Синг-Синг (Гиллин)/ДО

Синг-Синг
авторъ Арнольд Любимович Гиллин, переводчикъ неизвѣстенъ

Оригинал: язык неизвѣстенъ, опубл.: 1885. — Источникъ: az.lib.ru • (Дом вечного молчания),
Оригинальный роман из американской жизни.
Текст издания: журнал «Русскій Вѣстникъ», №№ 11-12, 1885.

СИНГЪ-СИНГЪ
(ДОМЪ ВѢЧНАГО МОЛЧАНІЯ)

ОРИГИНАЛЬНЫЙ РОМАНЪ ИЗЪ АМЕРИКАНСКОЙ ЖИЗНИ.*

• Авторъ Американецъ, прожившій много лѣтъ въ Россіи и вполнѣ владѣющій русскимъ языкомъ. Прим. ред.

I. «Домъ вѣчнаго молчанія».

Roses hare thorns, and silver fountains mud,

Clouds and eclipses stain both moon and sun,
And loathsome canker lives in sweetest bud,
All men make faults...

Shakespeare, Sonnets, XXXV.

Прохожій по большой дорогѣ въ маленькій, чистенькій городокъ Сингъ-Гиллъ испытываетъ весьма странное, щемящее впечатлѣніе близь тюрьмы Сингъ-Сингъ, въ мрачныхъ стѣнахъ которой томятся «жертвы» преступныхъ страстей и суроваго попечительства неумолимой американской Ѳемиды. Тюрьма Сингъ-Сингъ расположена весьма живописно, на правомъ берегу прекрасной и широкой рѣки Гудзонъ, на небольшой горѣ Плизентъ, въ тридцати трехъ миляхъ отъ Нью-Йорка. Странная иронія случая! Эта мрачно величественная тюрьма красуется среди самой роскошной природы и такъ-сказать въ райскомъ уголкѣ Нью-Йоркскаго залива, который оканчивается чуднымъ устьемъ Гудзона. Какою прелестью дышатъ берега этой рѣки, надъ которою высится Маунтъ-Плизентъ! Зеленыя поля и лѣсистые холмы веселятъ взоръ своею мирною красотой и затишьемъ, обрамляя темно-лазуревые извивы Гудзона, по которымъ мчатся и колышатся огромные рѣчные пароходы, барки, яхты, шлюпки, челноки и утлыя лодочки. Виды со скалистыхъ прибрежныхъ холмовъ, а въ особенности съ западной стороны такъ очаровательны что ихъ трудно описать перомъ. По холмамъ раскинулись густо-населенныя колоніи дачниковъ или обывателей изъ прирѣчныхъ городковъ въ родѣ Сингъ-Гилла. И среди всего этого высится колоссальная тюрьма невольно напоминающая прологъ, гдѣ среди сонма лучезарныхъ серафимовъ и херувимовъ виднѣется мрачный обликъ духа тьмы. Названіе тюрьмы Сингъ-Сингъ на языкѣ краснокожаго племени Апачей значитъ Крѣпкое мѣсто. Ни одинъ бѣлый не сумѣлъ бы кажется найти болѣе подходящаго названія для этой тюрьмы. Прибавьте къ этому прозвище Домъ вѣчнаго молчанія, и вы легко поймете что это за зданіе которое такъ бросается въ глаза путнику. Тутъ же тянется знаменитый Кротонскій водопроводъ, который снабжаетъ водой столицу. Сооруженіе его обошлось въ 14 милліоновъ долларовъ и длилось, если не ошибаюсь, что-то около семи-восьми лѣтъ. Croton-Aqueduct существуетъ съ 1842 года и наравнѣ съ тюрьмой Сингъ-Сингъ есть одно изъ величайшихъ архитектурныхъ чудесъ заатлантической республики. Счастливые обыватели крошечнаго города Сингъ-Гиллъ не нахвалятся имъ. Водопроводъ сослужилъ большую службу Американскому правительству и правосудію. Чѣмъ? спросятъ быть-можетъ читатели. А тѣмъ что его «паровые бассейны» въ мигъ потушили пожаръ 1866 года, грозившій истребить тюрьму Сингъ-Сингъ, которая въ то время не была такъ огнеупорна какъ въ настоящее время.

Тюрьма расположена въ трехъ четвертяхъ мили отъ города Сингъ-Гилла. Зданіе ея имѣетъ форму трапеціи. Главнѣйшія постройки «Крѣпкаго мѣста» возведены осужденными каторжниками; матеріалы, мраморъ, гранитъ и известнякъ, дала окрестность. Главная одиночная тюрьма — въ пять этажей кромѣ подвальныхъ помѣщеній; длина этого зданія 484 фута, ширина 44 фута. Окончено оно постройкой въ 1852 году, и уже въ то время въ немъ было 869 заключеннымъ, а въ 1861 году число ихъ возрасло до 1.800 человѣкъ.

Въ теченіе послѣднихъ 20—25 лѣтъ тюрьма Сингъ-Сингъ все расширялась, такъ какъ правительство штата Нью-Йорка то и дѣло сооружало новыя тюремныя зданія, корпуса, флигеля и службы, а также и мастерскія, которыя представляютъ нѣчто интересное и грандіозное для европейскаго любознательнаго туриста. Женское отдѣленіе расположено на разстояніи 40 саженъ отъ мужскаго. Всѣ постройки занимаютъ площадь во 180 акровъ. Тюрьму сторожатъ часовые. Мимо тюрьмы несутся взадъ и впередъ поѣзда желѣзнодорожныхъ линій. Большая дорога тянется вдоль рѣки Гудзона, которая въ свою очередь протекаетъ близь полотна Гудзонъ-Риверской желѣзной дороги, соединяющей Нью-Йоркъ съ Альбани. Въ одной мили отъ тюрьмы устроена небольшая платформа, на которую съ поѣздовъ два раза въ мѣсяцъ высаживаются цѣлые «транспорты» тѣхъ кому по волѣ рока суждено умножать собою молчаливое населеніе «Крѣпкаго мѣста».

Обыватели Сингъ-Синга называются не арестантами или преступниками, а гостями, такое названіе дано затворникамъ Дома вѣчнаго молчанія сторожами тюрьмы; сами затворники называютъ тюрьму гостиницей Сингъ-Сингъ (Hotel Sing-Sing)! Названіе это весьма распространено между различными темными дѣятелями Нью-Йорка, которые обыкновенно говорятъ послѣ своего осужденія родственникамъ и друзьямъ: «Ну, до свиданія! Захотите повидать меня, адресъ мой теперь гостиница Сингъ-Сингъ». Нью-Йоркскіе мошенники, гроза банковъ и магазиновъ, карманщики, воры вообще и loafet’ы (ворующіе бродяги) на вопросъ: куда молъ дѣвался Big Jое (дылда Іосифъ), alias Уильямсъ или French Harry (Французъ Гарри),^[1] отвѣчаютъ что тотъ или другой гостить въ Сингъ-Сингѣ". Когда же освобожденный рецидивистъ наталкивается на знакомаго среди нью-йоркской уличной толпы и тотъ изъ любопытства опроситъ: «Дружище, гдѣ ты пропадалъ?» то пресеріозно отвѣчаетъ: «я опять, знаешь, былъ въ гостяхъ… на дачѣ въ Сингъ-Сингѣ».

Мрачныя, массивныя, гранитныя стѣны тюрьмы пропитаны космополитическими міазмами порока и ужасныхъ преступленій. Здѣсь заключено нѣсколько тысячъ человѣкъ въ строжайшемъ одиночномъ заключеніи. Въ каждой кельѣ содержатся болѣе или менѣе «знаменитость» своего рода, «герой» давно впрочемъ забытыхъ эпопей, которыя когда-то удивляла «весь свѣтъ» и давали столько работы: сыщикамъ, полиціи, судебнымъ слѣдователямъ, прокурорамъ, судьямъ, адвокатамъ и неизбѣжнымъ репортерамъ огромныхъ газетныхъ простынь въ большихъ городахъ Союза. Въ этихъ кельяхъ или гранитныхъ могилахъ (toombs)^[2] дышатъ тюремнымъ воздухомъ множество осужденныхъ американскихъ гражданъ и пришлецовъ со всѣхъ концовъ міра, а большею частію эмигрантовъ изъ Стараго Свѣта. Главные элементы многотысячной толпы каторжниковъ всѣхъ трехъ разрядовъ составлены большею частью изъ пришлаго эмиграціоннаго элемента американскаго общества, какъ-то: Англичанъ, Шотландцевъ, Ирландцевъ, Нѣмцевъ, Французовъ, Итальянцевъ, Шведовъ и Испанцевъ. Наибольшій контингентъ преступниковъ навербованъ изъ Англичанъ и Ирландцевъ. Бывали случаи когда въ Сингъ-Сингѣ гостили и Русскіе: такъ, напримѣръ, нѣкій Воскресенскій отсидѣлъ десять лѣтъ въ «Крѣпкомъ мѣстѣ» за разныя мошенничества и за фабрикацію фальшивыхъ ассигнацій Союза. Сколько мнѣ извѣстно, этотъ Воскресенскій былъ не кто иной какъ сильно компрометированный русскій анархистъ изъ Москвы, бѣжавшій изъ Сибири въ концѣ шестидесятыхъ годовъ. Съ нимъ же сидѣлъ другой «Русскій» изъ петербургскихъ Нѣмцевъ подъ вымышленною фамиліей «Капъ», за сбытъ фальшивыхъ гринбаковъ въ Нью-Йоркѣ, гдѣ Воскресенскій фабриковалъ ихъ. «Капъ» былъ приговоренъ къ пяти лѣтней каторгѣ. Въ Петербургѣ онъ былъ ученикомъ, а потомъ прикащикомъ въ одномъ изъ погребовъ извѣстнаго виноторговца-Нѣмца Ш. «Капъ» попалъ въ компанію архиплута Воскресенскаго, и несмотря на свою молодость (ему было не болѣе 24 лѣтъ), былъ уже совершенно испорченъ когда его приговорили къ каторгѣ. Воскресенскому было около 30 лѣтъ. Кровный Американецъ и Эмигрантъ-Европеецъ одинаково пользуются тѣми условными удобствами которыя продиктованы суровымъ закономъ страны для заключенныхъ въ ужасномъ «Домѣ вѣчнаго молчанія».

Мертвая тишина, желѣзныя массивныя рѣшетки, чудовищные болты, секретные замки и двери съ крошечными окошечками въ видѣ овала, косаго квадратика или сердца, огромные засовы и перекладины какъ нельзя лучше напоминаютъ узнику Сингъ-Синга что его счеты съ жизнью временно закончены, а итогъ его счета съ карающимъ людскимъ обществомъ зачастую подводится лишь когда заключенный испуститъ послѣдній вздохъ въ этой «неудавшейся» жизни. Удивительно ли что смерть для большинства узниковъ Сингъ-Синга является настоящимъ избавителемъ и искупленіемъ ихъ страданій и преступленій? Могущественный хаотическій потокъ общественной жизни внѣ тюрьмы и однообразный до умоизступленія бытъ гостей «Крѣпкаго мѣста», вотъ контрастъ который охватываетъ душу узника въ тотъ моментъ когда онъ переступилъ порогъ этого ужаснаго капища молчанія и почти сразу логружаетъ ее въ специфическую апатію. Дѣйствуетъ ли душа въ тѣлѣ каторжника? Безъ сомнѣнія, но не вполнѣ. Душа его дремлетъ и ждетъ того мига когда наступаетъ освобожденіе или послѣдній разчетъ съ жизнью… Ужасенъ долженъ быть такой конецъ когда человѣкъ годами забываетъ въ тюремномъ полумракѣ о томъ что у него когда-то было начало, — начало свободной и незапятнанной гражданской жизни. Но и здѣсь, въ холодныхъ и безмолвныхъ стѣнахъ «Дома вѣчнаго молчанія», узники-каторжники лелѣютъ пышный и никогда не увядающій цвѣтокъ души — надежду. Въ своемъ убійственномъ и молчаливомъ одиночествѣ, когда всѣ живые на свободѣ забыли гостя-узника «Крѣпкаго мѣста», за исключеніемъ развѣ сторожа въ томъ тюремномъ корридорѣ гдѣ помѣщается могила-келья живаго гражданскаго трупа подъ извѣстнымъ нумеромъ, да быть-можетъ матери преступника, которая гдѣ-ни будь вдалекѣ вспоминаетъ о немъ со слезой или съ проклятіемъ, — и тогда этотъ отверженный, манимый геніемъ надежды, чувствуетъ что и онъ живетъ, дышетъ и имѣетъ неотъемлемое право сказать себѣ и стѣнамъ кельи:

— И я человѣкѣ….

Кто изъ насъ дерзнетъ отнять у такого потеряннаго ближняго его завѣтную мечту? Въ душѣ узника неизгладимо врѣзались знаки начертанные богиней правосудія и жрецами суроваго храма ея. Что это за знаки? Это срокъ его заточенія… Узникъ ежедневно и ежечасно шепчетъ себѣ:

— Терпи, вѣдь тебѣ осталось недолго!

А это недолго длится иногда пять, десять, пятнадцать, двадцать и двадцать пять лѣтъ!

Двадцать пять лѣтъ одиночнаго заключенія, — и все еще мечтать о свободѣ! Это ли не химера, это ли не дѣтская игра въ серіозъ, это ли не умопомѣшательство? Тѣмъ не менѣе узники-ветераны Сингъ-Синга мечтаютъ… и только тотъ изъ нихъ не мечтаетъ кто приговоренъ къ «вѣчному» или, вѣрнѣе, пожизненному заключенію!… Но и эта жертва злаго рока и своей злой воли надѣется, хотя въ этомъ случаѣ надежда покоится на двухъ весьма шаткихъ устояхъ: на помилованіи или побѣгѣ… Помилованіе въ томъ случаѣ если преступникъ, укротивъ самого себя, старается безропотно нести тяжелое бремя пожизненнаго заточенія въ утлой надеждѣ что вотъ-вотъ и для него блеснетъ лучъ милосердія, то-есть сокращеніе срока. Но, увы! такихъ счастливцевъ было и будетъ немного! Вотъ надежда на удачный побѣгъ, та постоянно культивируется въ душѣ узниковъ-гостей «Крѣпкаго мѣста», хотя зачастую таковые или подвергаются заточенію на крѣпко (когда тюремные сторожа открываютъ или находятъ слѣды предполагаемаго побѣга) или не видя возможности побѣга съ отчаянія лишаютъ себя жалкой жизни при удобныхъ случаяхъ. Но такіе удобные случаи бываютъ весьма рѣдко, такъ какъ начальство Сингъ-Синга взяло за правило и въ привычку охранять не только персону своего «гостя», но и тусклое пламя его каторжной жизни. Если въ теченіе десяти лѣтъ удастся хоть одно самоубійство или побѣгъ, администрація Сингъ-Синга подвергается строжайшему дисциплинарному взысканію отъ правительства. Штатъ служащихъ и вообще вся администрація тюрьмы составлены согласно цѣли коей должна служить въ принципѣ и на практикѣ эта замѣчательная тюрьмы на пользу и страхъ американскаго общества. Легче попасть «гостемъ» въ Сингъ-Сингъ чѣмъ сдѣлаться членомъ его администраціи или служебнаго штата, такъ какъ правительство крайне щепетильно въ выборѣ людей.

Правительство требуетъ чтобы тюремщики зорко охраняли этотъ живой товаръ и поставило имъ въ обязанность чтобъ этотъ драгоцѣнный для земнаго правосудія, клейменный, нумерованный «товаръ» ни въ какомъ случаѣ не подвергался порчѣ… Оно старается откармливать своихъ тюремныхъ нахлѣбниковъ въ этой образцовой тюрьмѣ и все только для того чтобъ угодить американской Ѳемидѣ, которая, надо полагать, не терпитъ чтобы питомцы-каторжники нарушали программу закона и раньше положеннаго срока отправлялись туда куда мы всѣ, свободные и несвободные граждане американскаго отечества, должны будемъ отправиться, несмотря на всѣ протесты и фокусы нашихъ шарлатанствующихъ и не шарлатанствующихъ послѣдователей Эскулапа. Когда Сингъ-Сингъ теряетъ жильца-нахлѣбника по какой-либо причинѣ ранѣе срока, бдительное начальство тюрьмы огорчается такъ же сильно какъ иной нью-йоркскій волокита которому не удалась любовная шашня или вампиръ-ростовщикъ у котораго внезапно умираетъ доходный кліентъ-векселедатель. Чистота и опрятность въ Сингъ-Сингѣ изумительны, а также вентиляція и дезинфекція, безъ которыхъ немыслимо было бы сохранить драгоцѣнный живой товаръ тюрьмы.

Вообще же это депо каторжниковъ представляетъ драгоцѣнный источникъ не только для ученыхъ тюрьмовѣдовъ, но и для психіатровъ, которые могутъ черпать обильные матеріалы для изслѣдованій быта и жизни заключенныхъ, надъ которыми тяготѣетъ исправительная система упорнаго систематическаго молчанія. Система эта выработана и улучшается ежегодно до мельчайшихъ подробностей и основывается не столько на теоріи сколько на практикѣ, Сингъ-Сингъ послужилъ образцомъ при введеніи подобной системы и въ другихъ тюрьмахъ республики, хотя и не въ такой рѣзкой формѣ.

«Гости» Сивгъ-Сингскаго «отеля» не имѣютъ права говорить и, разъ переступивъ порогъ «Крѣпкаго мѣста», обречены на долгое молчаніе, что для многихъ каторжниковъ кажется вѣчнымъ молчаніемъ… Бывали примѣры что осужденный на срокъ отъ 5 до 25 лѣтъ, выходя изъ этой могилы тюрьмы, былъ въ состояніи дать отчетъ о количествѣ тѣхъ словъ которыя были имъ произнесены въ продолженіе заключенія. Геніальная фантазія Данта ужасающими красками рисуютъ мракъ и ужасы «Ада»; но включи Дантъ въ свою поэму описаніе Сингъ-Сингскаго узника, страшная картина людскихъ страданій была бы еще полнѣе.

Мущины-каторжники вѣроятно легче переносятъ кару молчать и не слышать ни одного звука человѣческаго голоса; но какъ тяжко приходится это «вѣчное» молчаніе женщинамъ-«гостьямъ» Сингъ-Сингскаго отеля, это могутъ только сама онѣ описать. Свободная женщина ни за что не согласится промолчать хотя бы часъ въ теченіе сутокъ, а тутъ правосудіе требуетъ чтобъ Американки (которыя любятъ почесать язычекъ не менѣе европейскихъ женщинъ) не употребляли одного изъ своихъ лучшихъ наступательныхъ и оборонительныхъ орудій, которымъ ихъ такъ щедро наградила природа.

Впрочемъ, начальство тюрьмы Сингъ-Синга не такъ жестоко обходится съ женскимъ элементомъ «Крѣпкаго мѣста», такъ какъ женщинамъ-узницамъ даны нѣкоторыя льготы, а главное, большинство заключенныхъ женщинъ не содержатся въ абсолютномъ одиночномъ заключеніи. Онѣ сходятся вмѣстѣ или вѣрнѣе партіями на работы. Только тяжкія преступницы содержатся въ одиночныхъ камерахъ. Мущинамъ-каторжникамъ живется въ Сингъ-Сингѣ куда тяжелѣе чѣмъ «счастливымъ» дщерямъ первой грѣшницы. Надзиратели и сторожа тюрьмы обязаны быть если не жестокими, то очень строгими и недоступными къ такимъ просьбамъ или требованіямъ которыя ни въ какомъ случаѣ не могутъ быть удовлетворены.

Начальство тюрьмы не балуетъ заключенныхъ и частыми дозволеніями свиданія съ родными и знакомыми. Тѣ же заключенные у которыхъ нѣтъ родни принуждены молчать въ полномъ одиночествѣ. Рѣдко съ ними разговариваютъ сторожа (и то въ крайнихъ необходимыхъ случаяхъ), врачи и духовникъ-настоятель тюремной часовни.

При вступленіи каждаго невольнаго «гостя» въ тюрьму ему вручается Евангеліе, альманахъ и печатныя правила тюрьмы: въ послѣднемъ изданіи каторжникъ знакомится съ тѣми параграфами дисциплинарнаго устава которые учатъ его какъ слѣдуетъ жить и вести себя въ «Домѣ вѣчнаго молчанія». Въ извѣстные сроки и дни гостямъ (и то лишь отличающимся примѣрнымъ поведеніемъ) раздается бумага, конверты, перо и чернила чтобъ они могли писать роднымъ… только близкимъ кровнымъ родственникамъ. Письма эти, понятно, проходятъ особую инстанцію тюремной цензуры, инспекторскаго надзора. Всѣ домашнія необходимыя черныя работы исполняются каторжниками поочереди. Никто по принципу не избавляется отъ физическаго труда; даже и слабые преступники, неспособные къ тяжелому каторжному труду, вынуждены ежедневно исполнять легкія подходящія работы. Не работай такой слабосильный узникъ, ему пришлось бы не долго сохранить свои умственныя способности. Трудъ развлекаетъ арестантовъ, заставляетъ ихъ временно забываться и привыкать къ подобной жизни, строгимъ порядкамъ и оригинальному быту среди могильной тишины. Въ началѣ, когда каторжникъ только-что вступилъ въ тюрьму и его пріучаютъ къ ремеслу, онъ имѣетъ случай поговоритъ съ тѣмъ мастеромъ-ремесленникомъ который обучаетъ его. Но мастера эти такъ выдрессированы сами что рѣдко обращаются съ вопросами къ своимъ ученикамъ, и если что объясняютъ, то коротко и сжато насколько это необходимо въ виду практической цѣли: быстро заставить ученика понять то что слѣдуетъ безо всякихъ лишнихъ словоизверженій и болтовни. Какъ радуются за то каторжники когда наступаетъ воскресенье и ихъ ведутъ гуськомъ въ церковь и часовню. Тамъ они по крайней мѣрѣ слышатъ слова проповѣди пастора, а также дружное пѣніе подъ органъ всѣхъ заключенныхъ, которые войдя, въ церковь занимаютъ каждый свое мѣсто. Мѣста закрытыя, такъ что ни одинъ каторжникъ не видитъ другаго.

Статистика и время доказали что немногіе бывшіе каторжники-пансіонеры этой тюрьмы попадали въ нее вторично… Видно по всему что первый курсъ каждаго бывшаго «гостя» Сингъ-Сингской гостиницы вполнѣ отрезвлялъ многихъ преступниковъ. Но бывали конечно и такіе случаи когда озлобленные до мозга костей и въ корень испорченные преступники возвращались въ «Домъ вѣчнаго молчанія» и, надо сказать, прехладнокровно и безъ страха. Но съ тѣмъ уже чтобы никогда не выходить оттуда.

II. Гость № 36.

Въ просторной и свѣтлой инспекторской комнатѣ тюрьмы Сингъ-Сингъ, за письменнымъ столомъ сидѣлъ въ удобномъ кожаномъ креслѣ мущина лѣтъ шестидесяти, выше средняго роста, съ серіознымъ худощавымъ лицомъ, которое было украшено большою черною бородой съ сильною просѣдью. Это былъ инспекторъ "Дома вѣчнаго молчанія, « отставной полковникъ Эльстонъ. Предъ нимъ на столѣ лежалъ разграфленный листъ, на которомъ крупнымъ красивымъ почеркомъ были написаны разныя отрывочныя слова и цифры. Насупивъ густыя брови и поглаживая лѣвою рукой красивую бороду, инспекторъ взялъ красный карандашъ и черкнулъ раза два по одной изъ многочисленныхъ цифръ которыя красовались на бумагѣ. Цифра эта была 36. Посмотрѣвъ на большіе стѣнные часы системы Waltham, мистеръ Эльстонъ протянулъ руку къ электрическому звонку, придѣланному къ столу. Прошла минута, и въ инспекторскую комнату вошелъ одинъ изъ приставовъ (usher) тюрьмы или вѣрнѣе главной центральной „станціи“ Сингъ-Синга.

Инспекторъ обратился къ вошедшему со словами:

— Въ шесть часовъ и восемнадцать минутъ пополудни истекаетъ срокъ нумеру тридцать шестому; сегодня исполнилось ровно двадцать лѣтъ съ того времени какъ онъ былъ водворенъ къ намъ въ качествѣ гостя. Поручаю вамъ, Логанъ, сообщить нумеру тридцать шестому что онъ свободенъ; впрочемъ, онъ навѣрно и самъ знаетъ что сегодня наступилъ день его освобожденія. Идите и приведите № 36 ко мнѣ ровно чрезъ часъ, то-есть въ три часа.

— Будетъ исполнено, сэръ, отозвался Логанъ, одинъ изъ старѣйшихъ приставовъ тюрьмы.

— Велите клерку гардеробнаго отдѣленія приготовить одежду № 36, а казначею скажите чтобъ онъ къ тремъ часамъ свелъ счетъ свободнаго гостя и вручилъ мнѣ его сбереженія.

По уходѣ Логана, инспекторъ тюрьмы подошелъ къ большому шкафу; выдвинувъ одинъ изъ боковыхъ ящиковъ, надъ которымъ красовалась буква М, онъ вынулъ оттуда небольшой пакетъ и положилъ его на письменный столъ. Стѣнные часы пробили два. День былъ воскресный, и по всей тюрьмѣ господствовала необыкновенная тишина, такъ какъ въ этотъ Божій день каторжникамъ дается полнѣйшій отдыхъ. Сторожа (warden) тюремныхъ корридоровъ (sections) тоже отдыхали или читали газеты, соблюдая обычную воскресную послѣобѣденную сіесту. По воскресеньямъ „гости“ Снагъ-Сингской „гостиницы“ обѣдаютъ ровно въ часъ пополудни, вслѣдъ за окончаніемъ богослуженія въ тюремной церкви. Въ такіе дни заключеннымъ подается обѣдъ по особому меню: вкусный супъ, ростбифъ (cornbeef) съ вареною кочанною капустой, бѣлый хлѣбъ и mince pie.^[3] При этомъ гостямъ дается въ волю пить неизбѣжную въ Американской республикѣ воду со льдомъ (ice water). Послѣ обѣда молчаливый клеркъ-библіотекарь тюрьмы съ помощью сторожей раздаетъ по кельямъ газеты, журналы и душеспасительныя книги и брошюрки. Послѣднія поставляются тысячами экземпляровъ безплатно отъ имени разныхъ благотворительныхъ обществъ въ Нью-Йоркѣ, Бостонѣ и Филадельфіи.

Погруженный въ думы и всегда сосредоточенный, мистеръ Эльстонъ ходилъ взадъ и впередъ по своей конторѣ (office), единственнымъ его развлеченіемъ въ такія минуты была привычка постоянно разглаживать бороду, придававшая ему особенно внушительный видъ, характеризующій вообще людей неразговорчивыхъ. Про мистера Эльстона можно смѣло сказать что онъ мало говорилъ и то только что нужно. Уединенная жизнь въ тюрьмѣ и отвѣтственная должность инспектора въ теченіе двадцати пяти лѣтъ (до назначенія инспекторомъ тюрьмы мистеръ Эльстонъ занималъ должность тюремнаго субъ-инспектора, который обязанъ дежурить ночью) наложили особенную печать на лицо и фигуру статнаго Американца, который, какъ говорится, посѣдѣлъ на службѣ въ этихъ мрачныхъ стѣнахъ.

Съ телефоннаго аппарата раздался сигнальный звонокъ; мистеръ Эльстонъ подошелъ не спѣша къ аппарату и приложилъ трубку къ уху.

— Хорошо. Приходите сейчасъ, такъ какъ уже болѣе половины третьяго, отвѣтилъ инспекторъ, замыкая аппаратъ.

Отойдя отъ телефона инспекторъ тюрьмы снова усѣлся за письменный столъ, который былъ заваленъ бумагами, папками, книгами, брошюрами и газетами. Мистеръ Эльстонъ взялъ газету Tribune и сталъ бѣгло скользить глазами по столбцамъ популярной газеты. Въ этомъ органѣ интеллигентныхъ республиканцевъ, извѣстный публицистъ Союза, Орасъ Грили, весьма часто возставалъ противъ той системы молчанія которая практиковалась въ Сингъ-Сингѣ. Но статьи этого ученаго публициста не могли убѣдить правительство въ томъ что оно дѣйствовало въ этомъ случаѣ „не согласно съ гуманными вѣяніями вѣка“ и т. д. въ этомъ духѣ. Чтеніе однако не развлекло мистера Эльстона, который слегка, скомкавъ свою любимую газету, положилъ ее обратно на то мѣсто гдѣ всегда лежали произведенія ежедневной печати Нью-Йорка. Какое-то особенное возбужденіе, хотя и не сильное, волновало душу или вѣрнѣе строй мыслей почтеннаго чиновника.

Шаги за дверьми заставили инспектора встрепенуться. Въ комнату вошелъ худощавый джентльменъ съ блѣднымъ лицомъ; одѣтъ былъ весьма изящно; на лицѣ красовались небольшіе усы; на видъ ему было лѣтъ за тридцать. Это былъ казначей-бухгалтеръ тюрьмы, мистеръ Питеръ ванъ-Шайкъ; онъ держалъ въ рукѣ небольшой ящичекъ бѣлаго дерева, на крышечкѣ котораго былъ наклеенъ ярлыкъ съ надписью: Чарлзъ Локвудъ Мортонъ, № 36. Вступилъ и записанъ по слесарному отдѣлу 16 іюля 1862, въ воскресенье, въ 6 часовъ 18 минутъ пополудни. При вступленіи записано на сохраненіе собственныхъ наличными: четырнадцать долларовъ сорокъ восемь центовъ. Заработано съ декабря 1862 года по первое іюля 1882 года: восемьсотъ пятьдесятъ четыре доллара и двадцать четыре цента. Всего по книгѣ 1, лит. М, налицо въ кассѣ по счету Ч. Л. Мортона: 868 долларовъ и 72 цента.

— Здравствуйте, полковникъ! привѣтствовалъ казначей мистера Эльстона, который молча протянулъ ванъ-Шайку руку.

— Велика ли казна № 36? спросилъ инспекторъ, бросивъ вскользь взглядъ на бѣлый ящичекъ. — Ого! кругленькая сумма! Это меня радуетъ, теперь я спокоенъ и знаю что тридцать шестому будетъ съ чего начать когда онъ выйдетъ отсюда и бросится стремглавъ въ людскую толпу.

— Хорошій былъ работникъ и, къ счастію своему, весьма рѣдко болѣлъ.

— Да, № 36 былъ одинъ изъ самыхъ образцовыхъ гостей, какъ-то задумчиво проговорилъ инспекторъ.

— Интересно будетъ посмотрѣть, какъ на него повліяетъ вѣсть объ освобожденіи, оживленно замѣтилъ мистеръ ванъ-Шайкъ, ставя „казну № 36“ на столъ инспектора.

— Потерпите и увидите, сухо отрѣзалъ инспекторъ.

Стѣнные часы громко и протяжно пробили три раза.

— Пока присяду! сказалъ казначей, придвинувъ къ столу небольшой, но массивный стулъ съ широкою спинкой и вычурно вырѣзаннымъ рисункомъ. Инспекторъ углубился въ свои бумаги. Потомокъ голландскихъ піонеровъ-сеттлеровъ изъ Никкербокерскихъ^[4] семействъ, ванъ-Шайкъ только что взялся за какую-то книгу какъ двери инспекторской конторы отворились и чрезъ широкій порогъ переступили двое мущинъ. Одинъ изъ нихъ былъ приставъ Логанъ. Казначей съ любопытствомъ окинулъ взоромъ втораго вошедшаго который былъ на голову выше инспектора, казначея и Логана, и полосатою фигурой своей какъ-то разомъ напоминалъ зебру и клоуна изъ цирка. На немъ былъ обыкновенный костюмъ каторжника, состоящій изъ куртки-жакетки и широкихъ панталонъ сѣроватаго бѣлаго сукна и полотна съ широкими коричневыми полосами поперекъ тѣла и конечностей; ноги его были обуты въ желтыя туфли (slippers) на толстыхъ бумажныхъ подошвахъ. Войдя въ комнату каторжникъ молча сталъ недалеко отъ притолки. Логанъ молча указалъ его инспектору. Тотъ подошелъ къ своему „гостю“ и протянулъ ему руку со словами:

— Мортонъ, поздравляю васъ, сегодня вы свободны, и согласно правиламъ можете оставить этотъ домъ въ шесть часовъ.

— Благодарю васъ, cornel (сокращеніе отъ слова colonel, полковникъ), отвѣтилъ коротко и какимъ-то глухимъ баритономъ Мортонъ или „гость“ № 36.

— Имѣете ли вы что-либо сказать предъ выходомъ, надѣюсь навсегда, изъ этого дома? спросилъ инспекторъ.

— Нѣтъ. Впрочемъ извините: нѣтъ ли мнѣ письма? спросилъ Мортонъ.

Инспекторъ посмотрѣлъ на Логана, который быстро и громко отвѣтилъ:

— Нѣтъ!

По лицу освобожденнаго каторжника пробѣжала какая-то грустная тѣнь.

— Вы кажется холостой? спросилъ инспекторъ.

— Да, полковникъ, но у меня была мать… Отъ нея ждалъ.

Тяжелый вздохъ вырвался изъ груди „гостя“ Сингъ-Сингской гостиницы.

Лицо инспектора стало еще суровѣе и задумчивѣе.

— Согласно моимъ обязанностямъ, я, казначей ванъ-Шайкъ, долженъ вручить вамъ, мистеръ Мортонъ… Чарлзъ Локвудъ Мортонъ, ту сумму денегъ которую вы заработали здѣсь честнымъ трудомъ слесаря, обратился ванъ-Шайкъ къ Мортону.

— Благодарю васъ, сэръ!

— Вотъ, въ этомъ ящикѣ хранятся счеты и вашъ бонъ. Пересчитайте и подпишите бонъ, то-есть констатируйте фактъ что вы получили изъ казначейства причитающіяся вамъ деньги.

Ванъ-Шайкъ передалъ ящичекъ Мортону.

— Сядьте за столъ и сосчитайте деньги, пригласилъ его Эльстонъ, указывая на свое кресло. Моруонъ молча взялъ изъ рукъ казначея ящичекъ, медленно подошелъ къ столу, поставилъ ящичекъ и стоя нагнулся.

— Не стѣсняйтесь, Мортонъ, садитесь! отозвался громко инспекторъ.

— Садитесь же, если господинъ инспекторъ васъ приглашаетъ сѣсть, замѣтилъ Логанъ, придвигая кресло поближе къ мощной фигурѣ освобожденнаго обитателя „Крѣпкаго мѣста“.

— Благодарю васъ, полковникъ.

Съ этими словами Мортонъ грузно присѣлъ въ мягкое кресло, и отодвинувъ крышечку ящика вынулъ оттуда сперва пачку счетовъ, а потомъ большой конвертъ съ деньгами.

— Въ заработномъ вашемъ бонѣ не вписаны тѣ 14 долларовъ и 48 центовъ которые вы имѣли при себѣ когда пріѣхали въ Сингъ-Сингъ, пояснилъ казначей тюрьмы. — По бону вы получаете 854 доллара и 24 цента. Сосчитайте! Что касается вашихъ собственныхъ денегъ, то онѣ лежатъ на днѣ ящика въ сафьянномъ кошелькѣ

— Такъ точно, отозвался Мортонъ, бѣгло разсматривая счеты и бонъ.-- Все вѣрно, полагаю; къ чему считать? отозвался онъ, привставъ съ кресла.

— Нѣтъ, ужь потрудитесь сосчитать, этого требуютъ порядокъ и правила, сказалъ ванъ-Шайкъ.

Мортонъ усѣлся снова и сталъ перебирать делозитки. Инспекторъ что-то тихо говорилъ Логану, а ванъ-Шайкъ слѣдилъ за неувѣреннымъ движеніемъ правой руки „гостя“.

— Сбился! сказалъ громче обыкновеннаго Мортонъ. — Сдѣлайте мнѣ одолженіе, господинъ казначей, сосчитайте сами; я пассъ!

— Почему же у васъ не клеится? спросилъ съ улыбкой ванъ-Шайкъ.

— Отвыкъ.

— О! это другое дѣло, ну, давайте я вамъ помогу!

Ванъ-Шайкъ нагнулся и стадъ ловко перебирать пальцами депозитки союзнаго казначейства. „Вотъ, вамъ сотня!“ Послѣ паузы: „Вотъ вамъ двѣ!“ и т. д.

— Ну, теперь вы убѣдились что вы заработали 854 доллара;

— Благодарю васъ за хлопоты.

— Подпишите бонъ.

— Что писать?

Логанъ подошелъ и далъ Мортону перо.

— Пишите: „Сего 16 іюля 1882 года, я, Чарлзъ Локвудъ Мортонъ получилъ сполна 868 долларовъ и 72 цента изъ казначейства“ вотъ и все, а потомъ скрѣпите все это подписью подъ общимъ итогомъ бона.

Мортонъ взялъ перо и дрожащимъ, крайне неразборчивымъ почеркомъ написалъ то что ему диктовалъ казначей.

— Ну, вотъ теперь я больше васъ безпокоить не буду. Мои счеты съ вами кончены, мистеръ Мортонъ. Прощайте, желаю вамъ всего хорошаго и будьте счастливы.

Ванъ-Шайкъ протянулъ руку Мортону, который наклонивъ голову молча пожалъ руку тюремнаго казначея. Ванъ-Шайкъ, забравъ бонъ подписанный рукой Мортона, обратился къ инспектору со словами:

— До свиданья! Сегодня я отправляюсь на рыбную ловлю. Мортонъ, вы можете ваять ящичекъ, только не забудьте сорвать ярлыкъ, а то знаете не ловко.

По уходѣ ванъ-Шайка мистеръ Эльстонъ обратился къ Логану:

— Вы велѣли приготовить платье мистера Мортона?

— Оно уже готово внизу въ гардеробной.

— Ступайте и посмотрите чтобъ оно было хорошенько вычищено.

Приставъ вышелъ. Инспекторъ и его бывшій „гость“, № 36, остались вдвоемъ. Мортонъ, держа ящичекъ въ обѣихъ рукахъ, стоялъ неподвижно у стола.

— Куда вы намѣрены отправиться отсюда? опросилъ Эльстонъ.

— Не знаю, полковникъ, полагаю надо будетъ въ Нью-Йоркъ.

— Садитесь и потолкуемте пока васъ позовутъ одѣваться.

Эльотонъ указалъ на стулъ. Мортонъ сѣлъ и поставилъ ящичекъ на колѣни.

— У васъ есть родные?

— Были.

— Вы упоминали недавно о матери… гдѣ она?

— Не знаю.

Мортонъ провелъ рукой по коротко остриженной головѣ и добавилъ. — Думаю что моя старушка скончалась.

— Почему вы это полагаете?

— Въ прежніе годы получалъ по два по три письма въ годъ.

— Когда она писала въ послѣдній разъ?

— Въ 1879, изъ Чикаго, откуда я родомъ.

Мортонъ вздохнулъ и началъ водить пальцемъ по ярлыку на ящичкѣ.

Инспекторъ понурился, гладя бороду.

— Вамъ теперь сколько лѣтъ? спросилъ послѣ паузы Эльстонъ.

— Въ октябрѣ будетъ сорокъ два.

— Что же вы намѣрены дѣлать?

— Работать.

— Это хорошее дѣло, Мортонъ. Вы хорошій слесарь и можете на свободѣ заработать много денегъ. Нынче слесарямъ платятъ по 4 и 5 долларовъ въ сутки.

— Хорошія деньги, полковникъ, съ нѣкоторымъ изумленіемъ выговорилъ Мортонъ.

— Да, не то что было лѣтъ 15—20 тому назадъ.

— Боюсь, не сумѣю угодить нынѣшнимъ мастерамъ.

— Вы, мой другъ, постарайтесь прежде приглядѣться какъ нынче работаютъ, а тамъ, полагаю, и вы лицомъ въ грязь не ударите.

— Увижу, я признаться работать не трусъ.

— Это вы доказали у насъ, Мортонъ; ну, а тамъ за этими стѣнами работается легче и отраднѣе. Я отъ души радъ что вы не унываете какъ другіе; тѣ часто боятся возвращаться къ людямъ.

— И я боюсь, полковникъ.

— Чего?

— Страшно затесаться въ толпу, чувствуя себя все еще одинокимъ.

Мортонъ всталъ.

— Больное воображеніе! Почему же вы полагаете что вы будете одинокимъ на свободѣ?

— Объяснить не могу, но чувствую… Отвыкъ. Скажите, что у меня теперь общаго съ людьми?

Мортонъ поставилъ ящичекъ на стулъ передъ собою.

— Все что дается свободному гражданину.

— Но не такому, полковникъ.

Мортонъ обвелъ глазами свой полосатый костюмъ, и закрывъ руками лидо, отвернулся къ шкафу.

Эльстонъ всталъ и подошелъ къ нему.

— Мужайтесь, Мортонъ; не забудьте что Провидѣніе сегодня даетъ вамъ случай снова занять то мѣсто какое подобаетъ Американцу. Не забудьте также что Небо особенно благоволило къ вамъ сохранивъ вашу жизнь для новой борьбы съ судьбой, и я увѣренъ что вы будете бороться честно, чтобъ отвоевать назадъ потерянное здѣсь у насъ.

Эльстонъ положилъ свою руку на плечо Мортона, и слегка повернувъ его, повелъ своего „гостя“ къ стулу.

— Садитесь и успокойтесь.

Мортонъ сѣлъ какъ безпомощный ребенокъ, сложивъ руки на колѣни, и погрузился въ какую-то апатію. Слезы на его гладко-выбритомъ лицѣ сѣро-оливкаго^[5] цвѣта быстро высохли. Инспекторъ подошелъ къ небольшому шкафчику близь камина и вынулъ оттуда бутылку съ ярлыкомъ „old dry sherry“; наливъ стаканъ, онъ подошелъ къ Мортону.

— Вылейте вина; оно васъ подкрѣпитъ.

Мортонъ поднялъ голову и вперилъ свой искрящійся влажный взоръ на сострадательнаго тюремнаго чиновника.

— Какъ вы добры, полковникъ! Ваше здоровье!

Онъ взялъ стаканъ и залпомъ выпилъ темно-янтарную влагу, выпрямился и протянулъ руку Эльстону.

— Не за что, мой другъ, не хотите ли еще стаканчикъ?

— Нѣтъ… нѣтъ! благодарю васъ!

Мортонъ схватился лѣвою рукой за голову.

— Что съ вами?

— Ничего… вино должно-быть… голова точно въ тискахъ…

— Пройдетъ! это съ непривычки. Да и гдѣ вамъ было привыкать къ старому хересу если вы въ теченіе двадцати лѣтъ пили воду со льдомъ!

Вернувшійся Логанъ доложилъ что все готово.

— Ну, Мортонъ, пора; вы можете теперь идти одѣваться, сказалъ Эльстонъ, наливая себѣ вина. Мортонъ вскочилъ и выпрямился во весь ростъ.

— Пора, говорите?

Онъ приблизился къ инспектору и протянулъ ему руку; въ лѣвой держалъ онъ ящичекъ.

— Благодарю, прощайте!

— Прощайте навсегда! отозвался Эльстонъ, крѣпко пожимая руку Мортона. — Логанъ, проводите Мортона въ гардеробную, пока я подпишу отпускной листъ.

Листы эти называются у каторжниковъ билетами свободы.

— Ну, пойдемте, я вамъ приготовилъ костюмъ получше этого, отозвался Логанъ.

Эльстонъ началъ перебирать бумаги на столѣ. Стѣнные часы пробили пять. Мортонъ сильно вздрогнулъ, подумавъ: „Боже! въ это время, двадцать лѣтъ тому назадъ, я подъ конвоемъ въѣзжалъ въ ворота этого дома“. Его трясло точно въ лихорадкѣ. Бросивъ благодарный взоръ на инспектора, онъ быстро направился къ дверямъ, но на порогѣ обернулся и громко проговорилъ:

— Боже васъ благослови, полковникъ!

Эльстонъ обернулся въ свою очередь:

— Ну, теперь совсѣмъ; отпускной листъ подписанъ; Мортонъ, вы свободны. Спаси васъ Господь.

Мортонъ съ сіяющею улыбкой скрылся за дверями.

Инспекторъ позвонилъ. Въ комнату вошелъ сторожъ.

— Пайксъ, отнесите этотъ пропускъ куда слѣдуетъ и скажите Логану чтобъ онъ проводилъ отпущеннаго до рѣки; если же тотъ самъ этого не захочетъ, то оставьте его.

Когда сторожъ ушелъ, инспекторъ взялся за Tribune, закурилъ сигару и погрузился въ чтеніе. Кругомъ господствовала попрежнему тишина. Знали ли десять каторжниковъ изъ тысячи что въ эту минуту „гость“ № 36 оставлялъ навсегда „Домъ вѣчнаго молчанія“? Едва ли.

По выпускѣ каждаго „гостя“ пріемщикъ (Entry Clerc) на другой день раскрываетъ громадную бухгалтерскую книгу живаго каторжнаго инвентаря тюрьмы и по алфавиту разыскиваетъ фамилію выбывшаго. Найдя страницу и свѣривъ пропускной листъ и другіе документы, клеркъ въ особой графѣ отмѣчаетъ что такой-то или такая-то подъ соотвѣтственными нумерами „выбыли послѣ срока“; а въ случаѣ смерти клеркъ красными чернилами пишетъ лишь одно слово: „умеръ“ или „умерла“. Кромѣ этой главной книги, канцелярія тюрьмы имѣетъ особые журналы, въ которыхъ аккуратно ведется точно въ пансіонѣ лѣтопись нравственности и бюллетень поведенія каждаго узника. Балловъ въ тюрьмѣ не ставятъ, но есть своего рода отмѣтки въ видѣ знаковъ, извѣстное сочетаніе буквъ латинскаго алфавита. Въ календарь наказаній вносятся всѣ проступки каторжника противъ тюремныхъ установленій, а также его поведеніе въ теченіе каждаго мѣсяца. Матеріалъ для этой куріозной бухгалтеріи, дебета и кредита сингъ-сингскихъ „гостей“, доставляютъ ежедневные рапорты тюремныхъ приставовъ и старшихъ сторожей въ различныхъ этажахъ и корридорахъ. Затѣмъ есть еще „Санитарный дневникъ“, куда вносятся разныя болѣзни и недуги каторжникоѣъ-паціентовъ, пользующихся рачительнымъ уходомъ въ образцовой тюремной больницѣ.

III. На могилѣ Индійца.

Былъ чудный лѣтній вечеръ. Дневная жара спала, и на большой дорогѣ царствовала тишина. Гудзонъ тихо протекалъ у подножiя горы въ яркой и сочной зелени береговъ. Эти берега и гору обливало багровыми лучами заходящее солнце, и вся мѣстность казалась покрытою прозрачнымъ розоватымъ флеромъ. Роскошная растительность сіяла изумрудно золотистымъ отливомъ. Легкій, прохладный вѣтерокъ, поднявшись съ широкой рѣки, освѣжалъ всю окрестность, нѣжно колыша зеленое море растительности вдоль холмистыхъ кручей. Миріады блестящихъ мошекъ и цѣлыя тучки назойливыхъ москитовъ рѣзвились и напѣвали свои однозвучныя пѣсни въ тихомъ поднебесномъ пространствѣ. Гудзонъ величаво тянулся атласною темносинею лентой, теряясь въ туманной дали… Все въ природѣ казалось утопало въ какой-то истомѣ, пташки и тѣ замолкли, и надъ зеркальною поверхностью рѣки изрѣдка неслись въ погонѣ за вечернею добычей лишь крикливыя чайки.

Обогнувъ по извилистой тропинкѣ гору и оставивъ за собою мрачную возвышенность на которой расположена тюрьма Сингъ-Сингъ, путникъ долженъ непремѣнно выйти на большую дорогу ведущую на югъ къ Нью-Йорку. Дорога плотно прилегаетъ къ рѣкѣ, ширина которой здѣсь достигаетъ четырехъ миль. На пути къ американскому Вавилону, къ „царственному граду“, немного въ сторонѣ отъ большой дороги навалена большая груда крупно разбитыхъ камней, которую огибаетъ низенькая, сѣрая, деревянная рѣшетка съ удобными дерновыми скамьями для прохожихъ. Преданіе говоритъ что подъ этою грудой мшистыхъ камней сквозь которые мѣстами пробивается мелкая мохнатая зелень, похороненъ славный вождъ и краснокожій воинъ племени Ирокезовъ по имени Аколатохъ (могучій человѣкъ), первымъ падшій въ битвѣ съ Англичанами въ 1609 году. Въ томъ же году знаменитый англійскій мореплаватель Генри Гудзонъ предпринялъ путешествіе съ цѣлью открыть истокъ рѣки получившей его имя. Оригинальная, безъ малаго трехсотлѣтняя могила краснокожаго вождя служитъ теперь мѣстомъ отдыха для тѣхъ кто pedibus предпринимаетъ прогулку изъ Нью-Йорка съ цѣлью осмотрѣть живописную мѣстность и знаменитое зданіе „Крѣпкаго мѣста“. Въ концѣ прошлаго столѣтія и въ началѣ нынѣшняго всѣ обозы ходившіе по торговому тракту въ Нью-Йоркъ стягивались на ночь къ могилѣ Индійца для привада. Послѣ отдыха обозныхъ людей, какъ-то: фермеровъ, кустарей, эмигрантовъ-рабочихъ, пастуховъ или вѣрнѣе погонщиковъ (cattleboys) и обозныхъ лошадей, на зарѣ весь караванъ отправлялся въ Нью-Йоркъ. Такъ было до 1818 года. Позже, когда мѣстность около могилы Индійца заселилась и не вдалекѣ пролегла большая шоссейная дорога, обозы, минуя излюбленную стоянку, разбивали бивуакъ на ночь у подножія небольшой горы Сингъ-Сингъ-Гилла, надъ которою теперь тянется главная арка большаго водопровода. Чудныя вѣковыя ольхи, которыя нѣкогда покрывали своею тѣнью могилу Аколатоха, давно уже срублены сеттлерами этого райскаго уголка въ первые годы вашего практическаго вѣка. Срубленныя деревья пошли на дрова или на матеріалъ для какого-нибудь блокгауза. Изъ нѣсколькихъ десятковъ сеттлеры пощадили одну молодую ольху, которая потомъ лѣтъ десять еще украшала могилу Индійца. Буря сломила и это дерево. Въ пятидесятыхъ годахъ, шоссейные рабочіе и каменщики вздумали огородить могилу деревянною рѣшеткой, снабдили ее дерновыми скамьями и покрыли ихъ тонкими, гладко-выстроганными досками, безо всякой окраски. Теперь доски эти окрашиваются въ самые яркіе цвѣта, что конечно не гармонируетъ съ мрачнымъ фономъ могильной груды.

По воскресеньямъ, когда благочестивые фермеры, ихъ работники, а также и мѣстные дачные жители стряхиваютъ съ себя будничную суету, могила Индійца посѣщалась массой людей, которые любовались оттуда прелестною панорамой вдоль обоихъ береговъ Гудзона. Многіе изъ этихъ туристовъ, фланируя по берегу, шли потомъ освѣжаться и подкрѣпляться въ таверну Джо Сниффа, мѣстнаго ресторатора и буфетчика (barkeeper). Таверна Сниффа носитъ громкое названіе „отеля“, а вычурная вывѣска, украшенная женскою фигурой подъ пальмовымъ деревомъ съ одной стороны, билліардомъ, кіями и шарами съ другой, снабжена оригинальною надписью Счастье и отдохновеніе прохожаго. Для характеристики самого хозяина таверны, Джо Сниффа, можяо прибавить что онъ когда-то отсидѣлъ пять лѣтъ въ другомъ, не собственномъ, а Сингъ-Сингскомъ отелѣ, и по выходѣ оттуда, не долго думая, взялъ да и открылъ это заведеніе куда нерѣдко хаживали нижніе административные чины „Крѣпкаго мѣста“. Такимъ образомъ бывшій каторжникъ Сниффъ сдѣлался самымъ популярнымъ трактирщикомъ между Нью-Йоркомъ и Сингъ-Гилломъ. Таверна Сниффа имѣла то удобство что содержатель ея устроилъ въ своемъ „отелѣ“ пять-шесть коморокъ, которыя отдавались въ наемъ для ночлежниковъ. Здѣсь нерѣдко ночевали по пути въ Нью-Йоркъ только-что выпущенные на свободу „гости“ Сингъ-Сингскаго „отеля“. Смѣтливый и опытный Сниффъ всегда узнавалъ ихъ среди своей трактирной толпы, во узнавая кого-либо изъ „гостей“ Сингъ-Синга особымъ нюхомъ или инстинктивно, Сниффъ никогда не подавалъ виду что открылъ естественное инкогнито того или другаго не въ мѣру молчаливаго ночлежника. Подобныхъ гостей Сниффъ никогда не обсчитывалъ, а напротивъ былъ съ ними очень любезенъ и внимателенъ. Молва о добродушіи и деликатности Сниффа, разумѣется, проникла сквозь массивныя стѣны тюрьмы, такъ что большинство бывшихъ обывателей „Крѣпкаго мѣста“ считали какъ бы долгомъ погостить сперва у „молодчины Джо“, а потомъ уже направляли свои столы къ Нью-Йорку чтобъ въ шумномъ водоворотѣ американскаго Вавилона начать другую честную жизнь или снова погрузиться въ темную дѣятельность преступника-рецидивиста. „Молодчина Джо“ терпѣть не могъ рецидивистовъ, и какъ-только являлся таковой подъ кровлей „Счастья и отдохновенія прохожаго“, деликатный и добродушный хозяинъ сухо заявлялъ что всѣ „аппартаменты отеля“ заняты. Въ душѣ добрый малый не мало гордился тѣмъ что не сдѣлался рецидивистомъ и что Небо охранило его отъ дальнѣйшихъ преступленій, несмотря на то что Джо Сниффъ когда-то подавалъ большія надежды въ этомъ направленіи. Въ тотъ день когда изъ Сингъ-Синга былъ выпущенъ послѣ двадцатилѣтняго заточенія Чарлзъ Мортонъ, въ тавернѣ Сниффа, какъ говорится, не было ни одной кошки, а случилось это потому что все населеніе Сингъ-Гилла и его окрестные дачники находились въ открытомъ полѣ Іонкерсъ-плезъ, гдѣ въ этотъ день и вечеръ собрались „лагеремъ методистискіе паломники“, которые ежегодно лѣтомъ сходились на раввинѣ Уонкерсъ-плезъ со всѣхъ концовъ Нью-Йоркскаго штата обсуждать дѣла и молиться громадною толпой, иногда толпой до двадцати и болѣе тысячъ паломниковъ обоего пола, кромѣ дѣтей. Лагерь богомольцевъ былъ расположенъ на разстояніи пяти миль отъ таверны Сниффа, изъ низенькихъ оконъ которой можно было видѣть могилу Индійца. Не болѣе ста саженъ отдѣляли могилу отъ трактира „молодчины Джо“. Митингъ методистовъ былъ назначенъ съ 4 часовъ дня до полуночи, а въ полночь начиналось ночное бдѣніе.

Въ іюлѣ сумерки начинаются довольно поздно, а потому, несмотря на то что на башенныхъ часахъ тюрьмы глухо прозвучали восемь ударовъ, мракъ еще не овладѣлъ мѣстностью хотя солнце уже садилось.

На одной изъ торфяныхъ скамеекъ могилы славнаго индійскаго вождя примостился человѣкъ геркулесовскаго тѣлосложенія, лѣтъ сорока. Онъ сидѣлъ неподвижно, слегка понуривъ обнаженную голову. Мощныя и почти черныя руки покоились на колѣняхъ. Казалось, незнакомецъ былъ погруженъ въ сонъ или въ глубокое раздумье. Рядомъ съ нимъ на травѣ лежала широкополая поярковая шляпа темнокоричневаго, сильно полинявшаго цвѣта, а рядомъ со шляпой на полулистѣ газетной бумаги лежали: большой ломоть полубѣлаго хлѣба, кусокъ солонины, три большія уродливо-продолговатыя картофелины въ мундирѣ и половина сладкаго пирога. Неподвижная фигура незнакомца вполнѣ гармонировала съ необыкновенною тишиной и мрачнымъ пейзажемъ „могилы Индійца“. Вечерняя прохлада, пѣніе москитовъ и чуть слышный шелестъ листьевъ должно-быть убаюкали или убаюкивали усталаго пѣшехода. Но вотъ, среди затишья и первыхъ и едва замѣтныхъ тѣней вечерняго сумрака, раздался съ рѣки протяжный свистокъ трехдечнаго парохода или canal-steamer’а, который своими громадными бѣлыми колесами разсѣкалъ тихія воды красавца-Гудзона, оставляя позади широкую кипящую бѣлую борозду. Пѣна, достигнувъ нижней линіи немного покатаго противоположнаго берега, омывала зеленую бархатную почву. Пароходъ этотъ былъ такъ-называемый excursion-steamer, возившій только по воскреснымъ днямъ на „морскую прогулку“ по Гудзону нѣсколько тысячъ жителей Нью-Йорка, желающихъ подышать свѣжимъ воздухомъ и полюбоваться прелестною панорамой рѣки вплоть дотсамаго Альбани. Хорошее расположеніе духа нью-йоркскихъ туристовъ нарушалось лишь когда пароходъ быстро и на всѣхъ парахъ пролеталъ мимо мрачныхъ, сѣрыхъ стѣнъ тюрьмы Сингъ-Синга. Капитаны подобныхъ пароходовъ нарочно мчатся быстрѣе, хорошо зная что Нью-Йоркцы обоего пола не любятъ этой мѣстности, тѣмъ болѣе что зданіе тюрьмы съ его прочими „видами“ давно уже знакомы всѣмъ такимъ туристамъ изъ „царственнаго града“. Пароходъ, носившій поэтическое названіе Дѣвы розъ, спѣшилъ къ пристани, которая утопала въ зелени на противоположномъ берегу Гудзона въ одной милѣ отъ „тюремной горы“ или Маунтъ-Плизента. Громкій свистокъ нарушилъ не только тишину вокругъ могилы Индійца, но и покой сидѣвшаго на могильной скамьѣ. Незнакомецъ поднялъ голову, глаза его вперились въ быстро мчавшійся пароходъ, на палубѣ котораго виднѣлась пестрая многочисленная толпа. Еще нѣсколько минутъ созерцанія, и Дѣва розъ скрылась со своими огромными двумя трубами и пестрыми флагами въ зелени украшавшей возвышенный холмистый край берега…

Оригинальна была наружность этого человѣка: гладко-выбритое, худощавое, съ рѣзкими правильными чертами, спокойное лицо было сѣровато-коричневаго цвѣта, со впалыми большими черными глазами, которые подъ густыми сросшимися бровями горѣли лихорадочнымъ огнемъ. Тонкія и сжатыя губы, прямой большой носъ съ небольшимъ горбикомъ и красивый, хотя островатый подбородокъ придавали этому лицу особенное какъ бы застывшее выраженіе. Ни одна черта, ни одна морщинка не двигалась на лицѣ этого апатичнаго съ виду человѣка. Когда на рѣкѣ замеръ шумъ умчавшагося парохода, незнакомецъ, заложивъ руки въ карманы брюкъ, устремилъ свой взоръ на волны и опять остался неподвижнымъ. Ничто, повидимому, не интересовало этого страннаго субъекта. Лицо его, точно вылитое изъ металла или изваянное изъ темноцвѣтнаго мрамора, отнюдь не гармонировало съ его мощною богатырскою фигурой, облаченною въ весьма пестрый нарядъ. На прохожемъ былъ узкій жакетъ изъ пестраго волокнистаго драпа съ короткими не по росту рукавами и старомоднаго покроя, къ которому нынѣшніе портные не прибѣгаютъ. Полинявшій драпъ, съ котораго сошелъ почти весь волокнистый ворсъ, былъ мѣстами съѣденъ молью, судя по рядамъ узорчатыхъ крошечныхъ дырочекъ на рукахъ, плечахъ и груди. Большія свѣтлыя роговыя пуговицы украшали борта. Такихъ уродливыхъ пуговицъ нынче тоже не пришиваютъ ни къ какому мужскому платью. Крупныя ноги незнакомца были обуты въ огромные башмаки съ толстыми подошвами, зашнурованные черными кожаными шнурками. Двѣ подковы были придѣланы къ широкимъ и низкимъ каблукамъ. Подобные башмаки были въ большой модѣ лѣтъ двадцать пять тому назадъ и назывались ирландскими. Сельское населеніе Ирландіи и по сіе время носитъ ихъ. Узкія и тоже не въ мѣру коротенькія сѣрыя съ синими крапинками панталоны дополняли туалетъ. Весь этотъ потертый и необычно старомодный костюмъ обличалъ шитье отнюдь не по заказу владѣльца. Безукоризненна была лишь сорочка; снѣжной бѣлизны ненакрахмаленный широкій отложной воротникъ виднѣлся изъ-за бархатной потертой жилетки безъ признака какого-нибудь галстуха или повязки. Изъ боковаго лѣваго наружнаго кармана въ жакетѣ торчалъ кончикъ бѣлаго носоваго платка съ сине-красною широкою каймой.

На рѣкѣ послышались голоса и пѣніе, то были дачники совершавшіе обычную вечернюю прогулку въ лодкахъ по Гудзону. Голоса и пѣніе, повидимому, дошли до слуха незнакомца, который выпрямился во весь ростъ, и вынувъ правую руку изъ кармана, вытащилъ оттуда свернутый веревочкой прессованный табакъ, отвернулъ твердый конецъ свертка, быстро откусилъ кусочекъ и вложилъ его за лѣвую щеку. Стиснувъ раза два зубами жвачку, онъ скоро впалъ въ свое прежнее раздумье, тяжело прислонясь широкою спиной на рѣшетку „могилы Индійца“.

О чемъ думалъ этотъ человѣкъ? Онъ думалъ о многомъ, несмотря на совершенно пассивную наружность. Человѣкъ этотъ внутренно переживалъ странныя минуты, ощущая то чего до этой поры никогда еще не ощущалъ. Читатель конечно узналъ въ немъ бывшаго „гостя“ № 36 Сингъ-Сингской гостиницы, Чарлза Мортона, который въ этотъ день только-что вышелъ на волю изъ „Дома вѣчнаго молчанія“.

Простившись съ добрымъ инспекторомъ тюрьмы, Мортонъ отправился съ приставомъ Логаномъ въ то помѣщеніе гдѣ обмундировывались вновь поступающіе преступники-обыватели „Крѣпкаго мѣста“. Тутъ же въ смежной небольшой чистенькой комнатѣ одѣвались въ „свою одежду“ всѣ на волю выходящіе эксъ-„гости“ Сингъ-Сингскаго „отеля“.

Комната эта была извѣстна въ средѣ отпущенниковъ подъ характернымъ названіемъ Выходъ на волю. Здѣсь-то Мортонъ получилъ обратно свое собственное платье, то самое которое украшало его грѣшное тѣло въ первый ужасный моментъ его прибытія въ тюрьму. Въ этомъ старомодномъ костюмѣ Мортонъ двадцать лѣтъ тому назадъ выслушалъ суровый приговоръ главнаго судьи верховнаго суда въ Нью-Йоркѣ.

Придя въ сопровожденіи Логана въ гардеробную тюрьмы, Мортонъ предварительно сдалъ клерку свой тюремный костюмъ каторжника перваго разряда, такъ какъ преступники приговоренные къ 20—25 лѣтнему заточенію считаются наравнѣ съ приговоренными къ пожизненной каторгѣ. Снявъ полосатую тюремную ливрею, Мортонъ взялъ холодную ванну, а затѣмъ, получивъ чистое новое бѣлье, облачился въ собственное платье, которое согласно правиламъ хранится въ особомъ гардеробномъ отдѣленіи подъ тѣмъ или другимъ нумеромъ и ярлыкомъ съ именемъ и фамиліей поступившаго обывателя „Крѣпкаго мѣста“. Омовенію подвергаются также и прибывающіе „гости“ сингъ-сингскаго отеля. Каторжники прозвали это купанье „крестинами злой вѣдьмы Каторги“. Лѣтомъ купанье происходитъ въ большихъ чанахъ наполненныхъ холодною водой, а зимой — теплою. Одѣвшись на скорую руку (въ присутствіи Логана, клерка гардеробнаго отдѣленія и истопника, который наливалъ воду въ чанъ) и расписавшись въ томъ что получилъ сполна свою вольную одежду, Мортонъ отправился съ Логаномъ въ главную пріемную комнату тюрьмы, гдѣ его ожидалъ съ отпускнымъ листомъ другой клеркъ. Взявъ свои пожитки, Мортонъ захватилъ съ собою заранѣе приготовленный свертокъ съ ужиномъ который согласно обычаю вручается каждому отпускаемому на волю „гостю“ тюрьмы. Кто не пожелаетъ воспользоваться этою послѣднею любезностью и хлѣбосольствомъ тюремнаго начальства, тотъ понятно не обязанъ брать съ собою завтрака, обѣда или ужина (смотря по тому въ какое время „гость“ покидаетъ тюрьму). Но бывшіе каторжники почти всѣ безъ исключенія любятъ брать эти свертки, такъ какъ есть повѣрье что отказавшійся отъ тюремнаго хлѣба-соли неминуемо и вскорѣ вкусить ее. При выпускѣ, каждому изъ отпущенныхъ на волю дается новое бѣлье изъ бѣленаго, достаточно тонкаго полотна, но сорочки выдаются не крахмаленныя.

Получивъ изъ рукъ главнаго клерка драгоцѣнный отпускной листъ (ticket of leave), Мортонъ со своимъ проводникомъ прошелъ большимъ дворомъ къ тому массивному зданію гдѣ помѣщался главный выходъ изъ тюрьмы; надъ этимъ зданіемъ красуется небольшая „сторожевая башня“ съ часами. Войдя въ просторныя сѣни тюрьмы, Мортонъ молча предъявилъ по указанію проводника свой отпускной листъ сержанту, который, задравъ на голову кепи, сидѣлъ въ громадномъ кожаномъ креслѣ, положивъ для удобства ноги на большой письменный столъ. Сержантъ курилъ огромную сигару изъ дешеваго гаванскаго табаку, извѣстнаго въ Штатахъ подъ названіемъ „plantation tobacco“. Мрачный съ виду, старый рубака, съ длинными сѣдыми усами à la генералъ Кустеръ^[6], взявъ небольшой листъ изъ рукъ Мортона, лробѣжалъ внимательно содержаніе этого документа, пристально посмотрѣлъ на Мортона и спросилъ его густымъ басомъ:

— Ваше имя и фамилія, сэръ?

— Чарлзъ Локвудъ Мортонъ.

— Откуда?

— Изъ Чикаго.

— Лѣта?

— Сорокъ второй годъ.

— All right!

Сержантъ всталъ, подошелъ къ другому столу въ видѣ небольшаго пюпитра, открылъ громадную книгу въ кожаномъ коричневомъ переплетѣ съ мѣдною отдѣлкой по угламъ, перелистовалъ нѣсколько страницъ, хлопнулъ ладонью по книгѣ и сказалъ:

— Распишитесь подъ этою графой, вотъ и перо.

Сержантъ передалъ Мортону толстую черную ручку со стальнымъ широкимъ перомъ. Мортонъ взялъ перо, взглянулъ за объемистую разграфленную книгу и спросилъ:

— Что слѣдуетъ писать, сержанть?

— Слушайте, я вамъ продиктую; пишите здѣсь… да, вотъ тутъ: Я нижеподписавшійся, Чарлзъ Локвудъ, гражданинъ Штатовъ, по профессіи механикъ, родомъ изъ Чикаго, сорока двухъ лѣтъ, далъ сію расписку въ томъ что я, будучи водворенъ согласно, правильному приговору суда и по правиламъ всѣхъ параграфовъ уголовно-тюремнаго закона Республики на жительство въ тюрьмѣ Штата Нью-Йоркъ, на срокъ до двадцати лѣтъ, по истеченіи этого срока, сего 16 Іюля 1882 года, въ шесть часовъ пополудни, вручивъ законный отпускной документъ кому слѣдуетъ, получилъ себя въ полной физической цѣлости, въ исправности моихъ умственныхъ способностей и въ полномъ сознаніи, что я дѣйствительно представляю собою то лицо которое получило полную гражданскую свободу и легальный выпускъ изъ вышеозначенной тюрьмы… Написали? спросилъ сержантъ, пуская большой клубъ дыма въ потолокъ.

— Написалъ, отвѣтилъ дрожащимъ голосомъ Мортонъ, повидимому нѣсколько изумившійся.

— All right! Покажите-ка, что вы нацарапали?

Сержантъ подошелъ къ пюпитру и внимательно скользилъ взоромъ по тѣмъ строкамъ гдѣ красовался крупный, неуклюжій и неровный почеркъ Мортона.

— Ну ужь и каракули, сэръ, видно что вы немного отвыкли владѣть перомъ. Вы чѣмъ занимались у насъ?

— Я работалъ въ кузницѣ и въ слесарной.

— By Jove! теперь мнѣ понятно что вы не въ состояніи писать какъ писарь у нотаріуса, тѣмъ не менѣе все въ порядкѣ и я вполнѣ могу разобрать что вы нарисовали; ну, а этого болѣе чѣмъ достаточно для нашей канцеляріи. Теперь, сэръ, потрудитесь скрѣпить эту расписку вашею полною подписью.

Мортонъ дрожащею рукой подписалъ свои два имени и фамилію.

— All right! Прекрасно, ну, всѣ формальности исполнены; теперь вы вполнѣ свободны и можете идти на всѣ четыре стороны.

— Благодарю, сержантъ.

— Не за что, сэръ! сухо отрѣзалъ служака, бросивъ изъ-подлобья и изъ-за густыхъ щетинистыхъ бровей бѣглый взглядъ на величавую фигуру Мортона. „Этакій молодчина!“ подумалъ сержантъ: „Только подобные колоссы… великаны, могутъ выдерживать каторгу въ теченіе двадцати лѣтъ.“

Мортонъ надѣлъ на голову широкополую шляпу, получилъ самого себя, отошелъ отъ стола и обратился къ своему приставу со словами:

— Прощайте, мистеръ Логанъ!

— Не торопитесь, сэръ, обратился сержантъ къ Мортону, который обернувшись посмотрѣлъ съ удивленіемъ на стараго воина и, такъ-сказать, коменданта небольшаго караульнаго отряда тюремныхъ часовыхъ (prison-guards), — куда вамъ спѣшить? продолжалъ сержантъ, — дѣло идетъ къ вечеру, вы быть-можетъ затрудняетесь въ ночлегѣ; если такъ, то вы можете переночевать въ бѣлой комнатѣ, при караулѣ, а завтра утромъ и двинетесь въ путь со свѣжими силами.

Мортонъ вопросительно посмотрѣлъ на Лотана, который добродушно улыбаясь сказалъ:

— Нѣтъ, ужъ не приглашайте мистера Мортона, сержантъ, хотя это съ вашей стороны весьма любезно; я увѣренъ что Мортонъ не изъ тѣхъ кто рѣшился бы провести еще одну ночь въ нашемъ отелѣ. Такъ, мистеръ Мортонъ?

— Да. Позвольте васъ поблагодаритъ за вниманіе, сержантъ, я ужь лучше пойду.

— Ну, какъ хотите, я свое дѣло сдѣлалъ, такъ какъ у насъ обычай такой пріютить тѣхъ изъ васъ которые выходя отсюда поздно, не желаютъ пользоваться ночлегомъ въ тавернѣ плуга Джо. Вы его знаете, сэръ?

— Нѣтъ.

— Ну, вотъ когда выйдете на свободу, тогда узнаете; у молодчины Джо часто гостятъ наши гости. Прощайте, сэръ, желаю вамъ всего хорошаго, а главное, мой другъ (сержантъ положилъ фамильярно руку на плечо Мортона), постарайтесь никогда больше не расписываться у меня въ книгѣ!

— По-остараюсь… прошепталъ заикаясь немного озадаченный Мортонъ.

— Вѣрю… вѣрю, сэръ, хотя это не всегда удается, сурово замѣтилъ сержантъ, кивнувъ головой.

Мортонъ обратился снова къ Логану, взявъ его за руку:

— Приставъ, мы навѣрно больше съ вами не увидимся, а потому, не откажите исполнить мою послѣднюю просьбу.

— Съ удовольствіемъ; что вы желаете?

— Передайте инспектору Эльстону мой послѣдній привѣтъ и скажите ему что я вѣкъ буду помнить его. Скажите ему что Чарлзъ Локвудъ Мортонъ… № 36, цѣня его человѣколюбіе, постарается (Мортонъ взглянулъ на сержанта, который крутилъ правый усъ) не возвращаться въ эту тюрьму, хотя полковникъ Эльстонъ, провожая насъ грѣшныхъ, не сомнѣвается въ этомъ.

— Не взыщите, сэръ, мнѣ семьдесятъ лѣтъ, изъ которыхъ я тридцать провелъ среди каторжниковъ, замѣтилъ сержантъ. — Видалъ я виды и меня ничѣмъ не удивишь… Такъ-то.

Сказавъ это, сержантъ повернулся спиной къ Мортону и ушелъ въ другую комнату небольшимъ корридоромъ. Мортонъ задумчиво посмотрѣлъ вслѣдъ суровому старику и застылъ на мѣстѣ. Логанъ что-то проворчалъ, и видя смущеніе Мортона, проговорилъ мягко и не спѣша:

— Полковникъ Эльстонъ поручилъ мнѣ проводить васъ до большой дороги. Пойдемте!

Мортонъ, очнувшись, отвѣтилъ хриплымъ голосомъ:

— Не трудитесь, да и къ чему? Я самъ дойду; поблагодарите еще разъ полковника и скажите ему что Мортонъ № 36 вѣкъ не забудетъ его. Прощайте, мистеръ Логанъ… Куда теперь идти? Гдѣ выходъ?

— Вотъ налѣво, въ эту желѣзную дверь… Послушайте, Уилкинсъ, выпустите этого джентльмена, обратился приставъ къ сторожу:

— Пожалуйте, сэръ! отозвался сторожъ.

Мортонъ направился къ дверямъ налѣво.

— Не потеряйте ящичекъ съ сахаромъ,^[7] отозвался Логанъ.

Мортонъ обернулся и кивнулъ со слабою улыбкой Логану; сторожъ отперъ двери и пропустилъ Мортона. Когда скрылась рослая фигура бывшаго гостя № 36, Логанъ, надвинувъ на затылокъ фуражку, сказалъ вернувшемуся суровому старому сержаату

— Какъ хотите, сержантъ, а этотъ Мортонъ славный малый!

— Что за славный если пришлось прятать его здѣсь среди другихъ мошенниковъ, грабителей и головорѣзовъ круглыхъ двадцать лѣтъ? отвѣтилъ съ грубоватою интонаціей усатый служака, запирая на ключъ большой дубовый ящикъ, куда онъ раньше вложилъ отпускной листъ на имя Ч. Л. Мортона.

— Эхъ, да вы все свое!.. Вамъ надо знать ближе этакихъ людей и преступниковъ, а то вы будете все судить по своему до самой старости, сострилъ Логанъ.

— Полно вамъ, Логанъ, каждый судитъ по своему, а я какъ умѣю и какъ привыкъ. Видалъ я и почище этого великана, ну и что жъ? Понятно что выходя эти молодцы корчили благочестивыя рожи которымъ могъ бы позавидовать любой іезуитскій патеръ или квакеръ. Ну, а чуть только ударитъ имъ въ носъ нетюремный воздухъ, эти же заслуженные пансіонеры снова принимаются за прежнее ремесло въ ущербъ чужихъ кармановъ. Не каторга ихъ исправляетъ, а могила!..

— Ну, ужь тамъ говорите что хотите, а я увѣренъ что отпущенный № 36 не изъ числа закоснѣлыхъ преступниковъ и далеко не изъ тѣхъ потерянныхъ людей которые дѣлаются рецидивистами. Ужь позвольте и мнѣ знать насчетъ того что меня касается. Подумайте, вѣдь я вотъ уже десять лѣтъ денно и нощно вожусь съ вашими каторжными жильцами, и повѣрьте что я могу отличить званаго отъ избраннаго. Мортонъ, по моему, одинъ изъ такихъ исправившимся и избранныхъ. Бѣдняга достаточно пострадалъ за свое прегрѣшеніе. Будемъ относиться къ нему по-человѣчески…

— Будемъ-то будемъ! А вы скажите-ка лучше за какую вину такъ долго гостилъ у насъ этотъ вашъ любимецъ?

— За убійство какого-то Италіянца.

— Вотъ какъ! Гм! гм! Должно-быть въ самомъ дѣлѣ хорошій малый? протянулъ старый сержантъ, ехидно улыбаясь, и вдругъ крутя сѣдой усъ неожиданно добавилъ: — а вѣдь на убійцу-то онъ совсѣмъ ужь не похожъ.

— То-то и есть. До свиданія. Отъ насъ больше кліентовъ не ожидайте сегодня, сержантъ! отозвался Логанъ.

— Такъ, такъ! А изъ бабьяго отдѣленія?

— Ну, этого ужь не знаю, женщины до меня не относятся.

— Оно и лучше! Полагаю что вамъ и съ мущинами хлопотъ не мало?

— Нельзя сказать, они у васъ крѣпко сидятъ.

— Хе, хе, хе!.. Крѣпко? Такъ, такъ, ну и прекрасно коли крѣпко, на то здѣсь и „Крѣпкое мѣсто“… Хе, хе, хе! шутилъ съ серіознымъ лицомъ сержантъ, разваливаясь въ большое удобное кожаное кресло и кладя ноги на столъ.

— До свиданія! воскликнулъ на ходу Логанъ.

— Добраго пути, приставъ! пожелалъ сержантъ уходящему Логану.

Минутъ пять спустя сержантъ слегка захрапѣлъ. Соддаты-сторожа разбрелись куда-то, а дежурный привратникъ у желѣзныхъ дверей, вынувъ трубку, сталъ баловаться ароматнымъ мериландскимъ табачкомъ cat-short. Часы на башнѣ пробили семь.

Когда за Мортономъ затворилась послѣдняя тюремная дверь, онъ вышелъ на небольшую песчаную площадку, которая вела отъ тюрьмы до буковой аллеи соединяющей Маунтъ-Плезантъ съ большою дорогой. Вправо отъ аллеи виднѣлась вдали темная платформа, на которую ссаживались съ поѣздовъ арестанты. Вступивъ подъ тѣнь развѣсистыхъ буковъ, Мортонъ только-что успѣлъ съ наслажденіемъ вдохнуть всею грудью опьяняющій медовый воздухъ лѣтняго вечера, какъ вдругъ эта аллея со всѣми деревьями запрыгала у него въ глазахъ: громадные стволы закачались изъ стороны въ сторону, земля пошла ходуномъ, Мортонъ пошатнулся и едва успѣлъ прислониться къ старому буку въ нѣсколько обхватовъ. „Землетрясеніе!“ мелькнуло у него въ головѣ, но онъ скоро оправился; никакого землетрясенія, конечно, не было: кружилась только голова съ непривычки къ вольному воздуху. Подъ ногами его бѣлѣлъ и искрился свѣтлосѣрый щебень шоссе, которое извивалось точно чудовищная змѣя на необъятномъ просторѣ холмистыхъ полей, рощъ и луговъ, а тамъ вдали на горизонтѣ съ глухимъ грохотомъ мчался желѣзнодорожный поѣздъ, сыпля крупныя искры изъ трубы локомотива. Прошла минута сладкаго оцѣпенѣнія. Очнувшись Мортонъ подумалъ: „Куда идти… въ какую сторону?“ Онъ направилъ шаги къ концу аллеи, и дойдя до того мѣста гдѣ начиналась или вѣрнѣе пересѣкалась большая дорога, свернулъ по ней направо. Пройдя такимъ образомъ шаговъ двадцать, Мортонъ впервые и какъ-то инстинктивно почувствовалъ что тюрьма осталась позади его. Онъ ни разу не оглянулся на гору съ Сингъ-Сингскимъ отелемъ, но мысли все еще были заняты тюрьмой и въ отуманенной головѣ частенько мелькало имя добраго Эльстона. При этомъ Мортонъ думалъ: „удивительно: Гдѣ бы ни былъ человѣкъ, у него всегда останется что-нибудь свѣтлое и пріятное въ памяти“. Шагая мѣрною спокойною поступью, Мортонъ былъ очень доволенъ тѣмъ что ему никто не попадался на встрѣчу. „Такъ лучше!“ думалось ему: „теперь не время; успѣю наглядѣться на нихъ тамъ… въ Нью-Йоркѣ.“ Но вотъ позади его раздался гулъ колесъ и топотъ. Проѣхалъ какой-то субъектъ въ бэгги (нѣчто въ родѣ таратайки) съ запряженнымъ въ нее откормленнымъ пѣгимъ мериномъ. Обогнавъ Мортона, проѣзжій закричалъ придерживая лошадь:

— Послушайте, гдѣ здѣсь таверна Сниффа?

— Не знаю, какъ-то черезчуръ громко отвѣтилъ Мортонъ, не взглянувъ на вопрошающаго, и самъ вздрогнулъ отъ звуковъ своего голоса.

— Вы развѣ не здѣшній?

— Нѣтъ.

— Гулъ! гулъ! закричалъ проѣзжій и помчался впередъ, понукая лѣнивую лошадку длиннымъ бичемъ.

— Ничего! вполголоса проговорилъ Мортонъ, съ какою-то дѣтскою улыбкой; — ничего, не такъ страшно!

Онъ продолжалъ свой путь и вскорѣ дошелъ до той лужайки на которой виднѣлась мрачная огороженная каменная груда или „могила Индійца“. Мортонъ, поглядѣвъ на нее, протяжно свистнулъ… „Какъ однако все перемѣнилось!“ подумалъ онъ. Ускоривъ шаги и минуя тропу, онъ перешелъ наискось лужайку и приблизился къ могилѣ. Бросивъ бѣглый взоръ на рѣку, Мортонъ положилъ свой свертокъ на траву и сѣлъ на скамью, потомъ снялъ тяжелую поярковую шляпу и положилъ ее рядомъ съ „ужиномъ“. Вѣтерокъ съ рѣки, задѣвъ уголъ мятой газетной бумаги въ которой былъ завернутъ „ужинъ“, скоро отогнулъ половину листа и пошелъ трепать ею по воздуху до тѣхъ поръ пока бумага совсѣмъ разостлалась по травѣ и мѣстами надорвалась. Мортону было повидимому не до ѣды; не обращая никакого вниманія на шалости вѣтра, онъ погрузился въ море неясныхъ грезъ пока его спокойствіе не было нарушено свисткомъ парохода, а затѣмъ пѣніемъ катавшихся по рѣкѣ. Выплюнувъ жвачку, Мортонъ сталъ всматриваться въ даль по тому направленію гдѣ не такъ еще давно скрылся пароходъ Дѣва розъ. „Неужто это Гудзонъ?“ мелькнуло у него въ головѣ. „Та ли эта рѣка по которой и я когда-то катался по воскресеньямъ?“ По лицу Мортона пробѣжала злая улыбка, которая однако мгновенно исчезла и только фосфорическіе темные глаза блеснули особеннымъ блескомъ. Нѣсколько мгновеній еще, эти искры погасли, и лицо приняло снова безстрастно усталый видъ. Какъ тутъ заселено! размышлялъ онъ дальше, срывая подъ собой какой-то крошечный пестренькій полевой цвѣточекъ. Берега застроены уютными котеджами, все дышетъ жизнью и людьми! Пощипывая губами стебелекъ, Мортонъ вдругъ увидалъ подъ ногами клочекъ газеты окончательно оторванный вѣтромъ отъ свертка. Онъ поднялъ лоскутокъ и машинально заглянулъ на печатныя строки. Сумерки давали уже знать о себѣ, во несмотря на то Мортонъ все-таки разобралъ отрывочную фразу: …ищутъ счастья, но кто имѣетъ право на счастіе? Каждый изъ насъ обязанъ быть полезнымъ обществу. Не достоинъ тотъ свободы, кто убиваетъ время безъ пользы для общества и на праздныя утѣхи, ибо каждый изъ насъ долженъ трудиться. На трудѣ зиждется благосостояніе всѣхъ вообще и каждой семьи въ отдѣльности. Должно искать себѣ семью и основать домашній очагъ, такъ какъ въ нихъ кроется невидимый кладъ истиннаго благополучія и… На этомъ мѣстѣ газетный клочекъ былъ порванъ. Мортонъ перевернулъ клочекъ на другую сторону и увидалъ какое-то объявленіе о готовомъ платьѣ. „Счастіе у домашняго очага!“ произнесъ глухимъ голосомъ Мортонъ: „и я искалъ его когда-то, но судьба распорядилась иначе“…

Цѣлый рой мыслей и ощущеній, словно встревоженныя пчелы, зажужжалъ въ головѣ Мортона; внезапно хлынувъ изъ забытыхъ тайниковъ, они толпились, перебивая другъ другу путь и увлекая одну за другою… Не судьбы онъ боится, а людской толпы, той толпы которая отняла у него молодость, сожгла въ немъ все что было прежде такъ свято, чисто и дорого! Но сознаніе что онъ безъ ропота перенесъ всѣ муки, развѣ оно не должно примирить его съ новою жизнью и съ толпой? О воля, о свобода души и тѣла, вы, лучшія блага смертныхъ, осѣните его и будьте ему отнынѣ взамѣнъ всего что было дорого! Развѣ можно вернуть что онъ потерялъ двадцать лѣтъ тому назадъ?… Какъ странно созданъ человѣкъ и какъ зыбки его желанія! Давно ли онъ считалъ минуты своего освобожденія, а теперь, когда онъ воленъ идти куда хочетъ наравнѣ съ милліонами другихъ гражданъ, онъ сталъ въ тупикъ, точно ребенокъ котораго учатъ ходить. Вотъ предъ нимъ вся даль, весь свѣтъ впереди, а онъ все еще пятится и какъ будто не можетъ отдѣлаться отъ тѣхъ мыслей что въ теченіе могильнаго заключенія накоплялись въ душѣ точно миріады мелкихъ морскихъ молюсковъ на днѣ обширнаго океана… И чего бояться! Люди забыли его и конечно ужь не ждутъ его невѣроятнаго возвращенія. Да, рѣшено, идти надо, но… не сейчасъ… потомъ… послѣ, когда взойдетъ луна, когда заиграютъ яркія звѣзды и ночь своимъ темнымъ покровомъ успокоитъ людей; зарю же онъ встрѣтитъ восхищеннымъ взоромъ уже не одинъ, а съ другими людьми, братьями о Христѣ.

Суровое лицо Мортона просіяло; онъ полною грудью вдыхалъ ароматичную вечернюю прохладу. Погасающіе лучи заката, слившись въ одно багровое дымчатое пятно, обливали своимъ ровнымъ свѣтомъ фигуру Мортона… Онъ и мрачная могила Индійца какъ бы погрузились въ какую-то огненную лаву неописуемаго вечерняго колорита. Впивая взорами чудную картину природы, этотъ недавно отверженный всѣми и самимъ собою человѣкъ смирялся духомъ… Тяжелый рокъ его пощадилъ и въ стѣнахъ тюрьмы, Мортонъ чувствовалъ сердцемъ что Создатель этого дивнаго міра не позабылъ его, ничтожнаго… Рай, чудный, безконечный рай!… Умереть теперь было бы ужасно!.. Жить надо, жить сызнова, наравнѣ со всѣми. О, эти всѣ не знаютъ что такое рай на землѣ, гдѣ настоящее счастье человѣка! Вотъ онъ рай, вокругъ насъ, а счастье здѣсь — въ сердцѣ каторжника который полжизни былъ лишенъ дара сознавать это!…

Взволнованный своимъ умиленіемъ, Мортонъ склонилъ голову на рѣшетку могилы. Слезы давили его грудъ и приступали могучею живительною волной къ изсохшему горлу. Еще два-три содраганія могучаго тѣла, и благодатная роса души оросила его исхудалыя щеки. Мортонъ не былъ въ силахъ удержать горячій потокъ слезъ которыя лились изъ наболѣвшей души точно хрустальныя капли бурнаго горнаго ручья сквозь твердые сталактиты пещеры въ Синей долинѣ Калифорніи. Вокругъ Мортона, въ перелѣскахъ, щебетали запоздалыя пташки и громче всѣхъ навсевозможные лады заливался пересмѣшникъ^[8], этотъ неугомонный комикъ американскихъ паросниковъ… Встревоженныя вечернею сыростью и прохладой, мошки и москиты какъ-то жалобнѣе тянули свою хоровую заунывную пѣсню. Казалось, они убаюкивали Мортона, и глаза его слипались въ истомѣ; свобода его сморила. Солнце давно уже сѣло, и окрестность начинала утопать во мракѣ, который иногда озарялся фосфорическимъ мерцаніемъ сгущенной атмосферы. Мортонъ какъ бы застылъ на мѣстѣ и, несмотря на всѣ усилія, не могъ преодолѣть дремоты. А въ тѣ мгновенія когда, какъ ему казалось, онъ преодолѣвалъ ее, докучливое пѣніе москитовъ почему-то смолкало, и вмѣсто его тихо звучала колыбельная пѣсенка тѣхъ дней когда надъ малюткой Чарли горячо молилась женщина даровавшая ему тяжелую жизнь…

IV. Листки изъ прошлой жизни Мортона.

Мортонъ родился въ Чикаго, „торговой столицѣ“ Запада или „городѣ прасоловъ“, которые прозвали его Porcopolis’омъ — Нигдѣ на свѣтѣ не приготовляютъ такой вкусной свинины, ветчины, солонины и corned beef, какъ въ этомъ городѣ, расположенномъ на западномъ берегу озера Мичиганъ. Въ 1830 году въ Чикаго было всего двѣнадцать домовъ, одна улица, одна часовня, одна школа, одна гостиница и одна таверна. Отецъ Мортона былъ изъ первыхъ сеттлеровъ и такъ-сказать „строителей“ Чикаго, который только въ 1833 году подучилъ право называться городомъ. Домикъ стараго Мортона стоялъ на берегу озера, гдѣ сеттлеръ содержалъ перевозъ. Родители маленькаго Чарли, довольно зажиточные люди, постарались дать своему сыну хорошее воспитаніе въ городской школѣ. По окончаніи курса молодаго Мортона отправили въ Нью-Йоркъ учиться ремеслу; Чарли чувствовалъ большую склонность къ механикѣ и потому былъ отданъ отцомъ въ ученье къ извѣстному мастеру Гардингу, у котораго пробылъ три года. Ему минуло двадцать лѣтъ когда онъ сдѣлался искуснымъ механикомъ и поступилъ на службу въ обширныя мастерскія компаніи Гудзонъ-Риверской желѣзной дороги. Красивый и атлетическаго тѣлосложенія, молодой человѣкъ былъ однимъ изъ первыхъ мастеровъ компаніи; его любили всѣ начиная съ главнаго инженера до чернорабочихъ которые таскали или возили въ тачкахъ уголь. Пробывъ съ полгода въ мастерскихъ, Мортонъ получилъ въ свое завѣдываніе громадный локомобиль приводившій въ движеніе всѣ сверлильные и токарные станки механической мастерской. Этою мастерской завѣдывалъ инженеръ Костерфильдъ, который очень любилъ Мортона и оказывалъ ему отеческое вниманіе. Посѣщая сначала по воскреснымъ днямъ домъ радушнаго инженера, Мортонъ вскорѣ сталъ близкимъ человѣкомъ въ семьѣ Костерфильдовъ и совершенно привыкъ къ тому чтобы всѣ члены ея называли его sans faèon „Чарли“, а не мистеръ Чарлзъ Мортонъ или мистеръ Мортонъ. Даже единственная дочъ инженера, миссъ Нелли, то и дѣло звала его въ насмѣшку little Charlie (маленькій Чарли)! Это очень потѣшало родителей, которые не могли налюбоваться богатырскимъ ростомъ Мортона. Миссъ Нелли была красивая блондинка и настоящая нью-йоркская belle. Ей минуло всего семнадцать лѣтъ когда Мортонъ впервые сдѣлалъ свой call (визитъ) Костерфильдамъ по приглашенію мистера Нокса Костерфильда.

Рекомендуя своего фаворита, Костерфильдъ сказалъ женѣ и дочери:

— Любите его какъ сына и брата: это рѣдкій молодой человѣкъ, хорошій работникъ, не пьяница, не лодырь и безупречно честенъ.

— Очень рада съ вами познакомиться, мистеръ Мортонъ, съ нынѣшняго дня прошу васъ не забывать что семья Костерфильдовъ вамъ не чужая, отозвалась мистрисъ Костерфильдъ, протянувъ руку.

— Ну, а ты, стрекоза, что скажешь? обратился добродушный инженеръ своему кумиру.

— Что тутъ слова терять?! Понятно что я и мистеръ Мортонъ будемъ друзьями. Знаете что, папа, онъ мнѣ очень нравится, жаль только что Господь не пожалѣлъ матеріала… Вашу руку, новый товарищъ, если ваша душа такъ же велика какъ тѣло, мы съ вами скоро сойдемся

Костерфильдъ расхохотался, выслушавъ оригинальную тираду миссъ Нелли.

Мортонъ, покраснѣвъ до ушей, протянулъ свою мозолистую руку красавицѣ и пробормоталъ:

— Я не нахожу словъ благодарить васъ, мистрисъ Костерфильдъ, и васъ, миссъ Костерфильдъ. Я тѣмъ болѣе цѣню теплоту вашихъ словъ что у меня здѣсь въ этомъ громадномъ городѣ нѣтъ никого родныхъ…

— Старики моего молодаго друга живутъ въ Чикаго, пояснилъ мистеръ Костерфильдъ.

— Ахъ какъ далеко! отозвалась на это хозяйка дома.

— Отчего вы не перевезете вашихъ стариковъ въ Нью-Йоркъ? спросила миссъ Нелли, проворно работая иглой по канвѣ.

— Они сами не желаютъ жить здѣсь; отецъ не хочетъ разстаться съ берегами озера Мичигана у которыхъ онъ посѣдѣлъ, а матушка терпѣть не можетъ безбожнаго Вавилона, какъ она называетъ Нью-Йоркъ.

— А! это другое дѣло, вымолвила миссъ Нелли и углубилась снова въ свою работу.

— Что вѣрно, то вѣрно! Нью-Йоркъ это хуже Вавилона… это Содомъ и Гоморра вашего вѣка, замѣтилъ мистеръ Костерфильдъ. — Посмотрите, сегодня воскресенье, а что дѣлается на улицѣ!

— Ахъ, папа, какой ты пуританинъ, да развѣ можно чтобы Нью-Йоркъ, эта столица Новаго Свѣта, походилъ на квакерскую деревушку или шекерскую молельню?!

— Ну, тамъ какъ хочешь, мой другъ, а въ былые годы всего этого не было. А кто виноватъ? Эмиграція… вся эта переселенческая голь, которая переплываетъ Атлантику для того чтобы ловить у насъ Фортуну чуть не за косы.

— Куда же дѣться всѣмъ этимъ европейскимъ бѣднякамъ, какъ не къ вамъ? горячилась миссъ Нелли.

— Дома сидѣли бы лучше и приносили бы пользу родной странѣ, а то вѣдь до того дошли что цѣлыми княжествами эмигрируютъ. Вотъ недавно я читалъ что изъ какой-то нѣмецкой страны удрали ночью, тайкомъ, въ Америку всѣ жители оставивъ дома лишь покойниковъ на кладбищѣ, полицейскихъ стражниковъ, арестантовъ въ тюрьмѣ и самого герцога Адольфа или Рудольфа, хорошенько ужь не помню, по счету чуть ли не XXXVII герцога этого имени.

— Да, но ты забываешь, мой другъ, что въ Германіи такія княжества не больше нашихъ среднихъ городовъ, замѣтила мистрисъ Костерфильдъ.

— Ну, ихъ! досадливо махнулъ рукой мистеръ Костерфильдъ.

— Вы несправедливы, папа, ваши нѣмецкіе гости или какъ вы ихъ называете дармоѣды въ настоящее время оказываютъ намъ большую пользу.

— Эхъ, доченька, полно тебѣ учить меня, старика!

— Ну, будетъ вамъ спорить о Нѣмцахъ, они сами по себѣ, а мы сами по себѣ. Пойдемте въ столовую и позавтракаемъ, приглашала мистрисъ Костерфильдъ.

Всѣ отправились за хозяйкой въ столовую. Мортонъ, не принимая никакого участія въ разговорѣ касательно нѣмецкихъ эмигрантовъ и „дармоѣдовъ“, сидѣлъ все время и слушалъ, изрѣдка поглядывая на чарующее личико миссъ Нелли. „Какъ она хороша!“ думалось молодому механику.

Ему пришлось сидѣть рядомъ съ миссъ Нелли, которая безпрерывно осаждала отца вопросами по тому или другому предмету.

— Что же вы-то запечатали свои уста точно безмолвствующій факиръ? спросила миссъ Нелли своего кавалера. — Вы можетъ-быть не любите болтать?

— Смотря по тому когда и съ кѣмъ.

— Со мною, напримѣръ?

— Съ вами нельзя болтать, потому что, вы сейчасъ осадите, отвѣтилъ улыбаясь Мортонъ.

— Хе, хе, хе! Это вѣрно; моя Нелли настоящій прокуроръ, подхватилъ Костерфильдъ; — чуть кто начинаетъ брехать, она сейчасъ со своимъ veto, стопъ машина!

— Когда же это я покушалась останавливать чье-нибудь краснорѣчіе?

— А меня ты развѣ не осаживаешь? весело спросилъ мистеръ Костерфильдъ.

— Тебя? Да, во это совсѣмъ другое дѣло! Съ кѣмъ же мнѣ и спорить если не съ отцомъ? Мистеръ Мортонъ, неужели вы соглашаетесь во всемъ съ вашимъ старикомъ?

— Почти всегда.

— Какой же вы послѣ этого мущина!

— Я уважаю мнѣніе отца и матери.

— И я уважаю моего папу, но несмотря на это рѣдко соглашаюсь съ нимъ: онъ свое, а я свое.

— Вы и съ матушкой такъ спорите?

— О, нѣтъ, что касается мамы, то она во всемъ соглашается со мною.

— Значитъ балуетъ васъ?

— Ха, ха, ха! Браво, Чарли, вы угадали: именно балуетъ, да еще какъ! Что принцесса Chatterbox^[9] ни скажетъ, то и вѣрно.

— Я не могу пожаловаться на Нелли, вставила мистрисъ Костерфильдъ, бросивъ нѣжный взоръ на дочь.

— Хорошо, папа, ты меня конфузишь предъ нашимъ гостемъ; ну я за это отомщу.

— Ой-ой! Чѣмъ же, моя красотка?

— Перестану спорить съ тобой.

— Ну нѣтъ, благодарю! протянулъ отецъ миссъ Нелли. — Это будетъ черезчуръ жестокое мщеніе, не такъ ли, Чарли?

— Вѣрно, какъ дважды-два четыре, отвѣтилъ Мортонъ, въ душѣ млѣя отъ этой картины семейнаго счастія и душевной простоту.

Мортонъ сталъ часто посѣщать домъ Костерфилъдовъ, гдѣ онъ отдыхалъ душей. Миссъ Нелли, привыкнувъ къ молодому человѣку, позволила ему занять мѣсто въ числѣ ея присяжныхъ обожателей и ухаживать за ней согласно обычаю и правиламъ американскаго неизбѣжнаго flirt’а. Ни одному изъ этихъ обожателей, однако, миссъ Нелли не оказывала замѣтнаго предпочтенія; а Мортонъ вскорѣ убѣдился что онъ любитъ и любитъ со всѣмъ пыломъ первой любви.

Прошло пять мѣсяцевъ послѣ перваго знакомства его съ миссъ Нелли. Былъ чудный сентябрьскій день, когда въ Нью-Йоркѣ около четырехъ недѣль стоитъ „бабье лѣто“. Зайдя къ Костерфильду, Мортонъ засталъ миссъ Нелли одну за роялемъ.

— Садитесь, маленькій Чарли, и не мѣшайте, такъ какъ я разучиваю одну вещь Шопена.

— Вы долго будете играть?

— Не знаю, а что?

— Мнѣ нужно съ вами поговорить.

Миссъ Нелли взяла первый аккордъ Шопеновскаго ноктюрна.

— Не стѣсняйтесь, если важное дѣло, то говорите подъ аккомпаниментъ этой чудной мелодіи. Знаете, я не люблю терять время, оно дорого; я должна къ вечеру разучить ноктюрнъ чтобъ играть порядочно.

— Что за спѣшка такая?

— Я обѣщалась сыграть сегодня у мистрисъ Роджерсъ, у нея будетъ пріемъ и музыкальный вечеръ.

— Кто это мистрисъ Роджерсъ?

— Профанъ же вы, маленькій Чарли, если не знаете кто мистрисъ Лили Роджерсъ! Это наша первая оперная звѣзда и колоратурная пѣвица.

— Такъ, такъ… ну, въ такомъ случаѣ я зайду завтра.

— Какъ хотите, а по моему лучше сдѣлать сегодня что бытъ-можетъ не слѣдуетъ откладывать до завтра.

— Это ваше мнѣніе?

— Да.

— Въ такомъ случаѣ я останусь и подожду пока вы разучите ноктюрнъ… чей вы сказали?

— Шопена, ну не мѣшайте. Я начинаю: разъ… два…

— Извините, еще одинъ вопросъ: гдѣ ваши старики?

— Папа отправился на какой-то митингъ, а мама поѣхала въ Бруклинъ къ тётѣ.

Мортонъ, придвинувъ большую качалку къ роялю, взялъ со стола послѣдній нумеръ журнала Scribners Monthly и углубился въ чтеніе. Миссъ Нелли, не обращая вниманія на „маленькаго Чарли“, стала серіозно разучивать ноктюрнъ. Страстные звуки мелодіи охватили всю душу молодой дѣвушки; она была даровитою піанисткой. Мортонъ изрѣдка поднималъ голову и смотрѣлъ на восхитительную дочь мистера Костерфильда; мало-по-малу онъ заслушался, отложилъ книгу и, прислушиваясь къ игрѣ, погрузился въ думу, пока миссъ Нелли не обратилась къ нему со словами:

— Послушайте, Чарли, что съ вами? Я вотъ уже минутъ десять какъ остановилась, а вы все сидите и точно слушаете, а по моему, просто спите… Не хорошо, маленькій соня!

— Извините, я не сплю, я просто замечтался.

— О чемъ же вы мечтаете, практическій человѣкъ? Какъ бы нажитъ побольше денегъ… Вы должно-быть обожаете доллары?

— Нѣтъ, не особенно.

— Вотъ какъ! Вы на чемъ же свихнулись, Чарли? вы быть-можетъ утруждаете ваши мозги отыскивая вѣчный двигатель?

— Къ чему? Онъ уже найденъ.

— Не слыхала что-то!

— Да хоть бы паръ, это вѣчный двигатель нашего предпріимчиваго вѣка, но я знаю другой вѣчный двигатель, который сильнѣе пара… двигатель дарованный намъ Небомъ!

— Это что за рѣдкость такая, нельзя ли ее найти въ музеѣ Барнума?

— Нѣтъ.

— Гдѣ же въ такомъ случаѣ?

— Здѣсь, миссъ Нелли! бухнулъ Мортонъ, указавъ рукой на сердце, и покраснѣлъ какъ вареный ракъ.

— Въ вашемъ лѣвомъ боку? что за странность!?

— Въ сердцѣ каждаго изъ васъ.

Мортонъ подошелъ близко къ миссъ Нелли, которая лѣниво наигрывала какую-то заунывную, тихую мелодію.

— Я васъ не понимаю, проговорила она, поднявъ глаза.

— Въ сердцѣ первымъ божествомъ по вашему считается что?

— Вы безъ аллегорій, Чарли, я не люблю когда такой Геркулесъ какъ вы старается говорить языкомъ щедушнаго адвоката. Вы это не про любовь ли намекаете?

— Да, про любовь.

— Что жь, хорошее дѣло! Ну, а вамъ-то она къ чему понадобилась?

— Да развѣ я неспособенъ любить какъ и всѣ?!

— Не знаю, я объ этомъ предметѣ пока не размышляла… Вы что… же влюблены?

— Да.

— Поздравляю!

— Еще рано поздравлять, миссъ Нелли; для этого мнѣ надо получить отъ васъ то чего я желаю.

— Что именно?

— Вашу любовь. Я васъ люблю, Нелли. Желаете ли вы быть моею женой?

Лицо Мортона покрылось яркимъ румянцемъ. Миссъ Костерфильдъ посмотрѣла на мощную фигуру „маленькаго“ влюбленнаго Чарли.

— Это что? шутка или серіозно?

— Развѣ можно этимъ шутитъ!? горячо воскликнулъ Мортонъ съ сіяющими глазами. — Видитъ Богъ что я не шучу! Я готовъ…

— Знаю, знаю: умереть и такъ далѣе. Послушайте, Мортонъ, что я вамъ скааку: я васъ люблю какъ брата, но женой вашей быть не могу.

Что-то словно ударило Мортона въ самое сердце; вся краска мгновенно сбѣжала съ лица, онъ опустилъ голову и стоялъ предъ миссъ Нелли блѣдный, неподвижный.

— Не огорчайтесь и не сердитесь на меня, я не виновата. Клянусь вамъ, Чарли, я никого не люблю!… Видно мое время еще не подошло или я неспособна любить. Какъ вы полагаете?

— У приговореннаго къ смерти не спрашиваютъ о лѣкарствахъ, глухо отвѣтилъ Мортонъ.

— Пустяки!… Кто говоритъ о смерти?… Развѣ вы не мущина?

— Что жь дальше? отозвался Мортонъ.

— Если мущина, то и будьте имъ. Останемтесь друзьями… сестрой и братомъ, тогда вы увидите что и я васъ люблю, но по своему.

Миссъ Костерфильдъ встала и протянула ему руку.

— Благодарю васъ, Нелли. Видно не судьба

Мортонъ осторожно пожалъ крошечную руку молодой дѣвушки.

— Ну, этого не говорите; не сегодня такъ чрезъ годъ вы быть-можетъ влюбитесь въ другую… Мало ли насъ въ Нью-Йоркѣ?

— Много, но такихъ какъ вы, Нелли, только одна, спокойно проговорилъ неудачникъ. — Будьте счастливы и не упрекайте меня за то что я обезпокоилъ, васъ. Прощайте!

— Какъ это прощайте, почему же не до свиданія?

— Я не въ силахъ…

— Это что такое! воскликнула дѣвушка, схвативъ его за руку. — Какъ! и вы тоже изъ слабыхъ… изъ тѣхъ которые потерпѣвъ фіаско у женщинъ теряютъ голову и чувство собственнаго достоинства? Я всегда думала о васъ лучше… Неужели въ такомъ громадномъ тѣлѣ скрывается малодушное сердце!? Нѣтъ… нѣтъ, вы мущина… настоящій мущина! Вы должны остаться, и я желаю это всей души чтобы наша дружба никогда не теряла своей прелести изъ-за того что вы меня любите. И я васъ люблю по своему… Неужели вы въ состояніи огорчить меня, Чарли? горячо говорила миссъ Нелли.

Чудные голубые глаза ея впились своимъ теплымъ взглядомъ въ смущенное лицо Мортона, который слушая этотъ чарующій мелодичный голосъ, дрожалъ всѣмъ тѣломъ словно звуки эти терзали на куски его молодое неопытное сердце. Наконецъ, пересиливъ искушеніе, онъ отвѣтилъ дрожащимъ голосомъ:

— Для васъ и вашего счастья я на все готовъ.

— Слушайте, Чарли, у меня нѣтъ братьевъ, отецъ уже старъ; я буду счастлива если вы отнынѣ будете моимъ братомъ, защитникомъ въ жизни. Хотите? Да?

— Клянусь что пока я живъ, никто не посмѣетъ обидѣть… оскорбить васъ! восторженно воскликнулъ Мортонъ. Станъ его выпрямился, большіе черные глаза заискрились, а красивое серіозное лицо механика свидѣтельствовало что его слово никогда не расходится съ дѣломъ.

Миссъ Костерфильдъ съ улыбкой смотрѣла на него и думала:

„Какой онъ красивый и что у него за рыцарская душа!..“

Потомъ она протянула ему обѣ руки и сказала со слезами въ голосѣ:

— Чарли, съ этой минуты я ваша сестра!

— Благодарю васъ, Нелли, и прошу васъ никогда не сомнѣваться въ моей преданности.

— Ну, а теперь, когда небо прояснилось и всѣ тучки прошли, что же вы такъ на меня смотрите? Повѣрьте что я все та же.

— Да… да, все та же, задумчиво проговорилъ Мортонъ, выпустилъ дорогую руку и бросился вонъ изъ гостиной.

„Какъ мнѣ его жаль!“ тихо проговорила миссъ Нелли, идя обратно къ роялю. Дѣвушка начала было снова играть прерванный пассажъ ноктюрна, но игра не клеилась; миссъ Нелли погрузилась въ раздумье, и руки ея соскользнули съ клавишей на колѣни. „Господи!“ думалось ей, „неужели изъ-за меня долженъ страдать такой хорошій человѣкъ какъ Чарли Мортонъ? Бѣдный!… бѣдный!…“

Вечеромъ миссъ Нелли отправилась на музыкальный вечеръ и soirée dansante мистрисъ Роджерсъ. Въ салонѣ знаменитой пѣвицы миссъ Нелли Костерфильдъ произвела не малый фуроръ вновь разученнымъ ноктюрномъ Шопена. Вокругъ талантливой дѣвушки собрались всѣ корифеи Нью-Йоркской консерваторіи: профессора апплодировали ей, а извѣстный Апшицъ предсказывалъ ей великую будущность. Всѣхъ болѣе восхищался Итальянецъ синьйоръ Джованни Барильйоне, первый теноръ труппы итальянской оперы извѣстнаго импрезаріо Макса Марецека.^[10] Синьйоръ Бариле былъ прекрасный пѣвецъ, хорошій актеръ, красавецъ какихъ мало и большой сердцеѣдъ… Нью-йоркскія леди сходили съ ума отъ него, мужья ревновали и боялись пускать своихъ женъ въ Academy of Music на Четырнадцатой улицѣ близь Бродвея.

Роскошная красота молодой Американки привлекла взоры записнаго волокиты, который увивался весь вечеръ около миссъ Костерфильдъ.

— Carrissima signorita, вамъ надо посвятить себя артистической карьерѣ, у васъ божественное toucher, замѣчательная экспрессія, рѣдкая техника и этотъ, знаете, священный огонекъ художника, напѣвалъ ей Итальянецъ.

— О, сэръ, вы черезчуръ льстите! Я быть-можетъ порядочно играю, до мнѣ далеко до артистической силы.

— Нѣтъ, нѣтъ! Я самъ артистъ и понимаю что ваша молодая натура озарена свыше. Работайте и вы увидите что я не ошибаюсь.

Миссъ Нелли была въ упоеніи; ее хвалили со всѣхъ сторонъ, но ни чьи похвалы не звучали такъ сладко. Черные огненные глаза синьйора Бариле такъ и прожигали насквозь душу и воображеніе молодой Американки, которая сознавала что она еще не видывала такого красиваго джентльмена. Она еще больше очаровалась когда онъ по ея просьбѣ спѣлъ серенаду изъ Севильскаго цирюльника. Миссъ Нелли дала себѣ слово не пропускать ни одного опернаго вечера когда будетъ пѣть синьйоръ Бариле. Если Бариле такъ очарователенъ среди салоннаго общества, то на сценѣ онъ долженъ быть просто „великъ“.

Три дня спустя послѣ вечера у мистрисъ Роджерсъ миссъ Нелли въ сопровожденіи Мортона отправилась въ оперу; давали неизбѣжнаго Трубадура съ Бариле въ роли Манрико, онъ былъ въ самомъ дѣлѣ очаровательнымъ Манрико. Восторгъ публики былъ неописуемъ: рукоплесканія поминутно оглашали громадную залу, цвѣты въ видѣ чудовищныхъ букетовъ, корзинокъ и вѣнковъ сыпались со всѣхъ сторонъ къ ногамъ красиваго и изящнаго тенора…

— Какъ вы находите этого пѣвца, Чарли? спросила миссъ Нелли у Мортона.

— Хорошъ, отчеканилъ серіозный механикъ.

— Не только хорошъ, а феноменъ… полубогъ на сценѣ!

— И то можетъ быть; я, по правдѣ сказать, не умѣю восторгаться какъ вся эта нарядная толпа.

На другой день миссъ Нелли пошла на Бродвей и купила у фотографа Кольгета большой портретъ синьйора Бариле…

Юркій Италіянецъ узналъ что миссъ Нелли стала его поклонницей и часто видѣлъ ее среди публики въ тѣ вечера когда онъ плѣнялъ нью-йоркскую публику. Въ салонѣ мистрисъ Роджерсъ этотъ общій баловень былъ своимъ человѣкомъ. По его просьбѣ, хозяйка часто приглашала миссъ Нелли. Вскорѣ Италіянецъ сумѣлъ вскружить ей голову… Тутъ только стала она сознавать что такое любовь и не разъ твердила мысленно: „Я люблю Бариле такъ какъ меня любитъ Чарли Мортонъ!..“

Нѣкоторое время она удачно скрывала это чувство, но скоро стало ей это не подъ силу. Однажды Мортовъ сказалъ ей:

— Нелли, вы перемѣнились… У васъ болитъ душа.

— Почему вы это думаете? переспросила Нелли, вся вспыхнувъ.

— Вы влюблены… Не скрывайте.

— А хоть бы и такъ…

Миссъ Нелли отвернулась.

— Я знаю въ кого… сдержанно продолжалъ Мортонъ.

— Тѣмъ лучше, отвѣтила она, не оборачиваясь.

— Будьте осторожны и не увлекайтесь черезчуръ.

Миссъ Нелли посмотрѣла на Мортона, и вдругъ, приподнявшись на ципочки, положила ему руки на плечи.

— Не заботьтесь, Чарли, дружокъ, проговорила она съ ласкающею улыбкой, — я знаю себя.

— Сохрани васъ Богъ!

Мортонъ простился, ушелъ и пропадалъ цѣлыя двѣ недѣли. Въ теченіе этого времени Бариле сумѣлъ настолько сблизиться съ Нелли Костерфильдъ что она въ минуту упоенія и въ сладкомъ трепетѣ выслушала его горячее признаніе. Миссъ Нелли была счастлива какъ только можетъ быть счастлива восемнадцатилѣтняя дѣвушка влюбленная по уши. Родители ничего не знали объ этой любви, такъ какъ ни мать, ни отецъ никогда не видали Бариле и не ѣздили въ оперу. Воркуя въ домѣ мистрисъ Роджерсъ, миссъ Нелли почти забыла о существованіи Чарли, старавшагося скрывать тревогу которая охватила его истерзанную душу и преданное сердце. Разузнавъ всю подноготную о волокитствѣ Бариле, Мортонъ неоднократно порывался открыть все родителямъ миссъ Нелли, но не дѣлалъ этого боясь что непріятная вѣсть нарушитъ тихое теченіе счастливой жизни стариковъ Костерфильдовъ. Онъ сталъ зорко слѣдить за Бариле, вникать въ его жизнь и выслѣживать всѣ его свиданія съ миссъ Нелли у мистрисъ Роджерсъ. Мортонъ надѣялся на благоразуміе молодой дѣвушки и немного успокоился зная что американскія невѣсты не легко поддаются краснобайотву разныхъ волокитъ или beau^[11] въ родѣ счастливчика синьойра Бариле который пожиналъ цвѣты любви среди замужняго контингента богатыхъ пылкихъ матронъ и „независимыхъ леди“ Нью-Йорка. Въ то время когда миссъ Нелли полюбила тенора, онъ наслаждался ласками жены одного банкира, жившаго въ своемъ мраморномъ домѣ на Пятой Аллеѣ. Про эту связь узналъ конечно и вѣрный стражъ Нелли, „маленькій Чарли“… Оперный сезонъ приближался къ концу, и Мортонъ былъ отъ души радъ что наступило время отъѣзда Бариле въ Ріо-Жанейро, куда тотъ былъ приглашенъ на весь зимній сезонъ за огромный гонораръ. „Онъ уѣдетъ, застрянетъ тамъ, и Нелли понемногу вылѣчитъ свое сердечко отъ этой наносной любви“… мечталъ Мортонъ заботясь о своей „сестрѣ“. Но Мортонъ ошибался: миссъ Нелли полюбила Бариле не мимолетнымъ или капризнымъ чувствомъ, а искренно, до боготворенія. Бариле совсѣмъ опуталъ дѣвушку обѣщаніемъ жениться на ней тотчасъ послѣ своей tournée по Южной Америкѣ. Миссъ Нелли вѣрила и только просила его поскорѣе возвратиться „въ Штаты“ чтобы потомъ сдѣлать формальное предложеніе ея родителямъ.

— Они согласятся, дорогой Джонни, говорила она Италіянцу, добавляя: — я вѣдь буду къ тому времени совершеннолѣтняя и по нашимъ законамъ никто не можетъ воспрепятствовать нашему браку. Клянись что ты жить безъ меня не можешь, страстно шептала миссъ Нелли, лаская роскошныя кудри пѣвца.

Синьйоръ Бариле клялся всѣми святыми Италіи, но почуявъ теперь свою силу, онъ сталъ уговаривать дѣвушку чтобъ она бѣжала съ нимъ въ Бразилію.

— Никогда!.. Къ чему бѣжать если мои родители согласятся? порывисто воскликнула молодая Американка.

— Не согласятся, я это предчувствую…

— Во всякомъ случаѣ если ты меня любишь, то все-таки поѣзжай къ моему отцу и проси у него моей руки.

— А если онъ откажетъ?

— Тогда… ну, тогда я обвѣнчаюсь съ тобой тайно… здѣсь, въ Нью-Йоркѣ, а потомъ доѣду съ тобой, мой милый, по всему свѣту дѣлить съ тобой славу, счастье или горе и даже…

— Я не понимаю къ чему всѣ эти формальности съ родными? Уѣдемъ въ Ріо-Жанейро, и на другой или на третій день по пріѣздѣ я поведу тебя, ангелъ мой, къ алтарю.

— Не терзай меня. Посуди самъ, развѣ я могу бѣжать? Вѣдь мой побѣгъ убьетъ отца и мать! Нѣтъ… нѣтъ, не требуй невозможнаго.

— Истинная любовь готова на всѣ жертвы, а ты сомнѣваешься и боишься раздѣлить со мной…

— Я умру за тебя, но не могу убить моихъ стариковъ!

— Такъ оставайтесь съ ними, а я поѣду одинъ въ Бразилію и уже не возвращусь въ этотъ бездушный край гдѣ все на счетъ и на мѣру, даже любовь!.. холодно проговорилъ Бариле!

— Это ваше послѣднее слово?

— Послѣднее.

Несчастная миссъ Нелли не вѣрила своимъ ушамъ; она поблѣднѣла какъ накрахмаленный воротничокъ на ея платьѣ, устремила молящій взоръ на безжалостнаго Италіянца, хотѣла сказать ему, но языкъ не слушался…

— Теперь я вижу, прелестная синьйорита, что вы меня не любите. Я жертвую всѣмъ, карьерой и славой, чтобы соединить свою судьбу съ вашею, а вы посылаете меня къ отцу чтобъ онъ унизилъ меня своимъ отказомъ. Знаю я этихъ пуританъ-отцовъ которые смотрятъ на насъ, иностранныхъ артистовъ, какъ на бродягъ. Къ отцу вашему я не пойду! Въ моихъ жидахъ течетъ благородная кровь неаполитанскихъ маркизовъ да-Бариле. Даю вамъ три дня сроку обдумать все, и если ваша любовь такъ же велика какъ ваше упорство и щепетильность, то вы дадите мнѣ знать въ гостиницу что вы согласны слѣдовать за мной… если же нѣтъ, я уѣду одинъ.

Цыганствующій отпрыскъ неаполитанскихъ маркизовъ взялся за шляпу, отвѣсилъ низкій поклонъ и направился къ выходу.

Въ теченіе трехъ ужасныхъ дней бѣдная дѣвушка боролась, колеблясь между дочернимъ долгомъ и своимъ роковымъ чувствомъ.

Мортонъ все еще не показывался. Онъ повидимому избѣгалъ встрѣчи съ миссъ Нелли, но когда та, не вытерпѣвъ, написала своему „другу и брату“, онъ явился немедленно.

— Спасите, я погибаю! проговорила она, тщетно усиливаясь придать этимъ словамъ видъ веселой шутки.

Мортонъ помолчалъ, какъ будто и ему трудно было говорить.

— Кто же готовитъ вамъ погибель? Бариле? спросилъ онъ какъ-то неестественно спокойно. — Я его убью какъ собаку, этого италіянскаго фигляра! прошепталъ Мортонъ, злобно сверкнувъ глазами, съ искаженнымъ лицомъ. — Чего онъ хочетъ отъ васъ?

— Онъ требуетъ чтобъ я бѣжала съ нимъ…

Мортонъ дрожалъ какъ осиновый листъ… Холодный потъ выступилъ на его высокомъ лбу.

— Куда жъ это? спросилъ онъ.

— Въ Бразилію… въ Ріо-Жанейро.

— Образумьтесь…. онъ хочетъ погубить васъ….

Миссъ Нелли съ чисто женскою непослѣдовательностью глубоко оскорбилась.

— Кто далъ вамъ право такъ говорить со мною и пятнать моего жениха?

— Не забудьте что я вамъ братъ, Нелли! Въ такія минуты надо мною никто не можетъ быть судьей, а всѣхъ менѣе вы сами.

Миссъ Нелли теперь только замѣтила какъ похудѣлъ Мортонъ за эти двѣ, три недѣли, словно послѣ тяжкой болѣзни; она покраснѣла и протянула ему руку.

— Скажите, что мнѣ дѣлать? Бариле отказывается лично просить у отца моей руки.

— Странно, протянулъ Мортонъ, уставясь внушительнымъ взглядомъ въ лицо Нелли, — въ такомъ случаѣ вы сами должны поговорить съ отцемъ.

— Я боюсь что отецъ откажетъ, вѣдь онъ такъ ненавидитъ иностранцевъ, а актеровъ… артистовъ вообще…

— Конечно, онъ пошлетъ вашего тенора ко всѣмъ чертямъ, какъ всякій отецъ.

— Такъ что же дѣлать?

— Не удерживать Бариле и покориться своей долѣ. Заглушить сердце и взяться за разумъ и силу воли.

— Я не въ силахъ разстаться съ нимъ.

— Вы должны это сдѣлать ради себя… ради отца и матери. Пощадите ихъ сѣдины.

— Бариле можетъ-быть согласится обвѣнчаться тайно… здѣсь, въ Нью-Йоркѣ.

— Вы ему намекали объ этомъ?

— Да, но онъ предпочитаетъ сыграть свадьбу въ Ріо-Жанейро.

По лицу Мортона пробѣжала не то саркастическая, не то злобная улыбка:

— Вашъ женихъ большой дипломатъ.

— Я васъ не понимаю, Чарли.

— Ну, а если онъ въ Бразиліи раздумаетъ вѣнчаться?

— Безчестно, Чарли, подозрѣвать его въ такомъ подломъ намѣреніи!

— Сердце не обманываетъ…. Наконецъ я вынужденъ говорить вамъ горькія истины…

— Только не голосомъ безпристрастнаго судьи говоритъ ваше сердце, а голосомъ… соперника. За что вы ненавидите Бариле?

Мортонъ поблѣднѣлъ и понурилъ голову.

— Чарли, вы должны мнѣ помочь!

— Чѣмъ?

— Уговорить отца, а маму я сама уломаю.

— Все кромѣ этого.

— Въ такомъ случаѣ, я сама поговорю съ отцомъ. Надо дѣйствовать смѣлѣе и не полагаться на другихъ…

— Не упрекайте меня, Нелли! Видитъ Богъ что я ничего сдѣлать для васъ не могу.

— Ну, и не надо, я сама выпутаюсь какъ-нибудь. Прощайте; сегодня вы изъ рукъ вонъ!

Мортонъ молча вышелъ. Вечеромъ миссъ Нелли объяснилась съ отцомъ, который, спокойно выслушавъ горячую тираду и признаніе дочери, сухо отвѣтилъ:

— Нѣтъ, это не ходитъ; я не согласенъ. Если же твой Италіянецъ дорожитъ своею шкурой, пусть лучше убирается поскорѣй изъ Нью-Йорка. By Jove, я изъ него и дурь всю, и теноръ его проклятый выколочу.

Подошелъ срокъ когда миссъ Нелли надо было увѣдомить Бариле что она готова къ отъѣзду или вѣрнѣе къ бѣгству… Написавъ коротенькую записку, миссъ Нелли просила Бариле назначить ей свиданіе; онъ отвѣтилъ что будетъ ожидать ее у себя въ отелѣ послѣ шести часовъ. Миссъ Нелли сообщила все Мортону, который убѣдительно просилъ ее не ходить на это свиданіе, тѣмъ болѣе въ гостиницу.

— Я должна идти, отвѣтила Нелли, — это будетъ наше послѣднее свиданіе, а для того чтобы вы, Чарли, не безпокоились, я попрошу васъ проводить меня.

— Хорошо! сказалъ Мортонъ, стиснувъ губы почти до крови.

Въ назначенный день и часъ миссъ Нелли и Мортонъ отправились на площадь Мадисона въ гостиницу Clarendon House, гдѣ жилъ синьйоръ Бариле. Дойдя до отеля, миссъ Нелли попросила Мортона подождать ея возвращенія въ читальнѣ гостиницы.

— Постарайтесь отдѣлаться скорѣй; если вы рѣшились бросить его, то и ходить къ нему было не зачѣмъ.

— Нѣтъ, я все-таки пойду, я дала слово, а бояться мнѣ нечего когда вы со мною, Чарли; не скучайте, я скоро приду.

Миссъ Нелли отправилась въ первый этажъ отеля, а Мартонъ остался внизу и зашелъ въ читальню; взявъ въ руки газету New York Herald, онъ машинально прочелъ въ отдѣлѣ „Театры и Зрѣлища“ объявленіе о томъ что въ такой-то день состоится прощальный бенефисъ знаменитаго пѣвца синьйора Джованни Бариле предъ его отъѣздомъ въ Бразилію. Мортонъ бросилъ газету и взялся за лондонскій Punch, но и Punch не развлекъ его въ ожиданіи прихода миссъ Нелли, которая обѣщала скоро вернуться, а между тѣмъ это скоро оказывалось очень не скоро. Мортонъ то и дѣло поглядывалъ на часы, и мрачное лицо его то краснѣло, то блѣднѣло, словно обличая борьбу какихъ-то взаимно противоположныхъ соображеній; вдругъ онъ быстро всталъ и отодвинувъ отъ себя тяжелое сафьянное кресло, еще быстрѣе направился къ выходу и хотѣлъ подняться въ первый этажъ, когда изъ-за широкой стойки его окликнулъ франтоватый, прилизанный клеркъ отеля:

— Вамъ вѣроятно синьйора Бариле нужно?

— Да.

— Его дома нѣтъ.

— Въ такомъ случаѣ я только суну ему за дверь мою карточку.

Клеркъ хорошо запомнилъ лицо Мортона еще съ тѣхъ поръ когда тотъ собиралъ первыя справки объ итальянскомъ пѣвцѣ.

Мортонъ, быстро пошелъ вверхъ по лѣстницѣ на верхнюю площадку перваго этажа; по пути ему лопался Негритенокъ-грумъ въ синей курткѣ, съ серебряными пуговицами.

— Покажите мнѣ гдѣ нумера ворьмой и девятый?

— Сейчасъ, саръ! Направо отсюда…. четвертая и пятая двери, сэръ! бойко и услужливо отозвался черномазый мальчуганъ.

Мортонъ быстро свернулъ съ площадки направо и вскорѣ увидалъ на одной изъ дверей блестящую жестяную дошечку съ черною эмадьированною коймой, среди которой красовалась золотая цифра 8.

„Стучать или не стучать?“ мелькнуло въ головѣ Мортона, „Двери навѣрно заперты… впрочемъ, постучаться не мѣшаетъ.“ Мортонъ постучался сперва въ двери комнаты подъ № 8, а затѣмъ, подождавъ немного, въ сосѣдній девятый нумеръ. Не получивъ никакого отклика, Мортонъ дернулъ за ручку и убѣдился что комната была заперта. Ужасная мысль озарила его голову. „Боже, вдругъ она съ нимъ бѣжала? Скрылась другимъ ходомъ, пока я ждалъ въ читальнѣ! Да нѣтъ же, этого быть не можетъ! Этого она… Нелли, не сдѣлаетъ.“ Мортона бросало то въ жаръ, то въ холодъ. Подергавъ еще разъ обѣ ручки двухъ дверей №№ 8 и 9, онъ убѣдился что ему трудно будетъ проникнуть въ жилище Бариле. Насильно ворваться къ нему и просить Нелли уйти сейчасъ же? Нѣтъ! и это не годится. Чтô же дѣлать?! Мортонъ прошелся по мягкой кокосовой цѣновкѣ, которая тянулась вдоль корридора. Незамѣтно онъ дошелъ до дверей съ красивою дощечкой № 14, и проходя мимо услыхалъ какъ будто голосъ Нелли. Онъ вздрогнулъ всѣмъ тѣломъ и приложилъ пылающую голову къ верхней доскѣ двери. „Да, это ея голосъ, теперь я понимаю въ чемъ дѣло, ловкій Италіянецъ привелъ Нелли… свою жертву сюда, узнавъ что я ожидаю ее внизу. А, вотъ оно что! Недурно, синьйоръ; ну, теперь моя очередь!“

Мортонъ постучался въ двери № 14.

— Кто тамъ? спросилъ чей-то звучный голосъ по-англійски, но съ весьма дурнымъ выговоромъ.

— Получите телеграмму, мистеръ Бариле, сказалъ Мортонъ, мѣняя свой голосъ.

— Подсуньте ее ко мнѣ въ кабинетъ… Впрочемъ, давайте! крикнулъ Италіянецъ подходя бдиже къ дверямъ. Мортонъ глубоко вздохнулъ и стоялъ предъ дверьми точно пришибленный. Не успѣлъ онъ очнуться, щелкнулъ ключъ и предъ нимъ на порогѣ, придерживая рукой полурастворенную дверь, показалась жидкая, но изящная фигурка знаменитаго тенора.

— Давайте же депешу, сказалъ Италіянецъ, съ удивленіемъ посмотрѣвъ на рослую фигуру Мортона.

— Мнѣ нужно зайти къ вамъ на минуту, проговорилъ тотъ, рванувъ дверь и входя.

— Зачѣмъ? Кто вы такой?

Бариле отступилъ на шагъ глядя въ упоръ на Мортона.

— Я братъ миссъ Нелли и требую чтобы вы ее отпустили домой безо всякаго сопротивленія вр избѣжаніе скандала и огласки.

— Я васъ не знаю, и здѣсь у меня никого нѣтъ…

— Неправда!

Мортонъ, безцеремонно отстранивъ Бариле, искалъ глазами Нелли, которая по его соображенію должна была находиться за бархатною тяжелою портьерой въ смежаой комнатѣ.

Италіянецъ, посинѣвъ отъ злости, стоялъ безмолвно по срединѣ комнаты; его черные глаза метали искры и точно хотѣли уничтожить безцеремоннаго брата Нелли.

— Прошу васъ удалиться или я позову прислугу! выговорилъ наконецъ Бариле, пересиливъ свое волненіе и негодованіе.

— Гдѣ миссъ Нелли? спокойно спросилъ Мортонъ.

— Она уѣхала домой.

— Лжете!

Мортонъ приблизился къ портьерѣ и протянулъ уже руку, но тутъ изъ-за портьеры вышла сама Нелли.

— Не глядите на меня, Чарли, такими глазами. Я виновата, простите, но я иначе не могла поступить.

— Умоляю васъ, пойдемте скорѣе домой, сказалъ Мортонъ, взявъ ее за руку.

— Я съ вами не пойду, тихо проговорила Нелли.

— Какъ!

— Не осуждайте меня, я рѣшила свою судьбу и уѣзжаю съ мистеромъ Бариле въ Ріо-Жанейро.

— Теперь когда вы слышали въ чемъ дѣло, я на правахъ жениха требую чтобы вы немедленно удалились! запальчиво обратился тотъ къ Мортону.

Мортонъ съ презрительною улыбкой подошелъ къ Бариле и отвѣтилъ.

— Вы не женихъ миссъ Костерфильдъ, а злѣйшій ея врагъ! Вы опутали ее, но знайте что я не уйду отсюда пока не уговорю миссъ Нелли идти со мною, не уйду даже и въ томъ случаѣ если она сама будетъ просить меня объ этомъ. Поняли вы меня?

— Идите вонъ сію же минуту или я за себя не отвѣчаю!

Италіянецъ гордо указалъ рукой на двери.

Мортонъ схватилъ киссъ Нелли за руку и проговорилъ.

— Не губите себя! Идемте скорѣе пока никто не знаетъ что вы были здѣсь. Пожалѣйте стариковъ и себя. Я все надѣялся что ваше благоразуміе пересилитъ и щадилъ васъ, Нелли. Но теперь мнѣ ничего болѣе не остается… Я долженъ сказать вамъ горькую правду: этотъ негодяй… Женатъ…

Бариле, обезумѣвъ отъ ярости, бросился къ Мортону и ударилъ его въ лицо. Миссъ Нелли громко вскрикнула въ ту минуту когда Мортонъ невольно освободилъ руку дѣвушки изъ своей желѣзной руки… У него потемнѣло въ глазахъ, онъ почувствовалъ какъ вся кровь хлынула ему въ голову, ему казалось что его черепъ лопается на мелкіе куски… Очутившись однимъ прыжкомъ возлѣ своего оскорбителя, Мортонъ схватилъ тщедушнаго Италіянца за горло, приподнялъ на воздухъ и швырнулъ его, какъ мячикъ, шаговъ на пять отъ себя… Италіянецъ съ глухимъ стономъ ударился объ уголъ мраморнаго камина и остался недвижимъ. Миссъ Нелли съ воплемъ ужаса бросилась къ упавшему, взглянула въ лицо ему и въ отчаяніи заломила руки.

— Чарли, что вы сдѣлали! Онъ умираетъ!..

Италіянецъ лежалъ безо всякаго движенія; яркая блѣдность покрывшая его красивое, слегка искаженное лицо, еще рѣзче оттѣнялась струйкой крови сочившейся по полу изъ курчавымъ волосъ. Глаза глядѣли стекляннымъ взглядомъ вверхъ, а изъ полураскрытыхъ тонкихъ посинѣвшихъ губъ вырывалось чуть слышное хрипѣніе. У камина, спиной къ растерявшейся миссъ Нелли стоялъ Мортонъ, тяжело дыша и отирая рукой обильный холодный потъ выступавшій на лбу…

Онъ ничего не отвѣтилъ и на отчаянный возгласъ миссъ Нелли, которая стоя на колѣняхъ, поддерживала кудрявую голову Бариле, прижимая ее къ своей груди и пачкая платье кровью. Слезы градомъ катились по лицу молодой дѣвушки. Мортонъ очнувшись обернулся и медленно подошелъ къ звонку: блѣдный какъ полотно, онъ нажалъ пуговку, снова отошелъ къ камину и застылъ опираясь локтемъ на мраморный карнизъ.

На порогѣ показалась рослая фигура негра слуги отеля:

— Что прикажете? спросилъ онъ глядя съ удивленіемъ на лежавшаго на полу Бариле. — Бѣдный джентльменъ должно-быть боленъ, не такъ ли, миссъ? добавилъ онъ, подходя къ миссъ Нелли.

Мортонъ отозвался глухимъ голосомъ: — Идите скорѣй за докторомъ.

— Сейчасъ! у насъ есть свой докторъ въ отелѣ, хорошій докторъ, мистеръ Чендерсонъ! Хорошій докторъ, вылѣчилъ меня отъ грыжи и чесотки.

— Да ступай же! крикнулъ на него Мортонъ.

— О… о, сейчасъ, только не сердитесь, саръ!

Негръ выбѣжалъ изъ комнаты. Миссъ Нелли обмочивъ платокъ водой изъ графина прикладывала его къ вискамъ Бариле, который все еще не приходилъ въ себя.

По уходѣ негра, Мортонъ быстро подошелъ къ миссъ Нелли и сказалъ:

— Умоляю васъ уходите отсюда, но на этотъ разъ безъ меня, я здѣсь останусь. Бѣгите, ради Бога, бѣгите!

— Чарли, Чарли, что вы сдѣлали? Вы его убили; онъ кажется не дышетъ.

— Быть-можетъ, но клянусь вамъ что я этого не хотѣлъ. Во всякомъ случаѣ, не вашъ грѣхъ, а мой. Идите, идите отсюда скорѣе.

— Поздно, Чарли! Теперь я не могу уйти пока не узнаю живъ онъ или нѣтъ.

Мортонъ, тяжело вздохнувъ, закрылъ лицо рукой и отвернулся. Въ комнату вошли докторъ отеля, клеркъ, съ которымъ Мортонъ разговаривалъ внизу и негръ-слуга.

— Что случилось? вскрикнулъ клеркъ, подозрительно посмотрѣвъ на Мортона.

— Мистеръ Бариле заболѣлъ… онъ въ обморокѣ, отвѣтила тихо и ни на кого не глядя миссъ Нелли, дрожа всѣмъ тѣломъ.

Докторъ подойдя къ дежавтему, взглянулъ пристально на его лицо и сказалъ негру-слугѣ:

— Положите больнаго на кушетку.

Негръ, нагнувшись надъ Итальянцемъ. бережно поднялъ его и положилъ его на указанную докторомъ мягкую мебель. Нелли стала у изголовья и тихо рыдала, пока докторъ ощуеывалъ пульсъ и прислушивался къ біенію сердца. Клеркъ и негръ о чемъ-то говорили, но шепотомъ. Что касается Мортона, онъ попрежнему неподвижно и какъ бы безучастно стоялъ у камина.

— Этотъ джентльменъ не въ обморокѣ, онъ мертвъ, громко и отчетливо произнесъ врачъ, закрывая глаза Бариле.

Нелли, слабо вскрикнувъ, удала безъ чувствъ на паркетъ. Мортонъ бросился къ ней.

— Этотъ джентльменъ убитъ, холодно проговорилъ докторъ.

— Кто же убійца? быстро спросилъ клеркъ водя глазами отъ Мортона къ миссъ Нелли и обратно.

— У него проломленъ високъ, продолжалъ докторъ.

— Скорѣй, за полиціей! крикнулъ суетливый клеркъ. Негръ выбѣжалъ изъ комнаты, а клеркъ бросился къ звонку и принялся неистово звонить.

— Это вы убили мистера Бариле? вдругъ обратился онъ къ Мортону.

— Я, отвѣтилъ тотъ.

Приподнявъ миссъ Нелли, онъ усадилъ ее въ кресло и обратился къ доктору:

— Распорядитесь, ради Бога, увести миссъ Костерфильдъ отсюда пока она не очнется, пожалѣйте ее, она невиновна ни въ чемъ.

— Извините, я ничего не могу предпринять до прихода полиціи и коронера; изъ этой комнаты никто не можетъ выйти пока…

Въ корридорѣ послышались шаги, вбѣжали нѣсколько человѣкъ прислуги, а немного позже комната № 14 наполнилась полиціей съ коронеромъ и двумя неизбѣжными репортерами. Коронеръ приступилъ къ слѣдствію. Мортонъ былъ тотчасъ же арестованъ, а миссъ Нелли въ тяжеломъ обморокѣ перенесли по распоряженію коронера въ другую комнату. Когда полицейскіе сержанты уводили несчастнаго Мортона, онъ обратился къ коронеру со словами:

— Потрудитесь дать знать родителямъ миссъ Костерфильдъ что ихъ дочь здѣсь, они живутъ на Западной 36-й улицѣ, домъ № 536.

— Хорошо.

— Благодарю васъ.

Съ этими словами Мортонъ переступилъ порогъ роковаго № 14, въ сопровожденіи двухъ полисменовъ.

Мѣсяцъ спустя, несчастный Мортонъ сидѣлъ на скамьѣ подсудимыхъ въ обширной залѣ главнаго суда; на судѣ Мортонъ вкратцѣ разказалъ какъ произошла трагическая смерть Бариле. Защитникъ Мортона, талантливо изложивъ мотивы преступленія не умышленнаго, а случайнаго, въ порывѣ гнѣва и запальчивости послѣ тяжкаго оскорбленія, просилъ судъ признать проступокъ Мортона простымъ убійствомъ по неосторожности (manslaughter). Самъ Мортонъ, давая объясненія, описалъ свое душевное состояніе въ ту минуту когда онъ старался спасти миссъ Костерфильдъ и добавилъ что личной вражды къ Бариле онъ не чувствовалъ, а дѣйствовалъ единственно въ интересахъ миссъ Нелли. Судъ однако не принялъ во вниманіе этого объясненія и приговорилъ Мортона къ двадцатилѣтнему заключенію въ тюрьмѣ Сингъ-Сингъ… Убійство Бариле было отнесено къ первой степени, то-есть безъ оружія и безъ предумышленія, и только благодаря этому Мортонъ избѣгъ смертной казни чрезъ повѣшеніе. Прокуроръ прямо обвинилъ Мортона въ томъ что онъ „врываясь насильственно въ чужое жилище, довелъ свою жертву до крайности, почему и послѣдовало оскорбленіе дѣйствіемъ. Мортонъ же, будучи гораздо сильнѣе своего счастливаго соперника, могъ отплатить ему иначе, а не бросаться на беззащитнаго слабаго иностранца“ и т. д.

Мортонъ спокойно выслушалъ ужасный приговоръ суда и сказалъ ухода со скамьи подсудимыхъ:

— Покоряюсь неисповѣдимой волѣ Божіей.

Недѣлю спустя Мортона отвезли въ Сингъ-Сингъ. Несчастные родители миссъ Нелли долго мучились, день и ночь сидя у изголовья дочери, которая заболѣла нервною горянкой. Бѣдной миссъ Нелли не было суждено выздоровѣть. Она скончалась недѣли двѣ спустя послѣ того какъ Мортона отправили въ тюрьму. Послѣднія слова ея были:

— Бѣдный Чарли!… Бѣдный Чарли!..

Въ заключеніе слѣдуетъ упомянуть что итальянскій консулъ въ Нью-Йоркѣ, описывая вещи покойнаго Бариле, нашелъ пачку писемъ, которыя были писаны его женой изъ Флоренціи. Оказалось что Барильйоне, какъ развѣдалъ Мортонъ, былъ дѣйствительно женатъ и имѣлъ двухъ дѣтей. Нью-йоркскія газеты цѣлую недѣлю трактовали объ этомъ романическомъ убійствѣ знаменитаго тенора Бариле, который имѣлъ намѣреніе похитить красавицу миссъ Нелли К*, но не успѣлъ этого сдѣлать, такъ какъ другой влюбленный въ миссъ К*, нѣкій молодой механикъ Ч. Л. Мортонъ, ворвавшись насильно въ комнату Бариле, убилъ своего счастливаго и красиваго иностранца-соперника» и т. д. Всѣ кто читалъ сенсаціонныя статьи объ убійствѣ Бариле, отъ души жалѣли «несчастнаго тенора», никто не жалѣлъ Мортона… Впрочемъ и его жалѣли: старики Костерфильды, часто сокрушаясь о потерѣ дочери, сознавали съ благодарностью что бѣдный «маленькій Чарли» избавилъ ее если не отъ смерти, то отъ позора… Отецъ миссъ Нелли открыто проклиналъ «безпутнаго Итальянца» и говорилъ что еслибы Мортонъ не предупредилъ его, то онъ навѣрно бы самъ «придушилъ» безсовѣстнаго соблазнителя… Много лѣтъ сокрушались старики Костерфильды, но, увы! ихъ вздохи и слезы не могли облегчить горькой участи Мортона среди могильной тишины одиночнаго заключенія. Пять лѣтъ спустя посмерти миссъ Нелли, скончалась мистрисъ Костерфильдъ, а немного позднѣе и мужъ ея.

V. Блѣдная женщина.

Когда Мортонъ, крѣпко заснувшій на скамьѣ у могилы Индійца, пробудился и открылъ глаза, часы на башнѣ тюрьмы Сингъ-Сингъ громко и протяжно пробили одиннадцать часовъ. Ночь была чудная, какъ часто бываетъ среди лѣта въ сѣверной полосѣ Соединенныхъ Штатовъ. Эти сѣверныя іюльскія ночи были не разъ воспѣты нашими поэтами, Лонгфелло и Бокеромъ. При полномъ лунномъ освѣщеніи панорама Гудзона стала великолѣпнѣе и волшебнѣе… Луна глядѣла такъ мягко на землю, а вокругъ нея привѣтливо мигало безчисленное количество звѣздочекъ спокойныхъ и неспокойныхъ, яркихъ и неяркихъ. Насытившись созерцаніемъ небесной выси, Мортонъ приподнялся и сѣлъ на скамьѣ. Громкій свистъ локомотива съ полотна желѣзной дороги заставилъ его вздрогнуть. Поѣздъ промчался, мелькая огненными скачущими точками вдали: то былъ свѣтъ изъ вагоновъ быстро катившаго ночнаго поѣзда-экспрессъ изъ Нью-Йорка въ Альбани. «Однако, сонъ меня одолѣлъ какъ малаго ребенка, я было хотѣлъ не спать всю ночь!» думалось Мортону. Съ большой дороги неслись голоса проѣзжающихъ, которые должно-быть спѣшили домой, оглашая воздухъ щелканьемъ бичей и монотоннымъ гортаннымъ звукомъ гупъ! гупъ!… «Ну, теперь значитъ пора въ путь… въ Нью-Йоркъ, а къ разсвѣту я навѣрно увижу яркій шпицъ церкви Св. Троицы.» Легкое бурчаніе въ желудкѣ заставило Мортона бросить взглядъ на то мѣсто гдѣ лежалъ «ужинъ». «Надо закусить на дорогу, а то съ пустымъ желудкомъ не очень-то пріятно и легко шагать по-солдатски. Вѣдь я ничего не ѣлъ съ самаго утра!» Мортонъ разложилъ уживъ за скамьѣ и взялся за хлѣбъ. Гдѣ-то позади его, словно по ту сторону могилы, явственно раздался глубокій вздохъ. Мортонъ повернулъ машинально голову и подумалъ: «Я кажется не одинъ… Кто-то вздохнулъ… Какой-нибудь прохожій или запоздалый гуляка-дачникъ». Мортовъ сталъ ѣсть съ большимъ аппетитомъ и скоро увичтожилъ почти все что лежало за бумагѣ; свернувъ измятый газетный полулистъ вмѣстѣ съ объѣдками, онъ швырнулъ засаленный комокъ на траву и долго смотрѣлъ какъ его уносилъ порывъ вѣтра вдоль покатаго оврага къ рѣкѣ. "Прощай, послѣдняя тюремная ѣда!… Что жь, если отдать ей справедливость, я увѣренъ что тысячи свободныхъ бѣдняковъ тамъ… въ этомъ Нью-Йоркѣ не стали бы брезгать ею! думалъ при этомъ Мортонъ, суя руку въ карманъ за «дессертомъ»… Дессертомъ онъ, какъ и всѣ заключенники Сингъ-Синга, называлъ жевательный табакъ.

Вдругъ до него донеслось слабое, во порывистое рыданье… Мортонъ навострилъ уши и даже нагнулся всѣмъ корпусомъ чтобъ изъ-за угла груды разглядѣть того кто плакалъ. Мортонъ увидалъ на томъ концѣ боковаго фаса длинную тѣнь… «женщина!» мелькнуло у него въ головѣ. Любопытство невольно потянуло его, и онъ, обогнувъ уголъ, увидѣлъ поникшую на скамьѣ блѣдную женщину въ длинномъ темномъ ватерпруфѣ. Она быстро подняла голову, и ея заплаканные глаза встрѣтились съ любопытнымъ взглядомъ Мортона, который стоялъ отъ нея на разстояніи трехъ, четырехъ шаговъ. Красивое, но очень блѣдное и изможденное лицо виднѣлось изъ-подъ полей большой соломенной шляпы, которая была украшена цвѣтами и широкою пунцовою лентой. Свѣтлокаштановые волосы были гладко причесаны, а сзади какъ-то странно скручены и подобраны въ одинъ большой узелъ. Женщина быстро провела бѣлымъ платкомъ по лицу и отвернулась. Мортонъ чувствовалъ свое неловкое положеніе, помялся на мѣстѣ, потомъ рѣшительно подошелъ къ женщинѣ и проговорилъ срывавшимся голосомъ:

— Вы больны… вамъ дурно?

— Ни то, ни другое; а вамъ что нужно?! довольно рѣзко отвѣтила незнакомка.

— Извините, но я… я обратился къ вамъ только изъ участія.

— Не кстати, no благодарю.

— Право… я не думалъ скорбитъ васъ моею навязчивостъю.

— Вѣрю.

— Я ухожу… Еще разъ, извините.

Незнакомка не возражала, но потомъ какъ бы спохватившись повернулась быстро къ Мортону:

— Скажите: вы здѣшній житель?

Мортонъ слегка усмѣхнулся и отвѣтилъ съ вибраціей въ голосѣ:

— Здѣшній… да, здѣшній.

— Вы обыватель Сингъ-Синга?

— То-есть какъ это понять, тюрьмы или городка? спросилъ Мортонъ.

— Ну, понятно, городка.

— Да! сказалъ очень громко Мортонъ, думая при этомъ: пусть она пойметъ какъ знаетъ. — А вы, не здѣшняя? нерѣшительно спросилъ онъ.

— Нѣтъ. Скааките мнѣ пожалуста гдѣ бы мнѣ переночевать эту ночь въ городкѣ?

— Я полагаю что въ городкѣ навѣрно есть какой-нибудь boarding house, если не гостиница.

— Значитъ не знаете?

— Н-а-нѣтъ, знаю: какъ не знать? Но я полагаю что въ этихъ трущобахъ неловко будетъ остановиться на ночь одинокой леди…

— Вы полагаете? Ну, это ваше дѣло; что касается меня, то я неразборчива, а главное — я не леди.

— Да, но у насъ въ республикѣ и во всѣхъ Штатахъ Союза женщина всегда величается англійскимъ словомъ леди.

— Я не падка до англійской спѣси. Леди живутъ во мраморныхъ домахъ и не шатаются по ночамъ безъ ночлега, прибавила она, поникнувъ головой.

«Странная женщина», подумалъ Мортонъ. Оба они довольно долго молчали. Мортонъ даже незамѣтно самому себѣ погрузился было въ свои думы, и вдругъ невольно вздрогнулъ отъ ея голоса…

— Послушайте, вы!… Какъ же мнѣ пройти кратчайшимъ путемъ въ вашъ городокъ? спросила блѣдная женщина.

— Надо свернуть съ большой дороги направо и идти все лѣсочкомъ.

— Ну, а потомъ?

— Потомъ вдоль полотна желѣзной дороги.

— Сколько миль?

— Миль?… миль этакъ пять, шесть; да не больше.

— Далеко однако.

— Вы устали?

— Да.

— Отдохните; здѣсь васъ никто не стѣснитъ.

— Вы позволяете?

Мортонъ сконфузившись подумалъ: «что за язва!..»

— Странный вы человѣкъ; видно по всему что вы дикарь и не привыкли бывать въ женскомъ обществѣ.

— Да, вы правы, я отвыкъ отъ женскаго общества, и если сознаться, то чувствую себя не въ своей тарелкѣ, хотя не прочь услужить вамъ.

— Вы кто такой: фермеръ, работникъ-поденщикъ или просто tramp?^[12]

— Я?… бродяга?… Нѣтъ… нѣтъ… Я…

— Въ такомъ случаѣ, значитъ, вы не бродяга, извините меня и сдѣлайте мнѣ одно одолженіе…

— Что прикажете?

— Уходите или садитесь, а то вы торчите предо мной точно пугало.

— Могу уйти если желаете.

— Не обижайтесь, но я, знаете, сама отвыкла отъ мужскаго общества и, по правдѣ сказать, ненавижу вашъ полъ. Подождите! Скажу вамъ откровенно что несмотря на вашу дикость и… и застѣнчивость вы смахиваете на честнаго малаго. Не такъ ли?

— Видитъ Богъ что мнѣ очень трудно отвѣтить вамъ на это. Очень… очень трудно!

Лицо Мортона зардѣлось, онъ присѣлъ на скамью, понурилъ голову и не двигался. При этомъ онъ подумалъ: «Имѣетъ ли право каторжникъ назваться честнымъ человѣкомъ, хотя бъ и въ самомъ дѣлѣ былъ честенъ?..»

— Тонъ вашъ убѣждаетъ меня что вы очень несчастный человѣкъ, ну, а несчастные большею частію бываютъ честные люди.

— Благодарю васъ, вы не такъ желчны какъ я предполагалъ. Клянусь вамъ что я противъ васъ ничего худаго не замышляю.

— Да что же можете вы мнѣ сдѣлать худаго?! Все что мущина могъ сдѣлать мнѣ сквернаго уже было сдѣлано раньше.

Странная собесѣдница Мортона пристально посмотрѣла на «несчастнаго», привстала немного и протянула ему руку со словами:

— Я вамъ вѣрю. Если вамъ мое общество не надоѣло, потолкуемъ, а потомъ разойдемся: вы домой… въ городокъ къ вашему очагу, а я… куда толкнетъ меня судьба…

Мортонъ робко пожалъ руку блѣдной женщины и глядѣлъ въ какомъ-то недоумѣніи на съежившуюся фигуру своей загадочной сосѣдки. Опять настала маленькая пауза. О чемъ думали эти странные люди: эта раздраженная ненавистника мущинъ и этотъ всѣми забытый мущина? Мортонъ первый прервалъ молчаніе и обращаясь къ мизантропу въ ватерпруфѣ спросилъ надтреснутымъ голосомъ:

— Неужели и вы — несчастная, одинокая и всѣми забытая?!… Или вы просто хандрите… досадуете на временную неудачу, пожалуй капризничаете?

— Да, я несчастна и забыта.

— Вы вѣрно лишились мужа?

— Развѣ только вдовы бываютъ несчастны и забыты?.. Вы плохой отгадчикъ, хотя крайне любопытны.

— Не упрекайте, я спрашиваю только изъ участія. Ахъ, еслибы вы знали, какъ мнѣ пріятно поговорить, видѣть предъ собою….

Мортонъ внезапно оборвалъ свои изліянія, страшась какъ бы не выдать себя настолько чтобъ она могла воскликнуть: «Вы навѣрно отсидѣвшій каторжникъ и отпущенникъ изъ Сингъ-Синга?…» Его даже въ жаръ бросило, онъ снялъ шляпу и обнажилъ остриженную голову съ черными волосами, которые искрились серебристымъ инеемъ при лунномъ свѣтѣ. Сосѣдка Мортона поглядѣла на него.

— Сколько вамъ лѣтъ? лѣниво спросила она.

— Въ октябрѣ будетъ сорокъ два.

— Рано же вы посѣдѣли! Больны были?

— Я? боленъ?… Никогда!.. Развѣ я похожъ на больнаго?

Мортонъ всталъ и выпрямился, его атлетическая фигура отразилась гигантскою, уродливою тѣнью на лескѣ небольшой площадки около могилы. Лунный свѣтъ прямо падалъ на меланхолическое бронзовое лицо.

— Я ошиблась. Теперь вижу что васъ не обдѣлила матушка природа.

Мортонъ почесалъ себѣ затылокъ и улыбаясь доказалъ два ряда блестящихъ бѣлыхъ зубовъ.

— А вотъ я, какъ видите, не могу похвастать богатствомъ силъ или здоровьемъ.

— За то вы молоды.

— Ну, не очень; правда, мнѣ тридцать лѣтъ, но я уже чувствую старость за плечами.

— Это не годы, не болѣзнь и не бѣдность, а горе ваше сказывается.

— Да… да, горе… тихо прошептала она.

— Неужели у васъ нѣтъ никого изъ близкихъ людей?

— Никого. И слава Богу! Въ людяхъ мнѣ еще хуже…

— Какъ?

— Такимъ женщинамъ какъ я нельзя связывать свою постылую и разбитую жизнь съ другими людьми.

— Анадежда за лучшую будущность?…

— За могилой что ли? Глупость!… За могилой кончается всякій бредъ.

— Нѣтъ, здѣсь на землѣ… среди людской толпы.

— Среди людей-то именно мнѣ и не найти того что я потеряла. И я была какъ и всѣ, и я дышала свободно толкаясь въ толпѣ, была полезна; но все это миновало и если что осталось, то одинъ безконечный слѣдъ… мучительное сознаніе…

— Чего?

— Объ этомъ меня не спрашивайте… Да и къ чему? Наше случайное знакомство скоро прекратится само собой.

— Да, встрѣтились и разошлись, это общій удѣлъ всѣхъ людей, но неужели васъ не интересуетъ, хотя бы изъ женскаго любопытства, кто былъ вашъ собесѣдникъ?

— Какъ вамъ сказать? я не любопытна, а впрочемъ вы достаточно отрекомендовали себя, и для меня этого вполнѣ достаточно. Я вѣрю что вы хорошій человѣкъ, хотя чувствую что эти сѣдины могли бы выдать и вашу тайну, жаль только что онѣ молчатъ… или нѣтъ, что я говорю? Лучше что онѣ молчатъ.

— Вы подозрѣваете что-то?

— Успокойтесь, я ничего не подозрѣваю, но убѣждена что вы не изъ числа обыкновенныхъ людей. Ваше лицо и эти слѣды затаеннаго глубокаго горя выдаютъ васъ. Извините, но душа ваша не безоблачна… Что жъ, я сама не счастливѣе васъ. И у меня на душѣ тяготѣетъ вѣчная ночь. На чистоту и бѣлизну лица не полагайтесь; это маска, обманъ!…

Мортонъ вскочилъ и схватился за грудь; его трясло какъ въ лихорадкѣ. Блужающій взглядъ его остановился на лицѣ грустной блѣдной женщины, которая съ участіемъ смотрѣла на него. Слабая улыбка (первая въ эту длинную ночь) скользила по усталому блѣдному лицу незнакомки. Она тихо положила свою правую руку на широкое плечо Мортона.

— Простите меня, я увлеклась и вижу что мой желчный необузданный языкъ разбередилъ глубокія раны. Скажите мнѣ на прощаніе что вы меня прощаете и что въ вашей памяти обо мнѣ останется все кромѣ упрека.

— Я буду вспоминать о васъ съ благодарностью и съ уваженіемъ!

— Даже съ уваженіемъ? сказала она, качая головой, — не спрашивая: достойна ли я? Ребенокъ вы, большой ребенокъ!

— Что мнѣ за дѣло кто вы такая. Я самъ не великая птица и… увѣренъ что я гораздо хуже васъ. Вы убитая горемъ, ожесточенная и кѣмъ-то обиженная женщина, вотъ и все! А я… я…

Мортонъ схватилъ себя за голову и отвернулся.

— Что съ вами? Какой вы странный! Вѣдь я ничего отъ васъ не требую, никакихъ признаній. Вѣрьте, не намъ осуждать другъ друга… Что касается людей, они кажется давно осудили насъ. Я не ропщу на судьбу и знаю что все мною вынесенное не есть еще искупленіе, такъ какъ моя совѣсть никогда не освободитъ меня отъ той кары которую я сама на себя наложила.

— Аминь, аминь! прошепталъ Мортонъ, и съ какою-то лихорадочною поспѣшностью заговорилъ: — Сама судьба… Самъ Богъ послалъ васъ сюда… къ могилѣ этого Индійца! Теперь и я вижу что у меня есть близкая человѣческая душа. Скажите откровенно: куда вы идете? Мнѣ все равно куда я пойду: на сѣверъ, югъ, западъ или востокъ… да, мнѣ все равно!

— Мнѣ тѣмъ болѣе. Что жь, пойдемте, улыбнулась блѣдная женщина, — пора и намъ преклонить гдѣ-нибудь усталыя головы.

— Пора, пора, я полагаю что скоро наступитъ утро; смотрите какъ на востокѣ рдѣетъ…

— Дайте мнѣ вашу руку. У насъ много общаго. Повѣрьте, еслибъ я видѣла въ васъ закоснѣлаго человѣка, то я никогда бы не потратила столько словъ, несмотря на то что и я жаждала услышать людскую рѣчь! Я чувствую что ужасно утомилась… меня еле держатъ ноги… дайте мнѣ вашу руку и пойдемте въ городъ, а тамъ вы поможете мнѣ отыскать конуру и койку.

— Идемте, если нужно будетъ, то я васъ понесу на рукахъ.

— Ну, это едва ли понадобится! улыбалась блѣдная женщина, опираясь на мускулистую руку.

Они побрели молча къ большой дорогѣ.

— Мэмъ!^[13] сказалъ Мортонъ на ходу послѣ долгой паузы.

— А?

— Меня зовутъ Чарлзъ Мортонъ, я родомъ изъ Чикаго.

— Вотъ какъ! ну, а меня зовутъ миссъ Корнеліей Форсайтъ, я изъ Бостона.

— Миссъ Форсайтъ, повѣрьте что Чарлзъ Мортонъ будетъ достоинъ вашего довѣрія.

— Мистеръ Мортонъ, я постараюсь отблагодарить васъ за все что вы мнѣ сдѣлали и еще сдѣлаете въ качествѣ любезнаго кавалера и попутчика.

— Я васъ не оставлю пока не буду убѣжденъ что вы обойдетесь безъ моей посильной помощи и защиты.

— Пусть будетъ по вашему. Я вижу что само небо подослало васъ ко мнѣ въ эту знаменательную минуту моей жизни. Я ничего не ищу… не требую, кромѣ развѣ тихой обители и уединенія вдали отъ людей и ихъ суеты.

— Какъ, вы хотите совсѣмъ удалиться отъ свѣта?!

— Быть-можетъ, если на то будетъ воля Божія.

— Да будетъ воля Божія, сказалъ Мортонъ, благоговѣйно снимая лѣвою рукой шляпу.

Необыкновенная парочка шла медленною поступью и вскорѣ оставили за собою «могилу Индійца». Предъ ними въ утреннемъ вѣтеркѣ шумѣлъ небольшой лѣсокъ, за которымъ былъ расположенъ городокъ Сингъ-Гиллъ. На большой дорогѣ, при первомъ блескѣ восходящаго солнца, показались пѣшеходы, пастухъ со стадомъ коровъ, разныя повозки и бэгги. Мортонъ, ведя подъ руку свою попутчицу, часто поглядывалъ на нее сбоку и старался идти медленнѣе, хотя ему было очень трудно идти въ ногу съ усталою массъ Форсайтъ.

— Однако мы съ вами плохо спѣлась и видно что ни вы, ни я не привыкли ходитъ такъ какъ вообще ходятъ другіе люди, проговорила миссъ Форсайтъ.

— Да, я что-то немножко поотвыкъ; ноги у меня желѣзныя, но словно безъ винтовъ и гаекъ.

— Смотрите чтобы насъ не осмѣяли въ городкѣ.

— Пускай смѣются, отъ этого я полагаю мы съ вами не будемъ шагать хуже.

— Это вѣрно, но меня это мало смущаетъ… А вотъ другое обстоятельство, это наши безобразные костюмы. Взгляните, на кого мы похожи? Я въ этомъ балахонѣ и допотопной шляпѣ, а вы… вы… Ха, ха, ха!

Массъ Форсайтъ торопливо постаралась удержать смѣхъ и закашляла.

— Что, я?.. Неужели я такъ смѣшно одѣтъ!

— Не казисто; вы точно долговязый школьникъ на котораго напялили одежду меньшаго брата.

— Что жъ дѣлать коли мои благодѣтели, отпуская меня на всѣ четыре стороны, не позаботились о костюмѣ?!

— Въ городкѣ, я полагаю, можно будетъ экипироваться поприличнѣе. Смотрите какъ этотъ краснорожій малый съ корзинкой смотритъ на насъ!

— Да, протянулъ Мортонъ, — онъ даже смѣется… Но, успокойтесь, это я кажусь ему такимъ смѣшнымъ. Да, ну ихъ!.. Стоитъ ли обращать вниманіе на каждаго проходящаго зубоскала.

Послѣ нѣкотораго молчанія Мортонъ, крякнувъ раза два, спросилъ не спѣша:

— Скажите, миссъ Форсайтъ, есть ли у васъ какія-нибудь средства?

— Да, я кое-что скопила. Болѣе трехсотъ долларовъ.

— Немного, нынче жизнь очень вздорожала.

— Мнѣ многаго не нужно, я полагаю что мнѣ хватитъ этой суммы пока я найду себѣ занятія.

— Вы ремесленница?

— Нѣтъ, я была прежде учительницей.

— А я механикъ и слесарь, миссъ.

— Хорошее ремесло. Вы не пропадете.

— Вамъ не любопытно знать почему я попалъ въ такое положеніе?

Миссъ Форсайтъ изъ Бостона посмотрѣла на Мортона и съ серіознымъ выраженіемъ на лицѣ возразила:

— Понимаю, вы хотите разказать вашу исторію съ тѣмъ чтобъ и я…

— О, нѣтъ… нѣтъ!

— Тогда же зачѣмъ и вамъ исповѣдываться?.. Да и не все ли равно что вы сдѣлали.

— Вы правы миссъ, я объ этомъ и не подумалъ.

— Важно вотъ что: какъ вы согрѣшили изъ мести, злобы, или…

Миссъ Форсайтъ затруднялась повидимому найти еще какую-либо подходящую степень мотивовъ.

— Я согрѣшилъ безъ умысла… послѣ нанесеннаго мнѣ тяжкаго оскорбленія, пояснилъ тихо Мортонъ.

Миссъ Форсайтъ какъ-то легко вздохнула и привѣтливо посмотрѣла на Мортона.

— Я тоже! неожиданно отвѣтила она, — но только съ умысломъ. Вы пожалуй счастливѣе меня въ этомъ случаѣ…

— Умоляю васъ, не будемъ больше говорить о прошломъ.

— Не будемъ пожалуй, но отъ этого на душѣ легче не станетъ. Отнимите у меня мою совѣсть, тогда я все забуду и навсегда.

— Это невозможно, проговорилъ Мортонъ грустно качая головой.

— Да, это невозможно! Вотъ и будемъ мыкаться по бѣлому свѣту съ нашею вѣчною внутреннею пыткой, безъ отдыха и покоя! Что изъ того что люди можетъ-быть простятъ? Развѣ имъ дано свыше право прощать? За такія преступленія какъ мое нельзя ожидать полнаго прощенія на землѣ.

— Ну, а тамъ?..

Мортонъ указалъ на небо.

— Да, если мы сподобимся безропотно снести свое бремя до той минуты когда Господь велитъ ангелу смерти принять наши раскаявшіяся души. Легче отсидѣть вѣкъ въ тюрьмѣ чѣмъ сознавать себя виновнымъ…

— Это ваше убѣжденіе?

— Не убѣжденіе, а вѣра! проговорила съ удареніемъ на послѣднемъ словѣ миссъ Форсайтъ.

Увлекшись разговоромъ они незамѣтно себѣ дошли до небольшаго бѣленькаго двухъэтажнаго дома съ красною крышей и зелеными оконными ставнями. Домикъ прилегалъ къ лѣсной тропѣ и отличался тѣмъ что надъ широкимъ входомъ съ шестью ступеньками красовалась большая вывѣска съ заманчивою надписью: «счастье и отдыхъ прохожаго». Около домика стояли двѣ повозки та одинъ (неизбѣжный для всѣхъ деревенскихъ жителей Штатовъ) бэгги на высокихъ колесахъ.

— Миссъ Форсайтъ, вотъ какая-то таверна! сказалъ Мортонъ, указывая на бѣленькій домикъ.

Миссъ Форсайтъ устало подняла голову и посмотрѣла вскользь на вывѣску:

— Можетъ-быть просто кабачекъ; тогда мнѣ тамъ нечего дѣлать.

— Нѣтъ, не кабачекъ; если на вывѣскѣ билліардъ, то это не кабачекъ, а таверна или просто постоялый дворъ на перепутья между Сингъ-Гилломъ и Нью-Йоркомъ. Войдемте отдохнуть.

— Какъ хотите; я признаться изъ силъ выбилась.

Мортонъ не ошибся: «кабачекъ» оказался таверной, которую содержалъ бывшій каторжникъ, добродушный и услужливый «Джо».

Минуту спустя Мортонъ, ведя подъ руку свою даму, вошелъ въ шумный bar-room (буфетъ) таверны.

VI. Таверна Счастье и Отдохновеніе Прохожаго.

Извѣстный «отель» не менѣе извѣстнаго Джо Сниффа былъ открытъ для пѣшихъ и конныхъ гостей круглый годъ въ теченіе дня и ночи. Мортонъ входя со своею спутницей въ «буфетный залъ» таверны увидалъ у стойки цѣлую толпу самаго разнокалибернаго народа. За буфетомъ хозяйничалъ помощникъ Сниффа, Ирландецъ Падди О’Райянъ, рыжеватый коренастый малый лѣтъ тридцати, который то и дѣло хватался за бутылки, одѣляя гостей разными крѣпкими напитками въ родѣ: виски, олдъ-рай-бранди, айришъ роля и т. д. Падди заправлялъ таверной по ночамъ, то-есть съ полуночи до шести часовъ утра, пока отдыхалъ его патронъ. Буфетъ представлялъ большую пеструю комнату, по серединѣ которой стоялъ, неизбѣжный въ Америкѣ, огромный глиняный spittnon (плевальница); направо отъ входа былъ расположенъ liar, или прилавокъ, а на лѣвой сторонѣ комнаты съ невозможно пестрыми обоями стояло нѣсколько столиковъ и стульевъ. По стѣнамъ виднѣлись разныя дешевыя олеографіи и портреты президентовъ, Вашингтона, Линкольна и генерала Гранта; подъ ними красовались пестрыя картинки съ изображеніями извѣстныхъ боксеровъ, знаменитыхъ рысаковъ: Dexter, Mayflower и а также изображенія яхтъ Henriette и Columbian Star. Надъ зеркально-стекляннымъ продолговатымъ шкафомъ орѣховаго буфета были разставлены чучела призовыхъ драчуновъ-бульдоговъ, крысоловокъ и большое чучело горнаго калифорнійскаго орла съ распростертыми крыльями. Къ раздвижнымъ дверцамъ буфетнаго шкафа были прикрѣплены два плаката съ надписями на первомъ: «No trust» («Нѣтъ кредита»), а на другомъ: «Ѣшьте, пейте и угощайтесь, но не забывайте платить за все Джо Сниффу, которому ничего даромъ не даютъ…» Около буфетчика Падди суетился его подручный, мальчуганъ лѣтъ шестнадцати, съ плутоватою смазливою физіономіей и бойкими карими глазами, который «дѣлалъ стойку» (выраженіе Сниффа) надъ гостями, дабы тотъ или другой не улепетнулъ изъ таверны ранѣе уплаты за съѣденное или выпитое, несмотря на выразительное внушеніе въ видѣ втораго плаката съ характерною надписью. Плутоватый Фиппсъ^[14] видѣлъ и слышалъ все и всегда, кстати и некстати; такъ и теперь, когда вошелъ незнакомый джентльменъ, подъ руку съ дамой, буфетный пойнтеръ обратился къ Ирландцу со словами:

— Смотри, Падди, къ намъ пожаловали новые гости и кажется не здѣшніе. Вотъ пугалы-то!… Не нищіе ли?…

Затѣмъ Фиппсъ подбѣжалъ къ Мортону и спросилъ его:

— Что вамъ угодно?

— Отдохнуть и позавтракать.

— Здѣсь, въ буфетѣ отдыхать нельзя, за то выпить сколько въ горло влѣзетъ, лишь бы деньги были.

— Уйдемте отсюда, тихо сказала усталая миссъ Форсайтъ.

— Зачѣмъ уходить, мамъ, бойко вмѣшался Фиппсъ, — вы можете занять отдѣльную комнату на верху.

— Намъ нужно двѣ отдѣльныя комнаты, пояснилъ Мортонъ.

— Извольте хоть всѣ шесть, у насъ онѣ всѣ пустѣютъ, такъ какъ гости разъѣхались по домамъ и на кампъ-митипгъ «братьевъ Христа» въ Йонкерсъ-Пленъ. Вы не методисты?

— Нѣтъ. Покажите намъ комнаты, молодой человѣкъ, и постарайтесь дать удобную и хорошую кровать для этой леди.

— Я вамъ дамъ такой пуховикъ что самой женѣ президента будетъ завидно. Пошевеливайте только ходулями и слѣдуйте за мною на верхъ.

— Пойдемте скорѣй отсюда, мнѣ что-то тошно; здѣсь ужасно разитъ водкой, сказала миссъ Форсайтъ.

— Конечно, не кислымъ молокомъ и не шоколатомъ, миссъ, на то и bar-room чтобы спиртъ лился рѣкой въ глотки, вставилъ Фиппсъ улыбаясь.

— Ведите! сердито сказалъ Мортонъ, сверкнувъ глазами на болтливаго и фамильярнаго Фиппса, который тихо насвистывая лѣсенку «Shofly, don’t bodder me!» указалъ новымъ пришельцамъ рукой направо. Мортонъ и его дама пошли за нимъ во второй этажъ; отворивъ дверь одной уютной, свѣтлой и «веселенькой* комнаты, Фиппсъ сказалъ:

— Это для васъ, мамъ, долларъ въ сутки.

— Вамъ нравится? сказалъ Мортонъ.

— Чего же еще! Послушайте, скажите правду, спокойно у васъ въ отелѣ?

— Еще бы! у васъ тише чѣмъ въ Сингъ-Сингскомъ отелѣ, а тамъ, говорятъ, тихо какъ въ могилѣ. Теперь я покажу вамъ вашу комнату, саръ! сказалъ Фиппсъ Мортону, который ввелъ свою спутницу чрезъ порогъ въ комнату.

— Хорошо. Я скоро къ вамъ вернусь, обратился тотъ къ миссъ Форсайтъ, — и если хотите, позавтракаемъ вмѣстѣ.

— Непремѣнно. Дайте мнѣ только умыться… У васъ есть женская прислуга? спросила она Фиппса:

— Есть, я пришлю къ вамъ вашу красавицу Нукси; она хотъ вѣдьма, то-есть чортова кума, но служитъ лучше дюжины ирландскихъ лѣнтяекъ съ растрепанными патлами.

— Мнѣ все равно, пришлите вашу Нукси. Пока до свиданія, Мортонъ. Приходите черезъ полчаса.

— Ну, пойдемте, сэръ, мнѣ некогда съ вами нянчиться, надо въ буфетной стойку держать надъ охотниками полировать на счетъ Прусскаго короля.

Съ этими словами Фиппсъ побѣжалъ вдоль корридора, а за нимъ не торопясь пошелъ Мортонъ, притворивъ въ плотную за собой дверь комнаты миссъ Форсайтъ.

— Halloh, саръ!.. сюда! вотъ ваши палаты, закричалъ Фиппсъ въ концѣ корридора.

Мортонъ вошелъ въ узенькую конуру съ однимъ окномъ, въ которое можно было любоваться лѣскомъ.

— Нукси и къ вамъ прилѣзетъ, только смотрите не влюбитесь, а то ея ревнивый кумъ рожками-то своими рѣшето изъ васъ сдѣлаетъ.

— Убирайтесь, молодой человѣкъ, и не чешите языка точно пьяная прачка, отрѣзалъ Мортонъ, снимая свою ветхую жакетку и бросая ее на кровать съ пестрымъ пикейнымъ одѣяломъ;

— О! да вы не изъ ласковыхъ, саръ, что жь, могу и убраться…

Спустившись внизъ, Фиппсъ доложилъ рыжему буфетчику что „великанъ отъ Барнума“ и „блѣднолицая крошка“ не мужъ съ женой и что они заняли двѣ отдѣльныя комнаты:

— Багажъ у нихъ есть? спросилъ Падди, наливая стаканъ рому какому-то бородачу.

— Какже: башки набитыя трухой, да ходули, все это несомнѣнно собственное.

— А деньги?

— Надо полагать есть; впрочемъ, едва ли милліоны.

— Слѣди за ними, хуже нѣтъ гостей какъ, безбагажники.

— Не безпокойтесь… Эхъ, выспаться бы теперь!.. Усталъ я что-то.

Фиппсъ зѣвалъ во весь ротъ.

— Успѣешь. Снеси-ка эти стаканчики въ кухню и отдай вымыть ихъ. Ну, шевелись, соня!…

Фиппсъ юркнулъ подъ буфетъ, и держа корзинку со стаканами въ рукахъ, спустился широкимъ люкомъ въ подвалъ, гдѣ помѣщалась кухня таверны.

Народъ все прибывалъ, въ особенности окрестные фермеры, огородники, пастухи, погонщики съ буксирныхъ барокъ и прочій трудовой людъ. Падди торговалъ бойко, еще бойчѣе пили гости, споря на лету о политикѣ и разныхъ буйныхъ стачкахъ въ Нью-Йоркѣ.

По уходѣ Мортона миссъ Форсайтъ сняла безобразную соломенную шляпу и ватерпруфъ, и въ ожиданіи прихода „чортовой кумы“ кинулась на мягкую широкую постель. Усталыя вѣки ея тяжело опустились, и незамѣтно подкралась минута забытья, той неодолимой дремоты что послѣ безсонной ночи налетаетъ краткими мгновеніями, чередуясь съ такими же краткими проблесками окружающей дѣйствительности. Миссъ Форсайтъ попыталась открыть глаза, но комната только на мигъ словно въ туманѣ промелькнула ея глазахъ и снова исчезла. Вмѣсто нея кротко засіяла луна сквозь вѣтви деревьевъ надъ тихими водами Гудзона съ длиннымъ луннымъ столбомъ въ темномъ зеркалѣ водъ, а зеленая листва шелеститъ съ какимъ-то загадочнымъ шорохомъ, словно нашептывая что-то и вотъ въ самомъ дѣлѣ отчетливо слышится слова: „спи, спи, моя голубка!..“ Миссъ Форсайтъ быстро открыла глаза и въ страшномъ испугѣ на мигъ онѣмѣла. Надъ нею близехонько наклонялась чья-то страшная рожа, сплошь выпачканная сажей, скаля зубы и ворочая огромными бѣлками глазъ подъ курчавою шапкой чернаго барашка…

Корнеліи мгновенно пришли въ голову всѣ разказы о членахъ шайки Куклуксклана,^[15] она крикнула на всю комнату, но рожа взвизгнула еще громче и отскочила отъ постели, очевидно перепуганная не меньше самой миссъ Форсайтъ.

— Іисусе сладчайшій!.. залепетала она довольно пронзительнымъ голосомъ, — чего же вы такъ всполошились, миссъ? Здравствуйте, красавица моя!… Это я… Нукси… здѣшняя служанка. Что прикажете?

Корнелія слабо улыбнулась, приходя въ себя.

— Здравствуйте, моя милая; дайте мнѣ воды, я хочу умыться.

— А вотъ, пожалуйте къ умывальному шкафчику, тамъ вы все найдете, моя красавица.

Миссъ Форсайтъ молча встала и подошла къ тому углу гдѣ стоялъ умывальникъ.

— О, Боже мой, Боже мой, да какая же вы блѣдная и изнуренная, миссъ, что это съ вами? Не больны ли вы? воскликнула Нукси.

— Устала… очень устала.

— Пополощитесь, моя красотка, а потомъ я уложу васъ спать, и ангелы небесные убаюкаютъ васъ и дадутъ вамъ отдыхъ тѣла и покой души… Охъ, охъ! вижу что вы не богаты счастьемъ и радостями этой бренной жизни.

Миссъ Форсайтъ не возражала, обливая лицо и голову водой, потомъ распустила свои густые волнистые волосы и сказала негритянкѣ:

— Голубушка, откройте этотъ сакъ и поищите гребенку.

Нукси бросилась къ столу и начала шарить въ дорожномъ мѣшкѣ:

— Извольте, дорогая миссъ; садитесь, я васъ сейчасъ причешу… Ахъ! да у васъ настоящая ранняя зима на головѣ. Сѣдинъ-то сколько! О, миссъ..! миссъ!

— Какъ, развѣ я посѣдѣла?!

Миссъ Форсайтъ бросилась къ зеркалу, взглянула и ахнула… Она увидѣла что все темя и виски ея были покрыты частыми серебристыми ниточками. Горькая улыбка скользнула по исхудалому лицу.

— Что жь, моя милая, вѣдь ничего не подѣлаешь! пора… мнѣ уже тридцатый годъ идетъ.

— Раненько, дорогая моя миссъ, сѣдѣть-то. Вотъ посмотрите на меня какая у меня смоляная мочалка, сказала Нукси, ткнувъ кулакомъ въ свою мохнатую и курчавую шевелюру, которая такъ недавно еще показалась Корнеліи бараньею шапкой. — Я-я-ихъ!^[16] А мнѣ вѣдь будетъ годковъ сорокъ съ хвостикомъ. Притомъ я дѣвица, и могу сказать что приличная дѣвица, чиста какъ снѣжинка на зимнемъ полѣ. О, Нукси никогда не позволяла себѣ увлекаться… О! никогда, миссъ, это знаютъ ангелы небесные которые охраняли бѣдную чернушку. Ну, да что я заболталась! Садитесь, миссъ, я устрою вамъ такую прическу, на славу! Хотите по модному? Гнѣздомъ или пробочникомъ съ шишкой?

— Нѣтъ, голубушка, нельзя ли попроще?… сказала миссъ Форсайтъ, садясь на табуретъ по серединѣ комнаты.

Услужливая Нукси начала расплетать длинную густую косу. Черныя руки проворно скользили въ прядяхъ волосъ блѣдной миссъ, которая молча сидѣла наклонивъ голову.

— Ну, полюбуйтесь, моя красавица, вотъ вамъ и зеркало!

Миссъ Форсайтъ внимательно стала разсматривать свой обликъ. „Боже, какъ я измѣнилась“! невольно проговорила она въ полголоса.

— Ну, будетъ любоваться, миссъ, вы точно съ роду зеркала-то не видывали.

— Да, моя милая, давно… очень давно я не видала своего лица, сказала блѣдная миссъ изъ Бостона.

— Значитъ вы не кокетка и не занимались собою… Ну, теперь ваша головка причесана и приглашена, хоть сейчасъ на пикникъ поѣзжайте! Вы любите танцовать, миссъ?

— Нѣтъ.

— А я вотъ очень любила, и не такъ давно еще прыгала точно молодая коза, но когда нашъ благочестивый проповѣдникъ растолковалъ намъ что плясъ это утѣха дьяволамъ, я бросила танцы навсегда.

— У васъ можно позавтракать?

— Можно, миссъ; наша кухарка Бриджетъ мастерица; что прикажете?

— Подождите немного пока придетъ одинъ джентльменъ, онъ будетъ завтракать тоже.

— Вашъ родственникъ?

— Нѣтъ.

— А… а! Я-я-ихъ! женишокъ стало-быть?

Нукси оскалила зубы.

Кто-то постучался въ двери.

— Войдите! сказала миссъ Форсайтъ.

Въ комнату вошелъ Мортонъ со свѣжимъ и гладко-выбритымъ лицомъ.

Нукси смотрѣла на него съ полуоткрытымъ ртомъ.

— Вы что будете кушать? спросила миссъ Форсайтъ.

— Все что вамъ угодно.

— Ну, на мой вкусъ не полагайтесь, я давно привыкла къ одному и тому же меню…

— Вы служанка? быстро спросилъ Мортонъ.

— Да, я Нукси, здѣшняя горничная для пріѣзжихъ леди, и вамъ могу служить, сэръ,

— Закажите мнѣ: чаю, кружку парнаго молока, яичницу, бифстекъ и если можно то кукурузныя лепешки съ патокой.

— Можно… можно, саръ, а вамъ, миссъ?

— Яичницу, чаю и хлѣба съ масломъ.

— Бѣгу, минутъ чрезъ десять все будетъ готово и подано.

Жирная Нукси тяжело въ перевалочку поплелась къ выходу.

— Ну, вотъ мы и подъ крышей, миссъ! У васъ здѣсь чисто и уютно.

— Да, слава Богу, я довольна. Садитесь, мистеръ Мортонъ.

Мортонъ сѣлъ и молча украдкою поглядывалъ на свою попутчицу. Его видимо озадачило одно обстоятельство: онъ понять не могъ какимъ образомъ въ теченіе цѣлой ночи онъ не замѣтилъ того что теперь такъ рѣзко бросалось ему въ глаза: блѣдная миссъ изъ Бостона, несмотря на свою худобу и сильную просѣдь, была положительная красавица, словно выточенная изъ мрамора античнымъ рѣзцомъ, и эта красота еще возвышалась идеальнымъ выраженіемъ, какой-то дѣвственной чистоты съ несомнѣннымъ преобладаніемъ духа надъ плотью.

— Что мы будемъ дѣлать послѣ завтрака? спросила миссъ Форсайтъ, прерывая довольно долгое молчаніе.

— Вы вѣроятно уснете вплоть до обѣда, а я отправлюсь въ городокъ на рекогносцировку; хочу поискать портнаго, а для васъ модистку.

— Ахъ, да пожалуста, а то, право, совѣстно отправляться дальше въ такихъ тряпкахъ.

Нукси немилосердо стуча башмаками ввалилась въ комнату съ огромнымъ подносомъ, на которомъ были разставлены заказанныя блюда.

Мортонъ помогъ ей разставить посуду, и придвинувъ кресло къ столу, просилъ миссъ Форсайтъ сѣсть.

— Ну, я полагаю что я теперь буду здѣсь лишняя: кушать вамъ придется, миссъ и саръ, а не мнѣ; пока до свиданія. За посудой я зайду потомъ.

— Не раньше обѣда, потому что миссъ ляжетъ, и я бы желалъ чтобы никто не тревожилъ ее. Слышите?

— Ни… ни! я никого не впущу сюда.

Нукси вышла. Мортонъ и его дама ѣли молча и съ удовольствіемъ пили чай.

— Давно я не ѣдалъ такихъ corncakes!^[17] воскликнулъ Мортонъ, уплетая мучное. — А все-таки въ городкѣ было бы лучше остановиться, для васъ въ особенности.

— Все равно, лишь бы подъ крышей и на койкѣ.

— Вы не прихотливы.

— Прежде мои вкусы, желанія и капризы были очень развиты, безконечны и эксцентричны, ну, а теперь я давно уже забыла все.

— Богъ дастъ когда-нибудь опять заживете по старому. Вы еще имѣете полное право кредитоваться у счастья и требовать то что жизнь не дала или вѣрнѣе опоздала дать вамъ.

— Ну, едва ли! улыбнулась миссъ Форсайтъ. — Мы съ вами кажется вышли въ тиражъ; по крайней мѣрѣ мой нумеръ.

Послѣ завтрака Мортонъ спѣшилъ откланяться чтобы дать покой усталой миссъ Форсайтъ.

— Пока до свиданія, сказала она, — хотите, будемъ вмѣстѣ обѣдать?

— Непремѣнно. Что можетъ быть печальнѣе обѣда въ одиночку.

— Не привыкайте, однако; завтра вамъ все-таки придется обѣдать одному или съ толпой.

— Какъ!

— Странный вы человѣкъ, надо же намъ и разстаться…

— А нашъ уговоръ?

— Вы теперь свободны, такъ какъ вы меня пристроили и водворили здѣсь. Я никуда не спѣшу и проживу здѣсь до тѣхъ поръ пока отдохну окончательно. Вамъ же надо отправляться дальше и идти навстрѣчу новой трудовой жизни, тѣмъ болѣе что вы вѣрите въ вашу звѣзду. Дай Богъ чтобы вы не разочаровались раньше чѣмъ слѣдуетъ.

Мортонъ пожалъ ея исхудалую руку и задумчиво направился къ буфету. Тамъ уже кипѣла денная работа За стойкой, вмѣсто рыжаго Падди, теперь стоялъ сильно плѣшивый толстякъ съ краснымъ носомъ на добродушномъ румяномъ лицѣ, съ заплывшими глазками и двухъэтажнымъ подбородкомъ, одѣтый какъ-то весь на распашку, живой двойникъ Фальстафа. Какъ бы ради вящаго сходства, возлѣ него вертѣлось нѣкоторое подобіе и мистрисъ Квикли въ челадѣ съ пунцовыми лентами.

— Вы хозяинъ таверны? спросилъ Мортонъ, подходя.

— Пока я, что же дальше? отвѣтилъ толстякъ, пристально глядя на вошедшаго.

— Я вашъ жилецъ и желалъ бы съ вами переговорить.

— Это вы пріѣхали рано утромъ съ дамой?

— Я.

Толстякъ протянулъ Мортону руку и спросилъ:

— Какъ поживаете?… Не хотите ли хватить утреннюю порцію виски для воодушевленія?

— Благодарю васъ, не пью.

— Хорошее дѣло для васъ, но для меня…

— Отчего же, это не помѣшаетъ вамъ выпить за мое здоровье и на мой счетъ.

— Извольте! Сюзи, налей мнѣ ромку, да получше! обратился трактирщикъ къ женѣ. — Васъ какъ зовутъ, сэръ? спросилъ онъ, выдавъ залпомъ ромъ и запивая его водой.

— Мортонъ.

— А меня Сниффъ… Джо Сниффъ, слыхали? Нѣтъ? Ну, все равно, а вы откуда пріѣхали?

— Изъ… изъ Альбани, отвѣтилъ, заикаясь, Мортовъ. — Я хотѣлъ переговорить съ вами насчетъ моей дамы; она не такъ здорова; позаботьтесь чтобъ ее никто не потревожилъ наверху; она теперь спитъ.

— Лишнія слова; у меня въ домѣ никто не посмѣетъ безпокоить женщину, особенно больную.

— Могу я нанять подводу чтобы доѣхать до городка и обратно?

— Можете, но лучше пройдитесь лѣскомъ, не далеко, всего три мили.

— Ладно; у васъ когда бываетъ обѣдъ?

— А когда голодъ въ желудкѣ моихъ гостей подниметъ возню и забьетъ тревогу. Часовъ не знаемъ; хотите, обѣдайте хоть сейчасъ.

— Нѣтъ, часа въ три или четыре.

— All right! Послушайте, мнѣ говорили что ни у васъ, ни у вашей знакомой нѣтъ никакого багажа, правда?

— Правда, отвѣтилъ немного конфузясь Мортонъ.

— Налегкѣ, значитъ?

— Я вотъ оставлю вамъ въ залогъ двадцать пять долларовъ за себя и за больную леди до уплаты по первымъ счетамъ; коли не хватитъ, добавлю.

Сниффъ просіялъ, услыхавъ что у Мортона были деньги; но когда тотъ, засунувъ руку въ карманъ жакетки, вынулъ оттуда ящичекъ и поставивъ его на прилавокъ, открылъ отодвижную крышечку, трактирщикъ быстро схватилъ Мортона за руку и сказалъ:

— Полноте, полноте, къ чему это? Спрячьте ваши деньги, я вамъ вѣрю, Сниффъ не закладчикъ и не живодеръ! Кушайте; пейте и кутите сколько угодно, всегда успѣемъ сосчитаться.

Сниффъ протянулъ Мортону руку, тотъ крѣпко пожалъ ее.

— А теперь ужь какъ хотите, извольте выпить съ Джо Сниффомъ. Я вамъ налью винца; шерри или кларету?

— Лучше шерри.

— Сюзи, налей этому джентльмену стараго шерри, а мнѣ рому. Живѣй! Вы курите?

— Прежде курилъ, а теперь поотсталъ немного.

— Сюзи, подай намъ двѣ хорошія гаванскія сигары.

Новые знакомые чокнулись и закурили сигары.

— У васъ дѣло есть въ городкѣ? спросилъ Сниффъ.

— Да, хочу отыскать портнаго для себя и модистку для моей знакомой.

— Ага, понимаю! хотите прифрантиться немного? Дѣло… дѣло. Вотъ что я вамъ посовѣтую: отыщите въ Сингъ-Гиллѣ, на Линкольновой улицѣ, продавца готоваго платья Дана Пинкертона и скажите ему что я васъ послалъ къ нему, только и всего. Прислалъ, молъ, старичина Джо, только и всего. Что касается портнихи, то Пинкертонъ свезетъ васъ къ ней, а моя добрая жена поможетъ вамъ сдѣлать покупки въ Сингъ-Гиллѣ. Такъ, Сюзи?

— Ну, понятно, мой другъ.

— Благодарю васъ, мистрисъ Сниффъ, отъ имени…

Мортонъ спохватился и не выговорилъ имени своей спутницы.

— Отправляйтесь и не забудьте: Линкольнова улица, Даніель Пинкертонъ. Ахъ, да! послушайте, Мортонъ, не лучше ли вамъ оставить деньги у меня въ кассѣ на сохраненіе, къ чему вамъ таскать ихъ съ собою.

— Пожалуй, возьмите ящичекъ и спрячьте.

Сниффъ взявъ ящичекъ опросилъ:

— Сколько здѣсь денегъ?

— 800 долларовъ слишкомъ.

Мортонъ вынулъ изъ пачки стодолларовую ассигнацію и еще нѣсколько ассигнацій помельче.

— Вы не бойтесь Мортонъ, ваши трудовыя деньги будутъ цѣлы, твердо проговорилъ Сниффъ.

— Я не сомнѣваюсь; вы отгадали, Сниффъ, эти деньги дѣйствительно трудовыя. До свиданія!

— Добраго пути и возвращайтесь скорѣе, отозвался добродушный хозяинъ таверны, провожая Мортона глазами до выхода.

— Сюзи, молодецъ-то должно-быть крупнаго калибра… тихо сказалъ онъ женѣ.

— Ты полагаешь?

— Увѣренъ.

— Онъ одаако не похожъ на этихъ, съ горы…

— Такъ-то такъ, но онъ оттуда и не дальше какъ со вчерашняго вечера.

— А она, какъ ты думаешь?

— Кто жъ ее знаетъ, можетъ быть пріѣхала встрѣтить этого рослаго силача.

Мистрисъ Саиффъ скорчила постное лицо и покачала головой, такъ что ярко пунцовый бантъ за чепцѣ задрыгалъ колыхаясь въ обѣ стороны.

— Ты почему узналъ что онъ-то съ горы?.

— Ужъ такіе глаза у меня волшебные! Однако, я пойду на верхъ и спрячу это чужое добро подальше… Видно что этотъ Мортонъ не изъ мошенниковъ, а то онъ не сталъ бы довѣрять такую сумму совершенно незнакомому человѣку. Ты, моя голубка, прикажи Нукси, чтобъ она внимательнѣе прислуживала этой миссъ; кто ее знаетъ что она за птица… Эхъ, эхъ!…

Сниффъ побрелъ вздыхая на верхъ, къ себѣ въ спальню, гдѣ стоялъ лакированный массивный желѣзный safe (несгараемый шкафъ).

VII. Семья Сниффа.

Мортонъ, выйдя изъ таверны, повернулъ къ лѣсочку направо и бодро зашагалъ по широко протоптанной тропѣ, минуя шоссе которое вело въ живописный и веселенькій городокъ Сингъ-Гиллъ. „Славный парень, этотъ Сниффъ!“ думалъ онъ, входя подъ сѣнь деревьевъ. По дорогѣ Мортонъ сломалъ прямой сукъ ельника и на скорую руку безъ ножа смастерилъ себѣ кое-какъ палку для опоры.

„Бѣдная, бѣдная миссъ Форсайтъ, какъ ей трудно живется“, размышлялъ Мортонъ. „Что она-то сдѣлала чтобы такъ мучиться и терзаться совѣстью? Бѣдная, такъ жаль ее!.. Досадно мнѣ что я не могу помочь… утѣшить. Ну, куда она пойдетъ одна?“… Еще долго думалъ Мортонъ о миссъ Форсайтъ, временно забывая собственное одиночество. Лѣсная тѣнь, ароматъ листвы и отрадная тишь ободрили Мортона, который изъ-за чащи зеленаго лѣса увидѣлъ на широкой полянѣ среди роскошныхъ нивъ и растительности озаренную солнцемъ кирпичную готическую башню церкви съ сіяющимъ крестомъ. Вокругъ церкви ютились небольшіе домики гражданъ Сингъ-Гилла. Четверть часа спустя Мортонъ шагалъ по чистенькой шоссированной улицѣ городка, и встрѣтивъ какого-то мальчика съ веслами, спросилъ его:

— Гдѣ тутъ Линкольнова улица и лавка торговца готовымъ платьемъ, Пинкертона?

— Идите прямо и сверните въ улицу налѣво: лавка Пинкертона будетъ направо въ большомъ сѣромъ деревянномъ домѣ съ желтою крышей и зелеными ставнями.

— Благодарю!

Мортонъ пошелъ дальше и вскорѣ увидалъ предъ собою домъ съ желтою крышей и вывѣской: „Складъ готовыхъ модныхъ платьевъ Д. Пинкертона.“

Въ лавкѣ за конторкой стоялъ пожилой джентльменъ съ апатичнымъ лицомъ.

— Вы мистеръ Пинкертонъ?

— Я, сэръ; чѣмъ могу служить вамъ?

— Я желаю экипироваться поприличнѣе. Меня прислалъ сюда Джо Сниффъ.

— А! Вамъ стало-быть нуженъ кредитъ; съ удовольствіемъ.

— Ошибаетесь, я заплачу наличными.

— Тѣмъ лучше, я сдѣлаю вамъ хорошую скидку: двадцать процентовъ. У меня съ нимъ такой уговоръ.

— Мнѣ нужна новая жакета, жилетъ, брюки и пальто-дустеръ (отъ пыли).

— Все есть, выбирайте, вотъ я сниму съ васъ мѣрочку; не безпокойтесь, у меня есть костюмы и на вашъ молодецкій ростъ.

— Выберите костюмъ потемнѣе.

Пинкертонъ вмигъ снялъ мѣрку и навалилъ потомъ цѣлый ворохъ разнаго платья. Мортонъ выбиралъ недолго, и отложивъ что ему нужно было, спросилъ:

— У васъ есть шляпы и сапоги?

— Все есть: и бѣлье, галстуки, перчатки, духи и мыло…

— Вотъ бѣлье это кстати. А вы позволите мнѣ переодѣться у васъ въ лавкѣ?

— Понятно, я вамъ даже помогу; пожалуйте сюда за ширмы.

Чрезъ полчаса Мортонъ вышелъ изъ лавки настоящимъ франтомъ. Отъ Пинкертона онъ узналъ что на Союзной улицѣ есть дамская портниха, миссъ Петтикотъ, къ которой Мортонъ немедленно отправился и развѣдалъ все что было нужно. Идя мимо часовщика, Мортонъ купилъ дешевые никкелевые часы и небольшое колечко съ крошечнымъ брилліантикомъ за сорокъ долларовъ. Его тянуло къ тавернѣ и къ той блѣдной, одинокой женщинѣ которая въ пучинѣ житейскаго моря отрекалась ото всего, сжигая себя на медленномъ огнѣ совѣсти…

Саиффъ встрѣтилъ Мортона съ видимымъ удовольствіемъ и сказалъ:

— Эге, да вы настоящій франтъ! Ну, что, довольны вы Пинкертономъ?

— Благодарю васъ, онъ настоящій джентльменъ.

— Еще бы, коли онъ мой знакомый. Отлично! проговорилъ онъ озирая Мортона съ ногъ до головы, — теперь вамъ не совѣстно будетъ покутить съ самимъ президентомъ. Ну давайте, дружище, спрыснемте костюмчикъ какъ подобаетъ такимъ порядочнымъ людямъ какъ мы съ вами. Плывите къ буфету и попробуйте моего стараго хереса, приглашалъ добродушный Свиффъ.

— За что это вы такъ расположены ко мнѣ? опросилъ Мортонъ, стоя у буфета и держа стаканъ въ рукѣ.

— Хе, хе! За что? А вамъ-то какое дѣло? Полюбились вы мнѣ, вотъ и все!

— Добрый вы человѣкъ, Сниффъ; спасибо вамъ отъ души что вы тепло отнеслись ко мнѣ, а въ особенности къ моей знакомой.

— Ну будетъ вамъ языкомъ реверансы гнуть, не надо… Совсѣмъ не кстати!.. Теперь чокнемтесь за здоровье миссъ… какъ ее бишь зовутъ-то?

— Корнелія…

— Это имя, а фамилія?

— Форсайтъ.

— Да здравствуетъ миссъ Корнелія Форсайтъ!..

Друзья чокнулись. Хорошій хересъ подѣйствовалъ на Мортона, лицо его оживилось, а на поблекшихъ сѣро-оливковыхъ щекахъ появился легкій румянецъ, красивые темные глаза заискрились и зажглись новымъ огонькомъ. Въ зеркальныхъ стеклахъ буфетнаго шкафа Мортонъ увидѣлъ отраженіе своей обновленной фигуры. „Надо отростить усы и бакенбарды, тогда я буду посолиднѣе“, думалъ онъ, поправляя новый галстукъ который все подымался къ подбородку. Сниффъ хлопоталъ за буфетомъ удовлетворяя своихъ гостей, а мистрисъ Сниффъ то и дѣло приготовляла разные прохладительные напитки и пунши подъ общимъ названіемъ fancy drinks…

Мортонъ усѣлся за столикомъ у самого окна и сталъ смотрѣть за живописный пейзажъ, затѣмъ углубился въ думы и застылъ опираясь на косякъ открытаго окна. Суета, говоръ, смѣхъ и шумъ въ тавернѣ его нисколько не тревожили; душевная тревога была сильнѣе и заглушала шумъ разношерстной толпы, которая безпечно толкалась вдоль буфета. Въ отворенныя двери таверны то и дѣло входили и выходили; между прочими вошелъ бѣлокурый парень лѣтъ тридцати, въ высокихъ сапогахъ, съ дерзкимъ красноватымъ лицомъ, одѣтый въ красную фланелевую рубашку, поверхъ которой болтался мѣшковатый сѣрый пиджакъ.

— Здорово, Сниффъ! заоралъ вошедшій, протягивая Сниффу огромную руку съ толстыми пальцами.

Сниффъ удивился и поморщился.

— Здравствуйте, О’Лири, откуда?

— Съ горы, изъ богадѣльни для здоровыхъ плутовъ.

— Опять сидѣли? Не хорошо, О’Лири.

— Сидѣлъ, дорогой мой, но на этотъ разъ недолго: всего три годика. Пустяки! Ну, давайте выпьемъ рому.

Сниффъ налилъ Ирландцу большой стаканъ рому.

— Что у васъ новаго? спросилъ О’Лири.

— Все по старому, сухо отвѣтилъ хозяинъ.

— И у меня тоже: отсижу срокъ — выхожу съ достоинствомъ на свободу, потомъ ѣду съ удовольствіемъ въ этотъ проклятый Нью-Йоркъ, встрѣчаю друзей и на радостяхъ прокучиваю въ недѣлю все что нажилъ подъ кнутомъ въ Сингъ-Сингѣ, потомъ шляюсь безъ гроша и понятно въ концѣ концовъ начинаю грѣть руки въ чужихъ карманахъ.

— Эхъ, О’Лири, пора вамъ сдѣлаться честнымъ человѣкомъ и взяться за трудъ.

— Успѣю, мнѣ вѣдь всего тридцать лѣтъ съ чѣмъ-то.

— Да, изъ которыхъ вы провели лѣтъ десять въ тюрьмахъ, а теперь даже дошли и до Сингъ-Синга.

— Не бѣда! За то привыкъ… Давайте рому, я могу сегодня вылокать весь вашъ погребъ.

— Пейте, но съ разсужденіемъ, а главное ведите себя прилично.

— Фу, какъ строго! До какихъ же градусовъ можно у васъ напиться?

— Пейте сколько вдѣнетъ, заплатите и не забывайте что слѣдующій поѣздъ въ Нью-Йоркъ отходитъ ровно въ три часа.

— Торопиться-то некуда, дружище! Дайте погулять; вѣдь я сегодня утромъ только-что вышелъ изъ каменной могилы. Еще стаканъ рому, парочку сигаръ, — и я сокращусь.

— Постарайтесь такъ сократиться чтобы болѣе никогда не возвращаться въ эту мѣстность.

— То-есть въ тюрьму-то? Спасибо за совѣтъ… Сколько вамъ за все? Я бы еще выпилъ, да вы такой нерадушный.

— Долларъ за все.

— Получите пять и сдайте что слѣдуетъ. Ну, а теперь прощайте, Сниффъ.

— Счастливаго пути, сухо отвѣтилъ Сниффъ, который терпѣть не могъ заслуженныхъ и бывалыхъ каторжниковъ, а въ особенности такихъ отпѣтыхъ забулдыгъ какъ О’Лири. Ирландецъ этотъ, опытный карманщикъ и cracksman (спеціалисты воровства со взломомъ), принадлежалъ къ этому типу нью-йоркскихъ мошенниковъ, которые открыто сознаются что тюрьма для нихъ нѣчто въ родѣ родительскаго дома. Они прямо говорятъ что тюрьмы на то и заведены чтобъ ихъ наполняли смѣлые плуты надувающіе честныхъ дураковъ. Пока Сниффъ велъ съ Ирландцемъ характерную бесѣду, Мортонъ, надумавшись до сыта, подошелъ къ буфету и спросилъ себѣ сигару. Рослая фигура его бросилась въ глаза О’Лири, который собирался было уйти,

— Hailoh! а вотъ и старый товарищъ встрѣтился!.. Здорово, пріятель, вы когда вышли изъ отеля на горѣ? громко спросилъ О’Лири, протягивая руку ошеломленному Мортону.

Сниффъ покраснѣлъ и метнулъ сердитый взоръ на забулдыгу. Бѣдный Мортонъ стоялъ ни живъ, ни мертвъ. Трое гостей у буфета съ любопытствомъ посмотрѣли на Мортона который однако не протянулъ руки Ирландцу.

— Что жь у васъ языкъ присохъ къ горлу что вы не отвѣчаете? Не стѣсняйтесь, пріятель; эти джентльмены быть можетъ сами оттуда же, а если не оттуда, то когда-нибудь…

— Замолчите, О’Лири, не смѣйте оскорблять моихъ гостей! словно выпалилъ Сниффъ, прыгнувъ черезъ прилавокъ буфета

— Чего молчать? Кто мнѣ запретитъ привѣтствовать собрата по оружію?

Ирландецъ указалъ на Мортона.

— Я васъ не знаю, тихо, но спокойно проговорилъ Мортонъ.

— То-есть не хотите знать? А грѣшно бы! Вѣдь я въ Сингъ-Сингѣ-то года три подъ рядъ таскалъ вамъ въ кузницу уголья. Не правда что ли? Вы работали въ кузницѣ и слесарнѣ, и если не ошибаюсь, то шли подъ № 36. Такъ вѣдь?

— Убирайтесь, О’Лири, развѣ вы не слышите что этотъ пріѣзжій джентльменъ васъ не знаетъ? Я могу засвидѣтельствовать что этотъ джентльменъ никогда не былъ въ Сингъ-Сингѣ и что онъ пріѣхалъ по дѣлу въ Сингъ-Гиллъ къ моему родственнику.

Мортонъ въ душѣ благодарилъ браваго Сниффа и конфузливо посмотрѣлъ на стоявшихъ около него.

— Странно! А я такъ увѣренъ былъ, пробормоталъ опѣшивъ О’Лири. — Ну, извините, я по просту сболтнулъ и хотѣлъ на радости выпить съ вами рому.

— Я охотно съ вами выпью, но вы напрасно клеймите меня, глухо возразилъ Мортонъ. — Мистеръ Свиффъ, налейте намъ рому. — Я угощу этого джентльмена.

— Эхъ, золотое у васъ сердце! Не пить вамъ слѣдуетъ съ такимъ фертомъ, а вотъ что!

Свиффъ показалъ кулакъ и ткнулъ имъ раза два по воздуху, намекая на боксъ.

— Ладно, учите! Я и самъ не промахъ!…

Ирландецъ вытащилъ изъ-за голенища прямой широкій ножъ.

— Спрячьте это, мой другъ, пейте и ступайте съ миромъ! спокойно проговорилъ Мортонъ, кладя руку на плечо нахала.

— Я не вамъ грозилъ, я вижу что вы человѣкъ деликатный, но я не позволю такому какъ Свиффъ совать носъ въ моя дѣла…. Вы можетъ-быть и въ самомъ дѣлѣ никогда не сидѣли на горѣ, хотя лицо у васъ то самое… ну, да не въ этомъ дѣло!… Я хотѣлъ въ сущности сказать что Сниффу-то нечего задирать носъ, онъ вѣдь тоже изъ бывалыхъ.

— Негодяй! Подлецъ! крикнула супруга Свиффъ.

Самъ Сниффъ, покраснѣвъ отъ гнѣва, закричалъ:

— Не тебѣ, тюремная ирландская крыса, чернить и осуждать меня, послѣ того какъ я десять лѣтъ живу честнымъ трудомъ трактирщика! Вонъ, бродяга!… не то я пущу тебѣ пулю въ лобъ!

И онъ вынулъ изъ буфета Кольтовскій револьверъ большаго калибра. Мистрисъ Сниффъ бросилась къ мужу и обѣими руками вцѣпилась въ его рукавъ, гости попятились, а ирландскій забулдыга, сжавъ губы, стоялъ неподвижно, держа наготовѣ блестящій ножъ; зловѣщіе глаза О’Лири въ упоръ смотрѣли въ грозное лицо Сниффа. Мортонъ подошёлъ къ Ирландцу и сказалъ спокойнымъ мягкимъ голосомъ:

— Спрячьте ножъ и уходите; горячка до добра не доведетъ. Идите, мой другъ, нечего грозиться.

— Вы-то что заступаетесь за Сниффа?

— Это мое дѣло. Спрячьте ножъ! добавилъ громче Мортонъ, глядя въ упоръ на дерзкаго упрямаго Ирландца.

— Проваливайте! Порядочный джентльменъ не вмѣшивается въ ссору двухъ каторжниковъ.

Морговъ ловкимъ движеніемъ схватилъ нахала за правую руку, и поднявъ ее высоко надъ головой, такъ стиснулъ у запястья что ножъ самъ выпалъ изъ руки на полъ. Гости громко захохотали, кто-то поднялъ ножъ и выбросилъ за окно. Сниффъ громко закричалъ:

— Вытолкайте этого разбойника въ шею!

— Къ чему насиліе? Теперь мистеръ О’Лири и самъ пойдетъ, нельзя же ему оставить ножъ на улицѣ, сухо возразилъ Мортонъ.

Ирландецъ стоялъ совсѣмъ растерявшись и только сжималъ кулаки; казалось, онъ хотѣлъ броситься на Мортона.

— Убирайтесь вонъ, а не то я велю облить васъ помоями, закричала на О’Лири разъяренная жена Сниффа.

Гости, свидѣтели этой сцены, еще пуще захохотали:

— Не гоните, мистрисъ Сниффъ, я самъ пойду… Ну, до свиданія, Сниффъ, вамъ я прощаю, теперь кажется роли перемѣнились; что же касается васъ, то увидимся еще… посчитаемся!… обратился Ирландецъ къ Мортону, который допивалъ налитый Сниффомъ стаканъ содовой воды.

— Идите съ миромъ и не сердитесь, я вамъ не врагъ, твердо возразилъ Мортонъ.

— Эхъ, вы… джентльменъ!… сказалъ съ какимъ-то особеннымъ оттѣнкомъ и ехидною улыбкой О’Лири, качая головой. Потомъ онъ яростно плюнулъ, засунулъ обѣ руки въ карманы брюкъ и вышелъ изъ таверны не торопясь, насвистывая что-то.

— Давно бы такъ! крикнулъ одинъ изъ гостей.

— Вотъ такъ герой! сказалъ другой съ насмѣшкой.

— Ну, его ко всѣмъ чертямъ! воскликнулъ Сниффъ, выливая залпомъ стаканъ рому, и именно тотъ который былъ налитъ для ирландскаго бандита по заказу Мортона.

— Спасибо вамъ, Мортонъ, что вы проучили этого ирландскаго негодяя, горячо сказала мистрисъ Сниффъ.

— Не за что, мэмъ, мы только поквитались съ вашимъ мужемъ.

Въ таверну вбѣжала Нукси, и увидавъ Мортона сказала визгливымъ голосомъ:

— Пожалуйте, васъ требуетъ миссъ на верхъ, она уже встала.

Лицо Мортона, до этого мрачно-задумчивое, прояснилось, онъ легкою походкой поднялся по лѣстницѣ въ корридоръ втораго этажа, гдѣ находилась комната миссъ Форсайтъ.

— Ну, что, отдохнули? спросилъ Мортонъ, подходя къ ней.

— Спала какъ убитая. Однако, вы расфрантились не на шутку! Ну, теперь, я совсѣмъ вамъ не пара.

— Черезъ часъ, миссъ, и вы можете превратиться въ модную щеголиху изъ Нью-Йорка. Я нашелъ вамъ какую-то миссъ Петтикотъ, у которой большой выборъ дамскихъ нарядовъ, шляпы и прочія вещи. Послѣ обѣда я велю вамъ подать бэгги, а то вы опять устанете пѣшкомъ. Позволите, я васъ провожу?

— Не надо, къ чему? Я и сама доѣду. Что жъ, давайте отъ нечего дѣлать обѣдать!

— Съ удовольствіемъ, я сейчасъ позову Нукси.

Кто-то постучался въ двери.

— Войдите, сказала миссъ Форсайтъ.

Въ комнату вошелъ Сниффъ съ женой.

— Миссъ, позвольте вамъ представиться: я жена хозяина этой таверны, а это мой мужъ, Джо Сниффъ.

— Здравствуйте, миссъ!, обратился къ ней добродушный Сниффъ.

Миссъ Форсайтъ съ удивленіемъ посмотрѣла на супруговъ.

— Очень пріятно; что же вамъ угодно?

— Ничего особеннаго, миссъ; мы, то-есть я и жена моя Сюзи, хотѣли познакомиться съ вами.

— Это по вашей рекомендаціи? хмуро спросила миссъ Форсайтъ.

— Нѣтъ, отвѣтилъ коротко Мортонъ, думая: „и къ чему это они пришли?“

— Садитесь, мистрисъ Сниффъ, и скажите откровенно что побудило васъ зайти ко мнѣ, къ неизвѣстной вамъ женщинѣ?

— Симпатіи, миссъ; мой мужъ очень полюбилъ вашего знакомаго, а я… васъ.

Миссъ Форсайтъ слегка улыбнулась и сказала:

— Но я вѣдь совсѣмъ чужая мистеру Мортону.

— Это ничего не значитъ; у насъ въ отелѣ всѣ должны быть знакомы и дружны; такъ, Сюзи? спросилъ улыбаясь веселый Сниффъ.

— Такъ, такъ, Джо! отвѣтила трактирщица.

— Я бы желала нанять экипажъ въ Сингъ-Гиллъ, можно? спросила миссъ Форсайтъ, глядя на Сниффа и какъ бы желая положить конецъ интимной бесѣдѣ.

— Зачѣмъ нанимать? хотите, моя Сюзи съѣздитъ съ вами въ моемъ бегги? Лошадка у меня ухъ какая!

— Если это васъ не стѣснитъ, то благодарю заранѣе.

— Не за что, миссъ, я охотно поѣду съ вами и помогу вамъ во всемъ.

Миссъ Форсайтъ протянула руку мистрисъ Сниффъ.

— Благодарю васъ. Когда мы кончимъ съ обѣдомъ, я сойду внизъ и…

— Я непремѣнно буду васъ ожидать, дорогая миссъ! засуетилась мистрисъ Сниффъ. — А потомъ я вамъ моихъ дѣточекъ покажу: Джона, Лиззи и крошку Мери-Аннъ, ей и полутора года нѣтъ, а погляди какой умный ребенокъ! Просто диво!

— Ну пойдемъ, жена, я сейчасъ велю Нукси накрыть на столъ и подать обѣдъ. Пока до свиданья, миссъ.

Затѣмъ супруги ушли.

— Вотъ парочка! Что-то ужь черезчуръ разсыпаются предъ чужими людьми, замѣтила миссъ Форсайтъ.

— Добрые люди. Узнавъ что вы устали и вообще чувствуете себя нехорошо, очень заинтересовались вами, пояснилъ Мортонъ.

— Понимаю, это вы сумѣли ихъ такъ заинтересовать? Напрасно, я совсѣмъ не добивалась ихъ знакомства, а тѣмъ менѣе услугъ, исключая тѣхъ, конечно, которыя входятъ въ раму ихъ трактирной дѣятельности.

— Извините, миссъ Форсайтъ, я думалъ…

— Не извиняйтесь, вы сдѣлали свое, ну а я поступлю по своему.

Вошла Нукси съ подносомъ на которомъ дымились горячія блюда съ кушаньемъ.

Въ теченіе всего обѣда Мортонъ то и дѣло нащупывалъ въ жилетномъ карманѣ футляръ съ брилліантовымъ колечкомъ, но вынуть его такъ и не рѣшился.

Тотчасъ послѣ стола миссъ Форсайтъ и жена трактирщика поѣхали въ Сингъ-Гиллъ; трактирщица правила гнѣдымъ мериномъ, который бойко бѣжалъ ровною, мелкою рысью.

— А гордая эта ваша миссъ! сказалъ Сниффъ Мортону, слѣдя за удалявшимся экипажемъ.

— Да, горда и несговорчива, отвѣтилъ Мортонъ. — Ее очень трудно понять… очень трудно!

Сниффъ отправился въ буфетъ, а Мортонъ къ себѣ въ комнату; прійдя туда, онъ бросился на кровать заложивъ руки за голову. „Что она мнѣ, думалъ онъ, а главное что я ей? Нѣтъ, такъ не годится! Сегодня же прощусь съ нею и уйду безъ оглядки въ Нью-Йоркъ… да, туда, а то куда же на первыхъ порахъ? Тамъ буду работы искать… А Чикаго?.. Мать забылъ?“ Мортонъ даже вскочилъ съ постели. „Несчастный, ты свою родную мать… несчастную старушку чуть не забылъ изъ-за какой-то чужой женщины? жива ли она? Во всякомъ случаѣ, надо ѣхать изъ Нью-Йорка въ Чикаго чтобъ убѣдиться. Нѣтъ, завтра же, завтра утромъ я навсегда разстанусь съ этою мѣстностью… гдѣ я все чѣмъ-то связанъ… чѣмъ собственно?“

И вдругъ словно повязка спала съ глазъ его. Ясно! Да, онъ до сихъ поръ не можетъ развязаться съ тюрьмой. Въ каждомъ пустяшномъ вопросѣ, отъ которыхъ его безъ причины бросало въ жаръ и краску, въ этихъ заботахъ о костюмѣ, въ этомъ О’Лири, въ самомъ Сниффѣ, на каждомъ шагу предъ нимъ возникалъ мрачный призракъ Сингъ-Синга… Нѣтъ, скорѣе подальше отсюда… и отъ этой Корнеліи Форсайтъ изъ Бостона!..

Вечеромъ въ семь часовъ изъ городка вернулись жена Сниффа и миссъ Форсайтъ, разодѣтая по модному, какъ объявила мистрисъ Сниффъ мужу, и съ большимъ пакетомъ въ рукахъ. Изящная фигура миссъ Форсайтъ въ новомъ платьѣ, кокетливой шляпкѣ и новой накидкѣ мгновенно разсѣяла всѣ благія намѣренія Мортона. Онъ любовался и не могъ оторвать глазъ отъ обновленной миссъ Форсайтъ, которая помолодѣла лѣтъ на пять. „Вотъ что значитъ туалетъ для дочерей Евы!“ подумалъ Мортонъ.

Мистрисъ Сниффъ была въ восторгѣ отъ миссъ Форсайтъ:

— О, это умная, очень умная, но крайне странная, гордая и неразговорчивая особа! говорила мистрисъ Сниффъ мужу наединѣ.

— Бьюсь объ закладъ что эта женщина изъ хорошей семьи и что она видѣла лучшіе дни. Она тебѣ, Сюзи, ничего не объясняла насчетъ знакомства съ Мортономъ?

— Ничего Джо; раза два только сказала что Мортонъ этотъ хорошій человѣкъ и что ей жаль его, такъ какъ онъ много пострадалъ. А вѣдь онъ кажется неравнодушенъ къ ней, какъ ты полагаешь?

— Ну, понятно что онъ раскисъ… втюрился; охъ, бѣда коли такой мущина какъ Мортонъ полюбитъ вашу сестру! Держу пари что онъ уже въ жизни пострадалъ изъ-за женщины…

— Ну, вотъ еще выдумалъ! Всему будто мы женщины виноваты?

— А то какъ же иначе? Укралъ же я въ первый разъ чтобъ угодить своей любовницѣ!

Мистрисъ Сниффъ поглядѣла съ удивленіемъ на мужа и притихла думая: „Какой онъ сегодня раздражительный; это все негодяй О’Лири виноватъ!..“

Сниффъ посмотрѣлъ пристально на жену и закуривъ сигару взялъ газету съ полки и началъ слѣдить какъ ярый демократъ за политикой „постыдныхъ продажныхъ“ республиканцевъ, Добродушный Джо не разъ говорилъ о нихъ:

— Удивляюсь какъ этихъ людей земля носитъ?…

VIII. Кризисъ.

Прошло нѣсколько дней, а новые гости Джо Сниффа повидимому и не думали объ отъѣздѣ. Подъ гостепріимнымъ кровомъ таверны, миссъ Форсайтъ почувствовала себя бодрѣе. Вниманіе Мортона и семьи Сниффа, суетливая заботливость „чистой голубицы“ негритянки Нукси, все это благотворно подѣйствовало на замкнутую натуру Корнеліи. Мортонъ изъ робости и чувства деликатности старался не докучать миссъ Форсайтъ своимъ присутствіемъ, порѣшивъ что спокойствіе и уединеніе для нея будутъ живительнымъ бальзамомъ. Чуткая миссъ Форсайтъ оцѣнила тактъ Мортона, и въ душѣ питала признательность къ этому внимательному „чужому человѣку“. Отъ нея также не могло скрыться что вниманіе Мортона гораздо интенсивнѣе чѣмъ этого можно было ожидать или требовать. Миссъ Форсайтъ инстинктивно чувствовала что Мортону будетъ не легко разстаться съ нею и идти куда понесетъ его теченіе. Были минуты когда она досадовала что „далеко зашла и позволила себѣ черезчуръ много любопытства“, а потомъ сама пустилась откровенничать и плохо спрятала концы собственнаго положенія.

„Нѣтъ, я должна образумить его, думала она какъ-то вечеромъ сидя у открытаго окна, — я не имѣю права держатъ его въ этихъ путахъ когда все говорить что онъ въ лицѣ моемъ готовъ обнять весь свѣтъ и всѣхъ людей ликуя отъ глубины души, тогда какъ я алчу совсѣмъ другаго.“ И вдругъ ей стало досадно что она сама не перестаетъ думать о Мортонѣ; она сдѣлала надъ собой усиліе и перенеслась мысленно къ другой эпохѣ своей жизни, хотя хорошо знала чего это будетъ ей стоить. Въ памяти ея воскресли событія прежнихъ дней и того времени когда миссъ Форсайтъ гордо выступала до жизненному пути, не чувствуя за собою никакой вины. Она вспомнила тѣ дни когда красота ея покоряла многихъ мущинъ куда болѣе интересныхъ чѣмъ Мортонъ, который быть-можетъ невольно опоздалъ благодаря своей винѣ любоваться лицомъ прежней миссъ Форсайтъ, а теперь довольствовался созерцаніемъ завядшей миссъ Форсайтъ, наивно вѣруя что эта женщина, разбитая злымъ рокомъ, явилась чтобъ играть выдающуюся роль въ его будущности. Ей ясно представлялись тѣ два роковые дня ея прошлой жизни когда она была оскорблена и отомстила за оскорбленіе. Миссъ Форсайтъ вспомнила какъ она, счастливая, молодая и нарядная, подъѣхала къ церкви, около которой толпилась большая толпа народу въ ожиданіи невѣсты. Невѣстой была она сама… Знакомые и толпа восторженно привѣтствовали красавицу, осыпая путь ея цвѣтами…. Затѣмъ она съ ужасомъ вспомнила все что случилось послѣ того какъ она вступила въ священные предѣлы храма, подъ торжественные звуки органа который игралъ въ честь юной невѣсты свадебный маршъ великаго нѣмецкаго композитора…

Долго сидѣла еще миссъ Форсайтъ съ неподвижнымъ лицомъ у окна, пропуская мимо себя картины прошлаго, которыя преслѣдовали ее часто и повсюду, даже и теперь когда все вокругъ нея дышало новою жизнію и всѣ казались счаотливыми и довольными; одна она чувствовала себя среди этой живой толчеи лишнею и какъ бы безличною. Среди внутренняго мрака и хаоса души возникали докучливыя тѣни давно пережитыхъ дней, а извнѣ, сквозь дымку вечернихъ сумерекъ словно доносились откуда-то голоса невидимыхъ существъ, и на этомъ общемъ фонѣ предъ нею росъ и вырисовывался таинственный призракъ, и она вглядывалась въ него съ какимъ-то смутнымъ, неяснымъ ей самой чувствомъ. Но вотъ, между ею и этимъ призракомъ возникла чья-то другая мрачная тѣнь со скрещенными на груди руками, и пристальнымъ взглядомъ неподвижныхъ глазъ создавала между ними неодолимую преграду, и преграда это все разрасталась въ громадное мрачное зданіе съ исполинскими стѣнами, башнями и безчисленнымъ множествомъ оконъ, съ толстыми желѣзными рѣшетками; въ видѣ громаднаго отверстія зіяла въ стѣнѣ исполинская дверь, а за стѣной слышны были стоны; вздохи, плачъ, рыданья и скрежетъ зубовъ…. А мрачная тѣнь все ближе, все проясняется и принимаетъ опредѣленныя формы, блѣдное лицо съ укоромъ обращено въ ея сторону и знакомыя черты леденятъ ей душу; чьи-то руки простираются къ ней и какая-то неодолимая сила тянетъ ее въ эти страшныя объятія…. Она уже чувствовала ихъ могильный холодъ какъ вдругъ все опять смѣшалось, мрачная тѣнь исчезла, громадное зданіе рушилось, и вновь проступаетъ таинственный призракъ и манитъ ее вдаль; туманная оболочка закутывающая это мало-по-малу проясняется… Это Мортонъ… И вотъ опять отчетливо слышатся какіе-то мелодичные голоса: „Иди съ нимъ!… Иди!“… Въ окно подулъ вечерній прохладный вѣтеръ съ береговъ Гудзона, заглянула луна, и все исчезло въ ту же минуту, все разсѣялось въ ея кроткомъ свѣтѣ. Миссъ Форсайтъ очнулась и почувствовала какъ лихорадочная дрожь охватила все ея тѣло, сердце сжалось до боли, голова горѣла, а въ вискахъ стучало что-то съ шумомъ и гуломъ. Корнелія высунулась изъ окна и жадно впивала въ себя ночной воздухъ, приходя къ полному сознанію послѣ своей галлюцинаціи…. „Иди со мною!.. иди съ нимъ“!… тихо проговорила она, глядя съ недоумѣніемъ въ ночное пространство. Измученная физически и душевно, она добрела до своего ложа, раздѣлась и сотворивъ молитву закрыла усталые и влажные глаза; но тихое стройное пѣніе все еще не умолкало въ ея ушахъ; оно, напротивъ, словно приближалось, и засыпая она ясно услышала въ открытое окно нѣсколько разъ громкій, но стройной хоръ. Сквозь дремоту доносились словъ методистскаго псалма или гимна: „Glory to God, nod mercy for my poor, miserable and banished sool“ Гимнъ этотъ пѣли паломники-методисты, которые возвращались съ своего монстръ-кампъ-митинга на равнинахъ Йонкерсъ-плена. Услыхавъ первую строфу гимна, миссъ Форсайтъ вздрогнула, открыла глаза и сложивъ исхудалыя руки на измученной груди, медленно и тихо повторила:

— Слава Господу и милосердіе моей бѣдной, несчастной, отверженной душѣ!..

На утро, часовъ въ восемь, къ ней постучалась Нукси и привѣтствовала ее словами:

— Сестрица о Христѣ, хвалите день воскресный, уповайте на Бога и славьте Его восторженною, вѣрующею и благодарною душой!

Сказавъ это, Нукси подошла къ кровати и подала Корнеліи свѣжій букетикъ съ душистыми розами, гвоздикой и резедой.

Лицо блѣдной миссъ просіяло, она взяла душистые цвѣты и жадно вдохнула ихъ ароматъ:

— Спасибо, дорогая, милая Нукси. Еслибы ты знала какъ я завидую тебѣ! Ты хотя черная женщина… негритянка, но душа твоя свѣтла и чиста какъ очи серафима. Пока я умоюсь сходи и принеси мнѣ кружку молока, я тороплюсь въ церковь.

— Услышь Господь ваши молитвы и даруй вамъ утѣшеніе и миръ вашей душѣ!… Вѣрьте въ милосердіе небесъ и постарайтесь добрымъ дѣломъ смыть грѣховное пятно прошлаго если вы согрѣшили.

— Но какимъ добрымъ дѣломъ Нукси? Развѣ можно грѣшными руками сдѣлать доброе дѣло?

— Когда наступитъ пора, Господъ научитъ васъ, провогорила Нукси, уходя изъ комнаты; негритянка сказала это такъ же просто какъ и все что она говорила, но слова ея глубоко влечатлѣлись въ душѣ миссъ Форсайтъ, которая все болѣе и болѣе удивлялась, откуда эта простая женщина черпаетъ не задумываясь отвѣты да такіе вопросы предъ которыми становятся въ тупикъ величайшіе изъ мудрецовъ міра сего.

А Нукси, подавъ завтракъ, болтала уже на другую тему.

— Что вы все такая блѣдная и задумчивая миссъ? спросила Нукси, подавая молоко и хлѣбъ.

— Думаю о томъ что будетъ впереди; я собираюсь завтра въ путь.

— Куда это, моя красавица? Да развѣ вы хотите уѣхать отъ васъ?! жалостно возопила Нукси.

— Пора.

— Іисусе сладчайшій! Куда же вы пойдете такая слабенькая… одинокая?

— Не знаю, надѣюсь что и для меня найдется тропинка по которой я буду продолжать свое странствованіе, а пока дай мнѣ накидку, я теперь отправлюсь въ церковь…

— Пѣшкомъ?

— Да, я всегда ходила пѣшкомъ во храмъ Божій, даже и тогда когда моя жизнь была отраднѣе и обстоятельства лучше. Наконецъ, у насъ въ Штатахъ, среди хорошаго общества не принято ѣздить въ церковь.

Миссъ Форсайтъ при выходѣ изъ таверны встрѣтилась съ Мортономъ, который привѣтствовалъ ее ласково, но съ очень грустнымъ выраженіемъ на задумчивомъ впаломъ лицѣ:

— Вы больны, Мортонъ? спросила миссъ Форсайтъ, удивленная страдальческимъ выраженіемъ лица Мортона.

— Нѣтъ, ничего… Такъ что-то не по себѣ.

— Ну пока до свиданія, я иду въ церковь.

— Угодно, я васъ провожу?

— Нѣтъ, зачѣмъ; я дойду одна.

Миссъ Форсайтъ сошла съ лѣстницы на улицу, а Мортонъ съ грустью посмотрѣлъ ей въ слѣдъ и тихонько побрелъ назадъ. По случаю воскресенья все кругомъ было тихо. Таверна хотя была и открыта, но только до той минуты когда раздастся колокольный звонъ. Мортонъ, не находя себѣ нигдѣ мѣста, порѣшилъ идти въ буфетъ и отвести душу бесѣдой со Сниффомъ, который принималъ все большее участіе въ его судьбѣ. Провѣряя свое чувство къ миссъ Форсайтъ, Мортонъ убѣдился что эта женщина стала для него дорогимъ существомъ. Но какъ заслужить ея расположеніе и заинтересовать ее. Послѣ длинной ночной бесѣды на „могилѣ Индійца“ она рѣдко пускалась въ бесѣду съ Мортономъ и большею частью проводила свое время сила у окна своей комнаты или читала. Нукси часто передавала что миссъ Форсайтъ „мечтаетъ“ по цѣлымъ часамъ, неподвижно устремивъ взоръ въ сельскій ландшафтъ. Ну какъ она уѣдетъ на простясь прежде чѣмъ онъ рѣшится объясниться съ нею? „Нѣтъ, этого она не сдѣлаетъ, я этого не заслужилъ!“ успокоивалъ онъ себя сидя съ потухшею сигарой у окна. Сниффъ, покончивъ съ уборкой буфета, предъ эакрытьемъ таверны, подошелъ къ Мортону и, положивъ руку на плечо пріятеля, ласково спросилъ его:

— О чемъ, добрый человѣкъ, задумались?

— О томъ что стоитъ ли такъ жить какъ я живу?

— Стоитъ, только надо умѣть жить… Вотъ и я когда-то хотѣлъ повѣситься на березѣ, но раздумалъ вовремя, взялся за умъ, сталъ работать какъ волъ, женился и сдѣлался порядочнымъ гражданиномъ, семьяниномъ и, какъ мнѣ думается, даже счастливымъ человѣкомъ.

— Ну, а когда нѣтъ цѣли? когда все въ васъ какъ-то спуталось…

— Понимаю. Вы влюблены, мой другъ?

Мортонъ вскочилъ точно ужаленный:

— Кто вамъ это сказалъ?

— Вы сами… довольно посмотрѣть на ваше лицо. Не трудно догадаться кого именно вы любите… да, вотъ вопросъ: любитъ ли она васъ?!

Мортонъ присѣлъ и молчалъ.

— Значитъ не любитъ? Скверно, совсѣмъ скверно!

— Да, не везетъ мнѣ… вотъ второй разъ какъ я терплю крушеніе…

— Хватайтесь за соломенку и плывите…

— То-есть?

— Выпустите весь вашъ запасъ силы воли и постарайтесь забыть… заглушить все!

— Постараюсь. Путь мой съ молодости былъ тернистъ, ну, а гдѣ посѣяны терніи, тамъ не могутъ расти, цвѣсти и благоухать цвѣты… Потомъ, я просто боюсь говорить о своей любви, такъ какъ она приноситъ несчастіе: мнѣ и той кого я полюблю… Я это уже испыталъ.

Сниффъ нагнулся къ Мортону и сказалъ тихо, но выразительно;

— Вы пролили чужую кровь за женщину?…

— Да, простоналъ еле слышно Мортонъ.

— Бѣдный… бѣдный вы человѣкъ!.. Пожалѣйте себя и не губите себя во второй разъ; ну, что вамъ эта слабая, разбитая душой и тѣломъ миссъ?

— Все въ настоящую минуту! вырвалось у Мортона.

— А потомъ, когда эта минута пройдетъ?

— Она никогда не пройдетъ. О, я всѣмъ существомъ своимъ чувствую что я не даромъ столкнулся съ этою женщиной! Какой-то голосъ говоритъ мнѣ что и я для нея составляю что-то роковое… Я глубоко вѣрю въ то что небесное правосудіе не допуститъ насъ опять метаться по свѣту безъ руля… безъ назначенія.

— Вы хотите жениться на этой… незнакомкѣ?!

— Да, если она согласится.

— Ну, а она знаетъ ваше прошлое?

— Я нѣсколько намекалъ. Можетъ-быть догадывается…

— А! теперь мнѣ все ясно: да неужели вы не понимаете что эта гордая женщина никогда не рѣшится… не можетъ полюбить васъ?

— Почему непремѣнно не можетъ.

— Потому, что вы… вы…

— Не договаривайте, я понимаю васъ, но скажите мнѣ откровенно: неужели вы сразу повѣрили этому негодяю О’Лири?

— Я раньше зналъ.

— Какъ!

— Очень просто: ящичекъ съ деньгами… съ сахаромъ выдалъ васъ.

Мортонъ хлопнулъ себя ладонью по лбу.

— Вы опытнѣе меня въ жизни, вѣдь я, право, старый ребенокъ, скажите мнѣ, Сниффъ, что мнѣ дѣлать?

— Если ужь до этого дошло, такъ объяснитесь съ миссъ, но осторожно.

— Духу не хватаетъ, я не увѣренъ въ успѣхѣ…

— Вы глупости говорите, смѣшно было бы видѣть васъ, такого гиганта робѣющимъ предъ слабою, тщедушною бабенкой.

— Ахъ, это слабое и тщедушное созданіе одарено великою душой… Она мученица… святая.

— Мученица!… святая? Ну, мой другъ, если такъ, то она согласится быть вашею женой, такъ какъ только такія женщины способны сдѣлать подвигъ и протянуть руку каторжнику. Знайте что и моя жена, моя добрая честная Сюзи, урожденная миссъ Сусанна Гопкинсъ, тоже сдѣлала подвигъ и Богу угодное дѣло, тѣмъ что она не отвергла меня мошенника и протянула мнѣ свою руку съ ея честнымъ и незапятнаннымъ именемъ. Не будь Сюзи Гопкинсъ, Джо Сниффъ пожалуй давно висѣлъ бы на висѣлицѣ или гнилъ бы въ вѣчной каторгѣ, въ каменной могилѣ — въ „домѣ вѣчнаго молчанія“ на горѣ…

Сниффъ вынулъ пестрый фуляръ и началъ прикладывать его ко лбу на которомъ выступилъ потъ отъ ораторскихъ усилій. Мортонъ всталъ и протянулъ Сниффу руку.

— Жребій брошенъ, я сегодня же сдѣлаю миссъ Форсайтъ предложеніе.

Часъ спустя послѣ этого интимнаго разговора, миссъ Форсайтъ, возвращаясь изъ церкви, на поворотѣ лѣсной тропинкѣ увидала Мортона, который сидѣлъ на небольшомъ пригоркѣ подъ тѣнью развѣсистаго дерева.

— Это вы меня поджидали? спросила она.

— Да, миссъ, отвѣтилъ Мортонъ вставая.

— Какой вы внимательный!.. ну, впрочемъ, я у васъ не въ долгу, я за васъ молилась, Мортонъ…

— О, я это чувствовалъ, благодарю васъ, миссъ.

— Я устала и хочу присѣсть.

Миссъ Форсайтъ сѣла, сняла шляпу и положила ее къ себѣ на колѣни; Мортонъ отодвинулся къ ногамъ ея.

— Много народу было въ церкви? спросилъ онъ.

— Много. Я отъ души рада что такъ провела утро.

— И проповѣдь была?

— Да. Пасторъ говорилъ на тему: „Господь испытуегь Своихъ излюбленныхъ.“

— Какъ вы поддаете, миссъ… я… изъ числа ли этихъ испытуемыхъ?

— Я думаю.

— А вы?

— Не знаю, только мои испытанія кончатся лишь съ послѣднимъ вздохомъ.

— Нѣтъ, этого быть не можетъ! Я не вѣрю чтобы человѣку суждено было постоянно нести тяжелый крестъ и тщетно ждать облегченія. Неужели вы будете мучить себя безъ конца, безъ отдыха?

— Да, пока судьба не рѣшитъ иначе.

— Хотите я дамъ вамъ въ руки ту судьбу которая должна рѣшить для васъ все иначе?

— Какимъ образомъ?… И откуда это вы взяли себѣ право раздавать другимъ судьбу?

— Видитъ Богъ что я не могу иначе говорить!… Неужели вы не понимаете или не хотите понять что сама судьба устроила нашу встрѣчу тамъ… ночью, на могилѣ Индійца?!

— По вашему судьба, по моему случай, не все ли равно?

— Нѣтъ, не все равно: случая можно избѣгнуть, но не судьбы, отъ нея никто не уйдетъ. Я убѣжденъ что само Небо послало васъ для меня предвѣстникомъ новой жизни…

— Много чести, повѣрьте что Небо въ этомъ случаѣ распорядилось бы иначе еслибъ имѣло въ виду осчастливить васъ. Я же счастья принести не могу. Вы готовы вѣрить и жертвовать собою, я же махнула рукой на все и чувствую что ни одна жертва съ моей стороны не будетъ угодна Небу и не принесетъ никакой пользы другому.

— Вы можете сдѣлать все для меня. Я увѣренъ что если вы согласитесь быть моею женой…

Мортонъ вдругъ умолкъ и отвернулся. Миссъ Форсайтъ не скоро ему отвѣтила, и когда заговорила наконецъ, голосъ ея замѣтно дрожалъ:

— Благодарю васъ отъ души. Я вѣрю въ искренность вашего чувства; не скрою отъ васъ что я чуяла подобную развязку, но потому-то именно и тороплюсь уѣхать отсюда. Образумьтесь, Мортонъ, какая я вамъ жена, помощница въ жизни? Не искушайте меня, я готова все сдѣлать для васъ, но соединить мою жалкую жизнь съ вашею, этого я не могу! Нѣтъ, я не хочу сдѣлать преступленіе.

— Это вы называете преступленіемъ?!

— А что же это будетъ по вашему, если я съ такимъ приданымъ какъ моя совѣсть соглашусь на бракъ съ вами?

— Это будетъ доброе дѣло.

Миссъ Форсайтъ вздрогнула, она вспомнила слова Нукси и прошептала отрывочно:

— Доброе дѣло… да я-то способна ли совершить такое доброе дѣло?..

— Да, да, проговорилъ Мортонъ, внезапно поблѣднѣвъ и задыхаясь, какъ будто ему не доставало воздуху въ груди. Онъ провелъ рукой по лбу, на которомъ выступила холодная испарина, и сдѣлавъ какъ бы физическое усиліе надъ собой, прибавилъ: — я долженъ вамъ все сказать: предъ вами бывшій каторжникъ Сингъ-Синга…

Къ величайшему изумленію Мортона, слова его не произвели особеннаго впечатлѣнія на миссъ Форсайтъ: она только слабо улыбнулась, какъ бы указывая что это для нея не тайна.

— Вы мущина, Мортонъ, для васъ открытъ весь міръ и вамъ легко сбиться съ толпой, изъ которой вы смѣло можете выбрать себѣ жену. Она не будетъ спрашивать кто вы и не будетъ особенно допытываться о вашемъ прошломъ, которое похоронено вами вмѣстѣ съ вашими страданіями на вѣки въ тюрьмѣ. Вы въ правѣ требовать многаго…

— Я это всего откажусъ лишь бы не потерять васъ, горячо заговорилъ Мортонъ, у котораго глаза теперь загорѣлись необычнымъ огнемъ, — умоляю васъ, не отказывайтесь отъ этого добраго дѣла, повѣрьте, оно не такъ трудно какъ вы полагаете: само Небо въ своемъ попеченіи о васъ на каждомъ шагу даетъ намъ случай дѣлать добро, только люди въ своемъ великомъ ничтожествѣ или ничтожномъ величіи часто не понимаютъ что въ самомъ незначительномъ добромъ поступкѣ кроется великое дѣло, великая благодать…

Говоря это, Мортонъ незамѣтно себѣ взялъ руку миссъ Форсайтъ и крѣпко сжималъ ее въ своихъ, стараясь не глядѣть ей въ лицо и напрягая всѣ усилія лишь на изобрѣтеніе доводовъ которые могли бы убѣдить ее. Но въ ту минуту какъ онъ съ отчаяніемъ видѣлъ уже что доводы эти истощаются и самому ему кажутся безсильными, случилось нѣчто неожиданное… Миссъ Форсайтъ быстро вырвала свою руку, отвернулась отъ него, и громко зарыдавъ упала лицомъ въ траву… Она вздрагивала всѣмъ тѣломъ, билась головой о земь, ломала себѣ пальцы…

— Корнелія!.. Корнелія!… Ради Бога!… восклицалъ перепуганный Мортонъ, поднявъ ее и усаживая рядомъ съ собой.

Она прижалась головой къ его груди, но слезы хлынули еще обильнѣе…

— О, несчастный!.. вырвалось у нея среди рыданій: — знаете ли вы… Знаете ли вы что я такое!!!…

IX. Исповѣдь Корнеліи Форсайтъ.

Миссъ Форсайтъ родилась въ Бостонѣ и рано потеряла отца, служившаго бухгалтеромъ въ „Первомъ Національномъ Банкѣ“. Маленькая Корнелія осталась на попеченіи своей матери, которая была учительницей городскаго училища для бѣдныхъ и сирыхъ дѣтей. Мистрисъ Форсайтъ, имѣя небольшой капиталъ, воспитывала свою дочь на проценты. Окончивъ элементарный курсъ въ школѣ Корнелія поступила въ бостонскую учительскую семинарію, откуда вышла съ дипломомъ и вскорѣ была утверждена въ званіи младшей учительницы городской школы, „Grammar School“, VI участка города Бостона, съ ежегоднымъ окладомъ въ девятьсотъ долларовъ. Такимъ образомъ судьба мистрисъ Форсайтъ и ея дочери была обезпечена. Онѣ работали дружно, каждая въ своей школѣ, и были всѣми уважаемы. Миссъ Форсайтъ, достигнувъ восемнадцатилѣтняго возраста, стала извѣстна всему Бостону благодаря своей замѣчательной красотѣ; бостонскіе джентльмены и денди сходили съ ума отъ нея. Женихи являлись чуть не ежемѣсячно, предлагая красавицѣ не только „хорошія имена“, но и капиталы. Несмотря на это, никому изъ богатыхъ beau миссъ Форсайтъ не удалось послѣ самаго отчаяннаго и добросовѣстнаго flirtation повести ее къ алтарю. Миссъ Форсайтъ, окруженная цѣлымъ роемъ поклонниковъ, держала себя съ изящною гордостью неприступной, весталки. Она отказала даже первому бостонскому денди, Морису Стоксу, который былъ лучшимъ женихомъ въ городѣ: молодъ, недуренъ собою, хорошо образованъ, а главное, единственный наслѣдникъ своего отца, богатаго банкира Амонна Стокса Долгое время вся бостонская молодежь тщетно „добивалась“ узнать, кто именно покорилъ сердце миссъ Форсайтъ, какъ вдругъ по городу разнеслась вѣсть что неприступная красавица выходитъ замужъ за молодаго, неизвѣстнаго и небогатаго адвоката Джемса Конроя. Пренебрегая богатыми женихами-денди, Корнелія полюбила такого же труженика и неимущаго, какою была сама. Джемсъ Конрой сталъ героемъ дня, и всѣ завидовали ему, особенно потерпѣвшіе неудачу женихи. Одинъ изъ этихъ джентльменовъ, чтобъ отомстить Джемсу Конрою, взялъ да и назвалъ свою рыжую скаковую кобылу „миссъ Форсайтъ“. Прочая молодежь, узнавъ объ этомъ, потребовала чтобы владѣлецъ рыжей кобылы перемѣнилъ названіе лошади, такъ какъ эта выходка оскорбляетъ де не столько адвоката-жениха миссъ Форсайтъ сколько ее самую. Чудакъ наотрѣзъ отказался исполнить требованіе поклонниковъ красавицы-учительницы и получилъ въ теченіе одного дня четырнадцать вызововъ на дуэль… Миссъ Форсайтъ, услыхавъ объ этомъ и не желая чтобъ изъ-за пустяковъ разгорѣлся скандалъ, написала владѣльцу рыжей кобылы что она ничего не имѣетъ противъ названія лошади ея именемъ и, напротивъ, „польщена этимъ трогательнымъ и деликатнымъ проявленіемъ внимательности“. Это произвело сенсацію и неожиданный поворотъ. Тонкой ироніи этого посланія никто не разобралъ; напротивъ, умышлявшіе на жизнь собственника рыжей кобылы взяли обратно свои вызовы и сожалѣли что каждый изъ нихъ не догадался сдѣлать раньте то что сдѣлалъ первый корифей бостонскаго turf’а.

Миссъ Корнелія познакомилась Джемсомъ Конроемъ на годичномъ балу у бостонскаго мера. Джемсъ Конрой плѣнился красотой миссъ Форсайтъ, а она его умомъ, краснорѣчіемъ, ловкостью въ танцахъ и. т д. Обычный flirt Конроя продолжался нѣсколько мѣсяцевъ, потомъ онъ сдѣлалъ предложеніе и получилъ согласіе миссъ Форсайтъ, которая горячо полюбила своего будущаго „руководителя въ брачной жизни“, какъ выразился пасторъ обручая Джемса Конроя съ первою красавицей Бостона. Миссъ Форсайтъ была самою счастливою невѣстой въ Бостонѣ, хотя ея мать не очень благоволила молодому адвокату. Мистрисъ Форсайтъ казалось что чувство Конроя къ ея единственной дочери и отрадѣ въ жизни было не прочно. Вдова словно что-то предчувствовала и не разъ просила свою дочь „опомниться вовремя“. На это бойкая и энергичная миссъ Корнелія отвѣчала:

— Онъ мой кумиръ, я скоро буду его женой! ну, а потомъ я готова буду опомниться… но только отъ избытка счастья!

А тѣмъ временемъ Джемсъ Конрой успѣлъ очнуться отъ перваго увлеченія. Сынъ Англичанина-эмигранта, онъ былъ сирота, жилъ бобылемъ въ одномъ изъ многочисленныхъ boarding house’овъ (кухмистерскихъ съ меблированными комнатами) Бостона и велъ весьма разгульную жизнь до своей встрѣчи съ миссъ Форсайтъ, которая, узнавъ объ этомъ, просила его оставить своихъ друзей и остепениться. Подобная жизнь ввергла его въ неоплатные долги, такъ что онъ очень стѣснялся, и зная что за его невѣстой нѣтъ никакого приданаго за исключеніемъ отцовскаго наслѣдства въ размѣрѣ 3.000 долларовъ, съ ужасомъ думалъ о томъ какъ ему раздѣлаться съ долгами, которые достигли 15.000 долларовъ. Кредиторы и ростовщики сильно притѣсняли его, особенно съ тѣхъ поръ какъ узнали что этотъ „прекрасный молодой человѣкъ“ женится на бѣдной сиротѣ и учительницѣ. „Корнелія первая красавица, разсуждалъ онъ про себя, — но за то самая бѣдная невѣста, я тоже голышъ и мнѣ нечѣмъ упрочить будущность кромѣ небольшой адвокатской практики. Чѣмъ же мы жить будемъ?“… Въ виду разныхъ соображеній онъ откладывалъ день свадьбы въ долгій ящикъ, что конечно тревожило подозрительную мистрисъ Форсайтъ. Готовый изъ денежныхъ разчетовъ порвать все со своею невѣстой, но будучи нерѣшительнымъ человѣкомъ, Конрой никакъ не могъ заставить себя сдѣлать это простымъ и открытымъ путемъ. Послѣ долгихъ колебаній и безконечныхъ разговоровъ съ матерью миссъ Корнеліи, онъ рѣшился повѣнчаться, назначилъ самъ день свадьбы и сталъ разсылать съ помощію мистрисъ Форсайтъ приглашенія.

Рано утромъ въ день свадьбы миссъ Форсайтъ получила съ посыльнымъ письмо. Конрой писалъ что онъ, будучи занятъ дѣдами, не заѣдетъ къ ней съ утреннимъ визитомъ. Вѣнчаніе было назначено въ четыре часа пополудни; мистрисъ Форсайтъ, удивленная содержаніемъ письма, не удержалась чтобы не сказать дочери:

— Неужели онъ такъ занятъ что не могъ заѣхать?

— Ахъ, мама, какая ты странная! ему просто некогда; наконецъ, вѣдь это послѣдній день его холостой жизни, дай же ему какъ слѣдуетъ проститься съ нею, весело шутила миссъ Корнелія, расправляя кружева на вѣнчальномъ платьѣ, пока мистрисъ Форсайтъ обвязывала бѣлою шелковою тесемкой небольшія бѣленькія коробочки со вкусными wedding cakee (свадебными пряниками).

Послышался звонокъ, влетѣли три молодыя дѣвицы, подружки невѣсты, не много позже съѣхались шафера миссъ Форсайтъ. Въ три часа свадебный кортежъ невѣсты, занявъ мѣста въ пяти каретахъ, направился въ церковь. Каково же было изумленіе шаферовъ невѣсты когда они узнали отъ приглашенныхъ что женихъ и его шафера еще не прибыли.

— Опоздалъ немного, ну что за бѣда! говорили нѣкоторые.

Болѣе всѣхъ встревожилась мать невѣсты, которая не отходила отъ дочери ни на шагъ. Въ церкви собралась масса народа и даже нѣкоторые поклонники миссъ Форсайтъ, которымъ она подала „карету“… Въ числѣ этихъ отвергнутыхъ былъ также и владѣлецъ рыжей скаковой кобылы, элегантный и спѣсивый мистеръ Вентуортъ, который велѣлъ на свой счетъ усыпать каменный полъ церкви розами, камеліями и другими роскошными цвѣтами чтобъ угодить невѣстѣ. А невѣста въ полномъ блескѣ своей юной красоты и ореола счастья служила предметомъ зависти для сотни бостонскихъ дѣвъ. Миссъ Форсайтъ, окруженная толпой молодежи, разговаривала со всѣми, но думала только объ одномъ, о Конроѣ. Всѣ суетились, всѣ ждали. Одна лишь невѣста была спокойна и не понимала отчего это на многихъ ей знакомыхъ лицахъ показались тучки недоумѣнія и какой-то тупой тревоги. Мистрисъ Форсайтъ была блѣдна какъ полотно, ей чуть не сдѣлалось дурно когда кто-то изъ толпы сказалъ:

— Вотъ такъ женихъ, уже пять часовъ скоро, а онъ все еще не ѣдетъ. Надо полагать онъ умеръ.

Наконецъ кто-то изъ гостей надоумилъ франтоватыхъ шаферовъ невѣсты съѣздить на квартиру къ жениху: „Хорошо еще если заболѣлъ, а то быть-можетъ случилось что-либо хуже?“ И эту фразу слышала чуткая мистрисъ Форсайтъ, которая страдала невыносимо и крѣпилась изо всѣхъ силъ чтобы не выдать себя въ глазахъ дочери.

Элегантный спортсменъ и денди Вевтуортъ радовался отъ души и порѣшилъ мысленно что если „этотъ адвокатишка“ не пріѣдетъ въ церковь, то онъ не долго думая предложитъ обманутой невѣстѣ „свои услуги въ качествѣ жениха“.

Толпа женщинъ и дѣтей начала собирать съ пола цвѣты и связывать букетики „на память“. Уѣхавшій на „розыски жениха“ шаферъ и еще одинъ изъ знакомыхъ невѣсты что-то не возвращались; это еще больше встревожило бѣдную мать невѣсты, а потомъ и невѣсту.

На самомъ дѣлѣ вотъ что произошло. Дня за два до свадьбы, одинъ изъ главнѣйшихъ кредиторовъ Конроя, Бирей Джозефсонъ, прямо заявилъ ему что если онъ послушается „хорошаго совѣта“ то можетъ не только уплатить всѣ долги, но еще сдѣлать капиталъ въ размѣрѣ нѣсколькихъ сотъ тысячъ долларовъ.

— Какимъ образомъ? спросилъ Конрой.

— Богатою женитьбой, отвѣтилъ тотъ.

— Да вѣдъ я у же обрученъ и долженъ вѣнчаться за этихъ дняхъ.

— Не бѣда! Поѣдемте со мной въ Нью-Йоркъ и я сосватаю вамъ невѣсту съ капиталомъ.

— Что вы съ ума сошли?!

— Пока нѣтъ, а вотъ вы такъ сходите…

Искушеніе было велико. Конрой не зналъ что дѣлать, темъ болѣе что ему осталось всего два дня до свадьбы, всего 48 часовъ до той минуты когда онъ ловедетъ миссъ Форсайтъ къ алтарю. Какъ всѣ безхарактерные люди, онъ уклонился отъ прямаго отвѣта подъ предлогомъ что ему надо подумать.

Наканунѣ свадьбы къ Конрою снова явился Джозефоонъ и объявилъ ему что нѣкая миссъ Эстеръ Майерсъ воспылала къ нему любовью и готова выйти за него замужъ.

— Я ея совсѣмъ не знаю и не видалъ.

— За то она васъ знаетъ и видѣла нѣсколько разъ, объяснилъ Джозефсонъ.

— Гдѣ?

— Здѣсь въ Бостонѣ, когда она гостила у своей подруги.

— Кто же эта миссъ Эстеръ Майерсъ?

— Она крещеная Еврейка… дочь извѣстнаго закладчика въ Нью-Йоркѣ.

— И такую невѣсту вы мнѣ сватаете?

— Да, съ приданымъ въ нѣсколько сотъ тысячъ. Подумайте, а я, зайду завтра въ послѣдній разъ утромъ въ восемь часовъ.

— Вы рехнулись! я вѣдъ завтра женюсь… и поѣду въ церковь въ четыре часа.

— Что жъ, это не помѣха если вы уѣдете со мной въ Нью-Йоркъ съ поѣздомъ который отходитъ въ полдень.

— А миссъ Форсайтъ… что съ ней дѣлать?!

— Ничего! оставить ее въ покоѣ…

— Вѣдь это подло! перебилъ Конрой.

— Да, что-то около этого, но не волнуйтесь, такъ какъ подлость эта еще не изъ самыхъ патентованныхъ; увѣряю васъ что бываютъ хуже! Вы бросаете свою невѣсту безъ вреда для ея чести… чего же ей еще?! А есть дѣвицы которыя теряютъ при этомъ еще и честь, вотъ тѣ могутъ сказать что съ ними поступили подло.

— Молчите, Джозефсонъ! Я не согласенъ… я не могу…

— Хе, хе, хе! не можете? Такъ, такъ, молодой человѣкъ, только если вы женитесь завтра на ней то вы будете не изъ послѣднихъ бѣдняковъ Бостона, а если устроите дѣло съ другою то будете однимъ изъ первыхъ мужей Нью-Йорка. Теперь выбирайте: бѣдность или богатство!

— Про позоръ миссъ Форсайтъ и мою подлость вы забываете упомянуть?

— Извините, я дѣловой человѣкъ, не пасторъ и не цензоръ нравовъ. Мнѣ поручена миссія сосватать вамъ миссъ Майерсъ; что касается вашей миссъ Форсайтъ, до нея мнѣ нѣтъ никакого дѣла. Я сегодня же телеграфирую мистеру Майерсу что вы, честный человѣкъ и богатый чувствами джентльменъ, рѣшились осчастливить бѣдную миссъ Форсайтъ. Ну-съ, а теперь позвольте узнать когда я могу получить мои семь тысячъ да проценты за одинъ годъ? Хе, хе, хе! конечно послѣ свадьбы… изъ кассы миссъ Форсайтъ или вѣрнѣе мистрисъ Конрой? Хе, хе, хе! смотрите только чтобъ эта касса не была такъ пуста какъ полна ваша юная голова упрямствомъ. Впрочемъ, пока до свиданія, сегодня я не хочу докучать счастливцу, я пріѣду къ вамъ завтра на свадьбу, но не пировать, а за получкой, хе, хе, хе!

— Вы… вы…

— Не горячитесь, я положимъ не святой, но вовсе не такъ дуренъ какъ вамъ кажется. Мнѣ васъ жалко. Хорошо, я подожду до завтра и зайду утромъ рано. Дѣло можно поправить, и если вы мущина, а не баба, то вы навѣрно прокатитесь со мною въ Нью-Йоркъ. Итакъ до свиданія!

— Что вы со мною дѣлаете?! воскликнулъ Конрой.

— Добро дѣлаю и кладу вамъ фундаментъ прочной, свѣтлой и богатой будущности. Вотъ что я дѣлаю! Если вы согласитесь, я вамъ ручаюсь за триста тысячъ, ну а если понравитесь, особенно отцу, то разчитывайте на полмилліона.

Еврей лукаво улыбался, поглядывая на блѣднаго Конроя.

— Я согласенъ, глухо проговорилъ тотъ, наливая стаканъ воды.

— Уфъ! теперь я вижу что вы дѣловой джентльменъ.

— Жаль только что слово джентльменъ тутъ не кстати.

Еврей пожалъ плечами, произнесъ „пхе“ и протянулъ Конрою руку съ словами:

— Дѣло сдѣлано. Завтра въ одиннадцать часовъ мы уѣзжаемъ въ Нью-Йоркъ, то-есть я васъ буду ожидать къ тому времени на дебаркадерѣ желѣзной дороги. Этотъ скарбъ который украшаетъ вашу комнату, вы можете оставить на память вашей хозяйкѣ, берите съ собою только необходимое; я полагаю что вамъ не суждено будетъ возвращаться въ Бостонъ, а если возвратитесь то…

— Идите, идите и никогда больше не напоминайте мнѣ о Бостонѣ. Я презираю себя, я знаю что съ завтрашняго дня Бостонъ будетъ называть Джемса Конроя подлецомъ!

— Что жь дѣлать? Поругаются и перестанутъ; мало ли кто меня въ Бостонѣ называлъ подлецомъ, но я все-таки чувствую что я порядочный человѣкъ, а мое собственное мнѣніе въ этомъ случаѣ для меня дороже всего на свѣтѣ. Скажу вамъ еще одно въ утѣшеніе мой молодой другъ: что за интересъ Бостонцамъ ругать-то васъ? Вѣдь какъ они ни старайся, всѣхъ подлецовъ изъ города имъ все-таки не выбить. Уѣду я, вы или другой кто-нибудь, повѣрьте что никто этого въ сущности не замѣтитъ! Не знаю кто былъ первымъ родоначальникомъ подлецовъ вообще на свѣтѣ, но полагаю что тамъ гдѣ они водятся, есть слѣдовательно въ нихъ и потребность. Эхъ, другъ мой, всякая пакость въ нашъ предпріимчивый вѣкъ имѣетъ свое назначеніе, и не будь на свѣтѣ подлецовъ, чѣмъ могли бы хорошіе люди хвастаться и кичиться предъ толпой?

— Уходите, ради Бога, оставьте меня одного и ждите меня завтра на центральной станціи.

— Вы навѣрно пріѣдете?

— Да, да.

— Дайте честное слово.

Конрой, схвативъ себя за голову, такъ дико захохоталъ что Джозефсонъ попятился въ испугѣ къ выходу, и уже стоя на порогѣ сказалъ только:

— Не сердитесь, мнѣ не надо вашего честнаго слова, теперь я увѣренъ что миссъ Эстеръ Майерсъ будетъ вашею женой.

Конрой бросился на кровать лицомъ въ подушки и рыдалъ истерически смѣняя плачъ хохотомъ. Въ эту минуту ловкій сватъ-ростовщикъ на ближайшей телеграфной станціи редактировалъ слѣдующую депешу своему покровителю Майерсу. „Дѣло сдѣлано. Гарантировалъ триста тысячъ. Завтра везу товаръ къ вамъ и увѣренъ что вы и ваша дочь останетесь довольны моею быстрою, но прочною покупкой. Товаръ хорошій, только не увлекайтесь сами, чрезъ что сдѣлаете экономію въ двѣсти тысячъ, которыя я предлагалъ для успѣшнаго рѣшенія дѣла въ видѣ легкой надбавки“. Джозефсонъ.

Ростовщикъ не ошибся. Ровно въ одиннадцать часовъ утра Конрой явился на станцію желѣзной дороги, точно на прогулку, безо всякаго багажа, а въ полдень они съ Джозефсономъ безпечно вошли въ вагонъ для курящихъ, заняли два кресла, и поѣздъ умчался въ Нью-Йоркъ.

Мистрисъ Форсайтъ не пережила удара постигшаго ея дочь. Давнишняя болѣзнь сердца, нажитая вслѣдствіе сидячей жизни при постоянныхъ душевныхъ волненіяхъ, сопряженныхъ съ отвѣтственною должностью учительницы и заботами о воспитаніи своего ребенка, пошла быстрыми шагами послѣ того какъ старушку въ глубокомъ обморокѣ привезли домой изъ церкви въ день несостоявшейся сватьбы. Мѣсяца два еще протянула она, мучась въ припадкахъ астмы, а по ночамъ безсонницей, затѣмъ послѣдовалъ разрывъ сердца, и миссъ Форсайтъ осиротѣла. Только заботы о больной и давали ей силу перенести свое несчастіе. Похоронивъ мать, Корнелія на свѣжей могилѣ поклялась отомстить своему оскорбителю. Покинувъ „центръ цивилизаціи“ Соединенныхъ Штатовъ, Бостонъ, миссъ Форсайтъ, убитая горемъ, но сильная чувствомъ мщенія, отправилась въ Нью-Йоркъ чтобы тамъ, по всему вѣроятію, отыскать презрѣннаго который испортилъ ей жизнь и ускорилъ смерть ея матери. Прошло полгода со времени женитьбы Конроя, но миссъ Форсайтъ тотчасъ узнала его встрѣтивъ въ Центральномъ паркѣ подъ руку съ какою-то смуглою дамой. Корнелія выслѣдила каждый шагъ обманщика и узнала что онъ женился. Бывшій женихъ бѣдной, скромной учительницы жилъ въ роскоши, занимался попрежнему адвокатурой и былъ вполнѣ счастливъ. Миссъ Форсайтъ, явившись въ домъ счастливаго семьянина подъ густою вуалью, потребовала свиданія по дѣлу. Ее ввели въ кабинетъ нью-йоркскаго софиста XIX вѣка и просили лодождать; вскорѣ псамъ онъ вошелъ въ кабинетъ съ вопросомъ;

— Вы желали видѣть меня по дѣлу?

Миссъ Форсайтъ, поднявъ вуаль сильно дрожавшими руками, спросила въ свою очередь:

— Узнаете ли вы меня, мистеръ Джемсъ Конрой?

Адвокатъ мгновенно поблѣднѣлъ и стоялъ неподвижно, не подавая голоса, даже челюсть у него какъ-то отвисла…

— Вы, я вижу, меня не ожидади… напрасно! Я честнѣе васъ и до сихъ поръ вамъ вѣрна… Смотрите, вотъ то кольцо которое вы мнѣ дали полгода тому назадъ. Когда же мы будемъ вѣнчаться?

Корнелія говорила порывисто, задыхаясь и стараясь не смотрѣть на Конроя; глаза ея блуждали…

— Ради Бога молчите!… пролепеталъ онъ, — я женатъ… Моя жена въ той комнатѣ…

— А!… Что же, вы счастливы? перебила Корнелія подступая къ нему ближе.

— Умоляю васъ уходите скорѣй отсюда и пощадите меня!

— А вы меня щадили?… какъ-то взвизгнула Корнелія, выхвативъ изъ-подъ накидки револьверъ, и чуть не ткнувъ имъ Конрою въ лицо, нервно дернула спускъ… Она не слыхала выстрѣла, но когда опустила руку въ облакѣ дыма застилавшемъ комнату, на коврѣ у ея ногъ лежало навзничь тѣло адвоката. Пуля пробила черепъ…

Отчаянные вопли смуглой женщины, сбѣжавшаяся прислуга, сосѣди, явившаяся полиція, все это прошло какъ во снѣ, и миссъ Форсайтъ была немедленно отвезена въ ближайшій полицейскій участокъ, а оттуда въ предварительную тюрьму, которая болѣе извѣстна подъ названіемъ „Tombs“ — „могилъ“. Два мѣсяца спустя Корнелію судили за предумышленное убійство… Судъ призналъ смягчающія вину обстоятельства и далъ ей снисхожденіе, осудивъ ее только на десятилѣтнюю каторгу съ одиночнымъ заключеніемъ въ тюрьмѣ Сингъ-Сингъ. Процессъ Корнеліи Форсайтъ не произвелъ особой сенсаціи въ „царственномъ градѣ“ заатлантической республики, гдѣ собственноручная расправа и самосудъ, къ сожалѣнію, играютъ большую роль въ общественной жизни.

X. Побѣда.

Прошли обѣденные часы въ тавернѣ „счастье и отдыхъ прохожаго“, начинало вечерѣть, а джентльменъ изъ Чикаго и блѣдная миссъ изъ Бостона все еще не возвращались. Добрякъ Сниффъ не на шутку встревожился и послалъ Фиппса на розыски. Знаменитый пойнтеръ скоро нашелъ искомое подъ тѣнью развѣсистаго дерева на опушкѣ прилегавшаго къ тавернѣ лѣса, но вѣрный своей привычкѣ „все знать“, воспользовался случаемъ поохотиться за свой счетъ, и пробираясь ползкомъ въ кустарникахъ, подкрался на такое разстояніе что могъ ясно слышать бесѣду интриговавшей его „парочки“. Къ своему крайнему прискорбію, онъ долго ничего въ ней не понималъ.

Наконецъ миссъ Форсайтъ встала и протянувъ Мортону руку, сказала съ сіяющимъ лицомъ, глядя ему прямо въ глаза: — ведите жe меня, теперь и я буду вѣрить что не напрасно встрѣтилась съ вами.

— Объясните мнѣ что значили ваши слова когда вы сказали что покоряетесь гласу народа? Я, видите, въ данномъ случаѣ, не понимаю кто именно этотъ народъ.

— Это вы сами и добрая Нукси.

— Я и Нукси? съ удивленіемъ спросилъ Мортонъ.

— Да, вы оба напомнили мнѣ что надо сдѣлать доброе дѣло, хотя конечно она не по вашему разумѣла добрыя дѣла.

— Нукси тоже?! О, я готовъ разцѣловать эту чернушку!

— Она вполнѣ стоитъ этого, Чарли.

„Чарли! Э! э!“ Теперь Фиппсъ все понялъ и въ припрыжку пустился окольнымъ путемъ.,

„Парочка“ разсталась у входа въ таверну. Мортонъ бросился отыскивать Сниффа и влетѣлъ въ буфетъ съ сіяющимъ отъ счастія лицомъ. Сниффъ читалъ газету и увидавъ своего новаго пріятеля, сразу догадался въ чемъ дѣло.

— Побѣдили? спросилъ Сниффъ.

— Она согласилась. О, еслибы вы знали что это за дѣвушка! Я теперь знаю всю ея жизнь.

Пріятели пожали другъ другу руки.

— Что касается меня то я это всего сердца благодарю Бога что все это случилось въ моемъ домѣ; теперь и я вижу что ангелъ счастья и отдохновенія дѣйствительно охраняетъ мое скромное жилище, серіозно проговорилъ трактирщикъ. — Когда обрученіе?

— Сегодня вечеромъ у васъ, Сниффъ, и среди вашей семьи. Позволите?

— All right!…

Домашніе Сниффа сильно всполошились узнавъ отъ главы дома что вечеромъ состоится обрученіе Мортона съ миссъ Форсайтъ. Жена трактирщика занялась нужными приготовленіями. Сама миссъ Форсайтъ сидѣла въ небольшомъ parloure'ѣ (гостиная) окруженная дѣтьми трактирщика, которыя сразу привыкли къ блѣдной тетѣ. Миссъ Форсайтъ просила Сниффа и его жену быть ея посаженымъ отцемъ и матерью, такъ какъ послѣ обрученія было рѣшено (по настоятельному требованію хозяевъ) отпраздновать и свадьбу въ домѣ Сниффа. Трактирщикъ и его супруга согласились принять „почетное назначеніе“ со стороны невѣсты.

— Кто же будетъ вашимъ посаженымъ отцемъ и матерью? спросила мистрисъ Сниффъ у Мортона.

— Пока не знаю; хочу сходить въ городокъ и поискать кого-либо, отвѣтилъ онъ, — впрочемъ, кромѣ Пинкертона и миссъ Петтикотъ у меня и тамъ никого въ виду не имѣется.

— А на большой дорогѣ кстати прихватите и гостей, пошутилъ Сниффъ.

Всѣ засмѣялись, даже и миссъ Форсайтъ, которая выручила Мортона и просила его обратиться заодно уже къ Сниффу и его женѣ.

— Вѣнчаться вы можете въ церкви Сингъ-Гилла, замѣтила трактирщица.

— Да, непремѣнно тамъ, отвѣтила миссъ Форсайтъ, слегка покраснѣвъ и машинально вертя на мизинцѣ колечко съ крошечнымъ брилліантикомъ чистой воды, которое въ концѣ концовъ таки попало по назначенію и теперь весело сверкало отражая мягкій свѣтъ лампы съ розовымъ большимъ абажуромъ.

Нукси на правахъ вѣрной слуги дома также присутствовала во время обрученія миссъ Форсайтъ съ Мортономъ.

Самый обрядъ совершился весьма быстро, характерно и несложно. Сниффъ, какъ глаза дома и старшій лѣтами, пригласилъ всѣхъ сѣсть: жениха и невѣсту онъ усадилъ вмѣстѣ на диванъ, въ креслѣ налѣво отъ миссъ Форсайтъ сѣла мистрисъ Сниффъ, а справа почти рядомъ съ Мортономъ самъ хозяинъ, развернувъ Библію на столѣ, который покрыли бѣлою скатертью. На ней стояли два большіе подсвѣчника съ горящими стеариновыми свѣчами. Нукси въ своемъ пестромъ праздничномъ нарядѣ сѣла къ ногамъ миссъ Форсайтъ. Дѣти Сниффа размѣстились около камина подъ наблюденіемъ няни. У самыхъ дверей стояли: буфетчикъ таверны, рыжій Падди и юркій Фиппсъ, внутренно поздравлявшій себя съ необычайною проницательностью, оправдавшеюся на дѣлѣ.

Сниффъ пригласилъ всѣхъ сотворить молитву, согласно правиламъ Presbyterian Church (пресвитеріанской секты). Всѣ стали на колѣни, за исключеніемъ рыжаго Падди, который какъ истый Ирландецъ-католикъ не принялъ участія въ молитвѣ „еретиковъ-протестантовъ“. Послѣ молитвы Сниффъ громко прочелъ главу изъ Библіи, предварительно спросивъ у жениха и невѣсты:

— Вы долженствующіе предстать предъ ликомъ Творца въ качествѣ мужа и жены, вѣрите ли вы въ животворящую силу, великое значеніе и премудрый смыслъ этой книги Божіей?

На это женихъ и невѣста, вставъ со своихъ мѣстъ, отвѣтили отчетливо и вмѣстѣ короткимъ да.

— Такъ выслушайте что говоритъ вамъ Господъ.

Мортонъ и его невѣста выслушали чтеніе соотвѣтствующей главы. Нукси во время чтенія стояла на колѣняхъ, била себя кулаками въ лобъ и грудь, стонала, охала, вздыхала и тихо приговаривала: „Помоги, Господи“!.. „Аминь“!.. Боже, сохрани меня отъ соблазновъ міра»!.. «Слава Творцу во вѣки»!.. и т. д. По окончаніи чтенія Сниффъ поднесъ къ устамъ жениха и невѣсты Библію, которую они поцѣловали, затѣмъ соединилъ ихъ руки, проговоривъ: обычныя слова: «Обручаю васъ, Чарлзъ Мортонъ и Корнелія Форсайтъ» и т. д.

— Аминь! отозвались всѣ предстоявшіе.

— Преклоните колѣна, женихъ и невѣста, и произнесите со мною великую молитву народовъ вселенной, продолжалъ Сниффъ, становясь на колѣни вмѣстѣ съ обрученными, которые склонивъ головы повторяли за нимъ слова Молитвы Господней.

Этимъ закончился обрядъ обрученія. Всѣ бросились поздравлять жениха и невѣсту, обнимать и цѣловать ихъ.

Затѣмъ Нукси, придя въ религіозный экстазъ, воскликнула громко рыдая:

— Братья и сестры, дайте мнѣ помолиться за васъ, грѣшныхъ.

На этотъ призывъ Сниффъ отвѣтилъ:

— Помолись за насъ, сестра, и прославь имя Господне!

Нукси громко запѣла гимнъ негровъ: «Слава Господу въ Сіонѣ и жениху съ невѣстой въ безгрѣшномъ Іерусалимѣ!… Слава!… Слава!…» Нукси пѣла восторженно и покачивалась всѣмъ станомъ, простирая обѣ руки надъ головой; глянцовитое черное лицо негритянки сіяло радостною улыбкой, она закатывала блестящіе глаза, и хлопая въ ладоши, притопывая ногами, монотонно тянула заключительныя слова гимна: «Аллилуя!.. аллилуя! радуйтесь грѣшныя дѣти земли вмѣстѣ съ чистыми ангелами небесъ! Аллилуя!…»

Когда усердная Нукси окончила свое пѣніе, съ лица ея катился потъ крупными блестящими каплями. Взволнованная миссъ Форсайтъ обняла негритянку и крѣпко поцѣловала ее.

Послѣ краткой общей бесѣды мистрисъ Сниффъ пригласила обрученныхъ на ужинъ. Согласно обычаю, Сниффъ предложилъ руку обрученной, а Мортонъ хозяйкѣ дома. Ужинъ прошелъ весьма оживленно, хотя миссъ Форсайтъ не могла скрыть что дошла до крайняго утомленія. Въ одиннадцать часовъ вечера Мортонъ проводилъ свою невѣсту въ ея комнату. Прощаясь съ женихомъ миссъ Форсайтъ сказала:

— Чарли, мнѣ кажется что все это чудный совъ! Что-то дастъ вамъ будущее на яву.

— Вѣроятно продолженіе сна! отвѣтилъ счастливый Мортонъ.

Въ полночь, когда окончилось воскресенье, рыжій буфетчикъ и Фиппсъ открыли таверну, которая вскорѣ наполнилась посѣтителями. Въ средѣ ихъ выдѣлялась на первомъ плавѣ рослая фигура Мортона; онъ, проводивъ свою невѣсту, порѣшилъ не спать эту ночь, да онъ и не могъ уснуть, такъ какъ былъ черезчуръ счастливъ. Сниффъ, воодушевившись примѣромъ своего пріятеля, то и дѣло наливалъ ромъ и виски въ стаканы. Мортонъ угощалъ всѣхъ на свой счетъ.

Пока внизу шла ночная попойка или «мальчишникъ», на верху въ уютной комнатѣ невѣсты Нукси выразила желаніе продежурить всю ночь около миссъ Форсайтъ, которая, сильно утомившись, напрасно пыталась уснуть. Коротая время, негритянка, чтобы развлечь ее, разказывала ей разныя исторіи и сказки, усѣвшись у ногъ блѣдной миссъ. Болтовня Нукси успокоительно подѣйствовала на нервы миссъ Форсайтъ которая къ утру задремала. Нукси, увидавъ что усталая невѣста засыпаетъ, начала убаюкивать ее тихою заунывною пѣсенкой, въ которой бѣдная «чистая голубица» повѣствовала какъ мечты ея молодости не сбылись и завяли словно цвѣточки въ холодную осеннюю ночь, какъ «бѣлые люди на Югѣ» замучили ея отца и продали мать, разлучивъ ее въ ранней молодости съ «кроткою женщиной»…

Убѣдившись что миссъ Форсайтъ крѣпко уснула, Нукси тихо подошла къ изголовью блѣдной миссъ и долго разсматривала красивыя черты этого печальнаго лица, на которомъ однако въ эту ночь царила кроткая улыбка.

— Спи, моя голубка, шептала Нукси, глядя съ нѣжностью на спящую, сегодня ангелы и добрые духи плетутъ тебѣ вѣнецъ изъ душистыхъ райскихъ цвѣтовъ которые орошались алмазными слезами праведныхъ душъ въ лазуревой выси! Спи мое блѣдное дитятко, и да будетъ отнынѣ твоя душа свѣтла какъ бѣлоснѣжное крылышко ангела хранителя всѣхъ чистыхъ дѣвственныхъ невѣстъ!

Послѣ каждой фразы Нукси тихо припѣвала: "О-о-о-о! невѣста-голубица, о-о-о!

Послѣдняя хлопотливая недѣля предъ каждою американскою свадьбой называется: the wedding week, то-есть «свадебною». Миссъ Форсайтъ и мистрисъ Сниффъ часто ѣздили въ Сингъ-Гиллъ, гдѣ онѣ пріобрѣтали и заказывали приданое невѣсты. Портниха городка, миссъ Петтикотъ, была завалена работой, но тѣмъ не менѣе успѣла вовремя сшить вѣнчальное платье изъ хорошей кисеи. Мортонъ заказалъ себѣ черную пару у Пинкертона. Кольца были заказаны у Нѣмца-ювелира и часовщика. Затѣмъ Мортонъ купилъ въ городкѣ громадный trank или семейный дорожный сундукъ. Насталъ и тотъ день когда Мортону и его невѣстѣ нужно было отправиться въ Синкъ-Гиллъ къ пастору чтобы записаться въ брачную книгу, заявить объ оглашеніи и условиться насчетъ вѣнчанія.

Пасторъ и духовникъ жителей городка, reverend Ноддсъ, жилъ въ уютномъ котеджѣ на краю города. Канторъ сингъ-гилльской церкви ввелъ Мортона и миссъ Форсайтъ въ кабинетъ reverend’а, который нѣсколько минутъ спустя вышелъ къ «овцамъ мірскаго стада». Пастору Ноддсу было семьдесятъ лѣтъ. Его типичная американская наружность сразу обличала въ немъ потомка истинныхъ пуританъ. Высокій, осанистый старецъ съ длинными, какъ лунь бѣлыми волосами и бородой à la yankee (безъ усовъ), свѣтло-голубыми кроткими очами и свѣжимъ далеко не старческимъ лицомъ, сразу произвелъ на Мортона и его невѣсту пріятное впечатлѣніе. Служитель Христа протянулъ своимъ гостямъ обѣ руки и сказалъ: — Да будетъ благословенъ приходъ вашъ!

Мортонъ и миссъ Форсайтъ низко поклонились старцу, который просилъ ихъ сѣсть.

— Я вижу, друзья мои, что вы не здѣшніе, обратился къ нимъ пасторъ мягкимъ груднымъ баритономъ. — Откуда вы?

— Я изъ Чикаго, а миссъ изъ Бостона.

— А! вы изъ Бостона, очень пріятно, дочь моя, мы съ вами земляки, я также уроженецъ Бостона.

Старецъ протянулъ обѣ руки своей землячкѣ, миссъ Форсайтъ вспыхнула какъ маковый цвѣтъ.

— Какъ васъ зовутъ, дочь моя? спросилъ пасторъ.

— Корнелія Форсайтъ, нетвердо отвѣтила та, потупивъ взоръ.

— Форсайтъ… Форсайтъ… эта фамилія мнѣ что-то знакома. Родители ваши живы?

— Нѣтъ.

— Ну, а вы, мой другъ, кто такой?

— Я Чарлзъ Локвудъ Мортонъ, по профессіи механикъ и слесарь.

— Прекрасное ремесло! Теперь приступимъ къ дѣлу: скажите, чѣмъ могу я быть вамъ полезенъ?

— Мы рѣшились сочетаться бракомъ; миссъ Форсайтъ — моя невѣста.

— А! доброе дѣло. Вы, сынъ мой, въ первый разъ вступаете въ бракъ?

— Первый разъ.

— А вы, дочь моя?

— Я… тоже.

— Отлично; я вамъ вѣрю, но во всякомъ случаѣ я попросилъ бы васъ обоихъ вручить мнѣ ваши метрическіе документы, они необходимы для безпрепятственнаго занесенія вашихъ именъ въ брачную книгу.

Мортонъ молча посмотрѣлъ на миссъ Форсайтъ, а та на него.

— У насъ этихъ документовъ нѣтъ, отвѣтилъ Мортонъ, вертя въ рукѣ шляпу.

— Ай, ай, какъ же такъ? Хотите свадьбу сыграть, а не приготовили того что нужно! Безъ метрикъ я не имѣю права вѣнчать васъ, тѣмъ болѣе что вы не уроженцы этого штата. Ну, а скажите, знаетъ ли кто васъ въ этой мѣстности?

— Нѣтъ, отвѣтилъ Мортонъ.

Миссъ Форсайтъ сидѣла точно на горячихъ угольяхъ.

— Такъ что же мы будемъ дѣлать послѣ всего этого?! Впрочемъ, есть одинъ исходъ: это — написать въ Чикаго и Бостонъ къ настоятелямъ тѣхъ приходовъ гдѣ вы родились и крестились. Да, это будетъ единственный выходъ! Вы навѣрно помните къ какой церкви кто изъ васъ приписанъ.

Послѣдовали утвердительные отвѣты.

— Въ такомъ случаѣ сдѣлайте то что я вамъ совѣтую, а чрезъ недѣлю или полторы вамъ вышлютъ копіи съ метрическихъ записей.

— Изволите видѣть, реверендъ Ноддсъ, этого невозможно сдѣлать, замѣтилъ Мортонъ.

— Почему же?

— Потому что мы я, и моя невѣста не хотимъ чтобъ о насъ вспомнили на родинѣ.

— А! понимаю, вы, друзья мои, сбѣжали… Хе, хе, хе! что жъ, это бываетъ часто, но вы сдѣлали большую оплошность. Хе, хе, хе! не забывъ прихватить другъ друга, вы забыли взять съ собою метрики. Охъ, эта любовь! ничего-то она не сдѣлаетъ съ толкомъ! Хе, хе, хе!

— Мы не бѣжали, реверендъ.

— Не бѣжали? Такъ въ чемъ же дѣло?

Мортонъ замялся и покосился на миссъ Форсайтъ; та, поднявъ на него спокойный взоръ, сказала ему:

— Говорите все откровенно, я увѣрена что почтенный пасторъ васъ не выдастъ и не осудитъ.

Пасторъ Ноддсъ съ удивленіемъ посмотрѣлъ сначала на миссъ Форсайтъ, а лотомъ на Мортона и мягко проговорилъ;

— Дѣти мои, если ваши души обременены тяжестью какой-нибудь тайны, то вы смѣло можете открыть мнѣ ее, такъ какъ мой санъ гарантируетъ вамъ полную безопасность. Говорите, сынъ мой, въ чемъ дѣло?

— Видите, началъ заикаясь слегка Мортонъ, — я и невѣста моя не хотимъ сноситься съ Чикаго и Бостономъ, потому что это вызвало бы цѣлую бурю; Чикаго и Бостонъ давно насъ забыли, хотя было время когда и мы были извѣстны, любимы и уважаемы гражданами этихъ городовъ. Я, изволите видѣть, вотъ ужъ двадцать второй годъ какъ не былъ въ родномъ городѣ, а массъ Форсайтъ выѣхала изъ Бостона десять лѣтъ тому назадъ.

— Гдѣ же вы проживали въ теченіе такого длиннаго періода времени?

Вопрошаемые сидѣли молча, понуривъ головы и въ видимомъ смущеніи: предъ ними опять возникалъ неотвязный призракъ Сингъ-Синга, приближаясь къ нимъ съ каждымъ словомъ. Пасторъ Ноддсъ поправилъ на носу очки, внимательно посмотрѣлъ на этихъ подозрительныхъ и таинственныхъ «овецъ мірскаго стада» и даже насупилъ брови

— Говорите правду, а если вамъ это нежелательно или неудобно, то здѣсь никто не можетъ насильно заставить васъ исповѣдаться. Я только попрошу васъ обоихъ удалиться и искать другаго пастора.

Мортонъ всталъ совершенно смущенный и сказалъ:

— Что пользы, если вы васъ прогоните, то и другіе пасторы сдѣлаютъ то же самое.

— Никто васъ не гонитъ, мой другъ, но я не могу идти противъ закона страны и правилъ церкви. Какъ же вы хотите чтобъ я соединилъ васъ священными узами церковнаго брака, когда ни я, никто здѣсь въ городѣ не знаетъ кто вы такіе и откуда прибрели. Лично не сомнѣваюсь что вы, мой другъ, изъ Чикаго, а ваша невѣста изъ Бостона, но согласитесь сами что подобное показаніе слишкомъ голословно..

— Намъ очень трудно достать документы, началъ Мортонъ съ большими разстановками, — я и миссъ провели все время въ тюрьмѣ въ Сингъ-Сингѣ.

— Въ тюрьмѣ! здѣсь у насъ? живо отозвался пасторъ Ноддсъ.

— Да.

— И долго вы, сынъ мой, несли тяжелый крестъ земнаго правосудія?

— Въ теченіе двадцати лѣтъ, глухо отвѣтилъ Мортонъ.

— Милосердіе небесное! ужаснулся пасторъ Ноддсъ, — а вы моя бѣдная дочь?

— Десять лѣтъ, проговорила тихо миссъ Форсайтъ.

Пасторъ Ноддсъ молча покачалъ сѣдою головой и взялъ бывшихъ каторжныхъ за руки.

— Да будетъ вамъ легко отнынѣ скитаніе на землѣ среди суеты мірской!… Не ропщите на Бога и помните слова Спасителя: Пріидите ко Мнѣ есть немощные и удрученные!.. Его именемъ я, служитель церкви, заповѣдую вамъ уповать на Небо и не страшиться будущаго, ибо милость Господа очевидно почіетъ на васъ, проговорилъ пасторъ Ноддсъ.

Мортонъ и миссъ Форсайтъ поцѣловали руки пастора Ноддса. Невѣста залилась слезами.

— Теперь мнѣ все понятно. Не безпокойтесь, я сегодня же наведу секретно справку въ тюрьмѣ.

— У инспектора Эльстона, онъ меня хорошо знаетъ и подтвердитъ что я хорошо велъ себя въ тюрьмѣ, перебилъ Мортонъ пастора.

— Тѣмъ лучше, у этого суроваго съ виду служителя правосудія великолѣпное сердце. Сегодня же я пошлю запросный листъ къ инспектору, а вы получите завтра утромъ повѣстку о томъ когда я назначу часъ вѣнчанія. Постараюсь сдѣлать это безо всякаго лишняго шума и быстро чтобы не обращать вниманіе обывателей; это избавитъ васъ отъ сотни любопытныхъ глазъ и толпы зѣвакъ съ неизбѣжными кумушками. Хе, хе, хе! Я отлично понимаю что для васъ всего дороже ваше инкогнито.

— Какъ васъ благодарить, реверендъ! горячо воскликнулъ Мортонъ.

— Тѣмъ что вы оба постараетесь быть добрыми честными людьми и, соединившись на вѣки, жить въ мирѣ, согласіи и любви. Да хранитъ васъ Небесный Отецъ!

Мортонъ и Форсайтъ приблизились къ старцу, наклонили головы и приняли его благословеніе.

— Вотъ чуть не забылъ! гдѣ вы живете здѣсь, въ городѣ или въ тавернѣ Сниффа? вы, кажется, на его лошади пріѣхали? спросилъ потомъ пасторъ Ноддсъ.

— У Сниффа, онъ оказался настоящимъ отцомъ и другомъ для насъ обоихъ.

— Да, онъ исполняетъ заповѣди Спасителя; жаль только что онъ занимается такимъ непорядочнымъ дѣломъ! И самъ сосетъ какъ губка… Ну, очень радъ что все для васъ обошлось безъ хлопотъ, кланяйтесь Сниффу и его достойной супругѣ, а вы, миссъ Форсайтъ, постарайтесь слѣдовать примѣру этой женщины и будьте также истиннымъ другомъ и добрымъ геніемъ вашего будущаго мужа.

Пасторъ Ноддсъ привѣтливо улыбнулся обрученнымъ и проводилъ ихъ до самаго выхода.

На улицѣ миссъ Форсайтъ воскликнула:

— Чарли, мнѣ такъ легко, хорошо и тепло на душѣ!

На другой день церковный разсыльный принесъ на имя Мортона повѣстку, въ которой было сказано что никакихъ препятствій къ его браку не имѣется и что вѣнчаніе назначено въ воскресенье. Вечеромъ, въ семейномъ кругу было рѣшено что послѣ вѣнчанія молодые отправятся съ ночнымъ поѣздомъ въ Нью-Йоркъ. При этомъ совѣщаніи присутствовала и Нукси, которая ежедневно украшала комнату миссъ Форсайтъ цвѣтами и зелеными вѣтками березъ, липы и ольхи. Супруги Сниффъ вручили обрученнымъ свои свадебные «родительскіе подарки». Сниффъ подарилъ Мортону серебряную массивную чарку съ его вензелемъ и надписью: «Помните Джо Сниффа и не забывайте Счастье и отдохновеніе Прохожаго». Отъ мистрисъ Саиффъ миссъ Форсайтъ получила Евангеліе въ роскошномъ кожаномъ переплетѣ съ серебряною отдѣлкой. Настала очередь бѣдной Нукси…

Она сконфуженно подошла къ Сниффу и попросила у него разчета.

— Это что за штука! да развѣ вамъ плохо живется въ моемъ домѣ? спросилъ тотъ.

— Благодарю васъ, хорошо, очень хорошо, саръ, но я тѣмъ не менѣе должна оставить вашу службу.

— Почему? не собираешься ли и ты выходить замужъ, смуглявочка? э?

— О, нѣтъ! но мнѣ, видите, нечего подарить миссъ Форсайтъ, вотъ я и придумала подарить ей самое себя; она навѣрно не откажется взять бѣдную Нукси съ собою въ большой городъ Нью-Йоркъ.

— Какъ подарить?! спросила крайнѣ удивленная миссъ Форсайтъ, пока другіе хохотали отъ души.

Нукси, услышавъ этотъ смѣхъ, горько заплакала. Ее стали успокоивать хозяева и миссъ Форсайтъ, которая просила негритянку объясниться.

— Очень просто, моя красавица миссъ! Я хочу служить вамъ и быть съ вами всегда и повсюду; о, я буду хорошая служанка!

— Да, моя милая, но я бѣдна и едва ли буду нуждаться въ служанкѣ, скромно возразила миссъ Форсайтъ.

— Для Нукси вы достаточно богаты, я ничего отъ васъ не требую кромѣ вашего расположенія.

— Ай, да Нукси! да вы настоящій черный перлъ! весело воскликнулъ Сниффъ, — ну что жь, миссъ, берите ее, я не прочь уступить вамъ ее, хотя скажу что мнѣ очень жалко разстаться съ Нукси.

— Да, да, она была всегда честна и вѣрна, добавила отъ себя мистрисъ Сниффъ.

Нукси громко захохотала и начала бить въ ладоши.

— А вы, Чарли, что скажете на предложеніе Нукси? обратилась миссъ Форсайтъ къ своему будущему мужу.

— Я очень тронутъ и охотно приглашаю Нукси, отвѣтилъ Мортонъ.

— Не столько служанкой, сколько другомъ-помощницей, добавила миссъ Форсайтъ.

Нукси бросилась обнимать невѣсту Мортона и воскликнула:

— Ангелъ мой, такъ вы не пренебрегаете подаркомъ бѣдной Нукси?!

— Нѣтъ, моя милая, я отъ души благодарю тебя.

— Нукси, я васъ съ пустыми руками въ путь не пущу! Вы служили преданно и честно моей семьѣ въ теченіе многихъ лѣтъ, за это мистрисъ Сниффъ вручитъ вамъ книжку на сберегательную кассу. Я рѣшилъ положить на имя Нукси Моффитъ триста долларовъ, такъ что ли, Сюзи?

— Конечно такъ! отозвалась трактирщица.

Миссъ Нукси Моффитъ была внѣ себя отъ радости, не столько по поводу награды сколько отъ того что ее сумѣли оцѣнитъ. Миссъ Форсайтъ сознавала что эта бѣдная черная женщина, парія американскаго свободнаго и равноправнаго общества, не могла сдѣлать ей лучшаго «подарка» какъ порѣшивъ съ самоотверженіемъ оставитъ выгодную службу у Сниффа чтобъ идти въ неизвѣстный путь на встрѣчу не менѣе туманной будущности.

«Свадебная недѣля» прошла быстро, настало и воскресенье. Въ восемь часовъ вечера веселый и нарядный поѣздъ, состоявшій изъ трехъ багги и двухъ большихъ деревенскихъ бричекъ, повезъ жениха, невѣсту, свидѣтелей и домашнюю челядь Сниффа въ Сингъ-Гилльскую церковь. Мортонъ не могъ наглядѣться на миссъ Форсайтъ которая казалась ему еще красивѣе въ бѣломъ нарядѣ «невѣсты-голубицы». Нукси, разряженная въ пухъ и прахъ въ новое пестрое платье (подарокъ невѣсты), красный чепецъ съ зелеными лентами и яркорозовый атласный передникъ, чувствовала себя на верху блаженства, убѣдившись что она присутствуетъ на свадьбѣ не въ качествѣ служанки, а гостьей и даже свидѣтельницей со стороны красавицы-невѣсты. Обрядъ вѣнчанія прошелъ весьма быстро и въ присутствіи небольшой кучки любопытныхъ обывателей. Пасторъ Ноддсъ послѣ вѣнчанія произнесъ теплое слово, напутствуя молодыхъ изреченіями Евангелія. Изъ церкви молодые отправились прямо въ домъ Сниффа, гдѣ ихъ ожидадъ свадебный столъ. Свиффъ, распоряжавшійся свадьбой, не мало былъ удивленъ когда пасторъ Ноддсъ отказался принять обычный гонораръ по таксѣ.

— Не надо мнѣ платы, я радъ что Господь удостоилъ меня совершить этотъ обрядъ. Я увѣренъ что мнѣ, престарѣлому служителю Христа, не придется больше вѣнчать такой рѣдкостной пары.

— Благодарю васъ, reverend, отъ имени молодыхъ и прошу васъ въ такомъ случаѣ принять эти деньги въ пользу бѣдныхъ.

— Это другое дѣло, кланяйтесь молодымъ и скажите имъ что рука дающаго не оскудѣетъ. Эта лепта обрѣтетъ имъ милостъ у Господа!

Сказавъ это, пасторъ Ноддсъ вручилъ Сниффу брачное свидѣтельство и просилъ его передать документъ Мортону.

Свадебный паръ прошелъ весьма оживленно, хотя длился не долго, такъ какъ молодые должны были спѣшить къ ночному поѣзду. Мортонъ и его супруга со слезами на глазахъ благодарили добрую чету Сниффа за ихъ ласки, радушіе и внимательность. Во время обѣда на имя Мортона была принесена телеграмма слѣдующаго содержанія:

"Любезный Мортонъ, это всей души поздравляю васъ и вашу жену; желаю вамъ обоимъ счастья.

"Эльстонъ."

Лицо Мортона зардѣлось какъ у молодой дѣвицы, онъ съ улыбкой передалъ телеграмму Сниффу и сказалъ:

— Этотъ лоскутокъ будетъ у меня висѣть въ почетномъ углу. Я велю его вставить въ рамку! воскликнулъ Мортонъ

— Полковникъ Эльстонъ молодчина, выпьемте за его здоровье! Гипъ, гипъ, ура! закричалъ Сниффъ.

— Да продлитъ Господь его полезную жизнь! проговорилъ Мортонъ со слезами на глазахъ.

Всѣ чокнулись и выпили за здравіе полковника Эльстона, а потомъ и за почтеннаго пастыря «овецъ мірскаго стада». Нукси служила виночерпіемъ и усердно наливала вино въ стаканы и бокалы.

Пришло время разлуки. Мистрисъ Сниффъ проводила новобрачную наверхъ въ ея комнату, гдѣ мистрисъ Мортонъ при помощи Нукси переодѣлась. Вещи были уже всѣ упакованы, такъ что когда Нукси добавила къ нимъ вѣнчальное платье, запертый сундукъ тотчасъ былъ отправленъ съ Фиппсомъ на станцію желѣзной дороги.

Проводы новобрачныхъ были весьма трогательны. Мортонъ обѣщалъ Сниффу пріѣхать съ женой чрезъ полгода и погостить.

— А мы съ Сюзи обѣщаемъ пріѣхать къ вамъ въ качествѣ крестныхъ…. на крестины!

Мортонъ ложалъ руку Сниффа, а мистрисъ Мортонъ вспыхнула какъ маковъ цвѣтъ.

Стояла чудная, теплая, лунная ночь, такая же какъ та когда Мортонъ въ первый разъ увидалъ Корнелію Форсайтъ на «могилѣ Индійца» у живописныхъ береговъ Гудзона. Новобрачные, сидя въ одномъ экипажѣ, быстро катили по ровному шоссе, оставляя за собой таверну Сниффа, въ стѣнахъ которой пережили столько новыхъ ощущеній. Подъѣзжая къ станціонной платформѣ, новобрачные увидали какъ Фиппсъ, стоя на плоской крышкѣ дорожнаго сундука, отчаянно откалывалъ джигъ; увидавъ ихъ въ свою очередь, мальчуганъ закричалъ:

— Ура! новобрачные пріѣхали, дорогу новобрачнымъ!

Эта выходка Фиппса очень развеселила мистрисъ Мортонъ.

До прибытія поѣзда оставалось нѣсколько минутъ. Скоро вдали послышались громкіе свистки, а затѣмъ показался ярко свѣтящійся овалъ электрическаго фонаря на локомотивѣ, и длинная цѣль вагоновъ съ грохотомъ вкатила подъ кровлю дебаркадера въ облакахъ бѣлаго пара; раздался звонокъ и громкій голосъ станціоннаго стороака:

— Садиться въ Нью-Йоркъ!

Ожидавшіе поѣзда пассажиры хлынули со всѣхъ сторонъ платформы, мѣшкать некогда было, такъ какъ поѣздъ останавливался всего на минуту.

Мистрисъ Сниффъ бросилась обнимать новобрачную, Нукси громко захныкала, Фиппсъ насвистывалъ какой-то маршъ, а Мортонъ никакъ не могъ оторваться отъ Сниффа.

— До свиданія, благодарю за все! сказала растроганная до слезъ мистрисъ Мортонъ уаке съ площадки вагона, за ней вошла Нукси, послѣднимъ Мортонъ,

Раздался свистокъ, поѣздъ тронулся. Изъ окна вагона показалось лицо новобрачной, за спиной ея лоснилась черная физіономія Нукси съ ея широкою улыбкой и крупными бѣлыми какъ слоновая кость зубами. Мистриссъ Мортонъ кивала головой женѣ трактирщика. Мортонъ стоялъ на площадкѣ вагона и махалъ шляпой.

— Гипъ, гипъ, ура!.. Да здравствуютъ новобрачные! закричалъ Фиппсъ, который, получивъ пять долларовъ, считалъ теперь Мортона настоящимъ джентльменомъ.

Какой-то субъектъ подошелъ къ Фиппсу и спросилъ:

— Гдѣ это новобрачные?

— Спросите у бабушки, она знаетъ.

ЭПИЛОГЪ.

Мортону повезло въ «царственномъ градѣ». Онъ открылъ слесарную мастерскую и вложилъ на первое обзаведеніе своего домашняго очага соединенные «капиталы» женинъ и свой, то-есть часть тѣхъ денегъ которыя были нажиты тяжкою работой въ Домѣ вѣчнаго молчанія. Вскорѣ по прибытіи въ Нью-Йоркъ новобрачные ѣздили въ Чикаго, но напрасно: старушка мать Мортона давно отошла въ вѣчность. Самый городъ сталъ совершенно неузнаваемымъ послѣ «большаго пожара», который, между прочимъ, истребилъ и тотъ деревянный домикъ гдѣ родился Мортонъ и доживала послѣдніе дни его тоскующая мать.

Въ домѣ Мортона приняла бразды правленія Нукси Моффитъ въ качествѣ экономки и друга мистрисъ Мортонъ. Черная жемчужина сдержала слово, подаривъ себя всецѣло своей новой госпожѣ. Мортонъ убѣдился на опытѣ въ томъ что миссъ Форсайтъ сдѣлала доброе дѣло принявъ его фамилію. Сама же мистрисъ Мортонъ говоритъ:

— Мой другъ, я сдѣлала немного, что могла; тебѣ же, Чарли, я до гроба буду признательна за то что ты примирилъ меня съ людьми.

Около года спустя по отъѣздѣ Мортона съ женой изъ таверны Сниффа, трактирщикъ получилъ изъ Нью-Йорка депешу въ которой просили «друга Джо» и «любезную мамашу» пріѣхать въ Нью-Йоркъ и «крестить новорожденнаго сына Іосифа». Сниффъ былъ весьма польщенъ тѣмъ что Мортонъ дллъ своему первенцу имя Джо или Іосифа. Супруги Сниффъ живо собрались въ Нью-Йоркъ, прогостили у Мортона цѣлую недѣлю, и увезли съ собой впечатлѣніе что мистрисъ Мортонъ вполнѣ осчастливила своего мужа.

Въ день св. Іосифа, Мортонъ вспоминая Джо Сниффа, пьетъ за его здоровье изъ большой серебряной чарки, подаренной въ день обрученія. Каждое лѣто мистрисъ Мортонъ съ сыномъ и Нукси уѣзжаетъ гостить въ таверну Сниффа.

Часто супруги спорятъ о томъ, на кого похожъ ихъ первенецъ, здоровый бутузъ Джо; отецъ говоритъ что на мистрисъ Мортонъ, а мать утверждаетъ что онъ вылитый портретъ отца, Нукси при этомъ неизмѣнно заявляетъ:

— О чемъ вы спорите, саръ, и мамъ? Я вамъ скажу на кого похожъ ангелочекъ Джо — на васъ обоихъ.

Ангелочекъ равно улыбается матери и отцу, одинаково лепечетъ имъ свое привѣтствіе и одинаково часто протягиваетъ свои пухленькія рученки какъ статному отцу съ его симпатичнымъ лицомъ, обросшимъ усами и бородой, такъ и красавицѣ матери, у которой послѣ «крошки Джо» стали цвѣсти розы на щекахъ.

Въ годовщину своей свадьбы супруги Мортонъ, съ сыномъ и доброю Нукси ѣздятъ въ Сингъ-Гиллъ и гуляютъ вдоль изумрудныхъ береговъ Гудзона, не забывая посѣтить и то завѣтное мѣсто гдѣ расположена могила убитаго индійскаго вождя…

О своей совѣсти мистрисъ Мортонъ никогда не говоритъ, но часто ходитъ въ церковь и гдѣ только можно помогаетъ бѣднымъ. Иногда ей кажется что прошлое начинаетъ стушевываться, мрачныя картины потеряли свѣжесть красокъ и яркость тона. Иногда же въ потаенномъ уголкѣ ея чуткой живой души что-то шепчетъ ей: «Не увлекайся мірскимъ счастьемъ и помни что ты грѣшница и останешься ею до самой смерти.» Силой воли мистрисъ Мортонъ старается ради семьи заглушить и этотъ неугомонный шепотъ, но это не всегда удается. Въ такія горькія минуты, среди общаго счастья, у собственнаго домашняго очага и вблизи дорогаго ей человѣка, мистрисъ Мортонъ съ неимовѣрнымъ самообладаніемъ скрываетъ отъ мужа происходящее въ ея душѣ… Онъ, впрочемъ, до того поглощенъ работой и такъ очаровавъ обаяніемъ новой для него семейной жизни что не замѣчаетъ этихъ временныхъ нарушеній внутренней гармоніи въ душевномъ мірѣ его женѣ. Часто среди ночной тишины, когда рядомъ съ нею покоился въ здоровомъ снѣ Мортонъ, отдыхая послѣ заботы и тяжелыхъ трудовъ дня, она шептала молитву, прося Небо отпустить ей тотъ грѣхъ который по мнѣнію мистрисъ Мортонъ не могъ быть искупленъ никакими земными наказаніями, даже и «вѣчною каторгой» среди мрачныхъ стѣнъ Дома вѣчнаго молчанія. Но и въ такія минуты непередаваемой пытки, когда молодая женщина, долго борясь съ безсонницей и какъ бы духовно прислушиваясь къ воющей сердечной боли, казалось теряла послѣднія силы, внезапно ее какъ бы свыше осѣняло умиленіе…

— Боже, Господи! неизмѣнно повторяла она, съ отрадой предвкушая наступающее облегченіе, — не дай мнѣ очерствѣть, ни же возроптать на заслуженную кару, но помилуй меня по великой милости Твоей и по слову Твоему что претерпѣвшій до конца — спасенъ будетъ.

КОНЕЦЪ.

АРНОЛЬДЪ ГИЛЛИНЪ.

---

1. Извѣстные грабители банковъ и карманщики въ Нью-Йоркѣ.
2. Такъ называются кельи заключенными.
3. Сладкій пирогъ изъ рубленаго мяса, сливъ и изюма.
4. Такъ называются потомки кровныхъ Голландцевъ.
5. Обычный цвѣтъ лица ветерановъ-каторжниковъ Sing-Sing’а.
6. Лихой и храбрый генералъ-кавалеристъ этотъ былъ убитъ недавно въ стычкѣ съ Индійцами.
7. Сахаромъ каторжники называютъ деньги.
8. Mimus polyglottes, американскій дроздъ.
9. Болтушка.
10. Онъ былъ Еврей родомъ изъ Шклова и до своего переселенія въ Америку назывался просто Итцигъ Майеръ.
11. Ухаживателей.
12. Бродяга, шатающійся безъ дѣла.
13. Сокращенное мадамъ.
14. Уменьшительное отъ Филиппа.
15. Тайное общество Куклуксклана, члены коего съ 1867 по 1871 годъ совершали въ штатахъ всевозможныя насилія и самоуправства, наряжаясь въ маски или пачкая себѣ лица сажей.
16. Характеристичный смѣхъ негровъ.
17. Лепешки изъ кукурузы.