В. К. Недзвецкій.
правитьІезекіиль 1, 13.
Лампада.
правитьЧетверть вѣка назадъ въ одномъ изъ городовъ Поволжья я зналъ гимназиста — сына бѣдной вдовы, влачившаго тяжелое существованіе. Однажды ему посчастливилось найти уроки, куда онъ обыкновенно ходилъ часовъ въ 7—8 вечера по одной и той же улицѣ. Здѣсь былъ домъ въ это время вечера уже темный и спящій; только въ угольномъ окнѣ горѣла лампада. Нашъ гимназистъ постоянно останавливался у этого мерцающаго свѣта и горячо молился передъ этимъ неизвѣстнымъ образомъ… И можетъ быть эта молитва дала ему возможность благополучно перенести тяжелые дни его юности… Съ нимъ, во времена студенчества въ свободные часы по субботамъ, мы гасили огонь, зажигали лампады и долго просиживали такъ, вслухъ вспоминая прошлое и про себя раздумывая о грядущемъ, подъ звонъ запоздалыхъ колоколовъ, въ чуткіе сумерки святого вечера субботы… Незабвенные часы невиннаго мистицизма, чистой фантазіи, самой законной мечтательности, столь присущей духу еще не совсѣмъ испорченнаго человѣка! Религіозное чувство, вѣдь это — обнаженная часть человѣческой души, всегда доступная дѣйствительному вліянію, а суббота — это вечеръ христіанской жизни, незамѣтно переходящій въ зарю воскресенія! Хотѣлось подольше не выходить изъ сферы этого тихаго, ласкающаго свѣта, — изъ царства античной лампады въ область современнаго искусственнаго освѣщенія.
Потомъ мой знакомый уѣхалъ учительствовать въ глушь Сибири, скрылся изъ виду, но не изъ моей памяти. Я вспоминаю его всякій разъ, какъ вижу лампаду, гдѣ-бы она ни была — у вратъ-ли маленькаго древняго храма, на строгой башнѣ великаго Кремля или въ жилищѣ обыкновеннаго человѣка. И она не кажется неумѣстной даже въ какомъ нибудь тривіальномъ, прозаическомъ мѣстѣ, вродѣ ресторана, лавки или чего либо гораздо худшаго… Васъ не шокируетъ ея присутствіе въ самыхъ невзрачныхъ мѣстахъ, какъ-бы служа доказательствомъ, что здѣсь не все нехорошо, есть и хорошее, стремящееся вверхъ, благодаря которому держится и плохой человѣкъ: въ содомѣ нашего духа есть еще свои праведники, ради которыхъ пока щадится жизнь. Иностранцамъ, желающимъ изучить Россію, я рекомендовалъ-бы между прочимъ пройти по улицамъ Москвы и заглянуть въ окна домовъ и магазиновъ: сколько денегъ «сгораетъ» въ однѣхъ лампадахъ и не напрасно сгораетъ, какъ и тѣ свѣчи изъ воска, на которыя бѣдный мастеровой съ готовностью тратитъ свои малыя лепты. Такимъ путемъ иногда даже скупой богачъ пытается хоть немного бороться съ своимъ сребролюбіемъ, практикуется хотя слегка въ самоограниченіи, сжигая сперва ничтожныя деньги во славу Бога и зажигая святые огни, превращающіе храмъ въ пылающій жертвенникъ, чистый и яркій, безъ копоти и гари, безъ кровавыхъ пятенъ ветхозавѣтныхъ жертвъ… Горячъ огонь лампады! Онъ малъ, но какой толстый слой льда исчезаетъ предъ лицемъ его, и вы ясно видите образъ т.-е. то, что должно видѣть! Глядите вы и вамъ хочется еще разъ взглянуть, — такъ пріятно это трепетное сіяніе, ласкающее возмущенное чувство, отвлекающее вниманіе вверхъ, утоляющее хоть на мгновеніе болѣзненныя раны духа. Мерцаніе лампады — это цѣлованіе души еще не потерявшей надежду на выздоровленіе, еще способной блаженствовать. Это тихое сіяніе пріятно всегда: и въ грустную пору дождливой осени, и среди зимней вьюги, когда несмотря на морозъ вамъ хочется взглянуть на знакомый огонекъ, привѣтливо, свѣтящій вамъ черезъ замерзшія окна… И въ розовые сумерки голубого весенняго вечера, когда окна затянуты тонкимъ слоемъ послѣдняго льда, который завтра-же растаетъ подъ лучами горячаго солнца, и одна за другой будутъ искриться и падать эти вожделѣнныя весеннія капли… Я люблю тихіе московскіе переулки, — эту провинцію въ столицѣ, — съ уютно стоящими церквами, съ маленькими, но богатыми домами, балконы которыхъ выходятъ въ старый разросшійся садъ, помнящій много поколѣній. Изъ-за этой массы зелени лѣтомъ не видать балкона, но за то какъ онъ привлекателенъ осенью, когда широкія ступени его густо засыпаны опавшимъ листомъ и когда сквозь порѣдѣвшую листву ярко сіяетъ золотой куполъ храма… Такіе дома постепенно вымираютъ, смѣняясь пяти-этажными часто безвкусными громадами, нимало непохожими на своихъ предшественниковъ. Это не дѣти, а нашедшіе иноплеменники; въ архитектурѣ нѣтъ наслѣдственности, видна только эпоха. Еще студентомъ я любилъ проходить мимо одного изъ такихъ домовъ, въ окнахъ котораго даже въ будни виднѣлось много лампадъ. Помню у-то октября я былъ за вечерней въ Вознесенскомъ монастырѣ. Яркіе лучи солнца желтые, какъ осенніе листья, болѣзненно рѣзко освѣщали хоры и верхъ иконостаса, пока не исчезли въ углубленіи купола. Какъ гармонируютъ эти желтые лучи съ голубымъ цвѣтомъ неба!… Въ монастырскомъ саду много опавшихъ листьевъ, шуршащихъ подъ ногами… Замоскворѣчье тонуло въ дымкѣ осенняго вечера… На улицахъ суета, а въ храмѣ пѣли Ап. Ѳомѣ, слышалось имя Индіи, вызывая представленіе о его подвигахъ въ этой роскошной странѣ. Какая знаменательная разница, столь полезная для натянутыхъ и больныхъ нервовъ! Она какъ-бы говорила, что сверхъ этой шумливой жизни есть и должна быть другая. По окончаніи службы я захотѣлъ прогуляться къ моему любимому дому, и предчувствіе меня не обмануло. Роковая сѣрая линія забора уже была начата вокругъ него: дни дома были сочтены, но въ окнахъ его можетъ быть уже послѣдній разъ горѣла цѣлая священная иллюминація. Такъ въ глазахъ умирающаго, за минуту совершенно потухшихъ, вспыхиваетъ на мгновеніе яркій огонекъ, — воспоминаніе о сладостяхъ прежней жизни и страстное желаніе сказать что-то остающимся въ живыхъ… Эти святые огни говорили мнѣ; помнишь, что было, когда ты увидалъ насъ здѣсь первый разъ? Не забывай студенчества… Прощай! Здѣсь ты насъ больше никогда не увидишь! Умирающаго дома часто больше жаль, чѣмъ человѣка, для котораго есть безсмертіе; а тутъ уже кончено все. Слѣдовало-бы фотографировать особенно оригинальныя, замѣчательныя постройки, чтобы онѣ не пропадали для исторіи мѣстности: зданія — это мысли и воспоминанія города.
Однажды много лѣтъ назадъ я вернулся въ домъ моей матери наканунѣ Воздвиженія. Матушка и сестры были въ церкви, а вечерній сумракъ въ комнатахъ нашего стараго дома освѣщался лампадами. Все дышало наступающимъ праздникомъ. Я не велѣлъ зажигать огня, и при свѣтѣ лампадокъ вспоминалъ прошлое подъ звуки громко перекликающихся колоколовъ… Выносили крестъ… Какъ жаль, что я не въ храмѣ, среди своихъ. Людямъ церкви, любящимъ торжественныя богослуженія, рекомендуется временами не пойти въ храмъ, намѣренно лишить себя этого наслажденія, желательность и прелесть котораго выступятъ тогда еще яснѣй, — по основному закону психологіи. Это теперь я ощущалъ на самомъ себѣ, молясь при свѣтѣ лампады. Когда переживаешь какое либо мало мальски особенное состояніе — религіозное настроеніе, хотѣлось-бы стать ребенкомъ и довѣрчиво прильнуть къ груди матери… хочется быть старцемъ, способнымъ спокойно и увѣренно сказать жизни: довольно!… безъ сожалѣнія о ея усладахъ, безъ желанія ея послѣдней ласки, въ несомнѣнной надеждѣ вѣчности!
СВѢТЕ ТИХІЙ.
править"Я пришелъ показать тебѣ время грядущей ночи" 3-я Ездры 6, 30.
Въ 189… я жилъ въ небольшой меблированной комнатѣ 4-го этажа, выходящей въ темный корридоръ, куда лишь изрѣдка, — въ жаркіе дни лѣта, — заглядывало солнце черезъ стеклянный верхъ номерныхъ дверей. Я любилъ прогуливаться по этому корридору, вспоминая добрыхъ знакомыхъ, когда-то жившихъ здѣсь и уже давно умершихъ. Однажды воротясь домой въ девятомъ часу я увидалъ нашъ корридоръ освѣщеннымъ послѣдними лучами догорающаго дня; я долго наблюдалъ какъ яркій снопъ лучей быстро двигаясь наконецъ исчезъ у двери моей комнаты, освѣщая его прощальнымъ блескомъ. Войдя въ одинъ изъ номеровъ, когда уже значительно стемнѣло, я долго.любовался заревомъ заката, на пламенѣющемъ фонѣ котораго вырисовывались силуэты домовъ и церквей; кресты еще горѣли послѣднимъ блескомъ, — эти точки, которыя ежедневно раньше другихъ освѣщаются и позже другихъ погружаются въ ночь… Эти маяки надежды въ морѣ слезъ! Какая глубокая мысль заключается въ въ этомъ обыденномъ, понятномъ, но знаменательномъ явленіи! И какъ гармонируетъ это золото храма съ лазурью небесъ, особенно весной, когда огромный куполъ Храма Спасителя сверкаетъ, какъ огонь, сквозь рѣдкую и свѣжую зелень… Лучъ заката — это какой-то особенный, меланхолическій свѣтъ, сильно трогающій человѣка нервнаго. Даже самые здоровые, грубые, хладнокровные люди переживаютъ въ это время какое-то безпокойное, неуравновѣшенное состояніе, совершаютъ безсознательно ненужныя, лишнія движенія, впадаютъ въ задумчивость, умолкаютъ… Но особенно ясно это отражается на людяхъ нервныхъ и дѣтяхъ, недаромъ послѣдніе плачутъ, когда ихъ уносятъ спать, и не потому-ли нервнымъ такъ трудно ложиться рано; вообще часы заката для нихъ самое тяжелое время. «Горе намъ! день уже склоняется, распростираются вечернія тѣни» прочувствованно поетъ Іеремія (6, 4). И ученики удерживали Христа въ Эммаусѣ «яко преклонися день». Какое чудное выраженіе, какъ прелестно звучитъ оно въ полумракѣ воскресной всенощной! Или вспомните Давидовское «солнце позна западъ свой», — здѣсь мысль зависитъ отъ слова, которое сильнѣй ея. Языкъ каждаго народа поетъ во славу запада, и даже относительно легкая и не стремящаяся въ глубину французская рѣчь владѣетъ изящнымъ выраженіемъ: «le jour baisse»… Вечеръ — это въ миніатюрѣ конецъ жизни. Вмѣстѣ съ днемъ исчезаетъ цѣлый міръ: завтра мы уже будемъ не совсѣмъ тѣ, чѣмъ были сегодня.
Уснуть — это умереть на сегодня, а можетъ-быть и на всегда; вѣдь какъ знать: проснешься-ли? А если и проснешься, то не въ послѣдній-ли разъ? Смерть рождаетъ къ новой жизни, и сонъ вызываетъ цѣлый рай грезъ, яркій сонмъ образовъ, иногда знаменательныхъ, нерѣдко таинственныхъ, часто совершенно неожиданныхъ и необъяснимыхъ… Ничего не видя, вы созерцаете какую-то фантастическую, сложную процессію жизни. Сонъ есть временное вынужденное умираніе для обыденной прозы, насильственный отдыхъ отъ страданій и суеты; вотъ почему, чѣмъ больше связь съ «міромъ», тѣмъ тяжелѣй, безпокойнѣй сны, служащіе какъ-бы непосредственнымъ продолженіемъ дѣйствительности; и вотъ почему необходима молитва предъ лицемъ грядущей ночи. Да! Въ часы заката дѣйствительно является желаніе молиться, читать и пѣть «Свѣте тихій»… И это не представляетъ исключительнаго стремленія какого-либо отдѣльнаго лица: вся церковь ежедневно произноситъ эти слова: «пришедше на западъ солнца». И какъ поэтичны эти слова, какъ задушевны многія изъ посвященныхъ имъ мелодій!… Многія, но не всѣ: «видѣвше свѣтъ вечерній» непріятно бываетъ слышать какую-нибудь бравурную, шумную музыку. Жаждешь тихихъ, нѣжныхъ пѣснопѣній, способныхъ успокоить разстроенные нервы, прощающихся съ днемъ и несущихъ невознаградимую утрату. Я часто видалъ дивную картину Бронникова «Пиѳагорейцы на молитвѣ»… Какъ хорошъ этотъ прохладный серебристо-золотой лучъ утра, возвѣщающій о рожденіи дня и весело играющій на бѣлоснѣжномъ одѣяніи склонившагося пиѳагорейца! Но не долго этотъ лучъ пребудетъ столь чистымъ и яснымъ; скоро онъ разбудитъ безпокойный шумъ дня и въ концѣ концовъ незамѣтно приведетъ васъ къ западу — этотъ обманчивый лучъ денницы, восходящей заутра… Помню прелестную картину покойнаго Мещерскаго «Догорающій день», помню и никогда не забуду. Какъ горячъ и ярокъ этотъ послѣдній лучъ, умирающій на порогѣ храма, осѣненнаго деревьями! Это не спокойно-радостный привѣтъ утра, а послѣднія жаркія объятія, отъ которыхъ трепещетъ сердце и замираетъ грудь, — еще мгновеніе и брызнутъ слезы: не даромъ послѣ заката часто бываютъ грозы и ливни. И языкъ запада не тотъ, что у востока; уста говорятъ: «увидимся», а глаза — «прощай»! Хорошо проводить эти трепещущія минуты гаснущаго дня въ церкви, въ сознаніи вѣчности, въ общеніи съ неувядающимъ бытіемъ, передъ очами невечерняго свѣта! Настоящее мимолетно и неуловимо, будущее неизвѣстно и неотъемлемо, только прошедшее представляетъ нѣчто существующее, обозримое на далекомъ разстояніи, оставляющее глубокіе слѣды; и потому жаль, когда оно падаетъ въ бездну вѣчности. Не потому-ли любятъ странствовать по чужимъ краямъ, что путешествуя вы созерцаете прошедшее въ настоящемъ? Исторія — самая дорогая наука: она намъ возвращаетъ утраченное и такимъ образомъ невозможное дѣлаетъ возможнымъ. Я радъ, что московскіе богачи стали строить свои дома, отдавая предпочтеніе старымъ оригинальнымъ стилямъ: мавританскому, готическому, древнерусскому и пр. Но почему наши меценаты не создаютъ типовъ древнѣйшей архитектуры, зачѣмъ не подражаютъ величественнымъ образцамъ Сузы, Вавилона и Ниневіи, пользуясь данными археологіи или прелестными проектами знаменитаго Ролендера? Какъ-бы это было полезно и интересно; вѣдь красивый своеобразный домъ подобенъ поучительной книгѣ. Скажи мнѣ, гдѣ ты живешь по своей волѣ, и я скажу тебѣ, кто ты по своей душѣ… Прошлое, старое вообще цѣнится высоко; народъ европейскій — живой, неизмѣнившійся свидѣтель древности, вѣчности, носитель ея преданій; вотъ причина часто непонятной и невольной симпатіи къ нему: это ходячія руины, ихъ предки были «во время оно». А взгляните на настоящія развалины: вѣдь только груда камней; многіе изъ нихъ потрескались, пожелтѣли, осѣли и вросли въ землю, но вы твердо знаете, что именно подъ этой плитой скрыто то, что некогда было для человѣчества такъ дорого и свято! О камни! Какъ несправедливъ къ вамъ языкъ людей! Еслибы не вы, то можетъ-быть часто уже ничего-бы не осталось отъ жизни. Безжизненное сохраняетъ жизнь! Какія нибудь обвитыя плющемъ колонны стоятъ вѣка, но стоятъ — «упорно не хотятъ падать», свидѣтельствуя, что надъ ними работала не одна рука, а долгая и упорная мысль трудилась для нашего поученія… Сама вѣчная жизнь была-бы неполна безъ прошлаго: все хорошее въ немъ останется нашимъ. Вѣдь Авраамъ, Адамъ, Іовъ живы, какъ таковые: «Богъ нѣсть Богъ мертвыхъ, но Богъ живыхъ». Слѣд. мы ихъ увидимъ со всѣми ихъ характерными особенностями — иначе это уже не будутъ они. А откройте давнее пророчество Исаіи о томъ, какъ «адъ поднялъ всѣхъ царей языческихъ съ престоловъ ихъ» для встрѣчи падшаго Вавилона. Да, будетъ день, когда въ божественной перспективѣ вѣчности мы узримъ древніе народы и царства: они для насъ не потеряны. Прошедшее такъ дорого, что имъ не хочется поступиться даже ради будущаго, и настанетъ время, когда прошлое станетъ настоящимъ, въ тотъ истинный и вѣчный «день единъ», прообразомъ котораго былъ первый день творенія… «И бысть вечеръ, и бысть утро день единъ». Міръ начался съ вечера, и западъ явился раньше востока… Прошедшее есть сокровище особенно дорогое на закатѣ дней и при наступленіи вечера жизни; его надо хранить, вотъ единственное достояніе возобновлять въ памяти, дабы не потерять ни одной блестящей крупинки. И сама природа стоитъ на стражѣ этой сокровищницы: все прежнее лучше помнитъ старецъ, чѣмъ случившееся недавно. (Ср. письмо св. Иринея Ліонскаго къ Флорину). Съ этой точки зрѣнія старость есть лучшее время жизни, если только прошлое не утрачено и если было что сохранять. Всмотритесь въ картину «Все въ прошломъ», — она хороша. Пусть каждый записываетъ свои воспоминанія и читаетъ ежедневно по главѣ этой своей собственной исторіи; пусть каждый положитъ за правило хотя полчасй въ день посвящать воскрешенію прошлаго, исканію жемчужинъ въ морѣ вѣчности. Въ нашъ нервный вѣкъ это будетъ очень полезно и спасетъ отъ многихъ непріятностей, усиливая и укрѣпляя связь съ жизнію. «Если прискорбно настоящее — утѣшайся прошлымъ», учитъ и Василій Великій (T. IV, стр. 315). Какъ солнце, восходя надъ пустынями Нила и Евфрата, ежедневно освѣщаетъ и согрѣваетъ безжизненныя руины царствъ и бездыханные останки народовъ, такъ и сердце каждаго изъ насъ пусть каждый день навѣщаетъ пустыни прошлаго, открывая входы пирамидъ и съ глубокимъ чувствомъ преклоняясь нетолько предъ могилой царя и пророка, но и передъ прахомъ раба, который изъ любви къ намъ нѣкогда превращался въ пророка!.. Воспоминаніе подобно духамъ, запахъ которыхъ вызываетъ въ нашемъ воображеніи то время, когда капли росы блестѣли на розахъ, когда разцвѣтали ландыши, лотосы качались на тихихъ волнахъ, а надъ ними летали бабочки и вились стрекозы. Въ прошломъ всегда искали опоры и утѣшенія тѣснимые въ настоящемъ. Такъ Давидъ восклицаетъ: «помыслихъ дни первые и лѣта вѣчная помянухъ и поучахся»; и несчастный Саулъ въ отчаяніи вызывалъ тѣнь Самуила… И это послѣднее было не хорошо, такъ какъ преслѣдовало утилитарныя цѣли. Пусть наши спириты и ясновидящіе оставятъ излишнія гаданія о будущемъ, часто не безопасныя и безполезныя, а съ чистымъ сердцемъ обратятся къ безкорыстному изслѣдованію безобидныхъ тайнъ прошлаго во имя и на пользу науки. Пусть они покажутъ, если не намъ, то хоть себѣ самимъ, каковы были дворцы Сузъ, Вавилона и висячіе сады Ниневіи, какая жизнь текла среди этихъ, уже покинутыхъ камней Пальмиры? Еслибы хоть разъ въ жизни увидать во снѣ что-либо подобное! А прочтите дивныя строки пророка Софоніи, въ которыхъ радость мести или прикрыта легкимъ флеромъ сожалѣнія или роскошное описаніе красотъ Тира, сдѣланное пророкомъ Іезекіилемъ. Вотъ что хотѣлось-бы видѣть въ водѣ или «зерцаломъ», въ чашѣ, подобной той, на которой «гадалъ» еще Іосифъ (Быт. 44, 1). Почему всѣ такъ любятъ театральныя декораціи? Потому что онѣ симмулируютъ видѣнія минувшаго; его жаждетъ духъ каждаго, оно обѣщаетъ и не обманываетъ… «Возврати мнѣ день, который уже прошелъ» говорилъ ангелъ Уріилъ, поставленный въ затруднительное положеніе вопросомъ человѣка — Ездры (3 кн. 4, 5). И Езекія справедливо заявлялъ Исаіи, что «легко тѣни подвинуться впередъ, пусть воротится назадъ на десять ступеней» (4 Цар. 20, 10), т. е. будущее наше, возврати прошлое, — вотъ лучшее, если не единственное доказательство всемогущества. Всѣ чаянія религіи сосредоточены на томъ, что «Богъ воззоветъ прошедшее» (Екл. 3, 15); всѣ надежды ея устремлены на возвращеніе потеряннаго рая… И это не только въ сферѣ религіи. Злой, плотскій человѣкъ, казалось-бы, долженъ хотѣть иного, — довольствоваться благами настоящаго, интересами минуты. Да! пожалуй, если онъ совершенно ничтоженъ; но если онъ «человѣкъ», то и будучи злымъ и плотскимъ, не насыщается здѣшнимъ, а жаждетъ прошлаго. Изящная литература и художественная мысль вообще часто доказываютъ это. Такова идея Фауста, не удовлетворившагося усладой настоящаго, даже въ самой полной и желательной мѣрѣ, но спустившагося въ сферу давно минувшаго, — въ «царство матерей». Тамъ все, что угодно: высшая ненависть и самая пламенная любовь…