СИБИРСКІЕ ВОЕВОДЫ.
(Изъ старинной иркутской хроники).
править
По мѣрѣ того какъ мольные и охочіе люди, казаки, промышленники и наконецъ царскіе стрѣльцы, перекаливъ черезъ Уралъ изъ Россіи, и расходясь по разнымъ направленіямъ на западъ, завоевывали Сибирь, правительство въ разныхъ, болѣе центральныхъ пунктахъ садило воеводъ. Обязанностью ихъ было стараться объ удержаніи пріобрѣтенной территоріи за Россіей, расширеніе русскихъ владѣній дальнѣйшими завоеваніями, наложеніе ясака на вновь покоренныхъ инородцевъ и собираніе его съ покорныхъ. Такимъ образомъ, воевода былъ военный и вмѣстѣ съ тѣмъ гражданскій чиновникъ. Воеводства были главныя или такъ называвшіяся тогда воеводства со столомъ и разрядомъ и подчиненныя имъ воеводства. Надъ тѣми и другими поставленъ былъ сибирскій приказъ, правившій изъ Москвы. Всѣ свѣденія о благосостояніи сибирскихъ земель и управленіи воеводъ сибирскими народами и пришлыми русскими людьми приказъ имѣлъ только въ оффиціальныхъ донесеніяхъ и отчетахъ воеводъ. Слѣдовательно московское, а потомъ петербургское правительство оставалось въ совершенномъ невѣденіи, какъ эти полновластные владыки новопріобрѣтеннаго громаднаго, богатаго края дѣйствовали за Ураломъ. Только послѣ замѣны стараго воеводы новымъ, что но однажды навсегда заведенному порядку, бывало каждый разъ черезъ три года, нѣкоторыя извѣстія о частныхъ и служебныхъ похожденіяхъ воеводъ могли доходить до столицы, да и въ этомъ случаѣ особеннаго облегченія сибиряки не ожидали. Зло на время пріостанавливалось при слѣдующемъ воеводѣ, а потомъ могло продолжаться и рости — даже съ большой силой. Воевода очень хорошо зналъ, кому болѣе повѣрятъ — ему ли довѣренному лицу правительства или какимъ нибудь казакамъ, посадскимъ, а тѣмъ болѣе загнаннымъ инородцамъ, не умѣющимъ ни слова сказать но русски, не знающимъ ни нравовъ, ни обычаевъ московскихъ начальствъ, ни порядковъ россійскихъ приказовъ и канцелярій. Правда, посылались иногда въ особенно важныхъ случаяхъ, въ Сибирь слѣдователи, но многимъ изъ нихъ такъ правилось чиновничье сибирское житье, что они сами садились на мѣста сгоняемыхъ ими воеводъ. Изъ слѣдователей въ позднѣйшія времена бывали и добросовѣстные люди, но до нихъ не доходили жалобы и протесты страны, запуганной и привыкшей молчать; притомъ составленіе челобитныхъ, дѣльное и толковое, съ строгимъ соблюденіемъ канцелярскихъ правилъ, но безграмотству массы, въ особенности инородцевъ, было — затруднительно; писакъ было мало, а тѣ, которые существовали, боялись обнаруживать свое умѣнье, чтобы не навлечь на себя гнѣва отъ стараго и новаго воеводы, если написанное не достигнетъ своей цѣли. Нынѣшнее преслѣдованіе газетныхъ корреспондентовъ, дерзающихъ на кое-какія обличенія административныхъ грѣшковъ, далеко не даетъ понятія о томъ, что могъ сдѣлать воевода съ человѣкомъ, котораго онъ считалъ вреднымъ для своей личности за его, готовое къ услугамъ общества, бойкое канцелярское перо. Что говорить о миѳическихъ такъ сказать временахъ воеводъ, когда въ наше прогрессивное XIX столѣтіе въ губернаторство весьма извѣстнаго до нынѣ въ Восточной Сибири Трескина (1806—1819), одинъ грамотѣй мѣщанинъ Саламатовъ, составляя жалобы отъ иркутскаго купеческаго общества на страшныя вопіющія злоупотребленія Трескина, долженъ былъ скрываться въ подпольяхъ и подземельяхъ, пока не успѣлъ съ бумагами выбраться изъ Сибири и представить ихъ правительству. Но было много обстоятельствъ въ Сибири подобнаго рода и гораздо позже, о которыхъ, не забѣгая впередъ, разскажу въ своемъ мѣстѣ. Положимъ, что всѣ препятствія къ написанію челобитной обиженныхъ лицъ или цѣлаго общества устранены, и жалоба готова. Теперь надо было найдти случай, чтобъ она дошла до новаго воеводы, которые вообще вели себя весьма неприступно и гордо, — нѣтъ сомнѣнія, съ цѣлью сохраненія собственнаго оффиціальнаго значенія и достоинства; хорошо, если воевода находилъ нужнымъ отправить предъявленную ему челобитную но принадлежности. Выгоднѣе было всякому воеводѣ не давать законнаго движенія жалобѣ, хотя они и относились къ старому воеводѣ. А это обстоятельство тѣмъ болѣе было печально, что напр. у насъ въ Восточной Сибири до конца прошлаго столѣтія не было никакого правильнаго сообщенія — почты учреждены только при Екатеринѣ II, въ концѣ XVIII столѣтія. Ганѣе во многихъ мѣстахъ не было проѣзжихъ дорогъ, по которымъ бы во всякое время года безостановочно можно было провозить для удовлетворенія нуждъ не народа, а самой сибирской администраціи, предметы первой необходимости, не говоря ужь о бумагахъ. Правительство всѣ бумаги свои отправляло съ особыми нарочными. И это бывало, вѣроятно, неслишкомъ часто, такъ какъ въ иркутскихъ лѣтописяхъ прибытіе каждаго посланца съ указомъ или распоряженіемъ правительства постоянно прописывается какъ немаловажное событіе въ бѣдной административными новостями оффиціальной жизни стариннаго Иркутска, Изъ Сибири нарочные отправлялись еще рѣже, и эта поѣздка до Москвы продолжалась нѣсколько мѣсяцевъ. Сколько времени московскіе гонцы должны были путешествовать до Нерчинска, Якутска, а тѣмъ болѣе до Албазина на Амурѣ! Имъ приходилось тянуться и идти шестомъ на лодкахъ противъ теченія рѣкъ, переправляться иногда черезъ нихъ вбродъ, перебираться черезъ кряжи горъ но какимъ нибудь тропинкамъ, собственными сподручными средствами строить плоты для сплава внизъ по рѣкамъ до извѣстнаго мѣста, а далѣе случалось идти пѣшкомъ до ближайшаго жилого пункта.
Всѣ эти обстоятельства, при малѣйшей наклонности воеводы къ наживѣ и самодурству, или совершенному равнодушію къ своей обязанности, давали ему и его приближеннымъ полнѣйшій просторъ дѣлать что угодно — творить судъ и расправу, когда и какъ ему вздумается, ссылать, бить кнутомъ, батогами и плетьми — кого захотѣлось, судить, казнить и миловать безъ апелляціи, набивать собственную мошну безъ счету, собирать дорогой ясакъ съ инородцевъ въ томъ или другомъ количествѣ — все это зависѣло рѣшительно отъ произвола и благоусмотрѣнія воеводы. Самое число инородцевъ въ оффиціальной вѣдомости могло увеличиваться и уменьшаться вслѣдствіе разныхъ естественныхъ причинъ, также согласно его видамъ и разумѣнію. И какой же русскій чиновникъ XVII и XVIII столѣтій, воспитанный на холопствѣ, кормежничествѣ и крѣпостничествѣ, полный и круглый невѣжда, ничѣмъ не отличавшійся отъ окружающаго его общества, забравшись въ такой по наслышкѣ богатый безгласный край, отъ котораго "до Бога высоко, до царя далеко, « не развернулъ бы всей своей удали, когда въ его рукахъ была самая широкая власть на все. я она балуетъ, уродуетъ, искажаетъ всякаго оффиціальнаго человѣка, не чувствующаго надъ собою ни протеста собственной совѣсти, дремавшей во мракѣ умственнаго невѣжества, ни общественнаго контроля…
Поэтому нетолько экономическіе и юридическіе интересы управляемаго народа, но и самыя правительственныя выгоды нисколько не были гарантированы отъ произвола и случайности при такомъ безконтрольномъ учрежденіи, каковы были на практикѣ воеводы. Какъ мы видѣли единственно оставшійся контроль для правительства надъ воеводою былъ отзывъ вновь пріѣзжавшаго „покормиться“ воеводы объ управленіи своего предшественника, но воронъ ворону глазъ не выклюнетъ. Новый воевода былъ точно такихъ же нравственныхъ воззрѣній на предстоявшую ему гражданскую обязанность и главною цѣлью его также была кормежка, нажива. При сдачѣ воеводства не было ничего легче старому воеводѣ заткнуть глотку своему преемнику взяткой.
И для народа, какъ повинность, и для правительства, какъ немаловажный, почти непроизводительный расходъ — содержаніе сибирскихъ воеводъ было не легко. /Вотъ, напримѣръ, данныя о личномъ составѣ якутскаго воеводства: стольники Петръ Петровъ Головинъ и Матвѣй Богдановъ Глѣбовъ, дьякъ Ефимъ Варфоломеевъ Филатьевъ, письменные головы Еналей Леонтьевъ Бахтіяровъ и Василій Даниловъ Поярковъ. При нихъ разныхъ служилыхъ людей 246 человѣкъ изъ Тобольска, да 56 изъ Березова. Это былъ штатъ перваго по времени якутскаго воеводства. Всѣ эти чиновники и служилые люди двинулись изъ Тобольска рѣкой съ государственной казной и разными казенными и своими собственными запасами и канцелярскими матеріалами на тридцати девяти дощаникахъ[1]. Въ Якутскѣ весь этотъ служебный людъ долженъ былъ довольствоваться хлѣбомъ, который доставлялся туда, легко сказать, не ближе какъ изъ Енисейска, разныя необходимости для воеводы и его чиновниковъ должны были отправляться изъ Россіи гужомъ. Товары и вещи везлись на протяженіи девяти тысячъ верстъ по страшнымъ дорогамъ, большую часть которыхъ нужно было плыть по рѣкамъ для облегченія пути. Доставлявшаяся правительству воеводами кое-какая пушнина съ сибирскихъ инородцевъ (лучшую воеводы умѣли съ большею для себя выгодою продавать въ частныя руки) составляла долгое время (до двадцатыхъ и тридцатыхъ годовъ нынѣшняго столѣтія, когда открылось въ Сибири золото) единственный доходъ съ Сибири правительству — далеко не вознаграждала его за сравнительно огромныя денежныя траты на содержаніе администраціи. Для мѣстныхъ же жителей и въ особенности инородческихъ племенъ воеводское управленіе въ Сибири, породившее въ страшныхъ размѣрахъ взяточничество, было положительно раззорительно. Инородцы, какъ менѣе русскихъ колонистовъ свыкшіеся съ такими порядками и обычаями, жившіе дотолѣ въ своихъ привольныхъ степяхъ и лѣсахъ, сообразно занятіямъ своимъ скотоводствомъ и звѣропромышленностію, не видѣли никакого покровительства и защиты. Воеводы смотрѣли на нихъ исключительно-какъ на матеріалъ, для собиранія ясака, и потому не входили въ дальнѣйшее разбирательство ихъ положенія.
Чтобы познакомить читателей съ нѣкоторыми фактами изъ исторіи сибирской администраціи за время управленія воеводъ и потомъ вице-губернаторовъ въ XVII и XVIII столѣтіяхъ, возмемъ на выдержку нѣсколько страницъ изъ иркутскихъ лѣтописей, въ которыхъ, благодаря заботливости сибирскихъ старожиловъ, для потомства ихъ сохранились многія любопытныя свѣдѣнія, и переданы намъ нѣкоторыя обстоятельства той тяжелой жизни, которую они изжили въ Сибири, въ борьбѣ съ природой и съ людьми, въ особенности съ дикими выходками воеводъ и ихъ преемниковъ въ администраціи. Вотъ напримѣръ лѣтописное сказаніе о воеводѣ Аѳанасіѣ Савеловѣ. Но счету это былъ десятый правитель Иркутска, куда онъ пріѣхалъ на смѣну воеводы князя Ивана Гагарина въ 1695 году. Этотъ правитель иркутскаго воеводства, по отзыву лѣтописи, „былъ весьма корыстолюбивъ, съ подчиненными обращался дерзко, жителямъ дѣлалъ разныя притѣсненія и обиды, казакамъ не выдавалъ хлѣбнаго жалованья.“ Въ бытность его въ Иркутскѣ самые мирные сибирскіе аборигены-буряты[2] и тѣ до того были имъ озлоблены, что двое изъ этихъ инородцевъ Петръ Тайшинъ и Иванъ (онъ же Васька) Степановъ подговорили сорокъ человѣкъ своихъ улусниковъ и отогнали городской конскій табунъ вверхъ по лѣвому берегу Иркута, чтобъ чѣмъ-нибудь отомстить русскимъ, которыхъ они ненавидѣли за оффиціальнаго представителя ихъ воеводу Савелова. За ворами послана была воеводой вооруженная военная сила, и иркутскіе городскіе казаки отбили половину табуна и перехватали часть бурятъ. Воевода распорядился, десять человѣкъ виновныхъ въ кражѣ лошадей казнить смертной казнію повѣшаніемъ, что и было приведено въ исполненіе 11 августа 1695 года. Не ограничиваясь этой легкой административной мѣрой усмиренія монгольскаго протеста противъ административнаго насилія, воевода, безъ всякаго сомнѣнія, продолжалъ свою усмирительную политику, хотя лѣтопись и не передаетъ, что именно далѣе дѣлалъ Савеловъ съ бурятами, по они не даромъ рѣшились на отчаянный поступокъ. За 1696 годъ въ лѣтописи обозначено, что буряты, мучимые и притѣсняемые воеводой, сдѣлали заговоръ и, собравшись въ большомъ числѣ, осадили Иркутскъ, но какъ племя, совершенно неспособное ни къ какимъ демонстраціямъ, а тѣмъ болѣе къ воинскимъ, были отбиты казаками и обывателями. И такое крупное обстоятельство, къ сожалѣнію, записано такъ кратко, безъ всякихъ подробностей обстоятельствъ дѣла. Въ особенности интересно было бы знать, чѣмъ кончилось это импровизированное возстаніе народа, который до такой степени чуждъ войнѣ и всякой дракѣ, что какъ только увидитъ человѣческую кровь, сейчасъ же теряетъ присутствіе духа, въ чемъ буряты остаются неизмѣнными и до настоящаго времени. Также любопытно было бы знать, какія послѣдствія были для инородцевъ отъ этого возстанія, измѣнились ли сколько-нибудь къ нимъ отношенія воеводы и понято ли было въ Москвѣ, что за причины побудили самое мирное изъ всѣхъ азіатскихъ племенъ сдѣлать открытое наступленіе на русскихъ. Въ то же время бывшіе въ вѣденіи иркутскаго воеводства забайкальскіе казаки, расположенные по впадающей въ Байкалъ рѣкѣ Верхней Ангарѣ, долгое время не получали слѣдуемаго имъ провіанта отъ казны. Послѣ неоднократныхъ требованій, они принуждены были сами отправиться за нимъ въ городъ. Байкаломъ и Ангарой подплыли они къ Иркутску (тогда еще деревянной крѣпости) на суднѣ. Это было уже вечеромъ, но казаки сейчасъ же отправили къ воеводѣ Савелову одного изъ своихъ товарищей съ требованіемъ выдачи имъ провіанта и съ предъявленіемъ, что если онъ не велитъ удовлетворить ихъ, то они, казаки, возьмутъ слѣдуемый имъ провіантъ сами изъ магазина. Противъ обыкновенія воевода милостиво принялъ посланнаго, велѣлъ сварить ужинъ для пріѣхавшихъ и прислалъ имъ на судно вина. Голодному, нѣсколько дней плохо ѣвшему народу, не долго было опьянѣть и уснуть. На суднѣ не было никого трезвымъ, даже караульнаго. Проснувшись, казаки увидѣли, что судно несется но быстрой Ангарѣ, по которой въ нѣсколькихъ десяткахъ верстъ ниже Иркутска лежатъ страшно гибельные, существующіе и донынѣ подводные камни, извѣстные подъ названіемъ ангарскихъ пороговъ. Здѣсь нѣтъ спасенія ни судну, ни лодкѣ, ни людямъ, находящимся въ нихъ, безъ опытныхъ лоцмановъ, живущихъ въ селеніяхъ близь этого мѣста, которые одни только могутъ провести судно въ проходахъ между порогами. Спертая Ангара реветъ и бушуетъ здѣсь и несется съ неимовѣрною быстротой. Но казаки во-время спаслись, съ большимъ трудомъ приставши къ берегу въ томъ мѣстѣ, гдѣ нынѣ селеніе Пархатово. Воевода опасался какихъ-либо безпорядковъ отъ озлобленныхъ казаковъ, и велѣлъ ночью отрубить канатъ, за который было причалено судно. Неизвѣстно, чѣмъ кончилась эта комическая исторія. Очень легко могло быть, что и въ самомъ Иркутскѣ не было достаточнаго количества хлѣба, такъ какъ въ лѣтописи вслѣдъ за прописаніемъ этого обстоятельства значится, что воевода Савеловъ сдѣлалъ представленіе въ московскій сибирскій приказъ о необходимости сдѣлать распоряженіе съ его стороны о поселеніи въ окрестностяхъ Иркутска земледѣльцевъ. Такъ какъ хлѣбопашество, при постоянно усилившейся потребности на хлѣбъ, мало увеличивалось при недостаточномъ заселеніи окрестностей Иркутска. Въ нихъ и но настоящее время такъ рѣдки селенія, по сравненію съ любымъ изъ русскихъ городовъ, что туристъ, объѣхавшій всѣ селенія верстъ на пятьдесятъ кругомъ города, никакъ не заподозрилъ бы, что среди такого рѣдкаго населенія два съ половиною столѣтія существуетъ большой городъ, центръ администраціи Восточной Сибири. А между тѣмъ столько удобныхъ привольныхъ мѣстъ, которыя могли бы быть употреблены для общаго блага. Тогда цѣна на первую жизненную необходимость — хлѣбъ, въ нѣсколько мѣсяцевъ съ 30 коп. сер. не могъ бы подниматься до 1 руб. 50 коп. сер. за пудъ, какіе бы для края раззорительные закупы не дѣлались на Амуръ. Въ 1697 году московскій сибирскій приказъ предписалъ указомъ верхотурскому воеводѣ отправить изъ окрестностей Ялуторовскаго острога 500 семействъ земледѣльцевъ, что и было исполнено воеводой[3].
Какимъ-то образомъ извѣстіе о жестокостяхъ и злоупотребленіяхъ воеводы Савелова дошло до свѣденія московскаго сибирскаго приказа и онъ нашелъ нужнымъ положить имъ конецъ, и сверхъ обыкновенія до истеченія срока трехлѣтія Савеловскаго воеводства, въ Иркутскъ отправили воеводу Семена Тимофѣева Полтева, но онъ, не доѣхалъ до мѣста службы, умеръ въ Идинскомъ острогѣ. Жена его съ малолѣтнимъ сыномъ пріѣхала въ Иркутскъ. Казаки и обыватели, довольно натерпѣвшіеся притѣсненій и жестокостей отъ стараго воеводы, во что бы то ни стало рѣшились избавиться отъ него и смѣнили его, пользуясь полученными указомъ о назначеніи новаго воеводы. Къ сожалѣнію, и объ этомъ довольно интересномъ обстоятельствѣ также не сохранилось въ лѣтописи никакихъ подробностей — покрайней мѣрѣ въ тѣхъ матеріалахъ, которые у меня подъ руками въ настоящую минуту. Правителемъ иркутскаго воеводства народъ избралъ двухлѣтняго сына умершаго воеводы Полтева подъ попечительствомъ управлявшаго ранѣе того времени иркутскимъ воеводствомъ сына боярскаго Ивана Перфильева. Во время сдали дѣлъ внесенъ былъ въ присутствіе и ребенокъ Полтевъ. Московскій Сибирскій приказъ молчаніемъ одобрилъ рѣшеніе жителей, и иркутское воеводство благополучно управлялось этимъ регентствомъ до 1699 года, т. е. до окончанія срока трехлѣтія умершаго воеводы, когда присланъ былъ новый стольникъ и воевода Иванъ Ѳедоровъ Пиколевъ, а вдова Полтева съ сыномъ ея уѣхала въ Москву.
Послѣ этой патріархальной сцены, слѣдуя лѣтописному изложенію, разскажу о воеводѣ Лаврентіи Ракитинѣ. Это былъ двадцатый правитель Иркутска (1719—1722). Онъ былъ сначала комендантомъ въ Нерчинскѣ. Вотъ что говоритъ о немъ лѣтопись. Ракитинъ былъ внимателенъ къ дѣламъ управленія, но былъ чрезвычайно жестокъ, такъ что за маловажные проступки своихъ подвластныхъ, онъ велѣлъ бить ихъ кнутомъ. Наказаніе кнутомъ въ сибирскомъ значеніи этого страшнаго наказанія сопровождалось тѣми ужасными пріемами, которые извѣстны только старожиламъ нашего края, видавшимъ это наказаніе въ тѣ еще неслишкомъ далекія отъ насъ времена, когда идея о наказаніи человѣка была не какъ исправительная мѣра, а какъ мѣра устрашенія.
Лѣтопись говоритъ, что проѣзжавшій за Байкалъ Тобольскій и Сибирскій митрополитъ Ѳедоръ Лещинскій заявилъ кому слѣдуетъ о кнутобойствѣ Ракитина и разныхъ другихъ его злоупотребленіяхъ, анъ іюлѣ 1719 года въ Иркутскъ пріѣхалъ для производства слѣдствія въ Иркутскѣ и за Байкаломъ, гвардіи капралъ Максимъ Пушкинъ. Въ лѣтописи говорится, что этотъ Пушкинъ посланъ былъ изъ Тобольска отъ лейбъ-гвардіи майора Ивана Лихарева „съ товарищи.“ Онъ допрашивалъ бывшаго нерчинскаго коменданта Ракитина лѣтомъ въ Иркутскѣ, а зимой въ Нерчинскѣ по полученнымъ на Ракитина жалобамъ. По пріѣздѣ слѣдователя Ракитинъ смирился. Пушкинъ на удивленіе всѣхъ держалъ себя хорошо, подарковъ ни отъ кого и ни за что не принималъ. Далѣе о Ракитинѣ извѣстно, что 1721 года въ мартѣ пріѣхалъ чиновникъ съ указомъ объ описи имущества воеводы. Этотъ чиновникъ взялъ съ собой Ракитина, пасынка его, полковника Дужева и полковника Рунышева и Ангарой отправился сначала на Енисейскъ, а потомъ далѣе до Петербурга. Ракитинъ, садясь въ карбазъ, разбрасывалъ на прощанье въ народъ свои деньги, какъ будто предвидя, что скоро ему не нужна будетъ никакая собственность. Въ этомъ же году пріѣхалъ изъ Петербурга лейбъ-гвардіи сержантъ Трифонъ Бестужевъ-Рюминъ. Онъ забралъ разныя бумаги изъ присутственныхъ мѣстъ и уѣхалъ обратно. Ракитинъ осужденъ былъ въ Петербургѣ къ огрубленію головы.
Какъ замѣчательную черту нравовъ старинныхъ иркутянъ нельзя пропустить слѣдующій фактъ: въ 1726 году во время управленія стольника и воеводы Ивана Полуектова по полученному извѣстію въ Иркутскъ долженъ былъ придти на время Якутскій солдатскій полкъ, назначенный на службу за Байкалъ. Содержаніе въ городѣ солдатъ показалось жителямъ столь необыкновеннымъ, что они рѣшились для квартиръ ихъ построить особые дома внѣ города, а всѣ городскія строенія отдѣлили отъ солдатскаго мѣста высокимъ палисадомъ, изъ стоячихъ вмѣстѣ сплоченныхъ и закопанныхъ въ землю бревенъ съ заостренными кверху концами. Въ этой стѣнѣ были ворота, которые отпирались по пробитіи утренней зари и запирались послѣ вечерней. Мѣсто, занимавшееся солдатами, и донынѣ называется солдатскими улицами. Палисада, разумѣется, уже давно нѣтъ.
Не безъинтересны свѣденія, сообщаемыя лѣтописью о вице-губернаторѣ Алексѣѣ Жолобовѣ. По хронологическому порядку это былъ двадцать четвертый правитель Иркутска[4]. Лѣтописецъ дѣлаетъ о немъ слѣдующій общій отзывъ: „къ канцелярскимъ дѣламъ былъ заобыченъ, въ судныхъ разсудителенъ, въ собиранія казенныхъ сборовъ рачителенъ, стараніемъ своимъ онъ достроилъ Богоявленскій соборъ. Людямъ средняго состоянія не чинилъ никакихъ обидъ, не налагалъ на нихъ излишнихъ налоговъ, а къ богатымъ дѣлалъ прицѣпки и бралъ съ нихъ лихоимственныя взятки. Къ содержащимся въ острогѣ былъ милостивъ и дѣла о нихъ рѣшалъ скоро.“ Посмотримъ, на сколько оправдывается отзывъ лѣтописи объ этомъ извѣстномъ въ Сибири вице-губернаторѣ. Онъ управлялъ иркутской провинціей, которая составляла часть сибирской губерніи, съ 1731 года по 8 января 1833 г. Такъ тогда называлась Сибирь и по ту и но другую сторону Енисея. Впродолженіи управленія своего онъ завелъ въ разныхъ мѣстахъ провинціи разныя выгодныя для него коммерческія связи и сношенія, да и въ государственной казнѣ оказался у него значительный недочетъ при сдачѣ управленія. Пріѣхавшій на смѣну его статскій совѣтникъ Сытинъ не засталъ Жолобова въ Иркутскѣ; онъ былъ за Байкаломъ. Пріѣздъ Сытина былъ или неожиданъ, или такъ сдѣлалось вслѣдствіе особаго распоряженія -стараго вице-губернатора, только Сытинъ пріѣхалъ такъ тихо, что никто объ этомъ не зналъ въ городѣ. Поэтому ему не сдѣлано было никакихъ встрѣчъ и овацій, всегда строжайше наблюдаемыхъ старинными иркутскими гражданами, по случаю пріѣзда новаго правителя. Пріѣхавшій Сытинъ былъ очень болѣнъ. Остававшаяся въ Иркутскѣ жена Жолобова, недовольная смѣною своего мужа, перевезла съ вице-губернаторской квартиры всю мебель, не оставивъ ни стола, ни стула, ни кровати и больной расположился въ пустыхъ комнатахъ. Болѣзнь, лѣтопись не говоритъ какая, впродолженіи ночи усилилась. Возвратившійся Жолобовъ нанесъ Сытину тысячу непріятностей и оскорбленій, а этотъ но болѣзни своей нѣсколько дней не могъ ни принять дѣлъ, ни вступить въ управленіе провинціи и въ настоящую минуту могъ только приказать вывести Жолобова изъ своей квартиры. Болѣзнь Сытина еще болѣе усилилась и онъ, не вставая съ постели, умеръ, не проживши въ Иркутскѣ и мѣсяца. Послѣ него осталась жена и ребенокъ сынъ. Для управленія провинціей, которая все-таки оставалась на отвѣтственности умиравшаго, Сытинъ заблаговременно велѣлъ бывшему при немъ съ приписью подъячему Петру Татаринову вызвать изъ Селенгинска полковника Бухольца, которому онъ хотѣлъ сдать дѣла управленія, на случай своей смерти, о чемъ и посланъ былъ за Байкалъ нарочный. Бухольцъ, не имѣя предписанія сверху, отказался. Жолобовъ также не считалъ себя состоящимъ на службѣ. Бывшій тогда въ Иркутскѣ атаманъ казачьяго войска, полковникъ Лисовскій, завелъ какую-то ссору съ Жолобовымъ, въ которой этотъ назвалъ Лисовскаго Сенькой Разинымъ, что выразилъ въ письмѣ, а Лисовскій, чувствуя себя военной силой и начальникомъ ея, арестовалъ Жолобова въ собственной его квартирѣ и приставилъ къ ней караулъ. Между тѣмъ дѣлами канцеляріи, а слѣдовательно гражданскою частію провинціи, завѣдывалъ съ приписью подъячій Петръ, Татариновъ. Духовенствомъ управлялъ намѣстникъ Паисій, вызванный изъ-за Байкала, по случаю смерти епископа Иннокентія Кульчицкаго (впослѣдствіи святого). Иркутское общество и Татариновъ, имѣя въ виду, что за смертію воеводы Полтева управлялъ Иркутскомъ сынъ его подъ опекой Перфильева, рѣшился сдѣлать, по случаю этого междуцарствія, пренаивное представленіе къ начальству о назначеніи вице-губернаторомъ сына Сытина. Татариновъ убѣдилъ настоятеля Паисія, вдову Сытина, дворянъ, сыновъ боярскихъ и Козаковъ послать объ этомъ челобитную въ сибирскую губернскую канцелярію. Въ помощь ребенку Сытину просили назначить полковника Бухольца. Въ этой челобитной не умолчали и о томъ, какъ Жолобовъ причинялъ гражданамъ не мало обидъ, дѣлалъ подъ предлогомъ правительственныхъ налоговъ поборы въ свою собственную пользу, бралъ взятки и чинилъ винные подряды высокими цѣнами. Кромѣ этой жалобы на Жолобова была отправлена еще жалоба, которую подписали нѣкоторые дворяне, сыны боярскіе и казаки. Третья жалоба на злоупотребленія Жолобова была отъ настоятеля Паисія съ духовенствомъ. Всѣ эти бумаги были отправлены съ нарочнымъ иркутскимъ казакомъ, Алексѣемъ Туголуковымъ. Жолобовъ же, имѣя коммерческія дѣла съ бургомистромъ иркутскаго городоваго магистрата Мясниковымъ, при помощи его, уговорилъ нѣкоторыхъ иркутскихъ гражданъ послать новую челобитную отъ иркутскаго общества о назначеніи его Жолобава по прежнему вице-губернаторомъ въ Иркутской провинціи. Къ чести старинныхъ иркутскихъ гражданъ нужно сказать, что эта мошенническая интрига нашла весьма мало сочувствія въ Иркутскѣ, но все-таки нашлись люди и бумага была подписана и пошла въ сибирскую губернскую канцелярію. Либеральное регентство, допущенное тридцать лѣтъ тому, назадъ, въ настоящее время показалось необыкновеннымъ и въ отвѣтъ на донесеніе Татаринова отъ сибирскаго гражданскаго губернатора полученъ былъ указъ, которымъ предписывалось управленіе провинціи отдалъ опять Жолобову, а претензіи на него принять къ дѣлопроизводству. Между тѣмъ Жолобовъ, получивши указъ, немедленно явился въ канцелярію и тотчасъ же приказалъ розыскать съ приписью подъятаго Петра Татаринова и какого-то дворянина Литвинцева для расправы. Дворянинъ Литвинцевъ явился первый въ канцелярію. Какъ видно изъ лѣтописи, Литвинцевъ былъ на службѣ въ Нерчинскѣ, и занималъ какую-то не маловажную должность, и, безъ особаго разрѣшенія высшаго начальства, роздалъ разнымъ промышленникамъ, отправлявшимся на соболиные промыслы, сколько-то казенныхъ денегъ, которыя не были возвращены въ казну. Вѣроятно, Литвинцевъ былъ изъ числа подписавшихъ челобитную на Жолобова и старавшихся, чтобы этого господина убрали изъ Иркутска. Жолобовъ, не входя съ Литвиновымъ въ дальнія объясненія, тотчасъ по приходѣ его, велѣлъ раздѣть его поставить на правежъ передъ канцеляріей. Сущность этой операціи состояла въ томъ, что ноги пытаемой жертвы обнажали и съ двухъ сторонъ сѣкли но нимъ розгами впродолженіи всего утренняго присутствія воеводы или вице-губернатора въ канцеляріи.
Это весьма убѣдительное внушеніе неисправному должнику быть болѣе внимательнымъ къ своимъ кредиторамъ продолжалось иногда и не одинъ день, а нѣсколько дней, до того времени, пока истязуемый несоглашался ввести взыскиваемыхъ съ него денегъ, или кто либо, сжалившись надъ страданіями мучимаго, не вызывался заплатить за него. Впрочемъ законъ и юридическій обычай того времени не былъ особенно взыскателенъ къ такому должнику, который рѣшительно ничего не имѣлъ и сколько бы ни били его, ничѣмъ не могъ заплатить. Такой человѣкъ пользовался нѣкоторой льготой, а именно: за каждый вынесенный день розочнаго стеганья но ногамъ было точно опредѣлено, что такую-то часть долга слѣдовало зачитать уплаченною, или считать сложенною, но это послѣднее обстоятельство, кажется, относилось только къ частнымъ, а не къ казеннымъ взысканіямъ. Литвинцева драли всего два утра, потому что когда вывели его на третій день, то ему пришлось вѣроятно не въ терпежъ, и онъ только-что увидѣлъ Жолобова, то во первыхъ назвалъ его воромъ, а во вторыхъ крикнулъ: „слово и дѣло“. По силѣ дѣйствовавшаго тогда указа, произнесеннаго въ присутствіи начальника или вообще въ присутственномъ мѣстѣ, и въ особенности во время слѣдствія или допроса, такія роковыя слова, какъ слово и дѣло, слѣдовало немедленно освобождать не только отъ допросовъ, но даже отъ правежа, виски и дыбовъ и другихъ пытокъ, и, сковавъ, представлять подъ крѣпкимъ карауломъ высшему начальству, которому привезенный могъ сдѣлать тѣ показанія, которыя не рѣшался объяснить въ низшей инстанціи, боясь или не довѣряя ей. Но Жолобовъ и въ этомъ случаѣ нарушилъ указъ, — онъ сбросилъ съ себя епанчу, закричалъ яко левъ, и началъ бить — Литвинцева толстою палкою.» Послѣ нѣсколькихъ основательныхъ ударовъ, онъ проломилъ Литвинцеву голову, и продолжалъ еще бить, сдѣлавъ еще новые проломы на головѣ. Потомъ приказалъ увести его въ застѣнокъ, находившійся, какъ самое необходимое справочное мѣсто, тутъ же подлѣ канцеляріи. Здѣсь пытанъ и битъ дворянинъ Литвинцевъ былъ немилосердно и наконецъ брошенъ едва переводящимъ духъ. Жолобовъ вышелъ изъ застѣнка въ канцелярію въ страшномъ гнѣвѣ и при всѣхъ вскричалъ: «жаль, что не убилъ злодѣя!» Измученный, избитый Литвинцевъ унесенъ былъ за чѣмъ-то въ казначейство и чуть не умеръ тутъ же. Полковникъ же Лисовскій, во исполненіе указа, приказалъ арестовать Литвинцева, сковать въ желѣза и немедленно выслать подъ крѣпкимъ карауломъ въ Тобольскъ, къ Сибирскому гражданскому губернатору.
Не пояснено въ лѣтописи, постигла ли такая же судьба и съ приписью подьячаго Петра Татаринова, но только сказано, что, расправившись съ Литвинцевымъ, Жолобовъ сталъ добираться и до другихъ, пріискивая удобный предлогъ, имѣющій видъ законности, и дѣлая на основаніи его придирки къ тѣмъ лицамъ, которыя, не смотря на внушенія Мясникова, не подписывались подъ прошеніемъ о вторичномъ назначеніи Жолобова вице-губернаторомъ, а это, какъ мы видѣли, было большинство иркутскаго общества. Всѣ эти лица, разумѣется, подверглись бы такой же участи, какая постигла Литвинцева, если бы этому не помѣщало скорое прибытіе въ Иркутскъ бригадира Александра Сухарева съ секретаремъ Погодинскимъ, назначеннаго для производства слѣдствія но представленнымъ на Жолобова жалобамъ. Онъ пріѣхалъ въ Иркутскъ въ маѣ 1733 года. Сухареву, какъ военному чиновнику, на всякій случай, велѣно было взять подъ свою команду солдатскую роту, собранную изъ ближайшихъ къ Иркутску мѣстъ. Эти солдаты должны были охранять всѣхъ доносившихъ на Жолобова, а главнѣе всѣхъ Татаринова и Литвинцева (уже изувѣченнаго), который былъ ли отправленъ изъ Иркутска и возвращенъ съ дорога, или Сухаревъ засталъ еще въ городѣ — объ этомъ умалчиваетъ лѣтопись. Началось слѣдствіе. Всѣ показанія на Жолобова сначала дѣлались въ его присутствіи, а потомъ Сухаревъ спрашивалъ прикосновенныхъ къ дѣлу лицъ уже безъ него. Въ этомъ же 1733 г. указомъ Московскаго Сибирскаго приказа Жолобова сначала предписано было отрѣшить отъ вице-губернаторской власти, а потомъ велѣно было и арестовать. Въ управленіе иркутской провинціи временно вступилъ Сухаревъ. Окончивъ слѣдствіе о Жолобовѣ, онъ оставался въ Иркутскѣ до октября 1734 г. Въ это время, по высочайшему указу, пріѣхалъ въ Иркутскъ изъ Петербурга лейбъ-гвардіи поручикъ Андрей Пущинъ, который забралъ дѣла слѣдственной коммисіи о Жолобовѣ, арестовалъ Сухарева, взялъ арестованными Жолобова, Литвинцева, какихъ-то канцеляристовъ Мирона Судницына и Гаврила Затопляева, да изъ служивыхъ людей Тимофѣя Корзакова, Бѣлокопытова, посадскаго Трифона Бречалова и изъ ссыльныхъ Ивана Злобина, Василія Распопу и всѣхъ этихъ лицъ повезъ подъ конвоемъ въ Петербургъ. Изъ указа правительствующаго сената отъ 9 іюля 1736 г. видно, что Жолобовъ отправилъ на Сухарева и другихъ лицъ нѣсколько доносовъ, въ которыхъ показывалъ между прочимъ, что при спросахъ подсудимыхъ Сухаревъ употреблялъ въ дѣло огонь, и одного изъ допрашиваемыхъ по его дѣлу замучилъ до смерти, что онъ же, бригадиръ Сухаревъ, обворовалъ государственную казну. Жолобовъ обличалъ его въ захватѣ 35,000 рублей какихъ-то казенныхъ денегъ и въ разныхъ взяткахъ; но тѣмъ не менѣе, но суду, 1 іюля 1736 г. Жолобову была отрублена голова, Сухарева, Литвинцева и проч. судъ оправдалъ. Вотъ всѣ свѣденія собственно о Жолобовѣ.
Въ это же время (1731 г.) въ числѣ замѣчательныхъ событій въ Сибири упоминается о камчатскомъ бунтѣ. Въ чемъ состояло дѣло — не прописано въ лѣтописи, но сказано, что по этому дѣлу наряжена была коммисія, въ числѣ членовъ которой былъ авторъ извѣстнаго путешествія, драгунскаго полка маіоръ Дмитрій Павлуцкій. Пока разсматривалось представленное на благоусмотрѣніе высшаго начальства слѣдствіе, коммисія занималась устройствомъ острожковъ и возобновленіемъ раззореннаго Нижне-Камчатска. По полученной конфирмаціи велѣно было казнить смертной казнью (не сказано какой) коммисара Ивана Новгородова, казачьихъ пятидесятниковъ Андрея Штанникова и Михаила Сапожникова, обвиняемыхъ въ грабежѣ и убійствѣ выброшенныхъ на берегъ бурей нѣсколькихъ японцевъ, когда въ морѣ погибло ихъ судно, занесенное къ русскимъ берегамъ. Двухъ камчадальскихъ тоёновъ Федьку Харчина и Голноча и есаула Чепеча съ главными ихъ товарищами велѣно было повѣсить.
Кто же былъ послѣ Жолобова? Полковникъ Андрей Плещеевъ. О немъ лѣтопись дѣлаетъ такой отзывъ. Онъ не многимъ былъ лучше Жолобова, въ дѣлахъ не свѣдущъ, къ сбору казенныхъ денегъ былъ рачителенъ, но вспыльчивъ и корыстолюбивъ. Промышленниковъ съ просроченными паспортами — неимущихъ наказывалъ кнутомъ, а съ имущихъ бралъ взятки я самъ отъ себя выдавалъ имъ паспорта. Приказнымъ и жителямъ дѣлалъ разныя обиды, вымогая съ нихъ подарки. Таковъ былъ двадцать седьмой правитель Иркутска (1734—1737).
Вслѣдъ за нимъ былъ вице-губернаторъ, статскій совѣтникъ Лоренцъ-Лангъ, который какъ чиновникъ, лично извѣстный Аннѣ Ивановнѣ и получившій особенную инструкцію отъ нея, кажется, долженъ бы быть человѣкомъ лучше другихъ, но вотъ безпристрастный отзывъ лѣтописца объ его управленіи. «Лангь усердно занимался дѣлами управленія, былъ добръ и снисходителенъ ко всякому, искавшему его защиты; прилагалъ стараніе ко взысканію казенныхъ денегъ, но вскорѣ секретарь его, Березовскій втерся въ полную довѣренность и совершенно овладѣлъ имъ. Лангъ началъ слѣдовать его совѣтамъ, отчего произошли разные непорядки и несправедливости. Происками этого чиновника многіе невинные люди, но не оказывавшіе извѣстнаго уваженія секретарю вице-губернатора, были биты кнутомъ и посылаемы въ ссылку. Въ спорныхъ гражданскихъ дѣлахъ неимущіе, хотя и правые, проигрывали тяжбы, а достаточные, при помощи подарковъ, большею частію выходили сухи изъ воды. Воровство въ городѣ усилилось, жители приводили воровъ въ управу съ поличнымъ, коихъ отпускали по ходатайствамъ чиновниковъ безъ всякаго взысканія. Недоимки умножились, счеты съ казною были запущены. Казенные подряды отдавались хоть и по высокимъ цѣнамъ, но деньги доходили до подрядчиковъ не вполнѣ. Однимъ словомъ, при Лангѣ счастливъ былъ только тотъ въ Иркутскѣ, кто имѣлъ средства снискать милость секретаря. Щурятамъ почему-то отданы были самыя лучшія мѣста для скотскихъ выгоновъ.» Лангъ какъ будто забылъ о томъ пунктѣ данной ему инструкціи, гдѣ предписывалось ему стараться о развитіи земледѣлія между сибирскими инородцами, которымъ они стали заниматься гораздо позже уже при управленіи Сибири губернаторами, по учрежденіи въ ней нѣсколькихъ губерній.
Въ 1741 г. при Лангѣ же привезены въ Иркутскъ дѣти знаменитаго русскаго вельможи и патріота, Артемія Волынскаго. Эти несчастныя жертвы деспотизма Бирона были конвоированы въ Сибирь порознь. Сначала привезена была дочь Анна, и насильно пострижена въ монахини иркутскаго Знаменскаго монастыря, а сынъ Петръ привезенъ былъ въ слѣдующемъ году.
А интересны практическіе пріемы собирателей административной статистики въ Сибири. При Лангѣ въ 1742 г. пріѣхали изъ Тобольска для народной переписи полковникъ Степанъ Угрюмовъ и капитанъ Сергѣй Плоховъ. Въ эту ревизію не велѣно было включать лицъ женскаго пола, но производившіе ревизію чиновники но преимуществу направляясь къ домамъ богатыхъ купцовъ, требовали, чтобъ имъ представлены были на лицо не только жены купцовъ, но и купеческія дочери. Если же кто изъ купцовъ, по очень свойственнымъ тому времени нравамъ и предразсудкамъ, хотѣлъ избавиться отъ этой домашней личной цензуры, долженъ былъ отдѣлываться подарками. Пользуясь такимъ удобнымъ предлогомъ эти чиновники были на столько внимательны къ Иркутску, что осматривали у купцовъ дома, имущество, и входили даже во всѣ мелочи домашняго хозяйства, употребляя всевозможныя средства для выжиманія съ гражданъ взятокъ и отступного.
Все это такая сѣдая старина! Гораздо интереснѣе прослѣдить явленія въ родѣ описанныхъ здѣсь за вторую половину XVIII столѣтія, а въ особенности за первую половину нынѣшняго столѣтія, о чемъ сохранилось столько живыхъ интересныхъ матеріаловъ, бросающихъ свѣтъ на обычая и нравы сибиряковъ и на прежнюю сибирскую администрацію.
- ↑ Объ этомъ есть и печатныя свѣдѣнія въ „Россійской Вивліоѳикѣ“, т. VI, стр. 246.
- ↑ Это одинъ изъ инородческихъ родовъ монгольскаго племени, кочевавшій тогда по берегу Иркута, близъ Пріютскаго острога, въ мѣстности между нынѣшними селеніями Смоленщиной и Веденщиной. Часть итого народа кочевала тогда прежде на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ былъ Иркутскій острогъ, т. е. гдѣ нынѣ городъ Иркутскъ.
- ↑ Изъ этихъ 500 семействъ образовались слѣдующія селенія: Куда, Оенъ, Китой, Бадай, Усонье (нынѣ иркутскій солеваренный заводъ), Манзурка, Амга, а вверхъ по Иркуту селеніе Веденщина, внизъ по Ангарѣ усть-Куда, Уринъ, Олонки.
- ↑ Съ основанія Иркутскаго ясачнаго зимовья (1652 г.) и острога (1669 г.) до Жолобова въ Иркутскѣ одинъ за другимъ перебывало шесть правительственныхъ приказчиковъ и письменныхъ головъ и семнадцать воеводъ.