Переводъ съ Французскаго.
ПОВѢСТЬ ТРЕТЬЯ.СЕЛЬСКІЙ БАЛЪ ВЪ ГОРОДѢ СО.
править1832.
СЦЕНЫ ИЗЪ ЧАСТНОЙ ЖИЗНИ,
ИЗДАННЫЯ
Г. БАЛЬЗАКОМЪ.
Переводъ съ Французскаго
В. Б. и Л. К.
Печатать позволяется, съ тѣмъ, чтобы по напечатаніи, представлены были въ Ценсурный Комитетъ три экземпляра.
С. Петербургъ, 28 Маія 1832 года.
СЦЕНА III.
правитьСЕЛЬСКІЙ БАЛЪ ВЪ ГОРОДѢ СО.
правитьГрафъ Фонтенъ, глава одной изъ древнѣйшихъ фамилій въ Поату, защищалъ дѣло Бурбоновъ съ преданностію и мужествомъ во все время продолжительныхъ войнъ между Вандейцами и Республикой. Имѣвъ счастіе избѣгнуть осужденія на изгнаніе и опасностей сей смутной эпохи современной исторіи, онъ съ веселостію говаривалъ, что принадлежалъ къ числу тѣхъ, которые добровольно дали умертвить себя на ступеняхъ престола, ибо былъ замертво оставленъ между убитыми въ кровопролитный день Четырехъ-Дорогъ (Quatre-Chemins).
Хотя опись его имѣній и привела его въ раззореніе, но несмотря на то, сей вѣрный Вандеецъ всегда отказывался отъ выгодныхъ мѣстъ, предлагаемыхъ ему Императоромъ Наполеономъ. Непоколебимый въ Аристократическомъ своемъ вѣрованіи онъ слѣпо послѣдовалъ правиламъ онаго, когда вознамѣрился избрать себѣ подругу. Презрѣвъ обольщенія, коими окружала его одна изъ обогатившихся отъ революціонныхъ переворотовъ фамиліи, бывшій Графъ женился на молодой дѣвицѣ, не имѣвшей состоянія, но которая за то принадлежала къ знатнѣйшему дому въ провинціи.
При воспослѣдовавшемъ возстановленіи Бурбоновъ, Г. Фонтенъ былъ уже обремененъ большимъ семействомъ. Хотя великодушному дворянину и не приходило наумъ испрашиватъ милостей, однакоже онъ уступилъ прозьбамъ своей жены, оставилъ небольшое помѣстье, съ котораго доходъ едва былъ достаточенъ для безбѣднаго содержанія его дѣтей, и пріѣхалъ въ Парижъ.
Огорченный своекорыстіемь, съ которымъ прежніе его сослуживцы пронырливо искали случая добиться выгодныхъ мѣстъ, богатствъ и новыхъ достоинствъ Имперія, онъ рѣшился было возвратиться въ свое помѣстье, какъ вдругъ получилъ изъ Министерства письмо, которымъ одинъ довольно извѣстный Высокопревосходительный извѣщалъ о производствѣ его въ Генералъ-Маіоры, въ слѣдствіе указа, по которому офицерамъ Католическихъ войскъ предоставлено было право, считать службу въ продолженіи первыхъ двадцати лѣтъ царствованія Людовика XVIII дѣйствительною. Потомъ, нѣсколько дней спустя, Вандеецъ получилъ, безъ всякаго со стороны его прошенія и искательства, слѣдовавшіе ему ордена Почетнаго Легіона и Св. Людовика.
Сіи быстро одна за другою послѣдовавшія милости, коими онъ считалъ себя обязаннымъ воспоминанію объ немъ Короля, поколебали его намѣреніе; и онъ полагалъ, что уже недостаточно будетъ того, чтобы водить свое семейство, какъ бывало онъ дѣлалъ съ нѣкоторою набожностію каждое воскресенье, въ маршальскую залу прокричать: да здравствуетъ Koроль, когда августѣйшая фамилія шла въ дворцовую церковь. Онъ просилъ аудіенціи.
Ему не отказали въ счастіи быть представленнымъ Королю; но вышло на повѣрку, что сіе представленіе не оправдало его ожиданій, но дворцовая пріемная была такъ набита старыми приверженцами Короля, что, смотря съ верху, надудренныя ихъ головы можно было принять за снѣжный коверъ. Тутъ онъ встрѣтилъ множество своихъ прежнихъ сослуживцевъ, которые обошлись съ нимъ довольно холодно; но за то члены Королевской фамиліи показались ему достойными обожанія.
Сіе выраженіе восторга вырвалось у дворянина, когда Всемилостивейшій Государь, который зналъ его только по имени, подошелъ къ нему и, пожавъ ему руку, провозгласилъ его: вѣрнѣйшимъ изъ Вандейцевъ. Но изъ окружавшихъ Короля, ни одному не пришло на умъ спросить у Г. Фонтена ни о претерпѣнныхъ имъ потеряхъ, ни о тѣхъ суммахъ, которыми онъ пожертвовалъ для Католическихъ армій; и онъ догадался, но слишкомъ поздно, что велъ войну на собственный свой счетъ.
Посему, въ концѣ вечера, онъ отважился сдѣлать весьма остроумный намекъ касательно состоянія своихъ дѣлъ, которое вѣроятно походило и на положеніе дѣлъ многихъ другихъ дворянъ; Король разсмѣялся отъ чистаго сердца, ибо всѣ слова, которыя носили на себѣ отпечатокъ ума, имѣли счастіе ему нравиться, но онъ отвѣчалъ такою вѣжливою Королевскою шуткой, кротость которой опаснѣе, нежели самый гнѣвъ обнаруживающійся въ упрекѣ.
Одинъ изъ самыхъ приближенныхъ царедворцевъ вскорѣ подошелъ къ расчетливому Вандейцу, и рѣчью, столь же остроумною какъ и вѣжливою, далъ почувствовать Г. Фонтену, что еще не пришло время расчитываться съ Королемъ, что подъ спудомъ лежитъ много такихъ счетовъ, которые старѣе чѣмъ его, и которые вѣроятно будутъ внесены въ лѣтописи революціи.
Графъ благоразумно вышедъ изъ достопочтенной группы, образующей полукругъ передъ августѣйшею фамиліею, и высвободя, не безъ труда, свою шпагу изъ лѣса тоненькихъ, сухихъ ногъ, между которыми оная запуталась, онъ добрался пѣшкомъ, чрезъ Тюллерійскій дворъ, до скромной наемной кареты, ожидавшей его на набережной. Потомъ, съ упрямствомъ свойственнымъ старинному дворянину, у котораго еще Лига и Баррикады не изгладились изъ памяти, онъ, сидя въ каретѣ и подвергая себя опасности быть подслушаннымъ, началъ громкимъ голосомъ изъявлять свое неудовольствіе о перемѣнѣ произшедшей при Дворѣ.
— Было время, говорилъ онъ, что всякій свободно объяснялъ Королю свои дѣлишки, и каждый вельможа могъ въ волю просить у него милостей и денегъ. Статочное ли дѣло, что нынѣ, безъ шума не добьешся даже того, чтобы уплатили тѣ суммы, которыя даны въ займы для его же службы. Тьфу пропасть! Орденъ Св. Людовика и Генералъ-Маіорскій чинъ не стоютъ шестисотъ тысячь ливровъ; а я вѣрно не менѣе издержалъ за дѣло Бурбоновъ. Я хочу говорить съ Королемъ, лицемъ къ лицу, въ его кабинетѣ.
Сія аудіенція тѣмъ болѣе охладила ревность Г. Фонтена, что сколько разъ онъ ни просилъ новой аудіенціи, ему всегда отказывали; между тѣмъ онъ видѣлъ, какъ выскочки Имперіи получали такія мѣста, которыя прежде занимаемы были только людьми изъ знатнѣйшихъ фамиліи прежней Монархіи.
— Все потеряно, сказалъ онъ однажды утромъ, я думаю, прости Господи, что самъ Король революціонеръ; и еслибъ не его братъ, который по крайней мѣрѣ придерживается старыхъ обычаевъ, и утѣшаеть своихъ вѣрныхъ приверженцевъ, то не знаю въ какія руки перешла бы Французская Держава. То, что они называютъ Конституціоннымъ правленіемъ, есть рѣшительно самая плохая система, и никогда не можетъ быть выгодна для Франціи. Людовикъ XVIII все испортилъ въ С. Уанѣ.
И такъ, потерявъ надежду, Графъ уже собирался ѣхать въ свое помѣстье, отказываясь съ благородствомъ отъ своихъ притязаній на должное ему вознагражденіе. Вдругъ, событія двадцатаго Марта возвѣстили новую бурю, которая, казалось, угрожала поглотить законную власть и ея защитниковъ. Подобно тѣмъ благородномыслящимъ людямъ, которые не отпускаютъ отъ себя слугу въ ненастное время, Г. Фонтенъ занялъ денегъ подъ залогъ своего помѣстья, дабы имѣть возможность сопровождать бѣгствующую Монархію, не зная, будетъ ли сіе новое, добровольное изгнаніе признано съ большею благодарностію, чѣмъ усердіе, оказанное имъ доселѣ.
Правда, онъ замѣтилъ что сопутствовавшіе Королю въ его изгнаніи, лучше были принимаемы при Дворѣ и пользовались большею милостію, нежели тѣ храбрые воины, которые, съ оружіемъ въ рукахъ, возставали противъ учрежденія республики, и онъ надѣялся, что сіе путешествіе будетъ для него выгоднѣе, нежели служба дѣятельная, и вмѣстѣ опасная, внутри государства.
На сей разъ царедворческіе его расчеты не были изъ числа тѣхъ заманчивыхъ спекуляцій, которыя, обѣщая на бумагѣ самыя блестящія выгоды, раззоряютъ въ конецъ того, кто пускается на оныя.
И такъ, онъ былъ одинъ изъ числа пяти сотъ вѣрныхъ приверженцевъ Бурбоновъ, раздѣлявшихъ съ ними изгнаніе въ Гандѣ, и одинъ изъ пятидесяти тысячь возвратившихся оттуда.
Во время сего кратковременнаго упраздненія Королевской власти, Г. Фонтенъ имѣлъ счастіе исполнять порученія, возлагаемыя на него самимъ Людовикомъ XVIII. Не одинъ разъ онъ имѣлъ случай доказать Королю свое политическое праводушіе и искреннюю къ нему привязанность. Однажды вечеромъ, на досугѣ, Монархъ вспомиилъ острое словцо, сказанное Г. Фонтеномъ въ Тюллерійскомъ Дворцѣ. Старый Вандеецъ, не желая упустить столь благопріятнаго случая, разсказалъ обстоятельства своей жизни съ остроуміемъ, дабы Король, который имѣлъ отмѣнную память, могъ припомнить ихъ въ свое время. Августѣшій литераторъ примѣтилъ тонкость, съ которою составлены были нѣкоторыя ноты, сочиненіе коихъ препоручилъ скромному дворянину; и сіе обстоятельство поставило Г. Фонтена, во мнѣніи Короля, на ряду съ вѣрнѣйшими его приверженцами.
По вторичномъ возвращеніи Бурбоновъ, Графъ Фонтенъ былъ изъ числа тѣхъ довѣренныхъ лицъ, коимъ поручено было объѣхать департаменты. Онъ съ благоразуміемъ пользовался почти неограниченною властью, которая ему была предоставлена, по выполненіи же сего временнаго порученія, онъ назначенъ былъ членомъ Государственнаго Совѣта, сдѣлался депутатомъ, говорилъ мало, много слушалъ, и во многомъ измѣнилъ свои мнѣнія. Наконецъ, благодаря нѣкоторымъ обстоятельствамъ, которыя ускользнули отъ проницательности любопытнѣйшихъ біографовъ, онъ былъ въ столь короткихъ отношеніяхъ съ Королемъ, что однажды остроумный Монархъ, видя входящаго къ нему Графа, обратился къ нему съ словами:
— Любезный мой Фонтенъ, я никакъ не рѣшусь назначить васъ главнымъ Директоромъ или Министромъ, ибо ни вы, ни я не удержимся на своемъ мѣстѣ, по причинѣ нашихъ мнѣній. Представительное правленіе по крайней мѣрѣ снимаетъ съ насъ непріятную обязанность, которая прежде лежала на насъ, именно: самимъ устранять отъ себя нашихъ бѣдныхъ Статсъ-Секретарей. Нашъ Совѣтъ настоящая гостинница, въ которую общественное мнѣніе присылаетъ странныхъ путешественниковъ, однакоже мы будемъ умѣть пристроить къ мѣстамъ нашихъ вѣрныхъ приверженцевъ.
Вскорѣ послѣ сего насмѣшливаго объясненія вышелъ указъ, которымъ Г. Фонтенъ опредѣлялся къ весьма выгодному мѣсту по вѣдомству Департамента Удѣловъ. Слѣдствіемъ смѣтливаго вниманія, съ которымъ онъ всегда слушалъ сардоническія рѣчи своего августѣйшаго друга, было то, что всякій разъ, какъ наряжалась какая нибудь коммисія, Король не забывалъ упомянуть объ Г. Фонтенѣ. Сей послѣдній, съ свойственною ему расчетливостію, молчалъ о милости Монарха къ нему, и умѣлъ поддерживать оную, пользуясь счастливымъ даромъ остроумно разсказывать въ откровенныхъ бесѣдахъ, столь же плѣнявшихъ Людовика XVIII какъ и записочки съ легкостію написанныя, всѣ тайные политическіе анекдоты, и (если позволено такъ выразиться) дипломатическія сплетни, коими эпоха сія изобиловала. Извѣстно, что подробности касательно его Правительственности (gouvernementabilite), (слово, придуманное августѣйшимъ острякомъ,) были для него чрезвычайно занимательны.
Благодаря расчетливости и искусству Графа Фонтена, всѣ члены его большаго семейства, несмотря на то, что нѣкоторые были еще въ нѣжномъ возрастѣ, подобно шелковичнымъ червямъ, прильнули къ листамъ бюджета, какъ онъ самъ шутливо говаривалъ Королю.
И такъ, по милости Короля, старшій сынъ Г. Фонтена, занялъ весьма почетное, пожизненное мѣсто (magistrature inamovible). Второй, который былъ капитаномъ еще до вторичнаго возстановленія Бурбоновъ, получилъ легіонъ немедленно по своемъ возвращеніи изъ Ганда; потомъ, пользуясь неустройствами 1815 года, въ продолженіи которыхъ мало обращали вниманія на существующія уложенія, онъ перешелъ въ Королевскую гвардію, оттуда въ полкъ Королевскихъ тѣлохранителей (gardesducorps), потомъ опять перешелъ въ армію, и наконецъ, ни думая, ни гадая, былъ произведенъ въ Генералъ-Лейтенанты, находясь въ окрестностяхъ Трокадеро.
Меньшой сынъ, назначенный подпрефектомъ, въ непродолжительное время сдѣлался Рекетмейстеромъ и директоромъ одного изъ Парижскихъ Администрацій, находящейся внѣ опасности отъ потрясеніи законодательныхъ.
Всѣ сіи милости, болѣе выгодныя чѣмъ блестящія, были тайными, подобно благодѣяніямъ, оказаннымъ главѣ семейства, и остались незамѣченными. Хотя отецъ и его три сына занимали довольно такихъ мѣстъ, которыя, по сущности не требуя съ ихъ стороны никакихъ занятій, приносили между тѣмъ, каждому изъ нихъ, окладъ почти столь же значительный, какъ и жалованье, получаемое какимъ нибудь главнымъ директоромъ: несмотря на то, ихъ политическое счастіе ни въ комъ не возбудило зависти, ибо, въ самомъ началѣ учрежденія конституціоннаго правленія, немногіе имѣли ясное понятіе о мирномъ вѣдомствѣ бюджета, въ которомъ вкрадчивые царедворцы умѣли находить взамѣнъ уничтоженныхъ аббатствъ. Посему, Графъ Фонтенъ, который не задолго предъ симъ хвалился тѣмъ, что не читалъ хартіи, и такъ сильно вооружался противъ придворныхъ, вскорѣ удостовѣрилъ Короля, что и онъ, не хуже его, понимаетъ духъ и средства представительнаго правленія.
Впрочемъ несмотря на то, что Г. Фонтенъ обезпечилъ будущность своихъ трехъ сыновей и несмотря на значительный итогъ, получаемый съ сихъ четырехъ мѣстъ, онъ, какъ глава слишкомъ многочисленнаго семейства, не могъ въ короткое время и безъ особенной дѣятельности поправить свое состояніе. Его три сына имѣли передъ собою блистательную будущность, были осыпаны милостями, одарены талантами; но у него оставались гари дочери, и онъ опасался наскучить своими прозьбами Монарху. Ему пришло на мысль говорить Людовику всегда только объ одной изъ сихъ дѣвъ, нетерпѣливо желавшихъ возжечь пламенникъ Гименея. Король, вознамѣрясь неоставлять начатаго недовершеннымъ, способствовалъ браку старшей съ главнымъ сборщикомъ податей, одною изъ тѣхъ Королевскихъ фразъ, которыя не стоютъ ничего, а дарятъ милліонами.
Въ одинъ вечеръ, когда Монархъ былъ не въ духѣ, онъ улыбнулся, услышавъ, что существуетъ еще дѣвица Фонтенъ, и нашелъ ей мужа, молодаго судью, правда мѣщанскаго происхожденія, но богатаго и весьма образованнаго. Онъ даже не могъ отказать себѣ въ лукавомъ удовольствіи, возвести его въ Баронское достоинство.
Но когда Вандеецъ заговорилъ о дѣвицѣ Эмиліи Фонтенъ, Король отвѣчалъ ему своимъ слабинькимъ, тоненькимъ голосомъ:
— Amicus Plato, sed magis arnica natio.
Потомъ, спустя нѣсколько дней, опъ подарилъ друга своего Фонтена, довольно невиннымъ четырехъстишіемъ, которое онъ называлъ эпиграммою и въ которомъ онъ шутилъ на счетъ трехъ дочерей Графа, столь искусно порученныхъ вниманію Короля, представляя ихъ, въ видѣ нераздѣльной тройственности, ибо, если вѣрить хроникѣ, такова была основная мысль эпиграммы.
— Еслибы Вашему Величеству благоугодно было перемѣнить вашу эпиграмму на эпиталаму?….. сказалъ Графъ, желая обратить въ свою пользу сію выходку.
— Я не считаю этаго нужнымъ, сухо отвѣчалъ Король.
Шутка надъ его стихотвореніемъ не понравилась Королю, и съ этихъ поръ обхожденіе его съ Г. Фонтеномъ сдѣлалось менѣе короткимъ.
Сей родъ немилости тѣмъ болѣе опечалилъ Графа, что дочь сія, подобно всѣмъ послѣднимъ цѣнитъ въ семействахъ, была всѣми избалована. Холодность Монарха къ Г. Фоятену тѣмъ сильнѣе озаботила его, что устроить бракъ сей любимой дочери казалось очень не легко.
Чтобы имѣть полное понятіе объ сихъ затрудненіяхъ должно заглянуть во внутренность богатаго, обширнаго дома, отведеннаго Графу правительствомъ.
Дѣвица Эмилія, которая дѣтскія лѣта свои провела въ помѣстьи отца, наслаждалась тамъ изобиліемъ, вполнѣ удовлетворяющимъ первымъ удовольствіямъ юности. Ея малѣйшія желанія были закономъ для ея сестеръ, для ея братьевъ, для матери и даже для отца, потому что всѣ ея родные были отъ нее безъ ума. Она достигла зрѣлаго возраста именно въ то время, тогда семейство ея было осыпано дарами своенравнаго счастія. Роскошь, ее окружавшая, казалась ей столь же естественною, какъ изобиліе цвѣтовъ и плодовъ, какъ благораствореніе воздуха, какъ тѣ лѣса, тѣ сельскія красоты, которыя составляли наслажденіе первыхъ дней ея юности. Не испытавъ никакого сопротивленія въ дѣтствѣ своемъ, когда она старалась удовлетворить своимъ затѣйливымъ желаніямъ, она, четырнадцати лѣтъ бросившись въ вихрь свѣта, встрѣчала то же безусловное повиновеніе. Познавая такимъ образомъ, постепенно, наслажденія сопровождающія богатство, она дорожила наружнымъ блескомъ, была пристрастна къ пышности, привыкла къ позолотѣ гостиныхъ, къ великолѣпію экипажей, къ льстивымъ привѣтствіямъ, къ изысканности въ убранствахъ, къ драгоцѣнностямъ, къ благоуханіямъ пиршествъ, къ придворному тщеславію. Все улыбалось ей. Она читала во взорахъ каждаго расположеніе къ себѣ и, какъ всѣ избалованныя дѣти, пользовалась онымъ для мученія тѣхъ, кои ее любили, между тѣмъ какъ истощала свои прельщенія для хладнокровныхъ. Слабости ея росли съ нею.
Родителямъ ея, рано или поздно, надобно было собрать горькіе плоды отъ столь превратнаго воспитанія. Эмиліи Фонтенъ свершилось девятнадцать лѣтъ, и она еще не сдѣлала никакого выбора между множествомъ молодыхъ людей, коихъ Г. Фонтенъ, съ тонкою расчетливостію, привлекалъ въ свои блестящія собранія. Сія молодая дѣвица пользовалась въ большомъ свѣтѣ тою свободою въ обращеніи, которая собственно есть принадлежность только замужнихъ женщинъ. Ея красота была столь необыкновенна, что ей стоило только появиться въ гостиныхъ, чтобы владычествовать; подобно царямъ, она не имѣла друзей, и вездѣ была предметомъ изысканныхъ ласкательствъ, противъ которыхъ она не могла бы устоять, еслибы одарена была нравомъ болѣе счастливымъ. Между мущинами, самые даже старики, не рѣшались противурѣчить ея мнѣніямъ, ибо она однимъ взоромъ обворажала ихъ. Получивъ отличное свѣтское образованіе, она была искусна въ живописи, а еще болѣе въ рисованіи. Въ игрѣ на фортепіано она была сильна до нельзя, имѣла прелестный голосъ, съ удивительною легкостію разбирала ноты, танцовала превосходно, и умѣла вести умный разговоръ объ литературѣ. Она говорила по-Италіански и по-Англійски; однимъ словомъ, она бы могла служить нѣкоторымъ образомъ доказательствомъ тому, что утверждаетъ Маскариль: будто бы знатные люди только что родятся, какъ уже все знаютъ. Она ослѣпляла людей обыкновенныхъ и какъ врожденная ея прозорливость помогала ей познавать людей глубокомыслящихъ, то она предъ ними употребляла свои прельщенія съ такимъ искусствомъ, что избѣгла строгаго испытанія съ ихъ стороны.
Къ томужъ, она умѣла разсуждать о живописи и Англійской литературѣ, судить къ стати и не къ стати, съ язвительностію выставить недостатки картины или сочиненія; малѣйшее ея слово было для толпы ея обожателей столь же свято, какъ фефта Пророка для Турокъ.
Сія привлекательная наружность, сія блестящая оболочка скрывала сердце равнодушное, увѣренность, общую многимъ молодымъ дѣвицамъ, что никто не одаренъ разумомъ довольно возвышеннымъ, чтобы достойно судить о превосходствѣ ея души, и тщеславіе, возбуждаемое столько же знатностію ея происхожденія, сколько и красотою.
Чуждая еще того пылкаго чувствованія, которое рано или поздно владычествуетъ въ сердцѣ женщины, она съ жаромъ, свойственнымъ юности, неумѣренно привязалась къ богатству и почестямъ. Она обнаруживала глубокое прѳзрѣніе ко всѣмъ недворянамъ. Будучи до крайности неуважительна съ новымъ дворянствомъ, она употребляла всѣ возможныя усилія, чтобы склонить родителей своихъ къ рабскому подражанію въ образѣ жизни древнѣйшимъ фамиліямъ Сен-Жерменскаго предмѣстья.
Чувствованія сіи не укрылись отъ наблюдательности Г. Фонтена; не разъ онъ сокрушился въ сердцѣ, слушая насмѣшки и колкости Эмиліи на счетъ замужства своихъ двухъ старшихъ дочерей. И въ самомъ дѣлѣ не могло не показаться страннымъ, что старый Вандеецъ выдалъ свою старшую дочь за главнаго сборщика податей, который хотя и имѣлъ нѣкоторыя родовыя помѣстья, но предъ фамиліею котораго не стояла облагороживающая частица de, доставившая престолу столькихъ защитниковъ, а вторую за судью, недавно возведеннаго въ достоинство Барона, почесть слишкомъ новая, чтобы заставить позабыть, что отецъ его продавалъ муку въ куляхъ.
Сія перемѣна въ образѣ мыслей благороднаго Вандейца, значительная въ особенности потому, что имѣя шестъдесятъ лѣтъ отъ роду, люди рѣдко покидаютъ свои мнѣнія, не происходили единственно отъ превратнаго рода жизни въ новомъ Вавилонѣ, гдѣ провинціалы теряютъ наконецъ свою первоначальную жесткость нравовъ, новыя политическія правила Графа Фонтена были слѣдствіемъ дружбы Людовика и его совѣтовъ. Сему Королю философу вспало на умъ обратить Вандейца къ здравымъ мнѣніямъ, согласнымъ съ требованіями XIX столѣтія и съ измѣненіями, произшедшими въ Монархическомъ правленіи.
Людовику XVI предстояло согласить между собою различныя партіи, подобно какъ Наполеону, существенную пользу съ притязаніями частныхъ лицъ. Законный Король, можетъ быть столь же проницательный какъ и его соперникъ, держался противнаго правила: онъ съ такою же предъусмотрительностію старался удовлетворишь среднее состояніе и государственныхъ мужей, обуздывая власть духовенства, съ какою Императоръ старался привязать къ себѣ вельможъ и обогатить Церковь. Посвященный во всѣ виды Короля, членъ Государственнаго Совѣта нечувствительнымъ образомъ сдѣлался главою, имѣвшимъ большее вліяніе, и принадлежавшимъ къ числу благоразумнѣйшихъ той умѣренной партіи, которая единственно имѣя въ виду благо націи, ревностно желала единогласія въ мнѣніяхъ. Онъ открыто защищалъ благотворныя правила Конституціоннаго правленія, и употреблялъ всѣ усилія, чтобы воспользоваться политическими переворотами, которые могли содѣйствовать Королю въ управленіи Франціею посреди послѣднихъ потрясеніи, произведенныхъ революціею. Можетъ быть Г. Фонтенъ льстилъ себя надеждою схватить достоинство Пера, пользуясь однимъ изъ тѣхъ законодательныхъ порывовъ, коихъ странное дѣйствіе онъ неразъ имѣлъ случаи видѣть; ибо однимъ изъ вкоренившихся въ умѣ его правилъ было то, что нѣтъ во Франціи другаго дворянства, какъ въ одномъ только званіи Пера, потому что однѣ только фамиліи, имѣющія право носить голубую мантію, пользовались привиллегіями. — И въ самомъ дѣлѣ, говаривалъ онъ, что за дворянство безъ привиллегій, все равно что тѣло безъ души.
Стольже мало придерживаясь партія Мануэля какъ и партіи Ла Бурдонэ, онъ съ жаромъ содѣйствовалъ къ согласованію умовъ, и видѣлъ въ осуществленіи сей мечты, возникающую, блистательную, эпоху благоденствія Франціи. Онъ всѣми средствами старался убѣдить тѣ фамиліи, съ которыми былъ въ связяхъ, что при тогдашнемъ порядкѣ вещей ни въ военной службѣ, ни на гражданскомъ поприщѣ почти нельзя ожидать какихъ либо существенныхъ выгодъ; онъ уговаривалъ матерей, чтобы онѣ избирали для дѣтей своихъ независимый родъ жизни, преимущественно возбуждая въ нихъ страсть къ промышленности, и увѣрялъ ихъ, что военные чины и высокія гражданскія должности перейдутъ наконецъ, сообразно съ здравою конституціею, въ руки младшихъ сыновей благородныхъ семействъ Перовъ, что избирательное собраніе, судейскія мѣста и должности по части финансовъ, которыя останутся удѣломъ главныхъ лицъ средняго состоянія, даютъ народу довольно важное вліяніе въ гражданскихъ дѣлахъ.
Новыя мнѣнія Г. Фонтена, имѣвшія слѣдствіемъ столь выгодные союзы для его двухъ старшихъ дочерей нашли сильное сопротивленіе въ нѣдрѣ его семейства.
Графиня Фонтенъ пребыла твердою въ своихъ аристократическихъ правилахъ, можетъ быть впрочемъ и потому только, что она принадлежала къ роду Монморанси, со стороны матери. По сей-то причинѣ она сначала и не соглашалась благословить бракъ, обѣщавшій ея двумъ старшимъ дочерямъ столь счастливую и независимую будущность, но принуждена была уступить тѣмъ тайнымъ соображеніямъ, которыя супруги повѣряютъ другъ другу вечеромъ, когда головы ихъ покоятся на общемъ изголовьѣ.
Г. Фонтенъ хладнокровно доказалъ женѣ, посредствомъ точныхъ расчетовъ, что пребываніе ихъ въ Парижѣ, необходимость держать открытый домъ, жить съ пышностію, (въ чемъ онъ не находилъ впрочемъ ничего предосудительнаго, ибо она, нѣкоторымъ образомъ вознаграждала ихъ, хотя и поздно, за лишенія мужественно ими перенесенныя въ отдаленномъ уголкѣ Вандеи) наконецъ истраченныя на сыновей суммы поглотили большую часть годоваго оклада, и что посему надлежитъ воспользоваться представляющимся, какъ бы отъ неба ниспосланнымъ, случаемъ выдать ихъ дочерей столь выгоднымь образомъ; что онѣ со временемъ будутъ имѣть отъ 60 до 80 тысячь годоваго дохода; что дѣвицы безъ приданаго не всякій день могутъ составить подобныя партія, и что наконецъ, пора подумать о бережливости, чтобы увеличить доходы родоваго имѣнія, и чрезъ то возстановить прежнее состояніе ихъ фамиліи. Г-жа Фонтенъ согласилась въ справедливости столь убѣдительныхъ доводовъ, какъ всякая мать сдѣлала бы на ея мѣстѣ, хотя можетъ быть съ меньшимъ сожалѣніемъ; но она рѣшительно объявила, что по крайней мѣрѣ дочь ея Эмилія должна быть выдана замужъ, самымъ блистательнымъ образомъ сообразно съ духомъ тщеславія, развитію котораго въ сей юной душѣ она, къ несчастію, способствовала.
И такъ происшествія, которыя бы долженствовали распространить веселіе въ семъ семействѣ, поселили въ ономъ отдаленное начало несогласія. Главный сборщикъ податей и молодой президентъ были всегда принимаемы съ какою-то холодною принужденностію, которую Графиня и дочь ея Эмилія съ особеннымъ искусствомъ умѣли обнаруживать. Еще чаще онѣ имѣли случаи приводить въ исполненіе деспотическое дѣйствіе домашняго этикета, когда Генералъ-Лейтенантъ женился на единородной дочери одного банкира, когда судья взялъ въ супружество дѣвицу, отецъ которой хотя и былъ милліонеръ, но тѣмъ не менѣе торговалъ крашенымъ холстомъ, и когда наконецъ меньшой братъ, слѣдуя своимъ несовсѣмъ аристократическимъ правиламъ, соединился бракомъ съ дочерью одного богатаго нотаріуса въ Парижѣ.
Три невѣстки и оба зятья находили столько прелести и личныхъ выгодъ, посѣщая гостинныя Сен-Жерменскаго предмѣстья и обращаясь въ высокомъ кругу лицъ, имѣющихъ значительное вліяніе въ дѣлахъ государственныхъ, что всѣ они, какъ бы съ общаго согласія, составили маленькій Дворъ около надменной Эмиліи. Сей союзъ, основанный на своекорыстныхъ расчетахъ и льстящій тщеславію обѣихъ сторонъ, не имѣлъ однакоже довольной прочности для того, чтобы предотвратить раздоры, нерѣдко производимые юною повелительницею въ ея маломъ царствѣ.
Сцены, иногда терпимыя въ высокомъ кругу, поддерживали между всѣми членами сего многочисленнаго семейства духъ насмѣшливости, который несовсѣмъ препятствуя имъ казаться въ обществѣ совершенно согласными между собою, въ домашнемъ быту повременамъ рождать непріязнь, мало похвальную. Такъ на примѣръ, супруга Генералъ-Лейтенанта, сдѣлавшаяся Виконтессою, считала себя столь же знатною, какъ и какая нибудь урожденная Роганъ, и утверждала, что сто тысячь ливровъ чистаго дохода даютъ ей право быть столь же высокомѣрною, какъ золовка ея Эмилія, которой иногда она съ ироніею желала счастливаго супружества, намекая, что дочь такого то Пера вышла замужъ за такого-то…….
Супруга Барона Фонтена находила удовольствіе затѣвать Эмилію великолѣпіемъ экипажей, богатствомъ и изысканностію убранствъ, которая въ свою очередь намѣревалась отплатитъ ей тѣмъ же, когда выйдетъ замужъ.
Насмѣшливый видъ, съ которымъ невѣстки и зятья слушали притязанія, обнаруживаемыя Эмиліею, производили въ сей послѣдней сильную досаду, укрощаемую только въ томъ случаѣ, когда ей удавалось осыпать ихъ эпиграммами.
Наконецъ, когда глава семейства замѣтилъ нѣкоторую холодность въ молчаливой и непрочной дружбѣ Монарха, то тѣмъ болѣе огорчался, что возлюбленная дочька его, въ слѣдствіе насмѣшливыхъ вызововъ своихъ невѣстокъ, возмечтала теперь о столь блестящихъ видахъ, какихъ она никогда еще не имѣла.
Посреди таковыхъ то обстоятельствъ, и въ то самое время, когда сіи семейственныя несогласія чувствительно усилились, Монархъ, благорасположеніе котораго Г. Фонтенъ надѣялся снискать вновь, тяжко заболѣлъ. Великій политикъ, который съ такимъ искусствомъ умѣлъ посреди бурь править кормиломъ государства, изнемогъ подъ бременемъ недуга его посѣтившаго.
Графъ Фонтенъ, находясь въ неизвѣстности на счетъ милостей, которыхъ могъ ожидать отъ новаго Короля, употребилъ всѣ средства для сосредоточенія около своей дочери цвѣта молодыхъ жениховъ. Тѣ, коимъ привелось искать рѣшенія задачи, состоящей въ томъ, чтобы выдать замужъ дѣвицу надмѣнную и мечтательную, поймутъ, можетъ быть, какой трудъ принималъ на себя бѣдный Ваидеецъ.
Исполненіе сего послѣдняго предпріятія, согласно съ желаніемъ возлюбленной его дочери, довершило бы достойнымъ образомъ поприще Графа въ Парижѣ, гдѣ въ продолженіи десяти лѣтъ онъ заботился упрочить счастіе своего семейства. И въ самомъ дѣлѣ, система, коею члены его фамиліи руководствовались для поглощенія прибыльнѣйшихъ мѣстъ во всѣхъ министерствахъ, уподобляла сіе семейство Австрійскому Дому, который угрожаетъ распространить наконецъ свои союзы на всю Европу. Посему-то старый Вандеецъ, ревностно желавшій составить счастіе своей дочери, не отказался отъ своего намѣренія, несмотря на неудачи многихъ искателей его дочери. И ничто не могло быть забавнѣе сужденій и приговоровъ своенравной, высокомѣрной Эмиліи о достоинствахъ ея обожателей.
Казалось, что она была одною изъ тѣхъ Принцессъ тысячи и одного дня, которыя по своему богатству и красотѣ имѣли право выбирать любаго Принца въ мірѣ. Ея возраженія при отказахъ женихамъ были одно смѣшнѣе другаго. У того ноги слишкомъ толсты, у другаго колѣни кривыя; этотъ близорукъ, того зовутъ Дюранъ, иной хромаетъ; почти всѣ были слишкомъ тучны……
И когда, отвергнувъ предложенія двухъ, трехъ жениховъ, она являлась на зимнихъ увеселеніяхъ или на балахъ, то всегда казалась оживленнѣе, милѣе, радостнѣе, чѣмъ когда нибудь; тамъ, проницательнымъ окомъ, она подвергала испытанію первенствующихъ лицъ въ обществѣ; часто, своимъ восхитительнымъ лепетомъ, вывѣдывала тайны сердецъ, находила удовольствіе мучить молодыхъ людей, и вынудивъ у нихъ обычнымъ своимъ кокетствомъ признаніе, однимъ словомъ лишала ихъ всякой надежды.
Природа съ излишествомъ одарила ее тѣми преимуществами, которыя были необходимы для успѣха въ принятой ею ролѣ.
Высокая, стройная Эмилія Фонтенъ имѣла поступь величественную или живую, по ея произволу. Имѣя шею нѣсколько длинноватую, она чрезъ то могла принимать съ совершенствомъ осанку показывающую или надмѣнность или высокомѣріе. Она составила себѣ такъ сказать богатый запасъ тѣхъ движеній головы, тѣхъ различныхъ женскихъ уловокъ, которыя иногда такъ жестоко, а иногда такъ восхитительно объясняютъ недоконченную рѣчь или улыбку. Прекрасные черные волосы, густыя округленныя брови придавали ея физіогномія выраженіе гордости, которую кокетство, а также и зеркало научили ее усиливать до жестокости или смягчать безжизненностію или нѣжностію взгляда, неподвижностію или легкимъ движеніемъ губъ, холодностію или пріятностію улыбки.
Когда Эмилія желала овладѣть сердцемъ, то ея чистый голосъ дѣлался сладкозвучнымъ; но она умѣла также дать ему какую-то отрывистую ясность, когда хотѣла наложить молчаніе на нескромный языкъ мущины. Бѣлое ея лице и мраморное чело уподоблялись поверхности прозрачнаго озера, которое будучи подернуто вѣтеркомъ, поперемѣнно то покрывается зыбью, то опять дѣлается спокойнымъ и яснымъ. Не разъ молодые люди, отвергнутые ею и исполненные досады, обвиняли ее въ лицемѣрномъ притворствѣ; но въ ея черныхъ глазахъ пылалъ такой огонь и выражалось столько взаимности, что сердца всѣхъ молодыхъ щеголей, танцовавшихъ съ нею, невольно рвались къ ней изъ подъ бѣлыхъ жилетовъ и черныхъ фраковъ. Между всѣми свѣтскими дѣвицами ни одна лучше ея не умѣла: принять на себя гордаго вида, отвѣчая на привѣтствіе мущины, удѣломъ коего были одни таланты; сказать колкую учтивость тѣмъ, коихъ она считала ниже себя; и излить въ полной мѣрѣ свою обидную насмѣшливость на тѣхъ, которые пытались стать на ряду съ нею. Однимъ словомъ, казалось, что гдѣ бы она ни находилась, вездѣ разсыпаемыя ей льстивыя привѣтствія она принимала, какъ дань должнаго ей почтенія, а не какъ учтивости; въ присутствіе Принцессы даже ея тѣлоположеніе и величественный видъ превратили бы кресло ею занимаемое въ тронъ Императорскій.
Въ сіе-то время, но слишкомъ поздно, Г. Фонтенъ позналъ, сколь превратное направленіе получило воспитаніе его любимой дочери отъ лишней нѣжности, предметомъ коей она была до сихъ поръ. Удивленіе, которое свѣтъ показываетъ въ началѣ къ достоинствамъ молодой дѣвицы, отмщая ей за то въ послѣдствіи, до чрезвычайности усилило гордость Эмиліи и ея самонадѣянность. Угожденія, коими она была осыпаема отъ всѣхъ ее окружающихъ, развили въ ея сердцѣ эгоизмъ, свойственный избалованнымъ дѣтямъ, которыя играютъ всѣмъ что попадется подъ руку, какъ своенравный владѣтель своими рабами.
Прелестность юности и разнообразность талантовъ скрывали пока отъ взоровъ всѣхъ сіи недостатки, тѣмъ болѣе предосудительные въ женщинѣ, что она пріобрѣтаетъ постоянную привязанность мущины только неограниченною преданностію и самоотверженіемъ. Но ничто не скрывается отъ взоровъ чадолюбиваго отца. Г. Фонтенъ пытался было изъяснить своей дочери главныя истины таинственныхъ скрижалей жизни. Его усилія остались тщетными. И дѣйствительно, своенравное упрямство и насмѣшливый умъ его дочери такъ часто заставляли его вздыхать о томъ, что онъ не могъ въ столь преклонныхъ лѣтахъ неослабно заниматься исправленіемъ ея несчастнаго характера. А потому онъ рѣшился ограничить свои попеченія совѣтами, исполненными кротости и добродушія; но онъ съ горестію видѣлъ, что его нѣжнѣйшія увѣщанія скользили по сердцу его дочери, какъ бы по мрамору,
Глаза родительскіе обыкновенно открываются столь поздно, что много потребно было опытовъ чтобы дать замѣтить старому Вандейцу то снисхожденіе, съ которымъ дочь его изъявляла ему изрѣдка свои ласки. Она доходила на тѣхъ дѣтей, которые какъ будто говорятъ своимъ матерямъ: — поцѣлуй меня скорѣе, чтобъ я могъ итти играть! Однимъ словомъ, Эмилія изволила быть нѣжною къ своимъ родителямъ. Но часто по внезапному капризу, почти неизъяснимому въ молодой дѣвушкѣ, она уединялась и являлась къ родителямъ очень рѣдко. Она жаловалась, что слишкомъ многіе раздѣляютъ съ нею нѣжность и сердце ея отца и матери. Она ревновала ихъ ко всѣмъ, даже къ своимъ братьямъ и сестрамъ; и съ большимъ трудомъ образовавъ около себя пустыню, она обвиняла всю природу въ своемъ отчужденіи. Вооружившись своею двадцатилѣтнею опытностію, она укоряла судьбу, ибо, не вѣдая, что главное начало счастія обрѣтаемъ въ самихъ себѣ, она искала благополучія въ внѣшнихъ предметахъ. Она бы удалилась на край свѣта, что бы избѣгнуть замужства, подобнаго союзамъ двухъ ея сестеръ, а иногда, видя ихъ въ супружествѣ богатыми и счастливыми, въ сердцѣ своемъ таила мучительную ревность. Короче сказать: мать ея, которая, подобно Г. Фонтену, была жерттвою ея своенравныхъ выходокъ, иногда считала ее несовсѣмъ въ здравомъ разсудкѣ.
Впрочемъ, сію несообразность въ поступкахъ довольно легко объяснить. Въ самомъ дѣлѣ, ничто не можетъ быть естественнѣе той гордой самонадѣянности, которая раждается въ сердцахъ молодыхъ дѣвицъ, одаренныхъ отъ природы блестящею красотою и принадлежащихъ къ фамиліи, занимающей довольно значительную степень въ обществѣ. Сверхъ сего онѣ почти всѣ увѣрены, что матери ихъ, достигнувъ сорока или пятидесяти лѣтъ, не способны ощущать сочувствія къ мечтамъ ихъ юныхъ душъ, и пониматъ оныя. Онѣ воображаютъ, что большая часть матерей ревнуетъ къ своимъ дочерямъ, и, стараясь одѣвать ихъ на старый образецъ, умышляютъ затмить ихъ прелести и лишить ихъ побѣдъ, присвоенныхъ красотѣ. Сіе самое и бываетъ часто причиною тайныхъ слезъ и нѣмыхъ упрековъ на предполагаемую жестокость матерей. Посреди подобныхъ огорченій, которыя дѣлаются дѣйствительными, хотя оныя существуютъ въ одномъ только воображеніи, онѣ еще, съ какимъ-то безуміемъ, заранѣе приготовляютъ, такъ сказать, тему для ихъ будущности, и сами составляютъ себѣ гороскопъ, принимая мечты за существенность, и въ своемъ ослѣпленіи видятъ въ нихъ магію. Въ тайныхъ думахъ, онѣ принимаютъ твердое намѣреніе осчастливить своею рукою и сердцемъ того, кто будетъ обладать тѣмъ или другимъ преимуществомъ. Онѣ рисуютъ въ своемъ воображеніи идеалъ, на который суженый, во что бы ни стало, долженъ походить; но когда онѣ искусятся въ жизни, когда улетающія лѣта возбудятъ въ нихъ сужденія болѣе основательныя, когда познакомятся короче съ свѣтомъ и съ его прозаическимъ ходомъ, когда наконецъ несчастные примѣры разочаруютъ ихъ, тогда только яркія краски ихъ мечтательнаго существа блѣднѣютъ, и онѣ, увлеченныя обычнымъ теченіемъ жизни, съ удивленіемъ усматриваютъ, что и безъ брачной поэзіи бывалыхъ мечтаній, онѣ обрѣли счастіе.
Дѣвица Эмилія Фонтенъ, руководимая сими поэтическими мечтаніями и своею младенчествующею мудростію, составила въ своемъ умѣ программу, съ требованіями которой тотъ, кого она будетъ любить, долженствовалъ соображаться. Вотъ причина и ея надмѣннаго обхожденія и расточаемыхъ ею насмѣшекъ.
— Во первыхъ, часто думала она, онъ долженъ быть молодъ и изъ знатнаго рода; сверхъ того непремѣнно долженъ быть Перомъ или старшимъ сыномъ Пера, ибо для меня несносно и подумать, чтобы на моей каретѣ не изображался гербъ на лазоревой мантіи. Къ томужъ, это даетъ право разъѣзжать, подобно Принцамъ, по главной аллеи Лонгшанскаго гулянья. Да и батюшка утверждаетъ, что со временемъ достоинство Перовъ будетъ важнѣйшимъ во Франціи. Я хочу, что бы онъ былъ изъ военныхъ, предоставляя себѣ выхлопотать ему въ свое время отставку; но главное, онъ долженъ имѣть какой нибудь знакъ отличія для того, чтобы часовые отдавали намъ честь.
Наконецъ, всѣ сіи рѣдкія достоинства тщетны, если сей мечтательный образецъ совершенства не будетъ одаренъ большею любезностію, умомъ, станомъ стройнымъ и тонкимъ. Сколько сіе послѣднее наружное преимущество не могло быть скоропреходящимъ, особенно при правленіи представительномъ, тѣмъ не менѣе оно требовалось необходимо. У дѣвицы Фонтенъ было, какъ бы идеальное, образцовое мѣрило, и если, съ перваго взгляда, какой нибудь молодой человѣкъ не удовлетворялъ условію худощавости, требуемому программою, то даже не удостоивался во второй разъ ея взора.
— Ахъ! Боже мой, какой толстякъ! симъ восклицаніемъ изъявляла она высочайшую степень презрѣнія.
По ея мнѣнію, люди полные неспособны чувствовать, быть добрыми мужьями и недостойны обращаться въ образованномъ обществѣ. Для женщины дородность есть несчастіе; хотя, впрочемъ, у Восточныхъ жителей оная сопряжена съ ихъ понятіями о женской красотѣ; но въ мущинѣ тучность казалась ей преступленіемъ.
Всѣ сіи ошибочныя мнѣнія, выражаемыя съ остроуміемъ, забавляли слушателей Эмиліи; но Г. Фонтенъ чувствовалъ, что притязанія его дочери, безразсудство которыхъ начинали постигать проницательные и не совсѣмъ благонамѣренные умы нѣкоторыхъ женщинъ, будутъ со временемъ предметомъ колкихъ насмѣшекъ. Онъ опасался, чтобы причудливыя мысли его нѣжной дочьки не имѣли пагубнаго вліянія на ея хорошій тонъ. Онъ трепеталъ при мысли, что непреклонный свѣтъ, можетъ быть, уже насмѣхается надъ особою столь долго находящеюся на сценѣ, и заставляющею ждать развязки, разыгрываемой ею драмы. Не разъ, дѣйствующія лица, оскорбленныя отказомъ, казалось ожидали благопріятнаго для нихъ случая, чтобъ отмстить ей; равнодушные же и тѣ, которые не имѣли притязаній на ея сердце, начинали уже утомляться, ибо безпрестанное удивленіе, кажется, есть тягость для рода человѣческаго. Престарѣлый же Вандеецъ лучше другихъ зналъ, что если существуетъ одна только благопріятная минута чтобы броситься въ вихрь свѣта, посѣтить гостиныя, явиться при Дворѣ или на сценѣ; то также бываетъ и такая минута, въ которую необходимо должно сойти съ театра свѣта.
Посему-то Г. Фонтенъ, въ первую зиму по возшествіи на престолъ Карла X, усугубялъ свои старанія, совокупно съ тремя сыновьями и зятьями, чтобы сосредоточить въ пышныхъ гостиныхъ своего дома лучшія партіи, какія только были въ Парижѣ, или между членами депутація отъ департаментовъ. Блестящіе балы имъ даваемые, великолѣпіе столовой, вкусные обѣды, на коихъ яства приправлены были душистыми трюфлями, не уступали тѣмъ знаменитымъ пиршествамъ, посредствомъ которыхъ тогдашніе министры располагали голосами своихъ парламентскихъ ратоборцевъ.
Достопочтеннаго Вандейца отъявили однимъ изъ важнѣйшихъ развратителей законодательной честности той палаты, которая, казалось, умерла отъ худаго пищеваренія; и, что удивительнѣе всего, усиліямъ своимъ выдать дочь замужъ, онъ одолженъ былъ тою милостію, которою пользовался при Дворѣ. Можетъ быть, онъ находилъ какую нибудь тайную выгоду продавать во второй разъ свои трюфли. Сіе обвиненіе, разглашаемое нѣкоторыми либералами — насмѣшниками, которые, изобиліемъ рѣчей вознаграждала себя за скудость числа ихъ приверженцевъ въ палатѣ, не имѣло никакого успѣха. Поступки Поатинскаго дворянина были такъ благородны и добросовѣстны, что на его счетъ не было помѣщено ни одной изъ тѣхъ эпиграммъ, которыми тогдашніе журналы осыпали триста лицъ умѣренной партіи, министровъ, поваровъ, главныхъ директоровъ, застольныхъ витязей и отъявленныхъ защитниковъ поддерживающихъ общими силами управленіе Виллеля.
Приведя къ окончанію свои наступательныя дѣйствія, въ продолженіи которыхъ вся набранная имъ рать часто бывала въ дѣлѣ, онъ мыслилъ, что на этотъ разъ, собраніе столькихъ жениховъ не покажется простою фантасмагоріею его дочери, и что пришло время посовѣтоваться съ нею о семъ важномъ предметѣ.
Онъ ощущалъ какое-то внутреннее самодовольствіе, исполнивъ столь свято долгъ отца; и какъ онъ не пренебрегалъ даже самыми маловажными средствами къ достиженію своей цѣли, то и надѣялся, что Эмилія была неравнодушна хотя къ одному изъ столькихъ воздыхателей. Онъ какъ бы утомился неблагоразуміемъ своей дочери, и былъ не въ состояніи болѣе приниматься съ новыми усиліями за исполненіе своего предпріятія, и такъ, великимъ постомъ. въ одно утро, когда въ засѣданій палаты не имѣли необходимой надобности въ его голосѣ; ибо тотъ день былъ назначенъ для выслушанія разныхъ прошеній, онъ рѣшился приступить къ дѣлу безъ отлагательства.
Между тѣмъ какъ камердинеръ, съ особеннымъ искусствомъ, рисовалъ на желтомъ черепѣ Г. Фонтена пудренную дельту, которая, совокупно съ висящими ailes de pigeon, довершала его почтенную головную прическу, Графъ, не безъ тайнаго опасенія, приказалъ старому слугѣ итти къ надмѣнной дѣвицѣ, и просить ее, чтобы она немедленно предстала предъ лице главы семемства.
— Іосифъ, сказалъ онъ камердинеру, окончившему прическу головы, убери эту салфетку, задерни занавѣсы, поставь стулья на мѣста, выколоти коверъ передъ каминомъ, сотри вездѣ пыль!….. Проворнѣе!….. Да отвори-ка окно въ моемъ кабинетѣ, чтобы освѣжить воздухъ.
Графъ, давая въ одно и то же время столько различныхъ приказаній, почти сбилъ съ ногъ бѣднаго Іосифа, который, угадывая намѣренія своего господина, кое-какъ убралъ кабинетъ, болѣе другихъ покоевъ запущенный въ семъ домѣ. Онъ, не безъ труда, привелъ въ нѣкоторую стройность кипы счетовъ, картины, книги и мебель сего святилища, въ которомъ разбирались важныя дѣла по части казенныхъ имуществъ.
Приведя, съ грѣхомъ по поламъ, въ устройство сей безпорядочный хаосъ и выставивъ на видъ, какъ въ модномъ магазинѣ, все, что могло быть пріятнымъ для глазъ и вмѣстѣ съ тѣмъ своими красками являть какъ бы судебную поэзію, Іосифъ остановился посреди сего лабиринта обветшалыхъ бумагъ, которыя даже въ нѣкоторыхъ мѣстахъ покрывали коверъ, съ самодовольствомъ посмотрѣлъ около себя, сдѣлалъ одобрительный знакъ головою, и вышелъ.
Но Графъ не раздѣлялъ съ своимъ камердинеромъ его выгоднаго мнѣнія на счетъ распорядка въ кабинетѣ; и прежде нежели сѣлъ въ свои огромныя Волтеровы кресла съ искривленною спинкою и обитыя краснымъ сафьяномъ, онъ бросилъ взоръ недоумѣнія вокругъ себя, осмотрѣлъ съ непріязненнымъ видомъ свой бѣлый халатъ, стряхнулъ съ онаго нѣсколько крупинокъ табаку утеръ тщательно носъ, поставилъ на мѣсто каминную лопаточку и щипцы, раздулъ огонь, подтянулъ спальные сапоги, закинулъ назадъ свою маленькую косу, остановившуюся въ горизонтальномъ. положеніи между воротникомъ жилета и халата, и далъ ей совершенно отвѣсное положеніе; потомъ подмелъ золу въ каминѣ, которая носила на себѣ признаки упорнаго кашля. Престарѣлый Вандеецъ сѣлъ наконецъ, осмотрѣвъ въ послѣдній разъ свой кабинетъ, надѣясь что никакой предметъ не возбудитъ тѣхъ насмѣшливыхъ и непочтительныхъ замѣчаній со стороны его возлюбленной Эмиліи, которыми она обыкновенно отвѣчала на благоразумные совѣты, шестидесятилѣтнею нѣжностію внушаемые. Онъ не хотѣлъ, въ такихъ обстоятельствахъ, уронить предъ дочерью отцовское достоинство. Онъ понюхалъ съ осторожностію табаку, кашлянулъ раза два, три, какъ бы готовясь дѣлать поимянную перекличку; ибо уже услышалъ легкую походку дочери, которая вошла въ кабинетъ напѣвая арію изъ оперы del Barbiere.
— Здравствуйте, батюшка….. Къ чѣму вы прислали за мною такъ рано?…….
И послѣ сихъ словъ, произнесенныхъ ею какъ бы ritournelle apiи, которую она пѣла, она поцѣловала своего отца не съ тою откровенною нѣжностію, которая дѣлаетъ столь пріятнымъ чувство привязанности дѣтей къ родителямъ, но съ небрежною легкостію любовницы, увѣренности, что все, что она ни сдѣлаетъ, всегда понравится.
— Любезное дитя мое….. сказалъ Г. Фонтенъ, принимая на себя важный видъ, я приказалъ позвать тебя съ тѣмъ, чтобы наконецъ рѣшительно поговорить съ тобою о твоей будущности. Такъ какъ ты теперь находишся въ необходимости избрать себѣ супруга, чтобы упрочить твое благополучіе, то…….
— Мой добрый батюшка…… возразила Эмилія, самымъ нѣжнымъ голосомъ, дабы прервать слова Графа, — кажется, что срокъ заключеннаго между нами перемирія въ разсужденіи жениховъ, еще не вышелъ.
— Эмилія, перестанемъ шутитъ такимъ важнымъ дѣломъ. Съ нѣкотораго времени, всѣ, истиннолюбящіе тебя, соединили свои усилія, чтобы доставить тебѣ выгодную партію; и тебя можно будетъ укорять въ неблагодарности, если ты съ легкомысліемъ будетъ взирать на тѣ старанія, которыя не я одинъ прилагаю къ упроченію твоей будущей судьбы.
Слушая сіи слова, молодая дѣвица бросила лукавый, испытующій взоръ на мебель въ кабинетѣ. Она взяла кресло, которое, по видимому, менѣе другихъ служило просителямъ; сама принесла оное къ камину, и сѣла прямо лицемъ къ отцу; потомъ принявъ на себя важный видъ, явно выражающія насмѣшливость, сложила руки на богатой уборкѣ пелерины a la neige, и расправляла безчисленныя тюлевыя рюши. Взглянувъ мелькомъ и съ улыбкою на озабоченное лице своего престарѣлаго родителя, она прервала молчаніе:
— Милый батюшка, я отъ васъ еще никогда не слыхала, чтобы правительство сообщало что нибудь къ свѣденію, въ халатѣ, но, прибавила она, впрочемъ, не въ томъ сила, народъ не взыскателенъ!…… Она улыбнулась. Ну, послушаемъ теперь ваши проэкты законовъ и оффиціальныя предложенія…….
— Не всегда я буду имѣть возможность дѣлать тебѣ подобныя представленія, дурочка!…… И такъ, сударыня, я не намѣренъ подвергаться опасности, уронить въ общемъ мнѣніи собственное достоинство, которое составляетъ часть наслѣдства моихъ дѣтей, не хочу отнынѣ вербоватъ эту толпу танцовщиковъ, которую ты обращаешь въ бѣгство съ каждою весною. Не разъ ты была уже невинною причиною значительныхъ ссоръ съ извѣстными фамиліями, но, я надѣюсь, что нынѣ ты болѣе въ состояніи судить о затруднительности положенія какъ твоего, такъ и нашего. Эмилія, тебѣ двадцать лѣтъ, и вотъ уже около пяти лѣтъ, что ты невѣста. Твои братья, твои сестры, всѣ пристроены выгодно — и счастливы. Но, милая, издержки, которыя были неизбѣжны при сихъ бракахъ и роскошь нашей жизни, поддерживаемая матерью въ угоду тебѣ, такъ поглотили наши доходы, что я никакъ не могу дать тебѣ въ приданое болѣе ста тысячь франковъ. Отнынѣ я хочу заняться обезпеченіемъ будущей судьбы твоей матери. Участь ея не должна зависѣть отъ дѣтей; и я хочу, Эмилія, чтобы, когда меня не станетъ, жена моя не была оставлена мною на чей либо произволъ, и чтобы она продолжала наслаждаться тѣмъ довольствомъ, которымъ я слишкомъ поздно вознаградилъ самоотверженіе, показанное ею во время моихъ несчастій.
Ты видишь, дочь моя, что небольшое твое приданое не соотвѣтствуетъ твоимъ высокимъ надеждамъ!…. и даже сія сумма пожертвована мною тебѣ одной изъ всѣхъ моихъ дѣтей; но они великодушно согласились между собою не роптать на твою мать и на меня за то преимущество, которое мы оказываемъ столь любимой нами дочери.
— Въ ихъ состояніи!….. сказала Эмилія покачавъ головою съ насмѣшливымъ видомъ.
— Дочь моя, не говори никогда дурнаго о тѣхъ, которые тебя любятъ. Знай, что только бѣдные великодушны! У богатыхъ всегда найдутся причины для того, чтобы не уступить двадцати тысячь франковъ родственнику…… Ну, милая, не сердись! Посмотримъ!….. Ты разсудительна, поговоримъ же о нашихъ молодыхъ людяхъ! Не замѣтилали ты между ними Г. Монталанъ?……
— О! онъ говоритъ игла вмѣсто игра, вѣчно любуется своею ногою, которую считаетъ очень маленькою, и смотрится въ зеркало!….. Къ тому жъ онъ блондинъ, а я не люблю блондиновъ……
— Ну, а Г-на Серизи?……
— Онъ не дворянинъ. Сверхъ того онъ неуклюжъ и слишкомъ дороденъ. Правда, что онъ брюнетъ. Надлежало бы этимъ двумъ господамъ уговориться въ томъ, чтобы соединить свои состоянія, и чтобы первый уступилъ свою наружность и свое имя второму, который бы долженъ остаться при своихъ волосахъ, и тогда бы……
— Чѣмъ нехорошъ Г. Салюсъ?……
— Онъ сдѣлался банкиромъ……
— А Г. Коминъ?……
— Онъ худо танцуетъ, но, батюшка, всѣ эти господа не имѣютъ титуловъ, а я хочу быть по крайней мѣрѣ Графинею, подобно моей матушкѣ.
— И такъ въ продолженіи этой зимы ты никого не видала, который бы……
— Нѣтъ, батюшка…….
— Кого жъ тебѣ нужно?…..
— Сына Пера Франціи……
— Дочь моя, сказалъ Г. Фонтенъ вставая съ креселъ, ты сошла съума!…..
Но вдругъ опъ поднялъ глаза къ небу, почерпнулъ, казалось, новый запасъ покорности къ провидѣнію въ какой-то благоговѣйной мысли, и, посмотрѣвъ съ родительскимъ сожалѣніемъ на свою дочь, которая въ сію минуту была дѣйствительно тронута, онъ взялъ ее за руку, и, пожавъ оную, сказалъ си съ нѣжностію:
— Богъ мнѣ свидѣтель! бѣдное, заблудшееся дитя мое, что я добросовѣстно выполнилъ долгъ отца въ отношеніи къ тебѣ, что я говорю, не только добросовѣстно, но съ любовію, милая Эмилія. Такъ, свидѣтельствуюсь Богомъ, что въ эту зиму, я ввелъ въ твое общество многихъ честныхъ, молодыхъ людей, которыхъ личныя достоинства; нравственность, характеръ были мнѣ извѣстны, и всѣ показались намъ достойными тебя. Дочь моя, долгъ мои исполненъ. Отнынѣ, предоставляю тебѣ полную свободу, и почитаю себя счастливымъ, и въ тоже время несчастливымъ, сложивъ съ себя тягчайшую изъ обязанностей родительскихъ. Можетъ быть уже не долго ты будешь внимать голосу, который, къ несчастію; никогда не былъ строгимъ; но помни, что супружеское счастіе основано болѣе на взаимномъ уваженіи, нежели на блестящихъ качествахъ и на богатствѣ. Сіе благополучіе, по существу своему, и смиренно и безъ блеску. Такъ, дочь моя, я благословлю того молодаго человѣка, котораго ты мнѣ представишь какъ зятя, но если ты будешь несчастлива, то помни, что не имѣешь права обвинять отца твоего. Я не откажусь содѣйствовать и вспомоществовать тебѣ; но если ты сдѣлаешь выборъ, онъ долженъ быть рѣшительнымъ; потому что я не соглашусь два раза подвергать опасности должное моимъ сѣдинамъ уваженіе.
Родительская нѣжность, отражавшаяся въ попечительныхъ увѣщаніяхъ ея отца, и его торжественный голосъ живо тронули дѣвицу Фонтенъ, но она скрыла чувствованія, возбужденныя въ ея сердцѣ, и съ легкостію вскочивъ на колѣни Графа, который сѣлъ въ сильномъ еще волненіи, она осыпала его нѣжнѣйшими ласками, свойственными женщинамъ, такъ что наконецъ морщины сгладились на челѣ старца, Когда Эмилія замѣтила, что сильное волненіе ея отца ослабѣло, она сказала ему въ полголоса:
— Очень васъ благодарю, любезный батюшка, за ваше милостивое позволеніе. Вы убрали вашу комнату, чтобы принять вами любимую дочь? Вы, можетъ быть, не надѣялись найти ее столь безразсудною и непокорною?…… Но, батюшка, развѣ такъ трудно выйти замужь за Пера Франціи?….. Вы же говорили, что въ сіе достоинство будутъ возводить дюжинами…… Ахъ! вы по крайней мѣрѣ не откажете мнѣ въ вашихъ совѣтахъ!…….
— Нѣтъ, бѣдное дитя, нѣтъ, и я не разъ буду кричать тебѣ: берегись! Подумай то; что достоинство Перовъ еще слишкомъ ново въ нашей правительственности, какъ говаривалъ покойный Король, для того чтобы Перы могли владѣть значительными имѣніями. — Богатые хотятъ обогатиться еще болѣе; ибо самый достаточный изъ членовъ нашего Перства не имѣетъ половины доходовъ противу бѣднѣйшаго Лорда верхней палаты Англійскаго парламента. Сверхъ сего, всѣ Перы Франціи, безъ исключенія, будутъ искать богатыхъ наслѣдницъ для своихъ сыновей, въ какомъ бы то ни было званіи; потому что еще болѣе ста лѣтъ всѣ они будутъ въ необходимости составлять партіи, основанныя на денежныхъ расчетахъ. Но, можетъ быть, въ ожиданіи счастливаго случая, столь тобою желаемаго, осуществленіе котораго можетъ стоить тебѣ лучшихъ твоихъ лѣтъ, прелести твои (ибо въ нашемъ вѣкѣ большею частію женятся по любви), прелести твой, говорю я, произведутъ чудо. Пока опытность скрывается подъ наружностію, столь прелестною какъ твоя, то можно ожидать чудесъ отъ оной. Сверхъ сего, ты обладаешь даромъ, по объему тѣла, судить о внутреннихъ достоинствахъ человѣка. Посему я и не имѣю надобности предупреждать дѣвицу столь благоразумную какъ ты, объ затрудненіяхъ сего предпріятія. Я увѣренъ, что ты никогда не будетъ считать умнымъ незнакомца, потому только что онъ имѣетъ привлекательныя черты лица, или судить о добродѣтеляхъ кого либо по стройному его стану.
Наконецъ, я совершенно согласенъ съ твоимъ мнѣніемъ на счетъ того, что всѣ сыны Перовъ необходимо должны имѣть отличительный видъ и пріемы, имъ однимъ свойственные. Въ нынѣшнее время, когда ничто не показываетъ различія чиновъ, сіи молодые люди должны имѣть въ себѣ что-то особенное, чтобы ихъ можно было узнать. Къ томужъ ты не даешь воли своему сердцу, какъ искусный всадникъ коню, чтобы онъ не спотыкнулся. Дочь моя!….. — Желаю тебѣ успѣха.
— Вы надо мною смѣетесь, батюшка?…… И такъ, я объявляю вамъ, что скорѣе рѣшусь умереть въ монастырѣ Принцессы Конде, — чѣмъ быть женою — не Пера Франціи.
Довольная тѣмъ, что ей предоставили полную свободу располагать собою, она вышла изъ кабинета, напѣвая арію: Cara non dubitare изъ Маlriтопіо secretо.
Въ сей самый день случилось, что все семейство собралось для торжествованія какого-то домашняго праздника; во время дессерта, Г-жа Боневаль, старшая сестра Эмиліи — жена главнаго сборщика податей — сильно намекала о какомъ-то Американцѣ, обладающемъ большими богатствами, и который, страстно влюбившись въ ея сестру, сдѣлалъ ей самыя блестящія предложенія.
— Онъ банкиръ, кажется? съ небрежностію сказала Эмилія. Я не люблю капиталистовъ безъ званія.
— Но Эмилія, отвѣчалъ Баронъ Вилденъ, мужъ ея второй сестры, вы не любите также судейской должности, и какъ вы отвергаете помѣщиковъ, не носящихъ какого нибудь титула, но я рѣшительно не вижу въ какомъ званіи вы намѣрены искать себѣ супруга.
— Въ особенности же съ твоею системою худощавости, прибавилъ Генералъ-Лейтенантъ.
— Я знаю, что мнѣ нужно, отвѣчала Эмилія.
— Моя сестра желаетъ пышнаго имяни! отвѣчала Баронесса Фонтенъ, да въ добавокъ ста тысячь ливровъ годоваго дохода.
— Я знаю, милая сестрица, возразила дѣвица Фонтенъ, что я не сглуплю выходя замужъ, какъ случилось со многими, чѣму я сама была свидѣтельница. Впрочемъ, для отвращенія всякихъ брачныхъ преній, которыя ненавижу, я объявляю, что буду считать непріятелями тѣхъ, кои станутъ заводить рѣчь о замужствѣ.
Дядя Эмиліи, семидесяти-лѣтній старикъ, доходы котораго недавно увеличились двадцатью тысячами ливровъ, въ слѣдствіе постановленія о вознагражденіяхъ, и который имѣлъ неоспоримое право говорить обожаемой имъ племянницѣ непріятныя истины, вскричалъ чтобы прекратить колкость сего разговора:
— Не мучьте же мою бѣдную Эмилію. Развѣ вы не видите, что она ожидаетъ совершеннолѣтія Герцога Бордосскаго.
Всеобщій смѣхъ послѣдовалъ за сею шуткою старика.
— Берегись, чтобы я не вышла замужъ за тебя, старый глупецъ!….. вскричала молодая дѣвушка, коей послѣднія слова, къ счастію, были заглушены шумомъ.
— Дѣти мои, сказала Гжа Фонтенъ, чтобы смягчить сію грубость, Эмилія въ семъ случаѣ послѣдуетъ однимъ совѣтамъ своей матери, такъ какъ вы, всѣ послушались совѣтовъ вашего отца.
— Вотъ еще! Въ такомъ дѣлѣ, которое касается одной меня, я послушаюсь только самой себя…… сказала очень явственно дѣвица Фонтенъ.
Взоры всѣхъ обратились при семъ отвѣтѣ на главу семейства, Казалось, всѣ съ любопытствомъ ожидали, какъ онъ поступитъ въ семъ случаѣ, чтобы поддержать свое достоинство. Достопочтенный Вандеецъ не только пользовался большимъ уваженіемъ въ свѣтѣ, но сверхъ того, счастливѣе въ семъ отношеніи многихъ другихъ отцевъ, онъ былъ также уважаемъ своимъ семействомъ, всѣ члены коего умѣли цѣнить благородныя качества, послужившія ему къ упроченію благосостоянія всѣхъ своихъ родныхъ. А посему онъ былъ окруженъ тѣмъ глубокимъ почтеніемъ, которое царствуетъ въ фамиліяхъ Англійскихъ и въ нѣкоторыхъ аристократическихъ семействахъ на твердой землѣ, къ представителю генеалогическаго дерева. Глубокое молчаніе водворилось, и взоры собесѣдниковъ поперемѣнно обращались то на своенравное и горделивое лице избалованной дочери, то на мрачныя лица господина и госпожи Фонтенъ.
— Я предоставилъ моей дочери Эмиліи полную свободу устроить свою будущую судьбу.
Таковъ былъ отвѣтъ, произнесенный Графомъ, голосомъ, въ которомъ отзывалось сильное душевное волненіе.
Всѣ родственники и собесѣдники посмотрѣли на дѣвицу Фонтенъ съ любопытствомъ и сожалѣніемъ; ибо слова сіи по видимому обнаруживали, что родительская нѣжность утомилась въ борьбѣ съ характеромъ, неисправимость котораго была извѣстна всему семейству. Между зятьями возникъ тихій ропотъ неодобренія, а братья посмотрѣли на своихъ женъ съ насмѣшливою улыбкою. Съ сей самой минуты всѣ перестали заниматься замужствомъ сей горделивой дѣвицы. Только ея старый дядя, какъ опытный морякъ, осмѣливался вести съ нею перестрѣлку и выдерживать напоръ ея своенравныхъ выходокъ, хладнокровно и безостановочно обмѣнивая съ нею выстрѣлы.
Съ возвращеніемъ лѣта, и когда бюджетъ былъ принятъ большинствомъ голосовъ, сіе семейство, образецъ Англійскихъ парламентскихъ семействъ, имѣющихъ подпоры во всѣхъ администраціяхъ и десять голосовъ въ нижнемъ парламентѣ, полетѣло, подобно станицѣ пернатыхъ, къ прелестнымъ мѣстоположеніямъ Олнея, Антони и Шатенэ.
Богатый сборщикъ податей купилъ незадолго предъ тѣмъ въ сихъ мѣстахъ для жены своей дачу, ибо онъ оставался въ Парижѣ только во время собраній палаты. Хотя прекрасная Эмилія презирала все то, что не носило на себѣ отпечатка дворянства, но чувство сіе не простиралось до того, чтобы она отказывалась пользоваться выгодами богатства, хотя бы оно было пріобрѣтено мѣщанами. И такъ она рѣшилась сопутствовать сестрѣ своей въ пышную villa; впрочемъ болѣе потому, что хорошій тонъ непремѣнно требовалъ, чтобы всякая женщина, имѣющая вѣсъ въ обществѣ, оставляла Парижъ на лѣто, нежели изъ дружбы къ своимъ родственникамъ, которые проводили лѣтнее время на сей дачѣ.
Зеленыя окрестности городка Со удивительнымъ образомъ способствовали тому, чтобы согласить сугубыя требованія хорошаго тона съ обязанностями людей, обремененныхь государственными должностями.
Такъ какъ довольно сомнительно, чтобы слава сельскихъ баловъ въ Со, когда либо разпространилась за скромные предѣлы департамента Сены; то и необходимо будетъ описать нѣкоторыя подробности сего еженедѣльнаго праздника, который, возрастающею своею важностію, угрожаетъ сдѣлаться узаконеніямъ. Окрестности городка Со пользуются какою-то извѣстностію, пріобрѣтенною его видами, которые посѣтители величаютъ прелестными. Можетъ быть оные и весьма обыкновенны, и славою своею одолжены только глупости Парижскихъ мѣщанъ, которые, вышедши изъ своего завала, гдѣ они какъ бы погребены подъ щебнемъ, готовы любоваться однообразною равниною Боссы; но какъ поэтическія сѣни Олнея, холмы Антони и Фонтенэ-о-розь обитаемы нѣкоторыми путешествовавшими артистами, чужестранцами, вообще весьма взыскательными, и сверхъ того многими прекрасными дамами, отличающимися хорошимъ вкусомъ, то и должно полагать, что Парижане правы.
Къ тому жъ, городокъ Со обладаетъ еще другимъ, не менѣе важнымъ преимуществомъ для Парижанина: посреди сада, откуда взоръ открываетъ самые очаровательные виды, построена огромная ротонда, открытая со всѣхъ сторонъ, куполъ которой, столь же легкій какъ и обширный, поддерживается красивыми столбами. Подъ симъ сельскимъ навѣсомъ находится знаменитая танцовальная зала. Рѣдко проходитъ воскресенье, чтобы сосѣдніе помѣщики, даже многіе изъ самыхъ спѣсивыхъ, не посѣтили лѣтомъ хотя одинъ или два раза сего храма деревенской Терпсихоры, пріѣзжая или верхами, или въ затѣйливыхъ легкихъ экипажахъ, покрывающихъ пылью скромныхъ пѣшеходовъ философовъ. Надежда, встрѣтиться тамъ съ женщинами большаго свѣта, или бытъ ими замѣченными, надежда, еще чаще осуществляемая, увидѣть молоденькихъ крестьянокъ, которыя хитрѣе самыхъ судей, завлекаетъ въ Со по воскресеньямъ на балъ цѣлые рои писцовъ адвокатскихъ конторъ, учениковъ Эскулапа и молодыхъ людей, которыхъ нѣжный цвѣтъ лица и румянецъ сохраняются свѣжестію Парижскихъ залавковъ (arrière-boutique). Посему то не разъ затѣевались мѣщанской сватьбы при звукѣ оркестра, помѣщавшагося въ серединѣ сей круглой залы. И еслибы навѣсъ могъ говорить, то сколько бы онъ пересказалъ любовныхъ интригъ? Сія любопытная смѣсь состояній, принимающихъ участіе въ балѣ городка Со, дѣлаетъ сей праздникъ вдвое заманчивѣе Парижскихъ, тѣмъ болѣе что беретъ надъ ними верхъ своею красивою ротондою, мѣстоположеніемъ и прелестнымъ своимъ садомъ.
Эмилія, первая объявила желаніе потолкаться на семъ веселомъ балѣ, который привлекалъ жителей окрестностей. Она надѣялась провести время очень пріятно на семъ праздникѣ. Еще въ первый разъ она желала поблуждать среди подобной толпы! Всякій знаетъ, что знатные находятъ большое удовольствіе въ инкогнито. И дѣвица Фонтенъ заранѣе забавлялась, представляя себѣ всѣ странныя ужимки мелочныхъ городскихъ обывателей. Она наслаждалась уже тѣми сладкими воспоминаніями, которыя очаровательные ея взоры и улыбка оставятъ въ сердцахъ столькихъ мѣщанъ. Она заранѣе насмѣхалась надъ самодовольными танцорками, и чинила уже карандаши для изображенія сценъ, коими она надѣялась обогатить свой альбомъ.
Наконецъ она дождалась воскресенья. Общество Г. Бонневаля отправилось съ его дачи пѣшкомъ, чтобы скрыть званіе особъ, желавшихъ удостоитъ балъ своимъ присутствіемъ. Въ сей день отобѣдали ранѣе обыкновеннаго, и къ довершенію удовольствія, прелестнѣйшій Майскій вечеръ благопріятствовалъ сей аристократической потѣхѣ. Дѣвица Фонтенъ очень удивлялась найдя въ кадриляхъ, составленныхъ въ ротондѣ, весьма порядочное общество. Правда, она замѣтила между нѣкоторыми молодыми людьми такихъ, которые употребили сбереженныя въ продолженіи цѣлаго мѣсяца деньги на то, чтобы блеснуть одинъ день; индѣ также попадалась чета, коей слишкомъ откровенная радость ни мало но отзывалась супружескою; но ея насмѣшливый духъ не находилъ для себя ожиданной обильной жатвы. Она съ удивленіемъ смотрѣла на удовольствіе, одѣтое въ перкалевое платье, и нисколько не уступающее удовольствію, облеченному въ шелковую одежду, и видѣла мѣщанъ, танцующихъ не хуже дворянъ, а иногда и лучше. Женщины вообще были одѣты хотя и просто, но со вкусомъ. Наконецъ депутаты, которые въ семъ собраніи были представителями владѣльцевъ того округа, то есть — поселяне, стояли съ подобающею учтивостію, каждыя въ своемъ углѣ. Дѣвицѣ Эмиліи надлежало даже съ особеннымъ усиліемъ вникнуть въ составъ сего общества, чтобы найти въ ономъ предметъ, надъ которымъ бы ея насмѣшливость могла изощряться. Но ей некогда было заниматься ни лукавыми критическими разборами, ни тѣми отрывистыми разговорами, которые Шарлетъ, Генрихъ Монье и другіе наблюдатели собираютъ съ такимъ наслажденіемъ.
Надмѣнная Эмилія вдругъ увидѣла посреди сего обширнаго луга, цвѣтокъ (метафоры теперь въ чести), яркія и блестящія краски котораго подѣйствовали на ея воображеніе со всею очаровательностію новизны. Часто случается съ нами, что мы смотримъ на платье, на обои, на бѣлую бумагу съ такимъ разсѣяніемъ, что сначала не замѣчаемъ на сихъ предметахъ какой нибудь блестящей точки, которая уже позже бросается въ глаза, какъ бы появившись только въ то мгновеніе, когда мы ее усмотрѣли. Дѣвица Фонтенъ, дѣйствіемъ нравственнаго феномена, довольно сходнаго съ описаннымъ сейчасъ явленіемъ, въ молодомъ человѣкѣ, представившемся ея взорамъ, познала образецъ всѣхъ наружныхъ совершенствъ, о которыхъ она уже такъ давно мечтала.
Въ ту минуту, она сидѣла на одномъ изъ стульевъ, разставленныхъ кругомъ залы, и нарочно помѣстилась накраю группы, составленной ея родственниками, дабы ей можно было встать или подвинуться впередъ по произволу. Она поступала съ представляющимися ей лицами въ сей залѣ точно такъ, какъ бы поступила на выставкѣ въ Музеѣ, то есть, она безсовѣстно наводила свой лорнетъ на особъ, въ двухъ шагахъ отъ нея стоящихъ, и дѣлала вслухъ свои замѣчанія, какъ будто критикуя или хваля какую нибудь живописную голову или домашнюю сцену. Взоры ея, долго блуждая посему оживленному холсту, были вдругъ захвачены (сіе выраженіе лучше передаетъ дѣйствіе) предметомъ, который, казалось, нарочно былъ поставленъ въ углу картины, наиболѣе благопріятствуемомъ свѣтомъ, какъ существо выходящее изъ совмѣстничества съ прочими фигурами. Эмилія удивилась, что не замѣтила незнакомца ранѣе.
Онъ былъ высокаго роста, задумчивъ и одинокъ. Слегка прислонясь къ столбу, поддерживающему навѣсъ ротонды, онъ стоялъ, сложивъ крестообразно руки, граціозно наклонясь для того, казалось, чтобы живописецъ могъ снять съ него портретъ. Но сіе положеніе, исполненное благородства и нѣкоторой гордости, нимало не отзывалось принужденностію. Ни одно тѣлодвиженіе не показывало, чтобы онъ поворотился лицемъ въ пол-профили, и слегка наклонилъ голову, какъ Александръ Великій или Лордъ Байронъ или какой нибудь другой геній, имѣя въ виду обратить на себя вниманіе. Его неподвижный взоръ, казалось, слѣдилъ одну танцующую даму, и онъ, по видимому, былъ погруженъ въ сіе созерцаніе. Прекрасные, черные волосы отъ природы вились на его возвышенномъ челѣ. Въ одной рукѣ онъ держалъ шляпу и хлыстикъ. Однимъ словомъ, незнакомецъ своимъ стройнымъ, легкимъ станомъ, напоминалъ объ изящной соразмѣрности Аполлона Бельведерскаго.
Дѣвица Фонтенъ однимъ взглядомъ замѣтила чрезвычайную тонкость его бѣлья, мягкость его оленьихъ перчатокъ, фабрики извѣстнаго Валкера, и стройность маленькой ноги, со вкусомъ обутой въ сапогъ изъ самой тонкой кожи. На немъ не было ни одного изъ тѣхъ мелочныхъ украшеній, коими обвѣшиваютъ себя запоздалые петиметры національной гвардіи или конторскіе адонисы. Одна только черная лента, на которой висѣлъ лорнетъ, развѣвалась на жилетѣ рѣдкой бѣлизны.
Разборчивая Эмилія никогда еще не видала мужскихъ глазъ, осѣненныхъ столь длинными и густыми ресницами. Уста его, выражающіе краснорѣчіе, казалось, были всегда готовы улыбаться; но сія выразительность въ чертахъ не свидѣтельствовала о его расположеніи къ веселости. Въ нихъ болѣе отражалась какая-то привлекательная задумчивость. Его смуглое и мужественное лице, дышало меланхоліею и страстью.
Самый взыскательный наблюдатель не могъ бы, увидѣвъ незнакомца, не подумать, что то былъ человѣкъ одаренный: талантами, привлеченный изъ высшей сферы на сей сельскій праздникъ какимъ нибудь сильнымъ участіемъ. На его челѣ выражалось столько будущности, онъ самъ такъ отличался отъ всѣхъ, что про него нельзя было сказать: — вотъ видный мужчина, или: вотъ прекрасный мужчина. Онъ принадлежалъ къ числу тѣхъ лицъ, къ которымъ чувствуешь невольное влеченіе.
Всѣ сіи наблюденія не болѣе двухъ минутъ заняли внимательную Эмилію, въ продолженіи которыхъ сей незнакомецъ, выходящій изъ круга обыкновенныхъ людей, подвергся самому строгому ея разбору, но послѣ коихъ онъ сдѣлался предметомъ молчаливаго и тайнаго удивленія. Опа не сказала про себя: — Онъ вѣрно сынъ Пера Франціи! Но она подумала: — Ахъ! еслибъ онъ былъ благороднаго происхожденія, и я не сомнѣваюсь, что онъ дворянинъ!…….
Она не окончила своея мысли, я, вставъ мгновенно, пошла, въ сопровожденіи своего брата Генералъ Лейтенанта, къ сей колоннѣ, разсматривая, по видимому, съ чрезвычайнымъ вниманіемъ веселые кадрили; но употребляя въ свою пользу оптическую хитрость, къ коей привыкли многія женщины, она не потеряла ми одного движенія молодаго человѣка, къ которому приближалась. Когда она подошла къ нему, онъ съ учтивостію удалился, какъ бы желая уступить мѣсто двумъ вновь пришедшимъ особамъ, и прислонился къ колоннѣ, смежной съ первою.
Сія вѣжливость незнакомца была для своенравной Эмиліи столь же непріятна, какъ бы самая дерзость съ его стороны; и она, въ досадѣ, начала разговаривать съ своимъ братомъ, возвышая голосъ болѣе, чѣмъ позволялъ хорошій тонъ. Ояа дѣлала различныя движенія головою, прелестные жесты и смѣялась каждой бездѣлицѣ, менѣе имѣя въ виду занять своего брата, чѣмъ привлечь вниманіе равнодушнаго незнакомца.
Ни одна изъ сихъ небольшихъ хитростей не удалась ей. Тогда дѣвица Фонтенъ, слѣдуя глазами за направленіемъ взоровъ молодаго человѣка, замѣтила причину сей кажущейся невнимательности.
Въ кадрилѣ, находящемся передъ нею, танцовала молодая, прелестная дѣвица, скромная, блѣдная, уподобляющаяся тѣмъ ІІІотландскимъ богинямъ, которыхъ Жиродетъ помѣстилъ на своихъ картинахъ, гдѣ онъ изображаетъ героевъ Французскихъ, принимаемыхъ Оссіаномъ. Эмилія остановилась на мысли, что то должна бытъ молодая Виконтесса, пріѣхавшая изъ Англіи, и проживающая по близости на дачѣ.
Кавалеръ ея, былъ молодой человѣкъ лѣтъ пятнадцати, съ красными руками, въ нанковыхъ панталонахъ, синемъ фракѣ и бѣлыхъ чулкахъ. Легко было догадаться, что страсть къ танцамъ дѣлала ее весьма мало разборчивою въ выборѣ кавалеровъ. Ея движенія нимало не отзывались видимою слабостію ея сложенія, но легкій румянецъ начиналъ уже проявляться на ея блѣдныхъ щекахъ, и все лице одушевлялось.
Дѣвица Фонтенъ подошла къ кадрили, чтобы всмотрѣться въ незнакомку, пока та будетъ стоять на своемъ мѣстѣ, и слѣдующіе пары повторятъ протанцованную ею фигуру. Въ то время, какъ Эмилія начинала уже свои наблюденія, незнакомецъ подошелъ къ миловидной танцовавшей дѣвицѣ, и наклонившись къ ней произнесъ голосомъ нѣжнымъ, но вмѣстѣ съ тѣмъ и повелительнымъ, слѣдующія слова, которыя дѣвица Фонтенъ очень явственно услыхала:
— Клара, я не хочу, чтобы ты танцовала болѣе.
Легкое неудовольствіе выразилось на лицѣ Клары, но она наклонила голову въ знакъ послушанія, и даже потомъ улыбнулась.
Когда кадриль кончился, молодой человѣкъ, съ заботливостію любовника, накинуль на плечи молодой дѣвицы кашемировую шаль, и посадилъ ее въ такомъ мѣстѣ, гдѣ бы она была въ безопасности отъ сквознаго вѣтра.
Вскорѣ потомъ дѣвица Фонтенъ замѣтила, что они встали, и пошли вдоль ограды, какъ бы намѣреваясь уѣхать.
Любопытная Эмилія уговорила брата итти за ними, подъ предлогомъ полюбоваться живописными видами, представлявшимися изъ саду; и Виконтъ согласился на сіи затѣи съ нѣкоторымъ лукавымъ добродушіемъ. Дѣвица Фонтенъ увидѣла какъ незнакомецъ и незнакомка садились въ красивый тильбюри, у котораго стоялъ верховой въ ливреѣ. Молодой человѣкъ усѣлся въ экипажъ и, равняя возжи, бросилъ на нее одинъ изъ тѣхъ незначительныхъ взоровъ, которые обращаютъ безъ цѣли на толпу; но она съ нѣкоторымъ удовольствіемъ замѣтила, что послѣ сего незнакомецъ обернулся два раза, что повторила и его молодая спутница, можетъ быть изъ ревности.
— Я полагаю, что ты довольно налюбовалась на садъ, сказалъ ей брать, и что уже пора возвратиться къ танцующимъ.
— Согласна, отвѣчала она; я увѣрена что это Виконтесса Абергавени….. Я узнала ея ливрею.
На другой день, дѣвица Фонтенъ изъявила желаніе прогуляться верхомъ; и въ послѣдствіи она, непримѣтнымъ образомъ, пріучила своего стараго дядю и брата сопровождать себя въ утреннихъ прогулкахъ, которыя, какъ она увѣряла, были весьма полезны для ея здоровья. Въ особенности же ей нравилась та деревня, гдѣ жила Виконтесса; но, несмотря на всѣ ея каваллерійскіе маневры и веселые розыски, ей долго не удавалось встрѣтить незнакомца.
Послѣ того, она была нѣсколько разъ на балу въ Со, но ея ожиданія, увидѣть тамъ молодаго человѣка, который уже властвовалъ надъ ея мечтами и украшалъ оныя, остались тщетными. Хотя ничто не можетъ въ такой степени поджечь раждающуюся любовь въ сердцѣ молодой дѣвицы, какъ препятствія, однакоже была минута, въ которую Эмилія Фонтенъ рѣшилась было покинуть странное и тайное свое преслѣдованіе; ибо на уже отчаявалась въ успѣхѣ такого предпріятія, необыкновенность котораго можетъ дать понятіе о смѣлости ея характера.
И въ самомъ дѣлѣ, ей пришлось бы долго бродить по окрестностямъ деревни Шатенэ, не встрѣчаясь съ незнакомцемъ; ибо Клара (имя незнакомки, услышанное Эмиліею) не была ни Виконтесса, ни Англичанка; и сопутствовавшій ей, равно какъ и самая Клара, не болѣе другъ друга обитали въ прелестныхъ и душистыхъ рощицахъ Шатенэ.
Однажды вечеромъ, Эмилія прогуливаясь верхомъ съ своимъ дядей (съ которымъ, благодаря хорошей погодѣ, подагра заключила довольно продолжительное перемиріе) встрѣтила коляску виконтессы. На этотъ разъ она не ошиблась; то была дѣйствительно Виконтесса Абергавени. Возлѣ нея сидѣлъ жентлеменъ смиренникъ, щегольски одѣтый, котораго свѣжесть лица и румянецъ, достойныя молодой дѣвушки, не болѣе свидѣтельствовали о непорочности его сердца, сколько и блестящее убранство женщины свидѣтельствуетъ о ея богатствѣ. Увы! въ чертахъ и въ осанкѣ сихъ лицъ ничто не сходствовало съ очаровательными портретами, кои любовь и ревность начертали въ памяти Эмиліи. Она, съ живостію производимою досадою въ женщинѣ обманутой въ ея ожиданіяхъ, поворотила лошадь. Дядя ея съ большимъ трудомъ могъ поспѣвать за нею, ибо она съ чрезвычайною скоростію заставляла бѣжать своего небольшаго скакуна.
— Видно я такъ уже старъ, что не могу понимать затѣи двадцатилѣтнихъ умовъ, сказалъ про себя морякъ, пришпоривая своего коня, или можетъ статься, нынѣшняя молодежь не походитъ на прежнюю?…… Впрочемъ и я въ свое время былъ легокъ на ходу, и умѣлъ пользоваться вѣтромъ. Но что такое сталось съ моею племянницею? Вотъ она ужъ ѣдетъ шагомъ, какъ патрульный жандармъ ночью по Парижскимъ улицамъ. Подумаешь право, что она подкрадывается къ этому скромному пѣшеходу, который, какъ мнѣ сдается, долженъ быть какой нибудь стихотворъ подбирающій риѳму, ибо у него, кажется, записная книжка въ рукахъ. Признаться, я большой руки дуракъ! чуть ли это не тотъ молодецъ, за которымъ мы гоняемся.
Остановившись на сей мысли, старый морякъ пустилъ свою лошадь шагомъ по песку, чтобы безъ малѣйшаго шуму подъѣхатъ къ своей племянницѣ. Старикъ въ 1771 и слѣдующихъ годахъ, составляющихъ въ Французскихъ лѣтописяхъ эпоху, въ которую волокитство было въ большой чести, имѣлъ бездну любовныхъ интригъ, и мгновенно угадалъ, что Эмилія, по самому странному случаю, встрѣтила незнакомца, видѣннаго ею на балѣ въ городкѣ Со. Несмотря на его ослабѣвшіе отъ времени сѣрые глаза, Графъ Кергаруэтъ тотчасъ замѣтилъ признаки сильнаго волненія на лицѣ его племянницы, вопреки выраженію равнодушія, которое она старалась дашь своимъ чертамъ. Проницательные взоры Эмиліи были съ какою-то неподвижностію устремлены на незнакомца, который безпечно шелъ впереди ея.
— Такъ и есть! сказалъ про себя морякъ, она намѣрена слѣдовать за нимъ, какъ купеческое судно за кораблемъ пирата, котораго боится. — А потомъ, когда онъ скроется, и она потеряетъ его изъ виду, то придетъ въ отчаяніе, не узнавъ кто именно предметъ ея любви, маркизъ или мѣщанинъ. Ужъ подлинно, что молодымъ людямъ не мѣшало бы всегда имѣть съ собою подобнаго мнѣ дѣдушку!…….
Тогда морякъ внезапно устремилъ своего коня, такъ, что лошадь его племянницы тронулась съ мѣста; проѣзжая же между нею и молодымъ пѣшеходомъ, онъ его такъ стѣснилъ, что тотъ принужденъ былъ броситься на дерновую покатость рва, вырытаго по сторонамъ дороги. Графъ съ живостію остановивъ свою лошадь, закричалъ съ сердцемъ:
— Вы не могли посторониться?
— Ахъ! виноватъ, милостивый государь! — отвѣчалъ незнакомецъ, я было позабылъ, что мнѣ слѣдуетъ извиниться передъ вами въ томъ, что вы меня сшибли съ ногъ.
— Эй, пріятель, возразилъ морякъ голосомъ насмѣшливымъ и даже нѣсколько оскорбительнымъ, я старый тюлень, сѣвшій здѣсь на мель, посему-то и совѣтую тебѣ не слишкомъ чваниться, не то, чортъ возьми, вѣдь я легокъ на руку!
И въ туже самую минуту, Графъ шутя приподнялъ хлыстикъ, какъ бы желая ударить лошадь; но на самомъ дѣлѣ задѣлъ имъ за плечо молодаго человѣка.
— Смотри же, молокососъ, прибавилъ онъ, не шумѣть въ трюмѣ.
Незнакомецъ, раздраженный сею насмѣшкою, взошелъ на вершину покатости. Онъ сложилъ на груди руки, и съ примѣтнымъ волненіемъ отвѣчалъ Графу:
— Милостивый государь, я не могу думать, взирая на ваши сѣдые волосы, чтобы вы выискивали случаевъ для дуэлей……
— Сѣдые волосы!….. вскричалъ морякъ перебивая его, ты безстыдно лжешь, мои волосы только что съ просѣдью. И если я волочился за вашими бабушками, то конечно ужъ съумѣю поволочиться и за вашими женами, когда только онѣ стоятъ того…….
Ссора сія въ нѣсколько мгновеній усилилась до такой степени, что молодой человѣкъ не могъ долѣе сохранить ту умѣренность, съ которою дотолѣ выражался; Графъ Кергаруэтъ, видя что племянница его приближается къ нимъ со всѣми признаками живѣйшаго безпокойства, объявилъ имя своему противнику, и просилъ его. чтобы онъ хранилъ молчаніе, о происшедшемъ между ними, передъ молодою дѣвицею, ввѣренною его попеченіямъ.
Незнакомецъ не могъ воздержаться отъ улыбки, и подалъ старому моряку карточку, сказавъ ему, что на ней написанъ его адресъ въ Парижѣ, но что теперь онъ живетъ на дачѣ въ Шеврёзе; и объяснивъ ему въ короткихъ словахъ какъ найти оную, онъ поспѣшно удалился.
— Ты чуть неушибла этаго бѣднаго чудака, племянница! сказалъ Графъ, подъѣзжая къ Эмиліи. Неужели ты разъучилась управлять лошадью. Заставляешь меня связываться, Богъ вѣсть, съ кѣмъ, чтобы прикрыть твои шалости, а еслибы ты осталась съ нами, то одинъ бы твой взглядъ, одно учтивое словцо, подобное тѣмъ, которыя ты такъ мило произносишь, когда не бываешь капризна, могло бы все уладить, даже еслибы ты ему сломила руку.
— Какъ, любезный дядюшка! Да развѣ моя лошадь, а не ваша была причиною сего непріятнаго случая. Я право думаю, что вамъ уже не слѣдъ ѣздить верхомъ, и вы теперь уже не такой искусный ѣздокъ, какъ были въ прошломъ году. Но вмѣсто того, чтобы намъ заниматься здѣсь бездѣлушками…..
— Кой чортъ бездѣлушками!….. Развѣ ты считаешь бездѣлицей обиду, нанесенную твоему дядѣ?….
— Не лучше ли намъ подъѣхать къ молодому человѣку, и узнать не ушибли ли его!…. Онъ прихрамываетъ, посмотрите дядюшка!….
— Куды! онъ бѣжитъ! Ужъ славно же я его отдѣлалъ….
— Ахъ! дядюшка, это совершенно по вашему!….
— Стой, племянница, сказалъ Графъ, останавливая за поводья лошадь Эмиліи. Я не вижу никакой надобности извиняться передъ какимъ нибудь торгашемъ, который долженъ почитать себя весьма счастливымъ, что молодая дѣвица или старый морякъ, столь знатнаго происхожденія, какъ мы, сшибли его съ ногъ……
— Почему вы думаете, любезный дядюшка, что онъ изъ простыхъ?….. Мнѣ кажется, всѣ его пріемы обнаруживаютъ въ немъ какое то благородство…..
— Теперь у всѣхъ дворянскія ухватки, милая племянница…..
— Нѣтъ, дядюшка, не всѣ въ своемъ обращеніи сходствуютъ съ тѣми, которые привыкли посѣщать гостиныя, и я готова биться объ закладъ, что этотъ молодой человѣкъ дворянинъ.
— Да ты и всмотрѣться-то въ него хорошенько не успѣла!…..
— Но я не въ первый разъ вижу его…..
— И не въ первый разъ ищешь….. возразилъ Графъ улыбаясь.
Эмилія покраснѣла, а дядя ея съ примѣтнымъ удовольствіемъ забавлялся нѣкоторое время ея смущеніемъ, но наконецъ сказалъ ей:
— Эмилія, ты знаешь, что я люблю тебя, какъ дочь, именно потому, что ты сохранила ту гордость, которая приличествуетъ знатности нашего рода. Кто бы подумалъ, Господи помилуй, что здравыя правила почти совсѣмъ извѣдутся!…. Слушай же, любезная племянница, я хочу быть твоимъ наперсникомъ!…. Смотри, ни слова!….. Въ нашемъ семействѣ осмѣютъ насъ, если мы пустимся подъ фальшивымъ флагомъ. Ты понимаешь меня? И такъ, положись на меня, милая. Будемъ оба хранить тайну, и я обѣщаю тебѣ, что приведу этотъ бригъ подъ твой перекрестной огонь, прямо въ нашу гостиную….
— А когда, дядюшка?…..
— Завтра.
— Но, любезный дядюшка, я не вступаю ни въ какое обязательство?…..
— Ни въ какое; ты можешь его бомбардировать, сжечь, и потомъ, если хочешь, оставить его, какъ старое судно, назначенное въ ломку. Не онъ первый будетъ, не правда ли?…..
— Какъ вы добры! дядюшка.
Когда Графъ пришелъ домой, онъ надѣлъ очки, вынулъ потихоньку изъ кармана карточку, и прочиталъ: Г. Максимиліань Лонгевиль, въ улицѣ Сантье.
— Будь спокойна, любезная племянница….. сказалъ онъ Эмиліи, ты можешь ловить его острогой безъ зазрѣнія совѣсти, онъ принадлежитъ одной изъ нашихъ историческихъ фамилій, и если онъ еще не Перъ Франціи, то будетъ непремѣнно…..
— Какъ вы это узнали?…..
— Это моя тайна…..
— И такъ, вы знаете его имя?..,..
Графъ въ молчаніи наклонилъ свою сѣдую голову, которая довольно походила на старый дубовый пень, вокругъ котораго вздьшаются листья, поблёкшіе отъ осенняго холода.
При семъ движеніи, племянница рѣшилась испытать надъ нимъ могущество своего кокетства. Зная слабую сторону стараго моряка, она расточала передъ нимъ нѣжнѣйшія слова, ласки самыя дѣтскія; она даже поцѣловала его, чтобы склонить его открыть ей сію важную тайну. Старикъ, который вѣчно подавалъ поводъ племянницѣ трать подобныя сцены, и который часто платилъ за оныя какимъ нибудь уборомъ, или билетомъ своей ложи въ Италіянскомъ театрѣ, находилъ на этотъ разъ особенное удовольствіе, слушая ея просьбы и принимая ея нѣжныя ласки.
Но какъ онъ слишкомъ длилъ сіи удовольствія, то Эмилія начинала уже сердиться, отъ ласкъ перешла къ сарказмамъ, и оставила дядю. Однакоже, подстрекаемая любопытствомъ, она возвратилась снова, и морякъ-дипломатъ получилъ отъ племянницы торжественное обѣщаніе, что она впредь будетъ скромнѣе, обходительнѣе, не такъ своенравна, будетъ менѣе издерживаться, и главное: ничего не станетъ отъ него скрывать. Когда же трактатъ былъ заключенъ, и запечатлѣнъ поцѣлуемъ моряка на бѣломъ челѣ его племянницы, онъ отвелъ ее въ уголъ гостиной, и посадилъ на свои колѣни, потомъ, вынувъ карточку и закрывъ надпись пальцами, началъ открывать по буквѣ слово: Лонгевиль; болѣе же онъ никакъ не рѣшился показать, и спряталъ опять карточку.
Сіе приключеніе усилило тайныя чувствованія дѣвицы Фонтенъ. Въ продолженіи большей части ночи, она развивала въ своемъ воображеніи блестящія картины тѣхъ мечтаній, которыми украшала свои надежды. Наконецъ, благодаря случаю, котораго Эмилія такъ пламенно искала, тотъ идеалъ, который былъ источникомъ воображаемыхъ ею очарованій, долженствовавшихъ обогатить ея будущность, теперь осуществился.
Подобно всѣмъ молодымъ особамъ, не зная опасностей любви и супружества, она прельстилась одними наружными очарованіями супружества и любви. Довольно этаго, чтобы понять, что сіе чувствованіе родилось въ ней подобно тѣмъ склонностямъ, которыя раждаются въ юныхъ лѣтахъ, заблужденія пріятныя, но жестокія, имѣющія столь пагубное вліяніе на жизнь тѣхъ неопытныхъ молодыхъ дѣвицъ, которыя полагаются на однѣхъ себя, когда идетъ дѣло о будущей ихъ судьбѣ.
На другой день поутру, когда Эмилія еще спала, ея дядя отправился въ Шеврёзъ.
Узнавъ, на дворѣ красивой дачи, того молодаго человѣка, котораго наканунѣ онъ такъ оскорбилъ, Графъ подошелъ къ нему съ тою обходительною вѣжливостію, которая отличаетъ стариковъ прежняго Двора.
— Ну! почтеннѣйшій, кто бы могъ подумать, что я, семидесятитрехъ лѣтній старикъ, затѣю поединокъ съ сыномъ или внукомъ лучшаго изъ моихъ друзей….. Я Контръ-Адмиралъ, милостивый государь, и, кажется, изъ этаго вы можете заключить, что я столь же мало забочусь o дуэли, какъ и о выкуренной мною Гаванской цигаркѣ….. Въ мое время, дуэли служили потѣхой для молодыхъ людей, и они не прежде дѣлались короткими пріятелями, какъ увидѣвъ цвѣтъ крови другъ у друга. Но вчера, провалъ возьми! я, старый морякъ, черезъ чуръ понагрузился ромомъ, и спустился на васъ….. Вотъ вамъ моя рука! Я скорѣе соглашусь получить сто ударовъ хлыстикомъ изъ рукъ Лонгевиля, чѣмъ причинить малѣйшую непріятность сей фамиліи…….
Сколько молодой человѣкъ ни старался изъявить холодность Графу Кергаруэту, но не могъ долѣе противиться, взирая на его добродушіе и откровенность, и онъ протянулъ ему руку. Тогда Графъ прибавилъ:
— Вы собирались ѣхать верхомъ, не церемоньтесь. И если вы не имѣете другихъ намѣреній, то поѣдемте вмѣстѣ. Я васъ прошу отобѣдать сегодня на дачѣ Боневаля. Племянникъ мой, Графъ Фонтенъ, будетъ тамъ, а это человѣкъ, съ которымъ не худо познакомиться!…. Чортъ побери! я хочу загладить мой крутой поступокъ съ вами, представя васъ пяти красавицамъ, извѣстнымъ по цѣлому Парижу. Эй, эй!….. молодой человѣкъ, лице у тебя проясняется!…. — Я люблю молодежь!….. люблю видѣть ее счастливою. Это напоминаетъ мнѣ благотворные 1771, 1772 и другіе года, когда любовныя приключенія такъ же были часты какъ и дуэли!… Тогда-то веселились!….. А теперь, вы разсуждаете, и все озабочиваетъ людей, какъ будтобы никогда не было ни XV-го, ни XVI-го столѣтій!……
— Но, кажется, милостивый государь, мы правы, ибо XVI-му столѣтію мы только одолжены религіозною свободою Европы, а ХІХ-му…..
— Ради Бога, перестанемъ о политикѣ…… Извольте знать, я ultra. Но я не возстаю на вольнодумную молодежь, лишь бы только она не противилась моему желанію, завязывать мою маленькую косу въ черную ленточку, какъ при Фридрихѣ Великомъ……
Отъѣхавъ нѣсколько шаговъ, когда Графъ и его спутникъ находились посреди лѣса, морякъ, пріостановивъ свою лошадь, вынулъ пистолетъ, прицѣлился въ молодую березу, довольно тонкую, и выстрѣлилъ; пуля попала въ середину дерева, на разстояніи шаговъ пятнадцати.
— Вы видите, почтеннѣйшій, что я не боюсь дуэли! сказалъ онъ съ комическою важностію, смотря на Г. Лонгевиля.
— Такъ какъ и я, возразилъ сей послѣдній, который также взявъ поспѣшно пистолетъ, и прицѣлившись въ скважину, пробитую пулей на березѣ, всадилъ вторую пулю, весьма близко отъ первой.
— Вотъ это значитъ молодой человѣкъ хорошо воспитанный!….. вскричалъ морякъ съ нѣкоторымъ восторгомъ.
Въ продолженіи прогулки съ тѣмъ, котораго Графъ уже считалъ своимъ племянникомъ, онъ нашелъ случай разспросить его о безднѣ мелочныхъ подробностей, по которымъ, въ слѣдствіе особеннаго устава, составленнаго старикомъ, можно было судить о достоинствѣ дворянина.
— Есть ли у васъ долги?… спросилъ онъ наконецъ послѣ множества другихъ вопросовъ.
— Нѣтъ, милостивый государь.
— Какъ! вы за все платите чистыми деньгами?…..
— Всегда, милостивый государь, въ противномъ случаѣ мы потеряли бы довѣренность къ вамъ, а слѣдовательно и уваженіе.
— Но по крайней мѣрѣ у васъ не одна любовница?….. Ага, вы краснѣете!…….. Тьфу пропасть! товарищъ, куды какъ нравы перемѣнились! Съ этими мнѣніями о законномъ порядкѣ, о свободѣ, съ этою Кантовою философіею, молодежь развратилась. У васъ нѣтъ ни Гимара, ни Дюте, ни кредиторовъ, и вы не знаете Геральдики; по этому, любезный другъ, вы совсѣмъ не воспитаны!….. Знайте же, что тотъ, кто не кутитъ весною, кутитъ зимою. Чортъ побери! Если семидесяти лѣтъ я имѣлъ только 80,000 ливровъ доходу, то это потому, что тридцати лѣтъ я промоталъ вдвое болѣе. Однакоже, хотя вы и не совершенны, я все-таки введу васъ въ павильонъ Боневаля. Не забудьте, что вы мнѣ обѣщали быть тамъ, и я васъ ожидаю……
— Какой странной старичекъ!…… сказалъ про себя молодой Лонгевиль, онъ еще свѣжъ какъ мурава; но какъ онъ добродушенъ ни кажись, а я не положусь на него. Я поѣду на дачу Боневаля, потому что тамъ будутъ красавицы, какъ говорятъ; но чтобы я тамъ остался обѣдать, скорѣе сойду съ ума!…..
На другой день, въ исходѣ четвертаго часа, и когда въ павильонѣ Боневаля иные находились въ гостиной, а другіе въ бильярдной; человѣкъ пришелъ доложить о — Гнѣ de Лонгевиль.
Услышавъ фамилію той особы, о которой старый Графъ Кергаруэтъ уже говорилъ въ семействѣ, всѣ, даже тотъ, которыя готовился сдѣлать шаръ на бильярдѣ, прибѣжали въ гостиную, какъ для того, чтобы наблюдать за Эмиліею; такъ и по той причинѣ, что всѣ желали видѣть счастливаго смертнаго, умѣвшаго заслужить, передъ столькими соперниками, благосклонность надмѣнной дѣвицы.
Простая, но приличная одежда, ловкое обхожденіе, благородные пріемы, нѣжный голосъ, звонкость котораго потрясала сердце, пріобрѣли Г-ну Лонгевилю расположеніе всего семейства. Его нисколько не удивила восточная роскошь гостиной богатаго сборщика податей. Хотя по разговору можно было видѣть въ немъ свѣтскаго человѣка, но всякій могъ заключить, что онъ получилъ отмѣнное воспитаніе, и что его познанія были столь же разнообразны, сколько и основательны.
Онъ, въ разговорѣ съ старымъ морякомъ, такъ удачно пріискалъ техническій терминъ, относящійся къ корабельному строительному искусству, что одна дама спросила у него, не воспитывался ли онъ въ Политехническомъ Училищѣ.
— Я думаю, сударыня, что можно гордиться этимъ.
Несмотря на всеобщее желаніе, чтобы онъ остался обѣдать, Г. Лонгевиль, съ учтивостію, но вмѣстѣ съ твердостію, отказался отъ сего приглашенія, и положилъ конецъ всѣмъ убѣжденіямъ дамъ, объявивъ что онъ Иппократъ у своей сестры, слабое здоровье коей требуетъ большихъ попеченій.
— Вы вѣрно докторъ?….. спросила съ ироніею одна изъ невѣстокъ Эмиліи.
— Г. Лонгевиль выпущенъ изъ Политехническаго Училища, отвѣчала съ добродушіемъ дѣвица Фонтенъ, коей лице одушевилось самымъ прелестнымъ румянцемъ, когда она узнала, что молодая дѣвица, видѣнная ею на балѣ, была сестра Г. Лонгевиля.
— Но, милая, можно быть и докторомъ и воспитанникомъ Политехническаго Училища, не правда ли, милостивый государь?
— Конечно, это очень возможно милостивая государыня, отвѣчалъ молодой человѣкъ.
Взоры всѣхъ обратились на Эмилію, которая въ сію минуту смотрѣла на привлекательнаго незнакомца съ нѣкоторымъ безпокойнымъ любопытствомъ. Она начала дышать свободнѣе, когда онъ съ улыбкою прибавилъ:
— Я не имѣю чести быть докторомъ, сударыня, и я даже отказался вступить въ службу по части Путей Сообщенія, чтобы вполнѣ сохранить мою независимость.
— И хорошо сдѣлали, сказалъ Графъ. Но какъ вы можете считать за честь быть докторомъ?….. прибавилъ благородный Бретанецъ. Какъ! почтеннѣйшій, молодой человѣкъ съ вашими достоинствами!….
— Графъ, я уважаю всѣ званія, имѣющія общеполезную цѣль.
— О! въ этомъ я съ вами одного мнѣнія. — Воображаю, вы уважаете всѣ эти званія, какъ молодой человѣкъ уважаетъ богатую вдовушку,
Визитъ Г. Лонгевиля не былъ, ни слишкомъ продолжителенъ, ни слишкомъ кратокъ. Онъ удалился въ ту минуту, когда замѣтилъ, что пріобрѣлъ расположеніе всѣхъ, и возбудилъ на свой счетъ любопытство каждаго.
— Это малой не промахъ! — сказалъ Графъ, проводивъ его и возвратясь въ гостиную.
Дѣвица Фонтенъ, бывъ предъувѣдомлена о семъ посѣщеніи, съ намѣреніемъ одѣлась съ изысканностію, что бы привлечь взоры молодаго человѣка, но она съ нѣкоторымъ огорченіемъ замѣтила, что онъ не обратилъ на нее того вниманія, которое она, по ея мнѣнію, заслуживала. Молчаніе ея, въ продолженіи сего посѣщенія, удивило все семейство. И въ самомъ дѣлѣ, Эмилія привыкла, передъ каждымъ новымъ посѣтителемъ, раскрывать всѣ сокровища своего кокетства, всѣ хитрости своего остроумнаго лепета, и неистощимое краснорѣчіе своихъ взоровъ и тѣлоположеній. Восхитили ли ее мелодическій голосъ и привлекательность обхожденія молодаго человѣка, или не ощущала ли она даже истинную любовь, которая произвела въ ней перемѣну? — но она, при семъ случаѣ, забыла свою обычную принужденность. Сдѣлавшись откровеннѣе и простодушнѣе, она безъ сомнѣнія должна была казаться и прелестнѣе. Ея сестры и одна пожилая дама, другъ семейства, считали это утонченнѣйшимъ кокетствомъ. Онѣ предполагали, что считая молодаго человѣка достойнымъ себя, Эмилія рѣшилась, можетъ быть, открывать себя постепенно, чтобы очаровать его мгновенно, въ ту минуту когда покоритъ его сердце. Всѣ члены семейства любопытствовали знать, что сія своенравная дѣвица думаетъ объ этомъ прекрасномъ молодомъ человѣкѣ. Но когда, за обѣдомъ, каждому угодно было приписать Г. Лонгевилю какое нибудь новое достоинство, будто бы замѣченное въ слѣдствіе наблюденій, которыхъ впрочемъ никто не думалъ и дѣлать, одна дѣвица Фонтенъ, нѣкоторое время, пребыла безмолвною.
Но вдругъ, небольшая шутка дяди вывела ее изъ ея мнимаго равнодушія. Она сказала, съ довольно насмѣшливымъ выраженіемъ, что сіе неземное совершенство вѣроятно скрываетъ какой нибудь важный недостатокъ, и что она не беретъ на себя съ перваго разу произнести: рѣшительное мнѣніе о человѣкѣ, по видимому, столь образованномъ. Она прибавила, что тѣ, которые нравятся всѣмъ, не нравятся никому, и что величайшій порокъ состоитъ въ совершенномъ отсутствіи пороковъ.
Подобно всѣмъ молодымъ дѣвицамъ, которыя влюблены, она льстила себя надеждою, что затаитъ въ глубинѣ сердца свои чувствованія, и скроетъ ихъ отъ окружающихъ ее Аргусовъ, но, спустя двѣ недѣли, всѣ члены сего многочисленнаго семейства были уже посвящены въ эту тайну.
При третьемъ посѣщеніи Г. Лонгевиля, Эмалія почти увѣрилась въ томъ, что она была предметомъ онаго. Сіе открытіе причинило ей столь упоительное удовольствіе, что она даже изумилась, когда начала размышлять хладнокровнѣе. Она находила въ этомъ чувствѣ что-то оскорбительное для ея гордости. Привыкнувъ быть какъ бы средоточіемъ въ обществахъ, теперь ей надлежало повиноваться внѣшней силѣ. Она пыталась было противться сему стремленію, но не успѣла изгладить изъ своего сердца прелестный образъ молодаго человѣка. Потомъ, пришла пора сердечныхъ безпокойствъ.
Два качества Г. Лонгевиля, прямо противурѣчащія общему любопытству, а именно: чрезвычайная скромность въ разговорахъ и осмотрительность въ поступкахъ, возбудили въ дѣвицѣ Фонтенъ сильное желаніе сдѣлать его откровеннѣе.
Онъ никогда не говорилъ ни о себѣ, ни о своихъ занятіяхъ, ни о своихъ родственникахъ. Тонкія хитрости, употребляемыя Эмиліею въ ея разговорахъ, и сѣти, разставляемыя ею для того, чтобы молодой человѣкъ проговорился, остались тщетными. Ея самолюбіе жаждало открытія тайнъ. Заговорить ли она о живописи? Г. Лонгевиль отвѣчалъ, какъ знатокъ. Принималась ли она за музыку? Молодой человѣкъ доказывалъ на дѣлѣ, не выказывая никакой самонадѣянности, что онъ очень изрядно играетъ на фортепіано. Въ одинъ вечеръ, онъ восхитилъ все общество, соединивъ свой прекрасный голосъ, съ голосомъ Эмиліи, пропѣвъ одинъ изъ лучшихъ дуэтовъ изъ Чимарозы. Но когда его спросили, не артистъ ли онъ; то онъ началъ шутить съ такимъ остроуміемъ, что женщины, даже самыя утонченныя въ искусствѣ угадывать чувствованія, не могли рѣшить, кто онъ таковъ. Съ какою хитростію старый дядя ни старался свалиться съ симъ кораблемъ, Лонгевиль всегда такъ удачно умѣлъ уйти отъ его преслѣдованіи, что чрезъ то сохранилъ всю прелесть, причиняемую тайною. И ему тѣмъ легче было оставаться извѣстнымъ въ павильонѣ Боневаля просто подъ названіемъ прекраснаго незнакомца, что любопытство никогда не выходило изъ строгихъ границъ приличія.
Тогда Эмилія, которую сія скрытность приводила въ весьма сильное недоумѣніе, рѣшилась попытать; не будетъ ли она имѣть болѣе успѣха со стороны сестры, чѣмъ со стороны брата. При содѣйствіи ея дяди, который столь же былъ искусенъ въ подобныхъ дѣлахъ, какъ и въ управленіи кораблемъ, она пріискивала средства, чтобы вывести на сцену Клару Лонгевиль, которая доселѣ не посѣщала ихъ. Общество павильона Боневаль вскорѣ изъявило живѣйшее желаніе познакомиться съ такою милою дѣвицею, и вмѣстѣ съ тѣмъ доставить ей нѣкоторое развлеченіе. Посему положено дать небольшой балъ, на которомъ Г. Лонгевиль обѣщался быть съ сестрою.
Дамы не совсѣмъ теряли надежду, что добьются какихъ нибудь объясненій отъ молодой, шестнадцатилѣтней дѣвицы.
Хотя небольшія тучи скопились въ умѣ Эмиліи, любопытство которой жаждало проникнуть въ сіи тайны однакоже жизнь ея была теперь озарена радужнымъ свѣтомъ. Она вполнѣ наслаждалась существованіемъ съ тѣхъ поръ, какъ относила оное не къ одной себѣ. Она начинала понимать общественныя отношенія. Дѣвица Фонтенъ сдѣлалась менѣе язвительна въ разговорахъ, снисходительнѣе, добрѣе, отъ того ли, что благополучіе дѣлаетъ насъ лучшими, или потому, что она была слишкомъ занята сама своимъ сердцемъ, чтобы заняться другими; и перемѣна ея характера восхищала все семейство, удивлявшееся оной. А можетъ быть и то, что ея любовь должна была обратиться въ раздѣльный эгоизмъ.
Въ самомъ ожиданіи посѣщенія ея робкаго и тайнаго обожателя, она находила неизъяснимое блаженство. Еще ни одного слова о любви не было произнесено между ними, а она уже знала, что была любима; съ какимъ искусствомъ она раскрывала передъ молодымъ незнакомцемъ всѣ сокровища своего образованія! Эмилія замѣтила, что онъ со вниманіемъ наблюдалъ за нею, и старалась побѣдить недостатки, вкоренившіеся въ ней отъ превратнаго воспитанія. Сіе желаніе исправиться было первою ея жертвою, принесенною любви, и вмѣстѣ съ тѣмъ жестокимъ упрекомъ, ощущаемымъ ею въ самой себѣ. Она желала нравиться, и восхищала; желала быть любимою, и была обожаема.
Все семейство, зная, что гордость предохранитъ ее отъ всякаго необдуманнаго поступка, предоставило ей полную свободу вкусить тѣ невинныя наслажденія, которыя дѣлаютъ первую любовь столь очаровательною и столь пылкою. Не разъ, молодой человѣкъ и дѣвица Фонтенъ блуждали по аллеямъ довольно обширнаго парка, въ которомъ природа, подобно красавицѣ, собирающейся ѣхать на балъ, была разъукрашена съ прелестнымъ разнообразіемъ. Не разъ, бесѣды ихъ были безъ цѣли, безъ физіогноміи, и рѣчи ихъ, хотя повидимому не заключали никакого опредѣленнаго смысла, но дышали чувствомъ. Они часто любовались вмѣстѣ заходящимъ солнцемъ и багрянымъ небосклономъ; срывали маргаритки съ тѣмъ, чтобы оборвать листки, и пѣли самые страстные дуэты Перголеза и Бонельдьё, вѣрно выражавшіе ихъ взанимыя тайны.
Наступилъ день бала. Клара Лонгевиль и ея братъ, къ фамиліи которыхъ лакеи, по собственному произволу, прибавляли облагороживающую частицу de, были лучшимъ украшеніемъ сего праздника; и первый разъ въ жизни, Эмилія съ удовольствіемъ видѣла первенство молодой дѣвицы. Она, съ искренностію, осыпала Клару тѣми милыми ласками и угожденіями, которыя женщины обыкновенно оказываютъ другъ другу съ тѣмъ, чтобы возбудить ревность мущинъ. Но цѣлію Эмилій было вывѣдать отъ Клары семейственныя тайны. Дѣвица же Лонгевиль была въ семъ отношенія еще скромнѣе своего брата. Она, какъ женщина, показала даже болѣе тонкости и ума, чѣмъ онъ; ибо успѣла избѣгнуть самаго легкаго подозрѣнія къ скрытности; она съ такимъ искусствомъ обращала разговоръ на предметы, лично никого не касавшіеся; умѣла сдѣлать оный столь обворожительнымъ, то дѣвица Фонтенъ почувствовала къ ней нѣкоторую зависть, и прозвала Клару сиреною.
Эмилія имѣла намѣреніе заставить Клару проговориться, а вышло на повѣрку, что Клара разспрашивала Эмилію. Она хотѣла наблюдать за Клэрою, а вмѣсто того подверглась ея наблюденіямъ. Она нѣсколько разъ досадовала, что обнаружила свой характеръ въ нѣкоторыхъ своихъ отвѣтахъ, хитро вынужденныхъ у нея Кларою, кроткій и невинный видъ которой не подавалъ о ея хитрости ни малѣйшаго подозрѣнія. Было даже мгновеніе, въ которое дѣвица Фонтенъ, казалось, сожалѣла о своей неблагоразумной выходкѣ противу простолюдиновъ, возбужденной Кларою.
— Любезная Эмилія, сказала ей сія прелестная дѣвица, я столько наслышалась объ васъ отъ Максимильяна, что, изъ привязанности къ нему, сильно желала узнать васъ; но узнавъ васъ, нельзя не полюбить.
— Милая Клара, я опасалась непонравиться вамъ, говоря столь опрометчиво о неблагородныхъ.
— О! будьте спокойны. Въ нашъ вѣкъ подобныя мнѣнія не ведутъ ни къ чему, чтоже касается до меня, то они не могутъ оскорбить меня ни мало. Я не подлежу этой категоріи.
Несмотря на сильное честолюбіе, обнаружившееся въ семъ отвѣтѣ, дѣвица Фонтенъ была отъ него въ восхищеніи; ибо она объяснила себѣ сей отвѣтъ по своему, подобно какъ всѣ люди, волнуемые страстями, объясняютъ прорицанія, т. е. сообразно съ своими желаніями. Оживленнѣе чѣмъ когда либо, Эмилія пустилась въ танцы, и взирая на Г. Лонгевиля, коего стройная и привлекательная наружность можетъ быть превосходила ея идеалъ въ семъ отношеніи, она почувствовала сугубое удовольствіе, помышляя, что онъ благородный. Черные глаза ея блистали, и она танцовала со всѣмъ удовольствіемъ, обрѣтаемымъ въ таинственной запутанности фигуръ и движеніи, когда чувствуемъ, что тотъ, котораго любимъ, близокъ къ намъ. Никогда чувствованія ихъ не согласовались болѣе, какъ въ сію минуту; и не разъ они ощущали какое-то невольное сотрясеніе, когда законы кадрили предписывали имъ пріятную обязанность коснуться взаимно руками.
Любовники встрѣтили начало осени посреди сельскихъ праздниковъ и удовольствій, безъусловно предавшись влеченію сладостнѣйшаго въ жизни нашей чувства, и тысячи маловажныхъ случаевъ способствовали усиленію онаго, что легко можетъ вообразить всякій, ибо любовь, въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ, вездѣ одинакова. Они познавали одинъ другаго въ той степени, въ какой только можно познавать любя другъ друга.
— Однимъ словомъ, говаривалъ старый дядя, который съ такимъ же вниманіемъ наблюдалъ за сими молодыми людьми, съ какимъ естествоиспытатель разсматриваетъ въ, микроскопъ рѣдкую букашку, никогда еще не бывало, чтобы дѣла такого рода принимали столь скорый оборотъ!
Сія слова изумили Г-на и Г-жу Фонтенъ. Старый Вандеецъ, съ сей минуты, пересталъ быть столь равнодушнымъ къ супружеству своей дочери, какъ обѣщалъ недавно предъ симъ. Онъ ѣздилъ въ Парижъ, съ тѣмъ, чтобы узнать нѣкоторыя подробности о молодомъ человѣкѣ; но напрасно. Озабоченный сею неизвѣстностію, и не зная еще, какія свѣденія могъ ожидать отъ одного чиновника, служащаго въ одной изъ Парижскихъ администрацій, которому онъ поручилъ развѣдать поподробнѣе о семействѣ Г. Лонгевиля, онъ счелъ за обязанность предостеречь свою дочь, чтобы она вела себя какъ можно осторожнѣе. Сей родительскій совѣтъ былъ принятъ съ притворнымъ послушаніемъ, исполненнымъ ироніи.
— По крайней мѣрѣ, милая Эмилія, хотя бы ты его и любила, но не дѣлай ему никакихъ признаній…….
— Батюшка, правда, я его люблю; но не откроюсь ему безъ вашего позволенія.
— Но, Эмилія, подумай, что тебѣ неизвѣстны даже ни его званіе, ни его происхожденіе.
— Это потому только, что я сама хочу быть въ неизвѣстности, относительно сего предмета. Но, батюшка, вы сами желали видѣть меня замужемъ, вы предоставили мнѣ свободу сдѣлать выборъ; выборъ мой палъ на него. Чего же еще надобно?
— Надобно еще, любезная дочь, узнать, палъ ли твой выборъ на сына Пера Франціи?…… отвѣчалъ съ ироніею почтенный Вандеецъ.
Эмилія пребыла одну минуту въ молчаніи; но вскорѣ, поднявъ голову, посмотрѣла на своего отца, и сказала ему съ нѣкоторымъ безпокойствомъ:
— Развѣ фамилія Лонгевилей…….
— Прекратилась въ лицѣ стараго Дюка, который погибъ на эшафотѣ въ 1793 году. Онъ былъ послѣднею отраслью послѣдней младшей линіи……
— Но, батюшка, есть много весьма хорошихъ фамилій, происходящихъ отъ побочной линіи…… Исторія Франціи изобилуетъ примѣрами, что Принцы имѣли полосы на своихъ гербахъ.
— Мысли твои очень перемѣнилисъ! сказалъ старый дворянинъ съ улыбкою.
На другой день послѣ сего разговора, семейство Фонтенъ рѣшилось въ послѣдній разъ провести время въ павильонѣ Боневаль. Эмилія, весьма озабоченная сомнѣніями своего отца, съ живѣйшимъ нетерпѣніемъ ожидала часа, въ который Г. Лонгевиль обыкновенно посѣщалъ ихъ, чтобы получить отъ него удовлетворительное объясненіе.
Послѣ обѣда, опа пошла бродить по аллеямъ парка; ибо знала, что пылкій молодой человѣкъ не замедлитъ притти: въ тѣнистую бесѣдку, въ которой они часто проводили время въ разговорахъ. И теперь она въ эту же сторону направила шаги свои, придумывая, какимъ бы образомъ вывѣдать, не оскорбляя приличіи, столь необходимую для нея тайну. это было довольно затруднительно.
Въ самомъ дѣлѣ, никакое положительное признаніе не связывало ее доселѣ съ Г. Лонгевилемъ. Они оба, въ тайнѣ наслаждались прелестію первой любви; но оба, гордые не менѣе другъ друга, казалось, не хотѣли сознаться, даже самимъ себѣ, въ ихъ страсти.
Максимильянъ Лонгевиль, въ которомъ Клара возбудила справедливыя опасенія на счетъ характера Эмиліи, былъ въ безпрестанномъ бореніи съ сильною страстію, свойствегною молодости, и вмѣстѣ съ желаніемъ узнать и испытать ту женщину, которой имѣлъ намѣреніе ввѣрить будущую судьбу и счастіе своей жизни. Онъ рѣшился, тогда только противустать недостаткамъ характера Эмиліи, которые онъ замѣтилъ, несмотря на свою любовь, когда будетъ увѣренъ въ ея чувствованіяхъ къ себѣ; ибо не хотѣлъ подвергать слѣпому случаю, ни жребій своей любви, ни судьбу цѣлой жизни. Посему-то онъ и былъ чрезвычайно скроменъ въ своихъ разговорахъ, вопреки сильной страсти, обнаруживавшейся въ его взорахъ, обхожденіи и малѣйшихъ поступкахъ.
Съ другой стороны, гордость, свойственная молодымъ дѣвицамъ, и увеличенная въ Эмиліи глупою спѣсью, про исходящею отъ ея красоты и знатности фамиліи, непозволяла ей, нѣжною предупредительностію расположить Г. Лонгевиля къ открытію страсти, которая, быстро усиливаясь въ ней самой, иногда влекла ее къ сему желанію.
Итакъ, оба любовника, по какому-то сочувствію, понимали свое взаимное положеніе; но даже не желали объяснить себѣ тайныя причины, побуждавшія ихъ къ сему молчанію, ибо въ жизни бываютъ минуты, въ которыя неизвѣстность плѣняетъ юныя души: и сей самый недостатокъ откровенности, казалось, располагалъ ихъ къ томленію другъ друга ожиданіемъ. Г-нъ Лонгевиль хотѣлъ удостовѣриться въ любви своей надмѣнной любовницы по усиліямъ, котораго ей будетъ стоить признаніе; а Эмилія, съ своей стороны, каждую минуту ожидала, что ея обожатель прерветъ слишкомъ почтительное молчаніе.
Дѣвица Фонтенъ сѣла на дерновую скамью, и начала размышлять о происшествіяхъ, незадолго предъ симъ случившихся. Въ послѣдніе три мѣсяца, каждый день былъ для нея лепесткомъ душистаго и блестящаго цвѣтка. Опасенія Г. Фонтена менѣе всего тревожили ее. Она истребила въ душѣ своей даже малѣйшее, возбужденное въ ней ея родителемъ, сомнѣніе тѣми умозаключеніями, которыя свойственны неопытнымъ молодымъ дѣвицамъ, и которыя показались ей убѣдительными.
Во первыхъ, она по собственному сознанію была увѣрена, что ей невозможно ошибиться, и дѣйствительно, въ продолженіи цѣлаго лѣта, она въ Г. Лонгевилѣ не замѣтила ни одного тѣлодвиженія, ни одного слова, которыя бы могли обнаружить простое происхожденіе его; въ разговорныхъ преніяхъ онъ имѣлъ такой образъ выраженія, который свидѣтельствовалъ, что онъ пріобыкъ къ важнымъ государственнымъ дѣламъ.
— Къ тому жъ, говорила она про себя, какой нибудь должностной человѣкъ, или занимающійся торговыми дѣлами, не имѣлъ бы досуга провести цѣлое лѣто посреди полей и рощицъ для того только, чтобы волочиться за мною, и не расточалъ бы драгоцѣннаго для него времени, подобно какому нибудь дворянину, обезпеченному на цѣлую жизнь.
Она была погружена въ мечтанія еще болѣе сладостныя, чѣмъ сіи предварительныя мысли, какъ вдругъ легкій шумъ листьевъ извѣстилъ ее, что нѣсколько минутъ уже, она безъ сомнѣнія была предметомъ нѣмаго созерцанія.
— Знаете ли что вамъ непростительно такъ неожиданно являться передъ дѣвицами…. сказала она Г-ну Лонгевилю.
— Въ особенности же въ то время, когда онѣ заняты своими тайнами, отвѣчалъ онъ.
— Почему же не имѣть мнѣ тайнъ, когда вы имѣете свои?…..
— И такъ, вы въ самомъ дѣлѣ помышляли о вашихъ тайнахъ, возразилъ онъ улыбаясь.
— Нѣтъ, я думала о вашихъ. Мои же — мнѣ извѣстны…….
— Но, произнесъ въ полголоса молодой человѣкъ взявъ руку дѣвицы Фонтенъ и положивъ оную въ свою, ибо она встала; можетъ быть ваши тайны нераздѣльны съ моими, а мои съ вашими.
Они сдѣлали нѣсколько шаговъ, и остановились подъ густою сѣнію деревьевъ, на которыхъ умирали послѣдніе лучи заходящаго солнца. Сія игра свѣта придавала сей минутѣ какую-то торжественность.
Смѣлый и живой поступокъ молодаго человѣка, въ особенности же волненіе его пламеннаго сердца, неправильное біеніе коего чувствовала нѣжная рука молодой дѣвицы, привели ее въ восторгъ тѣмъ сильнѣйшими, что причиною онаго былъ самый обыкновенный и невинный случай. Строгія приличія, окружающія молодыхъ дѣвицъ большаго свѣта, придаютъ необыкновенную силу порывамъ ихъ раждающихся страстей, и чрезмѣрная пылкость въ любовникѣ можетъ подвергнуть ихъ величайшимъ опасностямъ.
Никогда еще взоры Эмиліи и Максимильяна не были столь краснорѣчивы. Упоенные симъ блаженствомъ, они позабыли тягостныя условія гордости, недовѣрчивости и холодныя предписанія разсудка. Въ первую минуту, одно взаимное пожатіе рукъ было истолкователемъ ихъ чувствованій и мыслей.
— Г. Лонгевиль, сказала въ сильномъ волненіи трепещущая Эмалія, послѣ продолжительнаго молчанія; я должна вамъ сдѣлать вопросъ. Но, ради Бога, возьмите въ соображеніе мои довольно странныя отношенія къ моей фамиліи, которыя принуждаютъ меня къ сему.
Ужасное для Эмиліи молчаніе послѣдовало за сими словами, которыя она произнесла почти заикаясь, и въ продолженіи сего промежутка, сія молодая дѣвица столь гордая, не могла выдержать блестящаго взора ея возлюбленнаго: ибо тайное чувство говорило ей о низости вопроса, который она наконецъ сдѣлала:
— Благороднаго ли вы происхожденія?…..
Произнеся сіи слова, она желала бы скрыться въ глубинѣ морскихъ пучинъ.
— Милостивая государыня, молвилъ съ важностію Г. Лонгевиль, коего черты видимо измѣнились и выражали съ нѣкоторою строгостію чувство собственнаго достоинства; я обѣщаюсь вамъ откровенно отвѣчать на сей вопросъ, когда получу чистосердечный отвѣтъ на тотъ, который вамъ намѣренъ предложить.
Онъ оставилъ руку Эмиліи, которой въ сію минуту представилось, что она отчуждена отъ цѣлаго міра, и сказалъ ей:
— Съ какою цѣлію вы спрашиваете меня о моемъ происхожденіи?…..
Она стояла неподвижно, и пребыла хладною и безмолвною.
— Милостивая государыня, продолжалъ Максимильянъ, остановимся, если мы не понимаемъ другъ друга. — Я люблю васъ!….. прибавилъ онъ съ глубокимъ чувствомъ.
— И такъ, произнесъ онъ съ радостнымъ видомъ, услышавъ восклицаніе, вырвавшееся у восхищенной Эмплт, къ чему спрашивать, благороднаго ли я происхожденія?……
— Могъ ли бы онъ говорить такъ, еслибы не былъ благороднымъ?….. отозвался внутренній голосъ, который Эмилія считала выходящимъ изъ глубины души. Она съ пріятностію подняла голову, казалось почерпнула новую жизнь во взорѣ молодаго человѣка, протянула ему руку, какъ бы желая заключить новый союзъ, и спросила его съ лукавою улыбкою:
— Вы думали, что я много дорожу почестями?……
— Я не имѣю титуловъ, которые бы могъ предложить женѣ моей! отвѣчалъ онъ съ видомъ полувеселымъ и полуважнымъ. Но если я изберу супругу въ знатномъ кругу, и между тѣми женщинами, которыхъ богатство пріучило къ удовольствіямъ роскоши, то буду знать и обязанности, которыя сей выборъ на меня налагаетъ. Любовь снабжаетъ всѣмъ, прибавилъ онъ съ веселостію; но однихъ только любовниковъ. Что касается до супруговъ, то для нихъ нужно еще кое-что, кромѣ шатра небеснаго, сочныхъ плодовъ и муравы полей.
— Онъ богатъ, сказала Эмилія про себя. Что касается до титуловъ — то можетъ быть онъ желаетъ только испытать меня!…. Вѣроятно ему сказали, что я помѣшана на дворянствѣ, и что не рѣшалась выйти ни за кого, какъ за Пера Франціи. Ужъ вѣрно мои проказницы сестрицы удружили мнѣ въ этомъ.
— Увѣряю васъ, Г. Лонгевиль, что мои мнѣнія о свѣтѣ были весьма преувеличены; нынѣ же, сказала она бросивъ на него упоительный взглядъ, я знаю, въ чемъ состоятъ истинныя богатства.
— Мнѣ нужна увѣренность, что вы говорите чистосердечно, отвѣчалъ онъ съ нѣжностію и вмѣстѣ съ какою-то важностію. Въ наступающую зиму, милая Эмилія, и быть можетъ, менѣе чѣмъ черезъ два мѣсяца, я стану гордиться тѣмъ, что въ состояніи буду предложить вамъ, если вы только дорожите наслажденіями богатства. Это единственная тайна, которая будетъ храниться здѣсь (онъ приложилъ руку къ сердцу), ибо отъ успѣха сего дѣла, зависитъ мое счастіе….. не смѣю сказать наше?…..
— О скажите, скажите…..
Они шли медленными шагами, и продолжали сію сладостную для нихъ бесѣду, пока не вошли въ гостиную, гдѣ уже собралось общество. Никогда еще дѣвица Фонтенъ не находила своего возлюбленнаго столь любезнымъ, столь остроумнымъ. Стройная его наружность, его обходительность, казались ей еще болѣе привлекательными послѣ того разговора, который, нѣкоторымъ образомъ, удостовѣрилъ ее, что она владычествуетъ надъ сердцемъ, достойнымъ быть предметомъ зависти всякой женщины. Они пропѣли вмѣстѣ Италіянскій дуэтъ съ такимъ восхитительнымъ чувствомъ, что все собраніе изъявило имъ свое удовольствіе съ нѣкоторымъ восторгомъ. Ихъ прощаніе сопровождаемо было какими то условными выраженіями, которыя скрывали пріятнѣйшее чувствованіе. Однимъ словомъ, этотъ день былъ для Эмиліи какъ бы цѣпью, связывающею ея судьбу съ судьбою сего блестящаго незнакомца. Твердый характеръ и благородная гордость, обнаруженные имъ въ тайномъ разговорѣ, въ которомъ они повѣрили другъ другу взаимныя чувствованія, возбудили, можетъ быть, въ дѣвицѣ Фонтенъ то уваженіе, безъ котораго нѣтъ истинной любви.
Когда Эмилія осталась въ гостиной одна съ отцомъ, благородный Вандеецъ подошелъ къ ней, взялъ ее съ родительскою нѣжностію за руку, и спросилъ не узнала ли она чего нибудь о состояніи Г-на Лонгевиля, о его званіи и фамиліи, на что дѣвица Фонтенъ отвѣчала:
— Да, любезный, добрый мой батюшка, я болѣе счастлива нежели могла желать; я ни за кого другаго не рѣшусь выйти замужъ, какъ за Г-на Лонгевиля.
— Хорошо, Эмилія, возразилъ Графъ, я знаю, что должно предпринять.
— Не знаете ли вы можетъ быть какого нибудь препятствія? спросила она съ истиннымъ и сильнымъ безпокойствомъ.
— Любезная дочь моя, этотъ молодой человѣкъ вовсе неизвѣстенъ; но коль скоро онъ не безчестный человѣкъ, и ты его любишь, то онъ близокъ къ моему сердцу, какъ родной сынъ.
— Безчестный человѣкъ!… возразила Эмилія; о! я совершенно спокойна на этотъ счётъ! Дядюшка можетъ отвѣчать за Г-на Лонгевиля, ибо самъ представилъ намъ его!……
— Скажите, любезный дядюшка, былъ ли онъ флибустьеромъ, пиратомъ, морскимъ разбойникомъ?……
— Такъ! я навѣрное зналъ, что буду здѣсь, вскричалъ, просыпаясь, старый морякъ.
Онъ посмотрѣлъ вокругъ себя, но племянница его изчезла, подобно огню Св. Эдьма, появляющемуся на вершинахъ мачтъ, по обыкновенному его выраженію.
— Ну, любезнѣйшій, сказалъ Г. Фонтенъ Графу Кергаруэту, какъ-же вамъ не стыдно было скрывать отъ насъ то, что вы знали объ этомъ молодомъ человѣкѣ. Вы вѣроятно замѣтили, какъ мы безпокоились о семъ предметѣ. Изъ хорошей ли онъ фамиліи?
— Я его и знать не знаю! вскричалъ Графъ Кергаруэтъ. Положившись на вкусъ этой дурочки, я представилъ ей Адониса, для чего возпользовался средствомъ мнѣ извѣстнымъ. Я знаю, что онъ превосходно стрѣляетъ изъ пистолета, славный охотникъ, съ совершенствомъ играетъ на биліардѣ, въ шахматы, въ триктракъ, фехтуетъ и ѣздитъ верхомъ, какъ покойный Шевалье С. Жоржъ. Онъ мастакъ въ виноградномъ дѣлѣ; онъ вычисляетъ, какъ Баремъ, рисуетъ, танцуетъ и постъ прекрасно. Кой чортъ вамъ надобно еще? — Если все сіе не составляетъ совершеннаго дворянина! то укажитека мнѣ на мѣщанина, который бы зналъ все это. Найдите мнѣ человѣка, который бы жилъ такъ благородно какъ онъ?….. Имѣетъ ли онъ какую нибудь должность? Унижаетъ ли онъ свое достоинство, таскаясь по конторамъ, сгибаясь передъ мѣлкопомѣстными, которыхъ вы величаете названіемъ главныхъ директоровъ?….. Онъ ходитъ прямо….. Молодецъ, хоть куды. Да вотъ еще, въ добавокъ, я сейчасъ нашелъ, въ жилетномъ карманѣ, его карточку, которую онъ мнѣ далъ, когда думалъ, что я перерѣжу ему гордо. Бѣдняжка! Нынѣшняя молодежь совсѣмъ не хитра! Возьмите, вотъ его адресъ.
— Въ улицѣ Сантье, № 5…. сказалъ Г. Фонтенъ, и между тѣмъ старался вспомнить изъ всѣхъ собранныхъ имъ свѣденій то, которое могло касаться молодаго незнакомца. Koй чортъ, что это значитъ? Это квартира Гг. Георга Бруммера, Шилькена и компаніи. Они банкиры, коихъ главный предметъ торговли составляютъ кисея, калико, ситцы и Богъ-вѣсть что еще. — А! а! попалъ. Лонгевиль, депутатъ, имѣетъ дѣловыя сношенія съ ихъ домомъ. — Такъ! но у Лонгевиля, кажется, одинъ только сынъ, тридцатидвухъ лѣтъ, котораго я знаю, и который совсѣмъ непохожъ на этаго Лонгевиля. Онъ объявилъ, что послѣ женитьбы дастъ сыну пятьдесятъ тысячь ливровъ въ годъ, чтобы онъ могъ взять дочь какого нибудь министра, ибо отецъ самъ желаетъ быть Перомъ такъ же, какъ и всякій другой. — Никогда еще онъ мнѣ не говаривалъ объ этомъ сынѣ. — Правда, у него есть двѣ дочери, но, кажется, ни одной не зовутъ Кларою. Къ томужъ, какой нибудь удалецъ могъ назваться Лонгевилемъ. — Но, кажется, домъ Бруммера, Шилькена и компаніи почти обанкрутился отъ неудачной спекуляціи въ Мексикѣ или въ Индіяхъ…… Я провѣдаю объ этомъ подробнѣе.
— Ты говоришь одинъ, какъ будто на театрѣ, и кажись меня не ставишь ни во что, возразилъ вдругъ старый морякъ. Развѣ ты не знаешь, что будь онъ только дворянинъ, то у меня въ люкахъ найдется не одинъ мѣшокъ, чтобы уладить его денежныя обстоятельства.
— Что касается до этаго!… сказалъ Г. Фонтенъ, качая головою съ права на лѣво, такъ Г. депутатъ Лонгевиль не могъ купить даже и секретарской должности при Королѣ. До революціи онъ былъ прокуроромъ, и частица de, которую онъ принялъ послѣ возстановленія, принадлежитъ ему столько же, какъ в половина его имущества.
— Ба! ба!….. вскричалъ съ веселостію морякъ, счастливы тѣ, коихъ отцы были повѣшены!……
Спустя трое или четверо сутокъ послѣ сего достопамятнаго дня, въ одно прелестное Ноябрское утро, принадлежащее къ числу тѣхъ, въ которыя Парижане видятъ свои булевары мгновенно разчищенными, по милости довольно пронзительнаго холода отъ перваго мороза, дѣвица Фонтенъ, одѣтая въ новую шубу, что она хотѣла ввести въ моду, выѣхала съ одною изъ своихъ сестеръ и Баронессою Фонтенъ, которыхъ она прежде наиболѣе осыпала эпиграммами.
Сіи три дамы приняли участіе въ сей Парижской прогулкѣ не столько отъ желанія пощеголять блестящимъ экипажемъ и одеждою, которая долженствовала служить образцемъ зимнихъ модъ, сколько отъ нетерпѣнія увидѣть превосходный пелеринъ, коего оригинальный и щегольской покрой одна изъ ихъ пріятельницъ замѣтила въ богатомъ магазинѣ, на углу улицы de la Paix.
Когда онѣ вошли въ модную лавку Гжа Баронесса Фонтенъ дернула Эмилію за рукавъ, и глазами показала eй Г. Максимильяна Лонгевиля. Онъ сидѣлъ за конторкою, и съ ловкостію, въ полномъ смыслѣ купеческою, давалъ сдачи съ золотой монеты, торговкѣ полотнами, съ которою, по видимому, онъ былъ въ сношеніяхъ, ибо держалъ въ рукахъ нѣсколько обращиковъ. Это не оставляло никакого сомнѣнія на счетъ его почетнаго званія.
Эмилія поблѣднѣла, по жиламъ ея пробѣжала дрожь, но никто этаго не замѣтилъ; и благодаря искусству владѣть собою, къ каковому привыкаютъ въ хорошемъ кругу, она умѣла совершенно скрыть ярость, гнѣздившуюся въ ея сердцѣ, и отвѣчала своей сестрѣ:
— Я это знала!….. такимъ твердымъ голосомъ, и съ такимъ неподражаемымъ выраженіемъ, что возбудила бы зависть въ самой дѣвицѣ Марсъ.
Она подошла къ конторкѣ. Г. Лонгевиль поднялъ голову, спряталъ обращики въ свой боковой карманъ съ ловкостію и съ убійственнымъ хладнокровіемъ; онъ, поклонясь дѣвицѣ Фонтенъ, приблизился къ ней и бросилъ на нее проницательный взглядъ.
— Я отошлю, сказалъ онъ торговкѣ, которая съ сильнымъ безпокойствомъ слѣдила его глазами, я отошлю повѣрить этотъ счетъ; ибо банкиру нашего дома такъ угодно.
— Но вотъ, прибавилъ онъ на ухо молодой женщинѣ, подавая ей банковый билетъ въ тысячу франковъ, возьмите. — Мы сочтемся.
— Я надѣюсь, сударыня, что вы меня извините, сказалъ онъ обращаясь къ Эмиліи. Вы вѣроятно не взыщете за непріятное принужденіе, которое налагаютъ на меня дѣла.
— Но, любезный, мнѣ кажется, что ты напрасно извиняешься!….. отвѣчала дѣвица Фонтенъ, смотря на него съ равнодушнымъ спокойствіемъ и съ насмѣшливою небрежностію, такъ что можно было подумать, будто она видитъ его въ первый разъ.
— Вы не шутите? спросилъ Максимильянъ голосомъ, показывающимъ сильное его смущеніе.
Эмилія обернулась къ нему спиною съ крайнею неучтивостію. И какъ сей краткій разговоръ происходилъ въ полголоса, то и не былъ услышанъ любопытными сестрами надмѣнной дѣвицы Фонтенъ. Въ нѣсколько секундъ сія послѣдняя сторговала пелеринъ, и сѣла поспѣшно въ коляску.
Когда три дамы усѣлись въ экипажѣ, то Эмилія, сидѣвшая напереди, не могла удержаться, и бросила послѣдній взглядъ во внутренность сей ненавистной лавки, въ коей увидѣла Г. Максимильяна, блѣднаго, неподвижнаго, съ сложенными на груди руками, и стоящаго въ положеніи человѣка, который превыше злосчастія, неожиданно постигшаго его. Взоры ихъ встрѣтились; и подобно двумъ молніямъ, блеснули непримиримою враждой. Каждый изъ нихъ надѣялся, что жестоко уязвляетъ сердце имъ любимаго существа, и по прошествіи одной только минуты, они находились такъ далеко другъ отъ друга, какъ будто бы одинъ изъ нихъ былъ въ Китаѣ, а другая въ Гренландіи.
Тщеславіе дышетъ чѣмъ-то всеизсушающимъ, и теперь, дѣвица Фонтенъ жила въ хладной атмосферѣ сего чувствованія. Бывъ жертвою сильнѣйшаго изъ бореній, потрясающихъ сердца молодыхъ дѣвицъ, она также и пожинала съ избыткомъ плоды горестей, которыя, предразсудки и мелочныя условія свѣта, посѣеваютъ въ душѣ человѣческой. На ея лицѣ, недавно столь свѣжемъ и нѣжномъ, видны были теперь желтые оттѣнки, красныя пятна, а иногда на ея ланитахъ вдругъ проступалъ зеленоватый цвѣтъ. Надѣясь скрыть свое смущеніе отъ сестеръ своихъ, она, смѣясь, указывала имъ на проходящихъ, на туалеты; на забавныя лица; но сей смѣхъ былъ судорожный, и она внутренно была оскорблена болѣе ихъ молчаливостію, которая ей казалась выраженіемъ сожалѣнія о ней, чѣмъ самыми эпиграммами, коими бы онѣ могли ей отомстить. Она употребила все свое остроуміе, чтобы завести съ своими двумя сестрами разговоръ, и воспользовалась онымъ, какъ оружіемъ противъ нихъ же, стараясь утолить свой гнѣвъ безумными противурѣчіями. Она злословила торговлю и негоціантовъ, и осыпала ихъ площадными эпиграммами.
Пріѣхавъ домой, Эмилія слегла въ постель; ибо ее схватила лихорадка, признаки которой показались сначала опасными. Но, благодаря попеченіямъ ея родителей и стараніямъ врачей, она, черезъ недѣлю, была возвращена своему семейству. Всѣ думали, что сей урокъ послужитъ къ укрощенію характера Эмиліи; но опа, нечувствительнымъ образомъ, возвратилась къ прежнимъ своимъ привычкамъ; и, не болѣе какъ черезъ двѣ недѣли, вновь бросилась въ вихрь свѣта.
Она говорила, что нѣтъ никакого стыда ошибиться; и что еслибы она, подобно ея отцу, имѣла какое нибудь вліяніе въ Палатѣ, то непремѣнно добилась бы того, чтобы положено было новымъ закономъ: всѣмъ купцамъ, въ особенности же продавцамъ калико, до третьяго поколенія, налагать клейма на лбу, подобно Беррійскимъ баранамъ, или бы выхлопотала, чтобы одни дворяне имѣли исключительное право носить старинные Французскіе кафтаны, которые были такъ къ лицу царедворцамъ Людовика XVго; наконецъ, она утверждала, будто бы для Франціи можетъ со временемъ произойти большой вредъ, если не будетъ никакого различія между купцомъ и Перомъ въ самомъ наружномъ видѣ; тысячи подобныхъ сарказмовъ, которые легко отгадать, сыпались одинъ за другимъ, когда только Эмилія была наведена какимъ нибудь случаемъ на сей предметъ.
Но тѣ, которые любили Эмилію, замѣчали сквозь сіи насмѣшки, оттѣнокъ меланхоліи, по которому они заключали, что Максимильянъ Лонгевиль владычествовалъ, по прежнему, надъ симъ неизъяснимымъ сердцемъ. Она, то дѣлалась столь кроткою, какова была въ то быстроумчавшееся лѣто, въ которое родилась ея любовь, то вдругъ дѣлалась несносною болѣе, нежели когда нибудь; но всѣ молчаливо извиняли сію неровность характера, источникомъ которой было мученіе тайное, и вмѣстѣ всѣмъ извѣстное.
Графъ Кергаруэтъ снискалъ нѣкоторую власть надъ Эмиліею, сдѣлавшись къ ней еще болѣе щедрымъ, что рѣдко не удается въ отношеніи къ молодымъ Парижанкамъ.
Первый балъ, на которомъ явилась дѣвица Фонтенъ, былъ у Неаполитанскаго Посланника. Въ ту самую минуту, когда она стала въ одинъ изъ самыхъ блестящихъ кадрилей, увидѣла въ нѣсколькихъ шагахъ отъ себя Г. Лонгевиля; отверженный ею обожатель сдѣлалъ легкій знакъ головою танцующему съ нею мужчинѣ, которому она подавала руку.
— Этотъ молодой человѣкъ вамъ другъ?….. спросила она своего кавалера съ видомъ небрежности.
— И очень, отвѣчалъ онъ. — Это мой братъ.
Эмилія невольно содрогнулась.
— Ахъ! еслибы вы его знали!…… продолжалъ онъ съ энтузіазмомъ. Благороднѣе его души, нѣтъ въ цѣломъ свѣтѣ….
— Знаете ли вы мое имя?….. спросила Эмилія, перебивая его съ живостію.
— Нѣтъ, сударыня. Я сознаюсь въ томъ, что забыть имя, которое на всѣхъ устахъ, или справедливѣе, во всѣхъ сердцахъ, есть преступленіе. Я только что пріѣхалъ изъ Германіи. Посланникъ, при которомъ я нахожусь, теперь въ отпуску въ Парижѣ, и поручилъ мнѣ быть на балѣ дядькою его любезной жены, которую вы можете видѣть вотъ тамъ, въ углу.
— Но это самая трагическая маска! сказала Эмилія, всмотрѣвишсь въ жену посланника.
— Однакожъ, это ея лице….. возразилъ молодой человѣкъ улыбаясь. Волею или неволею, а надобно будетъ мнѣ танцовать съ нею! Посему я и желалъ имѣть вознагражденіе…….
Дѣвица Фонтенъ наклонилась.
— Я чрезвычайно удивился, продолжалъ болтливый секретарь прсольства, когда встрѣтилъ здѣсь моего брата. Пріѣхавъ изъ Вѣны, я узналъ, что бѣдняжка лежитъ больной въ постелѣ. Я было намѣревался, передъ баломъ навѣстить его; но за политикою не всегда бываетъ досугъ думать о семейственныхъ привязанностяхъ; и дѣйствительно, la doua della casa не позволила мнѣ завернуть къ бѣдному моему Максимильяну.
— Вашъ братъ не служитъ, какъ вы, по дипломатической части?.. сказала Эмилія.
— Нѣтъ, бѣдняжка!!…..
Вѣтренный секретарь вздохнулъ, и продолжалъ:
— Онъ пожертвовалъ собою за меня!…. Онъ и сестра моя Клара добровольно отказались отъ своихъ участковъ въ имѣніи нашего отца, дабы батюшка могъ составить мнѣ значительный маіоратъ; ибо онъ метитъ въ Перы, подобно всѣмъ тѣмъ, которые подаютъ голоса въ пользу министерства. — Батюшкѣ уже дано слово, что онъ будетъ Перомъ, прибавилъ дипломатъ въ полголоса. — По этому-то мой братъ, собравъ нѣкоторые капиталы, поступилъ къ одному банкиру, и вскорѣ имѣлъ успѣхъ въ своемъ предпріятіи!……
Я знаю, что онъ недавно произвелъ оборотъ въ Бразиліи, который можетъ сдѣлать его милліонеромъ, и я весьма радъ тому, что могъ, своими дипломатическими сношеніями, быть ему полезнымъ въ этомъ дѣлѣ. Я даже ожидаю съ нетерпѣніемъ депеши отъ Бразильскаго посольства, которая вѣрно сгладитъ его морщины. — Какого вы объ немъ мнѣнія?
— Мнѣ кажется, что лице вашего брата не показываетъ, чтобы онъ былъ человѣкъ, котораго много занимаютъ деньги…..
Молодой дипломатъ бросилъ испытующій взглядъ на лице Эмиліи, по видимому спокойное.
— Какъ, сказалъ онъ улыбаясь, дѣвицы могутъ читать и сердечныя тайны на нѣмомъ челѣ?
— Вашъ братъ влюбленъ?…. спросила Эмилія съ притворнымъ любопытствомъ.
— Да! сестра моя Клара, о которой онъ печется съ материнскою нѣжностію, писала мнѣ, что нынѣшнимъ лѣтомъ, онъ влюбился въ очень миленькую дѣвицу, но послѣ того, я не получалъ никакого извѣстія о послѣдствіяхъ его страсти.
Повѣрите ли вы, что бѣдняжка вставалъ въ пять часовъ утра, и ѣздилъ по своимъ дѣламъ, дабы къ четыремъ поспѣвать на дачу къ своей возлюбленной: въ сихъ то разъѣздахъ онъ и замучилъ славную лошадь, самой чистой породы, которую я ему подарилъ. Простите мнѣ мою болтливость, сударыня, но я только что возвратился изъ Германіи, и съ годъ уже не слыхалъ правильнаго Французскаго языка, я жаждалъ видѣть Французскія лица, ибо пресытился Нѣмецкимъ до такой степени, что въ моемъ патріотическомъ бѣшенствѣ, кажется, говорилъ бы съ украшеніями канделабровъ, лишь бы только они были издѣлія Французскаго. И если я увлекаюсь въ моемъ разговорѣ болѣе, нежели свойственно дипломату, то виноваты вы, сударыня!…. Не вы ли показали мнѣ брата?….. а когда идетъ рѣчь объ немъ, то я не могу довольно наговориться. О! я бы желалъ сказать цѣлому свѣту, сколько онъ великодушенъ. Дѣло шло не менѣе, какъ о ста двадцати тысячахъ ливровъ годоваго дохода, приносимыхъ имѣніемъ Лонгевиля, которыми онъ предоставилъ нашему отцу располагать въ мою пользу.
Сими важными подробностями, на счетъ фамиліи Лонгевиля, Эмилія была отчасти одолжена искусству, съ которымъ она умѣла заставить говорить довѣрчиваго своего кавалера, когда узнала, что онъ братъ отвергнутаго ею любовника. Сей разговоръ, который былъ веденъ въ полголоса, и нѣсколько разъ прерываемъ, коснулся столькихъ предметовъ, что излишне было бы приводитъ оный вполнѣ.
— Могли ли вы, безъ нѣкотораго сожалѣнія, видѣть, что вашъ братъ продаетъ кисею и калико?….. спросила Эмилія, окончивъ третью фигуру кадриля.
— Откуда вы это знаете?…… спросилъ дипломатъ; ибо, сколько я ни велерѣчивъ, но, слава Богу, обладаю уже даромъ высказать только то, что хочу, подобно всѣмъ питомцамъ посольствъ, которые мнѣ знакомы:
— Увѣряю васъ, что вы мнѣ сами сказали.
Г. Лонгевиль посмотрѣлъ на Эмилію съ любопытствомъ, исполненнымъ прозорливости. Подозрѣніе вкралось въ его душу. Испытующимъ взоромъ онъ посмотрѣлъ на брата, потомъ на свою даму, и, угадавъ все, всплеснулъ руками, поднялъ глаза къ потолку, и, захохотавъ, воскликнулъ:
— Я сущій дурахъ!….. Вы первая красавица на балѣ….. мой братъ смотритъ на васъ украдкою, онъ танцуетъ несмотря на свою лихорадку, а вы притворяетесь, что не видите его. — Осчастливьте брата, сказалъ онъ, отводя Эмилію въ сторону ея дядѣ; я не буду ревновать; но буду держать свое сердце обѣими руками, называя васъ: — Сестрица….
Но любовники должны были остаться непреклонными другъ къ другу.
Во второмъ часу, послѣ полуночи, всѣ пошли въ обширную галлерею, въ которой приготовленъ былъ ужинъ; столы разставлены были какъ у рестораторовъ, дабы особы одной касты могли помѣститься вмѣстѣ.
Случай всегда благопріятствуетъ любовникамъ: дѣвица Фонтенъ занимала мѣсто за столомъ, въ смежности котораго помѣстились особы, первенствующія на семъ балѣ, въ кругу которыхъ находился и Максимильянъ. Эмилія съ большею внимательностію вслушивалась въ разговоры своихъ сосѣдей, и посему могла разслышать бесѣду, каковыя очень часто, и такъ легко заводятся между тридцатилѣтними женщинами и молодыми людьми, имѣющими привлекательную наружность Максимильяна Лонгевиля.
Дама, разговаривавшая съ молодымъ банкиромъ, была Неаполитанская Дюшесса; ея взгляды блистали молніями, а нѣжная, бѣлая кожа имѣла блескъ атласа. Короткость въ обхожденіи съ нею, которую молодой Лонгевиль старался показать, тѣмъ болѣе оскорбила дѣвицу Фонтенъ, что она, за минуту предъ тѣмъ, возвратила своему любовнику съ избыткомъ прежнюю свою нѣжность.
— Такъ, милостивый государь, въ моемъ отечествѣ, истинная любовь готова на всѣ возможныя пожертвованія, жеманясь говорила Дюшесса.
— У васъ женщины болѣе пылки въ своихъ страстяхъ, чѣмъ Француженки, сказалъ Максимильянъ, воспламененный взглядъ котораго упалъ на Эмилію. Онѣ всѣ: суета суетъ.
— О! милостивый государь, возразила дѣвица Фонтенъ съ живостію, грѣшно клеветать на свое отечество. Самоотверженіе не чуждо ни одной странѣ.
— Думаете ли вы, съ сардоническою улыбкою, сказала Италіянка Эмиліи, что у Парижанки станетъ довольно духа, чтобы сопровождать всюду того, кого она полюбитъ?
— Позвольте, сударыня; объяснимся сперва! Можно погребсти себя въ пустынѣ, обречь себя на кочевую жизнь; но сѣсть за конторкою лавки……
Она окончила свою мысль жестомъ отвращенія.
Такимъ образомъ вліяніе превратнаго воспитанія на Эмилію, два раза разстроило ея раждающееся счастіе и будущую судьбу. Мнимая холодность Максимильяна и улыбка женщины, вырвали у нея одинъ изъ тѣхъ жестокихъ сарказмовъ, отъ которыхъ она никогда не удерживалась.
— Сударыня, сказалъ ей въ пол-голоса Г. Лонгевиль, пользуясь шумомъ, встающихъ изъ за стола, никто не будетъ возсылать молитвъ, болѣе искреннихъ чѣмъ я, для вашего счастія. Позвольте, прощаясь съ вами, изъявить вамъ сіе увѣреніе; ибо, чрезъ нѣсколько дней, я ѣду въ Италію.
— Вѣроятно съ какою нибудь Дюшессою?
— Нѣтъ, сударыня, но можетъ быть съ смертельнымъ недугомъ въ груди.
— Не пустая ли это мечта?….. спросила Эмилія, бросивъ на него безпокойный взглядъ.
— Нѣтъ, отвѣчалъ онъ, есть такія раны, которыя никогда не закрываются……
— Вы не поѣдете!…. улыбаясь сказала повелительнымъ голосомъ Эмилія.
— Я поѣду, возразилъ съ нѣкоторою важностію Максимильянъ.
— Когда возвратитесь, то я буду замужемъ…… предъупреждаю васъ! сказала она съ кокетствомъ.
— Я желаю этаго.
— Насмѣшникъ! вскричала она, какъ жестоко онъ мститъ!……
Чрезъ двѣ недѣли Максимильянъ Лонгевиль, сдѣлавшійся милліонеромъ, отправился съ своею сестрою Кларою къ теплымъ, поэтическимъ странамъ прелестной Италіи, оставивъ дѣвицу Фонтенъ жертвою жестокихъ, мучительныхъ сожалѣній объ своей утратѣ.
Вступившись за своего брата, молодой, веселой секретарь посольства умѣлъ жестоко отмстить надмѣнной Эмиліи, сдѣлавъ гласными причины распри между двумя любовниками, и платя ей съ лихвою сарказмами за тѣ, которые она прежде расточала. Не разъ, онъ срывалъ улыбку съ какихъ нибудь Превосходительныхъ устъ, описывая прелестную непріятельницу конторъ; амазонку, которая проповѣдывала крестовый походъ противъ банкировъ; наконецъ дѣву, любовь которой испарилась передъ аршиномъ кисеи. То былъ безпрерывный фейерверкъ язвительныхъ шутокъ. А посему, Графъ Фонтенъ нашелся въ необходимости употребить силу, въ которой онъ былъ тогда, чтобы выхлопотать Г. Августу Лонгевилю мѣсто при Французскомъ посольствѣ въ Россіи, и тѣмъ избавить свою дочь отъ преслѣдованій молодаго ея гонителя, который не переставалъ изливать на нее свои насмѣшки.
Вскорѣ потомъ, министерство принуждено было дѣлать наборъ Перовъ, дабы поддержать аристократическія мнѣнія, которыя начинали уже колебаться въ благородной палатѣ отъ могущественнаго гласа знаменитаго оратора-писателя. Г. Лонгевиль получилъ достоинство Пера Франція и Виконта. Г. Фонтенъ также получилъ Перство: сія награда принадлежала ему какъ за вѣрность, оказанную имъ въ черные дни, такъ и за историческое его имя, котораго не доставало въ наслѣдственной Палатѣ.
Въ сіе-то время дѣвица Фонтенъ, которой исполнилось двадцать два года, начала размышлять внимательнѣе о жизни. Нечувствительно, она перемѣнила свой тонъ и обхожденіе. Вмѣсто того, чтобы подшучивать, какъ прежде, надъ своимъ дядей, она теперь изъявляла ему нѣжнѣйшія попеченія. Она приносила дядѣ костыль съ такимъ постояннымъ усердіемъ, что часто подавала поводъ посмѣяться надъ собою. Она ходила съ нимъ подъ руку, ѣздила съ нимъ въ каретѣ, и coпровождала его во всѣхъ прогулкахъ. Она даже увѣряла его, что ее нимало не безпокоитъ запахъ табаку, и читала ему любимую его Gazette de France, посреди облаковъ табачнаго дыма, которыя лукавый морякъ нарочно пускалъ въ ея сторону. Она выучилась играть въ пикетъ, чтобы дѣлать партію старому Графу. Наконецъ, сія молодая мечтательница слушала съ чудеснымъ вниманіемъ разсказы, которые ея дядя начиналъ повременно, о сраженіи корабля la Belle-Poule, о манёврахъ Города Парижа, о первой экспедиціи Г. Сюфрена, или объ Абукирской битвѣ.
Хотя старый морякъ и говаривалъ часто, что онъ слишкомъ хорошо знаетъ долготу и широту своего мѣста плаванія для того, чтобы молодая корветта могла его захватить; несмотря на это, вдругъ узнали въ гостиныхъ Парижа, что дѣвица Фонтенъ вышла замужъ за Графа Кергаруэта.
Молодая Графиня давала пышные праздники, чтобы заглушить внутренній голосъ ея сердца; но она вѣроятно нашла ничтожество посреди сего вихря, роскошь котораго не могла совершенно скрыть пустоту и злосчастіе страждущей ея души; ибо, почти всегда, прелестное лице ея выражало тайную печаль. Эмилія, казалось, была весьма почтительна къ своему старому мужу, и предъупреждала малѣйшія его желанія. Графъ Кергаруэтъ, уходя по вечерамъ въ свои покои, при звукѣ веселаго оркестра, часто, смѣясь, говаривалъ своимъ старымъ товарищамъ, будто онъ самъ не понимаетъ, что съ нимъ сталось, и что онъ никогда бы иѳ могъ и подумать, что въ 75-ть лѣтъ, ему доведется быть лоцманомъ на Прекрасной Эмиліи.
Впрочемъ, поведеніе Графини до такой степени было непорочно, что самая дальновидная критика не находила для себя пищи. Думали, что Контръ. Адмиралъ предоставилъ себѣ право располагать своимъ имѣніемъ, дабы держать въ рукахъ свою жену; но сіе неосновательное предположеніе было столь же оскорбительно относительно къ дядѣ, какъ и къ самой племянницѣ. Обхожденіе двухъ супруговъ было обдумано съ такою расчетливостію, что самые хитрые наблюдатели не могли почти рѣшить, поступаетъ ли старый Графъ съ женою, какъ съ супругою, или какъ съ дочерью. Часто онъ говаривалъ, что призрѣлъ свою племянницу, какъ бы призрѣлъ претерпѣвшую кораблекрушеніе, и что встарь, когда бывало ему удавалось спасать па своемъ кораблѣ врага отъ жестокости бурь, то никогда не употреблялъ во зло своей власти. Вскорѣ Графиня Кергаруэтъ нечувствительно сдѣлалась неизвѣстною, чего она сама желала, и въ Парижѣ перестали заниматься ею.
Спустя два года послѣ ея брака, она, блистательнѣе чѣмъ когда нибудь, сидѣла въ одной изъ древнихъ гостиныхъ Сен-Жерменскаго предмѣстья, въ которыхъ ея характертъ, достойный древнихъ временъ, возбуждалъ удивленіе, какъ вдругъ лакей, звонкимъ голосомъ, доложилъ о пріѣздѣ Г. Виконта Лонгевиля. Къ счастію Графини, она сидѣла въ отдаленномъ углу гостиной, и играла въ пикетъ съ Персеполисскимъ Епископомъ, почему ея смущеніе не могло быть никѣмъ замѣчено.
Оглянувшись назадъ, она увидѣла Г. Максимильяна во всемъ блескѣ юности. Съ смертію отца и брата, убитаго суровостію С. Петербургскаго климата, на прелестную его главу возложены наслѣдственныя перья достоинства Пера. Его богатства равнялись его образованности и заслугамъ. Еще наканунѣ того дня, юное и пламенное его краснорѣчіе просвѣтило законодательную мудрость собранія. Въ сіе мгновеніе онъ явился Эмиліи, какъ лучезарный ангелъ. Онъ былъ свободенъ, и осыпанъ всѣми дарами, которыми прискорбная Графиня желала надѣлишь свой идеалъ. Въ гостиныхъ гордились присутствіемъ Виконта, а матери, у которыхъ были незамужнія дочери, осыпали его ласками. И онъ дѣйствительно былъ одаренъ тѣми добродѣтелями, которыя предполагали въ немъ, судя по одной пріятной его наружности, Эмилія же, лучше, нежели кто нибудь, знала, что Максимильянъ обладалъ тою твердостію характера, которая въ мужѣ есть залогъ блаженства для жены.
Обратившись тогда къ Адмиралу, который, по любимому его изрѣченію, казалось, еще не скоро причалитъ къ пристани, Эмилія бросила покорный, но скорбный взглядъ на сѣдовласую его голову. Она вспомнила въ одну минуту всѣ заблужденія своего дѣтства, укоряла себя въ нихъ, вздохнула, и проклинала торговокъ полотнами; въ сіе самое мгновеніе Епископъ сказалъ ей съ нѣкоторою патріархальною граціею:
— Прелестная Графиня, такъ какъ вы сбросили вашего червоннаго короля, то я выигралъ; но не жалѣйте вашихъ денегъ, я ихъ отдамъ въ пользу моихъ семинарій.