Север (Ясинский)/ДО
| Сѣверъ |
| Дата созданія: августъ 1886 года. Источникъ: Ясинскій І. І. Полное собраніе повѣстей и разсказовъ (1885—1886). — СПб: Типографія И. Н. Скороходова, 1888. — Т. IV. — С. 467. |
Платонъ Акимычъ началъ:
— Былъ у меня этимъ лѣтомъ удивительный песъ. Такихъ я не видалъ и не увижу. Чистѣйшій датчанинъ, и кличка ему была Сѣверъ. Ростомъ — теленокъ, уши рѣзаныя, самъ серебро съ дымомъ; красоты, однимъ словомъ, неописанной. Умница! Да чего лучше — я его въ булочную посылалъ. Честное и благородное слово! Въ зубы ему салфетку и пять копѣекъ — смотришь, несетъ, лапой въ дверь стучитъ. Вотъ какой былъ песъ. Переѣхалъ я весной на дачу. Знаете, запахъ сосны, воздухъ этакой, захотѣлось весенняго зноя и томности. Прохлаждаюсь я на дачѣ, мой Сѣверъ бѣгаетъ, траву кусаетъ, игривый такой и веселый, чуть не говоритъ. Я между тѣмъ на балкончикъ сосѣдней дачи посматриваю — мамочка тамъ въ распашоночкѣ сидитъ… Натурально, сѣдина въ бороду, а бѣсъ въ ребро! Стало мнѣ даже казаться, что и на меня поглядываетъ сосѣдка — все будто этакъ ручкой машетъ. Ну, взялъ бинокль, разочаровался: это она ягоды перебираетъ для варенья. Однако же, продолжаю любоваться… Вдругъ, крикъ. Что такое? Собака! На улицѣ шумъ, смятеніе, бѣгутъ люди, слышенъ лай, хлопаютъ калитки — столпотвореніе вавилонское! Бѣшеная собака откуда ни взялась, и чешетъ себѣ, чешетъ по улицѣ — за ней мужики съ дубинами, а она нападетъ на себѣ подобную тварь, поваляетъ ее или грызнетъ и дальше, дальше мчится… Мамочка давай кричать: «дѣти! дѣти!» Выбѣжалъ я на улицу. Вдали что-то лаетъ, люди бѣгутъ вразсыпную… Смотрю, мой Сѣверъ возвращается… Глаза у него грустные; я къ нему: «Что съ тобою?» Молчитъ, разумѣется, потому что не можетъ говорить, а то непремѣнно сказалъ бы. Я рукой его приласкалъ, — глядь, а на рукѣ кровь и этакая противная зеленая слизь. Ея немного, но видъ зловѣщій. Поблѣднѣлъ я, веду пса домой, у самого ноги такъ и подкашиваются. «Повезу, — думаю, — непремѣнно къ Па́стеру. Эта собака все равно, что человѣкъ». Одесской бактеріологіи тогда еще не было. Ну, рѣшилъ такъ и мало-по-малу успокоился. Промылъ рану порохомъ и нашатырнымъ спиртомъ; щиплетъ, больно, но песъ понимаетъ — не сопротивляется. Я ему: «Смотри, Сѣверъ, хуже будетъ, если не будешь даваться», а у него глаза такіе добрые, добрые… Это въ отвѣтъ, значитъ. Напился я чаю, погулялъ. Всѣ дачники только и говорятъ, что о бѣшеной собакѣ. Ее убили — паршивая собаченка, а между тѣмъ семь псовъ искусала! Я молчу, ни слова о Сѣверѣ. Заперъ его на ключъ въ сарай. Слышу, какъ хозяинъ моей дачи разсказываетъ, что урядникъ уже приказалъ дворникамъ убить немедленно всѣхъ искусанныхъ собакъ. Понятно, это благоразумно, нельзя съ этимъ не согласиться; но Сѣверъ, мой Сѣверъ! Вѣдь не убиваютъ же людей, которые могутъ сбѣситься! Ихъ лѣчатъ!.. Но тутъ начинается драматическая сцена-съ.
Платонъ Акимычъ скрылся въ облакѣ дыма.
— Былъ у моего хозяина, да и до-сихъ поръ, надо полагать, есть, ибо скверное всегда существуетъ съ большимъ упрямствомъ, наперекоръ доброму, сынъ лѣтъ шестнадцати или семнадцати. Строго говоря, не сынъ, а балбесъ. Проводилъ онъ время въ томъ, что цѣлый день охотился въ близлежащемъ сосновомъ бору на молоденькихъ нянекъ и, принимая во вниманіе его возрастъ, не могу не причислить этого занятія къ предосудительнымъ. На все свое время. Да-съ. Еще онъ имѣлъ обыкновеніе горланить часа три къ ряду какихъ-нибудь двѣ ноты: «Го-га»! и производилъ на меня прискорбное дѣйствіе своими музыкальными увлеченіями. Звали его Никишкой. Изъ второго класа исключили его за какую-то дрянную выходку. Ужь я не знаю, кто виноватъ — родители, или природа, что вышелъ этакій Никишка! Лицо, однако, у него было симпатичное, подкупающее… Такъ-то! Игра злыхъ силъ! Вотъ узналъ Никишка, что собираются убивать собакъ, и открылъ, шельмецъ, что Сѣверъ покусанъ. Рано утромъ зарядилъ онъ ружье картечью и пошелъ на опушку лѣса. Тамъ какой-то дюжій дворникъ собралъ уже на веревкѣ больныхъ собакъ. Ничего не подозрѣвая, нѣкоторыя собаки ластились къ нему, а иныя, напротивъ, печально смотрѣли вдаль. У Никишки зарядъ былъ одинъ, и дворникъ убѣдилъ его не тратить даромъ выстрѣла. Они вдвоемъ натянули веревку межъ двухъ деревъ, вотъ какъ для гамака, и ужь на эту веревку стали вѣшать собакъ на тоненькихъ бичевочкахъ. Никишкѣ хотѣлось сдѣлать это подлое дѣло-съ возможно красивѣе: онъ затягивалъ узлы на совершенно равныхъ другъ отъ друга разстояніяхъ. Собаки извивались, прыгали, а онъ хваталъ новую жертву и вѣшалъ. Когда же судороги были продолжительны, онъ ударомъ ладони по черепу кончалъ съ несчастной тварью-съ. Въ это время я совершалъ свою проходку, потому что я имѣлъ обыкновеніе рано вставать и любоваться великолѣпіемъ природы-съ. Вы можете представить, какое впечатлѣніе произвела на меня эта казнь! «Брысь, балбесъ, прочь, дрянной мальчишка!» — закричалъ я и кинулся къ нему. Но онъ, знаете, съ самолюбіемъ: «Какъ вы смѣете? Я вамъ дамъ!..» Ругаться! А, такъ ты такъ! Конечно, я схватилъ его за ухо. Ну, а онъ меня по рукѣ, да бѣжать… Куда же мнѣ за нимъ угнаться! Впрочемъ, я ускорилъ шагъ — съ тѣмъ, чтобы придти домой и обратить вниманіе родителя на поведеніе сына. Было жарко, потъ съ меня градомъ… Наконецъ, прихожу — замокъ въ сараѣ отбитъ, и мой Сѣверъ мертвъ. Никишка влѣпилъ ему весь зарядъ въ самое сердце-съ.
Новый клубъ дыма затмилъ на секунду лицо разсказчика. Но когда дымъ разсѣялся, я увидѣлъ, что рѣсницы Платона Акимыча смигиваютъ что-то въ родѣ слезы. Помолчавъ, онъ заключилъ:
— Открытіе Па́стера позволяетъ думать, что Сѣверъ могъ бы остаться въ живыхъ. Прогрессъ не только въ гуманности, а въ томъ, чтобы и «скоты миловать»…