Сельские учительницы во Франции (Боборыкина)/ДО

Сельские учительницы во Франции
авторъ Софья Александровна Боборыкина

Опубл.: 1903. Источникъ: az.lib.ru • Из поездки в провинцию.
Текст издания: журнал «Вѣстникъ Европы», №№ 7-8, 1903.

Это произведение было опубликовано до 7 ноября 1917 года (по новому стилю) на территории Российской империи (Российской республики), за исключением территорий Великого княжества Финляндского и Царства Польского, и не было опубликовано на территории Советской России или других государств в течение 30 дней после даты первого опубликования.

Поскольку Российская Федерация (Советская Россия, РСФСР), несмотря на историческую преемственность, юридически не является полным правопреемником Российской империи, а сама Российская империя не являлась страной-участницей Бернской конвенции об охране литературных и художественных произведений, то согласно статье 5 конвенции это произведение не имеет страны происхождения.

Исключительное право на это произведение не действует на территории Российской Федерации, поскольку это произведение не удовлетворяет положениям статьи 1256 Гражданского кодекса Российской Федерации о территории обнародования, о гражданстве автора и об обязательствах по международным договорам.

Это произведение находится также в общественном достоянии в США (public domain), поскольку оно было опубликовано до 1 января 1929 года.

СЕЛЬСКІЯ УЧИТЕЛЬНИЦЫ ВО ФРАНЦІИ

Изъ поѣздки въ провинцію.

Чудесный майскій день. Мѣрно раскачивается полотняный навѣсъ надъ нашей коляской. Кучеръ, молодой малый, въ пиджакѣ и котелкѣ, добродушно постегивалъ бичомъ свою буланую лошадь. Моя спутница, француженка, восхищается всходами полей, видами граціознаго пейзажа, который разстилается передъ нами. Она болѣе четверти вѣка содержитъ меблированныя комнаты на мѣстныхъ водахъ; во кромѣ рынка она никуда не ходитъ. Такъ какъ мы ѣхали съ нею осматривать сельскую школу и знакомиться съ деревенской учительницей, то я и начала издалека «интервьюировать» свою спутницу, разспрашивая о ея собственномъ обученіи грамотѣ, лѣтъ сорокъ тому назадъ.

— Bonnes gens! — это ея обычное словечко — такая прелестная погода, а вы задумали о прошломъ разговаривать: какъ учились въ мое время?! Развѣ когда вечеромъ, въ дождливый день, разскажу.

Ѣхать намъ было еще часа полтора, шагомъ, въ гору. Я опять начинаю просить разсказать о сельской школѣ въ ея дѣтствѣ. Вообще, мнѣ было очень пріятно слушать ее: она, какъ большинство француженокъ, разсказываетъ всегда толково, ясно, очень характернымъ языкомъ.

— А вотъ, знаете, мои сыновья стыдятъ меня, — начала она: — «maman, maman, не говори: espresse, colidor, jeune d’oeuf». А надо, видите, произносить: jau-au-ne d’oeuf, — передразниваетъ она своихъ сыновей. — Вы хотите знать, какъ учились лѣтъ сорокъ тому назадъ? Плохо учились. Тогда, во Франціи, ученіе не было обязательнымъ и даровымъ, какъ это теперь. Тогда, въ нашей деревушкѣ — я вѣдь родомъ изъ деревни — une vraie auvergnate…

— Да меня именно и интересуетъ деревенская школа, — замѣтила я ей.

— Въ нашей деревушкѣ, — продолжала она, — школы не было. Просто былъ учитель; жилъ онъ бѣдно. Надо было спускаться къ нему въ нижній этажъ избы, какъ бы въ подполье. Одна комната. Окошки маленькія — понятно, какое же освѣщеніе въ sous-sol? Обучались дѣти тѣхъ родителей, которые могли платить за нихъ. Насъ было у отца трое дѣтей, и бѣдный отецъ платилъ девять франковъ въ мѣсяцъ и еще пятьдесятъ су за отопленіе да за кнйжки. Мы ему стоили около двѣнадцати франковъ въ мѣсяцъ (около 4 р. 50 к.). Вотъ оно какъ! Онъ — le pauvre papa! — говаривалъ: «Я даю моимъ дѣтямъ bon estomac — пускай ѣдятъ а leur faim — сколько войдетъ; но чтобы учились! Я не обученъ грамотѣ, и потому всю жизнь je n’ai pas vu clair. Они должны учиться — pour voir clair».

— А классная гдѣ была устроена?

— Классы!.. — повторила моя спутница и разсмѣялась.

— Вы дослушайте. Мы, какъ я вамъ сказала, спускались въ настоящее taudis. Большая, подвальная, сырая, темная комната. По стѣнамъ висѣли тридцать-двѣ доски. Мы должны были ихъ заучивать. Когда выучишь эти тридцать-двѣ доски — образованіе твое копчено. Учитель нашъ — учительницы не было — больше вязалъ и крючкомъ, и спицами. Заставлялъ и насъ вязать. Я до сихъ поръ умѣю равные points. Старшія ученицы учили маленькихъ тому, что сами прошли на доскахъ.

— Что же было написано на этихъ тридцати-двухъ доскахъ?

— Все, что нужно для перваго образованія. Конечно, кратко. Ну, тамъ… сперва палочки, буквы, слова; потомъ города, рѣки какія; потомъ французскіе короли, королевы; ну… счетъ, цифры… теперь ужъ я не припомню. У насъ была еще тоненькая книжечка, мы должны были заучивать ее наизусть. Она называлась «Manuel de Moralité et de Politesse» — какъ держать себя за столомъ, какъ обращаться къ старшимъ… — и тому подобное. Жена учителя — неграмотная — учила насъ молитвамъ и катехизису.

— А кюре?

— Нашъ кюре? Онъ только стращалъ насъ. Заставлялъ выкупать des petites âmes noires.

— Маленькія черныя души?! Какія это такія?

— Да, онъ намъ разсказывалъ въ церкви, съ каѳедры, что есть далекая, далекая страна, гдѣ бросаютъ въ большую черную рѣку маленькія черныя души дѣтей, и если мы хотимъ ихъ спасать, то должны платить по шестидесяти сантимовъ за выкупъ каждой души… Мы и давали шестьдесятъ сантимовъ (около 20 коп.); а кюре выдавалъ намъ билетикъ. Это значило, что я или кто танъ заплатилъ — сталъ крестнымъ отцомъ или крестной матерью. И гордились же мы этими билетиками, Господи Боже! Бывало, получишь его, высоко держишь въ рукѣ, надъ головой, бѣжишь въ припрыжку, по деревнѣ, и кричишь: «je sois la marraine, je suis la marraine»! Эти билетики назывались: «la Sainte Enfance, Patronage de S. Joseph». Такъ вотъ какъ мы учились въ деревнѣ, почти полвѣка назадъ, — закончила моя спутница весело.

— Ну, а ваши сыновья, какую школу прошли они двадцать-пять лѣтъ, назадъ? — продолжала я свое интервью.

— Шарль былъ въ сосѣдней школѣ. Трудно. Каждый день часъ ходьбы туда и часъ оттуда. Эта школа была на положеніи городской. Такъ желалъ мой мужъ, ремесленникъ, не простой крестьянинъ, какимъ былъ отецъ. И вотъ видите, Шарль хорошо выучился. Теперь онъ чиновникъ въ мэріи и въ перепискѣ съ профессоромъ изъ Ліона. Ныньче еще ночью ходилъ въ лѣсъ, собиралъ для профессора свѣтящіяся гнилушки.

— А второй вашъ сынъ гдѣ учился?

— Поль — въ духовной школѣ у «братьевъ».

— Но Поль не духовный, а парикмахеръ? — замѣтила я.

Она звоню разсмѣялась.

— Поль позднѣе сталъ обучаться парикмахерству. Онъ терпѣть не могъ грамоты. Музыку любилъ до страсти. Духовные отцы сейчасъ и поставили его въ хоръ. И такой онъ былъ хорошенькій, въ красненькомъ платьицѣ; и голосокъ его звенитъ, звенитъ, бывало, какъ колокольчикъ… Программа обученія для всѣхъ школъ одинакова, и у Шарля, и у Поля. Разумѣется, въ духовной «братья» обучаютъ религіи; ну, а въ свѣтскихъ — laïque — религію оставляютъ въ сторонѣ. Это уже дѣло родителей. Вы — иностранка — не повѣрите: у васъ, въ провинціи, есть много завзятыхъ безбожниковъ, а дѣтей своихъ, въ особенности дѣвочекъ, они отдаютъ въ духовныя школы, къ «сестрамъ», въ монастыри. C’est pins distingué. Также вы не найдете ни единой души, которая бы n’aurait pas fait sa première communion. Всѣ, и мальчики, и дѣвочки, всѣ получаютъ первое причащеніе. Дѣвочки въ двѣнадцать лѣтъ, мальчики — въ четырнадцать. У родителей-безбожниковъ, какъ и у практикующихъ католиковъ, это — великій семейный праздникъ. На него приглашаютъ родныхъ, знакомыхъ, шьютъ новыя платья. Поль тогда бываетъ очень занятъ: съ вечера завиваетъ маленькихъ, утромъ причесываетъ большихъ. Ему вздохнуть некогда въ маѣ. Май — мѣсяцъ пресвятой Дѣвы Маріи. Въ маѣ и причащаются. Ну, а тамъ, какъ у французовъ-сектантовъ, жидовъ или фланмасоновъ или какихъ другихъ схизматиковъ — не знаю. У насъ, въ нашемъ департаментѣ, всѣ маленькіе причащаются, — хотя и учатся въ écoles-laïques, а причащаются всѣ.

— Разскажите вы мнѣ, пожалуйста, что знаете про сельскихъ учительницъ?

— Ничего не знаю. Вѣдь сколько постояльцевъ перебывало въ моемъ домикѣ и — ни одной сельской учительницы! — съ сожалѣніемъ отвѣтила она.

Мое же знакомство съ сельской учительницей во Франціи было, до тѣхъ поръ, черезъ сцену и книжку. Въ театрѣ (въ Михайловскомъ) я видѣла пьесу Бріё: «Blanchette» — дѣвушка, получившая дипломъ учительницы, не у дѣлъ; въ Парижѣ я ни.дѣда пьесу академика Лавдана «Le Vieux Marcheur», своего рода «На порогѣ къ дѣлу», ужасно скабрёзная сатира на учительницу съ высшимъ дипломомъ. Еще видѣла въ театрѣ Антуана" «La Clairière» Мориса Донне и Декава — послѣдствія карьеры сельской учительницы. Пьеса соціальная, безпощадная^[1]. Читала я «Claudine à l’Ecole», Willy, дневникъ ученицы. "Чтеніе не для юношества⁶, говоритъ и самъ авторъ въ предисловіи. Прочла также «Les Passionnés» Peyrbrune (псевдонимъ женщины-писательницы). Эти сценическія и повѣствовательныя изображенія представили мнѣ сельскую учительницу такой порочной, или въ тискахъ такого ужаснаго разврата, что я никакъ не могла повѣрить, чтобы все такъ происходило въ жизни, хотя бы и половину откинуть въ зачетъ сатиры нравовъ. Живя на водахъ въ Виши, я искала новыхъ книгъ, пьесъ, статей; обращалась къ начитаннымъ книгопродавцамъ. Кромѣ вышеприведенной литературы, они ничего не могли мнѣ указать, да еще одного разсказа, довольно сентиментальнаго, напечатаннаго въ фельетонахъ газеты «Siècle» (октябрь, 1900 г.): «Ecole Villageoise», par Doléac^[2].

Здѣсь и не могу не повторить того, что уже не ражъ говорила въ печати о француеской трудовой женщинѣ: я ѣзжу во Францію давно; живу среди людей достатка скромнаго; и я всегда удивляюсь, какъ французская женщина много работаетъ и какъ она мало требовательна! Какъ жизнь ея скудна, монотонна! Надо «знать, видѣть француженку: хозяйку ли плохонькаго магазина, конторщицу ли, лавочницу, городскую ли учительницу — видѣть ее въ отдаленныхъ кварталахъ Парижа или въ провинція, видѣть каждый день въ ея обстановкѣ, чтобы повѣрить, что можетъ такъ жить француженка. Только именно французскій bon-sens, умъ, гибкость натуры, экономія (отъ страха быть выброшенной на улицу), — а не скаредность, — спасаютъ француженку отъ полной апатіи, когда молодость прошла, а впереди — убогая старость, одиночество и смерть… И вотъ, рядомъ со всѣми видѣнными мною женщинами, я не могла представить себѣ французскую сельскую учительницу именно такой, какою мнѣ описывали ее театръ и книжка. Я захотѣла увидѣть ее сама, въ дѣйствительной жизни, на мѣстѣ, среди ея занятій. Здоровье не позволяло мнѣ разъѣзжать по отдаленнымъ деревнямъ. Я должна была ограничиться нѣсколькими — поближе.

Тутъ, какъ и въ другихъ моихъ экскурсіяхъ за границей, помогли мнѣ сперва мѣстный докторъ и хозяйка меблированныхъ комнатъ, гдѣ я жила. Докторъ адресовалъ меня въ одной изъ сельскихъ учительницъ этого же округа.

— M-lle Belval, — сказалъ онъ: — около двадцать пяти лѣтъ занимается педагогіей въ деревенскихъ школахъ. Она вамъ разскажетъ, что васъ интересуетъ, и направитъ, куда слѣдуетъ. Она — здѣшняя уроженка; ея отецъ былъ сторожемъ за водахъ, т.-е. просто солдатъ, и вся семья ея изъ народа.

— Это-то мнѣ и нужно! Вы говорили, — напомнила я доктору вашъ разговоръ по поводу моихъ экскурсій въ школы, — что во Франція среди сельскихъ учительницъ не встрѣчается иныхъ, кромѣ какъ изъ народа?

Докторъ улыбнулся.

— Задали вы мнѣ работу! — Знаете ли, что послѣ тѣхъ вашихъ разспросовъ я пересмотрѣлъ всѣ мои записи за доху и въ больничныхъ книгахъ: не случалось ли среди моихъ паціентокъ — сельскихъ учительницъ des nobles. Ни одной! — А черезъ мои руки прошло ихъ нѣсколько десятковъ.

Докторъ не хвастался. Онъ практикуетъ на водахъ круглый годъ. Практика у него очень большая, сколько, и могла судить по пріему больныхъ на дому. Сверхъ того, онъ практикуетъ въ мѣстной женской больницѣ и пользуется репутаціей очень знающаго и добраго врача среди мелкоты — алчной и злобной, какъ во всѣхъ курортахъ міра.

— По моимъ наблюденіямъ, — продолжалъ докторъ, — типъ сельской учительницы у насъ, во Франціи, это — дѣвушка или женщина, смотря по обстоятельствамъ, вышедшая изъ народа, изъ среды крестьянъ, рабочихъ, мѣщанъ, иногда дочь учители. онѣ идутъ въ учительницы вовсе не изъ-за „идеи“, изъ альтруизма, изъ желанія внести свѣтъ въ мракъ, etc., etc. Вовсе нѣтъ. Наши учатся, сдаютъ экзамены, получаютъ дипломы, добиваются. мѣста сельской учительницы, потому что эта карьера хорошо оплачивается и очень уважаема. Вотъ здѣсь, близко, за углу, живетъ — вы замѣтили — саботье. Онъ изъ дерева выдалбливаетъ деревянные башмаки. Этой работой онъ домикъ себѣ нажилъ. У него и сынъ, и дочь — сельскіе педагоги. Онъ ими ужасно гордится… А что касается положенія учительницы въ деревнѣ, среди крестьянъ, радостныхъ и печальныхъ условій ея жизни, — это m-lle Бельваль сама! вамъ разскажетъ лучше моего. Не даромъ она съ ними возятся двадцать-пять лѣтъ. До свиданья! Добрый путь!

Въ первый же свободный день моей хозяйки меблированныхъ комнатъ мы» и отправились съ нею къ m-lle Белаваль.

II.

Мы пріѣхали въ настоящую французскую деревню: группа одноэтажныхъ каменныхъ домиковъ — не живописныхъ и далеко не такихъ уютныхъ, какими смотрятъ нѣмецкіе дома — скучилась, въ перемежку съ сараями, въ небольшое селеніе. Домики раздѣляетъ кривая улица. Въ центрѣ селенія — церковь. При шумѣ нашего экипажа, на порогѣ дверей и въ окнахъ показались любопытныя лица некрасивыхъ и довольно неряшливыхъ крестьянокъ; но всѣ онѣ въ бѣлыхъ чепчикахъ съ гофрированной оборкой — мѣстный головной уборъ.

— Прямо къ школѣ! — сказала я кучеру.

Экипажъ завернулъ за уголъ, и мы остановились передъ небольшимъ домикомъ. Онъ былъ новѣе, чище, обширнѣе другихъ к стоялъ поодаль, какъ бы особнякомъ. Отъ него, по обѣимъ сторонамъ, на большое пространство, тянется каменная ограда. Изъ-за нея выглядываютъ деревья. Въ домикѣ и дверь, и окна наглухо закрыты. Кругомъ тишина.

— Развѣ здѣсь школа? — спросила я черезъ улицу женщину, которая любопытно смотрѣла на насъ со своего порога.

— Здѣсь. Только это квартира учительницы. Школа — во дворѣ, за оградой. Отворите калитку въ préau. Калитка налѣво отъ домика.

Моя спутница взялась-было за щеколду.

— Осторожнѣй! — Пожалуй собака кинется, — остановила я ее.

Никакая собака, однако, не залаяла и не кинулась.

«Préau» — просторный дворъ, обсаженный липами. Въ тѣни ихъ — скамейки, низенькія и высокія. Дворъ обнесенъ глухимъ заборомъ, въ ростъ человѣка. Въ глубинѣ двора — домъ, одноэтажный, побольше учительскаго. Три широкія окна прикрыты ставнями. Входная дверь, по срединѣ, закрыта. Есть еще боковая; она выходитъ въ сарай. Сарай безъ затворовъ, съ навѣсомъ.

— Это на случай непогоды, — замѣчаетъ мнѣ спутница. — Если дождь или снѣгъ, — дѣти могутъ играть въ сараѣ.

Изъ школы — никакого звука. Я усомнилась: да есть ли сегодня классы?

— Есть, есть. Ставни прикрыты отъ солнца; а то все было бы на-глухо заперто. Теперь, видно, урокъ письменный. Дѣти и притихли.

Моя спутница легко ступала по гравію, которымъ былъ усыпанъ дворъ, и хозяйственнымъ глазомъ всюду заглядывала. — Подите сюда! подозвала она меня.

На дворъ выходилъ задній фасадъ домика учительницы. Заднее крыльцо и оба окна настежь открыты. Внутри квартиры учительницы — ни души. Только около крыльца квокчетъ пара куръ. Мы заглянули внутрь: чистенькая кухня. Полки обведены цвѣтной бумагой; немного посуды. Все вымыто, прибрано, а мы пріѣхали, не предупреждая. За кухней — маленькая столовая. Въ ней все есть, что полагается во Франціи: круглый столъ, надъ нимъ «suspension» — висячая лампа, съ полдюжины стульевъ, буфетъ. Мебель блеститъ, какъ зеркало. Во Франціи, въ мѣщанскихъ чистоплотныхъ семьяхъ протираютъ мебель, нѣсколько разъ въ годъ, эссенціей изъ керосина, отъ муравьевъ и клоновъ. Дверь задняго крыльца ведетъ въ корридоръ. Мы и туда заглянули. Корридоръ сквозной, кончается выходомъ на улицу и теперь запертъ. Съ каждой стороны корридора по двѣ двери, считая и кухню. Всѣ онѣ растворены, видно, для воздуха, такъ какъ день теплый. За столовой — спальня, съ двумя кроватями подъ пикейными одѣялами.

— Это спальня стариковъ m-lle Бельваль, — соображаетъ спутница. У нихъ на водахъ квартирка; на лѣто они ее сдаютъ. Отецъ — бывшій gardien на водахъ — давно въ отставкѣ; они и перебираются сюда, въ деревню, въ дочери. А вотъ и ея спаленка, за кухней, окнами на улицу.

Комната больше другихъ. Постель подъ кисейнымъ пологомъ; комодъ, кресла, коверъ, фотографіи на каминѣ, картинки на стѣнахъ, маленькая библіотека съ книгами въ переплетахъ, лампа съ франтоватымъ абажуромъ, шторы на окнахъ. Однимъ словомъ, очень комфортабельная спальня.

— Да что же прислуга не идетъ?

— Зачѣмъ прислуга, — повторила спутница шопотомъ. Мы ходили на цыпочкахъ и говорили шопотомъ. — Одинокой учительницѣ? Въ девять часовъ начинаются классы, кончаются въ четыре часа. Сама себѣ прислуга. Навѣрное m-lle Бельваль больше ста франковъ въ мѣсяцъ не получаетъ жалованьи; а прислуга у насъ стоитъ тридцать франковъ, да прокормить ее сколько! Отецъ съ матерью у нея тоже привыкли сами все дѣлать.

Осмотрѣвъ помѣщеніе учительницы, мы вернулись въ préau. Я сѣла на скамейку. Наконецъ, изъ школы понеслись дѣтскіе голоса и стукъ деревянныхъ башмаковъ, сабо. Отворилась дверка въ сарай. Показалось нѣсколько дѣтей. При видѣ васъ, они мгновенно скрылись, какъ испуганные звѣрки. На минуту все замерло…

Дверь опять отворилась, во уже широко. На порогъ вышла сѣдая, плотная женщина, крестьянскаго облика, въ городскомъ платьѣ. Она удивленно взглянула большими, блестящими глазами и направилась къ намъ.

Я смутилась. Именно смутилась отъ того, что увидала сельскую учительницу въ жизни, а не на сценѣ, встала и подала ей письмо нашего доктора. Она тоже стѣснилась, вѣроятно отъ неожиданнаго визита: нервная дрожь скользила вокругъ рта я глазъ, когда она пробѣгала письмо.

— Отчего же вы, mesdames, не позвонили? — говорила она въ то же время любезно. — Вѣроятно, вы долго ждали… ни я, ни дѣти не слыхали… какъ вы подъѣхали… извините!

— Пожалуйста, не извиняйтесь. Это мы — des indiscrètes, — отвѣчала спутница, улыбаясь.

Письмо было прочитано.

— Чѣмъ могу служить? — спросила m-lle Бельваль еще любезнѣе.

— Сперва простите мнѣ нашъ визитъ. Мы не хотѣли прерывать класса; я знаю по опыту, что безъ разрѣшенія министра народнаго просвѣщенія нельзя постороннимъ входить въ школу, тѣмъ болѣе мнѣ, иностранкѣ.

— Вы пріѣхали не какъ лицо офиціальное, а какъ частное, отъ доктора, пріѣхали ко мнѣ, какъ добрыя знакомыя et une amie de la France, — подчеркнула m-lle Бельваль. Нервная дрожь все пробѣгала струйками по лицу. Видно, 25 лѣтъ педагогіи даромъ не прошли для ея здоровья. — Прошу васъ, mesdames, къ себѣ. Вы устали. Теперь перерывъ на цѣлый часъ. Если свѣдѣнія скромной сельской учительницы могутъ принести нѣкоторую пользу à une amie de la France — я буду очень счастлива.

Она повела насъ въ домикъ, который мы раньше такъ безцеремонно осмотрѣли. Дѣти — однѣ дѣвочки, человѣкъ двадцать — пять разсыпались по двору. Теперь онѣ и не пугались — и не интересовались нами. Онѣ принялись закусывать тѣмъ, что принесли съ собой въ кореянкахъ.

Въ своей уютной столовой учительница предложила намъ выпить une petite goutte съ дороги. Поставила бисквиты и Quinquinat Dubonnet, легкое сладкое вино, настоенное на хинѣ.

Я всматривалась въ учительницу, пока она перебирала со спутницей городскія новости. Ничего рѣшительно напоминающаго нашихъ, русскихъ учительницъ, я еще менѣе — пожилыхъ французскихъ гувернантокъ. Фигура плотной пятидесятилѣтней крестьянки; но лицо болѣе открытое, пріятное, когда успокоилась ея нервная дрожь. Большіе, блестящіе глаза сильно близоруки. Волнистые сѣдые волосы спускаются на лобъ изъ-подъ черной «фаншонъ». Сѣрое платье, черный фартукъ, бѣлый воротничокъ — аккуратны, чисты, какъ и вся обстановка въ ея квартирѣ.

— Мы уже заглядывали въ ваши комнаты, — призналась я m-lle Бельваль. — Какъ это у васъ комнаты стоятъ растворены, безъ прислуги?..

— Въ деревняхъ, во Франціи, не воруютъ; а въ окрестностяхъ Парнаса и другихъ многолюдныхъ городахъ on dévalise les villas, — заговорила она теперь привычнымъ тономъ учительницы — громко и отчетливо. — Прислуги не держу — незачѣмъ. Я одна; свободнаго времени много.

— Вы и сами себѣ готовите? и воду приносите?

— Сама. Вода, дождевая, хранится въ цистернахъ. Пойдемте поглядѣть мое хозяйство.

— Мы ужъ оглядѣли… — созналась и спутница. — Кухонька ваша — игрушечка. И какая чистота!!

— Это хорошій примѣръ для дѣтей. Они забѣгаютъ ко мнѣ.

Постепенно началось " интервью «. Сперва о школѣ, потомъ о сельской учительницѣ. Сначала я припоминала мои вопросы „наизусть“, по программѣ, составленной у меня заранѣе; а потомъ m-lle Бельваль сама взяла листъ бумаги, карандашъ и сказала:

— Вамъ не безъизвѣстно, что во Франціи два рода школъ: „laïque“ et „catholique“, свѣтская и духовная. Первая, laïque т.-е. коммунальная, общинная — поддерживается правительствомъ; само правительство назначаетъ въ эти школы учителей и учительницъ. Вообще, коммунальныя школы находятся въ вѣдѣніи правительства. „Catholique“ — духовныя, — отъ конгрегацій, которыя разрѣшены правительствомъ. — Veuillez écrire sous ma dictée. Такъ вамъ будетъ удобнѣе. Пожалуйста, начинайте.

Я была въ восхищеніи отъ такого простого, толковаго пріема я принялась очень внимательно выписывать:

Школа: — Въ деревушкѣ (hameau). 642 жителя. Школы двѣ. Одна для мальчиковъ, — ею завѣдуеть учитель; другая для дѣвочекъ — завѣдуеть учительница (т.-е. m-lle Бельваль). Обѣ школы laïques — коммунальныя, общинныя.

Во Франціи школы находятся въ вѣдѣніи мѣстнаго мэра, выборнаго отъ общины (délégué cantonal) подпрефекта, префекта, инспектора начальныхъ училищъ, инспектора учебнаго округа — (d’Académie), ректора — (recteur) и министра народнаго просвѣщенія. Охрана школьнаго зданія вмѣняется учительницѣ (или учителю), которая, безъ разрѣшенія префекта, не можетъ употребить школу на какое-либо иное дѣло. Школьное помѣщеніе состоитъ изъ одной или нѣсколькихъ комнатъ для классовъ, двора и надворнаго помѣщенія для игръ дѣтей и изъ особаго помѣщенія, пригоднаго для жилья преподавательскаго персонала.

Школьныя постройки почти всѣ принадлежатъ общинамъ, — communes, — которыя и несутъ повинности: содержать ихъ въ порядкѣ — ежегодно бѣлить или промывать. Учительницѣ же (или учителю) вмѣняется въ обязанность содержать классныя комнаты въ постоянной чистотѣ и въ здоровомъ воздухѣ; для этого полагается ежедневно подметать и поливать полъ. Окна — даже и въ зимнее время — держать открытыми во время перерыва занятій.

Учебныя пособія въ иныхъ деревняхъ даются за счетъ общинъ; въ другихъ — родители учениковъ сами оплачиваютъ книги и тетради; а въ иныхъ разрѣшается учительницамъ доставлять эти пособія; но съ тѣмъ, чтобы цѣны были вывѣшены на стѣнѣ, и школьный инспекторъ могъ бы провѣрять ихъ.

Топливо въ школахъ повсемѣстно даровое, за счетъ общины.

Полагается на каждую общину по одной школѣ. Самое отдаленное разстояніе — отъ трехъ до четырехъ километровъ.

Первоначальное обученіе во Франціи даровое и обязательное для каждаго ребенка, въ возрастѣ отъ 6 до 13 лѣтъ. Если родителя не посылаютъ своихъ дѣтей въ свѣтскую или духовную школу — laïque ou catholique — они подлежатъ штрафу.

— Въ какомъ размѣрѣ? — прервала я m-lle Бельваль.

— Размѣръ штрафа не обозначенъ. Крестьяне и вообще родители, которые имѣютъ нужду въ своихъ малолѣтнихъ дѣтяхъ, обходятъ это постановленіе, посылая ребенка въ школу изрѣдка, отъ времени до времени.

Каждый ребенокъ, при поступленіи въ школу, обязанъ представить свое метрическое свидѣтельство; и учительница — или учитель — должны удостовѣриться, что у ребенка была привита оспа; удостовѣриться также, что у него нѣтъ болѣзней, или немощей, которыя могли бы нанести вредъ здоровью остальныхъ учениковъ.

Опредѣленнаго комплекта учениковъ не существуетъ, — продолжала диктовать m-lle Бельваль; — за санитарнымъ состояніемъ школъ слѣдитъ врачъ-инспекторъ. Преподаваніе ведется исключительно на французскомъ языкѣ. Вамъ извѣстно, — замѣчаетъ m-lle Бельваль, — во Франціи есть различныя нарѣчія.

Всякое театральное представленіе воспрещается въ школахъ.

Безъ письменнаго разрѣшенія окружного инспектора воспрещается также вводить въ школу какую-либо книжку, брошюру, печатный или рукописный экземпляръ, — не входящіе въ составъ школьныхъ книгъ.

Всякаго роды петиціи, благотворительные сборы, подписки или лотереи — одинаково воспрещаются. При нѣкоторыхъ школахъ устроена „Assurance scolaire“, сберегательная касса. Школьницы, вносящія десять сантиновъ въ недѣлю, черезъ сорокъ лѣтъ получаютъ ренту въ 60—80 фр.

— Кажется, все, — сказала m-lle Бельваль, — ничего не позабыла!..

Теперь пошла глаза объ учительницѣ. Тутъ вопросы становились болѣе деликатны и сложны. Писать все сплошь подъ диктовку — неловко. Приходилось „интервьювировать“, припоминая программу…

Во Франціи большинство сельскихъ учительницъ проходитъ: „Ecole primaire“ — народную школу, начальную, сельскую, и „Ecole primaire supérieure“ — высшую начальную школу; эти находятся въ различныхъ городахъ, и ученицы сельскихъ школъ дополняютъ въ нихъ свое начальное образованіе. Затѣмъ, переходятъ въ „Ecole Normale Primaire“ — семинарію, школу педагогическихъ классовъ. Здѣсь дѣвушки обучаются первоначальному преподаванію. Возрастъ для пріема — отъ 15 до 18 лѣтъ. Курсъ обученія педагогіи — трехгодичный. Житье и обученіе даровое, но съ обязательствомъ служить десять лѣтъ въ педагогическомъ персоналѣ; жалованье получается полностью, безъ учета.

Каждая сельская учительница должна представить дипломъ начальной школы (brevet élémentaire), дипломъ высшей школы (brevet supérieur) и удостовѣреніе въ ея педагогическихъ способностяхъ (certificat d’aptitude pédagogique).

Сельскія учительницы, и по словамъ m-lle Бельваль, большею частью изъ среды рабочихъ — или мелкихъ служащихъ.

Во Франціи приходится на 150 вакантныхъ мѣстъ учительницы — 1.407 женщинъ, чающихъ получить эти мѣста^[3].

Идутъ охотно въ сельскія учительницы, потому что это — почтенная карьера („honorable“) и хорошо оплачиваемая: отъ 900 до 1.400 и 1.600 франковъ въ годъ. Чтобы получить мѣсто учительницы, надо сперва послужить въ помощницахъ, съ жалованьемъ 900 франковъ въ годъ. Вакацій полагается два лѣтнихъ мѣсяца, праздники и еженедѣльно свободные четверги.

Учительница не можетъ самовольно измѣнять дни занятій, ни отлучаться изъ школы. Она должна на это испросить разрѣшеніе окружного инспектора и сообщить его разрѣшеніе мѣстнымъ властямъ. Если отсутствіе учительницы продолжится болѣе трехъ дней, то необходимо для этого получить ей разрѣшеніе и отъ инспектора умершаго округа. Отпускъ болѣе восьми дней можетъ быть разрѣшенъ только префектомъ. Въ случаѣ же непредвидѣнныхъ обстоятельствъ, требующихъ немедленнаго отъѣзда, учительница ограничивается тоже немедленнымъ сообщеніемъ объ этомъ мѣстному мэру и училищному инспектору.

Учительница можетъ жить со своими родителями въ помѣщеніи, которое ей отводится при школѣ.

Когда учительница вступаетъ въ завѣдываніе школой, она обязана, въ присутствіи мэра или его уполномоченнаго, сдѣлать перепись мебели, библіотеки и школьнаго архива; а если учительница имѣетъ свою мебель, то обозначить въ описи и свои собственныя вещи. Эта опись должна быть подписана обѣими сторонами. Въ случаѣ перемѣны мѣста жительства учительницы, она передъ отъѣздомъ приглашается снова сдѣлать перечень вышеизложеннымъ вещамъ.

Замужняя учительница также можетъ жить со своимъ мужемъ я дѣтьми въ помѣщеніи, которое отводится ей при школѣ.

Беременнымъ учительницамъ полагается minimum отъ 4 до 5 недѣль отпуска на роды.

— Государство всегда оберегаетъ (protège) служащихъ, которые добросовѣстно исполняютъ свои обязанности, — прибавляетъ m-lle Бельваль.

Возрастъ для поступленія въ сельскія учительницы полагается отъ 20 до 25 лѣтъ; 55 лѣтъ — предѣльный возрастъ служенію въ школѣ.

Есть учительская пенсіонная касса. Касса удерживаетъ 5 % отъ жалованья и черезъ 25 лѣтъ выдаетъ 1.200 франковъ ежегодной пенсіи.

— Вотъ это щедрая пенсія! — воскликнули мы.

— Да, я скоро буду получать и пенсію, и жалованье, — похвалилась m-lle Бельваль.

Помимо шестичасового ежедневнаго преподаванія, — исключая четверги и праздники, — учительница обязана просматривать тетрадки ученицъ внѣ классныхъ занятій.

Во время классовъ, учительница не должна, ни подъ какимъ предлогомъ, отвлекаться отъ своей педагогической роли, ни заниматься работой, сторонней ея обязанностямъ по школѣ. Если школа очень людная, — полагается помощница.

— У меня всего двадцать-одна дѣвочка, — сказала m-lle Бельваль, — болѣе тридцати не бываетъ; но я начала свою карьеру помощницей въ Виши, гдѣ было шестьдесятъ дѣвочекъ, и я прослужила пять лѣтъ въ помощницахъ; потомъ уже получила здѣшнее мѣсто — старшей учительницы… Мнѣ, однако, пора! — вдругъ прервала себя m-lle Бельваль, и взглянула на часы. — Да, пора начинать классъ рукодѣлія. Вы обождите, пока я усажу дѣтей.

— Вотъ любезная-то, милая особа! — стала восхищаться спутница, когда учительница вышла. — Вамъ истинная удача. Такъ толково, подробно разсказала… да еще продиктовала всѣ правила и положенія. Рекомендація отъ доктора много значитъ! Et „l’amie de la France“ — также!

Минутъ черезъ десять вернулась m-lle Бельваль.

— Припомните, — сказала она, идя съ нами черезъ дворъ въ шкоду, — что во французскихъ сельскихъ, какъ и во всѣхъ начальныхъ школахъ во Франціи, дѣти принимаются старше шести лѣтъ и моложе четырнадцати. Внѣ этого возраста они не могутъ быть приняты безъ разрѣшенія училищнаго инспектора. Въ тѣхъ же общинахъ (деревняхъ), гдѣ нѣтъ дѣтскаго пріюта — замѣтьте это — „возрастъ поступленія будетъ пониженъ до пяти лѣтъ“. Вотъ за какомъ основаніи вы сейчасъ увидите въ моей школѣ и очень маленькихъ дѣвочекъ. Veuillez entrer!

Мы вошли въ узкую свѣтлую прихожую — раздѣвальню. Вдоль, стѣнъ прибиты въ нѣсколько рядовъ полки, сообразно съ ростомъ дѣтей. На полкахъ лежатъ шляпки и стоятъ корзинки съ завтракомъ, который дѣти съѣли въ рекреацію. Я остановилась поглядѣть на дѣтскія шляпки; онѣ доказывали зажиточность семей. Шляпки не рваныя, соломенныя, однѣ новыя, другія прошлогоднія; всѣ съ отдѣлкой: съ бантами, съ помпонами.

— Въ нашей мѣстности нѣтъ бѣдныхъ крестьянскихъ семей, — подтвердила и m-lle Бельваль.

Одна шляпка изъ черной тонкой соломы, съ моднымъ бантомъ, заинтересовала меня.

— Это „новенькая“ пятилѣтняя ученица. Всего три дня, какъ приведи ее въ школу, — объяснила учительница; — ее зовутъ Marie Berteau. За ней теперь ужъ сто тысячъ приданаго et des espérances avec!..

Такъ это было курьезно, въ смыслѣ нравовъ, что оно и безъ диктовки осталось у меня въ памяти!

За прихожей одна классная — очень большая, очень высокая и свѣтлая вала. Три окна на сѣверъ открыты. Три окна на югъ прикрыты внутренними ставнями. Окна — высоко отъ пола. На стѣнахъ висятъ карты географіи, карты зоологіи. Надъ каѳедрой — бюстъ Республики; ея кронштейнъ обвитъ трехцвѣтной лентой. Всѣ двадцать-одна ученица на лицо. Сидятъ за партами, шьютъ. Мы поздоровались съ ними. Онѣ встали и не садились, пока учительница не приказала имъ сѣсть. Около кафедры — т.-е. просто возвышенія со столомъ, стуломъ, корзинкой для бумагъ — черная доска; на ней написано мѣломъ красивымъ почеркомъ: Soyez toujours polies. Безъ учтивости нѣтъ образованія». Привести примѣры учтивости и примѣры отсутствія учтивости.-- Но теперь дѣти занимались рукодѣльемъ — вѣроятно, это касалось предыдущаго урока. Дѣвочки постарше — вышивали; маленькія шили лоскутки. Такъ какъ вся школа помѣщалась въ одной залѣ, то дѣти были раздѣлены на группы: первое отдѣленіе — division — маленькія; среднее и старшее отдѣленія. Изъ двадцати-одной дѣвочки въ старшемъ division всего три ученицы. Лицами и одеждой дѣвочки смотрятъ не крестьянками, а мѣщанками. Довольно чистенькія, аккуратно причесанныя — учительницѣ вмѣняется наблюдать за ихъ чистоплотностью — очень подвижныя; глазки веселые. Вообще, французскія дѣти и лицами, и фигурами болѣе мелки и болѣе обточены, чѣмъ итальянскія, напримѣръ, которыя зато хороши собой, какъ дѣти на картинахъ знаменитыхъ мастеровъ. Здѣсь красоты нѣтъ, но есть именно отдѣлка лица, обточенность фигурокъ, что позднѣе, въ взрослыхъ крестьянкахъ, развивается въ острыя черты лица и въ мускулистыя фигуры.

М-lie Бельваль предложила мнѣ посмотрѣть тетради — les devoirs des élèves. Почеркъ для крестьянскихъ дѣвочекъ, у нѣкоторыхъ, красивый; но у большинства ученицъ писанныя буквы похожи на листья — по вѣтру. Слова несутся и кружатся, какъ сухіе листья осенью. Своеобразное письмо.

Послѣ тетрадей учительница показала рукодѣлья.

Въ это время во мнѣ подошла малюсенькая дѣвчурка и протянула лоскуточекъ.

— Моя работа, — сказала она вѣско.

Учительница разсмѣялась.

— Я тебя не вызывала. Какова самоувѣренность!

— Les enfants, comme les chiens, aiment, qu’on les flatte, — замѣтила благодушно спутница.

Меня интриговала дѣвочка въ самомъ концѣ класса, лѣтъ семи, видимо посаженная отдѣльно, въ наказаніе.

— Что она сдѣлала? — спросила я тихо.

— Ce qu’elle а fait? Elle а fait le renard, — отвѣтила громко и строго m-lle. — Да, она изображала лисицу. И за это будетъ теперь сидѣть отдѣльно пятнадцать дней.

Тонъ, какимъ отвѣтила учительница, и мѣра наказанія говорили о большомъ проступкѣ. Я не захотѣла сейчасъ же разспрашивать при дѣтяхъ, что именно напроказила «лисица»," ограничилась только:

— А-а! скажите!..

Дѣвочка покраснѣла и низко наклонила голову надъ шитьемъ. Всѣ остальныя двадцать тоже наклонили головы, видимо смущенныя, и прилежно застегали…

— Вотъ «новенькая», черную шляпку которой вы сейчасъ, замѣтили, — указала мнѣ тихо учительница на стотысячную приданницу.

Маленькая, очень хорошенькая дѣвочка, настоящій типъ оверньятки: крѣпышъ; смуглыя, пунцовыя щечки, глазки большіе, черные, съ загнутыми рѣсницами. Волосы вчесаны хохломъ киперевязаны лентой. Одѣта въ круглую блузу; тоже что-то прилежно ковыряетъ. Вмѣсто иголки ей дали шпильку и кусочекъ канвы.

— Все-таки занята и привыкаетъ въ шитью, — замѣтила учительница. — Я стараюсь — по мѣрѣ силъ — приготовлять изъ моихъ ученицъ добрыхъ хозяекъ.

— А какіе предметы проходятъ дѣти въ сельской школѣ?

M-lle Бельваль порылась на своемъ столѣ среди тетрадей, книгъ и подала мнѣ росписаніе.

«Распредѣленіе времени въ школѣ для дѣвочекъ. — Утреннія занятія, отъ 9 до 11½; въ младшемъ отдѣленіи: списываніе (copie), чтеніе вслухъ старшей ученицы (monitrice), чистописаніе. Отдыхъ. Рукодѣліе. Чтеніе вслухъ учительницы. Занятія въ среднемъ и старшемъ отдѣленіяхъ: исторія, географія, чистописаніе, рисованіе. Отдыхъ. Диктантъ, поправка (correction), грамматика, правописаніе, разъясненія (redaction ou résumé). Занятія отъ. 1 часа до 4 часовъ: Младшее отдѣленіе: цифры, легкія задачи, словесный счетъ. Чтеніе вслухъ учительницы. Отдыхъ. Урокъ „понятій“ о различныхъ предметахъ (leèons de choses). Чистописаніе, пѣніе. Занятія въ среднемъ и старшемъ отдѣленіяхъ: счетъ и поправка, разъясненія, урокъ по естественной исторіи. Отдыхъ. Урокъ нравственности и учтивости (morale et politesse), чтеніе, пѣніе. Въ четыре часа просмотръ тетрадей за день. Отмѣтки. По субботамъ, послѣ чтенія вслухъ учительницы, раздача наградъ — по одной на каждое отдѣленіе — той ученицѣ, которая получила за недѣлю большее число хорошихъ отмѣтокъ».

— Въ чемъ состоятъ эти награды? — спросила я преподавательницу.

— Такъ, равные пустяки: картинки, котильонныя звѣздочки, ленточка, cordon de sagesse. Тутъ дѣло не въ цѣнѣ, а въ отличіи.

— А наказанія, какія?

— Само собою, тѣлесныя не допускаются. Допускаются дурныя отмѣтки, выговоры, частичныя лишенія рекреаціи, задержаніе послѣ классовъ въ школѣ, временное исключеніе; но оно не длится долѣе трехъ дней, и я тотчасъ обязана сообщить объ этомъ родителямъ ученицы, меру и училищному инспектору — inspecteur primaire. Исключеніе на болѣе продолжительный срокъ можетъ быть наложено только однимъ инспекторомъ учебнаго округа — inspecteur d’Académie. И за всю мою двадцатилѣтнюю педагогическую дѣятельность ни разу не пришлось примѣнять даже трехдневваго исключенія. А что касается сажанія отдѣльно, примѣняю, — m-lle бросаетъ строгіе взгляды въ сторону "лисицы ", — тутъ я неумолима. Позвольте, вы прочли не всю программу вашихъ занятій. Переверните листъ, s’il voue plait.

"Ежемѣсячное представленіе работъ^tt, — читала я далѣе: — "Чистописаніе. Французское сочиненіе. Диктантъ. Точныя науки. Счетъ. Нравственное и гражданское воспитаніе^[4].

"Работы каждые три мѣсяца:

«Рисованіе. Географія. Исторія Франціи».

— Для нашихъ уроковъ о нравственномъ и гражданскомъ воспитаніи мы руководствуемся вотъ этой книжкой, — по ней сдаются и экзамены. Вы можете взять книжку съ собой, просмотрѣть ее подробно, дома, на свободѣ. Она дастъ вамъ подробное понятіе о томъ, что должны знать сельскіе ученики. Въ этой книжкѣ, — замѣтила m-lle Бельваль, — больше говорится о мальчикахъ, чѣмъ о дѣвочкахъ. Но я, конечно, переставляю слово ученикъ — въ ученицу; учитель — въ учительницу.

Книжка маленькая, сѣренькая, въ двѣсти страницъ, съ политипажами. Она называется: «La première année d’instruction morale et civique», составленная par Pierre Laloi. Подзаглавіе: "Leèons très simples. Bédts attachants… Redactions — résumés.

— А методъ преподаванія у васъ звуковой?

— Нѣтъ, обыкновенный: а. b. с. d.

— А какое количество праздниковъ приходится у васъ въ году?

M-lle Бельваль безъ запинки перечла: — День, слѣдующій за днемъ Всѣхъ Святыхъ, въ ноябрѣ. Десять дней зимнихъ вакацій, — Рождество и Новый годъ. Недѣля, предшествующая Пасхѣ. День мѣстнаго святого или слѣдующій день, если святой приходится на воскресенье. Дни національныхъ праздниковъ. Лѣтнія вакаціи. Время и продолжительность вакацій опредѣляются ежегодно префектомъ en conseil départementale…

Раздался отдаленный звонъ колокола.

— Звонятъ въ школѣ мальчиковъ! — воскликнула m-lle Бельваль. — Пора, пора кончать классы. Я и не замѣтила…

— Заговорили мы васъ.

— О, нѣтъ, нѣтъ, пожалуйста не уѣзжайте! Я сейчасъ буду совершенно свободна, мы пойдемъ еще въ деревню.

И m-lle Бельваль поспѣшила звонить въ свой колоколъ на дворѣ. Дѣвочки мигомъ повскакали съ мѣстъ, свернули работы и бросились въ прихожую. Только двѣ постарше, — дежурныя, — остались. Одна принесла ведро воды, другая — лейку; онѣ начали поливать полъ кругами и подметать его. Эта уборка школы тоже быстро кончилась, и обѣ «дежурныя» убѣжали вслѣдъ за другими дѣтьми.

Вернулась учительница, растворила окна на сѣверъ и на югъ. Мы встали съ спутницей на скамейку, поглядѣть, что изъ нихъ видно. Передъ нами открылся обширный огородъ, въ образцовомъ порядкѣ.

— Это дѣти сажаютъ? — спросила я учительницу.

— Нѣтъ, огородникъ. Это мой огородъ. Онъ мнѣ полагается при школѣ, съ отопленіемъ.

— Вы же всего не скушаете, что на немъ произрастаетъ, — замѣтила я возможно вѣжливѣе: — посылаете кое-какіе овощи и на продажу?

— Неприлично продавать. Престижъ потеряю. Нѣтъ, я дарю родителямъ дѣтей. Они мнѣ тоже дѣлаютъ подарки. Цѣнныхъ я не принимаю; когда убьютъ свинью, теленка или домашнюю птицу, всегда присылаютъ лучшій кусокъ. Не принять — обидѣть. Вотъ я и отдариваю, чѣмъ могу. Когда случаются въ семьяхъ ученицъ крестины, онѣ всегда тоже приносятъ мнѣ конфетъ. Вы знаете, во Франціи обычай — въ крестины дарить конфеты-dragées. У меня и свое вино есть, — видите, въ концѣ огорода порядочный виноградникъ.

Учительница стояла рядомъ съ нами на скамейкѣ. Съ уходомъ ученицъ, ея манера, языкъ сдѣлались гораздо проще, вообще она присмотрѣлась къ намъ.

— Разскажите, пожалуйста, что натворила ваша «лисица», которую вы, въ наказаніе, посадили отдѣльно, на пятнадцать дней? — спросила я.

— Непростительное! — воскликнула m-lle Бельваль, и разсказала, очень волнуясь, какъ эта дѣвочка — ей семь лѣтъ, и она должна приводить съ собой еще двухъ маленькихъ — наканунѣ не явилась съ подругами къ началу классовъ.

— Часъ проходитъ, другой, — нѣтъ ихъ всѣхъ трехъ. Я начинаю безпокоиться: идти имъ далеко, лѣсомъ… Въ 11½ часовъ, въ большую рекреацію — что же я вижу: онѣ, одна за другой, бочкомъ, прошмыгиваютъ, въ калитку! Босикомъ, и какъ ни въ чемъ не бывало, садятся на скамейку, подъ деревцомъ, — въ полной надеждѣ, что я не примѣтила ихъ отсутствія въ утреннихъ классахъ! Я, конечно, сейчасъ ихъ въ допросу. Оказалось: шли онѣ лѣсомъ, и старшая соблазнила младшихъ разуться, пойти босикомъ по травѣ.

— Я очень любила, маленькая, ходить босикомъ по травѣ, — сочувственно замѣтила спутница.

— Затѣмъ онѣ нарвали ландышей, которые цвѣтутъ тамъ въ изобиліи. Букеты спрятали въ кустахъ и рѣшили, на возвратномъ пути, захватить ландыши домой. Разумѣется, чулки и сабо онѣ тамъ же позабыли и явились сюда босоногими, заставивъ меня прождать ихъ два часа и сильно безпокоиться. Я и наказала старшую, — тѣ слишкомъ малы; этой поручено приводить и отводить тѣхъ. У насъ сказано въ правилахъ: «Дѣти, которыя во время перерыва классовъ не возвращаются домой, должны находиться подъ бдительнымъ надзоромъ учительницы до того часа, когда кончаются въ школѣ занятія». А тутъ онѣ два часа прогуляли да растеряли своя чулки и башмаки. Меня родители имѣютъ полное право обвинять въ плохомъ надзорѣ, невниманіи, que sais-je!..

Эта дѣтская шалость все сильнѣе волновала учительницу.

— Въ подобныхъ проступкахъ виновница и получаетъ названіе «лисицы», за хитрость, соблазнъ. Теперь пойдемте, пожалуйста, на воздухъ, въ деревню.

M-lle даже раскраснѣлась отъ волненія.

На улицѣ, наискосокъ школы дѣвочекъ, столпились мальчики-школьники, въ беретахъ, въ черныхъ, круглыхъ, длинныхъ фартукахъ — сарро. Они съ любопытствомъ уставились на насъ. Вѣроятно, дѣвочки уже сообщили имъ новость: пріѣздъ иностранокъ; но видя, что съ нами идетъ учительница, съ которой они всѣ поздоровались, снявъ береты, мальчики скоро разошлись по домамъ.

Ближайшей сосѣдкой m-lle Бельваль стоитъ церковь.

— А въ какихъ отношеніяхъ вы съ кюре? — спросила я учительницу.

— Въ прекрасныхъ. Мои дѣвочки недавно связали кружево на престолъ. Нашъ мэръ повстрѣчался со мной, шутливо грозитъ мнѣ и прибавляетъ: — «Ah, ah, mademoiselle Belval!..» Я ему въ отвѣтъ: — Ah, monsieur le maire! А вы вашу единственную дочку отдали въ монастырь учиться, не къ намъ! — Онъ засмѣялся и на другое перевелъ разговоръ.

— Вотъ, вотъ: то самое, что я разсказывала по дорогѣ къ вамъ! — воскликнула спутница: — предпочитаютъ отдавать дочерей въ монастырь. C’est plus chic.

— Развѣ религія до такой степени преслѣдуется, что нельзя связать кружево на престолъ?

— О! Нѣтъ! Школы не-духовныя, какъ моя, écoles laïques, не касаются религіи. Вы увидите въ нашихъ учебникахъ: éducation morale et instruction civique, для средняго и старшаго возраста, глава V — «Devoirs envers Dieu» — вырвана. Въ новыхъ изданіяхъ эта глава и вовсе не напечатана.

— Слѣдовательно, вы должны постоянно обходить слово: Богъ?

— Да, замѣняемъ словомъ: природа.

— Да вѣдь дѣти все равно получаютъ свое первое причащеніе?

— Это до насъ, до школы и до учителей, не касается. Это — дѣло родителей, семьи. Дѣти могутъ посѣщать церковь и брать уроки катехизиса только внѣ классныхъ часовъ, но… тутъ, какъ и вездѣ, нѣтъ правила безъ исключенія. Въ недѣлю, предшествующую дню перваго причащенія, учительница разрѣшаетъ ученицамъ уходить изъ школы въ церковь, въ тѣ часы, когда онѣ должны тамъ исполнять свои религіозныя обязанности; но это разрѣшается только одинъ разъ, во все школьное пребываніе.

— Вообще, выходитъ, что вы, учительницы, поставлены между двухъ враждующихъ сторонъ: кюре и мэръ?

— Враждующія -слишкомъ; но не опровергаю — иногда приходится… «обходить» — «biaiser». Нельзя же идти напрямикъ! Рѣзкостью ничего не сдѣлаешь. Enfin!.. Я здѣсь двадцать лѣтъ я ни разу еще не имѣла столкновенія ни съ кюре, ни съ мэромъ. Ихъ же за эти годы сколько смѣнилось!

— Видно, у васъ ужъ характеръ такой хорошій, — сказала спутница.

— Пожалуй, — согласилась m-lle Бельваль. — По ея лицу скользнула очень тонкая, сложная улыбка.

— Сколько вамъ извѣстно, изъ среды сельскихъ учительницъ не выходило женщинъ-художницъ: писательницъ, живописцевъ, поэтессъ, какъ Ада Негри въ Италіи, какъ двѣ-три повѣствовательницы въ Англіи?

M-lle сосредоточенно подумала:

— Нѣтъ, je n’en connais point; одна — Louise Michel, петролёза, поджигательница во время коммуны; и она была учительлицей въ Парижѣ, а не сельской.

За церковью стояла школа мальчиковъ. Далеко не такая чистая, гигіеническая, какъ школа m-lle Бельваль. Строеніе старое, двухъ-этажное. Дворъ — préan — позади. Входная дверь настежь. Окна запыленныя, стѣны пятнистыя. Сейчасъ видно, и по внѣшности, что школа содержится такъ, какъ поведетъ ее учитель — хозяинъ ея.

Школой закончилась я главная улица деревушки. Мы вышли въ поля. Они круто спускались въ оврагъ и на той сторонѣ опять раскидывались по холмамъ.

Вся мѣстность убѣгала отлогими волнами въ горизонту. Направо синѣла тоже волнистая линія лѣсовъ; налѣво — въ дымкѣ — обозначались горы Оверни. На холмахъ, въ оврагахъ, въ кущѣ деревьевъ выглядывали фермы: низкіе домики подъ черепичной крышей; возлѣ — сараи, сложенные изъ глины; близъ фермы — огороды, фруктовыя деревья.

— Все это земли вашихъ подчиненныхъ? — пошутила спутница.

— Нѣтъ, мои самыя отдаленныя ученицы — на четыре километра, не дальше. Мы же здѣсь высоко стоимъ, передъ нами десятки километровъ открываются.

— Четыре километра въ западу, четыре въ востоку, — говорила спутница, указывая рукой, — такъ это о! какъ далеко! Я желала бы имѣть столько bons-sujets.

— Oui, mes bons-sujets, — повторила и m-lle Бельваль. — Вы вѣрно сказали. И я очень цѣню тѣ добрыя отношенія, какія установились у меня съ крестьянами. Подумайте, я двадцать лѣтъ здѣсь сижу. Помимо ежедневныхъ классовъ, я завела еще воскресные классы, classe d’adultes, для взрослыхъ. И они посѣщаютъ классы аккуратно. Я посылала за послѣднюю, парижскую всемірную выставку образцы рукодѣлій взрослыхъ ученицъ, и представьте, — онѣ получили бронзовую медаль! Разумѣется, восторгъ полный, и каждая про себя думала, что это именно за ея-то работу и выдали награду… У меня учатся дѣти дѣтей моихъ ученицъ! Всѣ окружные крестьяне такъ ко мнѣ привыкла за двадцать лѣтъ, что нѣтъ крупнаго событія въ самой отдаленной семьѣ, чтобъ они не спѣшили сообщить мнѣ, спросить моего совѣта. Помолвятся — меня первую оповѣщаютъ. Родится ребенокъ — первый выходъ съ нимъ ко мнѣ. Умретъ кто въ семьѣ — со мной поплачутъ. Они знаютъ, какъ я искренно отношусь къ нимъ. Меня приглашали въ города старшей учительницей — я отказалась. Сжилась я съ ними со всѣми. Всѣ они мнѣ близки.

Рѣчь m-lle Бельваль текла убѣдительно. Солнце ласково грѣло безоблачное, голубое пространство и стрекозы весело стрекотали. Передъ нашими глазами разстилалась мирная деревенская картина; мы сами удобно усѣлись на бревнахъ, отдѣлявшихъ поля отъ проселочной дороги. Мы всѣ три находились въ ровномъ, благожелательномъ настроеніи. Невольно, вслухъ, сказалась мысль:

— Выходитъ, нѣтъ лучшей карьеры для трудовой женщины во Франціи, какъ карьера сельской учительницы…

— Безспорно! — воскликнула m-lle Бельваль.

— Современная литература и театръ иное говорятъ…

— Въ театрѣ я не бываю; современной литературой занимаюсь только одной — педагогической, потому что другая, современная, diffame la femme franèaise; да, безчеститъ французскую женщину, — повторила m-lle авторитетно. Ея большіе близорукіе глаза метнули лучи. — Я не идеализирую достоинствъ моихъ товаровъ… Dame! nous ne sommes pas des religieuses, не.монахини безгрѣшныя, и ваша карьера имѣетъ условія положительныя. Первое: сельская учительница должна быть изъ той же провинціи (du même département)! но не изъ самой мѣстности, гдѣ она учительствуетъ — иначе престижа не будетъ — on lui tapera sur le ventre, — извините за выраженіе. Второе — она должна знать, приблизительно, мѣстныхъ жителей, и чтобъ мѣстные жители знали, что ихъ школьная учительница — не первая попавшаяся особа съ вѣтру. Она должна жить при школѣ съ родителями или съ кѣмъ изъ родственниковъ и не чувствовать себя одинокой. Въ гости, по просту, отъ скуки, нельзя ходить въ крестьянамъ. Они должны приходить. А если она полюбитъ и обвѣнчается съ мѣстнымъ учителемъ, и у нея пойдутъ дѣти — oh! тогда дѣйствительно — c’est le comble du bonheur.

— Я въ рай не пожелаешь, — досказала спутница.

— Простите… сколько вы получаете гонорара, какъ сельская учительница? — спросила я.

— Сто франковъ въ мѣсяцъ^[5]. Скоро буду получать при жалованьѣ и пенсію. Конечно, я всего не трачу. Дѣлаю разныя gâteries дѣтямъ, моимъ старикамъ. Покупаю интересныя книги на свой счетъ для моихъ ученицъ.

— Помогаете бѣднымъ, — досказала спутница.

— Не очень. Некому. У всякаго свое есть; ну, разумѣется, когда варю бульонъ, подѣлюсь съ немощной старухой или съ ближайшей родильницей. Мой главный расходъ — переплеты; до страсти люблю хорошіе.

Я вспомнила полки съ красивыми книгами въ спальнѣ m-lle Бельваль.

— Однимъ словомъ, пока, живу въ свое удовольствіе на свои трудовыя средства.

— Вотъ вы и безъ дѣтей, une célibataire, — замѣтила спутница, — холостая, а тоже вполнѣ довольны вашей судьбой.

— Потому что у меня есть мои старики-родители. Они почти весь годъ со мной живутъ.

— И потомъ, — подсказала спутница, -я думаю, у васъ столько было жениховъ, что и не оберешься!

— Да и теперь есть, — отвѣтила просто m-lle Бельваль. — Прежде не хотѣла идти замужъ, свободу терять. Избалована была я своими стариками. Теперь… уже стара стала для замужества. А умрутъ они — ужасно подумать: одиночество! Aussi comme nous nous aimons, comme nous nous resserrons… — Глаза m-lle Бельваль наполнились слезами.

— Одиночество со всѣми этими bons-sujets-lа! — воскликнула спутница, указывая рукой на раскинувшіяся передъ вами фермы?

— Да. Они придутъ во мнѣ поплавать. А я-то не должна. Они мнѣ не ровня. Се ne sont pas mes égaux. Я должна всегда сохранять достоинство d’une femme supérieure à eux. Нѣтъ, въ нашей карьерѣ, какъ во всякой, есть и розы, и тернія.

Мы стали собираться въ путь. M-lle Бельваль пригласила зайти въ ней, выпить кофе на дорогу. Мы, конечно, отказались, не желая утруждать ее.

— Черезъ пятнадцать дней экзамены въ нѣкоторыхъ сельскихъ школахъ нашей префектуры. Хотите пріѣхать въ Виши? — предложила учительница на прощанье. — Это отъ васъ не далеко. Часъ въ экипажѣ. Я попрошу разрѣшенія у инспектора (Inspecteur cantonal). Премилый человѣкъ. Вы увидите на экзаменахъ десятка два сельскихъ учителей и учительницъ.

Я, разумѣется, очень обрадовалась такому неожиданному предложенію.

— Бываютъ еще разъ въ годъ учительскіе съѣзды. На нихъ мы обсуждаемъ равные вопросы, близкіе намъ, педагогамъ. Жалѣю, что не могу пригласить и васъ. Съѣздъ бываетъ позднѣе, осенью.

Мы разстались съ m-lle Бельваль — до скораго свиданія.

— На-дняхъ напишу, какого числа экзамены! — крикнула она вслѣдъ экипажу.

Буланая лошадь побѣжала рысцой. Кучеръ уже и не подхлестывалъ ее. Изъ молодого дубняка понесся тонкій ароматъ листьевъ, цвѣтовъ, травъ, нагрѣтыхъ за день іюньскимъ солнцемъ. Среди роскошныхъ кустовъ дрока ярко выдѣлялись его золотистые бутоны, будто сами просились, чтобы, ихъ сорвали; но моя спутница забыла о цвѣтахъ, и все восхваляла mademoiselle Бельваль.

— Любезная, обходительная особа. Всѣ свѣдѣнія вамъ дала и о школѣ, и о себѣ, и на экзамены пригласила; une charmante femme!

На меня нашла мечтательная грусть: что она теперь, бѣдная, дѣлаетъ? Нельзя никуда пойти, поговорить по душѣ, «чайку напиться», даже къ такимъ фермерамъ, у которыхъ она, вонъ, третье поколѣніе воспитываетъ. Постоянно соблюдай дипломатію и съ кюре, и съ мэромъ. Постоянно будь на сторожѣ и вопи, потому что впереди — одиночество, немощи, — вопи, потому что «l’argent — c’est la dignité». Пока силы есть, разсчитывай даже прислугу взять.

— Теперь, небось, сама плиту разводитъ, — продолжала я вслухъ.

— Нѣтъ, у нея керосинка въ двѣ канфорки, — отвѣтила спутница.

— А потомъ, вечеромъ, сиди одна… Тоска!

Между тѣмъ, мы подъѣхали къ нашему дому, опять восхваляя учительницу.

Вечеромъ я стала просматривать ту книжку, что мнѣ дала m-lle Бельваль и по какой дѣти сдаютъ экзамены въ сельскихъ школахъ.

«La Première année d’instruction Morale et Civique».

Эпиграфъ ввитъ изъ П. А. Куріе: «Чему надо обучить дѣтей? — Тому, что они должны дѣлать, когда подростутъ».

Въ первой главѣ этой книги, конечно, прежде всего, говорится о семьѣ: о любви, уваженіи, повиновеніи родителямъ, и тутъ же приводится статья закона, по которой родители, въ случаѣ серьезнаго недовольства дѣтьми, имѣютъ право засадить ихъ въ тюрьму на срокъ, сообразно ихъ возрасту. Объясняя долгъ дѣтей относительно родителей, опять приводится статья закона, по которой дѣти обязаны содержать своихъ родителей; подробное объясненіе долга относительно самого себя и ближняго. Послѣ семьи — школа и мастерская. Что такое школа, учитель, ученикъ? Правила въ отношеніяхъ къ школѣ, учителю, въ мастерской и къ хозяину. Наставленія и совѣты по поводу развлеченій. Добрые и дурные нравы, товарищи; а также приводится и статья закона, ограждающая трудъ малолѣтнихъ.

За правилами, объясненіями и наставленіями идетъ выводъ — résumé, который ученикъ (а у m-lle Бельваль — ученица) должны заучивать дословно, какъ катехизисъ. Затѣмъ прочитать, списать и разсказать своими словами прилагаемые разсказъ! поучительно-трогательные (съ картинками) на ту тему, какая трактовалась въ соотвѣтствующей главѣ.

Не могу я здѣсь не списать перечень нѣкоторыхъ главъ этой книжки. Иныя изъ нихъ очень интересны да и небезполезны. Напримѣръ: Общество. Разница общественныхъ классовъ. Свобода труда (глаза въ демократическо-буржуазномъ духѣ). Употребленіе сбереженій. Ассоціаціи (при этомъ картинка, какъ куча дѣтей легко катитъ громадное бревно). Общество предусмотрительности, страхованія, закладныя. Забастовки, стачки. Достоинство рабочаго. — Землепашество. Разница между землевладѣльцемъ, фермеромъ и половникомъ. Необходимость грамотности для крестьянина. — Купецъ.Что такое торговля, торговыя книги.

Коммерческіе суды, несостоятельность, законы о банкротствѣ. Совѣты — и нравственные, и матеріальные, и опять — статьи закона. Глава VIII. Государственный чиновникъ, чиновница. Глава IX. Бракъ, обязанности вступающихъ въ бракъ, домашнія сбереженія. Обязанности отца семейства (у m-lle Бельваль — матери семейства). Опека. Несовершеннолѣтіе. Глава X. Гражданскія права. Глава XI. Государство. Что такое: община, муниципальный совѣтъ, мэръ, его помощники. Кантонъ, подпрефектура, департаментъ (губернія). Общій генеральный совѣтъ, префекты. Палата депутатовъ и сенатъ. Правительство. Законодательная и исполнительная власти. Глава XII. Администрація: министры; министерство народнаго просвѣщенія, министерство юстиціи, министерство духовныхъ дѣлъ, министерство земледѣлія, торговли и промышленности, публичныхъ работъ, почтъ и телеграфовъ, министерство иностранныхъ дѣлъ, военное министерство, морское вѣдомство и вѣдомство колоній, министерство финансовъ, взиманіе налоговъ.

Все это изложено популярно, ясно, кратко, но съ точными указаніями, чѣмъ каждое министерство завѣдуетъ.

Глава XIII и послѣдняя. Права и обязанности каждаго гражданина во Франціи. Краткое ознакомленіе съ политикой, политическими правами и обязанностями.

Закрывая книжку, я невольно подумала:

— И это полагается знать наизусть каждому французику отъ 6 до 14 лѣтъ — включительно; равно и маленькимъ француженкамъ, въ ихъ отроческомъ возрастѣ, и сдавать экзамены по всѣмъ этимъ главамъ!

III.

Сыновья моей спутницы тоже помогли мнѣ въ развѣдкахъ о сельской учительницѣ, — всего больше тотъ, который былъ въ перепискѣ съ профессоромъ изъ Ліона.

— Ah, madame, вотъ куда вамъ надо съѣздить: Chênes-Verts, la bourgade. Это село «Зеленые дубы» преинтересное! — восклицалъ онъ съ энтузіазмомъ. — Жанна, жена нашего товарища Фавье, — оттуда. Она въ восторгѣ будетъ поѣхать съ вами, повидать родителей. Вы и остановитесь у ея родителей, если захотите. Тамъ есть и гостинница. Родители Жанны — буржуй — ancien régime. Отецъ — un vrai type! Да тамъ, впрочемъ, все интересно. Самая бургада — подумайте только! — двѣсти лѣтъ назадъ, среди непроходимыхъ лѣсовъ, въ котловинѣ, стоялъ монастырь; къ нему спускалась тропинка, подъ сѣнью лиственныхъ аровъ. Монахи промышляли, выдѣлывали ликёръ, носившій названіе «листовки». Теперь отъ этой дремучей мѣстности ничего не осталось: ни лѣсовъ, ни монаховъ, ни ликёра. Сохранилась, какимъ-то образомъ, часть монастырской сгіЬны и павильонъ, гдѣ были службы, въ которомъ родители Жанны и живутъ. На мѣстѣ же монастыря выросла цѣлая бургада — село въ 3.000 жителей; есть десятокъ твачей-кустарей; они ткутъ пестрый мусселинъ для южныхъ странъ… Вся мѣстность тоже промышляетъ; платки вяжутъ; но для васъ главное дѣло не въ бургадѣ, я понимаю; тамъ при земской школѣ — учитель; для дѣвочекъ — духовная школа, разрѣшенная правительствомъ; «сестры» преподаютъ. Я понимаю, понимаю, вамъ нужна исключительно сельская учительница; она васъ интересуетъ, знаю. Такъ вотъ: оттуда, изъ бургады, на другой день утромъ, вмѣстѣ съ Жанной вы и отправитесь дальше. Тамъ нѣсколько деревень въ горахъ, дикихъ- предикихъ. Если здоровье вамъ позволитъ — дороги отличныя — доѣзжайте до деревеньки: Les Rochers; отъ бургады три-четыре часа на лошадяхъ. Это уже въ департаментѣ Роны. Тамъ такая дичь, такая дичь, что по-французски не понимаютъ, говорятъ на особомъ діалектѣ. Двадцать-пять лѣтъ назадъ изъ этой мѣстности въ солдаты не брала: мозгомъ — кретины; тѣломъ — обезьяны. Руки длинныя, черепа назадъ. И вотъ въ этой-то дикой мѣстности, Les Rochers, поставили двадцать лѣтъ назадъ первую школу. Учительница одна и та же. Вѣдь это какъ интересно для вашихъ развѣдокъ!

— Не думаю, чтобы тамошняя учительница блаженствовала, какъ блаженствуетъ m-lle Бельваль, — замѣтила я.

— Разумѣется! М-lle Бельваль — одна изъ счастливицъ. Знаете ли, по послѣдней статистикѣ, на 150.000 учительскаго персонала народной школы, 100.000 получаютъ такое ничтожное жалованье, что самые изъ нихъ способные и предпріимчивые избираютъ другую профессію.

— Все-же не меньше 900 франковъ получаютъ?

— Еще бы! Отъ 900 до 1.600 франковъ.

Впрочемъ, у насъ, въ Россіи, есть сельскіе учителя, которые получаютъ въ половину меньше и безъ квартиры…

— По послѣдней статистикѣ видно, — продолжалъ молодой человѣкъ, — что вообще заработокъ умственнаго труда падаетъ въ цѣнѣ во всѣхъ профессіяхъ, а заработокъ труда физическаго наоборотъ — возростаетъ. Конечно — относительно съ прежнимъ временемъ. Но дѣло не въ этомъ, а въ томъ, какъ вамъ будетъ полезно видѣть совершенно иную школу, чѣмъ у m-lle Бельваль! Только вы не называйте родину Жанны «la bourgade* — она обижается, — говорите: „la ville“. Въ учебникахъ географіи стоитъ: „la bourgade“, но она обижается.

Эта поѣздка меня сильно заинтересовала: повидать диковинную школу, повидать бургаду, познакомиться съ родителями Жанна Фавье…

Я немножко уже знала эту Жанну Фавье. Она приходила въ гости въ моей хозяйкѣ вечеркомъ, когда запрутъ машины. Тихая, внимательная, она была мнѣ симпатична.

Все устроилось именно такъ, какъ говорилъ младшій сынъ. Жанна очень обрадовалась, и мы съ ней поѣхали повидать родителей; но я остановилась не въ гостинницѣ. Самая хе бургада, ткачи мусселина, родители Жанны, скупщики вязаныхъ платковъ, ихъ удивительный павильонъ, обѣдъ, на который они меня пригласили, ихъ знакомые и разговоры, какіе велись на обѣдѣ — все это живьемъ вызвало въ моей памяти французскіе романы съ реальнымъ описаніемъ провинціальной жизни. То, что мнѣ случалось читать, слилось съ дѣйствительностью… Болѣе двухъ сутокъ я боялась остаться въ бургадѣ, боялась охладѣть къ моимъ развѣдкамъ о сельскихъ учительницахъ. Мои же новые знакомые не могли дать мнѣ не только письма въ учительницѣ въ Les Rochers, но даже кратко разсказать, кто она. Видно было, что ни въ самомъ селѣ Chênes-Verts, la bourgade, ни въ его окрестностяхъ, нисколько и не интересуются учительницами, ни мѣстными, ни сосѣдскими. Роди онѣ никакой не играютъ, и жители смотрятъ на нихъ какъ на мелкихъ „чинушекъ“.

— И зачѣмъ вамъ ѣхать такую даль? Что интереснаго? — говорилъ отецъ Жанны. — Четыре часа въ „ля-франсэзъ“ туда и оттуда столько же. (Я въ первый разъ слышала названіе такого экипажа — „la franèaise“). Прежде это были совсѣмъ потёмки.

— Вотъ это-то именно меня и интересуетъ. Утверждаютъ: до постановки школы, двадцать лѣтъ назадъ, ихъ въ солдаты не брали.

— Ну, а теперь не то! но развѣ это желательно? Кричатъ: de l’instruction et encore de l’instruction!.. А я твердилъ прежде и теперь повторю всѣмъ: n’en faut plus. Довольно! Наставили, наставили этихъ школъ… Конечно, съ образованіемъ парень (le gars) мѣтитъ выше сохи, бросаетъ деревню, городъ привлекаетъ его. И сколько потомъ мыкается такихъ déclassés!..

Всѣ присутствовавшіе сочувственно вторили.

Рано поутру въ крыльцу гостинницы подали двухмѣстный экипажъ, на двухъ высокихъ колесахъ, „la franèaise“: въ родѣ кабріолета, но въ „la franèaise“ козлы ниже сѣдоковъ, они какъ бы между колесъ. Мнѣ въ первый разъ приходилось ѣхать въ такомъ экипажѣ. Трактирщикъ, трактирщица, Жанна и ея тетка хлопотали. Принесли стулъ. Кучеръ Клодъ — маленькій, худой, въ какомъ-то ухарскомъ картузѣ, въ пиджакѣ, держалъ лошадь подъ уздцы и ухмылялся, видя, какъ я не могу усѣсться.

Наконецъ, я взобралась. Легкій клеенчатый верхъ откинули, застегнули фартукомъ; Жанна?» помѣстилась рядомъ со мной. Клодъ-кучеръ — низко, въ ногахъ. Козлы, такимъ образомъ, не заслоняютъ вида мѣстности.

— Добраго пути, добраго пути! — желали намъ хозяинъ, хозяйка, тетка и тѣ рѣдкіе прохожіе, которые остановились поглядѣть, какъ я усаживаюсь со стула въ экипажъ.

Связали корзинку съѣстного, дали лишній coayertnre de voyage; однимъ словомъ, отправили на цѣлыя сутки, съ ночевкой въ Les Bochers.

Мѣстность пошла въ полномъ смыслѣ «съ горки на горку». La franèaise очень пріятно катилась, не тряся, слегка покачивая, какъ люлька, баюкая. Воздухъ легкій, съ вѣтеркомъ; кое-гдѣ рощицы; всѣ холмы обработаны подъ поля, но селенія опять очень рѣдки. Шоссейныя дороги содержатся въ отличномъ порядкѣ.

Возница-Клодъ досталъ кисетъ съ табакомъ:

— Vous permettez?.. — И, не дожидаясь отвѣта, скрутилъ папироску.

Онъ курилъ, затягиваясь и сплевывая «съ шикомъ» въ сторону, какъ удалый русскій мастеровой. Вообще, во всей его повадкѣ было много, что напоминало именно русскаго мастерового.

Клодъ палилъ уже третью «сигарку».

— Какъ это вы не можете потерпѣть! — наконецъ замѣтила ему Жанна.

— Вотъ, въ октябрѣ женюсь и совсѣмъ брошу! — отвѣтилъ онъ.

— Почему именно тогда только бросите?

— Копить стану — pour les petits Glandes à venir.

— Вы еще не оставили эту идею — жениться на porteuse de pain?

— Она ужъ больше не разноситъ хлѣбы, поступила въ горничныя на-водахъ, — отвѣтилъ онъ горделиво. — Устала. Подите, потаскайте каждый день 70—80 кило хлѣба — устанешь, обрадуешься мѣсту горничной.

— Она обрадовалась, а тѣ господа, къ которымъ она поступила…

— Привыкнетъ! А же былъ сперва каменьщикомъ; а теперь, вотъ, кучеръ, да еще иностранную даму везу. — Онъ сдвинулъ свою шапчонку, повернулся къ намъ корпусомъ. — Хорошо везу, не скажете, что плохо, hein?!

— Вы — каменщикъ, при такомъ маленькомъ ростѣ и худомъ тѣлѣ? — не воздержалась я замѣтить.

— Десять лѣтъ былъ въ каменьщикахъ, съ 17-тидо 27-мы. Помогалъ родителямъ, самъ проживалъ 75 франковъ въ мѣсяцъ, да накопилъ 6,000 франковъ! — Вы посмотрите, каковы у меня бисепсы — стальные! Что-жъ, что худъ да невзраченъ. Вотъ! — Клодъ хвастливо вытянулъ свободную руку, напрягая мускулы. — Въ кучерахъ столько не заработаешь, нѣтъ! — Развѣ счастливый случай пошлетъ добрую иностранную даму.

Клодъ взглянулъ плутоватыми глазами въ мою сторону. Я дала ему наканунѣ два франка, за проѣздъ съ желѣзной дороги.

— Какъ же вы могли заработывать такъ много въ каменьщикахъ? Сколько же вы получали?

Клодъ начиналъ меня интересовать.

— Сперва два франка пятьдесятъ сантимовъ въ день, а дошелъ и до семи франковъ. Еслибъ не накопилъ шести тысячъ, такъ не подумалъ бы обзаводиться семьей. У невѣста земля есть; на ней домъ ставимъ, корову купимъ и заживемъ. Я буду въ кучерахъ служить; она умѣетъ пошить, будетъ брать на домъ, работу.

Не знаю, отъ куренія ли Клода, или отъ пріятнаго баюканья franзaise, только мнѣ стало дѣлаться не по себѣ… Голова кружилась.

Жанна замѣтила, что мнѣ нехорошо.

— Клодъ, прошу васъ, не курите! — просила Жанна.

— C’est bon, c’est bon, не буду.

Не проѣхали и часу, какъ со мной началась та же дурнота.

— Вотъ, доѣдемъ до Puits-Rouge — и довольно, — сказалъ Клодъ. — Тамъ тоже школа. Ваша дама вѣдь интересуется ими.

— Да мнѣ нужно видѣть самую бѣднѣйшую!

— Puits-Rouge?! Бѣднѣе этого во всей префектурѣ не найдете. Селеніе маленькое, производства никакого. Живутъ тѣмъ, что дѣтей берутъ на выкормку изъ города, изъ дома призрѣнія найденышей. Намъ все равно не миновать Puits-Rouge. Будете хорошо чувствовать себя — поѣдемъ дальше, до Rochers.

— Онъ правъ, — замѣтила Жанна: — я совсѣмъ и забыла, что въ Puits-Rouge есть школа.

— Все это не тъ! Тамъ тридцать лѣтъ назадъ въ рекрута не брали: кретины были.

— Тридцать лѣтъ назадъ, — повторилъ Клодъ, — тамъ была простофили, неотесанные, а теперь другимъ не уступятъ, всему научились. Если хотите помогать бѣднымъ — нечего ѣздить по деревнямъ; лучше поѣзжайте въ города. Тамъ бѣдность. Насмотрѣлся я въ каменьщикахъ.

— А вы сами грамотный или нѣтъ?

— Нѣтъ, не-грамотный.

— Вотъ какъ! — сказала я Жаннѣ.

Та удивленно взглянула на меня.

— Дама спрашиваетъ, умѣете ли вы читать я писать? — повторила Жанна.

— Mais puisque je lui dis, à votre dame, que non!.. Вы сами знаете, я не обученъ.

Этотъ разбитной малый, обладатель нѣсколькихъ тысячъ франковъ, уроженецъ центральной Франціи, и вдругъ — безграмотный!

— Какъ же это такъ? — обратилась я уже прямо къ нему. — При даровомъ, обязательномъ обученіи?

— Что-жъ, что обязательное? Я и былъ въ школѣ три раза, чтобъ заявиться. Учитель видѣлъ меня въ школѣ и — довольно. Не по своей винѣ не пошелъ учиться. Обстоятельства заставили. Я одинъ въ нашей семьѣ неграмотный. Старшій братъ ушелъ на зароботки, тоже каменьщикъ. Остались маленькіе братья, сестры. Я* одинъ былъ тогда побольше. Отцу нужны были руки въ хозяйствѣ. Я и работалъ съ нимъ дома. Меньшіе всѣ грамотные. О! Еслибъ я былъ грамотный!..

— Vous auriez vu clair! — вырвалось у меня опредѣленіе отца моей спутницы.

— Вотъ это вы сказали вѣрно, — ясно видѣлъ бы жизнь, вѣрно!

Но мнѣ было не до похвалъ Клода. Опять закружилась голова, зазвенѣло въ ушахъ… Бучеръ погналъ лошадь, и мы быстро добрались до Puits-Rouge.

— Въ деревнѣ ресторана нѣтъ, — сказалъ Кюдъ, — есть простая buvette, стойка. Я самъ туда не пойду; здѣсь буду дожидаться васъ. Вы въ школѣ отдохнете.

— Гдѣ же самое селеніе?

Клодъ махнулъ рукой въ противоположную сторону, откуда мы пріѣхали:

— Тамъ, подъ горой… Деревни не видно отсюда.

— А названіе Puits-Rouge?

— Вотъ отъ этого колодца, — въ немъ вода красноватая.

IV.

Мы остановились на очень обширной площадкѣ. Направо — колодезь деревенскій, журавлемъ; налѣво — школа, большое двухъэтажное зданіе за рѣшеткой, очень внушительное.

— Пойдемте прямо въ школу!

Вблизи школа смотрѣла странно. Половина рѣшетки разрушена… Штукатурка зданія школы дала трещины, около водосточныхъ трубъ — потеки. Но зданіе внушительное, двухъ-этажное, съ большими окнами. На фронтонѣ зданія крупно выбиты слова: «Liberté, Egalité; Fraternité». Между школой и рѣшеткой — большой дворъ. Школа стоитъ совершенно одиноко.

Въ школѣ не замѣтно никакого движенія, — а было около двухъ часовъ дня. Входная дверь отворена настежь, прямо идетъ лѣстница наверхъ. Мы повернули налѣво, наугадъ. Раздѣвальни нѣтъ; нѣтъ ни шляпъ, ни корзинокъ, какъ у m-lle Бельваль. Мы прошли по свѣтлому корридору, уперлись въ дверь; оттуда неслись десятки дѣтскихъ голосовъ; дѣти хоромъ отвѣчали урокъ. Я прислушалась: они расчленяли басню Лафонтена: дружба Собакъ. Учительница задавала вопросы; дѣти отвѣчали хоромъ и на нихъ. Потомъ всѣ смолкли. Мы постучались въ дверь. Отвѣта нѣтъ. Мнѣ стало дѣлаться неловко, какъ передъ знакомствомъ съ m-lle Бельваль, но Жанна храбро отворила дверь; за ней двинулась и я.

— Извините, прерываемъ ваши занятія, но вотъ дама, иностранка, ей сдѣлалось дурно по дорогѣ въ Les Rochers, нельзя ли у васъ оправиться, отдохнуть? — выговорила Жанна просительно.

Съ каѳедры соскочила учительница, молодая, исхудалая, растерянная; видомъ — не то швея, не то мелкая прикащица.

— Ахъ, Боже мой! Ахъ, Боже мой! — засуетилась она заботливо. — Пожалуйста, пожалуйста отдохните. Хотите прилечь наверху? Я васъ сведу къ себѣ. Классы скоро кончатся. Дѣти! Не шумите, не надвигайтесь. По мѣстамъ, по мѣстамъ!

Мнѣ совѣстно сдѣлалось отъ этого неожиданнаго пріема, — я стала опровергать свое недомоганіе.

— Главное, интересуетъ меня деревенская школа.

— Ахъ, скажите! Какъ я рада! Вѣдь я здѣсь умираю съ тоски, отъ одиночества. Мы жили здѣсь съ мужемъ; но, вотъ, пятнадцать дней назадъ, его перевели въ другую commune, далеко отсюда; онъ жандармъ — brigadier (солдатъ). Я чуть съ ума не сошла… Черезъ недѣлю пріѣзжаетъ ко мнѣ его сестра; а черезъ мѣсяцъ, много два, меня здѣсь больше и не будетъ. Я уже обратилась къ ректору съ прошеніемъ. Дѣти хорошія, прилежныя, столкновеній у меня ни съ кѣмъ нѣтъ. Да и съ кѣмъ здѣсь?! Только я не могу, не могу жить въ одиночествѣ. Я не привыкла. Я непремѣнно заболѣю. Я это чувствую.

Насъ окружило десятка три дѣтей, мальчики и дѣвочки. Самому старшему — лѣтъ одиннадцать; остальныя — моложе. Дѣти очень бѣдныя, въ штопанныхъ грязныхъ платьяхъ, лица загорѣлыя, какъ головешки, выцвѣтшіе волосенки, худенькія, но въ общемъ производили впечатлѣніе именно — какъ говорила учительница — «хорошихъ» дѣтей. Одна пара особенно бросилась мнѣ въ глаза: мальчикъ — лѣтъ восьми, и дѣвочка — лѣтъ шести, голубоглазая красавица. Оба, и тотъ, и другой, одѣты въ черный, порыжѣлый коленкоръ; на ней даже черный чепчикъ, изъ подъ котораго выбиваются бѣлокурые локончики. Сколько мнѣ ни приходилось видѣть здѣсь дѣтей, но такой красотки и съ такимъ осмысленнымъ, тонкимъ личикомъ я и не видывала.

— Кто эти дѣти? — спросила я учительницу. Мальчикъ держалъ дѣвочку за руку.

— Питомцы du père Laurent.

— Пожалуйста, продолжайте классъ! Мы выйдемъ пока.

— Нѣтъ, нѣтъ, останьтесь. Ваше присутствіе нисколько не стѣсняетъ. Теперь у насъ начнется классъ чистописанія. Дѣти, по мѣстамъ! Вы помните, не оконченъ еще предъидущій урокъ. Paul Lami, прочтите, что написано на доскѣ мѣломъ.

— «Citez les noms des chiens et citez les noms des arbres fruitiers».

Послышалось медленно, неувѣренно, то тутъ, то тамъ:

— Цезарь, Діана, Рыжая, Милордъ, Паша, Жужу, Фидель, Плонъ.

— Скорѣе, скорѣе! — подталкивала учительница: — не спите!

Больше двадцати, кажется, не насчитали. Потомъ пошелъ перечень фруктовыхъ деревьевъ, съ названіемъ ихъ плодовъ. Этотъ перечень вышелъ тоже небогатъ.

Меня удивилъ общій сонливый видъ дѣтей: никакого возбужденія, даже охоты похвалиться передъ заѣзжими посѣтительницами.

Не мудрено: воздухъ въ школѣ стоялъ удушливый, несмотря на высокое, обширное помѣщеніе класса. Здѣсь могли бы свободно помѣститься не тридцать, а я всѣ шестьдесятъ дѣтей; но окна закрыты наглухо на сѣверъ и на югъ. Вѣроятно ихъ давно не открывали: въ рамахъ виднѣется паутина, стекла загажены мухами… Карты на стѣнахъ — и географическія, и зоологическія, наглядная карта французскихъ королей, статуя Республики въ трехцвѣтной матеріи, парты и скамьи учениковъ — все это пыльно, грязно, страшно небрежно…

Учительница показала намъ тетради чистописанія. Здѣсь буквы еще больше крутились закорючками и напоминали листья по вѣтру.

— Вы себѣ вообразить не можете, — говорила г-жа Гурмя — она сама назвала свою фамилію, — до какой степени дѣти приходятъ въ школу неразвитыми; они дальше двухъ не умѣютъ считать. Надо удивляться, какъ они еще быстро привыкаютъ къ ученію.

— Молитвы какія они знаютъ? — спросила я, вспомнивъ, что церкви не видно вокругъ.

— Это до меня не касается — дѣло родителей. Врядъ ли они даже имѣютъ какое понятіе о Богѣ, пока не начнутъ готовиться въ первому причастію.

— У васъ всѣ дѣти причащаются? Церковь, кажется, далеко?..

— Всѣ. Церковь — четыре километра. Бѣгаютъ. Я освобождаю ихъ тогда отъ ученія, хотя это не полагается по школьному уставу.

— А вдругъ пріѣдетъ кантональный инспекторъ — и учениковъ недостаетъ?

— Oh, pas de danger!.. Инспекторъ бываетъ всего разъ въ теченіе года. Начальство рѣдко заглядываетъ въ такія дыры, какъ эта; да еслибы и заглянуло, — что же, le malheur n’est pas si grand…

— Вообще, вы, учителя и учительницы, строго слѣдите за тѣмъ, чтобы дѣти не пропускали классовъ, аккуратно ходили въ школу, ежедневно? — допрашивала я г-жу Гурми, подъ впечатлѣніемъ разсказа кучера Блода. — Теперь вѣдь нѣтъ неграмотныхъ дѣтей во Франціи, школа обязательна? Съ васъ же, учителей и учительницъ, это требуется?

— Да, — отвѣчала г-жа Гурми, какъ будто слегка стѣсняясь: — каждый ребенокъ отъ шести до четырнадцати лѣтъ долженъ имѣть свидѣтельство, что посѣщаетъ школу.

— Посѣщаетъ!.. Можно посѣтить ее два три раза въ годъ и каждый день посѣщать…

— Случается, что только два-три раза.

— А развѣ экзамены не обязательны?

— Ахъ, Боже мой, — опять начала волноваться г-жа Гурми, теперь уже видимо отъ моихъ вопросовъ: — да все обязательно, cela se comprend! Да, у насъ должны бывать и бываютъ экзамены; тогда мы и веземъ лучшихъ учениковъ въ ближайшее мѣсто, гдѣ назначены эти экзамены, — всегда для нѣсколькихъ школъ разомъ и, разумѣется, не въ такой дырѣ, какъ эта. Но что же дѣлать, если лучшіе ученики все одни и тѣ же, дѣти достаточныхъ родителей? Господи, что же дѣлать учительницѣ, если въ этой дырѣ такая бѣднота! Надо обработывать землю, нужны руки, некогда отлучаться, готовиться въ экзаменамъ, некогда ходить въ школу, некогда! Знаете ли вы, что даже въ Парижѣ, на 156.000 записанныхъ школьниковъ, только 124.000 ходятъ въ школу. Остальные, 32.000, не могутъ ходить. Некогда…

— Ну, и здѣшніе — дома остаются, — продолжала она громко. — Да, и остаются! Какъ же я буду отъ нихъ требовать аккуратнаго посѣщенія школы? Не могу требовать! Надо не имѣть сердца! Не могу! Хоть самъ министръ пріѣзжай, я ему то же отвѣчу.

— А здѣсь мало рождается дѣтей?

— Достаточно! Есть семьи, гдѣ ихъ по шести человѣкъ; четверо — зачастую; но поймите: старшіе — на заработкахъ: выгоднѣе; остаются малыши! Они должны помогать въ семьѣ; подростки, родители — въ нолѣ; поменьше — няньчатъ маленькихъ. Ну, какъ же я могу съ нихъ требовать аккуратнаго посѣщенія школы?!

— То самое, что было и въ семьѣ Клода, — подсказала мнѣ Жанна.

— Madame! — закричалъ кто-то изъ учениковъ. — Пора кончать классъ. Три часа! Часы Ледрю вѣрны.

Учительница взглянула за свои часики.

— Правда, правда!

Она побѣжала къ двери — звонить въ колоколъ.

Дѣти повскакали съ мѣстъ съ топотней и шумомъ.

— Отдадимъ имъ леденцы, которые вы купили для школьниковъ въ lies Rochers. Подождите, подождите! — громко крикнула Жанна. — Съ нами леденцы! Эта иностранная дама сейчасъ угоститъ васъ.

— А-а а! — радостно пронеслось по классу.

Всѣ дѣти бросились ко мнѣ.

— Donnez, donnez!.. — кричали они, напирая кучкой.

— Это что такое?! — воскликнула съ ужасомъ г-жа Гурми, когда вернулась въ классъ.

— Съ нами два кило монпансье; позвольте угостить вашихъ учениковъ?

Г-жа Гурми просіяла отъ этого неожиданнаго вниманія.

Когда Жанна принесла леденцы изъ экипажа, дѣти стали еще сильнѣе напирать толпой и кричать:

— Дайте! дайте!

— По мѣстамъ! Сейчасъ по мѣстамъ! — скомандовала энергично учительница. — Что это такое? Какъ дикіе, краснокожіе накинулись! По мѣстамъ! Всѣ получите поровну. Хорошаго мнѣнія будетъ о васъ эта дама, когда вернется къ себѣ, въ Россію. Она Привезла вамъ конфеты, какъ добрымъ, маленькимъ французамъ; а вы дикіе, дикіе!.. Мнѣ стыдно за васъ.

Учительница такъ искренно застыдила, такъ горячо произнесла: «французы», «Франція», что всѣ тридцать-три малыша двинулись къ своимъ мѣстамъ, неохотно, но двинулись.

Я попросила учительницу раздать леденцы.

— Oh, нѣтъ, нѣтъ. Это будетъ несправедливо. Вы привезли, вы сами и угощайте.

— Дѣти, сидите каждый на своемъ мѣстѣ. Всѣ получите ровно по пригоршнѣ. Держите себя вѣжливо, comme il confient à des citoyens franèais!

Дѣти тискались теперь скорѣе на свои мѣста.

Я пошла раздавать. Дѣти нетерпѣливо хлопали руками о парты, стучали ногами, но оставались на мѣстахъ.

Одни, получивъ конфеты, говорили: merci! Другіе забывали сказать я сейчасъ — въ ротъ.

Дошла очередь до пары питомцевъ, до маленькой голубоглазой красавицы въ черномъ чепчикѣ и ея товарища въ черномъ беретѣ. Она облокотилась ручкой о парту и ждала своей очереди. Ея чудесные синіе глазки мечтательно глядѣли, какъ я положила передъ ней кучку леденцовъ и передъ ея товарищемъ — худенькимъ, тоненькимъ, вертлявымъ мальчикомъ — чистый типъ горожанина.

Жанна тоже тронута была ея личикомъ и ея преданностью товарищу.

— Pauvre petit ange, — сказала она, ласково беря дѣвочку за подбородокъ, — какъ тебя зовутъ?

Дѣвочка насупилась и упорно сжала губки.

— Ты не хочешь мнѣ сказать? Этой дамѣ будетъ очень пріятно знать, какъ тебя зовутъ. Она, видишь, какъ любезна: привезла вамъ конфетъ?

— Нисеттъ! — юрко отвѣтилъ за нее мальчикъ.

Дѣвочка молчала, опустила глаза и стала водить пальцемъ вокругъ леденцовъ, которые лежали передъ ней кучкой.

Раздача кончилась. Всѣ были надѣлены, довольны и горѣла нетерпѣніемъ бѣжать.

Учительница сидѣла у каѳедры.

— Ну, что теперь надо сказать? — спросила она.

Дѣти недоумѣвали.

— Merci bien, madame! Bon voyage, mesdames!

Дѣти повторили хоромъ.

— Et le saint? Le saint!..

Дѣти мотнули головами въ видѣ поклона.

— Ну, теперь уходите, попарно, попарно!..

Дѣти вышли на середину класса и пошли парами къ выходу. Для такихъ дѣтей все это происходило довольно тихо и въ порядкѣ.

Здѣсь, какъ и у m-lle Бельваль, дежурные притащили лейку поливать полъ. Г-жа Гурми хотѣла-было отворить окно, но задвижка заржавѣла.

— Никогда не могу отворить… Нѣтъ человѣческой возможности. Мужъ — и тотъ не могъ отворить! Оставимъ дверь настежь. Провѣтрится.

Дверь выходила въ свѣтлый корридоръ, навалившійся отъ оконъ на югъ.

Учительница захотѣла, чтобы мы пошли въ ней наверхъ — подкрѣпиться.

Широкая деревянная лѣстница поднималась во второй этажъ, въ квартиру учительницы. Комнаты высокія, свѣтлыя, но такія же недоконченныя, заброшенныя, какъ и все зданіе школы. Въ первыхъ комнатахъ даже мебели никакой не было. Большіе мраморные камины наполовину развалились, штукатурка на потолкахъ растрескалась.

— Почему у васъ такая заброшенность, точно бомбардировали вашу школу?

— Кажется, одно время здѣшнимъ мэромъ былъ очень богатый человѣкъ. Говорятъ, онъ и хлопоталъ, чтобы именно ставили школу въ мѣстности, гдѣ онъ мэромъ, далъ много своихъ денегъ; строили школу на-скоро. Не знаю точно, умеръ онъ или уѣхалъ… Когда я поступила сюда, его уже не было, а школа оставалась все еще недостроенной. Вы замѣтили, рѣшетка и теперь валяется на дворѣ, столбы рушатся. Я сколько разъ заявляла мэру и его помощнику, что опасно жить въ этомъ домѣ, потолокъ можетъ рухнуть. Они обѣщаютъ прислать рабочихъ. Вотъ второй годъ — рабочіе все еще не пришли. Мы съ мужемъ и не жили въ этихъ комнатахъ; ютились въ двухъ, да въ кухнѣ. Милости прошу, войдите. Ужъ извините, принижаю васъ въ столовой.

Мы вошли въ типичною французскую, буржуазную, маленькаго достатка столовую — такую же, какъ и у m-lle Бельваль. Изъ столовой, черезъ корридоръ, виднѣется чистая, свѣтлая кухня.

— Вы не держите прислуги?

— Нѣтъ, много свободнаго времени. Боже мой, просто не знаешь, чѣмъ пополнить его! Здѣсь вѣдь у насъ трудно насчетъ провизіи, нельзя иногда молока достать! Я держу куръ"это подспорье; но масла нѣтъ. Я научилась готовить на прованскомъ.

— Огородъ дается вамъ при школѣ?

— Полагается, да мы мало занимались имъ. Мужъ не привыкъ къ сельскимъ работамъ; нанимать работника — дорого обходится. Кое-какіе овощи имѣемъ…

Она достала изъ буфета бутылку краснаго вина, англійскихъ бисквитовъ и стала подчивать.

— Разскажите, пожалуйста, какъ вы — русская дама — попали въ нашу трущобу?

Я объяснила цѣль моей поѣздки.

— Oh, que c’est bien, èa! — Да, очень, очень хорошо, что вы интересуетесь бѣдными учительницами, именно захолустными. До сихъ поръ я не только не видала, да и не слыхала, чтобъ иностранная дама ѣздила по трущобамъ, какъ вы говорите, «интервьювировать» насъ. Пожалуйста, разспрашивайте, — я все вамъ разскажу, что васъ интересуетъ. Незачѣмъ вамъ ѣздить и въ Les Bochers, если вы слабаго здоровья* Здѣсь не богаче крестьяне, чѣмъ тамъ; и по развитію — я вамъ повторяю — удивляться надо, какъ дѣти еще скоро привыкаютъ къ ученію, принимаютъ ученіе. Здѣсь большая бѣдность; крестьяне поддерживаютъ себя тѣмъ, что берутъ дѣтей на воспитаніе изъ ближайшихъ городскихъ питомниковъ. За грудного администрація даетъ двадцать франковъ въ мѣсяцъ. Большія деньги! По по мѣрѣ того, какъ ребенокъ ростетъ, сумма уменьшается, и уже къ двѣнадцатилѣтнему возрасту крестьянинъ долженъ самъ давать за него администраціи столько-то въ мѣсяцъ, — не могу вамъ сказать точно — по скольку въ мѣсяцъ. Питомецъ свыше двѣнадцати лѣтъ считается рабочими руками, и эти деньги администрація откладываетъ ему въ приданое, къ его совершеннолѣтію, на обзаведеніе. По вотъ горе: часто и дѣти, и воспитатели привязываются другъ къ другу, какъ кровные; а крестьянину нечѣмъ платить; администрація требуетъ питомца назадъ Вы замѣтили моего старшаго ученика Лами? Его кормильцы тоже люди бѣдные; Лами — примѣрный мальчикъ. Старикъ со старухой не нахвалятся имъ. Большое горе будетъ разставаться; Лами уже двѣнадцатый годъ.

— Вы жалуетесь на одиночество — помилуйте! вѣдь какія у васъ драмы происходятъ… Ваша помощь…

— Какая моя помощь? Тутъ деньги нужны — у меня ихъ нѣтъ.

Голосъ учительницы опять рѣзко зазвенѣлъ.

— Да и потомъ я вамъ разсказала всего одинъ случай; а вокругъ меня живетъ восемьсотъ крестьянъ! Мнѣ неприлично входить въ ихъ семейную жизнь. Я престижъ свой потеряю. Я обязана держать себя отъ нихъ далеко, съ достоинствомъ. Я — чиновное лицо, назначенное высшей администраціей.

— А вы какъ начали карьеру учительницы? Это ваше не первое мѣсто?

Г-жа Гурми смотрѣла женщиной лѣтъ подъ тридцать.

— Нѣтъ, первое; я не сразу попала въ сельскія учительницы. Я сирота, жила вмѣстѣ съ теткой; она — портниха. Въ школѣ я хорошо училась. Теткѣ жалко было ограничивать мое ученіе народной школой, — я перешла въ école supérieure, получила дипломъ. Мнѣ вышло мѣста кассирши (recevéuse) въ почтамтѣ нашего городка. Я три года прослужила на жалованьѣ 150 франковъ въ мѣсяцъ. Тетка была въ восторгѣ; но, Боже мой, какъ я измучилась за эти три года! Всѣ ночи не спала. Представляется мнѣ, что лѣзутъ въ окно, въ почтамтѣ, обворовываютъ кассу. Не разъ вскакивала въ бурную ночь, бѣжала, глядѣла. Тутъ присватался m-r Гурми. Какъ разъ мѣсто сельской учительницы не было занято здѣсь, гдѣ онъ служилъ жандармомъ. Я и замужъ вышла, и мѣсто учительницы получила! И такъ мы счастливо прожили эти два года, такъ счастливо… Нѣтъ, нѣтъ, я здѣсь ни за что не останусь, — лучше совсѣмъ выйду изъ педагогическаго персонала!

— Но позвольте, — прервала я г-жу Гурми: — изъ вашего разсказа выходитъ, что вы и не были въ Ecole Normale.

— Нѣтъ, не была.

— Какъ же вы занимаете мѣсто старшей учительницы?

— Здѣсь нѣтъ ни старшей, ни младшей, одна всего. И 900 франковъ жалованья. — Она нервно разсмѣялась и продолжала: — Такъ вы думаете, что въ такую трущобу и за такое мизерное жалованье пойдетъ une normalienne? Mais jamais de la vie!

— Я слышала, что для того, чтобы получить мѣсто учительницы — надо имѣть дипломъ изъ Ecole Normale, учительской семинаріи.

— Вообще быть учительницей — да. Les normaliennes начинаютъ съ сельскихъ, pour se faire la main, попривыкнуть; у которой протекція — прямо начинаетъ съ городской, младшей. А для сельской достаточно одного brevet supérieur de l'école élémentaire supérieure. Такъ было со мной. Возможно, — еслибы какая-нибудь съ brevet supérieur de l’Ecole Normale позарилась на это мѣсто, мнѣ бы и отказали; но этого не случилось.

— Въ какихъ вы отношеніяхъ съ кюре, съ мэромъ?

— Мэръ мужикъ (une brute), богатый, жадный; а кюре — всегда очень вѣжливъ. Я имъ ровно ни въ чемъ не мѣшаю, голоса на выборахъ не имѣю. Дѣтей отсылаю въ церковь… Еслибы вздумали мнѣ дѣлать непріятности, у меня былъ бы свой заступникъ.

— А какая у васъ программа обученія?

— Та же, что во всѣхъ сельскихъ школахъ.

— Можно взглянуть на классныя руководства?

Г-жа Гурми обидчиво засмѣялась.

— Будьте увѣрены, такая же программа и такія же руководства, какъ и у нормаліенокъ. Разумѣется, въ разсказахъ, въ чтеніяхъ я приспособляюсь въ понятіямъ моихъ учениковъ. Этихъ нельзя сравнивать съ подгородными.

— Докторъ заѣзжаетъ иногда въ школу?

— Никогда не былъ и не полагается.

— А если заболѣетъ кто изъ дѣтей, — вы ему даете кое-какое лекарство?

— Если попросятъ родители; но здѣсь лечить не любятъ, и ребята (la marmaille) сами собой поправляются. Я только объ одномъ прошу, чтобы въ школу не присылали.

Программа занятій здѣсь тождественна съ программой школы m-lle Бельваль, и книжка для руководства почти такая же.

— А наказанія и награды какія вы употребляете? — спросила я m-me Гурми.

— Des bons.

— Des bons — чеки? — переспросила я.;

— Да. У меня нѣтъ средствъ награждать учениковъ картинками, какъ бы онѣ дешево ни стоили. Повторяю — я получаю 900 франковъ и все должна себѣ покупать. Я никакихъ подарковъ отъ родителей не принимаю, даже съѣстного. Община ужасно скаредна на школьныя издержки. Вы видите, какія у насъ обтрепанныя книжки и карты. Я и употребляю слѣдующее: ученикъ хорошо ведетъ себя — я выдаю ему чекъ, простую бумажку съ обозначеніемъ числа и ея цѣли; это и есть «un bon» или индульгенція, отпускная — можетъ быть такъ для васъ понятнѣе — на его первую шалость. Чѣмъ лучше онъ ведетъ себя, тѣмъ больше получаетъ bons — чековъ. Въ концѣ мѣсяца онъ мнѣ приноситъ эти бумажки-чеки хорошаго поведенія, если они превышаютъ шалости. Les bons засчитываются на экзаменахъ. Сохраненіе бумажекъ пріучаетъ также быть аккуратными; они хранятъ ихъ очень бережно. Эту систему наградъ и наказаній вы найдете въ разныхъ школахъ. Въ иныхъ, которыя побогаче, bons — раскрашенныя картинки: короли, королевы, послѣдовательные разсказы, больше, конечно, нравственнаго содержанія. Дѣти ихъ очень любятъ и очень ими дорожатъ.

Раздался, между тѣмъ, стукъ въ дверь. Вошелъ кучеръ Клодъ звать ѣхать обратно; надо торопиться, а то не успѣемъ пріѣхать засвѣтло.

M-me Гурми вышла проводить насъ на улицу.

Погода испортилась: кругомъ заволокло, накрапывалъ дождь.

— Какъ мнѣ грустно, какъ мнѣ грустно! — говорила учительница искреннимъ тономъ. — Боже мой! опять я одна!

И намъ стало очень жалко эту нервную, впечатлительную женщину.

Полуразрушенная рѣшетка, обширное одинокое зданіе школы, окна-впадины — въ сумерки они глядятъ провалами въ зданіи — усиливали впечатлѣніе о заброшенности учительницы.

— И какъ это ее не убьютъ здѣсь!.. — вырвалось у меня, когда мы отъѣхали отъ школы.

— Oh! убить учительницу?! — вмѣшался въ разговоръ Клодъ. — Ah, èa par exemple…

— Но почти каждый день мы читаемъ въ газетахъ про убійства и грабежи.

— Не учительницу, — настаивалъ Клодъ. — Прикончатъ кабатчика, огородника, такъ, какого-нибудь скрягу, а учительницу — не слыхивалъ. Ce serait sale, cela!

V.

Д0ма, на водахъ, меня дожидалось письмо отъ m-lle Бельваль, въ которомъ она извѣщала, что черезъ два дня будутъ у нихъ экзамены на полученіе «certificat d'études» (свидѣтельство о грамотности). Кантональный инспекторъ разрѣшилъ ей пригласить меня.

Мнѣ, конечно, было очень интересно побывать на экзаменахъ, и я отправилась въ В. въ назначенный день и часъ.

Въ верстахъ семи отъ нашихъ водъ, по той сторонѣ рѣки, въ благоустроенномъ селеніи должны были состояться эти выпускные экзамены старшихъ учениковъ и ученицъ изъ окружныхъ сельскихъ школъ. Это селеніе и всѣ сосѣднія деревни живутъ только водами: овощи, живность, яйца, ягоды, молочные продукты, молодежь — и женская, и мужская — все это отправляется на-воды. Селенія богатыя. Крестьянки — большія франтихи; напр., судомойка, вернувшись въ деревню, носитъ шляпку; она уже находитъ для себя « низкимъ» носить чепчикъ. Только пожилыя крестьянки да старухи придерживаются мѣстныхъ чепчиковъ; но и жадны же онѣ на заработокъ, и молодыя, и старыя! Женщины, послѣ пятимѣсячной работы на водахъ, возвращаются въ деревню съ экономіей до тысячи франковъ; а мужчины приносятъ домой еще больше.

Школъ въ селеніи двѣ: одна для дѣвочекъ, другая для мальчиковъ. Школы не блистаютъ внѣшностью. Классы — низковатыя, закоптѣлыя комнаты. Въ день экзаменовъ, на улицѣ, передъ шкодой, столпилось довольно порядочное количество сельскихъ учениковъ. Одѣты они по праздничному: въ пиджакахъ, котелкахъ, въ яркихъ галстукахъ; ни одного не видно въ черномъ фартукѣ и въ беретѣ, какъ они ходятъ въ будни. Въ большинствѣ дѣти — сухопарыя, малорослыя; а имъ должно быть не менѣе тринадцати лѣтъ. И у всѣхъ вытянутыя, озабоченныя лица. Экзамены повсюду вызываютъ одинаковое душевное состояніе…

M-lle Бельваль еще не было на школьномъ дворѣ, когда я пріѣхала.

Стали собираться, пѣшкомъ и въ таратайкахъ, сельскія ученицы съ родителями. Дѣвочки расчесаны, завиты, въ розовыхъ, голубыхъ или красныхъ бантахъ. Разодѣтыя по, праздничному, онѣ смотрѣли городскими, зажиточными подростками. У нихъ тоже лица возбужденныя, озабоченныя.

Пришли и пріѣхали сельскія учительницы, принаряженныя, хотя и въ платьяхъ «couleurs discrètes», по выраженію m-lle Бельваль, которая явилась въ черномъ шолковомъ платьѣ, въ газовой пелеринѣ и въ шляпкѣ съ перьями — красивая и внушительная. Она пріѣхала одна, зрительницей; у нея не было на этихъ экзаменахъ выпускныхъ ученицъ.

Учительницъ набралось до двадцати. Трудно судить о преобладающемъ типѣ по такому небольшому количеству. Были здоровыя, коренастыя женщины народнаго облика и нервныя лица городскихъ педагогиченъ. Одна изъ нихъ попалась съ очень тонкой физіономіей парижанки. Разговоровъ никакихъ не велось. Онѣ пріѣхали для своихъ ученицъ и волновались не менѣе ихъ. Прешли и учителя. Эти болѣе подходили къ среднему типу молодыхъ «техниковъ». Учителей набралось тоже человѣкъ съ двадцать. И ни одного стараго между ними! Всѣ учителя и учительницы торопились, собирали своихъ питомцевъ, устанавливали ихъ по школамъ. Явился и кантональный инспекторъ («l’homme aimable et de valeur» — по выраженію m-lle Бельваль), маленькій, кругленькій, сѣдой и съ дѣланно-строгой миной, которую такъ забавно напускаютъ на себя нѣкоторые французы въ торжественныхъ случаяхъ.

— Инспекторъ! инспекторъ! — пронеслось почтительнымъ шелестомъ.

M-lle Бельваль представила меня. Я поблагодарила за разрѣшеніе присутствовать на экзаменахъ. Инспекторъ галантно раскланялся.

— Ah, madame! Вы — русская. Друзья Франціи всегда будутъ желанными гостями среди насъ.

Любезность инспектора обратила на меня сотню глазъ, и большихъ, и маленькихъ.

— Eh bien, si vous voulez, commenèons, начнемъ, господа! Только я желалъ бы до экзаменовъ сказать нѣсколько словъ молодежи.

— Oh, monsieur l’inspecteur cantonal!.. — пронеслось опять: — вы неизмѣнно добры и внимательны!..

Теперь дворъ школы сплошь былъ занятъ учениками и педагогами.

Инспекторъ взошелъ на крыльцо и оттуда обратился къ собравшимся съ рѣчью. Въ этой рѣчи говорилось все то, что говорится въ подобныхъ случаяхъ во Франціи: любовь къ отечеству, преданность государству; оно печется объ образованіи своихъ дѣтей. Надо трудиться и всегда помнить имена Гизо, Дюрюи и Жюля Ферри. Они, въ разныя эпохи, создали даровую школу, даровое образованіе. Даровое образованіе даруетъ равенство и свободу, ибо школа открываетъ одинаково двери въ жизнь и аристократу, я простолюдину. «Учитесь же, культивируйте вашъ умъ, способности, и по выходѣ изъ нашей скромной школы, которая есть только первая ступень въ высшему образованію»…

Ребята слушали, разинувъ рты, тяжело дышали и не сводили глазъ съ инспектора. Онъ говорилъ звучно, убѣжденно, кругло.

Учителя и учительницы тревожными взглядами обѣгали своя группы.

За рѣшеткой, на улицѣ, пестрѣла толпа родителей, которые тоже всѣ притихли и старались прислушаться къ рѣчи инспектора.

Послѣ рѣчи начались экзамены внутри школы, за отдѣльными столиками. Учителя, учительницы — экзаменовали постороннихъ учениковъ.

Предложили-было и мнѣ принять участіе. Когда-то я сама переносила эту пытку — экзамены. Здѣсь я отказалась наотрѣзъ отъ роли экзаменаторши; но мнѣ очень хотѣлось послушать, и я; подъ предлогомъ усталости, присѣла къ одному изъ столповъ, гдѣ экзаменовала та учительница, которая такъ выдѣлялась своей тонкой физіономіей. Экзаменъ велся тихо, въ полголоса, очень медленно, точно исповѣдь; экзаменующаяся сидѣла трепетная, испуганная дѣвочка съ лицомъ мучительно-напряженнымъ.

Я потихоньку пересѣла къ другому столу. Тутъ дѣло шло объ Іоаннѣ д’Аркъ. Отвѣчала дѣвочка лѣтъ четырнадцати, бойкая; на видъ — умненькая. Экзаменаторъ — глазами — пригласилъ меня сѣсть поближе. Не знаю, замѣтила ли дѣвочка мое присутствіе позади своей спины, только на вопросѣ: что такое башня, она вдругъ стала въ тупикъ, наклонила голову… плечи и спина ея задрожали… она расплакалась. Я потихоньку, потихоньку — вонъ изъ школы на дворъ.

Здѣсь я застала m-lle Бельваль въ разговорахъ съ родителями дѣтей.

— Развѣ вы собираетесь домой? Подождите.. Примите участіе въ экзаменахъ. Нашъ инспекторъ — человѣкъ широкихъ взглядовъ, не рутинеръ; какъ онъ васъ принялъ! Не хотите усиливать нитку дѣтей? Ah, èa, par exemple, c’est du bon coeur, — и, обращаясь въ родителямъ, m-lle Бельваль сказала: — Vous voyez, touz les Russes ont un bon coeur, да, всѣ русскіе жалостливы!

Ни сочувственныхъ восклицаній присутствующихъ, ни разспросовъ, ни какихъ-либо «vive la Russie», или оглядываній меня — не послѣдовало. Всѣ эти мѣстные жители слишкомъ привыкли къ иностранцамъ. Они постоянно видятъ на-водахъ разныя національности. Для мѣстныхъ крестьянъ даже парижане слились въ общемъ названіи «иностранцы».

— Подождите еще немножко, — обратилась опять во мнѣ m-lle Бельваль, — будетъ раздача письменныхъ испытаній. Самъ инспекторъ даетъ темы. Мы сейчасъ это узнаемъ.

Подошли двѣ учительницы, старшая и младшая, хозяйки школъ, гдѣ происходили испытанія. Обѣ полныя, румяныя блондинки въ черныхъ, красиво сшитыхъ платьяхъ. У одной на рукахъ сидѣлъ здоровенькій, рыженькій ребенокъ, лѣтъ около двухъ, весь въ бѣломъ.

Всѣ присутствующія женщины кинулись къ нему.

— Ah, qu’il est beau! Ah, qu’il est gracieux! Va, petit ange du Seigneur! Ah, pauvre chéri, est-il dodui…

И началось цѣлованіе ручекъ, ножекъ. Мать сіяла счастіемъ. Ребенокъ переносилъ довольно терпѣливо ласки чужихъ. Нигдѣ, какъ во Франціи, не проявляется такъ ярко жажда любви къ дѣтямъ, восхищеніе дѣтьми.

— Вы вѣроятно устали? — обратились ко мнѣ обѣ учительницы. — Позвольте предложить вамъ рюмку мадеры съ бисквитомъ. Наши квартиры здѣсь, около школы.

— Кстати вы увидите у этихъ дамъ, — прибавила m-lle Бельваль, — какъ могутъ жить во Франціи нѣкоторыя сельскія учительницы, если онѣ достойныя женщины, — des femmes de mérite.

— Ah, mademoiselle! Vous êtes trop indulgente! — любезно возразили хозяйки. — Темы дли письменныхъ испытаній еще не розданы инспекторомъ. Ихъ принесутъ къ намъ, наверхъ. Милости просимъ!

Напротивъ школы, въ двухъ-этажномъ домѣ, помѣщались педагоги съ семьями. Въ первомъ этажѣ жилъ старшій учитель для мальчиковъ, съ женой, младшей учительницей въ школѣ дѣвочекъ. Во второмъ этажѣ жила старшая учительница съ мужемъ, младшимъ учителемъ у мальчиковъ. Въ обѣихъ школахъ число учениковъ колебалось отъ 45 до 60, — поэтому было по двое преподавателей.

— У насъ и общее хозяйство, — замѣтила одна изъ дамъ-педагогиченъ; — такъ намъ обходится дешевле — и обработка огорода.

— У васъ, вѣроятно, ихъ два?

— Намъ достаточно одного; отъ другого мы отказались.

Если нервная, тревожная, угнетенная разлукой съ мужемъ г-жа Гурми могла жить порядочно, если m-lle Бельваль, вполнѣ довольная своей судьбой, жила хорошо, то ужъ эти обѣ дамы, дѣйствительно, блаженствовали и жили — для сельскихъ учительницъ — великолѣпно! Да онѣ и своимъ дороднымъ, здоровымъ видомъ, своимъ спокойнымъ тономъ показывали, что и душевно живется имъ такъ же привольно, какъ и физически.

Каждая чета получала въ общемъ по двѣсти франковъ въ мѣсяцъ; занималась отъ девяти до четырехъ часовъ, кромѣ праздниковъ и маленькихъ вакацій; имѣла два, полныхъ, лѣтнихъ мѣсяца отдыха и жила въ квартирѣ изъ шести комнатъ (съ отопленіемъ). Обстановка обѣихъ квартиръ зажиточно буржуазная: и серебряная мелкая посуда подъ стекломъ, и зеркальная шифоньерка, и постель подъ балдахиномъ, и погребъ съ виномъ. Одно: комнаты размѣромъ малы, отъ дороговизны земли. Дѣтская рыженькаго бутузика — безупречной чистоты.

Хозяйки водили меня по квартирѣ съ увѣренностью. А заглянула въ кухню. Здѣсь готовила служанка, «bonne poor tont faire» — сама видомъ и по обстановкѣ — хоть сейчасъ на выставку домоводства!

Рыженькому бутузику надоѣло ходить по комнатамъ. Онъ сталъ куксить и тереть кулачонками глаза.

Я собралась прощаться. Дамы удерживали.

— Oh, нѣтъ, не спѣшите. Нашъ маленькій херувимъ усталъ, хочетъ до-до. Pauvre petit chérubin! Мы сейчасъ уложимъ его.

Служанка привезла колясочку. Съ ребенка сняли платье, уложили его. Мать, тихонько двигая коляску взадъ и впередъ, продолжала бесѣду на мой вопросъ:

— Отчего у васъ обѣ квартиры содержатся какъ лучше и желать нельзя, а школа нуждается сильно въ ремонтѣ? Отчего!? Вы — хозяйки и тутъ, и тамъ.

— C’est juste, — отвѣчали дамы. — Квартиры мы наполовину сами устроили. Наши жалованья, наши солидныя положенія открываютъ намъ кредитъ. Всѣ значительныя, покупки мы уплачиваемъ помѣсячно, мелкими суммами; это позволяетъ намъ дѣлать большія затраты на личный комфортъ. А школа — дѣло общины. Школа давно поставлена. Зданіе прочное, сухое. Только надо бы побѣлить внутри классныя комнаты.

— Да вѣдь въ правилахъ стоитъ ежегодное бѣленіе?

Дамы тонко улыбнулись.

— На бумагѣ… Кажется, нынѣшнимъ лѣтомъ займутся ремонтомъ. Вѣдь здѣшнія дѣти не избалованы домашней гигіеной, несмотря на крупныя состоянія родителей.

— Знаю. Нѣсколько лѣтъ нагадь, меня интересовалъ бытъ французскихъ крестьянъ. Много я не могла разъѣзжать, какъ и теперь; но я объѣздила сосѣдній департаментъ. И какую же я видѣла шаль, грязь въ домахъ семей, гдѣ имѣлись стотысячные капиталы!

— Vous voyez! — подтвердили дамы.

Программы преподаванія въ обѣихъ школахъ были тождественны со школой m-ьe Бельваль; но отношенія къ ученикамъ, сношенія съ ихъ родителями, съ окрестными крестьянами, были чисто оффиціальныя, т.-е. не было никакихъ, помимо школьныхъ. Матеріальное довольство крестьянъ, ихъ грамотность ставили мужиковъ въ возможность совершенно игнорировать учительницъ, какъ личностей. Школа, сама по себѣ, такъ въѣхала въ сельскую жизнь, такъ слилась съ ежедневнымъ обиходомъ деревни, что она уже не поднимаетъ никакихъ вопросовъ, надеждъ, разсчетовъ или споровъ…

Мнѣ все-таки любопытно было угнать умственное развитіе обѣихъ хозяекъ. Бесѣда продолжала идти безъ задержекъ и умалчиваній. Онѣ одинаково были довольны и жизнью, я собой. Читали обѣ семьи только парижскій «Petit Journal». Мѣстныхъ газетъ и въ руки не брали.

— Невольно будешь вдаваться въ крайнія политическія партіи, — замѣтили онѣ. — Намъ это не слѣдуетъ. Мы — государственные чиновники.

По части беллетристики онѣ мнѣ возразили:

— Oh! Современная литература такъ безнравственна или такъ тревожна, что молодой женщинѣ, матери, супругѣ — не подобаетъ интересоваться ею.

Въ эту минуту постучались въ дверь. Вбѣжала дѣвочка, очень нарядная и все еще сильно озабоченная. Она пришла: сказать; что письменныя темы инспектора уже розданы, и m-lle Бельваль сейчасъ принесетъ ихъ.

Хозяйки предложили дѣвочкѣ бисквитовъ, которые стояли тутъ, на столѣ, съ мадерой!

Дѣвочка сдѣлала книксенъ и убѣжала, щ прикоснувшись къ бисквитамъ. Это меня удивило. Дамы, улыбнулись и Прибавила:

— Родители — булочники. У нихъ и" покупали эти бисквиты; напротивъ, Armand Quatresous, — назвали онѣ.

Я засмѣялась при этой фамиліи; но тутъ вспомнила вслухъ фамилію знаменитаго французскаго антрополога Quatrefage, котораго я видѣла и слышала въ Москвѣ, на антропологическомъ съѣздѣ въ 1880 году.

Учительницы не слыхали, кто такой былъ Quatrefage; но онѣ замѣтили мнѣ внушительно:

— Намъ Некогда заниматься книжками, которыя де касаются прямо нашей скромной профессіи. Разъ въ годъ бываютъ съѣзды сельскихъ педагоговъ. Намъ приходится многое прочитывала подготовляться къ этимъ съѣздамъ.

Надо, еще и то прибавить, въ оправданіе моихъ собесѣдницъ, что французскій здравый смыслъ, практичность и общая культурность скрываютъ: недочеты умственнаго развитія.

М-lle Бельваль принесла письменныя задачи, инспектора по ариѳметикѣ и сочиненію. Ариѳметическія задачи для четырнадцатилѣтнихъ крестьянскихъ дѣтей очень трудныя; а по сочиненію — еще труднѣе: Что такое дружба и какъ она можетъ перейти въ ненависть?

— Такая тема въ пору гимназисткѣ, а не простой, деревенской школьницѣ, — сказала я.

— Вотъ инспекторъ всегда даетъ такія головоломныя темы, — замѣтили дамы. — Дѣти должны написать на нихъ сочиненіе au courant de la plume, здѣсь, безъ посторонней помощи. И задачу рѣшить такъ же.

— Я думаю, они ревутъ всѣ, тамъ, внизу?

— Не очень. Эти экзамены не составляютъ для нихъ жизненнаго вопроса. Изъ всѣхъ сегодняшнихъ учениковъ и ученицъ врядъ ли кто будетъ продолжать свое образованіе. Они отправятся въ прислуги или дома останутся для сельскихъ работъ.

— Какая же прислуга въ четырнадцать лѣтъ?

— Chasseur’ы-мальчики на побѣгушкахъ въ гостинницахъ, въ клубахъ. Дѣвочки поступятъ на побѣгушки въ магазины модистокъ или въ няньки въ скромныя семьи. Здѣсь взрослая прислуга очень дорога.

— А родители развѣ не будутъ бранить, что плохо сдали экзамены?

— Слегка… pas trop. Родители скорѣе балуютъ дѣтей, здѣсь.

— Такъ зачѣмъ же дѣти уходятъ въ chasseur’ы, въ дѣвчонки?

— Это уже дѣло самолюбія, желаніе имѣть личный заработокъ. Родители кичатся этимъ и сами поощряютъ дѣтей.

Пора было благодарить дамъ за ихъ любезное ко мнѣ отношеніе и отправляться домой.

VI.

Много прошло съ того времени мѣсяцевъ. Я очутилась на Ривьерѣ, на роскошныхъ берегахъ Средиземнаго моря. Здѣсь мнѣ также представился случай познакомиться съ сельской учительницей, m-lle Реньо.

Протекцію оказалъ мнѣ аптекарь изъ городка, гдѣ жила эта учительница съ своей сестрой-подросткомъ. При сельской школѣ не было помѣщенія; учительницѣ выдавались квартирныя деньги. Она поселилась въ ближайшемъ отъ школы городкѣ, четверть часа ѣзды по желѣзной дорогѣ.

Мы предварительно списались. Простота, готовность, съ какой m-lle Реньо отнеслась къ моему посѣщенію, заранѣе расположили меня къ ней.

Въ четвергъ — свободный день отъ классовъ — я отправилась на квартиру къ учительницѣ.

Поѣздъ подвезъ меня къ самому берегу моря, въ маленькой бухточкѣ, гдѣ на якоряхъ покачивалось нѣсколько лодокъ. На горизонтѣ тоже виднѣлись лодки, ушедшія съ рыбаками.

— Гдѣ улица Вокзала и квартира учительницы, m-lle Веньо? — спросила я желѣзнодорожнаго сторожа, который отбиралъ билеты.

Онъ махнулъ мнѣ рукой:

— Все прямо по шоссе, въ гору.

Да больше и некуда было идти: шоссе круто поднималось по скалистой горѣ. Справа надвинулись террасами скалы; съ нихъ спускаются роскошными каскадами полвучія розы, глициніи, еще какіе-то темнолиловые цвѣты… буквально каскадами (а это было двадцатое русское марта). Амфитеатромъ лѣпятся кокетливыя виллы съ садиками изъ яркихъ цвѣтовъ… По лѣвую сторону шоссе — обрывъ, прямо въ море. Обрывъ такой грозный, что вдоль шоссе идетъ парапетъ.

Пассажировъ, которые вышли бы со мной, никого не было, и я шла одна, наслаждаясь дивнымъ воздухомъ, нарядной природой и видомъ на лѣвую сторону бухты, на часть открывавшагося передо мной голубого моря…

Шоссе заворачивало, и я вдругъ наткнулась на очень оригинальную группу маленькихъ дѣтей — чумазыхъ и загорѣлыхъ: подъ скалой они усѣлись полукругомъ, играя въ школу. Дѣвочка, постарше, диктовала; передъ ней камень изображалъ столъ. Диктовала она по затрепанной книжкѣ. Остальныя дѣти полукругомъ на корточкахъ дѣлали видъ, что. быстро пишутъ.

Дѣти-«ученики», конечно, воззрились на меня. Мое появленіе изъ-за угла шоссе было для нихъ неожиданно.

— Attention, enfants, attention! — прикрикнула диктующая сильнымъ мѣстнымъ акцентомъ.

— Какъ пройти въ учительницѣ m-lle Алисъ Реньо? — спросила я.

— Все прямо, все прямо! — отвѣтила она мнѣ и, постукивая палочкой о камень, продолжала диктантъ.

— Вы ученица m-lle Реньо? — спросила я.

— Нѣтъ, нѣтъ! — нетерпѣливо отвѣтила дѣвчурка: — наша учительница m-lle Тома. Школа m-lle Реньо далеко отсюда. Enfants, à vos devoirs! — и она застучала палочкой о камень.

Шоссе впадало въ переулокъ. Тутъ, поперекъ улицы, отъ дома въ дому шли арки. Одна сторона переулка обстроена очень узкими и очень высокими домами, приткнутыми къ скалѣ; другая сторона переулка застроена такими же домами, но они стоятъ прямо подъ обрывомъ въ море; такъ что эти арки прикрѣпляютъ ихъ, не даютъ вѣтрамъ снести ихъ въ море. Чистый морской воздухъ разгуливаетъ и въ этомъ корридорѣ домовъ. Мостовая выложена кирпичомъ; по серединѣ — канавка, полная воды; поэтому отбросы нечистотъ сейчасъ же уносятся… Я не знала, куда идти теперь. Дощечки съ названіемъ переулка — нѣтъ. Спросила у двухъ женщинъ; онѣ болтали имъ окна въ окно, черезъ улицу; обѣ загорѣлыя, трепанныя. Женщины, на мой вопросъ, только отрицательно замотали головами и продолжали болтать на мѣстномъ діалектѣ, смѣси итальянскаго съ французскимъ. Далѣе я встрѣтила солдатъ. И они отвѣчали:

— Все прямо, все прямо.

Переулокъ съузился до двухъ метровъ. Съ одной стороны — высокій, узкій домъ; внизу — овощная лавка; и съ другой стороны — такой же домъ и лавка.

— Гдѣ живетъ m-lle Алисъ Реньо, учительница? — спросила я въ который разъ…

— Напротивъ, въ четвертомъ этажѣ.

Домъ напротивъ, какъ всѣ сосѣдніе — очень узкій и очень высокій. Входная дверь открыта. Лѣстница почти стойкомъ; грифельныя ступени. Я стала карабкаться, придерживаясь за веревку, протянутую вмѣсто перилъ. Во всѣхъ этажахъ, видно, живетъ людъ трудовой, бѣдный; но зловоній — никакихъ — отъ морского воздуха. Окна на лѣстницѣ открыты; они безъ стеколъ и рамъ, просто впадины. Помой тоже нѣтъ — все это выбрасывается хозяйками по срединѣ мостовой, въ канаву, гдѣ непрестанно несется откуда-то вода. Въ первый разъ приводилось мнѣ видѣть такую чистоту улицы на югѣ.

Добравшись до четвертаго этажа, я позвонила у двери, на которой была прибита визитная карточка.

Тотчасъ отперли и попросили въ гостиную.

Если предъидущія педагогички сильно разнились отъ общаго типа французскихъ учительницъ, гувернантокъ, классныхъ дамъ, — типа, къ какому привыкли мы, русскіе, у себя, въ Россіи, — то m-lle Алисъ Реньо весьма подходила къ нему: маленькая, живая, подвижная, худощавая, съ правильной, отчетливой дикціей, съ поблекшимъ интеллигентнымъ лицомъ, дѣвушка лѣтъ сорока, то, что нѣмцы называютъ: «еще alte Jungfrаw».

Гостиная, куда она меня ввела — крохотная комнатка съ кирпичнымъ вылощеннымъ поломъ, — во стоитъ піанино, на немъ — букетъ «розъ; на мебель накинуты драпировочки изъ моднаго муселина „Liberty“.

Видъ учительницы и ея обстановка охватили меня грустью изъ былого… Напомнили тѣхъ учительницъ, тѣхъ гувернантокъ, которыхъ мы, дѣти, не выносили, придумывали всевозможныя непріятности, чтобы побольше уколоть ихъ за ихъ стремленіе къ модѣ, за ихъ вѣчную изысканность въ прическѣ, въ туалетѣ, при ихъ невзрачной, постарѣвшей физіономіи. Позднѣе, случалось привыкали къ нимъ, любили ихъ и цѣнили… У m-lle Алисъ, были тѣ же пыльные гофрированные волосы, жиденькіе, по сильно взбитые по модѣ; бѣлесоватые, слегка воспаленные глаза, старенькое платье, сшитое опять по модѣ… M-lle Реньо, какъ и тѣ, наши гувернатки изъ былого, вѣроятно непосильно работала, содержала семью, любила, страдала, увлекалась, разочаровывалась.

Вышла и сестра ея, m-lle Люси, „пышный бутонъ“, пятнадцатилѣтній подростокъ, очень хорошенькая и совсѣмъ уже другого тона, съ большимъ сознаніемъ своего достоинства. Старшая готовила младшую къ экзаменамъ въ école supérieure.

— Я люблю ее какъ мать, — говорила m-lle Алисъ послѣ вашихъ взаимныхъ любезно-церемонныхъ фразъ и моего искренняго удивленія красотѣ сестры. — Между нами обѣими — большая разница лѣтъ; она — отъ второго брака отца. Когда отецъ умеръ — онъ тоже былъ учитель — насъ осталась цѣлая семья. И вотъ всѣ теперь на своихъ ногахъ, всѣ разлетѣлись кто куда. — Что же чай, Люси? Давай скорѣе!

Я запротестовала:

— Пожалуйста, не утруждайте себя. Вы такъ были любезны, позволили мнѣ пріѣхать къ вамъ посмотрѣть, какъ оригинально живетъ одна изъ сельскихъ учительницъ, такъ меня приняли… да еще чай готовите!

— Oh, нѣтъ, нѣтъ, безъ чаю нельзя. Всѣ русскіе любятъ чай. И теперь это въ модѣ.

Слово „мода“ заставило меня улыбнуться и невольно взглянуть на прическу по модѣ, на платье по модѣ, на обстановку по модѣ, изъ муселина Liberty.

— Файвъ-о-клокъ!Ужъ это теперь принято, — вездѣ подаютъ чай въ пяти.

Какъ въ далекомъ дѣтствѣ, явилось желаніе сейчасъ же сказать непріятность „Mademoiselle“.

— Да, вотъ и сестра ваша тоже улетитъ, выйдетъ замужъ.

— И прекрасно! Дѣвушка должна выходить замужъ. Какая же жизнь безъ любви, безъ мужа, безъ своихъ дѣтей?! — воскликнула она искренно. — Lucie, vite, vite du thé!.

— Но скажите, вѣдь это васъ должно ужасно стѣснять — ее жить при школѣ, каждый день ѣздить туда четверть часа и обратно…

— И еще пѣшкомъ пройти десять минутъ… Помѣщенія нѣтъ. Да и самая школа, какъ зданіе, многаго заставляетъ желать, должна сознаться. Школа помѣщается въ крестьянскомъ домѣ. Въ деревнѣ, около школы, я не могла найти себѣ сносной квартиры. Здѣсь, въ деревняхъ, земля страшно дорога — она идетъ подъ цвѣты, огороды. Квадратный метръ — двадцать-пять франковъ. Я получаю девятьсотъ франковъ^[6] и триста франковъ квартирныхъ. За эту квартирку я плачу двѣсти франковъ. Вы посмотрите только: она — премиленькая!

Изъ гостиной учительница повела меня въ спальню — чисто дѣвичью комнату: бѣлые муселиновые занавѣсы, двѣ узенькія кроватки, шкапы въ стѣнахъ и два маленькихъ окна — на бухту и на море. Учительница открыла ихъ. Ораву поднялся морской сквознякъ, и, разумѣется, воздухъ — превосходный. Изъ спальни, напротивъ, миніатюрная кухня, съ кое-какой посудой. Столъ, два табурета; видно — тутъ обѣ сестры и обѣдаютъ: На крошечной плитѣ закипала теперь вода для чаю. Дымъ уносился*въ открытое окно кухни.

— Конечно, вашъ климатъ очень скрашиваетъ и облегчаетъ трудовую жизнь.

— Да; во въ деревнѣ, въ моей школѣ я бы никогда не могла такъ устроиться, — возразила учительница: — А здѣсь, видите — прелесть! Правда? Хотя только двѣ комнатки всего. Вы сами убѣдитесь: сельскія школы на сѣверѣ Франціи — зданія хорошія, спеціально построенныя и съ помѣщеніемъ для персонала. На югѣ Франціи — наоборотъ, найдете такія tandis!.. Лачуги!.. А ужъ интригъ, интригъ — правду сказать: une mer à boire!..

Люси подала чай, — она его вскипятила, — подала и печенье.

Мы усѣлись въ гостиной. Обѣ сестры были предупреждены, что я „интервьюирую“ сельскихъ учительницъ по заранѣе составленной у меня программѣ. Я вынула свою записную книжку.

— Вы позволите мнѣ записывать самое характерное изъ того, что вы будете добры разсказать мнѣ изъ вашей жизни преподавательницы?

— О, пожалуйста, не стѣсняйтесь!.. Характерное въ нашей монотонной жизни? Такъ мало характернаго!

— Вы разрѣшите мнѣ ставить вамъ вопросы, какъ они у меня помѣчены?

— О, вся моя жизнь проходитъ на глазахъ у всѣхъ. Ни за прошлое, ни за настоящее мнѣ краснѣть нечего ни передъ кѣмъ и ни передъ чѣмъ, — отвѣтила Алиса съ горделивой дрожью въ голосѣ.

Люси сидѣла, вытянувъ ноги, сложивъ калачикомъ руки, и довольно-таки ехидно поглядывала на меня.

И здѣсь я испытывала, развертывая свою книжку, то непріятное чувство, которое мнѣ приходилось испытывать и у крестьянъ, и у ножевщиновъ, и у соломщицъ, и теперь у педагогиченъ. По правдѣ сказать, я очень была бы довольна, еслибъ въ эту минуту кто-нибудь вошелъ и помѣшалъ моей любознательности; но этого не случилось…

Алиса Реньо начала свое образованіе пансіонеркой, въ закрытой школѣ, въ Блуа. Ея отецъ — учитель въ Турѣ — платилъ за нее пятьдесятъ франковъ въ мѣсяцъ, со столомъ и обученіемъ. Эта цѣна и до сихъ поръ еще не измѣнилась для всѣхъ ученицъ безъ исключенія.

— А! вы вотъ желаете характернаго, послушайте! — прервала сама себя Алиса. — Въ этой школѣ, по желанію родителей, каждое воскресенье классная дама водила учениковъ въ церковь. Только двѣ дѣвочки не ходили въ церковь, — ихъ отцы были свободные мыслители. И имъ обѣимъ было такъ стыдно, что онѣ выдавали себя за протестантовъ! Не правда ли характерно въ странѣ свободы совѣсти?..

Послѣ пансіона отецъ Алисы подготовилъ ее въ „Ecole Normale“, для полученія brevet supérieur; но онъ и его вторая жена внезапно умерли отъ тифозной эпидеміи. Алиса должна была оставить учительскую семинарію, искать какъ можно скорѣе мѣста сельской учительницы на „brevet simple“. Старшій братъ поступилъ портнымъ; старшая сестра вдругъ ушла въ монастырь. Маленькіе остались на рукахъ Алисы. Мѣста, гдѣ бы она могла помѣститься съ ними, не выходило. Наконецъ ученики отца сжалились надъ ней и разобрали маленькихъ…

Первое мѣсто Алисы было въ бѣднѣйшей сельской школѣ, въ горахъ. Школа помѣщалась въ подвалѣ стараго, развалившагося замка. Ученики и ученицы были больше дѣти мѣстныхъ поденщиковъ — люда передвижного, кочевого; дѣтей же мѣстныхъ крестьянъ очень мало; всѣ они были заняты работой дома. Какъ-то ночью бродяги выкради всю школьную обстановку. Алиса слышала возню; но она была совершенно одна, боялась и голосъ подать, только покрѣпче заперлась…. На ея „счастіе“ скоро случилось землетрясеніе, подвалъ замка далъ трещины; мэръ долженъ былъ перевести школу въ другое помѣщеніе… Опасными конкуррентками учительницъ, — разсказывала далѣе Алиса, — являются еще до сихъ поръ школы конгрегацій монахинь, écoles libres. Монахини не только даромъ учатъ дѣтей, какъ полагается во всѣхъ народныхъ французскихъ школахъ, но онѣ еще и подготовляютъ дѣтей въ экзаменамъ перваго причастія, и поэтому находятся въ наилучшихъ отношеніяхъ съ мѣстнымъ кюре, который продолжаетъ имѣть вліяніе на родителей, главное — на матерей; а сельской учительницѣ непремѣнно надо стараться имѣть какъ можно больше ученицъ: каждые два года она является въ педагогическій совѣтъ. Ей производятъ родъ экзамена, и, сообразивъ съ числомъ ея учениковъ и ея собственными педагогическими способностями, ей скорѣе даютъ прибавку жалованья или повышеніе, въ смыслѣ мѣстности. Въ школѣ, гдѣ теперь преподаетъ Алиса — у ея предшественницы — было всего десять учениковъ; эта учительница даже подарки дѣлала, чтобъ заманить къ себѣ дѣтей. Ея родители были мелкіе буржуа со средствами, и имъ лестно, что ихъ дочь ведетъ школу; но монахини переманивали учениковъ… Когда Алиса получила школу, въ ней явились работницы, просить ее обучать ихъ дѣтей и закону Божію. Онѣ недавно пришли въ эту мѣстность и имъ ближе посылать дѣтей въ école laïque, чѣмъ къ монахинямъ… въ école libre.

— Вообще, здѣшній народъ религіозенъ, на берегу моря, передъ грозной стихіей? — прервала я Алису.

Учительница подумала и отвѣчала:

— Въ душѣ вдѣвшіе жители не религіозны; но они держатся за религію, по привычкѣ ли, изъ разсчета ли — трудно опредѣлить. Нашъ кюре, напр., не злой человѣкъ, но онъ никогда не согласится, чтобы религія не преобладала надъ образованіемъ. И я, по желанію матерей, стана преподавать законъ Божій. Разумѣется, въ свободные часы отъ классовъ, т.-е. не нарушая постановленій французской гражданской школы. И я даю эти уроки даромъ, — слѣдовательно, и совѣсть моя вполнѣ спокойна. Что изъ-за этихъ уроковъ у меня теперь двадцать-шесть учениковъ — тѣмъ лучше. Мои ученики прекрасно выдержали экзамены. Monseigneur похвалилъ ихъ, а учениковъ монахинь прогналъ; хотя у монахинь все ученье подводится въ экзаменамъ. Теперь монахини стали сманивать меня въ себѣ большимъ жалованьемъ. Имъ выгодно и то, когда онѣ могутъ поставить въ программѣ, у входа въ свою школу, что у нихъ подготовляютъ и на brevet supérieur… Но вотъ къ нимъ-то я уже не пойду, несмотря на гораздо большее жалованье, чѣмъ то, которое я получаю отъ правительства. Въ этомъ ужъ будьте увѣрены, je vous prie de le croire. Я слышала, что теперь въ „Нормальной школѣ“ встрѣчаютъ среди ученицъ-педагогичекъ „сестру“. Значитъ — поняли. Я хотя и пробыла всего одинъ годъ въ „Ecole Normale“, а преклоняюсь передъ ея программой, передъ ея методомъ обученія.

— Ну, а какъ вы вообще проводите время съ m-lle Люси, что читаете въ свободные часы?

— У насъ такъ мало свободныхъ часовъ! Подумайте: съ моими разъѣздами, съ моими занятіями съ сестрой, съ просматриваніемъ ученическихъ тетрадей… Когда приходитъ четвергъ или воскресенье, мы такъ рады! Съ утра щебечемъ, какъ птицы на вѣткѣ… Вѣдь мы сами себѣ и готовимъ кушанье, и платье шьемъ. Для чтенія абонированы пополамъ съ сосѣдями на мѣстную газету; въ ней всѣ новости есть, даже иллюстрированное прибавленіе модъ.

— А по части книгъ?

Алиса передернула плечами.

— Некогда… некогда!.. Ah!.. впрочемъ вотъ, чудесная книжка, наша добрая спутница. Рекомендуйте ее при случаѣ и вашимъ сельскимъ учительницамъ. Вы, русскіе, владѣете французскимъ языкомъ, какъ своимъ. Люси! Подай, пожалуйста, „L’Institutrice“, — она на полкѣ практическихъ книгъ.

— Могу я взглянуть за вашу библіотеку?

— О, не стѣсняйтесь! Она не богата; но въ ней есть все для насъ необходимое. Тутъ и книги покойнаго отца.

На стѣнѣ висѣло на шнуркахъ съ кисточками нѣсколько полокъ. На нихъ стояли въ крѣпкихъ переплетахъ французскіе классики, равныя книжки, подаренныя на экзаменахъ, равныя руководства по преподаванію, очень подробная книжка: „Pédagogie pratique et administration scolaire“.

— Эта? — спросила я m-lle Алису, которая тоже подошла со мной къ библіотекѣ.

— Нѣтъ, это хорошая книга; но вотъ — нашъ катехизисъ, наша настольная книжка: „L’Institutrice — conseils pratiques“.

Книжка маленькая, въ 125 страницъ. Я просмотрѣла оглавленіе. „Учительница въ своей частной жизни: воспитаніе, гигіена, одежда, туалетъ, манеры, домоведеніе. Учительница въ общественной жизни: сношенія съ учениками, съ ихъ родителями, сослуживцами, съ мѣстнымъ начальствомъ: съ академическимъ и съ префектомъ. О житейскихъ сношеніяхъ вообще“.

— Это прекрасная книжка, могу васъ увѣрить. Сообравите: мы, сельскія учительницы, должны являться идеаломъ для нашихъ учениковъ, авторитетомъ для ихъ родителей, безупречными по манерамъ съ начальствомъ, безупречными по тону съ товарищами. Мы должны быть мудры какъ зміи и чисты какъ голубицы, стоять поверхъ всего, что вокругъ насъ живетъ, интригуетъ, плачетъ, любитъ… ни во что не вмѣшиваться и всегда быть наготовѣ, если къ намъ обратятся, дать совѣтъ разумный, съ лицомъ яснымъ и спокойнымъ. И это въ 17—19 лѣтъ! Большею частью въ эти годы начинаютъ сельскія учительницы свою карьеру во Франціи. И изъ какой среды, изъ какого круга?!.. Вѣдь не всѣ выходятъ изъ „Ecole Normale“, — много есть сельскихъ учительницъ съ простыми дипломами, изъ второразрядныхъ школъ, изъ маленькихъ мѣщанскихъ семей. Однимъ словомъ, когда французская дѣвушка находится подъ полной опекой отца или мужа, она, какъ сельская учительница, въ этомъ возрастѣ должна проявлять зрѣлую самостоятельность, — судите! Все это самое говорится и въ предисловіи къ „Institutrice“; но такъ какъ я сама прошла черезъ подобныя испытанія и терзанія, то я и могу повторить вамъ ихъ. Напримѣръ, вопросъ первыхъ визитовъ по прибытіи въ школу: пойти ли самой, карточку ли снести, послать, — какой уголокъ загнуть?.. Вы улыбаетесь… но это очень важно: среди личностей, съ которыми мы обязаны имѣть хотя бы самыя поверхностныя сношенія, могутъ встрѣтиться люди образованные; у нихъ воспитанныя семьи, и если вы съ первыхъ шаговъ показали себя тоже воспитанной — вотъ вы сейчасъ чувствуете, что вы не одиноки, что у васъ подъ-бокомъ есть люди de votre bord. Или вотъ еще, — продолжала Алиса, перелистывая книжку: — васъ пригласили, на оффиціальный обѣдъ — учительницъ приглашаютъ на такіе, и она обязана принять приглашеніе, — обязана. Вопросъ туалета: она — perplexe: какъ одѣться? Вѣдь это ужасно много значитъ — не быть стѣсненной. Помилуйте, какой же престижъ учительницы, если она на первыхъ же порахъ покажетъ себя безтактной, одѣнется не въ случаю или станетъ краснѣть и блѣднѣть, замѣтивъ свой промахъ! Учительница должна быть скромна, но никогда не стѣснена, никогда! А за обѣдомъ — вдругъ начнетъ ѣсть не такъ, какъ полагается воспитанной дѣвушкѣ? Вѣдь такъ, пожалуй, можно и судьбу свою проглядѣть! N’est-ce pas? И вотъ, какъ зазубришь нѣсколько страницъ въ главѣ „Манеры“ изъ этой милой книжки, — являешься въ общество съ духомъ спокойнымъ, убѣжденнымъ. Какъ бы тамъ другія ни были одѣты, какъ бы онѣ ни ѣли — онѣ безтактныя, онѣ невоспитанныя; а я- умная, я воспитанная, ибо я поступила такъ, какъ говорится въ этой книжечкѣ, премированной академіей. Я вамъ разсказываю про наши petites misères… Есть и les grandes misères: учительница хорошенькая… que d’embûches… это всѣхъ! Если не хорошенькая…

— Люси! — вдругъ прервала самое себя m lie Алиса. — Пойди, посмотри въ кухнѣ, что-то пахнетъ дымомъ…

— Уголья давно прогорѣли.

— Ah, прошу тебя, пойди, посмотри!

Люси покорно вышла.

Алиса наклонилась ко мнѣ и заговорила шопотомъ:

— Придетъ пора любви. Въ жизни каждой дѣвушки она является рано или поздно. Замужъ за крестьянина нельзя выходить, — престижъ потеряется; да онъ и не женится, она ему не пара, слишкомъ образована, — всѣ возстанутъ, засмѣютъ… И случается, что учительница имѣетъ романъ… съ прохожимъ! Avec un simple chemineux, съ бродягой…

— Постойте… постойте, я что-то читала въ этомъ родѣ. Гдѣ — не припомню!

— Я вамъ говорю не про литературу, а про жизнь. Вотъ монахини по этой части совсѣмъ въ иныхъ условіяхъ. Онѣ — не единицы разрозненныя, заброшенныя, а вѣками сплоченныя общины. Maison-mère блюдетъ за ними, поддерживаетъ ихъ, провѣтриваетъ ихъ; сейчасъ переведутъ въ другую мѣстность, если замѣтятъ тоску или мечтательность.

Учительница опять взяла книжку и ласково продолжала:

— И вотъ этотъ добрый, прекрасный другъ поддерживаетъ насъ, не даетъ намъ терять въ себѣ уваженіе, предаваться мечтамъ, лѣни. Вѣдь такъ легко въ нашемъ одиночествѣ, въ сношеніяхъ съ міромъ (monde) невѣжественнымъ — опуститься, на все взглянуть апатично… перестать заботиться о своей внѣшности, о своемъ углѣ. Съ лѣнью физической явится и душевная лѣнь, душевная нечистоплотность…

Люси постучалась въ дверь и вошла только на отвѣтъ сестры:

— Entrez!

— Простите мой неловкій вопросъ; но вы такъ искренни… Какъ же это у васъ, у скромной сельской учительницы, получающей девятьсотъ франковъ въ годъ, на русскія деньги около тридцати рублей въ мѣсяцъ, накинутъ на мебель модный муселинъ liberty, съ равными бантами? Онъ дорого стоитъ. Значитъ, ради моды вы лишаете себя болѣе существеннаго?..

— Ah, нѣтъ! — искренно воскликнула Алиса. — На распродажѣ купили, восемьдесятъ сантимовъ метръ. Это сколько на ваши деньги?

— Тридцать-четыре копѣйки аршинъ съ четвертью.

— Можно?

— Пожалуй и можно!..

— А зато какъ» нарядно! — Алиса окинула комнату довольнымъ взглядомъ. — Кто ни взойдетъ — унесетъ пріятное впечатлѣніе о жизни трудовыхъ, одинокихъ сиротъ. Маленькимъ это западаетъ въ голову навсегда. Les bonnes faèons introduisent les bons sentiments, и мы, учительницы, должны подготовлять une démocratie aimable; такъ говорится и въ этой доброй книжечкѣ.

«Эта книжечка» начинала меня раздражать, какъ «Goudron Guillot», какъ всякія французскія панацеи отъ всякихъ золъ. Сана же учительница, съ ея стремленіемъ во всемъ къ модѣ, уже не казалась мнѣ смѣшноватой. Наоборотъ — она трогала меня все болѣе. Столько искренности, житейской правды исходило изъ этой маленькой, сѣренькой фигурки.

Алиса пошла меня провожать за вокзалъ. Люси только любезно проговорила:

— Au revoir, chère madame! — и свела меня съ лѣстницы.

Дорогой мы стали условливаться о днѣ моего визита въ

школу. Проходя мимо скалы, подъ которой дѣти играли въ школу и гдѣ ихъ теперь уже не было, я разсказала Алисѣ о диктантѣ дѣвчурки по затрепанной книжкѣ.

— Oh, s’il fallait encore, чтобъ учительница была отвѣтственна, что читаютъ дѣти внѣ классовъ — благодарю! Это уже дѣло родителей, да здѣсь дѣти и половины не понимаютъ по-французски; на этомъ основаніи французскій языкъ обязателенъ по всѣмъ предметамъ; дома они продолжаютъ говорить на мѣстномъ діалектѣ.

Заслышался свистъ поѣзда, при входѣ въ туннель; надо было ускорить шаги. Фіакра, конечно, — ни одного. А подумала:

«Ну, не попаду!..» — и зашагала, сколько хватило силъ.

— Успѣете, успѣете! — останавливала меня учительница.

Пришли во-время. Здѣсь поѣздъ не спѣшилъ отходить.

Алиса осталась на платформѣ, любезно кивая мнѣ головой.

Въ первый же понедѣльникъ я отправилась въ школу къ m-lle Реньо.

— Въ понедѣльникъ, — пригласила она, — потому что въ этотъ день ученики бодрѣе, послѣ воскреснаго отдыха.

Такой школы я еще и не видывала. Она помѣщалась въ нижнемъ этажѣ грязнаго, стараго фермерскаго дома, въ сторонѣ отъ шоссе, но… передъ школой разстилаются огороды съ грядами овощей и цвѣтовъ всѣхъ оттѣнковъ. Надъ нѣкоторыми грядами извиваются сквозныя галерейки для виноградниковъ, теперь еще съ обнаженными лозами.

Préau или сарая для игръ дѣтей — нѣтъ. Открытый сарай занятъ всякой сельской рухлядью и рядами клѣтокъ съ семьями живыхъ кроликовъ и зайцевъ, вѣроятно на выкормку въ городъ. Для игръ же дѣтей остается узенькая полоска земли между школой и огородомъ, гдѣ въ настоящую минуту крестьянки выдергиваютъ саладъ, мужчины окапываютъ виноградники.

Входная дверь въ шкоду — наполовину стеклянная — закрыта. Окна тоже закрыты; но явственно слышны фразы учительницы и повтореніе этихъ фразъ всѣми дѣтьми разомъ. Потомъ вопросы учительницы и отвѣты дѣтей опять хоромъ же. О чемъ былъ урокъ — я не могла разобрать. Когда кончились отвѣты, я постучалась.

Дверь школы отворила сама учительница, m-lle Алисъ Реньо.

— Войдите, войдите! — радушно пригласила она.

Господи! Какимъ ужаснымъ воздухомъ обдало меня изъ школы! Около тридцати дѣтей сидѣло въ комнатѣ сырой и мрачной. Стѣны наполовину выкрашены черной краской.

Я зашаталась отъ спертаго, удушливаго воздуха.

— Нѣтъ, нѣтъ, зачѣмъ же нарушать вашъ классъ! Это строго воспрещается начальствомъ.

— Здѣсь я у себя, — продолжала любезно приглашать Алиса. — Боже, вамъ дурно!..

Я едва имѣла силы повернуть назадъ и сѣсть на клѣтку съ зайцами.

И это во Франціи, въ богатѣйшей ея части!

Алиса вѣроятно не ожидала такого сильнаго впечатлѣнія; она обидѣлась на мою воспріимчивость.

— Mais, ma chère madame, развѣ всѣ мои ребята дома живутъ лучше? Они привыкли къ этому. Однако, какъ вы избаловались школой въ центральной Франціи! На югѣ, повторяю, зачастую такія именно, если еще не хуже. И, наконецъ, эта школа — временная. Планы составлены; новую будутъ строить несомнѣнно. И за это помѣщеніе — отвратительное, согласна, — и то община платитъ 509 фр. въ годъ.

— Да вамъ еще платитъ 900 фр. жалованья и 300 фр. на квартиру, — припомнила я совершенно машинально, безъ малѣйшаго ехидства; но m-lle Реньо иначе поняла.

— Не община, не община! Намъ платитъ государство. Мы — учительницы и учителя — государственные чиновники. Жалованье идетъ намъ изъ государственной казны. Только школу-зданіе ставитъ община. На тысячу жителей — по школѣ. И зданіе обходится не очень дешево; около 12.000 фр., правда — maximum.

Это вѣдь деньги. Конечно и оттягиваютъ сколько могутъ, хотя здѣшніе крестьяне имѣютъ большіе капиталы; но живетъ грязно, скудно, кое-какъ, а заболѣванія дѣтей все-таки рѣдки.

— Ergo, можно обойтись и съ такимъ помѣщеніемъ…

Изъ школы сталъ подниматься шумъ. Дѣти столпились въ дверяхъ. Они порывались выбѣжать на дворъ; ихъ сдерживала старшая ученица — la monitrice. Послышался и ревъ.

— А, пора мнѣ… Когда оправитесь, приходите въ классъ; дверь оставлю отпертой, воздухъ будетъ чище. Нельзя не закрывать двери и окна; дѣти ужасно разсѣянны, все смотрятъ, что работаютъ на грядахъ… До свиданія.

Ревъ усиливался.

— Mademoiselle, voilà que Thomas et César se cognent! — звала старшая учительницу; Алиса подбѣжала.

— Eh bien, eh bien! Qu’est-ce encore?..

Дверь въ школу захлопнулась.

Я встала и пошла пройтись по огороду-цвѣтнику.

Три пололки, худыя, черныя, какъ цыганки, въ яркихъ платкахъ, надвинутыхъ на глаза отъ солнца, пололи капусту. Я остановилась поглядѣть. Одна изъ подоловъ вскинула на меня глаза и что-то спросила:

Я отрицательно покачала годовой.

Двое крестьянъ, сѣдые, бронзовые отъ загара, но крѣпкіе и гибкіе какъ итальянцы, подвязывали лозы къ желѣзнымъ прутьямъ галерейки; другіе — помоложе — окапывали землю…

Воздухъ насыщенъ ароматомъ цвѣтовъ, овощей, вспаханной земли, ароматомъ близъ плещущаго моря… И солнце теплое, весеннее любовно грѣетъ, освѣщаетъ землю… Вдругъ явились откуда-то двѣ бабочки, взвились въ воздухѣ спиралью и стали гоняться другъ за дружкой.

— Бабочки! Такъ рано. Сегодня второе апрѣля.

— Уже три недѣли, какъ онѣ появились, — отвѣтилъ старикъ-крестьянинъ на мой французскій возгласъ. — Не къ добру это. Въ маѣ холода настанутъ.

Не хотѣлось идти въ школу, да еще въ такую отвратительную комнату; но учительница, увидѣвъ, что я брожу, звала съ порога въ школу. Какъ я въ эту минуту понимала выраженіе: «faire l'école buissonnière»!..

Въ школѣ одна часть дѣтей, отъ пяти до семи лѣтъ, хоромъ отвѣчала буквы, которыя были написаны на классной доскѣ. Другія дѣти, постарше, заткнувъ уши, твердили урокъ; самыя старшія, отъ одиннадцати до четырнадцати лѣтъ, списывали съ книжки въ тетрадь.

Не могла я помириться съ помѣщеніемъ! Главное: эти мрачныя стѣны, выкрашенныя сплошь черной блестящей краской метра на полтора отъ пола, да потомъ идетъ сѣрый колеръ съ сырыми пятнами, хотя по срединѣ комнаты и стоитъ желѣзная печка — конечно, теперь безъ огня. На стѣнахъ развѣшаны гео графическія, зоологическія карты и карта съ хронологіей французскихъ королей, императоровъ, президентовъ… А потомъ карта съ серіей маленькихъ лубочныхъ картинокъ подъ заглавіемъ: «Бѣдствія отъ алкоголизма». Эти картинки я видѣла въ первый разъ на стѣнахъ школы. Значитъ, мѣстность — испивающая.

— Садитесь, пожалуйста! — указала мнѣ на стулъ учительница около своего стола.

Воздухъ былъ уже какъ будто почище; но школьники, правда, стали ужасно разсѣянны: безпрестанно устремляли глаза на дворъ, въ открытую дверь. Учительница только и знала, что постукивала карандашомъ:

— Attention, enfants, attention!..

— Отчего вы не сдѣлали форточекъ наверху? — спросила я.

— Говорятъ: не стоитъ труда, скоро новая школа будетъ.

Появленіе чужого лица мало интересовало школьниковъ m-lle Реньо. Цвѣты, летающія бабочки манили ихъ на дворъ.

Вблизи дѣти не смотрѣли заморышами. Загорѣлыя, какъ цыганята, но крѣпки — не ущипни! Крѣпки безъ пухлости. Кто изъ мальчиковъ въ круглыхъ черныхъ фартукахъ, а кто и въ какихъ-то перекроенныхъ, перештопанныхъ «жакеткахъ», въ башмакахъ или въ ботинкахъ, — ни одного босикомъ. Дѣвочки одѣты аккуратнѣе, чище мальчиковъ; а постарше — такъ и не такъ загорѣли лицами. «Monitrice» — лѣтъ тринадцати, красивенькая, въ голубомъ платьѣ и съ чудесной косой, перехваченной пунцовой лентой.

— Если васъ что интересуетъ изъ занятій дѣтей, — пожалуйста посмотрите! — разрѣшила учительница.

Я подошла въ monitrice. Она и всѣ школьницы постарше списывали «Les progrès contemporains». Она писала красивымъ почеркомъ взрослой.

Вообще, здѣсь у всѣхъ почеркъ былъ почему-то лучше, тверже.

У одной изъ дѣвочекъ, тоже лѣтъ двѣнадцати-тринадцати, на пюпитрѣ лежалъ свѣжеисписанный листъ.

— «Composition franèaise», — прочла я. — Это ваше собственное сочиненіе?

— Да, — отвѣтила она стыдливо. — А сейчасъ кончила переписывать съ моего черновика.

Она указала на рваные кусочки бумагѣ.

— Можно прочитать?

— Oh, oui, madame.

Она подала мнѣ листъ…

Дѣвочка говорила съ мѣстнымъ акцентомъ.

Учительница продолжала давать урокъ маленькимъ, постукивала карандашомъ, покрикивала… и все-таки взглядывала въ мою сторону тревожно-вопросительнымъ взглядомъ. Самолюбіе педагогички тревожило ее.

"Прекраснымъ лѣтнимъ утромъ я была на берегу моря. А какъ оно была прекрасно съ своимъ лазоревымъ ковромъ. Море со всѣхъ сторонъ бороздили легкія барки, гдѣ сидѣли хорошенькія дѣти (mignons). Казалось, — море было довольно нести на себѣ такія хорошенькія легкія барки и такихъ прекрасныхъ дѣтей.

«Море въ этотъ день не было грозно. Я была охвачена восхищеніемъ и оставалась долго восхищаться этимъ прекраснымъ моремъ; но вдругъ мысль пронизала мой умъ: я подумала объ удовольствіяхъ, какія получаютъ отъ прогуловъ на морѣ, когда оно такъ тихо, и о выгодахъ, какія оно тоже доставляетъ. Подумайте о большихъ судахъ. Матросы довольны, когда море спокойно; корабли идутъ быстрѣе. Они не гибнутъ отъ дурной погоды, отъ разъяренности моря. Также въ большія морскія бури выплываютъ киты, акулы, дельфины, всѣ неустрашимые враги кораблей. Море содержитъ большія богатства. На глубинѣ моря находятъ жемчугъ, перламутръ, красивыя раковины».

«Вотъ такъ думала я нѣсколько часовъ».

Учительница не утерпѣла, подошла.

— Можно мнѣ взять этотъ листъ? — попросила я.

— О чемъ тутъ?

Она пробѣжала «сочиненіе» и сказала въ полголоса:

— Ни слова своего… а ошибокъ-то!

— Все-таки мнѣ интересно.

— Ни одного своего слова — это сейчасъ видно. Ужъ я имъ сколько твержу: пишите, какъ бы разсказывали мнѣ. Тупы въ сочиненіяхъ. До сихъ поръ я еще не напала на дарованіе. Вотъ въ ариѳметикѣ лучше. Посмотрите, какъ легко рѣшаютъ задачи. Дайте кто-нибудь послѣднюю задачу!

Всѣ дѣти окружили насъ, и каждый протягивалъ свой листъ. Даже маленькія и тѣ совали бумажки съ палочками.

— Ну, вы-то, вы#то чего? Этакіе самомнительные ребятишки! Васъ не спрашиваютъ, по мѣстамъ! — прикрикнула m-lle Реньо полусерьезно, полушутливо.

— Берите сами, на удачу.

Я взяла листъ изъ рукъ чумазаго мальчугана, лѣтъ одиннадцати, который смотрѣлъ на меня вытаращенными, растерянными глазами.

Листъ чистенькій, аккуратно переписанъ. Problème — о томъ, какъ виноторговецъ купилъ два сорта вина на разныя цѣны, смѣшалъ ихъ. Вопросъ: во сколько обошелся литръ?

Листъ былъ перегнутъ вдоль. Съ одной стороны шла «solution raisonnée»; съ другой — «opération».

Я и это упражненіе положила въ карманъ.

— Ну, теперь съ ними не справиться! — воскликнула учительница. — Оба станутъ считать себя геніями: одна — по сочинительству, другой — по ариѳметикѣ.

Мнѣ казалось, что они и не понимаютъ даже того, что говоритъ теперь учительница. Можетъ быть, неясно представляли, но чувствовали сильно: мальчикъ и дѣвочка стояли розовые, съ блестящими глазами, съ выраженіемъ довольства на лицахъ.

— Я попросила взятъ съ собой эти листы, чтобъ просмотрѣть ихъ дома, не спѣша. Я иностранка, сразу не могу понять по-французски. Я не говорю, что они безупречно составлены.

— Ничего теперь не сгладите! — замѣтила Алиса въ полголоса. — Enfants, enfants, à vos places! Блассъ еще не конченъ.

И учительница опять принялась за урокъ. Я уже не двигалась со своего стула, около ея стола.

Уроки всѣхъ трехъ отдѣленій прошли невозможно. Тутъ я поняла, почему строго воспрещается посѣщеніе школъ посторонними лицами. Больше другихъ, конечно, устала бѣдная m-lle Реньо. Мы всѣ рады были, когда она пошла звонить въ колоколъ у дверей. Вернувшись, она дала что-то завернутое въ бумагу двумъ самымъ маленькимъ школьникамъ.

— Снесите это домой, вашей матери. Смотрите: не развертывайте. Поняли?

— Oui, mademoiselle.

— То-то! Смотрите! — повторила она.

Школьники и школьницы стали попарно на дворѣ и… замаршировали къ выходу.

— Маршируютъ?! — воскликнула я.

— Что же будешь дѣлать? Это наше единственное упражненіе въ часы рекреаціи. Вы видите: передъ школой такая узенькая полоска земли; дѣтямъ рѣшительно негдѣ разбѣжаться. Хозяева — въ претензіи на меня, если дѣти изомнутъ хотя кончикъ гряды. Мои школьники — настоящіе узники. Но зато смотрите, что теперь дѣлается внѣ школьнаго двора! Видите, какую пыль и возню подняли на дорогѣ! — указала она въ открытую дверь.

Вдругъ двое мальчиковъ отдѣлились и стали задавать другъ другу сильную потасовку, сперва за волосы, потомъ ногами, норовя ударить другъ друга въ животишки. Поднялась брань, визгъ, крикъ. Къ нимъ присоединились другіе и еще тотъ маленькій, которому m-lle Реньо дала свертокъ; онъ бросилъ его на землю, вмѣшался въ свалку… И началась общая баталія.

— Ah, mon morceau de viande, mon morceau! — закричала въ отчаяніи учительница. — Ah, les polissons! Ah, les gredins!.. Мерзкіе, отвратительные мальчишки… Ну, ужъ въ другой разъ этого не будетъ! Вчера мы варили мясной супъ. Я отрѣзала отъ своего куска, отдала сегодня этому petit morveu, чтобъ онъ матери снесъ. Она встала послѣ родовъ… А онъ — поглядите, поглядите! — бросилъ его. на шоссе!..

Бѣжать на шоссе унимать — учительница не нашла нужнымъ, да баталія такъ же скоро кончилась, какъ внезапно началась.

Мы отошли отъ окна.

— Ахъ, негодяи, да они школу не убрали! — воскликнула Алиса, оглядываясь кругомъ. — Я забыла имъ сказать. Они и воспользовались, обрадовались.

— Вѣдь у васъ дежурные — старшіе?

— Всѣ — ребята! Конечно, норовятъ убѣжать скорѣе.

Пришлось учительницѣ самой тащить воды въ лейкахъ, поливать, подметать полъ.

Я порывалась-было помочь ей. Она отстранила меня.

Кончивъ уборку, мы отправились на поѣздъ. Проходя по шоссе, мы увидали кусокъ вареной говядины. Онъ валялся весь въ пыли… Дѣти совсѣмъ и забыли про него… Учительница остановилась, потрогала его зонтикомъ и опять повторила:

— Ah, les gredins, ah, les polissons!..

— Да, кажется, по школьнымъ правиламъ учительницѣ и запрещается оказывать видимое предпочтеніе нѣкоторымъ ученикамъ.

— Вѣрно, вѣрно!.. — согласилась m-lle Реньо. — Вчера, la petite soeurette такъ мило мнѣ говоритъ: «mange! дѣти не донесутъ матери»… Точно предчувствовала; mais c’est plus fort que moi. Жалко мнѣ эту Викторинъ, идъ мать. Она — одинокая fillemиre, брошенная, съ тремя маленькими дѣтьми, какимъ-то негодяемъ…

Мы вмѣстѣ съ m-lle Реньо и въ вагонъ сѣли.

Учительница вытянула ноги, прислонилась головой въ спинкѣ скамейки, закрыла глаза… Нервная дрожь тревожила вѣки, дергала лицо. Мнѣ опять припомнилась статистика нѣмецкаго доктора: среди учительницъ тридцать на сто разбиты нервами, сходятъ съ ума…

— Устали вы, вамъ теперь чаю напиться! Хотите, поѣдемте во мнѣ?

M-lle Реньо встрепенулась.

— Некогда, некогда, благодарю васъ. Мнѣ еще кушанье стряпать.

— А что же Люси?

— Она уроки учила. Вотъ я усердно и подготовляю ее въ экзаменамъ. Когда она сдастъ ихъ, я попрошу у начальства помощницу. Мнѣ только троихъ учениковъ недостаетъ, чтобы имѣть помощницу; я и укажу на Люси. Тогда мы чудно заживемъ! — воскликнула опять бодро Алиса.

Поѣздъ подошелъ къ платформѣ. Алиса выскочила изъ вагона и сейчасъ же моднымъ жестомъ подняла юбку сзади, кокетливо кивнула головой начальнику станціи и, какъ ни въ чемъ не бывало, легкой, сворой походкой направилась въ гору, въ свой городовъ.

VII.

Больше мнѣ уже не пришлось ѣздить въ деревенскія школы, въ учительницамъ; но какъ-то разъ, передъ отъѣздомъ въ Россію, я встрѣтилась съ мѣстнымъ русскимъ — заботливымъ старичкомъ, добрымъ геніемъ всѣхъ насъ, живущихъ на Ривьерѣ.

— Ахъ, извините, вы у меня просили карточки къ окрестнымъ сельскимъ педагогамъ… Есть, есть!.. Я забылъ вамъ послать ее, случилась масса равнаго дѣла… Изъ головы вонъ. Вотъ, извольте: карточка къ милѣйшей четѣ педагоговъ.

— Благодарю васъ. Устала, да и вкусъ пропалъ интервьювировать.

— Зачѣмъ интервьювировать, — просто поглядите. Онъ — учитель гимназіи. Она — учительница въ городской школѣ.

— Меня не интересуютъ городскія школы…

— М-me Вердье прошла всю педагогическую лѣстницу обученія. Она была даже въ учительской семинаріи, въ Эксѣ, побывала въ сельскихъ учительницахъ. Знакомство съ нею выйдетъ, такъ сказать, заключительной нотой вашихъ изслѣдованій.

— Мало ихъ у меня…

— Все-же получили нѣкоторое понятіе о сельскихъ французскихъ учительницахъ. Чета Вердье живетъ отъ васъ близко. Сама m-me Вердье по рожденію въ нѣкоторомъ родѣ femme Kabyle. Она такъ сама себя въ шутку и называетъ… Мать ея — француженка; но отецъ ея былъ чистокровный алжирецъ. Она и родилась въ алжирской области, въ Константинѣ. У молодыхъ Вердье есть и ребенокъ; но такъ какъ они оба цѣлый день заняты внѣ дома и прислуги не держатъ, они и помѣстили его въ деревнѣ. Каждое воскресенье ѣздятъ къ нему. Милая семья.

И я пошла знакомиться. Квартирка — маленькая, четыре комнатки. Другую половину квартиры сдаютъ иностранцамъ. Приняли меня любезно, предложили чаю (five o’clock). Сидѣла еще какая-то родственница-француженка, здоровая, внушительная особа. Сама хозяйка, m-me Вердье, femme Cabyle — тоненькая-тоненькая, съ выточенными хорошенькими чертами лица; глазки черненькіе, острые и такая блѣдненькая, что видно, какъ голубыя жилки трепещутъ на вискахъ. Густая коса красиво закручена. Въ черной юбкѣ; въ черной толковой рубашечкѣ плиссе. Лѣтъ — и двадцать, и тридцать можетъ быть. Голосокъ — высокій-высокій. Дикція быстрая, легкая, diction perlée. Типъ — старательной педагогички. Мужъ не вышелъ — онъ давалъ урокъ.

Разговоръ пошелъ вообще о городѣ, о перемѣнѣ погоды, о Россіи, о больныхъ, — вялый, съ паузами. Обѣ дамы и я были больше стѣснены, чѣмъ еслибы я прямо стала интервьювировать учительницу. Посидѣвъ съ полчаса, я поднялась.

— Мы слышали о вашихъ интересныхъ изслѣдованіяхъ, — вдругъ заговорила m-me Вердье тономъ, какимъ произносятъ рѣчи. — Эти изслѣдованія доставляютъ намъ теперь удовольствіе видѣть васъ среди насъ. Et nous faisons des voeux, чтобы эти изслѣдованія были приняты столь же горячо нашими русскими коллегами, сколько энергіи и энтузіазма вы вложила въ ваши поѣздки.

— Всѣ мои изслѣдованія — дѣло личнаго любопытства, — прервала я ее. — Мнѣ приходится часто живать за границей, я и интересуюсь чѣмъ поближе… Но вы сами, первая, заговорили о моихъ экскурсіяхъ; такъ позвольте мнѣ вотъ что сказать вамъ: разъѣзжать, интервьювировать — здоровье не позволяетъ, да и совѣстно мнѣ вторгаться въ жизнь сельскихъ учительницъ, отнимать у нихъ время, разспрашивать ихъ… Вы говорите: я приношу пользу вашимъ русскимъ товарищамъ по профессіи. Никакой! Иная жизнь, иной климатъ, иныя условія, все, все — иное. А вотъ, еслибы вы захотѣли написать мнѣ родъ дневника изъ времени вашего обученія въ семинаріи, о вашихъ первыхъ шагахъ въ деревнѣ, какъ сельской учительницы, — это было бы, разумѣется, куда интереснѣе всего того, что а собрала до сихъ поръ.

— Я никогда не вела дневника, ни въ школѣ, ни въ деревнѣ, ни даже на первыхъ порахъ моего учительства.

— Почему?..

Бесѣда наша полилась, оживленная, съ перебиваніемъ другъ друга. Родственница не вмѣшивалась въ нашъ разговоръ, только пріятно улыбалась.

— Напишите, разскажите, — настаивала я, — о вашей карьерѣ, ну, въ какой хотите формѣ. Я переведу дословно… Гонораръ, какой вы сами назначите.

— Ah, madame! О гонорарѣ и рѣчи быть не можетъ. Да, но что вы предлагаете — это уже composition, литература. А вамъ нужна правда, одна правда, ежедневная жизнь юной сельской учительницы.

— Совершенно вѣрно.

— Ушло. Непосредственности не будетъ… Вы какъ записывали ваши впечатлѣнія? Я слышала — у васъ былъ родъ questionnaire’а. Пришлите мнѣ его — я письменно и отвѣчу на всѣ ваши вопросы.

— Чудесно!

— Только скоро не обѣщаю. Начнутся лѣтніе экзамены, раздача наградъ въ школахъ. Мы всѣ будемъ очень заняты.

— Пожалуйста, временемъ не стѣсняйтесь.

На этомъ мы и разстались. Чета отдала мнѣ визитъ; дома меня не застала, но я уже болѣе не тревожила ихъ своимъ посѣщеніемъ, только наканунѣ отъѣзда занесла карточку «р. р. с.».

Прошло мѣсяца два; я жила въ Германіи на водахъ. Учительницы, поѣздки, интервью, педагогическія книжки отошли — «въ туманную даль».

Вдругъ мнѣ подаютъ на почтѣ заказной пакетъ, съ надписью въ уголку: «faire suivre». Распечатываю: — четырнадцать страничекъ, мелко исписанныхъ женской рукой, съ подписью: «Renée Verdier», при миломъ письмецѣ. Конечно, я обрадовалась рукописи, поспѣшила домой и сейчасъ же засѣла переводить ее.

«Что дало мнѣ мысль сдѣлаться учительницей и въ какомъ возрастѣ?» — такъ начинаетъ свою записку m-me Вердье. — "Еще очень маленькой дѣвочкой, играя съ другими дѣтьми, я, бывало, не дождусь минуты, когда мои маленькія товарки усядутся на скамейкѣ, напротивъ меня; а я важно и самымъ добросовѣстнымъ образомъ заставлю ихъ повторять то, чему учили меня въ школѣ, утромъ.

"Это раннее влеченіе къ преподаванію явилось, вѣроятно, отъ того, что въ Константинѣ (Алжирія), гдѣ я родилась, посѣщая дѣтскій садъ, я была въ немъ старшей ученицей, «monitrice générale», уже четырехъ лѣтъ. На моей обязанности лежало останавливать болтушекъ, раздавать грифельныя доски, отмѣчать хорошее поведеніе, показывать маленькимъ, какъ вырѣзывать изъ бумаги деревья. Я также вела пары подъ надзоромъ учительницы. Старшая ученица, равно какъ и старшій ученикъ, считаются важными особами. Я и сознавала вліяніе, какое имѣла на дѣтей моего возраста. Позднѣе, въ Алжирѣ, куда переѣхали мои родители, въ той школѣ, въ которой меня помѣстили, вдругъ заболѣла учительница. Свободной, временной помощницы не случилось. Я и моя подруга предложили себя, — а намъ было каждой около одиннадцати лѣтъ. Въ продолженіе недѣли мы исполняли наши обязанности весьма удовлетворительно. Конечно, намъ не хватало опыта… Ну и гордились же мы, что ведемъ самостоятельно цѣлый классъ!

"Къ пятнадцати годамъ, когда надо рѣшать, какую выбирать профессію, я не задумалась и рѣшила поступить въ «Ecole Normale», несмотря на сильные протесты моихъ родныхъ. Она желали, чтобы я избрала медицину или торговлю. Бороться съ домашними пришлось упорно. Въ іюлѣ 1893 года я записалась на конкурсъ для поступленія въ «Ecole Normale», въ городѣ Эксъ^[7] и была принята третьей, третьей!!.

"Наконецъ, самое трудное выполнено, надо уѣзжать въ Эксъ. Мое десятилѣтнее обязательство — оставаться въ педагогическомъ персоналѣ — подписано. Семья не имѣетъ уже болѣе власти удерживать меня.

"Грустно, тяжело разставаться; но перемѣна мѣстности, жизни, правильныя, серьезныя занятія въ закрытомъ заведенія, гдѣ все было для меня ново, желаніе достигнуть намѣченной цѣли — сгладили отсутствіе моей матери; а ея еженедѣльныя письма скоро утѣшили меня.

"Славные, прекрасные три года, проведенные въ «Нормальной школѣ»! Какую свѣтлую полосу оставили они въ моихъ воспоминаніяхъ! Тамъ нашла я преподавателей, преданныхъ наукѣ, любящихъ свой предметъ; товарокъ, среди которыхъ я очутилась какъ среди сестеръ. Когда въ теченіе трехъ лѣтъ живешь одной жизнью, одними занятіями, одними волненіями (въ особенности во время переводныхъ экзаменовъ) — эта тождественность впечатлѣній, желаній, чувствъ, даже мыслей сближаетъ, порождаетъ глубокія симпатіи и пріучаетъ стойко поддерживать другъ друга. Съ удовольствіемъ вспоминаешь счастливыя минуты въ школѣ, когда встрѣтишь кого-либо изъ подругъ. Почему не вспоминаются минуты тяжелыхъ сомнѣній, труда — не знаю. На умъ приходятъ однѣ только радостныя минуты…

"Матеріальная сторона жизни въ «Нормальной школѣ» въ Эксѣ была обставлена очень хорошо. Насъ поили, кормили, отапливали помѣщеніе — щедро. Къ нашимъ услугамъ всегда была ванна; на чистое бѣлье не скупились. Педагогическій персоналъ состоялъ изъ директрисы, нѣсколькихъ преподавательницъ, нѣсколькихъ почтенныхъ профессоровъ; изъ нихъ только двое — молодые люди: учитель рисованія и учитель географіи; но что ложилось камнемъ, угнетало насъ — это постоянный, неустанный надзоръ. При вступленіи въ школу намъ объявлялось:

" — Vous devez faire abnégation de tous même.

"И за отрѣшеніемъ отъ личности начальство строго слѣдило. Мы не имѣли права ни посылать, ни получать писемъ, не показавъ ихъ директрисѣ^[8]. Мы не имѣли права что-либо запирать. Ключей у насъ даже и не существовало. Спали мы въ общемъ дортуарѣ. Разъ я написала письмо матеря и спрятала его въ ночной столикъ. Директриса отыскала его и прочла. Дядя пишетъ мнѣ: «Твои аргусы»… и письмо дяди прочли тоже вслухъ, при мнѣ… За всѣ три года мы ни разу не вышли въ одиночку. Въ концѣ концовъ такой неустанный надзоръ ужасно начинаетъ дѣйствовать на нервную систему дѣвушекъ, тѣмъ болѣе въ эпоху ихъ физическаго развитія, отъ 15 до 18, отъ 16 до 19 лѣтъ.

"Насъ было 24 дѣвицы въ «promotion» 1893—1896 г. Хотя мы всѣ жили мирно между собою, но все-таки образовалось скоро два клана. Первый кланъ состоялъ больше изъ марселокъ — барышни; онѣ важничали и держали себя педантками. Второй кланъ — это были мы, сохранявшія еще дѣтскія привычки: послѣ классовъ мы любили возиться, бѣгать. Въ часы отдыха, когда барышни («les demoiselles») вели серьезныя бесѣды или сентиментально прогуливались по двору, мы — молоденькія («les jeunes») набирались силъ, играя въ прятки, въ горѣлки… Въ воскресенье, послѣ завтрака, первое наше удовольствіе — партія въ крокетъ. Зато какой у насъ былъ здоровый, свѣжій цвѣтъ лица, и сами мы смотрѣли крѣпкими, сильными, полными жизненности!

"Два раза въ недѣлю кланъ «молоденькихъ», а не кланъ «барышенъ» — тѣ почли бы себя обиженными — отправлялся въ Ботаническій садъ, гдѣ каждой изъ насъ была отведена гряда земли, на которой мы могли сажать, что желали. Помню, я выростила на моей грядѣ артишокъ и всѣхъ имъ попотчивала. Никогда еще не родилось на свѣтѣ такого вкуснаго артишока. Другая педагогична выращивала землянику. Были также садовницы; онѣ сѣяли цвѣты.

"Занятія въ школѣ — «La Grande maison» — какъ мы ее величали — шли своимъ чередомъ, и въ первый годъ пришлось очень трудно. Надо было пріучить себя въ распредѣленію занятій, освоиться съ преподавателями, съ ихъ методомъ; надо было также соображать, съ какой товаркой бороться въ соревнованіи. Вопросъ важный, сильно дѣйствуетъ на самолюбіе. Къ чести нашего клана, онъ всегда сидѣлъ во главѣ класса; конечно, находились среди насъ сидѣвшія и на заднихъ скамейкахъ, — но не отъ лѣни; "отъ того, что не всѣ одинаково способны, не всѣ одинаково подготовлены. Изъ двадцати-четырехъ дѣвицъ насъ было десять дочерей вдовъ. Наши матери — или практикующія учительницы, "ли вдовы военныхъ, живущія на пенсію, или скромныя, одинокія rentières. Только одна дѣвица была дочь прачки. Ея происхожденіе изъ народа сказывалось въ рѣзкихъ манерахъ, въ бурныхъ выходкахъ; но школа все это скоро смягчила! Остальныя — дочери чиновниковъ, купцовъ. Сколько я могу судить, мы принадлежали къ семьямъ съ нѣкоторымъ достаткомъ: никогда не являлось задержки въ деньгахъ, ни съ одной изъ насъ, на общую ли складчину, на изготовленіе новаго форменнаго платья или ни покупку книгъ. Надо и то прибавить, что каждая изъ «mamans» скорѣе себя лишила бы самаго необходимаго, чѣмъ отказала бы въ деньгахъ дочери; а вѣдь не всѣ мы, педагогички, жили въ школѣ, вдали отъ родителей, по необходимости, — нѣкоторыя и просто изъ-за каприза.

"Правда, родительскими щедротами не злоупотребляли. Директриса, особа благоразумная и разсудительная, просматривала каждую недѣлю наши карманные расходы и заносила ихъ въ особенную книжку, «Carnet des commissions». За три года житья въ «Нормальной школѣ», я стоила моей матери шестьсотъ франковъ, считая тутъ двѣ перемѣны платья, книги, разные мелкіе непредвидѣнные расходы и поѣздки на праздники домой. Три поѣздки въ годъ: Рождество, Пасха и лѣтнія каникулы. Мы всѣ разъѣзжались на вакаціи по домамъ. Это была непобѣдимая потребность. У себя, дома, окунешься въ семейную жизнь я вернешься въ «La Grande maison» съ новымъ запасомъ нравственныхъ и физическихъ силъ!..

"Цѣль преподаванія въ «Нормальныхъ школахъ» — образовывать учительницъ съ правильными, самостоятельными оцѣнками; поэтому программа нормальныхъ школъ, для соисканія высшаго диплома (brevet sapérieur), по своимъ занятіямъ гораздо сложнѣе, нежели приготовленіе въ тождественному диплому въ гимназіяхъ или въ частныхъ учебныхъ заведеніяхъ. Тамъ сосредоточиваются на изученіи того только, что стоятъ на программѣ, не уклоняясь ни впередъ, ни назадъ. Напримѣръ, въ программѣ по французской литературѣ стоитъ изученіе двухъ такихъ-то трагедій Корнеля; двѣ такія-то трагедія Расина; двѣ комедіи Мольера, — опять обозначено, какія именно; то же самое и относительно остальныхъ писателей. Въ гимназіи (lycée) или въ частномъ заведеніи и начнутъ изучать именно только обозначенныя пьесы, по программѣ, просмотрятъ краткую біографію автора, чью-нибудь критику о данномъ сочиненіи и — сужденіе о писателѣ готово. Понятно, сужденіе, оцѣнка — не личныя, не самостоятельныя.

"Въ «Нормальной школѣ» примутся изучать автора съ его раннихъ лѣтъ, будутъ рыться въ томъ, что повліяло на него, что именно развило въ немъ такое и такое-то чувство. Станутъ просматривать всю его писательскую карьеру; засядутъ за прилежное, вдумчивое чтеніе всѣхъ его произведеній, начиная съ самыхъ раннихъ и кончая самыми послѣдними; пройдутъ всю лѣстницу развитія и упадка его таланта. Такимъ образомъ ученица «Нормальной школы» составитъ свое собственное мнѣніе о данномъ писателѣ, о его значеніи въ литературѣ; она подтвердитъ это критиками, на которыхъ, конечно, укажутъ ей профессора; но самую оцѣнку она выработаетъ самостоятельно и будетъ всегда въ состоянія отстаивать свое мнѣніе и внушать его другимъ. Такого же метода изученіи держатся «Нормальныя пиволы» и по остальнымъ предметамъ, обозначеннымъ въ программѣ: географія, исторіи, древняя литература, поскольку она соприкасается съ французской, философія, психологія, мораль (этика), педагогія, физика, химія (послѣдній урокъ былъ объ освѣщеніи ацетиленомъ; а по физикѣ — о фотографіи предметовъ съ ихъ окрасками). Естественныя наука, математика (я счетоводство), новые языки на выборъ: нѣмецкій или англійскій, сочиненія — thème и переводы — version, рисованіе: линіи и орнаменты. Вотъ что мы должны были гнать, являясь на экзамены для полученія высшаго диплома. Къ концу третьяго года нашего обученія въ «Нормальной школѣ» мы всѣ двадцать-четыре храбро дерзнули предстать на соисканіе brevet supérieur и — получили его! Это была минута настоящаго безумія, когда намъ объявили, что мы всѣ — съ дипломами! Въ первый разъ случился такой полный успѣхъ. Всѣ двадцать-четыре выпускныя ученицы и ученицы другихъ курсовъ, профессора и преподавательницы, — мы всѣ, всѣ обнимались, цѣловались, поздравляли другъ друга. Настоящее ликованіе! Ахъ, чудныя минуты! Радостныя воспоминанія!

"Экзамены происходили 29 іюня 1896 г., а въ срединѣ іюля мы уже одна за другой прощались съ «Большимъ домомъ». Я сохранила сношенія со многими товарками; остальныхъ я потеряла изъ виду, а двѣ изъ нихъ совсѣмъ исчезли.

"По выходѣ изъ школы, намъ каждой было лѣтъ по девятнадцати. Правительство обязано давать мѣста преподавательницъ въ городскихъ училищахъ дѣвушкамъ съ высшими дипломами; но такихъ мѣстъ не хватаетъ, — предлагаютъ мѣста въ деревни, любезно справляясь: желаютъ ли въ горную мѣстность или въ прибрежную; мѣсто учительницы или «садовницы»? Соображаясь съ отвѣтомъ дѣвицы, начальство просматриваетъ отмѣтки о ея педагогическихъ способностяхъ въ дополнительной школѣ, école annexe, которая состоитъ при école normale и гдѣ, разъ въ недѣлю, по очереди, семинаристки являются учительницами, ведутъ всѣ классы, преподаютъ дѣтямъ различныхъ возрастовъ. Согласно съ отмѣтками, дирекція шлетъ рапортъ инспектору округа.

"Никогда сразу не попасть на мѣсто по своему желанію, въ особенности если быть требовательной. Случается, что назначатъ и въ городъ, но въ помощницы, — и въ нихъ приходится подолгу состоять, — или назначатъ, кандидаткой въ пригородъ. Не такъ-то легко получить мѣсто и въ деревенской школѣ. Эти мѣста оставляютъ для дѣвушекъ, окончившихъ курсъ съ простымъ дипломомъ. Есть и такія учительницы, которыя добиваются мѣстъ, получаютъ ихъ, сидятъ на нихъ, не имѣя никакой нужды въ заработкахъ, — изъ честолюбія. Эти уже настоящія sans-cœur — безсердечныя, только хлѣбъ отбиваютъ у другихъ.

"Я дебютировала въ департаментѣ Приморскихъ Альпъ, близъ границы Италіи, въ прелестной деревушкѣ, въ горахъ, 1.200 метровъ надъ уровнемъ моря. Деревушка въ девяносто-три жителя. Черезъ нее проходило пять тропъ для муловъ и одна, единственная, проселочная дорога. Совсѣмъ примитивная деревушка. Старые крестьяне — безграмотные; молодые — грамотные. Школа одна для мальчиковъ и для дѣвочекъ. При малочисленности жителей, учениковъ довольно: пятнадцать мальчиковъ и двѣ дѣвочки; всѣ они — изъ этой же самой деревушки. Ближайшая, сосѣдняя школа отстоитъ на три километра (три версты), а самая отдаленная — на четыре километра. Понятно, что каждая мѣстность и ходитъ въ свою школу.

"Всѣ мои ученики были дѣти землепашцевъ. Никто изъ жителей не нуждался; кромѣ гемди, у нихъ водились и деньги. Вообще, людъ честный, трудовой и очень гостепріимный! Каждому нищему давали ночлегъ, хлѣба, и были чрезвычайно обязательны между собой. Это чувство солидарности перешло и къ дѣтямъ. Мои школьники вѣчно одолжали другъ друга чернилами, карандашами, бумагой, книжками, — вплоть до игрушекъ.

"Помѣщеніе школы — сносное; но мое — невозможное! Хотя въ деревняхъ это случается наоборотъ: квартира учительницы лучше школы. Здѣсь же моя квартира — сарай, а не комната. Дверь прямо съ улицы замыкалась простымъ крюкомъ. Какъ-то среди ночи кто-то торкается во мнѣ, мычитъ. Я проснулась… думаю: — теленокъ! Опять торкается. Нѣтъ, не теленокъ, а пьяный! Я гнѣвно кричу: «Какъ вы смѣете! Здѣсь учительница живетъ. Вы забываетесь!» — пьяный тихо поплелся, продолжая мычать. На другой день крестьянка приходитъ извиняться за мужа, которому очень совѣстно, что обезпокоилъ учительницу.

"Если помѣщеніе отвели мнѣ плохое, за то обставилъ его муниципальный совѣтъ общины таровато. Мнѣ дали круглый столъ, четыре стула, два шкапа, вѣшалку, два четырехугольныхъ стола; съ моей собственной мебелью — кроватью, большимъ складнымъ кресломъ, сундукомъ — вышла даже самая красивая меблировка изъ всей мѣстности.

"Жалованья я получала 71 фр. въ мѣсяцъ. Изъ нихъ я должна была покупать себѣ мясо, вино, молоко, яйца, хлѣбъ, керосинъ, уголь, который отпускался мнѣ по уменьшенной цѣнѣ. Овощи и фрукты были любезно приносимы матерями моихъ учениковъ, и онѣ никогда не хотѣли брать съ меня денегъ.

"Работать пришлось много. Эта мѣстность, какъ я сказала выше, граничить съ Италіей; поэтому языкъ состоитъ изъ провансальскихъ и итальянскихъ словъ, изъ цѣлыхъ мѣшанныхъ выраженій; на такомъ патуа говоритъ весь людъ. Чистый французскій языкъ обязателенъ только въ школѣ и въ письменныхъ сношеніяхъ. Дѣти, говоря постоянно на мѣстномъ патуа, начинаютъ дословно переводить, когда заговорятъ по-французски. Они даже и не сознаютъ тѣхъ ошибокъ, какія ихъ нарѣчіе вноситъ во французскій языкъ.

"Мое преподаваніе, по своей программѣ, было тождественно съ обученіемъ въ городскихъ начальныхъ училищахъ. Во Франціи программа одинакова для всѣхъ начальныхъ училищъ, — только, вамъ, учительницамъ и учителямъ, предоставляется выборъ книгъ руководствъ. Въ моей школѣ сидѣло три отдѣленія вмѣстѣ, да еще трое дѣтей въ возрастѣ пяти лѣтъ.

"Старшіе имѣли учебники. Младшіе обучались, слушая устно изложеніе уроковъ старшими и мои объясненія; затѣмъ — дѣти должны были повторять мнѣ, своими словами, прослушанное.

"Сверхъ этихъ уроковъ, я давала еще уроки вокабулъ — исправленіе неправильныхъ выраженій и удареній; уроки о разныхъ понятіяхъ — о воздержаніи отъ крѣпкихъ напитковъ, о сокращеніи домашнихъ расходовъ; понятія о гражданственности. Давала уроки шитья, рисованія, пѣнія и гимнастики.

"Съ учениками я старалась держать себя привѣтливо, но безъ фамильярности и безъ оказательства ласки кому-либо изъ нихъ. Въ рекреаціонные часы я принимала участіе въ ихъ играхъ и забавлялась искренно, не менѣе ихъ.

"Съ родителями я также старалась держать себя равно со всѣми; безъ особыхъ посѣщеній, что могло бы вызвать ревность и пересуды; такъ, я всегда отказывалась подъ благовиднымъ предлогомъ отъ приглашеній на посидѣлки въ богатыя семьи или въ семьи, гдѣ были молодые люди. Сельская учительница — одинокая дѣвушка, да если еще она недурна собой — служитъ неисчерпаемымъ предметомъ для наблюденій мѣстнаго женскаго пола. Въ деревушкѣ, какъ моя, учительница шага не можетъ сдѣлать, слова сказать безъ пересудовъ, вкривь и вкось.

"Сношенія мои съ мэромъ ограничились выраженіемъ вѣжливости. Я сдѣлала визитъ ему и его помощнику, какъ представителямъ мѣстной власти, съ которой мнѣ, учительницѣ, надо знаться, и продолжала дѣлать имъ визиты въ оффиціальные дня; но, конечно, ни на минуту не забывая, что мои сношенія должна оставаться чисто административными. Учительница должна жить внѣ интригъ, партій; не входить въ чужую жизнь и въ свою не допускать. Такъ, принимая мэра въ школѣ, я не должна предлагать ему прохладительнаго, — онъ явился оффиціально; а прешелъ онъ ко мнѣ съ женой и дочерью, тогда я могу угостить ихъ, и то не очень. Вообще, я набѣгала личныхъ сношеній; въ случаѣ надобности, обращалась письменно и сохраняла черновики, во избѣжаніе недоразумѣній или «запамятованій».

"Съ академическимъ начальствомъ мнѣ не приходилось сноситься, да и сельской учительницѣ случается весьма рѣдко обращаться къ нему. Вотъ, съ инспекторомъ начальныхъ училищъ ей часто приходится имѣть дѣло: онъ наѣзжаетъ въ школу, слѣдитъ за преподаваніемъ, за результатами ея обученія. Черезъ него сельская учительница знаетъ о степени грамотности въ другихъ школахъ. Онъ же стоитъ посредникомъ между сельской учительницей и ея высшимъ академическимъ начальствомъ. Съ нему же, въ инспектору, обращается она при разныхъ недоразуменіяхъ. «Ибо невинность живетъ въ хрустальномъ домѣ и заявляетъ о своихъ правахъ, когда о нихъ позабываютъ; но не учительницѣ самой бороться за свои права; достоинство дѣвушки налагаетъ на нее извѣстную сдержанность. Ея начальство — что должно признавать ея права и ограждать ее отъ попранія ихъ». Однимъ словомъ, инспекторъ начальныхъ училищъ играетъ роль добраго отца относительно насъ, сельскихъ педагоговъ. Понятно, выполненіе этой роли зависитъ отъ личности инспектора.

"Съ мѣстнымъ кюре у меня вышла непріятность. Духовенство недолюбливаетъ педагогическій персоналъ écoles laïques, что совершенно естественно, особенно въ настоящее время. Обязательныхъ сношеній сельской учительницы съ кюре не существуетъ. Онъ — такой же чиновникъ, какъ и она, только изъ другого вѣдомства; но житейскія обстоятельства могутъ заставить учительницу снестись съ кюре. Такъ случилось и со мной. Здѣсь я должна упомянуть кстати, что вся мѣстность, гдѣ находилась моя школа, была очень религіозна я съ большимъ чинопочитаніемъ. Въ воскресенье жители отправлялись въ церковь. Дѣти становились вокругъ алтаря, les notables и пѣвчіе усаживались на первыхъ скамьяхъ; за ними усаживались молодые крестьяне; а потомъ уже — жены и дочери, и опять по старшинству — сперва барышни, потомъ молодыя дѣвушки, молодыя женщины, наконецъ-старухи. При входѣ въ церковь стояли женщины съ младенцами-сосунами. На верху, на хорахъ, сидѣли старики и люди очень набожные. Какъ я сказала выше, — весь тамошній крестьянскій людъ былъ трудовой, честный. За все мое пребываніе среди нихъ только разъ случился «грѣхъ»… родился незаконный ребенокъ, очень слабенькій. Послали за кюре, звать его окрестить ребенка. Онъ не пожелалъ крестить незаконное дитя, un enfant du diable; такъ и сказалъ: «чортовъ ребенокъ». Тогда а подговорила женщинъ самимъ окрестить ребенка. Это у насъ допускается, если новорожденный очень слабенькій. Первый попавшійся — мужчина, женщина, кто случится — дѣлаетъ крестное знаменіе на лобикѣ новорожденнаго, смачиваетъ головку водой, и младенецъ — окрещенъ. Когда маленькій умеръ, кюре только отпѣлъ его въ церкви, а на кладбище ни за что не хотѣлъ сопровождать гробикъ.

— Пускай ваша учительница идетъ за нимъ!

"Я и пошла.

Это столкновеніе съ кюре не развилось въ непріятную исторію только потому, что я оставалась тамъ меньше года.

"Мы, les normaliennes, семинаристки, отправляемся учительницами въ подобныя деревушки, какъ удобныя, полезныя мѣста для вашихъ дебютовъ, и ѣдемъ въ полномъ убѣжденіи, что это — на очень короткое время; иначе ни одна изъ насъ не отправлялась бы съ такимъ легкимъ сердцемъ. Отчужденность, одиночество, скука и тоска — вотъ удѣлъ незамужней сельской учительницы.

"Послѣ я получила мѣсто въ городъ, младшей учительницы въ городскомъ училищѣ.

"Теперь я веду высшій классъ — cours supérieur. Мои ученицы сдаютъ экзамены на свидѣтельство начальнаго обученія, т.-е. сами могутъ поступать сельскими учительницами.

«Боже мой! Когда подумаешь: чему, чему только не учили насъ въ „Нормальной школѣ“ для того, чтобы потомъ, въ этихъ начальныхъ училищахъ, намъ приходилось такъ мало преподавать. Три года сидѣть въ „Нормальной школѣ“ съ ея программой кропотливыхъ, сложныхъ изученій по всѣмъ предметамъ — вѣдь это, право, слишкомъ много класть и времени, и труда. И какъ всѣ науки, книжки, какъ все это скоро позабылось!!…»

----

На этомъ останавливается записка m-me Вердье. Она не вполнѣ удовлетворила меня; но не слѣдуетъ забывать, что г-жа Вердье состоитъ на государственной службѣ. Ей не полагается въ подобномъ «документѣ» пускаться въ большія откровенности, да еще съ иностранкой. И за такую рукопись я должна была сказать ей спасибо, что я и сдѣлала съ первой же почтой.

С. Б--на.

"Вѣстникъ Европы", №№ 7—8, 1903

↑ Гораздо позднѣе, въ Парижѣ, въ театрѣ «Rennaissance» шла пьеса Жюльяна, «L’Ecolière». Этой пьесы я не видала.
↑ Съ годъ тому назадъ вышла очень интересная книжка: «Les Sevriennes», par m-me Reval, Въ видѣ романа описаны парижскіе высшіе женскіе курсы. Заведеніе закрытое. Оно помѣщается близъ Парижа, въ Севрѣ.
↑ Учительницей или ея помощницей могутъ быть также иностранки, но получившія дипломъ во Франціи, даже и не-католическаго вѣроисповѣданія. Есть сельскія учительница-протестантки.
↑ «А faire tous les mois: écriture; composition franèaise; dictée; sciences phisi-ques, calcul; instruction morale et civique».
↑ Въ «Новомъ Времени», отъ 8-го сентября 1901 г., было сказано, что въ Россіи есть школы, гдѣ народные учителя, слѣдовательно и сельскія учительницы, получаютъ 30 руб. жалованья въ годъ. А одинъ сельскія учитель, за пятнадцатилѣтнюю службу, получалъ пенсіи 3 руб. въ мѣсяцъ.
↑ По курсу одинъ франкъ — тридцать-семь копѣекъ.
↑ Это относится къ женскимъ учительскихъ семинаріямъ. Ихъ нѣсколько во Франціи; не слѣдуетъ смѣшивать ихъ съ высшей, «Нормальной школой» въ Парижѣ, которая есть педагогическій институтъ для преподавателей въ среднихъ и высшихъ учетныхъ заведеніяхъ.
↑ Не во всѣхъ французскихъ высшихъ учебныхъ заведеніяхъ такая строгость. Въ Севрской шкодѣ, напр., предоставляется слишкомъ большая свобода, по мнѣнію писательницы m-me Reval («Les sevriennes»).

[1] Гораздо позднѣе, въ Парижѣ, въ театрѣ «Rennaissance» шла пьеса Жюльяна, «L’Ecolière». Этой пьесы я не видала.

[2] Съ годъ тому назадъ вышла очень интересная книжка: «Les Sevriennes», par m-me Reval, Въ видѣ романа описаны парижскіе высшіе женскіе курсы. Заведеніе закрытое. Оно помѣщается близъ Парижа, въ Севрѣ.

[3] Учительницей или ея помощницей могутъ быть также иностранки, но получившія дипломъ во Франціи, даже и не-католическаго вѣроисповѣданія. Есть сельскія учительница-протестантки.

[4] «А faire tous les mois: écriture; composition franèaise; dictée; sciences phisi-ques, calcul; instruction morale et civique».

[5] Въ «Новомъ Времени», отъ 8-го сентября 1901 г., было сказано, что въ Россіи есть школы, гдѣ народные учителя, слѣдовательно и сельскія учительницы, получаютъ 30 руб. жалованья въ годъ. А одинъ сельскія учитель, за пятнадцатилѣтнюю службу, получалъ пенсіи 3 руб. въ мѣсяцъ.

[6] По курсу одинъ франкъ — тридцать-семь копѣекъ.

[7] Это относится къ женскимъ учительскихъ семинаріямъ. Ихъ нѣсколько во Франціи; не слѣдуетъ смѣшивать ихъ съ высшей, «Нормальной школой» въ Парижѣ, которая есть педагогическій институтъ для преподавателей въ среднихъ и высшихъ учетныхъ заведеніяхъ.

[8] Не во всѣхъ французскихъ высшихъ учебныхъ заведеніяхъ такая строгость. Въ Севрской шкодѣ, напр., предоставляется слишкомъ большая свобода, по мнѣнію писательницы m-me Reval («Les sevriennes»).

[1]

[2]

[3]

[4]

[5]

[6]

[7]

[8]