Сент-Клер островитянин, или Изгнанники на острове Барра. Часть вторая (Хелм)/ДО

Сент-Клер островитянин, или Изгнанники на острове Барра. Часть вторая
авторъ Элизабет Хелм, пер. Гаврилы Трескина

Оригинал: англ. St. Clair of the isles: or, The outlaws of Barra, a Scottish tradition, опубл.: 1803. — Перевод опубл.: 1817. Источникъ: az.lib.ru

Элизабет Хелм

Это произведение было опубликовано до 7 ноября 1917 года (по новому стилю) на территории Российской империи (Российской республики), за исключением территорий Великого княжества Финляндского и Царства Польского, и не было опубликовано на территории Советской России или других государств в течение 30 дней после даты первого опубликования.

Поскольку Российская Федерация (Советская Россия, РСФСР), несмотря на историческую преемственность, юридически не является полным правопреемником Российской империи, а сама Российская империя не являлась страной-участницей Бернской конвенции об охране литературных и художественных произведений, то согласно статье 5 конвенции это произведение не имеет страны происхождения.

Исключительное право на это произведение не действует на территории Российской Федерации, поскольку это произведение не удовлетворяет положениям статьи 1256 Гражданского кодекса Российской Федерации о территории обнародования, о гражданстве автора и об обязательствах по международным договорам.

Это произведение находится также в общественном достоянии в США (public domain), поскольку оно было опубликовано до 1 января 1929 года.

СЕНТ-КЛЕРЪ
ОСТРОВИТЯНИНЪ,
или
ИЗГНАННИКИ
НА ОСТРОВѢ БАРРА.

Перевелъ съ Французскаго Г. Трескинъ; Сочиненіе Госпожи Монтолье сочинительницы Каролины Лихтфельдъ.

. . . . . . . . . . One who Brings

A mind not to be chang'd by place or time.
The mind is its own place, and in ifself
Can make a heav'n of hell, of heaven.

Paradise lost, chan. I er.

ЧАСТЬ II.

МОСКВА, 1817. Въ Университетской Типографіи.

Печатать дозволяется съ тѣмъ, чтобъ по отпечатаніи, до выпуска въ продажу, представлены были въ Ценсурный Комитетъ одинъ экземпляръ сей книги для Ценсурнаго Комитета, другой для Департамента Министерства просвѣщенія, два экземпляра для Императорской Академіи Наукъ. 1817 Года Іюня 15 дня.

Ординарный Профессоръ Михаилъ Снѣгиревъ.

СЕНТ-КЛЕРЪ ОСТРОВИТЯНИНЪ

ГЛАВА I.

И ложась еще спать, Амбруазина рѣшилась открыть истинну легковѣрной Брижеттѣ, которую противъ чувствъ своихъ принуждена была обмануть; но прежде обязала ее клятвою не сказывать никому о томъ, что ей будетъ ввѣрено. Когда же Брижетта торжественно поклялась въ храненіи тайны, Амбруазина къ удивленію ея сказала, что любезный ея Вилліамъ, по ея приказанію, отправился за мнимыми пилигримами, коихъ имена однакожъ скрыла, для вспомеществованія ей. Она возобновила обѣщаніе о приданомъ, и приказала, будетъ ли удаченъ побѣгъ ея, или нѣтъ, оставить Лади Роскелинъ, выдти за-мужъ за Вилліама и уѣхать непремѣнно въ Замокъ Кинталь; дала своеручное повелѣніе къ управителю онаго, чтобъ онъ принялъ ихъ лучшимъ образомъ, и выдала денегъ для путевыхъ издержекъ; потомъ, отложивши нѣсколько драгоцѣнныхъ вещей, кои намѣревалась взять съ собою, легла въ постелю, приказавши Брижеттѣ лечь на софу. Бѣдняжка, выведенная такимъ образомъ изъ заблужденія на счетъ покровительства чудеснаго перстня и боготворимаго Святаго, весьма о томъ сѣтовала; но поразмысливъ, нашла, что покровительство наслѣдницы Кинталя было несравненно драгоцѣннѣе, потому что она обѣщала ей приданое и мужа; съ этою мыслію Брижетта уснула. Напротивъ того Амбруазина во всю ночь глазъ своихъ не смыкала, и занималась поперемѣнно то побѣгомъ своимъ, то Монтеемъ и любовью къ нему, то надеждою возвращенія его, хотя онъ и не объявилъ ей точнаго своего признанія, но она его угадывала и еще болѣе почиталаіМонтея за такую благородную молчаливость. Это мое дѣло, думала она, въ такомъ чрезвычайномъ положеніи предувѣдомить его, и я предварю его не только не краснѣя, но еще гордясь тѣмъ, что могу поправитъ ошибки судьбы въ разсужденіи его, и составить благополучіе такого человѣка, который одинъ только можетъ сдѣлать меня щастливою. Рѣшившись наконецъ, что ей должно дѣлать, она заснула съ сладкими мыслями, воображая, что послѣднюю ночь проводитъ въ Замкѣ Роскелинъ; непріятели Монтея становились ей ежеминутно ненавистнѣй.

Въ слѣдующее утро дю-Бургъ притворился больнымъ такъ искусно, что сторожъ совершенно обманулся и позволилъ ему остаться весь этотъ день въ башнѣ съ однимъ изъ товарищей, которой бы объ немъ имѣлъ попеченіе. Жребій сей палъ на Росса; Монтей же ушелъ къ друзьямъ своимъ, кои остались въ хижинѣ. Онъ приказалъ имъ купить еще одну лошадь для Амбруазины, и привести ихъ всѣхъ ввечеру въ лѣсъ, находящійся близь Замка, и приходилъ дважды въ Замокъ подъ видомъ, какъ бы несетъ что нибудь для больнаго пилигрима. Ихъ навѣстила Брижетта, которая принесла извѣстіе о пріѣздѣ своего Вилліама, и въ глазахъ ея изображалось то удовольствіе, которое она отъ того въ душѣ своей ощущала, дю-Бургъ, которому она нравилась, не безъ досады замѣтилъ участіе, какое принимала она въ томъ возвращеніи. Брижетта, имѣя еще на сердцѣ исторію, вымышленную имъ, и способъ, какъ онъ ее обманулъ, была отъ того холоднѣе съ нимъ, нежели съ другими. «Милая Брижетта! сказалъ онъ ей, не смотри на меня такъ сурово, прости моему обману, изъ уваженія къ доброму намѣренію и къ щастливому, какъ я думаю окончанію. Нѣкогда я былъ и продолжалъ бы быть обожателемъ прекрасной Брижетты; когдабы: могъ ласкаться, что она меня выслушаетъ; но съ возвращеніемъ Вилліама я не надѣюсь болѣе, и хочу быть только твоимъ другомъ. Признайся мнѣ, что ты любишь этого щастливаго Вилліама?»

— Для чегожъ и таиться? Моей доброй госпожѣ угодно, чтобъ я вышла, за него замужъ; она даетъ мнѣ приданое, позволяя жить и умереть возлѣ нее: дружбы ея и любви Вилліамовой для меня довольно. —

«О! да погибнетъ тотъ, кто захочетъ возмутить ваше щастіе!» вскричалъ Рыцарь. «Амбруазина не оставила мнѣ ничего болѣе сдѣлать; но прими этотъ свадебный подарокъ въ знакъ того, что ты меня прощаешь.» Онъ положилъ ей въ руку нѣсколько золота. Она хотѣла отказать; но Монтей и Россъ настояли и умножили подарокъ: тогда она, съ благодарностію принявъ, сказала: Госпожа моя велѣла спросить васъ, помните ли вы дорогу къ церкви?

«Совершенно», отвѣчалъ Монтей; «да и при выходѣ еще я замѣчалъ ее. Скажи ей, что она насъ непремѣнно тамъ найдетъ, и что я нетерпѣливо ожидаю этой минуты.»

Въ продолженіи дня Амбруазина выходила изъ своей комнаты весьма рѣдко, и то для того чтобы не замѣтили ея отсутствія. Ей казалось, это предпріятіе написано было на лицѣ ея, и что Лади Роскелинъ и Рыцарь смотрѣли на нее съ сомнительнымъ видомъ. Въ вечеру она ушла отъ нихъ ранѣе обыкновеннаго, жалуясь на головную боль.

Часъ спустя за полночь все утихло въ Замкѣ, тогда-то она отважилась скрыться. Брижетта, которая съ самаго обѣда все плакала, крайне, усиливалась ей сопутствовать; но Амбруазина совершенно ей въ томъ отказала. Хотя и желала имѣть спутницу своего пола, но опять судила, что эта дѣвушка, не привыкшая къ верьховой ѣздѣ, замѣдлила бы ихъ бѣгство; да и не хотѣла ни подвергнуть ее общему съ собою нареканію, ни разлучишь ее съ другомъ Вилліамомъ. Повторивъ ей приказаніе свое идти за него замужъ какъ возможно скорѣе и уѣхать въ Замокъ Кинталь поцѣловала ее нѣжно, зажгла свой факелъ, взяла вещи, и не страшась никакой опасности, вышла изъ комнаты; легкими, но трепещущими шагами прошла корридоръ, и сошла съ большой лѣстницы, ведшей въ нижній этажъ. Находясь въ корридорѣ, въ коемъ жила Лади Роскелинъ и ея свита. Вдругъ вспомнила она объ лаѣ собаки, испугавшемъ ее въ прошедшую ночь, и чего она вновь опасалась; — но теперь не слыхала ничего, и все было тихо вокругъ ея. Однакожъ, когда пришла она къ концу этого длиннаго корридора, то при сходѣ съ лѣстницы на дворъ ей послышался глухой шумъ на верьху, и звукъ отдаленныхъ голосовъ, отдающихся подъ сводами корридоровъ. Испугавшись чрезвычайно, но сдѣлавъ столько дѣла, она рѣшается загасить факелъ и дойти въ потьмахъ до перваго двора. Отперевъ легонько замокъ большихъ воротъ Замка, она проходитъ далѣе. Въ нѣкоторомъ разстояніи мерцающіе лучи луны показали ей человѣка у прислонившагося къ перистилю. Страхъ, который онъ навелъ на нее, не долго продолжался: сей человѣкъ, управляемый бѣлизною ея платья, тотчасъ подошелъ, и она узнала Монтея. Вы ли, милая Амбруазина? сказалъ онъ: «я не могу выразить, что я претерпѣлъ въ продолженіи цѣлаго часа, какъ васъ ожидаю. Еще нѣсколько минутъ — и я пошелъ бы искать васъ въ самой внутренности Замка.»

— Молчите, сказала она такимъ голосомъ: я думаю, что меня преслѣдуютъ, и я не иначе могла укрыться, какъ загасивъ факелъ.

Монтей, обнявъ ее рукою, поспѣшилъ съ нею, говоря, «что они будутъ очень смѣлы, естьли захотятъ теперь отнять васъ; въ сію минуту я не боюсь цѣлаго войска.» Онъ увѣдомилъ ее, что Россъ и дю-Бургь пошли въ церковь прежде полуночи, и не дождавшись ее, нашли проходъ въ ризницѣ, и отперли дверь, ведущую на валъ, гдѣ трое ихъ товарищей, привязавши въ лѣсу своихъ лошадей, соединились съ ними. "Дѣйствительно, « прибавилъ онъ: „намъ нечего бояться; насъ шесть человѣкъ, всѣ хорошо вооружены и не побѣжимъ, хотябы непріятелей было болѣе.“

Между сими разговорами пришли къ дверямъ церкви. Они входятъ туда. Вдругъ Амбруазина оборотившись, примѣтила блескъ свѣта, проходящаго сквозь перистиль, и въ туже минуту послышалось множество голосовъ, выговаривающихъ ея имя; падая въ обморокъ отъ ужаса, она бросается въ объятія Монтея. — О, бѣги! Сент-Клеръ, воскликнула она, бѣги!… заклинаю тебя! Какъ я нещастна! Я вела тебя къ смерти, когда тысячу жизней отдала бы для спасенія тебя! —

„Милая Амбруазина!“ вскричалъ Сент-Клеръ, забывая всю осторожность и благоразуміе, и прижимая ее къ своему сердцу: „не страшитесь ничего! вы находитесь въ безопасности, посреди преданнѣйшихъ и вѣрнѣйшихъ друзей; ихъ неустрашимое мужество съ сугубою силою будетъ защищать васъ!“ Говоря такъ онъ увлекъ ее въ церковь, гдѣ нашелъ своихъ товарищей. Едва имѣлъ онъ время увѣдомить ихъ объ опасности и приготовить оружіе, какъ непріятели показались уже слишкомъ близко, и нельзя было ихъ избѣжать, свѣтъ лампады церковной измѣнилъ имъ. Лишь только Монтей вбѣжалъ съ Амбруазиною, то преслѣдовавшіе ихъ вошли за ними же въ числѣ десяти человѣкъ подъ предводительствомъ Рыцаря Лерна, съ коимъ также находилась и Лади Роскелинъ. Монтей поддерживалъ еще безчувственную Амбруазину; онъ опустилъ ее тихо на ступени олтаря, и обнаживъ мечь свой, такъ какъ и друзья его, стали кругомъ ея въ оборонительномъ положеніи. Большая часть слугъ, позванныхъ наскоро, не были вооружены и побѣжали въ безпорядкѣ при видѣ обнаженныхъ мечей; но Сиръ Жамесъ Лорнъ напротивъ того приближился, и призвавъ Сенть-Клера за того мущину, которой поддерживалъ Амбруазину во время ихъ прихода, сказалъ ему съ надмѣннымъ видомъ; „Есть ли ты достоинъ любви Амбруазины, то съ однимъ тобою я долженъ имѣть дѣло!“ — Охотно, сказалъ Сент-Клеръ: уже не первый разъ я тебя встрѣчалъ и побѣждалъ; познай во мнѣ Датскаго Рыцаря; и прими смерть отъ руки Монтея! —

„Монтей!“ вскричалъ Сиръ Жамесъ, трепеща и отступивъ на нѣсколько шаговъ назадъ, опираясь на мечь свой.

— Монтей! — воскликнула Лади Роскелинъ, съ ужасомъ упавъ на руки къ одному изъ слугъ своихъ; поблѣдневшія черты лица ея выражали смятеніе и бѣшенство.

„Да, Монтей!“ вскричалъ онъ: женщина нечувствительная къ сладостнѣйшимъ движеніямъ природы! Монтей этотъ сынъ, отвергнутый тобою прежде его рожденія, сынъ, коему Небо даровало сердце, отъ твоего отличное, и который мучится за тебя въ сію минуту, когда жестокость твоя обнаружена! — Удались, оставь меня и сего благороднаго Рыцаря рѣшить собственную участь нашу. Естьли онъ погибнетъ отъ руки моей, то ты будешь имѣть новую причину меня ненавидѣть; естьли же я, то прощаю ему смерть свою и препоручаю Амбруазину благородству его. Когда ты увидишь текущую кровь мою, то вспомни, что она твоя!

Трепещущая Лади Роскелинъ не хотѣла, или не могла рѣшиться отвѣчать — она молчала; дю-Бургъ и Россъ заботились о Амбруазинѣ, находившейся почти въ такомъ же состояніи. — Сиръ Жамесу сдѣлалъ еще нѣсколько шаговъ назадъ, Сент-Клеръ подумалъ, что онъ его убѣгаетъ. „Остановись, Рыцарь“ сказалъ онъ: „я готовъ биться теперь же!“ Потомъ указывая мечемъ своимъ на памятникъ, воздвигнутый покойному Лорду Роскелину — „здѣсь“ сказалъ онъ: „покоится въ мирѣ супругъ этой женщины; да будетъ духъ его свидѣтелемъ сраженія и да узнаетъ сына своего по ударамъ его меча. Ты трепещешь, безчеловѣчная мать, ты блѣднѣешь! можетъ быть въ сію минуту тѣнь родителя моего предстоитъ предъ тобою, укоряетъ тебя въ притворствѣ, а себя въ слабости… Онъ не существуетъ болѣе, не можетъ назвать меня именемъ сына, въ коемъ ты мнѣ отказала; но еще есть время. — Поди и при подножіи его гробницы, признай меня твоимъ и его сыномъ, предъ олтаремъ твоего и моего Бога поклянись ему въ своемъ раскаяніи!“

Лади Роскелинъ сражалась сама съ собою; всѣ ея мысли были разстроены; она не знала, что ей дѣлать; гордость и стыдъ столько мучили ее, что, не смотря на вопль терзающейся совѣсти, она не могла произнесть ни одного слова.

Сиръ Жамесъ, бросивъ на нее презрительный взоръ, кинулъ мечь свой и приближился къ Сент-Клеру. „Мужественный Монтей!“ сказалъ онъ, подавая ему руку: „хотите ли вы принять мое уваженіе и дружбу. Сто разъ слышалъ я исторію Сентъ-Клера, но только въ сію минуту узнаю истину.“

— Великодушный Стуартъ, сказалъ Монтей, бросивъ также свое оружіе и подошедши къ нему съ отверстыми объятіями: жизнь моя теперь принадлежитъ тебѣ по праву лучшему, нежели жребій оружія; вели, и Сент-Клеръ явится къ тебѣ при первомъ позывѣ дружбы: пустъ свобода Амбруазины будетъ первымъ тому доказательствомъ, я желаю, чтобы она была свободна. Изгнанникъ не смѣетъ любить ее, но онъ будетъ защищать.» — Храбрый начальникъ, сказалъ Стуартъ: присовокуплюль я къ твоимъ страданіямъ еще новыя; да обратятся они тогда же на меня! Амбруазина свободна и будетъ имѣть отнынѣ двухъ друзей и двухъ защитниковъ. «Сударыня» сказалъ онъ, обратясь къ Лади Роскелинъ: «я возвращаю вамъ данное мнѣ слово на щетъ наслѣдницы Кинталя; и я теперь не что иное какъ истинный другъ ея и мужественнаго ея защитника. Отошлите вашихъ людей; они безполезны въ такомъ дѣлѣ, гдѣ одна честь должна располагать нами. Сент-Клеръ, уступите необходимости, не продолжайте далѣе того проступка, въ коемъ можно справедливо васъ упрекать — неповиновеніемъ къ Королю за оставленіе мѣста вашего изгнанія; этотъ проступокъ для васъ опасенъ. Возвратитесь на островъ, возьмите съ собою Амбруазину; она не можетъ быть здѣсь въ безопасности; и ежели пожелаете имѣть еще друга, то вспомните Жамеса Стуарта!»

— Благодарю васъ, знаменитый Рыцарь! отвѣчалъ Монтей: естьли желаете признать дружбу изгнанника, то я вашъ навсегда! — Они пожали взаимно руки и приближились къ Амбруазинѣ, пришедшей въ чувство отъ разговоровъ, ею слышанныхъ. Рыцарь Лорнъ взялъ ея руку и вложилъ въ Монтееву, повторяя: «увезите ее! Ни она, ни вы здѣсь не въ безопасности.»

При семъ видѣ возвратились жизнь и ярость Лади Роскелины. Какъ! сказала она съ негодованіемъ, подвинувшись нѣсколько впередъ: вы попускаете, чтобы онъ увезъ мою воспитанницу! Мои права на нее священны; я приказываю ей именемъ ея матери остаться со мною. Этой ли помощи въ правѣ я ожидать отъ васъ, Сиръ Жамесъ?

«Сударыня» отвѣчалъ онъ: «Сентъ-Клеръ былъ мнѣ прежде неизвѣстенъ, хотя тысячу разъ слышалъ я исторію нещастій и рожденія его, которая сдѣлала во мнѣ глубокое впечатлѣніе; но съ тѣхъ поръ, какъ я вступилъ въ связь съ нашею фамиліею, привыкъ почитать сказкою, и Сенть-Клера обманщикомъ. Въ сію ночь узналъ я истину; онъ сказалъ вамъ ее въ моемъ присутствіи и вы не осмѣлились того отвергнуть. Никогда мечь мой не обнажится противъ Героя, несправедливо гонимаго. Благодарю васъ за намѣренія въ мою пользу; но они не даютъ мнѣ другаго права на Лади Амбруазину, какъ только защищать ее отъ несправедливыхъ притѣсненій. Пусть объявитъ она свою волю и намѣренія; клянусь, что они будутъ исполнены!»

Это возвратило Амбруазинѣ все ея мужество. — Сиръ Жамесъ, сказала она съ довѣренностію: или мои предчувствія меня обманываютъ, или любовь приготовляетъ вамъ жребій болѣе блистательный, нежели тотъ, какого неможете вы ожидать отъ руки Амбруазины: да вознаградится ваше великодушіе къ нещастной сиротѣ выше вашихъ желаній! Я же; сказала она, возвысивъ голосъ и положивъ руку на олтарь: объявляю предъ лицемъ Всемогущаго, что не желаю никого имѣть супругомъ, кромѣ Сент-Клера Монтея, и естьли непреодолимыя препятствія насъ разлучатъ, или его чувствія не будутъ соотвѣтствовать моимъ, то я навсегда отказываюсь отъ супружества; вотъ желаніе моего сердца. Чтожъ касается до моего теперешняго положенія, то я хочу укрыться въ монастырь, который сама изберу. Для этого я бѣжала въ сопровожденіи друга. Не могу болѣе сносить ни двора, ни опекунства Лади Роскелинъ; по завѣщанію отца моего я имѣю право отъ того отказаться, естьли она употребитъ во зло власть свою, и избрать дрѵгаго опекуна, человѣка, котораго родитель мой почиталъ выше всѣхъ: это Сент-Клеръ Монтей!… —

— Естьли я останусь въ монастырѣ послѣдніе два года моего несовершеннолѣтія, то Графиня имѣетъ право собирать мои доходы и платить изъ нихъ за мое содержаніе; естьли же я выйду замужъ, то могу оными располагать сама по завѣщанію родителя, предоставившаго мнѣ сіе право со дня моего супружества: вотъ то, о чѣмъ вы спрашивали меня Сиръ-Жамесъ. Естьли Лади Роскелинъ имѣетъ что объявить, то можетъ говорить въ свою очередь." Но она, не сдѣлавъ сего, бросилась съ бѣшенствомъ изъ капеллы, приказавъ людямъ своимъ за собою слѣдовать.

«Да покровительствуетъ вамъ щастіе, благополучіе и Небо!» с.казалъ Жамесъ Стуартъ своимъ друзьямъ: «уѣзжайте; я же съ своей стороны постараюсь, чтобъ васъ не преслѣдовали.» Сказавъ сіе онъ оставилъ ихъ.

Монтей, взявши подъ руку Амбруазину, повелъ ее по дорогѣ къ лѣсу, гдѣ лошади ожидали ихъ. «Иди, прекрасная и мужественнѣйшая изъ своего пола» сказалъ онъ ей: «не страшись ничего! Да погибнетъ варваръ, который осмѣлится оскорбить тебя, или сдѣлать малѣйшее огорченіе!»

Не теряя ни минуты сѣли на лошадей; утренній воздухъ былъ холоденъ и Сент-Клеръ для защищенія отъ онаго Амбруазины обернулъ голову ея пилигримскимъ своимъ капишономъ. Она показалась ему еще прекраснѣе въ этомъ простомъ уборѣ. Онъ вздохнувъ, поцѣловалъ ея руку и сѣлъ на свою лошадь.

Они поѣхали, будучи увѣрены, что Лади Роскелинъ пошлетъ ихъ преслѣдовать, не смотря на Сиръ Жамеса. Всѣ они ѣхали очень скоро; Амбруазина также понуждала свою лошадь.

Заключая, что непріятели будутъ ихъ преслѣдовать на сѣверъ, они поѣхали на полдень, и около девяти часовъ угара пріѣхали въ Селкиркъ, гдѣ отдохнувши сами въ одной хижинѣ и давши отдыхъ лошадямъ своимъ, они продолжали путь свой до Дрюмалвинга. Послѣ нѣсколькихъ часовъ отдыха сѣли они на судно, шедшее въ Карикфергъ, и достигши сего города. почитали уже себя въ безопасности отъ всѣхъ преслѣдованій.

Въ самомъ дѣлѣ Лади Роскелинъ, не смотря на представленія Рыцаря Лорна, послалъ погоню за бѣглецами; она не могла согласиться на то, чтобъ воспитанница ея и блистательное состояніе, какимъ она пользовалась, сдѣлались добычею Сент-Клера. Между тѣмъ видъ сына, оскорбленнаго ею съ самаго его рожденія и смѣлыя его выраженія произвели въ ней какое-то странное дѣйствіе въ то время, какъ основательные, но нестерпимые его упреки усиливали бѣшенство ея до: высочайшей степени, нѣчто подобное гласу природы возникло въ этомъ сердцѣ, доселѣ столь ожесточенномъ. Благородной видъ Сент-Клера, поразительное сходство его съ отцомъ, даже смѣлость, его речей — въ одно и то же время возмущали и льстили ея гордости. Она не могла не согласиться сама въ себѣ, что всякая мать тщеславилась бы такимъ сыномъ, каковъ Сент-Клеръ; но съ симъ новымъ для нее чувствомъ, которое непримѣтно въ нее вкрадывалось, еще болѣе возращалъ стыдъ признать свои слабости, унизиться предъ столь гордымъ сыномъ, и отнять у втораго своего сына Жона Роскелина и внука Лорда Монтроза права ихъ рожденія и всѣ сопряженныя съ оными преимущества, которыхъ лишила она Сент-Клера, отринувъ его. Сдѣлать признаніе слишкомъ поздное, что онъ подлинно былъ ея старшій сынъ, ей казалось невозможнымъ, но по крайней мѣрѣ, пославши въ погоню многихъ изъ своихъ людей, она дала имъ тайное приказаніе возвратить одну только наслѣдницу Кинталя, а Сент-Клеру позволить бѣжать. Она знала, что онъ долженъ былъ заплатить жизнію за свое неповиновеніе, естьли не возвратится въ мѣсто изгнанія, и противъ воли трепетала о его опасности. Лордъ Роскелинъ напротивъ того дышалъ однимъ только мщеніемъ и желалъ погибели обманщику, который хотѣлъ присвоить права и наслѣдство его дяди. Лади Роскелинъ никогда не открывала ему этой тайны, отрицаясь предъ нимъ всегда, что Сент-Клеръ не былъ ея сыномъ. Ненависть его хотя и чрезвычайно была сильна, однакожъ извинительна, по тому болѣе, что безпрестанно подстрекаемъ былъ къ тому женою своею, управлявшею имъ по своей волѣ, и которая не прощала Сент-Клеру, то онъ утѣшился о потерѣ ея. При первомъ извѣстіи о похищеніи Амбруазины они прибѣжали къ Лади Роскелинъ и съ своей стороны приказали посланнымъ за бѣглецами оставить, есть ли хотятъ, наслѣдницу, но привезши живаго или мертваго Сент-Клера, будутъ увѣрены, что онъ не замедлитъ погибнуть на эшафотѣ.

Брижитта, которая не покидала Амбруазину въ послѣдніе дни, тщательно была допрашиваема; но будучи вѣрна своей клятвѣ, она призналась только, что посѣтила пилигримовъ съ Лади Амбруазиною, во запиралась въ томъ, чтобы знала о ихъ хитрости, говоря, что еe также обманули и оставили внизу лѣстицы; она была принуждена къ этому полупризнанію словами Лади Роскелинъ, которая сказала ей, что наканунѣ побѣга Амбруазивы она была разбужена лаемъ своей собаки, и что примѣтивши свѣтъ сквозь двери, она встала, отперла ихъ и къ удивленію своему увидѣла наслѣдницу и Брижетту проходящихъ съ факеломъ чрезъ корридоръ, но поелику онѣ возвращались, то она думала, что Амбруазина, по привычкѣ своей при свѣтѣ луны занимается въ галлереѣ мечтами, обратясь къ морю, и въ ту ночь находилась въ подобномъ развлеченіи. Но замѣшательство Амбруазины на другой день, и безпокойный видъ и частыя отлучки возбудили въ ней подозрѣніе; она открыла Сиръ Жамесу о томъ, что видѣла, и уговорила его стеречь чрезъ всю ночь; въ часъ послѣ полуночи примѣтили они Амбруазину, идущую съ факеломъ одну. Лади Роскелинъ просила Рыцаря за нею слѣдовать; въ это самое время Амбруазина услышала шумъ и погасила свой факелъ. Сиръ Жамесъ потерялъ ея слѣды и въ совершенной темнотѣ блуждая по длиннымъ корридорамъ, принужденъ былъ наконецъ возвратиться въ комнату Лади Роскелинъ, чтобъ ваять свѣчу. Огорчена будучи тѣмъ, что Амбруазина взяла предосторожность загасить факелъ, и увѣрившись въ ея побѣгѣ, она сама захотѣла сопутствовать Рыцаря въ преслѣдованіи; дорогою разбудили они всѣхъ людей, спавшихъ въ сей части Замка и приказали имъ слѣдовать за собою, зовя громкимъ голосомъ Амбруазину, они пробѣжали корридоры и пришли къ перистилю. Амбруазина ихъ замѣтила, и какъ поспѣла нѣсколькими минутами прежде, то могла бы избѣжать ихъ, естьли бы свѣтъ въ капеллѣ не измѣнилъ ей. — Мы видѣли, что затѣмъ послѣдовало, и какъ эта гордая женщина получила урокъ, который бы долженъ былъ безъ сомнѣнія привести ее къ раскаянію, но переходъ къ добродѣтели медленъ, и сердце ея давно уже ожесточившееся, не могло такъ скоро смягчиться. Рыцарь же Лорнъ торжествовалъ, преодолѣвши страсть свою въ прекрасной наслѣдницѣ и нашедши въ соперникѣ своемъ друга, исполненнаго мужества и чести. Поступокъ Сиръ Жамеса въ семъ случаѣ очень не понравился Роскелинамъ; они ему это объявили, потому онъ оставилъ Замокъ, гдѣ ничто уже болѣе его не привлекало. Съ благосклоннымъ пріемомъ прекрасной Королевы, его Государыни, онъ забылъ мгновенную любовь къ Амбруазинѣ тѣмъ болѣе, что это чувство не было ею раздѣляемо.

ГЛАВА II.

Путешественники, думая быть внѣ опасности въ Карикфергѣ, разсудили прожить тамъ нѣсколько дней для отдохновенія. Амбруазина купила себѣ нужное платье и взяла женщину для услугъ. Будучи весела, но съ приличіемъ и образованна, безъ выказыванія всегда любезна и добра, она ежедневно становилась драгоцѣннѣе для изгнанниковъ. Россъ и дю-Бургъ, наиболѣе имѣли нужду воспоминать о своей дружбѣ къ Сент-Клеру; но будучи вѣрны этой дружбѣ, они щитали и свою пріятельницу за любимую сестру. — Сент-Клеръ былъ привязанъ къ ней самыми пылкими чувствами, и ежеминутно болѣе увѣрялся, что кромѣ Амбруазины для него не было другаго щастія, хотя и умѣрилъ эту страсть воспоминаніемъ о своемъ изгнаніи, или по крайней мѣрѣ не хотѣлъ въ ней себѣ признаться: но его взоры, тонъ голоса, всѣ движенія измѣняли ему, и чувствительная Амбруазина наслаждалась примѣчаніемъ, что она любима тѣмъ, кого избрало ея сердце, и столь же нѣжно, какъ сама его любила; однакожъ ей хотѣлось, чтобъ Сент-Клеръ искренно ей въ томъ признался. Видяже, что онъ не преставалъ молчать и бороться съ своими чувствами, она рѣшилась довести его до желаннаго объясненія.

«Сент-Клеръ!» сказала она пользуясь минутою, когда они были одни: «хотя совѣсть ваша не упрекаетъ вамъ; но скажите, другъ и защитникъ мой, что подумаютъ о дѣвицѣ моихъ лѣтъ, находящейся въ сообществѣ съ молодыми и любезными воинами, путешествующей съ ними землею и моремъ, скажите мнѣ, можноли такъ поступить безъ оскорбленія законовъ и общественнаго мнѣнія?»

— Амбруазина, сказалъ Сент-Клеръ съ горестію: честь ваша во сто кратъ дороже мнѣ моей жизни; я не потерплю, чтобъ осмѣливались нападать на ваше имя и очернять ядомъ клеветы поведеніе невинное, Ангельское. —

«Я не знаю» сказала она улыбаясь: «удержитъ ли явное ваше покровительство клеветы и злословія? Естьлибы вы захотѣли защитить меня отъ всѣхъ тѣхъ, кои будутъ порицать, судя по наружности, то вамъ должнобы имѣть столько же рукъ, сколько ихъ <имѣлъ> Гигантъ Бріарей. Впрочемъ я не думаю, чтобъ меня можно было совершенно оправдать, да и поносить меня будутъ не при васъ. Нѣтъ, мнѣ надобно загладить свое бѣгство двухлѣтнимъ уединеніемъ въ монастырѣ. Гдѣ, думаете вы, мнѣ лучше будетъ, въ Шотландіи, или въ Англіи?»

— Увы! сказалъ Монтей вздыхая: я трепещу отъ одной мысли быть съ вами въ разлукѣ; но естьли зло нужно, изберите мѣсто своего убѣжища, я васъ туда провожу, и потомъ нещастному Сент-Клеру останется только умереть. —

Мрачное уныніе, съ коимъ произнесъ онъ эти слова, сдѣлало глубокое впечатлѣніе въ сердцѣ Амбруазины. "Монтей, « сказала она отвернувшисъ, чтобъ скрыть разливающійся румянецъ: „милый Монтей! и такъ вы любите Амбруазину?“ — Люблю ли васъ? повторилъ онъ съ жаромъ, забывши всѣ свои размышленія и упавши къ ногамъ ея: я не могу ни выразить, ни сравнить силу моей къ вамъ любви; вы въ тысячу разъ дороже мнѣ жизни, и безъ васъ я не могъ бы сносить еe! —

,,Но, я думаю, вы согласитесь со мною въ томъ, что мнѣ должно ѣхать въ монастырь….»

— Увы! знаю ли я, что вамъ и что мнѣ должно дѣлать! Амбруазина, не спрашивайте у меня совѣта, избавьте меня отъ мученія, превосходящаго мои силы; рѣшите сами, куда вы хотите ѣхать, не спрашиваясь меня: по крайней мѣрѣ пусть еще разъ прежде смерти докажу вамъ мою покорность.

"Монтей, сказала она, обративъ на него прекрасные свои голубые глаза съ пріятнымъ и робкимъ взоромъ: «нѣтъ ли для меня комнаты въ крѣпости Барры?»

— Амбруазина, Амбруазина! еще повторяю вамъ, заклинаю васъ Небомъ, не испытывать меня выше силъ моихъ! Вотъ гдѣ вы теперь, и гдѣ будете до послѣдняго моего издыханія! сказалъ онъ, прижавъ ее къ своему сердцу. — Но отвезти васъ на мой бурный и дикій островъ невозможно; это будетъ въ тысячу разъ несправедлицѣе, нежели какъ поступилъ со мною Іаковъ! Долженъ ли я заточить обожаемую, прекраснѣйшую изъ женщинъ посреди безплодныхъ Гебридовъ! —

«У всякаго свой вкусъ, сказала она: а я люблю горы. Не назвали ль вы меня на турнирѣ дѣвою горъ?… Но я васъ избрала своимъ опекуномъ; не всегда же мнѣ быть непокорною и непослушною питомицею: и такъ какъ вы требуете, я пойду въ первый встрѣтившійся монастырь.» — Несправедливая, жестокая Амбруазина! Но нѣтъ! вы очень знаете, что естьли бы я былъ на тронѣ вмѣсто изгнанія, то онъ не имѣлъ бы никакой цѣны въ глазахъ моихъ, естьли бы не льзя было его раздѣлять съ вами! —

«Гордость, сказала Амбруазина, превозмогаетъ любовь въ вашемъ сердцѣ: вспомните, что естьли бы я слушалася только гордости, то вы не видали бы меня на Баррѣ; я не бѣжала бы изъ Замка Роскелинъ, и не выступила бы, какъ теперь, изъ границъ нашего пола. Но довольно объ томъ, Моитей! я люблю васъ и послѣ многихъ опытовъ со стороны моей не могу, да и не хочу болѣе ни дѣлать новыхъ доказательствъ, ни отрицанія. Дорого мнѣ будетъ стоить разлука съ вами; но можетъ быть мы увидимъ щастливѣйшіе дни, можетъ быть вы не всегда отвергать будете руку той, у которой цѣлымъ сердцемъ обладаете, и которая надѣется на вашу вѣрность. Сократить минуты, предшествующія тягостной разлукѣ! Мнѣ сказывали, что въ окрестностяхъ Белфорта, за нѣсколько миль отсюда, есть монастырь Бенедиктинокъ; я хочу вступить туда ззвтра.»

— Ужасная мысль! сказалъ Сент-Клеръ, скоро вскочивши съ мѣста и закрывъ свое лице руками: Амбруазина, сестра, другъ мой! останьтесь еще нѣсколько дней; для чего намъ такъ скоро разлучаться? —

«Какъ непонятнs мущины! cказала Ам, руазина: не согласны ли вы, что теперешнее мое положеніе можетъ вредить моему доброму имени? не сказали ли вы сами, что не хотите везти меня на Барру? но вы сами вишь должны туда возвратиться?»

— Милая, обожаемая дѣвица, но жестокая въ самой милости! я не могу располагать нашимъ жребіемъ. Вы должны съ своей стороны сдѣлать всѣ усилія; съ каждымъ мгновеніемъ намѣренія мои слабѣють; отъ васъ я ожидаю примѣра мужества. —

«Я покажу его, сказала она измѣнившимся голосомъ: и я также слаба и молода, но теперь уже все сказано, рѣшилась и твердо буду въ томъ стоять.»

Россъ и дю-Бургъ вошедши прервали ихъ разговоръ. Монтей казался внѣ себя весь вечеръ, а Амбруазина гораздо ранѣе ушла отъ нихъ.

На другой день поутру изгнанники собрались завтракать, какъ Амбруазина вошла въ залу въ дорожномъ платьѣ. — «Здравствуйте! сказала она входя: здравствуйте мои добрые и милые друзья! я ѣду въ Бельфортъ и хочу вступить кь Бенедиктинамъ, гдѣ думаю быть принята. Не отнимайте у меня бодрости прощаніями, коихъ не могу выдержать подобно вамъ; я не герой, а только слабая женщина, и уже чувствую свою слабость, увидя васъ.» Въ самомъ дѣлѣ слезы прервали ея голосъ и текли по щекамъ, коихъ блѣдность доказывала, что она худо провела ночь.

Всѣ встали и окружили ее, изключая Сент-Клера, который остался на своемъ мѣстѣ, опершись головою на руки, погруженный въ горесть. Одинъ спрашивалъ у нее о причинѣ столь скораго отъѣзда, другой умолялъ перемѣнить свое намѣреніе, третій хотѣлъ по крайней мѣрѣ ей сопутствовать. Мужественный Россъ почувствовалъ, что глаза его оросились слезами и старался то скрыть. Дю-Бургъ, который былъ гораздо чувствительнѣе, со слезами цѣловалъ руку Амбруззины; онъ удалился, недоволенъ будучи ложною честію и дурачествомъ Сент-Клера. Россъ отвелъ его къ сторонѣ и говорилъ съ нимъ съ жаромъ у окна. Амбруазина подошла къ нимъ, и обращаясь къ Жамесу Россу: «примите, Сиръ Жамесъ, сказала она, мою благодарность и прощаніе; вспоминайте обо мнѣ какъ о сестрѣ, любящей васъ, и которая часто будетъ помышлять о друзьяхъ своихъ, о своихъ братьяхъ въ крѣпости Баррѣ.» Россъ съ чувствомъ приближилъ руку Амбруазины къ губамъ своимъ.

"Теперь, сказала она, обращаясь къ Монтею съ очевидною твердостію: прощай, милый Сент-Клеръ! поклянись умѣрять стремительное твое мужество и не подвергаться безполезно опасностямъ. Твои враги еще торжествуютъ; но вѣрь предчувствіямъ Амбруазины, солнце блаженства возсіяетъ нѣкогда надъ Сент-Клеромъ. Мы найдемъ другъ друга, ежели не въ этомъ, то въ другомъ мірѣ. Она хотѣла улыбнуться, съ трудомъ произнося послѣднее выраженіе; слезы ея текли невольно; она дрожала и едва могла сѣсть, — такъ ей было дурно. «О, Амбруазина! сказалъ Сент-Клеръ, бросясь къ ней и обнимая ее: возлюбленная моя! Нѣтъ, нѣтъ! я не могу съ тобою разстаться! нѣтъ, мои руки удержатъ тебя у моего сердца, этого сердца, которое не можетъ болѣе противится всѣмъ ощущеніямъ! Никогда, никогда, не хочу я тебя ожидать; Ангелъ небесный, не покидай, не оставляй меня! Согласна ли ты раздѣлить, жребій изгнанника, быть его подругою, или лучше — его повелительницею?»

Амбруазина ничего не отвѣчала, она тихо высвободилась изъ рукъ Монтея, пожала ему руку и вышла съ улыбкою, которая показывала Сент-Клеру все, того онъ могъ желать. Монтей послѣдовалъ за нею. «Амбруазина, сказалъ онъ ей, я самъ не смѣю помыслить о томъ, что я произнесъ, — я отдаю вамъ сердце, коимъ вы уже совершенно обладаете; но оно изсохнетъ прежде времени отъ нещастій, несправедливостей и жестокихъ ранъ.»

— Я ихъ излѣчу — сказала она съ пріятною улыбкою, и приложивъ руку къ сердцу своего друга: оно крѣпко бьется — продолжала она: но скоро будетъ биться для одной щастливой Амбруазіаны. —

Монтей, внѣ себя, цѣлуетъ тысячекратно эту драгоцѣнную руку, не въ силахъ будучи произнести ни слова. "Представь супругу твою друзьямъ своимъ, " сказала она; послѣ сего возвратились они въ залу. "Вотъ, сказана Амбруазина, теперь я совершенно ваша сестра, супруга Сент-Клера, которая хочеть жить и умереть съ вами. Какъ она не могла скрыть отъ себя, что пристойность была уже нарушена состояніемъ, въ какомъ находилась, то она и незаставляла спѣшить церемоніею, которая давала ей право оставаться съ Сент-Клеромъ. Было положено призвать Священника, и все къ завтрашнему утру приготовить. Въ слѣдующій день они соединились торжественно въ церкви въ Каррикфергѣ, имѣя свидѣтелями комнатную дѣвушку и друзей своихъ.

Когда церемонія кончилась, восхищенный Сент-Клеръ обнялъ обожаемую Амбруазину и сказалъ: «Какъ будетъ завидовать мнѣ Іаковъ Шотландскій? Онъ меня изгналъ, а я теперь болѣе царствую, нежели онъ — я царствую надъ сердцемъ Амбруазины, обладаю Ангеломъ, и при всѣхъ печаляхъ моего изгнанія буду умѣть сдѣлать ее щастливою; утесы Баррскіе будутъ теперь для меня щастливѣйшимъ жилищемъ!»

Они положили ѣхать тужъ минуту, дабы успокоить друзей, ими оставленныхъ и вѣрно о нихъ безпокоющихся. Вышедъ изъ церкви, они отправились въ путъ. Щастливая и удовлетворенная Амбруазина стала еще любезнѣе. Подлѣ Монтея всѣ предметы казались, для нее лучшими: можнобъ было подумать, что она найдетъ Барру мѣстомъ утѣхъ, а Сент-Клеръ возлѣ ея безъ труда бы согласился остаться тамъ изгнанникомъ на всю жизнь.

ГЛАВА III.

Въ продолженіи путешествія всякой разъ, какъ только разговоръ касался до острова Барры и ихъ пребыванія на, немъ, Сент-Клеръ чувствовалъ непреодолимое желаніе открыть Амбруазинѣ о похищеніи наслѣдника Роскелиновъ; но обитатели крѣпости всѣ были связаны торжественною клятвою не открывать тайны сей никому безъ общаго согласія всѣхъ изгнанниковъ. Рандольфъ Мак-Грегоръ требовалъ точнаго исполненія, и Сент-Клеръ не осмѣливался преступиться; но онъ надѣялся скоро испросить у нихъ согласіе для той, которая сдѣлается настоящимъ членомъ ихъ общества. Ммежду тѣмъ, для предупрежденія первыхъ движеній удивленія при видѣ дитяти, называющаго его отцемъ своимъ, онъ сказалъ ей однажды при своихъ товарищахъ: «Прости, милая Амбруазина! я нѣчто скрывалъ отъ тебя до сей минуты; но уже время открыть это: я имѣю на Баррѣ дитя, сына, для коего испрашиваю твоей любви.»

— Ты имѣешь сына! возразила она съ удивленіемъ; но тотчасъ прибавила съ улыбкою: такъ, подлинно я его буду любить, это моя должность; я буду для него хорошею матерью. Ты знаешь мою откровенность, Сент-Клеръ; а я почитаю тебя честнымъ человѣкомъ, который не возможетъ и не захочетъ меня обмануть. Мать его на Баррѣ ли находится? —

"Она очень далеко отсюуда, и я не желаю никогла ее видѣть, "

— Я надѣюсь, что она ни въ чемъ не имѣетъ недостатка, сказала Амбруазина: Сент-Клеръ! мы богаты, мать вашего дитяти должна также жить въ довольствѣ. —

«Не только въ довольствѣ, сказалъ онъ: она очень богата.»

Амбруазина не могла скрыть нѣкотораго удивленія; Сент-Клеръ то примѣтивъ, сказалъ: «Милый другъ! я связанъ съ моими друзьями клятвою, которая запрещаетъ мнѣ объясниться порядочнѣе; но по пріѣздѣ моемъ на Барру я увѣренъ, что отъ нее освобожусь. Никто изъ насъ не захочетъ имѣть тайны для благородной Амбруазины; она естьли женщина, такъ только по нѣжной чувствительности сердца и по Ангельской тихости: она сохранитъ тайну.»

Наконецъ пріѣхали они въ Барру, и съ восхищеніемъ были тамъ приняты, особливо Амбруазина, которую почитали они источникомъ блаженства и будущаго щастія для Сент-Клера.

Лишь только сѣли путешественники и начали подносить прохладительныя, какъ и вбѣжалъ маленькой Рандольфъ, прыгая отъ радости; онъ вскарабкался къ Сент-Клеру на колѣна и называлъ его милымъ татею. Монтей поцѣловалъ его нѣжно, говоря ему: «для чего ты, маленькой шалунъ, вошелъ, не будучи ни кѣмъ позванъ? Я бы желалъ, примолвилъ онъ, обращаясь къ друзьямъ своимъ: сдѣлать объясненіе Амбруазинѣ. Я хранилъ нашу клятву; но прошу васъ меня отъ нее избавить.» Переставъ говорить, онъ посадилъ Рандольфа на колѣна жены своей; но какъ удивился, увидя ее поблѣднѣвшею и едва держащеюся на креслахъ. — "Амбруазина! сказалъ онъ съ ужасомъ: отъ чего этотъ трепетъ? Ужели видъ этого дитяти тому причиною? Я вамъ говорилъ… — Монтей! сказала она, прерывая его: честный ли ты человѣкъ? —

«Возможно ли Амбруазинѣ въ томъ усомниться?….»

— Какъ же это дитя здѣсь? — сказала она, разсматривая его. Одинъ изъ изгнанниковъ, взявъ тогда Рандольфа, отвелъ его къ концу залы, и игралъ съ нимъ, чтобъ не дашь ему слышать ихъ разговора. «Это-то хотѣлъ я изъяснить тебѣ, подхватилъ Монтей: „но не имѣлъ на то права безъ согласія друзей своихъ.“

— Монтей! возразила она съ гордостію: выслушай меня! Когда начала я любить тебя, не ты собственно внушилъ мнѣ это чувство, потому что я никогда тебя не видала, но когда отецъ мой говорилъ о несправедливостяхъ и гоненіи, которыя ты претерпѣлъ съ самаго рожденія, я невольно плакала, и не знала, что эти слезы были сѣмянами любви, которая произрасла въ моемъ сердцѣ и которая не должна была погаснуть. Говорилъ ли онъ о твоемъ мужествѣ, благородной гордости, знаменитыхъ поступкахъ, тогда я чувствовала, что душа моя возвышалась, и съ жаромъ желала я успѣха всѣмъ твоимъ предпріятіямъ. Естьли онъ сожалѣлъ в стремительности твоего характера, завлекавшей тебя въ заблужденія молодости, я всегда извиняла твою отважность и даже хвалила ее. — Ахъ, Монтей! ты не зналъ еще существованія юной Амбруазины, а уже былъ для нее все!

Монтей взялъ ее за руку, пожалъ ее, и хотѣлъ говорить; но Амбруазина приложила ее къ устамъ его, сказавъ: — позволь мнѣ окончить; тогда я буду тебя слушать съ должнымъ уваженіемъ. Сент-Клеръ! не легкомысленная страсть внушила Амбруазинѣ Кинталь все то, что она сдѣлала для полученія твоего сердца и руки; нѣтъ, Мотней, это была любовь, неразлучная съ моимъ существованіемъ; и естьли нужно будетъ перестать почитать и любить тебя, я тогда же должна буду умереть. Прошу, не прерывай меня… Пусть заточатъ тебя враги твои на льдистые берега Гренландіи, или подъ палящее небо степей Индѣйскихъ, вездѣ Амбруазина за тобою послѣдуетъ, и найдетъ единственное свое благополучіе съ тобою! Бѣдность, болѣзнь, несправедливость, ничто не устрашитъ меня съ тобою, ни что, развѣ сдѣлаешься менѣе достойнымъ моего почтенія, и развѣ не льзя будетъ гордиться честію Монтея, тогда я перестану жить, и Монтей будетъ воленъ вести себя какъ захочетъ; тогда онъ не будетъ болѣе страшиться взглядовъ и упрековъ Амбруазины. —

Она сказала это голосомъ столь сердечнымъ, трогательнымъ и вмѣстѣ благороднымъ, что всѣ слушали и смотрѣли на нее съ удивленіемъ, а Монтей съ чувствомъ почтенія и обожанія.

„Мой милый другъ! сказалъ онъ ей безъ всякаго смущенія: благодаря Бога, я всегда смѣло могу встрѣчать взоры Амбруазины, почерпать въ нихъ то желаніе, чтобъ бытъ достойнымъ ея любви и сравняться съ нею въ добродѣтели; — скажи, въ чемъ ты меня подозрѣваешь? Сердце мое ни въ чемъ не упрекаетъ меня.“

— Отъ чегожъ, подхватила она: наслѣдникъ Роскелиновъ находится въ крѣпости Баррѣ? —

„Ты его узнала?“ сказалъ Монтей.

— Да, я его узнала, даже не видя руки его, которая была закрыта, но должна имѣть красное родимое пятно. Когда жила я въ Замкѣ Роскелина, это дитя, которое, говорили мнѣ, на тебя походило, было моимъ маленькимъ любимцемъ, всегда на моихъ колѣнахъ или на рукахъ, онъ любилъ меня болѣе своей матери. —

„Дитя сіе сдѣлается для меня еще дороже, сказалъ Монтей: онъ предчувствовалъ, что ты будешь нѣкогда его матерью. Какъ наша тайна уже открылась, то друзья мои сдѣлаютъ о томъ тебѣ объясненіе, и я надѣюсь, что ты отдашь мнѣ болѣе справедливости.“

Робертъ Мак-Грегоръ началъ говорить, и разсказалъ, какимъ образомъ Монтрозъ достался въ ихъ руки, о важности, какую братъ его Рандольфъ, поддержанный въ томъ, Сиромъ Александромъ, придалъ этому похищенію; онъ говорилъ также о противорѣчіи, какое дѣлалъ сначала Сент-Клеръ противъ этого намѣренія; о прозьбѣ, какую братъ его Рандольфъ сдѣлалъ имъ умирая; о богатомъ имѣніи, имъ отказанномъ; о причинѣ, заставившей ихъ одобрить это похищеніе и желаніе оставить дитя въ ихъ рукахъ. Въ случаѣ опасности мы можемъ всегда сказалъ онъ, считать его залогомъ и получить чрезъ него хорошія условія. Мы всѣ его любимъ какъ сына, дадимъ ему воспитаніе, приличное храброму и великодушному Рыцарю; посреди насъ онъ увидитъ только примѣры добродѣтель, дружбы, вѣрности, истинной чести: сдѣлался ли бы онъ таковымъ въ Замкѣ Роскелина? Всякой изъ насъ согласится лучше умереть, нежели попустить что-либо для него вредное. Онъ привязанъ къ намъ и къ нашей простой, но трудолюбивой жизни, онъ любитъ особенно Монтея, коего считаетъ своимъ отцемъ; когда онъ будетъ въ лѣтахъ и наступитъ благопріятное время возвратить его фамиліи, то онъ войдетъ въ нее со всѣми преимуществами, которыя мы можемъ ему дать воспитаніемъ и состояніемъ: онъ будетъ всѣмъ вамъ наслѣдникомъ и такъ мы не сдѣлали ему никакого зла и только дали Монтею сына и друга отъ крови враговъ его, и который сдѣлается нѣкогда союзомъ мира.»

Амбруазина ничего не отвѣчала, но смотрѣла cъ видомъ удовольствія на Сент-Клера и подала ему руку.

Онъ началъ говорить: «Естьли бы родители сего милаго дитяти сѣтовалъ о потерѣ его, какъ бы должно было, то никакая личная выгода не заставилабъ меня удерживать его; попомнишь ли ты, когда спросилъ я объ этомъ Амврозія, онъ сказалъ мнѣ, что мать его была къ нему нечувствительна, и что вся фамилія скоро успокоилась.»

— Это совершенная правда, отвѣчала она: я какъ, Сент-Клеръ, такъ равно и у всѣхъ прошу извиненія. Хотя и лучшебы не похищать этого дитяти, теперь однакожъ противъ воли признаюсь, что это можетъ обратиться въ пользу; поди, бѣдная крошка, сказала она, призывая къ себѣ Рандольфа, и прижавъ его къ груди своей: ты имѣешь теперь мать. Хочешь ли называть меня маминькою? —

Рандольфъ повторилъ это слово, и оно скоро сдѣлалось ему знакомымъ. Онъ познакомился также скоро съ Амбруазиною, коей прелестный видъ нравился глазамъ его, и тогда же называя ее пріятнымъ именемъ маминьки, онъ перебиралъ своими рученками локоны бѣлокурыхъ волосъ ее, и безпрестанно цѣловалъ розовыя уста ея, большіе голубыя глаза и бѣлое чело.

Бракъ Монтея былъ празднованъ не только на островѣ Баррѣ, но и въ сосѣднихъ островахъ; и естьли прекрасная Амбруазина была предметомъ удивленія въ Кинталѣ и при Дворѣ Шотландскомъ: то на Гебридскихъ островахъ почитали ее царицею и обожали какъ кроткое и благодѣтельное божество.

Домоводство ни кѣмъ не можетъ такъ хорошо наблюдаться, какъ женщиною; крѣпость вскорѣ приняла другой видъ, необитаемая часть ея была исправлена; Амбруазина отправила судно въ Кинталь за мебелью, какая только ей была нужна, и для каждаго изгнанника имѣлась комната во вкусѣ. Она послала также приказанія къ своимъ управителямъ, чтобы бракъ ея былъ ознаменованъ въ ея деревняхъ сельскими праздниками и подарками ея подданнымъ, и чтобъ никому не отдавали съ сихъ поръ доходовъ, кромѣ ея самой по праву родительскаго завѣщанія. Она дала еще порученіе, что какъ скоро пріѣдутъ въ Кинталь Брижетта и Виллиамъ прислать бы ихъ на Барру на первомъ кораблѣ.

Прелести, кротость и вѣжливость Амбруазины постепенно смягчали грубые и воинственные поступки ея товарищей; они всѣ столько заботились ей понравиться, что она говорила иногда: я думаю, нѣтъ нынѣ на свѣтѣ ни одной женщины щастливѣе меня: я имѣю наилучшаго мужа и множество преданныхъ братьевъ.

Въ хорошую погоду она плавала съ ними съ одного острова на другой, раздѣляя и удовлетворяя всѣ ихъ удовольствія и забавы; въ дождливое же время она имъ читала, или пѣла баллады, аккомпанируя на лютнѣ или на арфѣ. Изобильная, но простая пища ихъ сдѣлалась пріятнѣе и вкуснѣе; она отучила ихъ отъ привычки много пить, дю-Бургь говорилъ тутъ, что онъ намѣренъ употребить свои досуги на сочиненіе разужденія о воздержаніи, и посвятить его Шотландскому Двору. Она занялась также нравственнымъ воспитаніемъ маленькаго Рандольфа, который страстно любилъ ее и соотвѣтствовалъ ея стараніямъ.

Брижетта и Вилліамъ пріѣхали, и увеличили бы домашнее щастіе еще своимъ собственнымъ, равно какъ усердіемъ и вѣрностію, естьли бы не привезли непріятнаго извѣстія, что Лордъ и Лади Роскелинъ испросили у Короля повелѣніе послать на Барру значительныя силы, чтобы схватить изгнанниковъ и привести ихъ въ Эдинбургъ, и что для совершенія сего дожидались только весны; тогда были середина зимы.

ГЛАВА IV.

Монтей и друзья его шутили на счетъ опасности, имъ угрожавшей. «Клянусь Небомъ, говорилъ онъ: естьли они къ намъ придутъ, то мы ихъ хорошо примемъ и обратимъ къ Іакову съ такимъ урокомъ, который бы могъ быть ему полезнымъ на всю его жизнь. Одна только Амбруазина причиняетъ мнѣ страхъ; она не за тѣмъ сюда привезена мною, чтобы терпѣть всѣ безпокойства, коимъ подверглась изъ любви ко мнѣ.»

— Говори о себѣ, мои милый другъ! возразила Амбруазина съ веселымъ видомъ: когда я приняла твердое намѣреніе раздѣлять съ тобою изгнаніе твое, въ то же время рѣшилась и на всѣ безпокойства, какія только могли со мною встрѣтиться. Естьли вы замѣтите во мнѣ робость, могущую ослабить ваше мужество, то позволяю тогда сожалѣть обо мнѣ; но до того времени не лишайте меня твердости, которую вы сами во мнѣ находили прежде. —

«Не съ нынѣшняго дня узналъ я, сказалъ Монтей, что вы не имете слабостей, свойственныхъ вашему полу; но не извѣстна мнѣ также чувствительность вашего сердца, и не смотря на ваше мужество, это сердце, столь нѣжное, много потерпитъ, особенно кода оно будетъ принуждено скрывать свои чувствованія.»

— Хорошо, сказала она улыбаясь; положимъ; что это случится и что я нѣсколько оробѣю; но не то же ли самое случается иногда и съ мущинами во время сраженія, съ мущинами, которые храбростію пріобрѣли уже себѣ славу Героевъ? Но чтобы доказать вамъ, что я достойна быть супругою воина, и что также занимаюсь предметомъ, о которомъ вы разсуждаете, желаю сообщить вамъ о мѣрахъ, какія теперь же предпринимать помышляю, и вы, какъ люди болѣе меня свѣдущія должны знать, могутъ ли онѣ быть исполнены. Вилліамъ и Брижетта, принесшіе намъ извѣстіе о преднамѣренномъ нападеніи, усильно просили у меня позволенія остаться съ нами, и я, зная ихъ вѣрность и привязанность, охотно на то согласилась. Пошлемъ Вилліама въ Кинталь: онъ нагрузитъ корабль оружіемъ, какое только намъ нужно, и тогда непріятеля встрѣтимъ мы такъ, какъ онъ себѣ и не воображаетъ. —

Хотя Монтей прежде и не хотѣлъ приступать къ укрѣпленію острова; но теперь согласился, подобно какъ и всѣ его товарищи, съ мнѣніемъ Амбруазины. «Я скупъ, сказалъ онъ: и думаю, что ларчикъ, заключающій мое сокровище, не можетъ быть довольно крѣпокъ.»

Сент-Клеръ любилъ супругу свою, и горячность его къ ней ежедневно возрастала. При первомъ свиданіи его съ милымъ Амброзіемъ она внушила къ себѣ почтеніе и участіе; сомнѣнія дю Бурга о полѣ великодушнаго посланника дали противъ воли чувствамъ его нѣжное направленіе; но когда онъ увидѣлъ ее на турнирѣ украшенную всѣми прелестями и былъ свидѣтелемъ благородныхъ и скромныхъ ея отвѣтовъ Королевѣ во время отказа Рыцарю Лорну, то сердце его совершенно плѣнилось, и любовь умножила его мужество къ преодолѣнію своего соперника, дабы не вовлечь въ нещастіе ту, которую онъ обожалъ. Разговоръ ихъ въ Кинталѣ, открывшій ему, что онъ былъ любимъ, сдѣлалъ любовь его страстною. Наконецъ довѣренность, съ каковою она просила его о покровительствѣ, когда согласилась за нимъ слѣдовать; искренній и благородный видъ, съ коимъ она предложила ему свою руку, бывъ увѣрена сама въ любви его, довелъ страсть его до послѣдней степени. Не въ состояніи будучи преодолѣть ея, онъ почувствовалъ, что легче умереть, нежели разлучиться съ Амбруазиною. Бракъ, который, говорятъ, обыкновенно умѣряетъ горячность любви, произвелъ въ Сент-Клерѣ дѣйствіе, совсѣмъ противное, и прекрасная Амбруазина, блистающая красотою при Дворѣ Шотландскомъ, наслѣдница Кинталя, честь знаменитаго дома своихъ предковъ, не была еще столь мила его глазамъ; какъ супруга изгнанника Монтея, одѣтая просто по Шотландски въ короткую юпку, съ прекрасными волосами, распущенными по плечамъ. Ему пріятно было смотрѣть на нее, всходящую на гору и подающую руку маленькому Рандольфу; или, когда при встрѣчѣ крутой тропинки, она сажала его на плеча, и, подобна лани, скоро взбѣгала на вершину.

Съ самой смерти Рандольфа Мак-Грегора, Монтей — какъ мы уже сказали — искренно привязался къ малюткѣ, имъ покровительствуемому; но особенная привязанность, оказанная Амбруазиною дитяти, которое старалось платить ей за то всею нѣжностію юнаго своего сердца, скоро усугубила принимаемое въ немъ Монтеемъ участіе. Онъ говорилъ иногда, лаская эта милое дитя: ты получилъ отъ матери своей нѣсколько той силы обольщенія, которую она нѣкогда употребляла противъ меня; ибо заставляетъ любить себя вопреки принятаго мною намѣренія и непреодолимаго отвращенія къ твоимъ родителямъ.

Между тѣмъ весна приближалась; въ Шотландіи безпрестанно говорили о нападеніи на острова съ большими силами; Монтей же и товарищи его съ своей стороны ничего не упускали къ приведенію себя въ безопасность, Вилліамъ съ помощію нѣкоторыхъ изгнанниковъ привезъ изъ Кинталя все, что могло служить къ ихъ оборонѣ. Другіе же объѣзжали между тѣмъ всѣ сосѣдніе малые острова и говорили жителямъ обѣ угрожавшей имъ опасности; всѣ клялись лучше умереть, нежели оставить своихъ друзей въ крѣпости. Одно обстоятельство, которое въ другое время произвело бы въ Монтеѣ радость, было въ сію минуту причиною мучительнѣйшаго безпокойства: его милая и добрая Амбруазина чрезъ нѣсколько недѣль должна была сдѣлаться матерью. Онъ ощущалъ при единой мысли объ этомъ такой страхъ, коего и всѣ соединенныя силы Шотландіи не возмоглибъ произвесть въ столь мужественной душѣ. Амбруазина напротивъ того казалась весьма довольною новымъ щастіемъ, ее ожидавшимъ, и не чувствуя ни малѣйшей горести, она смѣялась, пѣла, шутила также какъ и прежде, и всѣми возможными средствами старалась увѣрить своего супруга въ томъ, что была совершенно спокойна въ разсужденіи своей безопасности.

Однажды поутру въ Іюнѣ мѣсяцѣ, стража съ высоты башни возвѣстила, что ею усмотрѣны вдали четыре большіе корабля, приближающіеся къ острову. Ни мало не сомнѣваясь, чтобъ это не было угрожавшее имъ нападеніе, жители крѣпости тотчасъ ударили въ набатъ и въ минуту сбѣжалась вся колонія. Всякой просилъ, чтобъ ему назначили мѣсто, которое онъ долженъ занимать для защищенія общей безопасности; нѣкоторые были назначены стражею крѣпости, другіе сѣли на два большіе бота съ противоположной непріятелямъ стороны острова, и пристали къ Кизмалъ Ватерзіи и къ прилегающимъ къ оной островамъ, откуда возвратились предъ полуднемъ съ судами, столько наполненными людьми, что боялись, дабы они отъ тягости не потонули. Между тѣмъ Монтей и товарищи его совершенно вооружась, приготовлялись къ принятію непріятеля на берегу тамъ, гдѣ бы онъ захотѣлъ пристать.

Во время сего приготовленія Монтей и друзья его съ удивленіемъ примѣчали за поступками Амбруазины; видъ ея былъ спокоенъ и величественъ, и хотя румянець щекъ ея не имѣлъ обыкновеннаго своего блеску; однакожъ въ ней ничего такого не было примѣтно, чтобы показывало хотя малѣйшую боязнь.

«Возлюбленная моего сердца! сказалъ Монтей, цѣлуя ее: на какой жребій любовь моя тебя осуждаетъ!»

— На такой, котораго не перемѣню я ни на самое прекраснѣйшее царство; не безпокойся обо мнѣ ни мало: молю Бога, дабы Онъ сохранилъ моего супруга и храбрыхъ друзей его. Единственное мое попеченіе при помощи Брижетты и нашихъ женщинъ будетъ состоять въ томъ, чтобы приготовить къ нашему возвращенію праздникъ, какой приличенъ воинамъ, утомленнымъ битвою.

Иди, присовокупила она съ важностію, лети къ побѣдѣ; я чувствую въ сію минуту сердце свое превосходящимъ слабости моего пола. Провидѣніе, даровавшее мнѣ таковаго супруга, каковъ Монтей, не захочетъ, чтобъ я такъ скоро его лишилась, и чтобъ первой мой младенецъ, столько мною желанный, былъ сиротою прежде своего рожденія. —

"Героиня! возразилъ Монтей: слова твои возродилибъ мужество и въ самыхъ презрительнѣйшихъ трусахъ, прощай на нѣсколько минутъ: жизнь супруга Амбруазины не зависитъ отъ столь слабаго могущества, каково Іакова; она сопряжена токмо съ твоею жизнію. Онъ нѣжно обнялъ ее и маленькаго Рандольфа, и вышелъ изъ крѣпости, предводительствуя своими сотоварищами. Вилліамъ принадлежалъ также къ этому малому войску. Будучи сынъ одного стараго служителя дому Роскелиновъ, и зная совершенно причину гоненій, претерпѣваемыхъ Монтеемъ, онъ прилѣпился къ нему съ большимъ усердіемъ. Отецъ Вилліамовъ былъ тотъ самый Ральфъ, отъ котораго Амбруазина узнала, какія драгоцѣнности принадлежали Монтею, и послѣ сего-то увѣдомленія она послала Вилліама на островъ Барру и не раскаявалась въ своей къ нему довѣренности: ибо Вилліамъ, не смотря на нѣжную любовь свою къ Брижеттѣ, сказалъ даже и отъ нее причину своего путешествія. Во время побѣга Амбруазины Ральфъ былъ въ Стерлингѣ съ Графомъ и Графиней; но возвратившись, онъ съ удовольствіемъ согласился по желанію Амбруазины на соединеніе сына своего съ доброю и милою Брижеттою, и обвѣнчавши отправилъ ихъ тайно въ Кинталь.

Вилліамъ, ревнуя сохранить довѣренность и уваженіе къ себѣ своего начальника, хотѣлъ сражаться возлѣ него; но Брижетта, не способная слѣдовать примѣру твердости своей Госпожи, старалась всемѣрно удержать своего мужа, дабы не предавался опасностямъ, о коихъ одно воображеніе заставляло ее трепетать.

«Что это значитъ, Брижетта? сказала ей Амбруазина съ необыкновенною суровостію: не считаешь ли ты любовію къ твоему мужу этотъ шумъ и усилія, чтобы воспрепятствовать ему исполнять свою должность? Нѣтъ, не сердечное чувство побуждаетъ тебя къ тому, а безразсудное самолюбіе! Любовь выучила бы тебя скрыть боязнь свою во глубинѣ сердца, чтобы не ослабить мужество твоего супруга въ минуты опасности!… Подойди, Брижетта, сказала потомъ съ кротостію, увидя ее потупившую взоры съ замѣшательствомъ: подай мнѣ руку; чувства наши и боязнь должны быть одинаковы; мы подкрѣпимъ себя взаимно. Она ввела съ собою печальную Брижетту въ крѣпость, и входъ въ оную тотчасъ былъ запертъ.

Тутъ собрала она всѣ свои силы и мужество, чтобы показать воинамъ видъ твердый и увѣренный, но природа и любовь воспріяли свои права, коль скоро осталась одна въ крѣпости; она ушла въ свою комнату, чтобы безъ свидѣтелей предаться своей горести и страху, съ сердечною молитвою къ Богу. Пробывши тамъ нѣсколько времени, она вышла оттуда гораздо спокойнѣе, отдала приказанія, чтобы приготовляли прохладительныя къ возвращенію воиновъ; потомъ, взявши маленькаго Рандольфа за руку, пошла на подзорную башню; оттуда увидѣла, что корабли непріятельскіе пристали къ берегу; между тѣмъ какъ отсюда съ противоположной стороны берега плыли къ нимъ суда, наполненныя жителями сосѣднихъ острововъ, которые спѣшили на помощь друзьямъ своимъ. Не имѣя другаго свидѣтеля, кромѣ Рандольфа, обнимавшаго ее своими маленькими ручонками, Амбруазина предалась безъ принужденія сердечной тоскѣ, ее удручавшей. Дитя, восхищенное видомъ оружія, блестящаго отъ солнца, то цѣловало слезы, текущія по щекамъ усыновившей его матери, и плакало съ нею, то плескало рученками отъ восхищенія, говоря ей: „пустите меня, маминька, я пойду съ ними!“

ГЛАВА V.

Монтей началъ военныя свои дѣйствія. Раздѣливши свое войско на нѣсколько отрядовъ, изъ коихъ каждый имѣлъ предводителемъ по одному изъ друзей его, онъ видѣлъ, что силы его простирались до 800 человѣкъ, коихъ число безпрестанно умножалось приходившими подкрѣпленіями, и хотя войско сіе, собранное наскоро, не было порядочно вооружено, ниже образовано; однакожъ всѣ имѣли оружія наступательныя и оборонительныя, и всѣ вмѣстѣ могли сопротивляться части войска, лучше вооруженнаго и образованнѣйшаго, но меньшаго числомъ.

Монтей и войско его расположились не въ дальнемъ разстояніи отъ берега. Онъ далъ выйти нѣкоторой части непріятелей; потомъ пошелъ къ нимъ на встрѣчу, спросилъ о причинѣ высадки, и приказывалъ имъ немедленно садиться на суда, угрожая въ противномъ случаѣ принудить ихъ къ тому силою.

Сиръ Жонъ Мюррай, начальствовавшій высаднымъ войскомъ, съ удивленіемъ увидѣлъ, что непріятель былъ сильнѣе, нежели онъ считалъ; но не обнаруживая того, отвѣчалъ на вопросъ, ему сдѣланный: „мы пришли, именемъ Короля Шотландіи, исполнить повелѣніе, намъ данное, взять изгнанниковъ Монтея, дю-Бурга, Гамильтона, Росса и Мак-Грегора, также и тѣхъ, коихъ мы найдемъ въ крѣпости Баррѣ.“

— По чести, сказалъ съ усмѣшкою дю-Бургь: Іаковъ далъ вамъ порученіе очень деликатное; но вотъ мы, возьмите насъ, ежели можете. Естьли вы отвезете насъ плѣнниками въ Эдинбургъ, то я вамъ это прощаю. — Монтей, не слушая словъ, сказанныхъ дю-Бургомъ, отвѣчалъ съ гордостію: „Объявленное вами намъ повелѣніе заслуживаетъ только одно презрѣніе наше. Іаковъ силенъ при Дворѣ Шотландскомъ; но онъ узнаетъ теперь и могущество, неправосудно имъ изгнаннаго. Продолжающіяся безпрерывно оскорбленія не истребили изъ памяти нашей, что мы также Шотландцы; но пусть остережется онъ привести насъ къ крайности, или мы докажемъ ему, что Датчане и Норвежцы не забыли еще старинныхъ правъ своихъ на сіи острова. Вотъ отвѣтъ Королю вашему. Что касается до воиновъ, обязанныхъ по нещастію исполненіемъ воли Короля, то я объ нихъ сожалѣю; они не знаютъ опасности своего предпріятія, и я по необходимости принужденъ буду пролить кровь моихъ согражданъ; но однакожъ не хочу воспользоваться настоящимъ моимъ положеніемъ. Подумайте еще; разсмотрите, каковы мои силы. И притомъ вы не все еще видите. Какъ вѣтеръ сноситъ въ кучи песокъ въ степи и листья въ лѣсахъ, такъ извѣстіе объ этомъ нападеніи соберетъ на берега Барры всѣхъ жителей другихъ острововъ.“

— И такъ вы совершенно отказываетесь повиноваться повелѣніямъ Государя? возразилъ Сиръ Жонъ. — „Отказываемся, сказалъ Монтей. Въ какомъ преступленіи обвиняютъ насъ? Не можно въ томъ обличить ни одного изъ моихъ товарищей — а мое какоежъ? Не толи, скажете вы, что я былъ на турнирѣ въ то время, когда по повелѣнію Короля додженъ быть на Баррѣ? Положимъ, я былъ тамъ; но спрашиваю Іакова, естьлибъ онъ былъ изгнанникомъ столь же долгое время, какъ и я, неуже ли бы онъ могъ воспротивиться желанію перемѣнить мѣсто на нѣсколько времени и испытать еще свое оружіе? Можетъ быть обвиняютъ меня также въ посѣщеніи Агента Карнежія; но путешествія требуютъ расходовъ, и къ кому же могъ я лучше обратиться, чтобъ наполнить свою шкатѵлку, какъ не къ тому, которому я поручилъ собрать доходы, мнѣ принадлежащіе? Но безъ сомнѣнія величайшее мое преступленіе есть то, что я любилъ милую дѣвицу, освободилъ ее отъ жестокости опекуновъ съ тѣмъ; чтобъ была при избранномъ ею защитникѣ, который, гордясь ея выбоpомъ, станетъ ее защищать противъ всѣхъ непріятелей до послѣдняго издыханія? Вотъ все, въ чемъ меня обвиняютъ. О мои сограждане! и естьли еще непокорность моя къ неправосудному повелѣнію можетъ почтена быть преступленіемъ, то я готовъ сражаться! Теперь я предувѣдомилъ васъ объ опасностяхъ, васъ ожидающихъ. Вы можете еще, естьли того хотите, спокойно вступить на корабли свои и возвратиться въ Шотландію; но естьли вы рѣшились наполнить непремѣнно волю Короля, то мы готовы къ сраженію.“

Мюррай съ минуту былъ въ недоумѣніи, видя непоколебимую твердостію Монтея и его товарищей; но повелѣніе Короля было самое рѣшительное — онъ долженъ былъ повиноваться. — Вы справедливо говорите, начальникъ! сказалъ онъ напослѣдокъ: я желалъ бы, чтобъ мы были друзьями; но это не возможно: наши головы отвѣчаютъ за исполненія данныхъ вамъ повелѣніи. —

„Этого довольно, сказалъ Монтей: я даю вамъ еще полчаса на размышленіе, полдень будетъ свидѣтелемъ нашего сраженія.“ Онъ прервалъ разговоръ, и обратившись къ друзьямъ, поставилъ въ боевой порядокъ свое войско. Мюррай то же сдѣлалъ съ своей стороны. Шотландское войско имѣло лучшую наружность, нежели Монтеево, но сіе послѣднее, казалось, одушевлено было неустрашимостію и мужествомъ своего начальника; и когда полчаса, назначенные имъ прошли, то всѣ просили вести себя противъ непріятеля.

„Слѣдуйте за мною, сказалъ онъ, храбрые островитяне! покажемъ рабамъ Іакова, что могутъ сдѣлать друзья и свободные люди! Солнце теперь надъ нами, пусть не закатится оно, не бывъ свидѣтелемъ нашей побѣды! Ежели непріятели наши не возвратятся на судъ прежде захожденія его, то мы не исполнимъ нашей должности! Слѣдуйте за мной, друзья мои! нашъ лозунгъ будетъ: побѣда, или смерть!“

Онъ сказалъ, и послѣдуемый островитянами, повторяющими громкимъ голосомъ послѣднія его слова, напалъ съ такимъ жаромъ на непріятеля, что безпорядокъ и замѣшательство въ тужъ минуту открылись въ Шотландскомъ войскѣ. Проницательный взоръ Монтея слѣдовалъ за начальникомъ ихъ Лордомъ Мюрраемъ. Съ самаго начала нападенія онъ потерялъ его изъ виду, и обратясь къ нему, сказалъ: „Начальникъ! естьли кто нибудь изъ насъ падетъ, то распря рѣшена!“ Вызванный такимъ образомъ Мюррай не могъ отказаться отъ поединка съ Монтеемъ; но сила и искусство изгнанника скоро оной окончили. Мюррай палъ, будучи раненъ въ руку такъ, что не могъ уже владѣть мечемъ». «Я оставляю вамъ жизнь, сказалъ Монтей: прикажите людямъ вашимъ отнести себя на корабль — намъ плѣнники не нужны.» Онъ кидается съ друзьями своими, въ сильнѣйшую свалку; Шотландцы, лишенные начальника, тотчасъ начали уступать, и наконецъ предались бѣгству къ кораблямъ. «Они бѣгутъ, сказалъ Сент-Клеръ, какъ стадо робкихъ козъ предъ неутомимымъ охотникомъ; гоните ихъ на суда, но поражайте только противящихся. Пусть они возьмутъ своихъ раненыхъ, а мы будемъ имѣть попеченіе о нашихъ; подите искать ихъ и отнесите тихо въ крѣпость. Они найдутъ тамъ всякую помощь, какую только дружба, благодарность и человѣколюбіе возмогутъ имъ дать.»

— Но я вижу кровь на твоемъ платьѣ, Сент-Клеръ! сказалъ Россъ: не раненъ ли ты? —

«Только оцарапнута рука, сказалъ онъ, отряхивая ее. Маленькой ножикъ Рандольфа и слабая ручонка его, сдѣлалибъ рану поглубже. Я радуюсь, что всѣ друзья мои живы, ласкаясь при томъ, что никто изъ нихъ еще и нераненъ смертельно.»

Шотландцы, пользуясь позволеніемъ, имъ даннымъ, отнесли раненыхъ на корабли, а островитяне въ крѣпость, до 10 человѣкъ, всѣ они были приняты Амбруазиною. Тогда, какъ началось сраженіе, она, не въ силахъ будучи смотрѣть на оное, оставила башни и заперлась въ своей комнатѣ, чтобы свободнѣе предаться жестокой горести, какъ вдругъ крикъ побѣды, раздавшійся у воротъ крѣпости, возбудилъ ее отъ оной. Сошедъ на крыльцо, приняла раненыхъ и поручила ихъ стражамъ башни. Между тѣмъ, какъ перевязывая имъ раны, она сама смотрѣла каждаго и раздавала бѣлье, вино и всякую пищу къ ихъ подкрѣпленію. Когда же Сент-Клеръ и друзья его пришли, она полетѣла имъ на встрѣчу и бросилась въ объятія своего супруга. Брижетта, слѣдовавшая за нею, скоро узнала своего Вилліама позади Монтея, радость ея была столь же велика, какъ прежде печаль. Она кричала, смѣялась и не выпускала его изъ своихъ объятій. Между тѣмъ какъ Амбруазина, разлучившаяся по видимому безгорестно съ своимъ супругомъ, въ молчаніи орошала лице его слезами, прижимая его тихо къ своему сердцу. Но какъ были сладки эти слезы! Они были подобно весеннему дождю, предвѣщающему возвращеніе прекрасныхъ дней. «Въ самомъ дѣлѣ, говорилъ Сент-Клеръ, обнимая ее: естьли бы сердце мое и не принадлежало тебѣ, то ты плѣнила бы его въ нынѣшній день. Такъ ты сотворена быть супругою воина; твоя твердость ободряетъ его при отъѣздѣ, а нѣжность, служитъ наградою по возвращеніи.»

— Я благодарю Промыслъ, совершившій сіе опредѣленіе, отвѣчала она. Но скажи мнѣ, здоровы ли друзья наши, а ты милый Монтей не раненъ ли? Боже! я вижу кровь на рукѣ твоей!… —

«Всѣ ваши друзья, изключая раненыхъ, коимъ вы помогли, совершенно здоровы; а я никогда не бывалъ еще здоровѣе. Все происшедшее было ничто иное, какъ дѣтская игра. Лишь только увидѣли они, что раненъ начальникъ ихъ Мюррай, то побѣжали на корабли.»

— A начальникъ ихъ не убитъ ли? — спросила со страхомъ чувствительная Амбруазина.

«Нѣтъ, милая! только жестоко раненъ въ руку. Это еще благость Провидѣнія; въ сей щастливой день я не хотѣлъ быть упрекаемъ въ смерти храбраго человѣка и соотечественника. На пойдемъ, милая Амбруазина, раздѣлять съ друзьями нашими остающуюся у насъ пищу.»

— Вы найдете все готовымъ. Всѣ наши люди какъ мущины, такъ и женщины исправляли нынѣ должность поваровъ. Всѣ печи, всѣ котлы, какіе только есть въ крѣпости, заняты, и не смотря на сіе, многочисленные друзья Сент-Клера, наши добрые и храбрыя защитники, худо будутъ угощены. —

«Все хорошо, прекрасная Амбруазина! Они удовольствуются нынѣ тѣмъ, что только можемъ мы предложить имъ! Радость побѣды заступить мѣсто пиршества. Завтра мы убьемъ нѣсколько скота и постараемся ихъ лучше угостить.»

По мѣрѣ того, какъ приходили островитяне, сажали ихъ за длинные столы, и прекрасная Амбруазина, при помощи Брижетты, служила имъ сама. Сент-Клеръ, забывъ свою усталость, помогалъ своей супругѣ въ ея безпокойствѣ, и не преставалъ смотря на нее удивляться ей и благодарить Провидѣніе. Онъ приказалъ принесть изъ погреба вина, которое было пито при радостныхъ восклицаніяхъ: да здравствуетъ Сент-Клеръ! да здравствуетъ Амбруазина! и да погибнутъ враги ихъ! Многочисленная стража бодрствовала въ продолженіи ночи, опасаясь нечаяннаго нападенія, и поутру на зарѣ имѣли удовольствіе видѣть непріятелей своихъ въ весьма дальнемъ разстояніи отъ острова.

Въ сей же самой день съѣхались на Карру и жители сосѣднихъ острововъ для поданія помощи изгнанникамъ, узнавъ объ опасности ихъ. Они приняты были наилучшимъ образомъ. Почти всѣ запасы острова употреблены были въ теченіе двухъ дней на продовольствіе ихъ и прочихъ друзей Сент-Клера, ежеминутно пріѣзжавшихъ одинъ за другимъ. На другой день всѣ они разстались съ изгнанниками; каждый далъ клятву защищать ихъ жизнію и смертію, естьли то будетъ нужно.

Король Іаконъ съ крайнею досадою узналъ о пораженіи, которое претерпѣло его войско; и Сиръ Жонъ Мюррай; не смотря на слабость свою и боль отъ ранъ, долженъ былъ явиться въ совѣтъ, чтобъ дать отчетъ къ своемъ порученіи. Сиръ Александръ Ливингстонъ можетъ быть съ удовольствіемъ увидѣлъ, что мнѣніе его оправдалось самымъ событіемъ. «Ваше Величество! сказалъ Мюррай: не бывши свидѣтелемъ, не льзя себѣ представить ни храбрости, ни мужества этихъ людей. Будучи сильны какъ львы, и бѣшены какъ тигры, они наступали на насъ со всѣхъ сторонъ. Стрѣлы ихъ несли смерть въ сердца нашихъ Шотландскихъ воиновъ. Въ первый разъ они познали страхъ, будучи стѣснены со всѣхъ сторонъ неукротимыми непріятелями, и произвели замѣшательство въ рядахъ своихъ. Островитянежъ не имѣютъ воинскаго порядка, вооружены страннымъ образомъ; оружія ихъ также страны, какъ и самый видъ ихъ. Иные имѣютъ мечи, другіе луки, дротики или копья, булавы и пращи; нѣкоторые имѣютъ даже желѣзные запоры различной длины, коихъ видъ одинъ наводитъ ужасъ, и коими низвергали все имъ сопротивляющееся. Они приближились къ намъ столь быстро, что стрѣлы и луки сдѣлались для насъ безполезными, а только что мечи наши были намъ защитою. Къ начальнику своему Монтею имѣютъ они почтеніе и энтузіазмъ даже до обожанія; да и въ самомъ дѣлѣ этотъ молодой человѣкъ образованъ природою и воспитаніемъ для того, чтобы играть знамѣнитѣйшую ролю въ свѣтѣ; принаравливается cъ чрезвычайнымъ искусствомъ ихъ нравамъ и обычаямъ. Онъ имѣетъ со всѣми жителями сихъ дикихъ острововъ дружественное обращеніе, не теряя однакожъ важности и благоприличія, которое вмѣстѣ внушаетъ любовь и почтеніе.»

— Сколько людей потеряли вы?" — спросилъ Король.

«Около ста ранеными и тридцатью убитыми, Ваше Величество! Но сказать правду, естьлибъ побѣдитель былъ не столь великодушенъ, наша потеря былабъ несравненно важнѣе. Я самъ былъ раненъ и обезоруженъ ихъ начальникомъ, и онъ могъ бы лишить меня жизни, естьли бы захотѣлъ. Я долженъ отдать ту же справвдливость и прочимъ изгнанникамъ; по примѣру Монтея, они говорили сражающимся: пощадимъ непротивящихся, удалите ихъ только къ кораблямъ.»

— Измѣнники! сказалъ Король, и обращаясь къ приближеннѣйшимъ изъ придворныхъ, продолжалъ: кто изъ васъ хочетъ принять на себя сіе дѣло? Я намѣренъ затравить этихъ лисицъ въ логовищахъ ихъ, хотя бы то стоило мнѣ 1000 человѣкъ. Сиръ Жамесъ Стуартъ, онъ похитилъ у васъ наслѣдницу Кинталя; хотите ли вы начальствовать въ этомъ походѣ? —

«Извините меня, Ваше Величество! Во всякомъ другомъ случаѣ я готовъ жертзовать жизнію для исполненія воли вашей; но не могу обнажить меча противъ Монтея, и съ крайнею горестію вижу его въ немилости у Вашего Величества.»

— Я не ожидалъ такого отвѣта, сказалъ Король: но отъ сего измѣнники не избѣжатъ своей участи. Имѣніе одного только Монтея конфисковано; пусть конфискуютъ также и товарищей его, такъ какъ имѣніе и земли наслѣдницы Кинталя. Слышите ли вы Ливингстонъ? —

«Позвольте мнѣ, Ваше Величество, отвѣчалъ придворный, столь же вѣрный, сколь и опытный, спросить васъ, хорошоли вы разсмотрѣли послѣдствія, могущія произойти отъ такихъ мѣръ? Мы уже видѣли, что можетъ сдѣлать Монтей. Естьли же подданные Росса, Гамильтона и Мак-Грегора примутъ участіе въ дѣлѣ его и соединятся съ друзьями его, тогда горе нашему отечеству, и безъ того разоренному гражданскою войною; тогда принуждены мы будемъ отвлечь силы наши на сѣверъ для укрощенія сего ужаснаго бунта, между тѣмъ какъ онъ останется открытымъ для Англичанъ, кои, не смотря на настоящій миръ, неупустятъ столь благопріятнаго случая воспользоваться нашимъ несогласіемъ.»

Сиръ Жамесъ Стуартъ и многіе Вельможи подкрѣпили мнѣніе Ливингстона, и совѣтъ разошелся, не сдѣлавъ никакого опредѣленія.

Спустя нѣсколько дней, Ливингстонъ имѣлъ особенный разговоръ съ Королемъ, въ которомъ представилъ въ столь сильныхъ доказательствахъ опасность конфисковать имѣнія изгнанниковъ, что предпріятіе сіе было наконецъ оставлено. Одно только имѣніе Сент-Клера оставалось въ рукахъ Графа Роскелина, какъ и прежде.

Извѣстіе о произшествіи въ Баррѣ ожесточило еще болѣе сердце Графа и его гордой еупруги. Что касается до Елеоноры, то обладаніе могуществомъ и величіемъ, казалось для нее уже неважнымъ, и по словамъ Амбруазийы, она въ нѣдрахъ пышности и изобилія завидовала участи супруга, изгнанника Сент-Клера. Дошедшій до нее слухъ о щастіи, коимъ они наслаждались во взаимной любви, и ревность умножила ненавистныя страсти, наполнявшія ея сердцѣ. Хотя она и отвергла Монтея, но мысль, что онъ щастливъ въ объятіяхъ другой, была для нее несносна. Напротивъ того вдовствующая Лади Роскелинъ послѣ встрѣчи ея съ Монтеемъ въ капеллѣ жила очень уединенно или въ Замкѣ Роскелиновъ, или въ помѣстьѣ Евздалъ. Она терзалась съ одной стороны страхомъ, чтобъ Сиръ Жамесъ не открылъ того, чему онъ былъ свидѣтелемъ въ церкви; съ другой же угрызеніями совѣсти, кои умножались съ ея лѣтами. Гордость, покрывшая въ ней всѣ чувства природы, была для нее теперь наказаніемъ. Она трепетала при одной мысли увидѣть разрушеніе зданія, воздвигнутаго ея страстностію, стыдъ и жестокость ея открытыми свѣту, для коего она всѣмъ пожертвовала, но болѣе всего терзалась она, представляя о своихъ несправедливостяхъ, наказаніи, которое она за нихъ получила, и тѣхъ непріятностяхъ, кои безъ сомнѣнія еще ожидали ее. Она думала въ первый еще разъ, что потеря ея внука, вскормленнаго ея попеченіями, было прямое наказаніе Небесъ за ея несправедливость къ своему первородному, сынъ, котораго Роскелины имѣли послѣ, не могъ вознаградить сію потерю; онъ былъ слабаго сложенія и такъ испорченъ своими родителями, что она вовсе имъ не утѣшалась. Къ симъ тайнымъ горестямъ присоединился еще нѣкоторой раздоръ съ дѣтьми своими. Характеръ Елеоноры не могъ согласоваться съ ея свойствами, и самыя отношенія ихъ другъ къ другу были ничто иное, какъ продолжительная ссора; ихъ гордость и требованія не могли ни въ чемъ быть согласны. Когда Графъ и его супруга пошли просить Короля послать войско на Барру, чтобы захватить Сент-Клера; Лади Роскелинъ не только совершенно отказалась подкрѣплять ихъ, но старалась всячески отвратить ихъ отъ таковаго поступка. Она не могла скрыть ни своей горести, когда имъ сіе удалось, ни своего удовольствія, когда узнала о побѣдѣ, одержанной изгнанниками. За тѣмъ послѣдовали домашнія ссоры, столь жаркія, что она отправилась въ свое помѣстье, и тамъ, казалось, занималась только благочестивыми дѣлами и подаяніемъ милостыни, надѣясь успокоить гласъ своей совѣсти.

ГЛАВА VI.

Миръ водворился на островѣ Баррѣ, и все вскорѣ приведено было въ порядокъ. Амбруазина родила дочь, будучи всегда равнодушна какъ въ болѣзняхъ, такъ и опасностяхъ. Она не показала ни малѣйшей боязни, и не хотѣла никого имѣть при себѣ, кромѣ Брижетты и няньки Рандольфа; съ твердостію перенесла мученіе, съ коимъ сопряжено удовольствіе быть матерью, и сдѣлалась ею гораздо щастливѣе, нежели надѣялся Монтей въ сію рѣшительную минуту. Безпокойства сего нѣжнаго супруга были чрезвычайны. Когда онъ вошелъ въ комнату жены своей, Рандольфъ, давно уже дожидавшійся сей минуты, проскочилъ туда же, и чтобы его невыгнали, спрятался за кроватный занавѣсъ. Монтей бросился къ кровати, гдѣ новорожденное дитя покоилось на рукахъ матери. Онъ поцѣловалъ обѣихъ съ радостнымъ восторгомъ, благодаря Небо за щастливое разрѣшеніе Амбруазины. Чувстительная нѣжность ея супруга истребила въ сердцѣ ея даже и воспоминаніе о тѣхъ мученіяхъ, кои воззрѣніе на дитятю уже нѣсколько въ ней ослабило.

«Прошу тебя, Сент-Клеръ, сказала она съ веселостію: умѣрь твою радость; она не долговременна. Ты хотѣлъ безъ сомнѣнія маленькаго воина, а я даю тебѣ только дочь. Чтожъ до меня касается, сказала она улыбаясь: то это такъ меня унижаетъ, что я не хочу хранить мою малютку; унеси ее, я тебѣ отдаю, и увѣрена, что ты самъ неусыпное будешь имѣть объ попеченіе.»

— Охотно, сказалъ онъ, прижавъ ее къ сердцу: мнѣ кажется, что она имѣетъ уже твои черты, тогда она будетъ для меня дороже всѣхъ мальчиковъ въ свѣтѣ, которые на тебя не походятъ.

«Это не будетъ для меня одобреніемъ, сказала Амбруазина: ласкавшись надеждою усугубить мое благополучіе маленькимъ Сент-Клеромъ, на тебя похожимъ, я имѣю только маленькую Амбруазину: не хочу ее, говорю тебѣ, унеси ее….»

— Такъ, я ее возьму, сказалъ Рандольфъ, высунувъ свою прекрасную голову изъ-за занавѣса, его скрывавшаго: отдайте ее мнѣ, я буду ее сберегать, ходить за нею и нѣжно любить; она вся будетъ мнѣ принадлежать. Дай мнѣ ее, тятинька, прошу тебя. —

Монтей улыбнулся, положилъ малютку на руки ея матери, и вытащивъ Рандольфа изъ мѣста, гдѣ онъ былъ скрытъ, положивъ его также на постель Амбруазины, чтобъ онъ могъ видѣть и ласкать по своей волѣ новую свою сестру. — О! какъ она мила, говорилъ онъ, цѣлуя маленькія ея рученки: отдадите ли вы ее мнѣ? —

«Да будутъ слова твои пророческими, милый Рандольфъ! сказала Амбруазина: предопредѣленія Небесъ неизвѣстны людямъ; но кто знаетъ, естьли сіи два невинныя существа не назначены водворить миръ и согласіе въ домѣ Роскелиновъ.»

— Ты не много мечтательна, сказалъ ей Монтей: твоя привязанность къ Рандольфу заставляетъ тебя забыть, отъ чьей крови онъ произошелъ. —

«Милый Монтей! отвѣчала она: не благополучнѣйшая ли я изъ женщинъ съ супругомъ, произшедшимъ отъ той же крови? Ты не наслѣдовалъ пороковъ своихъ родителей, и онъ будетъ таковъ же.» Брижетта и кормилица стали бранить, что заставляли говорить родильницу. Кормилица увела Рандольфа, котораго должно было взять насильно. Онъ въ самомъ дѣлѣ хотѣлъ унести свою маленькую сестру, какъ ему принадлежащую, говорилъ онъ, и его крикъ раздавался по всей крѣпости. Привели Священника изъ Кизмула, который окрестилъ новорожденную. Рыцарь дю Бургъ былъ воспреемникомъ и далъ ей имя Филиппина; но Сент-Клеръ желалъ, чтобъ она носила любезное для него имя Амбруазины. Только для различенія ее отъ матери всѣ привыкли называть ее сокращенно Зиною. — Здоровье Амбруазины возвратилось вмѣстѣ съ прелестями; скоро могла она въ свою очередь помогать Брижеттѣ, которая также сдѣлалась матерью и гордилась, давши сына своему Вилліаму. Добрая госпожа ея позволила ей держать его при себѣ и кормить. Сіи двѣ молодыя матери и дѣти ихъ еще болѣе усугубили благополучіе жителей крѣпости. Монтей, болѣе и болѣе плѣняясь своею любезною супругою, не могъ смотрѣть на нее безъ удивленія, когда она кормила первый залогъ любви ихъ. Въ концѣ года все было мирно на Баррѣ, а съ наступленіемъ весны посѣтилъ ихъ Сиръ Александръ Мак-Грегоръ. Онъ былъ свидѣтелемъ ихъ щастія и поздравлялъ ихъ, просилъ Сент-Клера мирно наслаждаться онымъ и ожидать терпѣливо перемѣны жребія; онъ основывалъ благопріятную надежду на молодомъ Рандольфѣ, и ежедневно радовался, давши имъ совѣтъ удержать его и воспитывать въ своемъ семействѣ, обѣщая изъ того великую пользу. Проведши три мѣсяца въ нѣдрахъ дружбы, онъ съ сожалѣніемъ оставилъ ихъ и обѣщалъ часто посѣщать.

Дѣти Рандольфъ и Зина возрастали ежедневно по лѣтамъ своимъ въ красотѣ и силѣ, а болѣе всего въ дружбѣ. Пылкій мальчикъ успокоивался по цѣлымъ часамъ, играя съ маленькою Зиною и изобрѣтая тысячу способовъ забавлять ее; и Зина, не умѣвши еще говорить, улыбалась, когда онъ входилъ, протягивала ручки и даже на колѣняхъ своей матери плакала, чтобы идти къ нему. Между тѣмъ онъ началъ приходить въ такія лѣта, въ кои воспитаніе дѣлается необходимымъ. — Ученый Гамильтонъ взялся образовать его, а подъ руководствомъ такого учителя успѣхи были быстры. Не только по чертамъ лица походилъ Рандольфъ на Монтея, но въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ и по характеру. Будучи гордъ и отваженъ, онъ не страшился никакой опасности, и часто даже искалъ ее; преисполненный же великодушія и чувствительности, онъ, не смотря на пылкость своего темперамента, всегда уступалъ гласу разума, а болѣе еще дружества: одно слово, одинъ взглядъ, тотчасъ приводили его въ себя. Онъ сдѣлался веселѣе со времени рожденія Зины; не имѣя товарища игръ своихъ, онъ пристрастился къ сему дитяти такъ, что все можно было получить отъ него, обѣщая въ награду позволить играть съ Зиною. Будучи старѣе ее четырью годами и сильнѣе по своимъ лѣтамъ. могъ онъ безъ всякой опасности возить ее въ маленькой колясочкѣ, носить на спинѣ и поддерживать слабыя ея ноги, когда она училась ходить. Амбруазина, которая, не смотря на представленія Сент-Клера, не могла оставить любимой ея мысли соединить нѣкогда двухъ милыхъ дѣтей, видѣлъ съ удовольствіемъ эту сладкую дружбу между ими. Пріятнѣйшія для нее минуты были тѣ, когда сидя на травѣ, имѣя Рандольфа съ одной; а Зину съ другой стороны, вмѣшивалась въ ихъ дѣтскія игры и прижимала ихъ къ груди своей. Ея щастіе не замедлило вскорѣ усугубиться. Зинѣ не минуло еще двухъ лѣтъ, какъ Амбруазина родила ей брата, коего Жамесъ Россъ былъ воспреемникомъ. Хотя онъ и увѣнчалъ всѣ ея желанія своимъ поломъ и сходствомъ съ Сент-Клеромъ, однакожъ ни сколько не умалилъ любви своихъ родителей къ Рандольфу и Зинѣ, а только что раздѣлилъ оную съ ними. Зина приняла сперва сего маленькаго незнакомца съ нѣкоторою ревностію, и говорила, что она больше любила Рандольфа; не скоро къ нему привыкла, показывая однакожъ болѣе пристрастія къ первому. Одинъ былъ ея милый братецъ Рандольфъ, а другой маленькой братецъ Жамесъ. Съ самаго рожденія сего дитяти, то есть въ теченіи четырехъ лѣтъ, ничто не могло нарушить спокойствія, царствовавшаго на островѣ Баррѣ. Жители крѣпости почти забыли, что на оной изгнаны и были такъ щастливы, что имъ казалось, будто жилище сіе ими самими избрано; имѣя во всемъ изобиліе, они раздѣляли оное со своими сосѣдями. Естьли бѣдный островитянинъ потерялъ корову, козу, овцу, то ему стоило только сказать въ крѣпости, и его потеря была вознаграждаема. Управитель Кинталя исправно доставлялъ Амбруазинѣ ея большіе доходы. Россъ Гамильтонъ и Робертъ Мак-Грегоръ получали также свои, кои Сиръ Александръ присылалъ имъ, и они вспомоществовали съ своей стороны въ удовлетвореніи общихъ нуждъ. Естьли Монтею казалось иногда прискорбно, что онъ не могъ принимать въ томъ участія, то тщательно старался скрывать сіе отъ своей супруги и друзей, а удовольствіе быть одолженнымъ ихъ дружбѣ утѣшало оскорбленную его разборчивость.

Миромъ, коимъ они наслаждались на Баррѣ, одолжены были наиболѣе внутреннимъ безпокойствомъ, волновавшимъ Государство, и занимавшимъ умы, нежели доброжелательству Двора. Неудовольствія между Королемъ и Вельможами ежедневно умножались, и Іаковъ, боясь возжечь пожаръ, коего онъ не могъ уже погасить, уступилъ наконецъ желаніямъ своего совѣта, и оставилъ на время островъ и изгнанниковъ въ совершенной тишинѣ.

ГЛАВА VII.

Около шести недѣль послѣ праздника Рождества Христова, въ 1437 году, чрезъ семь лѣтъ послѣ нападенія на изгнанниковъ, въ одно время какъ они собравшись вечеромъ, вкругъ камина, дружески разговаривали, вдругъ звукъ рога возвѣстилъ о пріѣздѣ иностранца. Въ сіе дождливое и холодное время года никакое посѣщеніе не было ожидаемо на Баррѣ; они изъ того заключили, что какое нибудь необыкновенное произшествіе, относящееся къ дѣламъ того времени, могло только привести кого нибудь къ нимъ, пошли освѣдомиться, ктобы это такой былъ. Къ удивленію и удовольствію увидѣли стараго своего друга Сира Александра Мак-Грегора. Онъ былъ дружески принятъ, сѣлъ возлѣ камина, и наливъ рюмку вина, сказалъ: «За твое благополучіе, Сент-Клеръ! твоего гонителя уже нѣтъ на тронѣ; Іаковъ Шотландскіи палъ, и теперь ничто иное, какъ хладный прахъ!»

Всѣ изгнанники были поражены удивленіемъ. — Іаковъ скончался, сказалъ Монтей: какая удивительная новость! Онъ былъ въ цвѣтѣ лѣтъ и здравія, и долженъ былъ еще надѣяться продолжительной жизни. —

«Ни здоровье, ни лѣта не могутъ сохранить человѣка отъ измѣны и убійства, сказалъ Сиръ Александръ. Сиръ Робертъ Грангамъ, коего онъ изгналъ, сосавилъ тайно заговоръ; Король лишилъ его наслѣдства, а онъ его жизни.»

— Нещастный Іаковъ! сказалъ Монтей съ чувствительностію: ты былъ мой непріятель; но я не желалъ твоей смерти; я не могу не оплакать твоего нещастнаго конца и не сожалѣть о тебѣ въ глубинѣ души; но прошу васъ, Сиръ Александръ, разскажите намъ о подробностяхъ сего ужаснаго произшествія. —

Сиръ Алексанлръ открылъ имъ, что Валтеръ Графъ Атольскій, Сиръ Робертъ Грангамъ и многіе другіе умыслили на жизнь Короля; что они выбрали для исполненія сего предпріятія праздникъ Рождества, который онъ долженъ былъ провесть въ Пертѣ, гдѣ всѣ они напали на него въ его спальнѣ, и что Король защищался мужественно нѣсколько времени, но бывъ стѣсненъ многолюдствомъ своихъ непріятелей, палъ мертвъ, получивъ 28 ранъ.

«Нещастный человѣкъ! сказала Амбруазина, отирая слезы: онъ слишкомъ заплатилъ за свои пороки, которыя скоро будутъ забыты, и останутся въ памяти одни только его добродѣтели и нещастія!»

— Для чего не былъ я при немъ, вскричалъ Монтей, чтобъ защитить его. Особа Монарха должна быть священна, и небесное мщеніе постигнетъ виновниковъ сего злодѣйства! Королева была ли съ нимъ? — «Была, и не избѣжала бы смерти безъ сына Сира Роберта, который удерживая руку убійцы, кричалъ: поношеніе тому, кто ее тронетъ! Она получила двѣ раны, стараясь защитить Короля; братъ Графа Марша убитъ; а прекрасной Екатеринѣ Дугласъ, одной изъ придворныхъ Дамъ Королевы, переломили руку.» Всѣ жители крѣпости объяты были ужасомъ, услышавъ о семъ поступкѣ.

— Естьли бы онъ скончался спокойно въ постелѣ, сказалъ дю-Бургъ: то признаюсь, что естественная смерть несправедливаго утѣснителя не огорчила бы меня; но природа возстаетъ противъ такого варварства. Схвачены ли убійцы? —

"Они схвачены и мучительнѣйшая казнь ожидаетъ ихъ. Королева-мать собрала тотчасъ Парламентъ; молодой Король едва имѣетъ семь лѣтъ, «

— Кому поручатъ правленіе? — спроилъ Сент-Клеръ.

„Графу Аршибальду Дугласу, по крайней мѣрѣ такъ думаютъ; ибо онъ еще не управляетъ дѣлами.“

— Посреди сего замѣшательства я имѣю величайшую причину благодарить Высочайшее Существо, сказала Амбруазина: сколько за то, что Монтей и наши друзья пребыли столь долго въ спокойствіи; а наипаче, что бурное время совокупило ихъ вмѣстѣ а нѣсколько мѣсяцовъ на Баррѣ не для какихъ-либо занятій, но для забавы съ дѣтьми нашими безъ постороннихъ свидѣтелей. —

„Для чего вы симъ такъ довольны, милая Аморуазина? Враги ваши злы; хотя и не моглибы они отнесть на счетъ нашъ столь явно содѣланное преступленіе, но могли бы очернить в обвинить въ соучастіи.“

— Замѣчанія Лади Амбруазины справедливы, сказалъ Сиръ Александръ: гораздо лучше, Монтей, чтобъ вы были забыты въ сіи минуты; предоставьте времени и правосудію ваше дѣло, мрачные дни прошли и щастіе скоро васъ озаритъ. —

„Щастіе! вскричалъ Монтей, обнявъ Амбруазину: нѣтъ еще смертнаго, кто былъ бы меня щастливѣе! Вотъ мое щастіе! да продолжится во всю жизнь мою то, что вы называете мрачными днями.“

— Подлинно, сказала Амбруазина: на Баррѣ нашли мы истинное благополучіе; но оно будетъ вездѣ съ Сент-Клеромъ. Бѣдная Королева, прибавила она, какъ она нещастна! Наше изгнаніе не лучше ли окровавленнаго трона? Гдѣ найдетъ она утѣшеніе? Потерять супруга и такимъ образомъ… ахъ, Боже! какъ она жалка! —

„Вы забыли, сказалъ дю-Бургъ, что живъ еще Рыцарь Лорнъ. Теперь безъ сомнѣнія Королева весьма благодарна вамъ, что вы отказали дать ему руку вашу. Она не будетъ такъ упряма!“

— Это правда, я и забыла нашего друга Стуарта, сказала Амбруазина: но какъ вы это знаете? —

„Въ любовныхъ дѣлахъ я имѣю глаза рысьи, отвѣчалъ дю-Бургъ, или духъ пророческій, въ которомъ я никогда не ошибался. Помните ли вы, Лади, какъ я сначала угадалъ, что прекрасный мальчикъ Амброзій выйдетъ замужъ за нашего друга Сент-Клера — обманулся ли я? Думаю, что сей случай оправдалъ мое искуство.“

— Дай Богъ, чтобы вы предузнали также справедливо о Королевѣ и Рыцарѣ Лорнѣ, сказала Амбруазина: да наградитъ любовь знаменитаго Стуарта за его великодушіе; а Королева да найдетъ въ его сердцѣ болѣе благополучія, нежели на тронѣ! Пойдемъ ужинать, примолвила Амбруазина, вставая и подавая руку Сиръ Александру. Хотя Іаковъ былъ нашъ непріятель; но смерть его произвела въ насъ столь горестное впечатлѣніе, что едва присутствіе ваше можетъ разсѣять оное. —

Сиръ Александръ пробылъ не много въ крѣпости. Увлекаемый любопытствомъ узнать, какъ приготовлялось все при Дворѣ для новаго правленія, онъ обѣщалъ имъ скоро опять увидѣться, или по крайней мѣрѣ увѣдомить, что случится важнѣйшаго.

ГЛАВА VIII.

Въ концѣ года не было никакого важнаго произшествія при Дворѣ Шотландскомъ. Графъ Дугласъ умеръ, и Сиръ Александръ Левингстонъ заступилъ мѣсто его въ правленіи Государствомъ. Вилліамъ Хриктонъ получилъ мѣсто Канцлера, и слѣдовательно управленіе гражданскихъ дѣлъ. Такое раздѣленіе власти имѣло весьма худыя слѣдствія. Правитель и Канцлеръ были въ безпрестанныхъ ссорахъ; одинъ оспоривалъ распоряженія другаго, такъ что не было уже никакого благочинія, ниже обузданія преступленіямъ. Самыя ужаснѣйшія злодѣйства производились ненаказанно, и цѣлое Государство было театромъ замѣшательствъ.

Монтей и друзья его почитали за щастіе изгнаніе свое на Барру. Они не чувствовали никакого желанія выдти изъ онаго и пристать къ которой нибудь изъ мятежныхъ сторонъ спорящихъ о преимуществѣ власти, и слѣдуя совѣту Сира Александра, они разсудили остаться въ забвеніи по крайней мѣрѣ до тѣхъ поръ, пока споръ сей рѣшится. Принявъ таковое намѣреніе, и будучи удалены, отъ шуму и безпокойствъ Двора, они занимались единственно воспитаніемъ дѣтей, что было главнѣншимъ и пріятнѣйшимъ для общества ихъ упражненіемъ. Рандольфъ имѣлъ быстрые успѣхи не только въ наукахъ, но даже въ пріятныхъ искуствахъ и занятіяхъ, приличныхъ его рожденію. Зина была подъ непосредственнымъ руководствомъ матери своей, на которую отмѣнно походила какъ лицемъ, такъ и характеромъ, почему и была нѣжно любима своимъ отцемъ. Жамесъ Монтей начиналъ также учиться; онъ походилъ на Рандольфа и отца своего. Амбруазина съ годъ уже питала втораго сына, названнаго Сент-Клеромъ, маленькаго любимца всѣхъ. Такимъ образомъ прошли еще шесть лѣтъ пріятныхъ и спокойныхъ, въ продолженіи коихъ они узнали, что Королева вышла замужъ за Сиръ Жамеса Стуарта, и что первое употребленіе власти, пріобрѣтенной имъ чрезъ сіе супружество, состояло въ исходатайствованіи у Левингстона отмѣны опредѣленія, по которому конфисковано имущество Сент-Клера въ пользу Роскелиновъ; но изгнаніе на Барру не было отмѣнено, не смотря на неотступныя прозьбы Стуарта, Левингстонъ боялся, чтобы во время междоусобія и возмущенія такой человѣкъ, каковъ Монтей, не усилилъ собою той стороны, къ коей пристанетъ. Сент-Клеръ былъ весьма доволенъ возвращеніемъ своего имущества, и что онъ въ состояніи находился въ свою очередь быть благодѣтельнымъ. Таковое удовольствіе его раздѣляла съ нимъ и Амбруазина; но наиболѣе утѣшало ее то, что актомъ не отмѣнялось продолженіе ссылки, которая представляла имъ полную свободу остаться на своемъ островѣ безъ всякой опасности; Амбруазина замѣтила сіе Сент-Клеру.

„Любезная моя! отвѣтствовалъ онъ ей: я думаю, что ты первая женщина, которая радуется заключенію своему въ дикой пустынѣ. Будучи сотворена для того, чтобы блистать въ обществѣ и покорять сердца; наиболѣе однакожъ должно удивляться въ тебѣ таковому постоянному чувствованію послѣ столь долговременнаго уединенія.“

— Ты ли тому удивляешься, милый Монтей! Не наскучило ли тебѣ самому изгнаніе и твоя Амбруазина? —

„Ахъ! какъ тебѣ грѣшно, Амбруазина! ты знаешь, что четырнадцать уже лѣтъ, какъ ты дѣлала меня щастливѣйшимъ изъ смертныхъ, отдавъ мнѣ свою руку, которую я принялъ, какъ даръ Небесъ! Ты мнѣ казалась ежедневно любезнѣе и достойнѣе обожанія, и мѣсто, гдѣ я тебя почти всегда и притомъ одну вижу, есть для меня мѣсто утѣхъ; но чѣмъ болѣе я чувствую твои совершенства, тѣмъ болѣе мучусь совѣстію, что извлекь тебя изъ общества, гдѣ бы ты была въ одно время примѣромъ и предметомъ всеобщаго удивленія: возможноли, чтобы ты когда-либо не сожалѣла о семъ?“

— Нѣтъ, подлинно, милый Монтей! напротивъ я не преставала благодарить Бога за мой выборъ; дай мнѣ мою лютню, ты не знаешь еще всѣхъ моихъ талантовъ, сказала она улыбаясь: я хочу тебѣ спѣть нѣсколько куплетовъ, которые сочинила я на сей предметъ. —

Она настроила лютню и съ нѣжнѣйшимъ выраженіемъ пѣла сіи куплеты:

Я воздухомъ дышу чистѣйшимъ на горахъ,

Величіе Двора и пышность презираю;

Героя сдѣлавшись супругой въ сихъ мѣстахъ,

Блаженство съ славою я здѣсь соединяю;

На бурномъ островѣ, въ скалахъ безплодныхъ сихъ,

Могу спокойствіемъ душевнымъ наслаждаться,

И то лишь только рай для сердца, чувствъ моихъ,

Чтобы съ любезнымъ мнѣ во вѣкъ не разставаться.

Волненія Двора одни опасны мнѣ,

Забавы ложныя и пагубно кокетство:

Но я избѣгла ихъ, не страшны здѣсь онѣ:

Въ Сент-Клерѣ я нашла все щастье, все блаженство!

„Бѣдная Амбруазина! ты пѣла о своемъ благополучіи, не предчувствуя жесточайшихъ горестей, могущихъ растерзать сердце женщины.“ Съ того времени, какъ Монтей воспользовался правомъ на свое имѣніе, ему хотѣлось осмотрѣть его лично и удостовѣриться въ благополучіи въ своихъ подданныхъ; но по причинѣ близости помѣстій его отъ столицы это сопряжено было съ большею для него опасностію. Амбруазина заклинала его оставить такое путешествіе, и онъ безъ труда успокоилъ ее въ томъ; но она не могла однакожъ столь же легко отвратить его отъ другаго благодѣтельнаго предпріятія.

Сильная буря причинила великія опустошенія на сосѣднихъ островахъ, а особливо въ Беньекулѣ. Сент-Клеръ, видя уже себя въ состояніи помочь нещастнымъ, разсудилъ самъ отправиться туда, и узнать, въ чемъ онъ могъ быть имъ полезенъ; взявъ съ собою одного только Росса, онъ оставилъ островъ Барру на нѣсколько дней и отправился въ Беньекулу.

Время, опредѣленное на это благотворительное посѣщеніе, уже проходило; Амбруазина съ часу на чась ожидала Сент-Клера. Часы дни, цѣлая недѣля, и другая протекли, а онъ еще не возвращался, и не было объ нихъ никакого извѣстія. Сильное безпокойство овладѣло его и всѣми друзьями, съ нею оставшимися. Корабль былъ посланъ въ Веньекулу съ Вилліамомъ, чтобы узнать на всѣхъ сосѣднихъ островахъ и въ Беньекулѣ о Монтеѣ и Россѣ.

Такая предосторожность, показывая Амбруазинѣ страхъ друзей Сент-Клера, умножила вмѣстѣ и ея страхъ, который потомъ такъ овладѣлъ ею, что она не въ силахъ уже была скрыть его. Безпрестанно проливая слезы, и имѣя растерзанное горестнѣйшими предчувствіями сердце, она, не выходила болѣе изъ своей комнаты и никого не принимала, кромѣ Брижетты, Рандольфа и дѣтей своихъ. Предъ ними только открывала мучительнѣйшія чувствованія свои. „Увы! дѣти мои, говорила она имъ: какъ вы мнѣ дорого стоите! безъ васъ я бы сопутствовала Монтею; въ какой ни находился бы онъ опасности, я бы раздѣлила ее съ нимъ; а естьлибъ онъ погибъ, то и я умерла бы также. Нещастная! мнѣ опредѣлено пережить его, это нужно для дѣтей нашихъ; для тебя, Зина, любимица отца твоего! для тебя Жамесъ, живое его подобіе! для тебя невинный малютка, Сент-Клеръ! ты болѣе всѣхъ напоминаешь мнѣ объ немъ; ты улыбаешься посреди моей горести: для тебя-то наиболѣе осталася я въ Баррѣ!“

— Матушка! сказалъ Рандольфъ, отирая слезы, текущія изъ глазъ его, что я сдѣлалъ? для чего вы ничего обо мнѣ не упомянули? —

„Милое дитя! добрый Рандольфъ! сказала она, обнявши его: я тебя также горячо люблю, какъ и прочихъ, но ты не имѣешь такой нужды въ попеченіи нещастной твоей матери, какъ она; и естьли отчаяніе заставитъ меня послѣдовать за отцемъ твоимъ, тогда ты будешь имъ вмѣсто насъ!“

— Не произносите сихъ мучительныхъ словъ, матушка! отвѣтствовалъ на ласки ея Рандольфу: не предавайтесь отчаянію; батюшка возвратится, сердце мнѣ говоритъ это. Конечно непредвидимый только случай замедлилъ его возвращеніе. Естьли Вилліамъ не привезетъ намъ никакого извѣстія, тогда позвольте мнѣ отыскивать батюшку: я объѣду, естьли нужно, кругомъ свѣта, чтобы найти его и возвратить вамъ. —

„Дитя мое! сказала она со взоромъ отчаянія: Сент-Клера нѣтъ на свѣтѣ; во глубинѣ пространнаго моря должно будетъ искать его; оно безъ сомнѣнія поглотило его невозвратно. Судно, на которомъ онъ возвращался, погибло, и съ нимъ рушилось благополучіе Амбруазины и нещастныхъ дѣтей. Мы лишились его навсегда!“

— О, матушка! не предавайтесь сей жестокой мысли. Рыбаки, привыкшіе на такихъ малыхъ судахъ плавать между островами, такъ хорошо знаютъ всѣ подводные камни, что почти не возможно и думать, чтобъ могло случиться съ ними какое-либо нещастіе въ хорошее время года. —

Возвращеніе Вилліама оправдало нѣкоторымъ образомъ опасеніе Амбруазины; онъ не привезъ никакого извѣстія, кромѣ, что Монтей и Россъ, пробывъ два дни въ Беньекулѣ, уѣхали оттуда на томъ же суднѣ и съ тѣми же двумя рыбаками, которые ихъ сопровождали, что они не приставали ни къ какому острову, и что самые островитяне не видали ни одного судна во все то время, изключая одного Датскаго корабля, который стоялъ на якорѣ нѣсколько дней близь противоположнаго берегу.

Въ совѣтѣ, которой имѣли Гамильтонъ Мак-Грегоръ, дю-Бургъ, и ихъ товарищи, мнѣнія были различны; но наконецъ всѣ утвердились на одной мысли, то Монтей и Россъ погибли какимъ нибудь нещастнымъ случаемъ. Долговременное спокойствіе, коимъ Сент-Клеръ наслаждался, не бывъ гонимъ со стороны своихъ непріятелей, подало поводъ къ заключенію, что ими сдѣлано противъ него какое нибудь злоухищреніе. Рандодьфъ, по разсудку, мужеству и нѣжности къ отцу своему превосходившій лѣта свои, допущенъ былъ къ сему совѣту, въ которомъ необыкновенною твердостію своею удивилъ всѣхъ Онъ повторилъ имъ, что сказалъ Амбруазинѣ, то есть былъ увѣренъ, что Монтей не погибъ на морѣ. „Я часто слыхалъ, примолвилъ онъ, что батюшка и вы разговаривали иногда, о его непріятеляхъ; не существуютъ ли они и нынѣ? Актъ, возвратившій ему право на имѣніе, коимъ несправедливо пользовались Роскелины, не возбудилъ ли еще болѣе ихъ ненависти и мщенія? О Боже! вскричалъ онъ съ отчаяніемъ: можетъ быть они, завлекши его въ сѣти свои, лишили жизни; естьли это такъ, то хотя я и молодъ еще, но клянусь посвятить жизнь мою для отмщенія — и Лордъ Роскелинъ погибнетъ отъ руки моей!“

Всѣ взглянули другъ на друга, ужаснувшись сей угрозы прошивъ истиннаго отца своего; но тотчасъ пришли въ себя, чтобы не дать замѣтить Рандольфу, какое онъ произвелъ въ вихъ чувствованіе.

— Добрый и неустрашиный молодой человѣкъ! сказалъ ему Мак-Грегоръ, ударивъ его по плечу: я похваляю благородное твое негодованіе. Проклятіе убійцамъ Монтея! Ты говоришь теперь, какъ говорилъ бы твой воспреемникъ Рандольфъ; но будь спокоенъ; естьли родитель твой палъ подъ ударами враговъ своихъ, то не останется безъ мстителей. Намъ старымъ друзьямъ и товарищамъ его предлежитъ это дѣло, твое же, Рандольфъ, утѣшать нещастную мать твою и имѣть попеченіе о сестрѣ и юныхъ братьяхъ, оставь товарищамъ Сент-Клера попеченіе о мщеніи! —

„Я вижу, сказалъ Рандольфъ съ видомъ упрека, что вы презираете мою молодость; вы думаете, что я не способенъ къ сему мщенію, которое вы принимаете на себя, но кто изъ васъ болѣе меня имѣетъ на то права? не старшій ли я сынъ Монтея? Безъ сомнѣнія я люблю Амбруазину какъ мать; она всегда поступала со мною, какъ съ сыномъ; но я не сынъ ея и долженъ посвятить отцу моему или его памяти моя первыя попеченія и цѣлую жизнь.“

Изгнанные еще взглянули другъ на друга. До сей минуты Рандольфъ не показывалъ ни малѣйшаго сомнѣнія о своемъ рожденіи.

— Что хочешь ты сказать, молодой челевѣкъ? — спросилъ его Мак-Грегоръ.

„То, что я не имѣлъ щастія быть сыномъ Лади Монтей.“

— Кто поселилъ въ тебѣ такую мысль? — спросилъ Гамильтонъ.

,,Никто; но въ дѣтствѣ еще моемъ я слышалъ отъ кормилицы, что мать моя умерла; миръ душѣ ея! Я страшусь только, что она не походила, можетъ быть, на Лади Амбруазину. Естьли бы она съ такими же была достоинствами, то отецъ мой не такъ бы скоро утѣшился въ потерѣ ея; по крайней мѣрѣ онъ вспомнилъ бы иногда объ ней.»

— Мало женщинъ подобныхъ Амбруазинѣ, сказалъ Гамильтонъ: но будь увѣренъ, что нѣтъ ни малѣйшаго пятна въ твоемъ рожденіи; это должно тебя успокоить, и мы всѣ даемъ тебѣ въ томъ наше честное слово. —

«Благодарю! я доволенъ; вы разсѣяли жестокое подозрѣніе, занимавшее часто мысли мои.»

— Ты мнѣ подалъ одну мысль, вскричалъ дю-Бургь, бывшій въ глубокомъ размышленіи во время сего разговора: хотя невѣроятно, чтобъ Монтей попалъ въ руки своихъ непріятелей, однакожъ это дѣло возможное; они могутъ лишить его свободы, но не жизни. Клянусь Небомъ, я узнаю, что съ нимъ сдѣлалось я рѣшился ѣхать въ Шотландію —

«Естьли вы такъ думаете, сказалъ Мак-Грегоръ, то мы поѣдемъ всѣ.»

— Нѣтъ, нѣтъ! возразилъ дю-Бургъ: въ такомъ числѣ можемъ мы возбудить подозрѣніе и слѣдовательно ни въ чемъ не успѣемъ. Гамильтонъ и ты останьтесь здѣсь при Лади Амбруазинѣ. Можетъ быть вы должны будете собрать нѣсколько человѣкъ и послать ко мнѣ для освобожденія дрѵзей нашихъ, естьли пощастливится мнѣ открыть ихъ. Я желаю имѣть спутникомъ только одного кого-нибудь. —

Еще никто не успѣлъ отвѣчать ему, какъ Рандольфъ былъ уже у ногъ его. «Пусть буду я, сказалъ онъ, сложивъ руки: естьли вы меня любите, то позвольте съ вами ѣхать. Чьи права священнѣе моихъ?»

— Любезный другъ! сказалъ ему дю-Бургъ, это не возможно. —

«Когда мы тебѣ отказываемъ въ столь справедливомъ требованіи, сказалъ ему Гамильтонъ: то ты долженъ быть увѣренъ, что мы имѣемъ на то справедливыя причины.»

— Никакихъ, отвѣтствовалъ печально Рандольфъ, кромѣ недовѣрчивости къ моей молодости; но въ семъ случаѣ я чувствую себя столь же сильнымъ и мужественнымъ, какъ и каждый изъ васъ. —

«Мы въ томъ не сомнѣваемся, сказалъ дю-Бургъ: но важная причина требуешь, чтобъ ты остался въ Баррѣ.»

— Можетъ ли быть она важнѣе сыновней обязанности? — возразилъ Рандольфъ.

«Нѣтъ, я согласенъ; но эта самая обязанность должна удержать тебя при матери.»

Стукомъ въ дверь комнаты прервался этогмъ споръ; отперли, и Лади Монтей вошла, поддерживаемая дочерью. Нѣсколько уже дней никто изъ жителей крѣпости не видѣлъ Амбруазины. Они изумились перемѣнѣ лица ея, которое покрыто было смертною блѣдностію, глаза ея потеряли блескъ свой, губы посинѣли. Худая и ослабѣвшія отъ горести, она едва могла держаться на ногахъ: все показывало въ ней, что она, не смотря на усилія къ перенесенію своего нещастія, естьли Сент-Клеръ уже не существуетъ, не замедлитъ послѣдовать за нимъ во гробъ.

— Друзья мои! сказала она болѣзненнымъ голосомъ: четырнадцать лѣтъ наслаждались мы благополучіемъ; нынѣ оно кончилось невозвратно, потеря милаго моего Монтея прервала пріятную цѣпь, удерживавшую меня въ Барро. Простите моей слабости; я не могу жить безъ него въ томъ мѣстѣ, гдѣ прежде жила съ нимъ. Я хочу удалиться въ Кинтль съ дѣтьми моими и посвятить печальный остатокъ жизни на то, чтобъ ихъ сдѣлать достойными отца, котораго они лишились и за которымъ я скоро послѣдовала бы, естьлибъ залоги любви его не обязывали меня сохранить жизнь; но какъ продолжительность ея неизвѣстна и какъ статься можетъ, что, горесть моя преодолѣетъ разумъ и даже нѣжность материнскую: то на всякой случай сдѣлала завѣщаніе. Я вамъ его ввѣряю, сказала она, положивъ бумагу на столъ: вамъ, друзья мои, Гамильтонъ, дю-Бургъ, Мак-Грегоръ и братъ его Сиръ-Александръ! оставляю на попеченіе дѣтей моихъ; больше всего безпокоюсь вразсужденіи моей Зины. Никто изъ васъ не имѣетъ супруги, коей бы могла вѣрить любезную свою дочь; но полагаюсь совершенно на честь вашу; поручаю вамъ дочь Сент-Клера Монтея. Безъ сомнѣнія кто-нибудь изъ васъ имѣетъ родственницу, которая согласится принять бѣдную Зину, естьли Небо судило ей быть сиротою. Для нее особенно я буду стараться о сохраненіи жизни моей; но….. —

Рыданія Зины прервали рѣчи ея, и изгнанники старались скрыть свое движеніе. Рандольфъ сжалъ дочь Монтея въ своихъ объятіяхъ и смѣшалъ слезы свои съ слезами милой Зины.

— Успокойтесь, дѣти мои! сказала имъ Амбруазина: я не умру такъ скоро, какъ сдѣлала обѣтъ, и еще повторяю, что для васъ постараюсь жить. Выслушай меня, Рандольфъ, выслушай хорошенько, и когда долженъ будешь дать Богу отвѣтъ въ дѣлахъ своихъ, то вспомни, о чемъ буду просить тебя. — Рандольфъ упалъ къ ногамъ ея. «О любезная и почтеннѣйшая изъ матерей! сказалъ онъ: прикажите, и я вамъ повинуюсь. Естьли Небо услышитъ плачевныя наши молитвы, естьли Оно сохранитъ васъ для дѣтей ващихъ, то вы найдете въ Рандольфѣ сына, всегда покорнаго волѣ вашей; естьли въ лучшемъ свѣтѣ вы содѣлаетесь нашимъ ангеломъ хранителемъ, то духъ вашъ будетъ свидѣтелемъ вѣрности, съ коею приказанія ваши стану исполнять, какъ бы вы были живымъ тому свидѣтелемъ.

— Я вѣрю, мой милый Рагдольфъ! но превратность жизни ужасна; дочь моя, какъ и я, можетъ быть подвержена оной, оставаясь, какъ мать ея, сиротою; можетъ быть въ первой своей молодости найдетъ другаго Сент-Клера, которой будетъ любить ее, покровительствовать и составитъ ея щастіе на нѣсколько лѣтъ. Тебѣ, Рандольфъ, тебѣ, который напоминаетъ мнѣ сіи обожаемыя черты, тебѣ любящему мою Зину, болѣе нежели братья твои, тебѣ приказываю, особенно будь другомъ, вождемъ, подпорою ея молодости; обѣщай мнѣ защищать, покровительствовать т любить ее во все продолженіе твоей жизни, и да возможетъ небо… да будете вы, говорю я, навсегда соединены узами братской любви. —

Зина положила голову на плечо своего брата. „Навсегда!“ сказала она рыдая.

— Такъ, навсегда! — повторилъ Рандольфъ, прижимая ее къ себѣ.

,,Жамесъ и Сент-Клеръ имѣютъ также нужду въ твоей дружбѣ; обѣщай мнѣ, чтобы ни случилось, быть навсегда для нихъ добрымъ братомъ, и да возможете вы, милыя дѣти, жить въ совершенномъ согласіи чувствъ и чести и идти по слѣдамъ Монтея.»

— Любезнѣйшая матушка! сказалъ Рандольфъ, простирая руки къ Небу: да не исполнитъ Всевышній ни единаго желанія моего, естьли ваши не будутъ выполнены; я легко сдержу клятву, внушенную еще прежде природою и моимъ сердцемъ. Будьте увѣрены, что я нѣжно люблю своихъ братьевъ. Но Зина есть единственная моя сестра; я любилъ ее прежде еще ихъ рожденія такъ сильно, что едва оставалось мѣсто въ этомъ сердцѣ для другихъ чувствованій. Пусть перестанетъ оно биться въ ту минуту, когда я буду наслаждаться благополучіемъ, коего милая Зина не будетъ раздѣлять со мною. —

Амбруазина прижала ихъ обоихъ къ своему сердцу; горестная улыбка на минуту оживила блѣдное лицо ея; всѣ друзья окружили ее.

«Любезнѣйшая Милади! сказалъ ей дю-Бургъ: какъ вы насъ всѣхъ огорчаете! Не изтребляйте изъ сердца вашего надежды: вы можете еще наслаждаться благополучными днями.»

Амбруазина устремила къ небу слезящіе взоры. — Тамъ только, сказала она, тамъ, гдѣ Сент-Клеръ ожидаетъ меня; но уже не на землѣ! При первомъ попутномъ вѣтрѣ я хочу отправиться въ Кинталь. Прощайте, мои добрые друзья! не забывайте Амбруазину при воспоминаніи о Монтеѣ; покраиней мѣрѣ въ памяти вашей мы никогда не будемъ разлучены. Я оставляю вамъ моего милаго Рандольфа: пусть онъ будетъ вашимъ сыномъ, какъ былъ моимъ. Онъ будетъ, надѣюсь я, достоинъ дружбы вашей и попеченій. —

«Боже мой! сказалъ молодой Рандольфъ: что сдѣлалъ я? для чего изгонять меня отъ вашего присутствія? мояли вина, что я не рожденъ вами! Я никогда не знавалъ другой матери. Зина не можетъ любить васъ больше меня».

— Не умножай болѣе безпокойствъ моихъ, любезный Рандольфъ! сказала Амбруазина: и базъ того довольно горестей раздираетъ мое сердце; необходимость обязываетъ меня разстаться съ тобою на нѣсколько времени; но до конца моей жизни отверзты для тебя; объятія мои, и материнское сердце готово любить тебя! —

Послѣ другихъ подобныхъ увѣреній Зина вышла по приказанію своей матери и Рандольфъ за ней послѣдовалъ. Амбруазина хотѣла говорить съ друзьями своими о жребіи сего молодаго человѣка и о ихъ намѣреніи вразсужденіи его. Она думала, что естьли Сент-Клеръ уже не существуетъ болѣе на свѣтѣ, то нѣтъ причины держать его въ Баррѣ, и слѣдовательно долгъ ихъ есть возвратить его фамиліи. Всѣ на это согласились, но съ тѣмъ, что не прежде примутъ какое-либо намѣреніе вразсужденіи Рандольфа, или откроютъ комулибо тайну его рожденія, пока точно не удостовѣрятся въ смерти Монтея.

Дю-Бургъ думалъ, что естьли враги Монтея имѣли его въ своей власти, то молодой Рандольфъ могъ бы служить размѣномъ, или средствомъ къ отысканію его; но страшась обмануться въ своей надеждѣ, онъ остерегался говорить Амбруазинѣ о предметѣ отъѣзда своего въ Шотландію.

Два дни спустя, Лади Монтей и трое дѣтей ея, сопровождаемые Вилліамомъ и Брижеттою, оставили островъ, гдѣ они были столь щастливы; разлука была весьма тягостна, особенно для Рандольфа, который тщетно старался скрыть свое смущеніе и горесть. Онъ проводилъ ихъ до самаго судна, потомъ взошелъ на возвышенное мѣсто и смотрѣлъ на ихъ отплытіе до тѣхъ поръ, какъ потерялъ ихъ изъ виду.

ГЛАВА IX.

Отъѣздъ Амбруазины и дѣтей ея усугубилъ въ жителяхъ крѣпости горесть о потерѣ Монтея. Тяжкое бремя печали, которой никогда до сего не предавались, угнѣтало сердца ихъ. Они не переставали говорить о нещастныхъ друзьяхъ своихъ, которыхъ лишились; предпріятіе Рыцаря дю-Бурга было предметомъ общей вечерней бесѣды. Онъ изъяснилъ свой планъ, и получилъ одобреніе на то отъ своихъ товарищей. Спутникъ, имъ избранный, назывался Фразеръ. Онъ весьма много одолженъ былъ Монтею и преданъ ему совершенно; знакомства же въ Шотландіи не имѣлъ никакого; а какъ дю-Бургъ лишенъ былъ такой выгоды, то и долженъ былъ перемѣнить видъ свой; онъ вычернилъ себѣ волосы и брови, которыя были бѣлокуры, и оба одѣлись въ платье Шотландскихъ Мантаньяровъ. Рандольфъ съ душевнымъ прискорбіемъ смотрѣлъ на сіи приготовленія, не говоря ни слова; ибо зналъ, что прозьбы его съ ними ѣхать будутъ безполезны, и не докучая имъ оными старался онъ узнать только о ихъ предприятіи и пути.

Послѣ отъѣзда Рыцаря, Рандольфъ, коего характеръ былъ отъ природы откровененъ, сдѣлался очень скрытнымъ и молчаливымъ, искалъ уединенія, и хотя не жаловался ни на какую боль, но потерялъ цвѣтъ юности и здоровья. Гамильтонъ и Мак-Грегоръ съ горестію смотрѣли на перемѣну своего. воспитанника; но приписывая оную безпокойству и неизвѣстности о жребіи отца своего, отсутствію Амбруазины и дѣтей ея, были довольны сею чувствительностію его, и не препятствуя дѣйствію ея, надѣялись, что время возвратить ему прежнюю природную веселость.

Безъ сомнѣнія потеря любезнѣйшихъ предметовъ причиняла ему печаль и раздирала сердце; но къ сей горести присовокупилось еще сомнительное безпокойство о судьбѣ своей и причинахъ, по какимъ долженъ былъ остаться въ Баррѣ, это безпрестанно занимало его воображеніе; онъ переходилъ отъ догадки къ догадкѣ, не постигая прямой истины; былъ увѣренъ, что въ томъ заключается тайна. Въ этомъ не мало утверждали нѣкоторыя слова, неосторожно, сказанныя, и самые взгляды его покровителей; но онъ не могъ проникнуть оной. Давно уже зналъ онъ, что Амбруазина не мать ему; однакожъ не менѣе отъ того любилъ ее. Съ того времени еще, какъ пришелъ въ состояніе размышлять, возродилось въ немъ желаніе узнать, кто была истинная его мать; молчаніе о семъ всѣхъ поселило въ немъ подозрѣніе, что онъ былъ плодъ незаконной связи, которую безъ сомнѣнія имѣлъ Сент-Клеръ прежде женидьбы, и сія мысль часто нарушала его спокойствіе. Теперь честное слово, полученное имъ отъ друзей своихъ, что рожденіе ето не имѣло никакого пятна, разувѣрило его. Но естьли это, такъ думалъ онъ, для чегожъ нещастную мою мать никогда не называли по имени? Можетъ быть она низкаго происхожденія; но естьли она была добродѣтельна и законная супруга Монтея, не уже ли не довольно имени сего къ тому, чтобъ ее возвратить, я не долженъ ли я почитать за ту, которую Монспей захотѣлъ сдѣлать моею матерью и кою онъ безъ сомнѣнія любилъ? Отецъ мой ни капризенъ, ни несправедливъ, ни жестокъ, и безъ сомнѣнія мать моя заслужила своимъ поведеніемъ забвеніе Монтея. Чего бы мнѣ ни стоило такое мнѣніе о давшей мнѣ жизнь; но я не могу вразсужденіи ее оправдать иначе удивительнаго молчанія отца моего. Важная причина удерживаетъ меня въ Баррѣ, говорятъ они всѣ: въ самомъ дѣлѣ она должна быть чрезвычайная, чтобы воспрепятствовать сыну въ исполненіи его обязанностей. Относится ли она къ моей матери или моему рожденію? Естьли бы они изъ снисхожденія объявили мнѣ эту причину, то можетъ быть я уважилъ бы ее и самъ почувствовалъ бы ея силу; но все, что препятствуетъ мнѣ искать отца моего, кажется мнѣ ненатуральнымъ. Прежній Шотландскій Дворъ и Роскелины суть явные враги его, я это знаю, но не знаю причны сей вражды. Увы! я ничего не знаю, даже самаго себя; но враги отца моего суть и мои; я увѣренъ, что они виноваты и что мой отецъ слѣдовалъ по стезямъ чести. Таковы были размышленія, кои Рандольфъ имѣлъ по отъѣздѣ Амбруазины съ острова. Наконецъ воспламененный воображеніемъ и пылкостію лѣтъ, не въ силахъ будучи сносить долѣе сего состоянія неизвѣстности и бездѣйствія, онъ принялъ намѣреніе бѣжать съ острова и искать Монтея даже въ жилищѣ враговъ его. Онъ слыхалъ часто разсказы о переодѣваніи Сент-Клера и его товарищей, когда они имѣли нужду скрываться, и рѣшился прибѣгнуть къ тому же средству, и такимъ образомъ узнать что-нибудь объ отцѣ своемъ.

Какъ никто за нимъ не присматривалъ и не думалъ о его предпріятіи, то онъ нашелъ скоро случай оное исполнить. Не большое судно отправлялось изъ Барры въ пристань Арднамурхинъ. Вставъ рано поутру, уговорился онъ въ цѣнѣ съ тремя рыбаками этого судна, взошелъ на него и вскорѣ прибылъ съ ними въ назначенное мѣсто. Побѣгъ его оставался нѣсколько часовъ неизвѣстнымъ на Баррѣ; но по открытіи онаго замѣшательство было общее. Изумленные друзья собрались для совѣта, что должно было дѣлать. Онъ унесъ съ собою только одно бывшее на немъ платье, и хотя они подозрѣвали, что онъ имѣлъ нѣсколько золотыхъ монетъ, которыя получилъ отъ своихъ покровителей; доставлявшихъ ему способы быть благодѣтельнымъ; но то была очень малая сумма, которая скоро могла быть издержана, особенно при его неопытности; они были увѣрены, что онъ пошелъ въ Замокъ Роскелиновъ, чтобъ соединиться съ дю-Бургомъ; но знали притомъ и невозможность сего путешествія съ толь малымъ числомъ денегъ. Съ другой стороны побѣгъ его разрѣшалъ всѣ предпринятые вразсужденіи его планы ихъ. Онъ могъ быть открытъ своею фамиліею, и вмѣсто пользы, которую надѣялись они получитъ отъ сего открытія, оно могло подвергнутъ ихъ ужаснымъ нещастіямъ.

Послѣ здраваго разсужденія одинъ изъ жителей крѣпости, добровольно поселившійся въ оной, былъ посланъ для преслѣдованія бѣглеца съ приказаніемъ проѣхать чрезъ Инвернескиръ и посовѣтоваться о семъ съ Сиромъ Александромъ Мак. Грегоромъ.

Судно, на которомъ плылъ Рандольфъ, скоро возвратилось изъ Арднавурхана въ Барру; на немъ доставлено письмо къ изгнанникамъ; они поспѣшили прочесть его. Содержаніе было слѣдующее: "Любезные и почтенные друзья мои! простите мнѣ поступокъ мой, который въ первой разъ въ жизни моей противенъ вашимъ приказаніямъ; безъ сомнѣнія я столько повинуюсь вамъ и почитаю васъ, что одинъ только отецъ мой имѣетъ предъ вами преимущество въ моемъ сердцѣ; но это сердцѣ имѣетъ предчувствіе, что онъ живъ. Сверхъ сего я не могу противиться сильному желанію, побуждающему меня искать его. Знаю, что вы не довѣряете моей молодости и неопытности; но сыну Монтея уже 17 лѣтъ. Будучи воспитанъ вами, онъ долженъ быть способенъ къ большимъ предпріятіямъ, нежели другой молодой человѣкъ, которой бы не имѣлъ сихъ преимуществъ.

"Не опасайтесь вразсужденіи меня ничего, хотя я нахожусь въ неизвѣстной мнѣ странѣ, но буду умѣть оттуда выдти и ничего не страшусь. Естьли мое путешествіе свершится, естьли я возвращу вамъ отца своего, то съ какимъ удовольствіемъ прибуду на Барру! Но когда нещастіе свершилось, и мы навсегда потеряли того, о коемъ буду сожалѣть во всю мою жизнь: то къ кому же обращусь я, какъ не къ тѣмъ, которые могутъ замѣнить его и коихъ сыномъ я себя почитаю. Тогда постараюсь неуклоннымъ послушаніемъ изгладить изъ памяти вашей, что я преступилъ однажды волю вашу.

"Рандольфъ Монтей."

«По чести, сказалъ Мак-Грегоръ, я люблю и почитаю его еще болѣе. Ахъ! онъ скоро возвратится къ намъ; ибо я никакой не имѣю надежды на исполненіе цѣли его путешествія.»

— Не только, сказалъ Гамильтонъ, я на имѣю надежды, но многаго опасаюсь. Естьли увидятъ его руку, онъ будетъ узнанъ въ одну минуту своею фамиліею. —

«Такого случая не можетъ быть, отвѣчалъ Мак-Грегоръ, чтобы увидѣли его руку, когда же признаютъ его наслѣдникомъ Роскелиновъ, то что можетъ быть для него худаго. Гораздо легче Лорду Роскелину воспитать десять сыновей себѣ подобныхъ, нежели истребить изъ сердца Рандольфова чувство чести и добродѣтели, которое мы въ него вселили, и принесть въ забвеніе то, что онъ 17 лѣтъ былъ сыномъ Монтея, и что почиталъ славою быть сыномъ такого отца. — Дать Лорду Жону наслѣдника съ такими чувствами, было бъ безъ сомнѣнія сильнѣйшимъ и благороднѣйшимъ мщеніемъ. Для чего Монтей не можетъ быть тому свидѣтелемъ! Я полагаю предоставить ходъ дѣлъ произволу случая и не препятствовать сему храброму и доброму молодому человѣку слѣдовать своей судьбѣ.

Гамильтонъ съ нимъ согласился. Между тѣмъ какъ печалились на Баррѣ о побѣгѣ Рандольфа, дю Бургъ и Фразеръ прибыли въ Эдинбургъ. Духъ партіи никогда не былъ столь дѣятельнымъ, какъ теперь при Дворѣ Шотландскомъ. — Нѣкоторый родъ междоусобія, благопріятствуемый несовершеннолѣтіемъ Короля и тайно поддерживаемый внѣшними врагами, волновалъ сію нещастную землю. дю-Бургъ и Фразеръ пошли къ Роскелину и взяли себѣ прибѣжище въ одной хижинѣ неподалеку отъ Замка. Тамъ они нашли случай переговорить съ старымъ Ральфомъ, отцемъ Вилліама.

Сей старый служитель Роскелиновъ зналъ чрезъ своего сына о томъ щастіи, коимъ онъ и Брижетта наслаждались у изгнанниковъ, и особенно о дружбѣ и отличномъ покровительствѣ, которое Монтей и фамилія его имъ оказывали. Онъ имѣлъ при себѣ внука своего Вилліама, присланнаго къ нему отъ дѣтей съ острова Барры, и который тотчасъ узналъ изгнанниковъ, оказывавшихъ ему дружбу. Ральфъ раздѣлялъ съ ними ихъ чувствованія; дю-Бургъ ему разсказывалъ о потерѣ Монтея, сообщилъ подозрѣніе свое, что онъ впалъ во власть своихъ враговъ и умолялъ Ральфа всѣмъ, что есть для него любезнѣе на свѣтѣ, сказать ему, не замѣтилъ ли онъ изъ словъ или поступковъ Роскелиновъ чего-нибудь, могущаго оправдать сего подозрѣнія. Ральфъ слушалъ его съ чувствительностію; но объявилъ ему, что въ семъ случаѣ почитаетъ невинными Господъ своихъ. Лордъ Роскелинъ живетъ здѣсь съ двумя дѣтьми своими, Лордомъ Жономъ, который слабъ и болѣнъ, и Лади Матильдою, прекрасною молодою дѣвушкою, тринадцати или 14 лѣтъ. Мать Графа находится также здѣсь; она воспользовалась отсутствіемъ Графини Елеоноры, съ коею совершенно поссорилась, чтобъ пріѣхать посмотрѣть дѣтей своихъ. Она хотѣла, чтобы позволили Лади Матильдѣ жить съ нею на дачѣ Евздалъ; но мать при отъѣздѣ запретила, и Милордъ на то не сердится, для того что Лади Матильда развлекаетъ брата своего, который почти всегда болѣнъ. „Куда уѣхала Графиня? спросилъ Рыцарь: странно, что она оставила больнаго сына и дочь!“

— Она выѣхала въ свой старый замокъ Уперлорнъ, доставшійся ей послѣ ея отца. Сказать правду, сударь, я очень чувствую, что тотъ не останется въ семъ Замкѣ, кто можетъ уѣхать въ другое мѣсто. Я провелъ въ немъ всю жизнь, и по старости не могу уже его покинуть; но это сущій адъ отъ тѣхъ споровъ, кои въ немъ безпрестанно слышны. —

„Какіе споры? спросилъ дю-Бургъ; безъ сомнѣнія политическіе; но я почиталъ Лорда Роскелина непричастнымъ ни къ которой партіи.“

— Безъ сомнѣнія, возразилъ Ральфъ: онъ въ нихъ совсѣмъ не вмѣшивается, но имѣетъ довольно безпокойствъ домашнихъ, чтобы не заниматься внѣшними, и съ годъ уже онѣ такъ усилились, что нѣтъ возможности жить здѣсь, когда бываетъ Графиня. Благородный Монтей избѣжалъ ее, а Жонъ жестоко наказанъ за то участіе, которое принималъ онъ въ невѣрности и вѣроломствѣ Графини. Онъ нашелъ въ сей женщинѣ фурію подъ личиною ангела. —

„Хороша ли она еще?“ спросилъ Рыцарь.

— Такъ же прекрасна, какъ и въ день своей свадьбы: ей теперь 56 лѣтъ, и она, еще прекраснѣйшая женщина въ Шотландіи; но что значитъ красота, когда нѣтъ при ней добродѣтели. Я гораздо болѣе любилъ Лади Амбруазину; она можетъ быть не такъ была прекрасна, но гораздо милѣе: такъ кротка, снисходительна, и говорила съ нами такъ ласково! Графиня презирала ее за это, говорила ей, что она имѣетъ низкое сердце. Теперь она называетъ ее не иначе, какъ только женою изгнанника, и желала бы ее умертвить: такъ она ее ненавидитъ! —

„Похожа ли на нее дочь ея?“

— Не много лицемъ, хотя не такъ хороша; но, благодареніе Богу! въ характерахъ ихъ нѣтъ никакого сходства. Лади Матильда добрая и кроткая дѣвушка, которую мы всѣ любимъ и которая много терпитъ отъ своей матери, и мы отдыхаемъ съ тѣхъ поръ, какъ она уѣхала; желательно, чтобы она и надолго тамъ осталась. —

„Такъ это фамильныя ссоры удалили ее?“

— Безъ всякаго сомнѣнія; она не знаетъ должностей ни супруги, ни матери. Нѣсколько мѣсяцовъ тому, какъ Лордъ Монтей получилъ обратно свои помѣстья; она впала въ такое бѣшенство, что укоряла Лорда Жона, что онъ на ней женился, и сказала ему, что во всю жизнь будетъ сожалѣть, что не сдѣлалась Лади Монтей. Послѣ сей ссоры она уѣхала, оставя двухъ дѣтей своихъ съ отцемъ. Съ ея отъѣзду мы нѣсколько спокойнѣе. —

„А старая Графиня, возразилъ дю-Бургь, не бѣситъ ли также васъ? Мнѣ кажется, что одна стоитъ другой.“

— Прежде; сударь, это было правда; но діаволъ состарѣвшись, говорится пословица, сдѣлался отшельникомъ; Графиня становится лучшею подъ старость. Она оплакиваетъ теперь грѣхи своей молодости, занимается благотвореніями. Она построила двѣ церкви — одну во имя Пресвятой Богородицы, другую во имя Сент-Клера. —

„Это хорошо, сказалъ шутливо Рыцарь, Графиня пріобрѣтаетъ себѣ друзей въ другомъ свѣтѣ, потому что здѣсь ихъ не имѣетъ даже и въ дѣтяхъ своихъ, которыя должны бы быть первыми ея друзьями.“

Ральфъ кивнулъ головою въ знакъ согласія.

„Сожалѣетъ ли она о Лордѣ Монтрозѣ, который у нее похищенъ въ младенчествѣ?“ продолжалъ дю-Бургъ.

— Сожалѣетъ, особенно въ эти послѣдніе годы потерю сего дитяти считаетъ она наказаніемъ за жестокость ея къ Лорду Монтею, и ссора съ невѣсткою главнѣйше произошла отъ нехотѣнія ея вмѣстѣ съ нею просить, покойнаго Короля повелѣнія о поимкѣ Монтея. Я слышалъ, что она однажды сказала ей: Богъ лишитъ тебя и послѣдняго сына за то, что ты такъ притѣсняешь Сент-Клера. Графиня только смѣялась; но ребенокъ съ того времени занемогъ, и должно опасаться, чтобы слова Лади не были справедливы. Онъ увѣрилъ наконецъ Рыцаря, что восемь уже мѣсяцовъ, какъ Графъ не выѣзжаетъ изъ Замка даже ни на одинъ день, прибавивъ, что естьли бы такое занимательное произшествіе, какъ похищеніе Монтея, случилось, то какое-нибудь слово или поступокъ измѣнилъ бы имъ; но что напротивъ Графъ и мать его съ сей стороны очень спокойны. —

Дю-Бургь призналъ справедливыми его замѣчанія, и со вздохомъ пожавъ руку старика, сказалъ ему, что онъ хочетъ возвратиться на Барру чрезъ Кинталь; но весьма опасается, что вдова Монтея недолго переживетъ свою потерю.

Добрый Ральфъ далъ ему порученіе увѣрить въ своей дружбѣ дѣтей Брижетту и Вилліама; просилъ сказать, чтобъ они пребыли вѣрными нещастной фамиліи Монтеевъ, естьли хотятъ получить отъ него отеческое благословеніе.

ГЛАВА X.

Когда Рандольфъ оставилъ Барру, то вознамѣрился слѣдовать за дю-Бургомь; онъ очень зналъ дружбу его и природную кротость, а потому и не могъ страшиться его гнѣва. Вышедши изъ судна въ Арднамурхинѣ, онъ разсудилъ освѣдомиться о дорогѣ, ведущей къ столицѣ идти по ней не останавливаясь. Зналъ онъ, что Роскединъ былъ отъ него недалеко; отправившись изъ пристани послѣ обѣда, и прошедши нѣсколько миль, остановился у одной хижины, думая, что хорошо сдѣлаетъ, попросившись въ оной переночевать; ибо куда только могли достичь его взоры, не могъ примѣтить никакого другаго жилища. Онъ постучался въ дверь, и грубой голосъ раздался: кто тамъ?

,,Молодой иностранецъ, отвѣчалъ Рандольфъ, проситъ за деньги ужина в ночлега.»

Дверь отворилъ человѣкъ среднихъ лѣтъ, высокаго росту и крѣпкаго сложенія; онъ имѣлъ грубой видъ, и широкія плеча его были покрыты толстою одеждою. Онъ впустилъ Рандольфа, разсматривалъ его внимательно молча, потомъ сказалъ ему: — Добро пожаловать! — Въ каминѣ горѣлъ огонь, надъ нимъ висѣлъ котелъ, изъ коего изходилъ пріятный запахъ, доказывавшій, что тутъ было чѣмъ утолить голодъ уставшаго путешественника. Въ сторонѣ отъ камина сидѣла старуха, дурно одѣтая, коей сухое лице, покраснѣвшіе глаза и щеки чрезмѣрно сморщившіяся произвели въ Рандольфѣ первое горестное впечатлѣніе о старости, на которую до сего времени взиралъ онъ съ почтительностію. Старуха приготовляла ужинъ; и когда Рандольфъ вошелъ, то она принесла скамью, которую и поставила возлѣ камина. Величественный и откровенный Рандольфовъ видъ привлекъ вниманіе его хозяевъ, высокій и стройный станъ заставлялъ считать его старѣе двумя годами. Простая одежда его была сшитая изъ тонкой матеріи; поступки его казались такъ занимательны и рѣчь имѣла столько отличнаго, что переодѣявіе никакъ не могло скрыть высокаго происхожденія и хорошаго воспитанія его. «Вы путешествуете очень молоды, сказалъ ему наконецъ хозяинъ: и я полагаю, что вы не издалека.» Рандольфъ ничего не отвѣчалъ и покраснѣлъ. Онъ не имѣлъ необходимости лгать и въ первый разъ принужденнымъ нашелся это сдѣлать, сказавъ въ отвѣтъ: — Я иду изъ Инвернеса въ Эдинбургъ. —

«Далеко, молодой человѣкъ! Вамъ не худобы имѣть лошадь.»

— Нѣтъ, я молодъ, крѣпокъ и привыкъ долго ходить, не чувствуя усталости. —

«Это другое дѣдо, сказалъ хозяинъ: путешествуютъ всегда съ терпѣніемъ и деньгами.»

— Я имѣю первое, но деньгами очень посредственно снабженъ. —

«Бѣдное дитя! сказала старуха съ видомъ сожалѣнія: какъ ваши родители оставляютъ васъ такъ ходить по свѣту; они должны быть очень огорчены, разставшись съ вами.»

Рандольфъ не очень любилъ такіе вопросы, но боясь возбудить подозрѣніе, естьли замедлитъ отвѣтомъ, сказалъ сей сострадательной старухѣ, что родители, равно какъ и онъ, были не утѣшны. Ужинъ, поставленный на столъ, прервалъ на время разговоръ. Сѣли вокругъ его, и хотя онъ худо приготовленъ былъ, но Рандольфъ проголодавшись, нашелъ его превосходнымъ. По окончаніи ужина Мак-Лелланъ — такъ назывался хозяинъ отперъ одинъ шкапъ, вынулъ изъ него не большую бутылку водки и приглашалъ Рандольфа съ нимъ выпить.

— Благодарю васъ, отвѣчалъ онъ: я не люблю столь крѣпкихъ напитковъ; вашъ хорошій ужинъ уже меня насытилъ; позвольте мнѣ отблагодарить васъ по возможности. — Говоря сіе, онъ вынулъ изъ кармана свой маленькой кошелекъ и подалъ золотой полумаркъ своей хозяйкѣ.

«Пресвятая Дѣва! сказала она: мнѣ нечѣмъ размѣнять эту монету.» — Я этого не горебую, сказалъ Рандольфъ: прошу принятъ все и дать мнѣ постелю и завтракъ по утру. —

«Нѣтъ ничего справедливѣе, сказалъ Мак-Лелланъ: но знаетели вы дорогу отсюда въ столицу?»

— Нѣтъ, совсѣмъ не знаю; вы сдѣлаете милость, естьли мнѣ ее покажете. —

«Я пойду съ вами нѣсколько миль, чтобъ вывести на настоящую дорогу.»

— Благодарю васъ и желаю спокойной ночи; мнѣ очень хочется лечь теперь; покажите мою комнату".

«Это не худо, молодой человѣкъ; завтра нужно встать поранѣе. Матушка! сказалъ онъ обращаясь къ старухѣ; отведи гостя въ его комнату.» Старуха взяла свѣчу, и Рандольфъ за нею послѣдовалъ. На другой день онъ всталъ рано и нашелъ хозяйку, приготовляющую завтракъ. Она сказала ему, что сынъ ея по надобности своей вышелъ. Онъ не замедлилъ возвратиться, и по окончаніи завтрака они отправились вмѣстѣ. Мак-Лелланъ проводилъ Рандольфа за три мили по горамъ, гдѣ не было никакой дороги; наконецъ, указавъ ему кривую тропинку, онъ сказалъ: «вотъ ваша дорога; прощайте! щастливый путь!» и оставилъ его. — Рандольфъ продолжалъ идти. Но чѣмъ далѣе онъ шелъ, тѣмъ дорога становилась труднѣе и даже непроходима; она въ нѣкоторыхъ мѣстахъ приводила его къ ужаснымъ пропастямъ. Страна вокругъ его была гориста; не примѣтно было ни малѣйшаго признака обитанія. Между тѣмъ Рандольфъ не подозрѣвая не чувствовалъ ни малѣйшаго страха; трудность и опасности сей скверной дороги, по мнѣнію его, замѣнялись тѣмъ, что она была кратчайшая. Онъ прошелъ уже около двухъ миль, какъ на возвышенности одного холма увидѣлъ двухъ человѣкъ, приближившихся къ нему. Сошедшись съ нимъ, они остановились, и одинъ изъ нихъ сказалъ ему: «Молодой господинъ! мы оба бѣдняки, не имѣющіе ни копѣйки, дайте намъ сколько нибудь денегъ для продолженія дороги.» Хотя они имѣли злой видъ и надменный голосъ, но Рандольфъ по неопытности не могъ вообразить, что они разбойники. Онъ сказалъ имъ съ кротостію: у меня очень мало денегъ; я также путешественникъ; однако же согласенъ раздѣлить съ вами малость, которую имѣю. — Сказавъ сіе; онъ вынулъ свой кошелекъ, взялъ одну золотую монету и подалъ ее требовавшему. Сей взялъ ее усмѣхаясь. «Только то! сказалъ онъ: мы хотимъ больше; этого намъ недовольно.»

Наглый тонъ прозьбы подалъ Рандольфу нѣкоторое подозрѣніе о истиннѣ. Онъ вспомнилъ, что былъ безоруженъ, а два бездѣльника имѣли по саблѣ подъ мышками, кинжалы за поясомъ, и казались очень сильными. Онъ не показалъ однако же ни малѣйшаго страха, и отвѣчалъ съ твердостію: — Вы много просите; я далъ вамъ охотно, что могъ, и больше не дамъ. —

«Мы это увидимъ, сказалъ одинъ изъ бездѣльниковъ, схвативъ Рандольфа за руку и приставивъ кинжалъ къ груди его: отдай твой кошелекъ сей часъ. Мы видимъ, что ты бродяга, обокравшій можетъ быть отца своего; эти деньги будутъ наши, а ты можешь возвратиться къ нему и еще у него украсть; отдай намъ, что имѣешь, добровольно, а иначе ни шагу впередъ: я и мой кинжалъ отвѣчаемъ тебѣ за то.» Другой разбойникъ обнажилъ свою саблю и угрожалъ Рандольфу убить его въ минуту, естьли не отдастъ кошелька своего. Безъ сомнѣнія другой путешественникъ, разсудительнѣе Рандольфа въ подобномъ положеніи, отдалъ бы все, что ни имѣлъ, но для Рандольфа это былъ первой случай, при которомъ онъ могъ отказать мужество свое. Онъ думалъ, что будетъ трусомъ, естьли послѣдуетъ благоразумію, уступивъ силѣ; и потому, собравши все свое мужество и присутствіе духа, схватилъ рукою, которая была свободна, за рукоятку кинжала, приставленнаго къ груди его, съ такою ловкостію, что вырвалъ его и ударилъ съ правую руку разбойника, которою онъ его держалъ; но въ ту же минуту другой разбойникъ нанесъ ему столь сильный ударъ саблею, что нещастный Рандольфъ уаалъ на землю безъ чувствъ и залился кровью. Между тѣмъ, какъ раненый разбойникъ обвязывалъ платкомъ руку, другой опоражнивалъ карманы Рандольфа, и вѣроятно хотѣлъ раздѣть и добить его, какъ вдругъ послышался лошадиной топотъ, многіе верховые приближались. Страхъ принудилъ бѣжать двухъ разбойниковъ, которые успѣли только взять у Рандольфа кошелекъ. Верховые путешественники были купцы, ѣздившіе по своимъ дѣламъ. заблудившись въ горахъ, они искали, кто бы указалъ имъ дорогу; издали примѣтили они двухъ убійцъ, приближились и нашли только полумертваго Рандольфа. Хотя и не были они свидѣтелями убійства, но поняли причину онаго, и побуждаемые человѣколюбіемъ, они сошли съ лошадей, подняли раненаго, сжалились надъ нимъ, увидя молодость и блѣдность прекраснаго его лица; но какъ они примѣтили въ немъ теплоту и признаки жизни, то перевязали головную его рану, положили на лошадь и одинъ изъ нихъ его поддерживалъ. Осмотрѣвшись вокругъ, не примѣтятъ ли какого жилища, чтобъ его туда перенести и подать помощь; они увидѣли, что страна сія была ничто иное, какъ пустыня; спустились съ горы съ самой пологой стороны и въѣхали потомъ въ узкую долину, въ концѣ коей возвышался не большой, но крѣпкій древній Замокъ; приближась къ нему и протрубивъ въ повѣшенной тутъ рогъ, они просили помощи для раненаго путешественника. «Здѣсь не госпиталь, вскричалъ привратникъ: за 10 миль отъ сюда вы найдете монастырь, гдѣ монахамъ нечего болѣе дѣлать, какъ молиться и помогать больнымъ.»

— Сжальтесь надъ нещастнымъ, которой готовъ испустить послѣднее дыханіе, когда не получитъ скорой помощи, сказалъ одинъ изъ купцовъ: отворите ворота, и вы увидите. что нашъ бѣдный раненый не можетъ слѣдовать далѣе. Мы нашли его здѣсь близко на горѣ, гдѣ безъ сомнѣнія онъ встрѣтился съ разбойниками, коихъ мы примѣтили вдалекѣ и которые убѣжали, оставивъ его въ семъ состояніи. Этотъ кинжалъ былъ возлѣ его, но рана на головѣ сдѣлана саблею; его платье показываетъ человѣка не простаго состоянія. —

«Помогайте ему сами, возразилъ привратникъ: намъ никого не позволено принимать сюда. Кто вы таковы? Вы любите раненыхъ, и такъ везите его къ себѣ.»

Видъ верховыхъ людей у большихъ воротъ и разговоръ о молодомъ умирающемъ человѣкѣ привлекъ всѣхъ слугъ, которые всѣ были того мнѣнія, чтобы отказать въ принятіи иностранца, какъ вдругъ пришла молодая дѣвушка, и бросивъ взоръ на бѣднаго Рандольфа, положеннаго у воротъ и поддерживаемаго однимъ изъ сострадательныхъ путешественниковъ: — Подождите на минуту, сказала она: я постараюсь испросить позволеніе его принять; наша госпожа не можетъ отвергнуть сего нещастнаго. Она поспѣшно вошла въ Замокъ и тотчасъ возвратилась съ Дамою, имѣющею прекраснѣйшее лице, которая на нее опиралась.

Это была Елеонора, Графиня Роскелинъ, даровавшая жизнь молодому нещастливцу, умирающему у ея воротъ и отвергаемому людьми ея. Замокъ сей назывался Уперлонъ, который она наслѣдовала отъ отца своего и въ коемъ жила съ того времени, какъ въ изступленіи гнѣва покинула свою фамилію. Она подошла къ раненому, который начиналъ приходить въ себя, но не могъ говорить, и смотря на него съ холоднымъ любопытствомъ, спрашивала съ надмѣнностію купцовъ. Потомъ, не оказавши ни малѣйшаго сожалѣнія о семъ происшествіи, приказала принять Рандольфа въ Замокъ, но только одного безъ проводниковъ, и чтобъ помѣстили его въ одной изъ комнатъ, назначенныхъ для слугъ. Она поручила доброй и молодой Mаріи, горничной своей дѣвушкѣ, имѣть о немъ попеченіе; потому что она объявила себя его покровительницею, и ушла съ тою же гордою надмѣнностію мало думая о томъ, что сыну наслѣднику своему едва давала убѣжище. Купцы, успокоясь испросивши помощь молодому нещастливцу, коего спасли жизнь, отдали его людямъ Графини, поручивъ его ихъ попеченіямъ.

Рандольфъ чрезъ нѣсколько минутъ пришелъ въ чувство; онъ съ горестію слышалъ, что его не хотѣли принять здѣсь и лучше бы предпочелъ, жертвуя жизнію, уѣхать съ своими покровителями, нежели быть обязану столь безчеловѣчнымъ людямъ; но онъ былъ очень слабъ для изъясненія желанія своего и негодованія. Послѣ того слышалъ онъ пріятный голосъ милой Маріи, ходатайствующей за него. Она подставила ему руку, чтобъ пособить идти, и онъ тогда ничего болѣе не чувствовалъ, кромѣ желанія засвидѣтельствовать ей свою признательность. Одинъ слуга пришелъ пособить Маріи; они повели его въ назначенную комнату и положила на постель. Между тѣмъ какъ слуга обрѣзывалъ волосы его, склеившіеся отъ крови и перевязывалъ его рану, Марія побѣжала достать рюмку вина и заставила его ее выпить. Вино возобновило силы больнаго; онъ могъ прижать къ губамъ своимъ руку, оказывающую ему сію помощь, и отвѣчать на вопросъ ея: не имѣлъ-ли онъ другой раны? «Нѣтъ, сказалъ онъ слабымъ голосомъ, и посмотрѣвъ на нее съ признательностію: мнѣ нуженъ покой.» Они уложили его на постели и оставили. Нѣсколько дней не могъ онъ вставать безъ помощи доброй и чувствительной Маріи, которая помогала ему съ нѣжнѣйшимъ дружествомъ. Лишь только онъ почувствовалъ возвращеніе силъ, то всталъ съ постели съ великимъ желаніемъ скорѣйшаго выздоровленія, чтобы продолжать свой путь. Долгимъ медленіемъ боялся онъ пропустить Рыцаря; но разбойники отняли кошелекъ; у него ничего не оставалось, и онъ былъ въ замѣшательстьѣ, не умѣя путешествовать безъ денегъ. Пересматривая свое платье, нѣтъ ли между нимъ такого, безъ чего бы онъ могъ обойтись или продать, онъ крайне удивился, нашедши подъ платьемъ кинжалъ, которой онъ вырвалъ у разбойника, вспомнилъ сказанное купцами, что кинжалъ сей найденъ возлѣ него. При первомъ впечатлѣніи онъ обрадовался, имѣя у себя оружіе, но другая мысль объяла его ужасомъ. «Нѣтъ! сказалъ онъ самъ себѣ: желѣзо убійцы неосквернитъ никогда руки сына Монтея.» Онъ откинулъ его отъ себя прочь; кинжалъ обернулся и Рандольфъ такъ пораженъ былъ признаками его, что трепетъ объялъ его. Кинжалъ сей былъ тотъ, которой носилъ всегда при себѣ Монтей и который находился при немъ во время отъѣзда съ острова Барры. При семъ видѣ онъ весь помертвѣлъ, взялъ кинжалъ, осмотрѣлъ его снова и упалъ на стулъ въ совершенномъ отчаянія. «Боже милосердый! вскричалъ онъ, приложивъ кинжалъ къ губамъ своимъ: правдали это? могу ли я вѣрить глазамъ своимъ? не ужели любезный родитель мой, благородный и мужественный Монтей, палъ отъ руки подлаго убійцы? Я очень увѣренъ, что онъ оставилъ оружіе сіе вмѣстѣ съ жизнію. Оно отказано ему моимъ крестнымъ отцемъ, другомъ его Рандольфомъ. Всемогущій Боже! Ты попустилъ сіе злодѣяніе; Ты позволилъ, чтобы честь, правота, мужество пали подъ ударами недостойныхъ убійць! о! для чего не могъ я придти ранѣе въ сіи горы; можетъ быть, я спасъ бы своего 'родителя! Его не могли иначе убить, какъ измѣною, или безъ сомнѣнія подавленные многолюдствомъ: Монтей и Россъ дорого продали жизнь свою. Нещастный Рандольфъ! потерять такого родителя и друга отъ рукъ столь гнусныхъ! за чѣмъ не палъ я также отъ ихъ ударовъ, я, слабый молодой человѣкъ? О, Высочайшее Правосудіе! Тебѣ угодно, чтобъ я жилъ; подай же мнѣ средство и силу отомстить за него, и чтобы сей самый кинжалъ, коимъ тщетно защищался родитель мой, возмогъ я вонзить въ грудь его убійцъ!» Говоря такимъ образомъ, онъ оборачивалъ его во всѣ стороны, и тысячи сладкихъ воспоминаній его дѣтства извлекли у него слезы. Болѣе тысячи разъ игралъ онъ этимъ оружіемъ. Имя Рандольфъ Мак-Грегоръ было напечатано на серебреной позолоченой ручкѣ. Это были первыя слова, которыя онъ началъ выговаривать; онъ чаялъ видѣть своего добраго крестнаго отца, повторяющаго ему слова сіи, кои онъ за нимъ произносилъ. Послѣ его смерти Сент-Клеръ всегда его носилъ и ему часто показывалъ, воспоминая друга, который ему его отказалъ, и клянясь никогда съ нимъ не разставаться.

Смятенныя горестію мысли его на нѣсколько минутъ сдѣлали неспособнымъ принять рѣшительный способъ. Послѣ сего печальнаго открытія онъ разсудилъ наконецъ ничего о томъ не говорить, и вмѣсто того, чтобы соединишься съ Рыцаремъ дю Бургомъ и возвратиться на Барру, всѣ желанія его сердца были пройти въ Кинталь, который заключалъ все, что онъ любилъ болѣе всего на свѣтѣ; но открыть это извѣстіе своей матери, какъ онъ называлъ всегда Амбруазину, и скрыть отъ нее что-либо, было равномѣрно выше силъ его. «Нѣтъ, сказалъ онъ, нѣтъ! я не пойду въ Кинталь; въ сіи минуты я хочу, чтобы они не иначе узнали о столь страшномъ происшествіи и ужасномъ концѣ отца моего, какъ уже удостовѣрясь, что я отмстилъ за него, только бы возмогъ я встрѣтить этихъ гнусныхъ убійцъ.» Погруженный въ эти мысли, онъ совсѣмъ не примѣтилъ входу Марій, которая принесла ему завтракъ. — Святая Дѣва! вскричала она: вамъ хуже! ваша блѣдность меня страшитъ; возьмите, вотъ я вамъ принесла хорошій завтракъ, подкрѣпите ради Бога имъ силы свои. —

«Благодарю васъ, милая Марія! отвѣчалъ Рандольфъ: я не могу ѣсть; сердце мое терзается.»

— Бѣдный молодой человѣкъ! возразила она съ состраданіемъ, и взявши его руку: лихорадка безъ сомнѣнія къ вамъ возвратилась; не одно сердце болитъ у васъ; Милади очень жестока, что не прикажетъ привести сюда искуснаго Лѣкаря, чтобы вамъ номочь; я пойду просить ее объ этомъ.. —

«Нѣтъ, прошу васъ, добрая Марія! клянусь вамъ, что мнѣ лучше; но нещастное воспоминаніе ужасно поразило мой разумъ, и я не властенъ надъ впечатлѣніемъ, которое ощущаю.»

— Люди наши думаютъ, сказала она съ пріятною усмѣшкою, что вы бѣжали отъ отца, чтобы странствовать по свѣту. Естьли это правда, то лишь только вы выздоровѣете, то должны возвратиться домой. Родители ваши простятъ вамъ все, когда увидятъ васъ избѣжавшими великой опасности. Вы ее имъ разскажете; тогда нужно будетъ сказать о Маріи, и вы будете и объ ней думать. — Слеза покатилась по щекѣ ея; она старалась скрыть ее отъ Рандольфа, которой проливалъ ихъ изобильно. «Увы! вскричалъ онъ: у меня нѣтъ уже отца!» и его рыданія умножились. Марія не удерживалась также плакать съ нимъ. — Добрый молодой человѣкъ! сказала она ему: не печальтесь такъ; горесть ваша умножаетъ мою собственную тоску, и я также не имѣю отца; мать моя отъ меня далеко, и я имѣю много причинъ плакать. Я въ отчаяніи, что покинула ее, дабы послѣдовать за сею высокомѣрною и нечувствительною Графинею, отъ коей я много терплю; но теперь я тому радуюсь; она все не хотѣла принять васъ, и естьли бы ее здѣсь не случилось, то вы бы можетъ быть уже умерли. —

«Добрая, превосходная дѣвушка, быть можетъ, я былъ бы щастливѣе; но отъ чего вы нещастливы? столь прекрасная женщина, какова ваша гопожа, должна быть также доброю. Я ее примѣтилъ, входя въ Замокъ; она показалась мнѣ необыкновенною красавицею.»

— Да, она еще прекраснѣйшая женщина, хотя уже не въ цвѣтѣ юности; но со всею ея красотою и богагаствами я хочу лучше быть простой Маріею Грандъ, нежели Графинею Роскелинъ, есть ли бы обязана была помѣняться съ нею характеромъ и поведеніемъ. —

Рандольфъ вздрогнулъ отъ удивленія. «Графиня Роскелинъ! повторилъ онъ: такъ это Графиня Роскелинъ Госпожа сего Замка! Ее ли я видѣлъ?»

— Ее самую, сказала Марія: чему вы тутъ удивляетесь? —

«Меня удивляетъ то, отвѣчалъ Рандольфъ опомнясь, что я слышалъ о Графѣ и считалъ, что помѣстья его находятся близь Эдинбурга.»

— Вы не обманываетесь, Графъ живетъ въ Замкѣ Роскелинъ за нѣсколько миль отъ сей столицы; но фамильныя ссоры заставили уѣхать Графиню. Сей Замокъ собственно ей принадлежитъ. —

«Одна ли она тутъ? спросилъ Рандольфъ. Безъ друзей, безъ родственниковъ? Я полагаю, что она здѣсь не долго останется.»

— Она, кажется, не спѣшитъ къ своему супругу. Говорятъ, что она никогда его не любила; но что обольщенная его титлами и богатствами, отдала ему свою руку, а не сердце. —

«Естьли у нее дѣти?» спросилъ Рандольфъ.

— Она имѣетъ двухъ: Лорда Жона и Лади Матильду. Старшій ея сынъ, коего мать моя кормила, Лордъ Монтрозъ, былъ взятъ и убитъ разбойниками, когда онъ былъ еще младенцемъ. —

«Бѣдное дитя! сказалъ Рандольфъ: онъ не нашелъ такъ, какъ я, сострадательнаго сердца, которое бы спасло ему жизнь, добраго друга, какъ моя милая Марія, коей милости я никогда не забуду.»

— Не говорите этого; вы тронули меня еще сначала; теперь я не знаю, чѣмъ бы васъ скорѣе вылѣчить. Изъ любви ко мнѣ покушайте что нибудь изъ принесеннаго мною. Мнѣ должно васъ оставить; но я скоро возвращусь. — Она сдѣлала знакъ рукою и вышла. Рандольфъ не огорчался тѣмъ, что оставленъ былъ нѣсколько времени въ уединеніи. Сдѣланное имъ открытіе служило поводомъ ко многимъ заключеніямъ. Онъ ужасался, помышляя, что находится въ мѣстѣ, принадлежащемъ непримиримымъ врагамъ Монтея подъ одною кровлею съ женщиною, о коей отецъ его не говорилъ иначе, какъ съ ужасомъ и отвращеніемъ. Съ тѣхъ поръ, какъ узналъ онъ кинжалъ, онъ не воображалъ, чтобы Монтей впалъ во власть Роскелиновъ, но послѣ полученныхъ имъ свѣдѣній весьма пораженъ былъ тѣмъ, что это оружіе найдено столь близко отъ жилища Графини, и тогда, какъ въ продолженіи краткаго его пребыванія въ Бенбекулѣ не знали о случившемся съ нимъ произшествіи. Первое желаніе его было возвратиться на Барру, но послѣ зрѣлаго разсужденія онъ положилъ воспользоваться своимъ водвореніемъ и остаться еще нѣсколько дней въ семъ мѣстѣ, дабы замѣтить, естьли будетъ возможно, что въ Замкѣ происходитъ и для чего Графиня предпочитаетъ сіе печальное и уединенное жилище.

Между тѣмъ, какъ онъ предавался симъ мыслямъ, другъ его Марія благопріятствовала послѣднему его желанію, употребляя всѣ усилія испросить у Графини позволеніе остаться ему здѣсь подолѣе. «Онъ такъ молодъ, добръ и кротокъ, говорила она ей: лице его и поступки показываютъ, что онъ хорошо воспитанъ; онъ имѣетъ нѣчто гордое и притомъ чувствительное. Бѣдный молодой человѣкъ! что съ нимъ будетъ, естьли вы его сошлете? Разбойники все у него отняли; онъ еще очень слабъ, чтобъ идти пѣшкомъ, и не имѣетъ никакого способа достигнуть въ Эдинбургъ. Естьли бы вы захотѣли видѣть его и поговорить съ нимъ, сударыня, я увѣрена, что его поступки заняли бы васъ болѣе, нежели все, что я могу сказать въ его пользу.»

— Что мнѣ съ нимъ дѣлать? сказала презрительно Графиня: у меня довольно слугъ, и я не хочу умножать числа ихъ еще однимъ, потому что онъ тебѣ нравится… Готовъ ли онъ идти? —

«Боже мой! Милади! нынѣ онъ болѣнъ и, кажется, готовъ идти на тотъ свѣтъ.»

— Откуда онъ? Ты безъ сомнѣнія это знаешь? —

«Изъ Инвернеса. Онъ сирота, Милади, и столь чувствительный сынъ! По утру плакалъ объ отцѣ своемъ, какъ будто онъ умеръ вчера.»

— Какая его надобность въ Эдинбургѣ? —

«Онъ мнѣ того не сказалъ; но я предполагаю, что хочетъ искать мѣста и, кажется, что онъ долго безъ него не останется.»

— И я то же думаю; въ твоемъ сердцѣ куда красота его служитъ ему пашпортомъ. —

,,Не уже ли одна красота привлекаетъ сердце?" спросила Марія.

Графиня покраснѣла и смотрѣла на нее, желая знать, съ намѣреніемъ ли сказаны сіи слова. Марія съ скромностію потупила глаза, и Госпожа ея не могла изъ нихъ прочесть. Она выпросила эту молодую дѣвушку у ея матери, откупщицы деревни Роскелинъ, потому что по чрезвычайной своей кроткости не могла она проникнуть въ ея поступки. Замѣчательный характеръ Маріиной физіономіи былъ совершенная невинность и кротость; но въ самомъ дѣлѣ она имѣла болѣе тонкости и проницательности, нежели сколько можно было отъ нее надѣяться природѣ, а не воспитанію была она многимъ обязана. Не разставаясь никогда съ матерью до отъѣзда своего съ Графинею въ Уперлонъ, ежеминутно разкаявалась въ поступкѣ своемъ. Это правда, что ея милое лице и превосходное сердце заслуживали лучшую Госпожу, нежели Графиня Роскелинъ, и словомъ, у нее вырвавшимся, давала она замѣтить, что надменная и прекрасная Графиня служила доказательствомъ противуположности красоты и порока.

— Ты зазналась, Марія, сказала ей Графиня: я не расположена слушать тебя и угождать вкусу твоему. Не говори мнѣ болѣе о семъ молодомъ человѣкѣ, когда онъ будетъ въ состояніи выходить изъ комнаты, то я его увижу. —

— Такъ вы позволите ему остаться до того времени, пока онъ будетъ въ состояніи отправиться?"

— Чтобъ онъ не уходилъ безъ того, пока я съ нимъ не поговорю. —

Сердце Маріи билось отъ радости; она не сомнѣвалась, чтобъ видъ Рандольфа не произвелъ такого же дѣйствія надъ Графинею; какъ и надъ нею; ей казалось не возможнымъ видѣть его къ нему не привязавшись. Она оставила Госпожу свою, будучи увѣрена, что молодой человѣкъ, ею покровительствуемый, удостоится вскорѣ благоволенія, въ коемъ, по мнѣнію ея, имѣлъ онъ большую нужду.

ГЛАВА XI.

Марія поспѣшила возвратиться къ Рандольфу съ извѣстіемъ о испрошенномъ ею позволеніи; но Рандольфъ, будучи далекъ отъ того, чтобъ почувствовать эту милость, оставался погруженнымъ въ горесть и мрачную задумчивость. Чѣмъ болѣе онъ размышлялъ, тѣмъ болѣе утверждался въ мысли о смерти Монтея, и его не опредѣлительные отвѣты, которые совсѣмъ не шли къ тому, о чемъ говорила ему Марія, показывали, что онъ не имѣлъ къ нимъ ни малѣйшаго вниманія. Завтракъ, ею принесенный, она нашла еще нетронутымъ, и насильно принудила его выпить немного вина и нѣсколько поѣсть. Когда онъ немного подкрѣпился, то они разговаривали съ дружескою откровенностію до того времени, какъ Графиня потребовала къ себѣ Марію. Разумъ Рандольфъ былъ столько занятъ печальными размышленіями, что онъ не видалъ, какъ прошелъ день. Ночь наступила, а онъ все еще сидѣлъ на томъ же мѣстѣ возлѣ стола, на коемъ лежалъ кинжалъ, погруженный въ мысли; онъ кинулся въ платьѣ на постель, но не могши заснуть, всталъ съ оной и прохаживался по комнатѣ, слабо освѣщаемой луннымъ свѣтомъ. Скоро пошелъ сильный дождь; онъ приближился къ окну, вездѣ былъ мракъ и тишина, онъ слышалъ только шумъ отъ дождевой воды на мостовой; всѣ жители Замка щастливѣйшіе, нежели онъ, безъ сомнѣнія, были въ глубокомъ снѣ. Его комната была обращена на наружный дворъ. Машинально онъ остался возлѣ окна, желая знашь, не усиливается ли буря, какъ нечаянно примѣтилъ лучь свѣта на противоположной стѣнѣ и трехъ человѣкъ; проходящій черезъ дворъ въ молчаніи, одинъ изъ нихъ несъ факелъ, коего пламя освѣщало лица его спутниковъ, такъ что можно было различать черты ихъ, и къ крайнему своему удивленію, Рандольфъ узналъ въ одномъ изъ нихъ своего хозяина хижины, свирѣпаго Мак-Леллана; ихъ таинственный видъ и хранимая ими тишина возбудила неблагопріятныя мысли въ умѣ Рандольфа. Онъ слѣдовалъ за ними глазами, и увидѣлъ ихъ прошедшими подъ одинъ сводъ въ противоположной стороны его окошекъ. Скоро свѣтъ факела изчезъ совершенно, и онъ остался въ темнотѣ: въ остатокъ ночи онъ ничего болѣе не выдалъ, и съ нетерпѣливостію ожидалъ утренняго посѣщенія Маріи, которая пришла не прежде, какъ въ полдень. Блѣдность и томность, причиненныя Рандольфу безпокойствами минувшей ночи, не могла избѣжать отъ участи, съ коимъ замѣчала его Марія. Она столь безпокоилась и сказала ему, что Графиня задержала ее у себя даже до сего времени, и что ей не возможно было видѣться съ нимъ ранѣе. Рандольфъ, отвѣчая на ея вопросы о своемъ здоровьѣ, не чувствительно довелъ разговоръ до встрѣчи своей съ ночными бродягами, и о ночи, проведенной имъ въ хижинѣ Мак-Леллана.

«Вы провели ночь у Мак-Леллана! подхватила Марія съ примѣчательнымъ удивленіемъ: точноли вы увѣрены, что были у него предъ встрѣчею вашею съ убіицами?»

— Совершенно увѣренъ; мать его называла неоднократно симъ именемъ, Онъ крѣпокъ, силенъ, великъ, имѣетъ широкія плеча, грубая физіономія, рыжіе волосы; знаете ли вы его? —

Марія посмотрѣла вокругъ себя съ предосторожностію, и подошедъ къ Рандольфу: «Я не знаю, для чего, сказала она: но не могу воспретить себѣ смотрѣть на васъ, какъ на брата; я увѣрена, что вы не измѣните довѣренности, которую я хочу къ вамъ имѣть.»

— Никогда, милая Марія! скорѣе умру, нежели измѣню вамъ. Что вы хотите сказать? —

«То, что я щастливѣе была, находясь въ нашемъ тихомъ жилищѣ въ Роскелинѣ. Хотя бы мнѣ давали всѣ сокровища Шотландіи, но я не польшусь помѣняться имъ съ Графинею: она злая женщина, увѣряю васъ; а Мак-Лелланъ злодѣй, всѣ наши люди въ томъ увѣряютъ; и однако же вы удивитесь, когда я Вамъ скажу, что онъ часто приходитъ въ Замокъ и имѣетъ продолжительные разговоры съ Графинею.»

— Но точно ли извѣстно, что онъ безчестный человѣкъ? — спросилъ Рандольфъ.

«Почему ліоди сіи такъ судятъ, не знаю, возразила она запинаясь: но я не удивилась-бы, естьли бы онъ былъ въ согласіи съ разбойниками, васъ ранившими.»…

Примѣчаніе Маріи поражало Рандольфа; онъ вспомнилъ многія обстоятельства, оправдывающія ея подозрѣнія. Вопросы, съ повтореніемъ ему сдѣланные: нѣкоторые взгляды, имъ замѣченные между Мак-Лелланомъ и его матерью, когда онъ имъ далъ золотую монету, попеченіе, которое онъ принялъ на себя вести его по пустой дорогѣ между горъ; слуга, его перевязавшій, сказалъ ему, что дорога эта ничто иное, какъ длинный почти непроходимый поворотъ. Безъ сомнѣнія Мак-Лелланъ бымъ остороженъ и не хотѣлъ самъ грабить и убивать прохожихъ, а поручалъ это своимъ тайнымъ помощникамъ, раздѣляя съ ними плоды ихъ преступленій; безъ всякаго сомнѣнія въ сіи вѣроломныя руки впалъ Монтей, и вѣроятно Мак-Лелланъ былъ убійца его отца. Эта мысль такъ овладѣла его воображеніемъ, что онъ думалъ видѣть Сент-Клера падающимъ подъ ударами убійцъ своихъ, и обливался слезами.

Марія всегда была готова смѣшивать съ нимъ свои слезы. Поплакавши съ нимъ, она старалась его утѣшитъ. «Ну, чтожъ, сказала она: предположимъ, что онъ былъ въ согласіи съ разбойниками, и я его почитаю къ тому способнымъ; онъ не успѣлъ въ гнусныхъ своихъ предпріятіяхъ. Вы здѣсь въ безопасности, я лучше останусь всю ночь у дверей вашихъ, нежели позволю Мак-Леллану до васъ проникнуть, а днемъ вамъ нечего бояться; Марія будетъ бодрствовать надъ вами и спасетъ отъ всякаго зла.»

— Милая Марія! сказалъ онъ ей: не о себѣ я думаю, предметъ драгоцѣннѣйшій занимаетъ мои мысли. Вы сказали, что почитаете меня своимъ братомъ, и я хочу вамъ ввѣриться, какъ сестрѣ. У меня есть одна, которую люблю болѣе всего, но вы будете имѣть второе мѣсто въ моемъ сердцѣ! — Тогда разсказалъ онъ, что за нѣсколько недѣль онъ лишился отца своего столь жестокимъ и непонятнымъ образомъ, что разсудилъ вездѣ его искать, и что это былъ предметъ его путешествія, но что въ кинжалѣ разбойника, который его ранилъ, узналъ онъ оружіе, носимое симъ дражайшимъ отцомъ его, и никогда имъ непокидаемое. — Это вѣрный знакъ, прибавилъ онъ, что тѣ же самые убійцы лишили его жизни. — Онъ не сказалъ ей ни имени своего, ни откуда шелъ, и заключилъ; заклиная ее, сказать ему все, что знала она, чтобы могло оправдать или разрушить его подозрѣнія.

«Обѣщайте же мнѣ, сказала она что никому никогда не откроете того, что хочу вамъ ввѣрить, или по крайней мѣрѣ, чтобъ не знали, отъ кого вамъ сіе извѣстно?»

— Никогда, клянусь жизнію, честію! Итакъ, Марія, говорите безъ страха. —

«То, что я вамъ разскажу, отвѣчала она, не можетъ васъ особенно занять; но оно дастъ вамъ понятіе, для чего я имѣю столь худое мнѣніе о Мак-Лелланѣ. Около 6 недѣль уже, какъ я невольно проступилась въ одной бездѣлицѣ по должности, Графиня такъ разсердилась на меня, что хотѣла прибить. Я была избалованное дитя у своей матери; никогда она меня не бранила и не била, и быть прибитою сею злою Графинею. Я не имѣла другаго прибѣжища, кромѣ слезъ, и плакала цѣлый день; даже вечеромъ, вмѣсто того, чтобъ лечь спать, я осталась на стулѣ возлѣ окна, думая о Роскелинѣ, моей матери и Графинѣ. Моя комната недалеко отъ большихъ воротъ, и часто вечеромъ, прежде нежели заснуть, старикъ Санди привратникъ разговаривалъ съ нѣкоторыми изъ людей, не рѣдко и самъ съ собою по своей привычкѣ. Въ сей вечеръ около полуночи я услышала большой шумъ около Замка. Крѣпко протрубили въ рогъ; старый привратникъ всталъ, ругая приходящаго въ такое время. Онъ вынулъ запоры, ни одинъ человѣкъ вошелъ. При свѣтѣ факела, который держалъ Санди, я его признала за Мак-Леллана, который уже имѣлъ нѣсколько переговоровъ съ Графинею. Не смотря на глубокую ночь, онъ требовалъ съ нею говорить. Привратникъ постучалъ у моей двери, чтобы я пошла доложить Графинѣ о Мак-Лелланѣ. Я накинула на себя шаль, и трепеща, разбудила Лади. Она тотчасъ встала. Едва дала время себя одѣть и поспѣшила войти въ залу, гдѣ Мак-Лелланъ ожидалъ ее. Я несла предъ нею свѣчу; Графиня приказала поставить ее на столъ и выдти; я повиновалась; но она такъ была не терпѣлива начать разговоръ, что прежде нежели я затворила двери за собою, спросила у Мак-Леллана: что, сдѣланоли? Онъ отвѣчалъ: такъ, Милади, ваши приказанія исполнены, и я больше ничего не слыхала.»

— Увы! увы! вскричалъ Равдолъфь въ крайнемъ отчаяніи: это объ убійствѣ отца моего такъ говорили!… —

«Нѣтъ, нѣтъ! возразила Марія, думaя, что печаль возмутила его чувства. Не ужели думаете вы, что это относилось до отца вашего? Вы не знаете, что говорите; придите въ себя, или я ничего не скажу; постарайтесь забыть на минуту отца вашего.»

Рандольфъ былъ въ смертельномъ безпокойствѣ; но принудилъ себя скрыть оное и просилъ Марію продолжать.

"Признаться, возразила она: мое любопытство было чрезвычайно; я взошла тихо по наружной лѣстницѣ на высокую галлерею, которая кругомъ большой залы, и могла оттуда видѣть все произходившее, но не могла ничего слышать. Графиня дала Мак-Леллану кошелекъ, и скоро потомъ, отперевъ сундукъ, которой былъ въ углу, она вынула изъ него многіе пребольшіе ключи, вмѣстѣ связанные, которые также ему отдала; она сдѣлала скорой и повелительной знакъ, и Мак-Леллaнъ ушелъ. Послѣ уходу его она осталась погруженною въ мысляхъ; потомъ встала, начала ходить взадъ и впередъ по залѣ съ чрезвычайнымъ безпокойствомъ, сама съ собою говорила, и повидимому была нѣсколько минутъ въ бѣшенствѣ; между тѣмъ плакала и казалась близкою къ обмороку. Боясь, чтобы она меня тотчасъ не спросила, я сошла внизъ и ожидала приказаній, но напрасно этого опасалась; она обо мнѣ не помышляла и оставалась въ залѣ во всю ночь.

— Тяжесть пролитой крови терзала ея душу, сказалъ внѣ себя Рандольфъ: угрызеніе совѣсти волновали ее. —

«Милосердый Боже! вы устрашаете меня, сказала Марія: нѣтъ, нѣтъ! 'вы обманываетесь; ни чья кровь не пролита. Любопытство мое заставило меня провести слѣдующую ночь, моего окошка. Въ тотъ же самый часъ, какъ и прежде, Мак-Лелланъ возвратился съ пятью вооруженными человѣками, которые стерегли шестаго высокаго и благороднѣйшаго виду; я не могла разсмотрѣть черты его лица.» Она остановилась.

Рандольфъ едва могъ удерживать свое любопытство. Онъ взялъ руку ея и просилъ продолжать.

«Не много остается мнѣ досказать вамъ: всѣ слуги получили приказаніе рано ложиться спать; но можетъ быть я была не одна, которой любопытство не позволило уснуть. На другой день таинственный видъ царствовалъ между людьми во всемъ домѣ.»

— Страшная ночь! вскричалъ Рандольфъ, вставши съ видомъ бѣшенства; варвары! они убили сего нещастнаго по повелѣнію этого чудовища подъ личиною женщины! —

«Нѣтъ! говорю я вамъ, они провели плѣнника чрезъ дворъ, и взошли подъ сводъ въ большую башню, и безъ сомнѣнія ключи отъ оной получилъ Мак-Лелланъ отъ Графини.»

— О, Боже! возможно ли, чтобы онъ еще былъ живъ! — вскричалъ Рандольфъ, сжимая въ своихъ объятіяхъ Марію, съ радостнымъ восторгомъ.

Она попятилась и смотрѣла на него съ удивленіемъ. «Я думаю, что онъ живъ, потому что стража поставлена въ башнѣ, и было бы совершенно безполезно стеречь мертваго. Но отъ чего это повѣствованіе васъ такъ безпокоить? какое участіе принимаете вы въ семъ иностранцѣ?»

— Никакого, никакого! возразилъ Рандодьфъ, образумясь: это простое человѣколюбіе; я былъ такъ близокъ къ смерти, что сожалѣю о нещастныхъ, кои также отъ нее близки. Но увѣрены ли вы, что онъ еще тамъ? —

«Я въ этомъ не сомнѣваюсь; никто не допускается туда, кромѣ Мак-Леллана и его товарищей, но они тамъ всегда, и для чегожъ болѣе, какъ не для сохраненія ихъ плѣнника? Старый ключникъ Давидъ сказывалъ, что Мак-Лелланъ есть начальникъ шайки разбойниковъ, остатка бунтовщиковъ, умертвившихъ Короля, и что онъ на все способенъ. Плѣнникъ еще не убитъ, но можетъ подвергнуться смерти каждую минуту. Благодареніе Богу, что вы избѣгли рукъ сего злодѣя Мак-Леллана!»

Въ сію минуту услышали они повторяемое много разъ имя Маріи. Госпожа ее спрашивала. Рандольфъ имѣлъ только время просить ее быть молчаливою о томъ, что они другъ другу повѣрили. Сердце Рандольфа облегчилось послѣ ея уходу. Ему казалось, что она сняла съ него ужасную тяжесть; надежда оживила его. Очень возможно было, что отецъ его живъ, что онъ былъ плѣнникъ, коего Марія видѣла — это даже было вѣроятно; между тѣмъ многія обстоятельства ему казались противными этой мысли: какъ могли разбойники взять его въ открыьомъ морѣ? куда дѣвался Сиръ Жамесъ Россъ? для чего тогда, какъ вся фамилія Роскелиновъ врагъ Сентъ-Клеру, быть ему плѣнникомь одной только Графини? Хотя онъ не могъ рѣшить каждаго изъ сихъ вопросовъ и они уменьшали его надежду, но большая часть его нещастій была облегчена, и въ первой разъ по все пребываніе его въ Замкѣ онъ ѣлъ съ аппетитомъ кушанья, которыя принесла ему добрая Марія.

ГЛАВА XII.

Между тѣмъ другъ его Марія была предметомъ брани и дурныхъ поступковъ своей надменной Госпожи. Она звала ее трижды, и наконецъ нашла ее въ комнатѣ молодаго Рандольфа. Этого было больше, нежели сколько надобно, чтобъ заслужить упреки и гнѣвъ женщины, коей худой нравъ искалъ только предлога къ изліянію ругательствъ. Марія защищалась только слезами. Графиня уставши, перестала наконецъ ругать ее, приказала остаться при себѣ, а слугѣ велѣла привести къ себѣ молодаго незнакомца. Рандольфъ затрепеталъ, выслушавъ сіе приказаніе, но должно было повиноваться, и онъ послѣдовалъ за слугою. Голова его еще была завязана и лице чрезвычайно блѣдно, какъ отъ потери крови, такъ и отъ безпокойствъ имъ претерпѣнныхъ. Не смотря на это, его пріятная наружность и благородство чертъ лица были еще примѣтны; и Графиня, посмотрѣвъ на него внимательно, нашла себя лучше къ нему расположенною, нежели сама того ожидала.

Рандольфъ съ своей стороны ощущалъ почти то же самое. Онъ вошелъ въ залу съ величайшимъ отвращеніемъ къ сей женщинѣ и глубочайшимъ желаніемъ мщенія. Но или красота ея, которая была очаровательна, или тайное вліяніе природы была причиною, что при видѣ ея негодованіе его смягчилось, и чѣмъ болѣе смотрѣлъ на нее, тѣмъ болѣе думалъ, что она не такъ была виновна, какъ онъ воображалъ,

«Молодой человѣкъ! сказала она ему съ кроткимъ упрекомъ: допустивши тебя въ мое жилищѣ изъ состраданія и человѣколюбія, я не ожидала, чтобы ты отнималъ все время у моей горничной и отвлекалъ ее отъ должности.» Онъ покраснѣлъ. Но пришедъ въ себя, отвѣчалъ съ благородною смѣлостію: — Естьли я оскорбилъ васъ, Милади, отнимая время въ которое должна Марія служить вамъ, то прошу въ томъ прощенія. Страдая отъ раны, я находилъ нѣкоторую отраду въ добромъ и соболѣзнующемъ ея сердцѣ. Однакоже виноватъ въ томъ, что удерживалъ ее слушать мои жалобы — и меня одного слѣдуетъ бранить. —

«Этого довольно. Сколько тебѣ лѣтъ?»

— Семнадцать. —

«Не возможно, сказала она, измѣряя его глазами; тебѣ по крайней мѣрѣ двадцать.»

— Я бы желалъ, Милади, чтобы мои познанія и опытность были, выше моего возраста. —

«Какъ твое имя? и изъ какой ты фамиліи?»

Рандольфъ предвидѣлъ, что вопросъ сей будетъ ему сдѣланъ, и заранѣе уже приготовился къ отвѣту. Между тѣмъ онъ такъ мало былъ привыченъ ко лжи, что покраснѣлъ, говоря: — Имя мое Рандольфъ, произхожу отъ младшей отрасли Мак-Грегоровъ. —

«Для чего покинулъ ты домъ родительской?»

— Чтобы искать себѣ мѣсто. Потеря отца моего сдѣлала отдаленіе мое необходимымъ. —

«Естьли дадутъ тебѣ мѣсто, коего ищешь, то будешь ли вѣренъ и признателенъ?»

— Такъ, Милади; только бы я любилъ тѣхъ, у кого буду служитъ.

Графиня улыбнулась благосклонно, и сіе выраженіе, столь рѣдкое на прелестномъ лицѣ ея еще, болѣе придало ей красоты. «Хорошо, сказала она ему: думаешь ли ты, что будешь любить меня?»

Не понимая, отъ чего сердце Рандольфа привязалось къ ней, — ахъ, Милади! отвѣчалъ онъ съ живостію: есть ли черты лица вашего, въ чемъ и сомнѣваться не льзя, суть изображеніе души вашей: то кто бы могъ не обожать васъ? —

Тщеславіе было владычествующею страстію Графини; для нее лестно было удивленіе, которое внушила она въ сего молодаго человѣка; и въ самомъ дѣлѣ въ эту минуту ей были необходимы эти прелести, чтобы привлечь сердце такого человѣка, который ее ненавидѣлъ… «И такъ, Рандольфъ, сказала она благосклонно, старайся скорѣе выздоровѣть; я приму тебя въ число моихъ служителей; думаю, что ты будешь на это согласенъ?»

Рандольфъ поклонился и поблагодарилъ Графиню.

Марія чувствовала неизъяснимую радость, испросивши молодому другу своему покровительство Графини, наиболѣежъ отъ того, что онъ оставался въ Замкѣ. Одинъ страхъ только, что ее побранять, помѣшалъ ей изъяснить свое удовольствіе; но глаза ея, устремленные на Рандольфа, выражали гораздо краснорѣчивѣе, естьлибь только онъ хотѣлъ смотрѣть на нее и ее понимать; но взоры его были потуплены, онъ внутренно стыдился предложенія, ему сдѣланнаго, и принятія онаго. Но должно было притворяться, дабы симъ средствомъ остаться въ Замкѣ, открыть, дѣйствительно ли Монтей былъ плѣнникомъ въ башнѣ, спасти его, можетъ быть; все, что не дѣлалъ въ таковомъ расположеніи, казалось ему благороднымъ. Графиня велѣла ему выдти. Возвратясь въ свою комнату, онъ продолжалъ размышлять о всемъ случившемся съ нимъ послѣ того, какъ онъ оставилъ Барру. Бывъ заточеннымъ въ семъ дикомъ островѣ, сколько разъ желалъ онъ выдти изъ него и видѣть свѣтъ, и сколько горестей онъ уже претерпѣлъ! Обманутъ первымъ человѣкомъ, у коего искалъ онъ страннопріимства; ограбленъ, и почти умерщвленъ первыми существами, имъ встрѣченными на большой дорогѣ; безъ жалости отсылаемъ отъ перваго убѣжища, гдѣ просилъ помощи, принятъ на конецъ по ходатайству молодой дѣвушки, подверженной за него брани Госпожи своей; принужденъ прибѣгнуть ко лжи и скрывать имя, составляющее его славу, и къ усугубленію горести казаться привязаннымъ къ женщинѣ, явной непріятельницѣ его отца, которая можетъ быть была причиною его смерти, или покрайней мѣрѣ жесточайшихъ горестей, и которая содѣлала нещастною благородную Амбруазину и его любезную Зину! Щастливый однакожъ въ своемъ нещастіи незнаніемъ, что онъ получилъ жизнь отъ сей ненавистной женщины, онъ упрекалъ себя за то, что смотрѣлъ на нее благосклонно. Сыну ли Монтея, воспитаннику знаменитыхъ изгнанниковъ, молодому человѣку, привыкшему видѣть вмѣстѣ добродѣтель и красоту въ благородныхъ чертахъ Амбруазины и въ привлекательнѣйшей физіономіи Зины, допустить себя тронуться крлсотою безъ добродѣтели? Прелести Лади Роскелинъ блистательны; но они ни что иное, какъ обманчивая маска. «Что такое? я нахожу себя щастливымъ, говорилъ онъ, будучи сыномъ нещастнаго Монтея и неизвѣстной матери, нежели когдабъ былъ сыномъ Роскелиновъ.» Онъ имѣлъ мысль бѣжать въ тужъ минуту изъ Замка, поспѣшить на Барру, и привезти оттуда достаточныя для освобожденія Монтея силы; но еще заподлинно не зналъ, онъ ли точно былъ плѣнникъ, и потомъ разсуждалъ съ себѣ такъ: «естьли это онъ, то во время моего отсутствія могутъ увезти его въ другое мѣсто, мнѣ неизвѣстное; могутъ также лишить его жизни. Увы! естьли я не могу спасти его, то по крайней мѣрѣ умру съ нимъ!» И такъ онъ разсудилъ остаться и присматривать тщательно за всѣмъ, все будетъ происходить у башни. Ночью всегда въ томъ же часу видѣлъ онъ людей, проходящихъ чрезъ дворъ подъ сводъ; онъ предполагалъ, что они ходили на смѣну стражи, наблюдавшей плѣнника. Для лучшаго узнанія въ третью ночь, взявъ свой кинжалъ, вышелъ онъ тихонько изъ комнаты, и слѣдовалъ за ними подъ сводъ чрезъ многіе повороты, скрываясь отъ времени до времени за столбами, его поддерживающими; наконецъ его догадки оправдались — три человѣка вошли въ башню. Не много спустя, тоже число вышло изъ оной съ факеломъ, при свѣтѣ коего онъ узналъ Мак-Леллана. Рандольфъ имѣлъ характеръ чрезвычайно рѣшительной, пылкой и страстной: его Рыцарское воспитаніе у изгнанниковъ Барры, сходное съ его расположеніемъ, убѣждало его, что честь и мужество были все, что могло отличать человѣка, и должны были считаться между его первѣйшими обязанностями; мнѣніе сіе усугубило, страданіе его еще болѣе въ настоящемъ положеніи. Будучи принужденъ скрываться и не осмѣливаясь объявить себя истиннымъ сыномъ и защитниковъ Монтея, онъ хотѣлъ напасть на этихъ трехъ человѣкъ и заставить ихъ отдать ему плѣнника. Ему казалось, что кинжалъ его воспреемника и отца долженъ быть очарованнымъ оружіемь, какъ преждѣ древнихъ Паладиновъ, и что онъ легко совершитъ свое предпріятіе; но мысль, что естьли онъ падетъ, то отецъ его будетъ неизбѣжною жертвою, остановила его кипящее мужество, и онъ пропустилъ стражу. Когда все утихло подъ сводомъ, то онъ приближался и обошелъ вокругъ темницы, смотря на всѣ отверзшія; онъ не видалъ нигдѣ свѣта, кромѣ низу, то заключилъ, что тамъ обыкновенно должна находиться стража.

Желая въ томъ увѣриться, онъ съ трудомъ вскарабкался до маленькаго окна, въ коемъ видѣлъ свѣтъ, и въ самомъ дѣлѣ примѣтилъ возлѣ большаго огня трехъ человѣкъ, коихъ видѣлъ вошедшими, ихъ сабли лежали на столѣ обнаженными, въ сторонѣ большой сосудъ вина; они пили его, грѣясь у огня, и оборотившись спиною къ окну. Боясь быть примѣченнымъ, онъ тотчасъ слезъ. Будучи уже на землѣ, отошелъ на нѣсколько шаговъ, устремивъ взоры свои на комнату, бывшую выше стражей, думая, что тамъ долженъ быть плѣнникъ; онъ осмѣлился просвистать довольно громко, но ничего не примѣтилъ, кромѣ одного сторожа, подошедшаго къ окну. Боясь тогда возбудить тревогу, которая бы ни къ чему не послужила, онъ возвратился въ свою комнату и спалъ нѣсколько часовъ. На другой день вышелъ очень рано, и по новой своей должности вмѣшался между людьми, надѣясь узнать что нибудь относящееся, къ плѣннику; но о томъ не было совсѣмъ разговора. Проходя корридоръ, ведущій въ комнаты Графини, онъ встрѣтился съ Мак-Лелланомъ, который только что имѣлъ съ нею разговоръ. Бездѣльникъ въ минуту узналъ его и затрепеталъ; употребляемъ будучи единственно въ башнѣ, онъ входилъ въ Замокъ только за пищею, или въ случаѣ надобности переговорить съ Графинею. Всѣ слуги его боялись и никто съ нимъ не говорилъ; слѣдовательно онъ и не зналъ вступленія Рандольфа въ Замокъ. Рандольфъ также задрожалъ отъ ужаса при видѣ сего человѣка; но почувствовавъ необходимость притворства, отвѣчалъ на вопросы его простымъ и откровеннымъ образомъ. Мак-Лелланъ изъявлялъ. свою печаль о его ранѣ, и съ участіемъ спрашивалъ, не можетъ ли онъ узнать бездѣльниковъ, на него нападавшихъ. Сердце Рандольфа билось очень сильно, но видъ его былъ спокоенъ. «Какъ могу узнать ихъ, сказалъ онъ: я былъ тогда въ великомъ смятеніи, и не могъ ихъ замѣтить; безъ сомнѣнія это были разбойники безъ пристанища, и ихъ было бы искать безполезно.» — Да и не возможно; потому что вы ихъ не знаете, сказалъ Мак-Лелланъ ободрившись, и пожелавъ ему скораго выздоровленія, онъ ero оставилъ. Едва только онъ ушелъ, какъ прибѣжала Марія; съ ужасомъ вдали или вблизи она все слѣдовала за Рандольфомъ, и затрепетала, увидя Мак-Леллана къ нему подошедшаго и говорящаго съ нимъ; она видѣла измѣну и смерть въ каждомъ его взглядѣ. Рандольфъ, тронутый участіемъ, ему оказываемымъ сею молодою особою, увѣрялъ ее, что она нашла въ немъ друга на всю жизнь, и простосердечная и нѣжная Марія поняла увѣреніе сіе, въ пространнѣйшемъ смыслѣ, каковаго оно въ себѣ и не заключало. Сердце молодаго человѣка было наполнено признательностію и участіемъ къ ней; онъ сожалѣлъ, видя ее въ столь худомь мѣстѣ; желалъ ее вручить ее покровительству Амбруазины и видѣть ее щастливѣйшею; но кромѣ сего сердце его пребывало очень спокойнымь; Маріино же было движимо новымъ для нее чувствомъ, коему приписывала она имя дружбы, хотя, судя потому, какъ оное занимало ее, и стоило уже быть называемымъ любовію. Марія, не почитая выше себя Рандольфа, предавалась съ довѣренвостію симъ сладкимъ мечтаніямъ; часто думала, что они будутъ жить вмѣстѣ въ хижинѣ ея матери, въ Роскелинѣ, и будутъ гораздо щастливѣе, нежели въ Замкѣ Графини. Она разсталась съ своимъ молодымъ другомъ, повторяя въ сердцѣ своемъ любезное увѣреніе, данное ей Рандольфомъ, и онъ вошелъ въ свою комнату, занимаясь единственно плѣнникомъ въ башнѣ. Движеніе духа не давало ему спать; онъ всталъ рано, и разсудилъ разсмотрѣть внимательно окрестности Замка и укрѣпленія. Они были нѣкогда чрезвычайно страшными, но ихъ запустили уже нѣсколько лѣтъ; многія мѣста были худы и начинали разрушаться. Рандольфъ съ удовольствіемъ видѣлъ, что естьли бы плѣнникъ возмогъ выйти, то не мудрено было бы его провести черезъ валъ. Удовлетворивъ свое любопытство съ сей стороны, онъ разсудилъ узнать также разные проходы и пути, ведущіе къ нему. Обошедши сначала вокругъ стѣны, онъ спустился наконецъ съ горы, на вершинѣ коей претерпѣлъ онъ отъ разбойниковъ нападеніе, и нашедши отломокъ утеса, удобный для отдыха, онъ сѣлъ на немъ, предался влеченію мыслей и предпріятій; опершись больною головою на руку, онъ долго оставался погруженнымъ въ мечтанія, какъ вдругъ былъ извлеченъ изъ оныхъ топотомъ двухъ лошадей, которыя по тропинкѣ проходили гораздо ниже того мѣста, гдѣ онъ находился. Посмотрѣвши туда, увидѣлъ онъ двухъ ѣздаковъ, кои приближались съ осторожностію, одинъ изъ нихъ, примѣтивши его, остановился и кричалъ ему, не можетъ ли онъ увѣдомитъ ихъ, нѣтъ ли въ окружности какого дома, гдѣ бы они могли найти пищу для себя и лошадей. При звукѣ столь извѣстнаго голоса Рандольфъ трепещетъ окидываетъ взорами путешественниковъ и не дѣлая никакого вниманія на разстояніе, ихъ раздѣляющее, бросается съ невѣроятною быстротою, прыгаетъ съ утеса на утесъ, скользитъ на крутыхъ мѣстахъ, и съ движеніемъ, которое не даетъ ему промолвить слова, кидается въ объятія Рыцаря дю-Бурга и Фрадера. «Великій Боже! возможно ли! вѣрить ли мнѣ глазамъ своимъ! Рандольфъ, ты ли это упалъ къ намъ какъ съ неба? какъ ты сюда зашелъ? какое чудо тебя къ вамъ приводитъ? откуда ты?»

— Щастливая, тысячекратно щастливая встрѣча! вскричалъ Рандольфъ съ живѣйшимъ восторгомъ радости, прижимая руку Рыцаря къ губамъ своимъ и тряся Фразерову. Милый дю-Бургъ! добрый Фразеръ! друзья мои! Небо посылаетъ васъ сюда; я думаю теперь, что все можетъ исполниться, что я буду еще щастливѣйшимъ изъ смертныхъ. —

«По чести, я не могу придти въ себя отъ удивленія, сказалъ Рыцарь: я думаю, что грежу; гдѣ ты былъ? откуда вышелъ? какъ ты сюда пришелъ? о Боже мой! какъ ты блѣденъ и перемѣнился! не болѣнъ ли ты былъ? друзья наши съ тобою ли? чортъ знаетъ, гдѣ ты живешь? Отвѣчай молодой человѣкъ, естьли не хочешь, чтобы я лишился ума.»

Они сошли съ лошадей, и пустили ихъ пастись, а сами, сѣвши возлѣ Рандольфа, повторили свои настоятельные вопросы. — Рыцарь: сказалъ молодой человѣкъ покраснѣвъ: скоро послѣ отъѣзда вашего изъ Барры я также уѣхалъ, но тайно; я бѣжалъ въ надеждѣ догнать васъ и искать моего родителя; но неподалеку отъ сего мѣста на меня напали разбойники и ранили. Теперь живу я въ Замкѣ, которой находится вверху сей долины, и принадлежитъ Графинѣ Роскелинъ. —

"Ты у Графини Роскелинъ, « прервалъ дю-Бѵргъ: я перехожу отъ удивленія къ удивленію; такъ ты знаешь…. Видѣлъ ли ты ее?»

— Такъ, я видѣлъ ее. Честныя купцы, которые мнѣ помогли, привезли меня въ сей Замокъ; меня приняли съ нѣкоторыми затрудненіями; но теперь я имѣлъ щастіе ей понравиться, и состою въ числѣ ея слугъ. —

Дю-Бургъ вскочилъ съ бѣшенствомъ. «Какъ! вскричалъ онъ: воспитанникъ благородныхъ изгнанниковъ Барры могъ такъ унизиться, и рѣшиться на такую подлость! ты осмѣливаешься въ томъ признаваться? ты, ты въ числѣ слугъ сей женщины? ты сынъ?…. сынъ Монтея. Естьли это правда, послѣдуй судьбѣ твоей. Дю-Бургъ и ты, мы будемъ чужды другъ другу!»

— Имя мое и фамилія не извѣстны, отвѣчалъ Рандольфъ.

Какъ бы ни былъ гордъ и мужественъ Рыцарь дю-Бургъ, но въ семъ случае онъ бы поступилъ какъ молодой Рандольфъ. И потомъ присовокупилъ онъ, говоря съ чрезвычайнымъ смущеніемъ, обнявъ Рыцаря: — Я ласкаюсь надеждою, что родитель мой живъ еще; я имѣю сильныя причины предполагать, что онъ плѣнникомъ въ Замкѣ, гдѣ живу я, это одно обстоятельство заставило меня имѣть участіе въ домѣ Роскелиновъ. Но я подлинно хочу знать, основательны ли мои подозрѣнія; въ семъ случаѣ, и чего бы ни стоило освободить отца моего, скажите, Рыцарь, для сей цѣли согласились ли бы вы служить Графинѣ? —

«Я бы согласился служить всякому дьяволу, не только сему дьяволу женскаго рода, на которую очень хорошо смотрѣть, какъ увѣряли меня. Но, милый Рандольфъ, пожалѣй о моей нетерпѣливости, разскажи мнѣ всѣ подробности твоего открытія; естьли оно основательно, то съ сей минуты я опускаю флагъ передъ тобою и признаю надъ собою главнымъ. Всѣ наши поиски были тщетны, усталость и горесть сдѣлали меня больнымъ; я былъ три недѣли удерживаемъ лихорадкою въ одной деревнѣ близь Стирлинга. Едва только я былъ въ состояніи выдти, то захотѣлъ начать мои поиски, и начать ихъ съ сего Замка. Отсутствіе Графини, ея пребывавіе въ семъ уединенномъ мѣстѣ, подало мнѣ нѣкоторыя сомнѣнія; но я не имѣлъ никакого средства утвердиться въ догадкахъ. Богъ привелъ тебя сюда, милый Рандольфъ, какъ ангела, который долженъ намъ предшествовать!»

— И это еще первый день, сказалъ Радольфъ, какъ я вздумалъ выдти изъ стѣнъ Замка. Кто можетъ неузнать здѣсь руку Провидѣнія! — Я хочу разсказать вамъ все, что случилось со мной по уходѣ изъ острова Барры. Онъ началъ свою повѣсть; дю-Бургъ трепеталъ при разговорѣ Рандольфа съ Графинею; онъ заставилъ его повторить все, что зналъ о плѣнникѣ въ башнѣ, и не имѣя столько надежды, какъ молодой человѣкъ, чтобъ сей плѣнникъ былъ Монтей, единая возможность, что онъ живъ еще, заставила биться отъ радости его сердце.

«Самое вѣрнѣйшее, сказалъ онъ, когда молодой человѣкъ кончилъ свою повѣсть, есть то, что въ Замкѣ содержится плѣнникъ. Послѣ извѣстнаго характера Графини нѣтъ сомнѣнія, что онъ заключенъ несправедливо. Кто бы онъ ни былъ, мы ему возвратимъ свободу. Естьли это Сент-Клеръ, мы будемъ навсегда щастливы; естьли же другой, то мы будемъ имѣть въ плѣнникѣ еще друга, который поможетъ намъ его найти. Но, милый Рандольфъ, мы должны подумать благоразумно. Твое долгое отсутствіе можетъ возбудить подозрѣнія; возвратись въ Замокъ, замѣчай внимательно все, что въ немъ произойдетъ; съ нашей стороны мы будемъ наблюдать снаружи и поищемъ способовъ въ него войти; мы не столь многочисленны, чтобы употреблять насиліе; и такъ должно имѣть прибѣжище къ хитрости.»

— Когда я увижусь съ вами? — сказалъ Рандольфъ.

«Завтра по утру въ сіе же время. Я надѣюсь, что здѣсь не произойдетъ никакого произшествія; во всякомъ случаѣ ты будешь бодрствовать внутри, а мы снаружи во всю сію ночь.»

Прежде нежели разстались, дю-Бургъ вынулъ кошелекъ, наполненный золотомъ, и отдалъ Рандольфу. «Возьми это, молодой человѣкъ: очень возможно, что золото можетъ быть тебѣ. полезно; не нужно презирать никакихъ средствъ. Прощай нашъ другъ, нашъ товарищъ! ибо твое поведеніе во всемъ этомъ дѣлѣ поставляетъ тебя на одной съ нами линіи и даже тогда, естьли бы ты обманулся въ пленникѣ. Естьли мы не найдемъ Сент-Клера, ты намъ замѣнишь его: и такъ тѣмъ или другимъ образомъ ты возвратишь намъ нашего друга.»

— О Боже! вскричалъ Рандольфъ: сдѣлай, чтобы я возвратилъ его друзьямъ, и чтобы еще долгое время онъ служилъ примѣромъ своему сыну!.. — Они разстались. Рандольфъ съ сердцемъ исполненнымъ надежды пошелъ по дорогѣ къ Замку, а дю-Бургъ и Фразеръ составляли вмѣстѣ планъ дѣйствія.

ГЛАВА VIII.

Рандольфъ былъ въ Замкѣ предметъ очень маловажный, чтобы могли замѣтить отсутствіе его; одна только Марія это замѣтила, и отлучка его показалась для нее продолжительною, она ожидала его за воротами и побѣжала къ нему на встрѣчу. "Я думала, сказала она, что вы никогда не возвратитесь, « и покраснѣвшіе глаза ея показывали, какъ этотъ страхъ возмутилъ ее. — Милая Марія! сказалъ онъ ей дружественно: я не уйду, вамъ того не сказавши, будьте въ томъ увѣрены. Я имѣлъ нужду въ движеніи, и хотѣлъ испытать свои силы, эта прогулка мнѣ очень полезна. — Въ самомъ дѣлѣ выраженіе удовольствія, нашедши друзей своихъ, покрыло румянцемъ его щеки; прекрасные черные глаза его были одушевлены. Maрія не могла насмотрѣться на него, и полюбила бы его съ сей минуты, естьли бы сердце ея было свободно.

По утру онъ еще былъ допущенъ въ присутствіе Графини. Очарованная его пріятнымъ лицемъ, она приняла его ласково, и заказала для него богатую ливрею, по цвѣту Роскелиновъ. Рандольф краснѣлъ, слушая приказаніе сіе; естьли бы онъ не вздумалъ, что жребій его и плѣнника рѣшится прежде, нежели будетъ сдѣлано платье, то измѣнилъ бы негодованіемъ, возбудившимся въ душѣ его, но удержался. Графиня сочла, что онъ покраснѣлъ отъ удовольствія, и чтобы оное усугубить, она сказала ему: „Слышишь ли, Рандольфъ, ты будешь имѣть платья для службы мнѣ; приди сюда въ часъ обѣда моего; отнынѣ ты будешь служить мнѣ въ продолженіи стола.“ Онъ принужденъ былъ повиноваться сначала съ крайнимъ отвращеніемъ; но Елеонора такъ была прекрасна, что невольно привлекла взоры и удивленіе. Рандольфъ не могъ свести съ нее глазъ, и встрѣчалъ также ея на него устремленные. Она поражена была сходствомъ его съ Сент-Клеромъ, видя его только покрытымъ кровію, или съ обвязанною головою; она этого еще не замѣтила; но будучи увѣрена, что Монтей не могъ имѣть сына сихъ лѣтъ, она думала, что это была игра природы, или можетъ бытъ воображеніе показывало ей всегда этотъ образъ. Пришедши въ себя, Рандольфъ съ нетерпѣніемъ ожидалъ ночи; но она прошла, такъ что онъ ничего не примѣтилъ, и проводши многіе часы карауля у окна, онъ вышелъ лишь только отворили ворота, чтобы идти на назначенное свиданіе. Дю-Бургь и его товарищъ также съ своей стороны провели ночь въ окрестностяхъ Замка. Она увѣдомили его, что обошедши укрѣпленія и стѣны, они нашли проходъ неподалеку отъ башни, которой развалился, и гдѣ легко можно было войти; они обѣщались туда придти въ полночь. Уговорясь они разстались. Рандольфъ вошелъ, не будучи ни кѣмъ примѣченъ, даже и доброю Маріею, которая была занята при Госпожѣ своей, въ продолженіи дня онъ исполнилъ также свою должность виночерпія, и былъ свидѣтелемъ сцены, которая уязвила его сердце. Съ самаго его прихода невинная Марія была, нужно признаться въ томъ, очень разсѣянна, и болѣе занятая имъ, нежели своими обязанностями. По случаю нѣкоторой небрежности въ своихъ услугахъ, ея высокомѣрная Госпожа вошла въ бѣшенство; о коемъ Рандольфъ не имѣлъ и понятія, къ щастію его, она кончилась только бранью. Рандольфъ не могъ воспротивяться, чтобъ не защищать ее; но негодованіе Графини было чрезвычайно. „Боже мой! вскричалъ онъ: возможно ли, чтобъ женщина, коей красота имѣетъ нѣчто ангельское, могла предаваться такому неистовству! Щастливый! щастливый островъ Барра! твои брега, твои утесы не отзываются никогда страшными выраженіями гнѣва; небесный голосъ Амбруазины поражаетъ пріятно слухъ, проницаетъ во глубину сердца, возбуждаетъ въ немъ всѣ пріятныя чувства добродѣтели, любви и согласія, и ты, моя Зина, моя милая сестра, ты совершенноя ея изображеніе! твой сладкій голосъ не можетъ выразить ничего, кромѣ дружбы и снисхожденія! Можетъ бытъ въ сіи минуты ты говоришь своей матери о вашемъ Рандольфѣ, безпокоишься о его участи и плачешь объ отсутствіи его. Ахъ! естьли бы скорѣе могъ я бѣжать отъ сего жилища и его надменной Госпожи, естьли бы возмогъ я возвратить вамъ возлюбленнаго родителя!“

Одна мысль поразила его разумъ. Естьли ему удастся освободить плѣнника, то когда ихъ побѣгъ будетъ открытъ, бѣшенство злобной Графини пало бы единственно на Марію, какъ на виновницу его принятія въ Замокъ, эта мысль долго занимала его; сдѣлать ее соучастницей въ ихъ побѣгѣ, было невозможно. Сент-Клеръ и дю-Бургъ не захотѣли бы на то согласиться, да и онъ самъ не желалъ возродить въ нихъ подозрѣніе, что подвигу его была совсѣмъ иная причина, а не любовь сыновняя; но оставить эту бѣдную дѣвушку, коей онъ былъ столько одолженъ, подвергнуть ее злости неистовству Елеоноры, было для него настоящимъ мученіемъ. Наконецъ по долгомъ размышленіи нашелъ онъ средину между двумя крайностями, сосчитавъ деньги, бывшія въ кошелькѣ, которой далъ ему дю-Бургъ съ 50 золотыми марками, отдѣлилъ изъ нихъ половину, и взявши бумаги и чернилъ, завернулъ деньги въ слѣдующемъ письмѣ:

„Милая и добрая Марія! ты сказывала мнѣ, что почитаешь меня братомъ, въ этомъ качествѣ прошу тебя я прилагаемую у сего принять не большую сумму, она можетъ послужить къ безопасному возвращенію къ твоей матушкѣ. Судьба моя увлекаетъ меня теперь далеко отъ тебя; но я никогда тебя не забуду; несносно для меня при разлукѣ оставлять тебя у той гордой Графини; поспѣши какъ можно скорѣе разстаться съ нею, и возвратись въ мирное жилище твое въ Роскелинъ; помышляй чаще о другѣ Рандольфѣ, и будь увѣрена, что естьли продлятся дни его, то ты получишь объ немъ извѣстіе. Прощай! я буду всегда твой нѣжнѣйшій и признательнѣйшій другъ.“

Онъ запечаталъ пакетъ и ввечеру отведши Марію въ сторону, сказалъ: „Милый другъ! я имѣю до васъ прозьбу. Поберегите этотъ пакетъ до завтрева; вы мнѣ возвратите, когда я его попрошу. Естьли же я не потребую завтра по утру, тогда вы его распечатаете, и буде имѣете ко мнѣ малѣйшую дружбу, то сохраните для себя одной, что въ немъ содержится.“

Марія взяла пакетъ. — Я лучше умру, нежели что нибудь скажу объ немъ, отвѣчала она. Исполню все, чего вы желаете; но почему бы не сказать мнѣ теперь, что въ немъ находится? —

„Я имѣю причину, которую вы послѣ узнаете: а нынѣ не могу вамъ открыть ее.“

— Завтра!…. Но, возразила она съ безпокойствомъ, не думаете ли вы насъ оставить! —

„Не спрашивайте меня, милая Марія! но будьте увѣрены, что ваше щастіе будетъ первѣйшимъ моимъ желаніемъ; и естьли мы разстанемся, то не навсегда“. Съ чувствительностію онъ пожалъ ея руку и ушелъ прежде, нежели она могла отвѣчать.

Марія, оставшись одна, покушалась разпечатать пакетъ; но обѣщаніе, данное Рандольфу, превозмогло ея любопытство. „Не прежде, какъ завтра!“ сказала она съ глубокимъ вздохомъ, положивъ его за пазуху, и возвратилась къ своимъ занятіямъ.

Рандольфъ бодрствовалъ, какъ и прежде, у отца своего. Пробило двенадцать часовъ — время назначенное его друзьями. Не много спустя онъ увидѣлъ стражу, проходящую чрезъ дворъ; Мак-Лелланъ былъ впереди; онъ слѣдовалъ за ними въ молчаніи и въ темнотѣ прошелъ подъ сводъ башни. Она находилась въ нарочитомъ разстояніи отъ обитаемой части Замка. Рандольфъ былъ уже почти на половинѣ дороги, какъ ебходя уголъ стѣны, встрѣтился лицемъ къ лицу съ однимъ изъ смѣнившихся сторожей; онъ несъ факелъ, при свѣтѣ коего Рандольфъ, къ крайнему своему удивленію, узналъ черты убійцы ранившаго его на горѣ. Бѣшенство овладѣло имъ, и заглушило въ немъ всякое другое чувство. Онъ вспомнилъ, что одинъ изъ его злодѣевъ, а можетъ быть убійцъ отца его, находился предъ нимъ, и что въ сію рѣшительную минуту одному изъ нихъ должно было погибнуть. Бездѣльникъ также узналъ его. „Что ты здѣсь дѣлаешь въ такое время? сказалъ онъ ему нагло: Графиня узнаетъ ночныя твои прогулки.“

Ярость Рандольфа была чрезмѣрна. — Графиня, сказалъ онъ, также узнаеть завтра; то у нее въ службѣ находятся убійцы. —

„А, а! молодой человѣкъ, ты называешь меня убійцею; ну такъ я имъ буду.“ Сказавъ сіе, бросилъ факелъ, которой продолжалъ горѣть на землѣ, и обнаживъ саблю, поднялъ ее надъ Рандольфомъ, который быстрымъ движеніемъ избѣжалъ удара, и прежде нежели могъ получить вторый, вонзивъ кинжалъ свой въ грудь его, сказалъ: прими чудовище, достойное наказаніе! Кинжалъ Монтея въ рукѣ сына долженъ окончить твою преступную жизнь! Небесное Правосудіе безъ сомнѣнія направило руку Рандольфа и дало ему силу, превосходящую его лѣта. Убійца, не могши произнесть ни слова, палъ на землю. Благоразуміе требовало, чтобы онъ подучилъ второй ударъ для его окончанія; но сердце Рандольфа затрепетало отъ сей мысли. Минута бѣшенства и собственная защита подвигли его на такое дѣйствіе, которое привело его въ ужасъ. Не теряя времени, наступилъ ногою на факелъ, загасилъ его, потомъ взялъ оружіе врага своего и побѣжалъ къ отверзтію, гдѣ дю-Бургъ и Фразеръ должны были ожидать его. Они уже находились тамъ. Смятеніе Рандольфа поразило ихъ, Въ краткихъ словахъ онъ изъяснилъ имъ причину и тѣмъ далъ почувствовать опасность малѣйшаго медленія. Рандольфъ по условію, сдѣланному между ними, подошелъ къ башнѣ и крѣпко постучалъ у дверей; дю-Бургъ и Фразеръ стояли въ молчаніи позади входа. Голосъ Мак-Леллана раздмлся; онъ спросилъ не отпирая: „кто пришелъ въ такое время, и что ему надобно?“

— Не уже ли вы не знаете моего голоса, отвѣчалъ Рандольфъ: то, что я хочу вамъ сказать, относится къ плѣннику; я пришелъ отъ Графини; вы знаеье, что я въ ея службѣ, отворитѣ двери. --.

„Наша Госпожа избираетъ своими повѣренными очень молодыхъ людей, сказалъ Мак-Лелланъ своимъ товарищамъ въ полголоса.“ Но дю Бургъ прижавшись къ двери, не пропустилъ ни слова. — Она безъ сомнѣнія имѣетъ на то свои причины, отвѣчали ему товарищи; молодой человѣкъ хорошъ собою, а у Графини хорошіе глаза. — „Я съ неудовольствіемъ видѣлъ его поселившимся въ Замкѣ,“, возразилъ Мак-Лелланъ, и очень сердитъ, что Варнабій ошибся въ своемъ ударѣ; чтожъ за нужда, мы получили деньги и онъ еще теперь въ нашей власти. Какой вредъ, думаешь ты сдѣлаетъ намъ это дитя? Пусть Графиня ввѣряется ему, какъ хочетъ, только бы намъ хорошо платили; когда же она того не захочетъ, то можетъ сказать намъ….»

— Отворители вы? вскричалъ Рандольфъ, или я долженъ возвратиться и донесть Графинѣ, что вы не хотите ей повиноваться. —

«Кажется, ты поступаешь какъ господинъ; но еще имъ не сдѣлался, сказалъ Мак-Лелланъ, отворивши дверь; ну, говори скорѣе, чего хочетъ твоя прекрасная Госпожа?»

Едва только кончилъ онъ сіи слова, какъ Рандольфъ, дю-Бургъ и Фразеръ напали на него, оттолкнули его внутрь башни, сами туда вошли и поспѣшили затворить дверь и завладѣть ключемъ. Разбойники увидя себя обманутыми, нѣсколько оробѣли; но пришедши въ себя, они защищались съ мужествомъ, не взирая на малое пространство входа въ башню, который не имѣлъ осьми футов въ ширину. Сраженіе скоро рѣшилось; Мак-Лелланъ палъ, одинъ изъ товарищей его былъ раненъ въ руку и обезоруженъ, третій же сдался и просилъ пощады. Дю-Бургъ потребовалъ у него ключи отъ темницы. Онъ взялъ ихъ въ карманѣ Мак-Леллана. Тогда, оставивъ Фразера стеречь двухъ раненыхъ, онъ приказалъ тому, который не былъ раненъ, вести ихъ въ комнату плѣнника. Сей повиновался и предшествовалъ имъ въ молчаніи. Когда они достигли втораго этажа, гдѣ, по мнѣнію Рандольфа, заключенъ былъ плѣнникъ, то онъ потерялъ терпѣніе, и вырвавъ ключи у человѣка, ихъ державшаго, отворилъ двери, дрожа отъ удовольствія и страха найти другаго кого, а не Сент-Клера, и заранѣе радуясь щастію броситься въ объятія своего родителя. Всѣ запоры были вынуты, и послѣ трехъ поворотовъ большаго ключа дверь отворилась, и они вошли. Плѣнникъ, слыша битву, заключилъ, что приготовили ему казнь, расролагался подвергнуться съ мужествомъ своему жребію. Поспѣшность, съ коею всходили на лѣстницу и отворяли двери, еще болѣе умножила это мнѣніе. Прежде нежели ее совершенно отворили, онъ сказалъ имъ отчаяннымъ голосомъ: «Спѣшите, адскіе служители! я предпочитаю смерть вашимъ гнуснымъ оковамъ, и совершенно готовъ, но оставляю по себѣ мстителей, и кровь Монтея падетъ на его убійцъ».

«Монтей! родитель мой! вскричалъ Рандольфъ, бросившись въ темницу, и въ радостномъ помѣшательствѣ упавши на шею Сент-Клера: вы ли это? вы возвращены намъ? Матушка! Зина! для чего вы не съ нами? Но вы будете также щастливы! онъ вамъ возвращенъ!…» Сент-Клеръ, будучи внѣ себя, движимый удивленіемъ и радостію, не могъ произнести ни одного слова; онъ не вѣрилъ глазамъ своимъ и считалъ это мечтою.

— Боже мой! вскричалъ онъ наконецъ: не обманываютъ ли меня глаза мои? Рандольфъ, сынъ мой! и ты милый дю-Бургъ! не очарованіе ли это, или я уже умеръ? —

«Милый Сент-Клеръ! сказалъ дю-Бургъ: благодаря Богу, мы еще видимся на землѣ. Ты сей часъ будешь освобожденъ! За нѣсколько минутъ предъ симъ я отдалъ бы жизнь свою, только бы быть увѣрену, что ты живъ! Чѣмъ болѣе приближалась эта минута; тѣмъ болѣе я трепеталъ обмануться въ своей надеждѣ. Обойми твоего Рандольфа; ему мы всѣмъ одолжены! Но пойдемъ, друзья мои! намъ не должно терять времени. Возьми эту саблю, сказалъ онъ, подавая Сент-Клеру, отнятую имъ у Мак-Леллана: мы будемъ въ опасности, пока дышемъ однимъ воздухомъ съ нашими врагами.»

Сент-Клеръ, ослабѣвшій отъ горести и долгаго заключенія, оперся на минуту на саблю. — Прежде нежели сдѣлаю я одинъ шагъ отсюда, сказалъ онъ имъ: отвѣчайте мнѣ, жива ли Амбруазина? Естьли вы мнѣ дадите отвѣтъ, то скоро найдете во мнѣ прежняго своего Сент-Клера; но естьли нѣтъ, то я желаю здѣсь умереть; безполезно идти далѣе.

«Амбруазина жива! сказалъ дю-Бургъ съ выразительностію: но не имѣешь ли ты другихъ обязанностей, которыя должны тебя привязать къ жизни? Не долженъ ли ты заплатить долгъ дружбѣ, освободившим тебя съ большими опасностями? не имѣешь ли ты дѣтей?… Повторяю тебѣ, Амбруазина жива еще! она оплакиваетъ тебя, но старается жить для дѣтей твоихъ. Она, хотя женщина….»

— Она жива еще! старается жить! повторилъ Монтей. Боже! какія утѣшительныя и вмѣстѣ ужасныя слова! Но пойдемъ, друзья мои! сказалъ онъ: пойдемъ возвратить ее къ жизни! — Сказавъ это, онъ вышелъ первый, дю-Бургъ и Рандольфъ за нимъ послѣдовали. Сошедши внизъ, еще видѣли трогательную сцену свиданія между Сент-Клеромъ и Фразеромъ. Они нашли Мак-Лелана умершимъ, а его товарища ослабѣвшаго отъ потери крови, сидящяго на скамьѣ и перевязывающаго свою руку съ помощію нераненаго своего теваріица.. Несмотря на замѣшательство, обыкновенное въ подобномъ положеніи, Рандольфъ вспомнилъ о Барнабіи, коего онъ оставилъ умирающимъ предъ сводомъ башни, Онъ хотѣлъ посмотрѣть, тутъ ли онъ еще и подать ему помощь; но дю-Бургъ не хотѣлъ на то согласиться.

«Нѣтъ, сказалъ онъ ему, не ходи! Я люблю твое доброе сердце; но въ эту минуту оно заблуждается; чтобъ спасти жизнь разбойнику; ты подвергаешь опасности свою собственную и нашу, не говоря уже о тѣхъ, у коихъ отнимешь ее, естьли ему возвратишь.»

Рандольфъ ничего не отвѣчалъ и послѣдовалъ за ними. Они съ предосторожностію затворили двери башни, замкнули замкомъ, унесли ключи и поспѣшили выдти въ проломъ стѣны; на другой сторонѣ они нашли для себя лошадей, приготовленныхъ дю-Бургомъ, сѣли на нихъ и поѣхали какъ могли скорѣе.

«Клянусь жизнію! сказалъ Сент-Клеръ, когда они принуждены были ѣхать шагомъ по причинѣ худой дороги: я еще не могу опомниться, и почитаю это сномъ! Страшусь пробудиться и найти себя опять въ ужасной башнѣ. Вышедши оттуда такъ нечаянно, видя себя между милымъ Рандольфомъ и моимъ другомъ дю-Бургомъ, мнѣ кажтся все это очарованіемъ. Но не знаете ли вы чего о Россѣ? возвратился ли онъ въ Барру?»

— «Нѣть, отвѣчалъ дю-Бургь: его не было тамъ, когда мы покинули островъ. Но можетъ быть онъ пріѣхалъ туда послѣ. —

„Ты снялъ великую тяжесть съ моего сердца, заставивъ меня надѣяться, что онъ живъ еще. Милый дю-Бургъ! ты сказалъ мнѣ, что моя Амбруазина жива, но этого не довольно, здорова ли она и наши милыя дѣти?“

— Амбруазина твоя и дѣти, по крайней мѣрѣ Зина и Жамесъ, ибо Сент-Клеръ не знаетъ еще своего отца, были здоровы. —

„Такъ поѣдемъ въ Кинталь, сказалъ Монтей: первыя минуты моей свободы должны быть для Амбруазины, вторыя для Барры. Не боишься ли ты, сказалъ Рыцарь, преслѣдованія отъ Роскелиновъ? Лучше было бы, кажется, укрыться тебѣ въ твоемъ островѣ, а я буду вѣстникомъ пріятныхъ новостей въ Кинталѣ. Нечего страшиться, милый дю-Бургъ! твой другъ Сент-Клеръ, коего шутя называли вы непобѣдимымъ, который смѣялся нападеніямъ своихъ непріятелей и солдатъ Іакова, былъ побѣжденъ хитростями женщины. Всѣ Роскелины, изключая Елеоноры, не знали моего заключенія, и не будутъ знать бѣгства?“

— Ну, новый Самсонъ, разскажи намъ, какъ попался ты во власть Далилы Роскелинь; ты однако жъ убѣжавъ отъ нее не потерялъ, мнѣ кажется, ни волосъ твоихъ, ни силы. —

„Это слишкомъ пространная исторія, чтобы можно было разсказывать ее дорогою, отвѣчалъ Сент-Клеръ; сверьхъ того мое нетерпѣніе и любопытство равняются съ твоими. Ты сказалъ, что одолженъ всѣмъ Рандольфу; я не могу этого понять, не желаю тому вѣрить и быть ему симъ одолженнымъ: надѣюсь, что заплачу свои долгъ.“

— Милый родитель мой! отвѣчалъ молодой человѣкъ: онъ уже болѣе, нежели заплаченъ присутствіемъ вашимъ и щастіемъ видѣть васъ здоровыми. Я исполнилъ только долгъ сына, и такого сына, который обожаетъ давшаго ему жизнь. Я служилъ самому себѣ, ибо не хотѣлъ пережить своего родителя. —

Сент-Клеръ вздохнулъ и почувствовалъ, какъ было ужасно отнять у него сладкую мысль, что онъ не былъ его сыномъ, и заставить его краснѣть о своихъ родителяхъ. Онъ перемѣнилъ разговоръ. Они ѣхали даже до разсвѣту съ крайнею поспѣшностію, потомъ вошли къ крестьянскую хижину, гдѣ нашли хлѣба для себя и кормъ для своихъ лошадей. Въ продолженіи сего простаго ихъ завтрака дю-Бургъ по прозьбѣ Монтея разсказалъ подробно все произшедшее на Баррѣ ихъ всеобщую скорбь, не видя его возвращенія и не имѣя объ немъ ни какого извѣстія, свое собственное путешествіе въ Эдинбургъ, побѣгъ Рандольфа и щастливыя его послѣдствія, но нѣсколько смягчилъ отчаяніе Амбруазины.

„Милый мой Рандольфъ! сказалъ Монтей: ты исполнилъ мои нѣжнѣйшія желанія своимъ превосходнымъ поведеніемъ. Я вижу по повѣсти Рыцаря, что тебѣ одолженъ я свободою, и едва ногу сожалѣть о нещастіи, послужившемъ опытомъ твоей любви, мужества и благоразумія.“

— Родитель мой! сказалъ Рандольфъ: теперь, когда вы знаете исторію моего непослушанія и не большихъ услугъ моихъ, разскажите же намъ ваши нещастія, и какимъ образомъ вы попали во власть враговъ своихъ, и можемъ ли мы надѣяться увидѣть друга нашего Жамеса Росса, безъ чего наше благополучіе не можетъ быть совершеннымъ? —

„Воспоминаніе мое для меня очень тягостно, милый Рандольфъ! Потерпи нѣсколько дней; позволь мнѣ прежде найти мою Амбруазину, до того времени я не могу ни чѣмъ заниматься, кромѣ ее. Я удовлетворю вашему любопытству въ то же время, какъ и ея, съ малѣйшими подробностями. Естьли Богу угодно, Сиръ Жамесъ Россъ скоро къ намъ возвратится; онъ безъ сомнѣнія еще въ Даніи. Но будь спокоенъ. Не легко, ты самъ видишь, разорвать фалангу друзей такихъ, какъ мы. Хитрости женщины и измѣна ея соумышленниковъ не могутъ насъ разлучить; мы всѣ части цѣлаго. Жамесъ Россъ возвратится къ намъ, или мы пойдемъ искать его“

Когда они и лошади ихъ отдохнули и поѣли какъ можно было лучше въ хижинѣ, то отправились въ путь и ѣхали весь день и всю слѣдующую ночь. По утру они опять остановились на нѣсколько времени, и предъ полуднемъ третьяго дня были уже близь Кинталя. Дю-Бургъ и Рандольфъ, которые трепетали о жизни Амбруазины, упросили Монтея не испугать ее нечаяннымъ своимъ появленіемъ, и позволить имъ напередъ приготовить ее къ сему щастію.

Монтей поблѣднѣлъ, и всѣ черты его выражали живѣйшую тоску. „Вы обманули меня, сказалъ онъ, состояніемъ моей Амбруазины, и безъ сомнѣнія ее нѣтъ болѣе. Она столь превосходитъ слабости своего пола, что видъ Сент-Клера даже при самой нечаянности не можетъ быть ей пагубнымъ. Великій Боже! ежели она умерла, то кто осмѣлится заставить меня пережить ее: такого удара перенесть я не въ силахъ.“

— Сент-Клеръ! сказалъ дю-Бургъ: я никогда необману тебя. Хотя горесть Амбруазины, когда она считала тебя погибшимъ, доходила до такой степени, что мы имѣли причину опасаться о ея жизни; но она происходила отъ превосходнаго ея характера. Ты, обладающій первѣйшею въ свѣтѣ женщиною, хочешь ли быть ея недостойнымъ? Естьли бы она могла тебя слышать, то покраснѣла бы отъ своего выбора. Мнѣ кажется, что въ тѣ минуты, когда она прощалась съ нами, не теряла мужества и разума, и между тѣмъ склонялась къ землѣ, будучи удручаема горестію какъ тростникъ нагибаемый бурею, который гнется, но не ломается. Среди глубочайшей печали она незабывала, что, кромѣ Монтея, имѣла и другія обязанности, кои лежали на ея сердцѣ, и требовали ея жизни. Она, прижавъ лиліей къ груди своей, сказала имъ: для васъ я хочу сохранить жизнь мою! —

„Небесная женщина! вскричалъ Монтей съ иступленіемъ: не осуждай слабости моей, другъ мой, но имѣй сожалѣніе о моей неизвѣстности; дѣлай, что хочешь; но по думай, сколько я терплю?“

Дю-Бургь увѣрялъ его, что это ему извѣстно и что они скоро за нимъ возвратятся; онъ съ Рандольфомъ пустился вскачь къ Кинталю. Монтей обѣщалъ дожидаться ихъ. Фразеръ остался съ нимъ. Дю-Бургъ и Рандольфъ согласились, какъ объявятъ щастливѣйшее извѣстіе нѣжной Амбруазинѣ.

ГЛАВА XIV.

,,Рыцарь! сказалъ Рандольфъ: страшное предчувствіе терзаетъ меня; сердцѣ мое сильно бьется; я трепещу и не осмѣливаюсь приближаться; я былъ очень щастливъ, нашедши родителя моего.» Въ первую минуту казалось мнѣ, что никакое зло не могло болѣе постигнуть меня; но матушка, о Боже! естьли горесть окончила жизнь ея! Я слишкомъ увѣренъ, что родитель мой не переживетъ ее, и что буду тогда сугубо сиротою."

— Страшусь и я, сказалъ дю-Бургъ, какъ за него, такъ и за нее, первыхъ минутъ свиданія. —

Они подъѣхали къ рѣшеткѣ, гдѣ встрѣтили стараго управителя, котораго просили доложить объ нихъ Лади Кинталь. Глаза стараго служителя наполнились слезами; онъ, бросивъ на нихъ отчаянный взглядъ, сказалъ: «увы! вамъ не льзя ее видѣть; ей нечего дѣлать на землѣ!»

— Умерла! — вскричалъ дю-Бургъ, поблѣднѣвъ и сложивъ руки; между тѣмъ, какъ Рандольфъ, чувствуя себя готовымъ упасть въ обморокъ, старался удержаться за дверь.

«Нѣтъ, еще не умерла! сказалъ старикъ, но безнадежна. Дѣти ее плачутъ день и ночь, а служители употребляютъ тѣ часы, кои они могли бы посвятить сну на молитвы за нее и испрошеніе ей чуда для возвращенія къ жизни; но молитвы эти тщетны. Она теперь ничто иное, какъ угасающій свѣтъ лампады, у коей масло згорѣло; она спокойна и предана волѣ Божіей; никакая жалоба у нее не вырывается; но естьли на минуту заснетъ, то спокойствія въ томъ не находитъ. Во снѣ призываетъ супруга своего терзающимъ голосомъ, говоритъ съ нимъ, какъ бы на яву.»

— Прошу васъ, добрый другъ мой, позовите Брижетту; скажите, что дю-Бургъ и Рандольфъ хотятъ съ нею видѣться. —

Управитель повиновался, и Брижетта въ минуту прибѣжала. Увидя ихъ, она зарыдала и ломала свои руки. Но постепенно успокоилась, могла отвѣчать на ихъ вопросы. Она сказала имъ, что Амбруазина узнала о путешествіи Рыцаря въ Эдинбургъ и о побѣгѣ Рандольфа чрезъ Сиръ Александра Мак-Грегора, чрезъ посланнаго изъ Барры для преслѣдованія молодаго человѣка; что они провели нѣсколько дней въ Кинталѣ, откуда возвратились на островъ съ отчаяніемъ вразсужденіи состоянія Лади Монтей и ихъ неизвѣстности о Рыцарѣ и Рандольфѣ.

Съ трудомъ выслушавъ ея разсказы, они просили объявить объ нихъ Госпожѣ ея, и послѣдовали за нею до дверей комнаты. Брижетта позвала ихъ. «Увы! прибавила она: вы увидите только тѣнь Амбруазины.» Они вошли и хотя были уже приготовлены, но отступили отъ удивленія и горести. На одрѣ, укладенномъ подушками, была та, которую всѣ еще называли прекрасною Амбруазиною. Прежде нежели нещастіе поразило ее, теперь большіе голубые глаза ея, почти погасшіе, были до половины только открыты, уста ея совершенно поблекли, изнуренное тѣло ея равнялось бѣлизною алебастру, но безъ всякой оттѣнки; оно выражало прекрасную форму ея чертъ, кои одна только смерть могла перемѣнить, и все показывало скорое ея приближеніе. Съ одной стороны кровати Жамесъ поддерживалъ слабую голову своей матери, съ другой Зина на колѣняхъ держала ея руку, орошая слезами и цѣлуя безпрестанно; маленькой Сент-Клеръ, сидящій у ногъ ея, также плакалъ, потому что видѣлъ плачущихъ. Амбруазина взглянула умирающимъ взоромъ на друзей своихъ. «Какъ вы добры, сказала она имъ, пришедши въ сіи скорбныя минуты къ умирающей вашей пріятельницѣ; сердце мое не желало уже ничего болѣе, какъ васъ еще видѣть; я о васъ обоихъ крайне безпокоилась.»

Дю-Бургъ не могъ уже болѣе держаться на ногахъ, взялъ стулъ и въ молчаніи сѣлъ возлѣ ея. Рандольфъ упалъ на колѣни подлѣ Зины, и не могши удержать рыданій, закрылъ лице свое.

«Благородная причина, заставившая васъ предпринять путешествіе, милый дю-Бургъ, продолжала она, и сыновнее чувство, которое побудило Рандольфа къ бѣгству, сдѣлали въ сердцѣ моемъ такое впечатлѣніе, которое смерть только можетъ изгладить. Но, увы! я слишкомъ была увѣрена о безполезности вашихъ поисковъ, чтобы имѣть хотя малѣйшую надежду.»

— Милая Лади! сказалъ Рыцарь: воспріимите ваше мужество — надежда еще не потеряна. —

«Нѣтъ! сказала она улыбаясь: ибо скоро мы соединимся; я обрѣту Монтея, избраннаго мною супруга, единственнаго человѣка, мною любимаго, единственнаго, для коего я желала жить! Ахъ, Рыцарь! не хулите меня! Я сдѣлала все, что отъ меня зависѣло, чтобы превозмочь мою горесть и охранить жизнь. Но это не возможно! цѣпь прервалась, и слабый узелъ, ее удерживавшій, долженъ натурально погибнуть!…. Ты мнѣ ничего не говоришь, милый Рандольфъ! прибавила она отдохнувши: милое дитя; подойди!» Она положила свою изсохшую руку на голову Рандольфа. «Прими, сказала она, мое благословеніе и благодарность за твое усердіе въ поискахъ Монтея!»

— О дражайшая матушка! сказалъ онъ, поднесши руку Амбруазины къ губамъ своимъ: Небо внушило мнѣ искать отца моего. —

«Такъ, сынъ мой! ибо чувствительное и признательное сердце есть даръ небесный.»

Дю-Бургь и Рандольфъ посмотрѣли другъ на друга. Они не знали, какъ объявить Лади Монтей щастливое извѣстіе, долженствующее или возвратить ей жизнь, или вовсе прервать оную въ такомъ слабомъ состояніи, въ какомъ она находилась. Казалось, что душа ея держалась только однимъ дуновеніемъ и малѣйшее движеніе могло разлучитъ ее съ тѣломъ.

— Сударыня! сказалъ ей дю-Бургъ: такъ! благословляйте, благодарите Рандольфа; онъ имѣетъ такія права на нашу признательность, коихъ мы никогда не возможемъ заплатить ему! Его поиски были щастливѣе, нежели мои!.. онъ нашелъ!… —

Амбруазина задрожала, физіономія ея оживотворилась и испугала Рыцаря. Онъ думалъ, что это было послѣднее усиліе природы, и что она испустила духъ, остановился и смотрѣлъ на нее съ ужасомъ.

«Говорите, умоляю васъ! сказала она: я отгадываю; Рандольфъ нашелъ тѣло Сент-Клера; волны возвратили его моимъ молитвамъ. Благодареніе тебѣ, милый Рандольфъ! наши смертные остатки опочіютъ вмѣстѣ, и въ день суда безсмертныя души возлетятъ вмѣстѣ къ небу!» Говоря сіи слова, она подняла голову; въ глазахъ ея блисталъ необыкновенный огонь, слабый румянецъ оживилъ цвѣтъ ея, нѣчто небесное распростерлось въ ея особѣ. Она казалась Ангеломъ, готовымъ воспріять полетъ свой къ небу. — Всѣ смотрѣли на нее съ удивленіемъ, не осмѣливаясь произнесть ни слова. Помолчавъ съ минуту, она сложила руки и прибавила умоляющимъ голосомъ: «О, естьли это правда, что вы привезли, милые друзья! остатки моего Сент-Клера: то позвольте мнѣ ихъ видѣть!… Ни время, ни жестокая печать смерти не помѣшаютъ мнѣ узнать Монтея, друга моего сердца, отца дѣтей моихъ! пусть еще разъ я его увижу!»

— Любезная Милади! сказалъ дю-Бургъ: успокоите ваше движеніе; оно можетъ быть вамъ пагубно; вы имѣете нужду во всѣхъ вашихъ силахъ…. Такъ, вы увидите вашего супруга и увидите живаго! —

«Онъ живъ! вскричала она, смотря съ помѣшательствомъ вокругъ себя. Монтей живъ! Дю-Бургъ не можетъ обманывать меня!… Мой супругъ живъ еще!… Прочь отъ меня этотъ погребальной трауръ, сказала она, отбросивъ крепъ, коимъ была покрыта: принесите наилучшія мои украшенія!… Монтей живъ! я хочу бѣжать къ нему на встрѣчу!» Она сдѣлала усиліе, чтобъ встать; но это было безполезно, и она упала безъ чувствія на подушки. Нѣсколько минутъ ужаснѣйшее отчаяніе владѣло всѣми присутствующими. Они думали, что она испустила духъ, но чрезъ нѣсколько минутъ она тихо пришла въ себя; ей подали помощь, она возвратилась къ жизни.

«Я очень слаба, сказала она: для чего вы меня пробудили? Я мечтала, мнѣ казалось, что Монтей живъ еще!»

— О милая матушка! Этотъ сонъ не есть мечта. —

«Какъ! не мечта, не мечта! подхватила Амбруазина! Что ты говоришь! Рандольфъ! отвѣчай мнѣ, какъ будешь отвѣчать въ день суда Божія! Не для того ли ты это мнѣ говоришь, чтобы усладить печаль мою и удержать приближающуюся минуту!»

— Нѣтъ, матушка! клянусь жизнію моею, вашею, которая мнѣ гораздо драгоцѣннѣе — отецъ мой живъ. —

«Отецъ твой! сказала она, о комъ говоришь ты мнѣ? Отецъ твой говоришь ты?…»

— Милая Лади! соберите ваши мысли, сказалъ дю-Бургъ: клянусь душею моею, честію — супругъ вашъ, другъ мои Монтей живъ еще! —

Амбруазина приложила руку къ головѣ своей, какъ бы стараясь собрать свои мысли. "Ахъ! естьли правда, что онъ живъ, то безъ сомнѣнія плѣнникомъ въ оковахъ далече отъ Амбруазины. Но что нужды, естьли онъ живъ, то и я также хочу жить; я пойду раздѣлять его веволю.

— Монтей не плѣнникъ; естьли вы хотите быть спокойною и собрать силы ваши, то вы его увидите, — сказалъ дю-Бургъ.

Амбруазина посмотрѣла на него съ видомъ сомнѣнія и упрека. Она хотѣла говорить, но слова ея замерли, и она упала безъ чувствъ.

— Нужно, чтобы Монтей показался, сказалъ Рыцарь, и я пойду звать его. Мнѣ кажется, не возможно ей жить, и естьли она умретъ прежде, нежели онъ ее увидитъ, то я никогда не прощу, себѣ этой отсрочки. Останься съ нею, Рандольфъ, я тотчасъ возвращусь съ нещастнымъ Монтеемъ. — Чрезъ нѣсколько минутъ послѣ выхода Рыцаря Амбруазина пришла въ себя и спросила, что съ нимъ сдѣлалось.

«Онъ пошелъ за нимъ, какъ обѣщалъ вамъ, сказалъ Рандольфъ, и вы скоро его увидите. Милая матушка! согласитесь чего нибудь покушать и подкрѣпить себя къ перенесенію сего свиданія.»

— Такъ ты меня не обманулъ? сказала она съ пріятною улыбкою, и приложивъ руку къ своему сердцу: здѣсь, чувствую я, что его увижу, оно начало биться, какъ во дни нашего благополучія. — Зина подала ей нѣсколько вина. — Дитя мое! сказала она ей: позволь мнѣ принять это отъ руки Рандольфа, возвращающаго мнѣ жизнь. Да не познаетъ онъ никогда горестей и да исполнятся всѣ желанія его сердца! —

Между тѣмъ дю-Бургъ пришелъ къ Монтею, коего Фразеръ едва могъ удерживать. Лишь только онъ увидѣлъ Рыцаря, какъ побѣжалъ къ нему на встрѣчу. Но выраженіе печали въ чертахъ лица его друга такъ его поразило, что онъ не осмѣлился ему сдѣлать ни единаго вопpоca, и оперся о дерево, ожидая его словъ.

«Монтей! сказалъ дю-Бургъ: ступай, не теряй ни минуты, приготовься къ зрѣлищу, которое разтерзаетъ твое сердце. Но скрой тоску твою въ присутствіи страждущаго ангела, коего увидишь. Равновѣсіе между жизнію и смертію таково, что одно дуновеніе можетъ рѣшить оное.»

— Я сдѣлаю, что будетъ отъ меня зависѣть, сказалъ Монтей перемѣнившимся голосомъ; но вы скорѣе остановите теченіе солнца, нежели заставите меня пережить мою Амбруазину! —

Печальное молчаніе послѣдовало за этимъ краткимъ разговоромъ. Они спѣшили идти. Рыцарь вошелъ первый и нашелъ Амбруазину спокойнѣйшею, поддерживаемую Рандольфомъ.

"Онъ нейдеть! вскричала она, увидя только дю-Бурга. «О, Монтей! Монтей! естьлибы ты жилъ, то кто осмѣлился бы обмануть, поступать со мною, какъ съ слабымъ дитятею!»

— Обожаемая супруга! драгоцѣннѣйшая Амбруазина! вскричалъ онъ, кидаясь къ ней: нѣтъ, ты не обманута! твой Сент-Клерь живъ; онъ живъ для тебя и не хочетъ уже болѣе покидать тебя! —

Онъ хотѣлъ броситься въ ея объятія; но пораженный ея перемѣною, которая въ ней произошла при видѣ супруга своего, думая, что она скончалась, онъ пришелъ въ отчаяніе, которое друзья его тщетно старались утишить, крѣпко сжималъ ее въ своихъ объятіяхъ. Никогда! говорилъ онъ, никогда не разстанусь я съ нею! О моя Амбруазина! будемъ жить вмѣстѣ, или умремъ оба въ одно время! —

Жестокость его отчаянія и рыданія возвратили чувства Амбруазины. Кто выразитъ радость ея супруга, когда глаза ея открылись и устремились на него; когда эти уста слабо произнесли имя Сент-Клера. Продолжая обнимать ее, онъ боялся говорить и присовокупить что нибудь къ ея возмущенію; онъ смотрѣлъ на нее съ восторгомъ и молчалъ.

«Такъ ты мнѣ возвращенъ! говорила она ему: это не сонъ, я въ твоихъ объятіяхъ, и ты уже не хочешь болѣе покидать меня! О дѣти мои! подите всѣ; пусть еще одинъ день я буду щастливѣйшею изъ женщинъ и матерей!»

Хотя дѣти Монтея были въ живѣйшей радости, увидя отца своего; но ни который еце не осмѣлился изъявить лной отъ страху, дабы не умножить волненіе своей матери; но по приказанію ея они подошли и составили трогательнѣйшую группу. Жамесъ взялъ маленькаго брата своего Сент-Клера изъ рукъ Брижетты и посадилъ его на колѣни Монтея; потомъ обнялъ отца своего и поцѣловалъ его, плача отъ радости. Зина, опершись на Рандольфа, ожидала, чтобъ братъ Жамесъ уступилъ ей мѣсто, и скоро она пала на колѣни предъ Монтеемъ, благодаря Бога, возвращающаго ей добраго родителя и любезнаго брата. За смятеніемъ Амбруазины послѣдовала тишина и спокойствіе, сопровождаемое совершеннымъ благополучіемъ; но въ то же время слабость не дала ей произнести ни слова. Брижетта вывела Жамеса и маленькаго Сент-Клера; дю Бургъ и Рандольфъ также вышли. Остались только возлѣ Амбруазины Зина и Монтей, кои ее поддерживали. Не чувствительно голова ее упала на грудь супруга; глаза закрылись, и она заснула.

«Благодареніе Богу! сказала Зина тихимъ голосомъ: матушка два дни совсѣмъ не спала, и сонъ ея кажется спокойнѣйшимъ, нежели былъ нѣсколько недѣль.» Хотя Монтей самъ имѣлъ нужду въ покоѣ, ослабѣвши отъ своего заключенія и отъ усталости, причиненной путешествіемъ и отъ всего имъ претерпѣннаго; однакожъ оставилъ Амбруазину спокойно спать въ своихъ объятіяхъ, не перемѣняя положенія цѣлые три часа, боясь разбудить ее. Наконецъ она открыла глаза, увидѣла своего возлюбленнаго Сент-Клера возлѣ себя, просила его успокоиться и увѣряла, что ей было лучше; но чрезвычайная слабость мало подавала надежды на ея излѣченіе. Дю-Бургъ, желая извѣстить товарищей своихъ на Баррѣ о щастливомъ возвращеніи Монтея, просилъ Фразера взять на себя это порученіе, не могши рѣшиться покинуть Кинталь, не увѣрившись въ состояніи Амбруазины.

ГЛАВА XV.

Въ то время, какъ Монтей и друзья его слѣдовали по дорогѣ къ Кинталю. Замокъ прекрасной Графини былъ сценою замѣшательства и ужаса. Разбойникъ, раненый Рандольфомъ подъ сводомъ, мало по малу пришелъ въ чувство отъ обморока, причиненнаго истеченіемъ крови; онъ приползъ, къ башнѣ, какъ къ ближайшему мѣсту, гдѣ могъ получить помощь у рѣшетчетаго окна, гдѣ его крики привлекли товарищей. Онъ узналъ все произшедшее, и получилъ приказаніе отворить дверъ, чтобъ тѣ, кои живы еще, могли выдти. Не смотря на рану и слабость, Барнаби хотѣлъ повиноваться, но нашелъ сіе стараніе выше силъ своихъ. Дю-Бургъ уходя, всунулъ всѣ засовы, заперъ замки и унесъ ключи; и такъ не оставалось никакого средства, какъ потревожить жителей Замка. Слабость Барнаби дѣлала и это почти не возможнымъ; но будучи принужденнымъ къ тому, онъ чрезъ силу потащился и съ чрезвычайнымъ затрудненіемъ пришелъ къ первой обитаемой комнатѣ. Усиліе сіе причинило ему продолжительныя и жесточайшія мученія. Лишь только произведена была тревога, какъ въ тужъ минуту достигла она до Графини. Всѣ ея люди знали, что былъ плѣнникъ въ башнѣ; но они не знали его имени и причины заключенія. Это-то нужно было скрывать ей и отъ страху, чтобъ Сент-Клеръ не былъ узнанъ; она не позволяла никому его видѣть. Взбѣсившаяся Графиня бѣгала по комнатѣ, не вѣря тому, что ей говорили, угрожая всѣмъ, которые ей объявляли это произшествіе и клянясь смертію измѣнниковъ, которые тому способствовали. Кое-какъ одѣвшись, она сама побѣжала въ башню, чтобъ узнать истинну; приказала разломать двери. Трупъ Мак-Леллана и печальное состояніе его товарищей увѣдомили ее о нещастіи. Человѣколюбіе никогда не было ея первымъ чувствомъ; наконецъ она приказала перевязать рану Барнабія и привести его съ прочими, чтобъ спрашивать всѣхъ вмѣстѣ. «Здѣсь есть измѣна, сказала она голосомъ, прерывающимся отъ гнѣва: какъ могли отпереть двери башни, кои должно было разбить, чтобъ я могла войти; какъ могли даже проникнуть въ Замокъ, естьлибъ не имѣли сообщниковъ; въ какомъ числѣ были похитители, и какъ вошли они!»

— Я видѣлъ только трехъ, сказалъ одинъ изъ стражей: въ числѣ ихъ былъ и молодой человѣкъ, коего вы держите въ Замкѣ, и который подъ предлогами приказанія отъ васъ заставилъ отворить себѣ, тогда ворвался онъ съ двумя товарищами своими; они бились какъ черти, никогда ни чѣмъ, кромѣ драки не занимавшіеся. —

«Трое только? повторила Графиня; трое, изъ коихъ одинъ едва можетъ назваться юношею? Естьли вы не измѣнники, то по крайней мѣрѣ трусы! вы позволили побѣдить себя тремъ человѣкамъ!»

— Трусы! сказалъ сей человѣкъ съ гнѣвомъ; развѣ мертвое тѣло нашего начальника Мак-Леллана и наши раны есть знаки трусости? Теряютъ жизнь, или отваживаются потерять ее, чтобъ вамъ служить, а за то ихъ еще бранятъ. —

Графиня была одна съ сими бездѣльниками; она испугалась и понизила голосъ. «Увѣрены ли вы, что Рандольфъ былъ въ числѣ ихъ?»

— Рандольфъ, сказалъ Барнаби: это ли имя сына Монтеева? —

«Сына Монтеева! что хочешь ты сказать?»

— Что сей молодой человѣкъ, коего вы у себя держали, ранившій меня въ другомъ дворѣ, — былъ тогда одинъ, я увѣренъ въ томъ, — сказалъ поражая меня: сынъ Монтея вонзилъ кинжалъ свой въ твое сердце. —

«Сынъ его! возразила Графиня: не возможно; это ложь! Онъ не имѣетъ сына сихъ лѣтъ; ты обманулся.»

Она, оставя ихъ, пошла къ дверямъ сказать одному изъ повѣренныхъ своихъ, бывшему внѣ башни, чтобы привели къ ней Рандольфа. Сей скоро возвратился и сказалъ ей, что Рандольфъ безъ сомнѣнія бѣжалъ, и что онъ совсѣмъ не спалъ сію ночь. Графиня отъ бѣшенства топала ногами объ полъ, и отъ ярости скрежетала зубами. «Безумная! вскричала она: я позволила обмануть себя этому робенку; это былъ безъ сомнѣнія шпіонъ, которой вошелъ сюда подъ предлогомъ ложной раны.» Она хотѣла знать всѣ подробности поведенія и словъ освободителей Монтея; и хотя человѣкъ, провожавшій ихъ въ башню, повторялъ ей, что Рандольфъ называлъ его отцемъ, она думала, что это была увертка, послѣдствіе хитростей употребленныхъ, чтобъ ея обмануть. «Я бы желала, говорила она, чтобъ онъ былъ сынъ его и ненавистной Амбруазины, чтобы подвергнуть ихъ всѣхъ трехъ моей ненависти и мщенію. Я не знаю, теперь, кого изъ нихъ ненавижу болѣе: этого ли вѣроломнаго Сент-Клера, или дерзскаго молодаго человѣка, коего онъ называетъ сыномъ, потому что онъ употребилъ его для полученія свободы; однакожъ… онъ похожъ на него; я сама это примѣтила… Онъ можетъ быть сыномъ Сент-Клера, а не сыномъ Амбруазины; но тѣмъ болѣе онъ въ глазахъ моихъ есть предметъ ужаса. Сент-Клеръ былъ не вѣренъ, не знавши еще Амбруазины, и въ то время, какъ я думала, что онъ никого, кромѣ меня, не любилъ! О ярость! о мщеніе! для чего не могу я омыться въ крови ихъ? и я это могла сдѣлать? оба они въ нынѣшнее утро были въ моей власти!»

Она вышла и бѣгала въ изступленіи вокругъ Замка; пришла къ пролому въ стѣнѣ и поняла, что они бѣжали чрезъ это отверзтіе, лошадиные слѣды ей это показали, и ея бѣшенство усилилось еще отъ сего открытія. Какъ Рандольфъ воображалъ, такъ и сдѣлалось. Она напала на невинную Марію, обвиняла ее въ знаніи всего произшедшаго, что она была ихъ сообщницею, и въ принятіи Рандольфа въ Замокъ, составивши исторію его раны, Марія защищалась съ такою силою, что не льзя было того и предполагать. Данный ей талисманъ — письмо друга ея Рандольфа — лежало на ея сердцѣ. При первомъ словѣ о его побѣгѣ она распечатала письмо; и естьли удаленіе друга извлекло у ней слезы, то прекрасный его подарокъ и его сладкія. Выраженія дружбы утѣшили ее. Увѣрена будучи въ волѣ своей покинуть Графиню, она перенесла ея ругательства, обвиненія и оправдывалась съ твердостію. Она призвала въ свидѣтели слугу, перевязывавшаго голову Рандольфа, и многихъ другихъ, его видѣвшихъ, кои увѣрили, что рана его была подлинная. Она призналась, что онъ разсказывалъ ей, что искалъ своего отца, пропавшаго нѣсколько уже времени, и что онъ узналъ Мак-Леллана, у коего провелъ ночь предъ симъ произшестівіемъ. Графиня ничего болѣе не могла узнать изъ своихъ распросовъ, почему кончила ихъ, выслала всѣхъ и осталась одна. Она дала полную свободу неистовой своей ярости, произносила тысячу проклятій на Монтея, Амбруазину, неизвѣстнаго сына, плодъ первой невѣрности; клялась гнать ихъ до гроба, и послала бы безъ сомнѣнія тогдажъ преслѣдовать ихъ; но двѣ причины удерживали ее отъ сего: первая, что отправившись ранѣе, они могли достигнуть берега, и можетъ быть уже уѣхали на Барру; вторая, что она мало надежды полагала на спѣхъ людей, коихъ принуждена была въ семъ случаѣ употребить. Сообщеніе съ злодѣями есть первое наказаніе преступленія. Елеонора, не осмѣлившись удалить людей своихъ и остаться подвѣргнутою ругательствамъ разбойниковъ, ни ввѣриться симъ послѣднимъ, изъ коихъ одинъ былъ только въ состояніи ходить; сверьхъ того она не знала силы своихъ непріятелей; трое только показались, но они могли быть многочисленны. И такъ она принуждена была оставить на время свое мщеніе. Но каково было ея наказаніе! Безпрестанно представляла она себѣ Монтея, пріѣхавшаго на Барру, падающаго въ объятія своей щастливой подруги, разсказывающаго ей преступленія виновной Елеоноры, смѣющагося надъ ея безсильнымъ бѣшенствомъ, говорящаго объ ней съ презрѣніемъ и ужасомъ, которое она чувствовала въ своей совѣсти. «Какъ я была безумна! повторяла она, раздирая свою одежду: онъ былъ въ моей власти и при первомъ знакѣ его презрѣнія, его ненависти, я не отняла у него жизни, которой онъ не хотѣлъ посвятить мнѣ, которая принадлежитъ другой! Для него я забыла законы, предписанные моему полу, моему достоинству; для него унизилась, чтобъ употребить Мак-Леллана и его шайку разбойниковъ!…. Естьлибы онъ не умеръ, я бы подумала, что онъ измѣнилъ мнѣ. Этотъ недостойный Мак-Лелланъ…. Но, нѣтъ! этотъ Рандольфъ, коего я не знаю, сынъ ненавистной матери, сынъ — живое подобіе отца своего, рожденный для моего стыда и нещастія!…»

Такъ изливалась ея безсильная ненависть. Гласъ совѣсти, ея угрызенія и бѣшенство, были ея казнію, и Монтей слишкомъ былъ отмщенъ.

Конецъ II-й Части.

Сент-Клер островитянин, или Изгнанники на острове Барра. Часть вторая (Хелм)/ДО

СЕНТ-КЛЕРЪ ОСТРОВИТЯНИНЪ, или ИЗГНАННИКИ НА ОСТРОВѢ БАРРА.

ЧАСТЬ II.

СЕНТ-КЛЕРЪ ОСТРОВИТЯНИНЪ

ГЛАВА I.

ГЛАВА II.

ГЛАВА III.

ГЛАВА IV.

ГЛАВА V.

ГЛАВА VI.

ГЛАВА VII.

ГЛАВА VIII.

ГЛАВА IX.

ГЛАВА X.

ГЛАВА XI.

ГЛАВА XII.

ГЛАВА VIII.

ГЛАВА XIV.

ГЛАВА XV.

СЕНТ-КЛЕРЪ
ОСТРОВИТЯНИНЪ,
или
ИЗГНАННИКИ
НА ОСТРОВѢ БАРРА.