Седло (Ясинский)/ДО
Текст содержит фрагменты на иностранных языках. |
| Сѣдло |
| Опубл.: «Иллюстрація», 1902. Источникъ: Ясинскій І. І. Дѣти провинціи. — Екатеринодаръ: Типографія И. Ф. Бойко, 1903. — Т. I. — С. 327. |
Лѣсничій Несторъ пріѣхалъ въ слободу по дѣлу, да и попалъ въ шинокъ. А тамъ все пріятели, одинъ другого лучше: Семенъ Кривоносъ, Иванъ Бабко, Поликарпъ Щука. Зашумѣли пуще прежняго, — полилась горилка[1], будто «старосты» ввалились въ хату… Угощаютъ мужики Нестора, Несторъ угощаетъ ихъ, а Семенъ Кривоносъ, названный братъ лѣсничаго, такъ и тычетъ ему подъ носъ бутылку.
Гуляли немного и немало — до полуночи; распрощались, выходятъ на дворъ провожать Нестора. Тотъ къ лошади, а сѣдла нѣтъ.
— Гай-гай, хлопцы! — говоритъ Несторъ, — великій срамъ случился: у лѣсничаго сѣдло украли! Тьфу, напасть! Сѣдло стащить съ лошади!.. Позоръ на всю жизнь!..
Всѣ подходятъ, ощупываютъ лошадь, — было темно, хоть глазъ выколи. Дѣйствительно, лошадь налицо, а сѣдла нѣтъ.
— Кому бы сѣдло украсть? — разсуждаютъ между собой пріятели и возвращаются въ шинокъ.
Несторъ садится въ красный уголъ.
— Срамъ, да и только! — повторяетъ онъ въ сотый разъ.
Щука крутитъ усъ и добавляетъ, что это дѣйствительно нехорошая примѣта. А Семенъ Кривоносъ усѣлся особнякомъ за столъ, закрылъ глаза, сжалъ кулаки, выпрямилъ лишь указательные пальцы, кружитъ ими, сводитъ ихъ другъ къ дружкѣ — ворожитъ… Пальцы не встрѣчаются, а уходятъ одинъ отъ другого чуть ли не на цѣлую сажень.
— Одарка, братику, сѣдло украла! Ей-ей, Одарка! — кричитъ онъ. — Какъ хотите, а сѣдло украла Одарка!
Настала тишина; всѣ съ удивленіемъ смотрятъ на Кривоноса, встаютъ со своихъ мѣстъ. До сихъ поръ никому въ голову не приходило, что тутъ могла замѣшаться Одарка, а теперь всѣ почему-то склонны были заподозрѣть въ кражѣ именно Одарку. Одинъ Бабко, повидимому, не принимаетъ въ этомъ предположенія никакого участія; сидитъ, не шевелясь, съ закрытыми глазами, будто дремлетъ.
— Погоди, Семенъ! — обращается онъ къ Кривоносу. — Это послѣ чего же ты дурачишь народъ крещеный?.. Что сѣдло украла Одарка — это можетъ статься… Но кто тебѣ повѣритъ въ этомъ? Вѣдь у тебя ни разу не соткнулся палецъ съ пальцемъ.
— Такъ, такъ! — спохватились всѣ. — Иванъ говоритъ правду. Дѣйствительно, у Семена ни разу не сошелся палецъ съ пальцемъ. А что же ты, Семенъ, дурней нашелъ въ самомъ дѣлѣ, что ли?..
— Хе-хе, хлопцы!.. У кого же умъ будетъ, если братъ Несторъ, Поликарпъ Щука, Иванъ Бабко, да шинкарь Нетяга дурнями стали бы?!. Но кто можетъ отгадать казачью думку[2]? — и Семенъ выскочилъ изъ-за стола.
— Я говорю — кто можетъ отгадать казачью думку? — зычнымъ голосомъ прокричалъ Кривоносъ. — Молчите?.. Такъ знайте же, братцы, что козакъ думаетъ одинъ разъ «на-лицо», а другой «навыворотъ». Всѣ вы видѣли, что я ворожилъ, но никому въ голову не пришло, что я надѣлъ чоботы[3] напередъ каблуками.
Въ шинкѣ тишина; ни звука… Всѣ съ напряженнымъ вниманіемъ слушаютъ Кривоноса.
— Я ворожилъ такимъ способомъ, — продолжалъ онъ, — если пальцы не сойдутся всѣ три раза, то, значитъ, сѣдло украла. Одарка. А если хотя разъ толкнется палецъ о палецъ, то вѣстимо, не она… Не туда козакъ попалъ, куда цѣлилъ!
— Теперь и я повѣрю, что на вербѣ выросли груши! — обозвался шинкарь Нетяга. — А ну-ка, Семенъ, заворожи ты намъ по настоящему — не напередъ каблуками, а назадъ. Тогда, навѣрно, и съ открытыми глазами не попасть тебѣ пальцемъ въ палецъ. Небойсь, не одну кварту осушилъ сегодня!.. Ха-ха-ха!..
— Гэ-гэ, Семенъ! — гаркнули всѣ. — Наступилъ тебѣ шинкарь на хвостъ… Такъ, такъ! Заворожи по-настоящему — тогда повѣримъ. Ей-ей, повѣримъ!.. А ну-ка!..
— Выходитъ, чтобы я остался въ дурняхъ, а не вы? — съ улыбкой замѣтилъ Кривоносъ. — Ладно! я ворожить не прочь… Но зачѣмъ же мнѣ пальцы свои ломать-то даромъ? Какъ тебѣ кажется, Демидъ Карповичъ Нетяго?
— Какъ кажется? — переспросилъ шинкарь съ язвительной улыбкой. — А кажется мнѣ такъ, Семенъ Самсоновичъ, что ежели дитя не умѣетъ ходить безъ посторонней помощи, то какъ бы оно не тянулось, а все же свалится назадъ или напередъ — одно изъ двухъ!
— Стало быть и я какъ та дѣтина[4]?! Ой-ой, шинкарю!.. Поставишь кварту? А не попаду, — поставлю я. — Молчишь?
— Умѣлъ начать, умѣй и вывершить! — вмѣшались въ свою очередь прочіе, обращаясь къ шинкарю. — Что же ты, Демидъ! Не хочешь развѣ, чтобы Кривоносъ поставилъ кварту? Или ты не поставишь?
— Мнѣ-то что! Горилка[1] своя… Платить грошей никому не стану. Что-жъ, кварта, такъ кварта! Пусть будетъ такъ! Есть, кажется, въ запасѣ цѣлый боченокъ; до утра всей не выпьемъ! А выпьемъ — и тогда мало горя: привезу снова!
Шинкарь налилъ штофъ и поставилъ на столъ.
— Давай и чарку, — сказалъ Кривоносъ.
Подалъ шинкарь и чарку.
— Теперь, вотъ что, — серьезно проговорилъ Кривоносъ, — горилка[1] ничья. Если я попаду всѣ три раза пальцемъ въ палецъ, кварта моя; если-же не попаду — плачу гроши[5]…
Кривоносъ закрылъ глаза, чтобы приступить къ ворожбѣ, но не тутъ-то было… Ему надвинули шапку ниже самаго носа, а шинкарь снялъ съ себя длинный-предлинный поясъ, завязалъ имъ ворожею поверхъ шапки, не только глаза, но и все лицо, такъ что остались видны лишь концы длинныхъ усовъ, — да вдобавокъ вывелъ его изъ-за стола и оставилъ среди хаты.
— Правду говорятъ, что шинкарь и чортъ — сродни немножко! — съ трудомъ проговорилъ Кривоносъ. — Зачѣмъ же ротъ завязалъ, собака?! Дышать нечѣмъ!
— Ничего не пропадешь! — отозвался Нетяга. — Ворожи!..
Кривоносъ зашатался: онъ былъ изрядно пьянъ. Потомъ растопырилъ ноги почти на цѣлую сажень одну отъ другой, склонилъ напередъ корпусъ и голову, походившую теперь на огромный горшокъ, — укрѣпился, такимъ образомъ, какъ слѣдуетъ, и закружилъ кулаками… Кружилъ онъ ими долго, минутъ пять, потомъ быстро развелъ ихъ въ стороны, насколько позволяла возможность, и, наконецъ, началъ сводить ихъ другъ къ дружкѣ, искусно выдѣлывая при этомъ указательными пальцами быстрыя, своеобразныя движенія, напоминающія движенія крыльевъ парящей птицы. Пальцы быстро сошлись — да такъ удачно, будто у ворожеи было четыре глаза…
— Тьфу, собачій сынъ! — сказалъ шинкарь и отошелъ за стойку…
— Ну, пожалуй, попадешь еще разъ, — продолжалъ Нетяга, — а за третьимъ разомъ не выдержишь… Брешешь!..
— Молчи, Нетяго, не мѣшай! — отозвались присутствующіе.
И въ шинкѣ опять наступила невозмутимая тишина, какая, вѣроятно, не часто бываетъ въ немъ.
Во второй разъ Кривоносъ свелъ пальцы быстро, съ той-же ловкостью достигнувъ цѣли, а въ третій разъ — медленно, и чуть-было не сбился съ пути, но во время поправилъ ошибку, такъ что вышло такъ же удачно, какъ и въ первые два раза…
Гопъ-чыкы! Гопъ-чыкы!..
Пьютъ горилку козакы…
А найпершій той козакъ,
Хто заграе и въ кулакъ![6]
И съ этими словами Кривоносъ пустился вприсядку. Всѣ бросились развязывать ему лицо.
Выпили водку, пошутили еще немного и разошлись. Несторъ такъ и уѣхалъ безъ сѣдла.
Того же утра лѣсничимъ предстоялъ объѣздъ въ лѣсу. Несторъ не упускалъ этого изъ памяти, и, пріѣхавъ раннимъ утромъ домой, онъ не вошелъ въ хату, а оставался на дворѣ, въ ожиданіи скораго выхода старшаго лѣсничаго. Лѣсничимъ этимъ былъ въ то время Елисей Верходубъ, молодой, удалый парень, — козакъ, хоть куда!
Несторъ въ расчетѣ не ошибся. Елисей, дѣйствительно, вскорѣ вышелъ изъ хаты.
— Эге! Да ты, братъ, совсѣмъ по-молодецки!.. А я чуть-было не проспалъ, — съ серьезной улыбкой проговорилъ Елисей. — Оно не подобно проспать нашему брату, да такъ, всякіе случаи бываютъ!.. А что же ты не сѣдлаешь коня?
Несторъ смолчалъ.
Старшій лѣсничій вывелъ свою кобылицу (славная была лошадь! а онъ на ней — какъ съ картинки снятый!), осѣдлалъ, мигомъ вскочилъ на нее и повернулъ къ Нестору.
— Ба! Ты опять безъ сѣдла? Сейчасъ ѣдемъ, и ѣдемъ не близко! Всѣ участки осмотрѣть нужно…
— Далеко-ли ѣдемъ, близко-ли, а сѣдла нѣтъ… Доброе было сѣдло, да пропало! — не безъ горечи процѣдилъ Несторъ.
— Что ты?
— Ей-Богу пропало! Въ шинкѣ пропилъ!.. Укралъ кто-то…
— Гай-гай, Несторе! Дождался и ты чести, — сказалъ Верходубъ, язвительно улыбаясь. — Такъ-таки, сѣдло у меня украли-бы!.. И гдѣ же? Около шинка! Ха-ха… Гуляли и вы, братцы, не плохо… — А кому-бы украсть? — прибавилъ онъ, немного помолчавъ.
— Чортъ его знаетъ! Говорятъ, Одарка… Больше всего, что она… На то похоже…
— Ха-ха-ха! Ну, пане лѣсничій, лучше не расказывай людямъ… Баба сѣдло украла?! Ха-ха-ха! А козакъ сидѣлъ въ шинкѣ…
Прошло три-четыре дня, и Елисей нѣтъ-нѣтъ, да и посмѣется надъ Несторомъ, напоминая ему о пропавшемъ сѣдлѣ. Жили лѣсничіе хорошо, дружно, по-братски, и хотя пропавшее сѣдло было собственностью Нестора, послѣдній все-же чувствовалъ себя какъ бы виноватымъ предъ Елисеемъ… Но вотъ, черезъ нѣсколько дней, оба они пріѣзжаютъ въ слободу, справляются съ дѣлами, а вечеромъ, по обыкновенію, попадаютъ въ тотъ же шинокъ. У Елисея хорошее казацкое сѣдло, а у Нестора старенькое, ободранное, да и то не его: на время прихватилъ гдѣ-то.
Пріѣхали, привязали около шинка лошадей, вошли… Народа въ шинкѣ десятковъ до четырехъ: праздникъ былъ…
— Бувайте здоровы[7], люди добрые! — громко окликнулъ Елисей шумную компанію. — Не нужно-ли вамъ лѣсничихъ?..
— А-а! Елисей Демьяновичъ!.. Гэ-гэ-гэ! Го-го-го! — шумятъ всѣ, и каждый наперебой остальнымъ уступалъ мѣсто удалому лѣсничему. — Сюда, Елисею, сюда!
— Ну, братище, давно я тебя видѣлъ! — говоритъ Ткачъ.
— Только теперь, глядя на тебя, вспомнилъ, каковъ ты есть, Елисею, — заявляетъ Жмыря.
— Славный былъ казакъ, да зазнался! — прибавляетъ Кожушаный.
Елисей съ Несторомъ садятся въ красный уголъ. Засуетился шинкарь, зазвенѣли чарки, поднялся говоръ и все пошло своимъ чередомъ. Шумятъ мужики, угощаютъ другъ друга, каждый разсказываетъ про свое, одинъ забавнѣе другого, — всѣ говорятъ и всѣ слушаютъ… Вспоминаетъ Елисей о пропавшемъ сѣдлѣ, смѣется надъ Несторомъ: сѣдло, молъ, пропилъ лѣсничій…
— Ахъ, вы пьяницы этакіе, лѣсничіе! — продолжалъ шутить Елисей, — такъ-таки допиться до того, что и сѣдло около шинка осталось!..
— Э-гэ! Теперь и я смекаю, отчего это ты безъ сѣдла пріѣхалъ, — обратился къ Елисею Брыль, сидѣвшій за столомъ и пришедшій въ шинокъ позже другихъ. — Иду себѣ, вижу кобылица лѣсничаго, а сѣдла нѣтъ…
— Го-го-го! Не плохую, братище, выдумку выкинулъ и ты! — отозвался Елисей, а у самого сердце екнуло: «Что если и на самомъ дѣлѣ сѣдла нѣтъ?»
Всѣ приняли это извѣстіе за шутку.
— А можетъ быть я не разглядѣлъ, — продолжалъ Брыль, — такъ, нѣтъ! Кобылица у тебя та же, вороная? А рябой конь Нестора?
— Вотъ-вотъ! Но, можетъ быть, сѣдла нѣтъ на рябомъ? — продолжалъ Елисей, насилуя себя веселой улыбкой… — Несторъ пріѣхалъ безъ сѣдла…
— Вотъ-же не такъ, Елисее, — возразилъ Брыль. — Сѣдла нѣтъ именно на вороной, на кобылицѣ… Ей-Богу, на вороной!..
Несторъ бросился къ лошадямъ, а черезъ минуту вернулся назадъ, взялся въ бока и пошелъ танцовать:
Ой нема! Ой нема!
Куда хочешь, а нема![8]
— Люди добрые! Старшій лѣсничій сѣдло пропилъ! Пропи-илъ! Про-пи-и-лъ! — прокричалъ Несторъ, продолжая танцовать съ припѣвомъ:
Ой нема! Ой нема!
Куда хочешь, а нема!
Сѣдла, дѣйствительно, не оказалось.
Не успѣли мужики потолковать о томъ, кому-бы украсть сѣдло, не успѣли опять взвалить вину на Одарку, какъ вотъ и она является въ шинокъ. А кто была эта Одарка, вамъ не догадаться, конечно! (А она и теперь живетъ противъ нашего шинка). Одарка и тогда уже была вдовой, но не такой, какъ теперь, а молодой, красивой! Всѣ поговаривали, что она занимается нехорошими дѣлами, но поймать въ воровствѣ никто не могъ.
Теперь Одарка пришла въ шинокъ, чтобы взять на домъ полкварты горилки[1].
— А-а! Спасибо тебѣ, Одаронько! Сердце мое! Вдовонько! — встрѣчаетъ Елисей Одарку съ низкимъ поклономъ.
— Спасибо и тебѣ, Елисею, за ласку! Но за что твоя дяка[9]? Или насмѣхаешься?
— Я? Насмѣхаюсь? Нѣтъ, мое сердце! — Выпей голубко!
— Выпить я выпью, но скажи, за что дякуешь[10]!..
— А за то я дякую[11] тебѣ, моя вдовонько, что ты во время пришла сюда… Великая бѣда приключилась! Не успѣлъ лѣсничій чарки выпить, какъ какая-то проклятая душа сѣдло стащила!..
— У пьяницъ и штаны крадутъ! — лукаво замѣтила Одарка и засмѣялась.
— Пусть-бы и у меня штаны украли! Чортъ ихъ поминай! Мнѣ легче было-бы! Козакъ и безъ штановъ козакомъ останется… А безъ сѣдла? Что съ меня? Возьми да и наплюй! — Заворожи, моя вдовонько!
— Заворожить? Что ты, Елисею! Какая изъ меня ворожка! Хотѣла выпить отъ тебя чарку, какъ отъ добраго… И не грѣшно смѣяться надъ вдовой?
— Ну выпей же! Не хочешь ворожить, такъ выпей!..
Одарка выпила.
— Теперь слушай сюда, шинкарю! — обратился Елисей къ Нетягѣ, оставляя Одарку въ видимомъ недоумѣніи и закрывая на крючекъ дверь въ шинкѣ. — Сѣдло пропало тутъ, около твоей хаты, значитъ, и вина твоя! Я заворожу самъ, да такъ заворожу, что и черти зачхаютъ! Иди, Нетяго, къ дверямъ и никого не пропускай ни сюда, ни назадъ, а пропустишь — вся ворожба пойдетъ къ чорту!
— Люди добрые! — обратился Елисей къ присутствующимъ, немного помолчавъ. — Кидайте чарки и фляжки и становитесь гуськомъ за мной. Всѣ, всѣ становитесь, кто тутъ ни есть…
— Лей-же шинкарю! — обратилась Одарка. — Вашихъ рѣчей и до утра не переслушаешь!..
— Нѣтъ, Одарко, нальютъ послѣ, а теперь — ни шагу! — сказалъ Елисей, обнимая шутя красивую вдову. — И ты, голубко. будешь дѣлать то, что и другіе. Нельзя!
— Спасибо тебѣ, Елисею! У меня гости.
— Ничего! Гости цѣлы останутся!
И Елисей насильно усадилъ Одарку за столъ.
— Ну, всѣ, всѣ, выходите! — продолжалъ лѣсничій. — Беритесь за меня, — и такъ одинъ за другого.
— Люди добрые! Слушайте еще разъ! — обращается съ поклономъ Елисей. — Беритесь одинъ за другого, беритесь за одежду, за что попало, только за руки браться нельзя. Взявшись другъ за друга, закройте глаза, не оглядывайтесь назадъ и не смотрите. Мнѣ тоже нельзя ни смотрѣть, ни оглядываться… Что я буду дѣлать, пока никому знать не годится, — узнаете послѣ… Если кому-либо изъ васъ покажется, что съ сѣдломъ пробѣжитъ дитя — молчите… Потомъ сѣдло будетъ нести старикъ — тоже молчите… Наконецъ, съ сѣдломъ появится баба, — старая, простоволосая, точно вѣдьма, — тогда скажите мнѣ… Всѣ стали?
— Всѣ-ѣ!
— А глаза закрыли всѣ?
— Всѣ-ѣ!..
— Нѣтъ, одинъ изъ васъ не закрылъ глазъ! Закройте, кто не закрылъ! — Всѣ закрыли?
— Всѣ-ѣ!..
— Теперь слушайте! Я до трехъ разъ буду спрашивать, а вы отвѣчайте… Но кто-же это изъ васъ не взялся? Возьмитесь сейчасъ! — Ну-те, буду спрашивать три раза… Всѣ взялись?
— Всѣ-ѣ!
— Опять не всѣ! Ей-Богу, не всѣ! Я не оглядываюсь, но вижу, что взялись не всѣ… Спрашиваю еще разъ: всѣ взялись?
— Всѣ!
— Всѣ взялись?
— Всѣ!
— Всѣ взялись?
— Всѣ!
— И тотъ взялся, кто сѣдло взялъ?
— Взялась! Взялась! — обозвалась Одарка, да такъ громко, что всѣ разслышали.
Всѣмъ стало понятно, что ворожба окончилась.
Елисей подбѣжалъ къ Одаркѣ и поднялъ кулакъ.
— Отдай, вѣдьмо, сѣдло!
— Тьфу! На свою матерь!
— Отдай! Не то раззорю въ прахъ, переверну твое воровское гнѣздо! Отдай, проклятая!
— Люди добрые! Что онъ? Что ты, Елисею? И пришло-же мнѣ сказать на одну напасть, ей-Богу! Всѣ молчатъ, а я сказала!
— Не давай, Одарко, не давай! Иди себѣ съ Богомъ! — обозвался Несторъ. — А отдашь ему, верни и мое!
Всѣ засмѣялись.
Пошумѣлъ Елисей, да и притихъ. — Чортъ, а не баба была эта Одарка.
Зазвенѣли опять чарки, поднялся шумъ, говоръ, смѣхъ.
Пуще всѣхъ веселился Несторъ. Снявъ сѣдло со своей лошади и уложивъ его въ шинкѣ на боченкѣ съ водкой, онъ пустился танцовать:
Сюда-туда! Гопъ! Гопъ!
Ой дожився Елисей!
Догулявся Елисей!
Пропилъ сѣдло Елисей![12]
— Люди добрые! Старшій лѣсничій сѣдло пропилъ! Пропи-илъ! Пропи-илъ!..