Сегелиель или Дон-Кихот XIX столетия (Одоевский)
| Сегелиель, или Дон-Кихот XIX столетия : Сказка для старых детей |
| Дата создания: 1832, опубл.: 1838. Источник: Одоевский В.Ф. Пёстрые сказки; Сказки дедушки Иринея. М., Худож. лит., 1993. (Забытая книга). ISBN 5-280-01587-3. C. 233-246 |
(отрывок из I части)
Кабинет Сегелиеля.
Стол с кипами бумаг, книгами, рисунками; кругом музыкальные инструменты, физические и химические снаряды. — Светает.
Сегелиель (сбрасывая с себя платье). Уже три часа… вся ночь потеряна… и понапрасну… не мог найти ни одной минуты свободной, не мог поговорить ни с графом, ни с князем… Кажется, я провёл эти пять часов для того только, чтобы увериться в погибели Лидии… Лидии!.. Но прочь это земное чувство! Не для наслаждений послан я на землю… Но зачем? Что меня ожидает? Что значили слова Люцифера? О! Киприяно! Киприяно! Вспоминаю тебя! Помню, как в моей первой жизни я насмехался над тобой, в угодность Люциферу… Я испытываю твои терзания: всё вижу, всё понимаю в настоящую минуту, — но прошедшее, будущее — кто разрешит вас?.. Злополучный! Я всё вижу, всё понимаю — для того только, чтобы не видать конца страданиям человека, уверяться в тщете моих усилий… Если бы за них была мне награда? Если бы мог я верить, что мои мысли — добро, что я страдаю напрасно, что когда-нибудь мои страдания принесут добрый плод людям? Нет и этой уверенности!.. А чувство любви к человечеству пылает в душе моей, мучит меня… О, судьба! Судьба! Зачем ты вложила в меня это терзающее, это беспокойное чувство? Всю бы вселенную хотел я охватить в мои объятия; всех людей хотел бы прижать к моему сердцу — простираю руки и обнимаю одно облако. Зачем не могу я, подобно другим людям, назначить пределы моему чувству, спокойно избрать предмет и спокойно заниматься им, забывая о вселенной? (Развёртывая книгу.) Вот человек, написавший несколько томов о грибах; с юных лет обращал внимание лишь на одни грибы; разбирал, рисовал, изучал грибы, размышлял о грибах — всю жизнь свою посвятил одним грибам. Царства рушились, губительные язвы рождались, проходили по земле, комета таинственным течением пресекала орбиту солнцев, поэты и музыканты наполняли вселенную волшебными звуками — он, спокойный, во всём мире видел одни грибы и даже сошёл в могилу с мыслию о своём предмете — счастливец!.. Но что? Я, кажется, мечтаю… а сколько мне ещё работы в нынешнюю ночь… за что прежде приняться? А между тем земная природа просит своего: тело моё ослабло, глаза смыкаются — но переможем себя: этот напиток прогоняет сон и — зарождает болезни… что нужды! Ну, проснись, бренная, немощная природа!.. (Выпивает стоящий возле него стакан с опиумом.) Но с чего начать? — Посмотрим эти бумаги: вот проект благотворительного заведения… (читает) прекрасно! — Сочинитель искренен; он действует не из тщеславия… Но что я вижу? Сколько препятствий ему предстоит? Этому доброму человеку не согнуть их. Надобно помочь ему… но как? Надобно опровергнуть все эти возражения, доказать, что они не имеют никакого основания, но для этого — для этого надобно написать целую книгу; я вижу по возражениям его противников, что они не имеют даже первоначального познания о предмете, против которого они восстают: для них надобно начинать с азбуки — а это дело должно быть готово завтра! Невозможно! Надобно будет объяснить это графу. Посмотрим далее. Доктор просит испытать в госпиталях изобретённое им лекарство против чахотки — посмотрим… Что я вижу? Несчастный врач! Он не знает, что в этом растении скрывается яд, самый разрушительный для человеческого организма… Что мудрёного? Химики ещё не открыли этого яда — и открыть ли им с их средствами!.. Надобно вразумить этого доктора — но как? Я ему должен говорить о таких понятиях, которые, может быть, ещё через сто лет, не прежде, будут известны людям… Чтобы истолковать им, чтобы доказать, что это растение пагубно для человека — надобно опровергнуть все нынешние мнения… Что же делать? Нет ли средства объяснить им?.. …Объяснить!.. Но для этого надобно начать с их понятий, начать говорить их языком… Надобно выучиться их языку… испытаем (развёртывает курс Медицины)… Какой сбор нелепостей, неправильных наблюдений, ложных выводов! Ещё 20 лет — и ничего из того, что признаётся здесь за неоспоримую истину, не уцелеет… Бедные люди! Они дали названия вещам несуществующим, пропустили существенное, сами себе закрыли путь к истине тысячью имён, разделений, подразделений… полжизни надобно употребить, чтобы опровергнуть всё это, — и полжизни надобно употребить, чтобы выучиться говорить их языком! Ужасно! Ужасно!.. А между тем этот доктор ездит в дом к графу; он своим лекарством будет лечить Лидию, и я не найду средства спасти её от верной смерти! Нельзя ли стороною? Испытаем (работает)… Но здесь ещё другие бумаги — что такое? Г. А. просит о чине, Г. Б. просит о награждении — представления к ордену, ещё, ещё, — всё то же, — ну! это всё может погодить… Эти господа не умрут, если не получат чина… но доктор, доктор! В простоте сердца, в уверенности сделать добро — каждый день кладёт грех на свою душу… (Задумывается.) А это благотворительное заведение! Если я к утру не успею защитить его — оно погибнет… За что приняться? В этом участии, которое возбуждает во мне предложение доктора — не скрывается ли чувство эгоизма? Не одно ли желание спасти Лидию?.. От благотворительного заведения тысячи людей будут счастливы… Поспешим же окончить прежде это дело… (работает), а между тем доктор будет спокойно морить людей… Нет! Надобно прежде всего опровергнуть его мнение… Что делать! Одно должно доставить тысяче людей счастие… другое должно спасти тысячи же людей от верной смерти… А утро близко… Кто разрешит моё сомнение? О, как тяжка ты, человеческая одежда! (Пишет и с беспокойством переходит от одной работы к другой. В это время Мильтонов Люцифер и другие падшие духи проносятся над Сегелиелем.)
Мильтонов Люцифер. Вот и наш прилежный Сегелиель…
Астарот. Дальше… дальше… он почует нас…
Люцифер. Будь спокоен — он видит меня только тогда, когда я хочу, чтобы он меня видел… А! Он трудится над двумя важными делами… и как трудится — какое беспокойство в его душе, как он горит любовью к человечеству… Пылай! Пылай! Но вспомни, что на тебе человеческая одежда… Увидим, как-то успеешь в своём намерении… (Распростирает крылья над Сегелиелем… Сегелиель наклоняет голову, глаза его смыкаются, он долго борется и наконец засыпает глубоким сном. Духи с хохотом улетают.)
* * *
Та же комната Сегелиеля. Сегелиель на креслах, погруженный в глубокий сон; пред ним догорающие свечи. Дух полуночи и дух полудня встречаются над его головою.
Дух полудня. Живое или мёртвое тело ты передаёшь мне?
Дух полуночи. И живое и мёртвое вместе. Это собрат наш, но в мертвенной оболочке.
Дух полудня. Чем живёт он?
Дух полуночи. Любовью.
Дух полудня. Чем умер он?
Дух полуночи. Любовью! Он любит всё в этом мире; но любит и Люцифера. Чудное дело! Любовь, сострадание к людям влечёт его в вечную бездну. Несчастный, растерзанный злом человека, ропщет на благость Творца и, безумный, Его обвиняет!…
Дух полудня. О! Как Люцифер осквернил в нём и райское чувство.
Дух полуночи. Но это чувство томит Люцифера больше, чем все его страдания вместе… Внимай: в эту ночь я что-то чудное видел: падшие духи здесь собирались и в преступном совете трудились над глубоким, таинственным злом, — тлетворным туманом нечистые сны с изголовья людей поднимались, всё осквернялося в мыслях людей, поэт не находил вдохновенья и призрак тщеславья непрестанно ему в очи являлся, усталый учёный науку свою проклинал, супруг от подруги своей отвращался, созвездия крови над главами младенцев сливались — что замышляли падшие духи? Сетями они окружили собрата, любовь ли хотят переплавить в проклятье…
Дух полудня. Быть может — Сегелиелю спасенье!
Дух полуночи. Быть может, конечная гибель!
Дух полудня. Кто знает!..
Дух полуночи. Кто знает!..
Дух полудня. Что земля?..
Дух полуночи. Ещё на мгновение подвинулась к солнцу…
Дух полудня. Я тоже заметил…
Оба вместе. Долго! Долго!..
Разлетаются в противоположные стороны.
* * *
Сегелиель (просыпается). Какой странный сон… Но что я видел? Как будто собратья мои носились надо мною — шорох их крыльев разбудил меня… Они что-то говорили… они упоминали моё имя… имя Люцифера… Но что? Я не могу вспомнить… (задумывается)… Нет, тщетно хочу я возобновить в моей памяти это сновидение… кажется, вот оно… — достиг — хочу удержать — всё рассыпается, как могильный пепел… О! Как тяжка ты, человеческая одежда… (взглядывает с ужасом на часы) — уже полдень…
Входит секретарь графа.
Секретарь. Граф просит Вас поскорее принести бумаги, которые он сегодня должен везти…
Сегелиель (с отчаянием). Бумаги! Сию минуту…
Секретарь. Он говорит, что отдал вам вчера проект доктора…
Сегелиель. Не готово…
Секретарь. Записку против благотворительного заведения…
Сегелиель. Не кончено.
Секретарь. А пуще всего представления к наградам…
Сегелиель. Я за них и не принимался…
Секретарь. Помилуйте! Как это можно? Граф будет очень недоволен…
Сегелиель. Что делать! Невозможно: я работал до истощения сил… одно дело доктора требует по крайней мере двухмесячной работы.
Секретарь. И, помилуйте — написали бы предложение составить комитет, и дело с концом…
Сегелиель. Комитет! Комитет! Я знаю ваши комитеты — им что за нужда, что выдумка доктора уморит сотню людей…
Секретарь. Однако же позвольте — у нас есть люди сведущие, опытные…
Сегелиель. Знаю я этих сведущих и опытных людей — много их грехов переходило через мои руки; не раз я не верил своим глазам, читая какое-нибудь умное имя под невыразимою глупостью… Есть для них личная выгода, они расшевелят всю преисподнюю; нет выгоды — и трава не расти…
Секретарь. А записка об уничтожении благотворительного заведения — кажется, тут была самая пустая работа.
Сегелиель. Пустая? Эта записка внушена бессмыслием и адскою злобою! Если сочинитель её восторжествует, тысячи людей не будут иметь пристанища, тысячи детей останутся без воспитания, без присмотра, на жертву нищете и разврату… По крайней мере неделю надобно для того, чтобы опровергнуть все хитрые доказательства, все коварные вычисления, которыми сочинитель умел прикрыть своё адское намерение…
Секретарь. Да помилуйте… Я, право, не понимаю — что вам до всего этого за дело? Ведь не вы отвечаете.
Сегелиель. Как не я?
Секретарь. Что вы ни напишите — решат другие; следственно, вы всегда в стороне… Лекарь будет морить людей, смело говорите: не я виноват; другие позволили уничтожить благотворительное заведение — опять не я виноват — другие приказали; а как залежались у вас бумаги, то тут вы виноваты, а не кто другой…
Сегелиель. Но как выпустить мне от себя дело, когда я ещё не вникнул в него, когда в нём открываются такие обстоятельства, которые прежде были неизвестны? Как взять это на свою совесть?..
Секретарь. А! Совесть! — Какая тут совесть… Тут дело не в совести, а в том, чтобы сбыть бумагу с рук поскорее — вот чем отличается деятельный чиновник. Послушайте! Мне вас жаль — право, душевно жаль — вы, молодой человек, недавно вступили в службу, и вижу я, занимаетесь рачительно, не жалея себя, не щадя здоровья: вы о всякой бумаге думаете, стараетесь защитить справедливость, даже, смешно подумать, заботитесь о ясности и чистоте слога! Послушайте совета здравой опытности: вы только мучите себя напрасно; дурно ли вы, хорошо ли напишете бумагу — это всё равно, это ни к чему вас не поведёт; дело не в том: надобно сбыть с рук бумагу — вот главное, и для этого есть различные средства. Посмотрите на меня, как я делаю: получу я дело — я, во-первых, обращаю внимание на то, нельзя ли как-нибудь передвинуть его к другому…
Сегелиель. Но если этот другой также…
Секретарь. Передаёт третьему…
Сегелиель. А если и этот третий…
Секретарь. Передаст четвёртому…
Сегелиель. Долго ли же дело будет бродить из рук в руки?
Секретарь. До тех пор, пока не сыщется добрая душа, которая пустит его в ход, а не то… оно само собою затеряется, т.е. так, исчезнет между руками — тогда тем лучше — Бог с ним.
Сегелиель. Но если, к несчастию, нельзя от себя сдвинуть дела, как вы говорите?..
Секретарь. В таком случае, если дело трудно, требуйте справок, объяснений — это и прибавит номер и протянет время; начальство будет видеть вашу деятельность и вместе вашу осмотрительность…
Сегелиель. А потом…
Секретарь. Потом может встретиться новое обстоятельство, которое потребует новых справок или, может случиться, даст предлог сдвинуть дело в другое место.
Сегелиель. Потом…
Секретарь. Потом, когда уже всё это не поможет, вы берёте дело, списываете его всё с начала до конца, для того чтобы начальство видело, что вы трудились, а в конце прибавляете несколько фраз, аршина в три длиною, в которые втиснете пять соображений, столько же уважений и отношений, так, чтобы было «суди, как хочешь». Таким образом, сударь, вы живёте спокойно, напрасно не надрываетесь, бумаг у вас сходят тысячи, дела мало, ответственности никакой — вы получаете название расторопного чиновника — и дорога вам всюду открыта…
Сегелиель (вне себя). И вы не боитесь так бессовестно обманывать правительство?
Выбегает вон из комнаты.
Секретарь (один). Что такое? Обманывать… Ге! Ге! Да он — дурак. Вот они — выскочки-то, умники-то; ну что в них проку? Где вам? Вам ввек быть назади. Видишь — ещё размышляет да думает; вот погоди, приятель, — достанется тебе от графа; продержать представления — представления к наградам… эдак не долго навертишься — такие люди опасны, с ними пива не сваришь; послушай их: уменьшение дел, сокращение письмоводства — беспокойный человек! У него, пожалуй, к концу года половиною номеров будет меньше — тогда хоть в отставку выходи. (Разбирая бумаги.) Эк бумаги измарал — посмотрим: «Записка о предложении доктора и проч. Часть 1-я: о действии первоначальных стихий на организм человека» — и! Какая дребедень! Да листов двадцать всё то же — ге! Ге! Да, он просто сумасшедший — вот они, умники-то, а чего доброго — ещё граф примет его резоны! Случись это с нашим братом — беда бы, да и только; да, авось, и ему это даром не пройдёт — может быть, раз спустят, а там как пойдёт над тем подумать да над другим подумать — тогда ваше сиятельство, даром, что вы нам не доверяете, и всё хлебные дела передаёте этому новичку — к нам же обратитесь, ваше сиятельство — да! К нам — куда им за нами? У нас всякое дело двадцать раз сквозь пальцы пройдёт и двадцать номеров лишних в отчёте прибавит, пока эти умники напишут вам одну маленькую страничку. Вишь! Обманывать правительство!.. Глупец! Однако ж надобно постараться свернуть шею этому невеже. Начнём с того, что разгласим, как он написал докладную записку о первоначальных стихиях… Ха! Ха! Ха!
Уходит.
1832?
Примечания править
Впервые напечатано: альманах «Сборник на 1838 год».
Воспроизводится по изданию: Одоевский В.Ф. Пёстрые сказки; Сказки дедушки Иринея. — М.: Худож. лит., 1993. — (Забытая книга). — ISBN 5-280-01587-3. — С. 233-246.
В различных комментариях упоминается еще один отрывок из драмы: Пролог к «психологической комедии», существующий только в автографе.