Святая неделя в Севилье (Дорошевич)/ДО
| Святая недѣля въ Севильѣ[1] |
| Источникъ: Дорошевичъ В. М. Собраніе сочиненій. Томъ V. По Европѣ. — М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1905. — С. 375. |
Какъ будто средніе вѣка тучей проходятъ надъ Севильей, — и тѣнь ихъ покрываетъ веселый, радостный, смѣющійся солнцу городъ.
Весь городъ въ траурѣ. Мужчины въ черномъ. Женщины въ черныхъ мантильяхъ имѣютъ видъ монахинь. Ни цвѣтка въ волосахъ въ эти дни печали.
Ѣзда по городу воспрещена.
Въ церквахъ молчатъ органы, молчатъ колокола.
Тамъ, здѣсь, по всему городу раздаются похоронные марши.
Отъ этого безотраднаго рыданья флейтъ и валторнъ нѣтъ спасенія, некуда бѣжать въ этомъ лабиринтѣ узенькихъ улицъ, который называется Севилья.
Изъ каждой трещины, называемой улицей, несутся эти плачущіе звуки.
Мы стоимъ на одной изъ площадей.
Изъ узенькой улицы показывается шествіе, страшное и странное въ наше время.
Сверкая на солнцѣ шлемами, латами, копьями, мечами, щитами, идетъ центурія римскихъ солдатъ.
Несутъ римское знамя.
— S. P. Q. R.[2]
Осѣненное орломъ.
За центуріей, по два въ рядъ, съ зажженными свѣчами, идутъ «братья», члены конгрегацій, въ длинныхъ одеждахъ, въ высокихъ остроконечныхъ колпакахъ, съ закрытыми лицами. Сквозь маленькія отверстія видны только глаза.
Они идутъ безконечною процессіей медленно, величественно, влача по мостовой свои саженные шлейфы, наклонивъ длинныя свѣчи, образовавъ надъ улицей остроконечный сводъ съ пылающимъ гребнемъ.
Это молчаливое шествіе безконечно.
Сколько ни видно вдали улицу, — по всей по ней сверкаютъ красные огоньки, въ которыхъ есть что-то зловѣщее при яркомъ свѣтѣ солнца.
Что за странное зрѣлище!
Словно насъ вернули ко временамъ святѣйшей инквизиціи — это шествіе идетъ къ пылающимъ кострамъ,
Эти «братья» въ длинныхъ одеждахъ похожи на привидѣнія.
Словно привидѣнія среднихъ вѣковъ разгуливаютъ по Севильѣ.
Наконецъ, показываются священники, мальчики, размахивающіе кадилами.
И за ними, въ кадильномъ дыму, освѣщенная сотнями свѣчей, словно звѣздами, убранная букетами цвѣтовъ, въ длинной черной мантіи, подъ балдахиномъ, — статуя Мадонны.
Ея руки сложены съ мольбою, на прекрасномъ лицѣ скорбь и страданіе. На щекахъ, какъ брильянты — сверкаютъ слезы.
А въ глубинѣ другой улицы надъ толпою движется, за безконечной процессіей другая скульптурная группа.
Голгоѳа.
Нечеловѣческая. мука на лицѣ умирающаго Христа. Потоки крови струятся по лицу, по обнаженному тѣлу, изъ пронзенныхъ рукъ, ногъ.
Раскрашенное изображеніе движется, вздрагиваетъ, и настоящій ужасъ охватываетъ васъ.
Изображеніе какъ будто подергивается въ послѣднихъ судорогахъ умирающаго, а струйки крови на дрожащемъ тѣлѣ рдѣютъ въ лучахъ заходящаго солнца.
Кровь кажется живой.
За статуей одинъ изъ истязующихъ себя братьевъ несетъ на плечѣ огромный крестъ, какъ несли его приговоренные къ казни.
У нѣкоторыхъ древко креста круглое. Тѣ, кто хочетъ истязать себя сильнѣе, несутъ кресты съ четвероугольнымъ древкомъ, съ острыми краями, чтобъ рѣзало плечо.
За священной группой идетъ военный оркестръ, наигрывая похоронные марши.
Плачутъ флейты, рыдаютъ валторны, тихо всхлипываютъ кларнеты.
И весь городъ, погруженный въ трауръ, наполненный рыдающими звуками, кажется охваченнымъ казнями и похоронами.
Процессіи движутся одна за другой безъ конца.
И куда бы ни взглянули, — вездѣ надъ толпой движутся страшныя фигуры.
Вездѣ страданіе, ужасъ, смерть, мученія и кровь, кровь, кровь безъ конца.
Здѣсь раскрашенная скульптурная группа «Бичеваніе Христа». По другой улицѣ вамъ движется навстрѣчу изнемогшій, падающій подъ тяжестью креста, Христосъ и Симеонъ Киринеянинъ, поддерживающій крестъ.
Тамъ снятіе со креста. Измученное, окровавленное тѣло, повисшее на узкихъ бѣлыхъ полотнахъ.
Эти страшныя процессіи начинаются въ среду и кончаются въ пятницу.
Севильскій соборъ теменъ и мраченъ въ это время.
Нѣтъ ничего сумрачнѣе этого колосса во время святыхъ дней.
Всѣ алтари и окна надъ ними завѣшены темно-фіолетовыми занавѣсями.
Кой-гдѣ во тьмѣ мерцаютъ огни.
И тьма собора полна ропота и шума.
Словно волны приливаютъ и отливаютъ, шумя камешками берега.
Едва кончается служба въ одномъ придѣлѣ, начинается въ другомъ.
Толпы народа приливаютъ, отливаютъ, какъ волны, шурша по каменнымъ плитамъ.
Безпрестанно среди толпы, стоящей на колѣняхъ, съ зажженными свѣчами, съ заунывнымъ пѣніемъ въ носъ, въ траурныхъ одѣяніяхъ, переходятъ процессіи отъ алтаря къ алтарю.
Съ начала недѣли по всѣмъ перекресткамъ расклеены объявленія:
«Въ четвергъ омовеніе ногъ».
Объявленія кончаются совѣтомъ непремѣнно посылать дѣтей.
Присутствовать при этомъ поучительномъ зрѣлищѣ.
Омовеніе ногъ совершается во всѣхъ церквахъ и безчисленныхъ монастыряхъ Севильи, но главное торжество, конечно, въ соборѣ.
Передъ главнымъ алтаремъ, на высокомъ помостѣ, сидѣли двѣнадцать стариковъ, выбранныхъ среди нищихъ Севильи.
Всѣ въ длинныхъ черныхъ мантіяхъ, съ бѣлыми полотенцами черезъ плечо.
Изъ алтаря, окруженный патерами и служками, вышелъ прелатъ.
Маленькій, худенькій старичокъ, очень похожій на папу.
Одинъ изъ патеровъ, съ каѳедры, прочелъ евангельскій разсказъ объ омовеніи ногъ.
Старики разули правую ногу.
Патеры сняли съ прелата остроконечную митру, ризы, вышитыя золотомъ. Онъ остался въ бѣломъ саккосѣ, — служки опоясали его полотенцемъ, — и въ этой смиренной одеждѣ прелатъ приступилъ къ обряду.
Онъ становился на колѣни передъ каждомъ старикомъ, лилъ изъ серебрянаго кувшина немного воды на ногу. Служки вытирали ногу старику.
И прелатъ цѣловалъ омытую ногу нищаго.
Давалъ ему «дуро» (5 франковъ) и переходилъ къ слѣдующему.
Когда обрядъ былъ конченъ, прелатъ занялъ свое мѣсто подъ балдахиномъ, одинъ изъ патеровъ сталъ передъ нимъ на колѣни и, получивъ благословеніе, взошелъ на каѳедру.
Обычай, — что въ этотъ день произноситъ проповѣдь въ соборѣ лучшій изъ проповѣдниковъ Севильи.
Это былъ молодой, красивый патеръ, чрезвычайно энергичнаго вида.
Бритое лицо дѣлало его похожимъ на актера, а жесты и интонаціи — еще болѣе.
Онъ говорилъ съ широкими, страстными жестами, тономъ актера, который произноситъ захватывающій душу монологъ.
Проповѣдь должна была быть воинственной. Время боевое. Парламентъ борется противъ конгрегацій, обладающихъ огромными богатствами и отбирающихъ всѣ деньги у населенія.
— Вы видѣли поучительный примѣръ любви къ бѣднымъ, — гремѣлъ проповѣдникъ, — прелатъ цѣловалъ ноги нищимъ! Но какъ надо любить бѣдныхъ? Какъимъ помогать? Какъ сдѣлать, чтобъ ваши деньги попали въ руки достойныхъ? Вы видите тѣла людей, покрытыя лохмотьями? Вы видите внѣшность! Кто видитъ ихъ душу? Духовникъ, священникъ! Онъ одинъ знаетъ человѣка всего. Онъ одинъ можетъ указать достойнаго помощи. Бойтесь, чтобъ ваша помощь не принесла вреда! Не сдѣлала болѣе сильнымъ злого, не поощрила негоднаго, не пошла на порокъ, на преступленіе! Обращайтесь къ церкви, чтобъ черезъ нее съ осторожностью оказывать помощь бѣднымъ! И церковь, чтобъ помочь вамъ, основала конгрегаціи, помогающія бѣднымъ. Обращайтесь къ конгрегаціямъ! Черезъ нихъ помогайте! Пусть онѣ распредѣляютъ вашу помощь такъ, чтобъ она дѣйствительно оказала пользу!
Послѣ безчисленныхъ восклицаній, страстныхъ жестовъ, криковъ, полныхъ просьбы, полныхъ угрозы, — проповѣдникъ сошелъ съ каѳедры.
Прелатъ благословилъ его и, судя по ласковымъ кивкамъ головы, съ которыми старикъ говорилъ стоявшему на колѣняхъ проповѣднику, — хвалилъ его.
Патеръ и служки подошли къ прелату, снова надѣли на него епископское облаченіе.
И прелатъ пошелъ, даже не кивнувъ головой людямъ, < которымъ онъ цѣловалъ ноги, — людямъ, нанятымъ для того, чтобъ показать на нихъ образецъ смиренія.
Ушелъ, даже не пославъ имъ благословенія, которыя онъ щедро посылалъ кругомъ, проходя, толпѣ.
Въ четвергъ вечеромъ въ соборѣ исполняютъ Miserere[3].
Въ главномъ алтарѣ помѣщается оркестръ, съ дирижеромъ-аббатомъ, хоръ и пѣвцы итальянской оперы.
Въ соборѣ ночь.
Слегка освѣщенъ только главный алтарь, откуда несется музыка и пѣніе.
Тамъ, сямъ — желтые огоньки свѣчей только подчеркиваютъ мракъ.
И толпы людей движутся въ темнотѣ, между колоссальныхъ колоннъ, словно толпы привидѣній среди гигантскаго таинственнаго лѣса, темнаго, чернаго, гдѣ тамъ-сямъ горятъ свѣтляки.
Могучій аккордъ — и звонкій, высокій, красивый теноръ пронесся по собору.
Запѣли скрипки вслѣдъ за нимъ, вздохъ вырвался у духовыхъ инструментовъ, зазвенѣла арфа, — и пѣніе дѣтскихъ голосовъ хора казалось здѣсь, въ этой тьмѣ въ этомъ колоссальномъ соборѣ, дѣйствительно, пѣніемъ ангеловъ, доносящимся съ неба.
Словно откуда-то изъ другого далекаго міра доносилось «Осанна».
Соборъ былъ полонъ тихими звуками скорби.
Словно изъ стѣны отъ колоннъ лились эти звуки.
Словно старыя стѣны, и гиганты-колонны тихо пѣли и разсказывали древнюю повѣсть, полную скорби и муки.
Никогда нигдѣ никакая музыка не можетъ произвести такого впечатлѣнія, какъ «Miserere[3]» среди тьмы въ севильскомъ соборѣ.
Въ пятницу городъ просыпается подъ звуки похоронныхъ маршей.
Въ среду, въ четвергъ процессіи начинаются съ пяти часовъ вечера.
Въ пятницу онѣ начинаются съ восходомъ солнца и кончаются позднею-позднею ночью. Ужъ заря, утренняя заря «субботы воскресенія» начинаетъ заниматься на небѣ, когда процессіи возвращаются въ свои церкви и монастыри.
Въ пятницу солнце движется подъ звуки похороннаго марша.
Въ пятницу вся Севилья — однѣ сплошныя огромныя похороны.
Нельзя перейти ни черезъ одну улицу, — по всѣмъ по нимъ, обходя весь городъ, медленно движутся процессіи.
И если вы вечеромъ, когда тьма падетъ на землю, подниметесь на Джиральду, колокольню собора, — что за странная картина!
Вся Севилья отсюда какъ на ладони.
И по всей по ней, словно по кладбищу, движутся вереницы блуждающихъ огоньковъ.
Словно средніе вѣка умерли, сгнили, — и теперь по ихъ могилѣ бродятъ блуждающіе огоньки.
Уставшій и измученный городъ засыпаетъ, какъ проснулся, подъ плачущіе звуки похоронныхъ маршей.
Въ субботу раннимъ утромъ начинается пасхальное богослуженіе въ соборѣ.
Мрачно и темно.
Сквозь темно-фіолетовыя занавѣси, которыми закрыты алтари, еле-еле брезжутъ огоньки зажженныхъ свѣчей.
Въ одинъ тонъ, печально, съ какой-то безнадежной мольбой, священникъ на хорахъ перечисляетъ святыхъ:
— Святая Тереза, молись за насъ!
— Святой Лоренцій, молись за насъ!
— Святой Іеронимъ, молись за насъ!
Хоръ такъ же печально, такъ же однотонно, такъ же безнадежно вторитъ ему:
— Молись за насъ… молись за насъ…
Толпа на колѣняхъ, кланяется въ землю. Шелестъ листовъ молитвенниковъ, шопотъ.
Словно все это, подавленное грѣхами, въ ужасѣ отъ казни, которая предстоитъ, безъ надежды на пощаду, стонетъ, шепчетъ:
— Молись за насъ… молись за насъ…
Безъ пяти минутъ десять.
Унылое однообразное причитанье смолкло.
На темно-фіолетовомъ фонѣ глубокаго главнаго алтаря показалась фигура въ бѣломъ.
Это — прелатъ.
Онъ остановился на ступеняхъ, молится.
Долгое, томительное молчаніе.
Фигура въ бѣломъ на темно-фіолетовомъ фонѣ поднимаетъ руки.
И подъ сводами собора ясно и отчетливо дрожитъ старческій голосъ.
— Gloria in excelsis Deo![4] — произноситъ прелатъ нараспѣвъ.
Съ хоръ раздаются удары грома.
Передъ алтаремъ разрываютъ завѣсу.
Органъ гремитъ:
— Gloria![5]
Фіолетовыя завѣсы раскрываются предъ алтарями и окнами.
Сверкая золотомъ, мраморомъ, убранные цвѣтами, среди безчисленныхъ огней свѣчей и лампадъ, открываются алтари.
Свѣтъ ворвался въ соборъ сквозь разноцвѣтныя окна.
Звонятъ колокола.
— Христосъ воскресъ.
И когда я вышелъ изъ собора, весь этотъ городъ, улыбающійся солнцу, былъ полонъ веселья.
Радостно перекликались колокола. Словно звенѣлъ воздухъ, золотой отъ лучей солнца, благоухающій отъ аромата распускающихся цвѣтовъ.
И только темныя полосы отъ капель воска вдоль мостовыхъ говорили, что вчера еще здѣсь прошла тѣнь среднихъ вѣковъ.
Съ ихъ религіей ужаса и крови.
Какъ будто привидѣніе «святыхъ Германдадъ» оставило легкій слѣдъ на землѣ, по которой проскальзнуло.