Сардинскій барабащикъ.
правитьВъ первый день битвы при Кустоццѣ, 24 іюля 1848 года, взводъ одного итальянскаго пѣхотнаго полка былъ посланъ занять домъ, одиноко стоявшій на высотѣ. По дорогѣ встрѣтились два австрійскіе отряда и стрѣляли по итальянцамъ. Оставивъ въ полѣ нѣсколько убитыхъ и раненыхъ, итальянцы едва успѣли дойти и укрыться въ этомъ уединенномъ домѣ. Наскоро устроивъ баррикады въ дверяхъ, солдаты бросились къ окнамъ нижняго этажа и открыли сильный огонь по осаждающимъ. Австрійцы выстроились полукругомъ и тихо подвигались впередъ. Итальянскимъ взводомъ командовали два младшихъ офицера и старый капитанъ, высокій, худой, сѣдой и строгій. При немъ былъ барабанщикъ, смуглый, черноглазый четырнадцати-лѣтній мальчикъ. Изъ комнаты перваго этажа капитанъ отдавалъ свои короткія приказанія; на его желѣзномъ лицѣ не замѣчалось ни малѣйшаго признака волненія.
Маленькій барабанщикъ, немного блѣдный, вытянувъ шею и опираясь о стѣнку, стоялъ на столѣ и смотрѣлъ въ окно. Сквозь дымъ виднѣлись бѣлые мундиры австрійцевъ.
Домъ былъ на высокой крутизнѣ; въ сторону обрыва выходило небольшое окно подъ самой крышей, — оттуда австрійцы не могли угрожать; открытыми для огня оставались фасадъ и боковыя стѣны дома. Градъ пуль съ свистомъ и трескомъ пробивалъ стѣны, ломалъ мебель, двери и окна; сыпались осколки стеколъ, щепки и штукатурка. У оконъ то одинъ, то другой солдатъ падалъ навзничь, его оттаскивали. Иные, зажимая раны, метались по комнатамъ; въ кухнѣ лежалъ мертвый съ раздробленной головой. Вдругъ непріятельскій полукругъ сомкнулся тѣснѣе и ринулся впередъ. Капитанъ, до тѣхъ поръ безстрастный, сдѣлалъ безпокойное движеніе и большими шагами вышелъ изъ комнаты. За нимъ шелъ сержантъ. Чрезъ три минуты сержантъ вернулся бѣгомъ и знакомъ позвалъ барабанщика. Мальчикъ вбѣжалъ по деревянной лѣстницѣ на пустой чердакъ. Тамъ, стоя у окна, капитанъ писалъ карандашемъ на клочкѣ бумаги; на полу, у его ногъ, лежала веревка отъ колодца.
Сложивъ записку, капитанъ пристально посмотрѣлъ на мальчика своими сѣрыми, холодными глазами, которыхъ трепетали всѣ солдаты.
— Барабанщикъ!
Барабанщикъ приложилъ руку къ козырьку.
— Сослужи службу; съумѣешь?
Глаза мальчика засіяли.
— Съумѣю, господинъ капитанъ.
— Смотри (капитанъ указалъ въ окно), видишь — штыки блестятъ въ долинѣ около Виллафранка? Это наши. Вотъ записка; ухватись за веревку, спустись въ окно, бѣги полемъ къ нашимъ и отдай записку первому встрѣчному офицеру. Сними поясъ и ранецъ.
Барабанщикъ снялъ поясъ и ранецъ и положилъ записку въ карманъ на груди. Сержантъ перекинулъ веревку въ окно и держалъ ея конецъ обѣими руками, капитанъ помогъ мальчику вылѣзть.
— Помни, спасеніе всего отряда зависитъ теперь отъ твоей храбрости и отъ твоихъ ногъ.
— Положитесь на меня, господинъ капитанъ, отвѣчалъ мальчикъ, спускаясь.
— Нагибайся, когда побѣжишь полемъ, прибавилъ капитанъ, хватаясь тоже за веревку.
— Не безпокойтесь!
— Помоги тебѣ Богъ!
Черезъ минуту барабанщикъ спустился на земь, сержантъ втянулъ веревку назадъ и ушелъ. Капитанъ стремительно высунулся въ окно: мальчикъ бѣгомъ бѣжалъ съ горы; капитанъ уже надѣялся, что бѣгство удалось. Но вдругъ впереди мальчика и вслѣдъ ему закружились маленькіе клубочки пыли: австрійцы увидѣли бѣглеца. Клубочки, облачка пыли, — были земля, которую взрыли и подняли пули. Но мальчикъ все бѣжалъ сломя голову. Вдругъ онъ пошатнулся и упалъ.
— Убитъ! — заревѣлъ капитанъ, но барабанщикъ вскочилъ на ноги.
— А, только упалъ!…
Капитанъ вздохнулъ свободнѣе. Барабанщикъ въ самомъ дѣлѣ продолжалъ бѣжать изо всѣхъ силъ, но прихрамывалъ.
— Ногу ушибъ… подумалъ капитанъ. Поднялось еще нѣсколько клубочковъ пыли, но мальчикъ былъ ужъ далеко, въ безопасности. Капитанъ обрадовался,, и въ волненіи все продолжалъ смотрѣть.
Теперь все зависѣло отъ времени; если мальчикъ не успѣетъ въ пору извѣстить своихъ, — тѣхъ, что стоятъ въ долинѣ; если не явится немедленная помощь, весь отрядъ будетъ перебитъ, а капитанъ взятъ въ плѣнъ.
Мальчикъ бѣжалъ то скоро, то уменьшалъ шаги, прихрамывалъ, иногда спотыкался, останавливался.
— Раненъ, можетъ быть… — содрагаясь, подумалъ капитанъ, и слѣдилъ за всѣми движеніями мальчика, ободрялъ его, кричалъ, какъ будто тотъ могъ слышать. Лихорадочно, ежеминутно, мѣрялъ онъ глазами пространство между бѣгущей фигурой мальчика и штыками, которые блестѣли въ полѣ ячменя, залитомъ солнцемъ.
Въ комнатахъ внизу раздавались свистъ и трескъ пуль, команда офицеровъ, пронзительные вопли раненыхъ, стукъ падающей мебели, обвалы штукатурки…
— Впередъ, не робѣй, — кричалъ капитанъ въ окно: — впередъ! бѣги!.. Сталъ, проклятый!.. Нѣтъ, опять побѣжалъ!..
Офицеръ, задыхаясь, вбѣжалъ съ извѣстіемъ, что непріятель, не прекращая огня, поднялъ бѣлый флагъ и предлагаетъ сдаться.
— Не отвѣчать ему! — закричалъ капитанъ, не отрывая глазъ отъ мальчика, который былъ уже далеко, но, казалось, съ трудомъ двигался.
— Ну живѣе, бѣги! — кричалъ капитанъ, стискивая кулаки и зубы, — умри, злодѣй, но бѣги! Ахъ, низкій! Ахъ, трусъ! онъ отдыхаетъ! онъ сѣлъ!
Голова мальчика все виднѣлась надъ ячменемъ и вдругъ исчезла, черезъ минуту показалась снова и опять скрылась за полевой стѣнкою… Капитанъ не видѣлъ его больше… Онъ бросился внизъ. Пули свистѣли. Комнаты были полны ранеными, нѣкоторые, шатаясь, еще держались на ногахъ, стѣны и полъ въ крови, трупы свалены въ дверяхъ. У лейтенанта раздроблена рука, — дымъ густо заволакиваетъ все.
— Смѣлѣй, не падайте духомъ, стойте твердо! Скоро будетъ помощь!
Австрійцы были уже очень близко: сквозь дымъ ужъ можно было различать ихъ лица; чрезъ непрерывную стрѣльбу слышались ихъ дикія ругательства. Они требовали сдачи, грозили смертью; нѣсколько солдатъ въ ужасѣ отскочили отъ оконъ, — сержанты гнали ихъ назадъ. Уныніе появилось на всѣхъ лицахъ, больше не оставалось возможности обороняться. Вдругъ австрійцы остановились стрѣлять. Раздался громкій голосъ, сначала по нѣмецки, потомъ по итальянски:
— Сдайтесь!
— Нѣтъ! — съ бѣшенствомъ вскричалъ капитанъ въ окно.
Стрѣльба возобновилась; итальянцы падали одинъ за другимъ. Многія окна оставались ужъ пусты. Роковая минута приближалась. Капитанъ метался съ искаженнымъ лицомъ и бормоталъ:
— Не идутъ! Боже! Скоро ли?
Вдругъ сержантъ закричалъ съ чердака:
— Наши! наши идутъ!
— Идутъ!.. радостно закричалъ капитанъ. Здоровые, раненые, сержанты, офицеры, — всѣ бросились къ окнамъ; бой сталъ единодушнѣе и тѣмъ еще жесточе. Вдругъ въ непріятельскомъ отрядѣ произошло замѣшательство. Капитанъ торопливо собралъ своихъ въ комнатѣ нижняго этажа, и готовился напасть на австрійцевъ въ штыки.
Раздался топотъ лошадей, грозное ура… Въ дыму мчался эскадронъ итальянскихъ карабинеровъ и сабельные удары сыпались на австрійцевъ. Капитанъ во главѣ своего отряда выступилъ на встрѣчу. Завязался рукопашный бой, — непріятель дрогнулъ, смѣшался и обратился въ бѣгство.
Домъ былъ освобожденъ. Два батальона итальянской пѣхоты и двѣ пушки заняли возвышенность. Капитанъ былъ легко раненъ въ руку, и съ солдатами, которые у него оставались, примкнулъ къ своему полку. День кончился для насъ побѣдой… Но на слѣдующій день, несмотря на доблестное сопротивленіе, итальянцы были побѣждены австрійцами, превосходившими ихъ числомъ.
Утромъ 26 іюля грустно отступало наше войско къ Минчіо. Капитанъ, раненый, всю дорогу шелъ пѣшкомъ со своими усталыми, безмолвными солдатами. Къ вечеру пришли въ Гойто на Минчіо. Капитанъ тотчасъ пошелъ отыскивать своего раненаго лейтенанта; тотъ долженъ былъ прибыть въ Гойто раньше, съ полевымъ лазаретомъ.
Лазаретъ временно помѣщался въ церкви. Капитану ее указали. Онъ пошелъ; церковь была полна раненыхъ, на постеляхъ и просто на полу. Два доктора и нѣсколько служителей тихо суетились около больныхъ. Слышались задушенные крики и стоны. Капитанъ остановился у входа и высматривалъ своего лейтенанта. Его окликнулъ чей-то хриплый голосъ:
— Господинъ капитанъ!
Онъ обернулся: звалъ маленькій барабанщикъ. Мальчикъ лежалъ въ постели, вытянувшись, блѣдный и худой, но глаза сверкали какъ алмазы.
— Ты здѣсь?… съ удивленіемъ спросилъ капитанъ. — Молодецъ — исполнилъ свой долгъ!
— Я сдѣлалъ, что могъ! — отвѣчалъ барабанщикъ.
— Ранили тебя? — спросилъ капитанъ, продолжая высматривать наближайшихъ кроватяхъ своего лейтенанта.
— Что-жъ дѣлать!… сказалъ мальчикъ, которому сознаніе, что онъ раненъ, придавало храбрости говорить съ капитаномъ, иначе онъ не посмѣлъ бы передъ нимъ рта разинуть. — Я бѣжалъ, какъ только могъ, нагибался, а они все-таки сейчасъ меня увидѣли. Не будь я раненъ, я бы двадцатью минутами раньше добѣжалъ. Пить хотѣлось до смерти; я боялся, что опоздаю; я плакалъ отъ злости, отъ ужаса; думаю — я мѣшкаю, а всякая минута уноситъ кого нибудь на тотъ свѣтъ… Я сдѣлалъ, что могъ; я доволенъ… Но позвольте, господинъ капитанъ, у васъ кровь на пальцахъ.
Въ самомъ дѣлѣ, рана капитана была плохо перевязана и нѣсколько капель крови текло по рукѣ.
— Позвольте завязать вамъ покрѣпче, господинъ капитанъ. Позвольте, я въ одну минуту!
Капитанъ протянулъ лѣвую руку, а правой помогалъ мальчику развязывать узелъ; но приподнявшись на подушкѣ, барабанщикъ поблѣднѣлъ и опять упалъ.
— Довольно, оставь!… — сказалъ капитанъ, посмотрѣвъ на него и отнимая свою руку, которую мальчикъ удерживалъ: — заботься лучше о своей бѣдѣ, раны, даже легкія, если къ нимъ относиться небрежно, могутъ тяжело разболѣться.
Барабанщикъ покачалъ головой. Капитанъ посмотрѣлъ на него внимательнѣе.
— Ты, должно быть, потерялъ слишкомъ много крови, если до такой степени слабъ?
— Потерялъ много крови? — отвѣчалъ мальчикъ, улыбаясь. — Не одной крови… Взгляните!..
Онъ откинулъ одѣяло.
Капитанъ отшатнулся въ ужасѣ: лѣвая нога мальчика была отнята; безобразный отрубокъ замотанъ окрававленными тряпками… Проходилъ докторъ, маленькій, толстый безъ сюртука.
— А, господинъ капитанъ, — проговорилъ онъ быстро, знакомъ показывая на мальчика: — вотъ несчастный случай! вѣдь ногу-то можно было спасти, если бы онъ ее не натрудилъ такъ ужасно; проклятое воспаленіе! нужно было, во чтобы то ни стало, ампутацію… О, но… Молодецъ мальчикъ, увѣряю васъ, ни вскрикнулъ, ни слезинки не выронилъ! Есть чѣмъ погордиться: вотъ каковы наши итальянскія дѣти! честное слово! хорошій народъ.
Докторъ поклонился и торопливо пошелъ дальше. Капитанъ нахмурился, накинулъ на мальчика одѣяло, смотрѣлъ долго и пристально; потомъ тихо, не сводя съ него взора, будто машинально поднялъ руку къ головѣ и снялъ кепи.
— Господинъ капитанъ, вскричалъ удивленный мальчикъ. — Что вы дѣлаете? Господинъ капитанъ, передо мною…
— Я капитанъ, а ты герой! — съ нѣжностью отвѣчалъ этотъ грубый человѣкъ, отъ котораго подчиненные никогда не слышали добраго слова, и, наклонясь къ ребенку, три раза поцѣловалъ его…