Сельский дворянин (Бернар)/ОЗ 1846 (ДО)

Сельский дворянин
авторъ Шарль Де Бернар, переводчикъ неизвѣстенъ

Оригинал: фр. Le Gentilhomme campagnard, опубл.: 1846. — Источникъ: az.lib.ru • Текст издания: журнал «Отечественныя Записки», №№ 9-12, 1846.

СЕЛЬСКІЙ ДВОРЯНИНЪ.

Романъ Шарля Бернара.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

I.
Шатожиронъ-ле-Буръ и Шатожиронъ-ле-Вьель.

Собирательные интересы во Франціи часто противятся духу единства, къ которому стремится правительство. Возьмите на удачу общину, большую или малую, и вы навѣрное найдете въ ней разнородные элементы, готовые отдѣлиться одинъ отъ другаго при малѣйшемъ ослабленіи правительственной силы, ихъ связывающей. Если, напримѣръ, городъ выстроенъ отчасти на высотѣ, отчасти въ долинѣ (обыкновенное положеніе старинныхъ городовъ), то по этому самому онъ раздѣляется уже на двѣ рѣзко-противоположныя части: на верхній и нижній городъ. Даже тотъ, кто не жилъ въ Генуѣ, пойметъ, что въ этихъ двухъ названіяхъ заключается понятіе о сношеніяхъ не совсѣмъ-пріязненныхъ. Окруженъ ли городъ предмѣстіями — новая причина раздоровъ! Предмѣстія — прирожденные враги города; первыя жалуются на эгоизмъ своей администраціи; городъ же завидуетъ льготамъ предмѣстій; единственная разница въ этомъ случаѣ та, что междоусобная война идетъ не снизу вверхъ или наоборотъ, а движется отъ окружности къ центру и обратно. Если случайно река пересѣкаетъ городъ, то сколько ни стройте мостовъ, а все-таки не соедините кварталовъ, лежащихъ по берегамъ рѣки; быть-можетъ, вамъ удастся засыпать реку, но ужь никакъ не засыплете рва, вырытаго съ незапамятныхъ временъ взаимными притязаніями и соперничествомъ. И въ-самомъ-дѣлъ, какимъ-образомъ достигнуть того, чтобъ лѣвый берегъ не завидовалъ правому и чтобъ послѣдній не пользовался, въ ущербъ своему собрату, болѣе-выгоднымъ положеніемъ, дарованнымъ ему случаемъ?

Изъ послѣднихъ словъ можно бы заключить, что мы имѣемъ намѣреніе представить въ подтвержденіе примѣръ, который у насъ передъ глазами, въ самомъ Парижъ. Спѣшимъ отклонить упрёкъ, который подобное предположеніе могло бы, по справедливости, навлечь на насъ. Интересы Парижа такъ хорошо поддерживаются комитетомъ, на который возложена забота о нихъ, что романъ не имѣетъ права браться защищать ихъ. Сверхъ-того, примѣшивая къ легкому произведенію воображенія мысли о важныхъ общественныхъ вопросахъ, писатель подвергается опасности раздавить тяжестію украшеній главное шаткое основаніе своего зданія. Пройдемъ же почтительно мимо святилища парижскаго эдильства и поведемъ читателя на сцену менѣе-обширную, слѣдовательно, болѣе-соотвѣтствующую скромнымъ притязаніямъ нашего сочиненія.

Шатожиронъ-ле-Буръ, одна изъ населеннѣйшихъ деревень департамента Саоны-и-Луары, лежитъ на берегу маленькой рѣчки, вытекающей изъ западнаго склона Кот-д’Орскихъ-Горъ и впадающей въ Арру, въ нѣсколькихъ льё отъ сліянія ея съ Бурбенсой. Дорога изъ Отёна въ Шаролль пересѣкаетъ селеніе отъ сѣвера къ югу и перерѣзана дорогой изъ Мулена въ Шалонъ. По которой бы изъ этихъ дорогъ ни ѣхалъ или ни проходилъ путешественникъ, вездѣ ему представляется масса домовъ, которые, будучи иначе и лучше расположены, могли бы образовать цѣлый городокъ. Подобно шахматамъ въ безпорядкѣ, эти разбросанныя жилища покрываютъ довольно-значительное пространство по обѣимъ сторонамъ рѣки, черезъ которую въ серединѣ проходитъ мостъ, лежащій на трехъ аркахъ. Такъ-какъ въ немъ замѣчательны только огромные размеры камней, изъ которыхъ онъ построенъ, то мы не останавливаясь пройдемъ мимо моста.

На двѣсти футовъ выше, вода рѣки, остановленная шлюзами, выстроенными изъ столь же плотнаго матеріала, наполняетъ каналъ кузницы, которая хотя и не можетъ вступить въ соперничество съ прекрасными крёзотовскими железными заводами, находящимися нѣсколько-далѣе, но все-таки имѣетъ свою важность и содѣйствуетъ благосостоянію того края, доставляя ежедневно занятія, а слѣдовательно и хлѣбъ, большому числу работниковъ.

Другое зданіе, не столь полезное, но болѣе-величественное, высится близь моста, на единственной площади селенія; это замокъ, не слишкомъ еще древній, ибо стиль архитектуры его можно отнести не далѣе, какъ къ концу шестнадцатаго столѣтія, но все-таки замокъ, настоящій замокъ, какихъ ужь нѣтъ нынѣ.

Ровъ, остатокъ среднихъ вѣковъ и воспоминаніе о войнахъ Лиги, во время которыхъ онъ былъ вырытъ, окружалъ некогда зданіе со всѣхъ сторонъ и отдѣлялъ его отъ садовъ. Въ более-мирное время, этотъ ровъ былъ отчасти засыпанъ; но онъ уцѣлѣлъ со всею своею феодальною важностію передъ замкомъ, отдѣляя послѣдній отъ площади, и воображенію не трудно превратить въ подъемный мостъ насыпь, шириною около двадцати футовъ, находящуюся передъ решетчатыми воротами, ведущими на парадный дворъ.

По угламъ, четыре круглыя башенки, поддерживаемыя выпусками замысловатой работы, возвышаются надъ главной крышей своими остроконечными кровлями; но тщетно ищетъ взоръ на сквозныхъ флюгерахъ ихъ какіе-либо слѣды гербовъ, которые никогда украшали ихъ. То, что кисть маляра стерла съ флюгеровъ, молотъ каменьщика грубо уничтожилъ въ орнаментахъ, окружавшихъ главную дверь. Безобразныя выпуклости, какъ пятна отдѣляющіяся отъ мрачнаго цвета фасада, — вотъ все, что осталось отъ герба, изваяннаго однимъ изъ лучшихъ учениковъ Жана Гужона. Въ 1793 году, ярость грубой черни безжалостно истребила произведеніе, которое за два столѣтія съ любовію ласкалъ рѣзецъ искуснаго художника. Счастливъ еще замокъ, что отделался такъ дешево и спасся отъ пожара, разведеннаго въ немъ, вѣроятно, для большаго прославленія республики, чернью дикою и безсмысленною въ своей ярости.

Далее, слѣдя за происшествіями нашего разсказа, мы дополнимъ очеркъ Шатожиронскаго-Замка; теперь же бросимъ общій взглядъ на главнѣйшія зданія, окружавшія неправильный паралеллограмъ, по-просту называемый площадью замка, въ то время, къ которому относится начало нашего повѣствованія, то-есть, лѣтъ десять тому назадъ.

Направо стояла приходская церковь, обставленная двумя рядами вѣковыхъ липъ и обращенная портикомъ къ площади. Это было простое зданіе съ колокольней, острый, безконечный шпиль которой какъ-бы хотѣлъ соперничествовать съ воздушнымъ шпилемъ церкви сен-бениньской, въ Дижоне; скажемъ мимоходомъ, что почти все колокольни въ Бургундіи имѣютъ подобное притязаніе.

Напротивъ церкви, посреди полудюжины домовъ, расположенныхъ более-симметрически, нежели прочіе домы селенія, видно было старое, почти развалившееся зданіе, которое ничѣмъ не обратило бы на себя вниманія прохожаго, еслибъ трехцвѣтный флагъ, прикрепленный къ среднему окну, не бросался насильно въ глаза. Между желѣзнымъ прутомъ, къ которому было прикреплено древко важной эмблемы, и лопаткою двери, къ которой вело крыльцо съ пятью ступенями, горизонтально простиралась беловатая вывеска, съ слѣдующею крупною надписью:

Домъ мэра и мирнаго-судьи.

Эта оффиціальная надпись свидетельствовала о томъ, что, кроме важнаго названія «общины», Шатожиронъ-ле-Буръ имѣлъ еще болѣе-почетную привилегію, именно: онъ былъ главнымъ мѣстечкомъ кантона или округа.

На восточной оконечности площади, то-есть, противъ замка и параллельно его фасаду, пролегала отёнская дорога, ведшая къ мосту, о которомъ мы уже упоминали, и потомъ продолжавшаяся на югъ черезъ шаролёскія долины. Но каждой сторонѣ этой дороги, кромѣ пространства, образуемаго съ праваго бока ея площадью, тянулась извилинами главная улица селенія. Мы упомянемъ здѣсь объ одномъ только домѣ изъ всѣхъ, тѣснившихся по сторонамъ улицъ, — именно о постояломъ дворѣ довольно жалкой наружности, но находившемся на хорошемъ мѣстѣ, противъ самой рѣшетки замка. Рискуя оскорбить муниципальное тщеславіе, мы должны, однакожь, сказать, что вывѣска этого гостепріимнаго жилища была гораздо-красивѣе вывѣски надъ домомъ мэра. Вмѣсто простыхъ буквъ, довольно-дурно нарисованныхъ и показывавшихъ прохожимъ обиталище административныхъ лицъ, надъ входомъ гостинницы взоръ прохожаго невольно останавливала картина, не совсѣмъ-художественно исполненная, но весьма оригинальная.

На лазоревомъ полѣ, нимало неуступавшемъ яркостію ультрамарину, столь-любимому древними живописцами, былъ изображенъ въ бѣснующемся положеніи ретивый конь, совершенно-бѣлый, лѣвое ухо котораго вполовину исчезало подъ огромной трехцвѣтной кокардой.

Гостинница Коня-Патріота,

было странное названіе, написанное подъ ретивымъ животнымъ и замѣнившее прежнее пошлое названіе: Гостинница Бѣлаго-Коня, находившееся на вывѣскѣ до іюльской революціи 1830 года. Такъ-какъ въ то время бѣлый цвѣтѣ былъ анти-патріотическій, то нѣкоторые мнительные обитатели Шатожирона-ле-Буръ просили хозяина гостинницы перемѣнить масть лошади, если онъ самъ не хочетъ попасть въ число «подозрительныхъ». Но эта масть составляла красу вывѣски. Угрожаемый опасностью лишиться своихъ лучшихъ посѣтителей въ такое время, когда дѣла его шли прекрасно, — ибо ничто такъ не возбуждаетъ жажды, какъ политическія страсти, — и будучи притомъ самъ горячимъ патріотомъ, мэтръ Туссенъ-Жиль подчинился справедливому требованію и обѣщалъ исполнить желаніе ревностныхъ патріотовъ и частыхъ посѣтителей его въ самоскорѣйшемъ времени. Но, желая согласовать требованіе политическихъ своихъ друзей, единогласно взывавшихъ о перемѣнѣ масти, съ экономіею, совѣтовавшею ему уменьшить по возможности расходы, онъ придумалъ украсить ухо коня трехцвѣтной кокардой. Къ-сожалѣнію, эта выдумка не вполнѣ заслужила одобреніе круга, присвоившаго себѣ въ Шатожиронѣ-ле-Буръ право управлять общественнымъ мнѣніемъ.

— Что такое кокарда! кричалъ недовольнымъ голосомъ одинъ изъ самыхъ восторженныхъ членовъ этого круга: — все-таки лошадь бѣлая! И никто не разувѣрить меня въ томъ, что это пахнетъ карлизмомъ.

— Ну-ка ты, ораторъ, отвѣчалъ хозяинъ гостинницы не смутившись: — знаешь ли ты какой масти была знаменитая лошадь Лафайетга?

— Белой, разумѣется; кто жь этого не знаетъ! сказали вмѣстѣ нѣсколько человѣкъ изъ присутствовавшихъ, которыхъ, по-видимому, поразило неожиданное возраженіе хозяина.

— Такъ о чемъ же вы шумите? возразилъ Туссенъ-Жиль съ торжествующимъ видомъ: — впередъ лошадь на моей вывѣскѣ будетъ называться конемъ Лафайетта; надѣюсь, что этотъ патронъ стоитъ другаго.

Въ этотъ разъ, идея хозяина заслужила общее одобреніе, и на другой жъ день на вывѣскѣ появилась слѣдующая надпись: Гостинница Коня Героя Новаго и Стараго Свѣта.

Къ-несчастію, какъ сказалъ одинъ поэтъ, судьба перемѣнчива. Нь прошло двухъ летъ, какъ «герой новаго и стараго свѣта», кромѣ другихъ болѣе-важныхъ непріятностей, подвергся суду шатожиронскихъ патріотовъ, тщетно ожидавшихъ соединенія монархіи съ республиканскими постановленіями, предсказаннаго знаменитымъ гражданиномъ. Шатожиронске патріоты разлюбили своего героя и лишили его своей довѣренности.

Туссенъ-Жиль снова получилъ приказаніе согласовать свою вывѣску съ ходомъ общественныхъ мнѣній.

Хозяинъ гостинницы дорожилъ своими посѣтителями болѣе, нежели всѣми знаменитыми людьми пяти частей свѣта, и сталъ кричать громче другихъ, что онъ первый лишилъ генерала Лафайетта своей довѣренности; въ то же время, онъ далъ торжественное обѣщаніе въ тотъ жь день уничтожить унизительно-льстивую надпись, возбуждавшую негодованіе его пріятелей. Чтобъ замѣнить ее приличнымъ образомъ, то-есть, чтобъ она не потеряла политической приманки, онъ задумалъ-было сперва прибѣгнуть къ имени какого-нибудь другаго великаго гражданина, пользовавшагося народностью. За этимъ не стало бы дѣло; но, кромѣ того, что великіе гражданъ большею частью дурные наѣздники и что, слѣдовательно, не легко было найдти какое-либо отношеніе между однимъ изъ нихъ и бѣлымъ конемъ, Туссенъ-Жиль разсудилъ, что популярность вещь вьсьма-непрочная, и что написать какое-либо собственное имя на вывѣскѣ значитъ подвергнуться, рано или поздно, новымъ расходамъ по требованію неугомонныхъ шатожиронскихъ политиковъ.

— Не хочу, чтобъ они заставляли меня два раза въ годъ прибѣгать къ маляру, сказалъ предусмотрительный трактирщикъ: — вѣдь не они платятъ, а я!

И, вдохновенный внезапною мыслію, онъ самовольно произвелъ четвероногое на своей вывѣскѣ въ достоинство разумнаго животнаго, даровавъ ему патріотическій дипломъ, который, по всѣмъ вѣроятіямъ, не могъ быть осужденъ непостояннымъ общественнымъ мнѣніемъ. Послѣдствія доказали справедливость этого разсвѣта. Шатожиронскій кругъ политиковъ вполнѣ, безусловно одобрилъ новое политическое значеніе вывѣски, и между самыми суровыми членами его не нашлось ни одного, который когда-либо обвинилъ бы въ ослабленіи патріотизма Бѣлаго-Коня, принявшаго окончательно названіе «коня-патріота», которымъ пользуется понынѣ и будетъ, вѣроятно, еще долго пользоваться.

Художникъ, останавливающійся у порога этого гостепріимнаго жилища, невольно восхищается живописнымъ расположеніемъ и замѣчательными подробностями замка, находящагося противъ гостинницы; но архитекторовъ (это слово не всегда синонимъ художника), более и прежде всего поражаетъ необыкновенная масса матеріаловъ, вошедшихъ въ построеніе этого замѣчательнаго зданія. Въ церкви видна эта же особенность, о которой мы уже упоминали, говоря о мостѣ и шлюзахъ. Откуда взяты эти камни, ломка и кладка которыхъ требуетъ, по-видимому, силы, какой едва ли достигла новейшая механика, не смотря на ея усовершенствованія? Не трудъ ли это Пелазговъ, основателей циклопическихъ зданій въ Микенахъ и Тиринѳѣ, или великановъ, которымъ народное суевѣріе приписываетъ чудесное расположеніе базальтовыхъ призмъ Ангримскаго-Графства?

Между-тѣмъ, не трудно разгадать эту тайну: стоитъ только выйдти изъ селенія и пройдти около пяти минутъ по направленно къ востоку. На этомъ разстояніи долина начинаетъ постепенно возвышаться и образуетъ нѣсколько этажей, изъ которыхъ послѣдній выходитъ узкимъ мысомъ между шалонской дорогой, идущей по лѣвой сторонѣ его, и рѣкою, вьющеюся у его подножія съ другой стороны. На крайней оконечности этого мыса, или, лучше сказать, этой скалы, съ мрачною гордостью высятся развалины древняго Шатожиронскаго-Замка, настоящего замка среднихъ вѣковъ, разрушеніе котораго далеко опередило кладку перваго основанія замка, его замѣнившаго. Растрескавшаяся башня, грозящая паденіемъ при первомъ сильномъ порывѣ вѣтра, — вотъ все, что осталось отъ величественнаго феодальнаго обиталища; кругомъ башни видны только обрушившіяся стѣны, безобразные камни, разбросанные тамъ-и-сямъ, и поросшіе мохомъ или терніемъ. Это развалины, но развалины плодовитыя, ибо изъ нихъ постепенно образовались замокъ, современный Лигѣ, церковь, построенная немногими годами позже, мостъ и шлюзы, не говоря уже о многихъ другихъ домахъ селенія.

Подъ этими гордыми остатками, на половинѣ ската, лежатъ на равнинѣ, покрытой частію лѣсомъ, около шестидесяти домовъ, большею частью весьма-старыхъ и бѣдныхъ. Это селеніе, или, лучше сказать, эта деревушка называется Шатожиронъ-ле-Вьель (Старый-Шатожиронъ), и по одному названію его можно судить о постепенномъ его паденіи. Во Франціи, и вещамъ и людямъ приходится плохо, когда они стареются; Фортуна тамъ скоро покидаетъ испытанныхъ атлетовъ, чтобъ увѣнчать молодыхъ ихъ соперниковъ.

Въ борьбѣ, продолжавшейся нѣсколько столѣтій между двумя селеніями, отдѣленными другъ отъ друга десятью минутами ходьбы и носящими одно названіе, побѣда осталась, наконецъ, на сторонъ младшаго: оно постоянно расширялось по-мѣрѣ-того, какъ соперникъ его старелся. Вопросъ о превосходствѣ, нерѣшенный еще первыми обвалами феодальнаго замка, былъ, наконецъ, совершенно рѣшенъ въ 1582 году сооруженіемъ новаго замка. Когда самъ владѣтель Шатожирона, устрашенный скоплявшимися вокругъ него развалинами, оставилъ коршунамъ гнѣздо, въ которомъ дотоле обитали его предки, и осторожно сошелъ въ долину, гдѣ на берегу рѣки выбралъ себе мѣсто будущаго жилища, тогда никто уже не дерзалъ защищать старое селеніе. Тогда, въ маленькомъ уголку Шароле, совершилось общее перемѣщеніе, повторившееся въ-послѣдствіи, въ гораздо-большихъ размѣрахъ, когда, по голосу Лудовика XIV, придворные покинули Сен-Жермень для Версаля — этого недостойнаго любимца, въ свою очередь покинутаго въ-послѣдствіи.

Всѣ несколько-значительные люди, владѣльцы бѣлыхъ помѣстій, хозяева ленныхъ имѣній, богатые купцы — одни за другими послѣдовали примѣру, поданному имъ фамиліею, первенство которой они признавали и обычаямъ которой подражали. Приставъ, кастелланъ, окружной прокуроръ первые последовали за владѣльцемъ, отъ котораго сами зависѣли, и вскорѣ передъ домомъ, превратившимся, черезъ два столѣтія съ половиною, въ домъ конституціоннаго мэра, были поставлены столбы съ гербами, символы феодальнаго судопроизводства. Самъ священникъ не устоялъ противъ общаго влеченія. Но желая, изъ уваженія къ знатной фамиліи, чтобъ члены приходили по воскресеньямъ къ обѣднѣ пѣшкомъ по весьма-дурной дорогѣ, или, быть-можетъ, опасаясь, чтобъ какой-нибудь хитрый капелланъ не втерся въ замокъ и не вступилъ съ нимъ въ опасное соперничество, предусмотрительный священникъ не замедлилъ объявить, что зданіе, въ которомъ прежде умещались всѣ его прихожане и которое вполнѣ удовлетворяло всѣмъ требованіямъ, было неудобно, ветхо, слишкомъ-мало, — словомъ, совершенно неприлично для отправленія церковной службы. Это нанесло послѣдній ударъ Шатожирону-ле-Вьель.

Благочестивый владѣлецъ благосклонно выслушалъ прошеніе священника, и вскорѣ изъ неистощимаго же матеріала древняго замка была сооружена новая церковь.

До-тѣхъ-поръ, обитатели Шатожирона-ле-Вьель показывали примѣрную покорность: ихъ властитель удалился, а они не пали къ ногамъ его и не умоляли не покидать ихъ; они спокойно слѣдили за удалявшимися представителями правосудія, и даже перемѣщеніе висѣлицъ, этого почетнаго украшенія прежнихъ селеній, не произвело на нихъ особаго впечатлѣнія; но споры о предметахъ религіозныхъ произвели волненіе въ народѣ, какъ говорили въ то время, и самые рѣшительные люди объявили, что они сбросятъ въ Шатожиронъ-ле-Буръ остатки древняго замка, хотя бы имъ самимъ пришлось тутъ погибнуть. Такъ-какъ исполненіе этой угрозы казалось весьма-возможно по причинъ покатости горы, на которой высились развалины, то жители домовъ сочли нужнымъ вступить въ переговоры, хоть они и боялись подвергнуться участи аррьергарда войска Карла-Великого при Ронсевалѣ.

Церковь селенія Шатожиронъ-ле-Вьель лишилась названія приходской и, снизойдя на степень простой часовни, должна была удовольствоваться служеніемъ одного изъ тихъ скромныхъ священниковъ, которые получаютъ разрѣшеніе на второе отправленіе службы въ одинъ и тотъ же день въ провинціяхъ, гдѣ слишкомъ-мало духовенства.

Чтобъ насъ не обвинили въ анахронизмъ, напомнимъ, что разсказанное нами происходило вскорѣ послѣ варѳоломеевской ночи, въ провинціи, наиболѣе-разгоряченной духомъ лиги.

По одному изъ мнимыхъ противорѣчій, столь-часто встрѣчаемыхъ встарину, Шатожиpoнъ-ле-Вьель, насильно присоединенный къ своему счастливому сопернику въ-отношеніи судопроизводства и духовной дисциплины, остался отдѣльнымъ по общинной администраціи. Хотя приходъ былъ въ то время, такъ-сказать, сукномъ, изъ котораго кроилась община, и хотя существованіе одного казалось необходимымъ для основанія другой, однакоже никто не оспоривалъ у покинутой деревни скромныхъ привилегій, которыми она доселѣ пользовалась. Жители ея по-прежнему продолжали собираться по колокольному звону, чтобъ поговорить объ общественныхъ дѣлахъ; они продолжали избирать мэра и эшевеновъ, назначать собирателей подаяній и податей, сторожей для храненія посѣвовъ и виноградниковъ; словомъ, продолжали пользоваться правами, оставленными при нихъ если и не прямымъ согласіемъ владельца, то молчаніемъ его.

Долго оставались дѣла въ такомъ положеніи; между двумя общинами не было никакихъ серьёзныхъ ссоръ. Нижніе Шатожиронцы, увѣрявшіе, что они получили въ четырнадцатомъ столѣтіи какую-то хартію освобожденія отъ льготъ (надо сказать, что никто не зналъ, где находилась эта хартія), считали себя гораздо-важнѣе верхнихъ Шатожиронцевъ, которыхъ называли мужиками, между-тѣмъ, какъ себѣ пожаловали лестное наименованіе гражданъ: шатожиронскіе граждане! Они произносили эти два слова съ такою же важностью, съ какою никогда жители семихолмнаго града произносили титулъ римскаго гражданина. Жители же Шатожирона-ле-Вьель, отчасти виноградари, отчасти браконьеры, силою мышцъ своихъ заслуживали личное уваженіе у сосѣдей, презиравшихъ ихъ вообще. Итакъ все шло какъ-нельзя-лучше. Миръ и согласіе, казалось, навсегда воцарились въ Шаролёской-Долинѣ, какъ вдругъ революція 1789 года внезапно разстроила такой удовлетворительный порядокъ дѣлъ.

Декретъ Конституціоннаго-Собранія, превратившій провинціи въ департаменты и предписавшій новую поземельную ревизію, соединилъ двѣ шатожиронскія общины въ одну. Весьма-понятно, что послѣ запутанности стараго правленія надобно было стараться все упростить и стремиться къ единству; но, желая дѣйствовать хорошо и скоро, нельзя было не впасть въ излишество или неумеренность, и, слѣдовательно, въ несправедливость: это случилось и въ краю, о которомъ мы говоримъ.

Принужденное сочетаніе Шатожирона-ле-Буръ съ Шатожирономъ-ле-Вьель имѣло несчастныя послѣдствія съ перваго дня; да и могло ли быть иначе? Доли были почти равныя; но такъ-какъ первое селеніе было вчетверо населеннѣе втораго, то обитатели послѣдняго естественнымъ образомъ теряли, потому-что за одну пятую долю, пріобрѣтаемую ими въ имѣніяхъ сосѣдей, они отдавали четыре пятыхъ долей изъ имѣнія, которымъ сами исключительно до-тѣхъ-поръ пользовались. Скотъ нижней долины имѣлъ законное право прогуливаться по пастбищамъ верхней и щипать траву подъ носомъ у стада ея. Вопросъ о лѣсѣ былъ еще важнѣе: права верхнихъ обитателей на порубку лѣса были значительно ограничены, между-темъ, какъ обитатели Шатожирона-ле-Буръ были богаты дровами; наконецъ, что станется съ выручкой продажи ихъ запасной четверти, которую они намѣревались употребить на постройку колодезя и починку церкви?

Къ этимъ существеннымъ, матеріальнымъ невыгодамъ присовокуплялись еще другія, хотя и некасавшіяся частныхъ интересовъ, но сильно дѣйствовавшая на самолюбіе противниковъ, — самолюбіе темѣ раздражительнѣйшее, что оно разъигрывалось на крошечной сценѣ маленькаго театра. Когда былъ обнародованъ законъ объ устройствѣ муниципальнаго управленія, въ которомъ избирательное начало играло главную роль, шатожиронскіе граждане, отъявленные приверженцы революціи, почли обязанностью отклонить отъ всѣхъ гражданскихъ должностей мужиковъ, гораздо-менее довольныхъ порядкомъ вещей, ни мало неулучшавшимъ ихъ положенія. Къ старому недоброжелательству присоединилась теперь политическая ненависть. Клубъ въ Шатожиронѣ-ле-Бузъ, — образчикъ дѣйствій и изменичивости мнѣній котораго мы имѣли случай представить, говоря о гостинницѣ Билаго-Коня, — произнесъ анаѳему надъ жителями Шатожирона-ле-Вьель, называя ихъ загрубелыми невѣждами, приверженцами предразсудковъ и суевѣрія, подлыми рабами аристократіи!!! Приговоръ отрѣшенія ихъ отъ должностей былъ свято исполняемъ. Мэръ, помощникъ его, муниципальные совѣтники, офицеры и унтер-офицеры національной милиціи, лѣсничій, — словомъ, всѣ начальственныя должности были возложены на «гражданъ». Что могли сдѣлать крестьяне, которые на выборахъ были одинъ противъ четырехъ? Въ то время неизвѣстна еще была парламентская вѣжливость, уговаривающая большинство уступить меньшему числу какія-нибудь незначительныя должности, какъ, на-примѣръ, секретаря; впрочемъ, еслибъ эта вѣжливость и была придумана, такъ врядъ-ли бы грозный сельскій клубъ принялъ ее.

Исключеніе жителей стараго селенія изъ всѣхъ общественныхъ должностей сдѣлалось шатожиронскимъ закономъ, ослабѣвшимъ во времена имперіи и реставраціи, вмѣстѣ съ системой муниципальныхъ избирательствъ, но получившимъ новую силу послѣ революціи 1830 года, когда общинамъ были возвращены права избирать себѣ начальниковъ.

Съ этой революціи, жителямъ Шатожирона-ле-Вьель пришлось такъ плохо, что они сожалѣли о прошедшемъ, которое въ свое время казалось имъ нестерпимымъ. Они подвергались разнымъ непріятностямъ и несправедливостямъ со стороны сосѣдей. Не смотря на мелочность и ничтожность этихъ подробностей, мы должны объяснить нѣкоторыя изъ нихъ, имѣющія связь съ нашимъ разсказомъ.

Муниципальный совѣтъ, исключительно составленный, какъ мы уже сказали, изъ обитателей новаго селенія, основывалъ всѣ свои разсужденія на слѣдующей аксіомѣ: Шатожиронъ-ле-Буръ вся община! Такъ-точно Лудовикъ XIV сказалъ: «я самъ — государство!»

Что жь касается до несчастнаго присоединеннаго селенія, земля котораго доставляла лучшій доходъ общинѣ, то совѣтъ такъ же мало занимался имъ, какъ мало молодой и прекрасный собою мужъ обращаетъ вниманія на старую и дурную жену, взятую имъ ради богатаго приданаго.

Въ-слѣдствіе вышеупомянутой аксіомы, дороги Шатожирона-ле-Буръ были въ хорошемъ состояніи, между-тѣмъ, какъ дороги Шатожирона-ле-Вьель были вовсе запущены, хотя по гористому положенію своему требовали частыхъ починокъ.

— Къ-чему тратить понапрасну деньги на эту трущобу? презрительно говорили муниципальные совѣтники.

И дождю, обращавшему иногда эти дороги въ водопады, былъ предоставленъ трудъ наполненія рытвинъ наносною землею и каменьями.

Въ землѣ обитателей Шатожирона-ле-Вьель были ключи, вода которыхъ, не будучи употреблена въ дѣло, пропадала даромъ; несчастные убѣдительно стали просить, чтобъ у нихъ построили колодезь-фонтанъ, который могъ бы служить въ одно время для полосканья бѣлья и пойла скоту. Матеріала для этой постройки было еще довольно въ развалинахъ стараго замка, а работа стоила весьма-недорого.

— Они могутъ дѣлать такъ какъ мы дѣлаемъ, отвѣчали члены совѣта: — пусть полоскаютъ бѣлье и поятъ скотъ въ рѣкѣ.

Хозяинъ гостинницы, Туссенъ-Жиль, одинъ изъ членовъ этого важнаго собранія, обыкновенно прибавлялъ:

— Вода течетъ для всехъ!

Эта шутка всегда была сопровождаема одобрительнымъ смѣхомъ, потому-что река, пересѣкавшая нижнее селеніе, находилась отъ верхняго на разстояніи одного льё.

Полевой стражъ, Шамбаръ, настоящій гражданинъ, довольно-ревностно берегъ имущества, принадлежавшія нижнему селенію; но ему не было никакого дѣла до посѣвовъ и виноградниковъ обитателей Шатожирона-ле-Вьель.

— Шатожиронскій гражданинъ, говорилъ онъ съ гордостію: — не можетъ быть сторожевой собакой для этихъ мужиковъ!

Одна вещь особенно огорчала жителей Шатожирона-ле-Вьель, людей набожныхъ, однимъ только глазомъ смотрѣвшихъ на просвѣщеніе вѣка.

Во время терроризма, обѣ церкви были закрыты. По возстановленіи религіозныхъ обрядовъ, недостатокъ въ деньгахъ и священникахъ не позволялъ совершенно изгладить слѣды двойнаго святотатства. Только одна церковь была открыта — разумѣется, новая. Но должно сказать, что въ этомъ случаѣ нижніе Шатожиронцы поступили неблагородно и невѣжливо: она отвели верхнимъ одну маленькую часовню.

Будучи безпрестанно обижаемы въ-отношеніи выгодъ, самолюбія и вѣрованій своихъ, жители Шатожирона-ле-Вьель, казалось, отступали со-дня-на-день на степень своихъ предковъ. Много лѣтъ прошло и положеніе ихъ ни мало не улучшилось; наконецъ, Провиденіе въ Шатожиронъ-ле-Вьель послало человѣка, съ которымъ мы сейчасъ познакомимъ читателей.

II.
Праздничный день.

На склонъ, по которому простирается Шатожиронъ-ле-Вьель, находится большой домъ, неимѣющій барской наружности, но значительно-отличающійся отъ прочихъ жилищъ селенія. Свѣтлосѣрый фасадъ, украшенный зелеными ставнями, красиво отдѣляется отъ окружающей его зелени. Главный входъ обращенъ къ востоку и находится противъ развалинъ древняго замка, что не совсѣмъ пріятно, ибо, не говоря уже о томъ, что эти развалины закрываютъ дальность, безпрестанно кажется, что онъ обрушатся на домъ. Съ другой стороны, онъ является въ полной красотѣ. Оттуда изъ него обширный видъ на западъ.

Съ узкой террасы, окаймляющей фасадъ и закрытой по концамъ густыми липами, зрѣнію представляется прежде всего большой садъ, расположенный въ старинномъ французскомъ вкусѣ и ступенями спускающійся до первыхъ домовъ Шатожирона-ле-Буръ. Далѣе, взоръ обнимаетъ все нижнее селеніе и долину, по которой можно слѣдить за извилинами рѣчки; потомъ видны неровности Арруской-Долины, послѣдніе планы которой почти незамѣтно сливаются съ горизонтомъ, по направленію къ Луарѣ.

Въ началѣ осени 1836 года, въ ясное, прохладное утро, песокъ этой террасы скрипѣлъ подъ скорыми и, можно сказать, нетерпѣливыми шагами человѣка, который ниспосланъ былъ Провидѣніемъ въ Шатожиронъ-ле-Вьель и о которомъ мы уже упоминали въ концѣ предъидущей главы. То былъ мужчина лѣтъ пятидесяти-пяти, хотя съ виду ему, казалось, не минуло и пятидесяти. Онъ былъ очень-высокъ ростомъ, толстъ; но лѣта испортили уже вѣрныя пропорціи стана, бывшаго некогда чрезвычайно-стройнымъ. Если онъ лишился нѣкоторой стройности и гибкости, за то ширина плечъ, твердость мускуловъ и могущественная энергія, проявлявшаяся въ малѣйшихъ его движеніяхъ, сѣидѣтельствоѣали объ атлетической силѣ, не только не уменьшенной, но, по-видимому, еще болѣе развитой лѣтами.

Хотя довольно-пронзительный вѣтеръ охлаждалъ воздухъ, однакожь голова этого человѣка была не покрыта и волосы, весьма-коротко обстриженные, казалось, достаточно защищали ее отъ холода. Густая борода, съ равнымъ количествомъ бѣлыхъ и черныхъ волосъ, покрывала нижнюю часть правильнаго лица, обыкновенная строгость котораго смѣнялась по-временамъ добродушной насмѣшкой. Свѣтлосѣрые глаза его смотрѣли всегда прямо, и передъ ними невольно опускались глаза людей, имѣющихъ причину бояться проницательнаго взгляда.

Въ одеждѣ его проявлялась та неизъисканная простота, которою отличается костюмъ большей части провинціальныхъ дворянъ. Галстухъ изъ бумажной матеріи, небрежно повязанный, круглая куртка синяго сукна, замѣнявшая фракъ и жилетъ и оставлявшая наружу рубаху изъ грубаго холста, тиковые панталоны, почти побѣлѣвшіе отъ частаго мытья, охотничьи сапоги, сверхъ которыхъ надѣты деревянные лапти, сохранившіе слѣды утренней прогулки по лугамъ, — таковъ былъ костюмъ, приличествовавшій болѣе крестьянину, нежели человѣку высшего сословія. Между-темъ, невозможно было ошибиться: подъ простой, грубой одеждой съ перваго взгляда можно было не только узнать хозяина дома, но человѣка свѣтскаго, образованнаго, — джентльмена, какъ говорятъ Англичане.

И точно, человѣкъ, портретъ котораго мы очертили, былъ не кто иной, какъ Генрихъ де-Шатожоронъ, старшій членъ, но не глава фамиліи, некогда феодально-господствовавшей надъ этимъ уголкомъ земли: его болѣе знали подъ именемъ барона де-Bодpе, по обычаю, сохраненными младшими отраслями нѣкотаpыхъ дворянскихъ фамилій замѣнять фамилію свою именемъ какого-либо имъ принадлежащаго имѣнія. Прослуживъ въ одномъ изъ полковъ королевскихъ гвардейскихъ кирасировъ до чина эскадроннаго командира, баронъ де-Bодpе вышелъ, въ 1830 году, въ отставку, и послѣ двухъ или трехлѣтняго путешествія по Европѣ поселился въ Шатожиронѣ-ле-Вьель, въ простомъ, но удобномъ домѣ, переходившемъ изъ рода въ родъ къ младшимъ сыновьямъ шатожиронской фамиліи, и при которомъ было довольно-доходное имѣніе, состоявшее большею частію изъ обширныхъ лѣсовъ. Въ этомъ убѣжищѣ, которое онъ шутя называлъ хижиной солдата-землепашца, баронъ находился между развалинами замка своихъ предковъ и новымъ зданіемъ, принадлежавшимъ его племяннику, маркизу Ираклію де-Шатожирону, главѣ фамиліи и герба этого древняго дворянскаго дома.

Баронъ, или, если угодно, полковникъ, — потому-что сосѣди называли его и тѣмъ и другимъ именемъ, смотря по степени уваженія ихъ къ феодальному титулу или военному чину, — прогуливался уже нѣсколько минутъ большими шагами по террасѣ своего дома. Въ рукахъ, сложенныхъ за спиной, онъ держалъ зрительную трубу, наводя ее каждый разъ, когда взоръ его останавливался на Шатожиронѣ-ле-Буръ, ближайшіе дома котораго были, какъ мы уже сказали, почти смежны съ оградой нижней части сада.

Прогулка барона была весьма-ограничена, потому-что и безъ того уже не длинная терраса уменьшалась еще съ каждой стороны украшеніемъ, не совсѣмъ-обыкновеннымъ въ подобномъ мѣстѣ и по воинственному виду своему представлявшимъ разительный контрастъ съ мирной физіономіей дома и спокойствіемъ окружавшаго его мѣстоположенія. То были двѣ пушки средняго калибра, такъ-называемые фальконеты или фоконветы, вышедшіе изъ употребленія; она были старинной формы, съ вычурными украшеніями, и оканчивалось птичьими головами съ круглымъ, острымъ соколинымъ клевомъ: отъ послѣдняго украшенія онъ и заимствовали свое названіе. Не смотря на слой яри, которою покрылась мѣдь отъ времени и дождя, можно было разобрать на пушкахъ надписи; во-первыхъ, на обѣихъ былъ выставленъ 1537 годъ; сверхъ того имена, на одной: Жанъ-Фракассъ^[1], а на другой, не менѣе грозной, но удовольствовавшейся болѣе-безобиднымъ именемъ: Ревель-Матенъ^[2].

Баронъ де-Водре, съ насупившимися бровями, нетерпѣливо прохаживаясь взадъ и впередъ по террассѣ, отъ одного фальконета къ другому, походилъ въ это время на Жана-Барта или Сюффрена, прохаживающагося по палубѣ своего корабля между двумя рядами коронадъ и ожидающаго грозы или битвы; зрительная труба, которую онъ держалъ въ рукахъ и безпрестанно приставлялъ къ глазу, довершала сходство.

Въ заключеніе этого очерка, мы должны сказать, что огромная сторожевая собака, съ ошейникомъ, снабженнымъ иглами, ходила по пятамъ своего господина, не отступая отъ него ни на шагъ; а большой бѣлый котъ, расположившись на мѣдномъ Жанъ-Фракассѣ, грѣлся на солнцѣ, лучи котораго начинали освѣщать одинъ изъ концовъ террасы, между-тѣмъ, какъ вся прочая часть ея была еще въ тѣни.

Съ высоты избранной себѣ постели и не зная, что онъ подражалъ въ это время Тюренну, котъ съ презрѣніемъ смотрѣлъ на собаку всякій разъ, когда она проходила мимо его. Вѣроятно, онъ внутренно порицалъ духъ, привязывавшій пса къ стопамъ общаго ихъ хозяина. Онъ походилъ на Женевскаго философа, съ состраданіемъ или, лучше сказать, съ презрѣніемъ смотрѣвшаго на низкопоклонничество придворнаго…

Эта нѣмая сцена была прервана появленіемъ двухъ новыхъ лицъ.

Первое, по порядку появленія, было — красивая лягавая собака, внезапно выскочившая изъ-за угла и взбѣжавшая на террассу. При видѣ ея, бѣлый котъ, узнавъ непріятеля, спрыгнулъ съ пушки и, не смотря на свою тучность, взобрался на ближайшую липу. Сторожевая же собака залаяла, скорѣе по привычкѣ, нежели по недружелюбному расположенію, и потомъ съ важною снисходительностью стала принимать рѣзвыя ласки новоприбывшей. Пока собаки здоровались такимъ образомъ, изъ-за угла появилось второе лицо.

То былъ молодой человѣкъ лѣтъ тридцати, почти одного роста съ барономъ, но стройнѣе его. По простой, но весьма-опрятной одеждѣ въ немъ можно было узнать охотника. За плечомъ висѣли у него ягдташъ и двуствольное ружье; въ одной руки онъ держалъ фуражку, а другою утиралъ потъ съ лица, какъ-бы желая этимъ движеніемъ отклонить отъ себя обвиненіе въ неисправности и доказать, что онъ пришелъ поздно не потому, чтобъ не торопился.

Увидѣвъ его, баронъ насупилъ брови, остановился и посмотрѣлъ на часы.

— Четверть девятаго, Рабюссонъ! сказалъ онъ строгимъ голосомъ: — сегодня ты опять опоздалъ; это уже третій разъ въ двѣ недѣли.

— Полковникъ, отвѣчалъ Рабюссонъ печально: — я знаю, что виноватъ; но…

— Но… что?

— Но, возвращаясь изъ лѣса Ла-Трамблё, я прошелъ городомъ и былъ задержанъ.

Произнося слово городъ съ ироническою напыщенностью, охотникъ обратилъ глаза къ Шатожирону-ле-Буръ.

— То-есть, возразилъ г. де-Водре: — чтобъ прійти изъ Ла-Трамблё сюда, ты описалъ параболу вмѣсто того, чтобъ держаться прямой дороги. Разумѣется, такъ не трудно опоздать. Впрочемъ, тебѣ не зачѣмъ было признаваться въ томъ, что ты проходилъ городомъ: я видѣлъ тебя въ немъ.

— Въ эту проклятую зрительную трубу, сказалъ Рабюссонъ, покосившись на измѣнническій инструментъ.

— Да, въ эту проклятую зрительную трубу, отвѣчалъ баронъ, невольно улыбнувшись: — я замѣчаю, что съ нѣкотораго времени ты частенько ходишь въ городъ; да, кстати! тамъ затѣваютъ что-то новое?

Каждый разъ г. де-Водре произносилъ слово городъ съ такою же ироническою напыщенностью, съ какою въ первый разъ упомянулъ о немъ охотникъ. Эта унизительная ипербола съ незапамятныхъ временъ употреблялась жителями Шатожирона-ле-Буръ; тутъ скрывалось одно изъ тысячи невинныхъ мщеній, къ которымъ прибѣгали бѣдные притѣсненные верхніе ленники.

Замѣтивъ улыбку барона, Рабюссонъ ободрился.

— Новое? Еще бы, г. полковникъ, сказалъ онъ, продолжая утирать потъ, струившійся по загорѣлымъ щекамъ его: — у нихъ все поставлено вверхъ дномъ, точно послѣ вавилонскаго землетрясенія.

— Лиссабонскаго, замѣтилъ г. де-Водре, снова улыбнувшись, потому-что въ сущности строгость выражалась болѣе въ чертахъ, нежели въ характере его; онъ былъ особенно снисходителенъ къ маленькимъ шалостямъ охотника, служившаго некогда квартирмистромъ въ одномъ изъ его эскадроновъ и бывшаго его повѣреннымъ, то-есть любимцемъ.

— Лиссабонскаго, точно такъ, г. полковникъ, сказалъ Рабюссбнъ.

— По какому же случаю поставлено у нихъ все вверхъ дномъ?

— Кажется, сегодня непременно ожидаютъ г. маркиза.

— Такъ что же? Къ-чему же тутъ землетрясеніе?

— Я только такъ выразился, г. полковникъ; это значитъ, что шатожиронскіе граждане готовятъ г. маркизу отличный пріемъ. Кажется, они хотятъ, чтобъ онъ вступилъ къ нимъ съ такимъ же торжествомъ, съ какимъ Александръ вошелъ въ…

— Въ Вавилонъ, дополнилъ г. де-Водре, замѣтивъ, что ученость бывшаго квартирмистра опять стала въ-тупикъ.

— Въ Вавилонъ; точно такъ, г. полковникъ, сказалъ Рабюссонъ уступчиво.

— Чортъ возьми! продолжалъ баронъ: — кажется, господа шатожиронскіе граждане, наши начальники и судьи, порядочно переменились въ свою пользу. Въ 1789 году, они хотѣли сжечь отца, гоняли сына вокругъ замка съ вилой на шеи, а теперь съ крестомъ и хоругвями идутъ на встречу внуку!

— Не говоря уже о томъ, что эти негодяи сдѣлали вамъ, г. полковникъ!

— О! я на нихъ пожаловаться не могу. Какъ младшая отрасль, я не могъ сделаться наслѣдникомъ замка, а потому не стоило обращать на меня особаго вниманія. Они удовольствовались тѣмъ, что связали меня и опустили въ колодезь по шею въ воду, где я и просидѣлъ четыре битыхъ часа.

— Разбойники! вскричалъ Рабюссонъ: — шестилѣтняго ребенка!

— Во-первыхъ, мне было восемь лѣтъ, а во-вторыхъ, они шутили. Позабавимся! говорилъ мэтръ Туссенъ-Жиль, державшій конецъ веревки.

— Какъ угодно, г. полковникъ! сказалъ честный охотникъ, лицо котораго выражало негодованіе и составляло рѣзкій контрастъ съ сардоническимъ спокойствіемъ г. де-Водре: — хоть вѣрьте, хоть не вѣрьте, а теперешніе шатожиронскіе граждане не лучше прежнихъ, и трактирщикъ Туссенъ-Жиль, между прочимъ, такой же негодяй, если еще не больше, какъ и отецъ его. Не смотря на теперешнее лицемѣріе ихъ, они рады бы возобновить революціонныя продѣлки. Только не думаю, чтобъ теперь кто-нибудь изъ нихъ рѣшился опустить васъ въ колодезь на веревкѣ.

— Во-первыхъ, веревка порвется, сказалъ полковникъ, съ улыбкой посмотрѣвъ на свой колоссальный ростъ: — а во-вторыхъ, прежде, чѣмъ имъ удастся меня опустить въ воду, я самъ окуну нѣсколькихъ…

— Не считая тѣхъ, которыхъ берется утопить Грегуаръ Рабюссонъ.

Отставной полковникъ и бывшій квартирмистръ, оба сложенные, какъ Геркулесы, помѣнялись улыбками и самоувѣренными взглядами людей, убѣжденныхъ въ своей силѣ и знающихъ, что въ случаѣ опасности они могутъ положиться другъ на друга.

— Итакъ, продолжалъ баронъ: — мой племянникъ пріѣдетъ сегодня, а господа шатожиронскіе граждане готовятся сдѣлать ему торжественный пріемъ? Это-то и причина суматохи, которую я замѣчаю на площади замка?

Г. де-Водре приставилъ зрительную трубу къ глазу и навелъ ее на указанное мѣсто.

— Что это за зеленые столбы, спросилъ онъ, помолчавъ: — которые ставятъ передъ рѣшеткой?

— Это тріумфальныя ворота, отвѣчалъ Рабюссонъ.

— Тріумфальныя ворота! а какую побѣду одержалъ господинъ маркизъ? За что ставятъ ему тріумфальныя ворота? Эти глупости такъ же жалки, какъ были отвратительны революціонныя сатурналіи. Я увѣренъ, что это выдумка Бобилье?

— Угадали, господинъ полковникъ; мирный судья все это устроиваетъ.

— Аристократъ Бобилье съ правой стороны, трибунъ Туссенъ-Жиль съ лѣвой, а въ центрѣ мелочной, малодушный мэръ Амудрю, незнающій куда погнуться и столько же смущенный, какъ оселъ Бюридана между двумя гарнцами овса! Бѣдная община! Впрочемъ, везде такъ!

— Именно, г-нъ полковникъ, сказалъ охотникъ смѣясь: — вы какъ-будто сами тамъ были; они всѣ трое на площади; г-нъ Бобилье то-и-дѣло торопитъ работниковъ, Туссенъ-Жиль ухмыляется, а потомъ вопитъ; мэръ же, по обыкновенно своему, бережетъ и овцу и капусту. Я очень удивлюсь; если къ вечеру они не вцѣпятся другъ другу въ волосы.

— Вѣроятно, они не удовольствуются одними тріумфальными воротами; что еще будетъ?

— Говорятъ, что пожарная команда будетъ подъ ружьемъ.

— Конечно, пожарные должны поблагодарить моего племянничка за новыя каски, которыя онъ подарилъ имъ; а что говорить ихъ капитанъ, Туссенъ-Жиль?

— Онъ, кажется, ничего не знаетъ.

— Какъ! команда соберется, а капитанъ ничего не знаетъ про это? Кто же будетъ командовать?

— Лейтенантъ Амудрю, сынъ мэра, честолюбивый мальчишка.

— Стало-быть, это заговоръ противъ почтеннаго Туссена-Жиля?

— Кажется… Ахъ, кстати, г-нъ полковникъ, у меня есть до васъ просьба.

— Говори. — Если будутъ бить сборъ, идти ли нашимъ пожарнымъ? Они ждутъ вашихъ приказанія.

— Чтобъ ни одинъ не трогался! съ живостію сказалъ баронъ: — Шатожиронъ-ле-Вьель не долженъ подражать глупостямъ Шатожирона-ле-Буръ; притомъ же, наши пожарные ничѣмъ не обязаны моему племяннику: они не получили ни одной изъ шестидесяти присланныхъ имъ касокъ; господа граждане отдѣлили себѣ, какъ водится, львиную часть: все имъ, ничего намъ. Повторяю: чтобъ ни одинъ изъ нашихъ пожарныхъ не трогался; слышишь?

— Слышу, г-нъ полковникъ, ни одинъ не тронется: каждое ваше слово здѣсь законъ.

— Итакъ, городская пожарная команда будетъ подъ ружьемъ. Что же еще?

— Молодые люди поднесутъ барана…

— Кому? племяннику?

— Э, нѣтъ; госпожѣ маркизѣ, въ первый разъ посещающей замокъ.

— Правда, произнесъ вполголоса и съ задумчивымъ видомъ баронъ: — Ираклій пріѣдетъ съ женою.

— Говорятъ, что супруга г-на маркиза красавица.

— Увидимъ.

— Какъ! вскричалъ охотникъ съ изумленіемъ: — вы не знаете еще г-жи маркизы, супруги вашего племянника, женатаго уже болѣе полутора года? Вѣдь вы, г-нъ полковникъ, недавно еще были въ Парижѣ.

— Мнѣ кажется, Рабюссонъ, сказалъ г-нъ де-Водре строгимъ голосомъ: — что мы помѣнялись ролями, и что ты теперь разспрашиваешь меня; продолжай отвечать и вернись къ своимъ баранамъ.

— Къ одному барану, г-нъ полковникъ.

— Къ одному или многомъ, все равно! Этотъ подарокъ, кажется, придумавъ лучше экзерциція пожарной команды; онъ, покрайней-мѣрѣ, гораздо-существeннѣе.

— Точно, г-нъ полковникъ, барана можно зажарить и съѣсть.

— Больше ничего не будетъ?

— Молодыя дѣвушки, вой которыхъ слышенъ отсюда…

— Въ-самомъ-дѣлѣ, я нисколько разъ уже слышалъ какое-то необъяснимое мяуканье.

— Точно, г-въ полковникъ, это будетъ настоящій кошачій концертъ.

— Гдѣ онъ?

— Въ церкви.

— И ихъ слышно отсюда? Какія хорошія горла!

— Окна въ церкви открыты, а вѣтеръ съ той стороны; впрочемъ, надо отдать имъ справедливость: умѣютъ покричать! Я увѣренъ, что онѣ перекричали бы нашихъ полковыхъ трубачей.

— Такъ онъ хотятъ спѣть что-нибудь моей племянницъ?

— Куплеты, сочиненные господиномъ Бобилье и прилаженные пасторомъ на голосъ одной изъ церковныхъ кантатъ; но это еще не все.

— Что же еще?

— Когда дѣвушки узнали, что молодые люди хотятъ поднести барана, они вздумали поднести двухъ бѣлыхъ голубковъ. Къ-сожалѣнію, теперь въ цѣломъ городи нѣтъ ни одного бѣлаго голубя, такъ-что прійдется удовольствоваться сизымъ.

— Прекрасно, сказалъ баронъ, снова засмѣявшись: — конечно, какъ эмблема, бѣлые голуби приличнѣе, но какъ жаркое, сизые не хуже ихъ.

— Однако, видно, г-нъ Бобилье, завѣдующій всѣмъ, не любить этого жаркаго, потому-что не хочетъ и слышать о сизыхъ голубяхъ. Онъ рѣшилъ, что, за неимѣніемъ бѣлыхъ голубей, маркизъ поднесутъ корзинку цвѣтовъ.

— Этотъ Бобилье настоящій селадонъ, настоящій аркадскій пастушокъ, не смотря на свои семьдесятъ-два года и желтый парикъ! — Но кто сообщилъ тебѣ всѣ эти подробности?

— Извольте видѣть, г-нъ полковникъ, отвѣчалъ Рабюссонъ нѣсколько смутившись: — проходя случайно мимо кузницы, я встрѣтилъ горничную госпожи Гранперренъ, мамзель Виржини…

— Такъ же, вероятно, случайно? спросилъ баронъ съ лукавой усмѣшкой.

— Она разсказала мнѣ обо всемъ, поспѣшно прибавилъ охотникъ: — и кроме того отдала письмо къ вамъ отъ ея госпожи.

Онъ вынулъ изъ кармана записку съ гербовой печатью и напитанную южными духами. Чтобъ повѣрить, что такая миленькая записочка могла выйдти изъ мрачной закопченной кузницы, надобно вспомнить, что Венера была женою Вулкана.

Насмѣшка внезапно исчезла съ лица барона. Онъ поспѣшно схватилъ записку и вскричалъ съ неудовольствіемъ:

— Цѣлый часъ ты толкуешь мнѣ всякій вздоръ, между-тѣемъ, какъ прежде всего долженъ бы вручить мнѣ это письмо.

Не ожидая ответа, г-нъ де-Водре отвернулся и, прохаживаясь взадъ и впередъ по террасѣ, распечаталъ и началъ читать письмо.

Письмо г-жи Гранперренъ заключало въ себѣ только слѣдующія немногія слова:

«Мы полагаемся на ваше обѣщаніе и ждемъ васъ къ обѣду; только приходите пораньше. Мнѣ необходимо видѣться съ вами до прихода прочихъ лицъ и переговорить безъ свидѣтелей о чрезвычайно-важномъ для меня дѣлѣ, — дѣлѣ, о которомъ могу говорить только съ вами и котораго вы угадать не можете, не смотря на все то, что уже знаете; словомъ, объ услугѣ, которую вы одни можете оказать мнѣ. Вы знаете — я горда, а потому не призналась бы, что имѣю нужду въ васъ, еслибъ не была увѣрена, что вы исполните мою просьбу. Жду васъ въ полдень, въ каштановой аллеѣ».

— Вотъ маленькія выгоды стариковъ, сказалъ баронъ про себя, спрятавъ письмо въ карманъ. — Хорошенькія женщины сами назначаютъ свиданія. Признаться, я бы охотнѣе желалъ быть въ тѣхъ лѣтахъ, когда самъ назначалъ свиданія и получалъ отказы; но не въ томъ дѣло. Эта бедная женщина положилась на меня, и я докажу, что достоинъ ея довѣренности.

Г-нъ де-Водре обернулся и, приблизившись къ охотнику, спросилъ:

— Больше ничего нѣтъ новаго?

— Есть, полковникъ, отвѣчалъ Рабюссонъ, оставивъ сторожевую собаку, которую ласкалъ, и вытянувшись во весь ростъ: — я долженъ еще доложить вамъ, что, проходя трамблёскимъ лѣсомъ, слышалъ я два выстрѣла, немедленно послѣдовавшіе одинъ за другимъ; вероятно, изъ двуствольнаго ружья.

— Опять! вскричалъ баронъ съ гнѣвомъ, ибо онъ въ высшей степени раздѣлялъ ненависть къ браконьерамъ, общую всѣмъ владѣльцамъ лѣсовъ: — и ты поймалъ негодяя?

— Къ-несчастію, нѣтъ; я пустился-было за нимъ, но онъ быль проворнѣе меня — ушелъ. Я выходилъ изъ себя, какъ вдругъ, минутъ пять спустя, вышедъ на дорогу Бѣлаго-Креста, я увидалъ — кого бы вы думали? адвоката Фруадво!

— Это онъ! сказалъ г-нъ де-Водре съ увѣренностію.

— Разумѣется, г-нъ полковникъ; онъ самый отчаянный браконьеръ въ здѣшнемъ краю. Ну, да ужь я подкараулю его, и онъ не унесетъ всѣхъ куропатокъ, которыхъ перестрѣлялъ у насъ. Этотъ негодяй былъ пойманъ только одинъ разъ, и то не мною!

— Можно повѣситься съ горя, сказалъ баронъ улыбнувшись, не смотря на свою досаду. — Что же ты сказалъ почтенному Фруадво?

— Что мнѣ было говорить ему? Онъ шелъ по общинной дорогѣ; ружье у него было подъ мышкой, собака шла смирно; проклятый Пирамъ его шелъ по его пятамъ, какъ ни въ чемъ не бывалъ; лицемѣръ! Что же мнѣ было говорить ему?

— Ты могъ сказать… Или нѣтъ, я лучше самъ переговорю съ нимъ черезъ нѣсколько минутъ, потому-что сегодня наше дело будетъ представлено въ мирный судъ. Все ли теперь?

— Все, г-нъ полковникъ.

— Вотъ сегодняшній приказъ: я сойду въ городъ…

— На встрѣчу г-ну маркизу? спросилъ Рабюссонъ съ фамильярностью, которую часто позволяютъ себѣ любимцы.

— Нѣтъ, сухо отвѣчалъ г-нъ де-Водре: — если г-ну маркизу угодно видеться со мною, онъ можетъ пожаловать ко мнѣ.

— Разумѣется, г-нъ полковникъ; какъ племянникъ, онъ обязанъ почитать васъ.

— Въ мое отсутствіе ты останешься здесь. Когда прійдетъ почтальйонъ, посмотри, не будетъ ли писемъ съ журналами.

— Слушаю, г-нъ полковникъ.

— Если будутъ, такъ разсмотри, не будетъ ли на одномъ изъ нихъ печати маконскаго почтамта!

— Слушаю, г-нъ полковникъ.

— Если найдется, такъ принеси ко мнѣ. Я, вѣроятно, останусь въ мирномъ судѣ до полудня; послѣ того ты найдешь меня въ кузницѣ.

— Слушаю, г. полковникъ.

— Особенно, если будутъ бить сборъ, чтобъ никто не трогался, — Теперь можешь идти завтракать.

Рабюссонъ откланялся по-военному и удалился съ своею собакой въ ту же сторону, откуда пришелъ, между-темъ, какъ г. де-Водре вошелъ въ домъ по крылечку, выходившему на террасу.

III.
Сельское начальство.

Рабюссонъ сказалъ правду: все было поставлено вверхъ дномъ въ Шатожироне-ле-Буръ. Но самыя оживленныя сцены происходили на площади, передъ замкомъ: тамъ готовилась встреча маркизу, и отъ самой зари тамъ уже занимались приготовленіями къ празднеству.

Передъ решеткой, на насыпи, разделявшей ровъ на две равныя части, работники ставили тріумфальныя ворота изъ зелени, навлекшія на себя неодобреніе барона де-Водре. Четыре столба, футовъ двадцати вышиною, связанные вверху четырьмя кружалами и покрытые буковою корою, образовали главную часть воротъ. Аксессуары же состояли изъ красныхъ голубыхъ и желтыхъ миткалевыхъ лентъ, спиралью обвитыхъ вокругъ столбовъ и придававшихъ имъ видъ греческихъ крученыхъ колоннъ, — и большой рамы, покрытой холстомъ, которую два человѣка, стоя на лѣстницахъ, старались прикрепить къ верхней аркѣ тріумфальныхъ воротъ.

Между любопытными и зѣваками, окружавшими работниковъ, былъ въ первомъ ряду высокій мужчина, худощавый, лысый, съ добродушною и вмѣстѣ лукавою физіономіею; онъ, повидимому, всѣмъ распоряжался. Почтеніе, ему оказываемое и, особенно, кончикъ трехцвѣтнаго шарфа, выглядывавшею изъ кармана сюртука грубаго синяго сукна съ такими же пуговицами, изобличали въ немъ первую начальственную особу Шатожирона, боязливаго мэра Амудрю, о которомъ мы уже упоминали.

Съ каждой стороны арки, вдоль рва, были утверждены въ землѣ фейерверочные снаряды, столько же какъ и самыя ворота возбуждавшіе восторгъ ребятишекъ; эта баттарея, обѣщавшая имъ такую пріятную трескотню, находилась подъ надзоромъ полеваго стража, Шамбара, произведеннаго по этому важному случаю въ достоинство обер-фейерверкера и начальника артиллеріи. Надѣвъ самое нарядное платье и украсившись перевязью, этотъ высокій чиновникъ съ важностію прохаживался передъ своей баттареей, умѣряя, по-временамъ, нескромное любопытство приступавшихъ къ нему детей ударами палочки, уже вооруженной фитилемъ.

У одного окна дома, въ которомъ братски уживались контора мэра и мирный судъ. Не говоря ужо о торжественныхъ снарядахъ, также въ немъ помѣщавшихся, безпрестанно показывалось старое лицо съ совинымъ носомъ, острымъ, загнутымъ вверхъ подбородкомъ, въ растрепанномъ парикѣ, надвинутомъ на глаза и бывшемъ никогда, судя по желтому цвѣту его, бѣлокурымъ. Это почтенное лицо принадлежало г. Бобилье, окружному мирному-судьи; будучи вынужденъ, по обязанностямъ службы, поручить надзоръ за приготовленіями къ празднеству мэру Амудрю, онъ не могъ, однакожь, вытерпѣть и безпрестанно подбѣгалъ къ окну, чтобъ посмотрѣть на работниковъ, которыхъ до того тормошилъ онъ въ-теченіи цѣлаго утра, что они разъ двадцать шопотомъ посылали его ко всѣмъ чертямъ.

Достойный судья, гораздо-болѣе занимавшійся церемоніею, которой онъ быль распорядителемъ, нежели дѣлами, представленными ему на разсмотрѣніе, понималъ всю важность лежавшей на немъ отвѣтственности. Первое впечатлѣніе маркизы де-Шатожиронъ, о красотѣ которой такъ много говорили, — первое впечатлѣніе, произведенное на нее замкомъ, владѣтель котораго былъ ея мужемъ, зависѣло отъ Бобилье, точно такъ, какъ некогда весь успѣхъ поѣздки Лудовика XIV въ Шантили зависѣлъ отъ Вателя; женщина, особенно хорошенькая, во всякомъ случаѣ заслуживаетъ почестей, и потому мы не ручаемся, что, въ случаѣ неудачи, услужливый судья не повторилъ бы катастрофы, прославившей на вѣки-вѣчные память героическаго мэтр-д’отэля.

Туалетъ г. Бобилье представлялъ, въ настоящую минуту, живописный переходъ партикулярнаго платья къ судейскому костюму. Маленькое, тощее туловище его было плотно замкнуто въ черномъ миткалевомъ полукафтаньи, надѣваемомъ обыкновенно судьями подъ черную, судейскую тогу. У шеи висѣли двѣ туго-накрахмаленныя пасторки, къ которымъ, казалось, спускался крючковатый носъ его, чтобъ поймать табакъ, на нихъ упавшій. Не опасаясь уронить свой санъ при появленіи въ такомъ неполномъ видъ передъ своими подсудимыми и держа въ рукахъ тогу, судья высовывался изъ окна, сердито ворча сквозь зубы:

— Олухи! неучи! скоты! копаются цѣлый часъ и все не могутъ кончить. Они, чего добраго, прорвутъ еще мою картину, собаки! А Амудрю стоитъ какъ чурбанъ и глядитъ на нихъ разинувъ ротъ!

Передъ дверью гостинницы Коня-Патріота, окруженной группою крестьянъ изъ сосѣднихъ селеній, ожидавшихъ открытія засѣданія, другой человѣкъ слѣдилъ за работами около тріумфальной арки съ такимъ же вниманіемъ, какъ и мирный судья; только мы должны прибавить, что вниманіе ихъ было совершенно-противоположнаго свойства: сколько въ первомъ было безпокойства и заботливости, столько же во второмъ было враждебнаго, насмѣшливаго презрѣнія.

Мэтръ Туссенъ-Жиль (читатель, вѣроятно, узналъ его) быль человѣкъ высокій, плотный, съ широкимъ лицомъ, украшеннымъ красными пятнами, черными, курчавыми волосами и огромными усами, въ видѣ подковы спускавшимися по обѣимъ сторонамъ рта до подбородка и поддерживавшими свирѣпую наружность, которою одарила его природа, и которою онъ, по-видимому, очень дорожилъ. Хозяинъ гостинницы носилъ набекрень красную греческую шапочку съ кисточкой; на шеѣ шерстяной галстухъ того же цвѣта и, вмѣсто сюртука, длинную коричневую куртку-карманьйолку; это былъ костюмъ якобинцевъ 1793 года, кромѣ ермолки, не вполнѣ соотвѣтствовавшей фригійской шапочкѣ.

Группы, разбросанныя на площади, о чемъ-то живо разсуждали; но всѣ разговоры, происходившіе весьма-громко, были покрыты рѣзкой мелодіей, весьма негармоническимъ потокомъ изливавшейся изъ одного окна церкви. Тамъ, точно, какъ сказалъ охотникъ, около тридцати молодыхъ шатожиронскихъ дѣвушекъ, обладавшихъ самыми пріятными голосами, заучивали куплеты, воспѣвавшіе добродители болѣе-предполагаемыя, нежели извѣстныя, новой владѣтельницы замка; и даже знаменитые мѣдные инструменты самого Сакса едва-ли могли бы сравниться съ рѣзкими, пронзительными голосами этого хора.

— У васъ, кажись, что-то затѣвается, мэтръ Туссенъ-Жиль? сказалъ хозяину Кони-Патріота старый крестьянинъ, получившій приказаніе явиться въ тотъ день въ мирный судъ, и только-что прибывшій.

— Кажется видно! грубо отвѣчалъ свирѣпый республиканецъ, не выпуская изо рта огромной деревянной трубки, изъ которой онъ уже нѣсколько минуть молча тянулъ густые клубы дыма.

— Видно тому, у кого хорошіе глаза, возразилъ крестьянинъ: — но вы знаете, что мои никуда ужь не годятся. Что же они тамъ дѣлаютъ? Алтарь для крестнаго хода?

— Алтарь; угадали, дядя-Кокаръ, насмѣшливо отвѣчалъ трактирщикъ, вынувъ наконецъ трубку свою изо рта, потому-что его начинала разбирать охота поораторствовать. — Сегодня праздникъ аристократіи, которой поклоняются всѣ, тамъ трудящіеся!

— Аристократіи! повторили присутствующіе съ изумленіемъ: — да мы никогда и не слыхивали объ этой святой.

— Повѣрю, продолжалъ трактирщикъ презрительно: — вы, мужики, какъ наработаетесь, такъ вамъ бы только поѣсть, да попить, да поспать.

— Мэтръ Туссенъ-Жиль, сказалъ дядя Кокаръ съ кисло-сладкой улыбкой: — мнѣ кажется, что вы, какъ трактирщикъ, не должны бы такъ неуважительно говорить о тихъ, которые любятъ поѣсть и попить.

— Развѣ я говорю о нихъ презрительно? дядя-Кокаръ, возразилъ республиканецъ, нѣсколько смягчившись. — Напротивъ, я уважаю ихъ и въ доказательство предлагаю кому угодно, по окончаніи засѣданія, отличный обидъ за самую умѣренную цѣну. Я хотѣлъ только выразить свое негодованіе на-счетъ невѣжества, въ которомъ вижу сельскихъ жителей. Вотъ что бѣситъ меня, дядя-Кокаръ.

— Такъ, стало-быть, это точно алтарь для крестнаго хода?

— Нѣтъ, робко сказалъ молодой крестьянинъ: — они говорятъ, что это какія-то тріумфальныя ворота.

— А я, повелительнымъ голосомъ возразилъ Туссенъ-Жиль: — одного мнѣнія съ дядей-Кокаромъ: я утверждаю, что это настоящій алтарь, съ тою только разницею, что онъ строится для г. Шатожирона.

— Для вашего маркиза де-Шатожирона? спросилъ крестьянинъ: — правду ли говорятъ, что онъ пріѣдетъ сегодня?

— Нашего маркиза! вскричалъ трактирщикъ съ негодованіемъ: — нѣтъ, не нашего!

Весьма-довольный своей тирадой, Туссенъ-Жиль взялъ опять трубку въ зубы и всунулъ руки въ глубокіе карманы своей карманьнолки.

Крестьяне, разинувъ ротъ и вытаращивъ глаза, хранили молчаніе, которое ораторъ могъ истолковать въ свою пользу, и которое было прервано слѣдующимъ восклицаніемъ, послышавшимся изъ гостинницы:

— Эй, хозяинъ! трактирщикъ, какъ тебя!..

Туссенъ-Жиль скоро обернулся; всѣ взоры обратились къ окну перваго этажа, откуда послышалось восклицаніе и гдѣ стоялъ вывѣсившись впередъ молодой человѣкъ, бѣлокурый, съ довольно-милой физіономіей, одѣтый съ изъисканною щеголеватостью и державшій въ одной руки салфетку, а въ другой пустой стаканъ.

— Что вамъ угодно, господинъ виконтъ? съ живостію спросилъ трактирщикъ, приподнявъ свою шапочку.

— Что угодно? вина, разумѣется! Я цѣлый часъ кличу, кличу и никого не докличусь; не-уже-ли въ вашемъ почтенномъ заведеніи нѣтъ ни прислужниковъ, ни звонковъ?

— Сейчасъ подадутъ, господинъ виконтъ; сію минуту подадутъ.

Трактирщикъ бросился въ домъ, призывая голосомъ разъяреннаго быка единственнаго слугу, помогавшею ему прислуживать посѣтителямъ.

— Вотъ какъ! сказалъ насмѣшливо дядя-Кокаръ: — видно одни герцоги да маркизы вычеркнуты изъ календаря метра Туссена-Жиля; виконты уцѣлѣли.

Въ эту минуту, рамка, которую работники тщетно старались прикрѣпить надъ аркой, вырвалась у одного изъ рукъ и полетала на земь прежде, нежели другой успѣлъ поддержать ее.

— А, разбойники! закричалъ изъ окна господинъ Бобилье, забывшій надѣть свою тогу въ хлопотахъ: — а, негодяи! двѣ недѣли трудился я надъ этой картиной!

Не заботясь о странности своего костюма, пылкій старикъ выбѣжалъ изъ судилища, спрыгнулъ съ крыльца и со всѣхъ ногъ побѣжалъ съ живостію, удивительною въ его лѣта, къ работникамъ, проклинавшимъ трудную, возложенную на нихъ работу.

— Ничего, господинъ Бобилье, сказалъ мэръ, увидѣвъ подбѣжавшаго и раскраснѣвшеюся отъ гнѣва старика: — картину не прорвали.

Мирный судья удостовѣрился сперва съ отеческою заботливостью въ справедливости этихъ словъ, потомъ вскричалъ, обратившись къ работникамъ:

— Ослы вы длинноухіе, индюки вы красноносые! нѣчто вы не видите, что лѣстницы слишкомъ-коротки?

— Какъ не видѣть! сердито проворчалъ одинъ изъ работниковъ.

— Такъ зачѣмъ же вы не принесете другихъ?

— А гдѣ ихъ взять?

— Какъ-будто въ цѣломъ Шатожирони нельзя найдти лѣстницы. Ступайте, гдѣ поближе!

— Да только пожарныя лѣстницы и будутъ впору.

— Такъ что же вы, лентяи, стоите какъ чучелы и смотрите на меня какъ на заморскаго звѣря! Ступайте, принесите пожарныя лѣстницы!

Почтенный мирный-судья въ миткалевомъ полукафтанчикѣ, съ пасторками косо-повязанными, въ желтомъ, завитомъ парикѣ, въ-самомъ-дѣлъ быль такъ оригиналенъ, что на него можно было засмотрѣться.

— Чтобъ принести лѣстницы, надо сперва достать ключъ отъ сарая, въ которомъ онъ лежать.

— Ключъ! Амудрю, ключъ! вскричалъ нетерпѣливый судья: — онъ долженъ быть у васъ.

— Нѣтъ его у меня, отвичалъ мэръ, нѣсколько смутившись.

— У васъ нѣтъ его! Такъ гдѣ же онъ?

— У капитана пожарной команды.

— А другаго у васъ нѣтъ?

— Нѣтъ.

— Какъ! у васъ, шатожиронскаго мэра, у васъ, начальника общины, нѣтъ другаго ключа отъ пожарнаго сарая! вскричалъ господинъ Бобилье, радуясь случаю выместить на комъ-нибудь гнѣвъ, возбужденный въ немъ медлительностью работниковъ: — слѣдовательно, еслибъ негодяй Туссенъ-Жиль ушелъ куда-нибудь или напился пьянъ, что весьма-часто съ нимъ случается, и еслибъ случился въ это время пожаръ, такъ надо бы ломать двери, чтобъ добраться до пожарныхъ трубъ! Такъ-то вы исполняете свои обязанности; поздравляю!

— Спросить ключъ у мэтра Туссена-Жиля? спросилъ одинъ изъ работниковъ, между-тѣмъ, какъ мэръ не пикнулъ, привыкнувъ и покорившись, вѣроятно, выговорамъ мирнаго судьи.

— Разумѣется, спросить; да скорѣе!

— Дастъ ли онъ его? проговорилъ Амудрю тихимъ голосомъ.

— Дастъ ли онъ ключъ! проговорилъ судья съ сердцемъ: — посмотрѣлъ бы я, какъ бы онъ не далъ!

— И, вѣроятно, увидите, продолжалъ мэръ вполголоса: — Туссенъ-Жиль человѣкъ очень-почтенный, но горячій, упрямый; вамъ извѣстны его мнѣнія, а потому не лучше ли…

— Жюстенъ, прервалъ Бобилье слова осторожнаго мэра: — ступай къ трактирщику Туссену-Жилю и спроси у него отъ моего имени ключъ отъ сарая, въ которомъ стоятъ пожарныя трубы.

— Скажи ему, прибавилъ мэръ: — что мы просимъ…

— Скажи ему, перебилъ его съ неудовольствіемъ мирный-судья: — что мнѣ нуженъ ключъ; больше ничего не говори.

Молодой работникъ побѣжалъ черезъ площадь отъискивать капитана пожарной команды, котораго не было уже на порогѣ гостинницы.

— Амудрю, говорилъ между-тѣмъ мирный судья мэру, отведя его въ сторону: — съ вашей системой терпимости, примиренія и нерѣшительности вы никогда не сдѣлаете ничего путнаго и, стараясь быть въ ладу со всѣми, вооружите противъ себя всѣхъ. Какъ можете вы, имѣя такую надобность въ добромъ расположеніи маркиза, заботиться о какомъ-нибудь Туссенъ-Жиле, съ утра до вечера поносящаго нашего начальника? Я говорю съ вами откровенно, Амудрю, потому-что искренно желаю вамъ успѣха. Если жь маркизъ узнаетъ, что вы находитесь въ близкихъ сношеніяхъ съ однимъ изъ отъявленнѣйшихъ враговъ его, такъ проститесь съ арендой на его земли.

— Положеніе мое весьма-затруднительно, r-въ Бобилье, то-есть, чрезвычайно-затруднительно, отвѣчалъ мэръ, медленно покачавъ головой.

— Васъ все затрудняетъ, вы всего боитесь!

— Еслибъ вы были на моемъ мѣстѣ…

— На вашемъ мѣстѣ я дѣлалъ бы то же, что дѣлаю на своемъ: я имѣлъ бы свое мнѣніе, свою волю и, принявъ какое-либо намѣреніе, ни за что не перемѣнилъ бы его. Но вы изо всего дѣлаете себя какихъ-то чудовищъ. Напримѣръ, не употреблялъ ли я всевозможныя просьбы, убѣжденія, чтобъ уговорить васъ срубить это гадкое помело, которое они называютъ древомъ свободы и которое значительно вредитъ общему эффекту моихъ тріумфальныхъ воротъ? Уговорилъ ли я васъ?

Помело, о которомъ такъ непочтительно отзывался мирный судья, былъ тополь, посаженный въ 1830 году шатожиронскими патріотами, подъ предводительствомъ Туссена-Жиля, посреди насыпи, передъ рѣшеткой замка. Будучи пересаженъ безъ знанія дѣла и какъ ни попало, тополь не принялся и сталъ сохнуть; въ настоящее время, онъ совершенно погибъ и возвышался за тріумфальной аркой, какъ мачта. Къ вершинѣ его была прикриплена длинная палка съ развивавшимся лоскутомъ синяго флагтуха; вотъ все, что осталось отъ трехцвѣтнаго флага 1830 года; вѣтеръ, какъ обыкновенно случается въ подобныхъ случаяхъ, разорвалъ и унесъ большую часть флага.

— Срубить древо свободы! сказалъ мэръ, еще болѣе понизивъ голосъ: — что вы говорите, г-нъ Бобилье!

— Говорю то, о чемъ давно уже думаю.

— Срубить древо свободы! А если республиканцы восторжествуютъ, что весьма-возможно, такъ они сожгутъ мой домъ, да и меня съ нимъ!

— Ба! у васъ въ головъ одни убійства, да пожары.

— Мало ли у насъ въ Шатожиронѣ негодяевъ, продолжалъ Амудрю, осмотрѣвшись съ безпокойнымъ видомъ, какъ-бы опасаясь, чтобъ кто другой не подслушалъ его. — Повѣрьте, г-нъ Бобилье, хоть я и моложе васъ, но знаю здѣшній край лучше, нежели вы. Народъ безпокойный…

— Знаю, Амудрю, знаю. Наши шатожиронскіе граждане, какъ они себя называютъ, хвастуны и крикуны, которыхъ надобно бы проучить; но именно потому-то вы и должны быть построже въ отправленіи своихъ обязанностей.

— Вамъ хорошо говорить; а я не совсѣмъ-спокоенъ…

— Отъ-чего?

— Во-первыхъ, меня безпокоятъ всѣ пронырства по случаю выборовъ. Не далѣе, какъ вчера, г-нъ Буажоли далъ мнѣ понять, что я могу быть отставленъ, если не подамъ голоса въ пользу кандидата правительства.

— Амудрю, вы знаете, что «двумъ господамъ служить нельзя». Слѣдовательно, выбирайте между г-мъ маркизомъ де-Шатожирономъ, или кузнечнымъ заводчикомъ Гранперреномъ.

— Легко сказать — выбирайте; но это-то…

— И ставитъ васъ въ тупикъ? Мнѣ кажется, однакожь, что у г-на Гранперрена нѣтъ такого чудеснаго имѣнія, какъ у г-на маркиза…

— Правда, г-нъ судья; я понимаю всю важность этого преимущества, но еще одно обстоятельство тревожитъ меня.

— Какое?

— Приказъ, который вы заставили меня вчера подписать.

— Приказъ пожарной командѣ быть подъ ружьемъ?

— Именно. Когда Туссенъ-Жиль услышитъ, что бьютъ сборъ, такъ онъ прыгнетъ до потолка.

— Пускай прыгаетъ, пусть разобьетъ себе черепъ этотъ якобинецъ!

— Но, г-нъ Бобилье, уверены ли вы, что я въ праве такъ поступить?

— Уверенъ ли! отвечалъ живой старикъ съ видомъ обиженнаго: — уверенъ ли я, окружной мирный судья, въ томъ, что говорю, когда дѣло касается административнаго вопроса!

— Я это не въ обиду вамъ говорю; но есть люди, которые утверждаютъ…

— Везде есть дураки, мешающіеся не въ свои дѣла. Вотъ вамъ все дело въ двухъ словахъ; кажется, мнѣ не следовало бы вамъ повторять его, прибавилъ мирный судья съ важностью: — вы мэръ общины, и въ этомъ качестве непремѣнный глава національной гвардіи; пожарная команда принадлежитъ къ національной гвардіи, или, лучше сказать, въ Шатожиронѣ она-то и составляетъ всю національную гвардію; слѣдовательно, вы имеете полное право приказать пожарнымъ быть подъ ружьемъ. Ясно ли?

— Положимъ такъ, отвѣчалъ мэръ, по-видимому мало убежденный: — но такъ-какъ Туссенъ-Жиль начальникъ команды, то я долженъ бы послать приказъ къ нему?

— Въ простыхъ, обыкновенныхъ случаяхъ, такъ; вы такъ и поступили две недели тому, когда разнесся ложный слухъ о приближеніи маркиза. А что сдѣлалъ Туссенъ-Жиль?

— Что онъ сдѣлалъ?.. сказалъ Амудрю, закусивъ губы.

— Онъ послалъ васъ къ чорту… а вы промолчали, иронически прибавилъ мирный судья.

— Извольте видѣть, г-нъ Бобилье, я человѣкъ не злой, не хочется ссориться съ старымъ знакомымъ такъ, за одно слово…

— Какъ вамъ угодно. Распоряжайтесь, какъ знаете, если усища Туссена-Жиля пугаютъ васъ.

— Пугаютъ! повторилъ мэръ, обыкновенную кротость котораго это слово, по-видимому, расшевелило: — знайте, что меня никто и ничто не можетъ испугать; но къ-чему ссориться безъ причины!

— Не въ томъ дело. Такъ-какъ капитанъ пожарной команды решительно отказался повиноваться вамъ, то какъ должны вы были поступить? Немедленно послать приказаніе лейтенанту; ведь вы, Амудрю, начальство, слышите ли?

— Да, знаю, знаю, сказало, почесывая ухо, смущенное начальство: — притомъ же Филиппъ мой такъ радешенекъ, что надѣнетъ свою золочёную каску и будетъ командовать, что я по-неволѣ долженъ былъ согласиться. Но все-таки это даромъ не пройдетъ: Туссенъ-Жиль надѣлаетъ шума.

— Заткните уши.

— Вы вступитесь за меня, г. Бобилье, если онъ нападетъ на меня?

— Будьте покойны, отвѣчалъ мирный судья съ сострадательной улыбкой: — если онъ забуянитъ, такъ я съ нимъ раздѣлаюсь. Что жь вы? шутите со мною? прибавилъ онъ внезапно, обратившисъ къ работникамъ: — вы опять стоите сложа руки! Гдѣ же лѣстницы?

— Ждемъ ключа, отвѣчалъ одинъ изъ работниковъ.

— Какъ! негодный Жюстенъ еще не воротился?

— Вотъ онъ, сказалъ мэръ.

Въ-самомъ-дѣлъ, молодой работникъ возвращался, но гораздо-медлѣннѣе, нежели пошелъ.

— Ну, что же? Ключъ! нетерпѣливо закричалъ старый судья, увидавъ, что Жюстенъ возвращался съ пустыми руками.

— Г. Туссенъ-Жиль не даетъ, отвѣчалъ молодой работникъ робко.

— Что я говорилъ? проворчалъ сквозь зубы Амудрю; и туча, покрывавшая чело достойнаго администратора, еще болѣе сгустилась.

Мирный судья не сказалъ ни слова, но такъ насупилъ сѣдѣющія брови, что нижніе волосы парика опустились на самые глаза; въ то же мгновеніе, по быстрому, сильному движенію беззубыхъ челюстей, носъ и подбородокъ его чуть не сошлись.

— Не горячитесь, г. Бобилье, тихо шепнулъ ему мэръ, замѣтивъ признаки грозы, готовой разразиться: — обойдемся и безъ пожарныхъ лѣстницъ; терпѣніе все превозмогаетъ.

Говорить разсерженному о терпѣніи значитъ только раздражать его. Не удостоивъ миролюбиваго администратора отвѣтомъ, мирный судья бросилъ на него презрительный взглядъ, гордо выпрямилъ свое худенькое туловище, и шагами то ускоряемыми гнѣвомъ, то умиряемыми сознаніемъ своего достоинства, пошелъ къ гостинницѣ Коня-Патріота, на порогѣ которой опять явился Туссенъ-Жиль.

Вмѣсто того, чтобъ идти въ-слѣдъ за разгнѣваннымъ судьею и принять участіе въ бурномъ спорѣ, который не замедлилъ бы завязаться между имъ и заносчивымъ трактирщикомъ, мэръ Амудрю, вышедъ изъ обычной своей нерѣшительности, съ живостію обратился къ работникамъ, которые, съ любопытствомъ ожидая конца этой сцены, пересмѣивaлись и готовились идти за г. Бобилье.

— Эй, ребята, дружнѣе! Я помогу вамъ. Мы посмѣемся надъ задорнымъ Туссеномъ-Жилемъ, если намъ удастся кончить дѣло и безъ его пожарныхъ лѣстницъ. Я повыше васъ, авось мнѣ удастся; когда рамка будетъ поставлена, васъ поподчуютъ водкой, да еще какой! Ну, живѣй, за работу!

И не медля ни минуту, мэръ схватилъ рамку за одинъ конецъ, одинъ изъ работниковъ за другой, и полѣзъ на лѣстницу, ни мало не опасаясь уронить своего муниципaльнагo значенія.

Увидѣвъ приближающегося мирнаго судью, съ лицомъ, пылающимъ отъ гнѣва, Туссенъ-Жиль скрестилъ руки на груди, выпрямился и, принявшись шибко курить, окружилъ себя облакомъ дыма: новая непочтительность, новая грубость, ибо всѣ знали, что достойный судья, страстный нюхальщикъ, не терпѣлъ табачнаго дыма.

Ни одинъ изъ героевъ, воспѣтыхъ Гомеромъ, не ожидалъ своего противника съ такимъ твердымъ мужествомъ, неустрашимымъ взоромъ и воинственной осанкой.

IV.
Буря въ стаканѣ воды.

Группа крестьянъ, остановившихся передъ гостинницей Коня-Патріота, увеличилась вновь-прибывшими; съ другой стороны, граждане, встрѣчавшіе своего мирнаго судью, воспламененнаго гнѣвомъ и въ странномъ, описанномъ нами костюмѣ, послѣдовали за нимъ въ ожиданіи какого-нибудь драматическаго приключенія. Образовался многочисленный кругъ около судьи и трактирщика, когда они стали другъ передъ другомъ.

Привлеченный шумомъ этого сборища, бѣлокурый молодой человѣкъ, котораго хозяинъ гостинницы назвалъ виконтомъ, сѣлъ у окна, поставивъ передъ собою тарелку и продолжая доѣдать цыпленка.

Въ то же время нѣсколько раскрылся занавѣсъ окна сосѣдней комнаты, и за нимъ показалось продолговатое, блѣдное лицо человѣка среднихъ лѣтъ, съ любопытствомъ слѣдовавшаго за происходившимъ на площади, стараясь притомъ быть незамѣченнымъ.

— Что это значитъ, Туссенъ-Жиль? началъ мирный судья дрожащимъ отъ гнѣва голосомъ: — мнѣ сказали, что вы не даете ключа отъ сарая, въ которомъ стоятъ пожарныя трубы.

— Развѣ гдѣ-нибудь пожаръ? сказалъ капитанъ насмѣшливо-изумленнымъ тономъ: — кажется, тревоги не звонили. Впрочемъ, за крикомъ вашихъ пѣвицъ не услышишь и грома.

— Дѣло идетъ не о пожарѣ и не о глупыхъ вашихъ шуткахъ, продолжалъ старикъ, маленькіе сѣрые глазки котораго сверкали, какъ у кошки: — я спрашиваю, дадите ли вы мнѣ ключъ, или нѣтъ?

— Нѣтъ! отвѣчалъ Туссенъ-Жиль, пустивъ за этимъ рѣшительнымъ словомъ клубъ дыма.

Это былъ дымъ, вылетающій изъ пушки послѣ ядра.

— А позвольте узнать причину вашего отказа? спросилъ г. Бобилье, стараясь умѣрить свой гнѣвъ.

Капитанъ окинулъ толпу взоромъ, какъ-бы выражавшимъ:

«Послушайте; то, что я отвѣчу, достойно вниманія.»

— Не даю ключа отъ пожарнаго сарая, сказалъ онъ потомъ вслухъ: — по многимъ причинамъ: во-первыхъ, вы мне не указчикъ.

— Это мы сейчасъ увидимъ.

— Увидимъ. Вы мирный судья, я капитанъ пожарной команды; вы разбираете тяжбы, я гашу пожары; у каждаго изъ насъ есть свои отдѣльныя обязанности, неимѣющія ничего общаго между собою. Слѣдовательно, я имѣю полное право говорить, что вы мнѣ не указчикъ, и что ваша тога не имѣетъ никакой власти падь моей шпагой.

— Вы въ заблужденіи, достойный харчевникъ, въ большомъ заблужденіи! закричалъ изъ окна бѣлокурый молодой человѣкъ, развеселенный завтракомъ, съ придачей порядочнаго количества вина, и съ особеннымъ удовольствіемъ смотрѣвшій на сцену, которую, по выгодному, нѣсколько-возвышенному своему положенію, могъ обозрѣвать лучше всѣхъ другихъ зрителей: — вы въ заблужденіи! Цицеронъ, знаменитый въ свое время капитанъ пожарной команды, сказалъ: «Cedant arma togae»; это значитъ, что достойный судья, украшенный такимъ великолѣпнымъ парикомъ, обязанъ вамъ повиноваться.

— Игрушка что ли я достался пьяницамъ? вскричалъ господинъ Бобилье, бросивъ гнѣвный взглядъ на молодаго человѣка: — мы сейчасъ разберемъ первую причину вашего отказа. Извольте изложить другія.

— Вторая и послѣдняя причина, отвѣчалъ Туссенъ-Жиль, повысивъ голосъ, чтобъ всѣ могли его слышать: — моя главная причина та, что пока я, Туссенъ-Жиль, буду капитаномъ пожарной команды шатожиронской общины, не потерплю, чтобъ орудія, ввѣренныя моему надзору и служащія для сохраненія нашихъ домовъ и насъ-самихъ отъ пожирающаго пламени, — не потерплю, повторяю, чтобъ эти орудія, составляющія общественное благо, были обезчещены, запятнаны…

— Кончили ли вы? спросилъ мирный судья тономъ человѣка, готовящегося однимъ ударомъ сразить своего противника.

— Кончилъ. Вы мирный судья округа, такъ и разбирайте сколько хотите тяжбы жителей округа: наши же шатожиронскія дѣла до васъ не касаются. Моя пожарная команда принадлежитъ всей общинѣ; отъ общины я только и принимаю приказанія, и у общины одинъ начальникъ — мэръ.

— Вотъ тутъ-то я васъ и понималъ! вскричалъ судья, съ торжествующимъ видомъ вытянувъ впередъ руку: — Амудрю! прибавилъ онъ, осматриваясь во всѣ стороны: — сюда, Амудрю!.. Куда къ чорту онъ дѣвался?

— Я здѣсь, отвѣчалъ мэръ, явившись внезапно возлѣ стараго судьи, какъ привидѣніе, послушное голосу вызывающего его волшебника: — я здѣсь, господинъ Бобилье; что вамъ угодно?

Амудрю утиралъ клѣтчатымъ бумажнымъ носовымъ платкомъ лобъ, на которомъ выступали крупныя капли пота; впрочемъ, лицо его сіяло.

— Амудрю, скажите господину Туссену-Жилю…

— Все, что вамъ угодно, господинъ Бобилье, только потрудитесь сперва оглянуться.

Мэръ взялъ мирнаго судью за руку и повернулъ его. Машинально повернулись и присутствующіе, — и глаза всѣхъ обратились къ сторонъ, въ которую указывалъ Амудрю съ торжествующимъ видомъ.

Надъ тріумфальной аркой гордо возвышалась рамка, съ которой былъ наконецъ снятъ холстъ, скрывавшій ее дотолѣ отъ любопытныхъ взоровъ, и солнце, сіяніе котораго какъ-бы усилилось въ эту торжественную минуту, освѣтило гербъ рода Шатожироновъ.

Постараемся описать этотъ гербъ. Нижняя часть состояла изъ восьми красныхъ и желтыхъ треугольниковъ, расположенныхъ наподобіе ступеней круглой, спиральной лѣстницы и сходившихся острыми концами въ центръ этой части герба; въ верху, на лазоревомъ полѣ, рисовался замокъ совершенно-бѣлый, исключая нѣкоторыхъ мелкихъ подробностей.

Маркизская корона возвышалась надъ гербомъ, поддерживаемымъ двумя львами, взъерошенныя гривы, окровавленныя пасти и страшные когти которыхъ, вероятно, не разъ пугали самого живописца.

Въ одномъ углу было скромно подписано такими, однакожь, буквами, что ихъ можно было разобрать въ десяти шагахъ:

Théophile Bobilier fecit.

При видѣ въ-самомъ-дѣлѣ удивительной картины, за которою онъ проработалъ цѣлыя двѣ недѣли, и поставленной, наконецъ, благополучно на приличномъ мѣстѣ, на вершинѣ арки, мирный судья ощутилъ художническую гордость, самодовольствіе, внезапно смирившія гнѣвъ его и внушившія ему глубокое презрѣніе къ дерзостямъ капитана пожарной команды. Не удостоивъ его даже взгляда, онъ поспѣшилъ къ довершенной, наконецъ, работѣ, чтобъ поближе разсмотрѣть свое произвѣденіе.

— Удивительный театральный эффектъ! сказалъ бѣлокурый виконтъ, запивъ полнымъ стаканомъ вина съѣденнаго цыпленка и приставивъ къ левому глазу маленькій черепаховый лорнетъ. Желалъ бы я знать художника, создавшаго эту картину. Эй, г-нъ капитанъ, теперь я знаю, какъ величать васъ; г-нъ капитанъ пожарной команды!

Туссенъ-Жиль поднялъ голову; на лицѣ его можно было прочесть желаніе зажать ротъ, какою-нибудь грубостію, шутнику, смѣявшемуся надъ нимъ и опасеніе лишиться постояльца, прибывшаго только съ утра, но весьма-выгоднаго, судя по завтраку, имъ заказанному и уже истребленному. Послѣднее чувство одержало верхъ; ибо хотя капитанъ пожарной команды былъ республиканецъ, но прежде всего онъ былъ трактирщикъ.

— Что вамъ угодно, г-нъ виконтъ? спросилъ онъ вѣжливо, стараясь скрыть свою досаду.

— Я бы желалъ знать имя художника, написавшаго эту картину.

— Ее написалъ мирный судья, съ которымъ я сейчасъ говорилъ и котораго я, смѣю доложить, озадачилъ порядкомъ!

— Правда, прибавилъ одинъ изъ присутствующихъ, почти такой же демократъ, какъ самъ Туссенъ-Жиль: — вы дали ему порядочную загвоздку.

— Чортъ возьми! вскричалъ виконтъ: — такъ вотъ какіе мастера мирные судьи департамента Саоны-и-Луары! Счастливый же вы народъ! А скажите, такъ ли хорошо судитъ этотъ почтенный чиновникъ, какъ пишетъ?

— Это вы сами можете узнать: сейчасъ начнется засѣданіе.

— Не премину полюбопытствовать; но пока, г-нъ начальникъ… то-есть, г-нъ начальникъ пожарной команды, не благоугодно ли вамъ будетъ подать мнѣ дессертъ, кофе и графинчикъ рома, если у васъ есть сносный?

— Есть отличный, г-нъ виконтъ; настоящій ямайскій старый; сейчасъ подадутъ.

— Ахъ!.. постойте, я забылъ главное: пришлите мнѣ почтовой бумаги, лучшей, и письменный приборъ.

— Сію минуту.

Туссенъ-Жиль вошелъ въ гостинницу, чтобъ передать своему слугѣ приказанія, полученныя имъ-самимъ отъ бѣлокураго молодаго человѣка. Минуту спустя, онъ опять вышелъ на порогъ.

— Г-нъ Туссенъ-Жиль, вы человѣкъ ученый, сказалъ ему дядя Кокаръ, присѣвшій на каменную скамью у двери: — объясните-ка намъ значеніе вывѣски, которую они прибили къ своему алтарю; вашу вывѣску можно, по-крайней-мѣрѣ, понять: кто не видалъ бѣлой лошади? Но вотъ они говорятъ, — я самъ-то не вижу, — что тамъ такая чепуха намалёвана, что и самъ чортъ не разберетъ.

Нѣсколько крестьянъ приблизились, чтобъ выслушать объясненіе трактирщика, котораго они, по-видимому, считали отличнымъ латинистомъ.

— Это! сказалъ Туссенъ-Жиль, презрительнымъ движеніемъ указавъ на картину мирнаго судьи: — да это не стоитъ названія вывѣски, дядя-Кокеръ; вывѣска, хорошо намалёванная, имѣетъ свой вѣсъ; а это маранье годно только для того, чтобъ пугать воробьевъ!

— Скажите-ка, мэтръ Туссенъ-Жиль, спросилъ другой крестьянинъ: — что это за черти стоятъ на заднихъ лапахъ, разинувъ пасти, точно затопленныя печи? обезьяны, что ли? Я такихъ большихъ не видывалъ.

— Обезьяны! повторилъ трактирщикъ насмѣхаясь: — правда, они больше похожи на обезьянъ, нежели на львовъ.

— Такъ это львы?

— Нѣтъ, это штука, аллегорія.

— А что это за домъ между львами? спросилъ крестьянинъ.

— Это портретъ стараго замка, не колеблясь отвѣчалъ трактирщикъ: — но онъ уцѣлѣлъ только на бумагѣ.

— А скажите-ка, мэтръ Туссенъ-Жиль, — вѣдь вамъ все вѣдомо, — скажите-ка, былъ ли львиный ровъ при старомъ замкѣ?

— Вѣроятно былъ, только навѣрное не знаю; утвердительно можно говорить только о томъ, что знаешь. Вѣрно одно, что когда брали каменья для починки шлюзъ и когда очищали развалины башни, обращенной къ шалонской дорогѣ, тогда открыли подземелье, служившее, вѣроятно, темницей…

— Но говорятъ, что это подземелье было простой погребъ, замѣтилъ дядя-Кокаръ, менѣе другихъ слушателей пораженный всевѣдѣніемъ трактирщика.

— Полно, погребъ! возразилъ Туссенъ-Жиль, презрительно пожавъ плечами.

— Признайтесь, однакожь, что владѣльцы замка любили попить вино, какъ и мы съ вами, и побольше, потому-что имѣли на то средства.

— Я не говорю, дядя-Кокаръ, чтобъ они пили одну воду и не имѣли погребовъ; по повторяю и утверждаю, что подземелье, о которомъ я говорю, было темницей, ибо въ немъ нашли еще орудія пытки!

— Орудія пытки! повторили некоторые изъ слушателей, вытаращивъ глаза.

— Да; желѣзные обручи, въ которые заключали заточенныхъ, вѣроятно, для того, чтобъ поджарить ихъ на огнѣ. Послѣ этой операціи, несчастнаго оставляли въ мрачномъ подземельѣ, и онъ умиралъ въ немъ съ голода; да! вотъ что дѣлалось въ старину!

Новый ропотъ негодованія пробѣжалъ по рядамъ слушателей.

— Стало-быть, сказалъ скептикъ дядя-Кокаръ: — въ старину люди были вчетверо толще нынѣшнихъ; потому-что я видѣлъ обручи, о которыхъ вы говорите, у г. Бобилье: они какъ двѣ капли воды походятъ на простые обручи отъ бочекъ.

— Обручи отъ бочекъ! съ негодованіемъ вскричалъ Туссенъ-Жиль: — этотъ слухъ распустилъ старый шуанъ Бобилье… я никакъ не воображалъ, чтобъ вы, дядя-Кокаръ, принадлежали къ его шайкѣ.

Старый крестьянинъ разсчелъ, что благоразумнѣе замолчать, ибо во всѣхъ взорахъ читалъ совершенное неодобреніе его критическихъ замѣчаніи.

— А что значить эта другая живопись, подъ портретомъ замка, мэтръ Туссенъ-Жиль? спросилъ другой крестьянинъ.

Всевѣдущій трактирщикъ взглянулъ на треугольники герба; но въ этотъ разь ученость его стала въ-тупикъ, и, несмотря на свое желаніе отвѣчать на все не колеблясь, онъ не могъ сразу придумать приличнаго объясненія.

— Это похоже на спицы въ колесѣ, замѣтилъ одинъ изъ присутствующихъ, въ которомъ по костюму можно было узнать мясника.

— Или на восемь лезвій алебардъ, сложенныхъ вмѣстѣ, сказалъ другой.

— Разве желѣзо бываетъ красное и желтое? спросилъ мясникъ, воображавшій этимъ возраженіемъ уничтожить въ прахъ своего сосѣда.

— Конечно, желѣзо не красное и не желтое, но можетъ сдѣлаться и краснымъ, и желтымъ, сказалъ Туссенъ-Жиль прежнимъ докторальнымъ тономъ: — слѣдовательно, Пикарде частію правъ; я не говорю, чтобъ эти треугольники были алебарды; это скорѣе кинжалы или сабли…

— Спорить не хочу, мэтръ Туссенъ-Жиль, возразилъ опять мясникъ: — но повторяю, что ни желѣзо, ни сталь не могутъ быть ни краснаго, ни желтаго цвѣта. Это мое мнѣніе.

— Готеро, ты хоть и бьешь скотовъ, а самъ глупѣе всякаго скота!

Общій смѣхъ послѣдовалъ за этой шуткой, которую, впрочемъ, Туссенъ-Жиль употреблялъ уже не въ первый разъ; но Туссенъ-Жиль былъ изъ числа людей, пользующихся народною благосклонностію, и напередъ зналъ, что малѣйшія остроты его будутъ одобрены.

Въ то самое время, когда трактирщикъ ломалъ голову, чтобъ придумать, какой бы мистическій смыслъ могъ быть въ красномъ и желтомъ цвѣтѣ треугольниковъ, превращенныхъ имъ въ кинжалы, — въ чемъ этотъ странный геральдикъ вѣроятно и успѣлъ бы, — въ то время раздался въ отдаленіи звукъ барабана, бившаго сборъ.

При первыхъ звукахъ, поразившихъ слухъ его, Туссенъ-Жиль вздрогнулъ, какъ-бы ужаленный змѣею; трубка его чуть не выпала изо-рта, и, казалось, красная шапочка приподнялась на волосахъ, ставшихъ дыбомъ.

— Вишь какой скрытный! сказалъ дядя-Кокаръ: — его команда собирается, а онъ намъ ни слова.

Нашъ пожарный командиръ не отвѣчалъ; съ раскраснѣвшимся лицомъ, глазами на-выкатѣ и обращенными въ ту сторону, откуда слышался барабанный бой, онъ походилъ на хищнаго звѣря, чуящаго добычу.

Послѣ нѣсколькихъ минутъ ожиданія, изъ-за одного угла площади показалась причина необычайнаго волненія Туссена-Жиля. То былъ худенькій юноша, въ мундирѣ пожарной команды и въ совершенно-новой каскѣ, мѣдь которой блестѣла на солнцъ, какъ блестилъ нѣкогда на головѣ безрукаго цирюльника шлемъ, завоеванный донъ-Кихотомъ. Спокойный и гордый, шелъ по главной улицѣ селенія шатожиронскій барабанщикъ, искусно колотившій по барабану. Невинная овца и не подозрѣвала присутствія волка, поджидавшаго ее. Онъ шелъ мирнымъ шагомъ, полузакрывъ глаза, какъ-бы для того, чтобъ лучше насладиться мелодіею своего инструмента… Сладостна была мечта, но ужасно пробужденіе!

Въ ту самую минуту, когда барабанщикъ проходилъ мимо своего начальника, выдѣлывая въ честь его крупнѣйшія рулады и мельчайшую дробь, Туссенъ-Жиль двумя скачками очутился посреди улицы, схватилъ его за горло и пригвоздилъ къ мѣсту.

— Туано, кто тебѣ велѣлъ бить сборъ? спросилъ онъ громовымъ голосомъ.

— Лейтенантъ, г. капитанъ! отвѣчалъ наконецъ барабанщикъ. Нѣсколько оправившись отъ перваго испуга и стараясь высвободиться, чтобъ поднять палочки, которыя онъ выронилъ со страха.

— Лейтенантъ, Филиппъ Амудрю, приказалъ тебѣ бить сборъ?

— Да, капитанъ; отпустите же меня, вы испортите мой мундиръ.

— А! лейтенантъ приказалъ тебѣ бить сборъ? продолжалъ Туссенъ-Жиль, не выпуская изъ рукъ своей добычи и свирѣпо смѣясь: — а я приказываю тебѣ, Туано, сейчасъ же перестать.

— Однакожь, капитанъ, если лейтенантъ…

— Приказываю тебѣ молчать, не барабанить и сейчасъ же снять мундиръ; если ты скажешь еще одно слово, если еще разъ ударишь по барабану, такъ я прорву его на твоей головѣ и до колѣнъ всажу тебя въ него; кулакомъ брошу тебя на-земь, а каблуками докачу тебя съ барабаномъ до рѣки, и тебя и съ каской твоей швырну въ воду.

Не имѣя ни малѣйшаго желанія испытать эту систему перемѣны мѣста и будучи вполнѣ увѣренъ, что свирѣпый капитанъ исполнитъ все, какъ обѣщалъ, въ случаѣ неповиновенія, Туано, блѣдный какъ кожа, натянутая на его барабанѣ., спряталъ палочки и отцѣпилъ барабанъ; но въ то самое время, когда онъ готовился уже закинуть его на спину по обычаю барабанщиковъ, кончившихъ свою обязанность, толпа любопытныхъ была внезапно раздвинута новымъ лицомъ, — именно лейтенантомъ Амудрю въ полномъ мундирѣ офицера пожарной команды.

Сынь шатожиронскаго мэра былъ одного роста съ отцомъ; но хотя онъ и походилъ на него, однакожь на лицѣ и въ осанкѣ его выражалась рѣшимость, изобличавшая характеръ, неподверженный безпрестаннымъ опасеніямъ.

Не смотря на Туссена-Жиля, сдѣлавшаго движеніе гнѣва при видѣ его, Филиппъ Амудрю строгимъ голосомъ обратился къ барабанщику:

— Что ты тутъ дѣлаешь, и зачѣмъ не исполняешь своей обязанности?

— Г. лейтенантъ, проговорилъ Туано: — капитанъ…

— Со мной надобно объ этомъ потолковать, лейтенантъ, сказалъ Туссенъ-Жиль, принявъ самую величественную, по его мнѣнію, осанку.

Начальники пожарной команды какъ сердитые пѣтухи посмотрѣли другъ другу молча.

— Я бы желалъ знать, продолжалъ трактирщикъ: — кто изъ насъ двухъ начальникъ команды?

— Вы, капитанъ, холодно отвѣчалъ Филиппъ Амудрю: — въ этомъ нѣтъ спора.

— По какому же праву отдаете вы приказанія мимо меня, своего начальника?

— По праву повиновенія мэру, нашему общему начальнику.

— Мнѣ ужь говорили объ этомъ… но я не хотѣлъ вѣрить… продолжалъ капитанъ, прерывающимся голосомъ: — а! понимаю… выборы приближаются!… меня хотятъ смѣнить…

— Вовсе нѣтъ… никто не думаетъ смѣнять васъ, отвичалъ Филиппъ Амудрю; онъ лгалъ, потому-что охотникъ Рабюссонъ не понапрасну обвинялъ его въ челобитіи, и лейтенантъ не переставалъ мечтать о томъ, какъ-бы отбить мѣсто у своего капитана.

— А я вамъ говорю, что это тактъ, и зачинщиками вы съ вашимъ отцомъ!

— Въ опроверженіе вашего обвиненія, я вамъ скажу, что надѣньте мундиръ, и я первый буду вамъ повиноваться.

— Никогда! заревѣлъ Туссенъ-Жиль съ негодованіемъ.

— Въ такомъ случаѣ, возразилъ Филипнъ Амудрю рѣшительнымъ тономъ: — если вы, капитанъ, отказываетесь отъ начальства надъ командою, мнѣ, лейтенанту, остается и даже слѣдуетъ принять начальство на себя. Эй, Туано! прибавилъ онъ повелительно, обратившись къ барабанщику: — прицѣпи опять барабанъ, вынь палочки и маршъ впередъ!

— Но, г. лейтенантъ, сказалъ Туано: — капитанъ…

— Если ты пошевельнешься, я убью тебя, заревѣлъ Туссенъ-Жиль.

— Но, г. капитанъ, лейтенантъ…

— Если ты не послушаешься сейчасъ же, такъ я изломаю тесакъ на твоей спинѣ, сказалъ Филиппъ Амудрю.

— Но, г. лейтенантъ… но капитанъ…

Въ то время, какъ несчастный Туано, попавшійся между молотомъ и наковальней, боязливо обращался то къ одному, то къ другому изъ своихъ начальниковъ, кругъ зрителей опять раздвинулся, чтобъ пропустить стараго мирнаго судью, почти бѣжавшаго и не безъ труда тащившаго за собою мэра Амудрю, поблѣднѣвшаго не менѣе барабанщика.

— Что тамъ еще? Опять грубіянитъ этотъ буянъ? вскричалъ г. Бобилье, вопреки своему званію мирнаго судьи всегда горячившійся и шумевшій.

— Господинъ мирный судья, вскричалъ Туссенъ-Жиль, ярость котораго возрасла при видѣ вновь-прибывшаго подкрѣпленія его противнику: — я уже говорилъ вамъ, что дѣла нашей общины до васъ не касаются, а это дѣло общины!

— Такъ вотъ я и привелъ мэра общины, отвѣчалъ судья, пихая впередъ Амудрю, старавшагося остаться на второмъ планѣ: — увидимъ, дерзнете ли вы возмутиться противъ своего начальства. Говорите же, Амудрю, и заставьте уважать вами же данный приказъ.

— Полно, Туссенъ-Жиль! сказалъ мэръ, наконецъ рѣшившійся заговорить: — полно, Туссенъ-Жиль… вздорное дѣло… видъ мы старые пріятели… Полно, Туссенъ-Жиль…

Вотъ вся угрозительная рѣчь, которую муниципальный языкъ главнаго начальника Шатожирона могъ произнести.

— Знаете, сказалъ трактирщикъ, подставивъ свои грозные усы подъ самый носъ мэра, подвинувшагося назадъ, какъ мышь при видѣ кошки: — знаете, Амудрю, что я вамъ сказалъ двѣ недели назадъ? Что плевать я хочу на васъ! Слышите?

— Явное ослушаніе, признаніе и вторичная погрѣшность! вскричалъ мирный судья съ злобнымъ удовольствіемъ: — Амудрю, надѣвайте шарфъ… пора кончить… надѣвайте шарфъ!..

Такъ-какъ мэръ слишкомъ-медленно вынималъ изъ кармана свой шарфъ, то живой старичокъ выхватилъ этотъ шарфъ, обвилъ его вокругъ тальи мэра и сталъ завязывать съ ловкостью и проворствомъ горничной, шнурующей свою госпожу.

— Лейтенантъ Амудрю, говорилъ онъ въ то же время: — теперь у пожарныхъ другаго начальника, кромѣ васъ, нѣтъ; многіе изъ вашихъ подчиненныхъ собрались уже на площади: созовите ихъ; они будутъ намъ нужны, если ослушаніе отъ словъ перейдетъ къ дѣйствіямъ. Вы, дядя-Кокаръ, прибавилъ онъ, обращаясь къ старому крестьянину, стоявшему въ первомъ ряду зрителей: — сбѣгайте, пожалуйста, въ судъ и прикажите моему писарю явиться сюда; чтобъ онъ принесъ съ собой бумаги, перо и чернила; мнѣ кажется, что сейчасъ намъ прійдется составить маленькое письменное донесеньице.

Радуясь случаю угодить и подслужиться судьѣ, который долженъ былъ въ тотъ же день разбирать его дѣло, дядя-Кокаръ, у котораго ноги были лучше глазъ, отправился бѣгомъ.

— Сзывайте вашихъ писарей, ревѣлъ трактирщикъ въ бѣшенствѣ: — сзывайте всѣхъ чертей, я на нихъ такъ же плюну. Я прозываюсь Туссенъ-Жиль и никого небоюсь… Никто мнѣ здѣсь не указчикъ, слышите ли?… Гостинница Коня-Патріота всѣмъ извѣстна… имя мое Туссёшь-жиль…

Пока капитанъ-республиканецъ., обращаясь ко всей толпѣ, произносилъ рѣчь, отличавшуюся дикостью изложенія, а не послѣдовательностью идей, г. Бобилье, обладавшій быстрымъ взглядомъ орла и быстротою соображенія опытнаго генерала, подошелъ къ барабанщику.

— Тебя, кажется, зовутъ Туано? спросилъ онъ его вполголоса.

— Точно такъ, г. мирный судья, отвѣчалъ барабанщикъ, нѣсколько успокоившійся.

— Ты садовникъ?

— Къ вашимъ услугамъ, г. мирный судья.

— Съ этого дня ты садовникъ при замкѣ и будешь доволенъ жалованьемъ. Хочешь?

— Хочу ли, г. мирный судья! вскричалъ Туано, не вѣря своему счастію.

— Съ однимъ уговоромъ: продолжи бить сборъ и обойди все селеніе.

Туано колебался съ секунду: онъ не забылъ еще страшныхъ угрозъ своего капитана; но голосъ интереса заглушилъ голосъ страха; тихонько выбрался онъ изъ толпы, прошелъ шаговъ пятьдесятъ не касаясь натянутой кожи, потомъ ободрился и вдругъ забарабанилъ.

При этихъ звукахъ, Туссенъ-Жиль вздрогнулъ и хотѣлъ уже броситься за непослушнымъ барабанщикомъ, чтобъ наградить его обѣщаннымъ разнообразнымъ и живописнымъ наказаніемъ, но Филиппъ Амудрю предупредилъ его, сильною рукою схвативъ трактирщика за воротникъ; многіе изъ присутствующихъ, находясь подъ тройнымъ вліяніемъ лейтенанта, мэра и мирнаго судьи, поспѣшили на помощь молодому офицеру. Послѣ непродолжительной, но довольно-жаркой борьбы, — ибо трактирщикъ былъ силенъ, — начальство одержало верхъ надъ неповиновеніемъ.

— Знаете ли, что изъ этого выйдетъ? вскричалъ побѣжденный Туссенъ-Жиль, внезапно переставъ сопротивляться.

— Ничего не выйдетъ, мэтръ Туссенъ-Жиль, насмѣшливо отвѣчалъ мирный судья: — потому-что я не хочу даже подавать на васъ оффиціальной жалобы.

— Изъ этого выйдетъ варѳоломеевская ночь! закричалъ капитанъ-республиканецъ громовымъ голосомъ. Потомъ, не прибавляя болѣе ни слова, какъ-бы опасаясь ослабить эффектъ этой страшной угрозы, онъ неожиданнымъ движеніемъ высвободился изъ рукъ удерживавшихъ его и убѣжалъ въ гостинницу, съ шумомъ захлопнувъ за собою дверь, какъ раненный левъ укрывается въ свое логовище.

V.
Сельскій адвокатъ.

Г. Бобилье и оба Амудрю, оставшись побѣдителями, вскорѣ оставили поле битвы и вмѣстѣ пошли къ общему ихъ дому. Мэръ, поспѣшившій спрятать шарфъ въ карманъ, шелъ опустивъ голову и весьма-недовольный одержанной побѣдой; сынъ же его, напротивъ, шелъ гордо, воинственно, какъ офицеръ, оказавшій услугу своей отчизнѣ и ожидающій повышенія въ чинѣ; но какъ ни была горда его осанка, она не могла сравниться съ гордымъ самодовольствіемъ, выражавшимся на лицѣ мирнаго судьи. Помышляя о побѣдѣ, одержанной надъ якобинцемъ Туссёномъ-жилемъ, котораго онъ давно уже терпѣть не могъ, Бобилье самъ себе казался такъ же великъ, какимъ показался, однажды, Клеберу предводитель египетской арміи.

На площадь начинали стекаться со всехъ сторонъ пожарные, сзываемые Туаномъ продолжавшимъ барабанить изо всехъ силъ. Въ этомъ отношеніи, могущественному вліянію хозяина Коня-Патріота былъ нанесенъ сильный ударъ. Между подчиненными его, весьма-немногіе могли преодолѣть искушеніе представиться своимъ согражданамъ въ новыхъ, блестящихъ каскахъ, и, прибавимъ изъ уваженія къ исторической точности, ихъ не мало приманивалъ обѣдъ, главный эпизодъ празднества, приготовленный въ замкѣ и о которомъ хитрый мирный судья не преминулъ извѣстить всѣхъ.

Во всѣхъ группахъ съ жаромъ спорили о происшедшемъ, и ожидаемый пріѣздъ маркиза послужилъ поводомъ ко многимъ частнымъ раздорамъ. Смотря по своимъ политическимъ мнѣніямъ — кто во Франціи не имѣетъ своего политическаго мнѣнія! — каждый вступался или за капитана пожарной команды, или за начальствующія власти. По словамъ однихъ, Туссенъ-Жиль былъ жертвой муниципальной и судейской власти; по словамъ другихъ, онъ былъ забіяка, дерзкій нарушитель общественнаго спокойствія.

— Зачѣмъ онъ буянитъ? говорили послѣдніе: — что ему сдѣлалъ г. маркизъ де-Шатожиронъ? по какому праву хочетъ онъ воспрепятствовать намъ принять достойнымъ образомъ почтеннаго молодаго человѣка, приславшаго такія славныя каски нашимъ пожарнымъ и обѣщавшегося украсить нашу церковь картинами?

— На мѣстѣ капитана, вскричалъ одинъ изъ самыхъ разгоряченныхъ: — я не уступилъ бы! Я думалъ, что у него болѣе твердости.

— Постойте, отвѣчалъ сосѣдъ его: — этимъ дѣло не кончилось. Я знаю Туссена-Жиля: онъ, пожалуй, подожжетъ все селеніе съ четырехъ концовъ, а ужь отмститъ причиненное ему оскорбленіе.

— Подожжетъ селеніе съ четырехъ концовъ! Самому же пріидется тушить!

— Видѣли ли вы, говорилъ другой: — какъ Филиппъ Амудрю взялъ его за воротникъ? Молодецъ, лейтенантъ!

— Онъ не похожъ на своего отца въ этомъ отношеніи; видѣли ли вы, какъ мэръ-то былъ блѣденъ?

— Бѣдняжка! прибавила женщина: — у него отъ подобныхъ приключеній кровъ застываетъ въ жилахъ, хотъ онъ и долженъ бы уже привыкнутъ къ шуму; жена его кричитъ съ утра до вечера.

— За то нашъ мирный судья не боится шума; горячъ старичишка!

— Его съ толку не собьешъ!

— У него не вывернешься!

— Только ему слѣдовало бы надѣть свою тогу, сказалъ одинъ изъ ученыхъ селенія.

— Да вѣдь пасторки были на немъ…

— Этого недостаточно; если бъ ему вздумалось составить письменное доношеніе, такъ оно было бы недѣйствительно.

Между партизанами Туссена-Жиля особенно-часто повторялась фраза, выражавшая, по-видимому, одну изъ тѣхъ неопровержимыхъ истинъ, съ которыми всѣ безъ изъятія согласны:

— Еслибъ адвокатъ Фруадво былъ здѣсь, дѣла пошли бы иначе!

По прошествіи нѣсколькихъ минутъ, общее желаніе, заключавшееся въ этихъ словахъ, исполнилось, и по всей площади отъ группы до группы пронеслись восклицанія:

— Вотъ адвокатъ; вотъ г. Фруадво; что скажетъ г. адвокатъ Фруадво?

Нѣсколько-напыщенное выраженіе, съ которымъ шатожиронскіе произносили два слова: адвокатъ Фруадво, не должно изумлять читателя. Въ селеніяхъ, послѣ священника, къ которому питаютъ глубокое уваженіе, важнѣйшая особа — адвокатъ; даже докторъ ниже его, ибо забота о своихъ выгодахъ для крестьянъ важнѣе заботы о здоровьи.

Въ глазахъ людей, привыкшихъ къ однообразной, строгой одеждѣ, къ важной, иногда нѣсколько тугой поступи членовъ парижского сословія стряпчихъ, адвокатъ-Фруадво показался бы существомъ необыкновеннымъ и аномальнымъ. Натуралистъ не сразу рѣшлся бы поставить въ разрядъ черепокожихъ жесткокрылыхъ насѣкомыхъ, стаями водящихся тамъ, гдѣ крошатся тяжбы, неправильнаго землянаго жука, описаніе котораго слѣдуетъ ниже:

Лѣта — около тридцати; ростъ — средній; сложеніе — крѣпкое, хорошо развитое; физіономія — не совcѣмъ-благородная, но за то выразительная, перемѣнчивая; лицо — свѣжее отъ природы и загорѣлое; волосы рыжіе, курчавыe, соединенные отъ одного уха къ другому бакенбардами въ видѣ цвѣта нѣсколько-посвѣтлѣе, то-есть почти-краснаго; блуза и панталоны изъ сѣраго тика; штиблеты и охотничьи полусапожки; на головъ старая синяя суконная фуражка; на спинѣ ягдташъ; подъ мышкой ружье; позади охотничья собака, — таковъ былъ адвокатъ Фруадво, изъ описанія портрета котораго мы не сочли за нужное исключить собаку, ибо, вопреки обвиненію Рабюссона въ лицемѣрствѣ, вѣрный Пирамъ былъ искренно привязанъ къ своему господину, платившему ему тѣмъ же, такъ-что они никогда, даже во время засѣданія въ судѣ, не разставались.

Адвокатъ Фруадво прямо направилъ шаги къ гостинницѣ Коня-Патріота, посреди двухъ рядовъ шатожиронскихъ гражданъ и крестьянъ сосѣднихъ деревень, почтительно разступавшихся и снимавшихъ предъ нимъ шапки. Нѣкоторые изъ тѣхъ, которые пришли въ Шатожиронъ-ле-Буръ по какому-нибудь спорному дѣлу, старались подойдти къ нему и просили заняться ихъ дѣлами, или подать добрый совѣтъ; но на всѣ эти просьбы, изъ которыхъ нѣкоторыя были произнесены умоляющимъ голосомъ, адвокатъ отвѣчалъ отрывисто, какъ-будто бы уваженіе кліентовъ болѣе надоедало, нежели льстило ему:

«Послѣ… теперь мнѣ некогда… Сегодня я занятъ своимъ дѣломъ… Совѣта просишь?.. Послѣ засѣданія я буду въ гостинницѣ Коня-Патріота…»

Въ то самое время, когда сельскій адвокатъ подходилъ къ гостинницъ, дверь которой оставалась запертою послѣ бѣшенаго отступленія трактирщика, въ нижнемъ окнѣ съ шумомъ отворилось окно, и въ немъ показалось пылающее, какъ раскаленное желѣзо, свирѣпое лицо капитана Туссена-Жиля.

— Пожалуйте сюда, г. Фруадво! пожалуйте! кричалъ онъ съ поспѣшностью полководца, претерпѣвшаго уронъ и надѣющагося поправить свои дѣла при видѣ приближающегося подкрѣпленія.

— Здравствуйте, капитанъ! отвѣчалъ адвокатъ: — что это вы такъ раскраснѣлись?

— Это подлость… униженіе возложеннаго на меня званія… низкій заговоръ… Я сейчасъ все разскажу вамъ.

— Вамъ, какъ и другимъ, холодно прервалъ Фруадво, я долженъ отвѣтить, что теперь не имѣю времени выслушивать. — Я сейчасъ долженъ идти въ мирный судъ, потому-что г. Бобилье хотѣлъ переговорить со мною до засѣданія.

— Объ этомъ злодѣе и о двухъ разбойникахъ Амудрю я и хочу говорить съ вами. Представьте себѣ…

— Послѣ, послѣ. Теперь вы еще слишкомъ разгорячены, но черезъ нисколько часовъ успокоитесь; тогда вы мнѣ разскажете свое дѣло, не называя злодѣями и разбойниками г. Бобилье и господъ Амудрю, людей честныхъ и…

— Честныхѣ!.. Три разбойника подъ одной шапкой!

— Имъ бы можно еще простить, еслибъ эта шапка была красная, не такъ ли? сказалъ Фруадво улыбаясь: — но оставимъ это. Я спѣшу и иду къ вамъ только для того, чтобъ снять свой охотничій приборъ; возьмите ружье и ягдташъ и положите ихъ въ надежное мѣсто, потому-что ружье заряжено, а ягдташъ полонъ. Скачи, Пирамъ, прибавилъ онъ, отдавъ весь свой охотничій снарядъ трактирщику.

Собака поняла, чего отъ нея требовалъ господинъ ея, и готовилась прыгнуть въ окно; но такъ-какъ окно было довольно-высоко, то адвокатъ долженъ былъ поднять ее.

— Накормите Пирама, прибавилъ Фруадво, какъ настоящій охотникъ заботившійся сперва о своей собакѣ, а потомъ о себѣ. — Бѣднякъ заслужилъ себѣ завтракъ; только не выпускайте его, а то онъ прибѣжитъ за мною въ мирный судъ; писарь, которому онъ запачкалъ въ послѣднее засѣданіе платье, можетъ съиграть съ нимъ дурную штуку, пока я буду говорить съ г. Бобилье.

Не слушая трактирщика, старавшагося удержать его, адвокатъ ушелъ. — Минуту спустя, онъ вошелъ въ мирный судъ, куда не впускали еще народа.

Судейская, въ которой г. Бобилье судилъ и рядилъ, состояла изъ длинной залы, находившейся въ нижнемъ этажѣ и освѣщенной двумя окнами, выходившими на площадь. Одна треть этой залы была отдѣлена поперечной перегородкой, на которую можно было облокотиться и въ серединѣ которой находилась рѣшетчатая дверь. Въ большей половинѣ помѣщались тяжущіеся и любопытные; она была обставлена деревянными скамьями; меньшая половина, отведенная для самого судьи, была немного-лучше меблирована. Бюро, покрытое старымъ ковромъ и стоявшее на эстрадѣ въ футъ вышиною; противъ публики кресло мирнаго судьи; съ боку соломенный стулъ писаря; на стѣнѣ, противъ окна, старые сгинные часы, — вотъ и вся скромная меблировка судилища.

Наконецъ, г. Бобилье ришился надѣть свою тогу; онъ прогуливался взадъ и впередъ, сложивъ руки на спинѣ и съ лихорадочнымъ движеніемъ повертывая красивую золотую табакерку, изъ которой безпрестано бралъ табакъ. При видѣ адвоката онъ внезапно остановился; но вмѣсто того, чтобъ заговорить съ нимъ, Бобилье съ видомъ непріятнаго изумленія началъ осматривать его съ головы до ногъ.

— Здравствуйте, г. Бобилье, сказалъ ему Фруадво довольно-фамильярно: — мнѣ сказали, что вы хотите поговорить со мною.

— Фруадво, сухо возразилъ судья: — зачѣмъ вы пришли сюда?

— Какъ зачѣмъ? Вѣдь сегодня будетъ разбираться мое дѣло съ г. де-Водре. Я пришелъ тягаться и буду тягаться сегодня съ большимъ краснорѣчіемъ, нежели когда-либо, потому-что я самъ свой кліентъ! Надѣюсь, рѣчь моя будетъ славною дружкой къ рѣчи Цицерона pro domo sua.

— И вы намѣрены тягаться въ этомъ костюмъ? продолжалъ судья, физіономія котораго сохраняла выраженіе строгости, составлявшей странный контрастъ съ шутливымъ тономъ молодаго адвоката.

— Чѣмъ же не хорошъ мой костюмъ? отвѣчалъ Фруадво, осмотрѣвъ себя съ ногъ до головы и по-видимому съ трудомъ удерживавшій улыбку.

— Какъ, чѣмъ онъ нехорошъ? Блуза!

— Ну, блуза; такъ что же?

— Въ блузѣ вы хотите судиться предо мною? въ блузѣ?

— Позвольте вамъ замѣтить, г. мирный судья, сказалъ Фруадво съ притворно-серьёзнымъ видомъ: — что блуза такая же тога, только покороче; а тога — установленное одѣяніе тяжущихся адвокатовъ во всѣхъ судилищахъ королевства.

— Я не шучу съ вами.

— Да и я не шучу! Я говорю, что блуза — тога нѣсколько короткая, но все-таки тога. Говорю и готовъ доказать истину словъ своихъ всему судебному сословію!

— Фруадво, сказалъ старый чиновникъ, начинавшій уже горячиться: — я многое спускалъ вамъ до-сихъ-поръ; но вѣдь это неуваженіе изъ-рукъ-вонъ! Не сравниваю своего судилища съ какимъ-нибудь кассаціоннымъ судомъ, но требую, чтобъ оно было уважаемо и чтобъ соблюдены были всѣ приличія. Съ нѣкоторыхъ поръ, вы стали ходить сюда въ охотничьей курткѣ, — я молчалъ и поступилъ дурно, потому-что снисходительность моя до того васъ избаловала, что, наконецъ, сегодня вы дерзаете явиться сюда въ такомъ неприличномъ виде. Въ блузѣ! Да вы бы ужь лучше просто въ рубашкѣ пришли! Прежде, когда вы только начинали свое поприще, вы была одѣты гораздо-благоприличнѣе — въ тогѣ, даже въ черной, что еще почтительнѣе; а теперь…

— Позвольте мнѣ сказать два слова въ свое оправданіе, г. мирный судья, прервалъ его Фруадво, съ трудомъ удерживаясь отъ смѣха: — почтенная черная тога, на которую вы нерѣдко бросали одобрительные взгляды, не является более въ судъ по весьма-уважительной причинѣ: послѣ шестилѣтней доброй и вѣрной службы, она превратилась…

Адвокатъ колебался.

— Превратилась во что? нетерпѣливо спросилъ г. Бобилье.

— Въ халатъ, отвѣчалъ Фруадво съ комическою напыщенностью: — сомнѣваюсь, чтобъ господа парижскіе судьи были принуждены обращать свои старыя тоги, — если у нихъ есть старыя тоги, — въ шлафроки; но бѣдный сельскій адвокатъ по-неволѣ долженъ быть экономенъ. А такъ-какъ у меня, кромѣ этой черной тоги, не было другаго платья, то я и являлся всегда въ ней; слѣдовательно, вы видите…

— Я вижу, что вы гордецъ! прервалъ его г. Бобилье смягченнымъ голосомъ, ибо бѣдность, въ которой признавался молодой адвокатъ, внушала ему состраданіе, еще яснѣе проявившееся окончаніемъ его фразы: — да, гордецъ! Иначе вы пришли бы ко мнѣ, и мы вмѣсти придумали бы средство замѣнить старое платье новымъ. Много ли тутъ нужно? Вѣдь это не желѣзную дорогу построить! Я знаю, что ваши кліенты столько же скупы, какъ бѣдны, а на жалованье не заведешь экипажа. Хоть я и самъ не богатъ, но у меня въ шкатулкѣ есть маленькій запасецъ; онъ весь къ вашимъ услугамъ. Знаю, что, не смотря на республиканскія бредни, бродящія у васъ въ головѣ, вы добрый молодой человѣкъ, котораго я умѣю цѣнить по достоинству. Итакъ, рѣшено: завтра приходите ко мнѣ, потому-что сегодня я цѣлый день занятъ; а на будущей недѣлѣ я буду имѣть удовольствіе видѣть васъ въ судѣ въ приличномъ костюмѣ… Безъ возраженій, Фруадво, безъ возраженій, или мы поссоримся!

Молодой адвокатъ схватилъ руку стараго мирнаго судьи и энергически пожалъ ее.

— Благодарю, г. Бобилье, сказалъ онъ съ чувствомъ: — вы благородный человѣкъ, я это давно знаю; я вамъ столько же благодаренъ за ваше предложеніе, какъ-будто-бы принялъ его.

— Да и должны принять, если хотите, чтобъ мы остались друзьями. Знайте, что нѣтъ никакого стыда принять такую малую услугу отъ человѣка, могущаго быть вамъ дѣдомъ.

— Знаю, г. Бобилье, знаю, и даю честное слово, что если когда-нибудь буду имѣть нужду въ услугѣ подобнаго рода, то не обращусь ни къ кому другому, какъ къ вамъ; но теперь я не нуждаюсь; благодаря своей бережливости, я успѣлъ пополнить свой гардеробъ и недавно замѣнилъ свою черную тогу…

— Но, несчастный! вскричалъ мирный судья съ гнѣвомъ, снова возбужденнымъ этими словами: — если у васъ есть теперь приличный костюмъ, какъ же дерзаете вы являться сюда въ этомъ отвратительномъ костюмѣ, одинъ видъ котораго раздражаетъ всю мою нервную систему?

— Успокойтесь, отвѣчалъ смѣясь молодой адвокатъ: — я слишкомъ уважаю достоинство вашего судилища и никогда не рѣшусь оскорбить васъ. Эта блуза, возбуждающая ваше негодованіе, одна оболочка, признаться, весьма-некрасивая, изъ которой я, въ настоящую минуту скромная хризалида, чрезъ пять минутъ выйду блистательной бабочкой.

— Какимъ образомъ?

— Увидите; скажу вамъ только, что сегодня вы не только не будете стыдиться вашего адвоката, но еще гордиться имъ.

— Въ-самомъ-дѣлѣ? мнительно спросилъ мирный судья.

— Честное слово; но если вы не вѣрите моимъ словамъ, такъ я долженъ сказать вамъ, что обѣдаю сегодня на желѣзномъ заводѣ.

— О! въ такомъ случаѣ я спокоенъ, вскричалъ г. Бобилье съ внезапно-прояснившимся лицомъ: — коли вы обѣдаете съ предметомъ вашей страсти, то увѣренъ, что туалетъ вашъ будетъ отличаться изъисканностью, которой весьма-часто не достаетъ въ немъ.

— Съ предметомъ моей страсти! повторилъ Фруадво, покраснѣвъ, вопреки общему мнѣнію, что адвокаты, доктора, и вообще люди, по званію своему находящіеся въ постоянномъ сношеніи съ интересами, страданіями или страстями, никогда не краснѣютъ.

— Незачѣмъ краснѣть, Фруадво; когда же и влюбляться, какъ не въ ваши лѣта? Впрочемъ, предметъ вашей страсти заслуживаетъ ее.

— Не-уже-ли думаютъ, что я влюбленъ… въ мадамъ Гранперренъ? сказалъ молодой человѣкъ и послѣднія слова произнесъ съ видимымъ смущеніемъ.

Мирный судья засмѣялся.

— Вы теперь похожи на стараго оленя, разгоняющаго молодыхъ, чтобъ сбить съ пути свору; но я старый песъ; меня не обманете; кто вамъ толкуетъ о г-жъ Гранперренъ?

— Такъ… о комъ же… вы говорите? пробормоталъ Фруадво, болѣе и болѣе смущавшійся.

— О ея падчерице, ventre biche! о молоденькой, хорошенькой Викторинѣ.

Старикъ захохоталъ…

— Это нелѣпая выдумка, сказалъ молодой адвокатъ, стараясь скрыть свое смущеніе. — Кажется, я не лишенъ здраваго смысла: можно ли предположить, чтобъ я былъ такъ глупъ и забылъ разстояніе, существующее между мною и дочерью г. Гранперрена?

— Какое разстояніе? съ живостію вскричалъ мирный судья: — я самъ врагъ неровныхъ браковъ; но гдѣ же здѣсь неравенство? Кажется, Жоржъ Фруадво стоитъ Викторины Гранперренъ?

— Нѣтъ, г. Бобилье, нѣтъ, печально возразилъ молодой человѣкъ.

— Почему жь нѣтъ?

— Потому-что мамзель Гранперренъ богата, а Жоржъ Фруадво бѣденъ.

— Конечно, это резонъ; но сколько адвокатовъ, неимѣвшихъ вашихъ способностей, разбогатели! А у васъ большія способности, я говорю это всѣмъ и каждому!

— Разбогатеть въ Шатожиронѣ! сказалъ Фруадво съ улыбкой, въ которой проглядывала тайная горечь.

— Кто знаетъ? возразилъ старикъ таинственно: — но груша еще не созрѣла; когда созрѣетъ, тогда потолкуемъ. А пока не унывайте, держитесь крепко и не уступайте своему сопернику.

— Моему сопернику! вскричалъ адвокатъ, щеки котораго снова покрылись яркой краской. — Кого называете вы моимъ соперникомъ?

— Ужь не проговорился ли я?

— Нѣтъ; но отвечайте: кого вы называете моимъ соперникомъ?

— Барона де-Водре, ventre biche! Разве вы не знали?

— Барона де-Водре!

— По-крайней-мѣръ, всѣ говорятъ…

— Всѣ говорятъ?

— Разумеется; я это слышалъ человѣкъ отъ десяти.

— Что же вамъ говорили? спросилъ молодой адвокатъ нетвердымъ голосомъ.

— Всякій разсказываетъ по своему: одни говорятъ, что баронъ влюбленъ какъ безумный, не смотря на то, что ему пятьдесятъ-пять лѣтъ… да, ему близко къ пятидесяти-пяти, я это знаю, — потому-что онъ при мне выросъ, прибавилъ старый судья.

— А другіе что говорятъ?

— Другіе говорятъ, что мадамъ Гранперренъ ищетъ этого брака, чтобъ избавиться отъ падчерицы, молодость и красота которой колятъ ей глаза.

— Вотъ эти правду говорятъ! съ негодованіемъ вскричалъ Фруадво.

— Если вы это знаете лучше меня, такъ зачемъ же спрашиваете? сказалъ мирный судья насмѣшливымъ голосомъ.

— Чтобъ вы заставили меня выпить чашу горечи до дна; чтобъ вы сказали мне, что я безумецъ; чтобъ вы заставили меня краснеть отъ моей глупости; потому-что я люблю ее, г. Бобилье, и если она выйдетъ за другаго… Но оставимте это… Довольно того, что я лишился изъ-за нея сна, что я схожу съ ума… Поговоримте о чемъ-нибудь другомъ. Вы спрашивали меня: что вамъ угодно?

Хотя довольно-обыкновенныя, грубыя черты адвоката Фруадво и более веселая, нежели серьёзная физіономія его были вовсе чужды романической меланхоліи, единственной достойной представительницы сильныхъ страстей, однакожь въ выраженіи голоса его было столько глубокой, истинной скорби, что старикъ растрогался.

— Да, поговоримъ о чемъ-нибудь другомъ, отвѣчалъ онъ съ выраженіемъ участія: — послѣ мы возвратимся къ этому разговору и, вѣроятно, тогда… Но я не хочу подавать вамъ надеждъ, которыя, быть-можетъ, не сбудутся. Такъ поговоримъ о другомъ. Окажете ли вы мнѣ услугу?

— Вы не можете сомнѣваться въ этомъ.

— Я нахожусь въ ужасномъ затрудненіи, продолжалъ г. Бобилье, забывъ въ эту минуту заботы молодаго человека и думая только о своихъ собственныхъ: — представьте себе мое положеніе. У меня всего два засѣданія въ неделю, и маркизъ именно выбралъ день засѣданія для пріѣзда сюда. Вмѣсто того, чтобъ положительно определить часъ пріѣзда, онъ только пишетъ, что будетъ въ Шатожиронѣ утромъ; скажите, Фруадво, какъ бы вы, на-примѣръ, поняли это слово: «утромъ»?

— Разумеется, какъ и всѣ, отвѣчалъ адвокатъ улыбнувшись, не смотря на свою горесть: — утро значитъ все дообѣденное время.

— Я и самъ такъ думаю; но въ Шатожиронѣ обѣдаютъ въ полдень, между-тѣмъ, какъ въ Парижѣ обѣдаютъ въ то время, когда мы ужинаемъ. Слѣдовательно, если маркизъ понимаетъ утро по парижскому обычаю и пріѣдетъ часовъ въ семь или восемь, что тогда станется съ моими приготовленіями? Все готово: молодые люди съ бараномъ собрались на дворѣ замка; дѣвушки цѣлый часъ ужь заучиваютъ мои куплеты, и съ такимъ усердіемъ, что къ рѣшительному часу, пожалуй, надорвутъ себя грудь или охрипнутъ; наконецъ, отсюда вы можете замѣтить собравшихся пожарныхъ; вы видите, Фруадво, все готово, а маркиза все нѣтъ, да нѣтъ!

Распорядитель празднества произнесъ послѣднія слова такимъ горестнымъ голосомъ, что адвокатъ въ свою очередь почувствовалъ состраданіе къ мелочному, но не менѣе того искреннему безпокойству его.

— Успокойтесь, г. Бобилье! сказалъ онъ: — я увѣренъ, что г-нъ де-Шатожиронъ будетъ здѣсь часовъ въ двѣнадцать, не позже.

— Опять бѣда! Скоро девять часовъ, и я долженъ открыть заѣданіе. Представьте же себя, что маркизъ пріѣдетъ, когда я буду занятъ дѣлами, а это весьма-возможно… Какое несчастіе, Фруадво, какая досада! А я бился изъ всѣхъ силъ, чтобъ все было въ порядкѣ, какъ слидуетъ!

— Надо отдать вамъ справедливость, вы не жалѣли трудовъ.

— Трудовъ! Да еще какихъ! Невообразимыхъ! Богъ-знаетъ, чего я не передѣлалъ въ послиднія двѣ недѣли. Я былъ и живописцемъ, и поэтомъ, и декораторомъ, и архитекторомъ, и обойщикомъ, даже мэтр-д’отелемъ, — потому-что народъ, присланный сюда маркизомъ, невѣжа на невѣжѣ! Кромѣ того, надобно было устранить священника: онъ такъ и глядѣлъ, какъ бы отбить у меня распоряженіе празднествомъ; надобно было дать понять всю важность предстоящаго событія мэру Амудрю, настоящей куклѣ, всегда готовой ускользнуть у меня изъ рукъ; надобно было связать руки отчаянному Якобинцу Туссену-Жилю… ну, да это кончено, и великолѣпнѣйшимъ образомъ… Но мнѣ некогда входить во всѣ эти подробности. Вотъ какую жизнь веду я цѣлыя дни недѣли, Фруадво; и поѣли этого, я долженъ претерпѣть кораблекрушеніе у самой пристани!

— Вы, право, напрасно безпокоитесь, сказалъ молодой адвокатъ, употреблявшій всѣ усилія, чтобъ не засмѣяться.

— Можете ли вы представить себя мое положеніе? продолжалъ мирный судья болѣе и болѣе разгорячаясь: — представьте себя на моемъ мѣстѣ, пригвожденнаго къ креслу и только глазами слѣдящаго за всеми подробностями празднества, мною придуманнаго, мною созданнаго?

— Въ-самомъ-дѣлѣ, непріятно.

— Непріятно, говорите вы. Жестоко, ужасно, убійственно, а не непріятно! Съ другой стороны, представьте себя Амудрю, предлагающему руку маркизѣ, выходящей изъ кареты! Эта честь, по праву, принадлежитъ мнѣ! Амудрю добрый человѣкъ, я съ этимъ согласенъ; но вѣдь характера-то у него нѣтъ! Онъ настоящій мужикъ, неучъ. Знаетъ ли онъ хоть что такое перчатки?

— Не знаю, знаетъ ли, сказалъ Фруадво серьёзно: — но онъ ведетъ себя такъ, какъ-будто-бы не знаетъ.

— И что онъ за ораторъ! Безъ меня не скажетъ слова путнаго!.. Священникъ тоже не изъ краснорѣчивейшихъ, хотя и воображаетъ себя великимъ проповѣдникомъ; между-тѣмъ, какъ я, хоть и самъ не Демосѳенъ какой-нибудь, а приготовилъ-таки маленькую рѣчь, которая понравилась бы непремѣнно.

— Я и не сомнѣваюсь въ томъ, г. Бобилье; все знаютъ, что вы мастеръ говорить рѣчи и вамъ не достаетъ только болѣе-обширной сцены, чтобъ быть оцѣнѣннымъ по достоинству.

— Я не требую у васъ комплиментовъ, сказалъ старый судья, и не думая, однакожь, сомнѣваться въ искренности молодаго человѣка: — я знаю, что я не Беррьё какой-нибудь, и все-таки не лишенъ нѣкотораго краснорѣчія, которымъ всегда отличался родъ Бобилье. Предки мои были сперва судьи-кастелланы, потомъ старосты шатожиронскаго имѣнія въ-продолженіе десяти поколѣній, и всегда умели поддержать свое высокое званіе. Въ-теченіе двухъ-сотъ летъ, одни Бобилье привѣтствовали пріѣзжавшихъ владѣтельницъ замка; въ нашей фамиліи всѣ умели говорить съ маркизами, Фруадво… да, мы умѣемъ говорить съ маркизами, а это не маловажное качество: ныньче оно становится весьма рѣдкимъ.

— Признаюсь, положеніе ваше въ-самомъ-дѣлѣ затруднительно, сказалъ молодой адвокатъ, которому предисловіе судьи начинало уже надоѣдать: — но, наконецъ, чемъ же я могу служить вамъ?

— Вотъ въ чемъ дело. Еслибъ мнѣ приходилосъ сегодня судить однихъ крестьянъ, я не сталъ бы и безпокоиться. При первомъ звукѣ трубы почтальйона, я кончилъ бы засѣданіе и никто не смелъ бы прекословить. Но если баронъ де-Водре прійдетъ самъ судиться, въ чемъ я не сомнѣваюсь, потому-что у него открытая страсть къ тяжбамъ и онъ родился адвокатомъ, — то проговоритъ целый часъ.

— Да я столько же буду защищаться.

— Столько же? Нѣтъ, ужь коли вами овладѣетъ бѣсъ ораторства, такъ вы проговорите и два часа!

— Я постараюсь не распространяться, г. Бобилье.

— Вы постараетесь, это очень-хорошо; но за то баронъ церемониться не станетъ. А какъ его остановить, если онъ расходится? Скорѣе можно остановить дождь или громъ!

— Такъ какъ же быть?

— Какъ быть! сказалъ судья съ жаромъ: — вы можете спасти меня, вы можете оказать мнѣ услугу, за которую я буду вамъ вѣчно благодаренъ; словомъ, вы можете…

— Что же, г. Бобилье?

— Не являться.

— Не являться!

— И позволить мнѣ рѣшить дело въ пользу барона по случаю вашей неявки; такимъ-образомъ, мы зажмемъ ему ротъ, и я буду спасенъ.

— Это невозможно! отвѣчалъ Фруадво, лицо котораго приняло непритворно-серьёзное выраженіе: — въ моемъ положеніи относительно г-на де-Водре не явиться въ судъ, значитъ все равно, что не явиться на назначенный поединокъ.

— Да подумайте, поймите же, продолжалъ мирный судья почти умоляющимъ голосомъ: — что дѣло-то ваше вздорное. Изломанный заборъ не маралъ еще ничьей чести… словомъ, все это дѣло ни мало не касается чести. Относительно же финансоваго вопроса, прибавилъ старикъ, нисколько колеблясь: — то протори и убытки едва-ли дойдутъ до пятидесяти франковъ… А такъ-какъ возобновленіе вашего гардроба, вѣроятно, произвело нѣкоторую пустоту въ вашемъ кошелькѣ… то вы не откажете… старому вашему другу…

— Г. Бобилье! прервалъ его молодой адвокатъ, ни мало не обидѣвшись послѣдними словами, но тономъ непоколебимой рѣшимости: — требуйте отъ меня какой хотите услуги, я ни въ чемъ не откажу вамъ; но въ этомъ случаѣ, какъ ни тяжко мнѣ будетъ отказать, я никогда и ни въ какомъ отношеніи, — вы понимаете, что я хочу этимъ сказать, — не отступлю ни на шагъ передъ г. де-Водре.

— Да вѣдь ваше дѣло неправое! вскричалъ старый судья, снова разгорячившись.

— Недѣлю тому, вы говорили другое.

— Недѣлю тому, вы сбили меня своими софизмами; вы обошли меня, однимъ словомъ.

— Обошелъ?

— Ослѣпили, оглушили, если это вамъ понятнѣе; но послѣ я внимательно обсудилъ дѣло и теперь долженъ откровенно сказать вамъ, что вы неправы, рѣшительно неправы.

— Позвольте вамъ замѣтить, г. Бобилье, хладнокровно сказалъ адвокатъ: — что, до произнесенія приговора, судья долженъ выслушать обѣ стороны. Когда вы услышите жалобу г. де-Водре и мою защиту, тогда вамъ легче будетъ вывести заключеніе и рѣшить по справедливости, кто изъ насъ правъ, кто виноватъ.

— Но это-то проклятое обвиненіе и упрямая защита приводятъ меня въ отчаяніе; пока вы будете тутъ драться съ барономъ, какъ два пѣтуха, маркизъ и маркиза пріѣдутъ и все пойдетъ безъ толку, если меня тамъ не будетъ.

— Такъ что же мнѣ дѣлать?

— Согласиться на мою просьбу.

— Ваша настойчивость приводить меня въ отчаяніе, г. Бобилье; но повторяю вамъ: рѣшительно не могу сдѣлать того, чего вы отъ меня требуете.

— Итакъ, вы отказываете?

— Къ крайнему своему сожалѣнію; но иначе не могу.

— Такъ убирайтесь же ко всѣмъ чертямъ! вскричалъ мирный судья, съ бѣшенствомъ захлопнувъ табакерку, изъ которой въ послѣднюю минуту бралъ понюшку за понюшкой, половину просыпая на пасторки, — такъ сильно дрожала рука его отъ гнѣва.

Фруадво улыбаясь поклонился.

— Позвольте мнѣ не прямо идти туда, куда вы меня посылаете, сказалъ онъ: — мнѣ надобно сперва одѣться, чтобъ въ приличномъ видѣ явиться на засѣданіе. Не пройдетъ десяти минутъ, какъ я буду опять здѣсь и надѣюсь, въ пользу моего дѣла, что спокойное безпристрастіе судьи заступитъ тогда волненіе, впрочемъ весьма-естественное, распорядителя празднества.

Молодой адвокатъ еще разъ поклонился, но взбѣшенный мирный судья и не думалъ отвѣчать на поклонъ его.

VII.
Комната съ двумя кроватями.

Воротившись въ гостинницу Коня-Патріота, Жоржъ Фруадво снова подвергся преслѣдованіямъ капитана пожарной команды, упрямо требовавшего, чтобъ адвокатъ выслушалъ исторію его пораженія, называемаго имъ злодѣйскимъ заговоромъ; но Фруадво съ первыхъ словъ прервалъ несвоевременный разсказъ.

— Повторяю вамъ, сказалъ онъ: — въ эту минуту я не имѣю никакой возможности васъ выслушать; прежде всего я долженъ одѣться, чтобъ идти въ засѣданіе; но спать я буду у васъ, а потому вечеромъ вы можете разсказать мнѣ ваше дѣло.

Нѣсколько-успокоенный этимъ обѣщаніемъ, Туссенъ-Жиль решился, наконецъ, оставить въ покоѣ и отпустить молодаго адвоката, который, взявъ ружье и ягдташъ, направилъ шаги, вмѣстѣ съ своимъ вѣрнымъ Пирамомъ, къ лѣстницѣ, ведшей во второй этажъ.

— Гдѣ вы меня помѣстите? спросилъ онъ, подошедъ къ лѣстницѣ.

— У меня всѣ комнаты заняты, отвѣчалъ трактирщикъ: — но хоть бы мнѣ пришлось уступить вамъ собственную свою кровать, я уступлю ее, и никто не осмѣлится сказать, что г. адвокату Фруадво не оказали должнаго гостепріимства въ гостинницѣ Коня-Патріота. Позвольте: въ 1-мъ нумерь у меня г. де-Буажоли, совѣтникъ префектуры въ Маконѣ…

— Г. де-Буажоли! онъ за какимъ чортомъ пріѣхалъ въ Шатожиронъ?

— Вероятно стряпаетъ какую-нибудь чертовщину по случаю выборовъ, имѣющихъ быть на этихъ дняхъ.

— А вы, суровый республиканецъ, оказываете гостепріимство посланнику маконской префектуры?

— Что дѣлать, г. Фруадво! у меня свои мнѣнія, но видъ я трактирщикъ!

— Резонъ. И такъ, нумеръ 1-й занятъ; а нумеръ 2-й?

— Также занять господиномъ, вышедшимъ съ утра.

— А нумеръ 3-й?

— Желтая комната съ двумя кроватями? Въ ней пять проѣзжихъ.

— Пятеро на двухъ кроватяхъ?

— Это Овернцы; не бѣда!

— Спасибо; я не хочу дополнить собою полудюжины. Но, наконецъ, послѣдній нумеръ 4-й?

— Другая комната съ двумя кроватями? Ахъ, въ-самомъ-дѣлѣ, вотъ и чудесно! Въ ней всего одинъ проѣзжій: виконтъ де-Ланжеракъ: такъ, по-крайней-мѣрѣ, написано на его чемоданѣ. Вы не знаете этой фамиліи?

— Ни мало. Что за человѣкъ этотъ виконтъ?

— Бѣлокурый молокососъ съ едва-замѣтными усиками и какъ-будто вѣчно смѣющійся въ лицо всякому, кто съ нимъ говоритъ; словомъ, человѣкъ дерзкій; впрочемъ, кромѣ этого, я на него не могу пожаловаться. За завтракомъ онъ выпилъ бутылку бѣлаго, бутылку краснаго вина, а теперь велѣлъ еще подать шампанскаго.

— Вотъ поведеніе, за которое можно многое простить ему, сказалъ Фруадво смѣясь: — право, лучшего товарища я себѣ и желать не могу. И такъ, рѣшено: до завтра я буду жить въ одной комнатѣ съ г. виконтомъ де-Ланжеракомъ.

— Ступайте ужь сами, сказалъ трактирщикъ адвокату, который, и не дожидаясь его разрѣшенія, пошелъ уже вверхъ.

— Да, да, я знаю дорогу; возвратитесь къ дѣламъ своимъ.

Комната, къ которой шелъ молодой человѣкъ въ сопровожденіи своей собаки, выходила окнами, какъ читатели уже знаютъ, на площадь; двѣ кровати, отдѣленныя дверью, стояли каждая противъ окна и напротивъ ихъ въ простѣнкахъ два дубовые коммода, два столика въ амбразурѣ каждаго окна, четыре разрозненные соломенные стула составляли всю меблировку комнаты.

Г. де-Ланжеракъ сидѣлъ за однимъ столомъ, на которомъ, между остатками сытнаго завтрака, стояли три почти-опорожненныя бутылки и нетронутый графинъ съ водою. Хотя тарелки и бутылки покрывали почти всю скатерть, однакожь виконтъ, поставивъ одни на другія и стѣснивъ послѣднія, очистилъ себѣ мѣстечко, на которомъ положилъ кипу бумаги и чернилицу. Судя по насупленнымъ бровямъ и глубокомысленному виду молодаго человѣка, подперевшаго голову рукою, можно было угадать, что этотъ эпилогъ его завтрака требовалъ энергическаго усилія его умственныхъ силъ, точно такъ, какъ самый завтракъ требовалъ усилія всѣхъ его пищеварительныхъ способностей.

При скрипѣ отворившейся двери, бѣлокурый молодой человѣкъ поднялъ голову съ нетерпѣливымъ движеніемъ и обратилъ весьма-неблагосклонный взоръ къ дерзкому, позволившему себѣ обезпокоить его.

Адвокатъ вѣжливо поклонился своему будущему товарищу, впустилъ собаку и затворилъ за собою дверь,

— Что вамъ надо? грубо спросилъ виконтъ.

— Мнѣ? Ничего не надо, отвѣчалъ Фруадво и, не обращая болѣе вниманія на невѣжливаго товарища, обратился къ нему спиною и сталъ смотрѣть на кровати.

На одной, возлѣ которой находился небольшой кожаный чемоданъ, лежала шляпа и тросточка съ золотымъ набалдашникомъ. Уваживъ эти признаки вступленія во владѣніе, Фруадво подошелъ къ другой кровати, бросилъ на нее свою фуражку и ягдташъ и поставилъ ружье къ изголовью, между-тѣмъ, какъ вѣрный Пирамъ его, измученный утреннею охотою, располагался на полу, какъ-бы понимая, что здѣсь онъ у себя.

— Эй вы! мсьё… какъ васъ? Что это значитъ? вскричалъ вдругъ Ланжеракъ, съ изумленіемъ слѣдившій за всѣми движеніями незнакомца.

— Что это значитъ, мсьё… какъ васъ? повторилъ адвокатъ, съ точностію подражая выраженію и ударенію голоса виконта.

— Да куда вы зашли?

— Въ гостинницу, отвѣчалъ Фруадво, снимая блузу.

— Послушайте, однакожь, что вы дѣлаете?

— Какъ видите, снимаю блузу.

Снявъ блузу, адвокатъ бросилъ ее на кровать возлѣ ягдташа, и принялся разстегивать пуговицы своихъ тиковыхъ панталонъ.

— Чортъ возьми! это ужь слишкомъ! вскричалъ виконтъ, привставъ.

— Успокойтесь, я не имѣю намѣренія оскорблять вашей дѣвственной скромности.

Въ одно мгновеніе, прежде, нежели бѣлокурый молодой человѣкъ, нѣсколько-отягченный виномъ, успѣлъ встать, Фруадво снялъ тиковые панталоны и явился въ совершенно-новыхъ, черныхъ казимировыхъ брюкахъ.

— Довольно! повелительно вскричалъ виконтъ, досада котораго не была уменьшена быстрымъ улучшеніемъ костюма адвоката: — я взялъ эту комнату не для того, чтобъ она вамъ служила туалетной; убирайтесь же вонъ со всѣмъ своимъ багажемъ и неопрятной собакой!

При этихъ словахъ, Пирамъ, съ самаго входа своего неспускавшій глазъ съ виконта, началъ глухо ворчать, какъ-бы угрозой отвѣчая на оскорбленіе.

Ни мало не раздѣляя, по-видимому, негодованія, проявлявшееся въ положеніи собаки, Фруадво сѣлъ на стулъ и сталъ разстегивать штиблеты.

— Прилагательное, которымъ вы наградили мою собаку, весьма-непристойно, сказалъ онъ очень-хладнокровно. — Неопрятность есть привычка, между-тѣмъ, какъ грязь только случайность; слѣдовательно, я признаюсь, что собака моя грязна, но не неопрятна.

— Грязна ли она или неопрятна, а я выкину ее въ окно и васъ за нею, если вы сейчасъ же не оставите меня въ покоѣ! вскричалъ виконтъ, раздраженный неколебимою флегмою адвоката.

Пирамъ опять заворчалъ, но громче прежняго.

— Мсьё, сказалъ Фруадво вставъ и вынимая изъ ягдташа пару новыхъ сапоговъ: — я молчу изъ уваженія къ тремъ бутылкамъ вина, изъ которыхъ одна шампанскаго; ваши восклицанія могутъ оскорбить мою собаку, но я объявляю вамъ, что меня они не тронутъ ни мало; еслибъ вы были натощакъ, я поговорилъ бы съ вами иначе.

Говоря это, адвокатъ спокойно снялъ свои запачканные охотничьи полусапожки и сталъ надѣвать лакированные сапоги.

— Вы говорите мнѣ дерзости! вскричалъ Ланжеракъ съ бѣшенствомъ.

— И не думаю; я просто дѣлаю сближеніе. Съ одной стороны, считаю бутылки на этомъ столъ; съ другой, слѣдую за румянцемъ на нашихъ щекахъ, за блескомъ вашихъ глазъ и нетвердостью голоса; осмотрѣвъ, сблизивъ и сообразивъ эти два факта, вывожу изъ нихъ заключеніе…

— Какое заключеніе, чортъ возьми?

— То заключеніе, чортъ возьми! что вы пьяны!

Съ этими словами, Фруадво вынулъ изъ ягдташа бѣлый кисейный платокъ тщательно сложенный и намѣревался заменить имъ шелковый фуляръ, наподобіе веревки обвитый вокругъ его шеи.

Виконтъ бросился къ своей кровати, схватилъ съ нея тросточку и съ грознымъ видомъ пошелъ къ адвокату; но на полдороги сильный, дюжій Пирамъ предупредилъ его: быстро перешедъ отъ глухой угрозы къ открытой войнѣ, онъ безъ церемоніи бросился на него.

— Кликните свою собаку, или я убью ее! вскричалъ Ланжеракъ, ибо не смотря на то, что онъ колотилъ своей тросточкой собаку, ему угрожало пораженіе, и уже жилетъ его былъ разорванъ въ двухъ мѣстахъ.

— Смирно, Пирамъ! сказалъ Фруадво, одной рукой отдернувъ собаку, а другою обезоруживъ виконта.

Послѣ нѣсколькихъ безпощадныхъ ударовъ, полученныхъ отъ своего господина тросточкой виконта, собака съ жалобнымъ визгомъ спряталась подъ одну изъ кроватей.

— Милостивый государь, сказалъ тогда адвокатъ, между-тѣмъ, какъ молодой человѣкъ, еще болѣе пораженный нечаяннымъ нападеніемъ собаки, машинально опускался на стулъ: — милостивый государь, не понимаю, за что вы хотите выкинуть меня и мою собаку изъ окна, хотя, сказать правду, вы, вѣроятно, вылетѣли бы прежде насъ, еслибъ дѣло дошло до этого. И такъ, вместо того, чтобъ сердиться и браниться, не лучше ли объясниться спокойно, если только тому не воспрепятствуетъ Бахусъ?

— Лучше спросить вашего проклятаго Пирама, а не Бахуса, отвѣчалъ виконтъ, съ гнѣвомъ смотря на испорченный жилетъ.

— Онъ изорвалъ вамъ жилетъ? жаль; я но собственному опыту знаю, что однимъ жилетомъ менѣе…

— У меня болѣе двадцати жилетовъ! съ сердцемъ прервалъ его Ланжеракъ: — следственно, не въ томъ дѣло. Объясните ли вы мнѣ, наконецъ, по какому праву, употребляя во зло свирѣпость своей собаки и, быть-можетъ, превосходство своихъ мускуловъ, вы овладѣваете комнатой, взятой мною?

— Позвольте: я овладѣваю не комнатою, а половиною комнаты; это совсѣмъ-другое дѣло!

— Всею или половиною, все равно; эта комната моя, потому-что я занялъ ее съ утра и не намѣренъ ни съ кѣмъ раздѣлять ея?

— Право перваго владѣтеля весьма-уважительно, хотя, но закону, оно не всегда удовлетворительно.

— Ужь вы не адвокатъ ли? иронически спросилъ виконтъ.

— Имѣю честь быть адвокатомъ, отвѣчалъ Фруадво, надѣвая черный шелковый жилетъ, также вынутый имъ изъ ягдташа.

— Я самъ почелъ бы за честь пользоваться обществомъ человѣка образованнаго, но раздѣлъ, насильно вами предлагаемый, мнѣ не нравится; я привыкъ жить одинъ; повторяю вамъ: эта комната моя, потому-что я плачу за нее, слѣдовательно, требую, чтобъ вы ушли отсюда.

— Требованіе ваше неосновательно, и я сейчасъ буду имѣть честь доказать вамъ это, возразилъ молодой адвокатъ, застегивая жилетъ и любуясь новыми панталонами и сапогами: — вы изъ Парижа?

— Почему вы это угадали? презрительно спросилъ Ланжеракъ.

— Потому-что у васъ болѣе двадцати жилетовъ: въ провинціи въ такую роскошь не вдаются. Слѣдовательно, какъ Парижанинъ, вы вездѣ думаете встрѣтить идеи и обычаи Парижа; вотъ источникъ вашего заблужденія. Каждая страна имѣетъ свои нравы, каждая мѣстность свои обычаи…

— А въ шатожиронскихъ гостинницахъ, вѣроятно, такой обычаи, что гдѣ есть мѣсто одному, тамъ могутъ помѣщаться и двое?

— Въ шатожиронскихъ гостинницахъ тотъ обычаи, что гдѣ кровать, тамъ и комната. Здѣсь двѣ кровати: слѣдовательно, и двѣ комнаты.

— Да я попался къ дикимъ! вскричалъ виконтъ, вскочивъ съ негодованіемъ.

— Между парижскимъ отелемъ и провинціальной гостинницей нѣсколько ступеней; вы находитесь теперь на серединѣ лѣстницы.

— Не-уже-ли въ вашей милой родинѣ только одна гостинница и есть?

— Есть и другія; но эта самая лучшая.

— Хороши же должны быть другія!

Фруадво, ни на минуту непрерывавшій своего туалета во время этого разговора, вынулъ изъ ягдташа фракъ тщательно-сложенный и сталъ надѣвать его съ почтительною осторожностью къ впервые-надѣваемому платью.

— Помилуйте! сказалъ виконтъ, невольно засмѣявшись: — да вашъ ягдташъ настоящій рогъ изобилія! Не вынете ли вы изъ него еще чего-нибудь?

Адвокатъ опять опустилъ руку въ ягдташъ и вынулъ изъ него картонку, выкрашенную красной краской, круглую какъ тарелка и почти также плоскую.

— Я увѣренъ, что у васъ изъ этой табакерки выйдетъ коляска и четверня лошадей, продолжалъ Ланжеракъ, смѣясь уже отъ души, ибо приключеніе это начинало казаться ему весьма-забавнымъ.

Фруадво открылъ коробку, вынулъ изъ нея что-то черное, плоское; послѣ удара кулакомъ, нанесеннаго этому предмету, онъ вдругъ надулся, точно воздушный шаръ, наполняющійся газомъ.

— Шапо-клякъ! Настоящая жибюсовская шляпа! сказалъ адвокатъ, надѣвая на голову складную, эластическую шляпу.

— Въ-самомъ-дѣлѣ, вы совершенно-измѣнились, сказалъ Ланжеракъ, осматривая адвоката съ ногъ до головы съ насмѣшливымъ изумленіемъ. — Зачѣмъ вы сейчасъ не явились въ этомъ величественномъ видѣ? Я бы узналъ въ васъ джентльмена, съ которымъ, безъ обиды себѣ, можно раздѣлить комнату; я бы узналъ цвѣтъ фешёнеблей, — словомъ, льва славнаго Шатожирона! Вѣдь вы, вѣроятно, шатожиронскій левъ?

— Я столько же шатожиронскій левъ, какъ вы, г-нъ виконтъ де-Ланжеракъ, парижскій.

— А! вы знаете, какъ меня зовутъ? сказалъ белокурый молодой человѣкъ съ нѣкоторымъ изумленіемъ: — я не думалъ, чтобъ слава занесла мое имя въ сіи отдаленныя страны!

— Совсѣмъ не слава, а чемоданъ.

— А! понимаю; по-видимому, здѣшній прислужникъ глухъ, когда его зовутъ, но не слѣпъ.

— Слуги везде любопытны, а въ гостиннице Коня-Патріота не всякій день останавливаются виконты.

— Я думаю, сказалъ Ланжеракъ небрежно: — но если случай открылъ вамъ; г-нъ адвокатъ, мое имя, такъ не благоугодно ли вамъ будетъ сказать мне свое? Можетъ-быть, намъ прійдется помѣняться пулями; ибо, предположивъ даже законность вашего права на половину моей комнаты, въ силу какого-то варварскаго обычая вашей столицы; предположивъ даже, говорю, что я долженъ принять васъ въ комнатные товарищи, мы найдемъ другое дело, по которому я могу требовать удовлетворенія.

— Какое дѣло? спросилъ Фруадво, вынимая изъ кармана пару черныхъ перчатокъ, которые онъ не безъ труда сталъ напяливать на свои широкія и загорѣлыя отъ солнца руки.

— Мнѣ кажется, г-нъ адвокатъ, вы сейчасъ довольно-невѣжливо вырвали у меня мой стикъ.

— Вашъ стикъ? Что это за штука?

— Мою трость, отвѣчалъ виконтъ, презрительно улыбнувшись невѣжеству провинціала: — вы вырвали у меня мою трость, а собака ваша изорвала мнѣ жилетъ.

— Я вырвалъ у васъ стикъ потому, что вы, по-видимому, намѣревались ударить имъ меня, за что, мимоходомъ сказать, вы поплатились бы дорого. Что же касается до вашего жилета, то я уже выразилъ вамъ свое сожалѣніе на-счетъ причиненнаго ему поврежденія; но вы сами виноваты: вы бы должны знать, что кто грозитъ господину, тотъ подвергается опасности быть заѣденнымъ его собакой.

— Хорошо, хорошо, мы разсмотримъ это дѣло. Вы знаете, а, можетъ-быть, и нѣтъ, что въ подобныхъ случаяхъ рѣшеніе предоставляется безпристрастію пріятеля. Когда Шагожиронъ пріѣдетъ, я сообщу ему это дѣло и онъ рѣшитъ, долженъ ли я требовать удовлетворенія.

— Вы другъ г. маркиза де-Шатожирона? спросилъ Фруадво.

— Его короткій другъ, г. адвокатъ; но позвольте вамъ еще разъ замѣтить, что вы знаете мое имя и имя одного изъ друзей моихъ, между-тѣмъ, какъ вы все еще не удостоили меня отвѣта; какъ васъ зовутъ?

— Жоржъ Фруадво, сказалъ молодой адвокатъ, застегивая перчатки.

— Жоржъ Фруадво! повторилъ виконтъ, пораженный этимъ именемъ. — Постойте… Жоржъ Фруадво… адвокатъ?..

— Восьмой годъ въ этомъ званіи.

— Такъ и есть! сказалъ Ланжеракъ, какъ-бы про-себя, вынувъ изъ боковаго кармана маленькую записную книжечку и внимательно перебирая листы ея.

— Вамъ извѣстна моя фамилія? спросилъ изумленный адвокатъ.

— Очень-хорошо; фамилія Жоржа Фруадво не изъ тѣхъ, слава о которыхъ разносится только съ помощію чемодановъ.

— Ваша шутка, г. виконтъ, можетъ-быть, очень-весела, но теперь мнѣ невозможно отвѣчать на нее, потому-что у меня нѣтъ времени продолжать нашъ пріятный разговоръ. Засѣданіе мирнаго судьи сейчасъ начнется, а вы знаете, что аккуратность — первый долгъ адвоката.

— Совершенно справедливо, г. Фруадво; ступайте, куда зоветъ васъ долгъ; но еще одно слово: гдѣ мнѣ можно будетъ увидѣться съ вами?

— Здѣсь же, г. дѣ-Ланжеракъ; я намѣренъ провести здѣсь ночь.

— Здѣсь мы не увидимся, потому-что, не смотря на всю прелесть вашего общества, я не чувствую ни малѣйшаго расположенія къ комнатамъ съ двумя кроватями; но сегодня вечеромъ или завтра утромъ я дамъ вамъ знать о себе.

— Когда вамъ будетъ угодно, г. виконтъ: но теперь я долженъ спѣшить, прибавилъ Фруадво, подошедъ къ окну: — вотъ мой противникъ идетъ уже черезъ площадь.

— Вашъ противникъ? посмотримъ, онъ долженъ быть оригиналенъ.

Виконтъ подошелъ къ окну.

— Этотъ высокій толстякъ съ бородой? спросилъ онъ, смотря на г. де-Водре, на котораго указывалъ ему молодой адвокатъ.

— Именно; баронъ де-Водре.

— Баронъ де-Водре! повторилъ Ланжеракъ, быстро поднося лорнетъ къ глазу: — а! такъ это баронъ де-Водре?

— И онъ записанъ у васъ въ книжечкѣ?

— Кого тамъ нѣтъ! Такъ это-то г. баронъ де-Водре?

— Онъ самъ.

— Онъ похожъ на быка, котораго довольно-опасно схватить за рога.

— Однако, рано ли, поздно ли, но мнѣ прійдется это сдѣлать; сказалъ Фруадво, у котораго слова эти вырвались какъ-бы невольно.

— Не-уже-ли? вскричалъ виконтъ съ любопытствомъ.

Но адвокатъ, не желая терять времени, или, быть-можетъ, раскаяваясь въ послѣднихъ словахъ, позвалъ собаку, которая немедленно вышла изъ своего убѣжища; потомъ, слегка поклонившись виконту, вышелъ изъ комнаты и, въ сопровожденіи своего вѣрнаго Пирама, сталъ спускаться съ лѣстницы.

Послѣ ухода молодаго адвоката, Ланжеракъ прошелся нѣсколько разъ по комнатѣ, какъ-бы желая воротить вдохновеніе, разсѣянное неожиданнымъ приключеніемъ; потомъ подошелъ къ столу, налилъ себе стаканъ шампанскаго, и разомъ опорожнилъ его, хотя уже напился кофе.

— Надобно, однакожь, кончить это проклятое письмо! сказалъ онъ тогда садясь.

Подперевъ голову рукою и подумавъ нѣсколько минутъ, виконтъ схватилъ наконецъ перо и принялся писать. Первыя слова, произнесенныя имъ послѣ проклятаго письма, содержаніе котораго мы послѣ узнаемъ, были:

«Обожаемый ангелъ!»

VII.
Тога и шпага.

За пять минутъ до десяти часовъ, г. де-Водре, съ военною аккуратностью, явился на площади замка. Простая куртка, которую онъ обыкновенно носилъ по утрамъ, была теперь замѣнена синимъ фракомъ съ золочёными пуговицами, застегнутымъ сверху до низу и украшеннымъ въ одной петличкъ бантомъ ордена почетнаго легіона. Бѣлые панталоны, черный галстухъ, шляпа, надѣтая нѣсколько на-бекерень, сапоги со шпорами безъ колёсецъ, дополняли костюмъ, отличавшійся тщательною опрятностью и нѣсколько-натянутою аккуратностью, слѣдствіемъ привычки носить мундиръ.

Группы людей, собиравшихся на площади, разступались передъ барономъ, и каждый снималъ передъ нимъ шляпу съ такимъ же почтеніемъ, какъ передъ адвокатомъ Фруадво. По поклонамъ можно было, однакожь, ясно отличить шатожиронскихъ гражданъ отъ крестьянъ окрестныхъ деревень. На лицахъ послѣднихъ, когда они снимали шляпы, выражалось почтительное, искреннее радушіе, между-тѣмъ, какъ первые кланялись хотя и ниже, но, казалось, не по побужденію чувства привязанности, а какъ-бы отдавая невольное почтеніе опасному противнику.

Когда пожарные, выстроившіеся передъ домомъ мэра, увидѣли г. де-Водре, по рядамъ ихъ пробѣжало восклицаніе:

— Полковникъ идетъ; смирно, полковникъ идетъ!

Эти слова имѣли электрическое дѣйствіе. Пожарные немедленно выстроились въ рядъ; каждый изъ нихъ поднялъ голову, выставилъ грудь впередъ, опустилъ руки по швамъ, — словомъ, сталъ въ красивѣйшую позитуру; самъ лейтенантъ Амудрю чуть не скомандовалъ тесаки на голо, а барабанщику такъ и хотѣлось разразиться дробью.

Ни мало не удивляясь волненію, произведенному его появленіемъ, баронъ пошелъ тише, какъ генералъ, приступающій къ смотру, и прошелъ мимо всего фронта, осматривая каждаго пожарнаго своимъ твердымъ и проницательнымъ взоромъ; нѣсколькимъ пожарнымъ, знакомымъ ему лично, онъ ласково кивнулъ головою, отъ-чего они какъ-бы выросли на два дюйма, гордясь этимъ предпочтеніемъ; наконецъ, подошедъ къ Филиппу Амудрю, стоявшему на правомъ флангѣ, онъ остановился и сказалъ ему вслухъ:

— Ваши пожарные молодцы, лейтенантъ! едва-ли парижскіе лучше ихъ.

Не смотря на свою антипатію къ шатожиронскимъ гражданамъ, отставной полковникъ не могъ не вспомнить о своихъ кирасирахъ, при видѣ человѣкъ шестидесяти въ каскахъ, затронувшихъ воинственную струну въ груди его.

— Что сказалъ полковникъ? спросили въ одно время человѣкъ тридцать пожарныхъ, вышедшихъ изъ рядовъ и окружившихъ лейтенанта, лишь-только г. де-Водре исчезъ за дверью въ мирный судъ.

— Онъ сказалъ мнѣ, что мы молодцы, отвѣчалъ Амудрю съ понятною гордостью: — и что мы лучше парижскихъ пожарныхъ.

— Туссенъ-Жиль говори-себѣ что хочетъ, вскричалъ одинъ изъ рядовыхъ: — а я люблю полковника; вотъ служака, такъ служака!

— Какъ бы онъ былъ хорошъ, командуя батальйономъ, еслибъ у насъ опять завелась національная гвардія!

— Я первый подалъ бы голосъ въ его пользу.

— И я, и я! вскричали вмѣстѣ нѣсколько человѣкъ.

— Но Туссенъ-Жиль говоритъ, что онъ аристократъ.

— Туссенъ-Жиль завистникъ, больше ничего!

— Правда, правда; чуть кто повыше, да получше его, такъ и аристократъ.

— А такъ-какъ полковникъ выше его по-крайней-мѣрѣ на четыре дюйма, такъ и не удивительно, что онъ дурно говорить о немъ.

— Да онъ не столько завидуетъ росту, какъ роду и богатству полковника.

— Правда, правда! повторяли со всѣхъ сторонъ: — аристократъ ли полковникъ, или нѣтъ, это намъ все равно; главное то, что онъ славный солдатъ наполеоновскихъ временъ; а Туссенъ-Жиль, не откусившій ни одного патрона, хоть и носитъ огромные усища, все-таки не достоинъ снять сапоги съ полковника.

Народная благосклонность скоро покидаетъ побѣжденныхъ; поэтому, не удивительно, что пораженіе, претерпенное капитаномъ пожарной команды, нѣсколько поколебало и его народность. Сверхъ того, большая часть команды, занятая предстоящимъ обѣдомъ, приготовленнымъ въ замке, безсознательно была одного мнѣнія съ Созіемъ: амфитріонъ, угощавшій ихъ, и всѣ родственники его до десятаго колѣна, вполнѣ заслуживали общее уваженіе; а полковникъ де-Водре, сверхъ своихъ личныхъ достоинствъ, которыхъ у него никто не оспаривалъ, былъ еще дядей маркизу де-Шатожирону.

Хотя народъ не былъ еще впускаемъ въ святилище мирнаго суда, однакожъ передъ барономъ дверь отворилась точно такъ, какъ, за нѣсколько минутъ до того, отворилась она предъ адвокатомъ Фруадво, и онъ вскорѣ увидѣлъ стараго судью, съ прежнимъ волненіемъ, прохаживавшагося взадъ и впередъ. При видѣ полковника, на лицѣ мирнаго судьи выразилась озабоченная вѣжливость, съ которою несостоятельный должникъ встрѣчаетъ заимодавца.

— Се день великій насталъ для васъ, о судія! сказалъ г. де-Водре съ комическою напыщенностію.

— Вашъ покорнѣйшій слуга, г. баронъ, отвѣчалъ старикъ, стараясь преодолѣть свое волненіе: — точно, сегодня прекрасный день не только для меня, по для всего нашего края, ибо потомокъ славнаго, высокоуважаемаго рода вступаетъ ныньче во владѣнія своихъ предковъ.

— Это, вѣроятно, вступленіе къ рѣчи, которою вы намѣрены встрѣтить моего племянника. Скажу безъ лести, вступленіе прекрасно и, вообще, соотвѣтствуетъ другимъ приготовленіямъ къ празднеству.

Весьма-рѣдко случается, чтобъ авторъ отличилъ насмѣшку отъ комплимента; поэтому, хотя г. Бобилье и не имѣлъ причины сомнѣваться въ искренности отставнаго военнаго, однакожъ былъ обманутъ серьёзными видомъ, съ которымъ произнесъ онъ послѣднія слова.

— Не-уже-ли, г. баронъ, сказалъ мирный судья съ покорной улыбкой, какъ-бы напрашивавшейся на новыя похвалы: — не-ужели я такъ счастливъ, что усилія мои заслуживаютъ ваше одобреніе?

— Въ могу не отдать вамъ должной справедливости. Всѣ здѣсь носить на себѣ оживленный, праздничный видъ; ваши пожарные молодцы; ваши пѣвицы извлекаютъ изъ гортани такія ноты, о которыхъ не слыхала ни одна оперная примадонна; что же касается до тріумфальной арки, то смѣло могу сказать, что въ одномъ отношеніи она гораздо-выше парижскихъ тріумфальныхъ Заставы-Звѣзды.

— О, г-нъ баронъ! ужь это иронія! сказалъ судья, которому сравненіе показалось-таки несколько-преувеличеннымъ.

— Ни мало, г-нъ Бобилье; замѣтьте, я въ говорю, что ваша тріумфальная арка во всѣхъ отношеніяхъ выше Заставы-Звѣзды; я сказалъ только въ одномъ отношеніи…

— Какое же это отношеніе?.. спросилъ распорядитель праздника съ видимымъ участіемъ.

— А гербъ-то? Застава-Звѣзды ждетъ еще герба, между-тѣмъ, какъ ваша тріумфальная арка производитъ самый блистательный эффектъ своимъ украшеніемъ.

— Красотѣ самаго предмета, а не моей слабой кисти обязана арка этимъ эффектомъ. Вы, вѣроятно, узнали свой фамильный гербъ?

— Съ перваго взгляда; однакожь, я долженъ вамъ замѣтить, что въ немъ есть маленькія погрѣшности.

— Маленькія погрѣшности? повторилъ встревоженный судья-артистъ.

— Бездѣлицы!

— О! въ такомъ важномъ случаѣ не можетъ быть бездѣлицъ, сказаль г-нъ Бобилье, еще болѣе встревоженный: — ради Бога, г-нъ баронъ, скажите, въ чемъ погрѣшилъ я?

— Во-первыхъ, — львы, исполненные, впрочемъ, прекрасно, — должны быть золотые, а не въ натуральномъ видъ.

— Ошибаетесь, г-нъ баронъ, вскричалъ старикъ, лицо котораго внезапно прояснилось: — я знаю, что Ла-Шенё-Дебуа, а за нимъ и Витонъ-де-Сент-Алё впали въ такую же, непостижимую съ ихъ стороны, погрѣшность. Но я утверждаю, что гербъ вашъ поддерживается двумя львами въ натуральномъ видъ, а не золотыми. Такъ сказано во всѣхъ старинныхъ книгахъ. Если вы мнѣ не верите, г-нъ баронъ, прочтите Исторію Бургундіи, дона-Планшё и Дона-Мерля; прочтите Книгу Дворянскихъ Родовъ, прочтите Славнаго Орбандаля или Исторію города Шалона-на-Саотѣ, сочиненіе Берто и Кюссе; прочтите…

— Не хочу ничего читать, прервалъ его смеясь г-нъ де-Водре: — а лучше поверю вамъ на-слово и соглашусь, что львы изображены верно; но какъ объясните вы ересь, въ которой можно обвинить васъ за неверное изображеніе замка?

— Ересь! вскричалъ г-нъ Бобилье, снова встревоженный.

— Не имѣя вашихъ познаній въ геральдикѣ, я, однакожь, не совсѣмъ невежда въ ней; мне кажется, что замокъ долженъ быть сквозной, каменный и съ золотыми флюгерами; съ флюгерами, слышите ли, г-нъ Бобилье?

Сильнымъ ударомъ ладонью старый мирный судья сплюснулъ пышные локоны своего желтаго парика.

— Я забылъ флюгера! вскричалъ онъ съ отчаяніемъ.

— Именно, вы забыли флюгера.

— Какая непростительная ветренность!

— Позволите сказать мне свое мнѣніе? спросилъ г-нъ де-Водре, съ трудомъ сохранявшій серьёзный видъ.

— Говорите, г-нъ баронъ; уничтожьте меня, я это заслужилъ!.. Какъ забыть флюгера!

— Мне кажется, что въ вашей ошибкѣ нѣтъ ни забывчивости, ни ветренности.

— Какъ, не-уже-ли вы думаете, что я пропустилъ нарочно?..

— Да, думаю, г-нъ Бобилье, и увѣряю васъ, что съ своей стороны я вамъ даже благодаренъ за это.

— Не понимаю, г-нъ баронъ.

— Сейчасъ объяснюсь. Исключеніе предмета, всегда служившего эмблемой политическаго непостоянства, обличаетъ весьма-остроумное намѣреніе дать урокъ моему племяннику, и повторяю, я вамъ очень благодаренъ за это.

— Дать урокъ г-ну маркизу! И вы думаете, что я могу позволить себѣ..?

— Если вы не позволяете, такъ я позволю себе это и уверяю васъ, что урокъ послужите ему въ пользу, сказалъ баронъ, переставъ шутить. — Говорятъ, будто-бы мой племянникъ, совратившись съ черты, которой слѣдовалъ до-сихъ-поръ, хочетъ попасть въ генеральный совѣтъ Саоны-и-Луары, чтобъ проложить себѣ такимъ-образомъ дорогу къ депутатству. Если это правда, — вы это, вѣроятно, знаете лучше меня, но я не спрашиваю васъ, — если это правда, то между старшей и младшей отраслью Шатожироновъ произойдетъ рѣшительный разрывъ; притомъ же, окончательный разрывъ будетъ гораздо-благороднѣе непріязненности, существующей уже два года между мною и моимъ племянникомъ.

— Слова ваши чрезвычайно огорчаютъ меня, г-нх баронъ, отвѣчалъ мирный судья, котораго серьёзный тонъ полковника заставилъ позабыть о флюгерахъ: — а я надеялся, что этотъ прекрасный, торжественный день подастъ случай къ сближенію между вами и г-мъ маркизомъ; я даже льстилъ себя надеждою, что вы сошли сегодня въ Шатожиронъ для того, чтобъ присутствовать при встрѣчѣ г-на маркиза.

— Вы значительно ошиблись, почтеннѣйшій господинъ мирный судья! отвѣчалъ г-нъ де-Водре прежнимъ насмѣшливымъ тономъ: — я не видалъ примѣра, чтобъ дяди, особенно такіе, у которыхъ сильно пробивается сѣдина, должны были безпокоиться выходить на встрѣчу племянникамъ съ поклонами. Знаю, что въ старину, я, какъ владѣлецъ, зависящій отъ главнаго помѣщика, долженъ бы присягнуть въ верности Ираклію; но въ настоящее время не я ему, а онъ мнѣ обязанъ.

— Если не для г-на маркиза, такъ побезпокойтесь хоть для г-жи маркизы, въ первый разъ пріезжающей въ свой замокъ! возразилъ мирный судья вкрадчивымъ голосомъ: — она, говорятъ, такъ прекрасна, такъ любезна, такъ благородна!

— Вы дотрагиваетесь до моей слабой струны, г-нъ Бобилье, и очень-искусно, — однакожь я не переменю своего намѣренія. Г-жа маркиза мнѣ племянница, и я охотно готовъ видѣться съ нею; но хоть бы она была въ тысячу разъ прелестнѣе и любезнее, все-таки она сама обязана сделать мне первый визитъ. Итакъ, я пришелъ сюда совсѣмъ не для того, чтобъ поклониться маркизѣ, когда она выйдетъ изъ кареты; я оставилъ свою берлогу по дѣлу совершенно-другаго рода, о которомъ вы какъ-будто-бы нѣсколько позабыли.

— По дѣлу съ адвокатомъ Фруадво? сказалъ мирный судья, лицо котораго внезапно омрачилось.

— Именно. Но время проходитъ, а мы толкуемъ о пустякахъ; ужь десятый часъ въ начали. Скоро ли вы откроете засѣданіе?

— Сейчасъ, г-нъ баронъ, сейчасъ… мне кажется, что Фруадво еще не пришелъ… Не-уже-ли вы непременно хотите, чтобъ его, бедняжку, приговорили къ штрафу? прибавилъ судья послѣ минутной нерешимости.

— Непремѣнно хочу, г-нъ мирный судья, непременно! Этотъ бедняжка, какъ вы его называете, самый отчаянный браконьеръ; онъ объявилъ моимъ куропаткамъ войну, и въ-продолженіе трехъ летъ бѣситъ меня до нельзя!.. Чортъ возьми куропатокъ; мне ихъ не жаль, но меня бѣситъ упрямство вашего бедняжки! Еслибъ г-нъ Фруадво попросилъ у меня позволенія охотиться въ моихъ лѣсахъ, я бы, вероятно, не отказалъ ему; но ему пріятнѣе дѣлать мнѣ на зло; такъ ужь я не выпущу его изъ рукъ, если онъ, по счастію, попался мнѣ не за охотничье, а за лѣсное преступленіе! Употреблю всѣ усилія, чтобъ вы осудили его, и, не смотря на недѣльную отсрочку, которую вы ему дали въ прошедшій четверткъ, вопреки моему сопротивленію, вы таки-должны приговорить его къ штрафу, г-нъ мирный судья, ибо дѣло наше ясно, какъ день, продолжалъ баронъ, потирая руки съ видомъ человѣка увѣреннаго въ своемъ дѣлѣ: — ясно, какъ день, хотя въ прошедшее засѣданіе вы и не соглашались съ этимъ.

— Я никогда не говорилъ, чтобъ вы были неправы, г. баронъ, никогда! Въ прошедшій четверткъ я не былъ еще вполнѣ убѣжденъ, и только.

— Надѣюсь, сегодня вы вполнѣ убѣдитесь, потому-что, для дополненія моихъ аргументовъ, къ которымъ вы питаете, какъ кажется, весьма-мало уваженія…

— Ахъ, г. баронъ!

— Для дополненія, говорю, аргументовъ, я запасся двумя консультаціями…

— Двумя консультаціями! вскричалъ старый судья, увидавъ, что бѣда, угрожавшая ему, была еще страшнѣе, нежели онъ полагалъ.

— Именно такъ, г. мирный судья; чтобъ достойнѣе предстать предъ вашимъ почтеннымъ трибуналомъ, я не пожалѣлъ расходовъ.

— Да такимъ образомъ мы и въ часъ не кончимъ!

— Мы кончимъ въ часъ, если г. Фруадво будетъ молчать; что же касается до меня, я изложу все дѣло въ величайшей подробности.

— Помилуйте, да это невозможно! вскричалъ мирный судья съ отчаяніемъ: — цѣлый часъ!

— Положимъ два.

— Два часа! для дѣла, которое можно разсказать въ двухъ словахъ и рѣшить въ пять минутъ! Дѣло ясное, какъ день, сами же вы сейчасъ говорили!

— Помнится, въ прошедшій четверткъ вы вовсе не находили его яснымъ.

— Я былъ неправъ, г. баронъ, совершенно-неправъ; вы видите, я сознаюсь въ этомъ. Я успѣлъ разсмотрить дѣло внимательно. Ваши права неоспоримы, донесеніе лѣсничаго въ порядкѣ, и приговоръ произнесенъ заранѣе. Зачѣмъ же безконечныя пренія? Зачѣмъ чтеніе консультацій, которыя не поведутъ ни къ чему, потому-что я во всемъ убѣжденъ твердо? Зачѣмъ терять въ безполезныхъ словопреніяхъ драгоценное время? Зачѣмъ заставлять ждать обѣдомъ людей, пришедшихъ издалека, г. баронъ?…

— И зачѣмъ, иронически прервалъ его баронъ: — подвергать г. Бобилье непріятности пропустить пріѣздъ г-жи маркизы де-Шатожиронъ?

— Г. баронъ, стоицизмъ былъ бы теперь некстати. Да, вы коснулись моей слабой стороны. Если мнѣ не удастся привѣтствовать г-жу маркизу приличною рѣчью, какъ то дѣлывали въ подобныхъ торжественныхъ случаяхъ мои предки, судьи и старосты, я буду въ отчаяніи, г. баронъ. я буду въ совершенномъ отчаяніи. Это, быть-можете, слабость, но умоляю васъ быть снисходительну къ ней. Вмѣсто безконечной тяжбы, которою вы мнѣ угрожаете… не то, чтобъ мнѣ было непріятно слушать васъ, но вы понимаете, въ такой торжественный день… Итакъ, вмѣсто тяжбы, вмѣсто преній, изложите одни выводы; я уговорю Фруадво отвѣчать двумя словами; не пройдетъ пяти минутъ, дѣло будете рѣшено, и — я свободенъ!

— А драгоцѣнное время?.. А бѣдные люди, пришедшіе издалека?

— Объ этихъ я не безпокоюсь. Сдѣлайте одолженіе, г. баронъ, не откажите мнѣ въ моей просьбъ. При слѣдующей тяжбѣ, которая не замедлите у васъ завязаться, я займусь вами одними цѣлое засѣданіе, если угодно.

— Какъ ни искуситѣльно это обѣщаніе, однакожь, оно въ воспрепятствуетъ мнѣ исполнить сегодня то, что я считаю своею обязанностью.

— Обязанностью?

— Да, обязанностью касательно полеваго сторожа Шамбора, впервые, быть можетъ, исполнившего свою обязанность въ-отношеніи къ жителю Шатожирона-ле-Вьель и донесеніе котораго г. Фруадво въ прошедшій четвѣрткъ назвалъ незаконнымъ. Шамборъ, по моему приказанію, стерегъ мои лѣса; если его обвиняютъ за это, мнѣ слѣдуетъ защищать его, что я и исполню.

— Г. баронъ, умоляю васъ! сказалъ мирный судья взволнованнымъ голосомъ: — вамъ извѣстно, что всѣ Бобилье изъ рода въ родъ были преданнѣйшими слугами Шатожироновъ.

— Знаю, любезный Бибилье, знаю; просите меня о чемъ-нибудь другомъ, и я сейчасъ жъ исполню вашу просьбу; но не требуйте, чтобъ я отказался отъ тяжбы. Вы, вопреки моему требованію, отложили мсъ дѣло на недѣлю, что придало ему нѣкоторый видъ несправедливости, и я знаю, что по этому случаю господа шатожиронскіе гражданѣ ужъ посмѣивались на мой счетъ: мнѣ нужно моральное удовлетвореніе. И могу ли я щадить г. фруадво, когда сегодня жъ утромъ онъ опять стрѣлялъ моихъ куропатокъ въ Трамблёскомъ-Лѣсу?

— Этого въ можетъ быть; васъ обманули, г. баронъ.

— Рабюссонъ сказалъ мнѣ, что онъ чуть-чуть въ поймалъ его на дѣлѣ; а Рабюссонъ никогда не лжетъ.

— За нѣсколько минутъ до явки въ судъ! О, это была бы непростительная дерзость!

— Я то же думаю. Итакъ, вы должны понять, что, отложивъ всѣ прочія причины, я не могу щадить этого неисправимаго браконьера ужь и потому только, что не хочу сдѣлаться посмѣшищемъ для всего края. Быть можетъ, вы уговорили бы меня отказаться отъ тяжбы, но последній поступокъ его перешелъ за границы пустаго дѣла: это уже просто оскорбленіе! Мнѣ очень-прискорбно отказать вамъ, почтеннѣйшій г. мирный судья, но вы сами видите, что г. Фруадво еще сегодня утромъ бросилъ мнѣ перчатку, а я, какъ старый солдатъ, не могу не поднять ея!

— Такъ этотъ проклятый Фруадво одинъ виновникъ бѣды, угрожающей мнѣ въ эту минуту! произнесъ старый судья глухимъ голосомъ, съ негодованіемъ.

Секретарь, занимавшій въ то же время должность экзекутора, какъ обыкновенно бываетъ въ большей части мирныхъ судовъ, появился у двери.

— Г. Бобилье, сказалъ онъ: — девять часовъ давно уже пробило, и народъ начинаетъ ворчать. Прикажете отворить дверь?

Мирный судья бросилъ умоляющій взглядъ на г. де-Водре; но послѣдній, какъ-бы не понявъ этого взгляда, остался холоденъ, непоколебимъ.

— Открыть засѣданіе, сказалъ тогда старый судья, покорившись своей участи, но не успѣвъ удержать вздоха.

Въ ту самую минуту, когда секретарь ушелъ отпирать дверь на улицу, на мѣстъ его появился у входа въ залу Фруадво. Возвратившись въ судъ, молодой адвокатъ узналъ, что мирный судья имѣлъ частный разговоръ съ барономъ де-Водре и остался въ корридорѣ, отдѣлявшемъ мирный судъ отъ конторы мэра; но, услышавъ послѣднія слова стараго судьи, вошелъ въ залу.

Фруадво поклонился съ гордою вѣжливостью г. де-Водре, который, отвѣтивъ ему болѣе-холоднымъ поклономъ, повернулся къ нему спиною и сталъ заводить часы, показавъ этимъ движеніемъ, что въ желаетъ вступать ни въ какіе разговоры.

Увидѣвъ молодаго адвоката, г. Бобилье скоро пошелъ къ нему на встрѣчу и оттолкнулъ его до самой двери, чтобъ удалить его какъ-можно-болѣе отъ барона.

— Фруадво, сказалъ онъ ему тогда измѣнившимся отъ гнѣва голосомъ: — если то, что я узналъ, справедливо, я душевно сожалѣю, что вмѣсто ничтожнаго штрафа въ могу осудить васъ на пять или шесть мѣсяцевъ тюремнаго заключенія.

— Очень вамъ обязанъ, г. мирный судья, отвѣчалъ молодой адвокатъ, ни мало въ смутившись отъ грозной выходки стараго чиновника: — а я еще надѣялся, что вы похвалите меня за мой костюмъ! Что же я сдѣлалъ?

— Охотились ли вы сегодня въ Трамблескомъ-Лъсу?

— Охотился; но вѣдь за это же нельзя посадить на пять или шесть мѣсяцевъ въ тюрьму.

— Нѣтъ, въ вѣрю, хоть вы и признаетесь съ такимъ дерзкимъ безстыдствомъ. За минуту до появленія въ судѣ! Нѣтъ, въ можетъ быть, чтобъ вы до такой степени забыли всѣ законы приличія! Нѣтъ, не вѣрю и не повѣрю, если не увижу доказательствъ!

— Вы ихъ увидите! очень-спокойно отвѣчалъ Фруадво: — они у васъ.

— У меня! вскричалъ мирный судья остолбенѣвъ.

— Вотъ въ чемъ дѣло: возвращаясь изъ Трамблескаго-Лъса, я прошелъ мимо вашего дома. Ваша ключница Туанѣтта стояла у порога и, поздоровавшись со мною, спросила, счастлива ли была моя охота; вмѣсто отвѣта, я подамъ ей двухъ убитыхъ мною куропатокъ: я вѣдь знаю, г. Бобилье, что вы охотникъ до дичи.

Около минуты на лицѣ стараго судьи выражалась нерѣшительность человѣка, незнающаго, растрогаться ли ему, или взбѣситься.

— Фруадво, это мнѣ не нравится, сказалъ онъ наконецъ, избравъ среднее между, снисходительностью и гнѣвомъ: — это случается съ вами слишкомъ-часто, и я повторяю вамъ, что это мнѣ не нравится. Во-первыхъ, мнѣ не нужно вашихъ куропатокъ, хоть я и долженъ признаться, что онѣ всегда отличны, потому-что вы отдаете мнѣ лучшія; сверхъ-того, подобные подарки, получаемые судьею отъ адвоката и слишкомъ-часто повторяемые, могутъ подать поводъ къ непріятнымъ толкамъ; кажется, не говоря уже о другихъ причинахъ, этой одной достаточно для прекращенія злоупотребленія. Въ священномъ писаніи сказано: Xenia et munera exccecant oculos judicum. Вы знаете по-латинѣ лучше меня, слѣдовательно считаю излишнимъ переводить вамъ это изрѣченіе.

— Вы можете быть совершенно спокойны въ этомъ отношеніи, г. Бобилье: мои куропатки не имѣютъ ни намѣренія, ни власти ослѣпить ваше правосудіе.

— Но все-таки это подарки, взятки, который вездѣ и во всѣхъ странахъ не позволено принимать судьямъ; въ римскихъ законахъ подобное преступленіе называлось repetundarum, то-есть, лихоимствомъ.

— Лихоимство по случаю двухъ куропатокъ, даже неначиненныхъ труфелями!

— А по нашимъ стариннымъ законамъ, эти подарки назывались обольстительными или подкупными дарами. Всѣ указы нашихъ королей, Филиппа-Красиваго, изданный въ тысяча-триста-второмъ, Орлеанскій въ тысяча-пятьсотъ-шестидесятомъ, и многіе другіе строжайшимъ образомъ воспрещаютъ принимать подкуппые дары; впрочемъ, правда и то, что яства, питія и, преимущественно, дичина, — словомъ все то, что называлось esculentum и poculentum, никогда не были включаемы упомянутыми указами въ число подкупныхъ даровъ.

— Стало-быть, вы можете ѣсть моихъ куропатокъ безъ малѣйшаго зазрѣнія совѣсти, г. Бобилье, сказамъ молодой адвокатъ, который хотя и зналъ, что муменскіе и блоаскіе указы, вышедшіе послѣ упомянутыхъ, включили и esculentum и poculentum въ анаѳему, до нихъ произнесенную надъ подкупными дарами, но не счелъ за нужное напоминать о нихъ мирному судьѣ.

Толпа, ворвавшаяся въ эту минуту въ залу, прекратила разговоръ судьи съ адвокатомъ. Фруадво, дѣло котораго, какъ отсроченное съ прошедшаго засѣданія, первое подлежало разсмотрѣнію, приблизился къ перегородкѣ, гдѣ стоялъ уже баронъ де-Водре. Мирный судья опустился въ кресло съ видомъ бѣдняка, ведомаго на казнь. Взглянувъ въ окно, нарочно-оставленное имъ открытымъ, на площадь, прислушавшись, не раздается ли хлопанье бича, долго и съ разстановками понюхавъ табака, утеревъ потъ со лба, достойный чиновникъ, весьма-неохотно покорявшійся жестокой необходимости, рѣшился наконецъ произнести рѣшительную фразу:

«Секретарь, вызывайте тяжущихся!»

VIII.
Засѣданіе мирнаго-суда.

Никогда не было такого многочисленнаго стеченія народа въ той зале, гдѣ судилъ и рядилъ г. Бобилье. Слухъ о томъ, что Жоржъ Фруадво, великій адвокатъ, и баронъ де-Водре, значительная особа, будутъ лично тягаться, разнесся по площади, и въ нѣсколько мгновеній зала наполнилась массой зрителей, съ жаднымъ любопытствомъ желавшихъ быть свидетелями ораторскаго поединка. Точно такъ народъ толпился у дверей палаты депутатовъ, когда разнесся слухъ, что г. Тьеръ произнесетъ одну изъ своихъ министерскихъ рѣчей, и что г. Гизо будетъ отвечать ему.

Между любопытными, ворвавшимися въ залу, видны были и пожарные; такъ-какъ г. маркизъ де-Шатожиронъ долго заставлялъ ждать себя, то они позволили себе выйдти изъ рядовъ, но не уходили далеко, чтобъ при первомъ барабанномъ боѣ явиться на свое место.

Когда секретарь, вызвавъ г. Анри де-Шатожирона, барона де-Водре, отставнаго кавалерійскаго полковника, и г. Жоржа Фруадво, адвоката, прочиталъ донесеніе полеваго стража Шамбора на адвоката, судья, по обычаю, попросилъ просителя изложить свои требованія.

— Г. мирный судья, сказалъ баронъ: — позвольте васъ сперва попросить приказать затворить это окно; шумъ съ площади мѣшалъ мнѣ слышать донесеніе, а я желаю, чтобъ всѣ могли меня слышать.

— Вермо, затвори окно, сказалъ г. Бобилье голосомъ несчастнаго, подверженнаго невыносимой пыткѣ съ самаго утра.

Вермо, толстый, краснощекій парень, крайне-боявшійся сквознаго вѣтра и уже втайнѣ проклинавшій окно, открытое за его спиной, поспѣшно исполнилъ приказаніе своего начальника.

— Г. мирный судья, сказалъ тогда г. де-Водре такимъ голосомъ, для услышанія котораго не нужно было только-что принятой предосторожности: — дѣло мое весьма-просто и можетъ быть высказано въ двухъ словахъ.

Г. Бобилье вздохнулъ свободнее, и маленькіе сѣрые глаза его остановились на баронѣ съ выраженіемъ признательности. Хотя онъ весьма-часто испытывалъ, что обѣщаніямъ тяжущихся не совсѣмъ можно вѣрить, однакожь, почтенный судья повѣрилъ утѣшительному вступленію просителя. Мы охотно вѣримъ тому, чего желаемъ.

— Вы слышали донесеніе, справедливость котораго не была оспориваема, продолжалъ баронъ: — позвольте же дополнить вкратцѣ прочитанное.

Новый облегчительный вздохъ вырвался изъ груди мирнаго судьи.

— Три недѣли тому, имѣя надобность ѣхать въ Маконъ и взять съ собою Грегуара Рабюссона, стража моего имѣнія, я приказалъ Жерому Шамбору, полевому стражу шатожиронской общины, присмотреть, во время нашего отсутствія, за моими лѣсами, объявивъ притомъ, что онъ будетъ лично отвѣчать за убытки и поврежденія, причиненные по его недосмотрительности или нехотѣнію.

Жеромъ Шамборъ, на минуту разставшійся со своей артиллеріей, чтобъ послушать чтеніе донесенія, утвердительно кивнулъ лысой головою, возвышавшеюся надъ всѣми прочими головами зрителей и немногимъ уступавшею головѣ самого барона де-Водре.

— Я не безъ намѣренія и не безъ причины сказалъ по нехотѣнію; до-сихъ-поръ Жеромъ Шамборъ, напитанный нѣкоторыми аристократическими идеями, разделяемыми и многими другими гражданами этой общины, смотрѣлъ на крестьянъ Шатожирона ле-Вьель, къ которымъ и я имею честь причислить себя, какъ на людей, стоящихъ гораздо-ниже его, и, следовательно, считалъ унизительнымъ для себя стеречь ихъ имущества.

Хотя слушатели состояли большею частію изъ гражданъ, на которыхъ рикошетомъ упала насмѣшка оратора, однакожь общій смѣхъ послѣдовалъ за этими словами, и все взоры обратились на аристократа-полеваго-стража; онъ же, увидѣвъ себя предметомъ общей веселости, присѣлъ, сравнялся ростомъ со всѣми прочими слушателями и такимъ образомъ скрылся отъ насмѣшливыхъ взглядовъ.

Одинъ мирный судья не принималъ участія въ общей веселости; лицо его, на минуту прояснившееся, видимо омрачалось.

— Впрочемъ, продолжалъ баронъ: — доведя презрѣніе къ бѣднымъ жителямъ Шатожирона-ле-Вьель до забвенія своихъ обязанностей, полевой стражъ Жеромъ Шамборъ слѣдовалъ только примѣру людей, которымъ ввѣрена забота объ этой общинѣ.

Съ помощію этого оборота, г. де-Водре, никогда не пропускавшій случая высказать въ лицо «гражданамъ» — своимъ антипатичнымъ сосѣдямъ, самыя колкія и жесткія правды, началъ вычислять многочисленныя обиды, нанесенныя первенствующимъ селеніемъ бѣдной, притѣсненной деревнѣ. Во время этого отступленія, связывавшагося весьма-натянутою нитью съ сущностью дѣла, любопытно было слѣдить за положеніемъ и физіономіей г. Бобилье. Нагнувшись впередъ на свое бюро, какъ-бы намѣреваясь прервать многорѣчивость барона, бросившись на него со взоромъ, блуждавшимъ отъ часовъ, стрѣлка которыхъ, по его мнѣнію, подвигалась съ неслыханною медленностью, къ окну, въ которое онъ могъ обозрѣть часть площади, не слушая рѣчи барона, но за то прислушиваясь къ малѣйшему наружному шуму, безпрестанно утирая крупныя капли пота, выступавшего на лбу его, болѣе-и-болѣе пачкая носъ табакомъ, котораго уже почти въ оставалось въ красивой золотой табакеркѣ, мирный судья, — да простятъ намъ сближеніе, — походилъ на Улисса, сравненнаго Гомеромъ съ колбасой на сковородѣ, если вѣрить переводу Перро.

— Но, г. баронъ, вскричалъ вдругъ несчастный судья, терпѣніе котораго уже черезъ-чуръ зажарилось на сковородѣ: — позвольте вамъ замѣтить, что всѣ эти подробности ни мало не касаются дѣла.

— Адвокатъ, дѣло идетъ о каплунѣ… насмѣшливо и въ-полголоса произнесъ Фруадво извѣстный стихъ.

— А не объ Аристотель и его политикѣ… договорилъ баронъ, также насмѣшливо взглянувъ на своего противника. — Вы, можетъ-быть, правы, г. Фруадво; а если и г. мирный судья одного мнѣнія съ вами, то я оставлю подробности и пріимусь за сущность дѣла.

— Наконецъ-то! проворчалъ господинъ Бобилье, опустившись въ кресло.

— Никто не обвиняетъ прочитанное донесеніе полеваго стража въ лживости; слѣдовательно, оно справедливо и факты, въ немъ изложенные, говорятъ въ мою пользу. Доказано, что третьяго числа прошедшаго сентября полевой стражъ Жеромъ Шамборъ видѣлъ, какъ г. Фруадво, выходя изъ сосноваго Лагардійскаго-Лѣса, мнѣ принадлежащаго, перелѣзалъ черезъ изгородь, окружающую помянутый лѣсокъ и сломалъ ее. Что дѣлалъ въ моемъ лѣсу господинъ Фруадво? На этотъ вопросъ могутъ, кажется, отвѣчать всѣ, знающіе, что съ качествомъ отличнаго адвоката господинъ Фруадво соединяетъ въ себе сильную страсть къ охотѣ, особенно на чужой землѣ, и репутацію искуснѣйшаго стрѣлка во всемъ округѣ.

Смѣхъ, вполовину заглушаемый уваженіемъ, которымъ пользовался адвокатъ Фруадво, послышался въ залѣ.

— Въ донесеніи не упоминается объ охотничьемъ преступленіи, сказалъ мирный судья, замѣтившій со страхомъ, что проситель готовъ былъ снова отступить отъ своего предмета: — мы должны судить только лѣсное преступленіе.

— Такъ пусть куропатки и бекасы, побитые г-мъ Фруадво въ моемъ лесу, останутся на его совѣсти! Не будемъ отступать отъ обвиненія, изложеннаго въ донесеніи. Поврежденіе изгороди — доказанный фактъ, такъ же, какъ и незаконное вторженіе въ мой лѣсокъ, который, по молодости растеній и изгороди, его окружающей, непремѣнно должно отнести къ категоріи подготовленныхъ земель, о которыхъ гласитъ 13 примѣчаніе 471 статьи уголовнаго кодекса. Справедливы ли эти факты? не желаетъ ли г. Фруадво оспоривать ихъ?

— Считаю излишнимъ отвѣчать на этотъ вопросъ, отвичалъ молодой адвокатъ: — не въ фактахъ дѣло. Столько же излишнимъ считаю оспоривать справедливость донесенія, незаконность котораго сейчасъ докажу.

— Позвольте мнѣ предупредить васъ, возразилъ г. де-Водре, съ самаго начала пренія показывавшій спокойствіе, хладнокровіе и самоувѣренность опытнѣйшаго правовѣда: — я приступаю къ дѣлу прямо и представляю факты на разсмотрѣніе г. мирному суды:, который, вѣроятно, успѣлъ уже изучить это дѣло какъ слѣдуетъ.

— Факты справедливы, поспѣшно сказалъ г. Бобилье съ блестящими отъ нетерпѣнія глазами, старавшійся привесть дѣло къ окончанію: — все затрудненіе заключается въ правильномъ истолкованіи 16 статьи уголовнаго кодекса.

— Благодарю г. мирнаго судью за указаніе мнѣ пути, продолжалъ баронъ съ вѣжливостью, смѣшанною съ ироніей: — но я самъ только-что готовился приступить къ истолкованью этой статьи. Что же сказано въ 16 статьи?

Дворянинъ-сутяга вынулъ изъ кармана книгу, раскрылъ се и прочиталъ первое примѣчаніе упомянутой статьи.

— Вы видите, г. мирный судья, сказалъ онъ потомъ: — что по 16 статьѣ уголовнаго кодекса полевые стражи и лѣсничіе обязаны слѣдить за поврежденіями и убытками, нанесенными сельскимъ и лѣснымъ имуществамъ. Кажется, ясно? Ни исключеній, ни несовмѣстности въ обязанностяхъ этихъ двухъ почтенныхъ чиновниковъ судебной полиціи быть не можетъ. Но до чего доходитъ дерзость софизмовъ! Вамъ говорили и, вѣроятно, еще разъ скажутъ, что изъ расположенія словъ статьи 16 слѣдуетъ…

— Позвольте, прервалъ его Фруадво: — вы напрасно берете на себя трудъ излагать мои причины: я самъ буду защищать себя.

— Адвокатъ! не прерывайте! вскричалъ мирный судья, нетерпеливо ожидавшій рѣшенія спора; вслѣдъ за этими словами, онъ бросилъ на обвиненнаго яростный взглядъ.

— Изъ расположенія словъ статьи 16, скажутъ вамъ, слѣдуетъ, что полевые стражи должны слѣдить за одними полевыми преступленіями, а лѣсничіе за лѣсными, и что ни тотъ, ни другой не имѣютъ права мешаться въ чужія дѣла?

— Да, я это говорю, сказалъ Фруадво: — и докажу.

— Еще разъ повторяю вамъ, адвокатъ, не прерывайте! снова вскричалъ г. Бобилье, на парикѣ котораго волосы, казалось, стали дыбомъ.

— Имѣя возможность опровергнуть ваши доказательства, сказалъ баронъ: — я сперва удовольствуюсь тѣмъ, Что покажу слабость ихъ весьма-простымъ о понятнымъ для всѣхъ разсужденіемъ. Большая часть общинъ, въ числѣ которыхъ находится и шатожиронская, содержатъ совокупными силами только полевыхъ стражей; положимъ же, что у кого-либо изъ владѣльцевъ все имѣніе состоитъ изъ однихъ лѣсовъ, что бываетъ весьма-часто: не-уже-ли онъ долженъ вносить свою долю на содержаніе полеваго стража, не имѣя права требовать отъ него присмотра за его собственностью? Не-уже-ли онъ долженъ быть исключенъ изъ взаимности, одного изъ величайшихъ соціальныхъ законовъ? Онъ будетъ только давать и ничего не получать! Одно это предположеніе достаточно для показанія несправедливости, которую еще положительнѣе подтвердитъ слѣдующій актъ; прошу прислушать.

Увидѣвъ, что баронъ вынулъ изъ кармана и развернулъ листъ бумаги большего формата, всѣ четыре страницы котораго были мелко исписаны, несчастный мирный судья скорчился на своемъ кресли, какъ-бы ощутивъ внезапный припадокъ подагры.

— Но, г. баронъ, сказалъ онъ задыхающимся голосомъ: — мнѣ кажется, что вамъ не за чѣмъ читать этого акта. Вы вполнѣ доказали свои права, нетребуюшія теперь никакихъ поясненій.

— Позвольте, г. мирный судья, возразилъ г. де-Водре, непремѣнно желая, чтобъ то, что онъ называлъ своимъ моральнымъ удовлетвореніемъ, было совершенно и очевидно: — прерывать мои показанія вы можете только въ такомъ случаѣ, когда намѣрены рѣшить процессъ въ мою пользу; а я не думаю, чтобъ мой противникъ сдался безъ боя.

Г. Бобилье съ гримасой отчаянія опустился на спинку кресла.

— Что это нашъ мирный судья сегодня корчится и вертитъ глазами? говорили нѣкоторые изъ присутствующихъ.

Баронъ нарочно старался продлить пытку почтеннаго чиновника; медленно и съ разстановками прочиталъ онъ актъ, не пропустивъ ни одного слова, начиная отъ обычнаго вступленія: Нижеподписавшійся адвокатъ, разсмотрѣвъ все дѣло, до имени перваго маконскаго адвоката, подписаннаго въ концѣ акта.

Во время этого чтенія, нервическія судороги г-на Бобилье мало-по-малу унимались, и онъ впалъ наконецъ въ совершенное разслабленіе органовъ. Когда баронъ кончилъ, онъ всталъ, какъ человѣкъ, освободившійся наконецъ отъ тягостнаго бремени; но въ ту самую минуту, какъ онъ открылъ ротъ, баронъ вынулъ изъ кармана другую бумагу, столь же добросовѣстно исписанную, какъ и первая.

— Послѣ мнѣнія г-на Мишале, заслужившаго европейскую извѣстность, сказалъ неумолимый сутяга: — г. мирный судья, вѣроятно, позволитъ мнѣ прочитать другую консультацію, составленную г-мъ Менестріе, однимъ изъ знаменитейшихъ профессоровъ правъ Дижонской Коллегіи.

— Вермо, сказалъ старый чиновникъ, снова и со стономъ опустившись въ кресла при видъ второй неиспитой еще чаши горечи: — Вермо, пожалуйста, отворите окно… здѣсь душно… Мнѣ дурно.

Секретарь Вермо повиновался, ворча сквозь зубы.

Г-нъ де-Водре прочиталъ консультацію ученаго профессора, ударяя на каждомъ словѣ и съ такими же разстановками, какъ и актъ адвоката, заслужившаго европейскую извѣстность; но такъ-какъ и длиннѣйшая рѣчь должна же имѣть конецъ, то и баронъ, объяснивъ, истолковавъ, разсмотрѣвъ со всехъ сторонъ свой предметъ, нашелъ, вѣроятно, что получилъ достаточное моральное удовлетвореніе, въ нѣсколькихъ словахъ изложилъ заключенія и, поклонившись мирному судьѣ, замолчалъ.

— Теперь защищающійся можетъ говорить, поспѣшно вскричалъ г-нъ Бобилье, вздохнувъ такъ глубоко и продолжительно, какъ-будто-бы только-что вышелъ изъ-подъ колпака пневматической машины.

Адвокатъ никогда не упуститъ случая поспорить, какъ бы неправо ни было его дѣло; а потому Жоржъ Фруадво не оставилъ ни одного изъ аргументовъ своего противника безъ возраженія; но, по озабоченности ли, или по небрежности, или, наконецъ, изъ состраданія къ постоянно-возраставшимъ мученіямъ стараго судьи, говорилъ недолго. Эта неожиданная умѣренность въ словахъ повредила любимому адвокату во мнѣніи его слушателей и въ то же время увеличила изумительное дѣйствіе, произведенное на нихъ безконечною многорѣчивостью г-на де-Водре.

Защищающійся быль умѣренъ въ словахъ, а мирный судья ужь просто скупъ. Не входя въ краснорѣчивыя разсужденія, которыми онъ обыкновенно тѣшилъ болѣе себя, нежели слушателей, онъ рѣзкимъ голосомъ и въ необходимѣйшихъ выраженіяхъ произнесъ приговоръ, по которому осудилъ Жоржа Фруадво на пять франковъ штрафа, maximum пени за совершенное имъ преступленіе; на уплату двадцати франковъ за поврежденіе изгороди и, наконецъ, на уплату проторей-убытковъ по случаю процесса.

— Слѣдующихъ! сказалъ онъ секретарю, когда тотъ написалъ этотъ скорый приговоръ.

Сказавь эти слова, г-нъ Бобилье величественно опустился въ свое кресло и окинулъ все собраніе взоромъ кошки, едва спасшейся изъ лапъ грознаго бульдога и уже показывающей въ свою очередь зубы попавшимся ей мышамъ, готовясь выместить на нихъ испытанный ею страхъ.

— Г-нъ Фруадво, сказалъ баронъ своему побѣжденному противнику: — принимаете ли вы участіе въ слѣдующемъ дѣлъ?

— Нѣтъ, г-нъ баронъ, холодно отвѣчалъ адвокатъ.

— Мнѣ нужно бы переговорить съ вами.

— Я къ вашимъ услугамъ.

— Такъ пожалуйте за мною, потому-что въ этой толпѣ невозможно говорить спокойно.

Баронъ пошелъ къ дверямъ и, не смотря на страшную давку, прочистилъ себе широкою грудью дорогу, по которой послѣдовалъ за нимъ и Фруадво.

— Смотрите, пожалуйста! полковникъ и адвокатъ выходятъ вмѣстѣ! говорили въ толпѣ: — ужь не хотятъ ли они драться?

— Не совѣтовалъ бы я г-ну Фруадво тягаться съ полковникомъ, сказалъ одинъ изъ пожарныхъ, въ качествѣ военнаго отдававшій преимущество г-ну де-Водре, — преимущество, доведенное послѣднею сценою до энтузіазма: — полковникъ однимъ ударомъ кулака побѣдитъ его такъ же, какъ побѣдилъ теперь словами.

Сошедъ съ крыльца, баронъ остановился; за нимъ остановился и молодой адвокатъ.

— Послушайте, Фруадво, сказалъ первый съ фамильярностью, рѣзко противоречившею враждебной вѣжливости, съ которою онъ доселѣ обращался къ нему. — Что это вамъ такъ полюбились мои куропатки?

— Мнѣ кажется, г-нъ баронъ, что теперь я имѣю право любить ихъ, отвѣчалъ молодой адвокатъ, сжавъ губы съ самой иронической улыбкой, ибо думалъ, что противникъ его хотѣлъ употребить во зло свою побѣду, насмѣхаясь надъ нимъ.

— Какъ! вы имѣете теперь право любить, то-есть, бить моихъ куропатокъ?

— Разумѣется, если я плачу за нихъ.

— Правда, возразилъ баронъ смѣясь: — двадцать франковъ за маленькое поврежденіе изгороди дорогонько; и мнѣ кажется, что этимъ штрафомъ нашъ почтенный мирный судья хотѣлъ вознаградить меня за дичь, которую вы стрѣляете у меня каждый день.

— Въ такомъ случаѣ, онъ назначилъ мало, сказалъ Фруадво съ сардонической усмѣшкой: — потому-что тутъ не прійдется и одного су за куропатку.

— Послушайте, Фруадво, возразилъ г-нъ де-Водре, принявъ опять серьёзный видъ: — я понимаю шутку, но не люблю чванства.

— Я не шучу, не чванюсь и не хочу обращать вниманія на то, чего вы не любите или что любите, г-нъ баронъ.

— Нашъ разговоръ принимаетъ дурной оборотъ, сказалъ баронъ съ отеческою строгостью: — я хочу говорить съ вами серьёзно, и потому прошу выслушать меня внимательно.

Не смотря на твердую рѣшимость не отступать ни на шагъ отъ человѣка, котораго онъ считалъ своимъ соперникомъ, и отвѣчать вызовомъ на насмѣшки, Фруадво невольно пересталъ иронически улыбаться и, взглянувъ на величественную наружность отставнаго военнаго, самъ принялъ серьёзный, почтительный видъ.

— Я очень-коротко зналъ и любилъ вашего отца, Фруадво; онъ былъ храбрый, достойный офицеръ; весь нашъ полкъ плакалъ, когда онъ умеръ. Мы вмѣстѣ вступили въ службу и не одинъ разъ имѣли случай подавать другъ другу доказательства самоотверженія, связывающего узы военнаго братства. Вы знаете, что онъ сдѣлалъ для меня при Лейпцигѣ?

— Знаю, г-нъ баронъ, что отцу моему посчастливилось оказать вамъ при Лейпцигѣ незначительную услугу.

— Незначительную услугу! Я былъ раненъ въ правую руку, лѣвая нога моя была придавлена убитымъ конемъ, и около полудюжины австрійскихъ гусаровъ напали на меня и осыпали сабельными ударами; они изрубили бы меня, еслибъ я не былъ защищенъ каской и кирасой. Вотъ въ какомъ пріятномъ положеніи находился я, когда вашъ отецъ подоспѣлъ ко мнѣ на помощь… одинъ — одинъ противъ шести, то-есть, онъ былъ вдвое храбрѣе Горація; и заметьте, что хитростью Римлянина въ этомъ случаѣ нельзя было воспользоваться. Еще нисколько минутъ, и меня изрубили бы въ куски; слѣдовательно, не о раздѣленіи непріятелей надобно было думать, а о пораженіи ихъ: это-то и сдѣлалъ вашъ отецъ, Фруадво. Пока я проклиналъ бѣднаго коня, прижавшаго меня къ земли, вашъ отецъ въ одно мгновеніе убилъ двухъ гусаровъ, а остальныхъ обратилъ въ бѣгство. Минуту спустя, онъ высвободилъ меня и посадилъ на коня одного изъ убитыхъ Австрійцевъ. Это, по-вашему, незначительная услуга?.. А я говорю, что вашъ отецъ спасъ мнѣ жизнь, и пока онъ былъ живъ, онъ могъ располагать всѣмъ, мнѣ принадлежащимъ, не выключая и моей жизни!

Вопреки своей ревности, Фруадво не могъ слышать равнодушно похвалъ, отдаваемыхъ памяти его отца такимъ опытнымъ судьею въ военномъ дѣлѣ.

— И такъ, я былъ другомъ вашего отца, продолжалъ баронъ: — и не имею никакой серьёзной причины быть врагомъ его сына. Я тягался съ вами сегодня только потому, что не могъ же не поддержать жалобы, поданной полевымъ стражемъ; впрочемъ, я имѣю привычку не уступать никому въ свѣтѣ оспориваемыхъ у меня законныхъ правь. Но такъ-какъ теперь дело кончено, то выслушайте меня: раздайте бѣднымъ двадцать франковъ штрафа и стрѣляйте у меня въ лѣсу, сколько вамъ заблагоразсудится. Чортъ возьми! хоть вы и отчаянный истребитель дичи, но все-таки, изъ состраданія ко мнѣ, оставите и на мою долю несколько куропатокъ!

Это неожиданное предложеніе и, въ-особенности, веселый и добродушный тонъ, увеличивавшій его цену, превратили въ видимое смущеніе волненіе, произведенное въ душѣ молодаго адвоката разсказомъ о геройскомъ подвигѣ отца его.

— Г. баронъ, сказалъ онъ, заикаясь на каждомъ словѣ: — я вполнѣ умѣю цѣнить все великодушіе вашего предложенія… Но послѣ того, что произошло сегодня между нами… я менѣе всякаго другаго имѣю права на подобную милость… о которой я, впрочемъ, не просилъ; а потому позвольте мнѣ… не принимать вашего предложенія.

— Какъ! вы отвергаете мое предложеніе? вскричалъ г. де-Водре съ изумленіемъ.

— Да, г. баронъ.

— Вы, страстный охотникъ, отказываетесь отъ позволенія охотиться въ моихъ лѣсахъ, самыхъ изобильныхъ дичью во всемъ округѣ!

— Отказываюсь, г. баронъ.

— Вотъ новость! сказалъ смѣясь помѣщикъ: — мы некогда называли вашего отца чудакомъ, оригиналомъ; но теперь вижу, что вы не уступили бы ему. Вы до-сихъ-поръ не хотѣли просить у меня позволенія изъ гордости — это я понимаю; но ужь воля ваша, не понимаю, съ какой стати вы отказываетесь отъ позволенія, когда я самъ предлагаю вамъ его, а вамъ, вѣроятно, извѣстно, что я не слишкомъ-щедръ въ этомъ отношеніи. Это ужь не оригинальность, а странность!

— Положимъ такъ; я человѣкѣ странный… сказалъ Фруадво, принужденно улыбаясь.

— Не-уже-ли мои куропатки будутъ хуже отъ-того, что вы можете стрѣлять ихъ съ моего разрѣшенія?

— Можетъ-быть.

— Слѣдовательно, охота нравится вамъ только какъ запрещенный плодъ?

— Именно, г. баронъ, отвѣчалъ молодой адвокатъ съ непринужденною веселостью: — меня притягиваетъ только прелесть запрещеннаго плода; съ вашимъ позволеніемъ въ карманѣ, я далеко не буду имѣть того удовольствія, какое испытывалъ прежде.

— Въ этомъ отношеніи вы похожи на иныхъ женщинъ, которыхъ я знавалъ никогда: въ любовникѣ своемъ онъ менѣе любили его-самого, нежели мысль объ опасности, которую нужно было преодолѣвать, чтобъ видѣться съ нимъ.

— Этимъ самымъ объясняется и моя преступная страсть къ вашимъ куропаткамъ, — страсть, впрочемъ, навсегда угасшая послѣ вашего благосклоннаго предложенія. Съ этого дня г. баронъ даю вамъ честное слово: ваши лѣса будутъ для меня священны.

Г. де-Водре устремилъ на молодаго адвоката испытующій взоръ.

— Итакъ, вы серьёзно отказываете мнѣ?

— Очень-серьёзно.

— Я никогда не краснѣлъ отъ того, что былъ обязанъ жизнію вашему отцу: не-уже-ли вы стыдитесь принять отъ меня бездѣлицу?

— Ни мало, г. баронъ; но вы напрасно отъискиваете новыя причины моему отказу; остановимся на вашемъ первомъ предположеніи. Я человѣкъ странный, и этого достаточно для объясненія моего поведенія.

Баронъ снова посмотрѣлъ на молодаго человѣка съ проницательнымъ вниманіемъ; но ни одинъ мускулъ на лицѣ адвоката не измѣнилъ его тайной мысли.

— Довольно, г. Фруадво, сказалъ минуту спустя отставной полковникъ, на лицѣ котораго выразилась съ трудомъ удерживаемая иронія.

Они вѣжливо раскланялись, и г. де-Водре, перешедъ площадь, направился къ мосту; это была дорога къ кузнечному заводу, гдѣ ожидала его госпожа Гранперренъ.

Нѣсколько минутъ спустя, въ группахъ, покрывавшихъ площадь, произошло внезапное волненіе, причиною котораго былъ курьеръ, показавшійся изъ-за угла, близь гостинницы Коня-Патріота. Этотъ предшественникъ маркиза де-Шатожирона былъ красивый парень съ черными бакенбардами, въ голубой курткѣ, украшенной золотымъ шитьемь и стянутой въ талье кушакомъ, къ которому былъ прицѣпленъ охотничій ножъ. Мелкой рысью проскакалъ онъ по площади черезь толпу любопытныхъ, которые, рискуя быть раздавленными, стремились впередъ, чтобъ только поближе посмотрѣть на вѣстника, остановившееся наконецъ у тріумфальной арки.

— Скоро ли будетъ г. маркизъ? спросилъ его скоро-подоспѣвшій лейтенантъ Филиипъ Амудрю.

— Я перегналъ г. маркиза пятью минутами, не болѣе, отвѣчалъ курьеръ: — онъ сейчасъ будетъ.

— Пожарные, по мѣстамъ! закричалъ лейтенантъ громкимъ голосомъ.

Барабанщикъ Туано такъ отчаянно сталъ колотить по своему бaрaбaну, что всѣ пожарные въ суматохѣ высыпали изъ залы засѣданія и однимъ скачкомъ спрыгнули съ крыльца.

Услышавъ барабанный бой, г. Бобилье вскочилъ съ кресла.

— До будущаго четвертка! закричалъ онъ еще болѣе громкимъ и рѣзкимъ голосомъ, нежели лейтенантъ пожарной команды.

— Но, г. мирный-судья… сказалъ дядя-Кокаръ, оправдывавшій въ это время своихъ барановъ отъ обвиненія въ незаконной пастьбѣ по чужимъ лугамъ.

— Засѣданіе кончено, старый болтунъ! прервалъ его мирный судья, поспѣшно сходя съ ступеней возвышенія.

— Но, г. мирный-судья, я живу въ трехъ льё отсюда; три льё сюда, да три назадъ, вѣдь это шесть льё! Подумайте: не-уже-ли мнѣ опять терять понапрасну цѣлый день за клочокъ травы, съѣденной моими баранами; вѣдь это…

Старый, близорукій крестьянинъ могъ проговорить до другаго дня, не опасаясь быть прерваннымъ. Съ первыхъ словъ его, г. Бобилье, забывъ, вѣроятно, о томъ, что онъ сказалъ за нѣсколько минутъ предъ тѣмъ о драгоцѣнномъ для его подсудимыхъ времени, исчезъ въ маленькую дверь, находившуюся за его кресломъ и ведшую изъ залы засѣданія въ гардеробную.

IX.
Пріѣздъ въ замокъ.

На площади былъ шумъ, суматоха, волненіе; но вскорѣ во всемъ возстановился порядокъ.

Пожарные, поспѣшно выстроившись въ два ряда, образовали линію передъ тріумфальной аркой; такимъ-образомъ, любопытные были удалены, и вокругъ арки образовалась открытая площадка.

Въ то же время, около двадцати молодыхъ людей, ожидавшихъ до-тѣхъ-поръ на парадномъ дворѣ, вышли передъ рѣшетку подъ предводительствомъ одного изъ своихъ, ведшаго за тесемку толстаго барана, обвѣшаннаго лентами.

Съ другой стороны, отворилась дверь въ церковь, и изъ нея вышла толпа молодыхъ дѣвушекъ одинаково-одѣтыхъ, въ бѣлыхъ платьицахъ и украшенныхъ голубыми, красными, желтыми лентами, наподобіе барана и столбовъ арки. Излишнимъ считаемъ прибавлять, что это были цвѣта Шатожироновъ. Благодаря близости города Шалона-на-Саонѣ, распорядитель праздника могъ раздать ленты, съ которыми было связаны рыцарскія воспоминанія, въ такомъ же изобиліи, въ какомъ это дѣлаютъ въ Англіи кандидаты на выборы.

Нз представляя поэтическаго зрѣлища аѳинскихъ теорій, этотъ отрядъ Бургиньйонокъ, съ живыми глазками, съ персиковымъ цвѣтомъ и веселымъ выраженіемъ лица, еще болѣе оживленнаго маленькими круглыми чепчиками, имѣлъ свою прелесть. Двѣ изъ нихъ, не самыя хорошенькія, но самыя почетныя, несли большую корзину, наполненную цвѣтами. Одна изъ этихъ избранныхъ была дочь мэра, другая — сестра сборщика податей, и какъ на досадовали прочія на это предпочтеніе, однакожь ни одна изъ нихъ не осмѣлилась оспоривать у такихъ грозныхъ дѣвицъ высокой чести представить новой владѣтельницѣ замка корзину съ цвѣтами.

Сельскія пѣвицы въ порядкѣ прошли черезъ площадь и собрались подъ самой аркой, почетнымъ постомъ, назначеннымъ для нихъ семидесятилѣтнимъ дамскимъ угодникомъ, г. Бобилье.

За этой милой паствой шелъ священникѣ Доммартенъ, блѣдный и желчный молодой человѣкъ, въ чертахъ котораго Лафатеръ навѣрное открылъ бы характеристическіе признаки честолюбія.

Размѣстивъ своихъ хористокъ, священникъ подошелъ къ мэру Амудрю, въ первый разъ въ жизнь свою подвязавшему трехцвѣтный шарфъ по собственному побужденію.

Между-тѣмъ, и прочія лица, о которыхъ мы уже упоминали, не оставались безъ дѣла посреди общаго волненія.

Съ помощію кремня и огнива, которыми запасся полевой сторожъ, онъ зажегъ фитиль и, готовясь палить по первому знаку, стоялъ вытянувшись передъ своимъ снарядомъ.

Адвокатъ Фруадво занялъ мѣсто на крыльцѣ мирнаго суда, подобно любопытнымъ высшаго круга, непрезирающимъ народныхъ праздниковъ, но непринимающимъ въ нихъ участія и любующимся ими издали.

И виконтъ де-Ланжеракъ, окончивъ, вероятно, свое трудное посланіе, сошелъ на площадь съ огромнымъ букетомъ въ рукахъ. Поплатившись несколькими толчками, — ибо шатожиронскіе граждане были не совсѣмъ вѣжливы и уступчивы, — онъ наконецъ пробился черезъ толпу и добрался до тріумфальной арки.

Наконецъ, на порогѣ гостинницы Коня-Патріота появился Туссенъ-Жиль, опустившій обе руки въ карманы своей карманьйолки и нахлобучившій красную шапку на глаза. И безъ того уже неласковая физіономія капитана-демократа выражала въ эту минуту сильную досаду, которую онъ старался скрыть подъ видомъ презрительнаго состраданія; но неумеренные клубы дыма, извлекаемые имъ изъ трубки, изобличали его тайное бешенство, точно такъ, какъ усиливающійся дымъ кратера изобличаетъ внутреннюю ярость вулкана.

Священникъ Доммартенъ и мэръ Амудрю стояли одни передъ тріумфальной аркой; это было место, отведенное распорядителемъ праздника начальству селенія.

— Господинъ пасторъ, сказалъ Амудрю, нисколько минутъ уже осматривавшійся съ безпокойствомъ: — не-уже-ли г-нъ Бобилье не явится въ эту критическую минуту?

— Если не явится, такъ мы обойдемся и безъ него, отвѣчалъ отрывисто молодой священникъ, по-видимому, радовавшійся отсутствію судьи, потому-что въ Шатожироне господствовала тайная вражда между судебною и духовною властями.

— А какъ же намъ быть, возразилъ Амудрю: — если онъ не прійдетъ во-время, чтобъ произнести рѣчь?

— Тогда достаточно будетъ и моей, также лаконически возразилъ пасторъ.

Въ это время, вдали послышалось громкое щелканье бича.

Священникъ обратился къ церкви и поднялъ руку. По этому знаку, два юные обитателя Шатожирона, шалуны въ будни, звонари по Воскресеньямъ, ловко уцѣпились за двѣ толстыя веревки, пропущенныя сквозь потолокъ портика и недостигавшія до земли футовъ на шесть; колокола зашевелились, и вскорѣ весело раздался звонъ ихъ.

Господинъ Бобилье скоро переодѣлся въ маленькомъ кабинетѣ, служившемъ ему гардеробной; но какъ ни спѣшилъ почтенный мирный судья, онъ не могъ, однакожь, воспротивиться желанію посмотрѣть въ зеркало, въ порядкѣ ли были локоны парика его. При первомъ звукъ колоколовъ, зеркало выпало у него изъ рукъ, и онъ пустился бѣжать изъ гардеробной съ живостію, изумительной въ его лѣта. Въ нѣсколько секундъ пробѣжалъ онъ залу засѣданія, корридоръ, соскочилъ съ лѣстницы и добѣжалъ до тріумфальной арки. Тамъ онъ нѣсколько успокоился и, осмотрѣвшись внимательно, нашелъ, что всѣ было въ порядкѣ и всѣ по своимъ мѣстамъ. Строгая точность, съ которою были исполнены его приказанія и чудный эффектъ его распоряженій вызвали на лицо его выраженіе гордаго самодовольствія; раскрывъ табакерку, онъ подошелъ съ улыбающимся видомъ къ сановникамъ, тріумвиратъ которыхъ дополнилъ своей особой.

— Ну, что, господа? сказалъ онъ, подчуя ихъ табакомъ: — какъ вы думаете? Мнѣ кажется, что пойдетъ?

— Карета подъѣзжаетъ; станемте же по своимъ мѣстамъ, господа! возразилъ священникъ, сдѣлавъ знакъ мэру стать съ лѣвой стороны его, а мирному-судвъ съ правой.

Тогда возобновилась сцена, бывшая въ тюльерійскомъ дворцѣ при утвержденіи консульства. Съ такою же ловкостью и быстротою, съ какою Бонапарте разстроилъ намѣреніе аббата де-Сіёйя, г-нъ Бобилье взялъ мэра за руку, быстро оттолкнулъ его въ сторону, и самъ, выступивъ шагомъ впередъ, очутился между своими товарищами.

— Г-нъ мирный судья, сказалъ священникъ, на блѣдномъ лицъ котораго выступила легкая краска: — вы занимаете мое мѣсто?

— Ни мало, г-нъ пасторъ, это мое мѣсто, сухо отвѣчалъ старый чиновникъ.

— Однакожь, духовенству всегда принадлежало первое мѣсто въ народныхъ празднествахъ.

— Принадлежало, можетъ-быть.

— И принадлежитъ понынѣ. Удивляюсь, что человѣкъ вашихъ лѣтъ, человѣкъ, которому приписываютъ религіозныя чувства, можетъ оспоривать…

— Г-нъ пасторъ, оставьте въ покоѣ мои лѣта и мои религіозныя чувства, и повѣрьте, что въ эту минуту каждый изъ насъ на своемъ мѣстѣ.

Священникъ Доммартенъ укусилъ себѣ губу до крови.

— Повѣрьте и вы, продолжалъ онъ съ притворнымъ спокойствіемъ: — что не по чувству личнаго тщеславія требую я перваго мѣста: Господу извѣстно, что еслибъ это зависѣло отъ меня, я запалъ бы послѣднее мѣсто; но я долженъ поддержать честь своего званія.

— И у меня есть свое званіе, г-нъ пасторъ, и постарше вашего.

— Г-нъ мирный судья! продолжалъ священникъ, лицо котораго, покраснѣвъ на секунду, покрылось синеватою блѣдностью:

— Берегитесь, г-нъ мирный судья!

— Чего, г-нъ пасторъ?

— Объявляю вамъ, что если вы будете еще спорить, я почту вашъ поступокъ оскорбительной выходкой противъ моихъ правъ.

— Вашихъ правъ, г-нъ пасторъ?

— Да, моихъ правъ.

— Знаете ли вы, г-нъ пасторъ, императорскій декретъ отъ 24 мессидора, XII года? иронически спросилъ старый чиновникъ.

— Какое мнѣ дѣло до этого декрета?

— Весьма-важное, ибо онъ рѣшаетъ нашъ споръ. Совѣтую вамъ, г-нъ пасторъ, прочесть его; вы узнаете, что первые президенты судовъ имѣютъ первенство надъ архіепископами; въ Шатожиронѣ вы архіепископъ, а я первый президентъ. Слѣдовательно, имѣю первенство надъ вами и — не уступлю его!

Съ этими словами, г-нъ Бобилье топнулъ ногою, какъ-бы желая вкорениться въ земли.

— Ложное примѣненіе! вскричалъ молодой священникъ, невольно разгорячаясь: — между священникомъ и архіепископомъ есть только одна степень, а между мирнымъ судьею и первымъ президентомъ десять!

— Прочтите декретъ 24 мессидора, возразилъ чиновникъ съ насмѣшливой улыбкой: — правда, въ немъ и не упоминается о простыхъ священникахъ, но за то въ немъ опредѣляются мѣста мирныхъ-судей въ народныхъ торжествахъ; повторяю вамъ, г-нъ пасторъ, прочитайте декретъ 24 мессидора.

— Г-нъ Бобилье, я не хочу заводить здѣсь шума, сказалъ молодой священникъ, даже губы котораго поблѣднѣли отъ гнѣва: — но предувѣдомляю васъ, буду жаловаться.

— Кому?

— Нашему епископу.

— А я доложу объ этомъ дѣлѣ дижонскому генеральному прокурору; и такъ-какъ нѣтъ никакого сомнѣнія, что его преосвященство читалъ декретъ 24 мессидора, который и вамъ не худо бы прочесть, г-нъ пасторъ, то жалоба ваша будетъ недѣйствительна.

Во время этого разговора, происходившаго очень-быстро, мэръ Амудрю, настоящій Рожѣ Дюко шатожиронскаго консульства, не произнесъ ни одного слова, ибо робкій администраторъ, которому и третье мѣсто было уже въ тягость, не думалъ ни у кого оспаривать страшнаго перваго мѣста.

Въ то самое время, когда священникъ, блѣднѣвшій болѣе и болѣе, хотѣлъ возражать, страшная пальба и трескотня, заставивъ его замолчать, прекратили споръ.

Полевой стражъ, о высокомъ ростѣ котораго мы уже упоминали, поднявшись на ципочки, могъ видѣть все, что происходило на другомъ концѣ плошади. Не спуская глазъ съ угла, изъ-за котораго выѣхалъ курьеръ, онъ первый замѣтилъ экипажъ. Немедля ни минуты, приложилъ онъ фитиль къ первой пушке и, воинственно пройдя весь фронтъ своей баттареи, продолжалъ салютовать съ точностію, которою могъ бы похвастать искуснейшій артиллеристъ.

Дикимъ крикомъ приветствовали ребятишки канонаду, ожидаемую съ такимъ нетерпѣніемъ; колокола загудѣли съ удвоенною силою; наконецъ, посреди этого шума, барабанщикъ Туано, поддаваясь внезапному влеченію, принялся бить походъ точно для короля, между-тѣмъ, какъ начальникъ приказалъ ему бить сборъ; почесть, отдаваемая обыкновенно принцамъ крови, казалась достаточною для маркиза.

Въ нѣсколько мгновеній, все селеніе огласилось великолѣпнымъ шумомъ, отъ котораго даже глухой могъ бы прослышать. Мѣдь гудѣла, порохъ палилъ и трещалъ, тысячи неясныхъ криковъ дополняли гармонію, и солнце, вполнѣ освѣщавшее тріумфальную арку и фасадъ замка, какъ-бы снисходительно спустилось ниже, чтобъ вблизи слышать концертъ.

Экипажъ, при появленіи котораго разразился этотъ общій взрывъ шума, была дорожная коляска съ гербами и опущенной крышкой, вѣроятно для того, чтобъ особы, сидѣвшія въ ней, могли видѣть, не будучи сами видимы; почтальйоны, въ праздничныхъ платьяхъ, изо всей мочи размахивали и хлопали кнутами. На козлахъ сидѣли два лакея въ парадной шатожиронской ливреѣ, состоявшей изъ синяго фрака, обшитаго галунами, съ желтыми и красными шерстяными треугольничками. Двѣ горничныя сидѣли сзади; подобно всемъ особамъ этого званія, онѣ нарядились въ большія соломенныя шляпки, чтобъ защитить лицо отъ загара, и въ плащи съ длинными воротниками, чтобъ защититься отъ холода; сверхъ того, онъ запаслись зонтиками большими и малыми, теплыми ботинками, туалетными принадлежностями, съестными припасами, — словомъ, всѣми вещами, которыми обыкновенно запасаются въ дорогу горничныя знатныхъ господъ.

Внутренность коляски требуетъ подробнѣйшаго описанія.

Въ коляскѣ, направо, небрежно лежала на подушкахъ женщина летъ пятидесяти; лицо и вообще вся осанка ея находились, повидимому, въ безпрестанной борьбѣ съ непоколебимою дѣйствительностью ея лѣтъ. Слишкомъ-черныя брови, розовыя щечки, отставшія по-крайней-мѣрѣ двадцатью годами отъ остальной части лица; густые волосы на вискахъ и весьма-рѣдкіе сзади, скрытые, однакожь, искусно-придуманными чепцами, — все въ этой женщинѣ было искусство, притязаніе на молодость и кокетство. Костюмъ ея состоялъ изъ розовой шляпки, украшенной кружевами и цвѣтами, изъ кашмирской шали, бѣлое поле которой исчезало подь самыми уродливыми рисунками самыхъ рѣзкихъ цвѣтовъ, и изъ зеленаго атласнаго платья, прикрѣпленнаго спереди огромной брильянтовой брошкой. Этотъ простенькій сельскій нарядъ былъ дополненъ серьгами, браслетами, часами, флакончиками, лорнетами, — словомъ, цѣлой лавкой галантерейныхъ вещей.

Г-жа Бонвало, или, какъ стояло на ея визитныхъ карточкахъ, вдовствующая г-жа де-Бонвало, была тёща г-на маркиза де-Шатожирона; мы будемъ еще имѣть случай говорить объ этой зрѣлой и жеманной красотѣ.

По лѣвую ея сторону сидѣла молодая женщина, лѣтъ двадцати-трехъ, лицо, манеры и нарядъ которой составляли рѣзкій контрастъ съ устарѣлымъ кокетствомъ и яркимъ туалетомъ -я матери. Простенькая соломенная шляпка, подвязанная свѣжими ленточками зеленаго цвѣта, сѣренькая мантилья, а подъ нею шелковое двуличневое платье, составляли весь туалетъ ея; но самое утончнное кокетство не придумало бы ничего изящнѣе: — съ такою граціозною гармоніею этотъ скромный нарядъ шелъ къ кроткому и веселому личику, къ шелковистымъ русымъ волосамъ и гибкой, благородной, стройной таліи героини празднества.

Спереди, противъ г-жи Бонвало, сидѣлъ маркизъ Ираклій де-Шатожиронъ. Онъ былъ красивый молодой человѣкъ, съ аристократическою и даже нѣсколько-высокомѣрною физіономіею. Исключая цвѣтъ волосъ, почти столь же русыхъ, какъ и у жены его, онъ походилъ на своего дядю, хотя былъ нъсколько-ниже его ростомъ; подобно дядѣ своему, онъ не брилъ бороды, съ тою только разницею, что съ его стороны это было подчиненіе модѣ, между-тѣмъ, какъ помѣщикъ небрилъ бороды только во избѣжаніе лишней траты времени.

Возлѣ маркиза находилась молодая, свѣженькая и полная крестьянка въ высокомъ чепцѣ, наподобіе нормандскихъ. На рукахъ у нея былъ ребенокъ, закутанный въ длинную бѣлую кашмировую шубу и преважно сосавшій игрушку съ золотыми побрякушками, украшенную кораллами, цветъ которыхъ сливался съ цвѣтомъ нѣжныхъ губокъ малютки.

Подъѣзжая къ площади, почтальйоны, скакавшіе до-сихъ-поръ въ галопъ, не думали удерживать ретивыхъ коней, не смотря на толпившійся народъ; но маркизъ, опасаясь несчастія или считая подобный въѣздъ неприличнымъ для такого торжественнаго случая, приказалъ имъ ѣхать шагомъ.

— Да это премило! вскричала г-жа Бонвало, когда, при поворотѣ на площадь, взору ея представился замокъ, тріумфальная арка съ живописнымъ гербомъ, блестящія каски пожарныхъ, стоявшихъ подъ ружьемъ, тысячи головъ любопытныхъ зрителей, — словомъ, вся площадь, облитая солнцемъ, усыпанная движущимся народомъ и оглашаемая радостными восклицаніями.

Салютованіе изъ пушекъ или, лучше сказать, пороховыхъ ящиковъ, раздававшееся въ эту минуту, а черезъ-чуръ почетный бой барабанщика Туано превратили удовольствіе, доставленное жеманной вдове колокольнымъ звономъ, въ восторгъ.

— Да это прелестно! Это очаровательно! повторяла она, осматриваясь во вся стороны. — Колокола! барабаны! пушки! Это королевскій пріемъ! Маркизъ, поздравляю васъ! Все, что я вижу и слышу, — прелестно, очаровательно!.. Посмотри, посмотри, Матильда, какъ всѣ эти крестьяне почтительны! Все сняли шляпы, всѣ до одного!

Въ это мгновеніе, г-жа де-Бонвало, граціозно раскланиваясь во всѣ стороны, замѣтила Туссена-Жиля, продолжавшего курить, посмѣиваться и бѣситься на порогѣ своей гостинницы. Вмѣсто того, чтобъ отвесть взоръ отъ этой непріятной физіономіи, тёща маркиза сжала губы и съ пленительной улыбкой кивнула капитану пожарной команды, вероятно для того, чтобъ заставить его снять красную шааку, разстроивавшую гармонію массы обнаженныхъ головъ. Съ искреннимъ прискорбіемъ мы должны сказать, что на это не совсѣмъ-безкорыстное приветствіе трактирщикъ-республиканецъ презрительно выпустилъ изо рта густой клубъ дыма.

— Фи! неучъ! вскричала старая кокетка, невыразимо оскорбленная дерзостью трактирнаго я.

— Сударыня, сказалъ маркизъ, презрительно улыбаясь: — не удивляйтесь дерзости человѣка въ красной шапке: онъ удостоиваетъ меня своею непріязнію.

Маркиза де-Шатожиронъ, казалось, мало обращала вниманія на оживленную сцену, зрѣлище которой представлялось глазамъ ея. Все вниманіе ея сосредоточивалось на ребенкѣ; развеселенный оглушительнымъ шумомъ, онъ бился въ рукахъ кормилицы и съ изумленіемъ смотрѣлъ на толпу своими большими, свѣтлыми глазами.

Когда коляска подъехала къ пожарнымъ, маркизъ Ираклій, подносившій до-сихъ-поръ нѣсколько разъ руку къ шляпе, совершенно снялъ ее и началъ раскланиваться въ обѣ стороны; тёща подражала ему съ пріятною улыбкою и махая платкомъ.

— Добрые люди! добрые люди! повторяла она съ выраженіемъ благосклоннаго покровительства: — исключая этого гадкаго человѣка въ красной шапке, все это очень-добрые люди; не правда ли, маркиза?

— Конечно, маменька; но посмотрите, какъ весело Полинѣ.

Съ этими словами, глаза молодой женщины опять обратились съ любовію на милое личико ея маленькой дочки, которая веселилась больше прежняго, смотря на блестящія каски пожарныхъ,

Коляска, описавъ четверть круга, остановилась правымъ бокомъ противъ тріумфальной арки, передъ которою, какъ мы уже сказали, стояли рядомъ три главные сановника селенія.

Г-нъ Бобилье, еще более обрадованный побѣдою, одержанною надъ священникомъ, ступилъ три шага впередъ прежде, нежели лакеи успѣхи открыть дверцы. Сначала онть поклонился съ важнымъ и вмѣстѣ почтительнымъ видомъ г-жѣ Бонвало, пестрота которой невольно привлекла взоръ его; потомъ съ признательностію пожалъ протянутую къ нему руку маркиза и заговорилъ торжественнымъ голосомъ:

— Г-нъ маркизъ, г-жа маркиза! какой прекрасный день…

— Постойте, любезный г-нъ Бобилье, прервалъ его маркизъ, удерживаясь отъ улыбки: — уваженіе къ вамъ не позволяетъ мнѣ выслушать вашей рѣчи сидя; позвольте намъ выйдти изъ коляски.

Лакеи, настоящіе Парижане, успѣли уже помѣняться насмѣшливыми замѣчаніями касательно забавной фигуры мирнаго судьи и другихъ, не менѣе потѣшныхъ Шатожиронцевъ.

Маркизъ первый выскочилъ изъ коляски и намѣревался высадить свою тещу; но старый чиновникъ рѣшительно тому воспротивился.

— Г-нъ маркизъ, сказалъ онъ съ почтительною живостію и снимая съ правой руки перчатку, какъ человѣкъ, знающій всѣ правила этикета: — позвольте мнѣ требовать привилегіи, которою пользовались всѣ мои предки. Въ такой прекрасный день, когда г-жа маркиза де-Шaтижиронъ впервые ступаетъ на шатожиронскую землю, мнѣ принадлежитъ честь помочь ей выйдти изъ экипажа.

— Любезный Бобилье, я нимало не намѣренъ оспоривать вашихъ привилегій, отвѣчалъ маркизъ улыбаясь: — но позвольте мнѣ сперва высадить г-жу Бонвало.

Слова эти были сопровождаемы значительнымъ взглядомъ, и старый чиновникъ покраснѣлъ до ушей, узнавъ свою ошибку, которая, впрочемъ, ни мало не повредила ему во мнѣніи любезной вдовы.

— Этотъ старичокъ очень-безобразенъ, сказала она вполголоса, опираясь на руку маркиза: — но очень-любезенъ.

За тѣмъ г-нъ Бобилье могъ воспользоваться тѣмъ, что называлъ привилегіею своихъ предковъ: сообразуясь съ старинными законами церемоніала, онъ подалъ не руку, а обшлагъ своего рукава г-жѣ де-Шатожиронъ. Поблагодаривъ его граціозной улыбкой, маркиза коснулась руки его и легко соскочила на земь.

За нею вышла изъ коляски кормилица, съ которой не сходилъ бдительный взоръ молодой матери.

— Теперь, г. мирный судья, и вы, господа, прибавилъ маркизъ, поклонившись мэру и пастору: — можете совершенно располагать нами.

X.
Торжественный пріемъ.

— Г. маркизъ, г-жа маркиза! началъ декламировать г. Бобилье, еще разъ поклонившись: — какъ прекрасенъ этотъ день для всего, нашего края вообще и для меня въ-особенности! Какъ прекрасенъ день возвращенія въ жилище своихъ предковъ потомка славнаго и знаменитаго рода; день, давно-желанный и нетерпеливо-ожиданный; день, заря котораго преисполнила наши сердца радостно; день, воспоминаніе о которомъ сохранится въ нашей памяти долго… что я говорю? не долго, а вечно сохранится онъ въ сердцахъ нашихъ…

Тутъ старый чиновникъ остановился, отъ-того ли, что сильное волненіе прервало слова его, или отъ-того, что онъ чуть не задохся, безъ остановки и не переводя дыханіе проговоривъ вступленіе къ своей речи.

— Много ли еще будетъ этихъ дней? сардонически спросилъ сяященникъ мэра

Но робкій администраторъ до того былъ занятъ двумя или тремя словами, которыя ему самому надобно было произнесть и которыхъ онъ не переставалъ повторять про себя, что даже улыбкой не отвѣтилъ на насмѣшливый вопросъ.

— …День, наконецъ, замѣчательнѣйшій и драгоцѣннѣйшій изъ всѣхъ дней, ибо приносить намъ счастіе во образѣ ангела; да, хотя мы сегодня въ первый разъ имѣемъ счастіе зреть очаровательныя черты вашего лица, г-жа маркиза, за то ваши добродѣтели давно уже намъ известны; теперь же, когда намъ даровано счастіе соединить восторгъ зрѣнія съ признательностію сердца, блаженство наше совершенно, и намъ остается только благодарить небо за этотъ вдвойне-счастливый день.

— Еще день, проговорилъ пасторъ насмешливо: — конецъ стоить начала.

— Прекрасно, прекрасно! произнесла вслухъ г-жа де-Бонвало, ибо, надеясь, что ораторъ скажетъ и ей привѣтствіе, она сочла за нужное поощрить его.

Но, вместо того, чтобъ приблизиться къ вдовѣ, принимавшей уже величественно-граціозную позу, г. Бобилье подошелъ къ кормилице и своими сухими, костлявыми пальцами взялъ руку маленькой Полины, съ изумленіемъ глядѣвшей на старую, странную фигуру мирнаго судьи.

— Графъ, сказалъ онъ, улыбаясь съ нежностью: — я сказалъ вдвойне-счастливый день, между-темъ, какъ следовало сказать втройнѣ-счастливый; но я не надѣялся привѣтствовать и ваше сіятельство въ странѣ, ознаменованной столькими славными подвигами вашихъ предковъ.

— О какомъ графѣ толкуетъ этотъ странный старикъ? сказала своей дочери вдова, видимо-обиженная темъ, что не была включена въ оффиціальное привѣтствіе.

— Ахъ, Боже мой! онъ принимаетъ Полину за мальчика, отвѣчала г-жа де-Шатожиронъ, съ трудомъ удерживаясь отъ смѣха.

— Любезнѣйшій Бобилье, сказалъ маркизъ, находившійся въ такомъ же положеніи, какъ и жена его: — графъ де-Шатожиронъ, которому вы сказали такое милое привѣтствіе, былъ бы графиней въ Германіи; но во Франціи — это бѣдная дѣвочка, незаслуживающая вашихъ краснорѣчивыхъ комплиментовъ.

— Отъ-чего же незаслуживающая? съ живостію вскричала маркиза, съ упрекомъ взглянувъ на мужа: — мнѣ кажется, дочь моя стоитъ всѣхъ мальчиковъ въ мірѣ. Полина не можетъ еще отвѣчать вамъ, г. мирный судья; но я благодарю васъ за нее, ибо надѣюсь, что хотя она и бѣдная дѣвочка, какъ сейчасъ сказалъ мужъ мой, вы однакожь не откажетесь пожелать и ей счастія.

Пока г-жа де-Шатожиронъ говорила, старый чиновникъ поправился отъ замѣшательства, въ которое ввергла его вторая ошибка.

— Г-жа маркиза, отвѣчалъ онъ съ выраженіемъ любезника прошедшаго вѣка: — не удивительно, что счастіе видѣть васъ сбило съ толку старика; нѣсколько мѣсяцевъ тому, г. маркизъ писалъ мнѣ, что вы подарили ему прелестную дочку; память измѣнила мнѣ; но я надѣюсь, что вы будете снисходительны къ моей ошибкѣ; притомъ же, ошибка не такъ велика: я привѣтствовалъ будущее въ настоящемъ.

— Такъ точно, какъ сейчасъ вы привѣтствовали прошедшее въ настоящемъ, сказалъ маркизъ улыбаясь и наклонившись къ уху старика.

Г. Бобилье искоса посмотрѣлъ на г-жу де-Бонвало и не могъ понять, какой оптическій обманъ заставилъ его принять эту осень за весну.

— Считаю излишнимъ повторять вамъ, почтеннѣйшій г. мирный судья, произнесъ вслухъ де-Шатожиронъ: — какъ мы вамъ благодарны за ваше милое привѣтствіе; жена моя знаетъ уже, что вы самый старый и лучшій другъ нашей фамиліи; слѣдовательно, можете полагаться на ея привязанность точно такъ же, какъ и на мою.

— Съ удовольствіемъ подтверждаю слова моего мужа, прибавила маркиза, благосклонно улыбнувшись семидесяти-лѣтнему любезнику.

Честный представитель древней феодальной преданности былъ вполнѣ вознагражденъ этими немногими словами за всѣ мученія, которымъ подвергался въ послѣднія двѣ недѣли, и молча, со слезами на глазахъ, поклонился.

Священникъ Доммартенъ, еще взволнованный тѣмъ, что старый мирный-судья отнялъ у него первое мѣсто, подошелъ и въ свою очередь произнесъ рѣчь, которой мы не станемъ повторять, потому-что привѣтствія такого рода всѣ похожи одни на другія.

Кто честолюбивъ, тотъ умѣетъ льстить: молодой священникъ не забылъ обратиться съ привѣтствіями и къ г-жи де-Бонвало, и этимъ пріобрѣлъ особенную благосклонность старой вдовы.

Наконецъ, дошла очередь до мэра Амудрю; опустивъ глаза, онъ съ видомъ школьника, плохо знающаго свой урокъ, проговорилъ двѣ коротенькія фразы, сочиненныя для него распорядителемъ праздника.

По окончаніи оффиціальныхъ привѣтствій, пѣвицы въ бѣлыхъ платьицахъ гурьбой выступили изъ-подъ тріумфальной арки, точно такъ, какъ въ старинныхъ трагедіяхъ выходитъ хоръ, когда главныя дѣйствующія лица произнесутъ свои тирады.

Двѣ избранницы, которымъ поручено было представить корзину съ цвѣтами, приблизились мѣрными шагами къ г-жи де-Шагожиронъ, и знатнѣйшая изъ нихъ, дочь мэра Амудрю, смутившись не менѣе отца, произнесла неявственнымъ голосомъ привѣтствіе; маркиза выслушала ее съ обыкновенною своею граціею.

Потомъ, по знаку священника, бившаго тактъ съ увѣренностью капельмейстера, всѣ прочія дѣвушки взвизгнули такъ отчаянно, что всѣ окрестности огласились ихъ крикомъ.

До-тѣхъ-поръ, маленькая Полина съ рѣдкимъ терпѣніемъ смотрѣла на почести, отдаваемыя ея родителямъ; она не испугалась ни колокольнаго звона, ни пальбы, ни барабаннаго боя, ни даже физіономіи и всклоченнаго парика г. Бобилье; но при этомъ отчаянномъ крики, твердость покинула ее, и она присоединила къ рѣзкой мелопеѣ хористокъ не менѣе рѣзкій крикъ, превратившій въ дуэтъ партію, написанную для одного хора.

— Ахъ, Боже мой! какая какофонія! сказала г-жа Бонвало своей дочери и хотѣла уже заткнуть уши; по счастію, молодая женщина успѣла остановить руку матери и предупредить такимъ образомъ оскорбительный жестъ.

— Вспомните, что мы здѣсь не въ итальянской оперѣ, сказала она въ то же время съ снисходительной улыбкой.

— Ахъ, зачѣмъ ты напоминаешь мнѣ объ итальянской оперѣ посреди этой страшной разноголосицы! отвѣчала вдова томнымъ голосомъ: — это значитъ говорить о розовой постели несчастному, горящему на угольяхъ. Ахъ! мой безцѣнный Рубини, гдѣ ты?.. У меня такой нѣжный слухъ, такіе чувствительные нервы, такая воспріимчивая организація!.. Не могу сказать тебѣ, до какой степени это дикое пѣніе раздражаетъ, мучитъ, терзаетъ меня… Право, еслибъ можно было, я принялась бы кричать.

— О, нѣтъ, ради Бога, пощадите насъ! сказала г-жа де-Шатожиронъ смѣясь: — довольно и того, что Полина аккомпанируетъ этому пѣнію!

Маркиза подошла къ дочери, чтобъ успокоить ее; но Бургиньйонка предупредила ее, закрывъ ребенку ротъ средствомъ, самою природою даннымъ кормилицамъ.

Между слушателями былъ одинъ, взволнованный не менѣе г-жи де-Бонвало и испуганный болѣе маленькой Полины, но другимъ образомъ и по другой причинѣ: этотъ слушатель былъ г. Бобилье.

Съ первыхъ тактовъ куплета, на лицъ мирнаго судьи выразилось глубокое изумленіе, уступившее мѣсто досадѣ, за которою послѣдовало, наконецъ, сильное негодованіе.

— О! коварный іезуитъ! проговорилъ онъ сквозь зубы, бросивъ бѣшеный взглядъ на пастора Доммартена, преспокойно продолжавшего бить тактъ: — о! чудовище!.. Онъ замѣнилъ мои стихи плоскостями своего издѣлія!

По обычаю старинныхъ судей, Бобилье слѣдовалъ галиканскому ученію вѣры, и слѣдовательно находился въ открытомъ несогласіи съ молодымъ священникомъ, вѣрнымъ приверженцомъ правилъ римскаго двора; но споры ихъ по этому предмету были до-сихъ-поръ незначительныя стычки въ сравненіи съ борьбой, готовившейся завязаться между ними; ибо молодой священникъ не могъ снести униженія, претерпѣннаго назначеніемъ ему втораго мѣста, а старый чиновникъ былъ пораженъ въ самый чувствительный пунктъ человѣческаго тщеславія отмѣненіемъ его стиховъ.

Въ первую минуту, г. Бобилье хотѣлъ броситься на молодыхъ дѣвушекъ и заставить ихъ замолчать, хотѣлъ сорвать маску съ коварнаго пастора и требовать у него передъ всѣми удовлетворенія въ непозволительномъ поступки; но не обидѣлъ ли бы онъ маркизы де-Шатожиронъ, давъ волю своему справедливому негодованію? Могъ ли онъ самъ нарушить порядокъ праздника, имъ устроеннаго?.. Мирный судья рѣшился скрыть свое негодованіе, въ чемъ и успѣлъ, ежеминутно прибѣгая къ помощи своей табакерки; но сѣренькіе глаза его, устремленные на молодаго священника съ выраженіемъ непримиримой вражды, сверкали какъ раскаленный уголь, готовый вспыхнуть и разгорѣться яркимъ пламенемъ.

— Коварный молинистъ! ворчалъ онъ, съ яростію набивая себѣ носъ табакомъ: — ученикъ Санхеца! Новый Эскобаръ! Я отомщу тебѣ, Тартюфъ! Рано ли, поздно ли, не миновать тебѣ моихъ рукъ!

Когда молодыя хористки пропили три обычные куплета, маркизъ и маркиза де-Шатожиронъ поблагодарили ихъ, выхваляя голоса и прекрасное исполненіе.

— Кажется, сказалъ наконецъ маркизъ съ свѣтскою любезностію: — у моей жены есть нѣкоторыя бездѣлушки, отъ которыхъ вы не откажетесь; кромѣ того, прошу васъ на балъ на террасу замка и надѣюсь, что вы будете лучшимъ украшеніемъ этого маленькаго праздника.

При словѣ «балъ», молодыя дѣвушки почувствовали, какъ нервическое раздраженіе ихъ голосовъ внезапно спустилось въ йоги; но эта минута совершеннаго счастія была очень-коротка, а взоры всѣхъ обратились на пастора съ выраженіемъ безпокойства, смѣшаннаго съ мольбой.

Пасторы вообще, и молодые въ особенности, не берутъ примѣра съ добраго пастора Беранже: они не любятъ, чтобъ ихъ прихожанки плясали подъ старымъ дубомъ; а потому, вмѣсто разрѣшенія, котораго просили у Доммартена съ нѣмымъ краснорѣчіемъ взоры всѣхъ дѣвушекъ, священникъ опустилъ голову съ недовольнымъ видомъ, сжавъ губы. Онъ попался между двухъ огней: съ одной стороны, оскорблялъ владѣльца замка, противясь его желанію; съ другой — ослаблялъ свою духовную власть первой уступкой, которая могла повлечь за собой и другія.

— Г. пасторъ, сказалъ маркизъ, замѣтивъ его смущеніе: — сжальтесь надъ просьбами, съ которыми не смѣютъ обратиться къ вамъ, но которыя понятны и безъ словъ!

— Г. маркизъ… отвѣчалъ священникъ, поклонившись съ замѣшательствомъ.

— Если это грѣхъ, такъ отвѣтственность падетъ ни на васъ, ни на этихъ дѣвицъ: я беру ее на себя или, лучше сказать, на совѣсть моего дяди.

— Отёнскаго епископа?.. съ изумленіемъ спросилъ пасторъ.

— Именно, г. пасторъ. Проѣзжая сегодня утромъ черезъ Отёнъ, я сказалъ дядѣ, что намѣренъ дать здѣсь небольшой балъ, чтобъ отпраздновать первый пріѣздъ жены моей въ Шатожиронъ и — даю вамъ честное слово, — онъ отвѣтилъ, что не находить въ этомъ ничего дурнаго.

— Когда епископъ приказываетъ, пасторъ долженъ молчать, сказалъ Доммартенъ, обрадовавшись случаю свалить всю отвѣтственность на своего начальника.

— Стало-быть, вы позволяете намъ танцевать, г. пасторъ? вскричали вмѣстѣ молодыя дѣвушки, опустивъ глаза и раскраснѣвшись отъ удовольствія.

— Я ничего не позволяю, отвѣчалъ молодой священникъ сухо, ибо страсть къ запрещенному плоду, такъ наивно высказанная бѣлыми овечками его стада, причиняла суровому пастырю болѣе досады, нежели изумленія.

Радость, сверкнувшая въ глазахъ молодыхъ дѣвушекъ, внезапно угасла и уныніе выразилось на всѣхъ лицахъ.

— Я ничего не позволяю, повторилъ священникъ, смягчивъ выраженіе голоса: — начальникъ мой позволилъ; слѣдовательно, я могу только повиноваться его волѣ.

— Итакъ, мы будемъ танцовать? вскричала молоденькая Бургиньйонка, пухленькія щеки которой уже плясали.

— Не знаю, и не хочу знать; только объявляю вамъ, что я не выйду на террасу замка.

При этомъ косвенномъ позволеніи, хоръ молодыхъ дѣвушекъ запрыгалъ отъ радости.

— Экая іезуитская увертливость! проворчалъ мирный судья.

— Вы еще должны поблагодарить нашего стараго друга, сказалъ маркизъ женъ: — онъ не только все придумалъ, устроилъ, всѣмъ распоряжался, но малѣйшія подробности исполнены имъ. Вотъ, напримѣръ, онъ самъ написалъ эту картину, изображающую нашъ гербъ.

— Какая гадость! сказала въ-полголоса г-жа де-Бонвало, не простившая мирному судьѣ его невнимательности: — я уверена, что эти отвратительные львы не дадутъ мне уснуть.

— Какъ, г. Бобилье, сказала молодая маркиза съ лестнымъ выраженіемъ: — вы судья и художникъ!

— И поэтъ! прибавилъ де-Шатожиронъ, смотря на жену такими глазами, что ей труднѣе прежняго было сохранить серьёзный видъ.

— Не-уже-ли! И поэтъ?

— Какъ же; мы сейчасъ слышали образчикъ его поэзіи; куплеты, спѣтые этими девицами, сочинены имъ.

— Поздравляю, отвѣчала г-жа де-Шатожиронъ: — они прелестны!

Слова эти вызвали выраженіе удовольствія на блѣдное лицо священника; въ то же время, они подобно кинжалу поразили сердце чиновника.

— Сударыня, отвѣчалъ онъ, принужденно улыбнувшись: — пріятно заслужить похвалу изъ такихъ прелестныхъ устъ; но справедливость заставляетъ меня сказать, что я не имѣю никакого права на эту похвалу.

Пасторъ Доммартенъ сталъ въ скромную позицію автора, имя котораго сейчасъ будетъ объявлено публике.

— Я точно сочинилъ слабые стихи, продолжалъ г. Бобилье, бросивъ на своего врага грозный взглядъ: — надеялся, что они будутъ пропѣты сегодня передъ вами, сударыня, гбмъ болѣе, что они были уже заучены; но г. пасторъ, считая ихъ, вероятно, недостойными такой высокой награды, разсудилъ… самовластно… не уведомивъ даже меня… заменить мои куплеты другими — гораздо-лучшими, не спорю… но мне кажется, что изъ вежливости… изъ приличія… онъ долженъ бы увѣдомить меня объ этой перемене…

Физіономія обиженнаго поэта выражала такой забавно-патетическій гнѣвъ, прерывавшійся голосъ его принималъ такія странныя выраженія, и самый парикъ, то подымаясь, то опускаясь, такъ краснорѣчиво разделялъ его негодованіе, что маркиза поспѣшила отвернуться и поднести платокъ ко рту; Шатожиронъ кусалъ усы, чтобъ не захохотать; что же касается до г-жи Бонвало, такъ она не только не сжалилась надъ оскорбленіемъ, нанесеннымъ старому чиновнику, но обратилась къ молодому священнику и ласково улыбнулась ему.

— А! сказала она: — такъ это ваши стихи, г. пасторъ? Позвольте и мне похвалить ихъ; они прелестны; вы можете положиться на мое сужденіе, потому-что я знаю толкъ въ стихахъ; да, повторяю, они прелестны.

Священникъ поклонился съ выраженіемъ признательности и возразила съ достоинствомъ, обратившись къ Шатожирону:

— Г. маркизъ, я долженъ объясниться насчетъ жалобы г. мирнаго судьи; сознаюсь, я долженъ былъ замѣнить его стихи другими, и если г. мирному судьѣ угодно, такъ я сейчасъ объясню причины, заставившія меня принять эту, быть-можетъ, странную, но необходимую мѣру.

— Да, милостивый государь, мнѣ угодно! вскричалъ господинъ Бобилье съ необыкновеннымъ жаромъ: — угодно, потому-что въ послѣднихъ вашихъ словахъ заключается недоброжелательный намёкъ.

— Если господину мирному судьѣ угодно, сказалъ священникъ, продолжая обращаться къ маркизу: — то я долженъ сказать, что стихи, отмѣненные мною къ крайнему моему сожалѣнію, показались мнѣ не совсѣмъ приличными, скажу даже — неблагопристойными…

— Неблагопристойными! вскричалъ пылкій старикъ.

— Да, неблагопристойными, повторилъ молодой священникъ строгимъ голосомъ: — можно ли заставлять молодыхъ христіанскихъ дѣвицъ пѣть молодой дамѣ, христіанкѣ же, стихи, очень-хорошо написанные въ поэтическомъ отношеніи, но предосудительные, вредные въ нравственномъ отношеніи, ибо они напитаны духомъ язычества…

— Духомъ язычества! вскричалъ болѣе и болѣе раздражавшійся мирный судья: — узнайте, господинъ пасторъ, что я такой же язычникъ, какъ и вы, слышите ли? И еслибъ здѣсь не было госпожи маркизы…

— Ради Бога, любезнѣйшій господинъ Бобилье, прервалъ старика Ираклій: — дайте господину пастору объясниться; онъ; можетъ-быть, безъ намѣренія выразился не такъ, какъ хотѣлъ.

— Господинъ маркизъ, серьёзно возразилъ молодой священникъ: — я знаю важность выраженій, употребляемыхъ мною; я говорю «духъ язычества», потому-что не нахожу болѣе-вѣрнаго и умѣреннаго выраженія относительно стиховъ, въ которыхъ, по случаю пріѣзда госпожи маркизы, упоминается о Венерѣ и Гебѣ, которая, если не ошибаюсь…

— Въ нихъ упоминается и о Минервѣ, вспыльчиво закричалъ старый поэтъ: — объ этомъ вы умалчиваете!

— Извольте, и о Минервѣ; все-таки странно прибѣгать къ этимъ ложнымъ божествамъ паганизма по случаю празднества, характеръ котораго долженъ быть прежде всего религіозный и христіанскій; и я, пасторъ этого прихода, имѣю полное право…

— А я вамъ говорю, вскричалъ Бобилье, болѣе и болѣе горячившійся: — что славнѣйшія особы вашего званія, особы, которымъ вы поклонились бы въ ноги, господинъ пасторъ, какъ, напримѣръ, кардиналъ де-Берни, аббатъ де-Шольё и многіе другіе, о которыхъ считаю излишнимъ упоминать, включали въ свои стихотворенія въ тысячу разъ болѣе паганизма и ложныхъ божествъ, нежели…

— Господа, сказалъ Шатожиронъ примирительнымъ тономъ: — позвольте мнѣ разрѣшить вашъ споръ; вы, господинъ пасторъ, можетъ-быть, справедливы по своему взгляду на вещи; вы, почтеннѣйшій господинъ Бобилье, также правы. Все дѣло состоитъ въ недоразумѣніи, которое, впрочемъ, удвоиваетъ наше удовольствіе; ибо, выслушавъ стихи господина Доммартена, мы, надѣюсь, будемъ имѣть удовольствіе выслушать и ваши, господинъ мирный судья. Итакъ рѣшено: вы продекламируете намъ ваши стихи за обѣдомъ, а господинъ пасторъ, оказавшій намъ уже милость разрѣшеніемъ танцевъ, снисходительно выслушаетъ свои маленькія поэтическія вольности, не смотря на преобладающіе въ нихъ духъ язычества.

— Если госпожа маркиза позволитъ, сказалъ мирный судья, утѣшенный этимъ милостивымъ рѣшеніемѣ спора: — я не продекламирую, а пропою свои стихи за обѣдомъ.

— Такъ вы и поете, господинъ Бобилье? спросила г-жа де-Шатожиронъ засмеявшись.

— Еще бы! вскричалъ маркизъ: — я говорилъ, что онъ на все мастеръ.

— Если онъ такъ же хорошо поетъ, какъ рисуетъ, сказала вдова своей дочери: — я убѣгу изъ-за стола.

По счастливомъ окончаніи спора, молодые люди предстали съ своимъ приношеніемъ; они исполнили свое дѣло со всею неловкостью молодыхъ деревенщинъ отъ пятнадцати до двадцати лѣтѣ; но такъ-какъ баранъ, обвѣшенный лентами, опять вызвалъ веселую улыбку на лицо Полины, то мать ея обрадовалась и искренно благодарила за подарокъ.

Маркизъ же выразилъ свое удовольствіе выразительно и лаконически, вручивъ начальнику и оратору этого отряда кошелекъ, въ которомъ заключалась не только плата за барана, но еще столько золотыхъ монетъ, сколько было подносителей.

— Виватъ господину маркизу! виватъ госпожѣ маркизѣ! вскричали молодые люди хоромъ при видѣ этого барскаго вознагражденія.

— Виватъ господину маркизу! виватъ госпожѣ маркизѣ! повторилъ какъ эхо звучный голосъ, какъ-бы выходившій изъ одного изъ столбовъ тріумфальной арки.

Въ то же время, виконтъ де-Ланжеракъ, держа шляпу въ одной, а букетъ въ другой рукъ, вышелъ изъ-за столба, за которымъ былъ спрятанъ.

— Какъ ты туда попалъ, и что ты тамъ дѣлалъ? спросилъ его владѣлецъ замка, не слишкомъ удивившись, однакожь, его появленію.

— Какъ видишь, сказалъ виконтъ, развязно выходя впередъ: — я пою хвалы тебе и маркизъ.

Бѣлокурый молодой человѣкъ поклонился г-жѣ де-Шатожиронъ, на лицѣ которой, при видѣ его, выразилось непріятное изумленіе; она холодно приняла его. Виконтъ поклонился потомъ г-жъ де-Бонвало и получилъ въ отвѣтъ самую ласковую улыбку; еслибъ румяна не покрывали щекъ вдовы, то можно бы замѣтить, что она покраснѣла.

— Любезнейшій господинъ Бобилье, сказалъ маркизъ, пожавъ руку вновь-прибывшему: — кажется, мы теперь можемъ войдти въ замокъ?

— Не угодно ли вамъ будетъ прежде сказать нисколько привѣтливыхъ словъ пожарнымъ? отвѣчалъ мирный судья: — они только того и ждутъ… и будутъ чрезвычайно-довольны…

— Староста правъ, сказалъ Ланжеракъ насмешливо: — ты, братецъ, забылъ важнѣйшее! Ну-ка, маленькіи спичъ пожарнымъ, — это необходимо.

Узнавъ молодаго человѣка, который поступилъ съ нимъ уже довольно-грубо смотря изъ окна гостинницы Коня-Патріота, старикъ насупилъ брови.

— Ошибаетесь, государь мой, сказалъ онъ сухо: — я не имѣю чести быть старостой; я не что иное, какъ бѣдный мирный судья.

— Если вы, почтеннѣйшій, не староста, такъ по-крайней-мѣре заслуживаете быть имъ.

— Я думаю, отвѣчалъ господинъ Бобилье, гордо поднявъ голову: — но, къ-сожалѣнію, это званіе вмѣстѣ со многими другими уничтожено революціонными смутами; а я бы умелъ исполнить обязанности, связанный съ этимъ званіемъ, съ такимъ же достоинствомъ, съ какимъ исполняли ихъ мои предки!

— Не даромъ же я назвалъ васъ старостой! Я съ разу узналъ васъ по одному парику.

Глаза старика заблистали; онъ уже придумывалъ резкій, язвительный отвѣть, когда маркизъ, поблагодаривъ пожарныхъ и пригласивъ ихъ къ обѣду въ замокъ, воротился къ нему и сказалъ улыбаясь:

— Любезнейшій мирный судья, предоставляю вамъ ваши привилегіи; благоволите подать руку моей жене и указать намъ дорогу.

Какая непріятность, какая досада могла устоять противъ такого лестнаго приглашенія! Г. Бобилье подошелъ къ маркизѣ со всеми ужимками стариннаго этикета и вскоре удостоился неоцененной милости, какъ онъ самъ въ-послѣдствіи говаривалъ, ощутить на своей старой рукѣ пожатіе свѣжей, полненькой ручки молодой женщины.

— Г. мэръ, потрудитесь проводить г-жу де-Бонвало, продолжалъ маркизъ, невольно смѣясь торжествующему виду мирнаго судьи.

Пока Амудрю, пораженный неожиданною честью, доставшеюся на его долю, смотрѣлъ то на вдову, то на кормилицу, виконтъ де-Ланжеракъ скоро подскочилъ къ г-жѣ де-Бонвало, которая также поспѣшно схватила его руку.

— Какое безразсудство! сказала она тихимъ голосомъ и жеманно: — развѣ я позволила вамъ пріѣхать сюда?

— Не позволили, отвѣчалъ бѣлокурый молодой человѣкъ съ смѣлою фамильярностью, столько нравящеюся женщинамъ извѣстныхъ лѣтъ: — вы мнѣ рѣшительно ничего не позволяете, и я по-неволѣ долженъ обойдтись безъ позволенія.

— Что скажете маркизъ?

— Вы видѣли, какъ онъ принялъ меня; впрочемъ, я ему нуженъ.

— Но что подумаетъ Матильда?

— То же, что подумала.

— А что она подумала? спросила вдова съ нѣкоторымъ безпокойствомъ.

— Что я пріѣхалъ для нея.

— А если это правда?

— Вы ревнивы? сказалъ виконтъ съ нѣжной улыбкой.

— Ревнива! Я этого не говорила, отвѣчала вдова съ жеманной ужимкой молодой дѣвушки.

— Ахъ! какъ бы я быілъ счастливъ, еслибъ вы ревновали! вскричалъ Ланжеракъ съ жаромъ: — тогда бы я могъ думать…

— Перемѣнимъ разговоръ; вы знаете, что я запретила вамъ увлекаться съ такою пылкостью… Да, перемѣнимъ разговоръ. Вы назначаете эти цвѣты Матильдѣ?

— Вы знаете очень-хорошо, что я нарвалъ ихъ для васъ.

Виконтъ подалъ свой букетъ г-жѣ де-Бонвало, которая охотно приняла его и стала нюхать съ задумчивымъ, мечтательнымъ видомъ.

— Только не отдавайте его своей горничной, продолжалъ Ланжеракъ съ значительной улыбкой.

— Отъ-чего? спросила вдова, придавъ своему лицу самое наивное выраженіе.

— Отъ-того, что служанки вообще любопытнѣе своихъ госпожъ.

— Любопытство большой недостатокъ!

— Не всегда.

— Не-уже-ли вы бы желали, чтобъ я была любопытна?

— Это мое пламеннѣйшее желаніе въ настоящую минуту.

Мадамъ де-Бонвало снова поднесла букетъ къ носу и если не замѣтила маленькой записки, плохо скрытой между цвѣтами, то, вѣроятно, потому, что была очень-близорука.

Разговоръ кончился; вдова и виконтъ вошли въ залу нижняго этажа вслѣдъ за г-жею де-Шатожиронъ и мирнымъ судьею; за ними вошли маркизъ, пасторъ и мэръ, сопровождаемые другими чиновными лицами общины.

Послѣ нѣсколькихъ минутъ разговора, г. де-Шатожиронъ повелъ свою жену и тёщу въ покои, для нихъ приготовленные, и простился съ своими гостями до обѣда.

— Теперь, сказалъ онъ, удержавъ г-на Бобилье, готовившагося удалиться съ прочими: — поговоримте о нашихъ дѣлахъ.

Маркизъ и мирный судья, сопровождаемые виконтомъ де-Ланжеракомъ, пошли къ библіотекѣ, служившей вмѣстѣ и кабинетомъ, и находившейся въ одной изъ угольныхъ комнатъ замка.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

I.
Совѣщаніе.

Мы уже сказали, что вскорѣ послѣ пріѣзда своего въ замокъ, маркизъ де-Шатожиронъ, въ сопровожденіи г. Бобилье и виконта де-Ланжерака, пошелъ къ своей библіотекѣ. Когда они трое вошли туда, хозяинъ подалъ кресла мирному судьѣ и самъ сѣлъ противъ него, между-тѣмъ, какъ виконтъ небрежно разлегся на маленькомъ кожаномъ диванѣ, стоявшемъ между двумя окнами.

— Любезный господинъ Бобилье! сказалъ маркизъ: — пока дамы одѣваются, пожарные садятся за столъ, а шатожиронскія нимфы рѣзвятся по саду въ ожиданіи бала, поговоримъ серьёзно. Какъ наши дѣла?

Значительно мигнувъ глазомъ, старикъ указалъ на бѣлокураго молодаго человѣка, закуривавшаго въ это время сигару.

— Вы смѣло можете говорить при Ланжеракѣ, сказалъ Ираклій: — онъ мнѣ другъ, и я не имею отъ него никакихъ тайнъ; онъ давно уже знаетъ наше дело.

Мирный судья покачалъ головой, какъ-бы недовольный выборомъ такого повѣреuнаго.

— Извольте говорить, господинъ-староста, мы слушаемъ, сказалъ виконтъ, подложивъ подушку подъ голову и безъ церемоніи растянувшись на диванъ.

— Я уже замѣтилъ вамъ, милостивый государь, сухо возразилъ старый чиновникъ: — что я не староста, а мирный судья.

— Не обращайте вниманія на слова Ланжерака, прервалъ его маркизъ: — онъ шутникъ…

— И шутнику вы повѣряете свои дѣла? сказалъ Бобилье, слегка пожавъ плечами, не смотря на глубокое уваженіе его ко всему роду Шатожироновъ.

— Потому-что иногда совѣты его весьма-благоразумны; вы сами это увидите.

— Если господинъ мирный судья обижается титуломъ старосты, весьма-приличнымъ его наружности, то спѣшу извиниться въ этомъ обидномъ выраженіи, сказалъ Ланжеракъ, окружившись облакомъ дыма.

— Знайте, милостивый государь, что титулъ старосты не заключаетъ въ себѣ ничего обиднаго, отвѣтилъ Бобилье, гнѣвъ котораго не смягчился извиненіемъ виконта. — Конечно, я гордился бы званіемъ, которое носили мои предки въ-продолженіе десяти поколѣній; но ныньче нѣтъ болѣе старостъ, точно такъ же, какъ нѣтъ и молодыхъ дворянчиковъ, надъ которыми такъ остроумно насмѣхался Мольеръ; пусть господинъ де-Ланжеракъ подражаетъ послѣднимъ, если это ему нравится, но пусть же онъ позволить и мнѣ не принимать непринадлежащаго мнѣ титула.

— Замолчи, Ланжеракъ! сказалъ маркизъ виконту, вынимавшему сигару изо рта, чтобъ отвѣчать: — господинъ Бобилье правъ и тебѣ его не переспорить. Впрочемъ, намъ теперь не до шутокъ и не до колкостей, болѣе или менѣе остроумныхъ; у насъ есть дѣло поважнѣе.

— Правда, сказалъ виконтъ, продолжая курить: — молчу!

— Господинъ маркизъ, началъ старый чиновникъ съ торжественностью, къ которой онъ обыкновенно прилгалъ въ важныхъ случаяхъ: — Когда, мѣсяцъ тому назадъ, вы изволили известить меня о своемъ намѣреніи стать въ ряды претендентовъ на вакантное мѣсто въ главномъ совѣтъ Департамента Саоны-и-Лоары, тогда, не скрываю, я ощутилъ непріятное ощущеніе.

— Отъ-чего же? съ изумленіемъ спросилъ Ираклій.

— Ахъ, господинъ маркизъ! не-уже-ли вы не понимаете, какъ грустно слугѣ или, какъ вы изволите говорить, старому другу вашей фамилій видѣть васъ, маркиза де-Шатожирона, главу имени и герба этого древняго рода, испрашивающаго покровительства у людей, которые были бы покорными вассалами и подданными вашихъ предковъ?

— Что дѣлать, любезный господинъ Бобилье! Такъ все на свѣтѣ ведется. Три столѣтія тому, рушился древній замокъ; новый также старѣется и, можетъ-быть, черезъ сто лѣтъ, мои потомки, если они у меня будутъ, выстроятъ новый замокъ. Все въ міръ подвержено паденію, преобразованію, возобновленію; повинуясь этому общему закону и совѣтамъ друзей, я рѣшился предупредить совершенное затмѣніе, грозящее уже нѣсколько лѣтъ звѣздѣ Шатожироновъ. Итакъ, вместо того, чтобъ, до примеру нѣкоторыхъ, плакать и жаловаться на развалинахъ прошедшаго, которое не можетъ вернуться, я решился энергически воспользоваться средствами, представляющимися мнѣ въ настоящемъ. Іюльская революція лишила отца моего званія пэра; мнѣ надлежитъ снова пріобрѣсти это званіе. Вотъ моя цѣль; я не скрываю ея отъ васъ.

— Что значитъ потерянное пэрство потомку Шатожироновъ?.. спросилъ старикъ, поднявъ голову.

— Наслѣдственность пэрства будетъ возстановлена, рано ли, поздно ли, продолжалъ маркизъ: — и тогда аристократія будетъ только въ верхней палатѣ. Повѣрьте, любезнѣйшій господинъ Бобилье, я хорошо обдумалъ свой поступокъ. Честолюбіе похоже на антипаросскій гротъ, въ который надобно входить ползкомъ, но внутренность котораго подобна великолѣпному дворцу. Я готовъ кланяться теперь избирателямъ вашего округа; но успокойтесь, пріидетъ время, и я подыму голову.

— Выключая сравненія съ антипаросскимъ гротомъ, твоя рѣчь очень-хороша, вскричалъ Ланжеракъ: — при нѣкоторомъ навыкѣ ты скоро постигнешь тонкости конституціоннаго спича.

— Не могу и не хочу спорить съ вами, господинъ маркизъ, сказалъ мирный судья съ покорностью: — вы лучше меня знаете, что вамъ должно дѣлать, и такъ-какъ вы твердо рѣшились, то мнѣ остается только отдать вамъ отчетъ въ томъ, какимъ образомъ я исполнилъ ваши порученія.

— Очень-хорошо. Но скажите прежде всего: есть ли у меня противники?

— Двое, господинъ маркизъ.

— Кто же это?

— Докторъ Буассла, кандидатъ лѣвой стороны, и господинъ Гранперренъ, кузнечный заводчикъ, поддерживаемый правительствомъ.

— Этого не можетъ быть! съ живостію возразилъ маркизъ. — Господинъ Гранперренъ не можетъ быть поддерживаемъ правительствомъ, потому-что въ министерствѣ внутреннихъ дѣлъ мнѣ формально обѣщали поддержать меня.

— Господинъ маркизъ, я увѣренъ въ томъ, что говорю.

— Не можетъ быть… послѣ формальнаго обѣщанія…

— А ты еще вѣришь въ обѣщанія? сказалъ Ланжеракъ: — молодёнекъ же ты!

— Увѣряю васъ, почтеннѣйшій г. Бобилье, продолжалъ маркизъ: — вы ошибаетесь!

— Въ доказательство того, что я не ошибаюсь, отвѣчалъ мирный судья: — скажу вамъ, что въ послѣднія двѣ недѣли всѣ лица, опасающіяся гнѣва правительства или нуждающіяся въ правительствѣ, были всячески убѣждаемы дѣйствовать въ пользу кандидатетва господина Гранперрена.

— Какъ! и васъ убѣждали?

— Меня? нѣтъ; мои правила и преданность вашей фамиліи такъ извѣстны, что никто не рѣшился ко мнѣ обратиться; но убѣждали мэра, его помощника, сборщика податей, словомъ, всѣхъ лицъ, болѣе или менѣе зависящихъ отъ правительства; и я долженъ доложить вамъ, господинъ маркизъ, что кромѣ Амудрю, котораго я уговорилъ по извѣстнымъ вамъ причинамъ, всѣ прочіе подадутъ голосъ въ пользу господина Гранперрена.

— Вы въ томъ увѣрены? спросилъ Шатожиронъ съ нѣкоторымъ безпокойствомъ.

— Совершенно увѣренъ; доказательствомъ тому, что дѣло серьёзно завязалось, служитъ пріѣздъ г. Буажоли, совѣтника маконской префектуры, главнаго распорядителя выборовъ въ нашемъ департаментѣ; онъ пріѣхалъ вчера вечеромъ въ Шатожиронъ, и сегодня обѣдаетъ у г. Гранперрена, куда соберутся многіе избиратели и куда, къ крайнему моему изумленію, приглашенъ и адвокатъ Фруадво. Тутъ кроется какая-нибудь тайна.

— Что за человѣкъ этотъ Гранперренъ? спросилъ Ланжеракъ, быстро вскочивъ съ дивана.

— Честный человѣкъ, отвѣчалъ мирный судья.

— Я не о томъ спрашиваю. Честолюбивъ онъ?

— Не столько честолюбивъ, сколько корыстолюбивъ, хотя у него прекрасное состояніе.

— Тщеславенъ?

— Чрезвычайно.

— Есть у него крестъ?

— Нѣтъ; но, кажется, онъ очень его домогается.

— Такъ получитъ, будьте въ томъ увѣрены. Я вижу, вашъ Гранперренъ одинъ изъ тѣхъ людей, которые всегда готовы служить правительству, линь бы оно чѣмъ-нибудь польстило ихъ самолюбію. Шатожиронъ! г. Бобилье правъ: тебя обманули.

— Они не осмѣлятся! вскричалъ маркизъ, покраснѣвъ съ досады.

— Ужь осмѣлились! Помнишь ли ты обѣдъ, который ты задалъ намъ въ прошломъ мѣсяцѣ, когда маркиза де-Шатожиронъ ѣздила въ Руанъ къ тётушкѣ?

— Что же?

— У тебя отличныя вина и, какъ хозяинъ, знающій свои обязанности, ты подавалъ намъ примѣръ, часто опорожнивая свой стаканъ; въ-слѣдствіе этого ты проговорился.

— Что же я говорилъ?

— Вотъ твои слова: «черезъ мѣсяцъ я буду членомъ главнаго совѣта Департамента Саоны-и-Луары; черезъ три мѣсяца буду депутатомъ Шарольскаго-Округа, ибо теперешній депутатъ такъ боленъ, что не доживетъ до того времени; наконецъ, исполнивъ обязанности, предписанныя закономъ 1831 года, я получу пэрство, потерянное моимъ отцомъ, и тогда разсчитаюсь съ правительствомъ.»

— Не-уже-ли я это сказалъ?

— Слово-въ-слово. Ты видишь, правительство предупредило тебя и само съ тобою разсчитывается.

— Положимъ, что я это и говорилъ; но кто могъ пересказать мои слова?

— Ты, право, забавенъ; а Блассиньи, невыходящій изъ министерства внутреннихъ дѣлъ?

— Правда; онъ былъ приглашенъ.

— Онъ-то все и пересказалъ. Очень-натурально, что наши министерскіе господа, узнавъ твои намѣренія, покинули тебя и пристали къ Гранперрену. Съ одной стороны, пэрство и непріятные разсчеты, а съ другой нѣсколько сантиметровъ красной ленточки: въ такомъ выборъ затруднится только глупецъ, а эти господа далеко не глупы.

Маркизъ закусилъ губы и промолчалъ нѣсколько минутъ.

— Хорошо, сказалъ онъ наконецъ съ принужденнымъ равнодушіемъ: — вы, можетъ-быть, оба правы, и я охотно вступаю въ новое положеніе, приготовленное для меня правительствомъ, которому послѣ найду случай доказать свою признательность.

— Слѣдовательно, продолжалъ онъ: — насъ трое кандидатовъ: г. Буассла, г. Гранперренъ и я. Перваго я не знаю.

— Онъ врачъ, какъ я имѣлъ уже честь говорить вамъ, продолжалъ г. Бобилье: — человѣкъ совершенно-пустой и ничтожный; словомъ, настоящая кукла, пружины которой въ рукахъ у адвоката Фруадво.

— Адвоката я знаю, отвѣчалъ маркизъ.

— И я, сказалъ Ланжеракъ.

— Мы съ нимъ вмѣстѣ учились правамъ въ Дижонѣ; но такъ-какъ разстояніе между нами слишкомъ-велико, то мы не были коротко знакомы. Я, кажется, говорилъ тебѣ о немъ, когда г. Бобилье писалъ мнѣ, что онъ имѣетъ большое вліяніе въ этомъ кантонъ, и что его расположеніемъ пренебрегать не должно.

— Точно, ты говорилъ мнѣ о немъ, и я записалъ его имя; но сегодня я имѣлъ случай лично съ нимъ познакомиться.

— Гдѣ?

— Въ гостинницѣ, выходящей окнами на площадь, противъ твоего замка.

— У Туссена-Жиля, сказалъ мирный судья: — Фруадво всегда тамъ останавливается, когда приходитъ въ Шатожиронъ.

— Туссенъ-Жиль! повторилъ маркизъ: — вы, кажется, говорили мнѣ, что у него собираются члены лѣвой стороны?

— Именно, г. маркизъ.

— Разстроимъ планы Буассла, сказалъ виконтъ, имѣвшій, не смотря на свою безпечность, главный голосъ въ этомъ совѣщаніи.

— Г. Буассла точно не что иное, какъ представитель, котораго Фруадво хочетъ возвести въ главный совѣтъ, въ ожиданіи того, чтобъ, по уплатѣ 200 положенныхъ франковъ, самому вступить туда.

— Такъ оставимъ представителя и будемъ говорить о самомъ Фруадво.

— Онъ даровитый малый, сказалъ Бобилье.

— Да, я замѣтилъ, что онъ за словомъ въ карманъ не полѣзетъ.

— Онъ не только искусный адвокатъ, но и человѣкъ благородный, съ характеромъ; словомъ, онъ опасный соперникъ.

— Слѣдовательно, вы думаете, что ему удастся заставить избрать своего представителя? спросилъ Шатожиронъ, смѣясь.

— Думаю, точно какъ и вы, г. маркизъ, и г. Гранперренъ думаете то же.

— Чортъ возьми! сказалъ Ланжеракъ: — стало-быть, битва будетъ отчаянная.

— Кажется, отвѣчалъ мирный судья: — въ послѣднія двѣ недѣли идетъ такая суматоха, что Боже упаси!.. Должно полагать, что на выборахъ будутъ жаркія пренія.

— Тѣмъ лучше! вскричалъ виконтъ: — пренія, борьба, вотъ моя стихія; въ побѣдѣ безъ побѣжденныхъ опасностей и препятствій нѣтъ славы!

— Я твоего же мнѣнія, сказалъ маркизъ съ нѣсколько-принужденною улыбкою: — какъ ни страшны такіе соперники, какъ г. железнозаводчикъ Гранперренъ, г. врачъ Буассла и даже г. адвокатъ Фруадво, я готовъ вступить съ ними въ борьбу.

— Г. Бобилье, сказалъ Ланжеракъ, проученный старымъ судьею и потерявшій охоту избирать его мишенью своихъ шутокъ, называя его старостой: — г. Бобилье, будьте такъ добры, назовите мнѣ особъ, имвющихъ теперь большее вліяніе на избирателей нашего кантона; предъ вступленіемъ въ борьбу не худо знать, съ кѣмъ имѣешь дѣло.

— Особы, имѣющія теперь вліяніе въ кантонѣ, отвѣчалъ мирный судья, обращаясь къ маркизу: — суть: во-первыхъ, г. баронъ де-Водре, вашъ дядюшка…

— Я надѣялся имѣть сегодня удовольствіе видѣться съ нимъ, прервалъ слова старика маркизъ.

— Пасторъ Доммартенъ, продолжалъ мирный судья, какъ-бы не разслышавъ словъ маркиза.

— Онъ, должно быть, изъ нашихъ? небрежно сказалъ Ланжеракъ.

— Господинъ-пасторъ, продолжалъ старикъ насмѣшливо: — такъ уменъ и хитеръ, что не рѣшится въ чемъ бы то ни было поперечить племяннику отенскаго епископа.

— Я самъ то же думаю.

— Прежде, онъ весьма-часто бывалъ у г. Гранперрена; но с-тѣхъ-поръ, какъ узналъ, что и г. маркизъ сталъ въ ряды избираемыхъ, онъ вдругъ пересталъ ходить къ нему.

— Хорошо, онъ нашъ; а другіе?

— Фруадво, г. Гранперренъ, якобинецъ Туссенъ-Жиль и, наконецъ, я самъ.

— Мы начинаемъ разбирать дело, сказалъ Ланжеракъ съ увѣренностью: — очень-натурально, — что г. Гранперренъ подастъ голосъ въ пользу, себя, не говоря уже о голосахъ, которые доставитъ ему правительство; адвокатъ Фруадво подастъ голосъ въ пользу своего доктора; въ пользу послѣдняго будетъ дѣйствовать и трактирщикъ Туссенъ-Жиль. Но, кстати, какимъ случаемъ адвокатъ Фруадво обѣдаетъ сегодня у г-на Гранперрена, одного изъ противниковъ покровительствуемаго имъ претендента?

— Не знаю, и повторяю, что въ этомъ кроется какая-нибудь тайна…

— Которую я берусь открыть, ибо сегодня же вечеромъ или завтра утромъ увижусь съ г. Фруадво и ужь съумею заставить его проговориться. Итакъ, вотъ голоса нашихъ противниковъ; что же касается до нашихъ, то мы можемъ полагаться на священника, г. де-Водре и на васъ, г. Бобилье. Не такъ ли?

— Г. маркизъ, сказалъ мирный судья, поклонившись Шатожирону: — вы знаете, что съ самаго дня вашего рожденія я столько же преданъ вамъ, какъ былъ преданъ вашему батюшкѣ и деду.

— Прекрасно; следовательно, мы можемъ полагаться, продолжалъ виконтъ, говоря во множественномъ числѣ, какъ-будто избраніе касалось вмѣстѣ и до него и до маркиза: — на васъ, пастора и г-на де-Водре?

— На меня — несомненно, отвѣчалъ старый чиновникъ: — на пастора — болѣе чѣмъ вѣроятно; что же касается до г. барона, прибавилъ онъ, покачавъ головой: — такъ это сомнительно…

— Какъ! не-уже-ли вы думаете, что онъ покинетъ своего племянника въ такихъ обстоятельствахъ?

— Не сказалъ ли вамъ мой дядя, прибавилъ Шатожиронъ съ безпокойствомъ: — чего-нибудь, что могло бы подать вамъ поводъ думать, что онъ не захочетъ поддержать меня?

Г. Бобилье повертывалъ между пальцами табакерку, совершенно-пустую въ-слѣдствіе различныхъ волненій того утра, заставлявшихъ его прибѣгать къ ней, и послѣ минутной нерешительности отвѣчалъ:

— Г. маркизъ, можетъ-быть, я огорчу васъ, но не могу скрыть истины: г. баронъ не одобряетъ вашихъ намереній и еще сегодня высказалъ мне свое мнѣніе. Вы не можете полагаться на его помощь.

— Да это нелепо! вскричалъ Ланжеракъ, пожавъ плечами: — дядя забываетъ свои обязанности! Не хочетъ помогать племяннику! Въ какой это комедіи видано?

— Г. баронъ де-Водре не похожъ на дядей, представляемыхъ въ комедіяхъ, отвѣчалъ старый чиновникъ, обидевшись.

— Г. Бобилье правъ, сказалъ маркизъ серьёзнымъ тономъ, подъ которымъ скрывалась тайная боязнь: — дѣло весьма-важно, и шутки теперь некстати. Такъ вы видили сегодня утромъ моего дядю, г. Бобилье?

— Онъ тягался сегодня цѣлые полтора часа въ моемъ судѣ.

— Славно говорить! вскричалъ неисправимый виконтъ: — я слышалъ конецъ его рѣчи. Что за голосъ! что за краснорѣчіе! И какъ онъ уничтожилъ почтеннаго г-на Фруадво, не смотря на то, что тотъ самъ адвокатъ!

— Стало-быть, дядя мой былъ цѣлое утро въ Шатожиронѣ, сказалъ маркизъ съ горькой усмѣшкой: — и не дождался насъ, хотя и не знакомъ еще съ моею женою!

— Я самъ имѣлъ честь сдѣлать ему это замѣчаніе.

— Что же онъ отвѣчалъ?

— Г. баронъ отвѣчалъ, что ему весьма-пріятно познакомиться съ госпожей маркизой… только онъ будетъ ждать ее къ себѣ.

— Что же ты толковалъ мнѣ о рыцарскихъ привычкахъ твоего дяди? Да онъ настоящій дунайскій мужикъ!

— Прошу тебя, Ланжеракъ, говори почтительнѣе о моемъ дядѣ; онъ человѣкъ, къ которому я питаю глубочайшее уваженіе, хотя мы и живемъ съ нѣкоторыхъ поръ въ разладѣ; я не люблю, чтобъ надъ, нимъ подшучивали.

— Г. баронъ де-Водре имѣетъ свои недостатки, сказалъ старый чиновникъ: — на-примѣръ, если онъ заговоритъ, такъ его не скоро остановишь, и ужь если заберетъ что въ голову, такъ самъ чортъ не собьетъ его! Впрочемъ, у него сердце предоброе и преблагородное, умъ справедливый, вѣрный, характеръ прямой, твердый; словомъ, онъ дворянинъ старыхъ временъ, настоящій Шатожиронъ.

— Вы не преувеличиваете, г. Бобилье; дядя мой самый благородный человѣкъ, и мнѣ будетъ чрезвычайно-прискорбно, если не удастся стать съ нимъ на прежнюю ногу.

— Я полагаю, вамъ легко будетъ помириться съ нимъ, отвѣчалъ мирный-судья съ замѣшательствомъ: — важныхъ причинъ ссоры между г. барономъ и вами быть не можетъ.

Ираклій де-Шатожиронъ задумчиво опустилъ глаза.

— Знаете ли вы, куда пошелъ мой дядя отъ васъ? спросилъ онъ послѣ минутнаго молчанія.

Г. Бобилье машинально и по привычки запустилъ пальцы въ пустую табакерку.

— Лучше разомъ выпить чашу горечи до дна! вскричалъ онъ съ видомъ человѣка, принимающаго рѣшительную, но необходимую мѣру: — г. баронъ обѣдаетъ на желѣзномъ заводѣ.

— У г. Гранперрена? вскричалъ маркизъ.

— Въ непріятельскомъ лагерь? прибавилъ Ланжеракъ.

— Да, г. маркизъ; и ужь если я началъ, такъ надобно все высказать.

— Конечно, конечно; продолжайте, почтеннѣйшій г. Бобилье.

— Мы слушаемъ васъ съ сердечнымъ трепетомъ и участіемъ.

— Г. баронъ, продолжалъ мирный судья: — не только обѣдаетъ сегодня на заводѣ съ г. де-Буажоли и главнѣйшими избирателями, зависящими отъ министерства, но я имѣю причины думать, что на предстоящихъ выборахъ онъ хотя и не подастъ своего голоса, однакожь будетъ имѣть сильное вліяніе на всѣхъ избирателей…

— Въ пользу Гранперрена? съ живостію спросилъ маркизъ.

— Да, въ пользу г. Гранперрена.

— Пусть дядя не поддерживаетъ меня, если это несогласно съ его мнѣніями, — это еще понятно; но за что же ему дѣйствовать противъ меня и въ пользу моего противника?

Старый чиновникъ, смущеніе котораго возрастало съ каждымъ вопросомъ маркиза, сталъ перекидывать табакерку изъ одной руки въ другую, на подобіе индійскихъ жонглёровъ.

— Шатожиронъ правъ, сказалъ виконтъ, замѣтивъ смущеніе старика: — чѣмъ г. Гранперренъ заслужилъ покровительство, въ которомъ г. де-Водре отказываетъ своему племяннику?

— Чѣмъ?

— Да, чѣмъ?

— Именемъ будущаго тестя… Вотъ въ чемъ все дѣло!

— Будущаго тестя! повторили молодые люди съ изумленіемъ.

Г. Бобилье, у котораго занялось дыханіе отъ послѣднихъ словъ, нѣсколько разъ утвердительно покачалъ головой.

— Какъ? спросилъ Ираклій съ видимымъ волненіемъ: — вы полагаете, что дядя мой женится на дочери Гранперрена?

— Развѣ у Гранперрена есть дочь? вскричалъ Ланжеракъ.

— Молоденькая, умненькая и хорошенькая, отвѣчалъ Бобилье.

— Въ такомъ случаѣ, мы погибли; если человѣкъ такихъ лѣтъ, какъ г. де-Водре, влюбится, такъ онъ способенъ будетъ на величайшія глупости. А! у г. Гранперрена есть дочь… молоденькая, умненькая и хорошенькая!… Вотъ нашъ опаснѣйшій противникъ!

Послѣ минутнаго молчанія, Ираклій, погрузившійся-было въ глубокія размышленія, поднялъ голову и устремилъ на старика вопросительный взглядъ.

— Бракъ этотъ устроенъ г-жею Гранперренъ, не такъ ли? спросилъ онъ съ притворнымъ равнодушіемъ, дурно скрывавшимъ сильное волненіе.

— Всѣ такъ думаютъ, отвѣчалъ чиновникъ.

— Хорошо; я теперь знаю все, что мнѣ нужно было знать.

Маркизъ всталъ.

— Однакожь, сказалъ Ланжеракъ: — надобно же на что-нибудь рѣшиться.

— Я рѣшился.

— Позвольте узнать?…

— Завтра я пойду къ дядѣ.

— Я пойду съ тобою, поспѣшно сказалъ виконтъ. — Чтобъ напасть на такого дикаго кабана, двухъ охотниковъ немного.

— Какъ хочешь. Пока я не переговорю рѣшительно съ дядей, всѣ наши совѣщанія не поведутъ ни къ чему. Итакъ, засѣданіе кончено.

Мирный судья и виконтъ встали.

— Не угодно ли вамъ, г. маркизъ, сказалъ старикъ: — почтить своимъ присутствіемъ обѣдъ пожарныхъ. Они будутъ въ восторгѣ.

— Вы знаете, любезный Бобилье, сказалъ Шатожиронъ, принужденно улыбаясь, что до сегодняшняго вечера я весь въ полномъ вашемъ распоряженіи.

Старикъ и молодые вышли изъ библіотеки и направили шаги къ палаткѣ, раскинутой въ саду гдѣ обѣдали пожарные, угощаемые хозяиномъ замка.

Въ это же время, другія сцены, тѣсно связанныя съ нашимъ разсказомъ, происходили на заводѣ г. Гранперрена, куда отправился баронъ де-Водре изъ суда и куда мы поведемъ теперь читателей.

II.
Секретъ.

Разставшись съ адвокатомъ Фруадво, баронъ де-Водре пошелъ къ мосту. Пройдя черезъ мостъ, онъ повернулъ влѣво, по узкой улицъ, въ родѣ набережной, гдѣ, вмѣсто перилъ, на берегу былъ посаженъ рядъ деревьевъ; вскорѣ баронъ подошелъ къ большимъ воротамъ близь шлюза; эти ворота вели на дворъ, окруженный со всѣхъ сторонъ строеніями желѣзнаго завода г. Гранперрена.

Баронъ пробрался между кучами каменнаго угля, опилокъ, желѣза; покрывавшими одну часть обширнаго двора, прошелъ подъ низкимъ, мрачнымъ сводомъ и очутился въ большомъ саду, расположенномъ на англійскій манеръ и въ концѣ котораго находился павильйонъ новѣйшей постройки, служившій жилищемъ хозяину завода.

Вмѣсто того, чтобъ перейдти лужокъ, находившійся прямо передъ домомъ, г. де-Водре поворотилъ на извилистую тропинку, по которой дошелъ до длинной аллеи изъ дикихъ каштановъ, огражденной съ одной стороны густымъ кустарникомъ, а съ другой лѣвымъ берегомъ рѣки. Быстрымъ взглядомъ окинулъ баронъ аллею, одинъ видъ которой располагалъ къ мечтательности и замѣтилъ на противоположномъ концѣ женщину, назначившее ему здѣсь свиданіе.

Г-жа Гранперренъ была въ тѣхъ интересныхъ лѣтахъ, которыя казались совершенною зрѣлостью стариннымъ писателямъ романовъ, влюбленнымъ въ пансіонскихъ героинь, но которымъ въ новѣйшее время писатели менѣе-исключительные или болѣе-безпристрастные отдали заслуженую справедливость, — то-есть, ей было съ небольшимъ тридцать лѣтъ. Она была высока ростомъ и хорошо сложена; походка граціозная, ловкая, гордое и вмѣстѣ привлекательное благородство проявлялось во всѣхъ ея движеніяхъ. Черные какъ смоль волосы, съ синеватымъ отливомъ, блѣдный, нѣсколько смуглый цвѣтъ лица, большіе глаза, блиставшіе какъ два черные алмаза, — все, все въ ней изобличало организацію пламенную, страстную… огненный поясъ, которымъ природа иногда окружаетъ добродетель женщинъ, какъ-бы для того, чтобъ возвысить ея цѣну.

На г-жѣ Гранперренъ было черное шелковое платье строжайшаго покроя, вполнѣ согласовавшееся съ мрачнымъ, грознымъ выраженіемъ лица ея. Въ одной рукѣ она держала платокъ, омоченный слезами а въ другой стклянку со спиртомъ, который: безпрестанно нюхала, какъ-будто ежеминутно готовилась лишиться чувствъ. — Наконецъ-то вы пришли! сказала она, судорожно сжавъ руку г. де-Водре.

— Не упадайте духомъ, дитя мое! отвѣчалъ баронъ съ выраженіемъ нѣжнаго участія: — не унывайте! вчера еще вы обѣщали мнѣ быть твердою.

— Развѣ я не сдержала слова? спросила молодая женщина съ горькой усмѣшкой.

— По глазамъ вашимъ я вижу, что вы опять плакали.

— Такъ что же?

— Какъ!

— Да; много вы обращаете внимашя на женскіе слезы, отъискивая слѣды ихъ. Что такое слеза? что такое женщина?… Я призвала васъ не для того, чтобъ вы были свидѣтелемъ одного изъ припадковъ безумной горести, заставляющихъ меня краснѣть даже тогда, когда я одна! Я хочу просить васъ…

Молодая женщина замолчала.

— То, о чемъ вы хотите просить меня, будетъ исполнено, сказалъ г. де-Водре съ отеческимъ добродушіемъ: — какая бы перемѣна ни произошла въ вашей жизни, я не забылъ прошлаго. Г-жа Гранперренъ въ моихъ глазахъ прежняя Кларисса де-ла-Жантьеръ, дочь моего лучшаго друга… слишкомъ-рано похищеннаго смертію… увы! особенно для васъ, дитя мое.

— О, да! особенно для меня, энергически повторила г-жа Гранперренъ: — еслибъ отецъ мой былъ живъ, я не была бы поручена надзору родственницы на двадцатомъ году жизни… Я не обвиняю своей родственницы, но ея слабость, ея жалкая снисходительность, однимъ словомъ, ея ослѣпленіе сдѣлали мнѣ много зла… Богъ ее проститъ!

— Зачѣмѣ вспоминать грустное прошедшее? О чемъ же вы хотѣли просить меня?

Молодая женщина опустила голову и молча устремила внизъ въ землю.

— Онъ сегодня пріѣдетъ, сказала она наконецъ, поднявъ на барона мрачный взоръ.

— Сегодня; но раньше ли, позже ли, пріѣздъ его неизбѣженъ.

— Конечно; и имѣю ли я право жаловаться? Въ два года разлуки я имѣла время приготовиться къ свиданію съ нимъ.

— Кто же вамъ велитъ съ нимъ видѣться?

— О! научите меня, какъ избѣгнуть этого свиданія и — хоть бы мнѣ пришлось навѣки отказаться отъ свѣта, живой заключиться въ могилу… я на все согласна, на все!

— Къ-чему эти преувеличенія? Пусть дѣла идутъ своимъ порядкомъ, и свиданіе, котораго вы страшитесь, само-собою устранится. Мужъ вашъ никогда не былъ въ короткихъ сношеніяхъ съ моимъ племянникомъ; въ последнее время, между ними возникло даже соперничество… Можно ли предположить послѣ этого, чтобъ кто-нибудь изъ нихъ сталъ искать или желать сближенія.

— Онъ не будетъ; по-крайней-мѣрѣ я такъ думаю; если онъ не столько жестокъ, какъ неблагодаренъ, то станетъ ли искать случая видѣться со мною, чтобъ имѣть жестокое удовольствіе насладиться моими страданіями?.. Но вы не знаете, до какихъ безумныхъ, смѣшныхъ, низкихъ поступковъ можетъ довести г. Гранперрена его неизлечимое тщеславіе?… Ради чести быть принятымъ по-пріятельски въ замкѣ г. маркиза де-Шатожирона, онъ готовъ пожертвовать своими выгодами; а вѣдь выгоды ему дороже всего въ мірѣ!

— Но теперь между имъ и Иракліемъ не пустая тяжба, а политическое соперничество. — Не-уже-ли обстоятельства, ссорящія даже лучшихъ друзей, не отдалятъ г. Гранперрена отъ моего племянника?

— Вы не знаете г. Гранперрена: пусть ему окажутъ малѣйшую вѣжливость, пусть ему пришлютъ только самое обыкновенное приглашеніе въ замокъ, — эта драгоцѣнная для него почесть заставить его отказаться отъ всего, отъ кандидатства и отъ всѣхъ выгодъ!

— Знаю, дворянскій титулъ можетъ ослѣпить вашего мужа, хоть это ужь и не въ модѣ; знаю, что къ этому примѣшивается еще частица зависти…

— Вы очертили его двумя словами: ослѣпленный завистникъ.

Поощряемый презрительною ироніею, съ которою г-жа Гранперренъ говорила о своемъ мужъ, баронъ продолжалъ улыбаясь:

— Его еще вѣрнѣе можно очертить однимъ словомъ.

— Выскочка! отвѣчала не колеблясь и съ гордымъ презрѣніемъ молодая женщина, вышедшая за плебея, но незабывшая, что она сама аристократка.

— Впрочемъ, онъ прекрасный человѣкъ, сказалъ г. де-Водре какъ-бы для того, чтобъ смягчить прежде-сказанное; прямъ, честенъ и уважаемъ по заслугамъ.

— Знаете ли вы, что онъ мнѣ сказалъ сегодня утромъ? спросила г-жа Гранперренъ, ни малѣйшимъ знакомъ неподтвердивъ послѣднихъ словъ барона.

— Не знаю.

— Г. Гранперренъ объявилъ мнѣ, что за-городомъ и въ провинціи необходимо жить мирно съ сосѣдями, и что, слѣдовательно, хотя онъ и имѣетъ причины быть недовольну г. де-Шатожирономъ, однакожь готовъ съ нимъ видѣться. — «Мнѣ кажется» прибавилъ онъ: «что пріѣздъ маркизы представляетъ намъ прекрасный случай къ сближенію.» — На мои возраженія онъ отвѣчалъ: — «Не должно смѣшивать политическихъ сношеній съ свѣтскими; вѣжливость первое дѣло, и я нахожу приличнымъ идти въ замокъ, если г-жа де-Шатожиронъ сама не предупредитъ насъ.» Вотъ что сказалъ мнѣ сегодня же утромъ г. Гранперренъ.

— О ослѣпленіе! не-уже-ли ты одно изъ основныхъ началъ темперамента мужей?.. сказалъ г. де-Водре про себя, поднявъ глаза къ вершинамъ каштановыхъ деревьевъ.

— Вотъ въ какомъ положеніи нахожусь я, продолжала г-жа Гранперренъ съ сосредоточеннымъ волненіемъ: — человѣкъ, обязанный защищать меня, самъ подвергаетъ — не говорю мое сердце, оно умерло, — но мое спокойствіе, мою репутацію, мою честь опасности, противъ которой я беззащитна!

— Беззащитны! повторилъ баронъ, пристально смотря на молодую женщину: — беззащитны! а вы еще говорите, что сердце ваше умерло!

— Умерло, повторяю вамъ, сказала Кларисса глухимъ голосомъ: — и потому говорю не о недостойномъ сердцѣ… я теперь увѣрена въ его безчувственности и холодности, какъ въ безчувственности и холодности трупа! Нѣтъ, не будущность пугаетъ меня, а прошлое.

— Прошлое? Но ни мужъ вашъ, никто, кромѣ меня, не знаетъ, что Ираклій любилъ васъ, что вы сами…

— Ради Бога, ни слова болѣе; не напоминайте мнѣ моего стыда.

— Чего же вы боитесь?

— Чего боюсь? Въ-продолженіе двухъ лѣтъ, невыразимый страхъ не покидаетъ меня. Чего боюсь?.. Того, чтобъ этотъ человѣкъ не кончилъ начатаго; чтобъ изъ жестокаго онъ не сдѣлался подлымъ; чтобъ, не довольствуясь убіеніемъ души, онъ не вздумалъ убить и честь… Онъ можетъ это сдѣлать.

— Можетъ?

— У него мой портретъ, письма… все, что можетъ дать безразсудная женщина!

Долго колебалась г-жа Гранперренъ, но наконецъ произнесла эти слова скоро, рѣшительно; потомъ, гордо поднявъ голову, устремила на барона пламенный взоръ, какъ-бы желая прочесть, что происходило въ глубинѣ души его.

Увидѣвъ, что страданія, которымъ онъ до-сихъ-поръ искренно сочувствовалъ, разрѣшались такимъ пустымъ, ежедневнымъ опасеніемъ, г. де-Водре ощутилъ непріятное чувство. Блескъ поэтическаго сіянія несчастной страсти, до-сихъ-поръ озарявшій голову г-жи де-Гранперренъ, значительно угасъ въ глазахъ барона. Въ-продолженіе нѣсколькихъ мгновеній, ему представлялась не горюющая Аріадна, не отчаянная Дидона, а одна изъ тѣхъ предусмотрительныхъ героинь, которыя, слѣдуя въ любви правилу, предписанному для дружбы однимъ жестокимъ моралистомъ, думаютъ объ измѣни, могущей случиться посреди обольщеній настоящаго, менѣе страшатся преступленія, нежели открытія его, и скупѣе на записочки, нежели на поцалуи, потому-что первыя остаются, вторые же не оставляютъ слѣдовъ.

— Она раскаявается, думалъ онъ, не въ своемъ проступкѣ, а въ неосторожности. Она горюетъ не о томъ, что болѣе не любима, а о томъ, что связь ея можетъ быть узнана.

Вѣроятно, это невольное впечатлѣніе выразилось на лицѣ барона, ибо молодая женщина, видя, что онъ не отвѣчаетъ, продолжала съ сардоническою насмѣшкою:

— Вы смущены, не правда ли? Я сознаюсь въ своемъ преступленіи, страшусь одной мысли, что репутація моя, то-есть, честь мужа, имя котораго ношу, находится въ рукахъ человѣка, лишившаго меня спокойствія, счастія… Не правда ли, это низко?

Г. де-Водре опять воротился къ болѣе-снисходительнымъ чувствованіямъ, развиваемымъ опытностію жизни въ сердцахъ истинно-великодушныхъ.

— За что порицать ее? думалъ онъ: — она такъ много думала о немъ, что имѣетъ право подумать и о себѣ. И по какому праву мужчина, это эгоистическое животное, смѣетъ требовать отъ женщины высокаго самоотверженія, котораго самъ не зцаетъ?

— Вы молчите, продолжала г-жа Гранперрбнъ съ выраженіемъ сарказма, смѣшаннаго съ безпокойствомъ: — вы возмущены и гнѣвъ оковалъ вашъ языкъ?..

— Дитя мое, сказалъ баронъ съ легкой улыбкой: — солдата возмутить трудно и, къ-несчастію, я вышелъ изъ тѣхъ лѣтъ, когда мужчина имѣетъ право гнѣваться на женщину.

— Зачѣмъ же вы не отвѣчаете?

— Я обдумывалъ то, что вы мнѣ разсказали.

— Не правда ли, это ужасно?

— Не ужасно, а непріятно; но и этого довольно, чтобъ заставить меня помочь вамъ… Я полагаю, что въ этомъ-то разсказѣ и заключается ваша просьба?.. Вы желаете, чтобъ я переговорилъ съ Иракліемъ?

— Согласитесь ли вы на это? съ живостію спросила госпожа Гранперренъ.

— Завтра же исполню. Я было-хотѣлъ ждать, чтобъ племянникъ самъ явился ко мнѣ, по теперь поступлю иначе. Я самъ пойду къ нему.

— Какъ я хорошо сдѣлала, что не усомнилась въ вашей дружбѣ!

— Усомниться въ моей дружбѣ значило бы оскорбить меня.

— О, еслибъ вамъ удалось!

— Одно изъ двухъ: либо онъ сжегъ ваши письма, — въ такомъ случаѣ опасность, которой вы страшитесь, уже не существуетъ; либо онъ сохранилъ ихъ, — въ такомъ случаѣ, онъ отдастъ ихъ мнѣ, я за это ручаюсь.

— Онъ не сжигалъ ихъ! вскричала съ жаромъ молодая женщина.

— Я понимаю, что подобная жертва не легка, сказалъ г. де-Водре съ любезностью: — но мы всѣ почти, наканунѣ свадьбы, производимъ такіе ауто-да-фё.

— Говорю вамъ, онъ не сжегъ ни одного письма; не вѣрьте, если онъ станетъ увѣрять васъ въ этомъ!

— Я никогда не защищалъ Ираклія; слѣдовательно, вы можете мнѣ повѣрить: онъ честенъ.

— Честенъ!

— По-крайней-мѣрѣ съ мужчинами. Если онъ поклянется, что истребилъ всѣ залоги вашей любви, я ему повѣрю; надѣюсь, что, при моемъ ручательствѣ, и вы повѣрите.

Кларисса не отвѣчала, но по озабоченному лицу ея можно было видѣть, какой неизлечимый ударъ опытность любви нанесла ея природному расположенію къ довѣрчивости.

Въ эту минуту раздался звонъ колоколовъ.

— Это онъ! вскричала обманутая женщина съ нервическою дрожью.

Баронъ взялъ обѣ руки ея и нѣсколько минутъ продержалъ ихъ въ своихъ рукахъ.

— Минута испытанія наступила, сказалъ онъ съ искреннимъ сочувствіемъ: — не старайтесь преодолѣвать своей горести; дайте ей волю, пока мы одни. Черезъ нѣсколько минутъ вы будете окружены посторонними лицами: вы должны тогда наблюдать за каждымъ своимъ движеніемъ и закрыть лицо непроницаемою маскою. Теперь вы еще свободны и можете страдать. Плачьте же, дитя мое, не скрывайте отъ меня своихъ слезъ: правда, я давно раззнакомился съ горестями сердца, но все-таки зналъ и не разучился уважать ихъ.

Пока г. де-Водре говорилъ съ задумчивостью, внушаемою самымъ твердымъ характерамъ приближеніемъ старости и подобною блѣдному солнечному лучу на осеннемъ ландшафтѣ, лицо г-жи Гранперренъ постепенно переходило отъ самаго мрачнаго унынія къ выраженію гордости.

— Плакать! вскричала она съ сердцемъ: — еще и вѣчно плакать! И вы мнѣ это совѣтуете!.. О, я знаю, въ глазахъ женщины много слезъ; но вѣдь наступаетъ же минута, когда онѣ высыхаютъ и мнѣ кажется, что — благодаря Бога, — эта минута для меня наступила. Много дорогъ ведутъ къ горести; отъ нея же идетъ только одна… все равно — была бы и эта дорога!.. Она есть, я въ томъ убѣждена, ибо уже вижу ее передъ собою: эта дорога — презрѣніе…

— Презрѣніе?

— Или, лучше сказать, отвращеніе. Кромѣ васъ, мой старый другъ, сердце котораго столько же благородно, сколько великодушно, все окружающее меня такъ мелочно, такъ низко, такъ презрѣнно, что, вмѣсто безразсуднаго негодованія или безумнаго отчаянія, сердце мое исполнится холоднымъ презрѣніемъ ко въѣмъ низостямъ…

— Но какая причина…

— Слышите ли вы звонъ?

— Слышу.

— Доммартенъ!.. Съ-тѣхъ-поръ, какъ онъ здѣсь, онъ принять у насъ въ домѣ за-свой; съ хитростью и коварствомъ Тартюфа вкрался онъ къ намъ, сблизился съ нами, почти поселился у насъ; а теперь присоединился къ моимъ врагамъ.

— Пасторъ Доммартенъ?

— Вотъ уже три недѣли, какъ я не видала его, между-тѣмъ, какъ въ-теченіе цѣлаго года онъ бывалъ у насъ ежедневно. Правда, тогда замокъ былъ необитаемъ; теперь же, когда пріѣхали его владѣтели, г. Доммартенъ, надѣясь, вѣроятно, найдти въ замкѣ болѣе-могущественныхъ покровителей, нежели на заводѣ, удаляется отъ насъ безъ причины, съ грубостью, не стараясь даже придумать предлога…

— Что дѣлать, милая Кларисса! Доммартенъ не что иное, какъ простой крестьянинъ. Блуза его превратилась въ рясу, перемѣнивъ синій цвѣтъ на черный; вотъ весь результатъ его семинарскаго воспитанія. Можно ли послѣ этого требовать отъ него поведенія человека образованнаго, или, по-крайней-мѣрѣ, поступковъ, которыми люди порядочные приступаютъ къ ссорѣ и разрыву?

— Сколько услугъ оказывалъ ему г. Гранперренъ!

— Онъ честолюбивъ; а честолюбцы вообще неблагодарны.

— Неблагодарность не должна бы удивлять меня, а между-тѣмъ, я все еще не могу къ ней привыкнуть. Не болѣе какъ мѣсяцъ назадъ, Доммартенъ употреблялъ всѣ средства, чтобъ вкрасться въ мою доверенность.

— Надѣюсь, что ему не удалось?

— По счастію, нѣтъ; хотя въ то время и я не могла предвидеть его измѣны… Вы, можетъ-быть, обвините меня въ малодушной слабости… но этотъ звонъ непріятно дѣйствуетъ на мои нервы.

— Доммартенъ приказалъ трезвонить въ честь прибытія моего племянника, въ надеждѣ, что эхо звона дойдетъ до слуха моего двоюроднаго брата, отёнскаго епископа, отъ котораго онъ зависитъ. Почтенному пастору очень хочется сдѣлаться викаріемъ; вотъ въ двухъ словахъ исторія и объясненье того, что вы называете его измѣной.

Въ это время колокольный звонъ былъ заглушенъ трескомъ пороховыхъ ящиковъ.

— Да это формальное торжество! вскричала г-жа Гранперренъ съ судорожнымъ смѣхомъ: — право, я не знаю, зачѣмъ мы остаемся въ этой мрачной аллеи, мѣняясь печальными словами, а не присоединяемся къ общему веселію. Посмотрите, прибавила она, указавъ рукою на часть селенія по ту сторону реки: — тамъ свѣтитъ солнце и шумитъ радость; почему же намъ не идти туда?

— Успокойтесь! сказалъ г. де-Водре съ выразительнымъ взглядомъ: — мы не одни.

Г-жа Гранперренъ обратила взоръ въ ту сторону, куда указывалъ баронъ глазами.

— Викторина! сказала она съ неудовольствіемъ: — что ей здесь надо?

Падчерица г-жи Гранперренъ показалась на одной изъ тропинокъ, ведшихъ къ каштановой аллее.

III.
Подъ каштанами.

Викторине Гранперренъ недавно минуло двадцать лѣтъ; она была хороша собою, блондинка, невысока ростомъ и одарена привлекательнымъ развитіемъ формъ, редко-встричаемымъ у дѣвушекъ въ эти лета. Хотя время было осеннее, половина сентября, однакожь нарядъ ея столько же напоминалъ весну, какъ и ея наружность; онъ состоялъ изъ белаго кисейнаго платья, стянутаго въ тальѣ розовой шелковой лентой. Зеленыя атласныя ботинки граціозно обтягивали узкія, высокія ея ножки. На голове у нея ничего не было; но находя, вероятно, что какъ бы ни были изобильны волосы, они все-таки недостаточно защищаютъ отъ солнечныхъ лучей, она закрылась зонтикомъ, который немедленно закрыла, вступивъ подъ тень, бросаемую густыми массами каштановой аллеи.

Увидевъ мачиху и барона де-Водре, Викторина, шедшая до-сихъ-поръ скорымъ и твердымъ шагомъ, невольно умерила шаги и легкое замешательство появилось на лицѣ ея. Подобно г-же де-Монтескье, которая, какъ увернете мужъ ея, всегда хромала, когда кто-нибудь смотрѣлъ на нее, молодая девушка ощущала обыкновенно некоторую робость, проявлявшуюся въ поступи и во всѣхъ ея движеніяхъ, когда на нее устремлялись чьи-нибудь взоры, хотя въ нихъ всегда выражалась благосклонность. Обыкновенная, природная живость ея превращалась тогда въ некоторую неловкость, имѣвшую свою прелесть, потому-что даже то, что въпослѣдствіи становится недостаткомъ, въ двадцать лѣтъ кажется прелестію. Но въ эту минуту смущеніе дочери Гранперрена имѣло другую причину, независящую отъ пансіонской робости, которую она, не смотря на живой, веселый характеръ, не могла преодолѣть въ подобныхъ случаяхъ. Она не думала встрѣтить кого-нибудь въ каштановой аллеѣ, и причина, привлекавшая ее въ это уединенное мѣсто, была — читатель, вѣроятно, уже угадалъ, — одна изъ тѣхъ нѣжныхъ тайнъ, открытія которыхъ всегда страшится юное сердце.

Послѣ минутной нерѣшительности, Викторина отважилась и, принужденно улыбаясь, пошла къ разговаривавшимъ, которые, увидѣвъ ее, перестали говорить.

— Завтра желаніе ваше будетъ исполнено, сказалъ г-нъ де-Водре г-жѣ Гранперренъ, пока молодая дѣвушка не подошла еще къ нимъ: — итакъ, будьте спокойны, разсудительны… старайтесь особенно, чтобъ это дитя ничего не замѣтило.

Совѣтъ барона былъ благоразуменъ, но излишенъ. Жертва любви придала уже своему лицу спокойное выраженіе, и даже самый проницательный взоръ не открылъ бы на немъ слѣдовъ сильныхъ, горестныхъ ощущеній, волновавшихъ ее за минуту.

— Я просила тебя остаться въ гостиной, сказала молодой дѣвушкѣ г-жа Гранперренъ съ холодностью, которою большею частію отличаются мачихи.

— Я теперь оттуда, лаконически возразила Викторина, привыкнувшая, по-видимому, къ подобной встрѣчѣ и ни мало не обидѣвшись.

— Совѣтую вернуться, продолжала тѣмъ же сухимъ, рѣзкимъ тономъ Кларисса: — гости скоро станутъ собираться и будетъ невѣжливо, если никто не встрѣтитъ ихъ.

— Папенька у себя въ кабинетѣ, сказала молодая дѣвушка, дружески кивнувъ головою барону, поклонившемуся ей съ улыбкой.

— Кабинетъ твоего папеньки не гостиная, и ты очень-хорошо знаешь, что онъ не принимаетъ гостей въ кабинетѣ.

— Извините; папенька сейчасъ же ввелъ къ себѣ въ кабинетѣ г-на де-Буажоли.

— Г-нъ де-Буажоли уже пріѣхалъ? спросила мачиха Викторины, внезапно перемѣнивъ тонъ.

— Пріѣхалъ.

— Любезнѣйшій г-нъ де-Водре, продолжала г-жа Гранперренъ съ неожиданною живостью: — мы старые друзья, и потому я не церемонюсь съ вами. Вы позволите мнѣ идти принять г-на де-Буажоли? Онъ обѣдаете у насъ въ первый разъ и, говорятъ, онъ очень щекотливъ и формалистъ.

— Признаюсь, сударыня, отвѣчалъ баронъ улыбаясь: — мнѣ грустно, что вы жертвуете мною для г-на де-Буажоли; но это несчастіе, неизбѣжное въ мои лѣта, и — я покоряюсь.

— Несчастіѣ это не такъ велико, потому-что моя падчерица займетъ мое мѣсто, возразила г-жа Гранперренѣ, улыбнувшись съ усиліемъ.

— Я только-что хотѣлъ просить о томъ мадмуазель Викторину.

— Мадмуазель Викторина сама предлагаетъ вамъ свое общество, отвѣчала молодая девушка съ улыбкой болѣе-искренней, нежели улыбка ея мачихи.

— Но позвольте вамъ замѣтить, сударыня, сказалъ г-нъ де-Водре, продолжая шутить: — что вы допускаете настоящее свиданіе наединѣ. Не думаю, чтобъ оно могло быть опаснымъ для мадмуазель Викторины; но не-уже-ли вы не опасаетесь за меня?

Г-жа Гранперренъ устремила на барона проницательный взоръ, какъ-бы отъискивая въ этой мнимой шуткѣ серьёзное значеніе.

— Напротивъ, отвѣчала она съ значительнымъ удареніемъ на этомъ словѣ: — я не только не опасаюсь, но желала бы, чтобъ это свиданіе на васъ подѣйствовало.

Викторина насупила брови и покраснѣла, между-тѣмъ, какъ одной ножкой нетерпѣливо постукивала по песку.

Что же касается до барона, то, не смотря на его лѣта и свѣтскость, слова г-жи Грапперрёнъ произвела на него такое впечатленіе, что видимое смущеніе появилось на обыкновенно-спокойномъ лицѣ его.

Замѣтивъ различное дѣйствіе словѣ своихъ, жена желѣзнозаводчика не сочла нужнымъ продолжать въ эту минуту разговора и, подобно парѳянскимъ стрѣлкамъ, пускавшимъ отравленныя стрѣлы и обращавшимся въ бѣгство, быстро удалилась.

Пока мачиха не скрылась, Викторина молчала и стояла неподвижно, опустивъ глаза; но лишь-только г-жа Гранперренъ повернула на одну изъ тропинокъ, ведшихъ изъ каштановой аллеи къ дому, молодая дѣвушка подняла голову и устремила на барона живой, твердый взглядъ, въ которомъ блистала, какъ солнечный лучъ въ чистой водѣ, та наивная смѣлость, какою отличается иногда невинность въ двадцать лѣтъ.

— Г-нъ де-Водре, сказала она твердымъ, хотя и тихимъ голосомъ: — благодарю случай, доставившій мнѣ свиданіе съ вами; съ нѣкоторыхъ поръ я сама ищу повода поговорить съ вами безъ свидѣтелей, потому-что хочу ввѣрить вамъ секретъ.

— И того два! сказалъ про себя сельскій дворянинъ съ меланхолическою ироніею. — Видно я старѣе и почтеннѣе, нежели полагалъ, и видно пришлось мнѣ покориться роли повѣреннаго. Грустно!

— Поняли ли вы, что сказала моя мачиха?

— Кажется… впрочемъ, я могъ и ошибиться.

— Но какъ поняли вы ея слова?

— Вѣроятно, такъ же, какъ и вы.

— Это не отвѣтъ, нетерпѣливо сказала Викторина.

— Извольте, я буду говорить яснѣе, коли вамъ это угодно, продолжалъ баронъ, пристально смотря на нее: — г-жа Гранперренъ пожелала мнѣ, сама того не подозрѣвая, величайшее несчастіе, какое только можетъ случиться съ человѣкомъ моихъ лѣтъ.

— Несчастіе, говорите вы?

— Тѣмъ горестнѣйшее, что оно принадлежитъ къ роду такихъ несчастій, о которыхъ никто не сожалѣетъ: несчастіе влюбиться въ прелестную дѣвушку, которой я могу быть дѣдомъ.

— Не правда ли, это безразсудно? съ живостію сказала Викторина.

— Правда, отвѣчалъ г. де-Водре, принужденно улыбаясь: — но положимъ, что это можетъ случиться…

Лицо молодой дѣвушки, на минуту прояснившееся, опять приняло озабоченное выраженіе.

— Сидые волосы не всегда защищаютъ отъ безразсудства, продолжалъ баронъ слегка-взволнованнымъ голосомъ: — предположите же, что я могу забыть свои седины, и что желаніе вашей мачихи исполнится; скажите, не буду ли я несчастливъ?

— А я-то! вскричала Викторина съ невольною откровенностью, въ которой она тотчасъ же раскаялась, ибо съ замѣшательствомъ опустила глаза.,

Еслибъ г-нъ де-Водре сохранилъ нѣкоторыя изъ обольщеній самолюбія, которыми иногда бываютъ ослѣплены люди его лѣтъ, то жестокая наивность молодой дѣвушки нанесла бы ему сильный ударъ; но баронъ обладалъ прямымъ, вѣрнымъ умомъ; опытность послужила ему въ пользу, и онъ зналъ, что при постепенныхъ испытаніяхъ жизни мудрость состоитъ въ умѣніи приноравливать чувствованія къ лѣтамъ. Съ-тѣхъ-поръ, какъ волосы и борода его опушились снѣгомъ, онъ понялъ, что долженъ былъ отказаться отъ благоухающихъ весеннихъ розъ. Чувство собственнаго достоинства, здравый смыслъ, совѣтовали ему отказаться отъ любви прежде, нежели она отъ него откажется; послушный этому благоразумному голосу, онъ уже въ зрѣлыхъ лѣтахъ старался отвыкнуть отъ опасныхъ напитковъ, которыми безъ стыда можетъ упиваться молодость, почерпающая изъ нихъ грацію, мужество, все благородные порывы, иногда даже геній, но отъ которыхъ должны отказаться старики, чтобъ на старости лѣтъ не впасть въ жалкое, унизительное упоеніе.

Философическая умѣренность сельскаго дворянина относительно самой обворожительной страсти не доходила, однакожь, до стоицизма, ибо въ воздержности его было гораздо-болѣе благоразумія, нежели нечувствительности. Онъ покорился, не безъ сожалѣнія, однакожь, и самая покорность его часто подвергалась тягостнымъ испытаніямъ. Такимъ-образомъ, баронъ не могъ видѣть каждый день въ-продолженіе нѣсколькихъ мѣсяцевъ наивныхъ прелестей молодой Викторины, не ощутивъ волненія въ сердцѣ, живомъ еще подъ холодной оболочкой, которою онъ счелъ нужнымъ прикрыть его. Но разсудокъ его восторжествовалъ надъ невольнымъ возвращеніемъ къ ощущеніямъ молодости, и живое участіе, внушенное ему сначала молодою дѣвушкой, мало-по-малу превратилось въ болѣе-спокойную, хотя все еще нѣжную привязанность, которой нельзя было назвать отеческою.

— Вы правы, сказалъ г-нъ де-Водре, стараясь скрыть довольнонепріятное ваечатлѣніе, произведенное на него необдуманнымъ восклицаніемъ дочери г-на Гранперрена: — мы были бы оба несчастливы, а я, въ добавокъ, сдѣлался бъ жалокъ, смѣшонъ.

— Итакъ, съ живостію продолжала Викторина: — вы обѣщаете…

Молодая дѣвушка замолчала, не зная какъ кончить начатую фразу.

— Я обѣщаю… не влюбляться въ васъ? Это ли вы хотѣли сказать? спросилъ баронъ, вооружившись всею своею философіею.

— То-есть, я не запрещаю вамъ любить меня… Я даже желаю этого, потому-что сама искренно расположена къ вамъ.

— Въ-самомъ-дѣлѣ? спросилъ г-нъ де-Водре.

— Я никогда не лгу, отвѣчала Викторина, положивъ бѣлые, пухленькіе пальчики свои въ мощную протянутую къ ней руку стараго дворянина: — я питаю къ вамъ глубокое уваженіе, потому-что вы благородны, мужественны и великодушны; люблю васъ, потому-что вы добры, простодушны, умны; словомъ, чувствую къ вамъ живую, почтительную, дочернюю привязанность; но…

— Я ожидалъ этого «но», сказалъ баронъ съ задумчивой улыбкой: — и не имѣю никакого права имъ обижаться. То, что сказано предъ этимъ «но», извиняетъ всю его жестокость.

— Но, если намѣреніе моей мачихи, къ которому въ послѣдніе дни, кажется, присоединился и папенька, осуществится, то я буду несчастлива, я въ томъ увѣрена; и вотъ что внушаетъ мнѣ теперь смѣлость говорить съ откровенностью, быть-можетъ, не совсѣмъ приличною…

— Нѣтъ, дитя мое. Откровенность никогда не можетъ быть неприлична, и чтобъ доказать вамъ, что я нимало не обидѣлся, послѣдую вашему примѣру. Точно, и отъ меня не ускользнуло намѣреніе вашей мачихи.

— Такъ и есть! вскричала Викторина, покраснѣвъ съ досады. — Какое униженіе! Вы замѣтили, что меня вамъ навязываютъ?

— Я замѣтилъ также, отвѣчалъ баронъ съ кроткой шутливостью: — что васъ трудно вести подъ вѣнецъ насильно, и я буду крайне удивленъ, если кому-нибудь удастся довести васъ до состоянія покорной жертвы.

— Этого-то и добивается моя мачиха.

— Вы напрасно на нее сердитесь; намѣреніе ея прекрасно въ сущности.

— О! я не сомнѣваюсь въ томъ, сказала молодая дѣвушка иронически: — вѣдь она такъ нѣжно любитъ меня!

— Вы дурно судите объ ней, сказалъ г. де-Водре серьёзно.

— Очень-естественно, что вы ее защищаете, съ живостію возразила Викторина: — вы другъ ея!

— Я и вашъ другъ, и потому желаю, чтобъ вы жили въ мирѣ и согласіи.

— Какъ! да мы согласуемся какъ-нельзя-более: я покорнѣйшая изъ падчерицъ, она нѣжнѣйшая изъ мачихъ; вы сейчасъ видѣли образчикъ нашего обоюднаго согласія! Мы очень-дружны, повторяю вамъ, и только клеветникъ можетъ сказать, что въ нашемъ семействѣ не существуетъ самое трогательное согласіе и единодушіе!

Насмѣшливое, исполненное горечи выраженіе голоса дочери г. Гранперрена рѣшительно опровергало буквальный смыслъ словъ ея.

— Сказать ли вамъ главную причину вашего нерасположенія къ г-же Гранперренъ? сказалъ баронъ принужденно-шутливымъ тономъ, намѣреваясь придать другое направленіе непріятнымъ мыслямъ, выражавшимся на лицѣ молодой дѣвушки.

— Она вышла за моего отца, вотъ главная причина! отвѣчала Викторина съ энергіей — она занимаетъ въ нашемъ домѣ мѣсто моей матери… моей бѣдной матери, прибавила молодая дѣвушка со слезами на глазахъ, умершей такъ рано, и такъ скоро заманенной другою женщиной!

— Милое дитя мое, возразилъ г. де-Водре съ участіемъ: — я понимаю вашу горесть, но она не должна дѣлать васъ несправедливою. Батюшка вашъ, по своему положенію, какъ начальникъ огромнаго, значительнаго заведенія, долженъ былъ вступить во вторичный бракъ!

— Я была не ребенокъ и сама могла управлять его хозяйствомъ.

— Въ подобныхъ случаяхъ молодая дѣвушка рѣдко пріобрѣтаетъ власть, которую не смѣютъ оспоривать у замужней женщины.

— Такъ что же мѣшало отцу моему отдать меня замужъ?

— Справедливо, сказалъ баронъ улыбаясь: — но признаюсь, отвращеніе къ замужству, сейчасъ вами высказанное, не позволило мнѣ смотрѣть на предметъ нашего разговора съ этой точки зрѣнія.

— Но скажите сами, г. де-Водре, поспѣшно сказала молодая дѣвушка, нѣсколько смутившись: — могу ли я любить женщину, занявшую мѣсто моей матери?

— Я понимаю вашъ предубѣжденіе и извиняю его; но увѣренъ, что если вы захотите немножко подумать, то предубѣжденіе это скоро разсѣется. Зачѣмъ гнѣваетесь вы на неизбѣжное, если батюшка вашъ женился по собственной волѣ? Впрочемъ, повѣрьте моей опытности, онъ могъ бы выбрать гораздо-хуже.

— Хуже г-жи де-ла-Жантьеръ? сказала Викторина, съ нескрываемымъ презрѣніемъ.

Лицо г. де-Водре приняло серьёзное, почти-строгое выраженіе.

— Вы сами говорили сейчасъ, отвѣчалъ онъ: — что я другъ, искренній другъ вашей мачихи, точно такъ же, какъ и вашъ; позвольте жь вамъ замѣтить, что я не люблю, когда при мнѣ дурно говорятъ о людяхъ, которыхъ я считаю своими друзьями.

— Я молчу, г. баронъ, возразила молодая дивушка, съ замѣшательствомъ опустивъ глаза: — я слишкомъ-легкомысленна и пряма; простите мнѣ, если слова мои обидѣли васъ.

— Я самъ долженъ просить у васъ извиненія въ своей грубости, сказалъ сельскій дворянинъ, обезоруженный наивною покорностью Викторины: — но вы знаете: что у солдата на сердцѣ, то и на языкѣ. Во всемъ этомъ я вижу одно изъ недоразумѣній, разстроивающихъ иногда гармонію самыхъ согласныхъ семействъ и исчезающихъ при первомъ откровенномъ объясненіи. Повторяю: у васъ только одна серьёзная причина нерасположенія къ г-жи Гранперренъ.

— Какая? спросила Викторина разсѣянно.

— Намѣреніе ея выдать васъ за меня, отвѣчалъ г. де-Водре, стараясь говорить о касавшемся до него такъ спокойно, какъ-будто-бы дѣло шло о чемъ-нибудь другомъ.

Вмѣсто отвѣта, молодая дѣвушка бросала безпокойные взгляды къ рѣкѣ; но молчаніе и самое смущеніе ея могли послужить утвердительнымъ отвѣтомъ.

— Вы понимаете, продолжалъ баронъ, шутливость котораго въ эту минуту казалась нѣсколько-вынужденною: — что я не могу раздѣлять вашего нерасположенія къ г-жѣ Гранперренъ за намѣреніе, исполненіе котораго могло бы меня осчастливить, еслибъ благоразуміе позволяло мнѣ желать этого исполненія; впрочемъ, вы сами менѣе бы сердились на это намѣреніе, еслибъ предлагаемому вамъ жениху было не пятьдесятъ лѣтъ, а тридцать, и еслибъ онъ назывался не барономъ де-Водре, а…

— А какъ? спросила Викторина раскраснѣвшись и съ сильнымъ біеніемъ сердца.

— Какъ зовутъ этого господина въ черномъ фракѣ, старающагося спрятаться за дерево, по ту сторону рѣки, насупротивъ насъ.

Съ этими словами, произнесенными съ притворнымъ спокойствіемъ, въ которомъ проявлялось, однакожь, чувство ревнивой горечи, часто ощущаемой людьми зрѣлыхъ лѣтъ при видѣ юношей, безжалостно занимающихъ мѣста ихъ въ удовольствіяхъ и радостяхъ жизни, — г. де-Водре указалъ Викторинѣ, замѣтившей, вѣроятно, прежде его, адвоката Жоржа Фруадво, спрятавшагося за ивой, въ тѣни которой онъ, съ блаженною увѣренностью, свойственною влюбленнымъ, воображалъ себя совершенно-защищеннымъ отъ нескромныхъ взоровъ.

IV.
Сельскія сплетни.

Противъ жилища г. Гранперрена, по другую сторону рѣки, узкая дорога, обсаженная ивами, отдѣляла сады нѣкоторыхъ сельскихъ домовъ отъ берега. Эта тропинка, съ которой видна была вся опушка заводскаго парка, сделалась съ нѣкоторыхъ поръ любимою прогулкой Жоржа Фруадво. Каждый день сосѣдніе жители видѣли, какъ онъ въ задумчивости прогуливается тихими шагами, или сидитъ подъ деревомъ, съ удочкой въ рукахъ. Подобное поведеніе неутомимаго истребителя дичи не могло не показаться страннымъ, ибо мужественная страсть къ охотѣ такъ же мало согласуется съ расположеніемъ къ мечтательности, какъ и съ спокойнымъ. препровожденіемъ времени на рыбной ловли.

Некоторые наблюдатели, или, лучше сказать, нѣкоторыя наблюдательницы усомнились въ искренности внезапной страсти сельскаго адвоката къ форелямъ и карпамъ; но г. Бобилье, хотя и раздѣлялъ внутренно общее сомнѣніе, не замедлилъ защитить своего молодаго пріятеля: столько сочувствія сохранилось въ сердцѣ живаго еще старика ко всему, что ему напоминало ощущенія его юности.

Это требуетъ объясненія, и потому мы должны сдѣлать небольшой отступъ.

Въ Шатожирони, около полудюжины женщинъ, между которыми первое мѣсто занимали г-жа Эстевени, конторщица почтамта, и дѣвица Урсула Шавле, сестра сборщика податей, были приняты у желѣзнозаводчика и по этой причинѣ, хотя, впрочемъ, хозяйка дома держала ихъ въ почтительномъ отъ себя разстояніи, они съ презрѣніемъ смотрѣли на остальную часть шатожиронскаго прелестнаго пола. Эти женщины составляли аристократію селенія; это было маленькое Шоссё-д’Антэнъ, ибо чисто-мѣщанскіе элементы ея не дозволяли ей представить даже въ миньятюрѣ благородное Сенжерменское-Предмѣстье.

Завидуя до нельзя богатству и красотѣ г-жи Гранперренъ и ея падчерице, шатожиронское общество (такъ называлъ себя съ гордостью и предпочтительно передъ всѣми другими этотъ маленькій женскій кругъ) всячески старалось и, большею частію неудачно, брать съ нихъ примѣръ во всемъ; но, исключая этой невольной подчиненности, оно было силою, которой всѣ должны были отдавать почетъ. Оно задавало тонъ, вводило моды, решало все споры и, въ-особенности, съ усердіемъ занималось воздѣлываніемъ злословія, этого живучаго молочайника, о которомъ тотъ, кто изучалъ его только въ Парижѣ, не можетъ имѣть вѣрнаго понятія, ибо только въ провинціи совершенно развивается роскошь его цвѣта я ѣдкость его яда.

Долгое время г. Бобилье и Жоржъ Фруадво составляли наслажденіе этого клуба въ юбкахъ. Не имвя соперниковъ во всей общинѣ по образованію, вѣжливому обхожденію и свѣтскимъ талантамъ, — ибо баронъ де-Водре небывалъ ни въ какомъ низкомъ обществъ, кромѣ дома заводчика, а послѣдній сосредоточивалъ всѣ свои способности на промышленыхъ спекуляціяхъ, — за мирнымъ судьею и адвокатомъ одинаково ухаживали, ихъ вездѣ ласково принимали, всюду приглашали. Трудно рѣшить, кто изъ нихъ пользовался большею милостію этихъ дамъ и дѣвицъ, потому-что если молодой человѣкъ былъ разговорчивъ, веселъ и иногда остроуменъ, если онъ порядочно зналъ музыку и могъ аккомпанировать своимъ звучнымъ басомъ рѣзкій сопрано г-жи Шавле, обладавшей разстроенными клавикордами, пожалованными ею въ рояль Эрара, — то старикъ былъ поощряемъ рукоплесканіями дамъ, когда, порхая по гостиной г-жи Эстевени, онъ сыпалъ нѣжнѣйшіе цвѣты своей аристократической свѣтскости, разсказывалъ славные подвиги кастелановъ и старостъ, своихъ предковъ, или съ эмфазомъ поэта декламировалъ какое-нибудь стихотвореніе, которому, — прибавлялъ онъ всегда, — пятьдесятъ лѣтъ тому, Французскій Меркурій не отказалъ въ гостепріимствѣ…

Когда достоинства двухъ соперниковъ такъ равны, что нельзя отдать преимущество одному, не обидѣвъ другаго, тогда обыкновенно дѣлятъ вѣнецъ пополамъ. Въ такомъ затрудненіи находилось шатожиронское общество, когда надобно было окончательно рѣшить, кто любезнѣе и милѣе — старый ли мирный судья или молодой адвокатъ, и оно прибѣгнуло къ примирительному способу, о которомъ мы сейчасъ упоминали.

— Г. Фруадво Алкивіадъ, но г. Бобилье Анакреонъ, сказала, жеманно съузивъ ротикъ, г-жа Эстевени, заслуженый синій-чулокъ, которому дружба, вѣроятно безкорыстная, почтеннаго члена института доставила мѣсто управляющей шатожиронскою почтовою конторою. Извѣстно, что писательницы въ юпкахъ очень любятъ подобныя мѣста, вѣроятно потому-что воображаютъ, будто разбирать письма все-таки значитъ заниматься письменами.

Но хотя большая часть дамъ шатожиронскаго Шоссё-д’Антенъ, по примѣру г-жи Эстевени, не отдавала никоторому изъ двухъ соперниковъ преимущества, между ними была одна, которая, отдавая полную справедливость любезности Анакреона, съ трудомъ скрывала свою склонность къ Алкивіаду. То была мамзель Урсула Шавле, дѣвица совершеннолѣтняя съ давнихъ поръ, и угрожаемая почестью старшинства въ звучномъ хорѣ пѣвицъ, которыхъ мы слышали въ первой части. Вообще, старшинство по лѣтамъ мало нравится прелестному полу. Нѣтъ никакого сомнѣнія, что сестра сборщика податей охотно отказалась бы отъ почестей, готовившихся ея зрѣлому дѣвичеству, еслибъ представилась какая-нибудь выгодная партія, особенно же Жоржъ Фруадво, и случай сдѣлаться изъ старой дѣвы молодой женщиной: превращеніе, совершающееся каждый день на нашихъ глазахъ, о которомъ эта интересная дѣвица, не смотря на свою скромность, вздыхала болѣе, нежели сама признавалась въ томъ.

Нужно ли прибавлять, что Урсула Шавле первая замѣтила уменьшеніе любезности молодаго адвоката въ Шатожиронскомъ обществѣ и частыя, уединенныя прогулки его по берегу рѣки? Такъ-какъ домъ, въ которомъ она жила у своего брата, сборщика податей, находился на берегу рѣки, противъ желѣзнаго завода, то совершеннолѣтняя дѣва наивно вообразила, что удочка, постоянно находившаяся въ рукахъ молодаго человѣка, имѣла цѣлію изловленіе ея сердца; но при первой попыткѣ это пріятное заблужденіе было жестоко уничтожено.

Однажды Урусла сѣла въ бесѣдку, бывшую въ концѣ сада, принадлежавшаго къ дому ея брата, и въ нѣсколькихъ шагахъ отъ ивы, подъ которою съ нѣкоторыхъ поръ садился каждое утро Жоржъ Фруадво подъ тѣмъ предлогомъ, что будто-бы ловилъ тутъ рыбу; тамъ она замѣтила, къ величайшей досадѣ своей, что любезный рыболовъ ни разу, не обращалъ къ ней взора, постоянно устремленнаго въ противоположную сторону на паркъ. Бѣлое платьице и бѣлокурая головка, нѣсколько разъ проглядывавшія изъ-за зелени каштановой аллеи, о которой мы упоминали, совершенно сняли покровъ, ослѣплявшій нѣсколько дней глаза слишкомъ-сантиментальной дѣвы; пламя этого ужаснаго открытія внезапно зажгло въ ея сердцѣ мстительную ненависть къ Жоржу Фруадво, — ненависть, равную силѣ нѣжнаго чувства, невольно владѣвшаго до-сихъ-поръ ея сердцемъ.

Въ тотъ же вечеръ, въ аристократическомъ кругу прекрасного шатожиронскаго пола, разнеслось странное, непостижимое, скандалёзное извѣстіе: г. Фруадво влюбленъ въ Викторину Гранперренъ и каждое утро въ одиннадцать часовъ они сходятся на свиданіе.

Правда, Урсула Шавле должна была признаться, что при этихъ свиданіяхъ рѣка отдѣляла влюбленную чету, и это служило довольно-яснымъ доказательствомъ безопасности такихъ бесѣдъ въ-отношеніи нравственности. Но г-жа Эстевени, мнъніе которой всегда служило закономъ въ этомъ миломъ кругу, рѣшила, что въ интригѣ подобнаго рода рѣка ничего не значитъ, и что, слѣдовательно, это обстоятельство не можетъ быть принято въ соображеніе.

— Развѣ вы не знаете исторіи Геро и Леандра? сказала она съ жеманной улыбкой, которою обыкновенно приправляла свои классическіе цитаты.

Поселившись въ Шатожиронѣ, любимица почтеннаго академика съ большею противъ прежняго страстно занялась литературой и науками.

— Нѣтъ никакого сомнѣнія, замѣтила другая дама, славившаяся суровостью своихъ нравовъ: — что рѣка шестидесяти футовъ въ ширину не можетъ служить препятствіемъ такому предпріимчивому человѣку, какъ г. Фруадво. Еслибъ онъ имѣлъ виды на меня, такъ хоть бы между нами текла самая Луара, а не ничтожный ручеекъ, я все-таки не спала бы покойно.

— Однакожь, мадамъ Перронъ, Луара очень широка! замѣтила кузина г. Бобилье, самая снисходительная изъ дамъ этого круга.

— Не такъ широка, какъ Геллеспонтъ, сказала г-жа Эстевени, съ напыщенностію произнеся послѣднее слово.

— Я этой рѣки не знаю, возразила простодушно родственница стараго мирнаго судьи.

— Геллеспонтъ не рѣка, мадамъ Жиро, отвѣчала снисходительно ученая конторщица: — это проливъ, рукавъ моря, черезъ который каждую ночь переплывалъ Леандръ, молодой Грекъ, на свиданіе со своей возлюбленной, прелестной Геро.

— Господи Іисусе! вскричала старая мамзель Бержре, поднявъ глаза къ небу: — и христіане пускаются на такія мерзости!.. Не ужь-то есть женщины, рѣшающіяся на подобныя вещи?

— Позвольте вамъ замѣтить, мамзель Бержре, что Леандръ былъ не христіанинъ, а язычникъ, сказала г-жа Эстевени съ насмѣшливой улыбкой.

— Тѣмъ хуже для него, если у вашего Леандра не было никакой вѣры! возразила, разгорячаясь, мамзель Бержре.

— Я не говорила, что у Леандра не было вѣры; я сказала, что онъ былъ язычникъ.

— Будто это не все равно!

— Не совсѣмъ, мамзель Бержре; у язычниковъ была своя вѣра, какъ и у насъ.

— Хороша вѣра! Всякія мерзости! возразила старая дѣва, болѣе и болѣе раздражаясь. — Впрочемъ, не въ томъ дѣло; господинъ Фруадво христіанинъ, или, по-крайней-мѣрмѣ, долженъ бы быть христіаниномъ; и если онъ въ-самомъ-дѣлѣ переплываетъ, каждую ночь черезъ рѣку, чтобъ видѣться съ легкомысленной дѣвчонкой…

— Да никто не говорилъ этого, прервала г-жа Жиро.

— Правда, сказала Урсула Шавле съ горькой усмѣшкой: — но никто не говорилъ и противнаго.

— Стало-быть, это возможное дѣло, прибавила суровая нравственность.

— Даже весьма-вѣроятное, вскричала Бержре, преувеличивая, какъ обыкновенно бываетъ въ подобныхъ случаяхъ: — и вы не находите этого возмутительнымъ? вы не видите, что пора прекратить такую гадость! И никто не считаетъ нужнымъ увѣдомить бѣднаго пастора, чтобъ въ воскресной проповѣди онъ уничтожилъ распутника и развратницу?

— Мамзель Бержре, вы слишкомъ горячитесь! вскричала конторщица съ нѣкоторымъ безпокойствомъ, ибо, мало полагаясь на скромность своихъ подругъ, она начинала опасаться, чтобъ подробности этого доброжелательнаго разговора не дошли до слуха владѣтелей завода.

— Какъ! я горячусь? вскричала мамзель Бержре съ гнѣвомъ: — я горячусь потому-что высказала свое негодованіе противъ распутства?

— Да, вы слишкомъ горячитесь. Я согласна, что поведеніе господина Фруадво двусмысленно, но не вижу причинъ сомнѣваться въ добродѣтели дочери господина Гранперрена; эта молодая дѣвица столько же добродѣтельна, какъ и благовоспитана.

— Прямая кокетка, проворчала Бержре: — нечестивица, безпрестанно оглядывающаяся въ церкви, вмѣсто того, чтобъ сидѣть скромно, опустивъ глаза въ молитвенникъ.

— Но, мамзель Бержре, сказала съ нѣкоторою колкостью кузина господина Бобилье: — если вы это видите, стало-быть, сами оглядываетесь, потому-что вы сидите передъ Викториной.

— Мадамъ Жиро, сухо отвѣчала Бержре: — знайте, что если я оглядываюсь иногда въ храмѣ божіемъ, такъ съ благочестивою и похвальною цѣлію, а не такъ, какъ ваша мамзель Викторина, за которую вы такъ горячо вступаетесь; она оглядывается съ нечестивымъ любопытствомъ!

— То-есть, она ищетъ господина Фруадво, сказала Урсула Шавле съ усмѣшкой ненависти. — Съ никоторыхъ поръ онъ не пропускаетъ ни одной обѣдни, между-тѣмъ, какъ прежде нога его не бывала въ церкви.

— И въ храмѣ Господнемъ происходятъ такія предосудительныя дѣла! вскричала Бержре, всплеснувъ руками.

— Все-таки я остаюсь одного мнѣнія съ госпожею Эстевени, сказала г-жа Жиро. — Господинъ Фруадво влюбленъ въ Викторину, это очень-возможно: она такъ мила, что ее полюбить не трудно. Но…

— Скажите, лучше, что она богата, прервала Урсула съ презрительной усмѣшкой, дурно скрывавшей тайную зависть, пожиравшую ея сердце: — ныньче мужчины не заботятся ни о красотѣ, ни о безобразіи: они женятся единственно для денегъ!

— Но, продолжала мадамъ Жиро: — до-сихъ-поръ ничто не доказываетъ, поощряетъ ли Викторина любовь господина Фруадво и знаетъ ли она объ ней; а что онъ переплываетъ каждую ночь рѣку, чтобъ видѣться съ нею — это нелѣпое предположеніе.

— Отъ-чего же нелѣпое? И что тутъ невозможнаго? коварно возразила г-жа Перронъ: — господинъ Фруадво плаваетъ какъ выдра.,

— Развѣ вы видѣли его плавающаго? спросила кузина мирнаго судьи безъ злаго умысла.

— Боже сохрани! вскричала суровая нравственность, опустивъ глаза: — но вѣдь прошлаго года онъ спасъ двухъ утопавшихъ дѣтей.

— Правда, онъ искусенъ во всѣхъ тѣлесныхъ упражненіяхъ, сказала г-жа Эстевени: — впрочемъ, нужно ли умѣть плавать подобно лорду Байрону, чтобъ переплыть рѣчку, въ которой часто нѣтъ почти воды?

— Теперь на шлюзахъ нѣтъ двухъ дюймовъ глубины, сказала совершеннолѣтняя дѣва.

— А для человѣка ловкаго они могутъ замѣнить хорошій мостъ, прибавила г-жа Перронъ.

— Нѣтъ никакого сомнѣніи, вскричала какъ-бы въ заключеніе старая Бержерё: — негодный проходитъ по шлюзамъ на гнусныя свиданія.

— Но наконецъ, сказала кузина мирнаго судьи: — чтобъ обвинять бѣднаго господина Фруадво въ весьма-важномъ преступленіи, именно въ вторженіи ночью въ домъ господина Гранперрена, надобно имѣть какія-нибудь доказательства. Есть ли они у васъ?

— Главное доказательство, сударыня, съ достоинствомъ отвѣчала мамзель Бержре: — заключается въ моемъ убѣжденіи.

Отвѣтъ былъ рѣшительный; снисходительная г-жа Жиро хотѣла возражать, но тщетно старалась доказывать, что утреннія прогулки молодаго адвоката на берегу рѣки не только не служили обвиненіемъ, но, напротивъ, доказывали самымъ очевиднымъ образомъ невинность Викторины Гранперренъ, ибо счастливый любовникъ не сталь бы поступать такъ неосторожно. На всѣ эти разсужденія, основанныя на справедливости и здравомъ смыслѣ, упрямая старая дѣва Бержре отвѣчала покачивая головою:

— Все это прекрасно, мадамъ Жиро; вижу только, что вы искренно привязаны къ мамзель Викторинъ; но никто не разувѣрить меня въ томъ, въ чемъ я убѣждена твердо.

Кромѣ г-жи Эстевени, опасавшейся нескромности своихъ подругъ, и потому невысказавшей открыто своего мнѣнія, все прочія дамы шатожиронскаго общества присоединились къ мамзель Бержре и объявили, по ея примѣру, что онѣ твердо убѣждены. Потомъ, наперерывъ одна передъ другою, стали онѣ объяснять по-своему невѣроятности романа, героемъ котораго невольно сдѣлался молодой адвокатъ, — и, благодаря самымъ замысловатымъ комментаріямъ, все стало вскорѣ явно, очевидно, неоспоримо.

Господинъ Фруадво пересталъ быть любезнымъ, потому-что былъ влюбленъ; онъ былъ разсѣянъ, задумчивъ, даже печаленъ, потому-что былъ влюбленъ; онъ избѣгалъ общества, которое такъ долго украшалъ и увеселялъ своимъ присутствіемъ, потому-что, опять-таки, былъ влюбленъ. Все это было очень-логически; но проницательность полудюжины любопытныхъ, праздныхъ и злыхъ провинціалокъ не могла удовольствоваться такими прямыми, благоразумными выводами: едва узнали онъ о любовной интригѣ, какъ съ исключительнымъ жаднымъ любопытствомъ стали заниматься ея развязкой; а такъ-какъ въ сущности эта развязка была совершенно-неизвѣстна, то онѣ сами придумали ее, благодаря плодовитости воображенія, которою отличаются почти все женщины въ подобныхъ случаяхъ.

И вотъ послѣдняя глава романа Жоржа Фруадво и Викторины Гранперренъ, составленная совокупными трудами г-жъ Шавле, Перронъ и Берькрё, не смотря на повторяемыя возраженія г-жи Жиро и на осторожную нейтральность, которой г-жа Эстевени сочла нужнымъ придержаться:

Всякую ночь молодой адвокатъ, прозванный Алкивіадомъ ученой конторщицей, оправдывалъ это знаменитое въ лѣтописяхъ волокитства имя, пробираясь въ жилище предмета своей страсти. Домъ г. Грапперрена былъ окруженъ оградой со всѣхъ сторонъ, исключая рѣки: оттуда пробирался адвокатъ или переплывая рѣку, въ подражаніе прекрасному Леандру, или болѣе прозаически, пробираясь по шлюзамъ, или же, что всего вѣроятнѣе, въ одной изъ лодокъ, привязанныхъ у праваго берега. Такимъ-образомъ, дерзкій соблазнитель не оставлялъ по себѣ никакого слѣда и, сверхъ-того, избѣгалъ встрѣчи съ сторожевыми собаками, отъ бдительности которыхъ не могъ бы скрыться, еслибъ вздумалъ войдти въ жилище г. Грапперрена другимъ путемъ. Иначе быть не могло: таково было единодушное мнѣніе проницательныхъ сотрудницъ.

Придумавъ, прикрасивъ и дополнивъ эту маленькую развязку, каждая изъ трехъ добрыхъ сотрудницъ, дѣйствовавшихъ общими усиліями, выразила свое добродѣтельное негодованіе пантомимой, согласной съ ея характеромъ и привычками: старая Бержре подняла глаза къ небу съ горестнымъ соболѣзнованіемъ; суровая нравственность стыдливо опустила глаза; Урсула Шавле испустила вздохъ, исполненный ненависти къ мужескому полу: такъ весьма-часто вздыхаютъ слишкомъ совершеннолѣтнія дѣвы!

Въ такомъ положеніи были дѣла, когда явился г. Бобилье, имѣвшій доступъ на большія и малыя собранія въ гостиной г-жи Эстевени, гдѣ происходила описанная нами сцена.

Узнавъ предметъ общаго разговора, мирный судья, любившій Фруадво, тотчасъ понялъ, какихъ непріятностей можетъ ему надѣлать злонамѣренная болтовня, несправедливость которой была, впрочемъ, очевидна. Изъ участія къ своему молодому другу, онъ старался пресѣчь въ самомъ началѣ злословіе или, лучше сказать, клевету, родившуюся въ небольшомъ кругу, но могущую, если не будутъ приняты мѣры, распространиться повсюду.

— Сударыни, сказалъ старикъ съ выраженіемъ любезности и врожденною ему насмѣшливостью: — не могу довольно надивиться чудной плодовитости воображенія, съ помощію которой вы превращаете въ драму самое ничтожное обстоятельство. Изъ одного камня вы умѣете выстроить цѣлый домъ: если дать вамъ маленькое деревцо, я увѣренъ, въ пять минутъ вы съумѣете составить изъ него цѣлый лѣсъ. Какъ? изъ того, что съ нѣкотораго времени Фруадво изъ охотника сталъ рыболовомъ, вы заключаете, что онъ Ловласъ и соблазнилъ г-жу Гранперренъ?

— Рыбная ловля одинъ предлогъ, сказала съ сардоническимъ смѣхомъ Урсула Шавле: — я увѣрена, что въ цѣлую недѣлю онъ не поймалъ ни одного пискаря.

— Извините, сударыня, возразилъ чиновникъ: — я имѣю полное право сказать, что вы ошибаетесь. Фруадво, по любезности своей снабжавшій меня весьма-часто дичью, сталъ доставлять мнѣ рыбу съ-тѣхъ-поръ, какъ занялся ея ловлей, и не далѣе, какъ вчера принесъ мнѣ славную форель.

— Которую ваша ключница купила у рыбака Лавернье, сказала съ злобной усмѣшкой мамзель Бержре: — я была при томъ и замѣтила это темъ съ большимъ удовольствіемъ, что злые люди увѣряли меня, будто вы скоромничаете по субботамъ.

Увидѣвъ неудачу своей услужливой лжи, г. Бобилье ни мало не смутился отъ ироническаго смѣха, послѣдовавшего за объясненіемъ старой дѣвы.

— Нечего дѣлать! сказалъ онъ, притворно смѣясь: — если нельзя обмануть вашей проницательности, я скажу вамъ всю правду.

— А! говорите, говорите! вскричали въ одно время три или четыре голоса съ выраженіемъ живаго любопытства.

— Вы угадали, продолжалъ старикъ таинственно: — рыбы смело могутъ играть вокругъ удочки Фруадво, потому-что рыбная ловля не что иное, какъ предлогъ для оправданія долгихъ пребываніи его близь шлюза… Вы, вѣроятно, замѣтили, что онъ всегда садится возлѣ шлюза.

— Потому-что оттуда, съ живостію замѣтила сестра сборщика податей: — лучше всего видна аллея, по которой теперь, каждое утро ровно въ одиннадцать часовъ, прогуливается мамзель Гранперренъ.

— Сударыня, возразилъ мирный судья съ насмѣшливой улыбкой: — въ этомъ отношеніи ваша проницательность ошибается. Поведеніе Фруадво имѣетъ причину важнѣе и серьёзнѣе романической интриги, слишкомъ-скоро и необдуманно родившейся въ вашемъ пылкомъ воображеніи.

Всѣ взоры съ любопытствомъ обратились на лицо хитраго старика.

— Сказать ли вамъ, что онъ дѣлаетъ каждое утро у шлюза? лукаво спросилъ онъ, замѣтивъ, что возбудилъ общее любопытство.

— Не повторяйте только исторіи съ форелью, отвѣчала старая мамзель Бержре, угрюмое лицо которой ясно доказывало, что она напередъ рѣшилась не вѣрить тому, что скажетъ услужливый защитникъ молодаго адвоката.

— Если вы сомнѣваетесь въ моей правдивости, небрежно возразилъ г. Бобилье: — такъ г-жа Эстевени сама объяснитъ такъ дурно-понятую вами причину поведенія нашего пріятеля Фруадво.

— Я? сказала конторщица съ изумленіемъ.

— Именно вы, сударыня: изучивъ въ совершенствѣ древнюю исторію, вы не можете не знать Демосѳена.

— Конечно, я знаю его, отвѣчала г-жа Ботевено, весьма-довольная комплиментомъ мирнаго судьи: — но не понимаю, что можетъ быть общаго…

— Вы, вѣроятно, помните, какъ поступалъ этотъ знаменитый ораторъ въ молодости, чтобъ избавиться отъ недостатка въ произношеніи, вредившаго его ораторскимъ успѣхамъ.

Послѣ минутнаго размышленія, ученая конторщица отвѣчала съ радостною поспѣшностью:

— Демосѳенъ клалъ камешки въ ротъ!

— Что я говорилъ, сударыни! вскричалъ мирный судья, почтительно поклонившись торжествующей конторщицъ: — я былъ увѣренъ, что найду помощницу въ г-же Эстевени и въ ея учености.

— Да что вы? смѣетесь надъ нами что-ли? вскричала Бержье, у которой, кромѣ многихъ другихъ добродѣтелей, не доставало и терпѣнія: — если вашъ Демосѳенъ клалъ камешки въ ротъ, такъ это доказываетъ только, что онъ былъ какой-нибудь фокусникъ, въ родѣ того Леандра, о которомъ сейчасъ говорили. Скажите жь мнѣ, что можетъ бытъ общаго между этими языческими сказками и мерзостями г. Фруадво?

— Я совершенно-согласна съ вами, жеманно сказала г-жа Перронъ: — хоть бы г. Бобилье и доказалъ, что г. Фруадво глотаетъ камешки за завтракомъ, я все-таки не пойму, какимъ образомъ это новое безчинство можетъ оправдать постыдное преступленіе, ему приписываемое?

— Позвольте, сударыни, сказалъ г. Бобилье съ движеніемъ, приглашавшимъ всѣхъ къ молчанію и вниманію: — позвольте мнѣ прибавить одно слово къ тому, что такъ кстати сказала г-жа Эстевени, и вы увидите, что я ни мало не уклонился отъ своего предмета!

Остроумный мирный судья очень-хорошо зналъ, какое могущественное вліяніе имѣла ученая конторщица на милую женскую аристократію, и потому, какъ замѣтили читатели, онъ всячески старался пріобрѣсть ея благорасположеніе, возстановивъ между собою и ею, съ самаго начала этого спора, нѣкотораго рода взаимность.

— Независимо отъ камешковъ, которые греческій ораторъ бралъ въ ротъ, продолжалъ Бобилье спокойнымъ тономъ: — онъ прибѣгалъ еще къ другому упражненію, чтобъ избавиться отъ заиканія, которому былъ подверженъ: онъ прогуливался по морскому берегу и обработывалъ свой органъ, стараясь перекричать, декламируя, шумъ разъяренныхъ морскихъ волнъ.

— Что это за галиматья? спросила старая дева.

— Эта галиматья значитъ, сударыня, что съ нѣкоторыхъ поръ Фруадво дѣлаетъ на берегу нашей рѣчки то же, что Демосѳенъ дѣлалъ на берегу морскомъ. Убѣдившись въ важности обязанностей, возложенныхъ на него его званіемъ, и побуждаемый желаніемъ сдѣлаться отличнымъ ораторомъ, онъ обработываетъ свой органъ близь шумнаго шлюза… Сказать ли вамъ всѣ? прибавилъ старикъ таинственно: — я самъ подалъ ему этотъ совѣтъ.

— Какой вздоръ! сказала мамзель Бержре, пожавъ плечами съ видомъ совершенной недовѣрчивости.

— Я не замѣтила, прибавила г-жа Перронъ: — чтобъ г. Фруадво заикался; напротивъ, у него очень-чистое, явственное произношеніе.

— Упражненіе, о которомъ я говорю, отвѣчалъ, не теряя присутствія духа, г. Бобилье: — превосходно не только отъ заиканія, но оно удивительно усиливаетъ звучность голоса.

— Какъ-будто-бы г-ну Фруадво нужно усиливать звучность его голоса, сказала Урсула Шавле съ кисло-сладкой усмѣшкой: — всемъ извѣстно, что у него чудесный басъ.

— Прибавьте, что это извѣстно вамъ лучше, нежели кому-либо, возразилъ старикъ съ насмѣшливой улыбкой: — но какъ бы то ни было, хотя Фруадво не заика и не страдаетъ одышкой, однакожь онъ понялъ, что собственная польза его требуетъ постоянными упражненіемъ стараться усовершенствовать дары, которыми снабдила его природа. Слѣдовательно, хотя мнѣ и прискорбно разстроить романъ, созданный вашимъ пылкимъ воображеніемъ, однакожь я долженъ повторить, что ежеднѣвныя прогулки нашего молодаго пріятеля близь шлюзъ имѣютъ только одну цѣль, о которой я вамъ сейчасъ говорилъ. Сверхъ того, я долженъ прибавить, что онъ дѣлаетъ значительные успѣхи, которые всякій могъ замѣтить въ два послѣднія засѣданія суда.

Болѣе или менѣе правдоподобное объясненіе добраго мирнаго судьи было безпрекословно принято тремя: г-жею Жиро, которая, по врожденной снисходительности, рада была случаю оправдать обвиненнаго; г-жею Эстевени, снисходительность которой мирный судья снискалъ, польстивъ ея литературному самолюбію, и, наконецъ, г-жею Перронъ, всегда и во всемъ согласовавшейся съ мнѣніемъ ученой конторщицы.

Что жь касается до двухъ почтенныхъ дѣвъ этого женскаго общества, то онъ упорствовали въ томъ, что называли своимъ убѣжденіемъ: Урсула Шавле не уступала потому-что ревность не видитъ и не слышитъ ничего, несогласующегося съ ея призраками, а мамзель Бержре потому-что злословіе неохотно вынимаетъ когти изъ добычи, въ которую вцѣпилось.

Не подозрѣвая, что прогулки его были цѣлію самыхъ безжалостныхъ разсужденій, какихъ только можетъ страшиться поведеніе молодаго человѣка, — разсужденій и догадокъ пяти зрѣлыхъ провинціалокъ, Жоржъ Фруадво продолжалъ прогуливаться каждое утро по берегу рѣчки, но вскорѣ замѣтилъ, что за нимъ присматриваютъ.

Бѣсѣдка въ концѣ сада сборщика податей сдѣлалась наблюдательнымъ постомъ, сторожевой башней, съ которой совершеннолѣтняя дѣва, Урсула Шавле, и перезрѣлая дѣва, г-жа Бержре, какъ-бы созданныя одна для другой, не сходили, лишь только на горизонтѣ показывалась безобидная удочка — предлогъ прогулокъ чувствительнаго провинціала.

Изъ глубины души Фруадво вырвалось искреннее желаніе, чтобъ коварная парочка, неусыпно за нимъ присматривавшая, провалилась въ преисподнюю, но не отказался, однакожь, отъ своихъ уединенныхъ прогулокъ.

Молодой адвокатъ безъ имени и состоянія былъ такъ холодно принятъ въ домѣ мѣщански-гордаго г. Гранперрена и его аристократически-надменной жены, свиданія его съ Викториной были такъ рѣдки, онъ былъ такъ связанъ въ ея присутствіи, что видѣть ее издали, за рѣкою, казалось ему неоцѣненнымъ счастіемъ. Надобно знать провинцію, чтобъ понять, съ какимъ упрямствомъ или, лучше, съ какимъ ожесточеніемъ страсть, подверженная самому неутомимому шпіонству, ежедневнымъ непріятностямъ, преслѣдуемая множествомъ препятствій, неизвѣстныхъ на болѣе-обширной сценѣ, цѣпляется за малѣйшія милости, ей оказываемыя: взглядъ въ церкви, улыбка на гуляньѣ, ленточка какого нибудь символическаго цвѣта, надѣтая и снятая перчатка, — все это составляетъ нѣжный, таинственный языкъ, съ помощію котораго влюбленные стараются обмануть неумолимую бдительность, избирающую ихъ своими жертвами.

Итакъ, каждое утро Фруадво, вооруженный приборомъ рыболова, занималъ самую выгодную для него позицію на берегу рѣки; и даже въ этотъ день, послѣ пріѣзда маркиза де-Шатожиронъ, онъ, хотя и приглашенный на заводъ къ обѣду, не могъ воспротивиться желанію пройдтись по драгоцѣнной для него тропинки, съ которой онъ такъ часто видѣлъ молодую и прелестную Викторину, прогуливавшуюся, быть-можетъ, не совсѣмъ безъ цѣли, по каштановой аллеѣ.

V.
Скользкій путь.

Замѣчаніе и жестъ барона де-Водре превратили нѣжное замѣшательство Викторины въ довольно-тяжелое смущеніе.

До-сихъ-поръ, Викторина находила совершенно-сантиментальную, почти-поэтическую физіономію въ Жоржѣ Фруадво, уединенно сидѣвшемъ подъ ивой, подобно виргиліеву пастушку; но въ эту минуту она не могла не сознаться, что онъ весьма-дурно выбралъ минуту романическаго созерцанія и, по обычаю всѣхъ дочерей Евы, она втайнѣ упрекала его въ этой несмышлености такъ же строго, какъ бы упрекала, еслибъ онъ не явился на это невинное свиданіе.

— Какое безразсудство! подумала она съ досадой: — онъ обѣдаетъ сегодня у насъ и могъ бы имѣть такой удобный случай поговорить со мною передъ обѣдомъ.

— Г. Фруадво напрасно играетъ въ прятки, продолжалъ баронъ саркастически: — другіе, кромѣ насъ, могутъ увидѣть его и растолковать въ дурную сторону причину, заставляющую его скрываться за деревомъ… Да вотъ, посмотрите, прибавилъ онъ, указавъ пальцемъ на маленькій садикъ, отдѣленный отъ тропинки изгородью изъ жимолости: — видите ли двухъ сострадательныхъ женщинъ, которыя, я въ томъ увѣренъ, стараются теперь растолковать себе таинственное поведеніе нашего любезнаго земляка.

Сквозь желтѣющую зелень бесѣдки, украшавшей уголъ сада сборщика податей, выглядывали угрюмыя, недоброжелательный лица Урсулы Шавле и г-жи Бержре. Старая Бержре, по обыкновенію, была въ темпомъ платье; но младшая ея подруга по дѣвичеству, ханжеству и злословію нарядилась въ бѣлое платье, неумѣренно-накрахмаленное и украшенное разноцвѣтными лентами, розданными распорядителемъ празднества, согласно этикету этого торжественнаго дня; читатели, вѣроятно, помнятъ, что на сестру сборщика податей вмѣстѣ съ дочерью мэра была возложена честь представленія маркизѣ де-Шатожиронъ корзины съ цвѣтами.

При видѣ двухъ почтенныхъ жертвъ равнодушія мужескаго пола, Викторина принужденно улыбнулась.

— Не правда ли, что мамзель Урсула Шавле въ своемъ бѣломъ платьѣ и съ трехцвѣтными ленточками очень-похожа на вывѣску Коня-Патріота! сказала она, употребивъ одинъ изъ искусныхъ оборотовъ, къ которымъ обыкновенно прибѣгаютъ женщины въ замѣшательствѣ.

— Мамзель Урсула Шавле сегодня смѣшнѣе обыкновенного, отвѣчалъ баронъ: — но поговоримте лучше о г. Фруадво. Право, положеніе его достойно сожалѣнія.

— Почему? спросила Викторина съ принуждѣннымъ равнодушіемъ.

— Какъ? вы не замѣчаете, какой катастрофѣ онъ подвергается? Никогда соловей не былъ въ такой опасности близь змѣи… а тутъ цѣлая пара!

— Чего? Соловьевъ, или змѣй?

— Пара старыхъ дѣвъ.

— То-есть?..

— То-есть, пара змѣй, хоть мнѣ совсѣмъ-справедливо причислять ихъ къ позвоночнымъ хладнокровнымъ животнымъ.

— Какъ вы строги къ намъ, бѣднымъ дѣвушкамъ! сказала Викторина Гранперренъ, надувъ губки и стараясь удалить разговоръ отъ предмета, котораго она страшилась.

— Не смотря на ваше отвращеніе отъ замужства, продолжалъ баронъ насмѣшливо: — я не думаю, чтобъ вы когда-нибудь пріобрѣли право принять сказанное мною за личность; но возвратимся къ нашему соловью… кажется, я могу такъ назвать г. Фруадво, ибо, говорятъ, у него прекрасный голосъ?

— Я то же слышала, отвѣчала нѣсколько-лицемѣрно Викторина.

— Итакъ, возвратимся къ нашему любезному виртуозу; если онъ оглянется, такъ погибнетъ, и я вижу, какъ онъ уже подчиняется непреодолимому влеченію и добровольно предается жаламъ этой ядовитой четы.

— Ахъ, Боже мой! вы меня пугаете.

— Вы должны не пугаться, а сострадать.

— Сострадать?

— Разве вамъ это трудно?

— Совсѣмъ нѣтъ.

— Прекрасно, потому-что состраданіе есть добродетель, которая находитъ награду въ самой-себе.

— Въ самой-себѣ! машинально повторила молодая девушка, не понимая еще, къ чему клонились слова барона.

— Конечно; не находите ли вы, напримѣръ, что теперь вамъ было бы очень-пріятно изъ состраданія спасти нашего шатожиронскаго Цицерона изъ опаснаго положенія, въ которое онъ такъ неосторожно попался?

Не понимая еще, продолжаетъ ли баронъ де-Водре шутить, или говоритъ серьёзно, Викторина подняла на него взоръ, выраженіе котораго колебалось между признательностью и неудовольствіемъ.

— Я говорю серьёзно, отвѣчалъ на этотъ выразительный взоръ сельскій дворянинъ, разсудившій, что въ-отношеніи къ молодому человѣку, котораго общее мнѣніе называло его соперникомъ, онъ долженъ былъ выказать добродушіе, безкорыстное по наружности, покорное въ сущности. Единственное утѣшеніе его въ этомъ случаѣ была нисколько насмешливая форма, въ которую онъ позволялъ себе облекать это невольное добродушіе.

Не совсѣмъ-разсѣявшаяся недоверчивость заставила молодую девушку продолжить молчаніе.

— Видъ г-нъ Фруадво обѣдаетъ у васъ сегодня? спросилъ онъ равнодушно.

— Кажется, отвѣчала Викторина вполголоса.

— Стало-быть, онъ имѣетъ право явиться сюда?

— Разумеется.

— Можетъ-быть, вамъ неугодно, чтобъ онъ воспользовался этимъ правомъ?

— Отъ-чего же?.. ведь онъ приглашенъ.

— Прекрасно; такъ мы окажемъ ему услугу, вырвавъ его изъ острыхъ зубовъ этихъ двухъ ядовитыхъ змей!

— Какимъ образомъ? спросила Викторина, взоръ которой обратился теперь на барона съ выраженіемъ признательности, безъ примеси другаго чувства.

— Забросимъ ему удочку: онъ скорѣе клюнетъ, нежели рыбы, къ которымъ онъ съ нѣкотораго времени питаетъ такую отчаянную и несчастную страсть.

Викторина опустила глаза еще скорѣе, нежели подняла ихъ.

— Дайте мнѣ вашу руку, продолжалъ г-нъ де-Водре, подставивъ свой геркулесовскій локоть маленькой ручки молодой дѣвушкѣ.

— Къ-чему это? сказала она, сдѣлавъ тщетное усиліе воспротивиться приглашенію барона.

— Теперь не смотрите на ту сторону рѣки.

— Боже мой! Какъ вы сегодня злы; а я считала васъ такимъ добрымъ! Съ чего вы взяли, что я смотрю на ту сторону рѣки?

— Положимъ, что вы смотрѣли; не смотрите болѣе впредь до разрѣшенія.

— О, будьте покойны! сказала молодая дѣвушка, потерявшая охоту подвергаться далѣе сатирическимъ замѣчаніямъ такого проницательнаго наблюдателя.

— Прекрасно! продолжалъ баронъ: — но вы не такъ поняли мое запрещеніе. Съ опущенными глазами и суровымъ выраженіемъ лица вы похожи на монастырку, между-тѣмъ, какъ для успѣшнаго исполненія моего намѣренія вы должны минутъ пять, по-крайней-мѣрѣ, играть роль кокетки.

— Роль кокетки! Съумѣю ли я? наивно сказала Викторина.

— Начало сдѣлано, возразилъ улыбаясь г-нъ де-Водре: — выраженіе, съ которымъ вы произнесли эти три слова: «съумѣюли я?» и взглядъ, ихъ сопровождавшій, сдѣлали бы честь г-жѣ Марсъ въ самую блистательную ея эпоху.

— Вы сегодня нестерпимо-злы, и если не перестанете, я возненавижу васъ.

— Теперь же прошу представить чувство совершенно-противоположное ненависти.

— Какое чувство? съ сердцемъ вскричала молодая дивушка.

— О! успокойтесь! я многаго требовать не стану; прошу васъ только притвориться внимающею любезностямъ, которыя я будто-бы расточаю вамъ здѣсь, наединѣ, въ тѣни этихъ ромaничecкихъ каштановъ.

— Я даже позволяю вамъ дѣйствительно говорить мнѣ любезности; это будетъ гораздо-пріятнѣе вашихъ насмѣшекъ.

Во время этого разговора, Викторина и г. де-Водре опять стали прогyливаться, и баронъ нарочно старался быть замѣченнымъ влюбленнымъ Фруадво.

— Знаете ли, спросилъ баронъ по прошествіи нѣсколькихъ секундъ; — что мы теперь дѣлаемъ?

— Мнѣ кажется, прогyливаемся, отвѣчала Виктоpииa голосомъ, въ которомъ проявлялась досада, съ трудомъ скрываемая подъ видомъ притворной веселости.

— Совсѣмъ нѣтъ: мы не прогуливаемся, — мы закидываемъ удочку.

— Закидываемъ удочку?

— И знаете ли, какъ называется этотъ родъ ловли?

— Вы опять насмѣхаетесь надо мною?

— Онъ называется ловлею ревнивцевъ, сказалъ г. де-Водре съ непоколебимою важностью: — и, кажется, ловля будетъ успѣшна, потому-что, если я не ошибаюсь, рыбка уже клюнула.

Невольнымъ движеніемъ Викторина, вопреки запрещенію барона, бросила быстрый взглядъ въ ту сторону, гдѣ за минуту находился Фруадво; но онъ уже вышелъ изъ неудачной засады и молодая дѣвушка увидѣла его идущаго большими шагами и въ сильномъ волненіи.

Продолжая метафору сельскаго дворянина, мы скажемъ, что молодой адвокатъ успѣлъ уже проглотить отравленный крючокъ ревности.

Не смотря на распространившійся слухъ касательно скораго бракосочетанія барона де-Водре съ дочерью г-на Гранперреня, не смотря на то, что слова, сказанныя г. Бобилье въ то же утро, придавали этому слуху серьёзное значеніе, Фруадво, имѣвшій, вѣроятно, нѣкоторыя причины надѣяться, что былъ втайнѣ предпочтенъ молодою дѣвушкой, не впадалъ въ совершенное уныніе; надежда — такой цвѣтокъ, который надобно нѣсколько разъ вырывать изъ сердца влюбленныхъ, чтобъ вырвать его съ корнемъ. Но, увидѣвъ молодую дѣвушку наединѣ съ мужчиной, мнимымъ своимъ соперникомъ, замѣтивъ въ-особенности согласіе, по-видимому, господствовавшее въ этой уединенной прогулкѣ, устроенной, вѣроятно, стараніями г-жи Гранпеаренъ, — Жоржъ почувствовалъ, какъ въ жилахъ его закипѣла кровь, подогрѣтая уже страстію и пылкимъ характеромъ; самая грозная, необузданная пантомима выразила вскорѣ жестокое волненіе, имъ овладѣвшее.

Хотя баронъ былъ столько же добръ, сколько великодушенъ, однакожь онъ не могъ защититься отъ маленькой слабости, свойственной людямъ зрѣлыхъ лѣтъ и состоящей въ страсти поперечить на каждомъ шагу молодымъ соперникамъ, надъ которыми они не имѣютъ надежды восторжествовать дѣйствительно. Неровная походка слишкомъ-чувствительнаго адвоката, глухое бѣшенство, выражавшееся во всѣхъ его движеніяхъ, пробудили въ старомъ дворянинѣ чувство, гораздо-болѣе походившее на удовлетворенную досаду, нежели на снисходительное состраданіе.

— Рыбка клюнула, сказалъ онъ, лукаво улыбаясь: — теперь, кажется, можно выдернуть удочку.

Съ этими словами, баронъ, крѣпче сжавъ руку молодой дѣвушкѣ, какъ-бы опасаясь, чтобъ она не ушла отъ него, удалился отъ берега рѣки и пошелъ наискось чрезъ каштановую аллею, по направленію къ центру сада.

Баронъ не ошибся: послѣднее обстоятельство довело раздраженіе молодаго адвоката до крайности.

— Они видѣли меня оба, сказалъ онъ про себя, внезапно остановившись и задыхаясь отъ бѣшенства: — и такъ-какъ я мѣшаю имъ, то они удалились въ надеждѣ отъискать другое мѣсто, гдѣ бы они были защищены отъ моихъ докучливыхъ взглядовъ. О, женщины! Тщеславіе и коварство — вотъ ихъ девизъ… А я еще считалъ ее такою наивною, такою искреннею! Всѣ ея поступки были обманъ и измѣна!

Во время этого монолога, значительно сокращеннаго нами, — ибо жалобы влюбленныхъ вообще не отличаются лаконизмомъ, — изъ бесѣдки, зелень которой только вполовину скрывала Урсулу Шавле и достойную ея подругу, послышался сардоническій шопотъ и оскорбительный смѣхъ; но Фруадво былъ такъ разстроенъ и взволнованъ, что не обратилъ вниманія на добродѣтельныхъ ехиднъ, шипѣвшихъ въ травѣ въ ожиданіи удобнаго случая ужалить.

— Какъ я былъ смѣшонъ, жалокъ! продолжалъ Фруадво: — я такъ неловокъ въ этомъ проклятомъ новомъ фракѣ, какъ-будто сжатъ въ тискахъ; только въ своихъ старыхъ охотничьихъ курткахъ я свободенъ, ловокъ! Они смѣялись, — вѣроятно, надо мной. Надо мной! О! еслибъ я былъ въ этомъ увѣренъ, — этотъ Голіаѳъ, баронъ де-Водре, поплатился бы своею кровью!

Въ эту самую минуту, г. де-Водре и Викторина скрылись за деревьями парка.

— Нѣтъ, не принимаю роли глупца, которую они сговорились заставить меня играть! сказалъ Фруадво, топнувъ ногою съ удвоенною яростью. — Вѣдь и я приглашенъ къ обѣду такъ же, какъ и этотъ дерзкій, бородатый баронъ; зачѣмъ же мнѣ бѣситься здѣсь, какъ дураку, если я имѣю право явиться къ г-ну Гранперрену и предстать какъ живое, мстительное угрызеніе совѣсти предъ глазами коварной?

Въ тридцать лѣтъ, исполненіе обыкновенно немедленно слѣдуетъ за намѣреніемъ, особенно, когда любовь вмѣшается въ дѣло. Въ нѣсколько секундъ Фруадво рѣшился; оставалось только исполнить. Дорога къ заводу шла черезъ мостъ, но до моста далеко! Двѣсти шаговъ, по-крайней-мѣрѣ, до него, и столько же по другому берегу; притомъ же, надобно было проходить по многолюднѣйшей части селенія и еще въ праздничный день. Какъ это долго! скучно! тѣмъ болѣе, что въ нѣсколькихъ шагахъ представлялось легкое, короткое средство сообщенія!

Засуха, продолжавшаяся нѣсколько недѣль, до того убавила воду въ маленькой рѣчкѣ, что она просачивалась только маленькими, незначительными струйками черезъ шлюзы и едва-едва наполняла каналъ завода. Плотина, въ обыкновенное время направлявшая теченіе діагональнымъ откосомъ, была теперь совершенно-открыта, и зеленоватые, широкіе камни ея, покрытые местами слоемъ водянаго моха, какъ ковромъ, образованнымъ природою и временемъ приглашали прогуляться по нимъ, хотя наклонность ихъ поверхности и стоячая вода, подмывавшая ихъ основаніе, показывали, что подобная прогулка была не безъ опасности. Со стороны завода, плотина примыкала къ двери, служившей для закрытія канала въ случаѣ надобности; черезъ нее очень-удобно было перелезть съ помощію двухъ поперечныхъ выступовъ, образованныхъ брусками, изъ которыхъ она была сколочена.

Часто уже Фруадво, посреди своихъ сантиментальныхъ созерцаній, поглядывалъ на этотъ путь, по которому менее чемъ въ минуту могъ онъ достигнуть до той, сношенія съ которой долженъ былъ пока ограничивать однимъ созерцаніемъ; но, не смотря на всѣ клеветы шатожиронскаго высшаго круга, никогда ему не приходила мысль воспользоваться этой дорогой, днемъ или ночью; и только тысячи жалъ цѣлаго роя осъ, называемаго ревностью, могли заставить пылкаго, но робкаго обожателя воспользоваться этимъ искусительнымъ проходомъ.

Въ две секунды Фруадво очутился у шлюзовъ и соскочилъ съ возвышенія, на которое выходила въ этомъ мѣстъ тропинка, ибо правый берегъ былъ несколько-выше и обрывистѣе.

Этотъ неожиданно-дерзкій поступокъ заставилъ лицемѣрныхъ сплетницъ громко вскрикнуть, и въ то же мгновеніе лица ихъ съ выраженіемъ свирепаго любопытства высунулись изъ зелени беседки точно такъ, какъ при приближеніи добычи высовываются мордочки ласточекъ изъ-подъ соломы, въ которую онѣ засели.

— Не говорила ли я, что онъ пробирается каждую ночь къ безстыдницѣ этимъ путемъ? вскричала торжествующимъ голосомъ мамзель Бержре.

— Днемъ! Какой срамъ! вскричала Урсула Шавле, стараясь скрыть свое бешенство подъ видомъ дѣвственнаго негодованія.

— Не-уже-ли и теперь мне не повѣрятъ? Не-уже-ли и теперь старый развратникъ Бобилье осмѣлится увѣрять, что достойный подражатель его ходитъ къ шлюзамъ жевать камешки? Теперь мы сами видели, сами, своими глазами. Мы поймали его на дѣлѣ.

— Какой срамъ! Боже мой, какой срамъ! повторяла Урсула, такъ судорожно всплеснувъ руками, что сама себя оцарапала.

— По всему видно, что эта дорога ему знакома! прибавила мамзель Бержре, столько же радовавшаяся открыто, какъ подруга ея бѣсилась втайнѣ: — ему что день, что ночь, все равно; смотрите, какъ онъ бѣжитъ… гнусный развратникъ! онъ прыгаетъ не хуже любой гончей собаки.

Точно, въ эту минуту Фруадво, достигнувъ середины шлюзовъ, перепрыгнулъ черезъ довольно-широкую лужу, образовавшуюся отъ просачивавшейся воды. Счастливо преодолѣвъ это препятствіе, онъ остановился при видъ еще большей опасности, ибо мохъ, покрывавшій откосъ, былъ смоченъ тоненькими струйками воды, пробиравшейся въ нѣсколькихъ мѣстахъ между каменьями. Къ почти-неизбежной непріятности замочить тщательно-вычищенные сапоги, присоединялась еще для молодаго влюбленнаго человека опасность упасть, если онъ потеряетъ равновѣсіе, ибо путь, какъ сказано въ заглавіи, былъ чрезвычайно-скользкій. Паденіе же могло имѣть весьма-важныя послѣдствія, ибо откосъ былъ довольно-крутъ, и подъ нимъ струилась синеватая вода рѣки, готовой поглотить неосторожнаго.

Громкій, ироническій смѣхъ, раздавшійся въ паркѣ завода, внезапно увеличилъ опасность этого положенія.

Господинъ де-Водре, неопускавшій бѣлой, атласистой ручки Викторины Гранперренъ, отошелъ лишь на нисколько шаговъ и тотчасъ же воротился въ каштановую аллею, чтобъ удостовѣриться, произвела ли хитрость его желаемое дѣйствіе. Увидѣвъ Фруадво, стоявшаго посреди шлюзовъ съ одною поднятою ногою и тщетно-искавшаго сухое мѣсто, куда бы поставить ее, баронъ захохоталъ отъ души, потому-что въ эту минуту адвокатъ, къ которому онъ ощущалъ невольную ревность, показался ему чрезвычайно-смѣшнымъ, а человѣкъ, приближающимся къ старости, всегда радъ случаю посмѣяться надъ молодымъ соперникомъ.

Не смотря на тайное расположеніе къ Жоржу Фруадво, молодая дѣвушка, отъ природы веселая и нисколько-насмѣшливая, не могла не захохотать вмѣстѣ съ барономъ.

— Право, сказалъ баронъ: — надобно признаться, что нынѣшніе молодые люди изумительно-осторожны и бережливы. Въ наше время, мы не были такъ степенны; даже и теперь я, на мѣстъ г-на Фруадво, ощупывающаго мѣстность, подобно кошкѣ, опасающейся замочить лапку, смѣло рискнулъ бы своими сапогами.

Вѣроятно, г. де-Водре не сказалъ бы этой насмѣшки, еслибъ зналъ, какая грустно-существенная причина заставляла бѣднаго сельскаго адвоката беречь обувь, которую, въ случаѣ бѣды, ему нечѣмъ было замѣнить.

Ироническій смѣхъ, въ которомъ, къ крайнему своему огорченію, онъ явственно слышалъ свѣжій, звонкій голосокъ Викторины, превратилъ довольно-комическую нерѣшительность Фруадво въ отчаянную рѣшимость.

— Здѣсь я долженъ победить или умереть, сказалъ онъ про себя съ серьёзнымъ убѣжденіемъ, рѣдко покидающимъ влюбленныхъ даже въ наименѣе-трагическихъ обстоятельствахъ: — о, я увѣренъ, что свистъ пуль не производитъ такого впечатлѣнія на тѣхъ, которые слышатъ его въ первый разъ, какое производитъ на меня смѣхъ этой дѣвчонки! Да, я бы желалъ, чтобъ эти шлюзы было аркольскимъ мостомъ: въ одну минуту я водрузилъ бы знамя на противоположномъ концѣ его, или палъ бы славною смертью! Но гораздо-труднѣе идти на встрѣчу картечи, метаемой глазами этой коварной кокетки!.. Право, ноги у меня подгибаются, сердце замираетъ. Полно, Жоржъ, не будь трусомъ: она смотритъ на тебя!

Въ то самое время, когда адвокатъ отчаянно пустился впередъ, за нимъ, на правомъ берегу рѣки, послышался другой, рѣзкій и непріятный смѣхъ.

Двѣ старыя дѣвы вышли изъ бесѣдки, чтобъ лучше удовлетворить свое ненавистное любопытство и, выглядывая изъ-за ограды сада, преслѣдовали безжалостными насмѣшками несчастнаго юношу, ставшаго такимъ образомъ между двухъ огней въ то самое мгновеніе, когда старался вооружиться всемъ своимъ мужествомъ. Извѣстно, что въ подобныхъ несчастныхъ случаяхъ храбрѣйшіе солдаты теряются: то же случилось и съ бѣднымъ адвокатомъ. Невольнымъ и столь же неудачнымъ движеніемъ онъ, какъ Орфей, оглянулся; любопытство это имѣло самыя злополучныя послѣдствія, ибо въ то самое время, когда онъ, поразилъ грознымъ взглядомъ злокачественную пару старыхъ дѣвъ, нога его поскользнулась на мокромъ мхѣ, и онъ упалъ въ самую середину лужи, черезъ которую перескочилъ такъ счастливо. Фруадво бился еще минуту на откосѣ, почти столь же скользкомъ, какъ поверхность зеркала; но усилія его только увеличили опасность положенія. Тщетно цѣпляясь за камни, онъ покатился головою внизъ по коварному гласису и исчезъ въ водѣ… гдѣ мы его и оставимъ.

VI.
Посредникъ.

Сцена другаго рода происходила въ то же время въ кабинетѣ г. Гранперрена.

Кабинетъ его состоялъ изъ довольно-обширной комнаты, освѣщенной двумя окнами, выходившими въ садъ; бѣлыя, лакированныя деревянныя стѣны тя были почти-совершенно закрыты шкафами краснаго дерева. На полкахъ, вмѣсто книгъ, которыхъ нигдѣ не было видно, лежали въ методическомъ порядкѣ красивые образчики разныхъ минераловъ. Кромѣ этой коллекціи, весьма-приличной въ кабинетѣ желѣзнозаводчика, украшеніе комнаты состояло изъ часовъ, довольно-дурнаго вкуса, поставленныхъ на каминѣ, между двумя подсвѣчниками такого же вкуса и двухъ старыхъ портретовъ, поврежденныхъ временемъ и висѣвшихъ по сторонамъ главной двери.

Одна изъ этихъ фамильныхъ картинъ представляла бородатаго воина въ латахъ съ наручниками, какіе носили еще въ концѣ шестнадцатаго столѣтія; другая изображала не столь воинственно-вооруженнаго и не столь бородатаго воина, искупавшего, однакожь, эти два недостатка блистательнымъ мундиромъ мушкетеровъ временъ Лудовика XIV и однимъ изъ тѣхъ необъятныхъ париковъ, кудри которыхъ, въ царствованіе великаго короля, разсыпались подобно львиной гривѣ по плечамъ всѣхъ порядочныхъ людей.

Эти два портрета, съ полудюжиною другихъ, имъ подобныхъ, составляли наличность приданаго Клариссы де-ла-Жантьёръ. Г-нъ Гранперренъ, питавшій необыкновенную склонность къ дворянству, не смотря на свое плебейское происхожденіе, а, быть-можетъ, и по причинѣ такого происхожденія, размѣстилъ эти почтенные портреты по главнымъ покоямъ своего жилища такимъ образомъ, чтобъ который-нибудь изъ нихъ былъ у него непремѣнно передъ глазами, работалъ ли онъ въ своемъ кабинетѣ, сидѣлъ ли въ гостиной, обѣдалъ ли въ столовой, — словомъ, всегда.

Къ-сожалѣнію, это не были предки желѣзнозаводчикв, который, не смотря на свою страсть къ деньгамъ, купилъ бы ихъ частію своего состоянія, еслибъ это былъ товаръ продажный. Почтенный промышленикъ изъ всѣхъ своихъ предковъ зналъ только отца, въ-продолженіе тридцати лѣтъ управлявшего заводомъ, который послѣ самъ купилъ, и дѣда, о которомъ онъ умалчивалъ, и не безъ причины, какъ говорили добрые люди мелкаго общества, потому-что упомянутый дѣдъ вышелъ изъ Сен-Флура, своей родины, съ мѣшкомъ на спинѣ, въ которомъ хранились элементы будущаго богатства — необходимыя орудія нѣсколько-шумнаго ремесла, которымъ, съ незапамятныхъ временъ, славится часть жителей этого пріятнаго города. За этимъ дѣдомъ, происхожденіе котораго, какъ читатели видѣли, было очень-недвусмысленно, родъ Граннерреновъ терялся во мракъ неизвѣстности.

Не имѣя права говорить: «мои предки», кузнечный заводчикъ утѣшалъ себя тѣмъ, что говорилъ: «предки моей жены»… Онъ такъ часто повторялъ эти слова, что можно было предположить въ немъ желаніе отразить на себѣ часть аристократическаго блеска, которымъ сіяли эти почтенные предки. Можетъ-быть, г. Гранперренъ воображалъ, что, по примѣру привилегіи, которого пользовался, по словамъ Мольера, домъ де-ла-Прюдотри, гдѣ большій или меньшій объемъ живота облагороживалъ, что бракъ его съ послѣдней отраслью древней фамиліи де-ла-Жантьеръ уничтожилъ недостатокъ плебейства, которому онъ былъ подверженъ, и не замедлитъ превратить его въ настоящаго дворянина.

Въ ту минуту, съ которой начинается эта сцена, два человѣка, сидившіе по сторонамъ бюро, перпендикулярно поставленнаго въ простѣнкѣ между окнами, разговаривали съ возраставшимъ жаромъ собесѣдниковъ, несовсѣмъ-согласующихся въ спорѣ чрезвычѣйно-занимѣтельномъ.

Одинъ изъ нихъ былъ самъ г. Гранперренъ, человѣкъ лѣтъ пятидесяти, одаренный довольно-величественною дородностью и наружностію, которую можно бы назвать почтенною, еслибъ выраженіе неуместной гордости не портило патріархальнаго характера, придаваемаго лицу его красивыми кудрями сѣдыхъ волосъ.

Другой, годами десятью моложе, былъ г. де-Буажоли, тотъ самый, который, не показываясь, съ любопытствомъ слѣдилъ изъ окна гостинницы Коня-Патріота за шумными сценами, происходившими утромъ того дня на площади.

Совѣтникъ маконской префектуры былъ человѣкъ тощій, худощавый, черноволосый, съ узкимъ лбомъ, желчнымъ цвѣтомъ лица, живыми глазами и съ физіономіей, походившей вмѣстѣ на сороку и лисицу; онъ былъ церемоніально одѣтъ въ черномъ, какъ и хозяинъ завода, но кромѣ того у него было украшеніе, недостававшее еще послѣднему, именно въ петличкѣ фрака его красовалась ленточка почетнаго-легіона.

— Любезнѣйшій кандидатъ, говорилъ г. Буажоли, машинально чертя карандашомъ безобразныя арабески на бумажкѣ, которую положилъ на бюро, внимательно осмотрѣвъ ее сперва: — чтобъ разсѣять заблужденіе, могущее обратиться намъ во вредъ, я долженъ повторить вамъ: вы рѣшительно ошибаетесь на-счетъ силы вашей партіи.

— А я, любезнѣйшій совѣтникъ, отвѣчалъ хозяинѣ завода съ убѣжденіемъ человѣка, понимающаго свой вѣсъ и свое значеніе: — повторяю вамъ, что нимало не ошибаюсь и увѣренъ въ томъ, что говорю. Вы сами ошиблись въ разсчетѣ.

— Я два раза пересчиталъ, и результатъ выходитъ одинъ и тотъ же.

— Просмотримъ вмѣстѣ этотъ результатъ, сказалъ господинъ Гранперренъ, вставъ съ кресла, чтобъ изъ-за плеча господина де-Буажоли слѣдить за знаками избирательной задачи, которую послѣдній чертилъ на лежавшей передъ нимъ бумажкѣ.

— Общее число департаментскихъ избирателей шатожиронскаго кантона, сказалъ совѣтникъ префектуры: — достигаетъ только минимума числа, предписаннаго закономъ, и даже для дополненія этого числа, надобно было прибавить къ тридцати-тремъ именамъ двѣсти-франковыхъ избирателей, внесеннымъ въ списокъ, семнадцать именъ самыхъ значительныхъ лицъ кантона. Слѣдовательно, всего пятьдесятъ голосовъ; крайнее большинство двадцать-шесть голосовъ. Такъ ли вы считаете?

— До-сихъ-поръ мы согласны, отвѣчалъ хозяинъ кузницы: — крайнее большинство двадцать-шесть голосовъ, а у меня ихъ двадцать-восемь.

— Сейчасъ я вамъ докажу вашу ошибку.

— А я повторяю вамъ, что убѣжденъ въ томъ, что говорю.

— Сейчасъ увидимъ; позвольте мнѣ сперва кончить свой разсчетъ. Изъ пятидесяти человѣкъ, имѣющихъ голосъ, двое больны, одинъ въ Парижѣ, другой въ Швейцаріи; исключитъ еще людей, нелюбящихъ безпокоиться, и увидите, что окончательное число сократится до сорока, быть-можетъ, до тридцати-пяти голосовъ; но положимъ сорокъ; слѣдовательно, крайнее большинство — двадцать-одинъ голосъ.

— Да я же вамъ говорю, что у меня ихъ двадцать-восемь, повторилъ упрямый г. Гранперренъ.

— Двадцать-восемь, извольте, очень-радъ, продолжалъ избирательный посредникъ съ иронической улыбкой: — но сдѣлайте одолженіе, скажите, гдѣ вы возьмете эти двадцать-восемь голосовъ.

— Разсчетъ легкій и вѣрный.

— Извольте говорить; я слушаю.

— Одиннадцать голосовъ даетъ мне правительство; вы сами ручались въ томъ.

— И теперь еще ручаюсь; никто изъ моихъ не измѣнитъ вамъ.

— И такъ, за одиннадцать голосовъ вы ручаетесь?…

— Ручаюсь за вѣрнѣйшую и сильнѣйшую часть вашихъ голосовъ.

— Въ семи голосахъ я самъ увѣренъ, потому-что это голоса людей, съ которыми я нахожусь въ ежедневныхъ сношеніяхъ и на которыхъ имѣю прямое вліяніе; одиннадцать и семь — восьмнадцать.

— Извольте, принимаю и эти семь голосовъ, хоть и имѣю право опасаться, что одинъ изъ нихъ вамъ измѣнитъ; но не буду прекословить. И такъ восьмнадцать голосовъ; найдите мне еще четыре или пять голосовъ, и я ручаюсь, что вы будете избраны.

— Какъ! Четыре или пять? А семь голосовъ, которыми располагаетъ совершенно-преданный мнѣ пасторъ Доммартенъ? а три голоса Амудрю, отца, сына и дяди, кому вы ихъ назначаете?

— Кому я ихъ назначаю?

— Да.

— Не вамъ.

— Вотъ еще!

— Или, лучше-сказать, вашимъ противникамъ.

— Вы шутите!

— Въ подобныхъ дѣлахъ я никогда не шучу, точно такъ же, какъ весьма-рѣдко ошибаюсь. Повѣрьте моей избирательной опытности; пасторъ Доммартенъ, то-есть, семь голосовъ, которыхъ онъ представитель, и тріумвиратъ Амудрю перешелъ на сторону непріятеля.

— Они честные люди, любезнѣйшій совѣтникъ, и вы ихъ обижаете.

— Между нами будь сказано, возразилъ г. де-Буажоли съ сардоническою улыбкой, къ которой привыкли его узкія, блѣдныя губы: — они не перестанутъ быть честными людьми, если и подадутъ голосъ въ пользу маркиза де-Шатожирона.

— Разумѣется; но если они обѣщались, дали слово…

— Вы еще вѣрите обѣщаніямъ? прервалъ его совѣтникъ префектуры, слегка пожавъ плечами: — по всему видно, любезнѣйшій кандидатъ, что вы только-что выступаете на поприще. Знайте, что никакія обѣщанія тутъ ничего не значатъ. Одинъ фактъ рѣшаетъ весь вопросъ, именно: чрезвычайно-многозначительный пріемъ, сдѣланный вашему противнику добродѣтельнымъ пасторомъ Доммартеномъ и добрымъ Амудрю, столько преданными вамъ, по вашему мнѣнію.

— Вы придаете слишкомъ-много вѣса простой вѣжливости.

— А! вы называете это простою вѣжливостью?

— Почтеніемъ, если хотите. Какъ бы то ни было, но г. де-Шатожиронъ принадлежитъ къ одной изъ первыхъ фамилій этого края, къ фамиліи, находившейся нѣкогда въ родствѣ съ предками моей жены; у него огромныя имѣнія, и съ нѣкоторыхъ поръ онъ оказалъ большія услуги общинѣ, слѣдовательно, весьма-естественно, что его принимаютъ съ почетомъ. Не смотря на то, что между нами существуетъ небольшое несогласіе касательно лѣса, проданнаго имъ мнѣ для срубки, я самъ, можетъ-быть, пойду отдать ему визитъ.

— Я бы на вашемъ мѣстѣ, сказалъ г. де-Буажоли съ прежней сардонической усмѣшкой: — поступилъ еще вѣжливѣе и вышелъ бы на площадь, чтобъ принять его прямо изъ кареты, какъ сдѣлали ваши мнимые приверженцы. Это было бы великодушно и невидано со стороны соперника.

— Любезнѣйшій совѣтникъ, отвѣчалъ хозяинъ злвода, нѣсколько обидѣвшись: — какъ такой холодно-положительный человѣкъ, какъ вы, можетъ выходить изъ себя за пустой колокольный звонъ и трескотню вздорныхъ пороховыхъ ящиковъ?

— Любезнѣйшій кандидатъ, если я выхожу изъ себя, какъ вы говорите, такъ не безъ причины. Тамъ, гдѣ вы видите пустую, ничтожную церемонно, я вижу обстоятельство высшей важности. Я опытнѣе васъ въ подобныхъ дѣлахъ; слѣдовательно, вы можете мнѣ повѣрить. Въ настоящемъ нашемъ положеніи, ничто не можетъ быть ничтожнымъ, и старый хитрецъ Бобилье нанесъ намъ сильный ударъ.

— Полноте! презрительно возразилъ г. Гранперренъ: — теперь вы трусите парика стараго Бобилье!

— Презирать своихъ враговъ не значитъ еще побеждать ихъ. Мирный судья хитеръ, и онъ одинъ отнялъ у насъ голоса трехъ Амудрю, обѣщавъ мэру аренду въ имѣніи маркиза. Я имѣю объ этомъ достовѣрныя свѣдѣнія.

— Положимъ, что все это правда, отвѣчалъ г. Гранперренъ, подумавъ съ минуту (и, признаться сказать, что послѣ обѣщанія, даннаго мнѣ тремя Амудрю, поведеніе ихъ не совсѣмъ-чисто): — такъ все же я теряю только три голоса, и голосовъ одного пастора достаточно…

— На голоса пастора вы такъ же мало можете надѣяться, какъ и на голоса мэра.

— А! ужь это слишкомъ.

— Слишкомъ, можетъ-быть; но все-таки справедливо; и этимъ новымъ ударомъ вы обязаны старому хитрецу Бобилье, которымъ вы столько пренебрегаете!

— Какъ! вы хотите увѣрить меня, что Бобилье имѣетъ прямое вліяніе на пастора Доммартена, съ которымъ онъ уже цѣлый годъ въ открытой ссорѣ?

— Не прямое, а косвенное вліяніе, а это все равно.

— Объяснитесь.

— Вотъ въ чемъ дѣло: вы увидите, что семидесяти-двухлѣтній патріархъ въ парикѣ не такъ дурно распорядился, какъ вамъ кажется. Бобилье, фактотумъ маркиза де-Шатожиронъ, знающій весь кантонъ, какъ свои пять пальцевъ, разсчиталъ, что, для удержанія большинства за своимъ кандидатомъ, необходимо привлечь на его сторону семь голосовъ пастора. Что жь онъ сдѣлалъ? Онъ написалъ маркизу; маркизъ, настроенный какъ слѣдуете, написалъ къ своему дяде, отёнскому епископу, особеннымъ расположеніемъ котораго пользуется; отёнскій же епископъ написалъ къ пастору, который, разумѣется, не можетъ отказать своему начальнику. Вотъ какіе рикошеты описало ядро, грозящее разбить ноги и руки вашему избранію. Понимаете ли теперь политическое значеніе колоколовъ, такъ громко звонившихъ за минуту предъ этимъ и казавшихся вамъ такими безобидными?

— Да, если это правда, такъ это низко! вскричалъ хозяинъ завода, впервые нѣсколько-обезпокоенный: — можетъ ли священникъ входить въ подобныя интриги!

— Какъ-будто-бы у священника нѣтъ своихъ маленькихъ интересовъ! Вы еще довольно простоваты, любезнѣйшій кандидатъ!

— Священникъ, принятый въ моемъ домѣ и въ-продолженіе цѣлаго года почти каждый день обѣдавшій за моимъ столомъ!

— Все это ничего не значитъ; но главная бѣда, что мы не имѣемъ никакихъ средствъ отклонить этотъ ударъ или наказать измѣнника. Пасторъ неприкосновенная особа! пасторъ! повторилъ г. де-Буажоли саркастическимъ тономъ, въ которомъ проявлялась злобная зависть, ощущаемая нѣкоторыми опытными и дѣловыми людьми при одной мысли о томъ, что другіе могутъ быть такъ же искусны, какъ и они. — Троньте только его, такъ всѣ духовенство возстанетъ противъ насъ, и мы же будемъ неправы.

— Но увѣрены ли вы въ справедливости того, что говорите? Напримѣръ, какимъ образомъ узнали вы, что отёнскій епископъ писалъ къ Доммартену?

— Въ нашемъ положеніи, мы должны все знать, отвѣчалъ совѣтникъ префектуры, не распространяясь болѣе.

— Вижу, что положеніе наше въ самомъ-дѣлѣ затруднительнѣе, нежели я думалъ, сказалъ хозяинъ завода, покачавъ головой съ озабочемымъ видомъ.

— Такъ затруднительно, что только чудо можетъ спасти насъ; и вы сами въ томъ виноваты.

— Я виноватъ?

— Да, вы. Вы, господа кандидаты, всѣ таковы; убѣдившись въ пособіи правительства, вы засыпаете въ совершенной безпечности, не дождавшись даже, чтобъ постель была постлана, хоть и очень-хорошо знаете, что сами должны заботиться.

— Мнѣ кажется, я совсѣмъ не засыпалъ, отвѣчалъ г. Гранперренъ, нѣсколько обидѣвшись этимъ маленькимъ урокомъ: — всѣ могутъ сказать вамъ, что я сдѣлалъ все, что могъ.

— Что могли? Важное дѣло! возразилъ посредникъ съ нѣкоторою грубостью, которую часто позволяютъ себѣ люди, знающіе, что въ нихъ нуждаются: — вы посѣтили своихъ избирателей, пожали имъ руки, повѣрили ихъ обѣщаніямъ; все это вздоръ! Посмотрите лучше, какъ поступаетъ одинъ изъ вашихъ соперниковъ и опаснѣйшій, именно маркизъ де-Шатожиронъ. Онъ понялъ, или, лучше сказать, старая лисица Бобилье, отставшая только въ правилахъ, а не умомъ, поняла духъ вѣка. Что жь сдѣлалъ вашъ соперникъ? Онъ нашелъ слабую струну шатожиронскихъ жителей: подарилъ каски пожарнымъ, обѣщалъ образа въ церковь, завелъ аптеку для бѣдныхъ, открылъ общинѣ дорогу, въ которой отецъ его всегда ей отказывалъ. Вотъ какъ долженъ дѣйствовать искусный кандидатъ. А вы что сделали?

— Я не такъ богатъ, какъ г. де-Шатожиронъ, отвѣчалъ корыстолюбивый промышленикъ, которому очень не правилась распорядительная теорія советника префектуры.

— Большее или меньшее богатство тутъ ничего не значитъ; Впрочемъ, еслибъ у васъ не было порядочнаго состоянія, вы и не попали бы въ кандидаты; правительство хочетъ поддерживать только людей, имѣющихъ важныя причины уважать правительственныя мѣры… Вотъ, прибавилъ совѣтникъ префектуры, вынувъ изъ кармана бумагу: — вотъ записка, которую я сейчасъ составилъ въ гостинницѣ, когда убедился, что надобно прибегнуть къ рѣшительнымъ мѣрамъ.

Г. де-Буажоли развернулъ записку и сталъ читать ее, не обращая вниманія на безпокойство, внезапно выразившееся на лицѣ его слушателя.

— Примѣчаніе: «Противодѣйствовать всемъ щедростямъ Х (иксъ)…

— Иксъ? повторилъ хозяинъ завода, изумленный этой алгебраической формулой.

— Говоря слогомъ дипломатическихъ записокъ, возразилъ совѣтникъ улыбаясь, Иксъ значитъ маркизъ де-Шатожиронъ.

— А! понимаю.

— „Противодѣйствовать всемъ щедростямъ X такимъ образомъ, чтобы въ самомъ основаніи поколебать ихъ дѣйствіе.“ Это, какъ вы видите, одно общее указаніе: слѣдуютъ подробности.

— Посмотримъ подробности, сказалъ г. Грапперренъ съ нѣкоторою боязнію.

— „1-е. Для перевеса касокъ пожарныхъ…“ Я начинаю съ касокъ, сказалъ г. де-Буажоли, потому-что замѣтилъ, какое чудесное дѣйствіе онѣ произвели на вашихъ согражданъ. Народъ вездѣ одинъ и тотъ же: ему надо пускать пыль въ глаза, и римская пословица: Panem et circenses, всегда будетъ кстати.

— Прибавьте еще, что г. маркизъ де-Шатожиронъ ревностный приверженецъ этого правила, возразилъ заводчикъ насмешливо; сперва онъ позаботился о circenses, а сегодня о panem; мнѣ сказали, что вся пожарная команда обѣдаетъ въ замкѣ.

— Это доказываетъ, что Бобилье не забываетъ ничего, и что мы имѣемъ въ немъ въ-самомъ-дѣлѣ опаснаго противника. Возвратимся кг нашей запискѣ. „1-е. Для перевѣса пожарныхъ касокъ, Y (игрекъ) долженъ…“

— Игрекъ, это вѣроятно я?

— Точно. — „Y долженъ предложить общинѣ, имѣющей только одну пожарную трубу, другую со всемъ приборомъ…“

— Да вѣдь при заводѣ есть труба, съ живостію прервалъ г. Гранперренъ: — само-собою разумѣется, что, въ случай несчастія, пожарные могутъ пользоваться ею.

— Не смотря на то, община съ искреннею, живою признательностію пріиметъ трубу, которую вы ей подарите. Повѣрьте мнѣ, я знаю мелкихъ провинціаловъ: они чрезвычайно гордятся своей пожарной трубой.

— Но если въ Шатожиронѣ есть уже одна…

— Такъ другая составитъ пару, и вы можете извлечь большую пользу изъ признательности Шатожиронцевъ.

— Пусть будетъ по вашему, сказалъ г. Гранперренъ со вздохомъ.

— Со всемъ приборомъ: баграми, бочками, лѣстницами и пр.?

— Со всѣмъ приборомъ…

— Вы увидите, какую пользу извлечемъ мы изъ этой трубы. — „Своими касками, весьма-красивыми на парадѣ“, будутъ твердить наши союзники, „маркизъ де-Шатожиронъ хотѣлъ только ослѣпить насъ, между-темъ, какъ г. Гранперренъ оказалъ существенную пользу общине, подаривъ ей трубу. Различіе этихъ двухъ подарковъ достаточно характеризуетъ кандидатовъ. Можемъ ли мы колебаться въ выборѣ между тѣмъ, кто бросаетъ намъ пыль въ глаза, и тѣмъ, кто, не употребляя никакого шарлатанства, хочетъ не подкупить насъ, а оказываетъ намъ истинную услугу? Такого-то человѣка, какъ г. Гранперренъ, намъ и нужно!“ — Итакъ, первый пунктъ рѣшенъ; перейдемъ ко второму: — „Чтобъ уменьшить невыгодное для насъ дѣйствіе картинъ, обѣщанныхъ X церкви, Y можетъ предупредить его, пожертвовавъ въ церковь что-нибудь другое.“

— Чтобъ измѣнникъ Доммартенъ пользовался имъ! съ гнѣвомъ вскричалъ хозяинъ завода: — ни за что! Я лучше откажусь отъ кандидатства.

— Если вы приняли это дѣло такъ близко къ сердцу, то я не буду настаивать. Предлагая вамъ сдѣлать подарокъ церкви, я имѣю въ виду не склоненіе пастора на вашу сторону, что было бы безполезно, но желаніе угодить богомоламъ, голосами которыхъ онъ располагаетъ; но мы можемъ привлечь ихъ на свою сторону другимъ средствомъ; слѣдовательно, оставимъ это.

— Прекрасно!

— „Въ-третьихъ…“

— Еще!

— Что дѣлать? Надо отразить каждый ударъ. „Въ третьихъ: чтобъ отвлечь N (мэра Амудрю) отъ X, Y долженъ предложить ему какую-нибудь существенную выгоду, ибо N любитъ положительное; надобно, на-примѣръ, поручить ему надзоръ за частію его заводской промышлености и даже обезпечить его небольшими процентами…“

— Процентами отъ моихъ доходовъ! Лицемѣру Амудрю! съ сердцемъ прервалъ г. Гранперренъ: — что вы? смеетесь надо мной? Если я долженъ разориться, чтобъ сдѣлаться членомъ главнаго совета Департамента Саоны-и-Луары, такъ отказываюсь отъ кандидатства; да, отказываюсь, продолжалъ почтенный промышленикъ, более и болѣе разгорячаясь: — все эти происки, интриги надоѣдаютъ мне наконецъ! До-сихъ-поръ я обходился безъ почетнаго званія, обойдусь и теперь. Решено! пусть жена моя говоритъ что хочетъ, я отступаюсь; это дѣло рѣшеное, конченное.

Въ то самое время, когда хозяинъ завода, выведенный изъ терпѣнія политикой слагалъ съ себя званіе избирательнаго кандидата, дверь въ кабинетъ его тихо отворилась.

На порогъ явилась г-жа Гранперренъ, спокойная, граціозная и улыбающаяся, вопреки слезами пролитымъ ею за нѣсколько минутъ.

VII.
Женщина съ характеромъ.

При видѣ хозяйки дома, остановившейся у двери кабинета и съ нѣсколько-изумленныміъ, но чрезвычайно-проницательнымъ взоромъ смотрѣвшей на оживленныя физіономіи двухъ собесѣдниковъ, г. де-Буажоли поспѣшно всталъ, между-тѣмъ, какъ хозяинъ кузницы старался воротить спокойствіе, потерянное имъ на минуту.

— Что съ вами, господа? спросила г-жа Гранперренъ, граціозно кивнувъ головою въ отвѣть на поклоны совѣтника префектуры: — изъ столовой и гостиной слышно какъ вы разговариваете, или, лучше сказать, спорите; мне кажется, люди, занимающіеся политическими делами, должны бы быть поосторожнѣе.

— Браните насъ, сударыня, отвѣчалъ г. де-Буажоли съ несколько-тугою любезностью: — что касается до меня, я вполнѣ покоряюсь выговорамъ произносимымъ такими прелестными устами.

— Мы говоримъ о своемъ дѣлѣ, сказалъ г. Гранперренъ съ почтительностью, достаточно доказывавшею, что богатый промышленикъ признавалъ надъ собою неоспоримое превосходство жены.

— Не слѣдуете говорить такъ громко, что слуги могутъ все слышать, отвѣчала Kларисса, обращаясь къ мужу: — я узнаю вашу обыкновенную неосмотрительность, но удивляюсь, что такой осторожный человѣкъ, какъ г. де-Буажоли…

— Сударыня, возразилъ совѣтникъ сладкимъ голоскомъ: — не столько я, какъ г. Гранперрбнъ, виноватъ въ томъ, что мы разгорячились. Въ ту самую минуту, какъ вы вошли, я хотѣлъ пожурить его за неблагоразуміе.

— Журите! сказала г-жа Гранперренъ съ тонкой улыбкой: — не хочу, чтобъ мое присутствіе помѣшало вамъ побранить моего мужа, если онъ провинился; въ случаѣ надобности, я сама готова помочь вамъ.

— Она говоритъ, точно будто привыкла журить меня! сказалъ хозяинъ завода съ добродушнымъ самодовольствіемъ, которымъ обыкновенно отличаются мужья, подчиненные воли жены.

— Будемъ продолжать разговоръ, продолжала г-жа Гранперренъ садясь въ кресло и знакомъ приглашая г. де-Буажоли занять свое прежнее мѣсто: — надѣюсь, что въ моемъ присутствіи господинъ кандидатъ умѣритъ порывы своего голоса.

— Развѣ я очень-громко говорилъ? съ покорнымъ видомъ спросилъ г. Гранперренъ.

— Такъ громко, что я слышала васъ изъ передней.

— Въ-самомъ-дѣлѣ, сказалъ совѣтникѣ префектуры, принужденно улыбаясь: — г. Гранперренъ уничтожилъ меня, слабогрудаго, своимъ грознымъ голосомъ, точно будто бы онъ ораторствовалъ уже противъ оппозиціи въ палатѣ.

Кларисса улыбнулась изъ вѣжливости, а хозяинъ завода, какъ искусно-дрессированный мужъ, послѣдовалъ ея примѣру.

— Господа, сказала г-жа Гранперренъ: — если вы позволите мнѣ, бѣдной, несвѣдущей женщинѣ, вмѣшаться въ серьёзный разговоръ; и такъ мы можемъ продолжать его съ той точки, на которой вы остановились.

— Какъ же, сударыня! съ любезностью вскричалъ г. де-Буажоли: — вы будете наша Эгерія; мы ни въ какомъ случаѣ не можемъ желать болѣе-умной и прелестной Эгеріи.

Совѣтникъ префектуры очень-хорошо зналъ, что въ домѣ хозяина завода г-жа Гранперренъ играла почти такую же важную роль, какую мудрый государь назначилъ нимфѣ, родившейся въ его воображеніи.

— Пусть я буду Эгерія, весело возразила молодая женщина: — хотя, правду сказать, я не вижу еще между вами Нумы.

Всѣ засмѣялись; потомъ г. де-Буажоли, обратившись къ серьёзной сторонѣ вопроса, снова началъ объяснять свои разсчеты и доказывать женѣ обезкураженнаго кандидата недочетъ, произведенный въ избирательной суммѣ внезапною измѣной пастора Доммартена и Амудрю.

— Я все это знаю, сказала г-жа Гранперенъ, прервавъ совѣтника съ первыхъ словъ: — мэръ и пасторъ, то-есть, десять голосовъ потеряны для васъ безвозвратно.

— Господинъ де-Буажоли увѣряетъ, что я виноватъ въ этомъ; правда ли? вскричалъ желѣзнозаводчикъ тономъ человѣка, поспѣшно пользующагося случаемъ протестовать противъ несправедливаго обвиненія.

— Вы ли, я ли, или кто другой, это все равно, отвѣчала Кларисса холодно: — зло сдѣлано и неисправимо; десять голосовъ потеряны безвозвратно, слѣдовательно, заботиться должно не о томъ, чтобъ воротить, но чтобъ замѣнить ихъ.

— Да, а какъ ихъ замѣнить? сказалъ г. де-Буажоли: — съ этимъ-то вопросомъ я и хотѣлъ обратиться къ господину Гранперрену, когда вы, сударыня, изволили войдти.

— Въ-самомъ-дѣлѣ, какъ замѣнить эти несчастные голоса? спросилъ въ свою очередь хозяинъ завода, смотря то на жену, то на совѣтника префектуры.

— Мнѣ кажется, если вы позволяете мнѣ сказать свое мнѣніе, продолжала г-жа Гранперренъ съ болѣе или менѣе искреннею скромностью: — что въ подобномъ случаѣ должно дѣйствовать очень-просто.

— Просвѣтите насъ своимъ умомъ, сударыня, сказалъ г. де-Буажоли съ прежнею любезностью: — мы готовы повиноваться нашей прелестной Эгеріи.

— Умъ мой весьма-слабъ; но, говорятъ, у женщинъ есть нѣкотораго рода тактъ, указывающій имъ иногда путь, на которомъ вы, мужчины, съ своимъ величественнымъ превосходствомъ, видите только препятствія и опасности.

— Укажите намъ этотъ путь, сударыня; мы готовы слѣдовать за вами хоть на край свѣта.

— Я не поведу васъ такъ далеко, сказала молодая женщина, которой начинали надоѣдать пошлыя любезности совѣтника префектуры: — мы и кажется, что, не выходя изъ Шатожирона, мы можемъ достигнуть своей цѣли.

— А! посмотримъ, сказалъ желѣзнозаводчикъ, по-видимому совершенно забывшій, что онъ отступился отъ своего кандидатства

— Нашъ противникъ отнялъ у насъ десять голосовъ, продолжала г-жа Гранперренъ спокойно: — если жь мы, въ свою очередь, отнимемъ у него дюжину голосовъ, такъ зло будетъ, кажется, исправлено.

— Разумѣется, съ живостію возразилъ кандидатъ: — двѣнадцать и восьмнадцать голосовъ, въ которыхъ я увѣренъ, составятъ тридцать; а мнѣ ни въ какомъ случаѣ столько не нужно; но мнѣ кажется невозможнымъ…

— Нѣтъ ничего невозможнаго, сухо отвѣчала Кларисса.

— Я вполнѣ постигаю планъ вашъ, сударыня: это въ маленькомъ видѣ планъ похода Сципіона противъ Аннибала, сказалъ г. де-Буажоли, любившій выказать свои историческія познанія: — Карѳагенянинъ отнялъ у насъ часть Италіи, возьмемъ у него Африку. Это весьма, даже весьма-умно придумано; но, къ-сожалѣнію, я долженъ отвѣтить нашей очаровательной Эгеріи, что въ этомъ случаѣ завоевать Африку очень-трудно.

— Я полагала, что при вашемъ умѣ трудности должны еще болѣе поощрять, а не ввергать васъ въ уныніе, отвѣчала г-жа Гранперренъ съ едва-замѣтной ироніей.

— Я нимало не унываю, сударыня, особенно съ-тѣхъ-поръ, какъ вы приняли надъ нами начальство, и если вамъ будетъ угодно объяснить мнѣ планъ свой, вы увидите…

— Планъ мой весьма-простъ, прервала его молодая женщина: — у господина Гранперрена два соперника: господинъ де-Шатожиронъ и господинъ Буассла. Часть голосовъ, на которые полагается первый, находится въ распоряженіи барона де-Водре, дяди его; всѣ голоса, принадлежащіе второму, находятся подъ прямымъ вліяніемъ адвоката Фруадво. Если жь мы склонимъ на свою сторону господина де-Водре и господина Фруадво, то успѣхъ будетъ вѣрный.

— Все это неоспоримо; я самъ понялъ уже, что ключъ къ позиціи, которою мы должны завладеть, находится въ рукахъ господъ де-Водре и Фруадво…

— Да они не выпустятъ этого ключа, сказалъ господинъ Гранперренъ.

— Я съ самаго утра ломаю себя голову, продолжалъ г. де-Буажоли: — чтобъ найдти какое-нибудь средство привлечь на свою сторону того или другаго.

— Что жь вы нашли? спросила Кларисса.

— Ничего, сударыня, ничего! Признаюсь къ стыду своему.

— Съ вашимъ умомъ, съ вашею опытностью!..

— Первый шагъ затрудняетъ меня. Хотя господинъ де-Водре слыветъ за дикаго кабана, къ берлогѣ котораго опасно подойдти, и хотя, съ другой стороны, господинъ Фруадво пользуется славой человѣка безкорыстнаго и безпристрастнаго, славою весьма-похвальною въ бѣдномъ сельскомъ адвокатѣ, я, однакожь, надѣюсь склонить ихъ, еслибъ представилась возможность войдти съ ними въ сношенія такимъ образомъ, чтобъ это не было неловко подготовлено, ибо неловкость въ подобныхъ случаяхъ убійственна…

— Вы желаете имѣть непосредственное свиданіе съ господиномъ де-Водре и господиномъ Фруадво? прервала его съ живостію г-жа Гранперренъ.

— Точно такъ, сударыня; какъ бы запутанъ ни былъ мотокъ, его можно размотать, отъискавъ конецъ нитки, и я размоталъ уже не одну пряжу, казавшуюся запутанною до нельзя. Но это свиданіе…

— Устроено, лаконически отвѣчала молодая женщина.

— Не-уже-ли? вскричалъ г. де-Буажоли съ изумленіемъ: — но какимъ образомъ?

— Самымъ простымъ, естественнымъ и, следовательно, приличнымъ образомъ.

— Только поскорѣе, потому-что завтра я долженъ ѣхать далее.

— Свиданіе будетъ сегодня:

— Сегодня?

— Сейчасъ.

— Сейчасъ?

— Конечно, сказала г-жа Грапперренъ улыбаясь: — господинъ де-Водре и господинъ Фруадво ныньче у насъ обѣдаютъ.

Г. де-Буажоли невольно вскочилъ.

— Какъ, сударыня? вскричалъ онъ съ живостію: — господинъ де-Водре и господинъ Фруадвб обѣдаютъ сегодня у васъ?

— Стало-быть, ты пригласила ихъ безъ моего вѣдома? спросилъ хозяинъ завода столько же изумленный, какъ и совѣтникъ.

— Да, я осмѣлилась это сдѣлать, отвѣчала Кларисса съ довольно-презрительной улыбкой: — развѣ я поступила дурно?

— Сударыня, сказалъ г. де-Буажоли, почтительно поклонившись: — никто болѣе васъ не заслуживаетъ названія великой женщины. Какъ! двое изъ нашихъ противниковъ, самые сильные, сядутъ за вашъ столъ, будутъ ѣсть вашу хлѣбъ-соль! Это изумительно!

— И замѣтьте, прибавилъ г. Гранперренъ, стараясь придать еще болѣе цѣны поступку жены: — что въ настоящихъ обстоятельствахъ и по другимъ гостямъ, обѣдъ нашъ будетъ имѣть совершенно-политическое значеніе; слѣдовательно, эти господа, однимъ своимъ присутствіемъ на моемъ обѣдѣ, лишаютъ себя права дѣйствовать противъ меня. Вотъ что поняла моя жена съ перваго взгляда и отъ-чего поступокъ ея кажется мнѣ весьма-умнымъ.

— Изумительнымъ! Да, повторяю, это черта женщины великой и смиренно признаю превосходство вашего ума, сударыня.

Г-жа Гранперренъ выслушивала всѣ эти похвалы съ насмѣшливой улыбкой и гордымъ взглядомъ, доказывавшими, что она и безъ этихъ овацій была внутренно убѣждена въ своемъ превосходствѣ.

— Посмотрите, любезнѣйшій совѣтникъ, вскричалъ внезапно хозяинъ завода съ одушевленіемъ: — какое изумительное сходство въ эту минуту между моею женою и этимъ фамильнымъ портретомъ по правую сторону двери?

При этомъ неожиданномъ вопросѣ, г-нъ де-Буажоли обратилъ глаза къ картинѣ, на которую указывалъ г-нъ Гранперренъ.

— Какъ! на этого стараго бородача? вскричалъ онъ съ изумленіемъ, смѣшаннымъ съ негодованіемъ: — подобныя идеи приходятъ только мужьямъ! Можете ли этотъ старый бородачъ походить на вашу супругу?..

— А я вамъ говорю, что если отнять бороду и сообразить разность лѣтъ, пола и костюма, такъ окажется поразительное сходство между этимъ портретомъ и лицомъ мосй жены, когда она такъ гордо-величественно улыбается, какъ въ эту минуту.

— Отъ-чего вамъ кажется, что я улыбаюсь гордо-величественно? спросила Кларисса, не смягчивъ, однакожь, иронической гордости своего лица.

— Вы имѣете на то полное право, возразилъ желѣзнозаводчикъ, поклонившись съ любезностію: — такъ точно, какъ вы, не смотря на возгласы г-на де-Буажоли, имѣете право походить на своихъ предковъ.

— Такъ это портретъ одного изъ предковъ вашей супруги? спросилъ совѣтникъ префектуры, внимательнѣе всматриваясь въ изображеніе бородатаго воина.

— Филиберта де-ла-Жантьера, капитана королевской придворной команды, кавалера ордена св. Михаила, храбрѣйшаго изъ храбрыхъ, убитаго при осадѣ Амьена, въ царствованіе Генриха IV.

Г-нъ Гранперренъ проговорилъ эту сокращенную біографію съ такою же напыщенностью, съ какою хозяинъ звѣринца объясняетъ зрителямъ рѣдкія и любопытныя качества своихъ животныхъ.

Совѣтникъ префектуры, которому тщеславный промышленикъ успѣлъ уже представить оффиціально предковъ, красовавшихся въ гостиной, поклонился изображенію кавалера ордена св. Михаила съ притворною почтительностью и съ трудомъ скрывая насмѣшливую улыбку.

— А этотъ, продолжалъ хозяинъ завода, указавъ на другой портретъ: — изображаетъ Кристофа-Гонтрана де-ла-Жантьера, начальника сѣрыхъ мушкетеровъ…

— Ради Бога, прервала его г-жа Гранперренъ съ выраженіемъ неудовольствія: — оставьте моихъ предковъ въ покоѣ и займемтесь лучше своими дѣлами. Пригласивъ сегодня къ обѣду г-на де-Водре и г-на Фруадво, я хотѣла доставить г-ну де-Буажоли, умъ котораго такъ безконечно-изобрѣтателенъ, средство изучить мѣстность и, если она выгодна, приступить къ маленькой аттакѣ.

— Я приступлю къ аттакѣ, какова бы ни была мѣстность, отвѣчалъ г-нъ де-Буажоли: — въ подобныхъ обстоятельствахъ никакъ не должно упускать случая; и какъ пришелся кстати этотъ случаи! Представьте себѣ, сударыня, на удачу и никакъ не предвидя какую могущественную помощницу я найду въ васъ, я запасся, уѣзжая изъ Макона, маленькой запиской, которая заставитъ г-на де-Водре, этого свирѣпаго кабана, благосклонно выслушать мои предложенія. Что же касается до г-на Фруадво, то, можетъ-быть, ему прійдетъ охота поступить на службу: тогда…

— Говорятъ, что г-нъ Фруадво очень-безкорыстенъ, замѣтила хозяйка дома.

— Сударыня, можно быть безкорыстнымъ и вмѣстѣ честолюбивымъ…

— Честолюбивымъ для полученія мѣста судьи или помощника его въ маленькомъ сельскомъ судѣ? довольно-презрительно возразила молодая женщина.

— Да для адвоката, обязаннаго разбирать дѣла въ мирномъ судѣ, мѣсто судьи или помощника перваго разряда — великолѣпно!

— Можетъ-быть; но если вамъ не удастся, сказала Кларисса съ легкой ріыбкой: — тогда я сама приступлю къ аттакѣ.

— Вы подстрекаете моѣ самолюбіе, сударыня, весело возразилъ г. де-Буажоли: — вамъ принадлежитъ заслуга изобрѣтенія, позвольте же мнѣ пріобрѣсти заслугу исполненія.

Слуга вошелъ въ кабинетъ и доложилъ хозяйкѣ, что многіе гости уже собрались въ залѣ.

— Итакъ, господа, сказала Кларисса, вставъ и взявъ руку, которую съ поспѣшной любезностью предлагалъ ей совѣтникъ префектуры: — мы можемъ остановиться на этомъ пунктѣ. Мы приготовились, и теперь намъ остается только съ твердостію ожидать барона де-Водре и г. Фруадво.

Г-жа Гранперренъ, мужъ ея и совѣтникъ префектуры не подозрѣвали, въ какомъ критическомъ положеніи находился теперь Жоржъ Фруадво, — тѣмъ болѣе непріятномъ, что онъ подвергался вмѣстѣ насмѣшкамъ и опасности, почему и считаемъ нужнымъ вывести его изъ этого положенія.

VIII.
Важная новость.

Когда молодой адвокатъ упалъ со шлюзъ въ воду, на обоихъ берегахъ раздались восклицанія, весьма-различныя по своему выраженію.

— Это наказаніе Божіе! злобно вскричала старая Бержре.

— Да, Богъ наказываетъ его, и по-дѣломъ, сказала Урсула, которой казалось, что грѣшникъ, отвергавшій руку и сердце ея, заслуживалъ жесточайшую смерть.

На другомъ берегу раздался одинъ только крикъ, исполненный непритворной боязни и невыразимаго ужаса: Викторина вскрикнула, поблѣднѣла и оперлась на руку г. де-Водре, который, замѣтивъ, что она готовилась упасть, почти донесъ ее до ближайшей скамьи.

— Не уходите отсюда до моего возвращенія, сказалъ онъ ей: — и успокойтесь; нѣтъ ни надвйшей опасности; я ручаюсь за него.

Съ этими словами, сельскій дворянинъ побѣжалъ со всѣхъ ногъ, (чего не случалось съ нимъ уже лѣтъ двадцать, по причинѣ его дородности) къ лодкѣ, находившейся по близости. Такъ-какъ цѣпь была замкнута, то онъ вырвалъ изъ земли сваю, къ которой было прибито кольцо, потомъ вскочилъ въ лодку, которая погрузилась въ воду почти до самыхъ краевъ, за неимѣніемъ веселъ схватилъ багоръ, случайно въ ней оставленный, и, рискуя попасть подъ колеса канала, но ловко и поспѣшно правя лодкой, направился къ тому мѣсту, гдѣ исчезъ Фруадво.

Въ то самое мгновеніе, когда лодка подъѣхала къ шлюзамъ, голова молодаго адвоката показалась изъ воды.

— Не бойтесь, Фруадво, я здѣсь! закричалъ ему громкимъ голосомъ г. де-Водре.

И въ то же время, баронъ, наѣхавъ на вершину шлюза, сталъ такимъ образомъ на-мель и осмотрклся быстрымъ взглядомъ; при видѣ скользкаго откоса, отдѣлявшаго его отъ человѣка, котораго онъ хотѣлъ спасти, баронъ колебался съ минуту, несмотря на свое мужество.

— Если я поставлю ногу на это зеркало, подумалъ онъ: — то неминуемо слечу въ воду, точно такъ же, какъ сейчасъ слетѣлъ Фруадво. Тогда мы оба будемъ тонуть, а кто спасетъ насъ?.. Ба! продолжалъ оставной военный: — еслибъ отецъ его разсуждалъ такъ глупо при Лейпцигѣ, я не былъ бы теперь живъ.

Не думая долѣе и самъ рискуя скорѣе упасть въ воду, нежели спасти сына своего бывшаго сослуживца, г. да-Водре выскочилъ изъ лодки на шлюзы.

Фруадво упалъ случайно на самомъ глубокомъ мѣстѣ, единственномъ, быть-можетъ, на сто шаговъ въ окружности, на которомъ можно было утонуть. Сперва онъ пошелъ ко дну, но, опомнившись, употребилъ энергическое усиліе, и такъ-какъ г-жа Перронъ не преувеличила его искусства въ плаваніи, то вскорѣ онъ, несмотря на тяжесть платья, промоченнаго водою, всплылъ на поверхность. Минуту спустя, онъ уцѣпился за одну изъ свай, поддерживавшихъ основаніе шлюзъ.

— Славно! закричалъ баронъ, протягивая къ нему багоръ: — ухватитесь за этотъ крючокъ, и я вытащу васъ какъ рыбку.

Адвокатъ перевелъ дыханіе и, ухватившись одною рукою за сваю, другою протиралъ глаза, ослѣплепные водою, струившеюся съ волосъ его.

— Не сердитесь на меня за то, что я остаюсь въ почтительномъ разстояніи, продолжалъ баронъ: — эти проклятые шлюзы чертовски-скользки, и если я упаду въ воду, такъ мнѣ будетъ труднѣе всплыть, нежели вамъ; впрочемъ, багоръ довольно-длиненъ, и вы можете за него ухватиться.

Вмѣсто того, чтобъ послушаться г. де-Водре, Фруадво опустилъ сваю и поплылъ за шляпой, качавшейся на водѣ въ нѣсколькихъ шагахъ отъ него; не смотря на ничтожность этого обстоятельства, оно какъ-нельзя-болѣе характеризируетъ человѣка: въ какой степени надо испытать нужду, чтобъ въ подобную минуту думать о своей шляпѣ?

Поймавъ на коварныхъ струяхъ необходимое дополненіе своего туалета, столь блистательнаго, увы! за нѣсколько минутъ передъ тѣмъ, а теперь ни на что на похожаго, бѣдный адвокатъ обѣими руками ухватился за край плотины и мощнымъ усиліемъ взобрался на нее; минуту спустя, онъ уже стоялъ на скользкомъ откосѣ, бывшемъ для него столь пагубнымъ.

— Ступайте сюда, вскричалъ ему дворянинъ: — лодка выдержитъ насъ обоихъ, хотя и теперешній грузъ, по-видимому, для нея тяжеленекъ.

Фруадво не отвѣчалъ; онъ, вѣроятно, даже не слышалъ словъ барона. Когда онъ упалъ въ воду, инстинктъ самосохраненія, весьма-понятный въ подобныхъ случаяхъ, заставилъ это бороться съ смертію; слѣдовательно, онъ машинально силился всплыть, не будучи побуждаемъ къ тому размышленіемъ. Но теперь, когда онъ былъ спасенъ, смѣшная сторона этого приключенія произвела на него самое непріятное, самое тягостное впечатлѣніе.

Въ-продолженіе нѣсколькихъ минутъ, несчастный любовникъ съ трудомъ противился искушенію вторично и уже произвольно броситься въ воду; это удержала только мысль, что онъ слишкомъ-хорошо плавалъ и что подлый инстинктъ самосохраненія преодолѣетъ даже волю это и снова спасетъ это отъ смерти.

— Хоть бы у меня былъ подъ рукою камень фунтовъ пятидесяти, который бы я мотъ привязать себѣ на шею, чтобъ пойдти ко дну; иначе, я опять всплыву; не говоря уже о томъ, что этотъ извергъ можетъ вытащить меня своимъ крючкомъ…

— Ступайте же! вскричалъ баронъ, непонимавшій причины неподвижности адвоката: — сегодня не слишкомъ-жарко, и вы можете простудиться въ мокромъ платьѣ. На заводѣ вы переодѣнетесь.

Впечатлѣніе, произведенное на Фруадво одною мыслію о томъ, что онъ долженъ былъ явиться передъ Викториной и родными ея въ этомъ жалкомъ видѣ, внезапно вывело это изъ мрачной неподвижности. Не отвѣчая ни слова г-ну де-Водре, не бросивъ даже взгляда въ ту сторону, гдѣ онъ могъ увидѣть молодую дѣвушку, онъ съ отчаяніемъ ударилъ себя въ лобъ и побѣжалъ по шлюзамъ назадъ, въ ту сторону, съ которой пришелъ.

— Съ ума вы сошли? вскричалъ т. де-Водре, поѣхавшій водою вслѣдъ за бѣглецомъ съ самымъ доброжелательнымъ намѣреніемъ; но это обстоятельство заставило адвоката, подгоняемаго уже желаніемъ скрыть свое униженіе отъ всѣхъ взоровъ, ускорить шаги, и лодка не успѣла еще догнать его, какъ онъ добѣжалъ до конца шлюзъ и поспѣшно выскочилъ на беретъ.

Тамъ ожидало это новое испытаніе.

Въ саду сборщика подателей, г-жа Бержре и Урсула Шавле, злобныя лица которыхъ выглядывали изъ-за кустовъ жимолости, клохтали, какъ двѣ озлобленныя индѣйки. Когда несчастный адвокатъ проходилъ мимо этого сада, гармоническое дуо усилилось и оживилось.

— Господинъ Фруадво! вскричала Урсула съ торжествующею ироніею: — что это вы идете мимо, и не поклонитесь?.. Ахъ, Боже мой! да что это съ вами? Вы промокли съ толовы до ногъ! Ужь не изъ воды ли вы? Что за идея купаться въ такой холодъ и еще въ платьѣ!.. въ совершенно-новомъ платьѣ! Вы страннымъ образомъ спрыснули новинку!

Мамзель Бержре пришла, при видѣ грешника, наказаннаго, по словамъ ея, перстомъ Божіимъ, въ восторгъ…

Преслѣдуемый дикими криками, Фруадво побѣжалъ по тропинкѣ, самъ не зная куда идетъ, и вскорѣ исчезъ.

Господинъ де-Водре, преслѣдовавшій его, доплылъ въ лодкѣ до самаго противоположнаго берега. Видя безполезность преслѣдованія, онъ причалилъ къ берегу и обратился къ двумъ старымъ дѣвамъ, продолжавшимъ воспѣвать побѣдную пѣснь въ нѣсколькихъ шагахъ отъ него.

— Мамзель Бержре и мамзель Шавле! закричалъ онъ имъ громонымъ голосомъ: — если вы не перестанете сейчасъ же визжать, такъ я зацѣплю васъ обѣихъ багромъ и потащу за собою въ воду.

При этомъ грозномъ восклицаніи и, особенно, при видъ остраго крючка на концѣ длинной палки, которымъ угрожалъ имъ баронъ, обѣ ханжи, пораженныя паническимъ страхомъ, невольно присѣли за кустами, какъ-бы для того, чтобъ уклониться отъ перваго удара; потомъ, не отвѣчая ни слова, — такъ испугалъ ихъ колоссальный дворянинъ, готовый закинуть на нихъ крючокъ, — онѣ пустились бежать со всѣхъ ногъ и вскоре исчезли за кустами, какъ исчезаютъ въ туманъ вѣдьмы Макбета.

Г-нъ де-Водре съ легкой улыбкой посмотрѣлъ вслѣдъ злокачественной парочкѣ и потомъ поспѣшно сталъ пробираться на другую сторону. Однимъ ударомъ вколотилъ онъ опять сваю, вырванную изъ земли и, соскочивъ на берегъ, скоро пошелъ къ скамьѣ, на которой оставилъ Викторину; но ея тамъ уже не было. Тщетно осматривался баронъ съ нѣкоторымъ безпокойствомъ во всѣ стороны — никого не было видно. Молодая дѣвушка исчезла.

— Нечего дѣлать, сказалъ онъ про-себя, увѣрившись, что причиной удаленія молодой дѣвушки не могло быть несчастіе: — теперь я убѣжденъ, что она дѣйствительно любитъ его. Она, вѣроятно, опасалась, чтобъ я не сталъ опять подшучивать надъ бѣднымъ Фруадво и, чтобъ не слышать моихъ насмѣшекъ, убѣжала. Удаленіе ея весьма-многозначительно. Притомъ же, отъ чего жь ей и не любить его? продолжалъ баронъ, стараясь преодолѣтъ невольную досаду, причиняемую ему этою мыслію. — Если я не хочу играть роль какого-нибудь Кассандра, то долженъ отказаться отъ желанія нравиться, а потому пусть она лучше любитъ Фруадво, нежели кого-нибудь другаго; онъ малый умный и честный.

Г-нъ де-Водре впалъ въ невольную задумчивость, прошелъ по каштановой аллеи и поворотилъ на одну изъ дорожекъ, ведшихъ къ дому заводчика; подходя къ нему, онъ замѣтилъ на лужку, въ тѣни густаго явора, лѣсничаго Рабюссона, разговаривавшаго съ хорошенькой горничной г-жи Гранперренъ.

— Не безпокойтесь, дети, я вамъ не помѣшаю, сказалъ добродушно баронъ, невольно улыбнувшись и замѣтивъ движеніе испуга въ молодой дѣвушкѣ при его приближеніи.

— Полковникъ, скоро сказалъ Рабюссонъ, менѣе робкій, нежели горничная: — почтальйонъ пріѣхалъ и привезъ письмо изъ Макона, которое я принесъ сюда по вашему приказанію. Я искалъ васъ…

— Ты смѣешь говорить, что искалъ меня? возразилъ баронъ, взявъ письмо, подаваемое ему охотникомъ.

— Увѣряю васъ, полковникъ, я искалъ васъ.

— Стоя на одномъ мѣстѣ, не такъ ли? Мамзель Виржини, продолжалъ баронъ, съ насмѣшливымъ видомъ обратившись къ горничной: — вы видите, съ какою смѣлостію этотъ негодяй лжетъ; пусть это послужитъ вамъ урокомъ: совѣтую вамъ не вѣрить его клятвамъ.

— Увѣряю васъ, господинъ баронъ, я не вѣрю никакимъ клятвамъ, съ живостію отвѣчала хорошенькая субретка.

— Это ваше дѣло, дитя мое; я только предупредилъ васъ. Ахъ, кстати, не видали ли вы Викторины?

— Она сейчасъ вошла въ домъ, отвѣчала Виржини, на щечкахъ которой разъигрался яркій румянецъ.

Г-нъ де-Водре кивнулъ головою и распечаталъ письмо, врученное ему охотникомъ. Съ первыхъ словъ, на лицъ его выразилось живое удовольствіе, и онъ продолжалъ читать съ возраставшимъ участіемъ.

Мамзель Виржини воспользовалась этой минутой и тихонько ускользнула, помѣнявшись, однакожь, сперва, вопреки запрещенію барона, нѣжнымъ взглядомъ съ отставнымъ кирасирскимъ унтер-офицеромъ.

— Рабюссонъ! сказалъ г. де-Водре, дочитавъ письмо и спрятавъ его въ карманъ: — ступай ко мнѣ домой и сбрей усы.

— Сбрить усы! вскричалъ охотникъ съ изумленіемъ.

— Кажется, я ясно говорю, продолжалъ отставной полковникъ тономъ человѣка, съ-давнихъ-поръ привыкшаго къ тому, чтобъ его приказанія исполнялись немедленно и безпрекословно: — ты сбрѣешь усы.

— Конечно, я сбрѣю ихъ, если прикажете, полковникъ, отвѣчалъ Рабюссонъ съ покорностью: — только это странно…

— Странно! что странно?

— Что одна и та же мысль пришла въ одно и то же время вамъ, полковникъ, и мамзель Виржини.

— Такъ она тоже хочетъ, чтобъ ты сбрилъ усы?

— Сейчасъ она просила меня…

— Негодяй, сказалъ баронъ смѣясь: — какое ей дѣло до твоихъ усовъ? Ужь не дерзнулъ ли ты поцаловать ее?

— Гм, полковникъ! только за нею дѣло стало, а я готовъ, уклончиво возразилъ Рабюссонъ со всею скромностью, какую только можно требовать отъ благороднаго любовника.

— Я думаю, чортъ возьми! Мамзель Виржини славная дивушка! Но возвратимся къ нашему дѣлу: сбрѣй усы и скинь съ себя эту перевязь лѣсничаго.

— Скипуть перевязь, полковникъ! А позвольте узнать, зачѣмъ?

— За тѣмъ, что съ этой минуты ты уже не лѣсничій у меня; слѣдовательно, тебе не приходится носить перевязь съ моимъ гербомъ.

— Вы меня прогоняете! вскричалъ честный Рабюссонъ, изумленіе котораго внезапно уступило мѣсто горестному ощущенію, энергически выразившемуся на воинственномъ лицѣ его.

— Тебя прогнать! сказалъ г. де-Водре, дружески потрепавъ его по плечу: — разве такого молодца можно прогнать? Я бы съ ума сошелъ! Напротивъ; я не только не намерепъ разстаться съ тобою, но хочу повысить тебя чиномъ: изъ простаго охотничьяго стража я возвожу тебя въ достоинство смотрителя за лесами.

— То-есть, радостно отвѣчалъ Рабюссонъ: — изъ простаго квартирмистра вы жалуете меня въ главные квартирмистры? Соглашаюсь, полковникъ.

— Я произвожу тебя въ офицеры, чортъ возьми! прошу замѣтить. Между смотрителемъ за лесами и охотничьимъ стражемъ такая же разница, какъ между эполетомъ и галуномъ.

— Еще охотнѣе соглашаюсь, полковникъ*

— И это только первый шагъ къ почестямъ, тебя ожидающимъ, прибавилъ смѣясь г. де-Водре.

— Я и этимъ доволенъ, сказалъ Рабюссонъ, съ радостнымъ видомъ потирая руки: — и еслибъ вамъ только угодно было объяснить мнѣ, зачѣмъ я долженъ сбрить усы…

— За темъ же, зачѣмъ долженъ снять перевязь.

— Все-таки не понимаю.

— Ни усовъ, ни перевязи не носятъ въ томъ полку, куда ты вступилъ.

— Въ полку! Разве мы опять на службу? И то ладно.

— Нѣтъ, Рабюссонъ, мы выслужили свои лета.

— Такъ я рѣшительно ничего не понимаю.

— Черезъ два мѣсяца ты, Грегуаръ Рабюссонъ, сказалъ полковникъ съ напыщенностью: — будешь имѣть честь, принадлежать къ муниципальной администраціи Франціи: — ты будешь мэромъ.

— Мэромъ! повторилъ новый смотритель за лесами, вытаращивъ глаза.

— Мэромъ знаменитой общины Шатожиронъ-ле-Вьель, прибавилъ г. де-Водре съ большею торжественностью.

— Стало-быть, у насъ своя община? вскричалъ Рабюссонъ, готовый плясать отъ радости.

— Да, у насъ своя община, мой добрый Грегуаръ, сказалъ баронъ, удовольствіе котораго равнялось радости отставнаго охотничьяго-стража; теперь дело рѣшено; мы отдѣлили свою бѣдную и старую общину. Послѣ долгихъ хлопотъ и тщетныхъ усилій, я одержалъ, наконецъ, побѣду, на зло всѣмъ кознямъ почтенныхъ гражданъ, нашихъ сосѣдей. Я восторжествовалъ на зло муниципальному совѣту, на зло подпрефекту, на зло префекту и даже, кажется, на зло министру! Хе, хе, хе! продолжалъ сельскій дворянинъ, потирая руки: — лучинка еще не погасла! Хоть я и принадлежу къ числу побѣжденныхъ въ 1830 году, однакожъ въ Парижѣ есть еще люди, помнящіе услуги, оказанныя имъ Генрихомъ де-Водре при другомъ правленіи. Я вижу, что человѣческій родъ совсѣмъ не такъ неблагодаренъ и черенъ, какъ говорятъ о немъ.

— Не-уже-ли письмо, только-что прочитанное вами, заключаетъ въ себѣ эту важную новость?

— Вотъ ужь десять дней, какъ я жду этого письма; наконецъ, оно пришло и дѣло наше решено. Повелѣніе короля прибыло уже въ Маконъ, и, вероятно, мэръ Амудрю получилъ уже отъ префектуры приказаніе составить избирательные списки новой общины.

— Это не будетъ стоить ему большего труда, полковникъ, потому-что вы сами составили уже эти списки и даже напечатали ихъ въ Маконъ. Остается только прибить объявленія.

— Завтра мы это и сдѣлаемъ.

— Какъ у васъ все идетъ живо, полковникъ! Это напоминаетъ мнѣ былое время, въ полку; какъ, бывало, мы живо маневрировали, не смотря на тяжелыя каски и кирассы!

— Въ-самомъ-дѣлѣ? сказалъ баронъ улыбаясь.

— Да; ужь коли вы что задумаете, такъ живо будетъ сдѣлано.

— Ну, въ этомъ случаѣ большой живости не было; но все же лучше поздно, нежели никогда.

— А теперь все пойдетъ само-собой, потому-что вы заранѣе приготовились и приняли всѣ нужные мѣры.. Объявленія и списки напечатаны, остается только обнародовать ихъ! Вы, полковникъ, удивительно-предусмотрительны.

— Да, меня трудно застать въ-расплохъ, отвѣчалъ г. де-Водре, остававшійся не совсѣмъ-равнодушнымъ къ похваламъ, расточаемымъ ему его повѣреннымъ.

— А ужь господа граждане наши никакъ не ожидаютъ того, что предстоитъ имъ; вотъ взбѣсятся!

— Думаю и, между нами будь сказано, желаю.

— А я-то, полковникъ! Торжество наше потеряетъ половицу своей цѣны, если они не будутъ озлоблены.

— Будутъ, будутъ.

— И по-дѣломъ имъ; мало они, разбойники, причиняли непріятностей нашей бѣдной деревни?.. Полковникъ, у меня есть до васъ просьба.

— Какая?

— Позвольте мнѣ объявить важную новость во всемъ селеніи. Пусть только кто-нибудь изъ гражданъ сдѣлаетъ гримасу или скажетъ мнѣ непріятное слово — перевязью такъ и хлесну по лицу, тѣмъ болѣе, что мнѣ нечего беречь ее.

— Запрещаю, отвѣчалъ баронъ: — говорить кому бы то ни было о томъ, что я сообщилъ тебѣ. Сегодня всѣ заняты пріѣздомъ моего племянника, и наша новость не произведетъ желаемаго дѣйствія; но завтра мы предложимъ нашимъ любезнымъ сосѣдямъ маленькій завтракъ пушечной пальбой, отъ котораго имъ достанетъ веселья на цѣлый день. Много ли у насъ пороха?

— Фунта два, не болѣе.

— Этого мало; купи еще нисколько фунтовъ. Я хочу, чтобъ Жанъ Фракассъ и Ревель-Матенъ перещеголяли трескотню глупыхъ пороховыхъ ящиковъ. Община, свергнувшая съ себя долговременное иго, стоитъ пріѣзда какого-нибудь маркиза въ замокъ, и я не вижу лучшаго средства употребить въ дѣло мои пушки.

— Я по дорогѣ зайду купить пороху; но позвольте спросить, полковникъ, вы не шутя говорили мнѣ сейчасъ о мѣстѣ мэра?

— Какъ? очень-серьёзно! Я самъ не могу быть мэромъ, потому-что мнѣ неприлично занимать какую-нибудь должность при настоящемъ правительствѣ; но мнѣ необходимо нужно, чтобъ на этомъ мѣстѣ былъ человѣкъ, на котораго я могъ бы вполнѣ положиться, словомъ, другой я; и этотъ другой „я“ найденъ: это ты, Рабюссонъ.

— Это для меня чертовски-лестно, полковникъ, сказалъ будущій администраторъ, покраснѣвъ отъ удовольствія и гордости: — и хотя весь я не могу сравниться съ вашимъ мизницемъ, за то преданъ вамъ тѣломъ и душою, и если этого достаточно, чтобъ я могъ быть порядочнымъ мэромъ…

— Больше, нежели достаточно! это главное; прочее же бездѣлица, и менѣе, чѣмъ въ полгода, я научу тебя дѣйствовать какъ-нельзя-лучше; вѣдь ты знаешь, что я порядочно понимаю администрацію?

— Порядочно! вскричалъ Рабюссонъ восторженно: — чортъ возьми! про то, какъ вы понимаете администрацію, знаютъ муниципальный совѣтъ нашихъ господъ гражданъ, шарольскій подпрефектъ и самъ маконскій префектъ. Вы не упускали ни одного случая побѣсить ихъ! Да вамъ, полковникъ, стоитъ только захотѣть, такъ вы продѣнете всѣхъ, сколько ихъ тамъ есть, въ игольное ушко.

— Не думаю, возразилъ г. де-Водре смѣясь; — но я-таки знаю муниципальный кодексъ и Бюллетень-Законовъ, и берусь сдѣлать изъ тебя весьма-порядочнаго мэра; впрочемъ, ты уже самъ нѣсколько приготовленъ къ тому.

— Конечно, возразилъ бывшій охотничій стражъ, усвоившись уже съ своимъ будущимъ саномъ: — когда я былъ квартирмистромъ, такъ самъ велъ всѣ книги и писалъ рапорты.

— Санчо-Панса, продолжалъ баронъ, снова засмѣявшись: — не зналъ и половины того, что ты знаешь, вступивъ на административное поприще; не смотря на то, островъ Баратарія и понынѣ сохранилъ воспоминаніе о его правленіи. Итакъ, я имѣю еще болѣе причинъ думать, что ты будешь славнымъ мэромъ. — Но уже второй часъ, продолжалъ сельскій дворянинъ, посмотрѣвъ на часы: — меня, можетъ-быть, ждутъ. Исполни же все, что я тебѣ приказалъ, и — никому ни слова!

— Будьте спокойны, полковникъ; сегодня — молчокъ, а завтра пальба на-смерть.

— Завтра ты можешь вознаградить себя за сегодняшнее молчаніе, заставивъ Жана Фракасса и Ревиль-Матена ревѣть сколько тебѣ заблагоразсудится.

Почти столько же радуясь пріятному случаю побѣсить шатожиронскихъ гражданъ, сколько блистательной перспективѣ открывавшейся предъ нимъ карьеры, будущій мэръ почтительно поклонился своему будущему подсудимому и пошелъ къ выходу изъ сада, между-тѣмъ, какъ г. де-Водре, нисколько опоздавшій къ назначенному часу, скорыми шагами направился къ дому желѣзнозаводчика.

IX.
Обѣдъ избирателей.

Когда г. де-Водре вошелъ въ гостиную заводчика, въ ней собрались уже ней, приглашенные къ обѣду, исключая Жоржа Фруадво.

Поклонившись хозяйкѣ дома, какъ-будто бы не видался еще съ нею, баронъ подошелъ къ Викторинѣ, блѣдной, видимо озабоченной и сидѣвшей въ сторонѣ,.

— Маленькое приключеніе нашего молодаго пріятеля не будетъ имѣть пагубныхъ послѣдствій, сказалъ онъ ей шопотомъ: — все ограничится тѣмъ, что онъ долженъ будетъ переодѣться; итакъ не наказывайте насъ своимъ печальнымъ и сердитымъ видомъ; будьте любезны какъ всегда.

— Съ чего вы взяли, что я печальна? отвѣчала молодая дѣвушка съ нервическою нетерпимостью: — у меня голова болитъ.

— Мы знаемъ, что значитъ въ подобномъ случаѣ головная боль. — Вы сердитесь, повторяю вамъ, и, по несчастію, я виноватъ въ этомъ.

— Вы! Не хотите ли вы этимъ сказать, что подали мнѣ причину сердиться?

— Можетъ-быть; но позвольте предложить вамъ уговоръ.

— Какой?

— Перестаньте сердиться, — я перестану шутить.

— Въ-самомъ-дѣлѣ? спросила Викторина, поднявъ на барона хорошенькіе глаза, отуманенные тайною грустью.

— Честное слово дворянина! отвѣчалъ г. де-Водре съ такимъ же достоинствомъ, съ какимъ произносилъ эти слова Францискъ I.

— Въ такомъ случаѣ, я вамъ вѣрю, сказала молодая дѣвушка и лицо ея внезапно прояснилось.

— Мы теперь друзья?

— Да; потому-что хотя вы бьыи сперва нестерпимо-злы, за то потомъ поправили свою ошибку, рискуя жизнію.

— Хорошо, хорошо, оставимте это, сказалъ сельскій дворянинъ, которому не очень нравилась благодарность Викторины за пособіе, оказанное имъ влюбленному адвокату.

— Г-нъ адвокатъ Фруадво заставляетъ нѣсколько ждать себя, сказалъ г. Гранперренъ громко и тономъ, показывавшимъ, что онъ высоко цѣнилъ уваженіе къ своей особѣ.

— Мнѣ кажется, его нечего ждать, сказалъ г-нъ де-Водре, отвѣчая на несколько-колкое замечаніе хозяина дома: — сейчасъ съ нимъ приключилось небольшое несчастіе… по моей винѣ.

— Несчастіе? спросила г-жа Гранперренъ, между-тѣмъ, какъ Викторина, воображая, что старый дворянинъ готовится уже измѣнить заключенному между ними условно, бросила на него гнѣвный взглядъ.

— Да, сударыня, несчастіе, отвѣчалъ баронъ очень-спокойно: — я сейчасъ прогуливался въ вашемъ паркѣ по каштановой аллее и увидѣлъ по ту сторону рѣки г. Фруадво; имея надобность переговорить съ нимъ, я позвалъ его; но вмѣсто того, чтобъ обойдти черезъ мостъ, мой ветренникъ, — это не преступленіе въ его лѣта, — вздумалъ избрать кратчайшій путь и пройдти по шлюзамъ, которыя, какъ вамъ известно, не покрыты теперь водой; но несчастію, онъ поскользнулся на полдорогѣ и упалъ въ рѣку.

— Ахъ, Боже мой! вскричала г-жа Гранперренъ, бросивъ въ то же время испытующій взглядъ на свою падчерицу; но послѣдняя въ смущеніи опустила глаза, и потому не заметила этого взгляда.

— Успокойтесь, продолжалъ г-нъ дс-Водре. — Нашъ остроумный адвокатъ, искусный пловецъ, вышелъ изъ воды почти такъ же скоро, какъ упалъ въ нее, и все несчастіе его ограничилось тѣмъ, что онъ замочилъ платье. Но такъ-какъ онъ живетъ далеко отсюда, то ему нужно по-крайней-мире часъ времени, чтобъ дойдти домой, переодѣться и вернуться сюда. Я полагаю, что онъ не будетъ и что мы напрасно ждемъ… а не помню какой-то поэтъ сказалъ: „подогрѣтый ободъ никуда не годится!“

Г-жа Гранперренъ подошла къ камину и дернула за шнурокъ колокольчика.

Явился слуга.

— Подавать, сказала хозяйка.

— Какой непріятный случай! сказалъ ей вполголоса г. де-Буажоли: — я лишаюсь возможности переговорить съ г. Фруадво.

— Займитесь только барономъ де-Водре, это главное, отвечала Кларисса тѣмъ же голосомъ. — Что же касается до г. Фруадво, такъ, можетъ-быть, я одна съ нимъ слажу. Аттакуйте только барона.

— Положитесь на меня, сударыня, возразилъ политическій макдеръ съ хитрой усмѣшкой: — я поджидаю кабана и, хоть бы онъ былъ еще вдесятеро-свирѣпѣе, надѣюсь, не уйдетъ отъ меня.

Нѣсколько минутъ спустя, гости, между которыми, кромѣ знакомыхъ намъ лицъ, было человѣкъ около пятнадцати департаментскихъ избирателей, усѣлись вокругъ стола, отличавшагося пышнымъ изобиліемъ, составляющимъ главный характеръ обѣдовъ желѣзнозаводчиковъ.

По правую сторону г-жи Гранперренъ сидѣлъ баронъ де-Водре, а по лѣвую г. де-Буажоли. — Викторина сидѣла возлѣ отца, по другую сторону котораго, на мѣстѣ, сначала назначенномъ адвокату Фруадво, находился Шавле. Другіе гости, фермеры и промышленики, мелкіе владельцы или чиновники, но почти все шатожиронскіе граждане, усѣлись какъ попало.

Это гастрономическое и политическое собраніе, въ которомъ-были всѣ избиратели того кантона, сколько-нибудь зависѣвшіе отъ правительства, отличалось отсутствіемъ мирпаго судьи Бобилье и мэра Амудрю, такъ точно, какъ, во время римскаго тріумвирата, публичныя церемоніи отличались отсутствіемъ избирателей Кассія и Брута. Но въ глазахъ гостей, отсутствіе двухъ важныхъ чиновниковъ съ избыткомъ вознаграждалось неожиданнымъ и, повидимому, весьма-многозначительнымъ присутствіемъ барона де-Водре, этого наиболѣе-уважаемаго въ кантонѣ. лица; сверхъ-того, всѣ знали, что и адвокатъ Фруадво, другое важное лицо, имевшее значительное вліяніе, также присутствовалъ бы на этомъ обѣдѣ, еслибъ не сдѣлался жертвой неожиданнаго приключенія.

Хотя избиратели министерской партіи должны были надеяться, что кандидатъ ихъ восторжествуетъ, однакожь начало обеда было холодно и молчаливо. Всѣ ѣли и пили очень-много, но говорили весьма-мало. Кромѣ хозяевъ дома и гостей, сидѣвшихъ возлѣ нихъ, всѣ говорили тихимъ голосомъ, отрывисто и иногда съ таинственнымъ видомъ; некоторые изъ гостей были не въ духѣ, другіе озабочены.

Какъ человѣкъ умный и опытный, г. де-Буажоли тотчасъ понялъ, что причиной холодности или, лучше сказать, общей озабоченности, былъ пріездъ маркиза де-Шатожирона. По неожиданному и пагубному случаю, торжественный пріездъ подавлялъ тяжестію всей своей публичной пышности тихій, уединенный обѣдъ правительственнаго кандидата. Очевидно было, что, благодаря нѣкоторымъ щедротамъ, искусно расточеннымъ, маркизъ пріобрѣлъ расположеніе большинства шатожиронскаго народонаселенія; и, какъ обыкновенно бываетъ въ подобныхъ случаяхъ, торжество маркиза навело на приверженцевъ его политическаго соперника нѣкотораго рода упыніе, готовое обратиться даже въ отчаяніе.

Г. де-Буажоли, поддерживая довольно-незначительный разговоръ, не пропускалъ мимо ушей ни одного чужаго слова и услышалъ, какъ одинъ изъ чиновниковъ при кадастре таинственно шепнулъ своему сосѣду:

— Я узналъ отъ достовѣрныхъ людей, что если министръ падетъ, то маркизъ де-Шатожиронъ будетъ тотчасъ же произведенъ въ пэры Франціи, или, по-крайней-мѣрѣ, въ префекты.

— Стало-быть, тѣ, отвѣчалъ сосѣдъ, другой чиновникъ: — которые подадутъ голосъ противъ него, могутъ раскаяться въ-послѣдствіи…

— Непремѣнно.

— Гм! надобно подумать.

Считаемъ излишнимъ напоминать, что въ 1836 году тогдашнему министру, въ-самомъ-дѣлъ, грозило паденіе, какъ это обыкновенно случается, по-крайней-мѣрмѣ, разъ въ годъ; но въ тотъ годъ министръ точно былъ смѣненъ. Слѣдовательно, кто хоть нисколько изучалъ породу чиновниковъ, тотъ легко можетъ представить себя, какое впечатлѣніе на нихъ производитъ простое предположеніе: если министерство падетъ?

Что касается до того, что маркизъ де-Шатожиронъ могъ тотчасъ сдѣлаться пэромъ или даже префектомъ, то это нелѣпость, которую всѣ, однакожь, повторяли открыто и даже, какъ мы сейчасъ видѣли, повторяли за столомъ его политическаго соперника, поддерживаемаго самимъ правительствомъ. Г. дѣ-Буажоли понялъ, какъ опасно было дать распространиться подобному слуху, и тотчасъ же рѣшился разогнать охлажденіе, которому подверглась большая часть избирателей.

Въ-слѣдствіе этого онъ прямо и смело заговорилъ о великомъ событіи того дня, пріезде маркиза и торжественномъ пріемѣ, сдѣланномъ ему частію жителей селенія. Зная, что вернейшее орудіе для уничтоженія очарованія, которымъ окружаетъ себя противникъ, есть насмѣшка, онъ сталъ безжалостно подшучивать надъ главными лицами, принимавшими участіе въ торжествѣ. Ни тога мирнаго судьи, ни шарфъ мэра, не защитили этихъ важныхъ сановниковъ отъ его насмѣшекъ, и только присутствіе барона де-Водре заставляло его нисколько щадить самого маркиза де-Шатожирона.

Въ этой сатирической выходкѣ, г. де-Буажоли нашелъ себе помощника, хотя и не очень-остроумнаго, но за то чрезвычайно-ревностнаго, въ сборщикѣ податей, показывавшемъ во всѣхъ случаяхъ неограниченную преданность министру, которому былъ обязанъ своимъ мѣстомъ. Но съ нимъ случилось то же, что обыкновенно случается съ подчиненными, подражающими высшимъ: на то, чего г. де-Буажоли коснулся слегка, Просперъ Шавле опустилъ тяжелую лапу, когти которой казались ему чрезвычайно-острыми, и — провалился.

Г. де-Водре слушалъ молча и совершенно-равнодушно довольно-острыя шутки совѣтника префектуры; но при первой, весьма-грубой шутке сборщика податей, относившейся прямо къ его племяннику, маркизу де-Шатожирону, онъ наклонился къ г-жѣ Гранперренъ и шепнулъ ей на ухо:

— Позвольте мнѣ, сударыня, напомнить г-ну Шавле, что онъ здѣсь за вашимъ столомъ, а не въ трактирѣ.

Хотя это было очень-непріятно Клариссѣ, она, однакожь, не могла отказать сельскому дворяннну въ позволеніи, безъ котораго онъ, вѣроятно, обошелся бы, въ случаи отказа.

— Любезный баронъ, сказала она ему вполголоса: — вы знаете, что у меня вы имѣете право говорить, что вамъ угодно; только, пожалуйста, не слишкомъ обижайте бѣднаго сборщика; остроты его такъ не остры, что не заслуживаютъ, чтобъ вы, баронъ, возражали на нихъ.

Баронъ поклонился хозяйки, какъ-бы благодаря ее за позволеніе, неохотно и непроизвольно данное, и тотчасъ же напалъ на слишкомъ-ревностнаго чиновника.

— Господинъ Просперъ Шавле, сказалъ онъ громкимъ голосомъ, обращаясь черезъ столъ къ сборщику податей, сидѣвшему по другую сторону: — ваши шутки кажутся мнѣ тѣмъ болѣе неумѣстными, что, кромѣ моего племянника, необращающаго на нихъ большаго вниманія, они падаютъ прямо на вашу сестрицу: она сама принимала участіе въ церемоніи, надъ которою вы такъ мило остритесь, и подносила корзинку съ цвѣтами маркизѣ де-Шатожиронъ, моей племянницѣ.

— Господинъ баронъ, проговорилъ сборщикъ податей, сильно-оторопввъ: — право, я не знаю… дѣйствительно ли сестра моя принимала участіе…

— Перестаньте запираться, господинъ Просперъ Шавле, прервалъ его сельскій дворянинъ, смвясь иронически: — никто не повѣритъ вамъ.

— Однакожь, г. баронъ…

— Перестаньте! вы такой глубокій политикъ, что не позволите своей сестрицѣ дѣйствовать по собственному произволу и вы ничѣмъ не разувѣрите меня, что сегодняшній поступокъ вашей сестрицы не былъ предварительно условленъ между вами.

— Повѣрьте… господа…

— Кто осмѣлится сказать послѣ этого, что мы живемъ не въ вѣкѣ прогресса! продолжалъ баронъ, снова перебивъ рѣчь смутившагося сборщика податей и осмотрѣвшись взглядомъ, исполненнымъ сарказма: — встарину одни только знатные вельможи употребляли утонченную политику, состоявшую въ томъ, что одинъ братъ сражался въ одной, а другой въ другой арміи, чтобъ въ случаѣ нужды и тотъ и другой могли имѣть защитниковъ; а ныньче г. Просперъ, мадмуазель Урсула Шавле, не пользyющіася ни герцогскимъ, ни графскимъ титломъ, сама постигла эту великую науку, потому — что пока братъ, здѣсь присутствующій, служитъ королю, сестра его служитъ лигѣ за столомъ г. де-Шатожирона, и все это съ обоюднаго согласія. Я, съ своей стороны, нахожу это прекраснымъ и готовъ, если хозяйка позволитъ, провозгласить за десертомъ тостъ въ честь умной четы, напоминающей намъ обычаи и нравы старинныхъ вельможъ.

У Проспера Шавле были между гостями враги; да и у какого сборщика податей нѣтъ ихъ? За иронической выходкой барона послѣдовалъ общій, громкій смѣхъ, мало умѣряемый даже уваженіемъ къ хозяевамъ дома. Что же касается до бѣдняка, навлекшаго себѣ своею неосторожностью такой рѣзкій урокъ, то, раскраснѣвшись, сконфузившись и молча перенося обиду, потому-что г. Гранперренъ знакомъ заставилъ его не возражать, онъ съузился, съёжился и готовъ былъ совершенно сплюснуться на стулѣ, какъ мѣшокъ, изъ котораго высыпаны сѣмена.

— Каковъ нашъ кабанъ? шопотомъ спросила г-жа Гранперренъ у своего сосѣда съ лѣвой стороны.

— У него зубъ остёръ, отвѣчалъ г. де-Буажоли съ саркастическимъ спокойствіемъ, которымъ отличались мѣткія остроты князя Талейрана.

— Вы не унываете?

— Я никогда не унываю, сударыня, вы сейчасъ убѣдитесь въ этомъ…

— Стало-быть, вы не отказались отъ своего намѣренія?

— Послѣ обѣда я нападу на дикаго звѣря, хотя бы мнѣ пришлось подвергнуться одинакой участи съ бѣднымъ сборщикомъ податей.

Обѣдъ продолжался еще долѣе часа, потому-что въ провинціи нескоро встаютъ изъ-за стола; но наконецъ наступила минута, когда хозяйка дома могла, не измѣняя законамъ никакого гостепріимства, подняться съ своего мѣста. Вслѣдъ за нею всѣ гости перешли изъ столовой на террасу, находившуюся между садомъ и домомъ, куда тотчасъ же былъ поданъ кофе.

Г. де-Буажоли не хотѣлъ далѣе отлагать своей аттаки. Воспользовавшись минутой, когда гости раздѣлились на нѣсколько группъ, онъ, съ чашкой кофе въ одной и золотой ложечкой въ другой рукѣ, пошелъ къ г. де-Водре, никогда непившему кофе и направлявшемуся къ г-жѣ Гранперренъ, сѣвшей на скамьѣ на одномъ концѣ террасы.

X.
Ловля голосовъ.

Сельскій двоpянинъ, увидѣвъ приближавшагося къ нему г. де-Буажоли, на котораго онъ до-сихъ-поръ не обращалъ, повидимомy, никакого вниманія, принялъ серьёзный видъ, не сдѣлавъ, однакожь, ни малѣйшаго покушенія избѣгнуть аттаки, видимо ему угрожавшей.

— Господинъ баронъ, сказалъ ему совѣтникъ префектуры съ сладкою, свойственною ему вѣжливостью, увеличенною еще затруднительными обстоятельствами, въ которыхъ онъ находился: — я бы желалъ быть представленнымъ вамъ г. Гранперреномъ; но такъ-какъ нашъ почтенный хозяинъ забылъ исполнить это, то позвольте мнѣ исправить его ошибку и самому рекомендовать себя.

Г. де-Водре не отвѣчалъ ни слова и только холодно кивнулъ головою.

— Хоть я уже и имѣлъ честь встречаться съ вами, продолжалъ г. де-Буажоли, не обращая вниманія на холодность барона: — однакожь сомнѣваюсь, чтобъ вы помнили мою фамилію.

— Помню, отвѣчалъ баронъ сухо.

— Арманъ де-Буажоли…

— Совѣтникъ маконской префектуры. Вы видите, милостивый государь, что я очень-хорошо васъ знаю, и вы напрасно повторяете мнѣ свою фамилію.

— Если у васъ такая прекрасная память, возразилъ избирательный маклеръ, продолжая улыбаться: — то вы, вероятно, не забыли также, по какому случаю мы встретились въ прошломъ году?

— Признаться сказать, отвѣчалъ сельскій дворянинъ, ни мало нерасположенный къ сближенію: — я такъ мало обратилъ вниманія на эту встрѣчу, что причина ея не могла остаться у меня въ памяти.

— Это было въ Шароллѣ, г. баронъ, въ последнее собраніе сельскихъ хозяевъ.

— Можетъ-быть.

— Я заступалъ тогда место моего префекта, находившагося въ то время въ отпуску, въ Париже.

— Можетъ-быть; но я не обратилъ на это вниманія.

— Очень-хорошо понимаю, что вы и не могли сохранить воспоминанія о нашей встрѣче; что же касается до меня, то одно обстоятельство запечатлело его въ моей памяти.

— Какое обстоятельство?

— Весьма-лестное для васъ, г. баронъ: я говорю о трехъ преміяхъ, полученныхъ вами въ это собраніе.

— Я получилъ только двѣ.

— Только две? Все равно, эти две стоютъ трехъ, потому-что одну изъ нихъ вамъ поднесли за новый плугъ вашего изобрѣтенія, а другую за ваши столь же умные, какъ и удачные труды касательно улучшенія породы быковъ: образцы, представленные вами въ конкурсѣ, были въ-самомъ-дѣлѣ изумительны.

— Вы опять ошибаетесь и вдвойнѣ, г. де-Буажоли, отвечалъ г. де-Водре, не обращавшій вниманія на пристрастную лесть совѣтника префектуры и ненуждавшійся для того въ воскѣ, которымъ Улиссъ приказалъ своимъ матросамъ заткнуть уши, проѣзжая мимо Острова-Сиренъ: — во-первыхъ, я не имѣю ни малѣйшаго намѣренія подражать Триптолему изобретеніемъ плуговъ: вся моя заслуга состоитъ въ томъ, что для возделыванія своей земли я выбралъ по моему мнѣнію лучшіе изъ существующихъ уже плуговъ — плугъ Гранже для глубокой запашки и плужокъ Артура Юнга для легкой запашки; следовательно, премію дали моему здравому смыслу, избравшему два орудія, о которыхъ я вамъ сейчасъ говорилъ, и получившему съ помощію изъ прекрасные результаты, а не воображенію, которое, признаюсь, никогда у меня не отличалось особымъ творчествомъ. Что же касается до образцовъ, представленныхъ мною на конкурсъ, то быки, показавшіеся вамъ столь изумительными, были не что иное, какъ скромные бараны, улучшеніемъ породы которыхъ я точно занимался.

— Быки, бараны, сказалъ г. де-Буажоли, принужденно смѣясь: — это все равно, что Borgia и orgia въ драме Виктора Гюго; разница не такъ велика. Да, да, теперь помню, прибавилъ онъ серьёзно: — что ваши превосходные мериносы доставили вамъ вторую премію.

— Въ третій разъ ошибаетесь. Имѣніе мое не такъ обширно, чтобъ я могъ доставить баранамъ испанской породы разнообразный подножный кормъ, безъ котораго редко благоденствуютъ эти животныя, отъ природы непостоянныя; следовательно, мои превосходные мериносы просто дижонскіе и шевіотскіе бараны, которыхъ мнѣ удалось пріучить къ климату, и порода которыхъ улучшилась съ-техъ-поръ, какъ мне пришла мысль случить ихъ съ саксонской породой.

— Долго ли это будетъ продолжаться? думалъ совѣтникъ префектуры: — до-сихъ-поръ аттака моя такъ же неудачна, какъ толста шкура у этого носорога. Первый мой приступъ оказался негоднымъ; попробую другой.

Г. де-Водре опять поклонился, какъ-бы намереваясь прекратить разговоръ.

— Господинъ баронъ, поспѣшно сказалъ г. де-Буажоли: — кстати о собраніи сельскихъ хозяевъ… Вы, вероятно, помните, какую жалкую роль игралъ на этомъ собраніи вашъ подпрефектъ?

— Я считалъ васъ другомъ г-на Дериво? сказалъ сельскій дворянинъ ледянистымъ тономъ.

— Другомъ? никогда! Онъ только мой сослуживецъ, презрительно возразилъ совѣтникъ префектуры. — Еслибъ я былъ другомъ г. Дериво, то не хохоталъ бы такъ отъ души послѣ маленькаго урока, который вы дали ему въ полномъ собраніи. Славный, меткій былъ урокъ… ха, ха, ха! и теперь смѣшно, какъ вспомню.

— Я не знаю, сударь, о какомъ урокѣ вы говоpите, сказалъ баронъ, котораго холодное и серьёзное лицо оставалось неумолимымъ и ни однимъ движеніемъ не разделяло принужденной веселости г. де-Буажоли.

— Какъ! вы не помните? Это было въ полномъ собраніи членовъ комитета; разговаривали; разумеется, о сельскомъ хозяйствѣ вообще и о лучшихъ средствахъ откармливанія скота въ-особенности. Вы заговорили, г. баронъ, и въ рѣчи, исполненной благоразумія и опытности, разобрали различныя системы кормленія, преимущественно выхваляя овощную систему. Да вы помните!..

— Очень-неясно.

— Вы нѣсколько разъ произнесли слово „морковь“: это было весьма-естественно; не смотря на то, повтореніе этого слова заставило улыбнуться г. Дериво, имѣющаго притязаніе на остроту, и онъ позволилъ себѣ сдѣлать одному изъ своихъ сосѣдей замѣчаніе, иронически относившееся къ употребленному вами слову. Тогда вы выпрямились и приняли гордый видъ (съ вами шутить плохо, когда вы пріймете этотъ видъ: бѣдный сборщикъ податей Шавле сейчасъ въ томъ убѣдился); и такъ, принявъ величественый видъ и придавъ лицу своему выраженіе презрительной ироніи, вы обратились къ господину Дериво и, смотря ему прямо въ глаза, сказали (вотъ какъ теперь помню!): „Господинъ подпрефектъ, бѣдный поселянинъ не обязанъ быть краснорѣчивымъ; лишь бы онъ не оскорблялъ никого и говорилъ ясно, удобопонятно, ему можно позволить называть вещи настоящимъ ихъ именемъ, не прибѣгая къ поэтическимъ перифразамъ, нѣсколько устаревшимъ со временъ аббата Делиля. Предоставляя вамъ краснорѣчіе безъ дѣла, прошу позволенія говорить о дѣлѣ безъ краснорѣчія.“ — Ха, ха, ха! всѣ разразились громкимъ смѣхомъ.

— Если я и сказалъ что-нибудь подобное г-ну Дериво, то теперь нахожу эту шутку весьма неостроумною, отвѣчалъ баронъ съ прежнею непоколебимою холодностью: — и незаслуживающею чести, которую вы ей дѣлаете, вспоминая о ней.

— Неостроумною! вскричалъ г. де-Буажоли, проворно возмутившись противъ неумѣренной скромности сельскаго дворянина: — позвольте вамъ замѣтить, что это была не только колкая острота, сказанная кстати, но настоящій ударъ палицей бѣдному подпрефекту, который, какъ всѣмъ извѣстно, такъ же мало отличается краснорѣчіемъ, какъ и знаніемъ дѣла. Ха, ха, ха! Бѣдный г. Дериво!.. И это вы называете неостроумной шуткой! Я же утверждаю, что она удивительно-колка и приправлена настоящею аттическою солью! Ха, ха, ха!

Совѣтникъ префектуры опять захохоталъ, въ надеждѣ, что заставитъ, наконецъ, и барона принять участіе въ своѣй веселости, но ошибся въ разсчетъ; за неимѣніемъ отголоска, и его притворный смѣхъ вскорѣ унялся.

Г. де-Водре преспокойно дождался окончанія смѣха; потомъ пристально посмотрѣлъ на г. де-Буажоли, и въ то же время тонкая, насмѣшливая улыбка оживила холодное, серьёзное выраженіе лица его.

— Г. де-Буажоли, сказалъ онъ спокойно: — долго ли вы намѣрены продержать меня здѣсь на одномъ мѣстѣ?

— Продержать васъ, г. баронъ? вскричалъ совѣтникъ префектуры, на лице котораго не было уже ни слѣда прежней веселости.

— Послушайте: поставьте чашку, потому-что кофе вашъ, вѣроятно, давно простылъ, и пойдемте въ паркъ; тамъ удобнѣе разговаривать, нежели на этой террассѣ, гдѣ взоры всѣхъ обращены на насъ.

Въ-самомъ-дѣлѣ, не только г-жа Гранперренъ и мужъ ея, но и большая часть гостей съ любопытствомъ слѣдили за двумя главными лицами этого собранія, съ нетерпѣніемъ ожидая результата разговора ихъ.

Г. де-Буажоли поспѣшилъ отдать слугѣ почти-полную чашку кофѣ и пошелъ за барономъ, направившимъ шаги къ каштановой аллеѣ. Далеко не доходя до нея, они уже на столько отдѣлились отъ гостей, что могли продолжать разговоръ не опасаясь нескромныхъ ушей.

— Теперь поговоримъ, сказалъ баронъ, прервавъ молчаніе, длившееся съ-тѣхъ-поръ, какъ они сошли съ террассы: — но, во-первыхъ, позвольте мнѣ сдѣлать вамъ небольшой вопросъ.

— Извольте говорить, г. баронъ.

— Онъ можетъ показаться вамъ довольно-неумѣстнымъ, потомучто школьникъ можетъ отвѣчать на него, между-тѣмъ, какъ вы человѣкъ весьма-образованный; но прошу васъ взять въ соображеніе, что я самъ бѣдный поселянинъ, съ-давнихъ-поръ отъвыкшій отъ свѣтскаго обхожденія…

— Господинъ баронъ, прервалъ его совѣтникъ, принужденно улыбаясь: — если вы начинаете съ того, что называете себя бѣднымъ поссляинномъ, такъ вѣроятно намѣрены сказать мнѣ какую-нибудь колкость; я вѣдь очень-хорошо помню, что такимъ же вступленіемъ вы начали, когда отдѣлали бѣднаго Дериво.

— Оставимте г-на Дериво въ покоѣ и возвратимтесь къ моему вопросу. Вы, вѣроятно, читали басню о воронѣ и лисицѣ?

— Читалъ, отвѣчалъ г. де-Буажоли, стараясь удержать на своемъ лицѣ веселое выраженіе.

— По вашей улыбкѣ вижу, что вы уже угадали примененіе, которое я хочу сдѣлать. Но на всякій случай я объясню вамъ свою мысль: у васъ, безспорно, столько же ума, хитрости и краснорѣчія, какъ у кумушки-лисы; но скажите мнѣ, ради Бога, что могло васъ заставить думать, что я съ своей стороны такъ же глупъ и тщеславенъ, какъ ворона?

— Э, Боже мои! сказалъ совѣтникъ префектуры съ принужденной улыбкой: — повѣрьте, г. баронъ, у меня нѣтъ ни малѣйшей охоты съѣсть вашъ сыръ.

— Напротивъ, напротивъ; по-крайней-мѣрѣ, если вы сами не хотите съѣсть его, такъ вамъ было бы очень-пріятно подарить его нашему достойному хозяину, г. Гранперрену, потому-что мой сыръ, для поясненія аллегоріи, есть не что иное, какъ голоса избирателей этого кантона, на которыхъ я, по вашему болѣе или менѣе основательному мнѣнію, имѣю нѣкоторое вліяніе.

— Вотъ такъ-то гораздо-лучше! вскричалъ г. де-Буажоли съ выраженіемъ прямой откровенности: — я очень-неловко кружился около главнаго вопроса и чрезвычайно вамъ благодаренъ, г. баронъ, что вы положили конецъ моимъ неудачнымъ эволюціямъ, сами приступивъ прямо къ дѣлу, о которомъ я желалъ переговорить съ вами. Да, признаюсь откровенно, живѣйшее мое желаніе, не смѣю говорить надежда — упрочить за г. Гранперреномъ пособіе вашего значительнаго и вполнѣ-заслуженнаго вліянія.

— Подумали ли вы о томъ, г. де-Буажоли, что одинъ изъ противниковъ г. Гранперрена, маркизъ де-Шатожиронъ, мой племянникъ?

— Смѣшно было бы, еслибъ я не подумалъ объ этомъ.

— И, не смотря на то, вы стараетесь склонить меня на свою сторону?

— Я уже имѣлъ честь говорить вамъ, что въ настоящую минуту это мое живѣйшее желаніе.

— Однако вы должны же понимать, что еслибъ я захотѣлъ вмѣшаться въ дѣло, такъ скорѣе всего сталъ бы дѣйствовать въ пользу моего племянника.

— Признаюсь, я подумалъ бы это о всякомъ другомъ, а не о г. баронѣ де-Водре.

— Отъ-чего же такое исключеніе въ мою пользу?

— Отъ-того, что баронъ де-Водре самъ человѣкъ исключительный, преданный, благородный, постоянный въ своихъ чувствахъ, неизмѣняющій своихъ правилъ, вѣрный своей партіи, не смотря на паденіе ея, — словомъ, человѣкъ…

— Вы опять принялись за басню, сухо прервалъ его сельскій дворянинъ.

Не смотря на увѣренность въ себѣ, г. де-Буажоли нѣсколько смутился.

— Г. баронъ, продолжалъ онъ послѣ минутнаго молчанія: — съ вами въ-самомъ-дѣлѣ очень-трудно разговаривать. При первомъ словѣ, похожемъ на похвалу, вы отскакиваете, какъ пугливый конь. Развѣ я виноватъ въ томъ, что въ-отношеніи къ вамъ истина похожа на лесть?

— Еще! сказалъ г. де-Водре съ сардонической улыбкой: — сдѣлайте одолженіе, кумушка-лиса, оставьте въ покоѣ мои перышки и объясните мнѣ причину, подавшую вамъ поводъ думать, что я покину своего племянника въ пользу г. Гранперрена?

— Я объяснюсь ясно и категорически, отвѣчалъ г. де-Буажоли съ отчаянною рѣшимостью несчастнаго игрока, ставящего весь остатокъ своего состоянія на одну карту. — Вы, г. баронъ, легитимистъ; въ 1830 году вы вышли въ отставку, чтобъ не присягать въ вѣрности нынѣшиму правительству, и по той же причинѣ вы никогда не появлялись на выборахъ. Итакъ, не можетъ быть, чтобъ вы смотрѣли безъ величайшаго неудовольствія на поступокъ г. маркиза де-Шатожирона, готоваго сойдти съ пути, по которому онъ шелъ до-сихъ-поръ по вашимъ слѣдамъ, и присоединиться къ новому порядку вещей. Вотъ что заставляетъ меня думать, что вы не только не будете помогать ему въ поступкѣ, который мнѣ не приходится порицать, но который въ вашихъ глазахъ долженъ равняться измѣнѣ, но, напротивъ, употребите всѣ средства помѣшать ему; и вотъ, изъ этого-то весьма-логическаго разсужденія вывожу я заключеніе, что вы не откажетесь содѣйствовать выбору нашего кандидата. Откровенно признаюсь, — впрочемъ, вы сами знаете, — что въ эту минуту все зависитъ отъ васъ однихъ. Если вы поддержите своего племянника, или даже если останетесь нейтральнымъ, мы будемъ побѣждены; если жь вы дадите намъ свои голоса, то маркизъ будетъ побѣжденъ и, слѣдовательно, по неволѣ останется на пути, на которомъ вы удерживали его шесть лѣтъ. Итакъ, вотъ въ чемъ разрѣшается весь вопросъ для васъ: или вы сохраните блескъ непорочной вѣрности имени Шатожирона, или запятнаете прошедшее его, позволивъ ему явиться въ тюильрискихъ спискахъ. Отъ васъ зависитъ избрать то или другое… Ну, что, г. баронъ? прибавилъ совѣтникъ, вперивъ въ стараго дворянина тонкій, проницательный взглядъ: — довольны ли вы теперь? Назовете ли вы меня еще льстецомъ? Обвините ли въ неискренности? Все ли я кумушка-лиса?

— Болѣе, нежели прежде, чортъ возьми! вскричалъ г. де-Водре сердито: — потому-что теперь вы нашли настоящее средство выманить у меня сыръ.

— Въ-самомъ-дѣлѣ? сказалъ г. де-Буажоли, не будучи въ состояніи скрыть радости.

— Не торжествуйте еще! отвѣчалъ баронъ, замѣтивъ невольное его движеніе: — я ничего не обѣщаю, не беру на себя никакихъ обязательствъ. Скажу вамъ только, что я самъ разсматривалъ уже вопросъ съ той точки зрѣнія, съ которой вы сейчасъ представили мнѣ его съ свойственною вамъ ловкостью, и что я еще серьёзно подумаю. Однимъ словомъ — я увижу!

— Но вѣдь я долженъ ѣхать завтра, замѣтилъ г. де-Буажоли вкрадчивымъ голосомъ: — и если бъ вы подали мнѣ малѣйшую надежду…

— Вы уѣдете, но г. Гранперренъ останется; мнѣ кажется, это главное, отрывисто перебилъ его сельскій дворянинъ.

— Разумѣется! но еслибъ передъ отъѣздомъ я былъ увѣренъ, то…

— Повторяю вамъ: я подумаю.

Господинъ де-Буажоли увидѣлъ по лицу барона, внезапно принявшему холодное и серьёзное выраженіе, что неосторожно было бы долѣе настаивать, и что, домогаясь совершеннаго успѣха, онъ могъ лишиться выгодъ одержанной имъ полупобѣды.

— Дѣло ладится, подумалъ онъ: — и я могу теперь предоставить г-жѣ Гранперренъ, женщинѣ, по-видимому, весьма-хитрой, заботу о счастливомъ его окончаніи.

Баронъ и совѣтникъ поворотили къ дому и прошли нѣсколько шаговъ молча.

— Господинъ баронъ, сказалъ минуту спустя совѣтникъ префектуры, улыбаясь: — такъ-какъ мы теперь почти условились, то меня нельзя будетъ обвинить въ томъ, что я хотѣлъ подкупить васъ (что, впрочемъ, считаю невозможнымъ), и мнѣ очень хочется сдѣлать вамъ маленькій подарокъ.

— Подарокъ! повторилъ г. де-Водре, серьёзно посмотрѣвъ на совѣтника.

— О! успокойтесь; подарокъ мой ни въ какомъ отношеніи не можетъ оскорбить васъ, и я даже надѣюсь, что вы пріймете его съ удовольствіемъ.

Совѣтникъ префектуры вынулъ изъ кармана довольно-большой запечатанный пакетъ и подалъ его г-ну де-Водре со всею граціозностью, къ которой онъ былъ способенъ.

— Этотъ пакетъ адресованъ на имя мэра Амудрю, сказалъ баронъ, прочитавъ на конверта имя почтеннаго администратора.

— Все равно, вы можете его распечатать.

— Распечатать чужое письмо?

— Отъ-чего же нѣтъ, если на немъ печать префектуры, и если во мнѣ вы видите представителя этой префектуры?

— Правда, отвѣчалъ г. де-Водре и, не колеблясь болѣе, разломалъ печать и вынулъ двѣ бумаги въ четверо сложенныя: одна изъ нихъ была копія съ указа короля, даровавшаго, или, лучше-сказать, возвратившаго деревнѣ Шатожиронъ-ле-Вьель названіе общины; другая была приказъ маконскаго префекта мэру Амудрю немедленно приступить къ исполненію помянутаго указа составленіемъ списка новыхъ общинныхъ избирателей.

Пробѣжавъ эти двѣ бумаги, г. де-Водре въ свою очередь вынулъ изъ кармана письмо, принесенное Рабюссономъ, и съ насмѣшливой улыбкой показалъ его совѣтнику.

— Ваша новость немножко устарѣла, сказалъ онъ: — я знаю ее съ утра.

— Если мнѣ не удалось предупредить вашего услужливаго корреспондента, возразилъ г. де-Буажоли съ замѣтной досадой: — такъ позвольте мнѣ, по-крайней-мѣръ, искренно васъ поздравить…

— Искренно? можетъ-быть; но ужь наверное неожиданно, сказалъ баронъ насмѣшливо.

— Отъ-чего же?

— Отъ-того, что цѣлые два года ваша префектура употребляла всѣ усилія, чтобъ помѣшать мнѣ»

— Увѣряю васъ, г. баронъ, вы въ совершенномъ заблужденіи: подпрефектъ Дериво одинъ мѣшалъ вамъ; но въ Маконѣ…

— Въ Маконѣ, какъ и въ Шароллѣ, администрація всегда была противъ меня, что, впрочемъ, ни мало не помѣшало мнѣ, какъ вы сами изволите видѣть. Разумѣется, вы поступаете очень-искусно, стараясь теперь приписать себѣ заслугу весьма-важной для меня побѣды, одержанной мною надъ вами; но, къ-сожалѣнію, я имѣю слишкомъ-вѣрныя, положительныя свѣдѣнія, избавляющія меня отъ всякой признательности. Итакъ, прошу покорно замѣтить, г. совѣтникъ, что мы остаемся рѣшительно въ тѣхъ же отношеніяхъ другъ къ другу, въ какихъ находились до этого разговора; я вамъ ничѣмъ не обязанъ и не хочу быть обязаннымъ; также и вы не должны считать себя обязаннымъ мнѣ, если, по причинамъ, совершенно лично до меня касающимся, я рѣшусь поддержать кандидатство г. Гранперрена.

— Ворчи, кабанъ, ворчи! проговорилъ про-себя г. де-Буажоли: — чтобъ получить твои голоса, я позволю тебѣ даже укусить меня.

Минуту спустя, баронъ и совѣтникъ воротились на террасу, гдѣ появленіе ихъ произвело общее движеніе любопытства, неполучившаго, однакожь, удовлетворенія, ибо они тотчасъ же разошлись. Господинъ де-Водре сѣлъ на скамью возль Викторины, а г. де-Буажоли подошелъ къ г-жѣ Гранперренъ.

— Ну, что? спросила она тихо, съ боязненнымъ ожиданіемъ.

— Сударыня, отвѣчалъ улыбаясь избирательный маклеръ: — я ранилъ звѣря, но онъ еще живъ; вамъ остается добить его.

— Я беру это на себя, сказала Кларисса, когда г. де-Буажоли вкратцѣ разсказалъ ей положеніе дѣла.

XI.
Клубъ Коня-Патріота.

Въ замкѣ, празднество по случаю пріѣзда маркизы де-Шатожиронъ не было ничѣмъ трушено, и малѣйшія подробности его имѣли такой успѣхъ, какого могъ только ожидать мирный судья, главныя его распорядитель.

Обѣдъ, данный за столомъ самихъ владѣтелей замка сановникамъ и главнымъ лицамъ селенія; обѣдъ менѣе утонченный, но все-таки роскошный и изобильный, данный пожарной командѣ подъ палаткой, нарочно для этой цѣли поставленной и украшенной лентами шатожиронскихъ цвѣтовъ; сельскій балъ на террасѣ, разныя игры въ садахъ, довольно-красивый фейерверкъ, пущенный вечеромъ на концѣ луга, за которымъ начинается паркъ — все удалось лучше, нежели даже надѣялся распорядитель празднества.

Осыпаемый со всѣхъ сторонъ комплиментами за отличный успѣхъ всѣхъ его распоряженій, г. Бобилье одержалъ за дессертомъ еще болѣе-лестную побѣду, относившуюся уже лично къ нему. На зло недовольной минѣ пастора Доммартена и не смотря на насмѣшки, произносимыя вполголоса г-жею де-Бонвало и виконтомъ Ланжеракомъ, сидѣвшими рядомъ, куплеты, которые пропѣлъ мирный судья съ дребезжащимъ отъ энтузіазма голосомъ, удостоились повторенія, и молодая маркиза, сравниваемая то съ Гебой, то съ Венерой или Минервой, въ отплату за эту миѳологическую любезность провозгласила тостъ за здоровье семидесятилѣтняго поэта, выразивъ притомъ надежду, что онъ проживетъ еще столько, что будетъ крестнымъ отцомъ перваго ребенка Полины, которой въ то время не было еще шести мѣсяцевъ.

— Послѣ настоящего дня, который я не сравню ни съ однимъ днемъ въ моей жизни, отвѣчалъ г. Бобилье, тронутый до слезъ: — это будетъ лучшій день, и если я доживу до него, то воскликну подобно старцу Симеону: Nunc dimittis servum tuum, Domine!

Нѣтъ счастія безъ облачка; къ ночи, неожиданный и сильный дождь загасилъ иллюминацію, послѣдовавшую за фейерверкомъ; но все въ тотъ день удалось такъ хорошо, что на эту непріятность не обратили большаго вниманія.

Въ девять часовъ вечера на площади замка, шумной во весь день, наступила тишина и спокойствіе; дождь гасилъ послѣднія плошки, поставленныя вокругъ тріумфальной арки, вдоль фасада мирнаго-суда, передъ портикомъ церкви и на окнахъ нѣкоторыхъ домовъ частныхъ лицъ, содѣйствовавшихъ торжественности празднества. Насупротивъ замка, черта домовъ, посреди которыхъ находилась и гостинница Коня-Патріота, была погружена въ глубокій мракъ, перерѣзанный только передъ гостинницей большимъ фонаремъ, висѣвшимъ возлѣ вывѣски и скрипѣвшимъ на заржавленной петлѣ.

Изрѣдка какой-нибудь шатожиронскій гражданинъ, осторожно пробиравшійся во мракъ, подходилъ къ двери гостинницы Туссена-Жиля и стучался; но хотя, по обыкновенному назначенію своему, входъ въ этотъ домъ былъ общій, въ настоящій вечеръ туда впускались посѣтители только послѣ военной рекогносцировки въ полурастворенную дверь.

Корридоръ, примыкавшій къ лѣстницѣ перваго этажа гостинницы, раздѣлялъ нижній на двѣ почти-равныя части. Съ одной стороны находилась кухня и каморка, гдѣ спала мариторна, управлявшая кухней; съ другой стороны былъ входъ въ довольно-обширную столовую, за которой находилась другая, гораздо-меньшая комната, единственное окно которой выходило на задній дворъ.

Въ этой комнатѣ, удаленной отъ улицы на столько, что оттуда нельзя было ни слышать, ни видѣть, что въ ней происходило, собралось около полудюжины шатожиронскихъ гражданъ, между которыми мы уже знаемъ двухъ или трехъ; они сидѣли около круглаго стола, покрытаго старымъ ковромъ; двѣ свѣчи въ мѣдныхъ подсвѣчникахъ горѣли тускло, потому-что давно уже никому не приходило на умъ снять съ нихъ. Впрочемъ, на столѣ не было ни стакановъ, ни картъ, ни косточекъ, ни бутылокъ; это многозначительное уединеніе и таинственный жаръ, съ которымъ бесидовали граждане, служили доказательствомъ, что они собрались совсѣмъ не съ тою цѣлію, съ какою обыкновенно собираются посѣтители гостинницъ.

— Повторяю вамъ, что это вѣрно, говорилъ вполголоса полный, краснощекій юноша, въ которомъ читатель узнаётъ секретаря Вермо, адьютанта, но ужь никакъ не друга мирнаго судьи.

— А я повторяю, что мои свѣдѣнія еще вѣрнѣе, отвѣчалъ тѣмъ же голосомъ другой собесѣдникъ, мясникъ Готро, которому въ то же утро ученый трактирщикъ далъ такой поучительный урокъ въ геральдикѣ.

— Я узналъ это отъ кухарки старой Бержре, возразилъ писарь настойчиво: — ей сказала хозяйка ея, сама видѣвшая все собственными глазами.

— А я, возразилъ мясникъ съ такою же настойчивостью: — встрѣтилъ сегодня вечеромъ рыбака Лавернье, который быль на берегу, когда происходило все дѣло.

— Пусть говоритъ сперва Вермо, сказалъ толстякъ въ выдровой шапкѣ, занимавшій, по-видимому, должность президента въ отсутствіе Туссена-Жиля.

— Да, пусть говоритъ Вермо, прибавили вмѣстѣ двое или трое изъ присутствующихъ.

Секретарь, или лучше, писарь Вермо, ничто въ родѣ непатентованнаго судебнаго маклера, принимавшаго сложный титулъ чиновника-законовѣдца и дерзавшаго рѣшать трудные вопросы, пользовался въ клубѣ Коня-Патріота гораздо-большимъ уваженіемъ, нежели мясникъ Готро, котораго главное достоинство состояло въ довольно-ловкомъ умерщвленіи барановъ, хотя иногда этого таланта достаточно, чтобъ доставить человѣку значительный вѣсъ: примѣромъ тому можетъ служить 1793 годъ; но въ 1836 году, положеніе дѣлъ было волнисто только на поверхности; на днѣ же оно было совершенно тихо, и писаки смѣло боролись съ рубаками, какъ это дѣлается и нынѣ.

— Во-первыхъ, сказалъ Вермо, опершись обоими локтями на столъ и размахивая руками, чтобъ придать болѣе выразительности своей рѣчи: — вотъ неоспоримый фактъ: сегодня утромъ Водре и Фруадво вмѣстѣ вышли изъ суда, сильно-взбѣшенные другъ на друга.

Писарь былъ демократъ чистой крови; онъ никогда не употреблялъ никакихъ титуловъ, ни даже безобиднаго названія господинъ.

— Я видѣлъ, какъ они вышли, сказалъ вице-президентъ въ выдровой шапкѣ: — и, кажется, разговаривали очень-спокойно.

— Это была только штука, по-крайней-мѣрѣ со стороны Водре, ибо не думаю, чтобъ Фруадво захотѣлъ дойдти до такой крайности. Потомъ они какъ-будто разстались; но, вѣроятно, напередъ условились, гдѣ имъ опять сойдтись; и точно, полчаса спустя, они опять были вмѣстѣ…

— Это по-вашему значитъ вмѣстѣ? перебилъ его мясникъ, обиженный тѣемъ, что противнику его позволили говорить прежде: — рыбакъ сказалъ мнѣ, что одинъ былъ на правомъ, другой на лѣвомъ берегу; значитъ ли это, что они были вмѣстѣ?

— Повторяю вамъ, Готро, что все это только штука! возразилъ писарь: — еслибъ они пошли но одной дорогѣ, такъ могли бы подать подозрѣніе; между-тѣмъ, какъ, отправившись одинъ направо, другой налѣво, они обманули любопытныхъ. Притомъ же, они совсѣмъ не были такъ отдѣлены, какъ вы говорите, потому-что теперь по шлюзамъ можно пройдти такъ же свободно, какъ по мосту; и точно, Фруадво пошелъ по шлюзамъ, въ чемъ они, вѣроятно, условились. Очень-вѣроятно, что у нихъ были пистолеты въ карманахъ, и что они уговорились стрѣляться глѣ-нибудь въ паркѣ г. Гранперрена.

— Это очень-вѣроятно, сказали нѣкоторые изъ слушателей.

— Но что сдѣлалъ старый карлистъ Водре? продолжалъ писарь: — увидѣвъ Фруадво на шлюзахъ, онъ вскочилъ въ лодку, мигомъ подплылъ къ нему и однимъ ударомъ багра сбросилъ его въ воду.

— Это неблагородно! сказалъ мясникъ, съ неодобрительнымъ видомъ покачавъ головой.

— То-есть, продолжалъ съ негодованіемъ чиновникъ-законовѣдецъ: — это просто разбой, преступленіе, обозначенное въ статьѣ 298 уголовнаго кодекса.

— Этого я не ожидалъ отъ г-на де-Водре, замѣтилъ одинъ изъ присутствующихъ: — всѣ считаютъ его благороднымъ и храбрымъ человѣкомъ!

— Отъ аристократа всего ожидать можно, докторально замѣтилъ толстякъ въ выдровой шапкъ, честный мелочной торговецъ.

— Вотъ нашъ Фруадво въ водъ, продолжалъ Вермо: — но онъ мастеръ плавать; кое-какъ выбился и опять влѣзъ на шлюзъ. Поверите ли, прибавилъ разскащшкь, придавъ рукамъ патетическую дрожь: — повѣрите ли, что тогда злодѣй Водре, взбѣшенный тѣмъ, что противникъ его спасся, пустился за нимъ въ погоню до самаго берега, надѣясь еще разъ столкнуть его въ воду? Старая Бержре и другая ханжа, Шавле, находились случайно въ саду сборщика податей, почти примыкающемъ къ шлюзамъ, и вскрикнули отъ негодованія; знаете ли вы, что тогда сдѣлалъ мой Водре? Подъѣхалъ къ нимъ и, какъ бѣшеный размахивая багромъ, закричалъ своимъ бычьимъ голосомъ, что если онѣ не замолчатъ, такъ онъ броситъ ихъ обѣихъ въ воду, какъ бросилъ адвоката; онъ только-только-что успѣли убѣжать. Вотъ слово-въ-слово что разсказывала мнѣ служанка старой Шавле, слышавшая это отъ самой хозяйки.

Этотъ несовсѣмъ-вѣрный какъ въ подробностяхъ, такъ и въ доказательствахъ разсказъ встрѣтилъ опроверженіе только со стороны Готро, настоятельно повторявшего болѣе-вѣрный разсказъ рыбака Лавернье; но шатожиронскій мясникъ былъ одинъ изъ тѣхъ несчастныхъ ораторовъ, которые проигрываютъ самыя справедливыя, вѣрныя дѣла, если случайно заставятъ слушать себя.

Слѣдовательно, граждане, собравшіеся въ гостинницу Коня-Патріота, остались въ томъ убѣжденіи, что паденіе адвоката Фруадво въ воду было слѣдствіемъ не случая, но низкаго, коварнаго замысла.

— Ну, а потомъ? спросилъ писаря мелочной торговецъ-вице-президентъ: — говорятъ, что г. Фруадво пришелъ сюда послѣ этого приключенія, а потомъ уже вернулся домой?

— Отсюда до его квартиры полльё, отвѣчалъ Вермо: — а полльё не легко пройдти, выкупавшись въ платьѣ. Онъ пришелъ сюда; для него развели огонь въ каминѣ, въ его комнатъ, какъ говоритъ Туссенъ-Жиль; но ужь послѣ онъ и не показывался: не, знаю даже, велѣлъ ли онъ подать себѣ обѣдать!

— Только бы Туссенъ-Жиль уговорилъ его сойдти къ намъ! сказалъ Готро.

— А не сойдетъ, такъ обойдемся и безъ него, сухо отвѣчалъ писарь.

— Вы можете обойдтись, если хотите, возразилъ мясникъ: — но такъ-какъ предлагаемое намъ дѣло можетъ имѣть важныя послѣдствія, такъ я желалъ бы сперва услышать мнѣніе г. Фруадво.

— Я нахожу, что въ этомъ случаѣ Готро правъ, сказалъ вице-президентъ, приподнявъ выдровую шапку и почесываясь: — дѣло, по которому созвалъ насъ Туссенъ-Жиль, весьма-важно; насъ за него какъ-разъ по пальцамъ щелкнутъ. Адвокатъ знаетъ законы, и только онъ въ-силахъ сказать, до какихъ поръ мы можемъ идти, не подвергаясь опасности навлечь на себя скверную исторію.

— Кажется, и я такой же законовѣдецъ, какъ адвокатъ Фруадво; я даже больше его, потому-что чиновникъ, возразилъ писарь съ досадой и завистью: — стало-быть, если я говорю вамъ, что наше дѣло правое и что мы не подвергаемся никакой опасности…

Вермо не кончилъ своей фразы, когда дверь отворилась и въ комнату вошелъ хозяинъ гостинницы, мрачный, со свѣчою въ рукахъ.

— Ну, что? Сойдетъ ли къ намъ господинъ Фруадво? съ живостію спросили трактирщика нѣкоторые изъ присутствующихъ.

— Нѣтъ, отвѣчалъ Туссенъ-Жиль угрюмо и погасилъ свѣчу, хотя она была совсѣмъ-нелишняя.

— Не хочетъ сойдти? спросилъ мясникъ.

— Не хочетъ, съ прежнимъ лаконизмомъ возразилъ трактирщикъ.

— Но, прибавилъ вице-президентъ: — сказали ль вы ему…

— Я все сказалъ, что было нужно.

— Что же онъ отвѣчалъ?

— «Убирайтесь къ чорту! Оставьте меня въ покоѣ!» вотъ что онъ отвѣчалъ.

— Это что-то не согласно съ обыкновенною вѣжливостью господина Фруадво, недовѣрчиво сказалъ толстый мелочной торговецъ.

— Хороша его вѣжливость сегодня! отвѣчалъ Туссенъ-Жиль садясь: — послѣ его приключенія и подступиться къ нему нельзя; а я-то чѣмъ виноватъ? Впрочемъ, если вы мнѣ не вѣрите, такъ сходите къ нему сами; увидите, какъ онъ васъ прійметъ.

— Готро, пойдемте вмѣстѣ, сказалъ мелочной торговецъ вставая: — можетъ-быть, мы будемъ счастливѣе нашего президента. Мы явимся къ нему депутатами отъ клуба.

Мясникъ всталъ не возражая. Засвѣтивъ опять свѣчу, загашенную трактирщикомъ, два депутата вышли изъ комнаты, служившей святилищемъ шатожиронскому клубу, и пошли по лѣстницѣ въ первый этажъ. Минуту спустя, они остановились передъ дверью, на которой крупно былъ выставленъ нумеръ четвертый.

Мелочной торговецъ осторожно постучался; въ отвѣтъ послышался громкій лай.

— Свои! сказалъ Готро въ отвѣтъ на вопросъ вѣрнаго Пирама.

— Господинъ Фруадво, сказалъ вице-президентъ, стараясь смягчить свой не слишкомъ-мелодическій отъ природы голосъ: — Пьеръ Готро и я, Лавердёнъ, желали бы поговорить съ вами.

Адвокатъ не отвѣчалъ, но собака глухо ворчала изъ-подъ двери.

— Мы не задержимъ васъ, сказалъ въ свою очередь мясникъ: — только на одно словечко.

Фруадво не трогался; но Пирамъ заворчалъ громче.

— Отоприте же, господинъ Фруадво! продолжали вмѣстѣ посланники, сливъ свои голоса, какъ теноръ и басъ въ дуэтѣ, когда и тотъ и другой спѣли свое соло: — мы посланы гражданами, собравшимися въ нижнемъ этажѣ.

— Если вы не оставите меня въ покоѣ, вскричалъ вдругъ въ комнатѣ громовой голосъ: — и если не уберетесь къ чорту, такъ я возьму ружье и пущу въ васъ дробью!

Въ то же время, Пирамъ энергическимъ лаемъ подтвердилъ угрозу своего господина.

— Нечего дѣлать! сказалъ мяснику мелочной торговецъ Лавердёнъ, поспѣшно отступая.

— Паденіе въ воду озлобило его, отвѣчалъ мясникъ, поспѣшно сходя съ лѣстницы вслѣдъ за своимъ товарищемъ.

Депутаты воротились въ залу клуба въ такомъ же непріятномъ расположеніи духа, въ какомъ передъ Троей великій Аяксъ, божественный Улиссъ и Фениксъ, другъ боговъ, вернулись въ станъ Грековъ послѣ неудачнаго посольства къ непреклонному Ахиллесу.

— Конечно, жаль, что адвокатъ Фруадво отказывается сойдти внизъ, сказалъ тогда капитанъ Туссенъ-Жиль, за неимѣніемъ колокольчика ударивъ кулакомъ по столу, чтобъ возстановить молчаніе: — но вѣдь онъ не членъ нашего клуба; мы допустили бы его только какъ просвѣщеннаго и скромнаго совѣтника; слѣдовательно, отсутствіе его не должно мѣшать нашему совѣщанію.

— Замѣчаніе президента совершенно-справедливо, замѣтилъ краснощекій писарь, питавшій тайную зависть къ молодому адвокату и, стало-быть, нимало не огорченный его отсутствіемъ: — въ старину говаривали: «семеро одного не ждутъ»; итакъ, за дѣло, господа!

— Я пришелъ послѣдній, сказалъ кузнецъ Пикарде, противникъ мясника Готро въ геральдическомъ спорѣ, происходившемъ утромъ на площади: — и не знаю, въ чемъ дѣло.

— Слушайте всѣ! отвѣчалъ Туссенъ-Жиль, величественно выпрямившись на стулѣ. — Граждане! надобно знать, снесутъ ли терпеливо настоящіе Шатожиронцы оскорбленіе, нанесенное имъ сегодня утромъ въ моей особь; дадутъ ли они восторжествовать аристократіи, карлизму и духовенству, молва глядя на такія постыдныя сцены, какихъ мы были сегодня свидѣтелями; подставятъ ли они головы, какъ презрѣнные волы, подъ безчестное иго, на нихъ возлагаемое; словомъ, надобно узнать, остались ли шатожиронскіе граждане, храбрые и ревностные патріоты, гордые и великодушные французы, остались ли они — да или нѣтъ — шатожиронскими гражданами!

— Да, остались и останутся! вскричали въ одинъ голосъ члены клуба, воодушевленные краснорѣчивымъ вступленіемъ.

— Если, какъ вы увѣряете, продолжалъ ораторъ съ жаромъ: — шатожиронскіе граждане еще достойны этого прекраснаго названія, такъ завтра же сегодняшній позоръ будетъ вознагражденъ; завтра же памятникъ раболѣпства будетъ низверженъ въ прахъ; завтра же аристократы, шуаны и вся компанія ихъ съ позоромъ возвратятся въ свои берлоги и уже не выйдутъ изъ нихъ; завтра же мы будемъ отомщены!

— Да, отомстимъ за себя! вскричалъ съ такимъ же жаромъ писарь Вермо: — давно уже эти люди, подъ предводительствомъ Бобилье, обижаютъ насъ!

— Пожалуй, отомстимъ, сказалъ болѣе-спокойнымъ голосомъ вице-президентъ Лавердёнъ: — хотя, откровенно сказать, я и не вижу, какое зло сдѣлала намъ тріумфальная арка, которую они поставили на площади.

— Правда, она не переломила намъ ни рукъ, ни ногъ, возразилъ Туссенъ-Жиль, презрительно засмѣявшись: — но не-уже-ли вы, гражданинъ Лавердёнъ, не ставите ни во что нашей чести?

— Чести? повторилъ мелочной торговецъ, вытарищивъ глаза.

— Да, чести! Положимъ, что вамъ дадутъ пощечину. Вѣдь вы не умрете отъ этого? Но если вы не отомстите за себя, такъ будете обезчещены, и никто не захочетъ выпить съ вами стаканъ вина.

— Кстати, сказалъ кузнецъ, снявшій куртку въ этомъ патріотическомъ засѣданіи: — здѣсь чертовски-жарко; не худо бы выпить стаканъ вина.

— Намъ дали пощечину, продолжалъ президентъ, не отвѣчая кузнецу: — и теперь весь вопросъ состоитъ въ томъ, промолчимъ ли мы, какъ подлые рабы, или отомстимъ за себя, какъ настоящіе граждане?

— Вотъ мое мнѣніе, сказалъ мясникъ, который, не смотря на свое неумѣніе ораторствовать, всегда первый заговаривалъ: — меня ударятъ — я назадъ! Слѣдовательно, если, какъ говоритъ капитанъ, намъ дали пощечину, такъ отдадимъ двѣ; вотъ мое мнѣніе.

— Давай колотить! сказалъ Пикарде, засучивая рукава рубахи и какъ-бы намѣреваясь уже приступить къ делу: — капитанъ сказалъ сейчасъ очень-справедливо: остались ли мы — да или нетъ — шатояшронскими гражданами? Если остались, въ чемъ нетъ никакого сомнѣнія, такъ надобно перетузить всехъ, неотдающихъ намъ должнаго почета!

Впередъ, друзья,

На пушки маршъ!

Огнемъ и….

— Гражданинъ Пикарде, умѣрь свои порывы, перебилъ его президентъ строгимъ голосомъ: — постановленія нашего клуба воспрещаютъ пѣть во время засѣданій. Впрочемъ, патріотизмъ пѣсни, которую ты затянулъ, подлежитъ сильному сомнѣнію.

— Такъ затянемъ Марсельезу, отвѣчалъ кузнецъ: — да вина, вина! Здѣсь душно, а пить можно и разговаривая.

— Да точно, послѣ дождя посвѣжѣло, сказалъ мясникъ, въ замѣчая, что онъ противоречилъ кузнецу, требованіе котораго хотѣлъ подтвердить: — стаканчикъ-другой вина поразогрѣлъ бы насъ.

— Гражданъ, возразилъ президентъ Туссенъ-Жиль съ большимъ величіемъ: — обязанность моя поддерживать постановленія. При основаніи нашего общества, мы всѣ обязались хранить порядокъ, согласіе, величіе…

— Я не нарушаю порядка, а величія у меня столько жъ, какъ и у другаго, перебилъ его кузнецъ, продолжая засучивать рукава рубахи: — все-таки жь это не мѣшаетъ выпить.

— Гражданинъ Шкардё, если ты будешь еще прѣрывать совѣщаніе, я вторично долженъ буду просить тъбя умѣрить свои порывы, а ты знаешь, что за это заплатишь двадцать су штрафа.

— На, возьми! возразилъ кузнецъ, вынувъ изъ кармана франковую монету и важно бросивъ ъе на столъ: — я согласенъ платить штрафъ, только съ темъ условіемъ, чтобъ ты принесъ намъ за то двѣ бутылки старенькаго…

— Гражданъ! повторяю вамъ, сказалъ Туссенъ-Жиль съ непоколебимою твердостью: — обязанность моя, какъ президента, состоитъ въ повиновеніи постановленіямъ, и я не измѣню ей. — Пока продолжается засѣданіе, я не позволю ни нить, ни пѣть; послѣ совѣщанія — извольте! Если жь кому угодно пить, милости прошу въ сосѣднюю комнату: тамъ имъ подадутъ все, что они потребуютъ; я трактирщикъ, слѣдовательно, не имѣю права отказывать своимъ посѣтителямъ.

— Пока у нихъ есть деньги, проворчалъ Пикардѣ съ досадой.

— Туссенъ-Жиль правъ! вскричало нѣсколько человѣкъ въ одинъ голосъ: — поѣли засѣданія пейте, сколько душѣ угодно; теперь же займемтесь дѣломъ.

— Президентъ прекрасно изложилъ дѣло, сказалъ писарь Вермо: — но справедливое и благородное негодованіе заставило его заботиться только о чести и выпустить изъ виду наши выгоды. И точно, продолжаль ораторъ: — пріѣздъ Шатожирона долженъ бы доставить законныя выгоды всему селенію вообще и нѣкоторымъ изъ насъ въ-особенности. Гдѣ же эти выгоды? Старый Бобилье сыпалъ золотомъ: упала ли хоть одна монета на насъ? Вотъ, на-примѣръ, хоть бы нашъ президентъ: у него въ погребъ отличныя вина; купили ли у него хоть бутылку? Въ вашей овощной лавки, гражданинъ Лавердёнъ, такой же славный запасъ, какъ въ любомъ парижскомъ магазинъ: купили ли у васъ хоть одну голову сахара? Готро, взяли ли у васъ хоть одного теленка? Какой прекрасный былъ случай поручить вамъ, Пикарде, слесарную работу, а все-таки вы и теперь еще ждете заказовъ. Не говорю о себѣ, продолжалъ Вермо съ выраженіемъ самаго стоическаго безкорыстія: — но повторяю, что съ нами поступили какъ съ людьми, которыхъ можно обижать и унижать безнаказанно. Повторяю еще, что подобные поступки требуютъ мщенія!

— Соглашаюсь, что въ этомъ отношеніи вы правы, отвѣчалъ вице-президентъ Лавердёнъ, уже прежде думавшій о томъ, что въ этомъ торжественномъ случай оказали неуваженіе къ его товару: — правда, изъ моей лавки не взяли ничего, ни даже фунта свѣчей; кажется, этимъ они хотѣли сказать, что я человѣкъ, нестоющій никаково вниманія. И такъ, я согласенъ мстить за себя; но какимъ образомъ?

— Нѣтъ ничего проще и легче, сказалъ капитанъ Туссенъ-Жиль съ самоувѣренностью человѣка, обдумавшаго свой планъ: — завтра воскресенье; во время обѣдни мы соберемся здѣсь потому-что, надѣюсь, между нами нѣтъ ни одной ханжи.

Единодушный смѣхъ послѣдовалъ за этой философической шуткой.

— И такъ, мы соберемся здѣсь съ добрыми патріотами, которыхъ намъ удастся собрать, и когда кончится обедня, мы церемоніальнымъ маршемъ выйдемъ изъ моей гостинницы и направимся къ древу свободы, чтобъ привязать къ нему новый флагъ, потомучто флагъ, привѣшенный къ древу въ 1830 году, давно уже проситъ себѣ наслѣдника.

— Славная выдумка! вскричалъ кузнецъ-слесарь Пикарде, ударивъ. изо всей силы кулакомъ по столу: — и если позволите, я приведу ее въ исполненіе. Я лазѣю какъ кошка; итакъ, прошу поручить мнѣ трудъ привязать новый флагъ.

Президентъ осмотрѣлся, какъ-бы испрашивая разрѣшенія у присутствующихъ.

— Гражданина Пикарде, продолжала онъ торжественнымъ голосомъ: — общество, убежденное въ твоемъ патріотизма, радуясь случаю вознаградить тебя достойнымъ образомъ, поручаетъ тебя честь, о которой ты просишь; ты привяжешь завтра къ древу-свободы нашъ славный флагъ.

— А у меня, кстати, есть и матерія для него, сказалъ вице-президентъ Лавердёнъ, который, по обычаю торгашей мелкихъ городишекъ, торговалъ и сукномъ, и сахаромъ, и окороками, — словомъ, чѣмъ прійдется.

— Флагъ долженъ быть непремѣнно готовъ завтра къ десяти часамъ, сказалъ президентъ.

— Раньше будетъ готовъ, отвѣчалъ мелочной торговецъ: — хоть бы женъ и дочери пришлось просидѣть за нимъ всю ночь.

— Доброе дѣло! вскричалъ Готро: — завтра мы привяжемъ флагъ къ древу-свободы; но достаточно ли мы будемъ отомщены?

— Вотъ чѣмъ мы отомстимъ за себя, сказалъ Туссенъ-Жиль съ торжествующей и грозной улыбкой: — чтобъ достойнымъ образомъ почтить безсмертный символъ нашей рсволюціи, мы зажжемъ яркій огонь, — и драматически повысивъ голосъ, капитанъ пожарной команды прибавилъ: — и этотъ огонь мы разведемъ раболѣпнымъ памятникомъ, дерзновенно воздвигнутымъ передъ нашими глазами и на зло намъ!

— Тріумфальной аркой? спросили нѣсколько человѣкъ.

— Да; то-есть тѣмъ, что они называютъ тріумфальной аркой, продолжалъ трактирщикъ съ гнѣвомъ, смѣшаннымъ съ презрѣніемъ: — будь я не Туссенъ-Жиль, если завтра самъ не подложу подъ нее огня, и горе тому, кто дерзнетъ тушить его!

— Славно сказано, президентъ! — Долой тріумфальнуіо арку! — Зажечь ее!

Эти пылкія восклицанія, въ-продолженіе нѣсколькихъ секундъ прерывавшія тишину, доказывали, что патріотическое и рѣшительное предложеніе Туссена-Жиля, ревностнаго республиканца, заслужило общее одобреніе, и восторженными восклицаніями заключилось заѣданіе.

Условившись на счетъ всѣхъ подробностей предпринимаемаго дѣла, котораго исполненіе должно было произойдти во время выхода изъ церкви, клубъ опорожнилъ нисколько бутылокъ, ибо таковъ былъ эпилогъ всѣхъ его совищашй; потомъ члены стали расходиться, мрачнымъ и трагическимъ голосомъ произнося при прощаніи два слова:

— До завтра!

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

I.
Подарки Артаксеркса.

На другой день утромъ, до обѣдни, Жоржъ Фруадво, въ блузѣ и тиковыхъ панталонахъ, возбудившихъ въ такой степени негодованіе стараго мирнаго судьи, сидѣлъ одинъ въ комнатъ съ двумя кроватями, которой онъ остался единственнымъ владѣтелемъ послѣ переселенія виконта де-Ланжерака въ замокъ.

Передъ каминомъ, въ которомъ съ вечера потухъ огонь, лежало на стульяхъ платье, нашедшее такое коварное гостепріимство въ рѣкѣ; оно давно уже высохло, но владѣтель его не могъ еще рѣшиться осмотрѣть поврежденія и придумать средства къ исправленію ихъ. Мрачный и задумчивый, онъ по-временамъ бросалъ на совершенно-новое, но плачевнымъ образомъ испорченное платье взоръ бабочки, превращенной въ червяка злою шалостью школьника, и грустно смотрящей на свои валяющіяся въ пыли крылышки.

Столъ, на которомъ завтракалъ виконтъ де-Ланжеракъ, былъ заставленъ остатками уединенной, но изобильной трапезы, изъ чего можно было заключить, что и хозяйство гостинницы Коня-Патріота, подобно большей части сельскихъ гостинницъ, отличалось сельскою простотою и философскою безпечностью. На другомъ столѣ, стоявшемъ въ углубленіи другаго окна, также видны были слѣды гораздо-болѣе скромнаго обѣда, потребованнаго влюбленнымъ адвокатомъ вопреки его горести и досадѣ и изъ невольнаго повиновенія настойчивымъ требованіямъ молодаго, здороваго аппетита, еще болѣе возбужденнаго утренней охотой.

Посреди комнаты, полусонный Пирамъ, вытянувъ хвостъ и положивъ морду между передними лапами, смотрѣлъ на своего хозяина умными глазами и, казалось, раздѣлялъ печаль его, какъ никогда раздѣляли печаль кони Ипполита.

— Несбыточныя надежды, безразсудныя намѣренія и вѣчная, безполезная борьба, — вотъ жизнь моя! говорилъ про-себя Фруадво, въ двадцатый, быть-можетъ, разъ повторяя этотъ горькій монологъ унынія людей, недостигшихъ еще тридцатилѣтняго возраста. — Еслибъ я послѣдовалъ своему призванію и посвятилъ себя званію моего отца, такъ составилъ бы себѣ карьеру, я въ томъ увѣренъ, ибо въ жилахъ моихъ течетъ солдатская кровь. Я уѣхалъ бы въ Африку, и еслибъ климатъ и сталь Арабовъ пощадили меня, то воротился бы съ чиномъ. Но могъ ли я воспротивиться желанію матери, и въ какое время? когда смерть мужа оставляла меня одного ей въ опору? Изъ угожденія ей, я учился правамъ; съ ними, говорятъ, можно до всего доидти. Бѣдная матушка! ей такъ часто повторили эту нелиность, что она твердо ей вѣрила. Въ своемъ заблужденіи, съ которымъ она по счастію сошла въ могилу, она придумывала для меня самую блестательную будущность. Она уже возвысила меня до совѣтника королевскаго суда въ Дижонѣ, до генеральнаго прокурора, до перваго президента; почемъ знать, быть-можетъ, до министра! По дорогѣ къ воздушнымъ замкамъ мы останавливаемся не ранѣе, какъ дошедъ до нельзя. И гдѣ же пресѣклась для меня эта обманчивая дорога? У запущеннаго захолустья, называемаго Шатожиронъ, и безвозвратно пожирающаго ежедневно всѣ способности ума моего!

Молодой адвокатъ опустилъ голову на грудь и пробылъ нѣсколько минутъ въ мрачной неподвижности.

— Не имѣя ни протекціи, ни друзей, я однакожь боролся, продолжалъ онъ свой печальный монологъ: — могу отдать себѣ справедливость въ томъ, что хотя всѣ покинули меня, я самъ не покидалъ себя; но могъ ли я поднять двойную тяжесть неизвѣстности и бѣдности, когда вездѣ обрушивалась вокругъ меня земля подъ рычагомъ моимъ? Гдѣ мнѣ было найдти ту точку опоры, которую требовалъ Архимедъ, чтобъ сдвинуть весь шарь земной? Еслибъ курсъ правъ, пройденный мною, не истощилъ моихъ послѣднихъ средствъ, еслибъ я могъ нанять себѣ квартиру, приличнымъ образомъ меблировать ее и купить себѣ библіотеку, — я остался бы въ Дижонѣ и, быть-можетъ, имѣлъ бы такой же успѣхъ, какъ и многіе другіе, въ которыхъ я признаю одно только преимущество, именно: удачу; — въ жизни вѣдь все основано на удачѣ! Но могъ ли я принимать кліентовъ на чердакѣ? Нужда заставила меня воротиться въ прежнюю мою нору, гдѣ и умру какъ заяцъ, изнуренный тщетными усиліями. Правда, въ ожиданіи развязки, я старался пріобрѣсти всю славу, какую только можно пріобрѣсти въ этомъ захолустьѣ. Я первый адвокатъ этого кантона, цвѣтъ трибунала мирнаго суда, Демосѳенъ трибунала, Миносомъ котораго г. Бобилье! Кліенты мои платятъ очень-дурно или совсѣмъ не платятъ, но за то божатся много и вездѣ воспѣваютъ мнѣ хвалу. На тридцать лье на поверхности земнаго шара, я имѣю нѣкоторое вліяніе; и еслибъ только могъ заплатить избирательную подать, такъ отъ меня зависѣло бъ сдѣлаться дѣйствователемъ на политическомъ поприщѣ. Наконецъ, величайшая слава и высочайшее торжество мое, вопреки свирѣпымъ крикамъ и насмѣшкамъ, которыми она осыпала меня вчера, мамзель Урсула Шавле, не отказалась бы принять мою руку и сдѣлаться г-жею Фруадво!

Съ этой послѣдней мыслію Жоржъ захохоталъ съ такою горечью и ироніею, что Пирамъ всталъ съ безпокойствомъ, приблизился и положилъ морду на колѣни своего господина, какъ-бы спрашивая его о причинѣ такой неискренней веселости.

— Мало мнѣ было страданій самолюбія и бѣдности, продолжалъ молодой адвокатъ, машинально поласкавъ вѣрную собаку: — къ нимъ примѣшалась, къ довершенію моихъ несчастій, безразсудная страсть! Я, ничтожный сельскій адвокатъ, безъ имени и состоянія, влюбился въ кокетку, у которой теперь уже 15,000 ливровъ дохода отъ наслѣдства, оставшагося ей послѣ матери, не считая того, что достанется ей послѣ Гранперрена! Какая дерзость! какое безуміе! Но и какое наказаніе!! Я сдѣлался вчера посмѣшищемъ! Хоть бы утонулъ я! Можетъ-быть, она не отказала бы мнѣ въ слезинкѣ; но я упалъ въ воду, какъ пьяница, барахтался въ ней съ граціею подстрѣленной утки, и, наконецъ, къ довершенію позора, всплылъ, вмѣсто того, чтобъ обѣими руками ухватиться за дно, что я и сдѣлалъ бы, еслибъ не растерялся! Вотъ позоръ, который будетъ меня преслѣдовать до послѣдняго дня моей жизни! При одной мысли объ немъ, краска стыда бросается мнѣ въ лицо, и мнѣ приходитъ охота выскочить въ окно!

Фруадво всталъ и скорыми шагами началъ прохаживаться по комнатѣ.

— И такъ, вотъ жизнь моя, продолжалъ онъ печально, садясь на прежнее мѣсто: — справа нищета, слѣва безуміе; вездѣ униженіе, уныніе, стыдъ, позоръ! Тщетно испрашиваю я себѣ мѣстечка на солнцѣ; моя судьба жить въ тѣни, въ сырой, холодной тѣни! Куда ни обернусь, вездѣ окружаетъ меня неумолимое несчастіе. Когда простираю руки, чтобъ схватить какую-нибудь мечту, она улетаетъ отъ меня съ ироническимъ смѣхомъ; рѣшусь ли идти впередъ, мѣдная стѣна преграждаетъ мнѣ нуть съ первыхъ шаговъ; захочу ли сѣсть, всѣ мисга заняты! Жалкое существованіе, въ которомъ можетъ зачерствѣть, огрубѣть пошлое сердце, но въ которомъ для души энергической одна возможная развязка — самоубійство! Зачѣмъ я на свѣтѣ? Кому я полезенъ? Кто вздумаетъ просить моей помощи? Кто нуждается во мнѣ? Для чего, наконецъ, въ этомъ проклятомъ свѣтѣ нуль, пылинка, называющаяся Жоржемъ Фруадво?

Въ эту минуту, бдительный Пирамъ глухо заворчалъ, и почти въ то же мгновеніе кто-то постучался въ дверь.

Полагая, что это вѣроятно опять кто-нибудь изъ нескромныхъ пріятелей, надоѣдавшихъ ему наканунѣ, огорченный любовникъ съ сердцемъ отворилъ дверь; но гнѣвъ, выразившійся на лицѣ его, внезапно превратился въ холодную вѣжливость при видѣ незнакомаго лица.

— Почтенный сосѣдушка, сказалъ незнакомецъ для Фруадво, но знакомый намъ г. де-Буажоли: — я узналъ о маленькомъ несчастіи, случившемся съ вами вчера, и хотя не имѣлъ еще удовольствія познакомиться съ вами, осмѣлился прійдти освѣдомиться о вашемъ здоровьи.

— Покорно васъ благодарю, милостивый государь, сухо отвѣчалъ Фруадво: — но вы, вѣроятно, ошиблись, потому-что я, кажется, не имѣю чести быть вашимъ сосѣдомъ.

— Напротивъ; мы теперь ближайшіе сосѣди, потому-что я занимаю курятникъ подъ нумеромъ I, находящійся прямо противъ вашего. Насъ раздѣляетъ только корридоръ; я вижу, однакожь, прибавилъ совѣтникъ префектуры, продолжая шутить: — что всѣ клѣтки нашего почтеннаго хозяина одинаковы, и что вездѣ господствуетъ та же пышность.

Г. де-Буажоли, подшучивая такимъ-образомъ надъ убранствомъ гостинницы, не изъявилъ ни малѣйшаго изумленія при видѣ блузы, почти негодной къ употребленію и служившей шлафрокомъ шатожиронскому Демосѳену.

— А! такъ я имѣю честь говорить съ г. де-Буажоли? сказалъ адвокатъ, разсматривая его со вниманіемъ, походившимъ на мнительность.

— Точно такъ, отвѣчалъ совѣтникъ, продолжая улыбаться. — Вчера я надѣялся имѣть удовольствіе обѣдать съ вами на заводѣ, но непріятное приключеніе лишило насъ вашего общества; повѣрьте, я не менѣе другихъ сожалѣлъ объ этомъ.

Говоря такимъ-образомъ, г. де-Буажоли не вошелъ, а такъ-сказать вкрался въ комнату, не обращая вниманія на холодность, выражавшуюся на лицѣ молодаго адвоката.

— Господинъ Фруадво! продолжалъ совѣтникъ, садясь безъ приглашенія: — не смотря на то, что меня называютъ дипломатомъ, что, можетъ-быть, извѣстно и вамъ, я человѣкъ прямой и въ серьёзныхъ дѣлахъ стараюсь какъ-можно-болѣе удаляться отъ проселочныхъ дорогъ, и сейчасъ докажу вамъ это. Вы, вѣроятно, уже угадали, что я пришелъ сюда не только для того, чтобъ освѣдомиться о здоровьѣ человѣка, весьма-любезнаго и умнаго, въ этомъ нѣтъ никакого сомнѣнія, но съ которымъ я никогда еще не имѣлъ случая встрѣчаться.

Фруадво заперъ дверь, приказалъ Пираму лечь въ уголъ и сѣлъ противъ совѣтника.

— Если у васъ есть какое-нибудь дѣло до меня, сказалъ онъ: — говорите; я слушаю.

— Государь мой, продолжалъ г. де-Буажоли съ видомъ нѣсколько-грубоватои откровенности: — вы человѣкъ молодой, бѣдный и съ большими способностями; соединеніе этихъ трехъ качествъ заставило васъ присоединиться къ оппозиціи — это весьма-естественно. Стало-быть, вы республиканецъ. Но республика вышла изъ моды, и нѣтъ никакого вѣроятія, чтобъ до истеченія столѣтія намъ пришлось опять надѣть карманьйолку и фригійскую шапку. Слѣдовательно, ваша оппозиція несвоевременна, безразсудна и безплодна; съ нею вы кромѣ раскаянія ничего не наживете. Когда вы достигнете тѣхъ лѣтъ, когда всѣ мечты и иллюзіи разомъ улетаютъ отъ насъ, достигнете, то-есть, моихъ лѣтъ, тогда поймете пустоту и ничтожество теперешнихъ вашихъ самообольщеніи и раскаетесь въ томъ, что истратили лучшіе годы своей жизни, гоняясь за ними; но тогда будетъ поздно, ибо молодость такой капиталъ, который, будучи истраченъ, уже не возвращается. Словомъ, ослѣпленные химерами, ни безкорыстія, ни поэзіи которыхъ я не намѣренъ отвергать, вы попались въ безвыходный колодезь, въ которомъ ежеминутно подвергаетесь опасности утонуть; изъ этого-то колодезя я желалъ бы вытащить васъ, и вытащу, если только вы захотите взяться за руку, которую я вамъ протягиваю.

— Милостивый государь, отвѣчалъ Фруадво, лицо котораго во время этой тирады мало-по-малу теряло всякое выраженіе: — все сказанное вами, вѣроятно, не что иное, какъ вступленіе, составленное по всѣмъ правиламъ риторики; потрудитесь же приступить теперь къ главному предмету и скажите, что воспослѣдуетъ за моимъ выходомъ изъ колодца оппозиціи, предположивъ, что я буду такъ благоразуменъ, что не отвергну руку помощи, которую вамъ благоугодно протянуть мнѣ?

Не замѣчая или, лучше сказать, не обращая вниманія на иронію, заключавшуюся въ этихъ словахъ, г. де-Буажоли продолжалъ:

— Я слышалъ, что вы, г. Фруадво, человѣкъ весьма-умный, и теперь вижу, что меня не обманули. Вы идете прямо къ цѣли; впрочемъ, это мнѣ нравится, потому-что я, какъ уже говорилъ вамъ, человѣкъ прямой. Итакъ, вотъ въ чемъ дѣло: у насъ теперь есть три вакантныя мѣста: мѣсто судьи въ Лангрѣ, намѣстника въ Шароллѣ и, наконецъ, третье, мѣсто слѣдственнаго судьи въ Семюрѣ. Если вы поймете свои выгоды, въ чемъ я почти не сомнѣваюсь, то я охотно возьму на себя трудъ доставить вамъ одно изъ этихъ мѣстъ. Вы можете выбирать любое; вотъ хоть, на-примѣръ, должность намѣстника въ Шароллѣ? Это недалеко отсюда и, по способностямъ своимъ, вы вполнѣ заслуживаете мѣста въ административной службѣ.

— Такъ вотъ что вы мнѣ предлагаете! сказалъ Фруадво поклонившись, между-тѣмъ, какъ на лицѣ его нимало не выразилось волненіе, произведенное въ немъ этимъ предложеніемъ: — позвольте же мнѣ спросить теперь, чего вы требуете отъ меня въ замѣнъ; потому-что это, вѣроятно, не подарокъ, а взаимная услуга?

— Я требую отъ васъ самой простой и благородной услуги.

— Въ чемъ она состоитъ?..

— Вотъ въ чемъ: — впрочемъ вы, вѣроятно, уже угадали, какая это услуга. — Г. Буассла, защитникомъ котораго вы себя объявили, не-можетъ имѣть никакой надежды на успѣхъ; въ этомъ вы сами внутренно убѣждены. Единственное слѣдствіе его кандидатства будетъ то, что г. Гранперренъ или г. де-Шатожиронъ не будутъ избраны по первой балотировкѣ; слѣдственно, непремѣнно будетъ вторая балотировка. Это обстоятельство совершенно оправдаетъ вашъ поступокъ. Сдержите слово, данное г-ну Буассла; подайте голосъ въ его пользу при первой балотировкѣ; но при второй покиньте кандидата, неимѣющаго никакихъ правъ, и подайте голосъ въ пользу г. Гранперрена; вотъ все, чего я отъ васъ требую.

— Не болѣе! сказалъ молодой адвокатъ съ сардонической улыбкой: — въ-самомъ-дѣлѣ, вы слишкомъ-умѣренны въ вашихъ требованіяхъ.

— Впрочемъ, продолжалъ г. де-Буажоли, нимало не смущаясь: — путь, который я намѣренъ открыть вамъ, совершенно согласенъ съ вашими идеями и характеромъ. Потерявъ возможность дать восторжествовать вашему кандидату, вы невольно должны будете обратиться къ тому изъ двухъ остающихся, мнѣнія котораго болѣе согласны съ вашими. Можете ли вы колебаться между маркизомъ де-Шатожирономъ, представителемъ прежнихъ идей, правъ и несправедливостей, и г. Гранперреномъ, такимъ же гражданиномъ, какъ вы, человѣкомъ нынѣшняго вѣка, обязаннымъ своимъ положеніемъ въ свѣтѣ себѣ одному, точно такъ же, какъ и вы нѣкогда самому-себѣ будете обязаны своею извѣстностью?

Жоржъ Фруадво всталъ.

— Милостивый государь, сказалъ онъ, устремивъ на искусителя твердый и гордый взглядъ: — еслибъ вы удовольствовались только просьбой дѣйствовать въ пользу вашего кандидата, я увидѣлъ бы въ вашемъ поступкѣ неудачную и неумѣстную попытку; но вы предлагаете мнѣ плату за мой голосъ — это не только неловко и неумѣстно, но еще и оскорбительно!

— Повѣрьте, я не имѣлъ ни малѣйшаго намѣренія оскорблять васъ, поспѣшно сказалъ г. де-Буажоли, нѣсколько смутившись и вставъ.

— Можетъ-быть, возразилъ Фруадво презрительно: — вы, можетъ-быть, думали даже оказать мнѣ услугу по вашимъ понятіямъ.

— Точно, думалъ… и еслибъ вы позволили мнѣ объясниться…

— Довольно, сударь, довольно! Вы думали, что меня можно подкупить, потому-что я бѣденъ; вы крѣпко ошиблись: меня можно было уговорить, но не купить.

Фруадво пошелъ къ двери и отворилъ ее.

При этомъ поступкѣ, въ значеніи котораго не было ничего двусмысленнаго, г. де-Буажоли, сжавъ узкія и блѣдныя губы съ улыбкой, полной желчи, слегка поклонился молодому адвокату и вышелъ изъ комнаты, не возражая ни слова.

— Не-уже-ли я во мнѣніи другихъ стою еще ниже, нежели въ своемъ собственномъ? вскричалъ тогда Фруадво, съ сердцемъ захлопнувъ дверь. — До-сихъ-поръ уважали, по-крайней-мѣрѣ, мою бѣдность… Мнѣ очень хотѣлось выбросить этого господина въ окно; счастливъ онъ, что такъ тщедушенъ! Еслибъ ко мнѣ пришелъ человѣкъ, способный защититься, такъ я ужь не отказалъ бы себѣ въ этомъ удовольствіи. Только такой отчаянный поступокъ, такое сильное потрясеніе можетъ вывести меня изъ маразма, въ который я впалъ послѣ этого глупаго приключенія. Да; я желалъ бы встрѣтить дерзкаго, котораго могъ бы проучить парой пощечинъ, прибить; я чувствую, что это было бы весьма для меня полезно!.. Хоть бы мой вчерашній виконтъ явился сюда; вотъ двуногій левъ, которому я съ особеннымъ удовольствіемъ общипалъ бы гриву и усы!

Въ ту самую минуту, когда молодой адвокатъ произнесъ это весьма-нефилантропическое желаніе, дверь отворилась, и виконтъ де-Лаижеракъ, не постучавшись, безъ церемоніи вошелъ въ комнату.

II.
Два приглашенія.

Узнавъ своего вчерашняго противника, Пирамъ грозно заворчалъ; Фруадво же, одержимый желаніемъ выместить на комъ-нибудь свою досаду и полагая, что само провидѣніе послало ему Парижанина, дерзость котораго уже значительно ему надоѣла, Фруадво насупилъ брови и гордо посмотрѣлъ на вошедшаго.

— Мировая! закричалъ виконтъ де-Ланжеракъ шутливо: — мировая съ господиномъ и вѣрнымъ псомъ его! Пирамъ, вотъ гостинецъ, которымъ я для тебя запасся; повѣрь мнѣ, это вкуснѣе жилета, и самъ Церберъ, отъ котораго ты, по-видимому, происходишь но прямой линіи, не устоялъ бы противъ такой вкусной приманки!

Виконтъ бросилъ собакѣ пирожокъ; не смотря на свой гнѣвъ, вѣрное животное стало его обнюхивать, а потомъ принялось ѣсть съ большимъ аппетитомъ.

— Любезнѣйшій адвокатъ, продолжалъ Ланжеракъ тѣмъ же шутливымъ тономъ: — для васъ у меня нѣтъ пирожка, но за то вотъ настоящіе puros: надѣюсь, вы не откажетесь выкурить со мою мирную сигару.

Не принимая сигары изъ затѣйливо-украшенной сигарочницы виконта, Фруадво гордо поднялъ голову.

— Я не курю, отвѣчалъ онъ тихо: — и прежде, нежели вы сами закурите сигару, осмѣлюсь спросить васъ, что доставляетъ мнѣ удовольствіе видѣть васъ у себя.

— Развѣ я не говорилъ вамъ, что сегодня утромъ увижусь съ вами?

— Я ожидалъ увидѣть у себя г. де-Шатожирона.

— Почему? спросилъ виконтъ съ удивленіемъ.

— Потому-что въ подобныхъ случаяхъ, какъ вы сами изволили замѣтить, обыкновенно употребляютъ посредниковъ.

— Вотъ еще! Не уже-ли вы не забыли еще нашей вчерашней глупой ссоры? Что касается до меня, я давно забылъ о ней.

— Однакожь вчера вы считали себя обиженнымъ, сказалъ адвокатъ съ иронической улыбкой.

— Э, Боже мой! вчера я опорожнилъ почти три бутылки, а послѣ такого изобильнаго утоленія жажды все кажется намъ обиднымъ.

— Вы говорили, что я дерзко вырвалъ у васъ изъ рукъ стикъ…

— Вы были правы, потому-что защищались; такъ точно вы имѣли полное право завладѣть половиной этого великолѣпнаго покоя, потому-что поступокъ вашъ вполнѣ согласовался съ нравами и обычаями славнаго шатожиронскаго селенія. Словомъ, вчера вся вина была на моей сторонѣ, въ чемъ охотно и сознаюсь. Надѣюсь, что этого объясненія вамъ достаточно отъ человѣка, бывавшаго уже на полѣ чести, и что теперь вы позволите мнѣ закурить сигару.

— Нечего дѣлать! подумалъ Фруадво съ досадой: — кажется, онъ не намѣренъ подать мнѣ ни малѣйшаго повода сбросить его съ лѣстницы внизъ головою.

— Я не только не поручалъ Шатожирону идти къ вамъ, продолжалъ виконтъ, закуривъ сигару: — а напротивъ онъ самъ отправилъ меня къ вамъ посломъ.

— Посломъ? повторилъ адвокатъ, съ невольнымъ любопытствомъ устремивъ глаза на бѣлокураго молодаго человѣка.

— Я употребилъ, можетъ-быть, слишкомъ-пышное выраженіе, особенно въ-отношеніи къ столь простому, какъ и понятному дѣлу, а именно къ возобновленію старинной дружбы между двумя школьными товарищами; вѣдь вы были въ университетѣ вмѣстѣ съ Шатожирономъ? Онъ тотчасъ вспомнилъ о васъ, когда я сталъ разсказывать ему про нашу маленькую ссору.

— Точно, я проходилъ въ Дижонѣ въ-продолженіи трехъ лѣтъ одинъ курсъ съ г. де-Шатожирономъ, холодно и сухо отвѣчалъ молодой адвокатъ.

— Въ Дижонѣ, такъ и есть! Стало-быть, вы школьные товарищи и въ этомъ качествѣ не откажетесь отобѣдать сегодня въ замкѣ безъ церемоніи. Шатожиронъ пришелъ бы самъ, по вы понимаете, что молодой мужъ, особенно мужъ очаровательной жены, не всегда свободенъ; вотъ почему онъ не могъ исполнить своего желанія лично пригласить васъ, а поручилъ это мнѣ.

— Г. маркизъ де-Шатожиронъ удостоиваетъ меня приглашенія къ своему столу, сказалъ Фруадво съ сардоническою покорностью: — по истинѣ, я не ожидалъ такой чести!

— Между старыми товарищами дѣло идетъ не объ чести, а объ удовольствіи. Нашъ другъ Шатожиронъ нетерпѣливо желаетъ представить васъ женѣ своей. Маркиза уже знаетъ, что у васъ прекрасный голосъ; она сама отличная музыкантша; Ираклій тоже поетъ; въ случаѣ нужды, и я подтяну; даже г-жа де-Бонвало не совсѣмъ еще спала съ голоса. Мы будемъ пѣть квинтеты на славу! Неправда ли, будетъ весело?

— Очаровательно! восхитительно! вскричалъ молодой адвокатъ съ восторгомъ, походившимъ нѣсколько на насмѣшку.

— Кромѣ того, вы охотникъ, и Шатожиронъ, узнавъ о непріятности, нанесенной вамъ его дядей — я былъ вчера въ судѣ и все разсказалъ Ираклію, — отдаетъ всѣ свои лѣса въ ваше полное распоряженіе, а вы знаете, что въ его лѣсахъ дичи много!

— Безчисленное множество! хотя, сказать правду, лѣса г. де-Водре еще богаче дичью. Итакъ, я буду обѣдать, пѣть и охотиться; это очень-пріятно, безъ сомнѣнія; но не предлагаетъ ли мнѣ г. маркизъ де-Шатожиронъ чего-нибудь посущественнѣе?

Виконтъ де-Ланжеракъ посмотрѣлъ на молодаго адвоката съ изумленіемъ, смѣшаннымъ съ нѣкоторымъ безпокойствомъ.

— Не говорю вамъ, сказалъ онъ послѣ минутнаго молчанія: — о вліяніи нашего друга Ираклія…

— Напротивъ, говорите, говорите! Это главное, перебилъ его Фруадво очень-спокойно.

— Кажется, адвокатъ ищетъ только существеннаго, солиднаго, подумалъ Ланжеракъ, съ трудомъ скрывая свое изумленіе: — впрочемъ, онъ правъ; глупъ тотъ, кто питается мечтами.

— Вы говорите, что г. маркизъ де-Шатожиронъ имѣетъ вліяніе? повторилъ Жоржъ съ видомъ человѣка, рѣшившагося разомъ покончить важное дѣло.

— Огромное! Не считаю нужнымъ прибавлять, что онъ готовъ употребить это вліяніе въ пользу друзей своихъ.

— Прибавляйте, прибавляйте; все это можно принять къ свѣдѣнію; далѣе?

— Далѣе! повторилъ виконтъ съ возрастающимъ изумленіемъ: — я сказалъ вамъ все, что было нужно.

— Какъ! не-уже-ли этимъ ограничивается порученіе, возложенное на васъ г. маркизомъ де-Шатожирономъ?

— Почти…

— Обѣды, квинтеты, охота, и больше ничего?

— Не угодно ли вамъ будетъ объясниться положительнѣе, тогда я лучше пойму васъ и, можетъ-быть, мы сговоримъ.

— Извольте, объяснюсь, сказалъ Фруадво съ неизмѣнной флегмой: — не скрою отъ васъ, что предложенія г. маркиза де-Шатожирона кажутся мнѣ довольно скудными, особенно въ сравненіи съ гораздо-большею щедростію его соперника.

— Такъ г. Гранперренъ уже дѣлалъ вамъ предложенія? вскричалъ Ланжеракъ съ безпокойною живостію.

— И довольно-выгодныя предложенія; посудите сами. Въ вознагражденіе за голоса, которыми я буду располагать во время выборовъ, мнѣ предлагаютъ должность намѣстника. Признайтесь, это предложеніе существенное, положительное, съ которымъ никакъ не могутъ сравниться пустыя, ни къ чему неведушія любезности г. маркиза де-Шатожирона.

— Не стану оспоривать существенности предложеніи г. Гранперренъ, и сожалѣю, что мы сами не вникнули въ предметъ съ этой точки зрѣнія; но вѣдь дѣло еще не рѣшено и, если вы мнѣ позволите сходить въ замокъ, даю вамъ вѣрное слово, что возвращусь съ условіемъ, которое, достаточно обезпечивъ собственныя ваши выгоды, дастъ вамъ возможность…

— Выбросить васъ въ окно, договорилъ Фруадво, спокойно скрестивъ руки на груди.

— Милостивый государь! вскричалъ Ланжеракъ съ изумленіемъ и гнѣвомъ: — за эти слова…

— Я готовъ разсчитаться съ вами; но позвольте мнѣ сперва объясниться: за минуту до васъ, тщедушное существо, называющееся г. де-Буажоли, приходило ко мнѣ съ благородными предложеніями, о которыхъ я упомянулъ. Еслибъ онъ не былъ такъ тщедушенъ, и еслибъ я ненадѣялся однимъ щелчкомъ свалить его, то безъ всякаго сомнѣнія я отправилъ бы г. де-Буажоли по воздушной дорогѣ, которую сейчасъ предлагалъ вамъ; но опытъ in anima vili, который мнѣ совѣстно было произвесть надъ такимъ слабымъ существомъ, я сейчасъ же предпрійму надъ молодымъ человѣкомъ моихъ лѣтъ, ловкимъ и сильнымъ, если открою въ его словахъ намѣреніе оскорбить мою совѣсть или честь.

Пирамъ, проглотившій уже пирожокъ, замѣтивъ, съ какимъ жаромъ говорилъ господинъ его, сталъ ворчать на викоита съ безсовѣстною неблагодарностью.

— Гдѣ, къ чорту, видите вы, что я хочу оскорбить васъ? вскричалъ Ланжеракъ растерявшись; — вы сами затащили меня въ западню…

— Изъ которой вы на первый разъ выйдете, возразилъ Фруадво, идя къ двери: — но впередъ не попадайтесь.

— Однако объяснимтесь. Г. Гранперренъ хочетъ подкупить васъ, это его дѣло; вы неподкупны, это ваше дѣло; а я-то что вамъ сдѣлалъ? Я пришелъ пригласить васъ къ обѣду, по порученію общаго нашсго пріятеля Шатожирона. Вы должно быть чертовски-щекотливы и мнительны, если въ такомъ простомъ поступкѣ видите попытку подкупить васъ. А потому, позвольте мнѣ исполнить возложенное на меня порученіе. Хотите ли вы сдѣлать удовольствіе школьному товарищу? Пріидете ли вы къ нему обѣдать?

— Мой школьный товарищъ, отвѣчалъ Фруадво съ ироническимъ удареніемъ на каждомъ словѣ: — провелъ вмѣстѣ со мною три года въ Дижонѣ, не обращая на меня ни малѣйшаго вниманія; послѣ того мы оставались въ такомъ же отдаленіи другъ отъ друга, и г. маркизъ де-Шатожиронъ, богатый владѣлецъ, потомокъ крестовыхъ рыцарей, всегда старался держать скромнаго сельскаго адвоката въ почтительномъ разстояніи, между-тѣмъ, какъ адвокатъ самъ никогда не думалъ о сближеніи. Могу ли я послѣ этого повѣрить искренности внезапной школьной пріязни, никогда несуществовавшей между нами? Это столь же неожиданное, какъ и мало-желаемое приглашеніе, по моему мнѣнію, не что иное, какъ избирательная продѣлка.

— Увѣряю васъ, что, стараясь сблизиться съ вами, Шатожиронъ имѣетъ въ виду только…

— Пріобрѣтеніе лишняго голоса, я знаю.

— Скажите лучше — друга.

— Друзей такимъ образомъ не пріобрѣтаютъ; впрочемъ, онъ опоздалъ. Десять лѣтъ тому, я бы съ удовольствіемъ воспользовался случаемъ, представляющимся мнѣ сегодня, по теперь поздно.

— Стало-быть, вы отказываете?

— Рѣшительно.

— Я думалъ, что вы довольствовались ролью здѣшняго Цицерона, сказалъ Ланжеракъ съ прежнимъ свойственнымъ ему насмѣшливымъ тономъ, отъ котораго онъ удерживался во все время предшествовавшаго разговора: — но теперь вижу, что вы разъигрываете и роль Катона; послѣ этого, мнѣ остается только раскланяться съ вашею стоическою добродѣтелью. Итакъ, поклонъ господину и собакѣ.

Виконтъ сдѣлалъ пируэтъ и вышелъ, не обративъ вниманія на презрительное пожатіе плечъ, которымъ адвокатъ отвѣтствовалъ на его дерзкую выходку.

Оставшись одинъ, Фруадво опять сталъ прохаживаться взадъ и впередъ по комнатѣ.

— Приглашеніе къ обѣду! сказалъ онъ про себя: — точно, въ этомъ нѣтъ еще достаточнаго повода выбросить его изъ окна. Жаль! потому-что въ апатическомъ состояніи, въ которомъ я нахожусь, это маленькое гимнастическое упражненіе расшевелило бы меня…

Минуту спустя, кто-то опять постучался въ дверь.

— Не удастся ли теперь? подумалъ молодой адвокатъ, поспѣшно отворяя дверь.

Узнавъ одного изъ слугъ желѣзнозаводчика, Фруадво почувствовалъ, какъ волненіе его внезапно измѣнилось; кровь, наполнившая жилы въ вискахъ его, внезапно и съ быстротою молніи бросилась къ сердцу.

— Господинъ адвокатъ, сказалъ лакей: — барыня приказала отдать вамъ это письмо.

Не смотря на всь усилія преодолѣть нервическую дрожь, пробѣгавшую по всѣмъ членамъ, Фруадво долго не могъ распечатать письма, принесеннаго слугою; наконецъ, распечатавъ, онъ сталъ читать съ жадностію, превратившеюся вскорѣ въ восторгъ, слѣдующія слова:

«Г-жа Гранперренъ надѣется, что приключеніе, о которомъ она столько вчера сожалѣла, не имѣло непріятныхъ послѣдствій; но если г. Фруадво желаетъ совершенно уничтожить все безпокойство, произведенное у насъ опасностью, которой онъ подвергался, то не откажется отобѣдать сегодня съ нами, безъ церемоніи, въ семейномъ кругу. Мы получили партитуру Гугенотовъ; въ ней есть басовая партія, которая какъ-будто нарочно написана для голоса г. Фруадво; кромѣ того, фортепьяно недавно настроено; слѣдовательно, все способствуетъ намъ заняться музыкой, въ вознагражденіе за плохой обѣдъ.»

— Доложи г-жѣ Гранперренъ, что я буду имѣть честь явиться на ея приглашеніе, сказалъ влюбленный адвокатъ, стараясь скрыть подъ видомъ равнодушія сильную радость, замѣнившую прежнее его уныніе.

Лишь-только слуга вышелъ, Фруадво однимъ скачкомъ очутился возлѣ своего платья, все еще разложеннаго на стульяхъ предъ каминомъ. Послѣ тщательнаго осмотра, онъ удостовѣрился, что кромѣ жилета, атласная матерія котораго значительно пострадала, вредъ былъ не такъ великъ, какъ ему прежде казалось, и что щеткой можно было привести все въ прежній порядокъ.

— Стало-быть, вся бѣда ограничивается тѣмъ, подумалъ онъ: — что я долженъ застегивать свой фракъ до-тѣхъ-поръ, пока финансы не позволятъ мнѣ купить новаго жилета. Человѣку полному и нѣсколько-широкоплечему довольно присталъ фракъ, застегнутый до верху; притомъ же, это придаетъ видъ оратора: Беррье, на-примѣръ, всегда застегнутъ. Кромѣ того, вторая дегатировка моего платья послужила ему даже въ пользу, ибо ни по чему такъ нельзя узнать нарядившагося по праздничному провинціала, какъ по лоску новаго платья.

Утѣшая себя такимъ-образомъ, адвокатъ вынулъ изъ ягдташа щетку, которою онъ не забылъ запастись наканунѣ, ибо ни за что въ мірѣ не поручилъ бы неуклюжему прислужнику гостинницы Коня-Патріота возстановленіе порядка въ костюмѣ, тѣмъ болѣе драгоцѣнномъ, что, кромѣ его, другаго не было.

— Обѣдать съ нею! вскричалъ онъ, принимаясь за дѣло съ героическимъ жаромъ: — какъ я былъ глупъ, предаваясь мрачнымъ мыслямъ! Никогда еще я не былъ такъ счастливъ. Видѣть, слышать ее! Говорить съ нею! даже, можетъ-быть, пѣть съ нею!..

Эти восторженныя восклицанія, прерываемыя ровными ударами щетки, превратились въ напѣвы, сначала неявственные, но принимавшіе мало-по-малу болѣе-опредѣлительный характеръ и слившіеся, наконецъ, въ громкую басовую арію дона-Маньифико изъ Ченеренціолы. Это была любимая арія шатожиронскаго виртуоза, который началъ ее пѣть въ-полголоса, а кончилъ во все горло съ силою, замѣнявшею никоторымъ образомъ недостатокъ искусства.

— Я въ голосѣ, сказалъ онъ, съ самодовольствомъ прислушиваясь къ дребезжанію оконъ: — вчера я немножко охрипъ, но сегодня у меня голосъ звучнѣе и звонче обыкновеннаго.

Между-тѣмъ, какъ молодой адвокатъ, одушевленный надеждой пропѣть дуэтъ съ предметомъ своей страсти, что, какъ всѣмъ извѣстно, составляетъ одно изъ сладостнѣйшихъ наслажденій земнаго рая, пока молодой адвокатъ проходилъ всѣ высокія и низкія ноты своего голоса и находилъ, что всѣ онѣ были въ удовлетворительномъ состояніи, эта столь же шумная, какъ и неожиданная вокализація сдѣлалась предметомъ изумленія всѣхъ посѣтителей, находившихся въ это время въ гостинницѣ Коня-Патріота.

— Ничего, ничего, сказалъ Туссенъ-Жиль гостямъ, собравшимся въ столовой и спрашивавшимъ о причинѣ такого музыкальнаго шума: — это адвокатъ Фруадво. Не знаю, какой воды онъ хлебнулъ вчера въ рѣкѣ, только съ-тѣхъ-поръ у него голова не на мѣстѣ, и я думаю, онъ совсѣмъ съ ума сойдетъ.

Трактирщикъ ошибался, но немногимъ, а именно — разстояніемъ, отдѣляющимъ сумасшедшаго отъ влюбленнаго.

III.
Неожиданная встрѣча.

Въ то самое время, когда виконтъ де-Ланжеракъ сходилъ съ лѣстницы, г. де-Буажоли всходилъ наверхъ; около половины лѣстницы, два посредника столкнулись.

— Миронъ! вскричалъ Ланжеракъ съ изумленіемъ.

— Пишо! возразилъ г. де-Буажоли не менѣе изумленный.

Это двойное восклицаніе было столь же невольно, какъ внезапно; не прибавивъ ни слова, знакомцы стали осматривать другъ друга съ ногъ до головы съ недовѣрчивымъ любопытствомъ людей, случайно встрѣчающихся послѣ долгой разлуки и колеблющихся признать другъ друга, пока не убѣдились, что прежній другъ не превратился какимъ-нибудь неизвѣстнымъ случаемъ въ нуждающагося бѣдняка.

Но взаимный осмотръ оказался совершенно-благопріятнымъ въ пользу обоихъ.

Виконтъ де-Ланжеракъ былъ одѣтъ съ щеголеватостью, доведенной до изъисканности; нарядъ его цѣлымъ мѣсяцемъ предупреждалъ моду: желтыя перчатки были новы и чисты до невѣроятности, лакированные сапоги лоснились какъ зеркало, большая жемчужная булавка украшала галстухъ, — словомъ все, даже красивый золотой набалдашникъ его стика, изобличало человѣка, платящаго наличными деньгами или пользующагося неограниченнымъ кредитомъ, что почти одно и то же.

Г. де-Буажоли, одѣтый, впрочемъ, очень-прилично, не могъ, однакожъ, вступить въ этомъ отношеніи въ соперничество съ виконтомъ; но въ глазахъ многихъ, красная ленточка, украшавшая одну изъ петличекъ его сюртука, вознаграждала съ избыткомъ недостатокъ щеголеватости и изящества наряда.

Замѣтивъ, что они оба могли признать другъ друга безъ опасности компрометировать себя, старинные пріятели заговорили.

— За какимъ чортомъ вы въ-этой харчевнѣ? спросилъ г. де-Ланжеракъ.

— Какая буря занесла васъ на эту негостепріимную землю? сказалъ г. де-Буажоли.

— Я не столько бъ удивился, еслибъ мы встрѣтились въ Кохинхинѣ?

— И я тоже. Давно ли вы здѣсь?

— Со вчерашняго дня; а вы, любезнѣйшій Миронъ?

Услышавъ во второй разъ это не слишкомъ-аристократическое имя, совѣтникъ префектуры не могъ скрыть легкой гримасы.

— Любезный Пишо, отвѣчалъ онъ: — полусгнившая лѣстница, на которой мы теперь бесѣдуемъ, весьма-неудобоая конверсаціонная зала, какъ говорятъ въ Баденѣ. На разстояніи шести футовъ отсюда у меня есть временная конура, великолѣпіе которой ни мало не уступаетъ великолѣпію помянутой лѣстницы, но въ ней есть, по-крайней-мѣрѣ, пара соломенныхъ стульевъ, на которыхъ мы можемъ присѣсть.

При повтореніи имени Пишо, виконтъ закусилъ свои бѣлокурые усы, но удержался отъ возраженія.

Минуту спустя, старые знакомцы сидѣли въ комнатѣ, занятой старшимъ изъ нихъ со вчерашняго дня.

— Теперь потолкуемъ, сказалъ послѣдній съ свойственною ему сладкой улыбкой: — но позвольте мнѣ прежде поздравить васъ.

— Съ чѣмъ? спросилъ Ланжеракъ, веселость и безпечность котораго была такъ же неискренна, какъ откровенность совѣтника префектуры.

— Въ послѣдній разѣ, когда мы видѣлись, года четыре назадъ, если не ошибаюсь, Фортуна не слишкомъ улыбалась вамъ; теперь же вы, кажется, съ нею въ ладу! Никогда еще вы не были такимъ блистательнымъ щеголемъ. Вы теперь сдѣлались львомъ, настоящимъ львомъ!

— Хорошо ваше поздравленіе; если красненькая ленточка, которая у васъ въ петличкѣ, не гвоздика, какъ мнѣ сначала показалось, то вы сами, съ-тѣхъ-поръ, какъ мы не видались, сдѣлались не львомъ, а чѣмъ-то поважнѣе.

— Вы хотите сказать кавалеромъ Почетнаго-Легіона? возразилъ г. де-Буажоли съ притворною небрежностью.

— Ужь не кавалеромъ ли Золотой-Шпоры?

— Фи!

— Такъ это въ-самомъ-дѣлѣ ленточка Почетнаго-Легіона?

— Въ-самомъ-дѣлѣ.

— Почетнаго-Легіона, учрежденнаго Наполеономъ-Великимъ, императоромъ Французовъ, королемъ Италіи, протекторомъ реннской конфедераціи, медіаторомъ…

— Именно.

— Такъ позвольте же мнѣ узнать, любезнѣйшій, на какомъ сраженіи…

— Это анахронизмъ, другъ мой, перебилъ его довольно-сухо кавалеръ: — вы знаете, что мы живемъ въ мирный вѣкъ, въ который для полученія креста не нужно быть рубакой.

— Справедливо! возразилъ виконтъ насмѣшливо: — такъ позвольте же мнѣ, любезнѣйшій Миронъ, узнать ваши мирныя заслуги, ибо я не предполагаю, что вамъ дали крестъ единственно за то, что въ-продолженіе семи или восьми лѣтъ своей жизни вы заставляли дѣтей герцога де-Шеризака склонять musa?

— Смѣйтесь надъ моей бѣдной красной ленточкой, смѣйтесь! отвѣчалъ совѣтникъ префектуры, невольно закусивъ губы: — и если это вамъ пріятно, такъ я сознаюсь, какъ донъ-Діэго, что «милость далеко превзошла мои заслуги».

— Милое самое лучшее качество, любезный Миронъ: она замѣняетъ всѣ заслуги.

— Такъ-какъ вы расположены сегодня смѣяться, то я желалъ бы кстати обратиться къ вамъ съ просьбой…

— Которая еще болѣе разсмѣшитъ меня?

— Можетъ-быть.

— Говорите; случаи посмѣяться становятся теперь такъ рѣдки, что ими надобно пользоваться.

— Не называйте меня болѣе Мирономъ.

— Отъ-чего?

— Отъ-того, что съ-тѣхъ-поръ, какъ мы не видались, я перемѣнилъ фамилію.

— Ба!

— Да. Изъ прихоти, надъ которою позволяю вамъ столько же смѣяться, какъ надъ моею ленточкой.

— Изъ прихоти?

— Или по маленькому разсчету, если хотите. Съ-тѣхъ-поръ, какъ началось владычество мѣщанства, дворянство, по странному противорѣчію, вошло въ большую еще моду. Что дѣлать! и я послѣдовалъ общему примѣру и модѣ.

— Не-уже-ли?

— Хотя при Генрихѣ IV Миронъ былъ старшиною купечества это имя, однакожь, довольно-простонародно и неблагозвучно…

— Притомъ же, прибавилъ Ланжеракъ: — оно тѣмъ невыгодно, что папоминаетъ прноѣвъ пѣсни Мальбруга: Миронтонъ, тонъ, тонъ…

— Словомъ, я замѣнилъ, это имя фамиліею моей матушки.

— Жолибуй, кажется?

— То-есть, Буажоли, отвѣчалъ совѣтникъ префектуры, сладко улыбаясь.

— Буажоли! вскричалъ виконтъ, съ изумленіемъ вскочивъ со стула: — такъ это вы г. де-Буажоли?

— Я самъ.

— Совѣтникъ маконской префектуры?

— Именно.

— Главный управитель выборовъ департамента Саоны-и-Луары?

— Этого титула я на себя не принимаю, сказалъ г. де-Буажоли улыбаясь: — но, можетъ-быть, злые люди называютъ меня такъ.

— Поздравляю, любезный Миронъ… то-есть, любезный г. де-Буажоли… вотъ встрѣча! Но прежде всего скажите мнѣ, какъ вы сдѣлались… тѣмъ, чѣмъ сдѣлались?

— Исторія моя весьма-проста. Герцогъ де-Шеризакъ, пользующійся большимъ вліяніемъ, доставилъ мнѣ теперешнее мѣсто, когда я кончилъ воспитаніе его послѣдняго сына. Дѣятельность моя, которую правительство умѣло оцѣнить, доставила мнѣ крестъ, и я надѣюсь сдѣлаться вскорѣ подпрефектомъ; словомъ, я плыву на всѣхъ парусахъ по административному океану! Теперь объясните вы мнѣ, любезный Пишо…

— Позвольте, позвольте! перебилъ его виконтъ: — я не буду болѣе звать васъ Мирономъ, съ тѣмъ, однакожь, условіемъ, чтобъ и вы не звали меня Пишо.

— А! такъ и вы перемѣнили фамилію? спросилъ г. де-Буажоли, въ свою очередь иронически смѣясь.

— Можно ли достигнуть до чего-нибудь въ свѣтѣ, когда судьба наградитъ васъ глупымъ прозвищемъ какого-нибудь Пишо!

— Кажется, для писца четвертой степени это имя сносно.

— Писецъ, возразилъ Ланжеракъ сухо: — стоитъ учителя. Впрочемъ, вотъ уже скоро четыре года, какъ я отправилъ къ чорту переписыванье бумагъ!

— Не горячитесь любезный землякъ; я не имѣлъ намѣренія оскорбить васъ: въ нашей судьбѣ столько сходства, что мы не можемъ не ощущать другъ къ другу истинной симпатіи. Хотя, сказать между нами, мы начали съ малаго, но тѣмъ болѣе намъ чести!

— Еще бы! Мы всѣмъ обязаны самимъ-себѣ, сказалъ виконтъ, величественно поднявъ голову.

— Слѣдовательно, вы отказались отъ переписыванья и имени Пишо?

— И то и другое долго препятствовало моему счастію.

— Какъ же васъ зовутъ теперь?

— Ланжеракъ.

— Ланжеракъ? Знакомое имя!

— Это названіе края, въ которомъ я узрѣлъ свѣтъ, отвѣчалъ виконтъ.

— Точно! Ланжеракъ — селеніе близь Гурдона, въ четверти лье отъ Рокамадура, моей родины.

— Именно.

— И въ-самомъ-дѣлѣ, кто запрещаетъ вамъ носить имя вашей родины? Мало ли депутатовъ, называющихся по имени своего департамента!

— Разумѣется; я могъ бы послѣдовать ихъ примѣру и назвать себя Пишо-дю-Ло, но я поступилъ съ большею скромностью.

— Впрочемъ, Ланжеракъ гораздо-благозвучнѣе.

— Да; и притомъ я почти имѣю право носить это названіе.

— О, почти!.. Это безподобно!

— Вы думаете, что я шучу? Нимало! Имя Пишо очень-грубо и смѣшно, согласенъ; но зато оно ведетъ свое начало изъ глубокой древности: мнѣ достались старые документы, ясно доказывающіе о родствѣ Ланжераковъ съ родомъ Пишо.

— Родство, заключенное, вѣроятно, на берегахъ Гаронны, сказалъ де-Буажоли, иронически улыбаясь.

— Слѣдовательно, мнѣ нетрудно доказать свое дворянское происхожденіе, возразилъ Ланжеракъ, не отвѣчая на насмѣшку совѣтника: — и требовать отъ канцлера разрѣшенія возстановить имя и гербъ древняго, нынѣ угасшаго рода виконтовъ Ланжераковъ, отъ котораго я происхожу съ матерней стороны; но это повлечетъ за собою большіе расходы, и я рѣшился…

— Обойдтись безъ позволенія канцлера?

— Точно такъ, какъ и вы обошлись безъ позволенія, принявъ фамилію вашей матушки.

— Но если ваши предки, Ланжераки, были виконты, сказалъ совѣтникъ префектуры насмѣшливо: — зачѣмъ же вы сами не присоединили этого титула къ своему новому имени?

— Только глупецъ упустилъ бы это, отвѣчалъ бывшій писецъ Пишо съ величественнымъ хладнокровіемъ.

— Стало-быть, я теперь имѣю честь говорить съ г. виконтомъ де-Ланжеракомъ? сказалъ совѣтникъ съ насмѣшливою почтительностью.

— Точно такъ, какъ я имѣю честь говорить съ г. кавалеромъ де-Буажоли, отвѣчалъ также иронически Ланжеракъ.

— Впрочемъ, вы правы; ужь если брать, такъ брать!.. Надѣюсь, что и состояніе ваше не отстало отъ почестей?

— Не отстало; порядочное наслѣдство и довольно-счастливые обороты не позволяютъ мнѣ жаловаться на судьбу.

— Наслѣдство пахнетъ близостью Гаронны, подумалъ г. де-Буажоли, имѣвшій полное право не довѣрять Гасконцамъ, потому-что самъ принадлежалъ къ этой націи, славящейся болѣе своимъ умомъ, нежели правдивостью.

Въ это самое время, каватина Miei Rampollx feminini, пѣтая до-сихъ-поръ адвокатомъ Фруадво въ-полголоса, разразилась точно громкое соло на тромбонѣ.

— Чортъ бы его побралъ! сказалъ совѣтникъ префектуры, зажавъ уши руками.

— Узнаёте ли вы этотъ голосъ? спросилъ Ланжеракъ.

— Я не пасъ быковъ, какъ же вы хотите, чтобъ я узналъ этого, употребляющаго во зло ревъ свой?

— Однакожь вы хотѣли загнать этого быка на свои пастбища, сказалъ виконтъ смѣясь: — но онъ заартачился и погнушался вашей травой.

— Что это значитъ?

— Это значитъ, что отчаянный пѣвецъ, таланта котораго вы не хотите признать, не кто иной, какъ почтенный г. Фруадво, принявшій васъ такъ хорошо нѣсколько минутъ тому назадъ.

— Почему вы знаете, что г. Фруадво принялъ меня хорошо? спросилъ г. де-Буажоли, устремивъ на своего земляка недовѣрчивый взглядъ.

— Позвольте вамъ замѣтить, что я употребилъ антифразисъ.

— Антифразисъ?

— Разумѣется; потому-что этотъ древній философъ Фруадво не только не принялъ вашихъ предложеній, но покушался произвести надъ вами опытъ in anima via, по весьма-невѣжливому выраженію его.

— Какой опытъ?

— Полета изъ окна на улицу.

— Кто вамъ сказалъ эту нелѣпость? вскричалъ г. де-Буажоли, блѣдное лицо котораго пожелтѣло съ досады.

— Достовѣрная особа.

— Но кто, кто?

— Самъ мэтръ Фруадво.

— Развѣ вы его знаете?

— Я только-что отъ него.

— А позвольте узнать, за чѣмъ вы къ нему ходили?

— Зачѣмъ мнѣ скрываться? Черезъ часъ вы узнаете причину моего посѣщенія; слѣдовательно, лучше сейчасъ вскрыть игру. Мое посѣщеніе было совершенной дружкой вашему, съ тою только разницей, что я старался придать приличныя формы предложенію, которое вы объявили на отрѣзъ, съ нѣсколько-грубою откровенностью.

— Стало-быть, вы знаете г. де-Шатожирона? вскричалъ совѣтникъ съ видимымъ неудовольствіемъ.

— Еще бы! Мы съ нимъ Орестъ и Пиладъ.

— И вы поддерживаете его кандидатство?

— Такъ же точно, какъ вы поддерживаете кандидатство г. Гранперрена.

— Нечего дѣлать, возразилъ г-нъ де-Буажоли, стараясь скрыть свою досаду подъ небрежной улыбкой: — я надѣялся обрести въ васъ друга, а между-тѣмъ злая судьба навязала мнѣ еще одною врага… неудачный день!

— Отъ-чего жь неудачный?

— Вѣдь вы мой противникъ въ этомъ дѣлъ?

— Буду противникомъ, если вы вынудите меня быть имъ.

— Я ищу только мира.

— Я тоже.

— Такъ заключимъ его.

— Извольте; но условія?

— Вамъ рѣшительно все равно, будетъ ли или не будетъ г. де-Шатожиронъ избранъ членовъ генеральнаго совѣта, между-тѣмъ, какъ мои личныя выгоды требуютъ избранія г. Гранперрена; бросьте же своего кандидата и даю вамъ слово, что при первомъ случаѣ я вдесятеро вознагражу васъ за эту жертву.

— Какъ жаль, что ваши условія рѣшительно противоположны моимъ!

— А какія же ваши условія?

— Чтобы вы сами бросили вашего кандидата, какъ вы говорите, потому-что ваша выгоды вѣрно не такъ велики, какъ-тѣ, которыя заставляютъ меня желать избранія моего друга Шатожирона.

— Мы играемъ въ открытую игру, не такъ ли?

— Совершенно-такъ.

— Такъ я вамъ скажу, что отъ этого обстоятельства зависитъ мое повышеніе.

— Вся моя будущность зависитъ отъ избранія Шатожирона!

— Мѣсто под-префекта!

— Удивительная свадьба!

— Какую связь свадьба можетъ имѣть съ выборами?

— Не могу сказать ни слова болѣе, потому-что въ подобныхъ дѣлахъ скромность необходима; но вы можете повѣрить мнѣ на слово. Итакъ, любезный Буажоли, не откажите мнѣ въ услугѣ…

— Невозможно, любезный Пишо… то-есть, любезный г. Ланжеракъ; я самъ, напротивъ, полагаюсь ни вашу дружбу.

— Не-уже-ли вы захотите разстроить мое счастіе?

— Не-уже-ли вы захотите лишить меня важнаго административнаго мѣста?

— Полно! пересильте себя!

— Поймите мои причины…

— Я буду вамъ несказанно обязанъ за эту услугу…

— Я докажу вамъ свою признательность…

— Мнѣ кажется, что споръ нашъ нимало не рѣшается, сказалъ виконтъ вставая, и мы можемъ продолжать его цѣлый мѣсяцъ… Рѣшимъ дѣло однимъ словомъ.

— Да, рѣшимъ, повторилъ г. де-Буажоли, также вставая.

— Соглашаетесь ли вы на мою просьбу?

— Нѣтъ. А пріимете ли вы въ соображеніе то, что я вамъ сказалъ?

— Нѣтъ.

— Слѣдовательно, мы враги?

— Какъ вамъ угодно.

— Берегитесь, продолжалъ совѣтникъ префектуры, блѣдныя губы котораго полу раскрылись судорожной улыбкой. — Почти всѣмъ извѣстно, что я умѣю быть преданнымъ другомъ; но многіе знаютъ и испытали на себѣ, что я могу быть и опаснымъ врагомъ.

— Какъ другъ, вы не доказываете мнѣ своей преданности, а какъ врага, я нимало не страшусь васъ.

— Есть вещи, которыя вы стараетесь тщательно скрывать и которыя могутъ повредить вамъ въ общественномъ мнѣніи, будучи обнаружены.

— У всякаго свои грѣшки, отвѣчалъ Ланжеракъ смѣло, хотя сначала покраснѣлъ: — итакъ, забудьте мои грѣшки, если не хотите, чтобъ я въ свою очередь не помогъ вамъ допросить вашу совѣсть.

— Моя совѣсть чиста, возразилъ г. де-Буажоли съ напыщенностію: — не такъ-какъ у бывшаго четвертаго писца мэтра Югнена!

— Бывшій учитель дѣтей герцога де-Шеризака ни въ чемъ не можетъ упрекнуть бывшаго четвертаго писца мэтра Югнена.

— Вы забываете, что у стѣнъ конторы, въ которой вы служили три года, могли быть уши и глаза!

— Вы сами забываете, что и роскошныя обои жилища герцога де Шеризака не были ни глухи, ни слѣпы!

— Припомните процессъ Дюфэльи! сказалъ совѣтникъ тихимъ, грознымъ голосомъ.

Кровь бросилась въ лицо бывшему писцу; однакожь, онъ не замедлилъ возразить.

— А вы, сказалъ онъ, обративъ на своего земляка взглядъ, исполненный мстительности и ненависти: — припомните голубой бумажникъ, остававшійся иногда на бюро герцога де-Шеризака!

Зеленоватая блѣдность покрыла внезапно и безъ того уже блѣдное лицо г. де-Буажоли, и онъ быстро осмотрѣлся, какъ-бы ища выхода, чтобъ бвжать, или оружія, чтобъ отмстить за оскорбленіе.

— Вы видите, что если вы меня знаете, такъ и я знаю васъ, продолжалъ Ланжеракъ, смущеніе котораго уменьшалось по мѣрѣ усиленія замѣшательства его противника: — итакъ, мы оба одинаково вооружены и не имѣемъ надобности продолжать разговора. Выбирайте же теперь: миръ или война?

И, не ожидая отвѣта отъ г. де-Буажоли, по своей неподвижности и блѣдности походившаго на человѣка только-что пораженнаго громомъ, виконтъ де-Ланжеракъ вышелъ изъ комнаты.

Въ то самое время, когда онъ сходилъ съ лѣстницы, не встрѣтивъ въ этотъ разъ никого, сильный шумъ, причину котораго мы разскажемъ въ слѣдующей главѣ, огласилъ внезапно гостинницу Коня-Патріота.

IV.
Сельскій заговоръ.

Большая обѣдня началась.

Въ то самое мгновеніе, когда раздался послѣдній ударъ колокола, собравшіеся передъ церковью увидѣли вышедшую изъ замка группу, на которую и обратилось общее вниманіе.

Впереди шла маркиза де-Шатожиронъ; какъ наканунѣ, ее велъ подъ руку г. Бобилье, который помолодѣлъ бы четырьмя десятками лѣтъ, еслибъ лучезарная радость, сіявшая на лицѣ его, могла стереть съ него морщины.

За этой весьма-неровной парой шла, только опираясь на руку своего зятя, г-жа де-Бонвало въ яркомъ наряда, неуступавшемъ разнообразіемъ центовъ самыхъ пестрыхъ красокъ наряду расфрантившихся шатожиронскихъ гражданокъ.

Шествіе заключалось двумя ливрейными лакеями, несшими бархатныя подушки.

Прошедъ черезъ площадь и встрѣчая большею частію изъявленія искренняго, почтительнаго любопытства, и только изрѣдка недоброжелательныя лица со шляпами, надвинутыми на глаза, владѣтели замка вступили на паперть, а оттуда въ церковь.

Кромѣ нѣкоторыхъ запоздалыхъ богомольцевъ, скорыми шагами спѣшившихъ къ обѣднѣ, на площади не было ни души.

Дверь гостинницы Коня-Патріота и ставни у оконъ нижняго этажа были плотно закрыты, ибо постановленіе муниципальной полиціи воспрещало открытіе гостинницъ и трактировъ во время церковнаго служенія; но, по обыкновенію, это повиновеніе законамъ было болѣе наружное, нежели дѣйствительное. Вмѣсто того, чтобъ входить въ главную дверь, посѣтители Туссена-Жиля, жаждавшіе винограднаго сока, проходили обыкновенно во дворъ, гдѣ были конюшни, и оттуда задними дверьми вступали въ вакхическое святилище, наружность котораго, благодаря этой предосторожности, сохраняла видъ самаго благочестиваго спокойствія.

Но въ этотъ день, лишь-только замолкъ послѣдній ударъ колокола, Туссенъ-Жиль, противъ своего обыкновенія, не захотѣлъ болѣе держать у себя посѣтителей, сидѣвшихъ въ столовой и удалившихся только послѣ продолжительнаго спора и сопротивленія.

— Я не хочу платить штрафа за васъ, сказалъ трактирщикъ самымъ упрямымъ: — полевой стражъ уже грозилъ мнѣ доносомъ, а злодѣи Бобилье и Амудрю рады будутъ случаю содрать съ меня штрафъ. Пожалуйста, убирайтесь вонъ; послѣ обѣдни — милости просимъ! Я попотчую васъ винцомъ, какого вы съ роду не пивали; и угощаю!

Это обѣщаніе, сопровождаемое таинственнымъ миганьемъ, развеселило сердитыхъ посѣтителей, рѣшившихся наконецъ удалиться и увѣрявшихъ хозяина, что не замедлятъ явиться послѣ обѣдни.

Лишь-только они ушли, трактирщикъ заперъ за ними дверь, чтобъ никто не могъ пойдти безъ его позволенія; потомъ пошелъ къ комнатѣ, смежной со столовой, въ которую дверь была тщательно заперта.

Тамъ, по обѣимъ сторонамъ стола, за которымъ наканунѣ было засѣданіе демократическаго шатожиронскаго клуба, сидѣли два знаменитые члена этого почтеннаго общества — передъ бутылкой, служившей какъ-бы символомъ согласія, а именно; мясникъ Готро и кузнецъ Пикарде.

Въ одномъ углу стоялъ огромный трехцвѣтный флагъ, сдѣланный въ ночь стараніями мелочнаго торговца, вице-президента клуба, и тайкомъ принесенный рано утромъ на назначенное мѣсто свиданія заговорщиковъ.

— Всѣ ушли, сказалъ Туссенъ-Жиль своимъ политическимъ пріятелямъ: — и теперь никто чужой не войдетъ.

Въ ту же минуту, кто-то постучался со двора нѣсколькими ударами, съ условленными неправильными разстановками.

— Кто тамъ? спросилъ президентъ клуба въ замочную скважину.

— Эвандръ и Сцевола! отвѣчалъ чей-то голосъ съ напыщенностію.

— Это писарь, сказалъ Пикарде мяснику, когда хозяинъ сталъ отпирать дверь.

— Писарь человѣкъ ученый, въ томъ спору нѣтъ, отвѣчалъ Готро съ ироническою улыбкой: — но все-таки, онъ выдумалъ вчера странный пароль.

— Что же въ немъ страннаго? спросилъ кузнецъ.

— Какъ? развѣ вы не слыхали, что онъ сказалъ?

— Слышалъ, но признаться, не совсѣмъ понялъ, возразилъ наивно Пикарде.

— Онъ сказалъ; «распорите брюхо этимъ телятамъ»^[3].

Мясникъ, болѣе-знакомый со сказками, чѣмъ съ древними великими людьми, по-своему понялъ пароль, придуманный ученымъ писаремъ.

— Точно, пароль довольно-страненъ! сказалъ кузнецъ, наливая себѣ вина, какъ-бы для того, чтобъ лучше переварить эту странность.

— Не страненъ, а безтолковъ, возразилъ Готро съ самоувѣренностью: — телятамъ брюха не порятъ, ихъ бьютъ по башкѣ! Кому это знать лучше меня!

Точно, авторитетъ мясника въ этомъ дѣлъ былъ неоспоримъ, а потому Пикарде не позволилъ себѣ ни малѣйшаго возраженія и разомъ опорожнилъ свой стаканъ.

Во время этого разговора, Туссенъ-Жиль осторожно и безъ шума отворилъ дверь, и писарь Вермо столь же осторожно вступилъ въ республиканскую трапезу.

— Граждане! сказалъ онъ съ трагическою важностью, когда трактирщикъ заперъ дверь: — теперь не время пить: аристократія не пьетъ и не спитъ; въ эту самую минуту она замышляетъ противъ насъ что-то недоброе.

— Противъ насъ? спросилъ трактирщикъ, смотря на писаря.

— Недоброе? повторили въ одинъ голосъ Готро и Пикарде.

— Слушайте, продолжалъ Вермо съ таинственною важностью: — я сейчасъ былъ въ мирномъ судѣ и сочинялъ прошеніе бѣдному дядѣ Кокару, которому вчера дерзкій Бобилье не далъ сказать слова, торопясь на встрѣчу своему маркизу и своей маркизѣ. Вы знаете, что зала мирнаго суда отдѣлена отъ конторы мэра однимъ корридоромъ. Вдругъ слышу, кто-то ходитъ по корридору и разговариваетъ; я навострилъ ухо и узналъ голоса Амудрю-отца и Рабюссона, лѣсничаго Водре.

— Это такой же дюжій молодецъ, какъ и господинъ его! сказалъ мясникъ Готро съ нѣкоторою завистью: — я увѣренъ, что онъ однимъ ударомъ кулака убьетъ быка, причемъ считаю долгомъ замѣтить, что ни быкамъ, ни телятамъ не порятъ брюха: ихъ бьютъ.

— Рабюссонъ намъ такъ же мало страшенъ, какъ и всѣ другіе, сказалъ хозяинъ презрительно улыбаясь: — и я знаю человѣка, который шутя съ нимъ справится.

— И я знаю такого человѣка, прибавилъ кузнецъ, задорно сжавъ свои огромные, жесткіе кулаки.

— Дайте же мнѣ досказать! вскричалъ Вермо съ неудовольствіемъ.

— Справедливо, сказалъ президентъ: — извольте говорить; мы слушаемъ.

— Итакъ, узнавъ голоса Амудрю и Рабюссона, шедшихъ въ контору мэра, я всталъ, на ципочкахъ прошелъ въ корридоръ и приложилъ ухо къ двери, которую они, по счастію, не совсѣмъ-плотно заперли, такъ-что я могъ не только слышать, но и видѣть ихъ. Надобно вамъ прежде всего сказать, что Рабюссонъ сбрилъ усы и, вмѣсто мундира лѣсничаго, носитъ теперь черный сюртукъ, шляпу, — словомъ, одѣть какъ простой гражданинъ. Кажется, это довольно-подозрительно?

— Подозрительно? Отъ-чего? спросилъ мясникъ: — вотъ хоть бы и мы съ Пикарде: по буднямъ ходимъ съ засученными рукавами, а въ воскресенье расфрантимся такъ, что не уступимъ любому маркизу. И Рабюссонъ имѣетъ такое же право.

— Положимъ, что онъ имѣетъ право надѣть сюртукъ, хоть и это, признаться сказать, довольно-подозрительно, возразилъ писарь: — ну, а усы-то зачѣмъ онъ сбрилъ?

— Кого судьба обидѣла такими жалкими усиками, какіе были у долговязаго Рабюссона, тотъ очень-умно дѣлаетъ, брѣя ихъ, замѣтилъ Туссенъ-Жиль, гордо погладивъ густую щетину, украшавшую верхнюю губу его.

— А я вамъ говорю, возразилъ Вермо съ жаромъ: — что подъ этимъ скрываются мрачныя, недоброжелательныя козни. Перемѣнивъ костюмъ и сбривъ усы, Рабюссонъ надѣется, что его не узнаютъ, когда онъ будетъ исполнять какое-нибудь злодѣйское порученіе своего достойнаго господина.

— Вотъ выдумали! сказалъ Готро, пожавъ плечами.

— Думайте, что хотите; а я знаю, что говорю.

— Но наконецъ, спросилъ Туссенъ-Жиль: — что же они еще придумываютъ, эти проклятые аристократы?

— Рабюссонъ вручилъ мэру письмо; Амудрю прочиталъ его и почесалъ за ухомъ, по своему обыкновенію; потомъ спросилъ: «А гдѣ бумаги, о которыхъ упоминаетъ господинъ баронъ?» Низкій, подлый мэръ такъ и сказалъ: «господинъ баронъ»! Тогда Рабюссонъ вынулъ изъ кармана большой запечатанный пакетъ. Амудрю распечаталъ его.

— Вишь-какой! сказалъ кузнецъ, украдкой наливая себѣ стаканъ вина.

— Прочитавъ двѣ или три бумаги, находившіяся въ пакетѣ, Амудрю смутился, опять почесалъ за ухомъ, сталъ вздыхать и озираться съ безпокойствомъ, какъ онъ дѣлаетъ всегда, когда не знаетъ, на что рѣшиться. Когда, наконецъ, Рабюссонъ сказалъ, что ему некогда, мэръ отвѣчалъ: «Я нахожусь въ крайнемъ затрудненіи; это дѣло не понравится весьма-многимъ… а у меня и безъ того уже много враговъ; но если это непремѣнно угодно господину барону, я исполню его требованіе». — Сегодня же? спросилъ Рабюссонъ. «Сегодня же!» отвѣчалъ мэръ такимъ плачевнымъ голосомъ, какъ-будто-бы узналъ о смерти всѣхъ своихъ родныхъ.

— А что сегодня? спросили въ одинъ голосъ Туссенъ-Жиль и Готро.

— Въ этомъ-то и заключается мрачная тайна, отвѣчалъ писарь съ удвоенною важностью: — такъ-какъ Рабюссонъ раскланялся, то я поспѣшилъ убраться, и, слѣдовательно, не слышалъ конца разговора; но не нужно большой догадливости, чтобъ понять, что противъ насъ замышляютъ недоброе.

— Отъ-чего же именно противъ насъ? спросилъ мясникъ Готро, который, подобно всѣмъ несчастнымъ ораторамъ, очень любилъ возражать и спорить.

— Развѣ Амудрю не сказалъ, что это дѣло не понравится его непріятелямъ? А кто у насъ въ общинѣ его враги, какъ не мы? Если то, чего отъ него требуютъ и что онъ обѣщалъ исполнить сегодня, не понравится намъ, — стало-быть, это дѣло недоброе, служащее намъ во вредъ. Ясно ли?

— Совершенно-ясно, сказалъ Пикарде и, воспользовавшись удобной минутой, вылилъ все, что оставалось въ бутылкѣ, въ свой стаканъ.

— Впрочемъ, замѣтьте, граждане, продолжалъ писарь, размахивая руками какъ адвокатъ на каѳедрѣ: — замѣтьте, что главный двигатель замышляемыхъ противъ насъ козней Водре; развѣ этого не довольно? Чего добраго ожидать отъ закоренѣлаго карлиста, человѣка, ищущаго только случаевъ досаждать намъ, гражданамъ Шатожирона! Послушали бы вы, какъ вчера отдѣлывалъ онъ насъ въ судѣ! Я дрожалъ отъ негодованія, и самъ Бобилье, не смотря на свой гнусный аристократизмъ, съ трудомъ воздерживался. Чего добраго ждать намъ отъ человѣка, дерзнувшаго послѣ іюльской революціи поставить двь пушки на своей террасѣ и объявившаго во всеуслышаніе, что если мы только пикнемъ, такъ онъ взорветъ нашъ Шатожиронъ и превратитъ его въ сковороду, на которой изжаритъ насъ какъ каштаны, — и все потому, что нѣсколько добрыхъ патріотовъ, къ которымъ я съ гордостію причисляю себя и гражданина-президента, изъявили желаніе водрузить древо свободы предъ домомъ подлаго зажигателя? Наконецъ, чего ждать отъ человѣка, который, не далве какъ вчера, изъ гнуснаго мщенія столкнулъ въ воду съ злоумышленнымъ намѣреніемъ гражданина, хотя и не вполнѣ раздѣляющаго наши благородныя мнѣнія, но все-таки уважаемаго нами…

— Смирно! прервалъ слова пылкаго оратора Туссенъ-Жиль, зажавъ ему ротъ рукою.

Четыре члена клуба присмирѣли.

Минуту спустя, кто-то нетерпѣливо сталъ вторично стучаться въ дверь.

— Кто тамъ? спросилъ президентъ, опять приложивъ усы къ замочной скважнаѣ.

— Продавай побольше, и будетъ ладно!^[4] отвѣчалъ кто-то запыхавшись.

— Пароль сказанъ не совсѣмъ-вѣрно, но я узнаю по голосу брата и друга: это Лавердёнъ, сказалъ Туссенъ-Жиль.

Трактирщикъ отворилъ дверь безъ дальнѣйшихъ разспросовъ, и запыхавшійся, вспотѣвшій мелочной лавочникъ ворвался въ комнату.

— Гражданинъ вице-президентъ, сказалъ ему писарь Бермо со строгостью: — вы забыли пароль.

— Совсѣмъ не забылъ, отвѣчалъ Лавердёнъ, тяжело опустившись на стулъ: — я только прибавилъ къ нему три слова для большей ясности; а то, что значитъ вашъ пароль: Vendre assez, voilà?

— Мой пароль Evandre et Scœvola, сказалъ писарь, ударяя на каждомъ слогъ.

— Evenlrez ces veaux-là! сказалъ мясникъ ухмыляясь: — я согласенъ съ гражданиномъ Лавердёномъ, — пароль странный!

— Онъ страненъ только тогда, когда вы его произносите! вскричалъ писарь, и зеленоватые глаза его засверкали.

— Смирно, гражданинъ Вермо! повелительно вскричалъ Туссенъ-Жиль: — не вамъ говорить, а гражданину вице-президенту, который, судя по волненію, изображенному на лицъ его, имѣетъ сообщить намъ нѣчто важное.

— Ужь точно важное! отвѣчалъ мелочной торговецъ, ладонью утирая потъ, струившійся по лбу его.

— Такъ извольте говорить, мы слушаемъ, съ достоинствомъ произнесъ президентъ клуба.

— Знаете ли, откуда я?

— Мы не колдуны, какъ же намъ знать? возразилъ писарь сухо.

— Я изъ церкви, отвѣчалъ мелочной торговецъ.

— Не-ужь-то? вскричалъ Туссенъ-Жиль съ презрительною недовѣрчивостью.

— Да, я былъ у обѣдни.

— Вы, человѣкъ умный, просвѣщенный, были у обѣдни! Ужь не хотите ли вы записаться въ іезуиты?

— Нимало; но я предчувствовалъ, что сегодня въ церкви будутъ происходить непозволительныя вещи, и пожелалъ видѣть ихъ собственными глазами.

— Что же происходило?

— Страсть подумать, отвѣчалъ мелочной торговецъ, утирая лицо носовымъ платкомъ: — во-первыхъ, представьте себѣ, что перестали звонить только тогда, когда узнала, что г-жа маркиза де-Шатожиронъ одѣлась; слѣдовательно, всѣ наши гражданки, съ ними и жена, и дочери мои, должны были ждать, пока г-жъ маркизѣ угодно будетъ пожаловать въ церковь.

— Со стороны пастора Доммаргена меня не удивляетъ никакое раболѣпство, язвительно замѣтилъ писарь.

— Но это еще не все. Знаете ли, что сдѣлалъ пасторъ, когда наконецъ маркизу и маркизъ де-Шатожиронъ угодно было пожаловать?

— Что? спросилъ Туссенъ-Жиль.

— Онъ встрѣтилъ ихъ у дверей, и сказавъ лицемѣрное привѣтствіе, подалъ имъ святую воду.

— Святую воду! вскричалъ трактирщикъ-демократъ съ гнѣвомъ.

— Лучше бы онъ попотчивалъ ихъ стаканомъ вина, сказалъ вполголоса кузнецъ.

— Ужь это рѣшительно возобновленіе прошедшихъ временъ! сказалъ писарь съ сардоническимъ смѣхомъ: — вы увидите, что въ будущее воскресенье онъ будетъ кадить на нихъ.

— Но и это еще не все, продолжалъ вице-президентъ: — вы знаете, или не знаете, что во время первой революціи такъ-называемая барская скамья была сожжена…

— Отецъ мой собственными руками поджегъ ее, сказалъ Туссенъ-Жиль съ гордостію.

— Правда, вашъ отецъ поджегъ ее, но мой отецъ первый ударилъ по ней топоромъ, возразилъ мелочной торговецъ съ видомъ человѣка, непозволяющаго уменьшать заслуги своихъ предковъ: — итакъ, скамья эта была уничтожена, и никто до-сихъ-поръ не думалъ о возобновленіи ея. Что же сдѣлалъ пасторъ?

— Велѣлъ поставить новую скамью? спросилъ Вермо.

— Нѣтъ еще; но онъ велѣлъ поставить три кресла передъ клиросомъ, возлѣ самаго алтаря.

— Три кресла?

— Одно маркизу, другое маркизѣ, а третье старой куклѣ, которую они называютъ вдовою.

— Это противно законамъ равенства, которое должно быть сохраняемо въ церкви, какъ и вездѣ, докторальнымъ тономъ замѣтилъ писарь.

— Тѣмъ болѣе противно, что моя скамья, стоящая впереди и примыкающая къ придѣлу, теперь загорожена этими тремя креслами; такъ-что во всю обѣдню я, жена моя и дочери просто задыхались отъ духовъ, которыми напрыскалась вдова; такая вонь, я вамъ скажу, что жена моя, одаренная весьма-слабыми нервами, чуть ни упала въ обморокъ.

— Всѣ эти аристократы, какъ мужчины, такъ и женщины, сказалъ Готро съ недовольнымъ видомъ: — всячески умѣютъ досаждать гражданамъ.

— Я промолчалъ, продолжалъ Лавердёнъ: — но жена моя не такъ терпѣлива; она не выдержала и сказала довольно-громко, такъ, чтобъ старая кукла могла слышать ее: «Въ будущее воскресенье я принесу съ собою мѣшокъ корицы и гвоздики; запахъ ихъ перебьетъ, можетъ-быть, эту заразу».

— Метко сказано! вскричалъ кузнецъ: — знаете ли, гражданинъ, что ваша супруга женщина остроумная?

— Чрезвычайно-остроумная. Но выслушайте самое ужасное: обыкновенно, когда разносятъ священный хлѣбъ, начинаютъ съ моей скамьи, потому-что она первая. Но что сдѣлали сегодня? Негодяй Жиконне, подлый наушникъ пастора, вышелъ изъ ризницы съ корзинкой, и, вмѣсто того, чтобъ, какъ водится, подойдти ко мнѣ, онъ прямо къ маркизу… началъ глупо кланяться, подличать и наконецъ вытащилъ изъ-подъ салфетки, закрывавшей корзину, золоченую фарфоровую тарелку, на которой лежали хлѣбы!

— И онъ подалъ ихъ аристократамъ? вскричалъ Туссенъ-Жиль съ негодованіемъ.

— Да; низкій пономарь подалъ ихъ! А надмѣнные аристократы взяли! продолжалъ мелочной торговецъ съ горькой усмѣшкой: — о, тогда я не вытерпѣлъ! Кровь закипѣла въ моихъ жилахъ!..

— Еще бы! вскричалъ кузнецъ, ударивъ кулакомъ по столу.

— Подавать хлѣбъ людямъ, неимѣющимъ другихъ заслугъ, кромѣ богатства и дворянства, это невыносимое злоупотребленіе, и я понимаю и раздѣляю справедливое негодованіе гражданина вице-президента! Но о чемъ все я вамъ толкую каждый день? Вездѣ возникаютъ древнія-права и злоупотребленія; мы возвращаемся прямо къ феодализму, и если не пріймемъ заблаговременно мѣръ предосторожности, лишимся всѣхъ выгодъ, доставленныхъ намъ революціею.

— Этому не бывать! по-крайней-мѣрѣ въ Шатожиронѣ, сказалъ капитанъ пожарной команды съ величественной энергіей.

— Итакъ, кровь закипѣла въ моихъ жилахъ, продолжалъ мелочной торговецъ: — я не счелъ нужнымъ долѣе воздерживаться, ибо чаша переполнилась, всталъ, предувѣдомивъ сперва жену о томъ, что хотѣлъ сдѣлать, всталъ, открылъ скамью и съ гордымъ величіемъ вышелъ изъ церкви, что обыкновенно дѣлаетъ старый карлистъ де-Водре, когда запоютъ Domine salvum fac Regem.

— Вы прекрасно поступили, гражданинъ вице-президентъ, сказалъ Вермо: — презрѣніемъ, холоднымъ презрѣніемъ должно отвѣчать на подобныя вещи.

— Презрѣніемъ и мщеніемъ! вскричалъ Туссенъ-Жиль, ставь въ грозную позицію, въ которой на знаменитой картинѣ Давида стоитъ Мирабо: — и сегодня же, черезъ нисколько минутъ, свершится мщеніе! Всѣ мѣры приняты; граждане, на которыхъ мы наиболѣе можемъ положиться, будутъ здѣсь въ условленный часъ; сначала надо будетъ человѣкъ сорокъ, не менѣе; но потомъ къ намъ пристанутъ и другіе…

Нѣсколько осторожныхъ ударовъ въ дверь прервали слова трактирщика, и онъ опять отправился на военную рекогносцировку сквозь замочную скважину.

Въ этотъ разъ, вмѣсто болѣе или менѣе искаженнаго пароля, голосъ, смягчаемый по возможности, отвѣчалъ:

— Пріятель.

Туссенъ-Жиль поспѣшно отступилъ два шага, знакомъ приказалъ своимъ товарищамъ утихнуть и, наклонившись къ нимъ, произнесъ топотомъ:

— Амудрю!

Заговорщики обыкновенно храбры, но только тогда, когда они, а не на нихъ нападаютъ въ расплохъ; въ послѣднемъ случаѣ, ихъ часто пугаетъ мышь. Хотя добродушіе и кротость перваго шатожиронскаго чиновника были всѣмъ извѣстны, однакожь имя его произвело паническій страхъ въ неустрашимыхъ сердцахъ членовъ клуба Коня-Патріота; въ видѣ ли мирнаго сельскаго мэра или отряда суровыхъ жандармовъ представляется законъ, дѣйствіе его одинаково непріятно на людей, готовящихся преступить его.

— Отпирайте же, Туссенъ-Жиль, продолжалъ мэръ послѣ минутнаго ожиданія: — это я, Амудрю!.. Я пришелъ сообщить вамъ весьма-любопытную новость.

— Я не могу не впустить его, сказалъ трактирщикъ шопотомъ: — ступайте всѣ въ столовую, да не шумите!

Заговорщики поспѣшно встали и на ципочкахъ перебрались въ сосѣднюю комнату.

— Флагъ забыли! сказалъ Туссенъ-Жиль, еще болѣе понизивъ голосъ.

Пикарде, находившійся позади всѣхъ, вернулся, взялъ флагъ и поспѣшно послѣдовалъ за своими товарищами. Когда они ушли, трактирщикъ заперъ дверь въ столовую и потомъ уже впустилъ мэра.

Амудрю вошелъ въ комнату; онъ былъ блѣденъ и видимо разстроенъ.

V.
Почетная сабля.

Вошедъ въ залу засѣданій грознаго республиканскаго клуба, кроткій Амудрю осмотрѣлся съ безпокойствомъ зайца, нечаянно попавшагося въ волчью яму.

— Мнѣ послышалось, что вы были не одни? сказалъ онъ трактирщику мнительно.

— Я разговаривалъ съ своими постояльцами, грубо отвѣчалъ Туссенъ-Жиль: — они ушли къ себѣ на верхъ, и если вы желаете переговорить со мною наединѣ, такъ можете говорить смѣло.

— Я не помѣшалъ вамъ?

— Вы мнѣ не помѣшали, но весьма удивили меня.

— Удивилъ? васъ, Туссенъ-Жиль?

— Да, меня! отвѣчалъ капитанъ пожарной команды, почувствовавъ прежнюю ненависть къ почтенному чиновнику, когда первое волненіе, произведенное въ немъ неожиданностью его прихода, миновалось. — Послѣ вчерашняго оскорбленія, я не ожидалъ видѣть васъ у себя.

— А я именно пришелъ объясниться съ вами по вчерашнему дѣлу, сказалъ мэръ голосомъ столько же кроткимъ, сколько голосъ трактирщика былъ грубъ и рѣзокъ.

— Объясниться! Еслибъ у васъ были сабля и умѣнье владѣть ею, я сказалъ бы вамъ: принесите свою саблю! заперъ бы ворота, чтобъ никто не помѣшалъ намъ, и тогда бы мы объяснились.

— Полноте, Туссенъ-Жиль, полноте! возразилъ Амудрю, поблѣднѣвъ болѣе прежняго: — развѣ такія глупости дѣлаются между старыми друзьями?

— Друзьями! Я вамъ больше не другъ, слышите ли?

— Не слышу и слышать не хочу. Отъ-того-то я и пришелъ къ вамъ. Я бы пришелъ еще и вчера, но мнѣ хотѣлось дать остыть вашему гнѣву. Послушайте, Туссенъ-Жиль, вы имѣли время успокоиться, а потому будьте разсудительны; сходите-ка въ погребъ, да принесите бутылочку завѣтнаго винца; мы разопьемъ ее и потолкуемъ о дѣлахъ, какъ старые пріятели.

— Вы забываете, г. мэръ, что ваши же постановленія запрещаютъ пить во время обѣдни, сказалъ трактирщикъ сардонически.

— И вотъ какъ вы ихъ исполняете! отвѣчалъ Ачулрю, съ неподражаемымъ добродушіемъ указавъ на пустую бутылку и стаканы, стоявшіе еще на столъ: — впрочемъ, такъ-какъ я самъ издаю постановленія, то имѣю право отмѣнять ихъ на время и по какимъ-либо особымъ обстоятельствамъ.

— Отмѣните всѣ постановленія, такъ дѣла общины пойдутъ лучше! А между-тѣмъ знайте, что для васъ въ моемъ погребѣ нѣтъ ни одной капли вина.

— Какъ хотите! Я попросилъ вина для васъ же, ибо знаю, что вы не прочь отъ стаканчика, другаго; а не хотите, такъ мы потолкуемъ безъ вина.

— Мнѣ некогда долго толковать съ вами: если у васъ есть какое-нибудь дѣло до меня, говорите сейчасъ.

— Туесёсъ-Жиль! возразилъ мэръ, болѣе и болѣе смягчая голосъ, по мѣрѣ увеличенія грубости трактирщика: — вы должны отдать мнѣ справедливость, что я никогда не дѣлалъ вамъ непріятностей, хотя въ случаяхъ недостатка не было. На-примѣръ, гостинницы должны быть закрыты въ десять часовъ; а между-тѣемъ у васъ почти каждый день пьютъ и играютъ въ карты до одиннадцати часовъ, иногда и до полуночи.

— Неправда, грубо отвѣчалъ трактирщикъ.

— Нѣтъ, ужь извините, сказалъ Амудрю, не обращая вниманія на грубое опроверженіе словъ его: — не далѣе, какъ вчера, въ двѣнадцатомъ часу, у васъ пили и шумѣли: полевой стражъ все видѣлъ въ щели ставень.

— А кто виноватъ? Вы сами поставили вчера все вверхъ дномъ въ общинѣ; отъ-чего же у меня нельзя было повеселиться, коли вездѣ веселились?

— Все-таки вы преступили законъ; а я смотрѣлъ сквозь пальцы, какъ и всегда, чтобъ только не сдѣлать вамъ непріятности. Далѣе: еслибъ я захотѣлъ произвести строгій осмотръ бъ вашемъ погребѣ, въ немъ вѣрно нашлось бы столько же подкрашенной водицы, какъ и вина; а вы знаете, что въ подобномъ случаѣ я имѣлъ бы право вылить всѣ ваши бочки на середину улицы… сдѣлалъ ли я это?

— Говорите тише, сказалъ трактирщикъ съ безпокойствомъ; ему очень не хотѣлось, чтобъ обычные посѣтители, находившіеся въ сосѣдней комнатѣ, слышали довольно-явственно произнесенное обвиненіе въ подлогѣ.

— Чего вы боитесь?

— Кто-нибудь изъ моихъ постояльцевъ можетъ услышать эту коварную клевету…

— Не сами ли вы говорили, что они ушли къ себѣ на верхъ?

— Все равно; на подобныя клеветы и у стѣнъ есть уши.

— Стало-быть, вы видите, что я всячески избѣгалъ сдѣлать вамъ непріятности; напротивъ, я даже всегда готовъ служить вамъ; вчера, на-примѣръ, представился тому случай, и я не замедлилъ имъ воспользоваться.

— Какую услугу оказали вы мнѣ вчера? спросилъ капитанъ пожарной команды, снова возвысивъ голосъ: — ужь не называете ли вы услугой вашего подлаго униженія предъ негодяемъ Бобилье?

— Позвольте, не о томъ рѣчь!

— О чемъ же?

— О пяти или шести бочкахъ, требующихся въ замокъ и доставку которыхъ мнѣ удалось поручить вамъ.

— Говорите тише! сказалъ трактирщикъ, съ безпокойствомъ взглянувъ на дверь въ столовую.

— Г. Бобилье, гнѣвающійся на васъ, сначала и слушать не хотѣлъ, но я такъ долго и убѣдительно его уговаривалъ, что онъ наконецъ согласился. Шесть бочекъ, а можетъ-быть и больше, не шутка! Порядочный можно получить барышъ, тѣмъ болѣе, что г. маркизъ очень-щедръ и торговаться не станетъ.

— А у меня кстати есть въ погребѣ нѣсколько бочекъ стараго маконскаго вина, отвѣчалъ Туссенъ-Жиль, въ которомъ въ эту минуту интересы торгаша заглушили республиканскою страсть.

— Такъ отвѣдаемъ же сейчасъ этого вница, сказалъ мэръ, спѣша воспользоваться благопріятной-минутой, произведенной въ сердцѣ трактирщика его предложеніемъ; я вамъ скажу откровенно, хорошо ли оно.

Въ провинціи ни споры, ни примиренія не происходятъ безъ вина.

Трактирщикъ, тронутый за слабую струну, задумался.

— Шесть бочекъ, сказалъ онъ наконецъ: — каждая въ двѣсти восемьдесятъ-восемь бутылокъ, а каждая бутылка по двадцати су, составятъ…

Туссенъ-Жиль не успѣлъ еще кончить своего умноженія, какъ дверь изъ столовой съ шумомъ растворилась, и четыре члена клуба, предводительствуемые писаремъ Вермо, ворвались въ комнату.

При этомъ неожиданномъ появленіи, миролюбивый Амудрю, вообразивъ, что попалъ въ ужасную западню, отскочилъ къ двери и схватился за ручку, готовясь обратиться въ бѣгство при первомъ изъявленіи недоброжелательства.

— Туссенъ-Жиль! мы все слышали, сказалъ писарь голосомъ, дрожавшимъ отъ внутренняго волненія: — и не смотря на все наше убѣжденіе въ вашемъ патріотическомъ безкорыстіи, не могли слушать долѣе коварныхъ предложеній этого посла разврата и обольщеній! Плоть слаба; вы, можетъ-быть, поддались бы обольщенію, оставшись одни; но теперь васъ окружаютъ братья, и змѣй-искуситель со стыдомъ изъидетъ отсюда!

— Да, вонъ змѣя и виватъ хартѣ! съ жаромъ вскричалъ Пикарде.

— Амудрю, продолжалъ писарь, протянувъ къ мэру руку, дрожавшую отъ негодованія: — скажите пославшимъ васъ, что гражданинъ Туссенъ-Жиль презираетъ злато аристократовъ, и что скорѣе откажется отъ вѣрнаго, законнаго барыша, нежели согласится поить аристократовъ виномъ своимъ!

— Они не стоютъ его! прибавилъ кузнецъ съ такимъ же жаромъ: — мы лучше сами разопьемъ его!

— Перестаньте, господа, перестаньте! сказалъ Амудрю, стараясь придать себѣ твердости: — вѣдь мы всѣ друзья…

— Здѣсь господъ нѣтъ, произнесъ напыщенно вице-президентъ: — здѣсь только люди, гордящіеся званіемъ гражданъ.

— Мы не хотимъ быть друзьями раба аристократіи, прибавилъ Вермо: — не хотимъ быть друзьями человѣка, даже теперь дѣйствующаго противъ насъ.

— Противъ васъ! вскричалъ мэръ, поднявъ руки къ верху, какъ бы призывая небо въ свидѣтели своей невинности.

— Да, противъ насъ, заревѣлъ Пикарде, подставивъ подъ самый носъ испуганнаго чиновника кулакъ, величиною съ кокосъ и такой же крѣпкій и жосткій: — только смотри! если мы разсердимся, — а ужь мы разсердимся когда-нибудь, непремѣнно-такъ я перекину тебя черезъ наковальню и до-тѣхъ-поръ буду колотить молотомъ, пока не сплюсну тебя какъ листовое желѣзо!

Вмѣсто отвѣта на эту страшную угрозу, Амудрю повернулъ ручку, толкнулъ дверь, выскочилъ на дворъ и пустился бѣжать, не скрывая даже своего постыднаго бѣгства подъ видомъ достоинства, соотвѣтственнаго его административному званію.

За этимъ поспѣшнымъ бѣгствомъ раздался единодушный кликъ торжествующихъ членовъ демократическаго клуба, — кликъ, поразившій слухъ викоига де-Ланжерака, когда онъ сходилъ съ лѣстницы.

Читатели уже замѣтили, что съ той минуты, какъ услужливые демократы подоспѣли на помощь поколебленному патріотизму, Туссенъ-Жиль не произнесъ ни слова. Внутренно проклиная непрошеную помощь, помѣшавшую ему заключить торгъ, выгоды котораго онъ могъ разсчитать на передъ по своему произволу, — а всѣмъ извѣстно, какъ умѣренъ произволъ трактирщика, — онъ не смѣлъ сказать ни слова противъ безкорыстія, насильно предписаннаго ему политическими друзьями; но лицо, омрачившееся еще болѣе обыкновеннаго, измѣнило тайной его досадѣ.

— Шесть бочекъ, повторялъ онъ про себя: — каждая въ двести восемьдесятъ-восемь бутылокъ; а каждая бутылка по двадцати… нѣтъ, по двадцати-пяти су… я увѣренъ, что дерзкій маркизъ далъ бы по двадцати-пяти… Итакъ, сперва помножу 288 на 6…

Избавляемъ читателя отъ помноженій хозяина гостинницы, и скажемъ только, что, по его разсчегу, продавъ вино, купленное имъ по десяти су за бутылку, по двадцати-пяти су дерзкому, презренному аристократу, онъ получитъ чистаго, вѣрнаго барыша восемьсотъ-шестьдесятъ-четыре франка.

— Я теряю восемьсотъ-шестьдесятъ-четыре франка, сказалъ онъ про себя съ яростію: — по милости злодѣя Амудрю, не умѣвшаго выбрать лучшее время для такихъ важныхъ переговоровъ! Отплачу же я ему, разбойнику!

— О чемъ вы задумались, президентъ? спросилъ его писарь, когда насмѣшливыя восклицанія, сопровождавшія мэра, утихли: — ужь не раскаяваетесь ли вы въ жертвѣ, принесенной свободѣ и отчизнѣ?

— Если ты раскаяваешься, Туссенъ-Жиль, я задушу тебя собственными моими руками! вскричалъ кузнецъ, одинъ опорожнившій почти всю бутылку и постепенно дошедшій до той степени жара, когда пьяницы начинаютъ всѣмъ говорить ты, и когда въ иныхъ проявляется желаніе задушить кого-нибудь.

Дѣло было испорчено, а потому Туссенъ-Жиль долженъ былъ покориться необходимости.

— Нѣтъ, граждане, сказалъ онъ, стараясь скрыть досаду и гнѣва.: — я не раскаяваюсь; конечно, я теряю около тысячи франковъ, потому-что мнѣ стоило только сказать слово, и деньги были бы у меня въ карманѣ, а тысяча франковъ не бездѣлица — на большой дорогѣ ихъ не найдешь; но Туссенъ-Жиль никогда не колебался и не будетъ колебаться между своимъ мнѣніемъ и личными выгодами. Вермо сказалъ правду: я приношу жертву свободѣ и отчизнѣ и надѣюсь, что сограждане мои оцѣнятъ ее но достоинству.

— Да, президентъ, надѣйтесь! сказалъ мелочной торговецъ съ чувствомъ и достоинствомъ: — сограждане оцѣнятъ ваше патріотическое безкорыстіе и, чтобъ доказать вамъ, какъ я самъ высоко цѣню его, я прошу позволенія сдѣлать предложеніе.

Въ политическихъ клубахъ предложенія обыкновенно возбуждаютъ живѣйшій интересъ.

— Извольте говорить, сказалъ президентъ.

— Предлагаю, сказалъ Лавердёнъ, повысивъ голосъ: — открыть подписку на поднесеніе гражданину Туссену-Жилю, президенту патріотическаго общества и капитану шатожиронскихъ пожарныхъ, почетную саблю для увѣковѣченія его патріотическаго самоотверженія!

— Право! Принято! закричалъ весь клубъ въ одинъ голосъ.

— И я первый подписываюсь на два франка, съ важностью и самодовольствіемъ произнесъ мелочной торговецъ.

— Я тоже, сказалъ Готро: — сорокъ су, куда не шло!

— Пишу и я сорокъ су, а кто не подпишется, убью! закричалъ кузнецъ, разгоряченный виномъ и расположенный душить и колотить всѣхъ безъ пощады.

— А я подписываюсь на три франка, сказалъ Вермо, втайнѣ завидовавшій вице-президенту и добивавшійся его мѣста, а потому неупустившій случая перещеголять его щедростью: — и требую, чтобъ на лезвіи сабли было вырѣзано: Неподкупному Туссену-Жилю, за презрѣніе отравленныхъ милостей аристократіи!

— Принято! закричали съ одинакимъ воодушевленіемъ Пикарде и Готро.

Вице-президентъ не сказалъ ни слова, но можно предположить, что онъ не безъ досады смотрѣлъ на своего соперника, отнявшаго у него честь предложенія дополненіемъ его.

— Чтобъ ихъ чортъ побралъ съ ихъ гражданскимъ награжденіемъ! думалъ капитанъ пожарной команды: — 864-мя франками я поплачусь за ихъ глупую саблю!

— Гражданинъ-президентъ, сказалъ мелочной торговецъ: — вы опять замолкли; не намѣрены ли вы отказаться отъ знака уваженія, предлагаемаго вамъ согражданами?

Туссенъ-Жиль понялъ, что, подавъ малѣйшее сомнѣніе на-счетъ своей признательности, онъ можетъ окомпрометтировать свою популярность, которою дорожилъ почти столько же, какъ деньгами.

— Ньтъ, граждане, отвѣчалъ онъ съ принужденнымъ выраженіемъ признательности: — я не намѣренъ отказаться; но сердце мое такъ полно, что не нахожу словъ благодарить васъ. Съ гордостію принимаю оружіе, предлагаемое мнѣ вами свыше заслугъ моихъ… да, я принимаю почетную саблю и клянусь заслужить право носить ее!

— Мы въ этомъ не-сомнѣваемся, отвѣчали патріоты.

— Клянусь, повторилъ капитанъ, возвысивъ голосъ: — обнажать эту саблю только на защиту отчизны и свободы. Да, если когда-нибудь чужестранцы переступятъ за наши границы, или если коварная аристократія вздумаетъ поднять голову, я облажу славный мечъ, поднесенный мнѣ вами, граждане, отброшу отъ себя ножны и хоть бы мнѣ пришлось идти одному противъ цѣлой баттареи пушекъ, заряженныхъ картечью…

Сильный выстрѣлъ прервалъ рѣчь воинственнаго президента, изумивъ и смутивъ весь татожиронскій клубъ.

VI.
Жанъ-Фракассъ и Ревель-Матенъ.

Послѣ неожиданнаго выстрѣла, прервавшаго благодарственную рѣчь президента Туссена-Жиля первымъ подписчикамъ на поднесеніе ему почетной сабли, члены клуба съ изумленіемъ посмотрѣли другъ на друга.

— Стоитъ только заговорить о волкѣ… проговорилъ мелочной торговецъ, поблѣднѣвъ.

— Это не волкъ и не пушка, сказалъ спорщикъ Готро: — это просто взрывъ на сосѣдней каменоломнѣ.

Второй выстрѣлъ раздался громче прежняго.

— Нѣтъ, это не со стороны каменоломни, а скорѣе со стороны Шатожирона-ле-Вьеля, сказалъ Пикарде.

— Такъ и есть! Что я вамъ говорилъ? вскричалъ писарь, ударивъ себя по лбу, какъ-бы пораженный внезапной мыслію: — это извергъ Водре приводитъ въ исполненіе свои угрозы, бомбардируя Шатожиронъ!

Не смотря на всю нелѣпость этого мнѣнія, никто не возражалъ, потому-что въ то же время раздался третій и такой громкій выстрѣлъ, что стекла задрожали, какъ-бы готовясь разлетѣться въ дребезги.

Вице-президентъ невольно, инстинктивно присѣлъ; писарь, стоявшій у окна, поспѣшно отошелъ, отъ него, какъ-бы опасаясь, чтобъ выстрѣлы не попали въ него; Готро вытаращилъ глаза и осматривался, какъ-бы отъискивая мѣсто, куда попало ядро; даже самъ капитанъ Туссенъ-Жиль видимо смутился и поблѣднѣлъ.

Что жь касается до кузнеца Пикарде, то либо стукъ молота по наковальнѣ притупилъ его нервы, либо выпитое вино внушало ему неограниченное мужество, только онъ бросился въ столовую, тотчасъ же воротился оттуда, размахивая трехцвѣтнымъ флагомъ, и запѣлъ Паризьенну голосомъ, способнымъ заглушить цѣлую баттарею.

Раздался третій выстрѣлъ, какъ-бы въ отвѣтъ на отчаянную выходку кузнеца.

— На площадь! сказалъ Готро, болѣе всѣхъ послѣ кузнеца сохранившій присутствіе духа: — тамъ мы узнаемъ, что это значитъ, потому-что оттуда видѣнъ Шатожиронъ-ле-Вьель.

Предложеніе мясника было принято и пять членовъ главнаго демократическаго комитета вмѣстѣ вышли изъ гостинницы.

Площадь была покрыта любопытными обоихъ половъ и всѣхъ возрастовъ, потому-что первый выстрѣлъ раздался въ ту самую минуту, когда народъ стадъ выходить изъ церкви. Взоры всѣхъ обратились на площадку, на которой видна была отчасти деревня Шатожиронъ-ле-Вьель и развалины древняго замка.

По обоимъ концамъ террассы, находившейся, какъ читатели, вѣроятно, помнятъ, передъ домомъ барона де-Водре, тихо подымался сѣрый дымокъ, сгущаемый ежеминутно новыми выстрѣлами и нагоняемый вѣтромъ на Шатожиронъ-ле-Вуръ, куда вмѣстѣ достигали и звуки и дымъ. Вокругъ Жана-Фракасса и Ревеля-Матена (имена пушекъ) суетились нѣсколько человѣкъ, между которыми по гигантскому росту можно было узнать самого барона и вѣрнаго его Грегуара Рабюссона.

Выстрѣлы слѣдовали безпрерывно одинъ за другимъ съ такою аккуратностью, какъ-будто-бы за пушками ухаживали настоящіе артиллеристы.

— Что я вамъ говорилъ? Вотъ объясненіе злодѣйскаго заговора! сказалъ своимъ пріятелямъ Вермо, совершенно успокоившись и ободрившись, когда увидѣлъ, что грозная пальба не причинила ни малѣйшаго вреда пяти или шестистамъ зрителямъ, собравшимся въ это время на площади.

— Я вижу, что г. де-Водре забавляется, отвѣчалъ мясникъ, любившій противорѣчить: — а не замѣчаю тутъ никакого злодѣйскаго заговора!

Вмѣсто отвѣта, Вермо поспѣшно направилъ шаги къ дому мэра.

Возлѣ двери этого зданія висѣла одна изъ клѣтокъ, характеристически называемыхъ простымъ народомъ чуланомъ для съѣстныхъ припасовъ и служащихъ для выставки разныхъ объявленій, списковъ избирателей, — словомъ, главнѣйшихъ документовъ муниципальной администраціи.

За минуту до внезапнаго и скораго удаленія писаря Вермо отъ товарищей, Амудрю, не совсѣмъ еще опомнившійся отъ страха, заданнаго ему демократами, вышелъ изъ дома, открылъ дверцы оффиціальной клѣтки, всунулъ туда большой листъ бумаги и воротился въ свое жилище съ поспѣшностью, исполненною безпокойства, даже боязни.

Писарь скорыми шагами подошелъ къ клѣткѣ, на которую никто не обращалъ вниманія, потому-что всѣхъ занимала канонада въ Шатожиронѣ-ле-Вьелѣ; съ изумленіемъ посмотрѣлъ на бумагу, выставленную въ ней мэромъ, и бѣгомъ воротился къ своимъ политическимъ друзьямъ.

— Что! вскричалъ онъ съ негодованіемъ и вмѣстѣ съ торжествующимъ видомъ: — будете ли вы еще говорить, что нѣтъ заговора?

— А что такое? спросилъ Туссенъ-Жиль.

— Знаете ли, зачѣмъ карлисгъ Водре палитъ изъ пушекъ?

— Вѣроятно въ честь прибытія дерзкихъ аристократовъ, заставившихъ меня сегодня выйдти изъ церкви, сказалъ мелочцой торговецъ.

— Нѣтъ, возразилъ писарь: — Водре не хочетъ знать ни племянника, ни племянницы, а палитъ въ ознаменованіе побѣды, одержанной надъ нами, шатожиронскими гражданами!

— Побѣды! вскричалъ трактирщикъ съ негодованіемъ: — вы дерзаете говорить, что кто-вцбудь въ мірѣ одержалъ побѣду надъ шатожиронскими гражданами!

— Да, говорю и повторяю; мы побѣждены, потому-что грубые шатожирон-ле-вьельскіе мужики достигли своей цѣли, благодаря недостойнымъ проискамъ стараго проныры Водре!

— Достигли своей цѣли? повторилъ мелочной торговецъ.

— Деревня ихъ опять сдѣлана общиной; указъ короля объявленъ, и списокъ общинныхъ избирателей составленъ, напечатанъ и обнародованъ; я сейчасъ своими глазами видѣлъ его въ чуланѣ, куда сунулъ его старый дуракъ Амудрю!

Узнавъ объ эманципаціи деревни, на обитателей которой они привыкли смотрѣть какъ на подчиненныхъ имъ крестьянъ, между-тѣмъ, какъ сами гордились названіемъ гражданъ, пять членовъ клуба и дюжина собравшихся уже вокругъ нихъ пріятелей вскрикнули съ изумленіемъ, гнѣвомъ, негодованіемъ. Никогда возмущеніе илотовъ въ Спартѣ, пенестовъ въ Ѳессаліи, не возбуждало болѣе жаркаго и глубокаго негодованія въ высшихъ кастахъ.

— Это низость! — Это мерзость! — Это нарушеніе священныхъ нравъ! — Всѣ Шатожиронскіе граждане оскорблены этимъ указомъ! — По всему видно, что правительство покровительствуетъ только карлистамъ и іезуитамъ. — Теперь наша община теряетъ половину своихъ доходовъ. — Если этимъ мужикамъ отдадутъ ихъ прежніе лѣса, гдѣ жь мы достанемъ дровъ на зиму? — А всему Водре виноватъ…-- Карлистъ! — Шуазъ! — Аристократъ! — Шатожиронъ съ нимъ за одно; касками, подаренными имъ пожарнымъ, онъ хотѣлъ только пустить намъ пыль въ глаза, а въ сущности онъ таковъ же, какъ и почтенный его дядя. — Разумѣется, они уговорились досадить намъ. — Они содѣйствовали торжеству этихъ мужиковъ! — Это требуетъ мщенія! — Да, мщенія, мщенія!…

Подобные крики или, лучше сказать, вопли оглашали воздухъ и съ возрастающею энергіею раздавались въ толпѣ, собравшейся передъ гостинницей.

Въ порывѣ внезапнаго одушевленія и поощряемый единодушіемъ мнѣнія, заключавшагося въ шумныхъ восклицаніяхъ, капитанъ Туссенъ-Жиль вскочилъ на каменную скамью возлѣ двери и заревѣлъ голосомъ, покрывшимъ весь шумъ, какъ свистокъ шкипера покрываетъ шумъ бури:

— Граждане! вотъ уже цѣлыя сутки, какъ намъ причиняютъ оскорбленіе за оскорбленіемъ: вчера памятникъ раболѣпства, воздвигнутый на нашей землѣ и какъ-бы на зло намъ; сегодня извѣстіе о томъ, что священнѣйшія права шатожиронскихъ гражданъ попраны, и подлая пальба, придуманная нарочно для большаго оскорбленія насъ! Долго ли мы будемъ терпѣть? Подлецъ позволяетъ колотить себя по щекамъ; но человѣкъ мужественный, гражданинъ, достойный этого названія, и въ-особенности гражданинъ шатожиронскій не позволяетъ безнаказанно бить себя; насъ оскорбили — отмстимъ же за себя!

— Да, отмстимъ за себя! заревѣли вмѣстѣ голосовъ пятьдесятъ.

— Вчера былъ праздникъ аристократовъ — пусть же сегодня будетъ праздникъ патріотовъ. Смотрите, прибавилъ Туссенъ-Жиль, протянувъ руку къ замку: — знамя, привязанное нами въ 1830 году къ вершинѣ древа свободы, такъ изорвалось, что почти ничего отъ него не осталось; но символъ нашей революціи безсмертенъ и… вотъ доказательство!

Съ этими словами, ораторъ, замѣтившій за минуту, что Пикарде поспѣшно вошелъ въ домъ, обернулся очень-кстати и опустилъ руку на новое знамя въ ту самую минуту, когда кузнецъ только-что появился съ трехцвѣтнымъ флагомъ.

Громкія, одобрительныя восклицанія послѣдовали за этимъ театральнымъ эффектомъ.

— Я уже сказалъ, что сегодня будетъ праздникъ патріотовъ, продолжалъ Туссенъ-Жиль, когда восторгъ, произведенный видомъ флага, нѣсколько утихъ; — начнемъ же этотъ праздникъ возвращеніемъ древу свободы лучшаго его украшенія; и пусть презрѣнная арка, оскорбляющая его своимъ сосѣдствомъ, сама собою падетъ въ прахъ, когда надъ нею разовьется наше трехцвѣтное знамя!

— А если она не захочетъ сама пасть въ прахъ, такъ мы поможемъ ей! вскричалъ Пикарде, размахивая флагомъ, древко котораго онъ сжалъ въ рукѣ, превратившейся въ желѣзо отъ постояннаго обращенія съ молотомъ и наковальней.

— Впередъ же! вскричалъ капитанъ пожарной команды громовымъ голосомъ.

— Впередъ! повторила толпа въ одинъ голосъ.

— Да, впередъ! заревѣлъ Пикарде, какъ-бы желая показать, что грудь его была такъ же крѣпка, какъ и кулакъ;

En avant, marchons,

Contre leurs canons…

— Не надо Паризьенны! прервалъ его повелительнымъ голосомъ начальникъ этого народнаго движенія: — Паризьенна хороша для тепленькихъ, а мы горячіе республиканцы; Марсельезу!

— Да, Марсельезу! Марсельезу! заревѣла толпа.

Туссенъ-Жиль соскочилъ со скамьи, на которой ораторствовалъ; знаменщикъ Пикарде смѣло сталъ по лѣвую его сторону, а за ними около сотни отчаянныхъ демократовъ, непринадлежавшихъ, однакожь, къ самому честному народонаселенію Шатожирона, бросились къ замку, ревя во все горло знаменитый гимнъ, воспламенявшій уже своимъ припѣвомъ столько дивныхъ, кровавыхъ и глупо-смѣшныхъ сценъ.

VII.
Завтракъ.

Въ маленькой столовой, находившейся въ первомъ этажъ замка, завтракали пять человѣкъ, а именно маркизъ и жена его, г-жа де-Бонвало, виконтъ де-Ланжеракъ и г. Бобилье.

Изъ оконъ, выходившихъ на дворъ, почти противъ самой рѣшетки, видна была площадка, усѣянная домиками Шатожирона-ле-Вьеля, надъ которыми господствовали развалины древняго замка.

Жанъ Фракассъ и Ревель-Матенъ весело продолжали грохотать; и отъ стола завтракающіе могли видѣть дымъ, выходившій за каждымъ выстрѣломъ изъ бронзовыхъ орудій.

— Маркизъ! эта салютація примирила меня съ г. де-Водре, сказала г-жа де-Бонвало, завтракая съ большимъ аппетитомъ, не смотря на всю свою сантиментальность и томность.

— Сомнѣваюсь, чтобъ дядюшка палилъ въ честь нашего пріѣзда, отвѣчала г-жа де-Шатожиронъ: — это несогласно съ равнодушіемъ, оказываемымъ имъ до-сихъ-поръ къ намъ.

— Онъ, вѣроятно, почувствовалъ всю невѣжливость своего вчерашняго поведенія, сказала вдова: — и хочетъ поправить ее канонадой, которая, признаюсь, очень-умно придумана; я даже замѣчаю, что онъ поступилъ съ особеннымъ тактомъ и умѣньемъ жить. Другой на его мѣстѣ сталъ бы палить съ утра; но г. де-Водре понялъ, что послѣ путешествія дамамъ нуженъ покой, и началъ пальбу только послѣ обѣдни. Вы, вѣроятно, сами замѣтили, что первый выстрѣлъ раздался въ ту самую минуту, когда мы вышли изъ церкви; повторяю вамъ, онъ поступилъ съ тактомъ и приличіемъ, какъ настоящій дворянинъ.

— Какъ вы думаете, г. мирный-судья? спросила маркиза старика, сидѣвшаго по правую ея сторону.

— Я бы желалъ согласиться съ мнѣніемъ г-жи де-Бонвало, отвѣчалъ г. Бобилье, поклонившись вдовѣ: — ибо никто болѣе меня не желаетъ, чтобъ совершенное примиреніе соединило опять двѣ главныя вѣтви шатожиронскаго рода; но послѣ того, что сказалъ мнѣ самъ г. баронъ, я не могу еще предаться пріятной надеждѣ, и по неволѣ долженъ присоединиться къ мнѣнію г-жи маркизы.

Проговоривъ эти слова, старый чиновникъ поклонился г-жѣ де-Шатожиронъ еще почтительнѣе, нежели кланялся вдовѣ.

— А вы, виконтъ, вѣроятно тоже присоединитесь къ мнѣнію г-жи маркизы? спросила г-жа Бонвало насмѣшливо, потому-что сохранила досаду на стараго шатожиронскаго судью со вчерашняго дня.

Ланжеракъ, воротившійся въ замокъ въ то только время, когда садились уже за столъ, былъ разсѣянъ и озабоченъ; онъ не отвѣчалъ на вопросъ вдовы, потому-что, вѣроятно, и не разслышалъ его.

— Ланжеракъ! г-жа де-Бонвало говоритъ съ тобою, сказалъ ему Ираклій.

— Извините, сударыня, сказалъ виконтъ, поднявъ глаза, которые съ самаго начала завтрака не спускалъ съ своей тарелки: — я не разслышалъ, что вы изволили сказать.

— Въ-самомъ-дѣлѣ, вы что-то очень-задумчивы, возразила вдова съ дурно-скрываемой досадой.

Съ женщинами задумчивость можетъ быть полезна или вредна, смотря потому, какъ онъ объясняютъ ее себѣ. Вспомнивъ о принятой на себя роли вздыхателя, Ланжеракъ выразительнымъ взглядомъ придалъ своей задумчивости самое нѣжное, слѣдовательно, самое благопріятное значеніе.

— А я все-тако стою на своемъ, сказала г-жа де-Бонвало, досада которой была внезапно разсѣяна краснорѣчивымъ взглядомъ: — я утверждаю, что баронъ салютуетъ намъ, вопреки всѣмъ возраженіямъ г-жи маркизы и вѣрнаго кавалера ея, г-на мирнаго-судьи.

— Ахъ, сударыня, отвѣчалъ г. Бобилье со вздохомъ: — изъ лестнаго титула, которымъ вы меня удостоиваете, я принимаю только половину, именно вѣрность; только принцъ достоинъ носить цвѣта г-жи маркизы де-Шатожиронъ и быть ея кавалеромъ.

— Позвольте, позвольте, любезнѣйшій Бобилье, весело прервалъ его Шатожиронъ: — вы очень дорожите своими правами, такъ позвольте же и мнѣ не уступать никому своихъ правъ. Я хочу быть единственнымъ кавалеромъ моей жены, и еслибъ какой-нибудь принцъ дерзнулъ носить цвѣта ея, я очень бы обидѣлся и непремѣнно воспротивился бы этому.

Маркиза поблагодарила мужа улыбкой за эту выходку, въ которой подъ шуткой скрывалась любовь.

— Какъ бы то ни было, сказала вдова, которой весьма не нравились комплименты, относившіеся къ ея дочери и которая обыкновенно въ подобныхъ случаяхъ старалась перемѣнить разговоръ: — но вы вскорѣ сами убѣдитесь, что я права, и что сегодня же къ намъ пожалуетъ г. де-Водре.

— Дай-то Богъ! отвѣчала г-жа де-Шатожиронъ: — всѣ съ такою похвалою отзываются о дядюшкѣ, что мнѣ грустно было бы не познакомиться съ нимъ по какимъ-то политическимъ несогласіямъ.

— Если онъ не прійдеть, я самъ пойду къ нему, сказалъ маркизъ.

— А я хотѣла просить тебя объ этомъ, сказала молодая жена его.

— Вотъ съ этимъ-то я не согласна, возразила г-жа де-Бонвало: — не смотря на продолжительное невниманіе барона къ своему племяннику, его можно хорошо принять, если онъ прійдеть сюда; но предупреждать его не слѣдуетъ; это будетъ ужь не учтивость, а нѣчто въ родѣ покорности, излишней и даже неприличной; повѣрьте, я опытна въ подобныхъ дѣлахъ, и какъ бы то ни было, вы, маркизъ, все-таки глава дома шатожиронскаго.

— Замѣчаніе г-жи де-Бонвало, сказалъ мирный судья: — основано на истинныхъ началахъ феодальнаго права, но судя по тому, что сказалъ мнѣ вчера г. баронъ, онъ совсѣмъ не расположенъ согласоваться съ этими началами.

— Одно обстоятельство рѣшаетъ весь споръ, замѣтилъ маркизъ: — дядѣ моему пятьдесятъ-пять лѣтъ, а мнѣ только тридцать, слѣдовательно, я долженъ сдѣлать первый шагъ къ примиренію и сдѣлаю его сегодня же. — А что? прибавилъ Ираклій, обращаясь къ виконту, чтобъ перемѣнить разговоръ: — пожалуетъ ли къ намъ мэтръ Фруадво?

Ланжеракъ сдѣлалъ новое усиліе, чтобъ преодолѣть свою озабоченность.

— Мэтръ Фруадво, отвѣчалъ онъ: — суровый республиканецъ, предпочитающій спартанскую черную похлёбку твоимъ куропаткамъ и трюфелямъ. Съ перваго слова онъ закричалъ, что я хочу подкупить его, и я чуть не нашелся вынужденнымъ проучить его. Но медвѣдя учить — только время терять.

— Оно же и опасно, прибавилъ Бобилье сардонически.

— Для медвѣдя? презрительно спросилъ Ланжеракъ.

— Нѣтъ, г. виконтъ, для учителя; у помянутаго медвѣдя есть острые зубы и когти, и вы очень-благоразумно поступили, отказавшись отъ намѣренія проучить его.

— Пусть этотъ неучъ наслаждается своей спартанской похлёбкой, сказала вдова: — по моему мнѣнію, маркизъ сдѣлалъ ему слишкомъ-много чести, пригласивъ его къ обѣду. Поговоримъ лучше о болѣе-пріятныхъ вещахъ, о томъ, напримѣръ, какъ насъ здѣсь приняли; въ-самомъ-дѣлѣ, пріемъ былъ очаровательный!

— Правда, мы не знаемъ, какъ благодарить васъ, прибавила г-жа де-Шатожиронъ, обратившись къ старому чиновнику, какъ-бы желая еще разъ поблагодарить его за всѣ его труды.

— Ахъ, маркиза, сказалъ г. Бобилье, поклонившись съ почтительною любезностью, проявлявшейся во всѣхъ его движеніяхъ, когда онъ говорилъ съ маркизой: — мы сами не знаемъ, какъ благодарить васъ за неподражаемую ласку и прелесть, съ которою вы удостоили принять наши посильные труды; мы сами…

— А знаете ли, продолжала г-жа Бонвало, безъ церемоніи перебивъ мирнаго судью: — что въ 1836 году, въ такое время, когда, подъ предлогомъ равенства предъ закономъ, вездѣ преобладаетъ дерзкая грубость низшихъ классовъ, трудно встрѣтить народъ, отдающій высшимъ должное уваженіе? Между-тѣмъ, пріемъ, сдѣланный намъ здѣсь, напоминаетъ прежнія времена, и я не могу не сознаться, что шатожиронскіе жители добрый народъ, прекрасный народъ! Я готова биться объ закладъ, что во время революціи этотъ мирный уголокъ и не зналъ объ ужасахъ, происходившихъ въ другихъ мѣстахъ.

— Напрасно бьетесь объ закладъ, — сказалъ маркизъ.

— Отъ-чего?

— Отъ-того, что потеряете.

— Странно, маркизъ, какъ вы любите противорѣчить! Только потому, что я хвалю этихъ добрыхъ крестьянъ, вы хотите порочить ихъ.

— Во-первыхъ, сказалъ Шатожиронъ, улыбаясь: — позвольте вамъ замѣтить, что Шатожиронцы не добрые крестьяне, а почтенные граждане, и еслибъ они знали, что вы называете ихъ крестьянами, то никогда не простили бы вамъ этой обиды; что же касается до доброты ихъ…

— Они добрые люди! Повѣрьте, маркизъ, я въ этихъ дѣлахъ опытна и умѣю распознавать людей.

— Пусть будетъ по вашему; но въ такомъ случаѣ они вдвойнѣ заслуживаютъ названія добрыхъ людей, потому-что ужь никакъ не отъ отцовъ своихъ переняли кротость и доброту.

— Отцы ихъ, сказалъ г. Бобилье: — были отчаянные якобинцы, и дайте только волю сыновьямъ, такъ и они будутъ не лучше отцовъ.

— Якобинцы! вскричала вдова: — такіе учтивые, вѣжливые, почтительные люди якобинцы! О, г-нъ судья, это клевета!

— Сударыня, холодно возразилъ мирный судья: — есть старая пословица: «Каковъ отецъ, таковъ и сынъ», и не будучи клеветникомъ, я могу примѣнить эту пословицу къ людямъ, о которыхъ мы говоримъ.

— А что сдѣлали отцы почтенныхъ туземцевъ? спросилъ Ланжеракъ.

— Спросите г. маркиза, сказалъ старый чиновникъ.

— Вы знаете это лучше меня, любезный Бобилье, отвѣчалъ Ираклій: — вы были свидѣтелемъ всего.

— Да, былъ, г. маркизъ, и могу воскликнуть съ поэтомъ:

Quaeque ipse miserrima vidi,

Et quorum pars magna fui.

— Г-нъ мирный судья забываетъ, что дамы, вѣроятно, не знаютъ по-латинѣ, насмѣшливо сказалъ Ланжеракъ.

— Такъ я буду говорить на языкѣ болѣе-понятномъ для дамъ, а можетъ-быть, и для г-на виконта, возразилъ старикъ, который въ маленькой войнѣ, завязавшейся со вчерашняго дня между имъ и виконтомъ, не давалъ послѣднему спуска: — я былъ свидѣтелемъ страшныхъ сценъ, театромъ которыхъ во время первой революціи было это по-видимому столь мирное селеніе; и вспоминая о прошедшемъ, не могу не опасаться за будущее, по пословицѣ, которую уже имѣлъ честь привести въ примѣръ: «Каковы отцы, таковы и сыновья».

— Но все это, сказала г-жа Бонвало: — не объясняетъ намъ еще преступленій отцовъ этихъ добрыхъ людей.

— Сударыня, за столомъ подобныя вещи не хорошо разсказывать; впрочемъ, если вамъ угодно и если г-жа маркиза позволитъ…

— Говорите, г. мирный судья, сказала г-жа де-Шатожиронъ: — маменька очень любитъ слушать страшныя исторіи, а я вообще люблю слушать ваши разсказы.

Г-нъ Бобилье поклонился съ признательностью.

— Это было въ восемдесятъ-девятомъ году, сказалъ онъ: — мнѣ было двадцать-пять лѣтъ, и я, только-что кончивъ курсъ въ Дижонѣ, пріѣхалъ сюда, чтобъ занять послѣ отца должность старосты во владѣніяхъ маркиза де-Шатожирона; считаю долгомъ замѣтить, что десять поколѣній моихъ предковъ изъ рода въ родъ занимали эту должность.

— Древнее дворянство! замѣтилъ Ланжеракъ, съ усиліемъ стараясь принять прежній насмѣшливо-шуточный тонъ.

— Г-нъ виконтъ, я не имѣю никакихъ притязаній на дворянство, сухо отвѣчалъ мирный судья: — но родъ Бобилье гордится своею трехсотлѣтнею вѣрностью, на которую имѣетъ неоспоримые документы и свидѣтельства; есть дворяне, происхожденіе которыхъ гораздо-новѣе…

— Это, однакожь, не можетъ относиться къ Ланжераку, любезный Бобилье, сказалъ маркизъ, желая предупредить новую стычку между двумя противниками: — вы знаете наизусть генеалогію первыхъ дворянскихъ фамилій Франціи, слѣдовательно, вамъ должно быть извѣстно, что Ланжераки ведутъ свое начало отъ крестовыхъ походовъ.

— Они извѣстны гораздо-прежде, прибавила напыщенно г-жа Бонвало, принимавшая, по-видимому, особенное участіе во всемъ, что касалось до любезнаго виконта.

— Да, настоящіе Ланжераки, гасконскіе Ланжеркки происходили отъ весьма древней фамиліи, сказалъ мирный судья, сжавъ губы.

— Происходили?.. съ гордостью повторилъ виконтъ.

— Да, происходили, потому-что родъ ихъ угасъ при Лудовикѣ XIV.

— Старшая отрасль угасла, по младшая, къ которой я принадлежу…

— Также угасла сто лѣтъ спустя, спокойно отвѣчалъ г. Бобилье.

— Младшихъ отраслей было нѣсколько, возразилъ бывшій писецъ, невольно покраснѣвъ.

— Этотъ споръ удалилъ насъ отъ главнаго предмета нашего разговора, сказалъ маркизъ. — Вы сказали, любезный Бобилье, что это было въ восемьдесятъ-девятомъ году…

— Бастилью взяли, и ударъ парижскаго возмущенія отразился во всей Франціи. По милости адской тактики злодѣя Мирабо, малѣйшія селенія были вооружены подъ предлогомъ появленія разбойниковъ, о которыхъ всѣ говорили, но которыхъ никто не видалъ. Что же воспослѣдовало изъ этого? Крестьяне, вооруженные противъ мнимой опасности, стали сами свирѣпее разбойниковъ, которыми ихъ пугали. Все замки подверглись участи Бастильи; огнемъ и мечомъ прочищали себѣ крестьяне путь во внутренность ихъ; здѣсь, на-примѣръ…

— Позвольте, г. мирный судья, сказалъ Ираклій: — мнѣ кажется, что почтенные татожиронскіе братья и друзья пытались поджечь замокъ только въ 1793 году?

— Поджечь замокъ! вскричала вдова, опустивъ обратно на тарелку кусокъ, который подносила уже ко рту.

— Ваше замѣчаніе справедливо, г. маркизъ, продолжалъ г. Бобилье: — но въ восемьдесятъ-девятомъ году уже была сдѣлана первая попытка; въ то время сгорѣла часть мебели и около половины документовъ, заключавшихся въ замкѣ; другую половину мы cъ отцомъ успѣли спасти. Но какія сцены освѣтило пламя, зажженное этими разбойниками! Сорокъ-семь лѣтъ прошло съ-тѣхъ-поръ, но и понынѣ волосы становятся у меня дыбомъ, когда только вспомню объ этихъ ужасахъ!

Виконтъ наклонился къ г-жѣ Бонвало, возлѣ которой сидѣлъ.

— Какъ вамъ кажется самолюбіе почтеннаго старосты, шепнулъ онъ ей на ухо: — воображающаго, что у него есть еще на головѣ волосы?

— Не говорите мнѣ объ этомъ гадкомъ старичишкѣ, отвѣчала вдова шопотомъ же: — онъ столько же несносенъ, какъ смѣшонъ, и дерзость его относительно вашей фамиліи только увеличила мою антипатію…

— Что же это были за ужасы? спросила г-жа де-Шатожиронъ.

— Отвратительные ужасы, отвѣчалъ мирный судья: — еслибъ вы, маркиза, успѣли осмотрѣть вашъ замокъ, и еслибъ я дерзнулъ подумать, что вамъ благоугодно будетъ войдти въ кухню…

— О, дерзайте! сказала улыбаясь молодая свѣтская женщина: — я, напротивъ, хлопочу изъ того, чтобъ сдѣлаться хорошей хозяйкой.

— Не знаю, отъ кого ты наслѣдовала это качество, сказала презрительно г-жа Бонвало: — только ужь вѣрно не отъ меня.

— Маркизы де-Шатожиронъ никогда не считали семейныхъ добродѣтелей ниже своего достоинства и высокаго званія, съ важностью отвѣчалъ г. Бобилье: — на-примѣръ, бабка г. маркиза, Маркиза де-Бенгардъ, изъ рода Монбуассье, не гнушалась надзоромъ за своимъ столомъ; иногда даже, ради забавы, она собственноручно изволила стряпать маленькіе пирожки, которые подавались за десертомъ, и которые, разумѣется, были превосходны. Я самъ, Бобилье, нѣсколько разъ удостоивался чести отвѣдывать пирожки à la royale и аладья, собственноручно сдѣланные г-жею маркизою де-Бенгардъ; а между-тѣмъ, какъ я уже имѣлъ честь докладывать, она была изъ рода Монбуассье и супруга Шатожирона!

Раздраженная этимъ урокомъ, г-жа Бонвало придумывала какой-нибудь рѣзкій, колкій отвѣтъ на дерзость стараго чиновника; но маркиза, замѣтивъ досаду своей матери, поспѣшила замять это дѣло.

— Я не умѣю дѣлать ни пирожковъ à la royale, ни аладій, сказала она весело; — и въ этомъ отношеніи отдаю преимущество маркизѣ Бенгардъ; но за то я мастерица дѣлать варенье изъ персиковъ, и завтра же пріимусь за него, единственно для васъ, г. мирный судья, съ тѣмъ только условіемъ, чтобъ вы сейчасъ же сказали мнѣ, что есть особеннаго въ кухнѣ.

— Вещь, о которой я говорю, маркиза, не имѣетъ въ себѣ ничего особеннаго; это печь, правда, огромная, какой и слѣдуетъ быть въ такомъ замкѣ, но впрочемъ весьма-обыкновенная.

— Я угадываю конецъ всей исторіи, прервалъ его Ланжеракъ: — во время революціи, почтенные туземцы испекли въ этой печи пирогъ, начиненный аристократами.

— Ахъ, Боже мой, виконтъ! вскричала г-жа Бонвало, снова опустивъ вилку на тарелку: — какъ вы можете позволять своему воображенію изобрѣтать такія чудовищныя вещи! Вы отбили у меня аппетитъ по-крайней-мѣфѣ недѣли на двѣ. Теперь я буду видѣть во всемъ, что мнѣ подадутъ, кушанье людоѣдовъ!

— Ланжеракъ думалъ сказать шутку, а вышла правда, сказалъ маркизъ: — точно, въ 1789 году добрые и учтивые Шатожиронцы бросили въ упомянутую печь…

— Старосту? прервалъ его виконтъ, принужденно смѣясь: — я слышалъ, что въ то время это было любимое бліодо крестьянъ.

— Ошибаешься, возразилъ Ираклій: — не старосту, а самого владѣтеля замка.

— Вашего дѣда, маркизъ? спросила вдова, переставъ ѣсть, — оттого ли, что разсказъ о революціонныхъ подвигахъ добрыхъ шатожиронскихъ жителей въ-самомъ-дѣлѣ отбилъ у ней аппетитъ, какъ она говорила, или, что гораздо вѣроятнѣе, отъ-того, что она съ самаго начала такъ ревностно принялась за завтракъ, что не могла уже болѣе принимать въ немъ дѣятельное участіе.

— Да, моего дѣда, отвѣчалъ Шатожиронъ серьезно: — и въ то же время мой отецъ и дядя подвергались другимъ пыткамъ. Но я не хочу долѣе перебивать разсказъ г. Бобилье, очевидца этихъ варварскихъ сценъ.

— Говорите, г. мирный судья, мы слушаемъ, сказала маркиза.

Въ ту самую минуту, когда Бобилье готовился продолжать свой разсказъ, послышался на площади шумъ возстанія, главнымъ зачинщикомъ котораго былъ патріотъ Туссенъ-Жиль; но гостинница была такъ удалена отъ замка, что собесѣдники не могли еще различить восклицаній членовъ клуба и ихъ партизаномъ; слѣдовательно, никто изъ нихъ не обратилъ особеннаго вниманія на отдаленный и неявственный шумъ.

VI.
Эпизодъ революціи.

— И такъ, продолжалъ г. Бобилье: — въ одинъ прекрасный день, какъ сегодня, на-примѣръ, въ августъ мѣсяцъ, шатожиронскіе патріоты (въ восемьдесять-девятомъ году не было еще якобинцевъ) ворвались въ замокъ, подъ предводительствомъ отца трактирщика Туссена-Жиля, отчаяннаго мошенника, — простите мнѣ, маркиза, это выраженіе; сынъ этого Туссенъ-Жиля достойный наслѣдникъ своего отца. Г. маркизъ и г. графъ были тогда на охотѣ; г. кавалеръ игралъ въ саду съ невинною беззаботностью, свойственною его лѣтамъ, ибо тогда ему было лѣтъ восемь, не болѣе.

— Кавалеръ? спросила г-жа де-Шатожиронъ.

— Нашъ дядюшка, баронъ де-Водре, сказалъ Ираклій: — г. Бобилье называетъ его тогдашнимъ его титуломъ…

— Который онъ вполнѣ заслуживалъ, продолжалъ мирный судья: — ибо, не смотря на свое малолѣтство, онъ показалъ въ этихъ обстоятельствахъ мужество и гордость героя! Но извольте прислушать: разбивъ рѣшотку и изувѣчивъ слугъ, оказывавшихъ нѣкоторое сопротивленіе, разбойники направились къ залѣ архивовъ, потому-что, кромѣ страсти къ опустошенію и злу, у большей части этихъ бродягъ была опредѣленная, положительная цѣль: они вознамѣрились овладѣть логовищемъ.

— Мнѣ кажется, что логовищами называются только убѣжища лисицъ или зайцевъ? сказала г-жа Бонвало.

— Сударыня, возразилъ старикъ, улыбнувшись невѣдѣнію вдовы: — въ старинныя времена у насъ во Франціи логовищемъ (terrier) называли поземельную книгу, содержавшую въ себѣ всѣ условія крестьянъ съ владѣльцами, росписки, заемныя письма первыхъ и вообще всѣ документы оброчныхъ, арендаторовъ и подвѣдомственныхъ васалловъ.

— Ахъ, Боже мой! какая галиматья! вскричала вдова: — смиренно признаюсь, что она выше моихъ понятій.

— А между-тѣмъ, сударыня, изверги, о которыхъ я имѣю честь говорить, всѣ очень-хорошо понимали эту галиматью, потому-что у каждаго изъ нихъ была какая-нибудь росписочка въ поземельной книгѣ. Итакъ, главною цѣлью вторженія ихъ въ замокъ было — овладѣть поземельной книгой и сжечь ее; ибо они воображали, что, истребивъ документы, не будутъ уже ни чѣмъ обязаны владѣльцу.

— Это весьма-удобный способъ платить долги, сказалъ Шатожиронъ: — отъ котораго и ныньче не откажутся многіе должники.

— По счастію, продолжалъ г. Бобилье: — благодаря присутствію духа моего отца, поземельная книга была спрятана въ вѣрное мѣсто съ другими важнѣйшими документами. Перерывъ весь архивъ, буйная орда, раздраженная безполезностью своихъ поисковъ, побросала въ окна всѣ попадавшіяся ей бумаги и зажгла ихъ на дворъ, вотъ, именно противъ этого окна. Отецъ Туссена-Жиля поджегъ ихъ. Вотъ какъ теперь вижу этого (съ позволенія сказать) разбойника, въ драгетовой курткѣ, со всклоченными волосами, свирѣпымъ видомъ и съ косой, которою онъ размахивалъ какъ саблей! Сколько драгоцѣнныхъ документовъ, сколько рѣдкихъ бумагъ, весьма-важныхъ для будущаго историка феодальныхъ временъ нашей провинціи, погибло въ святотатственномъ пламени! Между этими бумагами была одна въ-особенности, о которой я не могу вспомнить безъ грустнаго сожалѣнія. Чтобъ воскресить эту неоцѣненную рукопись, продолжалъ старый чиновникъ съ чувствомъ: — я бы отказался отъ мѣста мирнаго судьи, отдалъ бы половину немногихъ дней, остающихся мнѣ прожить, отдалъ бы правую руку на отсѣченіе!

— Вашу правую руку, господинъ Бобилье! сказала маркиза улыбаясь: — помилуйте, имѣете ли вы, искусный живописецъ, право отдать вашу правую руку?

— Ну, такъ лѣвую, если мой слабый талантъ удостоился вашего лестнаго отзыва, маркиза; но клянусь, я охотно отдалъ бы свою лѣвую руку, еслибъ этою цѣною могъ возвратить рукопись, потерю которой оплакиваю каждый день.

— Что же это за драгоцѣнность? спросилъ Ираклій. — Я въ первый разъ слышу объ ней.

— Эта драгоцѣнность, вполнѣ заслуживающая данное вами названіе, была генеалогическая исторія вашего дома, написанная моимъ прадѣдомъ, Фрюктюе Бобилье, старостой вашихъ владѣній, наслѣдовавшаго эту должность отъ своихъ предковъ и передавшаго ее своимъ потомкамъ до меня включительно.

— Если онъ опять напалъ на родословную старостъ, такъ не скоро выйдетъ изъ нея, сказала г-жа Бонвало Ланжераку.

— Въ этой книгѣ, плодѣ тридцатилѣтнихъ изученій и изъисканій, прадѣдъ мой неоспоримо доказывалъ, что первобытное имя вашихъ предковъ, господинъ-маркизъ, было Жиронъ, и что вашъ родъ былъ отраслью, — и отраслью старшею по всѣмъ вѣроятіямъ, — дома испанскихъ Жироновъ; разсужденіями и догадками, неотличавшимися, впрочемъ, математическою точностью, но чрезвычайно-остроумными и возможными, онъ производилъ вашъ родъ отъ Жирона-Ласковаго.

— О-го! сказалъ маркизъ: — вашъ прадѣдъ, любезный Бобилье, былъ, кажется, человѣкъ рѣшительный. Вѣдь Жиронъ-Ласковый современникъ царя Артура?

— Такъ что же? Назывались же Монтескіу потомками Карла-Великаго; почему же предокъ Шатожирона не могъ сидѣть за круглымъ-столомъ?

— Правда, возразилъ Ираклій смѣясь: — невозможнаго тутъ нѣтъ ничего; и не мнѣ опровергать это мнѣніе!

— Слишкомъ-долго было бы исчислять всѣ любопытныя и оригинальныя вещи, заключавшіяся въ трудѣ моего прадѣда, продолжалъ старикъ съ выраженіемъ энтузіазма, смѣшавшаго съ сожалѣніемъ: — но въ немъ было все: и самая разнообразная ученость, и глубокое знаніе Феодальнаго права, и новые взгляды на геральдику, эту науку наукъ, соединяющую въ себѣ почти всѣ прочія науки, и которою теперь пренебрегаютъ, потому-что изученіе ея не всякому дается, — словомъ все! Это была такая книга, какой ныньче никто не напишетъ… трудъ, который могъ увѣковѣчить имя своего творца… драгоцѣнность! Съ пятнадцати-лѣтняго возраста я наслаждался чтеніемъ этой книги, а въ двадцать-пять лѣтъ мечталъ уже о славѣ быть ея продолжателемъ и издателемъ; но, увы! коварная революція разрушила всѣ мои надежды!

— Послѣдствія этихъ гадкихъ революцій всегда таковы! сказалъ Ланжеракъ съ притворнымъ участіемъ. — Слѣдовательно, мастерское произведеніе господина вашего прадѣда погибло въ смуты восьмдесятъ-девятаго года?

— Я видѣлъ своими глазами, какъ отецъ Туссена-Жиля, новый Омаръ, бросилъ его въ огонь! отвѣчалъ г. Бобилье, парикъ котораго взъерошился при одномъ воспоминаніи объ ужасномъ преступленіи.

— И вы не кинулись въ огонь за нимъ? вскричалъ виконтъ съ неодобрительнымъ изумленіемъ.

— Я хотѣлъ кинуться, отвѣчалъ старикъ съ жаромъ: — да, Богъ свидѣтель, хотѣлъ кинуться, но, къ-сожалѣнію, двое изъ этихъ (съ позволенія сказать) мошенниковъ схватили меня за горло, въ то самое мгновеніе, когда я готовился броситься въ пламя!

— Не къ-сожалѣнію, а къ-счастію, любезный Бобилье, сказалъ маркизъ: — потому-что еслибъ эти добрые люди, къ которымъ вы не питаете должной признательности, не помѣшали вашему черезъ-чуръ героическому; самоотверженію, вы, вѣроятно, изжарились бы сами, и все-таки не спасли бы драгоцѣнной рукописи.

— И въ эту минуту мы не имѣли бъ удовольствія слушать ваши разсказы, прибавила г-жа де-Шатожиронъ съ полуулыбкой: — но позвольте мнѣ спросить васъ объ одномъ: вы говорили, что господинъ де-Водре оказалъ мужество, превышавшее его лѣта; что же онъ сдѣлалъ?

— Господинъ-кавалеръ первый изъ всей фамиліи попался въ руки разбойниковъ, ибо, какъ я уже имѣлъ честь вамъ докладывать, господинъ-маркизъ и господинъ-графъ были на охотѣ. Такъ-какъ онъ былъ еще очень-молодъ и хорошъ собою… Надобно вамъ сказать, что въ родѣ Шатожироновъ красота наслѣдственна…

— Кланяйся, Ираклій! весело вскричала молодая жена его.

Маркизъ, наружность котораго въ-самомъ-дѣлѣ подтверждала слова мирнаго судьи, поклонился.

— Слова мои не лесть, продолжалъ г. Бобилье: — а истина, доказанная съ цезанамятныхъ временъ. Всѣмъ, въ Бургондіи извѣстна старинная поговорка: Богатъ какъ Шалонъ, красивъ какъ Шатожиронъ, старъ какъ баронъ де-Бофремонъ. При дворѣ Роберта II, въ 1285 году, эта поговорка послужила поводомъ къ весьма-жаркому спору. Старались рѣшить, которому изъ трехъ качествъ — богатству, красотъ, или древности происхожденія должно отдать преимущество.

— И рѣшили? спросила г-жа Бонвало, въ качествѣ завядшей кокетки особенно любившая сладкія приторности, которыми во времена рыцарства отличались остряки и любезники.

— Вы сами поймете рѣшеніе, когда, я вамъ скажу, что споръ завязался между однѣми дамами, отвѣчалъ тоненькимъ голоскомъ г. Бобилье.

— Шалонъ одержалъ верхъ? спросилъ Ираклій, лукаво улыбнувшись.

— Ахъ, маркизъ! сказала вдова съ упрекомъ: — этой насмѣшки я вамъ не прощу. Думать, что женскій ареопагъ можетъ отдать преимущество богатству, значитъ не понимать великодушія чувствованій, тонкости инстинкта, безкорыстія, составляющаго природный удѣлъ нашего пола!

— Сударыня, отвѣчалъ Шатожиронъ, придавъ своему лицу серьёзное выраженіе и съ трудомъ удерживаясь отъ улыбки: — позвольте замѣтить, что я не высказывалъ своего мнѣнія, а только обратился къ господину Бобилье съ простымъ вопросомъ; впрочемъ, дѣло идетъ о прекрасномъ полѣ временъ давно-минувшихъ и, хотя бы тогдашнія женщины въ-самомъ-дѣлѣ были уличены въ нѣкоторой симпатіи къ богатству, то все-таки изъ этого не слѣдуетъ, чтобъ нынѣшнія походили на нихъ; напротивъ, всѣмъ извѣстно, что ныньче дамы глубоко презираютъ богатство и всѣ, безъ исключенія, отличаются примѣрнымъ безкорыстіемъ.

— Матильда, сказала г-жа Бонвало, обращаясь къ дочери: — не понимаю, какъ ты можешь такъ хладнокровно слушать колкости маркиза на-счетъ нашего пола!

Г-жа де-Шатожиронь взглянула на мужа и улыбнулась.

— Признаюсь, сказала она: въ этомъ отношеніи я эгоистка; лишь бы Ираклій не думалъ дурно обо мнѣ, я ему позволяю говорить все; что онъ хочетъ, о другихъ женщинахъ.

— Милостивыя государыни, сказалъ съ любезностью старый мирный судьи: — на повѣрку выходитъ, что я всему виноватъ; г. маркизъ не сдѣлалъ бы мнѣ вопроса, обидѣвшаго г-жу де-Бонвало, еслибъ я прямо объявилъ рѣшеніе дамскаго ареопага.

— Будто всякій самъ не можетъ угадать этого рѣшенія! сказала г-жа Бонвало, пожавъ плечами.

— Преимущество было единодушно отдано качеству Шатожироновъ! отвѣчалъ Бобилье торжественнымъ голосомъ.

— Да, разумѣется; потому-что, какое бы ни было на этотъ счетъ мнѣніе г-на маркиза, женское сердце неизмѣнно: оно всегда предпочитаетъ красоту и изящество грубымъ выгодамъ богатства.

— Однако, со всѣми этими отступленіями и спорами, сказала маркиза: — мы никогда не узнаемъ конца разсказа г-на Бобилье.

— Сударыня, отвѣчалъ мирный судья: — я уже имѣлъ честь докладывать вамъ, что г. де-Водре, игравшій тогда въ саду подъ надзоромъ аббата, своего наставника, первый попался въ руки изверговъ, ворвавшихся въ замокъ. Какъ-бы изъ уваженія къ его молодости, они сначала не причинили ему зла, а только подвели его къ огню, разведенному посреди двора и вокругъ котораго нѣкоторые изъ разбойниковъ составили кружокъ и плясали, оглашая воздухъ дикими воплями. При видѣ г. кавалера, отецъ Туссена-Жиля, которому повиновалась вся шайка, заревѣлъ какъ свирѣпый звѣрь: «Пока старый волкъ не воротился, потѣшимся хоть надъ однимъ изъ его волчонковъ! Посмѣемся.»

— Avec quelle irrévérence

Parlait des dieux ce maraud!*

{* Какъ непочтительно говорилъ о богахъ этотъ неучъ!}

продекламировалъ виконтъ де-Ланжеракъ.

— Въ томъ, что я разсказываю, нѣтъ ничего смѣшнаго, милостивый государь, съ строгостію замѣтилъ ему г. Бобилье.

— Да какъ же вы сами сейчасъ сказали, что почтенный гражданинъ, о которомъ разсказываете, хотѣлъ потѣшиться и посмѣяться?

— Туссенъ-Жиль былъ страшный (съ позволенія сказать) мошенникъ; онъ не посовѣстился бы смѣяться на могилѣ своего отца. Въ одной рукѣ онъ держалъ косу, а въ другой бутылку; пока одни разоряли архивъ, другіе напали на погреба. Туссенъ-Жиль подалъ бутылку г. кавалеру и сказалъ… Не знаю, могу ли я повторить слово-въ-слово передъ дамами изрѣченіе этого разбойника…

— Точность — главное условіе историческаго разсказа, вскричалъ маркизъ улыбаясь: — мы требуемъ исторической точности.

— Однакожь, жеманно сказала г-жа Бонвало: — если въ этихъ словахъ заключается что-нибудь двусмысленное или даже просто не благопристойное, то надѣюсь, г. мирный судья вспомнитъ, что разсказываетъ дамамъ и избавитъ насъ отъ этой части своего историческаго разсказа.

— Сударыня, отвѣчалъ Бобилье, слегка покраснѣвъ: — смѣшно было бы, еслибъ я, на семьдесятъ-второмъ году жизни, не зналъ, какъ должно говорить съ дамами. Г-жа маркиза Бенгардъ де-Шатожиронъ, урожденная Монбуассье, моя крестная матушка, не разъ давала мнѣ наставленія, которыя, осмѣлюсь доложить, упали не на неблагодарную почву, и я такъ хорошо помню ихъ, что новыя наставленія мнѣ ужь некстати и излишни.

— Позвольте и мнѣ прибавить, что вы напрасно испугались, сказалъ Шатожиронъ съ легкой насмѣшкой: — г. Бобилье рѣшительно неспособенъ оскорбить вашей скромности или, вообще, приличій, какимъ-либо непристойнымъ или неблагозвучнымъ словомъ. Онъ обладаетъ въ высшей степени искусствомъ разскащика, и никто лучше его не умѣетъ замаскировать нѣсколько-рѣзкаго слова или выйдти изъ затруднительнаго положенія. Но въ настоящемъ случаѣ не думаю, чтобъ онъ имѣлъ надобность прибѣгать къ замысловатымъ перифразамъ, тайну которыхъ постигъ вполнѣ; вѣроятно, рѣчь отца Туссена-Жиля заключала въ себѣ дерзкія грубости, которыхъ не стоитъ даже замаскировывать.

— Г. маркизъ вполнѣ понялъ причину моей минутной нерѣшительности, продолжалъ обидчивый старикъ: — но такъ-какъ ей былъ данъ превратный смыслъ, то считаю долгомъ повторить слово-въ-слово возмутительную фразу, произнесенную при этомъ случаѣ разбойникомъ, о которомъ говорю я. Подавая г. кавалеру бутылку, бывшую у него въ одной рукѣ, между-тѣмъ, какъ другою онъ замахнулся своимъ страшнымъ оружіемъ, онъ вскричалъ: — пей за здоровье націи, дрянной аристократёнокъ, или я скошу тебѣ голову!

— Какой ужасъ! вскричала г-жа Бонвало.

— Бѣдный ребенокъ! сказала Матильда. — Что жь онъ?

— Ребенокъ, сударыня, сдѣлалъ то, чего многіе взрослые не сдѣлали бы на его мѣстѣ: не колеблясь ни минуты, онъ взялъ бутылку, и, пристально смотря Туссену-Жилю въ лицо, сказалъ громкимъ голосомъ: «пью за здоровье короля!» и въ-самомъ-дѣлѣ выпилъ такъ спокойно, какъ бы сидѣлъ за столомъ своего отца.

— Нашъ добрый дядюшка! живо вскричала молодая женщина: — не-уже-ли я не буду имѣть счастія пожать ему руку?

— Въ восьмилѣтнемъ ребенкѣ, прибавила вдова: — это въ-самомъ-дѣлѣ геройская черта; повѣрьте мнѣ, я въ этихъ дѣлахъ опытна.

— Замѣтьте еще, сказалъ маркизъ: — что вся жизнь моего дяди наполнена чертами, подобными той, о которой сейчасъ разсказалъ г. Бобилье.

— Я со вниманіемъ слушалъ интересный разсказъ г. мирнаго-судьи, сказалъ Ланжеракъ: — а потому желалъ бы знать развязку; когда ребенокъ-герой пилъ за здравіе короля, страшный людоѣдъ или пугало, Туссенъ-Жиль, замахнулся косой и хотѣлъ снести ему голову. Что жь, снесъ онъ ему голову, или нѣтъ?

— Ахъ, какой вы! вскричала г-жа Бонвало жеманно: — будто вы не знаете, что г. де-Водре живъ?

— Это ничего не доказываетъ; можно жить и съ поврежденной шеей, ибо я не спрашиваю, совершенно ли онъ отрубилъ ему голову. Я желаю только знать, исполнилъ ли Туссенъ-Жиль болѣе или менѣе свою угрозу.

— Разбойникъ, продолжалъ г. Бобилье: — точно замахнулся на г. кавалера, но тотъ даже не мигнулъ. Не смотря на свою дикую свирѣпость, извергъ былъ пораженъ такимъ мужествомъ въ восьми лѣтнемъ ребенкѣ. «Коли ты такой бравый», сказалъ онъ ему, «такъ мы не обидимъ тебя; но пей за здравіе націи, потому-что съ этого дня не царствуетъ уже болѣе Лудовикъ XVI; теперь царствуетъ одна нація!» — Вотъ, продолжалъ мирный судья съ выраженіемъ горестнаго негодованія: — какъ непочтительно говорилъ тогда народъ, въ-слѣдствіе коварно-распущенной клеветы о несчастномъ государѣ, сдѣлавшемся, четыре года спустя, королемъ-мученикомъ!

Старикъ замолчалъ; голосъ его дрожалъ; на глазахъ навернулись слезы.

IX.
Прерванный разсказъ.

Преодолѣвъ тягостное, грустное ощущеніе, пробужденное воспоминаніемъ о злополучной судьбѣ Лудовика XVI, г-нъ Бобилье продолжалъ:

— Въ эту критическую минуту, мужество г. кавалера не только не измѣнило ему, но проявилось еще съ большимъ блескомъ. — «Вы велите мнѣ пить за здоровье націи» вскричалъ онъ: «а что такое нація?» — Это значитъ всѣ, исключая такихъ аристократовъ, какъ твой отецъ и твой братъ, отвѣчалъ Туссенъ-Жиль. — «Стало-быть, вы и ваши товарищи нація?» — Разумѣется. — «Ну, такъ изрубите меня въ куски, а за здоровье націи пить не буду, потому-что не хочу пить за ваше здоровье!» — А отъ-чего ты, аристократёнокъ, не хочешь пить за наше здоровье? — «Отъ-того, что вы всѣ бродяги и разбойники, по которымъ я сталъ бы стрѣлять, какъ по бѣшенымъ собакамъ, еслибъ у меня было ружье моего брата». Сказавъ эти слова смѣло и громко, г. кавалеръ швырнулъ бутылку въ огонь.

— Герой, герой! вскричала вдова, охотно предававшаяся восторгу, представлявшему ей возможность придавать лицу своему особое выраженіе, заученное для подобныхъ случаевъ передъ зеркаломъ.

— Отецъ Туссена-Жиля, взбѣшенный этимъ смѣлымъ отвѣтомъ, схватилъ г. кавалера за горло, приподнялъ его и готовился уже бросить въ огонь, но вдругъ остановился. — Не надобно расточать блага, сказалъ онъ свирѣпо смѣясь: — на жаркое мы возьмемъ твоего отца. И такъ, избавляю тебя сегодня отъ пламени; но за то выпьешь по неволѣ, ужь не вина, а водицы. — Съ этими словами разбойникъ велѣлъ подать себѣ веревку, перевязалъ ею г. кавалера подъ мышками и потащилъ къ большому колодцу, находившемуся, какъ вы, вѣроятно, изволили замѣтить, въ концѣ двора, на углу праваго флигеля замка.

— Ахъ, Боже мой! онъ хотѣлъ утопить его? спросила г-жа де-Шатожиронъ.

— Не совсѣмъ; по-крайней-мѣрѣ, послѣ того отецъ Туссена-Жиля всегда клялся и божился, что не имѣлъ намѣренія утопить г. кавалера; онъ говорилъ, что хотѣлъ только побѣдить упрямство г-на кавалера и заставить его выпить за здравіе націи.

— И для этого онъ бросилъ его въ колодезь? спросилъ Ланжеракъ: — хитро придумано, надо отдать ему справедливость.

— Въ-продолженіе нѣсколькихъ часовъ, мужество ни на минуту не покидало г. кавалера, и онъ терпѣливо сносилъ страшную пытку, надъ которою теперь такъ мило подшучиваетъ г. виконтъ де-Ланжеракъ. Его то опускали, то подымали; то висѣлъ онъ надъ пропастью, то погружался по самый подбородокъ въ воду; палачи, отвратительныя лица которыхъ онъ видѣлъ футовъ на пятьдесятъ надъ собою, добровольно смѣняли другъ друга, чтобъ только позабавиться надъ его страданіями; по-временамъ въ колодезь заглядывалъ и Туссенъ-Жиль. — Эй, ты! кричалъ онъ: — не хорошо тебѣ? Будетъ, что ли? Закричишь теперь: Да здравствуетъ нація? — Да здравствуетъ король! отвѣчалъ каждый разъ г. кавалеръ. — Какъ его ни мучили, а не заставили закричать виватъ націи; но наконецъ силы измѣнили ему, и онъ пересталъ отвѣчать. — Будетъ съ него, сказали тогда нѣкоторые крестьяне: — несправедливо мучить ребенка, непричинившаго намъ никакого зла. — Воспользовавшись минутой отсутствія Туссена-Жиля, они вытащили г. кавалера изъ колодезя; пора было, потому-что онъ обмеръ, и долго его не могли привести въ чувство.

— Бѣдный ребенокъ! повторила маркиза съ состраданіемъ.

— Можетъ ли быть, чтобъ люди могли до идти до такого звѣрства? сказала вдова съ видомъ недовѣрчивости. — Я скорѣе предполагаю, что въ этомъ случаѣ память г. мирнаго-судьи дурно служитъ ему, или что его поэтическое воображеніе преувеличиваетъ факты…

— Сударыня, сухо перебилъ ее старый чиновникъ: — мнѣ семьдесятъ-два года, но я еще въ своемъ умѣ, и если воображеніе мое лишилось своей пылкости, то память уцѣлѣла; я ничего не выдумываю, а разсказываю, что видѣлъ.

— Ручаюсь за точность разсказа г. Бобилье, сказалъ Ираклій: — но не могу не упомянуть о пропускѣ, сдѣланномъ, вѣроятно, съ намѣреніемъ, но вредящемъ цѣлости происшествія, о которомъ мнѣ нѣсколько разъ разсказывалъ дядюшка.

— О пропускѣ, г. маркизъ?

— Который вы позволите мнѣ пополнить. Злодѣи не по собственному побужденію, какъ вы сказали, освободили моего дядю: увѣщаніями, убѣжденіями, просьбами вы, г. Бобилье, подвергаясь опасности сдѣлаться жертвой своей преданности, пробудили нѣкоторыя человѣческія чувства въ этихъ жестокихъ и огрубѣлыхъ сердцахъ; кромѣ васъ, всѣ бывшіе свидѣтелями разсказанной вами сцены, говорятъ, что вы рисковали собственною жизнію, чтобъ спасти моего дядю.

— Помилуйте, г. маркизъ… сказалъ старикъ стыдливо.

— Нѣтъ, любезный г. Бобилье, нѣтъ ни милости, ни пощады вашей скромности! Дядя мой, помнящій малѣйшія подробности этого происшествія, самъ нѣсколько разъ говорилъ мнѣ, что безъ вашего мужественнаго заступничества его непремѣнно утопили бы.

— Г-нъ баронъ слишкомъ-милостивъ, вспоминая о…

— О томъ, что вы ему спасли жизнь? Кажется, этого забыть нельзя! сказала г-жа де-Шатожиронъ, подаривъ старика улыбкой, исполненной благосклонности.

— Положимъ даже, что мнѣ удалось представить г. барону слабое доказательство моей преданности, такъ все-таки въ этомъ нѣтъ ничего удивительнаго: я исполнилъ свой долгъ, сказалъ г-нъ Бобилье самымъ натуральнымъ тономъ, но съ выраженіемъ глубокаго убѣжденія.

— Любезный мирный судья! сказалъ Ираклій: — не старайтесь, по излишней скромности, уменьшать важность заслуги, которою вы пріобрѣли право на нашу вѣчную признательность. Какъ-бы ни велика была дружба, съ давнихъ временъ существующая между нашими фамиліями, однакожь ваши обязанности не простирались до пожертвованія собственною жизнію для спасенія моего дяди. Въ томъ, что вы называете своимъ долгомъ, мы всѣ видимъ черту самой высокой и великодушной преданности.

— Г-нъ маркизъ, отвѣчалъ старый чиновникъ, кланяясь съ почтительною признательностью: — душевно благодарю васъ за лестное истолкованіе моего простаго поступка, по вмѣстѣ съ тѣмъ осмѣлюсь повторить, безъ всякой ложной скромности, что я исполнилъ только долгъ свой. Въ родѣ Бобилье, отцы всегда внушали дѣтямъ исполненіе трехъ главныхъ обязанностей, а именно: любви къ Богу, вѣрности королю, и преданности Шатожиронамъ.

— Не въ обиду будь сказано іезуитамъ и университету, замѣтилъ Ланжеракъ: — эта программа воспитанія совершенна, по моему мнѣнію; удивляюсь только, что въ ней нѣтъ четвертаго правила. Судя по г. мирному судьѣ, родъ Бобилье, должно быть, всегда отличался особенною любезностью; тѣмъ болѣе я удивляюсь, что забыто четвертое правило.

— Какое четвертое правило? спросилъ старикъ, пристально смотря на виконта.

— Любовь къ прелестному полу, отвѣчалъ Ланжеракъ съ ироническою напыщенностью: — я ныньче только убѣдился, что этотъ девизъ трубадуровъ можно примѣнить и къ старостамъ.

Г. Бобилье пріосанился и, презрительнымъ взглядомъ отвѣтивъ на улыбку насмѣшника, сказалъ:

— Очень можетъ быть, что нынѣшніе молодые люди, которыхъ надобно учить и проучивать, не знаютъ, что должно любить прелестный полъ и служить ему; но въ мое время нѣжное обожаніе само-собою рождалось въ благородныхъ сердцахъ; молодые люди всасывали вмѣстѣ съ молокомъ понятіе о любви, и это же самое понятіе согрѣвало послѣдній капли крови стариковъ!

— Э! г-нъ мирмнй судья, весело сказала г-жа де-Шатожиронъ: — вы съ такимъ жаромъ говорите о любви, что можно подумать…

— Что такое, сударыня? спросилъ старикъ, замѣтивъ, что молодая женщина не договаривала своей фразы.

— Можно подумать, что и теперь еще раны, нанесенныя вамъ лукавымъ божкомъ, не совсѣмъ зажили.

— Клянусь вамъ, маркиза, что не далѣе, какъ вчера утромъ не было и слѣдовъ этихъ ранъ.

— Ужь не раскрылись ли онѣ со вчерашняго утра? спросилъ Иракліи смѣясь.

— Всѣ за-разъ, и теперь уже нѣтъ надежды, чтобъ онѣ когда-нибудь зажили, отвѣчалъ мирный судья, съ любезностью поклонившись г-жѣ де-Шатожиронъ.

— Любезный Бобилье, сказалъ маркизъ, продолжая смѣяться: — вы забываете, что я ревнивъ, и что подобное изъясненіе въ моемъ присутствіи…

— Дѣлайте что хотите, г. маркизъ, съ живостію и весело отвѣчалъ старикъ: — дѣлайте что хотите! Но я проговорился и не отопрусь отъ сказаннаго.

— Все это очень-мило, сказала вдова, насильно зѣвая: — но мнѣ кажется, что г. мирный судья не кончилъ своего разсказа.

— И я, вмѣстѣ съ г-жею де-Бонвало, молю объ окончаніи разсказа, сказалъ Ланжеракъ: — эпизодъ колодезя чрезвычайно-занимателенъ, но я увѣренъ, что эпизодъ печи еще интереснѣе.

— Если вамъ, маркиза, угодно, чтобъ я досказалъ исторію, такъ извольте приказать, отвѣчалъ Бобилье такимъ тономъ, какъ-бы хотѣлъ сказать вдовѣ и виконту: какое мнѣ дѣло до вашихъ похвалъ и насмѣшекъ! Я дорожу только мнѣніемъ г-жи де-Шатожиронъ.

— Я сама хотѣла просить васъ о томъ, сказала Матильда съ большею еще благосклонностью, постоянно открывая въ старомъ мирномъ судьѣ благородныя и великодушныя чувствованія, съ избыткомъ вознаграждавшія нѣкоторыя смѣшныя слабости его.

— Пока г. кавалеръ сидѣлъ въ колодезѣ, въ замкѣ происходили другія, не менѣе-жеетокія сцены. Будучи схвачены, по возвращеніи съ охоты, взбунтовавшимися крестьянами, г. маркизъ и г. графъ также подверглись самымъ злодѣйскимъ оскорбленіямъ. Разбойники требовали, чтобъ первый выдалъ имъ поземельную книгу, спрятанную моимъ отцомъ, и написалъ формальное отреченіе отъ всѣхъ своихъ феодальныхъ правъ; но г. маркизъ показалъ въ этомъ случаѣ то же мужество, которымъ прославился въ молодости своей на войнѣ. — Вы можете убить меня, но не заставите унизиться, отвѣчалъ онъ съ презрительнымъ хладнокровіемъ на всѣ требованія и угрозы своихъ васалловъ, упоенныхъ виномъ и жаждавшихъ крови.

— Гвардія умираетъ, но не сдается, небрежно сказалъ виконтъ.

— Всѣ герои братья, серьёзно возразилъ старый чиновникъ! нѣтъ ничего удивительнаго, что г. маркизъ, одинъ изъ лауфельтскохъ и фонтенуаскихъ героевъ, въ опаснѣйшую минуту своей жизни поступилъ точно такъ, какъ поступилъ генералъ Камброннъ на полѣ ватерлооской битвы.

— Г. Бобилье совершенно-правъ, сказалъ маркизъ съ серьёзнымъ видомъ, обратившись къ своему пріятелю: — замѣть это и постарайся исправиться, если можешь, отъ дурной привычки подшучивать надъ всѣмъ и всѣми.

— О, если такъ, отвѣчалъ Ланжеракъ: — то я буду впередъ серьёзенъ и нѣмъ, какъ рыба.

— Увидѣвъ героическую твердость своего господина, продолжалъ мирный судья: — крестьяне пришли въ ярость. — Если онъ сопротивляется, сказалъ Туссенъ-Жиль: — такъ пріймемъ рѣшительныя мѣры; сунемъ его въ печь и какъ онъ ни упрямится теперь, а въ жару-то опомнится и согласится на всѣ наши требованія. — Прочіе разбойники одобрили это свирѣпое предложеніе дикимъ воплемъ, произведшимъ на меня такое сильное впечатлѣніе, что воспоминаніе о немъ долгое время нарушало сонъ мой и даже теперь мнѣ кажется, что я слышу его отголоски.

— Г. мирный-судья разсказываетъ такъ краснорѣчиво и съ такимъ жаромъ, сказалъ виконтъ, забывая свое обѣщаніе: — что передаетъ слушателямъ свои собственныя ощущенія. — Не знаю, ошибаюсь ли я, но и мнѣ слышится дикій вопль, о которомъ упомянулъ г. Бобилье.

Точно, крики сельскихъ бунтовщиковъ слышались ближе-и-ближе.

— Въ-самомъ-дѣлѣ, сказалъ маркизъ: — на площади кричатъ. Вѣроятно какіе-нибудь пьяницы дерутся; въ деревняхъ воскресныя удовольствія ограничиваются большею частію двумя занятіями: пьянствомъ и дракой.

Г-жа Бонвало покачала головой.

— Опять-таки вы несправедливо обвиняете добрыхъ Шатожиронцевъ, сказала она: — какъ ни предосудительны прежніе поступки ихъ отцовъ, нынѣшніе Шатожиронцы все-таки добрые, прекрасные люди; то, что вамъ кажется шумомъ драки, не что иное, какъ невинныя пѣсни.

— Маменька правду говоритъ, сказала маркиза: — на площади поютъ, и очень-громко, хоть не совсѣмъ-согласно.

— Будь снисходительна, дочь моя, будь снисходительна, сказала вдова: — вспомни, что ты сама вчера говорила: «мы здѣсь не въ Итальянской-Оперѣ», Это, вѣроятно, опять какой-нибудь концертъ въ честь нашего пріѣзда; мы должны быть снисходительны и цѣнить не искусство исполненія, но намѣреніе. Что касается до меня, такъ я чрезвычайно-признательна добрымъ поселянамъ за ихъ внимательность и предлагаю выйдти на балконъ, чтобъ лучше слышать ихъ; веселыя и наивныя пѣсни добряковъ разгонятъ непріятное впечатлѣніе, произведенное на насъ мрачнымъ разсказомъ г. мирнаго судьи.

Припѣвъ патріотическаго гимна, громко повторенный шестьюдесятью голосами вдругъ, довольно-явственно достигъ до слуха собесѣдниковъ.

— Что они, кричатъ или поютъ? спросилъ Ланжеракъ: — вотъ вопросъ, какъ говоритъ Гамлетъ.

— Мнѣ бы очень хотѣлось услышать слова, сказала вдова вставая, потому-что ей крайне хотѣлось выйдти на балконъ и показаться доброму шатожиронскому народу.

— По напѣву не трудно угадать слова, сказалъ мирный судья, прислушивавшійся съ изумленіемъ, смѣшаннымъ съ безпокойствомъ. — Во время революціи болѣе ста тысячъ человѣкъ были зарѣзаны подъ звуки этой пѣсни, которая показалась вамъ веселой и наивной.

— Въ-самомъ-дѣлѣ, они поютъ Марсельезу, вскричалъ Шатожиронъ, раздѣлявшій изумленіе, но не безпокойство старика.

— Марсельезу! повторила г-жа Бонвало, внезапно разочарованная.

— Пьерръ, что тамъ такое? спросилъ маркизъ лакея, съ любопытствомъ смотрѣвшаго въ окно.

— Г-нъ маркизъ, отвѣчалъ слуга, обративъ къ своему господину испуганное лицо: — человѣкъ двѣсти идутъ къ замку; впереди несутъ трехцвѣтное знамя, и, кажется, они намѣрены разбить рѣшотку.

Шатожиронъ всталъ поспѣшно и подошелъ къ окну.

Прочіе собесѣдники послѣдовали его примѣру.

Всѣ, мужчины и женщины, были поражены крайнимъ изумленіемъ при видѣ неожиданнаго зрѣлища, представившагося глазамъ ихъ.

X.
Древо свободы.

Прошедъ черезъ площадь, распѣвая съ гораздо-большей энергіей, нежели согласіемъ Марсельезу, шатожирон-ле-бурскіе патріоты остановились на насыпи, раздѣлявшей на двое ровъ передъ замкомъ.

На этомъ необширномъ пространствѣ, съуженномъ еще тріумфальной аркой, присужденной къ разрушенію, не могла помѣститься вся шумная толпа. Первые ряды, напираемые послѣдними, были вскорѣ до того прижаты къ рѣшоткѣ, что нѣкоторые изъ наиболѣе-сплюснутыхъ гражданъ рѣшились выйдти изъ этого непріятнаго положенія, стараясь ворваться во дворъ замка; но желѣзная рѣшотка, случайно запертая, противилась всѣмъ усиліямъ отворить ее. Это неожиданное сопротивленіе еще болѣе раздражило и безъ того уже разгоряченныхъ бунтовщиковъ.

— Ломай рѣшотку! закричалъ одинъ изъ тѣхъ людей съ мрачными физіономіями, которые при малѣйшемъ безпорядкѣ какъ-бы выходятъ изъ земли, подобно нѣкоторымъ гадамъ во время грозы.

— Да, ломай рѣшотку! заревѣлъ бычьимъ голосомъ Пикарде: — намъ нуженъ просторъ!

— Ломай рѣшотку! повторили хоромъ почти всѣ бунтовщики.

Трое или четверо изъ нихъ, присовокупляя дѣйствіе къ словамъ, сорвали нѣсколько камней съ парапета рва и принялись ломать замокъ, между-тѣмъ, какъ другіе, карабкаясь по рѣшоткѣ, намѣревались перелѣзть черезъ нее, что было сопряжено съ большою опасностью по причинѣ острыхъ копій, которыми оканчивались вверху желѣзные прутья.

— Остановитесь, граждане! вскричалъ писарь Вермо, которому двое изъ сосѣдей позволили взобраться къ себѣ на плечи, чтобъ онъ оттуда, какъ съ каѳедры, могъ держать рѣчь: — остановитесь! именемъ вашихъ же собственныхъ выгодъ приказываю вамъ остановиться! Неосторожностью и опрометчивостью вы испортите самое святое и справедливое дѣло! Здѣсь мы на землѣ общины, тоесть у себя; но по ту сторону рѣшотки начинается собственность Шатожирона, и мы не должны вступать въ нее.

— Отъ-чего? сердито отвѣчалъ Готро, изъ умѣренныхъ сдѣлавшійся самымъ отчаяннымъ съ-тѣхъ-поръ, какъ завязалось дѣло: — зачѣмъ мы будемъ толпиться здѣсь, какъ стадо барановъ, когда на дворѣ есть мѣсто?

— Но двумъ причинамъ, отвѣчалъ писарь, опять поднявшись при помощи своихъ сосѣдей, чтобъ быть на виду: — во-первыхъ, вступивъ на почву, упитанную аристократизмомъ, мы запачкаемъ сапоги свои…

— Ничего! послѣ вычистимъ, возразилъ мясникъ, готовясь уже разбить замокъ огромнымъ камнемъ.

— А у многихъ изъ насъ и нѣтъ совсѣмъ сапоговъ, прибавилъ босой шутникъ.

— Во-вторыхъ, продолжалъ Вермо, возвысивъ голосъ такимъ образомъ, чтобъ всѣ могли слышать его: — перелѣзаніе черезъ рѣшотку или разбитіе замка называется насильственнымъ вторженіемъ, и совершившій оное присуждается къ трехмѣсячному заключенію въ тюрьму и къ уплатѣ двухъ-сотъ франковъ пени.

— — Вотъ это такъ дѣло! проворчалъ Готро, бросивъ камень.

— Слушайтесь писаря, вскричали нѣсколько голосовъ: — онъ ученый и знаетъ законы!

— Да, гражданинъ Вермо правъ, сказалъ Туссенъ-Жиль, не имѣвшій надобности прибѣгать къ способу, придуманному писаремъ, благодаря своему росту и могуществу своихъ легкихъ: — здѣсь мы у себя, такъ останемся же здѣсь. Впрочемъ, намъ и не зачѣмъ ходить на дворъ аристократа, чтобъ дать ему заслуженный урокъ. Полно, гражданинъ Пикарде, лѣзть на рѣшотку; полѣзайка лучше на дерево и исполни почетное порученіе, данное твоему патріотизму.

Послушный голосу своего начальника, кузнецъ опустилъ прутья рѣшотки, за которые было-ухватился, и съ важностью пошелъ къ древу свободы, немилосердыми толчками прочищая себѣ дорогу. Пробравшись до тополя, онъ далъ мелочному торговцу Лавердёну подержать знамя, мѣшавшее ему, и тотчасъ же принялся за дѣло.

Хотя совершенно-высохшее дерево не имѣло уже сучьевъ, что значительно затрудняло дѣло, однакожь, Пикарде, пользуясь естественными средствами, силою и гибкостью мышцъ своихъ, въ нѣсколько секундъ добрался до вершины тополя при громкихъ одобрительныхъ восклицаніяхъ своихъ товарищей. Отвязавъ флагъ, превратившійся отъ дождя и вѣтра въ лохмотья, онъ опустилъ его на веревкѣ, которую взялъ съ собою, и такимъ же способомъ втащилъ наверхъ новый флагъ.

Когда послѣдній, крѣпко-привязанный къ стволу тополя, развилъ по воздуху свои цвѣта, вся республиканская шайка страшно, дико заревѣла; и Марсельеза раздалась опять съ такою яростью, что заглушила бы и Жана-Фракасса и Ревель-Матена, еслибъ пальба ихъ не прекратилась.

Въ это самое время, хозяева замка и гости ихъ, пораженные неожиданнымъ шумомъ, встали отъ стола и подошли къ окнамъ съ любопытствомъ, къ которому начинало уже примѣшиваться нѣкоторое безпокойство.

— Что это значитъ? спросилъ маркизъ мирнаго судью, внимательно и молча посмотрѣвъ на буйную толпу, собравшуюся передъ рѣшоткой.

— Это опять какая-нибудь новая штука проклятаго якобинца Туссена-Жиля, отвѣчалъ старикъ, одаренный весьма-хорошимъ зрѣніемъ, не смотря на свои лѣта, и узнавшій посреди толпы капитана пожарной команды, размахивавшаго руками и говорившаго съ жаромъ.

— Чего же, они хотятъ? спросилъ опять Шатожиронъ: — и зачѣмъ человѣкъ, взобравшійся на древо свободы, коверкается на немъ какъ обезьяна?

— Это Пикарде, другой якобинецъ; а внизу мелочной торговецъ Лавердёнъ, достойный товарищъ двухъ первыхъ; вотъ тамъ и Вермо, мой писарь, величайшій негодяй; словомъ, тутъ вся республиканская синагога!

— Но что имъ нужно и зачѣмъ они шумятъ передъ замкомъ?

— Ахъ, Боже мой, какая отвратительная шапка! вскричала г-жа Бонвало со страхомъ: — голыя руки! всклоченные волосы! движенія бѣснующихся! лохмотья! вой! крикъ! палки! Ради Бога, что это за люди?

— Это, сударыня, отвѣчалъ Бобилье иронически: — добрые, прекрасные Шатожиронцы.

— Да они похожи на настоящихъ разбойниковъ! продолжала вдова съ ужасомъ, опустивъ свой лорнетъ: — не-уже-ли это тотъ самый народъ, который вчера и сегодня утромъ былъ такъ вѣжливъ, приличенъ, почтителенъ!

— Въ-самомъ-дѣлѣ, костюмъ этихъ добрыхъ людей довольно-неопрятенъ, а веселость ихъ черезъ-чуръ шумна, сказалъ Ланжеракъ, вставивъ въ лѣвый глазъ маленькій лорнетъ въ черепаховой оправъ. — Во что же это они играютъ? Кажется, на мачту лазятъ?

— А всему виноватъ Амудрю! Экая мокрая курица! проворчалъ сквозь зубы мирный судья.

Испугавшись менѣе матери, или умѣя лучше скрывать свое безпокойство, г-жа де-Шатожиронъ обратила на старика вопросительный взоръ.

— Г. Бобилье, сказала она: — что это значитъ? Всегда ли Шагожиронцы такъ шумно проводятъ воскресенье, или эта сцена имѣетъ какую-нибудь особенную причину?

— Во всякомъ случаѣ вамъ безпокоиться нечего, сударыня, сказалъ старый чиновникъ, озабоченное лицо котораго противорѣчило успокоительнымъ словамъ.

— Мнѣ кажется, продолжала молодая женщина: — что прежде, когда мы выходили отъ обѣдни, на вершинъ дерева не было этого флага?

— Ваше замѣчаніе, сударыня, совершенно-справедливо. Флагъ только-что привязали, и вотъ причина этого сборища, о которомъ вамъ рѣшительно нечего безпокоиться. Возобновленіе флага привлекло трехъ или четырехъ буяновъ, столькихъ же пьяницъ, дѣтей, любопытныхъ… пустяки! Имъ скоро надоѣстъ кричать, и черезъ полчаса не будетъ на площади ни души.

— Любезный Бобилье, сказалъ маркизъ съ принужденной улыбкой: — мы, однакожь, вамъ обязаны не слишкомъ-гармонической серенадой, которою насъ теперь угощаютъ.

— Мнѣ, г. маркизъ? спросилъ старикъ.

— Вамъ. Великолѣпный, можно сказать королевскій пріемъ, сдѣланный намъ вчера вами, вѣроятно, не понравился нѣкоторымъ изъ вашихъ согражданъ, удостоивающихь меня политическимъ недоброжелательствомъ, а сегодня они хотятъ отплатить мнѣ. Послѣ оваціи, суматоха; они совершенно-правы.

— Я готовъ держать пари, что ты угадалъ, сказалъ Ланжеракъ: — это именно продѣлка твоихъ соперниковъ; это интрига Гранперрена!

— Г. Гранперренъ честный человѣкъ, возразилъ мирный судья: — не способный прибѣгать къ такимъ средствамъ. Нѣтъ, эта интрига составлена не на заводѣ, а въ гостинницѣ.

— Точно, сказалъ маркизъ: — почтенный гражданинъ Туссенъ-Жиль, кажется, начальникъ этого сборища; я узнаю его по усищамъ и красной шапкѣ.

— Это тотъ самый неучъ, который не снялъ вчера передъ нами шапки? спросила г-жа Бонвало, стараясь выраженіемъ презрѣнія скрыть боязнь свою.

— Сынъ достойнаго отца, отвѣчалъ старый чиновникъ.

— Какъ! вскричала вдова: — не-уже-ли это сынъ того изверга, о революціонныхъ подвигахъ котораго вы намъ сейчасъ разсказывали?

— Именно, сударыня, и чтобъ сравняться съ своимъ отцомъ, е.му не достаетъ только одного, именно: случая.

— Случая! но, кажется, теперь онъ нашелъ случай, возразила зрѣлая кокетка съ возраставшею боязнію: — почему знать! Можетъ-быгь, эти страшилища имѣютъ намѣреніе ворваться въ замокъ? Крѣпко ли заперта рѣшетка?

— Въ восемьдесятъ-девятомъ она была тоже крѣпко заперта, проговорилъ вполголоса мирный судья.

— А не смотря на то, возмущенные вторгнулись тогда въ замокъ, замѣтила г-жа де-Шатожиронъ, стараясь подъ спокойнымъ улыбающимся видомъ скрыть невольно овладѣвавшее ею безпокойство: — вы, кажется, хотите путать насъ, г. Бобилье.

— О, сударыня! какъ можно… Эти слова вырвались у меня невольно… Я крайне огорченъ… Что можетъ быть общаго между прошедшимъ и настоящимъ…

— Господинъ Бобилье правъ, сказалъ Ираклій, взявъ жену подъ руку и какъ-бы желая успокоить ее: — теперь 1836, а не 1789 годъ; теперь только можетъ быть пародія на тогдашнюю мелодраму; вмѣсто осады замка, господа шатожиронскіе патріоты удовольствуются глупымъ, безобиднымъ шумомъ, незаслуживающимъ ни нашего вниманія, ни даже того, чтобъ полевой стражъ надѣлъ свою перевязь для прекращенія его. Пускай почтенные граждане кричатъ-себѣ, сколько имъ угодно, а мы опять преспокойно сядемъ за столъ.

Никто не былъ расположенъ послѣдовать этому приглашенію, и даже самъ маркизъ, слегка удерживаемый женою, остался у окна.

Наступила минута молчанія въ столовой; всѣ взоры были неподвижно устремлены на шайку бунтовщиковъ, продолжавшихъ праздновать возобновленіе флага патріотическими проклятіями и взаимно поджигавшихъ другъ друга на новые подвиги.

Маркизъ де-Шатожиронъ былъ озабоченъ, хотя и старался взглядомъ и улыбкой успокоить жену, опиравшуюся на его руку; Ланжеракъ, искривившій лицо еще болѣе дерзкомъ выраженіемъ для поддержанія вставленнаго въ лѣвомъ глазу лорнета, смотрѣлъ на происходившее, какъ на театральное представленіе и, казалось, былъ болѣе расположенъ свистать, нежели апплодировать; г-жа Бонвало, забывъ жеманство, нюхала флакончикъ со спиртомъ и поблѣднѣла вопреки румянамъ, покрывавшимъ ея щеки; наконецъ старый мирный судья, сжавъ губы такъ плотно, что носъ его рѣшительно сходился съ подбородкомъ, едва могъ скрывать свою досаду или, лучше сказать, злобу.

— Еслибъ Амудрю велѣлъ срубить это гадкое помело, о чемъ я просилъ его еще вчера, этого бы не случилось, сказалъ онъ наконецъ какъ-бы про-себя.

— Какое помело? спросилъ маркизъ.

— А вотъ это древо свободы.

— Но мнѣ кажется, любезный Бобилье, продолжалъ Шатожиронъ: — что вы, какъ уполномоченный въ моихъ дѣлахъ, которому дана неограниченная власть, не нуждались въ позволеніи господина-мэра общины для того, чтобъ срубить дерево, посаженное на моей землѣ.

— Правда, господинъ маркизъ, сказалъ старикъ съ замѣшательствомъ: — совершенная правда. Проклятый тополь посаженъ на вашей землѣ, хотя муниципальный совѣтъ и утверждаетъ противное…

— Какъ! Не-уже-ли они утверждаютъ, что насыпь передъ моей рѣшоткой принадлежитъ къ площади?

— Утверждаютъ, господинъ маркизъ.

— Это нелѣпо!

— Архи-нелѣпо! Если ровъ принадлежитъ замку, то нѣтъ никакого сомнѣнія, что и насыпь, сдѣланная въ этомъ рвѣ, принадлежитъ замку же; я твердилъ имъ это тысячу разъ! Да что вы прикажете дѣлать? Прошу покорно убѣдить толпу мужиковъ, упрямыхъ подобно Британцамъ, здоровыхъ подобно Нормандцамъ, — словомъ, шатожиронскихъ гражданъ! Прошу ихъ убѣдить!

— Слѣдовательно, муниципальный совѣтъ, употребляя во зло снисходительность, скажу болѣе, слабость моего отца, позволившаго посадить во время іюльской революціи это дерево передъ рѣшоткой своего замка, утверждаетъ теперь, что уже вся насыпь принадлежитъ общинѣ? Это столько же дерзко, какъ и смѣшно, и я сейчасъ велю срубить это помело, какъ вы очень-вѣрно его называете.

— Что вы хотите дѣлать, маркизъ! вскричала вдова со страхомъ: — не-уже-ли вы хотите, чтобъ эта изверги, эти звѣри разорвали въ клочки сперва людей, на которыхъ вы возложите это порученіе, а потомъ, можетъ-быть, и насъ-самихъ?

— Мнѣ кажется, что замѣчаніе г-жи Бонвало справедливо, сказалъ Ланжеракъ: — не потому, чтобъ эти добрые люди были въ-самомъ-дѣлѣ такъ опасны и свирѣпы, какъ ей кажется; я даже увѣренъ, что хлыстикомъ можно зажать ротъ главнымъ крикунамъ; но подумай о томъ, что, срубивъ дерево, ты низвергнешь и знамя; а что станется съ твоею популярностью послѣ такого непочтительнаго поступка?

— Справедливо, отвѣчалъ маркизъ, принужденно улыбаясь: — я кандидатъ, потому долженъ выказывать… по-крайней-мѣрѣ до моего избранія, качества своего званія: скромность, снисходительность, кротость…

— И въ-особенности терпѣливость, прибавилъ Ланжеракъ.

— Хорошо, я потерплю! сказалъ маркизъ. — Но за то, когда я буду депутатомъ, господа шатожиронскіе граждане запоютъ у меня не ту пѣсню, которою теперь оглушаютъ насъ.

— Ахъ, Боже мой! вскричала г-жа Бонвало, въ возраставшемъ страхъ неспускавшая взора съ толпы: — они разбиваютъ тріумфальную арку.

Невольнымъ движеніемъ, несогласовавшимся съ его обыкновенною вѣжливостію, г. Бобилье поспѣшно просунулъ голову между маркизой и ея матерью, за которыми стоялъ.

Вдова первая замѣтила начало втораго дѣйствія возмущенія.

— Мы возстановили древо свободы, граждане! вскричалъ капитанъ Туссенъ-Жиль, воспользовавшись минутой молчанія: — но намъ предстоитъ еще другой гражданственный долгъ. Можемъ ли мы оставить въ цѣлости памятникъ, воздвигнутый гордости раболѣпствомъ? Нѣтъ, граждане, мы не потерпимъ, чтобъ гербъ аристократа оскорблялъ долѣе наше славное знамя! Ломайте зданіе аристократизма!

Приказаніе Тамерлана о разореніи Смирны или Багдада не было исполнено съ такою поспѣшностью, какъ приказаніе главы шатожиронскаго демократическаго клуба; въ нѣсколько секундъ на тріумфальную арку вскарабкались человѣкъ шесть разрушителей, столь же ловкихъ, сильныхъ и пылкихъ, какъ кузнецъ Пикарде, и патріотическая ярость наложила прежде всего святотатственную руку на щитъ, на которомъ былъ изображенъ гербъ Шатожирона.

Увидѣвъ, что двухнедѣльный трудъ его былъ разорванъ въ клочки и что части его разлетались по сторонамъ, сопровождаемыя насмѣшками и ругательствами, какъ встарину разлетался пепелъ сожигаемыхъ преступниковъ, Бобилье не выдержалъ: гнѣвъ и злоба, съ трудомъ скрываемые имъ до-сихъ-поръ, превратились въ бѣшенство. Скоро открывъ окно, рискуя ударить оконницами маркизу и мать ея, едва-успѣвшихъ отскочить въ сторону, онъ высунулся въ окно и рѣзкимъ, задыхающимся отъ негодованія голосомъ, закричалъ:

— Мошенники! разбойники! злодѣи! Якобинцы проклятые! Постойте! я васъ!

Послѣ этихъ словъ и прежде, нежели окружавшіе старика успѣли сдѣлать движеніе, чтобъ удержать его, г. Бобилье выбѣжалъ изъ столовой и одинъ, безъ другаго оружія, кромѣ своей неустрашимости и ярости, побѣжалъ прямо на бунтовщиковъ.

XI.
Возмущеніе.

До-сихъ-поръ партизаны Туссена-Жиля безъ всякой помѣхи исполняли его приказанія и служили его мести.

Множество любопытныхъ, между которыми, по обыкновенію, было много женщинъ и дѣтей, вытаращивъ глаза и разинувъ рты, смотрѣли на разрушеніе тріумфальной арки и, казалось, были болѣе расположены помочь разрушителямъ, нежели остановить ихъ; народъ вездѣ одинаковъ: онъ быстро воспламеняется, но непостояненъ до крайности и вечеромъ готовъ бросить въ огонь идола, которому поклонялся утромъ.

Итакъ, не должно удивляться непостоянству жителей шатожиронскаго селенія, наканунѣ еще съ такимъ восторгомъ принимавшихъ маркиза де-Шатожирона, хотя у нихъ это непостоянство дошло до неблагодарности; такъ, напримѣръ, въ числѣ зрителей были нѣкоторые пожарные, наканунѣ единодушно поклявшіеся въ вѣчной преданности благородному амфитріону, угостившему ихъ такимъ славнымъ обѣдомъ; теперь же ни одинъ изъ нихъ не только дѣломъ, но даже словами не противился безпорядкамъ демократическаго клуба, — безпорядкамъ, которые могли кончиться разореніемъ замка; впрочемъ, должно сказать, что желудки почтенныхъ гражданъ уже совершенно переварили вчерашній обѣдъ.

Объяснивъ нейтральное или, лучше сказать, одобрительное положеніе шатожиронскихъ гражданъ къ нарушителямъ общественнаго спокойствія весьма-извѣстнымъ народнымъ непостоянствомъ, мы должны еще объяснить читателю, по какой причинѣ должностныя лица, исключительно обязанныя наблюдать за сохраненіемъ порядка, до-сихъ-поръ не противились возмущенію.

Такъ-какъ Шатожиронъ-ле-Буръ не пользовался правомъ охраненія жандармскимъ отрядомъ, то вся стража его, въ обыкновенное время, сосредоточивалась въ особѣ полеваго стража; но, не смотря на всю ревность, Жеромъ Шамборъ не могъ поспѣть всюду, и въ это время находился на одномъ изъ самыхъ отдаленныхъ концовъ общины.

Правда, одной пожарной команды было бы достаточно, чтобъ разогнать толпу; но хотя наканунѣ пожарные, тронутые до слезъ частыми тостами, объявили маркизу де-Шатожирону, что будутъ служить ему по смерть, однакожь немногіе помнили священный обѣтъ; воля же тѣхъ, которые не забыли его, была пересилена стеченіемъ обстоятельствъ, поощрявшихъ бунтовщиковъ и ввергавшихъ въ уныніе миролюбивыхъ. Во-первыхъ, Туссенъ-Жиль, начальникъ команды, былъ главой возмущенія; во-вторыхъ, лейтенантъ Амудрю, который одинъ могъ поколебать вліяніе своего начальника, съ утра уѣхалъ по какому-то дѣлу въ Шароль, а въ его отсутствіе ни одинъ изъ другихъ офицеровъ не дерзалъ подвергнуться гнѣву суроваго капитана и не приказывалъ бить сборъ.

И такъ, пожарные, стоявшіе на площади, сложа руки глядѣли на разрушеніе тріумфальной арки; и если случайно кто-нибудь изъ зрителей выражалъ свое изумленіе на-счетъ ихъ бездѣйствія, они отвѣчали:

— Намъ не велѣно сбираться.

Что жь касается до властей селенія, наиболѣе подлежавшихъ отвѣтственности за нарушеніе общественнаго спокойствія, то вотъ въ какомъ положеніи они находились въ это время.

Съ перваго куплета Марсельезы, Амудрю заперся на ключъ у себя въ залѣ, приготовившись бѣжать задними дверьми, если опасность увеличится; честный шатожиронскій мэръ принадлежалъ къ тому разряду администраторовъ твердость которыхъ уступаетъ благоразумію и которые, если сдѣлается возмущеніе на улицѣ, сами спускаются въ погребъ.

Помощникъ его также оставался въ бездѣйствіи, но по другой причинѣ: будучи съ родни Туссену-Жилю и такимъ же отчаяннымъ демократомъ, онъ втайнѣ покровительствовалъ республиканской партіи.

Пасторъ Доммартенъ не имѣлъ законнаго права приказать возмутителямъ разойдтись; но санъ его давалъ ему нравственное вліяніе, которое могло бы имѣть нѣкоторую силу, еслибъ онъ захотѣлъ употребить его въ пользу общественнаго спокойствія; по несчастію въ это самое время пасторъ Доммартенъ обѣдалъ, и онъ рѣшился бъ оторваться отъ такого серьёзнаго занятія развѣ только въ такомъ случаѣ, еслибъ селеніе было подожжено съ четырехъ концовъ.

Слѣдовательно, г-ну Бобилье оставались, какъ мы уже говорили, единственными вспомогательными средствами его природная неустрашимость и гнѣвъ; они были велики, но могли ли подѣйствовать на бунтовщиковъ? Владѣлецъ замка усомнился въ этомъ, и лишь-только онъ пришелъ въ себя отъ изумленія, которымъ поразила его смѣлая выходка мирнаго судьи, какъ бросился вслѣдъ за нимъ, чтобъ удержать его, опасаясь, что въ гнѣвѣ старикъ сдѣлаетъ какую-нибудь неосторожность, которая не только не остановитъ безпорядка, но еще увеличитъ его.

Опасеніе маркиза было тѣмъ основательнѣе, что уже самое появленіе пылкаго старика у окна произвело на бунтующую толпу дѣйствіе, подобное волненію моря отъ внезапнаго вѣтра; хотя по отдаленію и задыхающемуся голосу почтеннаго чиновника, бранныя слова его не достигали до слуха толпы, за то жесты его были чрезвычайно выразительны; однакожь, бунтовщики не только не испугались отчаянныхъ жестовъ перваго чиновника кантона, но отвѣчали на нихъ шиканьемъ, свистомъ, воемъ и ревомъ; нѣкоторые даже прибѣгали къ каменьямъ, послѣднему средству черни.

Въ то самое время, когда Шатожиронъ подходилъ уже къ двери столовой, шумъ разбитаго стекла и вслѣдъ за тѣмъ крикъ ужаса заставили его оглянуться. Камень величиною съ пулю катился по полу; г-жа де-Шатожиронъ, поблѣднѣвъ отъ страха, смотрѣла на мать, во сто разъ болѣе испуганную и почти безъ чувствъ упавшую на руки виконта.

Ираклій скоро подошелъ къ окну и, помогая Ланжераку поддерживать вдову, которой въ тотъ разъ угрожалъ непритворный нервическій припадокъ, онъ ласковыми словами старался успокоить жену.

— Только не уходите, сказала Матильда! схвативъ его за руку.

— Не-уже-ли ты боишься этой подлой черни? спросилъ маркизъ, на лицѣ котораго выразилась смѣсь презрѣнія, безпокойства и гнѣва.

— Ужасно боюсь! возразила молодая женщина, невольнымъ движеніемъ прижавшись къ мужу: — а я еще обвиняла маменьку въ малодушіи и трусости!

— Г-жа де-Бонвало лишилась чувствъ; не худо бы снести ее въ ея комнату, сказалъ Ланжеракъ, съ безпокойствомъ ощупывая свою лѣвую щеку, по которой струилась кровь.

— Ты раненъ, спросилъ его Шатожиронъ.

— Оцарапанъ, отвѣчалъ виконтъ съ притворною небрежностью, которой противорѣчила блѣдность, покрывавшая лицо его.

— Не-уже-ли въ тебя попали этимъ? спросилъ Ираклій, указывая на камень, поднятый однимъ изъ лакеевъ.

— По-счастію, въ меня, потому-что еслибъ я не кинулся впередъ, такъ камень, пробившій стекло, могъ бы ранить г-жу Бонвало.

Не смотря на невольный страхъ, овладѣвшій имъ, Ланжеракъ значительно грѣшилъ противъ истины; во-первыхъ, онъ бросился не впередъ, а назадъ; во-вторыхъ, щека его была ранена не самымъ камнемъ, а осколкомъ разбитаго стекла. Но, слѣдуя плану обольщенія, составленному имъ противъ сердца богатой и чувствительной вдовы, бывшій писарь четвертаго разряда счелъ полезнымъ увеличить опасность, которой онъ подвергался, и извлечь изъ нечаянной царапины пользу значительной раны, какъ-бы полученной въ-слѣдствіе избытка самоотверженія.

Ловкая ложь виконта произвела желаемое дѣйствіе. Нервическій припадокъ г-жи Бонвало прекратился; она открыла глаза и устремила на мнимаго спасителя своего томный взоръ, исполненный нѣжнѣйшей признательности.

— Раненъ… за меня!.. проговорила она замирающимъ голосомъ.

— Маменька, вамъ здѣсь не хорошо, пойдемте въ вашу комнату, сказала г-жа де-Шатожиронъ, замѣтившая хитрую уловку виконта и досадовавшая на сантиментальную довѣрчивость, съ которою мать ея повѣрила обману.

— Да… унесите меня… отвѣчала вдова, спустившись опять на руки, ее поддерживавшія: — сжальтесь… унесите меня… я умираю.

Другой камень, больше перваго, влетѣлъ въ комнату, коснулся волосъ виконта, ударился въ потолокъ, упалъ на столъ и разбилъ нѣсколько тарелокъ и стакановъ.

— Въ-самомъ-дѣлѣ, дамамъ здѣсь оставаться нельзя, проговорилъ Ланжеракъ, мимо уха котораго просвистѣлъ камень.

Не говоря ни слова, маркизъ оставилъ г-жу Бонвало на рукахъ своего пріятеля и поспѣшно увелъ жену изъ столовой.

Минуту спустя, мать и дочь были въ безопасности въ комнатѣ г-жи де-Шатожиронъ, выходившей окнами въ садъ, а съ этой стороны опасность могла быть только въ такомъ случаѣ, еслибъ возмущенные ворвались въ замокъ.

Когда уложили на кушетку г-жу Бонвало, продолжавшую вздыхать, вертѣть глазами и кидаться изъ стороны въ сторону, что, впрочемъ, не очень безпокоило маркизу, привыкшую къ подобнымъ сценамъ, Шатожиронъ, разгорѣвшееся лицо и сверкавшіе глаза котораго изобличали съ трудомъ удерживаемый гнѣвъ, отвелъ виконта въ сторону и сказалъ ему тихимъ голосомъ:

— Я останусь еще нѣсколько минутъ здѣсь, чтобъ совершенно успокоить дамъ; ты же между-тѣмъ прикажи слугамъ закрыть все въ нижнемъ этажѣ, двери, окна, ставни; прикажи даже заставить ихъ чѣмъ-нибудь, потому-что нельзя знать, чѣмъ это кончится; но чтобъ никто не смѣлъ выходить на дворъ.

— Ты можешь быть спокоенъ, отвѣчалъ Ланжеракъ: — по испуганнымъ лицамъ лакеевъ, прислуживавшихъ намъ за завтракомъ, можно предположить, что они скорѣе спрячутся на чердакѣ или въ подвалахъ, а ужь на дворъ не выйдутъ.

— Всѣ они подлы, какъ настоящіе лакеи! возразилъ маркизъ съ презрительной улыбкой: — исключая, однакожь, Жермена и Бургиньйона; на нихъ можно положиться; въ случаѣ нужды, мы четверо можемъ усмирить и даже проучить господъ патріотовъ.

— Въ своемъ ли ты умѣ? вскричалъ виконтъ съ безпокойствомъ, доселѣ скрываемымъ подъ видомъ героической безпечности: — четверо противъ двухъ-сотъ!

— Полно! Это только трусъ Пьеръ увидалъ двѣсти человѣкъ тамъ, гдѣ ихъ не болѣе шестидесяти; я не думалъ, чтобъ твой лорнетъ такъ значительно увеличивалъ предметы.

— Да хоть бы и шестьдесятъ, такъ все-таки прійдется пятнадцать человѣкъ противъ одного, коли ты самъ говоришь, что изъ всѣхъ своихъ слугъ можешь положиться только на кучера и егеря.

— Разумѣется, бой былъ бы неравный, еслибъ мы должны были отвѣчать имъ камнями же; но у меня есть отличныя охотничьи ружья…

— Какъ! стрѣлять въ людей!

— Да, если они вынудятъ меня къ тому.

— Подумай, что этимъ ты только превратитъ глупыхъ мужиковъ-буяновъ въ разъяренныхъ волковъ.

— Мнѣ кажется, напротивъ, что это единственное средство превратить ихъ въ смирныхъ овечекъ.

— Однакожь…

— Еслибъ моей жены не было здѣсь, я ужь и теперь показалъ бы этимъ негодяямъ, какъ презираю ихъ угрозы.

— Разумѣется, поспѣшно отвѣчалъ Лаижеракъ: — еслибъ въ замкѣ не было дамъ, я первый бы предложилъ тебѣ выйдти и увѣренъ, что не болѣе какъ въ пять минутъ мы бы очистили площадь. Но можемъ ли мы предпринять что-либо рѣшительное въ присутствіи уже и безъ того испуганныхъ г-жи де-Шатожиронъ и г-жи де-Бонвало? Да онѣ умрутъ со страха.

— Я охотно бы далъ десять тысячь франковъ, еслибъ онѣ были теперь съ моей маленькой Полиной въ Парижѣ или въ Отёнѣ, у моего дяди.

— Повѣрю! Тогда бы мы доказали дружбу этимъ мужикамъ!.. Шатожиронъ впередъ! Ланжеракъ на подмогу! Проучили бы мы этихъ негодяевъ.

— Представь себѣ, что однимъ изъ брошенныхъ камней они могли ранить Матильду!..

— Я понимаю и раздѣляю твой гнѣвъ; но если присутствіе дамъ связываетъ намъ руки, то мы должны воздержаться. Я докажу на дѣлѣ, что не трусъ, и потому имѣю право совѣтовать тебѣ быть осторожнымъ; принимая въ соображеніе послѣдствія, я нахожу, что охотничьи ружья могутъ сильно повредить намъ.

— Мы употребимъ ихъ въ дѣло только при послѣдней крайности; но ты, вѣроятно, не станешь требовать, чтобъ мы не защищались, а сидѣли сложа руки, если разбойники не шутя аттакуютъ замокъ?

— Въ такомъ случаѣ… разумѣется… но тогда…

— Слѣдовательно, намъ надобно приготовиться на всякій случай. Возьми съ собою Жермена и Бургиньйона, ступайте въ мой охотничій арсеналъ, что возлѣ библіотеки, и зарядите тамъ всѣ мои ружья, вполовину мелкой и вполовину крупной дробью. Торопись; черезъ пять минутъ я самъ буду къ вамъ.

Этотъ разговоръ происходилъ на порогѣ комнаты г-жи де-Шатожиронъ; маркизъ прекратилъ его, заперевъ дверь, и воротился къ женѣ, между-тѣмъ, какъ Ланжеракъ, порядочно струсивъ, сталъ осторожно пробираться къ той части замка, гдѣ находились службы.

Въ то самое время, когда виконтъ проходилъ по корридору, выходившему окнами на дворъ и примыкавшему къ парадной лѣстницѣ, яркій свѣтъ, какъ-бы отъ начинавшагося пожара, поразилъ взоръ его, и въ то же время рѣзкій крикъ, послышавшійся въ передней, подвергнулъ новому испытанію уже и безъ того сильно-поколебленное мужество виконта.

XII.
Трехцвѣтный шарфъ.

Выбѣжавъ изъ столовой, г. Бобилье направилъ шаги къ парадной лѣстницѣ и сбѣжалъ внизъ съ невѣроятною въ его лѣта скоростью, рѣшившись броситься прямо въ середину бунтовавшей толпы; но съ то самое время, когда онъ готовился уже отворить дверь изъ сѣней на парадное крыльцо, старикъ остановился.

— Надобно дѣйствовать по правиламъ, сказалъ онъ про-себя.

И тотчасъ же поворотилъ влѣво, не умѣряя шаговъ, прошелъ корридоръ, другой, и послѣ множества переходовъ и поворотовъ, съ которыми былъ знакомъ какъ визирь Акоматъ съ своимъ сералемъ, онъ вошелъ въ обширную комнату, обставленную шкафами: это была прачешная.

Три или четыре служанки съ самаго начала безпорядковъ сбѣжались въ эту комнату и предавались самому шумному страху: такъ клохчутъ курицы, когда къ нимъ пробирается хищный звѣрь.

Одно только существо мужескаго пола присоединилось къ робкой группѣ; но въ немъ ни мало не проявлялось воинственное самопожертвованіе, заставляющее султана курятника защищать своихъ подругъ съ опасностью собственной жизни. Только-что прибывъ въ замокъ, для занятія должности, доставленной ему по протекціи мирнаго судьи, Туано (это былъ онъ) заблудился въ корридорахъ, образовавшихъ въ этой части замка настоящій лабиринтъ; услышавъ грозныя восклицанія, раздававшіяся на площади, онъ бросился въ первую попавшуюся ему комнату.

Внезапное появленіе г. Бобилье, вошедшаго въ прачешую съ живостью, которою отличались всѣ его движенія, заставило вскрикнуть испуганныхъ субретокъ такъ громко и пронзительно, какъ-будто бы орда Башкировъ или Калмыковъ проникла въ ихъ гинекей, овладѣвъ замкомъ; но второй взглядъ, брошенный на живаго старика, совершенно разогналъ преждевременный паническій страхъ ихъ.

Не обращая никакого вниманія на группу трещотокъ, г. Бобилье пошелъ прямо къ одному изъ шкафовъ и отворилъ его; потомъ подставилъ къ нему стулъ, взобрался на него, и снялъ съ верхней полки два куска матеріи, синей и красной, и бросилъ ихъ на полъ.

— Катерина, сказалъ онъ потомъ, обратившись къ старшей изъ служанокъ: — отрѣжь, пожалуйста, два аршина отъ каждаго куска и сшей ихъ въ длину; только поскорѣе.

— Легко сказать поскорѣе! Дайте срокъ, отвѣчала старая субретка съ неудовольствіемъ: — пріятно работать во время такого страшнаго бунта!..

— Завтра можешь разсуждать! нетерпѣливо перебилъ ее мирный судья: — теперь дѣлай то, что тебѣ приказываютъ. Не надо сшивать плотно, но чтобъ черезъ двѣ минуты было готово.

— Черезъ двѣ минуты! Посмотрѣла бы я, какъ это вы такъ скоро шьете, возразила служанка и, продолжая ворчать, вооружилась-таки ножницами и иглой.

Г. Бобилье опять сталъ рыться въ шкафу и вытащилъ кусокъ желтой матеріи, на которую посмотрѣлъ съ видомъ нерѣшимости.

— Это очень-хорошо составило бы трехцвѣтный шарфъ, сказалъ онъ про-себя: — а шатожиронскіе цвѣта не хуже другихъ; но въ такихъ важныхъ обстоятельствахъ необходимо соблюсти законъ въ точности.

Мирный судья бросилъ обратно въ шкафъ кусокъ, которымъ по могъ воспользоваться законнымъ образомъ, сошелъ со стула и, подойдя къ большому столу, находившемуся посреди комнаты, взялъ на удачу кусокъ бѣлой матеріи и началъ рвать ее на одинакія полотнища съ ловкостью самаго опытнаго прикащика моднаго магазина.

— Ахъ, Боже мой! вскричала одна изъ служанокъ, бросившись на старика, чтобъ вырвать у него матерію, которую онъ намѣревался употребить для трехцвѣтнаго шарфа: — что скажетъ барыня? Вы разорвали лучшій пеньюаръ ея, — пеньюаръ, котораго одна обшивка стоитъ болѣе двухъ-сотъ франковъ!

— Не-уже-ли я разорвалъ пеньюаръ маркизы? спросилъ г. Бобилье, покраснѣвъ.

— Это бы еще не бѣда! отвѣчала угрюмо старая Катерина: — а то это пеньюаръ г-жи де-Бонвало; съ нею сдѣлается истерика, когда она увидитъ, что вы изъ него сдѣлали! Ахъ, ты Боже мой! Да какъ же это можно? отличнѣйшій жаконетъ! валансьенскія кружева по двадцати франковъ мэтръ!

— Какія тутъ жаконетъ и кружева! вскричалъ старикъ, преспокойно принявшись за прежнее, то есть, продолжая рвать пеньюаръ; драгоцѣннѣйшіе наряды вдовы не казались ему столь неприкосновенными, какъ малѣйшая вещица г-жи де-Шатожиронъ; лучше разорвать пеньюаръ, хоть бы онъ стоилъ двѣ тысячи, а не двѣсти франковъ, нежели дать время злодѣямъ поджечь замокъ!

— Поджечь замокъ! повторили два или три голоса съ выраженіемъ ужаса.

— Да, поджечь замокъ! Потому-что разбойники, вой которыхъ слышенъ отсюда, способны на все, и мнѣ нужно, наконецъ, показаться. Итакъ, чтобъ дѣло шло скорѣе, примитесь за него въ четыре руки.

— И вы думаете, что уймете ихъ своимъ шарфомъ? спросила старшая субретка съ видомъ дерзкаго сомнѣнія.

— Еслибъ надобно было унять тебя, Катерина, такъ я самъ, усомнился бы въ могуществѣ своего шарфа; но ихъ тамъ не болѣе сотни крикуновъ: слѣдовательно, мнѣ легче будетъ унять ихъ, нежели заставить тебя промолчать четверть часа.

Катеринѣ очень хотѣлось швырнуть на полъ сшитый уже вполовину шарфъ, но она удержалась, скрыла свою досаду и продолжала шить, потому-что старый мирный судья пользовался такимъ уваженіемъ владѣтелей замка, что никто изъ слугъ не смѣлъ его ослушаться.

Пока старая служанка, къ которой подошла на помощь одна изъ горничныхъ, дошивала импровизованный шарфъ, въ которомъ мирный судья хотѣлъ выйдти къ нарушителямъ спокойствія во всемъ величіи человѣка, представляющаго законъ, садовникъ Туано вышелъ изъ угла, въ которомъ онъ прятался до-сихъ-поръ.

— Г-нъ мирный судья, сказалъ онъ, шаркнувъ правой погой: — я не имѣлъ еще чести благодарить васъ…

— А! это ты? прервалъ его г. Бобилье: — кстати, очень-кстати! Съ тобой ли барабанъ?

— Со мной, г. мирный судья; я переѣхалъ жить въ замокъ со всѣмъ своимъ имуществомъ… Развѣ не слѣдовало?

— Напротивъ, очень слѣдовало, отвѣчалъ старикъ, взглянувъ на барабанъ и узелъ садовника; это очень-кстати! Надѣвай мундиръ.

— Слушаю, г. судья, сказалъ Туано, оторопѣвъ.

— Какъ! вы хотите, чтобъ этотъ молодой человѣкъ раздѣвался передъ нами? вскричала обидѣвшись старая Катерина.

— Онъ не будетъ раздѣваться, а сниметъ только куртку и надѣнетъ мундиръ.

— А позвольте узнать, зачѣмъ мнѣ надѣвать мундиръ?

— Ты пойдешь за мною на площадь.

— На площадь! повторилъ садовникъ, вытаращивъ испуганные глаза: — о, вотъ ужь этого не будетъ! Я только-что съ площади и — будетъ съ меня.

— Отъ-чего ты не хочешь идти на площадь? спросилъ старикъ строгимъ голосомъ.

— По весьма-простой причинѣ: ихъ тамъ собралась цѣлая толпа негодяевъ, намѣревающихся все избить и переломать, а я не имѣю ни малѣйшаго желанія быть избитымъ.

— Онъ правъ, бѣдняжка, сказала старая служанка, положивъ на столъ конченный шарфъ.

— Молчать, Катерина! вскричалъ повелительно старый чиновникъ: — а ты, Туано, повинуйся безъ возраженій.

— Но, г. судья, отвѣчалъ барабанщикъ съ видимою боязнью: — развѣ вы не знаете, что капитанъ начальствуетъ буянами?

— Знаю; такъ что же?

— А знаете ли вы, что онъ мнѣ посулилъ?

— Прибить тебя?

— Это бы еще ничего, хоть онъ бьетъ и больно, когда пріймется; но онъ обѣщалъ обрѣзать мнѣ уши, если я попадусь ему опять на глаза; а я знаю, что онъ сдержитъ слово, г. судья.

Пока Туано говорилъ, г. Бобилье надѣлъ шарфъ, и одна изъ служанокъ завязала концы его красивымъ бантомъ.

— Именемъ закона приказываю тубѣ, барабанщикъ Туано, сказалъ онъ, устремивъ на оторопѣвшаго барабанщика повелительный взглядъ: — надѣть сейчасъ мундиръ и всѣ прочіе знаки твоего званія и безпрекословно повиноваться всѣмъ моимъ приказаніямъ; знай, что за малѣйшее возраженіе я обвиню тебя въ неповиновеніи и возмущеніи.

Не зная, какое наказаніе могло повлечь за собою его неповиновеніе, Туано, вѣроятно, вообразилъ, что оно, по-крайней-мѣрѣ, равнялось лишенію ушей, ибо снялъ куртку и надѣлъ мундиръ не возражая болѣе ни слова.

— Саблю… каску… барабанъ, говорилъ старикъ, усмиренный повиновеніемъ садовника, но досадуя на его медлительность.

Туано исполнялъ всѣ приказанія болѣе механически, нежели сознательно; онъ былъ чрезвычайно-блѣденъ, и крупныя капли выступали на лбу его.

— Бѣдняжка! сказала опять старая Катерина съ состраданіемъ: — онъ такъ боится, что жаль его!

— Точно баранъ, котораго ведутъ на бойню, прибавила другая служанка съ такимъ же состраданіемъ.

— Мужчина, вооруженный саблей, боится! презрительно вскричала молоденькая, хорошенькая, а потому и болѣе взъискательная горничная: — хоть бы его принесли всего въ крови и избитаго до полусмерти, такъ я не пожалѣю объ немъ!

— Хорошо вамъ говорить! проговорилъ Tyauö задыхающимся голосомъ.

— Г. мирный судья подвергается не меньшей опасности, а онъ гораздо-старѣе васъ! съ живостью возразила хорошенькая субретка.

— Ему за это платятъ, проворчала Катерина: — между-тѣмъ, какъ если ранятъ этого бѣдняка, ему никто и спасибо не скажетъ.

— Молчать, старая трещотка! вскричалъ г. Бобилье съ гнѣвомъ: — а ты, трусишка, маршъ впередъ!

Послѣдняя предосторожность мирнаго судьи была очень-кстати, потому-что по лицу несчастнаго садовника видно было, что онъ только искалъ удобнаго случая ускользнуть; но мѣра, принятая бдительнымъ и предусмотрительнымъ чиновникомъ, уничтожала всякую возможность къ покушенію на бѣгство.

Г. Бобилье и Туано, первый идя по слѣдамъ послѣдняго и не выпуская его изъ вида, вступили въ лабиринтъ корридоровъ, отдѣлявшихъ прачешную отъ сѣней. Нѣкоторыя изъ менѣе-испуганныхъ или болѣе-любопытнымъ служанокъ послѣдовали за ними, но не замедлили раскаяться въ этой смѣлости. Вступивъ въ сѣни, освѣщенныя нѣсколькими окнами, выходившими на дворъ, онѣ были поражены такимъ яркимъ не дневнымъ свѣтомъ, что вообразили, будто весь замокъ горитъ, и поспѣшно обратились въ бѣгство, оглашая воздухъ пронзительнымъ крикомъ.

Мы уже сказали, что въ это самое время виконтъ де-Ланжеракъ сходилъ съ парадной лѣстницы; испугавшись не менѣе субретокъ, онъ удвоилъ шаги и вскорѣ встрѣтился съ г. Бобилье, который, для удержанія барабанщика въ должномъ повиновеніи, при видѣ этой новой опасности, энергически схватилъ его за воротникъ.

— Пожаръ, г. Бобилье, пожаръ! вскричалъ виконтъ, забывъ, повидимому, роль неустрашимаго льва.

— Ну, коли пожаръ, такъ и потушимъ его! отвѣчалъ мирный судья, не выпуская изъ рукъ воротника барабанщика.

— Коли пожаръ! да развѣ вы не видите? продолжалъ Ланжеракъ, указывая на окна.

— Я вижу, что якобинецъ Туссенъ-Жиль сдержалъ свое слово, и моя бѣдная тріумфальная арка черезъ десять минутъ превратится въ кучу пепла; но я отплачу ему, мошеннику!

— Вы думаете, что только арка?..

— Кажется и этого довольно; впрочемъ, вы сами можете удостовѣриться въ этомъ.

Съ этими словами г. Бобилье отворилъ одной рукой дверь на крыльцо, а другою втолкнулъ Туано; потомъ величественно пріосанился, поправилъ шляпу, гордо поднялъ голову и твердымъ шагомъ вышелъ на крыльцо.

— Что вы намѣрены дѣлать? вскричалъ Ланжерёкъ, спрятавшись за затворенную половинку двери, потому-что свистъ камней, два раза пролетавшихъ мимо его, все еще раздавался въ его ушахъ.

— Я намѣренъ исполнять долгъ свой! отвѣчалъ г. Бобилье съ неустрашимостію, которую мы осмѣлимся сравнить съ героизмомъ Регула, возвращающагося въ Карѳагенъ.

Воспоминаніе о пыткѣ, ожидавшей римскаго полководца у враговъ его отчизны, не было ужаснѣе зрѣлища, поразившаго взоръ почтеннаго мирнаго судьи въ ту минуту, когда онъ вышелъ на крыльцо.

XIII.
Повиновеніе закону!

Программа возмущенія, составленная капитаномъ Туссеномъ-Жилемъ и одобренная его политическими друзьями, была до-сихъ-поръ исполняема съ строгою точностью, до которой не всегда достигаютъ зачинщики смутъ. Безпорядокъ былъ произведенъ согласно волѣ начальника, каждое дѣйствіе этой драмы было съиграно по порядку, съ послѣдовательностію, безъ остановки: во-первыхъ, возстановленіе новаго флага, потомъ разрушеніе тріумфальной арки, наконецъ, сожженіе ея остатковъ.

Нѣтъ никакого сомнѣнія, что для массы бунтовщиковъ эта послѣдовательность была незамѣтна; въ возмущеніи, на которое ихъ собрали, они видѣли только шумъ, суматоху и пр.; но капитанъ Туссенъ-Жиль, ученый писарь Вермо, мелочной торговецъ Лавердёнъ, увѣряли, что каждое дѣйствіе народнаго движенія, направляемаго ими, имѣло особенную цѣль и высокое значеніе.

Такъ, на-примѣръ, флагъ, въ которомъ чернь видѣла только три куска матеріи разныхъ цвѣтовъ, сшитые вмѣстѣ, прикрѣпленные къ концу палки, и предлогъ распѣвать во все горло Марсельезу, былъ въ ихъ глазахъ представителемъ общественнаго мнѣнія, торжественная прокламація, которою шатожироискій клубъ, слишкомъ-долго дремавшій на одрѣ народнаго равнодушія, объявлялъ свое пробужденіе всему міру вообще и селенію въ-особенности, urbi et orbi; пробужденіе льва, долженствовавшее произвести сильнѣйшее волненіе на два льё въ окружности и о которомъ «L’Indépendant de Saône-et-Loire» не замедлитъ извѣстить своихъ читателей.

Если таковъ былъ мистическій смыслъ флага, прицѣпленнаго къ верхушкѣ древа свободы, то какое грозное значеніе имѣла тріумфальная арка, низвергнутая въ прахъ! Это былъ самый громоносный отвѣтъ на вызовъ, это была революція, еще разъ торжествующая надъ старымъ порядкомъ вещей, какъ во дни единственной и нераздѣльной республики!

Страшный урокъ! Но могъ ли онъ быть вполнѣ понятенъ, еслибъ низвергнутая тріумфальная арка оставила хоть малѣйшій слѣдъ своего эфемернаго существованія? Чтобъ довершить вполнѣ дѣло, необходимо было истребить малѣйшіе слѣды памятника и даже очистить землю, на которой онъ былъ поставленъ! Изъ этого явствуетъ смыслъ сожженія, придуманнаго капитаномъ Туссеномъ-Жилемъ.

Слѣдовательно, три главныя цѣли шатожиронскаго возмущенія были: обнаруженіе мнѣній, народное мщеніе и республиканское очищеніе; едва ли какая-нибудь программа могла быть болѣе систематически придумана.

Церемонія приближалась къ концу. Уже тріумфальная арка обратилась въ безобразную кучу, изъ которой постоянно стремились вверхъ пламя и дымъ; трещавшее дерево быстро превращалось въ пепелъ и уголья.

Изъ лентъ трехъ шатожиронскихъ цвѣтовъ, обвивавшихъ столбы, однѣ дѣлались жертвою пламени, а другія служили игрушкой бунтовщикамъ, оспоривавшимъ другъ у друга клочки ихъ, которыми одни повязывали себѣ шляпы, другіе шеи, третьи опоясывались.

Вокругъ пламени составился веселый кружокъ, ибо нѣтъ совершеннаго праздника безъ пляски. Рискуя опалиться пламенемъ или задохнуться отъ дыма, человѣкъ тридцать взялись за руки и съ аккомпаньеманомъ криковъ и кривляній, стали исполнять самую простую и, вѣроятно, самую древнюю хореграфическую фигуру, состоящую въ круженіи до упаду.

Съ вершины древа свободы, Пикарде, приложивъ руку ко рту, наигрывалъ губами фанфару, которую было бы весьма-трудно переложить на ноты, но которая, какъ по намѣренію, такъ и по исполненію, весьма походила на побѣдную пѣснь подравшагося пѣтуха. Хотя постъ, имъ выбранный, былъ весьма-неудобенъ, однакожъ кузнецъ съ особеннымъ удовольствіемъ оставался на деревѣ, чтобъ сохранить такимъ-образомъ неоспоримое преимущество надъ товарищами, находившимися метровъ на десять подъ нимъ.

У подножія завѣтнаго тополя, Туссенъ-Жиль, окруженный своимъ штабомъ, скрестивъ руки на груди, смотрѣлъ съ торжествующей улыбкой на пожарище, главнымъ виновникомъ котораго былъ онъ. При свѣтѣ горѣвшей тріумфальной арки и посреди бѣшеной круговой пляски, объявшей въ своемъ дикомъ вращеніи и древо свободы, свирѣпый республиканецъ представлялъ пародію на царя падшихъ ангеловъ, присутствующаго на какомъ-нибудь адскомъ торжествѣ.

— Ну, что, граждане? сказалъ онъ, обратившись къ главнымъ членамъ клуба, толпившимся вокругъ него: — что скажете? Хорошо ли я велъ дѣло? Довольны ли вы этимъ днемъ?

— Чрезвычайно-довольны! Надо отдать вамъ справедливость, отвѣчалъ мясникъ Готро безпрекословно, потому-что очарованіе, неразлучное съ успѣхомъ, значительно возвысило Туссена-Жиля въ глазахъ его.

— Да, конечно; мы довольны этимъ днемъ! дерзкіе аристократы получили порядочный урокъ; но пора кончить, сказалъ вице-президентъ Лавердёнъ, на торжествующемъ до-сихъ-поръ лицѣ котораго выразилось нѣкоторое безпокойство.

— Когда послѣдніе остатки этого памятника будутъ истреблены, я прикажу расходиться по домамъ, отвѣчалъ капитанъ.

— Не лучше ли разойдтись сейчасъ?

— Отъ-чего?

Выразительнымъ взглядомъ Лавердёнъ указалъ на десятокъ людей безобразныхъ и оборванныхъ, собравшихся у самой рѣшетки и совѣщавшихся о чемъ-то тихимъ голосомъ.

— Что же? спросилъ Tyccèm.-Жиль мелочнаго торговца.

— Развѣ вы не видите Банкроша и его шайки?

— Вижу.

— Стало-быть, вы должны понять меня.

— Я знаю, что вся эта шайка пользуется весьма-дурного репутаціею…

— Скажите лучше, что въ ней нѣтъ ни одного человѣка, незаслуживающаго быть посланнымъ на галеры; и еслибъ я былъ въ числѣ присяжныхъ, когда въ послѣдній разъ судили Банкроша и маленькаго Ламурё, я не вышелъ бы изъ суда, еслибъ ихъ не приговорили. Это мародёры, грабители, воры, разбойники. Я увѣренъ, что никто, какъ Ламурё укралъ у меня въ прошломъ мѣсяцъ голову сахара; а что касается до Банкроша, такъ я готовъ отдать руку на отсѣченіе, что это онъ укралъ у меня въ прошедшее воскресенье славнаго жирнаго гуся, котораго жена моя готовилась сжарить къ обѣду.

— Вотъ какъ! Вы жарите гусей, не удѣляя частицы сосѣду! вскричалъ Готро, лавка котораго была смежна съ лавкой мелочнаго торговца: — это не деликатно.

— Но вѣдь присяжные оправдали ихъ, сказалъ Туссенъ-Жиль: — слѣдовательно, они имѣютъ такое же право, какъ и мы, пользоваться преимуществами гражданъ.

— Конечно; но вѣдь надо умѣть пользоваться ими, возразилъ Лавердёнъ. — Мы, на-примѣръ, возобновили древо свободы, это очень-хорошо; мы очистили землю общины отъ зданія, воздвигнутаго на зло нашимъ правамъ, это тоже очень-хорошо; мы сожигаемъ арку, а наша молодёжь пустилась въ веселыя и невинныя пляски вокругъ костра, — все это очень-хорошо и ни мало не предосудительно; но у этихъ бродягъ другія намѣренія.

— Какія намѣренія? спросилъ писарь Вермо.

— Я сейчасъ тихонько подкрался къ нимъ, продолжалъ мелочной торговецъ, понизивъ голосъ: — знаете ли, что они говорятъ?

— Что?

Лавердёнъ осмотрѣлся, чтобъ удостовѣриться, можно ли говорить безъ опасенія, и увидалъ, что былъ окруженъ одними друзьями.

— Они говорятъ, продолжалъ онъ болѣе-смѣлымъ голосомъ: — что теперь чертовски-жарко, что они мрутъ отъ жажды и что въ погребахъ замка должно быть отличное вино.

— Все это сущая правда, сказалъ Готро съ убѣжденіемъ: — неоспоримы, что возлѣ этого костра жарко, что кому жарко, тотъ хочетъ пить, и что если въ замкѣ нѣтъ хорошаго вина, токъ гдѣ же ему и быть!

— Конечно; но знаете ли вы, какое они выводятъ изъ этого заключеніе?

— Какъ это трудно угадать! Они выводятъ то же заключеніе, какое вывожу или пріятель Пикарде, — то заключеніе, что надобно пить: не такъ ли, Пикарде? прибавилъ мясникъ, поднявъ носъ къ верхушкѣ тополя.

— Что? отвѣчалъ кузнецъ, опустивъ голову и приложивъ къ уху руку въ видѣ слуховой трубы.

— Вѣдь не худо бы выпить стаканъ вина? спросилъ Готро, повысивъ голосъ.

— Десять стакановъ, двадцать стакановъ! вашимъ проклятымъ огнемъ вы закоптили меня, какъ окорокъ! Дымъ такъ и ѣстъ глаза; я плачу какъ теленокъ, а въ горлѣ точно сто иголокъ.

— Такъ сходи!

— Нѣтъ, я служу отчизнѣ! Пока церемонія не кончится, я не оставлю своего поста; за то ужь потомъ — только подливай!

— Вы видите, что Пикарде одного мнѣнія со мною, сказалъ мясникъ мелочному торговцу: — слѣдовательно, если доказано, что намъ хочется пить, такъ отъ-чего же тѣ, что у рѣшотки, не могучъ имѣть той же потребности? Какая разница между ихъ глотками и нашими?

— Разница не въ глоткахъ, но въ намѣреніяхъ, отвѣчалъ Лавердёнъ съ важностью: — мы будемъ пить, ибо это необходимо при этой жарѣ, и я не отстану отъ другихъ въ этомъ отношеніи, прибавилъ онъ, утирая потъ со лба: — мы будемъ пить, говорю за свои денежки, между-тѣмъ, какъ эти негодяи хотятъ пить на даровщинку; вотъ въ чемъ разница!

— Дамъ я имъ на даровщинку! сказалъ Туссенъ-Жиль съ грубостью трактирщика, не имѣющаго привычки поить своихъ посѣтителей даромъ

— Они у васъ и не хотятъ пить, а въ другомъ мѣстѣ.

— Гдѣ же въ другомъ?

— Въ замкѣ; они все еще думаютъ ломать рѣшотку; а коли они ворвутся туда, такъ не удовольствуются посѣщеніемъ однихъ погребовъ.

— А! Это дѣло другое, сказалъ Готро, покачавъ головой: — пой, пляши, пей, шуми, досаждай аристократамъ, разбивай ихъ тріумфальныя арки, жги ихъ, пожалуй, и закуривай трубку у огня, — все это позволительно! Но ломать рѣшотки и грабить — слуга покорный! Это не мое дѣло.

— Я то же говорю, продолжалъ мелочной торговецъ: — грабить не наше дѣло; а такъ-какъ я имѣю причины думать, что таково желаніе и даже намѣреніе нѣкоторыхъ людей, то повторяю предложеніе разойдтись какъ-можно-скорѣе.

— А я подтверждаю предложеніе, сказалъ Бермо, искоса посматривая на людей, на которыхъ указывалъ Лавердёнъ: — тутъ есть люди, непринадлежащіе къ нашей общинѣ и похожіе на настоящихъ разбойниковъ. Я не хочу принимать на себя отвѣтственность за ихъ поступки.

— И я не хочу, отвѣчалъ мелочной торговецъ.

— И я не хочу, прибавилъ Готро.

— Мы всѣ согласны въ этомъ, сказалъ Туссенъ-Жиль.

Надобно отдать справедливость шатожиронскому клубу, что въ этомъ случаѣ точно всѣ члены его были согласны между собою; можетъ-быть, подвигъ ихъ зашелъ нѣсколько за законныя границы, но ни одному изъ нихъ не пришла мысль измѣнить его совершенно народный характеръ малѣйшимъ присвоеніемъ собственности маркиза. По несчастію, въ числѣ бунтовщиковъ были люди менѣе безкорыстные, для которыхъ возмущеніе казалось столько же случаемъ грабежа, какъ и обнаруженіемъ мнѣній. Впрочемъ, это исторія всѣхъ народныхъ смутъ; возлѣ человѣка, засучивающаго рукава своей блузы, чтобъ лучше подраться, непремѣнно находится человѣкъ, обращающій свою блузу въ карманъ: воръ возлѣ героя. Въ первый день, герой разстрѣливаетъ вора, пойманнаго на дѣлъ; во второй онъ уже не обращаетъ на него вниманія; въ третій самъ покушается послѣдовать его примѣру, что и исполняетъ въ четвертый…

Такъ-какъ главный комитетъ единогласно призналъ, что лучшимъ средствомъ разстроить намѣренія любителей грабежа было объявить, что правосудіе удовлетворено и церемонія кончена, то президентъ Туссенъ-Жиль приказалъ возстановить тишину и произнесъ громкимъ голосомъ нѣчто въ родъ ite missel est, весьма-похожаго на рѣчь, произнесенную въ Тюильри Песіономъ 20 іюня 1792 года:

— Народъ! Кляня, оскорбляя, ломая и разоряя, ты пользовался своимъ правомъ и исполнилъ свой долгъ; по теперь поздно; убирайся, пожалуйста, прочь.

Рѣчь Туссена-Жиля, которой мы здѣсь представили только смыслъ, а не точный текстъ, далеко не произвела ожидаемаго дѣйствія; правда, приверженцы капитана отвѣчали на эту рѣчь громкими рукоплесканіями и стали кричать, что капитанъ правъ, что въ-самомъ-дѣлъ пора расходиться; но ободранная толпа, признававшая начальниками Банкроша и Ламурё, удвоенными ругательствами возстала противъ этого приглашенія.

— Что они, насмѣхаются надъ нами? вскричалъ, употребивъ гораздо-болѣе энергическое выраженіе, Банкрошъ, маленькій, черный человѣкъ, оправдывавшій данное ему прозвище^[5] уродливо-искривленными ногами: — не-ужь-то мы для того ревѣли во все горло, работали руками и ногами, потѣли и кряхтѣли для того только, чтобъ вернуться домой, не промочивъ даже горла?

— Это было бы глупо, прибавилъ Ламурё: — нелѣпо!

— Коли Туссенъ-Жиль, у котораго бочекъ двадцать въ погребу, не хочетъ даже предложить намъ одного стакана, продолжалъ Кривоногій: — такъ войдемъ въ замокъ.

— Да, войдемъ въ замокъ, тамъ должно быть чудное винцо!

— Въ замокъ! А такъ-какъ рѣшотка заперта, ломать ее!

— Въ замокъ! повторилъ Банкрошъ дребезжащимъ голосомъ: — я васъ приглашаю, а Шатожиронъ будетъ угощать.

Дикій смѣхъ, превратившійся вскорѣ въ ревъ и вой, послѣдовалъ за этой шуткой, и оборванная толпа бросилась на рѣшотку, какъ бросается на добычу стадо проголодавшихся шакаловъ.

Въ эту-то критическую и рѣшительную минуту, г. Бобилье, украшенный на-скоро импровизованнымъ шарфомъ и провожая Туано, явился на площадкѣ крыльца.

Нимало-несмущенный страшнымъ представившимся ему зрѣлищемъ пылающихъ остатковъ тріумфальной арки, лѣзущихъ на рѣшотку разбойниковъ и бѣшеною круговою пляскою отвратительной толпы, готовой, по-видимому, бросить въ огонь перваго, кто дерзнетъ помѣшать ей, мирный судья твердымъ шагомъ прошелъ черезъ дворъ, смѣло смотря однимъ глазомъ на бунтовщиковъ, а другимъ наблюдая за несчастнымъ, блѣднымъ барабанщикомъ, шедшимъ возлѣ него такъ же охотно, какъ идетъ человѣкъ, котораго ведутъ на висѣлицу.

До-сихъ-поръ, кромѣ минутнаго появленія старика у окна и испуганныхъ, тамъ-и-сямъ выглядывавшихъ изъ-за угловъ и тотчасъ же исчезавшихъ лицъ, бунтовщики не замѣчали ничего особеннаго въ замкѣ. Двери и окна были заперты въ нижнемъ этажѣ: но ничто не показывало, чтобъ обитатели замка готовились къ серьёзной оборонѣ. Молчаніе, пустота обширнаго двора, угаданный страхъ, покорность дерзостямъ, — все поощряло бунтовщиковъ и воспламеняло ихъ природную смѣлость до слѣпой отважности.

Не смотря на все это и на то, что возмущеніе, достигнувъ своего пароксизма, походило въ это время на разлившуюся рѣку, для удержанія которой безсильны уже плотины, появленіе г. Бобилье произвело электрическое дѣйствіе. При видѣ маленькаго старика, столь же мало величественнаго, какъ и страшнаго, вооруженнаго только трехцвѣтнымъ шарфомъ, надѣтымъ поверхъ чернаго фрака, наступила внезапно тишина, тѣмъ болѣе поразительная, что послѣдовала за оглушительнымъ шумомъ.

Банкрошъ и шайка его повисли, такъ-сказать, на рѣшоткѣ, до верха которой нѣкоторые бродяги уже достигли; другіе поспѣшно соскочили внизъ. Плясуны внезапно остановились; пѣніе прекратилось. По машинальному движенію, главнѣйшіе члены клуба приблизились къ своему президенту, точно какъ при видъ коршуна цыплята жмутся къ маткѣ; наконецъ, даже Пикарде пересталъ трубить въ кулакъ и хотѣлъ-было спуститься внизъ; но тщеславіе преодолѣло минутную слабость и онъ остался, хоть не совсѣмъ-спокойный, на избранномъ имъ постѣ.

Г. Бобилье прямо пошелъ черезъ дворъ съ такимъ смѣлымъ и рѣшительнымъ видомъ, какъ-будто бы не полумертвый со страха мальчишка, а цѣлый эскадронъ парижской муниципальной гвардіи находился въ его распоряженіи. Не доходя шести шаговъ до рѣшотки, онъ остановился, пріосанился, выпрямился, бросилъ на буйную толпу взглядъ Нептуна, поражающаго сыновъ Эола, возставшихъ противъ троянскаго флота, и приказалъ барабанщику бить провозглашеніе.

Туано повиновался; но страхъ до того овладѣлъ имъ, что, вмѣсто обыкновенной дроби, которою онъ гордился, ему удалось пробить какіе-то неясные, неопредѣленные удары.

По прошествіи нѣсколькихъ секундъ, г. Бобилье величественнымъ жестомъ приказалъ ему остановиться и голосомъ, твердость котораго вполнѣ вознаграждала трусливый бой барабанщика, онъ произнесъ рѣшительный возгласъ, установленный закономъ 1791 года:

— Повиновеніе закону! Будутъ приняты строгія мѣры; пусть мирные граждане удалятся.

XIV.
Клубисты и грабители.

Изъ оконъ гостинницы Коня-Патріота два человѣка смотрѣли на разсказываемыя нами происшествія; одинъ изъ нихъ былъ г. де-Буажоли, другой адвокатъ Фруадво.

Приложивъ лобъ къ стеклу, совѣтникъ префектуры, по-видимому внимательно слѣдилъ за развитіемъ возмущенія; но мысли его были обращены на другой предметъ. Страшная угроза бывшаго друга его, Пишо, нынѣшняго виконта де-Ланжерака, все-еще раздавалась въ ушахъ его:

«Вспомните зеленый бумажникъ, забываемый иногда на бюро герцогомъ де-Шеризакомъ.»

Увидѣвъ, что тайна, открытіе которой могло погубить его, была извѣстна человѣку, котораго онъ самъ вызвалъ на ссору, г. де-Буажоли, вопреки всей своей самоувѣренности, чувствовалъ, какъ холодный потъ выступала, на вискахъ его, и глаза, неподвижно-устремленные на пламя, объявшее тріумфальную арку, имѣли дикое выраженіе, какъ-будто-бы предъ нимъ въ пламени предсталъ мстительный призракъ.

Между-тѣмъ, какъ совѣтникъ префектуры предавался такимъ образомъ мрачнымъ размышленіямъ, порождаемымъ нечистою совѣстью, сосѣда его укачивали радостныя мечты, наполняющія сердца влюбленныхъ.

Въ ожиданіи часа, когда можно было явиться въ домѣ г. Гранперрена, Фруадво подошелъ совершенно одѣтый къ окну и смотрѣлъ на возмущеніе, думая о Викторинѣ. Мало-по-малу, однакоже, дерзкіе поступки, происходившіе передъ его глазами, вполнѣ завладѣли его вниманіемъ.

Читатели ужь замѣтили, что Фруадво такъ же мало любилъ Шатожирона, какъ и барона де-Водре; ревнуя дядѣ, онъ ощущалъ къ племяннику злопамятную вражду, отъ которой не могутъ избавиться даже самые великодушные люди, когда оскорблено ихъ самолюбіе. Бывшій студентъ дижонскаго факультета правъ не могъ забыть высокомѣрнаго равнодушія, которое показывалъ ему аристократъ-товарищъ во все время курса, пройденнаго ими вмѣстѣ и, не желая ему серьёзной бѣды, онъ радовался униженію презрительной вѣжливости, казавшейся ему, неизвѣстному бѣдняку, нестерпимою гордостью.

При видѣ возмущенія шатожиронскаго клуба, Фруадво, воображая, что все дѣло ограничится безобидной суматохой, внутренно поощрялъ буяновъ.

— Дѣло! говорилъ онъ про себя: — вчерашней глупой оваціи нуженъ маленькій урокъ.

Но когда онъ увидѣлъ, что суматоха обращалась въ настоящій бунтъ, что за возобновленіемъ знамени послѣдовало разрушеніе тріумфальной арки, что камни полетѣли въ замокъ и пламя освѣтило эту становившуюся болѣе-и-болѣе безпорядочною сцену, тогда молодой адвокатъ не могъ не согласиться внутренно, что этому уроку нуженъ былъ другой урокъ построже; однакожь онъ не трогался.

— Это дѣло, думалъ онъ: — касается до маркиза де-Шатожиронъ-ле-Буръ и Туссена-Жиля. Зачѣмъ мнѣ мѣшаться въ него? Пусть аристократія и демократія дерутся или обнимаются; мнѣ до этого нѣтъ дѣла!

Итакъ, Фруадво стоялъ у окна, рѣшившись не выходить изъ роли простого зрителя и, вѣроятно, онъ не измѣнилъ бы этой рѣшимости, еслибъ внезапный, неожиданный подвигъ г. Бобилье не принудилъ его къ тому. Опасаясь за раздражительнаго, неустрашимаго старика посреди разъярившейся черни, онъ поспѣшно отошелъ отъ окна, въ четыре прыжка сбѣжалъ съ лѣстницы и побѣжалъ къ замку.

Опасеніе молодаго адвоката было не безъ основательности.

Г. Бобилье своею твердою, скорою и гордою поступью и особенно оффиціальнымъ шарфомъ произвелъ на бунтовщиковъ то же впечатлѣніе, какое производить на шалуновъ-школьниковъ видъ ихъ наставника, вооруженнаго розгой; но едва произнесъ онъ грозный возгласъ, какъ очарованіе разсѣялось! Угрожая толпѣ строгими мѣрами, старый чиновникъ въ точности слѣдовалъ предписанію закона, не думая о томъ, что одни и тѣ же слова, смотря по обстоятельствамъ, могутъ быть повелительны или смѣшны, и что приказаніе, котораго никто не дерзнетъ ослушаться, если оно подкрѣплено баттареей пушекъ или кавалерійскимъ эскадрономъ, необходимо теряетъ всю свою силу безъ этого подкрѣпленія.

Вся же сила для приведенія въ исполненіе строгихъ мѣръ, которыми грозилъ пылкій мирный судья, состояла изъ одного барабанщика Туано.

Между громкой угрозой и ничтожными средствами для приведенія ея въ исполненіе, былъ разительный контрастъ, который не могъ не повредить успѣху смѣлой выходки стараго мирнаго судьи.

— Слышите ли, будутъ приняты строгія мѣры? закричалъ Банкрошъ, перекинувъ ногу за рѣшотку и садясь на нее верхомъ. — Посмотримъ! Пожалуйте, господа, пожалуйте! Берите билеты! Кому угодно мѣсто за пять су?

— Эй, Туано! закричалъ Ламурё: — не ты ли приведешь въ исполненіе строгую мѣру? Должно быть, ты недавно сдѣлался силачомъ, потому-что въ послѣдній разъ, когда я билъ тревогу на твоей спинѣ, на рашоненскомъ гуляньѣ, у тебя вовсе не было силишки!

При этихъ словахъ, напоминавшихъ ему весьма-непріятныя ощущенія, барабанщикъ бросилъ на мирнаго судью испуганный взоръ, на который старикъ отвѣчалъ отрывисто:

— Барабань еще!

Не смотря на свой страхъ, Туано хотѣлъ, исполнить это приказаніе, но неявственныя восклицанія, посреди которыхъ слышался грозный голосъ Туссена-Жиля, заглушили барабанный бой.

— Прочь барабанщика! ревѣлъ капитанъ: — прочь приверженцевъ аристократіи! Мы всѣ мирные и добрые граждане… Никто изъ насъ не уйдетъ… Намѣренія наши чисты… мы стоимъ на землѣ, принадлежащей общинѣ… никто не смѣетъ намъ приказывать… прочь барабанщика!

— Прочь барабанщика! повторила хоромъ толпа.

— Прочь мирнаго судью! закричалъ писарь Вермо, столько же боявшійся, какъ и ненавидѣвшій своего начальника, а потому спрятавшійся за плечи Туссена-Жиля, какъ сынъ Теламона скрывался подъ обширнымъ щитомъ своего брата Аякса, откуда пускалъ въ Троянъ убійственныя стрѣлы, не подвергаясь самъ опасности быть раненнымъ.

— Прочь мирнаго судью! повторили тѣ же голоса: — прочь мирнаго судью и барабанщика!

— Если они не уберутся сейчасъ же во-свояси, такъ я разобью имъ рожу, сказалъ Ламурё, показавъ писарю, возлѣ котораго находился въ эту минуту, камень, имъ поднятый.

— Ты разобьешь? Какъ бы не такъ! Не смѣешь, отвѣчалъ Вермо, нарочно подстрекая бродягу.

— А! не смѣю!.. А вотъ увидите. Котораго прикажете?

— Еслибъ тебѣ пришлось выбирать между зайцомъ и воробьемъ, въ кого бы ты прицѣлился?.. злобно спросилъ писарь.

— Разумѣется, въ зайца!

— Да; но мирный судья не заяцъ.

— То-есть, еслибъ его изжарить, такъ онъ не будетъ такъ вкусенъ, какъ заяцъ; а кромѣ этого, но мнѣ все-равно, что онъ, что заяцъ! Ты это сейчасъ увидишь.

Отчасти изъ фанфаронства, отчасти изъ страсти дѣлать зло, Ламурё прицѣлился въ г. Бобилье и пустилъ въ него камнемъ; но какое-то божество, покровительствовавшее чиновнику и недоброжелательное барабанщику, измѣнило направленіе камня, и, вмѣсто того, чтобъ, попасть въ старика, онъ ударилъ прямо въ грудь Туано.

— Г-нъ Бобилье… меня убили! вскричалъ Несчастный садовникъ, упавъ навзничь.

— Ничего, трусишка! отвѣчалъ чиновникъ и громкимъ, твердымъ голосомъ повторилъ законное требованіе:

— Повиновеніе закону! Будутъ приняты строгія мѣры; пусть мирные граждане удалятся!

Первый ударъ былъ нанесенъ; а извѣстно, что въ подобныхъ случаяхъ онъ обыкновенно рѣшаетъ дѣло; три или четыре камня, брошенные товарищами Банкроша, послужили отвѣтомъ на вторичный возгласъ мирнаго судьи, въ котораго, однакожь, не попали и въ этотъ разъ; по одинъ изъ камней съ шумомъ ударился о каску Туано, лежавшаго на землѣ. Страхъ, опрокинувшій барабанщика, такъ же скоро поставилъ его опять на ноги: не поднимая сбитой у него съ головы каски, онъ постыдно обратился спиною къ непріятелю и пустился бѣжать со всѣхъ ногъ къ замку. Секунду спустя, онъ снялъ съ себя мѣшавшій ему барабанъ и бросилъ его посреди двора, relicta non bene рarmula, какъ Горацій бросилъ свой щитъ Филиппу.

Концертъ насмѣшекъ и гугуканія привѣтствовалъ бѣгство барабанщика; въ то же время замокъ рѣшотки уступилъ удвоеннымъ, усиліямъ разбивавшихъ его, и бунтовщики ворвались на дворъ съ быстротою потока, прорвавшаго плотину.

Но вмѣсто того, что бы могъ сдѣлать и мужественный человѣкъ, не боясь обвиненія въ малодушіи, г. Бобилье смѣло бросился къ бунтовщикамъ и схватилъ перваго, попавшагося ему подъ руку за воротникъ; случайно ему попался Кривоногій, который, не желая никому уступить славы перваго вторженія во дворъ, смѣло и рискуя сломить себѣ шею соскочилъ съ рѣшотки.

— Арестую тебя именемъ закона! сказалъ ему мирный судья: — вызываю всѣхъ добрыхъ гражданъ помочь мнѣ связать его.

Никому изъ присутствующихъ не показалось, чтобъ подобный вызовъ могъ относиться къ нему лично: нѣкоторые сочли даже нужнымъ помочь плѣнному высвободиться изъ рукъ старика.

— Нечего зѣвать, пріятели, вскричалъ Банкрошъ освободившись: — кто хочетъ пить, за мной!

Съ этими словами онъ поднялъ каску Туано и преважно надѣлъ ее.

Воинственный призывъ Кривоногаго соединилъ опять разсѣявшуюся толпу оборвышей, которые съ воплемъ бросились въ-слѣдъ за нимъ къ замку. Будучи живѣе своихъ товарищей, Ламурё завладѣлъ брошеннымъ посреди двора барабаномъ и удвоилъ общее рвеніе, барабаня на приступъ.

Пока эти блудныя дѣти возмущенія бросились искать добычи, — между гражданами, имѣвшими только цѣлію обнаружить свои патріотическія чувствованія, проявилось нѣкоторое волненіе.

— Капитанъ! повторяю вамъ, что дѣло портится, сказалъ Лавердёнъ, покачавъ головой.

— Ба! отвѣчалъ Туссенъ-Жиль: — пускай позабавятся.

— Велика бѣда! Если они и заставятъ маркиза поподчивать ихъ нѣсколькими бутылками вина, такъ не разорятъ его! прибавилъ мясникъ.

— Конечно, бѣда была бы не велика, еслибъ они этимъ удовольствовались; но смотрите, чтобъ, выпивъ вина у маркиза, они не вздумали приняться за наше.

— Моего не выпьютъ, возразилъ Готро: — я беру вино бутылками у нашего президента и какъ куплю, такъ и выпью. Пусть-ка они попробуютъ…

— Вотъ вы каковы! перебилъ его Лавердёнъ: — лишь бы васъ не трогали, а тамъ пускай грабятъ другихъ.

— Вы такъ бы и сказали, что боитесь за свою водку и за сахаръ, сказалъ мясникъ ухмыляясь.

— Кажется, я не имѣю на то права, торжественно отвѣчалъ мелкій торговецъ.

— А надо сказать правду, изъ вашего товара можно сдѣлать славный пуншъ!

— Мой магазинъ не шинокъ; впрочемъ, отдавайте-себѣ, если хотите, Банкрошу и его шайкѣ ваши телячьи ножки и бараньи ножки; что же касается до меня, я не чувствую ни малѣйшаго желанія, чтобъ они разграбили мои колоніальные товары. А потому повторяю: если мы позволимъ имъ начать, такъ ихъ не скоро и остановишь.

— Ваше замѣчаніе довольно-справедливо, гражданинъ Лавердёнъ, сказалъ Туссенъ-Жиль: — тѣмъ болѣе, что мнѣ было бы весьма-прискорбно, еслибъ такой день былъ оскверненъ буйствомъ нѣкоторыхъ негодяевъ.

— Скажите лучше — воровъ!

— Это можетъ придать другой смыслъ нашему политическому обнаруженію…

— И навлечь на насъ непріятности; ибо что ни говори, а все-таки мы затѣяли это дѣло, и насъ, пожалуй, потащутъ къ отвѣту…

— Правда, гражданинъ Лавердёнъ, прервалъ капитанъ: — надобно удержать ихъ прежде, нежели они успѣютъ надѣлать глупостей. Ступайте за мною.

Этотъ разговоръ происходилъ возлѣ древа свободы, отъ котораго не отходили клубисты, между-тѣмъ, какъ большая часть низшихъ бунтовщиковъ ворвалась на дворъ. Увидѣвъ, что Туссенъ-Жиль пошелъ къ рѣшоткѣ, осторожный мелочной торговецъ остановилъ его.

— Замѣтьте, сказалъ онъ ему: — что они разбили замокъ и насильственно отворили рѣшотку; слѣдовательно, каждый, кто войдетъ на дворъ, будетъ обвиненъ въ сообщничествѣ съ ними и попадется въ скверную исторію.

— Въ-самомъ-дѣлѣ? спросилъ Готро съ безпокойствомъ: — я готовъ колотить встрѣчнаго и поперечнаго, и самъ, пожалуй, дамъ прибить себя, а подъ судъ не хочу!

— Я убѣжденъ въ томъ, что говорю, возразилъ Лавердёнъ: — гражданинъ Вермо скажетъ вамъ, что называется насильственнымъ вторженіемъ въ жилище.

— Писарь объяснитъ дѣло, сказалъ капитанъ. — Вермо!

Никто не отвѣчалъ.

— Вермо! повторили вмѣстѣ Готро и Лавердёнъ.

Но они звали тщетно; тщетно осматривались на всѣ стороны: писарь исчезъ.

— Онъ самъ раздулъ огонь, сказалъ Лавердёнъ съ горечью: — а теперь, когда огонь вспыхнулъ, онъ побоялся обжечь пальцы и ушелъ, какъ настоящій іезуитъ!

Исключая названія іезуита, вѣрность котораго можно было еще оспорить, почтенный мелочной торговецъ говорилъ правду.

Если во всѣхъ революціяхъ непремѣнно встрѣчаются люди, которыхъ весьма-характеристически прозвали завтрашними, то между ними есть и такіе, которымъ такъ же пристало названіе вчерашнихъ; они совѣтуютъ, поджигаютъ, подстрекаютъ, но оставляютъ другимъ трудъ исполненія. Вермо принадлежалъ къ этому разряду людей. Въ ту самую минуту, когда рѣшотка растворилась, онъ проскользнулъ въ толпѣ съ ловкостью змѣи, ползущей подъ травою, и исчезъ такъ скоро, что никто и не замѣтилъ, куда онъ дѣвался.

— Писарь неспособенъ съиграть съ нами такую скверную штуку, сказалъ спорщикъ Готро: — если его здѣсь нѣтъ, значитъ онъ прошелъ съ другими за рѣшотку.

— Надобно удостовѣриться въ этомъ, отвѣчалъ Туссенъ-Жиль и опять пошелъ къ рѣшоткѣ.

Прочіе клубисты пошли за нимъ и даже осторожный вице-президентъ Лавердёнъ послѣдовалъ ихъ примѣру.

Въ нѣсколькихъ шагахъ за рѣшоткой стоялъ г. Бобилье; растрепанный парикъ его съѣхалъ назадъ, платье было въ безпорядкѣ, шарфъ разодранъ, онъ стоялъ неподвижно, держа въ одной рукѣ карандашъ, а въ другой маленькій бумажникъ, на которомъ писалъ съ молчаливою яростью.

— Смотрите, мирный судья угоститъ насъ! сказалъ Лавердёнъ капитану пожарной команды: — не худо бы переговорить съ нимъ.

— Стану я говорить съ старымъ шуаномъ! отвѣчалъ Туссенъ-Жиль съ грубостію, въ которой была, однакожь, замѣтна нѣкоторая нерѣшительность.

Всѣ клубисты остановились и начали совѣщаться.

— Милости просимъ, господа, милости просимъ! кричалъ имъ г. Бобилье съ сардоническимъ смѣхомъ: — на полпути останавливаться не стоитъ; вы перешагнули за Рубиконъ, идите ужь дальше; разсчетъ будетъ одинъ!

— Какимъ чортомъ называетъ онъ рѣшотку? спросилъ одного изъ своихъ сосѣдей мясникъ Готро, который, какъ мы уже знаемъ, не отличался особеннымъ знаніемъ римской исторіи.

— Здраствуйте, мосьё Туссенъ-Жиль… Вашъ слуга, мосьё Лавердёнъ… Мое почтеніе, мосьё Готро… говорилъ мирный судья, продолжая записывать имена начальниковъ возмущенія. — А куда дѣвался мой почтенный писарь, мосьё Вермо? я, кажется, видѣлъ его. Не ошибся ли я? желаю для него, чтобъ я ошибся.

— Г. мирный судья, что вы за чепуху записываете? спросилъ Готро, съ безпокойнымъ видомъ подошедъ къ старику: — надѣюсь, что все уладится между нами безъ помощи гербовой бумаги.

— А! вы надѣетесь, мосьё Готро! отвѣчалъ старый чиновникъ, не переставая записывать имена знакомыхъ ему людей, которыхъ замѣчалъ въ группѣ, вокругъ него образовавшейся: — а! вы шумите, поджигаете, бросаете каменья, разбиваете замки, насильственнымъ образомъ вторгаетесь въ чужое жилище, открыто возстаете противъ правительственныхъ властей, и надѣетесь, что дѣло уладится безъ помощи гербовой бумаги! Ошибаетесь, господа! Безъ гербовой бумаги дѣло не обойдется, — за это я ручаюсь; да, не обойдется!

Послѣднія слова мирный судья произнесъ съ такимъ жаромъ, что сломалъ кончикъ карандаша.

Замѣтивъ буйства шайки Кривоногаго, начальники возмущенія, по-видимому, лишились прежней бодрости духа; за то г. Бобилье становился болѣе и болѣе твердымъ по мѣрѣ увеличенія безпорядковъ.

— Извольте идти дальше, господа, продолжалъ онъ голосомъ, исполненнымъ грозной ироніи: — я васъ не держу; вы знаете, что я два раза произнесъ законную формулу, и что теперь вы всѣ подлежите годовому заключенію въ тюрьму; это бездѣлица, я знаю; но такъ-какъ многіе изъ васъ смѣло могутъ назваться начальниками и зачинщиками безпорядковъ, то мы постараемся исходатайствовать для нихъ маленькое отличіе.

— Отличіе, г. мирный судья? спросилъ Лавердёнъ съ безпокойствомъ.

— Ихъ упрячутъ не на одинъ годъ, а на два года въ тюрьму!

— Г. мирный судья, продолжалъ мелочной торговецъ съ возраставшимъ безпокойствомъ: — прошу васъ замѣтить, что не мы разбили рѣшотку, и что мы не виноваты, если толпа негодяевъ…

— Это не мое дѣло! вы объяснитесь передъ судомъ, сухо возразилъ старый чиновникъ. — Какъ! вскричалъ онъ, быстро обратившись къ новому лицу, прорѣзавшему толпу и приближавшемуся къ нему: — вѣрить ли глазамъ? Вы, Фруадво, между нарушителями общественнаго порядка? Tu quoque, Brute?

— Г. мирный судья, отвѣчалъ молодой адвокатъ: — я не только не думаю нарушать общественнаго спокойствія, но, напротивъ, пришелъ помочь вамъ возстановить его. Располагайте мною.

Прежде, нежели Бобилье успѣлъ отвѣчать на это предложеніе, изъ сѣней, куда дерзко вошелъ за минуту Банкрошъ съ своей шайкой, послышались неявственные крики; почти въ то же мгновеніе оборванная толпа поспѣшно сбѣжала съ крыльца и разбѣжалась въ разныя стороны.

Причина этого бѣгства тотчасъ же объяснилась.

Маркизъ, Ланжеракъ, Жерменъ и Бургиньйонь, вооруженные ружьями, пистолетами и охотничьими ножами, внезапно вышло изъ сѣней и стали на платформѣ, готовясь выстрѣлить при первомъ приступѣ.

XV.
Миролюбивый посредникъ.

Воинственный поступокъ маркиза и его товарищей, разогнавшій шайку Банкроша, взволновалъ и прочихъ бунтовщиковъ; г. Бобилье громко и радостно вскрикнулъ при видъ этого неожиданнаго подкрѣпленія.

— Сюда, г. маркизъ! сюда! вскричалъ онъ, подымаясь на ципочки и размахивая обѣими руками.

Съ этими словами, мирный судья окинулъ взоромъ окружавшую его группу съ яростью тигра, выбирающаго, какъ разсказываютъ, самую жирную добычу изъ толпы Индійцевъ, на которую случайно нападетъ онъ. Увидѣвъ, что значительнѣйшее лицо изъ всей шайки былъ капитанъ Туссенъ-Жиль, къ которому онъ давно уже питалъ вражду но разнымъ другимъ причинамъ, онъ смѣло схватилъ его за воротникъ.

— Ты виновникъ возмущенія и предводитель бунтовщиковъ, закричалъ онъ ему громкимъ голосомъ: — именемъ закона арестую тебя!

Президентъ патріотическаго клуба такъ мало ожидалъ этой выходки, что минуту простоялъ неподвижно, точно окаменѣлый, но вскорѣ оправился и, сжавъ въ своихъ ручищахъ костлявые пальцы мирнаго судьи, отвѣчалъ:

— Г. Бобилье, еслибъ вы не были такъ стары, я переломилъ бы васъ на колѣнѣ какъ щепку!

— Именемъ закона! возразилъ чиновникъ, не отпуская воротника куртки трактирщика: — Фруадво, именемъ закона требую, чтобъ вы помогли мнѣ.

— Оставьте меня, говорю вамъ, или худо будетъ! возразилъ трактирщикъ, грубо тряхнувъ мирнаго судью.

— Туссенъ-Жиль, не стыдно ли вамъ? вскричалъ Фруадво, однимъ движеніемъ мощной руки высвободивъ старика.

Многіе изъ приверженцевъ Туссена-Жиля увидѣли въ поступкѣ молодаго адвоката рѣшительное объявленіе вражды и вмѣшались въ дѣло, возставъ противъ него. Наступила суматоха, во время которой Фруадво, не уступая бунтовщикамъ, убѣждалъ мирнаго судью отступить, прикрывая его своимъ тѣломъ.

— Пожалуйста, г. Бобилье, говорилъ онъ ему нѣсколько разъ: — уйдите въ замокъ и дайте мнѣ усмирить ихъ.

— Не отступлю ни на шагъ передъ этими мошенниками, отвѣчалъ мирный судья, остроугольное лицо котораго пылало гнѣвомъ: — они могутъ убить меня, а я не тронусь съ мѣста, пока живъ!

Увидѣвъ критическое положеніе старика, Шатожиронъ. поспѣшно сошелъ съ крыльца, приказавъ своимъ товарищамъ идти за нимъ.

— Помилуй, что ты дѣлаешь? вскричалъ Ланжеракъ взволнованнымъ голосомъ: — оставивъ это мѣсто, мы лишаемся всѣхъ своихъ преимуществъ.

— Впередъ! сказалъ Ираклій, не обращая вниманія на это замѣчаніе: — я не позволю обижать въ моемъ присутствіи старика, носившаго на рукахъ отца моего.

Въ то самое время, когда маркизъ, сопровождаемый Жерменомъ и Бургиньйономъ, смѣло шедъ къ толпѣ бунтовщиковъ, Фруадво, отчаявшись убѣдить столько же упрямаго, какъ и неустрашимаго мирнаго судью, схватилъ его за руку и насильно потащилъ къ замку.

На полдорогѣ встрѣтили они Шатожирона, опередившаго нѣсколькими шагами своихъ слугъ.

— Маркизъ, сказалъ ему Фруадво: — не полагаю, чтобъ вы имѣли намѣреніе стрѣлять въ безоружныхъ и отвѣчать на безумные крики пулямй.

— Милостивый государь, отвѣчалъ маркизъ: — у этихъ безоружныхъ людей въ карманахъ весьма-острые ножи; вотъ тому доказательство, прибавилъ онъ, показывая свою лѣвую руку, обвернутую окровавленнымъ платкомъ.

— Эти разбойники ранили васъ? вскричалъ г. Бобилье едва-слышнымъ голосомъ, потому-что чуть не задохся отъ скорости, съ которою тащилъ его за собою адвокатъ.

— Это только царапина, отвѣчалъ Шатожиронъ: — сейчасъ… Въ сѣняхъ… маленькій черный человѣкъ… съ кривыми ногами, ранилъ меня за то, что я не совсѣмъ-вѣжливо сбросилъ его съ лѣстницы.

— Это злодѣй Кривоногій! возразилъ мирный судья.

— Его не трудно будетъ узнать, потому-что хоть онъ и надѣлъ каску, однакожь, не можетъ быть, чтобъ на лицѣ его не остались слѣды удара прикладомъ.

— Надобно было застрѣлить, какъ бѣшеную собаку, этого разбойника, а не бить его прикладомъ, вскричалъ старикъ съ негодованіемъ.

— Г-нъ Бобилье, сказалъ Фруадво: — убіеніемъ человѣка, хоть бы этотъ человѣкъ былъ хуже мошенника Банкроша, порядка не возстановимъ.

— Нѣтъ пощады этимъ разбойникамъ! вскричалъ наименѣе мирный изъ всѣхъ мирныхъ судей королевства: — маркизъ, соблаговолите забыть на минуту ваше званіе и повинуйтесь мнѣ, какъ представителю закона; встаньте за мною вмѣстѣ съ вашими людьми. Я еще разъ провозглашу законную формулу, и если мошенники не уберутся сейчасъ же, если въ насъ пустятъ малѣйшимъ камешкомъ… чѣмъ заряжены ружья?

— Мелкою и крупною дробью пополамъ, отвѣчалъ егерь.

— Прекрасно! Еслибъ они были заряжены пулями, я самъ посовѣтовалъ бы, можетъ-быть, стрѣлять вверхъ; по нѣсколько дробинокъ не убьютъ, а только проучатъ, какъ слѣдуетъ, этихъ разбойниковъ. Итакъ, при первомъ камнѣ и по первому моему приказанію, стрѣляйте смѣло, какъ на стадо волковъ!

Между-тѣмъ, какъ г. Бобилье выступилъ впередъ, чтобъ возмутители лучше могли разслышать его возгласъ, Фруадво сказалъ маркизу:

— Нашъ почтенный мирный судья былъ бы славнымъ солдатомъ, но мнѣ не случалось видѣть человѣка, характеръ котораго противорѣчилъ бы столько его званію; по милости его воинственнаго духа, сцена, которая была только смѣшна и глупа, можетъ сдѣлаться кровопролитною.

— Вы, я надѣюсь, сами видите, что меня вынуждаютъ къ тому обстоятельства, отвѣчалъ Ираклій.

— Есть еще время поправить дѣло. Если старики слишкомъ-пылки., такъ молодымъ людямъ надлежитъ быть спокойными и разсудительными. Позвольте мнѣ дать вамъ совѣтъ?

— Извольте говорить; сильныя мѣры мнѣ-самому весьма не нравятся, и если вы знаете какое-нибудь средство возстановить спокойствіе безъ содѣйствія…

— Спустите курки, прервалъ слова его молодой адвокатъ: — воротитесь въ замокъ и непремѣнно уведите съ собою г. Бобилье, который, вопреки своимъ добрымъ намѣреніямъ, подливаетъ только масло въ огонь, между-тѣмъ, какъ слѣдовало бы залить его водой; онъ слишкомъ воинственъ, продолжалъ Жоржъ улыбаясь: — и не знаетъ, какъ надо обращаться съ нашими Шатожиронскими гражданами; я знаю ихъ языкъ, и если вы позволите мнѣ взять это дѣло на себя, ручаюсь, что ранѣе нежели черезъ четверть часа порядокъ будетъ возстановленъ.

Увидавъ, что бунтовщики стояли въ почтительномъ разстояніи при видѣ ружей, которыми маркизъ и его слуги были вооружены, и прекратили всѣ враждебныя дѣйствія, виконтъ де-Ланжеракъ рѣшился сойдти съ крыльца.

— Г. Фруадво правъ, сказалъ онъ маркизу: — стрѣльба была бы весьма полезна, еслибъ въ замкѣ не было дамъ; но только одинъ отчаянный мирный судья не понимаетъ и не хочетъ понять, что присутствіе дамъ въ замкѣ заставляетъ насъ поступать какъ-можно-осторожнѣе. Не въ томъ бѣда, что мы рискуемъ собою, но въ томъ, что мы подвергаемъ опасности дамъ!.. Кто знаетъ, до какихъ злодѣяній можетъ дойдти разъяренная чернь? Ужь г-жа де-Шатожиронъ и безъ того будетъ въ отчаяніи, когда увидитъ, что ты раненъ… Не-уже-ли ты хочешь убить ее?.. а дочь твоя… маленькая Полина… Подумай хорошенько…

Это миролюбивое увѣщаніе было прервано воинственнымъ голосомъ г. Бобилье.

— Впередъ! кричалъ онъ: — и если начнутъ опять бросать каменья, готовьтесь стрѣлять; ждите только моей команды.

Съ этими словами, послѣдней вспышкой потухающаго огня, старикъ, которому измѣнили менѣе-непобѣдимыя, нежели мужество его, силы, покачнулся и упалъ бы навзничь, еслибъ адвокатъ и маркизъ не подоспѣли въ одно время, чтобъ поддержать его!

— Надобно унести его въ замокъ, сказалъ Ланжеронъ съ заботливостью, выказываемою нѣкоторыми солдатами на полѣ битвы, когда надобно снести въ походный лазаретъ товарища, пораженнаго непріятельскою пулею: — г. Фруадво, позвольте мнѣ занять ваше мѣсто; пока мы будемъ ухаживать за почтеннымъ г. Бобилье, употребите все свое вліяніе для возстановленія мира и тишины. Еслибъ въ замкѣ не было дамъ, я не просилъ бы вашего посредничества; но вамъ извѣстно, что здѣсь маркиза и ея матушка; слѣдовательно…

— Хорошо, хорошо, отрывисто отвѣчалъ Фруадво: — займитесь г. Бобилье; я самъ знаю, что мнѣ дѣлать.

Между-тѣмъ, какъ виконтъ съ помощію Ираклія, нежелавшаго поручать этой заботы слугамъ, уносилъ въ замокъ стараго чиновника, лишившагося чувствъ, Фруадво подошелъ къ бунтовщикамъ, которымъ Туссенъ-Жиль опять говорилъ что-то съ жаромъ.

— Скажите мнѣ, пожалуйста, спросилъ молодой адвокатъ, безъ церемоніи перебивъ рѣчь президента патріотическаго клуба: — разойдетесь ли вы спокойно по домамъ, или хотите непремѣнно попасться въ исправительный, а, быть-можетъ, и въ уголовный судъ?

— Г. Фруадво! отвѣчалъ трактирщикъ-республиканецъ съ напыщенностью: — Французскіе граждане, Шатожиронцы, съ чистою совѣстью и чистыми намѣреніями исполнившіе гражданскій долгъ…

— Туссенъ-Жиль, перебилъ его снова молодой адвокатъ: — я знаю, что вы забіяка, и потому обращаюсь не къ вамъ однимъ: я говорю всѣмъ вообще. Пусть тѣ, которые намѣрены выслушать меня спокойно, подымутъ руку.

Кромѣ капитана и двухъ или трехъ ревностнѣйшихъ приверженцевъ его, всѣ подняли руку, — такъ сильно было вліяніе сельскаго адвоката даже на тѣхъ, которые обвиняли его въ положительной холодности.

— Вы знаете, что я не карлистъ, не іезуитъ, и не аристократъ, продолжалъ Фруадво, нарочно стараясь польстить предразсудкамъ своихъ слушателей: — никто не можетъ обвинить меня въ дружбѣ съ маркизомъ де-Шатожирономъ. Я такой же гражданинъ, такой же патріотъ, какъ и вы; не имѣю никакой причины обманывать васъ и не только, не сдѣлалъ вамъ никогда малѣйшаго зла, но даже имѣлъ случаи защищать многихъ изъ васъ; правда ли?

— Правда, г. Фруадво, совершенная правда, отвѣчали въ одинъ голосъ многіе изъ присутствующихъ: — вы прекрасный молодой человѣкъ и славный адвокатъ; это всѣ знаютъ.

— Итакъ, если вы сами сознаетесь, что я вамъ другъ и что моимъ совѣтамъ можно послѣдовать, выслушайте же меня.

— Слушаемъ, г. Фруадво, слушаемъ.

— Вы довольно подурачились сегодня, пора и честь знать, ибо, повторяю вамъ, преступленіе ваше гораздо-важнѣе, нежели вы думаете, и вы подверглись строгому наказанію.

— Г. адвокатъ, сказалъ Готро, почесывая за ухомъ: — вы знаете, что я не сутяга и что мнѣ непріятнѣе видѣть у себя въ домѣ малѣйшій лоскутокъ гербовой бумаги, нежели попасться на рога свирѣпѣйшему изъ быковъ моихъ; скажите жь намъ откровенно, чѣмъ это можетъ кончиться?

— Я уже сказалъ вамъ, что это можетъ кончиться исправительнымъ, а, быть-можетъ, и уголовнымъ судомъ.

— Однакожь писарь говорилъ намъ, что мы поступаемъ по законамъ.

— Вермо не осмѣлится повторить при мнѣ такой нелѣпости. Онъ здѣсь?

— Нѣтъ, г. Фруадво, отвѣчалъ мелочной торговецъ съ горечью: — писарю показалось здѣсь слишкомъ-жарко; онъ счелъ за лучшее убраться.

— Онъ поступилъ благоразумно; совѣтую вамъ послѣдовать его примѣру.

— Слѣдовательно, продолжалъ Лавердёнъ, безпокоившійся еще болѣе мясника: — если г. де-Шатожиронъ подастъ жалобу, что мы разбили его рѣшотку немножко-невѣжливо, такъ это можетъ навлечь на насъ непріятности?

— Болѣе, нежели непріятности, ручаюсь въ этомъ.

— Болѣе! А что же?

— Такъ, отъ трехъ мѣсяцевъ до двухъ лѣтъ заключенія въ тюрьму, смотря по обстоятельствамъ.

Начальники возмущенія съ безпокойствомъ посмотрѣли другъ на друга.

— Мирный судья то же говорилъ, сказалъ Лавердёнъ на ухо Туссену-Жилю: — а такъ-какъ г. Фруадво, знающій законы какъ свои пять пальцевъ, говоритъ то же, такъ должно быть правда.

— Что же касается до того, кто ударилъ ножомъ г. де-Шатожирона, продолжалъ Жоржъ: — тотъ такъ дешево не раздѣлается.

— Ударилъ ножомъ! повторили нѣсколько человѣкъ съ неодобрительнымъ изумленіемъ.

— Да, друзья мои, ножомъ. Я знаю, что вы большею частію честные люди; но вы видите, что между вами нашлись способные на все, на грабежъ и на убійство.

— Еслибъ я зналъ мошенника, сдѣлавшаго эту штуку, вскричалъ мясникъ съ жаромъ: — я убилъ бы его какъ теленка.

— Я первый сожалѣю объ этомъ несчастій, сказалъ Туссенъ-Жиль: — но проступокъ одного не можетъ пасть на всѣхъ.

— Правда, отвѣчалъ Фруадво: — но если вы не хотите быть обвиненными въ сообществѣ съ преступникомъ, прекратите безпорядки и немедленно разойдитесь по домамъ.

— Слушаемъ, отвѣчалъ Готро: — я не хуже другаго убью быка, но не оцарапаю и ребенка; а потому не хочу быть за одно съ разбойниками. Вы со мной, Лавердёнъ?

— Непремѣнно, отвѣчалъ мелкій торговецъ, — не говорилъ ли я вамъ, что мошенники изъ шайки Кривоногаго поставятъ насъ въ затруднительное положеніе?

— Въ личномъ преступленіи другихъ обвинять нельзя, сказалъ трактирщикъ, стараясь скрыть подъ видомъ гордости невольное безпокойство, имъ овладѣвшее.

— Говорите, что хотите, возразилъ Лавердёнъ: — а между-тѣмъ невиннымъ не въ первый разъ приходится отвѣчать за виновныхъ; и я раскаиваюсь въ томъ, что не убрался отсюда раньше, по примѣру іезуита Вермо. Капитанъ, г. Фруадво правъ; уйдемте-ка лучше домой. Не хотите? Такъ счастливо оставаться.

— Подлецы! проворчалъ сквозь зубы Туссенъ-Жиль.

Не обративъ вниманія на это оскорбленіе, Лавердёнъ и Готро подали знакъ къ удаленію, и за ними послѣдовала большая часть ихъ товарищей. Кромѣ нѣсколькихъ вѣрныхъ друзей, рѣшившихся, по-видимому, не покидать своего президента, и полудюжины бродягъ изъ шайки Банкроша, продолжавшихъ бродить по двору, капитанъ пожарной команды остался одинъ съ адвокатомъ.

— Г. Фруадво, сказалъ онъ ему: — я считалъ васъ до-сихъ-поръ патріотомъ.

— Я никогда не переставалъ быть имъ, холодно отвѣчалъ адвокатъ: — но не въ томъ дѣло теперь. Это глупое возмущеніе устроено вами, и вы его зачинщикъ; въ этомъ нѣтъ никакого сомнѣнія; слѣдовательно, вы должны ожидать приглашенія въ судъ…

— Жду, мрачно перебилъ его Туссенъ-Жиль: — долгъ всякаго гражданина страдать за отчизну!

— Мы здѣсь не въ вашемъ клубѣ, а потому оставьте эти пустыя фразы, Хотите ли вы послѣдовать доброму совѣту? Попросите добрыхъ людей, оставшихся съ вами, уйдти отсюда и пойдемте со мною въ замокъ.

— Въ замокъ? Зачѣмъ?

— Чтобъ просить у маркиза и г. Бобилье извиненія въ происшедшемъ. Можетъ-быть, не отлагая этого…

— Извиненія! Я лучше отрублю себѣ голову!

— Такъ ждите донесенія мирпаго судьи.

— Пусть онъ пишетъ донесенія и доносы сколько ему вздумается… И смѣюсь надъ ними, какъ надъ его желтымъ парикомъ… Я не такой трусъ, какъ Лавердёнъ или Готро… я французъ и шатожиронскій гражданинъ… Если со мной затѣютъ процессъ, я употреблю на него три тысячи франковъ, и больше, если нужно… но ужь никому не удастся похвастать тѣмъ, что Туссенъ-Жиль кланялся кому-нибудь!

Внезапный крикъ прервалъ слова капитана; онъ оглянулся и сталъ какъ громомъ пораженный, при видѣ древа свободы, охваченнаго пламенемъ. Когда бунтовщики ворвались на дворъ, пламя, истреблявшее остатки тріумфальной арки, мало-по-малу добралось и до завѣтнаго тополя, сухое дерево котораго вспыхнуло такъ быстро и внезапно, что Пикарде, все еще несходившій съ верхушки, обжогся прежде, нежели кто-нибудь замѣтилъ, что дерево горѣло. Онъ первый закричалъ, и крикъ его повторился на разные голоса всѣми людьми, возвращавшимися въ это время къ насыпи.

— Г. Фруадво, сказалъ Туссенъ-Жиль съ дерзостію: — я ухожу не изъ трусости, а потому, что долгъ зоветъ меня.

И не медля ни минуты, капитанъ побѣжалъ со двора, крича громовымъ голосомъ:

— За трубой, товарищи! за пожарной трубой! Спасемте древо свободы!

XVI.
Окончаніе грозы.

Всѣ присутствовавшіе, и пожарные и непожарные, бросились наперерывъ другъ передъ другомъ по слѣдамъ капитана къ навѣсу, примыкавшему къ дому мэра; нѣкоторые изъ нихъ тотчасъ же вышли оттуда, таща за собою пожарную трубу, которую бѣгомъ довезли до насыпи; другіе же между-тѣмъ схватили ведра и черпали ими воду изъ колодезя возлѣ дома мэра: вскорѣ составилась цѣпь.

Быстры были мѣры, принятыя противъ пожара, но успѣхи пламени были быстрѣе. Вскорѣ Пикарде не могъ вытерпѣть. Гонимый пламенемъ, кузнецъ влѣзъ какъ кошка на самую крайнюю вершину тополя, которая значительно погнулась отъ тяжести его тѣла; но это было весьма-неудовлетворительное убѣжище, потомучто, по мѣрѣ того, какъ онъ подымался, подымалось и пламя, а чтобъ подняться еще выше, нужны были крылья. Три средства представлялись Пикарде, но всѣ они были сопряжены съ одинакою опасностью. Соскочить внизъ — значило почти навѣрное сломить себѣ шею. Спуститься внизъ по стволу? — но прежде, нежели онъ достигнетъ земли, онъ будетъ изжаренъ. Ждать помощи? — но поспѣетъ ли она во-время, потому-что пламя быстро обхватывало дерево.

Человѣкъ наиболѣе-неустрашимый задумался бы въ подобномъ положеніи; и точно, Пикарде, не смотря на свое природное мужество, колебался; но увидѣвъ, что пламя внезапно обхватило находившійся подъ нимъ флагъ, онъ понялъ, что малѣйшее замедленіе влекло за собою смертельную опасность. Онъ смѣло рѣшился. Въ нѣсколько секундъ съ быстротою молніи или паденія аэролита, Пикарде спустился внизъ по стволу тополя.

Въ то самое время, какъ кузнецъ, ослѣпленный и задушенный дымомъ, съ волосами, горѣвшими какъ хвостъ кометы, окровавленными руками, съ сожженнымъ во многихъ мѣстахъ платьемъ, валялся по землѣ, ревя отъ боли, — струя воды, пущенная изъ пожарной трубы и направленная Туссеномъ-жилемъ, облила его съ головы до ногъ и спасла такимъ-образомъ часть его волосъ отъ совершеннаго ержженія.

— Мы потушили Пикарде, закричалъ капитанъ: — такъ спасемъ теперь древо свободы; живо! ровнѣе и смѣлѣе!

Съ этими словами, Туссенъ-Жиль паправилъ на тополь подвижную кишку, управленіе которой взялъ на себя, а помощники его принялись ревностно качать воду; но прежде, нежели малѣйшая струйка воды достигла своего назначенія, работники увидѣли съ изумленіенъ, смѣшаннымъ со страхомъ, что труба выскочила у нихъ изъ рукъ и повалилась на бокъ, проливъ на ногу тушителей всю содержавшуюся въ ней воду.

Всѣ взоры съ изумленіемъ обратились на неожиданно-появившагося г. де-Водре, своимъ геркулесовскимъ кулакомъ исполнившаго этотъ подвигъ.

Сельскій дворянинъ былъ, по-видимому, совершенно спокоенъ; но лицо его было красно и покрыто потомъ, изъ чего можно было заключить, что онъ шелъ очень-скоро.

Въ нѣсколькихъ шагахъ за нимъ стоялъ неподвижно, въ военной вьнгяжкѣ, вѣрный Рабюссонъ; въ одной рукѣ онъ сжимая, дубину, болѣе похожую на палицу, нежели на трость, а другою велъ на сворѣ Султана, чудовищную сторожевую собаку барона.

Наступило глубокое молчаніе; наконецъ Туесёнъ-Жиль заговорилъ.

— Что это значить? спросилъ онъ голосомъ, дрожавшимъ отъ гнѣва.

— Кажется, не трудно понять, что это значитъ, холодно отвѣчалъ г. де-Водре.

— Зачѣмъ опрокинули вы нашу трубу?

— Чтобъ вы перестали качать.

— А зачѣмъ?

— Затѣмъ, что не зажигателямъ тушить огонь. Вы любовались, какъ горѣли эти деревянные столбы, а я хочу полюбоваться, какъ горитъ тополь.

— Поднимите трубу! закричалъ капитанъ своимъ товарищамъ повелительнымъ голосомъ; — посмотримъ, осмѣлится ли кто-нибудь еще разъ опрокинуть ее.

— Посмотримъ, осмѣлится ли кто-нибудь поднять трубу, когда я опрокинулъ ее! отвѣчалъ баронъ, спокойно скрестивъ свои мускулистыя руки на широкой груди.

Раздался продолжительный ропотъ; но никто изъ присутствующихъ не тронулся.

— Подлецы! вскричалъ Туссенъ-Жиль, бросивъ на своихъ пріятелей яростный взглядъ: — вы струсили одного!

— По-первыхъ, ихъ двое, сказалъ одному изъ своихъ сосѣдей осторожный Лавердёнъ: — и эти двое стоютъ десятерыхъ, не упоминая уже о чудовищной собакѣ, которая, говорятъ, однимъ разомъ душитъ волка.

— Г. Туссенъ-Жиль, сказалъ баронъ съ насмѣшливой улыбкой: — знаете ли, что остается дѣлать начальнику, приказаній котораго не исполняютъ?

— И не прошу у васъ совѣтовъ! грубо вскричалъ капитанъ.

— Онъ долженъ самъ взяться за дѣло, продолжалъ г. де-Водре такъ же спокойно.

— Я такъ и сдѣлаю, сказалъ Туссенъ-Жиль, и скорыми шагами пошелъ къ трубѣ.

Въ то самое время, когда трактирщикъ наклонился къ трубѣ, баронъ схватилъ его за воротникъ и заставилъ подняться.

— Г. Туссенъ-Жиль, сказалъ онъ ему тогда: — выслушайте меня: вы страшный забіяка; васъ надобно хорошенько проучить, и я беру это на себя.

— Проучить меня! вскричалъ капитанъ, стараясь высвободиться изъ мощныхъ рукъ, его схватившихъ; но онъ бился такъ же тщетно, какъ бьется заяцъ въ когтяхъ орла.

— Капитана душатъ! защитимъ капитана! вскричали многіе изъ зрителей; но этими восклицаніями ограничилась вся помощь, ему оказанная; колоссальная наружность стараго военнаго, всѣмъ извѣстныя сила и мужество его устрашали самыхъ бойкихъ патріотовъ.

Одинъ Готро, храбрый и задорный по темпераменту, пошелъ на помощь къ своему другу; но въ то самое время, какъ онъ бросился на г. де-Водре, Рабюссонъ преградилъ ему дорогу.

— Одинъ противъ одного! сказалъ бывшій квартирмейстеръ: — если тебѣ хочется, чтобъ тебя поколотили, такъ попроси меня.

— У тебя дубина и собака, отвѣчалъ мясникъ: — у меня, кромѣ моихъ кулаковъ, ничего нѣтъ.

— Справедливо.

Съ великодушіемъ, почти-неосторожнымъ, Рабюссонъ сунулъ свою узловатую палку въ зубы собакѣ и сказалъ повелительно:

— Держи, Султанъ, и ни съ мѣста!

Потомъ выпрямился и, смѣло посмотрѣвъ на мясника, сказалъ:

— Хочешь теперь?

— Сейчасъ, отвѣчалъ Готро, становясь въ оборонительное положеніе съ видомъ опытнаго кулачнаго бойца.

Кругъ, образовавшійся около барона и капитана расширился, чтобъ дать мѣсто двумъ бойцамъ.

Послѣ нѣсколькихъ предварительныхъ эволюцій, Готро сталъ нападать.

— Не хочешь ли этого? сказалъ онъ, направивъ на своего противника ударъ, которымъ можно бы сразу убить теленка.

Рабюссонъ отразилъ ударъ лѣвой рукой и отвѣтилъ такимъ меткимъ и ловкимъ ударомъ, что мясникъ повалился навзничъ съ носомъ, разбитымъ до-крови.

Не смотря на то, что у Готро было много друзей между бунтовщиками и что въ эту минуту онъ нѣкоторымъ образомъ сражался за честь ихъ, — за паденіемъ его раздался громкій хохотъ, и взоры всѣхъ обратились съ почтительнымъ восторгомъ на побѣдителя; народное расположеніе всегда готово покинуть падающаго героя и обращается на торжествующаго.

Неожиданное приключеніе увеличило въ эту минуту суматоху шуми ой сцены.

Подстрекаемый криками толпы и борьбой, которой былъ свидѣтелемъ, Султанъ забылъ приказаніе своего хозяина, выпустилъ изъ зубовъ палку, отданную ему на сохраненіе, и безъ предварительнаго увѣдомленія, безъ лая, съ бѣшенствомъ кинулся на перваго, попавшагося ему въ лапы и зубы: жертвой его сдѣлался мелочной торговецъ Лавердёнъ.

Во всякомъ другомъ случаѣ, почтенный вице-президентъ шатожиронскаго клуба былъ бы совершенно-неспособенъ бороться съ собакой, величиною съ льва и почти такой же сильной; но въ настоящую минуту, пораженный ужасомъ отъ внезапнаго нападенія, онъ даже не старался защититься, и вскорѣ, блѣдный какъ смерть и почти-задушенный, онъ занялъ на землѣ мѣсто возлѣ своего пріятеля Готро, который, оглушенный сильнымъ ударомъ и паденіемъ, не думалъ еще вставать.

Между-тѣмъ, г. де-Водре дѣлалъ слѣдующія наставленія капитану Туссену-Жилю, тщетно старавшемуся высвободиться изъ рукѣ его:

— Я давно знаю, какъ вы отзываетесь обо мнѣ и о моемъ племянникѣ, г. трактирщикъ, и до-сихъ-поръ презиралъ ваши слова; но теперь, не довольствуясь лаемъ, вы вздумали кусаться; вотъ этого я вамъ ужь не позволю. Запомните же хорошенько, что я вамъ скажу: сегодня прощаю я вамъ, но впередъ не начинайте, если не хотите разстаться съ вашими усами и ушами.

Сказавъ эти слова, г. де-Водре такъ сильно тряхнулъ Туссена-Жиля, что тотъ потерялъ равновѣсіе и повалился на земь возлѣ Готро и Лавердёна.

Изъ пяти главныхъ клубистовъ, трое рядкомъ лежали на землѣ; четвертому, опаленному какъ курица, которую хотятъ жарить, было не до драки; наконецъ, писарь Вермо, дополнявшій этотъ политическій квинтетъ, давно уже оставилъ поле битвы.

Увидѣвъ пораженіе своихъ начальниковъ, бунтовщики не только не вздумали мстить за нихъ, но стали смотрѣть другъ на друга съ видимымъ безпокойствомъ.

— Господа шатожиронскіе граждане! сказалъ г. де-Водре, окинувъ толпу взоромъ, исполненнымъ иронической и презрительной самоувѣренности: — благодарю васъ именемъ моего племянника за то, что вы сожгли это глупое дерево, стоявшее посреди дороги въ его замокъ; вы посадили его, — вамъ же принадлежала и честь его сожженія.

— Да мы не нарочно сожгли его, наивно замѣтилъ одинъ изъ присутствующихъ.

— Мы посадимъ другое, прибавилъ чей-то голосъ изъ послѣднихъ рядовъ.

— На этомъ же мѣстѣ? спросилъ баронъ.

— Да, на этомъ же мѣстѣ, отвѣчалъ тотъ же голосъ.

— Въ такомъ случаѣ прошу васъ пригласить меня на церемонію, возразилъ г. де-Водре съ неизмѣннымъ хладнокровіемъ: — многіе изъ васъ имѣютъ, какъ мнѣ кажется, весьма-невѣрныя понятія объ уваженіи чужой собственности; я берусь дополнить недостатокъ ихъ познаній въ этомъ отношеніи.

Въ это время тополь, пожранный пламенемъ до сердцевины, громко затрещалъ, покачнулся на испуганную толпу и вдругъ переломился въ самой серединъ; основаніе ствола осталось цѣло, между-тѣмъ, какъ верхняя горящая часть его упала на пепелище тріумфальной арки, какъ въ дуэли, послѣ рѣшительнаго удара, одинъ изъ противниковъ упадаетъ на умершаго уже врага своего.

Неожиданная катастрофа, жертвой котораго сдѣлалось древо свободы въ то самое время, какъ праздновали его возобновленіе, произвела на зрителей, большею частію людей суевѣрныхъ, не смотря на республиканскія мнѣнія, непріятное впечатлѣніе, выразившееся въ слѣдующихъ словахъ, произнесенныхъ вполголоса:

— Дурной признакъ! — Нѣкоторымъ прійдется плохо! — Я бы не желалъ быть на мѣстѣ Туссена-Жиля! — Вы увидите., что все это кончится плохо! — Съ меня будетъ! — И съ меня! — Я не хочу попасться въ донесеніе мирнаго судьи. — И я не хочу! — Послушайте, лучше разойдтись по домамъ. — Справедливо, пойдемте! — Давно бы намъ слѣдовало уйдти. — И приходить-то сюда не слѣдовало.

Подобныя этимъ слова доказывали, что шатожиронское возмущеніе значительно смягчило умы.

Туссенъ-Жиль, Готро и Лавердёнъ встали, но ни одинъ изъ нихъ не былъ намѣренъ требовать удовлетворенія. Мясникъ утиралъ окровавленнымъ бумажнымъ платкомъ окровавленное лицо и, казалось, считалъ языкомъ сколько у него осталось зубовъ; мелочной торговецъ, блѣдный какъ сало его свѣчей, дрожащею рукою ощупывалъ шею, какъ-бы желая удостовѣриться, не проткнули ли когти грознаго Султана его галстуха; капитанъ грызъ усы, не смѣя явственнѣе выразить своего бѣшенства.

Осмотрѣвшись твердымъ и спокойнымъ взглядомъ, невстрѣтившимъ ни одного дерзкаго, грубаго лица, г. де-Водре тихо пошелъ къ замку, сопровождаемый Рабюссономъ, поднявшимъ свою палицу и готовымъ употребить ее въ дѣло, въ случаѣ надобности, и грознымъ Султаномъ, котораго налившіеся кровію глаза грозно взирали на поспѣшно-разступавшіяся группы, какъ-бы ища другаго мелочнаго торговца, котораго можно бы подушить.

У воротъ рѣшотки, баронъ встрѣтилъ Фруадво, сохранившаго во всю эту сцену совершенную нейтральность.

— Г-нъ адвокатъ, сказалъ онъ ему, скрывъ улыбку, вызванную воспоминаніями о вчерашнемъ днѣ: — я видѣлъ издали, какъ вы уговаривали этихъ буяновъ разойдтись; отъ имени племянника благодарю васъ за это.

Не смотря на свою ревность, Жоржъ Фруадво съ восторгомъ смотрѣлъ на спокойствіе, съ которымъ сельскій дворянинъ унялъ начальниковъ возмущенія.

— Ваше вмѣшательство, баронъ, отвѣчалъ онъ: — было гораздо-дѣйствительнѣе моего; я нахожу, что теперь болѣе нежели когда-либо можно примѣнить стихъ Цицерона: Cedat arrius toga.

— Намъ необходимо нужно переговорить, сказалъ г. де-Водре, перемѣнивъ тонъ: — но теперь мнѣ надобно видѣться съ племянникомъ. Если вамъ угодно, мы переговоримъ завтра.

— Я весь къ вашимъ услугамъ, возразилъ Жоржъ.

Баронъ распростился съ молодымъ адвокатомъ, отвѣсивъ ему благосклонный и вмѣстѣ насмѣшливый поклонъ и, обратившись къ бывшему лѣсничему, сказалъ:

— Останься здѣсь съ Султаномъ.

— Слушаю, полковникъ, отвѣчалъ Рабюссонъ, притянувъ къ себѣ собаку.

— Не отходи отъ рѣшотки, пока я не смѣню тебя.

— Слушаю, полковникъ.

— Эти разбойники разбили замокъ, по ты съ Султаномъ надежнѣе всѣхъ замковъ.

— Будьте увѣрены, полковникъ, никто не войдетъ.

— А если кто-нибудь захочетъ войдти насильно…

— Такъ познакомится съ моей дубинкой и съ зубами Султана, не говоря уже о томъ, что у меня въ карманѣ пара маленькихъ крикуновъ, которымъ ни одинъ изъ этихъ негодяевъ не осмѣлится взглянуть въ глаза.

— Пистолетовъ не тронь! сказалъ баронъ серьёзно: — если кто-нибудь захочетъ насильно ворваться во дворъ, поподчуй его дубинкой; большаго наказанія эти негодяи не стоютъ.

— Слушаю, полковникъ: — вы смѣло можете идти на лѣво-кругомъ, какъ говорятъ пѣхотинцы.

Г. де-Водре посмотрѣлъ назадъ и увидѣлъ, что нельзя было предположить новаго нападенія на замокъ; огонь начиналъ угасать, только дерево свободы пылало еще какъ гигантскій факелъ, и бунтовщики, видимо усмиренные, расходились въ разныя стороны; многіе изъ нихъ давно уже убрались.

Рабюссонъ подошелъ къ костру и взявъ изъ него уголь такъ же спокойно, какъ-будто-бы пальцы его были желѣзныя щипцы, закурилъ трубку; потомъ, прислонившись къ рѣшоткѣ и приказавъ грозному Султану улечься у его ногъ, спокойно смотрѣлъ на непріятеля.

Г. де-Водре медленно и задумчиво перешелъ черезъ дворъ; въ то самое время, когда онъ ступилъ на первую ступень крыльца, дверь изъ сѣней отворилась, и маркизъ де-Шатожиронъ поспѣшно вышелъ къ нему на встрѣчу.

Будучи цѣлые два года разлучены недоразумѣніями, разстроивающими иногда наиболѣе-согласныя семейства, дядя и племянникъ нѣсколько секундъ смотрѣли другъ на друга въ нерѣшимости; потомъ, будучи оба увлечены непреодолимымъ ощущеніемъ, бросились другъ другу въ объятія.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.

I.
Бумажникъ.

Не видавшись другъ съ другомъ цѣлые два года, баронъ де-Водре и маркизъ де-Шатожиронъ ощущали почти въ равной степени потребность переговорить безъ свидѣтелей и объясниться окончательно на-счетъ непріятностей, которыя разъединили ихъ.

Въ замкѣ все было спокойно, и возмущеніе достигло того періода, когда благоразуміе требуетъ оставить бунтовщиковъ въ покоѣ, давъ имъ разойдтись добровольно, безъ понужденія. Впрочемъ, Ираклій принялъ энергическія мѣры, чтобъ въ случаѣ опасности отразить новое нападеніе; по его приказанію, большая часть нѣсколько-успокоенныхъ и вооруженныхъ съ головы до ногъ слугъ помѣстилась въ сѣняхъ — главномъ пунктѣ, откуда легко было отразить бунтовщиковъ, еслибъ имъ вздумалось вторично напасть на замокъ.

Успокоенный съ этой стороны, маркизъ повелъ г-на де-Водре къ себѣ въ кабинетъ.

— Любезный дядюшка, сказалъ онъ, пожимая ему руку съ почтительною любовью: — позвольте мнѣ еще разъ поблагодарить васъ; вы не повѣрите, какъ я вамъ признателенъ за вашъ поступокъ. Я давно уже желаю сдѣлаться для васъ тѣмъ же, чѣмъ былъ прежде. А жена моя! Какъ она будетъ счастлива вашимъ посѣщеніемъ!

Баронъ, лицо котораго сдѣлалось опять серьёзнымъ, взялъ кресло и сдѣлалъ знакъ племяннику, чтобъ онъ сѣлъ.

— Слушай, сказалъ онъ ему: — сейчасъ съ своей террассы я увидѣлъ, что здѣсь происходило; дерзость негодяевъ, намѣревавшихся, кажется, осадить твой замокъ, взволновала въ моихъ жилахъ старую шатожиронскую кровь, и я пришелъ…

— Одни? прервалъ его Иракліи: — какъ я узнаю васъ въ этомъ смѣломъ поступкѣ!

— Маѣ стоило сказать одно слово — и всѣ жители Шатожиронъ-ле-Вьеля сошли бы внизъ, чтобъ унять твоихъ гражданъ; но мнѣ не хотѣлось усиливать ненависть, существующую уже между жителями двухъ селеній; итакъ, я не велѣлъ своимъ крестьянамъ трогаться; впрочемъ, я и не нуждался въ ихъ помощи.

— Кажется, съ вами былъ вашъ охотникъ?

— О! у Рабюссона свои права; я не смѣлъ приказать ему остаться дома, тѣмъ болѣе, что онъ бы меня и не послушался.

— Онъ усердный малой.

— У него золотое сердце и желѣзная рука. Какъ можно! Пустилъ бы онъ своего полковника одного на непріятеля! Да онъ скорѣе бросился бы съ одной изъ нашихъ скалъ головою внизъ… Итакъ, я пришелъ и, увидѣвъ тебя, по первому, невольному влеченію протянулъ тебѣ руку…

— И вы раскаяваетесь въ этомъ? съ боязнію спросилъ маркизъ.

— Не говорю этого. Первое влеченіе всегда самое лучшее, и я нимало не раскаиваюсь, что послѣдовалъ ему; но не думай, чтобъ я уже забылъ, что имѣю много причинъ быть тобой недовольнымъ. Чтобъ наше примиреніе было совершенно, ты долженъ объяснить мнѣ свое поведеніе и оправдаться, если можешь.

Шатожиронъ слегка улыбнулся, какъ-будто-бы ожидалъ этихъ словъ.

— Оправдаться? сказалъ онъ: — развѣ меня обвиняютъ?

— Да.

— Кто?

— Твои поступки.

— Я готовъ подвергнуть ихъ вашему суду, и не смотря на строгость, выражающуюся на лицѣ вашемъ, не хочу другаго судьи, кромѣ васъ.

Г. де-Водре помолчалъ съ минуту и, казалось, колебался продолжать объясненіе, на которое самъ вызвалъ племянника.

— Спрашивайте, дядюшка, сказалъ Ираклій твердымъ голосомъ: — вы говорите, что меня обвиняютъ; мнѣ же кажется, что меня оклеветали.

— Оклеветали?

— Да, дядюшка; и такъ-какъ клевета дошла до васъ, такъ-какъ она обратилась преимущественно къ вамъ, такъ-какъ ей удалось поссорить насъ, то я нахожу нужнымъ вызвать ее на очную ставку съ истиной. Отвѣчайте: въ чемъ вы меня упрекаете?

— Въ трехъ поступкахъ, серьёзно отвѣчалъ старый дворянинъ: — въ обольщеніи, въ неравномъ бракѣ… третьяго не назову, потомучто онъ еще не свершился и, надѣюсь, никогда не свершится.

— Позвольте же мнѣ отвѣчать сперва на первое обвиненіе, сказалъ Шатожировъ, придавъ голосу своему выраженіе тонкой ироніи. — Я обольститель? Это нѣсколько возвышаетъ меня въ моихъ собственныхъ глазахъ, ибо до-сихъ-поръ мнѣ казалось, что въ романѣ, на который вы намекнули, я игралъ роль гораздо-менѣе лестную для моего самолюбія.

— Я говорю серьёзно; шутки твои неумѣстны.

— Я шучу на свой же счетъ; могу ли серьёзно опровергнуть обвиненіе въ обольщеніи и смиренно признаться, что имѣю право только на названіе обманутаго простяга?

— Повторяю: этотъ саркастическій тонъ чрезвычайно-неприличенъ, хотя онъ, можетъ-быть, и въ модѣ у подражателей Ловласа.

Шатожиронъ улыбался; но на этотъ разъ въ улыбкѣ его было столько же горечи, сколько и ироніи.

— Теперь, сказалъ онъ: — я не стану оспоривать справедливости прозвища; вѣрно то, что въ одномъ отношеніи я очень-похожъ на героя Ричардсона.

— Въ какомъ отношеніи?

— Конечно; вѣдь мамзель де-ла-Жентьеръ или, вѣрнѣе, г-жу Гранперренъ зовутъ Клариссой.

Баронъ насупилъ брови и устремилъ на племянника строгій взглядъ.

— Я самъ былъ молодъ; я самъ дурачился, какъ и другіе, сказалъ онъ: — больше даже, нежели другіе; у меня были любовницы, долги; словомъ, я не имѣю права проповѣдывать тебѣ чистую нравственность; но, по-крайней-мѣрѣ, не могу упрекнуть себя ни въ чьемъ несчастіи; вотъ почему и не могу понять теперь твоей ироніи; вотъ почему насмѣшливая небрежность, съ которою ты сейчасъ произнесъ имя женщины, тобою погубленной, кажется мнѣ жестокою и недостойною благороднаго, честнаго человѣка.

— Стало-быть, г-жа Гранперренъ обвиняетъ меня въ томъ, что я погубилъ ее?

— Осмѣлишься ли ты сказать, что это неправда?

— Да, дядюшка, осмѣлюсь; и если позволите мнѣ изложить подробно факты, противъ точности которыхъ значительно погрѣшили…

— Вотъ факты, съ сердцемъ перебилъ его г. де-Водре: — ты обольстилъ и покинулъ молодую, невинную дѣвушку; факты эти очень-обыкновенны и вседневны; но чужою виною ты не оправдаешь своей вины. Не-уже-ли мало на свѣтѣ женщинъ, надъ которыми ты могъ испытать свое искусство въ обольщеніи? Не-уже-ли не могъ ты уважить этой дѣвушки, дочери моего лучшаго друга, что ты очень-хорошо зналъ? И, однакожь, ничто не удержало тебя, ни почтенное имя фамиліи, находившейся съ нами въ родствѣ, ни увѣренность въ томъ, что ты огорчишь меня, ни трауръ по отцѣ, который она еще не сняла, ни мысль о слезахъ, на которыя ты обрекъ ее; ты обольстилъ, быть-можетъ, даже не любя ея…

— Не любя! вскричалъ Ираклій съ такимъ глубокимъ чувствомъ, что г. де-Водре внезапно убѣдился въ несправедливости своего послѣдняго обвиненія.

— Зачѣмъ же ты покинулъ ее, если любилъ? спросилъ онъ.

— Зачѣмъ? Лучше не спрашивайте, дядюшка!

— Конечно; на что мнѣ твои признанія? Я знаю, ты съумѣешь оправдаться и въ томъ, что обманулъ, и въ томъ, что покинулъ ее! Она была прекрасна и бѣдна.

— Итакъ, вы приписываете мой поступокъ низкимъ, корыстолюбивымъ видамъ?

— Какая же другая причина могла заставить тебя…

— Повторяю вамъ, дядюшка, не спрашивайте!

— Я и безъ всякихъ разспросовъ угадываю, что происходитъ въ твоемъ сердцѣ. Еслибъ мамзель де-ла-Жентьеръ была богата, ты вѣрно не отказалъ бы ей въ чести сдѣлаться твоею женой; но у нея не было никакого состоянія…

— Хоть бы у нея были всѣ сокровища міра, энергически перебилъ его Ираклій: — я и тогда бы не женился на ней!

— Не-уже-ли ты принадлежишь къ числу тѣхъ людей, сказалъ г. де-Водре съ презрительной улыбкой: — которые изъ суровой нравственности сваливаютъ на бѣдную женщину всю тяжесть проступка, виновникомъ котораго они сами?

— Еслибъ я считалъ себя обязаннымъ поправить свой проступокъ, будьте увѣрены, ничто въ мірѣ не помѣшало бы мнѣ исполнить это; но если я не принадлежу къ числу людей суровой нравственности, о которыхъ вы упоминаете, то не принадлежу и къ тѣмъ простякамъ, которые принимаютъ на себя отвѣтственность за чужіе грѣхи.

— Что это значитъ?

— Выслушайте меня, дядюшка, отвѣчалъ маркизъ твердымъ голосомъ. — Бываютъ такіе щекотливые случаи, когда первый долгъ благороднаго человѣка молчать, хотя бы это вело къ дурному истолкованію его поступковъ; въ-продолженіе двухъ лѣтъ, я повиновался этому долгу, молчалъ; и не смотря на то, что молчаніе мое было причиной ложныхъ и оскорбительныхъ предположеній на мои счетъ, я промолчалъ бы и сегодня, еслибъ говорилъ не съ вами; но я столько же дорожу вашимъ мнѣніемъ, сколько презираю мнѣніе свѣта. Ваше уваженіе мнѣ такъ дорого, что я не могу добровольно отъ него отказаться; а не лишусь ли я навсегда вашего уваженія, если, послѣ теперешняго нашего разговора, въ умѣ вашемъ останется малѣйшее сомнѣніе на счетъ того, что я имѣлъ полное право поступить такъ, какъ поступилъ? Въ-слѣдствіе обвиненія, которое мнѣ больно, грустно опровергать, но противъ котораго не могу болѣе молчать, вы сомнѣваетесь въ моемъ безкорыстіи, благородствѣ, — словомъ, въ моей чести! Итакъ, я открою все, если меня къ тому вынудили.

— Говори; я буду радъ, если ты хоть сколько-нибудь смягчишь свой проступокъ.

— Я не смягчу, а опровергну его и надѣюсь вполнѣ оправдаться.

— Не думаю; но говори.

— Я вижу, что г-жа Гранперренъ призналась вамъ…

— Я самъ догадался прежде ея признанія; но по дружбѣ, связывавшей меня съ ея отцомъ и которую питаю къ ней самой съ самаго дѣтства ея, я заслужилъ довѣренность г-жи Гранперренъ, и, въ одну изъ тѣхъ минутъ, когда страдающее сердце ищетъ повѣреннаго, она открыла мнѣ все.

— Нѣтъ, не все…

— Разумѣется, не все, возразилъ сельскій дворянинъ съ невольной улыбкой: — есть вещи, о которыхъ она не могла не умолчать; вѣдь я мужчина, а она женщина!

— Вы не такъ поняли меня, дядюшка.

— Такъ объяснись.

— Г-жа Гранперренъ не могла сказать вамъ всего, потому-что сама не все знаетъ.

— Какъ! она сама не все знаетъ!

— Нѣтъ; еслибъ она знала, что ея неосторожныя обвиненія заставятъ меня открыть вамъ, то не избрала бы васъ въ свои повѣренные.

— Чѣмъ же я хуже другаго?

— Ни васъ, ни кого другаго. Она продолжала бы страдать и плакать на-единѣ, еслибъ можно было предположить, что она точно страдала и плакала.

— Ираклій, сказалъ баронъ нетерпѣливо: — не думаешь ли ты оправдаться своими холодными сарказмами? Если ты хочешь, чтобъ я выслушалъ тебя, такъ не мѣшкай; говори.

— Извольте, я объяснюсь, потому-что вы того требуете. Четыре года назадъ, во время вашего путешествія на Востокъ, я увидѣлъ мадмуазель де-ла-Жентьеръ въ первый разъ. Медленная болѣзнь, сведшая отца моего въ могилу, заставила меня пріѣхать въ Шатожиронъ; мы вели здѣсь грустную, уединенную жизнь. Отецъ мой не могъ утѣшиться въ томъ, что іюльская революція лишила его пэрства, которое онъ намѣревался передать мнѣ; я самъ, по вашему примѣру, отказался отъ должности аудитора въ государственномъ совѣтѣ и не безъ сожалѣнія представлялъ себѣ предстоящую мнѣ жалкую будущность; мнѣ казалось, что я осужденъ провесть остатокъ дней своихъ въ уединенномъ уголкѣ Шароле, между-тѣмъ, какъ прежде, казалось, судьба назначила мнѣ роль на политической сценѣ и долю въ парижскихъ удовольствіяхъ. Мечтая о фракѣ пэра Франціи, я возненавидѣлъ куртку сельскаго дворянина.

— Напрасно, сказалъ г. де-Водре: — это весьма-удобный костюмъ въ физическомъ и весьма-здоровый въ нравственномъ отвоівеніи; съ-тѣхъ-поръ, какъ я рѣшительно облекся въ него, не жалѣю болѣе своего мундира; еслибъ братъ мой поступилъ также благоразумно, и вмѣсто того, чтобъ мучить себя безплодными сожалѣніями, сдѣлался бъ философически пэромъ-хлѣбопашцемъ, какъ я сдѣлался солдатомъ-хлѣбопашцемъ, то онъ выздоровѣлъ бы и тѣлесно и душевно, и жилъ бы, можетъ-быть, еще до-сихъ-поръ!

— У отца моего не было ни вашей покорности судьбѣ, ни вашей энергіи и, признаюсь, я самъ лишенъ этихъ двухъ качествъ… Итакъ, я велъ чрезвычайно-однообразную жизнь; единственнымъ развлеченіемъ моимъ была охота, потому-что болѣзнь отца и, особенно, мизантропія, измѣнившая его природную доброту, лишили насъ послѣднихъ средствъ развлеченія, которыя могло доставить намъ общество нѣкоторыхъ сосѣднихъ семействъ. Въ такомъ положеніи находился я, когда мадмуазель де-ла-Жентьеръ и тётушка ея, проживавшія въ Парижѣ нѣсколько лѣтъ, пріѣхали сюда и поселились въ своемъ загородномъ домѣ, въ четверти льё отсюда.

— Лучше было бъ, еслибъ она никогда не пріѣзжала сюда!

— Да, именно, лучше!

— Продолжай.

— Въ блистательнѣйшихъ парижскихъ салонахъ, посреди прелестнѣйшихъ и наряднѣйшихъ женщинъ, я отличилъ бы мадмуазель де-ла-Жентьеръ; вы сами знаете, что она не можетъ остаться незамѣченною; представьте же себѣ, какъ глубоко было впечатлѣніе, произведенное ею на меня въ трамблэской пустынѣ, гдѣ я встрѣтился съ нею въ первый разъ! При видѣ очаровательницы, прелестное лицо которой было омрачено таинственною задумчивостью, скука, овладѣвшая мною, внезапно разсѣялась, воздухъ показался мнѣ болѣе-свѣжимъ, горизонтъ расширился, уединеніе…

— Короче, ты влюбился, прервалъ его г. де-Водре, чтобъ остановить исчисленіе поэтическихъ фигуръ, внушаемыхъ племяннику его силою воспоминаній.

— Да, влюбился, съ жаромъ отвѣчалъ Ираклій: — пламенно, искренно, безумно влюбился! Вотъ почему я такъ разгорячился, когда вы сейчасъ обвинили меня въ томъ, будто-бы я холодно обдумалъ, по примѣру Ловласа, подлое обольщеніе! Дк, конечно, обольщеніе было; только я первый подвергся ему.

— Хорошо; я вѣрю, что ты любилъ ее; зачѣмъ же ты не женился?

— Это было мое пламеннѣйшее желаніе, но батюшка никогда бы не согласился. Ему казалось, что только богатый бракъ можетъ вознаградить меня за потерю пэрства; въ послѣдніе дни жизни своей, онъ только и мечталъ о томъ, какъ бы женить меня на мадмуазель де-Моранжъ.

— То-есть, на двух-стахъ тысячахъ ливрахъ годоваго дохода; я согласенъ, что бѣдная Кларисса должна была уступить такой богатой наслѣдницѣ. Но вѣдь отецъ твой умеръ три года назадъ, а ты уѣхалъ изъ Шатожирона годомъ позже; стало-быть, ты прожилъ здѣсь цѣлый годъ на свободѣ; никто уже не могъ запретить тебѣ поступать, какъ велитъ сердце; ты такъ твердо рѣшился тогда жениться на Клариссѣ, что, когда я вернулся изъ путешествія, ты сообщилъ мнѣ о своемъ намѣреніи, и я вполнѣ одобрилъ его, ибо мнѣ пріятно было назвать племянницей дочь стараго моего друга де-ла-Жентьера. Какая же внезапная и до-сихъ-поръ необъясненная еще причина могла заставить тебя измѣнить своему обѣщанію и покинуть благородную, благовоспитанную дѣвицу съ жестокою и неприличною грубостью, которой устыдился бы простой писецъ въ разрывѣ эфемерной связи съ послѣднею изъ гризетокъ?

— Писецъ! повторилъ маркизъ, сардонически сжавъ губы: — какъ кстати случай внушилъ вамъ это сравненіе!

— Кстати?

— Вы сами отвѣтили на свой вопросъ.

— Я тебя не понимаю.

— Вы спрашиваете о причинѣ внезапнаго и, по вашему мнѣнію, грубаго и жестокаго разрыва; къ величайшему своему униженію и стыду, я долженъ признаться, что этой причиной былъ — писецъ!

Съ этими словами, произнесенными съ принужденной насмѣшливостью, не совсѣмъ скрывавшей досаду, Ираклій всталъ и отворилъ бюро, стоявшее противъ камина; выдвинувъ одинъ изъ ящиковъ, онъ пожалъ секретную пружину и изъ-подъ двойнаго дна вынулъ бумажникъ, на который сталъ смотрѣть нѣсколько мгновеній молча.

Движеніемъ, въ которомъ проявлялась осторожность отставнаго военнаго, привыкнувшаго по обязанности принимать свои мѣры противу внезапнаго, неожиданнаго нападенія, г. де-Водре всталъ и заперъ двери въ кабинетъ на задвижки.

— Тутъ ея письма? сказалъ онъ потомъ вполголоса и приблизившись къ своему племяннику.

— Письма, локонъ волосъ и портретъ; словомъ все, что она мнѣ подарила.

— Какъ! ты ничего не сжегъ?

— Правда, давно бы слѣдовало сжечь ихъ.

— Разумѣется; женатый человѣкъ, сохраняющій залогъ прежней любви, разомъ оскорбляетъ двухъ женщинъ.

— И между этими двумя женщинами есть одна, которую неблагородно было бы оскорбить, потому-что она любитъ меня и не обманула меня: итакъ, я не правъ; но что же прикажете дѣлать? продолжалъ Шатожоронъ съ выраженіемъ грустной ироніи: — не смотря на свое желѣзное сердце и утонченное злодѣйство Ловласъ не могъ еще рѣшиться на эту жертву.

— Однакожь, онъ должецъ будетъ рѣшиться на нее сегодня же, сказалъ баронъ твердымъ голосомъ: — отдай мнѣ этотъ бумажникъ.

— Стало-быть, г-жа Гранперренъ поручила вамъ вытребовать его у меня? отвѣчалъ Ираклій, устремивъ на дядю проницательный взглядъ.

— Да.

— И это единственная причина вашего посѣщенія?

— Одна изъ причинъ, но не единственная.

Маркизъ задумчиво опустилъ голову.

— Кажется, я все понимаю теперь, сказалъ онъ послѣ минутнаго молчанія съ ѣдкой ироніей: — въ замужствѣ своемъ, г-жа Гранперренъ пріобрѣла опытность и осторожность, и мысль о томъ, что у меня остались ея портретъ и около тридцати писемъ, причиняетъ ей одно изъ тѣхъ безпокойствъ, которымъ опытныя женщины уже не подвергаются.

— Развѣ прежній поступокъ не даетъ ей права всего отъ тебя бояться?

— Чего же она можетъ бояться? вспыльчиво вскричалъ Шатожиронъ: — что я поступлю, какъ подлецъ и негодяй? что я употреблю во зло, по недостойному, низкому чувству мести, залогъ, ввѣренный нѣкогда моей любви и чести? Этого ли она боится?

— Она знаетъ, что ты ея больше не любишь, и довѣренность ея…

— Положимъ такъ! любовь моя прошла по ея же винѣ… замѣтьте это, дядюшка! Но честь осталась при мнѣ; кажется, этого довольно для нея.

— Я ей то же говорилъ.

— И она вамъ не повѣрила?

— Недовѣрчивость въ обманутой женщинѣ очень-понятна.

— Она не повѣрила вамъ, когда вы увѣряли ее въ моей чести! Впрочемъ, чему тутъ удивляться!.. Вѣдь я самъ не повѣрилъ бы вамъ, еслибъ вы стали говорить мнѣ о ея добродѣтели…

— Ираклій!..

— Итакъ, вотъ твоя развязка, поэтическая и непорочная страсть! продолжалъ Шатожиронъ съ горькимъ смѣхомъ: — вотъ грустно-пошлый камень, о который разбилось столько мечтаній, столько надеждъ, столько клятвъ! Недовѣрчивость, ненависть, презрѣніе… потому-что я сужу о томъ, что она чувствуетъ ко мнѣ, по чувстваніямъ, которыя мнѣ сама внушаетъ, и чтобъ читать въ ея сердцѣ, мнѣ стоитъ только заглянуть въ свое собственное. Прежде мы называли это симпатіей, сочувствіемъ; какъ теперь назвать это взаимное отвращеніе? Конечно, любовь прелестный цвѣтокъ, запахъ его чрезвычайно пріятенъ, но вырвите его, и вы увидите, какъ отвратительны его корни!

— Я вырывалъ нѣсколько такихъ цвѣтковъ въ своей жизни, добродушно сказалъ г. де-Водре: — но никогда не замѣчалъ отвратительныхъ корней, о которыхъ говоришь ты. Я не только не ненавидѣлъ женщины за то, что переставалъ быть ея любовникомъ, но всегда старался остаться ея другомъ.

— Стало-быть, вы никогда не любили.

— Какъ! я никогда не любилъ отъ-того, что никогда не ненавидѣлъ? Что ты за вздоръ мелешь?… Впрочемъ, мнѣ некогда оспоривать твои парадоксы. Письма и портретъ не могутъ болѣе оставаться въ твоихъ рукахъ; ты долженъ отдать ихъ мнѣ.

Шатожиронъ раскрылъ бумажникъ, вынулъ изъ него одно письмо, лежавшее отдѣльно отъ другихъ, опять закрылъ его и молча вручилъ дядѣ.

— Зачѣмъ ты вынулъ это письмо? спросилъ послѣдній: — развѣ оно не отъ Клариссы?

— Отъ нея; она писала его, отвѣчалъ Ираклій глухимъ голосомъ.

— Такъ отдай мнѣ его; я обѣщалъ ей доставить всѣ письма до одного.

— Это письмо не принадлежитъ къ числу тѣхъ, которыя вы обѣщались доставить.

— Однакожь, ты самъ говоришь, что оно отъ Клариссы?

— Да; но адресовано не ко мнѣ.

— Тѣмъ болѣе ты долженъ отдать его.

— Это было бы слишкомъ-жестокое мщеніе.

— Мщеніе?

— Вы сейчасъ сами увидите.

Баронъ посмотрѣлъ на бумажникъ, врученный ему племянникомъ.

— Ты клянешься, сказалъ онъ, что всѣ письма ея къ тебѣ здѣсь?

— Всѣ безъ исключенія; даю вамъ честное слово.

Г. де-Водре взялъ съ бюро листъ бумаги и, завернувъ въ него бумажникъ, зажегъ свѣчу.

— Гдѣ твоя печать? спросилъ онъ тогда маркиза.

— Я узнаю вашу рыцарскую деликатность; но она напрасна; я не могу исполнить вашего желанія, не оскорбивъ васъ.

— Пустяки! Не въ твоей довѣренности ко мнѣ дѣло…

— А, понимаю! вы не ожидаете, можетъ-быть, такой же довѣренности отъ особы, ко горой взялись доставить этотъ бумажникъ?

— Всѣ женщины любопытны и никакъ не могутъ повѣрить, чтобъ у насъ, мужчинъ, не было этого маленькаго недостатка. Если я подамъ Клариссѣ поводъ думать, что читалъ эти письма, то она будетъ краснѣть встрѣчаясь со мною; вотъ чему я не хочу подвергать ее, потому-что люблю ее.

Не возражая ни слова, маркизъ запечаталъ пакетъ.

— Теперь, сказалъ г. де-Водре, спрятавъ бумажникъ въ карманъ: — поговоримъ о письмѣ, которое ты оставляешь у себя; если я не ошибаюсь, такъ это-то письмо и имѣло сильное вліяніе на твое поведеніе.

— Прочитавъ его въ первый разъ, я чуть не застрѣлился; но теперь я благословляю это письмо: оно избавило меня отъ неисправимаго несчастія.

— Какого несчастія?

— Сдѣлаться мужемъ этой женщины.

— Ираклій, эти выраженія…

— Выслушайте до конца, дядюшка; и когда узнаете все, будьте судьею между ею и мною.

II.
Объясненіе.

— Нѣсколько мѣсяцевъ прошло послѣ смерти моего отца, продолжалъ маркизъ де-Шатожиронъ. — Я могъ, какъ вы сказали, вполнѣ располагать собою и тѣмъ тверже рѣшился жениться на Клариссѣ де-ла-Жентьеръ, что по возвращеніи своемъ вы вполнѣ одобрили мое намѣреніе. Одно изъ тѣхъ пошлыхъ, ничтожныхъ обстоятельствъ, которыя играютъ иногда важную роль въ драмѣ семейной жизни, а именно отсылка горничной, внезапно измѣнило мое намѣреніе, мою будущность, жизнь мою. Однажды я получилъ это письмо въ запечатанномъ пакетѣ; грубый комментарій, которымъ объяснялись темныя для меня мѣста этого письма, былъ къ нему приложенъ. Это былъ гнусный поступокъ; подлое и отвратительное мщеніе прогнанной служанки; но вы знаете, дядюшка, какъ бы ни былъ грязенъ камень, но, будучи брошенъ въ васъ, онъ можетъ больно ушибить; итакъ, я былъ пораженъ въ самое сердце, и въ первое время одна жажда мщенія спасла меня отъ самоубійства.

— Что же было въ этомъ письмѣ? спросилъ г. де-Водре, невольно закусивъ губы.

— Нѣжныя увѣренія въ любви, подобныя тѣмъ, отъ которыхъ я такъ часто приходилъ въ восторгъ; но въ этомъ письмѣ она расточала ихъ не мнѣ.

— Измѣнила?

— Не въ настоящемъ, а въ прошедшемъ; а какое искренно-любящее сердце не ревнуетъ прошедшему?

— Стало-быть, Кларисса…

— Любила другаго, не смотря на всѣ ея клятвы, что никого не любила прежде меня.

— Увѣренъ ли ты въ томъ, что говоришь?

— Я отдалъ бы половину жизни, еслибъ это была неправда; но могъ ли я сомнѣваться, имѣя въ рукахъ неопровержимыя доказательства?

— А знаешь ли ты… того… перваго?

— Только по имени, по тривіальному имени; онъ былъ писарь… кажется, у нотаріуса; словомъ, у меня былъ самый гнусный и низкій соперникъ, какого только можетъ имѣть благородный человѣкъ.

— О, женщины! проворчалъ г. де-Водре, съ неудовольствіемъ покачавъ головой: — ни Эврипидъ, ни Аріостъ, ни Шекспиръ, ни Мольеръ не высказали еще всего, что о нихъ сказать можно. Этотъ писецъ жилъ въ Шатожиронѣ? продолжалъ онъ, внезапно измѣнипъ голосъ.

— Нѣтъ. Романъ, котораго я былъ только недостойнымъ продолжателемъ, начался еще въ то время, когда мамзель де-ла-Жентьеръ жила съ своей тётушкой въ Парижѣ. Теперь, дядюшка, поставьте себя на моемъ мѣстѣ. Могъ ли я еще считать себя обязаннымъ женщинѣ, которой малѣйшіе поступки имѣли цѣлію доказать мнѣ, что я былъ первый мужчина, котораго она любила, женщинѣ, все поведеніе которой со мною могло быть выражено однимъ словомъ; «обманъ»?

— Ты судишъ о ней слишкомъ-строго; но, признаюсь, я на твоемъ мѣстѣ счелъ бы себя совершенно-свободнымъ?

— Дурно ли я поступилъ, что уѣхалъ?

— Не могу сказать, чтобъ ты поступилъ дурно. Лану, въ Исправленной Кокеткѣ, подаетъ очень-хорошій совѣтъ на счетъ того, какъ должно поступать въ подобныхъ случаяхъ:

Le bruit est pour le fat, la plainte est pour le sot;

L’honnête homme trompé s'éloigne et ne dit mot.

— Я такъ и поступилъ: удалился, не говоря ни слова. Еслибъ я послѣдовалъ первому внушенію своего негодованія, то оставилъ бы ей на прощаньи это письмо; но честь и, быть-можетъ, не совсѣмъ еще угаснувшая любовь, заставили меня отказаться отъ этого мщенія.

— И прекрасно! заставлять краснѣть женщину, которую мы нѣкогда любили, жалкое и недостойное благороднаго человѣка мщеніе.

— Однакожь, молчаніе мое подало поводъ къ оскорбительнымъ предположеніямъ на счетъ моего поведенія; почти цѣлые два года слылъ я въ вашихъ глазахъ бездушнымъ, безжалостнымъ обольстителемъ, а на мамзель де-ла-Жентьеръ вы смотрѣли какъ на невинную жертву подлаго, низкаго, корыстолюбиваго разсчета…

— Оставимъ это, перебилъ его г. де-Водре: — я принимаю твое оправданіе… все остальное до тебя не касается.

— Остальное, повторилъ Ираклій съ сардонической усмѣшкой: — касается теперь до г. Гранперрена; если онъ доволенъ своей судьбой, въ чемъ я ни мало не сомнѣваюсь, потому-что жена его очаровательна, то никто, а я менѣе всякаго другаго, не смѣетъ сказать ни слова!..

— Бѣдный Грапперренъ! сказалъ баронъ съ выраженіемъ состраданія, опровергаемымъ едва замѣтною улыбкою: — на шестомъ десяткѣ онъ взялъ на себя тяжкую работу: жена его молода, прекрасна, умна, пламенна… Бѣдный Гранперренъ! но, ты правду сказалъ, это его дѣло.

Свѣча, которую зажегъ г. де-Водре, чтобъ запечатать пакетъ, все еще горѣла; маркизъ поднесъ къ ней письмо, которое онъ сохранилъ до-сихъ-сихъ единственно для того, чтобъ извиниться передъ своимъ дядей.

— Постой! сказалъ сельскій дворянинъ, схвативъ руку его: — это письмо должно быть сожжено, по напередъ я желаю знать имя того, къ кому оно адресовано.

— Зачѣмъ? спросилъ Шатожиронъ съ изумленіемъ.

— Вотъ зачѣмъ. Пускай у Клариссы былъ передъ замужствомъ любовникъ; пускай у нея ихъ было два; это, какъ мы сейчасъ говорили, дѣло бѣднаго Грапперрена и ни на волосъ не уменьшаетъ дружбы моей къ ней. Чортъ возьми! Мы слишкомъ-строги къ бѣднымъ женщинамъ, которымъ природа дала сердце почувствительнѣе нашего! Что касается до меня, я первый готовъ оправдать, или по-крайней-мирѣ извинить ихъ, если причиной проступка не развращенное сердце, а пылкость характера. Итакъ, сегодня я люблю Клариссу столько же, сколько любилъ ее вчера; и я былъ бы искренно огорченъ, еслибъ прошедшее разстроило ея настоящее семейное спокойствіе и еслибъ доброе имя ея было замарано.

— Чего вамъ теперь опасаться? Всѣ слѣды нашей связи, клянусь вамъ еще разъ, въ вашихъ рукахъ! И, когда она сожжетъ ихъ…

— Ахъ, я говорю не о тебѣ; ты человѣкъ честный, благородный, — я никогда не сомнѣвался въ этомъ; но не всѣ такъ благородны. Я говорю о первомъ.

— О первомъ? повторилъ Ираклій съ легкой гримасой.

— Да, о первомъ.

— Кто знаетъ, былъ ли онъ первый, отвѣчалъ бывшій любовникъ Клариссы съ горькой усмѣшкой разочарованія.

— Не въ первенствѣ его дѣло, возразилъ снисходительный старикъ: — я опасаюсь только, чтобъ этому молодцу не вздумалось нарушить, покоя Клариссы, если случай сведетъ ихъ; вотъ почему мнѣ хочется знать имя его, чтобъ, въ случаѣ нужды, я могъ стать между ею и имъ.

— Посредникомъ? спросилъ маркизъ съ прежней сардонической усмѣшкой.

— Исправителемъ, еслибъ ему вздумалось сдѣлать какую-нибудь дерзость. Развѣ на этомъ письмѣ нѣтъ адреса?

— Есть, отвѣчалъ Ираклій, подавая дядѣ конвертъ, на которомъ печать сохранилась почти въ цѣлости.

— Такъ; это точно гербъ де-ла-Жентьера, сказалъ баронъ, разсматривая печать: — какъ она неосторожна! Можно ли запечатывать своею печатью подобныя письма! Но я не вижу почтовой печати.

— Я думаю, что честная горничная, приславшая мнѣ это письмо, не отправила его на почту, а оставила у себя, чтобъ въ случаѣ надобности воспользоваться имъ какъ орудіемъ мести.

— Посмотримъ адресъ, продолжалъ г. де-Водре, перевернувъ конвертъ: — господину Адріену Пишо… Имя, въ-самомъ-дѣлѣ, неблагозвучное; нумеръ 18-й, въ Улицѣ-Комартенъ… Постой, постой!.. нумеръ 18-й?.. въ Улицѣ-Комартенъ?.. Ты, кажется, говорилъ мнѣ, что этотъ господинъ Пишо былъ писцомъ у нотаріуса или стряпчаго?

— Именно, у нотаріуса или стряпчаго.

— Такъ и есть; подъ нумеромъ 18-мъ, въ Улицѣ-Комартенъ жилъ нѣсколько лѣтъ назадъ, и, вѣроятно, еще теперь живетъ стряпчій Югнёнъ, хлопотавшій по нашимъ дѣламъ во время нашего процесса съ герцогомъ де-Шеризакомъ; вѣроятно, этотъ мосьё Пишо служилъ у этого стряпчаго и даже, можетъ-быть, жилъ въ одномъ съ нимъ домѣ.

— Точно.

— Ты почему знаешь?

— Два года назадъ, мнѣ пришла эта же самая мысль и, пріѣхавъ въ Парижъ, я тотчасъ же принялся отъискивать этого Пишо.

— Не-уже-ли! зачѣмъ же?

— Я былъ еще такъ безразсуденъ, что хотѣлъ заставить его драться со мною, хоть бы мнѣ пришлось для этого прибить его по щекамъ въ самой конторъ стряпчаго.

— Если, ты самъ сознаешься въ безразсудствѣ своего намѣренія, то я считаю излишнимъ журить тебя за него. Нашелъ ли ты писаря?

— Нѣтъ. Два года уже какъ онъ оставилъ контору г. Югнёна, и никто изъ товарищей его не зналъ, куда онъ дѣвался.

— Однакожь, какъ отзывались объ немъ…

— Самымъ невыгоднымъ для него образомъ. Онъ былъ игрокъ, развратникъ, фанфаронъ, негодяй, — даже болѣе нежели негодяй, если вѣрить слухамъ, добродушно распускаемымъ о немъ товарищами.

— Что жь это за слухи?

— Меня увѣряли, что онъ былъ со стыдомъ выгнанъ изъ конторы Югнёна, и чуть не вмѣшалась въ это дѣло полиція. Разсказывали о весьма-важномъ преступленіи; говорили, что онъ получилъ порядочную сумму денегъ отъ какого-то Дюфильи за то, что обѣщалъ доставить ему важные документы, находившіеся въ конторѣ стряпчаго и утрата которыхъ могла дать этому Дюфильи выиграть значительный процессъ; словомъ, эта продѣлка довела бы почтеннаго мосьё Пишо прямо до исправительной полиціи, еслибъ хозяинъ не послалъ его, какъ говорится, къ чорту! Вотъ человѣкъ, которому прежде меня принадлежало сердце Клариссы де-ла-Жентьеръ, и вы, дядюшка, не хотите понять, отъ-чего я ее теперь ненавижу столько же, какъ прежде любилъ!

— Конечно, самолюбіе твое было оскорблена; я это понимаю; а по настоящему ты все-таки не правъ!

— Не правъ?

— Разумѣется; въ подобныхъ случаяхъ обижаться долженъ не преемникъ, а предшественникъ. Что бы ты, на-примѣръ, сказалъ, еслибъ тебѣ предпочли юнаго аптекарскаго ученика, какъ это случилось однажды со мною? Но оставимъ это. Я запомню имя Пишо, который, судя по тому, что ты мнѣ разсказалъ, долженъ быть порядочный негодяй; и если ему когда-нибудь вздумается сблизиться съ Клариссой, я берусь спровадить его. А теперь сожги письмо.

Маркизъ молча повиновался.

— Теперь, продолжалъ г. де-Водре серьёзно: — все должно быть кончено между ею и тобою, — какъ ненависть, такъ и любовь. Если ты встрѣтишься съ нею, чего избѣгнуть почти-невозможно, то будь съ нею вѣжливъ, почтителенъ; мужъ, какъ водится, ничего не знаетъ; слѣдственно, уважь его невѣдѣніе.

— Будьте спокойны; я знаю, какъ должно уважать слѣпыхъ мужей и навѣрное не открою ему глазъ. Кстати! если рѣчь зашла объ уваженіяхъ, такъ нѣтъ ли еще кого-нибудь, кого я долженъ уважать?

— Прежде всего и всѣхъ ты долженъ уважать свою жену. Очень можетъ быть, что по невинной довѣрчивости своей души и вопреки вашему маленькому соперничеству, бѣдный Гранперренъ первый захочетъ сблизиться съ тобою; старайся уклоняться отъ его вѣжливостей. Говорятъ, ему ужасно хочется быть приглашеннымъ къ тебѣ: уклонись безъ грубости отъ связи, могущей имѣть пагубныя послѣдствія. Намъ иногда кажется, что старая любовь совершенно угасла въ нашемъ сердцѣ; вдругъ малѣйшій вѣтерокъ снова раздуваетъ ее, и тогда какъ-разъ обожжешься! Предупреждаю тебя: Кларисса прелестнѣе, очаровательнѣе прежняго, и хоть ты женатъ…

— Успокойтесь, дядюшка: — опасность, которой вы страшитесь, для меня не существуетъ. Я влюбленъ въ свою жену.

— Ты влюбленъ въ свою жену, это очень-хорошо; но Кларисса, сколько мнѣ извѣстно, весьма-умѣренно обожаетъ своего мужа и, совѣтуя тебѣ уклоняться отъ сближенія съ Гранперреномъ, я въ-особенности имѣю въ виду ея спокойствіе.

— Будьте увѣрены, дядюшка, я въ точности исполню ваши желанія; я такъ счастливъ, что снова пріобрѣлъ вашу дружбу, что для сохраненія ея готовъ на всякую жертву, а это даже и не жертва.

— Полагаюсь на твое обѣщаніе. И такъ, первый пунктъ конченъ. Приступимъ ко второму.

— Вы намѣрены говорить о моемъ неравномъ бракѣ? сказалъ Ираклій съ ироническимъ удареніемъ на послѣднемъ словѣ.

— Ужь не хочешь ли ты увѣрить меня, что женился на дѣвушкѣ изъ рода Монморанси или Роанъ?

— Ни мало; жена моя происходитъ не отъ древней дворянской фамиліи…

— И не отъ новой. Я знаю, что это не порокъ, но…

— Увѣряю васъ, дядюшка, что васъ обманули.

— Чѣмъ?

— Бонвало древняя фамилія арматоровъ, а вы знаете, что встарину морская торговля…

— Давала дворянство? Полно вздоръ молоть!

— Однакожь указы нашихъ королей…

— Не толкуй мнѣ объ арматорахъ и указахъ: какъ-будто я не знаю отца твоей жены, Лорана Бонвало, очень-почтеннаго виноторговца въ Бордо.

— Очень можетъ быть, что г. де-Бонвало продавалъ свое вино, сказалъ маркизъ, слегка покраснѣвъ: — но позвольте вамъ замѣтить, что и вы продаете свое вино.

— Да, только тутъ есть небольшая разница, отвѣчалъ г. де-Водре съ насмѣшливымъ хладнокровіемъ: — я точно продаю свое вино, между-тѣмъ, какъ мосьё Бонвало, къ имени котораго ты напрасно прибавляешь дворянскую частицу де, продавалъ чужое. Впрочемъ, дѣло сдѣлано; не стоитъ и говорить объ немъ.

— Такъ мой бракъ очень огорчилъ васъ?

— Признаюсь; хоть я и не слишкомъ горжусь нашимъ дворянствомъ, но мнѣ бы пріятнѣе было, еслибъ ты женился на дѣвушкѣ дворянскаго происхожденія, еслибъ даже приданое ея было и поскромнѣе.

— Какъ! вы можете думать, что я женился по корыстолюбивому разсчету?

— Какая же другая причина, кромѣ приманки большаго приданаго, могла заставить тебя обонвалониться?

— Я уже сказалъ вамъ, отвѣчалъ Ираклій, стараясь скрыть свою досаду: — что люблю свою жену.

— Изъ одной пламенной страсти ты прямо вдался въ другую! Какой Амилькаръ!

— Не сравнивайте двухъ вещей, неимѣющихъ ни малѣйшаго сходства. Лихорадочная страсть, которую внушала мнѣ мамзель де-ла-Жентьеръ, не имѣетъ ничего общаго съ нѣжностью, уваженіемъ, любовію, которую я питаю къ женѣ своей. Ея приданое… ахъ, дядюшка! какъ могли вы произнести это слово?

— Ну, полно, не сердись; я не хотѣлъ тебя обидѣть.

— Когда вы познакомитесь съ нею, тогда вы поймете мой выборъ; вы увидите, могло ли богатство ея побудить меня предложить ей руку.

— Я самъ очень желаю, чтобъ ты доказалъ мнѣ мою неправость, а въ ожиданіи этого, извиняюсь во мнѣніи, тебя обидѣвшемъ. И такъ, я мирюсь съ твоимъ мѣщанскимъ бракомъ только потому, что ты женился по склонности. Право, потомки твои, если у тебя будутъ сыновья, не будутъ уже приняты ни въ Мальту, ни въ Сен-Жоржъ, но въ наше время равенства это еще не большая бѣда, и легко можно утѣшиться. Если жена твоя оправдаетъ своими качествами твою къ ней привязанность, то даю тебѣ слово — она будетъ довольна мною.

— Она, вѣроятно, знаетъ, что вы здѣсь, сказалъ Шатожиронъ, тайную досаду котораго внезапно разсѣяли послѣднія слова дяди: — я увѣренъ, что она нетерпѣливо ждетъ васъ; не угодно ли вамъ пройдти къ ней?

— Сейчасъ, сейчасъ. Кончимъ твою исповѣдь, пока мы одни, чтобъ уже не возвращаться къ этому предмету и чтобъ я могъ дать полное и совершенное отпущеніе въ грѣхахъ твоихъ. Я говорилъ тебѣ о третьей причинѣ…

— Вѣроятно, о моемъ кандидатствѣ? сказалъ маркизъ, принужденно улыбаясь.

— Такъ это правда? вскричалъ г. де-Водре, лицо котораго внезапно омрачилось.

— Правда, дядюшка.

— Ты стараешься попасть въ генеральный совѣтъ?

— Признаюсь.

— И если старый шаролльскій депутатъ умретъ, что весьма-вѣроятно, то будешь искать его мѣста?

— Буду.

— Стало-быть, въ томъ и другомъ случаѣ, ты намѣренъ присягнуть правительству!?

— По неволѣ.

— По неволѣ! съ сердцемъ повторилъ баронъ: — а кто принуждаетъ тебя?

— Во-первыхъ, чувство, въ которомъ я могу признаться не краснѣя: честолюбіе.

— А объ обязанности ты забываешь?

— Я ничѣмъ не обязанъ старшей линіи.

— Да отецъ твой былъ обязанъ ей своимъ пэрствомъ; ты забылъ это? Въ 1830 году, у тебя были идеи болѣе-вѣрныя и болѣе-достойныя имени, которое ты носишь. Ты неколеблясь подалъ въ отставку. А теперь открыто измѣняешь своимъ правиламъ! Гдѣ же тутъ благородство? гдѣ уваженіе своей личности? гдѣ постоянство? гдѣ причина, гдѣ оправданіе подобнаго поведенія?

— Вы должны понимать, что я могъ бы дать вамъ множество отвѣтовъ на всѣ эти вопросы, потому-что не рѣшился же я на такой поступокъ, не обдумавъ его предварительно; но, кромѣ моего личнаго убѣжденія, кромѣ весьма-позволительнаго честолюбія, я имѣю другую причину: честное слово заставляетъ меня идти не останавливаясь по пути, на который я вступилъ съ недавняго времени.

— Честное слово? Данное кому, mordieu!

— Моей тещѣ, отвѣчалъ маркизъ съ нѣкоторымъ замѣшательствомъ.

— Твоей… тещѣ! повторилъ г. де-Водре съ изумленіемъ: — ты, кажется, шутишь?

— Нисколько.

— Да на кой чортъ твоя теша замѣшалась въ это дѣло?

— Я это вамъ сейчасъ объясню, отвѣчалъ Шатожиронъ, стараясь скрыть невольное замѣшательство: — надобно вамъ сказать, что хотя г-жа де-Бонвало женщина уже не молодая, но сохранила всѣ привычки молодости; она любитъ балы, удовольствія, почести…

— Почести! вдова виноторговца! сказалъ сельскій дворянинъ, пожавъ плечами.

— Словомъ, она вполнѣ осталась свѣтскою женщиною, продолжалъ Ираклій, притворившись, будто не слышалъ сатирической замѣтки дяди: — нѣкоторыя изъ ея прежнихъ подругъ, удостоившіяся входа въ Тюильрискій-Дворецъ послѣ іюльской революціи, столько наговорили ей о придворныхъ балахъ, что она теперь только о нихъ и мечтаетъ.

— Ну, пускай мечтаетъ.

— По несчастію, она не изъ тѣхъ женщинъ, которыя довольствуются мечтами: ей нужна дѣйствительность. Она согласилась отдать мнѣ свою дочь только съ тѣмъ непремѣннымъ условіемъ sine qua non, чтобъ я употребилъ всѣ усилія снова пріобрѣсти пэрство, котораго лишила меня революція; стало-быть, мнѣ необходимо сойдтись съ правительствомъ, и я начинаю съ присяги, ибо кто желаетъ достигнуть цѣли, тотъ не долженъ гнушаться…

— И ты согласился на это условіе.

— Я любилъ.

— Этимъ словомъ вы, господа, рѣшаете всѣ затруднительные вопросы! Я бы желалъ знать, не включили ли этого забавнаго условія въ твой свадебный контрактъ?

— Разумѣется, нѣтъ; но я тѣмъ не менѣе обязанъ исполнить его, ибо далъ г-жѣ де-Бонвало честное слово.

— А слово дворянина дѣйствительнѣе всякаго акта. Я понимаю уловку твоей почтенной теши: она надѣется, что, сдѣлавшись пэромъ или находясь на дорогѣ къ этому званію, ты представишься въ Тюильрискій-Дворецъ, двери котораго, впрочемъ, для Шатожирона никогда не закрыты, и что она проберется за тобою.

— Кажется, это ея желаніе.

— А знаетъ ли твоя жена объ этомъ?

— Разумѣется.

— И она одобряетъ намѣреніе своей матери?

— Напротивъ. Матильда столько же любитъ уединеніе, сколько мать ея привязана къ свѣтскимъ удовольствіямъ, и еще сегодня утромъ она говорила мнѣ, что желала бы навсегда поселиться въ Шатожиронѣ.

— Это располагаетъ меня въ ея пользу. Веди же меня къ ней.

— Дядюшка, сказалъ Ираклій съ нѣкоторымъ замѣшательствомъ: — я долженъ представить васъ и тещѣ.

— Представь.

— Я бы просилъ васъ… Ваши шутки иногда слишкомъ-откровенны… г-жа де-Бонвало имѣетъ свои недостатки… Но изъ уваженія къ женѣ моей…

— Хорошо! хорошо! перебилъ его баронъ: — мадамъ Бонвало съиграла съ тобой штуку, которой я не прощу ей и, клянусь честію, она заплатитъ мнѣ за нее.

Будучи вынужденъ удовольствоваться этимъ мало-успокоительнымъ отвѣтомъ, Шатожиронъ отворилъ дверь кабинета и, пройдя черезъ нѣсколько залъ, ввелъ дядю въ маленькую гостиную, гдѣ надѣялся встрѣтить маркизу.

III.
Представленія.

Г-жа де-Шатожиронъ была не одна въ гостиной, куда мужъ ея ввелъ г. де-Водре.

Томно лежа на кушеткѣ и держа въ одной рукъ флакончикъ съ спиртомъ, который часто подносила къ носу, какъ-бы желая предупредить вторичный обморокъ, г-жа Бонвало снисходительно внимала словамъ своего неизмѣннаго чичисбея.

Ланжеракъ, рѣшившись извлечь всевозможную пользу изъ своей царапины, обвязалъ себѣ щеку шелковымъ шейнымъ платкомъ, черный цвѣтъ котораго очень шелъ къ его бѣлокурымъ волосамъ. Благодаря этой хитрой уловкѣ, чувствительная вдова не могла взглянуть на него безъ нѣжнаго сочувствія и безпрестанно повторяла про себя:

— Защищая меня, онъ получилъ эту рану!

Оправившись совершенно послѣ несовсѣмъ-мужественныхъ ощущеній, испытанныхъ имъ за нѣсколько минутъ передъ тѣмъ, виконтъ храбрился, какъ Панюржъ послѣ грозы, и весьма-мило подшучивалъ надъ возмущеніемъ и различными лицами, принимавшими въ немъ участіе. Страшные усы капитана Туссена-Жиля, выдровая фуражка вице-президента Лавердёна, бѣгство барабанщика пожарной команды, и въ-особенности героическій парикъ стараго мирнаго судьи служили ему неистощимымъ источникомъ шутокъ, на которыя г-жа Бонвало, не смотря на свою слабость, отвѣчала по-временамъ томной улыбкой.

Въ углубленіи одного окна, совершенно-оправившійся и болѣе, прежняго живой, пылкій, проворный г. Бобилье прижалъ мэра Амудрю въ уголъ, въ полномъ смыслѣ этого слова. Одной рукой, юный старецъ схватилъ почтеннаго администратора за пуговицу. чтобъ отнять у него всякое средство къ бѣгству; другою размахивалъ съ жаромъ, сопровождая эту выразительную пантомиму выговоромъ, образчикъ котораго мы представимъ читателямъ.

— Ваше поведеніе, Амудрю, непростительно, говорилъ мирный судья тихимъ отъ гнѣва голосомъ: — въ смутное время мѣсто мэра на площади, а не въ подвалѣ.

— Да я жь вамъ говорю, г. Бобилье, отвѣчалъ Амудрю жалобно: — что ходилъ на каменоломню смотрѣть, въ какомъ положеніи работы; увидавъ пламя, поднимавшееся выше башенъ замка, я прибѣжалъ сюда со всѣхъ ногъ; но когда я поспѣлъ сюда, все уже кончилось.

— Сказки! Вы были дома. Выходя изъ церкви, я видѣлъ васъ у окна, а безпорядокъ начался въ это самое время. Вы не заслуживаете никакой пощады, говорю я вамъ, и въ своемъ донесеніи я долженъ буду прямо упомянуть о вашемъ преступномъ и малодушномъ бездѣйствіи. Что же касается до полученія на аренду земли маркиза, такъ и не думайте объ этомъ, или, по-крайней-мѣрѣ, не надѣйтесь на мою помощь.

Между-тѣмъ, какъ мирный судья съ негодованіемъ отдѣлывалъ такимъ образомъ безхарактернаго администратора, слушавшаго его повѣся носъ, пасторъ Доммартенъ, подсѣвъ къ г-жѣ де-Шатожиронъ, изъявлялъ свое сожалѣніе на-счетъ причиненнаго ей безпокойства.

Узнавъ о безпорядкахъ, происходившихъ передъ замкомъ, въ то самое время, когда собирался сѣсть за столъ, священникъ прежде всего пообѣдалъ; онъ рѣдко пренебрегалъ этою гигіеническою предосторожностью; а въ настоящемъ случаѣ, она имѣла совершенно-законную причину, ибо обѣдня продлилась, по случаю торжественной проповѣди, до двѣнадцати часовъ, и пасторъ до-тѣхъ-поръ ничего не ѣлъ.

Отъ-того ли, что, садясь за довольно-сытный и вкусный столъ, достопочтенный Доммартенъ ощущалъ восторгъ, замедляющій жеваніе, или отъ-того, что онъ былъ весьма-мало расположенъ компрометировать свой высокій санъ въ буйной толпѣ, — словомъ, по привычкѣ или по разсчету, г. Доммартенъ старался продлить свой обѣдъ до самаго прекращенія бунта; но лишь-только возмутители разсѣялись по разнымъ сторонамъ, лишь-только замолкли звуки патріотическихъ пѣсень, онъ вышелъ изъ дома, точно какъ радуга, рисующаяся на облакахъ послѣ грозы, и направилъ шаги къ замку, придумывая въ умѣ своемъ рѣчь, приспособленную къ обстоятельствамъ.

Выразивъ маркизѣ тягостное впечатлѣніе, глубокое огорченіе и сердечное соболѣзнованіе, причиненное ему безпорядочными сценами, происходившими на площади, пасторъ, обратившись къ самому-себѣ ораторскимъ оборотомъ, свойственнымъ проповѣдникамъ, сталъ спрашивать себя, какая могла быть причина этихъ отвратительныхъ сатурналій, — и надобно отдать ему справедливость: отвѣтъ немедленно послѣдовалъ за вопросомъ. Что другое могло довести часть шатожиронскихъ гражданъ до подобныхъ крайностей, какъ не философія, или, лучше сказать, философизмъ восьмнадцатаго столѣтія, развратившій Францію, поколебавшій основаніе наиболѣе-достойныхъ уваженія вѣрованій, истребившій всякую моральную идею и распространившій безвѣріе до послѣднихъ крестьянъ? Какой удобный случай отбросить въ головы Руссо и Вольтера камни, пущенные бунтовщиками въ окна замка! — и краснорѣчивый священникъ не упустилъ его; но мы должны прибавить, что онъ не забылъ приберечь самые тяжелые камни для университета, этого центра разврата, этой школы мерзостей, этого разсадника безбожниковъ!

Изъ вѣжливости г-жа де-Шатожиронъ притворялась внимательною къ словамъ молодого священника, но въ сущности была вдвойнѣ разсѣяна: во-первыхъ, маленькой Полиной, сидѣвшей у нея на колѣняхъ, во-вторыхъ, невольнымъ смущеніемъ при мысли о томъ, что она скоро увидится съ г-мъ де-Водре, дядей, съ которымъ давно желала познакомиться и о прибытіи котораго ее уже извѣстили.

При видѣ сельскаго дворянина, котораго Ираклій, отворивъ двери, пустилъ впередъ, въ залѣ произошло общее волненіе. Г. Бобилье отпустилъ пуговицу Амудрю и приблизился къ камину, между-тѣмъ, какъ мэръ, получившій такой строгій выговоръ, ускользнулъ въ углубленіе другаго окна, какъ-бы надѣясь защититься тамъ отъ новаго приступа. Вдова и виконтъ прекратили мѣну нѣжныхъ взглядовъ и съ любопытствомъ устремили взоры на вошедшаго. Пасторъ скоро всталъ, но не такъ скоро, какъ маркиза, которая, не дождавшись, чтобъ мужъ представилъ ей дядю, сама прямо пошла къ нему съ улыбкой на раскраснѣвшемся лицѣ и съ искреннею радостью въ глазахъ.

— Наконецъ-то! сказала она, протянувъ къ нему руку съ движеніемъ, котораго граціозная живость выражала истинное уваженіе.

Движеніе маркизы было такъ внезапно, такъ радушно и привѣтливо; она сама, съ малюткой на рукахъ и нѣжнымъ румянцемъ на щекахъ, была такъ хороша, что, вопреки своимъ предубѣжденіямъ, г. де-Водре ощутилъ пріятное изумленіе, выразительно отразившееся на мужественномъ лицѣ его. Около минуты онъ съ болѣе и болѣе одобрительнымъ вниманіемъ глядѣлъ на племянницу, которой до-сихъ-поръ не прощалъ пятна, сдѣланнаго мѣщанскимъ происхожденіемъ ея на родословномъ древѣ Шатожироновъ, и, наконецъ, поднесъ къ своимъ губамъ бѣлую, атласистую ручку молодой женщины.

— Такъ развѣ долженъ цаловать дядя? съ живостью сказала Матильда, отдернувъ руку и подставивъ свою свѣженькую щеку.

— И васъ не пугаетъ борода моя? спросилъ ее баронъ улыбаясь.

— Вѣдь и у Ираклія борода.

— Да, но у него она не жестка, и не сѣда; впрочемъ, дяди имѣютъ полное право быть стариками.

— Они имѣютъ также право цаловать своихъ племянницъ, но, кажется, не любятъ пользоваться этимъ правомъ.

Г. де-Водре взялъ въ обѣ руки голову маркизы и напечатлѣлъ на лбу ея звучный поцалуй.

— Теперь Полину, продолжала г-жа де-Шатожиронъ, представляя барону свою дочку.

— Ее зовутъ Полиной?

— Вѣдь васъ зовутъ Полемъ, отвѣчала Матильда съ граціозно-тонкой улыбкой: — хоть сердитесь, а дѣло сдѣлано; вы ея крестный отецъ.

Болѣе и болъе подчиняясь вліянію невиннаго кокетства, внушаемаго маркизѣ желаніемъ пріобрѣсть дружбу человѣка, котораго она заочно полюбила, баронъ поцаловалъ свою крестницу; но она приняла эту ласку не такъ, какъ бы желала мать ея; когда огромная борода, на которую Полина во все время смотрѣла съ изумленіемъ и страхомъ, коснулась нѣжнаго ея личика, она закричала такъ же громко и пронзительно, какъ наканунѣ, когда аккомпанировала кудахтанью Шатожиронскихъ пѣвицъ.

— Жена твоя твердо выучила свой урокъ, шопотомъ сказалъ баронъ племяннику, пока Матильда старалась унять дочь.

— Свой урокъ, дядюшка?

— Да; ты научилъ ее, какъ поступить, чтобъ сдѣлать ручнымъ шатожирон-ле-вьельскаго медвѣдя, и я долженъ признаться, она очень-мило исполнила свое дѣло.

— Нравится ли она вамъ?

— Еще бы! она не только хороша, даже прелестна.

— А главное, очень-добра; я увѣренъ, что вы полюбите ее.

— Parbleu! Она такъ меня опутала, что я и теперь уже люблю ее. Но ты забываешь представить меня своей тещѣ.

Маркизъ, нѣсколько обезпокоенный ироническимъ тономъ послѣднихъ словъ, взялъ дядю за руку и подвелъ его къ г-жѣ Бонвало, которая хотѣла приподняться, но тотчасъ же опять опустилась назадъ, какъ-будто такое усиліе было свыше силъ ея. Въ сущности вдова была совсѣмъ не такъ слаба, какъ казалась; но не забывъ, что баронъ отказался пріѣхать на свадьбу Ираклія, она сочла ненужнымъ измѣнять для него изъисканное положеніе, принятое ею на кушеткѣ и казавшееся ей исполненнымъ аристократической небрежности.

— Сударыня, сказалъ ей Шатожиронъ: — позвольте представить вамъ г. де-Водре, моего дядю, о которомъ я уже имѣлъ честь нѣсколько разъ говорить вамъ.

Баронъ низко поклонился, окинувъ напередъ проницательнымъ и свѣтлымъ взглядомъ кокетку на-возрастѣ; ни морщины, замазанныя бѣлилами, ни фальшивая коса, ни вставные зубы, ни странный нарядъ, — словомъ, ни одна изъ смѣшныхъ странностей ея не ускользнула отъ строгаго взора наблюдателя.

Г-жа Бонвало довольно-легко кивнула головой на почтительный, по-видимому, поклонъ сельскаго дворянина; потомъ, сжавъ губы аристократической, по ея мнѣнію, улыбкой, она произнесла медленно, протяжно и ударяя, для большей выразительности, на каждомъ словѣ, слѣдующій маленькій урокъ:

— Точно, маркизъ, въ-продолженіе восьмнадцати мѣсяцевъ вашей женитьбы, то-есть, во все то время, въ которое мы тщетно ожидали посѣщенія господина-барона, вы имѣли время нѣсколько разъ исчислить намъ всѣ достоинства вашего дядюшки.

Г. де-Водре быстро выпрямился и посмотрѣлъ на зачинщицу съ изумленіемъ, которое можно сравнить развѣ только съ удивленіемъ лисицы, на которую нападаетъ курица въ ту минуту, когда она сама готовится задавить ее.

— Сударыня, отвѣчалъ онъ, придавъ своему лицу приличное выраженіе: — косвенный, весьма-милый упрекъ, которымъ вы меня удостоили, пристыдилъ бы меня несказанно, еслибъ у меня не было отговорки.

— Отговорки!.. а! господинъ баронъ! возразила г-жа Бонвало, снова сжавъ губы и придавъ лицу своему величественное выраженіе.

— Да, сударыня, отговорки; и надѣюсь, вы пріймете ее. Благоволите сообразить, что бракъ моего племянника съ вашею дочерью былъ заключенъ въ Парижѣ, въ восьмидесяти льё отсюда; присутствіе бѣднаго сельскаго дворянина нимало не увеличило бы блеска этого брака; а, главное, отъ моего отсутствія могли пострадать дѣла мои; я владѣлецъ виноградниковъ, сударыня, то-есть, почти такой же виноторговецъ, какъ и вашъ покойрый супругъ; а вы, сударыня, по опыту должны знать, что въ подобной торговлѣ отсутствіе хозяина всегда вредитъ сбыту товара.

Между предметами, пользовавшимися привилегіей раздражать нервы г-жи Бонвало, — а число такихъ предметовъ было велико, — находился одинъ особенно для нея непріятный, именно: малѣйшій намекъ на ремесло ея покойнаго мужа; въ неудовольствіи, ощущаемомъ ею въ подобныхъ случаяхъ, было много неблагодарности, ибо пересылкой въ Америку и Англію произведеній бордоскихъ виноградниковъ покойникъ честнымъ образомъ нажилъ нѣсколько мильйоновъ, половина которыхъ, во время раздѣла послѣ его смерти, доставила уже зрѣлой вдовѣ его порядочное состояніе. Услышавъ, что баронъ назвалъ покойнаго г. Бонвало виноторговцемъ, лукаво придавъ и себѣ-самому это названіе, вдова забыла роль больной, слабонервной женщины и быстро вскочила, задыхаясь отъ досады; но пока она придумывала рѣзкій отвѣтъ, взоръ сельскаго дворянина опустился на нее съ такою гордою ироніею, что она смѣшалась, не нашлась что сказать и разсудила, что лучше всего опять упасть въ обморокъ.

— Боже мой, госпожѣ Бонвало дурно! вскричалъ съ притворнымъ участіемъ баронъ, нимало-необманутый уловкою вдовы: — всѣ эти спирты только раздражаютъ нервы; лучше всего прыснуть ей въ лицо водою.

Опасаясь за свои румяна и бѣлила, которымъ такъ измѣннически угрожалъ коварный совѣтъ человѣка, сдѣлавшагося съ этой минуты смертельнымъ врагомъ ея, г-жа Бонвало полураскрыла глаза и слабымъ голосомъ объявила, что ей легче, и что, стало-быть, средство, присовѣтанное барономъ, было ненужно.

Во время этой краткой сцены, маркиза смотрѣла на стараго дворянина краснорѣчивымъ, умоляющимъ взглядомъ, но онъ притворялся, будто не понимаетъ его. Шатожиронъ ощущалъ почти такое же непріятное впечатлѣніе, какъ и жена его, и потому старался перемѣнить разговоръ.

— Дядюшка, сказалъ онъ, коснувшись руки барона: — представленія наши еще не кончились.

Г. де-Водре оглянулся.

— Виконтъ де-Ланжеракъ, одинъ изъ лучшихъ друзей моихъ, продолжалъ Ираклій.

— Такой же Ланжеракъ, какъ и я, проворчалъ Бобилье сквозь зубы, однакожь такъ явственно, что баронъ, близь котораго онъ стоялъ, могъ слышать его слова.

Нѣсколько изумившись, г. де-Водре обратилъ взоръ на бѣлокураго молодаго человѣка, кланявшагося ему съ особенною вѣжливостью, и, вмѣсто того, чтобъ отвѣчать на его поклонъ, посмотрѣлъ на него такъ пристально, что Ланжеракъ, обидясь или смѣшавшись отъ этого упорнаго наблюденія, внезапно пересталъ кланяться.

— Государь мой, сказалъ ему баронъ, продолжая пристально на него смотрѣть: — лицо ваше мнѣ знакомо, но я тщетно стараюсь припомнить, гдѣ я васъ видѣлъ.

— И не удивительно, что вы его не узнаёте, сказалъ Ираклій: — благодаря любезлости господъ шатожиронскихъ патріотовъ, бѣдный Ланжеракъ не похожъ на самого-себя.

— Вы ранены? спросилъ старый дворянинъ.

— Бездѣлица, отвѣчалъ виконтъ небрежно: — въ меня попали камнемъ… порядочной, однакожь, величины.

— Ударъ камнемъ въ скулу не бездѣлица; не вышибли ли вамъ зубовъ?

— Кажется, нѣтъ, отвѣчалъ Ланжеракъ, улыбнувшись для того, чтобъ показать смотрѣвшей на него въ это время вдовѣ два ряда бѣлыхъ, неповрежденныхъ зубовъ.

— Позвольте, продолжалъ баронъ: — вы, можетъ-быть, гораздо-опаснѣе ранены, нежели сами полагаете. Я старый солдатъ и умѣю разбирать раны. Позвольте!

Не ожидая испрашиваемаго позволенія, г. де-Водре скоро и ловко снялъ повязку съ лица виконта.

— О, ничего! Кажется, рана не смертельна, сказалъ онъ, насмѣшливо улыбаясь при видѣ едва замѣтной царапины на щекѣ Ланжерака.

— Что этотъ долговязый жандармъ такъ пристально смотритъ на меня? спрашивалъ себя смутившійся виконтъ: — онъ какъ-будто-бы хочетъ описать мои примѣты.

Снявъ съ лица виконта повязку, баронъ точно имѣлъ цѣлію открыть лицо его, чтобъ лучше разсмотрѣть его самого, а не удостовѣриться въ большей или меньшей важности его раны.

— Да, я видѣлъ гдѣ-то это лицо, продолжалъ г. де-Водре про себя: — но когда? гдѣ? никакъ не могу вспомнить. Ничего, послѣ вспомню.

— Онъ увѣряетъ, что мое лицо ему знакомо, думалъ съ своей стороны виконтъ: — и я, чѣмъ больше гляжу на него, тѣмъ больше удостовѣряюсь, что вижу его сегодня не въ первый разъ.

Вдругъ Ланжеракъ покраснѣлъ до ушей: онъ вспомнилъ мѣсто, гдѣ, нѣсколько лѣтъ назадъ, встрѣчался съ г. де-Водре…

IV.
Злопамятство пастора.

Разговоръ сдѣлался общимъ, и весьма-понятно, что предметомъ его были бурныя сцены, происходившія за нѣсколько минутъ предъ тѣмъ.

— Вы очень испугались? спросилъ г. де-Водре племянницу.

— Сначала ужасно испугалась, отвѣчала улыбаясь маркиза: — но ко всему можно привыкнуть. Мало-по-малу я ободрилась и наконецъ дошла до такой смѣлости, что даже смотрѣла на возмущеніе, отъ котораго сперва бѣжала.

— Это было довольно-непріятное зрѣлище, сказалъ баронъ.

— Отвратительное, прибавилъ г. Бобилье.

— Но болѣе всего жалко-смѣшное, дополнилъ Шатожиронъ.

— Кромѣ костюмовъ, которые были гораздо-менѣе живописны, продолжала маркиза: — оно напомнило мнѣ сцену возмущенія въ «Фенеллѣ».

— Точно, было сходство, сказалъ г. де-Водре: — движеніе, крикъ, пламя; только наши шатожиронскіе лаззорони не прерывали своего шума, чтобъ прибѣгнуть съ молитвой къ святому Януарію.

— Они не только святому Януарію, да и Богу не молятся, съ досадою замѣтилъ пасторъ Доммартенъ.

— Какіе дикари! какіе каннибалы! вскричала г-жа Бонвало, всплеснувъ руками: — еслибъ я не была такъ разстроена этимъ происшествіемъ и могла перенести путешествіе, сейчасъ послала бы за почтовыми лошадьми.

— Какъ, сударыня! вскричалъ баронъ: — не-уже-ли вы уже хотите оставить насъ?

— Да, хочу, сухо отвѣчала вдова: — насъ здѣсь такъ приняли, что я сожалѣю о томъ, что пріѣхала сюда.

— Изъ окна, у котораго я стояла, спрятавшись однакожь за занавѣсъ, сказала г-жа де-Шатожиронъ, не обращая большаго вниманія на послѣднія слова матери: — я видѣла, любезный дядюшка, вашъ смѣлый поступокъ. Ты не видалъ, Ираклій, что сдѣлалъ дядюшка?

— Я приводилъ въ сѣняхъ свою армію въ порядокъ, сказалъ маркизъ смѣясь. — Что же онъ сдѣлалъ?

Г-жа де-Шатожиронъ весело разсказала, какъ скоро и рѣшительно баронъ усмирилъ начальниковъ бунта.

— Вы напрасно приписываете мнѣ всю честь побѣды, также весело отвѣчалъ г. де-Водре: — справедливость требуетъ упомянуть о моемъ охотникѣ и о моей собакѣ.

— Каковы бы ни были подвиги моего дяди и двухъ его помощниковъ, сказалъ Ираклій тѣмъ же шутливымъ тономъ: — но героемъ этого дня я не назову ни кого, кромѣ г. Бобилье!

— А, маркизъ! вскричалъ старикъ, поклонившись со скромностью.

— Тотъ, кто не былъ свидѣтелемъ этого подвига, не можетъ вообразить себѣ энергію, смѣлость, неустрашимость, оказанную нашимъ почтеннымъ мирнымъ судьею въ обстоятельствѣ, которое въ-самомъ-дѣлѣ могло сдѣлаться критическимъ; онъ одинъ выдержалъ первый натискъ безъ всякаго другаго оружія, кромѣ своего шарфа, и я бы желалъ, чтобъ вы слышали, какъ онъ произнесъ три провозглашенія! Никогда полководецъ, вызывающій своихъ солдатъ на штурмъ, не командовалъ болѣе-твердымъ и величественнымъ голосомъ.

— А, маркизъ! возразилъ старый чиновникъ съ изумленіемъ: — зачѣмъ, вмѣсто труса Туано, обратившагося въ постыдное бѣгство, не было за мною жандармскаго отряда! Негодяи недолго оскверняли бы дворъ вашъ своимъ присутствіемъ: я бы тотчасъ усмирилъ ихъ, и ни вамъ, ни г-ну барону не нужно было бы безпокоиться.

— Любезный Бобилье, сказалъ г. де-Водре: — я очень сожалѣю, что не пришелъ раньше. Маршалъ Вильяръ говаривалъ, что у него было одно пламенное желаніе, именно увидѣть великаго Конде съ мечомъ въ рукахъ; признаюсь, я самъ былъ бы чрезвычайно-радъ, еслибъ мнѣ удалось видѣть васъ въ шарфѣ.

— Къ-сожалѣнію, г-нъ баронъ, шарфъ мой, украшенный главными цвѣтами радуги, не предвѣщаетъ, подобно ей, возвращеніе хорошей погоды; онъ, напротивъ, предсказываетъ грозу… Дай Богъ, чтобъ мнѣ не пришлось опять надѣть его!

— Не-уже-ли вы думаете, что они начнутъ опять? спросилъ Шатожиронъ.

— Пускай начинаютъ, если хотятъ, но теперь я прійму свои мѣры. Лишь-только я пришелъ въ себя — къ стыду своему признаюсь, г-нъ баронъ, что я упалъ въ обморокъ точно женщина (это очень-глупо, но вѣдь на восьмомъ десяткѣ силы по неволѣ ослабѣютъ), — и такъ, лишь-только я пришелъ въ себя, какъ немедленно написалъ шарольскому королевскому прокурору просьбу выслать сюда немедленно рансенейскихъ жандармовъ; надѣюсь, что черезъ нѣсколько часовъ они будутъ здѣсь. Я осмѣлился распорядиться безъ васъ, маркизъ, пославъ съ письмомъ одного изъ вашихъ слугъ верхомъ, чтобъ онъ скорѣе поспѣлъ въ Шароль. И такъ, въ моемъ распоряженіи сегодня же будетъ военная сила, и если эти негодяи осмѣлятся еще тронуться, я буду имѣть удовольствіе взять и арестовать ихъ на дѣлѣ.

— Надѣюсь, вы не дойдете до этой крайности, сказала г-жа де-Шатожиронъ.

— Рано ли, поздно ли, маркиза, но они попадутся; сегодня же вечеромъ я сочиню и перепишу на-бѣло такое донесеніе, какого мнѣ не случалось еще писать во всю жизнь мою; и если бунтовщики не будутъ немедленно арестованы, такъ я подамъ въ отставку.

— Въ отставку, любезный мирный судья? сказалъ Ираклій.

— Да, маркизъ, въ отставку. Въ этомъ дѣлѣ меня тронули за живое: либо Туссенъ-Жиль и шайка его будутъ строго наказаны, либо я самъ откажусь отъ своей должности: — тутъ середины нѣтъ.

— Итакъ, вы думаете, спросилъ г. де-Водре: — что этотъ бунтъ затѣянъ клубомъ Туссенъ-Жиля?

— Можно ли сомнѣваться въ этомъ?

— Можно, отрывисто отвѣчалъ пасторъ Доммартенъ.

— Можно? повторилъ мирный судья, искоса посмотрѣвъ на молодаго священника.

— Да, можно.

— Я очень бы желалъ знать, государь мой, на чемъ вы основываете свое мнѣніе?

— Я не обязанъ отдавать вамъ отчета въ своихъ мнѣніяхъ; знайте только то, что я съ вами не согласенъ.

Замѣтивъ, что вчерашняя ссора между старымъ чиновникомъ и молодымъ священникомъ готова была снова возгорѣться, маркизъ счелъ за нужное вмѣшаться въ дѣло.

— Господа, сказалъ онъ: — все равно, Туссенъ-Жиль ли или кто другой былъ зачинщикомъ этого глупаго бунта; но неоспоримо, что въ мой домъ ворвалась шайка, въ которой были замѣчены многіе негодяи, находившіеся уже подъ судомъ; этого достаточно для опредѣленія намѣреній ихъ; неоспоримо еще, что толпа съ угрозами ворвалась насильственнымъ образомъ въ мое жилище, что она разбила замокъ у рѣшетки, разбила окна и сожгла арку, выстроенную на моей землѣ; наконецъ, что другъ мой Ланжеракъ и барабанщикъ пожарной команды ранены каменьями, и что г. Бобилье только какимъ-то чудомъ спасся отъ нихъ: вотъ факты. Начало и зачинщиковъ бунта мы узнаемъ изъ слѣдствія, ибо я совершенно согласенъ съ вами, любезный Бобилье, дѣло это надо подвергнуть слѣдствію.

— Непремѣнно надо, маркизъ. Если мы не подадимъ имъ примѣра строгости законовъ, то эти негодяи будутъ насмѣхаться надъ нами и при первомъ случаѣ пріймутся за то же. Нѣтъ пощады, нѣтъ снисхожденія подлымъ зажигателямъ! прибавилъ съ сердцемъ старый чиновникъ, который особенно не могъ забыть сожженія тріумфальной арки и истребленія удивительной картины, стоившей ему такого труда.

— Господинъ маркизъ въ правѣ требовать, чтобъ по этому дѣлу было наряжено слѣдствіе, сладкимъ голосомъ сказалъ пасторъ: — никто не желаетъ болѣе меня, чтобъ зачинщики безпорядка были строго наказаны.

— Зачинщики этого безпорядка, продолжалъ г. Бобилье рѣзкимъ голосомъ: — какъ я уже имѣлъ честь говорить вамъ, Туссенъ-Жиль и его пріятели. Вчера вечеромъ, въ гостинницѣ Коня-Патріота было совѣщаніе, во время котораго они, вѣроятно, условились насчетъ сегодняшней мерзкой исторіи!

— Было ли совѣщаніе? спросилъ пасторъ съ недовѣрчивой улыбкой.

— Разумѣется, было! Я не имѣю привычки говорить о томъ, чего не знаю достовѣрно! — Амудрю, продолжалъ мирный судья, обратившись къ мэру, почтительно сидѣвшему на краю стула, какъ можно подальше отъ хозяйки дома: — вѣдь вы сказали мнѣ, что вчера вечеромъ полевой стражъ, обходя дозоромъ, видѣлъ сквозь щели ставень гостинницы Коня-Патріота весь клубъ, разсуждавшій о чемъ-то съ большимъ жаромъ, какъ-будто бы о какомъ-нибудь важномъ обстоятельствѣ?

— Правда, господинъ мирный судья, отвѣчалъ нетвердымъ голосомъ Амудрю, послѣ этого слова впавшій въ прежнее почтительное молчаніе.

— Что же это доказываетъ? спросилъ молодой священникъ довольно-презрительно.

— Спросите лучше, насмѣшливо возразилъ г. Бобилье: — что доказываетъ присутствіе Туссена-Жиля и другихъ клубистовъ на площади во время безпорядка?

— Увѣрены ли вы въ томъ, что они были на площади?

— Увѣренъ ли! вскричалъ мирный судья, привскочивъ на своемъ стулъ: — я самъ говорилъ съ ними; я записалъ имена ихъ въ своемъ бумажникѣ; я собственноручно схватилъ за воротникъ Туссена-Жиля, а вы еще спрашиваете, увѣренъ ли я въ томъ, что они были на площади! Еслибъ вы, господинъ пасторъ, повинуясь своему долгу, вышли на площадь, такъ увидѣли бъ ихъ сами!

Нѣсколько-смущенный этимъ неожиданнымъ отвѣтомъ, пасторъ Доммартенъ захотѣлъ оправдаться, тѣмъ болѣе, что обвиненіе мирнаго судьи было довольно-ясно высказано.

— Я немедленно вышелъ на площадь, лишь-только узналъ о происходившихъ на ней безпорядкахъ, сказалъ пасторъ съ принужденнымъ достоинствомъ: — и искренно сожалѣю, что пришелъ не прежде, потому-что присутствіе мое не было бы совсѣмъ безполезно: можетъ-быть, мои христіанскія увѣщеванія подѣйствовали бы лучше неосторожныхъ возглашеній; можетъ-быть, услышавъ голосъ своего пастыря, заблудшіяся овцы спокойно воротились бы домой, между-тѣмъ, какъ ничто не могло столько ожесточить ихъ, какъ объявленіе, что будутъ приняты насильственныя мѣры, то-есть, что будетъ пролита ихъ кровь. Къ-несчастію, мнѣ дали знать слишкомъ-поздно, но надѣюсь, что г-нъ маркизъ и г-жа маркиза такъ убѣждены въ моей преданности, что не повѣрятъ коварнымъ намекамъ…

— Я не дѣлаю никакихъ намековъ, съ грубостію перебилъ его г. Бобилье: — я разсказываю факты. Признаюсь, ваше отсутствіе крайне меня удивило, потому-что вашъ домъ въ нѣсколькихъ шагахъ отъ замка, а безпорядки продолжались почти цѣлый часъ.

— Вы забываете, почтеннѣйшій г. Бобилье, что въ это время г. пасторъ всегда обѣдаетъ, сказалъ г. де-Водре, никогда не любившій молодаго священника за его лицемѣрное обращеніе и непрощавшій ему неблагодарнаго поступка съ семействомъ Гранперрена.

— А! г. баронъ! вскричалъ пасторъ, стараясь улыбнуться сквозь свою досаду: — подобная шутка… потому-что я принимаю это за шутку…

— И совсѣмъ не шучу, холодно возразилъ баронъ: — я увѣренъ, что вы обѣдали въ это время, и нахожу весьма-естественнымъ, что вамъ не угодно было побезпокоиться. Ни сколько не упрекаю васъ въ этомъ, но нахожу, что вы поступили согласно съ правиломъ вашего братства:

Обѣду своему простыть ты не давай…

Г-нъ Доммартенъ посинѣлъ отъ злости и до крови укусилъ себѣ нижнюю губу; но не отвѣчалъ ни слова, ибо по опыту зналъ, что баронъ былъ слишкомъ сильный противникъ. Не въ первый разъ приходилось честолюбивому пастору терпѣть отъ своего благороднаго прихожанина, и, не смотря на тайную злобу, онъ привыкъ переносить всѣ непріятности съ притворнымъ смиреніемъ; да и какъ рѣшиться вступить въ борьбу съ двоюроднымъ братомъ епископа отёнскаго?

Г-жа Бонвало, которой наканунѣ весьма понравилось вкрадчивое куртизапство молодаго священника и которая, впрочемъ, съ перваго взгляда отъ души возненавидѣла насмѣшливаго дворянина, сочла нужнымъ вмѣшаться въ эту маленькую ссору.

— Г-нъ пасторъ, сказала она тономъ покровительства: — вы не должны обижаться шуткой, на которую никто здѣсь и не обратилъ вниманія; вашъ характеръ и ваши правила такъ хорошо извѣстны, что никто не повѣритъ, чтобъ вы промедлили одну минуту, когда ваша помощь была нужна намъ.

— Смѣю сказать, что вы отдаете мнѣ справедливость, отвѣчалъ пасторъ, поклонившись съ видомъ почтительной признательности: — удивляюсь и не понимаю, почему г. мирный судья оспориваетъ у меня право имѣть свое мнѣніе.

— Позвольте вамъ замѣтить, государь мой, отвѣчалъ съ обыкновенною своею живостью г. Бобилье: — что опроверженіе факта, факта доказаннаго, называется не мнѣніемъ, а опроверженіемъ.

— Скажите же мнѣ, пожалуйста, какой фактъ опровергъ я?

— Господа! сказала маркиза, граціозное лицо которой приняло выраженіе холоднаго достоинства: — мнѣ кажется, этотъ споръ болѣе, нежели неумѣстенъ.

— Сударыня, вскричалъ старикъ съ чувствомъ: — вамъ извѣстно, какое глубокое уваженіе питаю я къ дому Шатожироновъ и къ вамъ въ особенности; я скорѣе согласился бы умереть, нежели поступить противъ законовъ приличія; будьте же увѣрены, что не я, преданнѣйшій изъ вашихъ слугъ, захочу продлить разговоръ, который вамъ не нравится; но умоляю васъ, позвольте мнѣ прибавить еще одно и послѣднее слово. — Отопретесь ли вы, государь мой, продолжалъ мирный судья, внезапно измѣнивъ голосъ: отопретесь ли вы въ томъ, что сію минуту вы изъявили сомнѣніе, когда я вамъ сказалъ, что. видѣлъ на площади Туссена-Жиля и его шайку?

— Вы не поняли меня, отвѣчалъ съ іезуитскимъ смиреніемъ г. Доммартенъ: — я никогда не утверждалъ, что люди, которыхъ вы называете, не участвовали въ отвратительныхъ сатурналіяхъ, происходившихъ на площади; скажу болѣе, судя по ихъ извѣстному безбожію, я самъ думаю, что они принимали весьма-дѣятельное участіе въ возмущеніи; но никогда не соглашусь, чтобъ люди такого низкаго званія были настоящими зачинщиками безпорядковъ, въ которыхъ они участвовали. Они были актёрами въ возмущеніи — это такъ; но они не были зачинщиками его; вотъ въ двухъ словахъ мое мнѣніе, и никакъ не понимаю, почему оно могло обидѣть г. мирнаго судью.

— Кажется, лучшаго возраженія и вѣрнѣйшаго объясненія нельзя требовать, сказала г-жа Бонвало съ одобрительнымъ видомъ. — Что касается до меня, я вполнѣ согласна съ мнѣніемъ Г. пастора. Отвратительный Туссенъ-Жиль, въ красной шапкѣ, нахлобученной до ушей, и съ гадкой трубкой, не что иное, какъ второстепенный разбойникъ, подкупленный, по всѣмъ вѣроятіямъ, врагами маркиза; и только испуганное, трусливое воображеніе можетъ видѣть въ немъ начальника шайки и возвысить его до степени какого-нибудь Фра-Діаволо или Ринальдо-Ринальдини.

— Я счастливъ, что мое мнѣніе согласуется съ вашимъ мнѣніемъ, сударыня, возразилъ пасторъ: — и думаю, что для открытія настоящихъ виновниковъ безпорядка, нужно подняться выше трактирщика Туссена-Жиля и подобныхъ ему людей.

— Что вы хотите этимъ сказать, г. пасторъ? спросилъ Шатожиронъ.

— Маркизъ, старая пословица гласитъ: «если хочешь открыть виновника преступленія, узнай сперва, кому это преступленіе можетъ доставить выгоду».

— Я не вижу, чтобъ разореніе моего замка могло доставить выгоду кому-нибудь, кромѣ самихъ разбойниковъ.

— Г-нъ маркизъ, возразилъ молодой священникъ болѣе и болѣе язвительнымъ тономъ: — выгоды бываютъ разнаго рода: негодяи, пущенные впередъ тайными, скрытыми двигателями, думаютъ только о похищеніи и о грабежѣ; но настоящіе виновники безпорядковъ…

— Что же? спросилъ маркизъ, замѣтивъ, что пасторъ колебался.

— Какъ вамъ это сказать, г. маркизъ? У всякаго есть свои враги или соперники; нѣкоторые люди, не слишкомъ-разборчивой совѣсти, не гнушаются никакими средствами для того, чтобъ удалить опаснаго соперника; можетъ-быть, — не говорю утвердительно, — можетъ-быть, нѣкоторые люди думали, что эта непріятная исторія заставитъ васъ возненавидѣть здѣшній край и отказаться отъ намѣреній, могущихъ вредить ихъ собственнымъ видамъ.

— Какіе обиняки! проворчалъ г. Вобилье, пожавъ плечами.

— Правда, сказалъ громкимъ голосомъ баронъ, сидѣвшій возлѣ старика и слышавшій его восклицаніе. — Потрудитесь, г. пасторъ, оставить загадочный слогъ оракуловъ и сказать прямо свое мнѣніе.

— Мое мнѣніе, г. баронъ? Право, я не знаю, что сказать. Я только думаю, соображаю, взвѣшиваю всѣ обстоятельства; утвердительнаго же ничего…

— Вы сейчасъ сказали, что настоящихъ виновниковъ нашего маленькаго бунта надобно искать выше трактирщикаТуссена-Жиля и его шайки?

— Сказалъ, г. баронъ, и готовъ повторить.

— Гдѣ же ихъ искать? Внѣ нашей общины?

— Я этого не говорю, г. баронъ.

— Такъ, стало-быть, въ общинѣ? Въ такомъ случаѣ, извольте объяснить, какъ высоко ихъ надо искать?

— Какъ-можно-выше, сказалъ въ-полголоса священникъ.

— Мнѣ кажется, возразилъ г. де-Водре съ сардонической улыбкой: — что высшая особа въ общинѣ мой племянникъ; не его ли вы обвиняете въ намѣреніи ограбить свой собственный замокъ?

— Господинъ баронъ, отвѣчалъ молодой священникъ, нѣсколько смущенный настойчивымъ допросомъ: — очень-натурально, что я не подразумѣваю ни господина маркиза, ни васъ, говоря, что надобно идти какъ-можно-выше.

— Стало-быть, вы обвиняете господина Гранперрена? вскричалъ сельскій дворянинъ, вскочивъ съ такимъ сильнымъ негодованіемъ, что священникъ невольно отодвинулъ отъ него свой стулъ.

Въ ту же минуту слуга отворилъ дверь въ гостиную и, къ общему изумленію и смущенію, доложилъ:

— Господинъ Гранперренъ!

V.
Пытка.

Появленіе желѣзнозаводчика было такъ неожиданно, такъ невѣроятно, словомъ, такъ странно, что маркизу показалось сначала, что онъ ошибся и не такъ разслышалъ имя, произнесенное лакеемъ; но почти въ то же время сомнѣніе его разсѣялось, и съ видомъ холодной вѣжливости онъ пошелъ на встрѣчу къ своему политическому противнику.

Г. Гранперренъ вошелъ въ гостиную съ заученною важностью человѣка, понимающаго, или, вѣрнѣе, преувеличивающаго важность малѣйшихъ своихъ поступковъ; церемонно поклонившись г-жѣ де-Шатожиронъ и ея матери, онъ нѣсколько-ниже поклонился маркизу и сказалъ ему громкимъ, внятнымъ голосомъ, какъ-бы желая, чтобъ всѣ его слышали:

— Только-что прибывъ изъ Рансене, спѣшу изъявить вамъ, господинъ маркизъ, глубокое мое негодованіе противъ виновниковъ непристойныхъ безпорядковъ, происходившихъ предъ вашимъ замкомъ. Прошу васъ вѣрить, что еслибъ я былъ дома, когда начались эти безпорядки, то я первый поспѣшилъ бы предложить вамъ мои услуги; и хотя надѣюсь, что эти непозволительныя сцены не возобновятся, однакожь спѣшу предложить вамъ слабое вліяніе, которое имѣю въ общинѣ.

Не смотря на нѣкоторую напыщенность словъ желѣзнозаводчика, они были внушены ему такимъ честнымъ и прямымъ чувствомъ, что въ умѣ Шатожирона внезапно разсѣялись невольныя подозрѣнія, пробужденныя въ немъ коварными намеками пастора Доммартена.

— Благодарю васъ, отвѣчалъ онъ съ искреннею признательностью: — за участіе, за которое я тѣмъ болѣе признателенъ, что наши взаимныя отношенія…

— Маркизъ! перебилъ его г. Гранперренъ: — можно находиться въ политическомъ соперничествѣ, можно даже имѣть тяжбу, не измѣняя, однакожь, тому, что мнѣ кажется одною изъ первыхъ обязанностей общественной жизни. По-моему, каковы бы ни были временныя несогласія между честными и благородными людьми, въ случаѣ опасности, они обязаны помогать другъ другу.

— Я совершенно одного мнѣнія съ вами, и будьте увѣрены, что еслибъ представился случай, я употребилъ бы въ-отношеніи къ вамъ правила, изложенныя вами.

— Мнѣ кажется, что я смѣло могу поручиться за всѣхъ своихъ работниковъ; еслижь откроется, что кто-нибудь изъ нихъ принималъ участіе въ безпорядкѣ, то прошу извѣстить меня о томъ; я ему тотчасъ откажу.

Маркизъ молча поклонился.

Какъ ни непріятно было г-ну де-Водре видѣть у своего племянника желѣзнозаводчика, онъ, однакожь, не могъ не согласиться внутренно, что поступокъ послѣдняго былъ приличенъ и великодушенъ; но досада его снова пробудилась, когда мужъ Клариссы сказалъ Ираклію съ улыбкой, имѣвшей притязанія на тонкость:

— Кажется, вы знакомы съ госпожею Гранперренъ?

— Pardieu! вотъ мужъ! проворчалъ баронъ, кусая концы своихъ усовъ.

— Точно, отвѣчалъ Шатожиронъ, съ трудомъ скрывая свое смущеніе: — я имѣлъ честь… встрѣчаться съ госпожею Гранперренъ… до замужства ея.

— Въ такомъ случаѣ, продолжалъ довѣрчивый мужъ съ прежней улыбкой: — осмѣлюсь замѣтить вамъ, что вы съ моей женой въ гораздо-болѣе близкихъ сношеніяхъ, нежели я съ маркизой.

— Morbleu! надѣюсь, мы никогда не поквитаемся! подумалъ Ираклій.

— Трижды-слѣпой мужъ, ты самъ не знаешь, какую сказалъ истину! проворчалъ баронъ съ возраставшей досадой: — продолжай, продолжай; надѣлаешь ты глупостей, если я не остановлю тебя!

— Такъ-какъ я имѣю честь быть въ присутствіи госпожи маркизы, продолжалъ Гранперренъ, съ нѣкоторою фамильярностью наклонившись къ Шатожирону: — и такъ-какъ я не ожидалъ этой чести, ибо еслибъ зналъ, что супруга ваша здѣсь, то не вошелъ бы такъ нецеремонно… то мнѣ кажется, что не худо бы рекомендовать меня…

— Рекомендую тебѣ, другъ мой, сказалъ маркизъ, скоро обратившись къ женѣ: — господина Гранперрена, одного изъ нашихъ почтеннѣйшихъ и по справедливости достойныхъ почтенія сосѣдей.

Рѣшительно не зная обстоятельствъ, бывшихъ до ея замужства, г-жа де-Шатожиронъ отвѣчала граціозной улыбкой на низкій поклонъ желѣзнозаводчика, благородный поступокъ и предложеніе услугъ котораго показались ей заслуживающими особенно-благосклоннаго пріема, не смотря на подозрѣніе, внушенное ей сначала злопамятнымъ священникомъ.

Въ лучшихъ поступкахъ своихъ человѣкъ почти-всегда и часто безсознательно повинуется тайной мысли личной выгоды. Мы уже сказали, что любимѣйшею мечтою богатаго промышленика было вступить въ сосѣдственныя и, если можно, короткія сношенія съ владѣтелями замка, особенно съ-тѣхъ-поръ, какъ онъ вступилъ во вторичный бракъ съ женщиною, которая, по роду, воспитанію и свѣтскому обращенію своему, должна была сдѣлать ему честь (по его мнѣнію). Для осуществленія этой мечты, онъ готовъ былъ помириться съ маркизомъ по случаю ихъ тяжбы, и даже отказаться отъ кандидатства. По-этому, онъ чувствовалъ истинное удовольствіе, найдя, по случаю бунта, возмутившаго обыкновенное спокойствіе селенія, благовидный и даже великодушный предлогъ явиться въ замокъ. Теперь, когда первый шагъ былъ сдѣланъ, слѣдовало идти далѣе, что онъ немедленно и исполнилъ.

— Маркиза, сказалъ онъ усѣвшись: — я точно имѣю честь быть однимъ изъ вашихъ самыхъ близкихъ сосѣдей и надѣюсь, вы позволите г-жѣ Гранперренъ и мнѣ иногда…

Внезапное, сердитое движете сельскаго дворянина помѣшало г. Гранперрену договорить фразу.

Г. де-Водре имѣлъ двѣ причины бѣситься: первая произошла отъ лицемѣрныхъ, коварныхъ намековъ пастора Дрммартена, а вторая отъ визита заводчика. Не имѣя возможности сказать послѣднему, какъ глупа и смѣшна была его супружеская слѣпота, онъ выместилъ весь свои гнѣвъ на молодомъ священникѣ, котораго ему нечего было беречь.

— Вы пришли очень-кстати, сказалъ онъ Гранперрену, перебивъ его на самой серединѣ его фразы: — въ то самое время, какъ вы вошли, мы приступили къ маленькому, частному слѣдствію, ожиданіи судебнаго; мы старались угадать зачинщиковъ бунта…

— Кто бы они ни были, отвѣчалъ желѣзнозаводчикъ, весьма-недовольный тѣмъ, что его прервали: — они заслуживаютъ строгаго наказанія.

— Я то же думаю; но чтобъ наказать, должно прежде открыть ихъ.

— Надѣюсь, что ихъ откроютъ; вы, вѣроятно, уже подозрѣваете кого-нибудь?

— Да; но мнѣнія различны.

— Скажите мнѣ ваши мнѣнія; я знаю нашъ край почти такъ же хорошо, какъ г. мирный судья и г. мэръ, а потому, если мы соединимъ свои свѣдѣнія, то вѣрнѣе достигнемъ желаемаго результата.

— Г. Бобилье, продолжалъ баронъ: — полагаетъ, что зачинщики Туссенъ-Жиль и его шайка.

— Я думаю, отвѣчалъ заводчикъ: — что г. мирный судья угадалъ дѣло съ разу. Вотъ уже нѣсколько лѣтъ, какъ всѣ безпорядки въ общинѣ затѣваются клубомъ гостинницы Коня-Патріота. Туссенъ-Жиль демократъ, радикалъ, Коммунистъ, словомъ буянъ; слѣдовательно, весьма-возможно, что, завидуя дворянству и богатству г. маркиза, — потому-что люди этого покроя завидуютъ всему, что выше ихъ, — онъ придумалъ эту сцену, какъ-бы заимствованную изъ временъ паденія революціи.

— Мы всѣ того же мнѣнія… исключая, однакожь, г-на пастора, возразилъ сельскій дворянинъ рѣзкимъ голосомъ.

— А-га! сказалъ г. Гранперренъ, косо посмотрѣвъ на молодаго священника: — г. пасторъ не согласенъ съ этимъ мнѣніемъ?

— Нѣтъ, возразилъ г. де-Водре, устремивъ на г-на Доммартена прямой, проницательный взглядъ: — подозрѣнія г-на пастора падаютъ на другую особу… онъ самъ скажетъ намъ, на кого именно.

Увидавъ, какой оборотъ принималъ разговоръ, г-нъ Доммартенъ почувствовалъ странное, непріятное ощущеніе, какъ-будто бы узоры, вышитые на обивкѣ его кресла, превратились въ раскаленные уголья.

— Не дурно ли вамъ, г-нъ Доммартенъ? съ притворнымъ, лукавымъ безпокойствомъ спросилъ г. Бобилье: — вы были красны, потомъ поблѣднѣли, а теперь позеленѣли.

— Виконтъ, сказала г-жа Бонвало, подавая свой флакончикъ Ланжераку: — потрудитесь передать это г-ну пастору. Ему, кажется, въ-самомъ-дѣлѣ дурно; отвратительное возмущеніе, можетъ-быть, причиной тому, что онъ еще ничего не ѣлъ, а послѣ такого патетическаго объясненія… Не прикажете ли чего, г-нъ пасторъ?

— Вы слишкомъ-добры, сударыня, проговорилъ молодой священникъ, машинально взявъ флакончикъ, поданный ему Ланжеракомъ: — благодарю васъ… мнѣ точно дурно… Не знаю, чему приписать… кажется, здѣсь душно… надѣюсь, что на чистомъ воздухѣ пройдетъ…

Съ послѣдними словами, священникъ Доммартенъ хотѣлъ встать, но г. де-Водре, поспѣшно вскочивъ со стула, предупредилъ его.

— Вамъ нуженъ чистый воздухъ? За этимъ дѣло не станетъ, сказалъ баронъ, и въ одно мгновеніе открылъ оба окна въ гостиной.

Пасторъ опустился въ кресло и, чтобъ скрыть свое смущеніе, поднесъ къ носу флакончикъ г-жи Бонвало.

Г. де-Водре сѣлъ на свое прежнее мѣсто.

— Пока г-нъ пасторъ, сказалъ онъ съ коварною кротостью: — поправляется отъ дурноты, причиненной, по мнѣнію г-жи Бонвало, тѣмъ, что онъ сегодня ничего еще не ѣлъ, я вамъ скажу, любезный Гранперренъ, на кого пали его подозрѣнія.

— Позвольте, г-нъ баронъ, перебилъ его священникъ, блѣдныя губы котораго судорожно дрожали: — мнѣ кажется, вы не такъ меня поняли; позвольте мнѣ самому объясниться.

— Я самъ прошу васъ, чтобъ вы объяснились; но позвольте мнѣ сперва разсказать все дѣло г. Гранперрену.

На лицѣ молодаго священника выражалось столько досады, униженія, боязни и глухой ярости, что маркиза, которой съ самаго начала не понравилось его льстивое обращеніе, ощутила, однакожь, сожалѣніе, внушаемое намъ зрѣлищемъ пытки, какъ бы мало ни заслуживалъ участія страдалецъ.

— Ираклій, сказала она шопотомъ, наклонившись къ мужу: — бѣдный пасторъ страдаетъ; нельзя ли перемѣнить разговоръ?

— Ты хочешь, чтобъ я остановилъ дядюшку, когда онъ пытаетъ человѣка, котораго не любитъ или которымъ имѣетъ причину быть недовольнымъ! Да я скорѣе рѣшусь вырвать лань изъ когтей льва, отвѣчалъ маркизъ: — пускай пасторъ выпутывается, какъ знаетъ! Этотъ Тартюфъ въ миньятюрѣ весьма мнѣ не нравится своею низкою лестью, и я попрошу своего дядю, отёнскаго епископа, чтобъ онъ какъ-можно-скорѣе насъ отъ него избавилъ.

— За минуту до вашего прихода, любезный Гранперренъ, говорилъ между-тѣмъ баронъ съ удивительнымъ хладнокровіемъ: — г-нъ пасторъ говорилъ намъ, что настоящихъ виновниковъ драматическаго эпизода, оживившаго сегодня утромъ Шатожиромъ, надобно искать выше Туссена-Шиля, даже какъ-можно-выше, не выходя однакожь изъ общины.

— Г-нъ баронъ, проговорилъ г-нъ Доммартенъ: — умоляю васъ, позвольте мнѣ…

— Позвольте мнѣ кончить, г-нъ пасторъ; еще два слова, а потомъ вы можете говорить, сколько угодно.

— Попался іезуитъ! сказалъ про себя старый мирный судья, которому затруднительное положеніе его противника причиняло свирѣпое удовольствіе.

— Услышавъ, что г-нъ пасторъ говоритъ, будто виновника нашего маленькаго буита надобно искать какъ-можно-выше, не выходя, однакожь, изъ общины, я замѣтилъ ему, что тогда подозрѣніе должно непремѣнно пасть на моего племянника. На это г-нъ пасторъ отвѣтилъ, что слова его не могутъ относиться ни къ моему племяннику, ни ко мнѣ. Вѣдь я вѣрно передаю нашъ разговоръ? прибавилъ баронъ, обратившись къ старому чиновнику, въ которомъ онъ надѣялся найдти ревностнаго союзника, когда дѣло шло о томъ, чтобъ помучить пастора.

— Слово-въ-слово, г-нъ баронъ, отвѣчалъ г. Бобилье, съ трудомъ скрывая свое удовольствіе: — не возможно вѣрнѣе и яснѣе…

— Г-нъ баронъ, сказалъ пасторъ, бросивъ на стараго мирнаго судью взглядъ, исполненный мести, на который тотъ отвѣчалъ презрительной улыбкой: — позволите ли вы мнѣ, наконецъ…

— Еще одно слово, г-нъ пасторъ. Такъ-какъ нельзя подозрѣвать ни г-на мирнаго судью, ни г-на мэра, то въ общинѣ остаются только три особы, на которыхъ можетъ пасть подозрѣніе по обвиненію г-на пастора: г-нъ Гранперренъ…

— Я! вскричалъ желѣзнозаводчикъ, остолбенѣвъ.

— Дайте мнѣ кончить, любезный Гранперренъ. Остаются, сказалъ я: — три особы, на которыхъ можетъ пасть подозрѣніе: г-нъ Гранперренъ, мой племянникъ и я. Но такъ-какъ г-нъ пасторъ изволилъ объявить, что вѣритъ въ невинность моего племянника, равно какъ и въ мою, то остается одинъ только обвиненный — г. Гранперренъ, которому предоставляю теперь выпутаться изъ этого обвиненія, какъ онъ самъ знаетъ.

— Нашъ Эскобаръ будетъ чертовски хитеръ, если выпутается съ своими уловками! подумалъ мирный судья, съ видомъ злобнаго удовольствія потирая руки, между-тѣмъ, какъ г-нъ Гранперренъ вскочилъ съ кресла, блѣдный отъ негодованія.

— Государь мой, сказалъ заводчикъ пастору съ гнѣвомъ, умѣряемымъ только изъ уваженія къ г-жѣ де-Шатожиронъ: — не смотря на все мое довѣріе къ малѣйшимъ словамъ г. барона де-Водре, я не могу повѣрить, чтобъ онъ говорилъ серьёзно.

— И не вѣрьте! поспѣшно отвѣчалъ пасторъ Доммартенъ, съ необыкновеннымъ усиліемъ придать болѣе твердости своему голосу.

— Можетъ ли быть, чтобъ вы обвинили меня въ томъ, будтобы эти безпорядки происходили по моему наущенію?

— Увѣряю васъ, господинъ Гранперренъ, у меня этого и въ умѣ не было…

— Это была бы такая безчестная, неблагодарная, низкая, подлая клевета, продолжалъ заводчикъ, возвыся голосъ, не смотря на всѣ свои усилія воздержаться: — что я немедленно подалъ бы жалобу въ судъ съ требованіемъ публичнаго удовлетворенія.

— Я первый предложилъ бы вамъ это удовлетвореніе, еслибъ чувствовалъ себя виновнымъ, лицемѣрнымъ тономъ отвѣчалъ молодой человѣкъ: — но повторяю, мнѣ никогда и въ умъ не приходило приписывать такому почтенному во всѣхъ отношеніяхъ человѣку, какъ господинъ Гранперренъ, малѣйшее участіе въ поступкахъ, возмутившихъ насъ всѣхъ. Можетъ ли человѣку въ здравомъ умѣ прійдти такая мысль? Къ крайнему сожалѣнію моему, господинъ баронъ дурно понялъ меня, и еслибъ онъ далъ мнѣ объясниться…

— Полноте, господинъ пасторъ, прервалъ его г. де-Водре съ сардонической усмѣшкой: — если вы хотите имѣть свое мнѣніе, такъ имѣйте же твердость и поддержать его; вы почитаете господина Гранперрена возмутителемъ, начальникомъ бунта — прекрасно! скажите же ему это въ лицо, какъ сейчасъ говорили за глаза.

— Именемъ Бога, которому служу, сказалъ молодой человѣкъ, протянувъ руку жестомъ, торжественности котораго вредила замѣтная дрожь: — увѣряю, что вы даете совсѣмъ иной смыслъ словамъ моимъ; беру въ свидѣтели госпожу де-Бонвало, госпожу маркизу, — словомъ всѣхъ, что я не произносилъ даже имени господина Гранперрена.

— Это совершенно-справедливо, вы не произносили его имени; но вы такъ ясно указали на него, что невозможно было не угадать, на кого вы намекали, продолжалъ баронъ, съ особеннымъ удовольствіемъ старавшійся продлить пытку страдальца: — зачѣмъ же, вмѣсто того, чтобъ поддерживать свое мнѣніе, какъ слѣдуетъ человѣку честному и прямодушному, вы стараетесь укрыться за двусмысленностью? Зачѣмъ призываете вы имя Бога, которому не только вы, но и мы всѣ служимъ, — зачѣмъ призываете вы это имя по случаю такой двусмысленности? Вспомните, милостивый государь, что это имя велико и свято не только для людей вашего сана!

— ..Pontife, il est des dieux! сказалъ на ухо женѣ маркизъ, которому слова г. де-Bодpе и взглядъ его, строго устремленный на смущеннаго священника, напоминали послѣднюю сцену Паріи.

— Призываю въ свидѣтели госпожу де-Бонвало… госпожу маркизу… господина маркиза… вскричалъ пасторъ Доммартенъ, обращая испуганное лицо свое къ особамъ, которыхъ призывалъ въ свидѣтели; но нѣмая мольба его не произвела ожиданнаго имъ дѣйствія. Маркизъ отвѣчалъ на нее холоднымъ молчаніемъ; г-жа де-Шатожиронъ занялась исключительно маленькой Полиной и притворилась, будто не разслышала словъ священника; наконецъ, даже вдова, не смотря на всю свою готовность поддержать молодаго человѣка, не смѣла вступиться за него, увидѣвъ, что общее молчаніе было противъ него. Исключая Ланжерака, углубившагося въ собственныя размышленія, всѣ прочіе свидѣтели этой сцены недоброжелательствовали честолюбивому священнику: г. Бобилье, открывъ свою табакерку, безпрестанно погружалъ въ нее пальцы и съ наслажденіемъ вдыхалъ въ себя табакъ; хотя радость Амудрю менѣе проявлялась наружу, но была такъ же велика, какъ радость мирнаго судьи, ибо у какого сельскаго мэра нѣтъ маленькихъ раздоровъ съ священникомъ? Что касается до барона и желѣзнозаводчика, то они держали г-на Доммартена между двумя огнями, такъ-что, уклоняясь отъ одного, онъ непремѣнно попадалъ подъ удары другаго.

— Господинъ Доммартенъ, сказалъ г. Гранперренъ тономъ, въ которомъ негодованіе было замѣнено презрительнымъ сожалѣніемъ: — не сомнѣваюсь болѣе въ дѣйствительности поступка, приписываемаго вамъ господиномъ де-Водре; но не обращаю никакого вниманія на ваши клеветы, потому-что, къ вашему же счастію, вижу, что никто здѣсь имъ не повѣрилъ. Бываютъ поступки, на которые честный человѣкъ долженъ отвѣчать презрѣніемъ — къ такимъ поступкамъ принадлежитъ и вашъ.

— Государь мой! вскричалъ молодой священникъ, глаза котораго метали не молніи, но ядъ: — еслибъ я не долженъ былъ уважать платье, которое ношу…

— Еслибъ я самъ не уважалъ этого платья, перебилъ его заводчикъ: — и въ особенности, еслибъ не уважалъ мѣста, гдѣ теперь нахожусь, то не одними словами отвѣчалъ бы я на ваши клеветы.

— Угрозы… угрозы! проговорилъ г. Доммартенъ, вставая.

— Понимайте, какъ хотите, съ гордостію отвѣчалъ заводчикъ.

— Господинъ Гранперренъ, сказалъ Ираклій, разсудивъ, что пора кончить этотъ споръ: — изъ уваженія къ дамамъ, если не ко мнѣ, прекратите непріятную сцену, продолжающуюся слишкомъ-долго.

— Простите мнѣ, маркизъ, вспыльчивость, съ какою я принялъ обвиненіе…

— Которое не можетъ обидѣть васъ и которому я самъ не вѣрилъ.

— Какъ, господинъ маркизъ! сказалъ пасторъ Доммартенъ измѣнившимся голосомъ: — не-уже-ли и вы такъ дурно поняли слова, вырвавшіяся у меня изъ усердія и ни въ какомъ случаѣ неимѣвшія приписываемаго имъ смысла?

— Господинъ пасторъ, отвѣчалъ Шатожиронъ со всевозможною холодностью: — признаюсь, я понялъ ваши слова точно такъ же, какъ и дядюшка.

— Въ такомъ случаѣ, возразилъ молодой священникъ, котораго этотъ отвѣтъ совершенно разстроилъ: — если моему поведенію придаютъ такое неблаговидное значеніе… если слова мои перетолковываются въ дурную сторону… коли никто не хочетъ выслушать моего оправданія… мнѣ кажется… мнѣ не остается ничего болѣе, какъ покориться Богу, читающему въ глубинѣ нашихъ сердецъ и ниспославшему на меня наказаніе… жестокое униженіе… Я удаляюсь… продолжалъ священникъ съ притворнымъ смиреніемъ и покорностью, дурно скрывавшими злобу.

— Счастливый путь! проворчалъ сквозь зубы мирный судья.

Увидавъ, что маркизъ, къ которому онъ преимущественно обращался съ послѣдними словами, оставался такъ же холоденъ и не сдѣлалъ ни малѣйшаго движенія, чтобъ удержать его, пасторъ Доммартенъ совершенно растерялся; крупныя капли пота выступили на лбу его, глаза его были неподвижны, ротъ полураскрытъ; онъ сталъ машинально раскланиваться на всѣ стороны и по странному, забавному случаю, поклонился г. Бобилье ниже другихъ, потомъ нетвердыми шагами прошелъ черезъ гостиную, задѣвая за столы и стулья, попадавшіеся ему на дорогѣ, и наконецъ вышелъ не въ ту дверь, какъ Маѳанъ въ Аталіи, послѣ грозной выходки Іоада.

VI.
Мужъ.

За уходомъ или, лучше сказать, за отступленіемъ г. Доммартена, послѣдовало довольно-продолжительное молчаніе.

— Я весьма-доволенъ нынѣшнимъ днемъ, сказалъ наконецъ г. де-Водре съ удовольствіемъ: — потому-что мнѣ удалось избавиться отъ этого ханжи. Я давно ужь подстерегаю его и весьма радъ, что поймалъ его, наконецъ, на дѣлѣ.

— Не принимаю стороны господина Доммартена, сказала г-жа де-Шатожиронъ: — съ перваго взгляда онъ показался мнѣ человѣкомъ фальшивымъ, а вкрадчивое и льстивое обращеніе показалось мнѣ недостойнымъ его сана; однакожъ, продолжала она, обратившись къ барону съ кроткимъ упрекомъ: — мнѣ бы пріятнѣе было, еслибъ вы казнили его, какъ говоритъ мой мужъ, не здѣсь, а гдѣ-нибудь въ другомъ мѣстѣ.

— Вы водите, какъ непріятно имѣть бородатаго и грубаго дядю, отвѣчалъ г. де-Водре, смѣясь: — онъ настоящій дунайскій мужикъ, или, лучше сказать, хищный волкъ, всегда готовый кусаться. Вы сейчасъ видѣли, милая племянница, образецъ моей любезности, и я долженъ предупредить васъ, что часто бываю такъ любезенъ.

— Это обѣщаетъ намъ много удовольствій! проворчала сквозь зубы г-жа Бонвало.

— Дядюшка совсѣмъ не такъ сердитъ, какъ кажется, сказалъ маркизъ женѣ: — впрочемъ, я нахожу, что онъ прекрасно поступилъ, проучивъ господина Доммартена; мнѣ самому такъ не понравилось его льстивое обращеніе, что я не вытерпѣлъ бы, и самъ высказалъ бы ему всю правду.

— Сдѣлай одолженіе, напиши немедленно епископу отёнскому, чтобъ онъ избавилъ насъ отъ него, сказалъ баронъ.

— Я самъ хотѣлъ это сдѣлать.

— Прекрасно! Еслибъ я пользовался малѣйшимъ довѣріемъ своего любезнаго двоюроднаго брата, это было бы давно сдѣлано; но въ качествѣ отставнаго кирасирскаго полковника я, въ его глазахъ, безбожникъ, и мнѣ стоитъ только попросить его о чемъ-нибудь, чтобъ онъ непремѣнно сдѣлалъ противное; а ты его любимецъ, и онъ ни въ чемъ тебѣ не откажетъ; напиши къ нему…

— Завтра же.

— Пусть онъ пришлетъ намъ, вмѣсто этого молодчика, добраго стараго пастора.

— Разумѣется, сказалъ мирный судья съ живостію.

— Въ-особенности галликанскаго, не правда ли, Бобилье? сказалъ баронъ смѣясь.

— Ихъ ужь нѣтъ теперь, отвѣчалъ старый чиновникъ съ сожалѣніемъ: — всѣ нынѣшніе священники выходятъ изъ семинаріи настоящими Итальянцами.

— Такъ все равно, галликанца или Итальянца, но человѣка честнаго и прямодушнаго, а не такого лицемѣра, какъ этотъ Доммартенъ. Попроси также нашего почтеннаго родственника, продолжалъ баронъ: — прислать намъ такого священника, который умѣлъ бы играть въ шахматы; я буду ему вдвойнѣ признателенъ.

— Дядюшка, сказала г-жа де-Шатожиронъ улыбаясь: — вѣдь и я умѣю играть въ шахматы.

— Не-уже-ли? радостно вскричалъ г. де-Водре; но, внезапно измѣнивъ выраженіе лица и голоса, онъ продолжалъ: — мнѣ жаль васъ, милая племянница, потому-что я пренесносный игрокъ и если проиграю партію, такъ сержусь по-крайней-мѣрѣ два часа.

— Спросите меня объ этомъ, сказалъ заводчикъ съ усмѣшкой.

— Да что! вы, Гранперренъ, слабый игрокъ!

— А все-таки послѣднюю партію я выигралъ.

— Я изъ вѣжливости далъ вамъ выиграть, и если хотите, сто разъ объиграю васъ. Но объясните намъ сперва, что вы сдѣлали этому Тартюфу Доммартену? Не можетъ же быть, чтобъ онъ клеветалъ безъ причины; вы, должно быть, обидѣли его чѣмъ-нибудь, если онъ вздумалъ измѣнническимъ образомъ обвинить васъ въ томъ, что будто-бы вы главный зачинщикъ бунта.

— Вотъ чѣмъ я его обидѣлъ, отвѣчалъ г. Гранперренъ съ горькой усмѣшкой: — съ-тѣхъ-поръ, какъ онъ пріѣхалъ въ Шатожиронъ, я всячески старался угождать ему; каждый день для него былъ накрытъ приборъ за моимъ столомъ; онъ пользовался моимъ кошелькомъ для своихъ бѣдныхъ; г-жа Гранперренъ и дочь возобновили, безпрестанными подарками, всѣ церковныя украшенія; не знаю, чѣмъ я еще могъ обидѣть его… развѣ только письмомъ, написаннымъ ему вчера моею женою…

— Г-жа Гранперренъ писала къ нему! съ живостію прервалъ его сельскій дворянинъ: — теперь я все понимаю.

— Въ такомъ случаѣ, вы знаете больше моего.

— А вы не читали письма?

— Нѣтъ.

— И я не читалъ; но угадываю его содержаніе. Я замѣтилъ, что г-жа Грапперренъ была сильно оскорблена неблагодарностію священника и готовъ биться объ закладъ, что она просила его въ своемъ письмѣ не приходить болѣе къ вамъ.

Точно, г. де-Водре угадалъ.

Гордая и оскорбленная Кларисса не хотѣла предоставить Доммартену выгодъ разрыва, которымъ онъ, вѣроятно, хотѣлъ воспользоваться для своихъ честолюбивыхъ видовъ, сдѣлавъ себѣ въ глазахъ маркиза заслугу изъ этого разрыва; а потому въ письмѣ, исполненномъ мстительной ироніи, она объявляла ему, что его не будутъ болѣе принимать на заводѣ. Вотъ причина злобы и клеветы желчнаго пастора.

— Да, г-жа Гранперренъ очень-способна на это, возразилъ заводчикъ съ улыбкой гордаго самодовольствія: — она сама чрезвычайно-вѣжлива со всѣми, а потому никому не проститъ неучтивости. Въ этомъ отношеніи, она чрезвычайно взъискательна; и, смѣю сказать, имѣетъ на то полное право: какъ урожденная ла-Жентьеръ…

— Ла-Жентьеръ! невольно повторилъ Лансеракъ, неотворявшій рта съ-тѣхъ-поръ, какъ узналъ сельскаго дворянина.

— Да, государь мой, отвѣчалъ г. Гранперренъ, обратившись къ виконту: — жена моя урожденная ла-Жентьеръ; вы, можетъ-быть, знаете ее, потому-что она долго жила въ Парижѣ, а вы, кажется, оттуда.

— Я не изъ Парижа, отвѣчалъ Ланжеракъ, съ новымъ смущеніемъ осмотрѣвъ заводчика съ ногъ до головы: — не думаю, чтобъ мнѣ когда-либо случалось встрѣчаться съ г-жою Гранперренъ… Но фамилія де-ла-Жентьеръ мнѣ извѣстна по слуху.

— Да, это весьма-извѣстная фамилія, особенно въ Бургундіи. Г. маркизъ, продолжалъ тщеславный промышленикъ, обращаясь къ Ираклію: — вамъ, можетъ-быть, неизвѣстно, что г-жа Гранперренъ имѣетъ честь быть съ вами въ родствѣ?

При этомъ неожиданномъ вопросѣ, г. де-Водре и Шатожиронъ невольно помѣнялись выразительными взглядами.

— Упрямъ! проворчалъ баронъ съ сердцемъ: — онъ прежде не успокоится, пока не заставитъ моего племянника цаловаться съ ёго женою подъ предлогомъ родства!

— Я точно не зналъ, проговорилъ маркизъ, смущенный не менѣе Ланжерака: — что между фамиліею г-жи Гранперренъ и моею есть родственныя связи.

— Какъ же! возразилъ заводчикъ съ самодовольной улыбкой: — вы весьма-вѣрно сказали; именно между вами не одна, а нѣсколько связей; спросите хоть г. де-Водре.

— Есть одна въ-особенности, которой ты, бѣдный слѣпецъ, и не подозрѣваешь! проворчалъ баронъ сквозь зубы.

— Филибертъ де-ла-Жентьеръ, портретъ котораго виситъ у меня въ кабинетѣ, продолжалъ г. Гранперренъ съ напыщенностью: — мужественный Филибертъ де-ла-Жентьеръ, капитанъ дворцовой команды, кавалеръ ордена Святаго-Михаила, убитый въ 1597 году при осадѣ Амьена, былъ женатъ на родной сестрѣ барона де-Шатожирона, который командовалъ французской артиллеріей при помянутой осадѣ и которому Генрихъ IV, въ вознагражденіе за мужество, подарилъ двѣ пушки, и понынѣ стоящія на террасѣ г. де-Водре.

— Какъ, дядюшка? съ живостію вскричала маркиза: — пушки, изъ которыхъ палили сегодня утромъ, подарены одному изъ вашихъ предковъ Генрихомъ IV?

— Да; къ нимъ былъ присоединенъ еще болѣе драгоцѣнный подарокъ.

— Что жь такое?

— Письмо великаго короля, составляющее лучшее, даже единственное украшеніе моей скромной гостиной.

— О, да я ужасно завидую вамъ! весело возразила Матильда: — мнѣ кажется, что въ этомъ случаѣ младшая отрасль шатожироновъ обидѣла старшую.

— Не совсѣмъ, потому-что братъ мой, видя, какъ я дорожилъ этими вещами, уступилъ мнѣ охотно автографъ и пушки.

— Я такъ же охотно уступаю вамъ пушки, онѣ слишкомъ страшны; но я бы отдала всю мебель замка за письмо Генриха IV.

— Что жь? мы можемъ смѣняться, сказалъ г. де-Водре, и, наклонившись къ молодой женщинѣ, прибавилъ вполголоса: — дайте черезъ годъ братца этой миленькой дѣвочкѣ; я буду его крестнымъ отцомъ, и — даю слово подарить вамъ при крещеніи автографъ Генриха IV; согласны?

Маркиза покраснѣла и, вмѣсто отвѣта, потупила глаза; но улыбка, выступившая на устахъ ея, какъ-бы свидѣтельствовала о ея согласіи.

Разговоръ продолжался еще нѣсколько времени; г. Гранперренъ и не думалъ удаляться. Болѣе и болѣе досадуя на непріятное ему начало сношеній, послѣдствія которыхъ представляли много опасностей, г. де-Водре подошелъ къ кузнечному заводчику и шепнулъ ему на ухо:

— Развѣ вы не намѣрены сегодня обѣдать?

— Какъ же! Да вѣдь еще рано?

— Какъ рано? Сдѣлайте одолженіе, взгляните на часы.

— Тридцать-пять минутъ втораго! вскричалъ г. Граинеррёнъ, взглянувъ на часы: — ахъ, чоргъ возьми! А у меня еще гости! Удивительно, какъ летитъ время въ хорошемъ обществѣ!

Заводчикъ всталъ, почтительно поклонился г-жѣ де-Шатожиронъ и, переиначиная фразу, нарочно прерванную за насколько минутъ старымъ дворяниномъ, сказалъ:

— Сударыня, надѣюсь, что вы позволите г-жѣ Гранперренъ и моей дочери пользоваться счастіемъ, доставляемымъ имъ такимъ пріятнымъ сосѣдствомъ.

— Очень-рада, вѣжливо отвѣчала маркиза: — я буду имѣть честь предупредить г-жу Гранперренъ: я уже собиралась навѣстить ее.

— Ну, и она! проворчалъ баронъ, между-тѣмъ, какъ Ираклій съ недовольнымъ видомъ кусалъ губы: — кажется, намъ не суждено избѣгнуть бѣды!

— Вы осчастливите насъ, маркиза, истинно осчастливите! возразилъ г. Граинеррёнъ и удалился, весьма-довольнымъ тѣмъ, что достигъ своей цѣли. Нѣсколько минутъ спустя, онъ вернулся на заводъ, гдѣ въ это самое время происходила другая сцена, долженствовавшая имѣть большое вліяніе на послѣдующія происшествія нашего разсказа.

VII.
Слабая сторона.

Когда бунтовщики разсѣялись, Жоржъ Фруадво счелъ ненужнымъ оставаться долѣе на площади передъ замкомъ и направилъ шаги къ заводу, ибо обѣденный часъ приближался.

Г-жа Гранперренъ, желая наединѣ переговорить съ молодымъ адвокатомъ, приняла его въ маленькой гостиной, гдѣ обыкновенно сидѣла; подъ однимъ изъ тѣхъ предлоговъ, которые всегда умѣютъ пріискать женщины, она удалила свою падчерицу.

— Вы пришли очень-кстати, сказала она Жоржу, встрѣтивъ его граціозной улыбкой, несогласовавшеся съ холодною гордостью, съ которою она обыкновенно принимала его: — г. Гранперренъ еще не вернулся изъ Рансене, куда поѣхалъ сегодня утромъ и, признаюсь вамъ, мнѣ стало страшно одной, потому-что на слугъ полагаться нельзя. Говорятъ, на площади шумъ?

Фруадво разсказалъ всю сцену, которой былъ свидѣтелемъ.

— Какъ это непріятно! сказала Кларисса, когда онъ кончилъ разсказъ, который она выслушала съ дурно-скрываемымъ удовольствіемъ: — г. Гранперренъ находится въ политической борьбъ съ г. де-Шатожирономъ, и я боюсь, чтобъ наши враги, — у кого ихъ нѣтъ! — не назвали его виновникомъ этихъ безпорядковъ.

— Подобная клевета не можетъ имѣть никакого вѣса, отвѣчалъ молодой адвокатъ: — всѣ столько уважаютъ г. Гранперрена, что тотъ, кому бы вздумалось вмѣшать его малѣйшимъ образомъ въ этотъ смѣшной бунтъ, подвергнется порицанію всего кантона.

— Стало-быть, вы сознаетесь, что г. Гранперренъ пользуется общимъ уваженіемъ.

— Конечно, сударыня.

— И что своимъ характеромъ онъ заслуживаетъ этого уваженія?

— Я всегда говорилъ это открыто.

— Наконецъ, что онъ человѣкъ честный, прямодушный, знающій свое дѣло, — словомъ, человѣкъ почтенный во всѣхъ отношеніяхъ?

— Я всегда былъ такого мнѣнія о г. Гранперренъ.

— Если это правда, продолжала Кларисса съ тонкой улыбкой: — то какимъ образомъ согласовать ваше доброе мнѣніе о г. Гранперренѣ съ вашей оппозиціей его избранію? Не-уже-ли вы лучшаго мнѣнія о противномъ докторѣ Буассла?

— Ни мало; но у насъ одинакія политическія мнѣнія.

— У г. Буассла политическія мнѣнія! насмѣшливо вскричала г-жа Гранперренъ; — будто-бы онъ, бѣдный, въ состояніи связать двѣ мысли! Скажите лучше, что вы не любите г. Гранперрена, что вы сердитесь на него за что-нибудь, что вы рѣшились поперечить ему во всемъ; но, ради Бога, не говорите мнѣ о политическихъ мнѣніяхъ какого-нибудь Буасла!

— Клянусь вамъ, сударыня, что во всякомъ другомъ случаѣ я почелъ бы за счастіе доказать г. Грапперрену, какъ я его уважаю; но, къ-несчастію, здѣсь дѣло касается политическихъ партій, и мы различныхъ мнѣній.

— Мнѣнія ваши не такъ различны, какъ вы думаете.

— Г. Гранперренъ консерваторъ, а я принадлежу къ оппозиціи.

— Но прежде всего вы оба принадлежите къ партіи людей честныхъ и благоразумныхъ; могутъ ли ничтожныя несогласія во второстепенныхъ пунктахъ мѣшать вашей дружбѣ, когда въ сущности, въ главномъ вы совершенно согласны? Послушайте, прибавила Кларисса съ веселымъ кокетствомъ: — я рѣшилась обольстить васъ, и надѣюсь успѣть въ своемъ намѣреніи, если у васъ не каменное сердце.

— А такъ-какъ у меня сердце далеко не каменное, возразилъ Фруадво смѣясь: — то считаю благоразумнымъ ретироваться.

— Садитесь сюда и выслушайте меня, сказала г-жа Гранперренъ, указавъ молодому адвокату, скромно сидѣвшему на стулѣ, мѣсто на кушеткѣ, на которой сама сидѣла.

Фруадво молча повиновался.

— Я буду говорить съ вами, какъ съ своимъ духовникомъ, еслибъ я могла говорить съ духовникомъ о такихъ мірскихъ дѣлахъ, сказала Кларисса, продолжая улыбаться: — мнѣ чрезвычайно хочется, чтобъ г. Гранперренъ былъ принятъ членомъ въ генеральный совѣтъ, и я буду безутѣшна, если ему не удастся.

— Мнѣ кажется, сударыня, что подобная неудача не имѣетъ въ себѣ рѣшительно ничего серьёзнаго.

— Говорите, что хотите; называйте это капризомъ, если хотите; я отвѣчу вамъ вопросомъ: у какой женщины въ мірѣ нѣтъ своихъ маленькихъ капризовъ, прихотей?

— Вы можете еще прибавить, сударыня, что никто болѣе васъ не имѣетъ права имѣть прихоти, отвѣчалъ Жоржъ, который смотрѣлъ на тещу Викторины какъ на главное препятствіе къ осуществленію его мечтаній, и потому всячески старался заслужить ея доброе расположеніе.

— Признаться ли вамъ во всемъ? продолжала Кларисса, довѣрчиво наклонившись къ молодому адвокату: — слушайте же: это не только прихоть… тутъ замѣшано мое самолюбіе.

— Ваше самолюбіе?

— Да; во чтобъ вполнѣ понять меня, надо быть женщиной.

— Если это условіе необходимо, сказалъ Фруадво смѣясь: — то вы напрасно избрали меня своимъ повѣреннымъ.

— Все равно; я уже начала каяться, а потому буду продолжать. Выслушайте же мои мелочныя причины съ должною важностью и — не смѣйтесь! А не то я подумаю, что вы насмѣхаетесь надо мною. Надобно вамъ сказать, продолжала Кларисса, съ дѣтскимъ неудовольствіемъ надувъ губы: — что я ненавижу этой красавицы маркизы, пріѣхавшей сюда вчера.

— Развѣ вы знаете ее, сударыня?

— Я никогда ея не видала.

— Какъ же вы можете не любить ея?

— Я ненавижу ее.

— Не зная?

— Это такія вещи, сказала Кларисса съ кокетствомъ: — которыхъ никогда не пойметъ мужчина, какъ бы онъ ни гордился своимъ тупымъ умишкомъ! Какъ же вы такъ недогадливы, не хотите понять, что съ самаго своего замужства я занимаю первое мѣсто между здѣшними женщинами, словомъ, что я здѣсь первое лицо, и что, стало-быть, не могу не ненавидѣть этой маркизы, которая съ своимъ звучнымъ именемъ, съ своимъ замкомъ, съ своими ливрейными лакеями и со всѣмъ своимъ великолѣпіемъ неумолимо свергнетъ меня съ престола! Кажется, это не трудно понять.

Несмотря на всю свою проницательность, Фруадво былъ совершенно обманутъ вымышленнымъ признаніемъ, послужившимъ г-жъ Гранперренъ благовиднымъ и понятнымъ предлогомъ ненависти къ г-жъ де-Шагожиронъ, ненависти, которую она въ сущности питала къ Ираклію.

— Положимъ, такъ; отвѣчалъ онъ: — вы ненавидите красавицу маркизу…

— Надобно сперва знать, красавица ли она.

— Красавица.

— Развѣ вы ее видѣли?

— Видѣлъ; вчера, когда она пріѣхала.

— И вы находите, что она красавица? спросила Кларисса съ досадой уже непритворной, — ибо какая женщина, покинутая мужчиной, не ощутитъ тайнаго удовольствія, узнавъ, что соперница, на которой женился вѣроломный, дурна и смѣшна!

— Она не столько красавица, какъ мила, отвѣчалъ Фруадво: — въ ней нѣтъ ничего особеннаго, но общее выраженіе лица ея прелестно.

— Высока она ростомъ?

— Съ васъ.

— Брюнетка? блондинка? рыжая?

— Блондинка.

— Приторный цвѣтъ… Ахъ, извините! прибавила г-жа Гранперревъ, остановивъ на обожателѣ Викторины пылавшій взглядъ: — я и забыла, что вы отъявленный поклонникъ блондинокъ.

— Сударыня, отвѣчалъ Жоржъ, слегка покраснѣвъ: — вкусъ мой не имѣетъ ничего исключительнаго; я признаю красоту въ полномъ смыслѣ этого слова.

— Стало-быть, вы восхищались красотой этой маркизы?

— Я видѣлъ ее только мелькомъ и издали.

— А… маркизъ? спросила Кларисса нѣсколько измѣнившимся голосомъ: — ухаживалъ за своей женой?

— Кажется, сколько я могъ замѣтить; и, сказать правду, продолжалъ Фруадво съ полу-улыбкой: — онъ поступилъ бы весьма-неосторожно, еслибъ не ухаживалъ за нею, потому-что у него есть соперникъ, который, по-видимому, также очень занимается маркизой…

— Какъ!.. соперникъ?.. Что вы говорите? вскричала Кларисса съ живостью.

— Я шучу, сударыня, отвѣчалъ молодой адвокатъ, какъ-бы раскаявшись въ послѣднихъ словахъ: — я говорю о внезапной, пламенной страсти, которую ощутилъ при видѣ г-жи де-Шатожиронъ нашъ почтенный мирный судья.

— Вы меня обманываете… вы говорили не о г. Бобилье… Вы узнали что-нибудь…

— Увѣряю васъ, сударыня…

— Не лгите; я читаю въ вашихъ глазахъ цѣлый романъ, и вы мнѣ его разскажете.

— Клянусь вамъ…

— А я клянусь вамъ, что мы разссоримся на смерть, если вы не удовлетворите моего любопытства… Вы знаете, прибавила Кларисса, остановивъ на молодомъ адвокатѣ многозначительный взглядъ; — что у васъ есть причины не ссориться со мною…

— Въ-самомъ-дѣлѣ, подумалъ Фруадво, вступивъ въ капитуляцію съ своею совѣстью: — не-уже-ли я изъ преувеличенной скромности буду ссориться съ нею и въ такую минуту, когда она, повидимому, очень расположена ко мнѣ? Мой бракъ съ Викториной зависитъ отъ нея одной, потому-что г. Гранперренъ слѣпо ей повинуется: не безумно ли поступлю я, если разсорюсь съ нею отказомъ удовлетворить пустому любопытству?..

— Говорите же, я слушаю, нетерпѣливо сказала г-жа Гранперренъ.

— Точно, я замѣтилъ довольно-странную вещь, сказалъ Жоржъ нерѣшительно; — но такъ-какъ это не моя тайна, то я опасаюсь открыть ее…

— Ввѣрить мнѣ тайну не значитъ открыть ее, потому-что я даю вамъ слово хранить ее свято.

— Но я самъ поступлю нескромно…

— Зачѣмъ вамъ молчать о томъ, чего никто не ввѣрялъ вамъ? Вы можете смѣло разсказывать то, что открыли случайно.

— Вы, можетъ-быть, правы; однакожь…

— Да говорите же; не-уже-ли вы не знаете, что такое любопытство женщины?

— Если вы непремѣнно этого требуете, или если я не могу ничего скрывать отъ васъ, то узнайте же, что мнѣ удалось открыть…

На лицѣ и въ положеніи г-жи Гранперренъ выразилось гакъсказать жадное вниманіе.

— Вчера утромъ, продолжалъ Фруадво: — у меня былъ нѣсколько минутъ комнатный товарищъ въ гостинницѣ Коня-Патріота, гдѣ я обыкновенно останавливаюсь, когда прихожу сюда; товарищъ этотъ былъ приторный франтъ, впрочемъ, довольно-пріятной наружности, называющій себя короткимъ пріятелемъ маркиза де-Шатожирона.

— А!.. молодой человѣкъ?.. какъ его зовутъ?

— Виконтъ де-Ланжеракъ.

— Не слыхала этого имени; продолжайте.

— Онъ ожидалъ въ гостинницѣ прибытія маркиза.

— Не маркизы ли? вскричала Кларисса, глаза которой внезапно засверкали.

— Сударыня, сказалъ Фруадво, улыбаясь: — непріятно разсказывать вамъ какую-нибудь исторію; стараешься, по примѣру нашихъ романистовъ, расположить эффекты такимъ-образомъ, чтобъ они поражали, а вы, безъ малѣйшаго состраданія къ разскащику, перескакиваете съ первой страницы на послѣднюю.

— Такъ я угадала?

— Сейчасъ узнаете; позвольте мнѣ продолжать…

— Продолжайте; я молчу.

— Тотчасъ по пріѣздѣ маркиза, г. де-Ланжеракъ переселился въ замокъ; но по неосторожности, которую можно приписать только двумъ или тремъ бутылкамъ вина, выпитаго имъ за завтракомъ, онъ оставилъ въ комнатѣ, которую я занимаю теперь одинъ, черновое письмо…

— Къ красавицѣ-маркизѣ? снова перебила его Кларисса, врожденная проницательность которой, усиленная чувствомъ мести, предупреждала слова разсказчика.

— Не могу сказать утвердительно, потому-что адреса не было.

— Да и можетъ ли быть адресъ на черновомъ письмѣ! Такъ-какъ этотъ г. Ланжеракъ принятъ въ замкѣ, то весьма-вѣроятно, что онъ даже и на чистомъ письмѣ не выставилъ адреса.

— Справедливо, потому-что, вѣроятно, онъ самъ вручилъ его.

— Притомъ же, адресъ отнимаетъ лишнее мѣсто, которымъ влюбленные обыкновенно дорожатъ. Стало-быть, вы нашли любовное письмо?

— Нашелъ.

— Вы мнѣ покажете его, не правда ли? Любовное письмо должно быть очень-забавно!

Хотя г-жа Гранперренъ давно знала, забавны ли любовныя письма, однакожь она произнесла послѣднія слова съ наивнымъ любопытствомъ, точно самая невинная пансіонерка.

— Не могу исполнить вашего желанія, отвѣчалъ Фруадво.

— Отъ-чего же?

— Я сжегъ письмо.

— Какое несчастіе! вскричала Кларисса съ досадой: — но вы сами внимательно прочитали письмо прежде, нежели сожгли его?

— Сознаюсь въ своей нескромности.

— Стало-быть, продолжала молодая женщина, придумывая слова, какъ-будто-бы боясь слишкомъ-ясно выразить свою мысль: — стало-быть, вы знаете, на какой точкѣ остановился романъ?

— Почти на половинѣ, сколько мнѣ кажется; онъ уже благодаритъ, но все еще проситъ.

— Понимаю… и вы говорите, что этотъ молодой человѣкъ не дуренъ собою?

— Онъ далеко не такъ хорошъ, какъ г. де-Шатожиронъ; но говорятъ, что это ничего не значитъ.

— Прекрасно! сказала Кларисса, странно засмѣявшись: — благодаря красавицѣ-маркизѣ и ея любезному виконту, однообразіе нашей уединенной сельской жизни будетъ пріятнымъ образомъ разсѣяно маленькой романтической драмой, подробности которой будутъ чрезвычайно-занимательны; надѣюсь, мосьё Фруадво, вы не замедлите сообщить мнѣ, если откроете еще что-нибудь новенькое?

— Для этого мнѣ долженъ опять помочь случай, или, вѣрнѣе сказать, шампанское; а это довольно-невѣроятно.

Предположеніе, что письмо, найденное Жоржемъ Фруадво, назначалось г-жѣ Бонвало, а не дочери ея, было однимъ изъ невѣроятныхъ до безразсудства предположеній, которыя никому не могутъ серьёзно прійдти въ голову; и ни Жоржъ, ни г-жа Гранперренъ не подумали даже о г-жѣ Бонвало.

Съ сверхъестественнымъ усиліемъ скрыла Кларисса въ глубинѣ души мстительную радость, возбужденную въ ней этимъ извѣстіемъ, и снова приступила къ рѣшительной аттакѣ, которою надѣялась одержать побѣду надъ молодымъ адвокатомъ.

— Я объяснила вамъ, сказала она: — что тріумфальный въѣздъ этой чувствительной маркизы равняется для меня настоящему отрѣченію, и признаюсь, что хотя мнѣ трудно совершенно избѣгнуть пораженія, однакожь я желала бы смягчить его и отсрочить какъ-можно-далѣе; еслижь маркизъ де-Шатожиронъ одержитъ верхъ надъ г. Гранперреномъ въ выборахъ, то мы будемъ побѣждены съ разу, безъ боя и безъ надежды когда-либо подняться! Эта будущность, скажу откровенно, невыразимо терзаетъ мое самолюбіе. Сжальтесь же надъ моею слабостью, добрый г. Фруадво, и подарите мнѣ голоса, которыми вы располагаете. Я не хочу назначать цѣны за эту услугу, не обѣщаю вамъ ничего; но клянусь, что буду признательна. Какъ женщина, давно уже знакомая съ вами, я уже имѣю право требовать отъ васъ услугъ; не-уже-ли жь вы не сдѣлаете ничего для мачихи Викторины?

Взглядъ г-жи Гранперрёнъ былъ такъ краснорѣчивъ, голосъ ея такъ убѣдителенъ, имя, которымъ она такъ искусно заключила свою рѣчь, было такъ могущественно, что молодой адвокатъ, доселѣ неподкупный, невольно поддался искушенію; онъ съ гордостью отвергъ всѣ предложенія, касавшіяся его честолюбія.; но могъ ли онъ устоять противъ аттаки, направленной прямо на его сердце? Могъ ли онъ отказать, когда его просили именемъ Викторины?

— Притомъ же, сказалъ онъ про себя, стараясь въ собственномъ мнѣніи оправдать свою слабость: — всѣ знаютъ очень-хорошо, что бѣдный Буассла не что иное, какъ кукла, которую я выставляю впередъ, чтобъ мнѣ-самому легче было выступить на сцену; кто же можетъ упрекнуть меня въ томъ, что я, настоящій кандидатъ оппозиціи, добровольно уступаю свое мѣсто г. Грапперрену?

Согласивъ сколько можно было требованія своихъ политическихъ мнѣній съ требованіями сердца, Фруадво сказалъ г-жѣ Гранперренъ:

— Вамъ невозможно ни въ чемъ отказать, сударыня; располагайте мною.

— Я не благодарю васъ, отвѣчала Кларисса съ очаровательной улыбкой: — предоставляю другой особѣ благодарность, которая вамъ, вѣроятно, пріятнѣе моей, и, кажется, она сама идетъ сюда!

Точно: въ сосѣдней комнатѣ послышались шаги; вслѣдъ за тѣмъ дверь въ маленькую гостиную отворилась, но вошла не Викторина, а г. Гранперренъ.

VIII.
Мстительные замыслы.

На лицѣ г. Гранперрена выражалась смѣсь торжества и смущенія, ибо съ одной стороны онъ былъ весьма-доволенъ результатомъ своего посѣщенія, а съ другой опасался, что жена не вполнѣ одобритъ его поступокъ.

— Кажется, я немножко опоздалъ, сказалъ онъ входя: — но я не виноватъ.

— Я уже извинялась предъ г. Фруадво, отвѣчала Кларисса: — онъ знаетъ, что вы были въ Рансене.

— Во время вашего отсутствія, въ Шатожиронѣ было маленькое возмущеніе, сказалъ молодой адвокатъ.

— Да; я это замѣтилъ, проходя по площади.

— Послѣ обѣда вамъ надобно будетъ сходить къ г. де-Шатожирону, сказала Кларисса мужу повелительнымъ тономъ женщины, привыкшей, чтобъ ей повиновались.

— Такъ ты теперь другаго мнѣнія? спросилъ заводчикъ, нѣсколько изумившись.

— Не мнѣніе мое, а обстоятельства другія. Безпорядочныя сцены заставляютъ васъ посѣтить маркиза. Благородные противники не должны измѣнять правиламъ приличій и вѣжливости.

— Я очень-доволенъ вашимъ мнѣніемъ, радостно отвѣчалъ господинъ Гранперрбнъ: — тѣмъ-болѣе доволенъ, что уже предупредилъ ваше желаніе.

— Какъ-такъ?

— Я сейчасъ изъ замка.

— Не посовѣтовавшись со мною? сухо возразила Кларисса, ибо хотя мужъ поступилъ совершенно-согласно съ ея видами, однакожъ она была весьма-недовольна тѣмъ, что онъ осмѣлился предупредить ея приказаніе.

— Полно, полно, не сердись. Что жь худаго въ томъ, что я былъ въ замкѣ, если ты сама сейчасъ говорила, что мнѣ надобно сходить туда?

— Никогда не должно ничего дѣлать безъ позволенія жены, отвѣчала госпожа Гранперренъ, понявшая всю мелочность своего неудовольствія и старавшаяся обратить его въ шутку.

— Вотъ правило, которое слѣдовало бы вписать въ гражданскій кодексъ подъ рубрикой: «Бракъ», сказалъ молодой адвокатъ смѣясь,

— Если вы хотите, чтобъ я простила вамъ, продолжала молодая женщина: — разскажите намъ всѣ подробности этого достопамятнаго визита.

Господинъ Гранперренъ былъ радъ разсказывать; съ особеннымъ удовольствіемъ разсказалъ онъ пораженіе пастора Доммартена, уваженіе, оказанное ему-самому, вѣжливость, съ которою принялъ его г. де-Шатожиронъ; описалъ прелести и красоту маркизы; въ упоеніи выскочки онъ приходилъ даже въ восторгъ отъ румянъ г-жи Бонвало.

— Такъ маркиза въ-самомъ-дѣлѣ хороша собою? спросила Кларисса съ тайною досадою.

— Послѣ тебя, съ любезностью возразилъ кузнечный заводчикъ; — она будетъ въ здѣшнемъ краѣ первою красавицей.

— А Викторина! Она получше ихъ всѣхъ, подумалъ Фруадво. — Какъ слѣпы отцы!

— Маркиза сама хочетъ навѣстить насъ, продолжалъ промышленикъ съ напыщенностью: — она непремѣнно хочетъ сдѣлать первый визитъ, а потому приготовься принять ее. Мнѣ кажется, не худо бы поставить цвѣты на этажеркахъ въ гостиной и снять чахлы съ мебели; надо бы также приказать лакеямъ надѣть ливрею и не снимать ея.

— Это мое дѣло, отвѣчала Кларисса, презрительно улыбнувшись надъ тщеславною озабоченностью своего мужа: — не безпокойтесь: маркиза де-Шатожиронъ будетъ принята со всѣми почестями, приличными званію ея.

Ни г. Гранперренъ, ни Фруадво не замѣтили горечи и, такъ-сказать, угрозы, съ которою были произнесены послѣднія слова.

Прозвонилъ обѣденный колоколъ; въ маленькую гостиную собрались Викторина, г-жа Эстевеви и еще нѣсколько гостей, прогуливавшихся до-сихъ-поръ въ саду и ожидавшихъ съ нѣкоторымъ нетерпѣніемъ обѣда.

Кромѣ быстрыхъ взглядовъ, которыми мѣнялись молодая дѣвица и ея обожатель, за обѣдомъ не произошло ничего особеннаго, достойнаго замѣчанія. Буйныя сцены, театромъ которыхъ за нѣсколько времени была площадь передъ замкомъ, служили предметомъ разговора, и всѣ, по примѣру хозяина, порицали виновниковъ возмущенія.

Послѣ обѣда пришелъ г. де-Водре. Выразительнымъ взглядомъ извѣстилъ онъ Клариссу объ успѣхѣ возложеннаго на него порученія, и молодая женщина, воспользовавшись минутой, когда всѣ гости собрались въ бильярдной, удалилась, будучи увѣрена, что баронъ не замедлитъ послѣдовать за нею; и точно, минуту спустя, онъ вышелъ за нею въ маленькую гостиную.

— Дитя мое, сказалъ онъ, подавая ей бумажникъ, отданный ему маркизомъ: — сожгите и забудьте.

Г-жа Гранперренъ разорвала конвертъ съ жадною поспѣшностью, открыла бумажникъ, быстро перебрала всѣ заключавшіяся въ немъ вещи и сосчитала письма, чтобъ удостовѣриться, что ни одно изъ нихъ не осталось въ рукахъ прежняго ея поклонника. Когда она удостовѣрилась, что все было возвращено, молнія удовольствія блеснула на задумчивомъ и мрачномъ лицъ ея.

— Вы оказали мнѣ услугу, которой я никогда не забуду, сказала она барону, спрятавъ бумажникъ въ ящикъ стола, который заперла на ключъ.

— Можетъ-быть, я потребую у васъ платы за нее, отвѣчалъ г. де-Водре съ выразительной улыбкой: — но время еще не пришло; поговоримъ о дѣлахъ болѣе-нужныхъ. Вы, вѣроятно, знаете, что вашъ мужъ былъ сегодня въ замкѣ?

— Знаю.

— Но знаете ли вы, что моя племянница намѣревается быть у васъ?

— Знаю.

— Мы хотѣли избѣгнуть этого; но вашъ мужъ дѣйствуетъ такъ прямо и рѣшительно, что разстроитъ хоть какой планъ! Скажите, что вы придумаете, чтобъ уклониться отъ свиданія съ моей племянницей? Вы будете нездоровы?

— Я совершенно-здорова, отвѣчала Кларисса съ притворнымъ изумленіемъ.

— Я не спрашиваю, какъ вы теперь себя чувствуете; я хочу знать, будете ли вы нездоровы, когда моя племянница пріѣдетъ къ вамъ?

— Зачѣмъ мнѣ притворяться больной, если маркиза де-Шатожиронъ хочетъ удостоить меня чести?..

— Какъ! перебилъ ее баронъ: — воля ваша, вы меня рѣшительно сбиваете съ толку; правду говорятъ, что женщинъ трудно понять и разгадать.

— Что жь загадочнаго и непонятнаго въ словахъ моихъ?

— Не сами ли вы говорили мнѣ вчера, что лишь бы не видѣться съ Иракліемъ, вы готовы навѣки заключиться въ монастырь, живою лечь въ могилу? Кажется, это ваши собственныя слова?

— Что дѣлать, любезный баронъ? Теперь же мнѣ кажется, что я никакъ не могу уклониться отъ посѣщенія, которымъ хочетъ удостоить меня г-жа де-Шатожиронъ. Скажите сами, какой мнѣ найдти предлогъ?

— Скажитесь больною; это принято въ подобныхъ случаяхъ.

— Конечно; но что подумаетъ г. Гранперренъ, котораго я не могу обмануть этимъ предлогомъ?

— Итакъ, милая Кларисса, возразилъ г. де-Водре, устремивъ на молодую женщину проницательный взглядъ: — итакъ, вы рѣшительно перемѣнили свое намѣреніе со вчерашняго дня?

— Признаюсь; утро вечера мудренѣе.

— И вамъ не непріятно увидѣться съ моей племянницей?

— Виновата ли она въ прошедшемъ?

— Но подумали ли вы о томъ, что она не прійдетъ безъ мужа?

— Разумѣется, отвѣчала Кларисса съ странной улыбкой: — могутъ ли молодые разлучаться!

— Итакъ, не смотря на ваши вчерашнія слезы, вы рѣшились встрѣтиться съ Иракліемъ?

— Рано ли, поздно ли, но это неизбѣжно.

— Это не совсѣмъ натуральный поворотъ, подумалъ баронъ недовѣрчиво: — у Клариссы не такой характеръ, чтобъ послѣ бури въ сердцѣ ея могла сдѣлаться совершенная тишь; боюсь, чтобъ тутъ не скрывалось какого-нибудь женскаго коварства… надо присматривать за нею.

— Вы находите, что я чрезвычайно-легкомысленна, не правда ли? продолжала г-жа Гранперренъ съ задумчивой улыбкой: — и называете мою покорность судьбѣ вѣтренностью? Скажите жь сами, могу ли я, живя въ этой странѣ, уклониться отъ необходимостей своего положенія? Не становились ли римскіе гладіаторы въ граціозную позицію, умирая? Я хочу подражать имъ, пока силы не измѣнятъ мнѣ. Я составила-было другой планъ, чтобъ избавиться отъ ожидающихъ меня мученій, но вчера должна была признаться, что этотъ планъ не что иное, какъ мечта.

— Какой планъ? спросилъ баронъ.

— Въ моихъ глазахъ, избраніе моего мужа въ члены генеральнаго совѣта было первымъ значительнымъ шагомъ къ депутатству; потомъ, сдѣлавшись депутатомъ, г. Гранперренъ, вѣроятно, согласился бъ поручить управляющему главный надзоръ за заводомъ, и мы, хоть бы на время, поселились въ Парижѣ. Такимъ-образомъ, я весьма-натуральнымъ и простымъ средствомъ избавилась бы отъ устрашающаго меня сосѣдства и знакомства, отъ котораго не имѣю другихъ средствъ уклониться. Отсутствіе и время, эти два всемірные, какъ говорятъ, утѣшителя, возвратили бы мнѣ, наконецъ, необходимое для меня спокойствіе; а въ-послѣдствіи, совершенно успокоившись, — словомъ, сдѣлавшись старухой, — я безъ опасенія могла бы встрѣтиться съ человѣкомъ, съ которымъ злополучная судьба сведетъ меня, быть-можетъ, завтра же! Страшно подумать!.. Вотъ какой планъ я составила.

— Я нахожу его весьма-благоразумнымъ; но для исполненія его необходимо, чтобъ мѣсто шарольскаго депутата сдѣлалось вакантнымъ.

— Ваканція есть.

— Развѣ г. Рикьё умеръ? съ изумленіемъ спросилъ баронъ.

— Да, отвѣчала Кларисса лаконически.

— Увѣрены ли вы въ этомъ?

— Совершенно. Г. Рикьё умеръ, два дня тому, въ своемъ загородномъ серизёскомъ домѣ; сегодня утромъ, во время отсутствія г. Гранперрена, я получила о томъ извѣстіе.

— Знаетъ ли объ этомъ вашъ мужъ?

— Нѣтъ еще; я была увѣрена, что вы прійдете сегодня и хотѣла сперва посовѣтоваться съ вами. Что вы мнѣ присовѣтуете?

— Я уже сказалъ вамъ, что планъ вашъ весьма-благоразуменъ; а потому надобно дѣйствовать рѣшительно и безъ отлагательства.

— Но, сказала г-жа Гранперренъ голосомъ, исполненнымъ тонкости: — можетъ ли мужъ мой искать званія депутата, не имѣя даже надежды попасть въ члены генеральнаго совѣта?

— Отъ-чего же ему не имѣть этой надежды?

— Какъ несчастная героиня, радующаяся малѣйшему развлеченію, возразила г-жа Гранперренъ съ притворно-грустной улыбкой: — я разсчитала всѣ наши шансы и увидѣла, что они съ каждымъ днемъ уменьшаются: во-первыхъ, измѣнникъ Доммартенъ, обѣщавшій намъ свои голоса, отдастъ ихъ г. де-Шатожирону.

— Доммартенъ не отдастъ своихъ голосовъ ни моему племяннику, ни вашему мужу; я это устроилъ.

— Какимъ образомъ? спросила Кларисса съ любопытствомъ.

— Развѣ вашъ мужъ не разсказалъ вамъ маленькой сцены, происшедшей при немъ въ замкѣ?

— Сцены, въ которой г. Доммартенъ сьигралъ такую жалкую роль?

— Именно. Стало-быть, вы знаете уже результаты, хотя не знаете еще причинъ.

— Я знаю и причину; коварный намекъ его на г-на Гранперрена.

— Такъ; но есть еще другая.

— Какая же?

— Я отдѣлалъ помянутаго Доммартена по тремъ причинамъ; во-первыхъ, его фальшивый взглядъ, сладкія рѣчи и лицемѣрные поступки мнѣ никогда не нравились; а я имѣю привычку рано или поздно разсчитываться съ людьми, мнѣ ненравящимися; во-вторыхъ, поступокъ его, относящійся до вашего мужа, былъ подлъ и заслуживалъ примѣрнаго наказанія; въ-третьихъ, я обрадовался случаю поссорить его съ племянникомъ.

— Это зачѣмъ?

— Какъ! вы не угадываете?

— Нѣтъ.

— Разссорившись съ племянникомъ, пасторъ не дастъ ему голосовъ, которыми располагаетъ; понимаете ли теперь?

— Стало-быть, вы не за г. де-Шатожирона? съ живостію вскричала Кларисса.

— Я не только не за него, отвѣчалъ баронъ съ спокойной улыбкой: — но, какъ видите, всячески стараюсь вредить ему.

— Но если вы хотите ему повредить, такъ вѣрнѣйшее для этого средство — помочь г-ну Гранперрену.

— Именно.

— Стало-быть, вы ему поможете?

— Отъ-чего же нѣтъ?

— Такъ вы за насъ? Вы подадите голосъ въ пользу моего мужа? вскричала Кларисса съ радостію.

— Голоса не подамъ, отвѣчалъ г. де-Водре улыбаясь: этого я обѣщать не могу; я старый, упрямый и неисправимый карлистъ; всѣ громкія разсужденія нѣкоторыхъ изъ нашихъ журналовъ, старающихся уговорить насъ принимать участіе въ выборахъ послѣ того, какъ недавно они говорили противное, не заставятъ меня на волосъ уклониться отъ пути, который я самъ предначерталъ себѣ. Чтобъ подать свой голосъ, я долженъ присягнуть настоящему правительству; а присягнувъ, я долженъ остаться ему вѣренъ; но такъ-какъ послѣдній долгъ ни мало не согласуется съ моими устарѣлыми, если хотите, правилами, то онъ мнѣ будетъ весьма-непріятенъ: почему я считаю болѣе благоразумнымъ не присягать. Слѣдственно, милая Кларисса, я самъ не подамъ голоса въ пользу вашего мужа, но обѣщаю доставить ему голоса всѣхъ честныхъ избирателей, на которыхъ имѣю нѣкоторое вліяніе.

— Ахъ, добрый г. де-Водре! Какъ много мы вамъ обязаны! вскричала г-жа Гранперренъ, схвативъ руку сельскаго дворянина.

— Вы мнѣ ничѣмъ не обязаны, дитя мое; я дѣлаю все это совсѣмъ не для того, чтобъ г. Гранперренъ былъ избранъ, а для того, чтобъ племянникъ мой не былъ избранъ. Итакъ, избраніе вашего мужа несомнѣнно, если только пасторъ, по коварной мести, на которую онъ весьма-способенъ, не отдастъ своихъ голосовъ доктору Буассла; въ такомъ случаѣ, кандидатство послѣдняго, поддерживаемое уже адвокатомъ Фруадво, можетъ повредить вамъ.

— Г. Фруадво за насъ, вскричала Кларисса съ торжествующимъ видомъ: — это рѣшеное дѣло.

— О! въ такомъ случаѣ, возразилъ баронъ: — дѣло наше вѣрно; послѣ завтра г. Гранперренъ пройдетъ первую балотироику; вы правду сказали, — это будетъ первый, значительный шагъ къ депутатству; я имѣю нѣкоторый вѣсъ внѣ нашего кантона и, будьте увѣрены, милая Кларисса, употреблю всѣ усилія, чтобъ до конца поддержать вашего мужа.

— Итакъ, я восторжествую надъ противнымъ мнѣ человѣкомъ и унижу его гордость, подумала г-жа Гранперренъ, торжествуя уже въ глубинѣ души своей: — но мщеніе мое будетъ совершенно, если мнѣ удастся узнать всѣ подробности интриги, о которой говорилъ Фруадво!

— А! вдовствующая г-жа де-Бонвало! думалъ въ то же время баронъ: — вмѣсто того, чтобъ продолжать торговлю почтеннаго винопродавца, вашего покойнаго мужа, вы хотите попасть въ тюильрійскій дворецъ, и вы потребовали отъ Шатожирона, чтобъ онъ сдѣлался пэромъ при настоящемъ правительствѣ! Вы составили ваши планы безъ меня, о нарумяненнѣйшая изъ вдовъ!

Г-жа Гранперренъ и де-Водре воротились къ прочимъ гостямъ; потомъ, нѣсколько минутъ спустя, сельскій дворянинъ, неоставшійся обѣдать въ замкѣ, вернулся въ Шатожиронъ-ле-Вьель, гдѣ его нетерпѣливо ожидали.

IX.
Освобожденная община.

Главный подъѣздъ къ дому барона де-Водре былъ обращенъ на востокъ, къ развалинамъ древняго замка. Большія ворота, выкрашенныя сѣрой краской и съ калиткой для пѣшеходовъ, вели на довольно-обширный дворъ, окруженный тремя главными частями дома, имѣвшими различныя назначенія. Прямо было жилье барона; на право голубятня, конюшни и хлѣва; на лѣво сараи, сѣновалы и нѣкоторыя другія зданія, необходимыя, въ нѣсколько-значительномъ хозяйственномъ заведеніи.

Въ то самое время, когда баронъ всходилъ по довольно-крутому возвышенію, отдѣлявшему маленькую долину, посреди которой находился Шатожиронъ-ле-Буръ, отъ возвышенной площадки, на которой были разбросаны домы стараго селенія, самый обширный изъ сѣноваловъ, о которыхъ мы сейчасъ упоминали, былъ превращенъ въ удобную, хоть и не великолѣпную банкетную залу. На гумнѣ, чистенько выметенномъ, были поставлены параллельно два длинные, узкіе стола, между которыми свободно могли проходить прислужники.

Нѣсколько дубовыхъ и сосновыхъ досокъ, расположенныхъ на пустыхъ бочкахъ, образовывали скромное основаніе, по которому были разставлены напитки и кушанья; но весьма-чистыя скатерти скрывало отчасти грубую подставку. Фарфоръ былъ замѣненъ довольно-грубымъ фаянсомъ; молодое вино окрашивало не хрустальные графины и бокалы, а самыя простыя бутылки и стаканы; но за то старинные, массивные приборы свидѣтельствовали, что амфитріонъ имѣлъ болѣе довѣренности къ своимъ гостямъ, нежели нѣкоторые распорядители обѣдовъ по подпискѣ, гдѣ во всемъ своемъ экономическомъ блескѣ являются желѣзные или оловянные приборы (которыхъ потомки будутъ стыдиться за насъ), посеребренные или даже позолоченные по замысловатому гальванопластическому способу.

Эти несообразности въ приборахъ обѣда, которымъ г. де-Водре угощалъ часть жителей Шатожирона-ле-Вьеля, изобличали въ старомъ дворянинѣ глубокое знаніе характера и обычаевъ своихъ гостей.

— Они ничего не унесутъ, но къ концу обѣда непремѣнно перебьютъ нѣсколько тарелокъ и бутылокъ, сказалъ онъ наканунѣ вечеромъ своему вѣрному Рабюссону, который, въ ожиданіи административныхъ почестей, назначаемыхъ ему бывшимъ его полковникомъ, исполнялъ при немъ болѣе различныхъ должностей, нежели Жакъ у Гарпагона: — а потому не давай имъ ни фарфора, ни хрусталя; серебра же бери сколько нужно будетъ; оно неломко.

Въ-слѣдствіе этого щедраго и вмѣстѣ экономическаго распоряженія, скромные гости обѣдали на прекрасныхъ серебряныхъ приборахъ, что случалось только въ торжественные случаи и что чрезвычайно льстило ихъ самолюбію.

Считаемъ излишнимъ пояснять, что этимъ сельскимъ обѣдомъ баронъ праздновалъ событіе, отпразднованное уже громкой пальбой Жана-Фракасса и Ревеля-Матена.

Съ однимъ только исключеніемъ все общество состояло изъ новыхъ обширныхъ избирателей, списокъ которыхъ баронъ, вполнѣ соображаясь съ законами, составилъ уже прежде. Такъ-какъ въ Шатожиронѣ-ле-Вьелѣ было до четырехъ-сотъ душъ жителей, то было около сорока человѣкъ представителей всѣхъ возрастовъ, начиная отъ двадцати-двухъ-лѣтнихъ молодыхъ людей до сѣдыхъ стариковъ. Будучи большею частію арендаторами барона, они обязаны были трети доходовъ, собираемыхъ ими съ обработываемой части земли, привилегіей быть включенными въ число значительнѣйшихъ особъ общины; ясно, что, послѣ этого, они находились подъ прямымъ управленіемъ или, лучше сказать, въ совершенной зависимости отъ владѣльца, котораго виноградники или поля обработывали.

Вліяніе барона на прочихъ общинныхъ избирателей было не такъ прямо, но не менѣе велико, потому-что между ними не было на одного, кому бы не оказалъ онъ услуги. Особенно съ-тѣхъ-поръ, какъ онъ совершенно поселился на своей родинѣ, сельскій дворянинъ сдѣлался для шатожирон-ле-вьелскихъ крестьянъ геніемъ, часто сердитымъ и вспыльчивымъ, но всегда великодушнымъ и благосклоннымъ. Маленькою аптекою, которую онъ завелъ въ своемъ домѣ, всѣ могли пользоваться, и въ то же время ежедневно, по приказанію барона, разносили выздоравливавшимъ здоровую и питательную, но не обременительную пищу. Къ крайнему сожалѣнію г. Бобилье, тайкомъ обвинявшаго его въ присвоеніи не принадлежащихъ ему правъ, г. де-Водре рѣшалъ всѣ споры и несогласія между крестьянами стараго селенія. Но хотя онъ былъ весьма-строгъ къ провинившимся, за то съ усердіемъ и энергіей защищалъ права ихъ въ ссорахъ съ чванными сосѣдями, жителями Шатожирона-ле-Бура.

По этимъ причинамъ и по многимъ другимъ, исчисленіе которыхъ заняло бы слишкомъ-много мѣста, г. де-Водре былъ любимъ и уважаемъ во всемъ селеніи; къ этимъ двумъ чувствамъ присоединялась, правда, еще нѣкоторая боязнь, въ-слѣдствіе собственноручной расправы его съ двумя или тремя негодяями, привыкнувшими играть первую роль въ селеніи и дерзнувшими, въ первое время его водворенія въ имѣніи, поступить съ нимъ грубо изъ ненависти къ его богатству и дворянству. Будучи исправлены немедленно и безъ отлагательства жестокими палочными побоями, нанесенными дюжею, сильною рукою, эти деревенскіе пѣтухи опустили гребешки, и непріятность, приключившаяся съ ними, внушила всѣмъ, намѣревавшимся послѣдовать ихъ дерзкому примѣру, благодѣтельный страхъ, неповредившій ни въ какомъ отношеніи уваженію и привязанности крестьянъ къ помѣщику.

— Это порохъ! говорили про него жители Шатожирона-ле-Вьеля: — держись прямо, коли онъ косо посмотритъ; но все равно, мы всѣ любимъ его, потому-что онъ не гордъ и справедливъ.

Въ то время, о которомъ мы говоримъ, обѣдъ уже начался.

Грегуаръ Рабюссонъ сидѣлъ на одномъ концѣ стола. Когда бунтовщики совершенно разсѣялись, баронъ приказалъ будущему мэру воротиться въ Шатожиронъ-ле-Вьель и, не дожидаясь его, велѣть подавать обѣдъ, котораго съ великимъ нетерпѣніемъ ожидали приглашенные.

За вторымъ столомъ предсѣдательствовалъ одинъ изъ главныхъ фермеровъ барона; то былъ сѣдой старикъ патріархальной наружности, занимавшій почетное мѣсто между стариками села и почти такъ же часто, какъ г. Бобилье, съ которымъ былъ однихъ лѣтъ, произносившій имя великой маркизы Ренгарды де-Шатожиронъ, урожденной Монбуассьё.

Насупротивъ Рабюссона сидѣлъ дядя Кокаръ, одинъ только непринадлежавшій къ общинѣ; онъ удостоился почетнаго и лестнаго приглашенія по родству своему съ отставнымъ охотникомъ, которому приходился дядей съ матерней стороны.

Не смотря на то, что всѣ очень-много ѣли и пили, потому-что блюда, покрытыя половинами жареныхъ барановъ и цѣлыми откормленными поросятами, обыкновенными кушаньями героевъ Гомера, возбуждали здоровые аппетиты, а огромная бочка, изъ которой безпрестанно наполняли бутылки, по мѣрѣ того, какъ онѣ опоражнивались, возбуждала жажду, а удовлетвореніе жажды возбуждало веселье, — не смотря на то, говорю, разговоръ былъ шумный и оживленный. Блистательная побѣда, одержанная старымъ селеніемъ надъ дерзкомъ сосѣдомъ своимъ, служила поводомъ ко множеству шутокъ; радость торжества сіяла во всѣхъ глазахъ; вездѣ слышались веселыя восклицанія; шутки, мишенью которыхъ были подгорные граждане, тысячу безобидныхъ фанфаронадъ, невольно вырывающихся въ минуту освобожденія у людей, долго находившихся подъ гнетомъ, оглашало воздухъ.

Одно обстоятельство довело до восторга насмѣшливую радость гостей, именно — разсказъ Рабюссона о сценѣ, происшедшей за нѣсколько минутъ до того на площади передъ замкомъ, — сценѣ, въ которой баронъ, самъ Рабюссонъ и грозный Султанъ принимали такое блистательное и дѣятельное участіе. Для удовлетворенія любопытства своихъ слушателей, отставной охотникъ долженъ былъ нѣсколько разъ повторить свой разсказъ, и каждый разъ съ большею силою раздавались рукоплесканія и громкій смѣхъ.

— Спасибо нашему полковнику за то, что онъ поколотилъ чваннаго Туссена-Жиля! вскричалъ толстый крестьянинъ, имѣвшій процессъ съ трактирщикомъ.

Кромѣ стариковъ, жившихъ во времена прежняго правленія и потому называвшихъ г. де-Водре барономъ, всѣ другіе шатожирон-ле-вьельскіе крестьяне называли его, по примѣру Рабюссона, полковникомъ, и даже нашимъ полковникомъ.

— Какъ жаль, что полковникъ не взялъ насъ съ собою! сказалъ дюжій виноградарь, съ воинственнымъ видомъ размахивая вилкой: — съ какимъ удовольствіемъ и наслажденіемъ поколотилъ бы я своего шатожиронскаго гражданина!

— А я своего! прибавилъ другой.

— А я бы взялъ по гражданину въ каждую руку, сказалъ нѣсколько-хвастливый крестьянинъ.

— Скажи намъ, по-крайней-мѣрѣ, Рабюссонъ, спросилъ опять дюжій крестьянинъ: — задалъ ли ты козырнаго туза мошеннику Готро, осмѣливающемуся говорить, что котлеты его слишкомъ-хороши для жителей Шатожирона-ле-Вьеля?

— Я знаю только то, отвѣчалъ Рабюссонъ, съ удовольствіемъ разсказывавшій о собственныхъ подвигахъ: — я знаю только то, что когда мясникъ всталъ, у него изъ носа и изъ рта текла кровь, точно вино изъ этой бутылки.

Съ этими словами побѣдоносный Грегуаръ наполнилъ стаканъ своего сосѣда съ правой стороны.

— Онъ сдачи не просилъ? спросилъ виноградарь.

— Онъ, вѣроятно, почувствовалъ, что я вышибъ уже ему достаточное количество зубовъ, отвѣчалъ Рабюссонъ, наполняя до краевъ стаканъ сосѣда съ лѣвой стороны.

— Смѣшнѣе всего была, вѣроятно, сказалъ дядя Кокаръ, также вооружаясь бутылкой: — физіономія Лавердена, когда на него наскочилъ Султанъ; я бы далъ двадцать су, чтобъ видѣть эту сцену! Сюда, Султанъ! продолжалъ старый крестьянинъ, обращаясь къ страшной собакѣ, гордо прохаживавшейся вокругъ столовъ и какъ-бы съ удовольствіемъ внимавшей разсказамъ о ея подвигахъ: — поди сюда, голубчикъ, поди сюда, щеночикъ; вотъ тебѣ награда.

Дядя Кокаръ бросилъ на земь большую кость, отъ которой не могла отказаться и комнатная собачка: столько было на ней еще мяса; но вмѣсто того, чтобъ съ поспѣшностью и признательностью принять дружескій подарокъ, Султанъ, обратившись ко входу въ сѣновалъ, поднялъ носъ, понюхалъ и, радостно залаявъ, кинулся вонъ.

— Полковникъ идетъ, сказалъ Рабюссонъ звучнымъ голосомъ.

— Полковникъ! нашъ полковникъ идетъ! повторили хоромъ гости.

Всѣ вскочили какъ-бы отъ электрической искры.

Почти въ ту же минуту, г. де-Водре вошелъ въ сарай.

Воротившись домой послѣ дѣятельнаго участія въ происшествіяхъ того дня, г. де-Водре ощутилъ истинное удовольствіе, ибо на примиреніе съ Иракліемъ, ни снисходительная привязанность къ г-жъ Гранперренъ, ни рождающееся расположеніе къ маркизъ, не заставили его упустить совершенно изъ вида побѣду, одержанную имъ надъ шатожиронскими гражданами, и онъ нетерпѣливо желалъ воротиться къ членамъ новой общины, чтобъ отпраздновать съ ними такъ долго колебавшуюся и наконецъ одержанную побѣду.

При видъ его, общее восклицаніе раздалось подъ сводами банкетной залы.

— Да здравствуетъ г-нъ баронъ! вскричали старики.

Молодые отвѣтствовали еще болѣе громкимъ восклицаніемъ:

— Да здравствуетъ нашъ полковникъ!

Сельскій дворянинъ отвѣчалъ веселой улыбкой на шумныя привѣтствія; но такъ-какъ онъ не предвидѣлъ имъ конца, то махнулъ одной рукой, чтобъ возстановить тишину.

Наступило внезапное молчаніе.

— Обѣдъ вашъ простынетъ, сказалъ баронъ громкимъ голосомъ: — за дессертомъ кричите, сколько угодно; но теперь ѣшьте и пейте.

Совѣтъ этотъ, повидимому, согласовался съ общимъ мнѣніемъ; всѣ челюсти пришли опять въ движеніе съ примѣрнымъ соревнованіемъ.

Вопреки нѣкоторымъ искателямъ популярности, которые садятся за одинъ столъ съ избирателями-блузниками въ сельскихъ шинкахъ, хотя внутренно стыдятся этого, г. де-Водре всегда старался удерживать разстояніе, поставленное случаемъ между имъ и обитателями Шатожирона-ле-Вьеля. Онъ обходился съ крестьянами этого селенія точно такъ, какъ нѣкогда обходился съ солдатами своего полка, не отталкивая ихъ отъ себя высокомѣріемъ, но и не позволяя имъ ни малѣйшей фамильярности, ибо зналъ, что это два подводные камня, о которые обыкновенно разбиваются люди высшаго званія въ сношеніяхъ съ подчиненными.

Вмѣсто того, чтобъ сѣсть за столъ, какъ сдѣлалъ бы это не одинъ помѣщикъ, баронъ закурилъ сигару и сталъ обходить вокругъ столовъ, останавливаясь по временамъ, чтобъ поговорить съ нѣкоторыми изъ гостей. Онъ преимущественно оказывалъ это отличіе старикамъ, которые принимали его съ признательностью и удовольствіемъ.

Когда г. де-Водре показалось, что здоровый аппетитъ его гостей совершенно удовлетворенъ, онъ велѣлъ принести себѣ стаканъ и взялъ со стола бутылку.

— Господа общинные избиратели! сказалъ онъ, повысивъ свой звучный голосъ, какъ дѣлывалъ нѣкогда, командуя своими кирасирами.

Услышавъ въ первый разъ титулъ, на который они только нѣсколько часовъ тому пріобрѣли право, крестьяне посмотрѣли другъ на друга съ удивленіемъ, какъ-будто бы имъ сказали несовсѣмъ-понятную шутку; но спокойное и открытое лицо барона доказало имъ, что онъ говорилъ серьёзно и не имѣлъ ни малѣйшаго намѣренія смѣяться надъ ними: успокоившись такимъ образомъ, они скоро привыкли къ своему новому званію и съ важностію привстали со скамей.

— Наполните стаканы до краевъ, прибавилъ баронъ, наливая себѣ въ стаканъ вина.

Приказаніе его было исполнено въ точности.

При всѣхъ торжественныхъ обѣдахъ, увѣковѣчивающихъ обычай провозглашать тосты, пьютъ прежде всего за здравіе короля, ab Jove principium! Но старый закоренѣлый карлистъ не захотѣлъ послѣдовать этому обыкновенію.

— Выпьемъ, сказалъ онъ, за благоденствіе шатожирон-ле-вьельской общины.

Оглушительное ура послужило отвѣтомъ на этотъ тостъ, соотвѣтствовавшій ожиданіямъ гостей.

— Въ началѣ революціи, продолжалъ баронъ, когда тишина возстановилась: — васъ крайне обидѣли; прошло нѣсколько лѣтъ, мы потребовали и получили удовлетвореніе за обиду: лучше поздно, чѣмъ никогда. Впредь вы ни съ кѣмъ не будете дѣлить права рубить вашъ дровяной лѣсъ, и господа-сосѣди перестанутъ грѣться нашими дровами, какъ дѣлаютъ это въ-продолженіе сорока уже лѣтъ, и могутъ запасаться дровами, гдѣ имъ заблагоразсудится.

— Вотъ, я думаю, взбѣсятся-то! произнесъ чей-то голосъ.

— Вмѣсто того, чтобъ поправлять чужія дороги, вы займетесь своими, продолжалъ сельскій дворянинъ.

— Не въ обиду будь сказано, сказалъ дядя Кокаръ одному изъ своихъ сосѣдей: — но ваши дороги куда не хороши! Не далѣе какъ сегодня утромъ я себѣ два раза чуть шеи не сломилъ, взбираясь къ вамъ.

— Не дороги наши, а ваши глаза никуда не годятся, отвѣчалъ сосѣдъ съ обидчивостью гражданина, нетерпящаго, чтобъ напрасно или за дѣло хулили при немъ его отчизну.

— Далѣе, продолжалъ баронъ: — вмѣсто того, чтобъ суммы, собираемыя отъ продажи вашей запасной четверти, были израсходываемы безъ всякой для васъ выгоды или пріятности, вы теперь сами будете располагать ими; а за тѣмъ, чтобъ употребить ихъ съ пользою, дѣло не станетъ, ибо у насъ все надобно исправить или, вѣрнѣе сказать, передѣлать.

— Что правда, то правда, сказалъ вполголоса дядя Кокаръ: — ужь о дорогахъ и говорить нечего! Это настоящія головоломки; посреди бѣла-дня какъ-разъ слетишь въ рытвину.

— Наконецъ, прибавилъ г. де-Водре: — вмѣсто того, чтобъ зависѣть отъ господъ подгорныхъ гражданъ, — а вы знаете, какъ кротко и справедливо владычество ихъ, — вы сами будете хозяева, сами будете править своими дѣлами.

— Какъ это лестно и пріятно! замѣтилъ Рабюссонъ своимъ сосѣдямъ.

— Со вчерашняго дня въ вашемъ состояніи произошла столько же выгодная, какъ и неожиданная перемѣна; кому вы этимъ обязаны?

— Вамъ, г. баронъ; вамъ, нашъ полковникъ! въ одинъ голосъ отвѣчали крестьяне.

— Точно, мнѣ, спокойно отвѣчалъ сельскій дворянинъ: — моимъ постояннымъ и неутомимымъ хлопотамъ обязаны вы тѣмъ, что освободились отъ ига, подъ которымъ такъ долго находились у своихъ сосѣдей. Послѣ двухлѣтней борьбы, я наконецъ достигъ своей цѣли — вашего освобожденія. Теперь, когда побѣда одержана, я исполнилъ возложенный на меня долгъ, и мнѣ остается только желать вашей общинѣ умныхъ и добросовѣстныхъ администраторовъ, которые умѣли бы воспользоваться элементами благоденствія, заключающимися въ вашей общинѣ.

Неявственный ропотъ послѣдовалъ за этими словами. Пока баронъ отдавалъ слугѣ опорожненный имъ стаканъ и снова подносилъ сигару ко рту, гости мѣнялись взглядами, въ которыхъ можно было прочесть смущеніе и безпокойство. Наконецъ, поговоривъ шопотомъ съ своими сосѣдями, старый фермеръ, предсѣдательствовавшій за однимъ столомъ, всталъ и почтительно поклонился сельскому дворянину.

— Извините, г-нъ баронъ, сказалъ онъ: — мнѣ бы хотѣлось спросить васъ кое-о-чемъ.

— Говори, дядя Фурнье, отвѣчалъ г. де-Водре съ особенною благосклонностью: — ты знаешь, что я всегда готовъ тебя слушать.

— Покорно васъ благодарю, г. баронъ: — впрочемъ, вы всегда такъ добры, что не удивительно, если послѣднія слова ваши поставили насъ въ тупикъ.

— Отъ-чего же, дядя Фурпьё?

— Извольте видѣть, г. баронъ, продолжалъ крестьянинъ, почесываясь за ухомъ: — намъ показалось, что, возвративъ намъ общину, вы покидаете и не хотите больше знать насъ.

— Покинуть васъ! Нѣтъ, отвѣчалъ баронъ, невольно улыбаясь: — я люблю наше старое селеніе и болѣе нежели когда-либо намѣренъ не разставаться съ нимъ.

— Въ этомъ-то и заключается величайшее счастіе обитателей Шатожирона-ле-Вьеля, съ важностію сказалъ дядя Рабюссона.

— Да я не то хотѣлъ сказать, возразилъ дядя Фурнье, покачавъ головой.

— Можетъ-быть, возразилъ г. де-Водре, продолжая улыбаться: — такъ объяснись.

— Къ-чему терять по пустому слова? сказалъ вставая виноградарь, о которомъ мы уже упоминали: — я объясню вамъ дѣло въ двухъ словахъ, полковникъ. Намъ показалось, что вы не хотите болѣе мѣшаться въ наши дѣла.

— Я такъ давно занимаюсь ими, что теперь мнѣ пора заняться и своими собственными.

— Въ такомъ случаѣ, возразилъ виноградарь: — вы разстроиваете все наше удовольствіе.

— Я то же хотѣлъ сказать, прибавилъ дядя Фурньё. — Если г. баронъ выпуститъ изъ рукъ поводья, такъ мы побредемъ въ сторону, точно кривыя лошади, и при первомъ ухабѣ повозка опрокинется.

— Правда, сказалъ другой крестьянинъ: — одинъ потянетъ на право, другой на лѣво, и все пойдетъ къ чорту!

— Между-тѣмъ, какъ если кнутъ останется въ рукахъ нашего полковника, прибавилъ третій, продолжая сравненіе: — такъ нечего опасаться, чтобъ лошади напроказили.

— Общину, управляемую нашимъ полковникомъ, можно сравнить съ благодатнымъ виноградникомъ, докторальнымъ тономъ сказалъ виноградарь: — между-тѣмъ, какъ подъ управленіемъ другаго это будетъ безплодная почва, за сборъ съ которой я не дамъ и пяти су.

Начало было сдѣлано, и со всѣхъ сторонъ послышались почтительныя, но энергическія возраженія противъ намѣренія, высказаннаго сельскимъ дворяниномъ.

Спокойнымъ жестомъ г. де-Водре усмирилъ возраставшій шумъ.

— Объяснимтесь! сказалъ онъ, когда наступила тишина: — стало-быть, вамъ очень хочется, чтобъ я занимался еще вашими дѣлами?

— Да, г. баронъ! да, полковникъ! единодушно закричали всѣ крестьяне: — только вы одни можете какъ слѣдуетъ управлять нашей общиной.

— Хочется ли намъ, чтобъ вы мѣшались въ наши дѣла, полковникъ! вскричалъ одинъ изъ самыхъ восторженныхъ: — да если вы не будете заниматься ими, такъ у насъ все пойдетъ вверхъ дномъ, къ величайшему удовольствію подгорныхъ гражданъ!

— Если нашъ полковникъ оставитъ насъ, сказалъ другой съ нѣкоторою напыщенностью: — такъ я отказываюсь отъ званія избирателя; пускай распоряжаются безъ меня!

— На васъ вся наша надежда, полковникъ!

— Вы не захотите, г. баронъ, поставить насъ въ затруднительное положеніе!

— Не нужно намъ и своей общины безъ васъ!

— Безъ васъ, полковникъ, мы станемъ въ тупикъ!

— Довольно, довольно! успокойтесь, сказалъ баронъ, польщенный этими настоятельными просьбами, въ искренности которыхъ нельзя было усомниться: — если вы требуете, такъ при случаѣ я охотно подамъ вамъ добрый совѣтъ.

— Вотъ это дѣло! радостно вскричалъ виноградарь: — безплодная почва опять стала благодатною!

— Смирно, Жаконе! вскричалъ сельскій дворянинъ, и, обращаясь ко всѣмъ гостямъ, прибавилъ: — Итакъ, я не откажу вамъ при случаѣ въ совѣтѣ, но съ однимъ условіемъ.

— Требуйте, чего хотите, господинъ баронъ! вскричало въ одинъ голосъ нѣсколько крестьянъ.

— Мое условіе состоитъ въ томъ, сказалъ г. де-Водре, повысивъ голосъ: — чтобъ вы безпрекословно и въ точности слѣдовали моимъ совѣтамъ.

— Это совершенно-справедливое условіе, господинъ баронъ, отвѣчалъ дядя Фурнье, почтительно поклонившись.

— Посмотрѣлъ бы я, сказалъ виноградарь Жаконе: — кто осмѣлится не послушаться васъ!

— Принимаете ли вы мое условіе?

— Принимаемъ, принимаемъ! отвѣчали почти всѣ крестьяне.

— Вы, кажется, почти всѣ согласны; но, можетъ-быть, между вами найдутся и такіе, которые не пріймутъ моего условія?

— Посмотрѣлъ бы я! повторилъ еще разъ дюжій виноградарь, окинувъ всѣхъ присутствующихъ грознымъ взглядомъ.

— Смирно, Жаконе! строго вскричалъ баронъ: — если кто-нибудь изъ васъ не питаетъ ко мнѣ полной, неограниченной довѣренности, если кто-нибудь знаетъ другаго, лучшаго совѣтника, тотъ пусть скажетъ открыто.

Никто не прерывалъ глубокаго молчанія.

Г. де-Водре не имѣлъ ни малѣйшаго желанія отказаться отъ власти, которую имѣлъ до-сихъ-поръ надъ жителями стараго селенія. Угрожая имъ отступленіемъ отъ ихъ дѣлъ, онъ имѣлъ въ виду показать имъ яснѣе, сколько они нуждались въ немъ, и, говоря конституціоннымъ слогомъ, подновить свою власть изъявленіемъ народной преданности.

— Итакъ, вы всѣ согласны, продолжалъ онъ, видя, что никто изъ присутствующихъ не прерывалъ молчанія: — въ такомъ случаѣ, соглашаюсь продолжать помогать вамъ совѣтами, и такъ-какъ мы теперь сошлись, то не худо поговорить о будущихъ выборахъ.

Крестьяне стали слушать съ живымъ участіемъ.

— Черезъ мѣсяцъ, васъ соберутъ для того, чтобъ вы назначили себѣ десятерыхъ муниципальныхъ совѣтниковъ. Чтобъ не терять напрасно драгоцѣннаго времени и предупредить споры и интриги, которые не замедлили бы завязаться между вами, потому-что вы всѣ болѣе или менѣе упрямы, тщеславны и задорны…

За этими словами барона послѣдовалъ веселый смѣхъ слушателей.

— Итакъ, продолжалъ баронъ: — чтобъ предупредить всѣ эти хлопоты, я составилъ списокъ десятерыхъ изъ васъ, наиболѣе-способныхъ занять мѣста муниципальныхъ совѣтниковъ. Если этотъ списокъ вамъ понравится, такъ вамъ остается только утвердить избранныхъ мною; впрочемъ, повторяю, я подаю вамъ только совѣтъ; вы имѣете полное право ему не послѣдовать.

— Что мы, дураки, что ли? сказалъ хитрый крестьянинъ, знавшій напередъ, что находился въ числѣ избранныхъ: — вы насъ бросите, и тогда все пойдетъ вверхъ дномъ.

— Рабюссонъ, продолжалъ г. де-Водре: — прочитай списокъ муниципальныхъ совѣтниковъ, которыхъ имъ должно избрать въ будущіе выборы.

Будущій мэръ вынулъ изъ кармана бумагу, на которой было написано десять именъ; его — первое.

Одобрительный ропотъ раздался по прочтеніи списка; ибо хотя сельскій дворянинъ не имѣлъ ни малѣйшаго расположенія къ теоріи раздѣленія власти, за то онъ былъ столько же дальновиденъ, какъ справедливъ, и членами муниципальнаго совѣта новой общины избралъ людей самыхъ честныхъ и способныхъ. Самые строгіе выборы не могли бы дать лучшихъ результатовъ.

— Такъ!

— Это-то намъ и нужно!

— Нашъ полковникъ выбралъ самыхъ лучшихъ!

— Славный будетъ муниципальный праздникъ! кричали одинъ за другимъ избиратели, весьма-довольные тѣмъ, что ихъ избавила отъ труда выбирать и думать.

— Тѣ изъ васъ, которые не умѣютъ писать, продолжалъ баронъ: — могутъ диктовать свои рапорты Рабюссону, дядѣ Фурнье или мнѣ.

— Слушаемъ, г. баронъ! вы увидите, что все пойдетъ какъ по маслу.

— Довольны ли вы составленнымъ мною спискомъ?

— Довольны, довольны!

— Недовольныхъ нѣтъ?

— Ни одного!

— Посмотрѣлъ бы я!

— Стало-быть, всѣ единодушно согласны?

— Да, да! единодушно!

— Въ такомъ случаѣ, выборы наши кончены, сказалъ г. де-Водре и прибавилъ про-себя: — я бы желалъ, чтобъ Платонъ, Фенелонъ и другіе составители утопій видѣли этотъ маленькій примѣръ практическаго правленія; я думаю, простой, ясный и быстрый способъ моего дѣлопроизводства въ Шатожиронѣ-ле-Вьелѣ заставилъ бы ихъ согласиться, что ихъ республика и городъ Салентъ не что иное, какъ пустыя мечты.

X.
Нормандское примиреніе.

Въ-продолженіе шести мѣсяцевъ, Адріенъ де-Ланжеракъ, или, лучше сказать, Пишо, съ постоянствомъ, достойнымъ лучшаго дѣла, домогался исполненія плана, успѣхъ котораго долженъ былъ значительно улучшить столько же умѣренное, какъ и двусмысленное его состояніе. Цѣлію его было — жениться законнымъ, неразрывнымъ бракомъ на двухъ или трехъ мильйонахъ, составлявшихъ личное имѣніе г-жи Бонвало. Для человѣка, привыкшаго жить продѣлками, добыча эта была приманчива; а потому псевдо-виконтъ творилъ чудеса хитрости и ловкости, чтобъ упрочить ее за собою; и вдругъ, въ то самое время, когда онъ почти увѣрился въ успѣхѣ, два неожиданныя обстоятельства готовились лишить его полуодержанной побѣды: одно изъ нихъ называлось г-номъ де-Буажоли, другое барономъ де-Водре.

— Я между двумя подводными камнями, думалъ онъ, когда порядокъ возстановился въ замкѣ: съ правой стороны пройдоха Миронъ, хорошо знающій меня; съ лѣвой деревенскій колоссъ, который рано или поздно узнаетъ меня, если не узналъ уже; онъ что-то смотрѣлъ на меня съ страннымъ вниманіемъ. Если мнѣ не удастся проскользнуть между ними, они непремѣнно потопятъ меня; не буду терять времени; прежде всего помирюсь съ Мирономъ, потому-что онъ человѣкъ желчный и мстительный, самый опасный изъ двухъ враговъ моихъ. Я поступилъ сегодня утромъ какъ настоящій писецъ, продолжалъ Ланжеракъ, не думая шутить: — нужно мнѣ было вспомнить о старой исторіи! Какое мнѣ дѣло до того, что бумажникъ герцога де-Шеризака облегчился нѣсколькими банковыми билетами, пройдя черезъ руки лицемѣрнаго плута? Удастся ли мнѣ поправить эту глупость!

Заключеніе этихъ разсужденій была маленькая записка, въ которой Ланжеракъ писалъ г. Буажоли, что желаетъ еще разъ переговорить съ нимъ. Едва поручилъ онъ слугѣ отнести это посланіе, какъ ему принесли письмо отъ совѣтника префектуры.

— Еще глупость! сказалъ онъ, прочитавъ письмо: — негодяй Миронъ боится меня еще болѣе, нежели я его, и еслибъ я не торопился, такъ выгоды были бы на моей сторонѣ.

Минуту спустя, виконтъ де-Ланжеракъ и г. де-Буажоли опять сошлись въ комнатѣ, занимаемой послѣднимъ въ гостинницѣ Коня-Патріота.

— Надобно признаться, другъ мой, что хотя мы и умные Гасконцы, но поступили сегодня утромъ очень-глупо! сказалъ совѣтникъ префектуры, весело и со смѣхомъ идя на встрѣчу своему земляку.

— Я самъ того же мнѣнія, отвѣчалъ Ланжеракъ, стараясь подражать притворной веселости г. де-Буажоли.

— Мы поступили какъ мальчишки!

— Скажемъ прямо: какъ дураки!

— Я очень-радъ, что вы обратились такъ же скоро, какъ я.

— Я не успѣлъ еще выйдти на улицу, какъ уже раскаялся въ своей горячности.

— Мы оба были безразсудны, не правда ли?

— Безтолковы!

— Гдѣ это видано, чтобъ старые друзья ссорились за такую бездѣлицу!

— Ужь не говорите! Нелѣпо! Не-уже-ли мы, старые друзья, должны драться, какъ боевые пѣтухи, за то, что друга ли моего Шатожирона, или г. Гранперрена выберутъ въ члены генеральнаго совѣта?

— Именно, сказалъ совѣтникъ префектуры съ принужденной улыбкой: — мы чуть-чуть не подрались какъ боевые пѣтухи. Но мы, южные уроженцы, всѣ таковы; въ нашихъ жилахъ болѣе селитры, нежели крови; за косой взглядъ, за слово, не такъ сказанное, мы воспламеняемся, а тамъ и пойдемъ, и пойдемъ, такъчто нѣтъ никакой возможности остановить насъ.

— А если въ жару спора попадется намъ подъ руку тяжелый камень, такъ мы бросаемъ его въ голову противника, хотя послѣ и признаёмся, что были не правы.

— Кстати о тяжелыхъ каменьяхъ! Надѣюсь, мы извинимся другъ передъ другомъ въ нѣсколько-жесткихъ выраженіяхъ, невольно вырвавшихся у насъ сегодня утромъ?

— Разумѣется! Да не-уже-ли вы обратили какое-нибудь вниманіе на эти выраженія? Я ужь давно забылъ объ нихъ.

— И хорошо сдѣлали. Въ-сердцахъ мы хватаемся за всякое оружіе; случится ли какая нелѣпая клевета, человѣкъ въ-сердцахъ схватываетъ ее и безъ зазрѣнія совѣсти пускаетъ въ своего противника. Напримѣръ, хоть бы этотъ глупый процессъ Дюфальи, которымъ я воспользовался, чтобъ ударить васъ въ самое сердце: не-уже-ли вы думаете, что я повѣрилъ клеветамъ вашихъ бывшихъ товарищей въ конторѣ г. Югнёна?

— А!.. что же эти язвительные господа сказали вамъ? спросилъ Ланжеракъ, невольно покраснѣвъ.

— Да вы сами знаете… будто бы Дюфэльи далъ какія-то деньги… Потомъ какія-то бумаги тамъ похитили… словомъ, самая нелѣпая исторія, которой я никогда не вѣрилъ.

— Вы отдали мнѣ должную справедливость, за то и я никогда не вѣрилъ оскорбительнымъ слухамъ, носившимся на вашъ счетъ; и если въ минуту вспыльчивости я намекнулъ вамъ о бумажникѣ герцога де-Шеризака…

— Ахъ, да! Кстати, перебилъ Ланжерака де-Буажоли, вѣчная улыбка котораго приняла въ эту минуту судорожное выраженіе — что это за исторія съ бумажникомъ? Я давича совсѣмъ не понялъ, что вы хотите этимъ сказать.

— Ахъ, Боже мой! вы сами сейчасъ говорили, что въ-сердцахъ мы рады какому бы то ни было оружію, и лишь бы имѣть удовольствіе уязвить своего противника, мы повторяемъ самыя безсмысленныя клеветы.

— Однако… въ чемъ же дѣло?

— Будто вы никогда не слыхали?

— Никогда, клянусь.

— Говорятъ о какихъ-то десяти тысячахъ франкахъ банковыми билетами, которые однажды пропали изъ бумажника герцога де-Шеризака, оставляемаго имъ обыкновенно на своемъ бюро, когда онъ возвращался домой.

— Ахъ, да… помню, помню… да я-то чѣмъ тутъ виноватъ?

— Я самъ то же спросилъ у людей, разсказывавшихъ мнѣ объ этомъ, сказалъ Ланжеракъ съ простодушнымъ видомъ, составлявшимъ рѣзкій контрастъ съ судорожно-стянутою физіономіею совѣтника префектуры.

— Что же они вамъ отвѣчали?

— Вздорную ложь!

— Ложь?

— Гнусную! Они увѣряли, будто-бы знаютъ изъ достовѣрнаго источника, что помянутые банковые билеты изъ бумажника герцога де-Шеризака перешли къ вамъ.

— Какая низкая, гнусная клевета! съ негодованіемъ вскричалъ г. де-Буажоли.

— Что дѣлать, другъ мой! У всякаго свои враги: мои выдумали исторію процесса Дюфальи; ваши…

— Я вспоминаю теперь обстоятельство, подавшее поводъ къ этому подлому обвиненію. Точно, изъ бумажника герцога пропали десять банковыхъ билетовъ; но воръ, второй каммердинеръ герцога, былъ прогнанъ на другой же день; изъ состраданія, г. де-Шеризакъ не захотѣлъ предать его суду.

— Все это такъ; каммердинера прогнали, но клеветники говорятъ, что онъ былъ невиненъ.

— И они дерзнули обвинить меня!

— На что подлецы не способны?.. Тѣмъ болѣе, что, по непріятному для васъ стеченію обстоятельствъ, вы, нѣсколько дней спустя послѣ покражи, проиграли въ карты до десяти тысячъ франковъ; а такъ-какъ въ то время у васъ другихъ доходовъ, кромѣ жалованья, не было, то нѣкоторые люди, знавшіе, вѣроятно, положеніе вашихъ дѣлъ, стали допытываться откуда вы достали десять тысячъ франковъ, которые проиграли въ карты?

— И эти благородные люди рѣшили въ своей премудрости, что я укралъ у отца своихъ учениковъ! сказалъ г. де-Буажоли съ выраженіемъ горечи, которою иногда отличается оскорбленная невинность: — по счастію моя жизнь такова, что я могу презрѣть эти подлыя клеветы.

— Мы можемъ быть спокойны, если совѣсть наша чиста, сказалъ докторальнымъ тономъ Ланжеракъ.

— Не только у меня совѣсть чиста, но уваженіе, смѣю сказать, дружба, которую мнѣ всегда оказывалъ герцогъ де-Шеризакъ, достаточно вознаграждаютъ меня за злобу моихъ враговъ; одно обстоятельство должно бы, кажется, зажать имъ рты, а именно то, что я обязанъ герцогу мѣстомъ, которое теперь занимаю. Доставилъ ли бы онъ мнѣ это мѣсто, еслибъ сколько-нибудь сомнѣвался въ моей чести и честности? Могутъ ли подлые клеветники объяснить неизмѣнившуюся милость герцога ко мнѣ?

— Они говорятъ, что вы съ рѣдкимъ искусствомъ умѣли ослѣпить его. О! у нихъ на все готовъ отвѣтъ.

— Вотъ наша жизнь! сказалъ г. де-Буажоли съ видомъ философической покорности: — имѣй только удачу, и тотчасъ зашипятъ около тебя змѣи зависти; по-счастію, уязвленіе ихъ не опасно; мы съ вами, любезный Ланжеракъ, служимъ тому живымъ доказательствомъ. Вопреки злобъ нашихъ враговъ, мы, слава-Богу, здоровы и находимся на пути къ счастію. А потому откровенно признаюсь вамъ, что ставлю себя выше всѣхъ этихъ гнусныхъ клеветъ.

— А я не обращаю на нихъ ни малѣйшаго вниманія.

— Презрѣніемъ должно отвѣчать на подобные нападки.

— Стараться мстить значило бы дѣлать слишкомъ-много чести клеветникамъ.

— Благородный человѣкъ долженъ заботиться только объ уваженіи немногихъ честныхъ и искреннихъ друзей.

— Я совершенно-согласенъ съ вами, и вотъ почему мнѣ было бы грустно лишиться вашего уваженія.

— Лишиться моего уваженія! Помилуйте, любезный Ланжеракъ! Въ жару спора, превращавшагося въ ссору, я могъ повторить оскорбительные слухи на вашъ счетъ; не смотря на то, я всегда считалъ и теперь считаю васъ честнѣйшимъ человѣкомъ въ мірѣ.

— Я совершенно такого же мнѣнія о васъ, хотя и я въ минуту вспыльчивости…

— Оставимъ это; забудемъ глупую ссору.

Совѣтникъ префектуры приблизился къ своему земляку, и честные Гасконцы пожали другъ другу руки съ весьма-искреннимъ, по-видимому, радушіемъ.

— Теперь, послѣ нашего примиренія, я могу спокойно ѣхать, сказалъ г. де-Буажоли: — вы не повѣрите, какъ мнѣ грустно было уѣхать изъ Шатожирона, не пожавъ вамъ руки.

— Такъ вы ѣдете? спросилъ виконтъ.

— Сейчасъ; развѣ вы не видали экипажа у подъѣзда?

— Такъ эта коляска съ гербами на дверцахъ принадлежитъ вамъ?

— Это такъ, мною самимъ придуманныя украшенія, отвѣчалъ совѣтникъ префектуры смѣясь: — потому-что я, любезный виконтъ, не могу располагать древнимъ гербомъ Ланжераковъ… Но вотъ, кажется, ведутъ лошадей, прибавилъ онъ, открывъ окно.

Почтальйонъ подводилъ двухъ почтовыхъ лошадей къ коляскѣ.

— Вы ѣдете обратно въ Маконъ? спросилъ Ланжеракъ.

— Нѣтъ, я продолжаю свой объѣздъ.

— Такъ вы не дождетесь результата выборовъ, которые будутъ послѣ-завтра?

— Не могу. У меня есть болѣе-важныя дѣла.

— Сегодня утромъ вы принимали большое участіе въ выборахъ.

— Слишкомъ-большое; ибо если и г. де-Шатожиронъ будетъ избранъ, такъ я все-таки ничего не потеряю: вѣдь онъ консерваторъ. И такъ, я отступаюсь, другъ мой, и желаю вамъ всевозможнаго успѣха. Надѣюсь, что я поступаю какъ великодушный противникъ?

— Вы поступаете какъ другъ… вѣдь мы друзья, не правда ли?

— Еще бы! вскричалъ г. де-Буажоли, съ чувствомъ пожавъ руку, протянутую ему виконтомъ: — мы друзья на жизнь и на смерть!

Ланжеракъ проводилъ своего земляка до дорожной коляски и не уходилъ, пока онъ не увхалъ. Когда кучеръ вскочилъ на козлы, Гасконцы въ третій и послѣдній разъ пожали другъ другу руки съ такою же искренностью, какъ и прежде.

— А! Фальшивый виконтъ, думалъ г. де-Буажоли, усѣвшись въ коляску: — счастливъ ты, что нѣкоторыя обстоятельства не позволяютъ мнѣ теперь проучить тебя, какъ слѣдуетъ; но погоди! рано или поздно, я докажу тебѣ, что я не позволю оскорблять себя безнаказанно! Радуйся теперь, что я отступился отъ г. Гранперрена. Бѣдный глупецъ! не-уже-ли ты думаешь, что я уѣхалъ бы такъ спокойно, еслибъ г-жа Гранперренъ не увѣдомила меня о томъ, что и г. де-Водре и адвокатъ Фруадво на нашей сторонѣ, и что, слѣдовательно, наше торжество несомнѣнно!

— Этотъ мнѣ теперь ужь не страшенъ, думалъ въ то же время Ланжеракъ: — пріймусь за другаго. Какъ бы мнѣ отдѣлаться отъ него прежде, нежели онъ узнаетъ меня? Я удивляюсь только одному: какъ онъ до-сихъ-поръ не узналъ меня, потому-что у него взглядъ, проникающій до глубины души. Правда, я самъ не съразу узналъ его, но это не удивительно: когда, пять или шесть лѣтъ тому, онъ пришелъ къ Югнёну по случаю процесса съ герцогомъ де-Шеризакомъ и обратился прямо ко мнѣ, тогда у него не было ни бороды, ни сѣдыхъ волосъ. Это весьма измѣняетъ наружность человѣка, между-тѣмъ, какъ я остался рѣшительно тотъ же. Да, нѣтъ никакого сомнѣнія, что онъ узнаетъ меня, и тогда — прощайте мильйоны вдовушки! Ей не нравится уже имя Бонвало, не смотря на прибавленную къ ней дворянскую частичку, а потому она никогда не согласится сдѣлаться мадамъ Пишо! Виконтесса де-Ланжеракъ! Это благозвучно! но мадамъ Пишо! Не должно терять ни минуты; но какъ быть? что дѣлать? — Удалить несноснаго великана? — невозможно: онъ вкоренился въ своемъ логовищѣ, и легче вырвать дубъ изъ земли, по примѣру Бѣшенаго-Роланда. — Удалиться самому? это умнѣе всего; но пословица говоритъ: кто уходитъ отъ игры, тотъ проигрываетъ. — Уговорить чувствительную старуху къ какой-нибудь безразсудной, романической выходкѣ, въ родѣ прогулокъ въ Гретна-Гринъ, было бы прекрасно; потому-что если она согласится бѣжать, такъ мнѣ не трудно будетъ уговорить ее сочетаться со мною законными узами. Да; какъ умный человѣкъ, я долженъ избрать это средство, и сегодня же приступлю къ рѣшительной аттакѣ сердца почтенной мильйонерши.

Случаи, котораго искалъ Ланжеракъ, представился въ тотъ же вечеръ, когда фейерверкъ, пущенный на терассѣ барона де-Водре, вызвалъ всѣхъ обитателей замка въ ту часть сада, откуда это неожиданное зрѣлище было виднѣе. Виконту, поспѣшившему предложить руку г-жѣ Бонвало, удалось отвести вдову, притворившуюся, будто-бы не замѣчаетъ намѣренія волокиты, далеко отъ луннаго свѣта и сіянія ракетъ, въ одну изъ мрачныхъ аллеи, таинственное уединеніе которыхъ располагаетъ поэтовъ къ мечтательности, а чувствительныя сердца къ любви.

За минуту передъ тѣмъ, какъ корыстолюбивый волокита и сантиментальная старуха вступили въ опасную аллею, другая, совершенно-противоположная имъ парочка, прошла туда же, только съ другой стороны; то были: Ламурё и Банкрошъ.

XI.
Шкатулка изъ чернаго дерева.

Послѣ того, какъ воинственная вылазка маркиза и лучшихъ слугъ его разогнала авангардъ бунтовщиковъ, Банкрошъ и Ламурё также пустились бѣжать; но, будучи слишкомъ удалены отъ рѣшетки, они наудачу повернули подъ сводъ, ведшій къ одному изъ заднихъ дворовъ; оттуда, проходами, знакомыми Ламурё, работавшему нѣкогда въ замкѣ каменьщикомъ, они пробрались въ садъ и потомъ въ паркъ, откуда надѣялись убѣжать, перебравшись чрезъ заборъ, когда наступитъ ночь.

Бродяги, сбросившіе съ себя, одинъ каску, другой барабанъ Туано, просидѣли цѣлый день въ кустѣ, подобно хищнымъ звѣрямъ, ожидающимъ солнечнаго заката, чтобъ пуститься за добычей. Не смотря на голодъ, жажду и досаду, слѣдующую обыкновенно за неудающимися предпріятіями, Ламурё философически переносилъ непріятность своего положенія; но Банкрошъ, раненный до крови ударомъ приклада, нанесеннымъ ему Шатожирономъ, думалъ только о мести и кровопролитіи.

— Нѣтъ, говори, что хочешь, повторялъ онъ нѣсколько разъ своему товарищу въ тѣ минуты, когда боль отъ раны его становилась чувствительнѣе: — я не уйду отсюда, пока не подожгу замка этого разбойника маркиза!

— Да вѣдь онъ поподчивалъ тебя прикладомъ за то, что ты пырнулъ его ножомъ? Кажется, вы квиты! отвѣчалъ каждый разъ Ламурё, устрашась угрозъ своего товарища.

— Зачѣмъ онъ сбросилъ меня съ лѣстницы?

— А зачѣмъ ты не шелъ добромъ?

— Не хотѣлъ.

— Да вѣдь ты былъ въ его домѣ!

— А ты ужь и струсилъ?

— Я, братъ, не трусъ; только обстоятельства наши и безъ того уже такъ дурны, что не зачѣмъ поджигать еще замка.

— А я тебѣ говорю, что не выйду отсюда, пока не подожгу его; онъ вышибъ мнѣ зубъ, да подшибъ еще пару, а потому я буду подлецъ, если не отомщу за себя.

За неимѣніемъ болѣе-питательныхъ яствъ, Банкрошъ насыщался своимъ бѣшенствомъ, а Ламурё своею боязнію, до наступленія сумерекъ; тогда они приблизились къ замку, продолжая спорить, потому-что одинъ думалъ только о бѣгствѣ, между-тѣмъ, какъ другой непремѣнно хотѣлъ привести въ исполненіе свои угрозы. Только-что они прошли по открытой лужайкѣ, какъ, первые выстрѣлы фейерверка навели на нихъ такой паническій страхъ, что они безъ оглядки бросились искать убѣжища въ густой аллеѣ, куда почти въ то же время вступили г-жа Бонвало и Ланжеракъ.

— Стой! сказалъ вдругъ Банкрошъ шопотомъ: — мы здѣсь не одни.

Бродяги остановилось и начали прислушиваться.

— Идутъ, сказалъ Банкрошъ, протянувъ руку въ ту сторону, откуда слышались приближавшіеся шаги.

Ламурё вытаращилъ глаза, которыми ночью различалъ предметы почти такъ же хорошо, какъ днемъ, и замѣтилъ, наконецъ, въ темнотѣ парочку, медленно шедшую къ нимъ.

— Жандармы! сказалъ онъ задыхающимся голосомъ, схвативъ своего товарища за руку.

— У тебя вездѣ жандармы, отвѣчалъ Банкрошъ, невольно вздрогнувъ, однакожь, когда Ламурьё произнесъ страшное слово.

— Говорятъ тебѣ, что я вижу бѣлое, синее, красное, всевозможные жандармскіе цвѣта!

Цвѣта, которые испуганный бандитъ принималъ за жандармскій мундиръ, принадлежали шляпкѣ, шали и платью, составлявшимъ пестрый нарядъ г-жи Бонвало.

— Это баба, трусишка! сказалъ Банкрошъ, когда лунный лучъ, прорѣзывавшій древесную чащу, освѣтилъ вдову.

— Баба ли это, или жандармъ, а намъ все-таки надо спрятаться! возразилъ Ламурё. — Развѣ ты не видишь, что съ нею мужчина?

— Въ-самомъ-дѣлѣ, правда; спрячемся.

Бродяги бросились въ кусты.

Минуту спустя, Ланжеракъ и г-жа Бонвало сѣли на скамью, находившуюся въ нѣсколькихъ шагахъ отъ того мѣста, гдѣ спрятались бродяги.

— Какое безразсудство! сказала любезная вдовушка, продолжая начатый разговоръ: — зачѣмъ ѣхать? Вѣдь мы только вчера еще пріѣхали! Ѣхать въ Швейцарію или Италію, и позволить вамъ слѣдовать за мною! Право, я не понимаю, какъ подобное безразсудство могло пріидти вамъ въ голову!

— Не въ головѣ, сударыня, возразилъ съ жаромъ Ланжеракъ, а въ сердцѣ моемъ развилась эта мысль, и не покидаетъ меня ни днемъ, ни ночью!

— Да это мономанія!

— Мономанія, безразсудство, безуміе, все, что вамъ угодно; но прежде всего — это страсть!

— Страсть! повторила г-жа Бонвало, сантиментально поднявъ глаза къ небу, — но было такъ темно, что эта игра физіономіи пропала даромъ.

— Да, сударыня, страсть! Страсть пламенная, глубокая, безуммная, если хотите… Скажите сами, можетъ ли тотъ истинно любить, кто любитъ благоразумно?

— Пожалуй, отвѣчала вдова жеманясь: — будьте немножко безразсудны, безумны; я не имѣю ни права, ни власти удерживать васъ отъ этого; но по-крайней-мѣрѣ не заставляйте же и меня раздѣлять ваше безуміе. Я была до-сихъ-поръ слишкомъ-снисходительна къ вамъ; я слишкомъ-терпѣливо сносила ваши шалости, и это-то дало вамъ право обратиться ко мнѣ съ такимъ страннымъ и неприличнымъ предложеніемъ.

— Чѣмъ же страннымъ, сударыня? Почему неприличнымъ?

— А, виконтъ! какъ вы можете спрашивать!

— Развѣ вы не властны въ своихъ поступкахъ?

— Совершенно властна.

— Развѣ кто-нибудь имѣетъ право запретить вамъ поступать, какъ вамъ заблагоразсудится?

— Никто.

— Развѣ вы не можете ѣхать въ Швейцарію или Италію, если вамъ вздумается?

— Могу.

— Развѣ вы не изъявляли сами тысячу разъ желаніе посѣтить эти страны, столь живописныя и поэтическія, — страны, гдѣ любовь должна быть еще очаровательнѣе и упоительнѣе, нежели гдѣ-либо? О! продолжалъ виконтъ восторженно: — какое блаженство наслаждаться очарованіемъ дивной ночи, гуляя въ гондолѣ, слегка покачиваемой волнами моря, омывающаго берега прекрасной Венеціи!.. Или, рука-объ-руку, предавшись восхитительнымъ мечтамъ, прогуливаться въ тибурскихъ рощахъ, въ Кампо-Санто, или въ развалинахъ Колизея!

— А Флоренція! вскричала вдова, невольно зараженная нѣжнымъ восторгомъ искусителя. — А Неаполь! Veder Napoli et poi morir! А Везувій!

— Пламя котораго не можетъ сравниться съ пламенемъ моего сердца! сказалъ Ланжеракъ, приложивъ ладонь правой руки на лѣвый карманъ жилета.

— Что они тамъ толкуютъ? шопотомъ спросилъ Ламурё своего товарища.

— Чортъ ихъ знаетъ, по-каковски они говорятъ, отвѣчалъ Банкрошъ.

— Да, эти мечты сладостны, продолжала г-жа Бонвало послѣ задумчиваго молчанія: — но это однѣ пріятныя химеры!

— Кто вамъ мѣшаетъ осуществить ихъ? умоляющимъ голосомъ спросилъ виконтъ: — скажите одно слово и эта сладостная мечта превратится въ упоительную дѣйствительность!

— Помилуйте, возразила вдова тономъ женщины, начинающей поддаваться искушенію: — вамъ кажется, что это такъ легко! По-вашему, остается послать за лошадьми, да и въ путь!

— Оно такъ и есть, отвѣчалъ Ланжеракъ, перейдя отъ поэтической и восторженной декламаціи къ своему обыкновенному тону.

— Какъ! безъ паспорта?

— Кто спроситъ паспортъ у дамы, путешествующей въ собственной дорожной коляскъ?

— Безъ денегъ?

— О! безъ денегъ, — это другое дѣло, сказалъ виконтъ съ нѣжно-шутливой улыбкой. — Не сами ли вы говорили мнѣ, что всегда берете съ собою свою шкатулку изъ чернаго дерева съ двадцатью тысячами франками золотомъ?

Услышавъ эти слова, Банкрошъ сильно толкнулъ своего товарища локтемъ въ бокъ, и оба удвоили вниманіе.

— У васъ на все готовъ отвѣтъ, возразила г-жа Бонвало, также улыбаясь: — но почему вы знаете, что моя шкатулка здѣсь?

— Я видѣлъ, какъ Жоржина пронесла ее вчера въ вашу комнату.

— Отъ вашего бдительнаго взора ничто не ускользаетъ.

— Отъ моего любящаго, почтительнаго взора.

— Точно; вы не ошиблись; шкатулка моя съ двадцатью тысячами франками здѣсь, на этажеркѣ, въ моей спальнѣ…

Ламурё отвѣчалъ на толчокъ Банкроша такимъ выразительнымъ толчкомъ, что Кривоногій потерялъ равновѣсіе и упалъ.

— Что это за шумъ? сказала вдова, невольно приблизившись къ виконту.

— Ничего, отвѣчалъ Ланжеракъ, воспользовавшись этимъ случаемъ, чтобъ схватить руку, которую вдова и не думала отнимать.

— За нами послышался шорохъ.

— Вѣроятно, упалъ сухой сучокъ, или птица вспорхнула.

— Но если тамъ кто-нибудь есть? Если насъ подслушиваютъ? возразила г-жа Бонвало, съ безпокойствомъ смотря на кусты.

Хотя ночь была такъ темна и кусты такъ часты, что Банкрошъ и Ламурё не могли быть замѣчены, не смотря на то, они невольно присѣли.

— Всѣ заняты теперь фейерверкомъ, отвѣчалъ Ланжеракъ: — и никто не думаетъ нарушать давно-желаннаго мною свиданія. Отвѣчайте же, сударыня, не откажите мнѣ въ милости, о которой молю васъ!..

— Положимъ, что я и захотѣла бы рѣшиться на безразсудство или безуміе, о которомъ вы меня просите, возразила вдова, продолжая жеманиться: — но по какой причинѣ, подъ какимъ предлогомъ оставлю я замокъ, объявивъ уже, что намѣрена провести здѣсь всю осень?

— Развѣ трудно найдти предлогъ? Скажите, что здѣшній климатъ вамъ вреденъ, что онъ даже опасенъ для вашей слабой груди; или объявите, что вамъ необходимо предпринять небольшое путешествіе, чтобъ разсѣять тягостное впечатлѣніе, произведенное на ваши раздражительные нервы сегодняшней сценой.

— Въ-самомъ-дѣлѣ, нервы мои въ ужасномъ состояніи, сказала г-жа Бонвало, пожавъ, вѣроятно невольнымъ, судорожнымъ движеніемъ руку виконта.

— А итальянскій климатъ такъ полезенъ для нервическихъ болѣзней!

— Вы думаете?

— Я въ томъ увѣренъ. Притомъ же, подумайте, очаровательная Элеонора, если вы мнѣ откажете, то я не ручаюсь за себя… вы не знаете, какъ я несчастливъ!

— Вы несчастливы?

— Не-уже-ли вы до-сихъ-поръ не замѣтили моей задумчивости, или, вѣрнѣе, моей грусти?

— Въ-самомъ-дѣлѣ, сегодня вы что-то необыкновенно-задумчивы, озабочены съ самаго утра.

— И вы не угадываете страданій моего сердца! вы не хотите понять причины моей озабоченности!.. Неблагодарная! Пріѣхавъ сюда безъ вашего позволенія, или, лучше сказать, вопреки вашему запрещенію, я надѣялся найдти на свободѣ, въ такъ-называемой сельской жизни, тысячу средствъ открыть вамъ свое сердце, а между-тѣмъ, со вчерашняго утра я теперь въ первый разъ говорю съ вами наединѣ, безъ свидѣтелей. О! еслибъ вы могли понять, какъ это терзаетъ меня, продолжалъ виконтъ, патетически ударивъ себя ладонью по лбу: — о! вы не знаете, какъ часто мною овладѣваетъ непреоборимое желаніе убить всѣхъ окружающихъ васъ, подсматривающихъ за вами, отравляющихъ жизнь мою!

— Успокойтесь, другъ мой, успокойтесь, сказала вдова голосомъ нѣжнаго участія: — одна мысль должна утѣшить васъ: вы не одой страдаете, вы не одни терзаетесь!

— А! если это правда, продолжалъ Ланжеракъ съ большимъ жаромъ: — такъ зачѣмъ же вы противитесь долѣе мольбамъ моимъ? Маркиза уже подозрѣваетъ насъ; тщетно старался я обмануть ее сосредоточенною, молчаливою любовію, которою сама суровая добродѣтель не можетъ обидѣться — мнѣ не удалось! и въ особенности съ той минуты, когда я подставилъ собственную голову подъ камень, направленный на васъ, съ той минуты она убѣдилась, что я пріѣхалъ сюда только для васъ!

— Какъ! вы думаете, что Матильда…

— Она все угадала, увѣряю васъ, и если откроетъ Шатожирону, то я долженъ буду уѣхать… навсегда лишиться васъ! прибавилъ виконтъ задыхающимся голосомъ.

— Скоро ли они перестанутъ! сказалъ Банкрошъ своему товарищу шопотомъ.

Ламурё отвѣчалъ нетерпѣливымъ жестомъ.

— Я вамъ говорю, что тамъ кто-то есть! сказала г-жа Бонвало, услышавъ легкій трескъ, и, не дожидаясь отвѣта виконта, вскочила съ испугомъ.

Ланжерккъ оглянулся на кусты, но ничего не увидалъ.

— Это, вѣроятно, птица, сказалъ онъ: — вы напрасно безпокоитесь.

— Все равно, но все-таки мнѣ страшно.

— Со мною?

— Ахъ! ваше присутствіе только увеличиваетъ опасность, возразила вдова томнымъ голосомъ. — Вернемтесь въ замокъ; фейерверкъ кончился и, можетъ-быть, тамъ уже замѣтили наше отсутствіе.

— Итакъ, вы отказываете мнѣ! Вы отнимаете у меня всякую надежду!

— Завтра я дамъ отвѣтъ, сказала г-жа Бонвало тономъ, въ которомъ не было ничего безнадежнаго: — но теперь вернемтесь.

Вдова съ нѣжностью оперлась на руку виконта, и милая парочка медленно направилась къ замку.

Минуту спустя, бродяги вышли безъ шума изъ своей засады.

— Ну, что скажешь? спросилъ Ламурё товарища.

— А ты? отвѣчалъ Банкрошъ.

— Я скажу, что лучше стянуть шкатулку съ двадцатью тысячами франками золотомъ, нежели поджигать замокъ.

— Ты, я вижу, не дуракъ! Впрочемъ, одно другому не мѣшаетъ. Но какъ же ее стянуть, шкатулку-то?

— Развѣ ты не слыхалъ: старуха, которую я принялъ за жандарма, сказала, что шкатулка теперь у нея въ спальнѣ?

— Что жь изъ этого?

— Что?

— Да, что? Нечто мы знаемъ, гдѣ эта проклятая спальня?

— А тебѣ бы хотѣлось знать, гдѣ она? Вишь, лакомка!

— Кусочекъ-то жирный!

— А хочешь, я тебѣ скажу, гдѣ она?

— Ты?

— Какъ честный человѣкъ!

— Такъ ты знаешь, гдѣ спальня старухи? спросилъ Банкрошъ съ видомъ живѣйшаго участія.

— Знаю, дружище, и зажмуря глаза найду ее.

— Какъ же это?

— А вотъ какъ: я цѣлыя двѣ недѣли работалъ въ замкѣ; былъ во всѣхъ покояхъ, гдѣ чинили потолки и камины, а между-прочимъ и въ спальнѣ старухи.

— А почему ты знаешь, что это была ея спальня?

— Экой какой! Старый чортъ Бобилье съ утра до ночи не давалъ намъ покоя…

— Но что жь общаго…

— Да выслушай; эта старая обезьяна почти не отходила отъ насъ. «Послать работниковъ въ комнату г-на маркиза!» говорилъ онъ; или: «какъ, лѣнтяи! потолокъ въ комнатѣ г-жи маркизы еще не готовъ?» или: «затопите каминъ въ комнатѣ вдовы, чтобъ посмотрѣть, не дымитъ ли онъ». Вотъ какимъ образомъ узналъ я гдѣ спальня старухи.

— Такъ это ее-то и называютъ вдовой?

— Не-уже-ли жь ты не узналъ ея? Она сидѣла вчера въ каретѣ возлѣ маркизы, и сегодня была съ нею у обѣдни.

— Такъ гдѣ же эта шельмовская спальня?

— Пойдемъ, я покажу тебѣ ея окна.

Бродяги осторожно пошли по дорогѣ, гдѣ нѣсколько минутъ тому прошли вдова и виконгъ, и хоть аллея доходила вплоть до самаго замка, однакожь они остановились у опушки парка. Цвѣтникъ, расположенный по французскому манеру, отдѣлялъ ихъ отъ замка, фасадъ котораго былъ въ настоящую минуту ярко освѣщенъ лупой.

— Видишь ты два окна возлѣ башенки, направо? сказалъ тогда Ламурё: — тамъ спитъ старуха, тамъ и мошна ея.

— Точно ли?

— Я тебѣ говорю.

— А дальше?

— Гостиная.

— Въ башенкѣ?

— Туалетная.

— Тамъ, вѣрно, спитъ горничная?

— Горничная, вѣроятно, спитъ на антресоли, гдѣ мы складывали свои инструменты.

— Но антресоль имѣетъ сообщеніе съ спальней? Богачи любятъ, чтобъ ихъ стерегли, когда они спятъ!

— Съ антресоли идетъ маленькая лѣсенка, но не прямо въ спальню, а въ корридоръ. Я тебѣ говорю, что старухѣ можно свернуть шею, а горничная ничего и не услышитъ.

— Заманчиво! сказалъ Банкрошъ, облизываясь какъ кошка, чующая вкусный кусокъ: — какъ жаль, что окна высоки!

— Подъ сводомъ, гдѣ мы прошли, лежатъ лѣстницы, отвѣчалъ Ламурё, которому шкатулка съ золотомъ продала смѣлости и находчивости.

— Довольно ли онѣ длинны?

— Возлѣ нихъ лежатъ веревки; мы можемъ связать двѣ лѣстницы…

— Правда… Но какъ войдти въ комнату, не продавивъ стекла? А какъ продавить стекло безъ шума?

— Сама судьба помогаетъ намъ, сказалъ Ламурё съ убѣжденіемъ: — когда мы убѣжали, у меня въ рукѣ осгался булыжникъ; пробравшись въ садъ, я съ досады швырнулъ его въ замокъ и попалъ именно въ среднее стекло башенки, такъ-что намъ легко будетъ просунуть руку въ эту дыру и отворить окно.

— А если стекло вставлено?

— Я готовъ голову прозакладовать, что никто не подумалъ объ этомъ во время суматохи.

— Можетъ-быть,

— Нѣтъ, это вѣрно! Подумай только, Банкрошъ: на каждаго изъ насъ достанется по десяти тысячь франковъ.

— И золотомъ еще! Вотъ славно-то!

— Ну, идетъ, что ли?

— Какъ ты сегодня смѣлъ!

— Еще бы! двадцать тысячь…

— Справедливо; и коли ужь ты рѣшился попытать счастья, такъ я, братъ, не отступлюсь.

— Такъ идетъ?

— Идемъ, сказалъ Банкрошъ, хлопнувъ по рукѣ Ламурё: — мѣсяцъ скоро спрячется; а когда всѣ уснутъ, мы пріймемся за дѣло.

Отважные ребята изъ осторожности вернулись въ паркъ и преспокойно растянулись подъ густымъ букомъ, въ ожиданіи удобнаго часа.

Почти всѣ жители замка уже спали, когда г-жа Бонвало, причесавшись на ночь и надѣвъ бѣлый пеньюаръ, открыла одно изъ оконъ своей комнаты и, опершись на подоконникъ, принялась любоваться природой.

Луна не серебрила болѣе вершинъ деревъ парка, но блестящія звѣзды ярко отдѣлялись отъ мрачной лазури неба.

— Какая романическая ночь! сказала сантиментальная вдова съ выраженіемъ тихой меланхоліи: — о Шекспиръ! ты былъ великій поэтъ! Какъ прекрасно умѣлъ ты читать въ глубинѣ нашихъ женскихъ сердецъ!

Въ эту минуту, пятидесятилѣгняя восторженная вдова сравнивала себя съ Жюльеттой, мечтавшей вслухъ на своемъ балконѣ, и увлеченной очарованіемъ чудной итальянской ночи; нѣсколько мгновеній спустя, она такъ забылась, что, услышавъ внизу, въ саду, легкій шумъ, проговорила машинально: — Ромео! мой Ромео!

Шумъ внезапно прекратился, и въ то же мгновеніе черная фигура, которую г-жа Бонвало замѣтила, исчезла, какъ-бы провалившись сквозь землю.

Таинственное существо, заставившее сильнѣе забиться сердце вдовы, былъ не Ромео, ни даже Ланжеракъ: то былъ Банкрошъ, доползшій до самаго фасада замка.

— Ляжетъ ли наконецъ эта старая дура спать! проворчалъ воръ весьма-непочтительно.

Онасаясь ночной свѣжести, или находя, что она посвятила шекспировской мечтательности столько времени, сколько слѣдуетъ всякой героинѣ романа, твердо знающей роль свою, г-жа Бонвало закрыла окно; полчаса спустя, въ окнахъ ея угасъ свѣтъ, къ величайшему удовольствію бродягъ, все еще невыходившихъ изъ своей засады.

XII.
Пожаръ.

Около третьяго часа утра, Грегуаръ Рабюссовъ поспѣшно вошелъ въ комнату г. де-Водре.

— Что случилось? спросилъ баронъ проспувшись.

— Полковникъ, въ замкѣ пожаръ, отвѣчалъ бывшій охотничій стражъ, подойдя къ окну и отдернувъ занавѣсъ.

И отраженіе сильнаго пожара внезапно освѣтило комнату красноватымъ свѣтомъ.

Г. де-Водре уже соскочилъ съ постели.

— Разбудить все селеніе, сказалъ онъ: — вывезти трубу, о чтобъ черезъ пять минутъ все было готово!

Пока баронъ поспѣшно одѣвался, Рабгоссонъ отправился бѣгомъ исполнять его-приказанія.

Нѣсколько минутъ спустя, тѣ изъ шатожирон-ле-вьельскихъ крестьянъ, которые первые одѣлись, бѣжали по прямому, слѣдовательно, самому крутому пути къ нижнему селенію, между-тѣмъ, какъ двѣ здоровыя, дюжія лошади несли въ галопъ трубу по другой, дальней, но за то болѣе-проѣзжей дорогѣ.

Тревога, которую звонили въ шатожирон-ле-бурской церкви и которой начинали уже вторить колокола двухъ сосѣднихъ селеній, барабанный бой Туано, вступившаго опять во владѣніе своимъ барабаномъ и каской, колеса, трубы, копыта лошадей, ударявшія о камни, крики жителей селенія, пламя, пылавшее длинными струями изъ оконъ замка и подобно разрушительному маяку указывавшее путь крестьянамъ, сбѣгавшимся со всѣхъ сторонъ къ мѣсту несчастія, — все придавало этой сценѣ мрачный, грозный видъ.

— Полковникъ, это пожаръ необыкновенный, сказалъ Рабюссонъ, идя возлѣ г. де-Водре.

— Отъ-чего? сбросилъ баронъ.

— Не знаю отъ-чего, но я увѣренъ, что это новая штука вчерашнихъ негодяевъ.

— Это штука плохая, за которую они могутъ дорого поплатиться.

— Разбойники! еслибъ одинъ изъ нихъ попался мнѣ подъ руки…

Не договоривъ начатой фразы, Рабюссонъ внезапно остановился, какъ лягавая собака, нападающая на слѣдъ дичи; потомъ, не сказавъ ни слова, онъ бросился по тропинкѣ, прямымъ угломъ перерѣзывавшей ту, по которой онъ спускался.

— Рабюссонъ! закричалъ ему господинъ де-Водре: — куда ты бѣжишь?

Бывшій охотничій стражъ не отвѣчалъ, а баронъ, спѣша къ замку, не захотѣлъ останавливаться и вмѣстѣ съ крестьянами, сопровождавшими его, пошелъ далѣе.

Всѣ жители селенія были на ногахъ. Двѣ трубы, сельская и кузнечная, дѣйствовали неутомимо; отъ нихъ къ рѣкѣ образовалась двойная цѣпь крестьянъ, гражданъ и мастеровыхъ. Жандармы, прибывшіе съ вечера изъ Рансене, наблюдали за порядкомъ и со вниманіемъ слѣдили за оборванною частію зрителей, изъ чего можно было заключить, что почтенные блюстители общественнаго порядка раздѣляли подозрѣніе Рабюссона.

Проводивъ жену и дочь въ самую отдаленную отъ пожара часть замка, маркизъ самъ присоединился къ трудившимся и управлялъ работами ихъ съ умомъ и хладнокровіемъ.

Господинъ Гранперренъ лично командовалъ заводской трубой, высланной имъ съ мастеровыми при первомъ ударѣ тревоги.

Вскочивъ съ просонокъ, старый мирный судья на-скоро надѣлъ панталоны, туфли, халатъ и, не замѣнивъ даже шерстянаго ночнаго колпака величественнымъ парикомъ, прибѣжалъ на мѣсто пожара. Важность опасности удвоила природную живость старика, который, раздробляясь или, такъ сказать, размножаясь, являлся вездѣ и на первомъ мѣстѣ, гдѣ только пожаръ усиливался.

Пасторъ Доммартенъ, не смотря на свою тайную злобу, счелъ нужнымъ явиться; онъ тоже очень суетился и въ-особенности старался, чтобъ хозяинъ замка замѣтилъ его.

Наконецъ, — странное дѣло! — ревностнѣйшими и неутомимѣйшими тушителями были Туссенъ-Жиль, Лавердёнъ, Готро, Пикарде, — словомъ, всѣ члены патріотическаго клуба, зачинщики вчерашнихъ безпорядковъ. Правда и то, что это неожиданное поведеніе было не совсѣмъ-безкорыстно; тутъ былъ маленькій разсчетъ. Зная уже, что мирный судья писалъ на нихъ самое страшное донесеніе, какое когда-либо выливалось изъ-подъ пера разгнѣваннаго чиновника, они смутились еще болѣе, когда въ сумерки прибылъ изъ Рансене жандармскій отрядъ. Слухъ о томъ, что главные бунтовщики будутъ арестованы, не замедлилъ распространиться въ селеніи; поэтому не удивительно, что начальники республиканской партіи безъ всякаго уговора вздумали обезоружить своимъ усердіемъ грозный гнѣвъ стараго судьи.

Никогда еще капитанъ пожарной команды не управлялъ съ такой энергіей дѣйствіями своихъ солдатъ. Готро и Пикарде трудились наперерывъ другъ передъ другомъ; наконецъ, даже вице-президентъ Лавердёнъ кряхтѣлъ и пыхтѣлъ качая трубу или таская воду.

— Я непремѣнно слягу, ворчалъ по временамъ толстый мелочной торговецъ, утирая съ лица потъ холодною рукою: — но все равно, лучше слечь въ постелю, чѣмъ идти въ исправительный, а пожалуй и съ уголовный судъ!

Когда мирный судья, драпируясь въ халатѣ съ узорами, или сбрасывая съ глазъ острый конецъ колпака, проходилъ мимо клубистовъ, они всегда старались обратить на себя его вниманіе.

— Господинъ мирный судья, хорошо ли стоитъ моя труба? спрашивалъ Туссенъ-Жиль, смиряя свою гордость и вмѣстѣ жажду мщенія.

— Господинъ мирный судья, говорилъ Готро: — вы напрасно изволите здѣсь стоять; ваша жизнь такъ для насъ драгоцѣнна, что вы не имѣете права подвергать ее опасности; намъ, далеко нестогощимъ васъ, можно рисковать собою для спасенія замка.

— Господинъ мирный судья, кричалъ Пикарде, показывая старому чиновнику обожженныя руки и опаленные волосы: — я ужь вполовину изжаренъ, но все равно, не уйду отсюда, пока огонь не будетъ потушенъ! Меня унесутъ отсюда развѣ только совершенно-изжареннаго!

Читатели замѣчаютъ, что почтенный слѣсарь очень-искусно старался поставить на счетъ пожара обиды, причиненныя его особѣ, когда онъ спустился съ древа свободы, и превратить такимъ образомъ совершенно-невольное поврежденіе въ слѣдствіе героическаго поступка.

— Я весь вспотѣлъ, г-нъ мирный судья, говорилъ трогательнымъ голосомъ мелочной торговецъ Лавердёнъ: — дай Богъ, чтобъ у меня не сдѣлалось колотье въ боку!.. Но все равно, у кого есть сердце въ груди, тотъ не покидаетъ ближняго въ бѣдѣ.

На всѣ эти фразы, основанныя на разсчетѣ, г. Бобилье отвѣчалъ одними глухими звуками и неумолимо проходилъ мимо, ворча сквозь зубы:

— Знаю я васъ, пріятели; мое донесеніе придаетъ вамъ усердія и подстрекаетъ къ работѣ. Вы надѣетесь обезоружить мое справедливое мщеніе, притворяясь теперь добрыми малыми, да нѣтъ, поздно! Что написано, того не воротишь.

Поставивъ свою трубу въ такомъ мѣстѣ, гдѣ, по его мнѣнію, она могла дѣйствовать съ большимъ успѣхомъ, и приказавъ лишнимъ шатожирон-ле-вьельскимъ крестьянамъ составить третью цѣпь, параллельную двумъ первымъ, г. де-Водре подошелъ къ своему племяннику, находившемуся въ первыхъ рядахъ тушителей пожара.

— Жена и дочь твоя въ безопасности? спросилъ онъ его.

— Да, дядюшка, отвѣчалъ Ираклій, пожавъ руку дяди, какъ-бы благодаря его за то, что онъ пришелъ къ нему на помощь: — я увелъ ихъ въ противоположный конецъ замка, и теща моя, вѣроятно, съ ними.

— Никто не погибъ?

— Никто, сколько мнѣ извѣстно. Надѣюсь, что вся бѣда ограничится потерей меблировки нѣсколькихъ комнатъ.

— По серединѣ замка, между этими двуми окнами, проходитъ во всю ширину его капитальная стѣна, сказалъ баронъ, указывая Ираклію на окна, о которыхъ говорилъ: — надобно сосредоточить огонь между этой стѣной и угломъ зданія.

— Мы этого-то и домогаемся, но трудно; кажется, пожаръ начался или огонь подложенъ въ одной изъ комнатъ нижняго этажа…

— Такъ ты думаешь, что этотъ пожаръ слѣдствіе злаго умысла?

— Всѣ такъ думаютъ; но мы послѣ разберемъ это дѣло. Пламя вспыхнуло въ одной изъ комнатъ нижняго этажа, гдѣ лежали старые обои, оставшіеся послѣ перестройки замка; эти обои, писанные, большею частію, масляными красками, доставили зажигателю самое лучшее средство привести въ исполненіе злой умыселъ.

— Нечего дѣлать; денежныя раны не смертельны; стѣны замка тверды, и весь убытокъ, какъ ты говоришь, ограничится потерей части мебели, которая, по милости господъ-якобинцевъ, была въ довольно-плохомъ состояніи. Останься здѣсь; я пойду посмотрю, какъ дѣйствуютъ мои крестьяне.

Въ то самое время, когда г. де-Водре возвращался къ своей трубѣ, энергически дѣйствовавшей въ мощныхъ рукахъ пожарныхъ стараго селенія, къ нему подошелъ мирный судья.

— Г-нъ баронъ, вскричалъ онъ съ неюдованіемъ: — что скажете о разбойникахъ, неудовольствовавшихся сожженіемъ моей тріумфальной арки и подложившихъ огонь подъ замокъ? Можно ли придумать довольно-жестокое наказаніе для такихъ злодѣевъ? Какъ жаль, что теперь не колесуютъ!

— Любезный Бобилье, не слишкомъ ли вы опрометчивы? отвѣчалъ г. де-Водре спокойнымъ голосомъ, составлявшимъ разительный контрастъ съ раздражительностью старика: — я замѣтилъ между ревностнѣйшими работниками Туссена-Жиля и другихъ членовъ его клуба; развѣ вы не видали ихъ?

— Я очень-хорошо знаю, что они всѣ здѣсь; но это только уловка!

— Какъ! сказалъ баронъ, понизивъ голосъ: — не-уже-ли вы подозрѣваете ихъ?..

— Я этого не говорю, г. баронъ, но убѣжденъ, что замокъ подожгли нѣкоторые изъ негодяевъ, собранныхъ вчера этимъ якобинцемъ Туссеномъ-Жилемъ; и если отвѣтственность за бунтъ, котораго онъ былъ отъявленнымъ начальникомъ, должна упасть на него, то почему же не взвалить на его шею пожара, имѣющаго, по моему мнѣнію, неразрывную связь съ бунтомъ? какъ не согласиться, что этотъ пожаръ есть логическое слѣдствіе бунта?

Господинъ де-Водре не успѣлъ еще сдѣлать возраженіе противъ этого мнѣнія, какъ къ нему подбѣжалъ Ланжеракъ, блѣдный и разстроенный.

— Г-жа де-Бонвало! вскричалъ онъ задыхающимся голосомъ: — скажите мнѣ, гдѣ г-жа Бонвало?

— Почему мнѣ знать, гдѣ г-жа Бонвало, если я самъ только-что пришелъ сюда? отвѣчалъ баронъ.

— А вы, г. Бобилье? продолжалъ виконтъ, обративъ къ старому чиновнику взоръ, исполненный боязни.

— Развѣ г-жа Бонвало не съ маркизой? сказалъ мирный судья, отвѣчая вопросомъ на вопросъ.

— Нѣтъ; г-жа де-Шатожиронъ въ смертельномъ страхѣ; горничная г-жи де-Бонвало ничего не знаетъ о госпожѣ своей; никто не видалъ ея, хотя ее вездѣ искали; а теперь уже нѣтъ никакой возможности войдти къ ней въ спальню.

— Отъ-чего же? спросилъ г. де-Водре.

— Пламя… отвѣчалъ виконтъ прерывающимся голосомъ: — пламя перерѣзало сообщеніе.

— Ахъ, Боже мой! вскричалъ г. Бобилье съ испугомъ: — вѣдь это очень возможно!

— А гдѣ спальня госпожи Бонвало? съ живостію спросилъ баронъ.

— Тамъ, гдѣ была спальня покойнаго маркиза, возлѣ западной башенки, отвѣчалъ мирный судья съ безпокойствомъ.

— Чортъ возьми! вскричалъ г. де-Водре также съ безпокойствомъ: — и вы говорите, г. де-Ланжеракъ, что со стороны зеленой залы нѣтъ сообщенія?

— Зеленая зала горитъ; вотъ тому доказательство, отвѣчалъ Ланжеракъ, показывая на свои бѣлокурые, нѣсколько-опаленные волосы.

— Если зеленая зала горитъ, такъ, должно быть, лѣстница изъ комнаты моего покойнаго отца въ нижній этажъ совершенно сгорѣла и осталось только одно средство пробраться въ эту комнату, именно изъ оконъ, выходящихъ въ садъ. Дай Богъ, чтобъ было еще не поздно!

Съ этими словами, баронъ побѣжалъ къ проходу, отдѣлявшему замокъ отъ праваго Флигеля его и ведшему со двора въ садъ.

Г. Бобилье, многіе изъ присутствующихъ и впереди всѣхъ Ланжеракъ бросились за нимъ.

Вскорѣ они подошли къ основанію башенки, во второмъ этажѣ которой, какъ читатели уже знаютъ, была туалетная г-жи Бонвало.

Съ этой стороны, кромѣ краснаго отраженія, просвѣчивавшаго сквозь окна, не было еще ни малѣйшаго признака пожара. Вся сила пламени сосредоточилась исключительно въ комнатахъ, выходившихъ на дворъ; а потому всѣ пособія были обращены въ ту сторону.

Окна спальни госпожи Бонвало были закрыты, какъ и всѣ прочія, и глубокая тишина господствовала въ занимаемыхъ ею комнатахъ.

— Слава Богу, мы подоспѣли во-время! сказалъ г. де-Водре: — пламя не достигло еще до ея комнаты. Эй, вы! прибавилъ онъ, обращаясь къ крестьянамъ, послѣдовавшимъ за нимъ: — лѣстницу сюда! живѣе, лѣстницу!

— Ради самого неба, скорѣе лѣстницу! повторилъ Ланжеракъ, выходившій изъ себя: — десять луидоровъ тому, кто принесетъ лѣстницу!

— Либо она упала въ обморокъ со страха, продолжалъ баронъ, пока крестьяне, подстрекаемые обѣщанной наградой, разбѣжались во всѣ стороны искать лѣстницу: — либо спитъ, не смотря на всю эту адскую суматоху и пожаръ. Если же послѣднее справедливо, то самъ Наполеонъ, который могъ спать въ самый разгаръ битвы, долженъ уступить милой вдовушкѣ!

— Вотъ, сударь, лѣстница, сказалъ виконту крестьянинъ, несшій на плечахъ двѣ лѣстницы, крѣпко связанныя веревкой.

Въ одну секунду, г. де-Водре приставилъ лѣстницы къ окну.

— Еслибъ я не былъ такъ тяжелъ, сказалъ онъ: — такъ самъ полѣзъ бы впередъ; но подо мной треснутъ ступени. Эй! есть ли между вами смѣльчакъ? Рабюссонъ! Рабюссонъ, гдѣ ты?

Никто не отвѣчалъ, но виконтъ бросился къ лѣстницѣ и патетическимъ жестомъ показалъ, что никого не пуститъ.

— Я самъ спасу г-жу де-Бонвало! вскричалъ онъ, смѣло взбираясь по ступенямъ.

Съ самаго начала пожара, Ланжеракъ обдумывалъ слѣдующій плапъ: «Еслибъ мнѣ удалось спасти почтенную вдовушку, или хоть только помочь ей, такъ она сама и мильйоны ея будутъ въ моихъ рукахъ!»

Сколько самопожертвованій основаны на подобныхъ разсчетахъ!

— Вотъ это миритъ меня съ нашимъ молодчикомъ, сказалъ г. де-Водре мирному судьѣ, видя, что виконтъ не колеблясь дошелъ до верху: — онъ приторенъ, но не трусъ.

— Да, отвѣчалъ г. Бобилье: — теперь онъ смѣлѣе былъ, нежели во время бунта; но посмотримъ, чѣмъ это кончится.

Такъ-какъ внутренніе ставни у окна, къ которому приставили лѣстницу, не были закрыты, то виконту стоило только пробить стекло и просунуть руку, чтобъ открыть окно. Онъ могъ войдти въ комнату и уже готовился перешагнуть черезъ подоконникъ, какъ пламя, ходившее уже въ сосѣднихъ комнатахъ, внезапно вспыхнуло и въ этой отъ сквознаго вѣтра.

При видѣ пламени, пахнувшаго на него изъ зеленой залы, Ланжеракъ отдернулъ ногу, которую перекинулъ-было черезъ подоконникъ. Дымъ, начинавшій наполнять комнату, и синеватый огонекъ, вспыхивавшій между связями паркета, окончательно охолодили мужество, воодушевлявшее виконта, который не упускалъ изъ вида мильйоновъ вдовушки. Въ эту критическую минуту любезный молодой человѣкъ разсудилъ, что мильйоны были за горами, а огонь передъ глазами, и въ-слѣдствіе этого благоразумнаго размышленія спустился внизъ скорѣе, нежели взобрался наверхъ.

Увидавъ, что виконтъ отказывался отъ роли спасителя, г. де-Водре слегка пожалъ плечами и, обратившись къ крестьянамъ, окружавшимъ его, спросилъ:

— Кто изъ васъ хочетъ составить себѣ состояніе?

Крестьяне посмотрѣли на барона, потомъ на окно, но ни одинъ не трогался. Дымъ, валившій изъ окна, пламя, освѣщавшее уже потолокъ, и страхъ, напечатлѣнный на лицѣ Ланжерака, болѣе самой опасности побѣждали жадность самыхъ корыстолюбивыхъ и мужество храбрѣйшихъ изъ крестьянъ.

— Еслибъ надобно было спасти маркизу, проворчалъ г. Бобилье сквозь зубы: — такъ я давно бы уже былъ наверху.

— Гдѣ же Рабюссонъ? продолжалъ баронъ.

То же молчаніе.

— Негодяй покинулъ меня въ такую минуту, когда онъ нуженъ мнѣ болѣе, нежели когда-нибудь, проговорилъ сельскій дворянинъ; потомъ прибавилъ вслухъ: — Итакъ, никто изъ васъ, трусовъ, не хочетъ идти спасать эту женщину?

Никто не отвѣчалъ.

— Повторяю вамъ, что тотъ, кто вынесетъ ее живую, будетъ обогащенъ.

— Г. баронъ, замѣтилъ одинъ изъ крестьянъ: — богатство хорошая вещь; но жизнь еще лучше.

Одобрительный ропотъ доказалъ, что эта философская сентенція выражала общее мнѣніе.

— Подлецы! проворчалъ мирный судья, наскоро сбросилъ свой шлафрокъ и побѣжалъ къ лѣстницѣ.

— Бобилье, что вы дѣлаете? вскричалъ г. де-Водре.

— Я не дамъ сгорѣть женщинѣ, не попытавшись спасти ее! отвѣчалъ неустрашимый старикъ.

— Вы съ ума сошли! возразилъ баронъ: — въ ваши лѣта!

— Потому-то самому, что мнѣ семьдесятъ-два года, я и не долженъ бояться смерти. Еслибъ въ опасности находилась г-жа маркиза, я давно бы былъ; на верху, но все равно — тамъ женщина, и я рѣшаюсь!

И, не говоря болѣе ни слова, мирный судья началъ опасное восхожденіе; но въ ту самую минуту, когда онъ вступилъ на четвертую ступень, г. де-Водре схватилъ его обѣими руками за бантъ панталонъ, приподнялъ какъ ребенка и опустилъ на земь въ десяти шагахъ отъ лѣстницы.

— Вы заставляете меня краснѣть, сказалъ онъ ему: — скорѣе, надѣвайте шлафрокъ, теперь свѣжо; я самъ взберусь наверхъ.

— Г. баронъ, вскричалъ мирный судья, нѣсколько ошеломленный тою параболой, которую описалъ въ воздухѣ: — я не потерплю…

Старикъ не договорилъ еще своей фразы, какъ г. де-Водре прошелъ треть лѣстницы; тамъ онъ остановился и закричалъ зрителямъ:

— Бѣгите за тюфяками, лѣстница треснетъ; на верхъ-то я взберусь, а ужь внизъ прійдется слетѣть.

И въ-самомъ-дѣлѣ, ступени, трещавшія подъ колоссальнымъ дворяниномъ, хотѣли, по-видимому, оправдать его предсказаніе: по мѣрѣ того, какъ онъ подымался, опасность увеличивалась. Такъ-какъ лѣстница съуживалась къ верху, то точка опоры все менѣе и менѣе соотвѣтствовала упиравшейся на нее тяжести. Дошелъ до окна, баронъ почувствовалъ, какъ деревянная перекладина треснула подъ нимъ; съ неимовѣрнымъ усиліемъ уцѣпился онъ за подоконникъ и съ эластическою силою, изумительною въ его лѣта и при его дородности, поднялся, на рукахъ и наконецъ влѣзъ въ окно.

Не заботясь о переломленной лѣстницѣ, повалившейся внизъ, не обращая вниманія на дымъ и пламя, наполнявшіе уже комнату, г. де-Водреч побѣжалъ къ постели, на которой увидѣлъ что-то круглое. Это что-то была сама г-жа Бонвало, закутанная въ одѣяло почти такъ же плотно, какъ египетская мумія въ пеленки.

Не стараясь искать объясненія этому странному обстоятельству, баронъ схватилъ женщину или, лучше сказать, свертокъ, лежавшій на постели и вернулся съ нимъ къ окну; тогда онъ замѣтилъ, что, кромѣ одѣяла, окутывавшаго всѣ члены ея, голова вдовы была обвязана краснымъ платкомъ, вѣроятно для того, чтобъ заглушить крикъ ея. Г. де-Водре развязалъ платокъ, служившій яснымъ доказательствомъ таинственнаго вторженія и, обративъ г-жу Бонвало лицомъ къ свѣжему воздуху, скоро вернулся къ кровати. Въ одно мгновеніе, онъ крѣпко связалъ двѣ простыни; потомъ, привязавъ одинъ конецъ ихъ къ одѣялу, окутывавшему безчувственную вдову, онъ перекинулъ этотъ пакетъ мрачнаго, погребальнаго вида черезъ подоконникъ и осторожно сталъ спускать его вдоль стѣны.

Второй этажъ былъ очень-высокъ, и простыни далеко не доставали до земли. Около минуты г-жа Бонвало оставалась такимъобразомъ на воздухѣ, въ десяти футахъ разстоянія отъ земли; спаситель не рѣшался опустить ее.

— Опустите! сказалъ минуту спустя звучный голосъ.

— Это вы, Фруадво? отвѣчалъ г. де-Водре, узнавъ молодаго адвоката.

— Я, г. баронъ; опускайте; не бойтесь.

Пламя, обхватывавшее спальню, подвергало барона смертельной опасности. Онъ рѣшился выпустить изъ рукъ простыни, и почти въ то же мгновеніе радостный ропотъ далъ ему знать, что спасенная имъ женщина счастливо упала на руки Фруадво.

— Теперь мнѣ нужно самому выбраться отсюда, сказалъ сельскій дворянинъ, задыхаясь отъ дыма, хотя находился возлѣ окаа.

Лѣстница, по которой онъ взобрался, сломалась, а простыни, съ помощію которыхъ г-жа Бонвало была счастливо спущена, были внизу. Въ одну секунду баронъ понялъ, что ему оставалось только одно средство спасенія, потому-что никто не подавалъ ему помощи, а всѣ выходы изъ спальни были объяты пламенемъ. Не теряя по минуты, онъ оторвалъ занавѣсы у кровати, до которой добиралось уже пламя, и связалъ ихъ, рѣшившись спуститься такимъ же образомъ, какимъ спустилъ вдову; но въ ту самую минуту, когда онъ стягивалъ двойной узелъ, чтобъ придать ему крѣпость, согласную съ тяжестью, которую хотѣлъ ей ввѣрить, дымъ, занимавшій его дыханіе и ослѣплявшій глаза, совершенно задушилъ его. Онъ сталъ искать, окна, но глаза его ничего не видѣли, и сдѣлавъ нѣсколько шаговъ на удачу, онъ упалъ на паркетъ, въ половину истребленный пламенемъ и готовый обрушиться внизъ.

Въ это время Фруадво, отдавъ г-жу Бонвало на руки Ланжераку, побѣжалъ на встрѣчу крестьянамъ, несшимъ другую лѣстницу.

— Сюда! закричалъ онъ имъ: — пламя обхватило уже всю комнату, а г-на де-Водре не видать.

Приставивъ лѣстницу къ окну, Жоржъ сталъ взбираться по ней съ такимъ же мужествомъ, какъ за нѣсколько минутъ предъ тѣмъ взбирался г. де-Водре.

— Made amrao, generose puer, кричалъ ему мирный судья, который въ первый разъ жаловался на свои семьдесятъ-два года, отнимавшіе у него возможность дѣйствовать.

Фруадво ловко перескочилъ черезъ подоконникъ и бросился къ г. де-Водре, лежавшему безъ чувствъ на полу. Хотя дымъ захватывалъ духъ молодаго адвоката, онъ дотащилъ барона до окна и, схвативъ со стола графинъ съ водой, залилъ сперва огонь, обхватившій уже нѣкоторыя части платья сельскаго дворянина. Приподнявъ его потомъ, онъ обвязалъ его крѣпкой веревкой, которую взялъ съ собою, и привязалъ другой конецъ ея къ балюстрадѣ окна. Оставалось перекинуть черезъ подоконникъ колосса, лишившагося чувствъ. Это было чрезвычайно-грудно; но, благодаря своей силѣ и ловкостя, Фруадво успѣлъ и въ этомъ.

Минуту спустя, г. де-Водре тихонько спускался на веревкѣ по наклонной поверхности лѣстницы; послѣ нѣсколькихъ секундъ такого труднаго и опаснаго путешестія, онъ счастливо достигъ до земли, на которую упалъ какъ безчувственная масса.

Тогда только Фруадво позаботился о собственной безопасности, и было пора позаботиться. Ужь пламя объяло комнату г-жи Бонвало со всѣхъ сторонъ, и занавѣсы у оконъ вспыхнули. Въ ту самую минуту, когда молодой адвокатъ ступилъ обратно на лѣстницу, пламя пахнуло изъ окна и обхватило голову его огненнымъ ореоломъ: казалось, пожаръ, преслѣдуя его, хотѣлъ вознаградить себя за отнятую у него добычу.

Пока Фруадво, вполовину задушенный и съ прожженнымъ во многихъ мѣстахъ платьемъ, спѣшилъ оставить мѣсто, гдѣ не могъ оставаться долѣе, не подвергая напрасно жизни своей опасности, г. Бобилье развязалъ платокъ барона и перерѣзалъ веревку, съ помощію которой онъ спустился.

Будучи освобожденъ отъ этихъ двухъ повязокъ, отъ которыхъ минутный угаръ его могъ сдѣлаться смертельнымъ, г. де-Водре потянулся и глубоко вздохнулъ.

Увидѣвъ, что баронъ такимъ образомъ возвращался къ жизни, старый мирный судья бросился на шею Жоржу, сошедшему наконецъ внизъ.

— Любезный Фруадво, сказалъ онъ ему съ чувствомъ: — да вознаградитъ васъ Господь, потому-что только Онъ можетъ вознаградить за спасеніе жизни одному изъ Шатожироновъ!

Молодой адвокатъ съ почтительнымъ радушіемъ отвѣчалъ на объятія старика, и, посмотрѣвъ около минуты на барона, быстро возвращавшагося къ жизни, скоро удалился.

— Гдѣ я? чортъ возьми! сказалъ въ эту минуту г. де-Водре приподнявшись.

— Ахъ, господинъ баронъ! какъ я счастливъ, что слышу вашъ голосъ! вскричалъ старый мирный судья со слезама на глазахъ.

— Это вы, что ли, Бобилье?

— Я самъ, господинъ баронъ; развѣ вы не видите меня?

— Не совсѣмъ-ясно; сто тысячь искръ сыплются изъ глазъ моихъ такъ, что они готовы лопнуть.

— Не удивительно, сказалъ одинъ изъ крестьянъ: — онъ былъ въ самомъ пылу!

— Что это мнѣ за глупый сонъ приснился? продолжалъ г. де-Водре: — мнѣ кажется, будто я возвратился изъ глубины ада, на подобіе стараго Энея, и что во время своего странствія я ртомъ, носомъ и глазами проглотилъ весь адскій дымъ!

Баронъ закашлялся, потомъ скоро вскочилъ.

— А! помню теперь, вскричалъ онъ: — въ замкѣ пожаръ, и г-жа Бонвало въ опасности… Что, спасли ли ее?

— Да вы же и спасли, г. баронъ, отвѣчалъ мирный судья: — безъ васъ ея не было бы теперь въ живыхъ.

— Точно, теперь я помню, что спустилъ ее изъ окна точно мѣшокъ съ мукой; она немножко-чванна, а потому я опасаюсь, что она не проститъ мнѣ моего безцеремоннаго обхожденія.

— Чего добраго! сказалъ г. Бобилье смѣясь.

— Ахъ, да! А я-то какъ? Вѣдь не самъ же я спустился? Теперь я помню, что сейчасъ игралъ наверху въ жмурки въ такомъ густомъ дыму, какого мнѣ въ жизнь не случалось глотать. То ли дѣло пушечный дымъ! Онъ оживляетъ, а не душитъ; а отъ этого сквернаго дыма у меня и теперь еще, какъ только вспомню объ немъ, духъ занимаетъ. Мнѣ даже кажется, что онъ не шутя начиналъ душить меня, и что я растянулся ужь на полу, когда кто-то подоспѣлъ ко мнѣ на помощь. Скажите, кто спасъ меня?

— Храбрый и благородный молодой человѣкъ, который въ-отношеніи къ вамъ поступилъ съ такимъ же самоотверженіемъ, съ какимъ вы поступили, спасая жизнь г-жи Бонвало.

— Мой племянникъ?

— Еслибъ г-нъ маркизъ зналъ, въ какой опасности вы находились, такъ, вѣроятно, не уступилъ бы никому счастія спасти васъ; но онъ и теперь еще не знаетъ…

— Рабюссонъ?

— Нѣтъ, г. баронъ, не Рабюссонъ.

— Такъ кто же, наконецъ?

— Храбрый и благородный молодой человѣкъ; вашъ противникъ.

— Фруадво?

— Именно, г. баронъ.

— А! такъ это Фруадво, сказалъ г. де-Водре съ страннымъ выраженіемъ. Помолчавъ около секунды, онъ прибавилъ: — я вижу, что пословица говоритъ правду: каковъ отецъ, таковъ и сынъ. Отецъ его спасъ мнѣ жизнь подъ Лейпцигомъ, а онъ вытащилъ меня изъ печи, въ которой я жарился бы теперь весьма-непріятнымъ для меня образомъ. Это тѣмъ похвальнѣе съ его стороны, что онъ меня не любитъ.

— За то, что вамъ удалось присудить его къ уплатѣ штрафа? Э, г-нъ баронъ! какъ можно, чтобъ за такой вздоръ… притомъ же, онъ доказалъ вамъ…

— Вы очень-хорошо знаете, г-нъ Бобилье, что я говорю не о томъ, что происходило третьяго-дня у васъ въ мирномъ судѣ, но о другомъ маленькомъ процессѣ передъ трибуналомъ Купидона.

— Ахъ, да! мамзель Викторина Гранперренъ! сказалъ старикъ съ лукавой улыбкой.

— Хорошо, хорошо; только мнѣ кажется, что это маленькое приключеніе можетъ рѣшить процессъ въ пользу вашего любимца.

— Какъ, г-нъ баронъ! Не-уже-ли вы?..

— Довольно объ этомъ на первый разъ;, пойдемте къ племяннику. Пламя, продолжалъ баронъ, указывая на окна: — зашло за зеленую залу, а потому необходимо приняться тушить его изнутри.

Г. де-Водре, мирный судья и крестьяне, послѣдовавшіе за ними, воротились на дворъ замка.

XIII.
Двойное слѣдствіе.

Нѣсколько часовъ спустя послѣ разсказанныхъ нами происшествій, удалось, наконецъ, совершенно потушить пожаръ. Никто не погибъ, никто не былъ раненъ, и матеріальный убытокъ ограничился полами, дверьми, оконничными переплетами восточной части замка и меблировкой десяти комнатъ. Убытокъ этотъ, конечно, весьма-значителенъ; но, взявъ въ соображеніе гораздо-большій вредъ, который могъ произойдти отъ пожара, всѣ должны были радоваться, что отдѣлались такъ дешево.

Пробило одиннадцать часовъ утра.

Въ столовой, гдѣ обыкновенно завтракали, когда не было чужихъ, собрались три человѣка, въ различныхъ положеніяхъ ожидавшіе завтрака.

Въ углубленіи одного окна, Ланжеракъ сидѣлъ съ «Живописнымъ Обозрѣніемъ», иллюстраціи котораго, по-видимому, разсматривалъ събольшимъ вниманіемъ; но озабоченное лицо виконта свидѣтельствовало о томъ, что только глаза его, а не умъ принимали участіе въ избранномъ имъ препровожденіи времени.

Г. Бобилье, замѣнившій шлафрокъ съ цвѣтными узорами и прочія части своего ночнаго костюма торжественнымъ чернымъ фракомъ, сидѣлъ за маленькимъ столикомъ, покрытомъ бумагами, и сочинялъ вступленіе къ слѣдствію по случаю пожара, которое онъ намѣревался присовокупить къ своему грозному донесенію.

Г. де-Водре прохаживался взадъ и впередъ съ нетерпѣніемъ, происходившимъ, по-видимому, отъ голода, потому-что всякій разъ, проходя мимо стола, на которомъ была уже поставлена часть завтрака, онъ захватывалъ что-нибудь изъ легкихъ закусокъ, нимало, однакожь, неудовлетворявшихъ его здороваго аппетита, возбужденнаго еще въ это утро раннимъ пробужденіемъ. Пользуясь правами дяди, сельскій дворянинъ не счелъ за нужное воротиться домой, чтобъ переодѣться, и преважно прохаживался въ сюртукѣ, почти вышедшемъ изъ употребленія, и которому огонь, оставившій на немъ замѣтные слѣды, нанесъ послѣдній, рѣшительный ударъ.

— Знаете что, Бобилье, сядемте-ка за столъ, сказалъ вдругъ баронъ, остановившись передъ мирнымъ судьей.

— Сѣсть за столъ, господинъ баронъ! отвѣчалъ старикъ и, не оставляя пера, съ изумленіемъ посмотрѣлъ на отставнаго военнаго: — сѣсть за столъ, когда госпожа маркиза подала намъ пріятную надежду, что пожалуетъ къ завтраку! А, господинъ барокъ! вы только хотите испытать меня.

— Morbleu! меня-самого теперь пытаютъ! возразилъ г. де-Водре, невольно улыбнувшись, не смотря на свою досаду: — я обыкновенно завтракаю въ девять часовъ, а теперь двѣнадцать!.. И всю ночь на ногахъ въ добавокъ!

— Потрудитесь взглянуть на часы, господинъ баронъ, и увидите, что теперь только одиннадцать часовъ.

— Чортъ возьми часы! Я вамъ говорю, что въ моемъ желудкѣ давно уже пробило двѣнадцать, и мы, право, хорошо сдѣлаемъ…

— Нѣтъ, господинъ баронъ, вскричалъ мирный судья, выразительнымъ жестомъ отказываясь отъ предлагаемаго ему преступленія: — да я лучше проголодаю до вечера.

— Вамъ хорошо говорить; вы ѣдите какъ жаворонокъ, между-тѣмъ, какъ я чувствую въ себѣ довольно силы въ десять минутъ уничтожить вотъ это блюдо.

Съ этими словами г. де-Водре бросилъ голодный взоръ на огромный пастетъ съ дичью, на который давно уже поглядывалъ.

— Увѣряю васъ, господинъ баронъ, я самъ теперь голоденъ, даже очень-голоденъ; но уваженіе жъ госпожѣ маркизѣ…

— Конечно, вы правы; вы, съ своею деликатностью и учтивостью, настоящій французскій рыцарь, между-тѣмъ, какъ я чувствую, что еслибъ вашъ примѣръ не удерживалъ меня въ границахъ приличія, такъ мой звѣрскій аппетитъ сдѣлалъ бы изъ меня настоящаго невѣжу. Нечего дѣлать! Коли мнѣ не удалось ввести васъ въ искушеніе, такъ потерплю еще.

Съ этими словами баронъ взялъ съ тарелки пару ломтиковъ хлѣба съ масломъ и разомъ проглотилъ ихъ; потомъ продолжалъ прохаживаться. Минуту спустя, вѣроятно для того, чтобъ дать другое направленіе своимъ мыслямъ, онъ обратилъ взоръ на Ланжерака, казавшагося углубленнымъ въ разсматриваніе картинокъ книги, бывшей у него въ рукахъ; посмотрѣвъ на него съ особеннымъ вниманіемъ, г. де-Водре опять подошелъ къ мирному судьѣ и сказалъ ему тихимъ голосомъ:

— Объясните мнѣ одну вещь. Вчера, когда Ираклій представлялъ мнѣ этого юнаго красавчика, вы проворчали довольно-странное замѣчаніе.

— Какое замѣчаніе, господинъ баронъ? спросилъ старикъ топотомъ же.

— Вы сказали въ сторону слѣдующія слова: такой же Ланжеракъ, какъ и я.

— Сказалъ и повторю вслухъ, если прикажете, — съ живостію, однакожъ не повышая голоса, возразилъ г. Бобилье.

— Такъ вы думаете, что нашъ виконтъ не настоящій Ланжеракъ?

— Развѣ есть еще Ланжераки? Родъ ихъ пресѣкся при Лудовикѣ XIV. Нашъ виконтъ, если онъ только имѣетъ право на это званіе, такой же Ланжеракъ, какъ и герой! Мы видѣли его въ дѣлѣ въ прошлую ночь; я увѣренъ, что дворянскій дипломъ его такъ же мало устоитъ противъ внимательнаго допроса человѣка, свѣдущаго въ геральдикѣ, какъ мужество его устояло противъ огня.

— То, что вы мнѣ говорите, любезный Бобилье, и нѣкоторыя воспоминанія, бродящія со вчерашняго дня въ умѣ моемъ и наконецъ прояснившіяся, подаютъ мнѣ охоту подвергнуть этого господина маленькому допросу по формѣ и, право, я не вижу причины отказать себѣ въ этомъ удовольствіи.

Привыкнувъ немедленно приводить въ исполненіе свои намѣренія, г. де-Водре подошелъ къ виконту, между-тѣмъ, какъ мирный судья пересталъ писать, чтобъ послушать, что они будутъ говорить.

— Мосьё де-Ланжаракъ, вѣжливо сказалъ сельскій дворянинъ: — позвольте мнѣ прервать на минуту чтеніе, которое должно быть весьма-занимательно, судя по вашему вниманію.

Виконтъ положилъ книгу на столъ и молча посмотрѣлъ на барона, ожидая, чтобъ онъ объяснился.

— Вы, можетъ-быть, замѣтили, продолжалъ послѣдній: — что вчера я внимательно разсматривалъ васъ, стараюсь припомнить, гдѣ я васъ видѣлъ?

— Я не замѣтилъ, господинъ баронъ, чтобъ вы удостоивали меня особеннаго вниманія, отвѣчалъ Ланжеракъ, нѣсколько-смущенный вступленіемъ полковника.

— Воспоминанія мои, долго колебавшіяся, наконецъ прояснились, и теперь я могу, кажется, безошибочно назвать мѣсто, гдѣ я васъ встрѣтилъ, семь или восемь лѣтъ тому назадъ.

Хотя Лaнжeракъ ожидалъ этой развязки, однакожь невольно покраснѣлъ.

— Что касается до меня, господинъ баронъ, возразилъ онъ: — я тщетно стараюсь припомнить…

— Это было у господина Югнёна, стряпчаго въ Парижъ, въ Улицъ-Коммартенъ, перебилъ его г. де-Водре. — Если только меня не обманываетъ одно изъ тѣхъ сходствъ, которыя, впрочемъ, до-сихъ-поръ я встрѣчалъ только въ театральныхъ пьесахъ, то вы именно бѣлокурый молодой человѣкъ, сидѣвшій у первой конторки, направо отъ входа въ контору почтеннаго стряпчаго; я даже, кажется, подошелъ къ вамъ.

Такія положительныя воспоминанія убѣдили Ланжерака, что неосторожно было бы отпираться, и онъ рѣшился искуснымъ полупризнаніемъ отвратить угрожавшую ему опасность.

— Господинъ баронъ, отвѣчалъ онъ, стараясь придать своему голосу болѣе твердости: — не помню обстоятельства, о которомъ вы упоминаете; но оно весьма-возможно или, лучше сказать, нѣтъ никакого сомнѣнія, что вы видѣли меня у господина Югнёна.

— Такъ я не ошибся?

— Нѣтъ; потому-что въ то время, о которомъ вы упоминаете, я точно занимался у этого почтеннаго стряпчаго.

— А-га! произнесъ г. де-Водре, бросивъ мирному судьѣ выразительный взглядъ.

— Какъ! можетъ ли быть, чтобъ вы, господинъ виконтъ де-Ланжеракъ, сказалъ г. Бобилье, медленно и съ разстановкой нюхая табакъ и устремивъ на дворянина-самозванца проницательный и насмѣшливый взглядъ: — съ вашимъ знатнымъ именемъ занимали должность писца у стряпчаго?

— Я не вижу въ этомъ ничего удивительнаго, отвѣчалъ Ланжеракъ, мало-по-малу поправляясь: — я болѣе удивляюсь тому, что такой ученый чиновникъ, какъ господинъ мирный судья, не можетъ понять, какъ человѣкъ свѣтскій и богатый посвятилъ нѣсколько свободныхъ часовъ своей молодости на изученіе законовъ и даже судебной процедуры.

— Говорите, что угодно, господинъ виконтъ, иронически возразилъ старикъ: — но, воля ваша, Ланжеракъ и писарь какъ-то не клеится.

— Во-первыхъ, прошу васъ замѣтить, что я былъ не совсѣмъ писарь, возразилъ бывшій Пишо съ принужденнымъ смѣхомъ. — Вотъ въ чемъ дѣло: вмѣсто того, чтобъ позволить мнѣ, согласно моему желанію, вступить въ военную службу, отецъ мой приказалъ мнѣ изучать права…

— Вашъ батюшка поступилъ въ этомъ случаѣ чрезвычайно-похвально, прервалъ его баронъ съ холодной ироніей: — солдатомъ надобно быть по призванію, потому-что это тяжкая должность; вамъ бы не разъ приходилось встрѣчаться съ огнемъ, а въ эту ночь я имѣлъ случай замѣтить, что вы не имѣете особеннаго расположенія къ этой стихіи.

— Не всѣ такіе герои, какъ вы, господинъ баронъ! отвѣчалъ Ланжерккъ, поклонившись и до крови укусивъ губу.

— Итакъ, вашъ батюшка приказалъ вамъ изучать права? продолжалъ г. де-Водре, не обращая вниманія на комплиментъ виконта.

— Онъ требовалъ, чтобъ я, во-первыхъ, кончилъ курсъ въ Парижскомъ-Университетѣ, а потомъ занялся практически у одного изъ лучшихъ столичныхъ стряпчихъ. Имѣвъ много процессовъ въ свою жизнь и предвидя, что оставитъ мнѣ нѣкоторые изъ нихъ, онъ желалъ вооружить меня съ ногъ до головы противъ сутягъ, какъ онъ говорилъ. Вотъ, господа, чѣмъ объясняется мое случайное пребываніе въ конторѣ Югнёна.

— Батюшка вашъ жилъ за городомъ? спросилъ баронъ, удовольствовавшись, по-видимому, этимъ объясненіемъ.

— Да, онъ жилъ въ своемъ имѣніи и почти не выѣзжалъ изъ него, потому-что, подобно вамъ, г. баронъ, полюбилъ жизнь и занятія сельскаго дворянина.

— Если такъ, возразилъ г. де-Водре, совершенно увѣрившись въ истинѣ словъ молодаго человѣка: — то я очень-хорошо понимаю, что у него были процессы и что онъ хотѣлъ дать вамъ средства защищать свою собственность отъ придирокъ сельскихъ сутягъ — самаго отвратительнаго племени! Я имѣлъ съ ними случай познакомиться, прибавилъ отставной военный, покачавъ головою.

— Другія времена, другіе нравы! сказалъ г. Бобилье, на лицѣ котораго, по-видимому, утвердилась насмѣшливая улыбка: — въ-старину дворяне старались усовершенствовать воспитаніе своихъ сыновей, отдавая ихъ на службу къ какому-нибудь вельможѣ; ныньче мода измѣнилась, и наше юное дворянство научается жить въ конторахъ стряпчихъ. Вмѣсто пажей, у насъ дворяне-писцы; это весьма-лестно для тяжущихся.

— Господинъ мирный судья сказалъ великую истину, самъ того не подозрѣвая, возразилъ Ланжеракъ саркастически: — пока я собиралъ цвѣты судопроизводства въ довольно-неароматномъ саду г-на Югнена, мнѣ не разъ случалось встрѣчаться съ товарищами, которые могли доказать до шестнадцати степеней дворянства.

— Чортъ возьми! сказалъ баронъ: — я не зналъ, что между парижскими писарями есть такіе древніе дворяне; но, вѣроятно, у мэтра Югнена не всѣ были дворяне?

— Разумѣется, нѣтъ! отвѣчалъ виконтъ смѣясь: — тутъ были и благородные и чернорабочіе.

— Въ одно время съ вами, между недворянами въ конторѣ Югнёна былъ одинъ молодой человѣкъ, о которомъ я попрошу васъ сообщить мнѣ нѣкоторыя свѣдѣнія.

— Извольте, г. баронъ. Какъ его зовутъ?

— Пишо; Адріенъ Пишо.

Ударъ этотъ былъ такъ неожиданъ, что виконтъ невольно подался назадъ, какъ-бы будучи дѣйствительно раненъ въ грудь.

— Пишо, проговорилъ онъ, стараясь оправиться: — не помню… не помню… этого имени.

— Человѣкъ, о которомъ я говорю, продолжалъ г. де-Водре, не подозрѣвая, что онъ говоритъ съ этимъ самымъ человѣкомъ: — былъ негодяй, съ которымъ я желалъ бы познакомиться поближе.

— Онъ не знаетъ меня, подумалъ Ланжеракъ, нѣсколько успокоившись.

— И котораго, продолжалъ баронъ: — я намѣренъ попотчивать при случаѣ самымъ чувствительнымъ урокомъ, какой только можно извлечь изъ крѣпкой палки, управляемой мощною рукою… Но что съ вами, г. де-Ланжерккъ? вы сейчасъ были красны, а теперь поблѣднѣли; не дурно ли вамъ?

— Это съ голоду… кажется, отвѣчалъ виконтъ едва-слышнымъ голосомъ: — мы такъ давно встали…

— А! такъ вы по-моему! вскричалъ сельскій дворянинъ: — проголодались; тѣмъ лучше! Насъ теперь двое противъ одного: такъ мы сядемъ за столъ вопреки безчеловѣчнымъ возраженіямъ нашего мирнаго судьи. Я беру все на себя.

Въ ту минуту, когда г. де-Водре пошелъ рѣшительно къ столу, одна изъ дверей отворилась, и вошелъ маркизъ.

— Morbleu! сказалъ ему дядя съ сердцемъ: — мы, кажется, не Турки; зачѣмъ же ты заставилъ насъ пропоститься цѣлый рамазанъ? Мало того, что въ твоемъ замкѣ можно сгорѣть, ты еще хочешь морить насъ голодомъ! Вотъ ужь цѣлый часъ, я ставлю себя на мѣсто Уголино и начинаю уже понимать, отъ-чего онъ скушалъ дѣтей своихъ.

— Извините, дядюшка; я никакъ не могъ прійдти раньше.

— Изволь, изволь, прощаю; а теперь можно завтракать?

— Разумѣется, сядемте.

— Но можемъ ли мы… замѣтилъ г. Бобилье: — прилично ли, не дожидаясь г-жи маркизы…

— Жена, перебилъ его Ираклій, садясь: — поручила мнѣ просить у васъ извиненія. Она не будетъ завтракать съ нами, потому-что не можетъ отойдти отъ своей матери.

— А какъ теперь здоровье г-жи Бонвало? спросилъ Ланжеракъ съ боязнію, которую старался скрыть.

— Не совсѣмъ-хорошо; она безпрестанно падаетъ въ обморокъ, а въ промежуткахъ ей еще хуже.

— Конечно, послѣ страшнаго происшествіи прошедшей ночи, сказалъ г. Бобилье: — не удивительно, что г-жа Бонвало нездорова.

— По-несчастію, это важнѣе простой болѣзни; бываютъ минуты, когда это походитъ…

Маркизъ внезапно остановился и, оборотившись къ слугамъ, сказалъ:

— Оставьте насъ; когда нужно будетъ, я позвоню.

— Что же случилось? спросилъ г. де-Водре племянника, когда слуги удалились.

— Случилось… я могу вамъ открыть это, потому-что здѣсь нѣтъ чужихъ, отвѣчалъ Ираклій, изъ большей предосторожности понизивъ голосъ: — опасность, которой г-жа Бонвало подвергалась, произвела на нее такое впечатлѣніе, что у нея сдѣлался бредъ, и я опасаюсь, чтобъ безпорядокъ, въ которомъ находятся мысли ея, не превратился въ настоящее сумасшествіе.

— Безумная! вскричалъ Ланжеракъ, находившій до-тѣхъ-поръ, что вдова была слишкомъ-благоразумна въ извѣстныхъ случаяхъ.

— А, чортъ возьми! сказалъ г. де-Водре: — впрочемъ, у твоей тещи, можетъ-быть, теперь временное помѣшательство; это очень-понятно; но изъ этого не слѣдуетъ же, чтобъ она сошла съ ума.

— О! еслибъ вы слышали, что она сейчасъ разсказывала, такъ вы раздѣлили бы мои опасенія.

— Что же она говорила?

— Во-первыхъ, всякій вздоръ — о лунномъ сіяніи, о прогулкахъ въ Лидо, о развалинахъ Колизея; призывала Ромео, какъ-будто бы сама была Жюльеттой, — словомъ, безъ всякаго толку и связи; потомъ какъ-бы стала приходить въ себя, но только на одно мгновеніе, ибо, повторяя безпрестанно, что она теперь въ полномъ разумѣ и что совершенно помнитъ все, съ нею случившееся въ прошлую ночь, она разсказала намъ, мнѣ и Матильдѣ, самую невѣроятную, самую безумную исторію…

— Какую исторію? спросилъ г. де-Водре.

— Я повторю вамъ ее, и вы увидите сами, имѣю ли я причину безпокоиться.

Собесѣдники маркиза де-Шатожирона стали внимательно слушать, а онъ началъ свой разсказъ.

— Вотъ, сказалъ онъ: — почему мнѣ кажется, что разсудокъ г-жи де-Бонвало значительно поврежденъ. Она весьма-серьёзно разсказала намъ, будто-бы въ прошлую ночь, въ то самое время, когда она начинала засыпать, страшные разбойники, числа которыхъ она опредѣлить не можетъ, вошли къ ней въ комнату; она не знаетъ, какимъ-образомъ они пробрались туда. Потомъ, говоритъ она, эти разбойники, замѣтивъ, что она проснулась, бросились на нее, крѣпко запеленали ее въ одѣяло и обвязали ей голову платкомъ, такъ-что будто-бы она не могла ни пошевельнуться, ни крикнуть; потомъ она слышала, какъ они схватили шкатулку съ значительной суммой, стоявшую на этажеркѣ противъ камина, и ушли въ туалетную. Умирая со страха и задыхаясь отъ платка, которымъ ей заткнули ротъ, чтобъ она не кричала, г-жа де-Бонвало упала въ обморокъ, продолжавшійся такъ долго, что она рѣшительно не помнитъ пожара. Вотъ сказка, которую она выдаетъ за истинный разсказъ о происшествіяхъ прошлой ночи. Что вы объ этомъ думаете?

— Увѣренъ ли ты, что это сказка? спросилъ г. де-Водре, устремивъ на своего племянника странно-выразительный взглядъ.

— Это бредъ разстроеннаго воображенія.

— Ни то, ни другое.

— Какъ, дядюшка! не-уже-ли вы вѣрите этой исторіи о разбойникахъ?

— Отъ-чего жь не вѣрить?

— И похищенію шкатулки?

— Скажи мнѣ сперва, была ли шкатулка?

— Была, это я знаю навѣрное; шкатулка эта мнѣ давно знакома; она изъ чернаго дерева, и въ ней г-жа де-Бонвало всегда возитъ съ собою тысячъ двадцать франковъ золотомъ дорожныхъ денегъ, на всякій случай, какъ она говоритъ.

— Нашлась ли эта шкатулка?

— Какъ ей найдтись! Кромѣ васъ и г. Фруадво, никто не осмѣлился войдти въ комнату моей тещи. Шкатулка, вѣроятно, сгорѣла вмѣстѣ съ мебелью; но, вѣроятно, золото найдется въ слиткѣ.

— Сомнѣваюсь, отрывисто сказалъ г. де-Водре.

— Я не зналъ, дядюшка, сказалъ Ираклій смѣясь: — что вы такъ любите все чудесное, фантастическое; не-уже-ли вы вѣрите и тому, что ей зажали ротъ?

— Вѣрю, и вотъ доказательство.

Съ этими словами, возбудившими общее любопытство, баронъ вынулъ изъ кармана красный платокъ, которымъ было обвязано лицо вдовы, когда онъ спасъ ее отъ смерти.

— Это кусокъ гирлянды съ моей бѣдной тріумфальной арки, вскричалъ г. Бобилье, съ живостью протянувъ руку, чтобъ схватить важное доказательство, которое онъ намѣревался присоединить къ своему донесенію.

— Сомнѣваюсь, чтобъ этотъ лоскутовъ пособилъ вамъ открыть преступниковъ, сказалъ г. де-Водре, отдавая кусокъ матеріи мирному судьѣ: — человѣкъ сорокъ, можетъ-быть, растаскали вчера гирлянды, о которыхъ вы говорите; какъ же найдти между ними виновныхъ?

— Дайте мнѣ только одну ниточку, отвѣчалъ старый чиновникъ съ увѣренностью: — и я размотаю весь мотокъ.

— Вы не шутите, дядюшка? спросилъ наконецъ Шатожиронъ, который сначала такъ удивился, что не могъ произнести ни слова.

Г. де-Водре разсказалъ, въ какомъ положеніи нашелъ онъ г-жу Бонвало: закутанную въ одѣяло и обвязанную кускомъ красной матеріи. По окончаніи его разсказа, всѣ слушатели убѣдились, что таинственное ночное нападеніе, о которомъ говорила вдова, было дѣйствительный фактъ, а не химерическое видѣніе воображенія, разстроеннаго страхомъ.

— Вотъ, я думаю, какъ было дѣло, сказалъ старый мирный судья съ увѣренностью человѣка опытнаго: — хотя огонь не достигъ до восточной башенки, оставшейся неприкосновенною, вы, однакожь, вѣроятно, замѣтили, что окно въ этой башенкѣ было отворено и одно изъ стеколъ разбито.

— Я этого не замѣтилъ, отвѣчалъ Ираклій.

— А я замѣтилъ, возразилъ г. Бобилье: — потому-что мое дѣло все видѣть, и хоть я кажусь иногда совершенно равнодушнымъ, однакожь не упускаю изъ вида своего слѣдствія. Итакъ, окно въ башенкѣ отворено; спрашивается, кто могъ открыть его, какъ не разбойникъ или разбойники, рѣшившіеся на отчаянный подвигъ? И какъ открыть окно, не разбивъ стекла? Изъ башенки идетъ прямо въ спальню г-жи де-Бонвало дверь, которая, вѣроятно, не была даже заперта; стало-быть, имъ не трудно было войдти туда.

— Очень-хорошо, сказалъ Шатожиронъ: — но до окна башенки очень-высоко, и туда можно добраться только съ помощью длинной лѣстницы…

— Позвольте, г. маркизъ, позвольте! перебилъ его мирный-судья: — изъ двухъ маленькихъ лѣстницъ не трудно составить одну большую, связавъ ихъ веревками; злодѣи такъ и сдѣлали: двѣ связанныя лѣстницы, сломавшіяся подъ г. барономъ и найденныя приставленными къ забору, вѣроятно, послужили разбойникамъ сперва средствомъ къ исполненію злодѣйскаго умысла, а потомъ къ бѣгству. Г. маркизъ, прибавилъ старикъ съ живостью: — надобно немедленно послать за ними въ погоню; прикажите, пожалуйста, одному изъ вашихъ слугъ сходить за вахмистромъ жандармовъ, не воротившихся еще, вѣроятно, въ Рансене.

Шатожиронъ позвонилъ.

— Г-нъ маркизъ! сказалъ слуга, выслушавъ приказаніе своего господина: — какой-то человѣкъ желаетъ немедленно видѣть г-на барона.

— Послѣ завтрака; теперь мнѣ некогда, сказалъ г. де-Водре, нелюбившій, чтобъ его безпокоили, когда онъ сидѣлъ за столомъ.

— Васъ спрашиваетъ, г. баронъ, молодой человѣкъ видной, красивой наружности; онъ говоритъ, что служитъ у васъ.

— А! это вѣрно Рабюссонъ, возразилъ баронъ: — позови его сюда.

— Fidus Achates, сказалъ г. Бобилье улыбаясь.

— Вѣрному Ахату достанется порядочно, сказалъ сельскій дворянинъ сердито.

Минуту спустя, Рабюссонъ явился на порогѣ столовой; въ одной рукѣ у него была фуражка, а въ другой узелъ, форму котораго нельзя было угадать, потому-что онъ былъ обвернутъ блузой.

— А, дезертеръ! сказалъ г. де-Водре, стараясь придать своему взгляду строгое выраженіе: — гдѣ ты былъ?

— Полковникъ…

— Ты поступилъ скверно и уже наказанъ!

— Наказанъ, полковникъ?

— Тебѣ слѣдовало вытащить меня изъ огня, между-тѣмъ, какъ это сдѣлалъ г. Фруадво.

— Охъ, ужь не говорите, полковникъ! отвѣчалъ бывшій охотникъ съ досадой: — когда я узналъ, что вамъ вздумалось полѣзть въ огонь, и что негодный адвокатъ вытащилъ васъ оттуда, мнѣ пришла охота разбить себѣ голову объ стѣну. Счастливъ этотъ проклятый браконьеръ! Ну, да ужь я ему отплачу.

— Какъ! ты отплатишь ему за то, что онъ спасъ мнѣ жизнь?

— Виноватъ, полковникъ; хотя онъ и взялся за мое дѣло, я все-таки долженъ быть ему благодаренъ.

— Я думаю!

— Пускай онъ стрѣляетъ теперь нашихъ куропатокъ: я ему мѣшать не буду.

— И очень-хорошо сдѣлаешь, но двумъ причинамъ: — во-первыхъ, потому-что ты уже не охотничій стражъ…

— Ахъ, да! я и забылъ.

— А во-вторыхъ, потому-что я позволилъ г. Фруадво охотиться въ моихъ лѣсахъ сколько ему будетъ угодно.

— Не говорилъ ли я, что онъ счастливъ!

— Надѣюсь, ты пришелъ сюда не для того, чтобъ говорить о Фруадво: — что тебѣ нужно?

— Полковникъ, отвѣчалъ Рабюссонъ, лицо котораго внезапно прояснилось самодовольной улыбкой: — я пришелъ доложить вамъ что сдѣлалъ съ-тѣхъ-поръ, какъ ушелъ отъ васъ.

— Ты позволяешь, Ираклій? сказалъ г. де-Водре.

— Пожалуйста, дядюшка; вы здѣсь у себя.

— Говори, сказалъ баронъ бывшему охотнику.

— Вы изволите помнить, полковникъ, сказалъ Рабюссонъ, вытянувшись въ струнку: — что, дойдя съ вами до можжевельника, растущаго на углу трамблэской тропинки, я безъ спросу убѣжалъ отъ васъ. У меня была на то своя причина. Не доходя до можжевельника, я увидѣлъ, не смотря на то, что было темно какъ въ печи, двухъ человѣкъ, шедшихъ къ намъ на встрѣчу изъ Шатожирона-ле-Бура. Это показалось мнѣ подозрительнымъ.

— Точно, это было очень-подозрительно, съ живостью прервалъ его г. Бобилье: — два человѣка, выходившіе ночью изъ селенія и въ такое время, когда всѣ, напротивъ, бѣжали туда тушить пожаръ!.. Это было чрезвычайно-подозрительно.

— Вотъ, подумалъ я, два молодца, которымъ дѣла нѣтъ до пожара, потому-что они идутъ отъ него; ужь не они ли подожгли замокъ?

— Весьма-логическое предположеніе, вскричалъ мирный судья, принимавшій болѣе и болѣе участія въ разсказѣ Рабюссона. — Продолжай, любезный, продолжай.

— Пока я разсуждалъ такимъ образомъ про-себя, подозрительные молодцы, завидѣвъ насъ, бросились въ сторону на трамблэскую дорогу и пустились бѣжать со всѣхъ ногъ, нѣтъ, подумалъ я тогда: ужь это не подозрительно, а ясно.

— Точно, ясно! снова перебилъ его г. Бобилье, нетерпѣливо двигаясь со стуломъ: — я готовъ прозакладывать голову, что это были зажигатели.

— Я не сталъ долго думать, продолжалъ Рабюссонъ: — перескочилъ черезъ изгородь и пустился со всѣхъ ногъ за мошенниками.

— Браво! молодецъ! вскричалъ старый чиновникъ съ удовольствіемъ: — ты, любезный, не хуже любаго жандарма!

— Г-нъ мирный судья, возразилъ Рабюссопъ, выпрямившись съ видомъ обиженнаго достоинства: — мнѣ кажется, что отставной кирасирскій квартирмистръ лучше всѣхъ воролововъ въ мірѣ.

— Оставь кирасировъ въ покоѣ и продолжай, сказалъ г. де-Водре.

— Вы изволите знать, полковникъ, что по обѣимъ сторонамъ трамблэской тропинки на цѣлую четверть льё идетъ довольно-высокая изгородь; слѣдовательно, бѣглецы, отъ которыхъ я не отставалъ, не могли улизнуть ни вправо, ни влѣво, а бѣжали прямешенько, не считая камешковъ по дорогѣ; а я все за ними. Хотя не видно было ни зги, мы однакожь всѣ трое бѣжали точно лошади, закусившія удила. Наконецъ мнѣ удалось догнать одного изъ мошенниковъ и схватить его за воротникъ блузы.

" — Сюда, на помощь! закричалъ онъ тогда своему товарищу: — насъ двое, а онъ одинъ.

"Въ ту же минуту разбойникъ вытащилъ изъ кармана открытый ножъ. Но, не прогнѣвайтесь! не давъ ему времени замахнуться, я такъ хватилъ его по башкѣ, что онъ растянулся замертво не пикнувъ. Увидѣвъ это, другой мошенникъ, возвращавшійся-было ко мнѣ, пустился бѣжать шибче прежняго.

" — Подлецъ! закричалъ лежачій очнувшись: — ты измѣняешь мнѣ!

"Въ то же время, онъ хотѣлъ вскочить, но, толкнувъ его ногой въ поясницу, я опять заставилъ его встать въ позицію собаки, которую сѣкутъ.

"Знаете ли, что онъ, мошенникъ, сказалъ мнѣ тогда?

« — Вмѣсто того, чтобъ бить меня, бѣги лучше за Ламурё; у него сокровище!»

" — Ламурё!.. сокровище! повторилъ мирный судья: — такъ они ограбили?..

" — Я то же подумалъ; и, узнавъ лежачаго мошенника, кривоногаго Банкроша…

— Банкрошъ! Ламурё! снова вскричалъ г. Бобилье: — опаснѣйшіе мошенники въ цѣломъ кантонѣ, находившіеся уже подъ судомъ! Дѣло проясняется, дѣло проясняется! Но продолжайте, любезный Рабюссонъ.

— Извольте видѣть, узнавъ Банкроша, я отнялъ у него ножъ и оставилъ его, а самъ побѣжалъ за Ламурё. — Вотъ бѣгаетъ-то, мошенникъ! чортъ бы его взялъ! Сколько разъ охотился я съ гончими; но ни Миро, ни Раважо не перегонятъ Ламурё. Повѣрите ли, полковникъ, этотъ злодѣй дотащилъ меня такимъ образомъ до самыхъ «Трехъ-Дубовъ», на цѣлый полльё за Трамблэ? По счастію, онъ такъ растерялся, что побѣжалъ не въ лѣсъ, а налѣво по лугамъ; въ лѣсу онъ непремѣнно ушелъ бы отъ меня.

— Но, наконецъ, поймалъ ли ты его? спросилъ баронъ.

— Хорошъ бы я былъ, еслибъ не поймалъ! Я схватилъ его за воротникъ и, во-первыхъ, поколотилъ его какъ слѣдуетъ, чтобъ впередъ не бѣгалъ такъ шибко; потомъ подумалъ: — Отсюда до Шатожирона слишкомъ льё; веревокъ у меня нѣтъ, чтобъ связать проклятаго воришку; отпустить его, такъ опять прійдется бѣгать въ перегонку, а съ меня и этого довольно; вести его цѣлый часъ за воротникъ тоже несовсѣмъ-пріятно; какъ же быть?

— Что же ты сдѣлалъ?

— Я вспомнилъ хижину стараго Пажери, отъ которой уцѣлѣли однѣ стѣны; вы знаете, она возлѣ самыхъ «Трехъ-Дубовъ»; я повелъ туда своего разбойника, которому тоже нуженъ былъ отдыхъ, и простоялъ на часахъ у двери до самаго утра. Какъ разсвѣло, я вывелъ своего плѣнника и заставилъ его идти передъ собою до самаго Трамблэ, гдѣ мы закусили…

— Какъ! прервалъ его г. де-Водре: — ты завтракалъ съ мошенникомъ?

— Что дѣлать, полковникъ! онъ говорилъ, что цѣлыя сутки ничего не ѣлъ и съ такимъ проголодавшимся видомъ смотрѣлъ, какъ я завтракалъ, что мнѣ стало жаль его, и я не могъ отказать ему въ ломтѣ хлѣба и кускѣ ветчины.

— Ты хорошо сдѣлалъ; голодъ такое страданіе, которое должно уважить и въ преступникѣ.

— Впрочемъ, онъ поплатился за завтракъ.

— Какимъ образомъ?

— По близости Шатожирона, неблагодарный мошенникъ вздумалъ опять бѣжать: — шутишь, любезный! сказалъ я ему, поймалъ, да такъ избилъ, что онъ сдѣлался смиренъ, какъ дрессированная собака.

— Такъ вы привели его сюда? спросилъ Ираклій.

— Точно такъ, г. маркизъ: — я отдалъ его жандармамъ, а самъ пришелъ доложить обо всемъ полковнику.

— Ну, а сокровище, о которомъ говорилъ Банкрошъ? спросилъ г. Бобилье: — ты объ немъ умалчиваешь, а вѣдь это главный пунктъ.

— Сокровище, г. мирный-судья, отвѣчалъ Рабюссонъ, улыбнувшись съ торжествующимъ видомъ и развернувъ блузу: — сокровище — вотъ оно!

Съ этими словами вѣрный Ахатъ барона де-Водре поставилъ на столъ шкатулку чернаго дерева, украшенную богатой рѣзьбой.

— Шкатулка г-жи де-Бонвало! вскричали вмѣстѣ Шатожиронь и Ланжеракъ.

XIV.
Сватъ.

Разсказъ Рабюссона и въ-особенности шкатулка, найденная имъ прежде, нежели воры успѣли открыть ее, служили ясными доказательствами виновности Банкроша и Ламурё. Не было никакого сомнѣнія, что эти два разбойника, сдѣлавъ покражу въ комнатъ г-жи Бонвало, подожгли замокъ, намѣреваясь вторымъ преступленіемъ скрыть слѣды перваго.

Между-тѣмъ, какъ г. Бобилье, подстрекаемый неожиданнымъ событіемъ, съ новымъ жаромъ принялся за донесеніе, жандармы поспѣшно садились на лошадей, чтобъ отправиться въ погоню за Банкрошемъ, который не счелъ за нужное ожидать возвращенія Рабюссона по трамблэской тропинкѣ, — г. де-Водре отвелъ своего племянника въ сторону и сказалъ ему:

— Если жена твоя можетъ оставить на минуту свою мать, такъ попроси ее сюда; мнѣ нужно переговорить съ нею.

— Съ-глазу-на-глазъ, дядюшка? сказалъ маркизъ улыбаясь.

— Нѣтъ, въ твоемъ присутствіи; и ты мнѣ нуженъ.

Минуту спустя, Ираклій и Матильда вышли къ барону въ маленькую гостиную, принадлежавшую къ покоямъ маркизы, гдѣ онъ ждалъ ихъ.

— Любезныя дѣти, сказалъ г. де-Водре, пригласивъ ихъ садиться и самъ опустившись въ кресло: — мы составимъ маленькій семейный комитетъ. Представьте себѣ, во-первыхъ, что вы почтенные и разсудительные старики; а я хоть-бы негодяй племянникъ, которому пришла въ голову какая-нибудь глупая фантазія и который хочетъ посовѣтоваться съ вами и просить вашего мнѣнія, что, сказать мимоходомъ, негодяи-племянники не всегда дѣлаютъ.

Съ послѣдними словами, сельскій дворянинъ, лукаво усмѣхаясь, посмотрѣлъ на маркиза.

— Говорите, любезный дядюшка, или, лучше сказать, любезный племянничекъ, весело возразила г-жа Шатожиронъ: — теперь мнѣ шестьдесятъ лѣтъ, и вы увидите, какіе благоразумные совѣты я подамъ вамъ.

— Знайте же, продолжалъ г. де-Водре: — что на бѣломъ свѣтѣ, въ здѣшнемъ краю, есть молодой человѣкъ, благородный и даровитый; чтобъ идти на ряду съ значительнѣйшими лицами, у него не достаетъ только одного, именно: состоянія.

— Вы говорите о г. Фруадво? сказалъ маркизъ.

— Угадалъ. Отецъ его спасъ мнѣ жизнь, двадцать-три года назадъ, на полѣ битвы, подъ Лейпцигомъ; — вы знаете, что сынъ сдѣлалъ въ прошлую ночь.

— Спасши жизнь спасителю нашей матери, онъ заслужилъ нашу вѣчную благодарность, сказала Матильда съ чувствомъ.

— Но прежде всего мою признательность, возразилъ баронъ смѣясь: — ибо, признаюсь вамъ, моя бренная оболочка мнѣ еще очень-дорога, а еслибъ не Фруадво, такъ она годилась бы теперь развѣ только на трутъ.

— Ахъ, дядюшка! Какъ вы можете шутить на-счетъ героическаго подвига, за который вы чуть не поплатились жизнію! Маменька не благодарила васъ еще, но будьте увѣрены…

— Позвольте, милая племянница! мы говоримъ не обо мнѣ, а о Фруадво; мнѣ кажется, что я у него въ такомъ долгу…

— Котораго ничѣмъ нельзя заплатить.

— Конечно; не думаю, чтобъ мнѣ когда-нибудь удалось сдѣлать для него то, что онъ для меня сдѣлалъ; наконецъ, хоть я и долженъ отказаться отъ удовольствія совершенно разсчитаться съ нимъ, нельзя ли придумать какое-нибудь средство доказать ему, что я умѣю цѣнить его услугу и быть ему благодарнымъ? Вотъ на-счетъ чего я желаю знать ваше мнѣніе.

Говоря эти слова, г. де-Водре устремилъ на Ираклія и маркизу взглядъ, которымъ какъ-бы хотѣлъ угадать сокровеннѣйшія ихъ мысли.

Госпожа де-Шатожиронъ улыбаясь смотрѣла на мужа, колебалась около секунды, и наконецъ отвѣчала:

— Я готова высказать вамъ свое мнѣніе; но позвольте мнѣ сперва сдѣлать вамъ вопросъ.

— Говорите!

— Можетъ-быть, вопросъ мой слишкомъ-смѣлъ, даже нескроменъ…

— Все равно.

— Впрочемъ, если онъ черезъ-чуръ нескроменъ, такъ побраните меня хорошенько; я нопрошу прощенія, вы простите и — дѣло съ концомъ: согласны?

— Совершенно. Побранить — мое дѣло; простить, то-есть поцаловать — тоже мое дѣло.

— Потрудитесь же сказать, любезный дядюшка, справедливы ли нѣкоторые, впрочемъ, весьма-интересные слухи? Я должна вамъ сказать, что шатожиронская хроника мнѣ уже очень-хорошо извѣстна.

— Какіе слухи?

— О вашемъ бракѣ съ дочерью г. Гранперрена? отвѣчала маркиза нерѣшительно.

— А-га! вскричалъ сельскій дворянинъ смѣясь: — я готовъ биться объ закладъ, что это продѣлка Бобилье! Онъ сообщилъ вамъ эту исторію?

— Да, онъ… но вы не отвѣчаете на мой вопросъ?

— Сейчасъ, милая Матильда; сперва я желалъ бы знать, что можетъ быть общаго между справедливостью или несправедливостью слуха о моемъ бракѣ и совѣтомъ, котораго я прошу у васъ?

— Весьма-много общаго; если вы точно намѣрены жениться, такъ просите совѣта не у насъ, а у вашей невѣсты.

— Не-уже-ли?

— Разумѣется; мужъ долженъ во всемъ совѣтоваться съ женою; не правда ли, Ираклій?

— Совершенная правда, отвѣчалъ маркизъ смѣясь.

— Хорошо, возразилъ г. де-Водре, также засмѣявшись: — если это одно изъ условій вашей брачной хартіи, такъ я не стану оспоривать его справедливости. Но — еще одинъ вопросъ, продолжалъ онъ, устремивъ опять на племянницу проницательный взглядъ: — если я оправдаю болтовню стараго Бобилье и женюсь на молодой дѣвушкѣ, о которой онъ говорилъ вамъ, — это очень огорчитъ васъ?

— Напротивъ, я буду душевно этому рада! вскричала маркиза съ выраженіемъ, въ искренности котораго невозможно было усомниться: — Тётушка, которая будетъ моложе меня! Тётушка, которая, какъ всѣ говорятъ, добра и мила, и съ которою я буду обходиться, какъ съ другомъ, какъ съ сестрой! Одна эта мысль меня радуетъ. О, пожалуйста, дядюшка, если вы намѣрены жениться, такъ женитесь на мамзель Гранперренъ!

— А ты, Ираклій, что скажешь?

— Признаюсь откровенно, дядюшка, отвѣчалъ маркизъ: — я совершенно противоположнаго мнѣнія. Женитесь на комъ хотите…

— Только не на мамзель Гранперренъ? перебилъ его баронъ: — успокойся! Я не женюсь ни на ней, ни на другой.

— Такъ г-нъ Бобилье ошибся? спросила Матильда.

— Бобилье старый чудакъ, который, не смотря на свои семьдесятъ-два года, готовъ жениться въ четвертый разъ; онъ думаетъ, что всѣ такъ же безразсудны, какъ онъ; по-счастію, я не раздѣляю его самоувѣренности. Жениться въ мои лѣта! И на комъ? На ребенкѣ! За это меня слѣдовало бы посадить въ домъ съумасшедшихъ.

— Помилуйте, дядюшка, сказала г-жа де-Шатожиронъ: — вы съ виду еще такъ молоды, и съ вашимъ здоровьемъ…

— Маркиза, перебилъ ее сельскій дворянинъ съ комическою важностью: — позвольте вамъ замѣтить, что вы не оказываете должнаго почтенія моей сѣдой бородѣ, предполагая, что я могу сдѣлать глупость, о которой говорилъ вамъ Бобилье!

— Позвольте и мнѣ замѣтить вамъ, что у васъ борода не сѣдая, а только съ просѣдью, отвѣчала молодая женщина съ лукавой усмѣшкой.

— Ахъ, дитя мое! Когда снѣгъ начинаетъ падать, значитъ зима близка. Нѣтъ, я никогда не женюсь; прозѣвалъ — и теперь ужь поздно. Оставимъ же эту шутку и вернемся къ главному предмету нашего разговора.

— Если вы твердо рѣшились не жениться, сказала маркиза твердымъ, рѣшительнымъ голосомъ: — такъ вотъ что вы должны сдѣлать: попросите г. Фруадво принять теперь же такую долю изъ вашего имущества, какую вы дали бы своему сыну, еслибъ у васъ былъ сынъ; скажите ему, чтобъ онъ нашелъ себѣ поскорѣе миленькую жену, достойную его и васъ, и упрочьте ихъ благосостояніе. Такимъ-образомъ, вы осчастливите не одного, а двоихъ, и заплатите, сколько возможно, свой долгъ господину Фруадво.

Г-нъ де-Водре нѣсколько секундъ смотрѣлъ на племянницу съ выраженіемъ пріятнаго изумленія; но не отвѣчая еще, обратился къ маркизу:

— А ты что скажешь? спросилъ- онъ его.

— Матильда угадала мою мысль, отвѣчалъ Шатожиронъ съ выраженіемъ искренности: — и я вполнѣ одобряю совѣтъ, данный ею вамъ. Вы обязаны Фруадво жизнію; пускай онъ будетъ обязанъ вамъ своимъ счастіемъ… если только счастіе есть на свѣтѣ!

— Какъ, есть ли счастіе на свѣтѣ! вскричала маркиза, съ выраженіемъ нѣжнаго упрека посмотрѣвъ на мужа: — развѣ вы сомнѣваетесь въ этомъ?

— Но, дѣти мои, сказалъ старый дворянинъ, не будучи въ состояніи совершенно скрыть своего волненія: — вы забываете, что, обогативъ Фруадво, я лишу васъ наслѣдства?

— Развѣ намъ нужно ваше наслѣдство? съ живостью возразила молодая женщина. — Развѣ мы не довольно-богаты? даже развѣ не слишкомъ-богаты? Хоть бы для того только, чтобъ уничтожить между нами всякіе денежные разсчеты, я умоляю васъ послѣдовать моему совѣту. Говорятъ, что люди бездѣтные не довѣряютъ своимъ родственникамъ и приписываютъ изъявленія ихъ искренней привязанности низкимъ разсчетамъ; итакъ, когда вы утвердите все свое имѣніе за г. Фруадво, вамъ никогда не пріидутъ въ голову такія нехорошія мысли въ-отношеніи къ намъ; мы уже будемъ не наслѣдниками вашими, а друзьями; и мнѣ, отъ природы довѣрчивой и откровенной съ людьми, которыхъ люблю, можно будетъ тогда сказать вамъ, какъ я васъ уважаю, люблю, и какъ я вамъ признательна за то, что вы спасли жизнь моей матери; я скажу вамъ все это прямо, не опасаясь подозрѣнія съ вашей стороны… Наслѣдство, наслѣдники… какія гадкія слова!

Г. де-Водре вскочилъ, обнялъ племянницу и отеческими поцалуями осушилъ слезы, которыя она тщетно старалась удержать.

— Ираклій! сказалъ онъ: — у твоей жены прекрасное, благородное сердце; старайся осчастливить ее.

— Начало сдѣлано, сказала Матильда, улыбаясь сквозь слезы, и съ жестомъ, исполненнымъ чистой нѣжности, протянула руку мужу.

— Итакъ рѣшено, дядюшка! сказалъ Шатожиронъ, поцаловавъ руку молодой женщины: — вы послѣдуете совѣту Матильды?

— Съ небольшимъ отступленіемъ. Съ вашего позволенія, я намѣренъ уступить Фруадво половину моего имущества…

— Зачѣмъ же только половину? спросилъ г. де-Шатожиронъ.

— Потому-что другую половину я уже назначилъ своему крестнику, будущему графу де-Шатожиронъ; вы помните, милая племянница, прибавилъ сельскій дворянинъ улыбаясь: — что вы обѣщались ровно черезъ годъ дать мнѣ поцаловать моего крестника.

— Я этого не обѣщала, отвѣчала молодая женщина, опустивъ глаза и тотчасъ же опять поднявъ ихъ: — потому-что такъ-какъ вы намѣрены вполнѣ осчастливить г. Фруадво, то необходимо, чтобъ онъ немедленно пріискалъ себѣ добрую, милую и хорошенькую — это не мѣшаетъ — жену…

— Будьте спокойны, прервалъ ее баронъ съ нѣсколько-грустной, задумчивой улыбкой: — хорошенькая жена, о которой вы заботитесь, уже найдена.

— Не-уже-ли? вскричала маркиза съ любопытствомъ.

— Какъ! старый болтунъ Бобилье, насказавшій вамъ столько обо мнѣ, не говорилъ ни слова о романической любви Фруадво?

— Ни слова; но вы разскажете, не правда ли?

— Въ другой разъ.

Одна изъ служанокъ маркизы вошла въ гостиную и доложила г-жѣ де-Шатожиронъ, что ее спрашивала г-жа де-Бонвало.

— Вы сейчасъ идете къ г. Фруадво? спросила Матильда барона.

— Положитесь на меня, отвѣчалъ онъ: — къ обѣду я принесу вамъ новости.

Часъ спустя, г. де-Водре, сходивъ сперва домой и переодѣвшись, вошелъ въ гостиную желѣзнозаводчика.

— Какого принца ожидаете вы къ себѣ въ гости? спросилъ онъ г-жу Гранперренъ, вмѣстѣ съ мужемъ находившуюся въ гостиной. — Ваши невольники въ ливреѣ! Вездѣ цвѣты! Съ креселъ сняты почтенные чехлы! Позвольте же узнать, для какой вѣнчанной главы распорядились вы такимъ-образомъ?

— Смѣйтесь надъ г. Гранперреномъ, а не надо мной, отвѣчала Кларисса съ кисло-сладкой улыбкой: — не знаю, почему-то онъ вообразилъ, что г-жа маркиза де-Шатожиронъ намѣрена посѣтить меня и приказалъ приготовить все къ ея пріему.

— Я знаю, отвѣчалъ баронъ: — что племянница моя точно намѣрена навѣстить васъ, но не сегодня. Послѣ безпокойствъ прошедшей ночи…

— Я то же толковалъ сейчасъ женѣ, перебилъ его заводчикъ: — нельзя полагать, чтобъ маркиза, едва оправившись отъ испуга, причиненнаго ей происшествіями прошлой ночи, захотѣла идти въ гости, а потому намъ слѣдуетъ предупредить ее.

— Да я развѣ противъ этого? спокойно и хладнокровно отвѣчала г-жа Гранперренъ.

— Это, кажется, мадмоазель Викторина прогуливается въ саду? спросилъ г. де-Водре, съ намѣреніемъ перемѣнивъ разговоръ.

— Она, отвѣчалъ г. Гранперренъ, посмотрѣвъ въ окно.

— А съ нею, кажется, нашъ пріятель Фруадво?

— Благородный и достойный молодой человѣкъ! Вы не знаете: онъ нашъ! жена моя вчера уговорила его; онъ далъ формальное обѣщаніе уступить мнѣ всѣ голоса, которыми располагаетъ, и цѣлое утро набиралъ мнѣ партизановъ. О! если жена моя возьмется за какое-нибудь дѣло, такъ…

— Говорилъ ли вамъ Фруадво о маленькой услугѣ, которую оказалъ мнѣ?

— Фруадво? Ни слова! Нѣкоторые изъ моихъ работниковъ говорили мнѣ, что онъ такъ же какъ и вы, много помогалъ во время пожара.

— Мужественъ и скроменъ! подумалъ баронъ: — честенъ, уменъ, великодушенъ! Это лучшія поруки за будущность молодой дѣвушки. Да, я увѣренъ, она будетъ счастлива съ нимъ.

— Что вы задумались? спросила г-жа Гранперренъ: — вы, кажется, озабочены?

— Точно, отвѣчалъ г. де-Водре, поднявъ голову.

— А можно ли безъ нескромности узнать причину вашей озабоченности?

— Можно; тѣмъ болѣе, что я пришелъ сюда съ намѣреніемъ объясниться съ вами.

— А-га! посмотримъ, сказалъ заводчикъ: — стало-быть, дѣло серьёзное?

— Чрезвычайно-серьёзное.

— Ужь не свадьба ли? спросила Кларисса, слегка улыбнувшись и устремивъ на барона проницательный взглядъ.

— Всѣ женщины болѣе или менѣе колдуньи, подумалъ баронъ, и послѣ этого философскаго размышленія сказалъ вслухъ:

— Точно, сударыня, свадьба.

— Говорите, мы готовы слушать, сказала г-жа Гранперренъ очень-ласково, бросивъ значительный взглядъ мужу.

— Такъ-какъ г-жа Гранперренъ, съ свойственною ей проницательностью, догадалась, что я пришелъ говорить о свадьбѣ, то считаю всякое предисловіе излишнимъ, возразилъ г. де-Водре съ улыбкой: — а потому иду прямо къ цѣли и прошу у васъ руки мадмоазель Викторины.

Молнія торжества блеснула въ глазахъ г-жи Гранперренъ, между-тѣмъ, какъ улыбка гордаго удовольствія выступила на лицѣ ея мужа.

— Слѣдственно, сказала Кларисса съ пріятнымъ, почти-ласкательнымъ видомъ: — я не ошиблась; вы любите Викторину и хотите на ней жениться? Не знаю, что скажетъ господинъ Гранперренъ…

— Позвольте, съ живостію перебилъ баронъ: — я очень люблю мамзель Викторину, это правда; но не такъ безразсуденъ, чтобъ сталъ просить руки ея.

Молнія торжества угасла во взглядъ г-жи Гранперренъ, и гордая улыбка исчезла съ лица ея мужа.

— Какъ же мнѣ послышалось, сказалъ послѣдній съ неудовольствіемъ, которое тщетно желалъ скрыть: — что вы положительно и прямо просили у меня руки моей дочери?

— Просилъ, и еще прошу, но не для себя.

— Для кого же?

— Для честнаго и достойнаго молодаго человѣка, о которомъ вы сейчасъ говорили, для Жоржа Фруадво.

— Фруадво! вскричалъ заводчикъ съ изумленіемъ: — да вѣдь у него ничего нѣтъ!

— Извините, спокойно возразилъ г. де-Водре: — не говоря о его способностяхъ, которыя на другой сценѣ дѣйствій могутъ обогатить его, Фруадво теперь уже имѣетъ десять тысячь ливровъ ежегоднаго дохода, а въ-послѣдствіи получитъ еще столько же.

— Такъ онъ получилъ наслѣдство?

— Нѣтъ еще, къ величайшему удовольствію человѣка, весьма-близкаго мнѣ, отвѣчалъ баронъ съ веселой улыбкой.

— Во снѣ, что ли, пришла ему эта благодать?

— Не совсѣмъ; хотя онъ, точно, пріобрѣлъ ее въ такое время, когда слѣдовало бы спать.

— Объяснитесь, любезный баронъ, я рѣшительно не понимаю вашихъ загадокъ.

— Вотъ въ чемъ дѣло. Маленькая услуга, оказанная мнѣ Фруадво, и о которой онъ даже не счелъ нужнымъ разсказать вамъ, состоитъ въ томъ, что онъ вытащилъ меня изъ пламени въ такое время, когда я начиналъ уже жариться, или другими словами: онъ спасъ мнѣ жизнь.

— А! вотъ какъ!.. Я этого не зналъ… Ну, а десять-то тысячь ливровъ дохода откуда?

— Не-уже-ли вы не понимаете? сказалъ сельскій дворянинъ, слегка пожавъ плечами: — десять тысячь ливровъ составляютъ четверть моихъ доходовъ, которыми Фруадво начнетъ пользоваться съ этого дня, въ ожиданіи другой четверти, которую получитъ послѣ моей смерти. Половина моего имущества ему, а другая половина первому ребенку мужескаго пола Шатожирона: это рѣшеное дѣло.

Богатый промышленикъ смотрѣлъ на отставнаго военнаго, какъ-бы не вѣря, чтобъ онъ говорилъ серьёзно.

— Какъ! сказалъ онъ наконецъ: — двадцать тысячь ливровъ дохода Фруадво за то, что случай…

— Тутъ нѣтъ случая, отрывисто возразилъ баронъ: — одинъ человѣкъ рисковалъ своею жизнію для того, чтобъ спасти жизнь другаго.

— Конечно, это очень-похвально, но двадцать тысячь дохода!

— Вы имѣете полное право думать, что моя жизнь не стоитъ этого; позвольте же и мнѣ имѣть право думать противное.

— А знаетъ ли маркизъ де-Шатожиронъ… продолжалъ господинъ Гранперренъ, послѣ короткаго молчанія: — о вашемъ намѣреніи?

— Еще бы! кому же и знать, какъ не ему?

— И… онъ… не сдѣлалъ… ни малѣйшаго возраженія?

— Нѣтъ, онъ возразилъ.

— А-га! сказалъ желѣзнозаводчикъ, бросивъ женѣ выразительный взглядъ: — а-га! г. де-Шатожиронъ возразилъ!?

— Да, отвѣчалъ спокойно г. де-Водре: — мой племянникъ и жена его хотѣли, чтобъ я уступилъ Фруадво все свое имѣніе; но я не соглашался. Теперь мы всѣ трое согласны, и дѣло рѣшительно кончено, какъ я уже говорилъ вамъ.

Г. Гранперренъ снова посмотрѣлъ на барона съ изумленіемъ человѣка, которому говорятъ непонятнымъ для него языкомъ.

— Что же удивительнаго въ томъ, что я говорю? спросилъ г. де-Водре: — судя по вашему лицу, можно подумать, что я разсказываю вамъ сказку изъ Тысяча-Одной-Ночи.

— Г. Гранперренъ восхищается, подобно мнѣ, сказала Кларисса, прервавъ наконецъ продолжительное молчаніе.

Не обращая вниманія на улыбку, исполненную горечи, съ которою были произнесены эти слова, баронъ продолжалъ свое сватанье.

— Итакъ, вы видите, сказалъ онъ: — что Фруадво весьма-выгодная партія, и что въ-послѣдствіи онъ не замедлитъ еще болѣе выиграть въ общемъ мнѣніи. Онъ человѣкъ молодой, прямой, честный, благородный, способный и умный; наружность его не дурна, здоровье желѣзное, характеръ испытанъ. Чего же вамъ болѣе? Мнѣ кажется, съ такими качествами можно быть прекраснымъ мужемъ; а вы не скоро найдете другаго человѣка, который соединялъ бы въ себѣ въ такой степени качества, которыхъ вы имѣете право требовать отъ своего зятя!

По-мѣрѣ-того, какъ баронъ исчислялъ качества молодаго адвоката, г. Гранперренъ утвердительно покачивалъ головою; но, по знаку жены, онъ внезапно прекратилъ эту пантомиму и съ видимымъ смущеніемъ отвѣчалъ:

— Любезный баронъ, я согласенъ со всѣмъ, что вы мнѣ говорите, и не отнимаю у г. Фруадво ни одного изъ его достоинствъ; но…

— Но что?

— Но кромѣ исчисленныхъ вами качествъ, есть еще другія, которыя я желаю видѣть въ человѣкѣ, имѣющемъ претензіи на руку моей дочери.

— Качества, которыхъ у Фруадво нѣтъ! А позвольте узнать, какія эту качества?

— Напримѣръ, его происхожденіе…

— Какъ! происхожденіе? Да что предосудительнаго въ происхожденіи Фруадво? Отецъ его, одинъ изъ храбрѣйшихъ офицеровъ, скончался эскадроннымъ командиромъ; дѣдъ его былъ всѣми уважаемый врачъ, фамилія его съ незапамятныхъ временъ существуетъ въ этомъ краю и всегда пользовалась общимъ уваженіемъ; чего жь вамъ больше?

— Все это такъ; но я иначе понимаю слово «происхожденіе»…

— А какъ вы его понимаете?

— Вы сами знаете… Словомъ, г. Фруадво не знатнаго происхожденія…

— Не знатнаго происхожденія!.. Послушайте, Гранперренъ, извините, что я говорю это передъ вашей женой, но, право, мнѣ кажется, вы съ ума сошли.

— Благодарю за комплиментъ, отвѣчалъ заводчикъ съ принужденной улыбкой.

— Да, съ ума сошли, повторяю вамъ. Какъ! вы, человѣкъ мѣщанскаго происхожденія, хотите, чтобъ будущій зять вашъ быль дворянинъ?

— Что дѣлать, любезный баронъ! это слабость, смѣшная претензія, — все, что вамъ угодно, но вотъ мое мнѣніе: я не приверженецъ правилъ равенства, хотя и принадлежу къ мѣщанскому сословію: я чрезвычайно уважаю дворянъ; словомъ, хоть у меня въ жилахъ мѣщанская кровь, за то самыя жилы аристократическія, и я твердо намѣренъ отдать свою дочь за человѣка съ именемъ или титуломъ.

— Напримѣръ, за барона де-Водре? сказалъ сельскій дворянинъ, пристально смотря на тщеславнаго мѣщанина.

— Разумѣется, отвѣчалъ послѣдній: — еслибъ вы для себя просили руки моей дочери, я совсѣмъ бы иначе отвѣчалъ вамъ.

— И вы говорите серьёзно?

— Очень-серьёзно, и увѣренъ, что-жена моя одного мнѣнія со мною.

— Послушайте, Гранперренъ; я назвалъ васъ сумасшедшимъ, но этого мало: вы архи-сумасшедшій; васъ околдовали, обошли! Какъ! продолжалъ баронъ, болѣе и болѣе разгорячаясь: — еслибъ я вздумалъ сдѣлать глупость и сталъ бы просить руки вашей дочери Викторины для себя, вы отдали бы ее мнѣ, человѣку, который старѣе васъ тремя годами? человѣку съ сѣдой головой? человѣку израненному и подверженному ревматизмамъ? Вы принудили бы бѣднаго ребенка выйдти за стараго ворчуна потому только, что его зовутъ Водре и что передъ его именемъ стоитъ частица de! Вы не побоялось бы сдѣлать несчастною единственную дочь свою, добрую, прелестную дѣвушку, только для того, чтобъ называть ее баронессой! А вы еще добрый отецъ, Гранперренъ!

— Я даже смѣю назвать себя прекраснымъ отцомъ, отвѣчалъ заводчикъ, принужденно улыбаясь, потому-что энергическая выходка барона растрогала его, не смотря на все его тщеславіе.

— Если вы любите дочь столько, сколько она того заслуживаетъ, такъ позаботьтесь о ея счастіи, и не думайте о жалкомъ удовлетвореніи своего самолюбія. Повѣрьте мнѣ, человѣку, котораго баронство простирается до крестовыхъ походовъ, а дворянство и далѣе, что такой человѣкъ, какъ Фруадво, молодой, честный и даровитый, для вашей дочери лучше всѣхъ дворянъ въ мірѣ! При томъ же, прибавилъ г. де-Водре, внезапно перемѣнивъ тонъ: — надѣюсь, вы ни въ чемъ болѣе не можете упрекнуть этого молодаго человѣка.

— Ни въ чемъ; еслибъ онъ былъ дворянинъ, я не колебался бъ ни минуты…

— И такъ, еслибъ у Фруадво было аристократическое имя, вы отдали бы за него дочь?

Выразительный взглядъ г-жи Гранперренъ приказалъ заводчику отвѣчать утвердительно, потому-что подобный отвѣтъ, по причинѣ простаго происхожденія адвоката, ни къ чему не обязывалъ.

— Я тѣмъ охотнѣе сдѣлалъ бы это, отвѣчалъ отецъ Викторины: — что отдаю полную справедливость его качествамъ, и притомъ вы желаете этого.

— Хорошо, я запомню ваше обѣщаніе, съ живостію возразилъ баронъ: — потрудитесь же принести сводъ законовъ.

— Сводъ законовъ! повторилъ кузнечный заводчика, съ изумленіемъ.

— Да; онъ, вѣроятно, есть у васъ въ библіотекѣ.

— Не думаете ли вы найдти въ этой книгѣ рецептъ, какъ превратить мѣщанина въ дворянина? насмѣшливо спросила Кларисса.

— Можетъ-быть, сударыня. Гранперренъ, сходите же за сводомъ, пожалуйста.

Заводчикъ всталъ и вышелъ изъ гостиной.

XV.
Статья изъ свода законовъ.

— Два слова, милая Кларисса, пока мы одни, сказалъ тогда г. де-Водре, приблизившись къ хозяйкѣ дома: — заключеніе этого брака зависитъ отъ васъ, потому-что вы имѣете полную власть надъ г. Гранперреномъ. Вмѣсто того, чтобъ заставлять его отказывать, какъ вы это сейчасъ дѣлали, потрудитесь кивнуть ему, чтобъ онъ согласился, и черезъ пять минутъ все будетъ кончено.

— Мы черезъ-чуръ преувеличиваете мою власть надъ г. Гранперреномъ, отвѣчала молодая женщина съ притворною скромностью.

— Полноте! будто и не знаю, что онъ дѣйствуетъ только но вашему приказанію.

— Въ такомъ случаѣ, вы должны были бы обратиться сперва ко мнѣ.

— Я такъ и хотѣлъ сдѣлать, но засталъ васъ вмѣстѣ, — а вы знаете, что я всегда избираю кратчайшій путь. Кларисса! продолжалъ старый дворянинъ съ выраженіемъ привязанности и твердости: будьте разсудительны и откажитесь отъ мечты, осуществленіе которой невозможно. Въ то время, когда вы питали къ моему племяннику ненависть и когда васъ мучила жажда мщенія, вы задумали женить меня на своей падчерицѣ, не примѣчая того, что этимъ вы наказали бы бѣдную Викторину и меня-самого болѣе, нежели Ираклія; теперь же, когда миръ и забвеніе заступили наконецъ мѣсто ненависти и жажды мщенія, вы не должны болѣе думать о безразсудномъ бракъ, на который ни Викторина, ни я никогда не согласимся. Я очень люблю этого милаго ребенка; вы это, вѣроятно, замѣтили; цо именно потому-что люблю ее искренно и безъ эгоизма, хочу, чтобъ она вышла за Фруадво, потому-что считаю его ея достойнымъ.

— Такъ вамъ очень хочется женить ихъ? сказала г-жа Гранперренъ колеблясь.

— Мнѣ хочется заплатить свой долгъ Фруадво и упрочить счастіе Викторины, потому-что они любятъ другъ друга; это вы знаете лучше меня. Согласитесь же на мою просьбу, милая Кларисса; вашъ старый другъ проситъ объ этомъ.

Г-жа Гранперренъ протянула руку барону съ движеніемъ, исполненнымъ грусти.

— Я была бы неблагодарна, отвѣчала она слегка-измѣнившимся голосомъ: — еслибъ сопротивлялась еще послѣ всего того, что вы для меня сдѣлали. Моя власть надъ г. Гранперреномъ не такъ велика, какъ вы воображаете; но все равно, располагайте ею.

— Вотъ сводъ законовъ, сказалъ заводчикъ, воротившись въ гостиную.

Г. де-Водре взялъ книгу, сталъ перебирать листки ея и потомъ радостно поднялъ голову.

— Я зналъ навѣрное, сказалъ онъ съ удовольствіемъ: — что эта статья существуетъ; вотъ она!

— Какая статья? спросиль заводчикъ.

Сельскій дворянинъ торжественнымъ и вмѣстѣ шутливымъ голосомъ произнесъ:

— Честь имѣю просить у васъ, сударыня, и у васъ, любезный Гранперренъ, руку вашей дочери не для адвоката Фруадво, а для Жоржа де-Нодре-Фруадво, моего пріемнаго сына.

— Вашего пріемнаго сына! повторить г. Гранперренъ, вытаращивъ глаза.

— Точно такъ. Хоть я и не проходилъ курса правъ, но, благодаря порядочному количеству процессовъ, которыми судьба наградила меня, довольно-хорошо знаю законы. Сейчасъ я вспомнилъ, что есть статья, которую я нашелъ и которая можетъ развязать гордіевъ узелъ, поставившій-было меня въ затруднительное положеніе. Извольте прислушать:

«Статья 345» продолжалъ баронъ, приблизивъ къ глазамъ книгу, которую онъ не закрывалъ: «Усыновленіе можетъ быть произведено только въ такомъ случаѣ, если усыновляющій въ-продолженіи, по-крайней-мѣрѣ, шести лѣтъ постоянно пекся о ребенкѣ во время его малолѣтства, или же если усыновляемый спасъ ему жизнь въ битвѣ или во время пожара.»

— Во время пожара; слышите ли, Гранперренъ? А что сдѣлалъ Фруадво въ прошедшую ночь? Слѣдственно, этотъ случай законный; я имѣю право усыновить его — и усыновляю.

— Вы не шутите? спросилъ заводчикъ, на лицѣ котораго выразилось живое участіе.

— Не шучу ли я? Да вы, кажется, принимаете меня за Гасконца! Говорятъ вамъ, что я усыновляю Фруадво и даю ему право присоединить мое имя къ своему.

— Ваше напередъ? съ живостью сказалъ тщеславный мѣщанинъ.

— На-счетъ этого сдѣлайтесь сами съ нимъ, возразилъ сельскій дворянинъ, смѣясь.

— И вы передаете ему свой гербъ?

— Разумѣется, и даже титулъ, если вамъ угодно.

— Какъ! вашъ титулъ? сказалъ г. Гранперренъ, лицо котораго видимо прояснилось.

— Да; если вамъ угодно, чтобъ Викторина тотчасъ же сдѣлалась баронессой, такъ я готовъ уступить свой титулъ ея мужу и называться просто Водре.

— Вы отказываетесь отъ баронскаго титула! вскричалъ отецъ Викторины, остолбенѣвъ, изъ чего можно было смѣло заключить, что богатый промышленикъ былъ рѣшительно неспособенъ на такую жертву.

— Позвольте вамъ замѣтить, что если я и откажусь отъ своего титула, такъ за мной останется мое имя, отвѣчалъ старый дворянинъ съ безпечностью, смѣшанной съ ироніею.

— А имя Водре выше всѣхъ титуловъ въ мірѣ, сказала Кларисса, замѣтивъ, что изумленіе мужа ея походило на глупость.

— Правда, возразилъ г. Гранперренъ, весело захохотавъ: — эта рыба такъ хороша, что можетъ обойдтись и безъ соуса… Баронесса де-Водре-Фруадво! смотрите, пожалуйста, какая важная особа будетъ паша Викторина! Де-Водре-Фруадво… что значитъ знатное имя! Оно совершенно измѣнило фамилію нашего молодаго адвоката!

— Да, она теперь стала очень-благозвучна, сказалъ баронъ смѣясь: — но что же вы скажете на мое предложеніе?

— Что я скажу?.. Позвольте сперва спросить мою жену, что она скажетъ, отвѣчалъ заводчикъ, обративъ къ женѣ лицо, на которомъ къ выраженію восторга примѣшалось невольное безпокойство.

— Послѣ благороднаго и великодушнаго поступка г. де-Водре, отказъ былъ бы для него оскорбителенъ, сказала Кларисса, не безъ усилія произнося эти рѣшительныя слова.

— Итакъ, вы совѣтуете мнѣ согласиться? спросилъ г. Гранперренъ съ живостью.

— Совѣтую тѣмъ охотнѣе, что Викторинѣ нора уже замужъ и что, по моему мнѣнію, г. Фруадво во всѣхъ отношеніяхъ заслуживаетъ двойное счастіе, устроенное для него его благодѣтелемъ.

— Такъ-какъ жена моя согласна, то это конченное дѣло! сказалъ заводчикъ, лицо котораго просіяло радостью: — вашу руку, любезный баронъ!

— Рѣшено! отвѣчала, г. де-Водре, сжавъ въ своей мощной рукѣ пальцы будущаго тестя Фруадво: — прежде всего надобно покончить дѣло усыновленія, а двѣ недѣли спустя послѣ того съиграемъ и свадьбу.

— Согласенъ; впрочемъ, я далъ слово… Однако постойте, прибавилъ г. Гранперренъ съ видомъ человѣка, внезапно вспомнившаго о неприходившемъ ему еще на умъ: — надобно сперва узнать, согласится ли Викторина; я не тиранъ, и не захочу принуждать ее.

— Будьте спокойны, отвѣчалъ сельскій дворянинъ съ грустной улыбкой: — увѣряю васъ, тутъ не нужно будетъ ни малѣйшаго принужденія.

— Однако все-таки не худо спросить ее. Не возьмете ли вы этого на себя?

— Я самъ хотѣлъ предложить вамъ это. Вы знаете, что мы съ мамзель Викториной давнишніе друзья, и что она охотно слѣдуетъ моимъ совѣтамъ.

— Идите же, любезный баронъ, идите. Вы такъ искусно ведете дѣла, что съ вами нельзя сомнѣваться въ успѣхѣ. Вы застанете дочь мою въ саду съ прекраснымъ Леандромъ. Мы уполномочиваемъ васъ дѣйствовать но вашему произволу; не такъ ли, Кларисса?

— Г-ну де-Водре принадлежитъ по праву удовольствіе окончанія такъ прекрасно-начатаго имъ дѣла.

Сельскій дворянинъ еще разъ пожалъ руку заводчику, выразительнымъ взглядомъ поблагодарилъ г-жу Гранперренъ и, вышедъ изъ гостиной, скоро направилъ шаги къ той части сада, гдѣ за нѣсколько минутъ передъ тѣмъ прогуливались молодые люди.

При видѣ барона, внезапно явившагося передъ ними при поворотѣ аллеи, Жоржъ и Викторина остановились, какъ пара робкихъ ланей при встрѣчѣ съ хищнымъ звѣремъ.

— Я васъ ищу, сказалъ имъ г. де-Водре весьма-неуспокоительнымъ голосомъ.

Фруадво холодно поклонился, между-тѣмъ, какъ молодая дѣвушка, щеки которой покрылись яркимъ румянцемъ, старалась улыбнуться.

— Боже мой! сказала она: — какъ вы меня испугали! Г. Фруадво разсказывалъ мнѣ подробности пожара прошедшей ночи; воображеніе мое было такъ странно настроено, что когда вы внезапно появились…

— Вы приняли меня за пожаръ? отвѣчалъ баронъ, безжалостно смѣясь надъ ея смущеніемъ.

— Вы вѣчно насмѣхаетесь надо мною, возразила Викторина, надувъ губки.

— Зачѣмъ же вы толкуете мнѣ о пожарѣ, принадлежащемъ ужь къ древней исторіи, когда я прихожу къ вамъ съ совершенно-свѣжею и интересною новостью?

— Новостью?

— Важною новостью.

— Интересною?

— Чрезвычайно; и особенно для васъ.

— Что же это такое? сказала молодая дѣвица, сердце которой невольно забилось сильнѣе

— Это не что иное, какъ извѣстіе о предстоящемъ бракѣ мадмоазель Викторины Гранперренъ.

— О моемъ бракѣ! вскричала Викторина, съ лица которой внезапно исчезъ румянецъ.

— О ея бракъ? произнесъ въ то же время Фруадво глухимъ, дрожащимъ голосомъ.

— Что жь въ этомъ удивительнаго и чего вы оба испугались? продолжалъ г. де-Водре со смѣхомъ, показавшимся молодымъ влюбленнымъ совершенно-безчеловѣчнымъ: — мадмоазель Викторинѣ двадцать лѣтъ, если я не ошибаюсь; значитъ, она ужь совершенная невѣста, и рѣшительное намѣреніе родителей ея кажется мнѣ столь же справедливымъ, какъ и благоразумнымъ.

— Рѣшительное намѣреніе. безъ моего согласія? проговорила молодая дѣвица, глаза которой метали молніи, предвѣстники возмущенія: — они располагаютъ мною не посовѣтовавшись даже со мною… Не-уже-ли оно думаютъ, что я соглашусь?

— Позвольте, сказалъ Фруадво, лицо котораго было блѣдно, а губы дрожали отъ внутренняго волненія: — позвольте… узнать… кто тотъ счастливый смертный… кому назначили руку мадмоазель Викторины?

— Извольте, отвѣчалъ баронъ спокойно: — этотъ счастливый смертный не кто иной, какъ господинъ де-Водре.

— Вы? вскричала Викторина, давъ волю слезамъ: — а я считала васъ своимъ другомъ! Такъ-то вы держите данное вами обѣщаніе?

— О, Боже мой! сказалъ Жоржъ съ выраженіемъ мрачнаго отчаянія: — я не думалъ, что мнѣ прійдется когда-нибудь, раскаяться въ томъ, что спасъ жизнь человѣку!

— Постоите, постойте, надобно объясниться, возразилъ сельскій дворянинъ, тронутый глубокою и искреннею горестію молодыхъ людей: — кажется, вы меня не поняли. Назвавъ господина де-Водре, я говорилъ не о старомъ Водре, отставномъ солдатъ, сѣдой бородѣ, словомъ, не о себѣ…

— Такъ о комъ же? спросила Викторина, внезапно переставъ плакать.

— О молодомъ Водре, morbleu! о наслѣдникѣ моего имени, словомъ, о моемъ пріемномъ сынѣ.

— Какъ? у васъ есть сынъ? вскричала Викторина, снова заплакавъ.

— А-га! вотъ это лучше, проворчалъ сквозь зубы молодой адвокатъ! — сѣдые волосы этого стараго солдата связывали мнѣ руки, но между молодыми людьми однихъ лѣтъ дуэль вещь весьма-естественная; если этотъ молодой дворянчикъ хочетъ жениться на Викторинѣ, такъ пускай сперва убьетъ меня!

— Да, милое дитя мое, сказалъ г. де-Водре, устремивъ на молодую дѣвушку взглядъ, исполненный доброты: — у меня есть теперь сынъ, котораго я очень люблю и который, надѣюсь, понравится и вамъ, когда я вамъ представлю его.

Съ этими словами, баронъ взялъ Фруадво за руку и, показывая ему Викторону, неподвижно и съ изумленіемъ смотрѣвшую на него, сказалъ растроганнымъ голосомъ, тщетно стараясь сохранить шутливый тонъ:

— Жоржъ, вотъ вамъ жена; смотрите, чтобъ она была счастлива, или вы не раздѣлаетесь со мною!

— Какъ!… Что выговорите?.. Не-уже-ли вы не шутите? вскричали влюбленные, не довѣряя ушамъ своимъ.

— Выслушайте меня, дѣти, сказалъ г. де-Водре, не выпуская руки Жоржа и ласково схвативъ руку Викторины: — я не люблю долговъ, а потому поспѣшилъ расплатиться съ вами, любезный Фруадво, за то, что вы сдѣлало для меня въ прошлую ночь.

— А! г. баронъ! вскричалъ молодой адвокатъ дрожащимъ голосомъ: — счастіе, которое вы мнѣ, обѣщаете, такъ велико, что я не смѣю ему вѣрить.

— Вѣрьте, другъ мой, потому-что оно дѣйствительно какъ-нельзя-болѣе. Усыновить васъ, если вы на то согласны, передать вамъ мое имя и часть моего имущества, значило бы расплатиться съ вами только вполовину; а потому я надѣюсь, что Викторина, которая давно васъ любитъ, — я это знаю, — не откажется выплатить остальную часть моего долга.

— Другъ мой! отецъ мой! вскричала молодая дѣвушка, бросившись въ объятія барона.

— А-га, плакса! сказалъ г. де-Водре съ нѣжной насмѣшкой: — теперь, когда вы убѣдились, что я не хочу быть вашимъ мужемъ, вы первыя цалуете и обнимаете меня.

— Но согласится ли папенька… согласится ли моя мачиха? спросила Викторина, на радостномъ лицѣ которой выразилось внезапное безпокойство.

— Они ужь согласились; все кончено, и вы можете идти благодарить ихъ. Такъ-какъ вы нѣсколько оправились отъ причиненнаго мною вамъ страха, продолжалъ баронъ, улыбаясь съ видомъ добродушной шутки: — я сдѣлаю то же, что сдѣлалъ Фруадво въ прошлую ночь, когда спасъ мнѣ жизнь.

— Что онъ сдѣлалъ? спросила Викторина, смотря то на стараго дворянина, то на будущаго своего мужа милыми голубыми глазами, которымъ счастіе прибавило еще болѣе прелести.

— Онъ убѣжалъ, чтобъ избавить меня отъ благодарности! отвѣчалъ г. де-Водре скоро удаляясь, и, секунду спустя, онъ исчезъ за густымъ кустарникомъ, оставивъ влюбленную чету въ восторгъ, который мы не беремся описывать.

XVI.
Ошибка.

На слѣдующій день были выборы.

По особеному стеченію обстоятельствъ, разсказанныхъ нами, г. де-Водре, вѣрный приверженецъ низвергнутой династіи, и Жоржъ Фруадво, мужъ прогресса, соединили свои усилія для поддержанія кандидата правительства, и по первой балотировкѣ онъ былъ избранъ довольно-значительнымъ большинствомъ.

По окончаніи выборовъ, баронъ, не только непринимавшій въ нихъ участія, но даже неприсутствовавшій на нихъ въ качествъ простаго зрителя, пошелъ на заводъ, куда проводили господина Гранперрена его партизаны, не менѣе его гордившіеся одержанной побѣдой.

Во время этой оваціи, которая, по обычаю, введенному во Франціи конституціоннымъ правленіемъ, должна была окончиться обѣдомъ, г. де-Водре отвелъ въ сторону новаго члена генеральнаго совѣта и сказалъ ему:

— Ваши дѣла идутъ хорошо; надѣюсь, вы еще не уснете на своихъ лаврахъ; совѣтую вамъ приказать своимъ дамамъ готовиться къ отъѣзду; завтра утромъ или даже сегодня вечеромъ, мы всѣ четверо уѣдемъ въ Шаролль. Я говорю и о себѣ, потому-что у моей старой колымаги одно колесо сломано, и я нахожусь вынужденнымъ просить у васъ мѣста въ вашей каретѣ.

— Развѣ у васъ есть дѣла въ Шароллѣ? спросилъ заводчикъ.

— Все наше общее дѣло. Чтобъ оно шло скорѣе, я лично представлю въ судъ первой инстанціи сегодня утромъ составленный мною и Фруадво актъ усыновленія, въ присутствіи господина Бобилье.

— Какъ! не-уже-ли вы ужь составили актъ?

— Еще бы! Я не люблю мѣшкать. Когда все будетъ улажено въ Шароллѣ, я поѣду въ Дижонъ, чтобъ снова начать ту же церемонію въ королевскомъ судѣ, и тогда мы запоемъ: «о гименъ! о гименеи!»

— Вы ведете дѣла по-военному… Но зачѣмъ же я поѣду въ Шаролль?

— Какъ! Развѣ вы забыли, что мѣсто депутата нашего округа сдѣлалось вакантнымъ? Вѣдь вы имѣли виды на это мѣсто?

— Имѣлъ, по желанію жены.

— Такъ поторопитесь! Надо ковать желѣзо, пока горячо; вы говорили мнѣ, что у васъ въ Шароллѣ есть домъ, лучшая квартира котораго теперь свободна; займите эту квартиру; принимайте гостей; давайте обѣды, балы, — словомъ, играйте роль кандидата; между-тѣмъ, Фруадво поѣдетъ ко всѣмъ своимъ пріятелямъ, а у него ихъ много въ округѣ; я съ своей стороны также распушу циркуляры, и вы увидите, что мы такъ же овладѣемъ депутатствомъ, какъ овладѣли членствомъ въ главномъ совѣтѣ.

— Это очень-заманчиво, любезный баронъ; но положимъ, что меня выберутъ и въ депутаты, вѣдь мнѣ надобно будетъ большую часть года отлучаться изъ дома: кто же будетъ тогда управлять моимъ заводомъ?

— Фруадво, разумѣется! Вѣдь онъ вашъ зять; гдѣ вы найдете болѣе умнаго и вѣрнаго управителя?

— Справедливо; Фруадво можетъ замѣнить меня; съ другой стороны, я увѣренъ, что г-жа Гранперренъ будетъ рада пожить въ Парижѣ. Поговорите-ка съ нею о поѣздкѣ въ Шаролль. Я знаю, что она васъ слушается.

— Сейчасъ переговорю.

Господинъ де-Водре разстался съ заводчикомъ и приказалъ доложить о себѣ г-жѣ Гранперренъ, которая была одна, успѣвъ наконецъ отдѣлаться отъ докучливыхъ поздравленій восторжествовавшихъ избирателей.

— Милая Кларисса, сказалъ онъ ей ласково: — хорошо понимая, какъ тягостна для васъ мысль идти къ моей племянницѣ или принять ее у себя, я долго ломалъ голову, чтобъ найдти средство избавить васъ отъ этой непріятности. Вотъ что я придумалъ.

Баронъ сообщилъ ей свой планъ и прибавилъ:

— Итакъ, уѣхавъ сегодня вечеромъ или завтра утромъ и поселившись въ Шароллѣ до самыхъ выборовъ, вы избавитесь отъ сближенія съ моею племянницею. Я знаю здѣшній округъ и почти увѣренъ, что мужъ вашъ будетъ избранъ; переѣхавъ же въ Парижъ, вы удержите его тамъ или выпросите у него позволеніе остаться въ столицѣ до-тѣхъ-поръ, пока время, разсудокъ . словомъ, пока вы не вылечитесь совершенно.

— Я ужь совсѣмъ-здорова! сказала г-жа Гранперренъ съ гордой улыбкой.

— Вы такъ думаете, но въ глубинѣ сердца…

— Въ глубинѣ сердца я совершенно излечилась; я это чувствую, я въ этомъ увѣрена и не хочу бѣжать отъ несуществующей опасности. Какъ! не-уже-ли я должна осудить себя на изгнаніе, потому-что г. маркизу де-Шатожиронъ вздумалось поселиться въ своемъ замкѣ? Подобное малодушіе польститъ его гордости! Быть-можетъ, онъ вообразилъ себѣ, что и еще люблю его; а я скорѣе соглашусь умереть, нежели подать поводъ къ подобному подозрѣнію! Нѣтъ, я не уѣду! Г-жа маркиза де-Шатожиронъ можетъ извѣстить меня, когда ей будетъ угодно; я готова принять ее и отдать ей визитъ. Быть-можетъ, я даже первая навѣщу ее; это доставить большое удовольствіе г-ну Гранперрену!

Съ послѣдними словами, Кларисса засмѣялась такъ презрительно, что сельскій дворянинъ невольно подумалъ:

— Бѣдный Гранперренъ! жена твоя очень-хороша собою; но все равно, я не желалъ бы быть на твоемъ мѣстѣ!

— Притомъ же, продолжала г-жа Гранперренъ болѣе-спокойнымъ голосомъ: — свадьба моей падчерицы и г. Фруадво будетъ здѣсь; могу ли я не быть на ней? Можемъ ли мы не пригласить маркиза и маркизы де-Шатожиронъ? Итакъ, вы видите, нѣтъ никакой возможности избавиться этой встрѣчи; а такъ-какъ это необходимое зло, то лучше подвергнуться ему скорѣе.

— Послушайте, Кларисса, сказалъ г. де-Водре, наблюдавшій за молодою женщиною со вниманіемъ, смѣшаннымъ съ безпокойствомъ: — я давно васъ знаю и привыкъ читать на лицѣ вашемъ. Вы слишкомъ-скоро перемѣнили свое намѣреніе; стало-быть, у васъ должна быть важная причина, — причина, которой вы не смѣете открыть мнѣ?

— А зачѣмъ мнѣ скрывать ее отъ васъ! вскричала г-жа Гранперренъ вспыльчиво: — вы были свидѣтелемъ моей низкой горести, вы слышали мои малодушныя жалобы, я плакала и рыдала передъ вами… могу ли я послѣ этого скрывать отъ васъ такія мысли, которыхъ женщинѣ нечего стыдиться?

— Успокойтесь и объяснитесь, дитя мое, сказалъ баронъ съ кротостію и добродушіемъ.

— Вы хотите знать, отъ-чего я перемѣнила свое намѣреніе: выслушайте же меня. Я не только готова принять г-жу де-Шатожиронъ, но желаю, съ нетерпѣніемъ жду свиданія съ нею. Вамъ это удивительно, не правда ли?

— Призизюсь…

— Не-уже-ли вы не понимаете, что, вѣроятно, послѣ втораго или третьяго визита, мнѣ представятъ г. виконта Ланжерака, съ которымъ я нетерпѣливо желаю познакомиться?

— А позвольте узнать, что заставляетъ васъ желать познакомиться съ нимъ?

— Что? Роль, которую онъ занимаетъ въ замкѣ.

— Онъ занимаетъ роль?

— Говорятъ.

— Какую?

— Да хоть-бы домашняго… друга.

— Что вы хотите этимъ сказать? спросилъ г. де-Водре, устремивъ на Клариссу строгій взглядъ,

— Мнѣ кажется, любезный баронъ, отвѣчала молодая женщина съ холодной усмѣшкой: — что, не смотря на вашъ проницательный взглядъ, вы такъ же слѣпы, какъ и другіе.

— Слѣпъ! Это что значитъ, mordieu?

— А! если вы будете сердиться, такъ я ничего не скажу.

— Я не сержусь, отвѣчалъ баронъ, стараясь воздерживаться: — я, напротивъ, очень-спокоепъ; но вы говорите, что я слѣпъ?

— Потому-что еслибъ вы были столько же проницательны, какъ обыкновенно бываете, такъ угадали бы въ эти три дня…

— Что? ventrebleu!

— Опять!

— Извините… по старой привычкѣ… я совершенно-спокоенъ… что бы я угадалъ?

— Боже мой! весьма-натуральную вещь, потому-что, говорятъ, г-жа де Шатожиронъ хороша собою!

— Что же это, наконецъ, за вещь?..

— Бездѣлица! сказала Кларисса съ притворною небрежностью: — говорятъ, что господинъ виконтъ де-Ланжеракъ волочится за маркизой де-Шатожиронъ.

— Кто выдумалъ эту подлую клевету? вскричалъ г. де-Водре, поблѣднѣвъ отъ негодованія: — скажите, кто?

— Не скажу ни за что; вы теперь въ такомъ положеніи, что можете сдѣлать безразсудство, въ которомъ послѣ раскаетесь.

— Назовите мнѣ клеветника!

— Нѣтъ. Все, что я вамъ могу сказать, и то изъ участія къ г-жѣ де-Шатожиронъ…

— Послушайте, Кларисса, прервалъ слова ея баронъ, глаза котораго метали молніи: — вы можете ненавидѣть моего племянника сколько вамъ угодно, это мнѣ все равно; но я не потерплю, чтобъ однимъ взглядомъ, одной улыбкой, малѣйшимъ жестомъ вы изъявили сомнѣніе на-счеть чести молодой женщины, къ которой я, съ перваго знакомства, ощутилъ столько же привязанности, сколько и уваженія!

— Да развѣ я сомнѣваюсь въ добродѣтели этой молодой женщины? отвѣчала г-жа Гранперренъ съ высокомѣрной ироніей: — я говорю не о ней, а о г. де-Ланжеракь, обожателѣ довольно-нескромномъ, довольно-неосторожномъ.

— Ради Бога, не мучьте меня, скажите прямо, что знаете!

— На-примѣръ, чтобъ дать вамъ понятіе о неосторожности г. де-Ланжерака, я должна вамъ сказать, что если онъ хорошо позавтракаетъ, такъ теряетъ свои любовныя записочки въ сельскихъ корчмахъ.

Г. де-Водре вскочилъ такъ скоро, что кресло, на которомъ онъ сидѣлъ, упало навзничъ.

— Я пойду къ Ланжеаку, сказалъ онъ глухимъ голосомъ: — и если онъ не оправдается въ этой гнусной клеветѣ, при васъ же обрублю ему уши.

— Что мнѣ дѣлать съ его ушами? возразила г-жа Гранперренъ, пожавъ плечами. — Впрочемъ, успокойтесь, онъ оправдается во всемъ, отречется отъ всего; это всегда дѣлается въ подобныхъ случаяхъ.

— Я давно уже друженъ съ вами, Кларисса, сказалъ баронъ съ сосредоточеннымъ негодованіемъ: — а потому, если вы хоть немного дорожите моею привязанностью, воздержитесь отъ такой сардонической, язвительной, ненавистной улыбки. Не забудьте, что здѣсь дѣло идетъ о моей племянницѣ или, лучше сказать, о моей дочери, потому-что я уже люблю ее какъ отецъ.

— Какое мнѣ дѣло до г-жи де-Шатожиронъ! возразила Кларисса съ видомъ презрительнаго состраданія: — я ея не знаю, не говорю о ней, не занимаюсь ею; въ этомъ обстоятельствѣ я вижу только одно: справедливое и заслуженное наказаніе человѣка, оскорбившаго меня и мнѣ ненавистнаго, — человѣка, котораго супружескія несчастія наполняютъ сердце мое радостію… Я говорю откровенно, потому-что слишкомъ страдала изъ-за него; но, благодаря ему, знаю теперь, что и въ лишеніи есть наслажденіе, блаженство!

Съ гнѣвомъ и вмѣстѣ состраданіемъ глядѣлъ г. де-Водре на страстную женщину, на лицѣ которой выражалось въ эту минуту торжество удовлетворенной ненависти, и, не говоря ни слова, поспѣшно удалился.

Нѣсколько минутъ спустя, баронъ входилъ въ замокъ. Въ одномъ углу двора, нѣсколько слугъ суетились вокругъ дорожнаго экипажа и укладывали въ него разныя вещи. Не обращая вниманія на это обстоятельство, г. де-Водре взошелъ на крыльцо; въ сѣняхъ онъ встрѣтилъ племянника.

Хотя маркизъ и ожидалъ неудачи въ выборахъ, однакожь она произвела на него непріятное впечатлѣніе; онъ встрѣтилъ стараго дворянина съ принужденной улыбкой.

— Надѣюсь, сказалъ онъ: — вы не ждете отъ меня благодареній. Сатурнъ ѣлъ своихъ дѣтей, дядюшка, а вы политически убиваете своего племянника; право, не знаю, кому отдать преимущество въ жестокости.

— Развѣ я посгупилъ измѣннически? спросилъ г. де-Водре.

— Нѣтъ; вы предувѣдомили меня; но, признаюсь вамъ, я не ожидалъ такого строгаго исполненія даннаго слова; оставимъ въ сторонѣ мою особу и будемъ говорить только о главномъ предметѣ; не-уже-ли потому, что одинъ родъ свергнутъ съ престола, вся аристократія Франціи должна отказаться отъ участія въ дѣлахъ отечества?

— Я знаю только то, что человѣкъ болѣе одного раза въ жизнь свою присягать не долженъ; ты разъ присягнулъ — и держись своей присяги.

— Помилуйте, дядюшка, по вашей системѣ дворянство, и безъ того уже упавшее, должно совершенно.уничтожиться!

— Каждый долженъ заботиться о собственной, личной чести; дѣлай, что слѣдуетъ и будетъ, что будетъ!

— Однакожь, многіе здравомыслящіе люди говорятъ, что не должно терять надежды на будущее, а лучше стараться возстановить во Франціи сильную, могущественную аристократію, въ родъ англійскаго торизма.

— Пустыя мечты! сказалъ г. де-Водре, пожавъ плечами: — торизмъ значитъ не только дворянство, но и умъ, и богатство. Когда я увижу въ главъ нашей мнимой аристократіи такихъ людей, каковы Нортумберлендъ, Девонширъ, Рётлендъ, Бедфордъ и другіе имъ подобные, имѣющіе отъ трехъ до четырехъ милліоновъ дохода и умьюшіе пользоваться ими, тогда я повѣрю возможности французскаго торизма; до-тѣхъ-поръ, онъ, по-моему, столько же невозможенъ, какъ сравненіе шантильискихъ скачокъ съ эпсонскими или нью-меркетскими. Но съ какой стати толкуемъ мы о торизмъ и тёрфѣ! У меня совсѣмъ-другое въ головѣ.

— И у меня тоже; знаете ли новость? Тёща моя уѣзжаетъ.

— А! г-жа Бонвало оставляетъ насъ?

— По вашей милости.

— Какъ! по моей милости?

— Конечно. До-сихъ-порь, она героически переносила всѣ непріятности, которымъ подвергалась со дня своего пріѣзда: возмущеніе, пожаръ, нападеніе разбойниковъ; но, узнавъ о моей неудачъ на выборахъ, неудачъ, влекущей за собою разрушеніе ея надеждъ, такъ разгнѣвалась, что не слушая ни дочери, ни меня, приказала немедленно готовить все къ отъѣзду. Вы видѣли ея экипажъ на дворѣ.

— Счастливый путь! сказалъ г. де-Водре очень-спокойно.

— Ахъ, Боже мой! и я бы пожелалъ ей отъ души счастливаго пути, сказалъ Ираклій; понизивъ голосъ: — но жена моя нѣжно привязана къ своей матери, не смотря на всѣ ея безразсудства; Матильда чрезвычайно огорчена отъѣздомъ своей матери, а потому я намѣренъ еще разъ попытаться удержать г-жу де-Бонвало; помогите мнѣ, дядюшка.

— Спасибо, мнѣ некогда теперь; я ищу г. де-Ланжерака.

— Вотъ онъ идетъ, сказалъ маркизъ, поднявъ голову.

— Оставь насъ однихъ; мнѣ нужно переговорить съ нимъ.

Не возражая ни слова, маркизъ поворотилъ въ корридоръ, направо отъ сѣней, и направилъ шаги къ покою, занятому вдовою послѣ пожара.

Сельскій дворянинъ спокойно ждалъ Ланжерака, сходившаго съ парадной льстницы и съ торжествующимъ видомъ напѣвавшаго итальянскую каватину.

Совершенное самодовольствіе, выражавшееся на лицѣ виконта и въ малѣйшихъ жестахъ его, было слѣдствіемъ микроскопической записки, врученной ему послѣ завтрака г-жею Бонвало и содержавшей въ себѣ только слѣдующія слова: «Ты знаешь ли тотъ край, гдѣ цвѣтутъ лимоны?» первый стихъ изъ романса Миньйоны; обожатель приданаго перезрѣлой вдовы перевелъ этотъ стихъ по-своему, слѣдующимъ образомъ:

— Соглашаюсь на свиданіе въ Италіи, о которомъ вы просили меня третьяго-дня.

Мечтая о положительныхъ выгодахъ, которыя онъ надѣялся извлечь изъ этой романической поѣздки, Ланжеракь съ трудомъ удерживалъ порывы своей радости.

— Теперь мильйоны мои! думала, онъ: — я человѣкъ весьма-нравственный, и, похитивъ такую интересную красавицу, считаю долгомъ предложить ей свою руку. Тогда ни дочь, ни зять ея не могутъ сказать ни слова!.. Я заглажу свой проступокъ.

Величественный и строгій видъ барона, неподвижно ожидавшаго его посреди сѣней, нѣсколько смутилъ виконта и разсѣялъ его золотыя мечты; однакожь, онъ продолжалъ спускаться внизъ, не переставая напѣвать свою каватину.

— Мосьё де-Ланжеракъ, сказалъ ему сельскій дворянинъ, повелительнымъ знакомъ заставивъ его замолчать: — сдѣлайте одолженіе, пожалуйте за мною на заводъ.

— На заводъ, господинъ баронъ! отвѣчалъ виконтъ съ удивленіемъ: — зачѣмъ?

— Это я объясню вамъ дорогой.

— Но позвольте замѣтить, что я ее знаю господина Гранперрена.

— Да я веду васъ не къ нему.

— А жену его я знаю еще менѣе, потому-что никогда даже не видалъ ея.

— Ничего; я представлю васъ. Пожалуйте.

Баронъ говорилъ такимъ повелительнымъ голосомъ, что о возраженіи или оговоркахъ нечего было и думать; а потому, втайнѣ досадуя и браня грубаго сельскаго дворянина, Ланжеракъ повиновался ему.

Когда они вышли изъ замка, г. де-Водре опять заговорилъ.

— Гнусная клевета, дошедшая до слуха госпожи Гранперрень, разнеслась, но всему кажется, въ нашемъ краю, сказалъ онъ грознымъ голосомъ: — говорятъ, что мнимая дружба ваша къ моему племяннику не что иное, какъ личина, которою вы стараетесь закрыть преступные и безчестные замыслы.

— Все открыто! подумалъ виконтъ, крайне-смущенный этимъ безцеремоннымъ вступленіемъ: — старуха не ошиблась; насъ подслушали третьяго-дня.

— Говорятъ, продолжалъ г. де-Водре съ большею еще строгостію: — что, употребляя во зло гостепріимство, оказываемое вамъ моимъ племянникомъ, вы стараетесь… горе вамъ, если это правда!.. вы стараетесь обольстить жену его, или, лучше сказать, запятнать честное ея имя, потому-что я убѣжденъ въ чести и добродѣтели госпожи де-Шатожиронъ.

— Ухъ, отлегло! подумалъ Ланжеракь, оправившись отъ своего смущенія.

— Что вы скажете объ этомъ слухъ, господинъ виконтъ де-Ланжеракъ? продолжалъ дядя Ираклія, внезапно остановившись и устремивъ на молодаго человѣка грозный взглядъ.

— Господинъ баронъ, отвѣчалъ Ланжеракъ, протянувъ руку съ торжественнымъ видомъ напрасно-обвиняемой невинности: — даю вамъ честное слово, честное слово дворянина, что это гнусная ложь, подлая клевета; поставьте меня на очную ставку съ тѣмъ, кто выдумалъ это, и если онъ не сознается, что солгалъ какъ подлецъ, я буду съ нимъ драться!

— Хорошо, сказалъ баронъ успокоившись: — повторите эти слова передъ госпожею Гранперренъ; большаго я отъ васъ не требую.

Минуту спустя, они были на заводѣ.

Узнавъ, что госпожа Гранперренъ еще въ той комнатъ, гдѣ онъ оставилъ ее, г. де-Водре сказалъ лакею:

— Доложи барынь, что пришли господинъ виконтъ де-Ланжеракъ и я.

XVII.
Два отъѣзда.

Г-жа Гранперренъ, услышавъ имя человѣка, котораго она считала орудіемъ своей мести, встала по побужденію непреодолимаго любопытства; но почти въ то же мгновеніе она обратно опустилась въ кресло, пораженная ужасомъ.

Ланжеракъ, вошедшій въ залу съ развязнымъ видомъ счастливаго волокиты, остановился на второмъ шагу, какъ-будто увидѣлъ передъ собою не прелестную женщину, а страшное чудовище.

— Сударыня, сказалъ г. де-Водре: — честь имѣю представить вамъ…

Баронъ не договорилъ, замѣтивъ необыкновенное волненіе Клариссы.

— Что съ вами? сказалъ онъ, подбѣжавъ къ ней: — вы блѣднѣете… что съ вами?..

— Этотъ человѣкъ… здѣсь! проговорила г-жа Гранперренъ едва-внятнымъ голосомъ: — и вы привели его!

Г. де-Водре взглянулъ на виконта, который, смутившись не менѣе хозяйки дома, казалось, приросъ къ тому мѣсту, гдѣ остановился.

— Такъ вы знакомы съ господиномъ де-Ланжеракомь? спросилъ баронъ вполголоса съ выраженіемъ изумленія, показавшимся Клариссѣ жестокою ироніею.

— А! за жестокостью оскорбленіе! сказала она, бросивъ на стараго дворянина взглядъ раненной львицы: — но, ради Бога, изъ уваженія къ господину Гранперрену, если не ко мнѣ, удалите этого человѣка. Я вѣрю всему, соглашаюсь на все, сдѣлаю все, что вамъ угодно; только сжальтесь, удалите его!

Молнія сверкнула въ умъ барона, и, сердито кусая усы, онъ проворчалъ:

— Mordieu, какой промахъ! А я еще стараюсь отклонять драматическія встрѣчи!

— Такъ это мосьё Пишо? прибавилъ онъ шопотомъ, наклонившись къ г-жъ Гранперренъ.

— А! вы все знаете! отвѣчала она, закрывъ лицо руками: — какое униженіе!

— Успокойтесь, дитя мое; я сдѣлалъ большую глупость, но тотчасъ же поправлю ее.

Г. де-Водре подошелъ къ виконту, переступавшему съ ноги на ногу, и сказалъ eïiy холодно:

— Пойдемте, визитъ нашъ конченъ.

Не возражая ни слова, Ланжеракъ машинально поклонился г-жѣ Гранперренъ, незамѣтившей его поклона, или несчитавшей нужнымъ отвѣчать на него, и пошелъ къ двери, которую указывалъ ему баронъ.

Оба прошли всѣ комнаты и вышли изъ завода не говоря ни слова.

— Чортъ бы побралъ эту встрѣчу! говорилъ про себя виконтъ. — Могъ ли я ожидать, что увижу здѣсь свою прежнюю возлюбленную, Клариссу де-ла-Жентьеръ? По ея разстроенному виду и испугу замѣтно, что она очень боится, чтобъ я не окоморометтировалъ ея… Будто я могу это сдѣлать, не компрометтируя себя? Если отъ меня зависитъ уменьшить, съ помощію нѣкоторыхъ воспоминаній, чистоту репутаціи, которою она, вѣроятно, здѣсь пользуется, такъ вѣдь и она однимъ словомъ можетъ нанести мнѣ еще болѣе-чувствительный ударъ!.. Ей стоить только произнести мое имя, и всѣ надежды мои пойдутъ къ чорту. Никогда достопочтенная мильйонерка, съ которою я поѣду въ Италію любоваться цвѣтущими лимонами, не согласится путешествовать съ какимъ-нибудь Адріеномъ Пишо! Виконтъ де-Ланжеракъ — очень-благозвучно; но Пишо!… Я бы радъ закопать въ землю это отвратительное имя. По счастію, свирѣпый дворянинъ, сопровождающій меня, не знаетъ, гдѣ мнѣ жметъ сапогъ, потому-что еслибъ онъ подозрѣвалъ…

— Мосьё Адріенъ Пишо, сказалъ въ эту самую минуту сельскій дворянинъ рѣзкимъ, отрывистымъ голосомъ: — мы теперь на улицѣ, и потому позвольте сказать вамъ два слова.

— Ахъ, чортъ возьми! подумалъ псевдо-Ланжеракъ: — онъ не подозрѣваетъ, а все знаетъ!

Баронъ вынулъ часы.

— Половина перваго, продолжалъ онъ также отрывисто: — даю вамъ полчаса времени на сборы, и чтобъ черезъ часъ васъ не было на шатожиронской землѣ.

— Что вы говорите, сударь? пробормоталъ бывшій писецъ, поблѣднѣвъ, какъ полотно.

— Я говорю, что если въ два часа ваша физіономія появится еще гдѣ-нибудь на горизонтъ, я буду вынужденъ раздвоить ее этимъ маленькимъ орудіемъ.

Съ этими словами баронъ поднялъ толстую палку, которая была у него въ рукахъ.

— Раздвоить мою физіономію…

— Вѣдь у васъ два имени? Какъ-разъ будетъ по физіономіи на имя.

— Государь мой, сказалъ Ланжеракъ измѣнившимся голосомъ: — ваши лѣта и родство съ, однимъ изъ лучшихъ друзей моихъ извиняютъ дерзость вашихъ словъ, въ которыхъ вы, впрочемъ, раскаетесь, если хладнокровно обдумаете все происшедшее между нами. Я никакъ не надѣялся встрѣтить въ г-жъ Гранперренъ особу, съ которою нѣкогда былъ знакомъ; я не только не искалъ встрѣчи съ нею, но еслибъ зналъ, что она здѣсь, такъ употребилъ бы всѣ средства избѣгнуть ея. Я человѣкъ благородный, дворянинъ и никогда не позволю себѣ обидѣть женщины. Итакъ, если вы полагаете, что мое присутствіе въ Шатожиронѣ можетъ вредить спокойствію г-жи Гранперренъ, то я готовъ удалиться, но добровольно и честнымъ образомъ; вы понимаете, что я не долженъ и не могу повиноваться нѣсколько-невѣжливому приказанію вашему.

Не смотря на свое смущеніе, Ланжеракъ успѣлъ обдумать, что изгнаніе его изъ Шатожирона не только не вредило pro намѣреніямъ, но даже способствовало имъ. И точно, съ-тѣхъ-поръ, какъ г-жа Бонвало объявила о своемъ намѣреніи ѣхать въ Италію, ничто болѣе не удерживало его въ замкѣ; онъ уже прежде пріискивалъ благовидный предлогъ, подъ которымъ могъ бы уѣхать.

— Не честнымъ образомъ, грубо отвѣчалъ сельскій дворянинъ: — а палками выгоняютъ плутовъ… а вы плутъ, слышите ли, г. виконтъ де-Ланжеракъ! Я многое узналъ о вашемъ поведеніи у стряпчаго Югнёна!

— Баронъ! вскричалъ Пишо, блѣднѣя болѣе и болѣе: — еслибъ я не уважалъ вашихъ сѣдыхъ волосъ…

Г де-Водре внезапно остановился, скрестивъ руки на широкой груди и бросивъ на самозванца такой грозно-презрительный взглядъ, что Пишо не договорилъ начатой фразы, пробормоталъ нѣсколько невнятныхъ словъ и сталъ поспѣшно удаляться.

— Въ два часа я буду въ замкѣ, сказалъ ему вслѣдъ баронъ: — постарайтесь убраться къ тому времени, а не то…

Онъ тоже недоговорилъ фразы, но выразительный жестъ досказалъ мысль его.

Между-тѣмъ, какъ лже-виконтъ, задыхаясь отъ безсильной злобы, скоро шелъ къ замку, г. де-Водре повернулъ въ улицу, ведшую къ дому г. Бобилье, гдѣ онъ назначилъ свиданіе Фруадво для подписанія акта усыновленія, написаннаго поутру старымъ мирным судьёю.

Ровно въ два часа, баронъ, соблюдавшій во всѣхъ дѣлахъ воинскую точность, вернулся въ замокъ.

— Нечего дѣлать! сказалъ ему Ираклій, котораго онъ засталъ съ маркизой въ одной изъ залъ нижняго этажа: — г-жа де-Бонвало осталась непреклонною.

— Она уѣхала? спросилъ г. де-Водре.

— Часъ тому назадъ.

— Сожалѣю, что я не могъ проститься съ него.

— Я сожалѣю объ этомъ болѣе васъ, сказала г-жа де-Шатожиронъ, искренно огорченная внезапнымъ отъѣздомъ матери.

— Жена моя увѣрена, сказалъ маркизъ: — что еслибъ вы присоединили свои просьбы къ нашимъ, то г-жа де-Бонвало согласилась бы остаться, и она очень-сердита на васъ за то, что вы не пришли.

— Мнѣ кажется, возразилъ баронъ: — что если ваша матушка ее уступила ни вашимъ просьбамъ, ни просьбамъ Ираклія, то ужь вѣрно не послушалась бы меня; впрочемъ, она уѣхала, вѣроятно, не на долго.

— Не знаю, возразилъ Шатожиронъ: — г-жа де-Бонвало сказала нѣсколько словъ, по которымъ я заключаю, что она намѣрена остаться довольно-долго за границей.

— Такъ она не въ Парижъ поѣхала?

— Совсѣмъ нѣтъ; она объявила намъ, что намѣрена ѣхать въ Италію.

— Въ Италію?

— И, можетъ-быть, еще дальше; потому-что, если на пятидесяти-лѣтнемъ возрастѣ человѣкомъ овладѣваетъ страсть къ путешествіямъ, такъ онъ готовъ объѣздить весь свѣтъ.

— Ираклій, ты говоришь о моей матери, сказала маркиза съ легкимъ упрекомъ: — мысль о долгой, быть-можетъ, разлукѣ съ нею сильно огорчаетъ меня; я надѣялась, что она навсегда останется съ нами!

— Не печальтесь, дитя мое: Италія не на краю свѣта. Если матушка ваша пробудетъ тамъ слишкомъ-долго, такъ мы сами поѣдемъ за нею.

— Я то же говорилъ Матильдѣ.

— Но, продолжалъ баронъ, обращаясь къ племяннику: — не уѣхалъ ли еще кто-нибудь?

— Такъ вы ужь знаете, что Ланжеракъ насъ оставилъ? спросилъ маркизъ.

— А-га! онъ уѣхалъ?

— Съ полчаса тому.

— А что заставило его такъ поспѣшно бѣжать отъ васъ?

— Письмо, полученное изъ Парижа.

— Не-уже-ли? Такъ онъ получилъ письмо изъ Парижа?

— Которымъ его извѣщали, что одинъ изъ его родственниковъ, назначившій его своимъ наслѣдникомъ, при смерти, а въ такомъ случаѣ…

— Разумѣется! Родственникъ, назначившій его своимъ наслѣдникомъ, заслуживаетъ всякаго уваженія, особенно, когда онъ при смерти. Такъ г. де-Ланжеракъ уѣхалъ въ Парижъ?

— Да, дядюшка.

— Увѣренъ ли ты въ этомъ? спросила г-жа де-Шатожиронъ, устремивъ на мужа взглядъ, въ которомъ выражалась безпокойная недовѣрчивость.

— Какъ! увѣренъ ли я? Вѣдь я своими глазами видѣлъ, какъ онъ сѣлъ въ дилижансъ, ѣдущій изъ Шалона-на-Саонѣ въ Мулэнъ и останавливающійся каждый день на площади!

— Въ Мулэнѣ онъ, вѣроятно, намѣренъ сѣсть въ дилижансъ, отправляющійся изъ Ліона въ Парижъ? спросилъ баронъ.

— Точно.

— Такъ-какъ мы заговорили уже о г. де-Ланжеракѣ, продолжалъ сельскій дворянинъ съ скрытою ароніею: — то сдѣлай одолженіе, скажи мнѣ, гдѣ, когда и какимъ образомъ вы сдѣлались друзьями.

— Гдѣ? Въ Парижѣ. Когда? За нѣсколько времени до моей женитьбы. Какимъ-образомъ? Какъ обыкновенно дружатся въ Парижѣ.

— То-есть, на-скорую-руку, съ первой встрѣчи.

— Боже мой, жизнь такъ коротка! Еслибъ мы должны были доискиваться до всего…

— Такъ ни до чего бы и не дошли; однакожь, мнѣ кажется, дружба заслуживаетъ исключенія…

— Вѣрьте, дядюшка, моя дружба къ Ланжераку искрення; я увѣренъ, что и онъ съ своей стороны…

— Прежде скажи мнѣ, увѣренъ ли ты, что онъ точно Ланжеракъ?

— Мнѣ никогда не приходило на умъ требовать отъ него метрическаго свидѣтельства; но никто, сколько я знаю, не оспоривалъ ни имени, ни званія его.

— Стало-быть, ты совершенно убѣжденъ, что онъ имѣетъ право и на то, и на другое?

— Убѣжденъ какъ-нельзя-болѣе. Но къ-чему всѣ эти разспросы?

— Къ тому, что я удивляюсь, какъ этому негодяю удалось ослѣпить тебя.

— Что вы говорите?

— Хочешь знать настоящее имя твоего друга Ланжерака?

— Какъ! развѣ онъ присвоилъ себѣ чужое имя? спросила маркиза съ необыкновенною живостью.

— Твоего друга Ланжерака, продолжалъ сельскій дворянинъ, пристально смотря на своего племянника: — зовутъ Адріеномъ Пишо.

— Адріеномъ Пишо! повторилъ Ираклій, вскочивъ съ кресла.

— Именно.

— Это невозможно, дядюшка! Вы ошибаетесь.

— Такъ онъ дѣйствительно не дворянинъ и не виконтъ? сказала Матильда, которая была столько же обрадована этимъ извѣстіемъ, какъ мужъ изумленъ.

— Адріенъ Пишо, говорятъ тебѣ, бывшій писарь у г. Югнёна, стряпчаго въ Парижъ, а теперь промышленикъ, обманщикъ; какъ тебѣ это кажется, Ираклій?

— Дядюшка, я велю осѣдлать лошадь и догоню мулэнскій дилижансъ.

— Вотъ еще! сказалъ баронъ, пожавъ плечами: — стоитъ ли безпокоиться о такомъ негодяѣ?

— Однакожь, мнѣ необходимо съ нимъ объясниться.

— Объясненіе уже было.

— Между вами?

— Именно.

— И онъ признался?

— Я не нуждался въ его признаніи, потому-что узналъ все дѣло обстоятельно. Особа, видавшая его прежде въ Парижѣ, узнала его въ моемъ присутствіи.

Слова эти, сопровожденныя выразительнымъ взглядомъ, вызвали краску на щеки маркиза.

— Такъ письмо изъ Парижа и умирающій родственникъ однѣ выдумки? спросила маркиза, на лицѣ которой ясно выражалось удовольствіе: — онъ рѣшился уѣхать только потому, что его узнали, уличили въ обманѣ?

— И то онъ нескоро рѣшился; я долженъ былъ для этого употребить нѣкоторые аргументы, очень-хорошо на него подѣйствовавшіе.

— Итакъ мы вамъ, дядюшка, обязаны избавленіемъ отъ этого несноснаго человѣка?

— Такъ вы довольны тѣмъ, что избавились отъ него?

— Рада, душевно рада, признаюсь откровенно. Я давно уже подозрѣваю, что онъ совсѣмъ не то, за что выдавалъ себя, и что вкрался въ нашъ домъ съ самыми коварными намѣреніями.

— Надобно вамъ сказать, дядюшка, сказалъ маркизъ: — что Матильда всегда чувствовала къ этому… какъ его назвать?

— Къ этому плуту, mordieu! Не-уже-ли ты еще сомнѣваешься?

— Извольте, къ этому плуту; жена моя всегда питала къ нему необъяснимую антипатію.

— Вотъ женскій инстинктъ! сказалъ баронъ: — онъ повѣрнѣе нашей наблюдательности и мнимой проницательности.

— Еслибъ ты послушался меня, сказала Матильда мужу: — то давно бы прекратилъ сношенія съ этимъ опаснымъ человѣкомъ.

— Вы сейчасъ сказали, сказалъ г. де-Водре, внимательно смотря на молодую женщину: — что этотъ негодяй вкрался въ вашъ домъ съ самыми коварными намѣреніями. Позвольте спросить, что вы разумѣете подъ этими словами?

Маркиза смѣшалась и не отвѣчала.

— Отъ-чего не повторить дядюшкѣ того, что ты мнѣ сказала? спросилъ Ираклій жену.

— Если это негосударственная, или, что еще важнѣе, не супружеская тайна, сказалъ баронъ улыбаясь: — такъ вы смѣло можете ввѣрить мнѣ ее; я очень скроменъ.

Шатожиронъ принялъ за согласіе молчаніе маркизы; и сказалъ:

— Вотъ мысль, по-моему, довольно-безразсудная, которую Матильда вбила себѣ въ голову съ нѣкоторыхъ уже поръ и которую она открыла мнѣ только теперь. По ея мнѣнію, любезности Ланжерака имѣли только цѣлію состояніе г-жи де-Бонвало.

— Чортъ возьми! сказалъ г. де-Водре: — въ-самомъ-дѣлѣ, такая добыча очень-заманчива для подобнаго корсера. У ней, кажется, два или три мильйона?

— Три, по-крайней-мѣрѣ! Если жена моя не ошибается, такъ Ланжеракъ просто имѣлъ цѣлію заставить г-жу де-Бонвало сдѣлать въ его пользу одну изъ тѣхъ маленькихъ глупостей, отъ которыхъ не всегда защищены даже женщины зрѣлыхъ лѣтъ… однимъ-словомъ, выйдти за него.

— Вотъ это гораздо-вѣроятнѣе глупой исторіи, которую разсказывала Кларисса, сказалъ сельскій дворянинъ про-себя, считая излишнимъ сообщить это разсужденіе своимъ слушателямъ: — въ-отношеніи къ любви, такой негодяй, каковъ Пишо, долженъ скорѣе всего воспламеняться деньгами.

— Эта безразсудная мысль такъ глубоко вкоренилась въ умѣ Матильды, что всѣ мои возраженія не заставили ея перемѣнить этого мнѣнія. Самыя случайныя вещи безпокоятъ теперь мою жену. На-примѣръ, она вообразила, что отъѣздъ матери ея и Ланжеража былъ условленъ напередъ, — словомъ, что это нѣчто въ родѣ прогулки въ Гретна-Гринъ!

— Ты преувеличиваетъ, или, лучше сказать, перетолковываешь мои опасенія, сказала Матильда съ замѣшательствомъ: — въ нихъ нѣтъ ничего оскорбительнаго для моей матери; только г. де-Ланжepакa, или г-на Пишо я считаю способнымъ на самые коварные постуики, а потому подозрѣнія мои падаютъ на него одного.

— Однакожь, сказалъ баронъ племяннику: — ты самъ сейчасъ говорилъ, что видѣлъ, какъ онъ сѣлъ въ мулэнскій дилижансъ.

— Видѣлъ, дядюшка.

— Если г-жа Бонвало ѣдетъ въ Италію, то она, вѣроятно, въ Шалонѣ-на-Саони сядетъ на пароходъ?

— Точно, она уѣхала въ Шалонъ.

— Въ такомъ случаѣ, успокойтесь, дитя мое, сказалъ старый дворянинъ, обращаясь къ молодой женщинъ: — по діаметрально противоположнымъ дорогамъ, избраннымъ ими, они могутъ встрѣтиться только въ такомъ случаѣ, если захотятъ доѣхать до Тихаго-Океана, что весьма-невѣроятно.

Внезапный шумъ; послышавшійся на дворѣ, прервалъ разговоръ.

Разговаривавшіе съ одинакимъ любопытствомъ подошли къ одному изъ оконъ.

XVIII.
Заблудшаяся овца.

Два жандарма въѣхали на дворъ замка, и за ними тотчасъ затворили рѣшетку, потому-что многочисленная толпа народа, неимѣвшая, впрочемъ, никакихъ намѣреній, кромѣ удовлетворенія любопытства, слѣдовала за ними. Любопытство толпы было возбуждено не всадниками, а человѣкомъ, съ жалкимъ видомъ шедшимъ между ними пѣшкомъ, съ руками, связанными веревкой, конецъ которой одинъ изъ жандармовъ привязалъ къ своему сѣдлу. Плѣнникъ этотъ былъ Банкрошъ.

Г. де-Водре, какъ всѣ люди живаго, дѣятельнаго характера, былъ довольно-любопытенъ отъ природы, и потому поспѣшно сошелъ на дворъ и знакомъ подозвалъ къ себѣ Рабюссона, вошедшаго вслѣдъ за жандармами.

— Гдѣ его поймали? спросилъ онъ.

— Въ Красной-Корчмѣ, полковникъ, отвѣчалъ бывшій охотникъ.

— При тебѣ?

— Разумѣется, полковникъ; я догадался, что разбойникъ спрячется въ этой корчмѣ, настоящемъ разбойничьемъ притонѣ со множествомъ лазеекъ; но какъ онъ ни хитрилъ, мы все-таки перехитрили его.

— Хорошо, Рабюссонъ; поймавъ этого негодяя, ты оказалъ всему здѣшнему краю истинную услугу.

— Возвращаясь, я замѣтилъ довольно-подозрительное обстоятельство.

— Что такое?

— Надобно вамъ сказать, полковникъ, что съ-тѣхъ-поръ, какъ эти два мошенника подожгли замокъ, въ чемъ я уже ни мало не сомнѣваюсь, я подозрѣваю всѣхъ и во всякомъ сижу зажигателя. Итакъ, я увидалъ на дорогѣ, въ полульё отсюда, мулэнскій и шалонскій дилижансы, остановившіеся носомъ-къ-носу.

— Какъ, носомъ-къ-носу?

— То-есть рядомъ.

— И это показалось тебѣ подозрительнымъ? спросилъ полковникъ улыбаясь.

— Выслушайте все, полковникъ. Съ перваго вгляда я подумалъ, что кондукторы хотятъ помѣняться лошадьми, какъ это часто случается, но ни чуть не бывало: знаете ли кто вышелъ изъ мулэнскаго дилижанса? Бѣлокурый молодой человѣкъ, гостившій въ заикъ!

— Г. де-Ланжеракъ? спросилъ сельскій дворянинъ тономъ, въ которомъ выражалось внезапно-пробужденное любопытство.

— Да, полковникъ; онъ вышелъ изъ мулэнскаго дилижанса и пересѣлъ въ шалонскій.

— А! не ошибся ли ты?

— Я видѣлъ это своими глазами, какъ васъ теперь вижу, полковникъ, потому-что былъ отъ дилижанса не болѣе, какъ шагахъ въ трехстахъ.

— Видѣлъ ли онъ тебя?

— Не видалъ, полковникъ.

— Продолжай.

— Тогда изъ одного дилижанса перетащили въ другой всю его поклажу. Не правда ли, полковникъ, это очень-подозрительно?

— Отъ-чего же? сказалъ г. де-Водре съ притворною небрежностью: — не-уже-ли отъ-того, что г. де-Ланжераку вздумалось пересѣсть изъ одного дилижанса въ другой, ты принимаешь и его за одного изъ зажигателей, которые тебѣ вездѣ чудятся?

— Нѣтъ, я этого не говорю, полковникъ. Но г. де-Ланжеракъ сказалъ г-ну маркизу, что ѣдетъ въ Мулэнъ, а между-тѣмъ отправился въ Шалопъ, и я повторяю, что это подозрительно; потомучто человѣкъ, незамышляющій ничего дурнаго, идетъ прямымъ путемъ, а не бросается изъ стороны въ сторону.

— Матильда говорила правду, подумалъ г. де-Водре, насупивъ брови: — мосьё Пишо серьёзно добирается до мильйоновъ вдовушки и теперь преслѣдуетъ ихъ. Самое смѣшное въ этомъ дѣлѣ то, что я самъ доставилъ ему предлогъ къ скорому отъѣзду. Нечего дѣлать! Я сегодня несчастливъ; дай Богъ, чтобъ я имѣлъ еще время исправить свой промахъ!

— Не правда ли, полковникъ, вы сами находите, что это чертовски-подозрительно? спросилъ Рабюссонъ, который обыкновенно только тогда удостовѣрялся въ своемъ мнѣніи, когда оно было подтверждено его начальникомъ.

— Не говори никому объ этомъ, отвѣчалъ баронъ.

— Слушаю, полковникъ.

— Ступай ко мнѣ.

— Слушаю, полковникъ.

— Скажи Клодинѣ, чтобъ она сейчасъ приготовила мнѣ обѣдать и задай овса Валентину.

— Валентину, нашему великану? Вы, видно, намѣрены ѣхать далеко?

— Да. Ни одна изъ моихъ лошадей, кромѣ Валентина, не выдержитъ такого далекаго пути.

— Прикажете мнѣ ѣхать съ вами, полковникъ?

— Нѣтъ. Я буду домой черезъ полчаса; смотри, чтобъ все было готово; и обѣдъ и лошадь.

— Все будетъ готово, полковникъ, сказалъ Рабюссонъ; по знаку барона, онъ тотчасъ же скорыми шагами пошелъ по направленію къ Шатожирону-ле-Вьелю.

Вотъ что г. де-Водре придумалъ съ быстротою, которою отличались всѣ его соображенія:

— Г-жа Бонвало будетъ сегодня вечеромъ въ Шалонъ, подумалъ онъ: — Пишо прибудетъ туда нъсколькими часами позже; лишь-бы мнѣ поспѣть туда до отправленія парохода, отъъзжаюшаго въ шесть или семь часовъ утра, такъ дѣло мое будетъ выиграно. Коляска моя въ починкѣ, у Ираклія же я не хочу занимать экипажа, ибо намѣренъ покончить дѣло безъ посторонняго содѣйствія. Съ моей дородностью нѣтъ никакой возможности ѣхать на почтовыхъ; притомъ же, ночью не добудишься ямщиковъ. Слѣдственно, лучше всего осѣдлать Валентина; онъ силенъ и не разъ уже возилъ меня въ Шалонъ. Я поѣду патріархальною мелкою рысью, ибо не намѣренъ загонять своей лошади ради старой кокетки; пріѣхавъ въ Шалонъ, я буду еще имѣть время отдохнуть до отправленія парохода.

Эта программа, въ которой были, по возможности, соединены необходимость дѣйствія съ спокойствіемъ и удобствомъ дѣйствующей особы, была исполнена въ точности.

На другое утро, г. де-Водре первый явился въ Шалонѣ на пароходъ, готовившійся къ отплытію въ Ліонъ. Осмотрѣвъ палубу, каюты и всѣ закоулки и удостовѣрившись, что ни г-жи Бонвало, ни Адріена Пишо не было на пароходѣ, онъ вышелъ на набережную, закурилъ сигару, закутался на испанскій манеръ въ широкій плащъ, которымъ запасся на всякій случай, и, прохаживаясь взадъ и впередъ, сталъ терпѣливо ждать дѣйствующихъ лицъ маленькой драмы, въ которой онъ избралъ себѣ главную роль.

По прошествіи нѣсколькихъ минутъ, баронъ увидѣлъ ловца мильйоновъ, за которымъ шелъ человѣкъ съ его вещами; онъ отошелъ въ сторону и далъ ему пройдти; когда Пишо прошелъ на пароходъ, баронъ опять сталъ прохаживаться, уже не скрываясь.

— Теперь онъ можетъ меня видѣть. Сообщеніе между нашими голубками прекращено, и я ужь ни за что не дамъ имъ соидтись.

Адріенъ Пишо, прибывшій въ Шалонъ наканунѣ вечеромъ, нѣсколько часовъ спустя послѣ вдовы, то-есть очень-поздно, не имѣлъ возможности свидѣться съ нею.

— Надобно быть осторожнымъ, сказалъ онъ про-себя: — школьническою поспѣшностью я могу вспугнуть пятидесятилѣтнюю невинность; благоразуміе требуетъ, чтобъ я представился ей не ранѣе, какъ на пароходѣ; тамъ ей ужь некуда будетъ бѣжать, и она должна будетъ по-неволѣ доплыть со мною до гавани гименея.

Лже-виконтъ былъ такъ занятъ мыслями о бракѣ или, лучше сказать, о милліонахъ, что не обратилъ никакого вниманія на великана въ синемъ плащѣ, какъ-бы стоявшаго на часахъ на набережной, противъ самаго того мѣста, гдѣ былъ пароходъ еще на якорѣ.

Прождавъ довольно-долго, баронъ увидѣлъ наконецъ героиню романа, къ которому онъ рѣшился прибавить неожиданную главу. Г-жа Бонвало вышла изъ гостинницы, находившейся на площади; за нею слѣдовали только горничная и лакей, къ которымъ она имѣла полную довѣренность. Прочая прислуга ея осталась въ Шатожиронѣ, куда должна была воротиться и карета, въ которой она пріѣхала. Нѣсколько носильщиковъ были нагружены чемоданами, сундуками и картонами, безъ которыхъ она, какъ и всѣ кокетки зрѣлыхъ лѣтъ, не пускалась въ дорогу.

При видѣ интересной вдовушки, г. де-Водре прямо пошелъ къ ней на встрѣчу, бросивъ, однакожъ, свою сигару и пригладивъ усы. Въ наружности его произошелъ совершенный переворотъ; казалось, нѣсколько-грубая кора сельскаго дворянина треснула и выставила наружу ловкость и свѣтскую любезность отставнаго офицера королевской гвардіи.

— Сударыня, сказалъ онъ, ловко поклонившись: — позвольте преданнѣйшему слугѣ предложить вамъ свою руку и проводить васъ до парохода.

— Какъ! вы здѣсь, мосьё де-Водре! вскричала г-жа Бонвало съ крайнимъ изумленіемъ: — по какому случаю вы здѣсь, въ Шалонь?

— Позвольте васъ увѣрить, сударыня, что я пріѣхалъ сюда совсѣмъ-неслучайно, отвѣчалъ баронъ, вѣжливо взявъ вдову подъ руку. — Такъ у васъ здѣсь есть дѣла?

— Никакихъ дѣлъ нѣтъ.

— Вы возбуждаете мое любопытство, сказала вдова; замѣтивъ перемѣну, происшедшую въ обращеніи сельскаго дворянина, она сочла долгомъ быть любезной, или, лучше сказать, пожеманиться: — вы пріѣхали въ Шалонъ не случайно и не по дѣламъ; такъ зачѣмъ же?

— Чтобъ проститься съ вами, сударыня.

— Не-уже-ли? вскричала вдова, глаза которой, внезапно остановившись на баронѣ, выразили довольно-пріятное изумленіе.

— Вчера, когда вы изволили уѣхать, меня не было въ замкѣ. Мнѣ было чрезвычайно-прискорбно, что это непріятное обстоятельство лишило меня возможности пожелать вамъ счастливаго пути; не говоря никому ни слова о своемъ намѣреніи, я приказалъ осѣдлать лошадь и прискакалъ сюда.

— Вы прискакали? Вы пріѣхали сюда верхомъ?

— Точно такъ, сударыня.

— Помилуйте! вѣдь отсюда до Шатожирона около двѣнадцати льё?

— Слишкомъ двѣнадцать, сударыня; признайтесь, что въ мои лѣта проскакать въ галопъ…

— Въ галопъ! повторила вдова съ изумленіемъ: — да это подвигъ!

— Нѣтъ, небрежно возразилъ баронъ: — то ли я дѣлывалъ въ старину! Но и теперь, чтобъ имѣть удовольствіе поговорить съ вами нѣсколько минутъ до вашего отъѣзда, я готовъ проскакать вдвое болѣе.

— А, баронъ! это чрезвычайно-любезно съ вашей стороны; повторяю вамъ, это рыцарскій подвигъ!

Между кокеткой-вдовой и сельскимъ дворяниномъ не было теперь, какъ читатели видятъ, и тѣни антипатіи, и съ одной стороны эта перемѣна была совершенно-искренна. По чувству совершенно-женскаго тщеславія, г-жа Бонвало была признательнѣе барону за то, что онъ проскакалъ двѣнадцать льё, чтобъ проститься съ нею, нежели за то, что онъ бросился въ огонь, чтобъ спасти ей жизнь.

— Какъ человѣкъ храбрый по природѣ и привыкшій къ опасностямъ, думала она: — онъ, безъ всякаго сомнѣнія, рисковалъ бы жизнью и для другой женщины, между-тѣмъ, какъ онъ проскакалъ двѣнадцать льё собственно для меня. Онъ, въ-самомъ-дѣлѣ, человѣкъ чрезвычайно-любезный, и предубѣжденіе мое противъ него было несправедливо.

Г. де-Бодро и г-жа Бонвало продолжали приближаться къ пароходу, разговаривая, и дошли до набережной. Баронъ не показывалъ ни малѣйшаго намѣренія воспротивиться отъѣзду вдовы.

— Хотя я оставилъ Шатожиронъ немногими часами послѣ васъ, однакожь могу сообщить вамъ довольно-любопытныя свѣдѣнія о томъ, что случилось послѣ вашего отъѣзда.

— Какъ! не-уже-ли еще что-нибудь случилось? весело отвѣчала вдова — право, Шатожиронъ чрезвычайно-романическая страна; въ ней происходятъ бунты, покражи, поджигаютъ замки; что же еще новаго?

— Вы помните молодаго человѣка, пріѣхавшаго въ замокъ почти въ одно время съ вами, и съ которымъ Ираклій обходился какъ съ другомъ? спросилъ баронъ съ видомъ совершеннаго равнодушія.

— Виконта де-Ланжерака? отвѣчала г-жа Бонвало съ живостію, которую тщетно старалась скрыть.

— Именно, сударыня.

— Помню… развѣ съ нимъ что-нибудь случилось?

— Весьма-непріятное происшествіе; непріятное для него.

— Непріятное происшествіе… Какое же?

— Онъ самымъ неожиданнымъ, образомъ лишился имени, титула, словомъ, всѣхъ павлиньихъ перьевъ, въ которыя нарядился.

— Что вы говорите? вскричала вдова, устремивъ на барона испуганный взоръ.

— Словомъ, продолжалъ г. де-Водре съ непоколебимымъ хладнокровіемъ: — дознано и доказано, что этотъ мнимый виконтъ не что иное, какъ пройдоха…

— Пройдоха!

— Знакомый съ парижской полиціей и принадлежащій къ разряду мошенниковъ, гораздо-болѣе опасныхъ, нежели тѣ, которые пытались украсть вашу шкатулку и подожгли замокъ.

— Ахъ, Боже мой! вы меня пугаете! вскричала г-жа Бонвало, невольно вздрогнувъ: — виконтъ де-Ланжеракъ плутъ!.. И вы говорите, что онъ не виконтъ?

— И не Ланжеракъ; его зовутъ Пишо.

— Пишо! вскричала вдова съ отвращеніемъ: — ахъ, Боже мой! какое имя! Пишо!

— Родня его стоитъ этого имени, продолжалъ сельскій дворянинъ, не считая грѣхомъ прибѣгнуть къ воображенію, чтобъ уничтожить Адріена Пишо обвиненіями, наиболѣе-способными разочаровать тщеславную женщину: — отецъ его бѣдный сапожникъ, мать кухарка, одинъ изъ его братьевъ…

— А, Боже мой! какая семья! съ отвращеніемъ вскричала г-жа Бонвало: — но что сказалъ несчастный, когда его узнали? Не старался ли онъ оправдаться?

— Помилуйте, сударыня, кто станетъ слушать такого негодяя! Убѣдившись въ подлогѣ, мы должны были выгнать его, и я взялъ этотъ трудъ на себя.

— И онъ уѣхалъ?

— Немедленно.

— Куда?

— Вѣроятно въ Парижъ. Тамъ подобнымъ плутамъ всегда есть пожива… Ахъ, Боже мой! вскричалъ г. де-Водре съ притворнымъ изумленіемъ: — онъ здѣсь!

— Здѣсь! повторила вдова измѣнившимся голосомъ: — здѣсь? Гдѣ же вы его видите?

— Вотъ онъ, отвѣчалъ баронъ, указывая на пароходъ: — кажется; это онъ, на палубѣ? Да, точно, онъ… Я не ошибаюсь… Онъ смотритъ на насъ.

И точно, въ эту минуту Адріенъ Пишо смотрѣлъ съ невыразимымъ страхомъ и изумленіемъ на группу, остановившуюся у пристани.

— Этотъ человѣкъ мой злой демонъ! сказалъ онъ про-себя, узнавъ въ великанѣ, стоявшемъ возлѣ г-жи Бонвало, г. Водре: — какую адскую штуку съиграетъ онъ еще со мною?

— Какая дерзость! подумала вдова, когда взглядомъ, въ которомъ слились страхъ и негодованіе, она узнала на палубѣ мнимаго Ланжерака, по-видимому ее поджидавшаго: — онъ, вѣроятно, полагаетъ, что я ничего не знаю, и надѣется… О, какой ужасъ!

— Признаюсь, сударыня, сказалъ баронъ съ выраженіемъ участія: — я не совсѣмъ доволенъ тѣмъ, что вамъ приходится ѣхать вмѣстѣ съ этимъ Пишо. Я опасаюсь, чтобъ, взбѣшенный тѣмъ, что его плутни открыты, онъ не вздумалъ мстить и не сдѣлалъ бы вамъ какой-нибудь непріятности! Если вы позволите, я пойду съ вами на пароходъ и попрошу капитана, съ которымъ я давно знакомъ, чтобъ онъ велѣлъ строго за нимъ присматривать; нельзя знать, на что можетъ рѣшиться такой негодяй…

— Нѣтъ, не нужно, отвѣчала г-жа Бонвало, крѣпко ухватившись за руку стараго дворянина: — я не поѣду.

— Какъ? Вы не поѣдете?

— Ни за что не поѣду съ этимъ человѣкомъ! Жоржина, продолжала вдова, обратившись къ своей горничной: — вели отнести всѣ вещи назадъ въ гостинницу — мы не поѣдемъ.

— Вы не шутите, сударыня? спросилъ г. де-Водре.

— При одной мысли о встрѣчѣ съ этимъ Пишо мнѣ становится страшно. Баронъ, я становлюсь подъ вашу защиту, слышите ли? Еслибъ этотъ противный человѣкъ осмѣлился сойдти съ парохода и подойдти ко мнѣ…

— Будьте спокойны, прервалъ слова ея старый дворянинъ, насмѣшливо улыбаясь: — онъ не осмѣлится; впрочемъ, смотрите, пароходъ отъѣзжаетъ.

Увидѣвъ, что носильщики съ вещами вдовы поворотили назадъ, капитанъ, и безъ того уже досадовавшій на ея медлительность, подалъ сигналъ къ отплытію.

— А! теперь я дышу свободнѣе! проговорила г-жа Бонвало, смотря вслѣдъ удалявшемуся пароходу.

— Добрый путь, мосьё Пишо! закричалъ г. де-Водре своимъ громкимъ голосомъ и въ то же время иронически махнулъ рукой бывшему писцу, который, стоя на палубѣ, съ бѣшенствомъ ломалъ руки, думая о мильйонахъ, которые оставались на берегу и съ которыми онъ не имѣлъ уже никакой надежды увидѣться.

XIX.
Возвращеніе.

Вечеромъ того же дня, г. Бобилье и Фруадво обѣдали въ замкѣ. Маркизъ и жена его приняли молодаго адвоката такъ радушно, какъ-будто-бы онъ былъ въ-самомъ-дѣлѣ сынъ барона де-Водре. Вѣжливость и ласки человѣка, котораго онъ прежде обвинялъ въ гордости, помирили Жоржа съ аристократіей. И можно ли было сохранить малѣйшее непріятное воспоминаніе о прошедшемъ въ присутствіи очаровательной маркизы де-Шатожиронъ, весело называвшей его кузеномъ и безпрестанно самымъ прелестнымъ образомъ изъявлявшей желаніе подружиться съ Викториной?

Неистощимымъ предметомъ разговора служили поимка предполагаемыхъ виновниковъ пожара, странное приключеніе съ виконтомъ де-Ланжеракомъ, отъѣздъ г. Гранперрена и семейства его въ Шаролль, и болѣе всего, таинственное поведеніе барона де-Водре.

— Я начинаю серьёзно безпокоиться о дядюшкѣ, повторяла г-жа де-Шатожиронъ: — онъ никому не сказалъ куда поѣхалъ и цѣлыя сутки о немъ нѣтъ никакихъ извѣстіи.

— Маркиза, сказалъ старый мирный судья: — вамъ рѣшительно не о чемъ безпокоиться; г. баронъ уѣзжаетъ такимъ-образомъ не въ первый разъ. Впрочемъ, онъ вчера объявилъ своему вѣрному Рабюссону, что воротится не ранѣе, какъ дня черезъ два.

— И онъ поѣхалъ одинъ, въ сумерки; какая неосторожность! возразила молодая женщина. — Вы напрасно стараетесь успокоить меня, г. Бобилье…

— Надо вамъ сказать, господа, прибавилъ Ираклій улыбаясь: — что продѣлка господъ Банкроша и Ламурё подала моей женѣ самое дурное мнѣніе о здѣшнемъ краѣ; въ ея глазахъ мирный департаментъ Саоны-и-Луары настоящая Калабрія, гдѣ за каждымъ кустомъ сидитъ бандитъ, и она воображаетъ, что дядюшка попался уже въ руки какого-нибудь бургиньйонскаго Фра-Діаволо.

— Сударыня, сказалъ Фруадво, также улыбаясь: — ваше безпокойство доказываетъ, что вы нехорошо еще знаете г. де-Водре; еслибъ онъ случайно и попался въ руки разбойниковъ, я пожалѣлъ бы о нихъ, а не о немъ.

Въ это время послышались на дворѣ хлопанье бича и стукъ подъѣзжавшей: кареты.

— Это кто ѣдетъ? спросилъ маркизъ.

— Это карета г-жи Бонвало, сказалъ одинъ изъ слугъ, посмотрѣвъ въ окно.

— Этотъ почтарь не знаетъ своего дѣла, продолжалъ Ираклій: — онъ не долженъ хлопать бичомъ и гнать, когда везетъ пустую карету.

— Да она не пуста, сказалъ лакей: — Жоржина сидитъ на козлахъ… а вотъ Жакъ отпираетъ дверцы.

— Не-уже-ли маменька воротилась? съ живостью вскричала Матильда, вставая со стула.

Маркизъ всталъ такъ же поспѣшно, и черезъ минуту они очутились у окна.

— Да это дядюшка! вскричалъ онъ, увидѣвъ сельскаго дворянина, вылѣзавшаго изъ кареты.

— А вотъ и маменька! какое счастіе! вскричала г-жа де-Шатожировъ, увидѣвъ вдову, которая также выходила изъ кареты, опираясь на руку, ловко и съ любезностью подставленную ей барономъ

— Вотъ неожиданные, но милые гости, сказалъ маркизъ, почти столько же обрадованный, какъ и жена его.

Обѣдъ былъ прерванъ, и всѣ пошли на встрѣчу двумъ путешественникамъ. Г-жа Бонвало объяснила причину своего возвращенія въ двухъ словахъ, приписавъ ее одной изъ женскихъ прихотей, которымъ никто не имѣетъ права удивляться; потомъ, не садясь еще за столъ, она ушла въ свои покои, чтобъ переодѣться: это, какъ извѣстно, главнѣйшее занятіе пожилыхъ кокетокъ.

— Моя милая, сказала она, оставшись одна съ дочерью, послѣдовавшею за нею: — откровеино признаю вину свою: предубѣжденіе мое противъ барона было совершенно-несправедливо; онъ человѣкъ прелюбезный… повѣрь мнѣ, я знаю толкъ въ подобныхъ вещахъ.

— Въ-самомъ-дѣлѣ? спросила маркиза, нѣсколько изумившись.

— Повѣришь ли ты, продолжала вдова съ сіяющимъ лицомъ: — единственно для того, чтобъ пожелать мнѣ счастливаго пути, онъ въ прошлую ночь, — ночью, слышишь ли? — проскакалъ въ галопъ двѣнадцать льё… двѣнадцать льё въ галопъ! повторила она напыщенно.

— Не-уже-ли? вскричала Матильда, не понимая причины тагого поступка стараго дворянина.

— Такъ дѣлывали только въ средніе вѣка, а нынѣ — къ сожалѣнію, рѣдко встрѣтишь такую любезность въ мужчинахъ. Проскакать въ галопъ двадцать льё! И для чего? Чтобъ проститься съ дамой и поцаловать ей руку! Повторяю, и сто разъ готова повторить, что это любезный, совершенно-рыцарскій подвигъ!

— Дядюшка всегда казался мнѣ настоящимъ представителемъ старинныхъ рыцарей, отвѣчала маркиза, улыбнувшись жару, съ которымъ говорила мать ея: — но, признаюсь, послѣдній поступокъ его подаетъ мнѣ о немъ еще болѣе-высокое понятіе.

— Притомъ же, какъ онъ хорошъ во всѣхъ отношеніяхъ! продолжала вдова съ возраставшимъ восторгомъ: — какія у него отличныя манеры, какіе прекрасные зубы, сколько свѣтскости и такта! Словомъ, онъ какъ-будто бы никогда и не разставался съ фешёнебльнымъ Сен-Жерменскимъ-Предмѣстьемъ. Ты, можетъ-быть, не замѣтила, что у него очень-маленькія руки и ноги, что весьма-рѣдко бываетъ у людей такого колоссальнаго роста; говоритъ онъ мило, умно, и весело; шутитъ, но шутки его никогда не выходятъ изъ предѣловъ приличія; словомъ, баронъ, по моему мнѣнію, человѣкъ совершенно-свѣтскій; по каждому движенію его видно, что онъ дворянинъ, и еслибъ только не борода… впрочемъ, можетъ-быть, онъ ее сбрѣетъ…

— Какъ! вскричала молодая женщина смѣясь: — не-уже-ли вы просили его, чтобъ онъ принесъ вамъ въ жертву свою бороду?

— Признаюсь, отвѣчала г-жа Бонвало съ дѣтской ужимочкои: — я рѣшилась преслѣвовать его до-тѣхъ-поръ, пока онъ не сбрѣетъ ея. Гадкая, полусѣдая борода придаетъ весьма-правильному и пріятному лицу его грубое, свирѣпое выраженіе, и я увѣрена, что, сбривъ бороду, онъ будетъ казаться десятью годами моложе.

— Я вижу, сказала Матильда весело: — что г. де-Водре употребилъ всѣ усилія, чтобъ вамъ понравиться.

— А я должна тебѣ признаться, что усилія его не были напрасны, возразила вдова, продолжая жеманиться. — Я нашла, что онъ очень-любезенъ; надѣюсь, что и онъ не соскучился со мною. Мы оба кокетничали во всю дорогу и время пролетѣло незамѣтно.

— Боже мой! подумала молодая женщина, невольно улыбнувшись: — маменька, кажется, влюблена въ г. де-Водре!

— Баронъ не только любезенъ, продолжала г-жа Бонвало менѣе-игривымъ тономъ: — онъ человѣкъ весьма-образованный и разсудительный. Въ промежуткахъ между любезничаньемъ, мы говорили о вещахъ серьёзныхъ, о политикѣ, о дѣлахъ, объ образѣ жизни, о я должна признаться, что во многихъ отношеніяхъ онъ измѣнилъ мои мнѣнія, исправилъ мои мысли; словомъ, я не могу тебѣ разсказать, какъ довольна нашимъ разговоромъ; надѣюсь, что и ты, узнавъ результаты его…

— Вы возбуждаете мое любопытство, маменька…

— Не спрашивай; я готовлю тебѣ и твоему мужу сюрпризъ. Скажу тебѣ только то, что, пока вы останетесь въ Шатожиронѣ, и я не уѣду отсюда.

— Ахъ, маменька! лучшаго сюрприза мы и желать не можемъ. Вы знаете, какъ я всегда желала, чтобъ вы не разлучались съ нами!

— Баронъ убѣдилъ меня, что здѣшній край совсѣмъ не такъ дикъ и скученъ, какъ мнѣ казалось; у насъ есть очень-хорошіе сосѣди, дворяне, владѣющіе замками; мы придумали чудесную вещь: можетъ-быть, къ зимѣ намъ удастся устроить театръ и поставить на сценѣ нѣсколько оперъ; въ ожиданіи этого наслажденія, мы можемъ ѣздить верхомъ, гулять, охотиться… Какъ я хорошо сдѣлала, что взяла съ собой свое амазонское платье! Ахъ, Боже мой! есть ли здѣсь порядочныя дамскія сѣдла? Впрочемъ, можно выписать ихъ изъ Парижа, хоть это и будетъ немного-долго.

Говоря съ вѣтренностью, которая была бы только-что сносна въ устахъ двадцатилѣтней женщины, г-жа Бонвало примѣтила передъ зеркаломъ нѣсколько чепчиковъ, болѣе или менѣе украшенныхъ лентами и кружевами, но ни одинъ не удовлетворялъ ея кокетства.

— Увѣряю васъ, маменька, что чепчикъ, который вы теперь сняли, вамъ очень къ-лицу, сказала маркиза, съ трудомъ скрывая свое нетерпѣніе.

— Ты думаешь? Ну, такъ я оставлю его, отвѣчала вдова. — Посмотрѣвшись еще нѣсколько времени въ зеркало съ чрезвычайно-довольнымъ видомъ, она вдругъ обратилась къ дочери и сказала ей небрежно: Ахъ, да! я и забыла сказать тебѣ, что мы видѣли въ Шалонѣ мосьё Пишо!

— Такъ вы ужь знаете исторію г. де-Ланжерака? спросила Матильда, внимательно наблюдая выраженіе лица матери.

— Знаю. Баронъ мнѣ все разсказалъ. Вообрази себѣ: въ то самое время, какъ я намѣревалась уже ступить на пароходъ, мы увидѣли на палубѣ этого гадкаго человѣка. Видъ змѣи не внушилъ бы внѣ большаго отвращенія, и желаніе мое ѣхать въ Италію разсѣялось въ одинъ мигъ. Я трепещу при одной мысли о непріятностяхъ, которымъ эта встрѣча могла бы меня подвергнуть. Не зная этого обманщика, я ѣхала бы съ нимъ на одномъ пароходѣ — съ человѣкомъ, котораго зовутъ Пишо и родные котораго… А! прочь мысли, пятнающія мое воображеніе! Я готова; пойдемъ обѣдать. У барона желѣзная натура, и онъ, вѣроятно, проголодался, а мнѣ не хотѣлось бы заставить его ждать.

Въ это же время у г. де-Водре былъ не-менѣе откровенный разговоръ съ племянникомъ.

— Любезный Ираклій, сказалъ онъ ему, усаживаясь въ широкое кресло, какъ человѣкъ, совершившій тяжкій трудъ: — провидѣніе даровало тебѣ такого драгоцѣннаго дядю, какого едва-ли можно найдти у другаго смертнаго; и если, послѣ моей смерти, ты не воздвигнешь мнѣ какой-нибудь статуи въ своемъ замкѣ, такъ я напередъ обвиняю тебя въ неблагодарности.

— Я совершенно согласенъ, что вы заслуживаете статую, отвѣчалъ маркизъ, весело улыбаясь: — но надѣюсь, что мнѣ не удастся поставить ее вамъ, потому-что вы переживете насъ всѣхъ.

— Не въ томъ дѣло. Знаешь ли ты, что я совершилъ?

— Не знаю; но по лицу вашему угадываю, что вы довольны собою.

— Еще бы! Какъ человѣкъ совершенно-справедливый, я признаю заслуги и въ себѣ. Выслушай же меня и скажи потомъ по совѣсти, имѣю ли я право гордиться услугами, которыя оказалъ тебѣ со вчерашняго дня.

— Мнѣ, дядюшка?

— Разумѣется; кто поправилъ всѣ твои глупости, какъ не я? Слушай: во-первыхъ, если Пишо продолжаетъ свой путь по Ронѣ такъ же быстро, какъ началъ его сегодня утромъ, то долженъ быть очень-близокъ къ Авиньйону…

— Къ Авиньйону! перебилъ его Ираклій съ изумленіемъ: — да вѣдь онъ поѣхалъ въ Парижъ?

Баронъ пожалъ плечами и въ нѣсколькихъ словахъ разсказалъ, какъ лже-виконтъ пересѣлъ изъ одного дилижанса въ другой.

— А! измѣнникъ! вскричалъ маркизъ, пристыженный и раздосадованный тѣмъ, что дался въ обманъ негодяю.

— Онъ намъ уже не опасенъ, и потому оставимъ его въ сторонѣ: займемся лучше твоей любезной тещей. Ей надобно накинуть на шею цвѣточную цѣпь, другъ мой; иначе, она уйдетъ отъ насъ со всѣми своими мильйонами, что уже чуть не случилось вчера.

— Признаюсь, дядюшка, я никогда не думалъ о состояніи моей тещи; вѣдь мы съ Матильдой довольно-богаты и безъ нея.

— Пустая фраза! Конечно, вы довольно богаты; но у васъ будутъ дѣти; я даже надѣюсь, что у васъ будетъ много дѣтей, а тогда ты не скажешь, что тебѣ не нужно состоянія г-жи Бонвало. Впрочемъ, не въ твоемъ безкорыстіи дѣло; я смотрю на предметъ съ своей, а не съ твоей точки зрѣнія; а вотъ моя точка зрѣнія: усыновивъ Фруадво, я лишаю твоихъ дѣтей двадцати тысячь ливровъ дохода; стало-быть, обязанъ вознаградить ихъ за это, и вознагражу съ избыткомъ, если мнѣ удастся упрочить за ними мильйоны твоей тещи, что я и сдѣлаю, mordieu! Я самъ берусь сплести и накинуть цвѣточную цѣпь, о которой сейчасъ говорилъ.

— Вы, дядюшка?

— Я, племянникъ! я даже осмѣлюсь прибавить, что вышеупомянутая цѣпь сидитъ уже на шеѣ твоей тещи, хоть она сама того не примѣчаетъ, и что оба конца ея вотъ въ этой рукѣ!

Говоря это, баронъ протянулъ одну изъ рукъ, аристократической формой которыхъ вдова восхищалась во всю дорогу.

— Я знаю, дядюшка, что для насъ нѣтъ ничего невозможнаго, сказалъ маркизъ смѣясь: — однакожъ, мнѣ кажется, что оковать прихотливое непостоянство, романическія фантазіи и капризы моей тещи, такое предпріятіе…

— Слушай и суди, перебилъ его г. де-Водре: — вотъ слово въ слово подробности побѣды, которую я одержалъ надъ твоею тещею по дорогѣ отъ Шалона сюда; мнѣ кажется, что еслибъ мы доѣхали до Парижа, я получилъ бы еще многое. Но, сказать по правдѣ, прибавилъ онъ съ насмѣшливою улыбкой: — я весьма доволенъ, что путешествіе кончилось здѣсь. Итакъ, во-первыхъ, теща твоя избавляетъ тебя отъ обязательства сдѣлаться человѣкомъ политическимъ и, слѣдовательно, присягать настоящему правительству; это пунктъ, о которомъ я позаботился прежде всего.

— Какъ, дядюшка, вы уговорили г-жу Бонвало…

— Она сама избавитъ тебя отъ неосторожно-даннаго слова.

— Я былъ влюбленъ. Но какимъ образомъ удалось вамъ?

— Я обратился къ тщеславію, которымъ наша милая вдовушка надѣлена щедро. Я далъ ей понять, что для полученія вліянія Шатожирону не нужно имѣть въѣздъ въ бурбонскій или люксанбурскій дворецъ, и, слѣдовательно, нѣтъ никакой надобности пускаться въ путь, когда цѣль уже достигнута. Но я одержалъ еще болѣе-рѣшителшую побѣду, заключающуюся именно во второмъ пунктѣ. Во вторыхъ, г-жа Бонвало отказалась отъ чести имѣть доступъ въ тюильрійскій дворецъ.

— Не-уже-ли?.. Она только и бредила о дворцѣ! какъ же вы?..

— Очень-просто: я заставилъ ее бредить о другомъ. Съ женщинами всегда надобно поступать такимъ образомъ, потому-что онѣ ужасно боятся пустоты и ихъ можно заставить отказаться отъ безразсудной мысли только въ такомъ случаѣ, когда замѣнишь ее другою.

— А позвольте узнать, любезный дядюшка, что вбили вы въ голову г-жѣ де-Бонвало на мѣсто безумной страсти къ тюильрійскому великолѣпію?

— Поклоненіе несчастію, mordieu! привязанность къ законному праву, съ важностію отвѣчалъ г. де-Водре.

— Ба! произнесъ Ираклій съ изумленіемъ.

— Тебя это удивляетъ? возразилъ сельскій дворянинъ, пожавъ плечами: — ты, я вижу, еще очень-молодъ, другъ мой!

— Какъ! г-жа де-Бонвало теперь легитимистка? сказалъ Шатожиронъ, громко засмъявщись.

— Болѣе меня, а это много значитъ.

— Это непостижимо!

— Напротивъ; это весьма-просто. Политическія мнѣнія женщинъ болѣе дѣло нервической чувствительности, нежели разсудительности или убѣжденія. Нервы же такіе клавиши, изъ которыхъ можно извлечь любую мелодію: умѣй только ударять въ нихъ; въ молодости я умѣлъ очень-искусно играть на этихъ клавишахъ, продолжалъ баронъ улыбаясь: — и сегодня убѣдился на опытѣ, что и теперь еще не совсѣмъ заржавѣлъ. Итакъ, я доказалъ г-жѣ Бонвало, какъ A + B, что женщина съ ея состояніемъ, съ ея званіемъ (польстилъ ея званію, нечего дѣлать!), словомъ, что такая молодая и прелестная вдова непремѣнно должна принадлежать къ нашей партіи; я заставилъ ее сознаться, что званіе легитимиста весьма-прилично, даже въ модѣ; потомъ, поколебавъ ея убѣжденіе, я заигралъ на сантиментальныхъ и меланхолическихъ клавишахъ — заговорилъ о прошедшемъ, о рыцарской вѣрности, о святости несчастія; словомъ, убѣдилъ ее, и такъ убѣдилъ, что она спросила меня: присталъ ли бѣлый и зеленый цвѣтъ къ свѣжему лицу? Разумѣется, я отвѣчалъ утвердительно: и вотъ какъ твоя теща сдѣлалась легитимисткой.

— Да вы колдунъ! сказалъ маркизъ, продолжая хохотать.

— Въ-третьихъ, продолжалъ баронъ: — такъ-какъ я знаю, что большая часть имущества ея положена въ государственный банкъ, что весьма-опасно по случаю прихотливой перемѣнчивости характера твоей тещи, то убѣдилъ ее купить марьянкурское имѣніе.

— Марьянкурское имѣніе! вскричалъ маркизъ, не вѣря своему слуху.

— Да, другъ мой, марьянкурское имѣніе, приносящее восемьдесятъ тысячь ливровъ ежегоднаго дохода, имѣніе, смежное съ твоимъ, такъ-что, соединивъ обѣ земли послѣ смерти твоей тещи, ты будешь богатѣйшимъ помѣщикомъ во всемъ департаментѣ; тогда, можетъ-быть, я позволю тебѣ заняться торизмомъ.

— Марьянкурское имѣніе! повторилъ Ираклій, не приходя въ себя отъ изумленія.

— Такъ-какъ марьянкурскій-замокъ въ дурномъ состояніи, то мы рѣшили, что твоя теща будетъ жить въ Шатожиронѣ; такимъ-образомъ она будетъ у васъ подъ опекой, и ужь ваше дѣло будетъ отклонять обожателей въ родѣ Пишо; потому-что, будьте въ томъ увѣрены, обожатели явятся еще: мало ли хищныхъ птицъ на свѣтѣ, которыя издали чуютъ мильйоны!

— Все это прекрасно, любезный дядюшка, и жена моя будетъ чрезвычайно-рада; но скажите, пожалуйста, какимъ образомъ взяли вы такую власть надъ женщиной… между нами будь сказано, довольно-упрямой, безразсудной и прихотливой?

— Я старался припомнить старые годы и, кажется, сказалъ баронъ, закручивая усы: — порядочно успѣлъ въ томъ; я былъ оченьлюбезенъ и — понравился. Словомъ, между нами будь сказано, я имѣю право думать, что еслибъ я захотѣлъ продолжать роль любезника и еслибъ сложилъ къ стопамъ твоей любезной тёщи свое имя, руку и графскую корону, она не отказалась бы принять ихъ.

— Сдѣлайте это, любезный дядюшка, и вы увѣнчаете свои подвиги.

— Что? съ живостію вскричалъ г. де-Водре: — чтобъ я женился на твоей тёщѣ?

— Тогда намъ нечего будетъ опасаться ея прихотливой перемѣнчивости; тогда ей нельзя уже будетъ вступить въ какой-нибудь смѣшной бракъ.

— Разумѣется, она не вступитъ въ смѣшной бракъ, а я-то что?.. Слуга покорный! Ради вашихъ будущихъ дѣтей я буду беречь вмѣстѣ съ вами мильйоны вдовушки, но не женюсь ни за что на нарумяненной старухѣ! Не забудь, что мнѣ стоило сказать только одно слово, чтобъ жениться на маленькой Викторинѣ!..

Слуга доложилъ маркизу, что жена его и тёша пришли въ столовую.

— Добрая вѣсть! сказалъ г. де-Водре: — мои усилія придали мнѣ чертовскій аппетитъ; пойдемъ обѣдать!

XX.
Заключеніе.

Прошло около года послѣ разсказанныхъ нами происшествій.

Г. Гранперренъ, членъ генеральнаго совѣта Департамента Саоны-и-Луары, депутатъ шарольскаго округа и кавалеръ почетнаго легіона, проживалъ съ своею женою въ Парижѣ, хотя въ это время засѣданія въ палатахъ не были еще открыты. Со времени своего избранія, желѣзно-заводчикъ пріѣзжалъ въ Шагожиронъ только одинъ разъ, на свадьбу своей дочери съ Фруадво; онъ такъ возгордился новою ролью человѣка политическаго, красная ленточка, украсившая наконецъ его петличку, до того расположила его къ почестямъ и отличіямъ, что Клариссѣ не трудно было уговорить его поселиться возлѣ самаго источника министерскихъ милостей. Словомъ, депутатъ-консерваторъ метилъ втайнѣ достигнуть пэрства!.. Обольстительная, но большею частію химерическая, несбыточная мечта, которую питаютъ столько почтенныхъ, но пустыхъ головъ!

Между-тѣмъ, какъ мужъ дѣлался человѣкомъ политическимъ, г-жа Гранперренъ гордо и смѣло принималась за роль, для которой создала ее сама природа, и которой не могла играть она до-сихъ-поръ, по случаю слишкомъ-продолжительнаго пребыванія въ провинціи, — то-есть, за роль модной женщины. Болѣзнь ея тётки, жившей въ Парижѣ, послужила ей удовлетворительнымъ предлогомъ не быть на свадьбѣ падчерицы. Слѣдственно, благодаря умному распоряженію г. де-Bодpе, честолюбивымъ видамъ своего мужа и здравымъ совѣтамъ собственной опытности, Кларисса не видалась съ Иракліемъ, и, признаемся съ сожалѣніемъ, въ вихрѣ парижской жизни начинало изглаживаться чувство мщенія, замѣнившее прежнюю любовь ея.

Злополучныя ощущенія давно уже замѣнили привязанность ея къ Адріену Пишо. Что бы ни говорили о прочности первыхъ впечатлѣніий, но нѣжныя воспоминанія подобны звѣздамъ, блескъ которыхъ затмѣвается по мѣрѣ ихъ удаленія. Въ памяти нѣкоторыхъ женщинъ съ пламенною, но непостоянною душою, самыя сильныя ощущенія занимаютъ въ-послѣдствіи не болѣе мѣста, какъ и звѣзды триста-сорокъ-второи величины, замѣченныя Гершелемъ; вблизи они подобны солнцу, издали туманны…

Первый обожатель Клариссы, будучи принужденъ отказаться отъ мечтаній, которыми до-тѣхь-порь убаюкивалъ себя, продолжалъ вести въ Парижѣ жизнь, которой обыкновенная цѣль — позоръ, нищета, а иногда и наказаніе.

Товарищъ и искренній недругъ его, Армавъ де-Буажоли, получилъ мѣсто подпрефекта въ одномъ изъ западныхъ департаментовъ.

Банкрошъ и Ламурё, осужденные на всю жизнь въ каторгу, какъ зажигатели и воры, были сосланы въ Тулонъ.

Всѣ прочія дѣйствующія лица нашего разсказа находилось въ Шатожоронѣ въ то время, съ котораго мы намѣрены продолжать разсказъ.

Въ первомъ этажѣ дома, находившагося на углу площади и главной улицы селенія, почти напротивъ гостинницы Коня-Патріота, въ комнатѣ, довольно-плохо меблированной, не смотря на пышное названіе гостинницы, около полудюжины женщинъ, съ которыми читатель уже знакомъ, собрались въ прекрасный осенній вечеръ, около четырехъ часовъ по-полудни. Онѣ собрались праздновать возвращеніе хозяйки дома, г-жи Эстевени, пріѣхавшей наканунѣ изъ Парижа. Пирожное, плоды, молочное служили закуской, и, къ общему удовольствію, чай былъ замѣненъ легкимъ, молодымъ винцомъ, которое, благодаря сахару, служило шампанскимъ, потому-что пѣнилось и играло.

Между гостями первое мѣсто занимали мадмуазель Бержре, злоязычіе которой было чрезвычайно, г-жа Перронь, по-прежнему жеманная, и Урсула Шавле, болѣе прежняго огорченная невольнымъ дѣвичествомъ. Изъ этого можно заключить, что бесѣда по своей горечи составляла рѣзкій контрастъ съ сладкими лакомствами закуски, и что каждая изъ этихъ любезныхъ особь кусала ближняго съ такимъ же наслажденіемъ, какъ и сладенькіе пирожки.

— Итакъ, мадамъ Эстевени, сказала г-жа Перронъ, продолжая разговоръ: — вы видѣли въ Парижѣ г-жу Гранперренъ и не были довольны ея пріемомъ?

Ученая почтмейстерша ѣздила въ Парижъ, чтобъ испросить административную милость, которой не могъ исходатайствовать ей ея почтенный пріятель, членъ Французской-Академіи; и такъ-какъ жена новаго депутата не оказала ей пособія, то она сохранила противъ нея злобу, проявлявшуюся въ каждомъ ея словѣ.

— Вы дурно поняли меня, отвѣчала она: — я не говорила, что г-жа Грапперренъ дурно приняла меня; напротивъ, въ этомъ отношеніи я никакъ не могу на нее пожаловаться; я только сказала, что нѣкоторыя обстоятельства заставили меня ходить къ ней какъ-можно-рѣже.

— Нѣкоторыя обстоятельства! повторила мадмуазель Шавле съ жаднымъ любопытствомъ: — какія же?

— Я замѣтила, возразила г-жа Эстевени, сжавъ губы: — что за мадамъ Гранперренъ слишкомъ ухаживали; она была окружена такимъ множествомъ мужчинъ, что я сочла неприличнымъ часто видѣться съ нею.

— Стало быть, съ живостію сказала г-жа Перронѣ: — я не ошибалась, когда говорила, что, не смотря на свои меланхолическіе сеансы, она страшная кокетка, и что здѣсь ей не доставало только случая?

— Случая! сказала Урсула Шавле съ злобной усмѣшкой: — кажется, и здѣсь, до замужства, она нашла случай, очень-хорошо извѣстный г. Шатожирону.

— Да, были когда-то сплетни, сказала снисходительная кузина г. Бобилье: — но мало ли клеветниковъ!..

— Мадамъ Жиро, сказала почтмейстерша: — мы говоримъ не о прошедшемъ, а о настоящемъ. Еслибъ вы видѣли г-жу Грапперрбнъ, какъ я ее видѣла, въ Оперѣ, осыпанную драгоцѣнными каменьями, съ огромнымъ букетомъ въ рукахъ, съ обнаженной шеей, еслибъ вы видѣли, какъ въ ложѣ ея смѣнялись мужчины, то вы пожалѣли бы о бѣдномъ г. Гранперренѣ.

— Жалѣйте о немъ сколько хотите, а я нахожу, что онъ заслуживаетъ наказанія, сказала мадмуазель Бержре съ горечью: — много-много, что онъ три раза въ годъ сходитъ въ церковь!

— Позвольте вамъ замѣтить, мадмуазель Бержре, сказала г-жаПеррозъ: — что извѣстное безбожіе г. Гранперрена не оправдываетъ, однакожь, поведенія этой кокетки.

— Да я и не говорю этого! съ сердцемъ отвѣчала старая ханжа: — мужъ и жена стоютъ другъ друга, и я знаю въ этомъ семействѣ только двухъ, которые еще хуже ихъ…

— Кажется, и я ихъ знаю, сказала Урсула Шавле съ ненавистной улыбкой.

— Это дочь и зять ихъ, продолжала мадмуазель Бержре.

— А! ужь это черезъ-чуръ! вскричала родственница мирнаго судьи, природная доброта которой была возмущена послѣдними словами: — что сдѣлали вамъ г. де-Водре и милая жена его?

— Ха, ха, ха! принужденно засмѣялась мадмуазель Шабвле: — такъ и вы изъ числа тѣхъ, которые не принимаютъ въ шутку новаго имени г. Фруадво?

— Я изъ числа тѣхъ, которые называютъ г. Фруадво именемъ, которое онъ имѣетъ право носить, отрывисто отвѣчала г-жа Жиро: — и если хотите, я назову его даже барономъ.

— Барономъ! Какъ это смѣшно!

— Да, барономъ; въ этомъ нѣтъ ничего смѣшнаго. Г. Фруадво, баронъ де-Водре, по милости его пріемнаго отца, а милая и добрая жена его столько же баронесса, какъ кузина ея, г-жа де-Шатожиронъ, маркиза!

— Г. Фруадво кузенъ маркиза де-Шатожиронъ! Перестаньте шутить! сказала Урсула Шавле, съ принужденнымъ презрѣніемъ пожавъ плечами.

— Надобно сказать, что если онъ и обжегся немножко во время пожара въ замкѣ, сказала г-жа Эстевени: — такъ щедро вознагражденъ за это, и я знаю многихъ, которые за такую цѣну охотно бросились бы въ огонь.

— Это легче сказать, чѣмъ сдѣлать, возразила г-жа Жиро: — что касается до меня, я первая говорю, что г. Фруадво заслужилъ эту награду, и что всѣ, какъ маркизъ де-Шатожиронъ, такъ и дядя его, поступили прекрасно! Что же касается до маркизы, то на ея счетъ всѣ прекраснаго мнѣнія, и…

— Не говорите мнѣ, пожалуйста, объ этихъ людяхъ! перебила почтенная ханжа злобнымъ голосомъ: — они всѣ, безъ исключенія, позорятъ и унижаютъ край нашъ!

— Позорятъ и унижаютъ нашъ край! повторила кузина мирнаго-судьи съ изумленіемъ: — вы сами не знаете, что говорите, мадмуазель Бержре. Какъ! маркиза и кузина ея, два ангела кротости и добродѣтели, покровительницы бѣдныхъ и больныхъ, позорятъ машъ край! Какъ! маркизъ, баронъ и г. Фруадво унижаютъ нашъ край, потому-что даютъ работу сотнямъ людей, которые были бы безъ хлѣба! Это ужь, позвольте вамъ замѣтить, просто клевета.

— А! клевета! возразила г-жа Бержре, маленькіе сѣрые глаза которой заблистали гнѣвомъ: — а! клевета! Извольте же, я переберу ихъ всѣхъ поодиночкѣ, и когда обсужу каждаго, пускай разсудятъ клевещу ли я! Я, напротивъ, еще слишкомъ-снисходительна…

Наступило глубокое молчаніе: обстоятельство весьма-рѣдкое въ женскомъ собраніи, но повторявшееся каждый разъ, когда язвительная ханжа объявляла, что намѣрена обсудить кого-нибудь. Всѣ знали, что злословіе будетъ обильно и разнообразно, и всѣ со вниманіемъ приготовлялись слушать.

— Начнемъ съ безбожника Иліодора, продолжала мадмоазель Бержре, обозначавшая обыкновенно этимъ именемъ барона де-Водре: — не-уже-ли всякій порядочный человѣкъ не видитъ, что чаша его преступленій переполнилась? Я говорю это не по личной ненависти и не потому, что онъ прошлаго года хотѣлъ насъ, меня и мадмоазель Шавле, утопить, но изъ любви къ истинѣ. Своими интригами и происками этотъ человѣкъ раздѣлилъ нашу мирную общину пополамъ, чтобъ имѣть возможность мучить бѣдныхъ шатожирон-ле-вьельскихъ крестьянъ какъ ему вздумается, съ помощію своего достойнаго сообщника Рабюссона, котораго онъ нарочно для этого возвелъ въ званіе мэра!

— Какъ! вы сердитесь и на Рабюссона? спросила г-жа Жиро.

— Я сержусь на всѣхъ преступниковъ; а кто болѣе преступникъ, какъ не Рабюссонъ, волочившійся за кокеткой Виржини, уѣхавшей въ Парижъ, вмѣстѣ съ своей почтенной барыней, а теперь ухаживающій за негодной Жоржиной, горничной г-жи Бонвало? Ну, скажите сами, не позоръ ли это, что такого развратника произвели въ мэры новой общины? Боже мой, Боже мой! какія времена!

— Позвольте вамъ замѣтить, сказала г-жа Эствени съ снисходительной улыбкой: — что любезность ни мало не мѣшаетъ мужчинѣ быть хорошимъ администраторомъ. Говорятъ, что жители Шатожирона-ле-Вьеля весьма-довольны своимъ мэромъ.

— Конечно! Потому-что они сами не лучше его, сердито возразила старая ханжа: — и не удивительно! единственный глава и начальникъ общины не кто иной, какъ безбожникъ Иліодоръ! Они клянутся только имъ и считаютъ каждое слово его закономъ, — слово безбожника безъ вѣры и чести, неупускающаго случая оскорблять насъ!

— Скажите же, наконецъ, въ чемъ вы упрекаете г. барона де-Водре? спросила кузина мирнаго судьи.

— Какъ! въ чемъ я его обвиняю? А зачѣмъ онъ выстроилъ у себя прекрасный фонтанъ, между-тѣмъ, какъ мы должны черпать воду изъ колодцевъ или рѣки? А зачѣмъ онъ повѣсилъ новый колоколъ въ старой церкви — такой постыдно-большой колоколъ, что когда онъ звонитъ вмѣстѣ съ нашимъ, такъ нашего и не слышно! А зачѣмъ онъ отнялъ у насъ разныя святыни, подъ тѣмъ предлогомъ, что онѣ находились прежде въ шатожирон-ле-вьельской церкви? И вы еще спрашиваете, въ чемъ я его обвиняю? Всѣ низкіе поступки его очевидны, и надо быть слѣпымъ, чтобъ не видать ихъ!

— Ну, положимъ, что г. де-Водре виноватъ, сказала хозяйка дома: — но мнѣ кажется, что про маркиза нельзя сказать ничего дурнаго.

— А по-моему, такъ дядя святой человѣкъ въ сравненіи съ племянникомъ! Кто виноватъ въ томъ, что у насъ отняли достойнаго пастора Доммартена? Бѣдный молодой человѣкъ! прибавила ханжа, утирая глаза костлявыми пальцами: — у меня навертываются слезы на глазахъ, когда я только вспомыю о немъ! Его не скоро замѣнятъ намъ.

— Мнѣ кажется, его уже замѣнили, сказала г-жа Жиро, никогда нераздѣлявшая привязапности старой дѣвы къ г. Доммартену: — нашъ новый пасторъ человѣкъ весьма-почтенный и о немъ ничего нельзя сказать, кромѣ хорошаго.

— Онъ приверженецъ галликанской церкви! съ горечью возразила хаижа: — старый хлопотунъ, не дающій вамъ высказать слова и тотчасъ разрѣшающій все по-своему.

— Развѣ вамъ было бы пріятнѣе, еслибъ онъ ничего не разрѣшалъ?

— Мнѣ было бы пріятнѣе, чтобъ онъ выслушалъ меня, какъ дѣлывалъ нашъ почтенный священникъ Доммартенъ; ему можно было высказать все, что есть на душѣ; и я увѣрена, что хоть бы осталась цѣлый часъ бесѣдовать съ нимъ, онъ никогда бы не сказалъ мнѣ: «скорѣе!» какъ-будто можно говорить о важныхъ дѣлахъ на почтовыхъ!

— Ахъ, Боже мой! у всякаго свой обычай, возразила г-жа Жиро, раздѣлявшая мнѣнія своего двоюроднаго брата Бобилье, и потому придерживавшаяся стараго священника: — изъ того, что вы сказали, видно только, что г. Малешаръ не умѣетъ узнавать сплетни селенія.

— Что вы хотите этимъ сказать, сударыня? вскричала мадмоазель Бержре дрожащимъ отъ гнѣва голосомъ: — о какихъ сплетняхъ вы говорите? Не на меня ли вы намекаете этимъ выраженіемъ? Если такъ, то…

— Скорѣе, скорѣе, сюда! съ живостію перебила Урсулу г-жа Перронъ, подошедшая за нѣсколько минутъ передъ тѣмъ къ окну, откуда видны были площадь, замокъ, гостинница Коня-Патріота и часть главной улицы: — ступай сюда! кажется, что-то новое затѣвается.

— Что такое? спросила г-жа Эстевени, скоро вскочивъ, чтобъ перемѣной разговора отвратить ссору, завязывавшуюся между старой ханжой и кузиной мирнаго судьи.

— Сейчасъ, отвѣчала г-жа Перронъ: — нѣсколько слугъ выбѣжали изъ замка и отправились ао разнымъ направленіямъ: — а вотъ теперь одинъ изъ нихъ возвращается съ г. Фруадво и женой его, которая почти бѣжитъ, не смотря на свою беременность.

— Вѣроятно, маркиза разрѣшается отъ бремени, сказала г-жа Жиро съ участіемъ: — мой братецъ Бобилье говорилъ мнѣ еще сегодня утромъ, что ждутъ съ часу на часъ…

— Такъ что же? возразила злобно старая ханжа: — не-уже-ли надобно всполошить весь міръ, потому-что эта маркиза беременна? На-дняхъ прискакалъ изъ Парижа знаменитый акушеръ; онъ летѣлъ во весь опоръ, такъ-что я едва-только успѣла вскочить въ лавку Лавердёна, а моей бѣдной Фиделькѣ чуть лапу не отдавили колѣсами; она, бѣдняжечка, два дня была нездорова! Скажите, можно ли равнодушно смотрѣть на такія мерзости!

Вмѣсто того, чтобъ слушать жалобы хозяйки Фидельки, всѣ прочія женщины подошли къ окнамъ и слѣдили за чегой, о приближеніи которой извѣстила ихъ г-жа Перронъ.

Фруадво и жена его подошли къ углу площади, противъ гостинницы Коня-Патріота, передъ которою находились въ это время Туссенъ-Жиль и Вермо. Бывшій капитанъ пожарной команды и бывшій писарь мирнаго судьи (мы сейчасъ разскажемъ объ отставкѣ ихъ) мрачно поклонились имъ; зять г. Гранперрена холодно кивнулъ имъ головою. Хотя Викторина сама была близка къ сроку, котораго достигла уже г-жа де-Шатожиронъ, однакожъ, слегка опираясь объ руку мужа, шла съ граціозною легкостью.

— Смотрите, какъ беременность ей къ-лицу! сказала г-жа Жиро.

— Какъ-будто-бы беременность можетъ быть къ-лицу! отвѣчала Урсула Шавле съ горькою завистью, возбуждаемою въ старѣющихся дѣвахъ видомъ молодой и прелестной матери: — по-моему, она ужасно безобразитъ женщину.

— Однакожь она нимало не безобразитъ нашей милой баронессы; она никогда не была такъ хороша!

— Баронессы! сказала совершеннолѣтняя дѣва съ усмѣшкой, походившей на гримасу.

— Да, баронессы! повторила г-жа Жиро, ударяя на этомъ словѣ: — ужъ что вы ни говорите, а она баронесса, настоящая баронесса!

— Развѣ я говорю что-нибудь противъ этого? Ужь не думаете ли вы, что я завидую вашей г-жѣ Фруадво? сказала Урсула съ видомъ презрѣнія, дурно-скрывавшимъ горькую досаду.

— Завидуете ли вы баронессѣ де-Водре-Фруадво! отвѣчала родственница мирнаго судьи съ ироніею, несвойственною ея характеру и употребляемою ею только въ такомъ случаѣ, когда она защищала людей, которыхъ любила, противъ несправедливыхъ и ненавистныхъ нападокъ: — да вѣдь это написано въ вашихъ глазахъ, на вашемъ лицѣ, въ малѣйшихъ вашихъ движеніяхъ; вы завидуете ей во всемъ, слышите ли? во всемъ безъ исключенія: вы завидуете ея званію, имени, богатству, состоянію, молодости, красотѣ, ребенку, который у нея скоро будетъ, и болѣе всего ея мужу!

Пораженная этой неожиданной, энергической выходкой, Урсула Шавле не нашлась, что отвѣчать, но въ глубинѣ сердца, пожираемаго уже завистію и жаждой мщенія, поклялась вѣчной ненавистью къ женщинѣ, такъ хорошо угадавшей тайну ея сердца.

Между-тѣмъ, Туссенъ-Жиль и Вермо, не сходившіе съ порога гостинницы, вели между собою разговоръ, значеніе котораго будетъ понятнѣе читателямъ, когда они узнаютъ о перемѣнѣ, происшедшей въ-теченіе года въ положеніи двухъ ревностнѣйшихъ членовъ шатожиронскаго патріотическаго клуба.

Въ тотъ самый день, когда, благодаря ловкости г. де-Водре, г-жа Бонвало воротилась въ замокъ, г-жа де-Шатожиронъ, радуясь неожиданному возвращенію матери, рѣшилась ознаменовать его милостію. По ея просьбѣ, г. Бобилье долженъ былъ бросить въ огонь донесеніе, составленное имъ противъ зачинщиковъ бунта. Вспыльчивый мирный судья не безъ сожалѣнія рѣшился на жертву, лишавшую его удовольствія отмстить; но такъ-какъ ему оставалось одно утѣшеніе, а именно судъ, производившійся уже надъ мнимыми зажигагелями, то онъ согласился быть снисходительнымъ, съ особеннымъ, однакожь, условіемъ:

— Хорошо, сказалъ онъ про себя: — я имъ прощу; но Туссенъ-Жиль и Вермо поплатятся за всѣхъ, потому-что другіе всѣ дураки, нестоющіе того, чтобъ на нихъ сердиться.

Нѣсколько дней спустя, по основательному и рѣшительному требованію своего начальника, Вермо былъ отставленъ отъ должности, а потомъ, при новыхъ выборахъ начальниковъ пожарной команды, и Туссенъ-Жиль не устоялъ противъ сильной оппозиціи, составленной старымъ мирнымъ судьею, и уступилъ свои эполеты Филиппу Амудрю.

Гордясь этими побѣдами, г. Бобилье героически рѣшился одержать еще третью, самую блистательную, именно, перессорить всѣхъ членовъ патріотическаго клуба; вмѣсто того, чтобъ стараться переломить весь пучокъ, старикъ, сообразуясь съ басней Эзопа, сталъ ломать прутъ за прутомъ. Значительная покупка сахара и свѣчей, и обѣщаніе не закупать ни у кого другаго, скоро убѣдили Лавердёна отказаться отъ условныхъ почестей вице-президентскаго званія. Мясникъ Готро также не устоялъ противъ предложенія сдѣлаться главнымъ поставщикомъ замка; наконецъ, Пикарде, человѣкъ болѣе-тщеславный, нежели корыстолюбивый, сдѣлался однимъ изъ ревностнѣйшихъ приверженцевъ маркиза, когда вліяніе мирнаго судьи доставило ему мѣсто лейтенанта пожарной команды послѣ Филиппа Амудрю.

Итакъ, въ то время, съ котораго мы продолжаемъ свой разсказъ, патріотическій клубъ совершенно разстроился, и единственные члены его, оставшіеся вѣроятно только потому, что имъ ничего не предлагали, были Туссенъ-Жиль и Вермо, два великіе столба, уцѣлѣвшіе посреди развалинъ и старавшіеся утѣшать другъ друга.

— Мы послѣдніе шатожиронскіе Римляне, говорилъ съ горестью отставной писарь, отличавшійся своею ученостью.

— Разбойники восторжествовали! отвѣчалъ отставной капитанъ съ скрытою яростью: — но потерпимъ! авось будетъ опять республика!

Въ эту минуту, холодный поклонъ, которымъ Фруадво отвѣчалъ имъ, придалъ новую пищу злобѣ и ярости двухъ послѣднихъ членовъ клуба.

— Онъ не былъ такъ гордъ, когда тягался у меня въ судъ, сказалъ Вермо, злобно усмѣхаясь.

— Баронство и богатство вскружили ему голову, отвѣчалъ трактирщикъ тѣмъ же злобнымъ тономъ.

— Я всегда говорилъ, что онъ не настоящій патріотъ; насколько су и немного дворянскаго дыма заставили его забыть прежнихъ политическихъ друзей.

— Настоящіе патріоты! сказалъ Туссенъ-Жиль, горько улыбнувшись: — а много ли ихъ, кромѣ насъ двухъ?

— Правда, ихъ уже нѣтъ; и я очень-вѣрно назвалъ насъ послѣдними Римлянами.

— Когда я посмотрю на подлость этихъ негодяевъ, которые, бывало, кричали громче насъ, мнѣ приходитъ охота взять саблю (потому-что у меня отняли эполеты, но сабля осталась при мнѣ) и изрубить все и всѣхъ! Лавердёнъ, бывшій вице-президеитъ нашего патріотическаго клуба, теперь унижается до того, что самъ таскаетъ во дворецъ сахаръ! Готро еще подлѣе, потому-что когда покупаешь у него мясо, то онъ дерзко откладываетъ лучшіе куски въ сторону и говоритъ: «это надо снести въ замокъ!..» Пикарде, котораго я считалъ благороднымъ и неподкупнымъ, согласился воспользоваться происками стараго негодяя Бобилье, принялъ званіе лейтенанта пожарной команды и теперь грезитъ только замкомъ! Замокъ! у нихъ, у подлыхъ рабовъ, это слово не сходитъ теперь съ языка! О, Вермо! еслибъ я не воздерживался, такъ одинъ повторилъ бы Варѳоломеевскую Ночь!

— Правда, подобныя подлости впутаютъ отвращеніе къ жизни; такъ, дружище, такъ! отчизны уже нѣтъ!

— Что это тамъ? сказалъ вдругъ трактирщикъ: — мундиры?

— Это офицеры пожарной команды, отвѣчалъ Вермо.

Капитанъ Амудрю, лейтенантъ Пикарде и два унтер-офицера, Лавердёнъ и Готро, показались въ концѣ улицы; они были въ полномъ мундирѣ и шли попарно важною, воинственною поступью. Проходя мимо гостинницы Коня-Патріота, Амудрю бросилъ довольно-презрительный взглядъ на двухъ демократовъ; но угрызеніе ли совѣсти, или гордость благоденствія заставили прежнихъ товарищей ихъ отвернуться въ сторону.

— Эй, Лавердёнъ! сказалъ Туссёнь-Жиль, обращаясь къ тому изъ четырехъ офицеровъ, который, по мнѣнію его, менѣе другихъ былъ способенъ на серьёзную ссору: — что вы чванитесь? не хотите и поздороваться съ старыми пріятелями!

— Я не видалъ васъ, отвѣчалъ мелочной торговецъ, по-неволѣ обернувшись.

— Куда это вы такъ важно идете?

— Въ замокъ, отвѣчалъ Лавердёнъ съ нѣкоторою напыщенностью.

— Развѣ тамъ маскарадъ? насмѣшливо спросилъ отставной писарь.

— Почему вы это думаете?

— Потому-что вы нарядились.

— Теперь не святки, возразилъ мелочной торговецъ съ видомъ обиженной гордости: — г. Бобилье извѣстилъ насъ, что маркиза готова разрѣшиться отъ бремени, и мы спѣшимъ въ замокъ, чтобъ поздравить маркиза.

— До чего доходитъ человѣческая подлость! вскричалъ Туссенъ-Жиль, съ свирѣпымъ движеніемъ скрестивъ руки на груди.

— Мнѣ кажется, вы произнесли слово подлость? сказалъ Филиппъ Амудрю, вернувшись съ своими товарищами и смѣло смотря въ глаза своему бывшему капитану.

— Такъ что же? грубо спросилъ трактирщикъ.

— Еслибъ я зналъ, что это слово обращается ко мнѣ, такъ попросилъ бы васъ сходить за вашей саблей, — моя при мнѣ, — и мы прогулялись бы до каменоломни; слышите ли вы, мосьё Туссенъ-Жиль?

— Я не про васъ говорю; прошу оставить меня въ покоѣ.

— Ужь не про меня ли? спросилъ Готро, ставъ въ грозную позицію.

— И не про васъ.

— Такъ, можетъ-быть, про меня? сказалъ въ свою очередь лейтенантъ Пикарде, гордо опершись на саблю.

— Я говорилъ про Лавердёна, сказалъ Туссенъ-Жиль, зная, что мелочной торговецъ былъ самый кроткій изъ нихъ: — и если онъ недоволенъ этимъ, такъ пусть скажетъ.

— Слышите ли вы, Лавердёнъ? сказалъ Филиппъ Амудрю, замѣтивъ, что подчиненный его молчалъ.

— Слышу.

— И не отвѣчаете?

— Что мнѣ отвѣчать? Туссенъ-Жиль не въ духѣ, а кто не въ духѣ, тотъ…

— Въ такомъ случаѣ, сказалъ капитанъ съ презрительной улыбкой: — я буду отвѣчать за васъ. Мосьё Туссенъ-Жиль, продолжалъ онъ, прямо смотря на трактирщика: — вы были начальникомъ команды, но васъ отставили, и потому вы бѣситесь. Это весьма-натурально; но это не даетъ, однакожь, вамъ права говорить дурно обо мнѣ и другихъ офицерахъ; итакъ предупреждаю васъ, что если это случится въ другой разъ…

— Господа! господа! съ живостью перебилъ Лавердёнъ: — г. Бобилье вышелъ изъ замка, и, судя по воодушевленному виду его, можно думать, что дѣло кончилось; теперь некогда ссориться; пойдемте скорѣе къ нему на встрѣчу.

Мирный судья перешелъ уже черезъ насыпь, соединявшую площадь съ дворомъ; онъ шелъ скоро, размахивая шляпой, съ озабоченнымъ видомъ человѣка, получившаго важное извѣстіе.

— Мальчикъ! вскричалъ онъ задыхающимся голосомъ, выйдя на площадь.

— Что онъ кричитъ? спросилъ Пикарде капитана.

— Мальчикъ, сударыни, мальчикъ! продолжалъ старикъ, обращаясь къ женщинамъ, съ жаднымъ любопытствомъ смотрѣвшимъ на него изъ оконъ г-жи Эстевени: — мнѣ теперь некогда перецаловать васъ всѣхъ; но сегодня вечеромъ вы не уйдете отъ меня.

— Судя по словамъ г. мирнаго судьи, сказалъ Лавердёнъ съ напыщенностью: — я готовъ побиться объ закладъ, что маркиза родила сына,

Старый чиновникъ продолжалъ бѣжать внѣ себя отъ радости, и подбѣжалъ, наконецъ, къ группѣ, остановившейся передъ гостинницей.

— Господа, вскричалъ онъ съ торжествующимъ видомъ: — nuntio vobis gaudhim magnum: у насъ родился графъ де-Шатожиронъ! Понимаете ли вы, господа, всю важность этого событія? Надѣюсь, что теперь роду Шатожироновъ предстоитъ долгая будущность! Наслѣдникъ мужескаго пола! Мальчикъ! О, я съ ума сойду отъ радости.

— Г. мирный судья, сказалъ Филиппъ Амудрю, говоря отъ имени своихъ товарищей: — мы раздѣляемъ вашу радость и просимъ позволенія пожать вашу руку…

— Жать руку, когда у насъ родился графъ де-Шатожиронъ! Обниматься надо, ventrebiche! наливаться!

Г. Бобилье бросился въ объятія капитана, потомъ въ объятія лейтенанта, потомъ унтер-офицеровъ; наконецъ, дойдя до Туссена-Жиля, онъ машинально готовился обнять и его, но трактирщикъ-республиканецъ съ сердитымъ видомъ отступилъ назадъ.

— Ахъ, Боже мой! вскричалъ старикъ, весело смѣясь, потомучто былъ такъ счастливъ, что ничѣмъ не обижался: — мнѣ кажется, что еслибъ онъ не отступилъ, я обнялъ бы и его. Право, я съ ума сойду отъ радости!

— Г. мирный судья, продолжалъ молодой капитанъ пожарной команды: — вы видите, что мы спѣшили. Едва намъ дали знать, какъ мы явились. Можемъ ли мы поздравить маркиза?

— Разумѣется, можете; онъ будетъ вамъ очень-радъ; пойдемте, я представлю васъ. Но что это г. де-Водре не идетъ? За нимъ давно послали. Чтобъ объявить ему важную новость, я самъ вышелъ сюда, а потому прошу васъ подождать…

— Господинъ де-Водре? перебилъ его Готро: — да вотъ и онъ!

И точно: въ эту минуту сельскій дворянинъ почти бѣгомъ показался на концѣ ближайшей тропинки изъ Шатожирона-ле-Вьеля къ замку. Вѣрный Султанъ шелъ за нимъ; что же касается до слуги, за нимъ посланнаго, то, не будучи въ состояніи бѣжать за барономъ, онъ философически рѣшился отстать.

— Собака г. де-Водре съ нимъ, сказалъ Пикарде, съ улыбкой посмотрѣвъ на Лавердёна.

При видѣ колоссальной собаки, такъ невѣжливо его обнявшей, почтенный мелочной торговецъ, не слишкомъ полагаясь на свою саблю, почувствовалъ холодную дрожь по всему тѣлу; но слѣдующее размышленіе успокоило его:

— Я теперь въ мундирѣ: она не узнаетъ меня.

Между-тѣмъ, какъ г. Бобилье, восторгъ котораго усилился при видѣ барона де-Водре, бѣжалъ къ нему на встрѣчу, Туссенъ-Жиль толкнулъ Вермо локтемъ и шепнулъ ему:

— Уйдемъ; дерзкая радость этихъ аристократовъ даетъ мнѣ охоту уничтожить ихъ; лучше уйдемъ, а не то я не отвѣчаю за себя.

— Да, уйдемъ, потому-что я самъ съ трудомъ пересиливаю себя, отвѣчалъ отставной писарь съ бѣшенствомъ: — разопьемъ лучше бутылку вина вдвоемъ.

— Они торжествуютъ, какъ будто-бы дрянной мальчишка стоитъ, чтобъ имъ столько занимались!

— Пускай торжествуютъ! Пріидетъ и нашъ чередъ!

— Вермо! надѣюсь, что это сбудется; да, пусть только будетъ республика, и тогда…

Туссенъ-Жиль не договорилъ, по кулакъ, поднятый къ замку, угрожалъ и ему и обитателямъ его неумолимымъ истребленіемъ.

Два клубиста, составлявшіе весь клубъ, торжественнымъ, трагическимъ шагомъ вошли въ гостинницу и съ шумомъ захлопнули за собою дверь.

— Лаютъ, но не кусаются, сказалъ Филиппъ Амудрю, громко и иронически захохотавъ имъ вслѣдъ.

Увидѣвъ разстроенную физіономію мирнаго-судьи, шляпа котораго продолжала играть роль телеграфа, г. де-Водре ускорилъ шаги.

— Повѣсься, Крильйонъ! закричалъ Бобилье, когда баронъ могъ его слышать.

— Зачѣмъ мнѣ вѣшаться? спросилъ баронъ, на лицѣ котораго выражалось любопытство, смѣшанное съ безпокойствомъ.

— Потому-что у насъ родился сынъ, а васъ тутъ не было, продолжалъ старикъ, крича изо всей силы: — здоровый мальчикъ! славный мальчикъ!! чудесный мальчикъ!!!

— Мальчикъ!.. Да здравствуетъ король!.. Что это я говорю? продолжалъ неисправимый карлистъ: — кто-нибудь услышитъ и подумаетъ, что я присоединяюсь къ правительству. Я хотѣлъ сказать: да здравствуетъ графъ де-Шатожиронъ!

— Именно, да здравствуетъ графъ де-Шатожиронъ! вскричалъ господинъ Бобилье, размахивая шляпой съ удвоеннымъ восторгомъ.

— Да здравствуетъ графъ де-Шатожиронъ! повторили хоромъ офицеры пожарной команды.

— Да здравствуетъ графъ де-Шатожиронъ! вскричала г-жа Жиро у окна.

Въ гостиной г-жи Эстевени, мамзель Бержре и Урсула Шавле злобнымъ ропотомъ сопровождали громкія восклицанія, и въ то же время, въ гостинницѣ, Туссенъ-Жиль и Вермо на зло радовавшимся заняли припѣвъ Марсельезы.

— Господинъ баронъ, сказалъ старый мирный судья, растроганный до слезъ тѣмъ, что его желаніе здравія новорожденному нашло не одинъ отголосокъ: — у меня есть до васъ просьба.

— Просите все, что вамъ угодно, любезный Бобилье; сегодня я ни въ чемъ не откажу вамъ; не такъ — какъ въ день пріѣзда Ираклія.

— Позвольте мнѣ обнять васъ.

— Отъ души, mordieu! сказалъ баронъ, поспѣшно наклонившись, чтобъ дать возможность старику обнять его. — Полноте, что за слезы, другъ мой! Теперь надо веселиться!

— Да вѣдь это слезы веселія, слезы радости! отвѣчалъ господинъ Бобилье, тщетно стараясь преодолѣть свое волненіе: — еще недавно мнѣ казалось, что я старѣюсь, но теперь чувствую, что вновь ожилъ…

— И, надѣюсь, надолго… Итакъ, все кончилось благополучно?

— Какъ-нельзи-благополучнѣе!

— Племянница моя здорова?

— Такъ здорова, какъ только возможно въ ея положеніи; и какъ она рада, какъ счастлива, что у ней сынъ! А маркизъ чуть-ли еще не счастливѣе!

— Пойдемте скорѣе въ замокъ; мнѣ хочется поцаловать ихъ обоихъ.

Принявъ поздравленія офицеровъ пожарной команды и пригласивъ ихъ съ собою, г. де-Водре, отъ котораго не отставалъ мирный судья, пошелъ къ замку; но, подойдя къ тому мѣсту, откуда былъ видѣнъ Шатожиронъ-ле-Вьель, онъ остановился. Всѣ слѣдовавшіе за нимъ также остановились и, обративъ взоры къ террасѣ дома барона, увидѣли на ней группу, посреди которой легко узнали, по гигантскому росту, Рабюссона, вооруженнаго зрительной трубой и слѣдившаго за всѣми движеніями барона.

Г. де-Водре надѣлъ шляпу на конецъ трости и поднялъ ее къ верху.

Группа, къ которой былъ обращенъ этотъ телеграфическій зпакъ, внезапно раздѣлилась на двѣ части, поспѣшно бросившіяся къ двумъ угламъ террассы, гдѣ почти въ ту же минуту показались два клуба дыма. Секунду спустя, раздались два громкіе выстрѣла, которымъ далеко вторило эхо долинъ; то были Жань-Фракассъ и Ревель-Матенъ, по-своему праздновавшіе рожденіе графа де-Шатожирона.

— Я боюсь, чтобъ эти выстрѣлы не испугали маркизы! сказалъ г. Бобилье съ нѣкоторымъ безпокойствомъ.

— Какъ можно! маркизы де-Шатожиронъ всегда были неустрашимы; это давно извѣстно.

— Правда, возразилъ мирный судья: — я помню, что въ 83 году, когда покойный принцъ Конде ужиналъ и ночевалъ въ Шатожиронѣ, во время своего путешествія по Бургундіи, маркиза Бенгарда подала сигналъ пальбѣ, собственноручно приложивъ фитиль къ Жану-Фракассу.

— Итакъ вы видите, нѣтъ никакой опасности. Притомъ же, я уже прежде говорилъ племянницъ: двѣнадцать выстрѣловъ для дочери, сто-одинъ для сына.

— Сто-одинъ?

— Конечно; вѣдь это нашъ дофинъ.

— Справедливо, г. баронъ; но какъ они узнаютъ, сколько выстрѣловъ должны сдѣлать: сто-одинъ или только двѣнадцать?

— А шляпа, которую я поднялъ на палкѣ?

— Это значило — сынъ?

— Именно. Палка безъ шляпы — дочь; палка со шляпой — сынъ.

Г-нъ де-Водре и товарищи его продолжали идти къ замку; когда они вошли во дворъ, мирный судья сказалъ барону, лукаво улыбаясь:

— У насъ будутъ чудесныя крестины; а я знаю одну особу, которой очень хотѣлось бы присоединить къ крестинамъ свадьбу.

— Кто же эта особа, сплетникъ? спросилъ сельскій дворянинъ, также улыбнувшись.

— Ваша будущая кума.

— Г-жа Бонвало?

— Всѣ видятъ, что ей ужасно хочется сдѣлаться баронессой де-Водре, и вамъ стоитъ только сказать слово…

— Можетъ-быть, но она никогда не дождется этого слова! Вамъ я это могу сказать, любезный Бобилье, потому-что вы нашъ вѣрнѣйшій другъ; я волочусь немножко за вдовой не потому, чтобъ она мнѣ нравилась, а потому-что мнѣ хочется, чтобъ имѣніе ея досталось Ираклію. Почтенная бабушка наша настоящая голубка, чувствительна и пуглива; а такъ-какъ мнѣ не хочется, чтобъ она улетѣла отъ насъ и вмѣстѣ съ своими мильйонами попалась въ когти коршуну, въ родѣ мосьё Пишо, то я и привязалъ ей къ лапкѣ тесемку, которой она не перерветъ. Нравиться ей — я готовъ; но жениться, слуга покорный!

Г-нъ де-Водре и мирный судья, въ сопровожденіи четырехъ офицеровъ пожарной команды, вступили, весело смѣясь, въ замокъ; но мы не послѣдуемъ за ними, ибо что осталось намъ описать? Сцену чистаго, неподдѣльнаго счастія. Быть счастливымъ весьма-пріятно, но описывать счастіе — скучно. Кто-то сказалъ: «блаженны народы, исторія которыхъ скучна!» желаемъ, чтобъ читатели не измѣнили этой аксіомы слѣдующимъ образомъ: «скучны романы съ счастливой развязкой!»

"Отечественныя Записки", №№ 9—12, 1846

---

1. Жанъ-Дробитель.
2. Утро-Будильникъ.
3. Непереводимая игра словъ: Evandre et Scœvola, и Eventrez ces veaux-là.
4. Опять та же непереводимая игра словъ: Evandre et Scœvola, Vendre assez, voilà qui est bien!
5. Кривоногій — Bancrocho.