Сестра Марта (Рише)/ДО

Сестра Марта
авторъ Шарль Рише, пер. Ю. М. Загуляева

Оригинал: французскій, опубл.: 1893. — Источникъ: "Вѣстникъ Иностранной Литературы", № 11, 1893. az.lib.ru • Переводъ Ю. М. Загуляевой.
Текст издания: журнал «Вѣстникъ Иностранной Литературы», № 11, 1893.

СЕСТРА МАРТА.

Разсказъ Эфэра *). Переводъ Ю. М. Загуляевой.

• ) Эфэръ — псевдонимъ извѣстнаго французскаго физіолога Шарля Рише.

I.

Вернувшись къ себѣ домой въ пять часовъ, Лоранъ Вердинъ нашелъ у себя слѣдующую телеграмму:

«Бабушка моя умерла въ замкѣ Планшёйль. Пріѣзжай. — Жоржъ Оливье».

Лоранъ немедленно справился съ «Указателемъ желѣзныхъ дорогъ». Планшёйль отстоитъ въ нѣсколькихъ километрахъ отъ Мулэнъ. Если онъ выѣдетъ изъ Парижа сегодня же вечеромъ, онъ будетъ на мѣстѣ завтра утромъ.

Онъ не колебался ни единой секунды; вѣдь онъ былъ лучшимъ, единственнымъ другомъ Жоржа! Не теряя времени, онъ сталъ приготовляться къ отъѣзду, уложилъ въ чемоданъ три или четыре книги и кое-что изъ одежды, запасся хорошимъ дорожнымъ одѣяломъ, далъ нѣсколько приказаній старой прислугѣ, присматривавшей за его хозяйствомъ, и уѣхалъ. Вотъ онъ уже и въ вагонѣ.

Жоржъ де-Планшёйль несомнѣнно лучшій его другъ! Онъ припоминалъ теперь большое путешествіе, совершенное ими обоими восемь лѣтъ тому назадъ, Атлантическій океанъ, огромные бразильскіе лѣса, Ріо-Жанейро, Кордильеры, опасные и богатые разными приключеніями переходы.

Еще въ школѣ между ними завязалась самая нѣжная дружба. Лоранъ Вердинъ, сынъ неизвѣстнаго провинціальнаго доктора, и Жоржъ, сынъ генерала Оливье де-Планшёйль, почувствовали другъ къ другу съ самаго дѣтства одну изъ тѣхъ глубокихъ и быстрыхъ симпатій, которыя длятся потомъ всю жизнь, не страшась никакихъ превратностей. Въ одинъ прекрасный день, сдавши благополучно экзамены на степень баккалавра, они уѣхали вмѣстѣ въ Америку.

Фантазія эта навлекла на Лорана всеобщее порицаніе, но дисциплина для него рѣшительно не существовала. Онъ имѣлъ продерзость возвести беззаботность въ принципъ и огромную, непростительную смѣлость, — думать по своему. Между тѣмъ, для того, чтобы добиться удачи въ жизни, необходимо гораздо больше придавать значенія мнѣнію другихъ, нежели своему собственному. И такъ, Лоранъ былъ тѣмъ, что наше современное, щепетильное и лицемѣрное общество всего строже осуждаетъ, а именно оригиналомъ, и ужь, конечно, подобный школьническій побѣгъ заслуживалъ примѣрнаго наказанія.

Однако, наказанъ онъ не былъ, напротивъ. По своемъ возвращеніи во Францію онъ очень быстро занялъ видное мѣсто среди своихъ сверстниковъ, студентовъ-медиковъ. Скоро онъ успѣшно кончилъ курсъ и сдѣлался докторомъ. Какъ время-то идетъ! уже докторъ. Но это еще только начало, многого еще надо ему достигнуть, а главное — передъ нимъ еще цѣлый міръ таинственныхъ и интересныхъ вопросовъ, фактовъ, въ глубь которыхъ необходимо проникнуть, въ которыхъ надо разобраться. Лоранъ чувствовалъ къ своему дѣлу какую-то страстную любовь, — очень рѣдкое явленіе въ наше скептическое, положительное время.

Мчавшійся на всѣхъ парахъ поѣздъ все больше и больше удалялся отъ Парижа. Передъ глазами Лорана, освѣщенные фантастическимъ свѣтомъ луны, мелькали долины, рѣки, мосты, холмы, длинныя дороги, обсаженныя деревьями, деревни съ ихъ домиками или хижинами; глядя на все это, Лоранъ припоминалъ мысленно всѣ происшествія своей жизни, промелькнувшія почти также быстро, какъ эти дорожные силуэты, свое путешествіе, труды, дружескія и любовныя связи. Онъ думалъ о трудномъ, предпринятомъ имъ, полномъ неожиданностей, изученіи странныхъ, измѣнчивыхъ формъ человѣческаго ума, этой тайны изъ тайнъ; онъ чувствовалъ, что наука эта и привлекаетъ, и пугаетъ его своей неслыханной глубиной, съ ея невѣдомыми, бездонными пропастями на каждомъ шагу. Все перепуталось, смѣшалось въ его головѣ, прошедшее съ будущимъ, надежды съ сожалѣніями. Гдѣ предѣлъ его любопытству? А вдругъ предъ нимъ откроются новые міры…

Онъ проснулся въ Мулэнъ, вышелъ полусонный изъ вагона и подозвалъ стоявшую во дворѣ желѣзнодорожной станціи небольшую коляску, запряженную двумя маленькими, но сильными лошадками. Кучеръ взмахнулъ кнутомъ и лошадки весело побѣжали черезъ небольшой городъ.

Теперь Лоранъ не мечтаетъ больше о магнетизмѣ и медицинѣ; онъ думаетъ о тѣхъ, кого найдетъ въ Планшёйлѣ, о своемъ другѣ Жоржѣ, о старухѣ покойницѣ-бабушкѣ, объ отцѣ Жоржа, генералѣ Оливье де-Планшёйль, самомъ простомъ и самомъ честномъ изъ людей. Несмотря ни на что, онъ все-таки не намѣренъ долго оставаться среди этой опечаленной семьи, — такъ много дѣла ждетъ его дома!

II.

Первый человѣкъ, котораго Лоранъ увидалъ въ замкѣ Планшёйль, былъ Жоржъ, бросившійся обнимать его, со слезами на глазахъ.

— Бѣдная бабушка, — сказалъ онъ, — умерла совсѣмъ тихо! Въ ея годы смерть приходитъ безъ сотрясенія. Какъ это мило съ твоей стороны, что ты пріѣхалъ! Надѣюсь, что ты останешься здѣсь нѣсколько дней; твое присутствіе развлечетъ немного отца, который очень опечаленъ. Затѣмъ, я представлю тебя женѣ, которую ты видѣлъ только мелькомъ въ день нашей свадьбы, нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ, а вѣдь съ тѣхъ поръ… Но, прежде всего, пойдемъ въ твою комнату.

Отведенная ему комната находилась въ нижнемъ этажѣ. Стеклянная дверь-окно вела изъ нея прямо въ паркъ. По близости, нѣсколько позади замка, стояла небольшая церковка, принадлежавшая, повидимому, къ замку, а отъ нея шла обсаженная липами аллея, ведшая въ маленькой рѣшеткѣ. За этой рѣшеткой начиналась деревушка, состоявшая изъ группы домовъ, остроконечныя крыши которыхъ были ясно видны изъ комнаты Лорана.

Черезъ нѣсколько минутъ друзья перешли въ гостиную и генералъ принялся жать руку Лорана съ такой силой, точно онъ намѣревался сломать ее.

— Спасибо вамъ, дорогой Лоранъ, спасибо! Да, мы переживаемъ тяжелое испытаніе. Много пережилъ ужь я на своемъ вѣку, черезъ многое прошелъ!.. Пережилъ я смерть жены… Пережилъ Седанъ… Пережилъ много другихъ ужасовъ!.. Но я долженъ признаться, что смерть моей старухи-матери всего меня перевернула; никогда не было еще мнѣ такъ тяжело. Спасибо, еще разъ спасибо, и за Жоржа, и за меня.

Похороны были назначены на слѣдующій день. Лоранъ сказалъ себѣ:

— Завтра же я уѣду во свояси.

Тѣмъ не менѣе ему оставалось провести здѣсь цѣлый день и онъ сталъ подумывать о томъ, на что употребить этотъ нескончаемый день?

Желая избѣгнуть, хотя бы ненадолго, тяжелой атмосферы, обычной дому, въ которомъ находится покойникъ, онъ вышелъ погулять одинъ и принялся бродить безцѣльно по парку и окрестностямъ. Такимъ образомъ онъ пробродилъ цѣлый день, слѣдуя за извилинами маленькой рѣчки, протекавшей по лугамъ.

Несмотря на то, что онъ былъ парижанинъ и скептикъ, Лоранъ былъ, тѣмъ не менѣе, немного поэтъ. Такъ всякій благороднаго ума человѣкъ заключаетъ въ себѣ частицу поэзіи. Подъ впечатлѣніемъ этого прекраснаго сентябрьскаго дня сердце его наполнялось понемного смутной нѣжностью къ людямъ и даже къ окружающимъ его предметамъ. «Быть можетъ, — думалось ему, — счастье-то именно здѣсь. Зачѣмъ бороться, трудиться, воевать тамъ, въ Парижѣ, затеряннымъ въ водоворотѣ злобы, зависти и соперничества? Зачѣмъ не жить здѣсь, на лонѣ благодѣтельной природы? Здѣсь можно свободно любить людей, не заботясь ни о ихъ тщеславныхъ стремленіяхъ, ни о ихъ спорахъ. Чѣмъ дальше жить отъ нихъ, тѣмъ легче ихъ любить».

Когда онъ немного усталъ и вернулся въ замокъ, солнце только-что сѣло. Горизонтъ пламенѣлъ, точно освѣщенный огромнымъ, великолѣпнымъ заревомъ; зрѣлище было грандіозное и Лоранъ наслаждался имъ съ восторгомъ. Но скоро стемнѣло и въ наступающемъ мракѣ исчезали одинъ за другимъ очертанія деревьевъ, церковки и деревенскихъ крышъ.

Вдругъ среди этой тишины раздались близко-близко звуки органа. Звуки доносились изъ маленькой церковки и Лоранъ узналъ Ave Maria Гуно.

Онъ слушалъ съ восторгомъ эту мелодичную, чистую пѣснь, такъ неожиданно раздавшуюся въ тѣни и тиши ночной. «Но это-же это, — спрашивалъ онъ себя, — играетъ на органѣ здѣсь, въ Планшёйлѣ? Должно быть, это жена Жоржа».

Впрочемъ, ему было мало дѣла до личности органиста. Онъ весь отдавался прелести этой чудной музыки; онъ облокотился на овно, вдыхая съ наслажденіемъ душистый воздухъ ранней осени, вдыхая полной грудью молодость и жизнь и чувствуя, что волненіе его все растетъ и растетъ.

Ave Maria было кончено. Лоранъ услыхалъ, какъ захлопнулась церковная дверь; онъ высунулся изъ окна, чтобы видѣть, кто пройдетъ, и разглядѣлъ какую-то тѣнь, мелькавшую между деревьями аллеи. Затѣмъ наступила полная тишина. И такъ, это была не жена Жоржа. Такъ кто-же это былъ?

За вечернимъ ужиномъ въ большой столовой замка онъ познакомился съ деревенскимъ священникомъ, аббатомъ Ленегръ, человѣкомъ нѣсколько простымъ, но добродушнымъ и умнымъ. «Настоящій типъ славнаго деревенскаго священника!» подумалъ про него Лоранъ.

Не разъ, во время ужина, хотѣлось ему спросить о томъ, кто это такъ хорошо играетъ на органѣ, но каждый разъ его удерживалъ какой-то ложный стыдъ. Онъ боялся выдать испытанное имъ волненіе; иногда очень молодые люди стыдятся иныхъ глубоко запавшихъ имъ въ душу впечатлѣній и даже скрываютъ ихъ какъ нѣчто, за что приходится краснѣть, притворяясь безчувственными, какъ это принято такъ называемымъ хорошимъ тономъ.

Генералъ и его сынъ старались изо всѣхъ силъ занять и развлечь гостя, отвлечь его отъ думъ о печальной обязанности, которую онъ пріѣхалъ исполнить. Завязался простой, дружескій разговоръ; но скоро всѣ разошлись.

— Не позволите-ли вы мнѣ проводить васъ до дому? — сказалъ Лоранъ старому священнику.

— О! я живу очень недалеко отсюда, но принимаю ваше предложеніе, чтобы имѣть удовольствіе поговорить съ вами еще нѣсколько минутъ.

Выйдя изъ замка, они прошли мимо церковки и Лоранъ не могъ удержаться, чтобы не спросить:

— Неужели это и есть ваша церковь, батюшка?

— Да, да, — сказалъ добродушно старикъ, — это и есть моя церковь. Старая церковь сгорѣла двадцать лѣтъ тому назадъ и генералъ выстроилъ вотъ эту домовую церковку, въ ожиданіи постройки настоящей приходской церкви. Вотъ уже двадцать лѣтъ, какъ мы ждемъ этой постройки, на которую все никакъ не можемъ найти нужныхъ средствъ. Увы! мы переживаемъ очень безбожное время… и вы тоже, вѣроятно…

— Да нѣтъ-же, батюшка, — сказалъ Лоранъ улыбаясь, — я вовсе ужь не такой безбожникъ. Смѣю васъ увѣрить, что на насъ, докторовъ, порядочно клевещутъ. Далеко не всѣ доктора похожи на тѣхъ циниковъ-атеистовъ, которыхъ вы обыкновенно рисуете такими мрачными красками. Повѣрьте, что мы умѣемъ уважать хорошихъ людей, не разбирая ихъ общественнаго положенія. А какъ не бытъ, напримѣръ, тронутымъ при видѣ такой патріархальной, вѣрной стариннымъ преданіямъ семьи, какъ семья Планшёйль?.. Кстати, разъ ужь мы говоримъ о церкви, я слышалъ сегодня тамъ звуки органа. У васъ, значитъ, имѣются и органъ, и органистъ, и даже талантливый органистъ?

— Ага! вы замѣтили… — сказалъ священникъ. — Это играла, навѣрное, сестра Марта.

— Сестра Марта?

— Да, одна изъ нашихъ монахинь… То есть она еще не монахиня, а только послушница. Но она приметъ постриженіе черезъ нѣсколько недѣль. Вѣдь у нея есть талантъ, не правда-ли?

— У нея большой талантъ, батюшка… Я кое-что понимаю въ этомъ дѣлѣ, ибо (хотя вы и считаете меня безбожникомъ) я самъ играю на органѣ. Было-бы черезчуръ долго разсказывать вамъ, благодари какому стеченію обстоятельствъ а пріобрѣлъ это небольшое искусство. Словомъ, хорошо-ли, дурно-ли, а я тоже умѣю играть на органѣ. Но такъ какъ я вовсе не завистливъ, подобно настоящимъ артистамъ, — артисты, знаете-ли, самые завистливые изъ людей, — то а вамъ утверждаю, что сестра Марта одарена большимъ талантомъ, а не зналъ, что у васъ тутъ имѣется и монастырь.

— О, нѣтъ, монастыри у насъ не имѣется, а есть только школа, которой мы тоже обязаны генералу. Учатъ въ этой школѣ монахини ордена святого Викентіи де-Поль. Смотрите, мы какъ разъ подошли къ ихъ жилищу.

Лоранъ и спутникъ его вышли уже за рѣшетку парка и проходили теперь мимо большого бѣлаго дома, на верху котораго высился крестъ, рѣзко вырисовывавшійся на звѣздномъ ночномъ небѣ.

— Такъ вотъ, мой молодой другъ, сестра Марта ходитъ каждый вечеръ играть на органѣ въ церковь, но надо вамъ сказать, что она больна, бѣдняжка, очень больна, такъ что даже… какая непростительная въ мои годы разсѣянность! Какъ это я не подумалъ до сихъ поръ сказать вамъ это? Надо будетъ, чтобы вы осмотрѣли ее, и дали-бы ей докторскій, добрый совѣтъ. Вотъ было-бы отлично, зайдите за мною завтра утромъ, въ восемь часовъ, до начала похоронъ. Я васъ сведу сюда къ сестрамъ, вы осмотрите сестру Марту, скажите намъ, что надо сдѣлать, чтобы попытаться вылѣчить ее.

— У нея, вѣроятно, чахотка?

— Кажется, да, въ несчастію! Это всѣхъ насъ очень печалитъ, такъ какъ сестра Марта, благодаря своему неутомимому рвенію, особенно полезна намъ. Знаете-ли вы, молодой человѣкъ, что требуется не мало мужества дли того, чтобы вбить азбуку въ упрямыя головы здѣшнихъ дѣвочекъ. А сестра Марта проводитъ цѣлые дни за этимъ неблагодарнымъ занятіемъ. Въ свободныя минуты, по вечерамъ, по окончаніи классовъ, она ходитъ въ церковь играть на органѣ. Впрочемъ, завтра, во время печальной церемоніи вы услышите ея маленькихъ ученицъ и констатируете сами вѣрность ихъ голосовъ и правильность ихъ пѣнія. Ахъ, докторъ, если-бы вы могли спасти сестру Марту, вы сдѣлали-бы по истинѣ доброе дѣло.

— Увы! Мы, доктора, такъ безсильны! Но я вамъ, все-таки, обѣщаю приложить все свое стараніе. Скажите, батюшка, какъ она научилась играть на органѣ! Не вы-ли давали ей уроки музыки?

— О, нѣтъ! Я совсѣмъ профанъ… въ музыкѣ, конечно… и, кромѣ катехизиса, не могу ничему учить другому. Но дѣло въ томъ, что сестра Марта жила нѣкоторое время въ Парижѣ, получила отличное образованіе, и даже, скажу вамъ между нами, жизнь ея нѣсколько романична. Не будь такъ поздно, я бы разсказалъ вамъ эту исторію… Ой, ой, — прибавилъ онъ, доставая изъ глубокаго кармана своей рясы старинные часы, — одиннадцать часовъ! Это уже похоже на кутежъ. До свиданія, мой молодой другъ, вотъ я и дома. До завтра-же: я разсчитываю на васъ, помните.

Лоранъ вернулся въ замокъ, легъ и спокойно заснулъ, не думая ни о священникѣ, ни о сестрѣ Мартѣ. Разъ тайна, касающаяся органа была выяснена, она теряла для него всякій интересъ.

III.

На слѣдующее утро Лоранъ всталъ рано. Легкій туманъ тонкой дымкою заволакивалъ долину. Свѣжій и бодрый, Лоранъ распахнулъ окно, перешагнулъ черезъ него и направился быстро въ деревню. Когда онъ подошелъ въ дому священника, онъ увидалъ его гуляющимъ по саду съ молитвенникомъ въ рукахъ.

— А-а! оказывается, что вы очень аккуратны, докторъ. Ну-съ! войдите-же и взгляните на мои розы… Но я вижу, что онѣ васъ не занимаютъ и что вы предпочитаете узнать исторію сестры Марты… Сядьте-за вотъ здѣсь, въ этой зеленой бесѣдкѣ… Сестра Марта, видите-ли, воспитывалась въ Парижѣ, въ пансіонѣ при одномъ знаменитомъ парижскомъ монастырѣ, куда ее отдали совсѣмъ ребенкомъ. Говорили, что она сирота, и ее никто никогда не навѣщалъ. Въ каникулярное время, когда всѣ остальныя дѣвочки весело разъѣзжались къ себѣ домой, она оставалась въ монастырѣ одна, съ настоятельницею и другими монахинями. Нельзя сказать, однако, чтобы она была совершенно покинута; у нея былъ опекунъ, очень богатый и очень серьезный господинъ, который изрѣдка дѣлалъ ей коротенькіе визиты, освѣдомлялся о ея занятіяхъ, удовольствіяхъ и огорченіяхъ, привозилъ ей конфектъ, игрушекъ и книгъ. Разъ настоятельница призвала къ себѣ Анжель, — это было мірское имя сестры Марты, до ея послушничества, — и сказала ей: «Васъ постигло большое несчастіе, дитя мое: опекунъ вашъ внезапно скончался. Мужайтесь, дочь моя, и молитесь Богу за упокой его души». На другой день она снова призвала Анжель и сказала: «Дочь моя, пути Господни неисповѣдимы. Вы не сирота, ибо мать ваша жива; она бѣдна и несчастна и зоветъ васъ въ себѣ. Согласны-ли вы жить съ нею?» — «О, да!..» воскликнула Анжель… Настоятельница грустно улыбнулась, поцѣловала Анжель, и Анжель уѣхала.

— Однако! — сказалъ Лоранъ, — это настоящій романъ.

— Увы! остальное далеко уже не романично. Мать Анжель была крестьянка, настоящая простая крестьянка; во время оно она отличалась красотой и довольно легкимъ поведеніемъ… Вы, конечно, понимаете, въ чемъ дѣло… и, разумѣется, сообразили уже, кто былъ мнимый опекунъ Анжель. Такъ какъ по его смерти не осталось завѣщанія, то Анжель и ея мать оказались безъ всякихъ средствъ. Имъ пришлось жить обѣимъ въ глубокой нищетѣ, особенно тягостной для Анжель, непривычной ни къ полевымъ, ни къ домашнимъ работамъ. Подумайте, каково переходить сразу отъ жизни въ самомъ богатомъ парижскомъ монастырѣ въ жизни въ бѣдной хижинѣ!

— Значитъ, сестра Марта знаетъ, кто былъ ея опекунъ?

— О, нѣтъ, упаси Боже! — сказалъ священникъ. Честь матери должна быть священна для ея ребенка. Никто никогда не рѣшился сказать ей всю правду, и я ни за что бы не разсказалъ вамъ этой исторіи, если-бы не считалъ васъ за честнаго человѣка, неспособнаго разболтать ее. Я узналъ все это отъ настоятельницы парижскаго монастыря, но сестра Марта ничего этого не знаетъ и не должна знать… Въ заключеніе скажу вамъ, что скоро послѣ того мать Анжель умерла, и бѣдная дѣвушка, совершенно одинокая, написала своей бывшей настоятельницѣ, что хочетъ сдѣлаться монахиней. И правда, что ей оставалось дѣлать? Она получила настоящее барское воспитаніе, могла-ли она превратиться снова въ крестьянку. И такъ, Анжель вернулась въ монастырь, откуда ее прислали къ намъ для окончанія ея послушничества. Къ несчастію, здоровья она крайне слабаго, всѣ превратности ея грустной жизни отразились на ея нѣжномъ организмѣ. Она очень нервна, почти болѣзненно нервна, и подвержена какимъ-то тяжелымъ припадкамъ, которые скрываетъ по мѣрѣ силъ и которые крайне насъ тревожатъ. Помимо ея грудной болѣзни, у нея болѣзнь нервной системы, или, какъ вы называете это, неврозъ. Жоржъ утверждаетъ, что вы какъ разъ изучали эти болѣзни, а потому я думаю, что вы могли-бы помочь ей… А теперь, отправимтесь къ ней, пора; похороны назначены въ десяти часамъ, и времени намъ осталось немного.

Сестра-начальница школы, добродушная, толстая и улыбающаяся женщина, встрѣтившая священника, искренно обрадовалась, узнавъ, что батюшка привелъ съ собою парижскаго доктора для сестры Марты.

— Войдите сюда, прошу васъ, я сейчасъ позову нашу милую сестру. Я увѣрена, что она будетъ очень недовольна, когда я извѣщу ее о приходѣ доктора. Она все увѣряетъ, что вовсе не больна. Увы! бѣдняжка, она жестоко ошибается! Но что бы я ни говорила, она не хочетъ лѣчиться, хотя я всетаки надѣюсь уломать ее и ей придется позаботиться о своемъ здоровьѣ… Подождите насъ, пожалуйста, здѣсь, господа, одну минутку; я сейчасъ приведу ее.

Лоранъ и священникъ ожидали стоя въ большой, сырой, холодной и мрачной комнатѣ, единственнымъ украшеніемъ которой служило большое распятіе грубой работы; стульевъ не было; вдоль стѣнъ стояли ряды скамеекъ изъ бѣлаго дерева, да на стѣнѣ, рядомъ съ распятіемъ, висѣла, покачиваясь, раскрашенная карта Франціи.

Сестра Марта вошла и точно солнечный лучъ проникъ въ мрачную комнату.

Лоранъ сдѣлалъ удивленный жестъ.

Сестра Марта была вся — цѣломудріе и грація. Ея строгій монашескій костюмъ особенно рельефно оттѣнялъ ея задумчивые глаза, блѣдный и чистый лобъ, бѣлокурые волоса, выбивавшіеся сзади изъ-подъ бѣлаго ореола чепчика, тонкія, прозрачныя руки… Она была похожа на чудное видѣніе, Лоранъ почувствовалъ себя смущеннымъ, взволнованнымъ и восхищеннымъ.

— Право-же, батюшка, — сказала она, — вы слишкомъ добры… Вы, вѣдь, знаете, что я вовсе не больна.

— Напротивъ, дитя мое, я знаю, что вы нездоровы. Каждый вечеръ у васъ бываетъ приступъ лихорадки и вамъ пора, очень пора лѣчиться. Мой молодой другъ, здѣсь присутствующій, докторъ Лоранъ Вердинъ осмотритъ васъ, поразспроситъ обо всемъ и укажетъ вамъ, что нужно дѣлать, чтобы поправиться.

— Хорошо, батюшка, — сказала сестра Марта, слегка покраснѣвъ, — я повинуюсь вамъ.

Тогда Лоранъ, немного смущенный, взялъ руку сестры Марты. Да, конечно, у нея была лихорадка. Затѣмъ онъ приложилъ ухо къ ея груди и сдѣлалъ ей нѣсколько вопросовъ, на которые молодая послушница отвѣчала вполголоса.

— Теперь все, благодарю васъ, — сказалъ онъ, наконецъ; — серьезнаго нѣтъ ничего, увѣряю васъ. Я скажу вашей начальницѣ, въ чемъ именно должно заключаться ваше лѣченіе.

Она подняла на него свои прекрасные глаза и сказала:

— Благодарю васъ, докторъ.

Лоранъ поклонился.

— Могу я уйти, теперь, батюшка? — прибавила она. — Мои дѣвочки ждутъ меня.

— Да, дитя мое, вы можете идти, — сказалъ священникъ.

Лоранъ слѣдилъ за нею глазами до тѣхъ поръ, пока закрывшаяся дверь не скрыла ея. Въ ту же самую минуту, въ другую дверь вошла начальница.

— Что-же, г-нъ докторъ, каково ваше мнѣніе о сестрѣ Мартѣ?..

— Увы! положеніе ея порядкомъ таки серьезно. Конечно, я пропишу ей кой-какія лѣкарства, но признаюсь вамъ, что плохо вѣрю въ возможность успѣха. Что мы можемъ сдѣлать съ нашими снадобьями противъ поврежденныхъ легкихъ? Попробуемъ, однако. Вотъ рецептъ: танинъ въ облаткахъ и двѣ капли мышьяку каждое утро. Но всего нужнѣе для этой бѣдной дѣвушки былъ-бы живительный морской воздухъ; ей слѣдовало-бы поѣхать къ морю; но не въ туманному океану, а къ Средиземному морю съ его благодѣтельнымъ солнцемъ. У насъ уже почти осень; ни подъ какимъ видомъ сестра Марта не должна проводить здѣсь зимы. Пусть она уѣдетъ, пусть отправится въ Алжиръ, въ Ниццу или на Мальту, отъ этого зависитъ ея жизнь.

Начальница вздохнула…

— Постараемся, докторъ. Подобное путешествіе — вещь не легкая, на это нужно денегъ, много денегъ; однимъ словомъ, мы употребимъ всѣ усилія…

IV.

Деревенскія похороны представляютъ всегда изъ себя нѣчто трогательно-праздничное, въ одно и тоже время и болѣе торжественное, и болѣе простое, чѣмъ пышныя и претенціозныя городскія церемоніи.

Въ замкѣ Планшёйль собрались крестьяне и крестьянки всѣхъ возрастовъ. Они надѣли свои лучшія праздничныя платья и входили нѣсколько неловко въ церковь, съ застѣнчивымъ и почтительнымъ видомъ, опасаясь постороннихъ наблюденій, но внимательно наблюдая за всѣмъ и за всѣми.

Изъ Парижа пріѣхало нѣсколько родственниковъ покойной; они вошли вслѣдъ за генераломъ и за Жоржемъ и сѣли на первую скамейку. Лоранъ усѣлся въ сторонѣ, какъ можно ближе къ органу. Онъ видѣлъ, какъ вошла сестра Марта со своими маленькими ученицами; наивно любопытные дѣтскіе взгляды остановились на секунду на Лоранѣ. Что же касается до сестры Марты, то она прошла мимо него, не замѣчая его, хотя ему и показалось, что она покраснѣла. И онъ тоже глупо-преглупо покраснѣлъ, самъ не зная почему. Но чѣмъ больше онъ сердился на себя за свою глупость, тѣмъ болѣе и болѣе краснѣлъ.

Сестра Марта сѣла немедленно за органъ и дѣти запѣли хоромъ. Лоранъ любовался съ своего мѣста чистымъ профилемъ молодой дѣвушки, освѣщавшимся косыми лучами солнца, проникавшими черезъ цвѣтныя оконныя стекла. Дѣвственная красота Анжель, дѣтскіе голоса, звуки органа, молитвенное настроеніе присутствующихъ, полусдерживаемыя слезы генерала и Жоржа, — все это не могло-бы не потрясти души любого поэта. И закаленный скептикъ Лоранъ чувствовалъ въ себѣ смутно поднимающееся религіозное чувство, то неясное, высшее стремленіе къ чему-то неизвѣстному, которое заключается въ глубинѣ каждой человѣческой души.

Къ концу обѣдни Лоранъ подошелъ къ сестрѣ Мартѣ и шепнулъ ей что-то. Она немедленно встала и Лоранъ занялъ ея мѣсто у органа… Онъ чувствовалъ какой-то приливъ вдохновенія и заигралъ съ необычайной страстностью тотъ гимнъ, который слышалъ наканунѣ вечеромъ въ исполненіи сестры Марты, а именно Ave Maria Гуно.

Никогда еще въ маленькой церковкѣ Планшёйля не раздавались такіе патетическіе, раздирающіе звуки. Сестра Марта, стоя у органа, слушала въ какомъ-то чудномъ экстазѣ. Генералъ и Жоржъ плакали.

V.

Лоранъ поклялся себѣ, что въ тотъ-же вечеръ уѣдетъ обратно въ Парижъ, но его такъ настойчиво удерживали, что ему пришлось сдаться. Генералъ отвелъ его, послѣ завтрака, въ сторону и сказалъ, со слезами на глазахъ:

— Нѣтъ, мой другъ, вы не можете еще покинуть насъ! Смотрите: племянники и двоюродные братья моей бѣдной, дорогой матушки, совсѣмъ о насъ не думаютъ. Они всѣ уже разъѣхались, вернулись къ своимъ дѣламъ или удовольствіямъ и оставили насъ опять однихъ съ нашимъ горемъ. Какъ пусто будетъ теперь въ этомъ замкѣ! Какъ грустно! Какъ мрачно и тяжело! О! я не говорю, конечно, о Жоржѣ! Для него она была, вѣдь, только бабушка, а не родная мать, его горе не такъ велико. Кромѣ того, онъ молодъ, страстно любитъ свою жену и вся жизнь у него еще впереди, тогда какъ моя жизнь уже кончена; и не будь дружбы… И такъ, рѣшено! Вы остаетесь. Вы побудете еще нѣсколько дней со мною. Мы будемъ говорить о бѣдной матушкѣ, будемъ охотиться и философствовать вдвоемъ…

Лоранъ остался.

Въ тотъ-же самый день онъ совершилъ съ Жоржемъ и съ генераломъ продолжительную прогулку по сосѣднимъ долинамъ; но онъ не могъ наслаждаться многочисленными красотами богатой природы Планшёйля, такъ сильно онъ былъ разсѣянъ, озабоченъ и встревоженъ. Онъ старался оправиться, овладѣть собой, остановить безумныя мечты расходившагося воображенія и не могъ. Сестра Марта! сестра Марта! не безумно-ли было такъ упорно думать о сестрѣ Мартѣ! Зачѣмъ онъ остался? Не для того-ли ужь, чтобы снова увидѣть ее и предаваться глупѣйшимъ, сумасброднѣйшимъ фантазіямъ? Нѣтъ, нѣтъ, онъ остался, уступая просьбамъ генерала…

Однако, въ глубинѣ души, онъ сознавалъ, что просьбы генерала были тутъ не причемъ, что онъ остался изъ-за сестры Марты, остался для того, чтобы снова увидѣть ее и, быть можетъ, вылѣчить, вылѣчить! Опять безуміе! Развѣ чахотку вылѣчиваютъ? И имъ овладѣвало страшное горе при мысли, что эта бѣдная дѣвушка была заранѣе обречена на смерть. «Да право-же, — говорилъ онъ самъ себѣ, — не о чемъ тутъ горевать! мало-ли я видѣлъ несчастныхъ дѣвушекъ, тронутыхъ чернымъ крыломъ чахотки, намѣтившей ихъ себѣ въ жертву. Прочь этотъ вздоръ! Не зачѣмъ думать объ этомъ».

Но всѣ эти разсужденія оказывались безполезными: образъ сестры Марты не покидалъ его ни одной минуты во все время прогулки.

А прогулка вышла долгая и домой вернулись только къ ночи. Проходя мимо церкви, Лоранъ замѣтилъ, что дверь ея закрыта. Вѣроятно, сестра Марта приходила, по обыкновенію, играть на органѣ и опять ушла. Какъ жаль, что они вернулись такъ поздно! Вмѣсто того, чтобы бродить безцѣльно по этимъ лугамъ и лѣсамъ, похожимъ на всѣ остальные луга и лѣса, онъ могъ-бы говорить съ сестрой Мартой, смотрѣть на нее, сидѣть рядомъ съ нею. Какъ жаль!

Обѣдъ прошелъ не такъ молчаливо, какъ наканунѣ. Сдѣлавъ надъ собою усиліе, Жоржъ принялся оживленно болтать, стараясь разогнать облако грусти, омрачавшее чело его молодой жены и отца. Генералъ охотно вторилъ ему и разговаривалъ со своей обычной любезностью и добродушіемъ. Но Лоранъ не развеселялся.

— Ну-ка, Лоранъ, — сказалъ ему генералъ, — разскажите намъ, гдѣ и какъ вы научились играть на органѣ? Случилось-ли это съ вами въ лѣсахъ Амазонской рѣки или въ аудиторіяхъ медицинской академіи?

— Развѣ вы не знаете, батюшка, — сказалъ Жоржъ, — что Лоранъ обладаетъ всѣми талантами? Онъ и путешественникъ, и охотникъ, и музыкантъ, и докторъ, и даже магнетизеръ.

— Какъ! — сказалъ генералъ, — вы вѣрите въ магнетизмъ?..

— Я принужденъ въ него вѣрить, — отвѣчалъ Лоранъ улыбаясь.

— Это, должно быть, очень интересно, — сказала Клара, жена Жоржа.

— Это несомнѣнно интересно, — сказалъ Лоранъ, — и даже болѣе чѣмъ интересно! Но за то тутъ имѣются и большія непріятности. Смѣю васъ увѣрить, что это настоящая и вѣчная пытка, это зрѣлище поразительныхъ феноменовъ, которыхъ не понимаешь и знаешь, что никогда такъ-таки и не поймешь. Сколько разъ, увы! приходилось мнѣ становиться втупикъ передъ какой-нибудь непроницаемой тайной или глубокимъ мракомъ! У одного нѣмецкаго поэта есть сказка о нѣкоемъ колдунѣ, который, послѣ продолжительныхъ поисковъ въ кабалистическихъ книгахъ, нашелъ, наконецъ, то самое слово, которому послушны гномы. И вотъ онъ произноситъ это завѣтное слово и немедленно является гномъ, несущій сосудъ съ водою, какъ это и подобаетъ гному. Но бѣдный колдунъ не знаетъ другого магическаго слова, необходимаго для пріостановленія начатаго заклинанія, такъ что адскій гномъ продолжаетъ себѣ лить воду. И льетъ онъ ее, льетъ безъ конца. Колдунъ не можетъ ни отослать его обратно, ни остановить его работу и несчастный гибнетъ, тонетъ во всей этой водѣ… Такъ точно и мы. Мы вызываемъ, почти наугадъ, такія силы всего могущества, которыхъ мы не знаемъ. Онѣ являются на нашъ зовъ и принимаются хозяйничать, а когда мы желаемъ справиться съ ними, мы оказываемся безсильными.

— Въ концѣ-концовъ, что же вы можете сдѣлать? — сказалъ Жоржъ.

— Немного, но все-таки кое-что мы можемъ. Напримѣръ, мы можемъ создавать новыя лица.

— Новыя лица! — сказалъ генералъ. — Дѣйствительно, мнѣ доводилось слышать уже объ этомъ, но я никогда не могъ понять, въ чемъ тутъ дѣло.

— О! это вовсе не такъ сложно. Видите-ли, въ каждомъ изъ насъ, въ душѣ каждаго изъ насъ, повидимому единой, находятся многочисленныя разнообразныя существа. Въ насъ кишатъ разныя личности, изъ которыхъ каждая надѣлена своимъ образомъ мысли и отдѣльнымъ характеромъ. При внимательномъ наблюденіи, въ каждомъ изъ насъ легко нашлись-бы элементы для созданія изъ насъ или святого, или искателя приключеній, развратника, преступника, ростовщика и героя. Такъ вотъ! посредствомъ магнетизма мы можемъ вызвать всѣхъ этихъ, далеко въ насъ скрытыхъ, спрятанныхъ существъ, которыя въ обыденной, каждодневной жизни совершенно заслоняются главнымъ дѣйствующимъ лицомъ, нами самими. Впрочемъ, всѣ эти спрятанные въ насъ господа, опять-таки ничто иное, какъ мы сами, а наше «я» есть просто собраніе всѣхъ этихъ индивидуумовъ… Ужь, право, не знаю, толково-ли я объяснилъ, но мнѣ самому это вполнѣ ясно. Я знаю, напримѣръ, одну даму, которая въ обыкновенной жизни самая простая, буржуазная хозяйка, сводящая всѣ заботы къ своему столу и вязанью. Она любитъ шутки, гривуазные намеки, но не мечтаетъ ни о чемъ внѣ ухаживаній за своимъ мужемъ и за дѣтьми. Но какъ только ее усыпить магнетическимъ сномъ, она сейчасъ-же принимается ненавидѣть эти низменныя занятія, отрекается отъ этой прозы! Она проклинаетъ хозяйство, дѣтей и мужа, непремѣнно хочетъ видѣть Всевышняго лицомъ въ лицу и жалуется, что не можетъ сдѣлаться дѣвственницей и мученицей.

— Но если такъ, — сказала Клара, — которая-же изъ этихъ двухъ женщинъ настоящая? Святая или буржуазная хозяйка?

— Да обѣ. И онѣ тѣмъ болѣе искренни обѣ, что онѣ другъ друга не знаютъ. При пробужденіи все забывается; ничего, какъ есть ничего, не остается въ памяти. Получается полное забвеніе, полное уничтоженіе какихъ-бы то ни было воспоминаній, полное невѣдѣніе, всякій разъ заново насъ поражающее, до того оно громадно и безусловно. Впрочемъ, я не знаю хорошенько, чему такъ удивляются, такъ какъ въ сущности мы всѣ, болѣе или менѣе, похожи на этихъ сомнамбулъ. Да, сударыня, смѣю васъ увѣрить, что каждый изъ насъ носитъ въ себѣ зародыши всѣхъ чувствъ и всѣхъ страстей, и мы нисколько не лучше знаемъ тайныя пружины, управляющія нашей жизнью, чѣмъ усыпляемые знаютъ тѣхъ людей, которыми они бываютъ во снѣ.

Когда священникъ явился въ концѣ обѣда, разговоръ все еще шелъ о магнетизмѣ.

— Что бы вы тамъ ни говорили, — сказалъ честный и простой священникъ, — а это, все-таки, вредные опыты, которые въ концѣ концовъ дурно отзываются на тѣхъ, кто ихъ дѣлаетъ. Смотрите, молодой человѣкъ, берегитесь! Тутъ не безъ дьявольскаго навожденія во всей этой выдумкѣ, быть можетъ, вы не вѣрите въ діавола! Ну, а я твердо въ него вѣрю. Qaaerens quem devoret, искуситель бродитъ вокругъ насъ и принимаетъ иногда, чтобы лучше обмануть насъ, личину науки.

Лоранъ улыбнулся, но ничего не отвѣтилъ. Онъ подумалъ про себя, что искуситель принимаетъ рѣшительно всѣ личины, не исключая даже личины цѣломудренной монахини.

VI.

На другой день Лорану понадобились чудеса дипломатіи, чтобы заставить всѣхъ незамѣтнымъ образомъ вернуться пораньше домой. Кое-какъ ему это удалось и въ четыре часа пополудни вся компанія была уже дома. Но, вмѣсто того, чтобы уйти къ себѣ въ комнату, онъ направился въ церкви, осторожно посматривая кругомъ себя, точно онъ боялся, что за нимъ слѣдятъ; но онъ не замѣтилъ ничего подозрительнаго и вошелъ рѣшительно въ церковь.

Прятаться онъ не думалъ, но ему вовсе не хотѣлось, чтобы его видѣли, а потому онъ и сѣлъ подальше, въ темномъ уголкѣ, на скамейкѣ, помѣщавшейся позади каѳедры, и принялся ждать; горло его судорожно сжималось, сердце билось отъ волненія, словомъ, онъ былъ похожъ на человѣка, пришедшаго на любовное свиданіе. Заходящее солнце бросало лучи сквозь цвѣтныя стекла оконъ, окрашивавшіе эти лучи въ красный, синій и зеленый цвѣта, и скромная церковка была погружена въ тишину и спокойствіе. Какое-то особенное, набожное молчаніе царило въ ней.

«Такъ всегда начинаются большія безумія, — подумалъ Лоранъ. — Но, не будь на свѣтѣ подобныхъ безумій, жизнь была бы смертельно, невыносимо скучна. Придетъ ли она? А почему бы ей не придти, разъ она имѣетъ привычку играть на органѣ каждый вечеръ?»

Вдругъ дверь открылась и снова закрылась. Вошла сестра Марта и направилась спокойно къ органу.

Тогда Лоранъ всталъ и сдѣлалъ шагъ впередъ, что заставило ее слегка вскрикнуть отъ удивленія.

— Простите, пожалуйста! Я думала, что тутъ никого нѣтъ, — сказала она.

— Не вы, а я долженъ просить у васъ прощенія, — пробормоталъ Лоранъ, порядкомъ взволнованный. — Вчера утромъ вы такъ великолѣпно играли на органѣ, что мнѣ страшно захотѣлось еще послушать васъ, и вотъ я пришелъ. Не дерзко ли это съ моей стороны? Если да, то я уйду сію же минуту.

— Ахъ! monsieur, — сказала она улыбаясь, — я боюсь, что вы смѣетесь надо мной. Вы сами играете такъ хорошо, такъ хорошо, что, въ сравненіи съ вами, я просто неопытная ученица, не больше.

— Вовсе нѣтъ, я совсѣмъ не такъ ужь хорошо играю, какъ это вамъ кажется. Но дѣло въ томъ, что на мою долю выпало рѣдкое счастіе, — мнѣ давалъ уроки превосходный учитель, одинъ изъ нашихъ величайшихъ артистовъ, которому я и обязанъ тѣмъ немногимъ, что я знаю.

— Знаете что, — сказалъ, онъ, садясь въ органу, — позвольте мнѣ съиграть первому, это придастъ вамъ смѣлости. Помнится, въ тотъ вечеръ вы играли тутъ, Ave Maria? Вотъ, послушайте, какъ слѣдуетъ начинать эту музыкальную піесу. Необходимо, чтобы съ самаго начала слышно было горячее воззваніе къ небу, крикъ благодарности, глубокій порывъ безпредѣльной нѣжности. Это какъ бы торжественное жертвоприношеніе, ѳиміамъ покорной, преданной молитвы, медленно и величественно возносящійся въ голубому небу. Въ гимнѣ этомъ есть все, но преобладаютъ въ немъ поклоненіе и любовь.

Теперь Лоранъ не заботился уже болѣе о присутствіи сестры Марты, всецѣло отдаваясь наплыву вдохновенія. И вотъ опять въ вечерней тишинѣ звуки «Ave Maria» потрясали церковныя стѣны, неслась вверхъ пѣснь безконечной, почти божественной любви, въ которую Лоранъ вкладывалъ всю свою душу!

Вдругъ онъ взглянулъ на сестру Марту. Она стояла подлѣ него, неподвижная, съ остановившимся, впереннымъ въ пространство взоромъ. Лоранъ немедленно узналъ эту позу, эту экстатическую неподвижность.

Что такое? Не припадокъ ли это сомнамбулизма? Онъ зналъ, что музыка вызываетъ иногда подобные припадки у нервныхъ натуръ. Неужели же и эта монахиня?.. Какое предположеніе!..

Онъ сейчасъ же оправился и быстрымъ, энергическимъ жестомъ протянулъ руку ко лбу сестры Марты. Она въ ту же минуту глубоко вздохнула и глаза ея закрылись.

— Сестра Марта? — сказалъ онъ очень тихо.

— Я вовсе не сестра Марта, — сказала она, гордо выпрямляясь; — меня зовутъ Анжель де-Мерандъ.

Такъ какъ Лоранъ, остолбенѣвшій отъ изумленія, не отвѣчалъ ей ни слова, то она прибавила очень тихимъ голосомъ съ ласковой кротостью:

— Чего вы хотите отъ меня?

Лоранъ былъ смущенъ. Очевидно, Анжель была въ магнетическомъ снѣ, но что же онъ станетъ дѣлать? что ему говорить?

— Я хочу вылѣчить, я хочу спасти васъ.

— Ахъ! это вы о монахинѣ говорите, — сказала она съ величайшимъ презрѣніемъ. — Но вѣдь вы же отлично знаете, что у нея чахотка и что она должна умереть.

— Нѣтъ, она не должна умереть, я хочу, чтобы она была жива. Она должна жить.

Анжель призадумалась немного и качнула равнодушно головой, говоря:

— Да не все ли вамъ равно?

Потомъ она подошла совсѣмъ близко къ Лорану и, положивъ ему руку на плечо, сказала умоляющимъ голосомъ:

— Поиграйте еще, прошу васъ.

— Нѣтъ, — сказалъ Лоранъ, — я не стану больше играть. Я хочу вылѣчить ее.

— Ахъ, Господи, да не все ли вамъ равно? Вѣдь вы же знаете, что она не можетъ любить васъ.

Любить! да, она осмѣлилась произнести это страшное слово! Она, сестра Марта!

Лоранъ почувствовалъ, что сильно блѣднѣетъ, замѣтилъ, что руки его дрожатъ и понялъ, до какой степени имъ владѣетъ въ эту минуту странное, чудное волненіе. Но онъ уклонился отъ отвѣта и только, почти машинально, повторилъ свою первую фразу:

— Я не хочу, чтобы она умерла! Мы спасемъ ее; не правда ли, что мы спасемъ ее?

— Ну, хорошо, — сказала Анжель, беря въ свои обѣ руки дрожащую руку Лорана, — пусть такъ, коли вамъ этого хочется. Развѣ вы не знаете, что я буду повиноваться вамъ всегда?

— Всегда! — прошепталъ Лоранъ, какъ бы разговаривая самъ съ собою.

Онъ уже почти не сознавалъ, что говоритъ. Онъ чувствовалъ себя какъ бы во снѣ и даже не смѣлъ высвободить своей руки изъ горячихъ рукъ Анжель. Сколько разъ приходилось ему, наклонившись къ лицу магнетизированныхъ имъ больныхъ, жадно подслушивать ихъ слова, разсматривать съ любопытствомъ ихъ позы, силясь открыть хоть одну изъ грандіозныхъ тайнъ ума, проявляющихся въ такія минуты краткими, мимолетными проблесками! Но сегодня не священный огонь науки заставлялъ такъ биться его сердце и такъ сжималъ его грудь. Любить сестру Марту, любить Анжель! Неужели онъ дошелъ уже до подобнаго безумія?

Анжель взяла его за руку и поцѣловала ее.

Онъ вырвалъ свою руку и сказалъ твердымъ голосомъ:

— Нѣтъ!.. Я не хочу этого. Не хочу. Я тутъ господинъ, я приказываю, а ты должна меня слушать и безусловно повиноваться мнѣ.

— Ахъ! — воскликнула она, поднося обѣ руки въ своей груди. — Прошу васъ, не говорите со мною такъ жестко. Мнѣ это очень больно.

— Прости, прости меня!

Онъ уже отказывался отъ своей роли. Онъ стоялъ теперь на колѣняхъ и слезы слышались въ его голосѣ.

— Анжель, Анжель, — сказалъ онъ, — поймите же меня. Я не буду болѣе жестокъ съ вами, не стану васъ больше огорчать. Дѣло идетъ не о васъ, а о другой, о монахинѣ, о сестрѣ Мартѣ, которая скоро пострижется. Ее необходимо вылѣчить и спасти. Вы одна можете остановить страшную болѣзнь, угрожающую ей, и я хочу, чтобы вы спасли ее.

Наступило продолжительное молчаніе. Анжель глубоко задумалась и, казалось, размышляла.

— Хорошо, — сказала она, наконецъ. — Я даю вамъ слово, что она не умретъ.

— О! благодарю, благодарю васъ!

Теперь уже онъ сжималъ въ своихъ рукахъ руки Анжель, а она улыбалась, съ закрытыми глазами, какъ будто эта чистая ласка дѣлала ее счастливою до глубины души.

Лоранъ, отдаваясь прелести этого видѣнія, являвшагося ему, не могъ оторвать глазъ отъ очаровательнаго личика, на которомъ играла теперь тонкая и нѣжная усмѣшка. Вдругъ онъ пришелъ въ себя и выпустилъ изъ своихъ рукъ руки молодой дѣвушки.

Она старалась задержать ихъ, но онъ сопротивлялся.

— Прощайте, Анжель, прощайте. Поздно, пора снова вызвать сестру Марту.

— Нѣтъ, я не хочу, чтобы она возвращалась. Я ненавижу сестру Марту. Да и на что она намъ?

— Это необходимо, — повторилъ Лоранъ, — это необходимо.

Съ минуты на минуту сумерки сгущались; онъ не различалъ уже очертанія половыхъ плитъ и распятіе главнаго алтаря на половину исчезало въ темнотѣ.

Онъ понялъ, что пора принять окончательное рѣшеніе. Собравъ послѣднія усилія, онъ взялъ Анжель за обѣ руки и поспѣшно дунулъ ей на лобъ.

Она слегка вздохнула и немедленно открыла глаза, посмотрѣла вокругъ себя и, послѣ секундной нерѣшительности, направилась въ двери.

— Благодарю васъ, докторъ, — сказала серьезно сестра Марта. — Когда я буду опять играть «Ave Maria», я непремѣнно припомню только что данный мнѣ вами урокъ.

И она вышла. Лоранъ, стоя, слѣдилъ за нею глазами, пока она не скрылась за рѣшеткой парка.

VII.

Вполнѣ понятно, что въ этотъ день, за обѣдомъ, Лоранъ былъ разсѣянъ и очень невнимательно прислушивался къ разговору хозяевъ.

Опять заговорили о магнетизмѣ и Лоранъ вдругъ разгорячился и вышелъ изъ себя.

— Въ сущности магнетизмъ громаднѣйшій вздоръ и отнынѣ я его ненавижу. Никогда больше не стану я заниматься этой чепухой; это только потеря времени и я охотно-бы отдалъ десять лѣтъ моей жизни, чтобы похерить мои прежнія занятія этой проклятой наукой.

— Какъ! — сказалъ Жоржъ, — это говоришь ты, лично присутствовавшій при поразительныхъ феноменахъ и знающій обо всемъ этомъ больше другихъ?

— Наоборотъ, я знаю гораздо меньше другихъ. Знаешь-ли, милый другъ, что меня приводитъ въ отчаяніе? А то, что я вѣчно буду напрасно работать, чтобы, все-таки, ничего не понимать. Взгляни хотя-бы на исторію! Вѣдь магнетизмъ ничто иное, какъ вопросъ о запредѣльномъ, объ этомъ ужасномъ, туманномъ запредѣльномъ, которымъ мы такъ глупо и такъ напрасно увлекаемся. Скажи, пожалуйста, когда-же хоть кто-нибудь близко подходилъ въ разрѣшенію этой загадки? Вотъ уже три тысячи лѣтъ, какъ люди изучаютъ это, а они за эти три тысячи лѣтъ нимало не подвинулись впередъ. Жрецы Изиды ломали надъ этимъ головы въ продолженіи царствованія двадцати пяти династій, и такъ-таки ничего не открыли. Вотъ уже двадцать вѣковъ, какъ въ Тибетскихъ горахъ факиры умерщвляютъ свою плоть и бичуютъ себя, а чего они достигли? А мы, обитатели нашей ученой Европы, еще болѣе безсильны, чѣмъ эти старые факиры. Единственно, что утѣшаетъ меня, такъ это сознаніе, что послѣ насъ другіе будутъ стараться и искать этой истины также напрасно, какъ и мы. Нѣтъ, положительно самое лучшее, — это оставить всякія подобныя претензіи и мирно почить среди вздорныхъ старинныхъ заблужденій. Будемъ спать, ѣсть, пить, ходить и жить, не ломая себѣ головы надъ разгадкою того, что разгадать невозможно.

— Ладно-ка! — сказалъ генералъ, — все это однѣ фразы и совершенно неискреннія. Вы первый стали-бы негодовать, еслибы васъ заставили жить спокойно.

— Нѣтъ, генералъ, клянусь вамъ, что нѣтъ. Ахъ! я думаю, что батюшка былъ правъ и что это, дѣйствительно, адскія загадки. Добираясь до ихъ глубины, я потерялъ, потерялъ навѣки, увы! божественное сердечное спокойствіе.

— Сердечное спокойствіе, сердечное спокойствіе, вотъ важная штука, подумаешь! У однѣхъ только улитокъ оно и есть, это сердечное спокойствіе, вотъ что.

Вечеромъ, покуривая сигару на террасѣ замка, генералъ и Лоранъ снова разговаривали. Они говорили о счастіи, этой неосязаемой и недосягаемой мечтѣ каждаго изъ смертныхъ, этой напрасной, обманчивой фантазіи, за которой всѣ люди гонятся, утомляясь и ничего не добиваясь. Заключеніе генерала было таково, что счастіе — ни отдыхъ, ни дѣятельность, а дѣятельность съ надеждою на будущій отдыхъ, Лоранъ, наоборотъ, увѣрялъ, что безъ огромной глупости не можетъ быть счастія. Скромное благосостояніе и какая нибудь настойчивая, умѣренная и удовлетворенная страсть, въ родѣ страсти къ собиранію коллекціи марокъ или бабочекъ; незначительное служебное положеніе, монотонныя обязанности котораго заполняютъ день безъ утомленія для васъ; безупречный, ни отъ чего не разстраивающійся желудокъ и жесточайшій, ничѣмъ не смущающійся эгоизмъ, — таковы, по его мнѣнію, условія настоящаго, солиднаго счастія.

Бѣдный Лоранъ! онъ чувствуетъ, что счастіе не для него, онъ не можетъ вернуться назадъ и изгладить изъ памяти прежніе образы и воспоминанія, упорно ему являющіеся. Никто не господинъ своей мысли, никто не можетъ сказать себѣ: «Забудемъ прошлое, остановимся». Даже совершая несомнѣнное безуміе, невозможно ни забыть, ни остановиться. Вѣдь это глупѣйшее приключеніе не можетъ кончиться иначе, какъ сквернѣйшимъ скандаломъ. Значитъ, необходимо уѣхать, уѣхать немедленно. Но уѣхать, — это не видѣть ея больше. Какая жестокость судьбы!

Онъ провелъ безсонную ночь. Стоя на своемъ балконѣ, онъ смотрѣлъ на пейзажъ, освѣщаемый луной, при свѣтѣ которой выдѣлялись контуры церковки. Глубокая тишина царила повсюду.

— Сестра Марта спитъ теперь. Но та, другая, эта очаровательная Анжель, гдѣ-то она въ эту минуту? въ какой мракъ спряталась она? Стоитъ мнѣ только захотѣть, и она никогда больше не появится. А зачѣмъ мнѣ этого хотѣть? Не найду-ли я въ ней настоящую, чистую глубокую любовь, такую любовь, какую ни одна женщина въ мірѣ дать не можетъ? Да и не только любовь, а и могущество вмѣстѣ съ нею, такое огромное могущество, какое не снится ни одному человѣку. Любовь и могущество, что еще можетъ заставить сильнѣе биться человѣческое сердце?

Счастіе, любовь, наука, могущество, будущность! Большія все слова, а какая-же правда скрывается за ними и есть-ли она?

Лоранъ заснулъ только къ солнечному восходу.

VIII.

Слѣдующій день посвященъ былъ охотѣ; Жоржъ и генералъ пообѣщали Лорану, что доставятъ ему возможность убить нѣсколько фазановъ, пожалуй, даже и глухаря, крайне рѣдкую дичь, почти не встрѣчающуюся во Франціи. И вотъ, рано утромъ, они отправились всѣ трое на охоту.

Лоранъ старался забыться, разсѣяться, подавить въ себѣ нездоровое волненіе, владѣвшее имъ всю ночь. Онъ проходилъ весь день съ охотниками, причемъ ему удалось убить нѣсколькихъ фазановъ, къ великой радости генерала, удивлявшагося тому, что этотъ парижанинъ оказывался такимъ славнымъ охотникомъ.

Жоржу захотѣлось первому домой и онъ ушелъ. Скоро и генералъ послѣдовалъ его примѣру и Лоранъ остался совершенно одинъ въ лѣсу, въ компаніи съ двѣнадцатилѣтнимъ мальчуганомъ, несшимъ за нимъ ружейные патроны и убитую дичь.

До этой минуты онъ все еще крѣпился, но когда онъ очутился одинъ, предоставленный самому себѣ, охотничій задоръ мигомъ соскочилъ съ него. На склонѣ холма, въ просвѣтахъ каштановыхъ деревьевъ, виднѣлись въ дали башенки замка и около нихъ, вся бѣлая, маленькая церковка, гдѣ наканунѣ сестра Марта…

Анжель или сестра Марта? Онъ не отдѣляетъ одну отъ другой, — онъ влюбленъ. Влюбленъ! Ну, не сумасшествіе-ли это? Конечно, ему уже приходилось быть влюбленнымъ, — сколько разъ именно? Да два раза всего счетомъ. Первый разъ, — ему было всего двадцать два года, — онъ влюбился въ какую то молоденькую, веселую, беззаботную швейку, очень элегантную и чрезвычайно нѣжную, которую онъ и любилъ безумно по меньшей мѣрѣ — цѣлый мѣсяцъ. Потомъ, уже двадцати восьми лѣтъ, онъ влюбился вторично въ одну прелестную, милую и хорошенькую молодую женщину. Но эти два любовныхъ каприза, скорѣе чувственныхъ, нежели любовныхъ, ни мало не походили на это тревожное сердцебіеніе, въ одно и то же время сладостное и утомительное, которое такъ сжимало его грудь при одномъ воспоминаніи объ Анжель.

Вдругъ онъ замѣтилъ, что выбралъ инстинктивно такую тропинку, которая приближала его къ деревнѣ, вмѣсто того, чтобы удалять отъ нея. И онъ замѣтилъ также, что вмѣсто того, чтобы опускаться по ней медленно и чинно, какъ подобаетъ охотнику, внимательно оглядывающемуся по сторонамъ, онъ летѣлъ во весь духъ вдоль кустовъ по каменистой тропинкѣ, точно страшно куда-то спѣшилъ. Его молодой спутникъ совсѣмъ запыхался отъ такой ходьбы.

— Докторъ, докторъ! — закричалъ ему кто-то, въ нѣсколькихъ шагахъ отъ тропинки, но которой онъ шелъ.

Онъ остановился какъ вкопанный. Подъ дубомъ сидѣлъ старый священникъ съ молитвенникомъ въ рукахъ.

— Вы, повидимому, молодой человѣкъ, возвращаетесь въ деревню? Отлично! Идемте вмѣстѣ. Теперь около пяти часовъ, какъ разъ время вернуться домой.

— Обопритесь на мою руку, батюшка.

— Зачѣмъ это? Ноги у меня еще крѣпки… Я вижу, что охота ваша была удачна.

— Да, батюшка, жаловаться нечего, денекъ выдался довольно-таки удачный; вотъ только глухари не дались.

— Ага! Они прехитрыя бестіи. Если хочешь видѣть ихъ, надо подняться рано, ранешенько.

Наступило молчаніе. Батюшка шелъ впереди Лорана и имъ приходилось пробираться черезъ колючіе кустарники, стараясь притомъ не споткнуться о камни.

— Да, кстати, — спросилъ священникъ, оборачиваясь, — вы намѣрены или нѣтъ дать сегодня вечеромъ еще урокъ музыки сестрѣ Мартѣ?

— Я право не знаю, можетъ быть, — отвѣчалъ Лоранъ.

— Она въ восторгѣ отъ вчерашняго урока. У васъ положительно недюжинный музыкальный талантъ, дорогой докторъ. Знаете-ли, что вы привели всѣхъ насъ просто въ восхищеніе, въ день похоронъ, вашимъ исполненіемъ Ave Maria? Конечно, у сестры Марты большая способность къ музыкѣ, но ей еще очень далеко до васъ, и я увѣренъ, что нѣсколько уроковъ такого артиста, какъ вы, будутъ ей полезнѣе, чѣмъ цѣлыхъ два года самостоятельныхъ упражненій… Два года! Вопросъ еще, проживетъ-ли бѣдняжка два-то года?

— Признаюсь, батюшка, что я вовсе не теряю надежды на ея выздоровленіе. Боюсь, что я васъ напрасно напугалъ своимъ преждевременнымъ заявленіемъ о неизлѣчимости ея болѣзни. Вѣдь, на дѣлѣ, природа великій врачъ, располагающій крайне разнообразными средствами.

— Не слѣдуетъ забывать Провидѣнія, молодой человѣкъ, — сказалъ серьезно священникъ.

Лоранъ не отвѣчалъ, ничуть не желая вступать въ споръ. Священникъ принялся расхваливать сестру Марту, а на этой почвѣ краснорѣчію его не было предѣловъ. По его словамъ, сестра Марта была лучшею изъ учительницъ, перебывавшихъ на его памяти въ Планшёйлѣ.

— Всѣ наши дѣвочки обожаютъ ее; кромѣ того, нужно ли помочь какому-нибудь больному или утѣшить скорбящаго, сестра Марта всегда тутъ какъ тутъ. И подумать только, что есть люди, предпочитающіе мірскихъ учительницъ! Нѣтъ, откровенно говоря, мой другъ, найдется-ли среди вашихъ городскихъ учительницъ такая женщина, какъ сестра Марта?.. Знаете что? Я нарочно зайду въ школу и пошлю къ вамъ вашу ученицу.

Было ровно пять часовъ, когда Лоранъ вошелъ въ церковку, куда черезъ нѣсколько минутъ явилась и сестра Марта.

— Позвольте мнѣ еще разъ поблагодарить васъ за вашу любезность, докторъ. Батюшка сказалъ мнѣ, что вы ожидаете меня и вотъ я пришла…

— Я вполнѣ къ вашимъ услугамъ и радъ быть вамъ полезнымъ. Ну-съ! садитесь около меня. Сегодня мы займемся, если вы ничего не имѣете противъ этого, не Ave Maria, а Stabat Россини. Обратите вниманіе, какъ съ первыхъ-же аккордовъ въ пѣснѣ этой слышится величественное и глубокое горе, наполняющее душу Матери Господней.

Лоранъ рѣшилъ заранѣе, что не станетъ вызывать Анжель, но ему не хватило духу сдержать данной самому себѣ клятвы. Когда онъ замѣтилъ, что взглядъ ея остановился, устремленный куда-то въ пространство, онъ протянулъ руку въ ея лбу. Она опять, какъ наканунѣ, глубоко вздохнула и глаза ея закрылись. И на ея, дотолѣ серьезномъ и холодномъ лицѣ, заиграла улыбка.

Она встала, подошла къ нему и взяла его за руки.

— Ахъ, какъ я вамъ благодарна за то, что вы снова призвали меня. Если-бы вы знали, какъ я васъ ждала! Всю ночь я думала о васъ, — я, видите-ли, всегда вижу сны по ночамъ и хожу въ тѣмъ, кого люблю. Такъ вотъ, сегодня ночью, я видѣла васъ: вы стояли у окна и смотрѣли на эту церковку.

— Это правда, — прошепталъ Лоранъ.

— И какъ это та, другая монахиня, ничего не понимаетъ? Она, вѣдь, не знаетъ, что я уходила, она не знаетъ, что я могу видѣть васъ по ночамъ. Она не знаетъ, что я могу читать ваши мысли.

— Что! Читать мои мысли?

Она горделиво улыбнулась.

— Развѣ вы не знаете этого, вы, такъ тщательно изучившій магнетизмъ? Да, я умѣю читать то, что происходитъ въ вашемъ воображеніи, я угадываю движенія вашей воли. И я дѣлаю это безъ малѣйшаго усилія: все мнѣ представляется совершенно отчетливо, точно въ зеркалѣ… Сказать вамъ, о чемъ вы думали сегодня ночью и о чемъ вы думаете въ эту минуту?

Насмѣшливо глядя на него, она улыбалась кротко и чуть-чуть хитро. Лоранъ, пораженный, ничего не отвѣчалъ.

Тогда она сказала очень тихимъ голосомъ, почти про себя:

— Какъ я вамъ благодарна за вашу любовь во мнѣ… Да, вы любите меня.

— Не говорите этого, Анжель. Не произносите этого слова. Вы не можете понимать, что такое любовь.

Она подошла къ нему вплотную и положила руку ему на плечо.

— Отнынѣ мы соединены навсегда и ничто не можетъ разлучить насъ. Что бы вы ни думали, что бы вы ни дѣлали, отнынѣ я буду постоянно тутъ, около васъ. Я намѣрена даже охранять васъ. Впрочемъ, смотрите, какъ я послушна всякому вашему приказанію. Да я и не могу поступать иначе, ибо я горжусь вами и рада вамъ повиноваться. Вѣдь вы мнѣ сказали, что сестра Марта должна поправиться, да, такъ? Знайте-же, что сестрѣ Мартѣ уже лучше со вчерашняго дня, и я даю вамъ слово, что черезъ три мѣсяца она перестанетъ кашлять и будетъ совсѣмъ здорова. Довольны-ли вы мною, мой повелитель, мой господинъ?

Лоранъ не отвѣчалъ. Да и что онъ могъ бы отвѣтить! Рука Анжель продолжала тихонько опираться на его плечо. Какъ тутъ быть? — Онъ говорилъ себѣ: «Сейчасъ я разбужу ее и мы снова очутимся лицомъ въ лицу съ дѣйствительностью, съ жестокою, безпощадною дѣйствительностью. И тогда будетъ передо мною снова сестра Марта, чужая для меня, какъ я чужой для нея».

Анжель уже проникла его мысль и сказала:

— Вамъ стоитъ только захотѣть, мой другъ, и я останусь съ вами навсегда и сестра Марта никогда больше не появится. Вы можете уѣхать отсюда и увезти меня съ собою, — никто ничего-бы не узналъ. Я закуталась-бы въ большой плащъ и никогда-бы не отходила больше отъ васъ. Я была-бы вашей рабыней, вашей вещью и ѣздила-бы съ вами повсюду, въ Парижъ, въ Италію, въ Англію, всюду. Развѣ вы не свободны, развѣ вы не можете дѣлать все, что вамъ угодно? Никто не можетъ помѣшать намъ. Вы не позволили-бы больше сестрѣ Мартѣ возвращаться, и, пожалуй, это кончилось-бы тѣмъ, что она сама не могла-бы больше вернуться, и осталась-бы одна лишь ваша Анжель. Бѣдная сестра Марта! она еще не пострижена, она приметъ постриженіе еще только черезъ три мѣсяца. Она, вѣдь, не хотѣла поступать въ монахини и призваніе ея есть результатъ тяжелыхъ превратностей. Она, несомнѣнно, много пострадала, но это дѣло прошлое и теперь она ужь не страдаетъ. Сказать вамъ нѣчто, Лоранъ? она знаетъ только свою мать и ей совершенно неизвѣстно, что отецъ ея никто иной, какъ… графъ де-Мерандъ. — Анжель сказала это имя такъ тихо, что Лоранъ едва разслышалъ его. — Теперь его нѣтъ уже въ живыхъ, а такъ какъ не осталось никакихъ письменныхъ доказательствъ, то никто не знаетъ и никто не можетъ доказать, что онъ ея отецъ. Это онъ всегда навѣщалъ ее въ монастырѣ. Сестра Марта думаетъ, что это былъ ея опекунъ, но вѣдь онъ вовсе не опекунъ, не правда-ли? Это былъ ея отецъ, ея родной отецъ. Обѣщайте мнѣ, мой другъ, что вы не откроете этой тайны сестрѣ Мартѣ. Это ее огорчило-бы по отношенію къ памяти ея матери.

— Даю вамъ слово, — сказалъ Лоранъ.

Онъ слушалъ ее съ безконечнымъ изумленіемъ. Да, правда, Анжель не только читала его самыя сокровенныя мысли, но она еще была одарена способностью прозрѣвать такіе факты, которыхъ никто не зналъ. Сколько разъ Лоранъ пытался добиться отъ магнетизируемыхъ имъ сюжетовъ подобнаго ясновидѣнія! И вдругъ, безъ малѣйшаго усилія съ его стороны, Анжель давала ему самое яркое доказательство этого ясновидѣнія.

Однако, въ эту минуту, Лоранъ не думалъ ни о ясновидѣніи, ни о наукѣ. Онъ былъ взволнованъ до глубины души. Нѣжный голосъ и влюбленныя рѣчи Анжель страшно смутили его, довели до смятенія. Эта маленькая опиравшаяся на него ручка, дрожащая отъ внутренняго волненія, производила на него впечатлѣніе безконечно нѣжной, чистой ласки. Разумъ положительно покидалъ его… Да, уѣхать, бѣжать съ нею, вдвоемъ, далеко… А почему-бы и нѣтъ? Къ чему думать о будущемъ? Дни печали, сожалѣній и угрызеній совѣсти наступятъ потомъ, позже. Въ эту минуту она около меня, она любитъ меня, забудемъ-же все остальное, будемъ думать о ней лишь одной.

Анжель, казалось, слѣдила за каждой смутной мыслью, зарождавшейся въ его головѣ, проникая въ сокровеннѣйшіе уголки его души. И внезапно она вывела изъ всего этого свое заключеніе.

— Ахъ! merci! значитъ, мы уѣзжаемъ, мы уѣзжаемъ вмѣстѣ.

Она направилась уже къ двери, но Лоранъ вдругъ спохватился и совершенно оправился. — Нѣтъ, нѣтъ, это невозможно. Уѣхать съ сестрой Мартой! А что скажутъ въ Планшёйлѣ? Что скажетъ генералъ? А вдругъ въ этомъ увидятъ уголовщину, преступное обольщеніе? Лоранъ почувствовалъ дрожь при мысли о жандармахъ, уголовномъ судѣ. Да и кого не устрашитъ подобная перспектива! Нѣтъ, нѣтъ, рѣшительно это невозможно, это одно изъ тѣхъ безумствъ, которыя совершать прямо непростительно.

Онъ всталъ, взялъ Анжель за руку и сказалъ, глядя на нее въ упоръ:

— Не хочу.

Она старалась высвободить свою руку и отвернула отъ него голову, но онъ сказалъ ей съ силою:

— Помни твердо мои слова, Анжель! она должна выздоровѣть и она выздоровѣетъ.

И, не давая ей времени отвѣтить, онъ дунулъ ей въ лицо. Она слегка вздохнула, и сестра Марта вернулась.

— Благодарю васъ, докторъ, — сказала она. — Теперь я буду играть Stabat именно такъ, какъ вы учили меня играть его.

IX.

Лоранъ провелъ еще болѣе тревожную ночь нежели предъидущая, но на этотъ разъ безсонница оказалась благотворною для него. Мысль объ уголовномъ судѣ, сначала смутная, разрослась теперь до такихъ размѣровъ, что на него напалъ ужасъ. Въ это время какъ разъ газеты много говорили о процессахъ, въ которыхъ дѣло шло объ обольщеніи посредствомъ гипнотизма. Между тѣмъ, увези онъ Анжель, ему ни за что не доказать, что гипнотизмъ тутъ не при чемъ. Фактъ побѣга этой набожной и добродѣтельной монахини всего послѣ двухъ встрѣчъ съ нимъ не могъ быть объясненъ иначе, какъ преступленіемъ. И на него обрушится законъ со всею строгостью. И онъ погибнетъ, раздавленный, уничтоженный огромностью подобнаго скандала. Значитъ, необходимо отказаться отъ этой безумной идеи, оставить Анжель и бѣжать, бѣжать отъ нея какъ можно дальше.

Да, надо забыть все это. И забыть возможно, ибо не произошло ничего непоправимаго. Сегодня мысль его всецѣло занята Анжель, это несомнѣнно, но вѣдь черезъ нѣсколько дней, самое большое черезъ нѣсколько мѣсяцевъ, Анжель превратится для него въ какое-то смутное воспоминаніе. Это романическое приключеніе, начавшееся въ церкви, должно оборваться тамъ-же. И отъ этого чуднаго, мимолетнаго видѣнія останется одно лишь очаровательное, далекое воспоминаніе, одно изъ тѣхъ воспоминаній, которыми необходимо запасаться въ молодости, чтобы скрашивать потомъ ими мрачные часы старости.

Къ несчастію, онъ не могъ уѣхать въ тотъ же день, такъ какъ предполагалась большая охота. Охотники собирались отправиться въ большой лѣсъ, километрахъ въ десяти отъ Планшёйля, ибо въ этомъ лѣсу надѣялись встрѣтить глухарей, эту миѳическую птицу для охотниковъ.

Лоранъ не хотѣлъ опечалить генерала немедленнымъ отъѣздомъ. Впрочемъ, этотъ лишній день, что онъ останется здѣсь, не могъ быть опасенъ; возвращеніе въ Планшёйль не могло состояться раньше восьми часовъ вечера, слѣдовательно будетъ слишкомъ поздно для свиданія съ сестрой Мартой, это будетъ послѣдняя ночь, которую онъ проведетъ въ замкѣ, а утромъ въ шесть часовъ онъ уже уѣдетъ въ Мулэнъ. Въ тотъ же самый день онъ будетъ уже въ Парижѣ, гдѣ не будетъ ни органовъ, ни сестры Марты, ни любовнаго романа. И снова имъ завладѣетъ безраздѣльно кипучая дѣятельность. Прощайте, сумасбродныя химеры, глупѣйшія приключенія! Онъ чувствовалъ, что уже слишкомъ старъ для всего этого.

День прошелъ, какъ проходятъ обыкновенно дни охоты. Лоранъ старался развеселить себя и всѣмъ казалось дѣйствительно, что ему очень весело. Но какъ онъ ни усиливался увлечься преслѣдованіемъ дичи, онъ никакъ не могъ заставить себя интересоваться вылетавшими передъ нимъ фазанами или отдаленнымъ крикомъ глухарей. Мысль его была далеко отъ всего этого, образъ Анжель стоялъ передъ его глазами и ея чудный голосъ раздавался еще въ его ушахъ…

Все кончено, все кончено навсегда! Никогда больше онъ не увидитъ этой прелестной дѣвушки, никогда больше онъ не услышитъ этого гармоническаго голоса, говорившаго ему о сладостномъ упоеніи любви.

Позволяю себѣ спросить у каждаго мыслящаго человѣка: есть ли на свѣтѣ что либо мучительнѣе вѣчнаго разрыва съ тѣмъ, что больше не вернется, мучительнѣе, окончательнаго разставанія съ тѣмъ, что больше никогда не повторится? А между тѣмъ увы! что такое вся наша жизнь? Ничто иное, какъ цѣпь непрерывныхъ, безнадежныхъ разлукъ.

Тѣмъ не менѣе Лоранъ былъ доволенъ своимъ рѣшеніемъ и наблюдалъ съ истиннымъ облегченіемъ за тѣмъ, какъ солнце все поднималось и поднималось, а потомъ стало спускаться на горизонтѣ; вотъ оно уже склонилось за крайнюю линію холмовъ, — шесть часовъ! Сумерки уже наступаютъ; въ Планшёйль они вернутся не ранѣе восьми часовъ, т. е. къ ночи. А завтра онъ уѣдетъ въ Парижъ. Парижъ! онъ смотрѣлъ теперь на него какъ на своего избавителя.

Когда Лоранъ извѣстилъ своихъ друзей о своемъ скоромъ отъѣздѣ, его стали упрашивать остаться, но онъ оказался непреклоненъ. Впрочемъ, онъ обѣщалъ скоро пріѣхать опять.

— Хорошо, — сказалъ генералъ, — помните же свое обѣщаніе; вашъ отъѣздъ очень меня огорчаетъ, что же дѣлать. Завтра утромъ въ шесть часовъ, ужь если вы этого непремѣнно хотите, экипажъ будетъ ждать васъ, чтобы отвезти въ Мулэнъ. Обнимите же меня, мой другъ, и до скораго свиданія!

Лоранъ вернулся въ свою комнату. Прежде чѣмъ лечь, онъ захотѣлъ взглянуть въ послѣдній разъ на паркъ и раскрылъ настежь окно. Ночь была торжественно тиха. И вдругъ имъ овладѣла безконечная грусть. И такъ, онъ больше не увидитъ ея, этой Анжель, сердце которой билось такъ близко около его сердца! Не обманчивымъ ли призракамъ приноситъ онъ въ жертву такую любовь? Какую награду получитъ онъ за свое самопожертвованіе, за этотъ героизмъ, за эту добродѣтель? Да полно, самопожертвованіе ли это? И не прикрываетъ ли эта маска добродѣтели просто трусость?

Вдругъ ему показалось, что въ аллеѣ мелькнуло что-то бѣлое, направлявшееся къ замку. Дрожь пробѣжала по немъ съ головы до ногъ. Не галлюцинація ли это, не призракъ ли разстроеннаго воображенія. Онъ откинулся назадъ, не смѣя взглянуть на привидѣніе; ему было страшно и сердце его билось съ такою силою, что онъ чувствовалъ въ груди всѣ его учащенные, бурные удары.

Подавивъ, однако, обуявшій его ужасъ, онъ подошелъ къ окну, прислонился къ стѣнѣ, перегнулся немного впередъ и взглянулъ туда, точно смотрѣлъ въ какую-то страшную пропасть. Да, это была Анжель, онъ не ошибся; она шла и песокъ хрустѣлъ подъ ея ногами.

Никакое привидѣніе не можетъ имѣть такихъ рѣзкихъ очертаній. Нѣтъ! это не привидѣніе, и Лоранъ чувствуетъ, что умъ его свѣтелъ и что онъ вполнѣ владѣетъ собою.

На ней не было ея обычнаго монашескаго головного убора и ея прекрасные волосы, еще не тронутые ножницами, были отброшены на спину. Длинное бѣлое платье укутывало ее всю, и поверхъ этого бѣлаго платья былъ надѣтъ длинный, толстый плащъ, какіе носятъ мѣстные пастухи; плащъ этотъ даже волочился по землѣ.

Безъ малѣйшаго колебанія Анжель направилась къ окну комнаты Лорана.

— Лоранъ, — сказала она вполголоса, — это я, не бойтесь!

— Вы, вы, Анжель!

Глаза ея были закрыты, но тѣмъ не менѣе, она шла увѣренно и твердо, точно отлично различая всѣ окружающіе ее предметы.

— Ну, да, это я! Вѣдь вы не хотѣли придти сегодня въ церковь? Ну, вотъ видите, я сама пришла къ вамъ! Дайте мнѣ руку, помогите мнѣ войти. Иначе меня могутъ замѣтить, и вы отлично понимаете, что я не желаю быть видѣнной.

— Какая неосторожность! — прошепталъ Лоранъ. — Тѣмъ не менѣе онъ протянулъ ей руку, и Анжель впрыгнула легко въ его комнату, едва коснувшись его протянутой руки.

— Сегодня холодно, — сказала она, прижимаясь къ нему: — согрѣйте меня немножко.

И прежде чѣмъ онъ могъ остановить ее, она прижалась крѣпко къ его груди, вся дрожа.

И тогда она легонько прислонила къ его груди свою головку.

— Не правда ли, — сказала она, — что я хорошо сдѣлала, что пришла? Вы намѣревались уѣхать… не попрощавшись даже со мною, неблагодарный! Какъ только вы открыли окно, я увидѣла васъ. Та, монахиня, преспокойно себѣ крѣпко спала; тогда я тихонько встала. Все было такъ тихо кругомъ и я поспѣшно надѣла платье и плащъ. Наши двери никогда не запираются на ключъ, такъ что я вышла безъ малѣйшаго затрудненія. Въ полночь ровно никто не проходитъ по деревенскимъ улицамъ, да и кто бы узналъ меня въ этомъ видѣ? Во всякомъ случаѣ, никто ничего не видѣлъ и не слышалъ. Теперь я подлѣ васъ и я такъ счастлива!

— Какая неосторожность! — повторилъ Лоранъ. Головка Анжель все лежала у него на груди и онъ невольно, не помня себя, опьяненный любовью, покрывалъ жаркими поцѣлуями ея лобъ и волосы. Она улыбалась и не противилась его ласкамъ.

— Вы стояли тутъ передъ окномъ и позвали меня; я не пришла бы, если бы вы меня не позвали, но вы сказали: «Иди ко мнѣ!» О! я сейчасъ же услышала и поняла васъ: вотъ я и пришла.

— Нѣтъ, — сказалъ Лоранъ, — я совсѣмъ не звалъ тебя, вовсе нѣтъ!

И онъ пытался оттолкнуть ее, но она упрямо держала его за руки и крѣпко прильнула къ нему.

— Прошу васъ, — говорила она умоляющимъ голосомъ, — прошу васъ, Лоранъ, не будьте жестоки со мною. Увы! я знаю, что я не отличаюсь ни красотою, ни обаяніемъ тѣхъ женщинъ, которыхъ вы когда-то любили, но я такъ сильно буду любить васъ! Не забудьте, что вы все для меня, вы мой господинъ, мой царь, мой Богъ. Лоранъ, сжальтесь! полюбите меня!

Лоранъ зналъ, конечно, насколько велика его власть надъ Анжель, онъ зналъ, что отъ его воли зависитъ вызывать въ ея душѣ всевозможныя картины мирныя или кровавыя, ужасающія или веселыя; что отъ него зависитъ ея пробужденіе или погруженіе въ глубокую летаргію; что онъ можетъ даже, пожалуй, внушить ей забвеніе всего происшедшаго и превратить ея любовь въ ненависть. Это прелестное существо, пришедшее къ нему почти безъ зова съ его стороны, было всецѣло въ его власти; это былъ призракъ, который онъ могъ уничтожить однимъ словомъ, однимъ жестомъ.

Но онъ никакъ не могъ рѣшиться на эту тягостную жертву.

Холодный, осенній, ночной воздухъ проникалъ въ комнату свободной струей; онъ вздрогнулъ и закрылъ окно, чувствуя, что холодъ пронизываетъ его до мозга костей. Закрывъ окно, онъ зажегъ свѣчку, колеблющееся пламя которой бросало на Анжель слабый, капризный свѣтъ.

Стоя прислонясь въ камину, онъ слушалъ Анжель, не отвѣчая ей и ни о чемъ не думая. Онъ чувствовалъ, что всякое мужество покинуло его. Да, это настоящая, безусловная любовь, единственная любовь, которую стоитъ испытать въ жизни. Никогда больше не будетъ онъ любимъ съ такимъ самозабвеніемъ, съ такою безпредѣльною нѣжностью. Почемъ знать? быть можетъ, это-то и есть ключъ въ великой загадкѣ? Жрецы Изиды, дервиши Тибета и всѣ ученые Европы потому не съумѣли ничего разъяснить, что они не имѣли въ своей власти единственно того, что можетъ творить чудеса, — а именно полное уничтоженіе своей личной воли въ любви къ другому человѣку.

Кромѣ того, его молодость громко въ немъ заговорила, любовная лихорадка овладѣла имъ. Это присутствіе очаровательной, чистой молодой дѣвушки, отдававшейся ему, прижимавшейся въ его груди, обнимавшей его своими нѣжными руками, здѣсь, въ его комнатѣ, среди ночного безмолвія, — какое страшное искушеніе! Онъ не смѣлъ ни отдаваться своему влеченію, ни противиться… Тѣмъ не менѣе онъ противился, говоря себѣ въ тоже время, что подобное сопротивленіе, быть можетъ, величайшее безуміе.

Что касается до нея, то она казалась счастливой и блаженно улыбалась.

— Обратите вниманіе, Лоранъ, на то, какъ все это немудрено устроить. Я пойду пѣшкомъ въ Мулэнъ; это возьметъ у меня всю ночь, и все-таки я буду на станціи раньше васъ. Вы же поѣдете въ экипажѣ и встрѣтитесь со мною тамъ, въ Мулэнѣ. Въ этомъ плащѣ, съ закутанной густымъ вуалемъ головой, никто не узнаетъ во мнѣ сестры Марты. И мы уѣдемъ вмѣстѣ въ Парижъ. Понимаете? вмѣстѣ! И мы никогда больше не разстанемся. Не правда ли, какое счастіе? Уѣхать съ вами, вдвоемъ, никогда не разставаться съ вами, любить другъ друга безъ угрызеній совѣсти, безъ страха… О! я отлично вижу, что вы думаете. Вы боитесь, чтобы кто нибудь не услыхалъ теперь шуму въ вашей комнатѣ; за то тамъ, въ Парижѣ, намъ будетъ нечего бояться. Здѣсь поговорятъ нѣсколько дней подрядъ о сестрѣ Мартѣ, будутъ стараться узнать, куда она дѣвалась, но никто не съумѣетъ напасть на ея слѣдъ. А потомъ о ней преспокойно забудутъ, — сестра Марта пропадетъ навсегда. Да и кто интересуется сестрой Мартой, кому она нужна? Я же не сестра Марта, я Анжель де-Мерандъ; отецъ мой былъ графъ де-Мерандъ и я его наслѣдница, ибо онъ завѣщалъ мнѣ все свое состояніе. Я знаю, что это завѣщаніе существуетъ, хотя его и не нашли. Ахъ! стоитъ мнѣ только захотѣть, и я буду богата. Быть можетъ, я скажу вамъ когда нибудь, куда отецъ мой спряталъ это завѣщаніе… Но какое мнѣ дѣло до богатства? на что мнѣ мое происхожденіе! Одна лишь твоя любовь нужна мнѣ, Лоранъ: да, я хочу твоей любви, я хочу, чтобы ты отдался мнѣ весь, какъ я отдаюсь тебѣ вся, душою и тѣломъ. Я хочу быть твоею Анжель, а ты будешь моимъ Лораномъ. Все, все отдамъ я тебѣ для тебя! Вѣдь ты еще не знаешь, какъ велико мое могущество. О, другъ мой, ты увидишь, какъ много я сдѣлаю для тебя и черезъ тебя. Я открою тебѣ великія тайны, невѣдомыя бѣднымъ, слабымъ людямъ. Я покажу тебѣ, какъ для насъ приподнимается иногда завѣса будущаго, ты увидишь, что бываютъ минуты, когда свѣтъ мгновенной молніей озаряетъ нашу душу, для которой тогда ни время, ни пространство не существуютъ какъ препятствія. Да, благодаря мнѣ, Лоранъ, благодаря мнѣ, ты познаешь все, наука, другъ мой, даю тебѣ слово, не будетъ имѣть тайнъ отъ тебя. Ошеломленные люди падутъ ницъ предъ тобою и станутъ поклоняться тебѣ почти какъ Богу. И я сдѣлаю все это въ угоду тебѣ, я буду служить тебѣ для того, чтобы дать тебѣ власть и силу, только для этого, — ибо мнѣ не нужна никакая наука, я не добиваюсь ничего, кромѣ твоей любви.

Лоранъ, не говоря ни слова, тихонько отстранилъ отъ себя Анжель, протягивавшую ему свой лобъ для поцѣлуя. Онъ вовсе не зналъ, что именно онъ станетъ дѣлать, онъ былъ на половину побѣжденъ и близокъ въ гибели, какъ вдругъ какіе-то старые часы принялись бить въ этой ночной тишинѣ.

— Ш-ш-ш! — сказала Анжель, прикладывая палецъ къ губамъ и принимаясь считать, — разъ, два, три… Три часа, уже три часа. Пора идти.

И она поспѣшно открыла окно.

— Идти! Куда идти? — вскричалъ Лоранъ.

— Въ Мулэнъ, куда вы тоже пріѣдете вслѣдъ за мною.

Но Лоранъ собралъ всѣ свои силы, сдѣлалъ послѣднее усиліе и сказалъ твердо:

— Нѣтъ, нѣтъ! Ты не уйдешь. И ужь коли на то пошло, то пора покончить съ этимъ навсегда, навсегда!

И быстрымъ движеніемъ онъ протянулъ руку во лбу Анжель. Та пошатнулась, слегка вскрикнула и упала навзничь, но Лоранъ успѣлъ принять ее въ свои объятія.

Сцена внезапно перемѣнилась. Теперь Анжель лежала на полу, почти бездыханная, блѣдная какъ смерть, страшно неподвижная, похожая на мертвеца.

Лоранъ приложилъ руку въ ея груди! сердце ея еще билось, но такъ тихо, такъ слабо, еле слышно.

— Это летаргія! — прошепталъ онъ.

Онъ зналъ, что, несмотря на эту неподвижность, погруженная въ глубокую летаргію Анжель могла все слышать и понимать.

Онъ сталъ на полъ на колѣни, взялъ въ обѣ руки холодную руку Анжель и заговорилъ съ нею вполголоса, наклоняясь такъ близко въ ней, что его губы почти касались блѣдныхъ щекъ дѣвушки.

— Слушай меня хорошенько, Анжель. Узнай мою твердую волю, которая должна быть исполнена, — я такъ хочу. Сестра Марта должна выздоровѣть и она выздоровѣетъ, — я такъ хочу. Черезъ полгода не должно остаться и слѣда отъ ея теперешней болѣзни. Что же касается до тебя, Анжель, до тебя, отдавшей мнѣ всю свою нѣжную, кроткую любовь, знай, что я люблю, обожаю тебя… Что бы отнынѣ ни случилось со мною, все въ моей жизни будетъ блѣдно, въ сравненіи съ незабвеннымъ часомъ нашей взаимной любви. Да, я плачу, моя дорогая, ибо съ тобою уходятъ вся моя молодость, вся моя жизнь… Слушай еще, Анжель, вѣдь ты слышишь меня, я это знаю, и твоя чистая, любящая душа понимаетъ меня, хотя губы твои блѣдны и холодны, хотя ровность твоего дыханія и медленное біеніе твоего сердца не выдаютъ никакого волненія, ты все-таки слышишь меня, Анжель. Такъ слушай же! я не хочу, я не хочу, чтобы ты возвращалась. Воспоминаніе о тебѣ будетъ всегда жить въ моемъ сердцѣ, но никогда, слышишь, никогда больше Анжель не появится. Отнынѣ, ты не должна слушаться ни чьего зова, ни моего, ни другого. Ничто не должно снова вызвать тебя. Я такъ хочу, я такъ хочу, я такъ хочу; и я знаю, что это торжественное приказаніе будетъ исполнено… А теперь, прощай, прощай навсегда, такъ нѣжно любимая мною, голубка моя, прощай!

Она все также неподвижно лежала на полу. Онъ нагнулся и поцѣловалъ ее въ лобъ.

Затѣмъ онъ попробовалъ разбудить ее, хотя онъ сильно побаивался самой минуты ея пробужденія. Что-то скажетъ сестра Марта, увидя, что она очутилась ночью въ замкѣ? Какъ объяснить ей, что нѣкая, невѣдомая ей, таинственная сила подняла ее съ постели и привела ее сюда, въ эту комнату, среди ночи, поставивъ ее лицомъ къ лицу съ Лораномъ? Какъ она будетъ ошеломлена! испугана! пожалуй даже пристыжена!

Тѣмъ не менѣе, онъ старался разбудить ее; но онъ скоро замѣтилъ, что всѣ его усилія совершенно напрасны. Она не подавала ни малѣйшаго признака возвращенія къ сознанію. И онъ къ тому же началъ замѣчать, что чѣмъ болѣе онъ видѣлъ безполезность своихъ попытокъ, тѣмъ слабѣе и слабѣе дѣлалась его воля, столь нужная ему въ эту минуту. Вниманіе его не могло больше сосредоточиться на одномъ пунктѣ, появилась разсѣянность, а тутъ вотъ, на полу, рядомъ съ нимъ, лежала блѣдная, безчувственная Анжель, все также тихо дышавшая. Какъ ни былъ онъ привыченъ въ ужасному зрѣлищу летаргіи, Лоранъ былъ сильно перепуганъ. Эта лежавшая на полу, недвижная женщина, была до того похожа на мертвеца, что въ него закрадывалось уже сомнѣніе, удастся ли ему, дѣйствительно, вернуть ее въ жизни? Потрясеніе было черезчуръ неожиданно, испытанное волненіе черезчуръ сильно. Въ этихъ удивительныхъ, почти сверхъестественныхъ человѣческихъ организмахъ бываютъ такія нѣжныя, сокровенныя пружины, которыя способны порваться навсегда при малѣйшемъ потрясеніи.

Анжель, Анжель умретъ, умретъ здѣсь, умретъ изъ-за меня! Эта ужасающая мысль мелькала, кружилась съ непомѣрной быстротой въ умѣ Лорана. Напрасно повторялъ онъ себѣ, что никогда летаргія не влечетъ за собою смерть и что эти, поражающіе страхомъ припадки, въ сущности безопасны. Онъ вдругъ позабылъ все, что дала ему наука, всѣ свои познанія: ему казалось, что передъ нимъ лежитъ трупъ, и по мѣрѣ того, какъ страхъ его возрасталъ, воля его слабѣла. Самыя мрачныя мысли вихремъ кружились въ его головѣ, описывая въ его мозгу грозные круги, все болѣе и болѣе съуживавшіеся, подобно громаднымъ кругамъ, все уменьшающимся и уменьшающимся, описываемымъ въ воздухѣ ястребами, когда они собираются броситься на свою жертву.

Холодный потъ проступилъ на его лбу.

— Анжель, — говорилъ онъ, — проснись! — Но она не двигалась. Она лежала передъ нимъ, неподвижная, нѣмая, въ ужасномъ безмолвіи смерти. Онъ пріоткрылъ ея вѣки: глаза были мутные, съ остановившимися зрачками. — Анжель, Анжель, проснись.

Вдругъ, вдали, на деревнѣ, запѣлъ пѣтухъ, которому тотчасъ же отвѣтилъ другой. Блѣдная, едва замѣтная полоса зари опоясала легкой каймой горизонтъ.

Внезапное вдохновеніе осѣнило Лорана. Онъ понялъ. Разъ Анжель впала въ такую глубокую летаргію, значитъ это для того, чтобы сестра Марта никогда не узнала, что была въ комнатѣ Лорана. Тайна этой любовной ночи должна остаться неизвѣстной сестрѣ Мартѣ и всему міру.

Понявъ это, Лоранъ воспрянулъ духомъ. Онъ пересталъ стараться разбудить Анжель, взялъ ее на руки, перешагнулъ черезъ окно и спустился въ паркъ. Онъ шелъ босой, тихонько шагая со своей ношей, такъ чтобы песокъ не скрипѣлъ подъ его ногами. Онъ добрался такимъ образомъ до церковной двери, оказавшеюся, къ счастью, не запертою на ключъ.

Когда онъ открылъ ее, заржавленныя петли такъ заскрипѣли, что ему звукъ этотъ показался оглушительнымъ. Онъ пріостановился, сердце его безпокойно билось и онъ простоялъ такъ нѣсколько минутъ, продолжая держать на рукахъ тѣло Анжель и не смѣя идти дальше.

Несмотря на то, что заря мало по малу разгоралась, церковь была погружена въ полный мракъ, въ которомъ смутно обрисовывались очертанія алтаря.

Лоранъ пошелъ медленно впередъ со своей драгоцѣнной ношей. Дойдя до рѣшетки хора, онъ тихонько положилъ Анжель на церковныя плиты, какъ онъ сдѣлалъ бы это съ трупомъ. Онъ покрылъ ее ея же толстымъ плащемъ, наклонился къ ней и слегка прикоснулся губами въ ея лбу.

— Прости, моя дорогая, прощай. Если гдѣ нибудь и есть загробная жизнь, — увы! зачѣмъ я не могу вѣрить въ ея существованіе? — то мы, конечно, встрѣтимся тамъ, о, моя Анжель… А здѣсь, на землѣ, прощай навсегда!

Но Анжель оставалась неподвижной, все также страшно монотонно дышащей, медленно и ровно, по прежнему блѣдная, съ окаменѣлыми чертами лица. Лоранъ говорилъ съ нею совершенно такъ, какъ мы говоримъ обыкновенно съ мертвецами.

На порогѣ онъ опять обернулся и взглянулъ еще разъ на смутно бѣлѣвшееся тѣло, напоминавшее смутныя очертанія далекого призрака. Онъ махнулъ съ отчаяніемъ рукой и закрылъ за собою дверь.

X.

Когда онъ вернулся въ себѣ въ комнату, онъ испыталъ то, что испытываетъ человѣкъ только что избавившійся отъ большой опасности. Да, онъ остался живъ, но въ сердцѣ у него отнынѣ была одна изъ тѣхъ глубокихъ ранъ, которыхъ время не излѣчиваетъ, а только смягчаетъ. Тѣмъ не менѣе, онъ живъ и здоровъ, и никакой позоръ, никакой скандалъ не запятнитъ его жизни. И почему бы ему не вернуться къ прежнимъ трудамъ, къ прежнимъ надеждамъ? Его жизнь ничуть не измѣнилась, она все таже, какъ три дня тому назадъ до той минуты, какъ раздались, въ тихомъ полумракѣ сумерекъ, роковые звуки Ave Maria.

Кромѣ того, ему необходимо было дѣйствовать, а вѣдь въ большомъ горѣ всякая дѣятельность есть утѣшеніе.

Въ шесть часовъ утра экипажъ генерала ждалъ Лорана у крыльца. Лоранъ сѣлъ и экипажъ покатилъ крупной рысью, но черезъ полчаса Лоранъ спохватился, что забылъ захватить съ собою небольшой чемоданъ съ крайне важными бумагами.

— Надо вернуться, — сказалъ онъ кучеру, — нечего дѣлать, уѣду съ вечернимъ поѣздомъ…

— Ахъ! Господи, — сказалъ ему Жоржъ, увидя его, — вотъ-то ты кстати вернулся! Какое счастіе, что ты забылъ свою рукопись. Представь себѣ, что сегодня утромъ, въ церкви на полу нашли полумертвую сестру Марту. Она была безъ чувствъ. Пытались привести ее въ себя, но это не удалось. Теперь ее отнесли домой, старшая сестра и батюшка около нея! Идемъ скорѣе туда; быть можетъ тебѣ удастся вернуть ее къ жизни.

— Но какимъ же это образомъ сестра Марта очутилась въ церкви, въ шесть часовъ утра?

— По правдѣ сказать, никто этого не понимаетъ, — сказалъ Жоржъ, — должно быть, она встала посреди ночи, — говорятъ, что она лунатикъ, — и пошла молиться; въ церкви ей стало холодно, вотъ она и лишилась чувствъ.

Когда они подошли въ школѣ, они застали тамъ небольшую толпу женщинъ и ребятишекъ.

Жоржъ и Лоранъ вошли въ домъ.

Летаргическій сонъ сестры Марты былъ все также глубокъ, какъ ночью и ничто не могло сказать, продолжится ли этотъ сонъ дни, мѣсяцы или минуты. Но теперь Лоранъ уже вполнѣ владѣлъ собою, хладнокровіе вернулось къ нему и онъ хорошо звалъ, что летаргіи эти совершенно неопасны, несмотря на внушаемый ими угасъ. Для сестры Марты не предвидѣлось ни малѣйшей опасности, проспитъ себѣ нѣсколько часовъ, и все тутъ. И несомнѣнно, что сестра Марта проснется, ничего не зная о томъ, что пережила Анжель.

На основаніи этого, онъ, несмотря на настоянія всѣхъ окружавшихъ постель сестры Марты, не согласился сдѣлать никакой попытки, чтобы разбудить ее.

— Все, что бы мы ни сдѣлали, — сказалъ онъ, — только повлечетъ за собою разныя неудобства. Она проснется сама. Если мы предоставимъ летаргіи прекратиться самостоятельно, то сестра Марта, проснувшись, не почувствуетъ себя ни усталой, ни больной, тогда какъ внезапнымъ пробужденіемъ мы рискуемъ вызвать какой нибудь продолжительный и опасный припадокъ.

Около полудня сестра Марта вдругъ пошевелилась. Ея дыханіе, дотолѣ совершенно ровное, вдругъ пріостановилось; она продолжительно и глубоко вздохнула, открыла глаза и посмотрѣла вокругъ себя. На ней все еще было надѣто ея бѣлое платье и первымъ ея движеніемъ было пощупать это платье и посмотрѣть на него.

— Что это! — сказала она крайне пораженная и оробѣвшая при видѣ столькихъ лицъ подлѣ себя, — что такое? что случилось? Ради самого неба, въ чемъ дѣло?

— Благодарите Господа, дочь моя, — сказала ей начальница, — вы избавились отъ большой опасности.

— Какая опасность? Я не понимаю.

Начальница попросила всѣхъ выйти, и оставшись наединѣ съ сестрой Мартой, она ей разсказала, что сегодня утромъ, въ половинѣ седьмаго, не найдя ея въ постели, ее принялись разъискивать и нашли, наконецъ, въ церкви, лежащую замертво на полу.

Сестра Марта замерла отъ удивленія. Устремивъ глаза въ пространство, она силилась понять, въ чемъ дѣло, вспомнить что-то, припомнить хоть что нибудь изъ всего неизвѣстнаго ей прошлаго, но напрасно, она ничего не могла припомнить. Она знала только то, что наканунѣ вечеромъ она легла какъ всегда на свою узкую монашескую постель. Спала она вполнѣ спокойно, думалось ей, а между тѣмъ, очевидно, произошло что-то странное и необъяснимое, разъ она оказывалась въ полдень одѣтая въ бѣлое платье и окруженная столькими посторонними людьми.

— Дочь моя, благодарите Господа, который сотворилъ чудо для васъ и спасъ васъ.

— И я не только спасена, — возразила сестра Марта улыбаясь, но я даже не больна и чувствую себя совершенно способной отправиться въ классъ.

Въ эту минуту вошелъ Лоранъ, который принялся совершенно напрасно доказывать сестрѣ Мартѣ, что ей сегодня лучше хорошенько отдохнуть. Она увѣряла, что отлично чувствуетъ себя и ничуть не больна, что всѣ ужь черезчуръ много занимались ею и что ее очень огорчитъ, если они еще станутъ говорить ей объ этомъ глупомъ приключеніи.

Тогда Лоранъ пересталъ увѣщевать ее. Совершенно успокоенный, онъ въ тотъ-же вечеръ уѣхалъ въ Парижъ, и, на этотъ разъ, не забылъ въ своей комнатѣ никакой важной рукописи.

XI.

Кому изъ насъ не приходилось, забавы ради, швырнуть въ спокойное, зеркально-гладкое озеро большой камень! При паденіи камня вода разлетается брызгами и на мѣстѣ паденія образуется волна, за нею другая, потомъ третья. Эта зыбь быстро расширяется, доходитъ до берега, ударяется объ него и возвращается къ центру; и опять, частыми кругами, направляется къ берегу. И долго длится это волненіе и надолго нарушена гладь водной поверхности.

Не похожа-ли наша душа на такое прозрачное озеро? Когда на насъ обрушивается какая-нибудь непредвидѣнная случайность, напримѣръ, любовная страсть, спокойствіе нашей души нарушено навсегда. Но мы гораздо несчастнѣе глупаго озера, которое очень быстро возвращается къ своему прежнему спокойствію, тогда какъ мы навѣки сохраняемъ воспоминаніе о прошломъ. Ненавистная сила воспоминанія! Благодаря ей старое горе мучитъ васъ также сильно, какъ новое, свѣжее.

Теперь Лоранъ испытывалъ подобное тяжелое чувство. Онъ, правда, сказалъ себѣ: «Я забудусь за работой», но на дѣлѣ работа даетъ забвеніе только человѣку уже равнодушному къ прежнему.

И такъ, Лоранъ попытался засѣсть снова за работу. Онъ принялся опять за свои научныя изысканія, сталъ бывать въ театрѣ, навѣщать друзей, но и наука, и друзья, и театръ показались ему одинаково невыносимыми.

Когда-то онъ ухаживалъ за одной молодой вдовушкой, большой кокеткой, у которой онъ потерпѣлъ полное пораженіе. Стараясь разсѣяться, онъ возобновилъ свою попытку и съ самаго перваго визита къ ней былъ принятъ хорошо, черезчуръ даже хорошо. Хотя онъ далеко не былъ фатомъ, тѣмъ не менѣе онъ не былъ слѣпъ и отлично понялъ, что стоитъ ему только выказать немного настойчивости и… Но онъ этого не сдѣлалъ, совершенно не желая разъигрывать комедію любви. Тамъ, въ церкви Планшёйля, ему дано было присутствовать при зарожденіи въ дѣвственномъ сердцѣ истинной любви. Его минутный капризъ по адресу молодой вдовушки испарился немедленно, какъ только онъ понялъ, что она готова уступить ему. Такъ онъ провелъ грустно два мѣсяца, обуреваемый той тяжелой печалью, которая кажется намъ тѣмъ болѣе тягостной, чѣмъ лучше мы понимаемъ глупость причины, ее вызвавшей. Онъ не могъ думать ни о чемъ другомъ, кромѣ Анжель. Онъ никакъ не могъ простить себѣ своей прошлой осторожности, сдержанности и мудрости. Къ чему привела она его, эта пресловутая мудрость? Онъ поступилъ тогда такъ, чтобы не быть несчастнымъ, а теперь оказывается, что онъ несчастнѣе, чѣмъ когда либо.

Обыкновенно говорится, что нѣтъ ничего мучительнѣе сознанія дурного поступка. Лоранъ поступилъ хорошо, честно и осторожно, а между тѣмъ эта крайняя добродѣтель оставила позади себя горькое сожалѣніе, почти такое мучительное, какъ угрызеніе совѣсти. Онъ горько сожалѣлъ о томъ, что отказался отъ дававшагося ему въ руки счастія.

Необходимо покончить со всѣмъ этимъ! Нельзя-же отдаваться безсмысленно мучительному состоянію, отнимающему лучшую часть жизни. Необходимо, во что бы то ни стало, избавиться отъ этого навожденія, а для этого необходимо снова повидать Анжель.

И вдругъ онъ уѣхалъ въ Планшёйль въ первыхъ числахъ ноября.

Генералъ вскрикнулъ отъ радости при видѣ Лорана. Онъ былъ совершенно, одинъ въ замкѣ, такъ какъ Жоржъ путешествовалъ съ молодой женой по Италіи.

— Очевидно, — сказалъ онъ Лорану, — вамъ дались мои фазаны, — отлично! Мы поохотимся на нихъ. Нѣтъ, въ самомъ дѣлѣ, какая великолѣпная идея! И какъ вамъ здѣсь будетъ удобно работать, тутъ тихо и вы можете приводить въ порядокъ всѣ свои замѣтки и пр. Здѣсь свобода полная. Вы, можетъ быть, и книгъ съ собой захватили? Да! Ну, и отлично, работайте себѣ, сколько угодно. Почему-бы вамъ не остаться со мною до самаго новаго года, а?

— Это вполнѣ возможное дѣло, генералъ, если только меня не вызовутъ назадъ мои паціенты.

— Ваши паціенты! Да позвольте, я самый главный изъ вашихъ паціентовъ. У меня подагра и ревматизмы, иначе то, что вы, доктора, называете подагрическими ревматизмами. Кромѣ того, меня мучаетъ адскій кашель, а такъ какъ я не хочу никакого другого доктора, кромѣ васъ, то вы измѣнили-бы своему долгу и нашей дружбѣ, если-бы вздумали бросить меня на произволъ судьбы. Впрочемъ, не думайте, что у васъ не найдутся другіе паціенты, надо вамъ сказать, что вы стали тутъ порядочно извѣстны съ тѣхъ поръ, какъ вылѣчили сестру Марту.

— Ахъ да, правда, кстати, — сказалъ Лоранъ, принимая совершенно равнодушный видъ, — какъ здоровье сестры Марты за эти два мѣсяца?

— Какъ нельзя лучше. Не знаю, что именно вы прописали, только рецептъ вашъ сдѣлалъ положительно чудеса. Она была очень больна, всѣ увѣряли, что у нея чахотка, но теперь она поправилась почти совершенно. Да знаете что, если вы хотите узнать о ея здоровьѣ, я приглашу сегодня нашего славнаго батюшку въ обѣду. Онъ добрѣйшій человѣкъ и отзывается всегда о васъ съ искренней симпатіей. Мы устроимъ сегодня вечеромъ партію виста. Признайтесь-ка, что вы отлично сдѣлали, что пріѣхали.

— Скажу вамъ, генералъ, что когда я уѣхалъ изъ Парижа, я былъ не совсѣмъ въ своей тарелкѣ; самыя мрачныя мысли кружились у меня въ головѣ и производили тамъ адскій шумъ. Но съ тѣхъ поръ, что я здѣсь, все это разлетѣлось какъ дымъ и я чувствую, что ко мнѣ вернулся даже аппетитъ.

Дѣйствительно, какъ только онъ завидѣлъ башенки замка и бѣлую стѣну церковки, Лоранъ почувствовалъ себя какъ-бы преобразившимся.

Эта внезапная перемѣна даже пугала его, изобличая въ немъ крайне ненормальное состояніе духа и гораздо болѣе глубокое нравственное смятеніе, чѣмъ онъ самъ подозрѣвалъ. Неужели эта исторія съ Анжель, это романическое приключеніе, которое-бы должно быть въ его жизни лишь мимолетнымъ эпизодомъ, занимало въ его душѣ такъ много мѣста! Откуда эта дрожь, это волненіе, этотъ лучъ надежды при видѣ этой комнаты? Вотъ въ это окно вошла тогда Анжель! вотъ на этомъ креслѣ она сидѣла! Стоя у этого камина я слышалъ ея ласковый голосъ. Вотъ церковка, гдѣ я слышалъ ее въ первый разъ! Вотъ аллея, по которой ночью пришло ко мнѣ бѣлое видѣніе! А тамъ, дальше, деревня. И она тамъ, и стоитъ мнѣ только захотѣть…

Но онъ удержался, онъ принудилъ себя къ этому. Онъ пробылъ весь день съ генераломъ и отправился съ нимъ на прогулку.

Они вернулись домой около пяти часовъ. Пока они играли на билліардѣ вдругъ раздались звуки органа. Лоранъ поблѣднѣлъ и сейчасъ-же покраснѣлъ.

— Ге, ге! — сказалъ генералъ, — это ваша ученица играетъ на органѣ. Она играетъ каждый вечеръ, и мнѣ кажется, что она сдѣлала успѣхи послѣ вашихъ уроковъ. Если это вамъ пріятно, вы можете опять приняться завтра за эти уроки.

За обѣдомъ опять заговорили о сестрѣ Мартѣ. Это было похоже на всеобщій заговоръ. Казалось, въ Планшёйлѣ всѣ сговорились расхваливать Лорану молодую монахиню. Какъ будто-бы онъ и безъ того не помнилъ ея слишкомъ хорошо! Батюшка не переставалъ говорить о ней, восхищаясь ея удивительнымъ выздоровленіемъ и опять разсказалъ во всѣхъ малѣйшихъ подробностяхъ все, что ему было извѣстно о знаменитомъ эпизодѣ летаргіи.

— Вотъ, докторъ, мы могли бы навѣстить ее завтра, по окончаніи класса. Вы убѣдитесь тогда лично, что она совсѣмъ здорова.

— Вы, должно быть, лѣчили ее мышьякомъ? — спросилъ генералъ.

— Ну, послушайте, — сказалъ Лоранъ, немного смущенный, — не слѣдуетъ заранѣе праздновать побѣду. Вспомните, батюшка, того знаменитаго доктора, жившаго въ менѣе скептическій вѣкъ чѣмъ нашъ, и имѣвшаго привычку, каждый разъ, что ему удавалось спасти больного, говаривать: — «Я перевязалъ его рану, а Богъ вылѣчилъ его».

— Браво! — сказалъ священникъ, — и умно, и правильно.

На другой день Лоранъ засталъ священника разговаривавшаго у школы съ начальницей.

— Ахъ! докторъ, — сказала эта добродушная женщина, — мы такъ рады снова увидѣть васъ. Ваше присутствіе оказалось тогда для насъ истиннымъ благодѣяніемъ. Вы сами увидите, какая чудесная перемѣна произошла въ здоровьѣ сестры Марты. Только, пожалуйста, не напоминайте ей о ея припадкѣ лунатизма, она стыдится его, бѣдняжка, и этотъ предметъ разговора внушаетъ ей отвращеніе.

Сестра Марта вошла, Лоранъ старался не выдавать волненія, и принялъ торжественный, равнодушно важный видъ доктора, призваннаго поставить діагнозъ. Но на самомъ дѣлѣ присутствіе сестры Марты волновало его до глубины души. Онъ пожиралъ ее взглядомъ, точно не смѣлъ надѣяться снова увидѣть ее. Да, это она сама! Вотъ эти прелестныя ручки, обвивавшіяся вокругъ моей шеи. Вотъ все это гибкое тѣло, такъ прижимавшееся ко мнѣ! Анжель или сестра Марта? или обѣ вмѣстѣ? Какимъ образомъ эта кроткая, робкая, смиренная монахиня, могла осмѣлиться говорить мнѣ о любви и просить моей любви?

— Говорятъ, сестра Марта, что вы совсѣмъ выздоравливаете?

— Да, докторъ, благодаря вамъ, и я рада, что могу поблагодарить васъ отъ всей души. Я строго исполняю ваше предписаніе и принимаю каждое утро двѣ капли мышьяку.

— И прекрасно, продолжайте также. Но позвольте мнѣ прежде послушать немного вашу грудь.

Онъ приложилъ слегка ухо къ груди сестры Марты, которая смиренно улыбалась, съ примѣсью небольшой досады, находя, быть можетъ, что ею слишкомъ много занимаются. Священникъ и начальница ждали приговора доктора съ видимой тревогой.

— Ну, что? — сказали они, когда Лоранъ кончилъ выслушивать.

— Да что! — сказалъ Лоранъ, — я самъ удивленъ этимъ огромнымъ успѣхомъ. Правда, что съ правой стороны все еще есть легкое поврежденіе, но это совсѣмъ пустяки. Улучшеніе очевидно, неожиданно блестящее: нѣсколько мѣсяцевъ того же режима и все пойдетъ отлично, какъ нельзя лучше.

— Благодарю васъ, докторъ, — сказала сестра Марта.

Она приготовлялась уже выйти, когда Лоранъ спросилъ ее:

— А что, сестра Марта, хотите опять начать уроки музыки?

Сестра Марта взглянула на начальницу, какъ бы испрашивая у нея позволенія или совѣта. Но священникъ уже отвѣчалъ за нее.

— Конечно, дитя мое, ихъ слѣдуетъ продолжать. И я признаюсь, надѣюсь, со своей стороны, что monsieur Лоранъ Вердинъ останется здѣсь столько времени, что вы успѣете научиться играть намъ Ave Maria также хорошо, какъ онъ самъ играетъ его.

— Вы смѣетесь надо мною, батюшка, — сказала сестра Марта, — мнѣ не къ чему играть также хорошо, какъ играютъ настоящіе музыканты, мнѣ довольно умѣть помогать дѣвочкамъ пѣть хорошенько гимны на урокахъ катехизиса.

XII.

Если Лоранъ воображалъ, что достаточно ему вернуться въ Планшёйль, чтобы отдѣлаться отъ мысли объ Анжель, то онъ жестоко ошибся. Какъ только онъ опять увидалъ сестру Марту, онъ снова почувствовалъ себя всецѣло во власти прошлаго. У него было теперь только одно желаніе, вернуть Анжель, и онъ ждалъ въ церкви, съ возростающимъ нетерпѣніемъ, минуты появленія сестры Марты.

Онъ услыхалъ шумъ отворяющейся двери. Это была сестра Марта; онъ различалъ легкій звукъ ея шаговъ, шорохъ платья и позвякиваніе распятія, висѣвшаго у нея сбоку, на поясѣ. Онъ не поднялъ своихъ опущенныхъ главъ, но почувствовалъ себя взволнованнымъ до глубины души. Сердце его сильно билось и онъ наслаждался тою чудною минутою; кому изъ насъ не случалось переживать подобной минуты, когда любимая, обожаемая женщина снова появляется послѣ долгой разлуки? Два мѣсяца! два долгихъ мѣсяца ожиданія! Онъ жилъ эти два мѣсяца единственно ожиданіемъ этого чуднаго часа. И этотъ часъ теперь наступилъ… Что же онъ намѣренъ дѣлать? Онъ этого не знаетъ и даже не хочетъ знать… Онъ не смѣетъ признаться себѣ самъ, каково будетъ его рѣшеніе; вѣрнѣе всего, что онъ никакого рѣшенія не приметъ, и предоставитъ Анжель полную свободу дѣйствія… и отдастъ себя въ ея распоряженіе. Пусть она рѣшаетъ сама, ибо онъ чувствуетъ, что неспособенъ теперь на такую же геройскую жертву, какъ въ первый разъ.

— Мы можемъ сейчасъ-же приняться за дѣло, если вамъ угодно, — сказалъ онъ. — Съиграемте, напримѣръ, Requiem Моцарта; это тоже гимнъ горя, но оно здѣсь величественнѣе и менѣе надрывающее душу, нежели въ Stabat.

Онъ началъ играть. Стоя позади него, сестра Марта внимательно слушала. Когда онъ кончилъ, она заговорила первая.

— Это несомнѣнно, — сказала она, — удивительная музыка, но вы съиграли эту пьесу наизусть, а такъ какъ у меня нѣтъ нотъ, то, къ сожалѣнію, урокъ вашъ не пойдетъ мнѣ въ прокъ. Не съиграете-ли вы мнѣ еще разокъ Ave Maria, которое я сама уже довольно хорошо знаю.

— Извольте, — сказалъ Лоранъ съ удивленіемъ.

Онъ началъ играть Ave Maria и, по прошествіи нѣсколькихъ минутъ, взглянулъ на сестру Марту, но не замѣтилъ въ ней никакой перемѣны. Взоръ ея ничуть не остановился, — наоборотъ, она слѣдила съ живѣйшимъ вниманіемъ за тѣмъ, какъ изъ-подъ опытныхъ рукъ Лорана одинъ за другимъ выражались удивительные звуки, страстно потрясавшіе темные своды церкви. Лоранъ вдругъ пересталъ играть.

— Отчего-же вы не продолжаете? — спросила сестра Марта. — Вѣдь я выучила Ave Maria и мнѣ не трудно слѣдить за вами.

Дрожь пробѣжала по всему его тѣлу. Онъ вспомнилъ, что тогда, въ ту рововую ночь, онъ торжественно приказалъ Анжель никогда больше не появляться. Неужели она окажется черезчуръ послушной этому приказанію? Онъ хорошо зналъ, что подобныя приказанія безусловны и влекутъ за собою рабское послушаніе. Неужели-же Анжель не появится больше никогда, никогда?

Тогда онъ снова принялся играть. Пальцы его пробѣгали машинально по клавишамъ, нова онъ упорно твердилъ про себя: «Анжель, Анжель! приди, я такъ хочу! Приди, я привязываю тебѣ придти. Позабудь мое прежнее приказаніе. Вѣдь ты знаешь, что я люблю тебя, одну тебя, ты знаешь, что только для тебя, для одной тебя я хочу жить».

Но ему невольно приходили на память сказанныя имъ тогда другія слова! «Я не хочу, чтобы ты приходила. Ты не должна существовать больше ни для кого, ни для меня, ни для другихъ». И онъ хорошо понималъ, что поставилъ между Анжель и всѣмъ живымъ міромъ такую стѣну, черезъ которую никому не перелѣзть. До настоящей минуты, всегда, даже въ самые горькіе часы глубочайшаго отчаянія, въ самомъ дальнемъ тайникѣ его души, у него шевелилась мысль о возможности снова увидѣть Анжель; но теперь, въ это ужасное мгновеніе, страшная мысль о томъ, что Анжель навѣки для него потеряна, молніей прорѣзала его сознаніе, разрушая все на своемъ пути.

И онъ посмотрѣлъ на сестру Марту.

— О, докторъ, — сказала она ему, улыбаясь, — какъ я вамъ благодарна! Не позволите-ли вы мнѣ съиграть теперь ту-же пьесу? Вы увидите, принесли-ли мнѣ пользу ваши уроки.

— Попробуйте, — сказалъ Лоранъ, вставая.

Онъ сказалъ это съ нѣкоторымъ раздраженіемъ, и его голосъ, дотолѣ ласковый, прозвучалъ вдругъ жестко; — онъ казался раздосадованнымъ.

Сестра Марта посмотрѣла на него съ удивленіемъ и сѣла за органъ.

Пока она играла, Лоранъ стоялъ позади нея, и напрягая всѣ силы воли и ума, говорилъ ей мысленно: «Анжель! Анжель! я хочу, я хочу, чтобы ты пришла!» Разъ онъ протянулъ даже повелительнымъ жестомъ руку надъ головою монахини.

Но все было напрасно, сестра Марта продолжала спокойно играть.

— Мнѣ кажется, что я сбилась съ такта, — сказала она улыбаясь.

Лоранъ не отвѣчалъ. Онъ былъ униженъ, опечаленъ до глубины души, близокъ къ полному отчаянію. Слезы показались въ его глазахъ.

— Вы больны, докторъ? — спросила сестра Марта, вставая.

— Нѣтъ, нѣтъ, я здоровъ, не обращайте вниманія. Я просто немного разстроенъ.

— Во всякомъ случаѣ, мнѣ пора уходить, уже поздно. Благодарю васъ.

Она собиралась уйти и онъ рѣшился на послѣднюю попытку.

— Анжель, — сказалъ онъ громко.

Она покраснѣла.

— Какъ вы узнали мое прежнее имя, докторъ? — сказала она съ легкимъ колебаніемъ… — Должно быть, отъ батюшки. Но Анжель посвятила себя Богу и ея больше нѣтъ, теперь осталась только сестра Марта.

— Простите меня, — сказалъ онъ беря ее за руку, — за то, что я далъ вамъ это имя. Но видите-ли, у меня былъ другъ, сестра, которую я нѣжно любилъ и которую звали Анжель; и она умерла, она умерла!

Лоранъ заплакалъ, закрывъ лицо руками.

— Увы! — пролепетала сестра Марта, — молитесь Богу, докторъ: одинъ Господь Богъ ниспосылаетъ человѣку утѣшеніе.

XIII.

Вечеромъ, разговаривая съ Лораномъ, генералъ нашелъ, что у него капризный характеръ. Докторъ, положительно, сыпалъ разочаровывающими парадоксами по поводу магнетизма, науки, женщинъ и религіи.

— Въ сущности говоря, — объявилъ онъ въ заключеніе, — чѣмъ больше я смотрю на вашъ Планшёйль, генералъ, тѣмъ жизнь въ немъ кажется мнѣ прелестнѣе. Крестьяне, поля, охота, горы, нивы и бараны, — во всемъ этомъ, и только въ этомъ и заключается настоящая истина. Все остальное — одна ложь. Право, такъ-бы и поселился у васъ. Знаете что, я стану платить вамъ за столъ и квартиру, а такъ какъ этотъ легкомысленной Жоржъ опрометчиво отдалъ свою судьбу въ руки женщины, то мы и заживемъ тутъ вдвоемъ отшельниками, пустынниками, прося у боговъ и у людей только одного, а именно, чтобы они не заботились о насъ; и чтобы заслужить такое огромное счастіе, мы тоже не станемъ заниматься ими.

Тутъ явился и батюшка и они засѣли за партію въ вистъ, которая затянулась до одиннадцати часовъ, но когда генералъ утомленный ушелъ къ себѣ наверхъ, Лоранъ принялъ вдругъ серьезный, почти торжественный видъ, представлявшій странный контрастъ съ притворною, болѣзненною веселостью, которую онъ напускалъ на себя въ продолженіе всего вечера.

— Простите батюшка, — сказалъ онъ, — что я опять говорю съ вами о сестрѣ Мартѣ, но вѣдь она круглая сирота, всѣми покинутая и вы здѣсь ея единственный покровитель. Надо вамъ сказать, что въ эту минуту дѣло идетъ о всей ея будущности, быть можетъ, даже о ея жизни, и вы былибы потомъ въ правѣ сердиться на меня, если-бы я скрылъ это отъ васъ… Вы сказали мнѣ, что отецъ Анжель умеръ. Знаете-ли вы имя ея отца?

— Да. Настоятельница монастыря Урсулинокъ не назвала мнѣ этого имени прямо, но дала понять, что опекунъ Анжель и былъ, въ дѣйствительности, ея отецъ.

— А сказала-ли она вамъ имя этого опекуна?

— Да, она назвала мнѣ его; но здѣсь этого имени никто не знаетъ, не исключая и самой сестры Марты.

— Ну, а я, батюшка, могу назвать вамъ имя отца сестры Марты! Если-бы ея отецъ призналъ ее, то она должна была-бы называться Анжель де-Мерандъ. Не правда-ли!.. А что-бы вы сказали, если-бы мнѣ удалось доказать, что monsieur де-Мерандъ, не оставившій послѣ себя ни дѣтей, ни племянниковъ, оставилъ завѣщаніе въ пользу дочери?

— Я сказалъ бы, что вы, должно быть, немножко колдунъ, ибо скоро уже годъ, какъ monsieur де-Мерандъ умеръ, состояніе его уже раздѣлено, и нигдѣ не нашли ничего похожаго на завѣщаніе.

— Тѣмъ не менѣе, батюшка, завѣщаніе это существуетъ!

— Скажите, ужь не одна-ли изъ вашихъ сомнамбулъ повѣдала вамъ это? — сказалъ батюшка, улыбаясь.

— Вотъ именно, — сказалъ Лоранъ холодно, — вы угадали. Не подумайте, что я шучу… Завтра утромъ я буду въ Парижѣ, а когда снова вернусь сюда, то привезу съ собою доказательство богатства Анжель де-Мерандъ. Понимаете-ли, что это значитъ, батюшка? Пока сестра Марта бѣдна, она не можетъ поправиться, но при богатствѣ, окруженная комфортомъ и всѣми удобствами заботливаго ухода, она останется жива. Выходитъ, что дѣло идетъ о самой жизни сестры Марты, а также и о ея счастіи. Вѣдь вы говорили мнѣ, что именно бѣдность вызвала въ ней монашеское призваніе… Ну-съ, пожелайте-же мнѣ удачи, и до свиданія!

Батюшка вернулся къ себѣ, сильно заинтригованный, не зная, что ему и думать обо всемъ этомъ. Что это, шутка или бахвальство.

— Лоранъ премилый человѣкъ, — сказалъ потомъ генералъ, — только мнѣ кажется, что онъ недостаточно серьезенъ. Впрочемъ, это не важно. Въ сущности серьезные люди обыкновенно прескучный народъ, а ужь Лоранъ, несомнѣнно, не скучный человѣкъ.

XIV.

По мѣрѣ того, какъ Лоранъ отъѣзжалъ все дальше и дальше отъ Планшёйля, онъ все лучше и лучше сознавалъ трудности своего предпріятія. Не было, конечно, ничего легче, какъ отыскать, среди ста нотаріусовъ Парижа, нотаріуса monsieur де-Мерандъ, но разспрашивать его, говорить съ нимъ о маленькой Анжель или о сестрѣ Мартѣ, — это уже было щекотливо. На основаніи какихъ правъ брался онъ защищать интересы молодой монахини? А самое главное, на основаніи какихъ причинъ станетъ онъ утверждать существованіе завѣщанія? Завѣщаніе, — это фактъ, предметъ реальный, ощущаемый, а не вздорное слово. Если нотаріусъ потребуетъ доказательства, какое онъ можетъ дать доказательство? Одна лишь Анжель, въ припадкѣ ясновидѣнія, могла бы указать, гдѣ хранится бумага, заключающая въ себѣ послѣднюю волю де-Мерандъ… Анжель… Какое горе! Анжель больше никогда не явится, все это теперь покончено навсегда. Ну, чтожь! пусть такъ, пускай все кончено. Я не стану искать этого завѣщанія. Я примусь за другіе опыты и найду другихъ сюжетовъ, не менѣе блестящихъ, и съ которыми ничуть не труднѣе обращаться, чѣмъ съ самою Анжель. Довольно заниматься монахинями и всею прочею чепухой!

И на этомъ принятомъ, прекрасномъ рѣшеніи, онъ вернулся въ Парижъ.

Онъ немедленно принялся опять за занятія магнетизмомъ. Онъ вспомнилъ, что нѣкогда одна молодая женщина, по имени Люсьеннъ, подруга жизни одного его пріятеля, Эмиля Д…. оказалась недурнымъ субъектомъ. Этого Эмиля не было теперь въ Парижѣ, Люсьеннъ онъ бросилъ и Лоранъ не зналъ, гдѣ она живетъ, но скоро все-таки узналъ ея адресъ.

Тогда онъ сдѣлалъ надъ нею нѣсколько опытовъ, которые удались ему, но скоро все это ему надоѣло, такъ какъ молодая женщина не шла дальше обыкновенныхъ, пріѣвшихся, сдѣлавшихся такъ сказать классическими, явленій гипнотизма, къ которымъ Лоранъ чувствовалъ отнынѣ непреодолимое отвращеніе.

Кромѣ того, онъ замѣчалъ, что Люсьеннъ начинаетъ влюбляться въ него. Это показалось ему глупымъ и несноснымъ. Онъ попытался внушить ей, во время сна, отвращеніе къ себѣ, вмѣсто любви, но это ему не удалось, любовь не поддавалась никакимъ внушеніямъ, его приказанія исполнялись ею неправильно, онъ злился и грубо обращался съ бѣдняжкой.

Тогда онъ участилъ сеансы каталепсіи и экстаза, оставляя иногда ее въ такомъ состояніи нѣсколько часовъ подряда. Съ упорнымъ вниманіемъ онъ изучалъ различные фазисы явленій. Молодая женщина повиновалась ему безпрекословно, какъ хорошо заведенная машина или искусно устроенный, ученый автоматъ, но одного его слова было достаточно, чтобы разрушить съ трудомъ построенное.

И опять онъ возвращался мысленно въ Анжель. Какая разница между проницательнымъ ясновидѣніемъ Анжель и этимъ грубымъ, элементарнымъ механизмомъ Люсьеннъ! Если ясновидѣніе дѣйствительно существуетъ, — а оно несомнѣнно существуетъ, — то одна лишь Анжель можетъ дать доказательства этого. Съ Анжель онъ научится больше въ одинъ часъ, чѣмъ съ Люсьеннъ въ цѣлыя пятнадцать лѣтъ.

Разъ вечеромъ, проходя мимо большого магазина музыкальныхъ инструментовъ, онъ увидалъ въ витринѣ органъ цѣною въ 800 франковъ. Онъ вошелъ, осмотрѣлъ инструментъ и рѣшился купить его.

Съ этой минуты онъ окончательно забросилъ Люсьеннъ. Цѣлыми днями онъ сидѣлъ дома, играя на органѣ, не обращая никакого вниманія на жалобы другихъ жильцовъ, заваливая свою гостиную церковно-музыкальными произведеніями великихъ композиторовъ; но всего чаще онъ невольно возвращался къ «Stabat» Россини и къ «Ave Maria» Гуно.

Въ крупныхъ и мелкихъ событіяхъ повседневной жизни замѣчается необыкновенная, минутами ужасающая логика. Невѣжды приписываютъ многое случаю, но, по всей вѣроятности, случай самъ по себѣ не существуетъ. Какъ-то разъ вечеромъ, бросивъ мимоходомъ взглядъ на выставленныя у жившаго по близости его дома букиниста книги, Лоранъ замѣтилъ какую-то несчастную, истерзанную брошюрку, носившую заглавіе «Замокъ де-Мерандъ».

Изъ этой брошюрки, появившейся въ 1842 году, онъ узналъ, что въ Пикардіи, близь Аббевиля, есть нѣкій замокъ де-Мерандъ. Брошюрка описывала красоты этого княжескаго жилища, почти историческаго и составлявшаго достояніе очень богатой, очень древней и очень знатной фамиліи.

Отнынѣ Лоранъ зналъ, что ему дѣлать. Теперь вопросъ сводился уже не къ любовной прихоти или научному любопытству, а къ возстановленію попранныхъ правъ! Анжель — наслѣдница рода де-Мерандъ, значитъ, необходимо вернуть ей принадлежащее ей наслѣдство.

Онъ принялся за поиски. Скоро онъ открылъ въ спискѣ фамилій одного ежегодника, что въ Парижѣ имѣются трое Мерандъ: одинъ — столяръ, живущій въ улицѣ Сентъ-Антуанъ, другой — виноторговецъ въ Бельвиллѣ и третій — графъ де-Мерандъ, живущій по улицѣ Удино, № 118. Лоранъ отправился на улицу Удино и узналъ отъ швейцара № 118, что графъ де-Мерандъ умеръ годъ тому назадъ. Онъ узналъ, что графъ былъ человѣкъ пятидесяти лѣтъ и умеръ бездѣтнымъ, оставивъ послѣ себя лишь дальнихъ наслѣдниковъ. Состояніе еще не было раздѣлено между ними и домъ-особнякъ назначенъ былъ въ продажу. Продажа эта была поручена нотаріусу Лефлешю, жившему по Елисейской улицѣ.

До сихъ поръ дѣло шло какъ по маслу, но затѣмъ Лоранъ наткнулся на препятствіе. Когда онъ заговорилъ о завѣщаніи и о наслѣдствѣ съ нотаріусомъ Лефлешю, тотъ, очень занятый и разсѣянный человѣкъ, только тонко усмѣхнулся.

— Но позвольте, — сказалъ Лоранъ нетерпѣливо, — вы-же знаете, что у графа де-Мерандъ былъ незаконный ребенокъ, фактъ этотъ извѣстенъ почти всѣмъ и невозможно-же, чтобы онъ такъ-таки ничего не оставилъ своей дочери.

— Ахъ, Боже мой, — отвѣчалъ Лефлешю, — я знаю всю эту исторію не хуже васъ, быть можетъ, даже лучше васъ. Эта маленькая Анжель, которую графъ навѣщалъ каждый мѣсяцъ въ монастырѣ, была дочерью одного изъ его лѣсничихъ, очень честнаго человѣка, умершаго какъ-то случайно и трагически. Ни я и никто другой, не можетъ сказать вамъ что-нибудь больше. Несомнѣнно, что графъ де-Мерандъ покровительствовалъ бѣдному ребенку, но вотъ и все. Когда мой благородный кліентъ умеръ, унесенный въ нѣсколько часовъ какой-то скоротечной болѣзнью, какъ вамъ это, конечно, извѣстно, его наслѣдники послали этой молодой дѣвушкѣ и ея матери единовременное пособіе. Сумма, насколько мнѣ помнится, была довольно значительная, но къ сожалѣнію ихъ вниманіе было дурно принято.

Тогда Лоранъ разсердился, ибо онъ мало по-малу дошелъ до такого нервнаго раздраженія, при которомъ человѣкъ не выноситъ никакого противорѣчія. Нотаріусъ отвѣчалъ ему на все вѣжливо и холодно. Наконецъ, такъ какъ Лоранъ продолжалъ упорно спорить, Лефлешю всталъ и сказалъ ему:

— Позвольте замѣтить вамъ, милостивый государь, что самое лучшее, — прекратить этотъ безполезный разговоръ. Вы утверждаете мнѣ, что существуетъ какое-то завѣщаніе. Прекрасно, но докажите это. А пока доказательство это не будетъ предъявлено, ваша протеже не имѣетъ никакихъ правъ на наслѣдство графа де-Мерандъ, какъ не имѣемъ на него правъ мы съ вами. Если-бы я позволилъ себѣ дать вамъ совѣтъ, то я посовѣтовалъ-бы вамъ отказаться впредь отъ совершенно безполезныхъ розысковъ. Но это до меня не касается. Когда вы принесете мнѣ всѣ нужныя бумаги, то мы посмотримъ, что надо дѣлать. А пока самое лучшее, — молчать обо всемъ этомъ… А теперь позвольте откланяться вамъ, ибо меня ждутъ въ пріемной многочисленные кліенты.

Въ тотъ-же вечеръ Лоранъ уѣхалъ опять въ Планшёйль.

XV.

Нѣтъ ничего мрачнѣе Планшёйля зимой; повсюду снѣгъ, а между оголенныхъ вѣтвей деревьевъ свищетъ и воетъ рѣзкій ледяной вѣтеръ. Вдали, пятнами выступая на бѣлой пеленѣ, виднѣются соломенныя крыши разбросанныхъ домовъ, изъ трубъ которыхъ дымъ вырывается клубами и мелькаетъ въ туманномъ воздухѣ. Дороги представляютъ изъ себя мѣсиво грязи и снѣга, стаи голодныхъ, каркающихъ воронъ носятся по небу; свинцовыя, мрачныя тучи, гонимыя вѣтромъ, скользятъ очень низко, и горы пропадаютъ въ сырой мглѣ, скрывающей ихъ очертанія.

На душѣ у Лорана было еще мрачнѣе, чѣмъ въ долинѣ Планшёйля. Онъ понималъ, что испортилъ себѣ всю жизнь. Для каждаго изъ насъ, рано-ли, поздно-ли, наступаетъ знаменательная минута, въ которую рѣшается вся наша дальнѣйшая будущность; въ эту минуту счастіе всей жизни виситъ на тончайшемъ волоскѣ, едва замѣтномъ атомѣ въ пространствѣ. И вотъ въ эту-то роковую минуту Лоранъ не съумѣлъ выказать ни рѣшительности, ни энергіи, ни проницательности. Онъ пропустилъ безъ пользы для себя рѣшительную минуту, отъ которой зависѣла вся его жизнь. Эта, разъ прошедшая минута, больше уже никогда не вернется, и какъ-бы ни казалась намъ жестокой подобная неумолимость рока, сорокъ лѣтъ раскаянія и слезъ не въ силахъ вернуть этой мимолетной, безповоротной минуты.

Да, Лоранъ испортилъ себѣ всю жизнь. Несчастный оттолкнулъ отъ себя Анжель! А между тѣмъ, Анжель, — вѣдь это была любовь, глубокая, чистая, безграничная любовь, такая, о которой мечтаютъ поэты и великіе мужи; любовь безъ узды, внѣ закона, высоко парящая надъ всѣми мелкими общественными условностями, среди которыхъ мы задыхаемся. И не одна любовь, а и наука еще безконечная, таинственная наука, превышавшая самыя смѣлыя мечты, и которая сряду, однимъ скачкомъ, сдѣлала-бы изъ Лорана одного изъ благодѣтелей человѣчества. Прихотью судьбы въ руки ему давалось само собою чудо; стоило ему захотѣть и передъ нимъ раскрылись-бы почти сверхъестественныя вещи, а онъ этимъ не воспользовался. «Глупецъ, трижды глупецъ! Животное, трижды животное!» — бранилъ онъ самъ себя.

Въ глубинѣ души его не оставалось ни малѣйшей надежды. Онъ зналъ, что между нимъ и Анжель все кончено, что разрывъ глубокъ и не поправимъ. Прошлое никогда не возвращается потому уже, что оно прошлое. Никакая человѣческая сила не можетъ вызвать вновь канувшую въ вѣчность минуту, ни изгладить слова, прозвучавшаго въ пространствѣ. Одно слово, одно только слово прозвучало въ ушахъ Анжель, точно звонъ погребальный и Анжель исчезла, погрузилась въ небытіе.

Генералъ былъ одинъ въ замкѣ; у него былъ припадокъ подагры и онъ только съ великимъ трудомъ спускался въ столовую, въ часы обѣда и завтрака.

— Спасибо вамъ, мой другъ, за этотъ неожиданный визитъ, на который я не смѣлъ надѣяться. Это, право, очень мило съ вашей стороны не забывать меня, стараго отшельника. Но вотъ что, являетесь-ли вы сюда для того, чтобы вылѣчить меня, или чтобы разсѣяться самому? Очевидно, у васъ есть какое-то горе… не любовное-ли?

Лоранъ качнулъ головой.

— Почемъ знать? Жизнь тяжелая ноша, даже и для счастливыхъ міра сего; во всякомъ случаѣ, я думаю, генералъ, что вы вылѣчитесь скорѣе меня.

— Полноте, какой вы еще ребенокъ! Любовныя огорченія не смертельны; они даже не серьезно мучительны, а если и мучительны, то съ примѣсью сладости, которая непремѣнно превышаетъ боль. Ахъ! что тяжело и больно, такъ это отсутствіе жизнерадостныхъ сердечныхъ соковъ молодости. Но оставимъ это!.. Скажите лучше, что вы намѣрены дѣлать тутъ, въ этомъ одиночествѣ?

— Я захватилъ съ собою нѣсколько книгъ и постараюсь приняться за работу. Работа, все-таки, остается пока лучшимъ средствомъ для облегченія душевной боли.

Однако, за работу Лоранъ не сѣлъ, а какъ только завтракъ кончился, онъ отправился навѣстить батюшку.

— Ге, ге! — сказалъ тотъ, завидя его, — да это нашъ молодой докторъ. Что скажете хорошенькаго?

— Пока ничего особеннаго, батюшка, но я надѣюсь, что сегодня вечеромъ… Я долженъ, прежде всего, поговорить съ сестрой Мартой. То, что я имѣю открыть ей, должно непремѣнно остаться тайной между ею и мною. Будьте такъ добры, предупредите ее, что я жду ее въ замкѣ черезъ часъ. Я попрошу у нея кой-какихъ формальныхъ объясненій и отъ ея отвѣта будетъ зависѣть ея судьба.

— Ну, докторъ, вы говорите загадками, но будь по вашему! Вы знаете, что я вамъ довѣряю безусловно, но, пожалуйста, мой другъ, поберегите ее!

Вскорѣ послѣ этого разговора Лоранъ ждалъ сестру Марту въ гостиной замка. Высокій каминъ ярко топился, пламя весело вспыхивало, а на дворѣ бушевала снѣжная вьюга и хлестала по оконнымъ стекламъ. Къ нему вернулись и его обыкновенное присутствіе духа и хладнокровіе. Сейчасъ онъ поставитъ на карту двѣ человѣческія жизни: свою собственную жизнь и жизнь сестры Марты. Говорятъ, что осужденные къ смерти, бываютъ поразительно спокойны въ послѣднюю минуту, — Лоранъ былъ также спокоенъ, какъ приговоренные въ смерти.

Скоро вошла сестра Марта.

— Ага! вотъ и вы, здравствуйте, — сказалъ Лоранъ, идя въ ней на встрѣчу. — Подойдите скорѣе въ огню, вамъ необходимо пообсохнуть и отогрѣться. Батюшка, конечно, предупредилъ уже васъ, что мнѣ нужно поговорить съ вами о нѣкоторыхъ весьма серьезныхъ дѣлахъ?

— Да, докторъ, — сказала сестра Марта, — но я никакъ не могла понять, въ чемъ дѣло. Вы хотите, вѣроятно, поговорить со мною о моемъ здоровьѣ, да?

— Конечно, — сказалъ Лоранъ, — дѣло идетъ о вашемъ здоровьѣ… И… еще кое о чемъ. Прежде всего, поговоримъ о вашемъ здоровьѣ.

— Хорошо, докторъ, благодаря вашимъ предписаніямъ, я больше не больна. Я перестала кашлять, несмотря даже на наступленіе зимы и у меня никогда не бываетъ лихорадки.

— Повѣрьте, что я болѣе, чѣмъ кто-либо другой счастливъ этой удачей, на которую едва смѣлъ надѣяться.

Глубоко тронутый, онъ смотрѣлъ внимательно на сестру Марту. Глаза молодой дѣвушки блестѣли яркимъ, чистымъ блескомъ, какъ никогда еще раньше не блестѣли. Безконечная кротость и голубиная чистота этого взгляда хватали Лорана за душу, и, при видѣ ея, онъ чувствовалъ, онъ сознавалъ ясно, какъ сильна и велика его любовь. Онъ совершенно оправился. Жребій брошенъ, онъ исполнитъ свой долгъ до конца… Полно, дѣйствительно-ли это его долгъ?

— Если ваше здоровье поправилось, значитъ лучшаго и желать нельзя, — сказалъ онъ. — Продолжайте принимать все тоже лѣкарство, которое скоро окажется вовсе ненужнымъ, а сами вы и о болѣзни забудете думать… Я попросилъ васъ придти сюда дли того, чтобы сообщить вамъ важныя новости, касающіяся вашихъ родственниковъ.

— Моихъ родственниковъ! — вскричала она пораженная…

— Т. е. вѣрнѣе, родственниковъ графа де-Мерандъ… Прошу васъ, сестра Марта, не удивляйтесь и позвольте мнѣ высказаться. Дѣло въ томъ, что случайно, а можетъ быть, и волею Провидѣнія, я познакомился съ родственниками вашего опекуна и являюсь теперь къ вамъ…

— Ахъ! докторъ, — сказала сестра Марта, вставая, — довольно объ этомъ. Я заранѣе угадываю, какое предложеніе вы намѣреваетесь сдѣлать мнѣ и заранѣе отказываюсь принять его. Послѣ смерти моего опекуна, моей матери была уже предложена разъ небольшая пенсія, но мать моя отказалась отъ нея, находя, что никто ничего ей не долженъ, и что если она могла принимать благодѣянія отъ monsieur де-Мерандъ, нашего покровителя, то это вовсе не значило, чтобы она стала принимать подаяніе отъ его наслѣдниковъ. Я считаю своей обязанностью, своимъ долгомъ, докторъ, поступать также, какъ поступала моя покойная мать. Это для меня тѣмъ легче, что я лично ни въ чемъ не нуждаюсь. Чрезъ нѣсколько дней я приму постриженіе и рѣшеніе мое неизмѣнно; такимъ образомъ, мнѣ нѣтъ никакого дѣла до мірскихъ благъ. Сестра Марта не нуждается ни въ чемъ, кромѣ забвенія.

— Вы не такъ поняли меня, дѣло идетъ не о подаяніи, а о возвращеніи вамъ по праву принадлежащаго. Что сказали бы вы, если бы узнали, что наслѣдники графа де-Мерандъ не настоящіе его наслѣдники и что покойный графъ завѣщалъ вамъ все свое состояніе?

— О, докторъ, это совершенно невозможно, и я подумала бы, если бы не знала васъ, что вы просто смѣетесь надо мной.

— Смѣю васъ увѣрить, сестра, что отъ настоящей минуты зависитъ все остальное. Отвѣчайте мнѣ, пожалуйста, откровенно и прямо. Когда графъ де-Мерандъ навѣщалъ васъ въ монастырѣ, заговаривалъ-ли онъ когда-нибудь съ вами о будущемъ и о своихъ планахъ на будущее?

— Никогда, докторъ. Съ какой стати говорилъ бы онъ со мной объ этомъ? и что онъ могъ бы сказать мнѣ? Развѣ вы не знаете, что онъ былъ моимъ опекуномъ, а что мой отецъ былъ его лѣсничимъ?

— И вы больше ничего не знаете?

— Ничего, докторъ.

И сестра Марта посмотрѣла на него съ такимъ искреннимъ изумленіемъ, что онъ не посмѣлъ продолжать.

— Ну, а я вотъ знаю, — слышите-ли, навѣрное знаю, — что графъ-де Мерандъ оставилъ послѣ себя завѣщаніе, въ которомъ назначаетъ васъ своей единственной наслѣдницей.

Сестра Марта вся поблѣднѣла.

— Простите, докторъ, что я осмѣливаюсь допрашивать васъ. Вы такъ рѣшительно утверждаете это, что мнѣ остается предположить, что вы видѣли это завѣщаніе? Быть можетъ, оно даже въ вашихъ рукахъ?

— Увы! нѣтъ, я не видалъ его, но я знаю, что оно существуетъ.

— И вы не можете сообщить мнѣ ничего болѣе положительнаго?

— Я самъ надѣялся получить отъ васъ кой-какія указанія.

— Отъ меня, докторъ, какимъ же это образомъ!

Она была теперь почти разсержена и быстро направилась къ двери.

Лоранъ попытался удержать ее.

— И такъ, вы рѣшительно отказываетесь отъ предлагаемаго вамъ мною богатства? Скажите, что бы вы сдѣлали, если бы были богаты?

— Во-первыхъ, докторъ, — сказала она серьезно, — я не богата и не могу быть богатой. Я простая, смиренная дѣвушка, круглая сирота. Во-вторыхъ, если бы я даже была богата, то скажите, пожалуйста, къ чему могло бы послужить мнѣ это богатство, о которомъ вы, не знаю почему и на какомъ основаніи, мечтаете для меня? Я дала самой себѣ слово посвятить себя Богу, и сдержу свое слово. Въ бѣдности я буду жить среди бѣдныхъ.

— Значитъ, ваше рѣшеніе безповоротно?

— Да, докторъ, оно безповоротно. А теперь, позвольте мнѣ уйти, прошу васъ.

Лоранъ схватилъ ее за обѣ руки.

— Ага! вотъ какъ, — сказалъ онъ вполголоса. — Пора кончить со всѣмъ этимъ разъ навсегда!

Дѣвушка билась въ его рукахъ, стараясь вырваться, но онъ пристально, упорно посмотрѣлъ ей въ глаза и сказалъ:

— Анжель, Анжель, явись! Я такъ хочу!

Сестра Марта слабо вскрикнула и опрокинулась навзничь.

— Ахъ! — вскричалъ Лоранъ, — наконецъ-то! вотъ и ты, Анжель! благодарю, благодарю тебя!

Но Анжель не шевелилась; она лежала распростертая на коврѣ, неподвижная, безъ признаковъ жизни. Опять тоже мертвенное молчаніе, тоже ужасное спокойствіе, которыя замѣчались въ ней четыре мѣсяца тому назадъ въ комнатѣ Лорана, когда онъ помѣшалъ ей уѣхать.

Лоранъ подумалъ: "Первый шагъ сдѣланъ. Когда мнѣ удастся разогнать этотъ летаргическій припадокъ, Анжель появится снова ".

Теперь онъ ужь былъ увѣренъ въ успѣхѣ, могущество его вернулось къ нему. Быть можетъ, это займетъ много времени, но онъ зналъ, что Анжель вернется.

Она все лежала, медленно дыша. Ея блѣдныя губы слегка пріоткрывались при дыханіи.

Лоранъ, стоя передъ нею на колѣняхъ, съ любовію смотрѣлъ на нее.

«Ахъ! — говорилъ онъ самъ про себя, какъ я люблю ее! какъ я люблю ее!»

Онъ наклонился, и съ безконечно нѣжной осторожностью, провелъ тихонько обѣими руками по лбу молодой дѣвушки. Онъ нѣсколько разъ повторилъ этотъ жестъ, но не замѣтилъ въ ней никакой перемѣны. Ни его слова, ни его жесты, ни его дыханіе, ничто не имѣло вліянія на состояніе Анжель, она оставалась неподвижной. Въ продолженіе получаса Лоранъ выбивался изъ силъ и вдругъ сразу понялъ все. Дрожь пробѣжала по всему его тѣлу. Такъ иногда въ мозгу нашемъ молніей пробѣгаетъ какая нибудь ужасная мысль, раскрывающая намъ въ одно мгновеніе всю правду, разрушеніе, полное уничтоженіе нашихъ надеждъ; въ такое мгновеніе мы прозрѣваемъ больше несчастій, чѣмъ сколько можно пересказать ихъ въ нѣсколько дней. Ослѣпительный свѣтъ озарилъ душу Лорана, онъ понялъ, что это конецъ, конецъ всему, Анжель умерла, пропала навсегда. Его сегодняшнее послѣднее усиліе привело лишь къ тому, что она еще разъ услыхала его голосъ. Она вернулась только для того, чтобы онъ могъ сказать ей послѣднее прости. Она хочетъ еще разъ услышать его, но отвѣчать ему она не можетъ. Да еще разъ, сегодня! И больше никогда… никогда. То приказаніе, которое онъ отдалъ тогда, въ своей комнатѣ, будетъ исполнено во всей его строгости… Никакая поблажка, никакое смягченіе невозможны. Анжель не вернется больше никогда.

Имъ овладѣло безграничное отчаяніе, къ которому примѣшивались горькія угрызенія совѣсти. Вѣдь онъ самъ, одинъ онъ сломалъ этотъ чудный инструментъ, уничтожилъ эту нѣжную, обожавшую его душу!.. Придраться ему не въ кому! Онъ самъ виноватъ во всемъ, глупецъ! несчастный глупецъ!

Что ему за дѣло до завѣщанія и до наслѣдства графа де-Мерандъ? Ему нужна только Анжель, та обожаемая Анжель, которая сама шла къ нему на встрѣчу и которую онъ такъ недостойно оттолкнулъ отъ себя. Онъ любитъ ее страстной, безумной любовью и онъ безсиленъ. И безсиленъ онъ по собственной винѣ, по своей циничной трусости.

Онъ плакалъ на колѣняхъ, подлѣ Анжель, сжимая въ своихъ горячихъ рукахъ ея безжизненную руку; всю свою жизнь отдалъ бы онъ за то, чтобы эти холодные пальчики отвѣтили пожатіемъ на его мольбы.

Но пальчики Анжель оставались неподвижны, рука ея была подобна рукѣ трупа, хотя пульсъ медленно бился съ неумолимою правильностью.

— Анжель! Анжель! Ужь если ты не можешь отвѣчать мнѣ, то по крайней мѣрѣ ты услышишь меня. Да, моя Анжель, это мое послѣднее прощаніе съ тобой! Прощай и прости! Прости меня! Мнѣ не хватило смѣлости жить для тебя одной и отнынѣ мой проступокъ ляжетъ тяжестью на всю мою жизнь. Какъ бы мы были счастливы! богаты! могущественны! Да, мы были бы богаты, ибо ты дѣйствительно Анжель де-Мерандъ. Ты знаешь, что это завѣщаніе существуетъ, ты одна знаешь это и, если ты не выдашь ее, тайна эта умретъ съ тобой. Мы были бы могущественны, ибо ты открыла бы мнѣ научныя тайны, невѣдомыя простымъ смертнымъ. Мы были бы счастливы, такъ какъ ты, о моя Анжель, любила меня! Ты сразу полюбила меня, а я тоже страстно любилъ тебя и люблю тебя и теперь такъ, что отнынѣ буду жить только воспоминаніемъ о тебѣ… Прости меня! Прости меня!.. Но еще не вся надежда потеряна, слушай, Анжель: то первое мое, проклятое приказаніе, слышишь, — я беру его назадъ, я отрекаюсь отъ своихъ словъ. Забудь ихъ и явись. Пусть это приказаніе не существуетъ отнынѣ для тебя, какъ оно не существуетъ больше для меня. Отряхни тяжелыя цѣпи, сковывающія твои члены. Дай мнѣ услышать твой голосъ, твой мягкій голосъ! Пусть руки твои снова оживятся! Скажи одно лишь слово, сдѣлай одно только движеніе и ты спасена. Встань, иди, овладѣй снова твоей очаровательной оболочкой. Анжель! О, это же ужасно! Неужели ты никогда больше не явишься?

Ему показалось, — быть можетъ въ этомъ виноватъ былъ слабый, дрожащій отблескъ горѣвшихъ въ каминѣ дровъ! — но ему показалось, что губы ея слегка дрогнули. Увы! это была, очевидно, игра его воображенія, ибо черты ея оставались по прежнему невозмутимо спокойны и сердце мѣрно билось все съ тою-же однообразною медленностью.

Онъ закрылъ лицо руками и зарыдалъ.

— О! Анжель! прощай и прости!

Онъ нагнулся и поцѣловалъ ее въ губы долгимъ поцѣлуемъ. Но губы ея остались неподвижны, безчувственныя къ этой ласкѣ, безучастныя къ ней. Это было ледяное равнодушіе смерти.

Тогда Лоранъ всталъ.

— Если все кончено, — сказалъ онъ, — вернитесь, сестра Марта!

Онъ протянулъ руку, и молодая дѣвушка медленно подняла голову, не раскрывая еще глазъ. Потомъ она приподнялась, опираясь на локти и встала.

Очутившись снова на ногахъ, она открыла глаза и провела рукою по вѣкамъ.

— Что бы вы ни говорили, докторъ, а рѣшеніе мое неизмѣнно. Я очень благодарна вамъ за ваши добрыя намѣренія, но я не хочу быть ничѣмъ обязанной наслѣдникамъ monsieur де-Мерандъ… Могу я уйти теперь, вамъ ничего больше не нужно отъ меня?

Лоранъ качнулъ отрицательно головой, говорить онъ былъ не въ силахъ.

— Еще разъ благодарю васъ, докторъ, — сказала она.

XVI.

Весною Лоранъ снова вернулся въ Планшёйль. Тамъ въ Парижѣ, ничто ему не удавалось, магнетизмъ внушалъ ему отнынѣ глубокое отвращеніе, медицина казалась ему утомительнымъ и вздорнымъ ремесломъ, изобилующимъ разочарованіями и огорченіями.

Что касается до музыки, то онъ просто пересталъ ее выносить.

Онъ отказался отъ предложенія своего отца, желавшаго, чтобы онъ поселился съ нимъ во Франшъ-Контэ, въ настолько богатомъ мѣстечкѣ, что дѣятельный врачъ легко могъ тамъ заработывать отъ шести до восьми тысячъ франковъ въ годъ. Тамъ немудрено было пріобрѣсти нѣкоторое вліяніе, а потомъ попасть и въ депутаты, что было-бы весьма недурно.

Но Лоранъ предпочелъ принять приглашеніе генерала и поселиться въ Планшёйлѣ. Онъ проводилъ цѣлые дни въ горахъ, изучая естественную исторію, собирая растенія и насѣкомыхъ. Онъ увѣряетъ, что никогда больше отсюда не уѣдетъ, но генералъ, убѣжденный, что во всемъ этомъ виновата несчастная любовь, отлично знаетъ, что въ двадцать восемь лѣтъ подобныя огорченія не смертельны. Онъ знаетъ, что наука возьметъ свое и что скоро Лоранъ будетъ по прежнему жить, надѣяться, а также и страдать, ибо страданіе-то и есть самая жизнь.

Что касается сестры Марты, то она уѣхала изъ Планшёйля.

Какъ только она приняла постриженіе, ее сейчасъ-же послали въ маленькую деревушку въ Бретани, близь Дуарненэ, гдѣ она даетъ уроки французскаго языка и катехизиса маленькимъ бретонкамъ. Она очень весела, очень набожна, и здоровье у нея превосходное.