Сестра милосердия (Тихонов)/ДО
| Сестра милосердія |
| Дата созданія: Тифлисъ. 1878. Источникъ: Тихоновъ В. А. Военные и путевые очерки и разсказы. — СПб: Типографія Н. А. Лебедева, 1892. — С. 35. |
Въ сентябрѣ мѣсяцѣ я серьезно заболѣлъ и былъ препровожденъ изъ отряда въ селеніе N., во временной госпиталь. Госпиталь этотъ помѣщался въ одномъ изъ фруктовыхъ садовъ, которыхъ въ N. изобиліе. Я былъ очень обрадованъ встрѣтившись тамъ съ моимъ товарищемъ Рѣзцовымъ, лечившимся отъ злокачественной лихорадки. Узнавъ, что онъ помѣщается въ цѣлой палаткѣ одинъ (въ этомъ госпиталѣ больные офицеры помѣщались въ офицерскихъ палаткахъ, по два человѣка въ каждой), я рѣшилъ помѣститься съ нимъ.
— Въ двоемъ-то веселѣе будетъ, — разсуждали мы.
И дѣйствительно, я не могъ пожаловаться, чтобы мнѣ было скучно. Дни проходили довольно быстро, хотя и не особенно разнообразно. Проснувшись утромъ, мы принимались за чай, послѣ чего къ намъ являлся докторъ. Затѣмъ я брался за какую-нибудь книжку, а Рѣзцовъ обыкновенно принимался за письма, которыхъ онъ отправлялъ и получалъ замѣчательную массу. Въ этомъ занятіи и не замѣтишь, какъ время до обѣда пройдетъ. Про обѣдъ можно сказать, что насъ кормили по большей части довольно сносно, хотя иногда и случалось, что принесутъ такую гадость, что въ ротъ нельзя взять. Это означало, что поваръ, очень усердный поклонникъ Бахуса, уже съ утра успѣлъ принести ему обильную жертву. Въ этомъ случаѣ обыкновенно со стороны больныхъ офицеровъ слѣдовали жалобы комиссару или смотрителю госпиталя и они чинили расправу надъ провинившимся. Что это за расправа была, я навѣрно не знаю, знаю только, что однажды комиссаръ и смотритель, наскучивъ, вѣроятно, часто повторявшимися жалобами, распорядились подвергнуть повара даже тѣлесному наказанію, т. е., по просту, поркѣ, о чемъ потерпѣвшій въ этотъ же вечеръ сокрушенно сообщалъ намъ. Мы были этимъ весьма возмущены, но не могли не сознаться, что обѣды съ этихъ поръ сдѣлались лучше.
Послѣ обѣда мы съ Рѣзцовымъ бывало принимались за кофе, а послѣ него опять я — за книгу, онъ — за письма. Тамъ смотришь уже и вечеръ, чай пора пить. Зайдетъ, окончивъ свою вечернюю визитацію — молодой докторъ Рончевскій, поболтать съ нами, или которая-нибудь изъ сестеръ милосердія заглянетъ.
Вотъ объ одной изъ нихъ, именно объ Прасковьѣ Петровнѣ Андреевой, я и намѣренъ сказать нѣсколько словъ.
Разъ, это кажется было на второй или на третій день моего пребыванія въ госпиталѣ, заговорили мы съ Рѣзцовымъ о сестрахъ милосердія. Я какъ вновь прибывшій освѣдомлялся у него, каковы онѣ здѣсь, т. е. знаютъ-ли свое дѣло, внимательны-ли къ больнымъ, аккуратно-ли посѣщаютъ госпиталь.
— Всякія есть, — коротко отвѣтилъ мнѣ Рѣзцовъ.
— Какъ такъ всякія? да развѣ здѣсь ихъ такъ много?
— Нѣтъ, не особенно, — пять сестеръ. Собственно, онѣ всѣ ничего, довольно старательны, вотъ только къ одной у меня сердце не лежитъ, къ А.
— Что такъ?
— Да какъ-же, братецъ, къ больнымъ на визитацію въ перчаткахъ ходитъ.
— Такъ что-же, чѣмъ-же это бѣда?
— Какъ-же не бѣда? развѣ больные-то не замѣчаютъ, что она къ нимъ съ какой-то брезгливостью относится, ну и, понятно, что не долюбливаютъ ее. Ты вотъ погоди, — началъ онъ помолчавъ съ минуту, — вотъ скоро Прасковья поправится.
— Это что за Прасковья?
— Сестра милосердія тутъ есть такая, ее всѣ такъ зовутъ, она изъ простыхъ, солдатская жена, а славная, самая дѣятельная… Да самъ увидишь, впрочемъ.
И дѣйствительно, на другой-же день я увидѣлъ ее. Вскорѣ послѣ утренней визитаціи раздался за моей палаткой рѣзкій и довольно непріятный женскій голосъ. Я вышелъ, чтобы взглянуть на говорившую. Не вдалекѣ стоялъ Рѣзцовъ и бесѣдовалъ съ какою-то молодой женщиной, это и была та самая Прасковья, о которой онъ мнѣ сообщалъ наканунѣ. Ей было на видъ лѣтъ двадцать-пять, загорѣлое лицо ея нельзя было назвать красивымъ, но въ немъ было что-то симпатичное и въ то-же время ухарское. Маленькіе сѣрые глазки смотрѣли весело и прямо, большой ротъ поминутно улыбался. Говорила она громко и быстро, потряхивая своими коротко-подстриженными и ничѣмъ не покрытыми волосами. Выражалась она какъ-то мѣщански вычурно. Я подошолъ къ нимъ, Рѣзцовъ насъ сейчасъ-же представилъ. Назвавъ меня, онъ прибавилъ, что я изъ одного съ нимъ города.
— А, значитъ то-же землячокъ, — весело улыбнулась Прасковья. — Очень пріятно, будьте знакомы.
Въ это время подошла другая сестра и объ чемъ-то тихо заговорила съ ней и онѣ разговаривая отошли отъ насъ. Въ этотъ-же вечеръ я еще разъ видѣлся съ Прасковьей. Она зашла къ намъ въ палатку и проболтала до поздней ночи. День-ото-дня ея посѣщенія дѣлались все чаще и чаще и я скоро познакомился съ нѣкоторыми изъ ея похожденій. Попробую передать ихъ ея-же словами.
— Когда про войну-то заговорили, — разсказывала она, — я жила тогда въ *** (и она назвала одинъ изъ городовъ передняго Кавказа) у своихъ господъ. Страсть захотѣлось мнѣ идти въ сестры «милосердныя», думаю, что мнѣ дѣлать, дѣтей нѣтъ, мужъ тамъ-же будетъ, дай пойду. Ладно. Узнавши, когда нашъ полкъ выступаетъ, т. е. этотъ самый полкъ, гдѣ мой мужъ служитъ, — пришла, да и объявилась господамъ, иду, молъ, на войну. А они меня уговаривать: «что ты, Прасковья, куда, да зачѣмъ, да какъ мы безъ тебя будемъ, — я у нихъ въ нянькахъ была — мужъ-то вѣдь твой на войну не попадетъ». Онъ, видите, въ то время въ Тифлисѣ въ учебной ротѣ состоялъ. «Какъ-же, — говорю, — можетъ онъ не попасть, когда всѣхъ потребуютъ, такъ и онъ пойдетъ». Оно такъ по моему и вышло.
— То-есть какъ? — освѣдомился я.
— Да вѣдь онъ теперь здѣсь въ отрядѣ N-скомъ полку капральнымъ. Ну-съ хорошо, дождались выступленія, собрала пожитки свои, попросила ихъ куда-нибудь примостить, да и въ дорогу. Натерпѣлась-же я за эту дорогу, пока по чугункѣ ѣхала — еще ничего, а какъ пошли по Грузинской дорогѣ — бѣда просто. День-то весь пѣшкомъ идешь и холодно-то, и ноги-то изобьешь, измаешься просто страсть, а на ночевку придешь лечь негдѣ. Ваша братія-то, т. е. офицеры-то значитъ, съ улыбочкой этакой предлагаютъ мнѣ съ ними помѣститься, да какъ-же — подставляй карманъ шире, такъ я и лягу. Знаю вѣдь, зачѣмъ они приглашаютъ-то, да я не изъ таковскихъ, то же мужнина жена. Ну-съ что мнѣ дѣлать? Вотъ я и жду, когда всѣ солдаты позасыпаютъ, да тихонько и проберусь къ нимъ, да лягу между ними, они съ дороги-то крѣпко спятъ, не слышатъ, потяну на себя ихъ шинели немножко, да и ладно, такъ и прикурну. Только разъ была-же потѣха. Крѣпко что-то заснула я больно, да такъ и проспала и не слышала, какъ подъемъ заиграли. А то бывало я всегда первая вскочу, да и убѣгу, чтобы никто не видалъ, а тутъ надо-же такому грѣху случиться — заспалась. Сыграли это подъемъ, солдаты повскакали и эшалонный ужь тутъ стоитъ, а я-то такъ и осталась, какъ была, только со сна глаза вытаращила. Ужь посмѣялись тогда надо мной довольно. Дошли мы такимъ манеромъ до Тифлиса. Тутъ я съ мужемъ повидалась; онъ такъ и обомлѣлъ, какъ меня увидалъ. — «Куда ты, — говоритъ, — Прасковья?» — Я ему такъ и такъ — на войну значитъ хочу, твоего позволенья пришла просить. Ну, ничего, онъ подумалъ немного, да и согласился. Да все равно, еслибы и не согласился, такъ я-бы пошла, — ужь коли я чего захочу, такъ накось, не позволь мнѣ — какже! Изъ Тифлиса скоро пошли мы дальше. Тутъ я немного прихворнула; ужь идти пѣшкомъ совсѣмъ не въ моготу стало. Попросила я, чтобы меня въ лазаретной фурѣ помѣстили. Улеглась это я въ ней, да и боюсь, чтобы не выгнали, потому можетъ раздумаютъ, да и скажутъ, что женщинамъ тутъ помѣщаться нельзя, а ужъ, не знай, не замѣтили что-ли меня или нарочно, только ну на меня мундиры какіе-то, да ранцы накладывать, а потомъ еще больныхъ насадили, такъ я тутъ чуть не задохлась, а сказать не посмѣла, робость какая-то на этотъ случай напала, все боялась, что выгонятъ. Такъ меня оттуда еле живую и вынули.
Наконецъ, добрались мы сюда, здѣсь я въ этотъ госпиталь самый и опредѣлилась, такъ значитъ вольноопредѣляющей, т. е. не въ штатныя, потому вѣдь я экзамена не держала. Ужь какъ-же мнѣ здѣсь сперва неловко было: порядковъ-то я здѣшнихъ не знала, ни за что приняться не умѣю, люди все незнакомые, на меня косятся, думаютъ поди, что это за птица такая выискалась. Потомъ помаленьку и привыкать стала, да подумывать, что безъ жалованья оставаться не рука, дай-ко, думаю, поучусь, авось и экзаментъ выдержу. Стала я понемногу учиться, и бѣда какъ мнѣ это сначала трудно было. Грамотѣ-то я плохо знала, бывало читаю и сама ничего не понимаю. Спасибо докторъ мнѣ одинъ помогалъ, у него же я и книжки брала. Училась эдакъ я не мало времени, да и говорю главному доктору, что хочу экзаментъ держать. — «Ладно, — говоритъ, — держи». Тутъ-же въ госпиталѣ я и держала, выдержала, потомъ прошеніе подала, чтобы значитъ меня въ штатныя приняли, да и думаю, вотъ теперь жалованье получать буду. Жду-пожду, да такъ не при чемъ и осталась.
— Какъ-такъ?
— Да такъ и по сю пору не принимаютъ, говорятъ — не нужно.
— Такъ неужели вы все безъ жалованья служите?
— Такъ и служу; «зачѣмъ, — говорятъ, — вамъ жалованье, вамъ офицеры подписки дѣлаютъ, чего-же вамъ?» — Дѣйствительно, это офицеры мнѣ сдѣлали разъ подписку за мои труды, когда мы изъ Турціи возвращались, собрали рублей пятьдесятъ, спасибо имъ за это, а то-бы просто бѣда, обносилась совсѣмъ, вѣдь надѣть на себя нечего, — грустно проговорила она, посматривая на свое пообношенное одѣяніе.
— А развѣ вы были въ Турціи? — спросилъ я.
— А какъ-же, верстъ за двѣсти, если не больше, ходила. Понаглядѣлась я тамъ страху! Разъ пошла я во время самого дѣла на батарею, а тамъ дымъ коромысломъ стоитъ. «Позвольте, — говорю, — господа офицеры, посмотрѣть, какъ вы стрѣляете». — «Смотрите, — говорятъ, — кто вамъ мѣшаетъ». Я подошла къ самому орудію, а его уже совсѣмъ зарядили, сейчасъ выпалитъ; а я съ дуру-то возьми да и поставь ногу на колесо. Вдругъ, какъ одинъ солдатъ схватитъ меня, да оттолкнетъ. «Зачѣмъ, — думаю, — онъ толкается? что развѣ я ему мѣшаю, что посмотрю?» А въ это время пушка-то какъ грохнетъ, да назадъ какъ отскочитъ! — тутъ я только поняла зачѣмъ меня оттолкнули. Оттуда пошла въ цѣпь посмотрѣть, нѣтъ-ли раненыхъ, да не дошла, пули такъ и свистятъ; а одной такъ съ меня платокъ сорвало — онъ едва заколотъ булавкой былъ, да по вѣтру развѣвался. А въ другой разъ, это когда нашъ отрядъ отступалъ, шайка куртинъ близко къ нашимъ фургонамъ подскакала, такъ я въ нихъ изъ солдатскаго ружья стрѣляла, да меня нашъ священникъ остановилъ, — «этакъ, — говоритъ, — они пожалуй и начнутъ въ насъ стрѣлять». Да нѣтъ, не стрѣляли, видно это мнѣ одной близко-то показалось.
Только ея простой и искренній тонъ не позволялъ мнѣ сомнѣваться въ правдивости этихъ похожденій.
— Ну, а теперь какъ вамъ здѣсь живется? — спросилъ я.
— Да ничего, безъ жалованья-то только развѣ трудновато, а то что Бога гнѣвить, доктора у насъ хорошіе, не обижаютъ, былъ тутъ одинъ прощалыга, тотъ бывало ко мнѣ все со своими любезностями приставалъ, да я его отучила.
— Какимъ образомъ?
— А такъ, разъ онъ, во время перевязки раненаго, за грудь меня взялъ, ну, а я ему въ морду за это заѣхала, тутъ-же при всѣхъ, да сама-же первая пошла и главному врачу объявила. Впрочемъ, меня все доктора обвиняютъ, что я много съ больными офицерами болтаю, да что-же мнѣ не болтать? Я свое дѣло аккуратно сполняю, а въ свободное время отчего-же — съ образованными людьми поговорить интересно. За-то я почти весь день въ госпиталѣ нахожусь. Чуть что нужно, я всегда здѣсь.
— А гдѣ вы теперь помѣщаетесь?
— Да на дворѣ у смотрителя.
— Какъ на дворѣ?
— Да такъ, на крыльцѣ сплю. Я ему и обѣдъ готовлю, и все по хозяйству дѣлаю, ну онъ, спасибо, и кормитъ меня. Однако, я кажется съ вами заболталась долго. Который часъ, Григорій Васильевичъ? — обратилась она къ Рѣзцову.
— Безъ четверти одиннадцать, — отвѣтилъ онъ, взглянувъ на часы, — рано еще, посидите.
— Нѣтъ, пора, — говорила она прощаясь, — вамъ покой нуженъ.
Съ этого дня я сталъ пристально присматриваться къ Прасковьѣ Петровнѣ. Дѣйствительно, она казалась замѣчательно дѣятельною, ея рѣзкій голосъ съ ранняго утра уже раздавался по госпитальному саду и она то и дѣло шныряла изъ намета въ наметъ, тамъ больному солдату лекарства дастъ, тутъ сама одна промыванье и перевязку сдѣлаетъ раненому, и тутъ и тамъ веселымъ словомъ съ больными перекинется и солдаты видимо ее любили, всегда бывало съ довольной улыбкой на нее поглядывали.
Вскорѣ разыгралось одно порядочное дѣльце, послѣ чего въ нашъ госпиталь привезли нѣсколько человѣкъ раненыхъ и между прочимъ одного молодого офицера, Николаева, моего стараго однокашника. Онъ былъ раненъ очень тяжело. Вотъ тутъ-то дѣятельность Прасковьи Петровны закипѣла пуще прежняго, она такъ за нимъ усердно ухаживала, что кажется и родная сестра лучше не могла-бы. Надо было только удивляться, какъ она успѣвала: съ однимъ Николаевымъ возни было пропасть, а вѣдь у ней на рукахъ такихъ-то раненыхъ болѣе сотни находилось и никто не былъ забытъ или обойденъ ею.
Насъ вскорѣ посѣтилъ генералъ Т., который былъ посланъ инспектировать госпиталя, и мы всѣ, т. е. всѣ наличные больные офицеры, уполномочили Николаева обратиться съ просьбой къ нему о принятіи въ штатъ сестры Прасковьи Андреевы. Генералъ обѣщалъ похлопотать объ этомъ, но результатовъ этой просьбы мнѣ не пришлось дождаться, такъ какъ меня вскорѣ послѣ этого перевели въ другой госпиталь — поближе къ Тифлису.
На прощанье Прасковья Петровна подарила мнѣ свою фотографическую карточку, сдѣлавъ на ней страшными каракульками собственноручную надпись: «на память больному офицеру отъ сестры-солдатки». Больше я съ ней не встрѣчался.