РУССКІЕ ИСТОРИЧЕСКІЕ РАЗСКАЗЫ
правитьСердобольная.
правитьГЛАВА I.
Василій Шибановъ.
править
На одной изъ улицъ Бѣлаго города въ Москвѣ стоялъ красивый бревенчатый домъ. На улицу онъ выходилъ двумя окнами, раздѣлявшимися небольшою перекладинкою. Хотя домъ былъ и новый и украшенный рѣзьбою, но вмѣсто стеколъ въ окнахъ была вставлена слюда. Большой дворъ былъ обнесенъ досчатымъ заборомъ, съ дубовыми воротами и калиткою.
У окна, выходившаго на улицу, сидѣлъ красивый мужчина, лѣтъ двадцати съ небольшимъ, съ окладистою русою бородкою и съ добрыми, голубыми глазами. Онъ тревожно смотрѣлъ въ окно на улицу.
— Да ты, Петруша, можетъ быть, напрасно тревожишься? — сказала молодая женщина, стоявшая посреди избы: — когда же могъ пріѣхать Василій?
— Не напрасно, Ириша! — отвѣчалъ Петръ: — въ лавку приходили ко мнѣ бояре и сказывали, что Василій схваченъ и что плохо ему. Я уже сбѣгалъ къ Ѳедькѣ и просилъ его придти сюда. Онъ стрѣлецъ во дворцѣ, можетъ быть, кое-что и слышалъ.
Молодая женщина, съ большими черными глазами, была въ красномъ волосникѣ, крѣпко связанномъ на лбу и совершенно закрывавшемъ волосы; поверхъ красной рубахи былъ надѣтъ синій, суконный лѣтникъ, застегнутый подъ самое горло и съ длинными, широкими рукавами, висѣвшими позади. Лѣтникъ этотъ, сшитый какъ мѣшокъ, походилъ на сарафанъ. Длинныя золотыя серьги, съ блестящими камнями, показывали, что эти люди были не изъ бѣдныхъ.
Петръ Шибановъ считался въ дѣтствѣ рабомъ князя Курбскаго, но потомъ былъ отпущенъ, расторговался и сталъ зажиточнымъ купцомъ. Жена его, Ирина Ивановна, тоже была изъ зажиточной семьи, любя вышла замужъ и жили они спокойно, припѣваючи, пока надъ новымъ домомъ ихъ не показались грозныя тучи.
— Ну, вотъ и Ѳедька идетъ! — проговорилъ Шибановъ.
Кольцо въ калиткѣ звякнуло и по снѣгу заскрипѣли шаги высокаго, красиваго стрѣльца. Въ сѣняхъ стрѣлецъ стряхнулся, обтеръ ноги и, отворивъ низенькую дверь, вошелъ въ горницу; прежде всего перекрестился передъ иконами, занимавшими не только уголъ, но чуть что не половину стѣны изъ чисто выскобленныхъ бревенъ и затѣмъ, поздоровавшись, опустился на широкую лавку, тянувшуюся вдоль всей горницы.
— Ну, Ѳедя, ты знаешь, зачѣмъ я звалъ тебя? — сказалъ Шибановъ.
— Я самъ хотѣлъ къ тебѣ придти, — отвѣчалъ Ѳедоръ: — Забуду ли я когда нибудь, что Иришины родители, пріютили меня, сироту?…
— — Говори скорѣе, что слыхалъ, что знаешь? — прервала его Ириша.
— Не слыхалъ, а самъ видѣлъ, — въ полголоса отвѣчалъ Ѳедоръ: — Мы стояли на часахъ и я былъ у самой двери. Царь сидѣлъ на своемъ тронѣ, а какой-то бояринъ читалъ ему грамоту. Вдругъ царь весь затрясся и закричалъ: «Привести его сюда»! Сейчасъ же къ нему привели твоего брата Василія и подвели близко, близко… Василій, какъ посмотрѣлъ на царя и точно хотѣлъ. отступить, по не успѣлъ… Царь своимъ посохомъ — а у него наконечникъ острый, преострый! — уперся ему въ ногу и прокололъ сапогъ и ногу, такъ что кровь потекла по ковру…
— И что же Василій? — крикнулъ Шибановъ.
— Не моргнулъ. «Читай»! крикнулъ царь боярину и бояринъ сталъ читать. Хоть душа у меня и ушла въ пятки, но я сталъ прислушиваться и понялъ, что это читалось письмо отъ вашего князя Курбскаго. Князь-то вѣдь вашъ бѣжалъ въ Литву…
— Знаемъ, — отвѣчала Ириша.
— И оттуда прислалъ письмо съ Васькой…
— Неправда! — увѣренно сказалъ Шибановъ: — Ты знаешь, какой князь былъ хорошій человѣкъ? Ну, можетъ ли это быть, чтобы онъ послалъ на вѣрную смерть своего любимаго и вѣрнаго слугу?..
— Ну, ужъ я не знаю какъ, а письмо было прислано и его читали царю, а царь готовъ былъ Ваську разорвать. Тяжело ему, бѣдному, теперь въ темницѣ!..
Всѣ трое замолчали. Короткій, зимній день клонился къ вечеру и комнатка освѣщалась только лампадками, горѣвшими передъ иконами.
— Вамъ нечего ждать, когда васъ заберутъ, — тихо продолжалъ стрѣлецъ: — уѣзжайте скорѣе! Лавку твою знаютъ… Долго ли до грѣха?.. Ириша, уговаривай мужа, добрый совѣтъ даю!
Въ сосѣдней комнатѣ заплакалъ ребенокъ и молодая мать ушла къ нему.
— Мнѣ пора. Коли что узнаю, прибѣгу. Не медли, говорю тебѣ! Опоздаешь — хуже будетъ!
ГЛАВА II.
Бѣгство.
править
По уходѣ Ѳедора Шибановъ долго сидѣлъ, облокотившись на столъ и положивъ голову на руки. Ребенокъ замолкъ; молодая мать, войдя въ комнату, сѣла по другую сторону стола и, тронувъ мужа за руку, проговорила.
— Ну, Петя, давай потолкуемъ!
Петръ поднялъ голову и голубые глаза его съ такою тоскою посмотрѣли на жену, что та бросилась къ нему и обняла его.
— Теперь тосковать некогда, Петръ! — тихо, но спокойно продолжала Ирина: — Неужели тебѣ жаль, что у тебя не будетъ денегъ?
— Да развѣ я о себѣ жалѣю? Я не прихотливъ, сама знаешь… А мнѣ жаль, что ты въ бѣдность попадешь. Легко ли тебѣ будетъ?
— А ты думаешь, мнѣ легче будетъ, какъ тебя засадятъ да замучаютъ до смерти? Легче! И ты думаешь, что мы съ Ваней будемъ богаче послѣ этого? — съ жаромъ, но не громко говорила жена: — Только бы намъ уйти, въ чемъ есть, да скорѣе! Теперь я’ни минуты не буду покойна. Но какъ уйти? О Господи! какъ бѣжать?
— Вотъ ужъ это такъ не трудно, — отвѣчалъ мужъ: — вѣдь я на этой недѣлѣ хотѣлъ ѣхать за товаромъ и поѣду, только не одинъ, а съ тобою.
— Только бы скорѣй!.. скорѣй!..
— Укладывайся! Лавку оставлю на приказчика, какъ бывало и прежде. Но только, Ириша, жить намъ будетъ трудно.
— Будемъ крестьянами, я работы не боюсь; а на покупку земли да. скота денегъ у насъ достанетъ.
— Съ доброй женой нигдѣ не пропадешь. А слугамъ своимъ мы скажемъ, что я ѣду за товаромъ, а ты съ ребенкомъ по пути заѣдешь помолиться въ монастырь.
Ириша въ этотъ вечеръ спать не легла, а вынесла въ комнату сундукъ и, выбравъ изъ него тряпье, стала укладывать только богатыя вещи, мѣха и изъ одежды все, что было поцѣннѣе.
Судьба покровительствовала Шибановымъ и на другой день Петръ выгодно продалъ свою лавку, сказавъ, что уѣзжаетъ въ Казань, не такъ давно покоренную царемъ Иваномъ ВасильевичемъТ’рознымъ. Это никому не показалось страннымъ, потому что многіе изъ торговыхъ людей стали собираться въ Казань, чтобы начать тамъ торговлю.
Вернувшись домой къ вечеру, Петръ засталъ уже все уложеннымъ и Иришу совершенно готовою къ отъѣзду.
— Вѣдь завтра намъ нельзя еще выѣхать, надо обмѣнять деньги; да къ тому мы не рѣшили еще, куда намъ ѣхать.
— Я поѣхала бы куда нибудь за Тулу или за Воронежъ.
— Оно все равно, только бы выѣхать изъ Москвы, а тамъ вѣдь можно и переѣхать.
Утромъ мужъ опять ушелъ и Ирина въ страхѣ и тревогѣ провела весь день. Въ сумеркахъ онъ возвратился, а вслѣдъ за нимъ пришелъ Ѳеодоръ. При видѣ его и у мужа и у жены екнуло сердце.
— Вѣрно съ дурными вѣстями? — прошептала Ириша.
— Съ дурными, — отвѣчалъ Ѳеодоръ: — завтра приказано обшарить весь дворъ вашего князя, всю оставшуюся челядь засадить, а все добро перевезти въ палаты царскія. Такъ какъ князь бѣжалъ не изъ Москвы, то царь думаетъ, что въ хоромахъ онъ оставилъ много добра. Какъ будутъ забирать челядь, не мудрено вспомнить и о братѣ Василія.
— Не мудрено… — проговорилъ Петръ.
По-уходѣ Ѳеодора, Петръ рѣшительно сказалъ:
— Вижу, что всего не заберешь, и надо ѣхать съ тѣмъ, что есть.
Онъ вмѣстѣ съ работникомъ подвезъ сани къ крыльцу и сталъ выносить сундуки, мѣшки, корзины и постели; закрывъ все рогожею, завязалъ веревкою и пошелъ въ горницу. Они рѣшили выѣхать передъ свѣтомъ, чтобы ихъ не задержали въ городскихъ воротахъ.
Ирина сидѣла на лавкѣ, а ребенокъ спалъ въ люлькѣ. Крестикъ съ люльки былъ уже снятъ и уложенъ. Часовъ въ пять вывели пару лошадей, запрягли, а одѣтую въ шубу, съ ребенкомъ на рукахъ, Ирину подняли на возъ и посадили, хорошенько закутавъ. Старая няня и вся прислуга горько плакали, хотя хозяева продолжали увѣрять, что скоро вернутся.
— Чуетъ мое сердце, что не вернетесь! — говорила няня, крестя отъѣзжавшихъ дорогихъ хозяевъ.
Ворота со скрипомъ отворились и Шибановы поѣхали по Бѣлому городу, называвшемуся такъ потому, что онъ былъ окруженъ бѣлою стѣною. Ворота въ бѣлой стѣнѣ были уже отворены и они проѣхали въ Земляной городъ. Изъ Земляного города они проѣхали къ монастырямъ, но только когда миновали послѣднюю пригородную избушку, Петръ остановилъ лошадей и, вставъ съ саней, сталъ молиться на алѣвшій востокъ. Ирина, сидя на саняхъ, тоже молилась.
Итакъ, Шибановы благополучно бѣжали изъ Москвы.
ГЛАВА III.
Сельцо Береговое.
править
Лошади уже два раза отдыхали, но послѣдній постоялый дворъ такъ не полюбился Шибановымъ, что они, не смотря на насыпающій вечеръ, отправились далѣе, тѣмъ болѣе, что взошедшая на небѣ луна освѣщала имъ путь. Но не проѣхали они и диз^хъ часовъ, какъ луна затянулась тучами и пошелъ снѣгъ, сначала мелкій, а затѣмъ все крупнѣе и крупнѣе. Началась настоящая пурга и лошади отъ усталости безпрестанно останавливались.
— Не замело бы насъ! — проговорила Ирина.
— Ну, вотъ еще! — твердо отвѣчалъ Петръ, но въ душѣ у него давно было тревожно и онъ боялся погибнуть.
Такъ бились они еще часа три и, наконецъ, лошади совсѣмъ стали и не трогались съ мѣста. Ребенокъ покричалъ и замолкъ.
— Неужели замерзъ? — съ ужасомъ подумала мать.
Вдругъ, вмѣстѣ съ завываніемъ вѣтра, послышался лай собакъ.
— Милые! гдѣ-то лаютъ… — закричала Ирина.
Петръ схватилъ лошадей подъ уздцы и побѣжалъ; лошади, должно быть, тоже почуяли жилье, потому что пошли крупнымъ шагомъ. Лай слышался все ближе и ближе и путники увидѣли жилье: въ окнѣ довольно большой избы мелькнулъ свѣтъ.
Шибановы во второй разъ этотъ день поблагодарили Бога за спасеніе своей жизни.
— Пустите, ради Бога! — молилъ Петръ отворившаго ему калитку молодого священника: — У меня здѣсь жена съ ребёнкомъ… Мы замерзнемъ.
Священникъ, отецъ Даніилъ, и работникъ его отворили ворота. Петръ подвелъ лошадей къ крыльцу и самъ снялъ Ирину съ ребенкомъ. Пока онъ выпрягалъ лошадей, отецъ Даніилъ ввелъ Ирину въ переднюю избу и посадилъ на лавку. Ирина прежде всего посмотрѣла, живъ ли ребенокъ. Да, онъ былъ живъ и спалъ. Ирина узнала, что у батюшки жена очень больна и не встаетъ съ постели.
— Сведи меня къ ней, я, можетъ быть, помогу ей чѣмъ нибудь, — сказала Ирина.
Она взяла съ собою ребенка и пошла за священникомъ. Во второй комнатѣ, едва освѣщенной, лежала у стѣны на постели молодая женщина, а подлѣ въ люлькѣ, пищалъ ребенокъ. Онъ пищалъ тихо и жалобно, вовсе не такимъ голосомъ, какъ бывало кричалъ ея Ваня. Ирина Ивановна положила на лавку своего ребенка и взяла чужого.
— Онъ голоденъ, — проговорила больная: — я уже цѣлую недѣлю не могу кормить его.
Ирина развернула бѣднаго голоднаго младенца и приложила его къ своей груди. Мальчикъ отъ слабости едва могъ сосать, но все-таки насытился и заснулъ.
— Добрая ты женщина! — сказала больная: — какъ тебя благодарить?
— Не надо меня благодарить. Мальчикъ успокоился и этимъ поблагодарилъ меня, — отвѣчала Ирина.
Не смотря на усталость, Ирина до половины ночи провозилась съ больною: растирала, успокаивала ее и ходила за ребенкомъ. Но этимъ добрымъ дѣломъ она случайно пріобрѣла себѣ врага. Поутру въ избу къ старшей работницѣ отца Даніила пришла дьячкова жена и стала спрашивать о здоровьѣ «матушки».
— Напрасно тутъ толкаешься, — сердито отвѣчала ей Аграфена: — ты только языкомъ болтаешь, а ты бы посмотрѣла, какъ Ирина Ивановна въ одну ночь насъ всѣхъ управила.
— Это еще что за Ирина Ивановна? — вскинулась дьячиха. И вотъ, съ этой минуты у Шибановыхъ явился врагъ — злая, глупая баба. Дьячиха побѣжала къ дьячку и начала ему разсказывать, что къ отцу Даніилу откуда-то явились какіе-то незнакомые люди и что эти люди, навѣрно, будутъ подкапываться подъ нихъ. И вотъ, дьячекъ тоже сталъ злобно смотрѣть на незнакомыхъ ему пріѣзжихъ.
Шибановы на третій день стали собираться ѣхать дальше, но больная горько заплакала, а отецъ Даніилъ, кланяясь въ поясъ Петру, просилъ его повременить.
— Ты говоришь, тебѣ все равно куда ѣхать — уговаривалъ его священникъ: ^ну, такъ оставайся здѣсь!
— Близко отъ Москвы, батюшка! — отвѣчалъ Петръ.
— Хоть и близко, _но въ сторонѣ отъ большой дороги. Глухо здѣсь, совсѣмъ глухо! такъ глухо, что только двѣ крестьянскія семьи тутъ живутъ; а другіе побросали свои избы и переселились на большую дорогу. Вотъ рядомъ съ нами хорошій дворъ пустуетъ и я могу тебѣ его отдать.
Долго священникъ уговаривалъ Петра и такъ его успокоилъ насчетъ царскаго преслѣдованія, что Петръ не на шутку сталъ задумываться:
Ирина, между тѣмъ, отъучивъ отъ груди своего сына, принялась кормить чужого и ходить за больною, помогая ей всѣмъ, чѣмъ могла.
— Колдовствомъ помогаетъ! — шипѣла дьячиха.
— Молитвами помогаетъ! — строго отвѣчала ей сидѣвшая уже попадья.
— Кто они такіе? — допытывался дьячекъ.
— Добрые и хорошіе люди, — отвѣчалъ отецъ Даніилъ.
— А какъ звать-то?
— Петръ Алексѣевъ.
Священникъ посовѣтовалъ Петру не говорить своей фамиліи, на всякій случай, и между ними было рѣшено, что, онъ останется Алексѣевымъ.
Сельцо Береговое находилось всего за 80 верстъ отъ Москвы и стояло на берегу небольшой рѣчки. Церковь въ немъ была крошечная и поселенцы, переселившіеся въ Береговое изъ сосѣдняго большого села, почему-то не взлюбили сельцо и мало по малу всѣ выселились, такъ что, кромѣ церкви съ причтомъ, осталось только двѣ семьи.
— Не въ Литву же уѣзжать! — раздумывали Шибановы.
Къ веснѣ были наняты плотники и по сосѣдству отъ церкви выстроилась хорошая изба и поправлены были всѣ службы.
Матушка уже встала, но была слаба, а потому Ирина, переселившись даже къ себѣ въ избу, постоянно приходила кормить ребенка и растирала больную попадью. Еще бабушка Ирины говорила, что растираньемъ можно вылечить всякій недугъ и Ирина всегда прибѣгала къ этому.
ГЛАВА IV.
Настя.
править
Прошло двѣнадцать лѣтъ съ того дня, какъ Шибановы бѣжали изъ Москвы, гдѣ все оставили на произволъ судьбы. Что сталось съ ихъ. домомъ, они не знали, но только надѣялись, что его занимаетъ кто нибудь изъ ихъ прислуги. Со своимъ сосѣдомъ, отцомъ Даніиломъ, они жили душа въ душу. Андрюша, вскормленный Ириною, выросъ хорошимъ мальчикомъ и жилъ въ дружбѣ съ Ванею и съ сестрой его Настею, которой минуло десять лѣтъ.
Настя, съ такими же черными глазами, какъ у матери, была дѣвочкою вдумчивою. Хотя она бѣгала и рѣзвилась съ братьями, но когда они втроемъ садились на берегъ удить рыбу, она всегда начинала разговоры недѣтскіе, и недѣтскіе разговоры она вела потому, что любила очень, очень старенькаго странника, который заходилъ къ нимъ и иногда подолгу проживалъ у нихъ.
— Не хохочи такъ, Андрюша, — говорила она, сидя на травѣ съ мальчиками: — Ерема сказалъ мнѣ, что теперь грѣшно хохотать.
— Еще выдумай! Когда весело, такъ надо хохотать. Когда я сижу за книгой, такъ я и не хохочу, и когда я буду попомъ, такъ тоже не буду хохотать. А теперь-то отчего нельзя хохотать?
— Оттого, что вся Русь плачетъ. Ты послушалъ бы, какъ Ерема хорошо говоритъ объ опричникахъ.
— Это еще что за опричники?
— Это страшные люди. Они при царѣ и кто имъ не понравится, они сейчасъ саблей зарубятъ.
— Страсти! — повторили мальчики.
Такіе разговоры велись между дѣтьми постоянно и Настя точно ни о чемъ другомъ и не думала.
Этотъ вопросъ, очевидно, такъ занималъ Настю, что черезъ два года, послѣ урока у отца Даніила, который училъ ихъ всѣхъ троихъ грамотѣ, дѣвочка собралась съ духомъ и спросила:
— Батюшка, скажи мнѣ, неужели и злодѣевъ надо любить? самыхъ ужасныхъ злодѣевъ?
— Конечно.
— А я не могу, — печально отвѣтила Настя.
— Что ты, Настя! Да какихъ же ты можешь знать злодѣевъ? — со смѣхомъ спросилъ отецъ Даніилъ.
— А нашъ-то… — и тихо прибавила: — дьячекъ…
— Какой же онъ злодѣй, Настя?
— Онъ злой. Знаешь, что онъ съ нами сдѣлалъ?
— А что?
— Я сама видѣла, какъ онъ загналъ поросенка въ нашъ огородъ и тотъ испортилъ всѣ почти огурцы. Ну, подумай только! И мама вѣдь плакала…
— Это онъ поступилъ не хорошо.
— Къ себѣ въ огородъ онъ поросенка не загонитъ, значитъ, онъ не. любитъ своихъ ближнихъ. Зачѣмъ, же я буду любить его? Дьячиха прямо говоритъ, что ненавидитъ насъ, и смѣется, что мама ходитъ къ. больнымъ.
Дьячиха и за нею дьячекъ, въ самомъ дѣлѣ, ненавидѣли Шибановыхъ и дьячекъ, подозрѣвая, что почему нибудь такіе, сравнительно, богатые люди живутъ въ глуши, и хотя работаютъ, но все-таки не живутъ какъ простые мужики, — непремѣнно хотѣлъ узнать, въ чемъ тутъ тайна.
Разговоръ Насти съ отцомъ Даніиломъ не прошелъ даромъ и дьячку была сильно намылена голова за пущеннаго въ огородъ поросенка.
Дьячекъ выскочилъ отъ священника, какъ изъ бани, и кипя злобою, побѣжалъ на рѣку, гдѣ видѣлъ Ваню съ удочкою.
— Ахъ, вы бродяги! — не помня себя, закричалъ онъ на мальчика: — пришли тутъ въ чужое мѣсто, да вздумали смущать отца Даніила!
— Что ты! что ты! что съ тобой? — проговорилъ мальчикъ, поднявъ голову съ бѣлокурыми вьющимися волосами и съ большими, кроткими, голубыми глазами.
— Нечего «что ты»!.. Вѣрно отцу-то твоему на мое мѣсто хочется, что вздумали выживать меня! Ахъ, вы бродяги! бѣглые вы, безъ роду, безъ племени…
Мальчикъ вскочилъ.
— Нѣтъ, мы не бродяги!…
— Что тутъ говорить!… Воры вы!… Сколько разъ, я видалъ, какъ отецъ твой мѣнялъ деньги… настоящія, необрѣзанныя, ворованныя… Бродяги, безъ роду, безъ племени… и звать-то васъ не знаешь какъ…
— Не бродяги мы… а мы Шибановы! — внѣ себя закричалъ Ваня и заплакалъ, хотя заплакалъ онъ вовсе не оттого, что выдалъ отцовскую тайну, а отъ обиды.
— Такъ вы Шибановы? — прошипѣлъ дьячокъ.
ГЛАВА V.
Арестъ.
править
Ирина Ивановна, вѣрная своему прозвищу Сердобольной, справивъ домашнюю работу, отправлялась обыкновенно по своимъ больнымъ" Попадью она считала своею первою больною, потому что, хотя она и не лежала, но постоянно прихварывала, и ей надо было то тамъ, то тутъ потереть, и больная нерѣдко говорила мужу своему:
— Пропали бы мы безъ Ириши!
— Ужъ подлинно, что Самъ Богъ послалъ намъ этихъ людей, — отвѣчалъ отецъ Даніилъ.
Проходить ей всегда приходилось мимо избы дьяка; и въ этотъ день она шла обычнымъ путемъ и, завидѣвъ дьячиху, низко ей поклонилась.
— Не долго ужъ вамъ тутъ шляться да батюшкины пороги оббивать! — проворчала дьячиха.
Ириша остановилась и съ изумленіемъ посмотрѣла на нее.
— Теперь вѣдь мы ужъ знаемъ, кто вы такіе! Шила въ мѣшкѣ не утаишь…
— Что мы тебѣ сдѣлали? — проговорила Ирина.
— Что же Сердобольная можетъ сдѣлать кромѣ добра? — насмѣшливо проговорила дьячиха и, хлопнувъ калиткою, ушла къ себѣ во дворъ.
У Ирины Ивановны ноги подкосились, а сердце заныло совершенно такъ, какъ оно ныло четырнадцать лѣтъ тому назадъ въ Москвѣ, передъ ихъ бѣгствомъ. Она увидала передъ собою еще болѣе ужасный кровавый призракъ. Странникъ Ерема ежегодно ходилъ къ нимъ и разсказывалъ такіе ужасы!…
Прежде бояръ казнили за крамолу, а теперь опричники, подъ видомъ охраненія спокойствія царя, хватали на право и на лѣво и людей казнили зря.
Придя домой, Ирина тяжело опустилась на лавку подлѣ Насти, что-то вышивавшей у небольшого окна.
— Что съ тобой, мама? На тебѣ лица нѣтъ, — сказала Настя.
— Боюсь, Настя!..
— Да чего же намъ-то бояться, мама? Живемъ мы далеко, живемъ смирно, никого не обижаемъ…
— А все-таки я боюсь… Дчячиха что-то странное говорила мнѣ…
— Дьячекъ ужъ съ недѣлю, какъ въ Москвѣ.
Всю эту ночь Ирина глазъ не могла сомкнуть и страхъ свой передала своему добродушному мужу.
— Ничего мы не сдѣлали, — говорилъ онъ: — чего же намъ бояться?
— Развѣ берутъ только виновныхъ? — продолжала Ирина: — Ты вотъ что подумай: если бы опричники никого не хватали, такъ вѣдь имъ могли бы сказать: зачѣмъ васъ содержатъ изъ царской казны? Вотъ они и хватаютъ на право и на лѣво, и все больше людей, ни въ чемъ неповинныхъ.
— Ну, будь, что будетъ! — отвѣчалъ Петръ: — не уѣзжать же намъ отсюда? Здѣсь намъ было хорошо, здѣсь мы были счастливы и покойны и теперь постараемся быть покойны.
— Не могу!.. — отвѣчала только Ириша.
Весь этотъ день прошелъ спокойно, а на слѣдующій батюшка начиналъ сѣнокосъ, и, лишь стало свѣтать, онъ взялъ съ собою работника, Андрюшу да Ваню съ Настею и отправился съ ними версты за три. Ирина ушла въ ближайшее село, откуда за нею приходили и позвали ее къ умирающей, а Петръ остался одинъ и готовился къ сѣнокосу.
Онъ сидѣлъ на лавочкѣ у воротъ и чинилъ грабли. Нельзя сказать, чтобы на душѣ у него было покойно, хотя по привычкѣ онъ мурлыкалъ пѣсенку. День былъ такой хорошій, что и матушка вышла на улицу и, издали кивнувъ ему, тоже сѣла у воротъ.
Вдругъ вдали, со стороны большой дороги, послышался топотъ. Такое непривычное явленіе не удивило, а сразу испугало Петра. Отрядъ человѣкъ въ десять съ крикомъ и побрякиваньемъ прямо подъѣхалъ къ матушкѣ.
— Гдѣ тутъ живетъ Петръ Шибановъ? — спросилъ у нее одинъ изъ опричниковъ.
— Я такого не знаю, — отвѣчала перепуганная попадья.
— Да вонъ онъ сидитъ у воротъ, — сказала какъ изъ земли выросшая дьячиха: — вонъ, что чинитъ грабли-то!
Грозный отрядъ вскачь пустился къ ошеломленному Петру.
— Ты Петръ Шибановъ? — крикнули ему опричники.
— Нѣтъ! — твердо отвѣчалъ Шибановъ.
— Вяжи его! — приказалъ старшій: — тамъ разберутъ, кто онъ такой!
Петръ былъ опрокинутъ, связанъ и положенъ на выведенную, съ его же двора лошадь.
Въ то время, какъ одни опричники связывали Петра, другіе бѣгали по его дому и искали денегъ, такъ какъ дьячекъ, сдѣлавъ доносъ, что у нихъ проживалъ какой-то невѣдомый человѣкъ, прибавилъ, что у этого человѣка есть деньги. Однако, опричники, перерывъ сундуки, ничего не нашли; да и трудно было найти, потому что почти всѣ оставшіяся деньги Шибановы зарыли въ огородѣ, подъ кустомъ малины, а нужныя деньги они держали зарытыми подъ поломъ въ банѣ.
Шибановъ радъ былъ, что его взяли въ отсутствіи жены. По крайней мѣрѣ онъ не видѣлъ ея отчаянія, да и кромѣ того, онъ боялся, чтобы и ее злодѣи не захватили вмѣстѣ съ нимъ, а дѣтей могли просто перебить.
Попадья, не смѣя перевести духа отъ испуга, проводила глазами несчастнаго Петра и сѣла на прежнее мѣсто ждать возвращенія Ирины. Много часовъ просидѣла она, забывъ и о ѣдѣ и обо всемъ, какъ вдругъ увидѣла внѣ себя бѣжавшую Ирину. Въ деревнѣ, гдѣ на ея рукахъ умерла больная, она уже услыхала, что въ Береговомъ были опричники и кого-то увезли.
— Дѣти? — крикнула Ирина.
— На сѣнокосѣ, — отвѣчала рыдавшая попадья.
— А… мужъ? — чуть слышно добавила несчастная.
Отвѣта она не получила и по лицу матушки все угадала. Она, спотыкаясь, пошла домой, гдѣ увидала полный разгромъ. Но не въ вещахъ, не въ деньгахъ тутъ было дѣло, а въ человѣкѣ, котораго она любила и который теперь для нее погибъ! Она знала очень хорошо, что Петръ, даже въ помыслахъ неповинный, теперь погибъ.
Ирина упала ницъ на полъ и точно замерла. Она не слыхала, какъ ее прыскала водою матушка и какъ она вмѣстѣ съ работницею положила ее на постель, гдѣ вечеркомъ и застали ее дѣти.
ГЛАВА VI.
Ерема.
править
Но не такая была Ирина, чтобы позволить себѣ захворать и лежать въ бездѣйствіи въ такое трудное и тяжелое время. На другой день она была уже на дворѣ и складывала сѣно, привезенное работникомъ во дворъ для просушки. Бѣжать въ Москву и узнавать что нибудь о мужѣ было безполезно. Что могла она сдѣлать? Она могла только погибнуть съ нимъ и оставить дѣтей сиротами. На это она не имѣла никакого права и знала очень хорошо, что Петръ не одобрилъ бы этого.
Прошло нѣсколько дней. Сѣнокосъ у нихъ подвигался очень плохо и у всѣхъ точно руки опускались.
Въ это самое время пришелъ къ нимъ странникъ Ерема и когда Ирина разсказала ему, какъ было все дѣло, онъ опустилъ голову и долго сидѣлъ молча.
— Отдохну сегодня, а завтра пойду въ Москву, — сказалъ странникъ: — тамъ что нибудь узнаю.
— Батюшка Еремушка! — говорила Ирина: — иди, разузнай! Есть у меня тамъ близкій человѣчекъ, въ стрѣльцахъ, — не знаю, живъ ли! — Ѳедоръ по имени и Козелъ по прозванію. Службу онъ несъ въ царскихъ палатахъ и всегда могъ разузнать, что нужно. Найди ты его, родной, и скажи ему, что, ради памяти моихъ родителей прошу я его узнать все и пособить мнѣ.
— За твою ласку и добродѣтель сдѣлаю, что хочешь. Только, Ирина Ивановна, на хорошее не надѣйся, и лучше молись за своего Петра.
Странникъ Ерема былъ собранъ въ дорогу такъ, какъ собираютъ родного сына. Ему дали не только харчей, но Ирина сходила въ баню и оттуда принесла денегъ.
И вотъ поплелся нашъ странникъ, Передвигая свои ноги, привычныя къ ходьбѣ.
Ирина же не только часы, но и минуты считала. Настя служила ей большимъ утѣшеніемъ: она въ это время точно выросла и перестала быть дѣвочкою, а Ирина Ивановна перестала отъ нее таиться и все ей разсказала. Настя узнала, какъ князь Андрей Курбскій не могъ болѣе терпѣть обиды отъ царя и задумалъ уйти въ Литву. Но уйти такому боярину изъ Москвы было не легко и вотъ онъ ждалъ случая. Царь отправилъ его на войну въ Ливонію и князь оттуда уѣхалъ въ Литву къ королю Сигизмунду-Августу, который принялъ его съ большимъ почетомъ.
— Ну, подумай, — продолжала она: — какъ разгнѣвался царь, когда узналъ, что онъ ничего не можетъ сдѣлать съ ослушникомъ! Ну, и началъ онъ хватать его приближенныхъ… Прежде всего онъ замучилъ и потомъ казнилъ Василія Шибанова, твоего дядю…
— Да за что же, мама?
— А за то, что тотъ помогъ князю бѣжать, а можетъ, и не помогъ, мы вѣдь этого не знаемъ…
— И какой же царь-то злой!
— Злой-то онъ злой, это правда! только озлобили его бояре, а теперь сами и платятся. Какъ онъ былъ малымъ ребенкомъ да круглымъ сиротой, такъ всего въ своихъ хоромахъ натерпѣлся: и голодно-то и холодно ему бывало, а передъ нимъ бояре все дрались изъ-за власти.: Я думаю, какъ ростетъ такъ ребенокъ, такъ невольно каждый день думаетъ: «Вотъ постойте! какъ выросту да возьму свое, задамъ вамъ»!
Послѣдній доводъ подѣйствовалъ на Настю и она стала говорить о царѣ, какъ о несчастномъ.
Прошла еще недѣля и, наконецъ, появился странникъ. Онъ точно еще больше постарѣлъ. Войдя въ избу и поклонившись иконамъ, онъ присѣлъ молча на лавку. Дѣтей дома не было и только Ирина Ивановна одна встрѣтила его, и съ ужасомъ ждала; что онъ ей скажетъ. Наконецъ, старикъ заговорилъ:
— Лучше бы мнѣ не приходить къ тебѣ! Теперь вѣдь ужъ хорошаго ничего быть не можетъ….
— Ѳедора нашелъ?
— Нашелъ… Хорошій парень.
— Очень хорошій!
Разговоръ опять остановился.
— Еремушка! — вскинулась наконецъ Ирина: — Не томи же меня… не мучь… Казнили?
— Нѣтъ еще.
— Не мучь же, говори все, какъ было!
— Ну, такъ слушай! Пришелъ я въ Москву и пошелъ искать Ѳедора стрѣльца.
— Нашелъ?
— Не скоро, а нашелъ. Долго онъ не вѣрилъ мнѣ, что я присланъ отъ тебя, но наконецъ повѣрилъ и разсказалъ мнѣ, что Петръ сидитъ въ темницѣ, что водили его на допросъ, а будутъ ли казнить и когда, ничего не извѣстно, что къ нему, можно пройти со священникомъ. Я — къ этому священнику… Валялся у него въ ногахъ, заклиналъ и ужъ чего не дѣлалъ, и вотъ онъ обѣщалъ меня взять съ собой. Я ходилъ къ нему и утромъ и вечеромъ, и вотъ, наконецъ, онъ говоритъ мнѣ, чтобы я посидѣлъ, подождалъ, пока онъ пойдетъ обходить заключенныхъ. Ну, и пошли мы. Много келій обходили — все не тотъ. Наконецъ пришли въ одну, смотрю; на полу сидитъ нашъ Петръ!..
— О, Господи! узналъ тебя?
— Постой, не перебивай. Сидитъ на полу, а ноги въ деревянныхъ колодкахъ… Какъ онъ взглянулъ на меня, такъ весь затрясся и позеленѣлъ. А священникъ — добрая душа! — и говоритъ: «Дай ему попить водицы». Я взялъ кувшинъ и наклонился къ нему. — Ирина прислала меня къ тебѣ, — сказалъ я ему. — «А она еще цѣла? Такъ вотъ что ты ей скажи: не сегодня, завтра и ее схватятъ, и чтобы она не мѣшкая уходила бы въ монастырь. Буду ли я живъ или нѣтъ, все равно, пусть идетъ въ монастырь… Ваню пусть она отдастъ отцу Даніилу, а Настю можетъ взять съ собой. Только въ монастырѣ она и будетъ цѣла… Изъ монастыря не возьмутъ». — Все скажу, — отвѣчалъ я, и послѣ этого мы вышли.
— И все? — прошептала Ирина.
— Нѣтъ, не все. Послѣ этого я видѣлъ Ѳедора и онъ мнѣ сказалъ, что опричники непремѣнно пріѣдутъ сюда, потому что теперь ужъ извѣстно, что у Петра была лавка съ краснымъ товаромъ и что лавка эта была продана, и что, значитъ, деньги у Шибановыхъ есть и ихъ будутъ искать…
— Не найдутъ! — проговорила Ирина.
— Ну, найдутъ, либо нѣтъ, а мужнинъ приказъ надо выполнить! Иди въ монастырь, а за домомъ и дворомъ мы съ отцомъ Даніиломъ присмотримъ.
Ирина тотчасъ же порѣшила исполнить желаніе мужа и, не теряя времени, пошла къ священнику и обо всемъ съ нимъ условилась.
На слѣдующій день было воскресенье и она рѣшилась въ воскресенье и уйти.
ГЛАВА VII.
Смерть опричника.
править
Монастырь, въ который хотѣла уйти Ирина, находился всего въ двадцати верстахъ отъ Берегового, а такъ какъ отвезти ее туда хотѣлъ самъ отецъ Даніилъ, то она и порѣшила отправиться часа въ два, въ три.
Дѣти послѣ ранней обѣдни пошли посидѣть на бережокъ, а Ирина ходила по двору и запирала пустые амбары и клѣти. Въ эту ночь все добро, до послѣдней ложки и чашки, было увезено къ батюшкѣ. Ирина и Ерема все это дѣлали ночью, чтобы не видалъ дьячекъ, котораго сталъ побаиваться и отецъ Даніилъ.
Вдругъ въ ворота вбѣжала Настя. По ея лицу видно было, что случилось нѣчто ужасное.
— Идутъ опричники! Мама, скорѣе спрячемся!
Сначала это извѣстіе Ирину ошеломило, но затѣмъ она перекрестилась и, взявъ Настю за руку, побѣжала съ нею подъ навѣсъ. Весь уголъ подъ навѣсомъ былъ занятъ сѣномъ.
— Полѣзай, Настя въ самый уголъ, въ сѣно, — проговорила она и Настя, не дожидаясь вторичнаго приглашенія, юркнула въ сѣно, а вслѣдъ за нею влѣзла и мать. Кажется, онѣ еще не успѣли хорошенько запрятаться, какъ ворота распахнулись и во дворъ въѣхала страшная ватага. Прежде всего всѣ бросились въ избу, ломали, что попадалось подъ руку, и съ каждымъ шагомъ убѣждались, что хозяева выѣхали. Выбѣжавъ на дворъ, они разсыпались по всѣмъ клѣтямъ и амбарамъ и всюду находили полнѣйшую пустоту.
Ирина крѣпко держала Настю и слышала, какъ злодѣи подошли къ сѣну.
— Давай разрывать! — крикнулъ одинъ.
— Была бы охота!… Вотъ, если бы не храмъ Божій, такъ поджечь бы можно, — отвѣчалъ другой.
— Какъ можно! а храмъ-то? Мы и такъ обойдемся.
Первый опричникъ обнажилъ кривую саблю и сталъ втыкать въ сѣно. Другой послѣдовалъ его примѣру.
Ирина слышала, какъ около нее и Насти шуршало сѣно и какъ иногда остріе почти касалось ихъ лица и тѣла.
— Подайте, Христа ради, страничку! — проговорилъ дрожащій голосъ Еремы.
— А, Божій человѣкъ! — сказали злодѣи: — Ты здѣшній?
— Здѣшній, батюшки!
— Не знаешь ли, гдѣ хозяйка этого дома?
— Какъ не знать! она въ монастырь ушла.
— Когда?
— Сегодня!
Опричники отошли отъ сѣна и съ проклятіями и ругательствами стали садиться на лошадей.
— А добро-то все куда же дѣвалось? — спросили они.
— Видно, съ собой взяла. Нѣшто въ монастырь съ голыми руками примутъ? — небрежно отвѣчалъ старичекъ.
Ерема вышелъ за ворота и проводилъ опричниковъ, затѣмъ вернулся во дворъ и еще нѣкоторое время постоялъ, потому что къ отряду примыкали другіе опричники, разгуливавшіе гдѣ-то. Когда топотъ лошадей затихъ, онъ затворилъ ворота и калитку на запоръ и сталъ звать..
— Ирина, выходи!.. уѣхали…
Ирина вылѣзла и помогла вылѣзти Настѣ.
— И ты мнѣ будешь говорить, что надо любить такихъ злодѣевъ? — въ негодованіи говорила Настя: — Да я бы ихъ на медленномъ огнѣ сожгла!..
Въ это время съ улицы послышался крикъ и не то плачъ, не то стонъ…
— Отворите! отворите!
— Это Андрюша! — проговорила Настя и бросилась отворять калитку.
Андрюша, уже подростокъ, вбѣжалъ какъ безумный.
— Матушка Ирина! забили! убили!
— Кого? кого? — крикнули всѣ присутствующіе.
— Ваню на рѣкѣ убили и бросили въ воду.
Ирина, вмѣстѣ съ другими, бросилась къ рѣкѣ, гдѣ батюшка и дьячекъ вынули изъ воды тѣло убитаго Вани.
Батюшка, стоя надъ покойникомъ, съ упрекомъ смотрѣлъ на дьячка.
— Это все твое дѣло! — только сказалъ онъ ему.
— Да, да! — вскричалъ Ерема: — все это твое дѣло! Не люди тебѣ отплатятъ, а Богъ тебя покараетъ… Самъ Господь, Который видитъ все! Онъ на этомъ еще свѣтѣ тебя накажетъ. Смотри хорошенько на этого мальчика, смотри!.. Отнынѣ ты этого кроткаго лица никогда не забудешь… Никогда!.. никогда!..
Дьячекъ смотрѣлъ на лицо Вани и, поблѣднѣвъ какъ мертвецъ, сталъ дрожать.
На другой день Ваню похоронили и теперь у Ирины осталась только одна Настя, и ее надо было спрятать, сохранить во что бы то ни стало.
Батюшка сталъ запрягать лошадь и Настя уже усѣлась въ телѣгу, какъ вдругъ во дворъ вбѣжала баба изъ сосѣдняго села.
— Не у васъ ли сердобольная Ирина! — спросила она.
— А что тебѣ?
— Умираетъ человѣкъ! такъ за ней послалъ нашъ священникъ. Человѣкъ-то тоже съ крестомъ на шеѣ, да вотъ никто къ нему нейдетъ. А такъ дать умереть, безъ молитвы, нельзя.
— Ты толкомъ разскажи, въ чемъ дѣло, — сказалъ отецъ Даніилъ.
— Вчера, — начала баба: — къ намъ пріѣхали опричники и прямо въ кабакъ; напились и стали хвастать, кто лучше на лошади сидитъ… Вотъ они катались, катались, а одинъ изъ нихъ какъ задернетъ лошадь, она встала на дыбы, опрокинулась да и придавила его… Другіе-то «Ахъ! ахъ»! потрогали его, потрогали, да всѣ и уѣхали… Батюшка нашъ пришелъ и велѣлъ внести въ избу… Никто не пускаетъ!.. Потомъ ужъ пустую избу отворили, внесли… батюшка причастилъ… а онъ и до сихъ поръ живъ… Никто къ нему нейдетъ; ну вотъ, батюшка и послалъ за тобой, сердобольная Ирина, и проситъ тебя войти къ нему. Все же человѣкъ, не собака!
— Отецъ Даніилъ, — сказала она наконецъ: — вези Настю въ монастырь, устрой тамъ все, что нужно, а я приду туда пѣшкомъ, когда буду свободна.
— Матушка! матушка! — съ плачемъ проговорила Настя: — не надо, не дѣлай этого!
— Нѣтъ, Настя, — возразилъ отецъ Даніилъ: — пусть она исполняетъ до конца долгъ свой. Если Господь умѣетъ карать, то вѣдь Онъ умѣетъ и награждать.
Ирина, простившись со своими добрыми сосѣдями, быстро пошла съ бабою въ село
Въ избѣ, съ однимъ маленькимъ окошечкомъ, на лавкѣ лежалъ больной и тяжело дышалъ. Изба была старая, закопченная, и у единственнаго образа теплилась лампадка. Придя со свѣту, Ирина съ трудомъ разглядѣла лицо больного и тотчасъ же поняла, что человѣка этого Спасти нельзя, а что ему можно развѣ только помочь.
Она взяла на руку масла и тихо, осторожно стала растирать грудь больному. Это, очевидно, облегчало его.
Долго въ избѣ раздавались только стоны. Къ вечеру стоны стали стихать, а въ полночь умирающій открылъ глаза.
— Умираю, — проговорилъ онъ.
— Проси у Господа прощенія, — сказала Ирина: — Онъ, Милосердный, простилъ разбойника на крестѣ.
— Меня… наказалъ за мальчика на рѣкѣ… Голубые глаза вонъ тамъ въ углу… смотрятъ на меня…
Ирина въ страхѣ оглянулась, но въ углу было’темно.
— Развѣ ты забилъ мальчика? — тихо проговорила она.
— Дьячекъ- показалъ… я убилъ… Когда лошадь давила… глаза его смотрѣли на меня…
— О Господи! — закричала Ирина, упавъ на колѣни: — прости его! прости!
— Господи… Помя…ни… мя…
— Во царствіи Твоемъ! — твердо проговорила Ирина и закрыла глаза покойнику.
Она вышла изъ села, когда было еще темно, и въ чудное лѣтнее утро вошла въ мирную обитель, гдѣ Настя ждала ее.
ГЛАВА VIII.
18 марта 1584 года.
править
Прошло, четыре года и, наканунѣ Благовѣщенья, въ домѣ отца Даніила всѣ уже легли спать, какъ въ калитку послышался сильный стукъ.
— Пустите, Христа ради! — говорилъ какой-то незнакомый голосъ.
Отецъ Даніилъ вышелъ и увидалъ сани, а на нихъ какого-то человѣка.
— Отецъ Даніилъ! — проговорилъ голосъ изъ саней, показавшійся священнику знакомымъ.
Онъ подошелъ поближе, и, не смотря на темноту, при свѣтѣ мѣсяца, увидѣлъ черты лица знакомыя, но страшно измѣнившіяся.
— Петръ, да неужели это ты? Вотъ радость-то! Ну, выходи же!
Но выйти Петръ не могъ. Просидѣвъ въ колодкахъ четыре года, онъ остался въ живыхъ, только благодаря своему необыкновенному здоровью, но Ходить не могъ. Стрѣлецъ Ѳеодоръ, отслужившій свою службу, привезъ его на свои скопленные гроши.
— Гдѣ ужъ ему ходить, батюшка! Его надо принести.
Вдвоемъ со священникомъ они внесли Петра въ избу и положили на лавку. Ноги у Петра начинали понемногу шевелиться, но онъ весь былъ въ такомъ ужасномъ видѣ, что отецъ Даніилъ пошелъ къ женѣ и сказалъ ей:
— Лучше, матушка, не или сегодня къ обѣднѣ, а истопи баню и вымой несчастнаго. Этимъ ты сдѣлаешь угодное Богу.
Андрюша, восемнадцатилѣтній молодой человѣкъ, съ восходомъ солнышка уѣхалъ въ монастырь. Онъ часто, чуть что не каждую недѣлю, бывалъ тамъ, такъ какъ въ монастырѣ жила его невѣста, его дорогая Настя.
Когда онъ пріѣхалъ въ монастырь, служба уже началась и голосъ Насти, пѣвшей на клиросѣ, покрывалъ весь хоръ. Сестра Ирина, не постригавшаяся въ монахини, потому что черезъ Ерему она знала, что мужъ еще живъ, и она вовсе не хотѣла быть съ нимъ разлученною, — стояла тоже недалеко отъ клироса.
Лишь Только служба кончилась, Андрей тотчасъ же подошелъ къ рѣшеткѣ!
— Матушка Ирина! — быстро проговорилъ онъ: — скорѣе собирайтесь. Я пріѣхалъ за вами. Не мѣшкайте!
— Что случилось? говори скорѣе! — сказала Ирина.
— Счастье!..
— О, Господи! неужели вернулся?
— Вернулся, не мѣшкайте!..
Но уѣхать онѣ не могли, не простившись съ игуменьею, и потому Андрёю долго пришлось ихъ ждать. Если онъ съ такимъ нетерпѣніемъ ихъ ждалъ, то можно себѣ представить, что дѣлалось съ Петромъ, которому Ерема, жившій въ его избѣ, сейчасъ же сдѣлалъ костыль и вывелъ его за ворота на лавочку.
Но вотъ, наконецъ, показалась за поворотомъ сѣрая лошадка и телѣга съ дорогими монашенками. Радость свиданія была такъ велика, что Ирина Ивановна справедливо замѣтила:
— Чтобы пережить еще такую минуту, я готова на новыя испытанія!
— Нѣтъ, нѣтъ, мама! довольно! — вскричала Настя.
— И впрямь довольно! — заключилъ Петръ.
Ирина Ивановна была совсѣмъ сѣдая, но Петру она казалась такою же молодою, какою была прежде, и онъ не могъ свести съ нее глазъ.
Скоро былъ накрытъ столъ и появился постный ужинъ. Когда первый голодъ былъ утоленъ, Ирина и Настя просили Ѳедора разсказать имъ все, что дѣлалось въ Москвѣ, и какимъ образомъ уцѣлѣлъ Петръ.
— Когда вступилъ царевичъ Ѳедоръ на престолъ, такъ первымъ дѣломъ велѣлъ всѣхъ заключенныхъ освободить. Ну, я года свои выслужилъ и безъ того бы ушелъ. И вотъ, первымъ дѣломъ направился я въ тюремный дворъ поджидать Петра. Вотъ и привезъ его. Первый день какъ ѣхали, онъ все стоналъ и ѣхать не могъ, мы и остановились; а на второй вотъ и пріѣхали.
Поселились Шибановы въ своей избѣ, и съ ними поселились Ѳедоръ и Ерема. Подняли они кустъ малины, вынули свои деньги, купили скота и всего, что нужно, и хозяйство завели на славу. Въ сосѣднее село священникомъ перевели отца Даніила, а въ ихъ сельцо священникомъ посадили сына его Андрея, женившагося на Настѣ. Какъ бы въ вознагражденіе за все то, что эти люди перетерпѣли, они пользовались теперь безмятежнымъ счастьемъ, спокойствіемъ и довольствомъ.
