Сверхъестественные силы (Красиков)
| Сверхъестественные силы (Опыт построения лекции о значении и происхождении религии) |
| Источник: Пётр Ананьевич Красиков. Избранные атеистические произведения. — Москва: Мысль, 1970. — С. 159—179. • Впервые сочинение издано в виде статьи: Сверхъестественные силы (Опыт построения лекции о значении и происхождении религии) // Революция и церковь : журнал. — 1922. — № 1.; • В 1923 году сочинение было издано как статья в книге: Пётр Ананьевич Красиков. На церковном фронте. (1918—1923). — Москва: Юрид. изд-во Наркомюста, 1923. — С. 261—282.. |
Представление о сверхъестественных силах вполне отсутствовало у человека, пока он не имел понятия об эксплуатации и не обладал никакими другими орудиями производства, кроме естественных, т. е. своих рук, ног, зубов и т. д., подобно тому, как оно, несомненно, отсутствует у животных. Понятия сверхъестественности, т. е. противоречия и антагонизма с природой, выделение себя и вместе с собой каких-либо предметов из природы, развивались только по мере накопления кое-какого общественного опыта в употреблении искусственных органов в деле добывания пищи и борьбы за существование, т. е. орудий производства и оружия, т. е. вещей как бы изъемлемых, выделяемых из природы, дающих людям особую силу. Все в чем выражался этот опыт, было в то же время самым дорогим, самым ценным в глазах общества дикарей, дающий возможность видоизменять, нарушать, выгодную для жизни обладателей их зоологические, заурядные способы этой борьбы[1].
Искусство, хитрость, знахарство, знание (ведение), вещий, ведьма, ведовство, завет, завещание — все эти понятия, образовавшиеся в течение веков и тысячелетий на почве мало-помалу растущего опыта, являются по существу однородными и говорят нам об одном: человечество много тысяч лет назад путем бесконечно малых приобретений в технике труда научилось и стало мало-помалу прибегать к таким приемам в борьбе за существование, каких в «природных» свойствах человека, как ему кажется, нет, которые надо получить от кого-то, узнать, усваивать, применять на деле, сохранять, и которые по отношению к обычному ходу его зоологической «естественной» жизни среди природы и себе подобных могут ставить его в какое-то особое выгодное отношение, в отношение трудовое, производственное, творческое.
Все эти общественные приемы борьбы с природой непременно связаны с какими-то орудиями, инструментами, с каким-либо специальным способом охоты, ловли и приручения животных, обработки земли и т. д., т. е. связаны с определенной техникой и организацией общественного труда. Каждый из таких способов, полученный от старых членов общества в готовом, уже выработанном тысячелетиями виде, являлся сверхъестественным, с точки зрения получающих его дикарей, т. е. обусловливался в их глазах не свойствами той же природы, не использованием людьми ее же законов, а специальной волей и особой творческой силой самих ранее живших людей и употребляемых ими вещей, первоначально вполне слитых с природой и только мало-помалу отделившихся от природы благодаря именно вот этим искусственным способам борьбы с нею.
Вот почему, пока у самого человека отсутствует такое творчество, которое выражается в изобретении, применении им все новых и новых искусственных органов, т. е. орудий производства, инструментов, а в зависимости от них и способов войны и охоты, все явления природы, как бы благоприятны и страшны они для него в сущности ни были, никоим образом не могли казаться ему неестественными, т. е. производимыми какой бы-то ни было посторонней природе волей, ибо и сам он ничего не производил, и волей своей никоим образом не мог и не умел нарушить «естественного» хода существования как своего, так и слитой с ним воедино природы.
Чрезвычайно заблуждается тот, кто думает, что дикарь, не умевший искусственно заставлять природу давать ему что-либо, поражался величественными и грозными явлениями природы или умилялся перед благотворными свойствами солнца, дождя и т. д. и что эти явления природы дали ему материал для обожествления сил природы («естественная» религия). Никакой «естественной» религии, конечно, никогда не могло быть, ибо человек познавать стал мир как нечто от себя отличное только по мере ощупывания его своими искусственными органами, только по мере того, как научился навязывать ему с помощью их свою волю в производстве нужных ему продуктов, только по мере того, как трудовой процесс вместе с развитием речи дал ему первичное понятие о причине и следствии, какового понятия до применения общественных трудовых процессов и искусственных органов или инструментов у него не существовало и не могло существовать. И все великолепные и грозные явления природы были для него величинами, раз навсегда данными, совершенно лишенными персональной активности и причинности и вовсе не нуждающимися в каком-либо объяснении, тем более в почитании, подобно тому, какими они являются и теперь для всех остальных животных. Все явления природы с точки зрения причинности стали доступными специальному вниманию и наблюдению человека только по мере того, как явления эти втягивались в орбиту этого внимания через трудовые процессы, преломляясь через их отношение к условиям и результатам этих процессов, т. е. тогда, когда человек научился воздействовать в своих видах на природу совершенно иначе, чем воздействует на нее бык или лошадь. Следовательно, человек познавал мир с точки зрения причинности (воли) только в меру того, как те или иные явления этого мира представлялись ему связанными с его трудовыми процессами, от которых все более и более становилось в зависимость его собственное существование.
Если до этого и возможно было появление в его голове каких-либо фантастических образов вообще, подобно тому как они имеются, конечно, и в голове собаки, кошки, быка и т. д., то образы эти имели совершенно тот же простейший фотографический характер и содержание, как и сами воспроизводимые воображением «натуральные» предметы. Шум ветра, конечно, и он мог принять за что-либо другое и даже более страшное, но и только; понятие о воде, цели, причинности здесь пока отсутствует.
Кошка может принять какой-либо звук за явление, производимое мышью, и соответственно настроиться, но она может думать о реальной съедобной мыши, а не какой-либо чудесной мыши, которую, напр., можно было бы есть в течение всей зимы или которую нужно уничтожить за то, что она грызет запасы хозяина.
Животное, зверь — большой материалист и эгоцентрист. Каждый образ в его мозгу реален.
Человек, пока он зверь, тоже. Он опирается в борьбе за существование только на свои лапы и зубы, скорость бега, на свой зоологический инстинкт и навык. Все внимание и все способности его направлены на непосредственное удовлетворение самых реальных потребностей организма.
Вот почему можно сказать, что действия животных объективно являются как бы составной частью процессов природы. Никаких чудес, т. е. «искусственно» кем бы то ни было созданных условий борьбы, у них нет. Между собой и природой они ничего не помещают, представления о причине и следствии для них не существует.
Наоборот, у животного, делающего орудия — у человека, — искусственно, с помощью рычага, камня, огня и т. д. удесятеряющего силу своих зубов, ногтей, ног рук и т. д., каждый такой искусственный шанс в коллективной борьбе за существование, являясь результатом коллективного собственного труда, его организованности, изобретательности, знания, накопленного и переданного ему отцами и матерями опыта, является как нечто совершенно отличное от обычной жизни окружающей природы, как фактор, нарушающий ее обычные порядки, подчиняющий ее его воле, преследующий определенные, поставленные им в борьбе о нею задачи.
Этому орудию или предмету, этому приему труда и борьбы человек придает особую ценность, особое значение. Все общество обязательно усваивает и приучается хранить этот прием, этот шанс под страхом всеобщей гибели. Но хранит оно его в единственно тогда возможной и реальной форме — в форме кристаллизованного в образе предка опыта, заветов предыдущих поколений, продолжающих тем самым якобы руководить общественным способом добывания пищи, жилья и т. д. Общество научается, принуждается в силу необходимости твердо запоминать эти заветы и преподавать их потомству, оно увековечивает, репетирует их в звуках, сигналах, телодвижениях. От общества почти совершенно ускользает тот многовековой, в сущности лишенный всякой таинственности процесс накопления знаний, технических приемов, благодаря которым только и мог предок сообщить идущему на смену поколению как бы в готовом виде продукт бесчисленных навыков и усилий ряда предыдущих поколений, выработавших тот или иной способ борьбы за существование рода или племени. При отсутствии письменности в памяти потомков сохраняются представления только о самых ближайших передатчиках опыта и знаний многих поколений. Как постепенно выработалось это знание, эти технические приемы и т. д., — это совершенно недоступно опыту и пониманию потомков. Для них самое важное само это знание, самый опыт, прием борьбы, а не исторический анализ его происхождения. Их дали ему родовые его предки — вот основной факт, который он совершенно основательно знает и понимает. Чем более растет могущество искусственных приемов борьбы коллективного человека с природой, чем чаще при развитии общественной дифференциации наблюдаются факты отдельных усовершенствований, изобретений в области основных, добываемых бесчисленными безымянными поколениями способов труда и борьбы, как-то: в употреблении огня, умении эксплуатировать животных, сеять злаки, полировать камни, ковать металлы и т. д., тем логичнее и необходимее для дикарского ума все эти основные способы и драгоценные сведения относятся и приурочиваются к образу какого-либо родоначальника, предка, героя или бога, тем или иным способом подарившего в готовом виде эти драгоценные способы. Они, эти герои, боги, пришли, научили людей всем этим сверхъестественным могучим средствам, которых сам человек никогда бы не узнал. Они приказали ему работать и жить по определенным правилам.
Общество в лице правящих групп заинтересовано преувеличивать, елико возможно, в своем мнении их силу и авторитетность, оно научается, принуждается в силу жизненной необходимости твердо запомнить и строго соблюдать эти заветы и преподавать их потомству, оно увековечивает, репетирует их в звуках, сигналах, телодвижениях, обрядах, плясках, рисунках по мере развития различных способов сигнализации в языке и движениях, которые все теснейшим образом связаны именно с процессами общ. труда, с сохранением и применением уже приобретенного фонда трудового опыта, практикой и надобностями этих трудовых общественных процессов.
Таким образом, общество становится обладателем сил, как ему кажется, не связанных с обычным ходом дел в остальной природе, с ее обычной жизнью, т. е., как мы бы сказали теперь, с ее законами; напротив, его силы, добытые и принесенные откуда-то извне, как будто навязанные волею его предков, благодаря их постоянному сотрудничеству могут произвольно влиять на силы и предметы окружающей его и более или менее слитой о ним природы, противопоставлять себя ей, создавать новые комбинации этих сил, достигать искусственных результатов, отличных от обычного хода окружающих явлений и даже как будто противоречащих ему. Таким образом являлось и развивалось, и выделялось из природы целевое хозяйство, целевая коллективная человеческая деятельность, регулируемая, связанная общими действенными образами и именами предков, их сигналами, знаками, речью, запечатлеваемая традиционными, общественно-усваиваемыми приемами, репетируемая обрядностью, передаваемая всеми доступными способами как драгоценное достояние из рода в род.
Постоянным передатчиком, центральным хранилищем, высшим органом всей этой ценности, этих знаний и опыта является вначале непосредственно коллективный ум, совет племени во главе с наиопытнейшими, старейшими членами общины, впоследствии принимавшими в памяти потомков образы отдельных героев, богатырей, руководивших планом и работой при осуществлении целевых заданий племени всюду, где требовался план, ритм, команда, сигнализация, обучение приемам труда.
Успешная борьба племени с помощью усвояемых им таким образом методов укрепляла в невероятной степени веру в силу самого коллектива и выразителей его опыта. В то же время соблюдение заветов, рецептов опыта, знаний, технических приемов, сигналов, команд, дисциплины, ритма в работе являлось непременным условием, причиной успеха борьбы и работы. Точное исполнение их, следовательно, являлось вопросом жизни и смерти общества. Вот почему примеры, заветы отцов и предков, в коих запечатлена вся наука, вся техника, трудовая дисциплина и от чего зависело самосохранение племени или рода, являлись всегда высочайшей общественной ценностью, нарушение или неуважение к коим не приходит даже в голову члену общества, стоящего на этой ступени. Эта ценность противостояла всей остальной природе как спасительная, родная, племенная сила.
Плеяды предков, матери, отцы и деды с их заветами стоят перед потомками в глубине веков как все время действующий источник драгоценных знаний, увековечиваемый в преувеличенных и разукрашенных описаниях их подвигов, в их торжественных предписаниях, запоминаемых из рода в род, «запротоколированных» в сказаниях, обрядах, ритуалах, которые вначале были чрезвычайно точным демонстрированием приемов борьбы и работы, (изложением и прославлением их правил повеления, морали и т. д.
Собственно говоря, предок или предки и их заветы и образы имеют значение не потому, что это папаши, дедушки, а потому, что он или они самым реальным образом являются в глазах всего племени или рода и каждого члена его организаторами, руководителями, учителями, регуляторами в общественном труде, хранителями и источниками общественных организационных приказов, распоряжений, сигналов, приемов труда, дисциплины, помогающих обществу жить и бороться.
Физическая смерть руководителей, организаторов не порывала, как и теперь, в сущности для огромной части человечества, не порывает фактически их традиционной необходимой связи с обществом. Связь эта не могла в то время представляться иначе, как совершенно материальной, все время действующей, непосредственной, личной связью между предками и обществом, взаимодействие между коими ни на минуту не могло прерываться под угрозой забвения и потери обществом необходимого руководства всей его жизнью и работой. Что связь эта представлялась совершенно материальной, действующей, свидетельствуют все представления о духах и душах, существующие до сих пор у миллионов людей, как о совершенно реальных и в сущности материальных существах, способных воздействовать на материальный мир.
При медленном темпе общественной эволюции ни в обязанности, ни в правильности и значительности их приказов, заветов, ни в непосредственной связи текущей общественной трудовой деятельности с их именами и образами, хранящимися среди потомков, не могло быть никаких сомнений и не могло являться и мысли о разрыве между мертвыми (ушедшими) и живыми. Напротив, логика дикаря учитывала, подхватывала и закрепляла в живом образе все явления своей психики, могущие служить обоснованием продолжающегося действенного существования предков и родителей, хотя и невидимых им, именно потому, что представление о продолжающемся существовании и сотрудничестве предков и общении с ними обязано было служить определенную службу в деле накопления, сохранения и применения знаний и опыта тогдашнего человечества. Дед Иван умер, ушел, но дед Иван все еще «велит», «приказывает», «учит» как в памяти и воображении живущего потомства, так и в самом первобытном языке, он учит, велит делать так-то и так-то. Отцы и деды велят, приказывают, учат сеять так-то, пахать так-то и так-то. Лечить корову так-то, женить детей тогда-то, с детьми и телятами обращаться так-то. Значит, они продолжают существовать и действовать.
Жест, образ, слова и навыки предка-руководителя звучат и хранятся в потомстве не в силу какой-то мистической особенности дикарского мозга, а в силу реальной, опытом выработанной необходимости, той же самой, какая теперь нас заставляет иметь национальные, государственные, публичные библиотеки, лаборатории университетов, политехникумов и т. д., иметь источники накопленных знаний, опыта, техники и особые методы их усвоения.
Все историко-психологические моменты, описанные у Спенсера, Тейлора и Кунова относительно появления и развития в дикарском мозгу фантастического представления и учения о душах предков и богах, логически и практически чрезвычайно правильны и свидетельствуют о единстве человеческой логики и о прекрасной организации дикарской головы. Но все эти явления (смерть, сон, обморок, болезнь, эпилепсия, сновидения, вытекание крови, дыхание, прекращение дыхания, отражение в воде, тень и т. д. и т. п.) только потому и дали начало теории душ предков, на которой впоследствии образовалась казавшаяся несокрушимой теория богов, что эта теория вполне и исключительно по тем временам соответствовала настоятельной трудовой общественной необходимости и была единственным действительным в то время способом суммировать в себе, закреплять и передавать для общественного руководства те правила, нормы, рецепты, приметы, заветы и т. д., без сохранения и использования которых человечество не сумело бы в то время организовать и регулировать свою общественную борьбу с природой, не умело бы их запоминать и усваивать, соблюдать, сохранять. Вот почему вера в души предков, на известной ступени развития общая всему человечеству, и в этом смысле была единственно пригодной и, след., правильной для обслуживаемого ею назначения теорией. Теория душ, как и всякая теория, появилась и развилась только потому, что она обслуживала определенные, в высшей степени важные, общественные интересы. Если бы человечество не выработало этой вспомогательной теории, оно не могло бы существовать и развиться, как таковое.
Конечно, весь этот опыт, все знания, особенно в обществе, где не произошла еще дифференциация на резко разграниченные классы эксплуататоров и эксплуатируемых, приобретались, собирались путем молекулярного накопления практических приемов и способов работы членами коллектива и суммировали в себе навыки и опыт сотен поколений, медленно вырабатывавших в практике работы все новые и новые методы этой работы. Конечно, никто и никогда не установит имен изобретателей гениальнейших изобретений вроде приручения животных, колеса, рыболовной сети, лука и стрел, обжигания глины и т. д. Но фактически, конечно, были эти люди, эти коллективы, которые суммировали молекулярную работу поколений и сохраняли, быть может, долгое время под своими племенными, родовыми или индивидуальными именами в памяти своего потомства эти найденные коллективным опытом и борьбой поколений драгоценные рецепты, знания, предписания, организационные директивы. Потомству важно было во что бы то ни стало сохранить эти заветы, и оно, особенно после того, как дифференцировалось, бесцеремонно приписывало одному какому-либо определенному и очень авторитетному лицу или богу, гораздо позже выдвинувшемуся в воображении потомков, уже на основе более или менее расчлененного общества, все те изобретения и знания, над которыми коллективно трудились сотни поколений забытых тружеников и организаторов. При коллективном труде, при коммунистической первоначальной организации общества, никоим образом не могло развиться понятие или представление ни об отдельном изобретателе, ни о волшебном, властном, повелевающем, приказывающем, карающем и милующем духе предка или божестве по той простой причине, что такое представление не соответствовало бы никакой реальности и не могло создаться в головах людей, вообще не имеющих реального опыта и понятия о подчинении эгоистической эксплуатации индивидуального владыки. Прежде чем закабалить себя мысленно, в фантазии в рабство какому-либо богу или богам, человечество обязано было на земле на своей шкуре, реально испытать и узнать, что такое рабство, что такое отношение раба к господину. При коммунальном, общинном строе племени, клана если представление о духах или двойниках предков и должно было, как мы видели, появиться, то это представление главным образом обязано было обслуживать вышеуказанные важные потребности общества только под видом совершенно необходимого, с точки зрения дикаря, сотрудничества ушедших, невидимо присутствующих или вселившихся в потомков и все время ими руководящих при всех процессах работы или время от времени в трудных обстоятельствах приходящих на помощь предков и родичей. Дикарю совершенно естественным кажется, что, действуя так, как велит ему весь жизненный накопленный племенем опыт, он делает не что иное, как выполняет заветы, указания, которые вот сейчас продолжают собственной персоной давать ему эти предки, эти старейшины, организаторы или храбрые воители и т. д., хотя он сейчас-то на самом деле имеет их перед глазами только в виде воспоминания, образа или реального изображения в виде статуи, рисунка, символа, кусочка мощей и т. д. Совершенно несомненно и подтверждается всеми религиями, что представление об образе жизни и времяпрепровождении этого загробного поколения, предков, коль скоро такое представление вырабатывается, совершенно зависит от образа реальной жизни потомков. При матриархальном строе, конечно, эти фантастические коллективы душ предков организованы в фантазии, в воображении людей, подобно их живым потомкам. Несомненно, дикари, живущие коммунистической жизнью, не могут рисовать себе жизнь умерших или богов (продолжающих жить в тесном общении с ними) иначе, как коммунистически. Если хотите, это, конечно, тоже боги, но боги-коммунисты, и сила и значение их совершенно так же рисуются в воображении, как сила и значение совета старейшин, передовых бойцов, матерей, смотря по тому строю, какой существует в их реальной жизни. А какой-нибудь византийский бог-император со всей его придворной свитой мог создаться в воображении людей только после того, как они испытали на деле все основные качества византийского деспотизма. Ясно, что первобытное коммунистическое представление об определенных свойствах организации племенных или родовых богов-предков служит свою службу обществу только до тех пор, пока в самой жизни и организации общества не происходит разделения, дифференциации, развития классовых противоречий, обусловленных глубокими изменениями в способах борьбы общественного человека с природой (только тогда появляется второзаконие, Новый завет, реформация).
Так, напр., с появлением патриархата и рабства, т. е. такой организации хозяйства, где уже все организаторские функции, вся команда, власть более или менее единоличны, сосредоточены в руках paterfamilias[2], а общественная, государственная власть — в собрании старейшин или в сенате, где под слоем правящих классов уже лежит слой неполноправных плебеев, клиентов, рабов, души предков, боги тоже переменяют свою организацию. Зевс, Юпитер, Мардук, Митра и т. д. все они post factum сравнительно с действующей общественной формой совершают в фантазии людей свои революции за воображаемое обладание миром и людьми, все они организуют так или иначе остальной сонм богов, все они превращаются в pater familias, в отцов, а остальные равноправные когда-то богини и боги занимают свое место по специальностям и полочкам сообразно с реальной организацией живого человеческого общества.
Боги или бог дикаря и современного темного человека в представлении его продолжает быть самым его реальным руководителем, соратником и сотрудником. Возьмем ли мы Библию, Коран, Авесту, какую хотите мифологию или историческую религию, всюду увидим, что человек работает, сражается, обедает, хворает, чихает, торгует и любит вместе со своими богами; дерутся племена, дерутся и их боги. Каждое племя, нация, народ идет в драку с лозунгом: «Мои боги сильнее и лучше твоих», «С нами бог, разумейте языцы», и... покоряйтеся, «яко с нами бог». «Кто бог велий, яко бог наш», — кричали русские попы вместе со своими царями. «Мой немецкий бог, — кричит Вильгельм, — сильнее всех». Все эти племена, народы, как это видим до сих пор, совершенно реально представляют и признают существование чужих богов, только считают их чуждыми, враждебными себе, совершенно для себя неподходящими и неприемлемыми, дезорганизаторами, существами худшего качества, чем свои родные боги. Однако после поражения, после заболевания сплошь и рядом в истории мы наблюдаем, что покоренное племя, если усваивало более высокую культуру покорителей, усваивало или вливало со своей и их религию, т. е. усваивало себе и предков, и богов завоевателей, и их заветы. Напротив, если культура, т. е. совокупность способов общественного труда, общественных навыков, организаторских приемов и т. д.,_ покоренных была выше, чем у завоевателей, сплошь и рядом в истории мы наблюдаем усвоение завоевателями вместе с культурой покоренных и усвоение той части ее, которая называется религией.
То же самое происходит и в обыденной жизни каждой нации, племени, рода. С развитием классовых противоречий, с развитием и усложнением борьбы внутри общества боги принимают и в ней живейшее участие. За плечами каждого производителя или торговца, или их гильдии, цеха стоит его бог или богиня, помогающие ему в производстве, в купле, продаже, спекуляции и грабеже. Каждый класс, цех, ремесло мало-помалу вырабатывает, выделяет своих любимых, благоприятствующих его ремеслу богов, каждая деревня, село или город имеет своего рода патрона или патронессу, чтимую гораздо больше, чем общенациональные, официальные, навязанные иногда сверху правящими классами боги. Каждый уважавший себя купец или землевладелец в древней Руси считал необходимым в приходской, гильдейской, цеховой церкви (а если был очень богат, то и в собственной домовой) иметь такого покровителя в виде иконы, которую он ставил в определенном и, конечно, откупленном месте, где он имел монопольное право с ним беседовать по своим торговым и иным делам. Старинная русская церковь являла из себя любопытнейшее зрелище. Люди стояли и жестикулировали у всех стен лицом к своим кумирам-богам, не обращая никакого внимания на чужие иконы, становясь к ним задом. Горе тому, кто осмеливался воспользоваться волшебной силой «чужой» иконы. В церкви происходили крик, ругань и драка между молящимися в тех случаях, когда кто-нибудь имел дерзость молиться на чужую икону и просить ее содействия в своих делишках против воли ее ревнивого обладателя и собственника. Только постепенно иконы переселялись в иконостас для более или менее общего пользования, и над ними стал царить, подобно появившемуся раньше и в жизни монарху, примиряя всех под своим скипетром, общий царь и отец Саваоф, хотя и до сих пор особо чтимые в данной местности иконы ставятся отдельно, вне общего фронта и оплачиваются свечами и деньгами индивидуально по мере состоятельности просителя и молельщика.
До сих пор каждый из миллионов верующих воображает, что во всех его жизненных функциях (трудах, удовольствиях, опасностях) участвует некий дух, в коем без труда можно узнать, хотя и сильно индивидуализированного, духа предка, называемого теперь ангелом-хранителем, носящего его имя и сопутствующего ему от рождения и до путешествия на тот свет. Что такое этот ангел? Это все подсознательные, инстинктивные, вложенные в организм человека тысячелетней дрессировкой его в ряде поколений навыки, привычки, наклонности, психологические движения, кажущиеся идущими откуда-то извне, подсказываемые кем-то, заключающие в себе чей-то опыт, чью-то мудрость, хитрость, находчивость, руководство. Он является на помощь в самую трудную минуту, когда собственный опыт, сознание человека как будто недостаточны или отсутствуют, когда грозила неминуемая гибель, а человек остался жив или вышел из затруднительного положения, когда никакого исхода, сознательного, планомерного, казалось, не было. «Мать ли за меня умолила, ангел ли хранитель помог», — говорят в этих случаях религиозные люди.
Культ предков, сохранившийся в православной и в прочих религиях в виде поминовения покойников в родительский день, дающий такую богатую наживу нашим попам, неопровержимо свидетельствует, сколь прочно чувствуется до сих пор темными массами тружеников, живущих и работающих с помощью традиционных навыков, передаваемых из рода в род без посредства объективной науки, связь между ними и духами их предков.
Все эти примеры и факты показывают, что 3/4 человечества все еще смотрит на свою борьбу как на деятельность, нуждающуюся в той или иной религиозной форме, в личной помощи, содействии, руководстве хотя ушедших поколений их предков, но имеющих таинственную фактическую возможность свою волю постоянно присоединять и согласовать с волей связанных с ними преемственными условиями существования потомков. Здесь кроется коренное различие и вместе с тем известная аналогия между научным, безрелигиозным воззрением на общество и природу, и религиозною верою в сверхъестественное вмешательство умерших людей или богов во взаимоотношении между общественным человеком и природой, а также между людьми в их классовых групповых и индивидуальных взаимоотношениях.
Что такое современная наша наука и техника? Систематизированный, теоретически и практически объединенный классом пролетариев и людей науки опыт всего человечества, куда входят, конечно, отсортированные им опыт и знания, накопленные и переданные бесчисленными поколениями предков по возможности всех времен и всех народов. Но опыт и знания эти для данной группы людей, хотя и живущих и работающих на определенном кусочке земного шара, поскольку они овладевают этой наукой и общественно используют ее в борьбе с природой, совершенно лишены какого-либо родового, личного, специально-местного, непонятно-таинственного характера.
Тысячи рабочих, техников, изобретателей, ученых всех стран и народов работали над вопросами о приложении в промышленности законов электричества, законов механики, химии, агрономии и т. д. Никому и в голову не придет теперь призывать персону или «дух» самого покойного Фарадея или Менделеева помочь оборудовать электрическую установку или удобрить поля с помощью его личного благосклонного магического вмешательства в трудовой процесс, хотя каждый работник обязан знать и помнить «заветы» и предписания Менделеева, Эдисона и всех других учителей химии и электричества. Вообще говоря, вмешательство работ и изысканий Менделеева или Либиха в удобрение поля, конечно, налицо.
Я, крестьянин Тамбовской губ., если изучил агрономическую химию, то удобряю свое поле, конечно, выражаясь фигурально, не без содействия и влияния покойного Либиха или Тимирязева. Конечно, я обязан под страхом гибели труда и урожая соблюдать их «заветы». Разумеется, я почитаю, уважаю эту их, если хотите, помощь и даже повешу портреты их у себя в школе или рабочей комнате. Но может ли у меня явиться мысль, что успех моего труда зависит от того, в золотой раме или совсем без рамы я повесил в своей комнате портрет Тимирязева? или что я не принесу духу проф. Тимирязева жирного барана или толстую свечку и что покойный Тимирязев рассердился на меня за это и изменил каким-то образом, тайно от всех и наперекор собственным рецептам и указаниям свойства удобрения именно на моем поле?
Вот тут-то коренная разница между научным и «сверхъестественным» руководством при обработке поля, уходом за скотиной и т. д. Получив главный основной фонд своих знаний, навыков, примет, рецептов по ведению своего обихода от ряда предков, отыскивавших способы обработки земли и регулировки всех житейских отношений ощупью, с колоссальным трудом и ошибками, без точного знания внутренних сторон, действительных причин и следствий в производимых ими трудовых процессах, темный человек, дикарь, вынужден был воспринимать, соблюдать и хранить их обязательно в той механической, большей частью бессмысленной форме и в той чистоавторитарной системе, в какой получил от своих предков, ибо другой объединяющей системы у него не могло быть. Здесь форма, способ усвоения, заучивания знаний и практического опыта предыдущих поколений теснейшим образом обусловливают сохранение их в памяти, в сознании и практике живущего поколения, ибо внутренней, действительно необходимой, наукой раскрытой связи между способами труда и результатами его, между причинами и следствием в сельскохозяйственных и промышленных событиях, в сознании работающего «по преданию» и «по заветам отцов» не имеется или, вернее, связь эта в общем и целом мыслится совсем в другой плоскости, чем это происходит в действительности.
Так как предки и боги и их заветы являются величайшим авторитетом и единственным источником полученных от них эмпирически добытых ими методов работы, то культ их в различных формах и видах является единственно обобщающей, связывающей все трудовые и житейские процессы теорией. Другой у него нет! Теория эта совершенно плоха, но не может быть поколеблена даже очень большими неудачами, неурожаями и т. п., ибо при прочих равных условиях, пока нет у нашего, например, крестьянина другой, объединяющей понимание явлений науки и других способов производства, заветы предков являются все же наиболее приспособленными к местным техническим, почвенным, метеорологическим и т. п. условиям вековой практикой добытыми, определенными способами усвояемыми директивами во всех трудовых процессах. Отдельные новшества со стороны какого-либо из членов общины, несоблюдение практикой установленных приемов и навыков обработки, вводимые без научного агрономического учета всех местных особенностей почвы, климата, сорта семян, удобрения — словом, голая теоретичность новатора служит зачастую к посрамлению его и его науки в глазах старожилов и всего общества и укрепляет их в силе и правильности старых навыков, освященных авторитетом предков.
Периодические неурожаи, засухи, всевозможные неудачи общего для данной местности характера при отсутствии научного представления о действительной причине их относятся религиозными людьми по-своему совершенно логически за счет неагрономических причин и не только не колеблют веры в духов, но даже могут укреплять ее, ибо успех промышленных процессов, по теории вмешательства духов в жизнь людей, зависит главным образом от не промышленных, не технических причин, а от соблюдения или несоблюдения всех заветов предков, охватывающих весь уклад жизни и освещающих своим авторитетом все взаимоотношения людей в данном обществе.
Этим обстоятельством особенно усердно пользуются, как показывает, между прочим, опыт неурожаев в России, с испокон веков охватывающих периодически огромные земледельческие ее пространства, правящие классы и находящееся на их службе духовенство, взваливая всю вину эксплуататоров, державших народ в темноте и невежестве, на плечи самих крестьян, укоряя их в лености, безбожии и греховной непочтительности к правящим, а также в недостатке щедрости при наполнении поповских карманов жертвами в честь покойников, святых и богов. Никогда так жирно не питаются попы, как в периоды неурожая, мора и т. п. народных бедствий.
Итак, религиозный метод работы и жизни для темного дикаря или вообще человека, не располагающего еще никакой другой обобщающей его опыт теорией, кроме теории сотрудничества с духами предков или богами, который мы назвали бы методом грубо эмпирического навыка, простого, не усовершенствованного наукой опыта, в сущности, является единственно возможной рабочей теорией для известной среды, находящейся на определенно низкой стадии развития производительных сил.
По этой теории всякая искусственная, промышленная, деловая, а затем и всякая человеческая деятельность вообще связана со сверхъестественными, невидимыми процессами, идущими параллельно с ходом видимого процесса труда и относящимися к нему явлениями жизни общества и природы, результаты коего зависят от воли предков или богов, соизволяющих дать ему то или иное направление в зависимости от соблюдения всех правил и норм, данных этими предками.
Верность наших тезисов о том, что под идеей бога или богов кроется массовый житейский, по-своему обобщенный опыт, подтверждается как взятыми в малом масштабе явлениями хозяйства, и соответствующей им религиозной идеологии, освящающей все взаимоотношения какой-либо первоначальной клеточки человечества, как-то: рода, племени, клана, так и в громадном, даже иногда мировом масштабе, движении всего цивилизованного человечества.
С неуклонной закономерностью в истории человеческого общества повторяется следующее явление: всякий раз, как общество людей, так или иначе организовавшее свою общественную борьбу (до сих пор в истории мы наблюдаем классово организованную борьбу) с природой, не в состоянии далее удовлетворительно продолжать эту борьбу при старой организации всего трудового общественного процесса, т. е. когда эта его организация должна быть заменена другой, назревшей и более приспособленной к развившимся или уменьшившимся производительным силам общества, происходит крах и ломка этой старой общественной организации, общество мучительно ищет новых, иных способов организовать и закреплять новую форму своего общественного процесса борьбы с природой под угрозой гибели всего общества.
В эти эпохи прошлый, многотысячелетний опыт человечества во всех его видах и формах, и в особенности опыт, сохранившийся в форме религиозных заветов предков и богов, коими привычно руководствовалась до сих пор преобладающая масса темных эксплуатируемых масс, оказывается совершенно не способным давать надлежащее практическое, авторитетное для пришедших в движение масс руководство для выработки конкретных форм новой организации борьбы общества с природой, удовлетворяющих новым его потребностям и новым классовым соотношениям, и вывести общество из такого состояния, когда даже самые необходимые текущие жизненные потребности всего населения оказываются катастрофически неудовлетворенными (разруха как результат предыдущего развития противоречий, разложение старого общества, гражданской войны и неорганизованности нового).
Революционные классы в эти эпохи, занятые разрушительной работой по ломке старых форм общественной организации, отбрасывают в сторону своих старых, бессильных дать пригодные для строительства нового общества указания богов и духов предков. Так, революционная буржуазия во время французской социальной революции при перестройке общества апеллировала исключительно к человеческому разуму и к так называемому естественному праву, временно порвав со своими старыми богами.
В такие эпохи изображение духов предков, богов, кумиры и иконы выбрасываются в помойную яму или сжигаются на кострах, жреческое сословие, состоящее на службе старых эксплуататорских классов, изгоняется, молельни и кумиры закрываются при более или менее равнодушном отношении к ним разочарованных в силе и полезности старых богов революционно настроенных масс. Ясно, что предки-рабовладельцы или предки-рабы и их духи ничего подходящего не могли диктовать своим взбунтовавшимся против этого рабства потомкам. Ясно, что и восставшие массы не могли найти, например, в феодальном катехизисе действительных указаний и руководств, как делать, например, буржуазную революцию. Происходит совершенно новый человеческий опыт — опыт революции, где люди творят историю, не имея определенных рецептов ни от кого, в том числе и от своих предков или богов.
Социальная революция и старые заветы предков или богов, насквозь пропитанные старыми классовыми отношениями рабства, старой эксплуатации, исключают друг друга.
Держась заветов старых своих богов или предков, нельзя построить нового, небывалого в истории общества.
Имел ли, например, религиозное право русский крестьянин и рабочий экспроприировать имущество помещиков и фабрикантов? Прогнать и уничтожить Романовых, Колчака, Юденича, земских начальников, генералов и архиереев? Отобрать у монастырей земли и богатейшие угодья? Нигде это в православных катехизисах не написано и нигде никакими архиереями и патриархами не проповедывалось, все это крестьяне и рабочие сделали, отбросив все эти заветы и указания в сторону как совершенно неподходящие для освобождения от старого строя, руководства старых правящих классов.
О передовом рабочем классе и подавно говорить не приходится. Он ясно уже понимает, что строить пролетарскую революцию с Евангелием или катехизисом Филарета в руках, который так долго преподавали трудящимся массам попы, это все равно, что строить избу, имея вместо стального топора старый каменный топор из музея древностей.
Ясно, что в революционные эпохи восставшие классы если и могут с успехом для себя учитывать опыт, то только революционный опыт всех предыдущих революций, который в свое время всегда расходился с опытом предков, заветами богов, имеющим религиозную форму, и был, несомненно, «безбожный», «человеческий».
Под руководством старой дедовской религии массы никоим образом совершить, закрестить, завершить своей революции, своего освобождения не могут, ибо они ее обязаны под страхом нового рабства совершать против руководства своей старой религии, против того, чему их учили в общественных вопросах их прежние боги. На этом революционном пути человечеством создается и уже создан тоже опыт, но опыт безрелигиозный, революционный.
Революционный народ, если он не хочет остаться при разбитом корыте, как это частенько бывало в истории, обязан это непременно сознать и понять. Тут история, подобно сфинксу, говорит: разгадай мою загадку, иначе я тебя пожру.
Наклонность трудящихся масс после революционного успешного натиска напялить себе на плечи свой старый, засаленный религиозный халат служит всегда тревожным признаком того, что, вместо того чтобы все силы напрячь на коллективное сознательное творчество новой жизни, бесклассового строя, массы все еще воображают, что они могут предоставить все дальнейшее дело общественного устройства по старому, стихийному, бессознательному процессу, т. е., на их старом языке, божьей воле, провидению, верховному духу. Особенно ярко такое наивное отношение к собственным судьбам своего класса оказывается всегда у мелкой буржуазии, которая в силу отсталости своих трудовых процессов, отсутствия научного миропонимания воображает, что раз феодал, помещик или царь с его свитой свергнуты, земля у них отнята, то дальнейших общественных усилий и общественных планов в работе и общественной борьбе не требуется.
Пусть-де каждый, как хочет, пашет и сеет, лечит свою корову, торгует на базаре, мешочничает и увиливает от кажущихся ему ненужными государственных, общественных повинностей и живет, и работает снова под руководством своих старых заветов, заклинаний, духов, святых и т. д., под руководством Параскевы Пятницы, Флора и Лавра, Николая-Угодника и пророка Ильи, при помощи и посредстве... своего деревенского мага и волшебника — попа, и все будет хорошо.
Ясно, что если большинство трудящегося народа успокоит себя этой мыслью, то стихийный, бесхозяйственный процесс приведет к новому рабству трудящихся, к новым капиталистам и помещикам.
Напротив, если народ, особенно мелкая буржуазия, найдет в себе силы (пролетариат обязан в этом всеми силами ей помочь) отбросить старые успокоительные верования в судьбу, в провидение, божью волю и т. д., то он неминуемо придет к сознанию, что, кроме себя, своих научных знаний, своей организованности и теснейшего сотрудничества с пролетариатом, ему полагаться ни на кого нельзя, что успокоиться старыми учениями духов предков гибельно как в вопросах дождя и посева, так и в вопросах государственного строительства и всемирного движения трудящихся к своему освобождению, и он поспешит заменить свою старую науку — религию настоящей наукой, чуждой всякого волшебства и черной магии.