Свободныя рѣчи.
правитьСовершающійся у насъ государственный переворотъ во многихъ отношеніяхъ отличается отъ революцій, разыгравшихся въ свое время въ Европѣ и превратившихъ большинство европейскихъ странъ изъ самодержавныхъ монархій въ конституціонныя. Русская; революція должна была преодолѣть несравненно большую силу сопротивленія, нежели европейскія. Размахъ ея поэтому энергичнѣе и неудержимѣе, и можно съ увѣренностью сказать, что однимъ устраненіемъ абсолютизма она не ограничится, а приведетъ къ ломкѣ болѣе рѣшительной и къ творчеству болѣе смѣлому.
Какъ быстро чередуются времена, а съ ними мечты людей! Всего годъ тому назадъ конституція являлась запретной и какъ-бы недостижимой мечтой средняго русскаго обывателя. А теперь конституціонная монархія является мечтой нашего пошатнувшагося, сбитаго съ ногъ революціонной волной правительства. Оно признало себя побѣжденнымъ, но не потеряло надежды уступкой самодержавія купить право на дальнѣйшее существованіе и власть. Въ сущности, оно уже вслухъ отреклось отъ самодержавія, ибо отказалось отъ законодательной власти — этого главнаго признака и основной прерогативы самодержавнаго режима. Если же оно, тѣмъ не менѣе, продолжаетъ именовать себя самодержавнымъ, то поступаетъ такъ по тому же расчету, по которому купецъ, уже рѣшившій про себя уступить товаръ за предложенную цѣну, все еще продолжаетъ запрашивать и ждетъ, пока покупатель повернется къ нему спиной, чтобы сказать окончательное: «пожалте»!
Правительство, повидимому, ждетъ того момента, когда Государственная Дума разсердится и повернется къ нему спиною, для того, чтобы, сославшись на примѣръ всей Европы, безповоротно отказаться отъ самодержавія и объявить себя конституціоннымъ. Какъ знать, можетъ быть, оно даже согласится присягнуть на вѣрность конституціи и привести къ этой присягѣ войска. Ничего не подѣлаешь: примѣръ всей Европы! По ироніи судьбы, то самое правительство, которое всегда твердило о самобытныхъ началахъ русскаго строя и посылало на эшафотъ и въ каторгу за малѣйшую попытку пересадить на русскую почву гарантіи европейской свободы, оно же вынуждено ссылаться на примѣръ Европы, для того, чтобы удержаться на своемъ покачнувшемся фундаментѣ. Но теперь указаніе на Европу можетъ оказаться запоздалымъ. Теперь уже русская революція помышляетъ о самобытности…
Въ двухъ отношеніяхъ наша революція разнится отъ европейской, — и каждое изъ этихъ различій само по себѣ настолько важно, что на долгое время предрѣшаетъ направленіе и судьбу всей политической жизни Россіи. Первое различіе заключается въ томъ, что всѣ государственные перевороты въ Европѣ были произведены народомъ подъ руководствомъ буржуазіи, которая, стремясь къ политической свободѣ и личной неприкосновенности, въ то же время изыскивала болѣе вѣрные способы эксплоатаціи трудящихся классовъ. Каждая европейская революція оказывалась компромиссомъ двухъ противоположныхъ началъ — свободы и эксплоатаціи и равнодѣйствующей этихъ двухъ силъ являлась представительная конституціонная монархія, — этотъ рай политическихъ мечтаній для буржуазіи и адъ экономической дѣйствительности для пролетаріата. Не то мы видимъ у насъ. Россія — единственная страна, которая обязана перемѣною государственнаго строя главнымъ образомъ, сознательному рабочему классу, огромной организованной арміи творческаго труда, которая одна оказалась въ состояніи противопоставить насилію силу и упрямству — угрозу. Покуда либералы заикались о правовомъ порядкѣ, покуда «Сыны Отечества» и «Вѣстники Европы» кивали на западъ, полицейски-самодержавное правительство издѣвалось надъ разумомъ и совѣстью и спокойно расхищало народный трудъ. Но, къ счастію, русская интеллигенція, въ лицѣ учащейся молодежи, рано поняла свою историческую миссію — быть будильникомъ рабочихъ массъ, бродильнымъ грибкомъ пролетарскаго движенія. Толкнувшись, въ эпоху хожденія въ народъ, въ деревню и не найдя тамъ отклика, она пошла въ сторону наименьшаго сопротивленія, разсѣялась по фабрикамъ и заводамъ и занялась дѣломъ, которое Достоевскій когда то такъ непроникновенно назвалъ процессомъ отколупыванія отдѣльныхъ человѣчковъ отъ народной массы. Насколько этотъ процессъ былъ плодотворенъ, показала только что пережитая нами безкровная революція.
Незабвенные дни! — Конечно, мы всѣ и раньше звали, что обязаны рабочему всѣми благами жизни: и нищей, и одеждой, и средствами передвиженія, и свѣтомъ, и водоснабженіемъ. Но одно дѣло знать, а другое видѣть. Мы — свидѣтели октябрьской забастовки — воочію убѣдились, что трудъ является самодержцемъ жизни даже и тогда, когда онъ отдыхаетъ и какъ бы отсутствуетъ. Существуетъ персидская легенда о томъ, какъ Богъ создалъ въ шесть дней природу и человѣка, въ седьмой день предался отдыху и въ этотъ день великаго бездѣйствія создалъ красоту, пѣсню и пляску. Нѣчто подобное можно сказать о рабочемъ. Пока онъ трудится, онъ создаетъ для человѣчества пищу, одежду и кровъ, всѣ условія комфорта и культуры. Когда же онъ бросаетъ работу и отдается великому бездѣйствію забастовки, онъ создаетъ — свободу.
Одержавъ такую побѣду, сознательный рабочій классъ вправѣ воспользоваться ея плодами. Таково первое условіе, заставляющее предполагать, что русская революція приведетъ не къ двусмысленному компромиссу конституціонной монархіи, по самой своей сущности относящейся враждебно къ идеаламъ рабочаго класса, а къ непритворному народовластію.
"Нов. Ж."