СЕМЬ СМЕРТНЫХЪ ГРѢХОВЪ.
правитьТОМЪ ПЕРВЫЙ.
ГОРДОСТЬ.
править
<Часть первая.> ГЕРЦОГИНЯ.
правитьI.
правитькоторая замѣняла въ ней всѣ достоинства!..
Господинъ Бернаръ, человѣкъ простой по происхожденію, прослуживъ во времена имперіи въ морскомъ гвардейскомъ экипажѣ, и во времена реставраціи сдѣлавшись лейтенантомъ корабля, послѣ 1830 года вышелъ въ отставку, въ почетномъ званіи капитана фрегата.
Человѣкъ превосходный по сердцу, онъ, со времени выхода въ отставку, жилъ очень-скромно, пользуясь однимъ пенсіономъ, котораго едва доставало ему на умѣренныя нужды. Ветеранъ нанималъ небольшую квартиру въ одной изъ самыхъ уединенныхъ улицъ Батиньйольскаго-Предмѣстья. —
Мадамъ Барбансонъ уже около десяти лѣтъ завѣдывала маленькимъ хозяйствомъ стараго моряка. Хотя очень къ нему привязанная, почтенная экономка нерѣдко дѣлала своему хозяину кой-какія семейныя непріятности.
Эта достойная женщина была характера деспотическаго, бранчиваго, и любила часто напоминать своему господину о томъ, что для него она оставила мѣсто, которое нѣкоторымъ образомъ играло довольно значительную роль въ общественномъ благоустройствѣ.
Дѣйствительно, мадамъ Барбансонъ была долгое время помощницей у одной довольно-извѣстной повивальной бабки.
Воспоминаніе о прежнихъ обязанностяхъ было для мадамъ Барбансонъ неисчерпаемымъ источникомъ множества таинственныхъ исторій. Въ-особенности, она любила разсказывать о похожденіи одной замаскированной дамы, которая въ домѣ ея хозяйки произвела на свѣтъ премиленькую дочку. Мадамъ Барбансонъ разсказывала, что она няньчила эту милую малютку ровно два года, по истеченіи которыхъ какой-то незнакомецъ взялъ дѣвочку и увезъ неизвѣстно куда.
Четыре или пять лѣтъ спустя послѣ этого достопамятнаго событія, мадамъ Барбансонъ оставила свою хозяйку и занялась отправленіемъ разомъ двухъ должностей. Она была сидѣлкою больныхъ и экономкой.
Въ это-то время, г. Бернару, у котораго раскрылись старыя раны, понадобилась сидѣлка. Онъ былъ такъ доволенъ заботливостью мадамъ Барбансонъ, что тотчасъ предложилъ ей занять у него мѣсто экономки.
— Я замѣню вамъ всѣхъ вашихъ инвалидовъ, тётушка Барбансонъ, сказалъ ветеранъ: — я человѣкъ не злой, и мы заживемъ очень-мирно.
Мадамъ Барбансонъ отъ всего сердца приняла предложеніе Бернара, скоро сдѣлалась, такъ-сказать, его совѣтницей, а потомъ, мало-по-малу, стала совершенной госпожей въ его домѣ.
Правду сказать, видя ангельское терпѣніе, съ которымъ старый морякъ переносилъ деспотизмъ своей экономки, можно было бы скорѣе принять его за мирнаго гражданина, чѣмъ за одного изъ храбрѣйшихъ воиновъ имперіи.
Ветеранъ страстно любилъ садоводство; своими руками онъ сдѣлалъ маленькую бесѣдку, по жердочкамъ которой красиво вились хмѣль, душистая травка и ползучка; за бесѣдкой этой онъ особенно ухаживалъ; въ ней любилъ посидѣть послѣ сытнаго обѣда, съ трубкой во рту, съ мечтой о своихъ прежнихъ товарищахъ по оружію. Эта бесѣдка была границею территоріи стараго моряка, потому-что, какъ ни былъ малъ садикъ, принадлежавшій къ его квартирѣ, онъ все-гаки былъ раздѣленъ на двѣ части.
Одна, находившаяся во владѣніи мадамъ Барбансонъ, имѣла претензію быть полезною.
Другая, принадлежавшая старику, была назначена только для пріятнаго.
Правильное раздѣленіе этихъ двухъ клочковъ земли было причиною нѣмой, но ожесточенной борьбы г. Бернара съ экономкой.
Никогда два сосѣднія государства, желавшія раздвинуть свои границы одно на счетъ другаго, не употребляли столько хитрости, столько искусства, столько предусмотрительности на то, чтобъ лучше прикрыть, лучше обезпечить свои безпрерывныя посягательства на чужую собственность.
Впрочемъ, надо отдать справедливость старому моряку: онъ крѣпко стоялъ только за свое право. Онъ не хотѣлъ ничего завоевывать, но старался сохранить неприкосновенность своего владѣнія, на которое ненасытная, предпріимчивая мадамъ Барбансонъ часто дѣлала нападенія подъ различными предлогами. Ей хотѣлось, во что бы то ни стало, замѣнить тюльпаны, розаны и піоны господина Бернара — петрушкой, чабромъ, эстрагономъ, лукомъ, ромашкой, и проч. и проч.
Другая причина ихъ споровъ, часто весьма-забавныхъ, была непримиримая ненависть мадамъ Барбансонъ къ Наполеону, которому она не могла простить смерть одного рекрута молодой гвардіи, страстно ею любимаго.
Подъ вліяніемъ этого чувства, мадамъ Барбансонъ по-просту называла императора честолюбивымъ деспотомъ, корсиканскимъ чудовищемъ. Эта ненависть крайне забавляла стараго моряка.
Впрочемъ, не смотря на политическія несогласія, не смотря на жаркій споръ о границахъ двухъ садовъ, мадамъ Барбансонъ была душою предана своему господину, и окружала его постояннымъ вниманіемъ, всегдашней заботливостью; за то и старый ветеранъ едва-ли бы могъ обойдтись безъ своей экономки.
Весна 1844 года уже приближалась къ концу; зелень блистала всею свѣжестью; было около трехъ часовъ; день былъ жаркій, солнце жгло своими горячими лучами, но въ садикѣ стараго моряка разливался ароматическій запахъ лилій и сирени, смѣшиваясь съ свѣжимъ запахомъ травъ, заботливо имъ политыхъ.
Эту благодатную росу, напоявшую жадную отъ зноя землю, ветеранъ почерпалъ изъ небольшаго ручейка, который въ его садикѣ игралъ роль огромнаго бассейна. Въ благородномъ великодушіи, онъ не забывалъ поливать и купы поваренныхъ и лекарственныхъ травъ мадамъ Барбансонъ.
Въ этотъ жаркій день, г. Бернаръ, въ костюмѣ садовника, въ длинномъ сѣромъ сюртукѣ, въ соломенной шляпѣ съ широкими полями, отдыхалъ отъ трудовъ въ своей укромной бесѣдкѣ, которая уже довольно-густо была покрыта темными листьями хмѣля и ползучки. Онъ отиралъ потъ, который ручьемъ катился по его широкому лысому лбу. Его загорѣвшее лицо выражало необыкновенное простодушіе и доброту, и, однакожь, въ немъ было много воинственнаго, благодаря густымъ усамъ, столь же сѣдымъ, какъ и обстриженные подъ-гребенку волосы.
Положивъ въ карманъ маленькій съ синими клѣтками платокъ, г. Бернаръ взялъ со стола свою нѣмецкую трубку, набилъ ее, закурилъ и, разлегшись въ покойномъ креслѣ, сталъ любоваться прелестью дня.
Все было тихо. Только изрѣдка слышались свистъ дрозда и напѣвъ мадамъ Барбансонъ, которая собирала къ ужину на салатъ — петрушку и укропъ.
Еслибъ г. Бернаръ не былъ одаренъ отъ природы желѣзными нервами, безпрестанное пѣніе мадамъ Барбансонъ не мало встревожило бы его сладостное far niente. Эта достойная женщина, по отдаленному воспоминанію своей юности, питала особенную привязанность къ одному очень-наивному старинному романсу. Бѣ;дный Жакъ (такъ назывался романсъ) относился именно ко времени оплакиваемаго ею рекрута молодой гвардіи.
Къ-несчастію, она чрезвычайно-смѣшно передѣлывала простыя слова этой пѣсни, дѣйствительно очень миленькой, очень меланхоличной.
Такъ, на-примѣръ, послѣдніе два стиха она пѣла слѣдующимъ образомъ:
Mais à présent que je suis loin de toi
Je mange (*) de tout sur la terre.
(*) Вмѣсто, je mangue de tout sur la terre.
Особенно непріятно было слушать въ пѣніи мадамъ Барбансонъ, всегда фальшивомъ и гнусливомъ, это жалобное, совершенно безутѣшное выраженіе, съ которымъ она, склонивъ меланхолически голову, повторяла послѣдній стихъ:
Je mange de tout sur la terre.
Уже около десяти лѣтъ старый Бернаръ героически переносилъ непріятность этого пѣнія, но никогда достойный морякъ не вслушивался въ художественный смыслъ, который мадамъ Барбансонъ придавала послѣднему стиху романса.
Въ этотъ день, онъ случайно обратилъ вниманіе на эти слова и ему показалось, что ѣсть все на свѣтѣ (manger de tout sur la terre) было вовсе несогласно съ чувствомъ скорби объ отсутствующемъ любовникѣ. Выслушавъ внимательнѣе прежняго рефренъ романса, старикъ положилъ на столъ трубку и сказалъ:
— Да послушайте, тётушка Барбансонъ, что вы тамъ за дрянь распѣваете?
— Я пою очень-миленькій романсъ, отвѣчала сердито мадамъ Барбансонъ: — впрочемъ, у всякаго свой вкусъ, сударь. Можете сколько хотите называть дрянью мой романсъ. Вы, однакожь, кажется, сегодня не въ первый разъ его слышите.
— О, конечно, не въ первый! возразилъ старикъ съ глубокимъ вздохомъ.
— Я выучила этотъ романсъ, сказала экономка, тяжело вздохнувъ: — я выучила его въ то время… въ то время… но къ-чему… прибавила она, скрывая во глубинѣ души свою грусть по миломъ рекрутѣ. — Я пѣла также этотъ романсъ той замаскированной дамѣ, которая, помните, пришла къ моей хозяйкѣ…
— Нѣтъ, лучше ужь романсъ, вскричалъ г. Бернаръ, боясь снова выслушать этотъ вѣчный разсказъ: — да, по мнѣ лучше романсъ, чѣмъ исторія… онъ короче, но, чортъ возьми, я все-таки не понимаю, что значитъ это:
Je mange de tout sur la terre…
— Вы этого не понимаете?
— Нѣтъ.
— Это, однакожь, очень-просто… впрочемъ, у военныхъ такое чорствое сердце…
— Послушайте, тётушка Барбансонъ, разсудимъ хорошенько. Въ вашемъ романсѣ какая-то пастушка, съ печали объ уѣхавшемъ
Жакъ, начинаетъ ѣсть все на свѣтѣ.
— Ну, да, сударь, это пойметъ и ребенокъ.
— А, вотъ я — такъ не понимаю.
— Вы не понимаете? Эта бѣдная дѣвушка такъ опечалена отъѣздомъ Жака, что съ той минуты начинаетъ ѣсть все, что ни попало… она съѣла бы даже яду… такъ она не дорожитъ своей горькою жизнью… Она какъ-будто помѣшалась, какъ-будто какая проклятая, сама не знаетъ что дѣлаетъ, ѣстъ все, что попадетъ подъ руку… и эта трогательная исторія не вырываетъ слезъ изъ вашихъ глазъ?..
Старый морякъ слушалъ съ глубокимъ вниманіемъ длинный комментарій мадамъ Барбансонъ, и, сказать правду, этотъ глоссъ ему показался не вовсе безъ основанія; однакожь, онъ все-таки покачалъ головою и сказалъ:
— Ну, вотъ, хорошо… я теперь понимаю, но все равно… всѣ эти романсы… всѣ, какъ-будто вытащены — за уши.
— Бѣдный Жакъ? этотъ романсъ вытащенъ за уши? Можно ли такъ говорить! вскричала мадамъ Барбансонъ въ негодованіи отъ сужденія моряка.
— У всякаго свой вкусъ, сударыня, возразилъ ветеранъ: — мнѣ больше нравятся наши старыя матросскія пѣсни. Въ нихъ тотчасъ видно, о чемъ идетъ рѣчь… надъ ними нечего ломать голову…
И старый морякъ запѣлъ нескладнымъ голосомъ:
Pour aller à l’orient pêcher les sardines…
Pour aller à l’orient pêcher les harengs…
— Постоите, сударь! Вы забываете, что здѣсь есть женщина, вскричала мадамъ Барбансонъ голосомъ, въ которомъ разомъ выразились и негодованіе, и стыдливость. Она уже знала конецъ этой пѣсни.
— А? гдѣ? спросилъ морякъ, протянувъ шею и съ любопытствомъ посматривая изъ-за бесѣдки.
— Мнѣ кажется, сударь, что не нужно смотрѣть слишкомъ-далеко… сказала съ достоинствомъ экономка. — Я думаю, что вы достаточно меня видите.
— И въ-самомъ-дѣлѣ, тётушка Барбансонъ, я вѣчно забываю, что вы тоже принадлежите къ прекрасному полу. Впрочемъ, это все равно, я все-таки больше люблю мой романсъ, чѣмъ вашъ. Онъ былъ въ большой модѣ на Армидѣ, на томъ фрегатѣ, на который я вступилъ еще на пятнадцатомъ году моего возраста. Потомъ мы часто пѣвали его, когда я былъ уже морякомъ императорской гвардіи. То-то славное было время!.. Я тогда быль молодъ…
— Да, и потомъ — Бю…ю…онапарте, этотъ вашъ. Бююонапарте: былъ вашимъ начальникомъ.
Мадамъ Барбансонъ всегда не иначе какъ съ презрѣніемъ произносила имя этого великаго человѣка, какъ-бы желая ему этимъ отмстить за смерть своего возлюбленнаго.
— Прекрасно, тётушка Барбансонъ, вотъ ужь вы и начали, сказалъ Бернаръ смѣясь: — скоро будетъ и корсиканское чудовище. Бѣдняжка императоръ, вотъ тебѣ!
— Да, сударь, вашъ императоръ просто чудовище, чтобъ не сказать чего-нибудь еще хуже!..
— Какъ! онъ былъ еще хуже чудовища?
— Смѣйтесь, смѣйтесь… подите вы съ нимъ… просто срамъ…
— Да что такое?
— Да, сударь! знаете ли вы, что это корсиканское чудовище сдѣлалъ съ святѣйшимъ отцомъ папой, когда онъ заперъ его въ Фонтенбло?.. знаете ли вы? а? знаете ли, что сдѣлалъ тогда вашъ Бююопапарте.
— Нѣтъ, тётушка Барбансонъ, не знаю, честное слово, не знаю…
— Вы не можете сказать, что это была ложь… Мнѣ разсказывалъ всю исторію тотъ рекрутъ молодой гвардіи…
— Которая теперь должна быть ужь порядкомъ стара… но ваша исторія…
— Да, сударь, вашъ Бююонапарте сдѣлалъ подлость… онъ, желая унизить папу, запрегъ его въ маленькую колясочку римскаго короля и велѣлъ бѣдняжкѣ везти себя черезъ весь Фонтенблоскій паркъ къ императрицѣ Жозефинѣ. И зачѣмъ? затѣмъ, чтобъ извѣстить о разводѣ эту бѣдную имнератрицу. А она, моя красавица, была, сударь, очень набожная женщина…
— Не-уже-ли, тётушка Барбансонъ? сказалъ старикъ, умирая со смѣха: — не-уже-ли этотъ шутникъ-императоръ такъ-таки и запрегъ папу въ колясочку римскаго короля и поѣхалъ къ императрицѣ Жозефинѣ съ извѣстіемъ о разводѣ?
— Да, сударь, и затѣмъ, чтобъ надоѣдать ей своими толками объ ея вѣроисповѣданіи, и притомъ въ присутствіи своего страшнаго мамелюка Рустана. Потомъ онъ нарочно приказывалъ служить за ея столомъ духовнымъ, желая ихъ тѣмъ унизить. А этотъ проклятый мамелюкъ при нихъ хвастался тѣмъ, что онъ Турокъ, разсказывалъ о своемъ сералѣ и о своихъ безстыдныхъ баядеркахъ, такъ-что бѣдные священники краснѣли какъ вишни… Тутъ, сударь, нечему смѣяться… Въ то время всѣ объ этомъ знали…
Къ-несчастію, достойная мадамъ Барбансонъ не успѣла кончить своего разсказа. Ея страшные, говоря ея слогомъ, анти-бююонапартическіе возгласы были прерваны сильнымъ звонкомъ, и она побѣжала къ воротамъ.
До появленія новаго лица, Оливье Ремона, племянника бернарова, мы должны войдти въ кой-какія объясненія.
Сестра ветерана вышла замужъ за одного чиновника министерства внутреннихъ дѣлъ. Черезъ нѣсколько лѣтъ брачной жизни, мужъ ея умеръ, оставивъ ей послѣ себя восьмилѣтняго сына. Нѣсколько друзей покойника сложились и дали мальчику достаточное количество денегъ для поступленія въ коллегію.
Бѣдная вдова, не имѣя никакого состоянія и никакого права на пенсію, старалась доставлять себѣ пропитаніе собственными трудами, но послѣ нѣсколькихъ лѣтъ бѣдной и трудолюбивой жизни, она умерла, оставивъ сиротку-сына напопеченіе единственнаго родственника, дяди Бернара, который былъ тогда лейтенантомъ и командовалъ надъ небольшой гоэлетой, находившейся на Южномъ Морѣ.
Возвратившись во Францію и взявъ отставку, старый морякъ нашелъ своего племянника уже въ послѣднемъ курсѣ коллегіи. Оливье, правду сказать, не пріобрѣлъ огромныхъ свѣдѣній, но все-таки хорошо воспользовался даровымъ воспитаніемъ. Къ-несчастью, это воспитаніе, какъ это всегда бываетъ, не было нисколько практическимъ и не обезпечило бѣднаго сиротку по выходѣ его изъ коллегіи.
Г. Бернаръ долго думалъ о положеніи своего племянника, котораго онъ страстно любилъ, и наконецъ, видя совершенную невозможность чѣмъ-либо помочь ему, по недостаточности своего пенсіона, сказалъ ему однажды:
— Намъ остается только одно, бѣдное дитя мое… ты силенъ, храбръ, прилеженъ; ты получилъ воспитаніе, которое ставитъ тебя выше множества бѣдныхъ молодыхъ людей, брошенныхъ судьбою въ армію. Въ слѣдующемъ году, ты попадешь въ рекруты. Поторопись предупредить эту минуту, сдѣлайся солдатомъ; теперь, по-крайней-мѣрѣ, еще можешь сдѣлать какой-либо выборъ… Въ Африкѣ война… черезъ пять-шесть лѣтъ, ты можешь быть офицеромъ. Вотъ тебѣ и карьера… Если тебѣ не нравится военная служба, посовѣтуемся о чемъ-нибудь другомъ. Тысячи франковъ моего пенсіона авось хватитъ до твоего опредѣленія. Въ моряки идти уже поздно: надобно с.ъ-дѣтства привыкать къ этой тяжелой, совершенно-особенной службѣ. Иначе, вѣчно останешься плохимъ морякомъ… Итакъ, выбирай…
Оливье выбиралъ недолго. Черезъ три мѣсяца, онъ уже былъ солдатомъ въ африканскомъ егерскомъ полку. Черезъ два года, Оливье дали крестъ, а еще черезъ годъ онъ былъ уже главнымъ квартирмейстеромъ.
Къ-несчастію, сильная лихорадка схватила Оливье и онъ принужденъ былъ, для излеченія, покинуть Африку въ ту самую минуту, когда имѣлъ надежду надѣть ффицерскіе эполеты. По выздоровленіи онъ зачисленъ былъ въ гусарскій полкъ. Черезъ восьмнадцать мѣсяцевъ своей службы въ этомъ полку, онъ выпросилъ отпускъ въ Парижъ, чтобъ провести тамъ нѣсколько дней у своего дяди.
Квартира стараго моряка состояла изъ маленькой кухни, рядомъ съ которой была комната мадамъ Барбансонъ, небольшой столовой и еще одной комнаты, въ которой спали вмѣстѣ дядя и племянникъ. Оливье, зная хорошо ограниченное состояніе дяди, изъ деликатности не хотѣлъ остаться безъ дѣла. Имѣя прекрасный почеркъ и зная хорошо счетную часть, онъ бралъ у мелкихъ батиньйольскихъ торговцевъ счетныя книги для повѣрки и приведенія въ порядокъ. Такимъ-образомъ, не будучи нисколько въ тягость дядѣ, Оливье, согласившись тихонько съ мадамъ Барбансонъ, казначейшей дядинаго капитала, ежемѣсячно прибавлялъ къ восьмидесяти франкамъ его пенсіона и свою небольшую сумму. Иногда племянникъ дѣлалъ дядѣ сюрпризъ, которые и радовали и огорчали этого достойнаго человѣка, потому-что онъ зналъ, какимъ тягостнымъ трудомъ Оливье пріобрѣталъ деньги.
Молодой человѣкъ, очень-умный, веселый, привыкшій съ-дѣтства ко всѣмъ лишеніямъ, сначала въ коллегіи, а потомъ во время своего пребыванія въ Африкѣ, добрый отъ природы, откровенный, смѣлый, Оливье имѣлъ только одинъ порокъ, если только можно назвать порокомъ деликатность въ денежныхъ вопросахъ, какъ бы незначительны они ни были. Бывъ простымъ, бѣднымъ солдатомъ, онъ совѣстился принимать отъ своихъ товарищей приглашенія, если самъ не могъ участвовать въ издержкахъ. Сначала, въ полку смѣялись надъ этой его деликатностью, называя ее притворною; потомъ, когда слѣдствіемъ этихъ насмѣшекъ были двѣ дуэли, въ которыхъ отличился Оливье, стали уважать эту замѣчательную черту характера молодаго солдата.
Оливье всѣмъ былъ доволенъ, на все готовъ и своими разговорами и необыкновенной веселостью одушевлялъ бесѣды въ скромномъ домикѣ дяди.
Въ минуты отдохновенія, Оливье читалъ великихъ поэтовъ или работалъ въ саду, вмѣстѣ съ дядей, послѣ чего оба они, закуривъ трубки, разговаривали о войнѣ и о путешествіяхъ. Иногда молодой человѣкъ, припоминая свои свѣдѣнія въ поваренномъ искусствѣ, пріобрѣтенныя имъ въ Африкѣ, посвящалъ мадамъ Барбансонъ въ тайны приготовленія различныхъ походныхъ яствъ. Правда, никогда его гастрономическіе уроки не обходились безъ шалостей, — онъ сердилъ экономку, напоминая ей о Бююонапарте. Мадамъ Барбансонъ столько же бранила его, сколько и любила. Присутствіе молодаго человѣка оживило однообразную жизнь ветерана и его экономки, такъ-что они оба съ грустью помышляли о скоромъ срокѣ его отпуска.
Итакъ, мадамъ Барбансонъ, услышавъ звонокъ, пошла отворить двери племяннику Бернара.
II.
правитьОливье Ремонъ былъ прекрасный молодой человѣкъ, лѣтъ двадцати-четырехъ. Короткій бѣлаго сукна мундиръ и свѣтло-синіе панталоны прекрасно обрисовывали его тонкую, стройную талію; легкій кёпи (родъ фуражки), тоже свѣтло-синій, надѣтый на-бекрень, и слегка только прикрывавшій коротко-обстриженные свѣтло-каштановые волосы молодаго человѣка, придавалъ ему хотя и воинственную, но нѣсколько кокетливую физіономію. На этотъ разъ, вмѣсто сабли, у Оливье торчалъ подъ мышкой лѣвой руки толстый свертокъ бумагъ, а въ правой онъ держалъ огромный пукъ перьевъ.
Молодой человѣкъ положилъ свои мирныя орудія на столъ и весело вскричалъ:
— Здравствуйте, тётушка Барбансонъ.
И онъ осмѣлился сжать обѣими руками нескладную талію экономки.
— Перестанете ли вы, шалунъ!…
— Э! э! да я только-что начинаю… Знаете ли, тётушка Барбансонъ, я непремѣнно долженъ сегодня соблазнить васъ…
— Меня соблазнить? меня?
— Да, васъ; непремѣнно долженъ; я принужденъ къ этому.
— А зачѣмъ?
— Затѣмъ, чтобъ вы исполнили мою просьбу…
— Ну-ка, что у васъ за просьба?
— Во-первыхъ, скажите, гдѣ дядюшка?
— Куритъ въ бесѣдкѣ…
— Прекрасно… Подождите же меня здѣсь и приготовьтесь выслушать вещь удивительную, неслыханную…
— Неслыханную, мосьё Оливье?…
— Да, нѣчто чудовищное, очень-странное…
— Чудовищное, очень-странное, повторяла мадамъ Барбансонъ, смотря вслѣдъ молодому человѣку.
— Здравствуй, дитя мое, я не ожидалъ тебя такъ рано, сказалъ старикъ, протянувъ племяннику руку: — ужь воротился; му, тѣмъ лучше…
— Тѣмъ лучше, тѣмъ лучше, весело повторилъ Оливье: — напротивъ, дядюшка, вы не знаете еще, что вамъ угрожаетъ.
— Что жь такое?
— Ну, дядюшка, соберите все ваше мужество…
— Да кончишь ли ты, сумасшедшій?
— Закройте глаза, дядюшка, и впередъ…
— Впередъ? да противъ кого же?
— Противъ тётушки Барбансонъ, любезнѣйшій дядюшка.
— Зачѣмъ?
— Чтобъ извѣстить ее, что… я… пригласилъ кой-кого… къ намъ на обѣдъ…
— А, чортъ возьми! вскричалъ ветеранъ.
— Да, на обѣдъ… и именно сегодня, продолжалъ молодой человѣкъ…
— Вотъ тебѣ разъ!! прибавилъ ветеранъ.
— Скажу болѣе, говорилъ, между-тѣмъ, Оливье: — мой гость не простой, а герцогъ…
— Герцогъ! вскричалъ ветеранъ: — ну, мы пропали!
И старикъ спрятался въ самомъ темномъ углу своей бесѣдки, гдѣ, казалось, онъ считалъ себя безопаснымъ, какъ въ неприступной крѣпости.
— Нѣтъ, чортъ меня возьми, если я пойду говорить о твоемъ приглашеніи тётушкѣ Барбансонъ.
— Какъ, дядюшка? эскадра отступаетъ?…
— Нѣтъ, голубчикъ, это ко мнѣ не относится, это дѣло легкой кавалеріи… вѣдь ты не даромъ гусаръ… Ну, маршъ… явись молодцомъ… Да вотъ и она… видишь? вонъ тамъ…
— Именно, дядюшка, она стоитъ у бассейна… это ваша стихія… здѣсь дѣло идетъ о морскихъ эволюціяхъ… Ну, дядюшка, на абордажъ…
— О, Боже мой, она идетъ сюда… вотъ она!.. вскричалъ ветеранъ, увидя экономку, которая приближалась къ нимъ въ надеждѣ удовлетворить свое любопытство, возбужденное нѣсколькими словами молодаго человѣка.
— Дядюшка, сказалъ Оливье рѣшительнымъ голосомъ въ ту минуту, когда мадамъ Барбансонъ показалась на дорогѣ бесѣдки: — дядюшка, отступать невозможно… гость мой черезъ часъ, не болѣе, явится… остается побѣдить… или умереть… отъ голода… и намъ и моему гостю, котораго зовутъ герцогомъ Сантерромъ.
— Я ничего не значу въ этомъ дѣлѣ… возразилъ ветеранъ: — адресуйся къ тётушкѣ Барбансонъ…
Оливье обратился къ мадамъ Барбансонъ:
— Дядюшка хочетъ вамъ что-то сказать, тётушка Барбансонъ…
— Я? чортъ возьми! это ты хочешь говорить съ нею, возразилъ старикъ, отирая потъ своимъ клѣтчатымъ платкомъ.
— Ну же, дядюшка, вѣдь тётушка Барбансонъ не такъ страшна, какъ кажется; скажите же ей, въ чемъ дѣло…
— Говори самъ, любезный, я ничего не знаю…
Мадамъ Барбансонъ смотрѣла поперемѣнно то на дядю, то на племянника. Любопытство и вмѣстѣ какое-то безпокойство тревожили ее. Наконецъ, она спросила:
— Да что у васъ здѣсь такое, сударь?..
— Спросите объ этомъ у Оливье, душа моя. Я здѣсь человѣкъ посторонній; я и руки умываю…
— Такъ слушайте же, тетушка Барбансонъ, быстро сказалъ молодой человѣкъ: — вмѣсто двухъ приборовъ къ обѣду… надобно сегодня приготовить три! вотъ и все…
— Какъ, сударь! три прибора! а зачѣмъ это?
— Затѣмъ, что я пригласилъ обѣдать своего стараго полковаго товарища…
— О Боже! вскричала экономка, поднявъ глаза къ небу; но въ голосѣ ея было болѣе страха, чѣмъ гнѣва: — Боже мой! гость, а у насъ сегодня простой супъ на бульйонѣ, вчерашній винегретъ и салатъ.
— И прекрасно! чего же вы еще хотите, тётушка Барбансонъ? весело вскричалъ Оливье, который не ожидалъ отъ нея такого снисходительнаго отвѣта: — простой супъ на бульйонѣ, но онъ приготовленъ вами и притомъ вами усовершенствованъ… винегретъ и салатъ, которые вы такъ мастерски дѣлаете… о, да это обѣдъ для боговъ и мой товарищъ Жеральдъ будетъ угощенъ какъ король… замѣтьте, что я не говорю: какъ императоръ…
Мадамъ Барбансонъ не замѣтила, однакожь, этой деликатной оговорки. Въ эту минуту бранчивая возлюбленная рекрута молодой гвардіи исчезала передъ хозяйкой и экономкой.
— И вы не выбрали, мосьё Оливье, того дня, когда у насъ бываетъ супъ съ говядиной?.. вѣдь это было не трудно сдѣлать, сказала она жалобнымъ голосомъ.
— Да, вотъ видите ли, тётушка Барбансонъ, мой товарищъ самъ выбралъ нынѣшній день.
— Полноте, сударь, въ обществѣ всякій день дѣлается такъ, что можно безъ церемоніи сказать: «не приходите сегодня, а приходите завтра… Завтра у насъ будетъ супъ съ говядиной». Впрочемъ, къ чему церемоніи: вѣдь мы, слава Богу, не пэры, не герцоги какіе-нибудь.
Оливье очень хотѣлось сказать, что гость его былъ именно герцогъ; однакожь, не желая поразить самолюбія мадамъ Барбансонъ, какъ поварихи, онъ только прибавилъ:
— Дѣло сдѣлано, тётушка Барбансонъ; теперь я прошу васъ только не осрамить меня передъ моимъ старымъ товарищемъ.
— О, Господи! можете ли вы это думать, мосье Оливье? Я буду васъ срамить? Я! напротивъ, я хочу…
— Уже поздно, перебилъ Оливье: — мои другъ скоро прійдетъ. У него аппетитъ солдатскій… Пожалѣйте насъ, тётушка Барбансонъ!..
— И въ-самомъ-дѣлѣ, нельзя терять напрасно ни минуты, сказала экономка.
И достойная женщина пошла въ кухню, съ грустію повторяя: вѣдь нужно жь было выбрать именно нынѣшній день.
— Слава Богу, сказалъ ветеранъ: — я отдыхаю. Не ожидалъ я, чтобъ дѣло приняло такой оборотъ. Ты просто заколдовалъ ее… Но, любезнѣйшій, позволь спросить, отъ-чего ты не предупредилъ меня. По-крайней-мѣрѣ, твой гость нашелъ бы у насъ обѣдъ нѣсколько получше обыкновеннаго. А ты приглашаешь вдругъ, налету, и еще герцога. Да скажи, пожалуйста, какимъ-образомъ герцогъ былъ твоимъ товарищемъ въ егерскомъ полку?
— Я разскажу вамъ, дядюшка, эту исторію, и вы тотчасъ полюбите моего друга Жеральда. Прежде всего надо вамъ сказать, что мы были товарищами еще въ коллегіи Лудовика-Великаго. Я поѣхалъ въ Африку… Черезъ шесть мѣсяцевъ, когда мы стояли въ Оранѣ, я вдругъ увидѣлъ Жеральда въ солдатскомъ мундирѣ.
— Въ солдатскомъ мундирѣ?
— Да, дядюшкаі въ солдатскомъ.
— Какъ? Знатный и богатый молодой человѣкъ и не вступилъ въ сен-сирскую школу…
— Именно нѣтъ, дядюшка!
— Вѣроятно, такъ, по капризу…
— Нѣтъ, дядюшка; Жеральдъ, напротивъ, поступилъ совершенно обдуманно. Дѣйствительно, онъ знатенъ родомъ, потому-что онъ вѣдь герцогъ Сантерръ…
— Да; я часто встрѣчалъ это имя въ исторіи, отвѣчалъ старикъ.
— Происхожденіе дома Сантерровъ не только древнее, но и очень-знаменитое; впрочемъ, дядюшка, эта фамилія потеряла большую часть своихъ огромныхъ богатствъ. Теперь они имѣютъ, кажется, не болѣе сорока тысячъ ливровъ дохода. Это много, слишкомъ-много для нѣкоторыхъ, но мало, слишкомъ-мало для людей знатныхъ по происхожденію. Притомъ же, у Жеральда есть двѣ сестры-невѣсты.
— Дѣло не въ томъ, мой милый: ты разскажи мнѣ, зачѣмъ твой герцогъ пошелъ въ солдаты…
— Во-первыхъ, дядюшка, надо вамъ, замѣтить, что Жеральдъ очень-оригинальный человѣкъ… Такимъ-образомъ, выйдя изъ коллегіи, онъ, по лѣтамъ, какъ разъ могъ попасть въ рекруты. Отецъ его (тогда онъ еще былъ живъ) сказалъ ему, что хочетъ внести за него рекрутскія деньги. Какъ вы думаете, что Жеральдъ. отвѣчалъ ему на это?
— А вотъ, посмотримъ.
— Любезнѣйшій батюшка, отвѣчалъ Жеральдъ: — есть налогъ, который всякій честный человѣкъ долженъ самъ за себя заплатить отечеству. Это — налогъ крови; онъ неизбѣженъ, особенно, если отечество имѣетъ въ эту минуту нужду въ солдатѣ. Я нахожу безчестнымъ откупаться отъ опасностей войны и подставлять за себя бѣдняка, который, оторвавшись отъ своихъ полей или отъ своего ремесла, рискуетъ погибнуть на вашемъ мѣстѣ. И такъ, батюшка, если мнѣ вынется несчастный нумеръ, я поѣду въ Африку.
— Славно, чудесно! Мнѣ нравится твой герцогъ, вскричалъ ветеранъ.
— Не правда ли, дядюшка? Жеральдъ разсуждалъ благородно; отецъ, какъ честный человѣкъ, не сталъ прогиворѣчить его желанію, хотя оно и казалось ему нѣсколько страннымъ. Такъ вотъ какъ, дядюшка, Жеральдъ сдѣлался солдатомъ въ нашемъ егерскомъ полку, самъ чистилъ свою лошадь, несъ всѣ работы подобно другимъ, и сидѣлъ безпрекословно подъ арестомъ, если отлучался безъ позволенія, словомъ, онъ былъ лучшій солдатъ въ своемъ взводѣ.
— И при всемъ этомъ еще храбръ? спросилъ старикъ, крайне заинтересованный.
— Смѣлъ, какъ левъ, и такъ веселъ, остроуменъ, забавенъ, что шутки его морили со смѣху весь эскадронъ.
— Съ именемъ и съ протекціями… онъ, вѣроятно, сдѣлается скоро офицеромъ?
— О, конечно, онъ былъ бы офицеромъ, хотя вовсе о томъ и не заботился. Напротивъ, онъ хотѣлъ только заплатить свой долгъ, какъ онъ выражался, и потомъ уѣхать въ Парижъ наслаждаться жизнью.
— Славный и удивительный малый твой герцогъ.
— Послѣ трехъ лѣтъ службы, продолжалъ Оливье: — Жеральдъ, какъ и я, сдѣланъ былъ главнымъ квартирмейстеромъ. Однажды, въ схваткѣ съ Арабами, онъ былъ сильно раненъ въ плечо. Едва живаго я довезъ его на своей лошади до лагеря. Рана оказалась столь значительной, что Жеральдъ принужденъ былъ бросить службу и уѣхать въ Парижъ лечиться. Уже связанные школьными воспоминаніями, въ полку мы сдѣлались закадычными друзьями. Мы вели переписку, и я надѣялся въ Парижѣ найдти его; но по пріѣздѣ узналъ, что онъ уѣхалъ въ Англію. Сегодня прохожу по бульвару Монсе, и слышу — кто-то меня кличетъ… Это былъ Жеральдъ. Онъ выскочилъ изъ великолѣпнаго кабріолета, бросился ко мнѣ… и мы обнялись, какъ на войнѣ обнимаются два друга, увидѣвшись послѣ жаркаго дѣла. Да вѣдь вы, дядюшка, это знаете…
— Да, да, другъ мой, знаю, знаю…
— Мы сегодня отобѣдаемъ и проведемъ весь вечеръ вмѣстѣ, сказалъ мнѣ Жеральдъ. — Гдѣ живешь ты? — «У дядюшки».. (Я ему часто разсказывалъ о васъ, и онъ любитъ васъ почти столько же, сколько я самъ). — Ну, такъ мы будемъ обѣдать втроемъ, возразилъ Жеральдъ, ладно? Ты меня представишь дядюшкѣ; мнѣ многое нужно пересказать тебѣ. Жеральдъ малый простой и добрый; я тотчасъ же принялъ это предложеніе, предупредивъ, однакожь, его, что только до семи часовъ могу съ нимъ остаться.
— Ты прекрасно сдѣлалъ, мой другъ, сказалъ старикъ.
— Мнѣ пріятно представить вамъ, дядюшка, моего Жеральда. Я знаю, что онъ васъ не обезпокоитъ… и притомъ, сказалъ молодой человѣкъ, слегка покраснѣвъ: — Жеральдъ богатъ, я бѣденъ… Жеральдъ помнитъ мою слабость… и какъ онъ знаетъ, что я не могъ бы заплатить за себя въ какомъ-нибудь извѣстномъ ресторанѣ, онъ предпочелъ самъ прійдти сюда.
— Да, я понимаю, сказалъ ветеранъ: — молодой герцогъ очень-деликатепъ… Дай Богъ, чтобъ винегретъ тётушки Барбансонъ былъ здоровъ для него.
Едва г. Бернаръ успѣлъ высказать свое человѣколюбивое желаніе, раздался звонокъ.
Дядя и племянникъ увидѣли Жеральда, герцога Сантерра, который шелъ по одной изъ аллеекъ маленькаго сада.
Мадамъ Барбансонъ, съ озабоченнымъ видомъ, въ бѣломъ передникѣ, торжественно предшествовала нечаянному гостю.
III.
правитьГерцогъ Сантерръ былъ стройный молодой человѣкъ однихъ лѣтъ съ Оливье. Черные волосы, того же цвѣта усы и темно-голубые, нѣсколько подернутые влагой глаза придавали его физіономіи прелестное выраженіе. Онъ былъ одѣтъ съ изящной простотою.
— Жеральдъ, мой лучшій другъ, о которомъ я говорилъ вамъ, дядюшка, сказалъ Оливье, представляя герцога старому моряку.
— Я очень-радъ васъ видѣть, отвѣчалъ простодушно ветеранъ, дружески протянувъ руку гостю.
— Мнѣ пріятно пожать вашу руку, капитанъ, сказалъ герцогъ съ тѣмъ іерархическимъ уваженіемъ, которое почерпается исключительно въ военной службѣ: — я знаю вашу родительскую заботливость, вашу любовь къ Оливье… а вѣдь мы съ нимъ нѣсколько братья… вы понимаете, какъ я цѣнилъ всегда вашу нѣжную привязанность къ моему другу.
— Господа, угодно вамъ обѣдать въ комнатѣ или, какъ обыкновенно, въ бесѣдкѣ? Сегодня чудесная погода.
— Любезная мадамъ Барбансонъ, мы будемъ обѣдать въ бесѣдкѣ, если позволитъ капитанъ, сказалъ Жеральдъ: — время безподобное. Здѣсь намъ будетъ превесело.
— Да развѣ вы меня знаете, сударь? спросила экономка, смотря съ недоумѣніемъ то на. Оливье, то на герцога.
— О, конечно, я знаю васъ, весело отвѣчалъ Жеральдъ: — Оливье тысячу разъ разсказывалъ мнѣ о васъ. Мы даже не однажды спорили о васъ…
— Спорили обо мнѣ…
— Да, именно о васъ. Оливье страшный бонапартистъ. Онъ сердился на васъ за го, что вы дурно отзывались объ этомъ тиранѣ. Я принималъ вашу сторону, потому-что я тоже ненавижу его, это корсиканское чудовище, сказалъ Жеральдъ трагическимъ тономъ.
— Корсиканское чудовище!! такъ вы изъ нашихъ, сударь? Вотъ вамъ рука моя, мы поймемъ другъ друга, вскричала съ торжествомъ экономка.
И она протянула свою костлявую руку Жеральду, которьгіі храбро пожалъ ее и смѣясь сказалъ ветерану:
— Теперь берегитесь, капитанъ, и ты тоже, Оливье. Мадамъ Барбансонъ была одна противъ васъ двоихъ, но теперь во мнѣ она найдетъ бодраго союзника…
— Послушайте-ка, тётушка Барбансонъ, сказалъ Оливье, поспѣшивъ на помощь къ другу, которымъ экономка, казалось, хотѣла совсѣмъ завладѣть: — Жеральдъ умираетъ отъ голода, а вы и не подумаете объ этомъ. Пойдемте, я помогу вамъ принести сюда столъ и накрыть его…
— И въ-самомъ-дѣлѣ, я-было и позабыла объ обѣдѣ, вскричала экономка. Она поспѣшила на кухню, зовя съ собой Оливье.
— Сейчасъ иду за вами, тётушка Барбансонъ, отвѣчалъ молодой человѣкъ.
— Э-ге, любезный, ты думаешь, что я позволю тебѣ одному дѣлать всѣ эти приготовленія, возразилъ Жеральдъ.
Потомъ, обращаясь къ г. Бернару, онъ прибавилъ:
— Позволите, капитанъ? Я человѣкъ безъ претензій. Притомъ же, въ полку мы съ Оливье не разъ накрывали на столъ для цѣлой артели. Вы увидите, капитанъ, что я мастеръ своего дѣла.
Трудно описать, съ какимъ непритворнымъ добродушіемъ, съ какой веселостью Жеральдъ помогалъ своему старому товарищу накрывать на-столъ. И все это дѣлалось такъ простодушно, что можно было подумать, будто молодой герцогъ, подобно своему другу, вѣчно жилъ въ этой посредственности, столь близкой къ нищетѣ.
Не болѣе какъ въ полчаса, Жеральдъ, что называется, одержалъ побѣду надъ ветераномъ и его экономкой, которая была очень-довольна, видя, съ какимъ аппетитомъ ея другъ анти-бонапаргистъ ѣлъ простой супъ, салатъ и винегретъ. Послѣдняго Жеральдъ попросилъ и въ другой разъ, желая этимъ польстить мадамъ Барбансонъ.
Нечего и говорить, что, въ-продолженіи этого веселаго обѣда, Жеральдъ деликатно навелъ стараго моряка на разсказы о походахъ. Потомъ молодые люди, въ свою очередь, принялись припоминать свои школьныя и полковыя похожденія.
Мы забыли сказать, что бесѣдка была расположена у самой стѣны, отъ которой шелъ рѣшетчатый заборъ, отдѣлявшій садъ отъ улицы, такъ-что изъ бесѣдки можно было видѣть всѣхъ, кто проходилъ мимо. Это замѣчаніе необходимо для продолженія нашего разсказа.
Ветеранъ закурилъ трубку, Жеральдъ и Оливье сигары. Двое друзей говорили нѣсколько минутъ о своихъ школьныхъ и полковыхъ товарищахъ.
— Скажи, пожалуйста, спросилъ Оливье: — что сдѣлалось съ Макрёзомъ, помнишь… тотъ, что отправлялъ въ коллегіи ремесло шпіона, бѣлокурый толстякъ, такой скверный… Помнишь, какъ, бывало, мы общими силами его колотили, — вѣдь онъ былъ вдвое больше и сильнѣе насъ.
При имени Макрёза, на лицѣ Жеральда выразилось и негодованіе и вмѣстѣ отвращеніе.
— Чортъ возьми, отвѣчалъ онъ: — ты слишкомъ-легко отзываешься о мосьё Селестинѣ де-Макрёзѣ.
— Какъ, де-Макрёзъ? Развѣ онъ прибавилъ къ своему имени благородную частичку де. Кажется, у насъ никто не зналъ, кто онъ такой, кто его родители… Я помню, какъ за одно су онъ съѣдалъ по шести мокрицъ, а еще смѣялся надъ бѣдностью.
— А потомъ, прибавилъ Жеральдъ: — помнишь, какъ онъ выкалывалъ булавкой глаза маленькимъ птичкамъ, чтобъ посмотрѣть, какъ онѣ полетятъ слѣпыя.
— Негодяй! вскрикнулъ ветеранъ въ негодованіи: — если съ него не сдерутъ съ живаго кожи, онъ непремѣнно сдѣлается мошенникомъ.
— Я думаю, капитанъ, что ваше предсказаніе надъ нимъ исполнится, сказалъ, смѣясь, Жеральдъ; потомъ, обратившись къ Оливье, онъ прибавилъ: — ты удивишься, если я разскажу тебѣ, что теперь вышло изъ мосьё де-Макрёза… Когда я, оставивъ службу, возвратился въ Парижъ, однажды меня крайне-озадачилъ каммердинеръ моей матери, доложивъ о пріѣздѣ мосьё де-Макрёза. Я тебѣ не разъ говаривалъ, какъ нашъ большой свѣтъ, наше Сенжерменское-Предмѣстье обыкновенно бываетъ разборчиво въ выборѣ людей, которые являются въ его салопахъ…
По этому я удивился, когда узналъ, что мосьё де-Макрёзъ, о которомъ доложилъ каммердинеръ, былъ именно нашъ старый знакомецъ. Я всегда не терпѣлъ этого негодяя; при появленіи его въ нашемъ домѣ, тотчасъ же пошелъ къ матушкѣ.
" — Зачѣмъ вы принимаете этого господина? спросилъ я. — «Это… это мосьё де-Макрёзъ», отвѣчала она тономъ глубокаго уваженія. — Да что жь это такое, этотъ мосьё де-Макрёзъ? Я еще ни разу не видалъ его у васъ?
" — И не могъ видѣть, потому-что онъ недавно воротился изъ вояжа. Это — прекрасный, достойный молодой человѣкъ, примѣрной набожности. Онъ основалъ общество св. Поликарпа.
" — Общество св. Поликарпа! спросилъ я: — что это за общество.
" — Это благочестивое общество, цѣль котораго — наставлять бѣдныхъ въ самоотверженіи, заставлять ихъ бодро переносить нищету, и убѣждать, что чѣмъ болѣе они страдаютъ здѣсь на землѣ, тѣмъ блаженнѣе будутъ на небесахъ. — Si no vero bene trovato, сказалъ я, смѣясь. Но мнѣ кажется, что у этого молодца и щеки слишкомъ-полны и носъ слишкомъ-красенъ для проповѣдника воздержанія.
" — Это дѣло очень серьёзное, мой другъ, отвѣчала матушка. — Люди самые почтенные присоединились къ благочестивому обществу, основанному мосьё де-Макрёзомъ, который съ истинно-евангельской ревностью распространяетъ свои наставленія. Но вотъ онъ… Я тебя ему представлю.
" — Нѣтъ, матушка, пожалуйста, не представляйте, отвѣчалъ я: — я не могу быть съ нимъ вѣжливымъ. Онъ мнѣ вовсе не нравится и притомъ я знаю про него кой-какія подробности, по которымъ онъ мнѣ просто противенъ… Мы были вмѣстѣ въ коллегіи и… Но я не успѣлъ досказать фразы, потому-что Макрёзъ вошелъ въ комнату.
" — Мосьё де-Макрёзъ, сказала матушка, бросивъ на меня строгій взглядъ: — представляю вамъ моего сына, одного изъ вашихъ соучениковъ. Ему будетъ пріятно возобновить знакомство съ вами. — Макрёзъ мнѣ поклонился и сказалъ немного смущенный: — «Я недавно возвратился въ Парижъ и не ожидалъ встрѣтить васъ сегодня у вашей матушки… Мы, дѣйствительно, были вмѣстѣ въ коллегіи и…» — Да, сударь, прибавилъ я: — я еще помню, какъ вы подсматривали за нами и пересказывали потомъ учителямъ про наши шалости, помню, какъ вы за одно су съѣдали по шести мокрицъ и выкалывали птичкамъ глаза: вѣроятно, вы дѣлали это въ той надеждѣ, что страданія ихъ на землѣ будутъ сочтены тамъ, выше…
— Превосходно! вскричалъ ветеранъ, умирая со смѣху.
— Что жь отвѣчалъ тебѣ Макрёзъ? спросилъ Оливье.
— Онъ покраснѣлъ какъ ракъ, старался улыбнуться и что-то шепталъ сквозь зубы. Въ эту минуту матушка, желая вывести его изъ затруднительнаго положенія, встала и предложила ему свою руку.
" — Не угодно ли вамъ, мосьё де-Макрёзъ, выпить со мной чашку чаю? сказала она, взглянувъ на меня съ упрекомъ.
— Но какъ этотъ негодяй попалъ въ вашъ кругъ? спросилъ Оливье.
— Вотъ ужь этого никто не знаетъ. Впрочемъ, въ большомъ свѣтѣ стоитъ только попасть въ одинъ салонъ, остальные откроются сами-собою. Я не могъ узнать, кто отворилъ Макрёзу двери перваго салона. Мнѣ разсказывали, что его ввелъ будто-бы аббатъ Леду, человѣкъ модный въ Сен-Жерменскомъ-Предмѣстьи. Это очень могло быть, и за это я возненавидѣлъ аббата столько же, сколько Макрёза. Впрочемъ, я не даромъ не терплю Макрёза: онъ стоитъ того. Я слышалъ о немъ сужденіе одного удивительнаго человѣка, который никогда не ошибается въ оцѣнкѣ своихъ знакомыхъ и незнакомыхъ!
— Кто, же это такой непогрѣшительный судья? спросилъ, улыбаясь, Оливье.
— Маленькій горбунъ, вотъ эдакой, сказалъ Жеральдъ, поднявъ руку фута на четыре съ половиной отъ полу.
— Горбунъ? спросилъ удивленный Оливье.
— Да, горбунъ, остроумный, какъ чортъ; онъ поражаетъ, гонитъ всѣхъ, кого не уважаетъ или презираетъ, и полонъ живѣйшаго участія, глубокой преданности къ тѣмъ, кого уважаетъ… а такихъ не много… Впрочемъ, онъ не скрываетъ ни симпатіи, ни антипатіи, которыя ему внушаетъ кто-либо.
— Хорошо, что его физическій недостатокъ позволяетъ ему пользоваться правомъ говорить свободно, сказалъ ветеранъ: — иначе, вашему горбуну пришлось бы играть въ опасную игру.
— Его физической недостатокъ, отвѣчалъ, улыбаясь, Жеральдъ: — хотя маркизъ, де-Мэльфоръ очень-горбатъ, но…
— А, такъ онъ маркизъ!..
— О! да, маркизъ, и маркизъ древняго рода. Онъ происходитъ изъ дома герцоговъ Бомартелей… Да; я хотѣлъ сказать, что маркизъ де-Мэльфоръ хотя и очень горбатъ, но силенъ, ловокъ и проворенъ, какъ юноша, а ему, между-тѣмъ, сорокъ-пять лѣтъ. И притомъ… ты, Оливье, и я… мы оба, не хвастаясь, можемъ сказать, что не послѣдніе въ искусствѣ фехтованья…
— Ну, да…
— Ну, такъ маркизъ изъ двѣнадцати дастъ намъ восемь… достойный противникъ несравненнаго Бертрана… быстръ, какъ молнія, легокъ, какъ птица…
— Мнѣ нравится вашъ храбрый горбунъ, сказалъ ветеранъ: — если у него бывали дуэли, противники его, вѣроятно, разъигрывали забавныя роли.
— У него было много дуэлей, отвѣчалъ Жеральдъ: — и онъ всегда являлся храбрымъ, хладнокровнымъ, изумительнымъ. Мнѣ разсказывалъ это мой отецъ, который быль другомъ маркиза.
— И, не смотря на свой горбъ, онъ бываетъ въ свѣтѣ? спросилъ Оливье.
— Иногда онъ не пропускаетъ ни одного бала; иногда вдругъ запрется у себя въ комнатѣ и не показывается цѣлые мѣсяцы. У него престранный характеръ. Отецъ разсказывалъ мнѣ, что маркизъ долгое время былъ глубокимъ меланхоликомъ, но я всегда видѣлъ его веселымъ, вѣчно шутившимъ…
— Съ этимъ умомъ, съ этой храбростью и искусствомъ владѣть шпагой, онъ страшенъ… его надо бояться, сказалъ Оливье.
— И дѣйствительно, трудно себя представить, какъ одно присутствіе его женируетъ, безпокоитъ извѣстныхъ лицъ, которыхъ въ свѣтѣ, принимаютъ по праву рожденія, даромъ-что они извѣстны своими пороками или глупостью. Вотъ, на-примѣръ, Макрёзъ… увидавъ, маркиза, онъ тотчасъ уходитъ.
Этотъ разговоръ былъ прерванъ событіемъ вовсе-пезначительнымъ въ другихъ частяхъ города, по не совсѣмъ обыкновеннымъ въ Батиньйольскомъ-Предмѣстьѣ.
Передъ рѣшоткой бесѣдки, въ которой сидѣли трое нашихъ собесѣдниковъ, остановилась великолѣпная карета, запряженная парою прекрасныхъ лошадей.
Въ каретѣ не было никого.
Лакей, сидѣвшій рядомъ съ кучеромъ и одѣтый, подобно ему, въ богатую ливрею, сошелъ съ козелъ, вынулъ изъ кармана письмо, прочелъ адресъ, посмотрѣлъ на обѣ стороны, какъ-будто хотѣлъ увидать нумеръ дома и наконецъ пошелъ по улицѣ, сказавъ кучеру ѣхать за собою.
— Въ-теченіи десяти лѣтъ, которые я живу въ этой улицѣ, сказалъ старый морякъ: — это первая карета. Не правда ли, какая честь для всего квартала?
— Я никогда не видывалъ такихъ прекрасныхъ лошадей, сказалъ Оливье съ видомъ знатока: — это твои, Жеральдъ?
— Что ты? Ужь не считаешь ли ты меня мильйонеромъ? весело возразилъ молодой герцогъ: — у меня есть одна только верховая лошадь… Въ кабріолетъ я запрягаю одну изъ лошадей матушки, когда она не выѣзжаетъ. Вотъ и вся моя конюшня. Впрочемъ, я до безумія люблю лошадей и принадлежу къ самымъ отчаяннымъ спортменамъ… Но кстати о лошадяхъ: помнишь ты эту лошадиную физіономію — Морнана, нашего школьнаго товарища?
— Морнана? о, да, его тоже мы оба не могли терпѣть. Что онъ?
— Онъ также сдѣлался важнымъ человѣкомъ.
— Не-уже-ли? Ты шутишь…
— Я тебѣ говорю, сдѣлался важнымъ человѣкомъ, наслѣдственнымъ пэромъ… Засѣдаетъ, сударь, въ палатѣ… Говоритъ… и его слушаютъ… пожалуй, министромъ будетъ…
— Морнанъ!..
— Ну, да, Боже мой, Морнанъ!.. Онъ важенъ, увѣсистъ, глупъ; онъ только и думаетъ о своемъ достоинствѣ, честолюбивъ необыкновенно и принадлежитъ къ разряду тѣхъ людей, которые ревнивы и завистливы, потому-что сами люди… такъ… ни то, ни сё, золотая посредственность. У этихъ молодцовъ необыкновенное искусство выходить въ люди не спиной, такъ…
Въ эту минуту, лакей, исчезнувшій на нѣсколько времени, возвратился, подошелъ къ рѣшоткѣ сада и, приложивъ руку къ шляпѣ, сказалъ:
— Позвольте спросить, господа, не принадлежитъ ли этотъ садъ къ дому подъ нумеромъ седьмымъ?
— Да, мой милый, отвѣчалъ ветеранъ.
— Въ такомъ случаѣ, сударь, этотъ садъ, вѣроятно, принадлежитъ къ квартирѣ перваго этажа?
— Именно такъ…
— Я три раза звонилъ, но мнѣ не отпираютъ, прибавилъ лакей.
— Это моя квартира въ первомъ этажѣ, сказалъ ветеранъ, нѣсколько удивленный: — что тебѣ надо?
— Вотъ, сударь, очень нужное письмо къ госпожѣ Барбансонъ, которая, кажется, живетъ въ вашей квартирѣ.
— Да, любезный, она живетъ именно здѣсь, отвѣчалъ старикъ, болѣе и болѣе приходя въ удивленіе.
Потомъ, увидавъ свою экономку въ глубинѣ сада, онъ закричалъ:
— Эй, тётушка Барбансонъ, что вы тамъ воюете противъ моихъ цвѣтовъ? Подите сюда: къ вамъ есть письмо… Вотъ ужь три раза звонили, а вы и не слышите…
IV.
правитьУслышавъ голосъ г. Бернара, мадамъ Барбансонъ пришла извиниться передъ нимъ и спросила у человѣка, который ожидалъ ее:
— У васъ есть письмо ко мнѣ, мой милый?.. отъ кого оно?
— Отъ графини де-Бомениль, сударыня; вотъ оно, отвѣчалъ лакей, подавая его сквозь рѣшетку.
— Графиня де-Бомениль!.. вскричала бывшая повивальная бабка: — не знаю ея…
И она распечатала письмо, повторяя — Не знаю графини де-Бомениль; совсѣмъ, совсѣмъ не знаю.
— Графиня де-Бомениль! сказалъ Жеральдъ тономъ участія.
— Ты знакомъ съ нею? спросилъ Оливье.
— Года два-три назадъ, я встрѣтилъ ее въ свѣтѣ, отвѣчалъ Жеральдъ: — она была тогда удивительно-хороша, но, теперь бѣдняжка уже годъ не встаетъ съ постели. Говорятъ, она больна отчаянно. Къ-несчастію, графъ де-Бомениль, который повезъ дочь въ Италію лечиться, умеръ въ Неаполѣ, упавъ съ лошади.
— Какая страшная судьба! сказалъ Оливье.
— Такъ-что теперь, продолжалъ Жеральдъ: — если графиня де-Бомениль умретъ, дочь ея останется пятнадцатилѣтней сиротой.
— Бѣдное дитя! жаль ея, сказалъ ветеранъ.
— По счастію, возразилъ Жеральдъ: мамзель де-Бомениль будетъ богатѣйшею наслѣдницей Франціи. Богатства Боменилей считаютъ до трехъ мильйоновъ годоваго дохода…
— Три мильйона! вскричалъ Оливье. — Такъ это правда, что есть на свѣтѣ такіе богачи… И все это движется, ходитъ, говоритъ такъ же, какъ и мы, бѣдняки!.. Покажи мнѣ, Жеральдъ, хоть одного изъ этихъ феноменовъ…
— Изволь… Но я предувѣдомляю тебя, что обыкновенно это зрѣлище не очень-пріятно. Я не говорю о мамзель де-Бомениль… не знаю, такъ ли она хороша, какъ ея мать…
— Чортъ возьми! я тоже хотѣлъ бы знать — можно ли молчать о трехъ милліонахъ годоваго дохода! сказалъ простодушно ветеранъ, выбивая пепелъ изъ трубки.
— Ахъ, Боже мой! Боже мой! вскричала мадамъ Барбансонъ, которая въ-продолженіи этого разговора читала письмо: — возможно ли? Мнѣ ѣхать въ каретѣ? и еще въ графской каретѣ?
— Что съ вами, тётушка Барбансонъ? спросилъ ветеранъ.
— А вотъ что, сударь. Вы должны мнѣ позволить сейчасъ же выйдти.
— Сдѣлайте милость; но куда, если смѣю спросить?
— Къ графинѣ де-Бомениль, и еще въ ея собственной каретѣ, отвѣчала экономка важнымъ голосомъ: — дѣло идетъ о нѣкоторыхъ свѣдѣніяхъ, которыя, какъ кажется, я одна только могу доставить. Ей-Богу, не знаю, въ чемъ дѣло, но все равно…
Потомъ мадамъ Барбансонъ вдругъ вскрикнула, какъ-будто-бы какая-то внезапная мысль мелькнула въ головѣ ея и, обращаясь къ г г Бернару, сказала:
— Послушайте-ка. сударь.
— Что прикажете?..
— Пожалуйте на минутку ко мнѣ, въ садъ. Мнѣ нужно кое-что сказать вамъ по секрету.
— О, о!! дѣло, какъ кажется, важное! сказалъ ветеранъ, вставая: — пойдёмте, тётушка Барбансонъ, пойдемте…
Экономка отвела его на нѣсколько шаговъ отъ бесѣдки, и съ таинственнымъ видомъ тихонько сказала:
— Вы знаете, сударь, мадамъ Эрбо, которая живетъ во второмъ этажѣ… у нея есть еще двѣ дочери… назадъ тому двѣ недѣли, я представила ей вашего племянника…
— Нѣтъ, я ея не знаю; впрочемъ, вы мнѣ говорили о ней. Но въ чемъ же дѣло?..
— Я припоминаю теперь, что ея пріятельница, мадамъ Лене, теперь въ Италіи гувернанткой дочери одной графини, имя которой походитъ на имя Бомениль… вѣдь, можетъ-быть, это она и есть, та важная графиня…
— Очень можетъ быть, да что жь дальше?
— Знаете ли, можетъ-быть, хотятъ имѣть свѣдѣнія объ этой Лене, которую я видѣла у мадамъ Эрбо.
— И это можетъ быть; и вы это все узнаете сейчасъ же, потому-что ѣдете сами къ графинѣ де-Бомениль.
— Ахъ, Боже мой, сударь! еще другая мысль!
— Разскажите вашу другую мысль, отвѣчалъ морякъ съ ангельскимъ терпѣніемъ.
— Я вѣдь вамъ говорила о замаскированной дамѣ…
— Вы хотите разсказать еще разъ эту исторію? вскричалъ ветеранъ, отступая.
— Нѣтъ, сударь; но что, если все это имѣетъ связь съ этой молодой дамой?
— Лучшее средство узнать все это — ѣхать немедленно къ графинѣ де-Бомениль. Мы оба отъ этого выгіграемъ.
— Да, я ѣду…
Г. Бернаръ воротился въ бесѣдку, а экономка подошла къ рѣшоткѣ сада и сказала человѣку:
— Я буду сейчасъ готова, мой другъ… только надѣну мою новую оранжевую шаль и чепчикъ съ большимъ бантомъ…
Чрезъ нѣсколько минутъ, мадамъ Барбансонъ торжественно прошла мимо рѣшотки сада, сѣла въ карету, и потомъ, привставъ, граціозно поклонилась своему господину и его собесѣдникамъ.
Въ эту минуту пробило семь часовъ…
— Чортъ возьми! сказалъ Оливье съ недовольнымъ видомъ: — уже семь часовъ… я долженъ тебя оставить, любезный Жеральдъ…
— Уже? Но зачѣмъ?..
— Я обѣщалъ одному каменьщику прійдти къ нему въ это время для повѣрки счетовъ. Ты, вѣдь, я думаю, не знаешь, что такое повѣрка счетовъ?
— Я и забылъ; ты мнѣ еще утромъ говорилъ, что уйдешь въ семь часовъ повѣрять эти счеты. А мнѣ было такъ весело!..
— Оливье! сказалъ ветеранъ, который, казалось, о чемъ-то думалъ въ то время, какъ племянникъ его говорилъ о своей работѣ: — за отсутствіемъ тётушки Барбансонъ, поди-ка въ погребъ, да принеси послѣднюю бутылку кипрскаго вина, которое я нѣкогда привезъ изъ Леванта… Мосьё Жеральдъ не откажется выпить стаканъ… Полчаса опоздать не бѣда… Твои счеты авось не сгорятъ…
— Безподобная идея, дядюшка… бѣгу въ погребъ… слава Богу, здѣсь не въ полку: можно опоздать нѣсколько минутъ… и Жеральдъ попробуетъ вашего нектара…
Оливье исчезъ.
— Мосьё Жеральдъ! сказалъ тогда ветеранъ съ нѣкоторымъ волненіемъ. — Я послалъ Оливье не только за тѣмъ, чтобъ попотчивать васъ моимъ кипрскимъ виномъ, но и за тѣмъ, чтобъ поговорить о немъ съ вами… поговорить искренно… чтобъ разсказать вамъ, лучшему его другу, обо всемъ, что есть въ немъ хорошаго, благороднаго, великодушнаго…
— Я знаю все, капитанъ; но мнѣ пріятно будетъ услыхать кое-что о немъ отъ васъ, потому-что вы такъ хорошо умѣете цѣнить его.
— Нѣтъ, мосьё Жеральдъ, нѣтъ, вы не знаете всего… вы не можете вообразить, какому тягостному труду подвергаетъ себя Оливье не только для того, чтобъ не быть мнѣ въ тягость, но и для того, чтобъ дѣлать мнѣ подарки, отъ которыхъ я не смѣю отказываться, боясь оскорбить его, опечалить… Онъ мнѣ подарилъ и эту прекрасную трубку… Я люблю дикіе розаны… Недавно онъ принесъ два куста разныхъ родовъ… Но это еще не все… Давно хотѣлось мнѣ завестись спокойнымъ кресломъ, потому-что когда, раны мои раскрываются, я бываю принужденъ проводить нѣсколько ночей сидя; но спокойныя кресла стоютъ дорого. Недѣлю назадъ, вдругъ мнѣ принесли такія кресла, о которыхъ я та къ давно мечталъ… Оливье просидѣлъ нѣсколько ночей за письмомъ… простите мнѣ, мосьё Жеральдъ, эту довѣренность простаго, бѣднаго человѣка, сказалъ старикъ задыхающимся голосомъ и яркая слеза канула на сѣдой усъ его: — простите мнѣ, но вѣдь я чувствую, сердце мое полно… надо же раскрыть его, а разсказать всё это вамъ, мосьё Жеральдъ, для меня двойное счастіе…
Жеральдъ что-то хотѣлъ сказать. Бернаръ перебилъ его.
— Вы найдете меня очень болтливымъ, но Оливье скоро воротится, а я еще долженъ просить у васъ одной милости… Въ вашемъ положеніи, вы, конечно, имѣете связи съ людьми знатными, важными. У Оливье нѣтъ покровителей, и, однакожь, по своей службѣ, по воспитанію и поведенію, онъ имѣетъ полное право на офицерскіе эполеты… Самъ онъ никогда не хотѣлъ и не смѣлъ просить объ этомъ своихъ начальниковъ. Я это понимаю, потому-что, еслибъ я былъ низкопоклонникъ, я вѣрно былъ бы капитаномъ корабля… Что прикажете дѣлать… кажется, ужь таково нате семейство… Оливье подобенъ своему дядѣ… Мы бьемся сколько есть силъ, мы рабы службы, но когда дѣло дойдетъ до просьбъ, мы дѣлаемся совершенно глупы, намъ совѣстно… Но тише, вотъ Оливье, сказалъ живо морякъ, быстро схвативъ трубку и начавъ курить ее: — не говорите ему ничего, и виду не показывайте… Онъ сейчасъ станетъ подозрѣвать.
— Капитанъ, даю вамъ слово, что до окончанія отпуска Оливье будетъ офицеромъ, сказалъ Жеральдъ, совершенно-растроганный: — у меня нѣтъ никакого кредита, но я вамъ говорилъ о маркизѣ Мэльфорѣ. Онъ уважаемъ всѣми, и рекомендація его тотчасъ доставитъ Оливье заслуженное повышеніе. Будьте покойны.
— Ахъ, мосьё Жеральдъ, я сразу оцѣнилъ васъ; вы истинный братъ моему бѣдному Оливье; но вотъ онъ, пожалуйста, и виду не показывайте…
И достойный человѣкъ началъ курить трубку съ беззаботнымъ видомъ, на-скоро отеревъ непокорную слезу, которая насильно сверкнула въ его глазахъ.
Жеральдъ тотчасъ же обратился къ своему старому товарищу, желая удалить всякое подозрѣніе о предметѣ разговора.
— Ну, скоро ли ты тамъ, волокита? вскричалъ онъ: — можно подумать, что въ погребѣ тебя задержала какая-нибудь хорошенькая, какъ, помнишь… въ Оранѣ… ту Жидовку… Что, забылъ о бѣдняжкѣ Динѣ?.. А, дон-Хуанъ!
— Да, она была прехорошенькая, отвѣчалъ молодой человѣкъ, улыбаясь съ удовольствіемъ: — но она просто дурнушка въ-сравненіи съ дѣвицей, которую я сейчасъ встрѣтилъ на дворѣ, прибавилъ Оливье, осторожно поставивъ на столъ покрытую толстымъ слоемъ пыли почтенную бутылку кипрскаго.
— А! теперь я понимаю, отъ-чего ты долго не являлся.
— Смотри ты, какой молодецъ, прибавилъ ветеранъ. — Кто жь эта красота, которую ты встрѣтилъ?
— Ну-ка, разскажи намъ о своей побѣдѣ, сказалъ Жеральдъ.
— А вы какъ думаете, господинъ герцогъ? сказалъ Оливье смѣясь: — это герцогиня!..
— Герцогиня! какъ такъ? спросилъ Жеральдъ.
— Герцогиня въ Батиньольйскомъ-Предмѣстіи! воскликнулъ ветеранъ: — это новое растеніе и притомъ очень-лестное для нашего околодка.
— Погодите, любезный дядюшка; вотъ, я сейчасъ васъ разочарую. Во-первыхъ, я побѣды еще не одержалъ, а во-вторыхъ, герцогиня-то вовсе не герцогиня, а только ее назвали герцогиней.
— Назвали? За что? спросилъ Жеральдъ.
— За то, возразилъ Оливье: — что она, говорятъ, прекрасна и горда, какъ герцогиня.
— Прибавь и цѣломудренна… сказалъ, смѣясь, Жеральдъ.
— Цѣломудренна? да развѣ герцогини…
— Замолчишь ли ты, злой языкъ, перебилъ Жеральдъ.
— Ну, въ такомъ случаѣ, я скажу, возразилъ Оливье: — что она прекрасна, горда и цѣломудренна, какъ герцогиня. Отъ этого-то и назвали ее герцогиней.
— Кто жь она такая? — въ качествѣ герцога, мнѣ очень любопытно знать про эту герцогиню.
— Она учитъ музыкѣ… стало-быть, поступаетъ очень не погерцогски…
— Напротивъ, я думаю, фортепьяно дѣлается аристократическимъ подъ ея прекрасными пальчиками… вѣдь у ней должны быть и руки хорошенькія, какъ у герцогини?.. Ну же, разскажи намъ, чортъ возьми! Ты влюбленъ… такъ кого же тебѣ и выбрать въ свои наперсники, какъ не дядю или товарища.
— Да, я хотѣлъ бы имѣть право сдѣлать васъ моими довѣренными особами, сказалъ Оливье смѣясь: — но, къ-несчастію, не могу; я сегодня въ первый разъ вижу эту дѣвушку.
— Но какъ же ты знаешь о ней всѣ эти подробности?
— А вотъ видите ли, возразилъ Оливье; — у насъ во второмъ этажѣ живетъ нѣкая мадамъ Эрбо. У этой безподобной женщины каждое воскресенье собираются молодыя дѣвушки, подруги ея дочерей. Однѣ изъ нихъ ведутъ книги въ магазинахъ, другія учатъ пѣнію или музыкѣ, какъ герцогиня. Есть между ними премиленькія. Впрочемъ, и всѣ онѣ славныя дѣвушки, работаютъ всю недѣлю въ потѣ лица, а въ воскресенье шумно веселятся у мадамъ Эрбо. Тутъ, братецъ, есть и маленькія игры, и танцы, и музыка… очень-весело… Вотъ уже два воскресенья я былъ у мадамъ Эрбо… и…
— Я требую, чтобы ты меня представилъ мадамъ Эрбо, воскликнулъ молодой герцогъ.
— Ты требуешь… ты думаешь, что стоитъ только потребовать? а? весело возразилъ Оливье: — такъ узнай же, мой другъ, что наши батиньйольскіе такъ же разборчивы, какъ и вашъ большой свѣтъ.
— Прекрасно… я вижу, ты ревнивъ… вотъ ужь вовсе некстати, потому-что и настоящія и предполагаемыя герцогини меня, вовсе не привлекаютъ. Итакъ, разувѣрься. Впрочемъ, если ты отказываешь въ моей просьбѣ, такъ я попрошу мадамъ Барбансонъ…
— Ну, да тамъ посмотримъ, можно ли тебя ввести въ наше общество, сказалъ Оливье съ комической важностью: — дѣло идетъ о герцогинѣ. Въ прошедшее воскресенье, когда я былъ у мадамъ Эрбо и хвалилъ ея милое общество, она мнѣ вдругъ говоритъ: «что же бы вы сказали, когда бы увидали герцогиню?» Тутъ она мнѣ разсказала тѣ подробности, которыя я передалъ вамъ. «Къ-несчастію», прибавила мадамъ Эрбо: «вотъ уже два воскресенья герцогиня не была у насъ… Безъ нея мы многое теряемъ, потому-что она хоть и герцогиня, однакожь ее всѣ любятъ. Все это время она бываетъ у какой-то знатной и богатой дамы, которая, говорятъ, больна такъ, что доктора, не зная, что дѣлать, вздумали испытать — не утишитъ ли боли музыка».
— Вотъ странно! воскликнулъ Жеральдъ.
— Что странно? спросилъ Оливье.
— А то, что эта больная дама, къ которой ходитъ твоя герцогиня, не кто иная, какъ графиня де-Бомениль.
— Та самая, которая присылала за мадамъ Барбансонъ? спросилъ ветеранъ.
— Да, капитанъ; я слышалъ объ этомъ леченіи музыкою, которое приложили и къ болѣзни графини,
— Вотъ странное столкновеніе обстоятельствъ, сказалъ Оливье: — и кажется, попытка докторовъ не безуспѣшна, потому-что герцогиня каждый вечеръ ходитъ къ графинѣ де-Бомениль. По этому-то я и не видалъ этой дѣвушки на вечерахъ мадамъ Эрбо, отъ которой, вѣроятно, она сейчасъ выходила. Она удивительно хороша и прекрасно сложена. Я нарочно спросилъ у дворника, кто она. Онъ-то и сказалъ мнѣ, что это герцогиня.
— О, да это преинтересно, только для меня слишкомъ элегично, сказалъ Жеральдъ: — я предпочитаю веселыхъ, простыхъ дѣвушекъ, какія, вѣроятно, бываютъ у мадамъ Эрбо… и если ты меня не представишь ей, такъ ты просто человѣкъ неблагодарный… Припомни-ка молоденькую алжирскую торговку, у которой еще была хорошенькая сестра…
— Какъ! воскликнулъ морякъ: — а Жидовка, оранская маркитантка?
— Такъ что жь, дядюшка? Пріѣхалъ въ Оранъ — въ Оранѣ и влюбленъ… ушелъ въ Алжиръ — любишь въ Алжирѣ…
— Да ты, голубчикъ, я вижу… Жокондъ… обольститель, сказалъ старикъ, чрезвычайно-довольный успѣхами племянника.
— Что прикажете дѣлать, капитанъ? это вѣдь не отъ непостоянства, а такъ… приходится слѣдовать за полкомъ… Отъ этого-то мы съ Оливье оба оставили въ Оранѣ по возлюбленной, онъ свою Жидовку, а я Мавритянку… въ Алжирѣ нашли другихъ… двухъ премиленькихъ торговокъ.
— На повѣрку выходитъ, сказалъ старый морякъ, развеселившись отъ кипрскаго, котораго бутылка ходила кругомъ въ-продолженіи этого разговора: — да… на повѣрку выходитъ, что, перемѣняя квартиры, мы оставляли мартиникскихъ мулатокъ для рыбачекъ Новой-Земли.
— Вотъ такъ перемѣна пояса! сказалъ Жеральдъ, толкнувъ локтемъ Бернара: — вѣдь это — перемѣнить огонь на ледъ, капитанъ?
— Нѣтъ, чортъ возьми! возразилъ ветеранъ: — не знаю отъ-чего, но у этихъ рыбачекъ, хоть онѣ и бѣлобрысы, какъ Альбиноски, кажется, былъ самъ чортъ въ тѣлѣ. Въ особенности я помню одну, совсѣмъ съ бѣлыми рѣсницами…
— Что жь, дядюшка? Температура Сенегала? А?
— Да, голубчикъ, того… отвѣчалъ ветеранъ.
И онъ, поставивъ стаканъ на столъ, щелкнулъ языкомъ; но трудно было понять, къ чему относился этотъ одобрительный знакъ, — къ молоденькой ли красавицѣ съ бѣлыми рѣсницами или къ старому кипрскому вину.
— Но что жь это такое! воскликнулъ достойный морякъ: — вотъ что значитъ примѣръ: и я, старый тюлень, разговорился о любовныхъ шашняхъ съ молодежью. Нѣтъ, лучше разсказывайте-ка вы мнѣ о своихъ Жидовкахъ, Мавритянкахъ, герцогиняхъ… вамъ это по-крайней-мѣрѣ къ-лицу…
— И такъ, Оливье, изъ благодарности ты долженъ представить меня мадамъ Эрбо, — сказалъ настойчиво Жеральдъ.
— Вотъ что значитъ пресыщеніе! воскликнулъ Оливье: — ты посѣщаешь большой свѣтъ, и вдругъ желаешь попасть на наши бѣдныя батиньйольскія вечеринки…
— Ты думаешь, что онъ очень-интересенъ, нашъ большой свѣтъ. Нѣтъ, мой другъ, я бываю въ этомъ обществѣ только потому, чтобъ сдѣлать удовольствіе матушкѣ. Завтра, напримѣръ, я долженъ прострадать цѣлое утро, потому что матушка даетъ утренній балъ. Но, кстати, Оливье, приходи завтра…
— Куда?…
— На нашъ утренній балъ…
— Я?
— Ну, да, ты…
— Я… Оливье Рэмонъ, квартирмейстеръ гусарскаго полка, я пойду на балъ въ Сен-Жерменское-Предмѣстье!
— Что жь тутъ удивительнаго? Развѣ я не могу пригласить на балъ моей матери моего лучшаго друга потому-что онъ имѣетъ честь быть однимъ изъ храбрѣйшихъ солдатъ французской арміи… Нѣтъ, ты непремѣнно пріидешь, Оливье; я хочу…
— Въ доломанѣ?.. не правда ли? спросилъ, улыбаясь, Оливье.
Жеральдъ зналъ, что у молодаго солдата не было статскаго платья, зналъ — на что онъ употреблялъ пріобрѣтенныя тяжелымъ трудомъ деньги, и могъ только сказать ему:
— Дѣйствительно, я-было и позабылъ объ этомъ… А жаль: мы бы пріятно провели время… я показалъ бы тебѣ нашихъ модныхъ красавицъ… и увѣренъ, что въ этомъ отношеніи ты пожалѣлъ бы о вечерахъ мадамъ Эрбо.
— Слышите ли, дядюшка, какъ молодецъ искусно повернулъ дѣло?..
Въ эту минуту пробило гдѣ-то восемь часовъ.
— Уже восемь часовъ, вскричалъ Оливье: — мой каменьщикъ цѣлый часъ дожидается меня. Ну, мой другъ, теперь я непремѣнно долженъ уйдти. Я обѣщалъ быть исправнымъ… Опоздать часомъ — это много… Точность въ исполненіи обѣщанія, сударь, важнѣе всего для тѣхъ, кто повѣряетъ счеты, — сказалъ шутливо Оливье и протянулъ руку дядѣ: — прощайте, дядюшка!…
— Ты будешь работать ночью, мой другъ, сказалъ старикъ, значительно взглянувъ на герцога: — мнѣ, стало-быть, не надо дожидаться тебя?…
— Нѣтъ, дядюшка, ложитесь спать… да не забудьте сказать тётушкѣ Барбансонъ, чтобъ она взяла ключъ у дворника, а спички — въ кухнѣ… я не буду стучать и не разбужу васъ…
— До свиданія, мосьё Жеральдъ, сказалъ ветеранъ, подавая руку молодому герцогу. Въ эту минуту, онъ выразительно смотрѣлъ на Жеральда, желая ему взглядомъ напомнить о своей просьбѣ.
— До свиданія, капитанъ, отвѣчалъ Жеральдъ, пожимая руку старика и стараясь показать ему, что онъ его понялъ: — вы, конечно, позволите мнѣ навѣщать васъ?
— О, ваше посѣщеніе, мосьё Жеральдъ, будетъ для меня истиннымъ удовольствіемъ… будьте увѣрены…
— Вѣрю, капитанъ, вѣрю… я сужу по себѣ… Ну, Оливье… маршъ… Я доведу тебя до самыхъ дверей твоего каменьщика.
— Сгало-быть, я все-таки выиграю хоть четверть часа, сказалъ Оливье: — до свиданья, дядюшка…
— До свиданья, мой другъ…
Оливье взялъ свертокъ бумагъ и пукъ перьевъ, и молодые люди вышли. Жеральдъ довелъ своего друга до квартиры каменьщика, у дверей котораго друзья разстались, обѣщая часто видѣться.
Черезъ часъ послѣ ухода Оливье, мадамъ Барбансонъ воротилась домой въ каретѣ графини де-Бомениль.
Г. Бернаръ, удивленный задумчивостью и безмолвіемъ своей экономки, напрасно начиналъ говорить съ нею. Наконецъ, онъ попросилъ ее спрятать остатокъ кипрскаго вица. Мадамъ Барбансонъ взяла бутылку, пошла потихоньку и вдругъ въ самозабвеніи сложила крестъ-на-крестъ руки. Отъ этого движенія, почтенные остатки стараго вина полились по полу. Бутылка разлетѣлась въ дребезги.
— А, чтобъ чортъ васъ побралъ! вскричалъ ветеранъ: — теперь прощай, мое кипрское…
— И въ-самомъ-дѣлѣ… я разбила бутылку, отвѣчала экономка, какъ-бы проснувшись отъ тяжелаго сна: — и это меня не удивляетъ… съ-тѣхъ-поръ, какъ я видѣла графиню де-Бомениль, говорила съ нею… Господи, Боже мой, въ какомъ она положеніи, бѣдняжка!.. Никакъ не могу придумать одной вещи, какъ ни ломаю голову… странно… Съ-этихъ-поръ долго я не буду годна ни къ чему… Да, сударь! подумайте объ этомъ…
— Хорошо, хорошо… по-крайней-мѣрѣ, я теперь заранѣе знаю объ этомъ, отвѣчалъ ветеранъ съ своей обыкновенной кротостью, видя, какъ мадамъ Барбансонъ снова впала въ таинственную задумчивость.
V.
правитьНа другой день послѣ встрѣчи Оливье Рэмона съ Жеральдомъ, герцогиня де-Сантерръ давала утренній балъ, о которомъ именно молодой герцогъ и говорилъ своему другу.
Герцогиня де-Сантерръ, по своему происхожденію и связямъ, принадлежала къ числу самыхъ аристократическихъ дамъ Сен-Жерменскаго-Предмѣстья. По-этому-то она, не смотря на недостаточность состоянія и свой небольшой домикъ, все-таки каждую весну давала четыре или пять утреннихъ баловъ. Общество, сбиравшееся къ ней, было немногочисленное, но за то отборное. Герцогиня сама и объ ея дочери принимали гостей съ истинно-изящной любезностью.
Три окна залы, въ которой танцовали, выходили въ прекрасный небольшой садикъ. Въ этотъ день погода была чудесная. Между танцами, кавалеры и дамы уходили въ садъ и прогуливались по его аллеямъ, усаженнымъ по обѣимъ сторонамъ купами цвѣтовъ.
Нѣсколько человѣкъ, усѣвшись подъ широкимъ кустомъ сирени, болтали о тысячѣ тѣхъ мелочей, изъ которыхъ обыкновенно состоятъ вседневные свѣтскіе разговоры.
Двое изъ нихъ заслуживали особенное вниманіе.
Одинъ, лѣтъ тридцати, съ презрительнымъ, довольнымъ видомъ, погруженный въ самого-себя, съ мутными глазами, назывался графомъ де-Морнаномъ. О немъ-то говорили вчера Жеральдъ и Оливье, припоминая о своихъ школьныхъ товарищахъ.
Мосьё де-Морнанъ, какъ говорили, былъ наслѣдственнымъ пэромъ.
Другой, закадычный другъ графа, былъ баронъ де-Равиль, высокій мужчина, тоже лѣтъ тридцати, сухой, угловатый, нѣсколько сгорбившійся и уже довольно-лысый. Его сплющенная голова, страшно выпуклые глаза, нѣсколько налившіеся кровью, придавали его физіономіи какой-то змѣиный характеръ. Хотя средства существованія барона де-Равиля были очень-загадочны, его, однакожь, принимали въ большомъ свѣтѣ, къ которому, впрочемъ, онъ принадлежалъ по рожденію. Ни одинъ интригантъ не былъ столько наглъ, столько безстыденъ, сколько баронъ Де-Равиль.
— Видѣли ли вы льва нынѣшняго бала? спросилъ графа де-Морнана одинъ изъ говорившихъ.
— Я только-что пріѣхалъ, отвѣчалъ онъ: — не знаю, о комъ вы говорите.
— Конечно, о маркизѣ де-Мэльфорѣ.
— Объ этомъ горбунѣ? вскричалъ де-Равиль.
— Ну, да, о немъ… балъ былъ такъ скученъ, что ужасъ. Маркизъ хотѣлъ развеселить общество своей шутовской особой.
— Не понимаю, зачѣмъ являться въ свѣтѣ съ такой фигурой, сказалъ де-Морнанъ. — Несчастный маркизъ долженъ бы, по-крайней-мѣрѣ, имѣть сознаніе о… своемъ горбѣ…
— Удивительно, что маркизъ отъ-времени-до-времени появляется въ обществѣ… и вдругъ на долго исчезаетъ…
— Я подозрѣваю, что онъ дѣлаетъ фальшивую монету и бываетъ иногда въ обществѣ, чтобъ разсыпать произведенія своей остроумной промышлености, сказалъ де-Равиль. — Однажды онъ мнѣ далъ взаймы тысячу франковъ, которые я проигралъ и которые, конечно, я ему никогда не отдамъ по многимъ причинамъ. Во-первыхъ, этотъ билетъ былъ непремѣнно фальшивый; во-вторыхъ, дерзкій горбунъ, отдавая мнѣ деньги, сказалъ: «мнѣ будетъ пріятно, баронъ, часто спрашивать у васъ эту тысячу франковъ». Пусть онъ не безпокоится, проклятый уродъ, я долго буду доставлять ему это удовольствіе.
— Шутки въ сторону, маркизъ удивительный оригиналъ… Маркина, его мать, оставила ему большое состояніе. Что онъ изъ него дѣлаетъ, неизвѣстно. Маркизъ живетъ такъ скромно…
— Нѣкогда я видывалъ его часто у этой бѣдняжки графини де-Бомениль.
— Кстати, — слышали вы, что она при смерти?
— Графиня де-Бомениль?..
— Да. Говорятъ, что на-дняхъ она непремѣнно умретъ. Такъ, по-крайней-мѣрѣ, отвѣчала мадамъ де-Миркуръ, которая, ѣдучи сюда, остановилась на минутку у дома графини, чтобъ спросить объ ея здоровьѣ.
— Бѣдняжка! умереть въ такихъ лѣтахъ!!
— Какое огромное наслѣдство достанется ея дочери, вскричалъ де-Морнанъ. — Это будетъ богатѣйшая наслѣдница во всей Франціи, и въ добавокъ еще сирота… Вотъ лакомый кусочикъ!
Говоря это, де-Морнанъ встрѣтился глазами съ барономъ де-Равилемъ.
Оба они вздрогнули, какъ-будто внезапная мысль явилась въ головахъ ихъ. Они поняли другъ друга.
— Богатѣйшая наслѣдница во всей Франціи!..
— И еще сирота!
— И притомъ все богатство состоитъ въ земляхъ! вскричали одинъ за другимъ трое другихъ собесѣдниковъ, съ простодушнымъ выраженіемъ жадности.
Потомъ одинъ изъ нихъ, не замѣчая значительныхъ взглядовъ де-Морнана и де-Равиля, спросилъ:
— А который годъ мадмуазель де-Бомениль?
— Ей едва минуло пятнадцать лѣтъ… отвѣчалъ де-Равиль: — такая худенькая!.. очень-нехороша собой…
— Дурна! вы говорите… такъ вы ее видѣли?
— Нѣтъ, одна изъ моихъ тётокъ… видѣла ее въ монастырѣ, еще до отъѣзда ея въ Италію, куда она поѣхала по приказанію врачей…
— А самъ-то Бомениль, бѣдняжка, умеръ, упавъ съ лошади… въ Неаполѣ, кажется?..
— Такъ вы, любезный баронъ, говорите, что мадмуазель де-Бомениль очень-дурна? спросилъ одинъ изъ говорившихъ, между-тѣмъ, какъ де-Морнанъ все болѣе и болѣе о чемъ-то задумывался.
— Просто уродъ, Отвѣчалъ де-Равиль насмѣшливо. — Кажется еще, что она упала съ мачты, и отъ-того у ней сдѣлалась чахотка. Когда графъ умеръ, докторъ, который сопровождалъ его въ Неаполь, объявилъ, что не отвѣчаетъ за мадумамзель де-Бомениль, если она воротится во Францію… У ней чахотка… чахотка въ сильнѣйшей степени…
— Богатая наслѣдница и еще чахоточная! да это просто прелесть! самая интересная, самая лакомая невѣста, сказалъ одинъ изъ слушавшихъ, съ видомъ человѣка, понимавшаго дѣло.
— Я думаю! возразилъ де-Равиль: — остается только желать, чтобъ она могла прожить до той минуты, когда кто-нибудь на ней женится. Но, къ-несчастію, мадмуамзель де-Бомениль не доживетъ до этой минуты… она уже приговорена къ смерти… Я слышалъ это отъ де-Ларошгю, ея ближайшаго родственника. Онъ, вѣроятно, это хорошо знаетъ, потому-что останется ея наслѣдникомъ.
— Можетъ-быть, по этому-то онъ теперь въ такомъ нарядѣ…
— То-то будетъ довольна мадамъ де-Ларошгю, которая такъ любитъ роскошь, балы…
— Да… у другихъ…
— Странное дѣло, сказалъ одинъ изъ разговаривавшихъ: — мнѣ, напротивъ, говорили, что мадмуазель де-Бомениль похожа на мать… а вѣдь графиня была одна изъ красивѣйшихъ женщинъ въ Парижѣ.
— Не правда, возразилъ де-Равиль: — мадмуазель де-Бомениль необыкновенно дурна и даже, кажется, кривобока…
— Я тоже слышалъ о ней что-то подобное, сказалъ, наконецъ, де-Морнанъ, выходя изъ своей задумчивости: — де-Равиль правъ…
— Скажите, пожалуйста, отъ-чего же графиня не поѣхала вмѣстѣ съ мужемъ въ Италію?..
— Потому-что она была больна той же болѣзнью, какъ и теперь… Говорятъ, бѣдняжка была очень огорчена тѣмъ, что не могла ѣхать вмѣстѣ съ дочерью… Эта грусть, будто-бы, и довела ее до того отчаяннаго положенія, въ которомъ она теперь…
— Стало-быть, музыкальное леченіе доктора Дюпона не имѣетъ успѣха?..
— Какое музыкальное леченіе?
— Вы не слыхали? Дѣло вотъ въ чемъ. Докторъ, зная страсть графини къ музыкѣ, посовѣтовалъ ей чаще слушать пѣніе или тихую музыку… Онъ полагалъ этимъ облегчить ея страданія и развлечь ее…
— Мысль не дурна, сказалъ, смѣясь, де-Равиль.
— Что же вышло изъ этого?..
— Говорятъ, что графиня сначала почувствовала нѣкоторое облегченіе, что музыка ее нѣсколько развлекала; но что, наконецъ, болѣзнь все-таки взяла свое…
— Притомъ же, и смерть мужа нанесла сильный ударъ ея сердцу…
— Вотъ вздоръ!.. вскричалъ де-Морнанъ, пожавъ плечами: — да развѣ она когда-нибудь любила мужа? Она вышла не за него, а за его мильйоны… Еще до замужства у ней было множество любовниковъ… Сказать правду, прибавилъ онъ съ презрительнымъ видомъ: — графиня де-Бомениль женщина потерянная, и не смотря на огромное богатство, которое послѣ нея останется дочери, никакой порядочный человѣкъ не захочетъ жениться на дѣвушкѣ, которой мать была женщина… развратная…
— Подлецъ!.. сказалъ кто-то изъ-за куста. Это слово видимо относилось къ послѣднимъ словамъ де-Морнана.
Съ минуту продолжалось всеобщее молчаніе, потомъ де-Морнанъ, покраснѣвшій отъ гнѣва, быстро бросился къ кусту…
Онъ не нашелъ никого. Въ этомъ мѣстѣ аллея была такъ густа, что человѣкъ, сказавшій слово: могъ легко скрыться.
— Подлецъ только тотъ, вскричалъ громко де-Морнанъ, воротившись: — да! подлецъ только тотъ, кто оскорбляетъ изъ-за угла, не смѣя показаться….
Въ эту минуту раздались звуки музыки и увлекли гуляющихъ въ залу.
Де-Морнанъ остался съ де-Равилемъ.
— Тебя кто-то назвалъ подлецомъ, сказалъ де-Равиль: — но не осмѣлился показаться. И прекрасно. Оставимъ это… Но ты меня понялъ? а?
— Совершенно! Эта мысль, какъ и у тебя, мгновенно мелькнула въ головѣ моей… но странное дѣло!.. нѣсколько минутъ я не могъ отъ нея опомниться…
— Болѣе трехъ мильйоновъ годоваго дохода! А! какимъ бы тогда неподкупнымъ министромъ ты сдѣлался. Не правда ли?..
— Перестань!.. Отъ этого можно сойдти съ ума…
Появленіе новаго лица прервало разговоръ двухъ друзей.
— Позвольте васъ попросить, графъ, быть моимъ визави! сказалъ пришедшій съ изъисканной вѣжливостью.
Де-Морнанъ отступилъ на нѣсколько шаговъ: такъ велико было его удивленіе, когда онъ узналъ въ этомъ человѣкѣ маркиза де-Мэльфора, удивительнаго горбуна, о которомъ уже было говорено нѣсколько разъ.
Кромѣ удивленія и какое-то другое чувство не позволило де-Морнану тотчасъ же отвѣчать на странное предложеніе маркиза. Де-Морнану казалось, что въ голосѣ Мэльфора было что-то похожее на голосъ невидимаго лица, которое назвало его подлецомъ, когда онъ назадъ тому нѣсколько минутъ слишкомъ-грубо выразился на-счетъ графини де-Бомениль.
Маркизъ де-Мэльфоръ, какъ-будто незамѣтивъ оскорбительнаго удивленія, съ которымъ де-Морнанъ принялъ его предложеніе, повторилъ снова свою просьбу и опять съ тою же совершенною вѣжливостью:
— Позвольте васъ попросить, графъ, быть моимъ визави на слѣдующій контрдансъ.
— Быть вашимъ визави, маркизъ? спросилъ де-Морнанъ, едва удерживаясь отъ смѣха.
— Да, графъ, возразилъ маркизъ съ самой простодушной миной.
— Но, сударь… то, чего вы у меня просите… позвольте вамъ замѣтить… очень-странно… и очень-щекотливо…
— И очень-опасно, любезный маркизъ, прибавилъ де-Равиль, засмѣявшись.
— Вамъ, баронъ, отвѣчалъ Мэльфоръ; — я могъ бы сдѣлать вопросъ менѣе странный и менѣе щекотливый, ео, можетъ-быть, болѣе опасный — когда вы возвратите мнѣ тысячу франковъ, которые я имѣлъ честь одолжить вамъ?
— Вы очень-любопытны, маркизъ.
— Полноте, баронъ, возразилъ горбунъ: — не обходитесь съ покойными остротами Талейрана, какъ вы обходитесь съ ассигнаціями…
— Что вы хотите этимъ сказать, маркизъ?
— Я хочу сказать, баронъ, что для васъ ничего не стоитъ пускать въ ходъ и тѣ и другія…
Де-Равиль закусилъ губы и сказалъ:
— Это объясненіе несовсѣмъ меня удовлетворяетъ, маркизъ.
— Дѣйствительно, баронъ, отвѣчалъ Мэльфоръ: — вы можете быть очень разборчивымъ на объясненія, но не имѣете права быть нескромнымъ, а вы сію минуту именно были очень, очень-нескромны. Я имѣлъ честь говорить съ графомъ, а вы вмѣшались въ нашъ разговоръ… это очень-непріятно.
Потомъ, обращаясь къ де-Морнану, горбунъ сказалъ:
— Вы изволили отвѣчать, графъ, на мою просьбу, что она очень странна, очень щекотлива… такъ, кажется?..
— Да, сударь, отвѣчалъ де-Морнанъ, на этотъ разъ очень-серьёзно, потому-что какое-то предчувствіе говорило ему, что странная просьба маркиза была только предлогомъ къ разговору; и чѣмъ болѣе онъ вслушивался въ голосъ горбуна, тѣмъ болѣе ему казалось, что именно онъ назвалъ его подлецомъ: — да, сударь, прибавилъ онъ съ гордой увѣренностью: — я дѣйствительно сказалъ, что быть вашимъ визави очень-щекотливо…
— Но позвольте спросить, сударь, отъ-чего же!
— Но… но, отвѣчалъ де-Морнанъ нерѣшительнымъ голосомъ: — но отъ-того… отъ-того, что я нахожу очень-страннымъ…
И какъ де-Морнанъ не окончилъ фразы, Мэльфоръ весело сказалъ:
— У меня безподобная привычка, графъ…
— Какая, маркизъ?..
— Такъ-какъ я горбатъ и, слѣдственно, очень смѣшонъ, я предоставилъ исключительно одному себѣ право смѣяться надъ моимъ горбомъ… и какъ я имѣю претензію доставлять этимъ всеобщее удовольствіе (простите мнѣ эту глупость)… то и не позволю, чтобъ другіе дѣлали дурно то, что я дѣлаю хорошо.
— Но, маркизъ, живо сказалъ де-Морнанъ: — я…
— Позвольте, графъ, примѣръ, перебилъ Мэльфоръ: — вотъ, теперь, на-примѣръ, я прошу васъ сдѣлать мнѣ честь быть моимъ визави… вы… вмѣсто того, чтобъ отвѣтить вѣжливо: да или нѣтъ… вы, умирая со смѣху говорите, что быть моимъ визави крайне щекотливо… Конечно, это мой горбъ вызвалъ васъ на шутку; но когда я попросилъ васъ пополнить ее, высказать всю… вы не нашлись, что сказать… очень, очень-жаль!..
— Но я хочу, сударь…
— Извините, графъ, снова перебилъ горбунъ: — если, вмѣсто того, чтобъ быть вѣжливымъ, вы хотѣли пошутить надо мной, такъ могли бы сказать мнѣ что-нибудь очень дерзкое, на-примѣръ, это: «я страхъ боюсь пытокъ, маркизъ, и вовсе не хотѣлъ бы присутствовать при пыткѣ вашей дамы». Или вотъ что: «я очень сострадателенъ, маркизъ, и не могу безъ боли видѣть, когда человѣкъ несетъ на себѣ излишнюю тяжесть». Теперь видите, графъ, что, смѣясь самъ надъ собой, я смѣюсь лучше другихъ, и потому не могу позволять грубыхъ, площадныхъ шутокъ…
— Вы говорите, сударь, возразилъ де-Морнанъ: — что не можете позволять.
— Полно, Морнанъ, это шутка, вскричалъ де-Равиль: — а вы, маркизъ, у васъ слишкомъ-много ума, чтобъ…
— Не въ томъ дѣло, перебилъ де-Морнанъ: — мосьё де-Мэльфоръ сказалъ, что онъ не позволитъ…
— Чтобъ надо мной смѣялись, сказалъ Мэльфоръ: — да, сударь, я не позволю, повторяю вамъ…
— Но, маркизъ, вскричалъ де-Равиль: — Морнанъ вовсе не думалъ смѣяться надъ вами.
— Въ-самомъ-дѣлѣ, баронъ?
— Ну… да!
— Не-уже-ли баронъ въ-самомъ-дѣлѣ не хотѣлъ?
— Да, да! конечно, не хотѣлъ…
— Въ такомъ случаѣ, сказалъ Мэльфоръ: — мосьё де-Морнанъ сдѣлаетъ мнѣ честь объяснить, что онъ разумѣетъ подъ этимъ — очень-щекотливо…
— Это очень-просто… я…
— Перестань, Равиль, сказалъ де-Морнанъ съ твердостію: — ты заходишь слишкомъ-далеко. Пускай маркизъ упражняется въ сарказмахъ, въ угрозахъ; я не нахожу нужнымъ объяснять ему мои слова… Мосьё де-Мэльфоръ можетъ дать имъ смыслъ… какой ему угодно…
— О! о! дать смыслъ вашимъ словамъ! сказалъ насмѣшливо горбунъ: — нѣтъ, я не берусь за этотъ трудъ. Пускай объ этомъ подумаютъ ваши достопочтенные товарищи по палатѣ… они привыкли къ вашимъ великолѣпнымъ рѣчамъ… которыя вы одни имѣете исключительный даръ понимать…
— Кончимте, сударь, возразилъ Морнанъ, выходя изъ терпѣнія: — считайте мои слова за величайшую дерзость…
— Но ты съ ума сошелъ, вскричалъ де-Равиль: — все это очень-смѣшно…
— Вы правы, мой милый баронъ, сказалъ Мэльфоръ простодушно: — все это очень-смѣшно и можетъ сдѣлаться страшно смѣшно для… для мосьё де-Морвана. Но такъ-какъ я человѣкъ не злой, я удовольствуюсь его извиненіемъ передъ тремя или четырьмя свидѣтелями, которыхъ я выберу. Пусть графъ скажетъ мнѣ: «Мосьё де-Мэльфоръ, я прошу васъ униженно извинить меня въ томъ, что я осмѣлился…»
— Довольно, сударь, вскричалъ де-Морнанъ: — не считаете ли вы меня подлецомъ или глупцомъ?…
— Такъ вы отказываете мнѣ въ извиненіи? спросилъ маркизъ: — рѣшительно отказываете?..
— Да, сударь, рѣшительно отказываю, вскричалъ де-Морнанъ: — очень-рѣшительно!..
— Въ такомъ случаѣ, графъ, я долженъ кончить этотъ разговоръ той же фразой, какой началъ, и снова спросить васъ: не угодно ли вамъ удостоить меня чести быть моимъ визави?
— Какъ, сударь? вашимъ визави? спросилъ де-Морнанъ въ удивленіи.
— Да-съ… моимъ визави… мы будемъ танцовать вдвоемъ, отвѣчалъ горбунъ съ выразительнымъ жестомъ: — вы меня понимаете?..
— Дуэль! съ вами?.. Но…
— Не хотите ли вы опять сказать какъ давиче, перебилъ, смѣясь, горбунъ: — что и это визави тоже очень-щекотливо… или слишкомъ-опасно, какъ сказалъ мосьё де-Равиль?
— Нѣтъ, сударь, я не нахожу его опаснымъ, вскричалъ Морнанъ: — но это было бы очень-смѣшно…
— Ну, да, именно такъ я и говорилъ почтенному барону, что это будетъ очень-смѣшно, страшно смѣшно для васъ, мой безцѣнный графъ, но что прикажете дѣлать…
— Я не потерплю, господа, вскричалъ де-Равиль: — чтобъ…
Богомъ, увидавъ вдругъ Жеральда, онъ прибавилъ:
— Но вотъ герцогъ Сантерръ… Онъ поможетъ мнѣ кончить эту безумную ссору…
— Именно, господа, вскричалъ горбупъ: — герцогъ приходитъ очень-кстати.
И, обращаясь къ молодому человѣку, онъ сказалъ:
— Любезный Жеральдъ, подите къ намъ на помощь…
— Что прикажете, маркизъ? спросилъ Жеральдъ съ видимымъ уваженіемъ.
— Есть у васъ сигары?
— Безподобныя, маркизъ.
— Прекрасно! вотъ мы всѣ трое до-смерти желаемъ курить… Пойдемте же въ вашу комнату…
— Очень-радъ, весело сказалъ Жеральдъ: — а я, кстати, не ангажировалъ никого на слѣдующій контрдансъ, стало быть, могу располагать четвертью часа…
— Намъ именно и нужно столько времени, перебилъ горбунъ, значительно посмотрѣвъ на Морнана и Равиля, которые, однакожь, не поняли, что онъ хотѣлъ этимъ сказать.
— Пойдемте же, господа, прибавилъ онъ, взявъ подъ руку Жеральда.
Черезъ нѣсколько секундъ, они поднялись во второй этажъ дома герцогини и вошли на половину Жеральда. Она состояла изъ трехъ комнатъ, изъ которыхъ одна была довольно обширна.
Герцогъ вѣжливо далъ дорогу Морнану и Равилю войдти первыми. Въ эту минуту, Мэльфоръ заперъ дверь и положилъ ключъ въ карманъ.
— Позволите, мой другъ? спросилъ онъ Жеральда.
— Но зачѣмъ, маркизъ, вы запираете дверь на ключъ, сказалъ удивленный Жеральдъ.
— А чтобъ намъ никто не помѣшалъ, возразилъ таинственно горбунъ: — по-крайней-мѣрѣ, теперь мы можемъ курить совершенно-спокойно.
— О, да вы, маркизъ, человѣкъ чрезвычайно-предусмотрительный, сказалъ смѣясь Жеральдъ.
И онъ ввелъ двоихъ гостей въ самую послѣднюю комнату, которая была гораздо больше другихъ и служила пріемной для гостей и кабинетомъ для самого герцога.
На одной изъ стѣнѣ этой комнаты, на красномъ бархатномъ коврѣ, развѣшены военныя и охотничьи оружія.
VI.
правитьДе-Морнанъ, видя, что маркизъ запираетъ дверь на ключъ, почти угадалъ его намѣреніе. Тѣмъ болѣе ему нельзя было сомнѣваться въ этомъ, когда Мэльфоръ съ удивительнымъ проворствомъ началъ снимать галстухъ, фракъ и жилетъ, къ совершенному изумленію Жеральда, который пошелъ-было взять съ камина ящикъ съ сигарами.
Маркизъ, указавъ пальцемъ на двѣ шпаги, висѣвшія вмѣстѣ съ другимъ оружіемъ на стѣнѣ, сказалъ герцогу:
— Сдѣлайте милость, любезный Жеральдъ, смѣряйте, вмѣстѣ съ барономъ, эти двѣ шпаги, и если онѣ не равны, предложите ту, которая длиннѣе, моему противнику… Мнѣ все равно… вѣдь вы знаете пословицу: у горбатыхъ руки длинны…
— Какъ! вскричалъ Жеральдъ: — шпаги?..
— Да, мой другъ. Дѣло вотъ въ чемъ. Мосьё де-Морнанъ сказалъ мнѣ глупую дерзость и отказалъ въ извиненіи. Теперь я уже самъ не прійму его извиненій, и такъ… мы будемъ драться… Вы будете моимъ секундантомъ, баронъ — секундантомъ мосьё де-Морнана.
Потомъ, обращаясь къ де-Морнану, маркизъ сказалъ:
— Ну же, сударь, скидайте сюртукъ… Жеральдъ даритъ насъ только четвертью часа.
— Какъ жаль, что Оливье не присутствуетъ при этомъ интересномъ представленіи! подумалъ Жеральдъ, который находилъ такое приключеніе забавнымъ, тѣмъ болѣе, что не любилъ ни Морнана, ни Равиля, а, напротивъ, питалъ большую привязанность къ маркизу.
— Вы понимаете, герцогъ, что эта дуэль невозможна, сказалъ де-Равиль съ тономъ совершеннаго убѣжденія.
— Невозможна? а почему такъ? сухо спросилъ молодой человѣкъ.
— Благодарю, Жеральдъ, благодарю, сказалъ маркизъ. — Шпаги намъ… скорѣе шпаги…
— Но послушайте, герцогъ, дуэль въ домѣ вашей матушки! сказалъ де-Равиль, видя, что Жеральдъ снялъ со стѣны двѣ шпаги и тщательно ихъ осматривалъ.
— Подумайте, мосьё Жеральдъ, прибавилъ онъ съ настойчивостью: — дуэль въ комнатѣ!.. у васъ!.. и изъ-за такихъ пустяковъ…
— Я одинъ, сударь, могу судить о приличіи того, что происходитъ у меня, холодно отвѣчалъ молодой человѣкъ: — есть тысяча примѣровъ подобныхъ дуэлей. Нѣтъ ничего проще и удобнѣе. Не правда ли, мосьё де-Морнанъ?
— Всякое мѣсто прилично для отмщенія обиды, отвѣчалъ графъ.
— Браво!.. Сидъ не сказалъ бы лучше! вскричалъ горбунъ: — поторопитесь же, мосьё де-Морнанъ, скиньте вашъ сюртукъ… Видите, я первый показалъ вамъ примѣръ, я, человѣкъ далеко не похожій на Аполлона-Бельведерскаго… партія неравна…
Де-Морнанъ, доведенный до крайности, снялъ сюртукъ.
— Объявляю, что я не буду свидѣтелемъ подобной дуэли, вскричалъ де-Равиль.
— Какъ вамъ угодно, возразилъ горбунъ: — ключъ отъ комнаты у меня въ карманѣ… смотрите въ окно… попробуйте побарабанить по стеклу; можетъ-быть, выйдетъ какая-нибудь бравурная арія… она можетъ произвести не дурной эффектъ на мосьё де-Морнана…
— Де-Равиль, вскричалъ графъ: — скорѣе, смѣряй шпаги…
— Такъ ты хочешь этого?
— Да, я хочу…
— Будь такъ, но ты съ ума сошелъ.
Потомъ, обращаясь къ Жеральду, де-Равиль прибавилъ:
— Вы будете, сударь, отвѣчать за это.
— Довольно, сударь, возразилъ молодой герцогъ, мѣряя шпаги, между-тѣмъ, какъ де-Морнанъ снималъ жилетъ.
Пословица, приведенная маркизомъ, оказалась совершенно-справедливою, потому-что, засучивъ рукава рубашки по-локоть, горбунъ показалъ дѣйствительно длинную руку, сухую, жилистую, покрытую волосами, между-тѣмъ, какъ рука его противника была кругла, какъ-то безобразно полна.
Оба противника стали въ позицію и скрестили шпаги. Жеральдъ, по согласію съ де-Равилемъ, подалъ знакъ начала дуэли. Съ первыхъ ударовъ можно было угадать, на чьей сторонѣ будетъ перевѣсъ.
Де-Морнанъ показалъ столько мужества, сколько стыдно не показать порядочному образованному человѣку, но онъ былъ видимо смущенъ. Можно было замѣтить, что онъ знакомъ съ искусствомъ фехтованья, потому-что управлялъ шпагой довольно недурно. Но казалось, что онъ робѣлъ, потому-что все держался въ оборонительномъ положеніи, почти только отражалъ удары противника и не нападалъ самъ.
Лицо маркиза приняло совершенно другое выраженіе: за минуту веселое, насмѣшливое, оно сдѣлалось вдругъ полно ненависти, жестокости. Онъ злобно, страшно смотрѣлъ на де-Морнана, и отбивъ его шпагу, вдругъ направилъ-было свою прямо въ сердце противника. Жеральдъ и де-Равиль поблѣднѣли.
Но, какъ-будто вспомнивъ о чемъ-то, горбунъ, снова веселый и насмѣшливый, удержалъ ударъ. Потомъ, вѣроятно, желая кончить непріятную сцену, быстро напалъ на противника; Морнанъ не успѣлъ отразить удара, и правая рука его въ мигъ была проколота насквозь.
— Довольно, господа, довольно, вскричали Жеральдъ и де-Равиль при видѣ крови.
Оба противника опустили шпаги, и маркизъ громко сказалъ:
— Я доволенъ, мосьё де-Морнанъ; я даже униженно прошу васъ, графъ, простить мнѣ за то, что… я горбатъ; сказать правду, это единственное извиненіе, которое я могу вамъ предложить…
— Довольно, сударь, сказалъ де-Морнанъ съ горькой улыбкой, между-тѣмъ, какъ Жеральдъ и де-Равиль перевязывали платкомъ его рану, впрочемъ, вовсе неопасную.
Противники одѣлись.
— Прошу васъ, графъ, сдѣлать мнѣ милость — выйдти на два слова вонъ въ ту комнату, сказалъ Мэльфоръ.
— Къ вашимъ услугамъ, маркизъ, холодно отвѣчалъ де-Морнанъ.
— Вы позволите, Жеральдъ? спросилъ горбунъ герцога.
— Сдѣлайте милость! отвѣчалъ молодой человѣкъ.
Оба противника вышли.
— Хотя очень-дурно и глупо хвастать своимъ великодушіемъ, графъ, сказалъ Мэльфоръ съ насмѣшливымъ видомъ: — но я долженъ вамъ признаться, что съ минуту мнѣ очень хотѣлось убить васъ… и что это для меня было очень-легко сдѣлать…
— Напрасно вы и не воспользовались, сударь.
— Нѣтъ-съ, я подумалъ…
— О чемъ, маркизъ?
— Вы позволите мнѣ быть не совсѣмъ откровеннымъ. Прошу васъ только смотрѣть на невинный ударъ моей шпаги какъ на нѣчто подобное тѣмъ замѣткамъ, съ помощью которыхъ можно, въ нѣкоторыхъ обстоятельствахъ, облегчить свою память.
— Я васъ, сударь, не понимаю.
— Вы, конечно, согласитесь, что часто кладутъ кусочикъ бумаги въ табакерку, или, если не нюхаютъ, такъ завязываютъ узелокъ на платкѣ… чтобъ потомъ припомнить… назначенное свиданіе… число или просьбу…
— Что же дальніе, маркизъ?
— Дальше, графъ… я надѣюсь, что съ помощью маленькой царапины, которую я сдѣлалъ на вашей рукѣ, въ знакъ памяти, вы не забудете нынѣшняго дня?..
— Но что вамъ за выгода въ томъ, маркизъ, забуду ли я его или нѣтъ?
— Ахъ, Боже мой, дѣло ясно… Я желалъ бы, чтобъ съ помощію этой царапины вы не позабыли нынѣшняго дня… потому-что… очень можетъ быть… въ-послѣдствіе времени… я попрошу васъ, припомнить все, о чемъ вы говорили сегодня утромъ…
— Припомнить все, что я сказалъ сегодня утромъ?
— Да, сударь, все, что вы сказали въ присутствіи неопровержимыхъ свидѣтелей, которыхъ я вызову… въ случаѣ необходимости.
— Я васъ все меньше и меньше понимаю…
— Въ настоящую минуту, мнѣ и не нужно, чтобъ вы лучше меня поняли, любезнѣйшій мосьё де-Морнанъ. Позвольте же мнѣ теперь принести самъ мое глубочайшее уваженіе и идти проститься съ Жеральдомъ.
Читатель легко догадается, что настоящей причиной вызова, сдѣланнаго Мэльфоромъ, была именно оскорбительная выходка де-Морнана на-счетъ графики де-Бомениль. Морнанъ не ошибся; дѣйствительно, горбунъ былъ тѣмъ невидимымъ человѣкомъ, который назвалъ его подлецомъ, когда онъ дерзко выразился о графинѣ.
Но почему же маркизъ, всегда столь-откровенный, прямой, употребилъ на этотъ разъ ничтожный предлогъ, чтобъ отмстить обиду, нанесенную имени графини де-Бомениль? Съ какою цѣлью хотѣлъ онъ въ послѣдствіи потребовать отчета отъ де Морнана о томъ, что сказалъ тотъ при неопровержимыхъ свидѣтеляхъ?
Все это будетъ объяснено въ продолженіи разсказа.
Только-что маркизъ де-Мэльфоръ простился съ Жеральдомъ, каммердинеръ принесъ молодому герцогу письмо отъ Оливье.
«Милый Жеральдъ», писалъ Оливье, "человѣкъ предполагаетъ, а Богъ располагаетъ (прости мнѣ эту сентенцію); вчера вечеромъ мой добрый каменьщикъ сказалъ мнѣ, что я долженъ уѣхать съ нимъ изъ Парижа недѣли на три… Мнѣ очень-досадно на эту поѣздку, потому-что, такимъ-образомъ, наше намѣреніе послѣ завтра не можетъ исполниться.
"Дѣло вотъ въ чемъ: мой патронъ очень слабъ въ ариѳметикѣ. Онъ такъ запуталъ счеты работъ, которыя онъ производилъ въ одномъ замкѣ, близь Люзарша, что ни самъ не можетъ въ нихъ ничего понять, ни я не въ состояніи объяснить ихъ. Поэтому мое присутствіе при немъ необходимо для избѣжанія новыхъ логогрифовъ. Патронъ мой славный малый, старый инженерный сержантъ, человѣкъ честный и простой. Ты знаешь, что съ такими людьми легко ужиться. Притомъ же, мнѣ кажется, что онъ надѣлалъ множество большихъ промаховъ и къ своей же невыгодѣ. Мнѣ очень пріятно помочь ему въ повѣркахъ.
"Съ безпокойствомъ оставляю моего добраго дядюшку… Не правда ли, мой другъ, у него золотое сердце? Мадамъ Барбансонъ, воротившись домой отъ графини де-Бомениль, впала въ сильное безпокойство… Особенно это вредитъ скромнымъ обѣдамъ дядюшки… Она хранитъ какую то тайну… останавливается вдругъ въ задумчивости, посреди аллеи, и по нѣскольку минутъ стоитъ передъ печкой, ничего не дѣлая. Все у ней не ладится.
"Предупреждаю тебя нарочно, мой добрый Жеральдъ; неравно ты вздумаешь зайдти пообѣдать къ дядюшкѣ. По всему видно, что тётушкѣ Барбансонъ смерть хочется разсказать о своемъ вчерашнемъ приключеніи. Но ты знаешь, какъ дядюшка и я, оба мы осторожны съ ней въ подобныхъ случаяхъ.
"Если, въ мое отсутствіе, у тебя будетъ нѣсколько свободныхъ минутъ, зайди къ дядюшкѣ; ты доставишь ему этимъ большое удовольствіе. Не можешь себѣ представить, какъ онъ тебя любитъ… достойный человѣкъ!… Сколько въ немъ простодушной доброты?… Какое прямое, чистое сердце подъ простой оболочкой! Увы, мой другъ! Я никогда не желалъ богатства, но съ ужасомъ думаю, что, съ лѣтами, дядюшкѣ все болѣе-и-болѣе будетъ трудно и тяжело жить своимъ маленькимъ пенсіономъ, не смотря на всѣ лишенія, которыя онъ съ твердостью переноситъ… Что, если онъ еще сдѣлается боленъ, потому-что двѣ изъ его ранъ часто раскрываются?.. Для людей бѣдныхъ болѣзнь дорого обходится… Ахъ, Жеральдъ, страшно подумать объ этомъ!
"Прости меня, мой другъ, мой братъ… я началъ это письмо весело… кончаю грустно…
"Прощай, Жеральдъ; пиши мнѣ въ Люзаршъ, poste restante.
"Оливье Рэмонъ."
VII.
правитьВечеромъ того дня, въ который происходила дуэль маркиза съ де-Морнаномъ, часу въ восьмомъ, когда солнце уже начало закатываться за темныя, густыя тучи, предвѣщавшія непогоду, когда уже дождь начиналъ стучать въ стекла рѣдкими, по крупными каплями, молодая дѣвушка проходила черезъ Площадь Согласія въ предмѣстье Сент-Оноре.
Дѣвушка несла подъ лѣвой рукой двѣ нотныя тетради, которыхъ обертка, ветхая и полинявшая, свидѣтельствовала о ихъ частомъ употребленіи. Въ правой рукѣ у ней былъ маленькій зонтикъ, подъ которымъ она тщетно старалась укрыться. Ея простенькая одежда состояла изъ чернаго шелковаго платья, такого же цвѣта мантильи и зимней шляпки, хотя уже было весеннее время. Вѣтеръ нескромно шевелилъ прелестные бѣлокурые локоны дѣвушки, разсыпавшіеся изъ-подъ шляпки. Ей, по видимому, было не болѣе восьмнадцати лѣтъ. Ея свѣженькое личико, въ эту минуту подернутое глубокой грустью, было необыкновенно мило, скромно и хранило въ себѣ какое-то сознательно гордое достоинство. Эта гордость, какъ-будто врожденная, проявлялась даже въ меланхолическомъ выраженіи голубыхъ глазъ. Походка молодой дѣвушки была легка, свободна, изящна, и хотя широкая мантилья скрывала талію, однакожь можно было догадываться о ея стройности и гибкости. Платье и мантилья были довольно-поношены, но необыкновенно-опрятны и надѣты съ такимъ изяществомъ, съ такимъ вкусомъ, что поневолѣ приходилось забыть о ихъ ветхости.
Переходя черезъ лужу, дѣвушка приподняла нѣсколько платье. Стройная, маленькая ножка ея была обута въ лакированные полусапожки; сколько можно было замѣтить, чулки блестѣли снѣжной бѣлизной, такъ же какъ и подолъ юбки, обшитый бумажнымъ кружевомъ.
На углу Улицы-Елисейскихъ-Полей какая-то нищая, съ ребенкомъ на рукахъ, жалобно попросила у ней милостыни. Дѣвушка остановилась, вынула изъ кармана шелковый кошелекъ, сняла перчатку и подала нищей два су.
— Простите меня, добрая женщина, что я не могу вамъ датъ болѣе, сказала она очаровательнымъ голосомъ; потомъ, нѣжно посмотрѣвъ на изнеможенное личико ребенка, котораго нищая прижимала къ груди своей, она прибавила:
— Бѣдная малютка!.. Да сохранитъ тебя Господь…
Подавъ милостыню, дѣвушка надѣла перчатку, зашитую во многихъ мѣстахъ, еще разъ взглянула съ состраданіемъ на нищую и пошла по Улицѣ-Елисейскихъ-Полей.
Мы описали всѣ эти подробности потому-что онѣ намъ кажутся очень-важными… Какъ бы ни было незначительно подаяніе, оно было принесено безъ гордости, не разсѣянно… молодая дѣвушка не бросила монеты въ руку той, которая умоляла ее о милосердіи. Нѣтъ! она для этого даже сняла перчатку, какъ сдѣлала бы она, желая пожать руку своей подруги… Многіе ли поймутъ это тонкое, деликатное чувство?..
На углу улицы незнакомка случайно встрѣтилась съ де-Равилемъ, который возвращался домой, проводивъ своего раненнаго друга. Пораженный ея красотой и величавой поступью, де-Равиль съ безстыдствомъ оглядѣлъ ее съ ногъ до головы, и пошелъ всдѣдъ за нею.
— Вѣроятно, какая-нибудь неприступная красавица Консерваторіи, подумалъ онъ, увидавъ нотную тетрадь, которую она держала подъ мышкой.
Дѣвушка поворотила въ Улицу-де-Ларкадъ, въ то время еще очень-мало обитаемую.
Де-Равиль ускорилъ шагъ и, подойдя къ незнакомкѣ, нагло сказалъ:
— Вы, вѣроятно, даете уроки музыки, сударыня. Не угодно ли вамъ зайдти ко мнѣ… дать одинъ урокъ?..
И онъ пожалъ ея локоть.
Испуганная дѣвушка вскрикнула и, быстро обернувшись, бросила на Равиля такой уничтожающій, презрительный взглядъ, что, не смотря на свое безстыдство, онъ потупилъ глаза и, кланяясь ей съ усмѣшкой, сказалъ:
— Извините… княгиня… я ошибся…
— Все равно, подумалъ де-Равиль: — я буду ее преслѣдовать! Смотри, пожалуй!.. съ своимъ изношеннымъ платьемъ и оборванной тетрадью потъ — туда же задаетъ тонъ… точно герцогиня какая-нибудь!
Де-Равиль, не зная самъ, сдѣлалъ удивительно вѣрное сравненіе, потому-что Эрминія (молодая дѣвушка называлась именно такъ и не имѣла другаго имени — бѣдное дитя любви!) была, дѣйствительно, герцогиня, если понимать подъ этимъ словомъ ту грацію, то врожденное изящество въ манерахъ, которое еще болѣе возвышается непомѣрною гордостью, столь свойственною всѣмъ чувствительнымъ, воспріимчивымъ натурамъ.
Сколько герцогинь, по своимъ качествамъ, по своей физіономіи, рождены гризетками, и сколько бѣдныхъ созданій низкаго класса могли бы быть герцогинями по своей умной, благородной, прекрасной натурѣ.
Эрминія служила новымъ, сильнымъ доказательствомъ этого мнѣнія. Подруги молодой дѣвушки всѣ называли ее герцогиней и нѣкоторыя изъ зависти или въ насмѣшку, большая же часть изъ нихъ потому-что онѣ не знали, какъ лучше выразить то впечатлѣніе, которое производили на нихъ изящно-простыя, полныя прелести ея манеры, ея чудно-благородный характеръ.
Легко угадать, что Эрминія была та самая герцогиня, о которой Оливье разсказывалъ Жеральду за обѣдомъ у г. Бернара.
Молодая дѣвушка, настойчиво преслѣдуемая де-Равилемъ, изъ Улицы-де-Ларкадь поворотила въ Улицу-д’Анжу и въ ней вошла въ двери великолѣпнаго отеля, скрывшись наконецъ отъ безстыднаго барона.
— Странно! подумалъ онъ, остановившись въ нѣсколькихъ шагахъ отъ отеля; — странно? Зачѣмъ эта дѣвочка вошла къ графинѣ де-Бомениль съ своей нотной тетрадью? Конечно, она не живетъ здѣсь . А! понимаю! Она, вѣроятно, очарованіемъ своей игры старается утишить болѣзнь графини, обладающей огромными богатствами, наслѣдницей которыхъ будетъ мадмуазель до-Бомениль… А Морнанъ. кажется, жадно подумываетъ объ этой невѣстѣ!.. Странно; эта музыкантша меня что-то очень задѣла за сердце. Подожду, пока выйдетъ. Надо непремѣнно узнать, гдѣ она живетъ.
Грусть, которая выражалась на прекрасномъ лицѣ Эрминіи, казалось, еще болѣе увеличилась, когда молодая, дѣвушка схватилась за ручку дверей отели. Пройдя молча мимо швейцара, который тоже не обратилъ на это никакого вниманія, какъ-будто дѣвушка была вседневной посѣтительницей, она пошла по широкой, великолѣпной лѣстницѣ дома.
Хотя еще было свѣтло, однакожь, весь первый этажъ былъ ярко освѣщенъ множествомъ свѣчь, горѣвшихъ въ люстрахъ и золоченыхъ канделябрахъ.
Эрминія быстро вошла въ прихожую.
Тамъ не было ни одного изъ слугъ, которые обыкновенно тутъ находились.
Глубокое молчаніе царствовало въ домѣ, по обыкновенію не слишкомъ шумномъ, но насильственно оживленномъ множествомъ прислуги.
.Молодая дѣвушка съ грустію остановилась и пробѣжала взглядомъ длинную анфиладу огромныхъ и роскошно-убранныхъ комнатъ. Всѣ двери были растворены.
Въ комнатахъ, ярко освѣщенныхъ, не было никого.
Эрминія не могла отдать себѣ отчета въ странномъ волненіи, прошла со страхомъ нѣсколько комнатъ и вдругъ остановилась…
Ей послышались вдалекѣ заглушаемыя рыданія. Въ концѣ этой анфилады комнатъ, Эрминія увидѣла всю прислугу отели, стоявшую на колѣняхъ передъ растворенной дверью.
Страшное предчувствіе волновало молодую дѣвушку…
Вчера еще, когда она въ этотъ же часъ уходила отсюда, графиня была въ довольно отчаянномъ положеніи.
Сомнѣваться было нечего… эти зажженныя свѣчи, это мрачное молчаніе, изрѣдка прерываемое глухими рыданіями, все это свидѣтельствовало о томъ, что больная графиня приготовлялась къ смерти…. Мы скоро узнаемъ, какая таинственная связь была между ею и Эрминіей…
Молодая дѣвушка, совершенно потерявшись, чувствовала, какъ силы ее оставляли. Она была принуждена опереться… потомъ, стараясь скрыть свои чувства и отеревъ слезы, она нетвердымъ шагомъ подошла къ двери и стала на колѣни посреди толпы прислужниковъ…
Въ растворенную дверь можно было видѣть внутренность спальни графини де-Бомениль.
VIII.
правитьГрафиня де-Бомениль, женщина лѣтъ тридцати-восьми, изнеможденная тяжкою болѣзнью, блѣдная, сидѣла на постели, поддерживаемая подушками.
Черты лица ея, нѣкогда блиставшія рѣдкой красотою, выражали глубокое грустное чувство; большіе голубые глаза, когда-то яркіе, живые, теперь, казалось, потеряли свой блескъ. Съ благодарностью и вмѣстѣ съ томительной грустью графиня смотрѣла на аббата Леду, который пришелъ исповѣдать и причастить ее.
За минуту до прихода Эрминіи, графиня, понизивъ голосъ, уже и такъ истощенный ожиданіями, говорила священнику:
— Простите меня, отецъ, но въ эту торжественную минуту… я не въ силахъ не думать съ грустью объ этомъ бѣдномъ ребенкѣ… она тоже дочь моя… несчастный плодъ моего проступка… совѣсть отмстила мнѣ за это… ея угрызенія убили меня…
— Тише, сударыня, возразилъ аббатъ, увидавъ Эрминію, стоявшую на колѣняхъ въ группѣ слугъ: — тише, она здѣсь…
— Она?
— Да… только-что пришла… она стала на колѣни вмѣстѣ съ вашими людьми…
Сказавъ это, аббатъ притворилъ двери и сдѣлалъ знакъ, что исповѣдь кончена.
— Да, я припоминаю теперь, сказала графиня: — когда Эрминія вчера уходила, я просила ее прійдти сегодня, въ это время. Докторъ правъ: голосъ этой милой дѣвушки, ея тихое, сладкое пѣніе часто унимали мои страданія.
— Берегитесь, сударыня, сказалъ аббатъ, оставшись наединѣ съ графиней: — будьте благоразумны…
— О, да! возразила больная съ горькой улыбкой: — дочь моя ничего не подозрѣваетъ.
— Случай, отвѣчалъ аббатъ: — или, лучше сказать, сокровенная воля провидѣнія сблизила васъ съ этой дѣвушкой. Безъ-сомнѣнія, самъ Господь хотѣлъ подвергнуть васъ этому тяжкому испытанію.
— О, да, мой отецъ, точно тяжкому испытанію, потому-что я должна умереть, не сказавъ этой несчастной: дочь моя… Увы! я должна унести съ собой… въ могилу эту грустную тайну…
— Это священный долгъ вашъ, графиня; вы поклялись, сказалъ строго аббатъ: — не исполнить клятвы было бы святотатствомъ!…
— Нѣтъ, отецъ, я никогда и не думала о томъ, что можно не сдержать этой клятвы, но Господь жестоко наказываетъ меня… Я умираю и принуждена обращаться съ моей дочерью, какъ съ чужою… а она здѣсь, въ нѣсколькихъ шагахъ, за меня молится и не должна знать, что я мать ея…
— Вашъ проступокъ былъ великъ… также велико должно быть и страданіе, которымъ вы должны искупить его…
— Ахъ, отецъ мой! давно уже я страдаю за этотъ проступокъ. Вѣрная клятвѣ, развѣ я не имѣла твердости отречься отъ моей дочери… я не искала случая узнать, что сдѣлалось съ этимъ бѣднымъ, покинутымъ ребенкомъ. Увы!.. еслибъ случай не сблизилъ насъ, я бы и умерла, не видѣвъ ея уже семнадцать лѣтъ.
— Грѣшно думать такъ, сестра, сказалъ аббатъ съ благочестивымъ видомъ: — эти мысли вчера довели-было васъ до неосторожности, вовсе неблагоразумной…
— Не безпокойтесь, отецъ мой… эта женщина, за которою я вчера посылала, не можетъ подозрѣвать, какой интересъ имѣла я въ тѣхъ подробностяхъ, которыя только она одна могла передать мнѣ… я сдѣлала это явно, безъ всякой таинственности.
— Что же вы узнали?..
— То, чего и ожидала. Я узнала, что Эрминія моя дочь…
— Но какъ можно положиться на скромность этой женщины? Развѣ она не могла узнать васъ?..
— Я вамъ сказала, отецъ мой, что я была въ маскѣ, когда эта женщина помогла Эрминіи явиться на свѣтъ. И вчера еще, разговаривая съ нею, я легко увѣрила ее, что мать ребенка, о которомъ я у ней спрашивала, давно умерла.
— Еще ложь, которую я долженъ разрѣшить вамъ, возразилъ строго аббатъ: — видите ли какъ велики слѣдствія вашего преступнаго желанія узнать объ этой дѣвушкѣ, которая, по вашей клятвѣ, должна навсегда быть вамъ совершенно чужой?..
— Эта клятва, которую вырвали изъ меня упреки совѣсти, благодарность къ великодушному прощенію моей вины… я часто проклинала ее, отецъ, но всегда хранила…
— И, однакожь, даже въ эту минуту, всѣ мысли ваши сосредоточены на этой дѣвушкѣ…
— Всѣ? нѣтъ, отецъ мой; у меня есть еще и другое дитя, Эрнестина… но я не могу запретить своему сердцу биться, когда вижу Эрминію… вѣдь она тоже дочь моя!.. Вы хотите невозможнаго! если я съ твердостью скрываю свои чувства при видѣ этого бѣднаго созданія, если я не говорю… не смотрю на Эрминію, какъ на дочь мою, я не въ силахъ воспретить себѣ быть матерью…
— Вы должны меня слушать, сударыня, должны запретить этой дѣвушкѣ входъ въ вашъ домъ… на это есть много благовидныхъ предлоговъ; повѣрьте мнѣ… поблагодарите ее за услуги… и…
— Нѣтъ, никогда! у меня на это не достанетъ твердости… Развѣ уже недовольно того, что другое дитя мое, далеко отъ меня, оплакиваетъ страшную кончину своего отца и, можетъ-быть, подобно мнѣ готова умереть!.. Бѣдняжка! она уѣхала отсюда такой больной, слабой. О! нѣтъ матери, которая была бы достойна сожалѣнія болѣе меня!..
И двѣ крупныя капли горячихъ слезъ брызнули изъ глазъ графини де-Бомениль.
— Успокойтесь, дочь моя! сказалъ вкрадчивымъ голосомъ аббатъ: — не отчаивайтесь такъ, возложите надежду на Бога… Его милосердіе велико… Онъ вознаградитъ васъ за ваши страданія… Благодаря Бога, ваше здоровье хотя очень-худо, но еще отчаиваться нечего…
Графиня де-Бомениль печально покачала головой.
— Нѣтъ, отецъ мой, сказала она: — я чувствую, что я очень, очень-слаба; но, исполнивъ послѣдній священный долгъ, я стала покойнѣе… О, еслибъ я не думала о моихъ дѣтяхъ, я умерла бы совершенно спокойно.
— Я понимаю васъ: будущность вашей дочери… законной, конечно… я о ней только и долженъ говорить вамъ, сказалъ сладкимъ голосомъ аббатъ, взвѣшивая каждое слово и внимательно наблюдая за физіономіей графини: — ея будущность васъ безпокоитъ… и вы правы… бѣдное дитя, останется сиротой… въ такихъ лѣтахъ!..
— О, да! матери никто не замѣнитъ!..
— Въ такомъ случаѣ, возразилъ аббатъ: — зачѣмъ же медлить?.. почему не обезпечить счастія дочери?.. отъ-чего вы не позволите мнѣ представить вамъ этого молодаго человѣка, такого благочестиваго, такого добраго, скромнаго, о которомъ я не разъ говорилъ вамъ? Ваше материнское сердце должно бы давно оцѣнить это сокровище христіанскихъ добродѣтелей… Вы вѣдь увѣрены въ повиновеніи вашей дочери, такъ могли бы написать ей нѣсколько строкъ и предложить ей избрать мужемъ Селестина де-Макрёза. Я передамъ ей эти строки… и ваша дочь будетъ имѣть супруга, избраннаго ей Богомъ, потому-что…
— Остановитесь, отецъ мой, перебила аббата больная, не будучи въ силахъ скрывать тяжкаго впечатлѣнія, которое производилъ на нее этотъ разговоръ: — я уже сказала вамъ, что не сомнѣваюсь въ достоинствахъ этого молодаго человѣка; но Эрнестинѣ еще нѣтъ шестнадцати лѣтъ… я не хочу заранѣе опредѣлять ея будущности, не хочу заставлять ее избрать мужемъ того, кого она вовсе не знаетъ. Она такъ любитъ меня, такъ уважаетъ, что могла, бы пожертвовать собой для моей послѣдней воли…
— Оставимъ этотъ разговоръ, сказалъ аббатъ съ недовольнымъ видомъ: — предлагая на вашъ выборъ г. де-Макрёза, я хотѣлъ только избавить васъ отъ безпокойства объ участи милой вамъ Эрнестины, а вы стали мнѣ говорить о пожертвованіи… Страшитесь, напротивъ, чтобъ дочь ваша не сдѣлалась жертвой какого-нибудь недостойнаго супруга, человѣка развратнаго, мота, нечестивца. Вы не хотите прямо опредѣлить судьбы вашей дочери; но кто будетъ руководить ея выборомъ, если, къ-несчастію, она потеряетъ васъ? Не родственники ли ея, люди вѣчно-беззаботные, эгоисты? Или, можетъ-быть, простодушное, довѣрчивое дитя, она сама покорится слѣпому влеченію сердца?.. И тогда, о! я трепещу при этой мысли! какому горю, какимъ страданіямъ несчастная подвергнетъ себя. Подумайте о тысячѣ претендентовъ на ея руку… несметное богатство, которое вы ей оставляете, соберетъ множество ихъ вокругъ нея. Повѣрьте мнѣ, предупредите угрожающую ей опасность благоразумнымъ выборомъ.
— Извините, отецъ мой, возразила графиня, встревоженная и желавшая окончить этотъ тягостный разговоръ: — извините, я чувствую себя очень слабой; я цѣню участіе, которое вы принимаете въ Эрнестинѣ и исполню мои материнскія обязанности, сколько это отъ меня зависитъ… Будьте увѣрены, что ни одно изъ вашихъ словъ не пропадетъ даромъ. Дай только Богъ, чтобъ мнѣ достало силы и времени что-нибудь сдѣлать.
Аббатъ Леду былъ слишкомъ-хитеръ, слишкомъ-остороженъ и потому болѣе не настаивалъ о выборѣ де-Макрёза въ мужья Эрнестинѣ и сказалъ только съ сокрушеннымъ сердцемъ:
— Молите Бога, дочь моя, чтобъ Онъ помогъ вамъ; Онъ просвѣтитъ васъ; будьте покойны и не отчаивайтесь… До завтра, сестра, до завтра…
— Завтра принадлежитъ Богу, грустно отвѣчала больная.
— Я буду молить Его продолжить дни ваши, сказалъ аббатъ, и вышелъ.
Графиня де-Бомениль тотчасъ же позвонила. Явилась ея горничная.
— Мадмуазель Эрминія здѣсь?
— Здѣсь, сударыня.
— Попроси ее ко мнѣ…
Эрминія, блѣдная, печальная, но, по-видимому, спокойная, вошла въ спальню графини де-Бомениль, держа въ рукахъ свою нотную тетрадь.
— Вамъ было угодно меня видѣть, графиня, сказала она съ уваженіемъ.
— Да! у меня есть къ вамъ просьба, отвѣчала больная, придумывая средства какъ-нибудь подозвать дочь ближе къ себѣ.
— Что прикажете, графиня? спросила дѣвушка, потупляя глаза.
— Мнѣ нужно кое-что написать… такъ… нѣсколько строкъ, но у меня не достаетъ силъ. Не можете ли вы быть моимъ секретаремъ на эту минуту?..
— О, съ большимъ удовольствіемъ, графиня, живо проговорила Эрминія.
— Благодарю васъ.
— Прикажете подать все, что нужно для письма? спросила тихо молодая дѣвушка.
— Не безпокойтесь, я позову кого-нибудь. Мнѣ не хотѣлось бы затруднять васъ, отвѣчала несчастная мать, желая, однакожь, отъ души остаться наединѣ съ дочерью.
— О, въ этомъ нѣтъ никакого труда, графиня; прошу васъ только сказать, гдѣ я найду все, что вамъ нужно?
— Вонъ тамъ, на столѣ, у фортепьяно… зажгите также и свѣчку. Лампа какъ-то темна… Но, право, я употребляю во зло вашу доброту, сказала графиня, въ то время, какъ ея дочь спѣшила зажечь свѣчу и подать бумагу и перья.
Графиня судорожно взяла изъ рукъ Эрминіи перо и листочикъ бумаги, который положила себѣ на колѣни. Она попробовала написать нѣсколько словъ, но не могла; перо выпало изъ рукъ ея.
Опустившись на подушку, бѣдная женщина старалась удержать глубокій вздохъ и насильственно улыбнулась.
— Я слишкомъ понадѣялась на свои силы, сказала она. — Вижу, что должна принять ваше милое предложеніе.
— Вы такъ долго оставались въ постели, графиня, немудрено, что очень ослабѣли.
— Это правда. Позвольте же, я вамъ продиктую… Но снимите, пожалуйста, шляпку: вамъ будетъ удобнѣе, легче, сказала графиня; — эта шляпка скрывала нѣсколько лицо дочери.
Эрминія сняла шляпку, и больная, пожирая глазами дочь, съ материнской гордостью любовалась ея прелестной головкой.
— Я готова, графиня, сказала дѣвушка, садясь за столъ.
— Такъ пишите, пожалуйста, вотъ что, сказала больная и продиктовала слѣдующія строки:
"Мадамъ де-Бомениль почтетъ себя крайне обязанною маркизу де-Мэльфору, если онъ возьметъ на себя трудъ зайдти къ ней тотчасъ же… Хоть бы это было даже въ очень-позднее время…
«Мадамъ де-Бомениль, чувствуя себя очень-слабой, принуждена прибѣгнуть къ чужой помощи, чтобъ написать эту записку маркизу де-Мэльфору, котораго она смѣетъ увѣрить въ своемъ глубокомъ уваженіи.»
По-мѣрѣ-того, какъ графиня диктовала эту записку, сердце ея сжималось отъ одной изъ тѣхъ чрезвычайно-дѣтскихъ, но сильно-томительныхъ мыслей, которыя могутъ раждаться только въ головѣ матери.
Графиня была поражена простотой и изяществомъ манеръ Эринніи, съ гордостью слушала ее, признавала въ ней первоклассное музыкальное дарованіе и съ безпокойствомъ, со страхомъ спрашивала себя — было ли воспитаніе дѣвушки полно, не пренебрегли ли чѣмъ-нибудь въ пользу ея таланта?
Въ эту минуту, мадамъ де-Бомениль думала: — умѣетъ ли дочь ея правильно писать? красиво ли она пишетъ?
Такимъ-образомъ, графиня, казалось, не рѣшалась взглянуть на письмо, которое Эрминія писала; наконецъ, она не удержалась отъ искушенія.
— Написали? спросилаона.
— Да, графиня.
— Дайте взглянуть такъ ли… написано… имя… имя мосьё де-Мэльфора? я и забыла сказать вамъ, какъ оно пишется.
Эрминія подала письмо. Графиня была изумлена. Письмо было написано не только совершенно правильно, но и почеркъ его былъ необыкновенно красивъ.
— Безподобно. Я никогда не видала такой красивой руки, сказала быстро мадамъ де-Бомениль: — напишите, пожалуйста, на адресѣ такъ:
Господину маркизу де-Мэльфору, въ Улицѣ-де-Мартиръ, № 45.
Графиня позвала свою любимую горничную и сказала:
— Возьмите карету, мадамъ Дюпонъ, и отвезите сами это письмо по адресу. Если маркиза нѣтъ, но вамъ скажутъ, что онъ скоро воротится, такъ вы его подождите…
— Но, отвѣчала горничная, удивленная приказаніемъ, которое могъ бы исполнить и всякій другой: — но, графиня, если я вамъ на что-нибудь понадоблюсь… а…
— Сдѣлайте прежде это, возразила мадамъ де-Бомениль: — мадмуазель Эрминія будетъ такъ добра, что, въ случаѣ нужды, поможетъ мнѣ.
Эрминія поклонилась въ знакъ согласія, и когда графиня отдавала приказанія своей горничной, внимательно посмотрѣла на мать. Въ ея глазахъ выражалась нѣжность и вмѣстѣ безпокойство.
— Только украдкой, думала она: — я осмѣливаюсь смотрѣть на нее, а вѣдь она мнѣ мать. О, дай Богъ, чтобъ она никогда не догадалась, что я знаю печальную тайну моего рожденія!
IX.
правитьНевозможно передать, какое счастіе выразилось на лицъ графини де-Бомениль, когда она увидала, что горничная вышла.
Бѣдная мать знала, что теперь она цѣлый часъ пробудетъ наединѣ съ дочерью.
Легкая краска оттѣнила блѣдное лицо ея; глаза, до того потухшіе, лихорадочно заблистали; казалось, она ожила. Такъ сверхъестественно было усиліе, которое она сдѣлала, чтобъ воспользоваться случаемъ поговорить съ своей дочерью, можетъ-быть, въ послѣдній разъ.
Эрминія сидѣла, потупивъ глаза, полные слезъ.
— Будьте такъ добры, дайте мнѣ пять или шесть ложечекъ капель, вонъ изъ той стклянки, что на каминѣ, сказала наконецъ мадамъ де-Бомениль.
— Но, графиня, возразила съ безпокойствомъ Эрминія: — вы, вѣроятно, забыли, что докторъ запретилъ вамъ принимать болѣе двухъ или трехъ самыхъ маленькихъ ложечекъ этихъ капель. Мнѣ кажется, вчера онъ вамъ именно это совѣтовалъ.
— Да, но я чувствую себя гораздо-лучше, и думаю, что этотъ пріемъ придастъ мнѣ силы…
— Вамъ лучше? спросила Эрминія, не зная, вѣрить ли словамъ графини,
— Развѣ вы сомнѣваетесь въ этомъ?
— Я… графиня…
— Конечно, давишняя печальная церемонія навела на васъ ужасъ, но вѣдь это было сдѣлано только изъ предосторожности… мнѣ хотѣлось исполнить этотъ священный долгъ, чтобъ быть готовою предстать предъ лицо Всевышняго. Отъ-этого мнѣ сдѣлалось гораздо-легче. Я стала гораздо-покойнѣе и полагаю, что пріемъ нѣсколькихъ капель этого лекарства совершенно подкрѣпитъ меня. Я могла бы еще разъ послушать васъ. Ваше пѣніе столько разъ утишало мои страданія, разсѣевало мою грусть. А вы не хотите мнѣ дать этого лекарства, прибавила графныя, улыбаясь.
— Если вы этого непремѣнно требуете, отвѣчала Эрминія:. — я сейчасъ налью…
И молодая дѣвушка, подумавъ, что нѣсколько большій или меньшій пріемъ крѣпительнаго не можетъ имѣть дурныхъ послѣдствій, налила четыре ложечки въ чашку и подала графинѣ.
Мадамъ де-Бомениль, принимая чашку, какъ-будто ненарочно дотронулась до руки дочери. Она была такъ счастлива, что ея дочь была подлѣ нея… Эрминія, наклонившись къ подушкѣ матери, держала подносъ, чтобъ принять снова чашку. Больная пила лскарство медленно, каплю за каплей, и потомъ опустилась въ изнеможеніи на подушку.
— Вы устали, графиня?
— Да, немножко!.. Мнѣ кажется, что еслибъ я могла сидѣть, мнѣ было бы лучше; но я такъ слаба, что не могу держаться…
— Обопритесь на меня, сказала нерѣшительно Эрминія: — можетъ-быть, вамъ… будетъ не такъ тяжело сидѣть…
— О, я была бы очень рада… но… но боюсь васъ безпокоить… право, вы такъ добры ко мнѣ; отвѣчала больная, стараясь скрыть радость, которую доставилъ ей успѣхъ материнской хитрости.
Эрминія не могла отвѣчать. Сердце ея было полно нѣжной любви къ матери. Она сѣла у изголовья постели и графиня положила голову на грудь дочери.
При этомъ сближеніи, обѣ онѣ невольно вздрогнули; но ни та, ни другая не могла этого замѣтить. Иначе, можетъ-быть, мадамъ де-Бомениль, не смотря на свою клятву, высказала бы свою тайну, или, можетъ-быть, она увидала бы во взглядѣ Эрминіи, что ей тоже извѣстна тайна — ея рожденія.
— Нѣтъ, нѣтъ, прочь эта преступная слабость, думала въ эту минуту мадамъ де-Бомениль, удерживая порывы своего сердца: — нѣтъ, пусть это несчастное дитя никогда не узнаетъ печальной тайны; я дала клятву и должна сдержать ее. Развѣ съ меня не довольно неожиданнаго блаженства — наслаждаться милой заботливостью, которою она меня окружаетъ по добротѣ своего сердца, можетъ-быть, по тайному предчувствію.
— Нѣтъ, лучше умереть, думала въ свою очередь Эрминія: — лучше умереть, чѣмъ заставить мать мою подозрѣвать, что мнѣ извѣстна тайна, которую она до-сихъ-поръ скрываетъ. Впрочемъ, можетъ-быть, она и сама не знаетъ… Можетъ-быть, одинъ случай сблизилъ меня теперь съ нею; можетъ-быть, въ ея глазахъ я ей чужая, совершенно чужая?..
И мать и дочь, обѣ глотали слезы, желая скрыть ихъ. Обѣ онѣ старались собрать свое мужество, одна — напоминая себѣ о данной клятвѣ, другая, — находя силу въ самоотверженіи, смѣшанномъ съ глубокой чувствительностью и гордостью.
— Благодарю васъ, мадмуазель Эрминія, сказала наконецъ мадамъ де-Бомениль, не смѣя, однакожь, взглянуть на дочь: — мнѣ гораздо лучше…
— Позвольте мнѣ поправить подушки, графиня. Вамъ будетъ ловче лежать.
— Какъ вы добры, мадмуазель Эрминія!
Бѣдная мадамъ де-Бомениль была очень-довольна этимъ предложеніемъ, потому-что оно заставляло Эрминію пробыть еще нѣсколько минутъ близь нея.
Мадмуазель Эрминія… графиня… Невозможно передать, съ какимъ страннымъ выраженіемъ мать и дочь обмѣнивались между собою этими церемонными названіями, которыя никогда не казались имъ обѣимъ столь ничтожными, столь холодными!
— Еще разъ благодарю васъ, сказала графиня: — я чувствую себя все лучше и лучше, благодаря вашей милой заботливости… да и крѣпительное, кажется, нѣсколько помогло мнѣ… Мнѣ кажется даже, что я почти совершенно здорова… Вѣроятно, нынѣшнюю ночь я буду спать покойно.
Эрминія бросила грустный взглядъ на свою шляпку.
Она боялась, чтобъ графиня не отпустила ее еще до возврата горничной. Можетъ-быть, уже графиня не хотѣла заставлять ее играть на фортепьяно.
Однакожь, не желая отказаться отъ послѣдней надежды, молодая дѣвушка кротко спросила у своей матери:.
— Вчера вы просили меня, графиня, принести что-нибудь изъ «Оберона»… не знаю… угодно ли вамъ будетъ сегодня прослушать?..
— О да, непремѣнно. Вы знаете, какъ ваше пѣніе, ваша игра утишаютъ мою боль. А сегодня мнѣ такъ хорошо, такъ хорошо, что слушать васъ мнѣ будетъ истиннымъудовольствіемъ…
Эрминія снова взглянула на графиню де-Бомениль и была поражена перемѣной, которая выразилась на лицѣ ея. За нѣсколько времени блѣдное, изнеможденное, теперь оно было спокойно, весело и даже легкая краска появилась на щекахъ его.
При этомъ странномъ превращеніи разсѣялись всѣ страшныя предчувствія молодой дѣвушки; надежда оживила ея сердце. Ей казалось, что мать ея спасена однимъ изъ тѣхъ неожиданныхъ переворотовъ, которые часто случаются во всѣхъ болѣзняхъ.
Совершенно счастливая, покойная, она взяла ноты и сѣла за фортепьяно.
Надъ фортепьяно висѣлъ портретъ дѣвочки лѣтъ пяти или шести, которая играла съ огромной собакой. Она не была хороша, но ея дѣтское личико выражало необыкновенную прелесть, кротость и простодушіе.
Это былъ портретъ Эрнестины де Бомениль, законной дочери графини, писанный десять лѣтъ назадъ.
Эрминія еще прежде угадала, кто былъ оригиналомъ этого портрета, и нѣсколько разъ украдкой бросала кроткій, нѣжный взглядъ на свою маленькую сестру, которую она не знала и, можетъ-быть, никогда не должна была знать.
Подъ вліяніемъ этого чувства, Эрминія и теперь, взглянувъ на портретъ, не могла удержаться отъ судорожнаго волненія, нѣсколько минутъ не могла оторвать отъ него глазъ своихъ, и машинально открывала фортепьяно.
Мадамъ де-Бомениль, внимательно слѣдившая за всѣми движеніями дочери, видѣла, съ какимъ удовольствіемъ она разсматривала портретъ Эрнестины.
— Бѣдная Эрминія, думала графиня: — у нея есть мать… сестра… и она никогда не должна узнать этихъ сладкихъ словъ: маменька… сестра моя.
Потомъ, быстро отеревъ сбѣжавшую на щеку слезу, она громко сказала дочери:
— Это… дочь моя… Не правда ли, какое кроткое, милое личико?
Эрминія вздрогнула, какъ-будто ее поймали въ какой-нибудь винѣ, покраснѣла и тихо сказала:
— Извините, графиня… но… я…
— О, смотрите на нее, смотрите, перебила графиня: — она теперь хоть и выросла и перемѣнилась… но въ ней сохранился этотъ взглядъ, кроткій, откровенный; конечно, она далеко не такъ хороша, какъ вы, почти невольно прибавила несчастная мать съ тайной гордостью. Она была совершенно счастлива тѣмъ, что могла соединить обѣихъ дочерей своихъ въ этомъ сравненіи: да! она далеко не такъ хороша, какъ вы, но въ ея лицѣ, какъ и въ вашемъ, такъ много неуловимой прелести. Бѣдняжка!.. что-то съ ней теперь? Лучше ли ей?
— Развѣ вы, графиня, серьёзно безпокоитесь на счетъ ея здоровья?
— Да! она заболѣла во время своего роста… Она такъ быстро росла! Мы очень за нее боялись… Доктора послали ее въ Италію, куда я не могла за ней ѣхать, потому-что не могла встать съ постели. Благодаря Бога, послѣднія письма ея меня очень успокоиваютъ. Она пишетъ каждый день. Это журналъ всей ея жизни. Какъ простодушны, какъ нѣжны, какъ трогательны эти письма. Я прочту вамъ нѣкоторыя изъ нихъ и вы полюбите Эрнёстину, какъ-будто бы вы ее знали.
— О, я не сомнѣваюсь и благодарю васъ за это обѣщаніе, вскричала Эрминія, не скрывая своей радости: — если послѣднія извѣстія мадмуазель Эрнестины успокоиваютъ васъ, такъ вы напрасно боитесь за нее… Въ юности такъ много силъ, графиня! Притомъ же, прекрасное солнце Италіи, говорятъ, такъ живительно!..
Горькая мысль мелькнула въ головѣ мадамъ де-Бомениль.
Думая о дорогомъ путешествіи, о безмѣрныхъ издержкахъ, которыя принесены въ жертву слабому здоровью Эрнестины и внимательной заботливости о ней, графиня спрашивала себя, что стала бы дѣлать Эрминія, бѣдное, покинутое дитя, еслибъ она была въ такомъ же болѣзненномъ-состояніи, какъ Эрнестина, и еслибъ единственнымъ способомъ сохраненія жизни своей ей оставался этотъ долгій вояжъ, сопряженный съ такими огромными издержками, доступными только людямъ богатымъ.
При этой мысли, мадамъ де-Бомениль почувствовала болѣе, чѣмъ когда-нибудь, желаніе узнать, какъ Эрминія преодолѣвала всѣ трудности, всѣ случайности своего тяжкаго положенія, съ-тѣхъ-поръ, какъ была оставлена матерью, до той минуты, когда случай сблизилъ мать и дочь самымъ неожиданнымъ образомъ.
Но какъ, не измѣняя себѣ, могла мадамъ ле-Бомениль вызвать дочь свою на откровенность? Какому страданію, какой грусти могла она подвергнуться, слушая разсказъ-дочери!
Эти-то причины удерживали ее до-сихъ-поръ отъ всѣхъ вопросовъ о прошедшей жизни Эрминіи.
Но въ настоящую минуту, мадамъ, де-Бомениль рѣшилась спросить дочь свою обо всемъ; она рѣшилась, — можетъ-быть, потому-что предчувствовала въ своемъ сомнительномъ облегченіи скорый конецъ; можетъ-быть, потому-что была не въ силахъ долѣе противиться чувству материнской нѣжности, чувству, которое, въ-слѣдствіе многихъ подробностей этого свиданія матери съ дочерью, достигло своего высочайшаго развитія.
X.
правитьМежду-тѣмъ, какъ графиня де-Бомениль придумывала средства навести Эрминію на разговоръ о ея прошедшей жизни, молодая дѣвушка стоя перебирала ноты и дожидалась, когда графиня пригласитъ ее сѣсть за фортепьяно.
— Я могу показаться вамъ очень-странной, сказала мадамъ де-Бомениль: — знаете, мнѣ хотѣлось бы лучше слушать васъ самихъ, чѣмъ музыку… уже около десяти часовъ… Это обыкновенное время моего кризиса… Можетъ-быть, сегодня онъ и не случится, если мнѣ все будетъ такъ же легко, какъ теперь. Иначе, мнѣ будетъ очень-досадно на то, что я слишкомъ-рано прибѣгла къ средству, которое успокоивало столько разъ мои страданія. Но это еще не все… вы, пожалуй, назовете меня не только странной, но и любопытной, можетъ-быть, нескромной.
— Почему же, графиня?
— Сядьте, пожалуйста, здѣсь, поближе ко мнѣ… разскажите мнѣ, какъ это вы… въ такихъ юныхъ лѣтахъ… вѣдь вамъ, я думаю, не болѣе семнадцати или восьмнадцати?
— Да, мнѣ восьмнадцатый годъ…
— Какъ же это вы въ эти лѣта сдѣлались такой превосходной музыкантшей?
— Вы слишкомъ-снисходительны, графиня; впрочемъ, я, съ-дѣтства люблю музыку, имѣла къ ней способность и очень-легко выучилась немножко играть…
— Кто же былъ вашимъ учителемъ? Гдѣ вы учились?..
— Въ пансіонѣ…
— Въ Парижѣ?..
— Нѣтъ, я не все время была въ пансіонѣ, въ Парижѣ…
— Гдѣ же вы были до пріѣзда въ Парижъ?
— Въ Бове. Тамъ я жила до десяти лѣтъ.
— А потомъ?
— Потомъ меня отдали въ пансіонъ въ Парижѣ.
— И вы долго въ немъ оставались?
— До семнадцатаго года.
— И потомъ вышли?..
— Да, выйдя изъ пансіона, я стала давать уроки музыки.
— И у васъ было… Но, право, мнѣ стыдно за мою нескромность… Но она можетъ быть нѣсколько простительна… Я принимаю въ васъ живѣйшее участіе.
— О, мнѣ самой пріятно отвѣчать вамъ со всѣмъ чистосердечіемъ. Вы такъ милостивы ко мнѣ, графиня.
— Ну, такъ скажите же мнѣ, у кого вы жили по выходѣ изъ пансіона?
— Мнѣ не у кого, было жить.
— Какъ! у васъ не было никого родныхъ? спросила графиня съ истинно-героическимъ спокойствіемъ.
— У меня вовсе нѣтъ родныхъ, отвѣчала Эрминія съ такою же твердостью.
— Какъ ваша фамилія?
— У меня нѣтъ и фамиліи, отвѣчала дѣвушка, и подумала: «да, точно, она не подозрѣваетъ, что я дочь ей. Иначе у ней не достало бы силы сдѣлать подобный вопросъ».
— Въ такомъ случаѣ, съ кѣмъ же вы живете теперь?
— Одна, графиня.
— Какъ, совершенно одна?
— Да.
— Простите мнѣ… но… но въ ваши лѣта… такое положеніе, мнѣ кажется, очень-рѣдко… Имѣете ли вы, по-крайней-мѣрѣ, достаточно уроковъ?
— О, да, графиня, мужественно отвѣчала Эрминія.
— Удивительно!
— Что прикажете дѣлать, графиня? Судьбы не избираютъ, остается только за нею слѣдовать… Съ твердостію, съ трудолюбіемъ можно жить, если не блестящимъ образомъ, по-крайней-мѣрѣ хоть покойно и счастливо.
— Счастливо! вскричала мадамъ де-Бомениль съ радостью, которой не могла удержать: — такъ вы счастливы?
Въ лицѣ и въ голосѣ графини выразилось столько блаженства, что въ головѣ Эрминіи явились новыя сомнѣнія.
— Вѣроятно, она не знаетъ, что я дочь ея, думала Эрминія: — иначе, зачѣмъ бы ей знать, счастлива ли я? Но все равно, если она знаетъ, что я ея дочь, я должна увѣрить ее въ своемъ счастіи, чтобъ избавить ее отъ печали, можетъ-быть, отъ угрызеній совѣсти.
«Если она считаетъ меня чужою, я все таки увѣрю ее въ моемъ довольствѣ… Она не должна думать, что я желаю возбудить ея сожалѣніе, жалость… О, моя гордость возмущается при одной мысли…»
— Такъ вы счастливы? Дѣйствительно счастливы? сказала мадамъ де-Бомениль, услышавъ это признаніе, столь драгоцѣнное ея материнскому сердцу.
— Да, графиня, отвѣчала дѣвушка почти веселымъ голосомъ: — очень счастлива.
Видя прекрасное лицо дочери, блиставшей красотой, юностью и невинной веселостью, графиня сдѣлала страшное усиліе, чтобъ не измѣнить себѣ.
— Не смѣйтесь надъ моими вопросами, сказала она, подражая веселости своей дочери: — не смѣйтесь, потому-что, по-несчастію, намъ, привыкшимъ къ удобствамъ жизни, къ роскоши, многое кажется страннымъ, непонятнымъ; на-примѣръ, вотъ вы… какъ вы устроились по выходѣ изъ пансіона?
— О, тогда я была богата, графиня! отвѣчала улыбаясь Эрминія.
— Богата?
— Да, богата! Черезъ два года послѣ того, какъ меня отдали въ пансіонъ въ Парижѣ… за меня перестали платить… Мнѣ было тогда двѣнадцать лѣтъ… Содержательница пансіона очень меня любила. Однажды она мнѣ сказала: «мнѣ перестали платить за васъ; но, дитя мое, я все-таки не оставлю васъ».
— Безподобная женщина!
— О, лучшая изъ женщинъ! но, къ-несчастію, она болѣе не существуетъ, отвѣчала грустно Эрминія; между-тѣмъ, не желая оставлять графиню подъ вліяніемъ грустнаго чувства, она прибавила:
— Но эта добрая женщина не подумала о моемъ главномъ порокѣ… Я должна все разсказать вамъ; вѣдь вы хотите, чтобъ я была съ вами откровенною. У меня есть странный недостатокъ, гадкій порокъ…
— У васъ порокъ? полноте!
— Увы, графиня, страшный порокъ — гордость.
— Гордость?
— Да, да — гордость. Поэтому-то, когда содержательница пансіона предложила мнѣ изъ милосердія остаться у нея… моя дѣтская гордость возмутилась… Я сказала, что соглашусь на это предложеніе только съ условіемъ… платить моими трудами за то, что она предлагала мнѣ даромъ.
— Въ двѣнадцать лѣтъ такая гордость! Но какой же трудъ вы на себя приняли?
— Я повторяла музыкальные уроки съ тѣми изъ моихъ подругъ, которыя были слабѣе меня въ музыкѣ, потому-что, по возрасту, я уже довольно недурно играла на фортепьяно… Я всегда имѣла страсть къ музыкѣ…
— И содержательница пансіона приняла ваше предложеніе?
— Съ радостью, графиня. Моя рѣшительность ее тронула.
— Я думаю!..
— Съ этой минуты, благодаря моей благодѣтельницѣ, у меня было много ученицъ; многія изъ нихъ были гораздо-старше меня годами. Видите ли, графиня, у меня вездѣ гордость, всегда гордость. Сначала я учила такъ… шутя… по дѣтской прихоти, но потомъ у меня явилось истинное къ этому призваніе, которое въ-послѣдствіи послужило мнѣ безцѣннымъ источникомъ для моего существованія. Въ четырнадцать лѣтъ я была помощницей музыкальной учительницы. Мни дали тысячу двѣсти франковъ жалованья… Представьте же себѣ ту сумму, которую я собрала до того времени, когда, наконецъ, вышла изъ пансіона. Мнѣ было тогда шестнадцать лѣтъ съ половиной. Въ пансіонѣ я издерживала очень немного… только на свое содержаніе.
— Бѣдное дитя! въ эти лѣта такое трудолюбіе, такая благородная гордость, сказала графиня и не могла удержать слезъ, которыя обильно полились изъ глазъ ея.
— Но зачѣмъ же вы оставили пансіонъ? прибавила она.
— Моя добрая благодѣтельница умерла, другая замѣнила ее, но эта другая, увы! вовсе не походила на прежнюю. Однакожь, она предложила мнѣ остаться въ пансіонѣ на тѣхъ же условіяхъ, на какихъ я была. Я согласилась; но черезъ два мѣсяца… мой гадкій порокъ… и моя сумасшедшая голова заставили меня выйдти…
— Отъ-чего же?
— Сколько прежняя содержательница пансіона была со мной добра и ласкова, столько новая была повелительна и груба… Однажды…
Эрминія остановилась и прекрасное лицо ея, при этомъ воспоминаніи, покрылось живымъ румянцемъ.
— Однажды, повторила она: — эта женщина сдѣлала мнѣ одинъ изъ тѣхъ упрековъ, которые глубоко ранятъ сердце: она сказала мнѣ…
— Что вамъ сказала эта злая женщина? быстро спросила мадамъ де-Бомениль, потому-что Эрминія не осмѣливалась повторить передъ графиней, не опечаливъ ее, тѣхъ жосткихъ, унизительныхъ словъ, которыя высказала ей содержательница пансіона:
Вы слишкомъ горды для незаконной дочери Богъ-знаетъ кого!
— Что она сказала вамъ? повторила мадамъ де-Бомениль.
— Простите, графиня, я не могу повторить этихъ жестокихъ словъ… Если я не позабыла ихъ, по-крайней-мѣрѣ простила… На другой же день я оставила пансіонъ, взявъ съ собой свое маленькое богатство, плодъ моихъ уроковъ. Съ помощью его, я устроилась и съ-тѣхъ-поръ жила одна… въ моей квартирѣ…
Эрминія произнесла эти слова; въ моей квартирѣ съ такимъ важнымъ, довольнымъ и гордымъ видомъ, что мадамъ де-Бомениль, съ полными отъ слезъ глазами, съ улыбкой на устахъ, схватила и пожала руку молодой дѣвушки, сидѣвшей у ея изголовья.
— И я увѣрена, моя гордая собесѣдница, что ваша квартира прекрасна.
— О, въ этомъ случаѣ, графиня, для меня нѣтъ ничего слишкомъ-изящнаго…
— Въ-самомъ-дѣлѣ? ну, а сколько же комнатъ въ нашей квартиръ? спросила, улыбаясь, графиня.
— Одна… и еще прихожая… выходитъ въ садъ… моя комната очень-мала, и потому я могла себѣ позволить украсить ее только хорошенькимъ ковромъ и обоями, повѣсить персидскія занавѣски. У меня одно только кресло, но оно обито бархатомъ, и притомъ этотъ бархатъ вышитъ шелкомъ… мной-самой, разумѣется… У меня очень-мало вещей, но за то все выбрано со вкусомъ, я въ этомъ увѣрена! Но это еще не все… у меня было честолюбіе и я скоро осуществлю его…
— Какое же это честолюбіе?
— Мнѣ хочется имѣть маленькую дѣвочку, которая бы служила мнѣ, такъ… дѣвочку лѣтъ тринадцати или четырнадцати, которую бы я могла исторгнуть изъ жалкаго положенія и которая бы со мной была счастлива. Мнѣ говорили уже объ одной сироткѣ. Ей только двѣнадцать лѣтъ; у нея, сказали, предоброе сердце, характеръ самый кроткій. Я буду очень счастлива, когда возьму ее къ себѣ въ услуженіе… Притомъ же, это будетъ вовсе не пустая, не глупая прихоть. Она можетъ провожать меня, когда я пойду давать уроки. Вы знаете, графиня, что значитъ идти женщинѣ одной…
Эрминія не могла кончить фразы; стыдливыя слезы блеснули на ея рѣсницахъ, когда она вспомнила о грубомъ преслѣдованіи де-Равиля. Молодая дѣвушка нерѣдко подвергалась подобнымъ встрѣчамъ, не смотря на свою скромность и гордое достоинство, которое ярко отражалось на лицѣ ея.
— Я понимаю васъ, дитя мое, сказала мадамъ де-Бомениль съ чувствомъ: — но ваши уроки? кто вамъ достаетъ ихъ? Можетъ-быть, иногда у васъ и не бываетъ уроковъ?
— Рѣдко, графиня, на-примѣръ, лѣтомъ, когда многія изъ моихъ ученицъ уѣзжаютъ въ деревни. Тогда я прибѣгаю къ другимъ средствамъ: вышиваю или сочиняю что-нибудь… притомъ, я очень дружна со многими моими пансіонскими, подругами. Вотъ именно одна изъ нихъ и послала меня къ женѣ вашего доктора, который искалъ какую-нибудь нѣсколько порядочную музыкантшу къ вамъ, графиня…
Въ эту минуту Эрминія, которая начала свой разсказъ, сидя на стулѣ у постели матери, уже сидѣла на ея постели… и почти въ ея объятіяхъ.
Онѣ обѣ почти безсознательно уступили могущественному порыву чувствъ, потому-что мадамъ де-Бомениль, посадивъ Эрминію подлѣ себя, увлеклась и держала руку дочери во все время этого простаго и трогательнаго разсказа…
Такимъ-образомъ, по-мѣрѣ-того, какъ Эрминія разсказывала графинѣ де-Бомениль исторію своей прошедшей жизни, она чувствовала сначала, что рука матери сжимала ея руку, потомъ больная привлекала ее къ себѣ все ближе, ближе, такъ-что, наконецъ, рука ея обвилась вокругъ шеи дочери…
Наконецъ, не въ силахъ болѣе противиться материнской нѣжности, мадамъ де-Бомениль схватила очаровательную головку Эрминіи, и, не произнеся ни одного слова, покрыла ее страстными поцалуями и слезами.
Мать и дочь долго оставались въ этомъ нѣмомъ, лихорадочномъ забытьи.
Вѣроятно, ихъ общая тайна, сохраняемая до-сихъ-поръ съ такимъ трудомъ, въ эту минуту высказалась бы совершенно, еслибъ обѣ онѣ вдругъ не опомнились, услыхавъ стукъ у дверей спальной.
Мадамъ де-Бомениль, въ ужасѣ отъ клятвопреступленія, которое она готова была совершить, по счастію скоро оправилась. Смущенная, не зная, какъ объяснить дочери этотъ безумный порывъ нѣжности, она, наконецъ, сказала прерывающимся голосомъ:
— Простите, простите мнѣ, дитя мое, это увлеченіе… но вѣдь я мать… дочь моя далеко… ея отсутствіе страшно печалитъ меня… какъ слаба голова моя… въ самозабвеніи… мнѣ казалось, что… это она — моя дочь, которую я оплакиваю… мнѣ казалось, что это ее я сжимаю въ своихъ объятіяхъ. Будьте снисходительны къ этому материнскому заблужденію… надо имѣть сожалѣніе къ бѣдной матери, которая должна умереть и не можетъ въ послѣдній разъ обнять дитя свое!..
— Умереть? вскричала дѣвушка, поднявъ лицо, облитое слезами и со страхомъ смотря на мать.
Но, услышавъ снова стукъ у дверей, Эрминія быстро отерла слезы и употребила всю силу, чтобъ казаться совершенно-спокойною,
— Вотъ уже второй разъ стучатся въ дверь, сказала она. — Отворите.
Горничная вошла и сказала:
— Какъ вы изволили приказать, графиня, я дождалась маркиза де-Мэльфора.
— Ну, что жь? прійдетъ ли онъ? быстро спросила мадамъ де-Бомениль.
— Господинъ маркизъ ожидаетъ въ гостиной.
— О, благодарю Бога, прошептала графиня, смотря на дочь свою: — небо вознаграждаетъ меня за то, что я сохранила клятву. Сію минуту вы введете сюда маркиза, сказала она горничной.
Эрминія, глубоко встревоженная, чувствовала, что присутствіе ея здѣсь теперь лишнее и взяла шляпку, чтобъ удалиться. Графиня не сводила съ нея глазъ.
Она видѣла дочь свою, можетъ-быть, въ послѣдній разъ; несчастная, она чувствовала, что силы ея совершенно истощились въ насильственномъ напряженіи.
Однакожь, мадамъ де-Бомениль имѣла твердость съ увѣренностью сказать Эрминіи:
— До завтра… мадмуазель Эрминія… завтра мы съиграемъ Оберона… Вы будете такъ добры, что прійдете пораньше. Не правда ли?
— Да, графиня.
— Мадамъ Дюпонъ, проводите мадмуазель Эрминію и попросите ко мнѣ маркиза.
И, слѣдуя грустнымъ взглядомъ за дочерью, которая подходила къ дверямъ спальни, мадамъ де-Бомениль не могла удержаться, чтобъ не сказать ей еще разъ:
— Прощайте, мадмуазель Эрминія.
— Прощайте, графиня, отвѣчала дѣвушка.
Этими холодными, церемоніальными словами высказали свое отчаяніе оба бѣдныя существа, которыя, быть-можетъ, видѣлись въ послѣдній разъ.
Мадамъ Дюпонъ провела Эрминію, обойдя гостиную, въ которой дожидался де Мэльфоръ.
— Вы забыли свой зонтикъ, сказала горничная съ участіемъ, когда Эрминія уже выходила на лѣстницу; — а онъ будетъ вамъ очень нуженъ. Дождь такъ и льетъ.
— Благодарю васъ, отвѣчала Эрминія, воротившись взять зонтикъ, который она позабыла у дверей прихожей.
Дѣйствительно, дождь былъ проливной: но молодая дѣвушка, погруженная въ тайную грусть свою, едва замѣтила, что ночь была темна, что дождь падалъ крупными и частыми каплями, когда она, одна-одинехонька, въ эту страшную погоду, въ это позднее время и въ такой безлюдной части города принуждена была идти въ свое дѣвственное жилище.
XI.
правитьМаркизъ де-Мэльфоръ дожидался, какъ мы сказали, въ залѣ.
На лицѣ горбуна не видно было обидной насмѣшки; напротивъ, въ его чертахъ выражались глубокая грусть и удивленіе.
Онъ стоялъ облокотившись о каминъ, и, казалось, о чемъ-то думалъ, какъ-будто хотѣлъ найдти отвѣтъ на непонятную для него загадку. Вдругъ, пробудившись отъ глубокой задумчивости, съ грустью посмотрѣлъ вокругъ себя и слезы блеснули въ его черныхъ глазахъ.
Черезъ нѣсколько минутъ, мадамъ Дюпонъ вошла и попросила его къ графинѣ де-Бомениль.
— Графиня проситъ г. маркиза войдти къ ней.
Мэльфоръ пошелъ за горничной.
— Г. маркизъ де-Мэльфоръ! сказала горничная, введя его въ спальную мадамъ де-Бомениль.
Графиня уже нѣсколько оправилась: ея волосы, приведенные въ безпорядокъ, были снова приглажены, легкій кружевной чепчикъ прикрывалъ отчасти ея блѣдное лицо, съ котораго спалъ давнишній лихорадочный румянецъ. Глаза, за минуту блиставшіе материнскою нѣжностью, казались потухшими; руки, которыя были такъ горячи, когда сжимали руку дочери, уже охладѣли.
При видѣ этой страшной перемѣны въ лицѣ мадамъ де-Бомениль, которую маркизъ видѣлъ блиставшею красотой и молодостью, онъ вздрогнулъ, и противъ воли остановился на минуту.
Лицо горбуна измѣнило его грустному удивленію, потому-что графиня, оставшись съ нимъ наединѣ, улыбнулась и сказала:
— Вы находите, что я очень перемѣнилась… Не правда ли, маркизъ?
Горбунъ не отвѣчалъ ничего, потупилъ голову, и когда черезъ минуту онъ взглянулъ на больную, онъ былъ блѣденъ, какъ смерть.
Мадамъ де-Бомениль попросила его сѣсть подлѣ ея постели и важнымъ голосомъ сказала:
— Боюсь, что минуты моей жизни сочтены… поэтому я все разскажу вамъ, маркизъ, въ короткихъ словахъ.
Мэльфоръ тихо сѣлъ у постели больной.
— Мое письмо, конечно, васъ удивило, маркизъ? спросила мадамъ де-Бомениль.
— Да, графиня…
— И вы поспѣшили прійдти ко мнѣ. О, вы всегда добры, всегда великодушны.
Мэльфоръ поклонился.
— Вы меня очень любили, маркизъ… сказала больная растроганнымъ голосомъ.
Горбунъ вскочилъ отъ удивленія и, смѣшавшись, прямо смотрѣлъ на графиню.
— Не удивляйтесь, что я знаю тайну, которую я одна могла проникнуть… истинная, благородная любовь не можетъ не измѣнить себѣ возлѣ любимой особы.
— Итакъ, графиня… вы звали… прошепталъ горбунъ, выйдя нѣсколько изъ своего смущенія…
— Я знала все, отвѣчала мадамъ де-Бомениль, протянувъ маркизу свою холодную руку.
Мэльфоръ съ уваженіемъ, съ любовью пожалъ эту руку, между-тѣмъ, какъ слезы, которыхъ онъ не могъ удержать, обильно покатились по его щекамъ.
— Да… я все угадала… и великость вашей любви, которую вы скрывали, и ваши страданія, которыя вы переносили съ благородной твердостью.
— Вы знали все? прошепталъ маркизъ: — вы знали все и, между-тѣмъ, когда мнѣ случалось изрѣдка подойдти къ вамъ, говорить съ вами, вы всегда были ко мнѣ добры, благосклонны. Вы знали все… и никогда я не видалъ на вашихъ устахъ насмѣшливой улыбки: ваши глаза никогда не выражали ни презрѣнія, ни горькаго сожалѣнія.
— Во имя этой любви, которую вы питали ко мнѣ, маркизъ, сказала графиня съ трогательнымъ достоинствомъ: — во имя глубокаго уваженія, которое внушалъ мнѣ вашъ великодушный характеръ… въ эту минуту… можетъ-быть, торжественную минуту… я хочу повѣрить вамъ самыя драгоцѣнныя для меня надежды, самыя задушевныя мои желанія…
— Простите меня, графиня, возразилъ де-Мэльфоръ съ возрастающимъ волненіемъ: — простите меня, что я осмѣлился думать, что съ такимъ благороднымъ сердцемъ вы могли смѣяться надо мной, презирать… чувство, которому я не въ силахъ былъ противиться, но которое свято хранилъ въ душѣ моей. Говорите, графиня, я почитаю себя достойнымъ вашей довѣренности.
— Нынѣшнюю ночь, маркизъ, я перестану жить…
— Графиня…
— О, я не ошибаюсь… только моя душевная твердость поможетъ мнѣ еще нѣсколько бороться со смертью… Слушайте же, маркизъ… мнѣ недолго остается жить…
Горбунъ отеръ катившіяся по щекамъ слезы и внимательно вслушивался въ слова больной.
— Вы знаете, маркизъ, говорила мадамъ де-Бомениль: — отъ какого страшнаго случая умеръ мужъ мои. Умру я… и дочь моя… моя Эрнестина останется сиротой, въ чужой землѣ, на рукахъ гувернантки. Эрнестина — ангелъ доброты, и она чистосердечна, робка, робка до невѣроятности. Мы воспитали ее со всею нѣжностью, никогда ея не покидали… но она не знаетъ жизни, свѣта, потому-что всегда любила уединеніе… конечно, я могла бы умереть спокойною, потому-что дочь моя богатѣйшая наслѣдница во всей Франціи… но я не могу не безпокоиться думая о тѣхъ, которые противъ моей воли должны ей замѣнить меня… Мосьё и мадамъ де-Ларошгю — ближайшіе родственники Эрнестины; вѣроятно, имъ она будетъ ввѣрена… Уже давно я оставила всѣ связи съ этимъ семействомъ; вы ихъ знаете столько, чтобъ понять мои опасенія.
— Да, графиня, пріятно бы пожелать, чтобъ ваша дочь нашла лучшую опеку. Но вѣдь мадмуазель Эрнестинѣ уже шестнадцать лѣтъ, стало-быть, эта опека не долго продлится… Притомъ же, эти лица, о которыхъ вы мнѣ говорите, больше смѣшны, чѣмъ злы… Ихъ нечего много опасаться.
— Я знаю это… но рука Эрнестины будетъ предметомъ столькихъ соперниковъ… Я даже кое-что объ этимъ узнала, сказала мадамъ де-Бомениль, вспомнивъ совѣтъ своего духовника, который говорилъ ей о Макрёзѣ: — дочь моя будетъ окружена людьми, которые могутъ употребить во зло ея довѣренность… и я тогда только останусь совершенно покойной, когда буду увѣрена, что у ней будетъ другъ истинный, преданный ей всею душою, умный, который бы могъ руководить ея выборомъ… О, маркизъ, будьте для нея этимъ другомъ, умоляю васъ… Тогда я покину этотъ міръ, увѣренная въ томъ, что участь моей дочери будетъ столько же счастлива, сколько блестяща.
— Я сдѣлаю все, что отъ меня зависитъ, отвѣчалъ маркизъ: — я буду этимъ другомъ для вашей дочери.
— О, теперь я не боюсь болѣе за мою Эрнестину… Я знаю цѣну вашимъ обѣщаніямъ, маркизъ, громогласно сказала графиня, на лицѣ которой въ эту минуту блеснула надежда и торжественное спокойствіе…
Но вдругъ мадамъ де-Бомениль почувствовала сильное разслабленіе. Ей казалось, что конецъ ея приближается. Въ лицѣ ея снова выражалась тоска и она умоляющимъ голосомъ быстро начала говорить:
— Это еще не все, маркизъ. У меня есть къ вамъ еще просьба, важнѣе, гораздо важнѣе той.
Де-Мэльфоръ посмотрѣлъ съ удивленіемъ на мадамъ де-Бомениль.
— Просвѣщенная вашими совѣтами, маркизъ, моя Эрнестина будетъ непремѣнно счастлива… Будущность ея теперь совершенно видна для меня… но есть еще бѣдное, благородное созданіе, будущность котораго я хотѣла бы… вамъ…
Мадамъ де-Бомениль не могла кончить.
— Что съ вами, графиня? спросилъ маркизъ, видя нерѣшительность мадамъ де-Бомениль: — какую другую услугу я могу оказать вамъ? Скажите, вѣдь вы знаете, что можете располагать мною, какъ преданнѣйшимъ изъ друзей вашихъ.
— О, да, я знаю это, возразила больная съ глубокимъ страданіемъ: — но я не смѣю, боюсь…
И она снова остановилась. Маркизъ, тронутый ея смущеніемъ, поспѣшилъ ей на помощь.
— Когда вы остановились, графиня, сказалъ онъ: — вы мнѣ, кажется, говорили о будущности бѣднаго, несчастнаго ребенка… Чѣмъ могу я помочь ему?..
Больная закрыла лицо обѣими руками и зарыдала; но чрезъ минуту она устремила на маркиза свои облитые слезами глаза, старалась быть покойною, и прерывающимся голосомъ сказала:
— Да… вы могли бы помочь одной… бѣдной дѣвушкѣ… достойной вашего участія… потому-что она очень, очень несчастна, сирота… безъ опоры… безъ состоянія… но она дѣвушка съ гордымъ сердцемъ… трудолюбивая, клянусь вамъ… она — ангелъ!.. прибавила графиня съ восторгомъ, который очень удивилъ де-Мэльфора.
— Да, продолжала мадамъ де-Бомениль: — это ангелъ доброты, невинности, твердости… Для нея-то я прошу, маркиза, вашего участія, какъ просила его для моей Эрнестины… умоляю васъ, не откажите мнѣ…
Этотъ восторгъ, это видимое смущеніе, съ которыми мадамъ де-Бомениль умоляла де-Мэльфора раздѣлить свое участіе между Эрнестиной и бѣдной сиротой, всѣ эти обстоятельства болѣе-и-болѣе возбуждали его удивленіе.
Нѣсколько минутъ противъ воли онъ хранилъ молчаніе, потомъ вдругъ вздрогнулъ; казалось, какая-то горькая мысль мелькнула въ головѣ его. Онъ вспомнилъ о безславныхъ толкахъ, которые нѣкогда были распущены на-счетъ графини, и за которые онъ въ этотъ же день утромъ хотѣлъ отмстить, вызвавъ де-Морнана подъ ничтожнымъ предлогомъ.
Были ли сколько-нибудь основательны эти слухи? Какое таинственное участіе мадамъ де-Бомениль принимала въ этой сиротѣ? Не была ли эта дѣвушка плодомъ ея проступка?
Всѣ эти вопросы одинъ за другимъ проходили въ головѣ маркиза; но скоро, полный довѣрія къ добродѣтели графини, онъ отвергъ эти грустныя подозрѣнія, упрекая себя, что на минуту могъ увлечься ими.
Мадамъ де-Бомениль, почти устрашенная молчаніемъ горбуна, въ смущеніи сказала ему:
— Простите меня, маркизъ, вижу… я употребила во зло ваше великодушіе, вашу снисходительность. Мнѣ было мало того, что вы увѣрили меня въ вашемъ отеческомъ участіи къ моей дочери… Эрнестинѣ… я еще стала просить васъ за… другую… чужую… простите меня, маркизъ.
Въ голосѣ графини было столько отчаянія, что де-Мэльфоръ снова не могъ удержаться отъ подозрѣній, которыя растравляли его сердце. Ему казалось, что исчезло, разрушилось одно изъ благороднѣйшихъ, одно изъ самыхъ драгоцѣнныхъ его вѣрованій: мадамъ де-Бомениль не была болѣе для него тѣмъ идеальнымъ созданіемъ, которое онъ такъ долго боготворилъ.
Но, великодушный человѣкъ, онъ понялъ, какъ должна была страдать несчастная мать; онъ пожалѣлъ ее и слезы полились ручьемъ изъ глазъ его.
— Будьте увѣрены, графиня, сказалъ онъ растроганнымъ голосомъ: — я сдержу мое обѣщаніе. Бѣдная сирота будетъ для меня столько же дорога, сколько и Эрнестина. Вмѣсто одной, у меня будутъ двѣ дочери. Маркизъ почтительно подалъ руку графинѣ, какъ-бы желая этимъ освятить свою клятву.
— О, теперь я могу спокойно умереть! вскричала мадамъ де-Бомениль и прижала къ своимъ холоднымъ губамъ руку маркиза прежде, чѣмъ онъ могъ тому воспротивиться.
Де-Мэльфоръ болѣе не сомнѣвался, что бѣдная сирота была незаконная дочь графини.
Вдругъ мадамъ де-Бомениль вскрикнула, какъ-будто почувствовавъ ужаснѣйшую боль.
— Боже мой! что съ вами, графиня? спросилъ де-Мэльфоръ, устрашенный совершеннымъ измѣненіемъ лица ея.
— Ничего, ничего, отвѣчала больная съ твердостью: — такъ, мнѣ сдѣлалось немножко больно; но прошу васъ, возьмите скорѣй этотъ ключъ…
Она вынула изъ-подъ подушки ключъ и подала маркизу.
— Отоприте это бюро…
Маркизъ повиновался.
— Въ среднемъ ящикѣ есть портфёль… нашли?..
— Вотъ онъ.
— Оставьте его у себя, прошу васъ… въ немъ заключается небольшая сумма, которою я имѣю право располагать по своей волѣ. Этой суммы достаточно будетъ, чтобъ навсегда обезпечить отъ нужды бѣдную сироту, которую я поручаю вамъ. Но вы должны обѣщать мнѣ — никогда не произносить моего имени передъ этой несчастной дѣвушкой, никогда не говорить, кто просилъ васъ передать это небольшое состояніе… но, умоляю васъ, скажите ей, что она была любима… нѣжно любима до конца жизни… что… надо было…
Де-Мэльфоръ не могъ разслышать послѣднихъ словъ мадамъ де-Бомениль, силы которой истощились.
— Но этотъ портфёль, графиня… кому я долженъ отдать его? Кто эта дѣвушка? какъ ее зовутъ? гдѣ я отъищу ее? торопливо спрашивалъ маркизъ, испуганный быстрымъ измѣненіемъ лица мадамъ де-Бомениль и медленностью ея дыханія.
Графиня не могла отвѣчать на эти вопросы: она упала въ совершенномъ изнеможеніи на подушки, испустила раздирающій крикъ и сложила крестъ-на-крестъ на груди руки.
— Говорите же, отвѣчайте, графиня, гдѣ найду я эту молодую дѣвушку? кто она? говорилъ маркизъ, наклонившись къ мадамъ де-Бомениль.
— О! я умираю… прошептала графиня, поднявъ глаза къ небу. — Не забудьте же… клятву… мою дочь… бѣдную сироту, шептала она, стараясь собрать оставлявшія ее силы.
Черезъ нѣсколько минутъ, графиня умерла.
Маркизъ де-Мэльфоръ совершенно увѣрился, что сирота, имени которой онъ не зналъ и которую не зналъ даже, гдѣ отъискать, была незаконная дочь графини. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Похороны мадамъ де-Бомениль были великолѣпны. Баронъ де-Ларошгю, какъ ближайшій родственникъ, распоряжался всѣмъ.
Маркизъ де-Мэльфоръ, приглашенный отдать послѣдній долгъ, какъ и всѣ другія лица, посѣщавшія общество мадамъ де-Бомевиль, грустный шелъ за гробомъ.
Въ темномъ углу церкви стояла на колѣняхъ молодая дѣвушка. Незамѣченная никѣмъ, она съ жаромъ молилась, заглушая свои рыданія…
Это была Эрминія.
XII.
правитьЧерезъ нѣсколько дней послѣ похоронъ мадамъ де-Бомениль, маркизъ де-Мэльфоръ, выйдя, наконецъ, изъ грустнаго унынія, въ которое смерть графини погрузила его, вспомнилъ ея послѣднюю просьбу о бѣдной сироткѣ, и почувствовалъ всю трудность ея исполненія.
Дѣйствительно, какъ найдти эту дѣвушку, о которой мадамъ де-Бомениль такъ настоятельно его просила?
Къ кому адресоваться, чтобъ собрать свѣдѣнія о ней, или по-крайней-мѣрѣ указанія, которыя могли бы навести его на путь?
Особенно затруднительно было собрать эти свѣдѣнія такъ, чтобъ не оскорбить памяти мадамъ де-Бомениль.
Перебирая различныя воспоминанія, горбунъ припомнилъ, что графиня, въ день своей смерти, присылала за нимъ мадамъ Дюпонъ.
— Эта женщина, думалъ онъ: — давно служитъ у графини. Она, вѣроятно, можетъ сообщить мнѣ что-нибудь по этому поводу.
Де-Мэльфоръ послалъ за ней своего человѣка и черезъ нѣсколько времени мадамъ Дюпонъ явилась.
— Я знаю, любезнѣйшая мадамъ Дюпонъ, сказалъ маркизъ: — какъ вы преданы были вашей госпожѣ…
— Ахъ, ваше сіятельство, графиня была такая добрая, возразила женщина, утопая въ слезахъ: — было невозможно не любить ея… не…
— Вотъ потому-то, что я зналъ вашу преданность къ графинѣ, я и попросилъ васъ ко мнѣ; дѣло идетъ объ одномъ очень-важномъ обстоятельствѣ…
— Я слушаю васъ, маркизъ.
— Довѣренность, которую графиня оказала мнѣ въ послѣднія минуты своей жизни, должна служить вамъ доказательствомъ, что вопросы, которые я хочу вамъ сдѣлать, очень-очень важны и священны… Надѣюсь на вашу откровенность и скромность.
— О, господинъ маркизъ, вы можете быть увѣрены…
— Вотъ видите ли, въ чемъ дѣло. Какъ кажется, одна изъ подругъ мадамъ Бомениль поручила ей заботиться объ одной несчастной сиротѣ, которая теперь, со смертью своей покровительницы, находится, можетъ-быть, безъ всякой опоры… Я не знаю ни имени этой дѣвушки, ни дома, гдѣ живетъ она, а мнѣ нужно найдти ее. Не можете ли вы что-нибудь сказать о ней?
— Сиротка? говорила мадамъ Дюпонъ, стараясь что-то припомнить.
— Да…
— Въ десять лѣтъ, которыя я прослужила у графини, я не видѣла ни одной дѣвушки у госпожи моей, которую бы она особенно покровительствовала.
— Вы увѣрены въ этомъ?
— Очень-увѣрена, господинъ маркизъ.
— И мадамъ де-Бомениль никогда не поручала вамъ ничего, что бы могло имѣть нѣкоторую связь съ дѣвушкой, о которой я говорю?
— Никогда, господинъ маркизъ. — Часто приходили къ графинѣ съ просьбами, потому-что она многимъ помогала, по я не замѣтила, чтобъ она кому-нибудь отдавала преимущество… А я думаю, что еслибъ моей госпожѣ нужно было сдѣлать что-нибудь не совсѣмъ явно, она, конечно, поручила бы мнѣ исполнить эту комиссію.
— Я то же самое думалъ и потому-то надѣялся что-нибудь узнать отъ васъ. Подумайте хорошенько… можетъ-быть, и припомните…
— Нѣтъ, я не припоминаю ничего подобнаго, отвѣчала мадамъ Дюпонъ, послѣ нѣсколькихъ минутъ раздумья: — рѣшительно ничего не припоминаю.
Эрминія мелькнула-было на минуту въ головѣ мадамъ Дюпонъ, но мысль ея не остановилась на этой дѣвушкѣ.
Наружное обращеніе графини съ Эрминіею не могло навести мадамъ Дюпонъ на путь, не могло представить ей доказательствъ этого особенннаго покровительства, на которое намекалъ маркизъ.
— Нечего дѣлать, сказалъ маркизъ, вздыхая: — надо будетъ стараться отъискать какую-нибудь иную дорогу.
— Позвольте, господинъ маркизъ, есть одна вещь, которую я должна сказать вамъ… только не думаю, чтобъ тутъ была какая-нибудь связь съ дѣвушкой…
— Что же это такое? говорите скорѣе.
— Вотъ видите ли, сударь: наканунѣ своей смерти, графиня позвала меня и сказала: «Возьмите фіакръ и отвезите это письмо къ одной женщинѣ, которая живетъ въ Батиньйольскомъ-Предмѣстьи; не говорите ей отъ кого оно. Привезите съ собой ее ко мнѣ…»
— Какъ зовутъ ее?
— Ее зовутъ мадамъ Барбансонъ, престранное имя, отъ-того я и не забыла его.
— Видали ли вы ее когда-нибудь у мадамъ де-Бомениль?
— Нѣтъ, только въ этотъ разъ…
— Такъ вы ее привезли?..
— Нѣтъ, не я…
— Какъ такъ?
— Графиня, подумавъ, перемѣнила свое приказаніе. Она изволила сказать мнѣ: «Я думаю, что лучше вамъ самимъ не ѣхать, мадамъ Дюпонъ. Это будетъ имѣть видъ тайны. Прикажите просто запрячь мою карету, и велите кому-нибудь изъ людей отвезти письмо къ этой женщинѣ и сказать, что пріѣхали за нею отъ мадамъ де-Бомениль».
— И такимъ образомъ привезли ее?..
— Да, сударь.
— Мадамъ де-Бомениль разговаривала съ.ней?..
— Цѣлыхъ два часа, господинъ-маркизъ.
— Какихъ лѣтъ была эта женщина?
— По-крайней-мѣрѣ пятидесяти, — такъ женщина изъ простаго званія.
— Что же, послѣ разговора съ графиней, она…
— Ее отвезли домой въ той же каретѣ.
— И болѣе вы не видали ея въ вашемъ домѣ?
— Нѣтъ, господинъ маркизъ.
Горбунъ съ минуту о чемъ-то думалъ, потомъ, обратившись къ мадамъ Дюпонъ, спросилъ:
— Какъ-бишь вы сказали, называлась эта женщина?
— Мадамъ Барбансонъ.
Горбунъ вписалъ въ портфель это имя.
— А гдѣ живетъ она?
— Въ Батиньйольскомъ-Предмѣстьи.
— Въ какой улицѣ? который нумеръ?
— Не знаю, господинъ-маркизъ. Помню только, что человѣкъ, котораго посылали, разсказывалъ намъ, что домъ, въ которомъ жила эта женщина, находился въ самой безлюдной улицѣ; что при домѣ былъ небольшой садикъ и въ немъ видна была маленькая бесѣдка.
Горбунъ записалъ все, что разсказала мадамъ Дюпонъ.
— Благодарю васъ, сказалъ онъ потомъ, обращаясь къ ней: — благодарю за эти свѣдѣнія. Можетъ-быть, по-несчастію, они будутъ безполезны для меня, но во всякомъ случаѣ, если вы припомните что-нибудь, что, по вашему мнѣнію, можетъ помочь мнѣ въ моихъ розъисканіяхъ, потрудитесь передать мнѣ.
— О, непремѣнно, господинъ-маркизъ.
Де-Мэльфоръ, щедро наградивъ мадамъ Дюпонъ, сѣлъ въ фіакръ и велѣлъ везти себя въ Батиньйольское-Предмѣстье.
Черезъ два часа, горбунъ отъискалъ домикъ г. Бернара. Дома была только одна мадамъ Барбансонъ.
Оливье уѣхалъ съ каменьщикомъ; старикъ пошелъ, по обыкновенію, прогуливаться въ Монсо.
Мадамъ Барбансонъ, отворивъ маркизу дверь, была непріятно поражена его безобразіемъ. Поэтому, не впустивъ горбуна въ комнату, она стала на порогѣ, закрывъ собою дорогу,
Де-Мэльфоръ, замѣтивъ непріятное впечатлѣніе, которое произвела на мадамъ Барбансонъ его наружность, очень-вѣжливо ей поклонился.
— Не съ мадамъ ли Барбансонъ я имѣю честь говорить?
— Что вамъ угодно, сударь?
— Я желалъ бы, сударыня, чтобъ вы удѣлили мнѣ нѣсколько минутъ.
— Зачѣмъ же это, сударь?
— Мнѣ нужно кой-о-чемъ поговорить съ вами.
— Со мной? Я васъ не знаю.
— А я, сударыня, я имѣю счастіе знать васъ, хотя, правда, только по имени.
— Эка диковина! Эгакъ, пожалуй, и я знакома съ турецкимъ султаномъ.
— Позвольте, сударыня, замѣтить вамъ, что въ комнатѣ намъ удобнѣе было бы говорить, чѣмъ здѣсь на лѣстницѣ.
— Благодарствуйте, сударь, грубо возразила экономка: — я пускаю къ себѣ въ комнату только тѣхъ, кого знаю…
— Я очень понимаю, сударыня, вашу недовѣрчивость, отвѣчалъ маркизъ, стараясь скрыть свое нетерпѣніе: — по-этому, долженъ напомнить вамъ имя одной особы, которая вамъ очень-извѣстна.
— Кто же эта особа?
— Графиня де-Бомениль.
— Вы пришли отъ графини де-Бомениль? живо спросила экономка.
— Нѣтъ, не отъ нея, отвѣчалъ маркизъ, печально покачавъ головою: — она уже умерла…
— Ахъ, Боже мой! умерла! бѣдняжка! когда же это, сударь?
— Прошу васъ, сударыня, войдемте въ комнату и я буду отвѣчать на ваши вопросы.
Экономка, любопытствуя узнать все, что касалось до мадамъ де-Бомениль, впустила, наконецъ, горбуна въ скромное жилище г. Бернара.
— Такъ графиня умерла, сударь? спросила она.
— Уже нѣсколько дней, и именно на другой день послѣ своего разговора съ вами.
— Какъ, сударь, вы знаете?..
— Да, я знаю, что графиня долго разговаривала съ вами, и пришелъ исполнить одно изъ ея послѣднихъ приказаній — передать вамъ эти двадцать пять золотыхъ наполеондоровъ.
И горбунъ вынулъ зеленый шелковый кошелекъ, сквозь скважины котораго виднѣлось золото.
Двадцать-пять золотыхъ наполеондоровъ непріятно прозвучали въ ушахъ мадамъ де-Барбансонъ. Страшное впечатлѣніе сдѣлало на нее имя корсиканскаго чудовища.
Мадамъ Барбансонъ оттолкнула съ презрительнымъ, величавымъ жестомъ кошелекъ, который маркизъ предлагалъ ей, желая расположить ее къ довѣрчивости.
— Я, сударь, не принимаю вашихъ наполеондоровъ, сказала она съ особеннымъ удареніемъ на этомъ непріятномъ для ея слуха имени. — Да, сударь, не принимаю этихъ наполеондоровъ отъ перваго встрѣчнаго, понимаете ли вы, сударь?..
— Помилуйте, любезнѣйшая мадамъ Барбансонъ…
— Да, да, сударь, не принимаю, потому-что не знаю тѣхъ, которые бредятъ наполеондорами, какъ-будто сказать луидоръ у нихъ отсохъ бы языкъ. О, да это извѣстно… Свой своему по-неволѣ братъ… Довольно, сударь, я васъ понимаю…
— Понимаете?
— Да-съ, понимаю, вижу, кто вы… пожалуйста, скорѣе, что вамъ отъ меня нужно… мнѣ некогда…
— Я уже сказалъ вамъ, сударыня, что пришелъ сюда затѣмъ, чтобъ принести вамъ это вознагражденіе за осторожность, за скромность… въ дѣлѣ…
— Въ какомъ дѣлѣ?
— Вы сами знаете.
— Вовсе нѣтъ.
— Ну, полноте, любезнѣйшая мадамъ Барбансонъ, будьте со мной откровенны. Я былъ однимъ изъ лучшихъ друзей графини… и мнѣ извѣстно, что… сирота…
— Какая сирота?..
— Та молодая дѣвушка… но — вы видите, что мнѣ все извѣстно.
— Такъ что жь вы у меня спрашиваете, если все знаете?..
— Мнѣ нужно знать, гдѣ живетъ эта дѣвушка… у меня есть до нея очень-важное дѣло…
— Не-уже-ли?..
— Увѣряю васъ…
— Смотри, пожалуй! сказала экономка насмѣшливо.
— Но, любезная мадамъ Барбансонъ, что жь тутъ удивительнаго во всемъ этомъ?
— Удивительно то, что вы, сударь, старый пройдоха.
— Я?
— Да, сударь; вы хотите золотомъ заставить меня все вамъ выболтать…
— Увѣряю васъ…
— Да пусть вашъ горбъ будетъ весь набитъ наполеондорами, такъ я за нихъ не скажу вамъ того, чего не хочу говорить. Вотъ я какова. Попрямѣе васъ, сударь. Что жь? Досадно, не бось?..
— Послушайте, мадамъ Барбансонъ, вы честная, достойная женщина…
— И хвалюсь этимъ…
— Очень-хорошо дѣлаете. Поэтому, надѣюсь, что вы меня выслушаете и будете отвѣчать мнѣ…
— Ни то, ни другое, сударь… Я поняла васъ, старый безстыдникъ… и потому прошу меня оставить.
— Одно слово, неоцѣненная мадамъ Барбансонъ, только одно слово, умоляю васъ! сказалъ маркизъ почтительнымъ голосомъ и хотѣлъ взять руку экономки.
Та съ ужасомъ отскочила.
— Это еще что такое? вскричала она гнѣвно. — Пожалуйста, безъ пожатіи. Ахъ, Боже мой! Теперь я совершенно понимаю, зачѣмъ вы предлагали ваши наполеондоры. Подите прочь, старый развратникъ… Этакая змѣя… то сударыня, то любезнѣйшая мадамъ Барбансонъ… теперь уже неоцѣненная… не хотите ли еще назвать сокровищемъ? Не такъ ли, сударь?
— Клянусь вамъ, что…
— Не даромъ говорятъ, что горбатые хуже обезьянъ… извольте выйдти, сударь, не то я буду кричать… созову весь домъ…
— А! чортъ возьми! вы, кажется, съ ума сошли, вскричалъ маркизъ, въ совершенномъ отчаяніи отъ неудачи. — Чего вы испугались? слава-Богу, вы такъ же дурны, какъ и я, и намъ нечего соблазняться другъ другомъ. Повторяю вамъ въ послѣдній разъ, что я пришелъ къ вамъ затѣмъ, чтобъ быть полезнымъ бѣдной сиротѣ, которую вы должны знать… и если вы ее знаете, вы ей вредите, безконечно вредите вашимъ упорствомъ. Подумайте хорошенько… Судьба, вся будущность этой дѣвушки въ вашихъ рукахъ… и я увѣренъ, что у васъ слишкомъ-доброе сердце; вы не захотите вредить несчастному ребенку, который не сдѣлалъ вамъ зла.
Де-Мэльфоръ говорилъ съ такимъ увлеченіемъ, что предубѣжденія мадамъ Барбансонъ начали разсѣяваться.
— Хорошо, сударь, сказала она: — положимъ, я ошиблась, вообразивъ, что вы разсчитываете на меня.
— Ну, слава-Богу…
— Но, во всякомъ случаѣ, вы не узнаете отъ меня ничего… можетъ-быть, вы и честный человѣкъ и пришли сюда съ добрымъ намѣреніемъ, но и я, сударь, я тоже честная женщина… Я знаю, что мнѣ должно дѣлать, знаю, что я не должна говорить… Такъ вотъ, хоть зарѣжьте меня, я ничего не скажу вамъ. У меня, сударь, такой характеръ…
— Чортъ возьми, какая странная осторожность! подумалъ маркизъ, выходя изъ комнаты. Онъ былъ въ совершенномъ отчаяніи, съ горестью видя, что его первые розъиски о незаконной дочери мадамъ де-Бомениль не принесли ему ничего утѣшительнаго.
XIII.
правитьУже два мѣсяца прошло послѣ смерти мадамъ де-Бомениль.
Удивительная дѣятельность царствовала въ домѣ барона де-Ларошгю, который, въ семейномъ совѣтѣ, былъ избранъ въ опекуны Эрнестины.
Слуги суетились, переносили и переставляли мебель. Баронъ и жена его надзирали лично за всѣмъ. Имъ помогала и сестра барона, мадмуазель Елена де-Ларошгю, сорока-пятилѣтняя дѣва, одѣтая вся въ черномъ. Ея вѣчно потупленные глаза, блѣдное, сухое лицо, ея тихая, важная поступь, придавали ей видъ монахини, хотя мадмуазель Елена не произносила обѣта посвятить себя монастырской жизни.
Мосьё де-Ларошгю былъ высокій, сухой мужчина, лѣтъ подъ шестьдесятъ, лысый, съ узкимъ лбомъ, съ маленькимъ носомъ, съ нѣсколько-вдавшимся подбородкомъ, съ большими оловянными глазами. Онъ почти всегда улыбался, показывая такимъ образомъ чрезвычайно-бѣлые, но крайне-длинные зубы, которые окончательно придавали ему физіономію обезьяны. Впрочемъ, баронъ былъ превосходно сложенъ. Всегда на глухо застегнутый, вѣчно въ бѣломъ галстухъ и въ накрахмаленныхъ воротничкахъ, баронъ силился сдѣлать изъ себя живой портретъ Каннинга, совершенный типъ государственнаго мужа и вмѣстѣ джентльмена, какъ замѣчалъ онъ.
Сказать правду, мосьё де-Ларошгю не былъ государственнымъ мужемъ, но уже давно крѣпко надѣялся имъ сдѣлаться. Онъ бредилъ пэрствомъ. Эта мысль почти не выходила изъ головы его, была чѣмъ-то въ родъ хронической болѣзни, которая пожирала все существо барона. Почитая себя непризнаннымъ Каннингомъ и не имѣя возможности добраться до ораторской трибуны въ верхней палатъ, онъ съ жадностью пользовался малѣйшимъ случаемъ произнести Speach и принималъ при этомъ тонъ и положеніе оратора, хотя бы дѣло шло о страшныхъ пустякахъ.
Одною изъ рѣзкихъ чертъ ораторскаго искусства барона было изобиліе эпитетовъ, которые, по его мнѣнію, долженствовали устроить эффектъ его прекрасныхъ, великихъ идей. Но, говоря ораторскимъ слогомъ мосьё де-Ларошгю, не было ничего — незначительнѣе, темнѣе, пустѣе того, что называлъ онъ своей идеей.
Мадамъ де-Ларошгю, женщина лѣтъ сорока-пяти, была нѣкогда хороша, очень любезна и въ добавокъ первостепенная кокетка. Ея талія еще была довольно-стройна, но слишкомъ дѣвическая изъисканность туалета вовсе не согласовалась съ ея зрѣлымъ возрастомъ.
Баронесса страстно любила удовольствія, роскошь, великолѣпныя празднества и всегда хотѣла распоряжаться и предсѣдательствовать на нихъ. По несчастію, ея доходовъ, хотя довольно-значительныхъ, вовсе не доставало для удовлетворенія страсти къ огромнымъ издержкамъ. Притомъ же, она боялась разориться и потому старалась искусно пользоваться вліяніемъ, которое доставляло ея почетное положеніе въ свѣтѣ. Баронесса всегда играла роль покровительницы тѣхъ темныхъ, неизвѣстнаго происхожденія богачей, которые, явясь внезапно, какъ великолѣпные метеоры, блистаютъ нѣсколько лѣтъ и вдругъ погружаются навсегда въ ничтожество и въ совершенное забвеніе.
Мадамъ де-Ларошгю брала на себя трудъ проложить этой богатой посредственности дорогу въ большой свѣтъ. Она управляла выборомъ ихъ знакомствъ, говорила, кого исключительно они должны принимать, часто отвергала тѣхъ друзей или соотечественниковъ ихъ, которые, по ея мнѣнію, недостойны являться въ отборный цвѣтникъ парижской аристократіи.
Баронесса, принадлежа къ высшему обществу, была проводникомъ своихъ кліентовъ въ самые аристократическіе салоны, до-тѣхъ-поръ, пока, наконецъ, не замѣчала ихъ совершеннаго разоренія.
Само собой разумѣется, что она давала имъ почувствовать всю необходимость имѣть оперную ложу, въ которой первое мѣсто всегда было назначено для нея. То же случалось и въ дни скачекъ въ Шантильи, или поѣздокъ на морскія ванны. Кліенты баронессы нанимали тамъ дома, посылали туда поваровъ, прислугу, лошадей, экипажи, и мадамъ де-Ларошгю угощала тутъ своихъ друзей и знакомыхъ.
Въ свѣтѣ, въ самомъ высшемъ обществѣ, таится иногда такая низкая жадность къ удовольствіямъ, что всѣ нисколько не возмущаясь тѣмъ, что женщина высокаго происхожденія пускалась на такую продѣлку, всѣ, напротивъ, хвалили мадамъ де-Ларошгю, верховную распорядительницу этихъ роскошныхъ празднествъ, а она сама безстыдно хвасталась выгодами, которыя почерпала изъ этого покровительства. Впрочемъ, очень умная, хитрая, вкрадчивая, баронесса была одна изъ тѣхъ семи или восьми женщинъ, которыя имѣютъ полное, исключительное вліяніе на такъ-называемое парижское высшее общество.
Эти три особы, о которыхъ мы сейчасъ разсказали, присутствовали при послѣдней уборкѣ перваго этажа одного изъ отелей Сенжерменскаго-предмѣстья. Все было отдѣлано, вызолочено, меблировано за-ново, съ удивительной роскошью.
Эти великолѣпныя комнаты были назначены для Эрнестины де-Бомениль, которой здоровье позволяло воротиться во Францію. Она должна была пріѣхать именно въ этотъ самый день, въ сопровожденіи своей гувернантки.
Невозможно вообразить, съ какой мелочной заботливостью баронъ, жена его и сестра, всѣ трое вмѣстѣ, прилагали старанія объ уборкѣ комнатъ, назначенныхъ для мадмуазель де-Бомениль.
Въ малѣйшихъ обстоятельствахъ проявлялась излишняя предупредительность, съ которою ожидали мадмуазель де-Бомениль. Но было что-то печальное въ огромныхъ, великолѣпныхъ покояхъ, въ которыхъ шестнадцатилѣтняя дѣвушка, казалось, должна была потеряться.
Осмотрѣвъ въ послѣдній разъ всѣ приготовленія, мосьё де-Ларошгю собралъ всю свою дворню, и воспользовался этимъ удобнымъ случаемъ произнести рѣчь.
— Я собрала всѣхъ васъ, сказалъ онъ съ обыкновеннымъ своимъ величіемъ: — чтобъ объявить, извѣстить, увѣдомить васъ, что мадмуазель де-Бомениль, моя кузина и питомица, должна сегодня воротиться изъ Италіи. Мадамъ де-Ларошгю и я… мы хотимъ, желаемъ, требуемъ, чтобъ всѣ вы повиновались приказаніямъ мадмуазель де-Бомениль даже преимущественно чѣмъ намъ… то-есть, все, что скажетъ, велитъ, прикажетъ мадмуазель де-Бомениль, вы должны слѣпо и немедленно дѣлать, исполнять, совершать, какъ-бы эти приказанія были даны мною самимъ или госпожею де-Ларошгю. Я увѣренъ въ ревности, въ прилежаніи, въ рачительности всѣхъ васъ… и съумѣю отличить тѣхъ изъ васъ, которые будутъ исполнять приказанія мадмуазель де Бомениль охотно, заботливо, предупредительно.
Кончивъ эту великолѣпную рѣчь, баронъ отпустилъ людей, приказавъ поварамъ быть ежеминутно готовыми, на случай, еслибъ мадмуазель де-Бомениль, по пріѣздѣ, вздумала бы чего-нибудь спросить.
— Теперь мы можемъ пойдти на верхъ, сказала мадамъ де-Ларошгю: — мы должны еще поговорить о многомъ.
Здѣсь мы должны замѣтить, что мадамъ и мосьё де-Ларошгю, убравъ первый этажъ для Эрнестины, сами переселились во второй, котораго одну часть занимала мадмуазель Елена де Ларошгю, а въ другой обыкновенно останавливались зять и дочь барона, пріѣзжавшіе иногда изъ деревни въ Парижъ.
Итакъ, мы сказали, что баронесса предложила идти на свою половину.
— Я только-что хотѣлъ это сказать вамъ, душа моя, сказалъ мосьё де-Ларошгю, улыбнувшись и выставивъ свои бѣлые зубы.
Всѣ трое поднялись, но вдругъ явился одинъ изъ лакеевъ.
— Какая-то дѣвица проситъ позволенія говорить съ госпожей баронессой, сказалъ онъ.
— Кто она такая?
— Она мнѣ не сказала своего имени, но говоритъ, что пришла зачѣмъ-то по поводу покойной графини.
— Позови, сказала баронесса. — Кто бы это была эта дѣвушка? прибавила она, обращаясь къ мужу и къ сестрѣ.
— Не знаю… посмотримъ, отвѣчалъ баронъ, съ видомъ размышляющаго человѣка.
— Можетъ-быть, пришла за деньгами. Надо будетъ отослать къ нотаріусу.
Скоро слуга отворилъ дверь. Вошла Эрминія.
Хотя еще прекрасное, лицо герцогини было блѣдно; глубокая грусть, причиненная бѣдняжкѣ смертью матери, оставила на немъ примѣтные слѣды. Красивые бѣлокурые волосы, обыкновенно разсыпавшіеся въ длинныхъ букляхъ, были теперь едва причесаны, потому-что бѣдная дѣвушка, погруженная въ глубокую скорбь послѣ смерти графини, ни на минуту, не думала о невинномъ кокетствѣ, столь свойственномъ ея возрасту; бѣлыя руки были безъ перчатокъ, потому-что ея несчастныя перчатки, столько разъ искусно зашиваемыя, вовсе износились, а бѣдность, болѣе-и-болѣе увеличивавшаяся, не дозволяла ей купить новыхъ.
О, да, несчастная сиротка была уже бѣдна, потому что, пораженная въ самое сердце смертью матери, въ-теченіе шести недѣль страдавшая болѣзнію, она не могла давать уроковъ, которые были единственнымъ источникомъ ея существованія. Болѣзнь заставила Эрминію заложить въ ломбардѣ серебряный приборъ, который она купила во времена своего богатства. Этимъ жила она, дожидаясь уплаты за уроки, которые начала давать нѣсколько дней назадъ.
При видѣ этой бѣдной, но прекрасной дѣвушки, одежда которой, не смотря на свою чрезвычайную опрятность, свидѣтельствовала о нищетѣ, баронъ и жена переглянулись крайне удивленные.
— Что вамъ угодно, мадмуазель? спросила баронесса.
— Я пришла, сударыня, поправить ошибку, вѣроятно, неумышленную, и возвратить вамъ эти пять-сотъ франковъ, которые присланы мнѣ сегодня утромъ нотаріусомъ… покойной… графини де-Бомениль.
Не смотря на твердость, съ которою Эрминія произносила Имя матери, она чувствовала, что слезы готовы брызнуть изъ глазъ ея. Собравъ всѣ усилія, чтобы побѣдить свое волненіе, она подала баронессѣ банковый билетъ, завернутый въ письмѣ съ слѣдующимъ адрессомъ:
— Ахъ, извините, мадмуазель, сказала баронесса, прочитавъ письмо: — такъ это вы были приглашены къ графинѣ…
— Да, сударыня.
— Я помню, что въ семейномъ совѣтѣ положено было послать вамъ пять сотъ франковъ въ вознагражденіе. Полагали, что эта сумма…
— Достаточна… прилична… необидна, прибавилъ баронъ, перебивая жену.
— Мы не думаемъ, продолжала баронесса: — чтобы вы пришли требовать…
— Нѣтъ, сударыня, сказала Эрминія, съ кроткимъ и вмѣстѣ гордымъ видомъ: — я пришла возвратить вамъ эти деньги… Мнѣ уже заплачено…
Никто изъ дѣйствовавшихъ въ этой сценѣ не могъ почувствовать, сколько грусти, сколько страданія выразилось въ этихъ словахъ: мнѣ уже заплачено.
Благородное безкорыстіе Эрминіи было еще болѣе поразительно потому, что во всемъ была замѣтна нищета молодой дѣвушки. Все это крайне удивило особенно баронесу.
— Мнѣ остается только хвалить вашу деликатность, сказала она Эрминіи: — мы не знали, что вамъ уже заплачено; но во всякомъ случаѣ, я прошу васъ сохранить эти пять сотъ франковъ, какъ знакъ благодарности…
И баронесса подала герцогинѣ банковый билетъ, снова взглянувъ на ея бѣдное платье.
Благородный румянецъ оскорбленной гордости выступилъ на лицѣ Эрминіи.
Невозможно выразить, съ какой вѣжливостью, съ какой гордой простотой молодая дѣвушка отвѣчала госпожѣ де-Ларошгю:
— Прошу васъ, сударыня, сохранить эту великодушную милостыню для тѣхъ, которые прибѣгнутъ къ вашему милосердію.
Эрминія поклонилась баронессѣ и хотѣла выйдти.
— Простите, быстро сказала баронесса: — выслушайте… одно только слово.
Молодая дѣвушка воротилась. Она была не въ силахъ скрывать слезъ. Она была тяжко унижена.
— Что вамъ угодно, сударыня? спросила Эрминія.
— Прошу васъ извинить меня, отвѣчала баронесса: — не думайте, чтобъ я хотѣла унизить васъ…
— О, я никогда не думаю, чтобы меня кто нибудь хотѣлъ унизить, сказала дѣвушка съ твердостью, перебивъ баронессу.
— И вы правы, мадмуазель. Напротивъ, вы внушаете совершенно иное чувство… Теперь я должна сказать вамъ, что у меня есть къ вамъ просьба…
— Просьба? ко мнѣ?
— Да. Вы продолжаете давать уроки музыки?
— Да, баронесса…
— Мосьё де-Ларошгю, сказала баронесса, указывая на супруга, который улыбнулся по обыкновенію: — опекунъ мадмуазель де-Бомениль. Она должна пріѣхать въ Парижъ сегодня вечеромъ.
— Мадмуазёль де-Бомениль! быстро проговорила Эрминія съ невольнымъ волненіемъ: — она пріѣдетъ сегодня? пріѣдетъ сюда?..
— Да, именно, какъ баронесса имѣла честь сказать вамъ, мы ожидаемъ сегодня мадмуазель Эрнестину де-Бомениль, мою возлюбленную племянницу, сказалъ баронъ: — эти комнаты достойны богатѣйшей наслѣдницы во всей Франціи, потому-что нѣтъ ничего…
— Мадмуазель Эрнестинѣ шестнадцать лѣтъ, сказала баронесса, перебивая мужа: — ея воспитаніе еще не совсѣмъ кончено; ей будутъ еще нужны многіе учителя… Если бы вы, мадмуазель, согласились принять на себя трудъ давать ей музыкальные уроки, мы сочли бы за счастье ввѣрить вамъ это милое дитя.
Эрминія нѣсколько предчувствовала предложеніе баронессы. Само провидѣніе, казалось, сближало ее съ сестрою. При этой мысли, волненіе молодой дѣвушки было такъ велико, что она непремѣнно измѣнила бы себѣ, еслибъ баронъ не ухватился за удобный случай сказать рѣчь.
Онъ не далъ Эрминіи отвѣчать на слова баронессы, всталъ въ позицію, засунулъ, по обыкновенію, между двухъ петлей застегнутаго фрака лѣвую руку, а правую, подобно маятнику, началъ медленно поводить изъ стороны въ сторону.
Таково было содержаніе покой рѣчи барона де-Ларошгю.
— Мадмуазель, говорилъ баронъ: — если мы священной обязанностью считаемъ рачительно… строго… благоразумно… руководить выборомъ наставниковъ, которымъ ввѣряемъ нашу возлюбленную питомицу… за то, съ другой стороны… считаемъ за особенное счастье…. за несказанное удовольствіе…. за великій почетъ встрѣчать такихъ особъ, которыя, подобно вамъ, соединяютъ всѣ условія, необходимыя для исполненія тѣхъ обязанностей, которыя онѣ принимаютъ на себя въ пользу воспитанія.
Эта рѣчь, которую произнесъ баронъ непереводя духу, доставила Эрминіи время оправиться.
— Меня очень трогаетъ, баронесса, довѣренность, которой вы меня удостоиваете, сказала молодая дѣвушка почти совершенно спокойнымъ голосомъ: — я надѣюсь доказать вамъ, что я достойна вашего выбора.
— Такъ-какъ вы принимаете наше предложеніе, то мы увѣдомимъ васъ, когда мадмуазель де-Бомениль будетъ въ состояніи брать уроки, потому-что во пріѣздѣ ей нужно еще нѣсколько дней, чтобъ оправиться отъ утомленія, отъ долгаго пути.
— Итакъ, я буду ждать вашего увѣдомленія, баронесса, отвѣчала Эрминія, выходя изъ залы.
Съ какой живой радостью Эрминія воротилась въ свое скромное жилище.
Она надѣялась увидать сестру свою…. видѣть ее часто; думала привязать Эрнестину къ себѣ, окруживъ ее всею нѣжностію любящей души своей.
Конечно, Эрминія не должна была говорить сестрѣ о томъ, какая таинственная связь была между ними, какъ этого она съ твердостью не сказала своей матери; но самое сближеніе съ сестрою уже приводило молодую артистку въ восторгъ и приносило ей вовсе неожиданное утѣшеніе.
Врожденная проницательность и почти совершенно-инстинктивная недовѣрчивость, которую Эрминія съ перваго раза получила къ барону и баронессѣ, говорила ей, что ея сестра, уже столь ею любимая, могла бы быть довѣрена людямъ болѣе достойнымъ. Если это предвидѣніе не обманывало Эрминіи, то привязанность, которую она надѣялась внушить сестрѣ своей, могла имѣть вдвойнѣ спасительное вліяніе на Эрнестину.
Нужно ли говорить, что, не смотря на недостатокъ, на видимую нищету, въ которой находилась Эрмипія, она ни разу не подумала сравнить почти баснословное богатство сестры съ своимъ бѣднымъ, печальнымъ существованіемъ…
По уходѣ Эрминіи, баронъ, баронесса и мадмуазель Елепа де-Ларошгю пошли на-верхъ совѣщаться по поводу близкаго пріѣзда Эрнестины де-Бомениль.
XIV.
правитьКогда баронесса, баронъ и его сестра собрались въ гостиной втораго этажа, Елена де-Ларошгю, которая, по приходъ Эрминіи, казалось, о чемъ-то думала, вдругъ кротко и медленно сказала:
— Мнѣ кажется, сестрица, что вы напрасно взяли эту дѣвицу въ учительницы Эрнестинѣ де-Бомениль.
— Почему такъ? спросила баронесса.
— Эта дѣвушка, кажется, очень-горда, возразила Елена съ прежнею кротостью: — замѣтили ли вы, съ какимъ высокомѣріемъ возвратила она банковый билетъ, хотя ветхость ея платья достаточно доказывала, что эти деньги были бы ей очень-нужны.
— Это-то именно меня и тронуло, возразила баронесса: — что-то привлекательное, трогательное выразилось въ горделивомъ отказѣ этой бѣдной дѣвочки… въ ея манерахъ было столько естественнаго достоинства, что я противъ воли сдѣлала ей предложеніе, которое вы, любезная сестрица, охуждаете.
— Въ гордости нѣтъ ничего ни привлекательнаго, ни трогательнаго. Гордость — грѣхъ самый тяжкій изъ семи смертныхъ грѣховъ, возразила Елена медоточивымъ голосомъ: — гордость — противорѣчіе христіанскаго смиренія, безъ котораго несть спасенія. Я страшусь, чтобъ вліяніе этой молодой дѣвушки не было пагубно для Эрнестины де-Бомениль.
Мадамъ де-Ларошгю, взглянувъ на мужа, непримѣтно улыбнулась, баронъ отвѣчалъ пожатіемъ плечь, что ясно свидѣтельствовало, какъ оба супруга обращали мало вниманія на замѣчанія Елены.
Уже издавна привыкнувъ считать ее за лицо совершенно ничтожное, ни баронъ, ни баронесса не подозрѣвали, что эта старая святоша, вѣчно-смиренная, съ умомъ очень-ограниченнымъ, говорившая не болѣе двадцати словъ въ день, могла имѣть въ головѣ своей какую-нибудь идею, неотносящуюся къ ея церковнымъ обязанностямъ.
— Мы воспользуемся, сестрица, вашимъ замѣчаніемъ, сказала баронесса: — вѣдь мы еще не сказали ничего рѣшительнаго этой дѣвушкѣ. Но, впрочемъ, предметъ нашего разговора…
При этихъ словахъ, баронъ вскочилъ, перевернулъ стулъ, чтобъ удобнѣе опереіься объ его спинку и встать въ приличную ораторскую позу. Уже, положивъ лѣвую руку между петель фрака, онъ приготовился говорить, какъ внезапно былъ прерванъ баронессой.
— Оставьте, сударь, въ покоѣ вашъ стулъ и сядьте. Вы можете сказать ваше мнѣніе безъ ораторскихъ жестовъ… сохраните ваше могущественное искусство для парламентской трибуны, которой вы непремѣнно достигнете. Говорите прежде какъ человѣкъ умный, у котораго есть тактъ… иначе, я буду перебивать васъ на каждомъ словѣ.
Баронъ уже зналъ, какую ненависть мадамъ де-Ларошгю питала къ его рѣчамъ; поэтому онъ тихонько перевернулъ стулъ и усѣлся.
— Эрнестина пріѣдетъ вечеромъ, сказала баронесса: — надо условиться…
— Да, это необходимо, воскликнулъ баронъ: — все зависитъ отъ нашего согласія… Надо, чтобъ мы имѣли другъ къ другу довѣренность — самую слѣпую… самую полную… самую совершенную…
— Безъ этого, перебила баронесса: — мы потеряемъ всѣ выгоды, которыхъ можемъ ожидать отъ этой опеки.
— Да, наконецъ, вѣдь не изъ удовольстія же я сдѣлался опекуномъ, сказалъ баронъ.
— Напротивъ, возразила мадамъ де-Ларошгю: — надо поступать такъ, чтобъ эта опека доставляла намъ и выгоды и удововьствія.
— Это-то я и хотѣлъ сказать, отвѣчалъ почтительно супругъ.
— Я въ этомъ не сомнѣваюсь… Во-первыхъ, надо положить, что во всемъ, касающемся до Эрнестины, мы будемъ всегда дѣйствовать общими силами, и никогда — отдѣльно другъ отъ друга.
— Принимаю, сказалъ баронъ.
— Совершенно-справедливо, сказала Елена.
— Такъ-какъ уже давно, сказала баронесса: — мы поссорились съ графиней де-Бомениль, характеръ которой для меня всегда былъ невыносимъ, то мы не знаемъ ничего, каковы чувства, привычки Эрнестины… Но, по-счастью, ей только шестнадцать лѣтъ и въ два дня мы проникнемъ ее насквозь…
— О, что касается до этого, надѣйтесь только на мою прозорливость, сказалъ баронъ съ макіавелевской улыбкой,
— Безъ сомнѣнія, я буду надѣяться на вашу прозорливость, но также нѣсколько и на свою, если вы позволите, отвѣчала мадамъ де-Ларошгю насмѣшливо: — во всякомъ случаѣ, каковъ бы ни былъ характеръ Эрнестины, намъ не нужно перемѣнять нашихъ распоряженій. Надо окружить ее вниманіемъ, предупреждать ея маленькія прихоти, угадывать ея вкусы, хвалить ихъ, льстить, очаровать ее, словомъ, дойдти до того, чтобъ она меня любила, обожала… Вотъ наша цѣль… Средства для достиженія мы найдемъ въ познаніи вкуса и чувствованій Эрнестины.
— Я думаю, сказалъ баронъ, торжественно вставая: — я думаю, во-первыхъ, что…
Строгій взглядъ жены посадилъ барона, и онъ скромно продолжалъ:
— Надо, чтобъ Эрнестина думала, видѣла, дѣйствовала только нами… Это всего важнѣе…
— Цѣль… оправдываетъ средства, — набожно замѣтила Елена.
— Теперь мы, кажется, хорошо условились, какъ вести дѣло, сказала баронесса: — Эрнестина непремѣнно будетъ довольна, что мы перешли во второй этажъ, оставивъ ей первый, меблировка и украшенія котораго стоитъ болѣе пятидесяти тысячь экю.
— И все это, разумѣется, останется въ нашу пользу, потому-что домъ — нашъ, прибавилъ баронъ съ веселымъ видомъ. — Вѣдь надо же было прилично принять и помѣстить богатѣйшую наслѣдницу во всей Франціи… Такъ, по-крайней-мѣрѣ, рѣшено было въ семейномъ совѣтѣ.
— Подумаемъ теперь о самомъ важномъ, самомъ деликатномъ обстоятельствѣ, возразила мадамъ де-Ларошгю: — подумаемъ о женихахъ, которые непремѣнно со всѣхъ сторонъ появятся и будутъ искать руки Эрнестины…
— О, да, непремѣнно, замѣтилъ баронъ, избѣгая взглядовъ жены своей.
Елена не произнесла ни одного слова, но, казалось, удвоила вниманіе.
Баронесса продолжала:
— Эрнестинѣ уже шестнадцать лѣтъ, она невѣста. Это обстоятельство доставляетъ намъ огромное вліяніе въ свѣтѣ, потому-что всѣ будутъ думать, и не ошибутся, что мы можемъ рѣшительно руководить выборомъ жениха нашей питомицѣ.
— Надѣюсь, что такъ! замѣтилъ баронъ.
— Съ-тѣхъ-поръ, какъ мы получили опеку надъ Эрнестиной, говорила мадамъ де-Ларошгю: — это вліяніе уже сильно обнаружилось, потому-что многія лица, весьма значительныя по своему положенію въ свѣтѣ или по рожденію, дѣлаютъ всевозможныя, самыя низкія продѣлки, чтобъ задобрить меня… Очевидно, мы можемъ много выиграть съ помощію этой опеки.
— Я то же замѣтилъ, сказалъ баронъ: — многіе изъ тѣхъ, съ которыми я давно не видался и былъ даже нѣкоторымъ образомъ въ разладѣ, дѣлали тысячу глупостей, чтобъ возобновить со мною прежнія сношенія… Вотъ, еще недавно, на вечерѣ у мадамъ де-Мирекуръ… отъ меня не отходили, не дали ни минуты покоя… я буквально былъ окруженъ… стѣсненъ… чуть не задушенъ…
— Даже этотъ злой горбунъ, замѣтила мадамъ де-Ларошгю: — маркизъ де-Мэльфоръ, котораго я всегда ненавидѣла, презирала, тоже повадился къ намъ…
— Я самъ не терплю этого горбуна, вскричалъ баронъ, перебивая жену, — нѣтъ ничего непріятнѣе, несноснѣе, отвратительнѣе этого адскаго урода.
— Я видѣла его два раза, сказала въ свою очередь Елена: — всѣ пороки написаны на его лицѣ… у него видъ сатаны…
— Такъ вотъ, этотъ сатана, продолжала баронесса: — недавно, какъ-будто съ облаковъ свалился, пришелъ ко мнѣ съ своей обыкновенною самоувѣренностью, хотя пять или шесть лѣтъ уже, какъ нога его не была въ нашемъ домѣ… И онъ уже нѣсколько разъ изволилъ являться…
— Надѣюсь, что онъ вамъ льститъ, по-крайней-мѣрѣ, не для себя, возразилъ мосьё де-Ларошгю: — иначе, онъ очень ошибается…
— Очевидно такъ, сказала баронесса: — я убѣждена, что у него есть что-нибудь на умѣ; но будьте покойны, я все разгадаю… Ему не удастся…
— Проклятый горбунъ! я просто въ отчаяніи, что принужденъ видѣть его, возразилъ баронъ: — у меня къ нему страшная антипатія, отвращеніе, ненависть…
— Ахъ, Боже мой! перебила мадамъ де-Ларошгю: — какая бы антипатія ни была, а надо принимать маркиза… Притомъ же, ужь если такой важный, знатный человѣкъ, какъ онъ, заискиваетъ нашего знакомства, такъ что же будутъ дѣлать другіе… Все это доказываетъ, что мы имѣемъ большое вліяніе… Остается только пользоваться имъ, и мы будемъ очень глупы, если не изберемъ Эрнестинѣ жениха, выгоднаго для насъ-самихъ.
— Вы чудесно понимаете дѣло, моя милая, сказалъ баронъ, удвоивъ вниманіе.
Елена тоже, видимо крайне-заинтересованная, подвинула свой стулъ къ креслу сестры.
— Теперь, продолжала баронесса: — надо рѣшить, ускорить или замедлить то время, когда Эрнестина должна сдѣлать выборъ жениха?
— Да, это очень-важный вопросъ! сказалъ баронъ.
— По моему мнѣнію, говорила мадамъ де-Ларошгю: — слѣдовало бы отсрочить мѣсяцевъ на шесть всякое рѣшеніе этого дѣла.
— Я то же думаю, вскричалъ баронъ, видимо довольный мнѣніемъ жены.
— И я совершенно согласна съ вами, сестрица, замѣтила Елена, которая, во все время разговора, слушала съ глубокимъ вниманіемъ, потупивъ глаза и какъ-будто о чемъ-то размышляя.
— Безподобно! сказала баронесса, радуясь общему согласію: — вотъ именно только такимъ-образомъ, обдумавъ и согласившись напередъ всѣ трое вмѣстѣ, мы можемъ достигнуть нашей цѣли… Подъ клятвою, прибавила она торжественно: — мы должны дѣйствовать съ-обща и не принимать никого изъ претендентовъ на руку Эрнестины, не предувѣдомивъ другъ друга, не посовѣтовавшись…
— О, да! дѣйствовать тайно было бы недостойно, постыдно, подло! вскричалъ мосьё де-Ларошгю, казалось, возмутившійся при одной мысли о подобной измѣнѣ.
— Господи, Боже мой! кротко замѣтила Елена, сложивъ руки: — кто осмѣлится подумать о такомъ прегрѣшеніи!..
— Это было бы очень-подло, сказала въ свою очередь баронесса: — да, кромѣ того, и очень-глупо, потому-что сколько мы будемъ сильны вмѣстѣ, столько слабы отдѣльно…
— Да, союзъ образуетъ силу! рѣшительно возгласилъ мосьё де-Ларошгю.
— Итакъ, стало-быть, мы откладываемъ на шесть мѣсяцевъ выборъ жениха Эрнестинѣ, чтобъ имѣть время употребить съ пользою наше теперешнее вліяніе…
— Рѣшивъ этотъ вопросъ, снова начала баронесса: — остается еще уговориться: нужно ли оставлять при Эрнестинѣ ея теперешнюю гувернантку?.. Эта мадамъ Ленэ, сколько я могла узнать, кажется, не принадлежитъ къ обыкновенному разряду горничныхъ. Она уже болѣе двухъ лѣтъ находится при Эрнестинѣ, стало-быть, имѣетъ на нее нѣкоторое вліяніе.
— Сдѣлаемъ вотъ что! вскричалъ баронъ, съ глубокомысленнымъ видомъ: — гувернанткѣ надо отказать, или, по-крайней-мѣрѣ, уронить ее въ мнѣніи Эрнестины… Это было бы очень-умно…
— Напротивъ, это было бы очень-глупо, возразила баронесса.
— Но, моя милая…
— Но, сударь, просто надо обратить это вліяніе гувернантки на Эрнестину въ нашу пользу… Надо сдѣлать такъ, чтобъ мадамъ Ленэ была откровенна съ нами, дѣйствовала по нашему желанію. Тогда ея вліяніе можетъ служить для насъ могущественнымъ средствомъ ко многому…
— Совершенно справедливо, замѣтила Елена.
— Стало-быть, разсматривая дѣло съ этой точки зрѣнія, сказалъ баронъ глубокомысленно: — гувернантка можетъ сдѣлаться… очень-полезной… очень-выгодной… очень-услужливой… Однакожь, еслибъ она вздумала не принять нашей стороны, или еслибъ наши попытки… наши желанія… наши старанія… привлечь эту женщину, возбудили подозрѣніе Эрнестины…
— О, за это надо взяться искусно, и я на себя беру этотъ трудъ, возразила баронесса: — если мы увидимъ, что нельзя привлечь мадамъ Ленэ на нашу сторону, мы послѣдуемъ мнѣнію мосьё де-Ларошгю, то-есть, откажемъ ей…
Вдругъ этотъ разговоръ былъ прерванъ однимъ изъ лакеевъ, который, быстро войдя, сказалъ: — пріѣхалъ курьеръ, который говоритъ, что черезъ полчаса мадмуазель де-Бомениль будетъ въ Парижѣ.
— Надо скорѣе переодѣться, вскричала баронесса, когда слуга вышелъ.
Потомъ, какъ-будто одумавшись, она прибавила:
— Знаете, что пришло мнѣ въ голову? какъ родственники покойной графини, мы шесть недѣль носили трауръ; недурно было бы еще поносить? а? Всѣ люди Эрнестины въ черномъ; я велѣла даже обшить чернымъ флёромъ и ея экипажи. Какъ вы думаете? не было бы непріятно этой малюткѣ видѣть меня въ цвѣтномъ платьѣ?
— Очень можетъ быть, моя милая, сказалъ баронъ: — ужь лучше носи трауръ, хоть недѣли двѣ, неболѣе…
— Это довольно непріятно, возразила баронесса: — черное ужасъ какъ не идетъ ко мнѣ. Но что дѣлать. Надо сдѣлать это пожертвованіе… Что жь касается до нашихъ условій, то смотрите… не дѣлать ничего безъ общаго согласія, тайно… Это подъ клятвой…
— О, да! воскликнулъ баронъ.
— Конечно, тихо сказала старая дѣва.
Всѣ трое разошлись по своимъ комнатамъ.
Баронесса заперлась у себя, и на-скоро написала слѣдующую записку:
"Ma chère Julie, малютка пріѣдетъ сегодня вечеромъ. Я буду у васъ завтра часовъ въ десять утра. Намъ нельзя терять времени. Предупредите, кого слѣдуетъ.
"Молчаніе и осторожность.
На запискѣ былъ слѣдующій адрессъ:
— Сейчасъ, какъ-только мы сядемъ за столъ, сказала мадамъ де-Ларошгю, обращаясь къ своей горничной и отдавая ей записку: — отнесите это къ мадамъ де-Мирекуръ… Да возьмите картонку, какъ-будто идете за чѣмъ-нибудь въ магазинъ.
Почти въ то же время и баронъ заперъ на ключь дверь своего кабинета и написалъ письмо такого содержанія:
"Мосьё де-Ларошгю проситъ барона де-Равиля подождать его у себя завтра отъ перваго до втораго часа. Это свиданіе очень важно.
«Мосьё де-Ларошгю увѣренъ въ обязательности барона де-Равиля и имѣетъ честь пребыть и проч.»
На адресѣ было написано:
«Господину барону де-Равилю, въ улицѣ Годо-де-Моруа, № 7.»
— Пошли кого-нибудь отнести на почту эту записку, сказалъ баронъ своему каммердиперу.
Наконецъ, и мадмуазель Елена, въ свою очередь, окруживъ себя тѣми же предосторожностями, какъ мосьё и мадамъ де-Ларошгю, написала тайно слѣдующее письмо:
"Любезный аббатъ, постарайтесь прійдти завтра въ десять часовъ утра. Это именно день нашего совѣта.
"Да будетъ Господь съ вами… Часъ насталъ… Молитесь обо мнѣ, какъ я молюсь о васъ.
На адресѣ Елена написала:
«Господину аббату Леду, въ улицѣ де-Лапланшъ».
XV.
правитьНа другой день послѣ совѣщанія, бывшаго въ семействѣ де-Ларошгю, три важныя сцены произошли у слѣдующихъ особъ.
Первая имѣла мѣсто у аббата Леду, котораго мы уже видѣли въ домѣ графини де-Бомениль.
Аббатъ былъ маленькій человѣчекъ, съ полными, румяными щеками, съ вкрадчивой улыбкой, съ хитрымъ, проницательнымъ взглядомъ, и съ сѣроватыми, нѣсколько напудренными волосами.
Съ безпокойствомъ ходилъ онъ по своей спальной и отъ-времени-до-времени посматривалъ на часы. Казалось, аббатъ съ нетерпѣніемъ кого-то дожидался.
Вдругъ раздался звонокъ, отворилась дверь и явился старый нашъ знакомецъ, мосьё Селестинъ де-Макрёзъ.
Благочестивый основатель общества св. Поликарпа, былъ высокій молодой человѣкъ, съ свѣтлорусыми волосами, съ одутловатымъ, румянымъ, но довольно-правильнымъ лицомъ. Онъ могъ бы даже показаться очень-красивымъ, еслибъ въ его чертахъ не выразилось слишкомъ-примѣтно какое-то приторное довольство самимъ-собой и худо-скрываемое вѣроломство;
Де-Макрёзъ по-христіански поцаловалъ аббата въ обѣ щеки; аббатъ сдѣлалъ то же.
— Вы не можете себѣ представить, любезный Селестинъ, сказалъ аббатъ: — съ какимъ нетерпѣніемъ я ожидалъ васъ…
— Сегодня было засѣданіе, отвѣчалъ Макрёзъ: — и засѣданіе очень-шумное! трудно понять ослѣпленіе и возмутительный духъ этихъ бѣдняковъ. Ахъ, сколько надо труда, чтобъ втолковать этимъ скотамъ всю неоцѣнимость, всю святость искупленія ихъ отъ страшной нищеты, въ которой они погрязли. Но вообразите… вмѣсто того, чтобъ довольствоваться этимъ шагомъ къ спасенію… они обращаютъ жадные взоры на то, что происходитъ на землѣ, сравниваютъ свое положеніе съ положеніемъ другихъ, напоминаютъ о своихъ правахъ на трудъ… на довольство… на счастіе. Они имѣютъ права на счастіе? какая ересь!.. это доводитъ меня до отчаянія!
Аббатъ слушалъ Селестина и съ улыбкой смотрѣлъ на него, думая о сюрпризѣ, который ему готовилъ.
— А знаете ли вы, любезный Селестинъ, сказалъ аббатъ: — что въ это время происходило здѣсь? Я говорилъ о васъ съ мадмуазель Еленой де-Ларошгю… Предметомъ нашего разговора былъ… былъ пріѣздъ Эрнестины де-Бомениль.
— Не-уже-ли? вскричалъ де-Макрёзъ, покраснѣвъ отъ удовольствія: — Эрнестина де-Бомениль пріѣхала.
— Да, вчера вечеромъ.
— И мадмуазель де-Ларошгю…
— Очень расположена къ вамъ, готова сдѣлать все, чтобъ только это огромное наслѣдство не попало въ худыя руки. Сегодня утромъ, я ее видѣлъ; мы не мало совѣтовались… и это уже будетъ не наша вина, если вы не женитесь на Эрнестинѣ де-Бомевиль.
— О, еслибъ этотъ прекрасный сонъ осуществился! вскричалъ Макрёзъ дрожащимъ голосомъ и пожимая руки аббата: — тогда бы я былъ обязанъ вамъ этимъ несметнымъ, неисчислимымъ богатствомъ.
— Такъ всегда будутъ вознаграждаемы благочестивые юноши, которые въ этотъ нечестивый вѣкъ подаютъ собою примѣръ христіанскихъ добродѣтелей, сказалъ аббатъ съ веселымъ видомъ.
— О, Боже мой! такое богатство — хоть кого ослѣпитъ!
— Бѣдняжка! съ какимъ простодушіемъ выражаетъ онъ свою любовь къ деньгамъ! сказалъ аббатъ улыбнувшись и милостиво потрепавъ полную щеку де-Макрёза: — теперь, надо серьёзно подумать обо всемъ… къ-несчастію, я никакъ не могъ уговорить упрямую графиню де-Бомениль въ завѣщаніи назначить васъ въ супруги Эрнестинѣ. Будь это завѣщаньице… дѣло было бы кнчено… Повинуясь послѣдней волѣ умирающей матери, малютка согласилась бы на все, — притомъ же, я и мадмуазель де-Ларошгю уговорили бы ее… но теперь, нечего объ этомъ и думать.
— Почему же нечего? спросилъ нерѣшительно Макрёзъ, уставивъ на аббата свои проницательные глаза.
Аббатъ, въ свою очередь, внимательно посмотрѣлъ на Селестина. Селестинъ потупилъ голову и, улыбаясь, продолжалъ:
— Я сказалъ это, предполагая…
— Завѣщаніе?.. сказалъ аббатъ и не могъ вынести дерзкаго взгляда де-Макрёза.
Съ минуту продолжалось молчаніе.
— Итакъ, намъ надо начать новую кампанію, сказалъ аббатъ: — обстоятельства намъ благопріятствуютъ, потому-что ни баронъ, ни баронесса не имѣютъ еще въ виду никого… такъ, по-крайней-мѣрѣ, сказала мнѣ мадмуазель де-Ларошгю, душою намъ преданная. Баронъ и его жена жадные эгоисты… стало-быть, если они замѣтятъ, что мы имѣемъ успѣхъ въ нашемъ предпріятіи, они пріймутъ нашу сторону, разумѣется, для собственной выгоды… а въ этой выгодѣ очень-легко ихъ увѣрить; но прежде намъ необходимо сильно укрѣпиться…
— Когда же и какъ я буду представленъ мадмуазель де-Бомениль? спросилъ Макрёзъ.
— Мы уже думали объ этомъ важномъ вопросѣ; очевидно, формальное представленіе невозможно. Это значило бы испортить все дѣло. Баронъ и баронесса поняли бы тотчасъ наши виды… Надо дѣйствовать втайнѣ; надо возбудить любопытство въ мадмуазель де-Бомениль, а для этого необходимо изучить ея характеръ…
Де-Макрёзъ съ вопросительнымъ видомъ посмотрѣлъ на аббата.
— Оставьте все на наше попеченіе, дитя мое, продолжалъ аббатъ тономъ превосходства: — мы знаемъ людей, какъ свои пять пальцевъ. Я уже собралъ кое-какія свѣдѣнія о нашей невѣстѣ. Въ особенности, мнѣ много помогли замѣчанія Елены де-Ларошгю. Эта дѣвушка во многихъ случаяхъ очень-проницательна и удивительно вѣрно и быстро понимаетъ вещи. По ея мнѣнію, мадмуазель Эрнестина должна быть очень религіозная, очень милосердая дѣвушка. Притомъ же, весьма-пріятно знать, что она преимущественно приходитъ молиться въ придѣлъ Богородицы.
— Позвольте перебить васъ, сказалъ съ живостью Макрёзъ.
— Что, дитя мое?
— Вотъ видите ли: баронъ и баронесса не очень-то рачительно исполняютъ свои религіозныя обязанности, но за то мадмуазель Елена никогда не пропускаетъ священной службы…
— Именно такъ.
— Въ такомъ случаѣ, она можетъ очень-легко приводить Эрнестину въ церковь св. Ѳомы-Аквитанскаго, въ свой приходъ?..
— Конечно…
— Теперь только остается сдѣлать такъ, чтобъ съ завтрашняго же дня она приводила съ собой свою питомицу въ церковь… къ девяти часамъ…
— Очень-легко…
— Пусть онѣ становятся… хоть налѣво отъ алтаря…
— Налѣво отъ алтаря? Зачѣмъ же?
— А за тѣмъ, что я тоже буду стоять здѣсь и молиться рядомъ съ Эрнестиной де-Бомениль.
— Безподобно! вскричалъ аббатъ: — дѣло пойдетъ само-собой… мадмуазель Елепа постарается обратить на васъ вниманіе своей питомицы… Вотъ чудесно придумано….
— Не приписывайте мнѣ чести этого изобрѣтенія, возразилъ Селестинъ съ иронической скромностью: — воздадимъ кесарю кесарево…
— Какому же кесарю надо приписать счастливую идею этого перваго свиданія, такъ искусно обдуманнаго… такъ ловко подготовленнаго?..
— Тому, который написалъ вотъ эти стихи…
И де-Макрёзъ насмѣшливымъ голосомъ прочелъ слѣдующую тираду:
О, еслибъ знали вы, какъ я его узнала, —
И въ вашей бы душѣ любовь къ нему запала:
Онъ церковь каждый день смиренно посѣщалъ,
И близь меня всегда колѣни преклонялъ,
И, къ небесамъ воздѣвъ въ святомъ восторгѣ руки,
Казалось, забывалъ души болящей муки…
И въ храмѣ взоры всѣхъ тогда онъ привлекалъ…
Такъ жарко къ небесамъ мольбы онъ возсылалъ, и пр.
— Не правда ли, здѣсь все предвидѣно, сказалъ де-Макрёзъ. — Пусть послѣ того говорятъ, что творенія такого рода не заключаютъ въ себѣ морали и видимой пользы!..
— О, да! отвѣчалъ аббатъ, умирая со смѣху: — да поможетъ намъ небо восторжествовать надо всѣмъ. Ободритесь, любезный Селестинъ; мы въ хорошемъ положеніи… Вы искусны, вкрадчивы, упорны, болѣе чѣмъ всякій другой способны обольстить эту миленькую сиротку, лишь бы только она увидѣла васъ, услышала вашъ разговоръ… По этому случаю, будьте внимательнѣе къ вашему туалету; одѣвайтесь проще, но изящно, даже немножко изъисканности не помѣшаетъ… Взгляните-ка на меня… Да!.. вмѣсто гладкой прически, слѣдовало бы волосы слегка завить… Дѣвушекъ прельщаютъ не одними словами.
— О, будьте покойны, аббатъ! я хорошо понимаю всѣ мелочи искусства нравиться. Часто съ малыми средствами дѣлаютъ большіе успѣхи… О, еслибъ я могъ успѣть!..
— И вы должны успѣть, возразилъ аббатъ: — мы употребимъ всѣ средства, какими можемъ располагать, а у насъ ихъ множество, и притомъ же различныхъ родовъ.
— Ахъ, аббатъ, сказалъ Селестинъ сладкимъ голосомъ: — какъ много я буду вамъ обязанъ…
— Не преувеличивайте того, чѣмъ вы намъ обязаны, возразилъ аббатъ, улыбаясь: — вашъ успѣхъ не для однихъ васъ интересенъ…
— Какъ такъ?..
— Ну, да, конечно… вашъ успѣхъ имѣлъ бы страшное вліяніе на всѣхъ этихъ вольнодумцевъ, этихъ равнодушныхъ, холодныхъ скептиковъ, которые не поддерживаютъ насъ; вашъ успѣхъ послужилъ бы имъ золотымъ доказательствомъ того, что можно пріобрѣсти съ нашею помощью. Это уже нѣсколько доказано вашимъ значительнымъ положеніемъ въ обществѣ, положеніемъ… котораго, какъ мнѣ кажется, трудно было бы достичь въ ваши лѣта… и… съ вашимъ происхожденіемъ, довольно неизвѣстнымъ, вполголоса прибавилъ аббатъ, видимо покраснѣвъ.
Селестинъ, казалось, тоже былъ очень смущенъ — не менѣе самого аббата.
— Да, любезный де-Макрёзъ, продолжалъ тотъ: — теките съ миромъ… и между-тѣмъ, какъ безстыдные дворянчики опустошаютъ свои кошельки, тратятъ свое здоровье въ гнустыхъ оргіяхъ, въ глупыхъ, безсмысленныхъ удовольствіяхъ, вы, дитя мое, пришедшіе неизвѣстно откуда… воспитанные, покровительствуемые, введенные въ свѣтъ неизвѣстно кѣмъ, вы, говорю я, въ тишинѣ, въ тѣни, совершайте путь свой… и скоро… скоро свѣтъ удивится, ослѣпнетъ отъ блеска вашихъ неожиданныхъ, несметныхъ сокровищъ.
— О, будьте увѣрены, аббатъ, что моя признательность…
— Перестаньте говорить намъ о вашей признательности, перебилъ аббатъ, и на лицѣ его мелькнула странная, непонятная улыбка: — съ нами трудно быть неблагодарнымъ… Будьте увѣрены, что мы не дѣти… что мы стараемся всегда обезпечить себя, беремъ предосторожности.
Макрёзъ сдѣлалъ странное движеніе.
— Вы хотите знать, какія предосторожности, замѣтилъ аббатъ, по-видимому отвѣчая на мысль Селестина: — мы беремъ въ залогъ сердце и умъ у тѣхъ, кому служимъ со всею преданностью…
И онъ снова съ отеческой лаской ущипнулъ за ухо благочестиваго юношу.
— Теперь надо подумать еще объ одномъ, не менѣе важномъ дѣлѣ, продолжалъ аббатъ. — Конечно, мадмуазель Елена будетъ очень-краснорѣчиво говорить о васъ Эрнестинѣ де-Вомениль. Надо только поступать такъ, чтобъ малютка васъ замѣтила, а тамъ ужь не заботьтесь ни о чемъ. Мадмуазель де-Ларошгю будетъ безпрерывно хвалить ей ваши добродѣтели, ваше благочестіе, ангельскую кротость вашего лица, вашу скромность. Она употребитъ всѣ возможныя усилія, чтобъ въ высшей степени возбудить любовь въ этой дѣвочкѣ… но, знаете… было бы еще лучше, еще рѣшительнѣе, еслибъ ея хвалы на шли отголосокъ въ людяхъ, имѣющихъ нѣкоторый вѣсъ въ обществѣ. Эти люди могутъ имѣть вліяніе на Эрнестину, которая стала бы гордиться всеобщими похвалами вашимъ достоинствамъ.
— Совершенно справедливо, вскричалъ Селестинъ: — безподобно придумано…
— Ну, такъ вотъ, припомните-ка, любезный другъ, которая изъ вашихъ почитательницъ, благоговѣющихъ передъ вами, могла бы съ успѣхомъ исполнить это деликатное порученіе? На-примѣръ, мадамъ де-Франвиль?
— Нѣтъ, она слишкомъ-глупа.
— Ну, такъ мадамъ де-Бонрепо?
— Она слишкомъ-неосторожна и любитъ много болтать…
— Стало-быть, мадамъ Лефебуръ…
— Куда ей съ ея мѣщанскими манерами?
Де-Макрезъ задумался.
— Есть только одна женшипа, сказалъ онъ послѣ нѣкотораго молчанія: — на расположеніе которой я могу разсчитывать: это герцогиня де-Сантерръ…
— Что жь? прекрасно: герцогиня имѣетъ большой вѣсъ въ высшемъ кругу, и мни кажется, что вы не ошибаетесь въ ея расположеніи къ вамъ… Я не разъ слышалъ, какъ она принимала вашу сторону, съ жаромъ защищала васъ… даже сожалѣла, что ея сынъ, Жеральдъ, нечестивый развратникъ, не походить на васъ…
Физіономія де-Макрёза измѣнилась, когда аббатъ произнесъ имя Жеральда.
— Этотъ человѣкъ оскорбилъ меня… при всѣхъ… и я отмщу ему, сказалъ онъ съ ненавистью.
— Дитя! возразилъ улыбаясь аббатъ: -- мсти хладнокровно, говоритъ латинская пословица… и говоритъ справедливо… Дожидайте, что будетъ дальше… вѣдь вы уже пріобрѣли большое вліяніе на мать Жеральда?..
— О, да! отвѣчалъ де-Макрёзъ: — чѣмъ больше думаю, тѣмъ больше убѣждаюсь, что для успѣха въ нашемъ предпріятіи я долженъ, по многимъ причинамъ, именно адресоваться къ герцогинѣ де-Сантерръ. Уже нѣсколько разъ я имилъ случай судить о прочности ея расположенія ко мнѣ. Довѣренность моя въ такомъ важномъ дѣлѣ должна непремѣнно ее тронуть… Я не сомнѣваюсь въ этомъ. Правда, что она еще незнакома съ мадмуазель де-Бомениль, но это ей очень-легко сдѣлать…
— Въ такомъ случаѣ, сказалъ аббатъ: — надо скорѣе увидѣть герцогиню…
— Теперь еще только половина перваго, возразилъ де-Макрёзъ, взглянувъ на часы: — мадамъ де-Сантерръ принимаетъ близкихъ знакомыхъ отъ часа до двухъ… бѣгу къ ней сію же минуту…
— Дорогой, дитя мое, подумайте хорошенько: будетъ ли ловко и удобно поступить такъ… Я, съ своей стороны, предвижу для насъ только однѣ выгоды…
— Я то же думаю. Итакъ, любезный аббатъ, завтра, въ девять часовъ, налѣво отъ алтаря, въ церкви св. Ѳомы-Аквитанскаго…
— Какъ сказано, возразилъ аббатъ: — я предупрежу обо всемъ мадмуазель Елену. Завтра, въ девять часовъ, она непремѣнно явится въ церковь съ Эрнестиной де-Бомениль… Спѣшите же теперь къ герцогинѣ.
Де-Макрёзъ и аббатъ поцаловались и благочестивый юноша отправился въ отель де-Сантерръ.
XVI.
правитьУтромъ того же дня, въ который происходилъ предшествовавшій разговоръ, герцогиня, получивъ очень-важное письмо, противъ обыкновенія вышла въ десять часовъ изъ дома. По возвращеніи, она послала за Жеральдомъ. Каммердинеръ молодаго герцога доложилъ, что герцогъ не ночевалъ дома.
Въ двѣнадцать часовъ, нетерпѣливая мадамъ де-Сантерръ послала въ другой разъ. Жеральдъ все еще не возвращался. Наконецъ, черезъ полчаса, онъ явился къ матери, хотѣлъ-было ласково поцаловать ее, но герцогиня тихонько оттолкнула его и съ упрекомъ сказала:
— Вотъ уже три раза я посылала за тобой…
— Я только-что воротился. Что вамъ угодно, маменька?..
— Только-что воротился… такъ поздно… Боже мой, какъ дурно ты ведешь себя, Жеральдъ…
— Я дурно веду себя?..
— Послушай, мой другъ, есть вещи, которыхъ я не хочу и не должна знать; но не думай, чтобъ я, потакая тебѣ, удерживалась отъ нѣкоторыхъ замѣчаній.
— Перестаньте, маменька, возразилъ Жеральдъ почтительнымъ и вмѣстѣ твердымъ голосомъ: — я всегда былъ послушнымъ, любящимъ сыномъ. Мни не нужно говорить, что имя мое будетъ вездѣ и всѣми уважаемо… Но что дѣлать, маменька? Мнѣ двадцать четыре года… Я живу и веселюсь, какъ молодой человѣкъ этихъ лѣтъ…
— Уже давно меня огорчаетъ такая жизнь твоя… Ты имѣешь въ самомъ высшемъ кругу почетное мѣсто… а посѣщаешь дурныя общества…
— Женскія… правда… но для меня такъ-называемое дурное общество женщинъ есть именно самое лучшее. Ну, полно, маменька, не сердитесь… Я откровененъ… сознаюсь въ маленькой слабости къ гризеткамъ… Но за то моими друзьями можетъ гордиться всякій порядочный человѣкъ… Еслибъ вы знали, маменька, моего лучшаго друга, моего стараго полковаго товарища, вы, право, имѣли бы обо мнѣ лучшее мнѣніе.
— Ахъ, Жеральдъ, только ты одинъ умѣешь выбирать друзей между солдатами, сказала герцогиня, пожимая плечами.
— Надѣюсь, чортъ возьми: не всякому удастся найдти себѣ друга на полѣ битвы!
— Я ничего не говорю тебѣ противъ твоихъ товарищей и друзей, но мнѣ очень-непріятны твои связи съ этими недостойными существами…
— Съ ними такъ весело!..
— Перестаньте!..
— Простите меня, милая маменька, сказалъ Жеральдъ, поцаловавъ герцогиню: — я не хотѣлъ сказать ничего непріятнаго для васъ… но что прикажете дѣлать… вѣдь мнѣ не даромъ двадцать-четыре года… я не люблю весталокъ… Да и непріятно было бы видѣть, еслибъ я поселилъ раздоръ между какими-нибудь честными супругами, прибавилъ молодой герцогъ траги-комическимъ голосомъ: — сказать правду, ужь я испыталъ и даже успѣлъ… но что… лоретки по мнѣ гораздо-лучше… Съ ними не возмутишь семейнаго спокойствія, да онѣ какъ-то и веселѣе и занимательнѣе…
— Перестань, мнѣ нѣтъ дѣла до выбора твоихъ любовницъ, но я должна сказать, что твое поведеніе непростительно, что ты отъ него много теряешь.
— Что жь я теряю?..
— Ты, можетъ-быть, не знаешь, что дѣло идетъ о твоей женитьбѣ..
— Какъ о женитьбѣ?.. да я еще не женюсь…
— Сдѣлай милость, только выслушай меня…
— Я слушаю…
— Ты знаешь мадамъ де-Мирекуръ?
— Знаю… но она, по счастію, замужемъ… Страшная интригантка.
— Очень можетъ быть, но она дружна съ баронессой де-Ларошгю, тоже одной изъ моихъ милыхъ знакомыхъ…
— Давно ли? мнѣ помнится, вы часто говорили, что баронесса просто олицетвореніе низости…
— Не въ этомъ дѣло, перебила герцогиня: — надо знать, что питомица баронессы, мадмуазель Эрнестина де-Бомениль, богатѣйшая наслѣдница во всей Франціи.
— Да она въ Италіи…
— Нѣтъ, въ Парижѣ…
— Уже воротилась?..
— Вчера вечеромъ… сегодня въ десять часовъ, я была уже у мадамъ Мирекуръ; тамъ я имѣла послѣднее совѣщаніе съ баронессой де-Ларошгю… Ужь около мѣсяца я занималась этимъ дѣломъ, но не хотѣла ничего говорить тебѣ, зная твою вѣтренность. Благодаря Бога, до-сихъ-поръ, все шло такъ хорошо, что мы имѣемъ полную надежду…
— Надежду… на что?
— На успѣхъ твоей женитьбы на мадмуазель де-Бомениль.
— Какъ? мнѣ жениться! вскричалъ Жеральдъ, вскочивъ со стула.
— Да, да! и жениться на богатѣйшей наслѣдницѣ во всей Франціи, возразила герцогиня: — всѣ шансы были бы на твоей сторонѣ, еслибъ только ты не такъ дурно велъ себя… Претенденты являются со всѣхъ сторонъ… соперничество самое ожесточенное!.. Тебѣ очень могутъ повредить… Ахъ, еслибъ съ твоимъ именемъ, съ твоимъ умомъ, наконецъ, съ твоимъ внѣшнимъ видомъ ты могъ бы еще быть примѣромъ прекраснаго поведенія, какъ, на-примѣръ, безподобный мосьё де-Макрёзъ.
— Послушайте, маменька… да вы серьёзно собрались женить меня? спросилъ Жеральдъ съ возрастающимъ удивленіемъ.
— Я думаю, что серьёзно.
— Я знаю, что вы, милая маменька, дѣлаете это съ самымъ добрымъ намѣреніемъ; но я… вовсе не хочу жениться…
Герцогиня опрокинулась на спинку кресла, подняла руки къ небу и въ отчаяніи вскричала:
— Боже мой, Боже мой! Этого еще не доставало… отказывается отъ руки богатѣйшей наслѣдницы во всей Франціи!
— Выслушайте меня, милая маменька, сказалъ Жеральдъ съ нѣжностью: — я человѣкъ честный, и признаюсь, что до безумія люблю удовольствія… Я люблю ихъ такъ, что, право, былъ бы отвратительнымъ мужемъ даже богатѣйшей наслѣдницы во всей Франціи.
— Несметное богатство! болѣе трехъ мильйоновъ годоваго дохода! повторяла герцогиня, пораженная отказомъ сына: — болѣе трехъ мильйоновъ дохода!..
— Я предпочитаю свободу и удовольствія! сказалъ Жеральдъ.
— Это глупо, вскричала, герцогиня, выходя изъ себя: — ты безумецъ!..
— Что прикажете дѣлать? отвѣчалъ улыбаясь Жеральдъ. — Я отъ души люблю веселые вечера, рѣзвыхъ, смѣющихся женщинъ и независимость жизни холостяка. О, благодаря Бога, мнѣ остается еще шесть цвѣтущихъ лѣтъ, лѣтъ счастія и наслажденій… и я не отдамъ ихъ ни за какіе мильйоны на свѣтѣ… Да и потомъ, прибавилъ молодой человѣкъ съ благородпымъ негодованіемъ: — у меня нѣтъ столько низости, чтобъ сдѣлать несчастною и смѣшною бѣдную дѣвушку, на которой я женюсь за ея… деньги. Впрочемъ, маменька, вы уже знаете, что я не хотѣлъ купить рекрута, который бы подвергалъ свою жизнь за меня… стало-быть, можете понять, что я не продамъ себя за женины мильйоны…
— Но послушай, Жеральдъ…
— Нѣтъ, милая маменька… это такъ… Вашъ безподобный мосьё де-Макрёзъ, человѣкъ, конечно, очень-благочестивый, можетъ-быть, и не былъ бы такъ щекотливъ, какъ я; но вѣдь зато я нечестивый грѣшникъ… Да, милая, добрая маменька, я таковъ, такомъ останусь навсегда… и еще нѣжнѣе, чѣмъ когда-нибудь буду любить васъ, сказалъ молодой герцогъ, почтительно цалуя руку матери.
Бываютъ странные случаи…
Едва Жеральдъ успѣлъ произнести имя фаворита своей матери, вошелъ слуга и доложилъ, что мосьё де-Макрёзъ желаетъ говорить съ герцогиней по одному очень-важному дѣлу.
— Ты, стало-быть, сказалъ, что я дома? спросила герцогиня.
— Ваша свѣтлость не изволили приказывать…
— Ну, хорошо… попроси мосьё де-Макрёза подождать нѣсколько минутъ…
Слуга вышелъ.
— Твой непонятный отказъ очень огорчилъ меня, съ прискорбіемъ сказала мадамъ де-Сантерръ сыну: — сдѣлай милость, другъ мой, подожди меня здѣсь… я ворочусь сію минуту… Ахъ, мой другъ, ты не можешь себѣ представить, какъ сильно ты огорчилъ меня…
— Перестаньте, милая маменька, не говорите этого, возразилъ Жеральдъ, тронутый грустью матери: — вѣдь вы знаете, какъ я люблю васъ…
— Это — слова, Жеральдъ; мнѣ нужны доказательства…
— Такъ откажите этому животному де-Макрёзу и поговоримъ дружески. Я докажу вамъ, что мое поведеніе — благородно, честно… Но вы уходите…
— Мосьё де-Макрёзъ ожидаетъ…
— А, чортъ возьми, я велю сказать ему, чтобъ онъ убирался…
И молодой герцогъ всталъ, чтобъ отдать это приказаніе. Мадамъ де-Сантерръ остановила сына.
— Мнѣ непріятно видѣть, Жеральдъ, съ какимъ отвращеніемъ, не хочу сказать съ какой видимой завистью ты говоришь объ этомъ молодомъ человѣкѣ, котораго примѣрное поведеніе, скромность и благочестіе должны служить примѣромъ для всѣхъ. Дай Богъ, чтобъ ты былъ подобенъ ему! Ты не предпочелъ бы тогда своихъ преступныхъ утѣхъ богатому браку, который можетъ составить и твое и мое счастіе.
Сказавъ это, мадамъ де-Сантерръ вышла, взявъ съ сына слово дождаться ея возвращенія.
Герцогиня возвратилась чрезвычайно взволнованная; лицо ея покраснѣло отъ негодованія.
— Какая дерзость! вскричала она, входя въ комнату.
— Что такое, маменька? спросилъ молодой герцогу.
— То, что мосьё де-Макрёзъ негодяй…
Жеральдъ не могъ удержаться отъ смѣха.
— Вотъ странное, неожиданное превращеніе, сказалъ онъ. — Не осмѣлился ли онъ, маменька, чемъ-нибудь оскорбить васъ?..
— Да развѣ эти люди осмѣливаются когда-нибудь забывать приличія? отвѣчала мадамъ де-Сантерръ съ презрѣніемъ.
— Такъ за что же вы сердитесь? Съ минуту назадъ, вы почти божились своимъ да-Макрёзомъ…
— Прошу не называть его моимъ де-Макрёзомъ, вскричала герцогиня съ гнѣвомъ. — А угадаешь ли ты цѣль его посѣщенія?.. Онъ просилъ меня разсказать про него все хорошее…
— Кому разсказать? съ какой цѣлью?
— Съ какой цѣлью? Онъ имѣетъ претензію свататься на мадмуазель де-Бомениль.
— Онъ?
— Не правда ли, какая дерзость?
— Де-Макрёзъ хочетъ свататься на мадмуазель де-Бомениль? де-Макрёзъ!!!
— Ничтожный глупецъ! Желала бы я знать, кто ввелъ такого негодяя въ нашъ кругъ?
— Но зачѣмъ же онъ сообщилъ вамъ свой планъ?..
— Ахъ, Боже мой! ну, да потому, что я отличала его, принимала съ уваженіемъ, какъ и другія подобныя мнѣ дуры… вотъ онъ и вздумалъ прійдти ко мнѣ — сказать, что, видя то участіе, которое я принимаю въ немъ, онъ почелъ за долгъ довѣрить мнѣ свои тайныя намѣренія на мадмуазель де-Боменилъ. Этотъ болванъ надѣялся, что я помогу ему и расхвалю его мадмуазель Эрнестинѣ… Какая наглость!
— Сказать правду, маменька, вы сами тутъ отчасти виноваты. Зачѣмъ хвалили его, возносили до небесъ?
— Хвалили? сказала простодушно герцогиня: — да развѣ я тогда могла думать, что онъ осмѣлится имѣть претензію на богатѣйшую наслѣдницу во все. Франціи, — идти по слѣдамъ моего сына? Впрочемъ, при всей своей хитрости, онъ очень-глупъ. Обращается съ просьбой именно ко мнѣ. Вотъ я услужу ему!.. безъименный выскочка, какой-то бродяга, неотесанный болванъ съ нескладной фигурой разодѣтаго пономаря, который идетъ на обѣдъ къ священнику… Педантъ! ханжа! о, какъ онъ невыносимъ со всѣми своими притворными добродѣтелями… Впрочемъ, ему не удастся. Баронесса сказала мнѣ, что мадмуазели де-Бомениль будетъ въ восхищеніи отъ герцогскаго титула. Она любитъ удовольствія и хотѣла бы пользоваться всѣми преимуществами, которыя даетъ богатство, соединенное съ высокимъ положеніемъ въ свѣтѣ… можно надѣяться, что мосье де-Макрёзъ не поставитъ ее на эту степень.
— Что же вы, маменька, отвѣчали де-Макрёзу на его просьбу?
— Въ негодованіи я хотѣла-было сказать ему, что его претензіи слишкомъ дерзки и глупы, хотѣла-было запретить ему входъ въ нашъ домъ, но обдумалась… Чтобы болѣе сдѣлать ему вреда, надо казаться готовой къ его услугамъ… поэтому я и обѣщала высказать мадмуазель Эрнестинѣ все, чего онъ заслуживаетъ, и ужь конечно сдержу обѣщаніе… я славно услужу ему!
— А знаете ли, маменька, что де-Макрёзъ очень можетъ достигнуть своей цѣли.
— Можетъ жениться на мадмуазель де-Бомениль?
— Да.
— Какой вздоръ! ты съ ума сошелъ.
— Нѣтъ, вы ошибаетесь, маменька. Его поддерживаютъ люди очень могущественные. Теперь, когда, вы уже презираете его, я скажу вамъ, что за него стоятъ всѣ старухи, которыя сдѣлались набожными, потому-что устарѣли; многія молодыя женщины, которыя ведутъ себя строго, потому-что дурны собой; множество мужчинъ ханжей, — которые составили себѣ изъ набожности какое-то занятіе, и, наконецъ, всѣ такъ-называемые важные люди, которые отъ излишней важности поглупѣли… Видите ли, какъ много у него покровителей…
— Но мнѣ кажется, что я имѣю довольно значительное вліяніе въ свѣтѣ… возразила герцогиня: — мое мнѣніе что-нибудь да значитъ…
— Правда; но ваше мнѣніе до сей поры было въ пользу де-Макрёза. Быстрая перемѣна покажется странной… Начнутся толки… и война, которую вы хотите поднять на него, можетъ послужить ему же въ пользу. Макрёзъ лукавъ. Вы еще не знаете, маменька, съ кѣмъ имѣете дѣло…
— Не понимаю, Жеральдъ, сказала съ горестью герцогиня: — какъ можешь ты говорить объ этомъ съ такимъ хладнокровіемъ.
— Вовсе нѣтъ, маменька… клянусь вамъ… меня бѣситъ, возмущаетъ всю мою душу мысль, что какой-нибудь Макрёзъ имѣетъ подобныя претензіи и можетъ осуществить ихъ, Макрёзъ, который еще въ коллегіи внушалъ мнѣ отвращеніе… И бѣдная мадмуазель де-Бомениль, которой я хоть и не знаю, но которая становится въ моихъ глазахъ очень интересной, должна быть жертвой такого мерзавца! А, чортъ возьми!.. я очень хотѣлъ бы… хотя бы только для того, чтобъ разрушить планы де-Макрёза и спасти отъ его когтей бѣдную дѣвушку…
— Ахъ, мой милый Жеральдъ, вскричала мадамъ де-Сантерръ: — твой бракъ сдѣлалъ бы меня счастливѣйшею изъ матерей.
— Да! но моя свобода, моя дорогая независимость!!!
— Подумай, другъ мой, о томъ, что съ однимъ изъ знатнѣйшихъ именъ во всей Франціи ты сдѣлался бы ея богатѣйшимъ владѣльцемъ.
— А моя веселая холостая жизнь!
— За то, какое несметное богатство! какое могущественное значеніе имѣлъ бы тогда въ свѣтѣ…
— Правда! отвѣчалъ молодой человѣкъ въ размышленіи: — но какъ осудить себя къ вѣчной тоскѣ, къ вѣчному принужденію, къ бальнымъ шелковымъ чулкамъ… бросить нѣсколько милыхъ, веселыхъ женщинъ, которыя искренно меня любятъ… да, искренно любятъ, потому-что, имѣя счастье быть молодымъ и небогатымъ, я долженъ вѣрить ихъ безкорыстной любви.
— Но послушай, мой другъ, возразила герцогиня, противъ воли увлеченная честолюбивымъ желаніемъ видѣть своего сына согласнымъ на богатый бракъ: — ты слишкомъ преувеличиваешь строгость своихъ брачныхъ обязанностей… если женятся, такъ еще нѣтъ причины…
— Ну, вотъ, маменька, теперь вы сами начинаете проповѣдывать свободу въ семейныхъ отношеніяхъ…
— Ахъ, мой другъ, возразила въ смущеніи мадамъ де-Сантерръ: — ты не такъ понялъ мою мысль; я вовсе не то хотѣла сказать.
— Нѣтъ, ужь говорите мнѣ лучше о де-Макрёзѣ…
— Видишь ли, другъ мой; если я говорю объ этомъ бракѣ, то не столько за тѣмъ, чтобъ внушить тебѣ желаніе перебить у негодяя де-Макрёза богатую невѣсту, сколько за тѣмъ, чтобъ доказать, что съ твоей стороны подобный бракъ былъ бы поступкомъ человѣколюбивымъ…
— Человѣколюбивымъ?..
— Конечно! бѣдная Эрнестина де-Бомениль умерла бы съ тоски съ такимъ чудовищемъ, каковъ де-Макрёзъ… и отнять ее у него было бы, дѣйствительно, великодушнымъ, достойнымъ подвигомъ.
— Ну, милая маменька, сказалъ, улыбаясь, Жеральдъ: — вы скажете, пожалуй, что за этотъ бракъ я былъ бы удостоенъ монтіоновой преміи…
— О, да, еслибъ только монтіоновой преміей награждали также и сынал который составилъ счастье своей матери, отвѣчала мадамъ де-Сантерръ, устремивъ на Жеральда глаза полные слезъ.
Молодой герцогъ нѣжно любилъ свою мать. Ея грусть и слезы увлекли его.
— О, какъ опасно говорить съ матерью, сказалъ онъ: — пожалуй, по-неволѣ женишься на наслѣдницъ трехъ мильйоновъ годоваго дохода, особенно, когда дѣло идетъ еще о похищеніи бѣдной милліонерки у какого-нибудь негодяя де-Макрёза… Да, дѣйствительно, чѣмъ больше я думаю объ этомъ, тѣмъ больше мнѣ хочется съиграть подобную штуку — и съ нимъ и со всѣми лицемѣрными святошами, его сообщниками… Вотъ славная была бы ему пощечина, да и не только ему, а цѣлой тысячѣ постныхъ физіономій… Но я и позабылъ объ одномъ маленькомъ, впрочемъ, очень ваясномъ затрудненіи…
— Что такое?
— Не знаю еще, понравлюсь ли я мадмуазель Эрнестинѣ…
— Тебѣ стоитъ только захотѣть, мой другъ, и ты непремѣнно понравишься…
— Истинно материнскій отвѣтъ…
— Однакожь, я тебя хорошо знаю…
— Вы? сказалъ Жеральдъ, цалуя мать. — Вы не можете подавать своего мнѣнія въ настоящемъ случаѣ… нѣжность ваша ко мнѣ ослѣпляетъ васъ…
— Ужь ты, пожалуйста, слушайся только меня, слѣдуй моимъ совѣтамъ… и увидишь, что дѣла пойдутъ чудесно…
— Знаете ли, что теперь васъ можно принять за страшную интригантку! сказалъ весело молодой герцогъ. — Впрочемъ, когда мать захочетъ что-нибудь сдѣлать въ пользу сына, она дѣлается просто львицей… Ну, хорошо, дѣлайте, что вамъ угодно…
— Ахъ, Жеральдъ, ты не можешь вообразить, какъ я теперь счастлива! воскликнула мадамъ де-Сантерръ, устремивъ на сына глаза, влажные отъ слезъ: — о, теперь я надѣюсь на успѣхъ… проклятый де-Макрёзъ умретъ съ досады…
— Прекрасно! я заставлю его умереть отъ жолчи, вмѣсто шпаги, отъ которой онъ навѣрное бы отказался…
— Перестань, Жеральдъ, поговоримъ серьёзно.
— Я слушаю, маменька.
— Такъ-какъ ты рѣшился, то непремѣнно долженъ скорѣе увидать мадмуазель де-Бомениль.
— Очень-радъ…
— Это первое свиданіе очень-важно…
— Въ-самомъ-дѣлѣ?..
— Ну, да, конечно… Я объ этомъ уже говорила сегодня съ мадамъ де-Мирекуръ и съ мадамъ де-Ларошгю. Мы нашли, что всего лучше было бы…
— Что такое, маменька?
— Во-первыхъ, мы, къ-несчастію, увидѣли невозможность представить тебя человѣкомъ солиднымъ…
— И прекрасно сдѣлали; иначе я очень бы скоро предалъ васъ…
— Такъ вотъ, мы обсудили легкомысленность твоего поведенія и придумали обратить въ твою же пользу го, что могло бы повредить тебѣ…
— Только развѣ матери могутъ быть такими искусными дипломатами!..
— Мадамъ де-Ларошгю разговаривала вчера вечеромъ съ Эрнестиной и замѣтила, что молодая дѣвушка очень любитъ роскошь, великолѣпіе, удовольствія… По этому мы рѣшили, чтобъ ты на первый разъ показался передъ мадмуазель де-Бомениль однимъ изъ изящнѣйшихъ молодыхъ людей въ Парижѣ…
— Согласенъ, если вы съумѣете найдти случай, въ которомъ я бы могъ показаться такъ…
— Послѣзавтра, кажется, будутъ въ Булоньскомъ-Лѣсу скачки… Ты долженъ принять въ нихъ участіе.
— Я уже обѣщалъ де-Курвилю попробовать его славнаго коня Young-Emperor въ скачкахъ съ препятствіями. У де-Курвиля превосходныя лошади, но онъ страхъ боится на нихъ ѣздить…
— И прекрасно… Мадамъ де-Ларошгю привезетъ Эрнестину на скачки… Тамъ ты очень-удобно можешь подъѣхать къ нимъ до начала скачекъ. Твоя жокейская оранжевая куртка и черная бархатная фуражка очень идутъ къ тебѣ…
— Однакожь…
— Дай мнѣ досказать. Мадмуазель де-Бомениль увидитъ тебя посреди множества изящныхъ молодыхъ людей, которыхъ ты, надо сознаться, превосходишь во всѣхъ отношеніяхъ… Я не сомнѣваюсь, что ты выиграешь призъ: ты долженъ его выиграть, непремѣнно долженъ…
— Не знаю, захочетъ ли Young-Emperor раздѣлить со мной это желаніе.
— Ты ѣздишь верхомъ превосходно… и когда Эрнестина де-Бомениль увидитъ, какъ ты, опередивъ своихъ соперниковъ, при общихъ кликахъ, избраннаго общества достигнешь цѣли… она, безъ сомнѣнія, обратитъ на тебя вниманіе… Это первое впечатлѣніе будетъ, стало-быть, въ твою пользу… Если же ты еще захочешь быть столько любезенъ, сколько можешь, то будь увѣренъ, что наглый де-Макрёзъ покажется ей послѣ тебя совершенно-ничтожнымъ, отвратительнымъ…
— Теперь, могу ли я въ свою очередь сказать…
— Ну, что еще?
— Вотъ видите ли… правда, очень-естественно быть представленнымъ мадмуазель Эрнестинѣ въ день скачекъ; но не лучше ли бы было въ первый разъ показаться не въ жокейской курткѣ?..
— Почему же? Этотъ костюмъ, напротивъ, прекрасно идетъ къ тебѣ.
— Можетъ-быть, но…
— А! ты становишься теперь слишкомъ разборчивымъ! Вотъ какъ!
— Перестаньте, маменька: Вы, стало-быть, хотите, чтобъ я воскресилъ способъ обольщенія мосьё Эльвью, который, говорятъ, произвелъ страшный эффектъ своими панталонами…
— Ахъ, Жеральдъ! перебила герцогиня съ возмущенной стыдливостыо: — у тебя вѣчно какая-нибудь глупая мысль въ головѣ…
— Да вѣдь вы сами, не подозрѣвая того, придумали ее… Но, говоря серьёзно, представьте меня мадмуазель Эрнестинѣ гдѣ хотите, когда хотите и какъ хотите, верхомъ или пѣшкомъ, я на все согласенъ… Только я ни за что не соглашусь прибѣгать къ помощи нескромнаго жокейскаго костюма… Я не имѣю въ этомъ нужды, прибавилъ Жеральдъ съ удивительнымъ простодушіемъ: — я съумѣю ослѣпить мадмуазель де-Бомениль тысячью нравственныхъ достоинствъ… очень почтенныхъ и очень необходимыхъ для супруга…
— Ужасно, Жеральдъ! съ тобой просто нельзя говорить серьёзно о дѣлѣ…
— Что жь за бѣда… Лишь бы только оно исполнилось…
Еще разъ разговоръ герцогини съ сыномъ прерванъ былъ появленіемъ жеральдова каммердинера.
— Господинъ баронъ де-Равиль, сказалъ онъ: — желаетъ говорить съ вашей свѣтлостью о важномъ и очень-нужномъ дѣлѣ… Господинъ баронъ ожидаетъ вашу свѣтлость въ кабинетѣ…
— Хорошо, отвѣчалъ молодой человѣкъ, удивленный этимъ визитомъ.
Каммердиперъ вышелъ.
— Что у тебя за дѣла съ де-Равилемъ? спросила мадамъ де-Сантерръ. — Его принимаютъ вездѣ, а подобно другимъ и я тоже, но я терпѣть не могу этого барона…
— Очень-понятно, что его принимаютъ вездѣ. Отецъ де-Равиля былъ человѣкъ со связями, человѣкъ любезный. По отцу принимаютъ и сына… Впрочемъ, я тоже не люблю его… Со времени странной дуэли маркиза съ де-Морнаномъ, я не встрѣчалъ нигдѣ де-Равиля… Не знаю, чего онъ отъ меня хочетъ… Вотъ, кстати, о немъ анекдотъ, который чудесно обрисовываетъ его характеръ. Какой-то бѣднякъ далъ барону въ займы двѣсти луидоровъ. Что жь, вы думаете, сказалъ о немъ де-Равиль? Вотъ что: «у кого бы этотъ болванъ могъ стянутъ двѣсти луидоровъ, которые онъ одолжилъ мнѣ?»
— О, какой мерзавецъ! вскричала герцогиня.
— Пойду отдѣлаться отъ него скорѣе, сказалъ Жеральдъ: — впрочемъ, иногда его пріятно слушать. У него змѣиный языкъ… И въ добавокъ, онъ знаетъ всѣ сплетни… Чрезъ нѣсколько минутъ я ворочусь… и буду, можетъ-быть, въ восхищеніи отъ барона… вѣдь вы возвратились же отъ Макрёза въ совершенномъ отчаяніи…
— Какъ ты золъ, Жеральдъ…
— Да, надо сознаться, милая маменька, что сегодня мы оба что-то не имѣемъ удачи въ… хорошихъ знакомствахъ…
И герцогъ де-Сантерръ пошелъ въ свой кабинетъ, гдѣ его ожидалъ де-Равиль.
XVII.
правитьМолодой герцогъ встрѣтилъ де-Равиля съ холодною вѣжливостью, которая, впрочемъ, нисколько не смутила безстыднаго барона.
— Чему долженъ я приписать честь вашего посѣщенія? спросилъ сухо Жеральдъ, не приглашая барона сѣсть.
— Я пришелъ, герцогъ, предложить вамъ превосходную сдѣлку, отвѣчалъ де-Равиль, совершенно равнодушный къ холодному пріему.
— Я, сударь, не занимаюсь этимъ…
— Судя по обстоятельствамъ…
— Что вы хотите сказать?
— Не хотите ли вы жениться, герцогъ?
— Странный вопросъ, баронъ!
— Извините, герцогъ; я пришелъ къ вамъ для вашей выгоды, и, разумѣется, также для своей собственной… Благоволите выслушать. Вѣдь вы ничего не потеряете. Прошу десяти минутъ, не болѣе.
— Я васъ слушаю, отвѣчалъ Жеральдъ, любопытство котораго было нѣсколько возбуждено вопросомъ де-Равиля, — вопросомъ довольно-страннымъ, и притомъ же имѣвшимъ нѣкоторую связь съ послѣднимъ разговоромъ молодаго человѣка съ матерью.
— Итакъ, герцогъ, хотите ли вы жениться? Мнѣ нуженъ отвѣтъ, чтобъ продолжать нашъ разговоръ…
— Но, баронъ, я…
— Извините, я худо выразился. Хотите ли вы вступить въ богатый бракъ, баснословно богатый?..
— У васъ, конечно, есть на примѣтѣ невѣста?
— Именно есть.
— Но вы сами человѣкъ холостой, баронъ; отъ-чего же вы не женитесь?
— Я человѣкъ бѣдный, имя мое не имѣетъ никакого значенія. Я дуренъ собой, съ дурными манерами, задорный, словомъ, я не имѣю никакихъ шансовъ достигнуть цѣли. Поэтому я и подумалъ о васъ, герцогъ.
— Очень благодарю за такое великодушіе; но прежде, нежели мы дойдемъ до подробностей, позвольте мнѣ сдѣлать вопросъ деликатный… Я не хотѣлъ бы, конечно, задѣть ваше самолюбіе…
— У меня очень-мало самолюбія…
— Я не зналъ. Ну, такъ, просто, скажите, какую цѣну вы назначаете за ваше сватовство?..
— Я прошу полтора процента съ приданаго, нагло отвѣчалъ де-Равиль.
Жеральдъ не могъ не выразить своего отвращенія. Баронъ замѣтилъ это и хладнокровно спросилъ:
— Мнѣ кажется, я предупредилъ васъ, что мы говоримъ о сдѣлкѣ…
— Такъ точно, баронъ.
— Къ-чему же тутъ фразы?..
— Рѣшительно ни къ чему, а потому я и скажу вамъ безъ церемоніи, что вашъ разсчетъ на полтора процента очень благоразуменъ.
— Не правда ли?
— Въ самомъ дѣлѣ… но еще остается спросить, на комъ вы хотите женить меня, и какъ достигнете своей цѣли?
— Вы очень любите охоту, герцогъ?
— Да.
— И вы хорошо ее знаете…
— Совершенно.
— Ну, такъ вотъ… когда вашъ Нахалъ или Бекасъ выгонятъ зайца… они исполнили свою обязанность? не такъ ли? Остальное зависитъ отъ вашей ловкости, отъ вѣрности вашего глаза и отъ быстроты, съ которою вы успѣете выстрѣлить…
— Если вы, баронъ, понимаете подъ этимъ, что я долженъ уже выдать вамъ полтора процента…
— Вовсе нѣтъ, герцогъ; я слишкомъ совѣстливый человѣкъ въ сдѣлкахъ всякаго рода и не предложу вамъ подобнаго… Я только говорю, что могу навѣрное доставить вамъ превосходное состояніе, недостижимое ни для кого другаго… Ваше знатное имя, ваше положеніе въ свѣтѣ сдѣлаютъ остальное.
— Въ чемъ же дѣло?
— Вы, конечно, знаете, герцогъ, что я не такъ молодъ, чтобъ высказать вамъ мой секретъ прежде, нежели вы дадите мнѣ честное слово благороднаго человѣка…
— Довольно, мосьё де-Равиль, перебилъ Жеральдъ: — ваша шутка слишкомъ-длинна…
— Какая шутка, герцогъ?
— Вы понимаете, что я не могу серьёзно отвѣчать на подобное предложеніе… Жениться, подъ вашимъ покровительствомъ, было бы нѣсколько странно…
— Такъ вы отказываетесь?
— Да.
— Подумайте, герцогъ. Припомните, что сказалъ Талейранъ…
— Вы часто приводите слова Талейрана?
— Онъ мой учитель.
— И вы дѣлаете ему честь. Но послушаемъ, что сказалъ Талейранъ…
— Вотъ что, герцогъ: надо всегда бояться перваго увлеченія… потому-что оно обыкновенно бываетъ… доброе! Не правда ли, какая глубокая истина. Воспользуйтесь ею…
— Чортъ возьми, баронъ; вы не знаете, какъ эта фраза кстати… относительно васъ…
— Въ-самомъ-дѣлѣ?..
— Именно такъ, потому-что, еслибъ я уступилъ первому движенію, которое мнѣ внушила ваша честная сдѣлка, я давно бы…
— Что бы вы сдѣлали?
— Вы слишкомъ проницательны, чтобы не угадать, и я слишкомъ вѣжливъ, чтобъ объяснить вамъ…
— Извините, герцогъ, но мнѣ, право, нѣтъ ни времени, ни охоты забавляться шарадами… отвѣчайте: принимаете ли вы мое предложеніе.
— Нѣтъ…
— Еще одно слово… Я долженъ предупредить васъ, что нынѣшній вечеръ уже будетъ поздно, потому-что у меня есть напримѣтѣ одинъ человѣкъ, который замѣнитъ ваше мѣсто. Я о немъ подумалъ прежде, нежели о васъ, но разсудилъ, что вы имѣете больше шансовъ, нежели онъ. Мнѣ же нужно только обработать эту сдѣлку и получить за коммиссію полтора процента съ приданаго. — И такъ, если вы отказываетесь, я возвращаюсь къ моему Первому соображенію…
— По-крайней-мѣрѣ, баронъ, вы человѣкъ осторожный… теперь я не боюсь моимъ отказомъ лишить васъ законной прибыли за ваше почтенное ходатайство. Но вы развѣ не страшитесь, что я могу имѣть нескромность разсказать про любопытную промышленность, которою вы занимаетесь.
— Напротивъ, я буду совершенно доволенъ. Слухи привлекутъ тысячи кліентовъ… Но до свиданія, герцогъ; очень-радъ услужить вамъ въ чемъ-нибудь на будущее время…
Де-Равиль, вѣжливо поклонившись Жеральду, отправился въ улицу де-Ламаделень, въ которой жилъ его другъ, де-Морнанъ.
— Этотъ мишурный герцогъ, думалъ де-Равиль: — конечно, понялъ, что дѣло шло о мадмуазель де-Бомениль; онъ надѣется безъ процентовъ достичь цѣли, но я не поддамся. Однакожь, досадно, Жеральдъ — герцогъ, хорошъ собой и довольно уменъ. У меня было много шансовъ. Нечего дѣлать; надо обратиться къ толстолапому де-Морнану. Я хорошо сдѣлалъ, что не намекнулъ старому болвану де-Ларошгю на Сантерра. Конечно, еслибъ эта прекрасная птичка откликнулась на мой свистокъ, я могъ бы еще все передѣлать; сказалъ бы старой колдуньѣ мадамъ Ленэ, что отнынѣ нашимъ лозунгомъ будетъ Сантерръ, а не Морнанъ, и дѣло пошло бы само-собой, потому-что мадамъ Ленэ для меня на все готова… Ея собственныя выгоды того требуютъ… Жаль! но что дѣлать; прійдется обратиться къ толстяку де-Морнану, который, я думаю, ржетъ отъ нетерпѣнія, желая знать результатъ моего разговора съ барономъ де-Ларошгю.
Въ этихъ мысляхъ де-Равиль дошелъ до Улицы-Елисейскихъ Полей, гдѣ въ первый разъ встрѣтилъ Эрминію, когда она шла къ графинѣ де-Бомениль.
Здѣсь, сказалъ про себя де-Равиль: — я встрѣтилъ ту хорошенькую дурочку, которая вошла въ отель де-Боменилей въ день дуэли де-Морнана съ горбуномъ… Я потомъ узналъ отъ людей графини де-Бомениль, что эта дѣвушка учитъ музыкѣ, называется Эрминіей и живетъ въ улицѣ Монсо, въ Батиньйольскомъ-Предмѣстьѣ… Не знаю, отъ-чего она такъ задѣла меня за сердце… О, еслибъ мнѣ удалось обработать сдѣлку на-счетъ приданаго малютки де-Бомениль, я успѣлъ бы настроить на свой ладъ фантазіи этой музыкантши… Надѣюсь, что съ своей миной герцогини и съ общипаннымъ чернымъ платьемъ, она, не отказалась бы принять отъ меня небольшую квартирку… Я думаю, она умираетъ съ голода съ своими музыкальными уроками… Но полно… поспѣшимъ разогрѣть де-Морнана… Онъ глупъ, но упрямъ, какъ оселъ и страшно честолюбивъ… Простакъ де-Ларошгю очень расположенъ… Будемъ надѣяться.
И де-Равиль вошелъ къ своему другу.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ.
ГЕРЦОГИНЯ.
править
I.
править— Ну, видѣлъ ты мосьё де-Ларошгю? спросилъ де-Морнанъ, когда де-Равиль вошелъ въ его скромный кабинетъ, наполненный кипами бумагъ разнаго рода.
— Видѣлъ… все идетъ прекрасно…
— Ахъ, де-Равиль, я никогда не забуду, что ты дѣлаешь для меня въ настоящемъ случаѣ… Я вижу, что для тебя это дѣло столько же денежное, сколько и дружеское… И благодаренъ тебѣ тѣмъ болѣе, что въ тебѣ сердце занимаетъ не много мѣста…
— Будетъ съ тебя… Въ этомъ отношеніи, я очень бережливъ.
— Говорилъ ты съ мадамъ Ленэ?
— Нѣтъ еще.
— Отъ-чего же?..
— Отъ-того, что еще прежде мы должны условиться во многомъ… Я скажу въ чемъ… Впрочемъ, мы не теряемъ времени… Гувернантка, почтенная мадамъ Ленэ, будетъ дѣйствовать по моимъ наставленіямъ… Она предана мнѣ всею душою…
— Что сказалъ тебѣ де-Ларошгю? Былъ ли онъ доволенъ свѣдѣніями, которыя собралъ?… Какъ отозвались обо мнѣ мои товарищи и политическіе друзья? Думаешь ли ты, что…
— Послушай, если ты не дашь мнѣ говорить…
— Но вотъ, видишь ли… съ того дня, какъ въ головѣ моей мелькнула первая мысль объ этомъ выгодномъ бракѣ… А могу ли я забыть этотъ день?.. странная дуэль съ проклятымъ горбуномъ мнѣ вѣчно будетъ напоминать его… съ того дня, этотъ бракъ преслѣдуетъ меня всюду… Суди самъ, что можетъ дать подобное богатство человѣку на моемъ мѣстѣ! Власть, огромную, могущественную власть, мѣсто посла… О, да это хоть кого сведетъ съ ума…
— Кончилъ ли ты?
— Да, да… я слушаю тебя…
— Ну, слава Богу… Слушай же: свѣдѣнія, которыя де-Ларошгю собралъ о тебѣ, очень помогли мнѣ: онъ убѣжденъ въ душѣ, что рано или поздно ты долженъ сдѣлаться министромъ или важнымъ посломъ, что ты могъ бы достичь этой почести гораздо скорѣе, еслибы обладалъ такимъ значительнымъ состояніемъ, какое въ состояніи доставить тебѣ женитьба на мадмуазель де-Бомениль. Извѣстно, что тутъ предпочтитаютъ выбирать въ министры или послы людей очень богатыхъ. Дѣло понятное: разсчитываютъ на богатство, какъ на гарантію противъ разныхъ низкихъ продѣлокъ, которыя могли бы кому-нибудь прійдти въ голову. Кромѣ того, де-Ларошгю увѣренъ, что, получивъ эту власть, ты могъ бы выхлопатать ему званіе пэра… Бѣдняжка де-Ларошгю помѣшался на пэрствѣ… можешь быть увѣренъ, что я старался задѣть его за слабую струну…
— И онъ будетъ пэромъ, будетъ президентомъ верховнаго совѣта, лишь бы только мнѣ жениться на мадмуазель де-Бомениль… Я все для него сдѣлаю… Я заставлю избрать его…
— Онъ и не сомнѣвается и, какъ человѣкъ стариннаго вѣка, совершенно вѣритъ твоему обѣщанію… Съ своей стороны, онъ обѣщалъ хлопатать за тебя у мадмуазель де-Бомениль.
— Браво! но что говоритъ онъ о мадмуазель Эрнестинѣ? Конечно, имѣетъ полную надежду… Она еще такъ молода, она не можетъ имѣть собственной воли… изъ нея можно сдѣлать что угодно.
— Хотя де-Ларошгю знаетъ ее только со вчерашняго дня, но уже замѣтилъ, что малютка очень честолюбива и тщеславна, что у ней закружится голова при мысли выйдти за будущаго министра или посланника, посредствомъ котораго она будетъ имѣть при дворѣ преимущество надъ толпою женщинъ, поставленныхъ ниже ея по званію мужа.
— Безподобно! вскричалъ де-Морнанъ, внѣ себя. — Когда же я увижу ее?..
— На этотъ счетъ я вотъ что придумалъ… Я не высказалъ моей мысли барону де-Ларошгю, потому-что прежде хотѣлъ передать ее тебѣ…
— Что жь такое ты придумалъ? спросилъ де-Морнанъ, весело потирая руки.
— Во-первыхъ, надо тебѣ замѣтить, что ты не очень красивъ, что ты толстъ, что у тебя страшно растетъ брюхо, что, наконецъ, ты имѣешь препошлую физіономію… повѣрь моей искренности, я чисто по-дружески говорю тебѣ.
— Надѣюсь, что такъ! отвѣчалъ де-Морнанъ, стараясь скрыть неудовольствіе, которое причинила ему слишкомъ дружеская откровенность де-Равиля: — между друзьями можно все высказывать!..
— И прекрасно! стало-быть, я могу еще дополнить твой портретъ… ты вовсе не обольстителенъ, вовсе не остроуменъ, вовсе не любезенъ, но по счастью обладаешь лучшими достоинствами… у тебя, кажется, есть политическій тактъ… ты глубоко изучилъ средства развращать совѣсть… ты родился развратителемъ, какъ родятся пѣвцомъ, музыкантомъ… скажу болѣе, ты одаренъ нескончаемымъ краснорѣчіемъ, можешь говорить безъ устали и способенъ потушить хоть какой жаръ самыхъ запальчивыхъ ораторовъ… оппозиціи; ты призванъ сдѣлаться пожарной трубой того кабинета, который прійметъ тебя въ свои нѣдра… Пусть въ блестящемъ салонѣ ты неловокъ, нескладенъ, тяжелъ, какъ всѣ толстяки, за то… на трибунѣ, ты важенъ, повелителенъ, ты сопишь, ты торжествуешь… трибуна скрываетъ твое брюхо… шитое платье дѣлаетъ тебя величественнымъ, даже твое лицо можетъ показаться прекраснымъ…
— Къ чему все это? возразилъ де-Морнанъ съ нетерпѣніемъ: — ты знаешь, что мы, люди серьёзные, умы политическіе, мы нисколько не стараемся быть легкомысленными модниками, красавцами.
— Ты сказалъ глупость, какъ и всегда… вовсе не надо было перебивать меня… И такъ, слушай! Многое зависитъ отъ перваго впечатлѣнія. Стало-быть, тебѣ надо показаться мадмуазель Эрнестинѣ де-Бомениль съ твоей блестящей стороны… чтобы, наконецъ, ослѣпить ее… Понимаешь ли?
— Совершенно справедливо, но какъ?
— Черезъ три дня, ты, кажется, долженъ говорить въ палатѣ?
— Да, я буду говорить о ловлѣ трески… Я приготовилъ очень ученую рѣчь…
— Прекрасно! ты долженъ торжествовать, быть поэтиченъ, нѣженъ, умилителенъ… Это, особенно, очень-легко сдѣлать, если будешь крѣпко придерживаться вопроса о ловлѣ трески… Говори о рыбакахъ, о трогательномъ положеніи ихъ семейнаго быта, о буряхъ на рифѣ, о лунѣ, великолѣпно бросающей лучи свои на песчаный берегъ, объ европейской торговлѣ, о мореплаваніи, наконецъ, о множествѣ другихъ подобныхъ пустяковъ.
— Но я разсматриваю вопросъ только съ экономической точки зрѣнія.
— Тутъ вовсе не нужна экономія; напротивъ, ты долженъ расточить всѣ сокровища своего краснорѣчія, чтобъ ослѣпить мадмуазель де-Бомениль…
— Да ты съ ума сошелъ…
— Пожалуйста, не перебивай меня. Де-Ларошгю и мадамъ Ленэ будутъ безпрестанно говорить:
«Въ четвергъ, кажется, знаменитый, краснорѣчивый мосьё де Морнанъ будетъ говорить въ палатѣ пэровъ… Это будущій министръ. Весь Парижъ толпится около палаты. Говорятъ, что невозможно достать билетовъ… Рѣчь мосьё де-Морнана важное событіе.» Мадмуазель де-Бомениль только и услышитъ что разговоры о тебѣ.
— А, понимаю. Де-Равиль, ты геній дружбы!
— Ларошгю найдетъ очень естественнымъ повезти мадмуазель де-Боменилъ въ засѣданіе… такъ, изъ любопытства. Мы условились, что Ларошгю займетъ малютку у дверей залы до-тѣхъ-поръ, пока ты не взойдешь на трибуну и не откроешь крана своего краснорѣчія… Тогда я выбѣгу увѣдомить опекуна и онъ войдетъ, съ своей питомицей, въ самую великолѣпную минуту твоего торжества.
— Превосходно!
— Если ты можешь набрать изъ своей шайки поболѣе хлопальщиковъ, которые будутъ кричать по временамъ: браво! прекрасно! неопровержимо! удивительно! дѣло будетъ кончено.
— Превосходно придумано; но одно мнѣ очень-досадно, сказалъ де-Марнанъ.
— Что?
— Всегда, какъ только я кончаю, бѣшеный Мондидье тотчасъ же бросается опровергать меня. Мондидье ни политикъ, ни человѣкъ практическій, но онъ язвителенъ и золъ, какъ демонъ… Притомъ же, осмѣливается говорить вслухъ то, что многіе думаютъ только про себя… И еслибы передъ мадмуазель де-Бомениль… онъ вздумалъ…
— О, какъ ты недалекъ, а еще политикъ! Какъ только ты кончить рѣчь и будешь принимать поздравленія отъ своихъ знакомыхъ, мы воскликнемъ: удивительно, безподобно, это Мирабо, Фоксъ, Шериданъ, Каннингъ! и тотчасъ же увеземъ мадмуазель де-Бомениль. Безъ насъ твой Мондидье можетъ сколько угодно разить и осмѣивать тебя… Впрочемъ, у меня есть еще одна мысль и я берегу ее для десерта… Ты оставишь политическую карьеру, и скажешь Ларошгю, что не можешь сдѣлать его пэромъ… тогда не только баронъ станетъ изо всѣхъ силъ хлопотать о твоей женитьбѣ… но, съ помощью средства, которое я придумалъ, и мадамъ де-Ларошгю и сестра барона пріймутся помогать тебѣ, тогда какъ теперь мы должны желать, чтобъ онѣ вовсе не вмѣшивались…
— Почему же тотчасъ не употребить этого средства?
— Я было-началъ, но оставилъ…
— Зачѣмъ же?
— За тѣмъ, что я не знаю, согласился ли бы ты… можетъ-быть, тебѣ оно и не понравилось бы… и, однакожь, извѣстно, что люди самые честные, самые значительные, даже короли…
— Короли? Рѣшительно ничего не понимаю, де-Равиль. Объясни, пожалуйста.
— Не рѣшаюсь… люди бываютъ очень самолюбивы въ страшныхъ пустякахъ…
— Самолюбивы?
— Во всякомъ случаѣ, за это нельзя отвѣчать. Противъ природы ничего не сдѣлаешь…
— Послушай, де-Равиль, ты, право, съ ума сошелъ. Что значатъ твои слова?
— Притомъ же, къ-счастью, и твоя наружность свидѣтельствуетъ за тебя: ты толстъ, жиренъ; у тебя звонкій голосъ и почти вовсе нѣтъ бороды…
— Ну, такъ что жь?
— Не понимаешь?
— Нѣтъ.
— И онъ еще называетъ себя государственнымъ мужемъ, политикомъ!
— Къ чему ты приплелъ мой звонкій голосъ, мою бороду и политику?
— Ахъ, Морнанъ, я начинаю сомнѣваться въ твоей догадливости. Припомни, что ты говорилъ мнѣ третьяго-дня о бракѣ молодой испанской королевы…
— Третьяго-дня?
— Ну-да, третьяго-дня, когда еще разсказалъ мнѣ государственную тайну…
— Тише…
— Будь покоенъ… Я скроменъ, какъ гробница. Ну, припомнилъ, что ли?
— Я говорилъ тебѣ, что еслибъ состоялся бракъ французскаго принца съ сестрой испанской королевы, то для нашихъ дипломатовъ былъ бы верхомъ торжества выборъ такого принца, который бы представилъ въ себѣ довольно обезпеченія… довольно гарантіи… своими… своими физическими качествами.
— А, такъ въ семейной дипломатіи эти физическія качества называются гарантіей… Но что дальше?
— А то, что съ этой гарантіей тронъ испанскій въ-послѣдствіи принадлежалъ бы дѣтямъ сестры испанской королевы, потому-что послѣдняя умретъ бездѣтной. А дѣти сестры ея — французскіе принцы, слѣдственно, на испанскій престолъ въ такомъ случаѣ взошла бы французская династія! Не правда ли, удивительное соображеніе? Вопросъ европейскій!
— Да, европейскій, отвѣчалъ де-Равиль, пожимая плечами. Но что нужды… онъ подаетъ добрый совѣтъ… воспользуйся имъ…
— Какой совѣтъ?
— Скажи мнѣ, какіе ближайшіе и единственные родственники у мадмуазель де-Бомениль?
— Баронъ де-Ларошгю, его сестра, и, послѣ нихъ, дочь барона.
— Прекрасно; стало-быть, еслибъ мадмуазель Эрнестина умерла бездѣтной?…
— Чортъ возьми, натурально, семейство Ларошгю было бы ея наслѣдниками. Но что жь теперь изъ этого выходитъ?
— Да молчи же, братецъ! предположимъ теперь, что семейство Ларошгю можетъ выдать мадмуазель Эрнестину за человѣка, который представитъ эту, какъ ты ее называешь, гарантію. Вѣдь Ларошгю имѣли бы огромную выгоду заключить этотъ бракъ, потому-что, не представляя потомства, онъ обезпечилъ бы, въ будущемъ, права ихъ на наслѣдство?
— Понимаю, де-Равиль, понимаю, вскричалъ де-Морнанъ, пораженный величіемъ этого соображенія.
— Такъ хочешь ли теперь, чтобъ я представилъ тебя семейству де-Ларошгю, какъ человѣка совершенно достойнаго быть мужемъ мадмуазель де-Бомениль? Подумай… Это привлечетъ на твою сторону жену и сестру барона и ея невѣстку.
Де-Морнанъ задумался. Наконецъ, послѣ долгаго молчанія, онъ съ величественнымъ видомъ глубокаго дипломата сказалъ:
— Де-Равиль… уполномочиваю тебя на все.
II.
правитьВъ концѣ того дня, въ который Эрнестина де-Бомениль была предметомъ такихъ жадныхъ разсчетовъ, такихъ болте или менѣе искусныхъ и гнусныхъ сдѣлокъ, она, неподозрѣвая ничего, сидѣла одна въ роскошной комнатѣ, дожидаясь обѣденнаго времени.
Богатѣйшая наслѣдница во всей Франціи была далеко не красавица; ее даже нельзя было назвать хорошенькою: широкій, слишкомъ-выпуклый лобъ, широкое лицо и продолговатый подбородокъ придавали ея чертамъ много неправильности; но каждый, вглядываясь въ нее хорошенько, невольно замѣчалъ удивительную прелесть въ физіономіи молодой дѣвушки. Ея слишкомъ выдавшійся лобъ былъ гладокъ, чистъ и бѣлъ, какъ мраморъ; густые темнокаштановые волосы оттѣняли еще болѣе бѣлизну его. Въ большихъ голубыхъ глазахъ ея выражалась безконечная доброта, а розовыя уста съ бѣлыми ровными зубками, съ меланхолической, простодушной улыбкой, казалось, умоляли забыть неправильность лица…
Ей было только шестнадцать лѣтъ; Эрнестина была уже высока ростомъ; талія ея была; удивительно стройна и легка. Въ-слѣдствіе болѣзни, молодая дѣвушка иногда нѣсколько горбилась, но это положеніе еще болѣе выказывало граціозную гибкость ея изящной шеи.
Словомъ, обветшалое сравненіе дѣвушки съ цвѣткомъ, склонившимся на стебель, прекрасно выражало кроткій, меланхолическій образъ Эрнестины де-Бомениль…
Бѣдная сирота была убита горемъ, которое нанесла ей смерть матери!…
Несчастное дитя изнывало подъ тяжестью своего несметнаго богатства!
Чувство трогательнаго участія, даже болѣе — чувство нѣжнаго состраданія внушали къ себѣ всѣ черты, взглядъ, улыбка наслѣдницы почти царственнаго богатства.
Черное простенькое платье Эрнестины оттѣняло еще болѣе бѣлизну ея. Склонивъ на грудь голову, бѣдная сиротка казалась невыразимо грустной…
Часы пробили половину пятаго и гувернантка молодой дѣвушки вошла тихонько въ комнату.
— Мадмуазель де-Ларошгю желаетъ васъ видѣть, сказала она.
— Попросите ее, милая Ленэ, отвѣчала Эрнестина, вздрогнувъ и выходя изъ своей задумчивости: — развѣ мадмуазель де-Ларошгю не могла войдти безъ доклада?…
Гувернантка вышла и тотчасъ же воротилась съ Еленой де-Ларошгю.
Старая святоша сдѣлала два глубокіе церемонные реверанса. Эрнестина, удивленная, почти раздосадованная излишней учтивостью Елены, поспѣшила возвратить ей поклоны съ такимъ же глубокимъ уваженіемъ.
— Я очень вамъ благодарна, мадмуазель де-Бомениль, что вы удостоиваете меня нѣсколькими минутами разговора, сказала святоша оффиціальнымъ тономъ и сдѣлала третій и послѣдній реверансъ.
Эрнестина тоже поклонилась.
— У меня есть къ вамъ просьба, сказала она съ смущеніемъ.
— Просьба ко мнѣ? Какое счастье! живо вскричала покровительница де-Макрёза.
— Прошу васъ, будьте такъ добры, называйте меня просто Эрнестиной, не мадмуазель де-Бомениль… Вы не знаете, какъ тяжело мнѣ это слышать…
— Я боялась прогнѣвить васъ, мадмуазель, обращаясь съ вами фамильарно,
— Говорите мнѣ просто: Эрнестина, а не мадмуазель… еще разъ прошу васъ о томъ… Вѣдь мы съ вами родныя… и если я заслужу чѣмъ-нибудь вашу любовь, вы будете называть меня милой Эрнестиной… Не правда ли, будете?
— О, вы съ перваго раза пріобрѣли мою любовь, милая Эрнестина, отвѣчала ласковымъ голосомъ Елена. — Я тотчасъ угадала, что въ вашемъ сердцѣ процвѣтаютъ всѣ христіанскія добродѣтели. Я не говорю уже о вашей идеальной красотѣ, потому-что красота — тлѣнный даръ небесъ, исчезающій предъ лицомъ Спасителя… тогда какъ ваши душевныя качества будутъ залогомъ вѣчнаго спасенія.
Эрнестина въ страшномъ смущеніи не нашлась, что отвѣчать на квази-мистическія похвалы старой ханжи.
— Я не заслуживаю подобныхъ похвалъ, прошептала она. — Я не знаю… Но вы, кажется, хотѣли о чемъ-то говорить со мной, прибавила она, совершенно довольная тѣмъ, что нашла средство положить конецъ лицемѣрной лести, которая, не смотря на неопытность молодой дѣвушки, производила на нее странное впечатлѣніе…
— Да, точно, отвѣчала Елена: — я пришла узнать ваше приказаніе на счетъ завтрашней службы.
— Какой службы?..
— Мы ходимъ каждый день къ обѣднѣ…
На лицѣ Эрнестины выразилось удивленіе.
— Да, мы каждый день ходимъ къ обѣднѣ… молиться за упокой души вашего батюшки и вашей матушки.
До-сихъ-поръ, у молодой дѣвушки еще не было назначеннаго времени возсылать къ небу мольбы свои за усопшихъ родителей.
Бѣдная сиротка молилась почти безпрерывно, потому-что она безпрерывно съ набожнымъ благоговѣніемъ, съ умилительной восторженностью думала о двухъ безцѣнныхъ существахъ, которыхъ она оплакивала.
Однакожь, не смѣя отказаться отъ приглашенія Елены, она съ грустью отвѣчала — Благодарю васъ за эту мысль; я пойду съ вами…
— Ранняя обѣдня начинается въ девять часовъ… Ее служатъ въ придѣлѣ Богородицы; вы сказали мнѣ вчера, что особенно любите молиться Божіей Матери…
— Да, въ Италіи, каждое воскресенье я ходила къ обѣднѣ и становилась всегда въ придѣлѣ Богородицы… Святая дѣва тоже была матерью… и я молила ее за матушку…
— И такъ, каждый день въ девять часовъ утра мы будемъ возсылать наши моленія передъ ликомъ Богоматери.
— Я буду готова.
— Въ такомъ случаѣ, Эрнестина, вы позволите мнѣ отдать приказаніе, чтобы ваша карета и ваши люди всегда были готовы въ это время…
— Моя карета? мои люди?
— Да, конечно! сказала святоша съ надутой важностью: — ваша карета съ гербами — и траурной драпировкой… Лакей понесетъ за нами бархатную сумку съ молитвенниками… Такое обыкновеніе у всѣхъ дамъ хорошаго тона…
— Но къ чему такой парадъ?.. я хожу въ церковь молиться… Мы могли бы идти пѣшкомъ… Теперь такое чудесное время…
— О, какая удивительная скромность въ самой роскоши! какая невинная простота въ самомъ величіи! вскричала святоша. — Ахъ, Эрнестина, вы благословлены Господомъ! Въ васъ заключены всѣ добродѣтели; вы обладаете даже самой рѣдкой изъ нихъ, самой святой — христіанскимъ смиреніемъ; между-тѣмъ, вы, богатѣйшая наслѣдница во всей Франціи!
Эрнестина снова съ удивленіемъ посмотрѣла на мадмуазель де-Ларошгю.
Простодушная дѣвушка, пожелавъ идти пѣшкомъ къ обѣднѣ, вовсе не думала выказать удивительныхъ чувствованій, которыя приписала ей святоша.
Ея удивленіе удвоились, когда она вдругъ услышала, какъ Елена, въ религіозномъ восторгѣ, почти пророческимъ голосомъ вскричала:
— О, да, Эрнестина, все говоритъ мнѣ, что вы благословлены Господомъ! Онъ внушилъ вамъ эти глубоко-религіозныя чувствованія! Онъ поселилъ въ вашу душу благочестіе, которое, впрочемъ, не должно отгонять отъ васъ невинныхъ развлеченій тлѣннаго свѣта… Да! надъ вами виденъ промыслъ Создателя… и скоро, можетъ-быть, Всевышній ниспошлетъ вамъ осязаемое свидѣтельство своего всемогущаго покровительства!
Къ счастію Эрнестины, краснорѣчіе святоши, обыкновенно очень молчаливой и осторожной, было прервано появленіемъ баронессы де-Ларошгю, не такъ скромной, какъ ея невѣстка, а потому вошедшей безъ доклада.
Мадамъ де-Ларюшгю нѣсколько удивилась, найдя Эрнестину наединѣ съ Еленой, и бросила недовѣрчивый взглядъ на святошу; но старая дѣва немедленно приняла такой благочестивый и безсмысленный видъ, что подозрѣнія баронессы тотчасъ же разсѣялись.
Эрнестина встала и поспѣшила встрѣтить мадамъ де-Ларошгю, которая съ веселымъ, улыбающимся видомъ схватила ее за руки и самымъ нѣжнымъ голосомъ сказала:
— Я пришла къ вамъ, моя милая, безподобная Эрнестина, посидѣть съ вами, въ ожиданіи обѣда… Я, право, завидую счастію сестры.
— Какъ вы добры ко мнѣ, отвѣчала дѣвушка, очень довольная ласковостью баронессы.
Елена встала, поклонилась сестрѣ и, выходя изъ комнаты, сказала Эрнестинѣ:
— И такъ, завтра, въ девять часовъ, не позабудьте.
Эрнестина проводила ее до дверей.
— Ахъ, моя милочка, да вы неисправимы! воскликнула баронесса, смотря на походку молодой дѣвушки.
— Что же такое?
— Отъ-чего вы не держитесь прямо?..
— Право, я совершенно противъ воли хожу сгорбившись…
— Нѣтъ, я просто не позволю вамъ, душа моя: о, я неумолима; откровенность — мой недостатокъ. Да сами вы посудите, къ чему же вамъ такая безподобная талія, если вы не хотите держаться прямо; ну, вотъ, опять! зачѣмъ опускаете внизъ голову?.. совсѣмъ закрываете ваше прекрасное личико…
— Но… возразила сиротка, столько же теперь смущенная свѣтской лестью баронессы, сколько прежде была сконфужена мистическими похвалами старой святоши.
— Да это еще не все, говорила мадамъ де-Ларошгю: — надо непремѣнно побранить мадамъ Ленэ; у васъ чудесные волосы и вамъ очень бы шли букли…
— Я всегда такъ причесываюсь; право, я совершенно равнодушна ко всякой прическѣ.
— Вотъ, видите, я опять должна сдѣлать вамъ упрекъ… О, я очень откровенна! Надо быть нѣсколько кокеткой, или, скорѣе, кажется, я буду за васъ кокетничать. Я такъ горжусь моей прелестной питомицей, что непремѣнно хочу, чтобъ она затмила всѣхъ хорошенькихъ.
— Я не могу имѣть на это никакого притязанія, возразила, кротко улыбаясь, Эрнестина.
— Я вовсе не говорю, чтобы вы должны были имѣть какія-нибудь притязанія, сказала смѣясь баронесса: — опять-таки я за васъ буду имѣть ихъ… Я хочу, чтобъ о васъ говорили, какъ о самой хорошенькой, о самой милой молодой дѣвушкѣ; точно такъ же, какъ нѣкогда будутъ о васъ говорить, какъ объ одной изъ самыхъ модныхъ женщинъ… Я васъ знаю только со вчерашняго дня, но я замѣтила уже, что вы рождены быть, современемъ, самой модной женщиной.
— Я? спросила простодушная сиротка.
— Да, я въ томъ увѣрена. Вѣдь, чтобы сдѣлаться такой женщиной, еще недостаточно красоты, богатства, недостаточно называться маркизой или герцогиней, хотя герцогскій титулъ и придаетъ женщинѣ большое значеніе… Нѣтъ, для этого нужно присоединять ко всѣмъ этимъ достоинствамъ еще нѣчто такое, что привлекаетъ всеобщее вниманіе… приковываетъ къ себѣ всѣхъ… и это нѣчто нельзя въ васъ не замѣтить…
— Ахъ, Боже мой, баронесса, вы меня удивляете! возразила Эрнестина, совершенно потерявшись.
— Я васъ удивляю… очень-естественно; вѣдь вы еще не знаете себя, моя милочка… но я смотрю на васъ съ гордостью матери, и предвижу, чѣмъ вы будете… А какъ обольстительно существованіе модной женщины!.. Она царица всѣхъ торжествъ, всѣхъ удовольствіи; жизнь ея вѣчное очарованіе… Но я должна вамъ дать нѣкоторое понятіе о томъ свѣтѣ, въ которомъ, современемъ, вы будете царствовать… Послѣзавтра въ Булоньскомъ-Лѣсу скачка… Мы должны ѣхать туда… Вы увидите все изящное общество Парижа… Подобное развлеченіе не повредитъ вашему трауру…
— Извините меня, баронесса, я, право, боюсь всякихъ большихъ собраній… и…
— Нѣтъ, моя милочка, ни за что на свѣтѣ… вы должны это сдѣлать для.меня… Я надѣюсь, что вы будете такъ же добры ко мнѣ, какъ и къ моей сестрѣ… Кстати, о чемъ вы сговаривались на завтрашнеее утро съ моей доброй Еленой?…
— Мы сбирались идти къ обѣднѣ…
— И прекрасно!.. не надо забывать своихъ религіозныхъ обязанностей; но въ девять часовъ слишкомъ-рано… свѣтскія женщины ходятъ къ поздней обѣднѣ — въ двѣнадцать часовъ… По-крайней-мѣрѣ, имѣешь время изящнѣе одѣться… въ церкви легко встрѣтить знакомыхъ…
— Я привыкла рано вставать; притомъ же мадмуазель Елена предпочитаетъ идти въ девять часовъ. Я думала, что и мнѣ должно…
— Я вамъ сказала уже, что буду съ вами откровенна…
— И я вамъ очень благодарна…
— Конечно, вы не должны гордиться тѣмъ, что вы богатѣйшая, наслѣдница во всей Франціи, но, не употребляя во зло вашего положенія, вы не имѣете нужды всегда быть покорной чужимъ желаніямъ, чужой волѣ… Еще разъ напоминаю вамъ, не забудьте, что ваше несметное богатство…
— Увы! перебила Эрнестина и не могла долѣе скрывать слезъ, которыя заструились по ея щекамъ: — я, напротивъ, стараюсь позабыть о моемъ богатствѣ… оно напоминаетъ мнѣ, что я сирота…
— Бѣдняжка! воскликнула мадамъ де-Ларошгю, цалуя Эрнестину: — какъ мнѣ досадно, что я невольно васъ огорчила! Умоляю васъ, отрите ваши прекрасные глазки, мнѣ больно видѣть ваши слезы…
Эрнестина медленно отерла слезы.
— Ну, перестаньте же, дитя мое, продолжала баронесса: — конечно, быть сиротой страшное горе, но его ничѣмъ не вознаградишь… старайтесь успокоиться, припомните, что у васъ еще остаются друзья, преданные родные… подумайте о томъ, что если ваше прошедшее грустно, за то ваша будущность одна изъ самыхъ блестящихъ.
Мадамъ де-Ларошгю не успѣла еще кончить своихъ краснорѣчивыхъ утѣшеній, какъ вдругъ кто-то тихонько постучался въ двери.
— Кто тамъ? спросила баронесса.
— Дворецкій мадмуазель де-Бомениль проситъ позволенія упасть къ ея ногамъ! отвѣчалъ голосъ за дверьми.
Эрнестина, пораженная, не знала, что сказать.
— О, это мосьё-де-Ларошгю вздумалъ пошутить! я знаю… это онъ говоритъ изъ-за двери, сказала мадамъ де-Ларошгю засмѣявшись.
Молодая дѣвушка тоже силилась улыбнуться.
— Войдите, господинъ дворецкій, войдите, сказала громко баронесса.
Мосьё де-Ларошгю вошелъ съ громкимъ смѣхомъ, болѣе, чѣмъ когда-нибудь открывъ свои длинные зубы. Совершенно довольный своей шуткой, онъ чрезвычайно вѣжливо поклонился Эрнестинѣ и поцаловалъ ея руку…
— Довольна ли мною моя неоцѣненная питомица? спросилъ баронъ: — можетъ-быть, чего-нибудь не достаетъ? Находитъ ли она довольно приличнымъ домъ свой? не замѣтила ли она какого-нибудь недостатка въ комнатахъ? довольна ли она своей прислугой?…
— Мнѣ очень-хорошо здѣсь, отвѣчала Эрнестина: — даже слишкомъ-хорошо… потому-что эти великолѣпныя комнаты для меня одной… слишкомъ…
— Нѣтъ ничего слишкомъ прекраснаго, моя прекрасная питомица, возразилъ баронъ рѣшительнымъ голосомъ: — нѣтъ ничего слишкомъ роскошнаго для богатѣйшей, наслѣдницы во всей Франціи.
— Я очень счастлива добрымъ, ласковымъ пріемомъ, который мнѣ оказываетъ все ваше семейство, сказала Эрнестина: — объ остальномъ я, право, вовсе не забочусь…
Вдругъ растворились обѣ половинки дверей залы и метр-д’отель громко воскликнулъ: — кушать готово, мадмуазель!..
III.
правитьМосьё де-Ларошгю подалъ Эрнестинѣ руку и повелъ ее въ столовую. Елена пришла нѣсколько позже, промедливъ за отсылкой письма къ аббату Леду по поводу завтрашней встрѣчи.
Во все время обѣда, Эрнестина была постояннымъ предметомъ предупредительности барона, баронессы, Елены и самыхъ слугъ, которые, подобно своимъ господамъ, покорялись могущественному вліянію несметныхъ богатствъ мадмуазель де-Бомениль.
Въ концѣ обѣда, баронъ, сдѣлавъ самую простодушную мину, сказалъ Эрнестинѣ:
— Я думаю, что вы уже отдохнули, моя прелестная питомица, послѣ вашего путешествія; мнѣ кажется, что не мѣшало бы вамъ теперь нѣсколько поразсѣяться…
— О, Елена и я, мы уже объ этомъ подумали, замѣтила баронесса: — завтра утромъ Елена пойдетъ съ Эрнестиной къ обѣднѣ… послѣ обѣда мадмуазель Вареннъ принесетъ нашей милой малюткѣ платья и шляпки, которыя я вчера заказала, а послѣ завтра мы поѣдемъ кататься въ Елиссйскія Поля…
— Безподобно! сказалъ баронъ: — я вижу, что завтрашній и послѣзавтрашній дни уже заняты… и такъ, въ свою очередь, прошу мою несравненную питомицу подарить мнѣ день, слѣдующій за ними… согласны вы?..
— Съ большимъ удовольствіемъ, отвѣчала Эрнестина.
— Прелесть вашего отвѣта удвоиваетъ его цѣну, сказалъ баронъ съ такимъ довольнымъ выраженіемъ, что бѣдная сиротка внутренно спрашивала себя, какая была прелесть въ ея отвѣтѣ.
— Куда же вы поѣдете, баронъ? спросила мадамъ де-Ларошгю.
— Хе, хе, отвѣчалъ онъ съ хитрой улыбкой: — я не такъ набоженъ, какъ сестра, и не такой свѣтскій человѣкъ, какъ вы, мой другъ, а потому предлагаю нашей милой питомицѣ, если будетъ хороша погода, прогуляться въ одномъ изъ прекраснѣйшихъ садовъ Парижа. Тамъ она увидитъ безподобное собраніе цвѣтовъ…
— Лучше нельзя выбрать, сказала простодушно Эрнестина: — я такъ люблю цвѣты…
— Это еще не все, моя прелестная питомица… я человѣкъ осторожный… въ случаѣ дурной погоды, мы будемъ гулять въ теплицахъ или въ великолѣпной картинной галереѣ, которая заключаетъ въ себѣ всѣ образцовыя произведенія новѣйшей школы.
— Гдѣ же мы найдемъ всѣ эти чудеса вмѣстѣ? спросила Эрнестина въ удивленіи.
— Ахъ, вотъ такъ истинная Парижанка! вскричалъ де-Ларошгю, искусственно засмѣявшись: — да и вы тоже, баронесса, судя по вашимъ удивленнымъ лицамъ, даже мнѣ кажется, вы всѣ трое не знаете, гдѣ находится эта страна чудесъ; а она, между-тѣмъ, почти подлѣ нашихъ воротъ…
— Дѣйствительно, сказала Елена: — я не могу догадаться, какая…
— Не догадываетесь? вскричалъ баронъ: — мнѣ жаль васъ… всѣ эти чудеса собраны… въ Люксанбургѣ.
— Въ Люксанбургѣ? спросила мадамъ де-Ларошгю засмѣявшись: — берегитесь, милая Эрнестина, баронъ поставилъ вамъ западню… вы еще не знаете его страсти къ совершенно другимъ чудесамъ Люксанбурга, о которыхъ онъ боится вамъ говорить.
— Что же это за чудеса? спросила молодая дѣвушка улыбаясь.
— Представьте себѣ, душа моя, что баронъ способенъ, подъ предлогомъ прогулки въ теплицахъ и въ картинной галереѣ, вести васъ на засѣданіе въ палату пэровъ…
— Почему жь бы и не такъ? возразилъ де-Ларошгю: — моя милая питомица найдетъ тамъ прекрасное общество, увидитъ блаженныхъ женъ министровъ… посланниковъ…
— Блаженныхъ!.. вотъ прекрасно! весело сказала баронесса: — давно ли вы причислили ихъ къ лику святыхъ?.. Слышите, сестрица, какое богохульство!..
— Я хочу сказать, отвѣчалъ баронъ: — что на свѣтѣ нѣтъ лучше… завиднѣе… удивительнѣе… положенія жены министра или посланника… Ахъ, мой другъ, прибавилъ печальнымъ голосомъ непризнанный Каннингъ, обращаясь къ женѣ: — зачѣмъ я не могъ вамъ доставить подобное положеніе въ свѣтѣ. Вы были бы обожаемой… уважаемой… безпрестанно поздравляемой… Вы сдѣлались бы непремѣнно политической женщиной… можетъ-быть, управляли бы государствомъ… какая прекрасная роль для женщины.
— Видите ли, моя милочка, какой опасный льстецъ мосьё де-Ларошгю, сказала баронесса: — онъ способенъ, кажется, поселить и въ васъ любовь къ политикѣ…
— Я не боюсь этого, улыбаясь отвѣчала Эрнестина.
— Шутите сколько угодно, душа моя, возразилъ баронъ, обращаясь къ женѣ: — но я вижу ясно, что моя безцѣнная питомица имѣетъ умъ серьезный… положительный… разсудительный… очень замѣчательный для ея возраста, не говоря уже о томъ, что она невѣроятно походитъ на портретъ прекрасной и знаменитой герцогини де-Лонгвилль, которая, во времена фронды, имѣла огромное вліяніе на политику…
— Это уже слишкомъ! перебила баронесса, задыхаясь отъ смѣха.
Эрнестина, въ задумчивости, не раздѣляла ея веселости. Молодая дѣвушка находила очень страннымъ, что менѣе чѣмъ въ-продолженіи двухъ часовъ баронъ, жена его и сестра, всѣ трое поочередно открыли въ ней качества, совершенно противоположныя одно другому.
Ее сдѣлали вдругъ:
Женщиной набожной,
женщиной модной,
женщиной — политикомъ.
Разговоръ былъ прерванъ шумомъ кареты, которая въѣхала во дворъ.
— Вы не приказали сегодня ни кому отказывать? спросилъ баронъ у жены.
— Нѣтъ, но я никого не ожидаю… Впрочемъ, это, вѣроятно, мадамъ де-Миркуръ…
— Въ такомъ случаѣ, гдѣ жь вы хотите принять ее?
— Послушайте, милая Эрнестина, сказала баронесса: — если вамъ не будетъ съ нами скучно, вы позволите мнѣ принять мадамъ де-Миркуръ въ вашей гостиной.
— Дѣлайте совершенно все, что вамъ угодно, отвѣчала Эрнестина.
— Попроси въ гостиную мадмуазель Эрнестины, сказала баронесса слугѣ.
Слуга вышелъ и тотчасъ же воротился.
— Васъ ожидаютъ, сказалъ онъ: — но это не мадамъ де-Миркуръ.
— Кто же? спросила баронесса.
— Господинъ маркизъ де-Мэльфоръ, отвѣчалъ слуга.
— Это невыносимо! вскричалъ баронъ: — пріѣхать въ такое время! по какому праву?
Мадамъ де-Ларошгю сдѣлала знакъ мужу, чтобъ онъ замолчалъ передъ прислугой и тихонько сказала Эрнестинѣ:
— Баронъ не любитъ мосьё де-Мэльфора; и дѣйствительно, маркизъ одинъ изъ самыхъ злыхъ горбуновъ, какихъ только можно себѣ представить…
— Настоящій сатана, прибавила Елена.
— Мнѣ помнится, замѣтила Эрнестина: — что маркизъ де-Мэльфоръ бывалъ у матушки…
— И ужь, конечно, о немъ не говорили, какъ о добромъ человѣкѣ?
— Не знаю… я только помню маркиза по имени…
— И это имя, вскричалъ баронъ: — просто чума…
— Но если мосьё де-Мэльфоръ такъ золъ, сказала нерѣшительнымъ голосомъ Эрнестина: — зачѣмъ же вы его принимаете?..
— Ахъ! моя милочка, отвѣчала мадамъ де-Ларошгю: — въ свѣтѣ многое дѣлается изъ приличій, особенно, когда дѣло идетъ о человѣкѣ такого знатнаго происхожденія, какъ маркизъ!
Мадамъ де-Ларошгю встала изъ-за стола, баронъ скрылъ свое неудовольствіе, подалъ руку Эрнестинѣ, и всѣ трое вошли въ гостиную, въ которой ожидалъ мосьё де-Мэльфоръ.
Горбунъ такъ привыкъ побѣждать свою тайную страсть къ графинѣ де-Бомениль, что при видѣ Эрнестины не измѣнилъ себѣ и не выказалъ участія, которое внушала ему бѣдная сиротка. Онъ не безъ грусти думалъ, что долженъ явиться передъ Эрнестиной точно такимъ же, каковъ онъ былъ передъ другими, то-есть, насмѣшливымъ и непріятнымъ, потому-что внезапная перемѣна въ его манерахъ, въ словахъ возбудила бы подозрѣнія семейства де-Ларошгю. Чтобы покровительствовать Эрнестинѣ тайно отъ всѣхъ, даже тайно отъ нея самой, маркизъ долженъ былъ стараться снискать довѣріе тѣхъ лицъ, которыя окружали мадмуазель де-Бомениль.
Мосьё де-Мэльфоръ, одаренный въ высшей степени проницательностью, съ сжатымъ сердцемъ замѣтилъ, какое непріятное впечатлѣніе произвелъ видъ его на Эрнестину, потому что она, еще находясь подъ вліяніемъ злословія барона и баронессы, невольно вздрогнула и отвратила глаза при видѣ страннаго, безобразнаго существа.
Горбунъ съ твердостью выдержалъ тяжкую пытку и подошелъ къ мадамъ де-Ларошгю съ своей обыкновенонй иронической улыбкой.
— Неправда ли, баронесса, я очень-нескроменъ, сказалъ онъ: — хотя вы знаете, или, скорѣе, не знаете, что друзей имѣютъ именно для того, чтобы выказать передъ ними на свободѣ свои недостатки; но если у кого нѣтъ ихъ, какъ, напримѣръ, у мадмуазель де-Ларошгю; но если кто ангелъ совершенства, слетѣвшій съ небесъ… о, тогда еще хуже… тогда внушаешь ближнему зависть или удивленіе, потому-что для многихъ это одно и то же… Не такъ ли, баронъ? Я ссылаюсь на васъ, потому-что вы имѣете счастіе не оскорблять никого ни вашими достоинствами, ни вашими недостатками…
— О, маркизъ, вы вѣчно насмѣшливы, вѣчно злы, но всегда любезны, отвѣчалъ мосьё де-Ларошгю, насильственно улыбаясь.
Баронъ вспомнилъ, что неловко было не представить маркиза Эрнестинѣ, которая съ болѣе и болѣе возраставшимъ ужасомъ глядѣла на горбуна, и сказалъ ей:
— Милая Эрнестина, позвольте представить вамъ мосьё де-Мэльфора, одного изъ нашихъ добрыхъ друзей.
Маркизъ вѣжливо поклонился молодой дѣвушкѣ, которая съ смущеніемъ возвратила ему поклонъ.
— Я очень счастливъ, мадмуазель, что имѣю теперь причину чаще бывать у мадамъ де-Ларошгю, сказалъ съ холодною учтивостью горбунъ и сѣлъ подлѣ баронессы.
Мосьё де-Ларошгю старался скрыть свое отвращеніе и медленно, по капелькѣ пилъ кофе, между-тѣмъ, какъ Елена, овладѣвъ Эрнестиной, отвела ее на нѣсколько шаговъ подъ предлогомъ показать ей какой-то зонтикъ.
Маркизъ, не обращая, казалось, ни малѣйшаго вниманія на Эрнестину и Елену, не терялъ ихъ изъ виду… Онъ надѣялся подслушать хотя нѣсколько словъ изъ ихъ разговора, и между-тѣмъ шутилъ съ баронессой. Оба они тщательно старались скрыть подъ ничтожнымъ болтаньемъ свои тайныя мысли.
Пустота подобнаго разговора чудесно способствовала желаніямъ горбуна, потому-что, разсѣянно слушая однимъ ухомъ баронессу, другимъ онъ внимательно прислушивался къ шопоту барона, Эрнестины и Елены.
Святоша и ея братъ, предполагая, что маркизъ занятъ разговоромъ съ мадамъ де-Ларошгю, напомнили молодой дѣвушкѣ обѣщанія, которыя дала она:
Во-первыхъ, идти съ Еленой завтра въ девять часовъ къ обѣднѣ.
Во-вторыхъ, ѣхать съ барономъ въ чегверкъ смотрѣть чудеса Люксанбурга.
Хотя, казалось, въ этихъ обѣщаніяхъ не было ничего необыкновеннаго, но горбунъ, крайне недовѣрчивый къ семейству де-Ларошгю, не счелъ безполезнымъ узнать о томъ нѣкоторыя подробности… онъ тщательно запомнилъ все слышанное, не переставая, между-тѣмъ, съ своимъ обыкновеннымъ умомъ отвѣчать на пошлости баронессы.
Де-Мэльфоръ замѣтилъ, какъ вдругъ Елена, нагнувшись почти къ самому уху Эрнестины и указывая ей на мадамъ де-Ларошгю, казалось, говорила, что не надо мѣшать ея разговору.
Потомъ баронъ, его сестра и Эрнестина всѣ трое вышли.
Мадамъ де-Ларошгю замѣтила ихъ отсутствіе только по скрипу затворявшейся двери…
Она была очень-довольна уходомъ лишнихъ свидѣтелей; ихъ присутствіе мѣшало объясненію съ маркизомъ, которое она считала необходимымъ… Слишкомъ хитрая, слишкомъ свѣтская женщина, баронесса тотчасъ поняла, что де-Мэльфоръ, уже давно прервавъ всякія сношенія съ ея семействомъ, имѣлъ какую-нибудь скрытную причину снова ѣздить къ нимъ, и догадывалась, что только присутствіе Эрнестины могло быть поводомъ его посѣщеній.
Конечно, мадамъ де-Ларошгю не подозрѣвала и не могла подозрѣвать того участія, которое принималъ горбунъ въ Эрнестинѣ, потому-что никто не зналъ ни любви его къ графинѣ де-Бомениль, ни его послѣдняго свиданія съ нею.
Баронесса хотѣла во что бы то ни стало проникнуть замыселъ де-Мэльфора, чтобъ уничтожить его, если только онъ противорѣчилъ ея намѣреніямъ, и потому она, увидя себя наединѣ съ маркизомъ, прервала пустую свѣтскую болтовню и спросила его:
— Ну, маркизъ, какъ вы находите мадмуазель де-Бомениль?
— Я нахожу ее слишкомъ великодушной.
— Слишкомъ великодушной! Какъ такъ?..
— Конечно… ваша воспитанница съ своимъ несметнымъ богатствомъ имѣла бы право быть такъ же дурна и горбата, какъ я… но есть ли у ней какія-нибудь нравственныя достоинства?
— Я такъ недавно ее узнала, что, право, не могу вамъ сказать ничего…
— Полноте, баронесса, къ чему таить? вѣдь вы понимаете, что я не съ тѣмъ пришелъ къ вамъ, чтобы просить руки мадмуазель Эрнестины…
— Кто знаетъ?
— Я знаю… и говорю вамъ это…
— Серьёзно, маркизъ? сказала мадамъ де-Ларошгю, бросивъ проницательный взглядъ на горбуна: — я увѣрена, что въ настоящую минуту составилась, по-крайней мѣрѣ, сотня проектовъ…
— Противъ мадмуазель де-Бомениль?
— Противъ!… забавно! но слушайте, маркизъ, я хочу быть съ вами откровенна…
— Въ-самомъ-дѣлѣ? спросилъ де-Мэльфоръ съ насмѣшливой улыбкой: — прекрасно, я тоже… Такъ будемте же откровенны какъ-нельзя-больше…
И горбунъ пододвинулъ свое кресло къ дивану, на которомъ сидѣла баронесса.
IV.
править— Я угадала все, маркизъ, сказала мадамъ де-Ларошгю, бросивъ на горбуна проницательный взглядъ…
— Полноте!
— Совершенно угадала.
— Я не удивляюсь; вы все дѣлаете въ совершенствѣ; по что вы угадали.
— Боясь оживить мои сожалѣнія, я не хочу припоминать, сколько лѣтъ прошло, какъ вы не были у меня… и вотъ, вдругъ… вы снова пріѣзжаете ко мнѣ, любезный, льстивый больше чѣмъ когда-нибудь… Я женщина добрая и вовсе не гордая… я тотчасъ же спросила себя…
— Что же вы спросили, баронесса?..
— Вотъ что: Послѣ того, какъ мосьё де-Мэльфоръ вдругъ совершенно оставилъ мой домъ, чему бы я могла быть обязана удовольстіемъ снова видѣть его, и притомъ такъ часто? Вѣроятно, тому, что я сдѣлалась опекуншей мадмуазель де-Бомениль, на которую маркизъ, конечно, имѣетъ какіе-нибудь виды?
— Да, баронесса, вы почти угадали…
— Вы признаетесь…
— Нечего дѣлать… долженъ признаться…
— Право, я боюсь теперь, не ошиблась ли я… вы такъ быстро согласились…
— Мы вѣдь, кажется, хотѣли говорить откровенно?..
— Да…
— Въ такомъ случаѣ, разскажу вамъ, почему вдругъ пересталъ къ вамъ ѣздить… Надо вамъ замѣтить, что я удивительный стоикъ.
— Какую же связь имѣетъ стоицизмъ съ настоящимъ случаемъ?
— Очень большую… потому-что онъ пріучилъ меня поскорѣе оставлять то, что мнѣ очень нравится, чтобы не слишкомъ покориться милой привычкѣ… Вотъ почему, баронесса, я пересталъ васъ видѣть…
— Хотѣла бы этому вѣрить… но…
— Попробуйте… Что же касается до моего теперешняго появленія…
— А! это гораздо любопытнѣе…
— Причину его вы угадали… довольно вѣрно…
— Довольно вѣрно, маркизъ?..
— Да: потому-что хотя я вовсе не строилъ никакихъ плановъ на бракъ мадмуазель де-Бомениль, но мнѣ тотчасъ же пришло въ голову вотъ что: по всей вѣроятности, такая богатая невѣста, какъ мадмуазель де-Бомениль, будетъ цѣлью множества интригъ болѣе или менѣе забавныхъ… болѣе или менѣе безчестныхъ… Домъ баронесы де-Ларошгю будетъ центромъ, въ которомъ разъиграется высокая комедія… Стало-быть, надо занять въ немъ мѣсто, чтобъ видѣть всѣ дѣйствія этой комедіи… Въ мои лѣта и съ моей фигурой только одно удовольствіе — замѣчать, что дѣлается въ свѣтѣ… И такъ, пойду я къ мадамъ де-Ларошгю въ качествѣ зрителя… Она меня прійметъ, потому-что нѣкогда принимала; притомъ же, я ни глупѣе, ни скучнѣе другихъ. Такимъ образомъ я буду-себѣ преспокойно смотрѣть на кровавую борьбу жениховъ… Вотъ истина!.. теперь, баронесса, скажите мнѣ, не-уже-ли вы будете въ состояніи отказать мнѣ въ маленькомъ уголкѣ вашей гостиной, изъ котораго я могъ бы видѣть сраженіе за руку вашей воспитанницы?
— Нѣтъ, маркизъ, возразила мадамъ де-Ларошгю, покачавъ головою: — вы не изъ тѣхъ людей, которые остаются равнодушными зрителями схватки, не принимая въ ней личнаго участія…
— О, я не говорю, чтобы…
— Видите ли? — стало быть, вы не останетесь нейтральнымъ…
— Не знаю, маркиза… но какъ я имѣю порядочное значеніе въ свѣтѣ, знаю многое, что въ немъ происходитъ… но какъ я привыкъ говорить обо всемъ и обо всѣхъ прямо и свободно… и притомъ не могу терпѣть подлости… то очень можетъ быть, что если я замѣчу въ этой, какъ вы говорите, схваткѣ какого-нибудь отважнаго бойца, на котораго вѣроломно нападутъ нѣсколько человѣкъ… брошусь къ нему на помощь, буду защищать его изо всѣхъ силъ…
— Но, маркизъ, возразила мадамъ де-Ларошгю, скрывая свою досаду подъ насильственнымъ смѣхомъ: — позвольте замѣтить вамъ, что это какъ-то походитъ на инквизицію, которой главнымъ начальникомъ будете вы и которой засѣданія будутъ у меня въ домѣ…
— У васъ… или въ какомъ-нибудь другомъ мѣстѣ… баронесса… потому-что… сами посудите… если вамъ вздумается по капризу хорошенькой женщины, — а вы болѣе нежели кто нибудь можете позволить себѣ этотъ капризъ, — если вамъ вздумается сказать вашимъ людямъ, что на будущее время васъ никогда нѣтъ для меня дома…
— Ахъ, маркизъ, можете ли вы это думать?
— Я шучу, отвѣчалъ сухо де-Мэльфоръ: — баронъ — человѣкъ слишкомъ хорошаго тона, чтобъ могъ безъ причины не принять меня… Кромѣ того, я надѣюсь, что онъ не захотѣлъ бы принудить меня къ объясненіямъ… И такъ, баронесса, я, кажется, имѣлъ честь сказать вамъ, что рѣшаюсь однажды-навсегда непремѣнно узнать — какимъ образомъ выйдетъ замужъ богатѣйшая наслѣдница во всей Франціи… Я отвсюду могу устроить мою обсерваторію… потому-что, не смотря на мою талію… я имѣю претензію видѣть… прямо… сверху… и притомъ издалека…
— Признайтесь, маркизъ, сказала мадамъ де-Ларошгю, улыбаясь: — я вижу, что вы предлагаете мнѣ союзъ оборонительный и наступательный…
— Вовсе нѣтъ, баронесса. Я не хочу быть ни за васъ, ни противъ васъ. Я хочу наблюдать, и потомъ, смотря по обстоятельствамъ, постараюсь вступиться или идти противъ того-то или того-то, какъ мнѣ вздумается или какъ будетъ требовать справедливость… Вѣдь вы знаете, какой я оригиналъ!..
— Но отъ-чего жь вы не хотите ограничиться ролью равнодушнаго наблюдателя?..
— Потому-что, какъ вы сами сказали, баронесса, я не изъ тѣхъ людей, которые могутъ оставаться простыми зрителями борьбы, не принимая въ ней личнаго участія.
— Но, наконецъ, сказала нетерпѣливо мадамъ де-Ларошгю: — предположимъ, что мы имѣемъ кого-нибудь въ виду… это только одно предположеніе, потому-что мы положили еще долго не думать о замужствѣ Эрнестины… но положимъ… что мы выбрали кого нибудь… Что вы тогда сдѣлаете, маркизъ?
— Я думаю ничего…
— Полноте притворяться… у васъ есть какой-то скрытый планъ…
— Никакой, баронесса. Я вовсе не знаю мадмуазель де-Бомениль… и не предлагаю вамъ никого въ женихи ей… Я совершенно не имѣю никакого интереса, буду только любопытнымъ зрителемъ… да и скажите мнѣ, пожалуйста, что вы теряете отъ моихъ наблюденій?..
— Конечно такъ, отвѣчала баронесса, собирая все свое хладнокровіе: — потому-что, выдавая Эрнестину замужъ, мы только имѣемъ въ виду ея счастіе…
— Я думаю…
— Стало-быть, намъ нечего бояться вашей обсерваторіи, какъ вы выразились, маркизъ…
— Совершенно нечего…
— Потому-что, наконецъ, еслибъ, какъ-нибудь, мы избрали ложный путь…
— Что случается нерѣдко… даже съ тѣми, которые имѣютъ самыя благородныя намѣренія… очень-натурально… Такъ вотъ, видите ли, маркизъ… еслибъ мы избрали ложный путь, вѣдь вы явились бы тогда къ намъ на помощь съ высоты вашей обсерваторіи…
— Для этого-то и дѣлаются наблюдателемъ, отвѣчалъ де-Мэльфоръ, вставая и откланиваясь.
— Какъ, маркизъ, вы уже меня покидаете?..
— Къ моему величайшему сожалѣнію, баронесса… Мнѣ еще надо побывать въ пяти или шести салонахъ и послушать разговоровъ о вашей воспитанницѣ… Не можете себѣ представить, какъ занимательно, любопытно… и, порой, возмутительно слушать нелѣпую болтовню о такомъ баснословномъ приданомъ…
— Полноте, любезный маркизъ, сказала мадамъ де-Ларошгю, подавая ему дружески руку: — останьтесь… Я надѣюсь васъ часто видѣть, не такъ ли?.. очень-часто?.. такъ-какъ все это крайне васъ интересуетъ, то будьте покойны, я разскажу вамъ все… прибавила она съ таинственнымъ видомъ.
— Я тоже, отвѣчалъ горбунъ не менѣе таинственно: — это будетъ чудесно… Да вотъ, и очень-кстати, прибавилъ онъ простодушно, какъ-будто въ головѣ его только-что сію минуту мелькнула эта мысль, хотя онъ и пріѣхалъ къ баронессѣ именно за тѣмъ, чтобы пояснить нѣсколько непроницаемую для него тайну: — скажите мнѣ, не слыхали ли вы чего-нибудь о побочномъ сынѣ или дочери, которую будто-бы оставилъ графъ де-Бомениль.
— Графъ де-Бомениль?
— Да, графъ де-Бомениль, — отвѣчалъ де-Мэльфоръ, замѣнившій имя мадамъ де-Бомениль именемъ ея мужа, потому-что, не желая компрометтировать графини, онъ надѣялся своимъ вопросомъ достичь однихъ и тѣхъ же результатовъ.
— Нѣтъ, маркизъ… я въ первый разъ объ этомъ слышу… Нѣкогда говорили, что графиня еще до брака имѣла какую-то связь, стало-быть, это побочное дитя скорѣе относится къ ней, чѣмъ къ графу, но я не знаю ничего навѣрное…
— Въ такомъ случаѣ, очевидно, что это пустая, нелѣпая выдумка, потому-что ужь вы-то, баронесса, по своимъ родственнымъ отношеніямъ къ семейству де-Бомениль, навѣрное лучше чѣмъ кто-нибудь знали бы объ этомъ…
— Увѣряю васъ, что мы ничего не замѣчали такого, изъ чего бы можно было заключить, что графъ или графиня оставили побочное дитя.
Де-Мэльфоръ понялъ, что мадамъ де-Ларошгю рѣшительно не знаетъ и не предполагаетъ о существованіи незаконной дочери графини. Онъ увидалъ — съ грустью, что новая попытка его тоже осталась напрасною и уже совершенно отчаивался исполнить послѣднюю волю мадамъ де-Бомениль, не зная, какъ отъискать слѣдъ неизвѣстнаго ребенка.
Баронесса не замѣтила задумчивости горбуна.
— Впрочемъ, сказала она: — разсказываютъ множество нелѣпостей объ этомъ наслѣдствѣ… Точно также нелѣпо говорили о странномъ и великолѣпномъ завѣщаніи, которое оставила мадамъ де-Бомениль…
— Въ-самомъ-дѣлѣ?..
— Право, часто говорятъ такой вздоръ, отвѣчала баронесса съ насмѣшливыхъ видомъ, потому-что она всегда не любила мадамъ де-Бомениль: — на повѣрку выходитъ, что графиня положила ничтожный пенсіонъ двумъ или тремъ изъ своихъ старыхъ слугъ и оставила небольшую сумму всѣмъ другимъ людямъ. Вотъ и вся баснословная роскошь ея завѣщанія… Кромѣ того, въ порывѣ этой удивительной щедрости, она могла бы не забыть бѣдной дѣвушки, которой обязана нѣкоторой признательностью…
— О какой дѣвушкѣ вы говорите? спросилъ горбунъ, принужденный скрывать тягостное впечатлѣніе, которое произвели на него слова баронессы.
— Вы, стало-быть, не знаете, что въ послѣдніе дни своей жизни, графиня, по совѣту докторовъ, призывала молодую дѣвушку, которая играла ей на фортепьяно и тѣмъ часто утишала ея страданія?
— Кажется, я что-то слышалъ подобное…
— Посудите же сами, не странно ли, что графиня въ своемъ завѣщаніи не оставила ничего въ пользу несчастной артистки… Если она забыла… то это забвеніе страшно отзывается неблагодарностью…
Маркизъ, хорошо знавшій благородство и безконечную доброту мадамъ де-Бомениль, былъ очень пораженъ тѣмъ, что она могла позабыть о молодой музыкантшѣ. Онъ предъугадывалъ, что неблагодарность или недостатокъ памяти не могли быть причиной этого, а что тому помѣшало, вѣроятно, какое-нибудь особенное обстоятельство.
— Вы развѣ навѣрное знаете, баронесса, что молодая дѣвушка не получила ничего отъ мадамъ де-Бомениль?..
— О, да, мы всѣ въ этомъ были такъ убѣждены, эта неблагодарность графини до того насъ возмутила, что мы положили послать молодой артисткѣ пятьсотъ франковъ…
— Такъ и слѣдовало…
— Но знаете ли, что послѣ случилось?..
— Нѣтъ.
— Дѣвушка съ гордостью возвратила намъ деньги и сказала, что ей уже заплачено…
— Благородный поступокъ! живо вскричалъ де-Мэльфоръ: — но, вотъ видите ли, это доказываетъ, что графиня не забыла ея; вѣроятно, она сама вручила ей что-нибудь въ знакъ своей благодарности…
— Вы бы не сказали этого, когдабъ увидѣли нищету этой бѣдной дѣвушки… Больно смотрѣть… Конечно, она не такъ была бы одѣта, еслибъ получила что-нибудь отъ щедрости графини… Впрочемъ, молодая артистка глубоко тронула меня своей деликатностью, прибавила баронесса съ искусственной чувствительностью: — и я предложила ей давать музыкальные уроки Эрнестинѣ…
— Не-уже-ли? о, да вы чудесно сдѣлали!..
— Ваше удивленіе не очень-лестно, маркизъ…
— Вы ошибаетесь, баронесса: я вовсе не удивляюсь, потому-что хорошо знаю доброту вашего превосходнаго сердца…
— Вмѣсто того, чтобъ смѣяться надъ добротою моего сердца, вы должны бы подражать ей и стараться оттискать между многочисленными вашими знакомыми уроки для бѣдной малютки.
— Я очень-радъ, сказалъ де-Мэльфоръ съ поддѣльной холодностью: — обѣщаю вамъ похлопотать о вашей фавориткѣ, хотя я почти вовсе не имѣю авторитета въ сужденіи о музыкѣ… Но какъ зовутъ эту дѣвушку и гдѣ живетъ она?..
— Ее зовутъ Эрминіей. Она живетъ въ улицѣ Монсо; не помню теперь, который нумеръ; но я вамъ скажу послѣ…
— Употреблю всѣ усилія, чтобы помочь мадмуазель Эрминіи; но за то, баронесса, я надѣюсь, вы поможете мнѣ, если я буду, въ свою очередь, просить вашего покровительства для котораго-нибудь изъ претендентовъ на руку мадмуазель де-Бомениль…
— Надо сознаться, мосьё де-Мэльфоръ, что вы умѣете хорошо цѣнить свои заслуги… Но будьте увѣрены… я надѣюсь, что мы всегда будемъ согласны…
— Ахъ, баронесса, еслибъ вы знали, какъ я заранѣе радуюсь согласію, которое отнынѣ должно существовать между нами. Видите ли, какую пользу принесла намъ наша обоюдная откровенность! прибавилъ горбунъ съ самымъ простодушнымъ видомъ.
— Къ-несчастію, возразила мадамъ де-Ларошгю со вздохомъ: довѣрчивость ныньче слишкомъ-рѣдка.
— Но за то, какъ бываетъ отрадно, если найдешь ее! не правда ли?
— Да, божественное чувство, любезный маркизъ!..
— Однакожь, до свиданья, баронесса!
— И до скораго, маркизъ…
Мосьё де-Мэльфоръ вышелъ изъ гостиной.
— Проклятый горбунъ! вскричала мадамъ де-Ларошгю, вскочивъ съ дивана: — каждое слово этого адскаго исчадія непремѣнно заключаетъ въ себѣ насмѣшку или угрозу…
— Да!.. выходитъ такъ, что маркизъ страшный злодѣй, замѣтилъ баронъ, внезапно появившись изъ-за занавѣсы одной изъ дверей гостиной…
V.
править— Какъ, сударь, вы были здѣсь? вскричала баронесса, увидавъ мосьё де-Ларошгю, который такъ внезапно появился въ очень близкомъ разстояніи отъ дивана: — вы были здѣсь?..
— Да… я предчувствовалъ, что вашъ разговоръ съ маркизомъ долженъ быть очень интересенъ… поэтому я обошелъ кругомъ и сталъ у этихъ дверей за занавѣсью, почти совершенно подлѣ васъ…
— И вы слышали этого проклятаго маркиза…
— Слышалъ, и кромѣ того слышалъ, какъ вы имѣли слабость пригласить его, вмѣсто того, чтобъ навсегда отказать ему… У васъ былъ такой прекрасный случай.
— Вы, сударь, ничего не понимаете… Развѣ мосьё де-Мэльфоръ не можетъ быть столько же опасенъ издали, сколько и вблизи… Онъ мнѣ далъ это почувствовать… Притомъ же, нельзя такъ грубо обходиться съ такимъ человѣкомъ, каковъ мосьё де-Мэльфоръ по своему рожденію и значенію въ обществѣ…
— Но позвольте спросить, что жь бы изъ этого вышло дурнаго?.
— А то, сударь, что маркизъ потребовалъ бы отъ васъ удовлетворенія за дерзость… Вы, вѣроятно, не слыхали, какъ онъ это сказалъ мнѣ… и вѣрно не знаете, сколько онъ имѣлъ дуэлей, кончившихся очень-несчастливо для его противниковъ: Еще недавно, онъ принудилъ мосьё де-Морнана драться въ комнатѣ… за какую-то пустую шутку.
— Но я, сударыня, не былъ бы такъ снисходителенъ, такъ простъ, какъ мосьё де-Морнанъ, и не сталъ бы драться…
— Ну, что жь? Маркизъ тогда сталъ бы васъ всюду преслѣдовать насмѣшками… кажется, тогда пришлось бы вамъ отъ стыда покинуть общество…
— Да этотъ горбунъ престрашное чудовище… да развѣ нѣтъ на него законовъ? О, еслибъ я засѣдалъ въ палатѣ пэровъ, подобный соблазнъ не остался бы безъ наказанія… Но скажите, ради Бога, что ему надо, чего онъ хочетъ?..
— Въ-самомъ-дѣлѣ, у васъ мало проницательности… а онъ говорилъ, кажется, очень-ясно… другой употребилъ бы хитристь… Мосьё де-Мэльфоръ не прибѣгнулъ къ ней. Онъ просто сказалъ: «Вы хотите выдать мадмуазель де-Бомениль замужъ… Я хочу видѣть, за кого вы ее выдадите, и если мнѣ вздумается, вмѣшаюсь въ дѣло…» и маркизъ способенъ сдержать(свое обѣщаніе.
— По-счастію, Эрнестина, кажется, страшно боится проклятаго горбуна… а, кромѣ того, Елена скажетъ ей, что онъ былъ жестокимъ врагомъ мадамъ де-Бомениль.
— Это ничему не поможетъ… Положимъ, что мы нашли для Эрнестины мужа, приличнаго и для нея и для насъ… маркизъ способенъ постоянными насмѣшками поселить въ ней отвращеніе къ тому, за кого бы мы хотѣли ее выдать… И это онъ можетъ сдѣлать не только у насъ, но вездѣ, гдѣ встрѣтитъ Эрнестину… потому-что, наконецъ, вѣдь мы должны же вывозить ее въ свѣтъ…
— Т-жъ вы особенно этого боитесь?.. Я былъ бы тоже вашего мнѣнія, еслибъ…
— Ахъ, Боже мой, развѣ я знаю, чего мнѣ бояться… Я въ тысячу разъ больше желала бъ чувствовать дѣйствительный страхъ, по-крайней-мѣрѣ знала бы, что мнѣ угрожаетъ, могла бы какъ-нибудь избѣжать опасностей, тогда-какъ теперь маркизъ ставитъ насъ въ безпрерывное недоумѣніе… Мы можемъ сдѣлать множество ошибокъ… Маркизъ помѣшаетъ намъ, можетъ-быть, рѣшиться на что-нибудь такое, что послужило бы къ нашей собственной выгодѣ… Мы должны безпрестанно напоминать себѣ, что есть человѣкъ съ дьявольской проницательностью, съ дьявольскимъ умомъ, который видитъ и знаетъ все, что мы дѣлаемъ, между-тѣмъ, какъ мы не имѣемъ никакихъ средствъ скрыться отъ его наблюденій…
— Возвращаюсь къ моему давишнему заключенію, сказалъ баронъ съ довольнымъ видомъ: — и нахожу его истиннымъ… очевиднымъ.. неопровержимымъ!..
— Какое же это заключеніе?..
— Я увѣренъ, что маркизъ — страшный злодѣй!
— Прощайте, баронъ, сказала мадамъ де-Ларошгю, подходя къ двери.
— Какъ, вы уходите, не условившись ни о чемъ?..
— Да о чемъ же условиться?..
— О томъ, что надо дѣлать…
— Ахъ, Боже мои, развѣ я знаю, что тутъ надо дѣлать! вскричала баронесса, выходя изъ терпѣнія и топнувъ ногой: — проклятый горбунъ и такъ уже разстроилъ и сбилъ меня съ толку, а вы съ своими безподобными заключеніями, кажется, хотите, чтобъ я вовсе оглупѣла…
И мадамъ де-Ларошгю вышла изъ гостиной, сильно хлопнувъ дверью передъ самымъ носомъ барона.
Въ то время, какъ мадамъ де-Ларошгю разговаривала съ маркизомъ, Елена проводила Эрнестину въ ея комнату и сказала:
— Я васъ оставлю, милая Эрнестина; спите покойно и просите Бога, чтобъ Онъ удалилъ отъ вашихъ сновъ страшное лицо гадкаго маркиза…
— Въ-самомъ-дѣлѣ, не знаю сама, я почти боюсь его…
— Это чувство въ васъ очень-естественно и гораздо важнѣе, нежели вы думаете, потому-что, еслибъ вы знали…
— Вы не договариваете?.. спросила молодая дѣвушка, видя, что святоша остановилась.
— Есть вещи, которыя очень-тяжело говорить про своего ближняго, хотя онъ того и заслуживаетъ… этотъ гадкій маркизъ…
— Что же онъ?
— Я боюсъ васъ опечалить, милая Эрнестина…
— Говорите, пожалуйста; право, ничего…
— Ну, если ужь вы хотите знать, такъ знайте же, что онъ былъ однимъ изъ злѣйшихъ враговъ вашей матушки…
— Врагомъ матушки? съ грустью вскричала Эрнестина: — нѣтъ, васъ обманули, мадмуазель, матушка не могла имѣть враговъ! прибавила дѣвушка съ трогательнымъ простодушіемъ.
Елена печально склонила голову и съ притворнымъ сожалѣніемъ сказала:
— Милое дитя… эта неподдѣльная невинность дѣлаеіъ честь вашему сердцу, но, увы! Самыя достойныя существа не скроются отъ злобы нечестивыхъ… Мирныя овцы не уходятъ отъ жадныхъ волковъ…
— Что же сдѣлала моя матушка мосьё де-Мэльфору? спросила Эрнестина съ слезами на глазахъ.
— Конечно, ничего! она была олицетворенная кротость… развѣ невинный ягненокъ можетъ напасть на алчнаго тигра?..
— Такъ за что же мосьё де-Мэльфоръ ненавидѣлъ ее?…
— Увы! мое бѣдное дитя… я не могу вамъ болѣе ничего сказать… это слишкомъ-ужасно, слишкомъ ненавистно!..
— Стало-быть, я не безъ причины боялась маркиза, сказала Эрнестина съ горечью: — и, однакожь, я упрекала себя въ этомъ невольномъ отвращеніи…
— Прощайте же, милая Эрнестина, перебила святоша: — спите спокойно! завтра утромъ я пріиду за вами въ девять часовъ… чтобы идти къ обѣднѣ…
— Прощайте, мадмуазель Елена… Вы оставляете меня съ грустной мыслью… у моей матери былъ… врагъ…
— Все-таки лучше знать злаго человѣка, чтобы по-крайней-мѣрѣ остеречь себя отъ его злобы… но прощайте… до завтра!..
— До завтра, мадмуазель…
И святоша вышла, совершенно довольная своей подлой хитростью, посредствомъ которой оставила въ сердцѣ невинной дѣвушки страшную недовѣрчивость къ маркизу де-Мэльфору.
Эрнестина, оставшись одна, позвала свою гувернантку, которая служила ей также и горничной.
Мадамъ Ленэ было около сорока лѣтъ. Въ физіономіи ея выражалась какая-то поддѣльная кротость, въ манерахъ ея была предупредительность, по предупредительность рабская, вовсе не похожая на простодушную, неограниченную преданность доброй няни, въ которой такъ ярко выражается безкорыстная привязанность…
— Вамъ угодно лечь, мадмуазель? спросила мадамъ Ленэ.
— Нѣтъ, моя добрая Ленэ, мнѣ еще не хочется спать… Дайте мнѣ, пожалуйста, мои ящичекъ, въ которомъ спрятаны бумаги и перья…
— Сейчасъ, мадмуазель…
Гувернантка подала Эрнестинѣ ящикъ.
— Я хотѣла вамъ кое-что сказать, мадмуазель…
— Что жь такое?…
— Баронесса изволила нанять для васъ двухъ дѣвушекъ; одна будетъ убирать ваши волосы, другая…
— Я ужь вамъ сказала, милая Ленэ, что мнѣ не нужно никого, кромѣ васъ и Терезы…
— Знаю, мадмуазель… и я говорила объ этомъ, но баронесса боится, что вамъ недостаточно такой прислуги…
— Нѣтъ, мнѣ не нужно никого…
— Баронеса сказала, что во всякомъ случаѣ эти двѣ дѣвушки останутся здѣсь… можетъ-быть, онѣ вамъ понадобятся… притомъ же, мадамъ де-Ларошгю недавно отказала своей горничной и эти дѣвушки покуда могутъ услуживать ей самой…
— Ну, слава Богу, отвѣчала равнодушно Эрнестина.
— Не прикажете ли еще чего-нибудь, мадмуазель?
— Нѣтъ, благодарю васъ.
— Хорошо ли вамъ въ этой комнатѣ?
— Очень-покойно…
— Она въ-самомъ-дѣлѣ великолѣпна, но для васъ, мадмуазель, нѣтъ ничего слишкомъ прекраснаго… всѣ говорятъ такъ…
— Приготовьте мнѣ, моя милая, сказала Эрнестина, не отвѣчая на замѣчаніе гувернантки: — мой ночной чепчикъ и кофту… я еще не сейчасъ лягу… да потрудитесь меня разбудить завтра въ восьмомъ часу…
— Слушаю, мадмуазель… Смѣю ли я попросить васъ…
— Чего вы хотите?
— Я была бы очень вамъ благодарна, еслибъ вы позволили мнѣ завтра часа на два пойдти къ моей родственницѣ, мадамъ Эрбо, которая живетъ въ Батиньйольскомъ-Предмѣстьи…
— Хорошо, идите завтра утромъ, покуда я буду у обѣдни… теперь прощайте, моя милая, сказала Эрнестина, давая гувернанткѣ этимъ понять, чтобъ она вышла, тогда какъ та, казалось, очень была расположена продолжать разговоръ.
Этотъ разговоръ даетъ полное понятіе объ отношеніяхъ, которыя существовали между мадмуазелъ де-Бомениль и мадамъ Ленэ.
Послѣдняя всѣми силами старалась присвоить себѣ право запросто обходиться съ молодой госпожей своей, — но напрасно… при первыхъ словахъ гувернантки на эту тэму, мадмуазель де-Бомениль немедленно прерывала ея болтовню, но не грубо, безъ высокомѣрія, а просто, снисходительно давая ей какое-нибудь приказаніе.
По уходѣ мадамъ Ленэ, Эрнестина долго оставалась въ задумчивости, потомъ сѣла къ столу, открыла свой ящичекъ и вынула небольшой альбомъ, въ простомъ кожаномъ переплетѣ.
Нѣтъ ничего простодушнѣе, трогательнѣе исторіи этого альбома.
При отъѣздѣ въ Италію, Эрнестина обѣщала матери (какъ о томъ графиня уже говорила Эрминіи) вести ежедневный журналъ своего путешествія, и молодая дѣвушка сдержала свое обѣщаніе, исключая нѣсколькихъ дней, которые слѣдовали за внезапной кончиной отца. Точно также она покинула на нѣсколько времени свой альбомъ, узнавъ о смерти матери.
Когда прошли минуты перваго отчаянія, Эрнестина находила утѣшеніе въ каждодневномъ продолженіи своихъ писемъ къ матери… Эти трогательныя письма были исполнены чувства, которое молодая дѣвушка повѣряла нѣкоторымъ образомъ милому призраку, созданному ея воображеніемъ.
Первая часть альбома содержала въ себѣ копіи съ писемъ, которыя были посланы Эрнестиною къ матери еще при ея жизни.
Вторая, отдѣленная отъ первой чернымъ крестомъ, заключала тѣ письма, которыхъ бѣдная сирота уже не имѣла нужды переписывать…
И такъ, мадмуазель де-Бомениль сѣла у стола. Отеревъ слезы, которыя всегда навертывались на глазахъ ея при видѣ этого альбома, наполненнаго тяжкими для нея воспоминаніями, она написала слѣдующія строки:
"Я ничего не писала тебѣ, милая, безцѣнная матушка, со времени пріѣзда къ мосьё де-Ларошгю, моему опекуну, потому-что хотѣла по возможности отдать себѣ отчетъ въ моихъ первыхъ впечатлѣніяхъ.
"Ты знаешь, что съ-тѣхъ-поръ, какъ я тебя покинула, куда бы я ни пріѣхала, я всегда чувствую день или два ужасную грусть — пока, наконецъ, не привыкну ко всему, что меня окружаетъ…
"Я занимаю одна цѣлый этажъ. Комнаты такъ велики и такъ великолѣпны, что вчера я, право, боялась въ нихъ заблудиться. Сегодня я начинаю понемногу привыкать къ нимъ…
"Мосьё де-Ларошгю, его жена и сестра приняли меня какъ дочь свою… Они осыпали меня своимъ вниманіемъ, своею предупредительностію.. Меня даже удивляетъ, какъ такіе почтенные люди обходятся со мною съ какимъ-го особеннымъ уваженіемъ.
"Мосьё де-Ларошгю, мой опекунъ, — олицетворенная доброта; его жена чрезвычайно веселая, одушевленная женщина, и страшно балуетъ меня… наконецъ, мадмуазель Елена, сестра барона, удивительно кроткая и святая дѣвушка.
"Видишь, милая матушка, что тебѣ нечего бояться за твою бѣдную Эрнестину. Окруженная такой заботливостью, она столько счастлива, сколько можетъ быть съ настоящаго времени…
"Мнѣ очень хочется, чтобы семейство мосьё де-Ларошгю лучше узнало меня… тогда, конечно, они не стали бы обращаться со мной съ такими церемоніями, — не говорили бы мнѣ тысячи комплиментовъ, которые меня очень смущаютъ. Вѣроятно, они это дѣлаютъ для того, чтобъ я была съ ними довѣрчивѣе. Добрые, превосходные родственники! Въ-послѣдствіи, они узнаютъ, что имъ вовсе не нужно было льстить мнѣ, чтобы къ себѣ привязать меня… Они же приняли меня къ себѣ, а обходятся со мной, какъ-будто бы всѣмъ мнѣ обязаны…
"У меня были, впрочемъ, и очень грустныя минуты, но мой опекунъ и его семейство вовсе въ томъ не виноваты…
"Сегодня утромъ какой-то господинъ (какъ я послѣ узнала, мой нотаріусъ) былъ представленъ мнѣ барономъ, который сказалъ мнѣ:
" — Милая Эрнестина, вамъ не мѣшаетъ теперь узнать настоящее количество вашего состоянія, и вотъ господинъ нотаріусъ все объяснитъ вамъ…
"Тогда нотаріусъ, открывъ книгу, которую принесъ съ собой, показалъ мнѣ послѣднюю страницу, всю исписанную цифрами, и сказалъ:
"Мадмуазель, по вѣрному исчисленію… (тутъ онъ сказалъ мнѣ какую-то фразу, которую не могла понять)… ваши доходы простираются до трехъ мильйоновъ ста двадцати тысячъ франковъ въ годъ, что составляетъ около восьми тысячъ на день… По-этому вы, мадмуазель, — богатѣйшая наслѣдница во всей Франціи.
«Эти слова напомнили мнѣ, что я сирота, и я противъ воли заплакала.»
Эрнестина на минуту перестала писать…
Слезы градомъ хлынули изъ ея большихъ глазъ, потому-что, съ воспоминаніемъ о наслѣдствѣ, для бѣдной, простодушной дѣвушки было неразлучно воспоминаніе о смерти отца и матери.
Нѣсколько успокоившись, она взяла перо и продолжала писать:
"Трудно тебѣ пересказать, милая матушка, какъ я удивилась и испугалась, когда узнала, что мнѣ приходится на каждый день по восьми тысячъ франковъ.
"Куда я дѣну столько денегъ? думала я. За что я сдѣлалась такой богатой?
"Мнѣ казалось, что это было совершенно несправедливо!
"И кромѣ того, слова нотаріуса, что я богатѣйшая наслѣдница во всей Франціи, меня почти испугали.
"Думая о такомъ огромномъ богатствѣ, я очень безпокоилась, но сама не знаю, чего я боялась…
"Право, я не умѣю объяснить тебѣ, отъ-чего я испытываю эту боязнь при мысли о моихъ сокровищахъ, какъ говорятъ всѣ меня окружающіе. Можетъ-быть, со временемъ, я привыкну думать иначе…
«Но покуда я у моихъ милыхъ родственниковъ, мнѣ нечего бояться… съ моей стороны, это просто ребячество… Но кому же, кромѣ тебя, милая матушка, я могу пересказать свои чувства… Хотя мосьё де-Ларошгю и все его семейство очень-добры для меня, но я никогда не буду съ ними совершенно откровенна. Ты знаешь, исключая тебя и моего добраго батюшки, я и прежде ни къ кому не была довѣрчива, и теперь часто упрекаю себя за то, что не могу никакъ обходиться фамильяарно съ моей доброй Ленэ, а вѣдь она уже давно служитъ мнѣ… Я, кажется, вовсе не горда.»
Эрнестина еще разъ остановилась. Она припомнила слова святоши о маркизѣ де-Мэльфоръ и прибавила въ письмѣ:
"Сегодня вечеромъ я была глубоко тронута… но дѣло идетъ о такой недостойной вещи, что я, изъ уваженія къ тебѣ, безцѣнная матушка, ничего не напишу объ этомъ…
«Прощай, добрая ночь, милая матушка; завтра утромъ и потомъ всякій день я буду ходить къ обѣднѣ съ мадмуазель де-Ларошгю… Она такъ добра, что я не могла отказать ей… а между тѣмъ, я истинно молюсь только тогда, когда бываю одна… И такъ, добрая ночь, милая матушка! Завтра и потомъ каждый день, теряясь посреди многолюдной и равнодушной толпы, я буду молиться за тебя»…
Эрнестина кончила письмо и спрятала альбомъ въ ящичекъ, отъ котораго ключъ всегда носила на шеѣ…
Скоро бѣдная сиротка улеглась и заснула, съ сердцемъ, успокоеннымъ тѣмъ, что она перелила свои невинныя чувства въ грудь матери… увы, тогда уже безсмертной!..
VI.
правитьНа другой день послѣ того, какъ маркизъ де-Мэльфоръ въ первый разъ былъ представленъ мадмуазель Эрнестинѣ де-Бомениль, капитанъ Бернаръ сидѣлъ на своемъ покойномъ креслѣ, подаренномъ ему племянникомъ. На лицѣ его ясно было видно, съ какимъ мужественнымъ самоотверженіемъ онъ переносилъ боль, которую ему причиняли открывшіяся раны.
Утро было прекрасное.
Старикъ печально смотрѣлъ въ окно на изсыхавшіе цвѣты свои, потому-что болѣзнь не дозволяла ему заниматься садикомъ.
Мадамъ Барбансонъ сидѣла подлѣ него и что-то шила. Она по обыкновенію преслѣдовала бѣднаго Бюонапарте, потому-что въ настоящую минуту говорила ветерану тономъ, полнымъ негодованія:
— Да, сударь… сырую… сырую… онъ ѣлъ ее совершенно сырую.
Капитанъ, не смотря на свои страданія, не могъ не улыбнуться на эту выходку своей экономки и спросилъ:
— Да что же онъ ѣлъ сырое, тётушка Барбансонъ?
— Говядину, сударь! да, наканунѣ сраженія, онъ всегда ѣлъ сырую говядину… И знаете ли, зачѣмъ?
— Нѣтъ, не знаю, отвѣчалъ старикъ, съ трудомъ поворачиваясь на своемъ креслѣ.
— За тѣмъ, чтобы сдѣлаться еще свирѣпѣе и кровожаднѣе; затѣмъ, что ему хотѣлось посредствомъ непріятеля уничтожить своихъ солдатъ… и особенно рекрутъ… прибавила экономка со вздохомъ: — и съ какой цѣлью? Онъ думалъ увеличить рекрутскій наборъ, чтобы такимъ образомъ во Франціи не осталось ни одного француза… Видите теперь, какой гнусный планъ!..
Старикъ расхохотался.
— Послушайте, тётушка Барбансонъ, сказалъ онъ: — да надъ кѣмъ же бы тогда императоръ сталъ царствовать?..
— Ахъ, Боже мой, конечно, надъ неграми! возразила экономка, въ нетерпѣніи пожимая плечами, какъ-будто у ней спросили, отъ-чего въ полдень бываетъ совершенно свѣтло: — да, сударь! онъ царствовалъ бы тогда надъ неграми!..
Это неожиданное заключеніе такъ поразило старика, что съ минуту онъ не зналъ, что сказать.
— Какъ, надъ неграми! да надъ какими же?..
— Ясно, что надъ американскими, съ которыми онъ вмѣстѣ плутовалъ. Развѣ вы не знаете, что въ то время, какъ онъ жилъ на своей скалѣ, негры прорыли подземный ходъ, который начинался подъ его домомъ, проходилъ черезъ Святую-Елену и оканчивался въ главномъ городѣ другихъ негровъ, которые были друзья первымъ… Вмѣстѣ съ ними и съ своимъ проклятымъ Русланомъ Бюонапарте хотѣлъ прійдти во Францію и разорить ее.
— Нѣтъ, тётушка Барбансонъ, возразилъ старикъ съ удивленіемъ: — вы еще никогда не восходили на такую высоту…
— Тутъ, сударь, нечему смѣяться; хотите ли, я вамъ еще лучше докажу, что это чудовище именно хотѣлъ замѣнить французовъ неграми?
— Докажите, пожалуйста, докажите, отвѣчалъ морякъ, отирая слезы, которыя отъ смѣха навернулись на его глазахъ.
— Такъ знайте же, что для вашего Бюонапартё французы были все равно, что негры!..
— Браво, тётушка Барбансонъ!..
— Теперь вы можете ясно видѣть, что онъ хотѣлъ вмѣсто французовъ забрать всѣхъ негровъ въ свои когти!..
— Перестаньте, ради Бога… это уже слишкомъ! мнѣ даже сдѣлалось больно отъ смѣха…
Вдругъ раздался страшный звонокъ. Мадамъ Барбансонъ вскочила и бросилась отпирать дверь.
— Кто это такъ раззвонился? говорила она дорогой: — смотри, пожалуй! какъ-будто въ свой домъ изволилъ пожаловать!
Мадамъ Барбансонъ отворила дверь.
Посѣтитель былъ пятидесяти-лѣтній толстякъ, въ мундирѣ подпоручика національной гвардіи. Мундиръ этотъ нескромно расходился назади и едва застегивался на огромномъ брюхѣ, на которомъ болтались страшной величины печатки ключикъ отъ часовъ и другія мелочи.
Высокій медвѣжій киверъ почти закрывалъ глаза подпоручика, который имѣлъ торжественный видъ, какъ человѣкъ, чувствующій свое достоинство.
При видѣ его, экономка нахмурила брови; но ея не смутилъ почетный санъ этого воина-гражданина и она сказала ему довольно дерзко:
— Какъ! вы опять пришли?
— Было бы очень-странно, еслибъ домовладѣлецъ не могъ прійдти въ свой домъ, когда…
— Здѣсь вы не у себя, потому-что отдали эту квартиру въ наемъ господину Бернару…
— Сегодня уже 17 число и мой дворникъ возвратилъ мнѣ мою квитанцію, потому-что не получилъ денегъ за квартиру, которую вы нанимаете, поэтому я…
— Знаю, сударь… въ-продолженіи двухъ дней, это уже въ третій разъ вы приходите сюда пересказывать свои сказки… вы боитесь, что пропадутъ ваши деньги… Не бойтесь… получите, когда мы будемъ въ состояніи заплатить…
— Когда будете въ состояніи!.. знаемъ мы васъ! Домовладѣлецъ…
— Домовладѣлецъ, домовладѣлецъ — у васъ только и на языкѣ, что это слово… эка невидаль!.. вѣдь вы двадцать лѣтъ были лавочникомъ, подсыпали въ водку перцу, а въ кофе цикорію, да макали сальныя свѣчи въ горячую воду, чтобы сдѣлать супъ жирнѣе… Эдакъ не мудрено разбогатѣть… тутъ еще нечего гордиться, что такими штуками вы настроили себѣ нѣсколько домовъ…
— Такъ что жь? я точно разбогатѣлъ отъ моей торговли и горжусь этимъ… сударыня!
— Есть чѣмъ гордиться! Ну, если вы такъ богаты, какъ же вамъ не стыдно приходить безпокоить честныхъ людей изъ-за какихъ нибудь пустяковъ… Важное дѣло! въ три года первый разъ немножко опоздали…
— Мнѣ до этого нѣтъ нужды… заплатите мнѣ, а не то я пойду въ полицію… Странное дѣло!.. платить за квартиру не могутъ, а еще давай имъ сады… туда же!..
— Послушайте, господинъ Буффаръ, не выводите меня изъ терпѣнія, а не то я вамъ дамъ знать!!! Давай имъ сады! Такому почтенному человѣку, да еще раненному, у котораго только и есть утѣшенія, что этотъ садикъ… кабы вы, вмѣсто того, чтобъ обманывать своихъ покупщиковъ, побывали на войнѣ, какъ капитанъ, да пролили бы крови во всѣхъ четырехъ концахъ свѣта и кромѣ того еще въ Россіи, такъ, не бойсь, не настроили бы столько домовъ…
— Словомъ, однажды-навсегда, вы не можете сегодня заплатить…
— Однажды, сто разъ, тысячу разъ — нѣтъ! Господинъ Бернаръ, по болѣзни, не могъ почти уснуть… по этому мы должны были покупать для него опіумъ, а это лекарство ужасъ какъ дорого стоитъ. Потомъ доктора… и не видать, какъ вышли всѣ сто пятьдесятъ франковъ.
— Мнѣ нѣтъ до этого дѣла… Еслибъ домовладѣльцамъ приходилось только слушать росказни своихъ постояльцевъ, такъ они давно бы совсѣмъ разорились… Вотъ, въ моемъ другомъ домѣ, въ улицѣ Монсо, такая же исторія… тамъ живетъ какая-то музыкантша… не могу, говоритъ, платить, потому-что, дескать, два мѣсяца все была больна и не могла давать уроковъ… Знаемъ мы эти штуки… коли кто боленъ, такъ или въ гошпиталь…
— Въ гошпиталь! Ахъ! Господи Боже мой! Капитану Бернару идти въ гошпиталь! Нѣтъ, сударь… этому не бывать… хоть бы мнѣ для того пришлось идти собирать по улицамъ тряпье… скорѣй вы отправитесь въ гошпиталь, если не выйдете отсюда, пока не пришелъ мосьё Оливье… онъ дастъ вамъ знать, какъ обижать честныхъ людей…
— Посмотрѣлъ бы я, какъ бы осмѣлились оскорбить домовладѣльца въ его собственномъ домѣ. Но кончимъ… я еще разъ пріиду сюда въ четыре часа, и если полтораста франковъ не будутъ мнѣ уплачены, такъ я велю взять все, что у васъ есть…
— А я возьму ухватъ, чтобы встрѣтить васъ, если вы вздумаете появиться сюда… у меня ужь такая политика.
И достойная женщина захлопнула дверь передъ самымъ носомъ господина Буффара и воротилась къ капитану. Старый морякъ, находившійся въ чрезвычайно веселомъ расположеніи духа, крайне удивился, увидавъ свою экономку съ раскраснѣвшимися отъ гнѣва щеками.
— Что съ вами, тётушка Барбансонъ? спросилъ онъ: — на кого вы тамъ еще разсердились? мало вамъ одного Бюонапартё…
— На кого разсердилась! на того, кто ничуть не лучше вашего императора. Нечего сказать, одинъ другаго стоитъ… славная была бы парочка!..
— Да кто жь это такой, тётушка Барбансонъ? о комъ вы говорите?
— О комъ? конечно, о…
Но экономна остановилась… Бѣдняжка, подумала она, нѣтъ, я не скажу ему, что за квартиру еще не заплачено, что всѣ деньги истрачены на лекарство, что я издержала даже шестьдесятъ франковъ — своихъ… Онъ не перенесъ бы этого. Подождемъ мосьё Оливье, можетъ-быть, онъ принесетъ добрыя вѣсти…
— Ну, что же, тётушка Барбансонъ, вы мнѣ не отвѣчаете? спросилъ старикъ: — не хотите ли ужь вы мнѣ разсказать исторію краснаго карлика, которую такъ давно мнѣ обѣщали…
— А, слава Богу, вотъ мосьё Оливье! сказала экономка, услышавъ тихій звонокъ: — это онъ… мосьё Оливье не станетъ такъ громко звонить, какъ нашъ проклятый хозяинъ…
Мадамъ Барбансонъ, снова оставивъ капитана одного, выбѣжала отворить двери.
Это былъ дѣйствительно племянникъ господина Бернара.
— Ну, что, мосьё Оливье? спросила съ безпокойствомъ экономка.
— Мы спасены, отвѣчалъ молодой человѣкъ, отирая платкомъ крупныя капли пота. катившіяся по лицу его: — мой добрый каменьщикъ, хоть съ трудомъ, но досталъ денегъ… вѣдь я его не предупредилъ, что мнѣ онѣ такъ скоро будутъ нужны… Вотъ двѣсти франковъ…
— Слава Богу! словно гора съ плечь свалилась!
— А что? развѣ хозяинъ опять приходилъ?
— Только-что вышелъ… За то ужь я наговорила же ему, проклятому…
— Что дѣлать, милая мадамъ Барбансонъ, если долженъ, такъ надо платить… Но что дядюшка? онъ не подозрѣваетъ ничего?
— Къ-счастію, не догадывается.
— Тѣмъ лучше…
— О, какая славная мысль! воскликнула экономка, считая деньги, которыя Оливье отдалъ ей: — право, чудесная мысль!
— Что такое?
— Этотъ мошенникъ прійдетъ въ четыре часа… Я затоплю каминъ и нарочно положу деньги въ огонь; потомъ выну ихъ щипцами и положу на столъ… пускай онъ возьметъ ихъ, да обожжется… Не правда ли, мосьё Оливье, славно придумано? Вѣдь законы этого не запрещаютъ?
— Полно-те, тётушка Барбансонъ, возразилъ Оливье, улыбаясь: — бросьте эту шалость… поберегите лучше дрова и просто отдайте мосьё Буффару его полтораста франковъ…
— Вы слишкомъ-добры, мосьё Оливье, а мнѣ такъ смерть хочется обжечь ему пальцы… разбойнику этакому…
— И, полно-те… онъ не такъ золъ, какъ глупъ…
— Онъ и глупъ и золъ…
— Но каковъ сегодня дядюшка? я вышелъ такъ рано, что онъ еще спалъ… мнѣ не хотѣлось будить его…
— О, ему гораздо лучше, потому-что мы спорили съ нимъ объ его чудовищѣ… да вашъ пріѣздъ помогъ бѣдняжкѣ больше всѣхъ микстуръ… право… какъ я подумаю, что безъ двухъ-сотъ франковъ, которые вы принесли, мошенникъ Буффаръ забралъ бы у насъ все… и мебель и посуду… а вѣдь все это сколько стоитъ… и такъ ужь пропали шесть серебряныхъ приборовъ и кружка…
— Не говорите мнѣ объ этомъ… Я просто съ ума схожу… Вотъ скоро кончится мой отпускъ… что случилось сегодня, можетъ случиться и еще разъ… и тогда… но что… я не хочу объ этомъ думать… мнѣ становится больно…
Въ эту минуту послышался звонокъ изъ комнаты стараго моряка.
Экономка взглянула на молодаго человѣка, на лицѣ котораго выражалось отчаяніе.
— Слышите, мосьё Оливье? сказала она: — капиталъ звонитъ… Ради Бога, не будьте такъ грустны. Онъ, пожалуй, замѣтитъ…
— Не безпокойтесь… Но кстати… сегодня Жеральдъ обѣщалъ прійдти къ намъ… впустите его…
— Хорошо, хорошо, отвѣчала экономка. — Идите поскорѣй къ дядюшкѣ, а я покуда приготовлю вамъ завтракъ… Ахъ, мосьё Ольвье, прибавила она со вздохомъ: — вы должны довольствоваться…
— Добрѣйшая мадамъ Барбансонъ! перебилъ молодой человѣкъ, не давая ей кончить фразы. — Развѣ мнѣ не довольно того, что есть? вѣдь я знаю, что вы для меня терпите лишенія…
— Полно-те, мосье Оливье… Бѣгите скорѣй къ дядюшкѣ… слышите, онъ опять звонитъ?..
Оливье поспѣшилъ къ дядѣ.
VII.
правитьСтарый морякъ чрезвычайно обрадовался, увидавъ племянника. Не будучи въ состояніи встать съ кресла, онъ дружески протянулъ ему обѣ руки, и сказалъ:
— Здраствуй, другъ мой.
— Здравствуйте, дядюшка.
— Послушай, я долженъ тебя побранить…
— Меня, дядюшка? за что?
— Какъ за что, разсуди самъ. Ты только-что третьяго-дня воротился домой и уже съ самаго утра уходишь… Вотъ, сегодня… просыпаюсь, совершенно довольный тѣмъ, что спалъ не одинъ… глядь… твоя постель пуста… Оливье ужь нѣтъ… птичка изволила выпорхнуть…
— Но, дядюшка…
— Но, мой другъ, въ-теченіи своего отпуска, ты оттягалъ у меня почти два мѣсяца… ты сказалъ, что тебя призывали дѣла, которыя у тебя были съ каменьщикомъ; но теперь, надѣюсь, ты сдѣлался по-крайней-мѣрѣ мильйонеромъ и потому думаю, что тебѣ довольно трудиться, тѣмъ болѣе, что ты работаешь для меня… къ-не.счастію, я не могу тебѣ запретить дарить меня… и теперь, можетъ-быть, и Богъ знаетъ что ты затѣваешь, мосье Мондоръ… но во всякомъ случаѣ объявляю тебѣ, что если ты еще будешь такъ часто уходить отъ меня, я не принимаю ни одного твоего подарка; слышишь ли? рѣшительно ни одного…
— Дядюшка, послушайте…
— Тебѣ остается только два мѣсяца побыть со мной, и потому я хочу воспользоваться этимъ временемъ и видѣть тебя какъ-можно-чаще… Зачѣмъ такъ много работать? Не думаешь-ли ты, что у такой казначейши, какова наша тётушка Барбансонъ, моя казна бываетъ когда-нибудь бѣдна?.. Дня три назадъ — я спросилъ у нея: «ну, что, госпожа казначейша, каковы наши финансы? — Будьте покойны, сударь, отвѣчала она, еще есть достаточно…» Надѣюсь, что такой отвѣтъ можетъ быть доказательствомъ большой увѣренности.
— Ну, полноте, дядюшка, возразилъ молодой человѣкъ, желая прервать разговоръ, который опечаливалъ и приводилъ его въ смущеніе: — обѣщаю вамъ уходить отъ васъ какъ-нельзя-рѣже… Теперь, вотъ въ чемъ дѣло… Можете вы сегодня принять Жеральда?
— Конечно, мой другъ… Ахъ, какъ добръ и благороденъ молодой герцогъ… Не могу забыть, что въ твое отстутствіе онъ нѣсколько разъ приходилъ навѣстить меня и выкурить сигару вмѣстѣ со мною… Я страшно страдалъ, но его приходъ исцѣлялъ меня… Оливье здѣсь нѣтъ, капитанъ, говорилъ этотъ благородный молодой человѣкъ: — такъ я долженъ вамъ замѣнять его…
— Добрый Жеральдъ! воскликнулъ Оливье съ увлеченіемъ.
— О, да, онъ очень-добръ… молодой человѣкъ знатный, членъ высшаго общества — и вдругъ оставляетъ удовольствія, своихъ любовницъ, своихъ молодыхъ друзей, и за чѣмъ? за тѣмъ, чтобъ провести два-три часа съ старымъ подагрикомъ. Это значитъ доброе сердце… Но, однакожь, я знаю… онъ приходилъ посидѣть со мной, чтобъ тѣмъ доставить тебѣ удовольствіе.
— Нѣтъ, дядюшка, онъ приходилъ для васъ, для васъ однихъ, будьте увѣрены…
— Полно… полно…
— Онъ самъ скажеіъ вамъ это сейчасъ… онъ въ письмѣ спрашивалъ меня, найдетъ ли насъ сегодня дома.
— Увы! отвѣчалъ больной: — онъ можетъ быть очень увѣренъ, что всегда найдетъ меня дома… Я не могу сойдти съ мѣста… Вонъ, взгляни на печальное доказательство моего бездѣйствія, прибавилъ онъ, указывая племяннику на кусты своихъ цвѣтовъ, полузасохшіе и заросшіе травою: — мой бѣдный садикъ весь высохъ отъ жару. Тётушка Барбансонъ не можетъ ухаживать за нимъ… да ей за моей болѣзнью и некогда… Я говорилъ ей, чтобъ она дала на водку дворнику и велѣла ему приходить въ садъ каждые два дня; но еслибъ ты зналъ, что она отвѣчала на это!.. «Вотъ еще новость! напускать чужаго народа, чтобъ все у насъ растаскали»… Ты знаешь ее… я, право, не посмѣлъ настаивать… а между-тѣмъ, теперь, посмотри, какъ завяли мои бѣдные цвѣты.
— Не печальтесь, я воротился, и теперь буду вашимъ садовникомъ… Я уже подумалъ о вашемъ садикѣ, и еслибъ мнѣ не нужно было сегодня утромъ такъ рано выйдти, вы, проснувшись, увидали бы ваши цвѣты въ полномъ блескѣ и свѣжести; но завтра утромъ…
Въ эту минуту, мадамъ Барбансонъ отворила дверь и спросила — можетъ ли воидти мосьё Жеральдъ?
— Надѣюсь, можетъ! вскричалъ весело старикъ, между-тѣмъ, какъ Оливье пошелъ на встрѣчу своему другу.
Они оба тотчасъ вошли въ комнату больнаго.
— Наконецъ-то, мосьё Жеральдъ, сказалъ капитанъ, указывая герцогу на своего племянника: — Оливье воротился…
— Да, капитанъ, и, кажется, не безъ труда, отвѣчалъ Жеральдъ: — Оливье уѣзжалъ только на двѣ недѣли, и вмѣсто того пребылъ цѣлыхъ два мѣсяца.
— Это все потому-что мнѣ предстоялъ страшный трудъ разобрать счеты моего добраго хозяина, отвѣчалъ Оливье: — и потомъ смотритель замка нашелъ красивымъ мои почеркъ и предложилъ мнѣ работу… я согласился… Но знаешь ли ты, прибавилъ онъ, обращаясь къ своему другу: — кому принадлежитъ этотъ великолѣпный замокъ, въ которомъ я пробылъ эти два мѣсяца?
— Нѣтъ, а кому же?
— Твоей маркизѣ де-Караба…
— Какой маркизѣ де-Караба?
— Да той богатой наслѣдницѣ, о которой ты разсказывалъ намъ передъ моимъ отъѣздомъ.
— Мадмуазель де-Бомениль? вскричалъ Жеральдъ въ удивленіи.
— Ну, да, эта земля принадлежитъ именно ей и даетъ дохода 120,000 ливровъ… Кажется, у этой малютки-мильйонщицы есть дюжины такихъ замковъ…
— Право, возразилъ ветеранъ: — я все не могу понять: куда дѣвать такую бездну денегъ?
— Чортъ возьми, вскричалъ Жеральдъ: — странное сближеніе обстоятельствъ!
— Что жь тутъ страннаго, Жеральдъ?
— А то, что дѣло идетъ о моемъ бракѣ съ мадмуазель де-Бомениль…
— Э-ге, мосьё Жеральдъ, сказалъ простодушно капитанъ: — сѣтѣхъ-поръ, какъ вы были въ послѣдній разъ у меня, вамъ припала охота жениться…
— Ты, стало-быть, любишь мадмуазель де-Бомениль? спросилъ Оливье.
Жеральдъ задумался, удивленный этими вопросами.
— Да, это справедливо, наконецъ сказалъ онъ: — вы должны такъ говорить, капитанъ, и ты, Оливье, тоже… и между всѣми моими знакомыми, вы одни… да… потому-что, еслибы кому-нибудь другому я сказалъ: мнѣ предлагаютъ въ замужство богатѣйшую наслѣдницу во всей Франціи, всѣ отвѣтили бы мнѣ, не заботясь о послѣдствіяхъ: такъ что жь, женитесь… это великолѣпный бракъ… женитесь…
Жеральдъ снова на минуту задумался и потомъ продолжалъ:
— Вотъ что значитъ прямота души… однакожь, вѣдь это рѣдкость…
— Право, я не думалъ, возразилъ больной: — сказать вамъ что-нибудь необыкновенное… Оливье такъ же думаетъ, какъ и я. Не такъ ли, мой другъ?
— Конечно, дядюшка. Но что съ тобой, Жеральдъ? Вотъ ты опять задумался…
— Да, и вотъ почему, отвѣчалъ молодой герцогъ, лицо котораго приняло необыкновенно серьёзное выраженіе: — я сегодня пришелъ сюда, чтобъ посовѣтоваться объ этомъ бракѣ съ вами, капитанъ, и съ тобой, Оливье, какъ съ истинными, добрыми друзьями.
— О, что касается до нашей привязанности къ вамъ, мосьё Жеральдъ, сказалъ морякъ: — такъ будьте въ ней увѣрены…
— Знаю, капитанъ; мнѣ кажется, я вдвойнѣ хорошо сдѣлалъ, что пришелъ довѣрить вамъ мои намѣренія…
— Очень-ясно, возразилъ Оливье: — что тебя интересуетъ, интересуетъ и насъ…
— Вотъ въ чемъ дѣло, перебилъ Жеральдъ: — вчера, матушка, ослѣпленная несметнымъ богатствомъ мадмуазель де-Бомениль, предложила мнѣ на ней жениться. Матушка сказала мнѣ, что совершенно увѣрена въ успѣхѣ, если только я буду слушаться ея совѣтовъ; но я подумалъ о моей холостой жизни, о моей независимости и сначала отказалъ…
— Чортъ возьми, сказалъ капитанъ: — вамъ не нравится жизнь женатаго человѣка… слѣдовательно, никакіе мильйоны въ свѣтѣ не должны измѣнять вашего рѣшенія…
— Еще не все, капитанъ, возразилъ Жеральдъ съ нѣкоторымъ смущеніемъ; — мой отказъ разсердилъ матушку… Она сказала, что я слѣпъ, что я ничего не знаю, что я просто сумасшедшій… потомъ за этимъ гнѣвомъ послѣдовало такое сильное огорченіе, что я…
— Что ты согласился, сказалъ Оливье.
— Да… отвѣчалъ молодой герцогъ и, замѣтивъ на лицѣ больнаго удивленіе, прибавилъ: — мое рѣшеніе васъ удивляетъ, капитанъ.
— Да, мосьё Жеральдъ.
— Отъ-чего же? скажите откровеніго.
— Видите ли, мосьё Жеральдъ, началъ ветеранъ дружескимъ, но серьёзнымъ тономъ: — если вы рѣшились жениться противъ вашего собственнаго желанія, и только затѣмъ, чтобъ не опечалить вашей матушки, то я думаю, что вы напрасно это сдѣлали, потому-что рано или поздно ваша жена непремѣнно пострадаетъ отъ того принужденія, которое вы теперь на себя налагаете… а не должно жениться, когда дѣлаешь несчастною жену свою… Такъ ли, Оливье?
— Да, я то же думаю, дядюшка.
— Но, капитанъ, каково мнѣ видѣть, какъ плачетъ матушка, которая полагаетъ на этотъ бракъ всѣ свои надежды…
— Но каково вамъ будетъ видѣть слезы жены? Вѣдь у вашей магушки все-таки останетесь вы и ваша любовь къ ней; но кто же утѣшитъ вашу жену, бѣдную сиротку? Никто. Или она сдѣлаетъ то же, что дѣлаютъ многія другія женщины — возьметъ себѣ въ утѣшители любовника, одного или нѣсколькихъ, которые не будутъ стоить васъ, мосьё Жеральдъ; они развратятъ ее — новое зло для бѣднаго созданія…
Герцогъ потупилъ голову и не отвѣчалъ ничего.
— Видите, мосьё Жеральдъ, продолжалъ капитанъ: — вы просили насъ быть откровенными… и мы откровенно говоривъ вамъ все, потому-что душевно любимъ васъ.
— Я и не сомнѣвался въ вашей искренности, капитанъ; по этому и я, въ оправданіе, разскажу вамъ все… соглашаясь на этотъ бракъ, я не только уступилъ желанію матушки, но и другое чувство руководило мною… и это чувство, сколько мнѣ кажется, довольно благородно. Ты помнишь, Оливье, что я тебѣ говорилъ о Макрёзѣ?
— А! объ этомъ негодяѣ, который выкалывалъ маленькимъ птичкамъ глаза, вскричалъ ветеранъ въ удивленіи: — и потомъ записался въ шайку святошъ?
— Да, капитанъ, о томъ самомъ… ну, такъ вотъ, этотъ деМакрёзъ хочетъ жениться на мадмуазель де-Бомениль.
— Макрёзъ! вскричалъ Оливье. — Бѣдная дѣвушка!.. Но вѣдь онъ не имѣетъ на то никакихъ шансовъ, не правда ли, Жеральдъ?
— Матушка говоритъ, что не имѣетъ, но я боюсь, что, напротивъ, у него есть большіе шансы, потому-что у него много, покровителей, которые его толкаютъ впередъ и непремѣнно поставятъ высоко.
— Такой мерзавецъ и можетъ успѣть! вскричалъ ветеранъ: — о, это было бы ужасно…
— Именно, капитанъ, потому-то, что эта мысль возмутила всю мою душу, я и рѣшился на этотъ бракъ, чтобъ, наконецъ, отбить у Макрёза… притомъ же, и матушкина печаль очень меня встревожила.
— Но потомъ, конечно, вы, мосьё Жеральдъ, подумали, что человѣкъ не долженъ жениться только изъ угожденія матери и изъ желанія отбить невѣсту у соперника, пусть онъ будетъ даже хоть въ-самомъ-дѣлѣ Макрёзъ…
— Какъ, капитанъ? вы думаете, что лучше оставить этому мерзавцу мадмуазель де-Бомениль, руки которой онъ ищетъ только изъ-за ея денегъ…
— Вовсе нѣтъ… Надо постараться помѣшать ему… и еслибъ, я былъ на вашемъ мѣстѣ…
— Что бы вы сдѣлали?..
— Я поступилъ бы очень-просто. Я пошелъ бы къ этому Макрёзу и сказалъ: "Вы негодяй, и какъ подобные люди не должны жениться на бѣдной сиротѣ, чтобъ потомъ не сдѣлать ее не"счастною, то я запрещаю вамъ свататься на мадмуазель де-Бомениль. Я не знаю ея и не думаю о ней, но принимаю въ ней участіе, потому-что она подвержена опасности сдѣлаться вашей женой… а это для меня все равно, еслибъ ее хотѣла бы укусить бѣшеная собака. И такъ, сударь, и пойду теперь же предупредить мадмуазель де-Бомениль, что вы хуже бѣшеной собаки."
— Именно такъ, дядюшка; чудесно! воскликнулъ Оливье.
Жеральдъ сдѣлалъ ему знакъ, чтобъ онъ не перебивалъ капитана, который продолжалъ:
— Потомъ, я пошелъ бы къ мадмуазель де-Бомениль и сказалъ ей: «мадмуазель, есть нѣкто Макрёзъ, который хочетъ жениться на васъ за ваши деньги. Онъ страшный негодяй… я вамъ докажу это, если хотите, и докажу при немъ самомъ… Воспользуйтесь моимъ совѣтомъ, — онъ безпристрастенъ, потому-что я не думаю самъ жениться на васъ; но между честными людьми слѣдуетъ всегда выводить мерзавцевъ наружу.» Вотъ, мосьё Жеральдъ, какъ поступилъ бы я, будучи на вашемъ мѣстѣ. Средство мое просто, высказано по-солдатски, но недурно… подумайте о немъ…
— Да, Жеральдъ, прибавилъ Оливье: — дядюшкинъ планъ вѣренъ и идетъ прямо къ цѣли, хоть и грубоватъ нѣсколько… Но вѣдь ты знаешь большой свѣтъ лучше, чѣмъ я и дядюшка, слѣдовательно, если ты употребишь это самое средство, только не въ такомъ грубомъ видѣ, такъ оно, конечно, будетъ имѣть успѣхъ.
Жеральдъ слушалъ ветерана съ большимъ вниманіемъ, все болѣе и болѣе удивляясь его откровенности и здравому сужденію.
— Благодарствуйте, капитанъ, сказалъ онъ, протягивая старику руку: — вы и Оливье, вы оба навели меня на путь, помѣшали мнѣ сдѣлать подлость тѣмъ болѣе опасную, что я старался ее облагородить и придавалъ ей видъ великодушія… Сначала, мнѣ показалось прекраснымъ — осчастливить матушку и помѣшать мадмуазель де-Бомениль сдѣлаться жертвою Макрёза. Я ошибся… я не подумалъ о будущности молодой дѣвушки, которую я могъ сдѣлать несчастною… можетъ-быть, даже, я нечувствительно увлекся богатымъ наслѣдствомъ ея…
— Ну, это не можетъ быть, Жеральдъ…
— Право, не знаю… Но, чтобъ не впасть ни въ какое искушеніе, я возвращаюсь къ моему первому рѣшенію — не жениться… Меня только печалитъ одно, прибавилъ молодой герцогъ въ волненіи: — этотъ отказъ глубоко огорчитъ матушку… Но, къ-счастію, въ-послѣдствіи она одобритъ мой поступокъ…
— Послушай, Жеральдъ, сказалъ Оливье послѣ минутнаго размышленія: — конечно, не должно поступать дурно только для того только, чтобъ угодить матери, но вѣдь мать — милое, доброе существо… сердце сжимается, когда видишь, что она грустна, что она плачетъ… Почему бы не постараться тебѣ сдѣлать ей что-нибудь пріятное, не жертвуя ни однимъ изъ убѣжденій, которыя долженъ имѣть каждый честный человѣкъ?
— Хорошо, мой другъ, возразилъ старикъ: — но какъ это сдѣлать.
— Я не понимаю тебя, Оливье, сказалъ герцогъ.
— Тебѣ не нравится жизнь женатаго?
— Нѣтъ…
— Ты видѣлъ мадмуазель де-Бомениль?
— Нѣтъ, не видалъ…
— Ну, такъ дѣло очень-ясно… ты не можешь любить ее… Но вѣдь еслибы ты увидалъ ее, то, можетъ-быть, и полюбилъ бы… Тебѣ болѣе всего нравится холостая жизнь… Такъ!.. Но, можетъ-быть, мадмуазель де-Бомениль и заставила бы тебя полюбить бракъ…
— Совершенно справедливо, Оливье, сказалъ морякъ: — надо увидать прежде мадмуазель де-Бомениль, а потомъ уже отказаться отъ женитьбы, а можетъ-быть еще, какъ говоритъ Оливье, вамъ понравится и жизнь женатаго человѣка.
— Невозможно, капитанъ, весело возразилъ Жеральдъ: — любовь къ семейной жизни не дается, а родится вмѣстѣ съ нами, она у насъ въ крови… Человѣкъ родится мужемъ, какъ родятся хромымъ или кривымъ… Да, притомъ, есть еще одно важное обстоятельство, которое мнѣ только-что теперь пришло въ голову: вѣдь мадмуазель де-Бомениль богатѣйшая наслѣдница во всей Франціи.
— Такъ что жь? спросилъ Оливье: — тебѣ-то что за дѣло?
— Напротивъ, мой другъ, для меня это много значитъ, возразилъ Жеральдъ: — положимъ, что мадмуазель де-Бомениль очень мнѣ понравилась… Я страстно влюбился въ нее и она раздѣляетъ мою любовь… пусть такъ; по она приноситъ съ собой въ приданое почти царское богатство, а у меня нѣтъ ничего, потому-что мои двѣнадцать тысячъ ливровъ годоваго дохода какъ капля воды въ океанѣ мильйоновъ мадмуазель де-Бомениль. Что вы на это скажете, капитанъ? Не правда ли, — было бы унизительно жениться на женщинѣ, которая приноситъ вамъ все, тогда-какъ у васъ нѣтъ ничего… Не правда ли, что тогда, хоть бы вы и любили эту женщину, всякій подумалъ бы, что вы женились на ней изъ корыстолюбія… Знаете ли, что скажутъ объ этомъ: мадмуазель де-Бомениль захотѣла быть герцогиней; Жеральдъ де-Сантерръ не имѣлъ ни одного су и продалъ свой герцогскій титулъ и свое имя… и даже самого-себя за мильйоны…
При этихъ словахъ, дядя въ смущеніи поглядѣлъ на племянника.
Жеральдъ продолжалъ, улыбаясь:
— Да, капитанъ, въ этомъ разительномъ неравенствѣ богатства есть нѣчто убійственное для гордости честнаго человѣка… А это-то васъ поразило точно такъ же, какъ и меня… Ваше молчаніе служитъ мнѣ доказательствомъ, что я угадалъ…
— Да, сказалъ капитанъ послѣ минутнаго размышленія: — я не знаю самъ почему, но мнѣ кажется, что гораздо естественнѣе бы, еслибъ мужъ имѣлъ богатство, а у жены не было ничего.
Потомъ старикъ, простодушно улыбаясь, сказалъ:
— Впрочемъ, можетъ-быть, я сказалъ глупость…
— Напротивъ, капитанъ, возразилъ Жеральдъ: — самая благородная деликатность внушила вамъ эту мысль. Очень-понятно, что молодая дѣвушка, бѣдная, но прекрасная, съ очаровательными свойствами души, можетъ выйдти за человѣка съ несметнымъ богатствомъ, потому-что тутъ есть разумная связь; но мужчина бѣднякъ, который женится на женщинѣ, приносящей ему огромное состояніе…
— Но послушай, Жеральдъ, и вы, дядюшка, перебилъ Оливье: — вы оба престранно смотрите на этотъ вопросъ…
— Почему такъ?
— Вы допускаете — и я на это согласенъ — вы допускаете возможность брака между бѣдной дѣвушкой и богачемъ и говорите, что тутъ есть разумная связь… Но вѣдь эта связь, натурально, заключается въ условіи, на основаніи котораго она должна любить его искренно…
— Ну, да, конечно; иначе, еслибъ она поступила такъ только не разсчету, это было бы тоже подло, сказалъ Жеральдъ.
— Совершенно справедливо, прибавилъ морякъ.
— Въ такомъ случаѣ, продолжалъ Оливье: — почему бы бѣднякъ — потому-что въ-отношеніи къ мадмуазель де-Бомениль ты, Жеральдъ, дѣйствительно, бѣднякъ — почему бы, говорю я, было съ твоей стороны подло жениться на ней, еслибъ ты любилъ ее всей душой, не за ея мильйоны, конечно, а такъ, какъ любилъ бы ты дѣвушку безъ имени и безъ состоянія?
— Въ-самомъ-дѣлѣ, мосьё Жеральдъ, прибавилъ ветеранъ: — если любить дѣвушку, какъ честный человѣкъ, не ея богатство, но ее самое, такъ нечего и упрекать себя… По этому, я совѣтую вамъ увидать мадмуазель де-Бомениль и потомъ рѣшиться…
— Да, я думаю, что это будетъ лучше всего, что только я могу сдѣлать, сказалъ герцогъ: — какъ хорошо я сдѣлалъ, что пришелъ съ вами посовѣтоваться…
— Да развѣ, мосьё Жеральдъ, въ вашемъ большомъ свѣтѣ нѣтъ никого, кто бы могъ сказать вамъ то же самое, что сказали мы?..
— Въ большомъ свѣтѣ, возразилъ Жеральдъ, пожимая плечами: — то же, капитанъ, что и въ простомъ классѣ людей… вездѣ одинъ разсчетъ… деньги…
— Такъ развѣ я и Оливье, мы составляемъ какое-нибудь исключеніе?..
— Да, капитанъ… вы сорокъ лѣтъ прожили на морѣ, вытерпѣли множество лишеній; ваша жизнь была бѣдна, подвержена опасностямъ… вамъ не приходили въ голову жадные, себялюбивые интересы; вы довольствовались малымъ, привыкли къ самоотверженію… и вотъ… вамъ кажется подлымъ тотъ, кто женится на богатствѣ, столько же подлымъ, какъ и тотъ, кто воруетъ, или прячется отъ пули… Не такъ ли?
— Конечно… дѣло ясно…
— Да, ясно и просто… Для васъ и для Оливье, который, какъ и я, правда, больше моего, испыталъ тяжесть и лишенія жизни простаго солдата и пріучился къ самоотверженію, узналъ, что такое братство… Не правда ли, Оливье?
— Какъ ты добръ и благороденъ, Жеральдъ, отвѣчала, молодой человѣкъ въ волненіи: — такъ! солдатская жизнь развила твое великодушіе, по это чувство тебѣ врождено. Вѣдь, можетъ-быть, только ты одинъ изъ среды молодыхъ людей твоего званія счелъ подлымъ купить бѣдняка, который сталъ бы за тебя подъ непріятельскія пули… Точно также ты одинъ считаешь низкимъ бракъ, на который всѣ согласились бы за какія бы то ни было условія.
— Ну, вотъ, ты сталъ мнѣ говорить комплименты, возразилъ молодой герцогъ, улыбаясь. Дѣло кончено, я увижу мадмуазель де-Бомениль… обстоятельства сдѣлаютъ остальное… мой путь начертанъ и я не сойду съ него, клянусь вамъ…
— Браво, милый Жеральдъ! весело вскричалъ Оливье: — мнѣ кажется, что я уже вижу тебя женатымъ, влюбленнымъ и вполнѣ счастливымъ въ твоемъ семействѣ… А я, не зная о твоихъ планахъ, вчера просилъ у мадамъ Эрбо позволенія представить ей моего стараго полковаго товарища, достойнаго молодаго человѣка, и она было-согласилась… конечно, но моей всемогущей рекомендаціи…
— Какъ согласилась-было? спросилъ молодой герцогъ, смѣясь: — да развѣ ты уже считаешь меня умершимъ и погребеннымъ? Скажи лучше, что она просто согласилась принять меня… и я воспользуюсь ея позволеніемъ.
— Ты хочешь?
— Конечно…
— И о твои планы?..
— Тѣмъ болѣе хочу…
— Не понимаю…
— Очень-просто: чѣмъ больше будетъ мнѣ нравиться моя холостая жизнь, тѣмъ сильнѣе я долженъ полюбить мадмуазель де-Бомениль, чтобъ отказаться отъ удовольствій этой жизни… тогда я, по-крайней-мѣрѣ, не такъ сильно обманусь въ чувствѣ, которое можетъ внушить мнѣ богатая наслѣдница… Ты долженъ вести меня къ мадамъ Эрбо… и я еще нарочно, чтобы какъ-можно-долѣе не поддаваться искушенію брачной жизни, постараюсь влюбиться въ которую нибудь изъ соперницъ, или, лучше сказать, спутниковъ этой великолѣпной планеты, славной герцогини, которой одно имя уже пугаетъ меня… и къ которой ты, кажется, очень неравнодушенъ.
— Перестань, Жеральдъ, ты съ ума сошелъ…
— Не думаешь ли ты, что я стану ее отбивать у тебя? Ужь какъ-будго только и есть на свѣтѣ одна хорошенькая женщина герцогиня! Да, притомъ, помнишь ту премиленькую… жену толстаго провіантмейстера… тебѣ стоило только сказать мнѣ одно слово, чтобъ я тотчасъ оставилъ тебѣ свободнымъ поле сраженія… — и въ то время, какъ мужъ, ходилъ ревизовать свой рогатый скотъ…
— Какъ? еще одна? вскричалъ капитанъ, обращаясь къ молодому герцогу: — да мой племянничекъ выходить страшный волокита…
— Да, капитанъ, еслибъ вы знали, сколько сердецъ покорилъ онъ въ Алжирѣ! Прелестное племя мадамъ Эрбо должно его крѣпко опасаться… Оливье большой злодѣй! Онъ какъ разъ опустошитъ его…
— Ты просто сумасшедшій, Жеральдъ… я не имѣю никакихъ злыхъ умысловъ на это прелестное племя, какъ ты его называешь, весело возразилъ Оливье: — но въ-самомъ-дѣлѣ, ты серьёзно хочешь, чтобъ я представилъ тебя мадамъ Эрбо?..
— Очень-серьёзно, отвѣчалъ молодой герцогъ.
И потомъ, обращаясь къ старику, онъ прибавилъ:
— Вы, капитанъ, пожалуй, пріймете меня за сумасброда… я принялъ ваши дружескіе совѣты по поводу женитьбы, и кончаю тѣмъ, что прошу Оливье представить меня мадамъ Эрбо… но, право, это не такъ странно, какъ кажется. Говорю серьёзно, что чѣмъ менѣе я измѣню свои привычки, тѣмъ сильнѣе нужно мнѣ будетъ любить мадмуазель де-Бомениль, чтобъ оставить эту веселую холостую жизнь…
— Правда, мосьё Жеральдъ, отвѣчалъ ветеранъ: — съ перваго взгляда, это намѣреніе ваше кажется страннымъ; но, разсудивъ хорошенько, я нахожу его очень основательнымъ. Дѣйствительно, еслибъ вы тотчасъ же отказались отъ той жизни, которая вамъ такъ нравится… это могло бы показаться притворствомъ.
— И такъ, Оливье, идемъ… къ мадамъ Эрбо! сказалъ весело молодой герцогъ.: — до свиданья, капитанъ; я скоро пріиду къ вамъ… Что прикажете дѣлать? Вы не даромъ же мой духовникъ…
— И вы видите, что я не такъ-то легко разрѣшаю вамъ грѣхи вашей совѣсти, отвѣчалъ, улыбаясь, старикъ: — но до свиданья, мосьё Жеральдъ; вы, конечно, прійдете разсказать мнѣ, какъ идетъ дѣло вашей женитьбы?..
— Непремѣнно; теперь это моя обязанность, и я не отступлю отъ нея ни на шагъ… Да! я еще долженъ отдать вамъ, мосьё Бернаръ, отчетъ въ вашемъ порученіи… Ты позволишь, Оливье?
— Сдѣлай милость! отвѣчалъ молодой человѣкъ, отходя прочь.
— Добрыя вѣсти, капитанъ, сказалъ тихонько Жеральдъ: — мое ходатайство, а особенно рекомендація маркиза де-Мэльфора, сдѣлали то, что Оливье навѣрное скоро будетъ офицеромъ…
— Возможно ли?
— Я совершенно увѣренъ, потому-что маркизу де-Мэльфору предлагаютъ депутатство, а это еще болѣе увеличить его вліяніе…
— Какъ благодарить васъ, мосьё Жеральдъ? сказаль старикъ, сильно растроганный.
— До свиданья, капитанъ, перебилъ молодой человѣкъ, стараясь избѣжать благодареній стараго моряка: — бѣгу къ Олвье; онъ, пожалуй, станетъ подозрѣвать.
— А! у тебя съ дядюшкой секреты, сказалъ Оливье, улыбаясь.
— Я думаю! вѣдь ты знаешь, что я человѣкъ таинственный… Вотъ и теперь, прежде, нежели мы пойдемъ къ мадамъ Эрбо, ты долженъ мнѣ оказать одну очень таинственную услугу…
— Что такое?
— Тебѣ, конечно, хорошо извѣстенъ здѣшній кварталъ: такъ не можешь ли ты мнѣ указать небольшую квартиру въ какой нибудь отдаленной улицѣ?
— Какъ? воскликнулъ Оливье: ты хочешь покинуть свое Сен-Жерменское Предмѣстье и сдѣлаться батиньйольскимъ жителемъ? Вотъ прекрасно!
— Ты понимаешь, что, живя у матушки, я не могу принимать къ себѣ женщинъ…
— Ну, да, конечно…
— У меня былъ уже такой таинственный пріютъ…
— Славное слово «таинственный пріютъ»… по-крайней мѣрѣ, не оскорбляетъ приличій…
— Постой, не перебивай… Такъ вотъ, я сказалъ, что у меня была очень удобная квартирка, но мой хозяинъ продалъ домъ, а новый его владѣлецъ человѣкъ такихъ строгихъ правилъ, въ нравственномъ отношеніи, что отказалъ мнѣ и я послѣ-завтра долженъ съѣзжать… теперь мнѣ приходится любить на мостовой или прятаться за сторы кареты отъ лукавой улыбки извощиковъ… Просто, отчаянье…
— Напротивъ, дѣло идетъ безподобно; ты женишься… тебѣ отказали въ квартирѣ… а ты откажись отъ своихъ любовныхъ похожденій…
— Ахъ, Оливье, ты знаешь мои правила… и твой дядюшка ихъ одобряетъ… я не хочу измѣнять своихъ привычекъ… Притомъ же, если моя женитьба не состоится, такъ съ чѣмъ же я останусь… безъ квартиры и безъ любви… Нѣтъ, сударь, я слишкомъ предусмотрителенъ и не допущу себя до такого безпорядка… Этакъ, пожалуй, доведешь себя до того, что иногда не найдешь даже груши — заѣсть жажду…
— Вотъ хорошо — грушей заѣдать жажду… Ну, я вижу, что ты человѣкъ осторожный, и обѣщаю тебѣ, дорогой, смотрѣть на всѣ вывески…
— Мнѣ нужно двѣ комнатки съ прихожей, не болѣе… Я и самъ тоже буду искать… Надо торопиться… послѣ завтра наступитъ злополучный срокъ… Я и то насилу могъ уговорить хозяина отсрочить на нѣсколько дней… Ахъ, еслибъ мнѣ удалось отъискать здѣсть квартиру… вышло бы такъ, что
Въ одномъ и томъ же я кварталѣ
Нашелъ и дружбу и любовь!
Но идемъ же къ мадамъ Эрбо!..
— Такъ ты рѣшительно хочешь идти къ ней?.. Подумай объ этомъ хорошенько…
— Ахъ, какой ты несносный, Оливье…. Право, я пойду одинъ, если ты не хочешь представить меня…
— Дѣлать нечего! идемъ… Ты Жеральдъ Сантерръ, мой старый полковой товарищъ…
— Сантерръ!.. Нѣтъ! это было бы неблагоразумно… Я называюсь Жеральдъ Овернэ, потому-что я дѣйствительно, кромѣ моего герцогскаго титула, имѣю еще и титулъ маркиза д’Овернэ… Вотъ каковъ я! сказалъ молодой человѣкъ, засмѣявшись.
— Прекрасно… Такъ ты Жеральдъ Овернэ… да, я было и позабылъ…
— Что еще…
— Кто же ты такой?
— Какъ, кто такой?
— Ну, какое твое званіе?
— Званіе… Пока холостой человѣкъ…
— Я не могу представить тебя мадамъ Эрбо какъ человѣка, который живетъ доходами съ того, что нажилъ… въ полку. Мадамъ Эрбо не принимаетъ у себя тунеядцевъ… Еще, пожалуй, она станетъ подозрѣвать. тебя… Она очень остерегается тѣхъ, кто только волочится за женщинами… Тѣмъ болѣе, что у нея ихъ бываетъ много и все прехорошенькія…
— Тѣмъ лучше!.. Но какъ же я долженъ назваться?
— Право, не знаю.
— Ну, хочешь, я буду аптекаремъ?
— Хорошо, будь аптекаремъ…
— Я шучу…. А ты ужь и согласился… какой же ты опасный другъ!
— Увѣряю тебя, что и между аптекарями есть премилые молодые люди…
— Полно, полно… все-таки они изъ семейства аптекарей… Я не смѣлъ бы тогда смотрѣть въ глаза ни одной хорошенькой дѣвушкѣ у мадамъ Эрбо.
— Ну, такъ будь маклерскимъ писцемъ… Ладно?
— Превосходно! у матушки есть нескончаемая тяжба… по этому случаю я иногда бываю у маклера… Я постараюсь изучить писцовъ въ натурѣ.
— И такъ, я представлю тебя, какъ мосьё Жеральда Овернэ, маклерскаго писца…
— Маклерскаго помощника, воскликнулъ Жеральдъ съ важностью.
— Видишь, какой честолюбецъ!..
Мадамъ Эрбо, съ помощью рекомендаціи Оливье, приняла Жеральда съ истинно-дружеской любезностью.
Около обѣда этого же дня, мосьё Буффаръ пришелъ еще разъ къ капитану Бернару за деньгами. Мадамъ Барбансонъ заплатила ему, съ трудомъ удержавшись отъ злаго умысла — обжечь пальцы своему, какъ она выражалась, кровожадному хозяину.
Къ-несчастію, деньги, которыя мосьё Буффаръ получилъ, вовсе не успокоили его. Напротивъ, онъ забралъ себѣ въ голову, что только его грубость и угрозы заставили мадамъ Барбансонъ съ нимъ расплатиться, и поспѣшилъ въ улицу Монсо, въ которой жила Эрминія, съ твердымъ намѣреніемъ какъ-нельзя-грубѣе поступить съ бѣдной дѣвушкой, чтобъ принудить ее къ уплатѣ денегъ за квартиру.
VIII.
правитьЭрминія жила въ улицѣ Монсо, въ одномъ изъ многочисленныхъ домовъ мосьё Буффара. Она занимала въ первомъ этажѣ небольшую комнатку съ маленькой прихожей. Два окна ея комнаты выходили въ премиленькій садъ, окруженный съ одной стороны живой изгородью кустарника, съ другой плетенымъ палиссадомъ, отдѣлявшимъ его отъ сосѣдняго переулка.
Пользованіе этимъ садомъ принадлежало двумъ квартирамъ: одна была огромная и находилась въ первомъ этажѣ, другая не очень большая въ третьемъ.
Комната герцогини была убрана просто, но съ большимъ вкусомъ.
Потолокъ и стѣны, обитые простымъ персидскимъ ситцомъ, блистали необыкновенной свѣжестью: широкая драпировка изъ этой же матеріи закрывала на день альковъ. На окнахъ висѣли кисейныя занавѣски, подшитыя розовымъ коленкоромъ и поддерживаемыя по бокамъ красивыми бантиками изъ лентъ. Коверъ, на бѣломъ фонѣ котораго чудесно вышиты были букеты цвѣтовъ, покрывалъ полъ. Верхушка камина, обитая бархатомъ, была безподобно вышита самою Эрминіею, по голубому полю розами и маргаритками. Два маленькіе подсвѣчника въ помпейскомъ вкусѣ, и часы, вставленные въ бѣлый мраморный пьедесталъ, на которомъ стояла статуйка Жанны д’Аркъ, украшали каминъ. Двѣ вазы, въ родѣ этрусскихъ, заключали въ себѣ огромные букеты свѣжихъ живыхъ розъ, которыя разливали чудный ароматъ по комнатѣ.
Конечно, это убранство камина стоило не болѣе шестидесяти франковъ, но за то со стороны искусства въ немъ не за что было упрекнуть молодую дѣвушку.
Противъ камина было фортепьяйо, отъ котораго бѣдная дѣвушка добывала свои насущный хлѣбъ. Между оконъ, на столѣ, стоялъ длинный низенькій шкапчикъ, въ которомъ лежало нѣсколько книгъ: это были сочиненія любимыхъ писателей герцогини и книги, которыя она получила въ награду въ пансіонѣ.
На стѣнахъ висѣло нѣсколько прекрасныхъ гравюръ, въ простыхъ сосновыхъ рамкахъ, покрытыхъ лакомъ, и блиставшихъ какъ лимонное дерево. Между этими гравюрами отличались: Миньйона, тоскующая по отчизнѣ и Миньйона молящаяся, два безподобные рисунка Шеффера. Между ними была Франческа де-Римини, произведеніе того же славнаго художника… на двухъ этажеркахъ чернаго дерева стояло множество алебастровыхъ статуэтокъ, копій съ лучшихъ произведеній греческой скульптуры… Далѣе, скромно пріютившійся старинный коммодъ, купленный за безцѣнокъ, два красивые стула, съ подушками, вышитыми самой Эрминіей и, наконецъ, кресло, покрытое темнозеленымъ атласомъ, тоже вышитымъ ею, — дополняли убранство этой комнаты…
Неусыпнымъ трудомъ и прилежаніемъ молодая дѣвушка наконецъ достигла того, что убрала, такъ изящно свою маленькую квартиру…
Гордая герцогиня не занималась сама кухней. За умѣренную цѣну она наняла дворничиху, приносить каждое утро чашку молока, а вечеромъ прекрасный супъ, блюдо зелени и какихъ-нибудь плодовъ. Эта скромная пища была тѣмъ болѣе аппетитной, что подавалась съ удивительной, кокетливой опрятностью на красивыхъ приборахъ Эрминіи; хотя у герцогини было только двѣ чашки и шесть тарелокъ, но онѣ были изъ чистаго фарфора, и когда молодая дѣвушка ставила на свои круглый столикъ, покрытый скатертью ослѣпительной бѣлизны, хрустальный графинъ и стаканъ, серебряный приборъ, ярко блиставшій, и фарфоровую тарелку съ голубыми и розовыми цвѣточками, — самыя простыя блюда, дѣйствительно, казались прекрасными…
Но, къ великому горю молодой дѣвушки, два серебряные прибора и часы, единственный предметъ роскоши, какой только она позволила себѣ, въ это время были въ закладѣ, потому-что болѣзнь заставила ее пролежать въ постели почти два мѣсяца; бѣдная герцогиня принуждена была жить съ помощью нѣсколькихъ франковъ въ ожиданіи уроковъ, которые она возобновила по выздоровленіи.
Болѣзнь разстроила весь порядокъ Эрминіи и довела её до того, что она не могла заплатить сто восемдесятъ франковъ за квартиру.
Сто восемдесятъ франковъ!!.
А въ настоящую минуту, все богаство бѣдной дѣвушки состояла изъ пятнадцати франковъ, которыми она должна была содержать себя цѣлый мѣсяцъ.
Нечего и говорить, что дѣвственный порогъ комнаты Эрминіи не переступала ни одна мужская нога.
Герцогиня, совершенно свободная въ выборѣ, еще никогда не любила, хотя и внушала многимъ любовь къ себѣ… Но надо отдать ей справедливость, она сожалѣла о нихъ, потому-что была слишкомъ-горда для того, чтобъ унизиться до кокетства и слишкомъ-великодушна для того, чтобы наслаждаться страданіями своихъ несчастныхъ обожателей…
Никто, однакожь, не понравился Эрминіи, хотя многіе предлагали ей свою руку и даже состояніе, потому-что нѣкоторые изъ нихъ были зажиточные торговцы, артисты, бухгалтеры магазиновъ и тому подобное…
Герцогинѣ былъ нуженъ мужъ, похожій на нее, человѣкъ съ изящнымъ вкусомъ, съ деликатными манерами, которыми такъ ярко отличалось все ея существо… Безполезно было бы говорить, что на ея привязанность не могло имѣть вліянія высокое или низкое значеніе человѣка въ обществѣ; нѣтъ, она знала по себѣ и гордилась этимъ… она знала, какъ часто въ самомъ низкомъ слоѣ общества встрѣчаются избранныя натуры, отличенныя отъ многихъ своимъ нравственнымъ характеромъ. Ее поражало только одно, что покажется, можетъ-быть, многимъ совершенно дѣтскимъ чувствомъ, оттѣнкомъ, вовсе незамѣтнымъ для всякой другой женщины, непохожей на нашу герцогиню. Ей не нравились въ претендентахъ на ея руку то слишкомъ шумный и откровенный, слѣдственно, нѣсколько грубый смѣхъ; то слишкомъ-простыя, мѣщанскія манеры; то странный голосъ, то, наконецъ, смѣшная фигура.
Нѣкоторые изъ этихъ отверженныхъ обладали многими прекрасными качествами души и отличались умомъ; за то Эрминія первая готова была признать ихъ достоинства и смотрѣла на нихъ, какъ на лучшихъ и достойнѣйшихъ молодыхъ людей въ свѣтѣ, уважала ихъ, и даже была дружна съ ними… но… не любила ихъ…
Но герцогиня отказывала всѣмъ этимъ претендентамъ не изъ презрѣнія, не изъ безразсуднаго честолюбія, а просто потому-что, какъ она сама говорила имъ: она не питала къ нимъ ни малѣйшей любви и рѣшилась скорѣе вѣкъ остаться дѣвушкой, чѣмъ выйдти замужъ за нелюбимаго человѣка.
И, однакожь, именно по своей гордости, Эрминія болѣе, нежели всякая другая долженствовала переносить множество тягостныхъ непріятностей, почти неизбѣжныхъ для дѣвушки, которая принуждена жить одна и по необходимости терпѣть всѣ лишенія, до которыхъ она могла дойдти по болѣзни или по неимѣнію работы.
Дѣйствительно, съ нѣкотораго времени, герцогиня жестоко испытывала слѣдствія своей уединенной, бѣдной жизни.
Вспомните гордость Эрминіи, и вамъ будетъ понятно, съ какимъ смущеніемъ и ужасомъ она ожидала прихода мосьё Буффара, потому-что онъ обѣщалъ около обѣда зайдти ко всѣмъ своимъ жильцамъ, которые еще не заплатили денегъ за квартиры.
Бѣдное дитя, она не могла найдти средствъ расплатиться съ дерзкимъ и грубымъ хозяиномъ, потому-что два серебряные прибора и часы уже были въ закладѣ; за изящную, но простую уборку камина не давали и двадцати франковъ… гравюры и статуэтки не имѣли рѣшительно никакой цѣны… Наконецъ, бѣлье могло доставить также чрезвычайно-ничтожную сумму…
Въ этомъ отчаянномъ положеніи, Эрминія горько плакала и каждую минуту вздыхала, боясь услышать повелительный звонокъ мосьё Буффара.
Благородная, великодушная дѣвушка! въ своемъ тяжкомъ безпокойствѣ, она ни на минуту не подумала, что ничтожнѣйшая частичка доходовъ ея сестры спасла бы ее…
Если герцогиня и думала о сестрѣ, то за тѣмъ только, чтобы развлечь свою настоящую грусть надеждою увидать когда-нибудь Эрнестину…
Эрминія сама себя обвиняла за грусть и безпокойство, въ которомъ теперь находилась… Бросивъ полные слезъ глаза на кокетливое убранство своей комнаты, молодая дѣвушка искренно упрекала себя за безразсудныя издержки…
Лучше бы было, думала она, беречь деньги на случай болѣзни или на какой-нибудь другой непредвидѣнный случай… мнѣ слѣдовало бы жить въ четвертомъ этажѣ, дверь-о-дверь съ чужими, въ неубранной, темной комнатѣ, отдѣленной отъ сосѣдей одною перегородкой, ходить по холодному каменному полу, смотрѣть на заплеснѣвшія стѣны, а не на красивый садикъ… Не слѣдовало бы покупать этихъ роскошныхъ вещей, гравюръ и статуэтокъ, единственныхъ товарищей уединенія, единственныхъ утѣшителей…
Но эти строгіе, хотя весьма основательные упреки не могли нисколько пособить въ настоящемъ случаѣ.
Эрминія, въ отчаяніи, сидѣла въ своемъ креслѣ съ заплаканными глазами; она то впадала въ глубокую задумчивость, то вдругъ вздрагивала при малѣйшемъ шумѣ, думая о приходѣ мосьё Буффара.
Къ счастію ея, тягостное ожиданіе скоро кончилось.
Раздался страшный звонокъ…
«Это онъ… это хозяинъ!» прошептала бѣдная дѣвушка, дрожа всѣмъ тѣломъ…
— Я погибла! прибавила она.
И осталась недвижною отъ страха.
Раздался второй звонокъ, еще сильнѣе перваго.
Эрминія отерла слезы, собрала все свое мужество и блѣдная, трепещущая, пошла отворять двери.
Она не ошиблась… Дѣйствительно, это былъ мосьё Буффаръ.
Домовладѣлецъ уже успѣлъ скинуть свой военный костюмъ и явился просто въ сѣромъ пальто…
— Что же, спросилъ онъ, остановившись на порогѣ: — приготовили ли вы мнѣ деньги?…
— Мосьё…
— Я васъ спрашиваю, заплатите ли вы или нѣтъ? вскричалъ Буффаръ такъ громко, что его услышали два человѣка.
Одинъ стоялъ въ эту минуту въ воротахъ…
Другой всходилъ на лѣстницу мимо квартиры молодой дѣвушки.
— Въ послѣдній разъ говорю вамъ, заплётите ли вы мнѣ? Да, или нѣтъ? слышите ли? повторилъ Буффаръ еще громче прежняго.
— Ради Бога, не говорите такъ громко, сказала умоляющимъ голосомъ Эрминія: — клянусь вамъ, что не моя вина, если я не въ состояніи заплатить вамъ…
— Я здѣсь у себя и могу говорить, какъ мнѣ угодно. Тѣмъ лучше, если меня услышатъ… Это будетъ служить урокомъ для другихъ жильцовъ… если бъ они вздумали подобно вамъ опаздывать платежомъ…
— Прошу васъ, войдите въ комнату, говорила Эрминія, сгорѣвшая отъ стыда: — я объясню вамъ…
— Посмотримъ, что вы мнѣ скажете? отвѣчалъ мосьё Буффаръ, входя въ комнату Эрминіи и оставивъ дверь на лѣстницу отпертою.
Когда господа, подобные мосьё Буффару, находятся въ такомъ же какъ онъ отношеніи къ хорошенькой дѣвушкѣ, всегда выходитъ что-нибудь одно изъ двухъ: или они имѣютъ дерзость предложить ей какую-либо подлую сдѣлку, или красота и молодость внушатъ имъ еще болѣе грубости; кажется, будто они хотятъ выместить на бѣдномъ существѣ за то, что не могутъ обладать его прелестями.
Послѣднее случилось и съ мосьё Буффаромъ.
Войдя въ комнату молодой дѣвушки, онъ сказалъ:
— Тутъ нечего объяснять… дѣло очень-ясно: заплатите ли вы мнѣ деньги?
— Къ-несчастію, теперь не могу заплатить, отвѣчала Эрминія, отирая слёзы: — но если вы будете такъ добры и согласитесь подождать?
— Старая пѣсня! возразилъ мосьё Буффаръ, пожимая плечами. — Ну, да… такъ и есть… объ уплатѣ за квартиру не очень заботятся, а, не бойсь, устилаютъ полъ великолѣпными коврами, да кисейныя занавѣски развѣшиваютъ… Слава-Богу, это не дешево стоитъ, я имѣю семь домовъ въ Парижѣ, да и то у меня даже въ гостиной нѣтъ ковра, а спальня мадамъ Буффаръ оклеена простыми бумажками… Дѣло извѣстное… Туда же, — тонъ задаютъ… смотри ты, какія а въ карманахъ нѣтъ ни су…
Эрминія, выведенная изъ терпѣнія, съ достоинствомъ подняла голову и смѣлымъ, гордымъ взглядомъ заставила мосьё Буффара потупить глаза.
— Это фортепьяно, сказала она: — стоитъ въ-четверо больше, чѣмъ я должна вамъ… Пришлите за нимъ, когда вамъ угодно… Это единственная дорогая вещь, которую я имѣю… продайте его…
— Вотъ еще новость! Да развѣ я фортепьянщикъ какой-нибудь? Развѣ я знаю, что дадутъ мнѣ за ваше фортепьяно… Вы должны мнѣ платить деньгами, а не фортепьянами…
— Но что жь мнѣ прикажете дѣлать, когда у меня нѣтъ денегъ… Я предлагаю вамъ продать мое фортепьяно, хотя я имъ достаю себѣ хлѣбъ…
— Мнѣ нѣтъ до этого дѣла… У васъ есть деньги… я знаю… вы заложили серебряный приборъ и часы… мои дворничиха ходила ихъ закладывать… Меня не надуете…
— Эти деньги я принуждена была издержать на…
Эрминія остановилась.
Она увидала маркиза де-Мэльфора, который стоялъ въ дверяхъ комнаты и уже нѣсколько минутъ былъ свидѣтелемъ этой грустной сцены.
Буффаръ замѣтилъ изумленіе молодой дѣвушки, замѣтилъ взглядъ, брошенный ею на дверь, и обернулся: онъ тоже съ неменьшимъ удивленіемъ увидалъ горбуна.
Маркизъ подошелъ къ герцогинѣ и, вѣжливо поклонившись, сказалъ:
— Извините, мадмуазель, что я такъ внезапно вошелъ къ вамъ; но я позволилъ себѣ эту дерзость потому, что дверь была отперта; притомъ, я надѣюсь, что вы сдѣлаете мнѣ честь и удѣлите нѣсколько минутъ… Мнѣ нужно съ вами поговорить объ очень0важномъ дѣлѣ.
Сказавъ это, маркизъ обратился къ Буффару и, бросивъ на него такой гордый взглядъ, что толстякъ совершенно смѣшался, сказалъ:
— Я просилъ, сударь, мадмуазель Эрминію удѣлить мнѣ нѣсколько минутъ для разговора…
— Такъ что жь? возразилъ Буффаръ ободрившись, съ нѣкоторой самоувѣренностью: — мнѣ-то что до этого за дѣло…
Де-Мэльфоръ не отвѣчалъ ему ничего и, снова обратившись къ молодой дѣвушкѣ, сказалъ:
— Угодно ли вамъ будетъ, мадмуазель, выслушать меня?
— Но, право, я не знаю, отвѣчала въ смущеніи герцогиня: — должна ли я…
— Я прійму на себя, мадмуазель, дерзость замѣтить вамъ, что нашъ разговоръ очень-важенъ и требуетъ откровенности, а потому господинъ хозяинъ дома, вѣроятно, будетъ такъ добръ, что оставитъ насъ однихъ… натурально, если вы уже не имѣете ничего сказать ему… въ такомъ случаѣ… я выйду…
— Мнѣ болѣе нечего говорить съ мосьё Буффаромъ, отвѣчала Эрминія, надѣясь хоть на нѣсколько минутъ выйдти изъ своего тягостнаго положенія…
— Слышите ли, сударь? мадмуазель не имѣетъ болѣе ничего сказать вамъ, замѣтилъ горбунъ, сдѣлавъ Буффару выразительный знакъ.
Толстякъ, однакожь, не пошевелился и, досадуя, что на минуту поддался вліянію горбуна, вскричалъ:
— А! вы думаете, что можно выгнать хозяина изъ дому, не заплативъ ему денегъ… что вы заступаетесь…
— Довольно, сударь, довольно… Живо возразилъ маркизъ, перебивъ Буффара и сжавъ ему руку такъ сильно, что отставной лавочникъ, почувствовавъ боль отъ этого пожатія, смотрѣлъ на него со страхомъ.
Горбунъ улыбнулся и съ самымъ любезнымъ видомъ сказалъ:
— Мнѣ очень-жаль, сударь, что я не могу болѣе наслаждаться вашимъ любезнымъ сообществомъ; но вы видите, я нахожусь въ распоряженіи мадмуазель Эрминіи, которая удостоиваетъ меня своимъ разговоромъ… и я не хотѣлъ бы употребить во зло ея милую обязательность…
Говоря это, маркизъ почти насильно проводилъ мосьё Буффара до двери. Толстякъ былъ совершенно изумленъ, встрѣтивъ въ горбунѣ такую физическую силу и чудное изящество рѣчи, вліянію котораго онъ невольно покорился…
— Я ухожу, потому-что имѣю еще другія дѣла въ моемъ домѣ, сказалъ онъ, желая показать этимъ, что выходитъ не по принужденію. — Мнѣ надо зайдти на верхъ; но я ворочусь сюда, какъ только вы уйдете… Я долженъ получить деньги… непремѣнно, а не то…
Мосьё де-Мэльфоръ иронически усмѣхнулся, поклонился Буффару, заперъ у самаго носа его дверь и воротился къ Эрминіи.
IX.
правитьМаркизъ де-Мэльфоръ, пораженный разсказомъ мадамъ де-Ларошгю о бѣдной музыкантшѣ, такъ несправедливо забытой въ завѣщаніи графини де-Бомениль, снова позвалъ мадамъ Дюпонъ и съ осторожностью вывѣдалъ у ней все, что она знала о сношеніяхъ своей покойной госпожи съ Эрминіей. Съ помощію этихъ подробностей, онъ дошелъ до заключенія, что Эрминія, вѣроятно, была незаконная дочь графини де-Бомениль.
Очень-понятно, что маркизъ, несмотря на это убѣжденіе, хотѣлъ съ чрезвычайной осторожностью разспрашивать Эрминію, потому-что дѣло шло объ открытіи тайны, нѣсколько помрачавшей добрую память мадамъ де-Бомениль; и притомъ, графиня не совершенно повѣрила мосьё де-Мэльфору эту тайну, а онъ самъ, какъ казалось ему, угадалъ ее.
Эрминія, при видѣ горбуна, который явился къ ней въ первый разъ и притомъ въ такую непріятную для нея минуту, совершенно смѣшалась, не могла отгадать причины его прихода и не знала, что сказать ему.
Какъ мы сказали, маркизъ, выпроводивъ мосьё Буффара, воротился къ молодой дѣвушкѣ; она блѣдная, со слезами на глазахъ, стояла неподвижно у камина.
Мосьё де-Мэльфоръ быстрымъ взглядомъ окинулъ всю комнату герцогини и замѣтилъ изящный порядокъ и чрезвычайную опрятность въ скромномъ жилищѣ; кромѣ-того, онъ припомнилъ, что мадамъ де-Ларошгю разсказывала ему о благородномъ безкорыстіи молодой дѣвушки, и все это внушило ему самое прекрасное мнѣніе объ Эрминіи. Почти увѣренный въ томъ, что она была та самая дѣвушка, которую онъ искалъ, маркизъ старался найдти въ прекрасныхъ чертахъ лица ея сходство съ графиней, и ему казалось, что онъ нашелъ его…
Въ-самомъ-дѣлѣ, Эрминія, хотя не совершенно походила на мать, но, подобно ей, была бѣлокура; у ней были такіе же голубые глаза, какъ у графини, и если черты лица ея не совсѣмъ напоминали черты лица матери, то, во всякомъ случаѣ, между матерью и дочерью было замѣтно то фамильное сходство, которое особенно могло поразить такого наблюдателя, каковъ былъ въ эту минуту маркизъ: ему хотѣлось отъискать это сходство!…
Подъ вліяніемъ этого чувства, де-Мэльфоръ подошелъ къ Эрминіи, которая все болѣе и болѣе приходила въ смущеніе отъ его молчанія и его любопытныхъ, но нѣжныхъ взглядовъ.
— Мадмуазель, сказалъ онъ почтительнымъ и ласковымъ голосомъ: — простите мнѣ мое молчаніе… Право, мнѣ трудно высказать вамъ то участіе, которое вы мнѣ внушаете…
Голосъ горбуна былъ такъ трогателенъ, что молодая дѣвушка съ удивленіемъ робко спросила его:
— Вы принимаете во мнѣ участіе?…
— Вы удивляетесь? Я объясню вамъ это, милое дитя мое… Да, прибавилъ горбунъ, какъ-будто отвѣчая на невольное движеніе, которое сдѣлала Эрминія: — да, прошу васъ… позвольте мнѣ называть васъ этимъ именемъ: мои лѣта и то участіе, которое вы мнѣ внушаете, можетъ-быть, дали мнѣ право называть васъ моимъ милымъ дитятей… и если бъ вы позволили…
— О, съ моей стороны, это было бы единственнымъ доказательствомъ моей благодарности за ваши добрыя и утѣшительныя слова… хотя непріятное положеніе, въ которомъ вы меня видѣли, можетъ-быть…
— Что касается до этого, перебилъ маркизъ: — будьте увѣрены, что я…
— О, сударь, я вовсе не думаю себя оправдывать, сказала съ гордостью Эрминія, въ свою очередь перебивая горбуна: — мнѣ нечего стыдиться моего положенія… притомъ же, такъ-какъ вы принимаете во мнѣ участіе, я считаю обязанностью сказать вамъ все… Я должна доказать вамъ, что не безпорядочная жизнь, нелѣпость ввергнула меня въ тягостное положеніе, въ которомъ я нахожусь въ первый разъ въ жизни… Я была больна цѣлые два мѣсяца, а потому не могла давать уроковъ… теперь я возобновила ихъ… Между-тѣмъ, болѣзнь принудила меня издержать все, что у меня было… вотъ, сударь, истинная причина того, что я задолжала…
— Странно! подумалъ маркизъ.
Онъ вспомнилъ день смерти мадамъ де-Бомениль и сообразилъ, что начало болѣзни Эрминіи должно относиться къ этому времени.
— Да! думалъ онъ: — бѣдняжка заболѣла именно вскорѣ по смерти графини… можетъ-быть, отъ печали?..
Съ чувствомъ трогательнаго участія де-Мэльфоръ спросилъ молодую дѣвушку:
— И ваша болѣзнь, милое дитя мое, была очень тяжела?.. Можетъ-быть, труды слишкомъ утомили васъ?..
Эрминія покраснѣла и смутилась… Ей надо было солгать, чтобъ скрыть истинную и священную причину своей болѣзни.
Послѣ минутной нерѣшительности, она отвѣчала:
— Да, дѣйствительно, я нѣсколько утомилась… усталость обратилась въ какое-то болѣзненное ощущеніе… но теперь… я, слава Богу, совершенно оправилась…
Смущеніе и нерѣшительность молодой дѣвушки поразили маркиза, и то уже удивленнаго глубокой грустью, къ которой, казалось, такъ-сказать, привыкли черты лица ея…
— Нѣтъ никакого сомнѣнія, думалъ горбунъ: — бѣдняжка заболѣла съ горя по смерти мадамъ де-Бомениль… Она, конечно, знаетъ, что графиня — мать ея… но если такъ… отъ-чего же мадамъ де-Бомениль, имѣя съ дочерью частыя сношенія, не отдала сама портфеля, который поручила мнѣ…
Подъ вліяніемъ этихъ размышленій, маркизъ сказалъ молодой дѣвушкѣ:
— Милое дитя мое, я пришелъ къ вамъ съ намѣреніемъ дѣйствовать осторожно, я не вѣрилъ самъ-себѣ… не зналъ, что мнѣ дѣлать… потому-что меня привела къ вамъ священная обязанность…
— Что вы хотите сказать, сударь?..
— Выслушайте меня… все, что я уже зналъ о васъ, что, наконецъ, вижу самъ и, можетъ-быть, даже угадываю… наконецъ, полная довѣренность, которую вы мнѣ внушаете, перемѣнили мое рѣшеніе… Да! я буду говорить съ вами откровенно; я знаю, что вы добрая, благородная дѣвушка… Вы знали мадамъ де-Бомениль… вы любили ее?..
При этихъ словахъ, Эрминія не могла удержать невольнаго движенія, въ которомъ ясно выразились удивленіе и безпокойство.
Горбунъ продолжалъ:
— О, я знаю, вы нѣжно любили графиню… Ея смерть была одна причиной вашей болѣзни.
— Я не знаю, что вы хотите этимъ сказать, быстро возразила молодая дѣвушка, устрашенная тѣмъ, что ея тайна, и особенно тайна матери, была почти въ рукахъ незнакомца: — правда, я очень уважала графиню де-Бомениль; но она заслуживала это уваженіе… Подобно всѣмъ, кто зналъ ее… я искренно сожалѣла о ней… но…
— Вы правы, перебилъ горбунъ: — вы иначе и не должны отвѣчать, потому-что не можете довѣрять мнѣ, не зная кто я… Вы не знаете даже моего имени… Я называюсь Мэльфоръ…
— Мосьё де-Мэльфоръ!.. быстро воскликнула Эрминія, вспомнивъ, что она, по порученію матери, писала письмо на имя маркиза.
— Такъ вы знаете мое имя?..
— Да, сударь… графиня, чувствуя себя очень слабой, просила меня замѣнить ее… и письмо, которое вы получили…
— Его писали вы?
— Да.
— Теперь видите, дитя мое, что вы можете имѣть ко мнѣ довѣріе… Я былъ самымъ преданнымъ другомъ мадамъ де-Бомениль… и она не безъ основанія надѣялась на мою двадцатилѣтнюю преданность и дружбу къ ней, довѣривъ мнѣ священное порученіе…
— Что говоритъ онъ? думала Эрминія. — Не-уже-ли матушка повѣрила ему тайну моего рожденія?..
Маркизъ замѣтилъ возрастающее смущеніе дѣвушки и, совершенно убѣжденный въ томъ, что нашелъ въ ней незаконную дочь графини, продолжалъ:
— Письмомъ, которое вы писали ко мнѣ отъ имени графини, она просила меня пріѣхать къ ней тотчасъ же, хоть бы это было даже въ очень-позднее время… Не такъ ли? Вы, конечно, объ этомъ помните?..
— Да, сударь…
— Я пріѣхалъ… графиня уже была близка къ смерти, говорилъ горбупъ прерывающимся голосомъ: — мадамъ де-Бомениль поручила мнѣ дочь свою, Эрнестину… и потомъ… она умоляла меня… раздѣлить мои попеченія между ея дочерью и… еще другою дѣвушкой, которая была ей такъ же драгоцѣнна, какъ и дочь ея…
— Онъ все знаетъ, думала Эрминія въ совершенномъ изнеможеніи: — проступокъ моей бѣдной матери для него не тайна…
— Эта другая дѣвушка… говорилъ маркизъ, чрезвычайно-растроганный: — эта дѣвушка ангелъ доброты и невинности; доброе, благородное существо… такъ говорила мнѣ о ней графиня, прибавилъ маркизъ и на глазахъ его навернулись слезы: — эта бѣдная, оставленная сирота, безъ всякой помощи, безъ покровителей, мужественно боролась съ своей тяжкой участью… только трудолюбіе и энергическій характеръ подкрѣпляли ее… О! еслибъ вы слышали, съ какой трогательной нѣжностью говорила о ней графиня! Несчастная женщина! бѣдная мать!.. Да! въ эту минуту… хотя графиня и не открыла мнѣ ничего, очевидно удерживаемая стыдомъ… я угадалъ, что только одна мать могла такъ говорить, такъ страдать о судьбѣ своей дочери… О, нѣтъ! графинѣ не была чужая эта дѣвушка, которую она на ложѣ смерти поручила моей заботливости…
Маркизъ отъ сильнаго волненія не могъ продолжать и отеръ глаза свои, полные слезъ.
— О, матушка! сказала про-себя Эрминія, стараясь скрыть свое волиспіе: — послѣдняя мысль твоя была о дочери!
— Я поклялся умирающей графинѣ, продолжалъ горбунъ: — исполнить ея послѣднюю волю: раздѣлить всю мою заботливость между Эрнестиной де Бомениль и тои бѣдной сиротой, о которой такъ горячо она умоляла мени… Тогда графиня отдала мнѣ вотъ этотъ портфель… (и маркизъ вынулъ его изъ кармана); въ немъ, сказала мадамъ де-Бомениль, небольшая сумма… и поручила мнѣ отдать его этой молодой дѣвушкѣ, участь которой, такимъ образомъ, навсегда будетъ обезпечена. Къ-несчастію, графиня окончила жизнь, не успѣвъ сказать мнѣ имени сиротки…
— Боже, благодарю Тебя! воскликнула про-себя Эрминія въ восторгѣ: — онъ только подозрѣваетъ… и я не выскажу ему проступка моей матери… пусть память ея останется чистою…
— Вы поймете, дитя мое, совершенное отчаяніе, которое долженъ былъ я испытывать по этому случаю, говорилъ маркизъ, съ нѣжностью смотря на Эрминію: — какъ исполнить послѣднюю волю мадамъ де-Бомениль, не зная имени дѣвушки, о которой она говорила? Однакожь, я пустился ее отъискивать и наконецъ, послѣ нѣскольскихъ напрасныхъ попытокъ… я нашелъ эту сирогку… прекрасную, благородную, словомъ, такую, какою бѣдная мать мнѣ описала ее, только не назвавъ по имени… Это вы, милое дитя мое!.. вскричалъ горбунъ, съ жаромъ схвативъ обѣ руки Эрминіи.
И потомъ прибавилъ съ восторгомъ, въ которомъ ясно выражались и безконечная нѣжность и счастіе:
— Теперь, видите ли, что я имѣлъ право назвать васъ моимъ милымъ дитятей… о, нѣтъ!.. никогда отецъ не возгордился бы такъ своею дочерью!
— Но, маркизъ, возразила Эрминія, стараясь придать своему голосу твердость и спокойствіе: — хотя мнѣ непріятно, грустно разрушить мечту вашу… но я должна…
— Что вы хотите сказать? вскричалъ горбунъ.
— Что я не та… которую вы ищите…
Мосьё де-Мэльфоръ отступилъ отъ удивленія и смотрѣлъ на молодую дѣвушку, не находя словъ.
Желая побѣдить свое увлеченіе, Эрминія должна была собрать все мужество, все, что только было высокаго, чистаго, святаго въ ея гордости.
Дѣйствительно, эта гордость дѣвушки возмутилась отъ одной мысли — выдать тайну матери… и она не хотѣла признать себя дочерью графини!
Да и по какому праву Эрминія могла бы утвердить подозрѣнія маркиза, если графиня сама не повѣрила ему своей тайны?.. а вѣдь онъ былъ преданнѣйшимъ, лучшимъ другомъ ея!.. Какъ могла она открыть эту тайну, если бѣдная мать, сжимая въ объятіяхъ дочь свою, и ей даже не высказала того?.. А вѣдь въ эту минуту сердца ихъ слились въ одно, онѣ обѣ дышали одною жизнію!..
Между-тѣмъ, какъ эти благородныя мысли одна за другой возникали въ головѣ Эрминіи, маркизъ, удивленный отказомъ, напрасно старался угадать причину этой странной рѣшимости.
Наконецъ онъ сказалъ:
— Я понимаю, что вы имѣете какую-нибудь причину не говорить мнѣ истины… Я не угадываю этой причины, но увѣренъ, что она благородна и великодушна… Отъ-чего вы хотите ее скрыть отъ меня, лучшаго друга вашей матери… вѣдь я пришелъ къ вамъ исполнить ея послѣднюю, священную волю…
— Этотъ разговоръ столько же грустенъ для меня, сколько и для васъ, маркизъ, печально сказала Эрминія: — онъ напоминаетъ мнѣ графиню, которая была такъ ласкова, такъ добра ко мнѣ, во все время, когда я находилась у нея… какъ… артистка… не болѣе… увѣряю васъ… Осмѣлюсь думать, маркизъ, что для васъ достаточно этого убѣжденія… Повторяю вамъ, что я вовсе не та, которую вы ищете…
Маркизъ подумалъ, что онъ дѣйствительно обманулся, однакожь, не желая вовсе отказаться отъ надежды, сказалъ:
— Нѣтъ, никогда… никогда я не забуду просьбы графини объ этой…
— Позвольте мнѣ перебить васъ, маркизъ…. можетъ-быть, въ волненіи отъ грустной сцены, раздиравшей въ ту минуту ваше сердце, вы ошиблись… не поняли, какое участіе принимала мадамъ де-Бомениль въ этой дѣвушкѣ… Благодарность, уваженіе, которое я питала къ графинѣ, даютъ мнѣ нѣкоторое право защитить ея добрую память въ этомъ случаѣ… я думаю, что вы… ошиблись…
Маркизъ почти былъ согласенъ съ замѣчаніемъ Эрминіи, потому-что ему самому хотѣлось обмануться въ своемъ убѣжденіи. Однакожь, припомнивъ, съ какимъ смущеніемъ графиня говорила ему о бѣдной сиротѣ, онъ сказалъ:
— Но о чужомъ человѣкѣ не говорятъ съ такимъ увлеченіемъ!
— Почему же, маркизъ? мнѣ много расказывали о великодушіи мадамъ де-Бомениль! Очень-немудрено, если, говоря вамъ о бѣдной сиротѣ, графиня такъ жарко защищала ее… и притомъ, если эта дѣвушка въ-самомъ-дѣлѣ столько же благородна, сколько несчастна, участіе графини… очень-понятно… Кромѣ того, можетъ-быть, это таинственное покровительство было долгомъ графини… можетъ-быть… которая-нибудь изъ подругъ ея довѣрила ей бѣдную сиротку… точно такъ же, какъ потомъ она сама, въ свою очередь, просила васъ о ней заботиться…
— Въ такомъ случаѣ, зачѣмъ же мадамъ де Бомениль подъ клятвой просила меня никогда не говорить о ней той дѣвушкѣ, которой я долженъ отдать этотъ портфёль?
— Конечно, графиня хотѣла и на этотъ разъ скрыть свое благодѣяніе…
Эрминя, наконецъ успокоившись, оспоривала всѣ доказательства маркиза съ такимъ безпристрастіемъ, что онъ почти убѣдился въ своей ошибкѣ и подумалъ, что несправедливо подозрѣвалъ графиню… Тутъ новая мысль мелькнула въ умѣ его и онъ сказалъ:
— Но если только одни достоинства и печальная участь сироты были причиной участія, которое принимала въ ней графиня, то почему жь бы эта сирота — не вы, благородное, милое дитя?.. Почему бы именно не о васъ говорила мнѣ мадамъ де-Бомениль?..
— О, я еще такъ недавно узнала графиню и, конечно, не могла заслужить отъ нея такого расположенія… Притомъ же, посудите сами, маркизъ… она не произнесла вамъ моего имени… такъ могу ли я принять этотъ даръ только потому-что вы догадываетесь, будто-бы онъ былъ назначенъ мнѣ…
— Да, это было бы справедливо, еслибъ вы не заслуживали его…
— Но чѣмъ же я его заслужила, маркизъ?
— Вашей заботливостью, которою вы окружали графиню, вашими стараніями облегчить ея страданія… Почему жь бы она не могла видѣть и оцѣнить вашихъ попеченій?..
— Я васъ не понимаю, маркизъ…
— Въ завѣщаніи графини… забыты только однѣ вы…
— Я не имѣю никакого права быть помѣщенною въ завѣщаніе… потому-что мнѣ уже было заплачено…
— Графиней?..
— Да, графиней… отвѣчала Эрминія съ увѣренностью…
— И вы это сказали баронессѣ де-Ларошгю, когда великодушно возвратили ей…
— Деньги, которыя мнѣ не принадлежали, маркизъ… не удивительно!..
— Еще разъ нѣтъ… вскричалъ мосьё де-Мэльфоръ, будучи не въ состояніи противиться своему заключенію: — нѣтъ… я не обманулся… инстинктъ, предчувствіе или убѣжденіе… все, все мнѣ говоритъ, что вы…
— Позвольте, маркизъ, перебила Эрминія, желая кончить эту тяжкую для нея сцену: — еще одно слово… вы были лучшимъ другомъ мадамъ де-Бомениль, потому-что она просила васъ заботиться о судьбѣ своей законной дочери… Отъ-чего же она… въ эту торжественную минуту… не довѣрила вамъ… что у нея было еще дитя?..
— О, Боже мой, вскричалъ невольно горбунъ: — это понятно… она не могла признаться… стыдъ удерживалъ ее…
— Я въ этомъ увѣрена, подумала Эрминія съ горечью: — но неуже-ли же мнѣ открыть эту печальную тайну, которой стыдилась мать моя?
Вдругъ разговоръ маркиза и молодой дѣвушки былъ прерванъ приходомъ мосьё Буффара.
Въ волненіи, они не слыхали стука дверей и замѣтили его уже только тогда, когда онъ вошелъ въ комнату.
Кровожадный хозяинъ, какъ его называла мадамъ Барбансонъ, казалось, совершенно утихъ и былъ вполнѣ доволенъ… Вмѣсто грубой дерзости, на лицѣ его выражалась какая-то безсмысленная насмѣшка.
— Что вамъ еще угодно, сударь? спросилъ строго маркизъ: — зачѣмъ вы пришли сюда?
— Я пришелъ извиниться передъ мадмуазель…
— Извиниться передо мной? перебила въ удивленіи Эрминія.
— Да, мадмуазель, отвѣчалъ Буффаръ: — именно такъ, и намѣренъ попросить у васъ прощенія передъ этимъ господиномъ… Я упрекалъ васъ передъ нимъ, что вы не платите мнѣ за квартиру… теперь я объявляю ему и клянусь передъ Богомъ и передъ людьми!' прибавилъ Буффаръ, поднявъ руку, какъ-будто дѣйствительно давалъ клятву, и глупо смѣясь своей нелѣпой шуткѣ: — да! клянусь, что мнѣ уже заплачено все, что была должна моя жилица…
— Заплачено? спросила Эрминія съ возрастающимъ удивленініемъ: — но кто же, сударь, заплатилъ вамъ?..
— Чортъ возьми… вы это очень-хорошо знаете, сударыня, отвѣчалъ Буффаръ, продолжая громко смѣяться: — да съ!.. вы знаете…
— Я васъ вовсе не понимаю, возразила дѣвушка.
— Полноте! вскричалъ Буффаръ, пожимая плечами: — ужь какъ-будто бѣлокурые господчики станутъ платить даромъ за бѣлокурыхъ красавицъ!..
— Стало-быть, вамъ кто-нибудь заплатилъ за меня? сказала Эрминія, покраснѣвъ отъ стыда.
— Да, заплатилъ и еще самымъ чистымъ золотомъ, отвѣчалъ Буффаръ, вынимая изъ кармана нѣсколько луидоровъ: — видите ли… каковы червончики? а?
— Но кто же, сударь, далъ вамъ эти деньги? спросила молодая дѣвушка, не вѣря тому, что слышала.
— Смотри-ка, какая невинность!.. туда же… Да, правду сказать… тотъ, кто мнѣ заплатить эти деньги… молодецъ… высокій брюнетъ, стройный… съ черными усиками…
Маркизъ слушалъ Буффара съ возрастающимъ удивленіемъ и горечью.
Эта дѣвушка, въ которой онъ до того времени принималъ такое живое участіе, вдругъ упала въ глазахъ его.
Горбунъ холодно поклонился Эрминіи и, не сказавъ ни слова, съ грустью пошелъ къ двери.
— Увы, подумалъ онъ: — еще одно горькое разочарованіе.
Маркизъ уже взялся за ручку дверей.
— Останьтесь, сударь, вскричала дѣвушка, съ отчаяніемъ бросившись за нимъ, трепещущая, блѣдная, сгорѣвшая отъ стыда: — прошу… умоляю васъ… останьтесь.
X.
правитьМосьё де-Мэльфоръ, услышавъ голосъ Эрминіи, просившей его остаться, оборотился къ ней и съ строгимъ видомъ сказалъ:
— Что вамъ угодно, сударыня?
— Я хочу, сударь, вскричала дѣвушка, съ глазами полными слезъ отъ негодованія и оскорбленной гордости: — я хочу передъ вами сказать этому человѣку, что онъ солгалъ…
— Я солгалъ? сказалъ Буффаръ: — это слишкомъ-несправедливо, когда деньги у меня въ карманѣ…
— Я говорю вамъ, что вы лжете, продолжала Эрминія, подойдя къ нему съ необыкновенно-величавымъ видомъ: — я никому не давала права платить за себя… Нанести мнѣ эту кровавую обиду!!..
Не смотря на свою грубую натуру, Буффарь смутился и растрогался… такъ сильно, такъ искренно было гордое негодованіе молодой дѣвушки.
Онъ отступилъ на шагъ и въ извиненіе прошепталъ:
— Клянусь вамъ, мамзель, что сію минуту меня встрѣтилъ на лѣстницѣ молодой человѣкъ, очень-красивый брюнетъ… и отдалъ мнѣ деньги за вашу квартніру… Даю вамъ мое честное слово…
— О, Боже мой, какое униженіе!.. вскричала герцогиня, и слезы, до-тѣхъ-поръ удерживаемыя, хлынули сильнымъ потокомъ изъ глазъ.
Потомъ она обратила къ горбуну свое прекрасное лицо, омоченное слезами и умоляющимъ голосомъ сказала:
— О, не вѣрьте, чтобъ я заслужила это униженіе… умоляю васъ, маркизъ!..
— Э-ге! такъ это маркизъ!.. подумалъ Буффаръ и снялъ шляпу, которой до-тѣхъ-поръ не снималъ.
Мосьё де-Мэльфоръ подошелъ къ Эрминіи съ видомъ, который доказывалъ, что съ сердца его спала страшная тяжесть, и взялъ ее отечески за руку.
— Я вѣрю вамъ, вѣрю, благородное дитя! сказалъ онъ: — не оправдывайтесь. Ваши слезы, ваше искреннее негодованіе… все… все мнѣ доказываетъ, что эта обидная услуга оказана вамъ безъ вашего вѣдома.
— И я съ своей стороны могу сказать, замѣтилъ почти совершенно растроганный Буффаръ: — что хотя хожу почти всякій день въ свой домъ, но никогда не встрѣчалъ этого молодаго человѣка… Во всякомъ случаѣ, мамзель, за васъ заплачено… надо утѣшиться… Есть много людей, которые очень бы пожелали подобнаго рода оскорбленій… Хе! хе! хе!
И мосьё Буффаръ снова громко и глупо захохоталъ.
— Но эти деньги, сударь, вскричала Эрминія: — вы ихъ не оставите у себя… Продайте мое фортепьяно, постель, все, что я имѣю; но умоляю васъ, возвратите эти деньги тому, кто вамъ далъ ихъ… Какой срамъ мнѣ, если вы ихъ удержите…
— Да что жь это вы такъ горячитесь, сказалъ Буффаръ: — я, право, нисколько не считаю за униженіе того, что мнѣ заплатили за квартиру… Знаете: не сули журавля въ небѣ, а дай синицу въ рули… Это мое правило. Да, притомъ, гдѣ мнѣ теперь найдти этого молодца, еслибъ я захотѣлъ возвратить ему деньги?.. Впрочемъ, есть средство все устроить… Когда вы увидите этого подлипалу, такъ скажите ему, что я противъ вашего желанія удержалъ деньги, что я настоящій бедуинъ… свалите все на меня… у меня крѣпкая башка… тогда господинъ волокита тотчасъ увидитъ, что вы не принимаете никакого участія въ этомъ дѣлѣ…
Очарованный своей идеей, Буффаръ подошелъ къ маркизу и тихонько сказалъ:
— Я очень доволенъ тѣмъ, что оказалъ услугу бѣдняжкѣ… она такъ смутилась… не знаю, право, отъ-чего… но хоть она мнѣ и должна… а я все какъ-то не понимаю… господинъ маркизъ… знаете, бѣдность… но она честная дѣвушка…
— Мадмузель! сказалъ горбунъ, обращаясь къ Эрминіи, которая, закрывъ обѣими руками лицо, тихонько плакала: — хотите ли вы послѣдовать моему совѣту…
— Увы, маркизъ! что дѣлать?.. прошептала дѣвушка.
— Я по лѣтамъ гожусь вамъ въ отцы; я былъ другомъ той, которую вы такъ уважаете и любите… пріймите отъ меня небольшую сумму для уплаты… за вашу квартиру… Всякій мѣсяцъ вы будете мнѣ отдавать понемногу… Тѣ же деньги, которыя мосьё Буффаръ получилъ отъ незнакомца, онъ постарается возвратить, а если не найдетъ того господина, то положитъ въ кассу бѣдныхъ этого квартала…
Эрминія внимательно слушала горбуна и смотрѣла на него съ живѣйшей признательностію.
— О, благодарю васъ, маркизъ, сказала она: — я принимаю ваше предложеніе и горжусь тѣмъ, что буду вамъ обязана…
— А я, вскричалъ растроганный Буффаръ: — я не принимаю…
— Почему же, сударь? спросилъ маркизъ.
— Да! я не принимаю! чортъ возьми! Я не хочу, чтобъ… потому-что не совсѣмъ… ну, да что до этого… я понимаю себя… Господинъ-маркизъ удержитъ свои деньги… Я отъищу незванаго волокиту… или положу деньги въ кассу бѣдныхъ… не продамъ, мадмуазель, вашего фортепьяно, и все-таки буду уплаченъ… А? что вы на это скажете?..
— Прекрасно, мосьё Буффаръ; но объясните, пожалуйста, что все это значитъ? спросилъ Мэльфоръ.
— А вотъ что… У моей дочери, Корнеліи, есть фортепьянный учитель… Мосье Тоннеррильйюсковъ, человѣкъ очень-извѣстный…
— Да, съ такимъ именемъ, сказалъ горбунъ: — не мудрено надѣлать шуму въ свѣтѣ…
— И на фортепьяно, замѣтилъ Буффаръ. — Да, господинъ маркизъ. Мосье Тоннеррильйюсковъ человѣкъ футовъ шести, съ черной бородой, длинной какъ у сапера, и руками, широкими какъ бараній бокъ… но знаменитый учитель мнѣ слишкомъ-дорого обходится… во-первыхъ, пятнадцать франковъ за урокъ… во-вторыхъ, починка фортепьянъ, потому-что, онъ колотитъ, какъ глухой… Такъ вотъ, видите ли… Еслибъ моей жилицѣ угодно было давать Корнеліи уроки по пяти франковъ за часъ… нѣтъ, по четыре франка… круглѣе счетъ… три урока въ недѣлю составятъ двѣнадцать франковъ… то, такимъ-образомъ, она уплатила бы мнѣ по немногу весь долгъ… а послѣ… тоже уроками платила бы за квартиру.
— Браво! мосье Буффаръ! воскликнулъ маркизъ.
— Какъ вы думаете объ этомъ, мадмуазель? спросилъ хозяинъ.
— Я согласна и принимаю съ благодарностью ваше предложеніе… увѣряю васъ, что я употреблю всѣ возможныя старанія быть какъ-можно-болѣе полезной для мадмуазель Корнеліи.
— И прекрасно, сказалъ Буффаръ: — такъ дѣло кончено. Послѣзавтра же и начнемъ. Три урока въ недѣлю… значитъ, двѣнадцать франковъ… Ну, положимъ десять… сорокъ франковъ въ мѣсяцъ, какъ-разъ восемь пятифранковиковъ… круглый счетъ!..
— Какъ вамъ угодно, сударь… Я на все согласна… и благодарю васъ за предложеніе…
— Ну, что жь, любезный мосьё Буффаръ, замѣтилъ де-Мэльфоръ: — вѣдь вы теперь чувствуете себя гораздо-довольнѣе, чѣмъ минуту назадъ, когда вы такъ напали на эту достойную дѣвушку…
— О, да, господинъ маркизъ… Потому-что… она дѣйствительно… очень заслуживаетъ… и притомъ, видите ли, я отдѣлаюсь отъ этого колосса, музыкальнаго учителя, съ длинной бородой, и съ пятнадцатью франками за урокъ… Я уже не говорю о томъ, что онъ вѣчно беретъ руки Корнеліи, будто-бы учитъ, какъ держать пальцы…
— Послушайте, любезнѣйшій мосьё Буффаръ, сказалъ тихо де-Мэльфоръ, отводя его въ уголъ комнаты: — позвольте мнѣ дать вамъ совѣтъ…
— Сдѣлайте милость, господинъ маркизъ…
— Когда дѣло идетъ о какомъ-нибудь легкомъ искусствѣ, служащемъ только для развлеченія… не давайте никогда ни дѣвушкѣ, ни молодой женщинѣ учителя, потому-что часто… роли мѣняются…
— Какъ роли мѣняются?
— Да! иногда ученица дѣлается любовницей учителя?..
— Любовницей учителя! а! понимаю, понимаю! Это забавно… Хе! хе! хе!..
Мосьё Буффаръ расхохотался… но вдругъ, сдѣлавшись снова серьёзнымъ, сказалъ:
— Чортъ возьми!.. Что, если этотъ Геркулесъ Тоннеррильйюсковъ и Корнелія!..
— Конечно, замѣтилъ горбунъ: — вы не имѣете нужды бояться за добродѣтель вашей дочери, но все-таки, для предосторожности, для полной безопасности…
— Нѣтъ, никогда! вскричалъ Буффаръ: — отнынѣ разбойника не будетъ въ моемъ домѣ. Благодарю васъ за совѣтъ, господинъ маркизъ.
Потомъ онъ подошелъ къ Эрминіи и прибавилъ:
— И такъ, мадмуазель, послѣ завтра въ два часа… Корнелія всегда въ это время беретъ музыкальные уроки…
— Буду непремѣнно въ два часа… даю вамъ слово.
— Десять франковъ въ недѣлю…
— Да, сударь… даже меньше, если вамъ угодно…
— Не-уже-ли согласились бы и за восемь?..
— Согласна и за восемь, отвѣчала Эрминія, невольно улыбнувшись.
— Ну, видно… такъ восемь — круглый счетъ!..
— Полноте, мосьё Буффаръ, сказалъ де-Мэльфоръ: — такой богатый владѣлецъ, какъ вы, конечно, еще избиратель, и, можетъ быть, даже офицеръ національной гвардіи… потому-что вы, мнѣ кажется, очень способны быть имъ…
Буффаръ гордо поднялъ голову, выдвинулъ впередъ свое толстое брюхо и, отдавая по-военному честь, съ гордостью сказалъ:
— Имѣю честь быть — подпоручикомъ третьяго батальйона второй роты первой шеренги…
— Ну, вотъ видите ли… замѣтилъ Мэльфоръ: — тѣмъ болѣе надо быть великодушнымъ… этого требуетъ ваше подпоручичье достоинство…
— Справедливо, господинъ маркизъ… я сказалъ десять франковъ… десять и будетъ… я никогда не отступаюсь отъ своего слова… теперь пойду, постараюсь отъискать этого подлипалу… Онъ еще бродитъ около моего дома, чтобъ тотчасъ войдти въ него… но вотъ я пойду, да скажу про него моей дворничихѣ, бабушкѣ Нуфлонъ… тогда, будьте покойны… у нея зоркій глазъ и острый языкъ… Вашъ слуга, господинъ маркизъ… Смотрите же, мадмуазель… послѣ завтра, въ два часа…
Буффаръ пошелъ, но тотчасъ же воротился и сказалъ:
— Мнѣ пришла мысль, мадмуазель… чтобъ доказать господину маркизу, что Буффары люди добрые… я…
— Что вы такое придумали? спросилъ горбунъ.
— Видите этотъ садъ, господинъ маркизъ?
— Вижу…
— Онъ принадлежитъ къ квартирѣ перваго этажа… я придумалъ отдать его мадмуазель Эрминіи въ пользованіе, покамѣстъ квартира перваго этажа незанята…
— Не-уже-ли? радостно воскликнула дѣвушка: — о, какъ я вамъ благодарна!.. какое счастіе! Я могу гулять въ этомъ саду…
— Съ условіемъ, мадмуазель, что вы будете содержать его въ порядкѣ, сказалъ Буффаръ, и съ веселымъ видомъ быстро вышелъ вонъ, какъ-будто изъ скромности избѣгая благодарности, которую должно было внушить его предложеніе…
— Вотъ выгодная обязательность! сказалъ горбунъ улыбаясь.
Потомъ, снова принявъ серьёзный видъ, онъ прибавилъ:
— Дитя мое, я вижу, какъ вы благородны, какъ твердъ и энергиченъ вашъ характеръ и понимаю безполезность моихъ разспросовъ о предметѣ, который именно меня привелъ къ вамъ. Если я обманулся, если вы дѣйствительно не дочь графини де-Бомениль… вы, конечно, будете подтверждать это… если, напротивъ, я угадалъ истину, вы будете отрицать ее… Я вижу, что вами руководитъ скрытое, но въ высшей степени благородное чувство… Еще одно слово… Мнѣ отрадно было видѣть, съ какимъ жаромъ вы защищали память покойной графини противъ моихъ подозрѣній, которыя, можетъ-быть, и обманули меня… Еслибъ вы не были такимъ высоко-гордымъ существомъ, я сказалъ бы вамъ, что ваше безкорыстіе при трудномъ, стѣсненномъ положеніи, прекрасна… Теперь… когда мосьё Буффаръ лишилъ меня счастія быть вамъ полезнымъ — на этотъ разъ… вы мнѣ обѣщаете, милое дитя мое… въ будущемъ обращаться ко мнѣ одному… Не правда ли, вы обѣщаете?..
— Кого же, маркизъ, могла бы я и просить, не унижая себя…
— Благодарю, дитя мое; но, ради Бога, къ чему это слово: маркизъ… Вѣдь мы уже друзья, старые, добрые друзья… Умоляю васъ, не зовите меня такъ… мнѣ будетъ какъ-то отраднѣе… Не правда ли, вы не будете звать меня этимъ именемъ?.. сказалъ горбунъ и протянулъ дружески свою руку дѣвушкѣ.
Эрминія пожала эту руку съ уваженіемъ и отвѣчала:
— Какъ вы добры ко мнѣ!.. какъ великодушны!.. это утѣшаетъ меня въ томъ униженіи, отъ котораго я такъ страдала передъ вами…
— Забудьте эту обиду, милое дитя мое… она доказываетъ только, что дерзкій незнакомецъ столько же простъ, сколько грубъ… Для него было бы слишкомъ-много чести, еслибъ вы стали думать объ его оскорбленіи…
— Да, вы правы, отвѣчала Эрминія, хотя при этомъ воспоминаніи она и покраснѣла отъ гордаго негодованія: — подобная обида заслуживаетъ только презрѣніе!
— Конечно… ваша одинокая жизнь подала къ тому поводъ… вѣдь вы позволили мнѣ говорить съ вами откровенно: скажите, отъ-чего жь вы, живя однѣ, не подумаете жить у какой-нибудь достойной, почтенной женщины…
— О, я объ этомъ не разъ думала, но… судите сами… какъ трудно сойдтись съ человѣкомъ… особенно, прибавила улыбаясь молодая дѣвушка: — когда я такъ прихотлива… причудлива…
— Не-уже-ли? спросилъ маркизъ, тоже улыбнувшись: — вы прихотливы?
— Что прикажете дѣлать? Я согласилась бы жить только у женщины, подобной мнѣ по своему состоянію и значенію… и потомъ… вопреки себѣ… я такъ взъискательна къ нѣкоторымъ недостаткамъ воспитанія, что, право, страдаю отъ нихъ во многихъ случаяхъ… Конечно, это нѣсколько дѣтское, нѣсколько странное чувство… я знаю, что недостатки воспитанія не отнимаютъ ничего у прямоты характера, у доброты многихъ людей того сословія, къ которому принадлежу я… но мое воспитаніе какъ-то отдѣлило меня отъ нихъ и мнѣ, право, иногда непріятно быть съ ними вмѣстѣ… Вотъ почему, несмотря на многія невыгоды моего одиночества, я предпочитаю жить одна… и притомъ, я сочла бы нѣкоторымъ образомъ за обязательство, еслибъ кто-нибудь принялъ меня къ себѣ… и безпрестанно боялась, чтобъ не заставили меня почувствовать эту обязательность…
— Я это понимаю, дитя мое… сказалъ маркизъ послѣ нѣкотораго размышленія: — вы не можете ни думать, ни дѣйствовать иначе… потому-что врожденное благородство вашей души было бы противъ этого… и я увѣренъ, что ваша гордость, которая мнѣ въ васъ именно болѣе всего нравится, была и вѣчно будетъ лучшей вашей защитницей… Однакожь, она не помѣшаетъ мнѣ, разумѣется, если вы позволите, иногда приходить къ вамъ узнать, не могу ли и я, съ своей стороны, иногда быть полезнымъ, помочь въ чемъ-нибудь, быть вашимъ защитникомъ?..
— Не-уже-ли вы сомнѣваетесь въ томъ, что вашъ приходъ всегда доставитъ мнѣ удовольствіе?..
— О, нѣтъ, милое дитя мое… напротивъ…
Мосьё де-Мэльфоръ всталъ и взялся за шляпу. Эрминія хотѣла-было спросить его, не знаетъ ли онъ чего-нибудь объ Эрнестинѣ, которую онъ, вѣроятно, уже видѣлъ; но бѣдная дѣвушка, говоря о сестрѣ своей, боялась измѣнить себѣ и возбудить снова его подозрѣнія.
— До свиданія, милое, благородное дитя мое, сказалъ горбунъ: — я пришелъ сюда съ надеждой встрѣтить дѣвушку, которую я буду любить, которой я отечески буду покровительствовать, и ухожу съ сердцемъ, полнымъ любви… Еще разъ, до свиданья…
— И я надѣюсь до скораго, маркизъ, отвѣчала Эрминія съ почтительной вѣжливостью.
— Опять! возразилъ горбунъ, улыбаясь: — здѣсь нѣтъ маркиза, а есть старый добрякъ, который любитъ васъ, любитъ всей душой своей… не забывайте этого…
— О, никогда, никогда не забуду…
— Ну, то-то же… это обѣщаніе извиняетъ васъ… До свиданья, дитя мое…
И мосьё де-Мэльфоръ вышелъ, не зная, что думать объ Эрминіи и какъ исполнить послѣднюю волю графини де-Бомениль.
Молодая дѣвушка, оставшись одна, долго думала о различныхъ происшествіяхъ этого дня. Впрочемъ, онъ былъ для нея почти счастливымъ, потому-что, отвергнувъ даръ, который служилъ доказательствомъ нѣжной заботливости матери, чтобъ не запятнать добрую память покойницы, она пріобрѣла дружбу маркиза. Одно только жестоко оскорбляло гордость Эрминіи: это дерзость незнакомца, который заплатилъ Буффару за ея квартиру.
Зная характеръ герцогини, легко понять, что, не смотря на свое намѣреніе забыть объ этомъ оскорбленіи, она должна была дольше, чѣмъ всякая другая женщина, его чувствовать, тѣмъ болѣе, что оно было вовсе незаслуженное.
— Стало-быть, я казалась достойною презрѣнія въ глазахъ того, который осмѣлился такъ обидѣть меня! вскричала съ горечью гордая дѣвушка.
Въ эту минуту, она услышала звонокъ, и пошла отворить дверь.
Мосьё Буффаръ вошелъ въ сопровожденіи незнакомца.
Этотъ незнакомецъ былъ Жеральдъ де-Сантерръ.
XI.
правитьЭрминія, при видѣ герцога Сантерра, котораго она вовсе не знала, покраснѣла отъ удивленія и въ смущеніи спросила Буффара:
— Я не ожидала, сударь, удовольствія такъ скоро снова увидѣть васъ…
— И я тоже, мадмуазель, и я тоже; но вотъ этотъ господинъ принудилъ меня воротиться къ вамъ… сказалъ Буффаръ, указывая на герцога.
— Но… я, возразила дѣвушка съ. возрастающимъ удивленіемъ: — я не знаю, кто онъ.
— Дѣйствительно, мадмуазель, отвѣчалъ Жеральдъ, на лицѣ котораго выражалась тягостная скорбь: — я не имѣло чести быть вамъ знакомымъ, и, однакожь, я пришелъ къ вамъ умолять васъ объ одной милости… не откажите мнѣ…
Прекрасное и благородное лицо молодаго герцога выражало столько добродушной искренности, его волненіе казалось такъ не притворно, голосъ такъ трогателенъ и, наконецъ, костюмъ его былъ такъ изящно-простъ, что Эрминія ни на минуту не подумала, что онъ тотъ самый человѣкъ, который оскорбилъ ее. Не зная, о какой милости умолялъ незнакомецъ, по безопасная въ присутствіи Буффара, герцогиня робко сказала:
— Войдите, прошу васъ…
Она ввела Жеральда и хозяина въ свою комнату.
Сантерръ никогда не встрѣчалъ женщины, которая могла бы равняться красотою съ Эрминіей. Еще болѣе поразилъ его скромный и благородный видъ молодой дѣвушки.
Но когда Жеральдъ вошелъ въ комнату, онъ тотчасъ отличилъ и изящныя привычки и вкусъ герцогини, и отъ сильнѣйшаго смущенія рѣшительно потерялся, не зная, что сказать.
Удивленная молчаніемъ незнакомца, Эрминія вопросительно взглянула на Буффара и тотъ, вѣроятно, желая вывести молодаго человѣка изъ затруднительнаго положенія, сказалъ:
— Во-первыхъ, мадмуазель, начнемъ съ-начала… я вамъ объясню, почему…
— Позвольте, перебилъ герцогъ, и, обратившись почтительно къ Эрминіи, сказалъ: — я долженъ признаться, мадмуазель, что не о милости я пришелъ умолять васъ, но о вашемъ великодушномъ прощеніи…
— О моемъ прощеніи, сударь? спросила простодушно дѣвушка.
— Вотъ видите ли, мадмуазель, отвѣчалъ Буффаръ: — это тотъ самый молодой человѣкъ, который заплатилъ деньги… я встрѣтилъ его… и…
— Такъ это были вы, сударь? вскричала Эрминія съ невыразимо-благороднымъ негодованіемъ.
И, взглянувъ прямо въ лицо герцогу, повторила:
— Такъ это были вы?..
— Да, мадмуазель, но умоляю васъ, выслушайте меня…
— Довольно, сударь, довольно! возразила дѣвушка: — я не ожидала такой дерзости… О, вы, я вижу, очень смѣлы, когда дѣло идетъ объ обидѣ, прибавила она съ убійственнымъ презрѣніемъ.
— Умоляю васъ, мадмуазель… не думайте, чтобъ я хотѣлъ…
— Довольно, сударь… перебила Эрминія дрожащимъ голосомъ, и слезы оскорбленной гордости и страданія выступили на ея глазахъ: — мнѣ остается только просить васъ выйдти отсюда… я женщина… я одна здѣсь…
Эрминія произнесла послѣднія три слова: я одна здѣсь такимъ раздирающимъ голосомъ, что Жеральдъ противъ воли былъ тронутъ до слезъ, и когда молодая дѣвушка вдругъ съ гордостью взглянула на незнакомца, она увидала двѣ слезы, блиставшія на глазахъ его. Жеральдъ, въ смущеніи, почтительно поклонился ей и сдѣлалъ шагъ къ двери.
Буффаръ удержалъ его за руку.
— Нѣтъ, позвольте… вы не уйдете такъ отсюда!..
По долгу историка, мы должны сказать, что онъ мысленно прибавилъ:
— А моя квартирка третьяго этажа — развѣ должна остаться пустой?..
Читатель сію минуту узнаетъ смыслъ этой фразы. Конечно, она много унижала достоинство человѣка, но за то свидѣтельствовала о внимательной заботливости домовладѣльца.
— Что это значитъ? спросила Эрминія, видя, какъ Буффаръ удерживалъ Жеральда.
— А вотъ, мадмуазель, сказалъ Буффаръ: — вы сейчасъ увидите, за чѣмъ я привелъ сюда этого достойнаго молодаго человѣка… Не подумайте, чтобы я хотѣлъ этимъ васъ опечалить или оскорбить… нѣтъ!.. дѣло вотъ въ чемъ: я случайно встрѣтилъ его у заставы и сказалъ: — Ага! сударь, поймалъ я васъ… хороши вы съ вашими червончиками… вотъ они… возьмите-ка ихъ назадъ и не приходите никогда въ мой домъ… Потомъ я разсказалъ ему, съ какимъ видомъ вы приняли его пріятную услужливость… и какъ вы плакали… Тогда мой молодецъ весь покраснѣлъ, поблѣднѣлъ, позеленѣлъ въ одно время и совершенно растерялся… Да потомъ и говоритъ мнѣ: «о, сударь, я безъ намѣренія оскорбилъ молодую дѣвушку… и оскорбилъ тѣмъ болѣе, что она живетъ въ одиночествѣ и, слѣдовательно, достойна всякаго уваженія… я долженъ вымолить у ней прощеніе за обиду и сдѣлаю это передъ вами, сударь, потому-что вы были невольно моимъ сообщникомъ въ оскорбленіи, которое я неумышленно нанесъ молодой, благородной дѣвушкѣ. Пойдемте къ ней, пойдемте». Надо замѣтить, мадмуазель, что молодой человѣкъ все это говорилъ съ такимъ видомъ, словомъ, говорилъ такъ, что я растрогался… право, не знаю, что сегодня со мной дѣлается… я чувствителенъ, какъ слабая женщина… Мнѣ показалось, что молодой человѣкъ дѣйствительно правъ, что ему точно надо просить у васъ извиненія и я повелъ его, или, скорѣй, онъ потащилъ меня къ вамъ, потому-что схватилъ меня за руку и заставилъ идти… да такъ идти… чортъ возьми!
Въ словахъ Буффара было столько истины, что Эрминія не могла не повѣрить ему… Повинуясь правотѣ своего характера и уже тронутая слезами, которыя она увидала въ глазахъ Жеральда, она сказала ему:
— Я вѣрю, сударь, что оскорбленіе, на которое я имѣла право жаловаться, съ вашей стороны было вовсе неумышленное… и также увѣрена съ томъ, что вы пришли сюда совсѣмъ не за тѣмъ, чтобъ увеличить это оскорбленіе… надѣюсь, что вы теперь довольны…
Эти слова были сказаны такимъ тономъ, въ которомъ ясно выражалось желаніе дѣвушки скорѣе кончить тягостную для нея сцену.
Жеральдъ понялъ, это и съ грустнымъ видомъ сказалъ:
— Если вамъ угодно, мадмуазель, я выйду… я не позволю себѣ прибавить ни одного слова къ моему оправданію…
— Ну, полноте же сердиться, мадмуазель, перебилъ Буффаръ: — выслушайте его… Вѣдь вы позволили же мнѣ говорить…
Эрминія не отвѣчала. Жеральдъ принялъ это молчаніе за знакъ согласія, и сказалъ:
— Вотъ, мадмуазель, вся истина: я проходилъ по здѣшней улицѣ, потому-что искалъ небольшой квартиры… Замѣтивъ на воротахъ этого дома множество объявленій, я вошелъ въ него…
— И ты наймешь, непремѣнно наймешь у меня!.. думалъ Буффаръ.
Дѣйствительно, ведя молодаго человѣка къ Эрминіи, заботливый хозяинъ сильно разсчитывалъ между-прочимъ и на то, что при этомъ удобномъ случаѣ онъ могъ отдать свою квартиру…
— Я вошелъ на лѣстницу, продолжалъ Жеральдъ: — между-тѣмъ, какъ дворничиха побѣжала, вѣроятно, за ключами. Вдругъ мнѣ послышался кроткій, умоляющій голосъ, который, казалось, просилъ о чемъ-то… Этотъ голосъ былъ вашъ, мадмуазель… Признаюсь, я остановился, по клянусь вамъ, вовсе не съ низкой мыслію подслушивать… нѣтъ, я остановился, какъ невольно останавливаются услыхавъ трогательный, жалобный голосъ… Тогда, мадмуазель, воскликнулъ молодой человѣкъ, въ великодушномъ волненіи: — тогда я услыхалъ все… Мнѣ тотчасъ пришло въ голову, что я тутъ же могъ спасти бѣдную женщину, которая находилась въ такомъ затруднительномъ положеніи… и она не могла бы никогда узнать меня… тутъ я увидалъ вашего хозяина, который вышелъ отъ васъ… я остановилъ его…
— Да, и остановилъ не слишкомъ-вѣжливо, перебилъ Буффаръ. — «Вотъ деньги», сказалъ мнѣ молодой человѣкъ: «возьмите ихъ и не безпокойте этой женщины, которая, вѣроятно, достойна сожалѣнія…» Давича я не сказалъ вамъ, мадмуазель, объ этомъ, потому-что хотѣлъ пошутить надъ вами… но потомъ, когда вы такъ огорчились…
— Вотъ моя вина, мадмуазель, продолжалъ въ свою очередь молодой герцогъ: — я повиновался минутному увлеченію, можетъ-быть, даже великодушному, но я не обдумалъ его непріятныхъ послѣдствій… Къ-несчастію, я позабылъ, что священное право оказывать услугу принадлежитъ только другу испытанному… я не подумалъ, что какъ бы ни была безкорыстна моя услуга, тѣмъ неменѣе она могла иногда глубоко оскорбить… Вашъ хозяинъ разсказалъ мнѣ про то благородное негодованіе, которое возбудила въ васъ моя неумышленная обида… я понялъ зло, которое сдѣлалъ, и счелъ долгомъ честнаго человѣка прійдти къ вамъ просить у васъ прощенія… Я никогда не имѣлъ чести васъ видѣть, не знаю вашего имени и, конечно, никогда болѣе васъ не увижу… Дай Богъ, чтобъ мои слова убѣдили васъ въ томъ, что я не хотѣлъ обидѣть васъ… теперь особенно я понялъ всю великость вины моей…
Жеральдъ, дѣйствительно, говорилъ истину… Конечно, онъ умолчалъ о назначеніи квартиры, которая, какъ онъ сказалъ Оливье, должна была служить таинственнымъ убѣжищемъ для любви.
Искренность, съ которою говорилъ молодой человѣкъ и его волненіе совершенно убѣдили Эрминію.
Впрочемъ, простодушная дѣвушка была особенно поражена одной вещью, повидимому, нисколько не значительной, но для нея очень-важной: незнакомецъ искалъ небольшой квартиры, думала герцогиня, стало-быть, онъ не богатъ, и, слѣдовательно, подвергалъ себя, можетъ-быть, многимъ лишеніямъ, единственно изъ желанія оказать великодушную услугу женщинѣ, которой онъ даже вовсе не зналъ.
Эта мысль, можетъ-быть, нѣсколько преувеличенная вліяніемъ, которое почти всегда производитъ на насъ прекрасное лицо, дышащее откровенностью и невыразимымъ добродушіемъ, эта мысль рѣшительно уничтожила гнѣвъ Эрминіи. И гордая, почти надменная при началѣ этого разговора, она теперь чувствовала смущеніе, тѣмъ болѣе, что негодованіе ея на Жеральда исчезло и она даже была тронута великодушіемъ молодаго человѣка и искреннимъ его объясненіемъ.
— Я, право, не знаю, сударь, сказала она Жеральду, съ чудной откровенностью: — что отвѣчать вамъ?.. мнѣ больно, что я приняла съ дурной стороны вашъ поступокъ, который теперь совершенно понимаю и цѣню, какъ истинно-великодушный и благородный… Мнѣ остается только просить васъ, сударь, позабыть мой несправедливый упрекъ.
— Позвольте мнѣ, мадмуазель, замѣтить вамъ, возразилъ герцогъ: — что, напротивъ, я никогда его не забуду… онъ вѣчно будетъ напоминать мнѣ о томъ, что прежде всего мы должны уважать въ женщинѣ ея — достоинство…
И Жеральдъ, вѣжливо поклонившись герцогинѣ, хотѣлъ выйдти.
Мосьё Буффаръ съ раскрытымъ ртомъ слушалъ послѣднюю половину этого разговора, который былъ для него вовсе невнятенъ, какъ-будто говорили по-арабски. Отставной лавочникъ, однакожь, видя намѣреніе Жеральда уйдти, остановилъ его и сказалъ:
— Одну минутку, почтеннѣйшій, одну минутку… Если мадмуазель Эрминія болѣе на васъ не сердится, такъ вамъ нѣтъ причины не нанять у меня квартиры, которая, какъ я вамъ сказалъ, состоитъ изъ двухъ прекрасныхъ, чистыхъ комнатъ и передней… Для холостаго человѣка безподобно!..
При этомъ предложеніи Буффара, Эрминія почувствовала безпокойство и покраснѣла: ей было тяжело видѣть Жеральда въ одномъ съ нею домѣ!..
Но молодой герцогъ не согласился и сказалъ:
— Я уже говорилъ вамъ, любезнѣйшій мосьё Буффаръ, что ваша квартира для меня неудобна…
— Ну да, потому-что мадмуазель Эрминія на васъ сердилась. Дѣйствительно, очень-скучно, скажу болѣе, очень-непріятно, когда жильцы не въ-ладахъ другъ съ другомъ; но теперь, когда вы уже прощены, вы можете вполнѣ оцѣнить прелесть и уютность моей квартиры и нанять ее.
— Теперь… возразилъ Жеральдъ, осмѣлившись бросить взглядъ на дѣвушку. — теперь еще менѣе я согласенъ нанять у васъ…
Эрминія не подымала глазъ, но слегка покраснѣла: ее тронула деликатность молодаго человѣка.
— Какъ такъ? вскрикнулъ Буффаръ въ остолбенѣніи: — теперь, когда уже помирились съ мадмуазель Эрминіей, вы еще менѣе согласны нанять у меня? Не понимаю! стало-быть, вы нашли какое-нибудь неудобство въ моемъ домѣ? какое-нибудь неприличіе? Однакожь, моя придверница, вѣроятно, сказала вамъ, что…
— Вовсе не то, любезнѣйшій мосьё Буффаръ, лишаетъ меня удовольствія нанять вашу квартиру, возразилъ Жеральдъ: — но…
— Ну, хорошо, я уступаю ее за двѣсти-пятьдесятъ франковъ… круглый счетъ, ладно ли? и еще небольшой погребъ въ придачу…
— Невозможно, мосьё Буффаръ, невозможно…
— Ну, двѣсти-сорокъ и конецъ дѣлу…
— Позвольте вамъ замѣтить, сказалъ въ-полголоса Жеральдъ: — что здѣсь, право, не мѣсто спорить о цѣнѣ… Да этотъ споръ, притомъ, и безполезенъ…
И, обратившись къ Эрминіи, молодой герцогъ, вѣжливо кланяясь, прибавилъ:
— Повѣрьте, мадмуазель, что я навсегда сохраню въ душѣ своей безцѣнное воспоминаніе объ этомъ первомъ и послѣднемъ свиданіи…
Молодая дѣвушка, не подымая глазъ, граціозно ему поклонилась.
Герцогъ Сантерръ вышелъ отъ Эрминіи, упорно преслѣдуемый Буффаромь, который рѣшился не упускать даромъ своей добычи.
Но, не смотря на обольстительныя предложенія почтеннаго домовладѣльца, Жеральдъ оставался непреклоненъ. Съ своей стороны, мосьё Буффаръ упорствовалъ, и молодой человѣкъ, чтобъ отдѣлаться отъ него, и, можетъ-быть, также и для того, чтобъ на свободѣ думать о странномъ случаѣ, который сблизилъ его съ Эрминіей, ускорилъ шаги и сказалъ ему, что теперь идетъ гулять къ укрѣпленіямъ.
Мосьё Буффаръ уже крѣпко усталъ и едва волочилъ ноги.
Жеральдъ, пользуясь усталостью толстяка, пошелъ еще скорѣе и оставилъ его въ совершенномъ отчаяніи… Бѣдняга не мало досадовалъ, что упустилъ такай удобный случай отдать въ наемъ свою квартиру.
Молодой человѣкъ, дѣйствительно, направилъ шаги къ укрѣплсніямъ, которыя въ этой сторонѣ пересѣкали долину Монсо.
Тихо, медленно шелъ онъ, погруженный въ глубокую задумчивость…
Воспоминаніе объ удивительной красотѣ Эрминіи, о чудномъ благородствѣ ея характера болѣе и болѣе тревожило его… Чѣмъ болѣе онъ убѣждалъ себя, что видѣлъ восхитительную дѣвушку въ первый и въ послѣдній разъ, тѣмъ болѣе эта мысль его печалила, возмущала…
Наконецъ, сравнивая, такъ-сказать, свои прежнія любовныя воспоминанія съ тѣмъ, что испыталъ онъ вдругъ при видѣ Эрминіи и не находя въ прошедшемъ ничего подобнаго, молодой человѣкъ съ какимъ-то безпокойствомъ спрашивалъ у себя:
— Не-уже-ли на этотъ разъ я влюбленъ серьёзно?
Въ ту самую минуту, когда этотъ вопросъ мелькнулъ въ головѣ Жеральда, инженерный офицеръ, въ форменномъ сюртукѣ безъ эполетъ и въ широкой соломенной шляпѣ, пересѣкъ ему дорогу.
— Ба! воскликнулъ инженеръ, увидѣвъ герцога: — да это Сантерръ.
Жеральдъ поднялъ голову и узналъ въ немъ одного изъ своихъ старыхъ полковыхъ товарищей, капитана Контуа. Молодой человѣкъ дружески протянулъ ему руку и сказалъ:
— Здравствуйте, любезный Контуа… я не думалъ васъ здѣсь встрѣтить, хотя вы здѣсь именно дома, прибавилъ онъ, указывая на укрѣпленія.
— О, да, любезнѣйшій, мы здѣсь славно роемся… и работа наша сильно подвигается впередъ; вѣдь я главнокомандующій этой храброй арміи каменьщиковъ… Въ Африкѣ мы разрушали, здѣсь воздвигаемъ… Э-ге! да ужь не работы ли наши вы пришли посмотрѣть?
— Да, мой милый Контуа… такъ немножко шатаюсь, какъ истинный Парижанинъ, фланёръ…
— Если хотите, я вамъ покажу всѣ достопримѣчательности… пожалуйста, не женируйтесь, располагайте мною…
— Нѣтъ, благодарю васъ, любезный Контуа… на-дняхъ я зайду сюда воспользоваться вашей милой обязательностью…
— И прекрасно! приходите по-просту, позавтракать! Я здѣсь стою лагеремъ… это напомнитъ вамъ нашу бивачную жизнь… Притомъ же, вы найдете въ моемъ лагерѣ и нѣсколько бедуиновъ… Ахъ, да! помните ли вы Кларвиля, поручика спаговъ, который вдругъ вышелъ въ отставку за тѣмъ, чтобъ порѣзаться съ полковникомъ Дювалемъ… и дѣйствительно, онъ проткнулъ бѣдняжкѣ брюхо…
— Кларвиль? очень помню, славный малый.
— Вы не знаете, что съ нимъ случилось?.. Вышедъ въ отставку, онъ жилъ небольшимъ доходомъ съ своего капитала; но банкрутство лишило его и этого послѣдняго средства къ существованію… и еслибъ случай не столкнулъ меня съ нимъ, онъ умеръ бы съ голоду… По-счастію, я могъ доставить ему мѣсто смотрителя надъ работами, и теперь, по-крайней-мѣрѣ, ему есть чѣмъ жить…
— Бѣдняжка!.. воскликнулъ Жеральдъ.
— Я думаю!.. тѣмъ болѣе, что онъ человѣкъ больной и женатъ… бракъ по любви, то-есть, безъ состоянія… на прибавку есть еще двое дѣтей… Сами знаете, каково это! словомъ, Кларвиль едва сводитъ концы съ концами… Я былъ у него… Онъ живетъ въ узенькомъ переулкѣ, какъ-разъ наискосокъ улицы Монсо…
— Близъ улицы Монсо? живо воскликнулъ Жеральдъ. — Я тоже навѣщу добраго Кларвиля…
— Въ-самомъ-дѣлѣ? и вы хорошо сдѣлаете!.. Вы доставите ему большое удовольствіе, любезный Сантерръ… вы знаете, какъ рѣдко навѣщаютъ бѣдняковъ…
— Который нумеръ дома?
— Въ переулкѣ только и есть одинъ домъ, въ которомъ живетъ Кларвиль… Увидите, какая бѣдность! На все семейство двѣ маленькія, дрянныя комнатки… А, чортъ возьми!.. ужь второй звонокъ! сказалъ капитанъ, услышавъ звукъ колокола. — Я долженъ покинуть васъ, любезный Сантерръ… мнѣ надо созвать рабочихъ… До свиданья! не забудьте же своего обѣщанія.
— Не забуду, не забуду!
— Стало-быть, я могу сказать Кларвилю, что вы зайдете къ нему…
— Непремѣнно, и, можетъ-быть, даже завтра.
— Тѣмъ лучше… онъ будетъ очень-радъ… до свиданья, Сантерръ.
— До свиданья, мой милый…
— Смотрите же, не позабудьте адреса Кларвиля…
— О, конечно, нѣтъ! думалъ Жеральдъ: — этотъ переулокъ проходитъ мимо сада того дома, въ которомъ я увидалъ сегодня эту божественную дѣвушку…
Между-тѣмъ, какъ капитанъ Контуе ускоривъ шаги, спѣшилъ къ выстроеннымъ изъ досокъ палаткамъ, которыя виднѣлись издали, Жеральдъ остался одинъ и еще долго ходилъ по полю въ какомъ-то лихорадочномъ волненіи.
Солнце уже почти закатилось, когда молодой герцогъ вышелъ изъ задумчивости.
— Не знаю, что изъ всего этого выйдетъ? подумалъ онъ: — но на этотъ разъ… и, кажется, на первый разъ, я наконецъ влюбленъ… и влюбленъ серьёзно!..
XII.
правитьНе смотря на глубокое впечатлѣніе, которое разговоръ съ Эрминіей оставилъ въ душѣ Жеральда, молодой человѣкъ видѣлъ и Эрнестину де-Бомениль.
Дѣйствительно, согласно планамъ семейства де-Ларошгю, богатѣйшая наслѣдница во всей Франціи, отчасти прямо, отчасти косвенно, была сведена съ тремя претендентами на ея руку.
Прошло уже около мѣсяца послѣ этихъ трехъ различныхъ представленій и послѣ перваго свиданія Жеральда съ Эрминіей, свиданія, котораго слѣдствія читатель узнаетъ въ свое время.
Пробило полночь.
Эрнестина де-Бомениль сидѣла одна въ своей комнатѣ и, казалось, о чемъ-то думала: черты лица ея еще выражали прежнюю простодушную, дѣтскую кротость, но иногда по ея губамъ скользила горькая улыбка, и тогда въ ея глазахъ просвѣчивалась какая-то рѣшимость, вовсе не гармонировавшая съ ея обыкновенно-простодушнымъ взглядомъ.
Вдругъ Эрнестина встала, подошла къ камину и схватилась за звонокъ, но тотчасъ же остановилась въ нерѣшимости… Казалось, она хотѣла совершить что-то важное… Наконецъ, она рѣшилась… и позвонила.
Почти въ одну секунду явилась мадамъ Ленэ, почтительная, торопливая…
— Что вамъ угодно, мадмуазель? спросила она.
— Сядьте здѣсь, милая Ленэ.
— Вы слишкомъ-добры, мадмуазель…
— Сядьте, пожалуйста, и поговоримъ…
— Если вамъ такъ угодно, мадмуазель, сказала гувернантка, чрезвычайно удивленная такой фамильярностью своей госпожи, которая до-сихъ-поръ всегда обращалась съ ней очень-осторожно.
— Милая Ленэ, сказала Эрнестина съ благосклонностью: — вы часто мнѣ повторяли, что я могу разсчитывать на вашу ко мнѣ привязанность?..
— О, да, мадмуазель…
— На вашу преданность?..
— Я предана вамъ всей своей жизнью…
— Наконецъ, на вашу скромность…
— О, мадмуазель, воскликнула гувернантка, совершенно очарованная снисходительностью своей госпожи: — я желала бы, чтобъ вы меня испытали. Послѣ сами будете судить…
— Ну, хорошо, я испытаю васъ…
— Какое счастіе! Этотъ знакъ вашего довѣрія ко мнѣ…
— Да, знакъ большаго довѣрія… и я надѣюсь, что вы его заслужите…
— Клянусь вамъ, мадмуазель, что…
— Довольно, я вамъ вѣрю, сказала Эрнестина, перебивая гувернантку: мнѣ помнится, назадъ тому восемь дней, вы просили у меня позволенія идти на вечеръ, къ одной вашей знакомой, у которой по воскресеньямъ всегда сбираются гости… Я забыла, какъ зовутъ вашу подругу?..
— Мадамъ Эрбо, мадмуазель… У ней двѣ дочери, молоденькія дѣвушки… По воскресеньямъ она приглашаетъ къ себѣ ихъ подругъ…
— Кто же эти дѣвушки?
— Но, мадмуазель, отвѣчала гувернантка, не зная, къ чему клонятся эти вопросы: — большею частію это дѣвушки изъ магазиновъ, учительницы музыки, рисованія… Изъ мужчинъ бываютъ артисты, прикащики, маклерскіе помощники… все честные, прекрасные молодые люди… Мадамъ Эрбо очень-строга въ выборѣ своего общества, да это и понятно: у ней двѣ дочери-невѣсты… Между нами сказать, мадмуазель, она даетъ вечера именно съ цѣлью выдать ихъ замужъ…
— Послушайте, милая Ленэ, сказала Эрнестина, какъ-будто дѣло шло о самой простой, обыкновенной вещи въ мірѣ: — я хочу быть на одномъ изъ этихъ вечеровъ мадамъ Эрбо…
— Что вы, мадмуазель? вскричала гувернантка, не вѣря своимъ ушамъ.
— Я говорю, что хочу быть на одномъ изъ этихъ вечеровъ… на-примѣръ, на завтрашнемъ…
— Боже мой! вскрикнула Ленэ въ остолбенѣніи: — и вы говорите серьёзно?
— Очень-серьёзно…
— Какъ? вамъ, мадмуазель, вамъ быть у такихъ мелкихъ, ничтожныхъ людей! нѣтъ, это невозможно…
— Невозможно? почему же?
— Да потому-что ни баронъ, ни баронесса не согласятся…
— Отъ-того-то я и не думаю просить ихъ объ этомъ…
Мадамъ Ленэ рѣшительно не могла ничего понять…
— Стало-быть, вы, мадмуазель, сказала она: — желаете идти къ мадамъ Эрбо, не сказавъ господину барону?..
— Ну, да…
— Но въ такомѣ случаѣ, какъ же вы это сдѣлаете?
— Вотъ видите ли, моя милая… вы сію-минуту сказали, что я могу во всемъ положиться на васъ…
— Я и теперь повторяю вамъ это, мадмуазель…
— И прекрасно… завтра вечеромъ вы представите меня мадамъ Эрбо…
— Я, мадмуазель? право, не знаю, во снѣ или на-яву все это происходитъ…
— На-яву, совершенно на-яву… Итакъ, завтра вечеромъ вы представите меня мадамъ Эрбо, какъ одну изъ своихъ родственницъ… сироту…
— Ахъ, Боже мой! Я никогда не осмѣлюсь сказать этого… и…
— Дайте мнѣ кончить… Вы меня представите, какъ одну изъ своихъ родственницъ, недавно пріѣхавшую изъ провинціи… скажете, что я… на-примѣръ, золотошвейка… Но не забудьте… если вы будете нескромны или сдѣлаете что-нибудь такое, изъ чего могли бы заключить, что я вовсе не та, чѣмъ хочу казаться, что я не сирота, которая живетъ своими трудами — вы не останетесь ни минуты въ этомъ домѣ., если жь, напротивъ, вы сдѣлаете все такъ, какъ я вамъ говорю, будьте увѣрены, что я награжу васъ…
— Право… мадмуазель, не понимаю… зачѣмъ вамъ угодно, чтобы я представила васъ мадамъ Эрбо, какъ свою родственницу, какъ сироту?.. Почему бы не…
— Довольно, довольно, милая Ленэ… отвѣчайте просто, могу ли я надѣяться на васъ? да или нѣтъ?
— О, конечно, мадмуазель… располагайте моей жизнію… но…
— Къ-чему это но… вѣдь вы знаете, сказала дѣвушка съ горькой улыбкой: — что я богатѣйшая наслѣдница во всей Франціи.
— Всѣ знаютъ это, мадмуазель… дѣйствительно, въ цѣлой Франціи нѣтъ такого богатства, какъ ваше…
— Ну, такъ вотъ видите ли, если вы будете поступать по моимъ наставленіямъ и, особенно, если будете осторожны, скромны… поймите хорошенько: скромны… я именно этого требую, потому-что хочу, чтобъ у мадамъ Эрбо всѣ считали меня бѣдной сиротой, живущей своими трудами… словомъ, если вы будете поступать такъ умно, такъ осторожно, что все сдѣлается, какъ мнѣ хочется, вы увидите, какъ богатѣйшая наслѣдница во всей Франціи расплачивается за услуги…
— Помилуйте, мадмуазель, воскликнула гувернантка тономъ удивительнаго безкорыстія: — мнѣ обидно слышать ваши слова… можете ли вы думать, чтобъ я цѣнила свою преданность къ вамъ?..
— Нѣтъ, но я хочу положить цѣну моей признательности за услугу…
— О, Господи! да сдѣлайтесь вы завтра такъ же бѣдны, какъ я, и тогда я останусь вамъ преданной столько же, сколько теперь…
— Я въ этомъ и не сомнѣваюсь; но покуда я еще не обѣднѣла, сдѣлайте то, о чемъ я прошу васъ: представьте меня мадамъ Эрбо.
— Я готова; но позвольте замѣтить вамъ, мадмуазель, что это совершенно невозможно.
— Почему невозможно?..
— Какъ, на-примѣръ, вы уѣдете на весь вечеръ?.. Баронъ, баронесса и мадмуазель Елена не оставляютъ васъ ни на минуту…
— Это очень-просто… завтра утромъ я скажу, что худо спала ночь, что чувствую себя нездоровой… останусь весь день въ своей комнатѣ, а вечеромъ… вы скажете всѣмъ, что я легла спать и не велѣла никому входить ко мнѣ… Мой опекунъ и все его семейство такъ глубоко уважаютъ меня, прибавила Эрнестина съ грустью и презрѣніемъ: — что не осмѣлятся нарушить мой сонъ…
— О, что касается до этого, вы совершенно правы, мадмуазель… Никто не посмѣетъ ни въ чемъ противоречить вамъ… Еслибъ вы изволили приказать барону ходить на головѣ, а баронессѣ и мадмуазель Еленѣ замаскироваться въ великій постъ, они сейчасъ бы исполнили ваше желаніе.
— Да! я знаю, перебила Эрнестина съ странной улыбкой: — мои безподобные родственники исполнены ко мнѣ величайшей нѣжности… Итакъ, видите, что я могу свободно располагать завтрашнимъ вечеромъ.
— Хорошо-съ, но какъ вы отсюда выйдете?..
— Какъ выйду?..
— Да, мадмуазель… нельзя выйдти такъ, чтобъ никто не встрѣтилъ васъ на лѣстницѣ, чтобъ швейцаръ не увидалъ васъ…
— Это ваше дѣло… найдите средство.
— Легко сказать, мадмуазель, но какъ найдти?..
— Я предвидѣла это, по была увѣрена, что милая Ленэ поможетъ мнѣ…
— Богъ-знаетъ, какъ бы я хотѣла угодить вамъ, но не вижу возможности…
— Подумайте… Я всегда всхожу сюда по большой лѣстницѣ… поищите, нѣтъ ли другой, которая бы тоже вела въ мою половину…
— Есть двѣ черныхъ лѣстницы… но тутъ тоже вы можете съ кѣмъ-нибудь встрѣтиться… Впрочемъ, сказала гувернантка, подумавъ: — въ восемь часовъ прислуга обѣдаетъ и тогда можно будетъ пройдти…
— И прекрасно…
— Однакожь, не радуйтесь заранѣе, мадмуазель… Все-таки прійдется проходить мимо комнаты швейцара… онъ настоящій церберъ…
— Да, правда… такъ найдите другое средство…
— Ищу, мадмуазель, ищу, но, право, трудно найдти…
— Трудно, но не невозможно…
— Ахъ, Боже мой! воскликнула вдругъ мадамъ Ленэ, послѣ минутнаго молчанія: — вотъ славная мысль…
— Что такое?..
— Извините, мадмуазель, я еще не скажу теперь ничего, но мнѣ кажется, я нашла одно средство… я пойду посмотрѣть и тотчасъ же вернусь назадъ…
— Идите, да скорѣе…
Гувернантка вышла. Эрнестина осталась одна.
— Такъ! я не ошиблась, подумала она, и на лицѣ ея выразились отвращеніе и грусть: — у этой женщины такая же продажная, низкая душа, какъ и у другихъ… впрочемъ, эта низость, эта продажность ея отвѣчаютъ мнѣ за ея покорность, и особенно за ея скромность…
Черезъ нѣсколько минутъ, мадамъ Ленэ воротилась съ довольнымъ лицомъ…
— Побѣда, побѣда! воскликнула она.
— Что такое?
— Вы знаете, мадмуазель, что ваша уборная выходитъ въ мою комнату…
— Ну, да…
— Рядомъ съ моей комнатой есть другая, въ которой стоятъ шкафы съ вашими платьями.
— Что жь далѣе?..
— Дверь этой комнаты выходитъ на узенькую лѣстницу, по которой никто не ходитъ…
— Хорошо; но куда жь ведетъ эта лѣстница?..
— Внизу ея есть забитая дверь, которая, кажется, ведетъ прямо на улицу…
— На улицу? живо спросила Эрнестина.
— Да, мадмуазель… и это не удивительно… почти во всѣхъ большихъ отеляхъ здѣшняго квартала есть такой тайный ходъ, ведущій прямо къ спальнѣ… потому-что въ прежнія времена придворныя дамы…
— Придворныя дамы?.. спросила Эрнестина, и такъ простодушно, что гувернантка потупила глаза передъ невиннымъ взглядомъ дѣвушки.
Мадамъ Ленэ побоялась войдти въ подробное объясненіе по этому поводу и сказала:
— Я боюсь наскучить вамъ, мадмуазель, сплетнями…
— И хорошо дѣлаете, отвѣчала Эрнестина. — Но если эта дверь забита, какъ же отворить ее?..
— Маѣ кажется, что она только заперта извнутри… Впрочемъ, будьте покойны, мадмуазель… мнѣ остается еще цѣлая ночь… завтра утромъ я надѣюсь принести вамъ добрыя вѣсти на этотъ счетъ…
— Хорошо… Если вамъ нужно предувѣдомить мадамъ Эрбо, что вы хотите привести къ ней съ собою одну изъ вашихъ родственницъ, постарайтесь извѣстить ее…
— Непремѣнно извѣщу ее, хоть это вовсе ненужно, потому-что, прійдя со мною, вы будете приняты такъ же, какъ и я. Между простыми людьми нѣтъ большихъ претензій…
— Дѣлайте какъ знаете… но повторяю вамъ, будьте осторожны и скромны… Отъ этого зависитъ ваше счастіе…
— О, будьте увѣрены, мадмуазель… вы можете меня просто прогнать отъ себя, если я не сдержу своего слова…
— Мнѣ пріятнѣе было бы вознаградить васъ, милая Ленэ… Смотрите же, позаботьтесь о двери… прощайте…
— Господи Боже мой, какъ все это странно!..
— Что вы хотите сказать?
— Я говорю, мадмуазель, что мнѣ странно ваше желаніе идти къ мадамъ Эрбо… я никогда бы не повѣрила, чтобъ вамъ могла прійдти въ голову подобная мысль… Впрочемъ, я совершенно покойна, сказала гувернантка съ видомъ участія: — я знаю, что вы не въ состояніи завлечь бѣдную, какъ я, женщину во что-нибудь непріятное, предосудительное… Не смѣю спросить… но такъ-какъ я не должна говорить объ этомъ никому… я желала бы… знать…
— Доброй ночи, милая Ленэ, сказала Эрнестина вставая и прерывая такимъ образомъ этотъ разговоръ: — завтра утромъ вы мнѣ разскажете все, что узнаете въ нынѣшнюю ночь…
Гувернантка немедленно вышла. Она была слишкомъ-счастлива тѣмъ, что наконецъ вошла въ нѣкоторую фамильярность съ своей молодой госпожею, что въ ея рукахъ была тайна, которая, по ея мнѣнію, служила залогомъ счастія.
Мадмуазель де-Бомениль осталась одна.
Послѣ нѣсколькихъ минутъ размышленія, бѣдная сиротка отперла коммодъ, достала свой альбомъ и написала въ немъ слѣдующее…
XII.
править"Безцѣнная матушка, — писала Эрнестина въ своемъ альбомѣ: — намѣреніе, которое я приняла, можетъ-быть, опасно… я боюсь его… но, Боже мой! съ кѣмъ мнѣ посовѣтоваться?..
"Конечно, только съ тобой, моя незабвенная… потому-то я и думала о тебѣ и призывала тебя, когда приняла это странное намѣреніе…
"Да, я должна прояснить всѣ сомнѣнія, которыя уже давно мучатъ меня!..
"Я сей-часъ разскажу тебѣ, милая матушка, на что я рѣшилась… и почему рѣшилась…
"Вотъ уже нѣсколько времени, какъ моимъ глазамъ открылось много до того страннаго, до того грустнаго, что я невольно пришла въ страшное безпокойство.
"Въ настоящую минуту, я едва могу привести въ порядокъ свои мысли и пересказать тебѣ все, что происходитъ въ душѣ моей.
"Въ первое время моего пріѣзда въ этотъ домъ, я радовалась… была совершенно довольна моимъ опекуномъ и его семействомъ… Мнѣ только нѣсколько досадна была общая предупредительность и лесть…
"Э, та предупредительность, эта лесть нисколько не уменшились… напротивъ, онѣ еще увеличились до невозможности…
"Здѣсь превозносятъ во мнѣ все… мой умъ, мой характеръ, самыя незначительныя слова мои… Мое лицо, талія, походка, мои малѣйшія движенія… все прекрасно, граціозно, божественно… словомъ, говорятъ, что въ цѣломъ мірѣ нѣтъ такой совершенной дѣвушки, какъ я…
"Благочестивая мадмуазель Елена, которая никогда не лжетъ, увѣряетъ меня, что я имѣю видъ Богъ-знаетъ какой.
"Мадамъ де-Ларошгю говоритъ мнѣ, со всею откровенностью, что я соединяю въ себѣ столько рѣдкихъ достоинствъ, столько граціозности, ловкости, изящества, что непремѣнно сдѣлаюсь самой модной женщиной Парижа.
"Наконецъ, по мнѣнію моего опекуна, человѣка серьёзнаго и солиднаго, прелесть моего лица, мои пріемы, придаютъ мнѣ большое сходство съ прекрасной герцогиней де-Лонгвиль, такъ прославившейся во времена Фронды.
«Однажды, въ своемъ простодушіи, я удивилась тому, что походила вдругъ на столькихъ особъ… знаешь ли, милая матушка, что мнѣ отвѣчали?..
» — О, это очень просто, сказали мнѣ: — вы, мадмуазель, соединяете въ себѣ множество очаровательныхъ, разнообразныхъ прелестей… такъ что каждый находитъ въ васъ то, чему онъ отдаетъ преимущество…
"Эта лесть, эти ласкательства повсюду меня преслѣдуютъ…
"Прійдетъ ли парикмахеръ убирать мои волосы, онъ говоритъ мнѣ, что отъ роду не видывалъ такихъ чудныхъ, блестящихъ волосъ…
"Въ модномъ магазинѣ, модистка увѣряетъ меня, что мнѣ не нужно выбирать шляпку того или другаго фасона… такое очаровательное личико, какъ ваше, мадмуазель, говоритъ модистка: — все скраситъ… на васъ что ни надѣнь, все кажется прекрасно и сдѣлано со вкусомъ…
"Одна швея даже сказала, что еслибъ на меня надѣли мѣшокъ, то и тогда бы я привела въ отчаяніе всѣхъ самыхъ граціозныхъ женщинъ…
"Башмачникъ увѣрялъ, что онъ принужденъ былъ для моихъ башмаковъ сдѣлать особыя колодки… Никогда, говоритъ, не видалъ такой маленькой ноги, какъ моя…
"Даже перчаточникъ сказалъ, что у меня рука карлицы.
"Не достаетъ только, чтобъ меня сочли феноменомъ, чтобъ смотрѣли на меня какъ на рѣдкость природы…
"О, моя безцѣнная матушка, не такъ хвалила ты дочь свою, когда, обнимая ее и цалуя въ голову, ты говорила:
" — Бѣдная Эрнестина, ты далеко не красавица, но невинная стыдливоеть и доброта души твоей ярко отражаются на кроткомъ лицѣ… и я вовсе не сожалѣю, что ты не красавица…
"И я вѣрила словамъ твоимъ, потому-что это была единственная твоя похвала мнѣ… Я была счастлива ею… я чувствовала, что въ груди моей бьется простое, доброе сердце…
"Но, увы! я не знаю, по-прежнему ли это сердце, которое ты такъ любила, осталось тебя достойнымъ?..
"Прежде я не знала, что такое недовѣріе, сомнѣніе, горькая насмѣшка… теперь эти грустныя чувства вдругъ развились во мнѣ и съ такой удивительной быстротою, что я начинаю бояться…
"Но это еще не все…
"Тебѣ я повѣрю мои чувства . разскажу все… Мнѣ кажется, что лесть очень-опасна, очень-заразительна… Не смотря на то, что я часто примѣчала преувеличеніе въ лести, которую мнѣ всѣ расточали, меня все-таки удивляло, почему столько разныхъ лицъ, которыя даже по своему состоянію не имѣютъ между собою никакихъ отношеніи, такъ единодушно меня хвалятъ?..
"Скажу болѣе… недавно, мадамъ де-Ларошгю повезла меня съ собою въ концертъ… Я замѣтила, что всѣ смотрѣли на меня… многіе даже нарочно по нѣскольку разъ проходили мимо нашей ложи, и съ какимъ-то удивленіемъ и восторгомъ глядѣли на меня, а я была очень-просто одѣта… Даже, когда я выхожу изъ церкви, цѣлая толпа ожидаетъ меня на паперти…
"И мой опекунъ и все его семейство говорятъ мнѣ:
" --Ну, что? обманули ли мы васъ? Посмотрите, какой эффектъ производите вы на всѣхъ и вездѣ!
"Какъ же должна я понимать все это, милая матушка? Какъ растолковать себѣ это единодушное восхищеніе мною? Право, не знаю…
"Признаюсь, эти ласкательства начинали мнѣ дѣлаться нѣсколько пріятными… Я уже гораздо-менѣе удивлялась имъ, и если иногда считала ихъ преувеличенными, то тотчасъ же говорила себѣ:
"Почему же, какъ сказалъ мой опекунъ, эффектъ, который я произвожу своимъ появленіемъ, такъ единодушенъ?..
"Увы! скоро я должна была узнать причину этихъ единодушныхъ ласкательствъ…
"Вотъ, что со мной случилось:
"Уже нѣсколько разъ у моего опекуна я видала маркиза де-Мэльфора, о которомъ я не смѣла до-сихъ-поръ говорить съ тобой… мосьё де-Мэльфоръ очень безобразенъ, выраженіе физіономіи его самое сардоническое. Онъ только и говоритъ всѣмъ однѣ колкости, или ироническую лесть, которая еще хуже…
"Почти всегда, уступая страшной антипатіи, которую маркизъ внушалъ мнѣ, я находила средство оставить гостиную почти тотчасъ же, какъ онъ приходилъ… ненависть мою къ нему одобряли всѣ окружающіе меня, потому-что всѣ они боятся мосьё де-Мэльфора, хотя и принимаютъ его съ принужденной любезностію…
"Недавно вдругъ человѣкъ доложилъ о пріѣздѣ маркиза.
"Въ эту минуту, я сидѣла только съ мадмуазель Еленой. Уйдти изъ гостиной было бы слишкомъ-невѣжливо… и я осталась, надѣясь, что уйду черезъ нѣсколько минутъ.
"Итакъ, я осталась и выслушала коротенькій разговоръ мосьё де-Мэльфора съ мадмуазель Еленой… Я не проронила изъ него ни одного слова… Мнѣ кажется, и теперь я еще слышу его. Вотъ онъ:
" — Здравствуйте, возлюбленная мадмуазель Елена, сказалъ маркизъ насмѣшливымъ тономъ: — я всегда съ особеннымъ восхищеніемъ вижу мадмуазель де-Бомениль вмѣстѣ съ вами… Она такъ много можетъ выиграть отъ вашей благочестивой бесѣды… Ей стоитъ только воспользоваться вашими душеспасительными совѣтами, точно такъ же, какъ и наставленіями вашего достойнаго брата и не менѣе достойной вашей сестрицы!..
" — Надѣюсь, маркизъ… отвѣчала мадмуазель Елена: — мы стараемся всѣми силами исполнить нашу священную обязанность въ отношеніи къ мадмуазель де-Бомениль…
" — Конечно, возразилъ мосьё де-Мэльфоръ тѣмъ же насмѣшливымъ тономъ: — вы и всѣ ваши — совершенно непогрѣшительны относительно этой священной обязанности… Поэтому-то вы и повторяете мадмуазель Эрнестинѣ безпрестанно и на разные тоны, что она богатѣйшая наслѣдница во всей Франціи… что, стало-быть, по этому случаю, она совершеннѣйшая дѣвушка въ мірѣ…. и, слѣдовательно, всѣми обожаема…
" — Но, маркизъ, перебила его мадмуазель Елена: — то, что вы говорите…
" — Э, цолноте, возразилъ мосьё де-Мэльфоръ: — я ссылаюсь на мадмуазель де-Бомениль… Она тоже скажетъ, что вокругъ нея со всѣхъ сторонъ слышенъ вѣчный концертъ похвалъ, такъ искусно устроенный любезнымъ барономъ, его достойной супругой и вами, мадмуазель Елена… безподобный концертъ, въ которомъ вы всѣ трое участвуете съ увлекательнымъ талантомъ… съ трогательнымъ самоотверженіемъ, съ дивнымъ безкорыстіемъ… Вы чудесно разъигрываете всѣ роли… Сегодня, управляя хоромъ, вы даете тонъ толпѣ обожателей мадмуазель де-Бомениль… завтра вы сами исполняете блестящее соло, импровизируете гимны въ честь богатѣйшей наслѣдницы во всей Франціи… и въ этихъ чудныхъ соло безподобно проявляется вся необъятность вашихъ средствъ, вся гибкость, вся разнообразность вашего искусства, и особенно очаровательная искренность вашихъ благородныхъ сердецъ…
" — Стало-быть, сударь, вскричала мадмуазель Елена, покраснѣвъ, вѣроятно, отъ гнѣва: — вы находите, что наша милая воспитанница не имѣетъ ни одно изъ тѣхъ достоинствъ, изъ тѣхъ талантовъ, наконецъ, изъ тѣхъ прелестей, которые въ ней всѣ единодушно признаютъ?..
" — Признаютъ — потому-что она богатѣйшая наслѣдница во всей Франціи… возразилъ мосьё де-Мэльфоръ, насмѣшливо кланяясь мнѣ: — о, что касается до этого, то, по своему богатству, мадмуазель де-Бомениль имѣетъ полное право на всѣ самыя оскорбительныя ласкательства и похвалы, оскорбительныя тѣмъ болѣе, что они — чистая ложь, подсказанная подлостью и корыстолюбіемъ…
"Я встала и вышла, насилу удержавъ слезы, которыя чуть-чуть не хлынули ручьемъ изъ глазъ моихъ…
"О, матушка! я не забыла этихъ словъ!..
"Они мнѣ ежеминутно слышатся…
"Да! злоба мосьё де-Мэльфора открыла мнѣ все… съ глазъ моихъ спала повязка… я все поняла…
"Всѣ эти похвалы, предупредительность, выраженіе привязанности и преданности, которыми обременяютъ меня, эффектъ, который я произвожу въ гостиныхъ, все это относится не ко мнѣ, а къ богатѣйшей наслѣдницѣ во всей Франціи.
"О, безцѣнная матушка! не даромъ я писала тебѣ; какое непонятно-грустное чувство явилось во мнѣ, когда, на другой день моего пріѣзда въ этотъ домъ, мнѣ торжественно объявили, что я владѣтельница несметнаго богатства…
"Я говорила, что мнѣ кажется, будто я нахожусь въ положеніи человѣка, который обладаетъ сокровищемъ и ежеминутно боится, чтобъ не обокрали его…
"Теперь я понимаю это странное чувство, тогда для меня необъяснимое…
"Это было предчувствіе того страха, того безпокойнаго недовѣрія, которые меня безпрестанно преслѣдуютъ съ-тѣхъ-поръ, какъ въ головѣ моей мелькнула грустная мысль: — что только къ моему богатству относятся всѣ знаки уваженія, которые мнѣ оказываютъ, всѣ похвалы, которыя мнѣ расточаютъ…
"О, да, милая матушка, маркизъ, своей злостью не желая того, сдѣлалъ мнѣ добро… Конечно, это открытіе глубоко уязвило меня и я страдаю… но, по-крайней-мѣрѣ, оно объясняетъ мнѣ и оправдываетъ то непонятное, безпрерывно-возрастающее отвращеніе, которое внушаютъ мнѣ мой опекунъ и его семейство, оно, наконецъ, даетъ мнѣ ключъ къ разгадкѣ низкой предупредительности и безстыднаго почтенія, которыми меня всѣ и всюду окружаютъ…
"Теперь, милая, добрая матушка, мнѣ остается высказать тебѣ мое печальное рѣшеніе…
"Не знаю… заразила ли меня атмосфера низости, гнусной лести, въ которой я теперь задыхаюсь, или мнѣ не совсѣмъ еще понятна мысль, что всѣ хвалы, всѣ ласкательства, которыми меня окружаютъ, относятся только къ моему богатству…
"Но я не могу вѣрить, чтобъ могло быть столько низости, столько лжи въ человѣкѣ… и, признаюсь… не могу также думать, чтобъ я такъ мало стоила… и неспособна была внушить ко мнѣ искренней, безкорыстной привязанности…
"Или, лучше сказать, я не знаю, что думать ни о другихъ, ни о самой-себѣ… это безпрерывное сомнѣніе для меня невыносимо… Напрасно я искала средствъ выйдти изъ него, узнать истину… Но у кого спросить? Кто мнѣ отвѣтитъ искренно., и, кромѣ того, могу ли я теперь вѣрить искренности?..
"Это еще не все: новыя происшествія еще болѣе тревожатъ меня…
"Посуди сама…
«Горькія насмѣшки маркиза де-Мэльфора надъ тѣми совершенствами, которыя я соединяю въ качествѣ наслѣдницы, были, вѣроятно, пересказаны мадмуазель Еленой моему опекуну и его женѣ… или, можетъ-быть, какое-нибудь другое обстоятельство, мнѣ неизвѣстное, заставило барона и баронессу поспѣшить открытіемъ мнѣ плановъ, которые въ высшей степени пугаютъ меня и наводятъ на сомнѣнія…»
Въ эту минуту, два тихихъ удара въ дверь спальни мадмуазель де-Бомениль остановили дѣвушку…
Подъ вліяніемъ грустныхъ мыслей, Эрнестина забыла о предметѣ своего послѣдняго разговора съ гувернанткой и испугалась, не зная, что значилъ этотъ стукъ…
— Кто тамъ? спросила она трепещущимъ голосомъ.
— Я, мадмуазель, отвѣчала мадамъ Ленэ изъ-за двери.
— Войдите, сказала Эрнестина, вдругъ вспомнивъ о своемъ приказаніи.
Гувернантка тихонько вошла.
— Ну, что? спросила дѣвушка.
— Добрыя вѣсти, мадмуазель, добрыя вѣсти… Видите ли, у меня всѣ руки въ крови, но это ничего…
— Ахъ, Боже мой! вскричала Эрнестина съ ужасомъ: — что съ вами случилось? Вотъ платокъ, завяжите скорѣе…
— О, это ничего, мадмуазель… для васъ я пошла бы на смерть…
Эта лесть охолодила участіе дѣвушки.
— Я вѣрю вашей преданности, сказала она: но, ради Бога, завяжите руку.
— Извольте, если ужь вамъ такъ угодно… для меня эта рана ничего не значитъ… дѣло сдѣлано… дверь отперта… мнѣ удалось отодвинуть желѣзный засовъ… и, какъ я полагала, дверь дѣйствительно выходитъ на улицу…
— Будьте же увѣрены, милая Ленэ, что я съумѣю вознаградить васъ.
— Умоляю васъ, мадмуазель, не говорите мнѣ о вашей признательности… Удовольствіе услужить вамъ — лучшая для меня награда… Извините, пожалуйста, что я васъ вдругъ обезпокоила, прійдя сюда вопреки вашему приказанію… но, право, я такъ была довольна тѣмъ, что успѣла достигнуть цѣли…
— Напротивъ, я вамъ очень-благодарна за поспѣшность… Теперь мы можемъ быть увѣрены въ успѣхѣ… условимся же о нашемъ завтрашнемъ проектѣ.
— Теперь, слава Богу, все возможно…
— Ну, хорошо! приготовьте же мнѣ къ завтрему бѣлое кисейное платье попроще… вечеромъ, мы ѣдемъ къ мадамъ Эрбо… Но смотрите, будьте осторожны, скромны…
— О, на этотъ счетъ будьте спокойны, мадмуазель. Болѣе ничего не прикажете?
— Нѣтъ! мнѣ остается только еще разъ поблагодарить васъ за вашу ревность.
— Желаю вамъ доброй ночи, мадмузель.
— Прощайте, милая Ленэ.
Гувернантка вышла.
Мадмуазель де-Бомениль снова принялась за свой журналъ.
XIII.
правитьЭрнестина писала слѣдующее:
"Чтобъ лучше понять эти новыя происшествія, надо припомнить кое-что изъ прошедшаго.
"На другой день моего пріѣзда въ домъ мосьё де Ларошгю, я пошла въ церковь съ мадмуазель Еленой. Я молилась о тебѣ, моя милая, безцѣнная матушка, какъ вдругъ мадмуазель Елена указала мнѣ на одного молодаго человѣка, который стоялъ на колѣняхъ почти подлѣ насъ.
"Этотъ молодой человѣкъ, какъ я послѣ узнала, былъ — мосьё Селестинъ де-Макрёзъ.
"Мадмуазель Елена сказала мнѣ, что онъ обратилъ на себя вниманіе ея своими горячими молитвами. Дѣйствительно, вмѣсто того, чтобъ, подобно всѣмъ, облокотиться на стулъ, молодой человѣкъ преклонилъ колѣни на голые камни пола… Онъ тоже молился за мать свою, потому-что мы слышали, какъ онъ просилъ священника отслужить девять обѣденъ за упокоеніе души ея.
"При выходѣ, когда мы подошли къ двери, — окропиться святой водою, мосьё де-Макрёзъ поклонился намъ и самъ окропилъ насъ святой водою… На паперти, множество нищихъ окружило его… Молодой человѣкъ далъ по нѣскольку монетъ каждому изъ бѣдняковъ и растроганнымъ голосомъ сказалъ: "эту малость я даю вамъ во имя моей бѣдной матери, которая, увы! болѣе не «существуетъ. Молитесь о ней!»
"Въ ту минуту, когда мосьё де-Макрёзъ вдругъ исчезъ въ толпѣ, я увидала маркиза де-Мэльфора. Не знаю, выходилъ ли онъ изъ церкви, или только еще входилъ въ нее? Мадмуазель Елена, замѣтивъ его въ одно время со мною, казалось, была очень удивлена и почти обезпокоена его присутствіемъ. Когда мы воротились домой, мадмуазель Елена нѣсколько разъ говорила мнѣ о мосьё де-Макрёзѣ, котораго благочестіе поразило ее. Она сказала мнѣ, что вовсе не знаетъ этого молодаго человѣка, но что онъ обратилъ на себя ея особенное вниманіе своими достоинствами, которыхъ почти невозможно найдти въ другихъ молодыхъ людяхъ нашего вѣка.
"На другой день, мы опять были въ церкви и снова встрѣтили мосьё де-Макрёза, который стоялъ на колѣняхъ и молился съ такою ревностью, что не замѣтилъ, какъ кончилась обѣдня… вдругъ онъ отъ излишняго истомленія лишился чувствъ и его унесли въ алтарь.
" — Бѣдный юноша! сказала мнѣ мадмуазель де Ларошгю: — какое благородное, доброе сердце! какъ тяжела для него кончина матери!
"Я раздѣляла съ мадмуазель Еленой то участіе, которое она принимала въ мосьё де-Макрёзѣ, потому-что лучше, нежели кто-нибудь, могла понять тѣ страданія, которыя выражались на кроткомъ и печальномъ лицѣ его.
"Въ ту минуту, когда швейцаръ и церковные служители несли мосьё де-Макрёза, мы увидѣли маркиза де-Мэльфора, который иронически смѣялся, глядя на эту процессію.
"Мадмуазель Елена, казалось, была очень удивлена, увидавъ маркиза.
" — Этотъ сатана, сказала она: — приходитъ въ домъ Божій только за тѣмъ, чтобъ сотворить какое-нибудь нечестіе.
"Въ этотъ же самый день послѣ обѣда, мадамъ де Ларошгю, вопреки моему желанію, уговаривала меня ѣхать въ Елисейскія-Поля съ нею и съ ея знакомою, герцогиней де-Сантерръ, которой я прежде не видала. Тамъ было очень-много народа. Дорогою, мадамъ де-Ларошгю вдругъ спросила у герцогини:
" — Это, кажется, вашъ сынъ, герцогиня, вонъ тотъ молодой человѣкъ, верхомъ, и она указала на него.
" — Да, въ-самомъ-дѣлѣ, это Жеральдъ, отвѣчала мадамъ де-Сантерръ, взглянувъ въ ту сторону.
" — Надѣюсь, что онъ насъ замѣтитъ, прибавила мадамъ деМиркуръ: — и подъѣдетъ къ намъ.
" — О, конечно, возразила мадамъ де-Ларошгю: — тѣмъ болѣе, что, по-счастію, герцогиня теперь съ нами. Я сказала «по-счастію» и очень ошиблась, потому-что присутствіе герцогини мѣшаетъ намъ сказать все, что мы думаемъ хорошаго о мосьё Жеральдѣ.
" — Напрасно, перебила мадамъ де-Сантерръ, улыбаясь: — я, право, не такъ скромна, какъ другія матери, и мнѣ все кажется, что моего сына мало хвалятъ.
" — Однакожь, герцогиня, сказала мадамъ де-Миркуръ: — вы должны бы, кажется, быть довольны прекраснымъ мнѣніемъ, которое рѣшительно всѣ имѣютъ о мосьё Жеральдѣ… Кстати, прибавила она, обращаясь къ мадамъ де-Ларошгю: — знаете ли вы, почему мосьё Жеральдъ записался въ военную службу солдатомъ?
" — Нѣтъ, отвѣчала мадамъ де-Ларошгю: — правда, я знаю, что мосьё де Сантерръ, не смотря на свое званіе, началъ службу простымъ солдатомъ, что онъ получилъ и офицерскій чинъ и крестъ цѣною многихъ ранъ, но не слыхала, почему записался солдатомъ?
" — Вѣдь это правда, герцогиня, сказала мадамъ де-Миркуръ: — что ватъ сынъ пошелъ въ солдаты именно потому, что считалъ постыднымъ купить человѣка, который бы могъ за него погибнуть въ сраженіи?
" --Да, это правда, отвѣчала мадамъ де-Сантерръ: — и сынъ мой дѣйствительно исполнилъ свое намѣреніе, не смотря на мои слезы и просьбы отца…
" — Это въ высшей степени благородно, воскликнула мадамъ де-Ларошгю. — Право, въ цѣломъ мірѣ одинъ только мосьё Жеральдъ способенъ выказать такую рыцарскую отважность…
" — Да! и по одной этой чертѣ уже можно судить о великодушіи такого характера! прибавила мадамъ де-Миркуръ.
" — О, да, я могу съ справедливой гордостью сказать, что нѣтъ лучшаго сына, какъ мой Жеральдъ! воскликнула герцогиня.
" — Добрый сынъ… это качество ручается за все, сказала мадамъ де-Миркуръ.
"Я внимательно слушала этотъ разговоръ и раздѣляла участіе, которое внушалъ моимъ тремъ спутницамъ великодушный поступокъ молодаго человѣка.
"Въ это время, вдругъ нѣсколько молодыхъ людей верхами проскакали мимо насъ… Одинъ изъ нихъ, увидавъ насъ, вернулся и подъѣхалъ…
"Это былъ мосьё де-Сантерръ. Онъ поклонился. Мадамъ де-Ларошгю представила его мнѣ. Герцогъ сказалъ мнѣ нѣсколько вѣжливыхъ словъ… и потомъ заговорилъ съ другими… Всѣ изящные кавалеры и дамы, проѣзжавшіе мимо насъ, посылали молодому человѣку дружескія привѣтствія; казалось, онъ былъ любимъ всѣми…
"Во все время разговора, мосьё де-Сантерръ былъ очень-веселъ, немножко насмѣшливъ, по не золъ; онъ смѣялся только надъ тѣмъ, что всѣ могли замѣтить…
"Вдругъ великолѣпная карета, запряженная четверкой, проѣхала шагомъ мимо насъ. Въ ней сидѣлъ какой-то господинъ, которому большая часть гулявшихъ кланялась съ почтеніемъ. Этотъ господинъ сдѣлалъ низкій поклонъ мосьё де-Сантерру, но молодой человѣкъ, вмѣсто того, чтобъ ему отвѣтить такою же вѣжливостью, съ презрѣніемъ улыбнулся…
" — Ахъ, Боже мой, воскликнула мадамъ де-Ларошгю въ изумленіи: — вѣдь это проѣхалъ мосьё дю-Тильель…
" — Такъ что жь, баронесса?..
" — Онъ вамъ поклонился…
" — Да, правда, я имѣлъ непріятность получить отъ него поклонъ, отвѣчалъ молодой человѣкъ.
" — И вы ему не отвѣчали на его поклонъ?
" — Я съ нимъ не кланяюсь, баронесса….
" — Но ему всѣ кланяются…
" — Напрасно.
" — Почему же?
" — Какъ почему же? а его приключеніе съ мадамъ де…
"Но тутъ мосьё де-Сантерръ остановился; вѣроятно, мое присутствіе мѣшало ему… потомъ онъ опять сказалъ:
" — Развѣ вы, баронесса, не слыхали про его поступокъ съ маркизой?..
" — Знаю…
" — Ну, такъ человѣкъ, который поступаетъ такъ подло, по моему мнѣнію, негодяй, а я не кланяюсь и незнакомъ съ негодяями…
" — Однакожь, всѣ по-прежнему принимаютъ его съ уваженіемъ…
" — Да, потому-что у него лучшій домъ въ Парижѣ и всѣ желаютъ присутствовать на его балахъ… потому-то и ѣздятъ къ нему, это тоже подло..
" — Ахъ, мосьё Жеральдъ, вы страшный ригористъ…
" — Я ригористъ? воскликнулъ молодой человѣкъ, засмѣявшись: — какая клевета!.. Я сейчасъ докажу вамъ противное. Посмотрите хорошенько вонъ на ту маленькую темнозеленую коляску… видите?
" --Жеральдъ! вскричала герцогиня, взглядомъ указавъ на меня.
" — Я дѣйствительно взглянула на коляску и увидала въ ней очень-молоденькую и хорошенькую женщину, которая, какъ мнѣ показалось, внимательно смотрѣла на мосьё де-Сантерра.
"Молодой человѣкъ закусилъ губы, и улыбаясь, сказалъ:
" — Вы правы, маменька…
"Дамы взглянули на меня и я, право, очень сконфузилась…
"Мы уже хотѣли ѣхать домой…
" — Ты сегодня обѣдаешь со мною, Жеральдъ? спросила герцогиня…
" — Извините, маменька… не могу, я уже ангажированъ на сегодняшній вечеръ.
" — Очень-жаль, возразила мадамъ де-Сантерръ улыбаясь: — потому-что я сегодня не отпущу тебя…
" — Ну, что жь? и прекрасно, отвѣчалъ почтительно молодой человѣкъ: — я напишу, что не могу быть и останусь къ вашимъ услугамъ…
"Мосьё де-Сантерръ при этихъ словахъ поклонился намъ и поскакалъ въ галопъ… Я замѣтила, что онъ ѣздитъ очень-ловко и съ необыкновенной граціей… Мнѣ сдѣлалось грустно, потому-что стройная фигура мосьё де-Сантерра напомнила мнѣ моего несчастнаго отца…
"Герцогъ Сантерръ показался мнѣ прекраснымъ молодымъ человѣкомъ… Онъ долженъ быть очень великодушенъ, рѣшителенъ, откровененъ и нѣжно-почтителенъ къ своей матери… Впрочемъ, это самое говорили о немъ мои спутницы, которыя хвалили его почти во все время дороги…
"На слѣдующій день, мы опять увидѣли въ церкви мосьё де-Макрёза. Его печаль казалась не такъ глубока, но онъ былъ очень мраченъ… Два или три раза случайно онъ взглянулъ на насъ, и не знаю отъ-чего, но мое сердце сжалось, когда мнѣ невольно пришло на умъ сравнить кроткія, меланхолическія черты его лица съ мужественностью и изяществомъ герцога Сантерра.
"На третій день послѣ нашей прогулки на Елисейскихъ-Поляхъ, я ѣздила съ опекуномъ въ Люксанбургскій-Садъ.
"Мы вошли въ теплицы и разсматривали прекрасное собраніе розановъ всѣхъ сортовъ. Вдругъ къ намъ подошелъ одинъ изъ друзей мосьё де-Ларошгю… Опекунъ представилъ мнѣ его, сказавъ, что это баронъ де-Равиль или дю-Равиль, кажется…
"Этотъ господинъ пошелъ вмѣстѣ съ нами. Черезъ нѣсколько минутъ, онъ посмотрѣлъ на часы и сказалъ:
" — Извините, баронъ, я васъ оставляю… боюсь опоздать на сегодняшнее славное засѣданіе…
" — Какое засѣданіе? спросилъ опекунъ.
" — Какъ, баронъ? вы не знаете, что сегодня будетъ говорить мосьё де-Морнанъ?
" — Не-уже-ли?
" — Именно. Весь Парижъ соберется въ палатѣ пэровъ, потому-что рѣчи мосьё де-Морнана великое событіе…
" — Я думаю! воскликнулъ опекунъ. — Мосьё де-Морнанъ геній, онъ непремѣнно будетъ министромъ… Досадно, что вы не предупредили меня… Я знаю, моя милая воспитанница, что это засѣданіе очень бы заинтересовало васъ…
" — Но если мадмуазель де-Бомениль имѣетъ малѣйшее желаніе, сказалъ мосьё де-Равиль моему опекуну: — я къ вашимъ услугамъ, баронъ… очень-кстати у меня есть два билета, которые я приготовилъ для одной моей родственницы и ея мужа… Вѣроятно, они не пріѣдутъ… Если вамъ угодно… я…
" — Вотъ безподобно! вскричалъ мосьё де-Ларошгю: — какъ вы думаете объ этомъ, моя милая?..
" — Я сдѣлаю все, что вамъ угодно… и мнѣ кажется, отвѣчала я изъ вѣжливости: — засѣданіе палаты пэровъ должно быть очень-интересно…
" — Итакъ, баронъ, я принимаю ваше предложеніе, сказалъ мой опекунъ: — право, вы пресчастливая, моя милая, прибавилъ онъ, обращаясь ко мнѣ: — судьба вамъ покровительствуетъ… Рѣчи мосьё де-Морнана рѣдкій случай…
"Мы поспѣшили войдти во дворецъ…
"Въ ту минуту, когда мы выходили изъ оранжереи, я увидала издали мосьё де-Мэльфора, который, казалось, слѣдилъ за нами… Это меня очень удивило и обезпокоило…
" — Зачѣмъ этотъ злой человѣкъ почти всегда и вездѣ встрѣчается съ нами? подумала я: — кто бы могъ извѣщать его о всѣхъ нашихъ намѣреніяхъ?
"На хорахъ залы палаты пэровъ уже было много дамъ. Я сѣла на одной изъ заднихъ скамеекъ, между моимъ опекуномъ и мосьё де-Равилемъ.
"Вдругъ кто-то около насъ сказалъ, что въ это засѣданіе будетъ также говорить и другой знаменитый ораторъ… Мосьё де-Равиль, услыхавъ эти слова, замѣтилъ, что кромѣ мосьё де-Морнана нѣтъ знаменитыхъ ораторовъ, и что всѣ пришли слушать только одного его…
"Почти тотчасъ же мосьё де-Морнанъ взошелъ на трибуну и всѣ замолчали.
"Я не могла судить о рѣчи и даже большею частію не поняла ее… Дѣло шло о такихъ предметахъ, которыхъ я вовсе не знаю; но меня поразилъ конецъ рѣчи, въ которомъ ораторъ говорилъ съ жаркимъ участіемъ о печальной судьбѣ рыбаковъ, ихъ семействахъ, которыя, въ минуту опасной бури, ожидаютъ на берегу отца, сына, мужа…
"Произнося эти трогательныя слова, мосьё де-Морнанъ случайно обернулся въ нашу сторону… я замѣтила въ его строго-важномъ лицѣ чувство глубокаго участія, которое принималъ онъ въ судьбѣ несчастныхъ.
" — Онъ безподобенъ! сказалъ въ-полголоса мосьё де-Равиль, отирая свои глаза, на которыхъ, казалось, навернулись отъ волненія слезы…
" — Величественъ! вскричалъ мой опекунъ: — одной его рѣчи достаточно для того, чтобъ улучшить участь тысячи семействъ бѣдныхъ рыбаковъ.
"Довольно многочисленныя рукоплесканія были наградой мосьё де-Морнана. Онъ сошелъ съ трибуны; на его мѣсто взошелъ другой пэръ Франціи, съ злой, насмѣшливой физіономіей.
" — Я прошу у палаты, сказалъ онъ съ насмѣшкой: — позволенія сдѣлать графу де-Морнану одинъ простой вопросъ, покамѣстъ еще его великодушное состраданіе къ рыбакамъ не совсѣмъ испарилось…
" — Знаете что, баронъ, сказалъ вдругъ мосьё де-Равиль: — мы хорошо сдѣлаемъ, если выйдемъ сейчасъ же… а то вдругъ будетъ страшная давка, потому-что всѣ скоро начнутъ выходить… Мосьё де-Морнанъ кончилъ, — болѣе нечего слушать…
"Опекунъ подалъ мнѣ руку и мы вышли изъ залы. — Выходя, мы услышали страшный взрывъ всеобщаго хохота.
" — Я знаю, что это, сказалъ мосьё де-Равиль: — де-Морнанъ своими сарказмами уничтожилъ неосторожнаго соперника, который вздумалъ-было предлагать ему вопросы… Де-Морнанъ, когда захочетъ, остроуменъ, какъ демонъ…
"Опекунъ предложилъ мнѣ взглянуть на обсерваторію. Я согласилась.
"Мосьё де-Равиль тоже пошелъ съ нами.
" — Замѣтили вы, баронъ, сказалъ онъ моему опекуну: — мадамъ де-Бретиньи, которая вышда въ одно время съ нами?
" — Жену министра? нѣтъ, не замѣтилъ… отвѣчалъ мосьё де-Ларошгю.
" — Жаль… а вы увидѣли бы одну изъ прекраснѣйшихъ женщинъ въ Парижѣ… Невозможно вообразить, сколько пользы извлекаетъ она изъ положенія своего мужа… сколько добра дѣлаетъ она, сколькимъ бѣднымъ оказываетъ помощь…
" — Что жь? это меня нисколько не удивляетъ, отвѣчалъ мой опекунъ: — въ ея положеніи можно дѣлать столько добра, потому-что… Ахъ, Боже мой, да это, кажется, онъ прогуливается по той уединенной аллеѣ?..
" — Кто такой?
" — Мосьё де-Морнанъ. Посмотрите.
" — Да, да, это онъ, воскликнулъ мосьё де-Равиль: — онъ пришелъ въ уединеніе позабыть о своемъ торжествѣ, разсѣяться отъ своихъ политическихъ трудовъ… Это меня не удивляетъ, потому-что, не смотря на свою геніальность, мосьё де-Морнанъ человѣкъ самый простой… Вы сами можете судить… Послѣ своего великолѣпнаго тріумфа, чего онъ ищетъ? уединенія… и цвѣтовъ…
" — Вы знакомы съ мосьё де-Морнаномъ, баронъ? спросилъ мой опекунъ.
" — Немножко. Я встрѣчаю его иногда въ обществѣ.
" — Однакожь, вы говаривали съ нимъ и, конечно, можете подойдти къ нему…
" — Натурально.
" — Ну, такъ подите, поздравьте его, съ успѣхомъ… Мы тоже подойдемъ къ нему вмѣстѣ съ вами — и взглянемъ вблизи на этого великаго человѣка. Что вы на это скажете, моя милая питомица.
" — Очень-пріятно, отвѣчала я: — видѣть людей, которые имѣютъ такія достоинства, какъ мосьё де-Морнанъ.
"Мы перемѣнили дорогу и скоро вошли въ ту аллею, въ которой ходилъ мосьё де-Морнанъ. Мосьё де-Равиль и мой опекунъ привѣтствовали его и поздравили съ торжествомъ. Онъ отвѣчалъ имъ просто, скромно, а мнѣ съ чрезвычайной снисходительностію сказалъ нѣсколько словъ. Чрезъ нѣсколько минутъ, мы оставили знаменитаго оратора въ уединеніи.
" — Странно подумать, сказалъ мосьё де-Равиль: — что этотъ простой человѣкъ, можетъ-быть, черезъ пять-шесть мѣсяцевъ будетъ управлять Франціей!
" — Простой человѣкъ? полноте, любезный де-Равиль… мосьё де-Морнанъ настоящій вельможа; его видъ внушаетъ уваженіе… Онъ вовсе не похожъ на этихъ вѣтренныхъ дворянчиковъ, которые только и думаютъ о модной повязкѣ галстуха, да о лошадяхъ…
" — За то эти господчики ничего и не достигаютъ… Гдѣ имъ управлять Франціей… Мосьё де-Морнанъ другое дѣло… я говорю управлять, потому-что де-Морнанъ не возьметъ министерства зависящаго, онъ будетъ непремѣнно представителемъ кабинета, который самъ и образуетъ…
" — Да, недѣль шесть назадъ, въ газетахъ писали о немъ, какъ о президентѣ новаго министерства…
" — Дай Богъ, дай Богъ, воскликнулъ глубоко-тронутый мосьё де-Равиль: — отъ этого зависитъ и счастіе Франціи и спокойствіе цѣлаго міра…
"Мосьё де-Равиль поклонился намъ и ушелъ.
"Воротясь домой, я долго думала, что дѣйствительно высоко и благородно положеніе человѣка, который, подобно мосьё де-Морнану, можетъ имѣть вліяніе на счастіе Франціи, на спокойствіе Европы и цѣлаго міра…
"Вотъ, милая матушка, при какихъ обстоятельствахъ встрѣтила я въ первый разъ мосьё де-Макрёза, герцога Сантерра и графа деМорнана.
«Таковы были слѣдствія этихъ встрѣчъ…»
XIV.
правитьМадмуазель де-Бомениль продолжала писать слѣдующее:
"Спустя нѣсколько дней, мадмуазель Елена успѣла, какъ она сказала мнѣ, узнать имя молодаго человѣка, котораго каждое утро мы встрѣчали въ церкви.
"Онъ назывался Селестиномъ де-Макрёзомъ. Мадмуазель Елена говорила мнѣ о немъ сначала очень-часто, а потомъ безпрестанно. Она сказала, что этотъ молодой человѣкъ принадлежалъ къ высшему, самому избранному кругу… Благочестивый, добрый, онъ основалъ человѣколюбивое общество… Хотя онъ еще очень-молодъ, но имя его уже всюду произносится съ большимъ уваженіемъ…
"Мадамъ де-Ларошгю, съ своей стороны, съ энтузіазмомъ хвалила мнѣ герцога Сантерра, а мой опекунъ часто заводилъ со мной рѣчь о графѣ де-Морнанѣ…
"Сначала, мнѣ вовсе не казались странными эти похвалы такимъ людямъ, которыхъ я сама находила очень достойными… Но я скоро замѣтила, что ни одно изъ этихъ именъ не произносилось вмѣстѣ съ другими… и видимо, опекунъ, мадамъ де-Ларошгю и мадмуазель Елена говорили мнѣ исключительно о комъ нибудь одномъ и тогда только, когда я сидѣла съ кѣмъ-нибудь изъ нихъ наединѣ.
"Наконецъ, пришелъ тотъ день, въ который мосьё де-Мэльфоръ такъ зло, или, лучше сказать, такъ вѣрно объяснилъ мнѣ причину предупредительности и обожанія, которыми меня окружали…
"Конечно, опекунъ и жена его, предупрежденные мадмуазель Еленой, боялись слѣдствій этого открытія, которое, казалось, очень меня поразило; поэтому-то вечеромъ того же дня, когда былъ у насъ мосьё де-Мэльфоръ, опекунъ, мадамъ де-Ларошгю и мадмуазель Елена всѣ трое потихоньку другъ отъ друга открыли мнѣ свои планы. Дѣло шло о претендентахъ на мою руку. Всѣ трое по-своему, объявили мнѣ, что отъ меня зависитъ счастіе всей моей жизни, и что я могу быть увѣрена въ немъ, если выйду замужъ:
"По мнѣнію мадмуазель Елены — за мосьё де-Макрёза;
"По мнѣнію мадамъ де-Ларошгю — за герцога Сантерра;
"По мнѣнію опекуна — за графа де-Морнана.
"Я такъ была удивлена этими предложеніями и такъ испугалась, что не могла сказать ни слова. Мое молчаніе было принято за знакъ безмолвнаго согласія. Я нарочно оставила въ этомъ заблужденіи всѣхъ покровителей моихъ трехъ жениховъ.
"Тогда-то мои родственники вполнѣ открыли мнѣ свои планы…
" — Братъ мой и его жена, сказала мнѣ мадмуазель Елена: — прекрасные люди, но слишкомъ свѣтскіе, легкомысленные, честолюбивые, неспособные оцѣнить строгія правила мосьё де-Макрёза, его христіанскія добродѣтели, его ангельское благочестіе… Поэтому, милая Эрнестина, не говорите ни кому о моемъ предложеніи, пока не рѣшитесь… Вѣрьте мнѣ, молодой человѣкъ достоинъ васъ… когда вы рѣшитесь, вамъ стоитъ только сказать о немъ опекуну и онъ вполнѣ одобритъ этотъ выборъ, если только вы будете съ твердостью настаивать… Еслибъ онъ вздумалъ отказать вамъ — хоть это и невѣроятно, но положимъ такъ, — мы прибѣгнемъ къ другимъ средствамъ и заставимъ его упрочить ваше счастіе…
" — Сестра Елена, говорилъ мнѣ въ свою очередь мосьё де-Ларошгю: — доброе созданіе… вся погружена въ созерцаніе Бога, но бѣдняжка рѣшительно не понимаетъ ничего въ нашей земной жизни… Еслибъ вы, моя милая, вздумали ей сказать что-нибудь о мосьё де-Морнанѣ, она крайнѣ бы удивилась, сказала бы вамъ, что онъ человѣкъ честолюбивый, жаждущій власти и тому подобное… Что касается до моей жены, она прекрасная, безподобная, превосходная женщина, но отнимите у ней туалетъ, балы, свѣтскую болтовню, отпилите у ней этихъ пустыхъ свѣтскихъ красавцевъ, которые умѣютъ только искусно повязывать галстухъ и съ изяществомъ носить перчатки… она погибла, потому-что рѣшительно но понимаетъ ничего возвышеннаго… По ея мнѣнію, мосьё де-Морнанъ человѣкъ важный, серьёзный, словомъ государственный человѣкъ… Помните, моя милая, какъ она говорила о засѣданіяхъ палаты пэровъ… Судите сами, съ какимъ видомъ прійметь она наши проекты… Поэтому, пожалуйста, храните въ тайнѣ все, что я сказалъ… но когда вы рѣшитесь на мое предложеніе, ничто не можетъ противиться вашей волѣ… вѣдь я вамъ опекунъ и отъ меня одного зависитъ согласіе на вашъ бракъ…
" — Вы понимаете, милочка, наконецъ сказала мнѣ мадамъ де-Ларошгю: — что нашъ разговоръ о герцогѣ Сантеррѣ долженъ быть между нами… Въ дѣлѣ замужства, Елена совершенная невинность… она понимаетъ только одинъ союзъ — съ небомъ… Что же касается до моего мужа, то политика и честолюбіе сводятъ его съ ума. Онъ и спитъ и видитъ одну палату пэровъ, — и, къ-несчастію, чуждъ всего, что носитъ названіе моды, изящества, вкуса; не понимаетъ свѣтскихъ удовольствіи… гдѣ ему оцѣнить прекраснаго, блестящаго герцога, самаго любезнаго, милаго, самаго великодушнаго изъ молодыхъ людей… И такъ, не говорите никому о нашихъ предположеніяхъ… когда вы рѣшитесь выйдти за мосьё де Сантерра, я берусь увѣдомить объ этомъ мужа. Онъ уже привыкъ соглашаться на всѣ мои желанія и сдѣлаетъ все, что намъ угодно… я уже просила мадамъ де-Миркуръ дать чрезъ недѣлю большой балъ… Это будетъ въ слѣдующій четверкъ… На балѣ, моя милочка, въ кадрили, вы сами оцѣните искренность чувствъ, которыя мосьё де-Сантерръ хранить къ вамъ.
"На другой день послѣ этого разговора, опекунъ сказалъ мнѣ по-тихоньку:
" — Женѣ моей пришла въ голову счастливая мысль везти васъ на балъ къ мадамъ де-Миркуръ. Тамъ вы увидите и мосьё де-Морнана… Надѣюсь, что онъ найдетъ случай убѣдить васъ въ быстромъ, неодолимомъ впечатлѣніи, которое вы произвели на него, когда, помните, мы встрѣтили его въ уединенной аллеѣ Люксанбургскаго-Сада и поздравляли его съ торжествомъ…
«Дни черезъ два послѣ этого, мадмуазель Елена съ таинственнымъ видомъ подошла ко мнѣ и сказала».
" — Въ четверкъ вы ѣдете на балъ… это будетъ для васъ прекрасный случай поговорить съ мосьё де-Макрёзомъ. Хотя несчастный молодой человѣкъ безпрестанно грустенъ и не обладаетъ ничтожными, тлѣнными достоинствами, которыми блещетъ на балахъ свѣтская молодежь, однакожь, онъ просилъ сестру епископа ратополисскаго выхлопотать ему у мадамъ де-Миркуръ приглашеніе на балъ. Это приглашеніе уже прислано ему съ величайшимъ удовольствіемъ. Итакъ, въ четверкъ вы найдете случай говорить съ нимъ и я увѣрена, что вы не въ состояніи будете противиться искренности его словъ, когда узнаете, что онъ, съ-тѣхъ-поръ, какъ увидалъ васъ въ церкви, не можетъ забыть вашего прелестнаго лица, которое преслѣдуетъ его всюду… Мосьё де-Макрёзъ уже говорилъ мнѣ объ этомъ.
"Итакъ, милая матушка, въ слѣдующій четверкъ, на балѣ, я буду вмѣстѣ съ мосьё де-Макрёзомъ, герцогомъ Сантерромъ и графомъ де-Морнаномъ.
"Еслибъ даже злость маркиза де-Мэльфора и не открыла мнѣ истинной причины той преданности, того уваженія, которыя оказываютъ мнѣ вообще всѣ, кажется, я сама, наконецъ, замѣтила бы все… Очень-вѣроятно, что вѣчныя тайны, безпрестанное притворство окружающихъ меня и обманывающихъ другъ друга, лишь бы успѣть въ своихъ намѣреніяхъ на-счетъ моего замужства, все это непремѣнно бы возбудило мои подозрѣнія…
"Суди же теперь, милая матушка, о моемъ безпокойствѣ… Я все знаю…
"Въ дополненіе къ моему признанію, я разскажу тебѣ, моя безцѣнная, какое впечатлѣніе произвели на меня тѣ, за которыхъ хотятъ выдать меня.
"До-сихъ-поръ, я рѣшительно не думала о замужствѣ… Мнѣ казалось, что подобное рѣшеніе должно еще нескоро занять меня. Оно казалось мнѣ такъ важно, что если иногда и приходило мнѣ въ голову, я радовалась, что еще не скоро должна буду привести его въ исполненіе, или, лучше сказать, другіе сдѣлаютъ это за меня.
"Поэтому-то я безъ особенной мысли была тронута грустью мосьё де-Макрёза, который, подобно мнѣ, оплакивалъ мать свою. Потомъ все, что говорила мнѣ о молодомъ человѣкѣ мадмуазель Елена, кротость лица его, доброта его сердца, возвышенная многими милостынями, которыя при мнѣ подавалъ онъ, все это заставило меня глубоко уважать его.
"Герцогъ Сантерръ мнѣ очень понравился великодушнымъ и откровеннымъ характеромъ, своей непритворной веселостью, изяществомъ манеръ… Мнѣ кажется, что я, при всей своей недовѣрчивости, могла бы во всемъ ему довѣриться…
"Что же касается до графа Морнана, то онъ внушилъ мнѣ уваженіе своимъ возвышеннымъ характеромъ, своимъ талантомъ и тѣмъ вліяніемъ, которымъ онъ, казалось, пользовался. Я почти гордилась нѣсколькими словами, которыя онъ сказалъ мнѣ при нашей встрѣчѣ въ Люксанбургскомъ-Саду.
"Въ настоящую минуту, милая матушка, когда я знаю о всѣхъ проектахъ, когда мосьё де-Мэльфоръ заставилъ меня во всемъ сомнѣваться, я не понимаю самой-себя…
"Подозрѣвая всѣхъ и все, я думаю, что, можетъ-быть, и претенденты на мою руку точно такъ же хранятъ въ себѣ гнусные замыслы, какъ и всѣ меня окружающіе.
"При этой мысли все, чему я въ нихъ удивлялась, что мнѣ въ нихъ нравилось, все безпокоитъ меня…
"Что, если благочестіе и кротость мосьё де-Макрёза, прелесть и благородство герцога Сантерра, величіе графа де-Морнана, всѣ эти чудныя качества души служили лицемѣрнымъ прикрытіемъ низости?..
"О, матушка, еслибъ ты знала, какъ ужасны эти сомнѣнія!
"Что мнѣ дѣлать? Не всегда же мнѣ прійдется жить въ семействѣ опекуна и если я когда-нибудь буду убѣждена, что меня обманули по низкимъ разсчетамъ, мнѣ останется только презирать ихъ…
"Не-уже-ли потому, что я обладаю несметнымъ богатствомъ, мнѣ суждено выйдти за человѣка, который женится на мнѣ только за мои сокровища…
"Не-ужели-мнѣ суждено подвергнуться печальнымъ послѣдствіями подобнаго союза? — Рано или поздо, мужъ мой будетъ презирать меня, ненавидѣть, можетъ-быть, совсѣмъ покинетъ меня… По моему мнѣнію, таковы должны быть въ-послѣдствіи чувства человѣка, который женится изъ низкаго корыстолюбія.
"О, да, матушка, эта мысль убиваетъ меня и я рѣшилась во что бы то ни стало разубѣдиться въ ней…
"Пусть поступокъ мой будетъ опасенъ, можетъ-быть, даже пагубенъ длй меня… но я должна все знать…
"Вотъ какимъ образомъ я дошла до этой рѣшимости…
"Чтобы выйдти изъ мучительнаго сомнѣнія, я должна узнать что я? чѣмъ кажусь я? какія есть у меня достоинства?
"Увѣрившись въ этомъ, я съумѣю отличить истинное отъ ложнаго, низкую лесть отъ искренняго участія, которое, можетъ-быть, я заслуживаю сама собою, а не по своему богатству.
"Но кого спросить объ этомъ? Кто будетъ такъ откровененъ, что оцѣнитъ меня не какъ богатую наслѣдницу, но какъ обыкновенную молодую дѣвушку…
"Притомъ же, сужденія одного человѣка, какъ бы строго оно ни было, для меня недостаточно — оно не убѣдитъ меня…
"Нѣтъ, я чувствую, что мнѣ нужна оцѣнка многихъ, которые бы безкорыстно высказали свое мнѣніе обо мнѣ.
"Но гдѣ найдти этихъ судей?
"Я такъ много объ этомъ думала, что наконецъ мнѣ пришло въ голову вотъ что:
"Мадамъ Ленэ мнѣ говорила, что одна изъ ея подругъ, мадамъ Эрбо, каждую недѣлю даетъ маленькіе вечера… Я искала и нашла средство быть на вечерѣ у мадамъ Эрбо. Гувернантка моя представитъ меня, какъ свою родственницу, бѣдную сиротку, которая живетъ однимъ трудомъ своимъ, какъ всѣ дѣвушки, изъ которыхъ состоитъ общество мадамъ Эрбо. Тамъ никто меня не знаетъ… Стало быть, я могу видѣть, какъ я буду принята, и судить по пріему о моихъ достоинствахъ. Рѣдкія качества, которыми я обладаю, по мнѣнію всѣхъ меня окружающихъ, до-сихъ-поръ производили страшный, неодолимый, какъ они говорятъ, эффектъ на нихъ самихъ и на тѣхъ, кого они прочатъ мнѣ въ женихи… Стало-быть, точно также я должна сдѣлать большое впечатлѣніе и на тѣ лица, которыя составляютъ общество мадамъ Эрбо.
"Если же нѣтъ, значитъ — меня гнусно обманывали…
"Тогда я прійму всѣ средства избѣжать сѣтей, которыя мнѣ всюду разставлены.
"Я еще не знаю, какія это средства… Я еще не знаю, на что я рѣшусь тогда… бѣдная, покинутая, кому тогда я повѣрю свои чувства, свои думы?
«Кому? О, Боже мой! конечно тебѣ, тебѣ, моя безцѣнная, моя небесная… Я буду повиноваться твоимъ внушеніямъ, подобно тому, какъ я повиновалась этому рѣшенію, которое, можетъ-быть, мысль о тебѣ, матушка, внушило мнѣ… повѣрь, матушка, это рѣшеніе внушено мнѣ глубокимъ убѣжденіемъ узнать истину, какова бы она ни была…
„И такъ, завтра я ѣду къ мадамъ Эрбо“.
На другой день, мадмуазель де-Бомениль дѣйствительно сказалась больной и рѣшительно не приказала впускать въ свою комнату никого… вечеромъ, она вмѣстѣ съ гувернанткой вышла изъ отели по тайной лѣстницѣ и, пройдя нѣкоторое разстояніе, сѣла въ фіакръ…
Черезъ нѣсколько минутъ, мадмуазель де-Бомениль и мадамъ Ленэ пріѣхали въ Батиньйольское-Предмѣстье, къ мадамъ Эрбо!
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.
ГЕРЦОГИНЯ.
править
I.
правитьМадамъ Эрбо жила въ одномъ домъ съ капитаномъ Бернаромъ. Она занимала довольно большую квартиру въ третьемъ этажъ.
Комната, назначенная для пріема гостей по воскресеньямъ, состояла изъ столовой, въ которой танцовали подъ фортепьяно, гостиной, въ которой были открыты два стола для нетанцующихъ и желающихъ заняться игрою. Наконецъ, спальная мадамъ Эрбо служила убѣжищемъ для тѣхъ, которыя хотѣли поговорить, не развлекаясь танцами и неразвлекая игроковъ.
Эта послѣдняя комната, убранная чрезвычайно-просто, могла дать понятіе о скромномъ довольствѣ, которымъ наслаждалась мадамъ Эрбо, оставившая свое торговое поприще. Небольшое состояніе, нажитое этою достойною женщиной честнымъ образомъ, обезпечивало будущность двухъ ея дочерей, которыя въ свою очередь не оставались безъ дѣла. Одна изъ нихъ рисовала на фарфорѣ, другая гравировала ноты. Это искусство доставило молодой дѣвушкѣ случай познакомится съ герцогиней, которая, при недостаткѣ уроковъ, тоже занималась гравированіемъ нотъ.
На этотъ вечеръ мадамъ Эрбо собралось до пятнадцати молодыхъ дѣвицъ, изъ которыхъ самой старшей не было двадцати лѣтъ. Веселыя, смѣющіяся, онѣ всѣ отъ души предавались удовольствію, которое доставлялъ имъ воскресный день, день отдыха послѣ недѣльныхъ трудовъ, скуки, досады, которымъ онѣ подвергались, однѣ въ магазинѣ, другія за конторкой темной лавочки въ Сен-Денискомъ Предмѣстьи, третьи, наконецъ, въ какомъ-нибудь пансіонѣ…
Многія изъ дѣвицъ были красивы собой и почти всѣ одѣты съ тѣмъ изящнымъ вкусомъ, которымъ отличаются исключительно Парижанки.
Бѣдныя дѣвушки только по воскресеньямъ могли блеснуть своими нарядами и потому всю недѣлю кокетливо приготовлялись къ этому единственному дню, котораго онѣ такъ нетерпѣливо ожидали въ субботу и о которомъ съ такой неподдѣльной грустью сожалѣли въ понедѣльникъ.
Мужчины, посѣщавшіе вечера мадамъ Эрбо, далеко не представляли собою того изящества, какое видно было въ женщинахъ: дѣйствительно, въ большей части дѣвицъ было столько граціи, столько благородства, что можно было подумать, будто-бы онѣ принадлежали къ такъ-называемому высшему обществу. Впрочемъ, это превосходство женскаго пола совершенно забывалось въ единодушной искренней веселости всей молодежи, удерживаемой присутствіемъ почтенныхъ родственниковъ въ границахъ строжайшаго приличія.
Маленькій балъ мадамъ Эрбо достигалъ своей апогеи не въ часъ по полуночи, какъ это бываетъ въ большомъ свѣтѣ, а въ девять часовъ вечера; шумная, счастливая молодежь уже предавалась полному увлеченію. Почтенная хозяйка въ двѣнадцать часовъ неумолимо оканчивала свои вечера, заботясь о томъ, что на другой день утромъ ея гости должны были заняться дѣломъ, кто въ магазинѣ, кто въ пансіонѣ, кто за конторкой лавки.
Грустенъ, невыразимо грустенъ этотъ первый часъ понедѣльника, особенно въ ту минуту, когда въ вашихъ ушахъ еще раздается торжественный праздничный шумъ! Съ какою скорбью вы думаете о слѣдующихъ шести дняхъ, дняхъ труда, тоски, досады, неволи…
Но за то, по мѣрѣ приближенія желаннаго дня, ваше нетерпѣніе возрастаетъ, сердце бьется, предчувствуя близкую радость… Наконецъ, онъ пришелъ, этотъ день, счастливѣйшій изъ всѣхъ… И тогда какое очарованіе объемлетъ вашу душу….
Рѣдкія, скромныя увеселенія… никогда не отравляетесь вы пресыщеніемъ… трудъ, цѣною котораго вы покупаетесь, придаетъ вамъ вѣчную свѣжесть, всегдашнюю прелесть, вовсе неизвѣстную для тѣхъ, которые не знаютъ что такое трудъ, не знаютъ, что такое праздникъ…
Впрочемъ, гости почтенной мадамъ Эрбо по воскресеньямъ не слишкомъ философствовали и оставляли до понедѣльника всѣ свои мудрыя соображенія.
Неутомимая молодежь со всѣмъ увлеченіемъ, со всею искренностью прыгала подъ увлекательные мотивы польки… магическая сила этихъ звуковъ была такъ велика, что даже почтенные старички и ихъ не менѣе достойныя супруги, игравшіе въ карты или въ лото, не смотря на свой зрѣлый возрастъ, невольно увлекались ими и покачивали головою на своихъ стульяхъ или отбивали тактъ погами, — что явно свидѣтельствовало о талантѣ артиста, игравшаго на фортепьяно…
Играла Эрминія.
Уже прошло около мѣсяца послѣ первой встрѣчи съ Жеральдомъ…
Читатель въ-послѣдствіи узнаетъ, встрѣчались ли молодые люди послѣ этой встрѣчи, начавшейся самымъ грустнымъ, непріятнымъ обстоятельствомъ, и кончившейся самымъ великодушнымъ, самымъ милымъ прощеніемъ.
Герцогиня была одѣта очень-просто: блѣдно-синяго цвѣта кисейное платье стягивало ея стройную талію; на груди былъ приколотъ бантъ изъ розовыхъ лентъ… Точно такой же бантъ красовался и въ ея густыхъ свѣтлорусыхъ волосахъ… герцогиня были прелестна: легкій румянецъ покрывалъ ея щеки; большіе голубые глаза блистали одушевленіемъ; на алыхъ губкахъ, по концамъ оттѣненныхъ едва замѣтнымъ золотистымъ пухомъ, играла неуловимая улыбка и показывала ровный рядъ бѣлыхъ эмалевыхъ зубовъ; дѣвственная грудь красавицы тихо трепетала подъ легкою тканью, какъ-будто стараясь изъ-подъ нея освободиться… маленькая ножка музыкантши, безподобно обутая въ атласный ботинокъ, нескромно выглядывая изъ-подъ кисейнаго платья, съ легкостью била тактъ увлекательной польки…
Въ эту минуту, Эрминія была совершенно счастлива: она наслаждалась тѣмъ удовольствіемъ, которое доставляла своимъ подругамъ и тѣмъ увлеченіемъ, съ которымъ онѣ ему предавались… Но это рѣдкое, великодушное чувство еще недостаточно объясняло ту полноту блаженства, которая придавала чертамъ дѣвушки необыкновенное выраженіе… Казалось, что очаровательное созданіе съ недавняго времени поняло всю свою прелесть, всю возвышенность своего ума, тонкое изящество своего обхожденія… Но она всѣмъ этимъ не гордилась, нѣтъ! — она только была счастлива, такъ счастлива, какъ бываетъ счастливъ великодушный богачъ, довольный тѣмъ, что обладаетъ несметными сокровищами, частицу которыхъ можетъ удѣлить другому…
Герцогиня, повидимому совершенно преданная полькѣ и танцующимъ, нѣсколько разъ невольно оборачивалась къ двери, когда слышала, какъ ее отворяли… Потомъ, увидѣвъ вошедшихъ гостей, она, казалось, упрекала себя за минутное развлеченіе.
Дверь еще разъ отворилась и eine разъ Эрминія бросила въ ту сторону любопытный, почти нетерпѣливый взглядъ…
Вошедшій былъ Оливье, племянникъ капитана Бернара.
Молодой человѣкъ не затворилъ за собою двери, какъ-будто-бы ожидая еще кого-то Эрминія это замѣтила, слегка покраснѣла и снова взглянула на дверь, но увы! въ нее вошелъ восьмнадцати-лѣтній юноша, съ простодушною физіономіею, въ яблочнаго цвѣта перчаткахъ…
Мы не можемъ объяснить, почему при видѣ этого добраго юноши Эрминія, казалось, пришла въ отчаяніе… она невольно измѣнила себѣ, потому-что на губахъ ея выразилась удивительно милая гримаса, а маленькая ножка въ нетерпѣніи забила съ удвоенной быстротой тактъ…
Полька кончилась. Эрминію окружили, благодарили, хвалили и ангажировали на нѣсколько кадрилей… Но красавица привела въ отчаяніе всѣхъ молодыхъ людей, сказавъ, что у нея болитъ нога, что она хромаетъ.
Надо было видѣть походку, которую приняла герцогиня для оправданія своей лжи… Эту страшную ложь дѣвушка придумала заранѣе; въ ту самую минуту, когда увидѣла Оливье одного…. Нѣтъ, никогда раненная голубка не подымала съ такимъ естественнымъ страданіемъ своей маленькой ножки, какъ наша красавица.
Молодые люди, досадуя на непріятный случай, лишавшій ихъ завиднаго наслажденія танцовать съ герцогиней, наперерывъ предлагали интересной больной свои руки… Эрминія имѣла жестокость предпочесть имъ помощь старшей дочери мадамъ Эрбо, и ушла съ ней въ спальную и отдохнуть и освѣжиться, какъ говорила она, потому-что окна этой комнаты выходили въ маленькій садикъ капитана Бернара.
Едва только герцогиня и Ортанса Эрбо успѣли оставить залу, въ нее вошли мадмуазель де-Бомениль и мадамъ Ленэ.
Богатѣйшая наслѣдница во всей Франціи была одѣта чрезвычайно просто, въ бѣломъ кисейномъ платьѣ и въ шелковомъ свѣтлоголубаго цвѣта шарфѣ. Двѣ пряди густыхъ волосъ оттѣняли ея кроткое, грустное лицо.
Мадмуазель де-Бомениль вошла ни кѣмъ незамѣченная, хотя въ это время не танцовали…
Эрнестина была нехороша, но и не дурна… поэтому-то на нее и не обратили ни малѣйшаго вниманія.
Пріѣхавъ на вечеръ мадамъ Эрбо именно съ намѣреніемъ наблюдать за впечатлѣніемъ, какое она могла произвести, молодая дѣвушка сравнила этотъ пріемъ съ шумной предупредительностью, которою она не разъ была окружаема при своемъ появленіи въ многихъ обществахъ…
Не смотря на свою бодрость и рѣшительность, бѣдняжка была больно уязвлена; ея сердце сжалось… Слова мосьё де-Мэльфора стали оправдываться на самомъ дѣлѣ…
— Тамъ, думала Эрнестина; — гдѣ являлась я, знали мое имя, обращали вниманіе на меня только какъ на богатую наслѣдницу… богатству обязана я всей этой предупредительностью…
Мадамъ Ленэ подвела Эрнестину къ хозяйкѣ.
Въ эту минуту Ортанса, ушедшая съ Эрминіей, взглянула въ залу и сказала:
— Я должна тебя оставить, милочка!.. вонъ, посмотри, къ намъ вошли гости… Это одна изъ подругъ матушки… она сегодня утромъ просила у нея позволенія представить ей одну молодую дѣвушку, свою родственницу… ты понимаешь, что я должна…
— Иди, или скорѣй, отвѣчала герцогиня: — ты хозяйка…
Эрминія была отчасти довольна тѣмъ, что осталась одна… въ эту минуту.
Ортанса подошла къ матери, которая встрѣтала Эрнестину чрезвычайно привѣтливо, какъ родственницу мадамъ Ленэ.
— Вотъ сейчасъ разскажу вамъ, моя милая, сказала мадамъ Эрбо, обращаясь къ Эрнестинѣ: — какъ мы проводимъ вечера… дѣвушки танцуютъ съ молодыми людьми въ столовой… мы, старушки, играемъ въ лото, вонь въ той комнатѣ… Каждый веселится но своему возрасту и вкусу. Ортанса, проводи мадмуазель Эрнестину въ столовую… а вы, душа моя, прибавила хозяйка, обращаясь къ мадамъ Ленэ: — идите-ка со мной, мы засядемъ играть… вѣдь вы, я знаю, большая охотница!…
Гувернантка не знала можно ли ей оставить мадмуазель де-Бомениль, но увидавъ взглядъ своей госпожи, она повиновалась и ушла… Эрнестина осталась съ Ортансой.
Это представленіе произошло, какъ мы сказали, въ промежуткѣ между полькой и кадрилью.
Молодой живописецъ, прекрасный музыкантъ, замѣнилъ герцогиню за фортепьяно… Кадриль раздался и танцующіе начали становиться по мѣстамъ.
Дѣвицы Эрбо, въ качествѣ дочерей хозяйки дома, не долго дожидались танцоровъ… Впрочемъ, обѣ онѣ были прелюбезныя и прехорошенькія дѣвушки… Оливье, въ блестящемъ мундирѣ, котораго одного уже достаточно было, чтобъ отличить молодаго человѣка отъ всѣхъ другихъ мужчинъ, еслибы даже онъ и не отличался прекрасной наружностью, Оливье, говоримъ мы, подошелъ къ Ортансѣ и сказалъ:
— Вы, конечно, позабыли, мадмуазель, что эта кадриль принадлежитъ мнѣ… Пойдемте же, займемъ мѣста.
— Сію минуту, мосьё Оливье, отвѣчала Ортанса, подводя Эрнестину къ дивану, на которомъ уже сидѣло нѣсколько дѣвицъ.
— Извините, что я оставляю васъ, прибавила мадмуазель Эрбо, обращась къ Эрнестинѣ: — я ангажирована на эту кадриль… садитесь, пожалуйста, здѣсь… Я увѣрена, что васъ сейчасъ ангажируютъ.
— О, прошу васъ, мадмуазель, возразила Эрнестина: — не заботьтесь обо мнѣ..
Акорды музыки раздались снова… Ортанса пошла къ своему танцору. Мадмуазель де-Бомениль сѣла на диванъ.
Съ этой минуты, такъ-сказать, началось испытаніе, на которое съ такой неустрашимостью рѣшилась Эрнестина. Подлѣ нея сидѣло пять или шесть дѣвицъ, которыя, сказать правду, отличались менѣе другихъ своей красотой и потому скромно ожидали приглашенія на кадриль, точно такъ же какъ и мадмуазель де-Бомениль. Это не были царицы бала, красавицы, которыхъ толпа наперерывъ ангажируетъ заранѣе…
По тому ли, что подруги Эрнестины были красивѣе ея, потому ли, что онѣ были лучше и съ большимъ блескомъ одѣты, ихъ ангажировали одну за другой, а она осталась незамѣченной.
Ту же участь раздѣляла съ нею еще одна дѣвушка, впрочемъ, очень дурная собой.
Вдругъ раздались слова:
— Нужно визави, скорѣе визави!…
Танцоръ, принявшій на себя обязанность пополнить хореграфическую ошибку, былъ именно толстый юноша въ перчаткахъ яблочнаго цвѣта. Простодушный толстякъ, увидавъ издали двухъ искомыхъ дѣвицъ, подбѣжалъ ангажировать одну изъ нихъ, но вмѣсто того, чтобы сдѣлать выборъ скорѣе, и по-крайней-мѣрѣ не оскорбить ту, которая ему не понравилась, неловкій Парисъ нѣсколько секундъ смотрѣлъ то на ту, то на другую и наконецъ рѣшился ангажировать сосѣдку мадмуазель де-Бомениль… Вѣроятно, избранная обязана была своимъ преимуществомъ румянымъ щекамъ и черезъ-чуръ обозначавшимся двумъ полушаріямъ. Трудно выразить странную грусть, которая терзала сердце мадмуазель де-Бомениль въ эту минуту… Пусть это было чувство чисто-дѣтское, но бѣдняжка страдала, горько страдала…
Эрнестина, видя, какъ ангажировали молодыхъ дѣвицъ одну за другою, по врожденной скромности объясняла себѣ это преимущество… Но по-мѣрѣ-того, какъ сидѣвшія вмѣстѣ съ нею одна за другою становились на мѣста, а на нее еще никто не обратилъ вниманія, ея печаль, ея безпокойство увеличивались. Когда же, наконецъ, и послѣдняя изъ нихъ, дурная собой, была ангажирована, бѣдная Эрнестина потеряла всю свою бодрость…
— Увы! подумала она: — ужь если я не могу выдержать сравненія ни съ одною изъ этихъ дѣвушекъ, даже съ тою, которую ангажировали послѣ всѣхъ, стало-быть, никому не могу нравиться… Стало-быть, тѣ, которые убѣждаютъ меня въ противномъ, говорятъ это только изъ корыстолюбивыхъ интересовъ…. Да! всѣ эти дѣвицы, предпочтенныя мнѣ, могутъ быть совершенно увѣрены, что это предпочтеніе искренно, безразсчетно… Никакое горькое сомнѣніе не можетъ отравлять ихъ невиннаго торжества… О, никогда, никогда не знать мнѣ даже этого ничтожнаго счастія!..
При этихъ мысляхъ, волненіе мадмуазель де-Бомениль было такъ сильно, что ей стоило огромныхъ усилій удержать потокъ слезъ, который, казалось, такъ и хотѣлъ вырваться изъ глазъ бѣдной сиротки.
Но если эти слезы остановились, на блѣдномъ лицѣ дѣвушки тягостное чувство скорби такъ ярко выразилось, что его тотчасъ же замѣтили два великодушныя сердца…
Въ то время, какъ Эрнестина была погружена въ свою грустную думу, кадриль кончилась. Оливье и Ортанса, танцевавшіе какъ разъ противъ Эрнестины, остались и послѣ кадрили на томъ же мѣстѣ.
Молодой человѣкъ вдругъ нечаянно взглянулъ на диванъ, на которомъ Эрнестина сидѣла одна… онъ тотчасъ замѣтилъ грустное выраженіе ея физіономіи. Это его тронуло…
— Скажите, пожалуйста, мадмуазель, спросилъ онъ у Ортансы: — кто эта молодая дѣвица, вонъ, что сидитъ одна на диванѣ?.. какъ она грустна… Мнѣ кажется, я еще ни разу не видалъ ее у васъ…
— Да, мосьё Оливье, эту дѣвицу сегодня въ первый разъ представила маменькѣ одна изъ ея знакомыхъ…
— Она нехороша собой… Она никого здѣсь не знаетъ… но этому ея и не ангажировали… Бѣдняжка, я думаю, ей очень-скучно…
— Еслибъ я не была ангажирована вами, мосьё Оливье, и еслибы сестра тоже не обѣщала танцевать эту кадриль, — кто-нибудь изъ насъ остался бы съ этой дѣвушкой, но…
— Понимаю, мадмуазель, возразилъ молодой человѣкъ: — вы должны помогать матушкѣ… но я теперь… я ангажирую эту бѣдняжку на первую же кадриль… Право, жалко видѣть ее одну-одинехоньку…
— Какъ вы добры, мосьё Оливье; благодарю васъ и за себя и за маменьку… вы сдѣлаете доброе дѣло…
Черезъ нѣсколько минутъ послѣ этого, Эрминія, остававшаяся одна въ спальной, вошла въ залу. Она подошла къ мадамъ Эрбо и, опершись на спинку кресла, заговорила съ ней. Вдругъ она взглянула въ дверь и увидала Эрнестину.
— Ахъ, Боже мой, воскликнула герцогиня: — посмотрите, какъ печальна та дѣвица, что сидитъ на диванѣ.
Мадамъ Эрбо подняла глаза и взглянула въ ту сторону, куда указывала ей Эрминія.
— Эту молодую дѣвицу мнѣ представила сегодня одна изъ моихъ подругъ…отвѣчала мадамъ Эрбо: — что прикажете дѣлать?.. Наша новая гостья никого здѣсь не знаетъ… и между нами сказать, она нехороша собой… Не удивительно, что ее никто не ангажируетъ…
— Но бѣдняжкѣ все-таки нельзя же весь вечеръ оставаться одной… къ-счастію, я сегодня хромаю. Я пойду, постараюсь развлечь незнакомку.
— Ахъ вы, моя красавица, всегда такая добрая, — возразила улыбаясь мадамъ Эрбо: — вы обо всемъ подумаете… Благодарю васъ… Ортанса и Клара должны танцовать всѣ кадрили… а этой бѣдняжкѣ, какъ кажется, не прійдется протанцовать ни одной…
— О, что касается до этого, сказала Эрминія: — такъ не безпокойтесь… я съумѣю вывести ее изъ непріятнаго положенія…
— Что жъ вы сдѣлаете, моя красавица?
— О, это мой секретъ, отвѣчала герцогиня.
И она пошла прихрамливая… лгунья, къ дивану, на которомъ сидѣла одна только мадмуазель де-Бомениль.
II.
правитьМадмуазель де-Бомениль, увидавъ Эрминію, была такъ поражена удивительною красотой ея, что не замѣтила притворнаго хроманія, къ которому герцогиня нарочно принудила себя, чтобы не танцовать въ этотъ вечеръ… Если читатель еще не догадался, почему герцогиня отказалась отъ танцевъ, онъ узнаетъ въ-послѣдствіи причину этого отказа, очень-рѣдкаго въ молодой дѣвушкѣ.
Каково же было удивленіе Эрнестины, когда герцогиня сѣла подлѣ нея и чрезвычайно ласково сказала ей:
— Мадамъ Эрбо поручила мнѣ, если вы позволите, посидѣть съ вами, замѣнить подлѣ васъ ея дочерей.
— Наконецъ, по-крайней-мѣрѣ, сжалились надо мной, подумала Эрнестина съ горечью.
Но голосъ Эрминіи былъ такъ сладокъ, такъ привѣтливъ, ея прекрасное лицо такъ кротко, такъ ласково улыбалось, что Эрнестина тотчасъ же упрекнула себя за горькую мысль, которая на минуту мелькнула въ ея умѣ.
— Благодарю васъ, мадмуазель, сказала она: — благодарю также и мадамъ Эрбо, что вы и она такъ безпокоитесь обо мнѣ… Но я, право, боюсь удерживать васъ, боюсь лишить васъ удовольстія…
— Танцовать? перебила герцогиня улыбаясь: — увѣряю васъ, мадмуазель… у меня сегодня ужасно болитъ нога, и я не могу танцовать… но за это лишеніе мнѣ пріятно быть съ вами…
— Вы слишкомъ добры, мадмуазель… Право, вы приводите меня въ смущеніе.
— Помилуйте, я дѣлаю то же, что и вы сдѣлали бы для меня, еслибъ увидали меня одну, какъ это всегда случается съ тѣми, кто въ первый разъ бываетъ въ незнакомомъ обществѣ.
— Я не думаю, возразила улыбаясь Эрнестина: — я не думаю, чтобы вы остались однѣ, даже появившись гдѣ-нибудь дѣйствительно въ первый разъ…
— О, полноте, полноте… вотъ вы такъ въ-самомъ-дѣлѣ приводите меня въ смущеніе… вашимъ комплиментомъ…
— Увѣряю васъ, я говорю то, что думаю, отвѣчала мадмуазель де-Бомениль такъ простодушно, что герцогиня была тронута этой искренней, неподдѣльной похвалою.
— Въ такомъ случаѣ, я очень вамъ благодарна за вашу откровенную любезность… я вѣрю вамъ… не сомнѣваюсь, что вы говорите отъ души… но скажите, пожалуйста, какъ вы находите нашъ маленькій балъ…
— Онъ прекрасенъ…
— Не правда ли? Какъ всѣ веселятся, какъ всѣ одушевлены… Но что прикажете дѣлать?.. Въ недѣлѣ только одно воскресенье… и потому для всѣхъ насъ удовольствіе дѣйствительно дѣлается удовольствіемъ, между-тѣмъ, какъ, можетъ-быть, для многихъ, какъ говорятъ, оно служитъ занятіемъ, и еще занятіемъ самымъ томительнымъ… Они пресыщены всѣмъ, они не знаютъ, что выдумать для развлеченія…
— И вы думаете, что эти люди по-крайней-мѣрѣ веселятся? спросила Эрнестина.
— Не думаю… мнѣ кажется, что нѣтъ ничего скучнѣе подобнаго рода удовольствій… вѣдь они придумываются… пріискиваются…
— О да! грустно искать радости, такъ же грустно, какъ грустно искать истинной привязанности, когда насъ никто не любитъ, — невольно воскликнула Эрнестина, уступая порыву своихъ печальныхъ размышленій.
Когда мадмуазель де-Бомениль произносила эти слова, голосъ ея былъ такъ трогателенъ, въ чертахъ ея лица было столько меланхолической грусти, что это тронуло Эрминію до глубины души.
— Бѣдняжка! подумала герцогиня:-- вѣроятно, ея не любятъ родные… вѣроятно, оскорбленіе, которое она чувствуетъ, видя себя оставленною всѣми, незамѣчаемою ни кѣмъ, огорчаетъ ее… Она сидѣла здѣсь одна, она, можетъ-быть, замѣтила какія-нибудь насмѣшки, надъ собою.
Случай заставилъ Эрминію убѣдиться въ томъ, что она подозрѣвала.
Молодая краснощекая дѣвица и ея кавалеръ въ перчаткахъ яблочнаго цвѣта, танцуя, очутились какъ-разъ противъ Эрнестины, и герцогиня замѣтила взглядъ оскорбительнаго сожалѣнія, который предпочтенная съ торжествомъ бросила на мадмуазель де-Бомениль.
Эрнестина тоже замѣтила этотъ взглядъ и сердце ея сжалось… ей казалось, что для всѣхъ она служила предметомъ насмѣшливой жалости… Читатель пойметъ признательность, которую бѣдная сиротка чувствовала къ Эрминіи, когда послѣдняя, понимая ея тягостное положеніе, вдругъ, улыбаясь, спросила:
— Вы конечно позволите мнѣ обращаться съ вами по-дружески?..
— Сдѣлайте одолженіе!.. отвѣчала мадмуазель де-Бомениль.
— Мнѣ кажется здѣсь слишкомъ-жарко… Пойдемте лучше въ комнату мадамъ Эрбо.
— О, благодарю васъ, мадмуазель, воскликнула Эрнестина, быстро вставая и поднявъ на Эрминію кроткіе глаза, въ которыхъ блеснули двѣ яркія слезинки: — благодарю васъ! повторила она шопотомъ.
— За что же вы благодарите меня? спросила съ удивленіемъ герцогиня, подавая ей руку: — напротивъ, я должна благодарить васъ, потому-что для меня вы соглашаетесь оставить залу…
— Перестаньте… возразила Эрнестина въ волненіи: — я поняла васъ…
Объ дѣвушки, рука-объ-руку, пошли въ спальную мадамъ Эрбо, гдѣ никого не было.
— Теперь мы одни сказала Эрминія: — скажите мнѣ, пожалуйста, за что вы благодарили меня?..
— Мадмуазель, перебила Эрнестина: — вы великодушны, стало-быть, вы и откровенны?..
— О, искренность мое достоинство или мой порокъ, отвѣчала герцогиня улыбаясь: — но къ чему этотъ вопросъ?..
— Въ ту минуту, когда вы пригласили меня войдти сюда, подъ предлогомъ будто-бы въ залѣ слишкомъ-душно, вы послушались вашего добраго сердца, вы подумали: „эта бѣдная дѣвушка оставлена всѣми… ея не ангажируютъ, потому-что она нехороша собой… она остается въ залѣ предметомъ насмѣшекъ… она страдаетъ отъ этого униженія… Я избавлю ее, уведу отсюда подъ какимъ нибудь предлогомъ“. Неправда ли, вы такъ думали? прибавила мадмуазель де-Бомениль, на этотъ разъ не скрывая слезъ, которыя потекли по ея щекамъ: — признайтесь, что я угадала…
— Да, это правда, отвѣчала Эрминія съ своей обыкновенной прямотой: — отчего же мнѣ не признаться въ томъ участіи, которое внушало мнѣ ваше положеніе…
— Еще разъ благодарю васъ, сказала Эрнестина, пожимая руку герцогини:-- еслибъ вы знали, какъ я счастлива, довольна искренностью словъ вашихъ…
— А вы, мадмуазель, возразила Эрминія: — вы тоже не знаете, какъ давиче вы меня обидѣли… видители, я съ вами откровенна.
— Я обидѣла васъ?..
— Да… Помните, когда я сказала вамъ, что грустно пріискивать, придумывать удовольствія, вы отвѣчали мнѣ, что это такъ же грустно, какъ искать искренней привязанности, когда насъ никто не любитъ… Вашъ голосъ сжалъ мое сердце…
— Мадмуазель… возразила Эрнестина въ смущеніи.
— О, да! говоря эти слова, вы глубоко страдали, вы были уязвлены… Не отрицайте… вѣдь я подала же вамъ примѣръ откровенности…
— И я буду неблагодарна, если не захочу слѣдовать вашему примѣру…
— Въ такомъ случаѣ, сказала нерѣшительно Эрминія: — позвольте мнѣ сдѣлать вамъ одинъ вопросъ… но умоляю васъ, не приписывайте его нескромному любопытству… вѣроятно, въ вашемъ семействѣ вы не нашли той дружеской, искренней привязанности, которой вы такъ желаете?
— Я сирота… отвѣчала мадмуазель де-Бомениль такимъ трогательнымъ голосомъ, что Эрминія затрепетала.
— Сирота! воскликнула герцогиня.-- Сирота!.. Увы… теперь я васъ понимаю, потому-что и я…
— Вы тоже сирота?..
— Да!
— Какое счастіе!.. быстро вскричала Эрнестина.
Но вдругъ, подумавъ, что это невольное восклицаніе могло показаться нѣсколько страннымъ Эрминіи, мадмуазель де-Бомениль прибавила:
— Простите меня, мадмуазель, простите… я…
— Наконецъ, я тоже васъ угадала, перебила герцогиня съ несравненной улыбкой: — какое счастіе! сказали вы. Говоря это, вы думали вотъ что: „она знаетъ, какъ грустна судьба сироты… и, можетъ-быть, она меня полюбитъ… можетъ-быть, въ ней я найду ту привязанность, которой ни въ комъ не встрѣчала“.. Не такъ ли, прибавила Эрнестина и въ свою очередь протянула руку Эрминіи: — видите ли, я тоже угадала вашу мысль…
— О, да! отвѣчала мадмуазель де-Бомениль: — вы были такъ добры ко мнѣ, вы кажетесь мнѣ такой откровенной, что, право, я хотѣла бы пріобрѣсти вашу дружбу… Но таково только мое честолюбіе… я не смѣю и думать о надеждѣ, прибавила робко Эрнестина: — вѣдь вы меня почти не знаете…
— А вы, развѣ меня больше знаете?…
— Нѣтъ, но вы… большая разница!..
— Почему же?
— Да я уже вамъ и такъ обязана и еще разъ обращаюсь съ просьбой…
— Почему же вы думаете, что я не буду счастлива, если пріёму вашу дружбу?.. Вы внушаете мнѣ полное участіе… сказала Эрминія, которую до глубины души тронуло положеніе Эрнестины.
Но вдругъ она задумалась и прибавила:
— Не странно ли это?..
— Что такое, мадмуазель? спросила съ безпокойствомъ Эрнестина, пораженная необыкновенно серьёзнымъ выраженіемъ, которое приняло лицо герцогини.
— Едва прошло полчаса, какъ мы познакомились… я не знаю вашего имени, вы не знаете моего… и между-тѣмъ, мы говоримъ откровенно и довѣрчиво…
— Ахъ, Боже мой, мадмаузель, воскликнула Эрнестина почти умоляющимъ голосомъ: — почему же вы удивляетесь быстрому рожденію этой привязанности, этой довѣренности между благодѣтелемъ и одолженнымъ… Ничто такъ не сближаетъ, какъ участіе со стороны одного и благодарность со стороны другаго.
— О, я обязана согласиться съ вами, возразила герцогиня, улыбаясь съ нѣжностію: — мнѣ хочется вѣрить вамъ, чтобъ не принимать вашихъ доказательствъ…
— Но мои доказательства дѣйствительны, отвѣчала Эрнестина, ободренная первымъ успѣхомъ и надѣясь передать свои убѣжденія Эрминіи: — да, притомъ, одинаковость нашего положенія должна еще болѣе сблизить насъ… Мы обѣ сироты… Въ самомъ этомъ словѣ уже таится внутренняя связь двухъ душъ…
— О, да! воскликнула герцогиня, сжимая руки мадмуазель де-Бомениль: — эта связь, это сочувствіе тѣмъ болѣе драгоцѣнны, что у насъ нѣтъ другихъ связей…
— Стало-быть… сказала Эрнестина: — когда-нибудь вы подарите меня вашей дружбой?..
— Давиче, отвѣчала герцогиня:-- я была тронута вашимъ положеніемъ… теперь мнѣ кажется, что я люблю васъ… Я вижу, что у васъ доброе сердце…
— Еслибъ вы знали, какъ отрадны для души моей ваши слова… клянусь вамъ, мадмуазель, я съумѣю быть благодарной…
На минуту остановившись, Эрнестина продолжала:
— Мадмуазель… Нѣтъ, мнѣ кажется, что съ этой минуты я не въ состояніи такъ называть васъ…
— Мнѣ тоже трудно отвѣчать вамъ такимъ же церемоннымъ тономъ… называйте меня просто Эрмніей… и я буду называть васъ…
— Эрнестиной…
— Эрнестиной!.. быстро воскликнула герцогиня, вспомнивъ, что дочь графини де-Бомениль, ея сестра, носила то же имя: — васъ зовутъ Эрнестиной… Вы сейчасъ говорили о сочувствіи, о внутренней связи между нами… вотъ еще одна причина этой связи…
— Какъ такъ?..
— У одной особы, которую я уважала и любила… была дочь, тоже Эрнестина…
— Ну, такъ вотъ, видите ли, Эрминія, сколько причинъ заставляютъ насъ любить другъ друга… и такъ, мы друзья… я сейчасъ же воспользуюсь моимъ положеніемъ и замучу васъ множествомъ вопросовъ, одинъ другаго нескромнѣе…
— Я тоже…
— Прежде всего скажите мнѣ, Эрминія, чѣмъ вы занимаетесь?
— Я даю уроки пѣнія и музыки…
— Какъ же счастливы ваши ученицы… вѣдь, я знаю, вы непремѣнно очень добры къ нимъ…
— Вовсе нѣтъ… я очень строга… весело возразила герцогиня:-- но вы, Эрнестина, вы что же дѣлаете?
— Я? воскликнула мадмуазель дв-Бомениль въ смущеніи: — я вышиваю шерстью…
— Достаточно ли у васъ работы, моя милая? спросила Эрминія почти съ родительской заботливостью: — въ это время года обыкновенно бываетъ очень-мало заказовъ подобныхъ работъ…,
— Я недавно еще пріѣхала сюда изъ… провинціи къ моей родственницѣ, отвѣчала въ смущеніи Эрнестина: — по-этому, мнѣ еще не удалось чувствовать недостатка въ работѣ…
— Во всякомъ случаѣ, перебила герцогиня: — если у васъ не будетъ работы, я надѣюсь достать вамъ, милая Эрнестина.
— Вы? какимъ же образомъ?..
— Я тоже… иногда вышиваю по заказамъ… между друзьями можно говорить откровенно… Иногда мнѣ случалось не имѣть уроковъ… и тогда вышиванье служило мнѣ средствомъ къ моему существованію… Въ магазинѣ были очень довольны моей работой и потому я въ хорошихъ сношеніяхъ съ хозяевами… Я увѣрена, что по моей рекомендаціи вамъ всегда дадутъ работу…
— Но если вы, Эрминія, вышиваете сами, такъ зачѣмъ же будете лишать себя работы въ мою пользу… Не дай Богъ; но еслибъ ваши уроки прекратились, сказала Эрнестина, глубоко тронутая великодушнымъ предложеніемъ Эрминіи: — что вы тогда станете дѣлать?..
— О, у меня есть еще и другія средства, возразила гордая дѣвица: — я гравирую ноты… главное въ томъ, что я могу вамъ достать работу… Вы, конечно, знаете, что для насъ, бѣдныхъ людей, живущихъ только своими трудами, еще недостаточно имѣть добрую волю и терпѣніе, надо наидти занятіе…
— Разумѣется… это очень трудно… Но какъ быть въ такомъ случаѣ!.. съ грустью воскликнула мадмуазель де-Бомениль, въ первый разъ подумавъ о печальной участи многихъ бѣдныхъ дѣвушекъ. Она думала, что и ея новая подруга тоже, вѣроятно, не разъ бывала въ затруднительномъ положеніи, о которомъ говорила.
— Да, меланхолически возразила Эрминія: — тяжело, горько видѣть себя безъ всякой работы… тутъ ничего не помогутъ ни добрая воля, ни терпѣніе… ничто… ничто… Поэтому-то я и хочу, милая Эркестина, доставить вамъ всѣ средства, чтобы вы никогда не знали печали… Но скажите, гдѣ вы живете… Я зайду къ вамъ, когда пойду на уроки… если только ваша квартира не слишкомъ-далеко оттуда, куда я хожу… вы не знаете, какъ для меня дорого время.
Смущеніе мадмуазель де-Бомениль достигло высшей степени, тѣмъ болѣе, что бѣдная дѣвушка должна было прибѣгнуть ко лжи. Однакожь, черезъ минуту она отвѣчала:
— Видите, моя милая Эрминія, я была бы очень рада видѣть васъ у себя, но моя родственница…
— Бѣдняжка… я понимаю… быстро сказала герцогцня: — вы живете не у себя… можетъ-быть, ваша родственница заставляетъ васъ глубоко чувствовать это…»
— О, да! воскликнула Эрнестина, совершенно довольная этимъ извиненіемъ: — моя родственница не то, чтобы зла, но она сердитая, сварливая женщина… вѣчно бранится со всѣми… право, я боюсь, чтобъ…
— Довольно, довольно, возразила Эрминія улыбаясь: — если она бранчива и криклива, такъ не видать ей меня въ своемъ домѣ… Въ такомъ случаѣ, Эрнестина, когда у васъ будетъ время, заходите ко мнѣ…
— Я только что хотѣла васъ просить объ этомъ… о, какъ я буду довольна, счастлива, когда прійду къ вамъ…
— Вы увидите, какая у меня хорошенькая комнатка!.. сказала герцогиня; но, подумавъ, что, можетъ-быть, жилище ея новой подруги было не такъ хорошо, какъ ея, она прибавила:
— Я говорю, что моя комнатка премиленькая… это значитъ, что она очень… проста…
Мадмуазель де-Бомениль уже отъискала, такъ сказать, ключъ къ сердцу и сказала ей улыбаясь:
— Будьте откровенны, Эрминія…
— Въ чемъ?
— Ваша комнатка прекрасна, я знаю… и вы оговорились, боясь огорчить меня… вы подумали, что моя бранчивая родственница, вѣроятно, не дала мнѣ такой хорошенькой комнатки, какъ ваша…
— Послушайте, Эрнестина, возразила смѣясь Эрминія: — да вы право, преопасная дѣвица, особенно для тѣхъ, у кого есть секреты… вы все угадываете…
— Ну, такъ и есть… я была увѣрена, что ваша комнатка чудесна… За то, какъ мнѣ пріятно будетъ увидать ее…
— Не говорите такъ, скажите лучше просто: Эрминія, въ такой-то день я пріиду къ вамъ выпить съ вами утромъ чашку молока…
— Отъ всего сердца готова сказать это…
— А я отъ всего сердца принимаю ваше обѣщаніе. — Только пожалуйста, приходите до десяти часовъ, потому-что съ десяти начинаются уроки… Ну, такъ когда же вы прійдете, Эрнестина?..
Мадмуазель де-Бомениль снова смутилась, но провидѣніе, въ лицѣ стройнаго красавца Оливье, вывело ее на, этотъ разъ изъ затрудненія.
Вѣрный великодушному обѣщанію, которое онъ далъ мадмуазель Эрбо, милый молодой человѣкъ пришелъ изъ состраданія ангажировать Эрнестину на слѣдующую кадрилъ.
Поклонясь Эрминіи почтительно и вмѣстѣ дружески, Оливье вѣжливо поклонился Эрнестинѣ и сказалъ:
— Позвольте мнѣ, мадмуазель, имѣть честь протанцовать съ вами слѣдующую кадриль?
III.
правитьМадмуазель де-Бомениль была очень-удивлена неожиданнымъ приглашеніемъ Оливье. Молодая дѣвушка поняла, что это приглашеніе было приготовлено заранѣе, потому-что въ настоящую минуту она сидѣла не въ танцевальной залѣ… она не знала, что отвѣчать… вдругъ Эрминія, замѣтивъ ея нерѣшительность, сказала:
— Мосьё Оливье, я принимаю ваше приглашеніе во имя мадмуазель Эрнестины… она, право, способна лишить васъ удовольствія танцовать съ ней, и готова просидѣть цѣлый вечеръ со мной…
— Если ужь мадмуазель Эрминія приняла за меня ваше приглашеніе, отвѣчала Эрнестина: — стало-быть, мнѣ остается только послѣдовать ея примѣру…
Оливье поклонился, и, обращаясь къ герцогинѣ, сказалъ:
— Очень-жаль, что я пришелъ слишкомъ-поздно… во-первыхъ, потому-что вы, мадмуазель, болѣе не играете на фортепьяно… и, во-вторыхъ, потому-что вы сегодня не танцуете…
— Да, въ-самомъ-дѣлѣ, мосьё Оливье, вы сегодня пришла что-то очень-поздно… кажется, ужь въ концѣ послѣдней польки, которую я играла…
— Да, мадмуазель, вы видите во мнѣ жертву терпѣнія и неакуратности одного моего друга, который хотѣлъ прійдти сюда вмѣстѣ со мною…
При этихъ словахъ, Оливье внимательно посмотрѣлъ на Эрминію, которая слегка покраснѣла и потупила глаза.
— Но этотъ другъ не пришелъ, прибавилъ молодой человѣкъ.
— Можетъ-быть, онъ боленъ?.. спросила герцогиня притворно равнодушнымъ тономъ: — хотя, повидимому, она очень безпокоилась.
— Нѣтъ, мадмуазель… онъ совершенно здоровъ… я его видѣлъ… кажется, его удержала мать… онъ повинуется во всемъ ея волѣ…
Эти слова Оливье, казалось, разсѣяли легкое облако, которое почти въ-продолженіе всего вечера омрачало чело герцогини, и она весело сказала:
— Въ такомъ случаѣ, мосьё Оливье, вы несправедливо браните вашего друга… его отсутствіе очень извинительно…
— Я нисколько не браню его, мадмуазель… я только сожалѣю, что онъ не пришелъ сюда, потому-что сегодняшній вечеръ прекрасенъ… и мнѣ досадно, что я по его милости поздно пришелъ… Я гораздо-ранѣе воспользовался бы удовольствіемъ танцовать съ мадмуазель Эрнестиной…
Вдругъ раздались звуки кадрили и послышались слова: «по мѣстамъ, по мѣстамъ».
— Не угодно ли, мадмуазель?.. сказалъ Оливье, вѣжливо подавая руку Эрнестинѣ.
Молодая дѣвушка встала.
Вдругъ Эрминія удержала ее за руку и тихонько шепнула:
— Постойте, Эрнестина, я поправлю вашъ шарфъ… онъ откололся.
И герцогиня съ милой заботливостью поправила некрасивую складку на шарфѣ Эрнестины, приколола его булавкой, которую вынула изъ своего пояса, обдернула ея платье, словомъ, оказала своей новой подругѣ всѣ тѣ маленькія услуги, которыми двѣ добрыя сестры обмѣниваются между собою.
— Теперь, мадмуазель, сказала Эрминія съ комической важностью: — я позволяю вамъ идти танцовать… но смотрите, веселитесь отъ души!..
Мадмуазель де-Бомениль была такъ глубоко тронута милымъ вниманіемъ герцогини, что поспѣшила поцѣловать се въ щеку и тихонько сказала:
— Благодарю васъ… тысячу разъ благодарю…
И счастливая… со смерти матери въ первый разъ, Эрнестина взяла руку Оливье и пошла въ залу.
Молодой человѣкъ, обладая привлекательной наружностью, знакомый съ мужчинами, любезный съ женщинами, имѣлъ огромный успѣхъ въ обществѣ мадамъ Эрбо, тѣмъ болѣе, что красивый гусарскій мундиръ, украшенный крестомъ, кровью купленнымъ, придавалъ его наружности еще болѣе блеска. Поэтому Эрнестина, явившись въ залу объ-руку съ нимъ, тотчасъ же встрѣтила много ревнивыхъ глазъ, которые обратились на нее съ досадою.
Самыя недальновидныя женщины съ рѣдкой проницательностью замѣчаютъ то впечатлѣніе, которое онѣ производятъ на другихъ женщинъ. У мадмуазель де-Бомениль къ этой проницательности присоединялась еще твердая рѣшимость наблюдать надъ всѣмъ; поэтому она тотчасъ замѣтила завистливые взгляды, которые привлекло на нее преимущество, отданное ей молодымъ человѣкомъ. Признательность Эрнестины къ нему еще болѣе усилилась. Она не сомнѣвалась, что Оливье отъ доброты души хотѣлъ отмстить за тягостное, почти оскорбительное невниманіе, которое оказывали ей.
Это чувство благодарности расположило дѣвушку быть съ молодымъ человѣкомъ не такъ осторожной, какъ, можетъ-быть, требовало положеніе, въ которомъ она находилась. Довѣріе ея къ Оливье еще болѣе основывалось на дружескомъ обхожденіи съ нимъ Эрминіи. Эрнестина рѣшилась довести до конца испытаніе, которому она хотѣла заранѣе подвергнуть себя.
Оливье, обѣщая Ортансѣ Эрбо ангажировать мадмуазель де-Бомениль, дѣйствительно повиновался только своему доброму сердцу, потому-что, увидавъ ее издали, онъ нашелъ бѣдную дѣвушку почти дурною; онъ не зналъ ея, не зналъ, глупа ли она или умна… Поэтому молодой солдатъ былъ очень доволенъ, что могъ найдти предметъ для разговора съ Эрнестиной о дружбѣ, которая, какъ ему показалось, связывала ее съ Эрминіей.
— Вы знаете мадмуазель Эрминію, сказалъ онъ, по окончаніи первой фигуры кадрили: — не правда ли, она предобрая, премилая дѣвушка?..
— Я то же думаю, хотя сегодня только въ первый разъ вижу мадмуазель Эрминію.
— Въ первый разъ?..
— Васъ удивляетъ наша быстро-возникшая дружба, не такъ ли? Но что прикажете дѣлать?.. Иногда богачи бываютъ великодушнѣе бѣдняковъ… не дожидаются, пока ихъ попросятъ, а благодѣтельствуютъ заранѣе… Такъ поступила сегодня Эрминія со мною…
— Понимаю, мадмуазель… вы не знаете здѣсь никого и мадмуазель Эрминія…
— Увидавъ меня одну, подошла ко мнѣ… Впрочемъ, это должно удивлять васъ менѣе, чѣмъ кого-либо другаго…
— Почему же, мадмуазель?
— А потому-что вы сами, подобно Эрминіи, отвѣчала Эрнестина улыбаясь: — уступили, въ-отношеніи ко мнѣ, чувству состраданія…
— Состраданія… какое выраженіе!..
— Оно совершенно справедливо…
— Напротивъ…
— Ну, полноте, сознайтесь… мнѣ кажется, вы человѣкъ откровенный, всегда говорите правду…
— Послушайте, мадмуазель, возразилъ Оливье, тоже улыбаясь: — позвольте мнѣ сдѣлать слѣдующее сравненіе… Развѣ это состраданіе, если я сорвалъ забытый, незамѣченный другими цвѣтокъ…
— Скажите лучше — брошенный…
— Пусть такъ, если ужь вамъ это угодно…
— Ну то-то и есть…
— Но что жь это доказываетъ, если не грубый, необразованный вкусъ того, кто предпочелъ, на-примѣръ, маленькой, скромной фіалкѣ огромный цвѣтъ краснаго мака?..
И Оливье съ насмѣшливымъ видомъ указалъ на толстую красавицу, которая была предпочтена Эрнестинѣ, и которой черезъ-чуръ розовыя щеки имѣли большое сходство съ дикимъ макомъ…
Мадмуазель де-Бомениль не могла не улыбнуться при этомъ сравненіи.
— Однакожь, сказала она: — какъ ни любезенъ вашъ отвѣтъ, я все-таки, остаюсь при своемъ убѣжденіи…
— При какомъ?..
— Я увѣрена, что вы изъ жалости ангажировали меня, и изъ жалости же не хотите мнѣ сознаться въ этомъ…
— Вы хотите, чтобъ я былъ съ вами откровененъ… Дѣйствительно, откровенность во всякомъ случаѣ лучше комплиментовъ…
— Вотъ этого-то я именно и желаю…
— Въ такомъ случаѣ, мадмуазель, я скажу вамъ всю правду… когда я увидалъ, что васъ никто не ангажировалъ, я только подумалъ, что вамъ должно быть очень-скучно и далъ себѣ слово танцовать съ вами слѣдующую же кадриль… Вотъ истина… вы сами хотѣли того…
— О, да, мосьё, и я благодарю васъ… Еслибъ я смѣла…
— Не церемоньтесь, мадмуазель; что вамъ угодно?..
— Нѣтъ, это невозможно… Хотя вы и откровенны, хотя вы и увѣрены, что я люблю истину и не оскорбляюсь ею, но ваша откровенность все-таки имѣетъ нѣкоторые предѣлы…
— Никакихъ, кромѣ тѣхъ, которые вамъ угодно будетъ положить самимъ…,
— Въ-самомъ-дѣлѣ…
— Даю вамъ слово.
— Видите ли… вопросъ, который я хочу вамъ сдѣлать, можетъ. показаться вамъ страннымъ, можетъ-быть, дерзкимъ…
— Ну, тогда я просто скажу вамъ, что онъ страненъ или дерзокъ…
— Право, я не смѣю…
— А-га, мадмуазель… сказалъ молодой человѣкъ, улыбаясь; — вотъ и вы тоже боитесь… откровенности…
— Нѣтъ, я страшусь за вашу искренность… она должна быть совершенна…
— Будьте покойны, мадмуазель; я отвѣчаю за себя…
— Скажите мнѣ… какова я кажусь вамъ?
— Мадмуазель!.. прошепталъ въ смущеніи Оливье, не ожидавшій такого внезапнаго, затруднительнаго вопроса: — позвольте мнѣ…
— Ну, вотъ видите, возразила улыбаясь Эрнестина: — вы боитесь отвѣчать мнѣ откровенно… но постойте… я помогу вамъ… предположите, что, выйдя отсюда, вы встрѣтите кого нибудь изъ вашихъ друзей и будете говорить ему о всѣхъ молодыхъ дѣвушкахъ, съ которыми вы танцовали… что скажете выему обо мнѣ… если только вспомните, что и я тоже танцовала съ вами?…
— Ахъ Боже мой, мадмуазель, отвѣчалъ Оливье, выходя изъ смущенія: — я сказалъ бы моему другу вотъ что: «я видѣлъ одну дѣвушку, которой не ангажировалъ никто… это возбудило во мнѣ участіе къ ней… я танцовалъ съ нею… Сначала я думалъ, что мнѣ прійдется говорить съ незнакомкой какой-нибудь вздоръ, что нашъ разговоръ будетъ очень скученъ… Представь же мое удивленіе… Дѣвица была очень умна… нашъ разговоръ былъ одушевленъ… и время кадрили прошло для меня какъ мимолетный сонъ.»
— Но если вашъ другъ спроситъ: «эта дѣвушка — хороша или дурна?» что вы ему отвѣтите?..
— Издали, быстро отвѣчалъ молодой гусаръ: — я не могъ разглядѣть ея лица… Но вблизи, смотря на нее со всѣмъ вниманіемъ, и особенно слыша ея голосъ, я нашелъ въ ея физіономіи такую меланхолическую кротость, такую дивную доброту, такую неподдѣльную искренность, что она показалась мнѣ хорошенькой… Но, скажу я моему другу, не говорите объ этомъ никому… потому-что только умная, добрая женщина можетъ выслушать и простить откровенность… Такъ сказалъ бы я, мадмуазель, моему другу…
— Благодарю васъ, отъ глубины души благодарю за вашу откровенность… воскликнула мадмуазель де-Бомениль такимъ трогательнымъ голосомъ, что Оливье, удивленный и растроганный, съ живѣйшимъ участіемъ посмотрѣлъ на нее.
Въ эту минуту кадриль кончилась.
Оливье проводилъ Эрнестину къ Эрминіи и, пораженный страннымъ характеромъ молодой дѣвицы, въ задумчивости сѣлъ поодаль отъ шумящей молодежи.
— Ну, повеселились вы, Эрнестина? дружески спросила у ней герцогиня:-- я видѣла удовольствіе на лицѣ вашемъ… вы проговорили все время кадрили.
— О, да мосьё Оливье такъ любезенъ… притомъ же, зная, что вы, Эрминія, съ нимъ знакомы, я говорила съ нимъ откровенно…
— И онъ заслуживаетъ этого, увѣряю васъ. Трудно найдти другой характеръ болѣе благородный, другое сердце, болѣе великодушное, любящее… Его истинный другъ (и, произнося это слово, Эрминія слегка покраснѣла) разсказывалъ мнѣ, что мосьё Оливье занимается самыми тягостными работами… чтобы только помогать своему дядѣ, отставному моряку, покрытому ранами… Онъ живетъ здѣсь въ домѣ, живетъ однимъ недостаточнымъ пенсіономъ..
— Это меня нисколько не удивляетъ… я угадала, что у мосьё Оливье доброе, благородное сердце.
— И это еще не все… онъ смѣлъ, неустрашимъ, какъ левъ… Его другъ разсказывалъ мнѣ много примѣровъ удивительной храбрости мосье Оливье… Его другъ служилъ съ нимъ въ одномъ полку.
— Мнѣ кажется, что такъ и должно быть… отвѣчала Эрнестина: — я всегда воображала, что люди добрые, великодушные, непремѣнно должны бытъ неустрашимы… Напримѣръ, вы, Эрминія, я увѣрена, что вы тоже очень смѣлы…
Разговоръ двухъ дѣвушекъ былъ прерванъ появленіемъ какого-то молодаго человѣка, который, едва замѣтно обмѣнявшись взглядомъ съ Эрминіей, ангажировалъ мадмуазель де-Бомениль на кадриль…
Она замѣтила этотъ взглядъ, покраснѣла и улыбнулась… однакожь приняла приглашеніе.
Молодой человѣкъ отошелъ и Эрнестина весело сказала своей покой подругѣ:
— Вы внушили мнѣ охоту быть опасной, и я дѣйствительно дѣлаюсь ею…
— По какому случаю?..
— Это приглашеніе на кадриль…
— Что же?
— Оно сдѣлано по вашему повелѣнію.
— Все я виновата!..
— Да… вы подумали: пусть бѣдная Эрнестина протанцуетъ хоть еще разъ… но не у всѣхъ такое доброе сердце, какъ у мосьё Оливье… впрочемъ, я царица этого бала и прикажу одному изъ моихъ подданныхъ…
Но въ эту минуту подданный королевы Эрминіи перервалъ разговоръ двухъ подругъ, сказавъ Эрнестинѣ:
— Мадмуазель, кадриль начинается…
— Когда вы воротитесь, сказала Эрминія, дружески погрозивъ Эрнестинѣ: — вотъ я научу васъ., госпожа вѣщунья, такъ гордиться своей проницательностію…
Едва мадмуазель де-Бомениль успѣла войдти въ залу, Оливье подошелъ къ герцогинѣ и сѣлъ подлѣ нея.
— Кто эта дѣвушка, съ которой я таігцовалъ? спросилъ онъ.
— Это бѣдная сиротка, которая живетъ своими трудами, вышиваетъ шерстью… мнѣ кажется, она не очень счастлива… Еслибъ вы знали, какъ трогательно благодарила она меня за то, что я подошла къ ней и постаралась занять ее… Сегодня я увидала ее въ первый разъ и, однакожь, мы уже успѣли подружиться…
— Она мнѣ говорила объ этомъ… бѣдная дѣвушка простодушно сказала, что и вы и я изъ состраданія занялись ею.
— Бѣдняжка! вѣроятно, съ ней очень дурно-обходятся… вѣроятно, отъ-того она такъ и признательна за малѣйшее доказательство участія, которое принимаютъ въ ней…
— При всемъ этомъ, она чрезвычайно оригинальна… Еслибъ вы знали, мадмуазель, какой странный вопросъ она сдѣлала мнѣ, прося у меня откровеннаго отвѣта…
— Что такое?
— Она спросила у меня, какъ она мнѣ показалась, хороша или дурна…
— Удивительная дѣвушка!.. Что же вы ей отвѣчали?
— Истину, потому-что она того требовала.
— Какъ, мосьё Оливье, вы сказали ей, что она нехороша?
— Да, но я прибавилъ, что въ ея лицѣ есть столько милой кротости, столько неподдѣльной искренности, что она кажется хорошенькой… Впрочемъ, это дѣйствительно такъ… по-крапйней мѣрѣ, на мои глаза…
— Ахъ, Боже мой, мосьё Оливье, воскликнула Эрминія почти съ ужасомъ: — ваши слова должны огорчить ее… и она не обидѣлась?
— Нисколько… напротивъ… это-то именно всего болѣе меня поразило… Когда дѣлаютъ подобные вопросы — будьте откровенны — значитъ лгите. Между-тѣмъ, бѣдная дѣвушка благодарила за мой искренній отвѣтъ, и благодарила съ такимъ трогательнымъ, неподдѣльнымъ выраженіемъ, что я самъ, противъ воли, былъ тронутъ до глубины души…
— Знаете ли, что я думаю, мосьё Оливье? Съ бѣдняжкой, вѣроятно, обращались всегда очень-дурно… Можетъ-быть, даже ей говорили, что она ужасно дурна… и вотъ сегодня, встрѣтившись въ первый разъ съ человѣкомъ, которому она могла говорить довѣрчиво, она захотѣла узнать истину…
— Очень можетъ быть, мадмуазель… меня особенно тронула признательность, съ которою Она принимаетъ малѣйшее участіе, если только оно кажется ей искреннимъ.
— Вообразите, мосьё Оливье, я видѣла, какъ нѣсколько разъ на глазахъ бѣдняжки навертывались слезы…
— Мнѣ тоже кажется, что подъ ея веселостью скрывается тяжкая грусть и что она ищетъ случая нѣсколько забыться… по несчастію, ея работа, требуя много времени, не очень выгодна… Что, если еще бѣдность и недостатокъ присоединяются къ другимъ огорченіямъ?
— Это легко можетъ быть… Дѣйствительно, положеніе ея кажется достойнымъ состраданія…
— Тише, мосьё Оливье, она идетъ… сказала Эрминія.
Потомъ она прибавила:
— Ахъ, Боже мой, она надѣваетъ шаль… ее уводятъ отъ насъ…
Въ-самомъ-дѣлѣ, Эрнестина, за которою съ важнымъ видомъ слѣдовала мадамъ Ленэ, вошла въ спальню мадамъ Эрбо и взглядомъ сказала Эрминіи, что уходить съ большимъ сожалѣніемъ.
Герцогиня встала и подошла къ своей, покой подругѣ.
— Какъ? сказала она: — вы уже оставляете насъ?
— Что дѣлать… отвѣчала Эрнестина, указавъ глазами на свою повинную гувернантку.
— По-крайней-мѣрѣ, милая Эрнестина, вы прійдете въ слѣдующее воскресенье?.. вы знаете, что намъ еще надо поговорить о многомъ.
— О, я надѣюсь, Эрминія… я тоже очень желаю какъ-можно-скорѣе увидать васъ…
Эрнестина граціозно поклонилась молодому солдату и сказала:
— До свиданія, мосьё Оливье…
— До свиданія, мадмуазель… отвѣчалъ тотъ.
Черезъ часъ, мадмуазель де-Бомениль и мадамъ Ленэ пріѣхали въ отель де-Ларошгю.
IV.
правитьВозвратившись съ бала отъ мадамъ Эрбо, мадмуазель де-Бомениль осталась одна, вынула изъ ящика свой альбомъ и написала въ немъ слѣдующее:
"Безцѣнная матушка. О, какъ я благодарю Бога… Его внушеніе, которое я рѣшилась исполнить, было для меня благодатно.
"Страшный урокъ дали мнѣ на этомъ вечерѣ… Но за то, какъ онъ наставителенъ… и наконецъ, какое сладостное, отрадное вознагражденіе получила я за него…
"На этомъ вечерѣ два благородныя, два великодушныя сердца выказали ко мнѣ участіе… истинное, неподдѣльное.
"О, да, на этотъ разъ участіе ко мнѣ было истинно, безкорыстно, потому-что эти люди, по-крайней-мѣрѣ, не знаютъ, что я богатѣйшая наслѣдница во всей Франціи…
"Они считаютъ меня бѣдной сиротой, думаютъ, что мое состояніе близко къ нищетѣ… Да, я знаю, что они были искренни, откровенны со мною… Я увѣрена въ этомъ…
"Суди же о моемъ счастіи, моя безцѣнная… я могу наконецъ хоть къ кому-нибудь имѣть довѣріе… я, принужденная лестью меня окружающихъ бояться всѣхъ, не вѣрить никому…
"Наконецъ… я знаю цѣну своимъ достоинствамъ, знаю, чѣмъ кажусь я…
"Я далеко нехороша… во мнѣ нѣтъ ничего такого, чѣмъ бы могла я привлечь общее вниманіе… я принадлежу къ числу тѣхъ бѣдныхъ существъ, которыя должны навсегда оставаться незамеченными… развѣ какое-нибудь сострадательное сердце будетъ тронуто кроткимъ, грустнымъ выраженіемъ моего лица…
"Я могу внушать къ себѣ только нѣжное состраданіе, которое чувствуютъ возвышенныя души при видѣ бѣднаго существа, страдающаго какою-нибудь тайной скорбью.
"Если это состраданіе случайно сблизитъ меня съ одною изъ этихъ избранныхъ натуръ, она найдетъ и полюбитъ во мнѣ кротость моего характера и жадное желаніе взаимности…
"Вотъ все, что есть во мнѣ, ни болѣе, ни менѣе…
"И когда я сравниваю эти бѣдныя качества, единственныя, какими я обладаю, когда я сравниваю ихъ съ идеальными совершенствами, которыя лесть въ такомъ обиліи мнѣ приписываетъ;
"Когда я думаю объ этой внезапной, неодолимой страсти, которую внушала я людямъ, меня невидавшимъ;
"Когда, наконецъ, думаю объ эффектѣ, который я произвожу, входя въ какое-нибудь общество, и припоминаю при этомъ, что нынѣшній вечеръ меня ангажировали только изъ состраданія, потому-что всѣ дѣвушки были лучше меня, что я была самая дурная изъ всѣхъ… о, матушка, я чувствую, что во мнѣ рождается ненависть, во мнѣ, въ грудь которой никогда не западало это чувство… да, въ эту минуту я ненавижу, презираю всѣхъ тѣхъ, которые играли мною посредствомъ своей подлой, корыстолюбивой лести… Я удивляюсь грубымъ, дерзкимъ словамъ, которыя приходятъ мнѣ въ голову и которыя когда-нибудь я выскажу презрѣннымъ льстецамъ, такъ низко меня обманывавшимъ… Я выскажу имъ эти слова, когда испытаніе, которое я хочу сдѣлать на балѣ маркизы де-Миркуръ, вполнѣ докажетъ мнѣ ихъ обманъ и притворство.
"Увы, милая матушка! кто могъ думать, что я, еще недавно такая кроткая, боязливая, буду такъ рѣшительна?.. Да! необходимость избѣгнуть несчастія придаетъ силу воли самому боязливому!
"Мнѣ кажется, что умъ мой, до-сихъ-поръ незнавшій недовѣрчивости, наблюдательности, скажу болѣе, почти хитрости, теперь раскрывается… въ немъ раждаются эти свойства, конечно, неблагородныя, но, можетъ-быть, мое положеніе извиняетъ ихъ…
"Я сказала тебѣ, милая матушка, что страшный, жестокій урокъ, который мнѣ дали, по-крайней-мѣрѣ былъ вознагражденъ…
"Я нашла себѣ великодушнаго, искренняго друга… Милая, прекрасная дѣвушка, видя меня одну, незамѣченную, сжалилась надъ моимъ оскорбительнымъ положеніемъ, подошла ко мнѣ, старалась меня утѣшить съ такою добротой, съ такою милой заботливостью… О, какъ я была ей благодарна!..
" — Еслибъ ты знала, безцѣнная матушка, какъ отрадно, какъ сладостно для меня, богатѣйшей наслѣдницы во всей Франціи, обременяемой до-сихъ-поръ притворной угодливостью, вдругъ найдти существо, которое любить меня, а не мое богатство; существо, которое видѣло мое униженіе и почитаетъ меня бѣдною, несчастною сиротой!..
"Быть любимой за свои несчастія отрадно для сердца, тѣмъ болѣе, что доселѣ вамъ только оказывали притворную привязанность, потому-что знали о вашемъ богатствѣ!
"Искренняя дружба, которую, наконецъ, нашла я, мнѣ тѣмъ драгоциннѣе, что она служитъ залогомъ моего будущаго счастія… Отнынѣ, увѣренная хотя въ одномъ испытанномъ другѣ, я не боюсъ за свою будущность…
"Что я говорю тебѣ объ Эрминіи (такъ зовутъ мою новую знакомку), тоже должна я сказать и о мосьё Оливье, котораго можно почесть братомъ Эрминіи по благородству чувствъ и добротѣ сердца… Увидавъ, что я одна не танцовала, онъ ангажировалъ меня изъ состраданія… Когда я замѣтила ему это, онъ, по своей откровенности, не сталъ запираться, что дѣйствительно имъ руководило это чувство… Скажу болѣе, когда я спросила у него хороша ли я, молодой человѣкъ отвѣчалъ, что нѣтъ, но что въ лицѣ моемъ есть много меланхолической кротости и доброты, которыя внушаютъ ко мнѣ истинное участіе…
"Эти простыя слова восхитили меня… Я чувствую, что они справедливы… вѣдь и ты, милая матушка, тоже говорила мнѣ… и притомъ молодой человѣкъ сказалъ это не богатой наслѣдницѣ, а бѣдной сиротѣ, живущей своими трудами.
"Мосьё Оливье — какъ мнѣ кажется, простой солдатъ… однакожь, вѣроятно, онъ получилъ гдѣ-нибудь прекрасное воспитаніе, потому-что говоритъ умно и очень краснорѣчиво; манеры его просты, но изящны… Онъ столько же мужественъ, сколько добръ и съ сыновней любовью заботится о своемъ дядѣ, отставномъ морякѣ…
"О, матушка, какъ благородны эти два сердца… подлѣ нихъ дышешь свободнѣе, искреннѣе… ихъ разговоръ такъ живителенъ для души… Сколько въ нихъ милой, непритворной веселости, сколько самоотверженія, потому-что оба эти существа бѣдны и обременены работой, Эрминія — для своего существованія, мосьё Оливье — для вспомоществованія старику-дядѣ…
"Трудиться для того, чтобы жить!..
"И притомъ, Эрминія говорила мнѣ, что иногда бываетъ недостатокъ въ работѣ… добрая сестра моя… да, я могу называть ее сестрою!.. добрая сестра предложила мнѣ отрекомендовать меня въ одномъ магазинѣ… вы не знаете, говорила она, какъ тяжело положеніе бѣднаго при недостаткѣ работы!..,
"Не имѣть работы!
"Боже мой, да вѣдь это значить не имѣть хлѣба! Это нужда, нищета, болѣзнь, можетъ-быть, смерть…
"Стало-быть, всѣ эти смѣющіяся, веселыя дѣвушки, которыхъ я видѣла на вечерѣ, живя подобно Эрминіи однимъ трудомъ своимъ, могутъ завтра же страдать отъ нищеты, если не найдутъ работы!..
"Стало-быть, нѣтъ никого, кому бы онѣ могли сказать:
"У меня есть добрая воля, есть терпѣніе… дайте мнѣ только занятіе!..
"Но вѣдь это ужасно, несправедливо! Стало-быть, у людей нѣтъ состраданія къ бѣднымъ! это значитъ, что на свѣтѣ есть много людей, которые не знаютъ сегодня, добудутъ ли они хлѣба завтра…
"О, матушка, теперь я понимаю странное чувство страха, безпокойства, которое обняло мою душу, когда мнѣ сказали, что я такъ богата… стало-быть, я не напрасно съ упрекомъ сказала себѣ:
"Такое богатство для меня одной! къ чему это? Зачѣмъ все для меня и ничего для другихъ? какъ я пріобрѣла всѣ эти несметныя сокровища? Увы! я пріобрѣла ихъ только смертію моей матери, смертію моего отца!
"Чтобы быть богатой, я должна была потерять существа, которыя были мнѣ всего драгоцѣннѣе…
"Можетъ-быть, для того, чтобъ я была богата, тысячи молодыхъ дѣвушекъ, подобно Эрминіи, должны подвергаться лишеніямъ, сегодня веселиться, завтра страдать отъ нищеты…
"Что жь имъ останется дѣлать, когда онѣ потеряютъ единственное богатство ихъ возраста — беззаботность и веселость, когда онѣ состарѣются… Тогда онѣ будутъ терпѣть не только недостатокъ въ работъ, но имъ, несчастнымъ, не достанетъ самыхъ силъ…
"Да, безцѣнная матушка, чѣмъ болѣе думаю я о страшной разницѣ въ моемъ положеніи и въ положеніи Эрминіи и множества ей подобныхъ дѣвушекъ… чѣмъ болѣе думаю я о подлыхъ сѣтяхъ, которыя разставляютъ мнѣ потому-что я богата… тѣмъ болѣе мнѣ кажется, что богатство наводитъ на сердце странную, безотчетную грусть…
"Въ эту минуту, когда разумъ мой проясняется, я вижу все могущество моего богатства надъ продажными, низкими душами; я вижу, до какой степени унижаются передо мной, шестнадцатилѣтней дѣвушкой, всѣ окружающіе меня… Да, съ глазъ моихъ спала завѣса… Теперь я вижу, какъ я глубоко обязана мосьё де-Мэльфору… Его слова одни навели меня на путь, который прояснилъ мои мысли…
"Не знаю, правда ли, но мнѣ кажется, что теперь я лучше, понятнѣе выражаю тебѣ, матушка, то, что думаю, что чувствую; мнѣ кажется, что мой умъ развивается, выходитъ изъ своего заблужденія, что даже мой характеръ преобразовывается, и если еще онъ остается симпатиченъ ко всему искреннему, высокому, благородному, то отъ-того, что я сдѣлалась рѣшительна, недовѣрчива къ притворству, низости, корыстолюбію…
"Я не ошибаюсь: мнѣ солгали, что мосьё де-Мэльфоръ былъ твоимъ врагомъ… я вижу, что хотѣли возбудить во мнѣ недовѣрчивость къ его совѣтамъ… съ умысломъ одобряли мое отвращеніе къ нему, отвращеніе, возбужденное во мнѣ клеветами…
"Никогда, никогда не забуду, что словамъ мосьё де-Мэльфора обязана я мыслью идти на вечеръ къ мадамъ Эрбо, въ этотъ скромный домикъ, въ которомъ я почерпнула для себя много наставительнаго… встрѣтила два единственно-благородныхъ существа съ-тѣхъ-поръ, какъ я потеряла васъ, мои безцѣнные родители. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
На другой день утромъ, мадмуазель де-Бомениль позвала свою гувернантку нѣсколько ранѣе обыкновеннаго.
Мадамъ Ленэ въ минуту явилась…
— Каково вы изволили почивать, мадмуазель? спросила она.
— Прекрасно, милая Ленэ. Но скажите, не говорили ли вы съ кѣмъ-нибудь изъ дворовыхъ… о томъ, нѣтъ ли какого подозрѣнія на счетъ нашего отсутствія?
— Будьте покойны, мадмуазель; никому и въ голову не приходятъ подозрѣнія… Только госпожа баронесса изволила присылать сегодня рано утромъ свою горничную. Она спрашивала о вашемъ здоровьѣ…
— Что же вы отвѣчали?
— Я сказала, что мадмуазель не слишкомъ-спокойно провела ночь, но что ей лучше, что совершенное спокойствіе вчерашняго вечера помогло…
— Превосходно… Теперь, милая Ленэ! у меня есть до васъ просьба…
— Приказывайте, мадмуазель… Я въ совершенномъ отчаяніи отъ того, что случилось вчера у мадамъ Эрбо… весь вечеръ я была, какъ въ пыткѣ…
— Что же такое тамъ случилось со мной?..
— Помилуйте… мадмуазель была принята равнодушно… просто ужасъ… Вы изволили привыкнуть совсѣмъ не къ такому пріему… Въ обществѣ всѣ угождаютъ вамъ, какъ и слѣдуетъ…
— А! такъ слѣдуетъ…
— Ну да, конечно, сами изволите знать, какимъ уваженіемъ всякій обязанъ вамъ… между-тѣмъ, вчера я была возмущена.. Ахъ, думала я, еслибъ вдругъ узнали, что эта молодая дѣвушка, на которую никто не обращаетъ никакого вниманія, — мадмуазель де-Бомениль, то-то переполошились бы…
— Успокойтесь, моя милая; напротивъ, я въ восхищеніи отъ вчерашняго бала, и даже намѣрена ѣхать туда въ слѣдующее воскресенье.
— Какъ, мадмуазель, вамъ угодно…
— Это рѣшено… я ѣду… пріемъ, который мнѣ сдѣлали у мадамъ Эрбо и который васъ возмущаетъ, именно служитъ мнѣ доказательствомъ вашей скромности… Благодарю васъ за нее… Если вы всегда будете такъ поступать, будьте покойны, ваше счастіе составлено…
— О, мадмуазель, будьте увѣрены, что я не изъ корысти…
— Знаю… знаю… Но это еще не все… вы должны попросить у мадамъ Эрбо адресъ одной изъ дѣвицъ, которую я видѣла вчера у нея. Эту дѣвицу зовутъ Эрміиней… она даетъ уроки на фортепьяно…
— Что касается до этого, мадмуазель, то мнѣ не зачѣмъ идти къ мадамъ Эрбо… Метр-д'-отель господина барона знаетъ этотъ адресъ…
— Какъ? воскликнула удивленная Эрнестина: — онъ знаетъ адресъ Эрминіи?
— Да, мадмуазель… господа недавно говорили объ этой дѣвушкѣ…
— О мадмуазель Эрминіи?..
— Разговоръ былъ о билетѣ въ пятьсотъ франковъ, который Эрминія возвратила баронессѣ. Каммердинеръ барона, Луи, слышалъ весь разговоръ за занавѣсами пріемной…
— Мадамъ де-Ларошгю знаетъ Эрминію! воскликнула Эрнестина, которой удивленіе и любопытство возрастало съ каждымъ словомъ гувернантки: — скажите, что же значитъ этотъ билетъ въ пятьсотъ франковъ?
— Эта благородная дѣвушка возвратила деньги, сказавъ, что ей сама графиня изволила заплатить…
— Какая графиня?
— Ея сіятельство, ваша матушка…
— Матушка? она заплатила Эрминіи… За что же?
— Вы не знаете, мадмуазель… вамъ, вѣроятно, не сказали, боясь огорчить васъ..
— О чемъ мнѣ не сказали? ради Бога, скажите скорѣе…
— Покойная графиня въ послѣднія минуты своей жизни такъ страдала, что доктора, испытавъ всѣ средства, посовѣтовали ея сіятельству попробовать, не будетъ ли музыка сколько-нибудь ея успокоивать… Тогда стали искать музыкантшу и нашли…
— Эрминію!
— Да, мадмуазель… въ послѣдніе десять или двѣнадцать дней болѣзни госпожи графини, мадмуазель Эрминія приходила играть на фортепьяно въ спальной ея сіятельства и говорятъ, что музыка успокоивала боль… но, къ-несчастію, очень-поздно прибѣгли къ этому средству…
Между-тѣмъ, какъ Эрнестина отирала слезы отъ этого грустнаго разсказа, до-сихъ-поръ еще ей неизвѣстнаго, мадамъ Ленэ продолжала:
— Кажется, по смерти графини, баронесса, думая, что мадмуазель Эрминіи не было заплачено, послала ей пятьсотъ франковъ… но честная дѣвушка возвратила деньги, сказавъ, что ей не должны ничего…
— Она видѣла умирающею мать мою… она успокоивала ея страданія… думала Эрнестина въ невыразимомъ волненіи: — о, когда мнѣ прійдется сказать ей, что дочь этой женщины, которую она, конечно, любила… можно ли, зная мать мою, не любить ея…
Потомъ, вдругъ, какъ-будто вспомнивъ о чемъ-то, молодая дѣвица продолжала:
— Теперь я понимаю… когда я сказала ей, что меня зовутъ Эрнестиной, она была поражена… растроганная, она сказала мнѣ, что у одной особы, которую она очень уважала, есть дочь тоже Эрнестина… Стало-быть, мать моя говорила ей обо мнѣ… Если она говорила ей обо мнѣ съ такой довѣрчивостью, стало быть, она любила Эрминію… и я должна любить ее… Теперь это для меня долгъ, священный долгъ… О, сколько счастія вдругъ, внезапно!.. голова моя горитъ, сердце разрывается отъ волненія… это слишкомъ, Боже мой! столько счастья, столько блаженства!..
Эрнестина отерла сладостныя слезы, которыя ручьемъ текли изъ глазъ ея.
— Вы говорили мнѣ объ адресѣ, сказала она гувернанткѣ.
— Метр-д'-отель ходилъ узнавать о немъ къ нотаріусу, который посылалъ деньги… Тамъ ему дали его и тогда онъ отнесъ этотъ адресъ къ маркизу де-Мэльфору…
— Развѣ мосье де-Мэльфоръ тоже знаетъ Эрминію?
— Не могу вамъ сказать навѣрное, мадмуазель… мнѣ извѣстно только, что метръ-д'-отель отнесъ господину маркизу адресъ… съ мѣсяцъ назадъ…
— Дайте мнѣ поскорѣе этотъ адресъ, милая Ленэ…
Черезъ нѣсколько минутъ, гувернантка принесла адресъ Эрминіи и Эрнестина написала слѣдующую записку:
"Милая Эрминія, вы пригласили меня посмотрѣть вашу хорошенькую комнатку… послѣ, завтра утромъ я пріиду къ вамъ какъ-можно-пораньше, чтобы такимъ образомъ не помѣшать вамъ… мнѣ нужно о многомъ поговорить съ вами… Какъ я рада буду видѣть васъ, моя милая… Цалую васъ тысячу разъ,
"Эрнестина."
Запечатавъ записку, мадмуазель де-Бомениль сказала гувернанткѣ:
— Пожалуйста, отнесите сами эту записку на почту…
— Слушаю, мадмуазель, сказала гувернантка и вышла. Эрнестина осталась одна.
— Какъ выйдти мнѣ послѣ завтра, подумала она: — одной, съ мадамъ Ленэ? Что сдѣлать для этого?.. Не знаю, но сердце говоритъ мнѣ, что я непремѣнно увижу Эрминію…
V.
правитьУтромъ того же дня, который былъ назначенъ Эрнестиною для визита Эрминіи, Жеральдъ де-Сантерръ долго говорилъ съ Оливье. Молодые люди сидѣли въ бесѣдкѣ, которую такъ любилъ капитанъ Бернаръ.
На лицѣ герцога ярко выражалась блѣдность, изнеможеніе. Казалось, его мучила какая-то грустная мысль.
— Итакъ, мой добрый Оливье, сказалъ Жеральдъ: — ты пойдешь къ ней, увидишь ее…
— Сію минуту… Вчера я писалъ ей и просилъ позволенія видѣться съ нею. Она не отвѣчала мнѣ, стало-быть, согласна принять меня…
— Черезъ часъ участь моя будетъ рѣшена… сказалъ герцогъ съ глубокимъ вздохомъ.
— Я не скрываю отъ тебя, Жеральдъ, что мой визитъ очень важенъ… ты знаешь лучше, чѣмъ я, гордый характеръ этой дѣвицы, и то, что, въ-отношеніи ко всякой другой, ручалось бы за совершенный успѣхъ, въ-отношеніи къ ней можетъ произвести совершенно другія послѣдствія… впрочемъ, еще нечего отчаиваться…
— Послушай, Оливье… Еслибъ мнѣ пришлось лишиться ея, вскричалъ герцогъ глухимъ голосомъ: — я не знаю, на что рѣшусь я…
— Жеральдъ! Жеральдъ!..
— О, да, я люблю ее до сумасшествія… я не думалъ, чтобъ любовь, какъ бы она ни была сильна, могла дойдти до такой степени, какъ моя… Моя любовь — пожирающая горячка, какое-то помѣшательство… Я весь горю, я теряюсь… Я болѣе не живу… но ты понимаешь, вѣдь ты знаешь Эрминію…
— Да, знаю… въ міръ нѣтъ другаго созданія такого благороднаго, такого прекраснаго…
— Оливье, воскликнулъ Жеральдъ, закрывъ обѣими руками лицо: — я несчастнѣйшій изъ людей.
— Полно, Жеральдъ… къ чему такое малодушіе… надѣйся на меня, надѣйся особенно на нее… вѣдь она любитъ тебя столько же, сколько и ты любишь ее… Перестань отчаиваться… Надѣйся… и если… по-несчастію…
— Оливье! вскричалъ герцогъ, поднявъ свое прекрасное лицо, по которому еще катились слезы: — я сказалъ тебѣ, что безъ нея я не буду жить…
Въ этихъ словахъ молодаго человѣка было столько искренности, столько рѣшительности, что Оливье затрепеталъ, потому-что зналъ энергическій характеръ и волю своего стараго товарища по оружію.
— Ради Бога, Жеральдъ, сказалъ онъ въ волненіи: — не отчаивайся… Дождись хладнокровно моего возвращенія…
— Ты правъ, отвѣчалъ герцогъ, проведя рукой по своему горячему лбу: — я буду ждать…
Оливье, желая вывести своего друга изъ этихъ грустныхъ мыслей, сказалъ:
— Да, я-было и позабылъ… я говорилъ съ дядюшкой о твоемъ намѣреніи по поводу мадмуазель де-Бомениль, которую ты послѣзавтра долженъ встрѣтить на балѣ… Онъ одобряетъ твой планъ… «Такой поступокъ достоинъ его», сказалъ дядюшка. — Итакъ, Жеральдъ, послѣ завтра…
— Послѣ завтра! вскричалъ Сантерръ съ горечью: — мои мысли не такъ далеки… Я не знаю, что сдѣлаю, можетъ-быть, еще сегодня…
— Жеральдъ, ты долженъ исполнить обязанность честнаго человѣка…
— Не говори мнѣ ни о чемъ, кромѣ Эрминіи… мнѣ нѣтъ дѣла ни до чего другаго… Что для меня обязанность честнаго человѣка, когда я страдаю въ страшной пыткѣ…
— Ты не думаешь о томъ, что говоришь…
— О, да… очень думаю…
— Нѣтъ…
— Оливье!..
— Сердись, если тебѣ угодно… но я говорю, что ты и теперь, какъ и всегда, долженъ поступить какъ честный, благородный человѣкъ… Ты пойдешь на этотъ балъ, встрѣтишься съ мадмуазель де-Бомениль…
— Но, чортъ возьми, Оливье… я, слава Богу, могу дѣлать, что мнѣ угодно…
— Нѣтъ, Жеральдъ, ты не можешь дѣлать того, что противно благородству…
— Знаете ли вы, мосьё, вскричалъ герцогъ, поблѣднѣвъ отъ гнѣва: — что ваши слова…
Но, увидавъ на лицъ Оливье выраженіе грустнаго изумленія, Жеральдъ опомнился, протянулъ руку своему другу и умирающимъ голосомъ сказалъ:
— Прости меня, Оливье… прости… въ ту самую минуту, когда ты принялъ на себя самое святое для меня порученіе, я осмѣлился…
— Ужь не хочешь ли ты извиняться? перебилъ Оливье, дружески пожавъ руку герцога.
— Оливье, надо имѣть ко мнѣ сожалѣніе… я сказалъ тебѣ, что я схожу съ ума…
Разговоръ двухъ друзей вдругъ былъ прерванъ внезапнымъ появленіемъ мадамъ Барбансонъ, которая почти вбѣжала въ бесѣдку, крича:
— Ахъ, Боже мой, мосьё Оливье…
— Что такое?
— Капитанъ…
— Что же?
— Вышелъ…
— Больной, сказалъ Оливье съ безпокойствомъ: — какое неблагоразуміе… и вы не постарались удержать его…
— Помилуйте, мосьё Оливье, да мнѣ кажется, что капитанъ просто съ ума сошелъ…
— Что все это значитъ?..
— Меня не было, когда пришелъ мосьё Жеральдъ; когда я воротилась, капитанъ смѣялся, пѣлъ, даже, кажется, прыгалъ, не смотря на свою болѣзнь… наконецъ, онъ меня обнялъ, крича, какъ помѣшанный: «побѣда! тётушка Барбансонъ, побѣда!»
Жеральдъ, не смотря на грусть свою, лукаво улыбнулся, какъ-будто-бы онъ зналъ тайну внезапной радости стараго моряка, но когда Оливье съ безпокойствомъ спросилъ:
— Понимаешь ли ты что-нибудь, Жеральдъ?
Герцогъ отвѣчалъ съ самымъ невиннымъ видомъ:
— Признаюсь, рѣшительно ничего не понимаю… можетъ-быть, капитанъ получилъ какое-нибудь пріятное извѣстіе, и я не нахожу нужды безпокоиться…
— Пріятное извѣстіе? говорилъ Оливье въ изумленіи, напрасно стараясь понять, что бы это могло быть: — не знаю, какое бы пріятное извѣстіе могъ получить дядюшка…
— Я поняла только, сказала мадамъ Барбансонъ: — что, прокричавъ нѣсколько разъ: побѣда! капитанъ спросилъ у меня: — Оливье въ саду? — Да, отвѣчала я, онъ тамъ съ мосьё Жеральдомъ. — А, онъ въ салу, ну, такъ я убѣгу, скорѣй шляпу, палку. — Какъ, вы уходите, больной. Да тутъ нѣтъ здраваго смысла… возразила я. — Но капитанъ не слушалъ меня, схватилъ шляпу и вышелъ на улицу, подпрыгивая какъ молодой человѣкъ и напѣвая свой гадкій романсъ:
который онъ поетъ только тогда, когда ему очень-весело… вы его знаете, мосьё Оливье…
— Въ-самомъ-дѣлѣ, Жеральдъ, сказалъ Оливье: — я очень безпокоюсь о дядюшкѣ… Онъ такъ слабъ послѣ болѣзни, что вчера еще ему почти сдѣлалось дурно послѣ получасовой прогулки въ саду…
— Полно, мой другъ, радость никогда не дѣлаетъ вреда…
— Я все-таки сбѣгаю на поле, мосьё Оливье, сказала мадамъ Барбансонъ: — капитанъ сказалъ, что прогулка на чистомъ воздухѣ принесетъ ему больше пользы, чѣмъ прогулка въ саду… Можетъ-быть, я найду его тамъ… Но что бы значили его слова: «побѣда, побѣда»! вѣроятно, онъ придумалъ что-нибудь въ пользу своего Бюонапарте.
И почтенная экономка вышла.
— Не безпокойся, Оливье, сказалъ Жеральдъ по уходѣ мадамъ Барбансонъ: — ничего дурнаго не можетъ случиться съ капитаномъ… развѣ только онъ немножко устанетъ…
— Увѣряю тебя, Жеральдъ, что я вовсе не такъ обезпокоенъ, какъ удивленъ… Я рѣшительно не могу понять этого порыва внезапной радости…
Пробило девять часовъ…
Оливье подумалъ о порученіи своего друга и сказалъ:
— Девять часовъ… я иду къ ней…
— Иди! отвѣчалъ герцогъ въ волненіи: — ты для меня забываешь обо всемъ, что тебя интересуетъ… а я, эгоистъ отъ тоски, не сказалъ тебѣ ни слова о твоей любви…
— О какой любви?
— А та молодая дѣвушка, которую ты видѣлъ въ воскресенье у мадамъ Эрбо?
— Бѣдный Жеральдъ, я отъ души хотѣлъ бы, чтобы твоя любовь была такъ же тиха, спокойна, какъ моя… если только можно назвать любовью участіе, которое принимаешь въ бѣдной, несчастной дѣвушкѣ, которая вовсе не хороша собой, по въ лицъ которой много ангельской кротости, трогательнаго простодушія, а въ характерѣ и въ словахъ бездна оригинальности…
— И ты часто думаешь о ней?..
— Да, это правда… не знаю самъ отъ-чего… если найду причину, скажу тебѣ… но довольно обо мнѣ… ты показалъ много геройства, забылъ на минуту свою страсть и поговорилъ о томъ, что ты называешь моей любовью… сказалъ Оливье съ улыбкой, стараясь прояснить грустныя думы своего друга: — твой великодушный поступокъ будетъ вознагражденъ… Надѣйся и жди здѣсь меня. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Эрминія, съ своей стороны, съ безотчетнымъ безпокойствомъ думала о визитѣ Оливье… Это безпокойство навело легкое облако на лицо ея, за минуту блиставшее безконечнымъ счастіемъ.
— Что нужно отъ меня мосьё Оливье, думала герцогиня: — въ первый разъ проситъ онъ у меня позволенія прійдти ко мнѣ и по весьма-важному дѣлу, какъ выразился онъ въ письмѣ… Что это такое? Ужь не случилось ли чего съ Жеральдомъ? Мосьё Оливье лучшій другъ его… Не можетъ быть… еще вчера я видѣла Жеральда, сегодня я тоже увижу его… потому-что сегодня онъ долженъ говорить съ своей матерью о нашихъ планахъ… Однакожь, не знаю, почему этотъ визитъ меня безпокоитъ… Во всякомъ случаѣ, я должна предупредить дворничиху, что для мосьё Оливье я дома…..
Герцогиня позвонила въ колокольчикъ, который выходилъ въ комнату мадамъ Муфлонъ, дворничихи.
Мадамъ Муфлонъ немедленно явилась.
— Мадамъ Муфлонъ, сказала Эрминія: — ко мнѣ сегодня прійдетъ одинъ человѣкъ… впустите его…
— Разумѣется, если это дама…
— Нѣтъ, мадамъ Муфлонъ, возразила Эрминія въ смущеніи: — это не дама…
— Стало-быть, тотъ горбунъ, для котораго вы всегда дома…
— Нѣтъ, мадамъ Муфлонъ… это не мосьё де-Мэльфоръ, а молодой человѣкъ…
— Молодой человѣкъ! воскликнула дворничиха: — вотъ такъ новинка… этого еще не бывало…
— Его зовутъ мосьё Оливье…
— Оливье… ну, это не трудно вспомнить… Я знаю Оливье… смерть люблю Оливье… Оливье, Оливье, оливковое масло — это все равно… не забуду… Да, кстати… эта длинная змѣя, знаете… опять вчера шатался у нашей двери…
— Кто такой, мадамъ Муфлонъ?
— Ну, помните, тотъ сухой… такая гадкая рожа… Благодаря Бога, я опять по-свойски проводила его…
— А! знаю! сказала Эрминія, съ улыбкой презрѣнія вспомнивъ о де-Равилѣ.
Дѣйствительно, баронъ, со времени встрѣчи своей съ Эрминіей, нѣсколько разъ старался сблизиться съ молодой дѣвушкою, но не успѣлъ въ этомъ, и, не соблазнивъ неподкупную дворничиху, онъ, наконецъ, началъ писать къ герцогинѣ письма, но и письма его были принимаемы съ презрѣніемъ, котораго заслуживали…
— Да, мадмуазель, говорила дворничиха: — вчера онъ опять приходилъ… я подошла къ двери посмотрѣть за нимъ; онъ проходя мимо меня, еще сталъ скалить зубы. Скаль, скаль зубы, проклятая змѣя, подумала я… чай, досадно…
— Къ-несчастію, сказала Эрминія: — я не могу никакъ избѣжать встрѣчи съ этимъ человѣкомъ… но я надѣюсь, мадамъ Муфлонъ, что мнѣ ненужно напоминать вамъ, чтобъ вы никогда не пускали его ко мнѣ…
— О, будьте покойны, мадмуазель… онъ знаетъ, съ кѣмъ имѣетъ дѣло…
— Я забыла сказать вамъ еще, что сегодня же утромъ прійдетъ ко мнѣ молодая дѣвушка…
— Само собой разумѣется, дѣвушекъ и дамъ впускать… но если молодой человѣкъ, мосьё Оливье… Видите ли, я не забыла его имени… если онъ еще будетъ у васъ, когда прійдетъ эта дѣвушка…
— Такъ что жь?
— Впускать ли ее, или нѣтъ?
— Разумѣется, впустить…
— Знаете ли что, мадмуазель, мосьё Буффаръ ужь какъ былъ золъ на васъ, а теперь вы сдѣлали его настоящимъ бараномъ… съ-тѣхъ-поръ, какъ стали давать уроки его дочери… Знаете ли, что теперь говоритъ онъ про васъ?.. Есть, говоритъ, дѣвицы, которыя и премію получили за свое поведеніе, да не стоютъ мадмуазель Эрминіи… она, говоритъ, прекрасная…
Звонъ колокольчика прекратилъ похвалы дворничихи.
— Это, вѣроятно, мосьё Оливье… сказала Эрминія: — попросите его войдти, мадамъ Муфлонъ.
Дѣйствительно, черезъ минуту дворничиха ввела Оливье и вышла.
Герцогиня осталась одна съ другомъ Жеральда.
VI.
правитьБезпокойство Эрминіи еще болѣе усилилось при появленіи Оливье: молодой человѣкъ былъ чрезвычайно грустенъ и, казалась, избѣгалъ взглядовъ ея, какъ-будто чувствуя страшное смущеніе… Оливье, видимо, не находилъ словъ начать разговоръ.
Эрминія первая прервала это молчаніе:
— Вы просили у меня свиданія, мосьё Оливье…. для какого-то очень-важнаго дѣла…
— Дѣйствительно, очень-важнаго, мадмуазель.
— Я вѣрю вамъ… вижу, что вы смущены… грустны… Что хотите вы сказать мнѣ?
— Жеральдъ, мадмуазель…
— Боже мой! вскричала герцогиня съ ужасомъ: — что съ нимъ случилось?
— О, ничего, ничего дурнаго, поспѣшно отвѣтилъ Оливье: — я сейчасъ только оставилъ его.
Эрминія смутилась отъ своего нескромнаго восклицанія и краснѣя сказала Оливье:
— Прошу васъ, не принимайте моихъ словъ…
Но она не докончила фразы: ея гордость и искренность возмутились.
— Впрочемъ, къ чему, продолжала она: — таить то, что уже вамъ извѣстно. Вѣдь вы, мосьё Оливье, лучшій другъ, почти братъ Жеральда… Ни ему, ни мнѣ нечего стыдиться нашей любви… Завтра онъ долженъ сказать своей матери о нашихъ планахъ и просить ея согласія, въ которомъ онъ заранѣе увѣренъ. Да и почему бы ей не согласиться? Наши состояніи равны. Жеральдъ живетъ своими трудами, подобно мнѣ… наше существованіе будетъ скромно… Но простите, мосьё Оливье, что я говорю вамъ объ этомъ… впрочемъ, всѣ влюбленные любятъ говорить о себѣ… Скажите же, какая важная причина привела васъ ко мнѣ?
Въ словахъ Эрминіи было столько довѣренности къ судьбѣ своей, что Оливье почувствовалъ всю трудность своего порученія… и не рѣшался, какъ начать.
— Да, мадмуазель, наконецъ сказалъ онъ: — съ Жеральдомъ не случилось ничего, но я пришелъ къ вамъ именно отъ него…
На лицѣ Эрминіи снова появилось безпокойство.
— Умоляю васъ, мосьё Оливье, воскликнула она: — объяснитесь скорѣе… зачѣмъ это посредничество между имъ и мною… меня оно удивляетъ… Отъ-чего Жеральдъ не пришелъ самъ?
— Отъ-того, что есть нѣчто, въ чемъ онъ боится признаться вамъ.
Эрминія затрепетала, ея физіономія измѣнилась… она внимательно взглянула на Оливье и сказала:
— Жеральдъ боится признаться мнѣ? Мнѣ?
— Да, мадмуазель.
— Въ такомъ случаѣ, воскликнула герцогиня: — это что-нибудь очень-дурное, если онъ не осмѣливается сказать мнѣ?
— Я хотѣлъ-было предупредить васъ… но къ чему? это только продолжитъ ваше безпокойство…
— Боже мой!.. Что же должна я услышать отъ васъ?
— Истину, мадмуазель Эрминія!.. она лучше лжи…
— Лжи?
— Да! Жеральдъ долѣе не можетъ выносить своего ложнаго положенія, къ которому принудили его обстоятельства и необходимость сблизиться съ вами… Онъ потерялъ всю свою твердость… Онъ не хочетъ болѣе лгать. Онъ надѣется на ваше благородное великодушіе и просилъ меня сказать вамъ о томъ, въ чемъ боится признаться вамъ. Къ-несчастію, Жеральдъ обманулъ васъ…
— Обманулъ меня?
— Жеральдъ вовсе не то, чѣмъ онъ казался… онъ принялъ ложное имя.
— Боже мой!.. воскликнула герцогиня съ ужасомъ.
И страшная мысль мелькнула въ умъ ея.
Вовсе не предполагая, чтобъ Оливье могъ быть въ связяхъ съ кѣмъ-нибудь изъ аристократическаго круга, бѣдная дѣвушка думала совершенно противное… она думала, что Жеральдъ принялъ ложное имя, чтобъ скрыть не низость своего происхожденія, но какія-нибудь постыдныя обстоятельства своей жизни; она вообразила, что молодой человѣкъ совершилъ какой нибудь безчестный поступокъ.
— О, не договаривайте, воскликнула она прерывающимся голосомъ, протянувъ объ руки къ Оливье: — не догововаривайте этого постыднаго признанія.
— Постыднаго? потому-что Жеральдъ скрылъ отъ васъ, что онъ герцогъ Сантерръ…
— Жеральдъ… вашъ другъ?
— Герцогъ Сантерръ… Да, мадмуазель. Мы вмѣстѣ были въ коллегіумъ… подобно мнѣ, онъ пошелъ въ солдаты… я встрѣтилъ его въ полку… Съ этого времени наша дружба продолжается до-сихъ-поръ… Теперь, вы, конечно, понимаете, зачѣмъ Жеральдъ скрылъ отъ васъ свой герцогскій титулъ, свое положеніе въ свѣтъ… я былъ сообщникомъ этой вины его… но сначала дѣло шло о простой шуткѣ, о которой я страшно сожалѣю теперь… Мы шутя придумали представить Жеральда у мадамъ Эрбо, какъ маклерскаго помощника… Къ-несчастію, это представленіе уже было сдѣлано!.. вдругъ, послѣ странной встрѣчи его съ вами, онъ увидалъ васъ у мадамъ Эрбо… остальное вы поймете сами… но повторяю вамъ, Жеральдъ предпочелъ открыть вамъ истину… вѣчная ложь и притворство возмущали его благородную душу…
Узнавъ, что Жеральдъ не былъ человѣкомъ низкимъ, безчестнымъ и потому скрывавшимся подъ ложнымъ именемъ, а былъ виноватъ только въ томъ, что скрылъ свое знатное происхожденіе, Эрминія сначала совершенно потерялась; потомъ, опомнившись и обдумавъ всѣ слѣдствія его притворства, она поблѣднѣла какъ смерть. Члены ея дрожали, колѣни подкосились и бѣдная дѣвушка въ изнеможеніи облокотилась объ каминъ.
Наконецъ, она пришла въ себя.
— Мосьё Оливье, сказала она прерывающимся отъ волненія голосомъ: — вамъ покажется страннымъ, но оно дѣйствительно такъ: прежде, нежели вы открыли мнѣ истину, въ головѣ моей мелькнула безумная мысль, страшная мысль… мнѣ казалось, что Жеральдъ скрылъ свое настоящее имя потому-что онъ совершилъ проступокъ… безчестный… низкій…
— И вы могли думать…
— Да, я думала это; но знаете ли… истина, которую вы мнѣ открыли, едва-ли не болѣе приводитъ меня въ отчаяніе, чѣмъ страшная мысль, что Жеральдъ безчестный человѣкъ…
— Возможно ли это?
— Вамъ это кажется страннымъ, безумнымъ? не такъ ли? спросила съ горечью герцогиня.
— Жеральдъ… совершилъ безчестный поступокъ!..
— О, да! Тогда я могла надѣяться своею любовью вырвать его изъ униженія… возвысить его въ его собственныхъ глазахъ… но теперь… между мною и герцогомъ Сантерромъ — страшная бездна…
— О, разувѣрьтесь, мадмуазель, быстро сказалъ Оливье, надѣясь залечить рану, которую нанесло ея сердцу открытіе тайны: — Жеральдъ поручилъ мнѣ признаться въ винѣ его, но, благодаря Бога, онъ также поручилъ сказать вамъ, что намѣренъ загладить эту вину… Жеральдъ обманулъ васъ внѣшностью, но не обманулъ дѣйствительностью своихъ чувствъ… Его любовь къ вамъ не измѣнилась… она такова, какъ и была… Его намѣренія все тѣ же… Сегодня, какъ и вчера, Жеральдъ хранитъ въ душѣ своей свое прекрасное желаніе, прежнюю надежду… онъ надѣется, что вы согласитесь носить его имя… только сегодня это имя уже — герцогъ де-Сантерръ…
— А! такъ по вашему ничего не значитъ, вскричала герцогиня въ грустномъ негодованіи: — достигнуть моей привязанности ложнымъ именемъ, притворствомъ? довести меня до страшной необходимости отказаться отъ любви, которая была надеждою, счастіемъ всей моей жизни…. или войдти въ семейство, которое будетъ питать ко мнѣ отвращеніе, презрѣніе?.. А! это ничего не значитъ… Мосьё Оливье!.. вашъ другъ слишкомъ-мало уважаетъ меня, если думаетъ, что я когда-нибудь покорюсь безчисленнымъ униженіямъ, которымъ подобный бракъ можетъ подвергнуть меня…
— Но, мадмуазель…
— Выслушайте меня… Когда я увидѣла Жеральда послѣ первой нашей встрѣчи, которая самою своею странностью оставила въ душѣ моей слишкомъ-много воспоминаній… еслибъ Жеральдъ откровенно сказалъ мнѣ, что онъ герцогъ де-Сантерръ, я всѣми силами воспротивилась бы зараждавшейся страсти… можетъ-быть, восторжествовала бы надъ нею… но, во всякомъ случаѣ, болѣе никогда не увидала бы Жеральда… Я не могла бы сдѣлаться любовницей его… а теперь, повторяю вамъ еще разъ, я неспособна переносить тѣ униженія, которымъ я должна подвергнуться, согласясь быть его женою…
— Вы ошибаетесь, мадмуазель Эрминія… принявъ предложеніе Жеральда, вамъ нечего опасаться никакого униженія… Онъ можетъ располагать собою… Уже давно онъ потерялъ своего отца… Теперь обо всемъ скажетъ матери… Онъ объяснитъ ей, что значитъ для него эта любовь… Но если мадамъ де-Сантерръ захочетъ счастье сына принести въ жертву пустымъ требованіямъ большаго свѣта, Жеральдъ рѣшился, испытавъ всѣ средства къ убѣжденію матери… обойдтись безъ ея согласія…
— Но я, сударь… я ни за что на свѣтѣ не обойдусь… не безъ любви, но безъ уваженія матери своего мужа… потому-что я достойна этого уваженія… Слышите ли, сударь, ни за что на свѣтѣ… Никто не скажетъ, что я была поводомъ ссоры Жеральда съ матерью… что я употребила во зло его любовь ко мнѣ и вошла въ это благородное семейство… да, сударь, никто и никогда не скажетъ этого обо мнѣ… моя гордость не дозволяетъ мнѣ поступить такъ…
Произнося эти слова, молодая дѣвушка была удивительно хороша. Въ прекрасныхъ чертахъ лица ея выражалось и гордое сознаніе своего достоинства, и вмѣстѣ съ тѣмъ тихая, страдальческая грусть…
Оливье, по своему благородству, не могъ не раздѣлять съ Эрминіей такого сужденія… котораго именно и онъ и Жеральдъ заранѣе боялись, потому-что хорошо знали необузданное высокомѣріе герцогини.
Все-таки Оливье, желая испытать послѣднее усиліе, сказалъ:
— Наконецъ, мадмуазель, подумайте, ради Бога, что Жерадьдъ дѣлаетъ все, что честный человѣкъ можетъ сдѣлать… онъ предлагаетъ вамъ свою руку… Чего жь вы еще хотите?..
— Я уже сказала вамъ… я хочу, чтобъ мнѣ оказывали то уваженіе, котораго я достойна и котораго я имѣю право ожидать отъ семейства мосьё де-Сантерра.
— Но, мадмуазель, Жеральдъ можетъ только отвѣчать вамъ за одного себя… Требовать болѣе было бы…
— Послушайте, мосьё Оливье… вы знаете, какъ непреклонна моя воля…
— О, да, знаю…
— Ну, такъ я говорю вамъ теперь, что я не увижу болѣе Жеральда до-тѣхъ-поръ, пока герцогиня де-Сантерръ не пріѣдетъ ко мнѣ…
— Къ вамъ? вскричалъ Оливье въ изумленіи.
— Да! высказать мнѣ свое согласіе на мой бракъ съ ея сыномъ… Тогда не скажутъ, что я употребила во зло любовь Жеральда ко мнѣ…
Эрминія просто, естественно выражала свое требованіе, которое легко можетъ показаться всякому невѣроятною гордостью… Впрочемъ, иначе и не могло быть, потому-что, полная высокаго, справедливаго мнѣнія о себѣ, молодая дѣвушка съ сознаніемъ требовала того уваженія, которое дѣйствительно должны были ей оказывать.
Однакожь, съ перваго взгляда это требованіе Эрминіи показалось Оливье такъ велико и невозможно, что онъ не могъ не воскликнуть:
— Герцогиня де-Сантерръ!.. прійдти къ вамъ и сказать, что она согласна на вашъ бракъ съ ея сыномъ… но это невозможно….
— А почему бы такъ, сударь? спросила Эрминія съ такой простодушной гордостью, что Оливье, подумавъ о чудномъ величіи и благородствѣ характера герцогини, въ смущеніи сказалъ:
— Вы спрашиваете, мадмуазель, почему мадамъ де-Сантерръ не можетъ прійдти сюда, сказать вамъ, что согласна на бракъ своего сына съ вами?
— Да!
— Но, мадмуазель… не говоря уже о приличіяхъ большаго свѣта, мнѣ кажется… что ваше требованіе…
— Еслибъ я принадлежала къ этому большому свѣту, о которомъ вы говорите, перебила Эрминія съ горькой улыбкой: — еслибъ я не была сиротой, еслибъ я имѣла мать… семейство… и мосьё де-Сантерръ искалъ руки моей… тогда было ли бы согласно съ приличіями, если бы мадамъ де-Сантерръ первая пріѣхала просить у моей матери — руки моей?..
— Конечно такъ, мадмуазель, но…
— Но у меня, продолжала съ грустію герцогиня:-- нѣтъ матери, нѣтъ семейства. Къ кому жь, какъ не ко мнѣ, должна обратиться мадамъ де-Сантерръ и просить руки моей для своего сына?
— Позвольте мнѣ сказать одно слово, мадмуазель… герцогиня де-Сантерръ могла бы поступить такъ, еслибъ она нашла этотъ бракъ… согласнымъ съ ея желаніями…
— Этого-то я и требую, мосьё Оливье…
— Но мать Жеральда васъ вовсе не знаетъ…
— Если мадамъ де-Сантерръ почитаетъ своего сына способнымъ сдѣлать дурной выборъ, пусть она спроситъ обо мнѣ… слава Богу… я не страшусь за себя…
— Да, вы правы, сказалъ Оливье послѣ нѣкотораго размышленія…
— Вотъ мое послѣднее слово, мосьё Оливье… Если мадамъ де-Сантерръ согласится на бракъ, пусть она сама пріѣдетъ ко мнѣ и скажетъ о своемъ согласіи… Если же она найдетъ меня недостойною войдти въ семейство герцоговъ де-Сантерръ, я болѣе никогда не увижу Жеральда…
— Пожалѣйте его, мадмуазель…
— О, повѣрьте мнѣ, я болѣе его достойна сожалѣнія, воскликнула дѣвушка, закрывъ обѣими руками лицо, по которому текли крупныя капли слезъ: — да, можетъ-быть, я умру отъ печали, но по-крайней-мѣрѣ до конца жизни буду достойна Жеральда и любви своей…
Оливье былъ въ отчаяніи… думая о Жеральдѣ, онъ предчувствовалъ, какъ пагубны будутъ для бѣднаго друга слѣдствія неукротимой гордости Эрминіи, и между-тѣмъ не могъ ей не удивляться…
Вдругъ раздался звонокъ у дверей Эрминіи…
Бѣдная дѣвушка отерла слезы; потомъ, вспомнивъ о письмѣ мадмуазель де-Бомениль, сказала Оливье.
— Это, вѣроятно, Эрнестина… я-было и позабыла о ней… потрудитесь, пожалуйста, отпереть двери…
— Еще одно слово, мадмуазель, воскликнулъ Оливье почти торжественнымъ голосомъ: — вы не знаете, какъ сильна любовь Жеральда… вѣдь вы вѣрите моей искренности?.. Такъ я вамъ скажу, что боюсь за него… понимаете ли вы это… я боюсь за него, когда думаю о слѣдствіяхъ вашего отказа…
При этихъ страшныхъ словахъ, Эрминія поблѣднѣла… Нѣсколько минутъ, казалось, въ ней происходила жестокая борьба… но вотъ… она восторжествовала…
— Мнѣ больно, отвѣчала Эрминія задыхающимся голосомъ: — мнѣ больно обезнадеживать Жеральда; я вѣрю его любви, потому-что знаю свою любовь; я вѣрю его страданію, потому-что сама страдаю… но никогда не пожертвую я своимъ достоинствомъ…
— Мадмуазель, умоляю васъ…
— Вы знаете мое рѣшеніе… мосьё Оливье… я не скажу болѣе ни слова… Сжальтесь надо мною… этотъ разговоръ убиваетъ меня…
Молодой человѣкъ, въ совершенномъ отчаяніи, подошелъ къ двери, и, едва успѣвъ отпереть ее, вскрикнулъ отъ изумленія:
— Дядюшка, и вы, мадмуазель де-Бомениль… вмѣстѣ… Боже мой… какъ вы блѣдны… что значить эта кровь… Что такое съ вами случилось?..
При этихъ словахъ Оливье, Эрминія быстро выбѣжала изъ своей комнаты въ переднюю…
VII.
правитьКогда Оливье отворилъ дверь, онъ увидѣлъ своего дядю, который, казалось, едва стоялъ на ногахъ, опираясь на руку мадмуазель де-Бомениль. Старикъ былъ блѣденъ… встревоженъ…
Эрнестина, одѣтая въ простое муслиновое платье, была блѣдна не менѣе капитана Бернара… На лбу ея видны была капли крови… развязавшіяся ленты ея соломенной шляпки развѣвались по плечамъ ея…
— Дядюшка, что съ вами? вскричалъ Оливье, смотря на него въ странномъ безпокойствѣ: — что такое случилось?
— Эрнестина! воскликнула въ то же время Эрминія: — вы ранены? Боже мой!…
— Это ничего… пройдетъ… отвѣчала Эрнестина, стараясь улыбнуться: — извините меня, что я прихожу къ вамъ не одна… это потому-что я…
Бѣдняжка не могла продолжать. Ея силы истощились, губы помертвѣли, глаза закрылись, голова опрокинулась назадъ, колѣни подкосились и она упала бы на полъ, еслибъ Эрминія не поддержала ее…
— Ей дурно! вскричала герцогиня: — мосьё Оливье, помогите мнѣ… отнесемъ ее въ комнату…
— Я, я виною этого несчастія! сказалъ капитанъ съ грустнымъ безпокойствомъ.
И старикъ тихо пошелъ за Оливье и Эрмивіей, которые понесли мадмуазель де-Бомениль въ спальную.
— Бѣдняжка! говорилъ капитанъ: — какое благородное сердце!.. какая неустрашимость!..
Герцогиня, посадивъ Эрнестину на кресла, сняла съ нея шляпку и отдѣлила отъ ея бѣлаго, яснаго чела прелестные каштановые волосы, густыя пряди которыхъ разсыпались по плечамъ дѣвушки. Оливье поддерживалъ голову мадмуазель де-Бомениль. Эрминія отирала платкомъ кровь, которая слегка текла изъ небольшой ранки повыше виска… Рана, по-счастію, была не опасна…
Капитанъ Бернаръ стоялъ неподвижно, созерцая эту трогательную сцену, не произнося ни одного слова… Губы его дрожали, крупныя капли слезъ медленно капали изъ глазъ на сѣдые усы…
— Поддержите ее, мосьё Оливье… сказала Эрминія: — я принесу холодной воды и одеколону…
Герцогиня пошла и тотчасъ же воротилась, неся красивую чашку изъ англійскаго фарфора и хрустальный флаконъ, вполовину наполненный одеколономъ.
Отеревъ смѣсью воды и спирта рану Эрнестины, Эрминія брызнула нѣсколько капель на лицо дѣвушки.
Мало-по-малу, губы мадмуазель де-Бомениль стали принимать естественный цвѣтъ и легкій румянецъ замѣнилъ смертную блѣдность ея щекъ…
— Слава Богу, она приходитъ въ себя! воскликнула Эрминія, поправляя распустившіеся волосы Эрнестины… Оливье былъ глубоко тронутъ этой картиной…
— Мнѣ очень-жаль, мадмуазель, сказалъ онъ герцогинѣ: — что я при такихъ грустныхъ обстоятельствахъ долженъ представить вамъ моего дядю, капитана Бернара…
Молодая дѣвушка отвѣчала на эти слова вѣжливымъ, почтительнымъ поклономъ старику.
— А я, мадмуазель, сказалъ въ свою очередь морякъ: — въ отчаяніи отъ такого непріятнаго случая; къ-несчастію, я одинъ виною всему…
— Ахъ, дядюшка! воскликнулъ Оливье: — ради Бога, скажите, что съ вами случилось?..
Между-тѣмъ, какъ Эрнестина приходила въ чувство, благодаря заботливости Эрминіи, которая еще разъ брызнула въ лицо ея нѣсколько капель одеколона, старикъ прерывающимся голосомъ разсказывалъ Оливье:
— Въ то время, какъ ты разговаривалъ съ своимъ другомъ, я вышелъ…
— Да, дѣйствительно… мадамъ Барбансонъ сказала мнѣ, что вы, не смотря на свою слабость, имѣли неблагоразуміе выйдти… Но ее успокоивала ваша веселость, какой ужь давно она не видала въ васъ…
— О, да, продолжалъ ветеранъ: — я былъ веселъ, потому-что былъ счастливъ, очень-счастливъ… сегодня…
Но капитанъ остановился, съ страннымъ выраженіемъ посмотрѣлъ на Оливье и, вздыхая, сказалъ:
— Нѣтъ, нѣтъ, я не долженъ ничего говорить тебѣ… ну, да, я вышелъ…
— И вы поступили очень-неблагоразумно, дядюшка…
— Что дѣлать! у меня на это были свои причины… притомъ же, я думалъ, что чистый воздухъ для моего выздоровленія будетъ полезнѣе, чѣмъ прогулки въ маленькомъ садикѣ… я вышелъ; однакожь, недовѣряя своимъ силамъ, я не рѣшился идти на поле, а пошелъ сюда, знаешь… на эту зелень… по близости, къ желѣзной дорогѣ… Скоро я почувствовалъ усталость… солнышко пригрѣло меня… я усѣлся на валу, который окружаетъ одну изъ новыхъ, только-что вымощенныхъ улицъ, безъ домовъ.
"Тутъ просидѣлъ я съ четверть часа… Мнѣ казалось, что я отдохнулъ достаточно… мнѣ уже хотѣлось воротиться домой… но эта прогулка, хоть и не слишкомъ-продолжительная, истощила мои силы… Едва только я успѣлъ встать, какъ вдругъ почувствовалъ страшное круженіе въ головѣ… ноги мои подкосились… я потерялъ равновѣсіе…
— И вы упали? спросилъ Оливье съ безпокойствомъ.
— Да… я скатился на самый низъ пригорка… Это паденіе было бы вовсе неопасно, еслибъ вдругъ пара лошадей безъ кучера запряженныхъ въ тяжелую телегу, нагруженную каменьями, вдругъ не поворотила прямо на меня…
— Боже мой! вскричалъ Оливье.
— Какая страшная опасность! воскликнула Эрминія.
— Да, дѣйствительно, я подвергался страшной опасности… Но эта опасность обратилась на бѣдную дѣвушку, которую вы видите передъ собою и которая ранена въ то время, когда спасала меня…
— Какъ, дядюшка… Мадмуазель Эрнестина…
— Скатившись на низъ пригорка, продолжалъ старикъ, перебивая своего племянника, который съ нѣжной признательностью смотрѣлъ на мадмуазель де-Бомениль: — я ударился головою о мостовую и не могъ сдѣлать никакого движенія… почти въ безпамятствѣ, я, однакожь, замѣтилъ, что колесо телеги непремѣнно должно проѣхать по головѣ моей… Вдругъ я услышалъ странный крикъ и увидалъ женщину, которая бросилась ко мнѣ… Тутъ я рѣшительно потерялъ всякое сознаніе… Потомъ, продолжалъ старикъ съ возрастающимъ волненіемъ: — когда я опомнился, я увидѣлъ себя стоящимъ шагахъ въ двухъ отъ того мѣста, гдѣ я могъ быть раздавленнымъ… Молодая дѣвушка, ангелъ доброты и смѣлости, стояла передо мною на колѣняхъ, блѣдная, трепещущая… кровь лилась по щекѣ ея… Это была она!.. вскричалъ ветеранъ, указывая на Эрнестину, которая уже совершенно пришла въ себя…,
— Да, это были вы, мадмуазель! продолжалъ капитанъ: — вы спасли мнѣ жизнь, подвергаясь опасности… вы, слабое созданіе… слѣдуя только своему благородному сердцу, слѣдуя порыву своего безстрашнаго великодушія…
— О, Эрнестина, какъ горжусь я, что вы мой другъ, вскричала герцогиня, прижимая къ груди своей смущенную, краснѣвшую дѣвушку.
— Да, гордитесь вашей подругой, сказалъ старикъ: — вы должны гордиться ею!..
— Мадмуазель! сказалъ въ свою очередь Оливье съ невыразимымъ смущеніемъ, обращаясь къ Эрнестинѣ: — я обязанъ вамъ жизнію дяди, или, лучше, нѣжнаго отца, обожаемаго мною… Ваше благородное сердце пойметъ, что значатъ для меня эти слова… я не могу ничѣмъ болѣе выразить вамъ благодарности…
— Теперь я вдвойнѣ счастлива, отвѣчала Эрнестина, потупивъ глаза: — до-сихъ-поръ, я не знала, что это вашъ дядюшка, о которомъ Эрминія говорила мнѣ третьяго дня…
— Скажите, мадмуазель, какъ вы себя чувствуете? спросилъ съ участіемъ капитанъ: — не нужно ли послать за докторомъ. Какъ вы думаете, мадмуазель Эрминія? Оливье сходитъ за докторомъ.
— О, нѣтъ, прошу васъ, не надо, возразила быстро Эрнестина: — у меня только немножко болитъ голова… рана, вѣроятно, очень-легка, потому-что я почти не чувствую ея… Мой обморокъ случился единственно отъ волненія, отъ страха…
— Пусть такъ, сказала Эрминія: — но вамъ все-таки надо нѣсколько успокоиться… ваша рана дѣйствительно неопасна, но я не скоро выпущу васъ отъ себя… вы были такъ испуганы…
— О, что касается до этого, быстро проговорила мадмуазель де-Бомениль: — то я согласна отъ всего сердца и постараюсь продлить мое выздоровленіе какъ-можно-долѣе.
— Оливье, дай мнѣ руку и пойдемъ домой, сказалъ ветеранъ.
— Вашъ дядюшка еще такъ слабъ, что онъ не можетъ идти пѣшкомъ, замѣтила Эрминія, обращаясь къ молодому солдату: — не лучше ли приказать привести фіакръ.
— Не безпокойтесь, любезная мадмуазель Эрминія, возразилъ старикъ: — опираясь на руку Оливье, я не боюсь ничего… чистый воздухъ освѣжитъ меня, и притомъ я хочу показать Оливье то мѣсто, гдѣ я погибъ бы безъ этого ангела-хранителя… Я не ханжа, не притворщикъ, но клянусь вамъ, мадмуазель, съ этой минуты, я часто буду ходить на валъ и по-своему молиться за мою великодушную спасительницу, тѣмъ болѣе, что она спасла меня въ ту самую минуту, когда я именно дорожилъ своею жизнію, потому-что сегодня утромъ…
И капитанъ еще разъ не докончилъ своей фразы, къ величайшему удивленію Оливье.
— Ну, да, продолжалъ ветеранъ, простодушно улыбаясь: — я буду молиться за мою спасительницу; право, ныньче свѣтъ сталъ навыворотъ… ныньче молодыя, слабыя дѣвушки спасаютъ жизнь старымъ солдатамъ… Хорошо, что старые солдаты еще имѣютъ сердце, которое можетъ хранить къ нимъ вѣчную признательность.
Оливье съ нѣжностью смотрѣлъ на меланхолическое, кроткое лицо мадмуазель де-Бомениль. Сердце молодаго человѣка билось подъ вліяніемъ различныхъ впечатлѣній: онъ съ наслажденіемъ припомнилъ свою первую встрѣчу съ Эрнестиной, ея простодушную искренность и особенно разсказъ Эрминіи о грустной участи бѣдной сиротки.
Оливье болѣе чѣмъ кто-нибудь удивлялся рѣдкой красотѣ герцогини, но въ эту минуту Эрнестина тоже казалась ему прекрасной.
Капитанъ вывелъ племянника изъ задумчивости, взявъ его за руку и сказавъ:
— Идемъ же, мой другъ… Не будемъ долѣе употреблять во зло радушное гостепріимство мадмуазель Эрминіи.
— Въ-самомъ-дѣлѣ, Эрминія, замѣтила мадмуазель де-Бомениль: — зная, что вы живете близко отъ того мѣста, гдѣ случилось это несчастіе, я подумала, что могу…
— Ужь не хотите ли вы извиняться, что поступили совершенно по-дружески? перебила, улыбаясь, герцогиня.
— Итакъ, прощайте, сказалъ ветеранъ.
Потомъ, обращаясь къ Эрнестинѣ, онъ прибавилъ прерывающимся отъ волненія голосомъ:
— Мнѣ грустно думать, мадмуазель, что я сегодня видѣлъ васъ въ первый и въ послѣдній разъ… О, будьте увѣрены, замѣтилъ старикъ, отвѣчая на движеніе Эрнестины, въ которомъ выразилось смущеніе: — будьте увѣрены, что моя признательность къ вамъ никому не будетъ извѣстна… Я буду скроменъ… Но я хочу просить у васъ и у мадмуазель Эрминіи одной милости… видѣть васъ иногда здѣсь… хоть изрѣдка… вѣдь для сердца мало питать признательность… сердцу надо позволить выразить ее…
— Ваше желаніе очень-естественно, мосьё Бернаръ, сказала Эрминія: — и я непремѣнно васъ увѣдомлю, когда Эрнестина прійдетъ ко мнѣ… вы доставите намъ большее удовольствіе, если выпьете съ нами чашку чаю.
— О, да! весело отвѣчалъ старикъ: — но, Боже мой, ныньче все выходитъ какъ-то на выворотъ; благодѣтели почти благодарятъ тѣхъ, кого обязали… но пусть будетъ по-вапшему… Итакъ, до свиданія… слышите ли, до свиданія… Идемъ же, Оливье.
Старикъ сдѣлалъ нѣсколько шаговъ и остановился въ какой-то нерѣшимости; потомъ, послѣ минутнаго размышленія, онъ воротился и сказалъ:
— Нѣтъ, рѣшительно, я не могу… не долженъ унести съ собой одну тайну…
— Тайну, мосьё Бернаръ?
— Да, тайну… два раза она срывалась у меня съ языка, и два раза удержался я и не разсказалъ ея, помня обѣщаніе, которое далъ… но теперь… я вижу, что мадмуазель Эрнестина должна знать, почему я такъ счастливъ жизнію, которую она спасла мнѣ…
— Я то же думаю, мосьё Бернаръ, замѣтила герцогиня: — вы обязаны вознаградить этимъ Эрнестину…
— И я буду очень счастлива вашей довѣренностью ко мнѣ, отвѣчала мадмуазель де-Бомениль.
— Да, это именно будетъ довѣренность, потому-что меня убѣждали хранить тайну… И признаться сказать, мой добрый Оливье, за тѣмъ я и ушелъ изъ дому, чтобы лучше сохранить эту тайну…
— Почему же, дядюшка?
— Да потому-что, въ восторгѣ отъ доброй вѣсти, которую я узналъ, я не могъ не броситься къ тебѣ на шею и не разсказать всего… отъ-того-то я и ушелъ, надѣясь привыкнуть къ этой радости, а потомъ скрыть ее отъ тебя…
— Но, дядюшка, возразилъ Оливье съ возраставшимъ удивленіемъ: — какая же это пріятная вѣсть?..
— Другъ, котораго ты видѣлъ сегодня, конечно, не сказалъ тебѣ, что прежде всего онъ пришелъ для меня?
— Нѣтъ, дядюшка… когда онъ вошелъ ко мнѣ въ бесѣдку, я думалъ, что онъ только-что пришелъ…
— Ну, да… мы условились скрывать отъ тебя нашъ разговоръ… потому-что онъ-то мнѣ и принесъ эту пріятную вѣсть… И какъ онъ былъ доволенъ ею, хоть я и замѣтилъ, что въ глазахъ его была какая-то грусть… Словомъ, я долженъ сказать вамъ… прибавилъ ветеранъ съ торжествующимъ видомъ, обращаясь къ двумъ дѣвицамъ: — вы поймете мою радость… вѣдь Оливье… пожалованъ въ офицеры…
— Не-уже-ли? спросилъ Оливье съ невыразимымъ восторгомъ: — я офицеръ!
— О, какое счастье, мосьё Оливье! воскликнула Эрминія.
— Да, дитя мое, сказалъ морякъ, пожимая руки племянника: — да, ты офицеръ. Я долженъ бы скрывать отъ тебя эту тайну до того дня, въ который ты получишь дипломъ… скрывать для того, чтобы твоя радость была полна… вѣдь ты еще не знаешь всего…
— Такъ это еще не все? спросила Эрнестина, — принимавшая живое участіе въ этой сценѣ.
— Не все… знаете ли… мой Оливье теперь не надолго уѣдетъ отъ меня, потому-что онъ записалъ въ тотъ полкъ, который будетъ стоять гарнизономъ въ Парижѣ… видители, мадмуазель Эрнестина, что я не даромъ дорожилъ жизнію, думая о счастіи Оливье… и моемъ тоже… вы поймете теперь, какъ велика должна быть моя благодарность къ вамъ…
Новый офицеръ стоялъ неподвижно… онъ, казалось, о чемъ-то думалъ… въ лицѣ его ярко выразилось какое-то особенное чувство, когда онъ взглянулъ на мадмуазель де-Бомениль.
— Что же ты, мой другъ? спросилъ ветеранъ, удивленный, почти огорченный задумчивымъ молчаніемъ племянника: — я думалъ обрадовать тебя… конечно, я знаю, что ты имѣешь полное право на офицера… но, наконецъ…
— О, дядюшка, не думайте, что я неблагодаренъ… если я молчу отъ-того, что сердце мое полно… я думаю о томъ, сколько счастія можетъ доставить мнѣ эта вѣсть… я знаю, что я обязанъ этимъ моему лучшему другу… мое новое званіе надолго сближаетъ меня съ вами, дядюшка… и наконецъ… прибавилъ молодой человѣкъ, бросивъ слова взглядъ на Эрнестину, которая покраснѣла, встрѣтивъ этотъ взглядъ: — это званіе для меня неоцѣненно… потому-что… потому-что… вы, дядюшка, первые сказали мнѣ… о моемъ счастьи…
Очевидно, Оливье не высказалъ третьей причины, по которой его повышеніе было такъ для него драгоцѣнно…
Эрнестина одна угадала великодушную мысль молодаго человѣка, покраснѣла и слезы навернулись на ея прекрасныхъ глазахъ.
— Теперь, господинъ офицеръ, весело сказалъ старикъ: — поблагодаримъ нашихъ милыхъ дѣвицъ за ихъ участіе къ намъ, и не будемъ долѣе безпокоить ихъ… смотрите же, мадмуазель Эрминія, не забудьте вашего приглашенія на чай… видите ли, у меня еще славная память…
— О, будьте покойны, мосьё Бернаръ, я докажу вамъ, что и моя память тоже не дурна…
Между тѣмъ, какъ ветеранъ благодарилъ Эрнестину, Оливье подошелъ къ герцогинѣ и умоляющимъ голосомъ тихонько сказалъ ей:
— Мадмуазель Эрминія, есть дни, которые должны располагать къ милосердію… Что долженъ сказать я Жеральду?
— Мосьё Оливье, вы знаете мое рѣшеніе! отвѣчала дѣвушка и на челѣ ея снова появилось облако глубокой грусти… бѣдняжка было-забыла на минуту свою печаль…
Оливье зналъ твердость характера Эрминіи… глубокій вздохъ вырвался изъ груди его…
— Еще одно слово, мадмуазель… сказалъ молодой человѣкъ: — позвольте мнѣ зайдти къ вамъ завтра, въ какое время вамъ угодно… мнѣ очень нужно поговорить съ вами объ одномъ очень-важномъ дѣлѣ… на этотъ разъ дѣло идетъ лично обо мнѣ… вы мнѣ окажете истинную услугу…
— Съ большимъ удовольствіемъ, мосьё Оливье! отвѣчала герцогиня, хотя очень удивленная этой просьбой: — завтра утромъ я жду васъ…
— Благодарю васъ, мадмуазель…
Капитанъ и Оливье вышли.
Двѣ дѣвушки, двѣ сестры, остались однѣ.
VIII.
правитьПослѣднія слова Оливье пробудили въ Эрминіи грусть, которая-было на нѣсколько минутъ разсѣялась при появленіи Бернара и Эрнестины.
Мадмуазель де-Бомениль съ своей стороны уже стояла задумавшись: она припоминала странный взглядъ, который бросилъ на нее Оливье, когда узналъ, что получилъ офицерскій чинъ. Эрнестина поняла великодушное значеніе этого взгляда… Кромѣ того, бѣдная сиротка припоминала съ наслажденіемъ, что ея новая подруга была та самая музыкантша, которую призывали къ ея матери въ послѣдніе дни жизни графини.
Задумчивость Эрнестины еще болѣе увеличивалась отъ смущенія, которое она испытывала, не зная какъ завести разговоръ о трогательной заботливости, которою Эрминія окружала графиню де-Бомениль.
Что касается до присутствія Эрнестины у Эрминіи, то его очень-легко объяснить. Пойдя по обыкновенію къ обѣднѣ съ мадмуазель Еленой де-Ларошгю, Эрнестина взяла съ собою и мадамъ Ленэ. Выходя изъ церкви, она сказала старой ханжѣ, что пойдетъ сдѣлать кой-какія покупки и отправилась съ гувернанткой. Фіакръ довезъ ихъ до улицы Монсо. Эрнестина вышла, а мадамъ Ленэ осталась ждать возвращенія своей молодой госпожи.
Хотя молчаніе герцогини не долго длилось, Эрнестина замѣтила мрачную, грустную задумчивость своей пріятельницы и съ нѣжностью, робко сказала ей:
— Эрминія… боюсь быть нескромной… но мнѣ кажется, что съ нѣкотораго времени вы что-то очень печальны.
— Да, это правда, откровенно отвѣчала герцогиня: — у меня, дѣйствительно, есть большое горе…
— Бѣдняжка! съ участіемъ воскликнула Эрнестина.
— И, можетъ-быть, я сказала бы вамъ причину моего горя… но теперь сердце мое сильно страдаетъ… можетъ-быть, ваше нѣжное участіе успокоитъ его и тогда я все разскажу вамъ… впрочемъ, я не знаю еще, могу ли…
— Что жь? развѣ вы считаете меня недостойной вашей довѣренности?
— О, нѣтъ, милое дитя моя; но, вы еще такъ молоды, что мнѣ не должно позволять себѣ говорить съ вами о многомъ… послѣ увидимъ… теперь подумаемъ о васъ… ложитесь — на мою постель… на стулѣ безпокойно, а вамъ надо отдохнуть.
— Но…
Герцогиня не слушала. Она подошла къ алькову и отдернула занавѣски, которыя по дѣвственной скромности всегда оставляла задернутыми.
Эрнестина увидѣла желѣзную кровать… Розовое одѣяло покрывало постель. Сверху ея было постлано легкое муслиновое овѣяло, обшитое бахромой, связанной самою Эрминіей. Внутренность алькова была обита розовымъ ситцомъ. Ослѣпительной бѣлизны подушка тоже была обшита по краямъ кружевами. Чудно свѣжо, мило кокетливо было убранство дѣвственнаго ложа герцогини.
Мадмуазель де-Бомениль уступила просьбѣ Эрминіи и полулегла на постель своей подруги.
Эрминія сѣла у изголовья и съ нѣжностью взяла руку сестры.
— Увѣряю васъ, Эрнестина, сказала она: --что спокойствіе теперь вамъ необходимо… какъ вы себя чувствуете?
— У меня только немножко болитъ голова.
— Какой страшной опасности вы подвергали себя…
— Право, я не думала объ опасности; когда увидала, какъ бѣдный старикъ скатился съ вала и упалъ почти подъ самое колесо телеги… я вскрикнула., бросилась къ нему, и хотя во мнѣ очень мало силы, я успѣла, однакожь, нѣсколько оттащить мосьё Бернара отъ дороги…
— Какое мужество! но какъ же вы получили эту рану…
— Вѣроятно, вставая, я ударилась о колесо… впрочемъ, въ ту минуту я нисколько не чувствовала боли… мосьё Бернаръ, опомнившись, замѣтилъ на щекѣ моей кровь… но оставимъ этотъ разговоръ… я гораздо больше испугалась, чѣмъ ушиблась… мое мужество мнѣ стоитъ недорого…
Мадмуазель де-Бомениль на минуту замолчала, съ наслажденіемъ посмотрѣла вокругъ себя и продолжала:
— Вы недаромъ сказали, что у васъ прехорошенькая комнатка.. Какъ все свѣжо, кокетливо, какія миленькія гравюры, статуйки. Какія чудныя-вазы съ цвѣтами… вѣдь, кажется, все это такъ просто, что всякій могъ бы имѣть у себя такое убранство, но, между-тѣмъ, его имѣютъ не многія, потому-что для этого нуженъ вкусъ… потомъ, прибавила мадмузель де-Бомениль въ волненіи: — когда подумаешь, что все это вы пріобрѣли однимъ трудомъ своимъ… вы должны гордиться собою… какъ вы должны любить ваше милое жилище.
— Да, я люблю его… съ грустью отвѣчала герцогиня:-- долгое время оно было для меня мило…
— А теперь развѣ оно вамъ болѣе не нравится?.. О, это было бы съ вашей стороны очень-неблагодарно..
— Нѣтъ, эта бѣдная комнатка всегда мнѣ драгоцѣнна… возразила Эрминія, припомнивъ, что въ ней она увидѣла Жеральда въ первый и, можетъ-быть, въ послѣдній разъ.
Эрнестина не знала, какъ завести ей разговоръ о матери, не возбудивъ подозрѣній Эрминіи. Но вдругъ она увидѣла фортепьяно и сказала:
— Вотъ и фортепьяно… говорятъ, вы такъ хорошо играете… Какъ бы хотѣла я слышать васъ сегодня…
— Не просите меня сегодня, Эрнестина… я не могу играть… Слезы помѣшаютъ мнѣ… когда мнѣ грустно, музыка меня еще болѣе печалитъ…
— О, я понимаю… но послѣ, когда-нибудь, вы что-нибудь съиграете мнѣ… Не правда ли?
— Непремѣнно… даю вамъ слово…
— Кстати о музыкѣ, сказала Эрнестина, стараясь скрыть свое волненіе: — когда я была на вечерѣ у мадамъ Эрбо, одна изъ дѣвицъ говорила мнѣ, что вы играли у одной больной дамы…
— Да, это правда… отвѣчала Эрминія, надѣясь при воспоминаніяхъ о матери, позабыть свои душевныя страданія: — и эта дама именно была та самая, о которой я вамъ говорила… Ея дочь тоже называлась Эрнестиной…
— Говорятъ, что музыка облегчала страданія бѣдной больной…
— Иногда… такъ… но, къ-несчастію, это облегченіе не могло спасти ея отъ смерти…
— Я думаю, какъ вы нѣжно заботились о ней… вѣдь вы такъ добры…
— Въ-самомъ-дѣлѣ, ея положеніе возбуждало во мнѣ глубокое участіе… она такъ страдала… притомъ тяжело умереть въ такихъ молодыхъ лѣтахъ, оплакивая нѣжно-любимую дочь…
— А она иногда говорила съ вами о своей дочери?
— Да… мысль о дочери была ея всегдашней и послѣднею мыслію… у нея былъ и портретъ дочери… еще ребенка… часто бѣдная больная со слезами на глазахъ смотрѣла на этотъ портретъ и говорила мнѣ, какой нѣжной любви заслуживала дочь ея по своему милому, кроткому характеру… больная разсказывала мнѣ также о письмахъ, которыя получала отъ дочери почти всякій день… въ каждой строчкѣ этихъ писемъ, говорила она, видна чудная доброта милой дѣвушки…
— Стало-быть, эта дама любила васъ, Эрминія, если была съ вами такъ откровенна…
— Да, она была очень добра и снисходительна ко мнѣ… и я… любила и глубоко уважала ее…
— А было ли у васъ когда-нибудь желаніе видѣть дочь этой дамы?
— Конечно, потому-что все, что говорила мнѣ о ней мать, пробуждало во мнѣ живѣйшее участіе къ этой дѣвушкѣ; но она была тогда за границей… однакожь, по возвращеніи въ Парижъ, нѣкоторое время я надѣялась увидѣть ее.
— Какъ же это? спросила Эрнестина, стараясь скрыть свое любопытство.
— По одному обстоятельству я имѣла дѣло съ опекуномъ дѣвицы и онъ мнѣ сказалъ, что, можетъ-быть, попроситъ меня давать ей уроки музыки.
Эрнестина затрепетала отъ удовольствія. Эта мысль до-сихъ-поръ не приходила ей въ голову; но, стараясь отвлечь подозрѣніе Эрминіи, она вдругъ сказала:
— Еслибъ вы знали, почему я дѣлаю столько вопросовъ объ этой дѣвушкѣ, вы бы удивились… вѣдь мнѣ кажется, что я стану ревновать васъ къ этой дѣвушкѣ… Что, если вы будете любить эту вторую Эрнестину — больше чѣмъ меня?..
— О, не безпокойтесь… отвѣчала герцогиня, съ грустію склонивъ голову…
— Почему же вы не можете любить ея… съ живостю спросила мадмуазель де-Бомениль, и потомъ, досадуя на свое невольное безпокойство, прибавила: — я не такая эгоистка, и не захочу лишить эту дѣвушку вашей привязанности.
— Конечно, воспоминаніе о добротѣ матери навсегда упрочило въ душѣ моей сочувствіе и къ дочери… но, увы, милая Эрисстина, я горда, и боюсь, чтобъ мою привязанность не приняли за корыстолюбіе… эта дѣвушка очень богата… а я… я бѣдна…
— О, вы несправедливы къ ней! возразила съ горечью Эрнестина: — если не зная ея, такъ дурно о ней думаете…
— Вовсе нѣтъ… я не сомнѣваюсь въ ея добромъ сердцѣ, помню слова матери… Но вѣдь я чужая для этой дѣвушки… Притомъ же, есть многія причины… и главное, я боюсь говорить съ ней о тѣхъ обстоятельствахъ, которыя сблизили меня съ умирающею матерью, чтобы не пробудить въ ея душѣ тяжкой скорби… Вѣдь это значило бы, что я хочу цѣною этого разсказа снискать привязанность, на которую не имѣю никакого права.
При этомъ признаніи герцогини, Эрнестина была очень довольна тѣмъ, что познакомилась съ Эрминіей подъ видомъ бѣдной сироты.
Странное сближеніе! Одна боялась встрѣтить только корыстолюбивую преданность, потому-что она была богатѣйшая наслѣдница во всей Франціи, другая страшилась, чтобы ея привязанности не почли корыстною, потому-что она была бѣдна.
Герцогиня, казалось, была очень утомлена послѣдней половиной этого разговора… она думала позабыть въ немъ свои тяжкія думы, и, къ-несчастію, этотъ разговоръ снова навелъ ее на нихъ, потому-что только въ своей дивной гордости Эрминія почерпнула твердую рѣшимость отказаться отъ послѣднихъ надеждъ своихъ на счастіе… она боялась, чтобы не приняли за корыстные виды ея любовь къ Жеральду… Бѣдная дѣвушка, дѣйствительно, вовсе не надѣялась, чтобъ герцогиня де-Сантерръ согласилась на исполненіе ея требованія.
Но, увы! хотя въ Эрминіи достало мужества пожертвовать своею любовью для достоинства этой же любви, она тѣмъ не менѣе чувствовала, сколько грусти, сколько страданій заключало въ себѣ это героическое пожертвованіе.
Почти противъ воли, бѣдная дѣвушка думала о грустныхъ послѣдствіяхъ этой жертвы…
— Ахъ, милая Эрнестина, вдругъ сказала она прерывающимся голосомъ: — кто бы подумалъ, что самая чистая привязанность можетъ возбуждать самыя постыдныя подозрѣнія.
И, не имѣя болѣе силъ удержать слезъ, она зарыдала, закрывъ лицо свое на груди Эрнестины, которая привстала на постели, сжала сестру въ своихъ объятіяхъ и спросила:
— Боже мой! что съ вами, Эрминія? Я давно замѣтила, что вы все болѣе и болѣе дѣлаетесь грустны, но боялась спросить у васъ причину вашей печали.,
— Оставимъ этотъ разговоръ, перебила герцогиня: — простите мнѣ мою слабость… но въ моей головѣ пробудились… тяжкія воспоминанія…
— Конечно, я не имѣю никакого права на вашу довѣренность, но иногда страданіе не такъ сильно, когда… высказываютъ о немъ…
— О, да! горесть убиваетъ… но униженіе, стыдъ…
— Что вы, Эрминія? униженіе! стыдъ! Нѣтъ, быть не можетъ… вы слишкомъ горды для этого.
— А развѣ не унизительная слабость плакать послѣ мужественной рѣшительности… рѣшительности благородной… великодушной…
Герцогиня замолчала и черезъ минуту сказала:
— Милая Эрнестина, я разскажу вамъ все… но прошу васъ, не принимайте моего разсказа за одно желаніе повѣрить вамъ мою тайну… мнѣ, право, было бы совѣстно передъ вами… вы такъ молоды… Нѣтъ, пусть моя повѣсть послужитъ вамъ урокомъ въ будущемъ…
— Урокомъ?
— Да… вы тоже, какъ и я, сирота… какъ и у меня, у васъ нѣтъ опоры… вы неопытны и не съумѣете остеречься отъ обмана, которымъ часто окружаютъ насъ, бѣдныхъ дѣвушекъ… И такъ, слушайте же меня, Эрнестина, и дай Богъ, чтобы я могла предохранить васъ отъ тѣхъ страданій, которыя испытываю.
И герцогиня разсказала своей подругѣ, какимъ образомъ она было жестоко оскорблена Жеральдомъ, который осмѣлился заплатить за нее долгъ; какъ она сначала приняла его съ презрѣніемъ и какъ потомъ простила его, принужденная великодушнымъ чувствомъ, которому Жеральдъ дѣйствительно уступилъ..
Далѣе, Эрминія говорила такъ:
— Черезъ два дня послѣ этой первой встрѣчи, я хотѣла разсѣяться отъ воспоминаній, которыя слишкомъ уже нарушали спокойствіе души моей, слишкомъ-сильно овладѣвали мною… Это было въ воскресенье. Я пошла и встрѣтила тамъ этого молодаго человѣка… Сначала, мнѣ сдѣлалось какъ-то грустно, страшно; конечно, это было предчуствіе… но я уступила очарованію этой встрѣчи. Мнѣ до-тѣхъ-поръ еще не случалось никогда встрѣчать человѣка, который бы имѣлъ въ себѣ столько достоинствъ, сколько онъ. Его манеры были просты и изящны… его умъ блисталъ остроумной веселостью… Я презираю лесть, но онъ нашелъ средство польстить мнѣ и въ его похвалахъ было столько деликатности, столько граціи… я узнала, что его зовутъ Жеральдомъ…
— Жеральдомъ? почти вскрикнула Эрнестина, вспомнивъ, что одинъ изъ жениховъ ея, герцогъ де-Сантерръ, назывался тѣмъ же именемъ.
Звонокъ, раздавшійся въ эту минуту у дверей, отвлекъ вниманіе Эрминіи, и она не замѣтила удивленія Эрнестины.
Мадмуазель де-Бомениль вскочила съ постели; герцогиня, досадуя на неумѣстный визитъ, пошла отворить двери.
Старикъ-слуга подалъ ей записку слѣдующаго содержанія:
"Давно я не видалъ васъ, милое дитя мое… я былъ немножко боленъ… Можете ли вы сегодня утромъ принять меня?
"Душою вамъ преданный
«P. S. Не трудитесь отвѣчать мнѣ… Если хотите видѣть вашего стараго друга, скажите только да подателю эіой записки.»
Эрминія, подъ вліяніемъ своей грусти, сначала хотѣла-было подъ какимъ-нибудь предлогомъ отказать маркизу, но подумавъ, что мосьё де-Мэльфоръ, принадлежа къ высшему кругу, вѣроятно, зналъ Жеральда, она рѣшилась узнать отъ него что-нибудь о молодомъ человѣкѣ, не открывая горбуну своего секрета и сказала слугѣ:
— Я буду ждать мосьё де-Мэльфора.
Возвращаясь въ свою комнату, Эрминія подумала:
— Что, если мосьё де-Мэльфоръ прійдетъ еще при Эрнестинѣ… Ну, такъ что жь?.. пускай она увидитъ маркиза у меня… она уже знаетъ мою тайну и притомъ милая дѣвушка такъ скромна, что, увидѣвъ незнакомца, оставитъ меня съ нимъ одну.
Герцогиня, однакожь, не сказала Эрнестинѣ о близкомъ посѣщеніи маркиза, боясь, чтобы дѣвушка изъ приличія не ушла заранѣе.
И такъ, сестры продолжали свой разговоръ.
IX.
править— Извините, что я на минуту оставила васъ, милая Эрнестина, сказала герцогиня, воротясь въ комнату: — я получила записку и отвѣчала изустно…
— Ради Бога, Эрминія, отвѣчала мадмуазель де-Бомениль: — продолжайте вашъ разсказъ. Еслибъ вы знали, какъ онъ интересуетъ меня…
— Я вамъ сказала, что у мадамъ Эрбо я узнала имя этого молодаго человѣка… мосьё Оливье, представляя мнѣ, назвалъ его этимъ именемъ.
— А, такъ онъ зналъ мосьё Оливье…
— Это его истинный другъ… Они служили въ одномъ полку. Оставивъ службу, Жеральдъ вступилъ въ контору нотаріуса, и недавно бросилъ этотъ родъ занятій, какъ вовсе несогласный съ его характеромъ… нашелъ мѣсто при укрѣпленіяхъ, подъ начальствомъ одного инжернаго офицера, котораго онъ зналъ еще въ Африкѣ… Видите, Эрнестина, что по состоянію и по своему положенію въ свѣтѣ, Жеральдъ былъ равенъ мнѣ, стало-быть, мнѣ очень простительно, что я увлеклась этой гибельной страстью…
— Отъ-чего же гибельной?
— А вотъ, сейчасъ все узнаете. На другой день послѣ нашей встрѣчи у мадамъ Эрбо, около сумерекъ, я возвратилась съ уроковъ и сидѣла въ саду, въ которомъ хозяинъ позволилъ мнѣ гулять. Этотъ садъ, какъ вы можете видѣть изъ окна, отдѣленъ отъ переулка только низкимъ палиссадникомъ; вдругъ я увидѣла Жеральда, который проходилъ мимо… Вмѣсто изящной, хотя и простой одежды, которая была на немъ вчера, онъ былъ одѣтъ въ сѣрую блузу; соломенная шляпа съ широкими полями покрывала его голову… Онъ, казалось, очень удивился, увидавъ меня, поклонился, подошелъ ко мнѣ, и весело сказалъ, что кончилъ свои дневныя дѣла… что управлялъ работами на укрѣпленіяхъ, которыя производятся теперь въ долинѣ Монсо. «Это въ-половину военное ремесло» сказалъ онъ: "оно мнѣ нравится больше, чѣмъ скучныя занятія въ конторѣ нотаріуса. Я надсмотриваю за работами и моего жалованья слишкомъ для меня достаточно. Переворачивать заплесневѣлые листы процессовъ, право, было скучно…
— Это очень понятно…
— Конечно… Признаюсь вамъ, Эрнестина, такое самоотверженіе Жеральда, при избраніи самыхъ тяжкихъ трудовъ, меня очень тронуло, тѣмъ болѣе, что онъ по-видимому получилъ прекрасное воспитаніе. Въ этотъ вечеръ, онъ скоро оставилъ меня, сказавъ, что надѣется иногда встрѣчаться со мною на границахъ моего парка. Онъ очень былъ доволенъ тѣмъ, что ему часто приходится ходить по переулку, мимо нашего сада, къ одному изъ старыхъ полковыхъ товарищей… Въ-самомъ-дѣлѣ, маленькій домикъ, въ которомъ жилъ пріятель Жеральда, былъ виденъ изъ сада. Что скажу я вамъ, Эрнестина? Съ-этихъ-поръ почти каждый вечеръ я видѣлась такимъ образомъ съ Жеральдомъ… Часто мы даже ходили вмѣстѣ гулять на долину… Я скоро увидѣла въ Жеральдѣ множество превосходныхъ качествъ; онъ былъ простодушенъ, откровененъ, уменъ, благороденъ… Его шутки всегда были милы, остроумны… Онъ, казалось, имѣлъ ко мнѣ глубокое и могу сказать справедливое уваженіе… Однажды, Жеральдъ… признался мнѣ въ любви своей и сказалъ, что не можетъ жить безъ меня… О, какъ я была тогда счастлива… потому-что я не знаю что-бы сдѣлалось со мной, еслибъ онъ не любилъ меня… Я не въ силахъ была отказаться отъ этой любви… а любить безнадежно! воскликнула бѣдная дѣвушка, едва удерживая слезы: — о, это хуже смерти… такая жизнь грустна, безутѣшна!..
Но, преодолѣвъ свое волненіе, Эрминія продолжала:
— Я откровенно сказала Жеральду о моихъ чувствахъ… съ моей стороны, это была не только любовь, но и признательность, потому-что безъ него жизнь казалась мнѣ ужасною… «Мы оба свободны» сказала я Жеральду: «мы должны работать каждый день, чтобы поддерживать наше существованіе… это положеніе удовлетворяетъ мою гордость, потому-что бездѣйствіе женщины — страшное униженіе для нея… Наше существованіе, Жеральдъ, будетъ скромно, можетъ-быть, даже недостаточно… но бодростью, трудомъ, которые будутъ услаждены нашей взаимной любовью, мы избѣгнемъ бѣдности…»
— Какъ Жеральдъ, я думаю, былъ счастливъ, слушая ваши слова!.. воскликнула мадмуазель де-Бомениль: — какъ онъ долженъ гордиться вами! Но скажите мнѣ, ради Бога, если вы можете ожидать любви счастливой, отъ-чего же происходитъ ваша грусть? Какая причина вашихъ слезъ?..
— Да, Эрнестина, вотъ, сами видите, что любовь моя къ Жеральду очень извинительна… Не правда ли, что съ моей стороны это была любовь благородная, чистая… Отвѣчайте мнѣ, вѣдь никто не можетъ обвинять меня…
Эрминія не могла далѣе говорить. Рыданія заглушили ея голосъ.
— Васъ обвинять? воскликнула Эрнестина: — Боже мой, да за что же обвинять васъ? вѣдь вы такъ же свободны, какъ и Жеральдъ… онъ васъ любитъ столько же, сколько и вы любите его… Вы оба живете своими трудами… ваше положеніе одинаково.
— Нѣтъ, возразила Эрминія съ глубокимъ страданіемъ: — нѣтъ, наше положеніе вовсе не одинаково…
— Почему же?
— Да, вовсе не одинаково… и въ этомъ-то неравенствѣ и заключается причина моего несчастія… Жеральдъ обманулъ меня, выдавъ себя совсѣмъ не за то, что онъ въ-самомъ-дѣлѣ…
— Боже мой! да кто же онъ?
— Онъ? Герцогъ де-Сантерръ…
— Герцогъ де-Сантерръ! воскликнула мадмуазель де-Бомениль въ удивленіи. Она испугалась за Эрминію, вспомнивъ, что Жеральдъ былъ однимъ изъ претендентовъ на ея руку и что она должна была завтра же встрѣтиться съ нимъ на балѣ… Стало-быть, онъ недостойно употребилъ во зло довѣріе бѣдной Эрминіи, имѣя въ то же время претензію на бракъ съ богатѣйтей наслѣдницей во всей Франціи…
Герцогиня приняла безмолвное удивленіе своей подруги за негодованіе, которое поступокъ Жеральда могъ возбудить въ ней, и сказала:
— Теперь видите, Эрнестина, какъ я несчастна!
— О, это низко, безчестно… подобный обманъ!.. но какъ же вы узнали о немъ?..
— Мосьё де-Сантерръ не могъ долѣе выдерживать безконечныхъ притворствъ, которыя были необходимымъ слѣдствіемъ его первой лжи, но, не смѣя лично признаться мнѣ въ обманѣ, поручилъ мосьё Оливье разсказать все…
— По-крайней-мѣрѣ, мосьё де-Сантерръ самъ открылъ вамъ обманъ…
— Да! и, не смотря на глубокое оскорбленіе, какое онъ нанесъ мнѣ, я все-таки видѣла въ этомъ поступкѣ то благородство, которое такъ любила въ Жеральдѣ…
— Благородство! воскликнула съ горечью Эрнестина: — благородство! да вѣдь онъ васъ покинулъ…
— Напротивъ, онъ предлагаетъ мнѣ свою руку…
— Мосьё де-Сантерръ предлагаетъ вамъ свою руку? Въ такомъ случаѣ, Эрминія, за чѣмъ же вы отчаяваетесь?..
— За чѣмъ? за тѣмъ, что бѣдная сирота, какъ я, покупаетъ подобный бракъ цѣною самыхъ оскорбительныхъ униженій…
Герцогиня не могла кончить фразы, потому-что услышала звонокъ.
— Извините, милая Эрнестина, сказала она, отирая слезы: — я не могу не принять…
— Въ такомъ случаѣ, я васъ оставляю, отвѣчала Эрнестина, наскоро надѣвая шаль и шляпку: — хоть мнѣ и очень жаль оставить васъ въ такой грусти…
— Подождите, однакожь, минуту… пускай этотъ господинъ войдетъ при васъ…
— Хорошо, хорошо… идите же поскорѣе, отоприте дверь…
Герцогиня сдѣлала нѣсколько шаговъ и потомъ, подумавъ о безобразіи маркиза де-Мэльфора, воротилась и по чувству деликатности сказала своей подругѣ:
— Предупреждаю васъ, Эрнестина, что этотъ господинъ, котораго я ожидаю… горбатъ… Ваше удивленіе при видѣ его безобразія могло бы оскорбить его…
Мадмуазель де-Бомениль тотчасъ припомнила, какъ мадамъ Ленэ говорила ей, что маркизъ де-Мэльфоръ просилъ доставить ему адресъ Эрминіи. Въ смущеніи и безпокойствѣ она спросила герцогиню:
— Кто жь это такой!
— Одинъ безподобный человѣкъ, котораго я узнала очень страннымъ образомъ… потому-что онъ принадлежитъ къ высшему обществу…но я спѣшу отворить дверь…
И Эрминія исчезла.
Эрнестина осталась одна въ изумленіи и въ страхѣ.
Какое-то непобѣдимое предчувствіе говорило ей, что именно мосьё де-Мэльфоръ долженъ былъ войдти… увидать ее у Эрминіи… и, хотя мадмуазель де-Бомениль была обязана насмѣшкамъ маркиза мыслію сдѣлать то испытаніе, которому она подверглась на вечерѣ у мадамъ Эрбо, хотя теперь уже чувствовала къ горбуну нѣкоторую симпатію, однакожь она не знала, въ какой мѣрѣ могла полагаться на скромность маркиза, и приходила въ отчаяніе отъ этой встрѣчи.
Эрнестина не ошиблась.
Дѣйствительно, Эрминія вошла съ мосьё де-Мэльфоромъ.
По счастію, герцогиня, изъ скромности, бросилась закрыть занавѣсь алькова и не могла замѣтить, какъ горбунъ и мадмуазель де-Бомениль изумились, увидавъ другъ друга.
Мосьё де-Мэльфоръ тотчасъ узналъ Эрнестину и затрепеталъ отъ удивленія… любопытство и вмѣстѣ безпокойство выразились во всѣхъ чертахъ лица его… горбунъ не вѣрилъ глазамъ своимъ… Онъ хотѣлъ что-то сказать, но Эрнестина, блѣдная, трепещущая взглянула на него съ такимъ умоляющимъ видомъ, что слова замерли на устахъ его.
Въ эту минуту, герцогиня подошла къ нимъ.
На лицѣ мосьё де-Мэльфора уже не видно было прежняго изумленія. Онъ даже хотѣлъ помочь Эрнестинѣ, дать ей время оправиться и сказалъ Эрминіи:
— Я боюсь, мадмуазель, что пришелъ, кажется, очень некстати..
— О, будьте увѣрены, сударь, ваше посѣщеніе всегда кстати, возразила герцогиня:-- позвольте мнѣ только прежде проводить мадмуазель…
— Ради Бога, не церемоньтесь со мной… я, право, пришелъ бы отъ этого въ отчаяніе…
Мадмуазель де-Бомениль надо было собрать всѣ силы, чтобъ не измѣнить своему смущенію. По-счастію, въ передней Эрминіи было довольно темно, и она не замѣтила, какъ измѣнилось лицо ея подруги.
— Эрнестина, сказала герцогиня: — послѣ того, что я вамъ довѣрила, я не имѣю нужды говорить, какъ необходимо мнѣ теперь ваше присутствіе… Увы! я не думала, что мнѣ такъ скоро прійдется испытать вашу дружбу… Умоляю васъ, Эрнестина, не оставляйте меня долго одну… Еслибъ вы знали, какъ я страдаю… потому-что болѣе не имѣю надежды увидать Жеральда… или всѣ надежды мои такъ невѣрны, что я боюсь и думать о нихъ… Я все это объясню вамъ послѣ… но теперь умоляю, не оставляйте меня одну…
— О, будьте увѣрены, Эрминія, что я прійду какъ только буду имѣть возможность… Не моя вина, если…
— Понимаю, понимаю… ваше время принадлежитъ труду… вамъ нужно работать, чтобъ жить… Вотъ и я, не смотря на грусть свою… скоро должна идти на уроки… Боже мой! уроки! а я едва-едва чувствую, что у меня есть голова… Но что дѣлать! Для насъ бѣдныхъ мало страдать… Надо еще жить!..
Герцогиня произнесла эти слова съ такой раздирающей душу горечью, что Эрнестина вся въ слезахъ бросилась въ объятія своей подруги.
— Но я буду тверда, Эрнестина; обѣщаю вамъ… я буду ожидать васъ… воспоминаніе о васъ и ожиданіе вашего прихода будутъ для меня утѣшеніемъ.
— До свиданія, Эрминія, до свиданія, сказала мадмуазель де-Бомениль задыхающимся голосомъ: — я пріиду къ вамъ какъ-можно-скорѣе, можетъ-быть, послѣ-завтра… Впрочемъ, что бы ни случилось, прибавила она рѣшительно: — послѣ-завтра я прійду къ вамъ непремѣнно… будьте увѣрены…
— Благодарю васъ, отвѣчала герцогиня, съ нѣжностью цалуя Эрнестину: — ваше благородное сердце уже слишкомъ отплатило мни за мое участіе…
— Итакъ, Эрминія, послѣ завтра…
— Благодарю, Эрнестина.
— До свиданія! сказала мадмуазель де-Бомениль.
И въ странномъ волненіи поспѣшила она къ тому мѣсту, гдѣ дожидалась ея гувернантка.
Въ ту самую минуту, когда Эрнестина вышла, она встрѣтила какого-то человѣка, который медленно ходилъ по улицѣ и отъ-времени-до-времени поглядывалъ на домъ, въ которомъ жила Эрминія. Это былъ де-Равиль, который, дѣйствительно, какъ говорила дворничиха, иногда прохаживался близь жилища герцогини; онъ не могъ забыть ея съ-тѣхъ-поръ, какъ нагло остановилъ ее возлѣ отеля де-Бомениль.
Де-Равиль узналъ богатѣйшую наслѣдницу во всей. Франціи. Но Эрнестина въ смущеніи едва замѣтила его и не узнала тѣмъ болѣе, что она видѣла его только однажды, въ Люксанбургскомъ-Саду, въ день засѣданія палаты пэровъ.
— Э-ге! Это что значитъ? подумалъ де-Равиль въ удивленіи: — мадмуазель де-Бомениль, одна, въ костюмѣ гризетки, блѣдная, смущенная выходитъ изъ этого дома… Пойдемъ за нею… Вотъ истинное счастіе посылаетъ мнѣ самъ сатана… Да это открытіе можетъ быть для меня курицей, которая, говорятъ, несла золотыя яицы… Вотъ такъ находочка, пріятная для души… Какъ подумаешь, — какіе шансы въ будущемъ… такъ и звучитъ въ ушахъ металлическими погремушками, въ родѣ тѣхъ, которыхъ такъ много у толстаго болвана де-Морнана…
Между-тѣмъ, какъ де-Равиль преслѣдовалъ такимъ образомъ мадмуазель де-Бомениль, вовсе неподозрѣвавшую о шпіонѣ, Эрминія заперла дверь и вошла въ свою комнату, гдѣ ее ждалъ маркизъ.
X.
правитьМосьё де-Мэльфоръ въ страшномъ недоумѣніи ожидалъ возвращенія Эрминіи, не зная, какое необъяснимое обстоятельство сблизило эту дѣвушку съ мадмуазель де-Бомениль.
Не разъ самъ желалъ онъ этого сближенія, какъ это скоро мы увидимъ, но не такъ понималъ онъ его… Поэтому-то присутствіе Эрнестины у Эрминіи, таинственность, которою мадмуазель де-Бомениль необходимо должна была окружить себя, чтобъ прійдти къ герцогинѣ, просьбы ея хранить въ тайнѣ эту встрѣчу, все это въ высочайшей степени возбуждало любопытство и безпокойство мосьё де-Мэльфора, который по многимъ причинамъ чувствовалъ къ Эрнестинѣ почти отеческую привязанность….
Однакожь, когда герцогиня воротилась, извиняясь, что такъ долго оставляла его одного, горбунъ чрезвычайно-простодушно сказалъ:
— Я бы пришелъ въ отчаяніе, милое дитя мое, еслибъ вы не обходились со мною какъ съ вашимъ старымъ и искреннимъ другомъ… Нѣтъ ничего естественнѣе желанія проводить вашу подругу… потому-что эта молодая дѣвушка, какъ мнѣ кажется…
— Одна изъ моихъ подругъ, маркизъ, или, лучше сказать, мой лучшій другъ…
— О, стало-быть, замѣтилъ горбунъ, улыбаясь: — это старинная дружба!
— Напротивъ, маркизъ, очень-недавняя… эта дружба такъ же быстро родилась между нами, какъ и скоро сдѣлалась искреннею… Я уже успѣла испытать ее…
— Я довольно знаю твердость вашего ума и нѣжность вашего сердца и увѣренъ въ вашемъ выборѣ…
— Одна черта характера моей подруги можетъ дать вамъ вѣрное понятіе о добротѣ ея сердца, о ея мужестйѣ… прошло не болѣе часа, какъ она съ опасностію собственной жизни вырвала бѣднаго старика изъ рукъ вѣрной смерти… Я говорю съ опасностью собственной жизни, потому-что она была ранена…
Въ нѣсколькихъ словахъ Эрминія, гордая своей подругой, разсказала маркизу про благородный, великодушный поступокъ Эрнестины съ капитаномъ Бернаромъ.
Легко вообразить волненіе горбуна при этомъ разсказѣ; въ немъ мадмуазель де-Бомениль явилась ему въ такомъ трогательномъ видѣ.
— Благородное мужество! вскричалъ онъ: — да, я былъ увѣренъ, что вашъ выборъ безподобенъ, милое дитя мое… Но кто же эта чудная дѣвушка?
— Бѣдная сирота, подобная мнѣ, маркизъ. Живетъ такъ же какъ и я своимъ трудомъ… она вышиваетъ.
— А! она занимается вышиваньемъ! Если она сирота, стало-быть, живетъ одна?
— Нѣтъ, она живетъ съ одною изъ своихъ родственницъ, которая привела ее съ собою въ воскресенье на одинъ небольшой балъ… тамъ я встрѣтила ее въ первый разъ.
Мосьё де-Мэльфоръ думалъ, что все это онъ видитъ во снѣ. На минуту ему вошло въ голову подозрѣніе, что, вѣроятно, кто-нибудь изъ семейства де-Ларошгю былъ сообщникомъ этой странной тайны… Но слѣпое довѣріе, которое онъ не безъ основанія имѣлъ къ Эрминіи, заставило его отказаться отъ этой мысли… Однакожь, онъ спрашивалъ себя, какимъ образомъ мадмуазель де-Бомениль могла выйдти на цѣлый вечеръ изъ дома своего опекуна, выйдти такъ, что ни баронъ, ни баронесса объ этомъ не знали… Онъ не менѣе удивлялся, какъ Эрнестина и въ это утро могла располагать нѣсколькими часами совершенно свободно; однакожь, опасаясь своими вопросами возбудить подозрѣніе герцогини, онъ сказалъ:
— Я очень радъ; у васъ есть теперь другъ, достойный васъ… и мнѣ кажется, прибавилъ горбунъ съ участіемъ: — что ваша подруга въ настоящую минуту пришла къ вамъ очень-кстати.
— Почему жь вы это думаете, маркизъ?
— Помните, что вы дали мнѣ право быть съ вами откровеннымъ?
— О, да…
— Пользуясь этимъ правомъ, я скажу вамъ, что вы сегодня, въ какомъ-то странномъ, необыкновенномъ положеніи… вы грустны, блѣдны… замѣтно, что недавно вы плакали, бѣдное дитя!
— Увѣряю васъ, маркизъ…
— И сказать правду, это меня тѣмъ болѣе поразило, что два послѣднихъ раза, въ которые я видѣлъ васъ, вы, казалось, были очень-счастливы… Да, это счастіе выражалось ярко въ чертахъ вашихъ… оно даже придавало вашей красотѣ какой-то особенный блескъ… помните, я еще такъ любовался вами… и еще сказалъ вамъ, кажется, комплиментъ, которыхъ я никогда не говорю… я самый несносный человѣкъ въ этомъ отношеніи… прибавилъ горбунъ, стараясь развеселить Эрминію.
Но герцогиня не могла побѣдить своей грусти…
— Вѣроятно, отвѣчала она: — на меня подѣйствовалъ испугъ, когда услышала я объ опасности, которой подвергалась сегодня Эрнестина.
Маркизъ понялъ, что Эрминія хотѣла скрыть причину своего страданія и по скромности заговорилъ о другомъ.
— Очень-вѣроятно, сказалъ онъ: — испугъ очень-сильно могъ подѣйствовать на васъ; къ-счастію, опасность миновалась… Но знаете ли, вѣдь я пришелъ къ вамъ не даромъ… у меня до васъ есть дѣло…
— Дай Богъ, чтобъ это была правда, маркизъ…
— Вотъ, я сейчасъ докажу вамъ, что это правда… вы знаете, что я далъ себѣ слово не говорить съ вами о томъ, что привлекло меня сюда въ первый разъ…
— Да, маркизъ, и я очень-благодарна вамъ, что вы ни разу не вспомнили объ этомъ грустномъ для меня предметѣ…
— Однакожь, сегодня, я буду говорить вамъ, если не о мадамъ де-Бомениль, такъ по-крайней-мирѣ о ея дочери, сказалъ горбунъ, пристально глядя на герцогиню.
Онъ намѣренъ былъ открыть, знала ли Эрминія, что ея новая подруга была мадмуазель де-Бомениль, хотя почти былъ увѣренъ въ противномъ. Подозрѣнія его рѣшительно разсѣялись, когда Эрминія безъ всякаго смущенія отвѣчала ему:
— Вы хотите говорить со мной о дочери мадамъ де-Бомениль?
— Да, дитя мое. Я не скрылъ отъ васъ, какую преданность, дружбу къ графини хранилъ я въ своемъ сердцѣ; не скрылъ ея послѣдней просьбы о бѣдной сиротѣ, которой до-сихъ-поръ я не могу отъискать, не смотря на всевозможныя старанія… Я говорилъ вамъ и о томъ, что графиня поручила мнѣ дочь свою Эрнестину… Различныя причины заставляютъ меня желать вашего сближенія съ мадмуазель де-Бомениль… Мнѣ кажется, что это сближеніе будетъ для нея очень-важно…
— Мнѣ сблизиться съ мадмуазель де-Бомениль? быстро воскликнула Эрминія, думая о счастіи узнать сестру свою: — но развѣ это возможно?
— Очень-просто… Мнѣ помнится, что объ этомъ вамъ уже говорили, когда вы такъ благородно поступили съ мадамъ де-Ларошгю.
— Дѣйствительно, мнѣ обѣщали доставить случай давать мадмуазель де-Бомениль уроки музыки…
— Такъ знайте же, что дѣло уже кончено…
— Не-уже-ли?
— Вчера я говорилъ объ этомъ баронессѣ де-Ларошгю. Сегодня или завтра она предложитъ васъ мадмуазель де-Бомениль въ учительницы. Я не сомнѣваюсь, что мадмуазель Эрнестина согласится… что жь касается до васъ, дитя мое, я не думаю, чтобъ вы почему-нибудь отказались…
— О, конечно, нѣтъ…
— То, о чемъ я хочу просить васъ для дочери, сказалъ горбунъ въ волненіи: — я прошу во имя ея матери, которую вы такъ уважали, такъ любили…
— О, будьте увѣрены въ моемъ участіи къ мадмуазель де-Бомениль; но, къ-несчастію, мои отношенія къ ней должны ограничиться одними уроками…
— Вовсе нѣтъ…
— Какъ такъ?
— Вы, конечно, поймете, дитя мое, что я не сталъ бы такъ заботиться о вашемъ сближеніи съ Эрнестиной, еслибъ оно должно было только ограничиться уроками.
— Но…
— Дѣло идетъ о вещахъ серьёзныхъ, заботу о которыхъ мнѣ всего пріятнѣе поручить вамъ…
— Я не понимаю…
— Я объясню вамъ все, когда вы увидите вашу новую ученицу! сказалъ маркизъ, улыбаясь при мысли о пріятномъ изумленіи Эрминіи, когда она узнаетъ въ мадмуазель де-Бомениль свою подругу, бѣдную сиротку.
— Во всякомъ случаѣ, маркизъ, будьте увѣрены, что я всегда буду считать священной обязанностью повиноваться вашимъ внушеніямъ и готова идти къ мадмуазель де-Бомениль по первому ея призыву…
— Я самъ представлю васъ…
— О, тѣмъ лучше…
— Если вамъ угодно, въ субботу утромъ, въ это же время, я заѣду за вами…
— Я буду ждать васъ… я очень вамъ благодарна за то, что вы избавляете меня отъ непріятности явиться одной…
— Я долженъ объ одномъ просить васъ… милое дитя мое… Никто не знаетъ и не долженъ звать о томъ, что графиня де-Бомениль въ послѣднія минуты своей жизни призывала меня… Никто также не долженъ знать о моей глубокой привязанности къ графинѣ… Еслибъ баронъ или баронесса де-Ларошгю что-нибудь стали говорить съ вами обо мнѣ… вы не скажете ни слова о томъ, что слышали отъ меня…
— О, конечно… я сдѣлаю все, чего вы желаете…
— И такъ, до субботы, дитя мое, сказалъ маркизъ, вставая: — мнѣ пріятно представить васъ мадмуазель де-Бомениль… я увѣренъ, что и вы тоже… въ этомъ свиданіи… найдете особенную прелесть, очарованіе, котораго и не ожидаете…
— Я надѣюсь, почти въ разсѣянности отвѣчала герцопсня. Видя это, маркизъ уже готовъ былъ уйдти; она не знала, какъ начать разговоръ о томъ, что занимало ее съ самаго прибытія горбуна. Однакожь, бѣдная дѣвушка рѣшилась и, стараясь казаться покойною, спросила:
— Сдѣлайте милость, маркизъ… если вамъ можно… мнѣ нужно кой о чемъ спросить васъ…
— Говорите, дитя мое, отвѣчалъ горбунъ, садясь.
— Вы бываете въ большомъ свѣтѣ, маркизъ, говорила Эрминія въ страшномъ смущеніи; — не случалось ли вамъ… встрѣчать въ немъ герцогиню де-Сантерръ?
— Я былъ однимъ изъ лучшихъ друзей ея мужа и очень люблю ея сына, одного изъ прекраснѣйшихъ молодыхъ людей, какихъ я знаю… Еще вчера, сказалъ маркизъ въ волненіи: — я узналъ новое доказательство благородства характера молодаго герцога…
Эрминія слегка покраснѣла, услыхавъ эту похвалу Жеральду изъ устъ человѣка, котораго она очень уважала.
— Но что вамъ угодно знать о герцогинѣ? спросилъ горбунъ, нѣсколько удивленный: — не предлагали ли вамъ давать уроки ея дочерямъ?
Эрминія была очень-довольна этими словами маркиза, который помогъ ей выйдти изъ затрудненія, найдя предлогъ вопросу.
— Да, именно, отвѣчала она, не смотря на свое отвращеніе отъ лжи и притворства: — мнѣ обѣщали доставить случай давать въ этомъ домѣ уроки; но я прежде хотѣла узнать… мадамъ де-Сантерръ, потому-что… во моему характеру, я, можетъ-быть, многаго не могла бы перенести… словомъ, я хотѣла узнать ласкова ли, снисходительна ли герцогиня, нѣтъ ли въ ней той надменной гордости, которая иногда встрѣчается въ людяхъ, занимающихъ высокое мѣсто въ свѣтѣ?
— Понимаю, понимаю, и очень-радъ, что вы именно меня спросили объ этомъ. Я знаю васъ, вашу чудную, благородную гордость, и откровенно говорю вамъ: не соглашайтесь на это предложеніе… дочери герцогини де-Сантерръ превосходныя дѣвцы… благороднаго, великодушнаго сердца, какъ ихъ братъ… но сама герцогиня!..
— Что же герцогиня? спросила Эрминія прерывающимся голосомъ.
— Герцогиня, дитя мое, женщина, глупѣйшимъ образомъ наполненная спѣсью, нелѣпо гордая своимъ герцогскимъ титуломъ… Это тѣмъ болѣе странно, что она чрезвычайно знатнаго происхожденія… Обыкновенно, смѣшное, глупое тщеславіе своимъ званіемъ бываетъ привилегіей всѣхъ выскочекъ въ аристократы… Словомъ, дитя мое, я скорѣе согласился бы, чтобъ вы имѣли сношеніе съ двадцатью Буффарами, чѣмъ съ этой женщиной, невыносимой по своей спѣси… Буффары люди простодушные, необразованные, и ихъ грубость, ихъ незнаніе приличія больше смѣшитъ, чѣмъ оскорбляетъ… Но въ герцогинѣ де-Сангерръ грубость и дерзость-самыя вѣжливыя, самыя образованныя… или иначе, ея вѣжливость такъ высокомѣрна, что тотчасъ оскорбитъ всякаго, и особенно васъ, дитя мое, васъ, въ высшей степени сознающей собственное достоинство… Вы не останетесь и десяти минутъ съ герцогиней… Она непремѣнно уязвитъ вашу благородную гордость и вы никогда не захотите болѣе показаться къ ней… Въ такомъ случаѣ, не стоитъ вступать въ ея домъ…
— О, благодарю васъ, маркизъ, отвѣчала Эрминія, уничтоженная этимъ открытіемъ… Оно лишало бѣдную дѣвушку послѣдней, хоть и безумной надежды, которую она противъ воли еще хранила въ душѣ своей. До-сихъ-поръ, она не могла разстаться съ мыслію, что герцогиня, тронутая любовью своего сына, можетъ-быть, согласится сама искать руки ея… гордость Эрминіи требовала этого, какъ высочайшаго и единственнаго условія, которое могло согласить ее на бракъ съ Жеральдомъ.
— Нѣтъ, нѣтъ, дитя мое, сказалъ маркизъ: — этотъ домъ не стоитъ васъ… Право, я удивляюсь Жеральду де-Сантерръ… Надо быть слишкомъ ослѣпленнымъ сыновней любовью, чтобы не выйдти изъ терпѣнія отъ чрезмѣрнаго тщеславія и спѣси матери и не замѣтить, что у этой надменной женщины сердце столько же пусто, сколько умъ ограниченъ… Развѣ только одно корыстолюбіе превышаетъ ея эгоизмъ… Я имѣю на это много доказательствъ… и очень радъ, что похищаю въ вашемъ лицѣ жертву у герцогини… очень радъ, что мои совѣты и предостереженія могутъ избавить васъ отъ нѣсколькихъ непріятностей, которыя укололи бы ваше благородное самолюбіе… Ради Бога, доставляйте мнѣ чаще случай быть вамъ хоть сколько-нибудь полезнымъ… Это меня утѣшаетъ, вы видите… Пока, я доволенъ и малымъ, въ ожиданіи лучшаго… И такъ, до свиданья, дитя мое, — до субботы.
— До субботы, маркизъ.
Мосьё де-Мэльфоръ вышелъ.
Эрминія осталась одна въ безпредѣльномъ отчаяніи…
XI.
правитьНаступилъ день бала, назначеннаго у баронессы де-Миркуръ.
Три претендента на руку мадмуазель де-Бомениль должны были встрѣтиться съ нею на этомъ блистательномъ торжествѣ.
Вѣсть, что богатѣйшая наслѣдница во всей Франціи должна на этомъ балѣ въ первый разъ выступить въ свѣтъ, была предметомъ всѣхъ разговоровъ, предметомъ всеобщаго любопытства и заставила позабыть о недавнемъ грустномъ самоубійствѣ, которое повергло въ отчаяніе одну изъ знатнѣйшихъ фамилій Франціи.
Мадамъ де-Миркуръ откровенно тщеславилась тѣмъ, что мадмуазель де-Бомениль явится въ первый разъ въ свѣтъ въ ея салонѣ и внутренно поздравляла себя съ тѣмъ, что, вѣроятно, у нея же заключится бракъ знаменитой наслѣдницы съ герцогомъ де-Сантерръ, потому-что, будучи предана всей душой герцогинѣ, баронесса была самой жаркой участницей въ ея заговорѣ…
Мадамъ де-Миркуръ сидѣла, по обычаю, въ первой залѣ, гдѣ встрѣчала дамъ и принимала привѣтствія мужчинъ; она съ нетерпѣніемъ ожидала прибытія герцогини де-Сантерръ, которая обѣщала пріѣхать вмѣстѣ съ Жеральдомъ какъ-можно-раньше, и однакожь не являлась.
Множество гостей изъ любопытства, противъ обыкновенія, тѣснились въ этой же залъ, чтобы первымъ увидать вступленіе въ свѣтъ мадмуазель де-Бомениль, имя которой переходило у всѣхъ изъ устъ въ уста.
Молодые люди и вообще холостые, почти всѣ замѣтно приложили особенное стараніе о своемъ туалетѣ, не потому, чтобъ они имѣли какія-нибудь права на руку мадмуазель де-Бомениль, но такъ… кто знаетъ? богатыя наслѣдницы такъ странны, такъ причудливы! да притомъ, какъ можно предугадать слѣдствія разговора въ кадрили, слѣдствія перваго и мгновеннаго впечатлѣнія?
На этихъ основаніяхъ, каждый изъ нихъ, бросая на себя въ зеркалѣ послѣдній снисходительный взглядъ, припоминалъ самые невѣроятные случаи, въ которыхъ богатыя молодыя дѣвицы влюблялись въ людей неизвѣстныхъ и выходили за нихъ замужъ, вопреки желанію и даже волѣ родителей… Всѣ эти достойные холостяки, люди строгой нравственности, питали въ головѣ одну мысль: бракъ, и честность, благородство ихъ въ этомъ отношеніи были такъ велики, что они любили бракъ для брака, считая жену только его аксессуаромъ, приложеніемъ…
Каждый изъ этихъ господъ, смотря по своей физіономіи, старался какъ можно выгоднѣе показать ее:
Красавцы старались сдѣлаться еще прекраснѣе, побѣдоноснѣе…
Мужчины, не совсѣмъ дурные, или совершенно дурные, строили свои физіономіи на остроумный или на меланхолическій ладъ…
Наконецъ, всѣ они думали и говорили про себя то же, что обыкновенно думается и говорится, когда человѣкъ увлекается, на-примѣръ, германскими лотереями, въ которыхъ можно выиграть нѣсколько милльооновъ:
"Конечно, нелѣпо вѣрить, что я непремѣнно выиграю… Я имѣю противъ себя Богъ-знаетъ сколько милльоновъ шансовъ, но наконецъ, бываютъ же случаи…
Что же касается вообще до общества, которое присутствовало на балѣ баронессы де-Миркуръ, — оно состояло почти изъ тѣхъ же лицъ, которыя были нѣсколько мѣсяцевъ назадъ на балѣ герцогини де-Сантерръ, и болѣе или менѣе принимали тогда участіе въ разговорахъ о предполагавшейся смерти графини де-Бомениль…
Многія изъ этихъ лицъ вспомнили, какое любопытство въ то время внушала всѣмъ мадмуазель де-Бомениль, которая еще была тогда за границей, и которой еще никто не видалъ и не зналъ… Почти всѣ они наконецъ могли узнать разгадку вопросовъ, которые въ то время занимали ихъ:
Какова собой богатѣйшая наслѣдница во всей Франціи? прекрасна ли, какъ звѣзда небесная, или дурна, какъ чудовище? цвѣтетъ ли здоровьемъ? или чахоточная?
Читатель, вѣроятно, вспомнитъ, что тонкіе знатоки въ дѣлѣ женитьбы на богатыхъ наслѣдницахъ убѣдительно доказывали, что въ этомъ родѣ нѣтъ ничего деликатнѣе, изъисканнѣе чахоточной сироты…
Пробило десять часовъ.
Мадамъ де-Миркуръ начинала безпокоиться: ни герцогиня, ни сынъ ея не являлись, а мадмуазель де-Бомениль могла скоро пріѣхать; заговорщицы условилось такъ, что мадамъ де-Сантерръ и мадамъ де-Ларошгю не отойдутъ во весь вечеръ отъ Эрнестины и непремѣнно доставятъ случай Жеральду танцовать съ ней первую кадриль…
Залы, между-тѣмъ, наполнялись все тѣснѣй и тѣснѣй. Мосьё де-Морнанъ, въ сопровожденіи де-Равиля, вошелъ въ залу съ самымъ простудушнымъ видомъ и привѣтстовалъ хозяйку, которая приняла его чудесно.
— Я увѣрена, сказала она: — что вы, мосьё де-Морнанъ, пріѣхали отчасти для меня, но преимущественно за тѣмъ, чтобъ видѣть львицу сегодняшняго бала, мадмуазель де-Бомениль.
Баронесса, сама того неподозрѣвая, вѣрно угадала цѣль де-Морнана.
Будущій министръ поклонился и съ чертовски-дипломатической улыбкой отвѣчалъ:
— Увѣряю васъ, баронесса, что я пріѣхалъ съ самымъ простодушнымъ намѣреніемъ присутсвовать на одномъ изъ прелестныхъ торжествъ, которыя вы однѣ умѣете такъ чудно устроивать.
Мосьё де-Морнанъ еще разъ поклонился баронессѣ, отошелъ отъ нея и шепнулъ де-Равилю:
— Поди, посмотри, нѣтъ ли ея въ другихъ залахъ? Я останусь здѣсь… да постарайся притащить сюда барона, если его встрѣтишь.
Де-Равиль кивнулъ своему Пиладу и вмѣшался въ толпу.
— А, эта наслѣдница изволитъ прогуливаться одна, подумалъ онъ, вспомнивъ о вчерашней встрѣчѣ, о которой, однакожь, не говорилъ де-Морнану: — одна, въ платьѣ гризетки… проклятая мадамъ Ленэ ждетъ ее въ фіакрѣ… теперь я понимаю, почему госпожа-гувернантка начисто объявила мнѣ, что я болѣе не могу надѣяться на ея вліяніе, которымъ я надѣялся-было такъ хорошо воспользоваться… Но хотѣлось бы знать, въ пользу кого она покровительствуетъ этой интригѣ малютки Бомевиль? Да, тутъ непремѣнно кроется интрига… Толстякъ де-Морнанъ тутъ ничего не значитъ… Я, впередъ зналъ это. Непремѣнно открою исѣину… Объ этомъ надо подумать.
Въ ту самую минуту, когда де-Равиль исчезъ въ толпѣ, въ залу вошла герцогиня де-Сантерръ, одна. На лицѣ ея ясно видна была досада…
Мадамъ де-Миркуръ встала и пошла на встрѣчу герцогивѣ. Съ удивительнымъ искусствомъ, которымъ въ высшей степени обладаютъ свѣтскія женщины, баронесса нашла средство, посреди сотпи гостей, вести съ герцогиней слѣдующій разговоръ:
— А Жеральдъ?
— Сегодня вечеромъ ему пускали кровь.
— Боже мой! что съ нимъ?
— Со вчерашняго дня онъ непохожъ на себя.
— И вы не предупредили меня объ этомъ.
— До послѣдней минуты онъ обѣщалъ мнѣ ѣхать со мною, хотя очень страдалъ…
— Какая досада… мадмуазель де-Бомениль должна скоро пріѣхать… вы могли бы овладѣть ею при самомъ ея появленіи…
— Разумѣется… по этому-то я въ страшной пыткѣ… но это еще не все…
— Что такое, любезная герцогиня?
— Не знаю почему, во мнѣ что-то подозрительны намѣренія моего сына…
— Полноте…
— Съ нѣкотораго времени онъ ведетъ престранную жизнь…
— Но вѣдь онъ еще сегодня обѣщалъ вамъ пріѣхать сюда, слѣдовательно, хотѣлъ встрѣтиться съ мадмуазель де-Бомениль…
— Конечно… Варочемъ, меня нѣсколько разувѣряетъ въ этомъ то, что мосьё де-Мэльфоръ, проницательности котораго мадамъ де-Ларошгю очень боялась и которому Жеральдъ неблагоразумно сообщилъ всѣ наши планы… теперь дѣйствуетъ заодно съ нами, потому-что знаетъ цѣль сегодняшней встрѣчи… Маркизъ даже хотѣлъ ѣхагь вмѣстѣ со мной и Жеральдомъ.
— Ну, что жь дѣлать! Жаль удобнаго случая, но вѣдь все-таки мы только потеряли удобный случай, не болѣе… Впрочемъ, какъ только мадамъ де-Ларошгю пріѣдетъ съ мадмуазель де-Бомениль, не оставляйте ихъ ни на минуту и устройте съ баронессой такъ, чтобъ малютка принимала приглашенія на танцы только отъ самыхъ незначительныхъ молодыхъ людей…
— Да, это очень-важно…
Послѣ этого разговора, обѣ дамы, наконецъ, усѣлись на диванѣ.
Почти каждую минуту вновь-появлявшіеся молодые люди подходили къ мадамъ де-Миркуръ.
Вдругъ герцогиня сдѣлала странное движеніе и быстро шепнула баронессѣ:
— Посмотрите, это мосьё де-Макрёзъ… Развѣ вы принимаете эту сволочь?..
— Какъ, любезная герцогиня? Да я тысячу разъ видѣла его у васъ… Притомъ же, одна изъ моихъ лучшихъ пріятельницъ, сестра епископа ратооолисскаго, мадамъ де-Шеверни, просила меня пригласить мосьё де-Макрёза. Впрочемъ, онъ вездѣ принятъ и даже съ уваженіемъ… потому-что общество св. Поликарпа…
— Э, моя милая, общество св. Поликарпа совсѣмъ другое дѣло… съ нетерпѣніемъ перебила герцогиня. — Я принимала этого господина, какъ и другія, а теперь очень сожалѣю, потому-что узнала, каковъ онъ… скажу вамъ, что его стоило бы изгнать отовсюду… Знаете ли, мнѣ разсказывали, что въ его присутствіи пропадали многія драгоцѣнности, прибавила таинственно герцогиня, нисколько не покраснѣвъ отъ этой лжи, потому-что достойный кліентъ аббата Леду былъ вовсе не таковъ: онъ не занимался такими бездѣлушками…
— Ахъ, Боже мои! воскликнула мадамъ де-Миркуръ. — Стало-быть, онъ воръ?
— Нѣтъ, онъ займетъ у васъ, на-примѣръ, кольцо или булавку, только не скажетъ вамъ объ этомъ займѣ…
Въ самую минуту этого разговора, де-Макрёзъ, медленно подходя къ хозяйкѣ, слѣдилъ за игрой физіономій обѣихъ дамъ, подозрѣвалъ ихъ нерасположеніе къ нему, но все-таки подошелъ и съ достоинствомъ привѣтствовалъ мадамъ де-Миркуръ:
— Я очень желалъ, баронесса, представиться вамъ сегодня подъ покровительствомъ мадамъ де-Шеверни, которая была такъ добра, что выхлопотала мнѣ позволеніе присутствовать на вашемъ балѣ; но, къ-несчастію, она нездорова, и поручила мнѣ передать вамъ ея сожалѣніе…
— Я въ отчаяніи, что болѣзнь мадамъ де-Шеверни лишила меня удовольствія видѣть ее сегодня на моемъ балѣ, холодно отвѣчала баронесса, еще находясь подъ вліяніемъ словъ герцогини.
Но де-Макрёза не легко было смутить… Онъ поклонился въ свою очередь герцогинѣ и улыбаясь сказалъ:
— Я, однакожь, не слишкомъ сожалѣю теперь о благосклонномъ покровительствѣ мадамъ де-Шеверни, потому-что смѣю надѣяться на ваше, герцогиня…
— О, да, мосьё, отвѣчала герцогиня де-Сантерръ съ высокомѣріемъ: — я сейчасъ только говорила о васъ баронессѣ… и отъ души поздравляла ее съ честью, которую вы дѣлаете ей вашимъ присутствіемъ на балѣ…
— Я всегда ожидалъ отъ васъ, герцогиня, вашей обыкновенной благосклонности… вамъ, герцогиня, обязанъ я многими драгоцѣнными для меня знакомствами… отвѣчалъ де-Макрёзъ почтительнымъ и вмѣстѣ трогательнымъ голосомъ.
И, вѣжливо поклонившись обѣимъ дамамъ, онъ пошелъ въ другую залу.
Любимецъ аббата Леду былъ слишкомъ-хитеръ, слишкомъ-проницателенъ; онъ чувствовалъ, что въ день своего свиданія съ герцогиней де-Сантерръ, свиданія, въ которомъ открылъ ей свои притязанія на руку мадмуазель де-Бомениль, онъ, какъ говорится въ просторѣчіи, промахнулся, хотя герцогиня и обѣщала ему свою помощь.
Сначала де-Макрёзъ не подумалъ о томъ, что у герцогини былъ сынъ. Сардоническій, высокомѣрный пріемъ, который сдѣлала ему мадамъ де-Сантерръ, подтвердилъ его подозрѣнія. Но благочестивый молодой человѣкъ мало заботился о непріязни герцогини, будучи совершенно увѣренъ, что въ то время семейство де-Ларошгю, по словамъ мадмуазель Елены, еще не прочило никого въ женихи Эрнестинѣ… Де-Макрёзъ даже убѣжденъ былъ въ томъ, что мадмуазель де-Бомениль особенно отличила его, потому-что была тронута его грустью и благочестіемъ.
Любимецъ аббата Леду, полный надеждъ, освѣдомился, что мадмуазель де-Бомениль еще не пріѣхала и ждалъ ея прибытія съ величайшимъ нетерпѣніемъ, рѣшившись при удобномъ случаѣ ангажировать ее какъ-можно-скорѣе одному изъ первыхъ… первому, если будетъ возможно…
— Можно ли представить себѣ кого-пйбудь безстыднѣе этого Макрёза! сказала герцогиня своей подругѣ, когда благочестивый молодой человѣкъ отошелъ отъ нихъ.
— Да, любезная герцогиня, отвѣчала мадамъ де-Миркуръ: — все, что вы мнѣ сказали, чрезвычайно меня удивляетъ, тѣмъ болѣе, что повсюду считали его примѣрнымъ молодымъ человѣкомъ.
— Хорошъ этотъ примѣрный молодой человѣкъ… Я могу вамъ многое разсказать о немъ… но вотъ, наконецъ — мадмуазель де-Бомениль!.. Какая досада, что нѣтъ здѣсь Жеральда!
— Не безпокойтесь, любезная герцогиня, мы сдѣлаемъ такъ, что мадмуазель де-Бомениль въ-продолженіи всего вечера будетъ слышать только разговоръ объ одномъ Жеральдѣ… Останьтесь здѣсь. Я подведу ее къ вамъ… вы и баронесса не должны оставлять ее ни на минуту…
Мадамъ де-Миркуръ пошла на встрѣчу мадмуазель де-Бомениль, которая входила въ залу, въ сопровожденіи барона и баронессы де-Ларошгю. Мосьё де-Ларошгю велъ ее подъ руку…
— Мадмуазель де-Бомениль! раздалось повсюду… въ залахъ сдѣлалось всеобщее движеніе и толпы любопытныхъ нахлынули въ ту залу, въ которой находилась Эрнестина.
Посреди этого всеобщаго волненія, богатѣйшая наслѣдница во всей Франціи, потупивъ глаза, вступила въ свѣтъ…
Бѣдная дѣвушка мысленно сравнила это нетерпѣливое желаніе ее видѣть и особенно быть ею замѣченными, этотъ одобрительный ропотъ удивленія, который нѣкоторые искусники даже осмѣливались произносить почти около нея, съ тѣмъ равнодушнымъ пріемомъ, какой встрѣтила она въ воскресенье у мадамъ Эрбо. На этомъ основаніи, Эрнестина рѣшилась продолжать свое испытаніе и узнать однажды-навсегда, какъ ей вести себя въ-отношеніи къ искренности чувствъ того свѣта, въ которомъ она осуждена жить…
Къ величайшему отчаянію всего семейства де-Ларошгю, мадмуазель де-Бомениль упорно настояла на томъ, что она одѣнется какъ-можно-проще, словомъ, такъ же, какъ она была одѣта въ день маленькаго бала у мадамъ Эрбо. Туалетъ наслѣдницы состоялъ изъ простаго бѣлаго кисейнаго платья и синяго шарфа, точь-въ-точь такихъ, какіе были на ней надѣты въ воскресенье… Въ этомъ послѣднемъ своемъ испытаніи, Эрнестина хотѣла показаться точно такою же, какою была, когда подвергалась первому.
Сначала, мадмуазель де-Бомениль придумала-было даже одѣться какъ-можно-неграціознѣе, смѣшнѣе, почти увѣренная въ томъ, что все-таки отъ всѣхъ услышитъ похвалы прелестной оригинальности своего туалета; но она скоро отказалась отъ этой мысли, подумавъ о томъ, что это новое испытаніе будетъ грустно и важно…
Какъ было условлено заранѣе между герцогиней де-Сантерръ, мадамъ де-Ларошгю и баронессой де-Миркуръ, такъ и сдѣлано. Едва мадмуазель де-Бомениль успѣла войдти въ залу, хозяйка провела ее сквозь густую толпу любопытныхъ, тѣснившихся съ цѣлью взглянуть на богатѣйшую наслѣдницу во всей Франціи, въ большую богато-убранную залу, въ которой танцовали.
Мадамъ де-Миркуръ оставила Эрнестину въ сообществѣ баронессы де-Ларошгю и герцогини, которая встрѣтилась съ ними такъ… случайно…
Неподалеку отъ дивана, на которомъ была наслѣдница, сидѣло множество молодыхъ дѣвицъ, такихъ же хорошенькихъ, но гораздо-роскошнѣе, богаче одѣтыхъ, чѣмъ прекрасныя царицы бала мадамъ Эрбо. Однакожь взоры всѣхъ были обращены на Эрнестину.
— Сегодня, на этомъ балѣ, у меня не будетъ недостатка въ танцорахъ, думала мадмуазель де-Бомениль: — здѣсь никто не ангажируетъ меня изъ состраданія… вѣроятно, всѣ эти прекрасныя дѣвицы будутъ оставлены для меня…
Между-тѣмъ, какъ Эрнестина все замѣчала, все сравнивала, мадамъ де-Сантерръ тихонько шепнула баронессѣ де-Ларошгю, что къ-несчастію Жеральдъ такъ сильно боленъ, что не можетъ быть на балѣ. Обѣ дамы условились дозволять Эрнестинѣ танцовать только съ нѣкоторыми незначительными молодыми людьми, вовсе неопасными…
Чтобъ достигнуть этого, мадамъ де-Ларошгю сказала Эрнестинѣ:
— Ну, вотъ, моя милочка… теперь вы са.мы можете судить объ ослѣпительномъ эффектѣ, который произвело ваше появленіе, не смотря на чрезвычайную простоту вашего туалета…. Не правда ли, что я все это предсказывала вамъ, безъ всякаго преувеличенія… поэтому, васъ многіе молодые люди будутъ ангажировать… но вамъ не прилично танцовать со всякимъ безъ разбора… поэтому, когда я увижу, что вы можете танцовать съ кѣмъ-нибудь, некомпрометируя себя, я открою опахало… Если жь, напротивъ, я не открою его, вы откажетесь… Можете сказать, что танцуете слишкомъ-мало, что уже многими ангажированы…
Едва мадамъ де-Ларошгю успѣла передать Эрнестинѣ это наставленіе, музыка заиграла кадриль и таицующіе начали становиться по мѣстамъ…
Многіе молодые люди сгарали желаніемъ ангажировать мадмуазель де-Бомениль, и, однакожь, не рѣшались, не безъ основанія думая, что могли поступить противъ условіи свѣта, ангажируя ее въ самую минуту появленія на балѣ…
Мосьё де-Макрёзъ былъ не такъ разборчивъ въ дѣлѣ свѣтскихъ приличій… Онъ не медлилъ ни одной минуты, быстро пробрался сквозь толпу, и, подойдя къ мадмуазель де-Бомениль, робко просилъ ее сдѣлать ему честь протанцовать съ нимъ кадриль, которая должна была начаться.
Герцогиня де-Сантерръ, изумленная удивительной дерзостью де-Макрёза, быстро наклонилась къ уху баронессы, чтобъ заставить ее подать Эрнестинѣ знакъ отказаться отъ приглашенія.
Но уже было поздно.
Мадмуазель де-Бомениль, очень довольная тѣмъ, что нашла удобный случай быть съ де-Макрёзомъ, такъ-сказать, наединѣ, быстро согласилась на его приглашеніе, не дожидаясь эволюціи опахала баронессы. Къ величайшему удивленію мадамъ де-Ларошгю, Эрнестина подала руку де-Макрёзу и пошла съ нимъ въ кадриль…
— Этотъ негодяй чрезвычайно дерзокъ! съ гнѣвомъ сказала герцогиня, обращаясь къ мадамъ де-Миркуръ.
Но вдругъ она остановилась, и съ живѣйшей радостью воскликнула:
— Ахъ, Боже мой! да это онъ.
— Кто такой?
— Жеральдъ!
— Какое счастіе! Да гдѣ же вы его видите, любезная герцогиня?
— Вонъ, въ амбразурѣ того окна, что направо… бѣдняжка! какъ онъ блѣденъ! Сколько ему нужно имѣть мужества, чтобъ переносить боль… О, мы теперь спасены…
— Да, дѣйствительно, это онъ! сказала баронесса, не менѣе герцогини довольная появленіемъ Жеральда: — мосьё де-Мэльфоръ пріѣхалъ вмѣстѣ съ нимъ… Маркизъ не обманулъ меня… Онъ обѣщалъ мнѣ быть съ нами за одно, когда узналъ, что мы стараемся въ пользу мосьё де-Сантерра.
Между-тѣмъ, какъ герцогиня знаками приглашала своего сына занять мѣсто подлѣ нея, мосьё де-Макрёзъ и мадмуазель де-Бомениль танцовали кадриль…
XII.
правитьМадмуазель де-Бомениль хотѣла говорить съ де-Макрёзомъ — съ цѣлію узнать, въ какой степени основательна ея недовѣрчивость къ этому претенденту на ея руку. Она сначала отчасти повѣрила-было, что, какъ сказала ей Елена де-Ларошгю, произвела на благочестиваго молодаго человѣка быстрое, неодолимое впечатлѣніе…
Скоро Эрнестина узнала на вечеръ мадамъ Эрбо, какъ понимать эти неодолимыя впечатлѣнія, которыя производила красота ея.
Однакожь, она, припоминая различныя обстоятельства, въ которыхъ замѣтила де-Макрёза, вспоминая глубокую грусть, которую испытывалъ онъ при потерѣ матери, его милосердіе, которое выразилось въ щедрой раздачѣ милостыни, и въ особенности его рѣдкія, ангельскія добродѣтели, о которыхъ безпрестанно говорила ей Елена — хотѣла откровенно говорить съ этимъ примѣромъ всѣхъ христіанскихъ добродѣтелей…
— Мосьё де-Макрёзъ, думала она, очень заинтересовалъ меня… его наружность очень пріятна, выраженіе лица такъ трогательно, грустно… Еслибъ слова мосьё де-Мэльфора не заставили меня недовѣрять ни себѣ, ни другимъ, въ моей душъ, можетъ-быть, родилось бы чувство любви къ мосьё де-Макрёзу… Можетъ-быть, обольщенная его рѣдкими качествами, о которыхъ мнѣ такъ часто говорила Елена, повинуясь, сама того не зная, вліянію этой женщины, я и согласилась бы на ея выборъ и вышла бы за де-Макрёза, который, какъ мнѣ сказали, долженъ составить мое счастіе… Посмотримъ, каковъ былъ бы мой выборъ… Я должна отличить искренность отъ лжи какимъ бы то ни было путемъ…
Мосьё де-Макрёзъ понималъ всю важность разговора съ мадмуазель де-Бомениль… и заранѣе приготовился, какъ сказалъ онъ аббату, отлично разъиграть роль…
Когда достойный ученикъ аббата Леду взялъ руку Эрнестины, онъ, казалось, вдругъ затрепеталъ… Молодая дѣвушка чувствовала, какъ дрожала рука ея танцора.
Вставъ на мѣсто, два раза де-Макрёзъ, казалось, хотѣлъ заговорить съ Эрнестиной, но не могъ, какъ-будто находясь въ такомъ сильномъ волненіи, что краска выступала на лицѣ его… (Аббатъ Леду открылъ своему питомцу искусство потупивъ голову, на нѣсколько минутъ удерживать дыханіе.)
Это волненіе, очень искусно придуманное, продолжалось въ первыя минуты кадрили, въ которыя де-Макрёзъ обмѣнялся съ Эрнестиной только незначительными словами…
Обладая искусствомъ притворяться и тактомъ, основатель общества св. Поликарпа нашелъ средство не только не показаться смѣшнымъ, чему почти всегда подвергается всякій, кто принужденъ танцовать, когда на лицѣ его видно грустное выраженіе, но еще съумѣлъ въ глазахъ Эрнестины быть очень интереснымъ, не смотря на хореграфическія эволюціи, которыя по неволѣ долженъ былъ выдѣлывать.
Впрочемъ, наружность де-Макрёза довольно помогала ему. Онъ былъ весь въ черномъ… Покрой его фрака былъ превосходенъ, узкія перчатки довольно красиво обрисовывали руки; черный атласный галстухъ удивительно шелъ къ его правильному бѣлому лицу… Фигура благочестиваго молодаго человѣка, хотя нѣсколько полная, не лишена была ловкости; онъ, по обычаю, не танцовалъ, а только ходилъ въ тактъ музыки, и въ его походкѣ была какая-то граціозная медленность, въ которой выражалось иногда изнеможеніе, какъ-будто онъ влачилъ грустное бремя какой-нибудь тяжкой печали.
Два или три раза де-Макрёзъ бросалъ на мадмуазель де-Бомениль взглядъ трогательнаго самоотверженія, который, казалось, хотѣлъ сказать:
«Я чуждъ всѣхъ удовольствій шумнаго свѣта, — не на мѣстѣ на этихъ торжествахъ, отъ которыхъ грусть моя удаляетъ меня… Но я покоряюсь этому контрасту моихъ страданій и окружающимъ меня радостямъ… потому-что не имѣю другихъ средствъ сблизиться съ вами»…
Достойный ученикъ аббата Леду принадлежалъ къ высокой драматической школѣ, въ которой старательно изучали мимику вообще, и въ особенности выразительные вздохи, значительные взгляды, учились придавать имъ видъ кроткаго благочестія и небесной невинности или мистическаго одушевленія, смотря по надобности. Поэтому-то торжество мосьё де-Макрёза было полно, не смотря на недовѣрчивость мадмуазель де-Бомениль.
Она не могла не сказать про себя:
— Бѣдный мосьё де-Макрёзъ! какъ, въ самомъ дѣлѣ, тяжело для него попасть въ эту шумящую толпу, на торжество, въ которомъ онъ почти не можетъ принимать никакого участія, потому-что смерть матери, какъ кажется, приводитъ его въ совершенное отчаяніе…
Однакожь Эрнестина снова впала въ недовѣрчивость:
— Въ такомъ случаѣ, подумала она: — зачѣмъ же онъ здѣсь? Можетъ-быть, имъ руководитъ одно корыстолюбіе… и въ постыдной надеждѣ онъ забываетъ печаль свою…
Де-Макрёзъ наконецъ нашелъ случай завязать съ Эрнестиной разговоръ, еще разъ искусно покраснѣлъ и сказалъ ей робкимъ, трогательнымъ, сладкимъ голосомъ:
— Я думаю, мадмуазель, я кажусь вамъ очень неловокъ, очень смѣшонъ…
— Почему же?
— Я до-сихъ-поръ не смѣлъ… сказать… сказать вамъ ни одного слова… право… смущеніе… боязнь…
— Вы боитесь меня?
— Да, мадмуазель…
— Это вовсе не любезно съ вашей стороны…
— Я не умѣю говорить любезностей, мадмуазель, отвѣчалъ де-Макрёзъ съ горделивой печалью: — я только знакомъ съ искренностью… я говорю о страхѣ, который вы мнѣ внушаете, и этотъ страхъ дѣйствителенъ…
— Почему жь вы боитесь меня, мосьё де-Макрёзъ?
— Потому-что вы возмутили мою жизнь, вы лишили меня разсудка; потому-что съ-тѣхъ-поръ, какъ я увидалъ васъ, вашъ образъ хранится въ моемъ сердцѣ… съ того времени я потерялъ покой, я очарованъ… До-тѣхъ-поръ я жилъ только — чтобъ молиться и оплакивать мою мать… но теперь…
— Боже мой, какъ все это скучно, сударь!.. Это васъ удивляетъ? однакожь, это правда… я люблю, сказала мадмуазель де-Бомениль, принимая на себя повелительный видъ избалованной дѣвочки: — говорить все, что прійдетъ мнѣ въ голову и не люблю быть ипокриткой…
Трудно представить удивленіе де-Макрёза, который, на основаніи словъ Елены, думалъ найдти въ Эрнестинѣ простодушное. богобоязливое дитя, если не вовсе дурочку, — по-этому и приготовился говорить съ нею такъ, какъ слѣдовало, по его мнѣнію, говорить съ подобнымъ характеромъ…
Однакожь онъ былъ такъ ловокъ, что не показалъ своего удивленія, и былъ готовъ перемѣнить въ случаѣ нужды маску.
До-сихъ-поръ, благочестивый молодой человѣкъ хранилъ меланхолическую важность, но тутъ осмѣлился полу-улыбнуться и отвѣчалъ на слова Эрнестины:
— Вы правы, мадмуазель… вы можете говорить все, что прійдетъ вамъ въ голову… тѣмъ болѣе, что все это будетъ непремѣнно прекрасно…
— Вотъ это другое дѣло, сказала мадмуазель де-Бомениль: — это очень-мило, а то давича вы были такъ скучны, что ужасъ…
— Отъ васъ зависитъ, мадмуазель, превращать печаль въ радость, сказалъ де-Макрёзъ, рискнувъ на этотъ разъ улыбнуться вполнѣ и совершенно измѣнивъ выраженіе лица, до той минуты грустнаго и меланхолическаго: — для васъ нѣтъ ничего невозможнаго.
— Для всего есть свое время, мосьё де-Макрёзъ… вотъ я, напримѣръ… утромъ у обѣдни кажусь печальною, потому-что тамъ такъ скучно… я только для мадмуазель Елены прикидываюсь такой набожной… По характеру, я люблю посмѣяться, повеселиться… Кстати, какъ вы находите мой туалетъ?
— Удивительно изященъ… По своей милой простотѣ, онъ составляетъ прелестную противоположность съ роскошными уборами всѣхъ этихъ бѣдныхъ модницъ… Впрочемъ, ихъ надо отчасти извинить… Имъ нужны украшенія, а вы, мадмуазель… вы можете обойдтись безъ нихъ… Къ-чему украшать то, что само-по-себѣ прекрасно, совершенно?
— Я то же думала… отвѣчала Эрнестина, стараясь придать себѣ видъ самаго безстыднаго убѣжденія: — я была увѣрена, что и въ этомъ простомъ бѣломъ платьѣ могу затмить всѣхъ другихъ молодыхъ дѣвицъ и заставить ихъ страдать отъ зависти… Какъ весело, пріятно… возбуждать зависть въ другихъ… бѣсить ихъ!
— Вы, мадмуазель, я думаю, очень привыкли къ этому наслажденію… Очень-естественно, что зависть другихъ должна забавлять васъ, какъ вы остроумно выразились…
— О, у меня не то, чтобъ было много ума, перебила Эрнестина съ притворно-глупой усмѣшкой: — но я дѣйствительно остроумна… Я терпѣть не могу противорѣчій… По-этому-то я ненавижу стариковъ и старухъ, которые вѣчно готовы читать наставленія… А, вы, мосьё де-Макрёзъ, вы любите стариковъ?
— Почему жь иногда и не послушать, мадмуазель, морали этихъ мумій? Это довольно пріятно и забавно…
Въ эту минуту началась новая фигура кадрили и прервала разговоръ де-Макрёза и Эрнестины.
Достойный любимецъ аббата Леду искусно воспользовался удобнымъ случаемъ и совершенно измѣнилъ выраженіе своей физіономіи… онъ принялъ самый веселый видъ, почти представился шалуномъ… даже сталъ совершенно иначе танцовать, — легче, одушевленнѣе, улыбался, поднималъ высоко голову, и при случаѣ бросалъ на Эрнестину страстные взгляды, тогда-какъ прежде смотрѣлъ на нее робко, едва подымая глаза.
— Безподобно, думалъ онъ: — эта малютка притворщица, потому-что умѣла скрыть отъ мадмуазель де-Ларошгю настоящій свой характеръ… Или… я угадываю… превосходная мадмуазель Елена боялась испугать меня, сказавъ мнѣ истину… Какъ же мало она знаетъ меня… Я очень-радъ, что эта дѣвочка глупа и тщеславна… она считаетъ себя очень остроумной и красавицей, полагаетъ, что можетъ затмить своей красотой самыхъ хорошенькихъ… притворство, глупость и тщеславіе — три безподобныя качества… Надо быть очень-неловкимъ, чтобъ не воспользоваться ими съ большой выгодой… Съ такой дурочкой нечего поступать осторожно, можно льстить прямо… Эта дѣвочка очень избалована своимъ богатствомъ… Она превосходно, знаетъ, что можетъ все позволить себѣ, и что ей все должны извинять, потому-что она богатѣйшая наслѣдница во всей Франціи.
На основаніи этого размышленія, де-Макрёзъ, воротясь по окончаніи фигуры на мѣсто, сказалъ Эрнестинѣ:
— Вы сейчасъ упрекали меня, мадмуазель, за то, что я печаленъ… не думайте, чтобъ и теперь я былъ совершенно веселъ, но счастіе быть подлѣ васъ разсѣеваетъ мою грусть… а мнѣ надо разсѣяться!..
— Для чего же, мосьё де-Макрёзъ?
— Что, если мадмуазель Елена, заставивъ меня надѣяться, что, можетъ-быть, вы замѣтите меня, что, можетъ-быть… когда-нибудь… когда вы узнаете меня болѣе, вы найдете меня достойнымъ посвятить вамъ всю мою жизнь… что, если мадмуазель Елена ошиблась…
— Вотъ кстати о мадмуазель Еленѣ… Не правда ли, она очень-скучна?..
— Правда, но она добра…
— Да, добра! Это, однакожь, не помѣшало ей насказать мнѣ о васъ много дурнаго…
— Обо мнѣ?
— Да! пожалуй, если вамъ это не нравится, такъ я скажу вамъ, что она мнѣ наговорила о васъ столько хорошаго, что я подумала: Боже мой! какъ долженъ быть невыносимъ этотъ господинъ съ своими добродѣтельными качествами! Вѣчно въ церкви, вѣчно занятъ благочестивыми, богоугодными дѣлами!.. Все это навело бы на меня тоску… Я не сказала этого мадмуазель Еленѣ, однакожь, про себя подумала. Посудите сами, мосьё де-Макрёзъ, я хочу выйдти замужъ, чтобъ быть свободной какъ воздухъ… веселиться съ утра до вечера… быть всегда въ свѣтѣ, быть модной женщиной… и особенно часто ѣздить въ маскарады. О, маскарады! отъ одной мысли о нихъ у меня кружится голова! Къ-чему мнѣ и богатство, если не за тѣмъ, чтобъ наслаждаться всѣми удовольствіями… поступать, какъ мнѣ угодно…
— При вашемъ богатствѣ, мадмуазель, воскликнулъ де-Макрёзъ съ жаромъ: вы можете быть царицей всюду и тѣмъ болѣе у себя… Человѣкъ, котораго вы удостоите вашимъ выборомъ… долженъ быть, такъ-сказать, вашимъ первымъ министромъ, первымъ исполнителемъ вашей воли… вашимъ первымъ придворнымъ… вѣчно преданнымъ, покорнымъ… Его единственною обязанностью будетъ забота отгонять отъ васъ всѣ малѣйшія непріятности жизни… отдѣлять для васъ только цвѣты ея… Птица въ воздухѣ не должна быть свободнѣе васъ… Если вашъ мужъ пойметъ свои обязанности… ваши удовольствія, ваши прихоти, ваши малѣйшіе капризы… все должно быть для него священно… Онъ рабъ вашъ… вы — божество!..
— Вотъ это такъ… Теперь я мирюсь съ вами, мосьё де-Макрезъ; но прежде, судя по тому, что говорила о васъ мадмуазель Елена, что я сама видѣла…
— Что же вы видѣли, мадмуазель?
— На-примѣръ, я видѣла, какъ вы подавали нищимъ милостыню и даже говорили съ ними…
— Конечно, мадмуазель… я…
— Дѣло въ томъ, сударь, что я ненавижу всю эту сволочь… Они отвратительны въ своихъ лохмотьяхъ… Непріятно для глазъ!
— Это правда, мадмуазель, они отвратительны; но отъ-времени-до-времени не мѣшаетъ бросить этимъ негодяямъ милостыню, какъ бросаютъ кость голодной собакѣ, чтобъ она не укусила… Это чистая политика.
— О, теперь я понимаю; а то я, право, удивлялась, какъ могли вы интересоваться этими неопрятными, отвратительными созданіями…
— Э, мадмуазель, пожалуйста, не удивляйтесь этому… простите мнѣ… Огромная разница теперь между прошедшимъ и настоящимъ… Что говорилъ я вамъ давича? Я сказалъ, что вы лишили меня разсудка, вы, такъ-сказать, совершенно опрокинули мою жизнь… У меня были печали — теперь ихъ нѣтъ… Я былъ благочестивъ, набоженъ, — теперь вы единственное божество мое… Что же касается до моихъ добродѣтелей, прибавилъ де-Макрёзъ, лукаво улыбаясь: — пусть онѣ не пугаютъ васъ… Я сохраню изъ нихъ только тѣ, которыя вамъ понравятся, остальныя отброшу для вашего удовольствія!!..
— О, какая подлость! подумала Эрнестина: — этотъ низкій человѣкъ, чтобъ заинтересовать меня, притворялся добродѣтельнымъ, набожнымъ, милосердымъ, добрымъ сыномъ, и вотъ онъ отвергаетъ теперь свои добродѣтели, свое милосердіе, свою мать, Бога, чтобъ понравиться мнѣ болѣе и скорѣе достигнуть своей цѣли… Жениться на мнѣ за мое богатство… Отвратительныя качества, которыя я приписываю себѣ, его не поражаютъ; онъ хвалитъ ихъ, онъ отъ нихъ въ восхищеніи…
Мадмуазель де-Бомениль, не привыкшая къ притворству, которое и теперь стоило ей огромныхъ усилій надъ собою… и на которое она рѣшилась только — чтобъ сорвать съ де-Макрёза маску, не могла скрыть отвращенія, презрѣнія, которыя противъ ея воли выразились на лицѣ ея при послѣднихъ словахъ ипокрита.
Де-Макрёзъ, какъ всѣ послѣдователи его школы, изучилъ физіологію тѣхъ, кого хотѣлъ убѣдить или обмануть.
Грустная, презрительная улыбка, которую Эрнестина не съумѣла скрыть отъ негодованія, все пояснила де-Макрёзу.
— Я промахнулся, подумалъ ипокритъ: — это была ловушка… Она не довѣряла мнѣ, хотѣла меня испытать, притворилась дурочкой, капризной, тщеславной, злой, вѣроятно, чтобъ узнать, буду ли я охуждать ее; устоитъ ли противъ этого моя любовь?.. Но… прибавилъ онъ, какъ-будто пораженный внезапной мыслію: — если она притворялась, стало-быть, дѣйствительныя свойства ея души добры и великодушны? Если она хотѣла испытать меня, стало-быть, имѣетъ на меня какіе-нибудь виды? Въ такомъ случаѣ, нечего отчаяваться… Надо поступать рѣшительно…
Эти глубокія соображенія мигомъ промелькнули въ умѣ достойнаго любимца аббата, и въ этотъ мигъ онъ уже приготовился къ новому превращенію…
Мадмуазель де-Бомениль тоже въ это время успѣла успокоить свои взволнованныя чувства и собрала все свое мужество, чтобъ окончить это испытаніе и покрыть ипокрита стыдомъ и презрѣніемъ.
— Въ-самомъ-дѣлѣ, мосьё де-Макрёзъ, сказала она: — вы принесли бы мнѣ въ жертву всѣ ваши достоинства? Право, нельзя быть болѣе любезнымъ… но вотъ кадриль кончилась… Проводите меня, пожалуйста… вонъ въ ту галерею… тамъ, кажется, такъ много цвѣтовъ… должно-быть, прекрасно…
— Радъ повиноваться вамъ, тѣмъ болѣе, что я хотѣлъ бы, мадмуазель… если вы позволите… сказать вамъ еще нѣсколько словъ… эти слова очень-важны для меня…
Голосъ де-Макрёза совершенно измѣнился. Онъ говорилъ кратко, почти грубо…
Эрнестина въ удивленіи смотрѣла на ипокрита. Онъ былъ снова печаленъ, но не такъ, какъ прежде… въ этой грусти уже не было трогательной меланхоліи, но что-то строгое, почти гнѣвное…
Мадмуазель де-Бомениль не могла понять этой новой метаморфозы, которую де-Макрёзъ, при переходѣ изъ залы въ цвѣточную галерею, успѣлъ устроить самымъ солиднымъ образомъ.
Въ галереѣ въ эту минуту было очень-немного гостей и де-Макрёзъ, почти наединѣ съ Эрнестиной, успѣлъ высказать ей все, что было для него необходимо.
— Могу ли я узнать теперь, спросила улыбаясь Эрнестина, продолжая свою роль: — что вы хотите сказать мнѣ такое важное? Это что-то очень-похоже на скучное… а я уже сказала вамъ, что ненавижу все, что скучно…
— Каковы бы ни были мои слова, скучны или важны, но вы, однакоже, должны ихъ выслушать… Это будутъ послѣднія мои слова, какія вы, мадмуазель, отъ меня услышите.
— Вѣроятно, послѣднія слова этой кадрили?
— Нѣтъ, послѣднія слова, которыя я говорю вамъ въ моей жизни…
Въ голосѣ, въ лицѣ де-Макрёза было что-то такое грустное, такое гордое, что мадмуазель де-Бомениль была поражена.
Однакожь, она, стараясь улыбнуться, спросила:
— Какъ, мосьё де-Макрёзъ? Я васъ болѣе не увижу? А мадмуазель Елена говорила мнѣ, что вы…
— Выслушайте меня, мадмуазель, перебилъ де-Макрёзъ: — я болѣе не могу притворяться, говорить языкомъ, который не принадлежитъ мнѣ.
— О какомъ притворствѣ говорите вы?
— Я надѣялся найдти въ васъ, мадмуазель, дѣвушку благочестивую, великодушную, чувствительную, кроткую, словомъ, такую, какою представляла мнѣ васъ мадмуазель де-Ларошгю… Принимая васъ за дѣвушку съ такими качествами, я говорилъ съ вами, не скрывая своей грусти… но мои слова встрѣчены были насмѣшкой… шутками…
— Что это значитъ? думала Эрнестина: — что онъ хочетъ сказать?
— Тогда, продолжалъ де-Макрёзъ съ горькой улыбкой: — страшное сомнѣніе мелькнуло въ умѣ моемъ… я подумалъ, мадмуазель, что вы не обладаете тѣми рѣдкими качествами, которыя мнѣ хотѣлось найдти въ васъ… Впрочемъ, при этомъ открытіи, я не хотѣлъ тотчасъ отказаться отъ надежды и приписать первыя слова ваши легкомысленности вашего возраста… Но, увы! насмѣшливость, сердечная пустота, тщеславіе, казалось мнѣ, сильно проникли все существо ваше… Тогда я захотѣлъ пояснить себѣ все… и хотя сердце мое каждую минуту обливалось кровью, я старался соперничать съ вами въ безстрастіи, въ презрѣніи ко всему священному… я показался вамъ даже отступникомъ отъ всего того, что для меня дороже моей жизни — отступникомъ отъ религіи, отъ воспоминаній о матери… моей бѣдной, несчастной матери…
Притворныя слезы блеснули при этихъ словахъ въ глазахъ достойнаго ученика аббата Леду.
— О, это доказательство… думала Эрнестина.
— Я на минуту усвоилъ себѣ самыя порочныя чувства, самыя нечестивыя правила, продолжалъ де-Макрёзъ съ видомъ негодованія: — и вы не подумали охуждать меня, даже не удивились… Наконецъ, я дошелъ до высочайшей степени низости, и вы остались спокойны, смѣялись, одобряли меня, вы не наказали меня презрѣніемъ, которое я заслуживалъ… Простите мнѣ эту строгость выраженій… вы не привыкли къ ней, мадмуазель; но знайте, что я посвящу свою жизнь только женщинѣ, достойной моей любви, моего глубокаго уваженія…
И де-Макрёзъ съ строгимъ достоинствомъ и глубокой скорбью поклонился Эрнестинѣ и оставилъ ее въ величайшемъ изумленіи.
— О, благодарю Бога! я ошиблась! думала бѣдная дѣвушка: — такое притворство, такая низость были невозможны! Мосьё де-Макрёзъ былъ возмущенъ тѣми качествами, которыя я присвоила себѣ для испытанія… Вотъ еще одна благородная, возвышенпая душа!…
Размышленія простодушной дѣвушки, неспособной бороться въ притворствѣ съ основателемъ общества св. Поликарпа, были прерваны появленіемъ герцогини и мадамъ де-Ларошгю.
Увидавъ, какъ мадмуазель де-Бомениль вышла съ де-Макрёзомъ въ галерею, обѣ дамы поспѣшили присоединиться къ мимъ, полагая, что Эрнестина шла въ буфетъ, который находился въ концѣ галереи.
Въ ту минуту, когда вошли туда герцогиня и баронесса, Эрнестина была уже одна.
— Ято это вы однѣ здѣсь дѣлаете, моя милочка? спросила мадамъ де-Ларошгю.
— Я пришла сюда нѣсколько освѣжиться… въ залѣ такъ жарко, душно…
— Но, моя милая, здѣсь слишкомъ-свѣжо… вы можете простудиться… Возвратимся лучше въ залу…
— Какъ вамъ угодно, отвѣчала мадмуазель де-Бомениль.
Когда Эрнестина вошла въ залу, она замѣтила де-Макрёза, который смотрѣлъ на нее съ выраженіемъ грустнаго отчаянія… Но вдругъ онъ быстро отвернулся, какъ-бы боясь, чтобъ она не замѣтила на лицѣ его волненія, которое онъ, казалось, хотѣлъ скрыть.
XIII.
правитьМадмуазель де-Бомениль, возвратясь въ залу, замѣтила Жеральда де-Сантерръ, который стоялъ въ амбразурѣ окна блѣдный, печальный.
При видѣ его, мадмуазель де-Бомениль вспомнила о безнадежномъ отчаяніи Эрминіи, и спрашивала себя, какимъ образомъ Жеральдъ, не смотря на свою любовь къ Эрминіи и даже намѣреніе жениться на ней, могъ пріѣхать на этотъ балъ, гдѣ подготовлялась ему встрѣча съ богатѣйшей наслѣдницей во всей Франціи.
Герцогиня де-Сантерръ, подведя Эрнестину къ тому мѣсту, гдѣ она сидѣла до начатія кадрили, вдругъ съ чрезвычайной любезностью сказала:
— Мой сынъ поручилъ мнѣ, мадмуазель, просить у васъ одной милости…
— Какой, герцогиня?
— Онъ проситъ васъ удѣлить ему минуты первой кадрили, хотя онъ сегодня не танцуетъ, потому-что ужасно страдаетъ… Ему нужно было употребить почти сверхъестественныя усилія, чтобы пріѣхать на этотъ балъ… Но онъ надѣялся имѣть честь встрѣтить васъ, мадмуазель… а подобная надежда совершаетъ чудеса…
— Но, герцогиня, если мосьё де-Сантерръ не танцуетъ, такъ къ чему же онъ ангажируетъ меня?
— У него есть тайна, которую онъ долженъ непремѣнно высказать вамъ… Если вамъ угодно удостоить этой чести моего сына, не позабудьте, что первая кадриль принадлежитъ ему..
— Съ большимъ удовольствіемъ, герцогиня…
— Поберегите мнѣ, моя милая, мѣсто подлѣ васъ, шепнула мадамъ де-Сантерръ баронессѣ: — я пойду предупредить Жеральда…
Дожидаясь мосьё де-Сантерра, мадмуазель де-Бомениль съ удовольствіемъ припоминала, что мосьё де-Макрёзъ обманулъ ея опасенія. Чѣмъ болѣе она обдумывала поведеніе ипокрита, тѣмъ болѣе оно нравилось ей самой своей рѣзкостью… Она ставила эту строгую откровенность почти на одну степень съ глубокимъ, великодушнымъ чувствомъ Оливье.
— Это двѣ благородныя, высокія души, подумала она.
Но скоро толпа молодыхъ людей, спѣшившихъ ангажировать Эрнестину, вывела ее изъ этой сладкой задумчивости. Рѣшившись замѣчать все, она приняла всѣ приглашенія и между прочими приглашеніе де-Морнана.
Старая нетерпѣніемъ узнать намѣренія Жеральда, узнать, за чѣмъ онъ ангажировалъ ее, когда вовсе не хотѣлъ танцовать, Эрнестина ожидала той минуты, когда де-Сантерръ подойдетъ къ ней. Наконецъ, она увидала, какъ Жеральдъ оставилъ свое мѣсто и что-то шепнулъ маркизу де-Мэльфору, котораго Эрнестина увидала въ первый разъ послѣ таинственной встрѣчи у Эрминіи.
При видѣ горбуна, мадмуазель де-Бомениль не могла не покраснѣть, но, взглянувъ на него еще разъ, она была тронута выраженіемъ нѣжной заботливости, съ которою маркизъ глядѣлъ на нее… Сиротка замѣтила, что горбунъ значительной улыбкой хотѣлъ увѣрить ее въ своей скромности…
Въ эту минуту заиграла музыка… кавалеры и дамы стали занимать мѣста въ кадрили… Жеральдъ подошелъ къ Эрнестинѣ…
— Я пришелъ поблагодарить васъ, мадмуазель, за то обѣщаніе, которое вамъ угодно было дать моей матери.
— И я готова исполнить его, когда узнаю…
— Зачѣмъ, не танцуя, я ангажировалъ васъ на эту кадриль?
— Да, сударь…
— Я придумалъ, мадмуазель, сказалъ Жеральдъ улыбаясь, не смотря на грусть свою: — сдѣлать небольшое нововведеніе, которое навѣрно имѣло бы большой успѣхъ, еслибъ его приняли…
— Какое же нововведеніе?
— Для многихъ, и, признаюсь, также и для меня, кадриль служитъ только предлогомъ болѣе или менѣе уединеннаго разговора, который продолжается четверть часа… Почему просто не сказать дамѣ или дѣвицѣ: угодно ли вамъ сдѣлать мнѣ честь поговорить со мной слѣдующую четверть часа?
— Дѣйствительно, отвѣчала Эрнестина съ улыбкой: — ваше нововведеніе иногда было бы гораздо удобнѣе… по только для тѣхъ, которые умѣютъ говорить…
— Объ этихъ-то я и забочусь, мадмуазель… притомъ, говорить гораздо покойнѣе сидя, чѣмъ стоя… Въ такомъ случаѣ, для моего разговорнаго контрданса — непремѣнно должно садиться…
— Я нахожу вашу мысль очень-остроумной…
— И вы принимаете ее?
— Разумѣется, отвѣчала Эрнестина, нѣсколько подвинувшись къ мадамъ де-Ларошгю и давая подлѣ себя мѣсто Жеральду.
Большая часть стульевъ около нихъ была пуста, потому-что кадриль уже началась.
Жеральдъ, не имѣя сосѣдей, могъ говорить Эрнестинѣ, не опасаясь быть услышаннымъ, тѣмъ болѣе, что мадамъ де-Ларошгю, желая доставить ему болѣе свободы, отодвинулась отъ мадмуазель де-Бомениль и подсѣла къ герцогинѣ.
Обь дамы, казалось, были совершенно равнодушны къ разговору Эрнестины съ Жеральдомъ и старались дать имъ полную свободу.
До-сихъ-поръ, мосьё де-Сантерръ говорилъ съ нѣкоторой веселостью, хотя видно было, что эта веселость неестественна; но теперь, когда онъ остался, такъ сказать, наединѣ съ мадмуазель де-Бомениль, черты лица его приняли строгую важность, въ голосѣ его выражалось трогательное участіе.
— Мадмуазель, сказалъ Жеральдъ: — хотя болѣзнь заставляетъ меня сильно страдать, но я пріѣхалъ на этотъ балъ за тѣмъ, чтобъ исполнить передъ вами долгъ честнаго человѣка.
При этихъ словахъ молодаго человѣка, въ сердцѣ Эрнестины родилось усладительное предчувствіе: она была увѣрена, что Жеральдъ не думалъ обмануть Эрминіи, и пріѣхалъ на балъ только съ намѣреніемъ объяснить ей, Эрнестинѣ, почему онъ, по-видимому, имѣлъ притязанія на ея руку.
— Знаете ли вы, мадмуазель, говорилъ Жеральдъ: — какъ выдаютъ замужъ богатую наслѣдницу?
Мадмуазель де-Бомениль, въ удивленіи, не знала, что отвѣчать на этотъ странный вопросъ.
Мосьё де-Сантерръ продолжалъ;
— Я дамъ вамъ понятіе объ этомъ процессѣ, и пусть оно предохранитъ васъ отъ многихъ сѣтей, которыя вамъ разставлены. Мать, на-примѣръ, моя, прекрасная, почтенная женщина…узнаетъ, что богатѣйшую наслѣдницу во всей Франціи выдаютъ замужъ… моя мать, обольщенная несметными выгодами подобнаго союза, не безпокоится ни о характерѣ, ни объ особѣ наслѣдницы… Она никогда ея не видала, потому-что богатая сирота еще не пріѣхала изъ-за границы… Что до этого за дѣло… Нужно обезпечить для меня несметное богатство дѣвушки, а для этого всѣ средства прекрасны… Моя мать спѣшитъ къ опекуншѣ сироты… Онѣ условливаются, что тотчасъ по своемъ прибытіи, бѣдная, беззащитная сиротка, шестнадцатилѣтнее дитя, не знающее свѣтскихъ интригъ, будетъ подготовляться къ тому, чтобъ ея выборъ упалъ именно на меня. Этотъ новый родъ торга заключенъ… условились обо всемъ, о томъ, какъ я буду представленъ… случайно; даже о томъ, какой костюмъ долженъ надѣть я въ этотъ день, чтобъ явиться въ выгоднѣйшемъ свѣтѣ… Дѣтская, но печальная выдумка… Между-тѣмъ, я ни о чемъ не знаю… богатая наслѣдница тоже, за сто миль отъ Парижа, знаетъ меня столько же, сколько и я знаю ее… Наконецъ, она пріѣзжаетъ; Мать моя тотчасъ сообщаетъ мнѣ свои планы, не сомнѣваясь въ томъ, что я долженъ съ радостью принять это предложеніе… Однакожь, я отказываю, подъ тѣмъ предлогомъ, что мнѣ не нравится семейная жизнь, что я, безъ-сомнѣнія, буду дурнымъ мужемъ… Нѣтъ нужды, отвѣчала на это моя мать, все-таки женись… Невѣста такъ, богата!
Эрнестина сдѣлала невольное движеніе.
Жеральдъ продолжалъ:
— А между-тѣмъ, моя мать — женщина чрезвычайно уважаемая, женщина почтенная… Но еслибъ вы знали, мадмуазель, страшную силу денегъ…
Эрнестина слушала Жеральда съ возрастающимъ участіемъ…
— Слышите вы что-нибудь, моя милая? тихонько спросила въ это время герцогиня мадамъ де-Ларошгю.
— Нѣтъ, отвѣчала баронесса тоже, шопотомъ: — но мнѣ кажется, что малютка слушаетъ Жеральда съ величайшимъ удовольствіемъ… Я взглянула на нее тихонько… лицо ея полно счастія…
— Я была увѣрена въ Жеральдѣ, сказала въ восхищеніи баронесса: — когда онъ захочетъ, онъ непобѣдимъ, обольстителенъ… малютка наша! а я еще имѣла глупость бояться, что этотъ негодяй де-Макрёзъ имѣлъ дерзость ангажировать ее…
Между-тѣмъ, Жеральдъ продолжалъ:
— Я сказалъ вамъ, мадмуазель, что сначала я отказался отъ этого брака, дѣйствуя, какъ честный человѣкъ… Къ-несчастію, просьбы матери, боязнь опечалить ее, досада на непріятное для меня соперничество, можетъ-быть, даже и вліяніе богатства… заставили меня отказаться отъ моего благороднаго убѣжденія… я рѣшился постараться жениться на этой дѣвушкѣ, рискуя сдѣлать ее несчастнѣйшимъ созданіемъ въ мірѣ…. потому-что бракъ, основанный на корыстолюбіи, всегда гибеленъ…
— И вы старались привести въ исполненіе ваше намѣреніе?
— Разговоръ съ двумя друзьями, людьми съ благороднымъ сердцемъ, открылъ мнѣ глаза… Я увидѣлъ, что могъ поступить недостойно въ-отношеніи ко мнѣ самому и къ тѣмъ, которые любили меня… Однакожь, мы условились, что я, для удовлетворенія желаній моей матери, встрѣчусь съ богатой наслѣдницей… и если, увидавъ эту дѣвушку, я полюблю ее такъ, какъ полюбилъ бы другую, безъ имени, безъ состоянія, то могу стараться быть отличеннымъ ею…
— Что же, сударь? вы видѣли эту богатую наслѣдницу?..
— Да, мадмуазель, но въ то время было уже поздно.
— Поздно?
— Да, искренняя, чистая привязанность къ другой дѣвушкѣ, достойной любви, не дозволила мнѣ оцѣнить той, которую мать моя прочила мнѣ въ невѣсты… Я увѣренъ, что она достойна любви, но было уже поздно…
При этомъ признаніи Жеральда, признаніи искреннемъ и чрезвычайно деликатномъ, потому-что самолюбіе Эрнестины нисколько не могло пострадать отъ него, молодая дѣвушка не могла не выказать своей радости.
Жеральдъ любилъ Эрминію такъ, какъ стоило ее любить… и великодушнымъ поступкомъ своимъ съ Эрнестиной представилъ новое доказательство величія своего характера.
Радостный трепетъ сироты не укрылся отъ вниманія мадамъ де-Ларошгю.
— Смотрите, любезная герцогиня, шепнула она: — какъ мадмуазель де-Бомениль одушевлена. Ея глаза блестятъ… она вся въ восхищеніи.
— Да, отвѣчала мадамъ де-Сантерръ: — слушая Жеральда, бѣдняжка кажется почти хорошенькой.
— Въ этомъ-то и состоитъ величайшее торжество любви… скасала баронесса улыбаясь: — я увѣрена, что вашъ сынъ будетъ очень чувствителенъ къ своей побѣдѣ.
— Благодарю васъ, мосьё де-Сантерръ, говорила между-тѣмъ Эрнестина: — за вашу искренность, за ваши добрые совѣты… они уже оправдались гораздо-болѣе, чѣмъ вы это предполагаете… Однакожь, хотя я слишкомъ-счастлива, довольна вашимъ присутствіемъ здѣсь, но хотѣла бы знать…
— Зачѣмъ я здѣсь, мадмуазель? Я хотѣлъ воспользоваться этимъ удобнымъ и, можетъ-быть, единственнымъ случаёмъ сблизиться съ вами, и поговорить съ вами нѣсколько въ-тайнѣ… По этому, до сего дня я оставлялъ мать мою въ заблужденіи на счетъ моихъ намѣреній, желая предохранить васъ отъ множества подобныхъ проектовъ… Я самъ едва не сдѣлался-было сообщникомъ такого заговора, и теперь… боюсь думать, что не многіе будутъ на этотъ счетъ такъ щекотливы, какъ я… Вашъ опекунъ и его семейство готовы способствовать всѣмъ интригамъ, которыя согласны съ ихъ выгодами… Что же касается до вашего счастія, до вашей будущности, они не заботятся о ней… Грустно, больно мнѣ возмущать ваше сердце, наполнять его недовѣріемъ… но, къ-счастію, я осмѣливаюсь указать вамъ на одно благородное, возвышенное сердце… человѣка, столько жь нетерпимаго злыми и низкими, сколько любимаго всѣми добрыми и честными людьми… Къ нему, мадмуазель, имѣйте довѣріе, полное довѣріе… Мнѣ кажется, его оклеветали передъ вами…
— Вы говорите о мосьё де-Мэльфорѣ?
— Да, мадмуазель… Повѣрьте мнѣ, вы никогда не найдете друга болѣе вѣрнаго, болѣе преданнаго!.. Въ вашихъ сомнѣніяхъ адресуйтесь къ нему… нѣтъ другаго ума такого тонкаго, такого проницательнаго, какъ его умъ… Руководимыя имъ, вы избѣгнете всѣхъ сѣтей, которыя могутъ разставить вамъ, которыя, можетъ-быть, уже окружаютъ васъ.
— Я никогда не забуду вашихъ совѣтовъ, мосьё де-Сантерръ. Чувство живѣйшей привязанности къ мосьё де-Мэльфору уже замѣнило во мнѣ ту непріязнь, которую, къ-сожалѣнію, питала къ нему я, раздраженная клеветами…
— Наша кадриль кончена, мадмуазель, сказалъ Жеральдъ улыбаясь: — я вполнѣ воспользовался счастливымъ случаемъ, который мнѣ представился. Завтра матушка узнаетъ мое рѣшеніе, какъ ни тяжело мнѣ ее опечаливать…
Сердце Эрнестины облилось кровью, когда она подумала, что Жеральдъ, вѣроятно, хотѣлъ завтра сдѣлать матери признаніе въ своей любви къ Эрминіи.
— Какъ великъ будетъ, думала Эрнестина: — гнѣвъ герцогини, когда сынъ ея объявитъ ей, что онъ предпочелъ дѣвушку безъ имени, безъ состоянія… предпочелъ богатѣйшей наслѣдницѣ во всей Франціи!..
Хотя мадмуазель де-Бомениль не знала, какое условіе положила гордая Эрминія въ основаніе своему браку съ Жеральдомъ, однакожь она чувствовала всю трудность его и съ грустію сказала молодому герцогу:
— Будьте увѣрены, мосьё де-Сантерръ, что въ благодарность за ваше великодушное участіе ко мнѣ, я буду искренно, жарко молиться о вашемъ счастіи, о счастіи той, которую вы любите… Прощайте… Когда-нибудь, я надѣюсь доказать вамъ, какъ я тронута вашимъ благороднымъ поступкомъ.
Кадриль кончилась.
Множество дамъ и дѣвицъ усѣлись около мадмуазель де-Бомениль.
Жеральдъ поклонился сироткѣ и, чувствуя усталость и изнеможеніе, поѣхалъ домой.
Мадамъ де-Сантерръ была въ полномъ восторгѣ отъ благопріятныхъ признаковъ, которые она видѣла на лицѣ Эрнестины и которые растолковала по-своему.
— Постарайтесь, моя милая, шепнула она баронессѣ: — узнать, какой эффектъ произвелъ Жеральдъ на малютку де-Бомениль…
Мадамъ де-Ларошгю наклонилась къ самому уху Эрнестины и сказала:
— Ну, что, моя милочка?.. не правда ли, мосье де Сантерръ прелесть?
— О, да! невозможно быть любезнѣе… невозможно выказать чувствъ болѣе высокихъ, болѣе деликатныхъ…
— Въ такомъ случаѣ, моя милочка, вы — герцогиня де-Сантерръ!.. Это отъ васъ зависитъ… Не такъ ли?.. Скорѣй, скажите мнѣ… да!
— Вы приводите меня въ замѣшательство, отвѣчала Эрнестина, потупивъ глаза.
— Понимаю, понимаю! воскликнула въ восхищеніи мадамъ де, Ларошгю, думая, что одна дѣвственная скромность мѣшала Эрнестинѣ тотчасъ же признаться въ желаніи выйдти за Жеральда.
— Ну, что? спросила герцогиня, тихонько толкнувъ баронессу локтемъ: — онъ вскружилъ ей голову? Не правда ли?
— Совершенно, любезная герцогиня, отвѣчала мадамъ де-Ларошгю: — но пойдемте поскорѣй объявить Жеральду объ его побѣдѣ…
— Наконецъ-то, говорила мадамъ де-Сантерръ: — она наша, хоть и досталась намъ не безъ труда… Теперь Жеральдъ — богатѣйшій владѣлецъ во всей Франціи… Что же касается до нашихъ частныхъ условій, милая баронесса. я не стану говорить вамъ, съ какой точностью выполню ихъ… Разумѣется, что сынъ мой объ этомъ еще ничего не знаетъ, но я отвѣчаю за него…
— Оставимъ это, любезная герцогиня… только… знаете… мадамъ де-Миркуръ намъ искренно помогала… не правда ли, было бы очень-вѣжливо…
— Разумѣется, перебила герцогиня: — этого требуетъ справедливость; по поговоримъ послѣ… Теперь, пойдемъ скорѣй отъискивать Жеральда… Не видите ли вы его?
— Нѣтъ; но онъ, вѣроятно, въ цвѣточной галереѣ… отвѣчала баронесса: — мы оставляемъ васъ, моя милочка, прибавила она, обращаясь къ Эрнестинѣ: — мы спѣшимъ обрадовать одного несчастливца…
Не дождавшись отвѣта Эрнестины, обѣ дамы поспѣшили въ галерею…
Мосьё де-Мэльфоръ, который, казалось, съ нетерпѣніемъ ждалъ ухода ихъ, подошелъ къ мадмуазель де-Бомениль, поклонился, и, пользуясь правами своихъ лѣтъ, сѣлъ подлѣ нея…
XIV.
править— Наконецъ, вы болѣе меня не боитесь, мадмуазель? улыбаясь спросилъ де-Мэльфоръ у Эрнестины.
— Напротивъ, маркизъ… отвѣчала мадмуазель де-Бомениль: — я очень-рада, что имѣю случай благодарить васъ…
— За мою скромность? перебилъ горбунъ: — будьте увѣрены, что никто не знаетъ и не будетъ знать о нашей встрѣчѣ у этой милой, благороднѣйшей дѣвицы, какую только я знаю…
— Не правда ли, маркизъ? и все-таки я вамъ обязана тѣмъ, что познакомилась съ Эрминіей.
— Мнѣ?
— Да, маркизъ… Помните ли вы тотъ день, когда вы, при мадмуазель Еленѣ, высказали грустныя, обидныя слова… но, увы! истинныя?
— Бѣдное дитя! я видѣлъ, что вы удалялись отъ меня, но не могъ найдти случая быть съ вами наединѣ… и однакожь я хотѣлъ во что бы то ни стало открыть вамъ глаза… показать вамъ подлую лесть, которая могла обмануть васъ… я боялся, чтобъ вы не сдѣлались жертвой этихъ презрѣнныхъ похвалъ…
— И ваши слова, маркизъ, въ-самомъ-дѣлѣ открыли мнѣ глаза… я замѣтила, что меня обманываютъ, что я даже едва не повѣрила этой лести… Тогда я приняла, правда, отчаянныя, по рѣшительныя мѣры… чтобъ узнать истину, я уговорила мою гувернантку ѣхать на вечеръ къ одной изъ ея знакомыхъ, которой она представила меня, какъ сироту безъ имени, безъ состоянія…
— И въ этомъ обществѣ вы встрѣтили Эрминію. Она мнѣ говорила объ этомъ. О, теперь я все понимаю… вы хотѣли узнать цѣну самой-себѣ, явясь въ общество безъ обольстительныхъ аттрибутовъ богатства?
— Да, маркизъ… это испытаніе было тяжко для меня, по спасительно. Оно научило меня, между-прочимъ, цѣнить искренность той угодливости, которою окружаютъ меня даже теперь, на сегодняшнемъ балѣ…
Горбунъ, едва удерживая свое волненіе, молча смотрѣлъ на Эрнестину, глубоко тронутый рѣшимостью дѣвушки.
— Можетъ-быть, вы порицаете мой поступокъ, маркизъ?
— О, нѣтъ! съ живостью отвѣчалъ горбунъ: — бѣдное дитя! можно порицать только недостойную низость тѣхъ, которые принудили васъ рѣшиться на этотъ поступокъ… но ему… я удивляюсь… вы сами еще не знаете, сколько въ немъ высокой отважности!
Въ эту минуту, къ маркизу подошелъ человѣкъ пожилыхъ лѣтъ и, облокотясь о спинку дивана, на которомъ сидѣлъ горбунъ, тихонько сказалъ ему:
— Любезный маркизъ, мосьё де-Моренвиль и мосьё д’Отривъ готовы къ вашимъ услугамъ… они оба ждутъ… вонъ тамъ… въ амбразурѣ окна.
— Очень благодаренъ за вашу обязательность… Вы предупредили ихъ?
— Обо всемъ.
— Они согласились?
— Какъ же не согласиться на такой благородный призывъ…
— Безподобно! отвѣчалъ маркизъ.
— Потомъ, обратившись къ Эрнестинѣ, спросилъ:
— На которую кадриль мосьё де-Морнанъ ангажировалъ васъ, мадмуазель?
— На слѣдующую… кажется, сейчасъ уже будутъ танцовать ее… отвѣчала мадмуазель де-Бомениль, очень удивленная этимъ вопросомъ.
— Слышите, любезный другъ… сказалъ маркизъ, обращаясь къ старику: — слѣдующая кадриль…
— Очень-хорошо, любезный маркизъ, отвѣчалъ старикъ и отошелъ.
Подойдя къ Моренвилю и д’Отриву, старикъ что-то шепнулъ имъ. Они оба одобрительно кивнули головой.
— Милое дитя мое, сказалъ маркизъ, обращаясь въ Эрнестинѣ: — я не показывалъ вида, но, признаюсь вамъ теперь, наблюдалъ за всѣмъ, что дѣлалось около васъ… можетъ-быть, въ дѣтствѣ своемъ вы рѣдко видали меня у вашей покойной матушки, или вовсе не помните… но я былъ однимъ изъ ея лучшихъ, преданнѣйшихъ друзей…
— О, маркизъ, я должна была угадать это… потому-что мнѣ постоянно клеветали на васъ.
— Я думаю! Теперь скажите мнѣ, пожалуйста, вашъ опекунъ часто говорилъ вамъ о мосьё де-Морнанѣ, какъ претендентѣ на вашу руку… конечно, онъ убѣждалъ васъ, что вы не можете сдѣлать лучшаго выбора?..
— Да, маркизъ.
— Мадмуазель Елена, продолжалъ горбунъ: — эта почтенная, святая дѣвушка, съ своей стороны, говорила вамъ о мосьё Селестенѣ де-Макрёзѣ, такомъ же благородномъ, святомъ человѣкѣ…
Эрнестина замѣтила горькую, насмѣшливую улыбку на лицѣ маркиза, когда онъ говорилъ о честности и святости достойнаго ученика аббата Леду.
— Мнѣ кажется, сказала она: — вы ошибаетесь въ мнѣніи насчетъ мосьё де-Макрёза?
— Ошибаюсь? о, нѣтъ… я очень увѣренъ въ своемъ мнѣніи: оно имѣетъ твердыя основанія…
— Я тоже чувствовала недовѣріе къ характеру мосьё де-Макрёза…
— О, тѣмъ лучше, съ живостью воскликнулъ горбунъ: — изъ всѣхъ ипокритовъ, этотъ негодяй внушалъ мнѣ болѣе всего страха на-счётъ васъ… я боялся, чтобъ вы не сдѣлались жертвой его подлаго притворства… но, къ-счастію, благородныя, чистыя созданія иногда по инстинкту питаютъ отвращеніе къ подобнымъ людямъ…
— Вы ошибаетесь, маркизъ… я могу, я должна разувѣрить васъ…
— Разувѣрить меня?
— Да.
— Въ чемъ?
— Въ вашемъ мнѣніи о мосьё де-Макрёзѣ…
— Что это значитъ?
— Я докажу вамъ, маркизъ, что ваши предубѣжденія неосновательны… Мосьё де-Макрёзъ честный, благородный человѣкъ, откровенный до грубости…
— Вы меня пугаете, дитя мое, сказалъ горбунъ такимъ голосомъ, что мадмуазель де-Бомениль смутилась: — умоляю васъ, не скрывайте отъ меня ничего… Вы еще не знаете всей дьявольской ловкости, всего искуснаго притворства этихъ іезуитскихъ пройдохъ… Я видалъ, какъ они обманывали людей самыхъ проницательныхъ, самыхъ опытныхъ. — Теперь посудите о себѣ, простодушномъ, невинномъ ребенкѣ!
Мадмуазель де-Бомениль, изумленная безпокойствомъ маркиза и питая къ нему полную довѣренность, разсказала въ нѣсколькихъ словахъ весь разговоръ свой съ де-Макрёзомъ.
— Онъ угадалъ васъ, дитя мое, сказалъ горбунъ: — видя, что попалъ въ западню, онъ перемѣнилъ планъ и съ адской ловкостью поразилъ васъ вашимъ же оружіемъ… Я сказалъ вамъ, что эти господа меня ужасаютъ.
— Ахъ, Боже мой! воскликнула Эрнестина, устрашенная: — о, нѣтъ, маркизъ, такая черная низость невозможна… Еслибъ вы видѣли, какъ навернулись слезы у него на глазахъ, когда онъ говорилъ мнѣ о своихъ страданіяхъ, которыя нанесла ему смерть матери…
— Смерть матери! возразилъ горбунъ. — Да вы, стало-быть, не знаете…
Вдругъ горбунъ на минуту остановился и потомъ сказалъ:
— А, да вотъ и онъ. Само небо мнѣ посылаетъ его… дитя мое, ваше невинное сердце не въ состояніи и подозрѣвать страшныхъ хитростей, на которыя пускаются эти низкія, презрѣнныя души изъ жаднаго корыстолюбія… Впрочемъ, сію минуту вы все узнаете…
И маркизъ, возвысивъ голосъ такъ, чтобъ его слышали всѣ, сидѣвшіе около него, вдругъ сказалъ де-Макрёзу, который въ эту минуту проходилъ мимо, съ цѣлью наблюдать за Эрнестиной:
— На одно слово, мосьё де-Макрёзъ… Не угодно ли вамъ пожаловать сюда?
Любимецъ аббата Леду съ минуту медлилъ на этотъ призывъ, потому-что по инстинкту ненавидѣлъ и боялся маркиза; но, видя себя предметомъ всеобщаго вниманія и ободряемый притомъ успѣхомъ своего притворства въ бесѣдѣ съ Эрнестиной, онъ съ увѣренностью поднялъ голову и, подойдя къ горбуну, холодно спросилъ:
— Вамъ угодно было, маркизъ, сдѣлать мнѣ честь говорить со мной?
— Да, сударь, я вамъ дѣлаю эту честь, отвѣчалъ де-Мэльфоръ насмѣшливо, не вставая со стула и небрежно покачивая ногой: — а вы, сударь, между-тѣмъ, вовсе невѣжливы въ-отношеніи ко мнѣ… что говорю я — ко мнѣ? въ-отношеніи ко всѣмъ намъ, которые имѣемъ честь быть теперь въ вашемъ сообществѣ…
При этихъ словахъ, многіе съ любопытствомъ обступили разговаривавшихъ, потому-что всѣ знали колкое остроуміе маркиза.
— Я не понимаю васъ, маркизъ, сказалъ де-Макрёзъ, предчувствуя какое-нибудь непріятное объясненіе: — я, кажется, не отступилъ отъ приличій ни въ-отношеніи къ вамъ, ни…
— Правда ли это, мосьё де-Макрёзъ, перебилъ насмѣшливо, маркизъ: — что вы имѣли несчастіе потерять вашу матушку?
— Маркизъ… возразилъ тотъ въ смущеніи.
— Позвольте мнѣ быть нескромнымъ, продолжалъ горбунъ: — скажите, пожалуйста, давно ли вы потеряли покойную вашу матушку… если только вы ее знали?
— Маркизъ! отвѣчалъ де-Макрёзъ, покраснѣвъ: — подобный вопросъ…
— Подобный вопросъ очень натураленъ, любезнѣйшій мосьё де-Макрёзъ… онъ именно служитъ вамъ упрекомъ въ забвеніи приличій, на что я и жалуюсь во имя всѣхъ вашихъ знакомыхъ…
— Какое забвеніе приличій?..
— Конечно!.. Почему вы позабыли о вѣжливости и не увѣдомили вашихъ знакомыхъ о тяжкой потерѣ, которую вы имѣли несчастіе понести и проч. Знаете?
— Я рѣшительно не понимаю, что вы хотите этимъ сказать, маркизъ, отвѣчалъ де-Макрёзъ, собирая все свое хладнокровіе.
— Полноте!.. Какъ извѣстно всякому, я человѣкъ набожный, часто хожу къ обѣдни… я слышалъ самъ, какъ вы, въ церкви св. Ѳомы Аквинскаго, просили священника отслужить девять молебновъ за упокой души вашей покойной матушки…
— Но, маркизъ…
— Но, мосьё де-Макрёзъ… то, что я говорю — истина! Я помню, какъ тогда съ вами сдѣлалось дурно, вѣроятно, отъ излишней скорби о потерѣ этой неоцѣненной для васъ особы… это было въ придѣлѣ св. Маріи… помню, какъ вы упали, будто-бы безъ чувствъ, и друзья ваши, каноники, унесли васъ, почти бездыханнаго, въ ризницу… Эта дерзкая, балаганная штука очень разсмѣшила бы меня въ другое время, но тогда она возмутила мое сердце…
Де-Макрёзъ съ минуту не зналъ, что отвѣчать, но потомъ, вооружась своимъ обыкновеннымъ безстыдствомъ, произнесъ съ притворной набожностью:
— Каждый пойметъ, сударь, что я не могу и не долженъ отвѣчать на вашу оскорбительную выходку. Тайны молитвъ священны…
— Совершенно справедливо!.. воскликнуло нѣсколько голосовъ съ негодованіемъ.
— Этотъ маркизъ ничего не уважаетъ.
— Подобныя выходки неумѣстны.
— Гдѣ это видано? и проч. и проч.
Мы уже говорили, что мосьё де-Макрёзъ, какъ и всѣ ему подобные, имѣлъ много партизановъ. — Очень-естественно, что всѣ эти господа ненавидѣли маркиза, насмѣшливый умъ котораго неумолимо преслѣдовалъ всякую ложь и низость. Поэтому-то ободренія де-Макрёзу все болѣе и болѣе сыпались съ разныхъ сторонъ.
— Это невыносимо! говорили одни…
— Какой скандалъ! повторяли другіе…
— Безпримѣрная грубость! восклицали третьи.
Маркизъ, нисколько не смущаясь, выслушивалъ этотъ ропотъ.
Де-Макрёзъ, ободренный своими партизанами, съ безстыдствомъ сказалъ:
— Участіе, которое принимаютъ во мнѣ многія почтенныя, достойныя особы, избавляетъ меня отъ необходимости отвѣчать вамъ… и…
— Мосьё де-Макрёзъ, перебилъ горбунъ: — вы безстыдный лжецъ! вы, сударь, Не лишились вашей матушки… эта священная особа жива… вы это очень-хорошо знаете… вашъ батюшка, столько же святой человѣкъ, тоже находится въ добромъ здравіи… Видите, что я довольно хорошо знаю все… Вы разъиграли комедію, низкую, подлую комедію… вы оскорбили чувство, которое уважаютъ самые презрѣнные, — чувство сыновней любви! Я знаю цѣль вашихъ гнусныхъ поступковъ, но молчу… потому-что есть благородныя имена, которыя даже нельзя произнести вмѣстѣ съ вашимъ… если только у васъ есть имя…
При этихъ убійственныхъ словахъ маркиза, де-Макрёзъ поблѣднѣлъ и смѣшался… Видно было, что горбунъ говорилъ истину…
Самые ревностные защитники благочестиваго молодаго человѣка, не смѣли вступиться за него… тѣ же, которые по инстинкту имѣли къ основателю общества св. Поликарпа отвращеніе, единодушно рукоплескали маркизу…
— Маркизъ!.. наконецъ сказалъ де-Макрёзъ, видя себя разгаданнымъ: — подобная обида…
— Довольно, сударь, довольно… Извольте выйдти вонъ… одинъ видъ вашъ возмущаетъ душу людей благородныхъ… Мадамъ де-Миркуръ будетъ мнѣ очень благодарна за казнь, которую совершилъ я надъ вами… Къ-несчастію, подобныя казни очень рѣдки… Въ свѣтѣ слѣдовало бы непремѣнно отъ времени до времени производить судъ надъ тѣми преступниками гостиныхъ, которыхъ общество терпитъ не знаю почему… и какъ ни отвратительна роль судьи надъ подобными людьми, но такъ какъ никто не исполняетъ ея, сегодня я принимаю ее на себя… и я еще не кончилъ…
Послѣднія слова маркиза произвели всеобщее смущеніе…
Де-Макрёзъ выпрямился, какъ выпрямляется змѣя подъ ногою, которая ее давитъ, и съ нахальной дерзостью сказалъ маркизу:
— Послѣ подобныхъ оскорбленій, конечно, я ни минуты не останусь въ этомъ домѣ; но я надѣюсь, что, не смотря на различіе нашихъ лѣтъ, господинъ маркизъ де-Мэльфоръ удостоитъ принять небольшое письменное объясненіе, которое двое изъ моихъ друзей завтра принесутъ ему отъ моего имени…
— Ступайте вонъ, сударь… Утро вечера мудренѣе… Одумавшись, вы откажетесь отъ вашихъ воинственныхъ, но, впрочемъ, очень забавныхъ претензій…
— Хорошо, сударь. Я прибѣгну къ другимъ средствамъ, чтобъ показаться менѣе смѣшнымъ… воскликнулъ де-Макрёзъ, бросивъ страшный взглядъ на горбуна и медленно уходя посреди всеобщаго недоумѣнія и ужаса…
Мадамъ де-Миркуръ, вспомнивъ о томъ, что герцогиня говорила ей о де-Макрёзѣ, была совершенно, довольна казнью, которую исполнилъ маркизъ; но, чтобъ вывести общество изъ смущенія и удивленія, произведенныхъ этой странной сценой, она попросила многихъ болѣе-знакомыхъ молодыхъ людей начать поскорѣе кадриль…
Сердце мадмуазель де-Бомениль было исполнено признательности къ маркизу… Она ужасалась, думая о томъ, что могла уступить чувству, которое де-Макрёзъ внушилъ ей, и, можетъ-быть, выйдти замужъ за человѣка, способнаго на самый подлый поступокъ…
Въ эту минуту, герцогиня и мадамъ де-Ларошгю, которыя прежде не могли пробраться сквозь толпу, окружившую маркиза и де-Макрёза, подошли къ Эрнестинѣ и вывели ее изъ задумчивости…
Мосьё де-Мэльфоръ всталъ, подошелъ къ дивану, на которомъ сѣла герцогиня и мадамъ де-Ларошгю, и, нагнувшись почти къ самому уху баронессы, тихонько сказалъ:
— Ну, что, баронесса. Надѣюсь, что я хорошій помощникъ; съ высоты моей обсерваторіи, какъ я когда-то сказалъ вамъ, я замѣчаю многое и очень-гадкое…
— Я въ совершенномъ изумленіи, любезный маркизъ, отвѣчала мадамъ де-Ларошгю: — теперь я все поняла… поняла, зачѣмъ отвратительная Елена всякій день водила бѣдную малютку въ церковь св. Ѳомы Аквинскаго… Съ своимъ безсмысленнымъ видомъ, съ своей притворной набожностью, она прегнусное созданіе… Какое низкое притворство!
— Вы еще не все знаете, любезная баронесса. Вы отогрѣваете въ вашемъ домѣ не только ехидну, но еще одну очень честную змѣю?
— Змѣю?
— Огромную… вотъ съ какими длинными зубами… замѣтилъ маркизъ, указавъ взглядомъ на мосьё де-Ларошгю, который, стоя въ амбразурѣ дверей, отъ скуки показывалъ свои зубы.
— Какъ? Мой мужъ? сказала баронесса: — что это значитъ?
— А вотъ вы сейчасъ узнаете… Видите ли вы этого толстяка, который подходитъ къ намъ съ торжествующимъ видомъ?
— Вижу. Это мосьё де-Морнанъ.
— Онъ идетъ ангажировать мадмуазель де-Бомениль.
— Такъ что жь? Теперь она можетъ танцовать со всѣми… Мы не ошиблись: милая малютка нашла мосьё де-Сантерра прелестнымъ…
— Я думаю…
— Стало-быть, теперь она герцогиня де-Сантерръ! воскликнула баронесса: — правда, что не безъ труда…
— Герцогиня де-Сантерръ? перебилъ горбунъ: — не совсѣмъ еще…
— Конечно, любезный маркизъ, но ужь это рѣшено.
— Стало-быть, сказалъ маркизъ, лукаво улыбаясь: — теперь вы совершенно довольны и Жеральдомъ, и Эрнестиной, и мною? Не такъ ли, милая баронесса?
— Въ восхищеніи, любезный маркизъ.
— Этого только я и хотѣлъ. Теперь я могу возвратиться къ моему толстяку и къ вашему муж-змѣѣ, которая, вотъ вы увидите, сейчасъ искусно развернется.
— Какъ? мосьё де-Ларошгю осмѣлился…
— Ахъ, бѣдная баронесса, ваше простодушіе убиваетъ меня… Смотрите, слушайте и поучайтесь… простодушное созданіе!..
Маркизъ произносилъ эти послѣднія слова въ ту самую минуту, когда мосьё де-Морнанъ подошелъ къ Эрнестинѣ, чтобъ напомнить ей о приглашеніи, которое онъ сдѣлалъ.
XV.
правитьМосьё де-Морнанъ, съ довольной, торжественной физіономіей поклонился мадмуазель де-Бомениль и сказалъ:
— Вы, вѣроятно, не позабыли, мадмуазель, что обѣщали танцовать со мной эту кадриль?
— Это невозможно, мосьё де-Морнанъ, замѣтилъ въ-полголоса маркизъ, стоявшій около дивана, на которомъ сидѣла Эрнестина.
Де-Морнанъ выпрямился, взглянулъ на горбуна и съ высокомѣріемъ спросилъ:
— Что такое, сударь? Что такое невозможно?
— Вы не можете танцовать съ мадмуазель де-Бомениль, повторилъ горбунъ, тоже въ-полголоса.
Де-Морнанъ съ презрѣніемъ пожалъ плечами и сказалъ Эрнестинѣ:
— Не угодно ли вамъ, мадмуазель, подать мнѣ вашу руку?
Эрнестина въ смущеніи взглянула на маркиза, какъ-бы испрашивая его совѣта.?
На этотъ разъ горбунъ уже громкимъ голосомъ повторилъ:
— Мадмуазель де-Бомениль не можетъ, не должна танцовать съ мосьё де-Морнаномъ.
Эрнестина была такъ поражена почти торжественнымъ голосомъ маркиза, что, потупивъ глаза, отвѣчала де-Морнану:
— Прошу васъ… извинить меня… я чувствую себя слишкомъ утомленной и не могу исполнить обѣщанія, которое дала вамъ…
Де-Морнанъ, не говоря ни слова, вѣжливо поклонился дѣвушкѣ и бросилъ значительный взглядъ на маркиза.
Мосьё де-Мэльфоръ понялъ этотъ взглядъ и взглядомъ же указалъ отверженному танцору на одну изъ дверей галереи, къ которой онъ и пошелъ, оставивъ мадмуазель де-Бомениль въ страшномъ безпокойствѣ.
Эта сцена, въ противоположность со сценой казни де-Макрёза, осталась незамѣченною.
Нѣсколько словъ, которыми обмѣнялись маркизъ и де-Морнанъ, были произнесены почти въ-полголоса, и притомъ посреди шума, который обыкновенно происходитъ во время занятія мѣстъ въ кадрили…
По этому-то, исключая мадмуазель де-Бомениль, герцогини и мадамъ де-Ларошгю, сидѣвшихъ подлѣ Эрнестины, на балѣ никто и не подозрѣвалъ этихъ приготовленій къ исполненію новой казни!
Идя въ цвѣточную галерею, де-Морнанъ встрѣтилъ де-Равиля и барона де-Ларошгю, которые издали съ безпокойствомъ слѣдили за неслышнымъ для нихъ разговоромъ де-Морнана съ маркизомъ!
— Какъ? ты не танцуешь? спросилъ де-Равиль у своего друга.
— Что тамъ у васъ было, любезный графъ? сказалъ въ свою очередь баронъ де-Ларошгю: — мнѣ показалось, что вы говорили съ этимъ проклятымъ горбуномъ, дерзость котораго рѣшительно выходитъ изъ границъ.
— Да, дѣйствительно, отвѣчалъ де-Морнанъ: — мосьё де-Мэльфоръ позволяетъ себѣ слишкомъ-много… надо положить границы этой дерзости… Онъ осмѣлился запретить вашей питомицѣ танцевать со мною…
— И она повиновалась? вскричалъ баронъ.
— Что прикажете дѣлать бѣдной дѣвушкѣ послѣ подобнаго приказанія?
— Но это невыносимо!.. непозволительно!:, невозможно!.. вскричалъ де-Ларошгю: — я пойду къ моей питомицѣ и…
— Теперь это безполезно, баронъ, возразилъ де-Морнанъ.
И, обращаясь къ де-Равилю, прибавилъ:
— Пойдемъ… Я долженъ объясниться съ мосьё де-Мэльфоромъ… Онъ ожидаетъ меня въ галереѣ.
— Я тоже, любезный графъ, иду съ вами! воскликнулъ де-Ларошгю.
Когда эти три достойныя особы подошли къ маркизу, они увидали подлѣ него де-Моренваля, д’Отрива, и еще пять или шесть человѣкъ, собравшихся по просьбѣ горбуна.
— Мосьё де-Мэльфоръ, сказалъ де-Морнанъ съ чрезвычайной вѣжливостью: — вы должны со мной объясниться.
— Я готовъ, графъ…
— Въ такомъ случаѣ, не угодно ли вамъ поидти со мной въ картинную галерею; попросите одного изъ вашихъ друзей послѣдовать за вами…
— Нѣтъ, графъ… я хочу, чтобъ наше объясненіе происходило при многихъ свидѣтеляхъ…
— Маркизъ…
— Не вижу, почему бы вамъ бояться публичности, которой я требую.
— Хорошо, сударь! отвѣчалъ де-Морнанъ: — итакъ, позвольте мнѣ спросить васъ передъ всѣми этими господами, почему въ ту минуту, когда я имѣлъ честь ангажировать мадмуазель де-Боменилт, вы позволили себѣ сказать: «мадмуазель де-Бомениль не можетъ, не должна танцовать съ мосьё де-Морнаномъ». Это ваши собственныя слова, маркизъ…
— Дѣйствительно, это мои слова, графъ… У васъ превосходная память и я надѣюсь, что сію минуту она вамъ послужитъ въ пользу…
— А я, съ своей стороны, воскликнулъ де-Ларошгю: — замѣчу мосьё де-Мэльфору, что онъ несправедливо присвоилъ себѣ право… власть… надзоръ… которыя принадлежатъ мнѣ исключительно, потому-что, сказавъ моей питомицѣ…
— Полноте, любезный баронъ, перебилъ маркизъ улыбаясь: — я знаю, что вы модель… примѣръ… образецъ опекуновъ прошедшихъ, настоящихъ и будущихъ. Я это докажу вамъ въ-послѣдствіи; но теперь позвольте мнѣ отвѣчать мосьё де-Морнану, котораго я имѣлъ честь поздравить съ безподобной памятью, и спросить его, не помнитъ ли онъ, какъ на послѣднемъ утреннемъ балѣ герцогини де-Сантерръ я сказалъ ему, мосьё де-Морнану, по поводу незначительнаго удара шпагой: что эта маленькая царапина должна служить нѣкоторымъ образомъ вспомогательнымъ memento о числѣ этого дня, о которомъ, можетъ-быть, въ-послѣдствіи я буду имѣть нужду ему напомнить?
— Совершенно справедливо, сударь, отвѣчалъ де-Морнанъ: — но я не вижу никакой связи между этой царапиной и тѣмъ, о чемъ я спросилъ васъ…
— Напротивъ, графъ, теперешнее мое объясненіе съ вами есть естественное слѣдствіе этой царапины…
— Говорите яснѣе, маркизъ…
— Я, я буду очень понятенъ. На утреннемъ балѣ у мадамъ де-Сантерръ, въ саду, въ аллеѣ, подъ густымъ сводомъ лилій, въ присутствіи многихъ особъ, между-прочимъ господъ де-Морегівиля и Д’Отрива, которые стоятъ теперь передъ вами, вы позволили себѣ подло оклеветать графиню де-Бомениль.
— Мосьё!..
— Безъ всякаго уваженія, безъ всякаго состраданія къ бѣдной, умирающей женщинѣ, перебилъ въ негодованіи горбунокъ: — вы оскорбили ее самымъ низкимъ, самымъ презрѣннымъ образомъ… вы осмѣлились сказать; что никакой порядочный человѣкъ не захочетъ жениться на дѣвушкѣ, которой мать была женщина… такая развратная, какъ графиня де-Бомениль.
Де-Морнанъ поблѣднѣлъ отъ злости.
— Правда ли это, господа? спросилъ горбунъ, обращаясь къ де-Моренвилю и д’Отриву. — это ли сказалъ мосьё де-Морнанъ въ вашемъ присутствіи?
— Да, дѣйствительно, мосьё де-Морнанъ сказалъ это при насъ, отвѣчали въ одинъ голосъ Моренвиль и д’Отривъ: — мы не можемъ отрицать истины…
— Я слышалъ ваши слова, мосьё де-Морнанъ, говорилъ горбунъ: — невидимо отъ васъ, и въ эту минуту въ негодованіи не могъ не вскрикнуть: подлецъ!
— А! такъ это были вы, сударь! воскликнулъ де-Морнанъ, почувствовавъ смертельный ударъ, нанесенный его корыстолюбивымъ замысламъ.
— Да, это былъ я… и вотъ почему я теперь сказалъ мадмуазель де-Бомениль, что она не можетъ, не должна танцовать съ вами, такъ-какъ вы публично обезславили ея мать… Спрашиваю всѣхъ присутствующихъ здѣсь, справедливо ли я поступилъ въ этомъ случаѣ?
Всеобщее молчаніе, послѣдовавшее за этимй словами маркиза, совершенно уничтожило де-Морнана.
Одинъ де-Равиль подалъ голосъ и насмѣшливо сказалъ:
— Стало-быть, господинъ маркизъ де-Мэльфоръ явился достойнымъ рыцаремъ, и нанесъ своему противнику рану для памяти, родъ memento, какъ онъ самъ выразился, только за тѣмъ, чтобъ въпослѣдствіи помѣшать ему танцовать съ мадмуазель де-Бомениль?
— Нѣтъ, сударь, отвѣчалъ горбунъ: — а за тѣмъ, чтобъ помѣшать мосьё де-Морнану жениться на мадмуазель де-Бомениль, потому-что вашъ другъ столько же корыстолюбивъ, сколько мадмуазель де-Бомениль богата… Корыстные замыслы мосьё де-Морнана я угадалъ уже изъ его разговора, происходившаго на балѣ у герцогини де-Сантерръ. Произнеся клевету на графиню де-Бомениль, онъ надѣялся этимъ средствомъ отдалить отъ себя соперника, потому-что его клевета падала не только на дочь графини, но и на того, кто возъимѣлъ бы претензію жениться на ней… Такая подлость возмутила меня… Поэтому-то я и произнесъ слово: подлецъ… поэтому-то я нашелъ средство вызвать мосьё де-Морнана и нанесъ ему легонькій ударъ для памяти, родъ memento… Поэтому-то, наконецъ, я рѣшился помѣшать ему жениться на мадмуазель де-Бомениль… я успѣлъ въ моемъ намѣреніи… потому-что теперь онъ не осмѣлится показаться на глаза богатѣйшей наслѣдницѣ во всей Франціи, хотя бы онъ произнесъ еще двадцать филантропическихъ рѣчей о ловлѣ трески… хотя бы онъ представился подъ вашим покровительствомъ, мосьё де-Ларошгю, модель… примѣръ… образецъ опекуновъ, вы, который хотите пожертвовать будущностью вашей несчастной питомицы своему смѣшному честолюбію…
Всѣ безмолствовали.
Горбунъ продолжалъ:
— И что жь, господа? Подобныя подлости такъ часто случаются въ свѣтѣ, что пора подать примѣръ къ ихъ уничтоженію… Какъ! если эти постыдныя интриги происходятъ между людьми такъ-называемаго хорошаго тона, поэтому ихъ и не преслѣдовать?.. и не наказывать?.. Боже мой, господа! Я очень счастливъ, что мнѣ удалось сегодня исполнить правосудіе надъ двумя такими низкими интригами, потому-что мосьё де-Макрёзъ, котораго я сію минуту выгналъ отсюда, имѣлъ тѣ же безстыдные замыслы, какъ и мосьё де-Морнанъ… Видите ли… честные умы сталкиваются!..
— Ты пойманъ, какъ дуракъ… ты этого стоишь… шепнулъ де-Равиль своему другу, совершенно уничтоженному. — Во всю жизнь не прощу тебѣ, что ты лишилъ меня части въ приданомъ малютки Бомениль.
Возвышенныя, великодушныя чувства почти всегда имѣютъ огромную власть… Дѣйствительно, послѣ жаркой и справедливой выходки горбуна, де-Морнанъ былъ всѣми отвергнутъ. Ни одинъ голосъ не возвысился въ его защиту. Къ счастію Морнана, кадриль кончилась, въ залахъ и галереяхъ сдѣлалось движеніе, и будущій министръ успѣлъ скрыться въ толпѣ, блѣдный, уничтоженный, не найдя словъ отвѣчать на оскорбительныя обвиненія мосьё де-Мэльфора.
Маркизъ подошелъ къ мадамъ де-Ларошгю, которая ничего не знала о происшедшемъ, точно такъ же какъ и Эрнестина.
— Теперь, сказалъ горбунъ, обращаясь къ баронессѣ: — вы необходимо должны увезти мадмуазелъ де-Бомениль домой: ея присутствіе здѣсь неприлично…
Потомъ, обращаясь къ Эрнестинѣ, онъ прибавилъ:
— Да, милое дитя мое, несносное любопытство, которое вы возбуждаете, теперь еще болѣе усилится… Завтра я обо всемъ разскажу вамъ… Вѣрьте мнѣ, послѣдуйте моему совѣту, уѣзжайте отсюда…
— О, отъ всего сердца, маркизъ, отвѣчала Эрнестина: — я нахожусь въ страшной пыткѣ…
Молодая дѣвушка встала и подала руку баронессѣ, которая голосомъ живѣйшей признательности сказала горбуну:
— Теперь я понимаю все: мосьё де-Морнанъ былъ въ числѣ претендентовъ?
— Объ этомъ поговоримъ завтра; но, ради Бога, сію же минуту увезите Эрнестину.
— О, маркизъ, вы наше провидѣніе, шепнула мадамъ де-Ларошгю: — какъ хорошо я сдѣлала, довѣрясь вамъ.
— Да, да, поспѣшите… уѣзжайте отсюда.
Уходя съ бала, сиротка, смущенная, почти устрашенная различными происшествіями этого вечера, бросила на маркиза взглядъ, полный благодарности.
Мосьё де-Мэльфоръ остался на балѣ, не желая показать, что онъ сколько нибудь смущенъ всеобщимъ оцѣценѣніемъ, которое произвело его благородное негодованіе.
Съ тои минуты, какъ надежды де-Морнана совершенно разрушились, де-Равиль осыпалъ его оскорбительными упреками и оставилъ. Будущій министръ бросился въ фіакръ, а его достойный другъ пошелъ пѣшкомъ, размышляя о происшедшемъ и сравнивая паденія де-Морнана и де-Макрёза.
На углу улицы, въ которой была отель баронессы де-Миркуръ, де-Равиль замѣтилъ, при лунномъ свѣтѣ, человѣка, который ходилъ взадъ и впередъ, то медленно, то ускореннымъ шагомъ.
Видимое волненіе, походка этого человѣка привлекли вниманіе де-Равиля. Онъ удвоилъ шаги и узналъ де-Макрёза, который по какому-то странному очарованію не могъ отойдти отъ дома, въ которомъ остался мосьё де-Мэльфоръ… Казалось, что онъ вотъ такъ бы и разорвалъ бѣднаго маркиза, еслибъ только хотѣть значило то же, что сдѣлать!..
Въ. головѣ де-Равиля мелькнула дьявольская мысль. — Добрый вечеръ, мосьё де-Макрёзъ, сказалъ онъ,
Любимецъ аббата поднялъ голову. Да блѣдномъ, почти посинѣвшемъ отъ злости лицѣ его такъ ярко выразились всѣ низкія страсти, волновавшія душу, что де-Равиль былъ очень доволенъ мыслію, которая внезапно родилась въ умѣ его.
— Что вамъ угодно, сударь? грубо спросилъ де-Макрёзъ, не узнавая де-Равиля.
Потомъ, всматриваясь въ него, прибавилъ:
— Ахъ! это вы, мосьё де-Равиль. Извините.
И онъ, казалось, хотѣлъ продолжать свой путь, но де-Равиль удержалъ его.
— Мосьё де-Макрёзъ, сказалъ онъ: — кажется, мы созданы для того, чтобы понимать другъ друга и, слѣдовательно помогать другъ другу?
— Понимать другъ друга?
— Да! у насъ одна и та же ненависть. Это ужь чего-нибудь да стоитъ.
— Какая ненависть?
— Къ мосьё де-Мэльфору.
— Вы тоже? вы его ненавидите?
— На смерть…
— Что жь далѣе?
— Далѣе… питая одну и ту же ненависть, мы можемъ имѣть одни и тѣ же интересы.
— Я васъ не понимаю…
— Полноте, мосьё де-Макрёзъ… вы, человѣкъ высокаго ума, зашли слишкомъ-далеко и не можете лишиться бодрости отъ, одного удара…
— Какого удара, мосьё де-Равиль?
— Слушайте… у меня былъ одинъ глупый другъ… вы понимаете, что подъ этимъ разумѣется де-Морнанъ, который, подобно вамъ, имѣлъ виды на богатую наслѣдницу…
— Мосьё де-Морнанъ?
— Да, онъ имѣлъ эту честь… Къ-несчастію, черезъ нѣсколько минутъ послѣ вашего ухода, проклятый маркизъ отдѣлалъ его такъ же, какъ отдѣлалъ васъ… Словомъ, вышло то, что мой другъ, большой болванъ, теперь не можетъ жениться на малюткѣ Бомениль. Отъ этого-то и происходить моя ненависть къ маркизу…
— Но вамъ что за дѣло до того, женится или нѣтъ другъ вашъ на этой наслѣдницѣ?
— Какъ что? напротивъ, для меня это очень-важно, потому-что я помогалъ де-Морнану съ условіемъ, — получить отъ него долю изъ приданаго… Проклятый маркизъ, уничтоживъ де-Морнана, разрушилъ мои надежды. Теперь понимаете?
— Совершенно.
— Морнанъ слишкомъ-вялъ, слишкомъ-тяжелъ, словомъ, слишкомъ толстъ для того, чтобъ возстать изъ своего паденія, или по-крайней-мѣрѣ найдти утѣшеніе въ мести.
— Въ мести? Кому же мстить?
— Кому? Натурально этой глупой дѣвчонкѣ, богатой наслѣдницѣ. Но я долженъ сказать вамъ, что я вовсе не принадлежу къ числу тѣхъ дикихъ быковъ, которые мстятъ такъ… безплодно… Нѣтъ, я допускаю только месть — плодоносную…
— Плодоносную?
— Ну, если мое выраженіе вамъ не нравится, такъ я скажу иначе: я допускаю месть, приносящую матеріальную пользу… И для этой мести у меня есть средства…
— Средства? какія же?
— Я обладаю очень важной тайной…
— Относительно мадмуазель де-Бомениль?
— Именно, конечно. Я могъ бы и одинъ воспользоваться этой тайной…
— Но теперь хотите предложить мнѣ…
— Раздѣлить? о, нѣтъ, любезный мосьё де-Макрёзъ… вы сочли бы меня за простака, а вѣдь вы не любите простаковъ…
— Въ такомъ случаѣ, сударь, къ чему же…
— Позвольте. Вы, конечно, не затѣяли бы такого серьёзнаго дѣла, каковъ вашъ бракъ на богатѣйшей наслѣдницѣ во всей Франціи, безъ посторонней очень сильной помощи, безъ большой вѣроятности въ успѣхѣ… Такого промаха не сдѣлаетъ тотъ, кто могъ основать общество св. Поликарпа… Сказать мимоходомъ, основаніе общества доказало мнѣ ваше могущество и давно наполнило мое сердце особеннымъ къ вамъ сочувствіемъ… Словомъ, я хочу доказать, что вы человѣкъ слишкомъ сильный и не можете покориться… Вѣроятно, у васъ есть средства возстать изъ своего паденія, дойдти до цѣли иными путями… словомъ, пока мадмуазель де-Бомениль не замужемъ, человѣкъ, подобный вамъ, не теряетъ надежды.
— Такъ что жъ? Положимъ, что я надѣюсь…
— Въ, такомъ случаѣ, я могу предложить вамъ соединить вмѣстѣ ваши новыя средства къ успѣху и мою тайну… Если ваши надежды осуществятся, мы не употребимъ въ дѣло моей тайны; если нѣтъ, пустимъ въ ходъ мою тайну, какъ сочную грушу для утоленія жажды. Словомъ, если вы женитесь, вы дадите мнѣ долю изъ приданаго; если нѣтъ, — я уступлю вамъ частицу той прибыли, какую принесетъ мнѣ моя тайна. Могу васъ увѣрить, что она можетъ имѣть страшное вліяніе на мадмуазель де-Бомениль…
— Все это заслуживаетъ нѣкотораго вниманія, сказалъ де-Макрёзъ, послѣ минутнаго размышленія. Онъ начиналъ вѣрить справедливому заключенію де-Равиля, что они оба созданы другъ для друга.
Потомъ онъ прибавилъ:
— Однакожъ, прежде всего слѣдуетъ знать, въ чемъ состоитъ эта тайна, и какое вліяніе можетъ имѣть она?..
— Дайте мнѣ вашу руку, любезнѣйшій мосьё де-Макрёзъ; я все разскажу вамъ откровенно. Мнѣ нѣтъ выгоды обманывать васъ… Впрочемъ, это я докажу вамъ сію минуту.
И новые друзья скоро исчезли въ тѣни отъ одного изъ высокихъ домовъ улицы.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ И ПОСЛѢДНЯЯ.
ГЕРЦОГИНЯ.
править
І.
правитьМадмуазель де-Бомениль обѣщала Эрминіи прійдти къ ней въ пятницу утромъ, на другой день бала, даннаго баронессою де-Миркуръ, бала, на которомъ маркизъ де-Мэльфоръ, такъ сказать, совершилъ казнь надъ господами де-Макрёзомъ и де-Морнаномъ.
Эрнестина оставила этотъ балъ, устрашенная гнусными интригами двухъ претендентовъ на ея руку.
Съ другой стороны, откровенный разсказъ Жеральда де-Сантерра о томъ, какъ выдаютъ замужъ богатую наслѣдницу, — глубоко огорчилъ бѣдную сиротку.
Питая въ душѣ своей презрѣніе и отвращеніе къ своему опекуну и его семейству, молодая дѣвушка чувствовала необходимость принять рѣшительныя мѣры, и внѣ дома де-Ларошгю искать умныхъ и искреннихъ совѣтовъ.
Эрнестина видѣла, что только на маркиза де-Мэльфора и на Эрминію могла она положиться съ полной довѣренностью.
Но чтобъ разсказать герцогинѣ о своемъ, грустномъ положеніи, мадмуазель де-Бомениль должна была открыть свое настоящее имя; и она хотѣла сдѣлать своей подругѣ это признаніе, желая, однакожь, еще разъ насладиться дружеской привязанностью, которую Эрминія питала къ ней, какъ къ бѣдной сиротѣ, живущей однимъ трудомъ своимъ.
— О, дай Богъ, чтобъ Эрминія, узнавъ о томъ, кто я, любила меня столько же, сколько и теперь! съ безпокойствомъ думала. Эрнестина: — дай Богъ, чтобъ при этомъ открытіи гордость Эрминіи не возмутилась и не охладила ея дружбы ко мнѣ!
Вѣрная своему обѣщанію и счастливая тѣмъ, что узнала, какъ Жеральдъ достоинъ любви Эрминіи, Эрнестина, вмѣстѣ съ мадамъ Ленэ, отправилась къ герцогинѣ.
Не нужно говорить, что, на другой день казни де-Макрёза, Елена де-Ларошгю уже не приглашала Эрнестину идти къ обѣднѣ.
Думая о скоромъ свиданіи съ Эрминіей, мадмуазель де-Бомениль тѣмъ не менѣе чувствовала глубокую грусть.
Хотя она знала благородство намѣреній Жеральда, и на балѣ баронессы де-Миркуръ увѣрилась въ томъ, что молодой человѣкъ страстно любитъ Эрминію, но тѣмъ не менѣе предчувствовала безчисленныя препятствія, которыя предстояли браку герцога съ бѣдной учительницей музыки. Съ этими грустными мыслями, Эрнестина пріѣхала къ своей подругѣ.
Герцогиня бросилась ей на встрѣчу и нѣжно поцаловала.
— О, я была увѣрена, что вы не забудете вашего обѣщанія: Ахъ, Эрнестина, ваше присутствіе для меня такъ утѣшительно!
— Дай Богъ, чтобъ это было такъ, отвѣчала мадмуазель де-Бомениль: — но вы, моя добрая Эрминія… не имѣете ли вы какой-либо надежды? Герцогиня съ грустью склонила голову и отвѣчала:
— Да, къ-счастію, я могу теперь нѣсколько забыть свое горе; но оставимъ это… поговоримъ о немъ послѣ… когда, увы! мнѣ уже будетъ нечѣмъ болѣе развлечь себя.
— О какомъ развлеченіи вы говорите?
— Дѣло идетъ, о васъ, Эрнестина…
— Обо мнѣ?
— Да… есть одно предложеніе… которое можетъ имѣть счастливое вліяніе на вашу будущность…
— Что вы хотите сказать?
— Не мнѣ объяснять вамъ эту тайну… Меня просили только быть, посредницей и передать вамъ одно… предложеніе… но, боясь подѣйствовать на васъ какимъ бы то ни было образомъ, я отказалась, желая оставить все это на ваше собственное рѣшеніе… Если вы хотите, я скажу вамъ мое мнѣніе объ этомъ предложеніи…
— Боже Мой, Эрминія! ваши слова меня удивляютъ… что значитъ это предложеніе?
— Въ послѣдней наше свиданіе… въ то время, когда капитанъ Бернаръ говорилъ съ вами… мосьё Оливье просилъ меня позволить ему прійдти ко мнѣ на другой день по очень-важному дѣлу… Я пригласила его… Дѣйствительно, дѣло это очень-важно… Мосьё Оливье просилъ меня быть посредницей между имъ и вами, но я отказалась… по причинѣ, которую я вамъ сказала.
— А! такъ это дѣло касается мосьё Оливье…
— Да… и я нашла, что лучше, еслибъ онъ самъ при мнѣ высказалъ вамъ свою тайну… разумѣется, если только вы согласитесь его выслушать…
— Такъ вы совѣтуете мнѣ выслушать его?
— Да, милая Эрнестина, я совѣтую… потому-что, во всякомъ случаѣ, рѣшитесь вы или не рѣшитесь на его предложеніе, вы не станете сожалѣть о томъ, что его выслушаете…
— Стало-быть, Эрминія, я увижу мосьё Оливье… но когда же?
— Сегодня… сію минуту, если хотите…
— Гдѣ же онъ?
— Въ саду, Я надѣялась, что вы прійдете сегодня ко мнѣ и потому сказала мосьё Оливье, чтобъ и онъ пришелъ… я сказала ему, что онъ можетъ подождать въ саду, и если вы согласитесь выслушать его, я пришлю за нимъ…
— Въ такомъ случаѣ, Эрминія, попросите Мосьё Оливье войдти сюда… Я очень рада его видѣть.
Черезъ минуту, Оливье Рэмонъ вошелъ въ комнату Эрминіи.
— Мосьё Оливье, сказала герцогиня:-- Эрнестина готова васъ выслушать… вы знаете мою дружбу къ ней, знаете мое уваженіе къ вамъ, и потому надѣюсь, что мое присутствіе здѣсь не покажется вамъ страннымъ…
— О, напротивъ… отвѣчалъ Оливье.
Потомъ, обратившись къ Эрнестинѣ, молодой человѣкъ, нескрывая глубокаго волненія, сказалъ:
— Право, мадмуазель, мнѣ надо быть слишкомъ увѣреннымъ въ прямотѣ и благородствѣ своихъ намѣреній, чтобъ осмѣлиться на предложеніе, которое я хочу сдѣлать вамъ…
— Я впередъ увѣрена, что это предложеніе достойно васъ меня и той, которая слушаетъ нашъ разговоръ…
— Итакъ, продолжалъ Оливье: — я буду говорить съ полной откровенностью… можетъ-быть, вы еще не забыли, какъ я уже доставилъ вамъ однажды случай убѣдиться въ моей искренности…
— Да, и ваша искренность меня тронула какъ-нельзя-болѣе… Эрминія можетъ васъ увѣрить въ этомъ…
— Я тоже надѣюсь, что мадмуазель Эрминія можетъ засвидѣтельствовать вамъ то живое участіе, какое я почувствовалъ къ вамъ… не въ-слѣдствіе кадрили изъ соотраданія, прибавилъ Оливье слегка улыбаясь: — но, въ-слѣдствіе нашего разговора въ тотъ же вечеръ…
— Дѣйствительно, милая Эрнестина, въ тотъ вечеръ, когда вы ушли отъ мадамъ Эрбо мосьё Оливье былъ очень тронутъ вашей грустной откровенностью… его участіе къ вамъ еще болѣе увеличилось, когда я сказала ему, что вы — такъ показалось мнѣ, очень-несчастливы… повѣрьте, что я не хотѣла оскорбить васъ этимъ нескромнымъ разсказомъ.,
— Истину можно говорить всегда откровенно, отвѣчала Эрнестина. — Если должно скрывать свое несчастіе отъ равнодушныхъ, то, передавая друзьямъ его печальныя подробности, какъ-то облегчаешь свое страдающее сердце…
— Въ такомъ случаѣ, мадмуазель, сказалъ Оливье: — вы, можетъ-быть, поймете, что по этимъ обстоятельствамъ… наше первое свиданіе произвело на меня, не скажу вамъ, одно изъ тѣхъ мгновенныхъ, сильныхъ впечатлѣній, какія иногда испытываютъ… я солгалъ бы, еслибъ сталъ увѣрять васъ въ этомъ… нѣтъ… впечатлѣніе, которое произвели вы на меня, было полно тихой грусти, нѣжной заботливости о вашей участи… и это впечатлѣніе все болѣе и болѣе во мнѣ усиливалось… Таковы были мои чувства къ вамъ, когда вы, съ опасностью вашей собственной жизни, спасли жизнь человѣка, котораго я люблю какъ отца… Съ этой минуты, въ душѣ моей родилось еще новое чувство, чувство признательности къ вамъ, чувство удивленія къ вашему благородному великодушію… О, я не сказалъ бы вамъ этого никогда, еслибъ случай не доставилъ мнѣ такъ неожиданно богатства..
Оливье на минуту остановился, какъ-будто не рѣшаясь продолжать.
Наконецъ, послѣ нѣкотораго размышленія, онъ сказалъ:
— Теперь, мадмуазель, я долженъ напомнить и себѣ и вамъ о томъ, что вы любите искренность…
— О, да, мосьё Оливье…
— Стало-быть, я могу, вамъ сказать откровенно: вы несчастливы, вы не можете похвалиться тѣми, которые васъ окружаютъ… Не такъ ли?…
— Къ-несчастію, это совершенно справедливо… Со смерти моего отца и моей доброй матери, я въ первый разъ была счастлива и довольна жизнію… на вечеръ у мадамъ Эрбо…
— Я не хотѣлъ бы васъ печалить, продолжалъ Оливье растроганнымъ голосомъ: — представляя вамъ всю жестокость положенія дѣвушки, живущей исключительно своимъ трудомъ, часто невѣрнымъ, нерѣдко недостаточнымъ; однакожь, долженъ сказать, что какъ бы вы ни были трудолюбивы, какъ бы вы ни были увѣрены въ свое мужество, вы не должны забывать, что вы сирота… и вѣроятно окружены грубыми эгоистами, которые, въ случаѣ нужды, въ случаѣ вашей, болѣзни, можетъ-быть, оставятъ васъ на произволъ судьбы, или окажутъ вамъ оскорбительное состраданіе, которое уязвитъ ваше благородное сердце еще болѣе, чѣмъ совершенное ихъ забвеніе…
— Да, вы не ошиблись… еслибъ случилось мнѣ впасть въ нищету… эти люди всѣ оставили бы меня… тогда я могла бы найдти въ нихъ… одно грубое презрѣніе…
— Презрѣніе? вы? о, никогда! вскричалъ Оливье.
И на прекрасномъ, благородномъ лицѣ молодаго человѣка выразилась глубокая, трогательная грусть
— Вамъ терпѣть подобное униженіе? продолжалъ Оливье: — о, нѣтъ! это не должно быть, этого не будетъ… я знаю, что вы можете быть увѣрены въ дружеской помощи мадмуазель Эрминіи… но между бѣдными людьми, какъ мы, не должно употреблять во зло дружбы… Мадмуазель Эрминія тоже можетъ въ свою очередь имѣть нужду въ васъ… Во всякомъ случаѣ, помощь двоихъ значитъ болѣе, чѣмъ помощь одного… Итакъ, позвольте мнѣ предложить вамъ свою помощь, если только вы имѣете ко мнѣ столько же довѣрія, сколько я питаю къ вамъ глубокаго уваженія и привязанности… ,
— Мосьё Оливье! воскликнула Эрнестина; потупивъ глаза: — не знаю, должна ли я…
— Послушайте, еслибъ я былъ еще солдатъ, я не сказалъ бы вамъ этого… я постарался бы забыть… не мою признательность… но то чувство, которое дѣлаетъ ее для меня вдвойнѣ драгоцѣнною… Не знаю, успѣлъ ли бы я въ этомъ… Но теперь я получилъ офицерскій чинъ… для меня это званіе почти то же, что несметное богатство… позвольте мнѣ предложить вамъ это богатство…
— Мнѣ… такое предложеніе, которое выше всѣхъ надеждъ моихъ!… отвѣчала Эрнестина, едва, удерживая радость, которую испытывала слыша слова Оливье: — мнѣ, бѣдной сиротѣ, живущей трудомъ своимъ…
— О, еслибъ вы приняли мое предложеніе, я былъ бы вдвойнѣ обязанъ вамъ… я былъ бы еще одолженъ вамъ блаженствомъ всей моей жизни… Къ-счастію, этотъ долгъ я могъ бы заплатить своею преданностью къ вамъ, своею любовью… Да, къ-чему таить? нѣтъ любви святѣе, благороднѣе той, которую я питаю въ душѣ моей къ вамъ, мадмуазель Эрнестина…
При этихъ словахъ, произнесенныхъ молодымъ человѣкомъ съ простодушной довѣрчивостью, мадмуазель де-Бомениль еще болѣе смутилась. Сладостное чувство, доселѣ незнакомое ей, разлилось по всему существу ея… Краска стыдливости покрыла щеки дѣвушки, когда она взглянула на благородное, прекрасное лицо Оливье, блиставшее любовью и надеждой…
Эрнестина видѣла, чувствовала, что она любима, страстно любима…
И она поняла эту любовь, оцѣнила всю нѣжность, всю возвышенность ея, и въ сердцѣ своемъ отвѣчала ей…
Какъ отрадно было ей думать:
— Я любима… любима не за мое богатство… нѣтъ, онъ любитъ меня — бѣдную сиротку, безъ имени, безъ состоянія, любитъ за мою искренность, за мое великодушное мужество.
— Онъ любитъ меня истинно и предлагаетъ свою руку — неожиданное счастіе для бѣдной, безпомощной сироты, потому-что этотъ бракъ доставляетъ и довольство и честное имя той, которую считаютъ бѣдной, почти нищей…
Мадмуазель де-Бомениль, смущенная, растроганная, подъ вліяніемъ тысячи новыхъ ощущеній, краснѣя схватила руку Эрминіи и сказала:
— О, вы правы, Эрминія… я должна гордиться предложеніемъ, которое дѣлаетъ мнѣ мосьё Оливье.
— И вы принимаете это предложеніе, перебила герцогиня, угадывая тайную мысль своей подруги?
Эрнестина въ смущеніи бросилась на шею Эрминіи, нѣжно поцаловала ее и, скрывая лицо свое на груди подруги, почти шопотомъ сказала ей:
— Да… Я согласна..
Герцогиня, глубоко растроганная, едва удерживала, радостныя слезы.
— Мосьё Оливье, наконецъсказала она: — Эрнестина принимаетъ, ваше предложеніе… Съ этой минуты, она можетъ быть счастлива…
— О, да! вскричалъ Оливье въ восхищеніи: — съ этой минуты я имѣю право посвятить мадмуазель Эрнестинѣ всю жизнь свою….
— Теперь я увѣрена въ своей счастливой будущности, потому что убѣждена въ искренности вашихъ словъ, мосьё Оливье, отвѣчала Эрнестина, приподнявъ съ груди герцогини свою миленькую головку и дружески подавая свою руку молодому человѣку.
Въ эту минуту щеки ея были покрыты живымъ румянцемъ, прекрасные голубые глаза блистали чистой, невинной радостью.
Олтвье вздрогнулъ, дотронувшись до руки дѣвушки и, не осмѣлившись поцаловать этой руки, съ нѣжностью пожалъ ее…
Слезы выступили на прекрасныхъ глазахъ молодаго человѣка.
— Клянусь, воскликнулъ онъ: — клянусь, что съ этой минуту вся жизнь моя будетъ посвящена вашему счастію…
II.
правитьОбмѣнявшись въ присутствіи Эрминіи взаимными обѣщаніями, мадмуазель де-Бомениль и Оливье Рэмонъ нѣсколько минутъ хранили торжественное молчаніе.
— Какое счастіе быть богатымъ, думалъ Оливье: — да, теперь я очень-богатъ въ-сравненіи съ этой бѣдной сироткой, живущей однимъ трудомъ своимъ…. Какъ отрадно доставить ей состояніе, которое выше всѣхъ ея прекраснѣйшихъ грезъ…
И при этой мысли, въ чертахъ молодаго человѣка блистала чистая, простодушная радость.
Онъ первый перервалъ всеобщее молчаніе и, обращаясь къ Эрнестинѣ, сказалъ:
— Не бывъ еще увѣреннымъ въ вашемъ согласіи, я не хотѣлъ, ничего говорить вашей родственницѣ, которая, надѣюсь, согласится на мое предложеніе… Что же касается до моего дядюшки, до я знаю, что его радость будетъ такая же, какъ и моя, когда онъ узнаетъ о томъ, что можетъ назвать васъ своею дочерью… Дядюшкѣ поручу я передать мое предложеніе вашей родственницѣ… Какъ вы думаете объ этомъ?
Слова Оливье привели Эрнестину въ страшное безпокойство.
Соглашаясь на предложеніе Оливье, молодая дѣвушка не подумала о безчисленныхъ препятствіяхъ, выходившихъ изъ ея incognito, котораго она не могла и не смѣла открыть въ эту минуту.
Однакожь, уже нѣсколько освоясь съ затруднительнымъ положеніемъ, въ которомъ находилась, Эрнестина послѣ минутнаго размышленія отвѣчала:
— Право, не знаю, что сказать вамъ на это… я подумаю… не лучше ли будетъ, если Эрминія увѣдомитъ мою родственницу о вашемъ предложеніи и о моемъ согласіи… Въ первый же разъ, какъ я васъ увижу, я скажу вамъ мое мнѣніе.
— Эрнестина права, мосьё Оливье, замѣтила Эрминія; — судя по тому, что мнѣ извѣстно о характерѣ ея родственницы, я думаю, что надо дѣйствовать осторожно, потому-что, къ-несчастію, согласіе этой родственницы необходимо для заключенія вашего брака.
— Совершенно полагаюсь на васъ и на мадмуазель Эрнестину, отвѣчалъ Оливье: — теперь я буду ожидать конца въ сладкой надеждѣ; о, да, мадмуазель Эрнестина… еслибъ вы знали, съ какою радостью я думаю о будущемъ, о нашемъ будущемъ… теперь я могу сказать это… И какъ велика, будетъ радость моего добраго дядюшки, когда онъ увидитъ себя окруженнаго нашей заботливостью… Вѣдь его присутствіе не обезпокоитъ васъ…. не такъ ли? Онъ такъ добръ.
— Вы уже сказали мнѣ, что ему пріятно будетъ назвать меня своею дочерью… и я употреблю всѣ силы, чтобъ оправдать это сладостное для меня названіе…
— Ну, скажите теперь, мадмуазель Эрминія, воскликнулъ Оливье: — послѣ такого отвѣта, чье счастье можетъ быть полнѣе моего?
— Да, мосьё Оливье, отвѣчала со вздохомъ герцогиня, думая, что и она могла бы наслаждаться подобнымъ счастьемъ, еслибъ Жеральдъ по состоянію своему не былъ отъ нея такъ далеко: — да, прибавила она: — я не думаю, чтобы кто-нибудь былъ счастливѣе васъ… и сердечно радуюсь замою милую подругу…,
— Конечно, мадмуазель Эрнестина, сказалъ Оливье, улыбаясь: — мы не будемъ важные, знатные богачи, потому-что чинъ подпоручика немного значитъ… но во всякомъ случаѣ эполеты, пріобрѣтенные достойнымъ образомъ, уравниваютъ всѣ состоянія… И притомъ, я молодъ… я могу еще сдѣлаться эскадроннымъ командиромъ… можетъ-быть, полковникомъ…
— О, да вы честолюбивы, мосьё Оливье, замѣтила Эрнестина шутливымъ тономъ.
— Да, это правда… мнѣ кажется, что теперь я дѣйствительно сдѣлался честолюбивъ… О, какъ бы я желалъ, чтобъ вы наслаждались тѣмъ уваженіемъ, которымъ окружена жена полковника… Какъ бы гордился дядюшка, видя меня въ этомъ чинѣ… Знаете ли, мадмуазель Эрнестина, вѣдь съ жалованьемъ полковника мы были бы просто мильйонщики… Какъ былъ бы я доволенъ тогда, я имѣлъ бы возможность окружить васъ довольствомъ, даже нѣкоторой роскошью, имѣлъ бы возможность заставить васъ позабыть грустныя минуты, которыя, можетъ-быть, отравляли вашу юность… и, наконецъ, доставить дядюшкѣ тихую, спокойную жизнь… вѣдь онъ тоже иногда терпѣлъ нужду…
— Не смотря на ваши благородныя усилія, перебила въ волненіи Эрнестина: — не смотря на ваши безпрерывные труды, которымъ вы подвергали себя во все время вашего отпуска…
— А, мадмуазель Эрминія! вы очень-нескромны… весело сказалъ Оливье.
— Полноте, мосьё Оливье, возразила герцогиня: — моя нескромность все-таки была очень-безкорыстна, потому-что, пересказывая Эрнестинѣ все хорошее, что о васъ знала, я вовсе не думала, что вы такъ скоро оправдаете мои слова.
— Я должна предупредить васъ, мосьё Оливье, сказала Эрнесгина улыбаясь: — что вы ошибаетесь, если думаете, будто я люблю роскошь…
— Но я долженъ признаться, вамъ, возразилъ Оливье: что я страшный эгоистъ и потому, думая доставить вамъ всѣ средства къ довольству и даже къ роскоши, думалъ только о своемъ собственномъ удовольствіи…
— Знаете ли что? перебила герцогиня, тоже улыбаясь: — такъ-какъ я воплощенная мудрость, то и должна замѣтить вамъ, что вы какъ дѣти строите воздушные замки… Развѣ для васъ еще недовольно настоящаго?
— Да, правда… воскликнулъ весело Оливье. — Какъ, право, заманчиво честолюбіе… Я мечтаю о чинѣ полковника, не думая о томъ, что я и дядюшка еще никогда не были такъ богаты, какъ теперь… Почти тысяча экю въ годъ… для насъ двоихъ… О, какъ я;счастливъ тѣмъ, что могу теперь сказать: «для насъ троихъ», мадмуазель Эрнестина…
— Тысяча экю годоваго дохода… Да это несметное богатство, мосьё Оливье… сказала богатѣйшая наслѣдница во всей Франціи.-- Куда дѣвать столько денегъ?
— Бѣдняжка! подумалъ, Оливье: — я не ошибся… дѣйствительно, это страшное богатство для нея… она до-сихъ-поръ была такъ несчастна…
И онъ прибавилъ въ-слухъ:
— Не безпокойтесь, мадмуазель Эрнестина. — Мы найдемъ куда дѣвать три тысячи франковъ… Во-первыхъ, я хочу, чтобъ вы были одѣты прекрасно… просто, но изящно…
— Боже мой, какое кокетство
— Вовсе нѣтъ… мадмуазель Эрнестина… этого требуетъ мое званіе офицера…
— Ну, если такъ, замѣтила Эрнестина съ улыбкой: — то я согласна, съ условіемъ, однакожь, чтобъ для вашего добраго дядюшки былъ хорошенькій садикъ… онъ такъ любитъ цвѣты…
— Разумѣется… мы непремѣнно найдемъ квартиру съ маленькимъ садикомъ… Ахъ, да! я-было и позабылъ…
— Что такое?
— Я не спросилъ у васъ, не бонапартистка ли вы? сказалъ молодой человѣкъ съ комической важностью.
— Я? Конечно, я удивляюсь императору, отвѣчала Эрнестина: — но что значитъ этотъ вопросъ?
— Въ такомъ случаѣ, мадмуазель, мы пропали… подъ одной кровлей съ нами будетъ жить самый непримиримый врагъ императора…
— Въ-самомъ-дѣлѣ?
— О, вы услышите страшныя исторіи… однакожь, не шутя, мадмуазель Эрнестина, я напередъ долженъ попросить васъ о снисхожденіи и благосклонности къ многоуважаемой женщинѣ, которая живетъ у дядюшки экономкой… въ-теченіе десяти лѣтъ она каждодневно оказывала ему величайшую заботливость… и если не спорить съ ней о корсиканскомъ чудовищѣ…
— Не безпокойтесь, мосьё Оливье… я только съ вашимъ дядюшкой буду говорить объ императорѣ и удивляться ему… ваша добрая экономка не услышитъ отъ меня похвалъ своему непріятелю… О, я буду вести дѣла политически… увидите, что она полюбитъ меня не смотря на мой бонапартизмъ…
Въ эту минуту постучалрсь въ дверь.
Го была мадамъ Муфлонъ, съ письмомъ къ Эрминіи.
Герцогиня тотчасъ узнала почеркъ маркиза де-Мэльфора и сказала дворничихѣ, чтобъ она попросила слугу подождать отвѣта.
Оливье совѣстился долѣе оставаться и притомъ желалъ поскорѣе увѣдомить дядю о своемъ счастливомъ успѣхѣ и потому сказалъ Эрнестинѣ:
— Я пришелъ сюда съ страшнымъ безпокойствомъ… теперь ухожу счастливѣйшимъ изъ людей… Вамъ обязанъ я этимъ счастіемъ… Нечего гoвopить, съ какимъ нетерпѣніемъ буду я ожидать вашего рѣшенія…
— Въ слѣдующій разъ, когда я прійду къ Эрминіи, я скажу вамъ, какъ будетъ приличнѣе объявить моей родственницѣ о вашемъ предложеніи…
— Конечно, вы позволите, на этотъ разъ, привести сюда и дядюшку… онъ такъ желаетъ увидать васъ, поговорить съ вами.
— Я тоже, отвѣчала Эрнестина: — горю нетерпѣніемъ видѣть его… И такъ, до свиданія, мосьё Оливье.
— До свиданія, мадмуазель Эрнестина.
И Оливье вышелъ.
Эрминія и Эрнестина остались однѣ. Эрминія распечатала записку и прочла слѣдующее:
"Завтра я заѣду за вами, милое дитя мое, и мы отправимся вмѣстѣ къ мадмуазель де-Бомениль… Мы условились ѣхать въ двѣнадцать часовъ, но мнѣ невозможно быть у васъ въ это время, и потому могу ли я пріѣхать къ вамъ въ три часа? Въ Венгріи умеръ одинъ мой родственникъ, двоюродный братъ, владѣтельный герцогъ Го-Мартель… что для меня, впрочемъ, все равно, хоть я и остался послѣ него единственнымъ наслѣдникомъ…
"Я получилъ это извѣстіе черезъ австрійское посольство, и завтра утромъ долженъ туда отправиться для совершенія кой-какихъ законныхъ формальностей. Это обстоятельство, къ моему сожалѣнію, лишаетъ меня удовольствія сдержать обѣщаніе…
"Итакъ, до завтра, милое дитя мое,
— Эрнестина, вы позволите мнѣ отвѣтить нѣсколько словъ на эту записку? сказала герцогиня.,ъ
Между-тѣмъ, какъ Эрминія писала, мадмуазель де-Бомениль думала о словѣ, которое дала она Оливье.
Герцогиня написала маркизу, что будетъ ждать его завтра въ три часа, какъ онъ желалъ… Потомъ, позвавъ мадамъ Муфлонъ, попросила ее отдать записку слугѣ.
Мадамъ Муфлонъ вышла.
Герцогиня оставшись наединѣ съ своей подругой, подошла къ ней и нѣжно поцаловала ее…
— Теперь, Эрнестина, вы очень-счастливы, сказала она: — не правда ли?!
— О, да, очень-счастлива… и еще болѣе потому, что все это совершилось здѣсь у васъ… Какъ великодушенъ мосьё Оливье! Да, дѣйствительно, онъ долженъ глубоко уважать меня, долженъ сильно любить меня, если рѣшился предложить мнѣ свою руку. Вѣдь его положеніе гораздо-выше моего… Этого одного довольно, чтобъ я его обожала… Съ какой полной довѣрчивостью должна и выслушивать всѣ его обѣщанія… Съ какимъ отраднымъ спокойствіемъ могу я теперь смотрѣть на мою будущность…
— Да, повѣрьте мнѣ, Эрнестина… теперь ваша будущность, обезпечена… ваша жизнь будетъ спокойна и счастлива… Любить, быть любимой… завидное блаженство!
И молодая дѣвушка, вспомнивъ о самой-себѣ, не могла удержать слезъ, которыя полились, ручьемъ изъ прекрасныхъ глазъ ея.
Мадмуазель де-Бомениль поняла задумчивость герцогини и съ грустью сказала:
— Стало-быть, дѣйствительно справедливо, что въ счастіи всегда много эгоизма… Ахъ, милая Эрминія, простите мнѣ… какъ вы должны были страдать во все время нашего разговора съ мосьё Оливье… Вы слышали, какъ говорили мы о любви взаимной, о надеждѣ, о будущемъ… и думали, что, можетъ-быть, вамъ нужно будетъ отказаться отъ всѣхъ этихъ надеждъ… О, наша беззаботность, вѣроятно, терзала ваше сердце…
— О, нѣтъ, Эрнестина, отвѣчала герцогиня, отирая слезы: — напротивъ, ваше счастіе было для меня утѣшительно… По-крайней-мѣрѣ, на это время я могла нѣсколько позабыть свое отчаяніе…
— Отчаяніе?.. Полноте, Эрминія… Мосьё де-Сантерръ достоинъ васъ, онъ любитъ васъ, вскричала Эрнестина, вспоминая свой вчерашній разговоръ съ Жеральдомъ: — да, онъ любитъ васъ, я это знаю…
— Вы знаете? Почему же?
— Я хотѣла сказать, что увѣрена въ любви его, отвѣчала въ смущеніи Эрнестина: — все, что вы говорили мнѣ о немъ, ясно доказываетъ, что вы полюбили человѣка, вполнѣ достойнаго любви вашей. Конечно, препятствія къ вашему браку велики, но ихъ еще можно побѣдить…
— О, нѣтъ, Эрнестина, я еще не все повѣрила вамъ… моя гордость, моя личное достоинство заставило меня сказать Жеральду, что я въ такомъ только случаѣ соглашусь выйдти за него, если герцогиня де-Сантерръ сама прійдетъ сюда и cкaжетъ, что согласна на мой бракъ съ ея сыномъ… Иначе, ни за что не войду я въ это благородное семейство…
— Ахъ, Эрминія! какъ люблю я въ васъ эту гордость! воскликнула Эрнестина: — но что жь мосьё де-Сантерръ отвѣчалъ вамъ на ваше требованіе?
— Трогателенъ и благороденъ былъ отвѣтъ Жеральда… его слова заставили меня простить ему обманъ, жертвой котораго я сдѣлалась… Когда мосьё Оливье передалъ ему мое рѣшеніе, Жеральдъ вовсе не удивился и отвѣчалъ: «желаніе Эрминіи совершенно справедливо… этого требуетъ и ея, и мое собственное достоинство… Отчаяніе подло и безполезно… Я долженъ убѣдить свою мать оцѣнить женщину, которой я съ гордостью предлагаю свое имя».
— Да, Эрминія, вы правы, эти слова дѣйствительно благородны и трогательны…
« — Моя мать нѣжно любитъ меня, прибавилъ Жеральдъ: — притомъ же, для истинной страсти нѣтъ ничего невозможнаго… Я съумѣю убѣдить мою мать исполнить требованіе Эрминіи, на которое она имѣетъ полное право… Не знаю, какъ мнѣ удастся достигнуть этого, но я достигну… потому-что отъ этого зависитъ счастіе Эрминіи и мое…»
— И эта отважная рѣшительность мосьё де-Сантерра не подаетъ вамъ никакой надежды?
Герцогиня съ грустью склонила голову.
— Рѣшительность Жеральда искренна, отвѣчала она послѣ минутнаго размышленія; — но онъ ошибается, если думаетъ, что убѣдитъ свою мать… То, что я узнала о ней, увы! все говоритъ мнѣ, что никогда эта высокомѣрная женщина…
— Никогда? зачѣмъ говорить никогда? перебила Эрнестина. — Ахъ, Эрминія! вы не думаете о томъ, что можетъ сдѣлать любовь такого человѣка, какъ мосьё де-Сантерръ. Вы говорите, что его мать женщина гордая, высокомѣрная… Тѣмъ лучше… можетъ, только низкое униженіе ничего бы не сдѣлало съ подобнымъ характеромъ… ваша гордость, напротивъ, поразитъ ее, можетъ-быть, даже раздражитъ, потому-что она встрѣтитъ сопротивленіе своей надменности, но по-крайней-мѣрѣ это заставитъ ее уважать васъ… это будетъ уже большой шагъ: остальное довершитъ материнская нѣжность… Вы еще не знаете, какъ герцогиня любитъ своего сына… да, она любитъ его такъ сильно, что готова унизиться до интригъ за тѣмъ чтобы доставить ему несметное богатство. Почему бы ея материнскому сердцу не уступить благородному требованію, когда дѣло идетъ о счастіи сына, счастіи, которое пріобрѣтается честно, цѣною, достойною его и ея имени? Повѣрьте, Эрминія, сердце матери не такъ грубо, не такъ жостко… къ чему отчаиваться.
— Вы меня удивляете, Эрнестина… Вы говорите о мосьё де-Сантеррѣ и его матери, какъ-будто вы знаете ихъ…
— Ну да! къ чему таить? отвѣчала мадмуазель де-Бомениль, и не въ состояніи болѣе противиться желанію успокоить свою подругу: — зная, какъ вы страдаете; я постаралась черезъ свою родственницу разузнать все о мосьё де-Сантеррѣ… Видите ли, какая я интригантка?..
— Какъ же вы это сдѣлали?
— Моя родствеиница знаетъ гувернантку мадмуазель де-Бомениль.
— Ваша родственница?
— Да. Черезъ нее она узнала, что мадамъ де-Сантерръ унизилась до интригъ затѣмъ, чтобы пріобрѣсти своему сыну руку мадмуазель де-Бомёниль, этой богатой наслѣдницы.
— Какъ! Жеральдъ долженъ былъ жениться на мадмуазель де-Бомениль! вскричала Эрминія.
— Да, но онъ отказалъ… несметное богатство не привлекло его, потому-что онъ любитъ васъ, Эрминія… потому-что онъ страстно любитъ васъ…
— Не-уже-ли? въ восхищеніи вскричала герцогиня:-- вы увѣрены въ этомъ?
— Очень увѣрена…
— Конечно, подобное безкорыстіе Жеральда не удивляетъ меня, но…
— Но вы счастливы, вы гордитесь этимъ новымъ доказательствомъ чистой любви его… не такъ ли?
— О, да! воскликнула герцогиня, почти противъ воли увлекаясь надеждой: — но ради Бога, точно ли вы увѣрены въ этомъ, Эрнестина? Бѣдное дитя! можетъ-быть, васъ обманули, вы повѣрили этимъ слухамъ… можетъ-быть, они ложны… знаете ли, о чемъ я думаю?.. Справедливы или нѣтъ эти слухи, но я хотѣла бы знать, видѣла ли мадмуазель де-Бомениль Жеральда?
— Моя родственница сказывала мнѣ, что мадмуазель де-Бомениль видѣла его, кажется, два раза… Но что вамъ до этого?
— Мнѣ кажется, что завтра я буду очень-смущена, когда подумаю о томъ, что было предположеніе, выдать мадмуазель де-Бомениль за Жеральда.
— А что жь такое будетъ завтра?
— Завтра меня представятъ этой богатой невѣстѣ, какъ учительницу музыки.
— Завтра? быстро сказала Эрнестина, не скрывая своего удивленія. ,
— Прочтите эту записку, отвѣчала герцогиня:-- это отъ того господина, помните, горбуна, котораго вы видѣли у меня…
— Вѣроятно, думала Эрнестина: — мосьё де-Мэльфоръ имѣлъ свои причины, если вчера не предувѣдомилъ меня объ этомъ… но что нужды… онъ поступилъ благоразумно, ускоривъ эту минуту, потому-что я не въ состояніи долѣе притворствовать… О, какъ отрадно будетъ мнѣ во всемъ признаться Эрминіи!..
Эрнестина отдала записку маркиза.
— Я прочла, сказала.она: — но скажите, пожалуйста, что вамъ за дѣло, что было-предположеніе выдать мадмуазель де-Бомениль за Жеральда?
— Не знаю, Эрнестина, но мнѣ кажется, что это ставитъ меня въ фальшивое положеніе въ отношеніи къ этой дѣвицѣ… право, еслибъ я не обѣщала мосьё де-Мэльфору ѣхать съ нимъ…
— Что жь бы вы сдѣлали?
— Я отказалась бы отъ этого визита, который теперь страшно безпокоитъ меня.
— Ахъ, Эрминія! вы дали обѣщаніе и должны исполнить его… притомъ же, вѣдь мадмуазель де-Бомениль дочь той дамы, которая такъ любила Bacъ, которая такъ часто говорила съ вами о своей милой дочери… подумайте объ этомъ… вы обязаны увидать эту дѣвицу изъ уваженія къ памяти ея матери.
— Да, пpaвдa, я должна рѣшиться… и однакожь…
— Почему знать, можетъ-быть, ваше сближеніе съ этой дѣвушкой будетъ для васъ обѣихъ… не знаю почему, но мнѣ кажется, что вы будете очень довольны этимъ визитомъ… Я совѣтую вамъ ѣхать, а между-тѣмъ, вы знаете, дружба ревнива… но мнѣ уже пора домой, Эрминія… завтра я напишу вамъ…
Герцогиня на минуту задумалась.
— Боже мой, Эрнестина, сказала она послѣ нѣкотораго молчанія: — не знаю, что происходитъ въ душѣ моей… благородное безкорыстіе Жеральда, мое свиданіе съ мадмуазель де-Бомениль, ваши слова о характерѣ герцогини де-Сантерръ, которая именно по своей надменной гордости пойметъ справедливость моего требованія, внушеннаго мнѣ моимъ собственнымъ достоинствомъ… все это приводитъ меня въ непонятное смущеніе… Минуту назадъ, я такъ отчаивалась… теперь, почти противъ воли, увлекаюсь надеждой… ваши слова сдѣлали то, что теперь мое сердце уже не такъ страдаетъ, какъ это было до вашего прихода…
Еслибъ Эрнестина не считала намѣреній маркиза совершенно-благоразумными, хотя вовсе и не знала ихъ, она непремѣнно положила бы конецъ безпокойству и опасеніямъ своей подруги и ещё болѣе усилила бы ея надежду, сообщивъ ей новыя доказательства любви Жеральда и благородства его характера…
Но молодая дѣвушка, подумавъ о томъ, что скоро все должно объясниться, сохранила свою тайну и оставила Эрминію.
На другой день, маркизъ де-Мэльфоръ, по обѣщанію, въ три часа явился къ герцогинѣ.
Черезъ нѣсколько минутъ, оба они отправились къ мадмуазель де-Бомениль.
III.
правитьМадмуазель де-Бомениль, до свиданія своего съ Эрминіей въ пятницу утромъ, не имѣла никакого объясненія съ своимъ опекуномъ и мадмуазель Еленой по поводу господъ де-Морнана и де-Макрёза.
Возвратясь въ четверкъ съ бала, Эрнестина, подъ предлогомъ усталости, ушла въ свою комнату.
На другой же день утромъ, она съ мадамъ Ленэ отправилась къ Эрминіи.,
Не трудно угадать горькіе упреки, которыми осыпали другъ друга баронъ де-Ларошгю, его жена и мадмуазель Елена, когда, послѣ бала у мадамъ де-Миркуръ, замыслы ихъ открылись…
Мадамъ дe-Лapoшгю, все еще совершенно-увѣренная въ бракѣ Эрнестины съ Жеральдомъ, была безпощадна въ торжествѣ своемъ и покрыла ѣдкими сарказмами мужа и невѣстку.
Благочестивая Елена кротко и набожно отвѣчала, что «успѣхъ злыхъ и гордыхъ кратковремененъ, и что праведный, на минуту утѣсненный, скоро и въ полномъ блескѣ своей славы возвысится надъ врагами!»
Баронъ съ твердостью объявилъ женѣ своей, что она еще не знаетъ его, что онъ не могъ принудить Эрнестину выйдти за де-Морнана, послѣ непріятной сцены, случившейся съ будущимъ министромъ на балѣ, но что онъ откажетъ совершенно, рѣшительно, непреложно въ своемъ согласіи на всякій другой бракъ мадмуазель де-Бомениль, до-тѣхъ-поръ, пока она не достигнетъ совершеннаго возраста, словомъ, до того времени, когда сама не будетъ имѣть права располагать собою.,
По возвращеніи отъ герцогини, Эрнестина была съ нѣжностью встрѣчена баронессой, которая, торжествуя, сказала ей, что мосьё де-Ларошгю, въ первыя минуты своей досады, объявилъ, что воспротивится всякому браку своей питомицы до ея совершеннолѣтія, но что воля барона ничего не значитъ, что его сегодня же можно заставить перемѣнить свое рѣшеніе, тѣмъ болѣе, что для мадмуазель де-Бомениль бракъ съ герцогомъ де-Сантерръ самый приличный…
Баронесса совѣтовала Эрнестинѣ завтра принять герцогиню де-Сантерръ, которая желала объявить ей предложеніе Жеральда…
Молодая дѣвушка отвѣчала, что, цѣня вполнѣ достоинства мосье де-Сантерра, она проситъ нѣсколько дней на размышленіе, думая въ это время втайнѣ посовѣтоваться обо всемъ съ маркизомъ и Эрминіей.
Напрасно баронесса настаивала поспѣшить этимъ рѣшеніемъ, Эрнестина была непреклонна.
Мадамъ де-Ларошгю была крайне удивлена и разсержена этой рѣшительностью.
— Да, я-было и позабыла сказать вамъ, моя милочка, что мосьё де-Мэльфоръ — мой лучшій другъ и вашъ тоже… Мы уговорились доставить вамъ случай сдѣлать доброе дѣло, идея котораго мнѣ пришла въ голову еще до вашего возвращенія въ Парижъ… Есть одна бѣдная и честная дѣвушка, которая въ послѣднія минуты жизни вашей доброй матушки приходила къ ней играть на фортепьяно… эта дѣвушка столько же горда, сколько бѣдна… Мы придумали, что, подъ предлогомъ музыкальныхъ уроковъ, вы можете помочь ей…. и такъ, если вы согласны, маркизъ завтра вамъ представитъ ее.
Не трудно отгадать отвѣтъ Эрнестины.
Равно не трудно понять и то нетерпѣніе, съ которымъ мадмуазель де-Бомениль ожидала прибытія Эрминіи и маркиза.
Наконецъ, эта желанная минута наступила.
Молодая дѣвушка хотѣла по этому случаю одѣться точно такъ же, какъ была одѣта вчepa, когда была у Эрминіи. Она была въ простомъ кисейномъ платьѣ. Скоро каммердинеръ съ важностью растворилъ обѣ половинки двери комнаты Эрнестины и громко возгласилъ:
— Господинъ маркизъ де-Мэльфоръ.
Эрминія сопровождала горбуна, и дѣйствительно, какъ вчера предсказывала она Эрнестинѣ, была чрезвычайно-смущена этимъ свиданіемъ по многимъ обстоятельствамъ.
Грудь герцогини волновалась; молодая дѣвушка, потупивъ глаза, подошла къ Эрнестинѣ. Между-тѣмъ, каммердинеръ вышелъ и затворилъ за собой двери.
Маркизъ съ любовью наслаждался этой нѣмой сценой…
Наконецъ, бѣдная Эрминія, удивленная молчаніемъ, съ которымъ принимали ее, осмѣлилась взглянуть на мадмуазель де-Бомениль и вскричала въ совершенномъ удивленіи:
— Боже мой! Эрнестина, вы… здѣсь…
И герцогиня въ изумленіи смотрѣла на маркиза, между-тѣмъ, какъ Эрнестина, бросившись на шею къ своей подругѣ, съ жаромъ цаловала ее и слезы текли изъ прекрасныхъ глазъ ея.
— Вы плачете, Эрнестина? спросила Эрминія, приходя все болѣе и болѣе въ смущеніе, но не угадывая ничего.
Сердце ея билось съ необыкновенной силой.
— Боже мой! говорила она: — что съ вами, Эрнестина? Какимъ образомъ я встрѣтила васъ здѣсь, у мадмуазель де-Бомениль? Вы мнѣ не отвѣчаете?.. Что это значитъ?
И герцогиня снова взглянула на маркиза, на глазахъ котораго навернулись радостныя слезы.
— Не знаю, продолжала она: — но мнѣ кажется, что здѣсь происходитъ что-то непонятное для меня. Ради Бога, маркизъ, умоляю васъ, объясните мнѣ, что все это значитъ?
— Это значитъ, что я дѣйствительно все знаю, отвѣчалъ горбунъ: — помните ли, когда я говорилъ вамъ о вашемъ свиданіи съ мадмуазель де-Бомениль, не предсказывалъ ли я, что это свиданіе доставитъ вамъ самое сладкое, самое отрадное удовольствіе… какого вы и не ожидаете?
— Въ такомъ случаѣ, маркизъ, вы, вѣрно, знали, что я встрѣчу здѣсь Эрнестину?
— Я былъ увѣренъ…
— Увѣрены?
— Да; потому-что иначе и не могло быть…
— Почему же?
— По очень-простой причинѣ…
— Не понимаю…
— Вы не догадываетесь?
— Нѣтъ, маркизъ…
— Иначе и не могло быть, потому-что двѣ Эрнестины составляютъ одну…
Герцогиня вовсе не подозрѣвала истины, и потому не поняла словъ маркиза.
— Двѣ Эрнестины составляютъ одну!.. повторила она машинально, и взглянувъ на Эрнестину.
Мадмуазель де-Бомениль съ невыразимой нѣжностью, смотрѣла на свою подругу. Въ изумленіи, почти въ ужасѣ вскричала Эрминія:
— Боже мой… мадмуазель де-Бомениль! это вы?..
— Да., это она! отвѣчалъ маркизъ въ восхищеніи: — это дочь той превосходной женщины, которая такъ любила васъ, которую вы такъ уважали…
— Эрнестина моя сестра!.. подумала герцогиня.
И при этой мысли, вспомнивъ и свою странную первую встрѣчу съ мадмуазель де-Бомениль, и всѣ обстоятельства, случившіяся послѣ того времени, Эрминія совершенно потерялась.
Она поблѣднѣла, задрожала, и вѣрно упала бы, еслибъ Эрнестина не поддержала ее и не посадила на кресла.
Мадмуазель де-Бомениль, ставъ передъ сестрою на колѣни, схватила руки ея и съ нѣжностью цаловала ихъ, между-тѣмъ какъ маркизъ въ молчаніи смотрѣлъ на эту трогательную сцену.
— Простите мнѣ… шептала Эрминія: — мое смущеніе, мадмуазель…
— О, не называйте меня такъ, Эрминія… вѣдь я все та же… ваша прежняя Эрнестина, сирота, которой вы обѣщали свою дружбу, потому-что считали ее несчастной, бѣдной… увы! мосьё де-Мэльфоръ скажетъ вамъ, что въ-самомъ-дѣлѣ я была несчастна, что ваша нѣжная дружба мнѣ теперь нужнѣе, чѣмъ когда-нибудь… Что вамъ до того, что я теперь уже не бѣдная швея… Ахъ, Эрминія, богатые тоже бываютъ несчастны, слишкомъ-несчастны, увѣряю васъ… Умоляю васъ, вспомните слова моей умирающей матери, которая такъ часто говорила вамъ обо мнѣ… О, не переставайте любить меня, хоты изъ уваженія къ ея памяти.
— О, будьте увѣpeны, милая Эрнестина, вы всегда будете дороги моему, сердцу… но, право, я едва могу прійдти въ себя… Все случившееся такъ странно… Я будто во снѣ… и когда я думаю о нашей странной встрѣчѣ въ первый разъ, о многомъ другомъ — не будь вы, Эрнестина, здѣсь, подлѣ меня… я не повѣрила бы дѣйствительности того, что случилось со мною.
— Ваше удивленіе очень-понятно, дитя мое, сказалъ маркизъ: — когда я, назадъ тому нѣсколько дней, увидалъ у васъ мадмуазель дe-Бoмeниль, я тоже такъ былъ изумленъ и смущенъ этой встрѣчей, что еслибъ въ ту минуту вы не отошли отъ насъ, вы непремѣнно замѣтили бы удивленіе на лицѣ моемъ… но я обѣщалъ Эрнестинѣ хранить ея тайну и сдержалъ ее…
Въ это время герцогиня совершенно пришла въ-себя и по минутномъ размышленіи спросила у своей подруги:
— Но, Эрнестина, объясните, ради Бога, какимъ образомъ вы пріѣхали на вечеръ къ мадамъ Эрбо? Что значитъ эта тайна? Зачѣмъ вы просили представить себя въ это общество?..
Эрнестина грустно улыбнулась, взяла со стола альбомъ и подала его герцогинѣ, открывъ на той cтpaницѣ, на которой описала причины, принудившія богатѣйшую наслѣдницу во всей Франціи подвергнуть себя печальному испытанію, которое она перенесла съ такимъ мужествомъ,
— Я предвидѣла вашъ вопросъ, Эрминія, сказала она, — и желая, чтобъ вы считали меня достойцою во всемъ вашей дружбы… прошу васъ прочесть нѣсколько страницъ этихъ записокъ… изъ нихъ вы узнаете всю истину… потому-что онѣ посвящены имени моей покойной матери… Мосьё де-Мэльфоръ, и васъ также прошу я прочесть эти строки . вы увидите, что если, къ-несчастію, сначала я повѣрила низкимъ клеветамъ на васъ, за то вашъ благоразумный и строгій урокъ не остался для меня-безъ пользы… Этотъ урокъ… Одинъ придалъ мнѣ мужество рѣшиться на то испытаніе, которое, можетъ-быть, покажется вамъ страннымъ…
Герцогиня взяла альбомъ изъ рукъ Эрнестины.
Въ эту минуту, посторонній человѣкъ увидалъ бы трогательную картину. Эрминія, сидѣвшая въ креслахъ, держала альбомъ; маркизъ, облокотясь о спинку ея креселъ, безмолвно, какъ и она, читалъ простодушный разсказъ Эрнестины.
Между-тѣмъ, мадмуазель де-Бомениль, во все время чтенія, внимательно слѣдила за выраженіемъ лицъ обоихъ читателей, сгарая отъ любопытства, одобрятъ ли тѣ, которымъ отнынѣ она рѣшилась вполнѣ довѣриться, причины, побудившія ее къ тяжкому испытанію.
Нѣсколько трогательныхъ восклицаній маркиза и Эрминіи, ясно выразившихъ ихъ сочувствіе, скоры убѣдили ее въ томъ, что оба они одобряли ея поведеніе въ этомъ случаѣ.
Когда чтеніе было кончено, герцогиня отерла радостныя слезы, струившіяся изъ глазъ ея, и сказала Эрнестинѣ:
— Ахъ, Эрнестина! не одну дружбу чувствую я къ вамъ, но и уваженіе, почти удивленіе… Боже мой, какъ должны были вы страдать въ этцхъ страшныхъ сомнѣніяхъ!.. Какое мужество должны были имѣть вы, чтобъ рѣшиться на испытаніе, отъ котораго многія отступили бы съ ужасомъ… Но, по-крайней-мѣрѣ, теперь я могу предложить вамъ свою дружбу, которую вы считали безкорыстной столько, сколько она была безкорыстна въ самомъ дѣлѣ… Благодаря Бога, я могу доказать вамъ, что вы можете, что вы должны быть любимой за вашъ характеръ, за вашу душу…
— Эрминія права, сказалъ маркизъ, не менѣе растроганный: — вашъ поступокъ прекрасенъ, благороденъ… Нѣсколько словъ, которыя вы сказали мнѣ по этому поводу третьяго дня, на балѣ, дали мнѣ только слабое понятіе обо всемъ… Но теперь я понялъ все… да, вы достойная дочь благородной матери…
Вдругъ герцогиня вспомнила о словѣ, которое дала Эрнестина Оливье Рэмону и воскликнула съ безпокойствомъ:
— Ахъ, Боже мой, Эрнестина… а слово, которое вы дали вчера мосьё Оливье?..
— Такъ что жь? простодушно отвѣчала мадмуазель де-Бомениль: — я сдержу свое слово…
IV.
правитьМосьё де-Мэльфоръ чрезвычайно удивился, когда услыхалъ о словѣ, которое Эрнестина дала Оливье и которое она хотѣла сдержать.
Между-тѣмъ, герцогиня спросила:
— Какъ? это слово вы…
— Да, милая Эрминія… повторяю вамъ, что я сдержу это слово… Вѣдь вы одобрили мое согласіе на предложеніе мосьё Оливье… Вѣдь вы, подобно мнѣ, могли видѣть, что мое будущее счастіе могло быть обезпечено… вѣдь вы тоже почувствовали, сколько великодушія, сколько благородства было въ этомъ предложеніи…
— Конечно, Эрнестина… но это предложеніе мосьё Оливье сдѣлалъ бѣдной швеѣ, а вы…
— Такъ что жь! Развѣ теперь я должна менѣе цѣнить его великодушіе? Развѣ счастіе, которое обѣщаетъ мнѣ это предложеніе, теперь можетъ быть менѣе вѣрно?
— Ахъ, Эрнестина, право, я не нахожу словъ… Мнѣ кажется, что вы правы, и, однакожь, противъ воли чувствую какое-то безпокойство:. Но… вѣдь вы, конечно, не хотите скрывать этого отъ мосьё де-Мэльфора?..
— О, конечно, нѣтъ… и я увѣрена, что мосьё де-Мэльфоръ одобритъ мое рѣшеніе…
Маркизъ безмолвно слушалъ весь этотъ разговоръ. Казалось, онъ о чемъ-то думалъ.
— Мосьё Оливье, о которомъ вы говорите, наконецъ сказалъ горбунъ: — не тотъ ли самый молодой человѣкъ, который ангажировалъ васъ изъ состраданія, и о которомъ вы упоминаете въ вашихъ запискахъ?..
— Да, это онъ, маркизъ… отвѣчала мадмуазель де-Бомениль.
— Его-то дядю недавно спасла Эрнестина отъ вѣрной смерти, замѣтила герцогиня.
— Его дядю! быстро воскликнулъ маркизъ.,
.Потомъ, по нѣкоторомъ размышленіи, прибавилъ:
— Я понимаю теперь… Очевидно, благодарность, и, вѣроятно, еще другое нѣжнѣйшее чувство, вспыхнувшее въ груди молодаго человѣка послѣ вашей первой встрѣчи съ нимъ у мадамъ Эрбо, побудили его предложить вамъ, которую считалъ бѣдной сироткой…
— Предложить свою руку — неожиданное счастіе для сироты, перебила мадмуазель де-Бомениль: — потому-что мосьё Оливье получилъ недавно офицерскій чинъ… Теперь, видите, какъ благородно, какъ великодушно предложеніе, которое мосьё Оливье сдѣлалъ бѣдной швеѣ…,
— Фамилія его Рэмонъ? спросилъ горбунъ, какъ-будто внезапная мысль мелькнула въ его головѣ.
— Да, именно… развѣ вы знаете его, маркизъ?
— Оливье Рэмонъ, унтер-офицеръ ** гусарскаго полка… не такъ ли? продолжалъ горбунъ.
— Да, мосьё да-Мэльфоръ, именно такъ…
— Стало-быть, за него хлопоталъ я… вмѣстѣ съ моимъ милымъ, добрымъ Жеральдомъ де-Сантерромъ, который любитъ этого молодаго человѣка какъ брата…
И потомъ, обращаясь къ Эрнестинъ, маркизъ сказалъ:
— Дитя мое, все это очень-очень важно… говорю вамъ, какъ лучшій другъ вашей матери, почти какъ отецъ… Я боюсь, не слишкомъ ли далеко увлекла васъ великодушіе… Стало-быть, вы дали мосьё Оливье формально ваше слово?..
— Да, маркизъ.
— И вы любите его?
— Столько же, сколько-его уважаю…
— Да, это понятно, послѣ грустныхъ и страшныхъ открытій, которыя сдѣлали вы третьяго-дня на балѣ, вы чувствуете теперь, болѣе чѣмъ когда-нибудь, жажду любви искренней, безкорыстной… Я понимаю, что вы находите чудное очарованіе, и даже, можетъ-быть, дѣйствительное обезпеченіе вашего счастія въ великодушномъ предложеніи мосьё Оливье… Но все-таки вы поступили неосторожно… Подумайте, вѣдь вы еще такъ мало знаете мосьё Оливье!
— Это правда, мосьё де-Мэльфоръ; но мнѣ не нужно было много времени, чтобъ узнать, что вы любите меня съ нѣжностью отца, что Эрминія — благороднѣйшее созданіе въ мірѣ… Повѣрьте мнѣ, я также не ошиблась и въ мосьё Оливье…
— Я очень хотѣлъ бы вѣрить этому, дитя мое. Этотъ молодой человѣкъ лучшій другъ Жеральда… а для меня это — доброе предвѣстіе… Притомъ же, когда я обѣщалъ мосьё де-Сантерру похлопотать о его другѣ, я старался развѣдать о немъ что могъ…
— Что же вы узнали? спросили въ одно время обѣ дѣвушки.
— Мое ходатайство о немъ служитъ лучшимъ доказательствомъ того, что я узналъ о немъ много хорошаго…
— Въ такомъ случаѣ, сказала Эрнестина: — чего же вы боитесь за меня? Могла ли я сдѣлать лучшій выборъ? Происхожденіе мосьё Оливье, благородно, его званіе честно и почтенно… правда, онъ бѣденъ, но что жь? за то я, увы! не слишкомъ ли я богата? Притомъ же, подумайте о моемъ грустномъ положеніи… Я безпрестанно окружена самыми низкими интригами… припомните, что вы сами, желая предостеречь меня отъ корыстолюбивыхъ плановъ, благополучно пробудили во мнѣ недовѣрчивость, которая теперь уже слишкомъ-глубоко запала въ мое сердце… Теперь безпрестанно терзаетъ меня мысль, что я могу бытъ любима только за мое богатство… Кому же мнѣ вѣрить? Гдѣ, у кого найду я это безкорыстное, великодушное чувство, которое я нашла въ мосьё Оливье? не доказалъ ли онъ мнѣ это самымъ убѣдительнымъ образомъ? Въ, предложеніи, которое мосьё Оливье сдѣлалъ мнѣ… бѣдной сиротѣ… онъ былъ мильйонеромъ…
Маркизъ, полуулыбаясь, взглянулъ на герцогиню и сказалъ:
— Ваша подруга мастерица доказывать… и, признаюсь, въ нѣкоторомъ отношеніи, ея доказательства полны истины, благоразумія и предусмотрительности… признаюсь, мнѣ трудно доказать ей, что она ошибается.
— Да, это правда, отвѣчала Эрминія: — я сама придумывала теперь возраженія на ея слова, но не нашла ни одного.
— Я тоже, милыя дѣти мои, съ грустью сказалъ горбунъ: — не нахожу этихъ возраженій; но, къ-несчастію, разумъ еще не составляетъ права… Положимъ даже, что для Эрнестины нѣтъ брака приличнѣе этого; но, чтобъ выйдти замужъ, ей нужно имѣть согласіе опекуна… а онъ, съ его характеромъ, съ его идеями, я увѣренъ, ни за что не согласится на подобный союзъ… Стало-быть, Эрнестина должна ожидать своего совершеннолѣтія… да и это еще не все… Рано или поздно, мосьё Оливье узнаетъ, что его бѣдная швея — богатѣйшая наслѣдница во всей Франціи, и, судя потому, что вы обѣ мнѣ говорили о немъ, что мнѣ разсказывалъ о своемъ другѣ Жеральдъ, я опасаюсь, чтобъ мосьё Оливье, по чувству деликатности, самъ не отказался отъ этого союза, боясь, чтобъ не вздумали подозрѣвать корыстолюбивыхъ видовъ въ согласіи его, человѣка безъ всякаго состоянія, на бракъ съ богатой наслѣдницей… Я опасаюсь, чтобы, несмотря на свою любовь, на благодарность, которую мосьё Оливье питаетъ къ Эрнестинѣ, онъ не пожертвовалъ всѣмъ своей благородной гордости…
Мадмуазель де-Бомениль слишкомъ-хорошо поняла истину словъ маркиза и затрепетала… Сердце ея сжалось подъ гнетомъ страшнаго безпокойства и она съ горечью вскричала:
— Богатство! богатство! тебѣ обязана я вѣчнымъ безпокойствомъ, вѣчнымъ страданіемъ.
Потомъ она взглянула на маркиза съ_ полными слезъ глазами и умоляющимъ голосомъ продолжала:
— Ахъ, мосьё де-Мэльфоръ, вы были лучшимъ другомъ моей матери, вы любите Эрминію, спасите ее, спасите ее… будьте нашимъ ангеломъ-хранителемъ… Я чувствую, что жизнь моя увянетъ подъ бременемъ подозрѣній, недовѣрчивости, которую пробудили во мнѣ ваши слова… Единственная надежда на счастіе для меня заключается въ бракѣ съ мосьё Оливье… Эрминія тоже умретъ съ печали, если она не выйдетъ за мосьё де-Сантерра…. Умоляю васъ, добрѣйшій мосьё де-Мэльфоръ… сжальтесь надъ нами…..
— Ахъ, Эрнестина! сказала герцогиня съ грустнымъ упрекомъ, покраснѣвъ отъ смущенія: — эту тайну… я довѣрила только вамъ… одной…
— Жеральдъ! воскликнулъ маркизъ въ изумленіи, взглядомъ спрашивая Эрминію: — вы любите Жеральда?.. Такъ это васъ онъ любитъ съ неодолимой страстью… Такъ это о васъ говорилъ онъ вчера, когда я хвалилъ его благородный проступокъ съ мадмуазель де-Бомениль… «Есть» сказалъ онъ: «дѣвушка, достойная моей любви, моего обожанія…» О, теперь я понимаю все… Бѣдныя дѣти мои, ваша будущность ужасаетъ меня!..
— Простите меня, Эрминія, сказала Эрнестина, обращаясь къ своей-подругѣ, которая въ безмолвіи плакала: — простите за то, что я употребила во зло вашу довѣренность… Но кому жь, какъ не мосьё де-Мэльфору, можемъ мы высказать свои жалобы? на кого намъ надѣяться? Кто лучше его можетъ помочь намъ, поддержать насъ въ эти страшные дни печали и отчаянія? Увы! онъ самъ сказалъ, что разумъ еще не составляетъ права… Онъ сознается, что въ моемъ положеніи я всего болѣе могу вѣрить искренности чувствъ мосье Оливье… и что, однакожь, этому союзу угрожаютъ почти неодолимыя препятствія… Мосье де-Мэльфоръ, конечно, точно такъ же убѣжденъ и въ томъ, что для васъ, Эрминія, и для Жеральда счастіе всей вашей будущности заключается въ бракѣ, которому угрожаютъ такія же препятствія, какъ и моему.
— Ахъ, дѣти мои! еслибъ вы знали, что за женщина герцогиня де-Сантерръ? вѣдь я уже говорилъ вамъ, Эрминія, о ея характерѣ, помните, въ тотъ разъ, какъ вы у меня о ней спрашивали… Теперь я понимаю причину этого вопроса… Да; нѣтъ женщины, которая тщеславилась бы своимъ герцогскимъ титуломъ болѣе мадамъ де-Сантерръ!
— И, однакожь, Эрминія, сказала Эрнестина: — не хочетъ выходить за Жеральда до-тѣхъ-поръ, пока мадамъ де-Сантерръ сама не пріѣдетъ къ ней и не дастъ своего согласія на бракъ сына… Это гордое требованіе Эрминіи совершенно справедливо. Не правда ли, мосьё де-Мэльфоръ?..
— О, да! благородная, возвышенная дѣвушка! воскликнулъ маркизъ въ удивленіи: — какъ люблю я въ васъ, Эрминія, эту дивную гордость… да, я одобряю ваше требованіе и удивляюсь ему… такая рѣшительность — признакъ возвышеннаго сердца! о, я болѣе не удивляюсь страстной любви Жеральда! о, да, Эрминія, сердцемъ вы равны Жеральду! Это сердце — вотъ настоящее благородство!
— Слышите, Эрминія? сказала Эрнестина: — теперь будете ли еще упрекать меня за нескромность?
— Нѣтъ, нѣтъ, Эрнестина, кротко отвѣчала герцогиня:-- нѣтъ, теперь я упрекну васъ только за то, что выпоселили въ сердцѣ мосьё де-Мэльфора безполезную скорбь, разсказавъ ему о несчастіяхъ, которымъ онъ не можетъ помочь.
— Кто знаетъ! живо возразила Эрнестина: — вы еще не знаете, Эрминія, какое вліяніе имѣетъ мосьё де-Мэльфоръ на общество, какое уваженіе, симпатію внушаетъ онъ сердцамъ благороднымъ, какъ страшатся его низкія, злыя души… Мосьё де-Мэльфоръ. такъ добръ для тѣхъ, которые страдаютъ… онъ такъ любилъ мою бѣдную мать…
Маркизъ въ волненіи отвернулся, чтобы скрыть слезы..
Мадмуазель де-Бомениль все болѣе и болѣе умоляющимъ голосомъ продолжала:
— О, не правда ли, мосьё де-Мэльфоръ, вы любите насъ какъ отецъ… Не сестры ли мы въ глазахъ вашихъ! Сжальтесь надъ нами, не оставляйте насъ; умоляю васъ, во имя дѣтской привязанности, которую мы обѣ хранимъ къ вамъ въ сердцахъ нашихъ…
И Эрнестина схватила руку горбуна, между-тѣмъ, какъ Эрминія, увлеченная словами ѣвоей подруги, овладѣла его другой рукою и съ нѣжностью сказала:
— Увы, мосьё де-Мэльфоръ! въ васъ однихъ вся наша надежда!
Смущеніе, умиленіе овладѣли душою горбуна.
Одна изъ дѣвушекъ была дочерью той, которую онъ страстно любилъ…
Другая… можетъ-быть, тоже была дочь ея… и маркизъ часто приходилъ къ своему первому убѣжденію, что графиня де-Бомениль была матерью Эрминіи.
Кромѣ-того, мосьё де-Мэльфоръ отъ этой умирающей матери получилъ священное порученіе заботиться объ Эрнестинѣ и Эрминіи, и поклялся исполнить послѣднюю волю умирающей.
Не скрывая своего волненія, горбунъ съ нѣжностью прижалъ обѣихъ дѣвушекъ къ груди своей и прерывающимся отъ рыданій голосомъ сказалъ:
— О, да, бѣдныя дѣти мои, я сдѣлаю… сдѣлаю для васъ все, что могъ бы сдѣлать нѣжнѣйшій изъ отцовъ!..
Невозможно описать этой трогательной сцены.
Нѣсколько минутъ длилось молчаніе. Наконецъ, Эрнестина, блистающая надеждой, первая прервала молчаніе, воскликнувъ:
— Эрминія! мы спасены… ты выйдешь за Жеральда, я за мосьё Оливье!
V.
правитьМосьё де-Мэльфоръ, услыхавъ слова Эрнестины, меланхолически склонилъ голову и улыбаясь сказалъ:
— Пoдoждитe, дѣти мои, не предавайтесь безумнымъ надеждамъ… Онѣ столько же будутъ безпокоить меня, сколько безпокоило ваше отчаяніе… Будемъ говорить благоразумно, осторожно… волненіе только заставитъ страдать ваши сердца… вы будете плакать и… только…
— Но эти слезы сладостны, возразила Эрнестина, отирая заплаканные глаза: — не должно сожалѣть о нихъ!
— Такъ; но не должно и еще разъ проливать ихъ… Слезы портятъ зрѣніе, а въ нашемъ теперешнемъ положеніи мы должны все видѣть ясно, очень-ясно, милыя дѣти мои.
— Мосьё де-Мэльфоръ правъ, замѣтила герцогиня: — мы должны успокоиться; будемъ благоразумны.
— О, да! мы будемъ благоразумны, повторила Эрнестина. — Сядьте между нами, мосьё де-Мэльфоръ, и поговоримъ хладнокровно, спокойно…,
— Хорошо., отвѣчалъ маркизъ, садясь на диванъ, посреди обѣихъ дѣвушекъ и взявъ ихъ за руки: — о комъ же прежде мы должны говорить?
— Объ Эрминіи, быстро сказала Эрнестина.
— Ну, хорошо! будемъ говорить объ Эрминіи, отвѣчалъ горбунъ: — Эрминія и Жеральдъ любятъ другъ друга и достойны другъ друга… это мы уже знаемъ… но по гордости, которую я совершенно одобряю, потому-что нѣтъ ни любви, ни счастія безъ сознанія собственнаго достоинства… по гордости, говорю я, Эрминія соглашается на бракъ только въ такомъ случаѣ, если герцогиня де-Сантерръ сама пріѣдетъ къ ней и дастъ свое согласіе… Стало-быть, намъ надо найдти средство убѣдить въ справедливости этого требованія самую высокомѣрную изъ всѣхъ герцогинь… вотъ, что намъ надо сдѣлать — ни больше, ни меньше!
— Ахъ, мосьё де-Мэльфоръ, сказала Эрнестина: — для васъ нѣтъ ничего невозможнаго!
— Какова плутовка! что она распѣваетъ своимъ сладенькимъ голоскомъ, замѣтилъ маркизъ, улыбаясь: — для меня нѣтъ ничего невозможнаго! Каково! Ахъ! милое дитя мое, прибавилъ онъ, вздыхая: — вы еще не знаете, что такое тщеславіе эгоиста… а эти два слова совершенно обрисовываютъ характеръ герцогини де-Сантерръ… Однакожь, хотя я и не чародѣй, все-таки мнѣ надо будетъ постараться околдовать это двуглавое чудовище.
— Какъ. вы добры, мосьё де-Мэльфоръ, воскликнула Эрминія: — еслибъ вы могли совершить это чудо, всю жизнь моя…
— О, я увѣренъ, дитя мое, я надѣюсь, что вы будете любить меня… даже, еслибъ я и не успѣлъ въ моемъ предпріятіи… потому-что тогда я буду столько же несчастливъ, сколько и вы… и тогда-то особенно я буду имѣть нужду въ утѣшеніи… Ну, теперь ваша очередь, Эрнестина?
— Мое положеніе еще затруднительнѣе, чѣмъ положеніе Эрминіи, съ грустью отвѣчала мадмуазель де-Бомениль.
— Право, я не знаю… но я долженъ предупредить васъ, что не могу вмѣшиваться въ ваше дѣло до-тѣхъ-поръ, пока не соберу новыхъ, подробнѣйшихъ свѣдѣній о мосьё Оливье Рэмонѣ.
— Какъ, мосьё де-Мэльфоръ? а развѣ недостаточно того, что вы уже знаете о немъ?
— То, что я знаю о немъ хорошаго, все это касается до его военной жизни… теперь у насъ идетъ дѣло не о томъ, чтобъ выхлопотать ему слѣдующій чинъ… вѣдь можно быть храбрымъ офицеромъ и… и… очень дурнымъ мужемъ… Поэтому, я освѣдомлюсь о томъ, что… нужно знать въ этихъ обстоятельствахъ…
— Вѣдь мосьё де-Сантерръ вамъ разсказалъ о немъ все хорошее…,
— Такъ что жь? можно быть превосходнымъ другомъ, добрымъ товарищемъ и между-тѣмъ сдѣлать жену свою несчастной!
— О, какое подозрѣніе! вспомните о томъ, что мосьё Оливье считаетъ меня бѣдной сиротой… и…
— Все это прекрасно! благодарность, великодушіе, любовь… побудили его предложить вамъ… бѣдной швеѣ, свою руку; но, можетъ-быть, онъ сдѣлалъ это предложеніе по-минутному увлеченію… За минуту назадъ… я самъ увлекся, растрогался, смотря на васъ…
— А теперь? спросила Эрнестина съ безпокойствомъ: — развѣ теперь ваше мнѣніе измѣнилось?
— Теперь, дитя мое, я сужу не только сердцемъ, но и разсудкомъ… а разсудокъ говоритъ мнѣ, что если первое увлеченіе мосьё Оливье было великодушно, все-таки это только первое увлеченіе… я нисколько не сомнѣваюсь, что онъ исполнитъ свое обѣщаніе, и исполнитъ его съ любовью, но хочу быть увѣреннымъ въ томъ, что когда мосьё Оливье женится на васъ, вся жизнь его будетъ согласна съ его первымъ великодушнымъ yвлeчeнieмъ, которому я столькоже удивляюсь, сколько и вы.
Эрнестина не могла скрыть грустнаго нетерпѣнія, съ которымъ слушала основательное сужденіе горбуна.
Маркизъ замѣтилъ это и продолжалъ важнымъ и вмѣстѣ нѣжнымъ голосомъ:
— Дитя мое, ваша довѣренность ко мнѣ, моя привязанность къ вашей матери, заботливость о вашей будущности заставляютъ меня говорить такъ… мoжетъ-быть, опечалить васъ; но клянусь вамъ, если я найду мосьё Оливье достойнымъ вашей любви, тогда я употреблю всѣ возможныя средства, чтобъ уничтожить безчисленныя пpeпятcтвiя, которыя должны непремѣнно встрѣтиться при, вашемъ бракѣ.
— Эpнecтинa, сказала гергцогиня своей подругъ; — мы должны слѣпо вѣрить мосьё де-Мёльфору… отвѣтственность, которую онъ беретъ на себя, заботясь о насъ… слишкомъ-велика… притомъ же, къ-чему вы боитесь свѣдѣній которыя мосьё де-Мэльфоръ хочетъ собрать… напротивъ требуйте ихъ… Они будутъ служить вамъ еще лучшимъ доказательствомъ тoгo, что мосьё Оливье, какъ я увѣрена, достоинъ васъ…
— О, да, это правда, Эрминія, съ робостью отвѣчала мадмуазель де-Бомениль. — Простите мeня, мосьё де-Мэльфоръ… я виновата… пo, увы! судите сами… въ этомъ бракѣ заключается единственно-возможное для меня счастіе… Не должна ли я бояться, что онъ можетъ не исполниться?
— Напротивъ, дитя мое, мои намѣренія клонились именно къ тому, чтобъ еще болѣе обезпечить ваше счастіе… теперь положимъ, что мосьё Оливье соединяетъ въ себѣ всѣ достоинства, какихъ я ищу въ немъ… Остается еще получить согласіе вашего опекуна… потомъ… а это, можетъ-быть, труднѣе, нежели мы думаемъ… намъ надо будетъ убѣдить мосьё Оливье, что онъ можетъ, не оскорбляя своей благородной гордости, жениться на богатѣйшей наслѣдницѣ во всей Франціи, потому-что любилъ ее, считая бѣдной сиротой…
— Увы! теперь и я боюсь, чтобъ мосьё Оливье не отказался, сказала съ безпокойствомъ Эрнестина: — и однакожь этотъ отказъ докажетъ еще болѣе благородство его возвышенной души… и я, не смотря на своё отчаяніе, на могла бы не удивляться ему… Но, Боже мой! что жь дѣлать?
— Не знаю, дитя мое… Я подумаю объ этомъ… Не-уже-ли я буду такъ несчастливъ, что не найду никакихъ средствъ помочь нашему горю?.. Мнѣ уже кажется, что я нашелъ эти средства, прибавилъ маркизъ въ размышленіи: — да, почему бы не быть этому? Но не безпокойтесь… въ уединеніи я приведу въ порядокъ хаосъ моихъ мыслей… Но еще разъ прошу, не отчаявайтесь…
— Но какъ вы думаете, мосьё де-Мэльфоръ, спросила Эрминія: — должна ли Эрнестина теперь видѣть мосьё Оливье?
— Конечно, нѣтъ… впрочемъ, на самое короткое время…
— Боже мой! что жь онъ подумаетъ обо мнѣ? съ грустію воскликнула мадмуазель де-Бомениль.
— А развѣ вы забыли, сказала герцогиня: — что вы обѣщали черезъ, нѣсколько дней увѣдомить его, самому ли мосьё Оливье или его дядѣ идти къ вашей родственницѣ съ просьбой о вашей рукѣ.
— Да, правда; отвѣчала Эрнестина: — мнѣ остается еще нѣсколько дней, въ которые мосьё Оливье не будетъ безпокоиться.
— Кто же эта мнимая родственница? спросилъ горбунъ: — вѣроятно, ваша гувернантка?
— Да, маркизъ.
— И вы увѣрены въ ея скромности?
— Ея собственный интересъ ручается мнѣ за ея молчаніе…
— Это очень-важно… потому, что для успѣха въ нашихъ планахъ намъ нужно дѣйствовать совершенно тайно… я не нахожу нужнымъ замѣтить вамъ, Эрминія, что даже, Жеральдъ не долженъ знать о томъ, что бѣдная швея, о которой, конечно, мосьё Оливье говорилъ ему, не кто иная, какъ мадмуазель де-Бомениль…
— Увы, мосьё де-Мэльфоръ, съ грустью отвѣчала герцогиня: — мнѣ очень-легко хранить эту тайну, потому-что я не увижу Жеральда до-тѣхъ-поръ, пока его мать не пріѣдетъ ко мнѣ… иначе, я не увижу его никогда…
— Не печальтесь, не отчаивайтесь; дитя мое, возразилъ горбунъ: — я вѣрю, что есть Богъ для добрыхъ людей… Онъ уже ознаменовалъ свое милосердіе, соединивъ насъ троихъ вмѣстѣ… Но воротимся къ мосьё Оливье… если вы, Эрминія, увидите его, такъ скажите, что Эрнестина не совсѣмъ здорова… Я прошу у васъ, милыя дѣти мои, дать мнѣ только недѣлю срока… Если въ это время я не успѣю сдѣлать ничего, значитъ — все потеряно для насъ. Тогда намъ останется только утѣшать другъ друга и покориться судьбѣ… Все-таки теперь, дѣти мои, когда вы вмѣстѣ, вамъ легче будетъ перенести ударъ, который грозитъ вамъ въ случаѣ моей неудачи… И я тоже буду съ вами… Втроемъ, мы будемъ сильнѣе противиться бѣдствіямъ…
— О, да, мосьё де-Мэльфоръ, воскликнула Эрминія: — такое горе убило бы меня, еслибъ меня не поддерживала ваша дружба, дружба Эрнестины…
— Сколько страданій должны мы перенести въ эту страшную недѣлю! Но, по-крайней-мѣрѣ, мы будемъ видѣться каждый день… Не такъ ли, Эрминія? или еще лучше, вскричала вдругъ мадмуазель де-Бомениль, восхищенная внезапной мыслью: — мы вовсе не разстанемся…
— Что хотите вы сказать этимъ, Эрнестина?
— Вы останетесь жить здѣсь, вмѣстѣ со мною…. Не правда ли, мосье де-МелъФоръ, Эрминія останется у меня?
— Для меня это было бы высочайшей отрадой, отвѣчала герцогняя, покраснѣвъ: — но… но я боюсь принять…
Горбунъ угадалъ мысль Эрминіи: ей, казалось унизительнымъ согласиться на предложеніе богатой наслѣдницы, унизительно было остаться въ бездѣйствіи, окруженной изобиліемъ и роскошью…
Притомъ же, маркизъ дyмaлъ, что еслибъ даже Эрминія и приняла предложеніе своей подруги, то это могло бы повредить его планамъ, и потому онъ сказалъ Эрнестинѣ, которая была очень удивлена и огорчена отказомъ герцогини:
— Знаете ли что, дитя мое… ваше предложеніе можетъ вредить моимъ планамъ, потому-что мосьё де-Ларошгю и его семейство тотчасъ узнаютъ тайну вашей дружбы съ Эрминіей и станутъ искать причинъ ея, полагая, что вы видите вашу подругу сегодня только въ первый разъ… Ихъ подозрѣнія, ихъ недовѣрчивость, признаюсь, очень бы женировали меня…
— Да, я вижу, что должна отказаться и отъ этой отрады, со вздохомъ сказала Эрнестина: — а какъ бы утѣшительно было для меня провести вмѣстѣ съ Эрминіей эту недѣлю грусти и ожиданій…
— Я тоже сожалѣю о невозможности этого, сказала герцогиня: — но мосьё де-Мэльфоръ знаетъ лучше насъ, что намъ надо дѣлать… Притомъ же, еслибъ я вдругъ скрылась изъ своей бѣдной комнатки, это возбудило бы подозрѣнія въ мосьё Оливье… Мнѣ было бы невозможно увѣдомить его о васъ… да потомъ, Эрнестина, вы забыли, что я живу уроками и, слѣдовательно, не могу оставаться безъ дѣла — цѣлую недѣлю…
При этихъ словахъ герцогини, мадмуазель де-Бомениль съ изумленіемъ взглянула на нее, не понимая, какимъ образомъ Эрминія могла думать о своихъ урокахъ…. теперь, когда у нея есть подруга — богатѣйшая наслѣдница во всей Франціи.
Но, подумавъ о гордости Эрминіи, мадмуазель де-Бомениль вдругъ затрепетала… Ей показалось, что своимъ предложеніемъ она могла навсегда оскорбить подругу…
— Да, правда, Эрминія, сказала она наконецъ: — я совсѣмъ-было позабыла о вашихъ урокахъ… Вы не можете пропустить ихъ… но по-крайней-мѣрѣ, я прошу васъ помѣстить меня въ число вашихъ любимыхъ ученицъ и приходить ко мнѣ всякій день…
— О, это я обѣщаю вамъ съ величайшей радостью, отвѣчала герцогиня, совершенно-успокоенная, потому-что до этой минуты она дѣйствительно боялась, чтобъ Эрнестина не стала упрашивать ее принять ея предложеніе, на которое согласиться она считала унизительнымъ для своего достоинства…
— Итакъ, дѣти мои, сказалъ маркизъ, вставая: — теперь мы условились обо всемъ… Что же касается до вашего обхожденія съ мосьё де-Ларошгю и его семействомъ, то старайтесь быть со всѣми ими холодны, осторожны, оставайтесь сколько возможно чаще въ своей комнатѣ; но не показывайте никому изъ нихъ ни досады, ни отвращенія… Въ-послѣдствіи, увидимъ, какъ вамъ должно будетъ вести себя…
— Кстати, мосьё де-Мэльфоръ, я должна сказать вамъ, что мадамъ де-Ларошгю все еще увѣрена въ моемъ намѣреніи выйдти за мосьё де-Сантерра и хочетъ, чтобъ я даже сегодня приняла у-себя герцогиню… Я просила у нея, нѣсколько дней на размышленіе…
— И хорошо сдѣлали… но завтра объявите формально, что вы не хотите выйдти за Жеральда… причинъ не объясняйте никакихъ… остальное — моё дѣло…
— Послѣдую вашимъ совѣтамъ, маркизъ; завтра я скажу вамъ, Эрминія, какъ благородно поступилъ мосьё де-Сантерръ въ-отношеніи ко мнѣ… О, вы будете гордиться его поступкомъ… Не такъ ли, мосьё де-Мэльфоръ?..
— Да, дитя моя… Жеральдъ поступилъ прекрасно. Онъ еще заранѣе говорилъ мнѣ о своемъ намѣреніи, и сдержалъ слово… Но пора вамъ разстаться, дѣти мои…
— Уже? Ахъ, мосьё де-Мэльфоръ, по-крайней-мѣрѣ, оставьте у меня Эриннію хоть до вечера…
— Къ-несчастію, я не могу остаться, сказала герцогиня, стараясь улыбнуться: — въ пять часовъ я должна давать урокъ у мосьё Буффара… Должно быть аккуратной, чтобы не потерять ученицъ…
— Да, вы правы, Эрминія, отвѣчала Эрнестина со вздохомъ: — но по-крайней-мѣрѣ завтра увидимся…
— О, да! и увѣряю васъ, я буду ожидать завтрашняго дня съ такимъ же нетерпѣніемъ, какъ и вы…
— Эрминія, сказала вдругъ мадмуазель де-Бомениль растроганнымъ голосомъ: — любите ли вы меня теперь такъ же, какъ любили тогда, когда считали бѣдной швеей, сироткой?..
— Я-люблю васъ, и, можетъ-быть, еще болѣе-прежняго, отвѣчала герцогиня, — потому-что у мадмуазель де-Бомениль такое же сердце, какъ и у бѣдной швеи Эрнестины…
Онѣ еще разъ нѣжно поцаловали другъ друга и разстались.
VI.
правитьДва дня прошло послѣ свиданія маркиза съ Эрминіей и Эрнестиной.
Мосьё де-Мэльфоръ, въ-слѣдствіе двухъ серьёзныхъ и продолжительныхъ разговоровъ съ Жеральдомъ, которому онъ совѣтовалъ не напоминать матери ничего объ Эрминіи, написалъ герцогинѣ де-Сантерръ записку, прося у ней свиданія въ этотъ же самый день.
Въ назначенный часъ, маркизъ дѣйствительно явился къ герцогинѣ.
Предувѣдомленный Жеральдомъ, горбунъ нисколько не удивился, увидавъ на лицѣ мадамъ де-Сантерръ выраженіе гнѣва и презрѣнія…
Этотъ гнѣвъ, это презрѣнію были слѣдствіемъ того, что утромъ того же дня баронесса де-Ларошгю увѣдомила герцогиню, какъ Эрнестина, вполнѣ оцѣняя личныя достоинства Жеральда, не хотѣла, однакожь, выйдти за него замужъ.
При появленіи горбуна, мадамъ де-Сантерръ съ отвращеніемъ взглянула на него и съ горечью сказала:
— Coзпaйтecь, сударь, что я очень великодушна…
— Въ чемъ же, герцогиня?
— Развѣ я не доставила вамъ удовольствія прійдти сюда оскорблять печаль мою, которую вы же сами причинили мнѣ?
— О какой печали говорите вы?
— О какой печали? воскликнула герцогиня съ гнѣвомъ: — да развѣ не вы виноваты въ томъ, что бракъ мадмуазель де-Бомениль съ моимъ сыномъ разстроился.
— Такъ, по вашему мнѣнію, это моя вина?
— O, сударь, вы не обманете меня… Я согласилась на свиданіе именно съ намѣреніемъ сказать вамъ въ лицо, что вы внушаете мнѣ страшное отвращеніе…
— Что жъ, герцогиня… это тоже родъ разговора… и надо отдать cпpaвeдливоcть, вы превосходны въ подобныхъ случаяхъ…
— Мосьё де-Мэльфоръ очень обяжетъ меня, если побережетъ свою дерзость и иронію до удобнѣйшаго случая… сказала мадамъ де-Сантерръ съ высокомѣріемъ: — надѣюсь онъ помнитъ, что имѣетъ честь говорить съ герцогиней де-Сантерръ…
— Я тоже надѣюсь, что герцогиня де-Сантерръ сдѣлаетъ мнѣ честь и будетъ съ должнымъ уваженіемъ обращаться со мною, строго отвѣчалъ горбунъ: — иначе я буду, отвѣчать ей совершенно такимъ же тономъ…
— Какъ, сударь? Угроза…
— Нѣтъ, герцогиня, только урокъ…
— Урокъ… мнѣ?
— Почему жь бы не такъ? Развѣ я не былъ стариннымъ другомъ ващего мужа? Развѣ я не люблю Жеральда, какъ сына? Развѣ я не имѣю права на уваженіе всѣхъ и каждаго?.. понимаете ли вы это, герцогиня? Да! я имѣю право на всеобщее уваженіе, даже по своему происхожденію отъ рода, который, я думаю, по-крайней-мѣрѣ равенъ вашему… Я долженъ вамъ напомнить объ этомъ, если ужь вы такъ высоко цѣните знатности рода… Вы встрѣчаете меня съ оскорбленіемъ на устахъ, съ гнѣвомъ въ глазахъ, и я не могу напомнить вамъ о томъ, что вы обязаны уваженіемъ ко мнѣ, уваженіемъ къ вамъ самимъ…
Какъ всѣ тщеславные, нетерпящіе противорѣчій, мадамъ де-Сантерръ сначала была удивлена и взбѣшена словами маркиза, которыя высказалъ онъ съ твердостью и съ достоинствомъ.
Потомъ она невольно склонилась передъ величіемъ характера горбуна и съ горечью сказала:
— Пo-кpaйнeй-мѣpѣ, сударь, вы должны была бы принять во вниманіе горесть матери, которая; видитъ счастіе сына навсегда разрушеннымъ…
— Почему жь такъ?
— Да, сударь, и вы же разрушили его…
— Сдѣлайте милость, герцогиня, объясните мнѣ эту загадку…
— Какъ, сударь? и вы еще думаете, что я не знаю, какое вліяніе имѣете вы на мадмуазель де-Бомениль. Жеральдъ имѣетъ къ вамъ довѣренность большую, нежели ко мнѣ, и еслибъ вы хотѣли, этотъ бракъ не былъ бы разрушенъ такъ внезапно… и Богъ-знaeтъ, по какой причинѣ… Тутъ есть тайна, которая извѣстна вамъ однимъ… Да, сударь, когда я подумаю, что Жеральдъ съ своимъ знатнымъ именемъ могъ бы быть еще и богатѣйшимъ владѣльцемъ во всей Франціи… и что это навсегда потеряно… я несчастнѣйшая изъ матерей, я плачу, видите ли вы?… я плачу отъ грусти и досады. Довольны ли вы этими слезами?
Дѣйствительно, герцогиня почти рыдала.
Еслибъ маркизъ не принималъ живѣйшаго участія въ судьбѣ Жеральда и Эрминіи, oнъ, кoнeчнo, не разжалобился бы этими смѣшными слезами и просто отвернулся бъ отъ тщеславной, корыстолюбивой женщины, которая такъ наивно называла себя нѣжнѣйшею и несчастнѣйшею изъ матерей, потому-что хотѣла всевозможными средствами доставить сыну несметное богатство, и потому-что ея прекрасный планъ былъ разрушенъ. Но горбунъ хотѣлъ во что бы то ни стало привести къ доброму концу свое трудное предпріятіе, и, давъ герцогинѣ время успокоиться, сказалъ:
— Тайна, о которой вы говорите, очень-ясна… Жеральдъ и мадмуазель де-Бомениль взаимно цѣнятъ достоинства другаго, но, къ-несчастію, они вовсе не любятъ другъ друга…
— Э, полноте, сударь… Что значитъ любовь? Да развѣ подобные браки составляются когда-нибудь по любви?
— Вы, конечно, понимаете, герцогиня, что я пріѣхалъ къ вамъ не затѣмъ, чтобъ спорить съ вами о старой, какъ самый міръ, тезѣ: какой изъ браковъ лучше? бракъ ли по любви, или бракъ, основанный на приличіяхъ? Въ этомъ мы никогда не сойдемся. Позвольте увѣрить васъ, что отнынѣ бракъ Жеральда съ мадмуазель де-Бомениль рѣшительно невозможенъ… Мильйоны наслѣдницы не достанутся вашему сыну, который, впрочемъ, нисколько и не думаетъ о нихъ… Прекрасный молодой человѣкъ…
— Да, именно, благодаря этому нелѣпому безкорыстію, или, скорѣе, низкой беззаботности о своемъ высокомъ родъ, представители знатнѣйшихъ домовъ впадаютъ въ постыдную посредственность… Такъ точно мой отецъ и мой мужъ, не стараясь возстановить состояніе; которой отняла у насъ позорная революція, оставили сына и дочерей ни съ чѣмъ… Теперь позвольте спросить васъ, какъ могу я выдать дочерей своихъ замужъ?.. между-тѣмъ, еслибъ Жеральдъ женился на богатѣйшей наслѣдницѣ во всей Франціи, онъ могъ бы помочь сестрамъ, и онѣ, вѣроятно, нашли бы себѣ приличныя партіи… И вы хотите, сударь, чтобъ я не приходила въ отчаяніе отъ разрушенія моихъ плановъ… Я, которая думала доставить своему сыну богатство, приличное его знатному происхожденію!
— Прекрасно, герцогиня, я понимаю… вы любите Жеральда, хотя должно сознаться, что ваша манера любить не совсѣмъ-хороша… Но какъ бы то ни было… худо или хорошо, главное дѣло въ томъ, что вы его любите…
— О, да, я люблю его, отвѣчала мадамъ де-Сантерръ: — я люблю его такъ, какъ должна любить…
— А вотъ мы сейчасъ это увидимъ.
— Что вы хотите этимъ сказать?
— Во-первыхъ, я долженъ объявить вамъ, что Жеральдъ страстно влюбленъ… и что…
Но мадамъ де-Сантерръ съ гнѣвомъ вскочила со стула, покраснѣла и, перебивъ горбуна, вскричала:
— О, это низко… Я это подозрѣвала… Такъ вотъ эта тайна… значитъ, Жеральдъ сдѣлалъ этотъ отказъ!.. Мадмуазель де-Бомениль была безъ ума отъ него… Я это замѣтила на балѣ у мадамъ де-Миркуръ… и это вы, сударь, устроили всю эту гнусную интригу…
Гнѣвъ герцогини достигъ своего полнаго развитія.
— Нѣтъ, вскричала она: — я болѣе не хочу видѣть своего сына… Онъ безъ души, безъ сердца!..
Маркизъ ожидалъ этого и потому, давъ время пройдти бѣшенству нѣжнѣйшей изъ матерей, сказалъ:
— Вы перебили меня, герцогиня… я продолжаю… я долженъ еще замѣтить вамъ, что мадмуазель де-Бомениль вовсе не безъ ума отъ Жеральда, а, съ своей стороны, она тоже любитъ одного благороднаго молодаго человѣка…
— Безстыдница! вскричала герцогиня съ такимъ простодушіемъ, что горбунъ, не смотря на свою важность, не могъ не улыбнуться едва-замѣтнымъ образомъ и продолжалъ:
— Итакъ, я сказалъ вамъ, что Жеральдъ страстно влюбленъ въ дѣвушку, вполнѣ достойную любви его…
— Прошу васъ, сударь, болѣе ничего не говорить мнѣ объ этомъ, возразила герцогиня, стараясь казаться спокойною: — между мною и моимъ сыномъ отнынѣ все кончено. Онъ можетъ любить кого ему угодно… онъ уже совершеннолѣтній… и можетъ обойдтись безъ моего согласія… Пускай онъ топчетъ въ грязь свой благородный титулъ… съ нынѣшняго дня я принимаю фамилію моего отца..ж я разскажу вездѣ и всѣмъ, почему стыжусь носить имя униженное, опозоренное… Мнѣ еще остаются дочери, подлѣ которыхъ я могу найдти себѣ утѣшеніе…
Маркизъ понялъ безсмысленность и необузданность этихъ словъ.
— Вашъ сынъ, герцогиня, сказалъ онъ съ важностью: — понимаетъ свои обязанности въ отношеніи къ вамъ совершенно иначе, нежели вы понимаете ваши обязанности въ отношеніи къ нему… Будьте увѣрены, что онъ будетъ уважать васъ, какъ онъ исполнялъ этотъ долгъ уваженія до-сихъ-поръ… Онъ женится только получивъ ваше согласіе…
— Въ-самомъ-дѣлѣ? вскричала герцогиня съ сардоническимъ смѣхомъ: — онъ дѣлаетъ мнѣ эту честь?
— Дѣвушка, которую любитъ вашъ сынъ, не смотря на свою любовь къ нему, выходитъ за него только съ тѣмъ условіемъ, что вы, герцогиня, сами пріѣдете, къ ней и дадите ваше согласіе на бракъ…
— Это, конечно, шутка, маркизъ?
— Нѣтъ, герцогиня… это вопросъ о жизни или смерти вашего сына.
Голосъ маркиза, выраженіе лица его, были полны такой власти, что герцогиня, устрашенная, спросила:
— Что хотите вы сказать?
— Я хочу сказать, что вы мать безъ сердца, если до-сихъ-поръ не замѣтили, какъ съ нѣкотораго времени чахнетъ вашъ сынъ… Развѣ вы забыли день бала, въ который докторъ при мнѣ сказалъ вамъ, что вы можете потерять вашего сына, что онъ умретъ отъ воспаленія въ мозгу?..
Нѣсколько оправившись отъ безпокойства и досадуя на то, что на минуту увлеклась чувствомъ материнской любви, мадамъ де-Сантерръ съ улыбкой презрѣнія сказала:
— Полноте, маркизъ… воспаленіе въ мозгу можно вылечить піявками… Отъ любви умираютъ только въ романахъ, и притомъ еще въ самыхъ плохихъ…
— Вы шутите, герцогиня, и шутите очень-трогательно, совершенно по-матерински… Мнѣ, остается отвѣтить вамъ тоже шуткой, и сказать, что если черезъ нѣсколько дней вы не соберете необходимыхъ свѣдѣній о дѣвушкѣ, о которой я говорю, и не исполните ея требованія…
— Что же, сударь?
— Вашъ сынъ убьетъ себя.
— Убьетъ, повторила герцогиня съ ироніей: — какъ, герой какой-нибудь мелодрамы….
— Я говорю вамъ, что вашъ сынъ убьетъ себя, безумная, безчувственная женщина, вскричалъ маркизъ: — я говорю дамъ, что послѣдній герцогъ де-Сантерръ кончитъ жизнь самоубійствомъ, какъ послѣдній герцогъ де-Бретиньи.
Мадамъ де-Сантерръ вспомнила недавно случившееся трагическое, событіе, о которомъ много говорили на балѣ у мадамъ де-Миркуръ, и затрепетала. Она знала удивительную энергію характера Жеральда; она знала, какъ страдалъ онъ отъ печали, которую скрывалъ отъ нея… Она, наконецъ, противъ воли, такъ глубоко уважала прямой характеръ маркиза, что считала его неспособнымъ, безъ особеннаго убѣжденія, говорить о возможности самоубійства Жеральда… и потому въ ужасѣ вскричала:
— Ахъ, маркизъ, ваши слова ужасаютъ меня! Какъ! фамилія де-Сантерровъ пресѣчется самоубійствомъ.
Oчeвиднo, въ этомъ крикѣ слѣпое тщеславіе вопіяло гораздо сильнѣе, чѣмъ чувство матери. Высокомѣрная герцогиня трепетала за жизнь сына при мысли о томъ, что фамилія де-Сантерровъ, ихъ знатный, древній родъ могъ угаснуть…
Маркизъ не могъ ошибиться въ чувствахъ герцогцни, и сказалъ:
— Да, если вы такъ же слѣпы, какъ безчувственны, прекрасное имя дe-Caнтeppoвъ, уважаемое, прославленное — угаснетъ навсегда, въ слезахъ и въ крови…
— Эта мысль ужасна, мосьё де-Мэльфоръ… Я знаю, мой несчастный сынъ способенъ на все… О, нѣтъ, нѣтъ, я не хочу и думать объ этомъ… Я трепещу отъ ужаса… Когда я припомню траура отчаяніе, стыдъ семейства, глава котораго кончилъ жизнь подобнымъ преступленіемъ… О!.. дoвoльнo, довольно… я боюсь чтобъ не сойдти съ ума…
Герцогиня на минуту остановилась охватила обѣими руками свой лобъ; облитый холоднымъ потомъ, и по нѣкоторомъ размышленіи продолжала:
— Я говорю вамъ, сударь, что я не хочу объ этомъ думать… Скажите, кто она, эта дѣвушка? Хотя я страшно боюсь за выборъ Жеральда, но все-таки одно меня нѣсколько разувѣряетъ… выговорите, что эта дѣвушка требуетъ, чтобъ я сама пріѣхала къ ней — дать мое согласіе на бракъ… Чтобъ осмѣлиться на подобное требованіе, надо по-крайней-мѣрѣ принадлежать къ тому обществу, которое достойно меня… Любовь Жеральда должна быть…
— Не безпокойтесь, перебилъ маркизъ: — вашъ сынъ избралъ дѣвушку, достойную его… Я уже имѣлъ честь утвердительно сказать вамъ объ этомъ, съ строгостію продолжалъ горбунъ: — обыкновенно всегда вѣрятъ тому, что я говорю.
— Да, это правда, сударь; ваше слово можетъ служить мнѣ порукой. — Конечно, болѣе уже никогда не буду я мечтать о счастіи моего сына… но все-таки, если дѣвушка, о которой вы говорите, знатнаго происхожденія, имѣетъ состояніе…
— Дѣвушка, о которой идетъ рѣчь, перебилъ горбунъ: — сирота… простая учительница музыки и живетъ одними своими уроками…
Невозможно передать, какое выраженіе приняли всѣ черты лица герцогини, когда она услышала эти слова. Кажется, еслибъ электрическая искра пробѣжала по всему ею существу, и тогда она не сдѣлала бы такого странно-конвульсивнаго движенія.
— Бродяга, потаскушка! вскричала герцогиня: — такъ, я этого ожидала… негодный сынъ мой долженъ былъ этимъ кончить!.. Какой срамъ моему имени, имени дочерей моихъ!..
Мосьё де-Мэльфоръ тоже быстро вскочилъ со стула, чтобъ отвѣчать герцогинѣ, но она перебила его:
— И подобная тварь имѣетъ дерзость требовать, чтобъ я унизилась до нея… чтобъ я пріѣхала…
Герцогиня не могла кончить. Ей казалось, что она осквернитъ свои губы, повторивъ дерзкое, непонятное для нея требованіе Эрминіи. Потомъ она захохотала сардоническимъ, почти лихорадочнымъ смѣхомъ.
Черезъ нѣсколько минутъ, мадамъ де-Сантерръ съ холоднымъ спокойствіемъ подошла къ горбуну, взяла его за руку, и сказала:
--Выслушайте меня хорошенько… Еслибъ мой недостойный сынъ пришелъ сюда и сказалъ: «Я убью себя въ вашихъ глазахъ, если вы откажете мнѣ въ своегнъ согласіи», я отвѣтила бы ему: убей! Мнѣ легче видѣть твою, смерть, чѣмъ твой позоръ; если твое имя угаснетъ навсегда, мнѣ будетъ отраднѣе видѣть его конецъ, чѣмъ продолженіе, позорное для тебя, для меня и для твоихъ сестеръ.
Маркизъ еще разъ хотѣлъ говорить, еще разъ перебила его герцогиня:
— Я спокойна теперь, мосьё де-Мэльфоръ… Я говорю-что думаю; говорю, что сдѣлала бы непремѣнно… Послѣ дерзкихъ притязаній моего сына и его гнусной сообщницы, я не чувствую болѣе къ нему материнской любви… я равнодушна къ нему… болѣе, я презираю его, ненавижу, слышите ли; маркизъ? да, ненавижу… Скажите ему это… Теперь я перенесу на дочерей, моихъ всю привязанность, которую имѣла къ этому негодяю…
— Да, думалъ маркизъ съ ужасомъ: — эта женщина способна исполнить все, что она говоритъ… Настойчивость напрасна… разсудкомъ никогда не побѣдишь ея слѣпаго упрямства… да, герцогиня дѣйствительно хладнокровно стала бы смотрѣть, еслибъ сынъ ея пришелъ убить себя у ногъ ея… Въ характерѣ этой высокомѣрной женщины тщеславіе дошло до безсмысленной лютости животнаго? Бѣдный Жеральдъ! бѣдная Эрминія!..
VII.
правитьБѣшенство мадамъ де-Сантерръ стало мало-по-малу утихать, хотя она никакъ не могла вѣрить тому, что сынъ ея хочетъ жениться на музыкантшѣ, живущей одними своими уроками.
Мосьё де-Мэльфоръ, сдѣлавъ видъ, будто между ними вовсе не было предъидущаго разговора, вдругъ спросилъ:
— Что думаете вы, герцогиня, о древности происхожденія и знатности дома Го-Мартелей?..
Мадамъ де-Сантерръ съ изумленіемъ взглянула на горбуна..
— Удивляюсь, маркизъ, вашему неумѣстному допросу.
— Почему же, герцогиня?
— Какъ, сударь? вы видите мое отчаяніе, въ которое вы же сами, конечно невольно повергли меня, и спрашиваете о знатности и древности дома Го-Мартелей?
— Мой вопросъ вовсе не такъ неумѣстенъ, какъ вы полагаете; онъ именно касается вашего положенія, потому-что можетъ облегчить ваше горе. Итакъ, еще разъ позвольте спросить, что вы думаете о домѣ Го-Мартелей?
— Помилуйте, маркизъ… конечно, во Франціи нѣтъ фамиліи древнѣе и знатнѣе Го-Мартелей. Впрочемъ, вы это знаете лучше, чѣмъ кто-нибудь, потому-что сами принадлежите къ ней…
— А теперь я сдѣлался даже главою этого дома…
— Вы? вскричала мадамъ де-Сантерръ.
И непонятное дѣло! Въ голосѣ герцогини вмѣсто гнѣва и ироніи выразилось завистливое уваженіе къ представителю могущественной фамиліи.
— Но скажите, пoжaлyйcтa, маркизъ, что же сдѣлалось съ владѣтельнымъ герцогомъ Го-Мартелемъ, который послѣ глупой іюльской революціи уѣхалъ въ Германію?
— Герцогъ по неосторожности утонулъ… и такъ какъ у него не было ни братьевъ, ни дѣтей, то я, какъ его кузенъ, остался наслѣдникомъ его титула и богатствъ…
— Cтaлo-быть, все это случилось очень-недавно?
— Я только-что получилъ отъ австрійскаго посланника извѣстіе о смерти герцога и вчера формально былъ введенъ во владѣніе…
— Такимъ-образомъ, вы теперь — маркизъ-де-Мэльфоръ, владѣтельный герцогъ Го-Мартель! воскликнула мадамъ де-Сантерръ съ завистливымъ удивленіемъ.
— Ни больше, ни меньше, герцогиня, и притомъ это пріобрѣтеніе, какъ видите, не стоило мнѣ никакихъ хлопотъ…
— Да это великолѣпно, маркизъ! продолжала герцогиня тѣмъ же тономъ, вовсе позабывъ о сынѣ, котораго отчаяніе могло довести до самоубійства: — стало-быть, вы теперь одинъ изъ знатнѣйшихъ владѣльцевъ Франціи?..
— Да! это прекрасное достоинство какъ съ облаковъ свалилось на меня… Трудно повѣрить, что вчера я былъ просто добрый дворянинъ, а сегодня… не правда ли, я перемѣнился? А?
— Мнѣ странно, сударь, что вы можете шутитъ надъ знатностью рода… это то же, что кощунствовать.
— О, конечно, Герцогиня, есть много другихъ предметовъ для насмѣшекъ… Но я забылъ сказать вамъ, что владѣтельный герцогъ Го-Мартель оставилъ въ Венгріи нѣсколько помѣстій, съ которыхъ получается болѣе пятидесяти тысячъ экю чистаго, годоваго дохода…
— Пятьдесятъ тысячь экю годоваго дохода! Да, и теперь, хоть навѣрно не знаютъ, что вы имѣете, все-таки считаютъ васъ очень богатымъ, сказала мадамъ де-Сантерръ съ завистливой жадностью!
— Право, герцогиня, отвѣчалъ горбунъ: — я самъ хорошо не знаю количества своихъ доходовъ… потому-что мои фермеры… народъ бѣдный… платятъ мнѣ, когда могутъ платить, не обременяя себя… все-таки въ самый несчастный годъ я получу до шестидесяти тысячъ ливровъ чистаго дохода… я уже не считаю того; что земли мои приносятъ мнѣ, кромѣ денегъ, и почетъ. Это уже дѣло честолюбія!.. На-примѣръ, честные избиратели того округа, въ которомъ лежатъ мои помѣстья, предлагаютъ мнѣ быть ихъ депутатомъ, потому-что послѣдній почтенный представитель ихъ умеръ… Видите ли теперь, что слава и богатство сыплются на меня, какъ дождь…
— Въ такомъ случаѣ, маркизъ, у васъ теперь боліе двухъ сотъ тысячъ ливровъ годоваго дохода, и кромѣ того вы еще владѣтельный герцогъ Го-Мартель…
— И прибавьте еще, что могу быть депутатомъ, если вамъ угодно… замѣтьте это…
— Ваше положеніе превосходно!
— Разумѣется, и съ моей фигурой я могу имѣть претензію на самыя-блестящія партіи… не правда ли? Скажите, пожалуйста, какая досада, что мадмуазель де-Бомениль страстно влюблена въ прекраснаго молодаго человѣка… Иначе, она съ гордостью отдала бы мнѣ свое сердце…
При этихъ словахъ горбуна, внезапная мысль мелькнула въ умѣ герцогини. Тщеславная и корыстолюбивая, она по минутномъ размышленіи бросила проницательный взглядъ на маркиза, и сказала:
— Знаете ли что, мосьё де-Мэльфоръ? Мнѣ кажется, что я угадала вашу мысль?
— Что же вы угадали?
— Когда вы спрашивали мое мнѣніе, о знатности фамиліи Го-Мартелей, вы сказали мнѣ, что этотъ вопросъ былъ сдѣланъ съ цѣлью облегчить мое отчаяніе, въ которое повергло меня недостойное поведеніе Жеральда.
— Да, я сказалъ это, герцогиня… и дѣйствительно вопросъ мой былъ сдѣланъ съ этой цѣлью.
— Теперь, когда вы сдѣлались главою знаменитой фамиліи Го-Мартелей, вы хотите, чтобъ эта фамилія не угасла…
— Въ вашихъ словахъ есть нѣсколько правды, отвѣчалъ маркизъ, очень удивленный проницательностью герцогини; но онъ вовсе не подозрѣвалъ ея настоящей мысли: — да, продолжалъ горбунъ: — сознаюсь, я очень хотѣлъ бы, чтобы фамилія моя не угасла вмѣстѣ со мною…
— Вотъ видите ли, я угадала… И какъ вы знаете, что только дѣвушка высокаго происхожденія, воспитанная въ строгихъ правилахъ, способна носить это знатное имя и понять свои священныя обязанности къ тому, который доставитъ ей такое великолѣпное положенію въ свѣтѣ… вы думаете о моей старшей дочери… и такимъ-образомъ хотите предложить мнѣ вознагражденіе за тѣ страданія, которыя причиняетъ мнѣ безпутная жизнь моего сына…
— Мнѣ жениться? мнѣ? вскричалъ горбунъ, болѣе возмущенный, чѣмъ удивленный безстыднымъ предложеніемъ герцогини. Но онъ хотѣлъ узнать, до чего могли дойдти ослѣпленіе, корыстолюбіе и безчувственность этой безчеловѣчной женщины и потому принялъ на себя видъ, будто отказывается только затѣмъ, чтобъ, такъ-сказать, покориться ея убѣжденіямъ…
— Какъ? мнѣ думать о подобномъ бракѣ? говорилъ маркизъ: — даже еслибъ я и желалъ… это было бы невозможно… Подумайте, герцогиня… въ мои лѣта… съ такой фигурой… между-тѣмъ, ваша дочь Берта прелестная дѣвушка… и ей нѣтъ еще двадцати лѣтъ… Прлноте, она будетъ смѣяться мнѣ въ глаза… и хорошо сдѣлаетъ…
— Вы ошибаетесь, маркизъ, съ важностью возразила несравненная мать: — мадмуазель де-Сантерръ воспитана въ строгихъ правилахъ… она пріучена къ покорности и уваженію… и никогда не выйдетъ изъ границъ приличія… Притомъ, ей извѣстно, что она бѣдна и что никогда не дождется такого блестящаго предложенія, какое вы можете сдѣлать ей.
— Еще разъ говорю вамъ, что я старъ, безобразенъ, горбатъ…
— Маркизъ, дочери мои воспитаны въ такихъ правилахъ, что не осмѣлятся поднять глазъ на мyжей, которыхъ я изберу имъ, до-тѣхъ-поръ, пока не воротятся изъ-подъ вѣнца…
— Прекрасный же сюрпризъ готовите вы бѣдной дѣвушкѣ, которая выйдетъ за меня!
— Повторяю вамъ, мои дочери не обладаютъ безстыдствомъ тѣхъ, которыя позволяютъ себѣ цѣнить мужей по физическимъ достоинствамъ… Я скажу мою волю Бертѣ, и она покорится ей…
— Что выиграю я, подумалъ горбунъ: — если выскажу этой недостойной матери весь ужасъ, который она внушаетъ мнѣ? Это безумная, злая женщина… Лучше употребимъ въ пользу ея безуміе…
Мадамъ де-Сантерръ съ безпокойствомъ ожидала отвѣта.
Маркизъ это замѣтилъ и сказалъ: — Вы сейчасъ очень-благоразумно выразились, говоря, что не должно шутить надъ знатностью происхожденія.,
— Да, маркизъ.
— Конечно, вы согласитесь, что тѣмъ не менѣе нельзя шутить бракомъ?
— Разумѣется.
— Въ такомъ случаѣ, между нами сказать, ваше желаніе видѣть мадмуазель Берту герцогиней Го-Мартель, очень походитъ на шутку надъ бракомъ и знатностью рода, надъ этими двумя священными предметами, какъ вы ихъ называете.
— Почему такъ?
— А вотъ почему: мадмуазель де-Сантерръ, давѣ клятву въ вѣрности старому горбуну, оскорбила бы этимъ и святость брака и самую религію; скажу болѣе, она оскорбила бы природу и ея Создателя… Съ своей стороны, я жестоко бы насмѣялся надъ древними дворянскими фамиліями вообще и надъ фамиліей де-Сантерровъ и Го-Мартелей-въ-особенности, еслибъ согласился принять руку вашей дочери и такимъ-образомъ продолжить существованіе этихъ двухъ домовъ въ лицѣ страшныхъ boscos, подобныхъ мнѣ по фигурѣ… Конечно, это послужило бы лучшимъ доказательствомъ самоотверженія и вѣрности моей жены, но за то, какое смѣшное понятіе имѣлъ бы свѣтъ о нашихъ знатныхъ историческихъ родахъ?
— Маркизъ…
— Знаю, знаю, перебилъ де-Мэльфоръ: — вы хотите припомнить мнѣ горбъ принца Евгенія… Вѣроятно, мой горбъ очень польщенъ этимъ сравненіемъ; но знаете ли, къ чему отнимать знаменитость у этого рѣдкаго произведенія природы, умножая его? Я безконечно благодаренъ вамъ, герцогиня, за предложеніе, съ своей стороны, мадмуазель Берта будетъ не менѣе благодарна мнѣ за мой отказъ… Однакожь, все-таки зависитъ отъ васъ соединить обѣ наши могущественныя фамиліи, какъ вы ихъ называете, и доставить нашему семейству мои двѣсти тысячь ливровъ годоваго дохода. Спѣшу предувѣдомить васъ, что я слишкомъ-мало убѣжденъ въ своихъ достоинствахъ для того, чтобъ осмѣлиться поднять глаза на васъ самихъ, герцогиня, прибавилъ горбунъ съ ироническимъ поклономъ. — Во-первыхъ, я былъ бы для васъ самымъ отвратительнымъ мужемъ… и потомъ… я не имѣю призванія къ браку…
— Не спѣшите, сударь, предупреждать предложеніе, котораго вамъ и не думали дѣлать, возразила мадамъ де-Сантерръ съ высокомѣріемъ. — Потрудитесь лучше объяснить вашу загадку, которой я не могу понять… Вы говорите мнѣ о соединеніи нашихъ фамилій… признаюсь, я тутъ ровно ничего не понимаю.
— Позвольте замѣтить вамъ, вовсе не въ видѣ упрѣка… нѣтъ… такъ, подружески. Когда дѣло шло о бракѣ вашего сына съ мадмуазель де-Бомениль, вы забыли, что Бомениль есть только названіе земли, и что дѣдушка покойнаго графа, впрочемъ, очень-хорошій человѣкъ, былъ просто мосьё Жозефъ Веръ-Пюи, богатый банкиръ..
— Извините, я очень-хорошо, знала, что по своему происхожденію мадмуазель Веръ-Пюи де-Бомениль ничего, не значитъ; но…
— Но мильйоны озлащали для васъ эту недавно облагороженпую мѣщанку. Теперь позвольте же васъ спросить… хотя въ этомъ случаѣ мильйоновъ очень-немного, не болѣе пяти… повторяю, позвольте васъ спросить, что бы вы сказали о свадебномъ билетѣ слѣдующаго содержанія:
«Маркизъ де-Мэльфоръ, владѣтельный герцогъ Го-Мартель и проч., и проч., имѣетъ честь увѣдомить васъ о бракосочетаніи мадмуазель Эрминіи Го-Мартель съ герцогомъ де-Сантерромъ?»
Герцогиня, ничего не понимая, съ удивленіемъ смотрѣла на горбуна.
Онъ продолжалъ:
— Въ свадебномъ контрактѣ было бы сказано, что дѣти мужескаго пола, имѣющія родиться отъ этого брака, будутъ-носить имя де-Сантерръ — Го-Мартель. Мнѣ кажется, что это имя звучитъ не хуже именъ Роанъ-Рошфоръ или Монморанси-Люксанбуръ. При томъ же, надо замѣтить вамъ, что мадмуазель Эрминія Го-Мартель единственная дочь; до моей смерти я предоставилѣ бы молодымъ супругамъ полтораста тысячъ годоваго дохода. Это, кажетcя, довольно для тoгo, чтобъ они могли достойно поддерживать этотъ союзъ двухъ знаменитыхъ фамилій.
— Право, я все-таки ничего не понимаю; вѣдь вы, маркизъ, никогда не были женаты и, стало-быть, не имѣете дочери.
— Такъ что жь? Развѣ кто-нибудь мѣшаетъ мнѣ сдѣлать законною дочерью какую-нибудь дѣвушку и передать ей и мое имяи мое богатство?
— Конечно, нѣтъ; но эта дѣвушка… кто же ея родственники? Она сирота и, какъ я сказалъ вамъ, живетъ музыкальными уроками. — Какъ? вскричала мадамъ де-Сантерръ. — Это та, которую Жеральдъ унизился любить… эта бродяга!..
— Дoвoльнo, гepцoгиня, съ строгостію перебиъ тгорбунъ. — Я не позволю говорить такъ о той, которую я уважаю… люблю… которой хочу даже передать свое благородное имя.
— Маркизъ, все это такъ странно…
— Пусть будетъ странно. Скажите, принимаете ли вы мое предложеніе, да или нѣтъ?
— Согласиться на бракъ моего сына съ той, которая живетъ музыкальными уроками!..
— Конечно, герцогиня, съ вашей стороны это было бы удивительно героическое снисхожденіе; но я опять напомню вамъ, что вашъ сынъ не имѣетъ ничего, или имѣетъ очень-мало, что почти все равно; между-тѣмъ, какъ мадмуазель Эрминія де-Мэльфоръ, которая, имѣла безстыдство жить честно однимъ трудомъ своимъ, доставляетъ мосьё де-Сантерру двѣсти тысячъ ливровъ годоваго дохода и родство съ знаменитой фамиліей Го-Мартелей… Притомъ же, прощу позабыть, что въ случаѣ отказа вашъ сынъ убьетъ себя… Я знаю, что вы лучше бы согласились видѣть его смерть, чѣмъ женитьбу, на не-ровнѣ, потому-что стоицизмъ матери Гракховъ въ сравненіи съ вашимъ ничего не значитъ; но тѣмъ не менѣе, слѣдствіемъ этого будетъ то, что съ самоубійствомъ вашего сына знаменитая фамилія де-Сантерровъ пресѣчется навсегда. Мнѣ кажется, что это обстоятельство гораздо плачевнѣе женитьбы на не-ровнѣ, тѣмъ болѣе, что эта неровня носитъ имя мадмуазель де-Meльфopъ-Гo-Mapтeль.
— Но все-таки всѣ будутъ знать, что эта дѣвушка только узаконенная дочь ваша…
— На этотъ счетъ, я могу вамъ только сказать, что никогда у меня самого не могло быть дочери болѣе нѣжной, болѣе прекрасной, болѣе благородной…
— Стало-быть, вы очень-хорошо ее знаете?
— Вотъ странный вопросъ! помилуйте, герцогиня: не-уже-ли вы думаете, что я отдалъ бы свое имя дѣвушкѣ, которая не достойна носить его… кажется, герцогиня, вы довольно знаете меня…
— Стало-быть, маркизъ, въ этой дѣвушкѣ есть что-нибудь особенное?
— Да, моя узаконенная дочь дѣйствительно имѣетъ несчастіе быть артисткой съ рѣдкимъ талантомъ и я… право, плачу, страдаю, бѣшусь на это жалкое неудобство; но увы! вѣдь вы знаете, герцогиня, пословицу, что хорошенькая дѣвушка…
— По-крайней-мѣрѣ, въ какомъ же обществѣ она даетъ уроки?
— Конечно, не въ нашемъ… она слишкомъ-горда для этого; но Эрминія де-Мэльфоръ…
— Боже мой, маркизъ… вы рѣшительно приводите меня въ смущеніе…
— Выслушайте меня хладнокровно, сказалъ де-Мэльфоръ уже не съ ироніей, а строгимъ, серьёзнымъ голосомъ: — сейчасъ я выведу васъ изъ этого затруднительнаго положенія… Вотъ мое послѣднее и рѣшительное слово… Если вы откажете въ вашемъ согласіи, я поѣду къ Эрминіи, разскажу ей обо всемъ, что хочу для нея сдѣлать… постараюсь всѣми средствами доказать, что если она, какъ дѣвушка безъ состоянія, безъ имени, согласясь на бракъ съ Жеральдомъ, боялась, показаться корыстолюбивой, и по чувству собственнаго достоинства сдѣлала требованіе, которое я передалъ вамъ, герцогиня… то теперь, сдѣлавшись узаконенною дочерью маркиза де-Мэльфора, и принося своему мужу знаменитое имя и двѣсти тысячь ливровъ годоваго дохода, она не должна бояться за свою благородную гордость… Я знаю, что Эрминія обожаетъ Жеральда, и потому согласится на мой благоразумныя совѣтъ… Вашъ сынъ поступитъ по праву совершеннолѣтія и… конецъ дѣлу.
— Маркизъ!
— Конечно, Жеральду будетъ тяжело перенести вашъ гнѣвъ и обойдтись безъ вашего согласія, потому-что онъ любитъ васъ, любитъ до ослѣпленія… но, чтобъ избавить его отъ угрызеній совѣсти, я повторю ему ваши собственныя слова: мнѣ отраднѣе видѣть моею сына мертвымъ, чѣмъ женатымъ на не-ровнѣ. Слова безчеловѣчныя, или, лучше, безумныя, потому-что я утверждаю, что Жеральдъ любитъ дѣвушку, достойную его…
— А, маркизъ! вы не захотите поселить раздоръ между мною и моимъ сыномъ.
— Я долженъ упрочить счастіе и спокойствіе Жеральда, если ужь вы такъ упрямы, что хотите пожертвовать имъ нелѣпымъ предразсудкамъ…
— Это выраженіе…
— Да, герцогиня… и предразсудкамъ глупымъ темъ болѣе, что они теряютъ всевозможное основаніе, когда вы знаете, что эта дѣвушка будетъ моей узаконенной дочерью. Послѣднее слово! если въ васъ еще есть хоть капля материнскаго чувства и здраваго cмыcлa, если вы хотите сохранить привязанность вашего сына и избавить себя и его отъ безразсудныхъ, кривыхъ толковъ толпы, — вы поѣдете завтра къ Эрминіи… послѣ тoгo, что я дѣлаю, для нeя, всякою ваше стараніе разузнавать о ней вовсе безполезно…
— Какъ? мнѣ первой ѣхать къ ней?
— Да, вы должны снизойдти до этого… такое униженіе можетъ быть тяжело для васъ тѣмъ болѣе, что Эрминія, по нѣкоторымъ, причинамъ, до времени не должна знать о моемъ намѣреніи назвать ее моей дочерью… Cтaлo-быть, просто Эрминіи, музыкальной учительницѣ, скажете вы, что соглашаетесь на бракъ ея съ вашимъ сыномъ.
— Никогда, сударь, не соглашусь я на подобное униженіе…
— Подумайте, что вашъ визитъ никому не будетъ извѣстенъ… Одного меня встрѣтите вы у Эрминіи…
— Повторяю вамъ, что это нeвoзмoжнo., никогда я не унижусь до этого…
— Въ такомъ случаѣ, Жеральдъ узнаетъ мѣру вашей материнской любви къ-нему… и мы обойдемся безъ вашего согласія.
— Но, наконецъ, маркизъ… вы не можете требовать, чтобъ я сію же минуту рѣшилась…
— Я даю вамъ день на размышленіе… Послѣзавтра утромъ я пріѣду къ вамъ за отвѣтомъ. Если онъ будетъ согласенъ съ разсудкомъ, если я увижу въ немъ голосъ материнской любви — я отправлюсь къ Эрминіи за нѣсколько минутъ до васъ… Если жь нѣтъ, объявляю вамъ, что черезъ шесть недѣль вашъ сынъ женится.
При этихъ словахъ, маркизѣ поклонился герцогинѣ и вышелъ.
— Я увѣренъ, думалъ онъ, выходя изъ дверей: — эта безумная женщина согласится на требованіе Эрминіи, потому, что ея корыстолюбіе очень польщено этимъ бракомъ. Притомъ же, по одному изъ тѣхъ странныхъ противорѣчій, которыми, къ-несчастію, такъ изобилуетъ бѣдная человѣческая натура, эта женщина, готовая своимъ безсмысленнымъ, безчеловѣчнымъ упорствомъ довести сына своего до самоубійства, дорожитъ его привязанностью, какъ нѣжнѣйшая изъ матерей. Она пойметъ, какъ Жеральдъ будетъ обожать ее, если она покажетъ видъ, что охотно соглашается на его бракъ, и поѣдетъ къ Эрминіи.
"Но это еще не все, мечталъ горбунъ: — прійметъ ли Эрминія предложеніе быть моей узаконенной дочерью? Зная всѣ выгоды, которыя оно можетъ доставить ей, гордая дѣвушка станетъ подозрѣвать, что только по этому и рѣшилась мадамъ де-Сантерръ дать согласіе на бракъ… Эта мысль ужасаетъ меня. Еще вчера, безподобная въ своей благородной гордости, она почти оскорбилась, когда Эрнестина предложила ей… не раздѣлить съ ней ея довольство, но только провести съ нею нѣсколько дней, оставивъ уроки… а между-тѣмъ, она, можетъ-быть, знаетъ, что Эрнестина сестра ея… теперь, я болѣе не сомнѣваюсь… Эрминія — дочь графини де-Бомениль, — и она знаетъ эту тайну…
"Да! очень можетъ случиться, что Эрминія не прійметъ моего предложенія… а я, между-тѣмъ, долженъ былъ сказать объ этомъ герцогинѣ, чтобъ убѣдить ее…. Иначе невозможно было получить ея согласіе… Но лишь бы только герцогиню поѣхала къ Эрминіи, и дала свое согласіе ей… какъ бѣдной сиротѣ, простой дѣвушкѣ, живущей музыкальными уроками… Далѣе увидимъ, что надо будетъ еще сдѣлать…
"Теперь отправимся къ мосьё де-Ларошгю… Эрнестина тоже дочь моя… Надо попасть къ этому несносному барону невзначай… Иначе онъ ни за что въ свѣтѣ не прійметъ меня… Съ тѣхъ поръ, какъ я уничтожилъ его надежды на званіе пера, сорвавъ маску съ негодяя Морнана, баронъ не можетъ меня терпѣть… Впрочемъ, съ помощью Эрнестины, я надѣюсь поймать его въ-расплохъ… Притомъ же баронъ, къ-счастію, не такъ золъ, какъ глупъ.
Мосьё де-Мэльфоръ сѣлъ въ карету и велѣлъ везти себя къ барону де-Ларошгю.
VIII.
правитьПріѣхавъ въ отель де-Ларошгю, маркизъ попросилъ ввести его къ мадмуазель де-Бомениль. Увидавъ горбуна, Эрнестина бросидась къ нему на встрѣчу.
— Ну, что, мосьё де-Мэльфоръ, есть ли что-нибудь утѣшительное для Эрминіи?
— Я начинаю нѣсколько надѣяться…
— Какое счастіе! Когда я увижу Эрминію, могу ли сказать ей объ этомъ?
— Да, скажите ей, чтобъ она надѣялась, но не слишкомъ… Однакожь, дитя мое, вы забываете о себѣ… Для васъ у меня тоже есть пріятная новость… Свѣдѣнія, которыя я собралъ о мосьё Оливье, прекрасно рекомендуютъ его.
— О, я была въ этомъ увѣрена!
— Я даже узналъ одну очень-любопытную вещь… Мосьё Оливье, пользуясь своимъ отпускомъ и помогая своими работами старику-дядѣ, ѣздилъ въ ваше помѣстье де-Бомениль, неподалеку отъ Люзарша… тамъ онъ занимался…
— Не-уже-ли? вотъ странно!..
— Это обстоятельство мнѣ подало мысль, которую я нахожу очень благоразумною. Хотя теперь я и убѣжденъ, что, полюбивъ мосьё Оливье, вы не могли сдѣлать достойнѣйшаго выбора, однакожь…
— Однакожь?
— Это дѣло такъ важно, что я нахожу необходимымъ еще одно и уже послѣднее испытаніе…
— Для мосьё Оливье?
— Да. Какъ вы объ этомъ думаете?
— Я согласна, мосьё де-Мэльфоръ; о, я не боюсь за него…
— Притомъ же, вы сами, Эpнecтина, будете свидѣтельницей этого испытанія. Если мосьё, Оливье выдержитъ его, вы должны будете гордиться своимъ выборомъ; тогда не будетъ болѣе никакихъ сомнѣній о участіи всей вашей будущности… Если жь нѣтъ, это будетъ новымъ доказательствомъ, что благороднѣйшіе характеры иногда покоряются искушпніямъ… Кромѣ того, это испытаніе должно произвести самое важное послѣдствіе.
— Какое же?
— Послѣ этого испытанія, мосьё Оливье не могъ бы нисколько бояться за свою благородную гордость, женясь на богатѣйшей наслѣдницѣ во всей Франціи., а вѣдь вы знаете, какъ насъ безпокоила гордая деликатность его характера…
— Ахъ, мосьё дe-Meльфopъ, вы нашъ добрый геній…
— Подождите еще, не дѣлайте изъ меня полубога, дитя мое; намъ еще остается многое. Помнится, вы говорили мнѣ, что черная лѣстница ведетъ въ Вашу комнату и доходитъ даже до кабинета мосьё де-Ларошгю?
— Да… по этой лѣстницѣ мосьё де-Ларошгю принимаетъ по утрамъ нѣкоторыхъ изъ своихъ самыхъ близкихъ друзей, о которыхъ никогда ему не докладываютъ.,
— Безподобно. Я пройду по ней ни больше, ни меньше, какъ близкій другъ барона, и доставлю ему самый странный, сюрпризъ. Проводите меня, дитя мое.
Эрнестина пошла впереди маркиза. Проходя черезъ комнату мадамъ Ленэ, она сказала:
— Ахъ, я все позабывала объяснить вамъ, какимъ-образомъ я могла потихоньку отъ всѣхъ ѣздить на вечера къ мадамъ Эрбо. Вотъ эта дверь ведетъ на другую потайную лѣстницу, которая выходитъ прямо на улицу. Дверь была издавна заперта, но моя гувернантка успѣла отпереть ее… Черезъ эту-то дверь мы выходили и входили, никѣмъ не замѣченные.
— А теперь эта дверь заперта. ли? — спросилъ горбунъ, казалось, пораженный этимъ обстоятельствомъ.
— Моя гувернантка сказала мнѣ, что заперла ее.
— Дитя мое, ваша гувернантка презрѣнная, женщина. Она помогала вамъ выходить потихоньку изъ -дому, стало-быть, сдѣлала бы то же самое, еслибы вы вздумали выйдти и не съ такой благородной цѣлью; Вы не должны имѣть къ ней ни малѣйшаго довѣрія.
— Я нисколько и не довѣряю ей, мосьё де-Мэльфоръ. Какъ только будетъ можно, я намѣрена щедро заплатить ей за ея скромность, какъ обѣщала, и отослать ее…
— Черезъ, эту дверь можно свободно пройдти къ вамъ, и она, между-тѣмъ, находится въ распоряженіи вашей презрѣнной гувернантки… Это дурно… сказалъ маркизъ въ размышленіи: — сегодня же скажите вашему опекуну, что вы случайно открыли этотъ выходъ, — и попросите для большей безопасности заложить его… или пускай дадутъ вамъ другую комнату…
— Я исполню ваше желаніе, мосьё де-Мэльфоръ; но чего вы боитесь за эту дверь?
— Я не имѣю никакой особенной причины бояться; это надо сдѣлать, во-первыхъ, изъ приличія, во-вторыхъ, изъ предосторожности… Но до свиданья; дай Богъ, чтобъ я возвратился къ вамъ съ доброй вѣстью!
Черезъ нѣсколько минутъ, маркизъ вошелъ во второй этажъ и, идя по корридору, увидалъ дверь, отворилъ ее и очутился въ кабинетѣ мосьё де-Ларошгю.
Баронъ~сидѣлъ спиною къ маркизу и читалъ въ какой-то газетъ отчетъ о послѣднемъ засѣданіи палаты перовъ. Услыхавъ шумъ въ дверяхъ, онъ обернулся и увидалъ горбуна, который съ веселымъ видомъ кивнулъ ему дружески головой и сказалъ:
— Здраствуйте, любезный баронъ.
Мосьё де-Ларошгю въ первую минуту не могъ ничего сказать, Опрокинувшись въ креслѣ, съ журналомъ въ рукахъ и раскрывъ ротъ, онъ неподвижно глядѣлъ на маркиза съ выраженіемъ изумленій и гнѣва.
— Видите, баронъ, я поступилъ по-пріятельски и воспользовался потаеннымъ ходомъ, продолжалъ горбунъ, улыбаясь и подвигая кресла къ камину.
Мосьё де-Ларошгю покраснѣлъ отъ злости; но такъ-какъ онъ очень боялся маркиза, то, вскочивъ съ креселъ, сказалъ:
— Странно… непонятно… необъяснимо, что я… принужденъ имѣть честь принимать васъ у себя… послѣ той сцены, которая…
— Позвольте, любезный баронъ. Вѣдь еслибъ я попросилъ у васъ свиданія, вы, конечно., отказали бы мнѣ, не такъ ли?
— О, конечно, сударь… потому-что…,
— По этому-то я и придумалъ вамъ сюрпризъ, явясь къ вамъ внезапно… теперь, сдѣлайте милость, сядьте, и поговоримъ по-дружески.
— По-дружески! и вы осмѣливаетесь произносить это слово — вы. который съ первой минуты моего несчастнаго знакомства съ вами. преслѣдуете меня своими сарказмами… правда, что я возвращаю вамъ сторицей всѣ ваши насмѣшки… Вы?.. мои другъ? вы, который еще недавно…
— Любезный баронъ, снова перебилъ горбунъ: — знаете ли вы одинъ прелестный водевиль Скриба, подъ названіемъ: Ненависть женщины?
. — Я не вижу, какое отношеніе…
— А вотъ сейчасъ увидите. Въ этомъ водевилѣ молоденькая и очень хорошенькая женщина преслѣдуетъ своею ненавистью одного молодаго человѣка, котораго въ глубинѣ души своей страстно любитъ…
— Что жь дальше, сударь?
— Вотъ. что.. любезный баронъ: — мое положеніе относительно васъ совершенно одинаково съ положеніемъ хорошенькой героини водевиля Скриба… Одна только и есть разница… та, что вы не молодой человѣкъ, а я не прекрасная молодая женщина, которая васъ обожаетъ…
— Но я…..
— Позвольте… скажите мнѣ, политикъ ли вы? да. или нѣтъ?
— Маркизъ!..
— О, ради Бога, не скромничайте. отвѣчайте но совѣсти. Какъ вы думаете о себѣ, политикъ вы или нѣтъ?
При этихъ словахъ маркиза, пріятно ласкавшихъ слухъ мосьё де-Ларошгю, почтенный баронъ вовсе позабылъ свое отвращеніе къ горбуну, надулъ щеки. вложилъ указательный палецъ лѣвой руки въ петлю своего длиннаго домашняго сюртука и, вставъ въ парламентскую позу, съ торжественностью произнесъ:
— Если глубочайшее, подробнѣйшее, совѣстливѣйшее изученіе внутренняго и внѣшняго состоянія Франціи — если нѣкоторая способность въ искусствѣ ораторскаго краснорѣчія — если священная любовь къ отечеству — если, говорю, всѣ эти качества, свойства, достоинства составляютъ политика: то, конечно, я могу имѣть притязаніе играть эту роль… да! И безъ васъ, сударь, безъ вашей выходки противъ мосьё де-Морнана, я игралъ бы ее, эту высокую роль!
— Да, дѣйствительно, любезный баронъ, я долженъ сознаться, что очень-доволенъ собой, потому-что помѣшалъ низкому, презрѣнному де-Морнану жениться на вашей питомицѣ, а вамъ быть пэромъ Франціи.
— Для удовлетворенія моего смѣшнаго самолюбія, какъ вы сказали мнѣ тогда прямо въ лицо… отвергаю это несправедливое, оскорбительное обвиненіе! Мое честолюбіе никогда не было смѣшно!
— Полноте, любезный барон, оно было смѣшно во всѣхъ отношеніяхъ…
— Помилуйте, сударь, развѣ вы пришли сюда за тѣмъ, чтобъ оскорблять меня?
— Знаете, ли, почему ваше честолюбіе было смѣшно и неумѣстно, любезный баронъ? Потому-что вы желали средины, въ которой ваше политическое значеніе нисколько бы не проявилось, даже погибло бы навсегда.
— Какъ? вы теперь говорите о моемъ политическомъ значеніи, тогда какъ прежде всегда преслѣдовали меня эпиграммами?
— Ненависть женщины, любезный баронъ, ненависть женщину, повторяю вамъ.
Мосьё де-Ларошгю въ изумленіи смотрѣлъ на горбуна.
Де-Мэльфоръ продолжалъ:
— Вы, конечно, знаете, баронъ, что мы оба придерживаемся одного и того же мнѣнія?
— Нѣтъ, не знаю; но это меня не удивляетъ… Люди, имѣющіе значеніе въ обществѣ, должны быть постоянными, неизмѣнными, вѣчными представителями преданій старины…
— Поэтому-то, любезный баронъ, сердце мое и возмутилось слишкомъ ложнымъ направленіемъ, которое вы приняли въ политическомъ отношеніи, стараясь выхлопотать себѣ пэрство.
— Знаете ли, маркизъ, сказалъ мосьё де-Ларошгю, слушая горбуна съ возрастающимъ участіемъ: — знаете ли, что вы чрезвычайно, необыкновенно, безмѣрно удивляете меня?
— Боже мой! Думалъ я, продолжалъ де-Мэльфоръ, какъ-будто не обращая вниманія на слова барона: — не-уже-ли несчастный мосьё де-Ларошгю такъ ослѣпленъ? или онъ слушается дурныхъ совѣтовъ?.. Какъ человѣкъ благомыслящій, онъ совершенно основательно желаетъ воскресить преданья старины, и, надо отдать ему справедливость, въ немъ есть все, что нужно для этого… и знатность происхожденія, у и талантъ, и высокіе политическіе виды; словомъ, всѣ необходимыя условія для исполненія великихъ предпріятій…
Слушая исчисленіе своихъ политическихъ достоинствъ, мосьё де-Ларошгю началъ мало-по-малу непримѣтно улыбаться; но когда горбунъ на минуту остановился, чтобъ перевести духъ, длинные зубы барона совершенно обнаружились.
Горбунъ замѣтилъ этотъ, счастливый симптомъ удовольствія барона и продолжалъ:
— И гдѣ баронъ, думалъ я, хочетъ блеснуть всѣми этими блестящими качествами? Въ палатѣ пэровъ, наполненной аристократами? Что жь изъ этого выйдетъ? Не смотря на свои способности, бѣдный баронъ неминуемо сгибнетъ; всѣ.будутъ считать его за выскочку, потому-что онъ покровительству будетъ обязанъ своимъ званіемъ… и тогда все его энергическое прямодушіе, такъ-сказать, грубость, жосткость его ораторскаго краснорѣчія не найдетъ случая выразиться,.будетъ скована приличіями разныхъ родовъ.
— Такъ зачѣмъ же вы всего этого не сказали мнѣ прежде? воскликнулъ мосьё де-Ларошгю съ упрекомъ.
Горбунъ, какъ-будто не слыхавъ этихъ словъ, продолжалъ:
— Какая разница, еслибъ баронъ выступилъ на политическое поприще — въ палатѣ депутатовъ… Онъ не былъ-бы обязанъ званіемъ депутата покровительству; нѣтъ, это почетное титло досталось бы ему по избранію, въ которомъ выразилось бы желаніе избирателей… Тогда, какую бы силу имѣли слова барона, его, вѣрнаго представителя преданій старины… Ему не осмѣлились бы сказать: ваше мнѣніе — мнѣніе людей, пользующихся особенными привилегіями, потому-что вы сами принадлежите къ числу этихъ людей… Баронъ могъ-бы возразить на это: нѣтъ, мое мнѣніе принадлежитъ тѣмъ, которые присылаютъ меня сюда своимъ представителемъ…
— Да, да! совершенно справедливо; но повторяю еще разъ, зачѣмъ же, вы не сказали мнѣ этого прежде?
— Какъ зачѣмъ? Затѣмъ, любезный баронъ, что вы всегда смотрѣли на меня съ недoвѣpчивocтью, съ антипатіей… Сознайтесь…
— Напротивъ маркизъ, это вы преслѣдовали меня всюду…
— Ну, дa, я нарочно преслѣдовалъ васъ, потому-что хотѣлъ раскрыть вамъ глaзa, навести васъ на истинный путь… Вотъ причина по которой я, отдѣлавъ на балѣ Морнана, помѣшалъ вамъ сдѣлать огромную глупость…
— Но послушайте, маркизъ…
— Пoзвoльтe, баронъ, вы не принадлежите себѣ, вы принадлежите вашей партіи, и, поступая такимъ образомъ, губите цѣлое общество… Признайтесь, что вы эгоистъ?
— Одно слово…
— Честолюбецъ, и предпочитаете быть одолженнымъ покровительству, чѣмъ общественному избранію…
— Да; говорите-ка мнѣ о вашемъ общественномъ избраніи. Вы думаете что этого легко достичь, хотя бы вы даже обладали множествомъ политическихъ достоинствъ… Вотъ, на-примѣръ, я… Вы вѣрно не знаете, что уже цѣлыхъ десять лѣтъ я напрасно стараюсь получить званіе пэра…
— Ну то-то и есть… а вотъ, еслибы вы захотѣли быть депутатомъ, такъ были бы имъ непремѣнно, и не дальше, какъ черезъ мѣсяцъ…
— Я?
— Да, вы, баронъ де-Ларошгю.
— Я депутатъ? Да это безподобно. Вы открыли моимъ идеямъ обширное, огромное, безграничное поле. Но какимъ же образомъ мнѣ сдѣлаться депутатомъ?
— А вотъ видите ли какъ! Большинство голосовъ округа, въ которомъ находятся мои помѣстья, предлагаетъ м7ѣ быть представителрмъ округа…
— Вамъ, маркизъ.
— Именно мнѣ. Судите сами, что подумаютъ объ этихъ простякахъ, судя по ихъ представителю… Взглянувъ на меня въ палатѣ, всѣ вообразятъ, что я ни больше, ни меньше, какъ представитель колоніи, основанной полишинелемъ.
Шутка горбуна разсмѣшила барона, и, въ знакъ удовольствія, десятилѣтній кандидатъ въ пэры оскалилъ свои длинные зубы.
— Еслибъ еще нашъ округъ былъ горною страною, продолжалъ, маркизъ, съ улыбкой указывая на свой горбъ, въ намѣреніи поддержать веселость барона: — то мое избраніе имѣло бы, по-крайней-мѣрѣ, какой-нибудь смыслъ…
— Право, маркизъ, сказалъ де-Ларошгю съ возрастающей веселостью: — вы шутите надъ собою необыкновенно мило, умно.
— О, баронъ, да вы еще не знаете, чѣмъ обязаны моему горбу вы и всѣ тѣ, которые держатся нашего мнѣнія…
— Какъ, маркизъ? я и всѣ тѣ, которые держатся нашего мнѣнія, мы обязаны вашему… нѣкоторой выпуклости на вашей спинѣ? спросилъ де-Ларошгю съ нерѣшительностью.
— Выпуклости на спинѣ! безподобно сказано, совершенно дипломатически… О, баронъ, по всему видно, что вы рождены для ораторской трибуны; и, какъ я сказалъ, если хотите, меньше нежели черезъ мѣсяцъ вы будете депутатомъ.,
— Не понимаю, маркизъ, какимъ образомъ.
— Очень-просто… Я предлагаю вамъ свое мѣсто…
— Вы шутите?
— Вовсе нѣтъ! Я разсмѣшилъ бы своей фигурой всю палату; вы — ее очаруете… Я представлю васъ двумъ или тремъ изъ моихъ избирателей, и, по моей рекомендаціи, они пріймутъ васъ вмѣсто меня… Сегодня я напишу имъ, послѣ завтра они пріѣдутъ въ Парижъ… Черезъ день все будетъ кончено… вы депутатъ.
— Право, маркизъ, боюсь вѣрить, не сонъ ли это? Вы, на котораго я до-сихъ-поръ смотрѣлъ, какъ на моего врага, вы…
— Ненависть женщины, любезный баронъ, или, если вамъ угодно, ненависть политическаго друга…
— Трудно вѣрить…
— Однакожь, любезный баронъ, я предлагаю вамъ маленькое условіе… вы будете депутатомъ только тогда, когда согласитесь выдать вашу воспитанницу за одного достойнаго молодаго человѣка, котораго она страстно любитъ и который въ свою очередь, влюбленъ въ нее до безумія.
При этихъ словахъ, баронъ вскочилъ со стула, съ недовѣрчивостью взглянулъ на горбуна и сухо сказалъ:
— Вы хотѣли провести меня, маркизъ, и я какъ дуракъ попалъ въ западню…
— Какая же тутъ западня, любезный баронъ?
— Ваша ненависть женщины, вашъ притворный гнѣвъ, который будто-бы вамъ внушало ошибочное направленіе. моихъ политическихъ видовъ, ваши льстивыя похвалы и предложеніе сдѣлать меня депутатомъ, все это скрывало тайную мысль; но, къ-счастію, я ее угадалъ, раскрылъ, понялъ…
— О, баронъ, вы непремѣнно сдѣлаетесь министромъ иностранныхъ дѣлъ, если всегда будете такъ проницательны…
— Оставьте ваши шутки, сударь…
— Xopoшo, баронъ… одни изъ двухъ или я въ-самомъ-дѣлѣ смѣялся надъ вами, смотря на ваши политическія притязанія какъ на нѣчто cepьëзнoe, или я искренно вижу въ васъ государственнаго мужа… Вы сами вѣрнѣе можете предположить то или другое… Но дѣло не въ томъ. Упростимъ и сократимъ вопросъ, который насъ долженъ занять теперь. Ваша воспитанница сдѣлала превосходный выбора я вамъ это могу доказать. Согласитесь на бракъ ея и вы будете избраны въ депутаты… Вотъ хорошая и выгодная для васъ сторона моего предложенія…
— А, стало-быть, въ немъ есть двѣ стороны? спросилъ до-Ларошгю насмѣшливо.
— Разумѣется. Я показалъ вамъ xopoшyю, а вотъ и дурная: вы недостойнымъ образомъ злoyпoтpeбляeтe, опекой, которая вамъ ввѣрена…
— Маркизъ!..
— Я имѣю на это доказательства. Вы, ваша жена и ваша сестра, всѣ трое помогали низкимъ интригамъ, жертвою которыхъ мадмуазель де-Бомениль могла сдѣлаться. Повторяю вамъ, у меня есть на это доказательства. Мадмуазель де-Бомениль тоже поможетъ мнѣ открыть всѣ гнусныя продѣлки и ваши и вашего семейства.
— А позвольте спросите кому вы сдѣлаете это благородіи представленіе?
— Фамильному совѣту, который долженъ будетъ немедленно собраться по требованію мадмуазель де-Бомениль. Вы, конечно, угадываете слѣдствія этой мѣры: съ васъ снимутъ званіе опекуна, которое вы употребляли во зло для своихъ корыстолюбивыхъ видовъ.
— Увидимъ!
— Конечно, вы увидите все это, потому-что въ собраніи будете сидѣть на почетномъ мѣстѣ… Итакъ, изберите одно изъ двухъ: если вы согласитесь, вы будете депутатомъ; если нѣтъ, такъ съ васъ снимутъ званіе опекуна, и притомъ съ такимъ скандаломъ, что всѣ ваши честолюбивые виды навсегда уничтожатся.
— Странно, маркизъ, возразилъ съ ироніей баронъ: — вы обвиняете меня въ томъ, что я хотѣлъ выдать замужъ мою воспитанницу изъ собственнаго интереса, а сами предлагаете мнѣ сдѣлать то же самое.
— Ваше сравненіе, любезный баронъ, не имѣетъ ни Малѣйшаго смысла. Вы хотѣли выдать вашу воспитанницу за негодяя, я… предлагаю Вамъ честнаго и достойнаго молодаго человѣка. Если я дѣлаю вамъ это предложеніе и между прочимъ поставляю на видъ вашъ личный интересъ, такъ это потому, что вы уже доказали, что необходимо положить цѣну вашему согласію.
— Почему же, сударь? Если партія, которую вы избираете для мадмуазель де-Бомениль, мнѣ покажется приличной, то я…
— Не безпокойтесь, баронъ. Выборъ мадмуазель де-Бомениль благороденъ и, какъ вы говорите, приличенъ — во всѣхъ отношеніяхъ.
— Если молодой человѣкъ имѣетъ состояніе, значеніе въ свѣтѣ и…
— Онъ просто гусарскій подпоручикъ, человѣкъ безъ всякаго состоянія, цо благороднѣйшій изъ людей… Чего жь вы еще хотите?
— Какъ? человѣкъ ничтожный, безъ состоянія… и за него выдать богатѣйшую наслѣдницу во всей Франціи. Никогда, сударь, никогда не соглашусь я на такой бракъ. Мосьё де-Морнанъ, по-крайней-мѣрѣ, имѣлъ блестящую перспективу быть Министромъ, посломъ или президентомъ государственнаго совѣта.
— Ну, вотъ, видите ли теперь, что я долженъ вынудить у васъ согласіе, положивъ за него награду…
— Но позвольте спросить васъ, дѣйствуя подобнымъ образомъ изъ личнаго интереса, какъ поступаю я?..
— Вы поступаете низко… но что мнѣ до этого за нужда, лишь бы счастіе Эрнестины было обезпечено.
— И меня-то, человѣка, способнаго сдѣлать низость, предлагаете вы вашимъ избирателямъ! вскричалъ баронъ съ торжествомъ. — Вы хотите употребить во зло ихъ довѣренность…
— Во-первыхъ, баронъ, мои избиратели — безсмысленные глупцы… Они вообразили себѣ, что въ качествѣ маркиза я долженъ быть фактическимъ защитникомъ ихъ мнѣній, и сказали, что въ случаѣ моего отказа, они согласны принять кого бы я ни вздумалъ предложить имъ вмѣсто себя. Представляя васъ, я совершенно согласуюсь съ ихъ требованіемъ, потому-что, вы можете быть достойнымъ представителемъ ихъ… Остальное касается ихъ самихъ… Не считаю нужнымъ объяснять вамъ, что я шутилъ, говоря объ единствѣ нашихъ мнѣній. Мнѣ хотѣлось только найдти средство сдѣлать вамъ мою предложеніе. Теперь, можетъ-быть, вы захотите спросить у меня, почему я, будучи убѣжденъ въ возможности отнять у Васъ опеку, не сдѣлалъ этого тотчасъ же?
— Да, сударь, я сдѣлаю вамъ этотъ простой вопросъ…
— Мой отвѣтъ тоже будетъ очень ясенъ… Вотъ видите ли, любезный баронъ: я не думаю, что изъ числа тѣхъ, которые могли бы быть назначены въ опекуны вмѣсто васъ, нашелся хоть одинъ человѣкъ съ умомъ и съ сердцемъ, который могъ бы понять, что богатѣйшая наслѣдница во всей Франціи можетъ выйдти замужъ за благороднаго человѣка, хотя бы и бѣднаго… Притомъ же, такъ-какъ мнѣ трудно было бы имѣть на новаго опекуна такое же вліяніе, какое я могу имѣть на васъ, то перемѣна опеки могла бы только быть очень неблагопріятна для моихъ плановъ… Теперь, баронъ, обдумайте хорошенько мои слова и сдѣлайте выборъ… Завтра я жду васъ у себя до десяти часовъ.
Съ этими словами, мосьё де-Мэльфоръ вышелъ, оставивъ барона де-Ларошгю въ страшномъ безпокойствѣ.
ІХ.
правитьЧерезъ день послѣ описанныхъ нами разговоровъ мосьё де-Мэльфора съ герцогиней де-Сантерръ и барономъ де-Ларошгю, происходило слѣдующее.
Эрминія, одна въ своей комнатѣ, казалось, была, въ какомъ-то ужасномъ безпокойствѣ. Часто, въ нетерпѣніи, смотрѣла она на часы, и, вздрагивая при малѣйшемъ шумѣ, поглядывала на дверь.
На лицѣ герцогини видно было выраженіе тоски, совершенно подобной той, которую она чувствовала назадъ тому нѣсколько времени, когда ожидала появленія неумолимаго Буффара.
И, однакожь, теперь дѣвушка ждала мосьё дю-Мэльфора, а уже не Буффара.
Герцогиня, казалось, съ особеннымъ стараніемъ убрала свою кокетливую комнатку. Свѣжіе цвѣты, недавно принесенные, разливали свое благоуханіе.
Молодая дѣвушка на этотъ разъ надѣла свое лучшее платье, изъ чернаго левантина, съ глухимъ лифомъ. Маленькій воротничекъ и нарукавники блистали снѣжной бѣлизною.
Благородная красота Эpминiи, казалось, никогда не была въ такомъ блескѣ, какъ въ этотъ разъ; нѣкоторая блѣдность, слѣдствіе страданій сердца бѣдной дѣвушки, придавала лицу ея необыкновенно милое и трогательное выраженіе.
Герцогиня еще разъ съ нетерпѣніемъ взглянула на часы, какъ вдругъ услышала легкій шумъ шаговъ. Казалось; кто-то шелъ мимо ея открытыхъ оконъ, которыя выходили въ садъ и были заставлены зелеными ширмочками. Она встала, чтобъ посмотрѣть, не послышалось ли ей, но въ эту минуту дверь ея комнаты отворилась и мадамъ Муфлонъ ввела маркиза.
— Черезъ нѣсколько минутъ пріѣдетъ одна дама и спроситъ мадмуазель Эрминію… Потрудитесь проводить ее сюда! сказалъ маркизъ дворничихѣ.
— Слушаю, сударь, отвѣчала мадамъ Муфлонь, уходя.
Эрминія услыхали слова маркиза, быстро бросилась ему на встрѣчу и спросила:
— Что это значитъ, мосьё де-Мэльфоръ… кто эта дама?..
— Это она, отвѣчалъ маркизъ, полный надежды: — да, дитя мое, она должна пріѣхать…
При этихъ словахъ горбуна, Эрминія затрепетала и поблѣднѣла.
— Что съ вами, дитя мое? вскричалъ съ безпокойствомъ горбунъ…
— Ахъ, мосьё де-Мэльфоръ, отвѣчала слабымъ голосомъ дѣвушка: — теперь… мнѣ, право, страшно…
— Какъ? вы боитесь, вамъ страшно въ ту минуту, когда маркиза де-Сантерръ пріѣдетъ къ вамъ исполнить ваше требованіе, на которомъ вы такъ благородно настаивали.
— Увы! теперь только понимаю я всю дерзость и, можетъ-быть, безразсудность своего требованія…
— Ради Бога, дитя мое, будьте смѣлѣе… иначе вы все потеряете… Говорите съ мадамъ де-Сантерръ какъ обыкновенно… будьте скромны, но безъ униженія, благородно-горды… и я надѣюсь все пойдетъ хорошо.
— Ахъ, мосьё де-Мэльфоръ, когда вчера вы сказали мнѣ о возможности этого визита, мнѣ казалось, что я сойду съ ума отъ радости… Теперь же только страхъ и печаль объемлетъ мою душу…
Въ эту минуту раздался стукъ колесъ и казалось карета остановилась у воротъ дома.,
— Это она! воскликнулъ маркизъ: — ради Бога, будьте смѣлѣе и вспомните о Жеральдѣ.
— Боже мой! шептала Эрминія умоляющимъ голосомъ и схвативъ горбуна за руку: — сжальтесь надо мной, мосьё де-Мэльфоръ, пощадите… мнѣ страшно… я не смѣю…
— Бѣдняжка! подумалъ горбунъ: — я боюсь, она лишится чувствъ. Черезъ минуту, герцогиня де-Сантерръ вошла въ комнату Эрминіи. Это была высокая, сухая женщина.
Она вошла, гордо закинувъ назадъ голову, съ надменнымъ взглядомъ, съ презрительной улыбкой. По-видимому, герцогиня съ трудомъ удерживала сильное внутреннее волненіе.
Эта женщина, тщеславная до безсмысленности, выѣхала изъ дому съ твердымъ намѣреніемъ выполнить требованіе де-Мэльфора, за которое онъ обѣщалъ сдѣлать Эрминію своею узаконенною дочерью. Она хотѣла только быть какъ-можно-холоднѣе и суше въ этомъ визитѣ, который такъ дорого стоилъ ея безграничному самолюбію. Но когда минута свиданія уже была близка, когда высокомѣрная герцогиня подумала, что вотъ, черезъ нѣсколько минутъ, она будетъ-принуждена явиться какъ просительница передъ ничтожной дѣвчонкой, которая жила однимъ трудомъ своимъ — ея безпредѣльное тщеславіе возмутилось, гнѣвъ увлекъ ее. Она позабыла все: и значительныя выгоды, которыя этотъ бракъ могъ принести ея сыну, и то, что уже не бѣдной артисткѣ, а узаконенной дочери герцога Го-Мартеля она дѣлала этотъ визитъ.
Поэтому, мадамъ де-Сантерръ явилась къ Эрминіи уже не съ цѣлью выполнить требованіе маркиза, но съ рѣшительнымъ намѣреніемъ обойдтись съ нищей музыкантшей, какъ того заслуживало ея дерзкое притязаніе.
Увидавъ на лицѣ герцогини это высокомѣрное выраженіе и гнѣвъ, маркизъ понялъ, какой оборотъ приняли мысли ея, ужаснулся и съ отчаяніемъ сказалъ про себя:
— Все потеряно!
Что же касается до Эрминіи, то въ лицѣ молодой дѣвушки, какъ говорится, не было ни капли крови; оно было покрыто смертною блѣдностью; губы ея посинѣли и судорожно дрожали, глаза были опущены… Бѣдняжка не находила словъ.
Хотя мадамъ де-Сантеръ и слышала уже отъ маркиза о томъ, что Эрминія была достойная дѣвушка, однакожь, слишкомъ упрямая въ своихъ нелѣпыхъ предразсудкахъ, она не могла понять благороднаго чувства, которое руководило молодой дѣвушкой, и ожидала встрѣтить въ ней простую, грубую мѣщанку, дерзкую до безстыдства… Каково же было удивленіе герцогини, когда она увидала предъ собою скромную дѣвушку удивительной красоты, стройную, граціозную… и эта дѣвушка, вмѣсто того, чтобы встрѣтить ее съ нахальнымъ торжествомъ, не смѣла даже поднять глаза на знатную дaмy, отъ которой требовала визита.
— Боже мой, какъ она хороша! подумала мадамъ де-Сантерръ съ невольнымъ удивленіемъ: — все въ ней кажется такъ граціозно, такъ изящно… Это невѣроятно… ничтожная музыкантша… Мои дочери не лучше ея…
Всѣ эти мысли почти въ одну минуту промелькнули въ умѣ герцогини… Она почти покраснѣла, досадуя на то, что невольно пришла въ смущеніе при видѣ милой и прекрасной дѣвушки, и первая прервала молчаніе.
— Мадмуазель Эрминія… сказала она съ высокомѣріемъ.
— Это я, герцогиня…. едва слышно прошептала дѣвушка.
Мосьё де-Мэльфоръ смотрѣлъ на эту сцену съ возрастающимъ безпокойствомъ.
— Мадмуазель Эрминія, музыкантша… повторила мадамъ де-Сантерръ съ презрительной усмѣшкой: — это, конечно, вы?
— Да, герцогиня, отвѣчала бѣдняжка, несмѣя поднять глазъ.
— Надѣюсь, что вы удовлетворены теперь… Вы имѣли дерзость требовать, чтобъ я пріѣхала къ вамъ…
— Герцогиня, я должна была просить васъ о чести, которую вы мнѣ дѣлаете, пріѣхавъ ко мнѣ…
— Не-уже-ли? А по какому праву осмѣлились вы сдѣлать это требованіе.
— Герцогиня! вскричалъ съ строгостію маркизъ.
Но при послѣднихъ оскорбительныхъ словахъ мадамъ де-Сантерръ, Эрминія, до-сихъ-поръ боязливая, кроткая, гордо подняла голову и въ первый рази устремила на нее свои прекрасные голубые глаза, въ которыхъ блистали слезы. Щеки дѣвушки покрылись легкимъ румянцемъ, и она съ кротостію и вмѣстѣ съ твердостью сказала:
— Никогда, герцогиня, я не думала, что имѣю, право ожидать отъ васъ хотя малѣйшаго знака вниманія… напротивъ, объявивъ мосьё де-Сантерру, что я не могу принять его предложенія, неполучивъ на это вашего согласія, я хотѣла оказать уваженіе, которое внушала мнѣ священная власть его матери…
— Такъ, стало-быть, мнѣ надо было унизиться до исполненія Вашего дерзкаго требованія?
— Я сирота, герцогиня…у меня нѣтъ родныхъ… по этому, только ко мнѣ могли вы обратиться… Совѣсть и сознаніе собственнаго достоинства не позволяли мнѣ самой идти къ вамъ просить вашего согласія…
— Ваше достоинство! вотъ забавно! вскричала мадамъ де-Сантерръ, оскорбленная твердостью и сознаніемъ, съ которыми отвѣчала ей Эрминія: --это очень любопытно! У васъ тоже есть сознаніе собственнаго достоинства!….
— Да, герцогиня; честь, трудолюбіе и бѣдность — вотъ мои достоинства; отвѣчала Эрминія, бросивъ на герцогиню взглядъ такой благородный, такой рѣшительный, что та, устыдясь своей грубости, принуждена была потупить глаза.
Маркизъ едва удерживалъ свои гнѣвъ и уже хотѣлъ отмстить герцогинѣ за ocкopблeнiя, которыя она наносила его любимицѣ, но, услыша гордый отвѣтъ дѣвушки, успокоился.
— Пусть такъ, мадмуазель, сказала мать Жеральда менѣе грубымъ тономъ: — у васъ есть достоинство; но не думаете ли вы, что для того, чтобъ войдти въ одно изъ знатнѣйшихъ семействъ Франціи, достаточно быть честной и трудолюбивой?
— Да, герцогиня, я это думаю…
— Вотъ неслыханная дерзость!.. такъ вы, стало-быть, полагаете, что, выходя замужъ за герцога де-Сантерра, дѣлаете честь и ему и его семейству?…
— Отвѣчая на любовь мосьё де-Сёнтерра столь же чистою и искренней любовью, я дѣлаю ему такую же честь, какую онъ, сдѣлалъ мнѣ, предлагая свою руку… Что же касается до семейства герцога, то я знаю, что оно не будетъ гордиться мною, но совѣсть говоритъ мнѣ, что я буду его достойна…
— Прекрасно, милое, благородное дитя моя! вскричалъ горбунъ.
Мадамъ де-Сантерръ, не смотря на всевозможныя усилія, невольно покорялась вліянію Эрминіи: красота, грація и трогательное благородство выраженій этого очаровательнаго созданія, производили на мать Жеральда какое-то очарованіе. Она боялась уступить, и, желая поскорѣе кончить этотъ затруднительный для нея разговоръ, съ гнѣвомъ вскричала:
— Нѣтъ, никогда не поддамся я коварнымъ прелестямъ, какой-нибудь бродяги, и не соглашусь на бракъ моего сына…
При этихъ словахъ герцогини, слезы брызнули изъ глазъ герцогини.
Маркизъ вскочилъ со стула, страшно взглянулъ на мадамъ де-Сантерръ и хотѣлъ что-то сказать, но бѣдная дѣвушка перебила его и произнесла прерывающимся отъ слезъ голосомъ:
— Я не нахожу словъ отвѣчать на ваше оскорбленіе, герцогиня, тѣмъ болѣе, что вы матъ мосьё де-Сантерра. Великодушно ли съ вашей стороны пріѣхать ко мнѣ затѣмъ; чтобъ оскорблять меня? Не-уже-ли я виновата тѣмъ, что считала мосьё де-Сантерра бѣднымъ молодымъ человѣкомъ, равнымъ мнѣ по состоянію… Иначе, я скорѣе умерла бы, чѣмъ допустила себя увлечься подобною страстью…
— Какъ! вскричала герцогиня: — развѣ вы не знали, что мой сынъ…
— Мосьё де-Сантерръ сказалъ мнѣ, что онъ такой же бѣднякъ, какъ и я, и живетъ однимъ трудомъ своимъ… Я повѣрила ему и полюбила его искренней, благородной любовью… Когда, въ-послѣдствіи, я узнала о его происхожденіи, я отказалась видѣть его… Я не рѣшалась соединиться съ нимъ безъ согласія его матери… Вотъ, герцогиня, вся истина. Я принесла жертву любви, которой мнѣ нечего стыдиться, но я полагала, что по-крайней-мѣрѣ имѣю право страдать безъ свидѣтелей. Я извиняю ваши жестокіе слова, герцогиня; вы мать… вы не знаете, что я была достойна вашего сына… да, вы мать, а любовь матери всегда священна, даже въ самомъ ослѣпленіи…
Эрминія на минуту остановилась, отерли слезы, катившіяся ручьемъ по блѣднымъ щекамъ ея, и слабымъ голосомъ продолжала:
— Прошу васъ сказать мосьё де-Сантерру, что я прощаю ему зло, которое онъ невольно сдѣлалъ мнѣ: Вамъ, его матери… клянусь я некогда не видать его… вы должны вѣрить словамъ моимъ… Терерь, герцогиня, вы выйдете отсюда удовлетворенною… Но, Боже мой, я не знаю, что со мной… А, мосьё де-Мельфлоръ, умоляю васъ… помогите…
Бѣдная дѣвушка не могла болѣе говорить, и бросила умирающій взглядъ на горбуна, который схватилъ ее почти безчувственную и посадилъ въ кресла.
— А, герцогиня, вскричалъ страшнымъ голосомъ маркизъ: — я заставлю васъ кровавыми слезами плакать за зло, которое вы сдѣлали. Выйдите отсюда, сударыня… видите, она умираетъ…
Въ-самомъ-дѣлѣ, щеки Эрминіи покрылись смертною блѣдностью, губы посинѣли, голова опрокинулась назадъ, широкія пряди волосъ разсыпались въ безпорядкѣ по прекрасному челу, орошенному холоднымъ потомъ, въ полуоткрытыхъ глазахъ блистали яркія капли слезъ…
Мосьё де-Мэльфоръ не могъ удержать рыданій… Голосъ его дрожалъ.
— Вы наслаждаетесь, герцогиня, сказалъ онъ: — своимъ торжествомъ… Не такъ ли?
Но каково было изумленіе горбуна, когда онъ вдругъ замѣтилъ на лицѣ ея скорбь, ужасъ, угрызеніе совѣсти….
Побѣжденная благороднымъ, трогательнымъ самоотверженіемъ Эрминіи, эта высокомѣрная женщина наконецъ зарыдала…
— Сжальтесь надо мной, мосьё де-Мэльфоръ, вскричала она умоляющимъ голосомъ: — я пріѣхала сюда съ намѣреніемъ сдержать свое обѣщаніе, но гордость возмутилась во мнѣ противъ моей воли… Я забылась… Теперь я раскаяваюсь… мнѣ стыдно… мнѣ страшно за себя…
И мадамъ де-Сантерръ бросилась къ Эрминіи, судорожно схватила голову Эрминіи, покрыла поцалуями блѣдное чело дѣвушки и, обнявъ ее, вскричала:
— Бѣдное дитя, проститъ ли она мнѣ? Ради Бога, мосьё де-Мэльфоръ, помогите, позовите кого-нибудь… Ея блѣдность ужасаетъ меня…
Въ эту минуту послышался за дверью шумъ шаговъ…
То былъ Жеральдъ.
Молодой человѣкъ, не предувѣдомивъ ни Эрминіи, ни маркиза, дожидался въ саду и слышалъ въ окно весь разговоръ.
Жеральдъ вбѣжалъ съ помутившимися глазами, въ которыхъ видно было выраженіе отчаянія и гнѣва.
— Жеральдъ? вскричалъ въ изумленіи маркизъ.
— Я былъ здѣсь, подъ окномъ, отвѣчалъ молодой человѣкъ съ грознымъ видомъ: — я слышалъ все и… Но Жеральдъ не могъ болѣе ничего сказать. Онъ увидалъ герцогиню, которая поддерживала на груди своей голову Эрминіи.
— Сынъ мой! вскричала мадамъ де-Сантерръ: — мнѣ стыдно, страшно самой-себя за мой поступокъ… Я соглашаюсь… Это ангелъ!.. Она твоя… Дай Богъ, чтобъ она простила меня!
— О, матушка! прошепталъ Жеральдъ голосомъ невыразимой благодарности. ,
Онъ упалъ на колѣни передъ Эрминіей, плакалъ и цаловалъ ея похолодѣлыя руки.
— Прекрасно! шепнулъ маркизъ герцогинѣ: — теперь сынъ вашъ будетъ обожать васъ.
Эрминія мало-по-малу начинала приходить въ себя.
— Эрминія! это я… это Жеральдъ! вскричалъ молодой человѣкъ.
Дѣвушка затрепетала, услыхавъ голосъ Жеральда, медленно открыла глаза и смотрѣла блуждающимъ взоромъ, какъ-будто все еще находясь въ какомъ-то страшномъ снѣ.
Потомъ она. приподняла нѣсколько голову. Глаза ея прояснились.
Она узнала герцогиню, которая, поддерживая ее въ своихъ объятіяхъ, съ нѣжностію смотрѣла на нее.
Думая, что это сонъ, Эрминія быстро приподнялась, провела своей горячей рукой по глазамъ, и взоръ ея сначала упалъ на маркиза, потомъ остановился на Жеральдѣ, который на колѣняхъ стоялъ передъ нею.,
— Жеральдъ! вскричала она, и съ выраженіемъ сомнѣнія и надежды взглянула на герцогиню, какъ-будто желая увѣриться, точно ли отъ нея получала она трогательныя ласки.
— Матушка согласна, Эрминія, поспѣшилъ сказать Жеральдъ, замѣтивъ движеніе дѣвушки.
— Да, мадмуазель Эрминія, я согласна… За многое должна я просить у васъ прощенія… но я вымолю у васъ это прощеніе моею нѣжной любовью къ вамъ.
— Герцогиня! правда ли это? воскликнула Эрминія. — Боже мой, Боже мой, возможно ли, вы coглaшaeтecь, герцогиня?.. Не сонъ ли это?
— Нѣтъ, Эрминія, это не сонъ, сказалъ Жеральдъ въ восторгѣ: — вы будете моей женою… мы навсегда соединены другъ съ другомъ.
— Нѣтъ, милая, благородная дочь моя, это не сонъ, повторилъ маркизъ: — это вознагражденіе за честную, трудолюбивую жизнь.
— Нѣтъ, мадмуазель, въ свою очередь сказала герцогиня: — это не сонъ; потому-что это вы, прибавили она, значите-льно взглянувъ на горбуна: — это вы, мадмуазель Эрминія, жили честно и благородно трудомъ своимъ. Васъ, въ присутствіи мосьё де-Мэльфора, принимаю я въ супруги моему сыну, и принимаю съ радостно; я знаю, я увѣрена, что сынъ мой не можетъ сдѣлать другаго выбора, болѣе достойнаго его, меня и всего нашего семейства.
Мы отказываемся описывать тѣ чувствованія, которыя волновали сердца лицъ, дѣйствовавшихъ въ этой коротенькой драмѣ.
Черезъ полчаса, мадамъ де-Сантерръ и Жеральдъ простились съ Эрминіей.
Тотчасъ же послѣ ихъ отъѣзда, молодая дѣвушка и маркизъ поспѣшили къ мадмуазель де-Бомениль, разсказать ей радостную вѣсть и поддержать ея мужество, потому-что теперь дѣла шло о послѣднемъ и страшномъ испытаніи, которое предстояло Оливье.
X.
правитьВъ то время, какъ герцогъ де-Сантерръ отправился вмѣстѣ съ матерью отъ Эрминіи, молодая дѣвушка, какъ мы сказали, поѣхала съ маркизомъ къ Эрнестинѣ.,
Не мудрено угадать, въ какомъ восторгѣ были мосьё де-Мэльфоръ и Эрминія, которой счастіе отнынѣ было непреложно.
Маркизъ очень-хорошо зналъ, что герцогиня была неспособна измѣнить согласію, которое торжественно дала на бракъ своего сына съ Эрминіей;. но онъ только боялся, чтобъ горделивая музыкантша не отказалась быть его узаконенной дочерью, не отказалась отъ тѣхъ богатствъ, которыя приносило ей это узаконеніе. Впрочемъ, почти совершенно увѣренный въ томъ, что успѣетъ побѣдить ея деликатность, мосьё де-Мэльфоръ нашелъ нужнымъ до времени не говорить ей ни слова объ этомъ.
Когда маркизъ и Эрминія такимъ-образомъ ѣхали къ мадмуазель де-Бомениль, карета горбура вдругъ остановилась на углу улицы де-Нурселль, которая въ эту минуту во всю ширину свою была заставлена телегами.
Маркизъ высунулся въ окно кареты, чтобъ узнать причину, которая ихъ остановила; и вдругъ, взглянувъ нечаянно на слесарную лавку, находившуюся на углу улицы, вскричалъ:
— Что онъ здѣсь дѣлаетъ?
При этомъ восклицаніи, Эрминія невольно взглянула на улицу, и на лицѣ ея выразилось что-то въ родѣ отвращенія. Маркизъ, однакожъ, ничего не замѣтилъ, потому-что въ это время онъ быстро опустилъ стору окошка.
Такимъ-образомъ, не будучи видимъ, горбунъ, отдернувъ уголъ шелковой занавѣски, казалось, съ безпокойствомъ слѣдилъ за чѣмъ-то, или за кѣмъ-то, между-тѣмъ, какъ Эрминія, не смѣя его спрашивать, съ удивленіемъ смотрѣла на него.
Что жь такое привлекло вниманіе маркиза? Горбунъ увидалъ въ лавкѣ барона де-Равиля, который показывалъ слесарю ключъ и по-видимому что-то съ жаромъ объяснялъ ему. Казалось, что слесарь совершенно понялъ барона, потому-что взялъ у него ключъ и спряталъ его. Въ эту самую минуту, карета де-Мэльфора, высвободившись изъ множества стѣснившихся экипажей, снова быстро понеслась въ Сен-Жерменское Предмѣстье.
Маркизъ вдругъ сдѣлался чрезвычайно задумчивъ.
— Боже мой! что съ вами! спросила его Эрмиція.
— Я увидалъ нѣчто, по-видимому вовсе незначительное; но, дитя мое, все-таки это заставляетъ меня подумать о многомъ. Я замѣтилъ въ лавкѣ слесаря одного человѣка, который показывалъ слесарю ключъ… Конечно, въ этомъ обстоятельствѣ нѣтъ ничего необыкновеннаго, но я знаю, что этотъ человѣкъ мерзавецъ… а въ нѣкоторыхъ случаяхъ, каждое дѣйствіе подобныхъ негодяевъ заставляетъ задумываться….
— Онъ высокаго роста, съ лицомъ, на которомъ ясно отражается низость и лесть… Не такъ ли? спросила Эрмрнія.
— Бтало-быть, вы тоже замѣтили его?
— Да, я знаю его.
— Знаете?
— Да.
И Эрминія въ короткихъ словахъ разсказала маркизу обо всѣхъ напрасныхъ покушеніяхъ де-Равиля сблизиться съ нею.
— Теперь я не столько удивляюсь, сказалъ маркизъ: — что увидалъ этого мерзавца въ этой улицѣ. Онъ часто ходилъ по ней, около вашего дома… стало-быть, давно замѣтилъ и лавку… Но зачѣмъ онъ былъ у слесаря? продолжалъ горбунъ, какъ-бы говоря съ самимъ-собою: — впрочемъ, съ-тѣхъ-поръ, какъ де-Равиль Сблизился, съ подобнымъ ему мерзавцемъ — де-Макрёзомъ, я не теряю изъ вида ни того, ни другаго… За ними наблюдаетъ человѣкъ, мнѣ вполнѣ преданный…. Я знаю… подобные люди очень-опасны, когда они дѣйствуютъ въ-тайнѣ… Я не боюсь ихъ, но опасаюсь за Эрнестину.
— За Эрнестину? воскликнула герцогиня съ изумленіемъ и безпокойствомъ — да чего жь ей опасаться ихъ?
— Вы не знаете, дитя мое, что этотъ де-Равиль былъ гнуснымъ сообщникомъ одного изъ претендентовъ на руку Эрнестины… Негодяй де-Макрёзъ тоже имѣлъ и имѣетъ виды на эту богатую добычу. Мнѣ удалось публично сорвать маску съ обоихъ мерзавцевъ, удалось осрамить ихъ и теперь я боюсь, чтобъ злоба ихъ не пала на беззащитную Эрнестину… Но… я слѣжу за ними… и появленіе де-Равиля въ лавкѣ слесаря заставляетъ меня еще болѣе усилить мою бдительность…
— Почему жь вы думаете, что появленіе де-Равиля въ лавкѣ слесаря непремѣнно касается Эрнестины?
— Я еще не могу угадать причины, отвѣчалъ горбунъ: — но меня удивляетъ то, что деі-Равиль самъ взялъ на себя трудъ зайдти къ слесарю въ такую отдаленную улицу; но оставимъ это… дай Богъ, чтобъ этимъ мерзавцамъ не удалось возмутить радости чистѣйшаго, достойнѣйшаго сердца… Мой долгъ еще исполненъ только въ-половину… Ваша будущность, дитя мое, обезпечена навсегда… дай Богъ, чтобъ нынѣшній день такъ же прекрасно улыбался и Эрнестинѣ, какъ вамъ… Но вотъ мы наконецъ пріѣхали… Идите къ Эрнестйнѣ, разскажите ей о вашемъ счастіи, а я между-тѣмъ зайду къ барону: мнѣ нужно кой-о-чемъ переговорить съ нимъ… Отъ барона я пріиду къ вамъ…
— Давиче вы говорили что-то о послѣднемъ испытаніи? спросила Эрминія.
— Да, дитя мое.
— Оно касается мосьё Оливье?
— Именно, и если онъ съ благородной гордостью выдержитъ это испытаніе, Эрнестннѣ нечего будетъ завидовать вашему счастію…
— И она согласилась на это испытаніе?
— Разумѣется. Тутъ дѣло не въ томъ только, чтобъ испытать возвышенность души Оливье, но нужно все устроить такъ, чтобъ благородное самолюбіе Оливье ни было оскорблено, когда онъ узнаетъ о томъ, что бѣдная швея Эрнестина — богатѣйшая наслѣдница во всей Франціи…
— Увы! мы всего болѣе боимся этого, со вздохомъ сказала герцогиня:-- мосьё Оливье такъ чувствителенъ, такъ деликатенъ…
— По этому-то, моя милая, я и старался отъискать средство устранить всѣ препятствія… и, надѣюсь, нашелъ одно… скоро вы узнаете, въ чемъ оно заключается…
Въ эту минуту, карета маркиза остановилась у отели барона де-Ларошгю.
Ливрейный лакей высадилъ горбуна и Эрминію, и между-тѣмъ, какъ герцогиня отправилась къ мадмуазель де-Бомениль, маркизъ де-Мэльфоръ пошелъ къ барону, которній встрѣтилъ его съ самой довольной улыбкой, вполнѣ оскаливъ свои длинные зубы.
Мосьё де-Ларошгю, обдумавъ предложенія маркиза и помня его угрозы, рѣшился согласиться на первыя, тѣмъ болѣе, что они доставляли ему средства достигнуть наконецъ какого-нибудь политическаго значенія. Баронъ обѣщалъ способствовать женитьбѣ Оливье Рэмона, хотя и не могъ, вовсе понять нѣкоторыхъ обстоятельствъ этого брака; потому-что горбунъ не счелъ нужнымъ сообщить ему о томъ, какую двойственную роль играли въ этомъ случаѣ мадмуазель де-Бомениль.
— Ну, что, любезный баронъ, сказалъ горбунъ: — все ли готово, какъ мы условились?
— Все, маркизъ, все, отвѣчалъ де-Ларошгю: — свиданіе будетъ здѣсь, въ моемъ кабинетѣ… Изъ сосѣдней комнаты можно слышать весь разговоръ…
Горбунъ подошелъ къ двери, осмотрѣлъ опущенную портьеру и сказалъ:
— Прекрасно; но скажите, пожалуйста, узнали ли вы все, что желали, о мосье Оливье Рэмонѣ.
— Я былъ сегодня утромъ у его прежняго начальника; полковника де-Бервиля. Полковникъ чрезвычайно расхвалилъ мнѣ мосьё-Рэмона.
— Я былъ въ этомъ увѣренъ, любезный баронъ; но мнѣ хотѣлось, чтобъ вы сами увѣрились въ превосходныхъ качествахъ моего кліента.
— Да, маркизъ, ему не достаетъ только громкаго имени и богатства, отвѣчалъ де-Ларошгю съ невольнымъ вздохомъ: — все-таки это прекрасный, честный, достойный молодой человѣкъ.
— Э, баронъ, то, что вы о немъ уже знаете, ничего не значитъ въ-сравненіи съ тѣмъ, что узнаете, можетъ-быть, теперь…
— Какъ? еще тайна, любезный маркизъ?
— Потерпите немножко… Черезъ часъ вамъ все будетъ извѣстно… Да; я надѣюсь, что вы ничего не говорили о нашихъ планахъ ни баронессѣ, ни вашей сестрѣ.
— Помилуйте, маркизъ, вы вѣрно забыли, что я еще долженъ отмстить и женѣ своей и Еленѣ. Осмѣливались въ-тайнѣ отъ меня составлять планы на бракъ моей питомицы, хотѣли заставить меня играть роль шута… А! за то теперь я въ свою очередь буду имѣть удовольствіе посмѣяться надъ ними.
— Такъ, такъ, баронъ; но смотрите, будьте тверды, настойчивы… Ваша жена тщеславится тѣмъ, что будто-бы можетъ дѣлать изъ васъ все, что угодно, говорить — извините, пожалуйста — будто бы она водитъ васъ за носъ…
— Меня? меня она водитъ за носъ? прекрасно, прекрасно, а вотъ увидимъ… А! меня водятъ за носъ!
— Ну, полноте, баронъ, это дѣло прошлое…
— Помилуйте, какъ можно оставить это? кричалъ баронъ, почти внѣ себя.
— Э, любезнѣйшій мосьё де-Ларошгю, теперь вы стойте настезѣ государственнаго человѣка, и вамъ непростительно думать о такихъ пустякахъ. Скажите лучше — видѣли ли вы нашихъ главныхъ избирателей?
— Видѣлъ; вчера у насъ было новое совѣщаніе, я битыхъ два часа говорилъ о союзѣ съ Англіей, — и при этихъ словахъ де-Ларошгю выпрямился, засунулъ руку между пуговицами сюртука и принялъ ораторскую позу: — потомъ, продолжалъ онъ: — я коснулся размноженія рогатаго скота, и такъ же ясно доказалъ необходимость свободы религіи, какъ въ Бельгіи… Сказать правду, мнѣ показалось, что мои слушатели были въ восхищеніи отъ моей рѣчи.
— Надѣюсь… вы для нихъ человѣкъ неоцѣненный… я оказываю имъ огромную услугу, потому-что они найдутъ въ васъ все, чего не достаетъ мнѣ..
— О, маркизъ, вы слишкомъ скромны…
— Напротивъ, любезный баронъ… Итакъ, дѣло кончено… вы подпишете контрактъ Оливье и Эрнестиеы, а я откажусь тотчасъ же отъ своего кандидатства въ вашу пользу…
Въ эту минуту, вошедшій слуга доложилъ, что мосьё Оливье Рэмонъ желаетъ видѣться съ барономъ.
— Попроси подождать одну минуту, отвѣчалъ де-Ларошгю.
Слуга вышелъ.
— Смотрите же, баронъ, сказалъ горбунъ: — не забудьте, что я говорилъ вамъ, и особенно не удивляйтесь нисколько отвѣтамъ мосьё Оливье, какъ бы странны они ни показались вамъ… По, слѣ вашего свиданія съ нимъ все объяснится.
— Право, маркизъ, странное дѣло… Я ровно ничего не понимаю, что изъ этого выйдетъ.
— Говорю вамъ, что все объяснится… Смотрите же, не забудьте упомянуть о работѣ мосьё Оливье для управляющаго замкомъ де-Бомениль, близь Люзарша.
— Будьте спокойны… этимъ-то я и хочу начать разговоръ… Сказать мимоходомъ, любезный маркизъ, я дебютирую великолѣпной ложью.
— За то какая поразительная истина будетъ слѣдствіемъ этой великолѣпной лжи… Я въ этомъ увѣренъ… Вы не раскаятесь… то, что должно произоидти отъ вашего свиданія съ мосьё Оливье, можетъ-быть, столько же будетъ интересно для васъ, сколько и для мадмуазель Эрнестины. Я сейчасъ пойду къ ней… Смотрите же, Только тогда позовите мосьё Оливье, когда узнаете, что мы готовы слушать вашъ разговоръ…
— Знаю, знаю… спѣшите же, любезный маркизъ… пройдите черезъ черную лѣстницу… это будетъ скорѣе, и притомъ мосьё Оливье не встрѣтитъ васъ…
Маркизъ въ-самомъ-дѣлѣ пошелъ пo черной лѣстницѣ, на которую также выходила одна изъ дверей мадмуазель де-Бомениль.
— А, мосьё Де-Мэльфоръ, вскричала Эрнестина, когда горбунъ вошелъ къ ней: — Эрминія мнѣ все разсказала… Она счастлива!..
И въ эту минуту на лицѣ дѣвушки ясно выразилась неподдѣльная радость. Чудные глаза ея были полны слезъ, но слезъ, которыя вызвало сочувствіе къ счастію милой подруги..
— Скорѣй, скорѣй, дитя мое, сказалъ маркизъ:. — пойдемте… Мосьё Оливье уже здѣсь.
— Эрминія тоже пойдетъ съ нами… Не правда ли, мосьё де-Мэльфоръ? спросила Эрнестина: — пусть она будетъ подлѣ меня… Ея присутствіе поддержитъ во мнѣ твердость.
— Что съ вами?
— Да, мосьё де-Мэльфоръ, теперь… я должна сознаться, что раскаяваюсь, зачѣмъ согласилась на это испытаніе.
— Полноте, дитя мое; вы знаете, что это испытаніе необходимо… вы знаете, что оно поможетъ намъ уничтожить величайшее препятствіе къ исполненію вашего счастія, поможетъ намъ побѣдить чувство деликатности въ мосьё Оливье.
— Къ-несчастію, это правда, съ грустнымъ вздохомъ сказала Эрнестина.,
— Поспѣшимте же, дитя мое… Эрминія пойдетъ съ нами…
Пусть она первая порадуется вашему счастію.
— Увы! можетъ-быть, ей прійдется утѣшать меня… Но пусть будетъ что угодно небесамъ… Идемте, мосьё де-Мэльфоръ.
Черезъ нѣсколько минутъ, маркизъ, Эрнестина и Эрминія вошли въ комнату, которая находилась рядомъ съ кабинетомъ барона де-Ларошгю.
— Мы готовы, сказалъ въ-полголоса горбунъ, отдернувъ портьеру.
— И прекрасно! отвѣчалъ баронъ.
Онъ позвонилъ.
Горбунъ быстро задвинулъ портьеру.
— Проси мосьё Оливье Рэмона, сказалъ де-Ларошгю вошедшему слугѣ.
Черезъ минуту, слуга громко доложилъ:
— Мосьё Оливье Рэмонъ.
Услыхавъ шаги Оливье, раздававшіеся въ сосѣдней комнатѣ, Эрнестина противъ воли поблѣднѣла, одной рукой схватила руку Эрминіи, другою руку горбуна, и трепещущимъ голосомъ сказала:
— О, умоляю васъ, не оставляйте меня… Я чувствую, что кровь стынетъ во мнѣ… О, Боже мой, какъ страшна для меня эта торжественная минута.
— Успокойтесь, въ-полголоса сказалъ маркизъ: — тише, слушайте, Оливье говоритъ…
И всѣ трое стали прислушиваться къ разговору барона съ молодымъ человѣкомъ. Хотя всѣ трое находились подъ вліяніемъ совершенно различныхъ ощущеній, однакожь, одно общее чувство выражалось на ихъ лицахъ — чувство безпокойства…
XI.
правитьКогда Оливье вошелъ въ кабинетъ барона де-Ларошгю, на лицѣ его выражалось и удивленіе и вмѣстѣ любопытство.
Баронъ чрезвычайно-вѣжливо поклонился молодому человѣку, знакомъ пригласилъ его сѣсть и сказалъ:
— Конечно, я имѣю честь говорить съ мосьё Оливье Рэмономъ?
— Да-съ.
— Подпоручикомъ 3-го гусарскаго полка?
— Дѣйствительно такъ.
— Изъ письма, которое я имѣлъ честь писать къ вамъ, вы, конечно, видѣли, что я…
— Что вы баронъ де-Ларошгю, быстро перебилъ Оливье: — но, къ-несчастію, я не имѣю чести васъ знать. Позвольте спросить, о какомъ важномъ и притомъ лично касающемся до меня дѣлѣ вы хотѣли поговорить со мною.
— Дѣло вотъ въ чемъ, сударь, сказалъ де-Ларошгю: — прошу васъ выслушать меня съ величайшимъ вниманіемъ, и въ-особенности не удивляться ни чему, что, можетъ-быть, покажется вамъ въ моемъ разсказѣ нѣсколько страннымъ… особеннымъ… чрезвычайнымъ…
Оливье съ большимъ изумленіемъ взглянулъ на барона.
— Мосьё Рэмонъ, продолжалъ де-Ларошгю: — назадъ тому нѣсколько мѣсяцевъ, вы были въ одномъ замкѣ близь Люзарша; вы пріѣхали туда съ однимъ подрядчикомъ, для котораго сводили счеты работъ его въ этомъ замкѣ.
— Да, это правда, отвѣчалъ Оливье, не понимая, къ чему ведутъ эти вопросы.
— Когда вы кончили работы, продолжалъ баронъ: — управитель замка предложилъ вамъ остаться въ немъ еще на нѣсколько дней, и помочь ему въ повѣркѣ книгъ по имѣнію.
— Это тоже справедливо.,
— Вы, конечно, знаете, сказалъ де-Ларошгю съ чрезвычайно-важнымъ видомъ: — что этотъ замокъ принадлежитъ мадмуазель Эрнестинѣ де-Бомениль, богатѣйшей наслѣдницѣ во всей Франціи.
— Да, мнѣ сказывали объ этомъ… но позвольте, наконецъ, спросить васъ, съ какой цѣлью вы дѣлаете всѣ эти вопросы?
— Сейчасъ все узнаете… сдѣлайте милость, посмотрите прежде на этотъ актъ.
И, говоря это, баронъ вынулъ изъ бюро листъ гербовой бумаги, кругомъ исписанный, и отдалъ его Оливье.
Между-тимъ, какъ молодой человѣкъ, еще. болѣе изумленный, пробѣгалъ глазами бумагу, мосьё де-Ларошгю продолжалъ:
— Изъ этого акта вы увидите, что фамильными совѣтомъ, собраннымъ по кончинѣ покойной графини де-Бомениль, я сдѣланъ опекуномъ и, попечителемъ мадмуазель де-Бомениль.
— Все это такъ, отвѣчалъ Оливье, отдавая барону бумагу: — но я, право, не могу себѣ представить ничего, что бы могло здѣсь относиться, лично ко мнѣ.
— Позвольте, любезнѣйшій мосьё Рэмонъ… я сначала хотѣлъ представить вамъ ясныя… положительныя… законныя доказательства моего права во всемъ, что касается до мадмуазель де-Бомениль за тѣмъ, чтобъ то, что я буду имѣть честь сообщить вамъ, имѣло въ вашихъ глазахъ силу очевидную… неопровержимую… непремѣнную…
Монотонная рѣчь барона, размѣренная, какъ движеніе маятника, уже начинала выводить молодаго человѣка изъ терпѣнія, тѣмъ болѣе, что онъ не могъ понять, къ чему вели всѣ эти прелюдіи; и Оливье такъ странно смотрѣлъ на де-Ларошгю, что будущій депутатъ подумалъ:
— Странно… какъ-будто я говорю съ нимъ по-арабски… при имени Эрнестины онъ не поведетъ и бровью… какъ-будто и не знаетъ ея. Что это значитъ? Непонятный маркизъ не даромъ предупреждалъ меня, что я не долженъ ничему удивляться… непонятнo… странно… необъяснимо…
— Могу ли же, наконецъ, я узнать, сказалъ Оливье съ живостію: — какое отношеніе имѣетъ ко мнѣ то, что вы опекунъ мадмуазель де-Бомениль?
— Надо прибѣгнуть ко лжи, подумалъ баронъ: — можетъ-быть, она поможетъ…
И онъ сказалъ:
— Итакъ, сударь, вы пробыли довольно-долго въ замкѣ моей питомицы…
— Да, я уже говорилъ вамъ объ. этомъ, отвѣчалъ Оливье, съ трудомъ удерживая свое терпѣніе…
— Вы, вѣроятно, не знаете, что мадмуазель де-Бомениль была тоже въ замкѣ въ одно время съ вами…
— Мадмуазель де-Бомениль?..
— Да, отвѣчалъ де-Ларошгю, подумавъ, что солгалъ съ истинно-дипломатическимъ искусствомъ: — да, мадмуазель де-Бомениль была въ своемъ помѣстьѣ въ одно время съ вами…
— Но я слышалъ, возразилъ Оливье: — что въ это время мадмуазель де-Бомениль была за границей; притомъ же, я никого не видалъ въ замкѣ.
— Это меня не удивляетъ, отвѣчалъ баронъ, стараясь сдѣлать лукавую мину. — Это было вотъ какъ: мадмулзель де-Бомениль, возвратясь изъ-за границы черезъ нѣсколько времени по смерти своей матери, дѣйствительно пожелала провести первые дни траура въ своемъ замкѣ, и какъ ей хотѣлось пожить въ совершенномъ уединеніи, то она приказала хранить въ тайнѣ ея пребываніе въ замкѣ.
— Въ такомъ случаѣ, не мудрено, если я не зналъ объ этомъ ничего, тѣмъ болѣе, что жилъ въ домѣ управителя, довольно далеко отъ замка, который всѣ почитали пустымъ. Но, еще разъ, позвольте спросить васъ, къ чему ведутъ всѣ ваши разспросы?
— Сдѣлайте одолженіе, вооружитесь терпѣніемъ еще на нѣсколько секундъ и выслушайте меня съ самымъ-полнымъ вниманіемъ, потому-что, повторяю вамъ, все это касается васъ въ высочайшей степени; все это имѣетъ для васъ особенную… необыкновенную… чрезвычайную важность.
— Этотъ баронъ престо хочетъ уморить меня своими удвоенными и утроенными эпитетами… подумалъ Оливье: — что онъ хочетъ сказать? Что общаго между мною и мадмуазель де-Бомениль?
Между-тѣмъ, де-Ларогшю продолжалъ:
— Подрядчики для котораго вы работали, не скрылъ отъ управителя замкa, что вы работой своей помогали вашему дядюшкѣ, котораго окружали истинно-сыновней попечительностью.
— Э, пoлнoтe, сударь, быстро перебилъ Оливье: — тутъ нѣтъ ничего необыкновеннаго; сдѣлайте одолженіе, поскорѣй объясните мнѣ за чѣмъ вы пригласили меня сюда?
— Дѣло вотъ въ чемъ, воскликнулъ съ торжественностью баронъ: — управитель замка разсказалъ мадмуазель де-Бомениль о вашемъ великодушіи.
— Такъ что жь, сударь? перебилъ молодой человѣкъ, почти выходя изъ терпѣнія: — къ чему же это все ведетъ…
— А вотъ къ чему….я хочу сказать вамъ, что мадмуазель де-Бомениль дѣвушка, предобраго сердца, благороднѣйшаго характера, и потому чувствительна ко всякому великодушному поступку. Такимъ-образомъ, когда она узнала о вашей преданности къ больному дядѣ, она пожелала васъ видѣть…
— Меня видѣть?… спросилъ Оливье съ совершенной недовѣрчивостью.
— Да, мосьё Рэмонъ; моя питомица пожелала васъ видѣть, но такъ, чтобъ не быть замѣченною вами… Скажу болѣе: она хотѣла слышать ваши разговоры съ управителемъ и съ подрядчикомъ, и потому тайно присутствовала при вашихъ бесѣдахъ съ ними. Изъ нихъ она узнала прямоту вашего характера, возвышенность вашихъ чувствованій и благородство вашего сердца… Точно также она поражена была и вашими наружными достоинствами… и…
— Мосьё де-Ларошгю, быстро перебилъ Оливье, покраснѣвъ: — мнѣ грустно думать, что человѣкъ вашихъ лѣтъ, человѣкъ почтенный, можетъ забавляться выдумкою пустяковъ, и однакожь я не могу повѣрить, чтобъ вы говорили. все это серьёзно…
— Я имѣлъ честь, возразилъ баронъ: — показывать вамъ законный актъ, которымъ я уполномоченъ быть опекуномъ мадмуазель де-Бомениль, именно затѣмъ, чтобъ вы дали полную вѣру моимъ словамъ. Я предупреждалъ васъ, что то, о чемъ я долженъ говорить вамъ, можетъ показаться для васъ не совсѣмъ обыкновеннымъ… страннымъ… чрезвычайнымъ… Притомъ же, я надѣюсь, вы не думаете, чтобъ человѣкъ моихъ лѣтъ и моего званія, словомъ, человѣкъ, имѣющій нѣкоторое значеніе въ свѣтѣ, могъ шутить священными обязанностями, которыя ему ввѣрены, и еще болѣе — смѣяться надъ такимъ достойнымъ молодымъ человѣкомъ, какъ… вы…
— Да, вы правы, сказалъ Оливье: — сознаюсь, я виноватъ въ томъ, что дѣйствительно подозрѣвалъ будто вы способны мистифировать…. но все-таки…
— Пoзвoльтe, перебилъ де-Ларошгю: — ради Бога не забывайте, что вы должны, узнать вещь необыкновенную… Продолжаю… Мадмуазель Эрнестинѣ де-Боменнль. — шестнадцать лѣтъ… она — богатѣйшая наслѣдница во всей Франціи. Стало-быть, прибавилъ баронъ, значительно взглянувъ на Оливье: — она, не, имѣетъ нужды безпокоиться о богатствѣ того, кого изберетъ своимъ супругомъ… Говоря откровенно, она хочетъ выйдти за-мужъ за человѣка, который ей правится и можетъ составить ея счастіе въ будущемъ. Мадмуазель де-Бомениль даже, не требуетъ, чтобы тотъ, котораго она изберетъ себѣ въ мужья, имѣлъ знатное имя и занималъ важное мѣсто въ обществъ… она желаетъ только, чтобъ его имя и его значеніе въ обществѣ были почтенны и уважаемы.. Теперь понимаете ли вы меня, мосьё Рэмонъ.
— Признаюсь, отвѣчалъ Оливье: — я слушалъ васъ съ величайшимъ вниманіемъ… понялъ, что мадмуазель де-Бомениль желаетъ выйдти замужъ по влеченію сердца, не заботясь ни о рангѣ, ни о богатствѣ своего мужа, и полагаю, что она поступаетъ въ этомъ отношеніи совершенно благоразумно… Но не понимаю зачѣмъ вы разсказываете все это мнѣ, который не видалъ никогда мадмуазель де-Бомениль, и, вѣроятно, никогда ея не увидитъ.
— Я говорю вамъ это, возразилъ баронъ: — потому-что мадмуазель де-Бомениль увѣрена въ томъ, что, вы соединяете въ себѣ всѣ тѣ прекрасныя качества, которыя она желала бы наидти въ своемъ мужѣ… Я тщательно освѣдомлялся о васъ, и долженъ сказать, что всѣ подробности, которыя мнѣ сообщены о вашемъ благородномъ характерѣ, о вашей жизни… заставляютъ уважать васъ, какъ достойнѣйшаго молодаго человѣка… На этомъ основаніи, какъ опекунъ и попечитель мадмуазель де-Бомениль, я имѣю законное право и вмѣстѣ съ тѣмъ порученіе отъ нея самой предложить вамъ ея руку…
Баронъ могъ бы говорить еще долго, долго, и Оливье все-таки не прервалъ бы его: совершенно-пораженный тѣмъ, что услышалъ, молодой человѣкъ долго не могъ выйдти изъ смущенія… Онъ не хотѣлъ вѣрить, чтобъ баронъ де-Ларошгю могъ мистифировать его, потому-что баронъ, не смотря на свою забавную страсти къ ораторству, своею наружностью внушалъ уваженіе; пріемы, обхожденіе и разговоръ, все это показывало въ немъ человѣка хорошаго тона. Съ другой стороны, какъ бы ни было велико самолюбіе-того, которому вдругъ дѣлали подобное предложеніе, все-таки трудно было повѣрить, а Оливье вовсе не имѣлъ этого недостатка, и потому никакъ не могъ убѣдить себя, въ томъ, что богатѣйшая наслѣдница во всей Франціи могла вдругъ влюбиться въ него.
Послѣ нѣсколькихъ минутъ молчанія, молодой человѣкъ наконецъ сказалъ:
— Извините, баронъ, мое изумленіе и смущеніе… Признаюсь хотя вы и предупредил меня въ томъ, что я услышу отъ васъ нѣчто необыкновенное, но я все-таки не могъ предполагать чтобы…
— О, не оправдывайтесь, любезнѣйшій мосьё Рэмонъ; я понимаю ваше смущеніе… Мое предложеніе вамъ кажется странно… Вотъ потому-то я и долженъ еще сказать вамъ, что мадмуазель Де-Бомениль очень-хорошо знаетъ что вы не можете принять ея предложенія, не увидавъ и ни оцѣнивъ ее. Итакъ, если xoтитe, я сегодня же буду имѣть честь представить васъ моей питомицѣ… Мое единственное желаніе состоитъ въ томъ чтобъ и вы и моя питомица нашли другъ въ другѣ полное обезпеченіе своего счастія въ будущности.
Оливье не говорилъ ни слова.
— Ну, слава Богу, подумалъ баронъ: — наконецъ-то онъ понялъ… скоро и я узнаю отъ этого воплощеннаго дьявола — маркиза разгадку тайны, которая все болѣе и болѣе мнѣ кажется запутанною, необъяснимою.
Во все время разговора Оливье съ барономъ, мадмуазель де-Бомениль, Эрминія и маркизъ слушали съ безмолвнымъ вниманіемъ.
Герцогиня поняла двоякую цѣль испытанія, которому мосьё де-Мэльфоръ находилъ нужнымъ подвергнуть Оливье; но Эрнестина, не смотря на полную увѣренность въ возвышенности чувства молодаго человѣка, невыразимо страдала, ожидая отвѣта, который онъ долженъ былъ сдѣлать на лестное предложеніе барона.
Увы! въ-самомъ-дѣлѣ, искушеніе было слишкомъ-велико, слишкомъ-могущественно. Немногіе, очень-немногіе имѣли бы твердость устоять противъ него. Сколько есть такихъ молодыхъ людей, которые при подобномъ предложеніи съ жадностью ухватились бы за возможность обладать несметными сокровищами, и позабыли бъ всѣ клятвы и обѣщанія, которыя въ порывѣ великодушія дѣлали бѣдной, довѣрчивой дѣвушкѣ!
— О, Боже мой, какъ мнѣ страшно, шептала Эрнестина; — можетъ-быть, отреченіе, котораго мы ожидаемъ отъ мосьё Оливье, свыше силъ человѣческихъ. О, зачѣмъ, зачѣмъ я согласилась на это испытаніе…
— Къ-чему этотъ страхъ, дитя мое? возразилъ маркизъ: — думайте только о вашемъ будущемъ счастіи, объ уваженіи, которое вы будете питать къ Оливье, когда онъ съ твердостью выдержитъ испытаніе!.. Но, тише… слушайте, что онъ скажетъ…
По какому-то невольному чувству, Эрнестина бросалась въ, объятія Эрминіи, и такимъ-образомъ онѣ обѣ со страхомъ и надеждою ожидали отвѣта Оливье.
Молодой человѣкъ уже не сомнѣвался, что какъ ни было невѣроятно предложеніе барона, оно все-таки было серьёзно… Однакожъ, онъ никакъ не рѣшался приписать эту честь своимъ личнымъ достоинствамъ, и видѣлъ въ этомъ предложеніи одну только прихоть романической дѣвушки, какъ говорятъ, весьма-свойственную тѣмъ, которыхъ несметное богатство ставитъ въ положеніе совершенно-исключительное, эксцентрическое…
— Мосьё де-Ларошгю, наконецъ сказалъ Оливье съ торжественностью: — какъ ни невѣроятно, почти невозможно предложеніе, которое вы мнѣ дѣлаете, но я вѣрю истинѣ вашихъ словъ, хотя и не могу ничѣмъ объяснить себѣ…
— Вѣрьте мнѣ, вѣрьте искренности моей… этого только я и прошу отъ васъ.,…
— Да, я вѣрю, и не стараюсь проникнуть необъяснимыхъ причинъ, которыя побудили мадмуазель де-Бомениль думать обо мнѣ…
— Извините, мосьё Рэмонъ, я, кажется, имѣлъ честь высказать вамъ эти причины.
— Да, баронъ, вы мнѣ высказали ихъ, но онѣ вовсе не кажутся для меня основательными…. Говорю вамъ это не изъ смѣшной, ложной скромности… нѣтъ! вѣрьте искренности словъ моихъ… Да! причины, высказанныя вами, баронъ, мнѣ вовсе не кажутся основательными; впрочемъ, я не имѣю права взвѣшивать ихъ, потому-что… мнѣ невозможно… тысяча непредвидѣнныхъ обстоятельствъ препятствуютъ мнѣ принять предложеніе мадмуазель де-Бомениль… притомъ же и я самъ…
— Позвольте… перебилъ баронъ съ такой торжественностью, что Оливье изумился: — даю вамъ честное слово, что отъ васъ — понимаете ли… отъ однихъ васъ зависитъ все… дайте только ваше согласіе жениться на мадмуазель де-Бомениль, и менѣе нежели черезъ часъ, я представлю васъ ей… Надѣюсь, что теперь вы не можете имѣть ни малѣйшаго сомнѣнія въ искренности моего предложенія…
— Я вѣрю вамъ… я хотѣлъ только сказать вамъ, что, съ своей стороны, я не могу принять предложенія, которое вы мнѣ дѣлаете…
Мосьё де-Ларошгю, въ свою очередь, пришелъ въ совершенное остолбенѣніе.
— Какъ сударь, воскликнулъ онъ: — вы отказываете… О, нѣтъ, не можетъ быть… вѣроятно, я худо понялъ вашъ отвѣтъ… Это невозможно… вы вѣрно не такъ слѣпы, чтобы не видѣть, какія огромныя выгоды представляетъ вамъ подобный бракъ…
— Позвольте, баронъ, я выскажу прямѣе мой отвѣтъ… Я положительно отказываюсь отъ предлагаемаго брака, хотя совершенно сознаю, въ какой степени лестно для меня милостивое вниманіе мадмуазель де-Бомениль.,
— Какъ? отказать… богатѣйшей наслѣдницѣ во всей Франціи! вскричалъ баронъ совершенно разстроенный: — съ такимъ хладнокровіемъ принять столь лестное предложеніе!..
— Извините, баронъ, съ живостью возразилъ Оливье: — я уже сказалъ вамъ, въ какой мѣрѣ я считаю за честь себѣ предложеніе мадмуазель де-Бомениль… и мнѣ досадно, больно, что вы принимаете мой отказъ съ такой невыгодной стороны для вашей питомицы, тѣмъ болѣе, что я даже не имѣю чести знать ее…
— Но, повторяю еще разъ, если вы желаете, я сейчасъ представлю васъ ей…
— Это безполезно… Я не сомнѣваюсь въ достоинствахъ мадмуазель де-Бомениль; но… скажу вамъ откровенно… я уже далъ слово…
— Вы дали слово?..
— Да, баронъ, я скоро женюсь на одной молодой дѣвушкѣ, которую столько же люблю, сколько и уважаю;
— Вы женитесь! вскричалъ де-Ларошгю, совершенно потерявшись.
— Да, баронъ… надѣюсь; что теперь я достаточно объяснилъ причину моего oткaзa, и эта пpичинa, очевидно, нисколько не оскорбительна для мадмуазель де-Бомениль.
— Чортъ возьми, подумалъ де-Ларошгю: — вѣдь если эта свадьба не сладится, мнѣ не бывать депутатомъ. Проклятый маркизъ! Къ-чему же онъ просилъ моего согласія?.. Развѣ онъ не зналъ, что этотъ сумасшедшій молодой человѣкъ откажется отъ такого баснословнаго предложенія? Странно! Еще сегодня утромъ Эрнестина ста разъ повторяла мнѣ, что рѣшительно не выйдетъ ни за кого, кромѣ этого сумасброда… Маркизъ не даромъ сказалъ, что это загадка, но вѣдь ко всякій загадкѣ есть ключъ, а къ этой я что-то не вижу.
Какъ бы то ни было, баронъ, однакожь, не хотѣлъ вовсе отказываться отъ надежды получить мѣсто въ палатѣ депутатовъ, и сказалъ:
— Послушайте, любезнѣйшій мосьё Рэмонъ, подумайте хорошенько о моемъ предложеніи. Вы говорите, что дали слово… прекрасно!.. вы любите какую-то молодую дѣвушку… превосходно!.. Вѣдь, благодаря Бога, вы все еще человѣкъ свободный… Не забудьте, что есть такія жертвы, которыя человѣкъ долженъ часто приносить во благо своей будущности… Судите сами… болѣе трехъ мильйоновъ годоваго дохода, и все земли… Да отъ этого невозможно отказаться — знаете ли что? эта самая дѣвушка, которую вы любите, если только и она васъ любитъ, и любитъ въ-самомъ-дѣлѣ, первая посовѣтуетъ, вамъ пожертвовать вашей любовью для такого неожиданнаго богатства, разумѣется, если она не одержима бѣсомъ безграничнаго самолюбія… Подумайте… Три мильйоца годоваго дохода, и все въ земляхъ, любезнѣйшій мосьё Рэмонъ… Понимаете ли, все въ земляхъ…
— Я уже сказалъ, вамъ, баронъ, возразилъ Оливье: — что я далъ слово… и мнѣ больно, прибавилъ онъ съ строгостью: — что вы могли считать меня способнымъ на такой низкій, неблагородный поступокъ…
— Напротивъ, любезнѣйшій мосьё Рэмонъ, я считаю васъ прекраснѣйшимъ человѣкомъ… яо…
— Довольно, баронъ, сказалъ Оливье, вставая: — прошу васъ передать мадмуазели де-Бомениль нашъ разговоръ; объясните ей причины, которыя побуждаютъ меня дѣйствовать такъ, а не иначе, и я увѣренъ впередъ, что заслужу уваженіе вашей питомицы…
— Да полноте, мосьё Ремонъ… вы слишкомъ его заслуживаете… Такое безкорыстіе — единственно, удивительно, въ, высшей степени благородно.
— Такое безкорыстіе очень-просто, съ скромностію отвѣчалъ Оливье, — я люблю и любимъ… Въ союзѣ съ дѣвушкой, которую я люблю, я предвижу все счастіе своей жизни.
Съ этими словами Оливье поклонился барону и, хотѣлъ выйдти…
— Позвольте, позвольте, любезнѣйшій мосьё Рэмонъ, вскричалъ де-Ларошгіо: — возьмите хоть нѣсколько дней на размышленіе… Не уступайте первому влеченію… Посудите сами — вѣдь три мильйона дохода.
— Извините, баронъ, я уже слышалъ это… быстро перебилъ Оливье, и снова хотѣлъ уйдти.
— Ахъ, Боже мой! вскричалъ де-Ларошгю въ отчаяніи: — какой вы горячій молодой человѣкъ… Умоляю васъ, подумайте о томъ, что вашъ отказъ огорчитъ мою питомицу… она будетъ несчастна… она будетъ въ отчаяніи отъ вашего отказа… можетъ-быть, умретъ отъ этого.
— Позвольте жь и мнѣ, возразилъ Оливье: — въ свою очередь замѣтить вамъ, въ какое тягостное положеніе вы ставите меня… Я уже сказалъ и нѣсколько разъ повторилъ вамъ, что я скоро женюсь…
При этихъ словахъ, Оливье въ послѣдній разъ поклонился барону и, подойдя къ двери, прибавилъ:
— Мнѣ пріятно было бы, баронъ, окончить, наше свиданіе иначе, нежели я это дѣлаю теперь… Поэтому, прошу васъ извинить мою неучтивость, которая происходитъ единственно отъ вашей настойчивости… Ваша настойчивость ставитъ меня въ положеніе крайне непріятное… и… боюсь сказать, чрезвычайно смѣшное… Съ этими словами Оливье вышелъ, несмотря на то, чти баронъ умолялъ его остаться…
Мосьё де-Ларошгю, увидавъ, что такимъ-образомъ надежды его на депутатство рушатся, въ страшной досадѣ и въ совершенномъ отчаяніи вбѣжалъ въ гостиную, въ которой сидѣли двѣ молодыя дѣвушки и горбунъ, и вскричалъ:
— Послушайте, маркизъ, да объясните ли вы мнѣ наконецъ, что все это значитъ? Надъ кѣмъ вы думаете здѣсь смѣяться… Вашъ мосьё Оливье говоритъ, что отъ роду и въ глаза не видалъ, мадмуазель де-Бомениль и рѣшительно отказывается отъ ея руки, а вы вотъ увѣряете, что онъ и Эрнестина по уши влюблены другъ въ друга…
XII.
правитьМосьё да-Ларошгю, входя или, лучше сказать, вбѣгая въ комнату, въ которой ожидали его маркизъ и объ дѣвушки, предполагалъ найдти ихъ въ совершенномъ отчаяніи. Вышло напротивъ..
Въ ту минуту, какъ баронъ вошелъ Эрнестина въ порывѣ радости бросилась въ объятія Эрминіи…
— Онъ отказалъ! восклицала она голосомъ, въ которомъ выражалось блаженство ея души.
— Я такъ и думала, другъ мой, что мосьё Оливье не можетъ обмануть нашихъ надеждъ, прибавила герцогиня.
— А я, сказалъ въ свою очередь горбунъ, довольный счастіемъ Эрнестины: — развѣ я не предсказывалъ вамъ, что онъ откажетъ…
— Въ такомъ случаѣ, воскликнулъ де-Ларошгю: — зачѣмъ же вы требовали моего согласія… зачѣмъ же умоляли меня сдѣлать мосьё Оливье это предложеніе, если знали напередъ, что я получу отказъ?
При этихъ словахъ барона, Эрнестина подошла къ нему.
— О, благодарю васъ, сказала она трогательнымъ голосомъ. — Вамъ одолжена я счастіемъ всей своей жизни… и вѣчно… вѣчно буду благодарна вамъ, клянусь въ томъ…
— Послушайте, вскричалъ баронъ: — да вы развѣ не слыхали?.. Онъ отказалъ, понимаете ли, отказалъ…
— О, да! онъ отказалъ, повторила Эрнестина въ восторгъ: — это благородный отказъ благороднѣйшаго сердца.
— Рѣшительно они съ ума сошли, сказалъ де-Ларошгю, пожавъ плечами.
Потомъ онъ наклонился къ уху своей питомицы и закричалъ:
— Вашъ мосьё Оливье, женится, слышите ли вы? Онъ не хочетъ о васъ и думать… Онъ скоро женится, слышите ли, понимаете ли вы меня?
— И, благодаря Бога, отвѣчала Эрнестина: — теперь его женитьба уже не имѣетъ болѣе никакихъ препятствій… Да, мосьё де-Ларошгю, вамъ обязана я счастіемъ своей жизни… и еще благодарю васъ… Я никогда не забуду того, что вы сдѣлали для меня въ этомъ случаѣ…
Бѣдный мосьё де-Ларошгю рѣшительно сходилъ съ ума. Къ-счастію, горбунъ подоспѣлъ къ нему на помощь и сказалъ:
— Я обѣщалъ вамъ, любезный баронъ, показать ключъ къ этой загадкѣ…
— И давно бы пора его дать мнѣ, отвѣчалъ де-Ларошгю: — право, иначе я скоро сойду съума… въ ушахъ у меня трещитъ… голова, кажется, готова развалиться на части… Я рѣшительно одурѣлъ…
— Такъ слушайте же, перебилъ горбунъ: — сегодня утромъ ваша питомица объявила вамъ, что хочетъ выйдти замужъ за мосьё Оливье Рэмона и что видитъ въ этомъ союзѣ счастіе всей своей будущности.
— Ужь не хотители вы, маркизъ, возобновить!.. вскричалъ въ бѣшенствѣ де-Ларошгю.
— Позвольте же, баронъ, имѣйте хоть немножко терпѣнія. Вотъ видите ли… Я потомъ сказалъ вамъ, что все, что вы знаете хорошаго о достоинствахъ мосьё Оливье, рѣшительно ничего не значитъ въ сравненіи съ тѣмъ, что вы, вѣроятно, узнаете въ-послѣдстиіи.
— Да; но что жь я узналъ?
— Какъ что? Да развѣ ничего не значитъ этотъ безкорыстный отказъ, который вы сами находите достойнымъ удивленія. Подумайте-ка… Не принять руки богатѣйшей наслѣдницы во всей Франціи, чтобъ сдержать слово, данное бѣдной дѣвушкѣ…
— Ну, да, Боже мой, это удивительно и въ высшей степени благородно… Впрочемъ, и это уже знаю… но, ради Бога, право, я сейчасъ же рѣшительно сойду съ ума, если вы не объясните мнѣ, отъ-чего вы приходите въ такой восторгъ отъ этого отказа, тогда-какъ, по моему мнѣнію, онъ долженъ былъ привести васъ въ отчаяніе… вѣдь вы хотите же, наконецъ, женить мосьё Оливье на Эрнестинъ?..
— Ну, да…
— А онъ вовсе не хочетъ взять ее за себя.и женится на другой.
— Эхъ, баронъ, сказалъ горбунъ улыбаясь: — да это-то именно насъ такъ и радуетъ.
— Этого-то только мы и желали, прибавила мадмуазель де-Бомениль.
— А! васъ радуетъ то, что Оливье хочетъ жениться на другой! вскричалъ баронъ, совершенно потерявшись.
— Именно, возразилъ маркизъ: — потому-что эта другая-то и есть… она…
— Она? Да кто жь она?
— Ваша питомица.
— Что? моя питомица и есть эта другая?
— Ну, да! эта другая — я, отвѣчала мадмуазель де-Бомениль, торжествуя.
— Да вы поймите, баронъ, сказалъ горбунъ: — вамъ говорятъ, что другая-то и есть она… ваша питомица…
— Это и есть Эрнестина, прибавила Эрминія.
— Кажется, очень-нетрудно понять, воскликнулъ де-Мэльфоръ: — совершенно-ясно…
Это объясненіе еще болѣе запутало несчастнаго барона, который бросалъ вокругъ себя блуждающіе взоры.
Наконецъ, онъ рѣшительно закрылъ глаза и сказалъ маркизу умоляющимъ голосомъ:
— Вы безжалостны, мосьё де-Мэльфоръ… Моя голова не слабѣе другихъ, но, сознаюсь, она болѣй не въ-состояніи выдерживать всю эту галиматью… Вы обѣщаете мнѣ объяснить вашу докучливую загадку, и что жь — разгадка еще болѣе нeпoпятна, чѣмъ самая загадка.
— Успокойтесь, успокойтесь, любезный баронъ, и выслушайте меня до конца.,
— Да помилуйте, ради Бога, вотъ уже цѣлую четверть часа я слушаю васъ и все менѣе и менѣе понимаю.
— Подождите, сейчасъ все объяснится. — Посмотримъ: Вотъ видите ли: въ-слѣдствіе нѣкоторыхъ обстоятельствъ, о которыхъ вы узнаете позже, ваша питомица встрѣтилась съ мосьё Оливье. Она тогда выдала себя за бѣдную сироту… Понимаете ли?..
— Понимаю, понимаю. Что жь дальше?
Въ-слѣдствіе другихъ обстоятельствъ, о которыхъ вы тоже со временемъ узнаете, Эрнестина и Оливье полюбили другъ друга. Молодой человѣкъ полюбилъ ее, какъ сироту, безъ имени, безъ состоянія…. По своему великодушному, сострадательному характеру, онъ хотѣлъ облегчить несчастную судьбу Эрнестины и предложилъ ей свою руку. Не правда ли, это предложеніе съ его стороны было очень-великодушно?
— Наконецъ-то,! воскликнулъ баронъ, торжествуя и выпрямившись во всю вышину своего роста. — Понимаю, понимаю: Эрнестина и та другая, не что иное, какъ одно и тоже…
— Ну, да, отвѣчалъ горбунъ.
— И тогда-то, продолжалъ де-Ларошгю, отирая потъ, струившійся по его лицу: — вы вздумали испытать, искренно ли Оливье любитъ эту другую? будетъ ли онъ въ состояніи принести для нея въ жертву женитьбу на богатѣйшей наслѣдницѣ во всей Франціи.
— Именно, баронъ.
— Такъ вотъ происхожденіе басни, въ которой мадмуазель де-Бомениль вдругъ влюбилась въ бѣднаго Оливье въ то время, какъ онъ пріѣзжалъ въ ея замокъ.
— Вѣдь надо же было придумать какую-нибудь причину, на основаніи которой можно бы сдѣлать мосьё Оливье предложеніе мадмуазель де-Бомениль. И вы, баронъ, сказать правду, превосходно исполнили наше порученіе. Ну, что, согласитесь, не, правду ли я говорилъ, что Оливье въ полномъ смыслѣ прекрасный, благородный молодой человѣкъ.
— О, да, маркизъ, вскричалъ де-Ларошгю: — а знаете ли, говоря откровенно, сначала я находилъ этотъ бракъ вовсе неприличнымъ для моей питомицы; по теперь во всеуслышаніе объявляю… торжественно говорю… рѣшительно утверждаю, что послѣ того, что я узналъ и видѣлъ собственными своими глазами, я не пожелалъ бы мадмуазель де-Бомениль достойнѣйшаго мужа, еслибъ даже она была моя собственная дочь… Да, маркизъ, я сказалъ бы ей: выходите за мосьё Рэмона, вы не можете сдѣлать лучшаго выбора…
— О, я никогда не забуду этихъ словъ, мосьё де-Ларошгю! воскликнула Эрнестина.
— Но это еще не все, любезный баронъ, сказалъ горбунъ, улыбаясь.
— Какъ, не все? перебилъ де-Ларошгю съ безпокойствомъ, предполагая, что ему хотятъ задать новую загадку. — Что жь еще?
— Это испытаніе имѣетъ двоякую цѣль…
— Двоякую… Какъ-такъ?
— Дѣло вотъ въ чемъ… мосьё Оливье чрезвычайно гордъ и деликатенъ… мы боялись, чтобъ онъ, узнавъ вдругъ, что бѣдная сиротка не кто иная, какъ мадмуазель: де-Бомениль, не отказался отъ своего слова, не желая показаться корыстолюбивымъ.
— Да, это правда, отвѣчалъ баронъ. — Но что жь? вѣдь это неудобство, которое могло бы выйдти изъ его чрезмѣрно-благородной деликатности, все-таки существуетъ.
— Нѣтъ, любезнѣйшій баронъ, возразилъ де-Мэльфоръ: — теперь она не существуетъ.
— Отъ-чего же нѣтъ?
— Очень-просто, сказала Эрнестина: — вѣдь мосьё Оливье отказался отъ руки мадмуазель де-Бомениль, богатой наслѣдницы…
— Ну, да, но что жь изъ этого слѣдуетъ? Я еще не вижу тутъ ничего…
— Позвольте, продолжала молодая дѣвушка: — когда мосьё Оливье узнаетъ, кто я въ-самомъ-дѣлѣ, тогда онъ не будетъ уже спасаться, что его подозрѣваютъ въ корыстолюбіи, потому-что онъ отказался отъ моей руки, какъ руки мадмуазель де Боменилъ…
— То-есть, онъ отказался отъ трехъ мильйоновъ годоваго дохода, перебилъ де-Ларошгю. — Да, это правда… Мысль дѣйствительно превосходная… Въ-самомъ-дѣлѣ, теперь мосьё Оливье, хоть бы онъ былъ еще въ тысячу разъ скрупулёзнѣе, уже не можетъ устоять противъ этой дилеммы… Такъ, такъ… Теперь стоитъ только ему сказать: вы отказались жениться на трехъ мильйонахъ годоваго дохода, стало-быть, ваша благородная гордость нисколько не можетъ пострадать отъ подозрѣній…
— Не правда ли? сказала Эрнестина? — мосьё Оливье, при всей своей деликатности, не можетъ ничего сказать противъ этого доказательства.
— Да, да, совершенно-справедливо… но, наконецъ, вѣдь рано или поздно, а надо же будетъ открыть ему эту тайну.
— Разумѣется, отвѣчалъ маркизъ: — и я беру на себя эту коммиссію… У меня уже есть въ головѣ планъ, о которомъ мы, баронъ, поговоримъ съ вами вдвоемъ, потому-что тутъдѣло касается и нѣкоторыхъ чисто-матеріальныхъ обстоятельствъ… Молодыя дѣвушки въ нихъ ровно ничего не понимаютъ. Не правда ли, дитя мое? прибавилъ горбунъ, съ улыбкой обратясь къ Эрнестини.
— О, конечно, ничего, отвѣчала мадмуазель де-Бомениль. — Я напередъ соглашаюсь на все, что вы, мосьё де-Мэльфоръ, и мой опекунъ вздумаете сдѣлать.
— Надѣюсь, любезный баронъ, сказалъ горбунъ: — что мнѣ не нужно просить васъ хранить все это въ тайнѣ до-тѣхъ-поръ, пока брачный контрактъ не будетъ подписанъ… а это мы сдѣлаемъ послѣ-завтра… Что, Эpнecтинa, вамъ кажется этотъ срокъ долгимъ?
— Ахъ, мосьё дe-Meльфopъ, отвѣчала молодая дѣвушка и улыбаясь и краснѣя: — вы угадываете мой отвѣтъ. Потомъ она съ живостію прибавала: — я надѣюсь, что кромѣ этого контракта будетъ и другой; не правда ли, Эрминія?
— Разумѣется, иначе не можетъ и быть, — отвѣчала герцогиня: — я увѣрена, что и мосьё де-Мэльфоръ однѣхъ мыслей со мною.
— Конечно, замѣтилъ горбунъ, улыбаясь: — но позвольте спросить, кто же возьметъ на себя эту довольно-трудную коммиссію?
— Все-таки вы же, мосьё де-Мэльфоръ, отвѣчала Эрнестина: — вы такъ добры.
— И притомъ же, прибавила Эрминія: — вы уже доказали вамъ, что для васъ нѣтъ ничего невозможнаго.
— О! что касается до этого, возразилъ маркизъ въ волненіи: — то, когда я вспомню о сценѣ, которая разъигралась сегодня утромъ у васъ, дитя мое, я сознаюсь, что тутъ вы побѣдили то, что было невозможно, а не я…
Мосьё де-Ларошгю, услыхавъ эти слова, посмотрѣлъ. на Эрминію, которой онъ до-сихъ-поръ почти не замѣчалъ, и сказалъ:
— Извините меня, сударыня… право, все происшедшее здѣсь такъ разстроило меня, что я не замѣтилъ…
— Представляю вамъ, мосьё де-Ларошгю, моего лучшаго друга, или, лучше сказать, мою сестру, сказала Эрнестина, подводя къ барону Эрминію.
— Если я не ошибаюсь, сказалъ баронъ: — я имѣю честь видѣть мадмуазель Эрминію-музыкантшу…
— Любезный баронъ, перебилъ горбунъ: — вы еще узнаете о мадмуазель Эрминіи кое-что не совсѣмъ-обыкновенное.
— Что жь это такое? спросилъ де-Ларошгю.
— А вотъ, я объясню вамъ нѣкоторыя обстоятельства, о которыхъ мнѣ можно будетъ разсказать вамъ… Теперь, покамѣстъ, вамъ достаточно будетъ знать, что, ваша питомица нашла себѣ столь же благородную подругу, какъ и великодушнаго мужа.
— О, да, мосьё де-Мэльфоръ совершенно правъ, сказала мадмуазель де-Бомениль, сжимая въ своихъ объятіяхъ герцогиню.-- Да; я узнала всю прелесть жизни… любовь и дружбу вдругъ… въ одинъ день — на скромной вечеринкѣ мадамъ Эрбо.
— Что такое? Скромная вечеринка, мадамъ Эрбо? это что значитъ? спросилъ баронъ, сдѣлавъ пребольшіе глаза.
— Полноте, дитя мое, сказалъ де-Мэльфоръ, обращаясь къ Эрнестинѣ: — надо быть великодушной и пощадить бѣднаго барона отъ новыхъ загадокъ…
— Да, да, ради Бога, вскричалъ баронъ: — объявляю напередъ что рѣшительно неспособенъ ничего отгадывать… Въ моей головѣ сегодня весь мозгъ какъ-будто перевернулся… шумъ такой, что страшно, точно какъ-будто я только-что спустился на землю на воздушномъ шарѣ.
— Успокойтесь, любезнѣйшій мосьё де-Ларошгю, перебилъ, улыбаясь, горбунъ: — я все разскажу вамъ, и постараюсь не разстроивать вашей головы… болѣе не подвергну испытанію ваше воображеніе…
— Ну, мы васъ оставляемъ, сказала Эрнестина: — только я должна предупредить васъ, мосьё де-Ларошгю, что мы съ Эрминіей составили заговоръ…
— Заговоръ? вотъ какъ! Въ чемъ же состоитъ вашъ заговоръ?
— А вотъ, видители: такъ-какъ я, оставшись здѣсь одна, непремѣнно сошла бы съ ума отъ радости, то я и уговорила Эрминію остаться у меню до завтра. Мы будемъ обѣдать вдвоемъ… то-то намъ будетъ весело.
— И какъ это кстати, замѣтилъ де-Ларошгю: — а мы съ баронессой, сегодня не обѣдаемъ дома. Такъ до свиданія… Желаю вамъ хорошенько повеселиться.
— До свиданія же, дѣти мои, сказалъ горбунъ: — до завтрака теперь мы потолкуемъ о нѣкоторыхъ обстоятельствахъ, исполненіе которыхъ, надѣюсь, будетъ пріятно и для васъ.
Молодыя дѣвушки, оставивъ мосьё де-Ларошгю и маркиза, ушли въ комнату мадмуазель де-Бомениль. Онѣ почти и не дотронулись до обѣда, такъ сердца ихъ были полны невинной радости… Послѣ обѣда, дѣвушки отправились въ спальню Эрнестины, чтобъ тамъ наединѣ свободнѣе предаться воспоминаніямъ любви и дружбы.
Ихъ веселая, бесѣда, къ-несчастію, скоро была прервана появленіемъ мадамъ Ленэ.
— Что вамъ нужно, милая Ленэ? спросила Эрнестина.
— У меня есть до васъ просьба.,
— Въ чемъ дѣло?
— Вы изволите знать, что баронъ и баронесса изволили уѣхать, и воротятся очень-поздно.
— Да, такъ что жь?
— Мадмуазель де Ларошгю, желая доставить намъ случай воспользоваться въ отсутствіи господъ нынѣшнимъ вечеромъ, наняла для всей прислуги три ложи въ Театрѣ-Веселья, гдѣ даютъ Маккавеевъ, пьесу, почерпнутую изъ священной исторіи.
— А, понимаю, вы тоже хотите посмотрѣть пьесу?
— Если только вы, мадмуазель, не изволите имѣть во мнѣ нужды до-тѣхъ-поръ, пока не будете ложиться почивать…
— Не нужно, не нужно, нынѣшній вечеръ весь вашъ… возьмите также съ собой и Терезу.
— Но если вы, мадмуазель, безъ меня будете имѣть въ чемъ-нибудь нужду?…
— Нѣтъ я могу раздѣться и сама, когда буду ложиться спать… Да вотъ и Эрминія поможетъ мнѣ… мы, будемъ прислуживать другъ другу. Ступайте же, милая Ленэ; веселитесь хорошенько.
— Покорно благодарю васъ, мадмуазель… впрочемъ, если бы случайно вамъ что-нибудь понадобилось, только позвоните… Мадмуазель де-Ларошгю приказала Пласидѣ прислуживать вамъ, въ случаѣ надобности.
— Хорошо, хорошо, милая Ленэ… я позову Пласиду… Ступайте съ Богомъ.
Гувернантка поклонилась и вышла.
Въ пустомъ, огромномъ отелѣ де-Ларошгю въ эту минуту остались только наши двѣ молодыя героини, мадмуазель Елена и горничная Пласида, которой приказано было, въ случаѣ надобности, явиться на зовъ мадмуазель де-Бомениль.
XIII.
правитьПробило десять часовъ.
Ночь была темная, бурная; сильный вѣтеръ своими тоскливыми завываніями одинъ только нарушалъ глубокое безмолвіе, — царствовавшее въ отели де-Ларошгю, въ которой, какъ мы сказали, оставались только четыре женщины.
Наши двѣ героини долга говорили о своемъ прошедшемъ, столь грустномъ, и о своей будущности, которая такъ ясно улыбалась имъ.
Вдругъ Эрнестина замолчала. Она стала къ чему-то внимательно прислушиваться.
— Что съ вами? спросила Эрминія. — Ничего, мой другъ, отвѣчала мадмуазель де-Бомениль:. — ничего… я ошиблась.
— А что же?
— Мнѣ послышалось, что будто кто-то вошелъ въ комнату мадамъ Ленэ.
— О! какая трусиха! воскликнула герцогиня улыбаясь. — Это вѣтеръ….
Но при этихъ словахъ, герцогиня, въ свою очередь остановилась и тоже стала прислушиваться, обративъ голову къ двери, которая отдѣляла спальню Эрнестины отъ гостиной.
— Это что-то странно… Слышите, Эрнестина?
— Да, мнѣ показалось; какъ-будто кто-то заперъ внѣшнюю дверь въ сосѣдней комнатѣ… Не правда ли?
Герцогиня, не говоря ни слова, бросилась къ двери.
Дверь дѣйствительно была заперта.
— Боже мой! что. это значитъ? воскликнула Эрнестина въ страхѣ: — всѣ люди уѣхали въ театръ… А! къ-счастію, Пласида, горничная мадмуазель де-Ларошгю, осталась дома… Пбзовемъ ее…
И Эрнестина, подойдя къ камину, судорожно схватилась за сонетку и нѣсколько разъ позвонила.
Въ эту минуту, Эрминія смутно вспомнила о томъ безпокойствѣ, которое мосьё де-Мэльфорь изъявилъ ей на счетъ подлаго сообщничества Макрёза съ барономъ де-Равилемъ.
Но хотя молодая дѣвушка чувствовала сильнѣйшій страхъ, однакожь она не хотѣла еще болѣе тревожить своей подруги, и сказала ей:
— Не бойтесь, душа моя; Пласида, вѣроятно, объяснитъ намъ, что насъ такъ удивило и испугало…
— Но она не идетъ, отвѣчала мадмуазель де-Бомениль: — а между-тѣмъ я уже три раза звонила такъ, что, думаю, во всемъ домѣ было слышно…
И она прибавила дрожащимъ отъ страха голосомъ и указывая на дверь, которая изъ ея спальни вела въ комнату гувернантки:
— Слышите ли, Эрминія? мнѣ кажется, кто-то идетъ… сюда!… о, Боже мой!
Герцогиня съ сомнѣніемъ покачала головой. Мадмуазель де-Бомениль снова стала прислушиваться, и вдругъ вскричала въ страшномъ испугѣ:
— Ну, да, идутъ; развѣ вы не слышите? О, Боже мой? что намъ дѣлать.
— Скорѣй запремся, съ живостью сказала Эрминія и бросилась къ двери.
Но едва молодая дѣвушка успѣла схватиться за ручку дверей, дверь отворилась.
Мосьё де-Макрёзъ поспѣшно вошелъ въ спальню Эрнестины.
При видѣ его, герцогиня съ крикомъ отступила назадъ. Благочестивый молодой человѣкъ тоже вдругъ попятился назадъ, и, обернувшись къ дверямъ, въ которыхъ показалось другое лицо, съ бѣшенствомъ сказалъ: — Чортъ возьми! Она не одна! все потеряно!
Другое лицо былъ де-Равиль.
При видѣ Эрминіи, баронъ былъ, изумленъ и взбѣшенъ не менѣе своего сообщника.
— Музыкантша! вскричалъ онъ.
Эрминія и Эрнестина бросилась въ одинъ уголъ комнаты, и тамъ, прижавшись другъ къ другу, отъ ужаса не могли произнести ни слова…
Макрёзъ и де-Равиль, въ бѣшенствѣ отъ непредвидѣннаго присутствія Эрминіи, которая, казалось, вовсе разрушала ихъ планы, въ-теченіе нѣсколькихъ минутъ стояли неподвижно и какъ-будто глазами совѣтовались; что имъ дѣлать при такомъ неожиданномъ обстоятельствѣ.
Дѣвушки, не смотря на свой испугъ, услыхали восклицаніе Макрёза. Онѣ поняли, что слова основателя общества, святаго Поликарпа ясно выражали досаду и бѣшенство на неожиданное препятствіе, нѣсколько затруднявшее исполненіе ихъ подлаго замысла.
Это возвратило нѣкоторую бодрость обѣимъ сестрамъ. Имъ даже показалось, что теперь, будучи вмѣстѣ, онѣ были столько же сильны, сколько были слабы, еслибъ случилось, имъ каждой отдѣльно попасть въ руки этихъ, двухъ негодяевъ.
Мадмуазель де-Бомениль была увѣрена, что присутствіе Эрминіи спасало ее отъ величайшей опасности.
— Видите, Эрминія, вскричала она трогательнымъ голосомъ, въ которомъ выражалась нѣжная признательность къ подругѣ: — видите, что небо посылаетъ васъ, какъ ангела хранителя Эрнестины… О, конечно, безъ васъ — я погибла бы…
— Ободритесь, моя милая, отвѣчала съ увѣренностью герцогиня: --посмотрите, какъ эти мерзавцы потерялись.
— Да, Эрминія, такой торжественный, такой отрадный для насъ день не долженъ окончиться бѣдствіемъ… о, я теперь слѣпо вѣрую въ яркую звѣзду нашего счастія.
Эти слова, которыми дѣвушки обмѣнялись между собою въ-полголоса, воодушевили ихъ, и Эрнестина съ твердостью сказала Макрёзу и гнусному сообщнику его:
— Не думайте устрашить насъ… нашъ первый испугъ уже прошелъ… Ваша дерзость внушаетъ намъ одно только презрѣніе къ вашей низости… Черезъ два часа, люди воротятся изъ театра… и тогда вы принуждены будете выйдти отсюда такъ же постыдно, какъ и вошли сюда.
— Правда, намъ прійдется еще нѣсколько времени терпѣть ваше присутствіе, замѣтила герцогиня съ гордостію: — но это не болѣе двухъ грустныхъ часовъ, которые мы проведемъ между презрѣніемъ и отвращеніемъ. Впрочемъ, мадмуазель де-Бомениль и я, мы обѣ уже успѣли выдержать болѣе тяжкія испытанія…
— О, какъ это достойно васъ, мосьё де-Макрёзъ! воскликнула Эрнестина. — Внезапно войдти съ сообщникомъ къ молодой дѣвушкѣ, которую вы предполагали найдти одну-одинехоньку, безъ защиты, безъ помощи… Это дѣлаетъ честь вашей храбрости… вы хотѣли, вѣроятно, отмстить мнѣ за то, что мосьё де-Мэльфоръ, который очень-хорошо васъ знаетъ, осрамилъ васъ публично…
Макрёзъ и де-Равиль безмолвно слушали сарказмы двухъ дѣвушекъ, мѣняясь отъ-времени-до-времени выразительными взглядами.
— Послушайте, Эрминія, сказала мадмуазель да-Бомениль, все болѣе и болѣе ободряясь: — я могу показаться вамъ чрезвычайно-странной, потому-что низкій поступокъ этихъ господъ мнѣ кажется въ одно время такъ отвратителенъ и такъ забавенъ, что мнѣ почти хочется смѣяться. А вамъ?
— Меня тоже все это начинаетъ смѣшить, отвѣчала герцогиня, улыбаясь.
— Какая жалкая храбрость! воскликнула Эрнестина, и залилась звонкимъ дѣвическимъ смѣхомъ.
— Вотъ забавный родъ злодѣевъ! вмѣсто страха, они наводятъ смѣхъ; да это преуморительно!
И обѣ дѣвушки такъ громко, такъ весело засмѣялись, какъ-будто не видѣли передъ собой ни малѣйшей опасности.
Макрёзъ и де-Равиль, озадаченные неожиданнымъ присутствіемъ Эрминіи, еще болѣе потерялись, услыша звонкій, почти лихорадочный смѣхъ дѣвушекъ.
Однакожь, два достойные друга скоро оправились отъ своего невольнаго смущенія.
Макрёзъ подошелъ къ де-Равилю, и шепнулъ ему что-то на ухо
Баронъ тотчасъ же бросился къ единственному окну, какое было въ комнатѣ мадмуазель де-Бомениль, заперъ его внутренними ставнями, прикрѣпилъ къ крючьямъ дни заранѣе приготовленныя цѣпи, и, соединивъ остальные концы ихъ, заперъ замкомъ.
Такимъ-образомъ, извнутри было невозможно отворить окна и просить помощи.
Бъдпщя сиротки находились вполнѣ во власти де-Макрёза и деРавиля.
Дверь, выходившая въ сосѣдній залъ, была извнѣ заперта Пласилой, горничной мадмуазель Елены де-Ларошгю, потому-что ханжа и ея горничная были сообщницами достойнаго питомца аббата Леду; но онѣ не знали, что Эрнестина была не одна въ своей комнатѣ.
Въ то время, какъ де-Равиль былъ занятъ окномъ, Макрёзъ, на лицѣ котораго выражались подлѣйшія чувства, подошелъ къ двумъ сироткамъ, скрестилъ на груди руки и сказалъ:
— Мой первый планъ уничтоженъ… присутствіе этой проклятой твари, прибавилъ онъ, указывая на герцогиню: — помѣшало мнѣ. Но… я не скоро могу потеряться… и притомъ я тоже не одинъ… итакъ, вы обѣ въ нашей власти. Намъ еще остается цѣлыхъ два часа… Я успѣю доказать вамъ, что я не изъ числа тѣхъ, надъ которыми можно долго… смѣяться.
Эти угрозы, голосъ и звѣрское выраженіе лица Макрёза, и невозможность, никого позвать на помощь, все это, кажется, должно было навести ужасъ на двухъ беззащитныхъ дѣвушекъ; но если и самое трагическое обстоятельство однажды покажется комическимъ, то все, что, повидимому, должно было увеличивать ужасъ, увеличиваетъ только смѣхъ, который наконецъ дѣлается совершенно-неудержимымъ.
Точно такой эффектъ, произвели угрозы де-Макрёза на нашихъ героинь. Притомъ же къ-несчастію, онъ, въ порывѣ своей злодѣйской тирады, вдругъ задѣлъ рукой за шляпу и сдвинулъ ее почти совершенно на затылокъ. Широкое лицо его отъ этого сдѣлалось тактъ забавно, что самому серьёзному человѣку трудно было бы удержаться отъ смѣха. Дѣвушки замѣтили это и расхохотались больше прежняго.
Де-Равиль въ свою очередь тоже былъ для нихъ предметомъ смѣха.
Когда баронъ заперъ ставни и прикрѣпилъ цѣпи, онъ сталъ соединять концы ихъ, чтобъ привѣсить замокъ; во на близорукости долго не могъ продѣть замка въ кольца, и съ досады и отъ нетерпѣнія сдѣлалъ такую гримасу, что дѣвушки, и безъ того ужо развеселившіяся, вдругъ такъ дружно, такъ громко захохотали, что оба негодяя совершенно смутились.
Однакожь, это изумленіе ихъ продолжалось недолго.
Въ бѣшенствѣ, досадуя на неудачу, они бросились на двухъ сестеръ и схватили бѣдныхъ дѣвушекъ за руки.
— Что жь? убить, что ли, надо васъ, чтобъ устрашить? вскричалъ Макрёзъ, и лицо его почти посинѣло отъ гнѣва, глаза налились кровью, у рта выступила пѣна.,
Онъ былъ страшенъ, но шляпа его, слишкомъ-наклоненная назадъ, придавала ему самый забавный видъ.
— Увы! сказала Эрнестина: — къ-несчастію, вы можете только уморить насъ… со смѣху.
И при этихъ словахъ, мадмуазель да-Бомениль залилась еще большимъ смѣхомъ, чѣмъ прежде:
Герцогиня усердно и отъ души вторила своей подругѣ.
Два мерзавца въ бѣшенствѣ, уже готовы были употребить гнуснѣйшія насилія, какъ вдругъ дверь, запертая извнѣ, отворилась.
Маркизъ де-Мэльфоръ и Жеральдъ де-Сантерръ вошли въ комнату…
Пусть же теперь читатель представитъ себѣ изумленіе нашихъ двухъ друзей.,
Блѣдные, устрашенные, они спѣшили спасти бѣдныхъ сиротокъ отъ угрожавшей имъ опасности, и что жь представилось имъ?
На лицахъ обѣихъ дѣвушекъ выражались не испугъ, не страхъ, но смѣхъ, веселый, дѣвическій смѣхъ… между-тѣмъ, какъ Макрёзъ и де-Равиль, съ глазами, налившимися кровью, стояли неподвижно, въ досадѣ на неожиданную помощь.
Маркизъ приписалъ-было эту непонятную веселость дѣвушекъ истерическому припадку, возбужденному ужасомъ; но Эрнестина тотчасъ же разувѣрила его, сказавъ: — вы удивляетесь, мосьё де-Мэльфоръ, нашему смѣху; въ-самомъ-дѣлѣ, это очень-странно, но вообразите, что случилось — эти господа вошли сюда съ помощью поддѣльнаго ключа…
— Помните, дитя мое, перебилъ маркизъ, обращаясь къ Эрминіи; — что мы видѣли давича утромъ… мое предчувствіе не обмануло меня.
— Сказать правду, замѣтила герцогиня:-- сначала мы испугались; но когда увидѣли бѣшенство, отчаяніе этихъ господъ, которые надѣялись найдти Эрнестину одну…
— Ихъ положеніе, перебила мадмуазель де-Бомениль: — показалось намъ такъ жалко, такъ забавно, что мы не могли удержаться отъ смѣха…
— Да, мы отъ души смѣялись… замѣтила герцогиня: — и было чему смѣяться…….
— Вообразите, продолжала Эрнестина: — Мосьё де-Макрёзъ хотѣлъ насъ убить, чтобъ отнять у насъ охоту смѣяться…
— Каковы? воскликнулъ горбунъ, обращаясь къ Жеральду: — скоро ли найдешь подобныхъ красавицъ-рыцарей.
— Да, я тоже удивляюсь ихъ мужеству, отвѣчалъ Жеральдъ: — но когда подумаю о гнусной дерзости этихъ двухъ негодяевъ… я удерживаюсь отъ гнѣва. О, я раздавилъ бы ихъ….
— Э, полноте, любезный Жеральдъ, перебилъ горбунъ: — стоютъ ли они того… теперь они принадлежатъ полиціи… мосьё Макрёзъ, прибавилъ онъ, обращаясь къ основателю общества святаго Поликарпа:-- съ-тѣхъ-поръ, какъ вы соединились съ барономъ де-Равилемъ, я, зная, на что вы оба способны, приказалъ наблюдать за вами…
— То-есть, вы стали шпіонить? сказалъ Макрёзъ съ высокомѣрною улыбкой.
— Разумѣется, отвѣчалъ горбунъ, — развѣ когда-нибудь поступаютъ иначе съ отъявленными негодяями… Вы именно были включены въ число этихъ людей съ-тѣхъ-поръ, какъ я выставилъ васъ на позоръ.
— Господинъ маркизъ, вѣроятно, разъигрываетъ роль судьи? замѣтилъ де-Равиль, оскаливъ зубы: — даже, можетъ-быть, судьи верховнаго.
— О, нѣтъ! отвѣчалъ горбунъ: — но, сказать правду, случай часто помогаетъ мнѣ исполнять обязанности судьи… Такъ, на-примѣръ, сегодня утромъ, я случайно замѣтилъ васъ, баронъ, въ лавкѣ слесаря… вы принесли ему ключъ… это возбудила во мнѣ подозрѣнія… я удвоилъ бдительность… Вечеромъ, двое изъ моихъ людей слѣдовали за вами и вашимъ сообщникомъ до воротъ этого дома… Одинъ изъ нихъ остался у дверей лѣстницы, которую вы отворили поддѣльнымъ ключомъ, а другой побѣжалъ извѣстить меня… и потомъ отправился за полицейскимъ коммиссаромъ, который теперь внизу лѣстницы ожидаетъ васъ, и вашего достойнаго сообщника, чтобы подвергнуть обоихъ нѣкоторымъ непріятностямъ, которымъ подвергаются бродяги, забравшіеся въ дома посредствомъ поддѣльныхъ ключей.
Макрёзъ и де-Равиль обмѣнялись взглядомъ и смертная блѣдность выступила на ихъ лицахъ.
— Какъ кажется, замѣтилъ маркизъ: — это обстоятельство нѣсколько пахнетъ галерами, но мосьё де-Макрёзъ находчивъ: онъ и тамъ будетъ разъигрывать роль святаго Викентія, и своими христіанскими добродѣтелями заслужитъ общее удивленіе сотоварищей по красному колпаку.
Въ эту минуту послышались чьи-то шаги.
— А! это вѣрно полицейскій коммисаръ, продолжалъ горбунъ: — онъ, вѣроятно, не могъ дождаться вашего выхода, господа, и взялъ на себя трудъ зайдти за вами. Съ его стороны, это очень-деликатно!
Въ самомъ-дѣлѣ, дверь отворилась и полицейскій коммисаръ съ своими агентами подошелъ къ Макрёзу и де-Равилю и сказалъ:,
— Во имя закона, арестую васъ…
— Пойдемте отсюда, дѣти мои, сказалъ горбунъ, обращаясь къ дѣвушкамъ: — въ комнатѣ мадамъ де-Ларошгю мы дождемся возвращенія вашего опекуна.,
— Господинъ маркизъ, замѣтилъ коммисаръ: — показаніе этихъ двухъ дѣвицъ будетъ сейчасъ для меня необходимо, и вы тогда позволите мнѣ войдти къ нимъ. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Неболѣе, какъ черезъ часъ, почтенный основатель общества св. Поликарпа и его сообщникъ были представлены въ префектуру.
По возвращеніи барона и баронессы, было рѣшено, что Эрминія останется ночевать у Эрнестины…
— Я многое успѣлъ покончить, дѣти мои, сказалъ маркизъ, прощаясь съ обѣими-дѣвушками: — оба контракта готовы и должны быть подписаны завтра, въ семь часовъ вечера, у Эрминіи.
— У меня! о, какое счастіе! воскликнула герцогиня.
— У кого жь, какъ не у невѣсты, сказалъ горбунъ улыбаясь: — обыкновенно подписывается брачное условіе… Притомъ же, вы обѣ любите другъ друга какъ сестры…
— О, да! воскликнула мадмуазель де-Бомениль: — мы сестры?.. и даже сестры не могутъ любить другъ друга сильнѣе…
— Въ такомъ случаѣ, продолжалъ маркизъ: — условія будутъ подписаны, какъ всегда водится, у сестры старшей…
На другой день, дѣйствительно, Эрминія, веселая, смѣющагося, дѣлала разныя приготовленія въ своей кокетливой маленькой комнаткѣ. Въ ней должна была совершиться подпись брачныхъ контрактовъ богатѣйшей наслѣдницы во всей Франціи и названной дочери маркиза де-Мэльфора, владѣтельнаго герцога Го-Мартеля…
XIV.
правитьВъ тотъ самый день, какъ Эрминія дѣлала сказанныя нами приготовленія въ своей маленькой комнаткѣ, въ Батиньйольскомъ-Предмѣстіи, въ квартирѣ капитана Бернара, происходило слѣдующее.;
Капитанъ Бернаръ, Жеральдъ де-Сантерръ и Оливье обѣдали въ той же самой бесѣдкѣ, гдѣ, назадъ тому нѣсколько мѣсяцевъ, молодой герцогъ знакомилъ своихъ друзей съ нѣкоторыми изъ героевъ этаго романа. Послѣ обѣда, они должны были всѣ вмѣстѣ собраться у Эрминіи для подписи брачныхъ договоровъ.
Прекрасный осенній день благопріятствовалъ нашимъ друзьямъ.
Мадамъ Барбансонъ превзошла самое-себя. На этотъ разъ, предупрежденная заранѣе, она успѣла съ особенной заботливостью приготовить къ обѣду великолѣпный супъ съ говядиной, чудесныя сочныя котлеты, безподобное жаркое — пулярдку, и наконецъ кремъ, уподоблявшійся снѣгу по безпорочной бѣлизнѣ своей.
Въ приготовленіи всѣхъ этихъ яствъ, мадамъ Барбансонъ дошла до nec plus ultra своего повареннаго искусства.
Но, увы? не смотря на превосходство обѣда, трое собесѣдниковъ почти вовсе не сдѣлали ему чести… Радость отняла у нихъ аппетитъ. Почтенная экономка съ горестью сравнивала эту, такъ-сказать, жалкую безапетитность съ солдатскимъ голодомъ, примѣръ котораго Жеральдъ и Оливье показали ей назадъ тому нѣсколько мѣсяцевъ, когда дважды принимались ѣсть ея на-скоро приготовленный винегретъ.,
Мадамъ Барбансонъ сняла со стола первыя три кушанья почти нетронутыми. Наконецъ, она съ торжественностью поставила свой великолѣпный кремъ.
— Ну, по-крайней-мѣрѣ, сказала она сквозь зубы: — отъ этого блюда ничего не останется… Кремъ можно ѣсть и сытому: это блюдо влюбленныхъ.
— Чортъ возьми, тётушка Барбансонъ, весело воскликнулъ капитанъ: — вотъ блюдо, напоминающее мнѣ снѣжныя горы Новой-Земли… Какая досада, что мы всѣ трое сыты.
— Да, чрезвычайно-досадно, сказалъ Жеральдъ: — потому-что мадамъ Барбансонъ явилась сегодня настоящимъ синимъ чулкомъ въ области повареннаго искусства.
— Безподобный кремъ! прибавилъ Оливье: — за то, по-крайней-мѣрѣ, мы будемъ пожирать его… глазами.
Экономка не знала еще, принять ли ей за серьёзныя эти слова трехъ собесѣдниковъ и прерывающимся голосомъ сказала:
— Шутите, шутите, господа…
— Что вы, тётушка Барбансонъ, воскликнулъ капитанъ: — развѣ можно шутить такимъ торжественнымъ блюдомъ, какъ вашъ кремъ… Мы не посмѣемъ… Къ-несчастію, никому изъ насъ не хочется ѣсть, и потому мы не можемъ попробовать вашего образцоваго блюда.
— Рѣшительно не можемъ! прибавили оба молодые человѣка.
Почтенная экономка не сказала ни слова, но за лицѣ ея ясно выразилось чувство досады и, оскорбленнаго самолюбія. Она судорожно схватила тарелку, положила въ нее почти половину блюда, поставила передъ изумленнымъ капитаномъ и воскликнула повелительнымъ голосомъ:,.
— Вы, сударь… вы будете
— Послушайте, тётушка Барбансонъ…
— Безъ отговорокъ, сударь, перебила экономка: — не ѣсть моего крема. Въ цѣлыя десять лѣтъ я только второй разъ сдѣлала такой чудесный кремъ и вы еще отказываетесь отъ него… Я нарочно приготовила его въ честь женитьбы мосьё Оливье и мосьё Жеральда… Нѣтъ, батюшка, нечего отговариваться… вы должны ѣсть…
Несчастный ветеранъ не зналъ, что дѣлать. Онъ прибѣгнулъ къ убѣжденіямъ,
— Знаете ли, тётушка Барбансонъ, сказалъ онъ: — я съѣмъ его завтра… Ей-Богу, съѣмъ… Даю вамъ честное слово…
— Да развѣ можно, воскликнула съ досадой экономка: — оставлять кремъ до завтра… Да онъ не будетъ никуда годиться.
— Что-жь мнѣ дѣлать? Вѣдь я божусь вамъ, что рѣшительно не могу ѣсть.
— Все-таки вы должны ѣсть, и будете… слышатели? непремѣнно будете…
— А! чортъ возьми! вскричалъ капитанъ: — что жь? вы хотите развѣ, чтобъ я лопнулъ?..
— Что? лопнуть отъ крема, который я сама готовила? воскликнула почтенная экономка съ горечью, какъ-будто ей нанесено была величайшее оскорбленіе: — ну, этого-то я, по-крайней-мѣрѣ, не ожидала… десять лѣтъ служу вамъ… и въ такой торжественный день, когда мосьё Оливье женится… вы такъ обходитесь со мною…..
И при этихъ словахъ почтенная экономка громко зарыдала.
— Слёзы! воскликнулъ капитанъ: — этого еще не доставало! послушайте, послушайте, моя милая, право, сегодня вы сошли съ ума.
— Лопнуть отъ моего крема! сквозь слезы повторяла экономка: — прекрасно… о, я никогда не забуду этой обиды.
— Ну, вотъ, смотрите же, я ѣмъ… ѣмъ… видите ли, вскричалъ ветеранъ, проглотивъ на-скоро нѣсколько ложекъ: — чудесный, безподобный кремъ… Нутеперь довольны ли вы?
— Разумѣется, теперь довольна, сказала мадамъ Барбансонъ, отирая слезы: — не хотѣть, попробовати такого прекраснаго крема! Я дамъ рецептъ женѣ мосьё Оливье…
— Дайте, дайте, тётушка Барбансонъ, отвѣчалъ Оливье. — Эрнестина будетъ славная хозяйка… я увѣренъ въ этомъ….
— Дамъ тоже рецептъ солить маленькіе огурчики, продолжала экономка: — будутъ чудесные! зеленые, какъ-будто сейчасъ съ гряды, и на зубахъ такъ и хрустятъ, какъ орѣхи. Ужь будьте покойны, мосье Одивье, у насъ будетъ безподобное хозяйство.
Жеральдъ, которому маркизъ де-Мэльфоръ сообщилъ тайну превращеній мадмуазель де-Бомениль, не могъ не расхохотаться при мысли о томъ, какъ мадамъ Барбансонъ будетъ сообщать свои рецепты богатѣйшей наслѣдницѣ во всей Франціи.
— Чему вы смѣетесь, мосье Жеральдъ? сказала почтенная женщина: — развѣ вы думаете, что рецепты, которые я хочу дать…
— Не безпокойтесь, не безпокойтесь, любезнѣйшая мадамъ Барбансонъ, перебилъ Жеральдъ: — я совершенно вѣрую въ силу вашихъ рецептовъ, а смѣюсь только потому, что мнѣ весело… Вѣдь сегодня день моей свадьбы…
— Однакожь, возразила экономка съ мрачнымъ, таинственнымъ видомъ: — бывали и такія чудовища, которыя въ день своей свадьбы дѣлались еще свирѣпѣе обыкновеннаго…
— Не уже-ли?
— Да вотъ, помните ли вы? въ день своего бракосочетанія съ Маріей-Луизой… знаете ли, какъ онъ взбѣсился, предатель эдакой!
Мадамъ Барбансонъ считала излишнимъ называть по имени предмегъ своихъ вѣчныхъ нападеній и ненависти.
— Разскажите, разскажите, тётушка Барбансонъ, сказалъ капатанъ: — а потомъ дайте намъ кофе, потому-что уже скоро шесть часовъ.,
— Да, сударь; продолжала экономка: — вашъ любимецъ въ день своего бракосочетанія съ Маріей-Луизой велъ себя хуже тигра… Вы, стало-быть, не знаете, что онъ сдѣлалъ съ маленькимъ римскимъ королемъ, когда тотъ подошелъ къ нему и своимъ нѣжнымъ голоскомъ сказалъ: «папа, не оставляй бѣдную мамашу… Жозефину…»
— А! теперь я понимаю, воскликнулъ Жеральдътсъ удивительнымъ хладнокровіемъ: — вы говорите о римскомъ королѣ, сынѣ Жозефины.
— Да, да, мосьё Жеральдъ; но это еще ничего въ сравненіи съ тѣмъ, что предатель сдѣлалъ съ святѣйшимъ отцомъ папой, да еще гдѣ? Передъ самымъ алтаремъ, въ Нотрдамскомъ-Соборѣ.
— Что жь онъ сдѣлалъ?
— Это корсиканское чyдoвищe, продолжала мадамъ Барбансонъ — во время своей коронаціи, вырвалъ корону изъ рукъ святѣйшаго отца папы и самъ надѣлъ ее на свою голову… Потомъ… Ну, да что объ этомъ разсказывать… ужасъ!.. Я говорю вамъ, господа, объ этомъ только затѣмъ, чтобъ вы знали, что есть такія Корсиканскія чудовища, прибавила экономка, искоса взглянувъ на капитана: — которыя въ день своей свадьбы становятся еще свирѣпѣе, чѣмъ обыкновенно… Тогда какъ вы, мосьё Оливье и мосьё Жеральдъ — оба сдѣлаетесь еще лучше и добрѣе послѣ свадьбы…
И съ этими словами мадамъ Барбансонъ вышла приготовлять кофе.
— Прекрасная женщина! сказалъ Жеральдъ. — А знаешь ли, Оливье, прибавилъ онъ: — вѣдь тетушка Барбансонъ права, гoвopя, что женитьба сдѣлаетъ насъ лучше… Я совершенно согласенъ съ нею, а ты какъ-думаешь?
Оливье не отвѣчалъ ни слова. Онъ былъ погруженъ въ глубокую задумчивость.
— Что съ, тобой, Оливье? спросилъ Жеральдъ, дружески положивъ ему на плечо свою руку.
— Я вспомнилъ, отвѣчалъ Оливье: — что, назадъ тому шесть мѣсяцевъ, мы точно такъ же, какъ и тeпepь, втроемъ сидѣли въ этой самой бесѣдкѣ… Я тебѣ разсказывалъ въ первый разъ о прекрасной дѣвушкѣ, которую прозвали герцогиней… Помнишь? Ты еще отвѣчалъ мнѣ со смѣхомъ: «Гepцoгиня! знаю я этихъ герцогинь…» и что жь? эта дѣвушка дѣйствительно дѣлается герцогиней… и… герцогиней де-Сантерръ… твоей женой… о, какъ чудно, какъ непонятно измѣняются судьбы человѣчества!..
— Вы правы, дѣти мои, замѣтилъ старикъ? — отрадно взглянуть на прошедшее… особенно, когда настоящее такъ ярко улыбается намъ. Въ-самомъ-дѣлѣ, назадъ тому какихъ-нибудь шесть мѣсяцевъ, кто бы могъ предсказать, что мой добрый, милый Оливье женится на очаровательной дѣвушкѣ, которая великодушно спасетъ меня отъ неминуемой смерти, съ опасностію для своей собственной жизни?
— Тѣмъ болѣе, замѣтилъ Жеральдъ: — кто бы могъ предполагать, что та самая мадмуазель де-Бомениль, на которою меня хотѣли женить, вдругъ влюбится въ Оливье?
— Полно, мой другъ, возразилъ молодой человѣкъ: — къ чему? вспоминать о такой шалости молоденькой дѣвушки! Это просто капризъ, капризъ избалованнаго ребенка, онъ непремѣнно такъ же скоро вылетитъ изъ головы мадмуазель де-Бомениль, какъ скоро могъ зарониться въ нее.
— Ты ошибаешься, Оливье, весело возразилъ Жеральдъ: — я имѣлъ случай видѣть мадмуазель де-Бомениль и говорить съ нею, и увѣряю тебя, что она, хотя и не старѣе годами твоей милой Эрнестины, но вовсе не похожа на капризное, избалованное дитя, какъ ты говоришь. Напротивъ, она дѣвушка очень-умная…
— Что касается до меня, замѣтилъ капитанъ, улыбаясь: — то я, по-крайней-мѣрѣ, увѣренъ въ томъ, что мадмуазель де-Бомениль дѣвушка съ изящнымъ вкусомъ, потому-что она полюбила, моего Оливье. Къ-несчастію для нея, крѣпость уже была занята нашей милой Эрнестиной. Правда, у нея нѣтъ мильйоновъ, но за то въ ея груди бьется благородное, великодушное сердце.
— Да, вы правы, дядюшка, крѣпость уже была занята, о! она охранялась крѣпкимъ гарнизономъ… Да хоть бы она и не была…
— Что ты хочешь сказать? перебивъ Жеральдъ, смотря на своего друга съ возрастающимъ вниманіемъ: — развѣ ты ни женился бы на мадмуазель де-Бомениль, еслибъ твое сердце было свободно отъ любви къ другой?
— Разумѣется…
— Да почему же?
— А вспомни-ка, что ты самъ говорилъ за этимъ же самымъ столомъ: не говорилъ ли ты, что «богачъ можетъ жениться на бѣдной прекрасной дѣвушкѣ, одаренной очаровательными свойствами души, но что бѣднякъ, который женится на женщинѣ, приносящей ему огромное состояніе, поступаетъ подло…» Не правда ли, дядюшка, вѣдь это собственныя слова Жеральда?
— Да, да, мой другъ; мосьё Жеральдъ именно говорилъ это… я очень помню.
— Позволь же, Оливье, перебилъ де-Сантерръ: — а не ты ли самъ тогда же возразилъ мнѣ на мои слова, что «почему бы со стороны бѣдняка было подло жениться на богатой дѣвушкѣ, еслибъ онъ любилъ ее всей душой, не за ея мильйоны, конечно, а такъ, какъ любилъ бы онъ дѣвушку безъ имени и безъ состоянія?» Не такъ ли, капитанъ? вѣдь вы тоже тогда раздѣляли это мнѣніе?
— Да, мосьё Жеральдъ, отвѣчалъ ветеранъ: — я и теперь нахожу это мнѣніе совершенно-благоразумнымъ и совершенно-справедливымъ; но, надѣюсь, мы не имѣемъ нужды снова разбирать этотъ деликатный вопросъ: Оливье поступилъ какъ честный человѣкъ, отказавшись отъ женитьбы на мильйонщицѣ, потому-что уже любилъ другую… Такъ и слѣдовало… а ужь вѣрно ни вы, мосьё Жеральдъ, ни я не будемъ удивляться этому, тѣмъ болѣе, что вы сами, мосьё Жеральдъ, женитесь по любви, точно такъ же, какъ и Оливье…
— О, да, дядюшка! воскликнулъ Оливье въ восторгѣ: — это именно бракъ по любви… Да и какъ не любить Эрнестину? Она такъ мила, такъ добра, такъ умна… Притомъ же, она такъ признательна за то, что такой важный господинъ, какъ я, прибавилъ молодой человѣкѣ, улыбаясь: — беретъ ее за себя замужъ… Ахъ, Жеральдъ, еслибъ ты зналъ, какое чудесною письмо Эрнестина вчера написала мнѣ, увѣдомляя меня о томъ, что ея родственница согласна на все, и что, если мое намѣреніе не измѣнилось, то договоръ будетъ подписанъ сегодня… Оно такъ просто, такъ трогательно… прекрасная душа ея проглядываетъ въ каждомъ выраженіи, въ каждомъ словѣ… Но что а говорить? Я угадалъ прекрасную душу Эрнестины съ перваго раза, какъ только увидалъ ея лицо!
— О, да, мой другъ, замѣтилъ капитанъ: — лицо Эрнестины необыкновенно привлекательно.
— Не правда ли, дядюшка? Конечно, въ ея лицѣ нѣтъ классически-правильныхъ чертъ, но за то какой у нея чудно-кроткій взглядъ, какая невыразимо-очаровательная улыбка… а ровные бѣлые зубы… а волосы густые, черные, какъ смоль… а дивная маленькая ножка, которая вся, кажется, спрячется въ моей рукѣ…
— Довольно, довольно, Оливье, перебилъ капитанъ, поглядывая на часы: — припоминая прелести своей невѣсты, ты забываешь, что пора идти къ ней… Не забудь, что мосьё Жеральдъ еще долженъ заѣхать за своей матушкой, чтобъ вмѣстѣ съ ней ѣхать къ мадмуазель Эрминіи.
— Успѣемъ еще, успѣемъ, сказалъ Жеральдъ: — знаете ли, капитанъ, какъ мнѣ отрадно, что Оливье такъ сильно любитъ свою Эрнестину…
— О, да, Жеральдъ, воскликнулъ Оливье: — я люблю ее страстно, и еще тѣмъ болѣе, что она лучшая подруга твоей Эрминіи.
— Право, Оливье, сказалъ Жеральдъ: — можно сойдти съ ума; думая о такомъ чудномъ счастіи, которое намъ достается послѣ столькихъ неодолимыхъ препятствій… и это счастіе — общее намъ обоимъ… вѣдь мы можемъ сказать, что женимся на двухъ сестрахъ, или что онѣ обѣ выходятъ за двухъ братьевъ… право, противъ воли… но я не могу удержаться отъ слезъ… Обнимемся, мой другъ, пусть ужь лучше здѣсь, безъ лишнихъ свидѣтелей, выразятся первые и сильнѣйшіе порывы нашей радости… А то тамъ, при другихъ, мы были бы очень-забавны съ нашимъ восторгомъ.
И молодые люди обнялись съ истинно-братской нѣжностью, между-тѣмъ, какъ старикъ Бернаръ, щелая сохранить свою важность, старался скрыть волненіе своего сердца, и сквозь едва удерживаемыя слезы безпрерывно пускалъ изо рта огромные клубы табачнаго дыма.
Наконецъ Жеральдъ вышелъ. Онъ отправился за своей матерью, чтобъ вмѣстѣ съ ней ѣхать къ Эрминіи для подписи брачнаго договора.
Капитанъ Бернаръ и Оливье тоже хотѣли идти, какъ вдругъ были остановлены почтенною мадамъ Барбансонъ, которая тихимъ, величественнымъ шагомъ подошла къ нимъ, держана ладоняхъ обѣихъ рукъ сильно накрахмаленный бѣлый кисейный галстухъ;
— Это что такое, тётушка Барбансонъ? спросилъ изумленный, капитанъ. — Подумаешь, что вы приготовились къ какой-нибудь торжественной процессіи…
— Это… это галстухъ для васъ… отвѣчала почтенная экономка: — я хотѣла сдѣлать вамъ маленькій сюрпризъ… и купила этотъ галстухъ, потому-что вашъ черный очень-старъ… и надѣть его въ такой торжественный день, день свадьбы мосьё Оливье…
Почтенная экономка не могла докончить фразы и зарыдала: — свадьба Оливье чрезвычайно растрогала ее.
Капитанъ былъ такъ тронутъ вниманіемъ своей экономки, что сказалъ прерывающимся отъ волненія голосомъ:
— Что это вы выдумали, тётушка Барбансонъ? Право, я разсержусь на васъ,
— Вотъ, посмотрите, я вышила на углахъ вашъ вензель Ж и Б. — Жанъ Бернаръ… сказала экономка, съ нѣкоторой гордостью указывая на свое вышиванье.
— Да, да, это мой вензель; посмотри-ка, Оливье, воскликнулъ восхищенный старикъ: — ну, моя милая, моя добрая тётушка Барбансонъ, вы мнѣ доставили величайшее удовольствіе.,
— О, я очень рада! сказала экономка тронутая и просіявшая, какъ-будто получила самое щедрое вознагражденіе: — но вотъ уже слишкомъ шесть часовъ, прибавила сна: — надо поторопиться. Дайте-ка, я надѣну вамъ…
— Что надѣнете?
— Что?.. разумѣется, галстухъ…
— Чортъ возьми! мнѣ надѣть…
Но капитанъ не кончилъ фразы, замѣтивъ умоляющій взглядъ Оливье и подумавъ о томъ, что отказъ его оскорбитъ добрую мадамъ Барбансонъ. Съ другой стороны, старикъ, отъ роду не носившій бѣлаго накрахмаленнаго галстуха, дрожалъ при мысли, что его шею закуютъ. Однакожь, его естественная доброта одержала верхъ: онъ отдалъ на пытку свою шею, и желая окончить прерванную фразу какъ-нибудь пріятнѣе для мадамъ Барбансонъ, сказалъ:
— Я хотѣлъ сказать: чортъ возьми! мнѣ надѣть такой прекрасный галстухъ… да это слишкомъ-хорошо для меня.
— Вовсе нѣтъ, и въ-особенности въ такой торжественный день, возразила экономка, повязывая галстухъ вокругъ шеи капитана: — жаль еще, что у васъ нѣтъ новаго сюртука… ну, да что дѣлать? все-таки вашъ крестъ, новая ленточка и тонкое чистое бѣлье очень вамъ къ-лицу. Да, прибавила мадамъ Барбансонъ, распустивъ изъ узла галстуха два огромные конца, которые торчали, какъ гигантскіе заячьи уши: — да, у кого тонкое, чистое бѣлье, тому нечего стыдиться своего поношеннаго платья.
Мадамъ Барбансонъ наконецъ кончила свою работу, и, отойдя отъ капитана на нѣсколько шаговъ, стала любоваться эффектомъ великолѣпно-повязаннаго галстуха.
— Да вы, мосьё Бернаръ, сказала она: — просто сдѣлались двадцатью годами моложе… честное слово… Не правда ли, мосьё Оливье? Вѣдь капитанъ теперь совершенно похожъ на отставнаго нотаріуса.
Капитанъ подошелъ къ зеркалу, улыбнулся, увидавъ свою физіономію, и сказалъ:
— Жаль, что не совсѣмъ-ловко повертывать шею, но за то, какъ говоритъ тетушка Барбансонъ, я похожу на отставнаго нотаріуса…
— Дядюшка! уже безъ четверти семь, сказалъ Оливье съ нетерпѣніемъ влюблённаго.
— Да, да, мой другъ… пора, пора… идемъ… Тетушка Барбансонъ, дайте-ка мнѣ палку и шляпу…
Они вышли. Вечеръ былъ великолѣпный; отъ Батиньйольскаго-Предмѣстья до улицы. Монсо было недалеко, и потому капитанъ Бернаръ и Оливье скромно отправились пѣшкомъ.
Дорогой, туго-накрахмаленный галстухъ капитана наконецъ, уступивъ движенію шеи, нѣсколько помялся, и когда старый морякъ вошелъ въ комнату Эрминіи, онъ уже почти вовсе не походилъ на отставнаго нотаріуса.
XV.
правитьВечеромъ того самаго дня, въ который въ скромномъ жилищѣ Эрминіи назначено было собраніи для подписи двухъ брачныхъ договоровъ, мосьё Буффаръ, хозяинъ дома, въ которомъ жила герцогиня, вошелъ въ комнату своей дворничихи.
Было ужи около семи часовъ.
Мосьё Буффаръ, усѣвшись на полу-развалившемся стулѣ, разспрашивалъ почтенную мадамъ Муфлонъ, каково поживаютъ его жильцы и что поговариваютъ на-счетъ платежа за квартиру.
— Да все слава-Богу, сударь… отвѣчала мадамъ Муфлонъ: — только вотъ тотъ жилецъ, что-нанялъ въ третьемъ этажѣ…
— Что жь онъ? съ безпокойствомъ перебилъ мосьё Буффаръ: — не хочетъ платить?..
— Да вотъ, знаете, сударь… какъ онъ переѣзжалъ сюда, такъ смотрѣлъ настоящимъ чортомъ, но теперь, какъ приближается срокъ платы, вдругъ сдѣлался со мной учтивъ, да такъ учтивъ, что даже гадко…
— Смотри, поглядывай за этилъ молодцомъ, да хорошенько: это что-то подозрительно, сказалъ Буффаръ: — а, какъ досадно, что не нанялъ этой квартиры тотъ молодой человѣкъ, который, помнишь, заплатилъ мнѣ за мою музыкантшу.
Такъ мосьё Буффаръ называлъ Эрминію съ-тѣхъ-поръ, какъ она стала учить дочь его, Корнелію.
— Да, продолжалъ онъ: — кабы этотъ молодой человѣкъ нанялъ…
Но почтенный домохозяинъ-не успѣлъ договорить своей фразы, потому-что былъ испуганъ тремя страшно-громкими ударами въ кольцо воротъ.
Въ испугѣ, онъ вскочилъ со стула, и вскричалъ:
— Чортъ возьми!.. Да я и самъ не посмѣлъ бы стучаться такъ въ ворота моего собственнаго дома… Надо взглянуть, кто этотъ смѣльчакъ.
И съ этими словами мосьё Буффаръ вышелъ изъ комнаты дворничихи.
Въ эту минуту, вдругъ раздался чей-то страшный голосъ, кричавшій:
— Отворяйте ворота. И тотчасъ же Буффаръ сквозь рѣшетку воротъ увидалъ высокаго лакея въ напудренномъ парикѣ, въ голубой ливреѣ, обшитой серебряными галунами.
— Эй, что жь вы не отпираете? снова крикнулъ ливрейный гигантъ.
Мосьё Буффаръ такъ смутился, что начавъ отвѣшивать ему низкіе поклоны.
— Да что жь это въ-самомъ-дѣлѣ, съ ума, что ли вы сошли? закричалъ лакей: — что жь вы заставляете такъ долго ждать его свѣтлость господина герцога…
— Герцога!.. воскликнулъ Буффаръ въ изумленіи, не двигаясь съ мѣста, и снова начиная еще ниже кланяться лакею.
Въ эту минуту, другой такъ же сильный ударъ въ кольцо раздался у воротъ, и потомъ сильный, звонкій голосъ прокричалъ:
— Отворяйте ворота!
Это былъ другой лакей въ зеленой ливреѣ, съ золотыми галунами. Подходя къ комнатъ дворничихи, онъ вдругъ увидалъ голубаго гиганта и сказалъ:
— А, Лорренъ, это ты… то-то я и видѣлъ у воротъ карету твоего барина, да думалъ, что ошибся… что жь это, братецъ, не отпираютъ? умерли, что ли, здѣсь всѣ…
— Какое умерли, отвѣчалъ гигантъ: — они вовсе и не были живы… Это набитыя чучела… посмотри, стоятъ и не двигаются, — прибавилъ онъ, указывая на мосьё Буффара и на мадамъ Муфлонъ.
— То-то, я думаю, теперь герцогиня сердится? замѣтилъ другой: — у ней такъ много терпѣнія…
— Герцогиня! воскликнулъ Буффаръ, еще болѣе-изумленный.
— Чортъ возьми! вскричалъ гигантъ: — да отворите ли же вы наконецъ?
— Но… но… къ кому вы идете, сударь?.. спросилъ Буффаръ, нѣсколько выходя изъ своего смущенія: — кого вы спрашиваете?
— Мадмуазель Эрминію, отвѣчалъ одинъ изъ лакеевъ, одѣтый въ голубую ливрею.
— И я тоже ищу ее… прибавилъ другой.
— Сейчасъ, сейчасъ, вскричала скороговоркой мадамъ Муфлонъ.
— Герцогъ и герцогиня… у моей музыкантши! думалъ Буффаръ: — странно, непостижимо..
Новый стукъ у воротъ вывелъ почтеннаго домовладѣльца изъ задумчивости.
Явился третій лакей, въ темно-коричневой ливреѣ съ голубымъ воротникомъ.
— Ворота, вскричалъ онъ: — проворнѣй отворяйте ворота.
Мосьё Буффаръ, наконецъ, опомнился.
Онъ отперъ ворота и едва успѣлъ отсторониться къ стѣнѣ, какъ во дворъ почти влетѣла пара безподобныхъ сѣрыхъ коней, запряженная въ великолѣпную голубую коляску.
Коляска остановилась по знаку высокаго лакея у дверей, которыя вели на лѣстницу къ Эрминіи…
Небольшаго роста горбунъ и краснощекій толстякъ, оба въ черныхъ фракахъ, вышли изъ коляскю и мадамъ Муфлонъ, встрѣтивъ ихъ у дверей квартиры Эрминіи, громко провозгласила:
— Мосьё Леруа, нотаріусъ. — Владѣтельный герцогъ Го-Мартель.
Едва коляска успѣла выѣхать со двора, чудесный берлинъ, съ герцогской короною и гербомъ, подъѣхалъ къ лѣстницѣ Эрминіи.
Изъ берлина вышли двѣ дамы и молодой человѣкъ. Они тоже вошли къ Эрминіи. И мадамъ Муфлонъ провозгласила:
— Герцогиня де-Сантерръ.
— Мадмуазель Берта де-Сантерръ.
— Герцогъ де-Сантерръ.
Черезъ минyтy, почтенная дворничиха громко крикнула:
— Баронъ де-Ларошгю.
И наконецъ скоро явились еще четыре особы, которыхъ имена, не столь аристократическія, Тётушка Муфлонъ произнесла довольно-тихо:
— Капитанъ Бернаръ.
— Мосьё Оливье Рэмонъ.
— Мадмуазель Эрнестина Веръ-Пюи.
— Мадамъ Ленэ.
Доложивъ о появленіи всѣхъ этихъ господъ, почтенная дворничиха спустилась внизъ, гдѣ нашла и своего хозяина. Мосьё Буффаръ скорыми шагами ходилъ подъ воротами. Крупный потъ катился по широкому лицу его. Любопытство такъ сильно разстроило его, что онъ говорилъ самъ съ собою:
— Что бы могли дѣлать у моей музыкантши всѣ эти знатные господа? Боже мой! что-то странно! Непостижимо. Какъ ты, думаешь объ этомъ, тётка Муфлонъ? спросилъ онъ, увидавъ свою дворничиху.
— О чемъ объ этомъ?
— Да вотъ объ этихъ важныхъ господахъ, что пріѣхали къ моей музыкантшѣ! Зачѣмъ они пріѣхали?
— А я, право, ничего не понимаю… У меня голова такъ и ходитъ кругомъ…
— А! вотъ… позволь… я догадался! воскликнулъ Буффаръ торжествуя: — это концертъ… моя музыкантша, вѣроятно, даетъ концертъ.
— Не думаю, возразила дворничиха: — я замѣтила, что дамы положили свои плащи и мантильи на фортепьяно, которое было заперто… Притомъ же, ужь это вѣрно не концертъ, потому-что нотаріусъ…
— Какой нотаріусъ? быстро перебилъ Буффаръ: — развѣ тутъ есть нотаріусъ?…
— Да, сударь, есть., такой славный мужчина, еще вдвое толще васъ… Его называютъ мосьё Лepyо. Онъ сидитъ у стола… передъ нимъ лежатъ листы бумаги и стоятъ двѣ свѣчи…
— Да онъ не гадаетъ ли ужь въ карты? спросилъ Буффаръ.
— Какіе вы, сударь, странные, отвѣчала мадамъ Муфлонъ: — вѣдь ужь я говорила вамъ, что онъ нотаріусъ.
— Да, правда, правда, я было и забылъ… не понимаю, рѣшительно не понимаю… Странно… непостижимо… Ну, да ладно, я останусь здѣсь и. дождусь выхода всѣхъ этихъ господъ: авось тогда что-нибудь и узнаю…
И съ этими словами, мосьё Буффаръ принялся шагать взадъ и впередъ мимо дворницкой.
Читатель, вѣроятно, знаетъ, что такое блестящее, такое аристократическое общество до-сихъ-поръ еще никогда не собиралось въ скромномъ жилищѣ Эрминіи.
Молодая дѣвушка наслаждалась совершеннымъ счастіемъ. Особенно тронуло ее вниманію герцогини де-Сантерръ, которая, какъ-бы желая вознаградить молодую артистку за свою вчерашнюю грубость, привезла съ собой и свою старшую дочь, Берту.
— Ахъ, герцогиня, сказала ей Эрминія растрораннымъ голосомъ и съ слезами на глазахъ; — вы доставили мнѣ величайшее удовольствіе… Видѣть здѣсь, мадмуазель де-Сантерръ было моимъ сильнѣйшимъ желаніемъ, но… я не смѣла надѣяться на такое счастіе.
— Берта слишкомъ-горячо принимаетъ къ сердцу радость своего брата, отвѣчала герцогиня самымъ ласковымъ голосомъ: — а потому она хотѣла первая поздравить свою будущую сестру…..
— О, — да, мадмуазель, прибавила Берта, дружески пожимая руку Эрминіи, — я хотѣла какъ-можно-скорѣе имѣть удовольствіе поздравить васъ, а въ-особенности поблагодарить васъ… мой братъ такъ счастливъ!.. и я вижу… что онъ имѣетъ тысячу причинъ быть счастливымъ…
— Ахъ, мадмуазель, отвѣчала Эрминія: — я желала бы быть еще достойнѣе вашего лестнаго вниманія.
Между-тѣмъ, какъ двѣ-дѣвушки продолжали разговоръ, въ которомъ Эрминія явилась совершенно-свѣтской дѣвушкой, съ изящными манерами, полными скромной, непринужденной граціи, маркизъ до-Мэльфоръ все болѣе и болѣе восхищался своей названной дочерью.
— Ну, что скажете, любезная герцогиня, въ-полголоса спросилъ у нея горбунъ. — Какъ вамъ нравится моя названная дочка. Не правда ли, что нельзя быть милѣе и умнѣе ея?..
— Да, это удивительно, отвѣчала мадамъ де-Сантерръ: — она обладаетъ всѣмъ, что требуется въ высшемъ обществѣ… Какіе изящные пріемы, что за ловкость, что за граціозность въ обхожденіи… Право, маркизъ, такъ и хочется сказать, что она родилась герцогиней…
— Ну, а что вы думаете о женихѣ мадмуазель де-Бомениль, другѣ и товарищѣ Жеральда?
— Я рѣшительно изумлена, маркизъ, отвѣчала со вздохомъ герцогиня де-Сантерръ: — молодой человѣкъ необыкновенно-милъ и ловокъ… Наружность его прекрасна и благородна; словомъ, почти нѣтъ никакой разницы между имъ и молодымъ человѣкомъ нашего круга. Знаете ли что, маркизъ… Меня ужасно удивляетъ, какъ этотъ классъ людей быстро подвигается впередъ, сбрасываетъ съ себя прежнюю грубую кору. Ахъ, маркизъ, право, я не знаю, къ чему все это приведетъ насъ….
— Все это приведетъ насъ. отвѣчалъ горбунъ съ разстановкой: — къ тому…. къ тому, что мы… начнемъ подписывать, наши два брачныя условія, но, ради Бога, любезная герцогиня, не говорите ничего такого, изъ чего бы мосьё Оливье могъ заключить, что эта бѣдная дѣвушка въ кисейномъ платьѣ — мадмуазель де-Бомениль…
— О, будьте покойны, маркизъ, я буду молчать… Я уже доказала вамъ свою скромность: Жеральдъ до-сихъ-поръ не знаетъ о томъ, что-вы дѣлаете его невѣсту своей названной дочерью… Однакожь, при подписи брачныхъ договоровъ вѣдь прійдется же, наконецъ, раскрыть всѣ эти тайны.
— Это ужь мое дѣло, герцогиня… Я объ одномъ только пращу васъ… прошу хранить мой; секретъ до-тѣхъ-поръ, пока я не скажу вамъ…
— Будьте увѣрены, маркизъ, что я исполню вашу просьбу….
Мадамъ де-Сантерръ, отойдя отъ маркиза, подсѣла къ Эрминіи, которая разговаривала съ Бертой.
Мосьё де-Мёльфоръ подошелъ къ нотаріусу, который со вниманіемъ перечитывалъ два брачные договора. Горбунъ что-то шепнулъ ему на ухо. Мосьё Леруа улыбнулся и въ знакъ согласія кивнулъ головой.
— Я полагаю, что теперь, сказалъ маркизъ въ-слухъ: — мы можемъ выслушать брачныя условія.
— Разумѣется, отвѣчала мадамъ де-Сантерръ.
Въ эту торжественную минуту, лица этой сцены представляли слѣдующую картину:
Эрминія и Эрнестина сидѣли рядомъ. Подлѣ Эрминіи помѣстились герцогиня де-Сантерръ и мадмуазель Берта. Подлъ Эрнестины усѣлась мадамъ Ленэ, безподобно-игравшая свою нѣмую роль.
Позади ихъ стояли Жеральдъ, Оливье, капитанъ Бернаръ и баронъ де-Ларошгю. Присутствіе барона въ жилищѣ Эрнестины чрезвычайно удивляло Оливье, и даже какъ-то безотчетно безпокоило его, хотя ему не могла прійдти въ голову и мысль о томъ, что Эрнестина-швея и мадмуазель де-Бомениль одно и то же лицо.
Мосьё де-Мэльфоръ сидѣлъ въ противоположномъ углу комнаты, вмѣстѣ съ нотаріусомъ.
— Если вамъ угодно, маркизъ, сказалъ нотаріусъ, вставъ съ креселъ и показавъ горбуну одинъ изъ гербовыхъ листовъ: — мы начнемъ съ брачнаго договора герцога де-Сантерръ.
— Разумѣется, отвѣчалъ маркизъ, улыбаясь: — такъ и слѣдуетъ, потому-что мадмуазель Эрминія старше мадмуазель Эрнестины.
Нотаріусъ слегка поклонился своимъ слушателямъ, и хотѣлъ-было начать чтеніе, какъ вдругъ баронъ де-Ларошгю вышелъ на средину комнаты, принялъ одну изъ, самыхъ торжественныхъ ораторскихъ позъ, и съ важностью сказалъ:
— Я надѣюсь, что почтенное собраніе позволитъ мнѣ еще до чтенія брачныхъ условій сдѣлать нѣкоторыя весьма нужныя замѣчанія.
XVI.
правитьОливье Ремонъ, удивленный присутствіемъ барона де-Ларошгю, еще болѣе изумился, когда баронъ вдругъ сталъ просить у всего общества позволенія сказать нѣсколько словъ.,
— Говорите, говорите, мосьё де-Ларошгю, отвѣчалъ маркизъ на просьбу барона.
— Чортъ возьми, шепнулъ Оливье Жеральду: — зачѣмъ здѣсь этотъ господинъ, и о чемъ онъ будетъ говорить?
— А вотъ, послушаемъ, такъ узнаемъ, отвѣчалъ тоже, въ-полголоса молодой герцогъ, лукаво улыбаясь.
Между-тѣмъ, баронъ де-Ларошгю кашлянулъ, заложилъ лѣвую руку подъ бортъ своего чернаго фрака и съ важностью произнесъ:
— Я надѣюсь, что мосьё Оливье Рэмонъ позволитъ мнѣ сдѣлать ему нѣсколько вопросовъ, которые я осмѣлюсь ему предложить.
— Я къ вашимъ услугамъ, сударь, отвѣчалъ Оливье, болѣе и болѣе приходя въ смущеніе.
— Вѣроятно, мосьё Оливье Рэмонъ, говорилъ баронъ: — не откажется отвѣчать мнѣ, предлагалъ ли я ему руку мадмуазель де-Бомениль, моей питомицы?
При этихъ словахъ, Эрнестина бросила значительный взглядъ на мосьё де-Мэльфора.
— Я не понимаю, баронъ, къ чему вы мнѣ дѣлаете этотъ неумѣстный и вовсе-ненужный вопросъ, отвѣчалъ Оливье покраснѣвъ.
— Извините, мосьё Рэмонъ, продолжалъ де-Ларошгю: — я нахожу весьма-умѣстнымъ и даже необходимымъ сдѣлать вамъ этотъ вопросъ, и потому еще разъ спрашиваю васъ, предлагалъ ли я вамъ руку моей питомицы, мадмуазель де-Бомениль?
— Да, да, предлагали, отвѣчалъ Оливье въ страшномъ нетерпѣніи.
— И вы отказали мнѣ въ этомъ предложеніи, мосьё Рэмонъ, положительно отказали…
— Да, сударь…
— Вы сказали мнѣ, продолжалъ де-Ларошгю: — что отказываетесь потому-что уже отдали свое сердце и скоро женитесь… Не такъ ли?
— Совершенно справедливо, сударь, отвѣчалъ Оливье: — и, благодаря Бога, то, что было тогда еще только однимъ изъ искреннѣйшихъ моихъ желаній, сегодня должно осуществиться, прибавилъ молодой человѣкъ, съ нѣжностью взглянувъ на Эрнестину.
— Такое безкорыстіе по истинѣ достойно удивленія, шепнула герцогиня де-Сантерръ своей дочери. — Знакомство съ подобными людьми испортило Жеральда.
Мадмуазель де-Сантерръ опустила глаза, и не знала, что отвѣчать матери на эту выходку.
— Но вотъ, чего я рѣшительно, не понимаю, продолжала герцогиня: — зачѣмъ пріѣхали сюда мадмуазель де-Бомениль и ея безтолковый опекунъ?.. Вѣдь месьё Оливье отказался отъ руки ея… Что-то странно… Но подождемъ, увидимъ, что будетъ дальше…
— Мнѣ теперь остается только поблагодарить мосьё Ржмона, между-тѣмъ говорилъ баронъ: — за то, что благоволилъ отвѣчать на мои вопросы… Я надѣюсь, что все почтенное общество слышало нашъ разговоръ.
И съ этими словами де-Ларошгю сѣлъ неподалеко отъ нотаріуса.
— Зачѣмъ этотъ важный господинъ произнесъ эту длинную рѣчь? спросилъ капитанъ Бернаръ, обращаясь къ Оливье и Жеральду.
— Не знаю, дядюшка… мнѣ очень-досадно, что онъ говорилъ обо всемъ этомъ при постороннихъ…
— О, это ничего, замѣтилъ Жеральдъ, улыбаясь: — это даже очень обрадуетъ твою Эрнестину, которая еще болѣе полюбитъ тебя, узнавъ, что ты для нея пожертвовалъ такой богатой невѣстой…
— Мнѣ то-то и досадно, что этотъ господинъ придалъ такую важность моему отказу, сдѣланному просто изъ любви къ Эрнестинѣ… Вѣдь иначе и быть не могло…
— Да, да, мой другъ, прибавилъ капитанъ: — ты правъ: подобныя вещи дѣлаются только для себя-самихъ, а не для другихъ… Этимъ нечего хвастаться… Да скажите, пожалуйста, мосьё Жеральдъ, прибавилъ старикъ: — этотъ горбунъ, что сидитъ рядомъ съ нотаріусомъ, тотъ самый маркизъ де-Мэльфоръ, о которомъ вы мнѣ говорили?
— Да, капитанъ, это онъ.
— Какая у него странная физіономія, продолжалъ старикъ: — то онъ смотритъ такимъ хитрецомъ, та вдругъ лицо его дѣлается кротко и ласково, какъ лицо ребенка. Да вотъ, хоть теперь, посмотрите, съ какой нѣжностью онъ глядитъ на мадмуазель Эрминію.
— О, капитанъ, воскликнулъ Жеральдъ: — мосьё де-Мэльфоръ прекраснѣйшій человѣкъ… у него предоброе, преблагородное сердце!
— Тише, Жеральдъ, перебилъ Оливье: — нотаріусъ всталъ и хочетъ читать…
— Это только для формы, мой другъ, отвѣчалъ Жеральдъ: — что мнѣ въ этомъ пустомъ, безсмысленномъ листѣ… истинныя условія, условія любви и дружбы, мы съ Эрминіей уже давно начертали въ сердцахъ нашихъ…
Въ-самомъ-дѣлѣ, когда, послѣ внезапной рѣчи барона де-Ларошгю, всѣ успокоились, нотаріусъ снова всталъ и сталъ читать брачный договоръ Жераіьда и Эрминіи.
Когда, послѣ извѣстнаго, предписаннаго закономъ и обычаями предисловія, нотаріусъ дошелъ до упоминовенія имени, отчества и фамиліи жениха и невѣсты, мосьё де-Мэльфорь вдругъ сказалъ, обмѣнявшись съ нотаріусомъ значительнымъ взглядомъ:
— Я думаю, что можно пропустить имена и фамиліи… мы всѣ хорошо знаемъ ихъ…. Перейдемъ лучше прямо къ вопросу о дѣлежѣ имуществъ между супругами.
Нотаріусъ поклонился въ знакъ согласія и продолжалъ читать:
«Симъ брачнымъ условіемъ положено, что оба супруга не имѣютъ общаго имущества; равно какъ, еслибъ кому-нибудь изъ супруговъ случилось въ-послѣдствіи пріобрѣсть что-нибудь вновь, благопріобрѣтеніемъ или по наслѣдству, то и такое имущество или капиталъ не подлежатъ раздѣлу».
— Эта статья, дитя мое, включена въ условіе по вашей просьбѣ, сказалъ маркизъ, остановивъ нотаріуса и обратившись къ Эрминіи. — Когда вчера я объяснилъ вамъ различные способы владѣнія имуществомъ между супругами, вы настаивали на томъ, чтобы въ вашемъ бракъ имущества супруговъ считались отдѣльными. Всякій пойметъ, что вы сдѣлали… это изъ деликатности, потому-что, не обладая ничѣмъ, кромѣ вашего несравненнаго таланта, которымъ до-сихъ-поръ такъ благородно поддерживали себя, вы не хотѣли пользоваться тѣми выгодами, которыя мосьё де-Сантерръ такъ желалъ предложить вамъ.
Эрминія покраснѣла и, потупивъ глаза, съ скромностью отвѣчала:
— Я почти увѣрена, что мосьё де-Сантерръ извинитъ и пойметъ мой отказъ.
Жеральдъ почтительно поклонился своей прекрасной невѣстѣ.
— О, какъ благородное сердце мадмуазель-Эрминіи согласно съ ея очаровательнымъ лицомъ! воскликнула Берта де-Сантерръ. — Не правда ли, maman.
— Да, да, правда, отвѣчала въ-полголаса герцогиня де-Сантерръ.
Между-тѣмъ, нотаріусъ продолжалъ:,
«Дѣти мужескаго пола, могущія родиться отъ сказаннаго брака, равно какъ ихъ потомки, должны присоединить къ своею фамиліи де-Сантерръ фамилію Го-Мартелъ. На таковое условіе согласились оба супруга, по просьбѣ Лудовика-Августа маркиза де-Мэльфора, владѣтельнаго герцога Го-Мартеля.»
На лицѣ Эрминіи выразилось изумленіе, но горбунъ замѣтилъ это, и взглядомъ указывая на-Жеральда, въ-полголоса сказалъ:
— Не удивляйтесь, дитя мое; эта статья помѣщена въ условіе немножко изъ тщеславія… Жеральдъ согласился на нее, увѣренный въ томъ, что вы нисколько не оскорбитесь, если ваши сынъ присоединитъ къ своему славному имени де-Сантерровъ… имя человѣка, который любитъ васъ, какъ свою дочь…
Эрминія съ такой трогательной нѣжностью взглянула на маркиза, что онъ во взорѣ ея прочелъ полную признательность дѣвушки за все, что онъ для нея сдѣлалъ.
— Эта статья, кажется, послѣдняя? спросилъ горбунъ у нотаріуса.
— Послѣдняя, маркизъ.
— Стало-быть теперь, продолжалъ маркизъ, — мы можемъ прочесть брачный договоръ мосьё Оливье и мадмуазель Эрнестины… А послѣ уже разомъ подпишемъ оба контракта.
— Разумѣется, маркизъ, отвѣчалъ нотаріусъ.
— Ну, вотъ, дошла очередь и до насъ, шепнулъ капитанъ своему племяннику. — О, какъ отрадно было бы мнѣ, еслибъ я могъ вписать въ этотъ контрактъ, что даю тебѣ и твоей милой Эрнестинѣ хотя маленькое состояніе… Но, увы! прибавилъ старикъ, грустно улыбаясь: — добрая тётушка Барбансонъ будетъ единственнымъ наслѣдствомъ, которое вы получите — послѣ моей смерти…. хорошъ подарокъ? не правда ли.
— Э, полноте, любезный дядюшка, къ чему эти грустныя мысли…
— Я даже не могу ничего подарить твоей невѣстѣ, продолжалъ капитанъ: — но что дѣлать? Я хотѣлъ-было продать послѣднія шесть серебряныхъ ложекъ, но тётушка Барбансонъ рѣшительно воспротивилась, говоря, что твоей женѣ больше понравится вещь, нужная для домашняго быта, чѣмъ какая-нибудь красивая бездѣлка.
— И тётушка Барбансонъ сказала правду; но тише, дядюшка, слушайте.
Въ-самомъ-дѣлѣ, нотаріусъ взялъ второй контрактъ и сказалъ:
— Я думаю, маркизъ, что и тутъ можно пропустить имена?
— Пропустите, пропустите…
— Стало-быть, намъ остается прочесть только одну, и единственную статью, относящуюся до раздѣла имуществъ между супругами.
— О, эта статья не будетъ длинна! шепнулъ старикъ Бернаръ на ухо племяннику.
— Извините, господинъ нотаріусъ, сказалъ Оливье, улыбаясь: — мнѣ кажется, что эта статья совершенно-лишняя: я уже имѣлъ честь объявить вамъ, что у меня нѣтъ ничего, кромѣ жалованья, а у моей невѣсты тоже ничего, кромѣ ея мастерства.
— Это правда, сударь, отвѣчалъ нотаріусъ тоже улыбаясь: — но вѣдь браки основываются всегда на какихъ-нибудь условіяхъ; поэтому, въ настоящемъ случаѣ, я помѣстилъ въ вашъ договоръ эту статью, какъ самую естественную… И такъ, вы сочетаваетесь бракомъ на условіи дѣлить все имущество другъ съ другомъ.
— Намъ, кажется, нечего будетъ дѣлить, замѣтилъ молодой человѣкъ съ улыбкой: — но ужь если того требуетъ обычай, мы согласны… не правда ли, мадмуазель Эрнестина?
— О, разумѣется, отвѣчала мадмуазель де-Бомениль.
— Въ такомъ-случаѣ, господинъ нотаріусъ, продолжалъ, смѣясь, Оливье: — дѣло рѣшено., я и моя невѣста, мы дѣлимъ пополамъ все наше Имущество, рѣшительно все, начиная отъ моихъ поручичьихъ эполетъ до ея швейной иглы.
— Кажется, этотъ вопросъ будетъ не затруднителенъ, замѣтилъ въ-полголоса со вздохомъ капитанъ Бернаръ: — о, я никогда не имѣлъ желанія быть богатымъ, но теперь…
— Итакъ, провозгласилъ нотаріусъ: — мы рѣшили, что статья относительно общности имуществъ между супругами остается въ контрактѣ неизмѣнною, Я продолжаю: «Сказанные супруги сочетаются бракомъ на условіи общаго владѣнія имуществомъ, и дѣлаютъ обоюдное дареніе какъ движимости, такъ недвижимости, а равно и того имущества, которое они могли бы получить въ-послѣдствіи отъ кого-нибудь въ наслѣдство.»
— Наслѣдство! тихо сказалъ ветеранъ Жеральду: — отъ кого имъ наслѣдовать? Бѣдныя дѣти мои, только свой крестъ и шпагу могу я завѣщать имъ.
— Почемъ знать, капитанъ? съ веселостью отвѣчалъ Жеральдъ.
Между-тѣмъ, какъ старый морякъ, не раздѣляя надеждъ Жеральда, съ грустью покачивалъ головою, нотаріусъ обратился къ Эрнестинѣ и къ Оливье и спросилъ:
— Согласны ли вы съ этимъ условіемъ?
— Я напередъ соглашаюсь съ мнѣніемъ мосьё Оливье, отвѣчала Эрнестина.
— Я нахожу, замѣтилъ въ свою очередь Оливье, по-прежнему веселымъ тономъ: — что эта статья совершенно-удовлетворительна, и увѣряю васъ, господинъ нотаріусъ, что вамъ до-сихъ-поръ не удавалось заключать условій, о которыхъ спорили бы менѣе, нежели мы о нашемъ.
— Теперь, сказалъ нотаріусъ, вставъ со стула: — приступимъ къ подписи договоровъ.
Въ эту минуту, мадамъ де-Сантерръ, воспользовавшись общимъ движеніемъ, подошла къ барону де-Ларошгю, и сказала:
— Послушайте, баронъ; объясните мнѣ, пожалуйста, что все это значитъ?
— Что такое, герцогиня?
— Я рѣшительно не понимаю, что здѣсь происходитъ.
— О, герцогиня, я тоже чуть-чуть не сошелъ съ ума отъ этой кутерьмы.
— Да этотъ господинъ Оливье Рэмонъ, кажетсй, думаетъ, чтотмадмуазель де-Бомениль — швея…
— Да, герцогиня.
— Но почему же онъ отказалъ вамъ въ вашемъ предложеніи?
— Потому-что уже любилъ другую.
— Кто жь эта другая?
— Моя питомица.
— Какая питомица?
— Мадмуазель де-Бомениль, отвѣчалъ мосьё де-Ларошгю съ довольной усмѣшкой.
Онъ былъ чрезвычайно восхищенъ тѣмъ, что могъ отмстить герцогинѣ за пытку, которую самъ вытерпѣлъ отъ маркиза.
— Послушайте, бароцъ, съ высокомѣріемъ спросила герцогиня: — ужь не думаете ли вы смѣяться надо мною?
— Я увѣренъ, отвѣчалъ де-Ларошгю: — герцогиня не думаетъ, чтобъ я могъ забыться до такой степени.
— Такъ скажите же, что значитъ это непонятное имброліо. Почему это мосьё Оливье говоритъ, что отказался отъ руки мадмуазель де-Бомениль, а между-тѣмъ женится на ней, и… вотъ, сейчасъ же готовъ подписать брачный договоръ. И потомъ, что это за комедія, въ которой мадмуазель де-Бомениль играетъ роль швейки.
— Извините, герцогиня, я не имѣю права разсказывать объ этомъ; я обѣщалъ мосье де-Мэльфору молчать. Адресуйтесь къ нему.. Онъ удивительный мастеръ разгадывать всевозможныя-загадки.
Мадамъ де-Сантерръ, въ отчаянію бросилась къ де-Мэльфору и, схвативъ его за руку, спросила:
— Послушайте, маркизъ, когда жь я, наконецъ, узнаю?..
— Потерпите, потерпите, любезнѣйшая герцогиня, скоро все узнаете, сказалъ горбунъ и что-то шепнулъ на ухо нотаріусу.
XVII.
правитьВсѣ присутствовавшіе при подписи свадебныхъ контрактовъ Эрминіи и Эрнестины подошли къ столу, на которомъ лежали два листа гербовой бумаги.
— Увы, другъ мой, сестра моя, съ безпокойствомъ сказала Эрнестина: — наступаетъ рѣшительная минута; сейчасъ все откроется,; что подумаетъ, какъ поступитъ Оливье? Я не знаю, что со мною дѣлается! кажется, еслибъ теперь должно было открыться какое-нибудь страшное преступленіе, совершенное мною, то и тогда я не тревожилась бы, не боялась бы такъ, какъ теперь.
— Ободритесь, Эрнестина, тихо отвѣчала Эрминія. — Надѣйтесь во всемъ на мосьё де-Мэльфора.
Но если Эрнестина испытывала какой-то невольный страхъ за себя, то и маркизъ, съ своей стороны, также боялся за себя относительно гордой Эрминіи, которая еще не знала, что въ свадебномъ контрактѣ она названа узаконенной дочерью маркиза де-Мэльфора, владѣтельнаго герцога Го-Мартеля.
Съ такимъ-то чувствомъ боязни горбунъ подошелъ къ Эрминіи и сказалъ:
— Подписывайте вы первая.
Нотаріусъ подалъ молодой дѣвушкѣ перо, и она, дрожа всѣми членами, подписала
— Что жь вы, дитя мое, остановились? сказалъ маркизъ, когда дѣвушка уже хотѣла возвратить прро нотаріусу.
Эрминія въ изумленіи посмотрѣла на него, и не знала, что дѣлать.
— Я говорю: что жь вы остановились, продолжалъ маркизъ: — продолжайте, и подпишитесь: «Эрминія де-Мэльфоръ.»
— О, теперь я все понимаю, сказалъ Жеральдъ, въ волненіи обращаясь къ матери: — мосьё де-Мэльфоръ лучшій, великодушнѣйшій изъ людей!
— Но, месьё де-Мэльфоръ, говорила между-тѣмъ Эрминія, приходя все болѣе и болѣе въ изумленіе: — я не могу подписаться такъ., это имя…
— Дитя мое, перебилъ горбунъ: — вѣдь вы не разъ говорили мнѣ, что любите меня дочерней любовью…
— О, да?..
— Не вы ли благодарили меню за то, что я заботился о васъ, и говорили, что я былъ для васъ отцомъ.
— Да, мосьё де-Мэльфоръ, вы всегда, всегда были для меня самымъ нѣжнымъ, самымъ заботливымъ отцомъ! воскликнула дѣвушка въ порывѣ благодарности.
— Въ такомъ случаѣ, сказалъ горбунъ, простодушно улыбаясь: — вѣдь вамъ ничего не значитъ носить мое имя… Вы уже обѣщали мнѣ, что если у васъ родится сынъ, вы его назовете моимъ именемъ, по всему… по сердцу, по вашей привязанности ко мнѣ, по моей нѣжности къ вамъ, вы моя дочь, хотя дочь названная… почему же вы отказываетесь подписаться въ контрактѣ, какъ моя названная дочь?
— Какъ? воскликнула Эрминія, не вѣря тому, что слышитъ: — я… ваша названная дочь!
— Ну да… и я горжусь этимъ, я даже и въ вашемъ свадебномъ контрактѣ просилъ означить васъ, какъ мою названную дочь….
— Боже мой! я, право…
— Ну, полноте, перебилъ горбунъ прерывающимся отъ слезъ голосомъ: — не-уже-ли вы откажете мнѣ въ счастіи кѣ гордостію называть Васъ передъ всѣми — моей дочерью? Не-уже-ли вы откажетесь принять имя, всѣми уважаемое?
— О, мосьё де-Мэльфоръ, воскликнула Эрминія, будучи не въ состояніи долѣе удерживать слезъ своихъ: — столько благодѣяній.,
— Такъ подписывайте же скорѣе, злое, упрямое дитя! сказалъ маркизъ, улыбаясь сквозь слезы: — а то, пожалуй, еще подумаютъ, что такое прекрасное, очаровательною созданіе, какъ вы, стыдится называть своимъ отцомъ такого бѣднаго горбуна, какъ я…
— Можете ли вы это думать! съ живостью воскликнула Эрминія.
— Hy, такъ подписывайте же скорѣе, дитя, мое, подписывайте. И горбунъ съ нѣжностью схватилъ руку дѣвушки, какъ-бы желая водить перомъ ея. Наклонившись къ ней, онъ сказалъ такъ тихо, что никто не могъ слышать:
— Помните ли?.. та, потерю которой мы вмѣстѣ оплакиваемъ, тоже сказала мнѣ: «будьте отцомъ моей бѣдной дочери…»
Молодая дѣвушка затрепетала при воспоминаніи о своей матери. Она смутилась, и наконецъ, тронутая нѣжной заботливостью маркиза, увлеченная благодарностью къ нему, дрожащей рукой подписала:
Подписывая это имя, Эрминія и не подозрѣвала, что она такимъ-образомъ принимала великодушный подарокъ маркиза, о значительномъ богатствѣ котораго она вовсе не знала.
Старикъ Бернаръ былъ сильно растроганъ этой сценой. Онъ подошелъ къ горбуну и сказалъ:
— Извините, маркизъ, я старый морякъ, дядя Оливье. Я имѣю честь знать васъ только потому, что мосьё Жеральдъ говорилъ мнѣ о васъ много хорошаго, и еще по той снисходительной благосклонности, съ которою вы старались доставить моему племяннику офицерскій чинъ. Но то, что вы сдѣлали теперь для мадмуазель Эрминіи, такъ великодушно, такъ благородно, что я не могу удержаться отъ желанія пожать вашу руку…
— И я дружески отвѣчаю, вамъ на вашъ привѣтъ, воскликнулъ горбунъ: — тоже знаю васъ только по тому, что мой милый, добрый Жеральдъ, искренній другъ вашего племянника, разсказывалъ мнѣ о васъ, какъ о прекраснѣйшемъ человѣкѣ. Я душевно радъ, что обстоятельства сблизили насъ; радъ тѣмъ болѣе, что вы точно такъ же любите Эрнестину и Оливье, какъ я люблю Жеральда и Эрминію. Не правда ли, мы весело заживемъ посреди этой милой молодежи.
— О, разумѣется, отвѣчалъ ветеранъ: — я буду часто видѣть васъ, потому-что я рѣшился не покидать моего Оливье и его жены.
— Я тоже буду жить съ моими милыми дѣтьми, Жеральдомъ и Эрминіей, замѣтилъ маркизъ: — Эрминія и Эрнестина любятъ другъ друга, какъ сестры…
— Стало-быть, онѣ тоже не захотятъ разлучиться, и мы…
— Заживемъ веселой семьей, прибавилъ горбунъ.
— Знаете ли, маркизъ, сказалъ капитанъ: — еслибъ я былъ хоть немножко суевѣренъ, то непремѣнно сказалъ бы, что это счастіе ниспослано мнѣ на старость лѣтъ…
— И, полноте, мосьё Бернаръ, у всѣхъ честныхъ людей одна и та, же религія, религія сердца, религія чести, эта-то религія и есть самая истинная, самая., но довольно., Оливье и Эрнестина сгараютъ отъ нетерпѣнія, желая поскорѣй подписать свой свадебный контрактъ.
— Да, правда, отвѣчалъ капитанъ. Потомъ онъ обратился къ Эрнестинѣ и сказалъ:
— Ну, поторопитесь же, моя милая… подпишите скорѣе на этомъ листкѣ ваше имя, имя, которое должно дать мнѣ право называть васъ своей дочерью, хотя въ самомъ-то дѣлѣ не вы мнѣ, а я одолженъ вамъ жизнію… Въ-самомъ-дѣлѣ, странно, прибавилъ старикъ, весело улыбаясь: — у насъ съ вами все выходитъ навыворотъ, потому-что, отецъ обязанъ своей жизнію дочери.
Эрнестина взяла изъ рукъ нотаріуса перо съ невыразимымъ безпокойствомъ, которое, впрочемъ, испытывали всѣ дѣйствующія лица этой сцены, исключая Оливье и старика Бернара.
Эрнестина подписала:
Потомъ она дрожащей рукой подала перо Оливье.
Молодой человѣкъ съ восторгомъ взялъ перо изъ рукъ своей невѣсты.
Но едва онъ написалъ свое имя — Оливье, перо выпало изъ рукъ его… и онъ остановился въ безмолвномъ удивленіи, увидавъ надпись:
Большая часть присутствовавшихъ уже заранѣе предвидѣли причину изумленія молодаго неловка, и потому всѣ хранили глубокое, безмолвіе.
Капитанъ Бернаръ одинъ возвысилъ голосъ и сказалъ:
— Ну, что-жь ты сталъ, Оливье? или ты забылъ, какъ пишется твое имя?
Старикъ, однакожь, тотчасъ же замѣтилъ выраженіе безпокойства на лицахъ всѣхъ, и въ особенности на лицахъ Эрминіи и Эрнестины, и предчувствовалъ, что случилось что-нибудь необыкновенное.
— Что жь, Оливье? повторилъ онъ: — что мѣшаетъ тебѣ подписать свое имя?
— Простите, прочтите, дядюшка, отвѣчалъ молодой человѣкъ, указывая на подпись Эрнестины.
— Эрнестина Веръ-Пюи де-Боменилъ! воскликнулъ капитанъ, не вѣря своимъ глазамъ.
— Вы, мадмуазель, прибавилъ онъ, обращаясь къ Эрнестинѣ: — вы — мадмуазель де-Бомениль?
— Да, сударь, съ важностью сказалъ баронъ де-Ларошгю: — я, опекунъ мадмуазель де-Бомениль, говорю, объявляю… утверждаю… что мадмуазёль дѣйствительно моя питомица; и потому-то мое присутствіе здѣсь необходимо.
— Мадмуазель, сказалъ Оливье Эрнестинѣ прерывающимся отъ волненія голосомъ: — извините мое изумленіе… Всякій пойметъ его… Вы — мадмуазель де-Бомениль… Вы, которую я считалъ бѣдной, покинутой сиротой, потому-что вы сами сказали мнѣ это. Но скажите, съ какой же цѣлью вы сдѣлали это.
Сердце Эрнестины было готово разбиться, слезы хлынули изъ ея глазъ, и бѣдная дѣвушка умоляющимъ голосомъ воскликнула:,
— Простите, о! простите меня, мосьё Оливье!
Въ этихъ словахъ ея было столько трогательной простоты, столько нѣжности, что всѣ присутствующіе, не исключая барона и герцогини де-Сантерръ, были глубоко тронуты,
Оливье тоже былъ смущенъ, и двѣ крупныя слезы заблистали на его рѣсницахъ.
Мосьё де-Мэльфоръ замѣтилъ, что наступила пора объяснить все, и уничтожить малѣйшія препятствія, которыя благородная гордость Оливье полагала совершенію этого неровнаго брака. Горбунъ ясно видѣлъ, что молодой человѣкъ глубоко страдалъ. Потому-что его страстная любовь боролась съ благородной деликатностью.
— Прошу васъ, мосьё Оливье, и васъ, капитанъ, сказалъ горбунъ: — удѣлить мнѣ нѣсколько минутъ безмолвнаго вниманія, и вы узнаете тайну, которая такъ изумляетъ и безпокоитъ васъ. Мадмуазель де-Бомениль, богатая сирота, въ своемъ дѣвственномъ простодушіи, какъ невинное дитя, вѣрила лести, которою ее окружали, нисколько не подозрѣвая, что подъ этой лестью крылись корыстолюбивые замыслы, Однажды, одинъ изъ искреннихъ друзей ея матери намекнулъ ей, что ее окружали ложь, корыстолюбіе, низость; что причиной всѣхъ гнусныхъ интpигъ, которыми хотѣли опутать ее, было ея несметное богатство. Это внезапное открытіе поразило мадмуазель де-Бомениль., Въ ея молодомъ умѣ заронилась мысль, мысль страшная, неутѣшительная: что, если она можетъ быть любима только за свое несметное богатство? думала она, и съ этой минуты недовѣріе, ко всѣмъ и ко всему объяло ея дѣвственную душу. Ей не къ кому было обратиться за искреннимъ совѣтомъ, и она сама мужественно рѣшилась узнать истинную цѣну, себѣ… этой оцѣнкой она хотѣла повѣрить искренность окружающихъ ее льстецовъ. Но какъ узнать, какъ сдѣлать эту оцѣнку? Одно средство оставалось ей, и она съ рѣшимостью прибѣгла къ нему: она сбросила съ себя богатую одежду и въ простенькомъ платьицѣ явилась въ общество, въ которомъ никто не зналъ ея… Тамъ она выдала себя за бѣдную сиротку, и…
— О, довольно, маркизъ, довольно! воскликнулъ Оливье голосомъ, въ которомъ выражалось глубокое удивленіе: — я угадываю остальное. Какая дивная рѣшимость!
— Подвергнуться такому страшному испытанію! сказалъ капитанъ: — жертвовать жизнію за жизнь старика, о, это достойно величайшаго удивленія.,
— Слышите, мосьё Оливье, замѣтилъ маркизъ: — что говоритъ вашъ дядюшка? Во всякомъ случаѣ, какое бы ни было теперь положеніе мадмуазель де-Бомениль, вы все-таки, должны заплатить ей долгъ благодарности.
— Да, маркизъ, это священный долгъ? произнесъ молодой человѣкъ: — и я надѣялся заплатить его, предлагая мадмуазель де Бомениль свою руку. Я думалъ этимъ облегчить ея участь, потому-что, тогда считалъ ее бѣдной сиротой. Но, теперь…
— Позвольте, еще одно слово… перебилъ маркизъ: — и я и мадмуазель де-Бомениль, мы знали вашу благородную деликатность, и потому мы условились съ барономъ де-Ларошгю — предложить вамъ руку мадмуазель де-Бомениль и заставить васъ отказаться отъ честнаго слова, которое вы дали бѣдной сироткѣ. Это было испытаніе… и вы благородно выдержали его, какъ ни было оно опасно. Вы пожертвовали баснословнымъ богатствомъ бѣдной швеѣ… Согласитесь же сами, развѣ можно чѣмъ-нибудь лучше доказать свое благородное безкорыстіе?
— Конечно, ничѣмъ! воскликнулъ капитанъ Бернаръ: — я первый горжусь честью моего Оливье. Я замѣчу ему, что если постыдно жениться на женщинѣ изъ корысти, то такъ же неблагородно отказываться отъ своего честнаго слова, даннаго прекраснѣйшему, лучшему изъ земныхъ существъ, потому только, что у этой милой дѣвушки вдругъ открывается богатое состояніе. Чёртъ возьми, Оливье, это странно! Ну, предположи, на-примѣръ, что мадмуазель Эрнестина въ-самомъ-дѣлѣ бѣдна, и вдругъ получаетъ въ наслѣдство отъ какого-нибудь индійскаго набоба нѣсколько мильйоновъ. Не-уже-ли жь нужно выводить изъ этого исторію?
— О, благодарю васъ, мосьё Бернаръ, за ваши слова! воскликнула Эрнестина, въ восторгѣ бросясь на шею моряка: — я увѣрена, что мосьё Оливье не можетъ возразить на нихъ;
— Я тоже думаю, замѣтилъ Жеральдъ, въ волненіи: — словомъ, мой милый Оливье, вспомни только, что ты говорилъ мнѣ назадъ тому нѣсколько мѣсяцевъ, когда я разсказывалъ тебѣ о своей предполагаемой женитьбѣ на мадмуазель де-Бомениль.
— Притомъ же, мосье Оливье, сказала въ свою очередь Эрнестина: — Вы полюбили Эрнестину какъ бѣдную сироту, швею.
— Вашъ безкорыстный отказъ отъ предложенія мосьё де-Ларошгю, прибавила герцогиня де-Сантерръ: — доказываетъ вполнѣ ваше благородство, и будьте увѣрены, хотя вы и женитесь на мадмуазель де-Бомениль, однакожь въ душѣ я все-таки буду почитать васъ достойнѣйшимъ молодымъ человѣкомъ, который изъ любви къ бѣдной сироткѣ пожертвовалъ мильйоннымъ бракомъ.
Эти доказательства сочувствія и уваженія къ благородному поступку Оливье тронули его до глубины души, и онъ сказалъ:
— Я знаю, что относительно благородства и чести не имѣю права быть взъискательнѣе тѣхъ, которые присутствуютъ здѣсь; чувствую, какъ то, что я узналъ теперь о мадмуазель де-Бомениль, еще болѣе увеличиваетъ мое уваженіе, мою любовь къ ней, но…
— Позвольте, перебилъ горбунъ: — я угадалъ вашу мысль. Вы стыдитесь раздѣлить съ мадмуазель де-Бомениль ея несметное богатство… Послушайте, мосьё Оливье, я понялъ бы эту стыдливость, еслибъ предполагалъ, что въ состояніи, которое вамъ приноситъ Эрнестина, вы видите только средство предаться праздной, безплодной жизни, роскоши, разсѣянію… Стыдъ, посрамленіе тому, кто заключаетъ подобный гнусный торгъ… Нѣтъ, мосьё Оливье, я знаю, ваша будущность не будетъ такова… точно такъ же, какъ и будущность Жеральда, хотя вы, Жеральдъ и Эрминія еще не знаете, что я при жизни даю своей милой дочери около пятидесяти тысячь экю годоваго дохода…
— Мнѣ… мосьё де-Мэльфоръ, такое богатство? воскликнула Эрминія: — о, зачѣмъ оно…
— Выслушайте меня, дитя мое, перебилъ маркизъ: — слушайте и вы, Оливье!, на нѣсколькихъ трогательныхъ страницахъ, написанныхъ подъ вліяніемъ прекрасной души, Эрнестина высказала то, чего я никогда не забуду. Вотъ что говоритъ она:
"У меня три мильйона годоваго дохода!
"Зачѣмъ мнѣ одной такое несметное богатство?
"Почему все мнѣ, и ничего другимъ?
"Стало-быть, наслѣдство величайшая несправедливость?
"Какъ пріобрѣла я эти, несметныя сокровища?
"Увы! вашей смеpтью мой милые родители.
"О, зачѣмъ для тoгo, чтобъ быть богатой, я потеряла два существа, которыя обожала болѣе всего на свѣтѣ.
«Можетъ-быть, для того, чтобъ мнѣ быть богатой, тысячи молодыхъ дѣвушекъ, какъ на-примѣръ, Эрминія должны страдать въ нищетѣ, не смотря ни свою трудолюбивую, безукоризненно честную жизнь…»
— О, да! воскликнулъ горбунъ съ жаромъ: — въ этомъ великодушномъ, вполнѣ дѣвственномъ сердцѣ, въ этихъ простодушныхъ словахъ — видна высокая истина! Да, Эрнестина, вы правы — наслѣдство величайшая несправедливость, когда оно ведетъ за собою развращеніе праздной, порочной жизни… наслѣдство — язва, когда оно служитъ, приманкой гнуснымъ страстямъ, жертвой которыхъ вы, Эрнестина, едва не сдѣлались… Но за то наслѣдство, можетъ иногда возвыситься до жертвоприношенія, если достойный наслѣдникъ исполняетъ священныя обязанности, которыя человѣколюбіе возлагаетъ на богача въ-отношеніи къ неимущимъ; да, наслѣдство, дѣйствительно, можетъ быть жертвой, принесенной Создателю, если обладатель сокровищъ посвятитъ жизнь свою на нравственное и матеріальное улучшеніе жизни тѣхъ, которые лишены даже необходимаго… Теперь, дѣти мои, прибавилъ горбунъ въ волненіи и взявъ Оливье и Эрминію за руки: — скажите мнѣ, унизительно ли вамъ, бѣднымъ вчера, вдругъ-сдѣлаться богатыми, на основаніи началъ хорошо-понимаемаго человѣколюбія? Не-уже-ли вы отступите передъ этой святой и часто трудной обязанностью, которую должно исполнять ежедневно и съ просвѣщенной преданностью?
— О, мосьё де-Мэльфоръ! воскликнулъ Оливье съ энтузіазмомъ: — зачѣмъ богатства мадмуазель де-Бомениль еще не болѣе…
И молодой человѣкъ, взявъ перо, дрожащей отъ радости и волненія рукой, подписалъ:
— Наконецъ! воскликнули Эрминія и Эрнестина, бросаясь другъ къ другу въ объятія….
Черезъ нѣсколько времени послѣ этого дня, многія лица изъ высшаго общества получили слѣдующіе пригласительные билеты:
«Баронъ де-Ларошгю имѣетъ честь извѣстить васъ о бракосочетаніи своей питомицы, мадмуазель Эрнестины де-Бомениль съ мосьё Оливье Рэмономъ».
И другой: «Маркизъ де-Мэльфоръ, владѣтельный герцогъ Го-Мартель, имѣетъ честь извѣстить васъ о бракосочетаніи своей названной дочери мадмуазель Эрминіи де-Мэльфоръ съ герцогомъ Жеральдомъ де-Сантерръ».