Сиреневая поэма (Ясинский, Полное собрание повестей и рассказов)
См. также одноимённые страницы.| Сиреневая поэма |
| Дата создания: май 1886 года. Источник: Ясинский И. И. Полное собрание повестей и рассказов (1885—1886). — СПб: Типография И. Н. Скороходова, 1888. — Т. IV. — С. 454. |
Около сорока лет тому назад пришёл в Киев немец, сказал: «Эйн-цвей-дрей!»[1] — и где были овраги да пустыри, раскинулся чудный парк — Ботанический сад.
Этот немец — великий Траутфеттер.
Каждый раз, когда утром гуляю я по аллеям сада, чудится мне, что тень благодетельного немца тоже прохаживается — несколько впереди меня, в фуфайке и колпаке, и то радуется, глядя, как разрослись иные дерева, то скорбно качает головой при виде заброшенных углов и заглохших растений…
Теперь май, и великолепие Ботанического сада с трудом поддаётся описанию… Волшебный, очаровательный, пленительный, роскошный, дивный и т. д., — все эти эпитеты кажутся слабыми и бледными в приложении к Ботаническому саду.
Я вхожу в сад, и море зелени вокруг меня. Направо — лёгкие лазурные купола Владимирского собора, с золотыми рёбрами, в которых разбрызганными пятнами горит солнце. Душистый воздух прохладен, и гремят хоры соловьёв.
Главная аллея днём пустынна. Это — Крещатик Ботанического сада, и вечером тут взад и вперёд ходят толпы людей, медленно подвигаясь в облаке пыли. Не нравится мне эта аллея. Солнце палит, и тени здесь нет. Хорош только вид: вон, Кадетская роща утопает в голубой дымке, и крошечными синими чёрточками кажутся тополи, а прямо перед зрителем качаются листья сирени.
В тень! Скорее в тень! Налево! В зелёный сумрак!
И я в тени. Надо мною ветви сплелись в густой свод. Я сделал несколько шагов по чуть заметной тропинке — и из прохладного убежища моего смотрю на целый остров цветущих деревьев. Белые цветы, колоссальные букеты белых цветов! Словно гигантский аметист переливается на солнце светлая верхушка этого острова, то ярко-фиолетовая, то пурпурно-лиловая, то почти красная. Цветёт сирень! Тут хорошо как в раю…
Жилец тенистых мест, чуть звенит в воздухе комар… Я спускаюсь вниз. Всё кругом меня сирень. Она зыблется от лёгкого ветерка, и кажется, что это какое-то фантастическое, благоухающее лиловое море; каждая волна его ласкает меня как душистый локон волос незримого радостного божества, имя которому — Весна.
На дне этого моря чудная прозрачная тишина. Малейший звук явственно слышится — треск сучка, музыка кузнечика, шорох веток. Цветки сирени кротко глядят на мир Божий, мотыльки вьются над ними. Наполняя воздух сладостной истомой, гремят и гремят соловьи.
Полуразрушенная лесенка ведёт наверх, где хмурятся хвойные деревья. Отсюда, по ту сторону густо заросшего сиренью оврага, опять виднеется Владимирский собор. Его основание скрыто, и, благодаря странному эффекту воздушной перспективы, в просвете, образуемом тёмными стволами ближайших деревьев, рисуется семиглавая громада на лазурном небе каким-то божественным призраком, легко и свободно возносящимся в бездонную безоблачную высь…
Но дальше, дальше! Вот вьётся новая аллея. Тёмные каштаны — по одну сторону, а по другую — всё та же залитая солнцем, скромная, чистая, девственная сирень. Прохладой, негой веет здесь. Белыми нарядными метёлками украсились каштановые деревья, а внизу сочно зеленеет молодая трава.
Местность стала ровнее; лапчатые листья каштанов бросают зыблющиеся тени на дорожки, сирень уже где-то далеко — торчащие кверху метёлки каштанов на время победили её. Но чудный запах льётся, разливается по всему саду, и нет в нём такого уголка, куда бы он не доносился, как нет такого местечка, где не пел бы соловей.
По мере того, как приближаешься к цветнику и к оранжерее, чаще и чаще попадаются экзотические растения — туи и какие-то красивые ели и пихты, то бледно-зелёные с белыми смолистыми шишечками, то красно-коричневые глубокого бархатного тона. В особенности, не могу я забыть, и всё мерещится мне стройное, похожее на кипарис дерево, цвета старинной тёмной бронзы, рядом с нежно-листной светло-светло-зелёной американской липой и душистым бело-молочным витексом.
Цветов ещё мало. Распустились только какие-то лиловые метёлки с малахитовыми, низкосидящими у корней, узкими листьями. Клумбы покрыты голой разрыхлённой землёй словно недавние могилы. Столбики с крестообразно прибитыми на них дощечками, в самом деле, придают цветнику кладбищенский вид. И мне кажется, что на каждой дощечке я мог бы прочитать меланхолическую надпись: «Здесь погребён дух великого Траутфеттера».
Впрочем, у самой оранжереи, где как в морге заключены пальмы, и чахнут и умирают камелии, разбиты две грядки орнаментной зелени, похожие на полинялые персидские коврики.
Отсюда хорош вид на дом аптекаря Фромета. Этот замок, построенный на аптекарские сбережения, иностранным характером своей архитектуры как нельзя лучше подходит к экзотическим деревьям. Его светлые башенки красиво и грациозно возвышаются над зелёными верхушками сада.
Вот тенистая аллея каштанов. Но мне хочется одиночества, а по этой аллее проходят люди с озабоченными лицами, пользующиеся ею как улицей, которая соединяет один конец города с другим. Я беру правее и поднимаюсь по низкому склону, и опять я в царстве сирени. Свободно и привольно разрослась она здесь среди кустов жёлтой акации, молодых каштанов, ясеней, черноклёнов.
Ни души! Славно дышится! Прозрачен и мягок воздух! Снова я слышу ласку Весны, и согласно поют соловьи, и ритмично качаются лиловые ветки сирени! Век сидел бы здесь, в этом очаровательном уединении, век смотрел бы на это безмятежное небо, на эту нежную зелень акации, распускающуюся почку шиповника…
Но, к сожалению, когда-то Адам и Ева согрешили, и с тех пор пребывание в Эдеме стало роскошью, которая не всегда доступна людям труда. Волей-неволей приходится покинуть рай, насаждённый Траутфеттером, и вернуться в душный кабинет, чтоб работать и в поте лица добывать хлеб насущный.
И когда я уходил из сада, окидывая прощальным взглядом бесконечные букеты сирени, млеющей в лучах полдневного солнца, я увидел на скамейке двух молоденьких девушек, ещё в недлинных платьях. Они были свежи и юны как майские розы и смотрели на сиреневые цветочки, перебирая их в пальчиках, с улыбкой надежды… Они искали цветка о пяти лепестках, они искали счастья!
Как раз над ними пел соловей, и любовно качались ветки сирени.
Примечания
править- ↑ нем. Ein, zwei, drei! — Один, два, три! Прим. ред.