Сизая спина (Березин)/ДО

Сизая спина
авторъ Николай Ильич Березин

Опубл.: 1913. Источникъ: az.lib.ru • Повесть.
Текст издания: СПб, «Общественная польза», 1913.

Н. Березинъ

СИЗАЯ СПИНА

Повѣсть С.ПЕТЕРБУРГЪ. Типографія т-ва «Общественная Польза», Б. Подъяческая, 39 1913.

ГЛАВА I.

Пріѣздъ.

Громадный пароходъ линіи Гамбургъ — Америка шестой день шелъ моремъ въ Европу. Погода стояла ясная, теплая, слабая зыбь едва колебала громадину, и пассажиры, пестрой толпой заполнявшіе палубы, были въ наилучшемъ настроеніи. Вскорѣ должны были показаться берега Европы. Около 11 часовъ утра, совершенно неожиданно для всѣхъ, гигантское судно, слабѣя въ движеніи, наконецъ остановилось вовсе. Произошла важная поломка машины, которую не представлялось возможнымъ починить собственными судовыми средствами. Судну не угрожало никакой опасности — по безпроволочному телеграфу уже было дано знать въ ближайшій портъ, — но ясно было, что путешествіе замедлится на нѣсколько дней. Пассажиры, смотря по темпераменту, кто негодовалъ, волновался, иные смѣялись, особенно молодые люди и дѣвицы, многіе отнеслись къ извѣстію равнодушно. Морской гигантъ безпомощно, но спокойно, едва замѣтно, колебался на волнахъ.

Спустя три съ лишнимъ часа, на горизонтѣ показался дымокъ — шелъ пароходъ, и курсъ его видимо совпадалъ съ курсомъ «Каледоніи», называлось судно, которое только что постигло несчастье. Приближавшійся пароходъ оказался большимъ грузовикомъ. Оживленная сигнализація заставила его приблизиться. Туда и назадъ на моторномъ катерѣ проѣхалъ капитанъ. Вскорѣ среди пассажировъ распространилось сообщеніе капитана, что пароходъ «Танкредъ» направляется безъ захода въ промежуточные порты въ Одессу и можетъ снять тѣхъ изъ пассажировъ, которые того пожелаютъ. Пассажиры 1-го класса весело смотрѣли другъ на друга, иронически освѣдомляясь, кто желаетъ плыть въ Одессу. Ко всеобщему изумленію нашлось двое такихъ оригиналовъ. Впрочемъ, это были дѣйствительно оригиналы, которыхъ въ теченіе протекшихъ шести дней пути пассажиры 1-го класса скорѣе склонны были третировать, какъ паріевъ. Одинъ былъ ничего себѣ; стройный, молодой, съ симпатичнымъ лицомъ, съ вольными манерами, которыя однако обличали полученное имъ хорошее воспитаніе. Его охотно приняли бы въ свое общество американки, составившія шумную и веселую компанію. Но другой былъ зато изъ рукъ вонъ плохъ. Прежде всего это былъ цвѣтной джентльменъ, несомнѣнно индѣецъ, наряженный въ новенькій европейскій костюмъ. Въ этой одеждѣ цвѣтной джентльменъ чувствовалъ себя такъ, какъ чувствуетъ себя котъ, когда дѣти, развеселившись, надѣнутъ на него передникъ, завязавъ вокругъ шеи, да еще бумажку на хвостъ нацѣпятъ, По манерамъ, ихъ онъ ѣлъ за столомъ, жевалъ и сплевывалъ табакъ, было ясно, что мѣсто ему не на палубѣ 1-го класса трансатлантическаго парохода, а въ трюмѣ, а еще было бы лучше, если бы онъ вовсе не покидалъ своего захолустнаго ранчо гдѣ-нибудь на Дальнемъ Западѣ, въ Новой Мексикѣ или Аризонѣ. Любопытные, они же сплетники, какіе всегда присутствуютъ во всякой большой толпѣ, уже на второй день плаванія сообщили во всеобщее свѣдѣніе, что упомянутый выше молодой человѣкъ, хотя американскій поданный, но русскій, а цвѣтной джентльменъ не лакей, не поваръ, а пріятель, едва ли не другъ его. Взаимныя отношенія этихъ двухъ пассажировъ, затесавшихся не въ свое общество, составляли предметъ шутокъ для однихъ и объектъ презрительныхъ наблюденій для другихъ пассажировъ, прошлое которыхъ, впрочемъ, никого не касалось, хотя и могло бы заинтересовать иного представителя правосудія въ Англіи или Франціи. Такъ или иначе, но едва оба пассажира заявили о своемъ желаніи измѣнить «Каледоніи» для «Танкреда», обстоятельство это дало обильный матеріалъ для всеобщей веселости, достигшей своего апогея, когда оба джентльмена спустились со своими чемоданами по трапу въ лодку, которая немедленно и отвалила отъ борта «Каледоніи». Насмѣшливыя маханія шляпами, платками, возгласы съ пожеланіемъ «добраго пути въ Одессу безъ захода въ промежуточные порты» вызвали на лицѣ молодого человѣка добродушную улыбку, но физіономія цвѣтного джентльмена сохранила свое каменное равнодушіе.

Пока новые пассажиры взбираются на палубу «Танкреда», устраиваются въ отведенной имъ каютѣ, скажемъ о нихъ нѣсколько словъ. Молодой человѣкъ былъ, дѣйствительно, русскій, бѣжавшій по причинѣ семейныхъ обстоятельствъ въ Америку еще юношей. Теперь онъ возвращался назадъ съ небольшимъ состояніемъ, которое составилъ себѣ, занимаясь въ одномъ изъ степныхъ штатовъ Запада коневодствомъ.

Мальчикомъ его звали Митя, какъ и мы намѣрены называть его впредь^[1]. Индѣецъ служилъ одно время вмѣстѣ съ Митей въ коубояхъ, т.-е. въ пастухахъ, очень привязался къ нему, въ опасномъ приключеніи спасъ ему жизнь, и съ тѣхъ поръ они такъ сдружились, что уже не могли разстаться. Когда Митя собрался домой въ Россію, индѣецъ, носившій странное имя «Сизая спина», послѣдовалъ за нимъ. Хотя перемѣна маршрута на Одессу представляла извѣстныя неудобства, но Митя, котораго раздражала американская пароходная публика, — а цѣну этой публикѣ онъ хорошо узналъ въ Америкѣ, — предпочелъ избавиться отъ нея и перебрался со своимъ другомъ на «Танкредъ». «Не заходя въ промежуточные порты», «Танкредъ» благополучно доставилъ своихъ случайныхъ пассажировъ въ Одессу, гдѣ и разыгралось происшествіе, совершенно невѣроятное, если бы оно не произошло на самомъ дѣлѣ.

Въ Одессѣ Митя предполагалъ остаться не болѣе сутокъ, а затѣмъ имѣлъ въ виду направиться въ Москву и Петербургъ, чтобы встрѣтиться съ родными послѣ разлуки, продолжавшейся нѣсколько лѣтъ. Занявъ номеръ въ гостинницѣ, почистившись, Митя вечеромъ вышелъ въ сопровожденіи своего «друга» погулять, посмотрѣть городъ. Хотя Одесса городъ не слишкомъ русскій, какъ по своему внѣшнему виду, такъ и по разноплеменнымъ обитателямъ своимъ, однако, пробывъ нѣсколько лѣтъ среди янки, Митя съ наслажденіемъ, съ особымъ чувствомъ воскрешенной новизны приглядывался къ роднымъ сценкамъ, прислушивался къ звукамъ родной рѣчи, даже когда она звучала не слишкомъ нѣжно и учтиво. Не прошли оба друга до конца Ришельевской улицы,

Сизая Спина спокойно сказалъ Митѣ по-англійски — языкъ, на которомъ они только и могли обмѣниваться мыслями.

— За тобой слѣдятъ четыре человѣка, одинъ черный, высокій шелъ отъ самаго поѣзда, три потомъ пристали.

Зная хорошо своего пріятеля, Митя не подумалъ усумниться въ его словахъ. Но онъ отнесся къ сообщенію его спокойно.

— Это, навѣрное, детективы, принимаютъ насъ за кого-нибудь или просто «знакомятся» съ пріѣзжими. Въ Россіи это обыкновенная вещь, не стоитъ обращать вниманія.

— Мы, краснокожіе, — продолжалъ Сизая Спина, въ такомъ случаѣ сейчасъ же разсыпаемся и запутываемъ слѣды.

— Ну, любезный мой, здѣсь не прерія. Гдѣ тебѣ скрыться. Смотри, при видѣ твоей физіономіи, всѣ оглядываются на тебя, — добродушно замѣтилъ Митя.

— Я предупредилъ своего блѣднолицаго друга.

Индѣецъ, дѣйствительно, предупредилъ его. По крайней мѣрѣ, когда на ближайшемъ углу вокругъ нашихъ путешественниковъ образовалась густая кучка людей, когда лихо подкатили два фаэтона, и на одинъ изъ нихъ неизвѣстные люди повлекли и усадили Митю, крѣпко держа его за руки, а на другой такимъ же способомъ помѣстили индѣйца, то обстоятельство это не явилось для обоихъ слишкомъ неожиданнымъ. Съ этого момента Митя уже не видѣлъ индѣйца, потому что ихъ разлучили. Судьба обоихъ сложилась различно.

Митю свезли въ охранное отдѣленіе. Здѣсь ему былъ учиненъ допросъ, состоявшій изъ разныхъ вопросовъ, не имѣвшихъ видимой и ясной связи между собой. На требованіе Мити предъявить обвиненіе въ преступленіи отмалчивались съ видомъ увѣренной загадочности, на завѣренія его о своей личности, о томъ, что онъ только что прибылъ изъ Америки, ничего не отвѣчали, на угрозу заступничества со стороны правительства Штатовъ, такъ какъ де онъ, Митя, гражданинъ великой республики, добродушно улыбались. Совершенно достовѣрныя свидѣтельскія показанія нѣсколькихъ агентовъ, въ томъ числѣ въ качествѣ главнаго того чернаго и высокаго, который, по увѣренію Сизой Спины, слѣдилъ за пріѣзжими съ самаго начала, разрушали всякія попытки къ защитѣ и самооправданію. Митѣ было ясно, что произошла ошибка, что его приняли за какого-то важнаго государственнаго преступника, бѣжавшаго и вернувшагося изъ-за границы., Но такъ какъ подобныя дѣла подлежатъ особому производству, быстрому и безапелляціонному, то положеніе Мити оказалось самымъ трагическимъ.

Судьба индѣйца оказалась иной. Когда его доставили въ полицію, разобрали его вещи, разсмотрѣли американскій паспортъ, попробовали спросить о чемъ-то, то убѣдились, что предъ ними дѣйствительно, хотя и цвѣтной, но подлинный «гражданинъ» Американскихъ Штатовъ. Поэтому индѣйца немедленно освободили. О сложномъ механизмѣ управленія цивилизованныхъ странъ Сизая Спина не имѣлъ, конечно, никакихъ опредѣленныхъ представленій. Дитя преріи, сынъ полудикаго племени, онъ не подозрѣвалъ о существованіи американскаго консульства. Очутившись на улицѣ, Сизая Спина имѣлъ въ виду встрѣтиться съ Митей и только не зналъ, кого спросить о немъ, гдѣ и какъ искать его. Онъ не могъ оріентироваться въ этомъ хаосѣ улицъ, домовъ, въ морѣ человѣческой толпы. Его окружили какіе-то молдаване, повели, было, куда-то съ галдѣніемъ и знаками сочувствія, но на базарѣ всѣ они какъ-то внезапно исчезли, при чемъ исчезъ и чемоданъ Сизой Спины и все, что у него было въ карманахъ, даже та бумага, къ которой индѣецъ относился съ нѣкоторымъ суевѣрнымъ чувствомъ, и которая называлась паспортомъ. Равнодушные прохожіе видѣли въ тотъ день этого «китайца», за какового Сизая Спина сходилъ, въ разныхъ частяхъ города, но на другой день онъ исчезъ, провалился, какъ сквозь землю, чего впрочемъ никто не замѣтилъ, такъ какъ въ громадномъ городѣ. не было вѣдь ни одной души, которая бы интересовалась судьбой какого-то, словно съ неба свалившагося индѣйца.

ГЛАВА II.

Приговоръ.

Когда Митю ввели въ мрачную комнату, когда поставили передъ краснымъ столомъ и вставшій за каѳедру военный взялъ въ руки листъ бумаги, и сталъ читать разные вопросы и самъ же отвѣчать на нихъ… виновенъ… виновенъ… виновенъ, сердце Мити страшно забилось. Потомъ ему стало казаться, что запыленныя окна, громадные портреты въ золотыхъ рамахъ и лица людей очутились, какъ это бываетъ на картинахъ, въ одной плоскости и стали дрожать и прыгать. Онъ сталъ чувствовать, что скамейка, на которую онъ опустился, очень жесткая. Потомъ люди стали расходиться, и высокій бѣлокурый жандармъ, все время стоявшій возлѣ Мити съ саблей наголо, дернулъ его грубо за рукавъ и повелъ. Все стало безразлично Митѣ, потому что онъ почувствовалъ, что на землѣ нѣтъ правды — онъ невиновенъ, а его признали виновнымъ. Онъ сидѣлъ, ходилъ, ѣлъ, спалъ, отвѣчалъ на вопросы, но не могъ думать. Передъ мыслями его висѣло что-то громадное и непонятное, которое непремѣнно надо было разъяснить себѣ, но сдѣлать этого Митя никакъ не могъ.

Мысль его замерла и оцѣпенѣла, точно человѣкъ, который очутился на крутизнѣ и хочетъ лѣзть выше, но не можетъ, — ухватиться не за что, а подъ ногами пропасть. Что было съ нимъ потомъ, Митя хорошо помнилъ и могъ бы разсказать, но этотъ періодъ въ его жизни заключалъ какъ бы одни только внѣшнія событія — душа не участвовала въ нихъ. Онъ долго пробылъ въ большой, душной и гадкопахнущей комнатѣ съ толстыми рѣшетками на окнахъ, за которыми глухо ворковали и возились голуби. Кругомъ него было много сѣрыхъ людей, которые часто ссорились, ругались и, не переставая, бренчали кандалами, такими же, какія очутились на немъ, на Митѣ. Потомъ его вмѣстѣ съ этими людьми долго везли въ качавшемся фургонѣ сѣрые солдаты, и желѣзо ихъ оружія сверкало холодно и жестко. На пристани у моря, гдѣ пыхтѣлъ и дымилъ большой, весь обсыпанный людьми, какъ мухами, пароходъ, было очень холодно, и дулъ пронзительный вѣтеръ, гнавшій низкія сѣрыя облака и раздувавшій черный дымъ, а онъ валилъ изъ толстыхъ и высокихъ трубъ парохода безъ конца съ торопливымъ гудѣньемъ.

Много скучныхъ дней и тяжелыхъ ночей, нестерпимо душныхъ и противныхъ, какъ кошмаръ, испыталъ Митя, пока ихъ пароходъ съ партіей ссыльныхъ каторжниковъ плылъ на Сахалинъ. Оцѣпенѣніе, въ которое погрузилась душа Мити съ момента, какъ его осудили, продолжалось, и только этимъ онъ могъ себѣ объяснить, что выдержалъ плаваніе. Арестанты, спутники его, грубые и ожесточенные люди, которые, какъ звѣри, сидѣли за рѣшетками и за карауломъ и, какъ звѣри же, грызлись съ утра до ночи, скоро перестали обращать на него вниманіе.

Они поняли, что въ головѣ Мити неладно, и въ то же время, какъ не загрубѣла ихъ совѣсть, но и имъ было ясно, что Митя страдаетъ безвинно, и совсѣмъ не ихъ поля ягода. Это не мѣшало имъ обижать его — его часто толкали, еще чаще ругали ни за что, спалъ Митя въ самомъ темномъ и душномъ углу, и частенько порцію его съѣдалъ кто-то другой. Заступиться было некому, а ему самому было все равно. Оцѣпенѣніе его продолжалось долго и, можетъ-быть, кончилось бы полнымъ безуміемъ, если бы не произошелъ одинъ, самъ по себѣ незначительный случай. Это было: въ Сингапурѣ.

Пароходъ стоялъ на рейдѣ и бралъ уголь. Цѣлый день возлѣ него толпились юркія лодки съ полуголыми туземцами, крики и кривлянія которыхъ забавляли каторжанъ. Къ вечеру суета затихла, запылала передъ короткими тропическими сумерками заря, и море, земля и небо стали необыкновенно красивыми. Митя стоялъ у рѣшетки и безъ мыслей смотрѣлъ на берегъ, приникнувъ лбомъ къ холодному желѣзу прутьевъ. Около него не было близко никого, только стоялъ часовой съ ружьемъ. Если бы Митя не находился въ томъ состояніи, въ какое впалъ на судѣ, то замѣтилъ бы, что часовой смотритъ на него какъ-то особенно, словно хочетъ заговорить. Онъ быстро и безпокойно озирался и кидалъ мимоходомъ испытующіе взоры на ничего незамѣчавшаго Митю. Вдругъ солдатъ сдѣлалъ шагъ по направленію къ арестанту и тихо сказалъ:

— Чего смотришь? Али бѣжать хочешь?

Митя уловилъ только слово «бѣжать». Онъ откачнулся отъ рѣшетки и перевелъ свой пустой, блуждающій взоръ на солдата. Глаза того такъ. и впились въ Митю, и тонкія губы быстро шептали: — «Слушай, землякъ, не сумнѣвайся. Я штрафованый, меня, какъ пріѣдутъ, драть будутъ. Самъ знаешь, не сладко. Выходи ночью къ рѣшеткѣ, мнѣ смѣна въ три часа, я отомкну, отомкну, понимаешь, до берега въ шлюпкѣ рукой подать, а искать недолго будутъ, въ пять отваливаютъ, а ты…

Въ это время изъ капитанской рубки появился штурманъ. Солдатъ мгновенно отстранился и замеръ съ ружьемъ у ноги, отвернувъ свое вострое лицо отъ Мити.

Эта рѣчь, произнесенная нервнымъ, быстрымъ шепотомъ, потрясла Митю до дна души. Колыхнулось что-то въ немъ, зашевелилось, и въ сердцѣ его, давно лишенномъ желаній и страстей, пробудилось первое, неясное стремленіе. Митя не спалъ ночь, его лихорадила проснувшаяся мысль. Въ спертой духотѣ арестантской каюты, во мракѣ, среди тяжелыхъ стоновъ и храпѣнія спящихъ, какъ будто онъ одинъ лежалъ живой на полѣ битвы между умирающими. Митя почти бредилъ. „Бѣжать! Бѣжать!“ повторялъ онъ. Смутно и неясно, но ему уже начало представляться, что смертельный ударъ, нанесенный ему чудовищной людской несправедливостью, можно какъ-то ослабить, и что сдѣлать это можетъ никто иной, какъ онъ самъ. „Обмякъ, блаженный“, сказалъ на другой день одинъ арестантъ, уловивъ съ небрежнымъ изумленіемъ новое выраженіе на лицѣ Мити, смѣнившее прежнюю тупую покорность и равнодушіе. Онъ попрежнему не обращалъ вниманія на окружающее и казался равнодушнымъ, но внутренно его почти била лихорадка; пробудившаяся мысль неудержимо кружилась все около одного и того же предмета, предположенія смѣняли одно другое, и когда пароходъ со своимъ печальнымъ грузомъ сталъ приближаться къ мѣсту назначенія, въ душѣ Мити изъ всѣхъ желаній, какія могутъ волновать лишеннаго свободы человѣка, осталось только одно — страстное желаніе свободы.

Онъ успѣлъ успокоиться и вдуматься въ свое положеніе. Прежде чѣмъ бросить жребій, который рѣшалъ вопросъ жизни и смерти, надо было осторожно и терпѣливо изучить свое положеніе и затѣмъ построить планъ бѣгства. Вѣра въ то, что бѣгство возможно и есть единственное, оставшееся ему въ жизни, явилась теперь для Мити тѣмъ, чѣмъ бываетъ для утопающаго внезапно, вынырнувшая изъ бездны скала, за которую онъ успѣлъ судорожно ухватиться, къ которой прилипъ и замеръ, ожидая мгновенія, когда отхлынетъ валъ, и можно будетъ карабкаться выше. Эта вѣра поддерживала Митю. Если бы не было ея, онъ.давно наложилъ бы на себя руки — до такой степени невыносима была его жизнь, въ которую не проливалось ни одного луча участія. Сизая Спина, родные были далеко, товарищи, люди огрубѣлые въ тюремныхъ нравахъ и несшіе наказаніе за самыя ужасныя преступленія, были по меньшей мѣрѣ равнодушны, начальство относилось ко всѣмъ невнимательно и жестоко.

Митю съ нѣсколькими товарищами отправили на рудникъ. Первую зиму на Сахалинѣ онъ провелъ въ жестокихъ мученіяхъ: днемъ парился подъ надзоромъ вооруженной стражи, работая глубоко внутри земли въ сырыхъ галлереяхъ, слабо освѣщенныхъ тусклыми лампочками. Одни бурили стальными бурами твердую скалу, другіе разбирали взорванную руду и отвозили ее въ тачкахъ и по рельсамъ вонъ изъ горы.

Къ ночи, усталые и отупѣвшіе, они, понурясь, шли въ свою казарму-тюрьму, гдѣ одни съ оханьемъ и стонами ложились на жесткія нары, а другіе, завѣсивъ окна халатами, до глубокой ночи азартно играли въ карты, и ихъ грубая брань и проклятія, лязгъ цѣпей и порою жестокія драки нарушали покой спящихъ. По праздникамъ арестанты слонялись безъ дѣла и собирались въ кучки. Тутъ шли пространные разсказы о разныхъ ловкихъ преступленіяхъ, о лихихъ побѣгахъ, о полулегендарныхъ герояхъ каторги, которые убѣгали вопреки всѣмъ преградамъ и знали Сибирь вдоль и поперекъ. Митя жадно прислушивался къ этимъ разсказамъ. Онъ понемногу узнавалъ, какъ готовятся къ побѣгу, собиралъ свѣдѣнія объ окружающей мѣстности, записывая такія подробности, которыя не надѣялся сохранить въ памяти, и въ безсонныя ночи по многу разъ обдумывалъ составленные имъ планы. Онъ долго колебался, бѣжать ли ему одному или съ. товарищами, сообщать ли имъ о своемъ намѣреніи или сохранить его въ тайнѣ, лишившись такимъ образомъ помощи, которую каторжники всегда оказываютъ бѣгущимъ. Въ концѣ концовъ въ немъ сложилось рѣшеніе положиться только на собственныя силы. Планъ бѣгства, составленный имъ, не отличался особенной оригинальностью, но былъ строго обдуманъ и тщательно подготовленъ.

Побѣги начинались обыкновенно весной. Просыпающаяся къ жизни природа даже на скудномъ и суровомъ Сахалинѣ, пробуждала въ только что выдержавшихъ тяжелое зимнее заключеніе каторжникахъ неутолимую жажду воли. Иногда стремленіе вырваться изъ клѣтки охватывало внезапно и неудержимо, и иной несчастный каторжникъ, убѣгалъ, очертя голову, при самыхъ неблагопріятныхъ условіяхъ. Такого ждала либо пуля конвойнаго, мѣтко пущенная ему вслѣдъ, либо исполненное позора возвращеніе назадъ, въ тюрьму, гдѣ товарищи осыпали его градомъ насмѣшекъ, а начальство предавало жестокому наказанію. Весной надзиратели и конвойные боялись не этихъ бѣглецовъ изъ числа „шпанки“, какъ каторжники называютъ сѣрую массу заурядныхъ обитателей тюрьмы, ея плебеевъ. Они зорко слѣдили въ это время за бывалыми „Иванами“, сильными, дерзкими, опытными, совершившими не одинъ побѣгъ, которые являлись всегда коноводами всякихъ исторій и управляли послушной имъ „шпаной“. Но „Иваны“ дорожили своей репутаціей и не пускались въ рискованныя предпріятія, а если готовились бѣжать, то подбирали хорошую компанію. Въ такой компаніи Митѣ, „барину“, не было мѣста.

Удачнѣе всего каторжники бѣгали изъ рудника. Тѣ, кто сговорились бѣжать, собравъ необходимый запасъ пищи въ видѣ черныхъ сухарей, прятались гдѣ-нибудь въ глухой шахтѣ и не выходили по окончаніи работъ на повѣрку. Разумѣется, надзиратели мигомъ соображали, въ чемъ дѣло, и размѣщали у выхода рудника стражу.

Въ этотъ моментъ все зависѣло отъ выдержки бѣглецовъ или отъ удачи. Они, если не хватало запаса пищи, или выползали ночью и, кинувшись въ разсыпную, удачно уходили въ темнотѣ изъ подъ выстрѣловъ, или отсиживались, пропитываясь своими запасами и той пищей, которую успѣвали приносить имъ сообщники, несмотря на зоркое наблюденіе конвоя. Въ такомъ случаѣ бѣглецы отлеживались въ темной шахтѣ, пока начальство не теряло терпѣнія и не снимало стражи, полагая, что бѣглецы уже успѣли выбраться изъ нея и были далеко. Митя избралъ этотъ способъ, какъ самый удобный.

Рудникъ, въ которомъ работала Митина партія, состоялъ изъ многихъ галлерей. Нѣкоторыя изъ нихъ уходили далеко вглубь горы и были заброшены. Чтолбы и балки, составляющіе скрѣплѣнія, давно не мѣнялись, они промозгли въ вѣчной сырости и мракѣ, такъ что ходить туда не рѣшался никто изъ страха, чтобы самый звукъ шаговъ и сотрясеніе воздуха не вызвали обвала. Эти галлереи и штреки служили убѣжищемъ для бѣглыхъ, и ими же рѣшилъ воспользоваться Митя.

ГЛАВА III.

Безъ языка.

Когда Сизую Спину выпустили изъ полиціи, онъ, лишившись друга, очутился чужимъ и безъ языка на улицахъ Одессы. Душевное состояніе его было вполнѣ подобно переживаніямъ собаки, внезапно потерявшей любимаго хозяина. „Вотъ, хозяинъ, былъ сейчасъ здѣсь, спокойно шелъ по троттуару въ толпѣ прохожихъ, но пока я съ интересомъ и полнымъ вниманіемъ обнюхивала фонарный столбъ, случилось что-то невѣроятное — хозяинъ исчезъ!“ Собака бѣгаетъ взадъ и впередъ, останавливается, взвизгиваетъ, опрометью кидается за обманчивымъ образомъ, и если она экспансивнаго характера, то быстро теряетъ голову и начинаетъ жалко и безпомощно метаться. Наружно Сизая Спина оставался каменно-спокойнымъ. Это вѣдь главный принципъ поведенія каждаго индѣйца — ничему не удивляться, ничѣмъ не обнаруживать своего настроенія, ни тревоги, ни радости. Но въ душѣ онъ ощущалъ полное смятеніе, полную растерянность. Онъ пересталъ понимать что либо и двигался своимъ индѣйскимъ шагомъ совершенно механически. Потерю своего имущества, кошелька, „бумаги“ онъ никакъ не ощущалъ, такъ какъ вообще не въ состояніи былъ придавать имъ какую либо цѣну — до сихъ поръ за него вездѣ дѣйствовалъ Митя. Состояніе неопредѣленнаго страха, какое переживала душа индѣйца, постепенно однако смѣнилось другимъ: въ немъ выростало и становилось все сильнѣе одно желаніе — уйти изъ этого скопища зданій, изъ толпы бѣлыхъ людей, вздохнуть воздухомъ преріи и лѣса. Онъ шелъ туда, гдѣ дома были ниже, стояли рѣже, гдѣ меньше двигалось людей, и къ ночи очутился за городомъ въ кукурузномъ полѣ. Вдали мерцали огни громаднаго города, глухо доносился гулъ оттуда, но кругомъ было тихо: мерцали звѣзды — тѣ же, что надъ американской преріей, — шелестели стебли маиса, еще зеленые и молодые. Чѣмъ-то роднымъ дохнуло на несчастнаго дикаря.

Сизая Спина сталъ думать. Въ душѣ его зарождалась злоба. Собственно, если не размышлять, то ему хотѣлось выйти на тропинку войны: сбросить одежду ненавистныхъ блѣднолицыхъ, раскраситься въ боевые цвѣта, протанцовать пляску смерти и съ томагавкомъ въ рукѣ, собравъ какъ можно больше скальповъ, отойти въ луга „далекаго запада“ по слѣду всѣхъ великихъ героевъ, вождей племенъ. Но въ горѣвшемъ злобой сердцѣ Сизая Спина чувствовалъ присутствіе другого чуждаго чувства: тамъ струилась тоска по блѣднолицому брату. Его хотѣлось видѣть, найти его. Сизая Спина сидѣлъ и смотрѣлъ на звѣзды. Это не звѣзды, это души великихъ вождей, и съ ними Маниту, великій и благой духъ индѣйскаго народа. Пусть Маниту придетъ и скажетъ, что ему дѣлать.

И Маниту спустился и былъ съ Сизой Спиной всю ночь, а утромъ Сизая Спина зналъ, куда ему итти и что дѣлать. Эту ночь онъ провелъ въ столбнякѣ, все исчезло изъ окружающаго, былъ только Маниту кругомъ, какъ туманъ, и онъ, Сизая Спина. Они не бесѣдовали. Маниту не сказалъ ни слова, его не было видно, но онъ былъ кругомъ и все наполнилъ собою. Когда стало всходить солнце, Сизая Спина сказалъ себѣ: „надо отыскать прерію и лѣса, гдѣ нѣтъ блѣднолицыхъ. Тамъ Маниту скажетъ, гдѣ искать пропавшаго брата. А преріи и лѣса лежатъ на полночь“. Туда и рѣшилъ направиться Сизая Спина.

Съ этого момента началось удивительное путешествіе индѣйца. Въ теченіе мѣсяцевъ онъ скользилъ сквозь Россію на сѣверъ. Онъ пустилъ въ ходъ всѣ уловки, накопленныя вѣковымъ опытомъ его племени, чтобы скрываться отъ людскихъ взоровъ. За время, пока Сизая Спина двигался по южной и средней Россіи, ни одинъ человѣкъ ни разу не видѣлъ его. Казалось, индѣецъ нырнулъ въ землю и подъ ея поверхностью, какъ кротъ или земляной червь, крался на сѣверъ. Его видѣли лишь ястреба, плавно кружившіе въ небѣ въ полуденные часы, когда индѣецъ заползалъ для чуткаго сна въ середину пшеничнаго поля, тщательно поднявъ за собой всѣ стебли, примятые его ногою. Его видѣли ночью кони, пасшіеся въ полѣ. Часто онъ ласково хваталъ одного изъ нихъ за челку и мчался на немъ въ ночномъ мракѣ, руководясь звѣздами, бросая коня на зарѣ въ мѣстѣ, гдѣ можно было безопасно укрыться на день. Ни разу не голодалъ онъ. Курицы, выходившія за околицу деревни въ рожь или пшеницу, не всегда всѣ возвращались домой; степные суслики, свистѣвшіе у входа въ норку, бывали внезапно повергаемы мѣткимъ швыркомъ камня. Иной деревенскій котъ, слишкомъ отдалявшійся отъ селенія ради охоты на полевыхъ мышей и кровожаднаго опустошенія птичьихъ гнѣздъ, погибалъ, пронзенный стрѣлой изъ самодѣльнаго лука, и мясо и шкурка его шли въ дѣло. Зерна пшеницы, картофель въ поляхъ, садовые плоды разнообразили мясной столъ Сизой Спины. По ночамъ въ уединенныхъ мѣстахъ переплывалъ онъ рѣки, отряхиваясь, какъ волкъ, на томъ берегу. Обходилъ селенія и города далеко кругомъ. Когда истрепалась одежда, и по ночамъ становилось холодно къ росистому утру, одежда зазѣвавшихся жнецовъ и пастуховъ, камнетесовъ при дорогѣ, доставляла Сизой Спинѣ новую. Онъ не вышелъ на тропинку войны, но порвалъ всѣ отношенія съ блѣднолицыми. Онъ не смѣлъ и не хотѣлъ воевать, но изъ глуби овраговъ, изъ чащи кустовъ и заросшихъ канавъ взиралъ на многолюдство страны, какъ смотритъ дикій звѣрь, какъ волкъ: все, что могу добыть безъ опаски для шкуры, все — мое.

Понемногу измѣнился самый обликъ его: волосы отростали, взоръ дѣлался дикимъ, чувства дѣлались острѣе, и, соотвѣтственно тому, движенія пріобрѣтали крадущуюся гибкость, осторожность. Замѣняемыя части одежды Сизая Спина кроилъ по индѣйскому фасону изъ случайнаго матеріала, изъ шкурокъ убитыхъ животныхъ, изъ перьевъ птицъ. Въ мѣшечкѣ накоплялось имущество: самодѣльныя иголки, жилки, нитки, кремень, лоскутья кожи, какія то тряпки. Понемногу онъ обзавелся и оружіемъ. Изъ сломанной подковы Сизая Спина сдѣлалъ томагаукъ — небольшой топорикъ, который онъ даже украсилъ цвѣтнымъ тряпьемъ, небольшой лукъ со стрѣлами, наконечниками для которыхъ служили подобранные на дорогѣ гвозди, ножъ въ ножнахъ, обшитыхъ кошачьимъ мѣхомъ, болтался на поясѣ, и тутъ же висѣло лассо, веревку для котораго Сизая Спина сплелъ изъ волосъ, выдернутыхъ изъ лошадиныхъ хвостовъ. Жестянка изъ подъ консервовъ служила котелкомъ. Появилась у него даже трубка съ длиннымъ чубучкомъ, искусно украшеннымъ птичьими перышками. Онъ курилъ въ ней сперва вяленыя листья разныхъ растеній, тщетно испытуя, какое изъ .нихъ. подобно табаку, пока не попалъ на табачныя плантаціи. Въ долгіе часы бездѣлья, которые Сизая Спина проводилъ чаще всего днемъ въ безопасныхъ убѣжищахъ, онъ понемногу налаживалъ свое первобытное хозяйство.

Чуткая наблюдательность, терпѣливая осторожность, постоянное напряженіе всѣхъ членовъ, всѣхъ органовъ вернули его душѣ самообладаніе и самоувѣренность дикаря. Сизая Спина жилъ, какъ звѣрь, умный, ловкій звѣрь, который понимаетъ всѣ опасности, встрѣчаемыя на пути.

Временами, однако, на него находили. темныя и неясныя сомнѣнія. Появлялись колебанія, туда ли онъ идетъ, то ли онъ дѣлаетъ, что нужно для достиженія цѣли. Тогда онъ останавливался, долго и крѣпко курилъ, пока не погружался въ знакомое оцѣпенѣніе. Понемногу внѣшній міръ исчезалъ для его чувствъ, все расплывалось кругомъ, обволакивалось мглою, и тогда приходилъ Маниту.

Маниту оставался съ нимъ, навѣвалъ какія то темныя воспоминанія, вздымалъ какія то крѣпкія старинныя чувства и звалъ въ лѣса, гдѣ ходитъ лось, скачетъ куница, и нѣтъ блѣднолицыхъ. Очнувшись отъ столбняка, Сизая Спина снова бодро, словно змѣя, скользилъ своимъ извилистымъ путемъ, избѣгая людей, на сѣверъ.

Глубокой осенью, въ темную сентябрьскую мочь Сизая Спина очутился на берегу громадной рѣки. По ней медленно плыли плоты. Иногда шумѣло вдали, и плавно сквозь мракъ проносился пароходъ, осыпанный разноцвѣтными огнями. Сизой Спинѣ казалось, что предъ нимъ великая рѣка сѣвера, отецъ водъ Мисиссипи. Но это не могла быть она, такъ какъ вѣдь они съ Митей переплыли большую соленую воду, которая отдѣляла индѣйскую землю отъ этой, чужой.

Ночью Сизая Спина переплылъ Волгу, великую русскую рѣку — это она катила предъ нимъ свои мутныя волны. Продолжая свой путь къ сѣверу по ту сторону ея, Сизая Спина вскорѣ замѣтилъ близость великаго сѣвернаго лѣса, куда онъ такъ упорно стремился. Дѣйствительно, полей становилось меньше, селенія рѣже попадались въ пути, лѣсъ густѣлъ, чаще встрѣчалась сосна, ель, осина и береза. Пропитываться готовымъ Сизой Спинѣ становилось труднѣе, донималъ его и холодъ и дождь. Но онъ не тужилъ, скорѣе радовался, потому что безопасно могъ разводить огонь въ лѣсной чащѣ и замѣчалъ всюду присутствіе звѣря. Лѣсъ и звѣри были нѣсколько иные, чѣмъ въ Америкѣ, но различія были незначительны, и Сизая Спина чувствовалъ, что охотничья сноровка, его опытъ въ выслѣживаніи и добычѣ звѣря вполнѣ пригодны въ этой неизвѣстной ему сѣверной странѣ. Онъ переправился еще черезъ одну большую рѣку — это была Вычегда, притокъ сѣверной Двины, и очутился въ глухомъ лѣсу, гдѣ въ теченіе дней пути можно было не наткнуться на слѣды человѣка.

Здѣсь, въ безлюдьи лѣса, освободившись отъ напряженнаго состоянія постоянныхъ опасеній встрѣчи съ людьми, Сизая Спина началъ ощущать душевную пустоту, его донимали приступы тоски и тревоги. Развѣ не внушилъ ему Маниту, что здѣсь онъ укажетъ ему путь найти блѣднолицаго друга? Но Маниту не приходилъ, голосъ его не звучалъ въ душѣ Сизой Спины, никакія примѣты не давали знать о его близости, о его руководствѣ. Можетъ быть, Маниту недоволенъ имъ или ушелъ далеко, такъ далеко, что не видитъ Сизую Спину? Можетъ быть, забылъ о немъ? Тогда Сизая Спина сталъ готовиться.

Онъ отыскалъ незадубленный еще холодомъ мухоморъ, наготовилъ вяленаго листа березы и построилъ небольшой шалашъ. Въ этомъ шалашѣ индѣецъ постился три дня, курилъ священную трубку, по кусочкамъ жевалъ мухоморъ. На третью ночь, когда онъ ослабѣлъ настолько, что не могъ сидѣть, не прислонившись, оцѣпенѣніе охватило его: земля поплыла прочь; исчезли изъ зрѣнія огонь, шалашъ, его собственное тѣло. Великая пустота колебалась кругомъ него. Казалось, передъ тлѣвшими угольями лежалъ трупъ, неподвижный и холодѣвшій. Маниту не являлся. Но въ страшномъ угасаніи всѣхъ силъ, въ потускнѣломъ состояніи всѣхъ способностей. невыносимо росло напряженное желаніе. И вдругъ омертвѣлое тѣло вздрогнуло. Сизая Спина медленно приподнялся, оперся рукой о землю и сталъ прислушаться, повернувъ голову вправо. Ни одинъ звукъ не нарушалъ морозной тишины. Сизая Спина слушалъ. Со всѣхъ сторонъ было одинаково, но съ той, куда онъ вперилъ затуманенный, слегка безумный взоръ свой, чуялось слабое, съ трудомъ уловимое влеченіе. Сизая Спина очнулся. Онъ выползъ изъ шалаша и сталъ разсматривать звѣздное небо. На востокѣ, не мигая, ровнымъ свѣтомъ горѣла яркая звѣзда.

На утро Сизая Спина измѣнилъ направленіе своего пути. Онъ двинулся на востокъ.

ГЛАВА IV.

Бѣгство.

Островъ Сахалинъ, въ дебри котораго судьба такимъ несправедливымъ образомъ закинула героя этого разсказа, не всегда считался островомъ. Европейцы узнали о его существованіи въ XVII ст. отъ голландскаго капитана Мартинъ Герится де Фриза, судно котораго на пути къ Курильскимъ островамъ зашло въ заливъ Терпѣнія. Затѣмъ островъ посѣтили знаменитые мореплаватели, французскій — Лаперузъ въ 1787 г. и русскій — Крузенштернъ въ 1805 г. Оба они, хотя изслѣдовали берега его, но за мелководіемъ, туманами и бурной погодой не рѣшались пройти проливомъ, отдѣляющимъ Сахалинъ отъ Азіятскаго материка и называемымъ теперь Татарскимъ. По странному стеченію обстоятельствъ оба знаменитые мореплаватели сошлись въ томъ убѣжденіи, что Сахалинъ не островъ, а соединенъ съ материкомъ южнѣе устьевъ Амура низкой полосой суши. Вѣроятно, ихъ ввели въ заблужденіе разсказы туземцевъ о томъ, какъ они переволакиваютъ свои лодки съ Амура на берегъ пролива. Самый проливъ открылъ вскорѣ послѣ Крузенштерна японскій морякъ Маміа-Ринзо, который вошелъ въ устье Амура и составилъ первую карту этихъ мѣстъ. Но въ Европѣ объ этой картѣ, понятно, ничего не знали. На Сахалинъ долгое время не обращали вниманія, но когда 50 лѣтъ тому назадъ русскіе захватили Амуръ, капитанъ Невельскій вторично открылъ Татарскій проливъ. Открытіе его, оставшееся долгое время неизвѣстнымъ иностранцамъ, спасло въ Севастопольскую кампанію русскій тихоокеанскій флотъ отъ истребленія. Когда подъ конецъ кампаніи въ этихъ водахъ появилась соединенная англо-французская эскадра, она вошла въ Татарскій проливъ — „заливъ“ въ полной увѣренности, что найдетъ въ этомъ длинномъ мѣшкѣ русскія суда и пустить ихъ ко дну. Но судовъ тамъ не оказалось; они точно провалились въ воду, а на самомъ дѣлѣ спокойно прошли проливомъ и укрылись въ устьѣ Амура.

Въ это время на южномъ, болѣе тепломъ концѣ Сахалина уже существовали японскія поселенія. Предпріимчивые японцы ловили здѣсь рыбу и морскую капусту, рубили лѣсъ, торговали съ айнами, вымѣнивая у нихъ мѣха и снабжая ихъ издѣліями своей промышленности, словомъ, устроились, какъ дома. Русскіе, занявъ сосѣдній Уссурійскій берегъ, заявили притязаніе на владѣніе островомъ, и японцы принуждены были уступить, удовольствовавшись Курильскими островами, и ушли съ Сахалина, крайне недовольные такимъ исходомъ дѣла. Первыя же изслѣдованія острова Сахалина обнаружили на немъ значительныя природныя богатства, какъ, напр., каменный уголь, разныя руды, прекрасный лѣсъ, необыкновенное обиліе пушного звѣря въ тайгѣ и рыбы въ рѣкахъ, морского звѣря въ прибрежныхъ моряхъ, и все это, несмотря на холодный климатъ, могло бы обезпечить будущему населенію безбѣдное существованіе, какъ это было видно на примѣрѣ японскихъ колонистовъ.

Однако случилось иначе. Нѣкоторое время островъ пустовалъ, а потомъ его рѣшили превратить въ колонію ссыльно-каторжныхъ. Люди, въ руки которыхъ попадаетъ участь людей, называемыхъ „преступниками“, еще въ двадцатомъ вѣкѣ наивно вѣрятъ въ исправительную силу тюремныхъ колоній, гдѣ ссыльные подчинены строгимъ правиламъ и живутъ подъ угрозой безчеловѣчно-жестокихъ и нелѣпыхъ наказаній, гдѣ трудъ, дѣятельность, всякій шагъ ихъ должны согласоваться съ указаніями, которыя выработали для нихъ чиновники, живущіе за тысячи верстъ, незнакомые съ природой и условіями мѣстности и въ добавокъ совершенно безучастные къ судьбѣ злополучныхъ людей, которыхъ плохіе законы и небрежные суды обрекаютъ слишкомъ часто на рядъ незаслуженныхъ мученій. Положеніе становится еще болѣе горькимъ и часто совершенно невыносимымъ отъ того, что надзоръ за ними ввѣряется чиновникамъ, которые соглашаются ѣхать въ этотъ край свѣта на службу только соблазняемые особо выгодными условіями службы. Подъ ихъ началомъ находятся тюремные надзиратели, которые привыкли относиться къ заключеннымъ и ссыльнымъ съ грубой жестокостью, съ безотвѣтнымъ произволомъ попирать въ нихъ всякую человѣческую личность, наживаться около нихъ и нерѣдко предаваться всѣмъ необузданностямъ дикаго начальственнаго нрава, всегда увѣреннаго въ собственной безнаказанности. Безсмысленныя, никому не нужныя и совершенно безполезныя мученія, невѣроятныя преступленія, совершаемыя тамъ и ссыльными и надъ ними, страшная распущенность, безнаказанность, и недобросовѣстность не разъ уже описывались. Колонія ссыльныхъ, отъ которой наивные устроители ожидали исправленія нравовъ, превратилась въ самое гнусное гнѣздо пороковъ, въ скопище проклинающихъ жизнь людей, изъ которыхъ одни влачатъ подневольное существованіе въ ожиданіи мгновенія, когда для нихъ пробьетъ часъ освобожденія отъ узъ, а другіе, — ихъ сторожа, — ожесточаемые вздорной безцѣльностью своей дѣятельности, топятъ скуку и тоску жизни въ винѣ. А громадныя деньги, которыя тратились изъ году въ годъ на устройство поселеній, усовершенствованныхъ тюремъ, на рудники, шахты, дороги, склады продовольствія, на крупныя жалованья, проваливались какъ сквозь рѣшето на этомъ проклятомъ островѣ, про который обитатели его говорятъ: „кругомъ море, а въ серединѣ горе“, „кругомъ вода, въ серединѣ бѣда“.

Окруженный водою, островъ подымается изъ холоднаго моря мрачный, угрюмый, непріютный. И долгое время каждый годъ къ нему приставали пароходы, которые выгружали на его повитые туманомъ берега грузъ преступности, толпы людей, отъ которыхъ хотятъ освободиться этимъ простымъ способомъ, вмѣсто, того, чтобы заглянуть внутрь себя и посмотрѣть, отчего этихъ преступниковъ такъ много, и они ли одни виноваты въ этомъ,

Наступила весна. Какъ ни бѣдна, какъ ни сурова природа „проклятаго острова“, на которомъ, кромѣ ссыльныхъ, каторжныхъ съ ихъ сторожами, и нѣсколькихъ несчастныхъ дикарей, нѣтъ иныхъ людей, но и здѣсь первое дыханіе тепла съ солнечнымъ припекомъ въ полдень, развертывающіяся въ душистые листочки почки деревьевъ и сизая мгла, стелющаяся по далекимъ сопкамъ, пробуждаютъ въ душахъ людей новыя и неясныя желанія. Тѣмъ тяжелѣе становилась жизнь осужденныхъ. Утромъ они должны были уходить съ яркаго свѣта дня въ темное подземелье, гдѣ по слизлымъ стѣнамъ сочилась вода, и стоялъ сырой, пронизывающій мракъ, который слабо освѣщали желтые огоньки лампочекъ, при каждомъ ударѣ по сверлу, долбившему крѣпкій камень дюймъ за дюймомъ, ударѣ, при которомъ изъ груди узниковъ вмѣстѣ со вздохами вырывались сдавленные стоны, они все сильнѣе чувствовали громаду горы, придавившую ихъ и скрывавшую отъ взоровъ солнце, волю и просторъ яснаго. дня. Вечеромъ они возвращались въ вонючую казарму подъ гремящій запоръ, возлѣ котораго до утра сторожилъ ихъ вооруженный часовой. Даже самые смирные и вялые дѣлались нервными; споры, драки и неистовства учащались, и скоро уже по камерамъ прокатились первые разсказы о свѣжихъ, то удачныхъ, то неудачныхъ побѣгахъ, совершавшихся на другихъ рудникахъ и работахъ. Митя тоже чувствовалъ на себѣ общее повышенное и въ тоже время давящее настроеніе. Онъ плохо спалъ, сильно уставалъ на работѣ и съ тревогой ждалъ приближенія момента, когда все то, о чемъ онъ думалъ и передумывалъ сотни разъ, изъ мечты должно было превратиться въ дѣйствительность. Много силы воли и напряженія мысли надо ему было, чтобы не давать разыгрываться воображенію, которое рисовало ему картины бѣгства; вотъ онъ крадется, вотъ раздался выстрѣлъ, и пѣвучая пуля несется надъ его головой, а онъ съ раскрытыми отъ ужаса глазами пробирается сквозь густой кустарникъ и гибнетъ потомъ голодной смертью въ безлюдной тайгѣ. Онъ уже началъ копить сухія корки, которыя осторожно пряталъ отъ любопытныхъ и подозрительныхъ взоровъ, вещь за вещью перенесъ изъ своего сундучка въ укромный уголъ шахты разные приготовленные имъ предметы, которыми съ немалымъ трудомъ запасался въ теченіи долгой зимы: обломокъ стали, который долженъ былъ служить огнивомъ, нѣсколько гвоздей, веревочки, тряпки, обрывокъ кожи, и небольшой, полусточенный, скверный ножъ. Его крайне безпокоило, что запасы пищи, которыя онъ копилъ въ шахтѣ, быстро плесневѣли отъ сырости, и онъ боялся, какъ бы желѣзные предметы также не пострадали отъ нея. Шахту онъ изучалъ въ теченіи всей зимы, также какъ мѣстность, которая разстилалась передъ входомъ въ нее. Онъ намѣтилъ камни, которые могли служить временнымъ укрытіемъ, изслѣдовалъ взоромъ чащу кустарника, разстилавшагося къ востоку вплоть до рѣчки, гдѣ за полосой тальника начиналась угрюмая тайга. Если ему удастся добраться до опушки ея, онъ почти спасенъ, по крайней мѣрѣ отъ пули и поимки. Раздумывая о направленіи, Митя рѣшилъ бѣжать къ востоку или сѣверо-востоку. къ берегу океана, такъ какъ тамъ не было поселеній и дорогъ. Онъ не зналъ, сколько до берега, но предполагалъ, что не болѣе 200 верстъ. Разстояніе это ужасало его, потому что Митя не могъ себѣ представить, какъ и чѣмъ онъ будетъ поддерживать свои падающія силы въ пустынной тайгѣ. Вообще предпріятіе представлялось по временамъ до того безумнымъ, что одна лишь неугасимо горѣвшая въ немъ жажда воли могла преодолѣть всѣ сомнѣнія, сломить послѣднія колебанія.

Митя ждалъ, когда подсохнетъ и потеплѣетъ.

Медленно или быстро течетъ время, все-таки рано или поздно наступаетъ срокъ, когда задуманное должно стать дѣйствительностью, и вотъ въ одинъ день, когда усталая артель, покончивъ работу, брела къ выходу по темной галлерейкѣ, Митя незамѣтно отсталъ. Кольцо свѣта, которое оставлялъ на стѣнахъ и потолкѣ шахты слабый и колеблющійся свѣтъ лампочки, удалялось и меркло, шаги и голоса исчезавшихъ во мракѣ людей постепенно замирали.

Въ сыромъ мракѣ Митя стоялъ, смотрѣлъ, и можно ли передать ту острую боль разлуки, какую онъ испыталъ, пока въ воздухѣ еще дрожали звуки, — говоръ и шорохъ шаговъ людей, съ которыми у Мити было такъ мало общаго!

Митя двинулся назадъ, ощупывая мокрую, холодную стѣну, которая привела его въ намѣченное убѣжище. Но связь съ міромъ не порвалась еще. Внезапно Митя услыхалъ крики, доносившіеся къ нему слабо и протяжно, какъ тихое дуновеніе. Крики повторились нѣсколько разъ съ перерывами, и Митя прислушивался къ нимъ, почти изнемогая подъ гнетомъ соблазнительныхъ колебаній. Очевидно, это надзиратель послѣ повѣрки вернулся въ шахту и кричалъ, предполагая, что ввѣренный ему арестантъ заблудился и откликнется.;, Нѣтъ», — прошепталъ, наконецъ, бѣглецъ — «будь, что будетъ!» — Онъ осторожно залѣзъ внутрь подпорки, сложенной изъ бревенъ наподобіе штабели. Гнилое дерево, мягкое, какъ губка, отваливалось кусками подъ его рукой и испускало нѣжный слабый свѣтъ. Митя съ замираніемъ сердца ожидалъ, что это старье рухнетъ, рухнутъ и своды, придавивъ подъ безобразной грудой обломковъ его бренное тѣло. Митя пожевалъ свои горьковатые, уже заплѣснѣвшіе сухари, свернулся калачикомъ, накрылся бушлатомъ и замеръ. Влажная и промозглая тишина, душный холодъ обнимали его со всѣхъ сторонъ. Иногда только гулко звучала падавшая съ потолка капля. Фантазія противъ воли рисовала во мракѣ страшные узоры, сердце стучало въ груди отъ волненія и неизвѣстности, Время струилось медленнымъ, холодѣющимъ потокомъ. О, какая это была ужасная ночь! Сырой холодъ пропитывалъ все, и вызываемыя имъ мученія вскорѣ изгнали изъ головы Мити всѣ другія мысли кромѣ ожиданія утра. Но онъ забылъ, что здѣсь въ шахтѣ утро не принесетъ ни свѣта, ни тепла. Временами онъ забывался, но просыпался опять, потому что коченѣли колѣни, локти, плечи, онъ кутался и шевелился, забывался опять и въ мукахъ кошмара напрягался понять, кто такой и за что истязуетъ его. Онъ не могъ мѣрять времени и не зналъ, когда наступитъ утро, но развѣ оно принесетъ ему облегченіе, развѣ горячій, розовый лучъ солнца заглянетъ сюда, въ глубь земли, чтобы оживить это дрожащее, скорченное тѣло?

О томъ, что наступилъ день, несчастный бѣглецъ догадался по шуму. До него стали доноситься глухіе, слабые крики, удары молотовъ, звучавшіе какъ тиканье кузнечиковъ, раскатистый, но замирающій грохотъ взрывовъ. Митя вылѣзъ изъ своей норы, подвигался, поѣлъ немного и выпилъ воды изъ лужи, которая стояла во впадинѣ пола. Это нѣсколько согрѣло и оживило его.

Должно быть его все-таки искали, потому что звуки шаговъ и голоса одно время раздавались близко отъ него, но что говорили, и кто были говорившіе, Митя не могъ распознать, какъ ни прислушивался. Время тянулось въ теченіе дня не такъ медленно: звуки отдаленной дѣятельности развлекали добровольнаго узника; кромѣ того, онъ ощупью шилъ изъ своихъ лоскутьевъ сумку. Мысль, что онъ каждое мгновеніе можетъ присоединиться къ прежнимъ товарищамъ, объяснивъ свое отсутствіе припадкомъ слабости и обморокомъ, также способствовала тому, что Митя терпѣливо сносилъ мракъ и непрекращавшійся холодъ. Но когда люди ушли, все затихло подъ землей, и наступившая ночь, какъ нѣмое чудовище, снова схватила его въ свои объятія, Митя не выдержалъ. Онъ рѣшилъ выбраться изъ шахты еще въ эту ночь, или если не бѣжать, то по крайней мѣрѣ послушать у выхода, что дѣлается снаружи. Пробираясь ощупью вдоль стѣны, онъ осторожно переходилъ и считалъ отвѣтвлявшіяся отъ его галлереи штреки, какъ вдругъ на одномъ перекресткѣ запнулся ногами обо что-то мягкое и упалъ. Паденіе было совершенно неожиданное. Испуганный бѣглецъ, приподнялся, сѣлъ, потирая ушибленную грудь… и протянулъ руку, чтобы изслѣдовать причину катастрофы. Концы его. пальцевъ ощутили ворсистое, шерстистое и мягкое. Митя въ ужасѣ отдернулъ руку. Казалось, у ногъ его лежитъ что-то живое и страшное въ своей неподвижности и молчаливости. Преодолѣвъ испугъ, онъ снова осторожно ощупалъ то, что возбудило въ немъ ужасъ, и съ удивленіемъ догадался, что это, нѣчто — какая-то суконная матерія. Онъ притянулъ ее, развернулъ, ощупалъ… Это, несомнѣнно, былъ арестантскій бушлатъ. Но какъ попалъ онъ.сюда? Неужели кто-нибудь могъ забыть, обронить его? Митя недоумѣвалъ. Однако находка совершенно измѣняла его планы и вмѣсто того, чтобы ползти къ выходу и бѣжать сквозь подстерегавшую его стражу, Митя пробрался назадъ въ свое убѣжище. Ночью, лежа подъ теплой, двойной покрышкой онъ испытывалъ одинокое счастье. Одно, что нарушало его покой, это шорохи и какой-то шелестъ, долетавшій по временамъ издалека. Митя нѣсколько разъ приподнималъ голову и подолгу прислушивался, но разгадать причину не могъ. Былъ ли это звѣрь, человѣкъ, или просто воображеніе его разстроилось въ долгомъ мракѣ среди страданій отъ холода, одиночества и неизвѣстности — онъ не зналъ. Митя переждалъ эту ночь, слѣдующій день, еще одну ночь и день и рѣшилъ выползти вонъ на четвертую ночь. Ему казалось, что больше двухъ, самое большее, трехъ ночей его не станутъ караулить. Ночью покой его опять смущали подозрительные звуки. Выспавшись за день, онъ рѣшилъ не спать ночь, а чтобы знать время, онъ сосчиталъ, черезъ сколько минутъ падаетъ самая звучная изъ всѣхъ капель, нарушавшихъ тишину, и шлепанье которыхъ онъ научился различать. По воцарившемуся въ шахтѣ безмолвію Митя отгадалъ время окончанія работъ, а потомъ оставалось только считать капли, которыя падали достаточно рѣдко.

Изъ шахты надо было выбраться до разсвѣта, въ первые часы утра, когда кругомъ лежитъ еще туманъ, и утомленная засада могла поддаться соблазнительной дремотѣ. Передъ отверстіемъ выхода Митя удвоилъ осторожность и ползъ, задерживая даже дыханіе. Когда онъ останавливался и прислушивался, то среди частыхъ и глухихъ ударовъ колотившагося въ его груди сердца ему казалось, онъ слышитъ шорохъ крадущихся за нимъ людей. Трое сутокъ, проведенныхъ во мракѣ и холодѣ, на скудной пищѣ, въ состояніи тревожнаго ожиданія могли разстроить самое крѣпкое воображеніе, и Митѣ казалось, что ему мерещится то, чего на самомъ дѣлѣ нѣтъ. Но онъ не могъ стряхнуть со своей души невольный и тягостный страхъ. Вотъ подуло свѣжимъ воздухомъ. Близокъ выходъ. Что ждетъ его впереди? Митя осторожно подобрался къ выходу. Онъ долго лежалъ, приглядываясь, прислушиваясь со страхомъ и въ то же время съ наслажденіемъ вдыхая свѣжій и, какъ ему казалось, душистый воздухъ, струишійся навстрѣчу.

Шерохъ и шепотъ, которые смущали его воображеніе въ теченіе долгихъ, проведенныхъ въ подземельи часовъ, продолжали смущать его. Слабые звуки эти слышались гдѣ-то въ дали темной пасти, изъ которой выползалъ Митя, и ему казалось, что этотъ шепотъ и ропотъ — вздохи и жалобныя рѣчи тѣхъ душъ несчастныхъ, которыхъ задавило нѣкогда въ шахтѣ. Но часы бѣжали, приближался разсвѣтъ, и надо было выходить наружу. Слабый свѣтъ казался яркимъ. Свѣжій морозный воздухъ и роса, покрывавшая сѣдымъ налетомъ вихрастую траву и камни — вотъ что встрѣтило Митю, когда онъ выползъ. Вмѣстѣ со свѣтомъ и воздухомъ къ душѣ возвращались ея силы, но долгое томленіе во тьмѣ отозвалось таки тѣмъ, что на мгновеніе Митя почувствовалъ сильное головокруженіе. Когда слабость прошла, Митя сталъ пристально озираться. Онъ лежалъ, прижавшись, какъ бы прилипнувъ къ каменистой почвѣ, и его сѣрый арестантскій бушлатъ помогалъ ему укрываться среди обломковъ подобно тому, какъ опереніе спасаетъ отъ взора охотника лѣсную птицу, прильнувшую къ болотной кочкѣ.

Туманъ одѣвалъ окрестность. Сквозь неподвижную мглу его слабо обрисовывались группы кустовъ, гдѣ могла скрываться засада, Митя осторожно и медленно поползъ вправо отъ шахты, стараясь не шевельнуть ни одинъ камешекъ, не колыхнуть ни одной высокой травинки, не ударить кайлой, которую онъ захватилъ изъ шахты для обороны отъ людей и звѣрей, о какой либо выступъ скалы. Сколько времени онъ ползъ, Митя не помнитъ, помнитъ только, что онъ благополучно достигъ кустовъ, гдѣ и залегъ.

Все по прежнему было безмолвно и недвижимо кругомъ. Небо наверху, разгораясь розовымъ и золотымъ, становилось свѣтлѣе, уже тамъ и сямъ черезъ покровъ туманной мглы сквозила нѣжная синь его, и края высокихъ облаковъ, подрумяненныхъ восходящимъ солнцемъ, неподвижно рдѣли въ вышинѣ. Туманъ таялъ, и вскорѣ Митя, котораго страшно трясло отъ холода и сознанія опасности, различилъ вдали темную полосу лѣса. Еще нѣкоторое время онъ осторожно пробирался сквозь чащу кустарника, а когда ему показалось, что опасный поясъ остался позади, онъ поднялся и пошелъ, опираясь на длинную кайлу, какъ на посохъ.

И вдругъ позади ахнулъ выстрѣлъ, словно кто ударилъ хлыстомъ по воздуху. Митя инстинктивно обернулся. Вправо отъ него, колебля и ломая встрѣчный кустарникъ и мелькая сѣрымъ пятномъ на полянахъ, бѣжалъ человѣкъ, за нимъ бѣжалъ другой съ ружьемъ на перевѣсъ, и стальной штыкъ его оружія сверкалъ порой розовымъ. отблескомъ. Одно только мгновеніе Митя стоялъ неподвижно. Затѣмъ онъ повернулся и опрометью, что было силы, ринулся по направленію къ лѣсу. Это былъ бѣгъ за жизнь. Прежде, когда Митѣ приходилось иногда переходить рельсы передъ самымъ носомъ надвигающагося локомотива, онъ старался не думать объ его громыхающей массѣ и быстро вертящихся колесахъ, а тщательно смотрѣлъ себѣ подъ ноги, чтобы не спотыкнуться и не упасть, и такая медлительность была разумна. И теперь, улепетывая во всю легкость своихъ ногъ, Митя старался не думать о солдатѣ, который, можетъ быть, несется за нимъ или, припавъ на колѣно, уже цѣлитъ по немъ, и черезъ мгновеніе свистящая пуля уложитъ, его тамъ, гдѣ онъ думалъ уже быть свободнымъ. Митя бѣжалъ, избѣгая топкихъ мѣстъ, грудъ камней, выбирая извилистый путь сквозь чащу, гдѣ она росла гуще. Но два надѣтыхъ бушлата, оковы, кайла и мѣшечекъ обременяли его, и скоро, чтобы не задохнуться, онъ смѣнилъ бѣгъ; на торопливый шагъ. Пока Митя бѣжалъ, раздался еще выстрѣлъ и еще, но не было слышно криковъ. Уже бѣглецу казалось, что онъ благополучно избѣгнулъ внезапно выросшей опасности, какъ впереди изъ-за куста, къ которому торопился Митя, вынырнула сѣрая шинель. Въ то самое время, какъ Митя сталъ, словно вкопанный, застывъ отъ изумленія и испуга, сверкнулъ тонкимъ снопомъ длинный огонь, и въ воздухѣ у самаго уха Мити что-то сильно визгнуло. Митя какъ во снѣ понялъ, что это свистнула пуля, что смерть его промчалась мимо, и что если онъ не сдѣлаетъ чего-то, то она сейчасъ вернется, потому что уже звякаетъ замокъ отпираемаго ружья. Что-то громадное и ужасное поднялось въ душѣ Мити, что-то такое, отъ чего волосы на головѣ его шевельнулись, отъ чего грудь его широко расперло, какъ кузнечный мѣхъ, и онъ, взмахнувъ кайлой, издавая не человѣческій, а звѣриный, полный безграничной ярости ревъ, ринулся впередъ. Должно быть видъ его былъ дѣйствительно исполненъ ужаса, потому что мелкорослый солдатикъ, выронилъ ружье и, пятясь, смотрѣлъ на приближавшагося врага страшно расширенными голубыми глазами, въ которыхъ, какъ двѣ неподвижныхъ точки, чернѣли остановившіеся зрачки. Пятясь, онъ, какъ заяцъ лапками, махалъ передними руками и вдругъ споткнулся о кочку и повалился на спину. Еще мгновеніе и тяжелая, силой отчаянія поднятая кайла ушла бы до ручки въ мягкое тѣло. Но этого не произошло! Голубые, расширенные ужасомъ глаза съ бѣлобрысыми рѣсницами и неподвижные зрачки остановили Митю. Вѣдь передъ нимъ лежалъ испуганный и жалкій человѣкъ! Могла ли подняться его рука на безоружнаго? Митя мгновенно отрезвѣлъ. Въ кустахъ могли быть еще солдаты, да и этотъ блѣдный и почти мертвый отъ испуга могъ оправиться. Каждая минута была дорога. Митя быстрымъ движеніемъ подобралъ ружье и окинулъ бѣглымъ, пронзительнымъ взглядомъ конвойнаго, который сидѣлъ теперь на землѣ, вцѣпившись въ болотистую почву руками. Револьверъ и сумка съ патронами кинулись первыми въ глаза. Недолго думая, Митя однимъ взмахомъ сорвалъ оружіе, а снять сумку помогли ему блѣдные, дрожащіе пальцы солдата. Кинувъ взглядъ кругомъ себя, Митя, словно тигръ, уходящій широкими прыжками отъ охотниковъ, бросился впередъ, и рука его, сжимавшая холодный, стальной стволъ, казалась ему такой же твердой и безпощадной, какъ сталь. Онъ чувствовалъ теперь, что бѣжитъ не какъ звѣрь, пригнувшій отъ страха уши и мчащійся стрѣлой впередъ, не разбирая дороги, а какъ смѣлый воинъ, который каждое мгновеніе готовъ обернуться и дать жестокій отпоръ. Что-то увѣренное, широкое и яркое играло въ его душѣ, и все, что, разстилалось кругомъ, казалось, свѣтилось тѣмъ же торжествомъ и шептало ласково и привѣтливо: «свобода, свобода!»

Но опасность еще не миновала. Митя стремительно шелъ впередъ, туда, гдѣ сверкало восходившее солнце и чернѣла тайга.

ГЛАВА VI.

На пустынномъ берегу.

Надъ моремъ дулъ рѣзкій вѣтеръ, и моросилъ мелкій, какъ тончайшая пыль, дождикъ. Сѣрыя, безотрадныя облака низко ползли изъ туманной дали, и въ нихъ, въ томъ мѣстѣ, гдѣ должно было быть солнце, сквозило едва замѣтное свѣтлое пятно. Сѣрое, угрюмое море колыхалось безъ конца, и его безпредѣльная скатерть была усѣяна частыми бѣляками. Волны густыми рядами бѣжали къ берегу. Одна за другой ударяли онѣ о глыбы мокрыхъ и слизлыхъ камней, отвалившихся нѣкогда отъ утеса, неподвижно отвѣсная грудь котораго упрямо выступала въ море. Волны прядали у подножія его, высоко взбрасывая звучные всплески, отскакивали, прядали снова, и бѣшеная игра ихъ, казалось, не имѣла ни конца, ни начала. Все было сѣро отъ насѣвшихъ всюду пылинокъ дождя; скопляясь въ капли, онѣ падали съ мокрой хвои, которою махалъ угрюмый лѣсъ. Все было сѣро и пусто, пока изъ-за утеса, въ томъ мѣстѣ, гдѣ глубокая сѣдловина отдѣляла его отъ крутого, поросшаго тайгой берега, не появилась сѣрая фигура.

Сѣрая фигура это былъ несомнѣнно человѣкъ, жалкій, утомленный человѣкъ. Вѣтеръ рвалъ полы его сѣраго халата и ежеминутно грозилъ свалить его тощее тѣло, подъ бременемъ котораго едва гнулись усталыя ноги. Человѣкъ съ трудомъ взобрался наверхъ и сталъ осторожно спускаться, опираясь на длинную кайлу. Это былъ Митя. Но врядъ ли кто изъ знавшихъ его сразу призналъ бы его въ этомъ тяжко изнуренномъ человѣкѣ. На потемнѣвшемъ лицѣ щеки ввалились, обтянувъ костлявыя скулы; глаза, въ которыхъ едва искрилась энергія жизни, впали и были красны, и во всемъ тѣлѣ кидались въ глаза признаки крайняго изнуренія, послѣдней степени утомленія. Это было видно изъ того, какъ медленно и осторожно онъ брелъ, спускаясь съ крутизны подъ утесъ, гдѣ нависшая стѣна укрывала отъ дождя и вѣтра.

Здѣсь онъ остановился и съ тяжелымъ вздохомъ свалилъ на песокъ свои легкій грузъ, казавшійся его ослабѣвшимъ плечамъ непосильной тяжестью. Затѣмъ онъ не сѣлъ, а скорѣе упалъ на земь и прислонился спиной къ холодному камню. Передъ взоромъ его, рябя въ глазахъ, бѣжали волны, а вдали широкой дугою лукоморья разстилался заливъ. На блѣдномъ и вяломъ пескѣ стлался кустарникъ, за полосой котораго тянулся обрывъ, а выше махали своими лапами-вѣтвями свѣтло-зеленыя, кудрявыя лиственницы. Несчастный Митя смертельно усталъ. Сегодня шелъ десятый день побѣга, день, въ который онъ, наконецъ, достигъ моря. И вотъ оно бурное и непріютное передъ его глазами. Это Тихій океанъ!

Усталость и дремота одолѣваютъ Митю. Ровный гулъ моря и шелковистый свистъ вѣтра въ скважинахъ скалы убаюкиваютъ его. Передъ смежающимися очами его, словно очарованіе, стелется розоватый верескъ, и Митѣ кажется, что онъ все еще бредетъ сквозь спутанную чащу его, съ трудомъ выдирая изъ густо сплетшихся кривыхъ стеблей усталыя ноги. Первый день побѣга онъ быстро шелъ сквозь тайгу. Спустившись въ пологую, топкую низину, гдѣ рѣдко росли чахлыя сосны, Митя наткнулся на ручей, струившійся каскадами по грудамъ чисто обмытыхъ валуновъ. Опасаясь съ одной стороны преслѣдованія конвойныхъ, съ другой, не желая наткнуться на другихъ, такихъ же бѣглецовъ, встрѣчи съ которыми онъ, на основаніи слышанныхъ имъ въ Сахалинской тюрьмѣ разсказовъ, рѣшилъ избѣгать, Митя нѣсколько часовъ шелъ вверхъ по ручью, стараясь не оставлять слѣдовъ своихъ ногъ.

Достигнувъ перевала, Митя увидалъ впереди себя нѣсколько низкихъ, поросшихъ хмурой тайгой хребтовъ, которые тянулись съ сѣвера на югъ. Путь его лежалъ поперекъ нихъ къ востоку, туда, гдѣ должно было лежать море. И бѣглецъ пошелъ туда, слабый отъ только что пережитыхъ волненій, но бодрый и гордый завоеванной свободой. У берега ручья, который онъ наконецъ рѣшился покинуть, Митя крѣпкимъ кремнемъ съ помощью кайлы сбилъ съ ногъ тяжелые оковы и облегченными шагами углубился въ тайгу. Скуднаго запаса пищи ему при всей экономіи хватило всего на три дня, а дальше Митя питался одной только грубой и костистой ягодой и изрѣдка голубицей; но ягода была сухая, сморщенная, перезимовавшая подъ снѣгомъ съ прошлаго года. Ни людей, ни звѣря онъ не встрѣтилъ на пути, такъ что грозное оружіе, захваченное имъ съ бою, моталось за спиной, не принося пользы, а только обременяя его. Когда на землю спускалась темная ночь, Митя останавливался и, пока были спички, быстро разводилъ огонь, а потомъ, когда онѣ вышли, съ трудомъ добывалъ мелкія искры изъ своего дрянного огнива. Голодъ и ночной холодъ постепенно изнурили его. Съ каждымъ днемъ Митя двигался медленнѣе и медленнѣе, а между тѣмъ путь становился труднѣе. Непроходимая чаща тайги, въ которой лежали поваленныя бурей, поросшія мхомъ деревья и груды валежника, принуждала его итти извилистой тропой.

Временами лѣсъ рѣдѣлъ, и обнажалось тощее болото. Опасаясь увязнуть въ топкой почвѣ, Митя дѣлалъ далекіе обходы и иногда, благодаря имъ, почти не подвигался впередъ по намѣченному направленію. На перевалахъ пологихъ хребтовъ груды камня были скрыты подъ мощнымъ слоемъ мягкаго, какъ пухъ, моха, въ которомъ ноги вязли по колѣно, и порой ущемлялись въ невидно скрытой коварнымъ покровомъ трещинѣ. Зачастую рѣзкій вѣтеръ съ дождемъ тянулъ съ востока, сѣрый бушлатъ намокалъ, становился тяжелымъ, и тогда Митѣ казалось, что тѣло его облекаетъ не одежда, а тяжелая кольчуга. Сколько разъ соблазняла его мысль бросить всю свою ношу и итти налегкѣ, но Митя не поддавался искушенію. Онъ имѣлъ благоразуміе сохранить все свое снаряженіе и даже не бросилъ тяжелую кайлу, въ чемъ впослѣдствіи не раскаялся.

Силы Мити таяли съ каждымъ днемъ, а между тѣмъ тайгѣ не было. конца. Бѣглецъ перешелъ уже нѣсколько довольно широкихъ, но мелкихъ и заваленныхъ галькой рѣкъ съ ледяной водой, перевалилъ, ужъ онъ не помнилъ, сколько хребтовъ, а моря все не было. Вмѣстѣ съ упадкомъ физическихъ силъ гасла духовная энергія, и порой помутившемуся сознанію Мити казалось, что онъ идетъ совсѣмъ не туда, что солнце, восходящее на востокѣ, просто вздоръ, и что никакого моря на свѣтѣ не существуетъ, а есть только онъ, голодный, больной, да эта безжалостная, безпросвѣтная тайга. Надежда на время оживила его: тайга стала рѣдѣть, и, казалось, открывшееся впереди пространство и есть море. Но когда Митя выбрался на волю, онъ увидалъ хмурую тундру, еще болѣе однообразную, чѣмъ лѣсъ. Послѣдніе дни онъ едва тащился. Наконецъ кончился жалкій, низкій лѣсъ, которымъ поросла кочковатая тундра, и передъ бѣглецомъ развернулось безконечное море, съ котораго въ лицо ему задулъ крѣпкій, свѣжій вѣтеръ. Митя не ощутилъ при видѣ моря никакой радости. Онъ равнодушно побрелъ вдоль берега, наугадъ, на сѣверъ. И вотъ онъ лежитъ теперь подъ скалой, умирающій, больной, и равнодушный взоръ его тупо смотритъ въ пространство. Несмотря на щемящій голодъ и смертельную усталость Митя не замѣтилъ, какъ уснулъ. Море убаюкало его.

Когда онъ очнулся и открылъ глаза, передъ нимъ разстилалась другая картина. Море, которое метало волны на прибрежный песокъ въ десяти шагахъ отъ его ногъ, было теперь далеко. Между нимъ и берегомъ разстилалась мокрая пелена суши, усѣянная рядами длинныхъ и широкихъ лужъ, которыя вѣтеръ покрывалъ частою сѣткой ряби. Митя не сразу понялъ, что такое случилось, не перенесла ли его невѣдомая сила куда-то въ другое мѣсто. Но надъ головой его вздымался тотъ же темный утесъ, и тѣ же камни лежали вокругъ. «Отливъ, вотъ что!» сообразилъ, наконецъ, Митя. Онъ смотрѣлъ на обнажившееся дно моря, и вдругъ въ мозгу его мелькнула мысль: но въ этихъ лужахъ должна быть пища — рыба, краббы, молюски… Митя вскочилъ, точно его подвинула отъ земли какая-то сила. Да, въ лужахъ нашлась обильная пища, и не въ однѣхъ лужахъ: плотно закрытыя раковины лежали прямо на мокромъ пескѣ. Митя подбиралъ ихъ, вскрывалъ ножомъ и жадно поѣдалъ, выковыривая кончикомъ ножа приросшее къ створкамъ холодное тѣло слизня. Въ лужахъ съ быстротой молніи метались при его приближеніи мелкія и крупныя рыбы; большіе безхвостые и пузатые краббы лежали, разложивъ свои громадныя клешни.

Митя вернулся подъ утесъ къ своимъ необдуманно брошеннымъ вещамъ съ двумя большими краббами, висѣвшими на его рукахъ, точно двѣ пудовыя гири. Недолго повозился онъ. какъ развелъ по близости берега большой костеръ, дымъ котораго кривымъ столбомъ долго метался по вѣтру, и когда куча угля покрылась налетомъ золы, Митя испекъ на ней свою добычу. О какое это было наслажденіе ломать еще горячую скорлупу и поглощать сочное мясо, такъ легко выскальзывавшее изъ толстой, бугристой оболочки. Отъ обильной пищи, отъ тепла костра на рѣзкомъ вѣтрѣ Митя замлѣлъ. Его неодолимо клонило ко сну. Желудокъ былъ удовлетворенъ, но все тѣло казалось разломаннымъ, и сбитыя ноги ныли. Однако страхъ опасности не дремалъ. Митя не зналъ, кого ему опасаться: дикаго ли звѣря, медвѣдя или тигра, дикаго гиляка или айно или бѣглыхъ, которыхъ могъ привлечь его огонь.

Одного только можно было не страшиться — погони.

Митя навалилъ на горячую золу песку, натащилъ хворосту и залѣзъ подъ него. Это была плохая защита отъ дождя и вѣтра, но зато тепло, проникавшее снизу сквозь слой песка, грѣло, какъ печка, а трескъ, который издалъ бы валежникъ при приближеніи врага, долженъ былъ разбудить спящаго. Митя заснулъ, какъ убитый.

Его разбудилъ утренній холодъ. Когда онъ выползъ изъ своей норы, солнце восходило. По небу медленно плыли пушистыя, розовыя по краямъ облака, и между ними просвѣчивали куски блѣдно-синяго неба. Все розовѣло кругомъ: стѣна утеса, обращенные къ солнцу выступы камней, побѣлѣвшіе корявые стволы плавника, выброшеннаго моремъ и похожаго на причудливо изгнутые клыки какихъ-то невѣдомыхъ звѣрей, вѣтви и стволы деревьевъ. Далеко въ морѣ на сѣверо-востокѣ стлался туманъ. Митя разгребъ костеръ и добылъ уголья, которые быстро затлѣлись, едва ихъ коснулся воздухъ. Вскорѣ уже на берегу на старомъ пепелищѣ трещалъ огонекъ, надъ которымъ озябшій одинокій человѣкъ грѣлъ окостенѣвшіе пальцы, въ то время какъ взоръ его съ, жадностью изучалъ окрестность.

Многіе, именно тѣ, кто испытывалъ бѣдствія въ странствіяхъ, — охотники, промышленники и бродяги, знаютъ тѣ теплыя чувства признательной близости, какія испытываетъ человѣкь къ уголкамъ природы, гдѣ почему-либо лишенія его прекратились, и ему ненадолго улыбнулись покой, довольство или безопасность. Такъ и Митѣ разстилавшееся предъ нимъ море и пустынный берегъ, гдѣ онъ нашелъ пріютъ, отдыхъ и пищу, казались очаровательнымъ мѣстомъ. И онъ задумался надъ близкимъ будущимъ. Теперь, когда то, что казалось труднѣйшимъ, — побѣгъ, осталось позади, передъ нимъ возникала новая, гораздо болѣе сложная задача. Но какіе заботы и страхи ни таило будущее, они не казались безъисходными: онъ былъ на свободѣ, онъ вольный, какъ волна, какъ облако, какъ вѣтеръ, и эти ощущенія въ состояніи оцѣнитъ только тотъ, кто долго жилъ въ сжатомъ кругу тюрьмы, въ цѣпяхъ ненавистнаго и грубаго порядка, блѣднѣя и тоскуя отъ жажды вольнаго воздуха.

Какъ бы тамъ ни было, но Митя рѣшилъ не трогаться съ мѣста, пока не отдохнетъ. Море обезпечивало ему пищу, возлѣ широкой струей вливалась въ океанъ рѣчка прѣсной воды, почти рѣка, по берегамъ которой, за кряжистой стѣной утеса укрывалась отъ мертвящихъ порывовъ сѣверо-восточнаго холода кой-какая лѣсная поросль. Наслаждаясь тепломъ и бездѣльемъ, далекій отъ ночныхъ страховъ, которые разогнали свѣтлые лучи солнца, Митя бодро обдумывалъ свое положеніе.

Вначалѣ онъ предполагалъ еще этимъ лѣтомъ пройти вдоль берега на сѣверъ, обогнуть сѣверный конецъ острова и перебраться черезъ узкій Татарскій проливъ на материкъ, какъ то удавалось рѣдкимъ счастливцамъ изъ бѣглыхъ сахалинцевъ. Говорили въ тюрьмѣ, что этотъ подвигъ удалось совершить немногимъ хорошо подобраннымъ партіямъ отчаянныхъ и опытныхъ бродягъ и то лишь въ первые годы сахалинской ссылки. Но тогда бѣглецы пробирались къ мѣсту переправы вдоль западнаго, еще незаселеннаго берега. Гиляки еще не были возстановлены противъ бѣглыхъ, не охотѣлись на нихъ, не было и селеній, которыя представлялось труднымъ обойти, и единственной угрозой являлись только рѣдкіе посты стражи. Про восточный берегъ на каторгѣ говорили худо. Много ходило тамъ страшныхъ разсказовъ про бѣглыхъ, плутавшихъ и поѣдавшихъ другъ друга въ тайгѣ, про гиляковъ, которые сторожатъ на рѣчкахъ и безжалостно пронзаютъ одинокаго бродягу охотничьимъ копьемъ своимъ или догоняютъ маленькой пулькой изъ мѣткой винтовки. Надежды бѣглецовъ, искавшихъ воли на этомъ пути, основывались только на счастливой возможности попасть на какую-нибудь японскую шкуну или на американскій китобой. Но у восточныхъ береговъ Сахалина суда показывались рѣдко.

Собирая передъ побѣгомъ разныя свѣдѣнія объ островѣ, Митя узналъ, что на восточномъ берегу обитаютъ инородцы, гиляки, ороки и айны. Разсказывали, что они держатся у береговъ лишь временно для боя тюленей, что есть полоса берега пустынная, такъ какъ гиляки не спускаются далеко на югъ, а айны не заходятъ на сѣверъ, и что мѣсто это лежитъ къ югу отъ устьёвъ рѣки Тыми. У Мити былъ грубый набросокъ карты Сахалина, но на пути онъ не могъ своимъ самодѣльнымъ компасомъ точно опредѣлять направленіе и потому не зналъ, въ какой точкѣ берега онъ находится. Ему казалось, что укрывшій его утесъ есть мысъ де-Лиль-де-Кроанера, но такъ ли это, Митя не былъ увѣренъ. Во всякомъ случаѣ, обдумывая на свободѣ свое положеніе, Митя не могъ не придти къ заключенію, что онъ, въ сущности, сидѣлъ въ западнѣ. На пути къ сѣверу онъ неизбѣжно долженъ былъ выйти къ стойбищамъ гиляковъ, на югѣ его ждала гибель или плѣненіе въ селеніяхъ айновъ, позади лежала тюрьма, т.-е. наказаніе плетьми и прибавка 10 лѣтъ каторги къ тѣмъ 12, къ которымъ его присудили въ Россіи. Единственный свободный путь это было море, на голубой синевѣ котораго взоръ Митя останавливался съ ласковымъ покоемъ. Онъ любилъ море. Но какъ бѣжать по морю, когда не только судна, — челна нѣтъ и нѣтъ орудій, чтобы соорудить его. Митя не могъ не оцѣнить всѣхъ трудностей, вѣрнѣе, невозможности такого предпріятія. И онъ задумчиво смотрѣлъ на море, которое стало теперь его тюремщикомъ.

Солнце уже поднялось надъ горизонтомъ, въ воздухѣ теплѣло, и вспѣненные ряды волнъ, безъ конца порождаемые морскою синевой, съ немолчнымъ рокотомъ и журчаньемъ разбивались о берегъ. Вдругъ недалеко, за желтовато-зеленой полосой, которой обозначалась сквозившая сквозь воду песчаная мель, взоръ Мити привлекло странное явленіе. Казалось, точно тамъ вдоль берега плыла на сѣверъ гигантская бѣлая змѣя. Тѣло ея тремя послѣдовательными изгибами волнообразно подымалось и изчезало въ водѣ. Митя даже привсталъ отъ изумленія. Но заблужденіе длилось лишь мгновеніе, и загадка разъяснилась очень просто — это, играя и ныряя, плыли бѣлухи, бѣлые сѣверные дельфины. Митя съ наслажденіемъ смотрѣлъ на граціозныя движенія этихъ первыхъ встрѣченныхъ имъ живыхъ существъ. Еще дальше въ морѣ зоркій глазъ его уловилъ два бѣловатыхъ фонтана, которыя появлялись то въ одномъ, то въ другомъ мѣстѣ. Это, несомнѣнно, были киты. Итакъ море не было пустынно. Возможно, что сюда приходили за добычей какія-нибудь промысловыя суда изъ Японіи или Америки, возможно, и то, что одно изъ нихъ подберетъ его. Эта мысль окончательно убѣдила Митю остаться на мѣстѣ.

ГЛАВА VII

Первые шаги.

Новый Робинзонъ началъ съ ревизіи своего имущества. Въ ожиданіи отлива, когда море, какъ заботливый поставщикъ, должно было доставить ему запасъ пищи, Митя принялся пересматривать свои запасы. У него оказалось: берданка со штыкомъ, которую солдатъ такъ густо смазалъ саломъ, что за десять дней блужданій легкій налетъ ржавчины появился лишь кое-гдѣ по щелямъ. Въ сумкѣ съ патронами оказалось 24 патрона. Револьверъ Нагана съ шестью зарядами и ножъ съ черенкомъ тоже были налицо. Кайла, на которую Митю опирался въ пути, какъ на посохъ, и которую едва не бросилъ, представляла солидный кусокъ желѣза, цѣлый запасъ, изъ котораго можно было выковать что-нибудь другое. Три грубыхъ иголки и огниво дополняли запасъ желѣзныхъ вещей. Изъ одежды одинъ бушлатъ оказался въ хорошемъ состояній, другой же сильно пострадалъ въ дремучей тайгѣ и требовалъ основательной починки. Еще въ худшемъ состояніи оказались сапоги: рыжіе, одинъ съ отставшей подошвой, съ зіявшими дырами вдоль швовъ, они сушились теперь у огня на двухъ воткнутыхъ въ землю жердяхъ. Нитки, нѣсколько тряпокъ и лоскутковъ кожи, тщательно замотанная въ тряпочку и тѣмъ не менѣе сильно отсырѣвшая соль довершали списокъ имущества, съ которымъ бѣглецъ вступалъ въ новый, полный неизвѣстности; періодъ своей жизни. Сравнивая невольно свое положеніе съ знаменитымъ Робинзономъ, Митя не могъ не придти къ заключенію, что положеніе, въ какомъ очутился на своемъ островѣ сказочный пустынникъ, было куда хуже его собственнаго. Но вѣдь то была сказка, фантазія, а здѣсь передъ нимъ возставала грозная дѣйствительность, съ которою вскорѣ предстояло вступить въ отчаянную борьбу. Все было полно неизвѣстности, начиная съ пустынной окрестности, которую предстояло первымъ дѣломъ изучить. Надо было устроить какое нибудь временное жилье, потому что сахалинскій климатъ, особенно здѣсь на холодномъ восточномъ берегу отличался суровостью, частыми дождями и туманами. Надо было сдѣлать какую-нибудь посуду и необходимые инструменты, надо было… да много надо было, надо было, наконецъ, считаться и съ тѣмъ, что невольнаго поселенца застигнетъ на мѣстѣ трескучая зима…

Митя рѣшилъ въ этотъ же день построить себѣ шалашъ, осмотрѣть ближайшую окрестность и вечеромъ починить сапоги, а пока онъ натянулъ ихъ, вскинулъ за спину берданку и направился къ вершинѣ утеса, откуда ему казалось лучше всего обозрѣть свои владѣнія. Утесъ, сложенный, повидимому, изъ известняка, выдавался въ море острымъ выступомъ, падая тамъ обрывомъ въ воду. Онъ представлялъ оконечность пологого бокового хребта, простиравшаяся извнутри острова къ берегу, отдѣляясь отъ него слабой сѣдловиной. Сѣверный склонъ этой протянутой къ востоку возвышенности былъ покатъ. Его покрывала унылая тундра, которая простиралась далеко вглубь острова, гдѣ въ мглистой дали синѣли пологія, поросшія лѣсомъ возвышенности. Берегъ тянулся на сѣверъ слабо выгнутой дугой, и вдали еле былъ виденъ низкій, выступавшій въ море мысъ. Южный склонъ представлялъ крутой обрывъ, усѣянный при подножіи грудами свалившихся въ разное время обломковъ. Тамъ и сямъ въ обнаженной стѣнѣ открывались углубленія и впадины въ видѣ пещеръ съ нависшими глыбами плитняка, одна изъ которыхъ укрыла Митю отъ вѣтра въ то памятное утро, когда онъ, наконецъ вышелъ на берегъ океана. Очевидно, каменная стѣна представляла хорошую защиту отъ холодныхъ сѣверныхъ и сѣверо. восточныхъ вѣтровъ, потому что за нею росъ лѣсъ изъ лиственницы и аянской ели. Деревья въ глубинѣ оврага были толстыя и высокія, но тѣ, которыя лѣпились кверху по стѣнамъ его, имѣли очень своеобразный видъ: молодыя вершины ихъ, которыя высовывались надъ краемъ верхней площадки, росли отогнутыми подъ прямымъ угломъ къ стволу, точно ихъ кто надломилъ и оставилъ въ такомъ положеніи. Митя справедливо приписалъ такую форму ихъ — стремительному напору холодныхъ сѣверныхъ вѣтровъ.

Полоса лѣса тянулась извилистой лентой. внутрь острова, очевидно, слѣдуя теченію рѣчки, ложбина которой залегала у подножія известняковаго кряжа. Дальше къ югу, за лѣсомъ, Митя, насколько хваталъ взоръ, видѣлъ опять унылую, обнаженную отъ лѣса тундру, ровная пелена которой выстилала всю кайму лукоморья до другого, южнаго, такого же низкаго, какъ сѣверный, мыса. На сѣрой пеленѣ ея Митя различалъ вдали слабую темную полоску. Вѣроятно, это была полоса лѣса или кустарника, окаймлявшаго другой ручей или рѣчку, впадавшую въ море южнѣе. Съ вершины утеса, обернувшись къ морю, онъ видѣлъ высоко поднятую къ горизонту синюю равнину; ни единая черная точка не виднѣлась на ней, не бѣлѣлъ парусъ, и нигдѣ слабый дымъ далеко идущаго парохода не стлался по небу. Все было пусто.

Счастье бы покровительствовало бѣглецу, потому что онъ вышелъ къ морю едвали не въ лучшей части побережья. Видъ одонобразной, и пустынной тундры сразу объяснилъ, почему эта часть берега не была населена: дикій, непріютный видъ громаднаго пустыря гналъ отсюда человѣка, и онъ укрывался въ болѣе уютныхъ уголкахъ сахалинской тайги. Обозрѣвъ внимательно мѣстность, Митя спустился со своего обсерваціоннаго пункта внизъ, къ подножію утеса и направился къ рѣчкѣ. Лѣсъ кончался недалеко отъ моря. Среди топкихъ береговъ, заливаемыхъ водами рѣчки послѣ дождей или въ сильныя бури, струя прѣсной воды плавно изливалась въ море, и по цвѣту воды было видно, что береговое морское теченіе отклоняло выдвинувшееся въ море теченіе рѣки къ югу. Дальше отъ моря берега рѣчки оказались поросшими тростниками и тальникомъ, а по лѣвой сторонѣ берегъ становился выше, поросъ лѣсомъ, и подъ обрывомъ его возлѣ самой воды оставалась илисто-песчаная полоска. Митя медленно по шелъ по ней вверхъ по теченію, пытливо изслѣдуя заросли, становившіяся все гуще и гуще. Опасливая надежда столкнуться съ людьми тревожила его гораздо меньше, чѣмъ встрѣча со звѣремъ. Высокая, ярко зеленая и густая трава, которая перегораживала ему путь въ мѣстахъ, гдѣ обрывъ берега отступалъ дальше отъ воды, была мокра отъ росы и вчерашняго дождя, и черезъ нее извилистой линіей вилась свѣжепомятая широкая тропа, точно здѣсь только что прошелъ кто-то. Митя остановился. Все кругомъ было тихо и пустынно. И вдругъ взоръ Мити уперся въ свѣжіе отпечатки босыхъ человѣчьихъ ногъ, которые глубоко выдавились на мягкомъ, илистомъ берегу. Митя замеръ на мгновеніе, пораженный видомъ этихъ слѣдовъ. Человѣкъ! Кто онъ? Откуда онъ появился и зачѣмъ таинственно прошелъ вдоль рѣчки въ этотъ ранній часъ утра? Чувство испуга, изумленія и въ то же время радости отъ близости себѣ подобнаго существа глубоко взволновали его, и онъ не зналъ, что дѣлать; крикнуть ли, чтобы услышать вдали отвѣтный человѣческій голосъ, или тихо пойти по слѣдамъ и убѣдиться, кто былъ незнакомецъ. Нѣсколько минутъ стоялъ онъ, переживая невыразимыя ощущенія. Затѣмъ, вперивъ взоръ въ отпечатки, Митя принялся изслѣдовать ихъ. Вскорѣ, по различію въ размѣрахъ слѣдовъ, онъ убѣдился, что здѣсь прошло двое — одинъ слѣдъ долженъ былъ принадлежать гиганту, грузное тѣло котораго глубоко вдавило подъ собою песокъ; второй слѣдъ, который вился позади перваго, судя по размѣрамъ, долженъ былъ принадлежать женщинѣ или мальчику.

На травянистомъ, топкомъ лужкѣ слѣды исчезали, смѣняясь широкой дорожкой сильно и небрежно примятой травы, какъ будто прошедшіе здѣсь люди нисколько не заботились о томъ, чтобы скрыть свое присутствіе. Митя съ рукой на замкѣ ружья осторожно двинулся впередъ. Онъ тихо шелъ, часто останавливаясь и пытливо оглядывая мѣстность. Но густая стѣна лѣса по обѣ стороны рѣчки съ нависшими надъ водой вѣтвями оставалась безлюдной. Впереди выступъ берега, съ котораго свѣшивались обнаженные корни подмытыхъ деревьевъ, закрывалъ видъ на верховье рѣчки. Добравшись до него, Митя осторожно выглянулъ, прячась за спутанной сѣтью древесныхъ корней съ прилипшими къ нимъ комьями земли, какъ за завѣсой. Передъ нимъ открылась излучина рѣчки, такая же, какую Митя только что миновалъ, тѣнистая и прохладная. Нѣсколько громадныхъ камней лежали въ водѣ, перегораживая теченіе, которое чуть струилось возлѣ нихъ, а у берега, по поясъ въ водѣ, сидѣлъ громадный медвѣдь! Черный, мохнатый звѣрь сидѣлъ неподвижно. Забавно склонивъ косматую голову съ полураскрытой пастью слегка на бокъ, онъ пристально смотрѣлъ въ воду. Переднія лапы его, на которыхъ на фонѣ свѣтлой воды ясно вырисовывались страшныя когти, были протянуты къ водѣ на подобіе клещей, точно звѣрь высматривалъ какой-то предметъ, который надо было схватить быстро и ловко.

Эта уединенная утренняя идиллія заключала въ себѣ такъ мало страшнаго, что Митя едва не расхохотался. Такъ вотъ кто наслѣдилъ по берегу рѣчки! Вотъ виновникъ ложной тревоги, которая заставила Митю построить рядъ предположеній о неизвѣстныхъ людяхъ, раздѣлявшихъ съ нимъ уединеніе этого сахалинскаго захолустья! Образъ дѣйствія мохнатаго Мишки такъ заинтересовалъ Митю, что онъ осторожно улегся въ своей засадѣ и рѣшилъ наблюдать, что такое предпринимаетъ медвѣдь: беретъ ли онъ утреннюю ванну или промышляетъ себѣ завтракъ. Загадка скоро разъяснилась. Минуты двѣ спустя, Мишка съ быстротой молніи окунулъ переднія лапы въ воду, и среди сверкающихъ брызгъ воды Митя увидѣлъ серебристое тѣло большой рыбины, судорожно бившееся въ лапахъ звѣря. Медвѣдь, крѣпко зажавъ добычу, поднесъ ее къ пасти и принялся съ видимымъ удовольствіемъ, громко чавкая, грызть голову рыбы, движенія которой быстро замирали. Къ удивленію Мити медвѣдь ограничился одной головой и бросилъ обгрызанное туловище рыбы на берегъ. Полакомившись такимъ образомъ, звѣрь снова усѣлся въ наблюдательно-сторожевую позу и черезъ нѣсколько времени выудилъ новую рыбину, съ которой расправился прежнимъ способомъ. Можно было подумать, что занятіе это представляло для него не добываніе добычи, а забавное развлеченіе, и онъ предавался ему, потому что зеленый лѣсъ рдѣлъ въ лучахъ яркаго взошедшаго солнца, легкій вѣтеръ обвѣвалъ слегка пригрѣтый солнопекъ берега пріятной прохладой, и прозрачная вода потока ласково журчала у подножія неподвижныхъ каменныхъ глыбъ. Такъ или иначе, но рыбная ловля косолапаго царя сахалинской тайги мирно продолжалась. Онъ сидѣлъ въ водѣ въ нѣсколькихъ шагахъ отъ берега, и конечно одного присутствія его было достаточно, чтобы заградить дорогу изслѣдователю, сидѣвшему въ засадѣ и съ любопытствомъ наблюдавшему эту сцену. Слабый вѣтерокъ тянулъ съ верховьевъ рѣчки, изъ тайги, и этимъ надо было объяснить, что звѣрь не чуялъ присутствія врага-человѣка. Наблюденіе надъ косматымъ звѣроловомъ указало Митѣ новый источникъ пропитанія. Если рыбы такъ много, что медвѣдь ловитъ ее просто лапами, то тѣмъ легче справиться съ этой задачей ему, человѣку! Уже съ своего болѣе высокаго мѣста Митя видѣлъ длинные извивающіеся силуэты рыбъ, мелькавшихъ тамъ и здѣсь въ темно-зеленоватой глубинѣ. Надо было только придумать, чѣмъ и какъ ловить ее.

Между тѣмъ рыбная ловля наскучила медвѣдю. Скусивъ голову послѣдней рыбѣ, онъ поднялся и выбрался на берегъ, мягко переваливаясь своимъ громаднымъ, мохнатымъ туловищемъ. На берегу онъ отряхнулся отъ воды, какъ собака, понюхалъ накиданную имъ рыбу, поворошилъ ее лапой и побрелъ прочь.

Какъ и ожидалъ Митя, медвѣдь пошелъ отъ него, въ томъ же направленіи, куда вели слѣды. Нѣкоторое время онъ медленно брелъ съ перевальцей вдоль рѣчки, нюхая землю, отворачивая встрѣчные камни и каряги, точно искалъ подъ ними что-то спрятаное, затѣмъ остановился, сладко зѣвнулъ, постоялъ, меланхолически поглядывая на воду, и сталъ взбираться на кручу берега. Обождавъ, пока шорохъ и трескъ его возни въ чащѣ затихъ, Митя вылѣзъ изъ своего убѣжища подъ нависшими корнями и пошелъ по слѣдамъ медвѣдя. Теперь онъ могъ убѣдиться въ своей ошибкѣ, благодаря которой испыталъ столько страху: слѣды косолапаго пустынножителя были поразительно похожи на человѣчьи съ тою только разницей, что возлѣ каждаго слѣда замѣтны были отпечатки его громадныхъ когтей, на что Митя но своей неопытности не обратилъ было вниманія. Слѣды переднихъ ногъ значительно уступали по величинѣ заднимъ, которые Митя принялъ за отпечатки ногъ женщины или мальчишки. Добравшись до мѣста, гдѣ медвѣдь занимался промысломъ, Митя очутился среди десятка крупныхъ рыбъ, всѣ съ отъѣденными головами, которыя въ безпорядкѣ валялись на берегу. Митя счелъ себя въ полномъ правѣ воспользоваться добычей, въ добываніи которой онъ игралъ не болѣе какъ роль скромнаго, невидимаго зрителя, и потому собралъ и сложилъ ее въ кучу, надѣясь захватить лучшіе экземпляры на обратномъ пути. Однѣ рыбины были серебристыя, другія серебристыя съ большими поперечными пятнами на задней половинѣ тѣла. По этому признаку Митя легко различилъ ихъ. Первыя представляли горбушу, а тѣ съ пятнами были, очевидно, кеты, но отличить ихъ лучше за отсутствіемъ характерныхъ головъ Митя не могъ. Да ему это было неважно. Обѣ породы принадлежали къ семейству лососевыхъ и очень похожи на нашихъ форелей, какъ цвѣтомъ, такъ и вкусомъ мяса. Митя не зналъ еще, какую роль сыграетъ эта рыба въ ближайшей его судьбѣ, да онъ сейчасъ и не думалъ о будущемъ — настоящее было еще такъ ново и неопредѣленно, что всецѣло поглощало его.

Сложивъ обглоданную рыбу въ кучу, Митя прикрылъ ее нарванной травой и примѣтилъ мѣсто. Затѣмъ онъ пустился въ дальнѣйшія изслѣдованія и, повинуясь любопытству, пошелъ опять по зіявшимъ въ илѣ крупнымъ слѣдамъ своего новаго знакомаго. Вскорѣ слѣды свернули вправо, къ кручѣ берега, и здѣсь Митя увидѣлъ нѣчто вродѣ проторенной дорожки, которая вела вверхъ. Нашъ Робинзонъ не имѣлъ никакой охоты встрѣчаться со страшнымъ звѣремъ, нравъ и привычки котораго были ему извѣстны только по наслышкѣ. Онъ постоялъ немного, размышляя, не вернуться ли назадъ, прислушиваясь, не слыхать ли подозрительнаго треска, а потомъ сталъ взбираться вверхъ. Добравшись до края обрыва, Митя выбралъ мѣсто, гдѣ по нему лѣпились кусты, и осторожно выглянулъ. То, что онъ увидалъ, едва не заставило его скатиться кубаремъ внизъ, но мысль, какъ бы поспѣшныя движенія его не про извели шума, приковала его къ мѣсту. Впрочемъ густая листва, въ просвѣты которой глядѣли его глаза, достаточно укрывала его. Не болѣе какъ въ десяти шагахъ отъ него, у подножія большой, когда-то расщепленной молніей лиственницы, теперь же сухой и лишенной вѣтвей, задомъ къ нему лежалъ его новый знакомый, которому Митя, впрочемъ, еще не рѣшался отрекомендоваться. Несмотря на близость, Митя опять такъ заинтересовался занятіемъ звѣря, что рѣшилъ повременить съ отступленіемъ, тѣмъ болѣе, что и теперь, какъ раньше на рѣчкѣ, онъ имѣлъ много шансовъ остаться незамѣченнымъ. Вскорѣ онъ догадался, чѣмъ былъ занятъ Мишка, хотя на первый взглядъ могло казаться, что тотъ просто отдыхаетъ и, отдыхая, лижетъ себѣ лапы. Медвѣдь передними лапами лежалъ на муравейникѣ, громадномъ и старомъ, можетъ быть, основанномъ у подножія лиственницы много лѣтъ тому назадъ. Очевидно, онъ разрылъ его своими когтистыми лапами, а теперь лежалъ, опуская поочередно то одну, то другую лапу на раззоренное гнѣздо, въ которомъ кишмя кишѣли возбужденные дерзкимъ нападеніемъ муравьи. Какъ скоро достаточное количество смѣлыхъ защитниковъ налипало къ обильно смоченной слюною лапѣ, медвѣдь подносилъ ее къ мордѣ и съ наслажденіемъ слизывалъ копошащійся живой слой. Это былъ, очевидно, дессертъ къ рыбной закускѣ. Звѣрь спокойно наслаждался своей затѣей. Онъ ни разу не поднялъ своей громадной головы, чтобы прислушаться или оглянуться кругомъ, изъ чего Митя заключилъ, что медвѣдь чувствовалъ себя полнымъ владыкой этого пустыннаго уголка острова.

Митя счелъ болѣе благоразумнымъ отретироваться еще съ большею осторожностью, чѣмъ съ какою приблизился къ звѣрю. Шорохъ хвои заглушилъ звуки мягкихъ шаговъ въ пескѣ, такъ что Митя, хотя и держалъ ружье наготовѣ, предполагая дѣйствовать имъ какъ огнестрѣльнымъ и какъ рукопашнымъ оружіемъ, благополучно спустился внизъ. Онъ пошелъ назадъ, выбралъ изъ укрытой кучки самыя крупныя и менѣе поврежденныя медвѣдемъ рыбины и вернулся на берегъ моря. На сегодня онъ былъ избавленъ отъ необходимости бродить по мокрому дну океана вслѣдъ отливающей волнѣ — медвѣдь позаботился снабдить его достаточнымъ запасомъ пищи.

ГЛАВА VIII.

Обзаведеніе домомъ и хозяйствомъ.

У огня, въ ожиданіи, пока обуглится ярко горѣвшій валежникъ и можно будетъ испечь въ накаленной золѣ добычу, Митя вновь перебралъ въ умѣ всѣ выводы, которые вытекали изъ его положенія. Тѣло его, изломанное необычайнымъ походомъ по тайгѣ, еще хранило слѣды изнуренія и усталости, но уже заживали язвы на ногахъ, и въ душѣ было больше увѣренности и покоя. Жуткое чувство одиночества, которое не безпокоило его, пока онъ, стремясь къ завѣтной цѣли, продирался съ напряженіемъ всѣхъ силъ сквозь дикую чащу, и которое охватило его, когда онъ очутился, безсильный и оборванный, передъ могучей громадой океана, снова улеглось, такъ что жизнь казалось ему теперь на яркомъ свѣтѣ солнца достойной цѣны, какую онъ заплатилъ за нее. Зато заботы, звавшія къ дѣятельному труду и борьбѣ, обступили его со всѣхъ сторонъ. Объ чемъ онъ ни начиналъ думать, о постройкѣ жилья, о продранныхъ сапогахъ, о пищѣ, онъ всюду натыкался на непреодолимыя, какъ ему казалась, съ. перваго взгляда затрудненія. Только теперь, когда Митя очутился съ голыми руками предъ лицомъ дикой природы, онъ увидѣлъ, до какой степени всѣ привычки, всѣ мысли его приспособлены къ условіямъ культурной жизни, За что ни хватался онъ на первыхъ же порахъ чувствовалось отсутствіе самыхъ простыхъ вещей, помощи которыхъ мы не замѣчаемъ въ нашей обыденной жизни… А, между тѣмъ не видѣлъ ли онъ сегодня утромъ, какъ живое существо, которое во всемъ уступало ему, этотъ медвѣдь, ловившій рыбу, лакомившійся муравьями, спокойно и беззаботно жилъ среди пустыни, въ которой Митя боялся погибнуть, чувствуя себя какъ безъ рукъ. По крайней мѣрѣ примѣръ животнаго не остался безъ вліянія, и, воспоминая своего косолапаго сосѣда, Митя утѣшался мыслью, что тамъ, гдѣ благоденствуетъ медвѣдь, можетъ, быть, не пропадетъ онъ, человѣкъ, «вѣнецъ созданія». Тѣмъ не менѣе ему приходилось туго.

Митя было расположился починить свою обувь — хвать — иголки, съ помощью которыхъ онъ думалъ справиться съ. задачей, не годились. У него не было шила, и при попыткѣ согнуть одну изъ иголъ, чтобы превратить ее въ подобіе кривого сапожнаго шила, дрянная сталь сломалась, и Митя долго шарилъ въ пескѣ, чтобы не потерять отломившагося кончика, который при его скудномъ запасѣ желѣзныхъ вещей могъ еще пригодиться на что-нибудь.

Жилье, чтобы оно укрыло его отъ рѣзкаго морского вѣтра и дождя, Митя могъ сложить только временное изъ полугнилыхъ жердей валежника. За неимѣніемъ топора приходилось орудовать съ готовымъ матеріаломъ. Митя натаскалъ къ выбранной впадинѣ утеса, откуда открывался самый широкій видъ на море, на устье рѣчки и на лѣсъ, жердей, сучьевъ съ остатками пожелтѣвшей хвои, обломковъ коры и соорудилъ изъ этого матеріала хижину наподобіе индѣйскаго «вигвама» или ,,урасы" тунгусовъ. Нѣсколько разъ перегнившія жерди ломались подъ тяжестью наваленнаго на нихъ матеріала, потому что Митя хотѣлъ возмѣстить щелеватость стѣнокъ своего дома толщиною, и только къ вечеру ему наконецъ удалось построить сооруженіе, которое болѣе или менѣе отвѣчало намѣченному плану. Узкій входъ, обращенный въ открытому югу, Митя завѣсилъ продраннымъ бушлатомъ, который колебался отъ отъ всякаго дуновенія вѣтра. Небольшое отверстіе наверху должно было служить для выхода дыма, но когда Митя развелъ небольшой огонекъ посрединѣ хижины, густая масса дыма быстро выгнала его наружу. Для защиты отъ ночного визита медвѣдя или другого звѣря Митя не могъ придумать ничего, кромѣ огня, который онъ разложилъ передъ входомъ въ шалашъ во всю ширину расщелины, въ глубинѣ которой онъ поселился. Но валежникъ быстро перегоралъ, такъ что Митя нѣсколько разъ вставалъ въ теченіе ночи, чтобы подбрасывать въ костеръ новый горючій матеріалъ. Неудобство такого способа охраны заключалось еще въ томъ, что дымъ тянуло по расщелинѣ скалы вверхъ, и онь стлался черезъ шалашъ.

И все же бѣглецъ чувствовалъ себя во вторую ночь куда уютнѣе. Скудный багажъ его лежалъ въ порядкѣ, а самъ онъ расположился за грудой тускло свѣтившихъ, перегоравшихъ углей, накрывшись бушлатомъ, положивъ возлѣ заряженное ружье и кайлу. Ночь мерцала въ расщелину двери яркими звѣздами, ночной холодъ врывался порой въ шалашъ; иногда снизу, изъ заволокшейся туманомъ лѣсистой ложбины доносился звучный среди ночной тишины хрустъ ломавшейся и падавшей вѣтки, а Митя лежалъ, и грустно-задумчивый взоръ его глазъ не могъ оторваться отъ мерцавшихъ угольковъ, жаръ которыхъ понемногу прятался подъ толстымъ, но пушистымъ налетомъ золы. О чемъ думалъ бѣглецъ, прежде чѣмъ сонъ смежилъ его очи? Онъ думалъ о своемъ одиночествѣ, о томъ, что уже двѣнадцатый день, почти двѣ недѣли, какъ онъ не слыхалъ голоса человѣческой рѣчи и когда услишитъ, неизвѣстно. Понемногу его мысли, цѣпляясь за прихотливый рядъ восиоминаній, вернулись къ прошлому, сперва къ перипетіямъ бѣгства, потомъ къ жизни въ гнилой и душной тюрьмѣ, подъ громыханье кандаловъ, злобныя рѣчи и дикія проклятія, потомъ передъ нимъ развернулся городъ, огоньки на пристани, на судахъ въ теплую южную ночь, когда говоръ и смѣхъ, шарканье ногъ и восклицанія звучатъ въ темной листвѣ бульваровъ, и вдали отъ эстрады несутся звуки военнаго оркестра, играющаго попури изъ оперъ… Боже, съ какою живою силой охватило его это воспоминаніе! Митя приподнялся на локоть и расширенными глазами смотрѣлъ виередъ себя. Да, нѣтъ сомнѣнія! То — прошлое! Онъ не тамъ… онь здѣсь, бѣглый, одинокій каторжникъ на пустынномъ берегу океана. Слезы, одиночныя и тяжелыя, медленно капали иа холодную землю. Митя откинулся на изголовье и закрылъ глаза. Онъ лежалъ нѣкоторое время въ черномъ мракѣ. жалость къ себѣ боролась съ отчаяніемъ и злобой, а когда открылъ глаза, то увидѣлъ двѣ яркихъ звѣэды и нѣсколько болѣе гусклыхъ, которыя свѣтили ему въ отверстіе крыши искристыми лучами, какъ Виѳлеемская звѣзда. Тишина и переливчатое сіяніе ихъ успокоили несчастнаго, и онъ не замѣтилъ, какъ уснулъ. Ночью онъ въ просонкахъ подымался, подбрасывалъ хворостъ въ потухавшій костеръ, а утромъ заснулъ крѣпко и проснулся, ему казалось, оттого; что его кто-то разбудилъ. Но никто не будилъ его, онъ былъ одинокъ.

И потянулись дни новой жизни, въ которой собственныя мысли замѣняли Митѣ звуки человѣческой рѣчи, а образы — живыхъ людей и ихъ дѣла. Понемногу онъ пересталъ различать самого себя. Ему казалось, что все, что онъ думаетъ и чувствуетъ, нечувствительно сливается съ окружающимъ — съ шумомъ моря, шорохомъ тайги, свистомъ вѣтра въ расщелинахъ скалъ, съ криками морскихъ птицъ, которыя гнѣздились въ утесѣ надъ моремъ, что самь онъ — маленькій кусочекъ гигантской природы и живетъ, повинуясь тѣмъ же скрытымъ въ ней непреодолимымъ и невыразимымъ ничѣмъ велѣніямъ, по волѣ которыхъ волнуется вода, скрипитъ и качается дерево, ходитъ въ глубинѣ рѣки рыба.

Да и было ли оно иначе? Только вечеромъ, когда мракъ загонялъ его въ узкую щель скалы, въ немъ просыпался человѣкъ иного міра, иного прошлаго, и тогда душа его мучительио страстно просилась вдаль, жаждала, искала чего-то иного, рвалась и тосковала. Но что бы ни копошилось въ душѣ, тѣло и голова дѣятельно работали.

Утромъ, въ первый день осѣдлой жизни, Митя устроилъ временный календарь.

Онъ набралъ мелкихъ, округленныхъ камешковъ по числу будней, прибавилъ къ нимъ крупныя — воскресныя, и сложилъ кучкой въ хижинѣ, рѣшивъ начинать свой день съ того, чтобы прибавлять къ ней ежедневно соотвѣтствующій камешекъ. Затѣмъ, махнувъ пока рукой на рваные сапоги, онъ сдѣлалъ удочку. Крючекъ, которымъ застегивался воротъ бушлата, былъ выпоротъ, осторожно разогнутъ съ помощью ножа, отточенъ на камнѣ и такимъ образомъ превращенъ въ рыболовный. Лесу Митя скрутилъ изъ нитокъ, сдѣлавъ ее покрѣнче. Рѣчка до такой степени кишѣла рыбой, что незатѣйливый снарядъ прекрасно выполнялъ свое назначеніе. Но печеная рыба, краббы и сырые, холодные слизни скоро стали противны, особенно когда вышелъ запасъ соли. Надо было устроить соляной заводъ. Но какъ? Частые дожди и сырая погода не давали высыхать водѣ во впадинѣ утеса, куда Митя натаскалъ ее въ своей арестантской шапкѣ изъ моря. Не помогъ и навѣсъ изъ коры, который Митя устроилъ надъ лужей — онъ еще болѣе замедлялъ испареніе тѣмъ, что затѣнялъ впадину. Тогда Митя спустился въ лѣсъ, куда ходилъ неохотно, помня встрѣчу съ медвѣдемъ, и нарѣзалъ съ деревьевъ широкія полосы бересты. Изъ нея онъ послѣ долгихъ неудачъ смастерилъ одинъ большой и одинъ маленькій буракъ, которые съ грѣхомъ пополамъ держали воду, служа какъ ведерко и кружка. Изъ большого четырехугольнаго куска бересты онъ смастерилъ подобіе сковороды, вымочилъ ее въ водѣ и въ ней на угляхъ выпаривалъ морскую воду. Счастье его было, что вода Тихаго океана близъ этихъ береговъ содержала большое количество солей; благодаря этому обстоятельству, его соляная варница въ теченіе цѣлаго дня выпариванія доставляла ему небольшой запасъ соли, только берестяную сковороду приходилось часто возобновлять, потому что она скоро портилась на огнѣ. Тамъ же въ лѣсу онъ набиралъ ягоду, какая доспѣвала, пугливо оглядываясь и прислушиваясь, дергалъ корни, изслѣдуя ихъ съѣдобность, жевалъ стебли разныхъ травъ, рискуя отравиться. И въ этомъ дѣлѣ ему пришелъ на помощь косолапый пріятель, у котораго Митя въ первый день своего пребыванія воспринялъ идею рыбной ловли. Тотъ ли это медвѣдь, или другой, Митя не зналъ, потому что судя по многочисленнымъ слѣдамъ въ таежной каймѣ рѣчки, въ округѣ жилъ не одинъ, а нѣсколько медвѣдей. Разъ какъ-то на полянѣ Митя наткнулся на мѣсто, гдѣ трава была измята на большомъ пространствѣ, точно здѣсь валялся медвѣдь. Тутъ же вмѣстѣ со слѣдами пребыванія звѣря Митя увидалъ нѣсколько обгрызанныхъ медвѣжьими зубами корней съ остатками листвы. «Что ѣстъ медвѣдь, можетъ годиться и для человѣка», — подумалъ Митя и не ошибся. Корень неизвѣстнаго растенія былъ бѣлый, хрустѣлъ на зубахъ, какъ рѣдька или морковь, имѣлъ сладковато-горькій вкусъ и отлично дѣйствовалъ на желудокъ. Митя потомъ легко находилъ его и употреблялъ въ пищу какъ овощъ къ рыбѣ. Когда вопросъ о пищѣ оказался разрѣшеннымъ болѣе или менѣе удовлетворительно, Митя принялся за изготовленіе необходимыхъ орудій. Больше всего онъ нуждался въ топорѣ, замѣнить который не могли ни ножъ, ни кайла, хотя онъ работалъ ею, какъ топоромъ. Но сдѣлать топоръ было рѣшительно не изъ чего. Одно время Митя думалъ, не сдѣлать ли изъ осколковъ кремня каменный топоръ на подобіе тѣхъ топоровъ, какіе онъ, помнится, видѣлъ въ музеяхъ, гдѣ были собраны орудія человѣка каменнаго вѣка. Но въ этомъ видѣ задача представляла безконечныя трудности, и, не имѣя опыта дикаря, Митя рисковалъ потратить много драгоцѣннаго времени. Всего проще было бы перековать кайлу въ топоръ. Она представляла, длинную, изогнутую въ видѣ лука четырехгранную полосу желѣза съ заостренными концами и расширеніемъ посерединѣ, въ дыру котораго вставлялась ручка. Одну половину, если ее накаливать на угляхъ, можно было сплющить ударами подходящаго камня въ широкую пластинку, которую оставалось только отточить. Митя принялся за дѣло, но потерпѣлъ неудачу на первыхъ же порахъ. Конецъ кайлы не накалялся въ кучѣ углей до такой мягкости, чтобы уступать слабымъ ударамъ каменнаго кругляка, которымъ Митя билъ, зажавъ его въ рукѣ. Очевидно, недоставало мѣха или поддувала, и необходимо было увеличить силу молота. Послѣднее Митѣ удалось достигнуть легче, чѣмъ первое. Упорно работая камнями, какъ напилками, онъ протеръ въ своемъ камнѣ-молотѣ широкія параллельныя ложбины съ каждой стороны его и вставилъ затѣмъ его утонченною частью въ расщепъ выструганной ножемъ толстой ручки, которую онъ туго перевязалъ выше и ниже зажима тонкими, вырѣзанными изъ погона винтовки ремешками. Получился довольно основательный каменный молотъ, который въ случаѣ чего могъ даже служить орудіемъ защиты. Митя съ чувствомъ удовлетворенія помахивалъ имъ въ воздухѣ, представляя себѣ, какъ онъ будетъ бить имъ по раскаленному ковкому желѣзу. Труднѣе было устроить мѣхъ. Маханье полой снятаго бушлата мало помогало дѣлу. Правда, угли разгорались ярко при каждомъ взмахѣ, но только съ поверхности, въ глубинѣ же, куда былъ засунутъ конецъ кайлы, температура, очевидно, измѣнялась очень мало. Долго размышлялъ Митя, придумывая разные способы, оглядываясь кругомъ въ поискахъ матеріала или въ надеждѣ увидѣть предметъ, который навелъ бы его на удачную мысль. Въ концѣ концовъ онъ остановился на мысли устроить мѣха такъ какъ онъ видѣлъ на одной картинкѣ въ «Исторіи культуры».

Тамъ были изображены африканскіе кузнецы негры: одинъ, сидя на корточкахъ, колотилъ наконечникъ копья на каменной наковальнѣ, а другой въ двухъ шагахъ отъ него дулъ въ маленькіе мѣхи, сдѣланные изъ глины въ видѣ суживающихся къ концу горшковъ. Горшки были вкопаны узкими концами въ землю, и отъ нихъ въ ней шелъ ходъ къ огню. Ихъ широкіе концы были обтянуты кусками кожи съ привязанными къ нимъ ручками; вытягивая и вдавливая поперемѣнно обѣими руками кожу, помощникъ кузнеца вдувалъ снизу изъ подъ земли въ кучу накаленныхъ углей непрерывную струю воздуха. Для устройства такихъ мѣховъ необходима была глина; изъ бересты, единственнаго матеріала, которымъ пользовался пока Митя, ихъ невозможно было сдѣлать. Кожу могла замѣнить рыбья кожа, тонкая до прозрачности, но гибкая, какъ бычачій пузырь. Глину Митя долго искалъ на рѣчкѣ, рискуя ежеминутно встрѣтиться съ медвѣдемъ. Такъ какъ онъ выбиралъ для своихъ экспедицій жаркіе часы дня, когда Мишка лежитъ гдѣ-нибудь въ прохладной чащѣ лѣса, изнывая отъ жары въ своей мѣховой одеждѣ, то встрѣчи съ нимъ нашъ поселенецъ удачно избѣгалъ, и послѣ долгихъ и упорныхъ поисковъ нашелъ, наконецъ, залежь довольно плохой глины въ полуторы верстахъ отъ дому. Онъ выковырялъ большую, по возможности равномѣрную глыбу величиной съ большую тыкву и съ трудомъ дотащилъ ее къ себѣ.

Удача окрылила его, и, не давая себѣ отдыха и сроку, Митя усѣлся близъ входа въ свое жилищѣ подъ тѣнистымъ свѣсомъ утеса и превратился въ гончара. Долго возился онъ. Сперва промялъ глину, потомъ вылѣпилъ съ трудомъ потребные конусы, смачивая и приглаживая глину водой. Чтобы они не спадались и не теряли форму, онъ набилъ ихъ плотно мелкимъ влажнымъ пескомъ, а затѣмъ возложилъ надежду на солнце, разсчитывая, что, высохнувъ, конусы станутъ достаточно твердыми. Но частые дожди и туманы съ моря разрушили его разсчеты — глина почти не сохла. Тогда самоучка гончаръ принялся осторожно обжигать ихъ, прогрѣвая сперва на горячей золѣ, а потомъ на пылающихъ угольяхъ. Терпѣніе и осторожность одержали верхъ. Если глина трескалась, Митя внимательно замазывалъ трещины и обжигалъ починенныя мѣста, пока не добился успѣха. Дальше дѣло пошло гораздо быстрѣе и, спустя два дня неутомимой дѣятельности, въ горячкѣ которой Митя забывалъ все на свѣтѣ, кромѣ предмета своихъ стремленій, импровизированная кузница была готова: конусы, обвязанные рыбьей кожей, вкопаны въ землю, отъ нихъ проведенъ выложенный глиной ходъ къ углямъ, тяжелый плоскій камень-наковальня, доставленный съ большимъ усиліемъ наверхъ, лежалъ возлѣ, и на ней покоился каменный молотъ. Увы! когда Митя, взявшись за ручки, принялся работать мѣхами, вмѣсто равномѣрнаго шипѣнія воздушной струи и разгорающихся углей произошло нѣчто совсѣмъ другое: мѣхи не дѣйствовали, точно кто закупорилъ выходное отверстіе. Митя разгребъ угли въ горнѣ, отыскалъ дыру поддувала… она оказалась забитой пескомъ и золой. И только тутъ самозванный кузнецъ вспомнилъ, что онъ совсѣмъ забылъ снабдить свои мѣхи клапанами. Досада и огорченіе были такъ велики. Что Митя чуть не заплакалъ. Въ этотъ день онъ уже не работалъ, — не могъ, такъ разстроила его неудача. Съ отчаянія и огорченія ему страстно захотѣлось, чтобы случилось нѣчто необычайное: чтобы въ морѣ появился дымокъ; затѣмъ на горизонтѣ обрисовывается рангоутъ и очертаніе парохода. Вотъ отъ него отвалила къ берегу шлюпка за прѣсной водой или чѣмъ инымъ. Онъ воображалъ себя на берегу бѣгающимъ отъ нетерпѣнія взадъ и впередъ, машущимъ, дико кричащимъ. Онъ представлялъ себѣ изумленныя лица незнакомыхъ людей, которые, не переставая поспѣшно грести, съ изумленіемъ смотрятъ, повернувъ съ усиліемъ головы, на одиноко неистовствующаго оборваннаго человѣка… Ничего подобнаго! Волны моря, которыя бѣжали ровными грядами къ берегу и разбивались тамъ съ ласковымъ журчанъемъ, пѣли ту же заунывную пѣсню — пѣсню одиночества, пѣсню неволи.

Долго сидѣлъ Митя на краю утеса, обхвативъ руками согнутыя колѣни, устремивъ взоръ. въ синюю даль. Вѣтеръ шевелилъ ему волосы, обдувалъ лицо, чайки кричали и дрались за добычу у подножія утеса. Сумерки загнали его домой, А утромъ Митя вскочилъ бодрый и сильный, съ новой вѣрой въ себя, съ новыми затѣями въ головѣ. Онъ провозился за устройствомъ новаго горна два дня, работая съ лихорадочной энергіей, забывая о пищѣ, о морѣ, на которое онъ часто прежде глядѣлъ съ тайной надеждой, и всего только два раза отлучился отъ своего жилья: разъ сходилъ за глиной, другой разъ на рыбную ловлю. Много труда стоило ему устройство клапановъ, которые онъ сдѣлалъ въ видѣ шариковъ, запиравшихъ и отпиравшихъ отверстія дѣйствіемъ воздушнаго напора. Съ вечеру второго дня Митя могъ испытать свое сооруженіе. Оно дѣйствовало не блестяще, но удовлетворительно. Эта удача, третья, послѣ придуманнаго имъ соляного завода и устройства удочки, необыкновенно приподняла настроеніе новаго Робинзона, Въ немъ все сильнѣе и сильнѣе росла увѣренность, что такъ или иначе, рано или поздно, но ему удастся выбраться изъ западни, въ которую онъ попалъ послѣ бѣгства съ каторги.

Рано утромъ, едва выглянуло солнце, какъ Митя уже бродилъ по берегу, собирая сухой плавникъ, который давалъ уголь лучшаго качества. Не обращая вниманія на дождикъ, который засѣялъ вскорѣ мелкой пылью съ посѣрѣвшаго отъ ненастья неба, Митя развелъ большой костеръ и, когда дерево перегорѣло въ уголь, принялся за работу. Онъ работалъ поперемѣнно то въ роли раздувальщика, то въ роли кузнеца, крѣпко схвативъ обернутый въ бересту конецъ кайлы, лѣвой рукой и отбивая своимъ самодѣльнымъ молотомъ ярко-красный, быстро покрывавшійся окалиной накаленный конецъ. Звонкій стукъ несся изъ расщелины скалы и катился въ тайгу, гдѣ къ неслыханнымъ звукамъ прислушивался, вѣроятно, бродяга-медвѣдь. Искры сыпались во всѣ стороны, и мягкое желѣзо постепенно принимало желаемую форму. Митя работалъ съ увлеченіемъ. Онъ не думалъ раньше, что перековка кайлы окажется такой легкой работой, и теперь съ восхищеніемъ слѣдилъ, какъ длинный заостренный стержень превращался въ широкую пластину. Въ серединѣ работы каменный молотъ выскочилъ отъ сильнаго удара изъ расщепа ручки, но Митя легко закрѣпилъ его вновь.

Только великій художникъ, творецъ необыкновеннаго произведенія искусства, созданнаго порывомъ высокаго вдохновенія, могъ такъ любоваться своимъ твореніемъ, какъ любовался .Митя неуклюжимъ лезвеемъ, носившимъ на себѣ слѣды грубой и неумѣлой обдѣлки. Онъ долго вертѣлъ измѣнившую свой внѣшній видъ кайлу передъ глазами, насадилъ ее на ручку, примѣривалъ, ловко ли рубить, и когда вдоволь насладился первымъ издѣліемъ своей кузницы, вспомнилъ, что лезвее надо отточить. Но и эта скучная, однообразная работа, которая отняла у него остатокъ дня, протекла легко, потому что Митя въ это время думалъ о томъ, что онъ сдѣлаетъ своимъ топоромъ. Прирѣчная тайга казалась ему теперь данницей, готовой отдать своему властелину лучшее, что въ ней таилось. Напряженная дѣятельность изнуряла Митю. Но, заставляя работать мысль, она позволяла ему забывать окружающее, прогоняла страхи, которые, какъ невидимыя, а лишь ощущаемыя чудовища, таились прежде въ его воображеніи вездѣ кругомъ — въ нелюдимой тайгѣ, въ молчаливыхъ впадинахъ утеса-горы, въ синей мглѣ моря и въ дальнихъ горахъ. Митя уже пересталъ прислушиваться, не крадется ли кто нибудь, не ползетъ ли, онъ не обертывался внезапно и боязливо, чтобы взглянуть, не стоитъ ли кто нибудь неизвѣстный и страшный за его спиной. Окрестность со всѣми ея перемѣнчивыми звуками и шумами казалась ему уже близко знакомой, почти родной, и онъ довѣрчиво-спокойнымъ взоромъ смотрѣлъ на то, что еще недавно будило въ немъ тайныя тревоги.

ГЛАВА IX.

Плаваніе по рѣкѣ.

На другой день Митя срубилъ и повалилъ нѣсколько нетолстыхъ лиственницъ. Онъ обчистилъ бревна, приволокъ ихъ къ берегу рѣчки и соорудилъ небольшой плотъ, воспользовавшись гибкими, свѣжими корнями молодыхъ лиственницъ, какъ вичью.

Плотъ былъ ему положительно необходимъ, потому что Митя боялся странствовать берегомъ, гдѣ ходили медвѣди. А между тѣмъ надо было изслѣдовать свои владѣнія и прежде всего рѣчку. Во время работы надъ плотомъ нѣсколько тюленей съ любопытнымъ видомъ выставили свои круглыя, усатыя морды, лоснившіяся отъ воды, появляясь все ближе и ближе къ берегу, не пугаясь стука и шума. Митя легко могъ подстрѣлить любого изъ нихъ, но мысль израсходовать хоть одинъ изъ своихъ немногочисленныхъ патроновъ останавливала его. Да и звѣри эти были ему пока не нужны.

Захвативъ самыя цѣнныя вещи, Митя на слѣдующій день пустился въ «ученую экспедицію», какъ онъ мысленно назвалъ новое предпріятіе. Онъ шелъ на шестахъ, придерживаясь лѣваго берега. Вода стояла высоко, благодаря послѣднимъ дождямъ, но теченіе было довольно медленное. Черезъ часъ умѣренныхъ усилій Митя достигъ мѣста, гдѣ находилась залежь глины. Онъ захватилъ грузъ ея для выдѣлки посуды, которой думалъ заняться въ ближайшемъ будущемъ, такъ какъ тосковалъ по горячемъ чаѣ и похлебкѣ. Подвигаясь медленно дальше, Митя зорко поглядывалъ по сторонамъ, не видать ли гдѣ какого звѣря, и пытливо изслѣдовалъ обрывъ берега, потому что послѣ находки глины лелѣялъ въ душѣ надежду, не натолкнетъ ли его судьба на мѣсторожденіе какой-нибудь желѣзной руды, залежи которой довольно обильны на Сахалинѣ. Рѣчка сохраняла свой прежній характеръ, то-есть ширина ея достигала въ самыхъ узкихъ мѣстахъ 10—12 саженей, такъ что еслибы въ такомъ пережимѣ теченія на одинокаго пловца вздумалъ бы напасть выскочившій изъ тайги медвѣдь, то онъ добрался бы до утлаго судна въ самое короткое время и, пожалуй, даже вбродъ, — такъ мелка была, тутъ вода. По низкому, правому берегу высились стройные тополя, ивы и вязы, кудрявая зелень которыхъ склонялась къ отражавшей ихъ гладкой поверхности воды. Мѣстами Митя плылъ подъ навѣсомъ зеленыхъ вѣтвей, точно въ большомъ шатрѣ, невольно заглядываясь на живописные уголки. Дальше отъ берега виднѣлась болѣе темная зелень аянской ели, и пихты, и кое-гдѣ выдѣлялись темными пятнами группы кедровъ. У обрывистаго берега рѣчка, очевидно, подмывала и отрывала во время разливовъ участки земли вмѣстѣ съ росшими на нихъ деревьями; потому что на многихъ отмеляхъ были видны груды наваленныхъ и, благодаря рѣчной свѣжести, еще не засохшихъ деревьевъ. Митя съ трудомъ и не безъ опаски велъ свое судно черезъ протоки между цѣлыми островами, воздвигнутыми изъ труповъ исполинскихъ изъ и тополей, образовавшими въ расширенномъ руслѣ рѣки настоящій архипелагъ. Къ удивленію тюлени попадались и здѣсь, въ нѣсколькихъ верстахъ отъ моря. Гладкая, круглая башка звѣря съ подслѣповатой мордой внезапно появлялась надъ поверхностью воды, также внезапно изсчезала, и тогда въ освѣщенной солнцемъ глубинѣ было видно большое и темное веретенообразное тѣло, скользившее быстрыми, змѣиными движеніями. Одинъ изъ тюленей даже вылѣзъ на поваленное дерево и сладко дремалъ, пригрѣваемый теплыми лучами солнца. Появленіе человѣка пробудило его. Раскрывъ глаза, забавный звѣрь внезапно увидѣлъ длинный шестъ, которымъ Митя замахнулся въ надеждѣ оглушить его, и не теряя времени шлепнулся въ воду, нырнулъ и исчезъ въ глубинѣ.

Дальше теченіе рѣчки стало извилистѣе, острова попадались рѣже. Митя присталъ къ берегу, гдѣ краснѣли заросли высокаго Иванъ-чая и дикой малины. Ударивъ нѣсколько разъ шестомъ по зеленой листвѣ, Митя убѣдился, что въ заросли не скрывается никто. Онъ поѣлъ полуспѣлой малины и нарвалъ цѣлую охапку листьевъ и цвѣтовъ Иванъ-чая, чтобы высушить его дома и.пить вмѣсто настоящаго. Закрѣпивъ плотъ, Митя осторожно обошелъ заросль и очутился на песчаномъ перешейкѣ, который тянулся къ берегу. Тутъ онъ увидѣлъ слѣдъ коровы; то-есть это ему показалось, что черезъ пересыпь прошла корова, но едва онъ подумалъ, откуда могла взяться здѣсь корова, какъ уже догадался, что слѣды принадлежали какому-нибудь звѣрю вродѣ лося или оленя. Но ничто не выдавало присутствія дичи. На обратномъ плаваніи, въ которое Митя пустился послѣ полудня, разсчитывая на теченіе, онъ вспугнулъ нѣсколько стай дикихъ утокъ. Видѣлъ еще какого то длиннаго, пушистаго звѣря, величиной съ небольшую собаку, который быстро скрылся въ нору подъ обнаженными корнями. Примѣтилъ онъ также нѣсколькихъ бѣлокъ и опять свѣжіе медвѣжьи слѣды на берегу. А вотъ за поворотомъ рѣки и самъ старый пріятель! Громадный звѣрь шелъ медленными шагами съ развальцемъ возлѣ самой воды. По временамъ онъ останавливался, нюхалъ подъ карягами, отворачивалъ ихъ лапой и снова продолжалъ свой путь.

Митя, осторожно отпихиваясь шестомъ объ вязкое дно, отвелъ свой плотъ ближе къ противоположному берегу, положилъ шестъ и схватилъ берданку. Стукъ шеста былъ услышанъ звѣремъ. Медвѣдь круто остановился и впервый разъ увидѣлъ человѣка, который, повидимому, готовился оспаривать у него владѣніе лѣсомъ. Митя стоялъ посреди плота, который медленно уносило теченіемъ мимо звѣря, шагахъ въ сорока отъ него. Сердце громко стучало въ груди, руки крѣпко сжимали ружейный стволъ, на штыкѣ котораго ярко сверкало солнце. Пловецъ ожидалъ, что медвѣдь, немедля ни минуты, кинется въ воду. и нападетъ на него. Но звѣрь не обнаружилъ къ тому никакой охоты. Онъ смотрѣлъ на незнакомое существо блестящими лукавыми глазами, какъ будто хотѣлъ сказать: «А, это ты стучишь тамъ, на горѣ по ночамъ и тревожишь мой сонъ», и затѣмъ лѣниво повернулся и ушелъ въ густой шиповникъ, въ которомъ виднѣлись проложенные имъ по всевозможнымъ направленіямъ лазы. Митя вздохнулъ свободно и, положивъ ружье, снова взялся за шестъ. «Рано или поздно — думалъ онъ — намъ придется столкнуться. Трудно жить въ такомъ близкомъ сосѣдствѣ, не мѣшая другъ другу». «Смѣлый» изслѣдователь вернулся домой довольно рано. Экспедиція, хотя и не оправдала его надежды на открытіе желѣзной руды, зато познакомила его съ теченіемъ рѣки верстъ на 8—10 вверхъ отъ устья. Вмѣстѣ съ тѣмъ Митя убѣдился въ необыкновенномъ богатствѣ лѣсистаго берега всевозможной дичью и только не зналъ, какъ онъ будетъ добывать ее. Отнынѣ онъ уже не могъ разсчитывать на то, что присутствіе его неизвѣстно царю сахалинскаго лѣса. Нынче они представились другъ другу, хотя и не обмѣнялись привѣтствіями. Не зная характера медвѣдей, Митя сталъ бояться нападенія звѣря; онъ рѣшилъ огородить свое жилье тыномъ, и, эта работа заняла у него весь слѣдующій день. Шалашъ, который пока удовлетворительно защищалъ его отъ непогоды, стоялъ, какъ уже было сказано выше, въ глубинѣ узкой расщелины, съ отвѣсными боками, высотой въ нѣсколько саженей. Почва состояла здѣсь изъ плотнаго песчанаго наноса и спускалась внизъ довольно крутой осыпью. Направо и налѣво въ стѣнѣ утеса открывалось нѣсколько такихъ щелей, но та, гдѣ поселился Митя, была и самая безопасная благодаря отвѣснымъ высокимъ бокамъ и довольно узкому входу, не стѣснявшему однако вида на море и устье рѣчки. Стоило только перегородить ее крѣпкимъ тыномъ съ узкой калиткой, и тогда невольный отшельникъ могъ чувствовать себя за нею болѣе или менѣе безопасно посреди двора, который былъ достаточно просторенъ для его небольшого хозяйства. Эта работа заставила Митю сдѣлать себѣ деревянную лопату, въ которой онъ давно нуждался. Съ помощью кайлы и лопаты онъ вырылъ глубокій ровъ поперекъ щели въ томъ мѣстѣ, гдѣ она имѣла всего двѣ сажени въ ширину; здѣсь онъ поставилъ рядъ длинныхъ, заостренныхъ по концамъ бревенъ такой толщины, какія только ему было по силамъ втащить къ себѣ наверхъ. Землю онъ плотно утопталъ, а чтобы нельзя было ни повалить, ни выдереуть столбы, онъ закрѣпилъ ихъ двумя поперечными брусьями, концы которыхъ упирались въ выдолбленныя въ скалѣ дыры. Сбоку онъ оставилъ для себя узкую лазейку, такъ какъ не могъ придумать другого способа устройства входа: его страшно стѣсняло отсутствіе гвоздей и такихъ инструментовъ, какъ долото, буравъ и пила. Дрова и другіе громоздкіе предметы можно было хранить и за оградой. Для защиты кузницы отъ дождя онъ устроилъ надъ ней легкій навѣсъ, подпертый двумя столбиками. Вечеромъ, когда посреди двора запылалъ костеръ, и яркое пламя его озарило краснымъ свѣтомъ свѣжее дерево новой ограды и неровныя стѣны утеса, Митя почувствовалъ себя довольно уютно въ своей крѣпости, особенно при мысли о мохнатомъ звѣрѣ, который всякую минуту могъ навѣстить его. Надъ головой его, на очистившемся темномъ небѣ сверкали звѣзды, и слабый свѣтъ огнища, вспыхивая и колеблясь, игралъ на неровныхъ выступахъ карниза. Съ этой высоты врядъ ли какой звѣрь рѣшился скакнуть къ нему на дворъ, а спуститься по нависавшей стѣнѣ не было никакой возможности, Это была первая ночь, которую Митя провелъ на своей постели изъ моха совершенно безмятежно, не тревожимый никакими опасеніями.

Утромъ Митя, прибавивъ камешекъ къ кучкѣ, изображавшей календарь, пересчиталъ ихъ и убѣдился, что исполнился мѣсяцъ его побѣга. Было это 29-го іюня, въ Петровъ день. Подъ вліяніемъ календарныхъ расчетовъ мысли его приняли нѣсколько мрачное направленіе: вѣдь наступила уже половина лѣта, а между тѣмъ онъ еще не представлялъ себѣ возможности, какъ выбраться изъ уединеннаго мѣста, какъ проложить себѣ дорогу туда, гдѣ живутъ другіе люди и въ тѣхъ условіяхъ, какими пользовался нѣкогда и онъ самъ. Въ подавленномъ настроеніи Митя спустился къ рѣчкѣ съ ружьемъ и топоромъ, съ которыми, cогласно обѣту, онъ не разставался, съ удочкой въ рукахъ.

День его начинался обыкновенно съ рыбной ловли, которая, смотря по обстоятельствамъ, отнимала часъ и полтора, вѣроятно, потому, что Митя или не былъ еще достаточно опытенъ въ этомъ промыслѣ, или же рыболовная снасть его была далека отъ совершенства. Дѣйствительно, горбуша и кета, а иногда мелкая рыба въ родѣ сельди, часто срывались съ крючка, хотя Митя осторожно острилъ его каждый день камешкомъ. Иногда на приманку попадалась слишкомъ крупная рыбина, и тогда Митя изъ опасенія, какъ бы она не порвала лесу, долго водилъ ее, прежде чѣмъ ему удавалось схватить добычу руками у самаго берега. Онъ тутъ же чистилъ и мылъ рыбу. Затѣмъ онъ запасался валежникомъ или дровами, за которыми приходилось спускаться два и три раза, глядя по тому, случалась ли надобность въ топливѣ только для пищи, или же предстояло варить соль, или постучать молотомъ въ кузницѣ. Покончивъ съ этими наиболѣе обременительными занятіями, Митя забиралъ одинъ или оба берестяныхъ туеска или бурака и шелъ за гору въ тундру, брать ягоду — морошку или голубицу. На обратномъ пути онъ проходилъ обыкновенно берегомъ моря и, если попадалъ въ отливъ, бродилъ по мокрому песку и выбиралъ изъ лужъ наиболѣе цѣнную и лакомую добычу. Помимо морскихъ животныхъ — краббовъ, креветокъ, молюсковъ въ родѣ устрицъ и рыбы, море доставляло ему также растительную пищу, именно одинъ видъ водоросли, называемой китайцами морской капустой. Она не росла здѣсь, въ полосѣ прилива и отлива, а занимала, вѣроятно, неглубокія пространства дальше отъ берега, потому что экземпляры, которые Митя подбиралъ, по всей видимости были оторваны волненіемъ и нерѣдко долго носились съ волнами, а потому оказывались не всегда первой свѣжести. Но Митя, желудокъ котораго жестоко чувствовалъ отсутствіе хлѣба, всегда бывалъ радъ этимъ спутаннымъ кучкамъ широкихъ, морщинистыхъ листьевъ, такъ какъ они вносили разнообразіе въ его обѣдъ.

Въ этотъ день пустынножителю пришлось вернуться раньше времени — съ сѣверо-востока надвигалась жестокая буря, которая разразилась жестокими шквалами послѣ полудня. Порывы налетавшаго вѣтра становились все ужаснѣе и ужаснѣе, и низкія, почти черныя облака стремительно неслись вдаль клубящимися грядами, разорванными, дико пляшущими хлопьями, едва не задѣвая вершины утеса. Вѣтеръ былъ такъ силенъ, что у подножія утеса почти валилъ съ ногъ, а наверхъ Митя даже и не думалъ высунуть носа, — навѣрное такая попытка кончилась бы тѣмъ, что вѣтеръ смелъ бы его, какъ былинку, сбросилъ внизъ на острые выступы и обломки розсыпи. Врываясь въ щели и впадины утеса, вѣтеръ вылъ и свисталъ, словно легіоны вѣдьмъ, кружащихся въ дикомъ неистовствѣ, и залетавшіе сюда удары его превращались въ какіе-то вихри. Митя едва не задохся отъ дыма, который вѣтеръ металъ съ быстро разгорѣвшагося костра во всѣ углы занятой жильемъ поселенца впадины; искры и даже цѣлыя головешки, носясь по воздуху, залетали въ самую хижину, угрожая спалить ее. Митя съ трудомъ погасилъ огонь и остался во мракѣ, прислушиваясь къ страшному вою вѣтра и реву расходившагося океана. Если по воздуху неслась нечистая сила, съ визгомъ, свистомъ, и хватающимъ за сердце воемъ, то океанъ походилъ на свирѣпаго звѣря, сорвавшагося съ цѣпи; очутившись на свободѣ, по которой долго томился спящій гигантъ, онъ съ невообразимымъ бѣшенствомъ терзалъ свою жертву. Этой жертвой былъ утесъ и плоскій берегъ моря. Приложивъ ухо къ каменной стѣнѣ, Митя могъ слышать и ощущать, какъ, слабо дрожа, трепетала твердыня скалы, въ которую волны били, какъ тараномъ, колоссальными грудами валявшихся у подножія утеса обломковъ. Сквозь сѣрую стѣну мелкой дождевой пыли, которая неслась по воздуху вдогонку вѣтру, Митѣ иногда открывалось море, и тогда онъ любовался львиною мощью громадныхъ валовъ, которые съ невообразимой быстротой мчались издали, далеко взбѣгали на плоскій берегъ и жадно лизали песокъ, образуя широкія рябящія лужи. Въ устьи рѣчки теченіе остановилось, такъ что приносимая сверху прѣсная вода разливалась далеко въ стороны, затопляла берега и превращалась въ широкое озеро, по которому вѣтеръ рябилъ съ такой силой, что казалось, будто поверхность воды усыпана тысячами острыхъ зубьевъ. Поглядывая туда, Митя спрашивалъ себя, что сдѣлается съ его плотомъ, когда напоромъ морской волны остановившееся теченіе рѣки подыметъ воду въ томъ мѣстѣ, гдѣ онъ былъ привязанъ. Иногда въ неистовый вой вѣтра внезапно врывался оглушительный трескъ грома, о которомъ предварялъ ослѣпительно синеватый, внезапно вспыхивавшій блескъ молніи. Въ отсвѣтѣ ея Митя видѣлъ жалко согнувшіяся вершины лѣса, видѣлъ, какъ порывы вѣтра, пробѣгая по верхамъ, ворошили густую массу листвы и хвои, точно то былъ не вѣтеръ, а гигантскія лапы чудовища, поставившаго себѣ цѣлью или причесать, или сломить упрямо гнувшіяся спутанныя деревья. Ночь протекла для Мити во мракѣ и холодѣ, каждое мгновеніе его будилъ трескъ и рокотъ грома.

На слѣдующій день буря не только не утихла, но, казалось, разыгралась еще сильнѣе. Митя сидѣлъ въ своей трущобѣ, не смѣя высунуться наружу. Бѣдствіе его усугубилось двумя непріятными обстоятельствами: вмѣстѣ съ усилившимся дождемъ съ нависшихъ краевъ утеса къ нему въ тѣснину лились цѣлые каскады воды, и образованные ими ручьи угрожали подмыть и его жилье и ограду, которая стоила ему такихъ трудовъ. А кромѣ того Митя пріѣлъ свои запасы, которыхъ было немного, такъ какъ онъ никакъ не ожидалъ бури, которая запретъ его болѣе чѣмъ на сутки въ щели. Съ помощью топора-кайлы и лопаты ему удалось проложить цѣлую систему канавокъ съ главной отводной канавой, которая уносила стекавшую сверху воду. Такимъ образомъ опасность быть подмытымъ и снесеннымъ внизъ вмѣстѣ со всѣмъ своимъ дворомъ — была устранена. За этой работой Митя промокъ до нитки и дрогъ всю слѣдующую ночь въ своемъ шалашѣ, не имѣя ничего сухого, не имѣя даже дровъ, чтобы засвѣтить огонекъ. Къ этому присоединились вскорѣ мученія голода, ютъ которыхъ щемило въ животѣ, и холодъ казался втрое чувствительнѣе.

Но мучительная ночь пришла-таки къ концу, и съ нею стала затихать непогода. По крайней мѣрѣ дождь пересталъ, можно было вывѣсить сушиться одежду и съ большимъ трудомъ развести сильно дымившій огонекъ, который болѣе утѣшалъ озябшаго хозяина своимъ трепещущимъ блѣднымъ пламенемъ, чѣмъ грѣлъ его. При такой погодѣ рыба не ловилась, такъ что Митя принужденъ былъ удовольствоваться скудной добычей, какую нашелъ на берегу моря. Тамъ онъ долго бродилъ, нагибаясь всѣмъ корпусомъ впередъ противъ все еще сильнаго вѣтра, развѣвавшаго полы его халата, и жадными глазами высматривалъ, чѣмъ бы поживиться. Это живо напомнило ему первый день, когда онъ притащился изнуренною тѣнью къ подножію утеса и упалъ тамъ, пока мысль найти пищу въ морѣ не воскресила его.

ГЛАВА X.

Изслѣдованіе морского берега.

Спустя день, погода стихла вовсе, и жизнь бѣглаго каторжника вошла въ обычную колею. Его продолжало стѣснять отсутствіе необходимыхъ желѣзныхъ орудій. Частью подъ вліяніемъ смутной надежды найти залежь руды гдѣ-нибудь на берегу моря, частью съ цѣлью изслѣдовать морской берегъ въ южномъ направленіи: нѣтъ ли тамъ чего-нибудь, что по волѣ благосклонной судьбы откроетъ ему желанный выходъ изъ пустынной мышеловки, Митя рѣшилъ предпринять экспедицію вдоль берега. Онъ снарядился и взялъ запасовъ на два дня, разсчитывая, въ случаѣ чего, кормиться дарами моря. У него не было ни бинокля, ни морской трубы, чтобы изслѣдовать даль, но насколько хваталъ его взоръ, берегъ носилъ однообразный характеръ голой тундры вплоть до едва различимаго далеко на югѣ мыса; тонкая полоска его легкими и смутными очертаніями выдвигалась въ море. Кайма берега представляла на далекое пространство широкую полосу, по которой вѣтеръ и волны разложили прихотливыми грядами то мокрыя и темныя, то сухія, уже побѣлѣвшія на воздухѣ груды камыша, плавника и морскихъ водорослей. Низкій обрывъ, которымъ начиналась плоская тундра съ чахлыми, едва приподнятыми надъ ея мхами и кустарниками деревцами, былъ всюду сложенъ мощною толщею торфа, мѣстами до двухъ саженъ толщины. Видно, тундра существовала здѣсь съ незапамятныхъ временъ, потому что въ торфѣ Митя не различалъ ничего, кромѣ тонкихъ, шерстистыхъ волоконъ съ рѣдко разсѣянными въ нихъ болѣе крупными гнилушками, который легко трусились въ легкую пыль. Не смущаясь унылой картиной, Митя шелъ все дальше, пока, послѣ двухчасовой ходьбы, не запримѣтилъ вдали глыбы черныхъ камней. Эти черныя точки невольно приковывали къ себѣ любопытство, но по мѣрѣ-того, какъ Митя подходилъ къ нимъ ближе, имъ начинало овладѣвать смущеніе. Ему казалось, что камни перемѣщались… Сперва возлѣ большой груды лежало три камня, а теперь и груды нѣтъ, точно составлявшіе ее глыбы расползлись. Митя остановился. Дѣйствительно, камни ползали! Присматриваясь къ очертаніямъ ихъ, Митя сталъ догадываться, что то были не камни, а тюлени. Надежда легко овладѣть, кружной добычей, не тратя даже заряда, надежда добыть такимъ образомъ кожу для починки сапогъ, въ которые онъ уже давно вкладывалъ берестяныя стельки, такъ какъ посреди каждой подошвы зіяло по большой дырѣ, эта надежда заставила Митю приближаться къ звѣрямъ съ осторожною медленностью. Онъ снялъ ружье, чтобы съ надлежащей дистанціи кинуться на тюленей бѣгомъ и переколоть нѣсколько штукъ ихъ штыкомъ, прежде чѣмъ звѣри доберутся до воды. Но чѣмъ больше сокращалось разстояніе, тѣмъ звѣри увеличивались въ размѣрахъ, не обнаруживая никакого страха передъ приближавшимся къ нимъ существомъ. «О, да это не тюлени, это моржи», сказалъ себѣ Митя, когда въ разстояніи ста шаговъ различилъ длинные, желтоватые бивни самцовъ. Моржи спокойно и лѣниво смотрѣли на человѣка и не думали уступать ему дорогу. Очевидно, тутъ было излюбленное лежбище ихъ, потому что какъ разъ въ это время съ моря подплывало еще нѣсколько звѣрей; черныя громадныя головы ихъ лоснились, выставляясь изъ воды, Митя осторожно подошелъ къ стаду ближе, но остановился въ почтительномъ отдаленіи, такъ какъ не зналъ, съ какою скоростью передвигаются эти ластоногія по сушѣ. Гигантскіе звѣри внушали ему невольное почтеніе. Повидимому визитъ его былъ принятъ ими болѣе чѣмъ холодно. Только одинъ громадный моржъ съ длинными клыками, которые свѣшивались внизъ, точно сѣдые усы польскаго пана, являвшійся, видимо, вожакомъ, съ трудомъ подвинулся на нѣсколько шаговъ къ Митѣ, при этомъ онъ моталъ круглой, громадной головой съ безобразной мордой, и время отъ времени угрожающе втыкалъ свои бивни глубоко въ песокъ. Глупый видъ этой образины необыкновенно забавлялъ Митю. Онъ поднялъ валявшуюся поблизости тонкую, длинную жердину и принялся дразнить животное, тыкая ему концомъ своего орудія то въ носъ, то въ морду. Звѣрь моталъ головой, свирѣпо хрюкалъ, даже чихалъ, когда безцеремонная хворостина попадала ему прямо въ ноздрю, но не обнаруживалъ намѣренія приблизиться къ врагу. Остальные или спали, вытянувшись и откинувъ голову, либо съ тупымъ равнодушіемъ наблюдали зрѣлище.

Забава скоро надоѣла Митѣ, да, кажется и моржу, потому что онъ спокойно остался на мѣстѣ, когда нашъ путникъ обошелъ мирно отдыхавшее стадо и пошелъ дальше, изрѣдка, оборачиваясь на потѣшныхъ звѣрей. Видъ моржей навелъ Митю на темныя мысли, которыя въ послѣднее время чаще и чаще посѣщали его. Именно, ему стало казаться, что до наступленія суроваго времени года врядъ ли выбраться ему куда-нибудь. Вѣроятнѣе всего, придется, пожалуй, зимовать здѣсь. Тогда моржи окажутся ему очень полезными, потому что одною пулей, пущенной въ убойное мѣсто въ тѣло громаднаго звѣря, онъ обезпечивалъ себѣ запасъ пищи и освѣтительнаго матеріала на нѣсколько мѣсяцевъ, если не на всю зиму.

Къ полудню Митя сталъ приближаться къ лукѣ моря и уже явственно различалъ низкій, далеко выдвинутый въ море мысъ, которымъ заканчивался заливъ. На пути онъ пересѣкъ нѣсколько ничтожныхъ ручейковъ и одну рѣчку побольше, берега которой были окаймлены кустами тальника, карликовой березы и чахлыми лиственками, елями, ползучимъ, кедровымъ сланцемъ. Ложбина эта, повидимому, и была той темной полосой, которую онъ различалъ на югѣ съ вершины утесы, и въ которой онъ подозрѣвалъ такую же рѣчную долину, какая разстилалась у ногъ его известняковой гряды. Разница, однако, была большая. Тамъ длинный и высокій кряжъ, защищая широкую полосу земли отъ губительныхъ сѣверныхъ и сѣверо-восточныхъ вѣтровъ, позволялъ роскошной таежной растительности выдвинуться до самаго моря, между тѣмъ какъ здѣсь скудная, почти полярная флора уродливо-растущихъ деревьевъ прозябала въ плоской впадинѣ, не смѣя поднять своихъ вершинъ выше ея краевъ. Насколько хуже было бы положеніе Мити, если бы слѣпой случай вывелъ его на это, а не на то мѣсто. Митя не безъ труда отыскалъ бродъ и перешелъ мелкую рѣчку, глубоко увязая въ ея илистомъ днѣ. Сколько онъ ни смотрѣлъ, почву вездѣ составлялъ толстый войлокъ торфа, а если гдѣ выступала какая порода, то это былъ либо песокъ недавняго морского происхожденія съ круглыми, включенными въ него камышами, либо глина. И та и другая порода оказывались мерзлыми уже на глубинѣ одного фута. Это обстоятельство не сулило ничего хорошаго въ будущемъ. Хотя мѣстность, по соображеніямъ Мити, лежала на широтѣ Орла или Курска однако мѣстныя условія, именно сосѣдство холоднаго Охотскаго моря и господствѣ сѣверныхъ вѣтровъ, придавали ей характеръ около-полярной страны. Найти здѣсь среди такихъ породъ руду, что составляло тайный предметъ желаній одинокаго путника, представлялось невѣроятнымъ. Изъ живыхъ существъ, кромѣ встрѣченныхъ моржей, а также тюленей близъ устьевъ рѣчекъ, куда ихъ, очевидно, привлекала рыба, Митя встрѣтилъ только морскихъ и тундровыхъ птицъ, которыя уже покинули гнѣзда и выводили молодыхъ на море. Птицы были такъ мало пугливы, что подпускали человѣка совсѣмъ близко, на три-пять шаговъ, а затѣмъ нерѣдко не взлетали, а съ пискомъ отбѣгали отъ него подальше и затѣмъ съ любопытствомъ наблюдали невиданное существо. Очевидно, онѣ гнѣздились здѣсь постоянно и, не тревожимыя сосѣдствомъ человѣка, не боялись его вида. Значитъ встрѣтить здѣсь людей тоже не было надежды. Это съ одной стороны успокаивало Митю, съ другой — пробуждало въ душѣ его тайную грусть. Вѣдь ужъ мѣсяцъ, какъ онъ, если и говорилъ громко, то только съ самимъ собой.

Такимъ образомъ цѣль экспедиціи казалась почти достигнутой: Митя изслѣдовалъ берегъ верстъ на двадцать къ югу и не нашелъ на всемъ его протяженіи ничего, что бы доставило ему какую-нибудь выгоду или пользу. Тѣмъ не менѣе онъ рѣшилъ добраться до мыса, чтобы заглянуть по ту сторону его. Берегъ загибалъ все круче и круче къ востоку, и теперь Митя шелъ уже не на югъ, а на востокъ. Онъ приближался къ цѣли своего странствованія, обходя груды нанесеннаго моремъ плавника. Громадные стволы, лишенные коры, съ обломанными сучьями и торчащими во всѣ стороны криво изогнутыми корнями, носили на себѣ всѣ признаки долгаго пребыванія въ морской водѣ. Они побѣлѣли, и мѣстами на поверхности ихъ замѣтны были выцвѣты соли. Обильное скопленіе ихъ въ этомъ мѣстѣ Митя объяснялъ себѣ очертаніемъ берега: очевидно волны и теченіе, встрѣчая на своемъ пути преграду въ видѣ низкой полосы полуострова, къ оконечности котораго подвигался Митя, выбрасывали здѣсь свою ношу. Тихій свистъ вѣтра и однообразная музыка всплесковъ морскихъ волнъ да изрѣдка рѣдкій крикъ чайки — одни только нарушали мертвый покой этого кладбища лѣсныхъ гигантовъ.

ГЛАВА XI.

Страшная находка.

За полверсты до мыса Митя запримѣтилъ густую стаю птицъ, которая возилась надъ какимъ-то темнымъ предметомъ, съ крикомъ взлетая и снова садясь на добычу. «Должно быть, дохлый тюлень», подумалъ Митя. Онъ приблизился, перешагнулъ стволъ дерева, скрывшій на время трупъ тюленя отъ его взоровъ, и когда внезапно очутился возлѣ него, замеръ на мѣстѣ отъ испуга и изумленія. На пескѣ, въ двухъ шагахъ отъ воды лежалъ… человѣкъ! Онъ лежалъ на спинѣ, вытянувъ ноги, раскинувъ руки, и лица его, повернутаго въ противоположную сторону, не было видно. Запахъ разлагающагося трупа явственно носился въ воздухѣ подъ вѣтромъ, и при появленіи Мити птицы разсѣялись — однѣ, лѣниво поднявшись на воздухъ, другія, отлетѣвъ недалеко на вѣтви выброшеннаго дерева, гдѣ онѣ усѣлись, чистя перышки и съ любопытствомъ поглядывая на внезапно появившееся среди нихъ существо. Трудно описать, что почувствовалъ Митя при видѣ трупа: какой-то мистическій трепетъ пронизалъ его душу. Передъ нимъ лежалъ человѣкъ, ему подобное существо, и въ то же время это былъ уже не человѣкъ, это былъ трупъ! Раздувшійся, съ сизо-блѣдной кожей на рукахъ и шеѣ, неподвижный и нѣмой! Онъ былъ въ клѣтчатой черно-бѣлой рубахѣ изъ бумажной матеріи, запущенной въ широкіе коричневаго цвѣта штаны, сшитые изъ такъ называемой у моряковъ «чертовой кожи». На ногахъ были неуклюжіе шнуровые башмаки, и мѣдные пуговки ихъ крючковъ мерцали, точно однѣ только таили въ себѣ искры какой-то жизни. Шапки не было. Довольно длинные бѣлокурые волосы лежали слипшимся косицами, какъ ихъ пригладила морская волна. Очнувшись отъ изумленія, Митя нагнулся чтобы заглянуть утопленнику въ лицо, и тотчасъ отвернулся съ гадливымъ отвращеніемъ: птицы уже расклевали его. Долго стоялъ Митя у трупа. Море шумѣло, морскія птицы жалобно кричали, и вѣтеръ шелестѣлъ въ кучахъ сухого камыша. Разныя мысли и чувства носились въ головѣ его. Кто этотъ покойникъ? Какъ попалъ сюда на пустынный берегъ? Судно ли разбилось въ недавнюю бурю, и онъ долго боролся съ заливавшей волной и погибъ? Или сорвало его съ борта вѣтромъ, сбилъ шальной валъ?.. По одеждѣ, по запачканнымъ смолой рукамъ это былъ, по всей видимости матросъ, и, должно быть, съ парохода, иначе онъ, былъ бы босой. Митя присѣлъ на корточки возлѣ трупа и, преодолѣвъ отвращеніе, отворачивая лицо, чтобъ не дышать противнымъ запахомъ разлагающагося тѣла, принялся обыскивать карманы въ надеждѣ найти что-нибудь, какія-нибудь вещи, которыя хоть отчасти разрѣшили бы загадку. Въ правомъ карманѣ оказался большой складной ножъ на гайтанѣ, какъ носятъ матросы, кожаный мѣшочекъ съ кусками того пресованнаго, какъ кожа, табаку, который жуютъ моряки, и больше ничего. Въ лѣвомъ — нѣсколько бумажекъ: какіе-то счета и поношенное письмо, чернила на которомъ почти расплылись отъ дѣйствія морской воды. Надо было что-нибудь предпринимать, не бросать же трупъ въ добычу птицамъ. Митя рѣшилъ закопать его на морскомъ берегу. Предварительно, какъ ни противно ему это было, онъ снялъ съ утопленника одежду, которая представляла для него громадную цѣну, особенно толстые, крѣпкіе башмаки. Подъ блузкой оказалась еще шерстяная, полосатая фуфайка, и когда Митя сдернулъ рукавъ съ правой руки, то увидѣлъ на ней рядъ синихъ нататуированныхъ узоровъ: тутъ былъ неизбѣжный якорь, корона, нѣсколько буквъ и еще что-то, чего нельзя было разобрать. Затѣмъ Митя вырылъ своей кайлой-топоромъ длинную яму, подальше отъ воды, перетащилъ въ нее трупъ и быстро закопалъ его. Солнце уже клонилось къ закату, спускаясь къ черной, неровной линіи далекихъ горъ, когда Митя, потный и усталый отъ долгихъ усилій, утопталъ ногами насыпанный холмикъ. О, возвращеніи домой сегодня не могло быть и рѣчи, но и оставаться здѣсь, возлѣ свѣжей могилы, Митѣ не хотѣлось. Онъ не былъ суевѣренъ, а все же находка глубоко взволновала его. Видъ расклеваннаго птицами трупа, валявшагося на уныломъ берегу среди безпріютно-холоднаго пейзажа, внушалъ ему жуть, которую Митя не умѣлъ подавить. Ему казалось, что нѣчто осталось отъ покойнаго, что воздушная тѣнь его носится кругомъ, и за каждой кучей валежника Митя ожидалъ увидѣть внезапно возстающее видѣніе. Онъ собралъ тяжелыя, намокшія вещи покойнаго, завязалъ ихъ въ клѣтчатую рубаху и пошелъ впередъ съ намѣреніемъ остановиться на ночь возлѣ мыса, до котораго оставалась какая-нибудь верста. На пути туда ему пришло на умъ, что если возлѣ берега произошло кораблекрушеніе, то кто-нибудь изъ экипажа могъ спастись. Можетъ-быть, голодные и оборванные люди бродятъ гдѣ-нибудь поблизости вдоль пустыннаго берега?

Одна мысль о близости ихъ охватила душу Мити трепетомъ радости. И вотъ онъ торопливо устремился впередъ, пытливо всматриваясь въ окрестность, озирая песокъ, на которомъ ежеминутно ожидалъ увидѣть какіе-нибудь слѣды пребыванія здѣсь людей. Вотъ и мысъ! Бросивъ вещи, Мита торопливо кинулся на ту сторону… Въ прощальныхъ лучахъ заходящаго солнца передъ нимъ, отливая цвѣтомъ вороненой стали, широкой дугою синѣлъ заливъ, какъ двѣ капли похожій на тотъ, который онъ измѣрилъ сегодня своими шагами. Напрасно всматривается онъ, напрягая до усталости всю силу глазъ, въ кайму берега, не шевелятся ли гдѣ черныя точки, не мерцаетъ ли гдѣ огонекъ, не вьется ли гдѣ столбъ дыма въ небо. Все было пусто и безмолвно, кромѣ моря, на которомъ мелкія волны лѣниво подходили къ берегу и, словно задумавшись, съ внезапнымъ плескомъ и журчаньемъ падали на мокрый и холодный песокъ. Митя не успокоился на этомъ. Съ лихорадочной поспѣшностью, съ трепетомъ не совсѣмъ угасшей надежды онъ собралъ кучу сухого камыша и морской травы, высѣкъ искры на комочекъ трута и раздулъ огонекъ. Подкидывая въ него груды плавника, онъ скоро развелъ гигантскій костеръ, который долженъ былъ быть виденъ во мглѣ быстро спускавшихся сумерекъ за много, много верстъ. Добрую половину ночи Митя провелъ у костра, то подкидывая дрова, то присѣвъ и напряженно прислушиваясь къ звукамъ ночи, то всматриваясь въ даль, не замерцаетъ ли тамъ отвѣтный огонекъ. Но только звѣзды тихо сіяли на черномъ небѣ, и глухо ворковало море. Никогда бы Митя не могъ вообразить себѣ, что можетъ такъ страстно желать появленія человѣка. Ему казалось, что разъ онъ такъ жадно желаетъ этого, то это непремѣнно случится. И онъ ждалъ.

Къ утру Митя заснулъ. Ему снились неясные, мучительные сны, въ которыхъ чуялось страшное и въ то же время радостное присутствіе «его», того, кого онъ похоронилъ наканунѣ.

Утренній холодъ рано поднялъ нашего изслѣдователя съ мягкаго на ощупь, но твердаго для лежанія песка. На морѣ стоялъ штиль, очень рѣдкій въ этихъ мѣстахъ. Костеръ еще дымился. Вчерашнія ожиданія и надежды потускнѣли въ душѣ. Уныло пустынный видъ лежавшаго впереди поморья не сулилъ изслѣдователю ничего новаго, а люди, если только они копошились гдѣ-нибудь на берегу, несомнѣнно должны были видѣть его маякъ и отвѣтить какимъ-нибудь знакомъ. Но ничего подобнаго не видѣлъ его взоръ.

Митя повернулъ назадъ и къ вечеру усталой походкой доплелся до дому. Никакихъ приключеній съ нимъ на пути не было, кромѣ того, что онъ опять засталъ стадо моржей на вчерашнемъ мѣстѣ, изъ чего заключилъ, что здѣсь ихъ любимое лежбище. Дома все было такъ, какъ онъ, уходя, оставилъ. Передъ самымъ шалашомъ въ немъ внезапно дрогнула безумная надежда, что на звукъ его шаговъ у входа покажется… человѣкъ! И онъ вошелъ въ свою пустую квартиру въ подавленномъ настроеніи усталаго и обманутаго, но все еще слабо вѣрующаго въ какое-то чудо человѣка. Къ ночи онъ развелъ на утесѣ костеръ и долго сидѣлъ въ его свѣтѣ, какъ и наканунѣ.

На слѣдующій день Митя принялся за свои обычныя занятія, но тайныя мысли до того волновали его, что къ полудню онъ не утерпѣлъ и собрался въ дорогу. На этотъ разъ онъ рѣшилъ изслѣдовать сѣверную половину побережья.

Эта экспедиція, которая также отняла у него два дня, почти ничѣмъ не отличалась отъ предъидущей. И здѣсь берегъ носилъ тотъ же характеръ; и здѣсь Митя наткнулся на лежбища не только моржей и тюленей, но и какихъ-то не извѣстныхъ ему, жалобно пищавшихъ звѣрковъ, въ которыхъ онъ думалъ признать морскихъ котиковъ. За низкимъ мысомъ, котораго онъ достигъ еще до захода солнца, Митя сдѣлалъ цѣнную находку, которая съ новой силой подняла всѣ волновавшія его въ эти дни надежды. Это были сломанная мачта паруснаго судна съ верхнимъ марсомъ. Она лежала на берегу, полузамытая пескомъ, окутанная оборванными канатами и веревками. Цѣнность ея заключалась въ томъ, что въ ней оказалось много желѣза: разные скобки, болты, кольца, гвозди и нѣсколько блоковъ. Митя трудился надъ выковыриваніемъ этого богатства весь слѣдующій день, почти забывая о пищѣ, и все-таки не могъ добыть всего. Размышляя надъ событіями послѣднихъ дней, Митя пришелъ къ заключенію, что въ недавнюю бурю гдѣ-то, дѣйствительно, потерпѣло крушеніе промысловое судно, должно быть, американскій китобой.

Но мѣсто катастрофы должно было лежать гораздо дальше на сѣверѣ, иначе волны выбросили бы сюда гораздо больше предметовъ разбитаго судна. Люди, если они спаслись, кромѣ того несчастнаго, должны были достигнуть берега въ точкѣ, лежавшей гдѣ-нибудь сѣвернѣе отсюда. Они или нашли пріютъ въ стойбищахъ гиляковъ, а если нѣтъ, если они направились на югъ, то неминуемо должны были пройти мимо его жилья, и тогда не могли не замѣтить присутствія въ устье рѣчки человѣка. Эти мысли лишили Митю послѣдней искры затаенной надежды.

Въ два послѣдовательныхъ путешествія онъ снялъ съ найденной мачты все, чѣмъ только могъ воспользоваться и что былъ въ состояніи унести. Въ общемъ онъ добылъ около пуда, хотя и заржавленнаго, но годнаго въ дѣло металла, и это доставило ему новую работу, новыя хлопоты.

ГЛАВА XII.

Рыба.

Теперь гулкій, металлическій звонъ чаще раздавался въ уедименной трещинѣ скалы, чаще вился оттуда столбъ чернаго дыма, потому что Митя съ увлеченіемъ работалъ надъ изготовленіемъ нужныхъ орудій.

Всего труднѣе досталось неопытному кузнецу изготовленіе клещей, безъ которыхъ невозможна была никакая кузнечная работа. Онъ долго ломалъ голову, чѣмъ держать раскаленное желѣзо. Всякія деревянныя выдумки не годились — онѣ загорались раньше, чѣмъ кузнецъ успѣвалъ сдѣлать нѣсколько ударовъ.

Попытка присоединить къ дереву такой матеріалъ, какъ камень, также кончилась неудачно.

Наконецъ, Митя открылъ въ природѣ естественныя клещи. Эту службу ему оказали двустворчатыя раковины молюсковъ, которыя не лишились еще своего упругаго тылового тяжа и въ изобиліи валялись на берегу, раскрывъ створки, точно жадные птенцы, ожидающіе, что мать сунетъ имъ въ глотку кусочекъ пищи. Митя набралъ цѣлую кучу ихъ. Онѣ держали желѣзный предметъ, который онъ ковалъ, довольно плохо, зато не горѣли. Съ великими усиліями ему, наконецъ, удалось выковать неуклюжія клещи, которыя однако служили сносно. Съ помощью ихъ и уже гораздо быстрѣе Митя выковалъ молотокъ. Ему жалко было тратить на это желѣзо, но каменный молотокъ былъ слишкомъ плохъ: онъ часто выскакивалъ изъ зажима, грозилъ треснуть отъ сильнаго удара, а конецъ его очень страдалъ отъ высокой температуры накаленнаго желѣза, котораго онъ постоянно касался. Остального желѣза хватило только на долото, нѣсколько рыболовныхъ крючковъ разной величины и на три десятка гвоздей. Но вѣдь и то уже составляло цѣлое богатство по сравненію съ тѣмъ, чѣмъ обладалъ Митя, когда судьба кинула его сюда. Новыя орудія удесятеряли силу и повышали качество его труда.

Между тѣмъ время не шло, а летѣло. Трудно изобразить, какое множество усилій, сколько изобрѣтательности и остроты ума тратилъ поселенецъ на такія вещи, которыя стоятъ у насъ гроши. На каждомъ шагу его стѣсняло отсутствіе практическихъ знаній и навыковъ, и если упорный трудъ приводилъ его все-таки къ цѣли, то это доставалось не иначе, какъ цѣной огромной затраты времени. Всякая поставленная цѣль увлекала Митю до самозабвенія, и онъ успокаивался не раньше, какъ задача, какой бы трудной она ни представлялась, оказывалась рѣшенной. Каждое новое орудіе расширяло кругъ примѣненія его силъ. У него вмѣстѣ съ долотомъ появилась деревянная посуда; внизу у рѣчки появился небольшой балаганъ, срубленный изъ бревешекъ, съ крышей изъ бересты, которая не пропускала дождевой воды. Возлѣ балагана, ближе къ морю, Митя устроилъ небольшую градирню, резервуаръ которой онъ сложилъ изъ камней, скрѣпленныхъ самодѣльнымъ цементомъ изъ песка и толченаго известняка. Неуклюжее сооруженіе это требовало меньше времени, а снабжало его большимъ количествомъ соли, которую Митя копилъ съ мыслью употребить ее на засолку рыбы. Вечеромъ, когда онъ въ видѣ отдыха сидѣлъ на вершинѣ утеса, любуясь моремъ и живописнымъ устьемъ рѣчки, взоръ его невольно скользилъ по кривымъ верхушкамъ лиственницъ, озаренныхъ послѣдними лучами заходившаго солнца, и онъ мысленно выбиралъ изъ нихъ ту самую высокую, изъ ствола которой собирался выжечь или выдолбить челнокъ взамѣнъ утлаго плотика, на которомъ не рѣшался пускаться въ море даже въ самую тихую погоду. Его пугала мысль о береговомъ теченіи, объ отливѣ, когда струя отступавшаго моря могла унести его далеко отъ берега, отъ этого мѣста, съ которымъ онъ уже свыкся, которое успѣлъ полюбить.

Холодныя ночи и участившаяся непогода все чаще и чаще наводили его мысли на ужасную гостью, на зиму, которая рано или поздно должна была наступить. Приближеніе ея будило въ Митѣ серьезную тревогу. Онъ не представлялъ себѣ ясно, что ожидаетъ его на этомъ обнаженномъ, открытомъ дуновенію полярныхъ вѣтровъ берегу. Еще не испытавъ нашествія страшной гостьи, Митя заранѣе страшился ея приближенія. Особенно тревожили его два вопроса: жилище и запасы. Было ясно, что въ той на живую руку сложенной хижинѣ, которая, худо ли, хорошо ли укрывала его пока отъ непогоды, нечего было и думать зимовать. Надо было заранѣе построить что-нибудь солидное. Размышляя о матеріалѣ, Митя пришелъ къ заключенію, что лучше всего остановиться на камнѣ. Рубить бревна, а главное втащить ихъ наверхъ, туда въ щель, которая представляла прекрасную защиту отъ вѣтра, нечего было и думать, а жить въ лѣсу Митя не хотѣлъ, — онъ все еще боялся его угрюмой чащи. Каменная землянка представлялась тѣмъ болѣе удобной, что для сооруженія ея было достаточно двухъ стѣнъ, даже одной, такъ какъ остальныя составляла естественная стѣна утеса.

И вотъ все свободное время Митя сталъ тратить на заготовку строевого матеріала. Неровный характеръ мѣстности и крутой склонъ осыпи заставили Митю пользоваться парой полозьевъ, скрѣпленныхъ въ формѣ самыхъ первобытныхъ дровней. Къ счастью матеріалъ, именно, камень, былъ подъ рукой и лежалъ часто въ непосредственной близости жилья. Мохъ, которымъ Митя думалъ замѣнить цементъ, онъ нашелъ въ изобиліи въ тундрѣ. Это былъ бѣлый, какъ сливки, пушистый оленій ягель, всегда мягкій и слегка влажный благодаря сырому климату побережья. Теперь тѣсный дворъ его жилья представлялъ безпорядочную картину груды моха, которая росла съ каждымъ днемъ, и цѣлой кучи неровныхъ каменныхъ плитъ, такъ какъ именно такіе обломки представлялись Митѣ всего болѣе подходящими для намѣченной постройки. На мѣстѣ разореннаго шалаша, который Митя перенесъ пока за ограду, медленно росла теперь солидная каменная стѣна. Текущія работы не позволяли заняться постройкой всецѣло, и это было досадно. Неопытный каменьщикъ не разъ принужденъ былъ снимать уже сложенные ряды камней, потому что неровно выведенная стѣна грозила рухнуть или развалиться.

Въ самомъ разгарѣ, когда въ головѣ наивнаго строителя, послѣ опыта многихъ неудачъ, уже сложились главные принципы архитектурнаго искусства, работу внезапно пришлось бросить.

Это было въ концѣ лѣта. Рано утромъ въ послѣднихъ числахъ іюля Митя сталъ спускаться къ рѣчкѣ, намѣреваясь заняться обычной рыбной ловлей. День былъ пасмурный и, какъ исключеніе, тихій. Тѣмъ страннѣе показался Митѣ видъ рѣчного устья. На всемъ пространствѣ въ морѣ и въ самой рѣкѣ вода рябила и серебрилась тысячью блестокъ, будто поверхность ея привелъ въ это странное состояніе вѣтеръ, или какъ будто какая-то подводная сила будоражила воду. Въ первое мгновеніе Митѣ пришла въ голову дикая мысль: не начинается ли здѣсь подводное изверженіе, не кипитъ ли вода подъ внезапнымъ пробужденіемъ подземнаго огня? Вѣдь стоитъ же на всемъ побережьи Тихаго океана множество вулкановъ? Странное явленіе не прекращалось. Митя послѣ короткаго колебанія тронулся съ мѣста и сталъ спускаться, не отрывая глазъ отъ удивительной картины. Вода въ рѣкѣ и въ морѣ положительно кипѣла, а между тѣмъ надъ поверхностью ея не замѣтно было ни малѣйшаго слѣда пара. Что это такое? Подгоняемый любопытствомъ, Митя кинулся со всѣхъ ногъ къ берегу. Въ водѣ густой, сплошною массою шла небольшая серебристая рыба. Это была сельдь, которая двигалась въ рѣку метать икру, обычный ходъ ея, о которомъ Митя слыхалъ, но котораго ему никогда не приходилось видѣть собственными глазами. Рыба не плыла, а «перла» такою густой толпой, что вода рѣки выступала изъ береговъ. Тамъ и сямъ сплоченная масса вздымалась серебристымъ, выпуклымъ щитомъ надъ водой, и тогда множество рыбъ, очутившихся внѣ родной стихіи, прыгало въ воздухѣ, сверкая стальными полосками, пока судорожныя движенія не увлекали ихъ снова въ воду. Такой ужасающей массы рыбы Митя никогда не видалъ. Туча чаекъ, баклановъ и другой морской птицы, собравшейся ни вѣсть откуда, висѣла надъ добычей. Каждое мгновеніе десятки птицъ съ рѣзкимъ, веселымъ крикомъ кидались внизъ, взлетали съ серебристой бившейся добычей въ когтяхъ, снова падали, взлетали или уносились но направленію хмурыхъ стѣнъ утеса. Гомонъ, крикъ и суетливое движеніе наполняли воздухъ. Митя вошелъ въ воду. Голыя ноги его испытывали тысячи толчковъ тупыхъ рыбьихъ рылъ, слѣпо тыкавшихся въ новое препятствіе. Не стоило хватать добычу руками. Митя сбѣгалъ въ балаганъ и притащилъ лопату, которою принялся, какъ ковшомъ, кидать рыбу на берегъ вмѣстѣ съ водою. Но черезъ пять минутъ онъ прекратилъ это занятіе, потому что на пескѣ лежала груда шевелившейся и плясавшей рыбы. Куда дѣвать такую добычу? Что дѣлать съ нею? Митя недоумѣвалъ. А между тѣмъ рыба шла и шла, какъ будто морскія нѣдра извергали все свое богатство и втискивали его въ тѣсные предѣлы рѣки.

Это замѣчательное явленіе наблюдается во многихъ рѣчныхъ устьяхъ. На Сахалинѣ и на всемъ побережьи Восточной Сибири оно принимаетъ необыкновенные размѣры и представляетъ въ концѣ концовъ такой особенный характеръ, что извѣстный изслѣдователь Сибири, ученый Миддендорфъ далъ ему названіе «ходъ до смерти». Наиболѣе рѣзко выраженъ этотъ ходъ для всѣхъ породъ лососевыхъ рыбъ. Въ концѣ лѣта рыбы этой породы, именно кета и горбуша, огромными, густыми стаями входятъ въ рѣки и поднимаются далеко вверхъ, преодолѣвая самое быстрое теченіе. Онѣ перепрыгиваютъ водоскаты, пороги и водопады, стремясь все дальше и дальше отъ моря, забираясь иногда въ самые истоки рѣкъ на тысячу верстъ отъ устья. Достигнувъ цѣли, онѣ забираются въ затоны, въ заводи или въ проточныя озера съ чистой холодной водой и мечутъ тамъ икру. Долгій подъемъ, борьба, съ теченіемъ не обходятся рыбѣ даромъ. Напряженно работая мышцами, рыба въ это время почти ничѣмъ не питается, и потому по мѣрѣ хода она тощаетъ все сильнѣе и сильнѣе. Самый видъ ея измѣняется до неузнаваемости: кожа покрывается мелкими бугорками напоминающими сыпь, на чешуѣ появляются ярко-красныя пятна, а у самцовъ на челюстяхъ выростаютъ крючки, располагающіеся такъ, что ротъ остается постоянно открытымъ. Вслѣдствіе исхуданія, мясо рыбы становится сухимъ, дряблымъ и, вмѣсто обычнаго для лососей розоваго цвѣта, дѣлается бѣлымъ; чѣмъ выше по рѣкѣ, тѣмъ въ большей степени обнаруживается истощеніе рыбы… Она уже не можетъ сопротивляться самому слабому теченію. Выставивъ спинной плавникъ изъ воды, ткнется такой изнуренный лосось гдѣ-нибудь въ песокъ около самаго берега или за карчей и стоитъ неподвижно, какъ мертвый. Ее можно взять въ руки, и она не въ силахъ сопротивляться. Рыбы, попавшіе въ струю теченія, уносятся силой его назадъ, и гдѣ-нибудь ниже волна выкидываетъ ихъ обезсиленныхъ на берегъ, такъ что края его бываютъ усѣяны трупами ея, издающими тяжелое зловоніе. Метаніе икры въ конецъ изнуряетъ рыбу, и послѣ него лососи погибаютъ, такъ что изъ всего множества рыбы, которая ежегодно входитъ въ рѣки, ни одна не возвращается назадъ. Молодые, выклевавшіеся изъ икры лососки еще въ тотъ же годъ скатываются по теченію въ море, чтобы черезъ нѣкоторое время войти въ рѣку взрослыми особями и въ свою очередь погибнуть.

За сельдью пошла кета и горбуша. Митя положительно растерялся отъ этого изобилія. Однако нельзя было терять времени, потому что рыба. могла обезпечить его запасами на всю зиму. Но солить или коптить рыбу Митя не могъ и остановился на мысли вялить ее на воздухѣ. Онъ устроилъ возлѣ балагана на скорую руку цѣлый рядъ подставокъ въ родѣ тѣхъ, какія употребляютъ рыбаки для высушиванія сѣтей, и въ нѣсколько дней навѣсилъ на нихъ сушиться столько рыбы, сколько могъ не наловить — ловля не представляла затрудненій, — а вычистить. Увы, надеждамъ на обильное обезпеченіе не суждено было осуществиться вполнѣ! Сильная влажность этого проклятаго, сырого климата была, должно быть, причиной, почему на вывѣшенной рыбѣ уже черезъ два дня завелись въ неописуемомъ множествѣ громадные, бѣлые черви. Они шевелились въ цѣломъ лабиринтѣ проѣденныхъ ими отверстій и сотнями падали внизъ на землю, на которой копошились и ползали во всѣ стороны. Митя не зналъ, что дѣлать отъ досады. Оставалось утѣшаться, что хоть часть богатаго улова могла служить пропитаніемъ, какъ ни противно было бы натыкаться въ рыбьемъ мясѣ на засохшіе, скрюченные трупы червяковъ.

Должно быть, ходъ рыбы и необычайное обиліе ея въ рѣкѣ вызвали на берега ея всѣхъ наличныхъ обитателей тайги, потому что, къ своему ужасу, Митя обнаружилъ въ одно утро обильные медвѣжьи слѣды кругомъ своего балагана и тамъ, гдѣ лежалъ вытащенный на берегъ плотъ его. Казалось, съ нимъ хотѣла познакомиться цѣлая семья, и появленія членовъ ея у самыхъ дверей своего жилья Митя могъ ожидать со дня на день. Онъ опасался, какъ бы звѣри, дѣйствительно, не перестали церемониться съ нимъ. Они легко могли утерять естественный страхъ къ человѣку, вслѣдствіе того, что привыкли въ теченіе лѣта къ стукотнѣ его, къ дыму костра и къ другимъ проявленіямъ человѣческаго сосѣдства.

Побуждаемый этими соображеніями, а также медленнымъ, но неизбѣжнымъ наступленіемъ холодовъ, Митя съ лихорадочной поспѣшностью продолжалъ сооруженіе своего дома. Неудачи продолжали преслѣдовать его. Крыша, надъ устройствомъ которой онъ потратилъ много усилій ума, два раза провалилась и въ оба раза сильно повредила уже выведенныя стѣны. Также не ладилось дѣло съ печью или очагомъ, предметомъ усиленныхъ заботъ, такъ какъ только огонь могъ спасти несчастнаго отъ всѣхъ ужасовъ невѣдомой, пугавшей его зимы. Дожди и страшная осенняя сырость не давали высыхать цементу, какъ ни старался помочь тому Митя, раскладывая внутри постройки огонь, на которомъ сжигалъ цѣлые груды хворосту.

Теперь дѣятельность новаго Робинзона представляла не спокойную планомѣрную работу, какъ въ серединѣ лѣта, когда онъ переходилъ отъ предпріятія къ предпріятію, а являлась какимъ-то лихорадочнымъ, безпорядочнымъ метаньемъ отъ одного дѣла къ другому, среди опасливыхъ мыслей, какъ бы не опоздать съ тѣмъ, съ другимъ. Неудачи и опасенія совсѣмъ было разстроили Митю. Иногда въ головѣ его даже мелькала мысль, не уйти ли отсюда, пока не настала зима. Но когда онъ оглядывался кругомъ на вещи и предметы, которыхъ прежде не было, которые «создалъ» онъ, и начиналъ представлять себѣ картину странствованія навстрѣчу неизвѣстному, передъ нимъ вставало воспоминаніе похода черезъ тайгу, вставала каторга… Правда, тамъ были люди, но не самъ ли онъ бѣжалъ отъ нихъ.

Однако малодушіе или даже уныніе не могли продолжаться долго: предаваться размышленіямъ было некогда, слишкомъ много заботъ и труда осаждало со всѣхъ сторонъ.

Уже въ серединѣ августа, именно 15 числа, начались ночные морозы. Утромъ иней лежалъ бѣлымъ покровомъ на травѣ, облѣплялъ деревья и кусты, хотя на высоту, гдѣ находилось жилье одинокаго поселенца, морозъ еще не проникалъ. Въ серединѣ дня теперь стояла обыкновенно прекрасная погода: дожди и туманы прекратились, яркое солнце освѣщало землю, прозрачный, какъ то бодрившій свѣжій воздухъ вселялъ въ душу радость и разгонялъ сомнѣнія.

Митя дѣятельно готовился къ зимѣ. Онъ не зналъ, какая она здѣсь, но ожидалъ самаго худшаго. Она представлялась ему косматымъ, злымъ чудовищемъ, живущимъ гдѣ-то вдали кругомъ полюса. Каждый новый день Митя съ нароставшей тревогой смотрѣлъ на востокъ, откуда должна была появиться въ бѣломъ уборѣ крутящагося снѣга, предшествуемая завываніемъ мятелей, страшная гостья.

Онъ перетащилъ свои запасы сильно попорченной рыбы наверхъ и сложилъ ихъ на дворѣ, словно полѣнницу дровъ, надѣясь, что морозъ скоро превратитъ вяленыя рыбины въ твердыя доски. Тутъ же лежала груда морской капусты, сколько только ему удалось запасти этого овоща, въ которомъ вмѣстѣ съ ягодой онъ видѣлъ свое спасеніе отъ цынги. Въ ясные дни сморщенные листья этой водоросли приходилось раскладывать на солнопекѣ, чтобы въ нихъ не завелось слишкомъ много гнили. Груда сухого валежника, сложенная вдоль изгороди, представляла складъ топлива и вмѣстѣ съ тѣмъ стѣну, которая могла встрѣтить первый напоръ какого-либо врага, будетъ ли то человѣкъ или звѣрь, выгнанный голодомъ изъ тайги. Скудный запасъ одежды принудилъ Митю тронуть сумку съ патронами, которые онъ берегъ пуще зенницы ока. Штукъ пять большихъ тюленей, за которыми Митя тщетно охотѣлся, подстерегая ихъ на лежбищѣ близь устьевъ рѣки съ самодѣльной острогой въ рукахъ, пали, наконецъ, жертвой его выстрѣловъ, звуки которыхъ въ первый разъ огласили тайгу. Одинъ тюлень, къ немалой досадѣ охотника, затонулъ было на глубокомъ мѣстѣ прежде, чѣмъ Митя успѣлъ добраться до него, но черезъ нѣсколько дней, возвращаясь съ кладью моха и ягоды съ тундры, Митя нашелъ его выкинутый трупъ на берегу. Мясо его, правда, уже не годилось въ пищу, но шкура — самое цѣнное, и подкожный жиръ для будущей лампы должны были пойти въ дѣло.

Прежде чѣмъ замерзла рѣчка, Митя совершилъ еще одно плаваніе, чтобы заготовить запасъ глины на зиму, такъ что, когда давно ожидаемая стужа, наконецъ, грянула, Митя увидѣлъ себя окруженнымъ разными матеріалами: складами пищи, топлива и другихъ вещей, которыя должны были поддерживать его жизнь и давать работу въ долгіе часы вынужденнаго сидѣнья подъ кровомъ.

Зима наступала быстрыми шагами. Ночные морозы пудрили бѣлымъ налетомъ окрестность. задергивали воду блестящимъ зеркаломъ гладкаго льда, который таялъ потомъ въ послѣполуденные часы, если свѣтило солнце. Въ морѣ появлялись отдѣльныя плавучія глыбы, которыя приливъ пригонялъ нерѣдко къ берегу, гдѣ холодъ постепенно уширялъ кайму ледяной забереги. Вмѣстѣ съ метелями съ сѣвера и сѣверо-запада, стало сыпать снѣгомъ; бѣлое одѣяло его покрыло ровнымъ слоемъ тундру, засыпало лѣсъ и скрало границу между сушей и моремъ. Темная полоса открытой воды виднѣлась теперь лишь на восточномъ горизонтѣ; въ этомъ направленіи тянулось безобразно изуродованное хаотическими скопленіями льдинъ ледяное поле. Оно, точно живое, стонущее лицо земли, страшно трещало и грохотало при каждомъ приливѣ, когда подпиравшая ледъ вода шевелила весь ледъ, словно гигантскую скатерть.

Утромъ, когда багрово-красный шаръ солнца сквозилъ сквозь густой морозный туманъ, висѣвшій надъ моремъ, яркій отблескъ розовыхъ лучей его игралъ на льдистыхъ краяхъ приподнятыхъ льдинъ. Въ тихіе дни туманъ не только не расходился, но, казалось, ползъ къ сушѣ вмѣстѣ съ ледяной струей холода, и тогда мутный пологъ его надолго окутывалъ всю окрестность. Въ морозной тишинѣ слышно было, какъ кололся ледъ, лопалось съ трескомъ дерево, сочная древесина котораго не выдержала мороза. Громко, словно пушечный выстрѣлъ, трескалась замерзавшая почва.

Первые морозы уже принесли съ собой. невыразимыя страданія. Каменная хижина оказалась холодной клѣткой, въ которой жалкій обитатель ея находилъ пріютъ лишь возлѣ печи, когда въ ней трещалъ огонь. Но и то ледяной потокъ воздуха, устремлявшійся сквозь щели плохо сколоченной двери, свободно гулялъ по тѣсному и слабо освѣщенному пространству, такъ что пламя грѣло, только пока горѣли дрова и лежала куча тихо тлѣвшихъ угольевъ. Тюленьи шкуры, плохо очищенныя, покоробленныя морозомъ, лежали еще въ углу, ожидая своей очереди превратиться въ неуклюжую одежду, и хотя Митя надѣвалъ всю имѣвшуюся у него одежду, онъ дрогъ невыносимо. Первая обильная снѣгомъ метель обнаружила, какою ужасною западней могло оказаться жилище, которое Митя заложилъ въ расщелинѣ горы въ надеждѣ найти здѣсь укрытіе отъ вѣтра. Правда, вѣтеръ залеталъ сюда порывами, но, когда поднялась ужасная метель съ сѣверо-запада, вѣтеръ погналъ крутящіеся столбы снѣга съ тундры на пологіе сѣверные скаты гряды съ края которой въ пропасть валились настоящіе снѣгопады. Катастрофа произошла ночью. Митя проснулся во мракѣ. Вмѣсто слабаго свѣта, который обыкновенно просвѣчивалъ утромъ сквозь перепонку рыбьей кожи, натянутой въ маленькомъ оконцѣ, внутри хижины царилъ мракъ, среди котораго вой и свистъ вѣтра звучали хватающе за душу тоскливо. Сперва Митя думалъ, что ночь не прошла еще. Но время шло, а не становилось свѣтлѣе. Онъ поднялся со своего мохового ложа, дрожа и нервно зѣвая отъ холода, высѣкъ огонь и попытался растопить печь немногими сухими полѣшками. Отъ нихъ повалилъ густой дымъ, который вмѣсто того, чтобы тянуть въ трубу, волнами заходилъ кругомъ. Задыхаясь и кашляя. Митя кинулся къ двери. Она чуть-чуть поддалась подъ его плечомъ, словно снаружи ее завалило чѣмъ-то мягкимъ и тяжелымъ. Въ образовавшуюся узкую щель ввалился свѣжій бѣлый снѣгъ. Митя въ отчаяніи и не понимая еще, что случилось, навалился на дверь изо всей мочи, но она не поддавалась, а только скрипѣла. Онъ схватилъ пригоршню снѣга и прижалъ имъ тлѣвшій, сильно дымившій костеръ. Кашляя и жмурясь отъ дыма, несчастный кинулся въ постель лицомъ въ мохъ, задыхаясь въ полномъ мракѣ, который не позволялъ судить о массѣ наполнявшаго хижину дыма. Такъ лежалъ онъ около часу, пока не стало легче дышать. Не было сомнѣнія, что его завалило снѣгомъ. Но какъ велика была груда его? Митя принялся разгребать снѣгъ въ дверную щель, стараясь пріотворить ее шире и шире. Послѣ долгихъ часовъ упорнаго труда, заваливъ хижину снѣгомъ, мокрый, въ мерзлой одеждѣ, невольный плѣнникъ увидѣлъ, наконецъ, брезжущій свѣтъ въ томъ узкомъ и длинномъ туннелѣ, который онъ прорѣзалъ сквозь снѣговой завалъ. Счастье, что главную массу снѣга вѣтеръ сваливалъ не на крышу, а нѣсколько дальше отъ карниза горы, на дворъ, иначе обвалившаяся подъ невыносимымъ грузомъ кровля еще этою же ночью придавила бы Митю. Нечего было и думать удалить снѣгъ сегодня. Митя удовольствовался тѣмъ, что залѣзъ на крышу и прочистилъ трубу. Это позволило ему зажечь небольшой огонекъ и обогрѣть полузамерзшее тѣло.

Опасаясь, чтобы новая метель не вызвала окончательной катастрофы, Митя не могъ придумать ничего иного, какъ накрыть устье своей щели наверху горы помостомъ изъ толстыхъ жердей. Эта вторая крыша оказалась очень остроумной выдумкой, потому что послѣ устройства ея снѣгъ сыпался не на крышу хижины и даже не на дворъ, а валился въ высокій сугробъ, который, подобно высокому валу, отрѣзалъ поселокъ отъ остального міра, Теперь казалось, будто хижина съ вившимся изъ трубы ея жидкимъ дымкомъ стояла въ какой-то ямѣ, вѣрнѣе, въ пещерѣ, и ходъ туда приходилось часто прочищать сквозь груды свѣже наметаемаго снѣга.

О, какое это было ужасное время, эти первые мѣсяцы зимы! Какъ жестоко страдалъ Митя въ своей берлогѣ отъ холода и сырости! Ничто не помогало! Огонь, пылавшій въ печи, не прогрѣвалъ стѣнъ, и отъ теплоты его, отъ присутствія человѣчьяго тѣла, отъ пара, подымавшагося при варкѣ пищи, по стѣнамъ и вездѣ въ укромныхъ углахъ намерзали цѣлые маленькіе ледники, которые надо было ежедневно скалывать топоромъ, а на стѣнахъ сырость выступала въ видѣ чудныхъ, ледяныхъ кристалловъ, позволявшихъ мечтать, что то не жалкая хижина, а хрустальный дворецъ. Но было не до мечтаній. Промерзавшая труба не отводила дыма, и утромъ при каждой топкѣ густые клубы его выгоняли несчастнаго обитателя на морозъ. Въ жалкой фигурѣ, гомозившейся среди сугробовъ снѣга, въ этомъ обвязанномъ, обмотанномъ чѣмъ попало существѣ съ красными, потрескавшимися руками, съ обвѣтреннымъ лицомъ, на которомъ слезились красные глазки, врядъ ли кто узналъ бы теперь того бѣглаго каторжника, который спокойной походкой, съ ружьемъ за спиной шелъ лѣтомъ по морскому берегу или работалъ у себя на дворѣ. Страданія и борьба съ холодомъ поглощали пока всѣ силы одинокаго поселенца. Онъ обрѣзалъ полы дранаго бушлата и употребилъ лоскутья на онучи для обматыванія ногъ. Изъ оставшагося куска Митя скроилъ и пришилъ къ своей каторжной шапкѣ задникъ, закрывавшій затылокъ и уши, Вся имѣвшаяся на-лицо одежда далеко не защищала его отъ стужи. Лѣтомъ онъ могъ купаться и такимъ образомъ поддерживать чистоту тѣла, теперь же приходилось оставить даже обычное мытье, такъ какъ отъ него кожа на морозѣ трескалась до крови. Отъ грязи портилась одежда. Она липла къ тѣлу, раздражала кожу, даже сдирала ее. Только рыбій и тюленій жиръ, которымъ Митя обтирался, пользуясь мохомъ, вмѣсто губки, до извѣстной степени спасали его тѣло отъ полнаго загрязненія.

Главной заботой дня являлась пища. Митя питался вареной и сырой рыбой, мерзлой тюлениной, которую поглощалъ въ сыромъ видѣ, и cогрѣвался, вмѣсто чая, кипяткомъ. Вмѣстѣ съ сонливостью, которая напала на него вначалѣ зимы, Митя ощущалъ въ себѣ пробужденіе остраго аппетита. Онъ утолялъ голодъ, страдая отъ мысли, хватитъ ли запасовъ пищи до весны.

Его тянуло на жиръ, и онъ безъ отвращенія сцарапывалъ съ изнанки своихъ тюленьихъ шкуръ оставшееся еще на нихъ сало, отправляя его прямо съ ножа въ ротъ.

Онъ спалъ значительную часть сутокъ, очень мало выходилъ наружу, только чтобы наколоть дровъ, выбросить соръ и сцарапанный ледъ, принести снѣгу въ горшкѣ, достать запасъ пищи. Изрѣдка, когда бывало тихо, Митя выбирался изъ щели и подымался на вершину утеса. Но рѣзкій вѣтеръ, дувшій тамъ всегда, и мертвый, бѣлый пейзажъ всей окрестности быстро прогоняли его назадъ. Да и сугробы снѣга бывали такъ глубоки, что безъ лыжъ трудно было двигаться. А лыжъ еще не было, потому что первою заботою была теперь одежда, которую Митя мечталъ сшить изъ тюленьихъ шкуръ. Этому занятію онъ посвящалъ все остававшееся отъ сна, приготовленія пищи и другихъ хлопотъ время. Надежда на теплое, уютное жилье обманула его, и теперь всѣ упованія лѣпились около мѣховой одежды; которая позволитъ надолго покидать хижину и бродить по тайгѣ.

Когда, синія и фіолетовыя тѣни накрывали сугробы снѣга, и лощина постепенно утопала во мракѣ, надъ которымъ, какъ кресты на церквахъ, горѣли въ заходящихъ лучахъ изукрашенныя морозомъ кривыя верхушки лиственницъ и елей, и, наконецъ, наступала морозная ночь съ молчаливо и холодно искрящимися звѣздами, Митя запирался въ хижинѣ. Онъ по цѣлымъ часамъ сидѣлъ, скорчившись, обхвативъ руками колѣни, возлѣ жалкаго огня и съ тупой апатіей упорно смотрѣлъ въ беззвучно шевелившіеся языки догоравшаго пламени, на груду тлѣвшихъ угольевъ. На него нападала какая-то сонливая апатія. То было не бодрствованіе и не сонъ, а состояніе, въ которомъ душа какъ бы уносилась изъ тѣла и витала среди туманныхъ образовъ и настроеній. Внезапный глухой трескъ съ моря или шелковистый шорохъ порыва вѣтра по снѣгу на время пробуждалъ мечтателя, и тогда онъ прислушивался, повернувъ голову и уперевъ почти безумный взоръ расширенныхъ глазъ въ каменную стѣну, гдѣ по искрившемуся инею скользили слабыя тѣни.

Но шумъ стихалъ, и сидѣвшій въ полумракѣ одинокій человѣкъ снова слышалъ только тихое гудѣніе времени въ ушахъ.

Немало усилій стоило Митѣ стряхнуть съ себя эту апатію и приняться, наконецъ, за иглу. Онъ долго скоблилъ изнанку приготовленныхъ шкуръ ножомъ, теръ по мездрѣ пескомъ и золой, проминалъ шкуры въ рукахъ, долго выбиралъ подходящія сухожилія, такъ какъ другихъ нитокъ, у него не было. Пяти довольно большихъ тюленьихъ шкуръ должно было хватить на эскимосскую одежду, какъ ее представлялъ себѣ Митя: рубаха, мѣхомъ внутрь и наружу, двойные штаны и высокіе двойные сапоги. Митя, какъ не трудно себѣ представить, былъ не мастеръ кроить, тѣмъ болѣе шить, но жестокая необходимость великій и строгій учитель. Долгія ночи напролетъ провелъ онъ, пригнувшись къ глиняной плошкѣ, въ которой при помощи скрученнаго изъ моха фитиля ровнымъ свѣтомъ горѣлъ, слабо потрескивая, тюленій жиръ, возлѣ огня, на который онъ не жалѣлъ дровъ, чтобы не коченѣли отъ холода пальцы. Однообразный и долгій трудъ опять оздоровилъ его душу, прогнавъ навѣянное холодомъ и мракомъ уныніе. Постепенно въ теченіе двухъ недѣль онъ облачался въ новую одежду, каждая часть которой послѣдовательно избавляла его тѣло отъ страданій холода. Сперва были изготовлены штаны и рукавицы, и, благодаря имъ, Мити получилъ возможность работать на воздухѣ. Онъ обложилъ стѣны своей хижины толстымъ слоемъ снѣга, нарубилъ въ тайгѣ кольевъ и вывелъ изъ этого матеріала и снѣга махонькія сѣнцы, отъ которыхъ днемъ въ хижинѣ стало еще темнѣе, зато сдѣлалось значительно теплѣе; потомъ онъ тщательно выскребъ и вычистилъ жилье, такъ какъ отъ накопившихся тамъ отбросовъ и объѣдковъ воздухъ становился вонючимъ; онъ началъ даже помышлять о сооруженіи бани у заметеннаго снѣгомъ балагана, куда въ прорубленной во льду рѣчки дырѣ вела съ горы протоптанная въ сугробахъ снѣга тропа. Морозъ, отъ котораго кругомъ замерло все живое, меньше допекалъ его теперь. Было ли то дѣйствіе теплой одежды, или само тѣло естественно приспособилось къ перемѣнъ времени года, только морозъ, когда стояла ясная погода, скорѣе побуждалъ Митю къ кипучей дѣятельности. Онъ нарубилъ и натаскалъ въ гору много дровъ. Потомъ возлѣ хижины появилась пара грубо оструганныхъ изъ гибкаго еловаго дерева лыжъ. Даже кузница, занесенная-было снѣгомъ, пришла въ дѣйствіе и нѣтъ-нѣтъ изъ горной щели раздавались отраженные морознымъ эхомъ звонкіе удары желѣза. Словомъ, несмотря на жестокіе холода, Митя ожилъ, въ немъ снова пробудилась энергія, а вмѣстѣ съ нею разгорались надежды, и зрѣли новые планы.

А морозы бывали, дѣйствительно, жестокіе. У Мити не было термометра, но по временамъ ему казалось, что холодъ доходилъ до 35—40®. Въ такіе дни густой туманъ застилалъ всю ложбину. Вѣроятно, туда стекалъ и тамъ застаивался холодный воздухъ, потому что на горѣ не было тумана и было нѣсколько теплѣе, чѣмъ внизу. Въ такіе дни Митя почти не выходилъ. Онъ ѣлъ и спалъ, накрывшись всѣмъ, что только было изъ одежды. Извѣстно, что въ Сибири климатъ даже по берегамъ Тихаго океана чисто материковый, съ суровой зимой и жаркимъ лѣтомъ. Такъ какъ Сахалинъ лежитъ близко отъ материка, то неудивительно, что на островѣ климатъ носитъ такой же материковый характеръ съ тою, однако, разницею, что сосѣдство холоднаго моря, на которомъ ледяныя поля плаваютъ до половины лѣта, и проходитъ холодное теченіе, сильно понижаетъ температуру лѣта. Побережье, гдѣ Митя провелъ зиму, находилось въ южной половинѣ острова, но такъ какъ это былъ восточный берегъ, то есть полоса съ гораздо болѣе неблагопріятными климатическими условіями, чѣмъ западная кайма, то неудивительно, что вмѣсто малороссійскаго лѣта весь іюнь, іюль и августъ здѣсь стояла погода, напоминавшая скорѣе Олонецкую или даже Архангельскую губернію. Сосѣдство моря вліяло еще другимъ не благопріятнымъ образомъ, именно влажность воздуха была очень велика; ясные дни составляли довольно рѣдкое исключеніе. Чаще моросилъ дождь, а если не было его, то непроглядный туманъ окутывалъ и берегъ, и море. Неудивительно поэтому, что здѣсь, гдѣ по широтѣ могли бы зрѣть арбузы и виноградъ, раскинулась тундра, а въ рѣчныхъ падяхъ — хмурая, сѣверная тайга. Тайга покрываетъ большую часть острова. Въ ней водятся почти всѣ сибирскіе лѣсные звѣри. Медвѣдь, громадныхъ размѣровъ, съ почти чернымъ мѣхомъ и очень свирѣпый, волки, лисицы, соболь, куница и бѣлка, бурундукъ, рысь, кабарга, россомаха, сѣверный олень — вотъ обитатели сахалинской тайги, въ числѣ которыхъ нѣтъ только лося или сохатаго, какъ его зовутъ сибиряки, и марала или благороднаго оленя. Изъ птицъ по опушкамъ тайги, кромѣ разныхъ дятловъ, синицъ, соекъ и славокъ, порхаетъ немало рябчиковъ и встрѣчаются также восточно-сибирскіе глухари и дикуши. Дикуши — это черные рябчики, ближайшіе родичи которыхъ встрѣчаются въ Америкѣ, именно въ Канадѣ. Зимой многіе изъ этихъ звѣрей линяютъ. Сильные холода загоняютъ иныхъ звѣрей, какъ, напр., медвѣдя, въ глубокія берлоги и норы, рябчики и глухари по цѣлымъ днямъ лежатъ, зарывшись въ снѣгъ, а сѣверные олени, избѣгая глубокихъ снѣговъ горныхъ долинъ, цѣлыми стадами выходятъ на ровную тундру, и отыскиваютъ тамъ мѣста, гдѣ сильные вѣтры сдуваютъ снѣгъ и обнажаютъ необходимый имъ для питанія мохъ.

ГЛАВА XIII.

Собака.

Это случилось въ первыхъ числахъ декабря. Стоялъ сильный морозъ безъ вѣтра, но съ морокомъ, какъ сибиряки называютъ льдистый туманъ, который въ большіе холода затягиваетъ своимъ бѣлымъ покровомъ пади и ложбины. Митя стоялъ на колѣняхъ, припавъ лицомъ къ землѣ, и силился раздуть въ очагѣ огонь, который никакъ не хотѣлъ разгорѣться, какъ вдругъ явственно услыхалъ собачій лай. Онъ привсталъ и съ изумленнымъ видомъ началъ напряженно прислушиваться. Лай, хриплый и болѣзненный, повторился гдѣ-то совсѣмъ близко. Тогда Митя стрѣлой кинулся въ дверь, выскочилъ на дворъ и во мгновеніи ока очутился за предѣлами его. Внизу, подъ откосомъ, шагахъ въ пятидесяти, стоялъ жалкій, лохматый песъ. При видѣ внезапно появившагося человѣка собака метнулась въ сторону, отбѣжала неловкимъ галопомъ шаговъ тридцать и стала, какъ вкопанная, устремивъ взоръ на Митю. Кромѣ нея, не было видно никого, «Вѣрно, хозяинъ гдѣ-нибудь внизу, у рѣчки», подумалъ Митя и съ сильно бьющимся сердцемъ сталъ спускаться внизъ. Собака, отбѣгая и останавливаясь, отступала передъ мимъ. «Бѣлка, Бѣлка!» сталъ ее кликать Митя. Но песъ, видимо не довѣряя незнакомому человѣку, продолжалъ попрежнему соблюдать почтительное разстояніе. Митя быстрыми шагами вернулся въ хижину, схватилъ ружье, патроны и кинулся назадъ. Не обращая пока вниманія на собаку, онъ спустился къ рѣкѣ, но туманъ не давалъ видѣть далеко. Тогда Митя крикнулъ. Но звукъ его голоса прокатился недалеко и какъ-то быстро замеръ въ ближайшей окрестности. Митя опять вернулся къ себѣ, сопровождаемый въ отдаленіи собакой, внимательно и упорно слѣдившей за нимъ. Онъ надѣлъ лыжи и, должно быть, часа два потратилъ на тщетные поиски слѣдовъ человѣка, которому могла принадлежать собака. На крикъ, на стукъ о дерево палкой не отзывался никто. Собачьи слѣды, одинокіе, какъ будто съ нею не было никого, вились по снѣгу на серединѣ рѣки, и, слѣдуя имъ, Митя убѣдился, что животное забѣжало въ его владѣнія откуда-то сверху рѣки. Онъ повернулъ домой, усталый и разочарованный, не переставая подкликать къ себѣ животное, но песъ, хотя и слѣдовалъ упорно за нимъ, ни за что не соглашался приблизиться. Митѣ, когда онъ вернулся въ пустую и холодную хижину, стало даже жутко, точно въ этомъ первомъ живомъ существѣ, нарушившемъ уединеніе и молчаливую пустоту его жилища, воплощался какой-то лѣсной духъ. Онъ досталъ твердую, какъ доску, серебрившуюся инеемъ рыбину и вышелъ съ нею навстрѣчу своей гостьѣ въ надеждѣ подманить ее лакомымъ кускомъ. При видѣ человѣка собака вытянула морду кверху и жалобно завыла. Она была страшно худа, желтовато-бѣлая шерсть ея была взъерошена, тощее тѣло сильно дрожало на поджатыхъ лапахъ. Тогда Митя размахнулся и кинулъ ей добычу. Собака въ испугѣ отскочила, но, убѣдившись, что ничто не угрожаетъ ей, съ подозрительною медлительностью приблизилась, быстро схватила рыбу и отбѣжала подальше. Тамъ она, жадно давясь, принялась пожирать ее. Видно было, что несчастное животное долго голодало. Митя стоялъ и смотрѣлъ на нее, волнуясь отъ мысли, что внезапно, какъ съ неба упавшая гостья, утоливъ свой голодъ, покинетъ его и умчится къ хозяину. Замѣтивъ что рыбина быстро исчезаетъ въ хрустящей пасти, Митя сходилъ за второй и попытался подманить ею собаку. Но «Бѣлка» не поддавалась на хитрость. Она опять добилась того, что Митя кинулъ ей пищу. Такъ послѣдовательно онъ скормилъ ей четыре рыбы, не снискавъ со стороны пугливаго животнаго ни малѣйшаго знака довѣрія. Проголодавшись самъ, но не ощущая голода отъ сильной радости и. тревожнаго волненія, Митя предоставилъ собаку самой себѣ и удалился въ хижину. Между дѣломъ онъ нѣсколько разъ выходилъ провѣдать гостью и могъ при этомъ убѣдиться, что она, повидимому, не собиралась покинуть мѣста, гдѣ ее встрѣтилъ ласковый пріемъ и кусокъ пищи. Митя всякій разъ видѣлъ ее свернувшеюся въ калачикъ въ укромномъ мѣстѣ подъ утесомъ. Она лежала, прикрывъ пушистымъ хвостомъ свою лисью мордочку, настороживъ острыя стоячія уши, и всякій разъ при видѣ человѣка подымала голову и какъ бы готовилась пуститься на утекъ. Такъ прошелъ день, наступила ночь, которую Митя провелъ почти безъ сна, ворочаясь и страдая отъ холода и безпокойной мысли, не убѣжала ли собака. Утромъ, когда онъ рано вышелъ, стукнувъ дверью, онъ къ великой радости увидѣлъ ее снова. Собака шарахнулась со двора, гдѣ она лежала у полѣнницы дровъ. Сегодня она была менѣе недовѣрчива: виляла хвостомъ, подпускала ближе и, видимо, колебалась, не подойти ли къ манящей рукѣ. Однако прошелъ еще день, въ теченіе котораго Митя окончательно убѣдился, что никакое человѣческое существо не нарушило его уединенія. Только на третій день ему удалось погладить новаго друга.

Можно ли описать радость, какую онъ ощущалъ, когда гладилъ и трепалъ «Бѣлку» по худымъ бокамъ и, глядя ей въ разнаго цвѣта глаза, — почти всѣ гиляцкія собаки отличаются этой особенностью — говорилъ и слушалъ самъ звуки вернувшейся къ нему человѣчьей рѣчи. Первые дни онъ разговаривалъ съ псомъ, почти не умолкая. «Бѣлка» слушала его, повидимому, безъ скуки. Она виляла хвостомъ, слѣдовала за нимъ всюду, сидѣла по вечерамъ въ хижинѣ возлѣ огня рядомъ съ новымъ хозяиномъ и нерѣдко тихо повизгивала отъ удовольствія.

Какъ досадно было Митѣ, что песъ не могъ говорить и разсказать ему, какимъ чудомъ онъ очутился тутъ вдали отъ всякихъ поселеніи, и кто такіе его прежніе хозяева — были ли то гиляки, или песъ забѣжалъ сюда изъ поселенческой деревни. Наблюдая своего новаго друга, оказавшагося, кстати сказать, довольно смѣтливымъ и добронравнымъ, Митя склонялся къ мысли, что собака гиляцкая: всѣ повадки, да и самая нерѣшительность, съ какою установилось знакомство, доказывали, что европеецъ съ его, внѣшнимъ видомъ, запахомъ и манерами представлялъ для нее нѣчто новое.

Четвероногій «Пятница» внесъ необыкновенное оживленіе въ однообразную жизнь поселенца. Помимо того, что теперь въ хижинѣ и на дворѣ стало весело, присутствіе сторожа и помощника разсѣяло страхъ, какой Митя питалъ къ лѣсу, и который не позволялъ ему углубляться въ тайгу. Теперь оба пріятеля нерѣдко проводили цѣлые дни тамъ. «Бѣлка» оказалась промысловой собакой и чувствовала себя въ лѣсу, какъ дома. Благодаря ей жизнь многочисленныхъ обитателей тайги превращалась постепенно для Мити въ большую книгу, въ которой онъ почти каждый день прочитывалъ новую для себя страницу. Надо было видѣть, какъ быстро и увѣренно «Бѣлка» отыскивала звѣря! Обыкновенно въ лѣсу она покидала Митю, но спустя короткое время онъ уже слышалъ вдали ея возбужденный, рѣзвый лай. Въ лаѣ ея было столько разнообразныхъ оттѣнковъ, что Митя безъ труда и очень скоро научился различатъ, кого нашла собака.

Если это была бѣлка, куница или соболь, которыхъ собака загоняла на дерево, она лаяла быстро и отрывисто, не спуская съ добычи глазъ, пока на сцену не являлся хозяинъ. Кажется, поведеніе Мити вначалѣ сильно смущало собаку: повидимому, она не могла понять, почему хозяинъ не пользуется ея усердіемъ, не стрѣляетъ звѣря, котораго она выслѣдила для него. Къ сожалѣнію, Митя не могъ растолковать ей, что у него всего два десятка патроновъ, которые онъ не считалъ возможнымъ тратить на звѣря вродѣ соболя. Когда «Бѣлка» подымала кабаргу или оленей, лай ея былъ заливистый и по замиравшему вдали звуку его, по треску ломаемыхъ сучьевъ, Митя могъ слѣдить, куда бѣжалъ вспугнутый звѣрь. Также легко находила она зарывшихся въ снѣгъ тетеревовъ, которыхъ выпугивала, такъ что взлетѣвшая стая съ громкимъ хлопаньемъ крыльевъ, сыпя снѣгомъ, уносилась въ чащу. На первыхъ же порахъ друзья-пріятели открыли нѣсколько медвѣжьихъ берлогъ.

Медвѣдь ложится въ берлогу осенью, около Воздвиженья, а если осень холодная и снѣжная, то позже. Иной не успѣетъ залечь, какъ уже насыплетъ снѣга. Тогда звѣрь этотъ прибѣгаетъ къ хитрости — прячетъ свои слѣды и, прежде чѣмъ доберется до берлоги, которую приготовилъ гораздо раньше, по черностопу, дѣлаетъ петли, т. е. проходитъ нѣсколько разъ по одному мѣсту, скачетъ въ стороны, иногда черезъ громадные кусты и валежины, и потомъ уже подходитъ къ берлогѣ. Сначала, пока тепло, мѣдвѣдь лежитъ на берлогѣ или возлѣ, а потомъ, когда хватитъ морозъ, залѣзаетъ внутрь ея и лежитъ тамъ головой ко входу, который не затыкаетъ, пока не установится зима, пока не грянутъ сильные морозы. Тутъ медвѣдь затыкаетъ лазъ изнутри мохомъ и, закупорившись такимъ образомъ, лежитъ до тепла. Медвѣдь всегда обитаетъ въ берлогѣ одинъ, но медвѣдица нерѣдко оставляетъ при себѣ медвѣжатъ, и тогда въ одной берлогѣ зимуетъ нѣсколько звѣрей. Зимній сонъ медвѣдя не похожъ на «спячку», которой подвергаются другія животныя — ежи, летучіе мыши, сурки. Медвѣдь не находится въ оцѣпенѣніи. Онъ полуспитъ, полудремлетъ, и если не видитъ, то зато слышитъ. Что медвѣдь дышетъ въ берлогѣ — нѣтъ никакого сомнѣнія, потому что въ сильные холода около берлоги на окружающихъ кустикахъ и деревцахъ, рано по утрамъ, бываетъ куржакъ, т. е. иней, который образуется отъ подымающагося изъ берлоги теплаго дыханія медвѣдя.

Въ теченіе всей зимы звѣрь ничего не ѣстъ; запасенный съ осени жиръ медленно впитывается, и потому весной, когда медвѣдь около Благовѣщенія вылѣзаетъ изъ берлоги, онъ бываетъ худой и тощій. Зимній сонъ медвѣдя такъ чутокъ, что иногда, заслышавъ шумъ, поднятый неосторожными охотниками, звѣрь выскакиваетъ изъ берлоги раньше, чѣмъ его ожидаютъ. Вѣроятно, по этой причинѣ «Бѣлка» не лаяла, когда находила берлогу, а приближалась къ ней медленно, осторожно нюхая воздухъ.

Связываться съ громаднымъ звѣремъ Митя не имѣлъ никакой охоты и потому тихонько отзывалъ собаку и тщательно примѣчалъ мѣсто, чтобы не наткнуться на него ненарокомъ.

ГЛАВА XIV.

Близко!

Въ началѣ лѣта Сизая Спина очутился на берегу другой громадной рѣки, которая какъ и первая, текла на полночь. Это былъ Енисей, но Сизая Спина, не знавшій никакой географіи, кромѣ той, которую усвоилъ, шатаясь по американской преріи и тайгѣ, не звалъ конечно этого. Одно ему было ясно: надо переправиться на ту сторону, на берегъ, который еле виденъ за широкимъ весеннимъ разливомъ. Индѣецъ сталъ смотрѣть на рѣку и думать. Думалъ и разсуждалъ онъ не такъ, какъ мы, опредѣленными словами и мыслями, Онъ скорѣе смотрѣлъ, смотрѣлъ долго и упорно, какъ дѣлаетъ звѣрь, и пока онъ смотрѣлъ, въ головѣ само собой слагалось то, что нужно дѣлать. И теперь, глядя, какъ стремительно неслась, кружась водоворотами, полая вода, индѣецъ представилъ себѣ, какъ закрутитъ и безпомощно понесетъ его струя теченія, когда онъ очутится въ водѣ съ двумя связанными охапками дерева подъ мышками, какія онъ по индѣйскому обычаю подвязывалъ, когда переправлялся вплавь черезъ американскія рѣки. Представилось ему и то, какъ нѣсколько часовъ пробудетъ онъ въ холодной, почти ледяной водѣ. А въ заключеніе представилось, какъ онъ плыветъ въ берестяномъ кану, легкомъ, прочномъ, съ изящно изогнутымъ, тупымъ носомъ, круто пересѣкая теченіе, и на той сторонѣ въѣзжаетъ въ рѣку, которая течетъ какъ разъ оттуда, куда лежитъ его путь. Можетъ быть, взять кану у людей? Но людей нѣтъ кругозмъ, и лучше, что ихъ нѣтъ. Кану долго дѣлать, недѣлю. Но въ кану хорошо сидѣть и легче ловить рыбу. И Сизая Спина сталъ ладить кану. Онъ нашелъ хорошую березу въ лѣсу, толстую, съ ровной корой и сдѣлалъ два поперечныхъ надрѣза кольцомъ: внизу и аршина четыре выше. Потомъ онъ сдѣлалъ два продольныхъ разрѣза и съ помощью палокъ. которыми дѣйствовалъ, какъ рычагами, съ большими усиліями и терпѣніемъ слупилъ съ дерева обрѣзанный кусокъ коры, представлявшій большой, длинный и широкій желобъ. Долго возился съ нимъ Сизая Спина: онъ мочилъ его, парилъ на кострѣ, дѣлая кору гибкой, сшилъ плотно концы прутьями, распялилъ осторожно середину и въ концѣ концовъ получилъ сносный небольшой челнъ, настолько легкій, что Сизая Спина безъ особаго усилія могъ нести его на головѣ дномъ кверху.

Переправился Сизая Спина на ту сторону и, дѣйствительно, увидѣлъ рѣку поменьше, которая втекала въ большую отъ восхода солнца. «Это Маниту приказалъ мнѣ дѣлать кану», подумалъ Сизая Спина и направилъ свой легкій челнъ въ рѣку навстрѣчу плавному теченію ея. Притокъ этотъ была Средняя Тунгузка. Она текла среди пустынной тайги, гдѣ кое-гдѣ замѣчалось присутствіе человѣка. При первыхъ примѣтахъ такой близости Сизая Спина, спрятавъ челнъ въ прибрежной чащѣ, самъ исчезалъ въ лѣсу и добывалъ пищу. Много дней плылъ онъ вверхъ по рѣкѣ и добрался до верховій, гдѣ она превратилась въ узкую и мелкую, рѣчку. Нельзя было плыть дальше: мѣшало мелководье и частые пороги. «Скоро гдѣ-нибудь Маниту укажетъ другую рѣку, которая течетъ прямо въ ту сторону», подумалъ Сизая Спина, «надо отыскать ее, по ней кану понесетъ вода, и плыть будетъ легче». И Сизая Спина сталъ искать. Онъ бродилъ по лѣсной чащѣ, спускаясь въ глубокія, заваленныя валежникомъ и буреломомъ ущелья. Смотрѣлъ вдаль и гадалъ съ хребтовъ сопокъ, слѣдилъ, не паритъ ли гдѣ рѣчная чайка надъ пеленой зеленой тайги. Но рѣки не было вблизи, и единственное открытіе, которое не имѣло никакой цѣны въ глазахъ индѣйца, но значеніе котораго онъ все-таки понялъ, было сдѣлано имъ въ глуби оврага, по которому журчалъ ручей. Здѣсь въ одномъ мѣстѣ Сизая Спина наткнулся на много желтыхъ, блестящихъ камней, которые лежали среди другихъ голышей. Они были тяжелые, и сразу было ясно, что то были золотые самородки, валявшіеся въ грудѣ богатѣйшей розсыпи, тайно намытой безвѣстнымъ ручьемъ. «Бѣлые больше всего любятъ золото», подумалъ Сизая Спина. «Если Маниту приведетъ меня къ бѣлому другу, я укажу ему это мѣсто, и онъ будетъ богатъ». А въ доказательство своей находки Сизая Спина взялъ на память одинъ круглый, матово блестящій желвакъ.

Рѣки Маниту не указалъ, и Сизая Спина рѣшилъ разстаться съ своимъ челномъ тѣмъ болѣе, что на рѣкахъ, по которымъ онъ плылъ, изрѣдка встрѣчались жалкія селенія, а людей Сизая Спина боялся пуще огня. Сколько большихъ и малыхъ рѣкъ перешелъ индѣецъ, онъ не помнилъ. Много ихъ было. Онъ стрѣлялъ лукомъ рыбу, добывалъ звѣря и шелъ, шелъ на востокъ сквозь глухую тайгу, которая, какъ громадный пушистый коверъ, небрежно кинутый на землю, одѣвала долины и горы,: которыя становились все выше.

Съ гребня одного хребта Сизая Спина увидалъ разъ на юго-востокѣ большую воду. Онъ даже сѣлъ отъ неожиданности. «Что это за вода? Озеро или начало большой соленой воды, черезъ которую онъ плылъ на большой паровой лодкѣ съ Митей?» Послѣдняя мысль испугала его. Если это вода, то онъ обошелъ землю, которая по разсказамъ бѣлыхъ (которымъ онъ впрочемъ не очень вѣрилъ) подобна шару. Сомнѣнія напали на индѣйца. Онъ тщательно всматривался вдаль, откуда по ущелью тянуло на него холодомъ, и смутно думалъ о Маниту, о Митѣ, о своемъ пути и цѣли его. «Нѣтъ, не можетъ быть, Маниту не станетъ обманывать!» рѣшилъ онъ, однако свернулъ въ сторону и на второй день выбрался на усыпанный галькой берегъ. Первое, что онъ сдѣлалъ, это попробовалъ воду. Она была прѣсная, но страшно холодная. Озеро, стѣсненное высокими берегами, тянулось далеко на югъ, и конца ему не было видно. Ни души не было кругомъ. Только деревья, какъ взбирающіеся на крѣпость солдаты, лѣзли въ кручу и сливали гулъ своихъ вершинъ съ плескомъ и рокотомъ озерныхъ волнъ.

Сизая Спина поплелся дальше успокоенный. Ночью ему было видѣніе. Ему приснилось, что какой-то добрый духъ далъ ему такъ много «огненной воды», которой индѣецъ не пробовалъ давнымъ-давно, что онъ сталъ шататься на ногахъ, кричать, пѣть и размахивать томагавкомъ, пока не пришелъ его блѣднолицый другъ. Онъ стоялъ молча въ сторонѣ и укоризненно качалъ головою, а потомъ исчезъ. Долго думалъ Сизая Спина, что значитъ этотъ сонъ, но сколько ни думалъ, все выходило, что добрый духъ былъ не Маниту, а другой ему враждебный. Сизая Спина сталъ чутокъ и подозрителенъ. Кромѣ того, надо было быть осторожнымъ; часто попадались слѣды людей въ видѣ плохо накатанныхъ дорогъ, конскихъ тропъ, покинутыхъ жилищъ и громадныхъ раскопокъ, въ которыхъ «бѣлые искали желтые камни и желтый, тяжелый песокъ», какъ объяснялъ себѣ Сизая Спина эти ямы и навалы. Дѣйствительно, миновавъ громадное Байкальское озеро, индѣецъ попалъ въ районъ Витимскихъ золотыхъ пріисковъ и лавировалъ теперь по тайгѣ, избѣгая встрѣчи съ людьми. Но встрѣчи онъ не избѣгъ.

Разъ поздно вечеромъ онъ почуяло дымъ. Утромъ онъ открылъ и людей. Ихъ было нѣсколько, они сидѣли на полянѣ вокругъ костра и видимо вели себя весьма непринужденно, трое молодыхъ и одинъ довольно старый. Старый часто всматривался въ чащу и прислушивался, а потомъ весело болталъ съ товарищами. Изъ вещей вниманіе индѣйца, слѣдившаго за этими людьми, подкравшись, сквозь кустарникъ, привлекла довольно объемистая бутыль, обернутая въ тряпье и съ лямками, чтобы нести ее на спинѣ. .

Разсматривая этихъ людей глазами, Сизая Спина по привычкѣ слушалъ ухомъ, что дѣлается въ лѣсу, а тамъ онъ уловилъ отдаленный конскій топъ. Сизая Спина схоронился, раздумывая, въ какую сторону ему отползти, чтобы не натолкнуться на людей въ лѣсу. Топотъ затихъ, но индѣйцу казалось, что конные недалеко. Вскорѣ онъ увидѣлъ фигуру подкрадывавшагося человѣка. Онъ былъ вооруженъ винтовкой, револьверомъ, имѣлъ большой ножъ за поясомъ и тихо подвигался впередъ, останавливаясь, прислушиваясь къ звукамъ рѣчи и хохота, доносившимся съ поляны. Осторожно отодвинувъ елку, подкрадывавшійся нѣсколько минутъ пристально разсматривалъ группу присосѣдившихся къ костру неизвѣстныхъ людей, и такъ же осторожно, какъ появился, стараясь не хрустнуть вѣткой, исчезъ въ чащѣ лѣса. Спустя недолгое время онъ появился верхомъ въ сопровожденіи четырехъ конныхъ, и всѣ осторожно пробирались лѣсомъ, шептались и держали оружіе наготовѣ. Сизую Спину крайне заинтересовало, что же произойдетъ. На опушкѣ конные пустили коней и съ гикомъ кинулись на поляну. Сидѣвшіе, ничего какъ бы не ожидавшіе люди кинулись въ разсыпную, и пошла потѣха. Ихъ ловили одного за другимъ, что было тѣмъ легче исполнить, что они были безоружны. На полянѣ схватили двоихъ, за однимъ молодымъ и за старымъ долго гонялись по лѣсу, но наконецъ доставили и ихъ. Повидимому, преслѣдователи были очень довольны своимъ успѣхомъ. Спѣшившись, они со смѣхомъ вязали руки и ноги пойманнымъ, а Сизой Спинѣ казалось, что смѣхъ и рѣчи ихъ звучали не только весело, но и насмѣшливо. Особенно рады были побѣдители большой бутыли. Справившись со своими плѣнными, которые рядкомъ сидѣли или стояли на колѣняхъ безъ шапокъ съ туго связанными руками и ногами, побѣдители облегчили коней и пустили ихъ пастись, а сами собрались у костра и курили махорку, соблазнительный запахъ которой, доносясь съ вѣтромъ до носа Сизой Спины, ввергалъ его чуть не въ головокруженіе. «Что же это будетъ?» думалъ Сизая Спина. « Должно быть, это два племени бѣлыхъ. Не будутъ ли они ихъ пытать до смерти, какъ дѣлали мы, краснокожіе съ смертельными врагами своего племени?» На то было похоже. По крайней мѣрѣ, было несомнѣнно, что побѣдители жестоко издѣвались надъ связанными жертвами.

Но вотъ они собрались у костра, разобрали свои сумы и, очевидно, приготовились пировать. Съ гоготомъ и смѣхомъ подтащили двое къ одному, казавшемуся начальникомъ, большую бутыль и наклонивъ, поочередно начали пить изъ нея. По тому, какъ напитокъ дѣйствовалъ на нихъ, Сизая Спина безъ труда догадался, что въ бутыли заключалась «огненная вода». Пившіе пьянѣли все болѣе, кричали, пѣли пѣсни дико и нестройно, плясали и, шатаясь, двигались кругомъ костра. Подъ конецъ расходились такъ, что вздумали угощать даже плѣнныхъ. Но тѣ, какъ Сизой Спинѣ показалось, съ отвращеніемъ отворачивались отъ напитка. Вскорѣ пирующіе одинъ за другимъ стали валиться, на землю и оставались лежать, какъ упали, словно ихъ сразила на смерть какая-то невидимая рука. Вмѣсто криковъ, смѣха и пѣсенъ водворилось молчаніе, которое нарушали только пасшіеся вблизи кони.

Долго слѣдилъ Сизая Спина изъ своей засады за этимъ страннымъ явленіемъ. Но вотъ раздался тихій говоръ связанныхъ. Ясно было, что они пытались освободиться. Они подползали одинъ къ другому. Пальцами и зубами пытались они ослабить, развязать путы, но, повидимому, это имъ не удавалось. Между тѣмъ лежавшіе въ пьяномъ снѣ побѣдители могли каждое мгновеніе очнуться. Очевидно, время было дорого, а между тѣмъ, не смотря на отчаянныя усилія, ни одному изъ плѣнныхъ не удалось еще освободиться.

Тутъ Сизая Спина: не выдержалъ. Онъ тихо вышелъ изъ своего убѣжища и подступилъ къ костру, вызвавъ немалое удивленіе среди катавшихся на землѣ связанныхъ узниковъ. Припавъ на колѣни, Сизая Спина въ мгновеніе ока перерѣзалъ веревки, связывавшія старика, а затѣмъ освободилъ и всѣхъ другихъ. Освобожденные не обнаруживали, однако, ни малѣйшаго намѣренія бѣжать, по крайней мѣрѣ они не торопились.

При видѣ бутыли, изъ которой вился соблазнительный духъ, Сизая Спина вспомнилъ недавній сонъ. Онъ присѣлъ, наклонилъ тяжелый сосудъ и, замирая отъ восторга, только что собрался глотнуть обѣщанную ему въ изобиліи «огненную воду», которая тяжело хлюпала въ громадной бутыли, какъ къ нему быстро подскочилъ старикъ и съ выраженіемъ ужаса, быстро лопоча неизвѣстныя Сизой Спинѣ слова, энергично отстранилъ его прочь. Сизая Спина, недоумѣвая, смотрѣлъ, какъ тотъ замкнувъ горло сосуда ладонью, показывалъ ему на лежавшихъ мертвецки пьяныхъ, и знаки, которыми онъ сопровождалъ убѣдительные звуки непонятной рѣчи, казалось, говорили о смерти. Сизая Спина пристально посмотрѣлъ на валявшихся, осторожно тронулъ одного изъ нихъ ни одинъ не дышалъ, передъ нимъ лежало пять холодѣвшихъ труповъ. Между тѣмъ старикъ и его спутники быстро вылили содержимое бутыли на уголья, прикинули въ него хворосту и затѣмъ принялись обирать мертвыхъ, снимая съ нихъ оружіе, кафтаны, сапоги. Сизой Спинѣ страшно хотѣлось получить ружье. Онъ даже взялъ одно изъ нихъ въ руки, но не тутъ-то было. Всѣ съ грубыми словами и жестами накинулись на него. «Ишь къ чему подбирается, тунгусишка! Что руки развязалъ старшому, такъ тебѣ ружье! Жирно больно, проваливай! На вотъ махорки, и будетъ съ тебя? Да ступай скорѣе прочь, а то какъ бы чего не приключилось съ тобой!» Ему дали табаку, и порядочно дали, все таки, значитъ, чувствовали благодарность къ «тунгусишкѣ», за каковаго приняли они индѣйца; но тѣмъ не менѣе они энергично махали рукой на лѣсъ, давая тѣмъ понять своему освободителю, что-де лучше всего ему убраться обратно въ лѣсъ. Сами они, собравъ вещи, посѣли на коней, и были таковы, оставивъ на полянѣ въ жертву звѣрью и птицѣ пять полуодѣтыхъ труповъ.

Сколько Сизая Сиина ни думалъ, такъ и не могъ понять, въ чемъ тутъ было дѣло. Ясно ему было только, что онъ попалъ въ страну, гдѣ два племени бѣлыхъ враждуютъ другъ съ другомъ, что «огненная вода», которой ему такъ хотѣлось выпить, очевидно, была отравлена, и что этой хитростью воины одного бѣлаго племени поддѣли другихъ. Не могъ же онъ, конечно, знать, что люди съ обернутой тряпьемъ бутылью были «спиртоносы», т. е. контрабандные торговцы водкой, которую они тайкомъ проносятъ для продажи рабочимъ на золотыхъ пріискахъ. Такъ какъ работа тамъ тяжелая, а водки въ продажѣ нѣтъ, то всѣ жестоко зарятся на нее. Но всякое управленіе пріисковъ, опасаясь пьянства и безпорядковъ, не допускаетъ торговли виномъ, и особые стражники или «казаки» караулятъ и ловятъ спиртоносовъ. Тѣ же, конечно, пускаются на всякія хитрости. Очевидно, въ данномъ случаѣ партія контрабандистовъ имѣла какіе-то серьезные счеты со стражниками, и зная что «казаки» при поимкѣ не прочь сами отвѣдать запретнаго напитка, подсыпали въ него какого-то зелья. Ничего этого Сизая Спина не зналъ, а только чувствовалъ, что-де надо держать ухо востро и лучше брести дикими, таежными мѣстами, гребнями горъ и уваловъ, гдѣ на полянахъ бѣлаго моха, среди рѣдкихъ лиственницъ можно. встрѣтить сѣраго оленя съ большими вѣтвистыми рогами, какихъ Сизая-Спина видѣлъ и въ Америкѣ на Большомъ Медвѣжьемъ озерѣ. Долины дѣлались глубже. По нимъ въ непролазной чащѣ бурелома неслись ручьями рѣчки. Тайга была угрюма, угрюмѣе, чѣмъ раньше, и на плоскостяхъ межъ лѣсныхъ падей лежали ужасныя болота. Дичи, особенно пушного звѣря, именно соболя, встрѣчалось больше, и замѣтно было, что за нимъ охотѣлись: ловушки, кляпцы и разныя поставушки попадались Сизой Спинѣ нерѣдко, также и предупредительные знаки. Встрѣчалъ онъ и людей въ лѣсахъ. Они обитали на полянкахъ въ конусовидныхъ шалашахъ, крытыхъ большими листами вываренной бересты, совсѣмъ въ такихъ, какіе Сизая Спина видѣлъ въ сѣверныхъ лѣсахъ на Винипегъ-озерѣ. Шалаши эти очень смущали Сизую Спину. Глядя на нихъ, онъ все думалъ, не попалъ ли онъ въ индѣйскую землю. Но люди, — ихъ лица, мѣховая одежда, олени кругомъ нихъ, а особенно языкъ, на какомъ охотники перекликались въ лѣсу, были совершенно чужды индѣйцу. Сколько онъ не приглядывался, сколько не прислушивался, онъ ничего не могъ узнать такого, что бы видѣлъ у какого-нибудь краснокожаго племени. И потому Сизая Спина продолжалъ вѣрить Маниту и шелъ, шелъ на восходъ солнца.

Разъ вечеромъ, выглянувъ на поляну, прежде чѣмъ выйти изъ чащи, Сизая Спина увидалъ одинокую, жалкую «урасу», т. е. такой конусовидный шалашъ. Уже темнѣло, тайга завѣсилась тѣнями, первыя звѣзды мигали на блѣдномъ небѣ, и изъ-за поломанныхъ, кривыхъ вершинъ лиственницъ мерцалъ узенькій серпъ мѣсяца. Но урасу освѣщалъ костеръ, и возлѣ него хлопотала какая-то странная тѣнь. Долго ждалъ Сизая Спина, но никого больше не показывалось. Одинъ только человѣкъ въ странномъ одѣяніи виднѣлся предъ шалашомъ.

Сизая Спина вышелъ изъ. засады и приблизился къ огню. Старый, старый человѣкъ въ большой шапкѣ. украшенной громадными крыльями филина, въ длинной одеждѣ, отъ которой, точно змѣи, развѣвались во всѣ стороны, какія-то ленты, лоскутья, хвосты, даже не взглянулъ на него, не подалъ знака, что замѣтилъ приближеніе посторонняго. Безумнымъ взоромъ глядѣлъ онъ въ огонь, сыпалъ что-то въ него и быстро шамкалъ губами что то непонятное. Сизая Спина сѣлъ поодаль. Старикъ, попрежнему не замѣчая его, ушелъ въ шалашъ. Вскорѣ онъ появился вновь со шкурой бѣлаго оленя, которую разостлалъ предъ костромъ у входа въ шалашъ. Съ бормотаніемъ и икотой старый шаманъ снова удалился въ урасу и появился изъ нея съ большимъ бубномъ и колотушкой. Костеръ потухалъ. Отдѣльные языки пламени бродили еще по краямъ его. Когда потухли и они, шаманъ поднялъ руку и бросилъ что-то на уголья. На мгновеніе вспыхнулъ съ легкимъ трескомъ огонь, и слабый порывъ вѣтра понесъ въ. сторону гаснущія искры. Шаманъ сѣлъ на шкуру и задумался. Вдругъ раздалось карканье ворона. Оно повторилось слабѣе, но птица не появлялась. Сизой Спинѣ стало жутко. Ему казалось, что прилетѣлъ какой-то духъ, невѣдомый и невидимый, и рѣетъ въ воздухѣ мимо него. Шаманъ протянулъ бубенъ надъ углями, подержалъ его, повертѣлъ, снялъ, и вдругъ раздался тихій, дрожащій гулъ. Онъ становился все сильнѣе и сильнѣе, и въ промежутки между ударами, которые сыпались теперь градомъ на туго натянутую шкуру, раздавались порознь и вмѣстѣ крики разныхъ птицъ, вой и пискъ звѣрей, точно всѣ обитатели тайги собрались кругомъ зловѣщей поляны. Сизая Спина сидѣлъ ни живъ, ни мертвъ. Онъ боялся шевельнуться, не смѣлъ глянуть въ сторону отъ страха предъ множествомъ слетѣвшихся духовъ. Вдругъ старый шаманъ всталъ и, не переставая бить въ бубенъ и кричать по-звѣриному, принялся плясать на шкурѣ. Все пришло въ дѣвженіе: гудѣлъ и звенѣлъ бубенъ, летали въ воздухѣ обвѣшивавшія шамана лохмотья, и все тѣло дико плясавшаго старика окружилось, точно тысячью взвившихся въ воздухъ змѣй, быстро мелькавшими привѣсками его пояса, рукавовъ, всего наряда. Все порывистѣе становилась пляска, чаще и громче раздавались крики, но главный духъ, Маниту, какъ думалъ Сизая Спина, не приходилъ. Отъ движенія ногъ, отъ развѣвающихся лентъ, полъ и хвостовъ уголья костра то загорались, то потухали, и Сизой Спинѣ казалось, точно какое-то трепетанье разливается по небу и землѣ. Еще ужаснѣе кривлялся и корчился шаманъ, быстрѣе и быстрѣе мелькали его ноги, руки, моталась голова. Глаза, казалось, вылѣзали изъ узкихъ, слезящихся щелей, на губахъ появилась. пѣна. И вдругъ онъ грохнулся на шкуру. На мгновеніе воцарилась тишина. И страшное оцѣпенѣніе напало на Сизую Спину. Все исчезло. Поплылъ туманъ, и явился Маниту. Сизая Спина чувствовалъ это. Маниту охватилъ его кругомъ, разлился во всѣ стороны, заполнилъ небо до звѣздъ, и наступило забвеніе. «Близко!» услыхалъ Сизая Спина на своемъ родномъ языкѣ, на языкѣ надовессіуксъ.

Онъ очнулся. Среди мрака подъ слегка свѣтлѣвшимъ небомъ едва обозначился слабый кругъ костра. По ту сторону кто-то бился и хрипѣлъ. Это лежалъ на своей шкурѣ старый шаманъ, и тѣло его ритмически поднималось и падало на шкуру, поднималось и падало. Возлѣ валялся бубенъ и колотушка.

Сизая Спина обвелъ вокругъ себя мутнымъ взоромъ. На юго-востокѣ ярко горѣла въ небѣ звѣзда, которой онъ раньше не замѣтилъ. Пошатываясь, глубоко вдыхая холодный, влажный воздухъ ночи Сизая Спина пошелъ прочь.

Утромъ онъ вышелъ на пустынный гребень кряжа. Страшная полярная пустыня въ убогомъ лѣтнемъ нарядѣ разстилалась кругомъ. Но, когда Сизая Спина бросилъ взоръ впередъ, онъ подъ кручей скалъ у своихъ ногъ, за пологимъ далекимъ склономъ дымившейся отъ тумана тайги увидѣлъ мутную ровную пелену. Надъ нею розовѣло небо. И когда, спустя полчаса, изъ-за края показался красный краешекъ солнца, Сизая Спина убѣдился, что вдали передъ нимъ лежала большая соленая вода. Слабый вѣтеръ дунулъ ему въ лицо, качнувъ длинныя иглистыя вѣтви ползучаго кедра-сланника, и Сизая Спина вновь услышалъ на своемъ родномъ языкѣ: «близко!» Индѣецъ пугливо оглянулся кругомъ, но никого не было вблизи. И тогда онъ понялъ, что Маниту даетъ ему «знакъ».

ГЛАВА XV

«Пятница».

Наступала весна. Таялъ снѣгъ въ тайгѣ. Вѣтеръ взломалъ ледъ на морѣ и угналъ разрозненныя льдины, какъ стаю бѣлыхъ лебедей, прочь отъ береговъ. Бывало сыро, и вѣтеръ-часто навѣвалъ густой туманъ съ океана, но скромная природа угрюмаго острова все же просыпалась для новой жизни.

И въ человѣкѣ пробуждалось что-то новое, Митя чувствовалъ это на себѣ. Въ немъ рождалось какое-то томное безпокойство, всплывали какія-то желанія, ожиданія, надежды. Онъ думалъ, что ему нельзя терять времени и этимъ лѣтомъ непремѣнно предстоитъ покинуть негостепріимный закоулокъ холоднаго острова, гдѣ онъ перенесъ эту ужасную зиму. Уже и такъ давался онъ диву какъ это никто, ни звѣрь, ни человѣкъ, до сихъ поръ ни разу не заглянулъ сюда.

Поглядывая на синѣющее море, Митя смутно чувствовалъ, что путь для бѣгства лежалъ въ этомъ направленіи. Нельзя было терять времени. Лѣто могло привести сюда рыболововъ. Митя боялся гиляковъ: они со своими винтовками, собаками непремѣнно отыщутъ его, и тогда его ждала жалкая участь или быть убитымъ, или въ качествѣ бѣглаго быть представленнымъ «по начальству» и вернуться на каторгу, гдѣ его ожидали плети и удлиненіе срока. Но какъ воспользоваться моремъ, Митя себѣ не представлялъ. Если бы сюда заглянули японскіе рыбаки, они, навѣрное, смилостивились бы надъ нимъ и увезли бы его въ свою страну, а оттуда онъ мечталъ снова вернуться въ Штаты. Но, повидимому, судя по пустынному характеру берега, который Митя изслѣдовалъ въ обѣ стороны, ни промысловыя японскія шкуны, ни американскія суда не заглядывали сюда. Построить лодку для плаванія по бурному океану Митя не смѣлъ и думать: онъ и не умѣлъ этого, и никакого матеріала для сооруженія хотя бы самаго утлаго судна, какого-нибудь долбленаго челна, у него не было заготовлено. Въ концѣ концовъ онъ рѣшилъ двинуться вдоль берега, въ какую сторону — не могъ рѣшить. Чтобы добраться до Японіи, слѣдовало направиться на югъ, но тамъ вокругъ залива Терпѣнія лежали наиболѣе населенныя мѣстности Сахалина, чрезъ которыя Митя не надѣялся проскользнуть. Путь къ сѣверу приводилъ его къ сибирскому берегу Охотскаго моря. Тамъ и здѣсь въ концѣ концовъ предстояло переправиться черезъ море, а какъ — Митя себѣ не представлялъ. Во всякомъ случаѣ, онъ началъ готовиться къ походу, т. е. запасать провизію, чинить вещи, шить обувь, въ которой нашъ Робинзонъ больше всего нуждался.

Однажды въ тихую погоду Митя съ «Бѣлкой» очутился на вершинѣ утеса. Въ часы размышленія онъ часто удалялся сюда, такъ какъ отсюда далеко было видно пустынное море и синѣющая на западѣ тайга. Усѣвшись, обхвативъ руками колѣни, Митя погрузился въ раздумье. Взоръ его скользилъ по синей глади, и легкій, ровный вѣтеръ, дувшій съ моря, шевелилъ его длинные, отросшіе волосы. Море слегка колебалось, и шорохъ слабаго прибоя мелодично раздавался гдѣ-то внизу, у невидимой подошвы скалы.

Митя замечтался. Онъ нескоро замѣтилъ, что глаза его упорно приковались къ какой-то черной точкѣ, маячившей далеко на юго-востокѣ. Когда сознаніе его вернулось къ дѣйствительности, Митя сталъ приглядываться къ заинтересовавшему его предмету. Китъ это или тюлень? Или это бревно, мачта потопленнаго судна? Пристально наблюдая загадочный предметъ, Митя скоро убѣдился, что его несло пассивно вѣтромъ и волною, и несло къ берегу, но съ медленностью, которая могла искусить всякое терпѣніе. Митя сошелъ внизъ, приготовилъ обѣдъ, занялся обычнымъ дѣломъ, но, спустя часа два, не утерпѣлъ: снова поднялся на утесъ, чтобы взглянуть, что сталось съ черной точкой. Темный предметъ былъ значительно ближе къ берегу, и теперь уже ясно было видно, что это лодка. Митя затрепеталъ отъ волненія. Лодка! То, чего онъ такъ страстно желалъ! Ключъ къ свободѣ, къ бѣгству, къ новой жизни! Но вѣтеръ, волны и самое время жестоко издѣвались надъ пробудившимися надеждами. И можно ли было питать ихъ! Вѣтеръ могъ перемѣниться и угнать лодку прочь въ море. Могло оказаться, что это судно — жалкое, негодное старье, за полною ненадобностью отпихнутое чьей-либо презрительной ногой отъ пристани. Какъ бы тамъ ни было, но Митя уже не могъ успокоиться, Онъ забылъ обо всемъ и то ходилъ, то стоялъ на берегу, съ мольбой и надеждой наблюдая вѣтеръ. Волненіе его передалось и псу: Бѣлка тоже упорно смотрѣла на черный предметъ, лаяла на него, бѣгала по берегу, совалась въ воду и возвращалась, окачиваемая холодной волной.

Лодка, колеблясь, медленно приближалась къ берегу, но такъ медленно, что можно было истерзаться отъ нетерпѣнія. Если бы вода не была ледяной, Митя рискнулъ бы, вооружившись какимъ-нибудь плавучимъ предметомъ, обрубкомъ дерева, бревномъ, плыть ей навстрѣчу, чтобы овладѣть драгоцѣнной добычей, вырвать ее изъ рукъ коварнаго зефира, который въ послѣднюю минуту могъ отнять свой даръ. Но объ этомъ нельзя было и мечтать. Митя переживалъ часы тяжкаго нетерпѣнія. Но вѣтеръ, къ счастью, не мѣнялъ своего направленія, и лодка медленно приближалась. Послѣ цѣлаго дня ожиданія наступалъ вечеръ. Нельзя было допустить, чтобы ночь пришла, не разрѣшивъ ужаснаго напряженія. Да и вѣтеръ легко могъ перемѣниться за ночь въ этомъ непостоянномъ климатѣ. Митя уже не могъ ждать. Какая-нибудь полуверста отдѣляла его отъ желаннаго предмета. Внезапно рѣшившись, онъ быстро сбросилъ одежду, и дрожа отъ холода и лихорадки, быстро помчался по мелководью, разбрызгивая во всѣ стороны брызги. Бѣлка бѣжала за нимъ. Къ счастью что мѣсто дѣйствія находилось противъ устья рѣчки, гдѣ наносы ея образовали далекую отмель. По колѣно, по поясъ въ ледяной водѣ Митя быстро приблизился къ лодкѣ. Вотъ вода уже по горло. Подпрыгивая при приближеніи волны, Митя по-саженному, для быстроты и чтобъ согрѣться, пустился вплавь. Онъ не помнилъ, какъ добрался до нея, какъ вскарабкался за бортъ. страшная дрожь охватила его. Ноги едва держали тѣло, зубы стучали, какъ бѣшеные. Бѣлка, царапаясь, плавала кругомъ. Бѣдный песъ едва не погибъ отъ ледяной воды. Съ трудомъ втащилъ его Митя слабѣющей рукой внутрь лодки. Едва тепло прилило къ тѣлу, Митя оглянулся. Лодка была почти новая, бочковатая корабельная шлюпка. Въ кормовой части что-то лежало, прикрытое парусиной. Митя поднялъ ее, и — въ ужасѣ уронилъ снова. Тамъ лежалъ… трупъ: истощенное лицо съ ввалившимися щеками было обращено вверхъ, стеклянные глаза безучастно холодно смотрѣли въ небо. Митя отскочилъ прочь.

Ничего больше не было въ лодкѣ: ни весла, ни багра или какой-нибудь палки. И, къ ужасу своему, Митя замѣтилъ, что ладья, попавъ въ струю рѣчного теченія, медленно стала отдаляться отъ берега. Положеніе становилось ужаснымъ. Тщетно оглядывался Митя за какимъ-либо предметомъ, которымъ можно было бы работать, какъ весломъ. Ничего подъ руками! Онъ попытался, напрягая всѣ силы, оторвать скамью. Тщетно! Крѣпко стояли прочныя доски. Неужели же его безъ одежды, безъ пищи унесетъ въ море вмѣстѣ со страшнымъ пассажиромъ, судьба котораго уготована и ему?! Нѣтъ, что другое, но не это! И вотъ Митя снова бросается въ ледяную воду. Онъ плыветъ, держась за корму, изо всей силы толкаетъ тяжелый баркасъ. Выскакиваетъ, дрожитъ, согрѣвается движеніями, снова бросается въ воду, работаетъ ногами изо-всѣхъ силъ. Нечеловѣческія усилія его увѣнчиваются успѣхомъ. Подъ ногами уже песокъ.. Еще нѣсколько толчковъ, прыжковъ въ леденящей влагѣ, и уже можно тащить лодку за носъ. Коченѣя, но не выпуская изъ рукъ дорогую добычу, Митя добирается до берега. Онъ вытаскиваетъ ее подальше на песокъ и мчится въ сумасшедшей радости къ мѣсту, гдѣ лежала его одежда. Синій, дрожащій, возвращается онъ назадъ, втаскиваетъ тяжелую лодку еще выше, и только теперь рѣшается приступить къ страшной клади. Скинувъ брезентъ, Митя внимательнѣе всматривается въ мертвеца. И вдругъ его охватываютъ сомнѣнія. Онъ касается щекъ трупа, избѣгая неподвижнаго взора его. Ему кажется, будто отъ щекъ вѣетъ слабымъ тепломъ. Или онъ самъ такъ обмерзъ, или, или… Со страннымъ предчувствіемъ влѣзаетъ Митя въ лодку, разстегиваетъ сѣрый бушлатъ и приникаетъ ухомъ къ обнаженной, волосатой груди рослаго брюнета, попрежнему неподвижно лежащаго на днѣ. Нѣтъ сомнѣнія! И тѣло хранитъ остатки тепла, и можно еще уловить слабыя біенія сердца. Тѣло страшно истощено, но человѣкъ живъ. Это былъ, несомнѣнно, бѣглый каторжникъ, какимъ выглядѣлъ самъ Митя годъ тому назадъ, въ бушлатѣ, грубомъ, грязномъ бѣльѣ.

Двое сутокъ возился Митя съ мнимымъ мертвецомъ, прежде чѣмъ тотъ обнаружилъ признаки сознанія. Митя отвелъ шлюпку въ рѣчку и переселился на время въ нее самъ. Онъ варилъ изъ рыбы уху, разжимая стиснутые зубы ножомъ, вливалъ ее въ ротъ несчастному, пока не вернулъ его къ жизни. Несомнѣнно, не жажда, а именно голодъ довелъ бѣглеца, — а что это былъ бѣглецъ, въ томъ Митя не сомнѣвался — до такого состоянія: въ лодкѣ, когда Митя въ нее забрался, находилось много воды, оказавшейся почти прѣсной, стало быть дождевой.

Черезъ два дня «покойникъ», поддерживаемый Митей, могъ добрести до хижины. Недѣлю спустя, онъ оправился вовсе.

Новый, посланный. Митѣ судьбою товарищъ оказался очень непріятнымъ субъектомъ. Сбивчиво, хвастливо и, безъ сомнѣнія, жестоко привирая, разсказалъ онъ Митѣ о своемъ бѣгствѣ. Изъ всего повѣствованія его Митя понялъ только, что при какой-то разгрузкѣ парохода партіей каторжанъ ему удалось спрятаться подъ брезентомъ въ шлюпкѣ, ночью отвязать ее и предоставить себя на волю вѣтра. Послѣдующее онъ помнилъ плохо. Онъ разсказалъ, что, мучимый голодомъ, грызъ кожу сапогъ, потомъ ослабѣлъ до того, что не могъ двигаться и, конечно, погибъ бы вскорѣ, если бы его не спасъ Митя такимъ чудеснымъ образомъ. Назвался онъ Михаиломъ Рыбченко. Вскорѣ уже Митя долженъ былъ жалѣть о своемъ быломъ уединеніи и одиночествѣ. Михаилъ, несмотря на свой ростъ и силу, былъ неисправимый лѣнтяй. Этотъ необразованный, грубый, въ корень развращенный прежней жизнью и каторгой человѣкъ, мало того, что слонялся цѣлый день, притворяясь, будто помогаетъ Митѣ, безпощадно донималъ его хвастливыми разсказами, пересыпая рѣчь самой отвратительной, отборной руганью и сквернословіемъ. Къ Митѣ онъ, несомнѣнно, чувствовалъ вначалѣ кое-какую признательность за спасеніе жизни, но серьезность, дѣятельность, интеллигентность Мити, то, что Митя, не тревожа его, работалъ одинъ и съ вѣжливымъ молчаніемъ выслушивалъ росказни Михаила о его прежнихъ подвигахъ, вскорѣ внушили тому презрительное благоволеніе къ негаданному сожителю. Бѣлка, та сразу возненавидѣла Михаила. Была ли тому причина ревность, вызванная тѣмъ вниманіемъ, какое Митя удѣлялъ въ первые дни уходу за полумертвымъ человѣкомъ, или то была инстинктивная ненависть благороднаго пса къ низменной натурѣ, но только оба другъ друга не выносили. Бѣлка держалась вдали отъ Михаила, рычала на него, а тотъ, ругая ее послѣдними словами, въ сердцахъ нерѣдко швырялъ въ нее чѣмъ попало, рискуя переломить ногу, а то и на смерть зашибить Митинаго четырехногаго друга.

Двѣ недѣли спустя положеніе стало уже невыносимымъ. Спасенный, всѣмъ обязанный Митѣ негодяй сталъ проявлять требовательность. Онъ уже не только нимало не смущался тѣмъ, что слонялся безъ дѣла или лежалъ, спалъ и невыносимо надоѣдалъ Митѣ своими росказнями, бахвальствомъ самаго дурного, каторжнаго тона, но съ наглостью отъявленнаго негодяя дѣлалъ по пытки установить отношенія къ Митѣ, какъ къ работнику, какъ къ слугѣ, который обязанъ трудомъ своимъ и послушаніемъ угождать своему властелину. Полагался ли онъ на свой ростъ и силу, которая прибывала съ каждымъ днемъ при вольной жизни на всемъ готовомъ, или то была врожденная наглость, но только жизнь съ нимъ становилась Митѣ невыносимой. Онъ безъ церемоніи бралъ и носилъ Митины вещи, поѣдалъ заготовленные припасы, грубо ворчалъ вечеромъ, что-де мало дровъ заготовлено. Какъ-то въ отсутствіе Мити онъ взялъ винтовку и ушелъ въ лѣсъ, Митя страшно испугался, когда услыхалъ внезапные выстрѣлы въ лѣсу. Когда выяснилось, въ чемъ дѣло, и Митя упрекнулъ бѣглаго каторжника въ легкомысленной тратѣ драгоцѣнныхъ зарядовъ, Михаилъ грубо отвѣтилъ, что-де «начальство ему надоѣло и на каторгѣ», а здѣсь «что хочу, то и дѣлаю».

Этотъ случай серьезно заставилъ Митю подумать, какъ избавиться отъ компаніи нахала. Какъ- то вечеромъ они сидѣли у очага въ хижинѣ. Каторжникъ разболтался! Изъ всѣхъ разсказовъ его вообще трудно было уловить, что правда, что вранье. То онъ сообщалъ о какихъ-то подвигахъ своихъ въ качествѣ члена шайки громилъ, то выходило, точно онъ служилъ чуть не въ полиціи, то оказывался надзирателемъ, едва ли не главнымъ начальникомъ тюрьмы, въ Дуэ или еще гдѣ-то. Митя давно пересталъ прислушиваться къ его грязнымъ сообщеніямъ.

Въ этотъ вечеръ Михаилъ что-то много болталъ и все объ Одессѣ. Митя невольно вспомнилъ, что всѣ злоключенія его начались съ этого города. Онъ сдѣлалъ нѣсколько вопросовъ объ этомъ городѣ и въ заключеніе вкратцѣ разсказалъ, какъ-его съ индѣйцемъ внезапно арестовали и несправедливо осудили, принявъ очевидно за кого-то другого. Поглощенный этими печальными воспоминаніями, Митя задумался надъ судьбой своего друга и не замѣтилъ, какъ внезапно измѣнилась физіономія его собесѣдника. Михаилъ нѣсколько разъ пристально всматривался въ его, переспросилъ что-то относительно индѣйца и затѣмъ угрюмо замолчалъ. Это былъ первый вечеръ, что Митя легъ спать, не смущаемый циничной болтовней своего товарища. Онъ даже съ удивленіемъ взглянулъ на хмурую физіономію того, удивляясь внезапному припадку его скромности, но, поглощенный мыслями о Сизой Спинѣ, заснулъ, не обращая вниманія на товарища.

Ночью внезапно Митю разбудила Бѣлка, всегда спавшая, свернувшись калачикомъ возлѣ самаго изголовья. Съ просонковъ Митя въ темнотѣ, озаряемой потухавшими угольями очага, увидѣлъ два глаза, блестяще устремленные на него". Онъ спросилъ, въ чемъ дѣло, но Михаилъ, отвѣтивъ: «ничего», поворочался и снова улегся.

Утромъ Митя, какъ ни былъ поглощенъ мыслями о ближайшемъ будущемъ, не могъ не замѣтить перемѣны, происшедшей въ его товарищѣ. Михаилъ былъ точно не въ духѣ или боленъ, молчалъ, хмурился, уединялся, отвѣчалъ на вопросы грубо и злобно. Ночью Митю опять разбудило тревожное рычаніе Бѣлки, опять онъ увидѣлъ пару пристальныхъ, горѣвшихъ недобрымъ огнемъ глазъ. Эти новости начали тревожить его. Но заботы дня отвлекли мысли Мити въ другую сторону. Онъ ушелъ внизъ къ рѣчкѣ, гдѣ уже нѣсколько дней готовилъ весла и мачту къ лодкѣ.

ГЛАВА XVI.

Ограбленъ.

Лодка эта съ перваго дня наполняла его существованіе радостью. Полированные бока, мѣдныя части — все указывало, что лодка принадлежала хорошему судну и, должно быть, лишь недавно была построена. Митя тщательно пряталъ ее въ небольшой заводи рѣчки подъ густою листвой свѣсившихся древесныхъ вѣтвей. Попросивъ Михаила позаботиться объ обѣдѣ, если такъ можно назвать трапезу изъ вымоченной въ соленой водѣ рыбы, которую предстояло запечь въ горячей золѣ, Митя спустился къ рѣчкѣ.

Увлеченный работой — онъ стругалъ своимъ ножомъ весла изъ тщательно выбранной ели, Митя не замѣтилъ, какъ наступилъ полдень. Только когда голодъ настоятельно сталъ напоминать о себѣ, Митя очнулся. Часовъ у него, конечно, не было, но по всему видно было, что время позднее. Удивляясь, что товарищъ не пришелъ за нимъ, даже не кликнулъ, Митя поднялся въ расщелину утеса. При первомъ взглядѣ, брошенномъ внутрь хижины, зло взяло его: очагъ стоялъ холодный, точно никто не зажигалъ его съ утра, вещи кругомъ были разбросаны. Митя не могъ понять, что произошло. Онъ окликнулъ. Никто не отзывается. Странное безпокойство овладѣло имъ. Кинувъ болѣе внимательный взоръ кругомъ, Митя замѣтилъ, что многихъ вещей, къ присутствію которыхъ глазъ его какъ-то привыкъ, не было: исчезла винтовка съ зарядами, лучшая его одежда, недавно сшитая обувь, разныя нужныя желѣзныя и стальныя орудія, которыя помѣщались въ особой сумкѣ, висѣвшей надъ его постелью. Въ кладовкѣ среди припасовъ царилъ настоящій хаосъ: все было разрыто, раскидано, потоптано, и наиболѣе свѣжая, вяленая рыба, которую Митя заготовлялъ къ предстоящему плаванію, исчезла безъ слѣда. Не могло быть, чтобы кто-нибудь посторонній учинилъ разгромъ! Митя обошелъ окрестности, громко звалъ, кричалъ. Никто не отзывался. Не было болѣе сомнѣнія. Человѣкъ, которому Митя спасъ жизнь, съ которымъ онъ братски жилъ, дѣля съ нимъ поровну скудное имущество свое, просто-напросто ограбилъ его, ушелъ тайкомъ. Можетъ быть и хорошо было, что судьба избавила Митю отъ такого товарища, но множество похищенныхъ имъ вещей ставило Митю въ тяжелое положеніе. Онъ былъ, какъ безъ рукъ. Размышляя, отыскивать ли бѣглеца, Митя вспомнилъ внезапно наступившую перемѣну въ настроеніи бѣглаго каторжника: молчаливость того, какую-то внезапно вспыхнувшую въ немъ злобу, эти ночныя тревоги. Что могло случиться дальше, даже въ ближайшую ночь? Можно было ожидать даже нападенія. Вѣдь, кромѣ ножа, Митя былъ теперь безоруженъ. Вдругъ страхъ охватилъ.его. Забывъ голодъ и тревогу, Митя бросился внизъ къ рѣчкѣ. Онъ могъ слышать, какъ стучало сердце, когда онъ подбѣгалъ къ завѣтному мѣсту. Нѣтъ! Лодка стояла на мѣстѣ. Но она могла исчезнуть ночью. И вотъ догорала заря, а Митя, безпокойно озирая пустынные берега, осторожно и безшумно увелъ ее на новое мѣсто, Онъ рѣшилъ провести ночь при ней и лучше лишиться жизни, чѣмъ разстаться съ послѣдней, самой вѣрной надеждой.

Утромъ его взяло зло. За что этотъ негодяй поступилъ съ нимъ такъ безсовѣстно! Нельзя ли отыскать его, нагнать и уговорить отдать хоть самое нужное. Можно вѣдь подѣлить вещи и мирно разстаться, что было самое лучшее. Митя вспомнилъ, что револьверъ онъ какъ-то запряталъ тщательнѣе и въ бесѣдахъ съ Михаиломъ ни разу не упоминалъ о немъ. Вернуться въ хижину, осмотрѣть все внимательнѣе и обсудить, великъ ли уронъ, взяло немного времени. По необыкновенному счастью грабитель не добрался до цѣннаго оружія, и Митя радостно вздохнулъ, когда тяжелый Наганъ очутился въ его рукахъ. Цѣлы были и патроны. Теперь предстояло напасть на слѣдъ бѣглеца и если не нагнать, то по крайней мѣрѣ убѣдиться, совсѣмъ ли онъ убрался или бродитъ гдѣ-нибудь въ сосѣдствѣ съ недобрыми намѣреніями.

Быстро утолилъ Митя голодъ, снарядился, забралъ запасы и кликнулъ Бѣлку. Онъ далъ ей понюхать какую-то ветошь, оставшуюся отъ грабителя, и знаками старался объяснить собакѣ, что требуется отъ нея. Бѣлка, повидимому, быстро сообразила желаніе хозяина. Вѣдь слѣды это, такъ сказать, спеціальность ея, любимое, увлекательное дѣло. Собака бросилась нюхать землю, металась туда, сюда, но такъ какъ возлѣ хижины слѣдовъ было много, то Митя догадался наконецъ отойти подальше и сдѣлать кругъ. Долго шли они по росистой травѣ, по вереску, медленно изслѣдуя почву. Наконецъ, Бѣлка, повидимому, наткнулась на слѣдъ. Впрочемъ, и такъ по промятой, еще не поднявшейся: травѣ слѣдъ былъ еще замѣтенъ. Онъ велъ на западъ, въ тайгу. Этотъ глупецъ направился въ сторону, гдѣ прежде всего рисковалъ наткнуться на людей. На опушкѣ Митя пріостановился, внимательно всмотрѣлся и прислушался. Вѣдь можно было ожидать предательскаго выстрѣла изъ перваго куста. Онъ пустилъ Бѣлку впередъ, а самъ сталъ осторожно подвигаться вслѣдъ ей. Собака бѣжала ровно, принюхивая землю. Иногда она останавливалась, лазила въ стороны, снова находила слѣдъ и устремлялась впередъ. Такъ прошли они лѣсомъ, не замѣчая времени, часа три. Вдали показался просвѣтъ. Очевидно, прогалина или поляна среди лѣса. Бѣлка внезапно остановилась и насторожила уши. Митя зналъ эту привычку собаки: она чуяла крупнаго звѣря, а теперь, вѣроятно, человѣка. Митя боялся, бы своимъ лаемъ собака не открыла преждевременно его присутствія, и знаками отозвалъ пса назадъ.

Ступая на мохъ, на траву, чтобы не производить шороха, Митя медленно и осторожно сталъ пробираться впередъ и держалъ Бѣлку за ошейникъ. Наконецъ онъ легъ и медленно поползъ между пней и кочекъ. Вотъ потянуло съ поляны дымомъ. Сомнѣнія нѣтъ: бѣглый каторжникъ развелъ костеръ, Кто, же какъ не онъ? Странно только, что онъ такъ безпечно расположился въ разстояніи трехъ четырехъ, часовъ пути отъ хижины! Вѣдь ушелъ онъ вчера утромъ! Митя удвоилъ осторожность. Онъ ползъ, останавливался, гладилъ Бѣлку, запрещая ей лаять. Наконецъ въ просвѣты кустовъ можно было, осторожно поднявъ голову, бросить взглядъ впередъ. И Митя видитъ.

ГЛАВА XVII

Встрѣча.

На томъ краю поляны, подъ вѣковой сосной, надъ небольшимъ костромъ вздымается дымъ, который вѣтеръ несетъ прямо на него. Сквозь дымъ видно неясно. И то, что Митя видитъ, кажется ему фантастическимъ. Онъ старается отдать себѣ отчетъ, въ полномъ ли онъ сознаніи, опускаетъ голову, жуетъ травинки и снова всматривается. Та же картина передъ нимъ. Бокомъ къ мему, направо отъ кострища важно и неподвижно сидитъ… индѣецъ. Несомнѣнно, индѣецъ! Митя довольно видѣлъ ихъ въ Америкѣ. Сорочьи перья откидной короной увѣнчиваютъ его голову съ характернымъ носомъ. Индѣецъ словно задумался. Трубка въ его рукахъ кажется потухшей.

Въ десяти шагахъ дальше, прислонясь къ стволу сосны спиной, заложивъ руки назадъ и согнувъ колѣни, сидитъ Михаилъ. Онъ сидитъ также неподвижно, лишь по временамъ ворочаетъ головой изъ стороны въ сторону, словно оглядывается на кого или ищетъ глазами что-то.

Долго лежитъ Митя, не спуская изумленныхъ глазъ съ этой неподвижной сцены. Дымъ стелется, легкимъ вѣтромъ его несетъ прямо на притаившихся соглядатаевъ. Вдругъ Бѣлка не выдерживаетъ и чихаетъ. Митя съ испугомъ глядитъ впередъ, сжимая револьверъ, готовый къ отпору. Индѣецъ поворачиваетъ свой орлиный профиль, и острый взоръ его впивается въ чащу. Мгновеніе и Митѣ кажется, что онъ открытъ. Индѣецъ медленно встаетъ, и Митя видитъ полный военный уборъ его, вампумъ, нагрудникъ изъ иголъ дикообраза, и красную. полосу, которая пересѣкаетъ все лицо воина отъ уха до уха.

Михаилъ начинаетъ что то болтать, но не слышно, что онъ говоритъ. Индѣецъ не обращаетъ на него ни малѣйшаго вниманія. Онъ стоитъ во весь ростъ въ выжидательной позѣ, обратясь лицомъ къ чащѣ, гдѣ притаился Митя, и Митя, не вѣря ушамъ, слышитъ почти забытый, но хорошо знакомый голосъ и англійскую рѣчь.

— Если блѣднолицый другъ, котораго я ищу такъ долго, близко, пусть онъ выйдетъ. Я. — сизая Спина изъ племени сіуксъ, и вотъ мой тотемъ!

Молчаніе. Митя чувствуетъ, какъ сердце его начинаетъ стучать. Въ глазахъ почти темнѣетъ.

И снова, еще болѣе громкимъ голосомъ, словно глашатай, краснокожій воинъ повторяетъ:

— Пусть онъ выйдетъ, я другъ его, Сизая Спина!

Митя вскакиваетъ и бросается впередъ, но еще прытче съ громкимъ лаемъ выносится впередъ Бѣлка. Ломая, раздвигая кусты. Митя кидается къ неподвижно стоящей фигурѣ. Вотъ уже онъ возлѣ, обнялъ его, задыхается, а коимъ, припавъ лицомъ къ его плечу, замеръ. Митя отшатывается, но во-время подхватываетъ падающаго друга. Съ индѣйцемъ легкій обморокъ. Сердце не выдержало долго ожидаемой встрѣчи и радости свиданія. Но одно мгновеніе, и Сизая Спина приходитъ въ сознаніе на рукахъ у Мити. Лицо его какъ всегда спокойно, но глаза блестятъ, и углы губъ дергаетъ какая-то усмѣшка. Бѣлка лаетъ и скачетъ кругомъ нихъ. Но Митя не можетъ выпустить друга₄ Онъ обнимаетъ его, цѣлуетъ, гладитъ по щекамъ, смѣясь, шепчетъ слова радости. и на всю эту группу, далеко вытянувъ впередъ шею, разинувъ ротъ, изумленно глядитъ каторжникъ. Теперь только Митя замѣчаетъ, что Михаилъ туго связанъ по рукамъ и по ногамъ. Въ сумасбродной радости Митя ничего не можетъ понять. Онъ закидываетъ Сизую Спину вопросами, которые выражаютъ лишь радость, изумленіе, а Сизая Спина молчитъ и лишь пристально словно молясь, смотритъ въ глаза другу и гладитъ прыгающую на него Бѣлку.

Но бываетъ же конецъ всему. Наступаетъ относительное успокоеніе. Митя садится къ огню, и Сизая Спина разжимаетъ свои тонкія губы.

— Я зналъ, что увижу друга сегодня и не позже, чѣмъ завтра, но не зналъ — живъ онъ еще или уже мертвъ. Я встрѣтилъ эту собаку — кивнулъ индѣецъ на Михаила — за день пути на закатъ солнца отсюда и шелъ по оставленному имъ слѣду.

— Но откуда-же ты зналъ, что я здѣсь, близко, и какимъ чудомъ ты попалъ сюда? — изумился Митя.

Индѣецъ помолчалъ и, видимо преодолѣвая волненіе, молвилъ:

— Маниту все время показывалъ мнѣ дорогу. Когда я сомнѣвался, онъ давалъ знаки. Я прошелъ большую страну лѣсовъ и увидѣлъ большую соленую воду. Я не зналъ, что дѣлать, но Маниту опять далъ знакъ. Люди съ собаками, какъ эта — Сизая Спина показалъ на Бѣлку, — ѣдящіе тухлую рыбу, перевезли меня на эту землю, и здѣсь я сталъ чувствовать, что другъ все ближе и ближе. Я шелъ черезъ лѣсъ пять дней и услышалъ шумъ. Эта безумная собака — снова индѣецъ кивнулъ на Михаила, — дѣлалъ шумъ, какъ молодой, глупый лось. Я узналъ его. Это худой человѣкъ, онъ уже сдѣлалъ тебѣ разъ зло. Я увидѣлъ у него ружье и захотѣлъ взять ружье, потому-что у меня нѣтъ ружья. И я хотѣлъ узнать отъ него, гдѣ другъ мой. Я связалъ его, взялъ ружье, а когда осмотрѣлъ его вещи, узналъ, что другъ здѣсь и недалеко.

— Какъ? Онъ тебѣ сказалъ?! Ты научился по-русски? — изумился снова Митя, радостно разсматривая индѣица.

— Нѣтъ, я не знаю по-русски, но я узналъ узлы. Я училъ своего блѣднолицаго друга завязывать индѣйскіе узлы, и я увидѣлъ здѣсь въ сумкѣ вещи, и онѣ были связаны индѣйскимъ узломъ. Я понялъ, что другъ близко. Я испугался. Я подумалъ: эта собака — показалъ индѣецъ на Михаила, не удостаивая его взгляда, — знаетъ блѣднолицаго друга и сдѣлалъ ему зло, потому что это худой человѣкъ, и у него вещи моего друга. Я спрашивалъ Маниту, живъ ли мой, другъ, но Маниту не отвѣчалъ, а послалъ друга прямо ко мнѣ.

— Но это же чудо! — восклицалъ Митя. — Настоящее чудо! Кто повѣритъ?! Я самъ не вѣрю. Я еще не знаю, не сонъ ли это. Ты ли это въ самомъ дѣлѣ, Сизая Спина, или предо мной только тѣнь твоя, и я сейчасъ проснусь, и все исчезнетъ! Нѣтъ, это невѣроятно!

— Я шелъ по оставленному слѣду, потому что хотѣлъ знать, гдѣ эта собака дѣлала зло моему другу, и боялся, что другъ уже мертвъ. Но Маниту мудръ и добръ ко мнѣ. Я одѣлся во все лучшее, чтобы хорошо встрѣтить друга, но если бы онъ былъ мертвъ…

— Ну, брось, пожалуйста, свои исторіи о скальпахъ, — перебилъ Митя Сизую Спину. — Хорошо, что я поспѣлъ во-время и могу избавить этого злого и глупаго человѣка отъ мучительной смерти. Ты добрый человѣкъ, Сизая Спина, но вѣдь замучилъ бы его на смерть?

Индѣецъ не отвѣтилъ. Митя обратился къ Михаилу.

— Какъ у тебя хватило духу на такое дѣло? — сказалъ онъ ему съ упрекомъ.

Каторжникъ молчалъ и сидѣлъ, понуря голову.

— Скажи этой красной воронѣ, пусть маленько отпуститъ руки, очень рѣжетъ, — сказалъ онъ хрипло сквозь стиснутые зубы. Видно было, что ремни жестоко впились въ кожу, руки затекли и посинѣли. Митя всталъ и, изрядно повозившись, раскрутилъ тугія путы. Долго разминалъ бѣглецъ затекшія руки, ругаясь и издавая звуки боли.

— Видно, наказалъ меня Богъ за старый грѣхъ, — началъ онъ вдругъ глухо и ни на кого не глядя. — Вѣдь вотъ, господинъ, эта образина сразу узнала меня. — Онъ помолчалъ и продолжалъ, — а какъ я съ вами жилъ послѣдніе два дня, такъ хуже, чѣмъ на каторгѣ. Все ждалъ — вотъ узнаетъ, вотъ узнаетъ! Вѣдь я со страху два раза ночью убить васъ хотѣлъ — собака воспрепятствовала. Видно, и тутъ не безъ Божьяго изволенія.

— Что узнаетъ, кого узнаетъ? — недоумѣвалъ Митя. Ему опять начинало казаться, что дѣйствительность — сонъ.

— Да вы меня узнаете? — спросилъ Михаилъ,

— Да я тебя въ первый разъ вижу…

— Нѣтъ-съ, изволите запамятовать. Какъ вы вечеромъ разсказали мнѣ свое невинное приключеніе, и про индѣйца этого, какъ васъ въ Одестѣ арестовали, я и припомнилъ. Вѣдь это я въ сыщикахъ былъ, я и главѣйше на васъ свидѣтельствовалъ. Какъ сказали вы тогда, стало мнѣ очень худо. Заскучалъ нивѣсть съ чего. Ни ѣсть, ни спать тебѣ… Думаю, одно къ одному, одинъ конецъ, убью его, да съ тѣмъ и ладно, чтобы не думать больше. Но потомъ все-жъ таки пронесло это мимо меня. Рѣшилъ уйти, и какъ помнилъ я ваше снисхожденіе, какъ отхаживали меня полумертваго, думаю — вотъ на зло, оберу, что ни на есть лучшее. На другой день, недалеко тутъ въ лѣсу, въ логу, только расположился, винтовочку вашу отставилъ, самъ хворостъ собираю, — эта ворона и выкатилась. Винтовку — хвать, и въ меня навелъ. Я такъ и обмеръ. Думаю — нечистый самъ! Видитъ онъ, что оробѣлъ я, снялъ съ себя ремень длинный, да какъ захлеснетъ меня!.. Пока я хрипѣлъ, бился, онъ ужъ и ноги опуталъ, какъ коню. Потомъ и руки скрутилъ. Сталъ мои, то есть это ваши вещи смотрѣть, да какъ заскрежещетъ зубищами вдругъ, затрясется, ножъ вынулъ и ко мнѣ. Господи, даже взмолился я, сейчасъ, какъ барана, рѣзать будетъ! Однако онъ отошелъ. Раздумалъ, значитъ. Собралъ вещи, навалилъ на меня и свое и мое и повелъ со спутанными руками, повелъ назадъ и строго такъ, тѣмъ самымъ мѣстомъ, что я шелъ, идетъ, оглядывается, ищетъ чего-то, на меня смотритъ, даже лопотать что-то лопоталъ, но я не понялъ. Какъ отошелъ я немного отъ своего испугу, сталъ соображать. Да не тотъ ли, думаю, индѣецъ, про котораго вы намедни разсказывали. Тотъ, думаю, и есть. Васъ, стало быть, ищетъ. Я ему, и начни махать головой въ вашу сторону, да показывать, да по-русски говорить. И вижу я, что понимаетъ онъ меня. Вечеромъ стали мы здѣсь на полянѣ, связалъ ноги, черная немочь, сами видите, какъ. Вчера все за огнемъ сидѣлъ, трубку курилъ, и сегодня, гляжу, не то что ѣсть или пить, а съ самаго утра разрядился и какъ сѣлъ, такъ и сидитъ, трубку куритъ невступно, да дрова подбрасываетъ въ костеръ. Такъ и просидѣлъ, пока вы пришли. Видно, чуяло у него сердце, что ли, ваше близкое здѣсь расположеніе.

Пока Михаилъ разсказывалъ, Митя успѣлъ замѣтить происшедшую съ каторжникомъ за эти дни глубокую перемѣну. Передряга, случившаяся съ нимъ, конечно, оставила слѣдъ на внѣшности его, но не это поразило Митю. Его вниманіе привлекло какое-то внутреннее просвѣтленіе, обнаруживавшееся въ выраженіи лица, особенно глазъ, въ тонѣ голоса и движеніяхъ недавняго его сожителя. Наглости не было и слѣда, не замѣтно было и страха или опасенія за собственную участь. Чувствовалось, что человѣкъ глубоко подавленъ, смущенъ, даже потрясенъ сплетеніемъ обстоятельствъ, которыя опутали его кругомъ такъ, точно событіями руководила какая-то высшая сила, закончившая свое дѣло справедливымъ возмездіемъ. Но Митѣ пока было не до того. Его даже не поразила почтительность Михаила, который называлъ его «господиномъ», обращался къ нему на «вы». Митя довольно разсѣянно слушалъ его, а глядѣлъ больше на Сизую Спину, который сидѣлъ теперь, какъ давеча, съ важнымъ, серьезнымъ видомъ.

Надо было, однако, что-нибудь предпринять, не оставаться же въ лѣсу.

Стали обсуждать съ Сизой Спиной, что дѣлать, т. е., какъ поступить съ третьимъ членомъ общества, который сидѣлъ теперь молча и безучастно слушалъ звуки непонятной ему англійской рѣчи.

— Снять скальпъ, — холодно и коротко сказалъ Сизая Спина.

— Ну-у, Сизая Спина, перестань!

— Два года ты мучился, два года я мучился, а онъ виноватъ, — продолжалъ индѣецъ.

— Если хочешь, снимай скальпъ, — сказалъ Митя, — но я не хочу, мнѣ будетъ непріятно, радость свиданія сдѣлается темной, и ты станешь для меня совсѣмъ красный…

Индѣецъ повернулъ голову и пристально смотрѣлъ на Михаила. Тотъ понялъ, что рѣчь шло о немъ, рѣшалась его участь. Онъ опустилъ голову.

— Я думаю, Сизая Спина, — началъ послѣ короткаго молчанія Митя, — онъ намъ теперь не опасенъ. Но держать его при себѣ… онъ мнѣ и такъ надоѣлъ, сталъ невыносимо противенъ. Если дать ему припасовъ и пустить на всѣ четыре стороны, то, я думаю, онъ, скорѣе всего, пропадетъ въ тайгѣ, а если выйдетъ куда-нибудь въ поселеніе, то самое большее донесетъ на меня. Могутъ насъ, пожалуй, начать искать…

— Снять скальпъ, — опять сказалъ Сизая Спина.

— Ваше благородіе, — внезапно вмѣшался въ ихъ разговоръ Михаилъ. — Не обо мнѣ ли изволите рѣчь держать?

Митя молчалъ.

— Дозвольте вамъ замѣтить… хотите — вѣрите, хотите — нѣтъ, а мнѣ теперича безразлично, какое будетъ ваше рѣшеніе насчетъ меня. Въ живыхъ ли оставите или… — онъ помолчалъ, какъ бы ожидая этого рѣшенія, и затѣмъ, не дождавшись приговора, продолжалъ:

— Скажу вамъ безо всякой фальши. Ежели отпустите меня, пойду прямо до начальства. Такъ и такъ, молъ, бѣжалъ и самъ пришелъ, и дозвольте заявить слово и дѣло: такого-то года въ городѣ Одестѣ ложно обговорилъ я господина — вотъ фамилія ваша мнѣ неизвѣстна — совмѣстно со слугой ихъ изъ индѣйцевъ, въ послѣдствіе чего вышло лишеніе правъ и каторжныя работы, то дозвольте заявить о полной невиновности ихъ и переводѣ въ первобытное состояніе, а мнѣ — прибавить срокъ наказанія за ложное показаніе, хотя и безъ присяги. Потому я теперь такъ разсуждаю: достукался я въ Рассеѣ до каторги за хорошія дѣла. Это мнѣ первое было указаніе черезъ перстъ Божій. Допустилъ меня Господь бѣжать и на край гибели привелъ — второе. Но я не внялъ и тому и противу васъ зло умыслилъ. Отвелъ и это Господь черезъ пса неразумнаго. Я и тому не внялъ. Обобравши васъ, благодѣтеля жизни моей, убегъ въ тайгу, но тутъ окончательное вышло мнѣ вразумленіе: сцапалъ меня этотъ вашъ Личарда вѣрный. Допустимо ли, скажемъ, чтобъ онъ случаемъ какимъ оказался тутъ вовсе кстати! Я, господинъ, всю ночь не спалъ нынче. И скрутилъ-то онъ меня безо всякаго милосердія, руки, ноги пухнуть стали. Вижу: золъ на меня до невозможности.. Но больше, откровенно скажу вамъ, было мнѣ мученія черезъ себя самого. Все это я обдумалъ и вразумился.

Митя слушалъ эти признанія бѣглаго каторжника не безъ волненія. Ему, дѣйствительно, казалось, что грубую натуру проходимца поразили и проняли до дна души чисто чудесныя событія послѣдняго времени, стеченія которыхъ онъ и самъ не могъ еще объяснять себѣ.

Подумавъ, Митя разсчиталъ, что если даже бѣглый каторжникъ, обнаруживавшій теперь искреннее раскаяніе, выбравшись въ какое-нибудь жилье, объявитъ о немъ, т. и. o другомъ бѣгломъ, утаившемся въ тайгѣ, то пройдетъ, пожалуй, никакъ не меньше мѣсяца, прежде чѣмъ ихъ разыщутъ. Да и будутъ ли еще искать? Развѣ мало шляется въ лѣсу бѣглыхъ, особенно теперь, лѣтомъ! А мѣсяцъ спустя онъ уже разсчитывалъ — вѣдь ихъ теперь двое, — быть далеко отъ этихъ мѣстъ. Такимъ образомъ Михаилъ Рыбченко, бывшій агентъ, а затѣмъ бѣглый каторжникъ, свидѣтельскія показанія котораго сыиграли такую роль въ судьбѣ Мити, дѣйствительно былъ теперь совершенно безпреденъ. Въ лучшемъ же случаѣ, если онъ на дѣлѣ выполнитъ свое намѣреніе, Митя могъ разсчитывать на отмѣну несправедливаго приговора и возстановленія своихъ правъ. Вотъ, развѣ, побѣгъ съ каторги… «Впрочемъ, если мы съ Сизой Спиной очутимся въ Америкѣ, правительство заступится за насъ. Вѣдь мы — американскіе граждане».

Митя сообщилъ свои соображенія Сизой Спинѣ.

Индѣецъ выслушалъ его и хладнокровно замѣтилъ: «хорошо, а самое лучшее — снять скальпъ», но на своемъ намѣреніи уже не настаивалъ.

Но отпустить бѣглеца немедленно казалось Митѣ все таки жестокимъ: онъ былъ изнуренъ, потрясенъ, мало было съ ними и припасовъ. Рѣшили увести его пока назадъ и отправить въ путь черезъ два-три дня.

И вотъ это странное общество, собравшееся какимъ-то невѣроятнымъ путемъ вокругъ костра въ глухой, сахалинской тайгѣ, снялось съ лагеря. Михаила пустили впередъ, избавивъ его отъ путъ: за нимъ, высуня языкъ и видимо радуясь, трусила «Бѣлка», а позади, оживленно болтая, шли оба друга. Впрочемъ, болталъ Митя, а Сизая Спина серьезно отвѣчалъ на его безчисленные и довольно безпорядочные вопросы, не упуская по привычкѣ поглядывать по сторонамъ, незамѣтно наблюдая и за Михаиломъ.

Спустя два дня этого послѣдняго снарядили въ путь и отпустили. Бѣглый каторжникъ былъ все время тихъ, какъ вода, молчаливо печаленъ и какъ-то сосредоточенъ.

Вывелъ его Митя съ индѣйцемъ въ тайгу и простились. Разставаніе было странное: въ самый послѣдній моментъ Михаилъ упалъ на колѣни, торжественно осѣнилъ себя широкимъ крестомъ и бухнулъ земной поклонъ Митѣ, а потомъ… Сизой Спинѣ. Затѣмъ всталъ, нахлобучилъ шапку, поднялъ палку и пошелъ, не оборачиваясь. Только его и видѣли.

Передъ тѣмъ Митя наказалъ ему, чтобы онъ увѣдомилъ его о своей судьбѣ, буде выйдетъ изъ тайги живъ и здоровъ, а также о дѣйствіяхъ своихъ по Митиному дѣлу, буде не оставитъ своего намѣренія. Далъ и адресъ: Японія, Нагасаки.

— Не забудь; Японія, Нагасаки.

— Какъ же, знаемъ, Нагасаки, слыхали.

Посмотрѣли оба друга вслѣдъ высокой, сѣрой фигурѣ, ковылявшей черезъ верескъ, и, когда она скрылась въ опушкѣ тайги, Митя вздохнулъ съ облегченіемъ: присутствіе третьяго мѣшало ему теперь, пожалуй, не меньше, чѣмъ раньше.

Много чего было разсказать имъ обоимъ другъ другу. А въ то же время надо было торопиться — лѣто ушло наполовину, могли нагрянуть нежданные гости. Но работа кипѣла теперь въ рукахъ. Сизая Спина ловилъ рыбу, пласталъ, вялилъ ее, промышлялъ звѣря, а Митя доканчивалъ оснастку лодки. Онъ предполагалъ плыть берегомъ Сахалина на югъ, пока не достигнетъ острова Iecсo. Вѣроятно, и дальше придется плыть моремъ, пока они не достигнутъ какого-нибудь большого города Японіи, гдѣ найдется американскій консулъ, который окажетъ имъ помощь. Такъ предполагалъ Митя, но могло случиться, что буря прибьетъ ихъ къ берегу Сахалина, или ихъ остановитъ въ морѣ какое-нибудь русское сторожевое судно, высылаемое затѣмъ, чтобы не давать японскимъ рыболовамъ промышлять рыбу и звѣря въ чужихъ водахъ. Послѣдніе вечера они провели у очага, и, казалось, разсказамъ о томъ, что перенесъ каждый, что случилось съ ними въ эти два знаменательныхъ года, не будетъ конца.

Путешествіе Сизой Спины черезъ всю Россію само по себѣ представлялось невѣроятнымъ. Какимъ образомъ безъ денегъ, безъ языка; избѣгая людей, индѣецъ могъ выдержать длинный путь, особенно въ суровыя зимы, добывая себѣ пропитаніе своимъ жалкимъ оружіемъ? Но еще невѣроятнѣе, чего Митя ужъ никакъ не могъ постигнуть, это то, что Сизая Спина пришелъ къ нему такъ, точно его все время велъ кто-нибудь. хорошо знавшій мѣстопребываніе Мити. Сизая Спина все приписывалъ своему Маниту: Маниту велъ, Маниту давалъ знаки, Маниту совѣтовалъ, а онъ, Сизая Спина, только слушался, — вотъ и все. Что же тутъ удивительнаго?

— Да ты видалъ этого Маниту? — допытывалъ Митя индѣйца.

— Никогда не видалъ. Его нельзя видѣть.

— Но говорилъ съ нимъ?

— Не говорилъ.

— Такъ онъ говорилъ тебѣ?

— Не говорилъ.

— Какъ же ты съ* нимъ сообщался?

— Я курилъ, очень много курилъ, потомъ сидѣлъ, пока перестану видѣть и слышать. Тогда съ четырехъ сторонъ сначала все одинаково, а потомъ, чую — тянетъ въ одну сторону. Точно слабымъ вѣтромъ туда несетъ. Это Маниту показывалъ сторону. Сперва тянуло слабо. А потомъ стало сильнѣе и сильнѣе. Черезъ лѣсъ тянетъ, черезъ горы, черезъ море. Потомъ я будто проснусь и уже знаю, въ какую сторону мнѣ идти. А въ то утро, когда ты вышелъ изъ кустовъ, я слышу — никуда не тянетъ. Я и сидѣлъ, ждалъ. Но я уже зналъ, что тутъ: и этого человѣка узналъ, и вещи твои узналъ. Боялся только: не тянетъ никуда — значитъ здѣсь, и значитъ мертвъ. О жизни и смерти Маниту ничего не говорилъ.

— Можетъ быть, и теперь тянетъ? Ты накурись хорошенько, достигни безчувствія и прислушайся, — предложилъ Митя индѣйцу.

— Нѣтъ, нельзя, — рѣзко отвѣтилъ Сизая Спина.

— Отчего?

— Нельзя, — отрѣзалъ еще увѣреннѣе Сизая Спина. — Развѣ можно шутить съ Маниту!? Когда нужно было, Маниту помогъ, а теперь разсердится. Худо будетъ.

— Что же, всякую вещь можно такъ найти при помощи Маниту? — спросилъ Митя съ любопытствомъ.

Индѣецъ помолчалъ, подумалъ и сказалъ:

— Нѣтъ, можно найти только живое — звѣря, человѣка.

— И всякій можетъ найти?

Индѣецъ опять помолчалъ.

— Нѣтъ, не всякій. Только кого Маниту любитъ, и когда очень хочешь, когда сердце болитъ.

Тутъ Сизая Спина всталъ и вышелъ вонъ изъ хижины. Митя понялъ, что индѣйцу непріятно его любопытство, что эти его отношенія къ Maниту составляютъ нѣчто священное, чего не слѣдуетъ касаться изъ простого любопытства. «Неужели, однако, — подумалъ Митя — человѣкъ человѣка можетъ чувствовать на такомъ разстояніи».

Нѣсколько дней спустя парусъ, сшитый изъ разныхъ лоскутьевъ, былъ готовъ. Утромъ рано оба друга вывели шлюпку къ устью рѣчки, нагрузили ее, сами вошли въ нее, прихватили и Бѣлку. Слабый, легкій вѣтеръ медленно погналъ лодку въ море. Слышно было, какъ мѣрно хлопали волны въ борта. Впереди мерещилась новая жизнь.

КОНЕЦЪ.

---

1. О предыдущихъ приключеніяхъ этого молодого человѣка читатели могутъ узнать изъ повѣсти того же автора «Въ Новый Свѣтъ за счастьемъ».