Сарданапалъ, исправленный и дополненный V актомъ перев. Почетнаго академика П. Вейнберга, съ предислов. проф. Л. Ю. Шепелевича
Байронъ. Библіотека великихъ писателей подъ ред. С. А. Венгерова. Т. 2, 1905.
Послѣдніе мѣсяцы равенскаго періода Байрона (см. біографію) ознаменованы рядомъ высокохудожественныхъ произведеній («Сарданапалъ», «Два Фоскари», «Каинъ», «Видѣніе суда», «Небо и земля»). Среди нихъ «Сарданапалу» слѣдуетъ отвести одно изъ первыхъ мѣстъ. Посвящая трагедію «великому Гете». Байронъ очевидно придавалъ ей важное художественное значеніе. Замѣчательно, что трагедія была написана въ періодъ особеннаго увлеченія Байрона революціонными идеями — и нисколько не отразила ихъ. Въ своемъ родѣ это едва-ли не самое объективное произведеніе поэтическаго творчества Байрона. Автобіографическихъ элементовъ и художественной оцѣнки мы коснемся ниже, теперь-же обратимся къ исторической основѣ пьесы.
Сюжетъ пьесы Байрона заимствованъ изъ разсказа Діодора Сицилійскаго о гибели ассирійскаго царя Сарданапала. По-смотримъ, какъ излагаетъ эти событія древнегреческій историкъ (23 § II к.).
«Сарданапалъ, послѣдній ассирійскій царь, тридцатый послѣ Нина, основателя царства, превзошелъ всѣхъ своихъ предшественниковъ въ наклонности къ удовольствіямъ и наслажденіямъ. Не довольствуясь тѣмъ, что онъ не показывался никогда внѣ дворца, Сарданапалъ жилъ во всемъ подобно женщинѣ. Проводя время между распутными женщинами, онъ одѣвался въ пурпуръ и тонкія ткани. Онъ носилъ женское платье и лицо его и все тѣло были настолько лишены мужественнаго вида, благодаря бѣлиламъ и другимъ снадобьямъ распутныхъ женщинъ, что ни одна изъ нихъ не могла казаться болѣе женственной. Онъ даже выработалъ себѣ женскій голосъ». Далѣе Діодоръ распространяется объ излишествѣ ѣды и питья Сарданапала, объ его порочности, непризнававшей ни пола, ни возраста. Онъ такъ погрязъ въ своей жаждѣ удовольствій, что наслажденіе сдѣлалъ своимъ закономъ. Для себя онъ сочинилъ (по Діодору) слѣдующую эпитафію:
«Ты смертенъ. Подумай объ этомъ, наслаждаясь жизнью, успокой требованія сердца, наслажденіе не существуетъ для мертвыхъ. Я — теперь прахъ, а когда то повелитель царственной Ниневіи. Лишь то, что доставили мнѣ искусство, забава и наслажденіе — мое; прочія же блага я покинулъ».
Въ слѣдующемъ § (24) Діодоръ разсказываетъ о возстаніи Арбака. Арбакъ былъ мидійскій военачальникъ, очень сильный и храбрый. Сатрапъ Вавилона Белезисъ, жрецъ, сообщилъ Арбаку, что, по предсказанію звѣздъ, послѣ Сарданапала онъ будетъ царствовать надъ всею страною. Арбакъ обѣщалъ Белезису вавилонскую сатрапію безъ всякой дани. Арбакъ привлекаетъ на свою сторону предводителей войскъ, недовольныхъ бездѣятельнымъ царемъ. Желая лично убѣдиться въ изнѣженности царя, Арбакъ черезъ евнуха проникаетъ во дворецъ и видитъ разгулъ Сарданапала. Его рѣшеніе занять престолъ слабаго царя окончательно созрѣло, и онъ вооружаетъ мидянъ, а Белезисъ — вавилонянъ. Возставшихъ было около 40.000.
Изъ § 25 мы узнаемъ, что Сарданапалъ, узнавъ о мятежѣ, собралъ вѣрныя войска и оттѣснилъ враговъ къ горамъ. Оправившись, они вновь выступили на равнину и ждали битвы. Сарданапалъ выставилъ противъ нихъ свое войско. Онъ назначилъ цѣну за голову Арбака въ 200 талантовъ золота, но между солдатами Арбака не нашлось измѣнника. Такая-же награда и столь-же безуспѣшно была предложена за голову Белезиса. Произошла битва, въ которой мятежники были вновь разсѣяны. На военномъ совѣтѣ, по настоянію Белезиса, было рѣшено продолжать кампанію. Въ завязавшейся битвѣ царь опять побѣдилъ и овладѣлъ лагеремъ враговъ. Арбакъ считалъ дѣло проиграннымъ и хотѣлъ распустить войска, но Белезисъ удержалъ его, предсказывая черезъ пять дней неожиданную помощь, согласно указанію звѣздъ.
Въ § 26 разсказывается, какъ на встрѣчу бактрійцамъ, идущимъ на помощь царю, отправляется Арбакъ и склоняетъ ихъ на свою сторону. Сарданапалъ, не зная о случившемся, вновь предается наслажденіямъ и пирамъ, угощая и войско. Арбакъ, узнавъ отъ перебѣжчиковъ, что войско царя не ждетъ нападенія, застигаетъ врасплохъ пирующихъ. Царь съ немногими приближенными спасся бѣгствомъ въ городъ, гдѣ и заперся. Военачальникомъ надъ ратью Сарданапалъ назначилъ Саламена, брата жены, а самъ руководилъ защитой. Саламенъ погибъ въ битвѣ, а съ нимъ и все вѣрное царю войско; многіе потонули въ рѣкѣ, многіе были отрѣзаны отъ города. Убитыхъ было такое множество, что рѣка окрасилась кровью на большомъ разстояніи. Узнавъ о неудачѣ царя, подданные многихъ провинцій отъ него отложились. Сарданапалъ отправилъ жену и дѣтей къ вѣрному компадонейскому сатрапу, а самъ приготовился къ защитѣ. По предсказанію оракула, Ниневія могла быть взята лишь тогда, когда рѣка станетъ ея врагомъ. Сарданапалъ былъ увѣренъ, что этого не случится.
§ 27. Бунтовщики повели правильную осаду, но не могли взять города, защищаемаго крѣпкими стѣнами (усовершенствованныя осадныя машины, по замѣчанію Діодора, не были тогда извѣстны). Городъ въ изобиліи былъ снабженъ всѣмъ необходимымъ. Осада длилась два года. На третій годъ Евфратъ отъ дождей такъ сильно разлился, что затопилъ часть города. Тогда царь вспомнилъ пророчество и отчаялся въ спасеніи. Чтобы не попасть въ руки врагамъ, онъ приказалъ сложить громадный костеръ, положить на него драгоцѣнности, а женщинъ и евнуховъ заперъ въ зданіи, устроенномъ среди костра. Царь сгорѣлъ вмѣстѣ съ вѣрными слугами и сокровищами. Узнавъ о смерти Сарданапала, Арбакъ проникъ въ Ниневію и былъ провозглашенъ царемъ.
Для насъ не имѣетъ никакого значенія вопросъ объ исторической достовѣрности разсказа Діодора и дополняющихъ его нѣкоторыми подробностями историковъ[1]. Мы ограничимся лишь указаніемъ, что Діодоръ былъ введенъ въ заблужденіе, спутавъ два историческіе момента и пріурочивъ гибель Ниневіи къ Сарданапалу, тогда какъ она была завоевана мидянами лишь при его малоизвѣстномъ преемникѣ. Историческій Сарданапалъ пріобрѣлъ своими многочисленными завоеваніями славное имя[2]. Мы склоняемся даже къ тому мнѣнію, что въ приведенномъ, по Діодору, разсказѣ мы имѣемъ смѣсь исторіи и миѳа; въ основу послѣдняго легло представленіе о женскомъ, свѣтовомъ божествѣ[3]. Какъ бы то ни было фабула «Сарданапала» у Байрона вполнѣ удовлетворительно объясняется разсказомъ Діодора, и поэтъ, конечно, не углублялся въ исторію поэтическаго сюжета и не интересовался вопросами исторической критики источниковъ. Его манила привлекательная прелесть сюжета, уже намѣченная и въ прозаическомъ разсказѣ. Имя Сарданапала съ легкой руки греческихъ историковъ сдѣлалось нарицательнымъ еще со временъ Аристофъ и стало синонимомъ людей изнѣженныхъ, чувственныхъ и бездѣятельныхъ. Байронъ чутьемъ поэта видѣлъ, подобно историку, рядъ противорѣчивыхъ чертъ въ характерѣ Діодорова Сарданапала и, не прибѣгая ни къ исторической критикѣ, ни къ миѳологическимъ гипотезамъ, примирилъ эти противорѣчія художественной интуиціей, создавъ объективно-поэтическій обликъ Сарданапала.
Само собою разумѣется, что, при тенденціозномъ желаніи, весьма нетрудно сдѣлать Сарданапала автобіографическимъ признаніемъ Байрона. Такія попытки дѣлались не разъ. Въ ассирійскомъ царѣ можно видѣть черты, присущія поэту въ періодѣ его пребыванія въ Италіи; въ лицѣ Мирры — гр. Гвиччіоли или одно изъ итальянскихъ увлеченій Байрона; жена Сарданапала — лэди Байронъ, а сцена свиданія царя и царицы воспроизводитъ будто бы одинъ изъ моментовъ супружескихъ отношеній четы Байронъ. При такомъ толкованіи задача историка литературы упрощается и даже упраздняется.
Однако такой пріемъ, вообще вполнѣ умѣстный въ толкованіи произведеній Байрона, непримѣнимъ къ «Сарданапалу». Образъ Сарданапала въ изложеніи Діодора преслѣдовалъ Байрона съ дѣтства (12 л.).
Уже въ изложеніи греческаго писателя бросается въ глаза рядъ противорѣчій, и чтобы примирить ихъ, понадобилось высокое искусство поэта. Сарданапалъ, по Діодору, является чудовищемъ изнѣженности и испорченности, — и при всемъ этомъ способнымъ къ геройскимъ подвигамъ. Черты грубаго эстета въ Сарданапалѣ отмѣчены и въ прозаическомъ разсказѣ Діодора — поэту были даны смутныя и отдаленныя указанія. Сарданапалъ способенъ къ геройскимъ дѣяніямъ и вмѣстѣ съ тѣмъ лишенъ способности поступаться личными привычками и даже капризами для серьезной цѣли.
Весь смыслъ Байроновскаго «Сарданалала» заключается не въ драматической интригѣ, и не въ характерахъ главныхъ. дѣйствующихъ лицъ, а въ главномъ героѣ ассирійскомъ царѣ. Источники дали Байрону указаніе на двойственность характера Capданапала: въ нормальное время апатія, лѣнь, разностороннія чувственныя удовольствія, а въ роковой моментъ — твердое мужество, безумная отвага и самообладаніе. Мотивировать эти переходы приходилось поэту — и онъ отнесся къ своей задачѣ съ необыкновеннымъ искусствомъ.
Трудно представить себѣ болѣе неподходящія черты для трагическаго героя, чѣмъ тѣ, которыя мы находимъ у Сарданапала въ историческомъ источникѣ. Главная основа всякаго трагическаго героя — его способность къ дѣйствію, его дѣятельная сила. Даже Шекспиру не удавалось создать трагическій характеръ, пассивный въ своей основѣ. Его Ричардъ II — одно изъ слабыхъ произведеній, а герой пьесы въ сущности не играетъ первенствующей роли. Пассивность и бездѣятельность Сарданапала — неотъемлемыя черты его характера, и Байронъ не только не ослабилъ ихъ, но даже усугубилъ. Ему предстояла высоко художественная задача — обосновать эти черты. И поэтъ далъ этимъ чертамъ глубокую мотивировку, сообщивъ ассирійскому царю высокую гуманность и цѣльное, своеобразное философское міросозерцаніе.
Уже въ 1-мъ актѣ мы видимъ въ лицѣ Сарданапала не чревоугодливаго сластолюбца, не безвольнаго владыку, а человѣка съ опредѣленнымъ жизненнымъ міросозерцаніемъ, опредѣленной жизненной программой. Кровавые подвиги своихъ предковъ Сарданапалъ оцѣниваетъ весьма скептически и ѣдко осмѣиваетъ обманъ, къ которому его предки прибѣгали для удержанія въ покорности подданныхъ.
А ты чего бъ хотѣлъ?
Чтобъ я писалъ указы: «Повинуйся,
Народъ, царю, вноси въ его казну!
Служи въ его фалангахъ! жертвуй кровью
Изъ-за него, благоговѣйно падай
Предъ нимъ во прахъ, вставая, чтобъ нести
Тяжелый трудъ!» Иль такъ: «На этомъ мѣстѣ
Сарданапалъ сто тысячъ умертвилъ
Своихъ враговъ. Смотрите, вотъ ихъ гробы —
Его трофей!»
Мысли Сарданапала о тщетѣ земного напоминаютъ даже поэтическими образами гамлетовскіе мотивы:
Червякъ — вотъ богъ! Онъ ѣстъ по крайней мѣрѣ
Твоихъ боговъ, покамѣстъ, наконецъ,
Сожравши все, безъ пищи не издохнетъ.
Еще обильнѣе подобными мотивами монологъ Сарданапала въ 1-мъ актѣ.
Ужели жизнь мою —
Коротенькую жизнь — я тратить стану
Еще на то, чтобъ охранять ее
Ото всего, что бѣдную способно
Укоротить? Да стоитъ ли она
Такихъ трудовъ! Нѣтъ, жить, бояся смерти,
Бунтовщиковъ повсюду чуя, всѣхъ
Вокругъ себя за то подозрѣвая,
Что здѣсь они, а тѣхъ, что далеко —
Зато, что тамъ, значитъ ли въ могилу
До срока лечь?
Монологъ оканчивается выраженіемъ негодованія Сарданапала на подданныхъ, неспособныхъ оцѣнить кротости и снисходительности повелителя и доступныхъ лишь чувству страха.
Въ кротости и бездѣятельности Сарданапала слѣдуетъ видѣть не только пассивность, а результатъ цѣльнаго міровоззрѣнія — скептически-эпикурейскаго. Царь — прекрасный знатокъ людей; онъ ни на минуту не заблуждается относительно виновности Арбака и Белезиса, а щадитъ ихъ изъ отвращенія къ убійству. Политической зрѣлостью дышитъ его обращеніе къ Белезису
Прошу тебя замѣтить,
Что межъ землей и небомъ люди есть
Зловреднѣе того, кто управляя
Мильонами, не губитъ никого,
И, самого себя не ненавидя,
Къ другимъ людямъ, однакоже, настолько
Расположонъ, что даже тѣхъ щадитъ,
Которые его не пощадили бъ,
Стань вдругъ они владыками надъ ними.
Въ другомъ мѣстѣ Сарданапалъ говоритъ:
Хотя вполнѣ зависитъ ваша жизнь
Отъ моего дыханья и что хуже
Еще для васъ отъ страха моего,
Вамъ нечего, однако, опасаться:
Я мягокъ, да, но страха нѣтъ во мнѣ.
Сарданапалъ врагъ всякихъ страданій. Онъ скорбитъ, видя, сколько мукъ терпитъ человѣчество по винѣ самой природы, и считаетъ долгомъ всякаго человѣка не умножать, а облегчать участь ближняго.
Вѣдь всѣ мы: отъ раба
Послѣдняго до перваго монарха
Достаточно страдаемъ для того,
Чтобъ бѣдствія земного гнетъ природный
Не умножать, но роковой удѣлъ,
Намъ посланный судьбой, стараться только
Услугами другъ другу облегчать.
Что касается до личной программы Сарданапала, какъ правителя, то ее ни въ коемъ случаѣ нельзя видѣть въ знаменитой пародіи на надпись, приводимую Діодоромъ:
«Царь
Сарданапалъ, сынъ Анасиндаракса.
Въ единый день два города воздвигъ.
Ѣшь, пей, люби; все прочее не стоитъ
Щелчка».
Это — игра остроумія царя, весьма кстати противополагается суровой сдержанности Салемена.
Сарданапалъ, по намѣреніямъ и желаніямъ, — гуманнѣйшій правитель, котораго ни въ чемъ нельзя было бы упрекнуть, если бы мы имѣли дѣло съ частнымъ человѣкомъ. Но, какъ обладатель престола, Сарданапалъ вполнѣ непригоденъ, особенно если принять во вниманіе, что мы имѣемъ дѣло съ абсолютной монархіей, гдѣ иниціатива и отвѣтственность лежатъ на личности монарха. Положеніе Сарданапала требуетъ постояннаго напряженія энергіи, превосходящаго силы средняго человѣка. Отдыхъ и ослабленіе этой энергіи неминуемо ведутъ за собою ослабленіе и умаленіе власти, раздробляющейся между безчисленными ставленниками. Сарданапалъ совершилъ преступленіе особаго рода: преступленіе политическое; онъ не успѣлъ сохранить и спасти прерогативъ власти, ему данной (сравни справедливые упреки Салемена). Личные идеалы Сарданапала — исключительно эстетическіе. Наслажденіе и наслажденіе всестороннее — вотъ его лозунгъ. Онъ не только ставитъ Вакха, бога веселія и вина, выше своихъ обоготворенныхъ предковъ завоевателей, онъ тонко цѣнитъ красоту, гдѣ бы она ни появлялась: въ глазахъ-ли женщины, живописности убора и прелести ландшафта. Вспомнимъ обращеніе Сарданапала къ звѣздамъ.
О, за звѣзды ты не бойся —
Я ихъ люблю. Люблю смотрѣть, когда
Огни блестятъ на темно-синемъ сводѣ
И сравнивать съ глазами Мирры ихъ;
Люблю слѣдить, какъ ихъ лучи играютъ
На серебрѣ трепещущемъ Евфрата
Въ часы, когда полночный вѣтерокъ
Рябитъ рѣку-красавицу и стонетъ
Межъ тростника, стоящаго каймой
Вдоль береговъ.
Картина пира на галерѣ столь же поэтически описана Сарданапаломъ въ его обращеніи къ Миррѣ (1 актъ, послѣдняя сцена).
Равнымъ образомъ въ сценѣ самосожженія Сарданапалъ является изысканнымъ эстетомъ, котораго прельщаетъ въ моментъ смерти великолѣпная поза.
«Падетъ за царствомъ царство,
Какъ падаетъ теперь моя держава,
Славнѣйшая изъ всѣхъ, но и тогда
Уважатся людскимъ воспоминаньемъ
Послѣдній мой поступокъ и предастся
Для памяти народовъ».
Наиболѣе характерной для Сарданапала (хотя, можетъ быть, не оригинальной, а заимствованной у Шекспира) является сцена, гдѣ царь-эстетъ, готовый выступить въ послѣдній, рѣшительный бой, отъ котораго зависитъ и престолъ, и жизнь, теряетъ драгоцѣнное время, примѣряя шлемы. Его искренній ужасъ при видѣ неуклюжаго шлема заставляетъ забыть о трагизмѣ момента. Для эстета Сарданапала головной уборъ имѣетъ первостепенное значеніе.
Въ общемъ предъ нами не восточный деспотъ, но добрый и гуманный человѣкъ, возвышающійся до акта воли лишь въ роковыя минуты своей жизни. Сарданапалъ долженъ погибнуть, такъ какъ бездѣятельность не возможна въ его положеніи. Сарданапалъ упустилъ изъ виду, что судьба не дала ему положенія частнаго человѣка, и онъ не вправѣ устраивать жизнь по собственному усмотрѣнію. Какъ государственный и общественный дѣятель, Сарданапалъ заслуживаетъ полнаго осужденія: легкомысленно онъ отдалъ свою власть людямъ, грубо злоупотреблявшимъ ею.
Изъ остальныхъ дѣйствующихъ лицъ на первомъ планѣ стоитъ Мирра — рабыня и возлюбленная Сарданапала, которую поэтъ съ умысломъ сдѣлалъ гречанкой, дочерью свободнаго народа, и привязалъ ее узами любви къ восточному деспоту. Мирра обладаетъ въ одно и то же время и чрезвычайно женственной, и сильной и мужественной натурой. Байронъ сдѣлалъ ее гречанкой, чтобы надѣлить ее гражданскими чувствами, неизвѣстными дочерямъ Востока. Не только на пути къ удовольствію, но и на пути къ славѣ и смерти Мирра готова сопровождать Сарданапала. Она не покидаетъ любимаго человѣка тогда, когда все ему измѣняетъ. Съ проницательностью любящей женщины она чуетъ грозящую царю опасность и съ прозорливостью государственнаго мужа убѣждаетъ его своевременно принять мѣры къ самосохраненію. Ее, свободную гражданку Греціи, тяготитъ двойное рабство: внѣшнее, зависящее отъ положенія рабыни, и внутреннее — отъ силы любовнаго чувства; послѣднее даетъ ей точку отправленія въ попыткахъ спасти царя, быть достойною его спутницей. Въ послѣднія минуты своей жизни Мирра является настоящей гражданкой, возвышающейся надъ уровнемъ варварской толпы. Любовь къ царю и свободѣ даетъ Миррѣ силы съ наслажденіемъ умереть мученическою смертью на кострѣ. Необыкновенная деликатность и тонкость натуры Мирры сказались между прочимъ и въ ея отношеніи къ Заринѣ, супругѣ Сарданапала. Ни на минуту гречанка не пытается узурпировать положенія царицы и злоупотреблять своимъ вліяніемъ на царя. Замѣчательнымъ тактомъ и необыкновенною кротостью Мирра обезоруживаетъ даже законнаго защитника правъ царицы, ея брата Салемена. Лучше всего обрисовывается Мирра въ монологѣ, гдѣ она восхищается прекрасной картиной солнечнаго восхода (нач. V д.) и въ ея обращеніи къ Сарданапалу (конецъ IV д.).
Все громкое, блистательное можетъ
У брата-человѣка человѣкъ
Насильственно похитить: царства гибнутъ,
Войска бѣгутъ и падаютъ, друзья
Становятся врагами, рабъ уходитъ,
Вездѣ обманъ — и измѣняютъ тѣ
Скорѣе всѣхъ, которые всѣхъ больше
Одолжены; и только та душа,
Что любитъ безкорыстно, не измѣнитъ
Любимому.
Параллельно Миррѣ выводится Байрономъ въ трагедіи законная жена царя Зарина. Она столь-же достойная женщина, какъ и Мирра, но становится особенно привлекательной въ силу своего тяжелаго положенія: вѣрной, но не любимой и покинутой жены. За ласковое слово Сарданапала Зарина готова простить ему всѣ обиды и слѣдовать за нимъ въ опасностяхъ. Трагизмъ положенія царицы усугубляется присутствіемъ дѣтей, изъ-за которыхъ она вынуждена пожертвовать долгомъ остаться въ роковую минуту при супругѣ.
Характеры остальныхъ дѣйствующихъ лицъ не сложны. Честный, суровый Салеменъ, древній римлянинъ по характеру и темпераменту, будетъ до конца дней своихъ хранить вѣрность своему долгу; его фигура мастерски написана во весь ростъ. Мягкость и кротость чужды Салемену и только героизмъ и непоколебимая вѣрность Мирры вызываютъ его честное одобреніе. Белезисъ, Арбакъ изображены поэтомъ по намекамъ, имѣющимся въ источникахъ. Всѣ прочія лица имѣютъ несущественное, эпизодическое значеніе.
Байронъ, какъ онъ самъ заявляетъ въ предисловіи, никогда не имѣлъ въ виду поставить «Сарданапала» на сцену. Дѣйствительно, несмотря на три единства, трагедія не обладаетъ сценическими достоинствами. Тщательно отдѣланный, глубокій характеръ Сарданапала, напоминающій и Гамлета, и Ричарда II, не заключаетъ благодарныхъ для трагическаго героя чертъ. Въ Сарданапалѣ слишкомъ много гамлетовскаго, но безъ той своеобразной энергіи, которую проявляетъ датскій принцъ, энергіи продолжительной и устойчивой, каковою не обладаетъ восточный повелитель. За минутными вспышками у Capданапала слѣдуетъ глубокая апатія и весь смыслъ трагедіи въ тонкой и отчетливой обрисовкѣ характеровъ двухъ главныхъ дѣйствующихъ лицъ.
Нельзя отрицать безусловно автобіографическаго значенія «Сарданапала». Въ нѣкоторыхъ эпизодахъ звучатъ несомнѣнно личныя ноты; напр., въ сценѣ свиданія царственной четы слышатся отзвуки грустной семейной исторіи Байрона, въ самообличеніяхъ царя — просвѣты горькаго раскаянія поэта и неоднократно выраженнаго желанія примиренія съ лэди Байронъ. Но при всемъ этомъ изъ всѣхъ произведеній Байрона «Сарданапалъ» — наименѣе автобіографическое. Авторъ писалъ его въ Равеннѣ, въ разгарѣ политическихъ увлеченій своихъ, — а въ трагедіи мы видимъ художественно и объективно очерченные характеры и ни слѣда тѣхъ революціонныхъ идей, поборникомъ которыхъ былъ поэтъ. Мало того: въ трагедіи видно отвращеніе автора отъ кровавыхъ переворотовъ, сопровождающихъ смѣну всякаго режима.
Байронъ, посвятилъ «Сарданапала» Гете. Авторъ «Фауста» высоко цѣнилъ англійскаго поэта и его вниманіе. Эккерманъ (подъ 26 марта 1826 г.) отмѣчаетъ: «Гете за обѣдомъ былъ въ свѣтломъ, сердечномъ расположеніи духа; онъ получилъ сегодня драгоцѣнную рукопись, именно автографъ Байронова посвященія „Сарданапала“. Онъ показывалъ намъ ее послѣ обѣда, причемъ упрашивалъ свою дочь возвратить ему письмо лорда Байрона изъ Генуи*. Впослѣдствіи Гете въ особой статьѣ (Lebensverhältniss zu Byron. 1833) сообщаетъ читателямъ о своихъ отношеніяхъ къ Байрону. Они ограничивались немногимъ: Байронъ посвятилъ Гете „Сарданапала“ и „Вернера“. Въ 1823 г. онъ написалъ ему письмо изъ Генуи, рекомендуя одного молодого человѣка, на которое Гете отвѣчалъ стихами. На стихи послѣдовалъ со стороны Байрона прочувствованный отвѣтъ.
Гете посвятилъ нѣсколько статей произведеніямъ Байрона и много говоритъ объ англійскомъ поэтѣ въ своихъ „Разговорахъ съ Эккерманомъ“. Относительно „Сарданапала“ онъ высказывается лишь одинъ разъ и то косвенно, по поводу пресловутыхъ трехъ единствъ. Говоря о Байронѣ, Гете однажды замѣтилъ: „Онъ разрѣшаетъ драматическіе узлы такъ, какъ и не ожидаешь, и всегда лучше, чѣмъ воображаешь себѣ“. Далѣе: „Гете посмѣялся надъ лордомъ Байрономъ, который въ жизни ничѣмъ себя не стѣснялъ и не справлялся ни съ однимъ закономъ, и подчинился напослѣдокъ нелѣпѣйшему закону трехъ единствъ. Онъ столь-же мало понималъ основу этого закона, какъ и другіе. Основа — ясность изображенія, и три единства хороши по стольку, по скольку способствуютъ ея достиженію“.
Всѣ похвалы Гете Байрону блѣднѣютъ передъ тѣмъ памятникомъ, который великій нѣмецкій поэтъ воздвигъ своему молодому собрату во 2-й ч. „Фауста“. Изображая его въ лицѣ Эндиміона, Гете даетъ слѣдующее поясненіе: „Я никого, кромѣ его, не могъ избрать представителемъ новой поэзіи, потому что онъ, конечно, величайшій талантъ нашего вѣка. И при этомъ, Байронъ ни классикъ, ни романтикъ; онъ былъ само нынѣшнее время. Такой мнѣ и требовался. Сверхъ того, онъ подходилъ и по своей неудовлетворенной натурѣ, и по своему воинственному стремленію, благодаря чему и погибъ при Миссалунги“.
Выражая мысль Гете нѣсколько иначе, можно сказать, что въ „Сарданапалѣ“ Байронъ является и классикомъ, и романтикомъ. Внѣшній ходъ трагедіи онъ стремится обусловить классическими тремя единствами, въ пользованіи источниками и въ характеристикѣ персонажей онъ примыкаетъ къ самымъ смѣлымъ романтикамъ. „Сарданапалъ“ стушевывается на фонѣ другихъ, болѣе яркихъ и сильныхъ произведеній Байрона, но и эта пьеса достойна репутаціи великаго поэта и человѣка.
Издавая нижеслѣдующія трагедіи,[4] я долженъ только повторить, что онѣ были написаны безъ отдаленнѣйшей мысли о сценѣ. О попыткѣ, сдѣланной одинъ разъ театральными антрепренерами общественное мнѣніе уже высказалось. Что касается моего личнаго мнѣнія, то повидимому ему не придаютъ никакого значенія, и я о немъ умалчиваю.
Историческіе факты, положенные въ основу обѣихъ пьесъ, разсказаны въ примѣчаніяхъ.
Авторъ въ одномъ случаѣ попытался сохранить, а въ другомъ приблизиться къ правилу „единствъ“, считая, что совершенно отдаляясь отъ нихъ, можно создать нѣчто поэтичное, но это не будетъ драмой. Онъ знаетъ, что этотъ взглядъ не популяренъ въ англійской литературѣ; но не онъ выдумалъ „единства“, онъ только держится мнѣнія, которое еще не особенно давно признавалось закономъ во всемъ мірѣ и до сихъ поръ считается таковымъ въ наиболѣе цивилизованныхъ странахъ. Но „nous avons changé tout cela“, и пожинаемъ теперь плоды отрицанія. Авторъ далекъ отъ мысли, что слѣдуя своему личному убѣжденію, или какимъ-либо образцамъ, онъ можетъ сравниться со своими предшественниками, писавшими правильныя или даже неправильныя драмы; онъ только объясняетъ, почему онъ предпочелъ болѣе правильное построеніе, какъ бы оно ни было слабо, полному отреченію отъ всякихъ правилъ. Въ неудачахъ сооруженія виноватъ архитекторъ, а не принципы его искусства.
Въ настоящей трагедіи моимъ намѣреніемъ было слѣдовать разсказу Діодора Сицилійскаго. Вмѣстѣ съ тѣмъ, однакоже, я хотѣлъ насколько могъ, приспособить этотъ разсказъ къ закону единствъ. Вотъ почему у меня мятежъ внезапно возникаетъ и заканчивается въ одинъ день, между тѣмъ какъ въ исторіи все это явилось результатомъ долгой войны.
Сарданапалъ, царь Ниневіи, Ассиріи и другихъ странъ.
Арблкъ, мидянинъ, замышляющій сдѣлаться царемъ.
Белезисъ, халдейскій прорицатель.
Сaлеменъ, шуринъ царя.
Алтада, дворцовый чиновникъ.
Панія.
Замесъ.
Сферо.
Бaлка.
Зарина, царица.
Mиррa, рабыня-іонянка и возлюбленная Сарданапала.
Гаремныя женщины, стражи, свита, халдейскіе жрецы, мидяне и другіе.
САЛЕМЕНЪ (одинъ).
Онъ мучитъ государыню — но онъ
Ей господинъ; сестру мою онъ мучитъ —
Но онъ мнѣ братъ; онъ мучитъ свой народъ —
Но онъ его владыка. Я обязанъ
И подданнымъ и другомъ быть ему —
Спасти его отъ гибели постыдной.
Я не могу, не долженъ допустить,
Чтобъ безъ слѣда изсякла подъ землею
Немврода кровь, Семирамиды кровь,
Чтобъ кончилась пастушескою сказкой
Исторія тринадцати вѣковъ
Владычества. Онъ долженъ пробудиться.
Въ его душѣ изнѣженной развратъ
Не истребилъ отваги беззаботной;
Природную энергію его
Испорченная жизнь лишь подавила,
Не сокрушивъ; и въ сладострастьи онъ
Не утонулъ, а лишь погрязъ глубоко.
Родясь въ избѣ, онъ могъ бы государство
Себѣ добыть; рожденный для вѣнца,
Онъ по себѣ оставитъ только имя —
Ничтожное наслѣдство для дѣтей.
Но и теперь еще не все погибло.
Еще теперь онъ могъ бы искупить
Позорное бездѣйствіе, когда бы
Съ той легкостью, съ какою сталъ онъ тѣмъ,
Чѣмъ быть ему не слѣдуетъ, рѣшился бъ
Тѣмъ сдѣлаться, чѣмъ быть ему должно.
Какъ будто бы своимъ народомъ править
Труднѣй, чѣмъ жизнь въ развратѣ истощать?
Быть во главѣ своихъ солдатъ труднѣе
Владычества въ гаремѣ? Онъ себя
Губительнымъ распутствомъ разслабляетъ;
И духъ и плоть подкапываетъ онъ
Занятьями, что не даютъ здоровья —
Какъ ловъ звѣрей, и славы — какъ война.
Да, долженъ онъ проснуться. Ахъ, лишь громы
Небесные его разбудятъ!
(За сценой нѣжная музыка). Вотъ,
Вотъ звуки лиръ, и лютень, и кимваловъ —
Гармонія баюкающей нѣги,
Истомы сладострастной! Голоса
Гаремныхъ женъ и тварей ниже женщинъ
Сливаются въ веселый хоръ, а онъ,
Великій царь всего земного міра,
Увѣнчанный цвѣтами, возлежитъ,
Откинувши небрежно діадему —
Хватай ее, кто только хочетъ… Вотъ
Они идутъ. Уже благоуханье
Отъ ихъ одеждъ доносится ко мнѣ;
Ужъ вижу я — вдоль галлерей сверкаетъ
Каменьями толпа нарядныхъ дѣвъ,
Его пѣвицъ и вмѣстѣ съ тѣмъ совѣтницъ
И между нихъ, самъ женщина съ лица
И женщиной одѣтъ, онъ — внукъ ничтожный
Семирамиды, женщины-царя!
Но вотъ и онъ. Остаться мнѣ? Конечно —
И подойти и смѣло все сказать,
Что говорятъ о немъ другъ другу люди,
Хорошіе и честные… Идутъ,
Идутъ рабы и въ ихъ главѣ владыка
И подданный, слуга своихъ рабовъ!
САРДАНАПАЛЪ
(обращаясь къ нѣкоторымъ изъ свиты).
Для пиршества въ Евфратскомъ павильонѣ
Устроить все пышнѣе! Разубрать
Гирляндами и освѣтить поярче!
Мы ужинать тамъ будемъ нынче въ полночь.
Исполнить все, какъ должно; а теперь —
Галеру мнѣ! Надъ свѣтлою рѣкою
Свѣжительный кружится вѣтерокъ —
Мы поплывемъ. Вы, нимфы дорогія,
Дѣлящія со мной часы утѣхъ,
Увижу вновь я васъ въ тотъ часъ сладчайшій,
Когда мы соберемся, точно хоръ
Небесныхъ звѣздъ, и вы такое жъ небо
Блестящее сплетете изъ себя.
До тѣхъ же поръ вы можете свободно
Располагать собой. А ты, моя
Іонянка возлюбленная, Мирра,
Гдѣ хочешь ты остаться: въ ихъ средѣ
Иль близъ меня?
МИРРА.
Властитель мой!
САРДАНАПАЛЪ.
Властитель!
Ахъ, жизнь моя! Что это за отвѣтъ
Убійственно-холодный? Ужъ такое
Проклятіе царей — отвѣты слышать
Подобные. Ты госпожа себѣ,
Какъ мнѣ. Скажи, съ гостями ль удалиться
Желаешь ты, иль чаровать меня
Останешься?
МИРРА.
Царя желанье будетъ
Закономъ мнѣ.
САРДАНАПАЛЪ.
Ахъ, перестань со мной
Такъ говорить! Блаженствомъ высочайшимъ
Считаю я — желанія твои
Всѣ исполнять. Я собственныхъ желаній
Высказывать не смѣю, опасаясь,
Чтобъ не были они твоимъ противны:
Вѣдь ты всегда свое желанье въ жертву
Чужому принести готова…
МИРРА.
Я
Хотѣла бы остаться. Выше счастья
Не знаю я, какъ вѣчно быть съ тобой;
Но…
САРДАНАПАЛЪ.
Что же но? Межъ мною и тобою
Единственной преградой можетъ быть
Твоя всегда мнѣ дорогая воля.
МИРРА.
Обычный часъ совѣта твоего
Ужъ наступилъ; мнѣ лучше удалиться…
САЛЕМЕНЪ (подходя).
Раба права: ей слѣдуетъ уйти.
САРДАНАПАЛЪ.
Кто говоритъ? Ты, братъ мой?
САЛЕМЕНЪ.
Братъ царицы,
Тебѣ же, царь, всеподданный слуга.
САРДАНАПАЛЪ (обращаясь къ свитѣ).
Итакъ, прошу васъ всѣхъ своимъ досугомъ
Располагать до полночи, а тамъ
Мы вновь васъ ждемъ.
Ты, Мирра, мнѣ казалось,
Остаться здѣсь хотѣла…
МИРРА.
Государь,
Ты не велѣлъ остаться мнѣ…
САРДАНАПАЛЪ.
Но это
Ты взглядами сказала. Мнѣ знакомъ
Малѣйшій взглядъ глазъ іонійскихъ этихъ,
И я прочелъ, что отъ меня уйти
Не хочешь ты.
МИРРА.
Твой братъ, мой повелитель…
САЛЕМЕНЪ.
Царицы братъ, его супруги братъ,
Іонянка! Меня назвать ты смѣешь
И не краснѣть при этомъ?
САРДАНАПАЛЪ.
Не краснѣть!
О человѣкъ, лишенный глазъ и сердца!
Въ ея лицѣ зажечь такой пурпуръ,
Какимъ въ часы вечерняго заката
Блестятъ снѣга Кавказа — и потомъ
Ее корить твоей же слѣпотою
Холодною!… Какъ — слезы, Мирра?
САЛЕМЕНЪ.
Пусть
Онѣ текутъ! Она слезами платитъ
Не за себя одну; сама жъ она —
Причина слезъ гораздо ядовитѣй.
САРДАНАПАЛЪ.
Будь проклятъ тотъ, изъ-за кого она
Заплакала!
САЛЕМЕНЪ.
Не проклинай себя же,
Когда уже мильоны безъ того
Тебя клянутъ.
САРДАНАПАЛЪ.
Не забывайся! Хочешь,
Чтобъ вспомнилъ я, что я монархъ?
САЛЕМЕНЪ.
О, если бъ
Ты вспомнить могъ!
МИРРА.
Мой государь и ты,
Мой принцъ, уйти позвольте мнѣ.
САРДАНАПАЛЪ.
Что жъ дѣлать,
Коль грубою рукою ранилъ онъ
Твой нѣжный духъ — иди; но помни — скоро
Мы свидимся. Ахъ, лучше потерять
Мнѣ мой престолъ, чѣмъ радость быть съ тобою!
САЛЕМЕНЪ.
И съ нимъ и съ ней ты, можетъ быть, навѣкъ
Разстанешься.
САРДАНАПАЛЪ.
Братъ! видно, я умѣю
Собой владѣть, когда такія рѣчи
Еще сношу; не выводи жъ меня
Изъ всѣхъ границъ моей натуры слабой!
СAЛЕMEHЪ.
Изъ этой-то натуры, черезчуръ
Бездѣйственной и слабой, и хочу я
Тебя извлечь. О, если бы я могъ
Поднять твой духъ, хотя бы я за это
Самъ пострадалъ!
САРДАНАПАЛЪ.
Клянусь Вааломъ, онъ
Тираномъ бы хотѣлъ меня увидѣть!
САЛЕМЕНЪ.
Ты и теперь тиранъ! Иль, можетъ быть,
Ты думаешь, что только тамъ тиранство,
Гдѣ льется кровь, гдѣ вѣчный звонъ цѣпей?
Нѣтъ, деспотизмъ порока, ядъ разврата,
Безсиліе, тупая апатія
И чувственность позорная творятъ
Мильонами тирановъ; ихъ жестокость
Безкровная далеко превосходитъ
Гнуснѣйшія жестокости владыкъ,
Исполненныхъ энергіи кровавой.
Да, зрѣлище разврата твоего —
И тяжкій гнетъ и страшная отрава;
Въ немъ гибели источникъ твоему
Владычеству и всѣмъ его опорамъ.
Извнѣ ли врагъ нахлынетъ на тебя,
Внутри ль страны возстанье загорится —
И тутъ и тамъ погибель для тебя:
Разбить врага народъ твой не съумѣетъ,
А къ мятежу съ охотою примкнетъ.
САРДАНАПАЛЪ.
Что жъ двигаетъ тобой, какъ всенароднымъ
Глашатаемъ?
САЛЕМЕНЪ.
Участіе къ страданьямъ
Моей сестры царицы и любовь
Понятная къ племянникамъ-малюткамъ,
И преданность царю, въ которой онъ,
Я думаю, нужду ощутитъ скоро
Не на однихъ словахъ, и уваженье
Къ Немвродову потомству, и еще,
Еще одно, съ чѣмъ незнакомъ ты.
САРДАНАПАЛЪ.
Что же?
САЛЕМЕНЪ.
Невѣдомое слово для тебя.
САРДАНАПАЛЪ.
Желательно услышать…
САЛЕМЕНЪ.
Добродѣтель.
САРДАНАПАЛЪ.
Невѣдомое слово! Да ничто —
Ни ревъ трубы, ни крики пьяной черни
Мнѣ въ уши не врывались никогда
Упорнѣе, чѣмъ это слово. Только
Его одно и слышу я въ устахъ
Твоей сестры.
САЛЕМЕНЪ.
Чтобъ разговоръ несносный
Перемѣнить, послушай о порокѣ.
САРДАНАПАЛЪ.
А отъ кого?
САЛЕМЕНЪ.
Пожалуй, хоть отъ вѣтровъ,
Коль отзвукамъ народныхъ голосовъ
Захочешь внять.
САРДАНАПАЛЪ.
Послушай, я — ты знаешь —
И терпѣливъ и мягокъ и не разъ
Ты въ этомъ убѣждался: отвѣчай же,
Что двигаетъ тобой?
САЛЕМЕНЪ.
Бѣда, тебѣ
Грозящая.
САРДАНАПАЛЪ.
Не понимаю.
САЛЕМЕНЪ.
Слушай:
Народы всѣ — ихъ много получилъ
Ты отъ отца — къ тебѣ пылаютъ злобой
Открытою.
САРДАНАПАЛЪ.
Ко мнѣ? Чего жъ хотятъ
Рабы?
САЛЕМЕНЪ.
Царя.
САРДАНАПАЛЪ.
А что же я такое?
САЛЕМЕНЪ.
Для нихъ — ничто; по мнѣ же — человѣкъ,
Способный быть и кое-чѣмъ побольше.
САРДАНАПАЛЪ.
Шваль пьяная! Чего же это имъ
Недостаетъ? И миръ и изобилье —
Все есть у нихъ.
САЛЕМЕНЪ.
Да, мира больше, чѣмъ
Не срамъ имѣть, а изобилья — меньше,
Чѣмъ кажется царю, гораздо меньше.
САРДАНАПАЛЪ.
Кто жъ тутъ виной, какъ не одни мои
Грабители-сатрапы?
САЛЕМЕНЪ.
И отчасти
Самъ государь, который никогда
Не сдѣлаетъ ни шагу за ворота
Дворцовыя, а если и рискнетъ,
То лишь затѣмъ, чтобъ спрятаться отъ зноя
Въ какомъ-нибудь дворцѣ нагорномъ. О,
Ваалъ великій, ты, создавшій эту
Имперію и сдѣлавшійся богомъ
Или, какъ богъ, блиставшій яркой славой
Въ теченіе столѣтій — вотъ, смотри,
Тотъ, кто себя зоветъ твоимъ потомкомъ!
Онъ никогда еще, какъ властелинъ,
Не видѣлъ царствъ, съ которыми разстался
Ты, какъ герой, которыя трудомъ
И временемъ и кровью намъ ты добылъ —
И для чего? чтобъ сдѣлались они
Источникомъ налоговъ и стяжаній
Для оргіи, для прихотей слѣпыхъ
Любовницы…
САРДАНАПАЛЪ.
Тебя я понимаю;
Желалъ бы ты, чтобъ превратился я
Въ воителя. Клянусь звѣздами неба,
Открытыми халдеянамъ — клянусь,
Безумные рабы вполнѣ достойны,
Чтобъ въ собственныхъ желаніяхъ они
Нашли свое проклятье и чтобъ къ славѣ
Я ихъ повелъ.
САЛЕМЕНЪ.
А отчего же нѣтъ?
Вѣдь женщиной была Семирамида,
А между тѣмъ къ Гангеса берегамъ
Она своихъ водила ассиріянъ.
САРДАНАПАЛЪ.
Да, это такъ. Но только — какъ вернулась
Она оттоль?
САЛЕМЕНЪ.
Какъ мужъ и какъ герой:
Разбитая — то правда, но постыдно
Не павшая. Съ своими двадцатью
Солдатами въ порядкѣ отступила
На Бактрію.
САРДАНАПАЛЪ.
А сколько ихъ она
Оставила для коршуновъ индійскихъ?
САЛЕМЕНЪ.
О томъ молчатъ анналы.
САРДАНАПАЛЪ.
Ну, такъ я
За нихъ скажу, что, право, двадцать платьевъ
Въ своемъ дворцѣ ей лучше бы наткать,
Чѣмъ съ двадцатью солдатами спасаться,
Покинувши милльоны вѣрныхъ слугъ
Среди волковъ и вороновъ, и тварей
Свирѣпѣе, страшнѣе ихъ — людей!
И это честь? О, если такъ, оставьте
Меня въ моемъ позорѣ навсегда!
САЛЕМЕНЪ.
Не всѣмъ бойцамъ одна и та же доля.
Великая праматерь ста царей
Изъ Индіи бѣжала, это правда;
Но бактріянъ, и персовъ, и мидянъ
Она зато прибавила къ народамъ,
Которыми владѣла, какъ и ты
Владѣть бы могъ.
САРДАНАПАЛЪ.
Я и владѣю ими.
Она жъ одно умѣла — покорять.
САЛЕМЕНЪ.
Ахъ, мечъ ея для нихъ — и скоро — больше,
Чѣмъ скипетръ твой, понадобится!
САРДАНАПАЛЪ.
Жилъ,
Какъ говорятъ, на свѣтѣ нѣкій Бахусъ.
Я отъ моихъ гречаночекъ о немъ
Слыхалъ не разъ. Онъ богъ былъ, богъ у грековъ
И, стало быть, совсѣмъ не божество
Въ Ассиріи; а между тѣмъ, то царство
Индійское, гдѣ, по твоимъ словамъ,
Такъ пострадать пришлось Семирамидѣ,
Онъ покорилъ.
САЛЕМЕНЪ.
И я о немъ слыхалъ;
Ты видишь самъ — прослылъ онъ въ людяхъ богомъ
За подвигъ свой.
САРДАНАПАЛЪ.
И я сейчасъ почту
Божественность его. Эй, виночерпій!
САЛЕМЕНЪ.
Что хочетъ царь?
САРДАНАПАЛЪ.
Хочу, чтобъ былъ почтенъ
Вашъ новый богъ и древній побѣдитель.
Вина сюда!
Подай мнѣ золотой,
Украшенный каменьями, мой кубокъ,
Что чашею Немвродовой зовутъ.
Наполни до краевъ, неси скорѣе!
САЛЕМЕНЪ.
Но время ли — возобновлять пиры,
Когда еще отъ прежнихъ не успѣлъ
Ты выспаться?
САРДАНАПАЛЪ.
Мой благородный сродникъ,
Коль варвары далекихъ береговъ
Іоніи и подданные наши
Не лгутъ — такъ онъ, тотъ Бахусъ, покорилъ
Всю Индію, не правда ли?
САЛЕМЕНЪ.
Да, правда,
И вотъ за то прослылъ онъ богомъ.
САРДАНАПАЛЪ.
Нѣтъ,
Нѣтъ, не за то! Двѣ-три его колонны,
Которыя моими быть могли бъ,
Сочти я ихъ достойными покупки
И поисковъ — вотъ все, что говоритъ
О царствахъ, имъ разрушенныхъ, о крови,
Что пролилъ онъ морями, о сердцахъ,
Разбитыхъ имъ. Но здѣсь, здѣсь, въ этой чашѣ
Лежитъ его безсмертіе — въ лозѣ
Безсмертной той, откуда душу первый
Онъ выдавилъ и намъ потомъ ее
На радость далъ, какъ слабое возмездье
За зло своихъ побѣдъ. Да, не сверши
Онъ этого, и гробъ его и имя
Лишились бы безсмертья, и подобно
Праматери моей Семирамидѣ,
Остался бъ онъ навѣки межъ людьми
Чудовищемъ какимъ-то съ полублескомъ
Божественнымъ. Вотъ богомъ что его
Содѣлало — тебя жъ пусть человѣкомъ
Содѣлаетъ. Ну, добрый мой брюзга,
Вотъ чаша, пей въ честь греческаго бога!
САЛЕМЕНЪ.
Всѣхъ царствъ твоихъ я не взялъ бы за то,
Чтобъ такъ, какъ ты, глумиться надъ родною
Религіей.
САРДАНАПАЛЪ.
Онъ, стало быть, герой,
По твоему, за то, что кровь морями
Лилъ по землѣ — но ужъ никакъ не богъ
Изъ-за того, что далъ плоду онъ силу
Волшебную, смѣняющую грусть
Веселіемъ; вливающую юность
Въ кровь стариковъ и вдохновенный пылъ —
Въ духъ юношей; дающую забвенье
Усталости; гонящую боязнь
Опасности; творящую намъ новый
Роскошный міръ, когда тускнѣетъ тотъ,
Гдѣ мы живемъ. Что жь, если это такъ,
То въ честь твою и въ честь его я выпью,
Какъ человѣка, сдѣлавшаго все,
Чтобъ міръ дивить добромъ или злодѣйствомъ.
САЛЕМЕНЪ.
Ты оргіи готовъ опять предаться,
Какъ вижу я?
САРДАНАПАЛЪ.
А если бы и такъ?
Веселый пиръ, гдѣ ни одна слезинка
Не потечетъ, не лучше ли побѣды?
Но цѣль моя иная: если выпить
Не хочешь ты со мною — продолжай
Свой разговоръ; тебя я не стѣсняю.
Иди, дитя!
САЛЕМЕНЪ.
Знай, только одного
Желалъ бы я — стряхнуть съ тебя дремоту.
Пусть лучше мной ты будешь пробужденъ,
Чѣмъ мятежомъ.
САРДАНАПАЛЪ.
Какой мятежъ? Откуда?
И для чего? и почему? и гдѣ?
Я — государь законный; я — потомокъ
Исконныхъ государей; въ чемъ такомъ
Я предъ моимъ народомъ провинился
И предъ тобой, чтобъ ты меня бранилъ,
А онъ вставалъ мятежно?
САЛЕМЕНЪ.
Что ты сдѣлалъ
Мнѣ собственно — объ этомъ умолчу.
САРДАНАПAЛЪ.
Но все-таки ты думаешь, конечно,
Что оскорбилъ царицу я? Вѣдь такъ?
САЛЕМЕНЪ.
Я думаю? Какъ будто оскорбленья
Здѣсь не было на самомъ дѣлѣ!
САРДАНАПАЛЪ.
Князь,
Терпѣніе — и выслушай. Царица
Окружена всѣмъ блескомъ, властью всей,
Какіе ей по сану подобаютъ;
Всѣ чествуютъ монархиней ее
И ввѣрены ея надзору принцы
Наслѣдные. Я съ нею въ бракъ вступилъ
Изъ видовъ государства, какъ монархи
Вступаютъ въ бракъ, и такъ ее любилъ,
Какъ женъ мужья по большей части любятъ.
Но если вы надѣялись, что къ ней
Я привяжусь, какъ селянинъ халдейскій
Къ своей женѣ, то, значитъ, ни меня,
Ни сердца человѣка, ни монарховъ
Не знали вы.
САЛЕМЕНЪ.
Царь, лучше о другомъ
Поговоримъ. Въ моей крови нѣтъ мѣста
Для жалобы; сестрѣ же — не нужна
Насильная любовь, хотя бы даже
Властителя Ассиріи. Она
Отвергнетъ страсть, что дѣлятъ вмѣстѣ съ нею
Наложницы, рабыни чуждыхъ странъ.
Она молчитъ.
САРДАНАПАЛЪ.
Зачѣмъ же не умѣетъ
Молчать и братъ?
САЛЕМЕНЪ.
Я — эхо голосовъ
Твоихъ земель, которыхъ скоро долженъ
Лишиться тотъ, кто ими долго такъ
Пренебрегалъ.
САРДАНАПАЛЪ.
О, грубые и злые
Рабы! За то роптать и обвинять,
Что крови ихъ не лилъ я, что въ пустыни
Песчаныя на гибель не водилъ
Мирьяды ихъ, что береговъ Гангеса
Не убѣлялъ костями, что не гнулъ
Ихъ головы подъ дикіе законы,
Что никого постройкой пирамидъ
И вавилонскихъ стѣнъ я не измучилъ?
САЛЕМЕНЪ.
Но это все трофеи, во сто разъ
Достойнѣе монарха и народа,
Чѣмъ музыка и пѣсни и пиры,
Наложницы, сокровищъ расточенье,
Попраніе всего благого…
САРДАНАПАЛЪ.
Я
Трофеями два города имѣю;
Въ единый день и Тарсъ и Анхіалъ
Построены, ты знаешь… Ну, а эта
Старуха кровожадная, моя
Воинственная бабка, непорочность
Хранившая — что сдѣлала бъ еще?
Разрушила бъ, и только…
САЛЕМЕНЪ.
Это правда;
Я признаю твою заслугу; да,
Два города соорудилъ ты — просто
Изъ прихоти, и надписью такой
Украсилъ ихъ, которая послужитъ
Тебѣ и имъ позоромъ навсегда.
САРДАНАПАЛЪ.
Позоромъ мнѣ! Клянусь Вааломъ, эти
Два города, какъ тамъ ни хороши,
Но надписи не стоятъ. Какъ угодно
Брани меня, правленіе мое
И жизнь мою; но это изреченье
Правдивое оспаривать не тщись:
Здѣсь въ трехъ строкахъ исторія всей жизни
И дѣлъ людскихъ; ее ты помнишь? „Царь
Сарданапалъ, сынъ Анасиндаракса,
Въ единый день два города воздвигъ.
Ѣшь, пей, люби; все прочее не стоитъ
Щелчка“.
САЛЕМЕНЪ.
Мораль достойная, слова
Премудрыя, которыя народу
Внушаетъ царь!
САРДАНАПАЛЪ.
А ты чего бъ хотѣлъ?
Чтобъ я писалъ указы: „Повинуйся,
Народъ, царю, вноси въ его казну!
Служи въ его фалангахъ! жертвуй кровью
Изъ-за него, благоговѣйно падай
Предъ нимъ во прахъ, вставая, чтобъ нести
Тяжелый трудъ!“ Иль такъ: „На этомъ мѣстѣ
Сарданапалъ сто тысячъ умертвилъ
Своихъ враговъ. Смотрите, вотъ ихъ гробы —
Его трофей!“ Такія вещи я
Воителямъ свершать предоставляю;
Съ меня жъ вполнѣ довольно, если дамъ
Я подданнымъ возможность меньше слышать
Гнетъ бѣдъ земныхъ и приближаться къ гробу
Безъ горькихъ слезъ. Какія льготы я
Себѣ даю — въ такихъ же нѣтъ отказа
И моему народу. Всѣ мы люди.
САЛЕМЕНЪ.
Твои отцы какъ боги чтились.
САРДАНАПАЛЪ.
Да,
Въ пыли гробовъ, когда они ни боги,
Ни смертные. Уволь меня отъ нихъ!
Червякъ — вотъ богъ! Онъ ѣстъ по крайней мѣрѣ
Твоихъ боговъ, покамѣстъ, наконецъ,
Сожравши все, безъ пищи не издохнетъ.
А тѣ, твои — простые люди. Вотъ,
Взгляни-ка ты на ихъ потомка; вижу
Я тысячу земныхъ вещей въ себѣ,
А божества — ни капли, развѣ только
Наклонность та, которую во мнѣ
Ты такъ хулишь — любить, быть милосерднымъ,
Дурачества другихъ людей прощать
И — это вотъ въ натурѣ человѣка —
Нестрогимъ быть и къ собственнымъ своимъ.
САЛЕМЕНЪ.
Ахъ! приговоръ подписанъ Ниневіи!
Несчастная, несчастная царица
Всѣхъ городовъ!
САРДАНАПАЛЪ.
Чего боишься ты?
САЛЕМЕНЪ.
Со всѣхъ сторонъ ты окруженъ врагами —
И, можетъ быть, чрезъ нѣсколько часовъ
Свирѣпая гроза ужъ уничтожитъ
Твоихъ, моихъ и самого тебя,
И къ утру все, что есть еще сегодня
Изъ племени Ваала, будетъ прахъ.
САРДАНАПАЛЪ.
Что жъ намъ грозитъ?
САЛЕМЕНЪ.
Измѣна честолюбцевъ,
Уже давно держащая тебя
Въ своихъ сѣтяхъ; но есть еще спасенье;
Лишь царскою печатью ты меня
Уполномочь разоблачить всѣ козни —
И головы виновныхъ я сложу
Къ твоимъ ногамъ.
САРДАНАПАЛЪ.
Гм… Головы… А сколько?
САЛЕМЕНЪ.
Ужели я вести имъ стану счетъ,
Когда твоя въ опасности? Позволь же
Мнѣ дѣйствовать — дай мнѣ свою печать
И предоставь уже распорядиться
Всѣмъ остальнымъ.
САРДАНАПАЛЪ.
Нѣтъ, жизнями людей
Я никому не дамъ распоряжаться,
Когда другихъ лишаемъ жизни мы,
То что беремъ и что даемъ — не знаемъ.
САЛЕМЕНЪ.
И ты ее боишься взять у тѣхъ,
Которые грозятъ твоей?
САРДАНАПАЛЪ.
Ну, это
Такой вопросъ… Но я отвѣчу: да.
Безъ этого нельзя ль? Кто подозрѣнье
Твое навлекъ? Вели арестовать.
САЛЕМЕНЪ.
Желалъ бы я, чтобъ ты моихъ отвѣтовъ
Не требовалъ. А то они сейчасъ
Подхватятся болтливою толпою
Твоихъ гетеръ, оттуда по дворцу
Пойдутъ гулять, проникнутъ даже въ городъ —
И все тогда пропало. Предоставь
Мнѣ дѣйствовать.
САРДАНАПАЛЪ.
Тебѣ я довѣрялся,
Ты знаешь самъ, всегда. Вотъ перстень мой!
САЛЕМЕНЪ.
Но у меня еще одна есть просьба.
САРДАНАПАЛЪ.
Я слушаю.
САЛЕМЕНЪ.
Чтобъ отмѣнилъ ты пиръ
Сегодняшній въ Евфратскомъ павильонѣ.
САРДАНАПАЛЪ.
Пиръ отмѣнить! Да ни за что, хотя бъ
Тутъ собрались, всѣ, сколько есть на свѣтѣ,
Бунтовщики! Пускай себѣ идутъ,
Пусть дѣлаютъ всѣ гадости, какія
Имъ въ умъ придутъ — не испугаюсь я,
Изъ за стола не выйду раньше, кубковъ
Ни на одинъ не уменьшу, въ вѣнкѣ
Ни одного цвѣточка не убавлю,
Не сокращу веселья ни на часъ.
Я не боюсь.
САЛЕМЕНЪ.
Но если это нужнымъ
Окажется — вооружишься ты,
Не правда ли?
САРДАНАПАЛЪ.
Быть можетъ. Славный панцырь
Есть у меня, и мечъ не изъ плохихъ,
Копье и лукъ, какими бъ не побрезгалъ
И самъ Немвродъ; немножко тяжелы,
Да ничего, я справлюсь… Только вотъ что
Мнѣ въ умъ пришло: давно ужъ это все
Употреблялъ я даже на охотѣ.
Тебѣ оно попалось на глаза
Хоть разъ одинъ?
САЛЕМЕНЪ.
Какъ во-время такія
Ребяческія шутки! Отвѣчай,
Когда нужда придетъ, ты за оружье
Возьмешься ли?
САРДАНАПАЛЪ.
Возьмусь ли! О, когда
Такъ быть должно, когда рабовъ безумныхъ
Не усмирить ничѣмъ помягче — я
До той поры мечемъ работать стану,
Пока его не захотятъ они
Въ моихъ рукахъ веретеномъ увидѣть.
САЛЕМЕНЪ.
По ихъ словамъ, твой скипетръ ужъ съ давнихъ поръ —
Веретено.
САРДАНАПАЛЪ.
Они солгали! Впрочемъ,
Пусть говорятъ. У древнихъ грековъ былъ —
Какъ пѣли мнѣ не разъ мои рабыни —
Главнѣйшимъ изъ героевъ Геркулесъ,
И вотъ за то, что онъ любилъ царицу
Лидійскую, такая же молва
Шла про него. Ты видишь — чернь повсюду
На клевету падка, чтобъ въ прахъ топтать
Своихъ владыкъ.
САЛЕМЕНЪ.
Отцовъ твоихъ, однако,
Не обвинялъ въ такихъ дѣлахъ народъ.
САРДАНАПАЛЪ.
Ну, да — не смѣлъ. Война или работа
Была его удѣломъ; цѣпи онъ
Снималъ лишь съ тѣмъ, чтобъ нарядиться въ латы.
Ну, а теперь у нихъ досугъ и миръ
И полная свобода веселиться
И горло драть. За это не сержусь
Нисколько я: единая улыбка
Красавицы дороже для меня
Всѣхъ возгласовъ, какими возносила
Когда-нибудь народная толпа
Ничтожество.. Въ безумномъ ревѣ этихъ
Поганыхъ стадъ, отъ жиру ужъ совсѣмъ
Взбѣсившихся, какъ будто есть что-либо,
Изъ за чего я могъ бы дорожить
Хвалами ихъ или страшиться брани?
САЛЕМЕНЪ.
Ты самъ сказалъ, что люди и они;
Такъ, стало быть, и ихъ сердца да значатъ
Хоть что-нибудь.
САРДАНАПАЛЪ.
Такія же сердца
У псовъ моихъ — нѣтъ лучше, почестнѣе!
Но къ дѣлу. Ты мой перстень получилъ:
Коли они дѣйствительно бунтуютъ,
Ты усмири, но жесткихъ мѣръ прошу
Не принимать, пока ужъ точно крайность
Не явится. Мнѣ ненавистны всѣ
Страданія — въ другихъ ли ихъ вселяю,
Терплю ли самъ; вѣдь всѣ мы, отъ раба
Послѣдняго до перваго монарха,
Достаточно страдаемъ для того,
Чтобъ бѣдствія земного гнетъ природный
Не умножать, но роковой удѣлъ,
Намъ посланный судьбой, стараться только
Услугами другъ другу облегчать.
Но этого они не знаютъ или
Знать не хотятъ. Клянусь Вааломъ, я
Все дѣлалъ, все, чтобъ жить имъ было легче:
Не воевалъ, не умножалъ налоговъ,
Свободы ихъ домашней не стѣснялъ,
Предоставлялъ собой распоряжаться,
Какъ кто хотѣлъ, при чемъ и самъ себѣ
Былъ господинъ.
САЛЕМЕНЪ.
Ты ни во что не ставилъ
Обязанностей царскихъ, и они
Поэтому кричатъ, что быть монархомъ
Не годенъ ты.
САРДАНАПАЛЪ.
Лгутъ. Только имъ и быть,
Къ несчастію, я годенъ, а иначе
И мидянинъ послѣдній могъ бы сѣсть
На мой престолъ.
САЛЕМЕНЪ.
И мидянинъ нашелся,
Замыслившій…
САРДАНАПАЛЪ.
Что это значитъ? Ты
Таинствененъ, вопросовъ не желаешь,
А я совсѣмъ не любопытенъ. Ну,
Распорядись, какъ знаешь; если дѣло
Ужъ стало такъ — уполномочье я
Тебѣ даю. Никто еще на свѣтѣ
Сильнѣй меня, конечно, не желалъ
Надъ мирными владычествовать мирно;
Но разъ они меня заставятъ встать —
О, лучше бы имъ воскресить изъ праха
Свирѣпаго Немврода, ихъ „ловца
Великаго“! Я обращу въ пустыню
Владѣнія мои и стану въ нихъ
Травить звѣрей, что были по природѣ
Своей людьми, но стали не людьми
По своему желанію. Во взглядѣ
Ихъ на меня до этихъ поръ все ложь;
Но въ будущемъ во что онъ превратится —
О, то у нихъ навѣки отобьетъ
Охоту лгать — и ужъ пускай за это
Самихъ себя потомъ благодарятъ.
СЕЛЕМЕНЪ.
А! и въ тебѣ проснулось чувство!
САРДАНАПАЛЪ.
Чувство!
Да черную неблагодарность кто жъ
Не чувствуетъ?
САЛЕМЕНЪ.
На это не словами,
А дѣломъ я отвѣчу. Сохрани
Въ душѣ своей энергію, что дремлетъ
По временамъ, но все еще жива,
И вновь къ тебѣ вернуться можетъ слава
Правителя и мощь царя. Прощай!
САРДАНАПАЛЪ (одинъ).
Прощай. Ушелъ — и у него на пальцѣ
Мое кольцо — скипетръ царскій для него.
Онъ такъ же крутъ, какъ я безпечно мягокъ;
Но и рабы достойны, наконецъ,
Почувствовать владыку надъ собою.
Откуда мнѣ грозитъ опасность — я
Не знаю: онъ открылъ ее — пускай же
И устранитъ. Ужели жизнь мою —
Коротенькую жизнь — я тратить стану
Еще на то, чтобъ охранять ее
Ото всего, что бѣдную способно
Укоротить? Да стоитъ ли она
Такихъ трудовъ! Нѣтъ, жить, бояся смерти,
Бунтовщиковъ повсюду чуя, всѣхъ
Вокругъ себя за то подозрѣвая,
Что здѣсь они, а тѣхъ, что далеко —
За то, что тамъ — не значитъ ли въ могилу
До срока лечь? Но если быть тому
И суждено на самомъ дѣлѣ, если
Они меня сметутъ съ лица земли
И царствъ моихъ, такъ что земля? что царство?
Я жилъ, любилъ, свой образъ размножалъ,
А умереть — какъ-будто не такое жъ
Естественное дѣло плоти? Да,
Конечно, я не лилъ морями крови,
Какъ лить бы могъ, чтобъ превратить мое
Названіе въ синонимъ смерти — въ ужасъ,
Въ трофей побѣдъ. Но въ этомъ я ничуть
Не каюсь. Жизнь наполнилъ я любовью,
И ежели теперь прольется кровь —
Не по моей винѣ она прольется.
До этихъ поръ изъ ассирійскихъ жилъ
Не вытекло еще единой капли
Въ угоду мнѣ; до этихъ поръ изъ всѣхъ
Сокровищъ Ниневіи не потраченъ
Малѣйшій грошъ на то, что хоть одной
Слезы ея сынамъ могло бы стоить;
И вотъ теперь имъ ненавистенъ я
За то, что не умѣю ненавидѣть,
И бунтовать они хотятъ зато,
Что я не угнетаю ихъ. О, люди!
Не скипетры для васъ нужны, а косы,
Чтобъ, какъ траву, васъ скашивать — иначе
Одинъ бурьянъ придется пожинать,
Сбирать плоды гнилые недовольства,
Вносящіе въ благую почву ядъ,
Изъ житницы творящіе пустыню…
Однако же, пора изъ головы
Ихъ выкинуть. Эй, кто-нибудь, живѣе!
Поди, скажи гречанкѣ Миррѣ, рабъ,
Что мы ее желаемъ видѣть.
СЛУЖИТЕЛЬ.
Мирра
Ужъ здѣсь, мой царь.
САРДАНАПАЛЪ (служителю).
Ступай. (Миррѣ). О, ты, моя
Красавица, — какъ всѣ мои желанья
Ты чувствуешь! Чуть сердце по тебѣ
Забилося — ужъ ты передо мною.
О, дай же мнѣ увѣровать, что есть
Невѣдомая сила, духъ незримый,
Всегда, вездѣ связующіе насъ,
Издалека влекущіе другъ къ другу!
МИРРА.
Да, это есть.
САРДАНАПАЛЪ.
Я знаю самъ, что есть;
Но какъ назвать по имени — не знаю;
Кто этотъ духъ?
МИРРА.
На родинѣ моей —
Онъ божество, въ душѣ моей — онъ чувство
Божественно-возвышенное, но
Не болѣе какъ смертное: смиренья
Стыдливаго исполнено оно
И вмѣстѣ съ тѣмъ блаженства… то-есть, было бъ
Блаженство въ немъ, когда бъ…
САРДАНАПАЛЪ.
Вотъ такъ всегда
Какая-то преграда между нами
И тѣмъ, что намъ является въ мечтахъ,
Какъ счастіе. О, дай мнѣ уничтожить
Все, что встаетъ для счастья твоего
Препятствіемъ — и моему не будетъ
Тогда конца!
МИРРА.
Мой государь!
САРДАНАПАЛЪ.
О нѣтъ!
Мой государь! Мой царь! Мой повелитель!
Всегда одно — и вѣчно этотъ тонъ
Почтительнаго страха! Видно, встрѣтить
Веселую улыбку я могу
Лишь на пиру, въ его разгулѣ дикомъ,
Когда шуты до равенства со мной
Нахлещутся иль я сравняюсь съ ними
Въ животности! О, Мирра! Эти всѣ
Названія: царь, государь, властитель,
Величество — могу я слышать; я
Въ былые дни цѣнилъ ихъ даже — то-есть
Терпѣлъ въ устахъ сатраповъ и рабовъ;
Когда жъ они лепечутся устами
Любимыми — устами, что къ моимъ
Такъ часто прижимались — въ сердцѣ дрожь
Я чувствую и леденитъ меня
Сознаніе печальной фальши сана,
Давящаго порывы чувствъ во всѣхъ,
Кто дорогъ мнѣ — и хочется мнѣ сбросить
Постылую тіару и съ тобой
Въ кавказскую избушку удалиться
И всѣ вѣнцы на свѣтѣ замѣнить
Цвѣточными вѣнками!
МИРРА.
Ахъ, когда бы
Осуществить могли мы!..
САРДАНАПАЛЪ.
И въ тебѣ
Такое же желанье? Для чего же?
МИРРА.
Тогда бы ты извѣдалъ то, чего
Не суждено вовѣкъ тебѣ извѣдать.
САРДАНАПАЛЪ.
Что жъ именно?
МИРРА.
Прямую цѣну сердца —
Я говорю о сердцѣ женскомъ…
САРДАНАПАЛЪ.
Я
Ихъ тысячи и тысячи извѣдалъ.
МИРРА.
Сердецъ?
САРДАНАПАЛЪ.
Ну, да..!
МИРРА.
Ни одного! Но часъ
Для этого еще пробьетъ, быть можетъ…
САРДАНАПАЛЪ.
Да, онъ пробьетъ. Послушай: Салеменъ
Мнѣ объявилъ — откуда, какъ все это
Онъ вывѣдалъ, извѣстно одному
Творцу моихъ земель великихъ, — Белу —
Онъ объявилъ, что царскій мой престолъ
Въ опасности.
МИРРА.
Онъ поступилъ, какъ должно.
САРДАНАПАЛЪ.
И это ты такъ разсуждаешь, ты,
Которую онъ оскорбилъ столь грубо
И жесткими насмѣшками прогнать
Осмѣлился отсюда и заставилъ
И покраснѣть и плакать?
МИРРА.
И краснѣть
И плакать я должна гораздо чаще —
И Салеменъ напомнилъ только мнѣ
Обязанность мою. Но про опасность
Ты говоришь. Опасность для тебя?
САРДАНАПАЛЪ.
Да, отъ интригъ и темныхъ заговоровъ,
И мидянъ вѣроломныхъ, и солдатъ
Обиженныхъ, и ропщущихъ народовъ —
Ужъ я и самъ не знаю отъ чего;
Тутъ лабиринтъ какихъ-то тайнъ, загадокъ,
Глухихъ угрозъ… Ты знаешь, Салеменъ
Всегда таковъ. Но человѣкъ онъ честный…
Да пусть ихъ тамъ! Подумаемъ съ тобой
О пиршествѣ полночномъ.
МИРРА.
Нѣтъ, настала
Теперь пора о пиршествахъ забыть.
Конечно, ты его совѣтомъ мудрымъ
Не пренебрегъ?
САРДАНАПАЛЪ.
Какъ! И въ тебѣ боязнь?
МИРРА.
Гречанка я — такъ мнѣ ль бояться смерти?
Рабыня я — такъ мнѣ ли отступать
Со страхомъ предъ свободой?
САРДАНАПАЛЪ.
Отчего же
Твое лицо блѣднѣетъ?
МИРРА.
Я люблю!
САРДАНАПАЛЪ.
А я? Тебя люблю я больше, выше,
Чѣмъ жизнь мою, чѣмъ царства всѣ мои,
А между тѣмъ я не блѣднѣю.
МИРРА.
Значитъ,
Ты ни себя не любишь, ни меня:
Кто полюбилъ другого, долженъ также
Себя любить ужъ ради существа
Любимаго. Безумная отвага!
И жизнь свою, и царство такъ легко
Нельзя терять!.
САРДАНАПАЛЪ.
Терять! Но гдѣ жъ тотъ дерзкій,
Что посягнуть рѣшился бы на нихъ?
МИРРА.
Но гдѣ и тотъ, который испугалъ бы
Столь дерзкаго? Когда властитель самъ
Себя забылъ, ужели станетъ помнить
О немъ народъ подвластный?
САРДАНАПАЛЪ.
Мирра!
МИРРА.
О,
Не хмурь бровей! Улыбками своими
Ты такъ меня избаловалъ, что видъ
Суровый твой страшнѣе наказанья,
Котораго, быть можетъ, вѣстникъ онъ.
Властитель мой — я у тебя рабыня!
Царь, я тебѣ подвластна! Человѣкъ,
Люблю тебя! Люблю, сама не знаю,
Чѣмъ роковымъ къ тебѣ привлечена!
Гречанка я — и, стало быть, престоламъ
Природный врагъ; невольница — цѣпей
Не выношу; іонянка — должна я
Считать себя униженной не такъ
Оковами, какъ страстью къ иноземцу —
И все-таки люблю тебя, люблю!
И ежели нашлось довольно силы
Въ моей любви, чтобъ существо мое
Преобразить, то развѣ не имѣетъ
Она всѣхъ правъ, чтобы спасти тебя?
САРДАНАПАЛЪ.
Спасти меня! О, милая, какъ чудно
Ты хороша — и я въ тебѣ ищу
Одной любви, а не спасенья.
МИРРА.
Гдѣ же,
Какъ не въ любви, отъ всякихъ бѣдъ защита?
САРДАНАПАЛЪ.
Я говорю про женскую любовь.
МИРРА.
Людскую жизнь питаетъ первой силой
Грудь женщины; васъ первымъ звукамъ учатъ
Ея уста; вашъ первый плачъ унять
Идетъ она; вашъ вздохъ послѣдній часто
Слухъ женщины пріемлетъ, между тѣмъ
Какъ прочь бѣжитъ мужчина отъ заботы
Постыдной для него — въ послѣдній часъ
Стеречь того, кто былъ его владыкой.
САРДАНАПАЛЪ.
О, милый мой ораторъ! рѣчь твоя
Какъ музыка звучитъ, какъ хоръ трагедій, —
Любимая забава у тебя
На родинѣ, о чемъ такъ часто слышалъ
Я отъ тебя. Что это, Мирра? Ты
Заплакала? Ну, полно!
МИРРА.
Я не плачу.
Но я прошу — о родинѣ моей,
Моихъ отцахъ не говори со мною.
САРДАНАПАЛЪ.
Но, Мирра, ты такъ часто говоришь
Сама о нихъ…
МИРРА.
Да, это правда, правда!
Недремлющая дума каждый мигъ
Излить себя въ словахъ невольно рвется;
Но чуть другой при мнѣ заговоритъ
О Греціи — душѣ такъ больно, больно.
САРДАНАПАЛЪ.
Ну, хорошо. Итакъ, меня спасти
Желаешь ты — но какъ же?
МИРРА.
Научивши
Тебя спасти и самого себя,
И эти всѣ обширныя владѣнья
Отъ ярости ужаснѣйшей изъ войнъ —
Межъ братьями.
САРДАНАПАЛЪ.
Но, милая, вѣдь войны
И воины мнѣ ненавистны. Я
Живу среди покоя и веселья;
Чего жъ еще отъ человѣка ждать?
МИРРА.
Ахъ, государь, съ народной массой часто
Наружный видъ войны необходимъ,
Чтобъ сохранять на дѣлѣ блага мира,
И для царей полезнѣй иногда
Внушать боязнь, чѣмъ быть любимымъ.
САРДАНАПАЛЪ.
Я же
Всегда искалъ одной любви.
МИРРА.
И вотъ
Ни первое тобою, ни второе
Не найдено.
САРДАНАПАЛЪ.
И это говоришь
Ты, Мирра — ты?
МИРРА.
Я о любви народной
Здѣсь говорю, любви къ себѣ, любви,
Желающей, чтобъ правили народомъ
Законъ и страхъ — безъ гнета, чтобъ его
Не чувствовать по крайней мѣрѣ; если жъ
И чувствуешь, то чтобъ считать его
Защитою отъ гнета злѣе гнета —
Своихъ страстей. Цари пировъ, любви,
Вина, цвѣтовъ и шумнаго веселья
Не могутъ быть царями славы…
САРДАНАПАЛЪ.
Славы!
Но что она?
МИРРА.
Спроси о томъ боговъ, —
Твоихъ отцовъ.
САРДАНАПАЛЪ.
Они давно замолкли;
Жрецы жъ за нихъ тогда лишь говорятъ,.
Когда хотятъ на храмъ добыть подачку.
МИРРА.
Такъ загляни хоть въ лѣтопись о тѣхъ,
Которые создали это царство.
САРДАНАПАЛЪ.
Нѣтъ, не могу: на ней повсюду кровь.
Да и къ чему? Вѣдь наше государство
Ужъ создано; а новыя творить
Я не хочу.
МИРРА.
Старайся не утратить
Хоть своего.
САРДАНАПАЛЪ.
Я наслажденій въ немъ
Ищу себѣ. Дитя, идемъ къ Евфрату;
Часъ наступилъ, галера наша ждетъ,
И павильонъ, украшенный для пира
Полночнаго, заблещетъ скоро весь
И красотой, и яркими огнями,
И тѣмъ звѣздамъ, что свѣтятъ въ небесахъ,
Покажется такою же звѣздою,
А мы съ тобой, въ вѣнцахъ изъ свѣжихъ розъ,
Красавица, возляжемъ тамъ, какъ..
МИРРА.
Жертвы
САРДАНАПАЛЪ.
Нѣтъ, какъ цари — какъ, пастухи-цари
Поры патріархальной, что не знали
Алмазовъ драгоцѣннѣй, чѣмъ цвѣты
Весенніе. Побѣды жъ знали только
Безслезныя и мирныя… Идемъ!
ПАНІА.
Да здравствуетъ мой государь вовѣки!
САРДАНАПАЛЪ.
До тѣхъ лишь поръ — ни на единый часъ
Не долѣе — пока любить онъ можетъ.
Какъ мнѣ претитъ, какъ ненавижу я
Такой языкъ! Онъ и изъ жизни дѣлать
Умѣетъ ложь, льстя вѣчностью тому,
Что тлѣнъ и прахъ. Ну, Паніа, въ чемъ дѣло?
Безъ долгихъ словъ!
ПАНІА.
Царь, Салеменъ меня
Прислалъ къ тебѣ съ своей вторичной просьбой,
Чтобъ изъ дворца сегодня ты
Не выходилъ. Онъ, возвратясь, представитъ
Тѣ доводы, что смѣлости такой
Послужатъ объясненьемъ и, быть можетъ,
Монаршее прощенье принесутъ
Вмѣшательству непрошенному…
САРДАНАПАЛЪ.
Вотъ что!
Такъ я въ тюрьмѣ? Такъ я ужъ плѣнникъ вашъ?
Такъ воздухомъ небеснымъ не могу я
Уже дышать? Поди и отвѣчай:
Хотя бы вся Ассирія возстала
И бѣшенымъ кипѣла мятежомъ
Вкругъ этихъ стѣнъ — я прятаться не стану!
ПАНІА.
Мой долгъ — царю повиноваться; но…
МИРРА.
О, государь, послушай!.. Много-много
Часовъ, и дней, и мѣсяцевъ провелъ
Ты во дворцѣ среди безпечной нѣги,
Не радуя собою глазъ толпы,
Столь жаждавшей хоть разъ одинъ увидѣть
Твое лицо. А между тѣмъ народъ
Тиранили сатрапы; предъ богами
Съ молитвами не падали жрецы;
Анархія все царство загрязнила,
И, наконецъ, заснуло тупо все,
Все, кромѣ зла. И ты теперь не хочешь
Промедлить день, единый день, когда
Тебя спасти онъ можетъ? Ты не хочешь
Немногими часами подарить
Немногихъ слугъ, тебѣ не измѣнившихъ?
Не сдѣлаешь ты это ради ихъ
И собственнаго блага, и великихъ
Твоихъ отцовъ, и сыновей твоихъ?
ПАНІА.
Она права. Настойчивость, съ которой
Къ священнѣйшей твоей особѣ князь
Меня послалъ, въ меня вселяетъ смѣлость
Съ тѣмъ, что сейчасъ ты слышалъ отъ нея,
Соединить и мой ничтожный голосъ!
САРДАНАПАЛЪ.
Нѣтъ, никогда!
МИРРА.
Но ради твоего
Престола…
САРДАНАПАЛЪ.
Прочь!
ПАНІА.
Во имя тѣхъ, которыхъ
И преданность и строгость соберутъ
Вокругъ тебя…
САРДАНАПАЛЪ.
Все это просто бредни!
Опасности и тѣни нѣтъ; ее
Вашъ Салеменъ измыслилъ, чтобъ усердье
Свое явить и доказать, что онъ
Для насъ теперь еще необходимѣй.
МИРРА.
Всѣмъ, что добро, что слава — я молю
Совѣту внять!
САРДАНАПАЛЪ.
Дѣла до завтра!
МИРРА.
Завтра!
А нынче въ ночь, быть можетъ, смерть!
САРДАНАПАЛЪ.
Такъ что жъ?
Пускай придетъ ко мнѣ нежданной гостьей
Средь радости, восторговъ и любви!
Погибну я, какъ сорванная роза;
А такъ упасть не лучше ли — скажи, —
Чѣмъ на стеблѣ увянуть?
МИРРА.
Такъ не хочешь
Ты уступить, и даже то, что духъ
Другихъ царей тотчасъ воспламенило бъ,
Тебя — увы не склонитъ отмѣнить
Ничтожный пиръ?
САРДАНАПАЛЪ.
Нѣтъ.
МИРРА.
Но уступку эту
Хоть для меня ты сдѣлай.
САРДАНАПАЛЪ.
Для тебя,
Красавица?
МИРРА.
Подарка у владыки
Ассиріи прошу я въ первый разъ.
САРДАНАПАЛЪ.
Да, ты права!… И если бъ тѣмъ подаркомъ
Былъ мой престолъ, я отдалъ бы его!
Сдаюсь тебѣ. Ну, Паніа, ты слышишь?
Ступай!
ПАНIА.
Иду и повинуюсь, царь! (Уходитъ).
САРДАНАПАЛЪ.
Я изумленъ: что побуждаетъ, Мирра,
Тебя къ такимъ настойчивымъ мольбамъ?
МИРРА.
Страхъ за тебя и вмѣстѣ убѣжденье,
Что если бы опасность не была
Такъ велика, твой родичъ-князь не сталъ бы
Столь многаго просить.
САРДАНАПАЛЪ.
Но если я
Самъ не боюсь, чего же ты страшишься?
МИРРА.
Вотъ потому, что не боишься ты,
Я за тебя и опасаюсь.
САРДАНАПАЛЪ.
Завтра
Какъ станешь ты смѣяться надъ своей
Тревогою!
МИРРА.
Иль, ежели несчастью
Не миновать, я перейду туда,
Гдѣ ужъ никто не плачетъ; это лучше
Способности смѣяться… А съ тобой
Что станется?
САРДАНАПАЛЪ.
Я буду неизмѣнно,
Какъ былъ всегда до этихъ поръ, царемъ.
МИРРА.
Гдѣ?
САРДАНАПАЛЪ.
Гдѣ Ваалъ, Немвродъ, Семирамида,
Въ Ассиріи — одинъ, тамъ — вмѣстѣ съ ними;
Что я теперь — тѣмъ сдѣлала меня
Моя судьба; она жъ пусть обратитъ
Меня въ ничто; но только тѣмъ иль этимъ
Я долженъ быть; остаться межъ людей
Униженнымъ я не хочу.
МИРРА.
О, если бъ
Ты и всегда такъ чувствовалъ, никто
Тебя, мой царь, унизить не посмѣлъ бы!
САРДАНАПАЛЪ.
А кто жъ теперь дерзаетъ?
МИРРА.
Развѣ ты
Подозрѣвать кого-нибудь не можешь?
САРДАНАПАЛЪ.
Подозрѣвать! На то шпіоны есть!
О, милая, мильоны драгоцѣнныхъ
Мгновеній мы теряемъ на слова
И страхъ пустой. Сюда, рабы! Скорѣе,
Для пиршества вечерняго убрать
Немвродовъ залъ! Ужъ если заставляютъ
Меня дворецъ въ темницу превратить,
Мы весело по крайней мѣрѣ будемъ
Сидѣть въ цѣпяхъ. Коль лѣтній павильонъ
На берегахъ плѣнительныхъ Евфрата
Для насъ закрытъ, то здѣсь вѣдь ужъ ничто
Намъ не грозитъ. Сюда, рабы, скорѣе!
МИРРА (одна).
За что его люблю я? Дочерямъ
Моей земли герои только милы
И дороги. Но гдѣ жъ моя земля?
Рабыня все теряетъ, лишь оковы
Остались ей. Да, я люблю его,
И нѣтъ звена тяжеле въ длинной цѣпи,
Чѣмъ та любовь, гдѣ уваженья нѣтъ!
Пусть будетъ такъ! Уже близка минута,
Когда любовь захочетъ онъ найти
Вездѣ — и, ахъ, ни въ комъ ея не сыщетъ.
И мнѣ теперь его оставить? Нѣтъ,
То было бы настолько же постыдно,
Насколько бы въ глазахъ моей земли
Я выросла, убивъ его во блескѣ
Величія! Но я не создана
Ни для того, ни для другого. Если бъ
Его спасти могла я, возрасла бъ
Во мнѣ любовь къ самой себѣ, а это
Такъ нужно мнѣ: я въ собственныхъ глазахъ
Упала такъ, отдавшись иноземцу.
И между тѣмъ я, кажется, его
Люблю сильнѣй за то, что ненавидимъ
Онъ варварскимъ народомъ, искони
Врагомъ всего, въ чемъ кровь Эллады льется!
О, если бъ я могла въ него вдохнуть
Хотя одно изъ чувствъ, одушевлявшихъ
Фригійскія войска, когда они
Сражалися межъ моремъ и Пергамомъ,
Какъ доблестно повергнулъ бы во прахъ
И растопталъ онъ варваровъ мятежныхъ!
Его душа мнѣ отдана, и я
Его люблю: раба владыку любитъ
И вся полна желанья снять съ него
Пороковъ гнетъ… А если не удастся —
Есть у меня еще къ свободѣ путь!
Не научу, какъ царствовать онъ долженъ —
То покажу, какъ оставлять престолъ
Обязанъ царь! Иду слѣдить за милымъ!
БЕЛЕЗИСЪ (одинъ).
Оконченъ день; мнѣ кажется, что солнце
Медлительнѣй заходитъ, точно жаль
Ему навѣкъ съ Ассиріей разстаться.
Въ какой зловѣщій пурпуръ облеклись
Его лучи средь этихъ тучъ суровыхъ!
То крови цвѣтъ, которую они
Вѣщаютъ намъ! О, солнце, ты, на отдыхъ
Идущее, вы, звѣзды, въ небесахъ
Встающія — когда не безполезно
Я наблюдалъ движенье вашихъ тѣлъ,
У васъ въ лучахъ читая приговоры
Столь страшные, что время, видя, съ чѣмъ
Оно идетъ къ народамъ, трепетало
За ихъ судьбу; когда вы правду мнѣ
Повѣдали — послѣднія минуты
Ассиріи пробили. А межъ тѣмъ,
Какъ тихо все! Такой грозѣ великой
Предшествовать должно бъ землетрясенье,
Не тихій свѣтъ заката. Этотъ дискъ
Является халдею-звѣздочету
Безсмертною страницей, и на ней
Читаетъ онъ конецъ того, что людямъ
Казалось безконечнымъ. Но, o солнце
Правдивое, ты, жизни міровой
Пылающій оракулъ, ты, источникъ
Всего существованія и символъ
Того, кому существованьемъ этимъ
Обязанъ міръ, ужели вѣчно ты
Вѣщателемъ лишь золъ и бѣдствій будешь?
Ужели ты не приведешь съ собой
Дней, болѣе достойныхъ появленья
Чудеснаго, изъ глубины морской
Твоихъ лучей? Ужель ни на минуту
Надеждою для будущихъ вѣковъ
Ты не блеснешь, какъ блещешь только гнѣвомъ
Для нашихъ дней? Внемли мнѣ, о внемли!
Я твой слуга, твой жрецъ и твой поклонникъ!
Я каждый день смотрѣлъ на твой восходъ
И твой закатъ; я предъ твоимъ сіяньемъ
Склонялъ главу въ полдневный часъ, когда
Мои глаза смотрѣть не смѣли прямо
Въ твое лицо; я за тобой слѣдилъ
Всегда, вездѣ, тебѣ молился, жертвы
Тебѣ свершалъ, и съ трепетомъ читалъ
Въ твоихъ лучахъ, и спрашивалъ отвѣта —
И ты его давало, но увы,
Какой отвѣтъ! Еще я рѣчь не кончилъ,
А ужъ оно склоняется — зашло —
И лишь красу свою, но не премудрость,
Оставило на западѣ, и онъ
Восторженно ликуетъ въ пышномъ блескѣ
Умершаго сіянія. Но что жъ
И наша смерть, когда она со славой
Свершается, какъ не такой закатъ?
И не должны ль считать за счастье люди
Что имъ дано хоть смертью походить
На божество?
АРБАКЪ.
Какъ въ набожныя думы
Ты погруженъ! Твой напряженный взглядъ
Не хочетъ ли, вслѣдъ за ушедшимъ богомъ,
Проникнуть въ міръ еще сокрытыхъ дней?
Намъ ночь нужна — и ночь ужъ наступила.
БЕЛЕЗИСЪ.
Но не прошла.
АРБАКЪ.
Пусть двигается: мы
Готовы.
БЕЛЕЗИСЪ.
Да… О, если бъ миновала
Уже она!
АРБАКЪ.
Въ сомнѣніи пророкъ,
Которому и звѣзды съ неба блещутъ
Побѣдою?
БЕЛЕЗИСЪ.
Ахъ, не побѣда мнѣ
Сомнѣніе внушаетъ — побѣдитель.
АРБАКЪ.
Ужъ это ты наукою своей
Развѣдывай. А у меня покамѣстъ
Такой запасъ блестящихъ пикъ готовъ,
Что всѣ твои союзники планеты
Померкнутъ передъ ними. Насъ теперь
Остановить уже ничто не можетъ.
Нашъ баба-царь — нѣтъ, менѣе чѣмъ баба, —
Теперь себѣ изволитъ по рѣкѣ
Разгуливать съ дѣвчонками своими,
А между тѣмъ Евфратскій павильонъ
Приказано для пиршества готовить.
Но первая же чаша, что въ себя
Вольетъ онъ тамъ, послѣдней станетъ чашей
Для племени Немврода!
БЕЛЕЗИСЪ.
Это былъ
Могучій родъ!
АРБАКЪ.
И сталъ безсильнымъ, ветхимъ.
Мы обновимъ, возстановимъ…
БЕЛЕЗИСЪ.
И ты
Увѣренъ въ томъ?
АРБАКЪ.
Его родоначальникъ
Былъ звѣроловъ, а я солдатъ; чего жъ
Бояться намъ?
БЕЛЕЗИСЪ.
Солдата.
АРБАКЪ.
И, быть можетъ,
Еще жреца. Но если у тебя
Такая мысль, такъ отчего же лучше
Вамъ вашего царя наложницъ здѣсь
Не сохранить? Къ чему ты такъ старался
Меня подбить? Къ чему втянулъ меня
Ты въ заговоръ, принадлежащій столько жъ
Тебѣ, какъ мнѣ?
БЕЛЕЗИСЪ.
Взгляни на небеса.
АРБАКЪ.
Гляжу.
БЕЛЕЗИСЪ.
И что жъ?
АРБАКЪ.
Я вижу лѣтній сумракъ
Плѣнительный и хоръ встающихъ звѣздъ.
БЕЛЕЗИСЪ.
Замѣть межъ нихъ одну — вонъ ту, что раньше
Другихъ зажглась, и блещетъ ярче всѣхъ,
И такъ дрожитъ, какъ будто хочетъ мѣсто
Перемѣнить въ эѳирѣ голубомъ.
АРБАКЪ.
Что жъ далѣе?
БЕЛЕЗИСЪ.
Она — руководитель
Твоей судьбы: подъ этою звѣздой
Ты родился.
АРБАКЪ (ударяя ко мечу).
Моя звѣзда вотъ въ этихъ
Ножнахъ лежитъ; когда она сверкнетъ —
Предъ ней должны померкнуть всѣ кометы!
Подумаемъ-ка лучше, что теперь
Намъ совершить, чтобъ оправдать предвѣстья
Твоихъ планетъ. Удастся одержать
Побѣду намъ — мы имъ настроимъ храмовъ,
Дадимъ жрецовъ, тебѣ же — санъ жреца
Верховнаго боговъ, какихъ захочешь
Ты выбрать самъ: я замѣчалъ всегда,
Что боги справедливы и храбрѣйшихъ
За набожныхъ всегда признаютъ.
БЕЛЕЗИСЪ.
Да,
И набожныхъ храбрѣйшими считаютъ.
Видалъ ли ты когда-нибудь меня
Бѣгущимъ изъ сраженья?
АРБАКЪ.
Нѣтъ, я знаю,
Что въ битвахъ ты, какъ вавилонскій вождь
На столько жъ храбръ, на сколько ты искусный
Халдейскій жрецъ. Теперь пришла пора
Забыть жреца и сдѣлаться солдатомъ.
Согласенъ ли?
БЕЛЕЗИСЪ.
А отчего жъ не быть
Тѣмъ и другимъ?
АРБАКЪ.
Тѣмъ лучше. Я, однако,
Почти стыжусь, что дѣла предстоитъ
Такъ мало намъ. Война съ бабьемъ — безчестье
Снискавшему побѣду. Низложить
Надменнаго, свирѣпаго тирана,
Схватиться съ нимъ, скрестивши мечъ съ мечомъ —
Вотъ это бой почетный, побѣдишь ли,
Иль упадешь. Но подымать свой мечъ
На этого червя — быть можетъ, слышать
И пискъ его…
БЕЛЕЗИСЪ.
Не думай такъ о немъ:
Въ его душѣ есть нѣчто, съ чѣмъ, пожалуй,
Тебѣ придется побороться. Но
Будь онъ и тѣмъ, чѣмъ ты его считаешь,
Придется вѣдь со стражею его
И съ ихъ вождемъ, суровымъ Салеменомъ,
Помѣряться…
АРБАКЪ.
Они не устоятъ.
БЕЛЕЗИСЪ.
Да отчего жъ? они солдаты.
АРБАКЪ.
Правда,
И оттого солдату надо быть
И ихъ вождемъ.
БЕЛЕЗИСЪ.
А Салеменъ-то кто же?
АРБАКЪ.
Да, это такъ, но царь-то ихъ каковъ?
Притомъ же князь, я знаю, эту бабу,
Сидящую на тронѣ, ненавидитъ
Изъ-за своей сестры. Какъ будто ты
Не замѣчалъ, что онъ всегда въ сторонкѣ
Отъ всѣхъ пировъ?
БЕЛЕЗИСЪ.
За то въ совѣтѣ онъ
Ни одного собранья не пропуститъ.
АРБАКЪ.
И голосъ тамъ никто съ нимъ заодно
Не подаетъ… Все, кажется, склонилось,
Чтобъ обратить его въ бунтовщика:
На тронѣ — шутъ, сестра его родная
Поругана, самъ тоже загнанъ онъ…
Чего жъ еще? Да, право, мы какъ будто
Мстить за него собрались.
БЕЛЕЗИСЪ.
Ахъ, когда-бъ
Склонить его такъ думать. Сомнѣваюсь
Я сильно въ томъ.
АРБАКЪ.
Пощупать бы его!
Какъ думаешь?
БЕЛЕЗИСЪ.
Да, если будетъ случай.
БАЛЕА.
Сатрапы! царь желаетъ видѣть васъ
На пиршествѣ сегодняшнемъ.
БЕЛЕЗИСЪ.
Услышать
Приказъ царя и выполнить его —
Для насъ одно и то же. Въ павильонѣ?
БАЛЕА.
Нѣтъ, во дворцѣ.
АРБАКЪ.
Какъ, во дворцѣ! Приказъ
Иной былъ данъ.
БАЛЕА.
Теперь перемѣнили.
АРБАКЪ.
Но почему?
БАЛЕА.
Не знаю. Я могу
Итти?
АРБАКЪ.
Постой.
БЕЛЕЗИСЪ (тихо Арбаку).
Оставь — пускай уходитъ.
Да, Балеа, благодари царя
И поцѣлуй края его одежды,
И доложи, что мы, его рабы,
Придемъ сбирать тѣ крохи, что угодно
Ему кидать отъ царскаго стола.
Вѣдь въ полночь?
БАЛЕА.
Да, а мѣсто пира — зала
Немвродова. Вельможи, низко вамъ
Я кланяюсь и съ этимъ удаляюсь.
АРБАКЪ.
Не нравится мнѣ это измѣненье
Внезапное; тутъ что-нибудь да есть:
Къ чему бы сталъ перемѣнять онъ мѣсто?
БЕЛЕЗИСЪ.
Да у него вѣдь каждый день и часъ
Сто перемѣнъ! Нѣтъ ничего на свѣтѣ
Причудливѣе лѣни; для своихъ
Намѣреній такіе избираетъ
Она пути, какими не идетъ
Военный вождь, когда врага желаетъ
Онъ съ толку сбить. О чемъ ты это вдругъ
Задумался?
АРБАКЪ.
Онъ павильонъ Евфратскій
Всегда любилъ. Веселый этотъ домъ
Любимѣйшей изъ лѣтнихъ резиденцій
Былъ у него…
БЕЛЕЗИСЪ.
Онъ и жену любилъ
И, рядомъ съ ней, три тысячи наложницъ:
Онъ все любилъ поочередно, все —
Въ немилости остались только мудрость
И слава.
АРБАКЪ.
Да! однако жъ… Это мнѣ
Не по сердцу… Но если измѣнилъ онъ
Свой планъ, то мы должны вѣдь тоже свой
Перемѣнить. Не трудной было штукой
Напасть въ шатрѣ уединенномъ, гдѣ
Нѣтъ никого, помимо сонной стражи
И пьяныхъ царедворцевъ; въ залѣ жъ
Немвродовой…
БЕЛЕЗИСЪ.
Такъ вотъ что! Мнѣ казалось,
Что ты, солдатъ надменный, находилъ
Путь къ этому престолу слишкомъ легкимъ —
И вотъ теперь, когда передъ тобой
Есть нѣсколько ступенекъ больше скользкихъ
Чѣмъ ждали мы, уже въ смущеньи ты?
АРБАКЪ.
Пусть часъ придетъ — и ты тогда узнаешь,
Боюсь ли я. Не разъ въ твоихъ глазахъ
Я жизнь мою бросалъ на ставку бодро
И весело; но здѣсь ужъ не на жизнь
Идетъ игра; тутъ ставка поважнѣе —
Престолъ царя.
БЕЛЕЗИСЪ.
И выиграешь ты,
Какъ я тебѣ предсказывалъ. Смѣлѣе жъ!
Счастливый путь!
АРБАКЪ.
Будь прорицатель я
Такой, какъ ты, себѣ я точно то же бъ
Предвозвѣстилъ. Но будь, что будетъ, — звѣздъ
Ослушаться нельзя. Не смѣю спорить
Ни съ ними я, ни съ ихъ жрецомъ. Кто тутъ?
САЛЕМЕНЪ.
Сатрапы!
БЕЛЕЗИСЪ.
Князь!
САЛЕМЕНЪ.
Вотъ кстати! Васъ обоихъ
Давно ищу, но во дворцѣ найти
Не ожидалъ.
АРБАКЪ.
А почему?
САЛЕМЕНЪ.
Урочный
Часъ не насталъ.
АРБАКЪ.
Урочный часъ! Какой?
САЛЕМЕНЪ.
Полночный часъ.
АРБАКЪ.
Полночный?
САЛЕМЕНЪ.
Вы же вѣрно
Приглашены?
БЕЛЕЗИСЪ.
Ахъ, точно! — вѣдь совсѣмъ
Забыли мы.
САЛЕМЕНЪ.
О царскомъ приглашеньи
Давно ль вошло въ обычай забывать?
АРБАКЪ.
Но… мы его недавно получили…
САЛЕМЕНЪ.
Такъ отчего жъ вы остаетесь здѣсь?
АРБАКЪ.
По должности.
САЛЕМЕНЪ.
Какой же?
АРБАКЪ.
Нашей службы.
Намъ во дворецъ свободный доступъ данъ
Во всѣ часы. Пришли, но государя
Не застаемъ.
САЛЕМЕНЪ.
И я: я тоже здѣсь
По должности.
АРБАКЪ.
Позволено ль проникнуть
Намъ въ цѣль ея?
САЛЕМЕНЪ.
Арестовать двоихъ
Измѣнниковъ. Эй, стража! Ваши сабли,
Сатрапы!
БЕЛЕЗИСЪ.
Князь, вотъ мечъ мой.
АРБАКЪ (обнажая свой мечъ).
Вотъ и мой,
Возьми его.
САЛЕМЕНЪ (протягивая руку).
Беру.
АРБАКЪ.
Но рукоятку
Не выпуститъ рука моя. Тебѣ —
Одинъ клинокъ, и въ грудь твою.
САЛЕМЕНЪ (обнажая свой мечь).
Ты смѣешь
Противиться? Отлично! Это насъ
Отъ ложнаго избавитъ милосердья
И отъ суда. Солдаты, зарубить
Мятежника!
АРБАКЪ.
Солдаты! Да, одинъ бы
Ты не посмѣлъ…
САЛЕМЕНЪ.
Одинъ! Безумный рабъ!
Да чтожъ въ тебѣ такого, передъ чѣмъ бы
Князь отступилъ въ бою открытомъ? Нѣтъ,
Страшимся мы твоей измѣны только —
Не храбрости. Твой зубъ для насъ ничто
Безъ яда, въ немъ сокрытаго: змѣиный —
Не львиный зубъ… Рубить его!
БЕЛЕЗИСЪ.
Арбакъ!
Въ умѣ ли ты? Вѣдь я же отдалъ саблю!
Царь справедливъ — довѣримся ему.
АРБАКЪ.
Нѣтъ, я скорѣй твоимъ звѣздамъ довѣрюсь
И этой вотъ рукѣ — умру царемъ
Моей души и тѣла, не позволивъ
Ихъ заковать другому никому.
САЛЕМЕНЪ (стражамъ).
Вы слышали, что онъ и я сказали?
Убить его!
Такъ вотъ вы каковы!
Такъ, стало быть, я долженъ обратиться
Самъ въ палача? Бездѣльники! Ну, вотъ,
Учитесь, какъ съ измѣнникомъ справляться!
САРДАНАПАЛЪ.
Что это? Стой, коль жизнь вамъ дорога!
Стой, говорю! Вы пьяны или глухи?
Гдѣ мечъ мой? Ахъ, безумецъ, вѣдь меча
Я не ношу!..
Пріятель, одолжи-ка
Мнѣ свой ты мечъ!
Какъ? у меня въ дворцѣ?
Что мнѣ теперь перерубить мѣшаетъ
Двухъ забіякъ нахальныхъ?
БЕЛЕЗИСЪ.
Государь,
Будь справедливъ.
САЛЕМЕНЪ.
Иль слабъ.
САРДАНАПАЛЪ (поднымая мечъ).
Ты смѣешь?
САЛЕМЕНЪ.
Что же?
Рази меня! Я буду радъ упасть,
Коль вслѣдъ за мной падетъ измѣнникъ гнусный,
Котораго на нѣсколько минутъ
Ты пощадилъ, конечно, лишь для пытки?
САРДАНАПАЛЪ.
Его? Его? Кто смѣетъ обвинятъ
Арбака?
САЛЕМЕНЪ.
Я
САРДАНАПАЛЪ.
Князь, ты забылся. Кто же
Тебѣ далъ право…
САЛЕМЕНЪ (указывая на перстень).
Ты.
АРБАКЪ (въ смущеніи).
А! царскій перстень!
САЛЕМЕНЪ.
Да.
И пусть теперь царь это полномочье
Самъ подтвердитъ.
САРДАНАПАЛЪ.
Я перстень снялъ съ руки
Не для того.
САЛЕМЕНЪ.
Для самосохраненья
Ты снялъ его. И мною съ пользой онъ
Употребленъ. Теперь будь самъ судьею.
Здѣсь я — твой рабъ, назадъ минуту былъ
Намѣстникъ твой.
САРДАНАПАЛЪ.
Ну, такъ вложите оба
Мечи въ ножны.
САЛЕМЕНЪ.
Мой спрятанъ, но держи,
Молю тебя, свой на-голо: онъ нынѣ
Единственный надежный скипетръ твой.
САРДАНАПАЛЪ.
Тяжелый скиптръ. Да и эфесомъ руку
Онъ ранилъ мнѣ…
Возьми-ка, братъ, себѣ
Свое добро. Ну что же означаетъ
Все это?
БЕЛЕЗИСЪ.
Пусть на то отвѣтитъ князь.
САЛЕМЕНЪ.
Со стороны моей — любовь и вѣрность,
Съ ихъ стороны — измѣну.
САРДАНАПАЛЪ.
Что? Измѣна
И — Белезисъ! Измѣна — и Арбакъ!
Въ такой союзъ повѣрить не могу я.
БЕЛЕЗИСЪ.
Ты доказать обязанъ…
САЛЕМЕНЪ.
Докажу,
Какъ скоро царь у твоего собрата
Измѣнника отыметъ мечъ.
АРБАКЪ.
Тотъ мечъ,
Что на враговъ монарха обнажался —
Ты знаешь самъ — не рѣже твоего?
САЛЕМЕНЪ.
И вотъ теперь на брата обнажился,
А черезъ часъ на самого царя
Подымется.
САРДАНАПАЛЪ.
Нѣтъ, это невозможно,
Онъ не дерзнетъ. Нѣтъ, о такихъ вещахъ
Я не хочу и слышать. Эти ссоры
Нелѣпыя родятся при дворахъ
Отъ гнуснаго соперничества гнусныхъ
Наемниковъ, которые живутъ
Лишь клеветой на правоту и честность.
Братъ, кѣмъ-нибудь обманутъ ты.
САЛЕМЕНЪ.
Сперва
Пусть онъ отдастъ тебѣ свой мечъ и этимъ
Пусть подданство докажетъ, а потомъ
Я все скажу.
САРДАНАПАЛЪ.
Да если бъ мысль такая
Могла придти мнѣ въ голову… Но нѣтъ —
Не можетъ быть… Арбакъ, суровый, вѣрный
Прямой солдатъ — онъ лучшій изъ вождей,
Какіе есть и были въ нашемъ войскѣ.
Нѣтъ, я такой обиды не могу
Ему нанесть: я не могу рѣшиться
Отнять тотъ мечъ, который онъ не сдалъ
Моимъ врагамъ ни разу. Полководецъ,
Храни свое оружье.
САЛЕМЕНЪ.
Государь,
Вотъ перстень твой.
САРДАНАПАЛЪ.
Нѣтъ, пусть онъ остается
Въ твоихъ рукахъ. Но пользоваться имъ
Прошу тебя посдержаннѣй, помягче.
САЛЕМЕНЪ.
Я бралъ его, чтобъ честь твою спасти,
А честь моя велитъ отдать обратно.
Вручи его Арбаку.
САРДАНАПАЛЪ.
Такъ бы мнѣ
И поступить; но онъ о томъ ни разу
Не попросилъ.
САЛЕМЕНЪ.
О, получить его
Съумѣетъ онъ, конечно, и безъ этой
Почтительности напускной.
БЕЛЕЗИСЪ.
Понять
Я не могу, изъ-за чего такъ сильно
Князь возстаетъ на двухъ такихъ людей,
Которые заботятся о благѣ
Ассиріи сильнѣй, чѣмъ кто-нибудь
Изъ подданныхъ.
САЛЕМЕНЪ.
Молчи, измѣнникъ-воинъ,
Лукавый жрецъ! Ты совмѣстилъ въ себѣ
Гнуснѣйшіе пороки двухъ сословій
Опаснѣйшихъ. Побереги слова
Медовыя и гаерскія рѣчи
Для тѣхъ, кому не удалось еще
Тебя узнать. Товарищъ твой по дѣлу
Преступному по крайней мѣрѣ смѣлъ
И чуждъ тѣхъ штукъ, которымъ научился
Въ Халдеѣ ты.
БЕЛЕЗИСЪ.
Ты слышишь, государь,
Ваала сынъ! Хулитъ онъ святотатно
Религію страны, твоимъ отцамъ
Молящейся.
САРДАНАПАЛЪ.
О, этотъ грѣхъ ты можешь
Ему простить! Молиться мертвецамъ —
Ненужный трудъ. Я и себя считаю
За смертнаго, и убѣжденъ, что родъ,
Мнѣ давшій жизнь, не больше и не меньше,
Какъ то, что глазъ мой видитъ — то-есть прахъ.
БЕЛЕЗИСЪ.
Нѣтъ, государь, они живутъ на звѣздахъ
И…
САРДАНАПАЛЪ.
Ежели ты проповѣдь свою
Не прекратишь, то прежде чѣмъ сегодня
Онѣ взойдутъ, пожалуй, полетишь
И ты туда… Вотъ это такъ измѣна!
САЛЕМЕНЪ.
Мой государь!
САРДАНАПАЛЪ.
Мнѣ проповѣдь читать,
Какъ должно чтить кумировъ ассирійскихъ!
Свободенъ ты! Отдайте мечъ ему!
САЛЕМЕНЪ.
Мой царь, мой вождь, мой братъ, я умоляю,
Повремени еще немного!
САРДАНАПАЛЪ.
Да,
Чтобъ оглупѣть, чтобы въ конецъ оглохнуть
Отъ этихъ всѣхъ торжественныхъ рѣчей
О мертвецахъ, Ваалѣ, всевозможныхъ
Халдейскихъ звѣздныхъ тайнахъ…
БЕЛЕЗИСЪ.
Государь,
Чти звѣзды!
САРДАНАПАЛЪ.
О, за звѣзды ты не бойся —
Я ихъ люблю. Люблю смотрѣть, когда
Онѣ блестятъ на темно-синемъ сводѣ,
И сравнивать съ глазами Мирры ихъ;
Люблю слѣдить, какъ ихъ лучи играютъ
На серебрѣ трепещущемъ Евфрата
Въ часы, когда полночный вѣтерокъ
Рябитъ рѣку-красавицу и стонетъ
Межъ тростника, стоящаго каймой
Вдоль береговъ. Но боги ль эти звѣзды,
Какъ говорятъ иные, храмы ль ихъ,
Какъ думаютъ другіе, или просто
Свѣтильники ночные, иль міры,
Иль свѣтъ міровъ — не знаю и развѣдать
Не хлопочу. Въ невѣдѣньи моемъ,
Какая-то особенная сладость,
Которую не промѣняю я
На вашу всю халдейскую премудрость!
Да и притомъ, какъ будто о звѣздахъ
Не знаю я всего, что можетъ знать
Плоть бренная о томъ, что существуетъ
Надъ нею ли, подъ нею ль? — ничего!
Я вижу ихъ сіянье, ощущаю
Ихъ красоту; когда же озарятъ
Онѣ мою могилу — я не буду
Знать ничего.
БЕЛЕЗИСЪ.
На мѣсто „ничего“
Скажи: знать буду „лучше“*.
САРДАНАПАЛЪ.
Если хочешь,
Я этого всезнанья стану ждать.
А между тѣмъ возьми свой мечъ обратно,
И знай, что я священству твоему
Воинственность твою предпочитаю,
Хотя ни то и ни другое мнѣ
Не по сердцу.
САЛЕМЕНЪ (въ сторону).
Онъ отъ развратной жизни
Съ ума сошелъ. Мой долгъ — спасти его
Наперекоръ ему.
САРДАНАПАЛЪ.
Теперь, сатрапы,
Послушайте, особенно же ты,
Мой жрецъ, кому я меньше довѣряю,
Чѣмъ воину, и вовсе бъ довѣрять
Не сталъ, когда бъ на половину не былъ
Ты воиномъ: я съ миромъ отпустить
Желаю васъ — не говорю съ прощеньемъ;
Его даютъ виновнымъ лишь, а васъ
Виновными признать я не рѣшаюсь,
Хотя вполнѣ зависитъ ваша жизнь
Отъ моего дыханья и — что хуже
Еще для васъ — отъ страха моего.
Вамъ нечего, однако, опасаться:
Я мягокъ, да, но страха нѣтъ во мнѣ,
Поэтому — живите. Будь такимъ я,
Какимъ меня считаютъ, — изъ головъ
У васъ двоихъ послѣднею струею
Теперь бы кровь преступная съ верхушки
Воротъ дворца текла въ сухую пыль —
Единственную долю въ государствѣ,
Прельщавшемъ ихъ, какая бы могла
Достаться имъ. Но этого не будетъ.
Я не хочу, какъ прежде ужъ сказалъ,
Виновными признать васъ иль безвинно
Васъ осудить. Людьми получше васъ,
Да и меня, обвинены вы нынче,
И предоставь я вашу участь судьямъ,
Поболѣе суровымъ, и уликамъ
Различнѣйшимъ — пожалуй, мнѣ бъ пришлось
Пожертвовать двумя людьми такими,
Которые — чего ни говори
О нихъ теперь — когда-то были честны.
Сатрапы, вы свободны.
АРБАКЪ.
Государь,
Великая такая милость…
БЕЛЕЗИСЪ (перебивая его).
Милость,
Достойная тебя, и мы, хотя
Невинные, благодаримъ…
САРДАНАПАЛЪ.
Для Бела
Побереги благодаренья, жрецъ,
А сынъ его въ нихъ нужды не имѣетъ.
БЕЛЕЗИСЪ.
Но такъ какъ мы невинны…
САРДАНАПАЛЪ.
Замолчи!
Виновность громогласна. Если точно
Невинны вы, то вамъ нанесена
Обида здѣсь, и стало быть, должны вы
Печалиться, а не благодарить.
БЕЛЕЗИСЪ.
Да, это такъ, будь спутникомъ всегдашнимъ
Могущества земного — правота;
Но сколько разъ невинность заставляетъ
Ея права за милость принимать!
САРДАНАПАЛЪ.
Мысль недурна! Для проповѣди очень
Годилась бы — не кстати только здѣсь.
А ты ее прибереги на случай,
Когда тебѣ монарха твоего
Отстаивать придется предъ народомъ.
БЕЛЕЗИСЪ.
Для этого, я полагаю, нѣтъ
Совсѣмъ причинъ.
САРДАНАПАЛЪ.
Причинъ-то нѣтъ, пожалуй —
Причинники найдутся. Если ты
Кого-нибудь изъ нихъ случайно встрѣтишь
Здѣсь на землѣ въ то время, какъ несешь
Служебную обязанность, иль въ небѣ,
Въ таинственномъ мерцаніи звѣзды
О нихъ прочтешь — прошу тебя замѣтить,
Что межъ землей и небомъ люди есть
Зловреднѣе того, кто, управляя
Мильонами, не губитъ никого,
И, самого себя не ненавидя,
Къ другимъ людямъ, однако же, настолько
Расположенъ, что даже тѣхъ щадитъ,
Которые его не пощадили бъ,
Стань вдругъ они владыками надъ нимъ.
Но этому едва ли быть… Сатрапы!
И сами вы свободны, и мечи
Употреблять вольны, какъ захотите;
Но съ этихъ поръ ни къ вамъ, ни къ нимъ ни разу
Я больше не прибѣгну. Салеменъ,
Иди за мной.
АРБАКЪ.
Ну, Белезисъ!
БЕЛЕЗИСЪ.
Что скажешь?
АРБАКЪ.
Пропали мы.
БЕЛЕЗИСЪ.
Нѣтъ, царство — наше.
АРБАКЪ.
Какъ?
Когда въ такомъ серьезномъ подозрѣньи
Остались мы; когда на волоскѣ
Надъ нами мечъ колеблется, готовый
Обрушиться отъ дуновенья устъ
Властителя, который насъ съ тобою
Не погубилъ — не знаю почему?
БЕЛЕЗИСЪ.
И узнавать не хлопочи. Намъ должно
Воспользоваться временемъ. Оно
Еще у насъ, и сила наша — та же.
И та же ночь, которую давно
Избрали мы. Одно лишь измѣнилось:
Отсутствіе всѣхъ подозрѣній онъ
Въ наглядную такую несомнѣнность
Вдругъ превратилъ, что медлить намъ еще —
Безуміе.
АРБАКЪ.
Однако…
БЕЛЕЗИСЪ.
Какъ, все то же
Сомнѣніе?
АРБАКЪ.
Онъ даровалъ намъ жизнь, —
Онъ даже спасъ ее отъ Салемена.
БЕЛЕЗИСЪ.
Надолго ли такая доброта?
Пока не пьянъ.
АРБАКЪ.
Пока не трезвъ, вѣрнѣе.
Но все-таки столь благородно онъ
Насъ пощадилъ, такъ царственно оставилъ
Намъ то, что мы могли бы потерять
Позорно такъ…
БЕЛЕЗИСЪ.
Скажи вѣрнѣй — такъ храбро!
АРБАКЪ.
Отчасти то, отчасти это… Но
Я тронутъ имъ и — что бы ни случилось —
Остановлюсь.
БЕЛЕЗИСЪ.
И потеряешь міръ!
АРБАКЪ.
Теряйся все — пусть только уваженье
Останется къ себѣ!
БЕЛЕЗИСЪ.
Краснѣю я,
Подумавши, что жизнью нашей будемъ
Одолжены мы этому царю
Веретена!
АРБАКЪ.
Но тѣмъ не меньше ею
Одолжены мы именно ему,
И сталъ бы я краснѣть гораздо больше,
Сгубивъ того, кто былъ спаситель мой.
БЕЛЕЗИСЪ.
Терпи себѣ, пожалуй, сколько хочешь;
Но звѣзды мнѣ иное говорятъ.
АРБАКЪ.
Хотя бъ онѣ сошли теперь на землю
И всѣмъ своимъ сіяньемъ стали мнѣ
Указывать дорогу — не пошелъ бы
Я имъ во слѣдъ.
БЕЛЕЗИСЪ.
То слабость духа, да,
Плачевнѣе боязни старой бабы,
Все бредящей про смерть и въ темнотѣ
Сомкнуть глаза несмѣющей… Досадно,
Ей-ей, смотрѣть!
АРБАКЪ.
Когда онъ говорилъ,
Казалось мнѣ — Немвродъ передо мною.
Онъ походилъ на статую царя,
Стоящую во храмѣ горделиво
Владыкою среди другихъ царей
И божествомъ межъ остальныхъ, служащихъ
Простыми украшеньями.
БЕЛЕЗИСЪ.
Давно
Я говорю, что слишкомъ ужъ далеко
Ты заходилъ въ презрѣніи къ нему,
Что царственность какая-то безспорно
Осталась въ немъ. Ну что же? тѣмъ онъ врагъ
Достойнѣе.
АРБАКЪ.
И тѣмъ мы недостойнѣй.
Ахъ, если бы онъ насъ не пощадилъ!
БЕЛЕЗИСЪ.
Да что, скажи, и въ правду такъ охотно
Ты отдалъ бы себя на жертву?
АРБАКЪ.
Нѣтъ;
Но лучше смерть, чѣмъ жить неблагодарнымъ.
БЕЛЕЗИСЪ.
Вотъ каковы иныя души! Ты
Задумалъ то, что прозвали иные
Измѣною, а дураки зовутъ
Нарушенною клятвой — и смотри-ка,
Изъ за того, что этотъ дикій бражникъ,
Имѣя ли причину, или такъ,
Безъ повода, хвастливо помѣстился
Между тобой и Салеменомъ, ты —
Сказать ли мнѣ? — ты сталъ Сарданапаломъ!
Названія позорнѣе никакъ
Не приберу.
АРБАКЪ.
Еще за часъ, не дальше,
Дерзнулъ бы мнѣ такое имя дать
Лишь тотъ, кому легко разстаться съ жизнью;
Теперь же я простилъ тебѣ, какъ онъ
И намъ простилъ. Сама Семирамида
Не сдѣлала бы этого.
БЕЛЕЗИСЪ.
Она
Товарища въ правленьи не любила,
Хоть будь онъ мужъ.
АРБАКЪ.
Мой долгъ — ему служить
И вѣрою, и правдой.
БЕЛЕЗИСЪ.
И смиренно?
АРБАКЪ.
Нѣтъ, съ гордостью, какъ честный человѣкъ.
Къ престолу я отнынѣ буду ближе,
Чѣмъ ты къ звѣздамъ, — и если не такимъ
Заносчивымъ, то болѣе высокимъ.
Ты поступай, какъ знаешь: у тебя
Вѣдь есть на то и таинства, и книги,
И выводы науки о добрѣ
И злѣ, чего я вовсе не имѣю
И потому обязанъ поступать
Такъ, какъ меня простое сердце учитъ.
Теперь меня ты знаешь.
БЕЛЕЗИСЪ.
Кончилъ ты?
АРБАКЪ.
Съ тобою — да.
БЕЛЕЗИСЪ.
И, можетъ быть, намѣренъ
Меня предать, какъ кинулъ?
АРБАКЪ.
Думать такъ
Способенъ жрецъ, не воинъ.
БЕЛЕЗИСЪ.
Ну, пусть будетъ
По твоему. Окончимъ этотъ споръ,
И выслушай меня.
АРБАКЪ.
Нѣтъ, умъ твой хитрый
Опаснѣе фаланги.
БЕЛЕЗИСЪ.
Если такъ,
Я дѣйствую одинъ.
АРБАКЪ.
Одинъ?
БЕЛЕЗИСЪ.
На тронѣ
Для одного вѣдь только мѣсто есть.
АРБАКЪ.
Но занятъ онъ.
БЕЛЕЗИСЪ.
Онъ меньше, чѣмъ не занятъ —
На немъ сидитъ презрѣнный… Вотъ, что я
Тебѣ скажу: ты знаешь, постоянно
Я былъ твоимъ помощникомъ, любилъ,
Поддерживалъ и поощрялъ тебя,
Служилъ тебѣ, въ надеждѣ услужить
Ассиріи, спасти ее. Казалось,
И небеса благоволили къ намъ,
Все дѣлалось по нашему, покамѣстъ
Вдругъ мягкостью постыдною твой духъ
Не занемогъ. Но ужъ теперь довольно
Быть зрителемъ томленій моего
Отечества: его освобожу я,
Иль жертвою тирана упаду.
Одно изъ двухъ: иль то и это вмѣстѣ,
Какъ иногда бываетъ; но пускай
Побѣдою окончу я — и станетъ
Арбакъ моимъ слугой.
АРБАКЪ.
Твоимъ слугой?
БЕЛЕЗИСЪ.
А почему жъ не такъ? Вѣдь это лучше,
Почетнѣе, я думаю, чѣмъ рабъ,
Прощенный рабъ Сарданапала-бабы!
ПАНІА.
Сатрапы! Я съ приказомъ отъ царя.
АРБАКЪ.
Приказъ царя исполненъ нами прежде,
Чѣмъ выслушанъ.
БЕЛЕЗИСЪ.
Но все-таки, скажи,
Въ чемъ дѣло?
ПАНІА.
Вамъ повелѣно — немедля,
Сегодня жъ въ ночь, отправиться въ свои
Сатрапіи.
БЕЛЕЗИСЪ.
Съ войсками?
ПАНІА.
Повелѣнье
Касается сатраповъ лишь и свиты
Домашней ихъ.
АРБАКЪ.
Но…
БЕЛЕЗИСЪ.
Мы повиноваться
Обязаны. Поди и доложи,
Что ѣдемъ мы.
ПАНІА.
Мнѣ велѣно при вашемъ»
Присутствовать отъѣздѣ — не нести
Отъ васъ отвѣтъ.
БЕЛЕЗИСЪ (въ сторону).
Такъ вотъ что! — За тобою
Мы слѣдовать готовы.
ПАНІА.
Я иду,
Чтобъ поскорѣй вамъ приготовить стражу
Почетную, какъ требуетъ вашъ санъ,
И торопить не стану васъ, покамѣстъ
Послѣдній часъ отъѣзда не пробьетъ.
БЕЛЕЗИСЪ.
Что жъ, и теперь покорность?
АРБАКЪ.
Безъ сомнѣнья.
БЕЛЕЗИСЪ.
Да, до воротъ дворца, который намъ
Темницею содѣлался — не дальше.
АРБАКЪ.
Ты правъ. Теперь все это государство,
На всемъ его пространствѣ, для тебя
И для меня во всѣхъ углахъ зіяетъ.
Темницами!
БЕЛЕЗИСЪ.
Могилами!
АРБАКЪ.
Когда бъ
Я думалъ такъ, одной могилой больше
Мой добрый мечъ здѣсь вырылъ бы!
БЕЛЕЗИСЪ.
Ему
Достаточно придется поработать.
Но надобно надѣяться, что все
Уладится не такъ, какъ ты пророчишь.
Покамѣстъ же убраться поспѣшимъ
Отсюда мы. Конечно, ты со мною
Согласенъ въ томъ, что это приказанье —
Нашъ приговоръ.
АРБАКЪ.
Какой же смыслъ иной
Въ немъ можетъ быть? Таковъ ужъ образъ дѣйствій
У деспотовъ восточныхъ: миръ — и ядъ,
Прощеніе — и плаха, приглашенье
Въ далекій путь отправиться, чтобъ тамъ —
Уснуть навѣкъ. Ужъ сколько вѣдь сатраповъ
Въ правленіе отца его… онъ самъ-то
До этихъ поръ, по крайней мѣрѣ, не былъ
Въ чужой крови повиненъ…
БЕЛЕЗИСЪ.
Но теперь
Не хочетъ онъ, да и не можетъ больше
Такимъ же быть.
АРБАКЪ.
Пожалуй, что и такъ.
Да, при его отцѣ ужъ сколькихъ видѣлъ
Сатраповъ я, что выѣдутъ затѣмъ,
Чтобъ управлять провинціей громадной —
И на пути очутятся въ гробу.
Не знаю, какъ оно случалось — только
Въ дорогѣ всѣ заболѣвали, такъ
Былъ этотъ путь тяжелъ и дологъ.
БЕЛЕЗИСЪ.
Лишь бы
Намъ выбраться на воздухъ городской,
А тамъ уже поѣздка наша скоро
Окончится.
АРБАКЪ.
Быть можетъ, у воротъ?
БЕЛЕЗИСЪ.
Нѣтъ, врядъ они такъ поступить рѣшатся.
Имъ хочется насъ умертвить тайкомъ:
Не во дворцѣ, не въ городѣ, гдѣ знаютъ
Насъ хорошо, гдѣ можемъ мы найти
Защитниковъ. Когда бъ они желали
Убить насъ здѣсь — уже теперь въ живыхъ
Мы не были бъ… Идемъ же поскорѣе!
АРБАКЪ.
Знай только я, что онъ не жизнь мою
Желаетъ взять…
БЕЛЕЗИСЪ.
Глупецъ, идемъ! Чего же,
Какъ не ее, захочетъ деспотизмъ
Испуганный? Намъ только бы добраться
До нашихъ войскъ, а тамъ --впередъ!
АРБАКЪ.
Къ своимъ
Сатрапіямъ?
БЕЛЕЗИСЪ.
Нѣтъ, къ твоему престолу!
Энергію, надежду, время, мощь
И способы — все это въ изобильи
Находимъ мы въ ихъ полумѣрахъ… Ну,
Скорѣй впередъ!
АРБАКЪ.
Я здѣсь еще недавно
Раскаялся — и снова становлюсь
Преступникомъ.
БЕЛЕЗИСЪ.
Нѣтъ, другъ, самозащита —
Совсѣмъ не грѣхъ; оно — одинъ оплотъ
Всѣхъ нашихъ правъ. Идемъ же, повторяю?
Тяжелою удушливостью воздухъ
Ужъ полонъ здѣсь, а стѣны пахнутъ тьмою
Темничною. Спѣшимъ! Не то успѣютъ
Одуматься! Отъѣздомъ быстрымъ мы
Гражданское усердіе докажемъ,
Поспѣшностью отъѣзда своего
У Паніи почтеннаго возможность
Отымемъ мы исполнить тотъ приказъ,
Который имъ въ двухъ-трехъ верстахъ отсюда
Получится… Да, выбора для насъ
Не можетъ быть. Идемъ, идемъ скорѣе!
САРДАНАПАЛЪ.
Отлично все уладилось — и кровь
Не пролилась; мы обошлись безъ этой
Постыднѣйшей насмѣшки надо всѣми
Лѣкарствами. Изгнаньемъ этихъ двухъ
Мятежниковъ себя обезопасить
Успѣли мы.
САЛЕМЕНЪ.
Какъ тотъ, кто по цвѣтамъ
Ступаючи, себя обезопасилъ
Отъ скрывшейся у корня ихъ змѣи.
САРДАНАПАЛЪ.
Да что жъ еще я долженъ былъ бы сдѣлать
По твоему?
САЛЕМЕНЪ.
Сейчасъ разрушить то,
Что сдѣлано.
САРДАНАПАЛЪ.
Какъ! Отмѣнить прощенье?
САЛЕМЕНЪ.
На головѣ прочнѣе утвердить
Сползающій вѣнецъ.
САРДАНАПАЛЪ.
Но это было бъ
Жестокостью.
САЛЕМЕНЪ.
За то спасло бъ тебя.
САРДАНАПАЛЪ.
И безъ того мы спасены. Какою
Опасностью могли бы на границѣ
Они грозить?
САЛЕМЕНЪ.
Покамѣстъ вѣдь они
Еще не тамъ, и не были бъ вовѣки,
Когда бъ меня послушать ты хотѣлъ.
САРДАНАПАЛЪ.
Я выслушалъ, ты знаешь, безпристрастно
Твои слова; зачѣмъ же мнѣ и ихъ
Не выслушать?
САЛЕМЕНЪ.
Объ этомъ ты узнаешь
Впослѣдствіи, быть можетъ. А теперь
Я ухожу, чтобъ приготовить стражу.
САРДАНАПАЛЪ.
Мы свидимся на пирѣ?
САЛЕМЕНЪ.
Государь,
Освободи: плохой я собутыльникъ.
Приказывай, что хочешь, но уволь
Отъ одного — служенія вакханкамъ.
САРДАНАПАЛЪ.
Но согласись, что нужно хоть порой
Попировать.
САЛЕМЕНЪ.
И нужно точно также
Кому-нибудь на стражѣ быть у тѣхъ,
Которые пируютъ слишкомъ часто.
Дозволишь ли мнѣ удалиться?
СА РДАНАПАЛ Ъ.
Да…
Побудь еще одну минуту, добрый
Мой Салеменъ, мой братъ, мой лучшій другъ
И подданный. Ты — князь гораздо лучшій,
Чѣмъ я — монархѣ. — Тебѣ бы быть царемъ,
А мнѣ — я самъ не знаю чѣмъ, и знать-то
Не хлопочу. Не думай только ты,
Что отношусь съ холоднымъ равнодушьемъ
Я къ честному раченью твоему
И къ добротѣ, довольно жесткой, правда,
Съ которой ты дурачества мои,
Хотя журя частенько, переносишь.
Да, если я, наперекоръ тебѣ,
У тѣхъ двоихъ не отнялъ жизнь, такъ это
Не потому, что твой совѣтъ плохимъ
Мнѣ кажется. Пускай себѣ на свѣтѣ
Они живутъ — не станемъ въ этомъ имъ
Препятствовать; они еще, быть можетъ,
Исправятся; притомъ же ссылка ихъ
Позволитъ мнѣ спокойно спать; вели же
Я ихъ казнить — прощай тогда мой сонъ!
САЛЕМЕНЪ.
Измѣнниковъ спасая, ты рискуешь
Навѣкъ уснуть. Одно мгновенье мукъ
Ты замѣнилъ годами преступленій.
Дозволь смирить…
САРДАНАПАЛЪ.
Не искушай меня:
Я слово далъ.
САЛЕМЕНЪ.
И вправѣ взять обратно.
САРДАНАПАЛЪ.
То слово государя.
САЛЕМЕНЪ.
И оно
Поэтому рѣшительную силу
Должно имѣть. Да, эта полу-милость
Изгнанія ихъ только раздражитъ;
Прощеніе должно быть полнымъ, или
Оно — ничто.
САРДАНАПАЛЪ.
Но кто жъ меня заставилъ —
Увидѣвши, что я ихъ удалилъ
Отъ должности, иль запретилъ имъ только
Сюда входить — кто убѣдилъ меня
Отправить ихъ въ сатрапіи?
САЛЕМЕНЪ.
Да, точно —
Я позабылъ объ этомъ; то-есть, царь,
За мой совѣтъ меня ты будешь вправѣ
Тогда бранить, когда удастся имъ
Въ сатрапіи дѣйствительно доѣхать.
САРДАНАПАЛЪ.
А если не доѣдутъ, то — смотри! —
И въ цѣлости — замѣть себѣ ты это —
И въ цѣлости полнѣйшей — о себѣ
Совѣтую подумать.
САЛЕМЕНЪ.
Позволенья
Прошу уйти; за безопасность ихъ
Ручаюсь я.
САРДАНАПАЛЪ.
Ступай же и помягче
Впередъ смотри на брата своего.
САЛЕМЕНЪ.
Служить царю всегда я буду честно.
САРДАНАПАЛЪ (одинъ).
Онъ слишкомъ строгъ; душа его — скала
По твердости, но высотою тоже
Подобна ей: грязь пошлости земной
Ея еще нигдѣ не запятнала.
Я не таковъ: я мягкій черноземъ,
Пропитанный цвѣтами; но извѣстно,
Что какова земля, таковъ всегда
И плодъ ея. Быть можетъ, поступилъ я
Неправильно; но это заблужденье
Не тяжело лежитъ на чувствѣ томъ,
Которое назвать я не умѣю;
Я знаю лишь, что у меня въ душѣ
Оно родитъ то скорбь, то наслажденье,
Что, точно духъ, у сердца моего
Оно сидитъ, чтобъ всѣ его біенья
Сосчитывать, не ускоряя ихъ,
И задаетъ вопросы мнѣ такіе,
Съ какими бы ни смертный не посмѣлъ
Ко мнѣ прійти, ни самъ Ваалъ, оракулъ
Божественный, хоть часто онъ во мглѣ
Вечерней вдругъ нахмуритъ гнѣвно брови,
И мраморный величественный ликъ
Измѣнится такъ странно, что порою
Мнѣ кажется — статуя собралась
Заговорить… Но прочь всѣ эти мысли
Нелѣпыя! Я радости хочу —
И вотъ идетъ ея прекрасный вѣстникъ!
МИРРА.
Царь! небо все заволокло — и громъ
Проносится по тучамъ, быстро, быстро
Идущимъ къ намъ и яркимъ блескомъ молній
Вѣщающимъ ужасную грозу.
Теперь дворца ты вѣрно не оставишь?
САРДАНАПАЛЪ.
Ты говоришь — грозу?
МИРРА.
Да, царь мой добрый.
САРДАНАПАЛЪ.
Что до меня, я вовсе бы не прочь,
Чтобъ мирная картина замѣнилась
Борьбой стихій; но это не совсѣмъ
Пристало бы и къ шелковымъ одеждамъ
Моихъ гостей, и къ нѣжнымъ лицамъ ихъ.
Скажи, дитя — и ты изъ тѣхъ, которыхъ
Вой тучъ страшитъ?
МИРРА.
На родинѣ моей
Ихъ голоса мы чтимъ, какъ предвѣщанье
Юпитера.
САРДАНАПАЛЪ.
Юпитера? А, да,
То вашъ Ваалъ… И нашъ имѣетъ громы
Въ своихъ рукахъ, и заявляетъ онъ
По временамъ летящими стрѣлами
Божественность свою, но иногда
Случается — она ударитъ прямо
Въ его жъ алтарь.
МИРРА.
О, это страшный знакъ.
САРДАНАПАЛЪ.
Да — для жрецовъ. Ну, хорошо, сегодня
Мы изъ дворца не выѣдемъ и пиръ
Устроимъ здѣсь.
МИРРА.
Благословенъ Юпитеръ,
Услышавшій мольбу, которой внять
Ты не хотѣлъ. Безсмертные добрѣе
Къ тебѣ, мой царь, чѣмъ самъ ты: для того,
Чтобъ защитить тебя отъ вражьей злобы,
Они грозу воздвигли межъ тобой
И этими врагами.
САРДАНАПАЛЪ.
Если только
Опасность есть, дитя мое, она.
Я думаю, одна и та же — здѣсь ли,
Въ стѣнахъ дворца, на берегу ль рѣки.
МИРРА.
Нѣтъ, государь, нѣтъ — эти стѣны прочны
И высоки, и стражею онѣ
Окружены. Чтобъ во дворецъ проникнуть,
Измѣнникамъ пробиться бы пришлось
Сквозь цѣлый рядъ воротъ и корридоровъ
Извилистыхъ; а павильонъ ничѣмъ
Не защищенъ.
САРДАНАПАЛЪ.
Гдѣ завелась измѣна,
Тамъ защитить не могутъ ни дворцы,
Ни крѣпости, ни гордыя вершины
Туманнаго Кавказа, гдѣ орелъ
Скрывается въ ущельяхъ недоступныхъ;
И какъ стрѣла всегда найдетъ царя
Воздушнаго, такъ сталь найдетъ земного,
Гдѣ бъ ни былъ онъ. Но успокойся: двухъ,
Тревогу всю надѣлавшихъ — виновны ль,
Невинны ли они — изгнали мы
И въ дальній путь отправили.
МИРРА.
Такъ, значитъ,
Они живутъ?
САРДАНАПАЛЪ.
Ты кровожадна — ты?
МИРРА.
Безтрепетно взглянула бъ я на кару
Законную того, кто посягнулъ
На жизнь твою; иначе не была бы
Я и своей достойна. Салеменъ
Тебѣ сказалъ вѣдь точно то же.
САРДАНАПАЛЪ.
Странно!
И доброта и строгость въ заговоръ
Вступили здѣсь, и обѣ подстрекаютъ
Меня на месть.
МИРРА.
То добродѣтель грековъ.
САРДАНАПАЛЪ.
Но не царей. Я не хочу ея;
И если бъ мстить когда-нибудь рѣшился,
То лишь царямъ, какъ равнымъ мнѣ.
МИРРА.
Тѣ двое
Хотѣли стать царями.
САРДАНАПАЛЪ.
Мирра, ты
Ужъ черезчуръ по-женски разсуждаешь,
И этому причиной — только страхъ.
МИРРА.
Страхъ за тебя.
САРДАНАПАЛЪ.
Тамъ за кого бы ни былъ,
Онъ все же страхъ. Твой полъ, какъ я не разъ
Замѣтить могъ, однажды гнѣвомъ злобнымъ
Воспламенясь, ужъ мстительность свою
Пугливую доводитъ до упорства,
Котораго себѣ за образецъ
Я не возьму. Но ты всегда казалась
Мнѣ чуждою и слабости такой
И вообще безпомощности дѣтской
Восточныхъ женъ.
МИРРА.
Мой добрый государь,
Не стану я кичиться ни любовью
Моей души, ни доблестью ея.
До этихъ поръ я блескъ съ тобой дѣлила —
И раздѣлю превратности твои.
Быть можетъ, день придетъ, когда въ рабынѣ
Ты вѣрности увидишь больше, чѣмъ
Во всѣхъ тебѣ подвластныхъ миріадахъ.
Но да хранятъ отъ этого тебя
Безсмертные. А мнѣ гораздо лучше
Любимой быть на вѣру, чѣмъ любовь
Доказывать тебѣ въ твоихъ несчастьяхъ,
Которыя, быть можетъ, облегчить
Заботами моими я не въ силахъ.
САРДАНАПАЛЪ.
Гдѣ есть любовь высокая, туда
Несчастіе не проникаетъ — развѣ
Лишь для того, чтобъ укрѣпить ее
И убѣжать предъ тѣмъ, чего не можетъ
Оно убить… Однако, часъ насталъ —
Идемъ встрѣчать гостей любезныхъ нашихъ.
СЦЕНА I.
правитьСАРДАНАПАЛЪ.
Полнѣе лей! Вотъ истинное царство
Гдѣ для меня: среди блестящихъ глазъ
И этихъ лицъ счастливыхъ и прекрасныхъ!
Сюда печаль проникнуть не дерзнетъ.
ЗАМЕСЪ.
Какъ никуда она не проникаетъ:
Гдѣ государь, тамъ ярко свѣтитъ намъ
Веселіе.
САРДАНАПАЛЪ.
Не лучше развѣ это
Немвродовыхъ охотъ или гоньбы
Прабабушки моей безумно дикой
За царствами, которыя она,
Завоевавъ, однако, не умѣла
Удерживать?
АЛТАДА.
Какъ ни были они
Прославлены, подобно всѣмъ изъ рода
Твоихъ отцовъ, но ни одинъ изъ нихъ
Не превзошелъ царя Сарданапала,
Который всей отрадой дней своихъ
Поставилъ миръ — единственную славу
Нелживую.
САРДАНАПАЛЪ.
Да, миръ, Алтада мой,
И свѣтлое веселье; слава — только
Дорога къ нимъ! Цѣль жизни — наслажденье,
И я избралъ кратчайшій путь; его
Я не свершалъ по трупамъ человѣчьимъ,
Могилою не дѣлалъ каждый шагъ.
ЗАМЕСЪ.
Нѣтъ, никогда. Здѣсь всѣ сердца счастливы,
Всѣ голоса благословенья шлютъ
Тебѣ, миролюбивый царь, дающій
Всѣмъ высшую отраду!
САРДАНАПАЛЪ.
Въ этомъ ты
Увѣренъ ли? А я слыхалъ иное:
Что будто бы измѣна завелась
Вокругъ меня.
ЗАМЕСЪ.
Измѣнникъ тотъ, кто смѣетъ
Такъ говорить! Не можетъ это быть!…
Изъ-за чего?
САРДАНАПАЛЪ.
Изъ-за чего?… Да, правда…
Наполни-ка мой кубокъ. Не хочу
И думать я объ этомъ. Нѣтъ межъ нами
Измѣнниковъ, а есть — такъ далеко
Они теперь.
АЛТАДА.
Почтеннѣйшіе гости,
Прошу склонить колѣни и прослушать
Заздравный тостъ: да здравствуетъ вовѣки
Царь — нѣтъ, не царь — а богъ Сарданапалъ!
ВСѢ (падая на колѣни).
Да здравствуетъ затьмившій бога Бела
Величіемъ, нашъ богъ Сарданапалъ!
ЗАМЕСЪ.
Что жъ встали вы? Вѣдь этимъ громомъ боги,
Его отцы, намъ одобренье шлютъ.
МИРРА.
Нѣтъ, гнѣвную угрозу. Царь, ужели
Безумное нечестье запретить
Не поспѣшишь?
САРДАНАПАЛЪ.
Нечестье? Отчего же?
Когда могли богами стать мои
Предмѣстники — къ чему же мнѣ безчестить
Ихъ славный родъ? Но все-таки я встать
Прошу моихъ друзей благочестивыхъ
И набожный порывъ свой посвятить
Гремящему надъ нами; я же только
Любви ищу — боготворенья мнѣ
Не надобно.
АЛТАДА.
И то и это долженъ
Ты находить въ сердцахъ твоихъ рабовъ.
САРДАНАПАЛЪ.
Громъ, кажется, становится сильнѣе…
Какая ночь ужасная!
МИРРА.
О, да,
Ужасная для тѣхъ, кто не имѣетъ
Дворцовыхъ стѣнъ, чтобъ пріютить своихъ
Поклонниковъ.
САРДАНАПАЛЪ.
Ахъ, это правда, Мирра!
И если бъ могъ я обратить мои
Владѣнія въ одинъ пріютъ широкій
Для страждущихъ — я поступилъ бы такъ.
МИРРА.
Ты, стало быть, не богъ, когда не можешь
Столь добраго желанья своего
Осуществить?
САРДАНАПАЛЪ.
А что же ваши боги,
Которые и могутъ, да вѣдь вотъ
Не дѣлаютъ?
МИРРА.
Оставь такія рѣчи —
Мы прогнѣвимъ безсмертныхъ.
САРДАНАПАЛЪ.
Это такъ.
Упреки имъ не меньше непріятны,
Чѣмъ смертному… Друзья, вотъ что пришло
Мнѣ въ голову: не будь на свѣтѣ храмовъ,
Могли ли бы — какъ думаете вы —
Существовать поклонники у неба,
Особенно, когда оно гремитъ
И злобится, какъ нынче?
МИРРА.
Персіянинъ
Молитву совершаетъ на горѣ.
САРДАНАПАЛЪ.
Да, въ тѣ часы, когда блистаетъ солнце.
МИРРА.
А я бы знать желала: если бъ твой
Дворецъ теперь сталъ грудою развалинъ
И опустѣлъ, то много ли льстецовъ
Явилось бы лобзать тотъ прахъ, въ которомъ
Лежалъ бы царь?
АЛТАДА.
Красавица-гречанка
На нашъ народъ глядитъ ужъ черезчуръ
Насмѣшливо, не будучи, однако,
Достаточно знакома съ нимъ. У насъ
Въ Ассиріи всѣ счастливы лишь счастьемъ
Своихъ царей, гордятся только тѣмъ,
Что могутъ ихъ боготворить.
САРДАНАПАЛЪ.
Простите
Красавицу-гречанку за слова
Недобрыя.
АЛТАДА.
Простить, о повелитель,
Когда ее мы чтимъ, послѣ тебя,
Превыше всѣхъ? Постойте! Что такое
Послышалось?
ЗАМЕСЪ.
Должно быть, гдѣ нибудь
Невдалекѣ въ ворота стукнулъ вѣтеръ.
АЛТАДА.
Какъ будто-бы бряцанье… Вотъ опять!
ЗАМЕСЪ.
Да просто дождь бьетъ въ крышу.
САРДАНАПАЛЪ.
Безъ сомнѣнья.
Настроила ль ты арфу, ангелъ мой?
Спой пѣсню мнѣ изъ Сафо — знаешь, Сафо,
Которая на родинѣ твоей
Низвергнулась…
ПАНІА (стражѣ).
Не медля ни минуты,
Займите всѣ ворота, стѣны всѣ!
Къ оружію, къ оружію! Опасность
Грозитъ царю! Простите, государь,
Поспѣшности: она не что иное,
Какъ преданность…
САРДАНАПАЛЪ.
Въ чемъ дѣло?
ПАНІА.
То, чего
Князь Салеменъ боялся, совершилось:
Коварные сатрапы…
САРДАНАПАЛЪ.
Раненъ ты?
Скорѣй вина! Переведи дыханье,
Мой Паніа!
ПАНІА.
Нѣтъ, это ничего,
Простой ударъ. Я больше изнурился
Поспѣшностью предупредить царя,
Чѣмъ раною, полученною въ схваткѣ
Изъ-за него.
МИРРА.
Что жъ дальше? Говори —
Мятежники…
ПАНІА.
Едва достичь успѣли
Своихъ казармъ Арбакъ и Белезисъ,
Какъ продолжать дорогу отказались.
Когда же я рѣшился власть мою
Употребить, они призвали въ помощь
Свои войска, и тѣ возстали вдругъ
Съ неистовой отвагой.
МИРРА.
Всѣ?
ПАНІА.
Въ огромномъ
Количествѣ.
САРДАНАПАЛЪ.
Свободныхъ словъ своихъ
Ты не щади изъ страха ранить правдой
Мой нѣжный слухъ.
ПАНІА.
Мой небольшойотрядъ
Не измѣнилъ, и тѣ, что въ немъ остались
Еще въ живыхъ, до этихъ поръ хранятъ
Долгъ вѣрности.
МИРРА.
А кромѣ ихъ, другіе
Всѣ перешли на сторону врага?
ПАНІА.
Нѣтъ, есть еще бактрійцы: ихъ начальникъ —
Князь Салеменъ. Онъ подоспѣлъ ко мнѣ,
Подвинутый тревожнымъ подозрѣньемъ.
Ихъ много тамъ, и храбро бьются всѣ
Съ мятежными войсками, поле битвы
За шагомъ шагъ отстаивая; цѣпь
Вокругъ дворца составили, стараясь
Сюда стянуть всѣ силы и спасти
Царя… Меня прислали…
МИРРА.
Колебаньямъ
Не мѣсто здѣсь.
ПАНІА.
Монарха молитъ князь
Хотя на мигъ скорѣй вооружиться
И выѣхать къ войскамъ. Его одно
Присутствіе подѣйствуетъ сильнѣе,
Чѣмъ наши всѣ усилья.
САРДАНАПАЛЪ.
Эй! Подать
Оружіе мое!
МИРРА.
И ты рѣшился?
САРДАНАПАЛЪ.
Рѣшился ль я? Эй, живо! Но щита
Не нужно мнѣ: тяжелъ онъ. Легкій панцырь
И мечъ подать! А гдѣ бунтовщики?
ПАНІА.
На стадію, не больше, отъ наружныхъ
Дворцовыхъ стѣнъ кипитъ кровавый бой.
САРДАНАПАЛЪ.
Такъ я могу верхомъ сражаться. Сферо,
Вели сѣдлать! У насъ въ однихъ дворахъ
Полъ-конницы Аравіи свободно
Помѣстится…
МИРРА.
Какъ я люблю тебя!
САРДАНАПАЛЪ.
Я въ этомъ былъ всегда увѣренъ твердо.
МИРРА.
Но лишь теперь тебя узнала я!
САРДАНАПAЛЪ.
(одному изъ служителей).
Мое копье пусть тоже не забудутъ.
Гдѣ Салеменъ?
ПАНІА.
Гдѣ долженъ быть солдатъ —
Въ бою — въ пылу сраженія.
САРДАНАПАЛЪ.
Спѣши же
Теперь къ нему. Свободны ли пути?
Осталось ли открытымъ сообщенье
Межъ нашими войсками и дворцомъ?
ПАНІА.
Да, государь, его еще открытымъ
Оставилъ я. На этотъ счетъ вполнѣ
Спокоенъ будь: солдаты наши твердо
Стояли тамъ; фаланга вся была
Построена.
САРДАНАПАЛЪ.
Скажи, чтобъ онъ покамѣстъ
Берегъ себя; что дорожить собой
Не стану я и — ѣду.
ПАНІА.
Въ этомъ словѣ
Заключена побѣда, государь.
САРДАНАПАЛЪ.
Алтада, что жъ? Вооружайся! Замесъ —
И ты иди! Тамъ, въ арсеналѣ, вы
Найдете все. Да помѣстите женщинъ
Куда-нибудь подальше; караулъ
Поставьте тамъ и прикажите строго
Не отходить, покамѣстъ не убьютъ.
Ты, Замесъ, имъ командуешь. Алтада,
Вооружись и возвратись сюда:
Ты состоишь при насъ.
СФЕРО.
Вооруженье
Твое, монархъ.
САРДАНАПАЛЪ (надѣвая панцыръ).
Сперва мой панцырь. Такъ!
Теперь мой мечъ и перевязь… А шлемъ-то
Я позабылъ. Подайте. Нѣтъ, тяжелъ
Ужъ слишкомъ онъ. Ошибся ты: не этотъ
Я требовалъ — другой, что окруженъ
Коронкою.
СФЕРО.
Я думалъ, царь, что, ярко
Каменьями блистая, онъ твое
Священное чело подвергнетъ сразу
Опасности быть узнаннымъ. Повѣрь,
Что этотъ шлемъ хоть проще онъ, но крѣпче.
САРДАНАПАЛЪ.
Ты думалъ! Другъ, не сталъ ли ужъ и ты
Мятежникомъ? Твой долгъ — повиноваться.
Ступай и… Нѣтъ, ужъ поздно… Обойдусь
Безъ шлема я.
СФЕРО.
По крайней мѣрѣ этотъ
Изволь надѣть.
САРДАНАПАЛЪ.
Изволь надѣть Кавказъ!
Изволь ходить съ огромною горою
На головѣ!
СФЕРО.
Послѣдній изъ солдатъ
Не выйдетъ въ бой такимъ незащищеннымъ.
Тебя сейчасъ узнаютъ, государь:
Гроза прошла, и мѣсяцъ въ полномъ блескѣ.
САРДАНАПАЛЪ.
Быть узнаннымъ и цѣль моя. А такъ
Она скорѣй достигнется. Давайте
Теперь копье. Готово.
Да, забылъ
Дай зеркало мнѣ.
СФЕРО.
Зеркало, властитель?
САРДАНАПАЛЪ.
Да, подданный, — изъ свѣтлой мѣди, то,
Что въ Индіи мы добыли. Скорѣе!
САРДАНАПАЛЪ (Миррѣ).
Дитя мое, найди себѣ пріютъ
Надежнѣе. Зачѣмъ отъ прочихъ женщинъ
Отстала ты?
МИРРА.
Мнѣ мѣсто — здѣсь.
САРДАНАПАЛЪ.
Когда жъ
Уѣду я?
МИРРА.
Тогда я за тобою
Послѣдую.
САРДАНАПАЛЪ.
На поле битвы, ты?
МИРРА.
Когда бъ и такъ — я не была бы первой
Гречанкою, свершившей этотъ путь…
Здѣсь буду ждать я твоего возврата.
САРДАНАПАЛЪ.
Опасный пунктъ ты выбрала: сюда
Скорѣй всего они ворвутся, если
Одержатъ верхъ. Коль это суждено
И больше я не возвращусь…
МИРРА.
Съ тобою
Мы все таки сойдемся.
САРДАНАПАЛЪ.
Гдѣ же?
МИРРА.
Тамъ,
Гдѣ, наконецъ, сойдутся всѣ: въ Аидѣ,
Когда, какъ я предполагаю, берегъ
За Стиксомъ есть; а если нѣтъ его —
Въ пыли гробовъ.
САРДАНАПАЛЪ.
И ты не побоишься?
МИРРА.
Лишь одного боюсь я: пережить
То, что люблю, и сдѣлаться добычей
Бунтовщиковъ. Впередъ — и будь героемъ!
САРДАНАПАЛЪ (смотритъ въ зеркало).
Присталъ ко мнѣ недурно этотъ панцырь,
И перевязь — не хуже. Только шлемъ
Совсѣмъ нейдетъ.
Да, эти украшенья,
Кажись, къ лицу. Теперь осталось ихъ
Испробовать. Алтада! Гдѣ Алтада?
СФЕРО.
Онъ у дверей стоитъ съ твоимъ щитомъ.
САРДАНАПАЛЪ.
Да, я забылъ, что онъ мой щитоносецъ
По праву родовому, искони
Живущему въ его семействѣ… Мирра,
Теперь прощай и поцѣлуй меня…
Еще… Еще… И что бы ни случилось,
Люби меня. Я славу всю свою
Поставлю въ томъ, чтобъ сдѣлаться достойнымъ
Твоей любви.
МИРРА.
Ступай и побѣди!
МИРРА (одна).
Вотъ я одна. Всѣ, всѣ ушли. А сколько
Воротится?.. Быть можетъ, ни одинъ!
О, пусть бы я погибла — лишь бы только
Онъ побѣдилъ! Когда не побѣдитъ,
Погибну я: его не въ состояньи
Я пережить. Вокругъ души моей
Обвился онъ… какъ, почему — не знаю.
Не потому, что царь онъ: вѣдь теперь
Власть царская у ногъ его престола
Колеблется, и передъ нимъ земля
Разверзлась съ тѣмъ, чтобъ только на могилу
Мѣстечко дать несчастному, а я
Люблю его еще сильнѣй, чѣмъ прежде.
О, мощный Зевсъ! Прости моей любви
Чудовищной: вѣдь мой избранникъ — варваръ,
Не знающій Олимпа! Да, теперь,
Теперь люблю я больше, чѣмъ… Что это?
Военный кличъ? И, кажется, все ближе,
Все ближе онъ. Ну, что же, если такъ —
Колхидскій ядъ, что дѣлать научился
На берегахъ Эвксинскихъ мой отецъ,
И мнѣ открылъ, какъ сохранять его —
Освободитъ меня. Уже давно бы
Свободу въ немъ нашла я для себя,
Когда бъ любовь мнѣ не дала забвенья,
Что я раба. Ахъ, тамъ, гдѣ всѣ — рабы,
И лишь одинъ свободенъ, тамъ, гдѣ всякій
Неволею гордится, лишь бы онъ
И въ свой чередъ имѣлъ рабовъ, стоящихъ
Внизу его на рабства ступеняхъ —
Тамъ позабыть не трудно, что оковы,
Надѣтыя на тѣло, какъ нарядъ —
Такія же оковы. Снова крики
И звонъ мечей! И вотъ теперь… теперь…
Эй, Сферо, эй!
МИРРА.
Его здѣсь нѣтъ. Что хочешь
Ему сказать? Какъ тамъ идетъ сраженье?
AЛТАДА.
Сомнительно и горячо.
МИРРА.
А царь?
AЛТAДА.
Какъ царь. Скорѣй я для него у Сферо
Взять долженъ шлемъ и новое копье.
До этихъ поръ онъ бьется непокрытый
И держится ужъ слишкомъ на виду.
Его тотчасъ узнали какъ солдаты,
Такъ и враги. По волосамъ его
Распущеннымъ и шелковой тіарѣ,
Луною озареннымъ, сразу видно,
Что это царь. И вражьи стрѣлы всѣ
На чудное лицо его, на кудри
Прекрасныя и на повязку ихъ
Широкую направлены.
МИРРА.
О, боги
Гремящіе въ землѣ моихъ отцовъ,
Васъ я молю спасти его! Ты присланъ
Сюда царемъ?
АЛТАДА.
Нѣтъ, это Салеменъ,
Безъ вѣдома безпечнаго монарха,
Тайкомъ меня сюда отправилъ. Царь,
Нашъ царь въ бою таковъ же, какъ на пирѣ.
Эй, Сферо, эй! Пойду я въ арсеналъ.
Онъ вѣрно тамъ.
МИРРА.
Нѣтъ, на душу позора
Я не беру — нѣтъ, не безчестна я
Тѣмъ, что люблю такого человѣка.
И въ этотъ мигъ желала бъ я —
Чего еще ни разу не желала —
Чтобъ онъ былъ грекъ. Да, ежели Алкидъ
Покрылъ себя стыдомъ за то, что въ платье
Лидіянки Омфалы наряжался
И пряжу прялъ ея веретеномъ,
То человѣкъ, который, бывши съ дѣтства
До зрѣлыхъ лѣтъ у женщинъ на рукахъ,
Становится внезапно Геркулесомъ
И съ пира въ бой, какъ въ брачную постель,
Кидается — вполнѣ, вполнѣ достоинъ,
Чтобъ въ дѣвушкѣ-гречанкѣ онъ нашелъ
Любовницу и въ греческомъ поэтѣ —
Пѣвца себѣ и въ греческой могилѣ —
Свой памятникъ…
Какъ битва тамъ идетъ?
ВОИНЪ.
Проиграна, почти что безвозвратно
Проиграна. Гдѣ Замесъ?
МИРРА.
На часахъ
Со стражею у двери женскихъ комнатъ.
Ушелъ — и мнѣ успѣлъ сказать одно:
«Проиграно!» Но что жъ еще желаю
Я услыхать? Вѣдь въ этомъ словѣ — да,
Въ единственномъ коротенькомъ словечкѣ —
Погребены и царство, и монархъ,
И славный родъ тринадцати столѣтій,
И жизни цѣлыхъ тысячъ, и судьба
Всего того, что пощадитъ могила!
И я сама, какъ капелька воды,
Которая безслѣдно погибаетъ
Съ волной, ее несущею — и я,
Въ крушеніи великомъ, уничтожусь.
Но счастлива я тѣмъ, что жизнь моя
Въ моихъ рукахъ: надменный побѣдитель
Меня своей добычей никогда
Не назоветъ!
ПАНІА.
Скорѣй за мною, Мирра!
Намъ каждая минута дорога.
Бѣжимъ скорѣй — вотъ все, что намъ осталось.
МИРРА.
А царь?
ПАНІА.
Сюда меня отправилъ онъ,
Чтобъ за рѣку я тайными путями
Тебя увезъ.
МИРРА.
Такъ, стало быть, онъ живъ?
ПАНІА.
Онъ мнѣ велѣлъ тебя укрыть въ надежномъ
Убѣжищѣ, и проситъ онъ тебя
Жить для него, пока придетъ возможность
Ему съ тобой соединиться вновь.
МИРРА.
Такъ уступить рѣшился онъ?
ПАНІА.
Послѣднимъ
Оставитъ онъ сраженье. Все, что въ силахъ
Отчаянье свершить — все это царь
Свершаетъ тамъ; дворецъ свой шагъ за шагомъ
У мятежа отстаиваетъ онъ.
МИРРА.
Такъ во дворецъ они уже проникли?
Да, крики ихъ разносятся въ стѣнахъ
Старинныхъ залъ, что голосами дикихъ
Мятежниковъ впервые въ эту ночь
Осквернены. Прощай же, ассирійскій
Великій родъ! Прощай, Немврода кровь!
Исчезло все — все, даже это имя!
ПАНІА.
Бѣжимъ, бѣжимъ!
МИРРА.
Нѣтъ, я погибну здѣсь!
А ты иди и передай монарху,
Что до конца любила я его!
САРДАНАПАЛЪ.
Ну, если такъ, умремъ, по крайней мѣрѣ,
Гдѣ родились: въ своемъ дворцѣ. Друзья,
Не уступать! Сомкнемъ ряды плотнѣе!
Надежнаго сатрапа я отправилъ
Звать Замеса со стражею его
Она свѣжа и преданна — и будетъ
Сейчасъ сюда. Еще не все у насъ
Потеряно. Ты, Паніа, о Миррѣ
Похлопочи.
САЛЕМЕНЪ.
Съ минуту отдохнемъ,
А тамъ, друзья, опять впередъ за нашу
Ассирію.
САРДАНАПАЛЪ.
Нѣтъ, Салеменъ, скажи —
За Бактрію! О, вѣрные бактрійцы!
Я съ этихъ поръ содѣлаюсь царемъ
Надъ вашею страной, а это царство
Въ провинцію мы вмѣстѣ обратимъ.
САЛЕМЕНЪ.
Идутъ, идутъ — вы слышите?
АРБАКЪ.
Смѣлѣе!
За мною всѣ! Они у насъ въ сѣтяхъ!
БЕЛЕЗИСЪ.
Впередъ, впередъ! За насъ и съ нами небо!.
БЕЛЕЗИСЪ.
Куда, тиранъ? Я кончу эту битву.
САРДАНАПАЛЪ.
Такъ вотъ мы какъ! Воинственный мой жрецъ
И дорогой пророкъ, и благодарный
Мой подданный — сдавайся-ка скорѣй,
Прошу тебя. Твоей священной кровью
Не хочется мнѣ руки обагрить:
Другой удѣлъ, тебя вполнѣ достойный,
Готовлю я.
БЕЛЕЗИСЪ.
Твой часъ уже пробилъ.
САРДАНАПАЛЪ.
Не мой, а твой. Въ наукѣ звѣздочетства
Я новичокъ, но звѣзды вопрошалъ
Еще на дняхъ — и вотъ, обозрѣвая
Небесный кругъ. нашелъ твою судьбу
Подъ знакомъ скорпіона. Это значитъ,
Что быть тебѣ раздавленнымъ сейчасъ.
БЕЛЕЗИСЪ.
Но не тобой.
САРДАНАПАЛЪ
(Поднявъ мечъ, чтобъ нанесть послѣдній ударъ).
Взывай теперь къ планетамъ,
Я погляжу — слетятъ ли съ небосклона,
Чтобъ защитить и своего пророка,
И честь свою?
САРДАНАПАЛЪ.
Однако, этотъ плутъ
Дѣйствительно пророкомъ оказался.
За мною всѣ! Побѣда наша!
МИРРА (Паніи).
Что жъ
Ты здѣсь стоишь? Зачѣмъ ты позволяешь
Товарищамъ-солдатамъ безъ тебя
Разбить врага?
ПАНІА.
Имѣю приказанье
Я отъ царя — не оставлять тебя.
МИРРА.
Меня! иди и обо мнѣ не думай:
Ничья рука не вправѣ въ часъ такой
Бездѣйствовать. Я не нуждаюсь въ стражѣ
И не прошу оберегать меня.
Тутъ гибнетъ міръ — такъ время ль для заботы
О женщинѣ? Иди же, говорю,
Иль ты себя навѣки опозоришь!
Не слушаешь? Такъ я сама пойду —
Я, женщина безпомощная — кинусь
Въ кровавый бой и охранять меня
Ты станешь тамъ, гдѣ своему монарху
Ты долженъ быть спасительнымъ щитомъ!
ПАНІА.
Остановись! Ушла. Случись какое
Несчастье съ ней — погибъ я навсегда!
Сарданапалъ ее дороже цѣнитъ,
Чѣмъ свой престолъ, хотя и за него
Сражается. Прилично ль мнѣ, однако,
Бездѣйствовать, слабѣе быть, чѣмъ онъ,
Онъ, чья рука меча не обнажала
До этихъ поръ? Гречанка, воротись
И я твое желаніе исполню,
Хоть вопреки велѣнію царя!
AЛТAДА.
Вотъ, Мирра… Какъ? Ушла? Ее, однако,
Я здѣсь нашелъ въ разгарѣ битвы. Съ ней
Былъ Паніа. Чтожъ съ ними приключилось?
СФЕРО.
Обоихъ ихъ я видѣлъ здѣсь, когда
Послѣдніе мятежники бѣжали…
Въ гаремъ прошли, должно быть.
AЛТAДА.
Если царь,
Какъ слѣдуетъ разсчитывать, вернется
Съ побѣдою и не найдетъ своей
Іонянки — мы пострадаемъ хуже,
Чѣмъ плѣнные мятежники.
СФЕРО.
Идемъ
Искать скорѣй. Она уйти далеко
Вѣдь не могла; найдя ее, царю
Мы сдѣлаемъ подарокъ драгоцѣннѣй
Спасеннаго престола.
AЛТAДA.
Самъ Ваалъ
Не бился такъ отчаянно, чтобъ эту
Монархію себѣ завоевать,
Какъ сынъ его изнѣженный — стараясь
Ее спасти. Всѣ мнѣнія о немъ
Его друзей, его враговъ заклятыхъ
Онъ опровергъ. Такъ душный лѣтній день,
Вечернею грозою весь чреватый,
Вдругъ разразится съ силою такой,
Что воздуху, повидимому, съ нею
Не сдобровать и быть землѣ потопомъ
Загубленной. Да, этотъ человѣкъ
Непостижимъ.
СЕФРО.
Не больше, чѣмъ другіе.
Мы всѣ — сыны случайности. Идемъ
Искать рабу — не-то, изъ-за безумной
Любви его, придется пострадать
Подъ пыткою и умереть безвинно.
САЛЕМЕНЪ
Побѣда льститъ: отбиты отъ дворца
Мятежники; открыто сообщенье
Съ частями войскъ, стоящихъ за рѣкой.
Они еще вѣрны — быть можетъ,
И вѣрными останутся, когда
Къ нимъ вѣсть дойдетъ, что намъ далась побѣда.
Но гдѣ герой ея? гдѣ государь?
САРДАНАПАЛЪ.
Я здѣсь, мой братъ!
САЛЕМЕНЪ.
И невредимъ, надѣюсь?
САРДАНАПАЛЪ.
Нѣтъ, не совсѣмъ. Но это вздоръ… пройдетъ…
Итакъ, дворецъ очищенъ.
САЛЕМЕНЪ.
Городъ тоже,
Я думаю. Сторонниковъ у насъ
Все болѣе и болѣе; отряду
Парѳянскому, который до сихъ поръ
Въ резервѣ былъ и такъ и рвется въ битву,
Я приказалъ погонею пойти
И убѣжденъ, что скоро отступленье
Мятежниковъ онъ въ бѣгство обратитъ.
САРДАНАПАЛЪ.
Ужъ это есть; они, по крайней мѣрѣ,
Такъ быстро шли, что я за ними вслѣдъ
Не могъ поспѣть съ бактрійцами моими,
А ужъ на что тѣ не жалѣли ногъ.
Но до смерти усталъ я. Сѣсть скорѣе!
САЛЕМЕНЪ.
Царь, вотъ твой тронъ.
САРДАНАПАЛЪ.
Плохое это мѣсто
Для отдыха и тѣлу и душѣ.
Диванчикъ мнѣ, крестьянскую скамейку,
Ну, что-нибудь…
Вотъ такъ. Теперь дышать
Свободнѣе.
САЛЕМЕНЪ.
О, этотъ часъ великій
Содѣлался славнѣе, выше всѣхъ,
Пережитыхъ тобою.
САРДАНАПАЛЪ.
И тяжелѣе,
Конечно, всѣхъ. Гдѣ виночерпій мой?
Подай воды.
САЛЕМЕНЪ (улыбаясь).
Такое приказанье
Впервые онъ услышалъ. Даже я,
Суровѣйшій совѣтникъ, предлагаю
Питье краснѣй воды.
САРДАНАПАЛЪ.
Конечно, кровь?
И безъ того ея сегодня вдоволь
Мы пролили, ну, а на счетъ вина,
Такъ нынче я стихіи чистой цѣну
Вполнѣ узналъ; я трижды пилъ ее
И трижды въ бой съ такой кидался силой
И свѣжестью, какихъ еще въ винѣ
Не находилъ. Гдѣ тотъ солдатъ, что въ шлемѣ
Принесъ воды напиться мнѣ?
ОДИНЪ ИЗЪ СТРАЖЕЙ.
Убитъ,
Великій царь. Стрѣла пронзила черепъ
Въ тотъ мигъ, когда изъ шлема своего
Онъ выплеснулъ остатки и сбирался
Его надѣть.
САРДАНАПАЛЪ.
Убитъ — ненагражденный!
Убитъ за то, что напоилъ меня!
Несчастный рабъ! Какая злая доля!
О, будь онъ живъ, я золотомъ его
Пресытилъ бы! Всѣмъ золотомъ вселенной
Не заплатить за наслажденье то,
Которое мнѣ далъ его напитокъ,
Когда внутри горѣло у меня,
Вотъ какъ теперь.
(Ему подаютъ воды).
Я снова оживаю.
Отъ этихъ поръ изъ кубка буду пить
Въ часы любви, а въ битвѣ — только воду.
САЛЕМЕНЪ.
Рука твоя въ повязкѣ, государь?
САРДАНАПАЛЪ.
Да, Белезисъ храбрѣйшій оцарапалъ.
МИРРА.
Онъ раненъ!
САРДАНАПАЛЪ.
Вздоръ! не стоитъ говорить!
Однако же, теперь, какъ освѣжился
Немного я, боль что-то посильнѣй.
МИРРА.
И рану ты перевязалъ…
САРДАНАПАЛЪ.
Повязкой
Съ моей же діадемы; въ первый разъ
Нарядная вещица послужила
Къ чему-нибудь серьезному.
МИРРА (служителямъ).
Скорѣй
Искуснѣйшихъ врачей сюда пошлите!
Пойдемъ со мной; повязку эту я
Сама сниму и облегчу страданье.
САРДАНАПАЛЪ.
Да, я не прочь. Все пуще эта боль…
Но много ли ты смыслишь въ ранахъ? Впрочемъ,
Какой вопросъ! Тебѣ извѣстно ль, братъ,
Гдѣ я нашелъ во время битвы эту
Красавицу?
САЛЕМЕНЪ.
Средь женщинъ остальныхъ,
Подобною испуганной газели.
САРДАНАПАЛЪ.
Нѣтъ, не совсѣмъ: подобною подругѣ
Младого льва, когда она, рыча,
Какъ женщина, — а это означаетъ
Неистово, затѣмъ что страсти всѣ
До крайности лишь въ женщинѣ доходятъ, —
Преслѣдуетъ охотника, у ней
Укравшаго дѣтенышей: такъ Мирра,
Съ огнемъ въ глазахъ, съ распущенной косой,
Движеньями и голосомъ и видомъ
Дерущихся одушевляла.
САЛЕМЕНЪ.
Да?
САРДАНАПАЛЪ.
Не я одинъ, какъ видишь ты, героемъ
Сталъ въ эту ночь… Остановясь, глядѣлъ
Я на нее: пылающія щеки,
Сверканіе широкихъ черныхъ глазъ
Изъ-подъ волосъ, разметанныхъ волною,
На чистомъ лбу лазурныхъ жилокъ сѣть,
Восторженно раздувшіяся ноздри,
Раскрытый ротъ, звукъ голоса ея,
Всѣ голоса собою покрывавшій,
Какъ лютни струнъ не можетъ заглушить
Нестройное бряцаніе кимваловъ;
Движенье рукъ, сверкавшихъ бѣлизной
Ярчѣй, чѣмъ сталь, исторгнутая ею
У павшаго солдата — это все
Для нашихъ войскъ ее преобразило
Въ пророчицу побѣды надъ врагомъ
Или саму побѣду, благосклонно
Сошедшую привѣтствовать своихъ.
САЛЕМЕНЪ (въ сторону).
Опять любовь его туманить стала,
И если мы не отвлечемъ его
Отъ этихъ думъ — пропало все.
(вслухъ). Однако,
Подумайте о вашей ранѣ, царь.
Вы только что сказали намъ, что сильно
Она болитъ.
САРДАНАПАЛЪ.
Да, это правда, но —
Не слѣдуетъ и думать мнѣ объ этомъ.
САЛЕМЕНЪ.
Всѣ нужныя распоряженья мной
Ужъ сдѣланы; теперь узнать отправлюсь,
Исполнено ль все то, что я велѣлъ,
И возвращусь, чтобъ выслушать желанье
Монаршее.
САРДАНАПАЛЪ.
Прекрасно.
САЛЕМЕНЪ (уходя).
Мирра!
МИРРА.
Князь!
САЛЕМЕНЪ.
Сегодня ты вела себя такъ славно,
Что если бы онъ только не былъ мужъ
Моей сестры… Но я спѣшу… Ты любишь,
Скажи, царя?
МИРРА.
Сарданапала я
Люблю.
САЛЕМЕНЪ.
Но все жъ — чтобъ онъ царемъ остался,
Желаешь ты?
МИРРА.
Желаю одного,
Чтобъ былъ онъ тѣмъ, чѣмъ долженъ быть — не меньше.
САЛЕМЕНЪ.
Такъ слушай же: тогда лишь онъ царемъ
Останется, тогда лишь не утратишь
И ты его, тогда лишь станетъ онъ,
Чѣмъ долженъ быть, тогда лишь жить онъ будетъ,
Когда его ты не допустишь впасть
Въ обычную изнѣженность. Имѣешь
Надъ нимъ ты власть сильнѣй, чѣмъ мудрость вся
Въ стѣнахъ дворца иль весь мятежъ свирѣпый
Внѣ этихъ стѣнъ: не допусти жъ его
Опять упасть.
МИРРА.
Мнѣ голосъ Салемена
Для этого не нуженъ. Долгу я
Не измѣню — и все, что только въ силахъ
Безпомощности женской…
САЛЕМЕНЪ (перебивая).
Будетъ властью
Всесильною въ его душѣ. Смотри жъ,
Воспользуйся ты ею мудро.
САРДАНАПАЛЪ.
Мирра!
Ты шепчешься съ моимъ суровымъ братомъ?
О, ревновать начну я скоро…
МИРРА (улыбаясь).
Да,
И будешь правъ: нѣтъ въ мірѣ человѣка,
Который бы и женскую любовь,
И воиновъ довѣрье, и покорность
Своихъ рабовъ, и милости царя,
И всѣхъ людей высокое вниманье
Заслуживалъ въ такой же мѣрѣ.
САРДАНАПАЛЪ.
Я
Хвалить его тебѣ не запрещаю —
Но не съ такой горячностью. Ничто,
Меня затмить способное, не смѣетъ
Въ прекрасныя уста твои влагать
Восторженность. Но, тѣмъ не меньше, правду
Ты говоришь.
МИРРА.
Теперь пойдемъ со мной —
Давно пора твоей заняться раной —
И обопрись покрѣпче на меня…
САРДАНАПАЛЪ.
Да, милая, но только не отъ боли.
МИРРА (смотря на Сарданапала).
Украдкою пришла я сторожить
Его покой — коль можетъ быть покоемъ
Мучительный и судорожный сонъ.
Будить его? Нѣтъ, кажется, волненье
Утишилось… О, богъ покоя, ты
Властитель глазъ сомкнувшихся и сладкихъ,
Блаженныхъ грезъ и сна безъ всякихъ сновъ,
Глубокаго, глубокаго — молю я,
Похожимъ стань на смерть, сестру твою,
Недвижную, нѣмую! Выше счастья
Нѣтъ для людей, быть можетъ потому,
Что высшее блаженство наше въ царствѣ
Суровой, непробудной и нѣмой
Твоей сестры… Опять зашевелился!
Опять лицо мучительная боль
Подернула! Такъ подъ ударомъ вихря
Колеблется гладь озера, спокойно
Лежащаго въ тѣни своей горы;
Такъ осенью колышитъ вѣтеръ листья,
Прильнувшія недвижно и въ тоскѣ
Къ роднымъ вѣтвямъ. Я разбужу сейчасъ же;.
Нѣтъ, подожду: какъ знать, чего тогда
Лишится онъ? Онъ, кажется, страдаетъ!
Но если я нарушу этотъ сонъ
Для болѣе мучительныхъ страданій?
Быть можетъ, тутъ причиною всему
Волненіе ужасной этой ночи
И просто боль отъ раны, хоть она
Весьма легка; быть можетъ, безпокоюсь
Я болѣе, чѣмъ онъ страдаетъ. Нѣтъ,
Пускай его и лѣчитъ, и спасаетъ
Природа-мать; а я останусь здѣсь
Помощницей при ней, но не помѣхой.
САРДАНАПАЛЪ (просыпаясь).
Нѣтъ, ни за что, хотя бы въ небесахъ
Размножили вы звѣзды и надъ ними.
Въ сообществѣ своемъ, меня царемъ
Содѣлали! Нѣтъ, этою цѣною
Я не куплю господства для себя
Надъ вѣчностью! Прочь отъ меня ты, старый
Ловецъ звѣрей перворожденныхъ! Прочь
И вы, людей-собратьевъ такъ же точно
Травившіе, какъ звѣря, вы, въ тѣ дни —
Лишь люди кровожадные, а нынче —
(Коли жрецы почтенные не лгутъ) —
Ужъ идолы, еще покровожаднѣй.
И ты, моя жестокая праматерь,
Сочащаяся кровью и пятой
Давящая индійскихъ труповъ кости!
Прочь, прочь! Гдѣ я? Гдѣ привидѣнья? Гдѣ…
Нѣтъ, предо мной не привидѣнья! Ихъ бы
Я могъ узнать среди всего, что смерть
Дерзнула бы изъ черной бездны вызвать,
Чтобъ устрашить живущихъ. Мирра!
МИРРА.
Ахъ!
Какъ блѣденъ ты! На лбу твоемъ, подобно
Ночной росѣ, лежитъ холодный потъ.
Мой дорогой, опомнись, успокойся!
Твои слова съ того какъ будто свѣта
Доносятся, когда на этомъ ты —
Владыка-царь. О, прогони же думы
Зловѣщія: все будетъ хорошо.
САРДАНАПАЛЪ.
Дай руку мнѣ… Вотъ такъ… Да, это, точно,
Твоя рука. Да, это плоть .. Сожми,
Сожми сильнѣй, чтобъ ощутилъ я снова,
Что сталъ я тѣмъ, чѣмъ прежде былъ.
МИРРА.
И я
Въ твоихъ глазахъ пусть снова тѣмъ же стану,
Чѣмъ и была, и вѣчно быть должна —
Твоею.
САРДАНАПАЛЪ.
Да, теперь мнѣ это ясно,
И эту жизнь я снова узнаю.
Ахъ, Мирра! я былъ тамъ, гдѣ всѣ мы будемъ.
МИРPA.
Мой государь…
САРДАНАПАЛЪ.
Я былъ въ могилѣ, тамъ,
Гдѣ червяки — владыки, а владыки…
Но никогда не представлялъ себѣ
Такихъ вещей; я думалъ, что за гробомъ
Нѣтъ ничего.
МИРРА.
И не ошибся ты.
Одни умы трусливые способны
Въ то вѣровать, что, можетъ быть, вовѣкъ
Не сбудется.
САРДАНАПАЛЪ.
О, Мирра, если видимъ
Уже во снѣ такія вещи мы,
То что же смерть откроетъ намъ?
МИРРА.
Не знаю,
Возможно ли, чтобъ смерть могла найти
Такое зло, какого не явила
Земная жизнь тому, кто прожилъ въ ней
Ряды годовъ? Когда, на самомъ дѣлѣ,
Есть край такой, гдѣ продолжаетъ жить
Душа людей, существованье это —
Духовное, безъ плоти; если жъ тамъ
Останется хоть тѣнь отъ этой грубой
Тѣлесной оболочки, что стоитъ,
Мнѣ кажется, преградой между небомъ
И нашею душой и держитъ насъ
Въ цѣпяхъ земли, то эта тѣнь, какіе
Ей ужасы ни предстояли бъ тамъ,
Не ощутитъ, по крайней мѣрѣ, страха,
Увидѣвъ смерть.
САРДАНАПАЛЪ.
Я смерти не боюсь.
Но, милая, я чувствовалъ, я видѣлъ
Сонмъ мертвецовъ.
МИРРА.
Я тоже. Этотъ прахъ,
Что топчемъ мы ногами, жилъ когда-то
И мучился… Но продолжай. Скажи,
Что видѣлъ ты? Разсказъ разсѣетъ думы
Зловѣщія.
САРДАНАПАЛЪ.
Казалось мнѣ…
МИРРА.
Но нѣтъ,
Повремени. Ты утомленъ, страдаешь,
Изнеможенъ; а это повредитъ
Душѣ твоей и тѣлу. Постарайся
Опять уснуть.
САРДАНАПАЛЪ.
Нѣтъ, послѣ; не хочу
Я видѣть сны, хоть убѣдился ясно,
Что это все — былъ только сонъ. Но ты,
Ты въ силахъ ли разсказъ мой вынесть?
МИРРА.
Въ силахъ
Я вынесть все, всѣ грезы, что даетъ
И жизнь, и смерть, когда могу съ тобою
Я ихъ дѣлить, въ фантазіи ль одной,
Иль на яву.
САРДАНАПАЛЪ.
Повѣрь, я это видѣлъ
Какъ на яву. Ихъ бѣгство видѣлъ я
Открытыми глазами.
МИРРА.
Продолжай.
САРДАНАПАЛЪ.
Я видѣлъ — нѣтъ, мнѣ это снилось — будто
Здѣсь, да, вотъ здѣсь, гдѣ мы теперь съ тобой,
Сошлась толпа гостей, и я, хозяинъ,
Самъ походилъ на гостя, хлопоча
Со всѣми быть, какъ равный съ равнымъ. Только
Направо и налѣво отъ меня
Не ты была, не Замесъ, не другіе
Обычные сосѣди на пирахъ;
Нѣтъ, слѣва я увидѣлъ человѣка
Съ надменнымъ, злымъ и мертвеннымъ лицомъ,
И хоть его встрѣчалъ когда-то прежде —
Гдѣ, этого не помню, — но теперь
Не могъ узнать. Чертами на гиганта
Онъ походилъ, взоръ свѣтелъ былъ и чистъ,
Но недвижимъ, волной спускались кудри
Къ его спинѣ широкой, а за ней,
Изъ глубины громаднаго колчана,
Крыломъ орла оперены, сквозя
Въ змѣяхъ волосъ, высовывались стрѣлы.
Я пригласилъ его налить вина
Въ стоявшую межъ нимъ и мною чашу.
Онъ ничего не отвѣчалъ; тогда
Я самъ ее наполнилъ; не коснулся
Онъ до нея, но устремилъ въ меня
Упорный взоръ — и передъ этимъ блескомъ
Недвижныхъ глазъ я весь затрепеталъ
И, какъ царю во гнѣвѣ подобаетъ,
Наморщилъ лобъ; онъ не отвѣтилъ тѣмъ же,
Но продолжалъ по прежнему смотрѣть
Въ мои глаза, и эта неподвижность
Усилила мой ужасъ; и къ другимъ,
Привѣтливымъ гостямъ я повернулся,
Ища у нихъ защиты… Что же? Тамъ,
Гдѣ я привыкъ обыкновенно видѣть
Тебя, мой другъ…
МИРРА.
Ты встрѣтилъ?
САРДАНАПАЛЪ.
На твоемъ
Сѣдалищѣ, твоемъ обычномъ мѣстѣ
На пиршествахъ, гдѣ я искалъ твоихъ
Прекрасныхъ глазъ, сидѣла тварь: сѣдая,
Изсохшая, какъ призракъ, кровь въ глазахъ
И на рукахъ, какъ женщина одѣта,
На головѣ корона, лобъ изрытъ
Морщинами, но на губахъ усмѣшка
Свирѣпаго злодѣя, а въ глазахъ —
Ядъ похоти… Вся кровь во мнѣ застыла.
МИРРА.
И это все?
САРДАНАПАЛЪ.
Въ одной рукѣ — рукѣ
Изсохнувшей, подобной птичьей лапѣ,
Она держала кубокъ, кровью весь
Дымившійся, въ другой — былъ тоже кубокъ,
Наполненный не знаю чѣмъ: отъ нихъ
Я въ ужасѣ поспѣшно отвернулся;
Но вдоль стола увидѣлъ рядъ тѣней
Съ коронами на головахъ, другъ съ другомъ
Не схожія, но выраженье лицъ
У всѣхъ одно…
МИРРА.
И ты не понялъ ясно,
Что это все — простая греза?
САРДАНАПАЛЪ.
Нѣтъ.
Я чувствовалъ, что могъ къ нимъ прикоснуться,
Ихъ осязать… Отъ одного лица
Мои глаза къ другому обращались
Съ надеждою увидѣть хоть одно
Знакомое; напрасно! Повернулись
Они ко мнѣ и неподвижный взглядъ
Уставили въ меня; они не ѣли
И не пили — и продолжали только
Смотрѣть, смотрѣть… покамѣстъ камнемъ я
Не сдѣлался, какимъ, казалось, были
И всѣ они, но камнемъ не бездушнымъ:
Нѣтъ — чувствовалъ біенье жизни я
Въ себѣ и въ нихъ. И было между нами
Какое-то ужасное сродство,
Какъ будто я съ себя полжизни сбросилъ,
Чтобъ къ нимъ прійти, они же — смерти часть
Откинули, чтобы сойтись со мною.
Особое то было бытіе,
Далекое и отъ земного міра,
И отъ небесъ. . Но, Мирра, лучше смерть,
Чѣмъ бытіе такое!
МИРРА.
Что же дальше?
САРДАНАПАЛЪ.
Какъ каменный, сидѣлъ я. Наконецъ,
Охотникъ всталъ и вмѣстѣ съ нимъ старуха.
И онъ мнѣ улыбнулся; да, лицо
Гигантское, но полное величья,
Подернулось улыбкою, — не все,
Однѣ уста; глаза же оставались
Недвижными; на высохшихъ губахъ
У женщины я тоже могъ замѣтить
Подобіе улыбки… Поднялись —
И имъ во слѣдъ всѣ остальныя тѣни
Задвигались, какъ-будто бы стараясь
Передразнить по обезьяньи главныхъ
Въ своей средѣ. Какъ видно, и въ гробу
Онѣ все тѣ жъ простыя обезьяны!
Но я не всталъ; мои всѣ члены вдругъ
Проникнула отчаянная бодрость;
Боязнь прошла, и призракамъ въ лицо
Смѣялся я… Но вотъ — охотникъ руку
Мнѣ протянулъ… Я взялъ ее, пожалъ —
Она въ моей растаяла, и тутъ же
Онъ самъ исчезъ, оставивъ по себѣ
Въ моей душѣ лишь память о героѣ,
Какимъ онъ мнѣ казался.
МИРРА.
И какимъ
Дѣйствительно онъ былъ: великимъ предкомъ
Династіи героевъ и твоимъ.
САРДАНАПАЛЪ.
Да, ты права… Но женщина, старуха
Ужасная, вдругъ кинулась ко мнѣ
И шумными лобзаньями сжигала
Мои уста; когда изъ рукъ своихъ
Чудовище метнуло на полъ чаши,
Мнѣ чудилось, что ядъ изъ нихъ течетъ
Вокругъ меня и образуетъ рѣки
Зловонныя и гнусныя… Вотще
Я оттолкнуть безумную старался;
А, между тѣмъ, товарищи ея,
Подобные статуямъ въ нашихъ храмахъ,
Стояли неподвижно… Наконецъ
Я вырвался изъ рукъ ея, какъ-будто
Я былъ тотъ сынъ, что собственной рукой
Ее убилъ за грѣхъ кровосмѣшенья…
И вслѣдъ за тѣмъ… и вслѣдъ за тѣмъ… погрязъ
Я въ хаосѣ всего, что есть на свѣтѣ
Ужаснаго и мерзкаго; я былъ
И мертвъ, и живъ; я и лежалъ въ могилѣ,
И воскресалъ; я чувствовалъ себя
Изъѣденнымъ червями и прошедшимъ
Сквозь пламя очищенья и, какъ прахъ,
Разметаннымъ по воздуху… Что было
Со мной потомъ — не помню. Лишь одно
Мнѣ памятно, что посреди всѣхъ этихъ
Жестокихъ мукъ я жадно звалъ тебя,
Искалъ тебя — и, наконецъ, проснулся —
И ты со мной!
МИРРА.
И буду я съ тобой
Вездѣ — и здѣсь и въ замогильномъ мірѣ,
Когда онъ есть. Но позабудь, мой царь,
Объ этомъ всемъ; оно не что иное,
Какъ дѣйствіе недавнихъ всѣхъ тревогъ
На организмъ, къ труду непріученный,
Но на себѣ поднявшій трудъ такой,
Какого бы и самой мощной силѣ
Не перенесть.
САРДАНАПАЛЪ.
Теперь мнѣ лучше. Ты
Опять со мной — и все, что я увидѣлъ,
Мнѣ кажется ничѣмъ.
САЛЕМЕНЪ.
Какъ! Государь
Уже не спитъ?
САРДАНАПАЛЪ.
Да, братъ, и было бъ лучше
Совсѣмъ не спать: всѣ наши предки здѣсь
Сошлись за тѣмъ, чтобъ, кажется, съ тобою
Меня увлечь. Отецъ мой тоже былъ
Межъ нихъ, но онъ — ужъ почему, не знаю —
Сѣлъ въ сторонѣ и далъ въ сосѣди мнѣ
Охотника — отца династіи нашей
И гнусную мужеубійцу — ту,
Которую зовете вы великой.
САЛЕМЕНЪ.
Какъ и тебя великимъ я зову
Теперь, когда ты выказалъ такой же
Геройскій духъ. Пришелъ я предложить,
Чтобъ двинулись мы съ войскомъ на разсвѣтѣ
И на толпу мятежниковъ опять
Ударили. Они хоть и отбиты,
Но не совсѣмъ побѣждены и вновь
Сбираются.
САРДАНАПАЛЪ.
Который часъ?
САЛЕМЕНЪ.
Осталось
Два-три часа до утра; ими, царь,
Воспользуйся для отдыха.
САРДАНАПАЛЪ.
Нѣтъ, только
Не въ эту ночь, когда она еще
Не кончилась. Я въ этомъ сновидѣньи,
Мнѣ кажется, несчетные часы
Провелъ.
МИРРА.
О, нѣтъ — едва одинъ. Все время
Я здѣсь была; то былъ тяжелый часъ,
Но только часъ.
САРДАНАПАЛЪ.
Обсудимъ же, что дѣлать.
Мы двинемся по утру.
САЛЕМЕНЪ.
А пока —
Я съ просьбою.
САРДАНАПАЛЪ.
Заранѣе согласенъ.
САЛЕМЕНЪ.
Не торопись, покамѣстъ ты ея
Не выслушалъ. Но говорить съ тобою
Наединѣ могу я только.
МИРРА.
Князь,
Я ухожу.
САЛЕМЕНЪ.
Мой царь, рабыня эта
Достойна быть свободною
САРДАНАПАЛЪ.
И только
Свободною? Рабыня эта, братъ,
Достойна быть участницей престола.
САЛЕМЕНЪ.
Позволь, монархъ… Еще вѣдь занятъ онъ;
И именно о той, что раздѣляетъ
Его съ тобой, хочу я говорить.
САРДАНАПАЛЪ.
Какъ, о женѣ?
САЛЕМЕНЪ.
Такъ точно. Нахожу я,
Что въ видахъ безопасности ее
Съ ея дѣтьми ты долженъ до разсвѣта
Отправить въ Пафлагонію, гдѣ Коттъ,
Нашъ родственникъ, правителемъ. Тамъ будетъ
Жизнь сыновей твоихъ защищена
Отъ всяческихъ случайностей, а также
И ихъ права законныя на тронъ,
Въ томъ случаѣ, когда…
САРДАНАПАЛЪ.
Когда погибнуть
Придется мнѣ, что вѣроятно… Да,
Твой планъ хорошъ. Отправь же ихъ скорѣе
Съ надежною охраной.
САЛЕМЕНЪ.
Все уже
Устроено, готова и галера,
Чтобъ за Евфратъ ихъ переправить. Но
Предъ этою разлукою, быть можетъ,
Захочешь ты увидѣть…
САРДАНАПАЛЪ.
Сыновей?
Растрогаться боюсь я: станутъ плакать
Несчастные малютки, а могу ль
Я чѣмъ инымъ ихъ успокоить, кромѣ
Пустыхъ надеждъ, улыбокъ лживыхъ? Я,
Какъ знаешь ты, не мастеръ притворяться.
САЛЕMEHЪ.
Но чувствовать, надѣюсь, можешь ты.
Короче, царь, вотъ дѣло въ чемъ: царица
Предъ вѣчною разлукой видѣть васъ
Желала бы.
САРДАНАПАЛЪ.
Къ чему? Съ какою цѣлью?
Я дамъ ей все, все то, чего она
Потребуетъ, но — кромѣ этой встрѣчи.
САЛЕМЕНЪ.
Мой государь, ты знаешь женщинъ; ты,
Усердно такъ ихъ сердце изучавшій,
Ихъ долженъ знать. Когда родилось въ нихъ
Желаніе того, что міра сердца
Касается, оно для чувства ль ихъ,
Фантазіи ль гораздо драгоцѣннѣй,
Чѣмъ внѣшній міръ. Желанія сестры
Я, какъ и ты, совсѣмъ не одобряю;
Но это ей желательно, она —
Моя сестра, ты — мужъ ея, — дозволь же!
САРДАНАПАЛЪ.
Не поведетъ все это ни къ чему.
Но — пусть придетъ.
САЛЕМЕНЪ.
Благодарю.
САРДАНАПАЛЪ.
Такъ долго
Мы жили врознь — и встрѣтиться опять,
И встрѣтиться теперь! Какъ будто мало
Своихъ заботъ и горя у меня,
Чтобъ грусть свою дѣлить еще и съ тѣми,
Съ которыми любви я не дѣлю!
САЛЕМЕНЪ.
Смѣлѣй, сестра! Великой нашей крови
Не посрамляй боязнью; не забудь,
Кто предокъ нашъ! Царица предъ тобою,
Мой государь.
САРДАНАПАЛЪ.
Я прошу тебя
Оставить насъ.
САЛЕМЕНЪ.
Ослушаться не смѣю.
ЗАРИНА (въ сторону).
Наединѣ! Ахъ, оба мы еще
Такъ молоды, а сколько лѣтъ промчалось
Съ тѣхъ поръ, какъ мы сошлись впервые — лѣтъ,
Среди вдовства сердечнаго печально
Прожитыхъ мной! Онъ не любилъ меня,
Но, кажется, онъ мало измѣнился…
Ко мнѣ одной онъ измѣнился… Ахъ,
Зачѣмъ и я такою жъ не осталась,
Какой была! Безмолвенъ онъ… едва
Глядитъ сюда… ни слова мнѣ, ни взгляда,
А между тѣмъ, бывало, взоръ его
И голосъ былъ такъ мягокъ, — равнодушенъ,
Но не суровъ, не жостокъ… Государь!
САРДАНАПАЛЪ.
Зарина!
ЗАРИНА.
Нѣтъ! — не говори: «Зарина».
И этотъ звукъ, и слово это — все
Истреблено столь долгими годами
И муками, удвоившими рядъ
Прожитыхъ лѣтъ.
САРДАНАПАЛЪ.
Теперь ужъ слишкомъ поздно
Припоминать былые эти сны…
Оставимъ же упреки наши, то-есть
Не упрекай меня въ послѣдній разъ.
ЗАРИНА.
И въ первый разъ. Тебя не упрекала
Я никогда.
САРДАНАПАЛЪ.
Да, правда; тѣмъ сильнѣй
Мнѣ на душу ложится мысль объ этомъ…
Но человѣкъ надъ сердцемъ вѣдь своимъ
Не властелинъ.
ЗАРИНА.
И надъ рукою тоже.
А я тебѣ и сердце отдала
И руку…
САРДАНАПАЛЪ.
Мнѣ твой братъ сказалъ, что видѣть
Желала ты меня передъ отъѣздомъ
Изъ Ниневіи съ…
ЗАРИНА.
Съ нашими дѣтьми.
Да, это такъ. Хотѣла благодарность
Я выразить тебѣ за то, что ты
Не разлучилъ моей души несчастной
Съ тѣмъ, что любить еще осталось ей —
Съ созданьями твоими и моими,
Которыя похожи на тебя
И мнѣ въ глаза глядятъ, какъ въ дни былые
И ты глядѣлъ… Въ нихъ перемѣны я
Не нахожу.
САРДАНАПАЛЪ.
И не найдешь. Желаю
Душевно я, чтобъ былъ незыблемъ въ нихъ
Сыновній долгъ.
ЗАРИНА.
Малютокъ я не только
Какъ нѣжная слѣпая мать люблю;
О, нѣтъ! — они и какъ супругѣ нѣжной
Мнѣ дороги. Единственная связь
Они теперь межъ мною и тобою.
САРДАНАПАЛЪ.
Зарина, вѣрь, что я всегда умѣлъ
Тебя цѣнить. Старайся, чтобъ примѣромъ
Для нихъ служилъ скорѣй твой славный родъ,
Чѣмъ ихъ отецъ. Дѣтей я довѣряю
Тебѣ вполнѣ; для трона воспитать
Ты ихъ должна, иль — если онъ не будетъ
Удѣломъ ихъ… Тревогу этой ночи
Ты слышала?
ЗАРИНА.
О ней уже почти
Забыла я. Съ восторгомъ приняла бы
Я всякое несчастье, лишь бы въ немъ
Найти себѣ возможность вновь увидѣть
Твое лицо.
САРДАНАПАЛЪ.
Престолъ мой — говорю
Безъ страха я — въ опасности; быть можетъ,
Имъ никогда не быть на немъ; но пусть
Они его изъ виду не теряютъ.
На все, повѣрь, на все отважусь я,
Чтобъ только былъ упроченъ тронъ за ними,
Но ежели погибну я — они
Обязаны неустрашимо снова
Имъ завладѣть и мудро свой вѣнецъ
Носить потомъ — не такъ, какъ я, безпечно
Всю власть мою растратившій…
ЗАРИНА.
Лишь то
Передавать я стану имъ, что можетъ
Почетнымъ быть для памяти отца.
САРДАНАПАЛЪ.
Пускай они услышатъ правду лучше
Изъ устъ твоихъ, чѣмъ злобу клеветы.
Въ несчастіи они узнаютъ злобу
Людской толпы къ развѣнчаннымъ царямъ
И за грѣхи отцовскіе заплатятъ,
Какъ за свои. Ахъ, дѣти! Все бы я
Могъ перенесть, будь только я бездѣтенъ!
ЗАРИНА.
О, замолчи! Покоя моего
Послѣдняго не отравляй словами
Раскаянья, что ты — отецъ. Когда
Ты побѣдишь — они царями станутъ
И будутъ чтить того, кто спасъ для нихъ
Родной престолъ, которымъ онъ такъ мало
Самъ дорожилъ; а если…
САРДАНАПАЛЪ.
Если я
Его лишусь — весь міръ имъ громко крикнетъ:
«Отца благодарите!» — и тогда
Проклятьями они наполнятъ воздухъ.
ЗАРИНА.
Нѣтъ, этого не будетъ никогда:
Почтеніемъ они покроютъ имя
Того, кто, павъ, какъ царь, въ послѣдній часъ
То совершилъ для своего безсмертья,
Чего другимъ царямъ не совершить
За много лѣтъ, которыя собою
Бѣгъ времени обозначаютъ только,
Но въ лѣтопись не вносятъ ничего.
САРДАНАПАЛЪ.
Ахъ, лѣтописи наши, можетъ статься,
Идутъ къ концу; но что бы ни являло
Ихъ прошлое — окончатся онѣ,
Какъ начались, со славою великой.
ЗАРИНА.
Но не рискуй собою; жизнь свою
Побереги; живи для тѣхъ, которымъ
Такъ дорогъ ты.
САРДАНАПАЛЪ.
А кто они? Раба,
Привязанная страстью — не скажу я
Тщеславіемъ: престолъ мой передъ ней
Шатается, она жъ какъ прежде любитъ;
Кружокъ друзей, пирующихъ со мной,
Пока одно мы съ ними составляемъ,
И знающихъ, что чуть погибну я,
Они — ничто; братъ, оскорбленный мною;
Заброшенныя дѣти и жена…
ЗАРИНА.
Которая и любитъ…
САРДАНАПАЛЪ.
И прощаетъ?
ЗАРИНА.
Объ этомъ я, повѣрь мнѣ, никогда
Не думала: и какъ прощать могу я,
Не обвинивъ?
САРДАНАПАЛЪ.
Жена моя!
ЗАРИНА.
О, будь
Благословенъ за это слово! Всякой
Надежды я лишилась — отъ тебя
Когда-нибудь его услышать снова.
САРДАНАПАЛЪ.
О, ты его отъ подданныхъ моихъ
Услышишь! Да, рабы, которыхъ щедро
Я насыщалъ, лелѣялъ, набивалъ
Спокойствіемъ, по горло переполнилъ
Богатствами, царями сдѣлалъ — да,
Въ своихъ домахъ полнѣйшими царями —
Теперь встаютъ мятежною толпою
И требуютъ погибели того,
Кто превратилъ ихъ жизнь въ веселый праздникъ;
Межъ тѣмъ какъ тѣ немногіе изъ нихъ,
Которыхъ я не обязалъ нисколько,
Мнѣ преданы. Все это правда, но —
Чудовищно!
ЗАРИНА.
Быть можетъ, это очень
Естественно: въ испорченныхъ сердцахъ
Все доброе становится отравой…
САРДАНАПАЛЪ.
А честныя умѣютъ извлекать
Изъ зла добро — и этою работой
Счастливѣй пчелъ, сбирающихъ свой медъ
Съ однихъ цвѣтовъ цѣлебныхъ.
ЗАРИНА.
Собирай же
И ты свой медъ, не спрашивая, что
Даетъ его. Довольствуйся сознаньемъ,
Что ты еще не всѣми кинутъ.
САРДАНАПАЛЪ.
Да,
Конечно такъ, когда я живъ. Подумай,
Будь я не царь — какъ долго смертнымъ я
Остаться бъ могъ, остаться, то-есть, смертнымъ,
Гдѣ смертные находятся — не тамъ,
Гдѣ быть должны?…
ЗАРИНА.
Не знаю. Ты обязанъ
Жить для моихъ… твоихъ дѣтей.
САРДАНАПАЛЪ.
Моя
Хорошая, несчастная Зарина!
Что жъ дѣлать мнѣ, коли я полный рабъ
Случайности и собственныхъ влеченій,
Котораго способно унести
Малѣйшее дыханье? Не на мѣстѣ,
Какъ государь, и въ жизни не на мѣстѣ.
Не знаю, чѣмъ я могъ бы быть; одно
Я чувствую, что я совсѣмъ не то,
Чѣмъ долженъ быть… Пора, однако, кончить.
Но, уходя, запомни вотъ что: я
Не созданъ такъ, чтобъ оцѣнить достойно
Твою любовь и сердце; не могу
И красотой твоею восторгаться,
Какъ приходилъ въ восторгъ отъ красоты
Далеко не такой — и это только
Изъ-за того, что преданность къ тебѣ
Была мой долгъ, я жъ вѣчно ненавидѣлъ
Малѣйшее подобіе цѣпей
И для себя, и для другихъ: не можетъ
И самый бунтъ того не подтвердить.
Но выслушай слова мои, быть можетъ —
Послѣднія: никто такъ глубоко
Не уважалъ твоихъ душевныхъ качествъ,
Какъ я, хотя, къ несчастью, не умѣлъ
Изъ нихъ извлечь себѣ благую пользу.
Такъ рудокопъ, наткнувшійся на жилу
Нетронутаго золота, стоитъ
Въ сознаніи, что будетъ безполезна
Она ему: онъ отыскалъ ее,
Но вѣдь она принадлежитъ другому,
Хозяину, которымъ для того
Поставленъ онъ, чтобъ только рыть, не смѣя
Дѣлить богатствъ, сверкающихъ въ землѣ,
У ногъ его, не смѣя къ нимъ коснуться
Иль взвѣсить ихъ, — онъ долженъ лишь глядѣть
И, ползая, ворочать грунтъ тяжелый.
ЗАРИНА.
О, ежели ты, наконецъ, нашелъ
Мою любовь достойной уваженья,
Мнѣ болѣе не нужно ничего!
Бѣжимъ теперь, бѣжимъ скорѣй отсюда!
И я — позволь мнѣ вымолвить: и мы —
Съ тобою, вѣрь, еще узнаемъ счастье!
Ассирія не вся земля: найдемъ
Мы новый міръ въ самихъ себѣ, и будетъ
Онъ такъ блаженъ, какъ не были еще
Ни я, ни ты со всѣмъ громаднымъ царствомъ
У ногъ твоихъ!
САЛЕМЕНЪ.
Я долженъ разлучить
Скорѣе васъ; минуты дорогія
Проносятся.
ЗАРИНА.
Безчеловѣчный братъ!
Высчитывать мгновенья, такъ высоко
Блаженныя!
САЛЕМЕНЪ.
Блаженныя!
ЗАРИНА.
Онъ былъ
Со мной такъ добръ, что я боюсь и думать
Разстаться съ нимъ.
САЛЕМЕНЪ.
Вотъ женщины! У нихъ
Прощаніе окончится навѣрно
Рѣшеніемъ остаться. Это все
Предвидѣлъ я и потому такъ сильно
Противился. Но этому, сестра,
Не быть.
ЗАРИНА.
Не быть?
САЛЕМЕНЪ.
Останься и погибни!
ЗАРИНА.
Такъ что жъ? Съ моимъ супругомъ…
САЛЕМЕНЪ.
И съ дѣтьми.
ЗАРИНА.
О, горе мнѣ!
САЛЕМЕНЪ.
Сестра моя, послушай,
Какъ слѣдуетъ моей сестрѣ: у насъ
Ужъ приняты всѣ мѣры, чтобъ скорѣе
Спасти тебя и сыновей твоихъ —
Послѣднюю надежду нашу. Дѣло
Не въ чувствахъ здѣсь, хотя и имъ нельзя
Не придавать огромнаго значенья;
Но, кромѣ ихъ, замѣшанъ здѣсь вопросъ
О пользѣ государства. Для захвата
Дѣтей царя мятежники на все
Отважатся и разомъ…
ЗАРИНА.
Ахъ, довольно!
Не говори!…
САЛЕМЕНЪ.
Такъ слушай же меня:
Какъ скоро мы изъ рукъ у мидянъ вырвемъ
Твоихъ дѣтей, погибнетъ главный планъ
Бунтовщиковъ — уничтоженье рода
Немвродова: хотя бы царь и палъ,
Но сыновья вѣдь будутъ жить для мщенья
И для побѣдъ.
ЗАРИНА.
Такъ я могу одна
Остаться здѣсь.
САЛЕМЕНЪ.
Какъ! Ты дѣтей покинешь
Сиротками, тогда какъ есть у нихъ
Отецъ и мать, — покинешь на чужбинѣ,
Такъ далеко?
ЗАРИНА.
О, нѣтъ! Моя душа
Не вынесетъ…
САЛЕМЕНЪ.
Теперь ты все узнала —
Рѣшай сама.
САРДАНАПАЛЪ.
Зарина, братъ твой правъ —
И мы должны на время покориться.
Оставшись, ты, быть можетъ, сгубишь все;
Уѣхавши, спасешь то, что осталось
Цѣннѣйшаго и у меня съ тобой,
И у сердецъ, въ которыхъ вѣрность долгу
Еще жива.
САЛЕМЕНЪ.
Пора, пора давно!
САРДАНАПАЛЪ.
Итакъ, рѣшай. Когда съ тобою снова
Мы встрѣтимся, быть можетъ, буду я
Ужъ болѣе тебя достойнымъ. Если жъ
Не суждено — то помни, что мои
Проступки всѣ хотя не искупились,
Но кончены… Боюсь я одного:
Что будешь ты сильнѣе сокрушаться
Объ имени поруганномъ и прахѣ
Того, кто былъ когда-то всемогущъ
Въ Ассиріи, чѣмъ… Я, однако, снова
Растрогаться готовъ, тогда какъ мнѣ
Теперь нужна особенная твердость.
Мои грѣхи происходили всѣ
Отъ мягкости душевной… Скрой, Зарина,
Скрой слезы! Ихъ совсѣмъ не проливать
Я не прошу: гораздо легче было бъ
Остановить Евфратскую волну,
Чѣмъ удержать единую слезинку
Возвышенной и любящей души!
Но отъ меня скрывай ты ихъ; иначе
То мужество, которымъ полонъ я,
Исчезнетъ вновь… Братъ, уведи царицу!
ЗАРИНА.
О, Боже мой! Разстаться съ нимъ навѣкъ.
САЛЕМЕНЪ (стараясь увести ее).
Сестра, ты мнѣ должна повиноваться.
ЗАРИНА.
Прочь отъ меня! Должна остаться я!
Не трогайте! Я не хочу, чтобъ умеръ
Онъ здѣсь одинъ, а я жила одна.
САЛЕМЕНЪ.
Онъ не умретъ одинъ; но ты такъ долго
Жила одна…
ЗАРИНА
Неправда! Знала я,
Что онъ живетъ — и образъ драгоцѣнный
Со мной былъ неразлученъ.
САЛЕМЕНЪ.
Если такъ —
Прости меня, но братское насилье
Употребить я долженъ.
ЗАРИНА
Никогда!
Спасите! О, Сарданапалъ, ужели
Допустишь ты такъ грубо разлучить
Меня съ тобой?
САЛЕМЕНЪ.
Подумай — если только
Пропустимъ мы удобный этотъ часъ —
Погибло все.
ЗАРИНА.
Ахъ, голова кружится…
Въ глазахъ темно… Гдѣ онъ?
САРДАНАПАЛЪ.
Оставь ее,
Она мертва — и ты ея убійца.
САЛЕМЕНЪ.
Не бойся такъ; то обморокъ простой —
Послѣдствіе излишняго волненья.
На воздухѣ она прійдетъ въ себя…
Уйди, прошу. (Въ сторону). Я этою минутой
Воспользоваться долженъ, чтобъ ее
Перенести на царскую галеру,
Гдѣ дѣти ждутъ.
САРДАНАПАЛЪ (одинъ).
Такъ вотъ что, вотъ еще
Что перенесть я долженъ въ этой жизни,
Я, никогда не мучившій людей
Умышленно.. Но это ложь! Любила
Она меня, и я ее любилъ.
О, отчего въ одно и то же время
Не умерла ты, роковая страсть,
Въ сердцахъ, тобой въ одно и то же время
Охваченныхъ? Зарина, заплачу
Я дорого за страшныя мученья
Твоей души! Когда бы я любилъ
Одну тебя — теперь мои народы
Почтительно смотрѣли бъ на меня,
Какъ на царя безспорнаго… Въ какую
Ужаснѣйшую бездну шагъ одинъ
Съ пути прямыхъ обязанностей нашихъ
Влечетъ и тѣхъ, кто требуетъ себѣ
Всеобщаго почтенія, какъ права,
Добытаго рожденьемъ, и находитъ
Его вездѣ, пока не потеряетъ
По собственной своей винѣ…
САРДАНАПАЛЪ.
Ты здѣсь!
Кто звалъ тебя?
МИРРА.
Никто. Но услыхала
Я издали какъ будто плачъ и стонъ —
И думала…
САРДАНАПАЛЪ.
Ты не имѣешь права
Входить сюда, пока не позвана.
МИРРА.
Быть можетъ, я могла бъ тебѣ напомнить
О болѣе привѣтливыхъ словахъ —
Хоть и они съ упрекомъ говорились;
Напомнить, какъ ты укорялъ меня
За то, что я надоѣдать боялась,
Не слушая желанья своего
И просьбъ твоихъ — входить къ тебѣ незванной
Во всякій часъ, кто бъ ни былъ у тебя. .
Я ухожу.
САРДАНАПАЛЪ.
Когда пришла — останься…
Прости меня… Отъ этихъ всѣхъ тревогъ
Разстроенъ я, сердитъ… Но ты на это
Не обращай вниманья: скоро я
Прійду въ себя.
МИРРА.
Съ терпѣньемъ ожидаю
И съ радостью увижу…
САРДАНАПАЛЪ.
Передъ тѣмъ
Какъ ты вошла, изъ этихъ стѣнъ Зарина,
Ассиріи царица, вышла…
МИРРА.
Ахъ!
САРДАНАПАЛЪ.
Ты вздрогнула?
МИРРА.
Я?
САРДАНАПАЛЪ.
Къ счастію, вошла ты
Въ другую дверь; иначе вы могли
Съ ней встрѣтиться. Хоть этого мученья
Избавилась она!
МИРРА.
Я глубоко
Сочувствую царицѣ.
САРДАНАПАЛЪ.
Это слишкомъ.
Сочувствіе такое несовмѣстно
Съ природою; немыслимо оно,
Не можетъ быть взаимнымъ. Ты не можешь
Ее жалѣть; она способна лишь…
МИРРА.
Лишь презирать любовницу-рабыню?
Но не сильнѣй, чѣмъ презираю я
Себя сама.
САРДАНАПАЛЪ.
Презрѣнье! Къ той, которой
Весь полъ ея завидуетъ — къ тебѣ,
Владычицѣ надъ сердцемъ властелина
Вселенной всей?
МИРРА.
Будь властелиномъ ты
И тысячи вселенныхъ — точно такъ же,
Какъ и съ одной, подвластною тебѣ,
Разстанешься, быть можетъ, очень скоро —
Я все-таки унизилась бы, ставъ
Любовницей твоею, какъ позорно
Упала бы, отдавшись пастуху;
А будь онъ грекъ, еще позорнѣй было бъ
Паденіе.
САРДАНАПАЛЪ.
Ты славно говоришь.
МИРРА.
Я то, что есть.
САРДАНАПАЛЪ.
Когда на человѣка
Обрушится несчастье, все встаетъ
На павшаго; но такъ какъ я покамѣстъ
Еще не палъ и не расположенъ
Выслушивать упреки — можетъ статься
И потому, что слишкомъ часто ихъ
Заслуживалъ, то лучше мы съ тобою,
Пока еще живетъ межъ нами миръ,
Разстанемся.
МИРРА.
Разстаться!
САРДАНАПАЛЪ.
Вѣдь кончали жъ
Разлукою всѣ, жившіе до насъ,
И ею же когда-нибудь да кончатъ
Живущіе теперь!
МИРРА.
Но для чего?
САРДАНАПАЛЪ.
Для твоего спасенья. Безопасность,
Твою храня, съ надежной стражей я
На родину хочу тебя отправить.
И если ты здѣсь не была вполнѣ
Царицею, то унесешь такіе
Дары съ собой, которые тебѣ
Приданое дадутъ дороже царства.
МИРРА.
О, перестань!
САРДАНАПАЛЪ.
Царица ужъ теперь
Уѣхала, ея примѣру смѣло
Послѣдовать ты можешь. Я одинъ
Погибну здѣсь: товарищей ищу я
Лишь въ радости и счастьи.
МИРРА.
Я жъ ищу
И радости и счастья въ томъ, чтобъ вмѣстѣ
Съ тобою быть… Ты не захочешь, нѣтъ,
Прогнать меня!..
САРДАНАПАЛЪ.
Подумай хорошенько.
Потомъ, смотри, ужъ поздно будетъ.
МИРРА.
Пусть:
Тогда меня съ собой ты поневолѣ
Не разлучишь.
САРДАНАПАЛЪ.
И не хочу. Я думалъ,
Что этого сама ты ищешь.
МИРРА.
Я!
САРДАНАПАЛЪ.
Ты о своемъ позорѣ говорила.
МИРРА.
И чувствую его я глубоко,
Да, глубже, чѣмъ все, все на свѣтѣ, кромѣ
Моей любви.
САРДАНАПАЛЪ.
Бѣги же отъ него.
МИРРА.
Прошедшаго не уничтожитъ бѣгство;
Не возвратитъ оно ни сердца мнѣ,
Ни чести; нѣтъ, съ тобой я уцѣлѣю
Иль упаду. Коль одолѣешь ты
Своихъ враговъ — я буду жить твоею
Великою побѣдой; если ждетъ
Иной удѣлъ, то я его не стану
Оплакивать, а раздѣлю. Во мнѣ
Ты, часъ назадъ еще, не сомнѣвался.
САРДАНАПАЛЪ.
О, да; въ твоемъ безстрашьи — никогда;
Въ твоей любви — до этихъ поръ, и вѣчно бъ
Я вѣрилъ ей, когда бы ты сама…
Твои слова…
МИРРА.
Одни слова. Пусть служатъ
Свидѣтельствомъ любви моей дѣла,
Снискавшія еще сегодня ночью
Твое благоволенье, и затѣмъ
Всѣ дѣйствія дальнѣйшія, куда бы
Ни бросила тебя твоя судьба.
САРДАНАПАЛЪ.
Благодарю — и, правоты сознаньемъ
Проникнутый, надѣюсь, что падутъ
Мои враги и водворится снова
Повсюду миръ — единая изъ всѣхъ
Земныхъ побѣдъ, желаемая мною.
Не нахожу въ завоеваньяхъ я
Величія, въ войнѣ не вижу славы.
Обязанность поддерживать оружьемъ
Мои права для сердца моего
Тяжеле всѣхъ позорныхъ оскорбленій,
Которыми хотятъ меня покрыть
Мои враги. О, вѣчно помнить буду
Я эту ночь — хотя бы мнѣ пришлось
Жить для того, чтобъ памятною сдѣлать
Ее другимъ. Мнѣ думалось всегда,
Что я, своимъ правленьемъ безобиднымъ,
Внесъ въ лѣтопись, запачканную кровью,
Блаженный миръ; что сдѣлалось оно
Оазисомъ зеленымъ средь пустыни
Безчисленныхъ столѣтій; что на немъ
Съ отрадою потомки наши будутъ
Покоить взоръ, стараясь сохранять,
Беречь его, иль сѣтуя при мысли,
Что золотой Сарданапала вѣкъ
Невозвратимъ. Мнѣ думалось, что сдѣлалъ
Изъ царствъ моихъ я рай земной, куда
Приходятъ вслѣдъ за каждымъ новолуньемъ
И новыя блаженства. Принималъ
Я за любовь рукоплесканья черни,
За истину — слова моихъ друзей,
За лучшую награду — губы женщинъ…
И въ нихъ однѣхъ не ошибался я —
Да, милая? Отвѣть мнѣ поцѣлуемъ.
Теперь пускай берутъ они и жизнь
И власть мою! Одну тебя, о Мирра,
Я не отдамъ другому.
МИРРА.
Никогда!
Все громкое, блистательное можетъ,
У брата человѣка человѣкъ
Насильственно похитить: царства гибнутъ,
Войска бѣгутъ и падаютъ, друзья
Становятся врагами, рабъ уходитъ,
Вездѣ обманъ — и измѣняютъ тѣ
Скорѣе всѣхъ, которые всѣхъ больше
Одолжены, и только та душа,
Что любитъ безкорыстно, не измѣнитъ
Любимому. Душа такая здѣсь,
Передъ тобой — и проситъ испытанья!
САЛЕМЕНЪ.
Мой царь, тебя ищу я… Какъ она!
Опять она!
САРДАНАПАЛЪ.
Оставь свои упреки!
Твое лицо мнѣ говоритъ, что ты
Пришелъ сюда съ вещами поважнѣе,
Чѣмъ женщины присутствіе.
САЛЕМЕНЪ.
Меня
Изъ женщинъ всѣхъ одна лишь занимаетъ
Въ подобную минуту, а она
Ужъ спасена: уѣхала царица.
САРДАНАПАЛЪ.
Здоровая? Скажи скорѣе.
САЛЕМЕНЪ.
Да.
Упадокъ силъ прошелъ; по крайней мѣрѣ,
Смѣнился онъ безмолвіемъ безъ слезъ;
Блестящіе глаза, по спавшимъ дѣтямъ
Скользнувъ на мигъ, и блѣдное лицо
Потомъ уже не отвращались больше
Отъ стѣнъ дворца, межъ тѣмъ какъ по рѣкѣ,
При свѣтѣ звѣздъ, галера быстро мчалась.
Но на устахъ молчанье…
САРДАНАПАЛЪ.
Ахъ, когда бъ
И чувствовалъ не больше, чѣмъ сказала
Несчастная!
САЛЕМЕНЪ.
Теперь ужъ слишкомъ поздно
Тебѣ скорбѣть; сочувствіемъ своимъ
Не облегчишь ты ни единой муки…
Но слушай, царь, съ какою вѣстью я
Пришелъ сюда; мятежники-халдейцы
И мидяне, имѣя во главѣ
Двоихъ вождей, вооружились снова.
Они ряды сомкнули и напасть
Готовятся. Какъ видно, и другіе
Сатрапы къ нимъ примкнули.
САРДАНАПАЛЪ.
Какъ! Еще
Мятежники? Ну, если такъ, ударимъ
Мы первые.
САЛЕМЕНЪ.
Теперь бы это былъ
Опасный рискъ, хотя сперва мы сами
Такъ дѣйствовать рѣшились. Если къ намъ
До завтрашняго утра подоспѣютъ
Отряды тѣ, къ которымъ я послалъ
Своихъ гонцовъ, то силы наши могутъ
Позволить намъ атакою рискнуть
Съ надеждою на полную побѣду.
До тѣхъ же поръ совѣтую тебѣ
Ждать приступа.
САРДАНАПАЛЪ.
Мнѣ ненавистна эта
Система выжиданья; знаю я,
Что менѣе рисковано сражаться
За крѣпкими стѣнами, низвергать
Врага на дно глубокихъ рвовъ иль видѣть,
Какъ бьется онъ и корчится на кольяхъ,
Разставленныхъ коварно; только мнѣ
Не по сердцу все это: я теряю
Горячность всю; когда же предстоитъ
Атака мнѣ — хотя бы непріятель
Взлѣзъ на горы высокія, его
Я сброшу внизъ или погибну въ жаркой
Моей крови. На приступъ же! Впередъ!
САЛЕМЕНЪ.
Какъ молодой солдатъ ты разсуждаешь.
САРДАНАПАЛЪ.
Я не солдатъ — я только человѣкъ.
Не говори мнѣ о солдатахъ: это
Названіе я ненавижу такъ же,
Какъ тѣхъ, что имъ гордятся; но веди
Меня туда, гдѣ ихъ найти могу я.
САЛЕМЕНЪ.
Такъ рисковать не долженъ жизнью ты;
Она совсѣмъ не то, что жизнь моя
Иль всякая другая; вся война
Вращается на ней одной и съ нею.
Создать войну, разжечь и погасить,
Продлить ее, окончить — все зависитъ
Лишь отъ нея.
САРДАНАПАЛЪ.
Такъ кончимъ и войну.
И жизнь мою! Быть можетъ, это лучше,
Чѣмъ ихъ тянуть! Усталъ я отъ одной,
Да, кажется, и отъ обѣихъ…
САЛЕМЕНЪ.
Слышишь?
САРДАНАПАЛЪ.
Не слушать мы, а отвѣчать должны!
САЛЕМЕНЪ.
Но какъ же быть съ твоею раной?
САРДАНАПАЛЪ.
Рана
Залѣчена — забыта мной… Идемъ!
Ланцетъ врача вошелъ бы глубже въ тѣло:
Позоръ рабу, который слабо такъ
Кольнулъ меня!
САЛЕМЕНЪ.
О, если бъ и сегодня
Никто тебя сильнѣй не ранилъ!
САРДАНАПАЛЪ.
Да,
Коль побѣдить намъ суждено. Иначе
Придется мнѣ, придется самому
Исполнить трудъ, которымъ государя
Они могли бъ не утруждать…
Впередъ!
САЛЕМЕНЪ.
Я слѣдую.
САРДАНАПАЛЪ.
Оружье мнѣ, оружье!
СЦЕНА I.
правитьМИРРА (у окна).
День наконецъ насталъ. Какую ночь
Смѣнилъ разсвѣтъ! Какъ на небѣ прекрасна
Была она! И сколько красоты
Прибавило еще разнообразье,
Внесенное внезапною грозой!
Но на землѣ какъ гнусно — на землѣ,
Гдѣ миръ, любовь, и радость, и надежда,
Въ единый часъ страстями душъ людскихъ
Попранныя, слились въ людской хаосъ,
До этихъ поръ распасться не могущій
На части составныя! Шумъ войны
Еще не стихъ! Дивлюсь — какъ солнце можетъ
Вставать такимъ блестящимъ, разгонять
Скопившіяся тучи, превращая
Лучами ихъ въ воздушные пары
Прелестнѣе безоблачнаго неба,
Съ ихъ снѣжными горами, золотыми
Верхами колоколенъ, цѣпью волнъ
Пурпурнѣе, чѣмъ волны океана.
Чудесная иллюзія — земли
На небесахъ, но схожа такъ съ зеленью,
Что можно бы ее почти принять
За прочную дѣйствительность, и вмѣстѣ —
Такая мимолетная, такъ въ ней
Все, призрачно на вѣчномъ небосводѣ
Плывущее, что поневолѣ мы
Должны признать картину эту только
Видѣніемъ… А между тѣмъ она
Охватываетъ душу, вноситъ въ душу
Блаженный миръ, сливается съ душою,
Такъ что закатъ и восхожденье солнца —
Для насъ часы и скорби, и любви.
Тѣмъ, кто на нихъ взираетъ равнодушно,
Невѣдомы тѣ царства, гдѣ живутъ
Два генія, которые и мучатъ
У насъ сердца, и очищаютъ ихъ
Такъ сладостно, что мы не промѣняемъ
Ихъ милую суровость на всю радость
Шумливую, какою только воздухъ
Когда нибудь былъ въ мірѣ потрясенъ;
Невѣдомы построенные ими
Дворцы, куда приходятъ отдохнуть
И подышать на нѣсколько мгновеній
Ихъ нѣжные поклонники; и въ этотъ
Короткій срокъ прохладной тишины
Они вдыхаютъ столько неба, сколько
Достаточно для нихъ, чтобъ выносить
Съ безропотнымъ страданьемъ остальные
Тяжелые, безцвѣтные часы
Земного своего существованья, —
Хоть въ эти же мгновенія они
Повидимому дѣлятъ со своими
Собратьями-людьми и муки ихъ,
И наслажденья — эти два названья
Для чувства одного; его, въ своей
Душевной неустанной агоніи,
Мы раздвоять стараемся двойнымъ
Названіемъ — но тщетно: только въ звукахъ
Различіе; ихъ сущность побѣдить
Безсильны всѣ стремленья наши къ счастью.
БАЛЕА.
Мечтаешь ты вполнѣ спокойно, смотришь
Безъ трепета на солнечный восходъ,
Когда для насъ съ тобою онъ, быть можетъ,
Послѣдній въ этой жизни!
МИРРА.
Потому-то
Я и смотрю. Моимъ глазамъ, которымъ
Не суждено ужъ больше никогда
Встрѣчать его, я шлю теперь укоры
Въ томъ, что они такъ часто, слишкомъ часто
Глядѣли на него безъ чувствъ любви
Восторженной и уваженья, должныхъ
Тому, что всей землѣ мѣшаетъ быть
Такою же непрочною и тлѣнной,
Какъ я въ моей тѣлесной оболочкѣ.
Взгляни — вотъ тамъ халдейскій богъ. Когда
Мой взоръ на немъ, я стать почти готова
Поклонницей Ваала.
БАЛЕА.
Какъ теперь
Онъ царствуетъ на небесахъ, такъ прежде
Господствовалъ и на землѣ.
МИРРА.
Теперь
Онъ царствуетъ на ней гораздо больше.
Да, никогда еще земной монархъ
Не обладалъ и половинной долей
Могущества и славы, заключенныхъ
Въ единственномъ его лучѣ.
БАЛЕА.
Онъ богъ —
Сомнѣнья нѣтъ.
МИРРА.
Намъ, грекамъ, тоже богомъ
Онъ кажется. Однако иногда
Я думаю, что этотъ шаръ блестящій —
Скорѣе обиталище боговъ,
Чѣмъ самъ одинъ изъ нихъ, владыкъ безсмертныхъ.
Смотри, вотъ онъ всѣ тучи разорвалъ
И мнѣ глаза такимъ наполнилъ блескомъ,
Что цѣлый міръ въ немъ потонулъ… Смотрѣть
Нѣтъ больше силъ.
БАЛЕА.
Послушай-ка… Не правда-ль,
Какой-то шумъ…
МИРРА.
Нѣтъ, это такъ тебѣ
Почудилось. Дерутся за стѣнами,
Не въ комнатахъ дворцовыхъ, какъ дрались
Вчера въ ночи; съ несчастной той минуты
Весь нашъ дворецъ сталъ крѣпостью, и здѣсь,
Какъ разъ въ его срединѣ, окруженной
Широкими дворами, рядомъ залъ,
Размѣрами подобныхъ пирамидамъ,
Которыя по одиночкѣ только
Имъ надо взять, чтобы туда проникнуть,
Куда они проникнули вчера —
Здѣсь мы равно далёки отъ грозящей
Опасности, и также — славы.
БАЛЕА.
Но
Они сюда нашли себѣ вѣдь доступъ.
МИРРА.
Да, хитростью внезапной, и отпоръ
Жестокій имъ дала тотчасъ же доблесть.
Здѣсь служатъ намъ охраною теперь
И мужество, и бдительность.
БАЛЕА.
Дай небо
Побѣду имъ!
МИРРА.
Объ этомъ шлютъ мольбы
Здѣсь многіе, но тѣхъ гораздо больше,
Кто этого страшится. Ахъ, какой
Тревожный часъ! Гнать отъ себя стараюсь
Я мысль о немъ… увы, напрасно!
БАЛЕА.
Царь,
Какъ говорятъ, въ послѣдней нашей битвѣ
Такъ велъ себя, что ужасомъ объялъ
Бунтовщиковъ на столько же, на сколько
Повергнулъ въ изумленье вѣрныхъ слугъ
И подданныхъ своихъ.
МИРРА.
Совсѣмъ нетрудно
И ужасать, и изумлять толпу —
Орду рабовъ. Но въ самомъ дѣлѣ — храбро
Сражался онъ.
ВАЛЕА.
Я слышалъ отъ солдатъ,
Что Белезисъ убитъ имъ. Это правда?
МИРРА.
Царь повалилъ его на землю, но
Мерзавецъ былъ освобожденъ — быть можетъ,
Лишь для того, чтобъ восторжествовать
Надъ тѣмъ, кто побѣдилъ его въ сраженьѣ
И пощадилъ въ опасности, забывъ,
Что можетъ онъ короной поплатиться
За жалость безразсудную.
БАЛЕА (прислушиваясь).
Опять!
Ты слышишь?
МИРРА.
Да, ты правъ… Подходитъ кто-то.
Но медленны шаги…
МИРРА.
О, Зевсъ!
БАЛЕА.
Итакъ,
Погибло все!
САЛЕМЕНЪ.
Ты лжешь! Эй, вы, убейте
Презрѣннаго раба за это слово,
Коль онъ солдатъ.
МИРРА.
Не трогайте его —
Онъ не солдатъ. Онъ мотылекъ придворный,
Не болѣе — изъ тѣхъ, что во дворцахъ
Вслѣдъ за царемъ порхаютъ.
САЛЕМЕНЪ.
Ну, оставьте,
Пускай живетъ.
МИРРА.
Надѣюсь, что и ты
Останешься въ живыхъ.
САЛЕМЕНЪ.
Прожить хотѣлъ бы
Я этотъ часъ, чтобы узнать, чѣмъ бой
Окончился, — но врядъ ли, сомнѣваюсь.
Зачѣмъ меня вы принесли сюда?
ВОИНЪ.
По царскому приказу. Въ ту минуту,
Когда копье въ тебя вонзилось, ты
Упалъ безъ чувствъ, и государь тотчасъ же
Намъ повелѣлъ снести тебя сюда.
САЛЕМЕНЪ.
И хорошо онъ сдѣлалъ. Наше войско,
Сочтя меня убитымъ, по тому,
Что я лежалъ холодный и недвижный,
Могло бъ поколебаться… Но напрасно.
Я чувствую — приходитъ мой конецъ.
МИРРА.
Дай мнѣ взглянуть на рану; въ этомъ дѣлѣ
Я не совсѣмъ невѣжда; у меня
На родинѣ оно вѣдь тоже входитъ
Въ кругъ нашего образованья. Тамъ
Войнѣ нѣтъ перерыва, и привыкли
Мы къ зрѣлищамъ подобнымъ.
ВОИНЪ.
Мой совѣтъ —
Извлечь копье.
МИРРА.
Нѣтъ, нѣтъ, остановитесь!
Нѣтъ, это невозможно!
САЛЕМЕНЪ.
Значитъ, мнѣ
Уже не жить.
МИРРА.
При томъ обильи крови,
Которое послѣдовать должно
За этимъ извлеченьемъ, опасаюсь
За жизнь твою.
САЛЕМЕНЪ.
Меня же не страшитъ
Нисколько смерть… Гдѣ былъ нашъ царь въ то время,
Когда меня вы съ мѣста унесли,
Гдѣ я упалъ?
ВОИНЪ.
На томъ же самомъ мѣстѣ.
Движеньями и голосомъ своимъ
Онъ ободрялъ испуганное войско,
Когда оно, увидѣвши тебя
Повергнутымъ, ужъ отступать сбиралось.
САЛЕМЕНЪ.
Не слышали-ль, кого назначилъ онъ
Командующимъ арміей?
ВОИНЪ.
Не слышалъ.
САЛЕМЕНЪ.
Бѣгите же немедленно къ нему
Съ послѣднею моею просьбой — должность
Мою довѣрить Замесу, пока
На помощь къ намъ (на что давно надежду
Имѣемъ мы) не подоспѣетъ войско
Офратана, сатрапа Сузъ. Меня жъ
Оставьте здѣсь. У насъ не столько войска,
Чтобъ обойтись оно могло безъ васъ.
ВОИНЪ.
Но, князь…
САЛЕМЕНЪ.
Молчать! Вамъ сказано — ступайте!
Здѣсь женщина съ придворнымъ — лучше нѣтъ
Компаніи больному. Не хотѣли
Позволить мнѣ духъ испустить на полѣ
Сраженія — такъ не желаю я,
Чтобъ праздные солдаты окружали
Мой смертный одръ… Ступайте, и приказъ
Исполните немедленно.
МИРРА.
Какая
Великая и славная душа!
Ужли земля такъ скоро распроститься
Съ тобой должна?
САЛЕМЕНЪ.
Ахъ Мирра, милый другъ,
Такой конецъ избралъ бы я охотно,
Когда бы имъ спасъ царство иль царя.
Но ихъ не пережить по крайней мѣрѣ
Мнѣ суждено.
МИРРА.
Ты сильно поблѣднѣлъ…
САЛЕМЕНЪ.
Дай руку мнѣ. Обломокъ этой стали
Вѣдь только длитъ мученія мои,
Не принося поддержки жизни столько,
Чтобъ могъ я быть полезнымъ. Я его,
А съ нимъ и жизнь извлекъ бы самъ изъ раны,
Когда бы мнѣ услышать только, какъ
Тамъ бой идетъ.
САРДАНАПАЛЪ.
Мой лучшій братъ!
САЛЕМЕНЪ.
Сраженье
Проиграно?
САРДАНАПАЛЪ (въ глубокомъ уныньи).
Меня ты видишь здѣсь.
САЛЕМЕНЪ.
Я лучше бы желалъ тебя увидѣть
Такимъ!
САРДАНАПАЛЪ.
Такимъ увидите меня,
Коль помощь намъ — тростникъ послѣдній, слабый,
Единая опора всѣхъ надеждъ —
Не явится съ Офратаномъ.
МИРРА.
Посланье
Предсмертное отъ брата, въ коемъ онъ
Просилъ тебя, чтобъ Замесъ былъ назначенъ
Начальникомъ, ты получилъ ли?
САРДАНАПАЛЪ.
Да.
МИРРА.
Гдѣ Замесъ?
САРДАНАПАЛЪ.
Мертвъ.
МИРРА.
Алтада?
САРДАНАПАЛЪ.
Умираетъ.
МИРРА.
А Панья? Сферо?
САРДАНАПАЛЪ.
Панья живъ еще,
Но Сферо убѣжалъ иль въ плѣнъ захваченъ.
Я одинокъ.
МИРРА.
И все погибло?
САРДАНАПАЛЪ.
Мы,
Въ стѣнахъ дворца, хотя у нихъ осталось
Защитниковъ немного, все жъ могли бъ
Выдерживать напоръ врага въ составѣ
Теперешнемъ, коль не найдется здѣсь
Измѣнника; но на открытомъ полѣ…
МИРРА.
Мнѣ кажется, что Салемена планъ
И былъ такой, чтобъ вылазки не дѣлать
До той поры, пока къ намъ не прійдетъ
Обѣщанная помощь.
САРДАНАПАЛЪ.
И нарушить
Рѣшеніе я побудилъ его.
МИРРА.
Утѣшься царь: твоя ошибка — храброй
И доблестной души.
САРДАНАПАЛЪ.
Но роковая.
О, милый братъ! Владѣнья всѣ мои,
Которымъ ты былъ лучшимъ украшеньемъ,
Мой мечъ, мой щитъ — единственную честь,
Оставшуюся мнѣ, я все бы отдалъ,
Чтобъ ты ко мнѣ вернулся. Но тебя
Оплакивать не стану я. Почтить
Хочу тебя, какъ самъ бы ты, надѣюсь,
Того желалъ. Всего грустнѣе мнѣ,
Что жизнь свою ты кинулъ съ убѣжденьемъ,
Что пережить могу я то, за что
Ты умеръ — царственность родную нашу,
Прожившую вѣка. Но если я
Ее спасу, тебѣ въ успокоенье
Пролью, мой братъ, десятковъ тысячъ кровь
И слезы милліоновъ (слезы добрыхъ
Уже теперь тебѣ принадлежатъ).
Иначе мы съ тобою скоро снова
Увидимся — коль духъ, вселенный въ насъ,
Живетъ и за могилой. Ты читаешь —
Увѣренъ я — теперь въ душѣ моей
И отдаешь мнѣ справедливость. Дай же
Въ послѣдній разъ мнѣ руку сжать твою,
Еще не охладѣвшую, и сердце
Недвижное твое прижать къ тому,
Которое такъ горько, горько бьется!
Теперь его несите вы.
ВОИНЫ.
Куда?
САРДАНАПАЛЪ.
Въ мою опочивальню, положите
Подъ балдахинъ, гдѣ долженъ трупъ царя
Покоиться. А послѣ мы обсудимъ,
Какою церемоніей почтить
Намъ слѣдуетъ подобные останки.
САРДАНАПАЛЪ.
Ну, Паніа, разставилъ стражу ты,
Исполнилъ приказанія, какія
Я далъ тебѣ?
ПАНІА.
Исполнилъ, государь,
Все въ точности.
САРДАНАПАЛЪ.
А воины все въ прежнемъ
Отважномъ настроеньи?
ПАНІА.
Государь?…
САРДАНАПАЛЪ.
Отвѣтилъ ты вопросомъ! Если дважды
Монархъ спросилъ — и получилъ въ отвѣтъ
На свой вопросъ опять вопросъ, то это
Зловѣщій знакъ. Какъ! Неужли они
Колеблются?..
ПАНІА.
Кончина Салемена
И тотъ восторгъ, который вызванъ былъ
Въ мятежникахъ его паденьемъ въ битвѣ,
Вселили въ нихъ..
САРДАНАПАЛЪ.
Что? бѣшенство? Ну, да,
Не жалкое жъ уныніе? Иначе
И не могло случиться. Средства мы
Еще найдемъ вновь возбудить ихъ бодрость.
ПАНІА.
Подобною утратою должна
И всякая побѣда омрачиться.
САРДАНАПАЛЪ.
Увы! никто не чувствуетъ ея
Такъ глубоко, какъ я!.. Однако, стѣны,
Въ которыхъ мы теперь осаждены,
Пока еще надежны, да и помощь
Извнѣ мы ждемъ: они пробьютъ свой путь
Сквозь цѣпь враговъ и сдѣлаютъ жилище
Монарха своего тѣмъ, чѣмъ оно
И было до сихъ поръ: дворцомъ свободнымъ,
Не крѣпостью и не тюрьмою.
САРДАНАПАЛЪ.
Что?
Твое лицо добра не предвѣщаетъ…
Ну, говори!
ОФИЦЕРЪ.
Не смѣю, государь.
САРДАНАПАЛЪ.
Не смѣешь ты, когда мильоны смѣли
Поднять мятежъ съ оружіемъ въ рукахъ?
Дивлюсь тебѣ! Но я прошу нарушить
Молчаніе, хранимое тобой
Изъ честнаго желанья — государя
Не огорчить. Готовъ услышать я
И худшее, чѣмъ то, что ты имѣешь
Мнѣ сообщить.
ПАНІА.
Ты слышалъ. Продолжай.
ОФИЦЕРЪ.
Ту часть стѣны, которая проходитъ
Вдоль берега рѣки, сейчасъ снесло
Внезапнымъ наводненіемъ Евфрата;
Благодаря послѣднимъ ливнямъ въ тѣхъ
Громаднѣйшихъ горахъ, гдѣ онъ начало
Свое беретъ, ужасно вздулся онъ
И, выступивъ изъ береговъ, разрушилъ
Все это укрѣпленье.
ПАНІА.
Мрачный знакъ!
Ужъ нѣсколько вѣковъ у насъ повѣрье,
Что «городу отъ рукъ людскихъ не пасть,
Пока рѣка не сдѣлается тоже
Его врагомъ».
САРДАНАПАЛЪ.
Никогда
Тому не быть. Хотя возстали боги,
И люди, и стихіи, и предвѣстья
Зловѣщія противъ того, кто ихъ
Не вызывалъ, но никогда жилище
Моихъ отцовъ не допущу я стать
Берлогою, гдѣ выть сойдутся волки.
ПАНІА.
Коль разрѣшишь, отправлюсь я сейчасъ
На мѣсто происшествія и мѣры
Немедленно прійму, чтобъ укрѣпить
Разрушенную часть, насколько время
И средства намъ позволятъ.
САРДАНАПАЛЪ.
Да, спѣши,
И поскорѣй, какъ только ты успѣешь
Изслѣдовать подробно, возвратись
Съ докладомъ обстоятельнымъ объ этомъ,
Ужасномъ наводненіи.
САРДАНАПАЛЪ.
До злого предсказанья
Мнѣ дѣла нѣтъ, но случаемъ несчастнымъ.
Встревоженъ я. Какая часть стѣны
Разрушена водою?
ОФИЦЕРЪ.
Стадій двадцать.
САРДАНАПАЛЪ.
И это все пространство доступъ къ намъ
Открыло осаждающимъ?
ОФИЦЕРЪ.
Покамѣсть,
При бѣшенствѣ рѣки идти на штурмъ
Немыслимо; когда же снова въ русло
Обычное войдетъ она, и вновь
Судамъ поплыть откроется возможность —
Дворецъ твой, царь, въ ихъ власти.
МИРРА.
И такъ,
Противъ тебя возстали даже волны!
САРДАНАПАЛЪ.
Онѣ, дитя, не подданныя мнѣ,
И такъ какъ ихъ я наказать не вправѣ,
Приходится простить имъ.
МИРРА.
Вижу я
И радуюсь, что это предсказанье
Тебя не растревожило.
САРДАНАПАЛЪ.
Меня
Ужъ не страшатъ дурныя предсказанья:
Они вѣдь мнѣ не скажутъ ничего,
Чего бъ себѣ и самъ я съ прошлой ночи
Не говорилъ. Въ такихъ дѣлахъ всегда
Отчаянье предупрежденьемъ служитъ.
МИРРА.
Отчаянье!
САРДАНАПАЛЪ.
Нѣтъ, это не совсѣмъ
Отчаянье. Когда впередъ мы знаемъ
Все, что насъ ждетъ, и какъ мы это встрѣтимъ —
Рѣшимость нашу, коль она тверда,
Я нахожу достойною названья
Гораздо благороднѣй. Но, мой другъ,
Что намъ слова? Со всякими словами,
Да и со всѣмъ покончимъ скоро мы.
МИРРА.
Останется одно лишь дѣло — дѣло
Послѣднее, для смертныхъ всѣхъ существъ
Важнѣйшее; въ которомъ увѣнчанье
Того, что было, есть и будетъ впредь;
То, что одно есть общее всѣмъ людямъ,
Какъ ни были бъ различны ихъ языкъ,
Рожденье, полъ, цвѣта, черты, характеръ,
Умъ, чувство, климатъ, время; точка та,
Гдѣ все соединяется, къ которой
Влечемся мы и для которой мы
Рождаемся и бродимъ въ лабиринтѣ
Таинственномъ, носящемъ имя — жизнь.
САРДАНАПАЛЪ.
Такъ какъ клубокъ существованій нашихъ
Почти ужъ весь распутанъ — отдадимъ
Послѣднія мгновенія веселью.
Тѣ, у кого ужъ больше ничего
Бояться не осталось, смѣло могутъ
Съ улыбкою смотрѣть на то, что прежде
Ихъ въ ужасъ приводило, — какъ дитя,
Открывшее секретъ игрушки страшной.
ПАНІА.
Все, государь, что донесли тебѣ,
Дѣйствительно случилось. Тамъ, гдѣ волны
Проломъ образовали, караулъ
Удвоилъ я, для этого убавивъ
Число сторожевыхъ у стѣнъ, пока
Достаточно надежныхъ.
САРДАНАПАЛЪ.
Долгъ свой честно
Исполнилъ ты, какъ я и ожидалъ,
Мой Паніа достойный!.. Наступаетъ
Тотъ часъ, когда порвутся узы, насъ
Съ тобой соединявшія. Прошу я
Взять этотъ ключъ; откроетъ онъ тебѣ
Входъ къ комнатѣ секретной сзади ложа
Въ моей опочивальнѣ. (Тамъ на немъ
Покоится теперь такое бремя,
Почетнѣе какого никогда
Ему носить еще не приходилось,
Хоть на его покровахъ золотыхъ
Ужъ много возлежало государей:
Покоится на время тотъ, кто былъ
Недавно Салеменомъ). Въ этомъ тайномъ
Хранилищѣ, куда проникнешь ты,
Накоплены сокровища; ты можешь
Ихъ взять себѣ и остальнымъ твоимъ
Товарищамъ; хоть много васъ, но все же
Того, что тамъ найдете, черезчуръ
Достаточно для всѣхъ. Желаю также
Свободу дать моимъ рабамъ, и всѣ,
Здѣсь во дворцѣ живущіе, не позже,
Какъ черезъ часъ, пусть выйдутъ изъ него.
Затѣмъ распорядись о спускѣ въ воду
Моихъ галеръ, назначенныхъ служить
Для царскаго веселья — пусть послужатъ
Для вашего спасенія. Рѣку,
Широкую и вздувшуюся бурно
(Что мощь царя предъ ней!), не одолѣть
Моимъ врагамъ. Бѣгите же и будьте
Вы счастливы!
ПАНІА.
Да, только во главѣ
Съ тобою, царь, когда въ сопровожденьи
Насъ, вѣрныхъ слугъ, отправишься и ты.
САРДАНАПАЛЪ.
Нѣтъ, Паніа, нѣтъ, это невозможно!
Иди же, повторяю, а меня
Ты предоставь моей судьбѣ.
Паніа.
Ни разу
До этихъ поръ не видѣлъ ты меня
Ослушникомъ; но тутъ…
САРДАНАПАЛЪ.
Всѣ люди, значитъ,
Перечить мнѣ осмѣлились — и дерзость
Внутри дворца съ измѣны внѣ его
Беретъ примѣръ! Дальнѣйшихъ возраженій
Я не хочу. Я далъ тебѣ приказъ,
Послѣдній мой приказъ. И неужели
Противиться ему ты станешь, ты?
ПАНІА.
Но, государь, еще не наступила…
САРДАНАПАЛЪ.
Такъ поклянись, что ты исполнишь все,
Какъ только я подамъ сигналъ.
ПАНІА.
Съ тяжелой,
Но преданной душой моей, клянусь.
САРДАНАПАЛЪ.
Достаточно. Теперь сюда прикажешь
Ты принести еловыхъ шишекъ, дровъ,
Засохшихъ листьевъ, вообще предметовъ,
Способныхъ загорѣться и горѣть
Отъ двухъ-трехъ искръ. И принесите также
Мнѣ прянностей и драгоцѣнныхъ маслъ,
Большихъ досокъ, чтобы костеръ высокій
Соорудить; куреній разныхъ, мирры —
Великая здѣсь жертва будетъ мной
Принесена! Все это размѣстите
У моего престола.
ПАНІА.
Государь!
САРДАНАПАЛЪ.
Я приказалъ, ты клялся.
ПАНІА.
И безъ клятвы
Тебѣ всегда останусь вѣрнымъ я.
МИРРА.
Что совершить задумалъ ты?
САРДАНАПАЛЪ.
Узнаешь
Ты скоро — то, чего не позабудетъ
Міръ никогда.
ПАНІА.
Въ то время, государь,
Когда я шелъ твою исполнить волю,
Мнѣ этого герольда привели;
Желаетъ онъ быть принятымъ тобою.
САРДАНАПАЛЪ.
Пусть говоритъ.
ГЕРОЛЬДЪ.
Нашъ царь Арбакъ…
САРДАНАПАЛЪ.
Вотъ какъ,
Уже и коронованъ! Но… что жъ дальше?
ГЕРОЛЬДЪ.
И Белезисъ, помазанный на санъ
Верховнаго жреца…
САРДАНАПАЛЪ.
Какого бога
Иль демона? Гдѣ новые цари,
Тамъ новые и алтари творятся…
Но продолжай. Ты посланъ вѣдь сюда,
Чтобъ твоего властителя велѣнья
Мнѣ возвѣстить, а вовсе не затѣмъ,
Чтобъ на мои отвѣтить.
ГЕРОЛЬДЪ.
И Офратанъ
Сатрапъ…
САРДАНАПАЛЪ.
Ну, онъ изъ нашихъ.
ГЕРОЛЬДЪ (показываетъ перстень).
Вотъ тебѣ
Порука въ томъ, что въ станѣ побѣдившихъ
Находится и онъ: его кольцо
Съ печатью.
САРДАНАПАЛЪ.
Да, его кольцо. Ну, тройка
Достойная! Мой бѣдный Салеменъ!
Ты во время скончался, чтобъ не видѣть
Одной измѣной больше. Онъ вѣдь былъ
Твой вѣрный другъ, а мнѣ — какъ самый вѣрный
Изъ подданныхъ служилъ… Ну, продолжай.
ГЕРОЛЬДЪ
Они тебѣ даруютъ жизнь и также
Свобода предлагается — избрать
Для жительства любое мѣсто въ дальней
Какой-нибудь провинціи;и тамъ,
Подъ стражей и надзоромъ, но въ темницу
Не заточенъ, ты будешь дни свои
Въ покоѣ проводить. Но подъ условьемъ —
Въ заложникахъ оставить долженъ ты
Трехъ принцевъ молодыхъ.
САРДАНАПАЛЪ (иронически).
Великодушье
Примѣрное!
ГЕРОЛЬДЪ.
Прошу отвѣта я.
САРДАНАПАЛЪ.
Отвѣта, рабъ? Съ какихъ же поръ рабами
Рѣшается судьба царей?
ГЕРОЛЬДЪ.
Съ тѣхъ поръ,
Какъ сдѣлались свободными.
САРДАНАПАЛЪ.
Орудье
Мятежниковъ! По крайней мѣрѣ ты —
Хоть только представителемъ измѣны
Явился къ намъ — ты кару за нее
Узнаешь на себѣ. (Къ Паніи) Сейчасъ же сбросишь
Съ дворцовыхъ стѣнъ ты голову его
Въ ряды бунтовщиковъ, а тѣло — въ воду.
Схватить его!
ПАНІА.
Я никогда еще
Не исполнялъ твоей монаршей воли
Такъ радостно! Ведите же его,
Товарищи! Покои государя
Измѣннической кровью запятнать
Мы не должны. Пусть смерть свою онъ встрѣтитъ
Внѣ этихъ стѣнъ.
ГЕРОЛЬДЪ.
Одно лишь слово. Царь,
Мое лицо священно.
САРДАНАПАЛЪ.
А какое-жъ
Мое лицо, мой санъ, когда ко мнѣ
Ты дерзостно явился съ предложеньемъ
Сложить его?
ГЕРОЛЬДЪ.
Я только исполнялъ
Чужія приказанья. Мой отказъ
Подвергнулъ бы меня такой же точно
Опасности, въ какую вовлекло
Меня повиновенье.
САРДАНАПАЛЪ.
Значитъ, эти
Цари новорожденные, лишь часъ
Провластвовавъ, ужъ такъ-же деспотичны,
Какъ тѣ, кого ужъ пеленали въ пурпуръ
И съ самаго рожденья на престолъ
Возвелъ народъ.
ГЕРОЛЬДЪ.
Царь, жизнь моя зависитъ
Отъ слова твоего; но и твоей
(Я говорю съ почтеніемъ смиреннымъ)
Такая же опасность, можетъ быть,
Грозитъ сейчасъ. Такъ будетъ ли достойно
Такого поколѣнья, какъ сыны
Немвродовы, въ послѣднія минуты —
Невиннаго герольда умертвить,
Пришедшаго къ вамъ мирнымъ, безоружнымъ,
По должности; насильственно попрать
Не только все, что люди чтутъ священнымъ
Въ сношеніяхъ взаимныхъ, но и тѣ
Священнѣйшія узы, что съ богами
Связуютъ насъ?
САРДАНАПАЛЪ.
Онъ правъ. Пускай идетъ.
Послѣдній мой поступокъ да не будетъ
Свершеннымъ въ изступленьи. Вотъ, возьми
Мой кубокъ золотой, его наполни
Своимъ виномъ и съ мыслью обо мнѣ
Пей изъ него; иль въ слитокъ переплавь
И ни о чемъ другомъ уже не думай,
Какъ о цѣнѣ и вѣсѣ.
ГЕРОЛЬДЪ.
Я вдвойнѣ
Благодарю — за жизнь мою и этотъ
Роскошный даръ; благодаря ему,
Жизнь для меня еще дороже стала.
Но твой отвѣтъ я получу-ли?
САРДAHАПAЛЪ.
Да.
Чтобъ обсудить, прошу я часъ отсрочки.
ГЕРОЛЬДЪ.
Одинъ лишь часъ?
САРДАНАПАЛЪ.
Одинъ. Коль отъ меня
Властители твои за это время
Отвѣта не получатъ, это имъ
Пусть будетъ знакъ, что ихъ условья мною
Отвергнуты, и сообразно съ тѣмъ
Пусть дѣйствуютъ.
ГЕРОЛ ЬДЪ.
Я съ точностью исполнить
Не премину желаніе твое.
САРДАНАПАЛЪ.
Постой, еще два слова.
ГЕРОЛЬДЪ.
Не забуду,
Какія бы то ни были слова.
САРДАНАПАЛЪ.
Ты передашь поклонъ мой Белезису,
Сказавъ ему, что черезъ годъ мы съ нимъ
Увидимся опять.
ГЕРОЛЬДЪ.
Гдѣ?
САРДАНАПАЛЪ.
Въ Вавилонѣ.
Оттуда онъ, по крайней мѣрѣ, мнѣ
Отправится на встрѣчу.
ГЕРОЛЬДЪ-
Все буквально
Я передамъ.
САРДАНАПАЛЪ.
Ну, Паніа, теперь,
Мой Паніа, скорѣй пусть исполняютъ,
Что я велѣлъ.
ПАНІА.
Солдаты, государь,
Ужъ заняты… Да вотъ они и вносятъ.
САРДАНАПАЛЪ.
Друзья мои, повыше возводите
И по тѣснѣй кладите; стройте такъ,
Чтобъ не могло потухнуть основанье
Отъ слабости огня, и чтобъ ничья
Услужливая помощь не могла бы
Остановить пожаръ. Пусть центръ костра
Составитъ тронъ; его пришельцамъ новымъ
Оставить я иначе не хочу,
Какъ въ пламени, ничѣмъ неугасимомъ
Со всѣхъ сторонъ. Сооружайте такъ,
Какъ будто сжечь готовимся мы крѣпость
Стариннаго врага. Ну, вотъ теперь
Видъ недурной. Какъ, Паніа, ты скажешь —
Достаточенъ для похоронъ царя
Такой костеръ?
ПАНІА.
Да, и царя, и царства.
Теперь тебя я понялъ.
САРДАНАПАЛЪ.
И хулишь?
ПАНІА.
Нѣтъ… но прошу я только позволенья
Зажечь его и раздѣлить съ тобой.
МИРРА.
Долгъ этотъ — мой.
ПАНІА.
Твой! Женщины!
МИРРА.
Солдата
Долгъ — умирать за своего царя;
Такъ отчего жъ у женщины отвергнуть
Долгъ умереть съ возлюбленнымъ своимъ?
ПАНІА.
По моему, ужъ очень странно это!
МИРРА.
Но чаще, вѣрь, встрѣчается оно,
Чѣмъ думаетъ мой Паніа… Ты можешь
Остаться жить. Прощай! Костеръ готовъ.
ПАНІА.
Постыдно мнѣ оставить государя
Съ одною только женщиной, чтобъ смерть
Она съ нимъ раздѣлила.
САРДАНАПАЛЪ.
Въ прахъ могилы
Ужъ многіе предшествовали мнѣ.
Ступай, мой другъ; ступай обогатиться.
ПАНІА.
Для жалкаго существованья!
САРДАНАПАЛЪ.
Ты —
Не позабудь объ этомъ — далъ мнѣ клятву;
Она строга, священна.
ПАНІА.
Если такъ —
Прощай!
САРДАНАПАЛЪ.
Мой складъ сокровищъ хорошенько
Ты обыщи и забери себѣ
Все золото безъ всякихъ угрызеній:
Вѣдь все, тобой оставленное тамъ,
Досталось бы рабамъ, моимъ убійцамъ.
Потомъ, когда на лодкахъ будетъ все
Уже лежать въ сохранности, то выйдя
Изъ стѣнъ дворца, ты въ этотъ самый мигъ
Подай мнѣ знакъ протяжнымъ трубнымъ звукомъ;
До берега отсюда далеко,
И такъ шумятъ теперь рѣчныя волны,
Что эхо къ намъ сигнала твоего
Не донесло бъ, будь съ берега онъ поданъ.
И вслѣдъ затѣмъ, съ товарищами — въ путь!
Сюда назадъ не обращая взоровъ
И все плывя Евфратомъ, по его
Теченію. А если вамъ удастся
Достигнуть Пафлагоньи, гдѣ живутъ
Подъ дружеской охраною у Котты
Съ царицею моихъ три сына, — ты
Ей разскажи, что видѣлъ, уѣзжая,
И попроси припомнить то, что я
Ей говорилъ предъ нашею разлукой,
Печалившей меня еще сильнѣй.
ПАНІА.
Дай руку мнѣ державную! Прижаться
Губами къ ней позволь въ послѣдній разъ —
Мнѣ и моимъ товарищамъ несчастнымъ,
Столпившимся вокругъ тебя съ однимъ
Желаніемъ — здѣсь умереть съ тобою!
САРДАНАПАЛЪ.
Друзья мои! Послѣдніе друзья —
И лучшіе! Не будемъ ослаблять
Духъ мужества другъ въ другѣ. Уходите!
Прощаніе мгновеннымъ быть должно,
Когда навѣкъ прощаются; иначе
Оно минуты превращаетъ въ вѣчность,
Послѣднія песчинки грустной жизни
Слезами окропляя. Уходите
И будьте счастливы. Повѣрьте мнѣ, —
Жалѣть меня теперь нѣтъ основанья:
Коль жалости я стою, такъ скорѣй
Въ прошедшемъ вы меня, чѣмъ въ настоящемъ,
Жалѣть должны; а будущаго что
Касается, такъ будущее наше
Въ рукахъ боговъ — коль существуютъ боги;
Узнаю это очень скоро я.
Прощайте же, прощайте!
МИРРА.
Эти люди
Намъ честно послужили; для души
Отрадное успокоенье — видѣть
Въ послѣднія минуты предъ собой
Все любящія лица.
САРДАНАПАЛЪ.
Да, и лица
Любимыя, красавица моя!
Но выслушай. Мы на краю могилы
Съ тобой стоимъ; быть можетъ, въ этотъ мигъ
Ты внутренно трепещешь предъ полетомъ
Въ грядущее сквозь пламя; если такъ,
Скажи; тебя, повѣрь, не разлюблю я
За то, что ты натурою своей
Побѣждена, — нѣтъ, даже больше стану
Тебя любить, пожалуй; и бѣжать
Тебѣ еще не поздно.
МИРРА.
Не пора-ли
Моей рукѣ уже зажечь одинъ
Изъ факеловъ, что въ комнатѣ сосѣдней,
Предъ алтаремъ Вааловымъ, лежатъ
Подъ вѣчною лампадой?
САРДАНАПАЛЪ.
Да. И это
Весь твой отвѣтъ?
МИРРА.
Сейчасъ увидишь самъ.
САРДАНАПАЛЪ (одинъ).
Она тверда. Отцы мои, къ которымъ
Перехожу я, смертью, можетъ быть,
Очищенный отъ грязныхъ пятенъ плоти —
Я не хотѣлъ, чтобъ древній вашъ дворецъ
Бунтовщикамъ-рабамъ достался въ жертву.
И если я наслѣдье ваше такъ
Не сохранилъ, какъ вы мнѣ завѣщали,
То эту часть блестящую его —
Дворцовыя богатства ваши, утварь,
Священное оружье ваше, всѣ
Побѣдные трофеи, средь которыхъ
Они бы ликовали — я съ собой
Къ вамъ унесу въ губительной стихіи —
Подобіи души вѣрнѣйшемъ въ томъ,
Что отъ вещей, въ прахъ обращенныхъ ею,
Слѣдовъ не остается. Яркій свѣтъ
Отъ этого костра, гробницы царской,
Не будетъ лишь простымъ столбомъ изъ дыма
И пламени, иль маякомъ, горѣвшимъ
На горизонтѣ нѣсколько минутъ,
Чтобъ сдѣлаться потомъ лишь грудой пепла.
Нѣтъ, будетъ онъ урокомъ для вѣковъ,
Монарховъ сладострастныхъ и народовъ
Бунтующихъ. Пусть многихъ націй жизнь
И подвиги героевъ многихъ время
Забвеніемъ покроетъ, пусть оно
Съ лица земли сотретъ за царствомъ царство,
Какъ нынѣ разрушаетъ и мое,
Славнѣйшее изъ всѣхъ; но этотъ подвигъ
Послѣдній мой, я знаю, пощадитъ
Его рука и сдѣлаетъ примѣромъ,
Которому немногіе дерзнутъ
Послѣдовать, а презирать не будетъ
Его никто. Но многихъ, можетъ быть,
Онъ отвратитъ отъ жизни, приводящей
Къ такому окончанію.
МИРРА
Смотри!
Вотъ факелъ я зажгла, чтобъ путь нашъ къ звѣздамъ
Онъ освѣщалъ.
САРДАНАПАЛЪ.
А чаша?
МИРРА.
У меня
На родинѣ обычай — возліянье
Свершать богамъ.
САРДАНАПАЛЪ.
А у меня — его
Свершать среди людей; обычай этотъ
Я не забылъ, и хоть теперь одинъ,
Но осушу твой кубокъ въ память многихъ
Веселыхъ прежнихъ пиршествъ.
Это въ честь
Достойнѣйшаго Белезиса.
МИРРА.
Отчего же
Остановилась мысль твоя на немъ
Скорѣй, чѣмъ на другомъ — его собратѣ
Въ измѣнѣ гнусной?
САРДАНАПАЛЪ.
Тотъ — простой солдатъ,
Орудіе простое, нѣчто въ родѣ
Тѣлеснаго меча въ рукахъ друзей,
А Белезисъ-онъ двигаетъ пружины
Воинственной своей маріонетки.
Но я гоню изъ памяти моей
Обоихъ ихъ… Еще два слова, Мирра!
Послѣдовать за мной рѣшилась ты
Безъ страха и свободно?
МИРРА.
Неужели жъ
Ты думаешь, что дѣвушка гречанка
Не смѣетъ то исполнить изъ любви,
Что дѣлаетъ, обычаю покорна,
Индійская вдова?
САРДАНАПАЛЪ.
Такъ намъ теперь
Осталось ждать сигнала.
МИРРА.
Ужъ давно бы
Пора ему раздаться!
САРДАНАПАЛЪ.
Ну, прощай!
Послѣдній поцѣлуй!
МИРРА.
Нѣтъ, не послѣдній!
Еще одинъ остался.
САРДАНАПАЛЪ.
Ты права:
Въ огнѣ костра смѣшается нашъ пепелъ.
МИРРА.
И чистымъ, какъ любовь моя къ тебѣ,
Всю грязь земли, земныя страсти сбросивъ,
Смѣшается мой прахъ съ твоимъ. Одна,
Одна лишь мысль меня печалитъ.
САРДАНАПАЛЪ.
Что же?
МИРРА.
Что дружеской руки не будетъ здѣсь,
Чтобъ этотъ прахъ въ одной и той же урнѣ
Похоронить.
САРДАНАПАЛЪ.
Тѣмъ лучше. Лучше быть
Развѣяннымъ ему небеснымъ вѣтромъ
По воздуху, чѣмъ осквернить себя
Рукою человѣческой — рукою
Предательства и рабства. Мы съ тобой
Оставимъ здѣсь, въ дворцѣ, огнемъ объятомъ,
Въ развалинахъ его громадныхъ стѣнъ,
Величественный памятникъ, какого
Не далъ Египетъ рядомъ всѣхъ своихъ
Кирпичныхъ горъ надъ трупами монарховъ —
Или быковъ: вѣдь неизвѣстно намъ,
Кого хранить предназначалось этимъ
Громадамъ горделивымъ — ихъ царей,
Иль Аписа быка, ихъ бога; странный,
Признаться, монументъ, забывшій самъ
Цѣль своего созданія!
МИРРА.
Прощай же,
Земля! И ты прелестнѣйшее мѣсто,
На всей землѣ! Іонія, прощай!
Будь вѣчно ты свободна и прекрасна,
Несчастьямъ недоступна! О тебѣ
Послѣдняя моя молитва; мысли
Послѣднія мои всѣ о тебѣ —
Всѣ, кромѣ лишь одной.
САРДАНАПАЛЪ.
И это?
МИРРА.
Это —
Мысль о тебѣ.
САРДАНАПАЛЪ.
Ты слышишь?
МИРРА.
Часъ пробилъ.
САРДАНАПАЛЪ.
Ассирія, прощай! Я всей душою
Любилъ тебя, страна моихъ отцовъ,
Страна моя; любилъ тебя нѣжнѣе
Какъ родину мою, чѣмъ какъ мои
Державныя владѣнія; насытилъ
И миромъ, и веселіемъ тебя —
И вотъ награда мнѣ! Теперь не долженъ
Тебѣ я ничего; могилы даже
Не примешь ты въ наслѣдство отъ меня.
Что-жъ, Мирра?
МИРРА.
Ты готовъ?
САРДАНАПАЛЪ.
Готовъ, какъ факелъ
Въ твоей рукѣ.
МИРРА.
Костеръ зажженъ. Иду!
СМЕРТЬ САРДАНАПАЛА.
(La mort de Sardanapal).
Картина Делакруа (Eugène Delacroix)На подлинной рукописи трагедіи Байронъ сдѣлалъ слѣдующую помѣтку:
«Равенна, 27 мая 1821. Я началъ эту драму 13 января 1821 и писалъ первые два акта очень лѣниво, съ промежутками. Три послѣдніе акта были написаны за время съ 13 мая 1821 до настоящаго дня, т. е. въ теченіе двухъ недѣль».
Приводимъ относящіеся къ этому произведенію отрывки изъ дневника и писемъ Байрона:
«Января 13, 1821. — набросалъ планъ и списокъ дѣйствующихъ лицъ для предполагаемой трагедіи о Сарданапалѣ, которую задумалъ нѣсколько времени тому назадъ. Имена взялъ у Діодора Сицилійскаго (я знаю исторію Сарданапала, и зналъ ее, когда мнѣ было еще 12 лѣтъ) и прочелъ одно мѣсто въ IX томѣ „Греціи“ Митфорда, гдѣ онъ склоненъ оправдывать память этого послѣдняго ассиріянина. Принесъ Терезѣ итальянскій переводъ „Сафо“ Грильпарцера. Она стала со мной спорить, такъ какъ я сказалъ, что любовь не составляетъ самаго высокаго сюжета для трагедіи; пользуясь преимуществами своего родного языка и прирожденнаго женскаго краснорѣчія, она опровергла мои немногочисленныя доказательства. Мнѣ кажется, что она права. Надо будетъ въ „Сарданапалѣ“ дать любви больше мѣста, чѣмъ я предполагалъ».
«Мая 25. — Закончилъ четыре дѣйствія. Я сдѣлалъ Сарданапала храбрымъ (хотя и сладострастнымъ, какъ его изображаетъ исторія) и настолько привлекательнымъ, насколько это позволяли мои слабыя силы. До сихъ поръ я строго соблюдалъ всѣ единства и постараюсь соблюсти ихъ, по возможности, и въ пятомъ дѣйствіи; но не для сцены».
«Мая 30. — Посылаю вамъ трагедію по почтѣ. Вы увидите, что въ ней строго соблюдены всѣ единства дѣйствіе происходитъ все время въ одной и той же залѣ; время — лѣтняя ночь — обнимаетъ около девяти часовъ, или даже меньше, хотя начинается до заката и оканчивается послѣ восхода солнца. Эта пьеса — не для сцены, точно такъ-же какъ и другая моя трагедія; и на этотъ разъ я лучше позабочусь о томъ, чтобы она не попала на подмостки».
«Іюля 14. — Я увѣренъ, что „Сарданапала“ не сочтутъ политической трагедіей: я былъ совсѣмъ далекъ отъ подобнаго намѣренія и не думалъ ни о чемъ, кронѣ азіатской исторіи Я имѣлъ цѣлью воспроизвести въ драматической формѣ, подобно греческимъ трагикамъ (скромная фраза!), нѣсколько поразившихъ меня разсказовъ изъ исторіи и миѳологіи. Вы найдете, что все это очень непохоже на Шекспира; это, съ одной стороны, и лучше, такъ какъ я считаю Шекспира самымъ худшимъ изъ образцовъ, хотя и самымъ необыкновеннымъ писателемъ. Я намѣревался быть такимъ же простымъ и строгимъ, какъ Альфіери, и, насколько могъ, старался приблизить поэтическую рѣчь къ обыкновенному разговору: Бѣда въ томъ, что въ наше время нельзя сказать слова о царяхъ или царицахъ, не возбуждая подозрѣнія въ политическихъ намекахъ или въ личностяхъ. Ни того, ни другого у меня и въ мысляхъ не было».
«Іюля 22. — Печатайте и выпускайте Я думаю, теперь они должны будутъ признать, что у меня не одинъ только стиль, а нѣсколько. „Сарданапалъ“, пожалуй, можетъ показаться характеромъ почти комическимъ; но, вѣдь, таковъ же и Ричардъ III. Не забудьте о единствахъ, которыя служатъ предметомъ моего усерднаго изученія. Радуюсь, что трагедія понравилась Джиффорду; что же касается публики, то я, какъ видите, старался принимать во вниманіе все, что угодно, кромѣ только нынѣшней моды на необыкновенные театральные эффекты».
Трагедія была напечатана въ декабрѣ 1821 г.
«Въ предисловіи къ этой трагедіи (говоритъ Джеффри) лордъ Байронъ снова подтверждаетъ, что его пьесы были написаны „безъ отдаленнѣйшей мысли о сценѣ“, и въ то же время высказывается за соблюденіе единствъ, считая ихъ необходимымъ условіемъ драматическаго сочиненія и заявляя, что онъ сдержатся мнѣнія, которое еще не особенно давно признавалось закономъ во всемъ мірѣ и до сихъ поръ считается таковымъ въ наиболѣе цивилизованныхъ странахъ». Оба эти заявленія представляются вамъ не особенно убѣдительными, и мы полагаемъ, что ни то, ни другое не встрѣтитъ сочувствія въ публикѣ, именно потому, что они исходятъ отъ писателя, одареннаго дѣйствительнымъ драматическимъ геніемъ. Скорѣе можно допустить, что ораторъ въ состояніи сочинить рѣчь, совершенно не предназначаемую для произнесенія. Вѣдь драма есть не только діалогъ, но и дѣйствіе, и по существу своему предполагаетъ нѣчто, происходящее передъ глазами собравшихся зрителей. Этимъ объясняются всѣ отличительныя особенности драмы, какъ литературнаго произведенія. Языкъ ея долженъ служить поясненіемъ дѣйствія, вызывать извѣстныя эмоціи и поддерживать вниманіе зрителей. Если авторъ не думаетъ объ этомъ во все время своей работы, если онъ пишетъ, не воображая себѣ присутствія разнообразной и жадной на зрѣлища публики, то онъ можетъ, пожалуй, быть и великимъ поэтомъ, но, конечно, никогда но будетъ драматургомъ. Если лордъ Байронъ въ самомъ дѣлѣ не желаетъ придавать своимъ тщательно разработаннымъ сценамъ характера живой драмы, если онъ не ищетъ сценическихъ эффектовъ, если онъ не чувствуетъ какъ бы видимаго присутствія созданныхъ имъ дѣйствующихъ лицъ, если, создавая сильный монологъ, онъ не представляетъ себѣ того, какъ этотъ монологъ можетъ быть произнесенъ Киномъ и какія онъ вызоветъ рукоплесканія, — то онъ можетъ быть увѣренъ, что ни его чувства, ни его поэтическое дарованіе совершенно непригодны для сцены. Но для чего же, въ такомъ случаѣ, избираетъ онъ форму трагедіи, отказываясь отъ того, что составляетъ ея истинную силу? Вѣдь поучительныя разсужденія и краснорѣчивыя описанія въ пьесѣ не вознаграждаютъ за недостатокъ драматическаго изобрѣтенія и движенія, — но говоря ужо о томъ, что настоящее чувство и настоящая поэзія должны выражаться непосредственно, не принимая на себя обманчивой наружности дѣйствующихъ лицъ драмы. Что касается мнѣнія лорда Байрона о томъ, будто «единства» въ настоящее время признаются закономъ въ литературахъ почти всего міра, то оно представляется не больше, какъ только капризомъ и противорѣчіемъ поэта самому себѣ. Вѣдь именно лордъ Байронъ — болѣе всякаго другого человѣка служитъ самъ себѣ закономъ, какъ «отъявленный вольнодумецъ»; и вотъ, теперь, утомившись этой ничѣмъ не сдерживаемой вольностью, онъ хочетъ наложить на себя эпитимію въ видѣ единствъ! Англійская драматическая поэзія, какъ и вообще воображеніе, стоитъ выше единствъ. Единственное основаніе настаивать на ихъ соблюденіи заключается въ томъ, будто мы признаемъ сцену въ самомъ дѣлѣ тѣмъ мѣстомъ, на которомъ въ дѣйствительности происходитъ данное дѣйствіе; при такомъ условіи мѣсто дѣйствія, конечно, не можетъ мѣняться. Но, вѣдь, это предположеніе очевидно противорѣчитъ истинѣ и вашему собственному опыту" («Edinb. Review»).
Тотъ же критикъ, разсуждая о «Сарданапалѣ», говоритъ:
«Эта трагедія, безъ всякаго сомнѣнія, — произведеніе большой красоты и силы; и хотя ея героиня имѣетъ много общаго съ Медорами и Гюльнарами прежнихъ, недраматическихъ произведеній Байрона, зато въ героѣ нельзя не видѣть совсѣмъ новаго характера. Правда, онъ обладаетъ тѣмъ же презрѣніемъ къ войнѣ, къ славѣ, къ власти жрецовъ и къ обычной морали, какимъ отличаются и прочіе любимцы Байрона; но при этомъ у него вовсе нѣтъ мизантропіи и очень мало гордости; вообще онъ представляется однимъ изъ самыхъ добродушныхъ, привлекательныхъ и симпатичныхъ сластолюбцевъ, какихъ мы когда-либо встрѣчали. Въ такомъ истолкованіи этого характера авторъ весьма благоразумно слѣдовалъ болѣе природѣ и фантазіи, нежели исторіи. Его Сарданапалъ вовсе не изнѣженный, истасканный развратникъ, съ разстроенными нервами и притупленными чувствами рабъ лѣности и порочныхъ привычекъ; это пылкій искатель наслажденій, царственный эпикуреецъ, избалованный, упивающійся, пока можетъ, безграничнымъ сладострастіемъ, но душа котораго уже до того привыкла къ удовольствіямъ, до того насытилась всѣми наслажденіями, что неожиданно нагрянувшія горе и опасность не тревожатъ и но пугаютъ его; онъ идетъ съ пира на битву, словно на пляску, увлекаемый граціями, юностью, радостью и любовью. Онъ забавляется съ Беллоной, какъ женихъ съ невѣстой, ради удовольствія и препровожденія времени; къ его рукамъ одинаково идутъ и копье, и вѣеръ, и щитъ, и зеркало. Онъ наслаждается жизнью и торжествуетъ въ смерти; и душа его, какъ въ счастіи, такъ и въ несчастіи, смѣется надъ зломъ, потому что стоитъ выше его».
«Сарданапалъ лорда Байрона (говоритъ епископъ Гиберъ) близко подходить къ тому представленію, какое мы составили себѣ о Сарданапалѣ историческомъ. Молодой, беззаботный, избалованный лестью и безграничнымъ самовластіемъ, но по природѣ привлекательный, одаренный высокими качествами, онъ намѣренно умаляетъ значеніе боевыхъ подвиговъ своихъ предковъ для того, чтобы оправдать свое невниманіе къ самымъ необходимымъ обязанностямъ своего сана, и утѣшаетъ себя тѣмъ, что, предаваясь бездѣйствію, онъ дѣлаеть свой народъ счастливымъ. Но даже въ самой страстной его любви къ наслажденіямъ обнаруживается его любовь къ противорѣчіямъ. Преобладающею чертою въ его изображеніи является эгоизмъ, — и этотъ эгоизмъ представленъ поистинѣ удивительно: онъ объясняется всевозможными смягчающими обстоятельствами воспитанія и привычекъ и рисуется въ самыхъ яркихъ краскахъ юности, дарованій и привлекательности. Но, въ концѣ концовъ, это все-таки не болѣе, какъ эгоизмъ, и мы едва ли могли бы одобрять то искусство, съ какимъ порокъ и развращенность представляются намъ въ столь привлекательномъ видѣ, если бы самъ поэтъ въ то же время и съ такимъ же искусствомъ не отмѣтилъ той горечи и томленія духа, какія неизбѣжно присущи подобному характеру, и если бы онъ не далъ вамъ превосходнаго контраста къ этому изображенію въ фигурахъ Мирры и Салемена».
Стр. 296. И подданный слуха своихъ рабовъ.
«Салеменъ прямая противоположность эгоизму. Этотъ характеръ, хотя лишь слегка обрисованный, отличается гораздо меньшею даровитостью, нежели Сарданапалъ. Это — суровый, вѣрный и откровенный солдатъ и подданный; онъ разуменъ, справедливъ и честенъ въ своихъ сужденіяхъ, хотя и не отличается особенною разборчивостью въ средствахъ; да такой разборчивости такъ же нельзя было бы требовать отъ почтеннаго сатрапа древней Ниневіи, какъ и отъ почтеннаго визиря современной Турецкой имперіи. Несмотря на личное неудовольствіе и семейныя непріятности, онъ вполнѣ и упорно предавъ своему царю и сохраняетъ въ отношеніи къ нему самую строгую вѣрность. По отношенію къ противникамъ царя онъ готовъ быть суровымъ, кровожаднымъ и даже коварнымъ; впрочемъ, это — такой недостатокъ въ его характерѣ, взбѣжать котораго въ его положеніи было бы, пожалуй, неестественно и который является весьма искусно подчеркнутымъ въ противоположность тому инстинктивному чувству доблести и чести, которое еще сильнѣе оттѣняется слабостью его повелителя. И хорошія, и дурныя качества этого сатрапа являются какъ бы результатомъ его безкорыстной вѣрности и патріотизма. Ради своей страны и своего царя онъ терпѣливо сноситъ оскорбленія; ради нихъ онъ и храбръ, и жестокъ. У него нѣтъ стремленія къ личной власти, нѣтъ жажды личной славы. Въ бою и въ побѣдѣ его единственный кличъ: „Ассирія!“ Отсылая царицу и царевичей, онъ заботится не столько о безопасности своей сестры и племянниковъ, сколько о сохраненіи потомства Немврода; и въ послѣднія минуты своей жизни онъ мучится только заботой о бѣгствѣ своего царя». (Гиберъ).
Для пиршества въ Евфратскомъ павильонѣ
Устроить все пышнѣе.
«Въ трагедіи встрѣчаются слова: государыня и павильонъ, но въ нихъ нѣтъ никакого намека на Его Британское Величество, какъ вамъ могло бы со страху показаться. Вы скоро въ этомъ убѣдитесь (я уже кончаю трагедію) и увидите также, что я сдѣлалъ Сарданапала храбрымъ и… привлекательнымъ… такъ что тутъ но можетъ быть ни правды, ни сатиры на кого-либо изъ живущихъ государей» (Письмо къ Муррею 23 мая 1821 г.).
Байронъ дѣлалъ видъ, а можетъ быть, — и въ самомъ дѣлѣ думалъ, что фразы вродѣ: «Онъ мучитъ государыню» могутъ быть понятны, какъ намекъ на процессъ королевы Каролины (см. прим. къ «Видѣнію Суда»), на исключеніе ея имени изъ государственнаго молитвенника и пр. Если бы трагедія была поставлена въ то время на сцену, то партеръ и галлерея, безъ сомнѣнія, своими рукоплесканіями выразили бы общественное неудовольствіе этимъ процессомъ. Надо еще прибавить, что въ 1821 г. существовалъ только одинъ «павильонъ» — и вовсе не на берегу Евфрата, а въ Брайтонѣ. Байронъ иногда не прочь былъ «схитрить» съ читателями двусмысленною игрою словъ. (Кольриджъ).
Стр. 297. Іонянка возлюбленная, Мирра.
«Названіе іонянъ было наиболѣе понятнымъ и употребительнымъ, такъ какъ оно обнимало и ахейцевъ, и беотянъ, которые, вмѣстѣ съ іонянами, составляли почти весь греческій народъ; на Востокѣ грековъ всегда называли іонянами». Митфордъ, Греція". (Прим. Байрона).
«Главною прелестью и животворнымъ ангеломъ пьесы является Мирра, гречанка, рабыня Сарданапала. Это прекрасное, героическое, преданное и эѳирное существо любитъ великодушнаго и ослѣпленнаго царя, въ то же время стыдясь своей любви къ варвару, и пользуется всѣмъ своимъ вліяніемъ для того, чтобы его облагородить, украситъ его существованіе и заставить его бороться и искать выхода изъ своего ужаснаго положенія. Ея любовь идетъ отъ сердца, а героизмъ — отъ привязанности къ царю. Если въ ея рѣчахъ слышится иногда слишкомъ рабская покорность, несовмѣстимая съ возвышенною смѣлостью ея характера, то именно подобныхъ рѣчей и можно было ожидать отъ греческой рабыни, милой іонійской дѣвушки, въ душѣ которой любовь къ свободѣ и презрѣніе къ смерти умѣряются сознаніемъ того, что она считаетъ унизительною для себя страстью, а также и сознаніемъ своего зависимаго положенія» (Джеффри).
«Мирра, это — Салеменъ въ женскомъ образѣ: въ ней вѣрность храбраго солдата царскому роду замѣняется личною привязанностью къ Сарданапалу. Энергія ея сѣтованій на судьбу, ея высокія дарованія, мужество и гордость гречанки уступаютъ мѣсто покорной и привлекательной нѣжности вслѣдствіе постояннаго тягостнаго сознанія своего унизительнаго положенія — рабыня въ царскомъ гаремѣ, а еще болѣе — вслѣдствіе того, что предметъ ея любви представляется ей несравненно болѣе высокимъ. Ея характеръ изображенъ въ высшей степени естественно, и не много найдется въ литературѣ образовъ болѣе трогательныхъ и привлекательныхъ». (Гиберъ).
Стр 300. Днѣ-три его колонны…
«Страбонъ нѣсколько сомнѣвается въ существованіи этихъ колоннъ, полагая. что это были, вѣроятно, островки или „столпообразныя“ скалы. По Плутарху, Александръ воздвигъ на берегахъ Ганга большіе алтари, къ которымъ собирались туземные цари для приношенія жертвъ „по греческому обряду“. Отсюда, можетъ быть, и произошла легенда о колоннахъ, воздвигнутыхъ Діонисомъ». (Прим. Байрона).
Стр. 301. Что оскорбилъ царицу я…
«Удивительно, что во многихъ мѣстахъ этой пьесы Байронъ, какъ будто, имѣетъ въ виду проступокъ христіанина, у котораго только одна жена, а во восточнаго монарха, подобнаго Сарданапалу, который имѣлъ триста женъ я семьсотъ любовницъ». (Гоггъ).
Стр. 302.
Ѣшь, пей, люби — все прочее не стоитъ
Щелчка.
«Въ эту экспедицію онъ[5] взялъ съ собой только небольшой избранный отрядъ гвардіи, но за то — всѣ легковооруженныя войска. Въ первый же день похода онъ дошелъ до Анхіала, города, основаннаго, какъ говорятъ, ассирійскимъ царемъ Сарданапаломъ. Обширныя и внушительныя укрѣпленія этого города даже и во времена Арріана отднчались тою величественностью, которая особенно нравилась ассиріянамъ въ этого рода сооруженіяхъ. Тамъ былъ найденъ памятникъ, изображавшій Capданапала, съ надписью ассирійскими письменами и, конечно, на древне-ассирійскомъ языкѣ, которую греки, — хорошо или худо, — перевели слѣдующимъ образомъ (слѣдуетъ надпись). Предполагая, что этотъ переводъ приблизительно вѣренъ (такъ какъ и Арріанъ говоритъ, что онъ былъ не вполнѣ точенъ), можно, однако же, высказать мнѣніе, что цѣлью подобной надписи было не прославленіе необузданнаго самоуслажденія, а скорѣе — призывъ къ спокойной гражданской жизни, обращенный къ народу, слишкомъ склонному къ мятежамъ Иначе непонятно, съ какою цѣлью ассирійскій царь могъ основать такіе города въ мѣстности, столь отдаленной отъ его столицы и отдѣленной отъ нея песчаными пустынями и высокими горами, а еще болѣе непонятно, какимъ образомъ жители этихъ городовъ могли предаваться тѣмъ необузданнымъ наслажденіямъ, какія, будто бы, рекомендовалъ имъ ихъ повелитель. Заслуживаетъ вниманія также то обстоятельство, что на южномъ побережьѣ Малой Азіи развалины городовъ, упоминаемыхъ въ исторіи, до сихъ поръ привлекаютъ путешественника своимъ величіемъ и красотою посреди того печальнаго опустошенія, которое, подъ властью варварскаго правительства, въ теченіе многихъ вѣковъ распространялось все дальше и дальше въ прекраснѣйшихъ областяхъ земного шара. Вѣдь всѣ эти города должны были находиться въ самомъ цвѣтущемъ состояніи — благодаря благопріятнымъ условіямъ природы и климата, а можетъ быть, еще больше, — благодаря цвѣтущему положенію торговли. Отсюда можно заключить, что Сарданапалъ руководствовался болѣе возвышенными цѣлями, нежели тѣ, какія ему обыкновенно приписываются. Но такъ какъ этотъ царь былъ послѣднимъ представителемъ династіи, низвергнутой революціею, то поношеніе его памяти могло быть политическимъ пріемомъ его преемниковъ и ихъ сторонниковъ Несостоятельность преданій о Сарданапалѣ поражаетъ въ разсказахъ о немъ Діодора Сицилійскаго». Митфердъ, Греція". (Прим. Байрона).
Исторія о памятникѣ Сарданапала съ циническою надписью основана на разсказѣ Аристобула, служившаго при Александрѣ Македовскомъ и оставившаго свои записи. Его цитируютъ Страбонъ и Атеней, говоря, что, до свидѣтельству Аристобула, невдалекѣ отъ Анхіала найденъ былъ памятникъ съ изображеніемъ царя, у котораго пальцы правой руки были сложены какъ бы для щелчка, а надпись гласила: «Ѣшь, ней и веселись; все остальное не стоитъ даже вотъ этого», т. е. щелчка. Кэнновъ Роулинсонъ высказываетъ предположеніе, что этотъ «памятникъ» былъ въ дѣйствительности колонной, на которой изображенъ былъ царь Сеннахерибъ въ обычной монументальной позѣ, правая рука поднята надъ лѣвою и съ хвалебною надписью (которой толмачи Македонскаго царя не съумѣли перевести).
Стр. 302. Червякъ вотъ богъ!
Ср. «Гамлета» д. IV, сц. 3 (изд. подъ ред. С. А. Венгерова, т. III, стр. 122): «А что касается съѣстного — такъ этакій червячишка — единственный монархъ. Мы откармливаемъ животныхъ, чтобы откормить себя, а себя — для червей. Жирный король и тощій бѣднякъ — только различныя кушанья, два блюда съ одного стола. Этимъ все кончается».
Стр. 304. Да черную неблагодарность кто жь
Не чувствуетъ?
«Зимній вѣтеръ иногда злѣе самой неблагодарности, говоритъ Шекспиръ. По крайней мѣрѣ, я гораздо больше привыкъ встрѣчаться съ неблагодарностью, чѣмъ съ сѣвернымъ вѣтромъ, а потому и думаю, что изъ двухъ золъ вѣтеръ — худшее. Я встрѣтился съ тѣмъ и другимъ на протяженіи 24-хъ часовъ, такъ что могу судить правильно» (Дневникъ, 19 января 1821 г.).
Стр. 308. Рѣчь твоя
Какъ музыка звучитъ, какъ хоръ трагедій…
«Упоминаніе о „трагедіяхъ“, какъ „любимой забавѣ“ грековъ, за двѣсти лѣтъ до перваго греческаго трагика Ѳесписа, конечно, анахронизмъ. Точно такъ же Мирра не могла, въ тотъ ранній періодъ греческой исторіи, говорить о національной ненависти грековъ къ царямъ и о томъ презрѣніи къ „варварамъ“, какое развилось въ Греціи только въ позднѣйшее время». (Гиберъ).
Стр. 312 Иду слѣдить за милымъ.
«У Байрона есть двѣ характерныя особенности, никогда не покидающія его въ самыхъ фантастическихъ его произведеніяхъ и введенныя имъ также и въ эту новую для него область классической трагедіи. Первая изъ этихъ особенностей состоитъ въ интенсивномъ чувствѣ привлекательности женщины и въ умѣньи не только ярко изображать индивидуальныя фигуры, но, такъ сказать, пропитывать всю окружающую ихъ атмосферу духомъ красоты и любви. Онѣ окружены какимъ-то розовымъ сіяніемъ, которое словно льется въ душу читателя. Другая изъ упомянутыхъ нами особенностей заключается въ сочувствіи поэта къ самымъ грандіознымъ явленіямъ матеріальнаго міра. Во всѣхъ его сочиненіяхъ едва ли можно найти описаніе отдѣльныхъ картинъ, безъ самыхъ возвышенныхъ обращеній къ величію неба и земли. Онъ „не поклоняется ничему, кромѣ стихій“. Луна, звѣзды, океанъ, горныя выси, пустыни — все у него является одареннымъ „новою рѣчью, новымъ языкомъ“, и все посылаетъ нашей душѣ свой могучій голосъ. Онъ въ состояніи служить посредникомъ между нами и небомъ и заставлять васъ переживать всѣ чувства, возбуждаемыя вѣчнымъ одиночествомъ». (Изъ статьи современнаго Байрону анонимнаго критика).
Стр. 322. Самменъ,
Иди за мной.
«Второе дѣйствіе, по нашему мнѣнію, неудачно. Заговорщики ведутъ между собою скучный разговоръ, прерываемый появленіемъ Салемена со стражею. За Салеменомъ слѣдуетъ царь, который отмѣняетъ всѣ его распоряженія, прощаетъ Арбака, не вѣря въ его виновность, и Белезиса, желая избавиться отъ ого длинныхъ разсужденій о національной религіи. Одинъ только этотъ эпизодъ и написанъ хорошо». (Гиберъ).
Стр. 326. Да, выбора для насъ
Не можетъ быть.
Арбакъ — самый заурядный солдатъ; а Белезисъ, надъ изображеніемъ котораго, какъ мы подозрѣваемъ, Байронъ особенно потрудился, очень обыкновенный и неинтересный негодяй. Правда, и Сарданапалъ, и Салеменъ говорятъ объ этомъ подломъ халдейцѣ, какъ о главномъ зачинщикѣ заговора, какъ о политикѣ, въ рукахъ котораго Арбакъ является только послушнымъ орудіемъ; и Діодоръ Сицилійскій также представляетъ его первымъ подстрекателемъ Арбака на измѣну и говоритъ, что онъ, пользуясь своимъ званіемъ жреца и предполагаемымъ умѣньемъ предсказывать будущее, старался воспламенять его честолюбіе, руководить его дѣйствіями, поддерживать въ немъ надежды и упрекать за его нерѣшительность. Но ничего этого мы не видимъ въ трагедіи. Байронъ такъ постарался выразить свое собственное презрѣніе къ жрецу, что даже не оттѣнилъ того коварнаго и злого вліянія, какое было необходимо указать соотвѣтственно характеру отведенной ему роли. Вмѣсто того, чтобы явиться самостоятельнымъ, неутомимымъ и всегда готовымъ на смѣлыя и рѣшительныя мѣры, онъ съ самаго же начала отступаетъ отъ своего предпріятія и колеблетъ энергію Арбака перечисленіемъ тѣхъ дѣйствительныхъ или предполагаемыхъ препятствій, которыя могутъ помѣшать достиженію намѣченной цѣли. Вмѣсто того, чтобы пользоваться тѣмъ вліяніемъ на своего товарища, какое святоша обманщикъ можетъ имѣть и на людей гораздо болѣе доблестныхъ и великодушныхъ, чѣмъ Арбакъ, Белезисъ пускается въ предсказанія, къ которымъ его товарищъ относится далеко не довѣрчиво; Арбакъ въ своихъ религіозныхъ вѣрованіяхъ является эпикурейцемъ еще въ большей степени, чѣмъ самъ Сарданапалъ. Мы ожидаемъ, что онъ съ надеждой и почтеніемъ взглянетъ на ту звѣзду, о которой халдейскій жрецъ говоритъ ему, что онъ подъ нею родился, — а онъ указываетъ на свой мечъ, какъ на единственную свою опору, и вмѣсто того, чтобы являться слѣпымъ орудіемъ въ рукахъ жреца, — относится къ нему совсѣмъ не уважительно. Хотя Белезисъ представленъ человѣкомъ набожнымъ и ревностнымъ поклонникомъ солнца, однако онъ нигдѣ не высказываетъ, хотя бы притворно, того профессіональнаго негодованія, какое естественно должно бы вызывать въ немъ открытое пренебреженіе Сарданапала къ его богамъ, и во всей пьесѣ мы не усматриваемъ никакихъ основаній, почему Арбакъ долженъ, противъ своей воли и убѣжденій, слѣдовать совѣтамъ такого человѣка, о которомъ онъ говоритъ съ неудовольствіемъ и отвращеніемъ, издѣваясь надъ его претензіями на вдохновеніе и святость" (Гиберъ).
«Второй актъ, заключающій въ себѣ подробности заговора Арбака, раскрытіе его бдительностью Салемена и слишкомъ необдуманное и поспѣшное прощеніе мятежниковъ царемъ, — въ цѣломъ тяжелъ и неинтересенъ». (Джеффри).
Стр. 332.
Входитъ Паніа съ обнаженнымъ мечомъ.
«Въ самомъ началѣ третьяго дѣйствія царскій пиръ прервавъ внезапной вѣстью о заговорѣ. Тогда сладострастный царь превращается въ героя и греческая кровь Мирры даетъ себя знать!» (Джеффри).
Стр. 334. Дай зеркало мнѣ.
«Въ третьемъ дѣйствіи, когда Сарданапалъ приказываетъ принести зеркало, чтобы посмотрѣть на себя въ вооруженіи, не забудьте указать на мѣсто изъ Ювенала объ Оттонѣ (подобный же типъ, и дѣлалъ то же самое; Джиффордъ поможетъ вамъ отыскать эту цитату). Эта черта, можетъ быть, слишкомъ фамильярна, но она вѣрна исторически (по крайней мѣрѣ — относительно Оттона) и вполнѣ естественна для изнѣженнаго сластолюбца». (Письмо къ Муррею 30 мая 1821). Цитата изъ Ювенала, однако, не была приведена вы въ первомъ изданіи трагедіи, ни въ слѣдующихъ, и появилась только въ примѣчаніяхъ 1832 г. Байронъ имѣлъ въ виду слѣдующее мѣсто изъ 2-й сатиры: «А тотъ держитъ зеркало, — предметъ похвальбы распутнаго Оттона, въ которое онъ глядѣлся вооруженнымъ, уже отдавъ приказаніе выносить знамена. Вотъ предметъ, достойный упоминанія въ новыхъ лѣтописяхъ и въ исторіи недавняго времени, — зеркало въ числѣ доспѣховъ междоусобной войны!»
Стр. 339. Я здѣсь, мой братъ!
«Сраженіе съ мятежниками, если мы не станемъ придираться къ нелѣпости одного изъ его эпизодовъ, въ которомъ войска нападаютъ другъ на друга въ пиршественной залѣ, представлено чрезвычайно хорошо, и Сардананалъ выказываетъ здѣсь ту своеобразную смѣсь изнѣженности и мужества, легкомыслія и даровитости, которою отличается его характеръ». (Гиберъ).
«Царь своимъ личнымъ мужествомъ рѣшаетъ судьбу сраженія и со всей своей свитой возвращается во дворецъ. Слѣдующая за этимъ сцена написана мастерски и чрезвычайно характерна». (Джеффри).
Стр. 343. Дѣйствіе четвертое.
«Четвертое дѣйствіе открывается монологомъ Мирры, охраняющей сонъ Сарданапала. Царь просыпается и разсказываетъ свое ужасное сновидѣніе, которое намъ не очень понравилось, за исключеніемъ той части, гдѣ описывается воинственная прародительница Сарданапала, Семирамида, также бывшая въ числѣ участниковъ приснившагося царю пира привидѣній. Мирра (что вполнѣ согласно съ правами ея времени и народа и съ ея собственнымъ, хотя и возвышеннымъ, но все-таки женскимъ умомъ) представлена набожною почитательницею своихъ родныхъ боговъ. Она съ достоинствомъ возмущается и нечестивою лестью ассирійскихъ придворныхъ, и вольнодумными выходками царя. Приготовляясь къ смерти, она не забываетъ совершить возліяніе, которое было всегда послѣднимъ и самымъ торжественнымъ актомъ греческой набожности; кромѣ того, она вполнѣ опредѣленно выражаетъ свою вѣру въ загробную жизнь. Но та же самая Мирра, видя, что Сарданапалъ встревоженъ зловѣщимъ сномъ, который, можетъ быть, пророчитъ ему смерть, старается утѣшать его въ духѣ его собственной эпикурейской философіи, говоря, что смерть въ сущности ничего не значитъ, и что все, остающееся отъ умершихъ, — только „прахъ, что топчемъ мы ногами“. Мы не желаемъ спрашивать и не станемъ высказывать догадокъ о томъ, чьи мысли выражаются въ этихъ словахъ, — но, конечно, такія мысли не могли придти въ голову древнегреческой женщинѣ. Не такимъ чувствамъ должна была научиться Мирра отъ героевъ своей родины и изъ тѣхъ поэтическихъ произведеній, откуда эти герои почерпали свой героизмъ, презрѣніе къ смерти и „любовь къ доблести“. Мирра скорѣе стала бы разсказывать своему возлюбленному о тѣхъ „островахъ блаженныхъ“, гдѣ добрые и храбрые люди обрѣтаютъ успокоеніе отъ всѣхъ трудовъ и опасностей своей земной жизни, — объ этомъ почтенномъ сонмѣ усопшихъ воителей и мудрецовъ, къ которому могъ бы присоединиться и онъ, если бы отказался отъ своего бездѣйствія и сталъ жить для своего народа и для славы; она стала бы говорить ему о той радости, съ какою его воинственные предки, посреди своихъ цвѣтущихъ полей, встрѣтили бы извѣстіе о подвигахъ своего потомка; ея рѣчи были бы подобны тѣмъ позднѣйшимъ греческимъ пѣснямъ, въ которыхъ говорилось, что „не умеръ Гармодій“, хотя и ушелъ изъ смертнаго міра, — говорилось о тѣхъ садахъ, наполненныхъ розами и золотыми плодами, гдѣ тѣни усопшихъ воителей, при свѣтѣ заходящаго солнца, управляютъ своими прозрачными колесницами или звенятъ своими арфами посреди благоухающихъ алтарей… Таковы были тѣ ученія, которыя естественно если людей къ пренебреженію жизнью и къ жаждѣ славы; сомнѣнія же возникли только въ болѣе позднія времена, — въ эпоху тѣхъ софистовъ, подъ вліяніемъ которыхъ Греція скоро утратила свою былую свободу, мужество и доблесть»… (Гиберъ).
Стр. 348. Готова и галера,
Чтобъ за Евфратъ ихъ переправить.
«Совершенно непонятно, почему Байронъ, въ другихъ отношеніяхъ вовсе не безусловно довѣряющійся Діодору Сицилійскому, повторяетъ вслѣдъ за нимъ явную географическую ошибку, помѣщая Ниневію на Евфратѣ вмѣсто Тигра, вопреки но только установившемуся на Востокѣ общему мнѣнію, во и вполнѣ опредѣленнымъ показаніямъ Геродота, Плинія и Птолемея». (Гиберъ).
Стр. 348.
Имя супруги Сарданапала — Зарина — есть, собственно, нарицательное: «царина», т. е. царица.
«Байронъ, вѣроятно, часто воображалъ себѣ возможность неожиданной встрѣчи съ своей женой. Въ извѣстномъ настроеніи духа онъ даже писалъ къ ней письма, которыя, впрочемъ или вовсе не посылались, или никогда не доходили до нея. Сцена Сарданапала съ Зариной отражаетъ въ себѣ чувства, высказанныя въ одномъ изъ этихъ писемъ». (Кольриджъ).
Стр. 351. Хорошая, несчастная Зарина!
«Въ сознаніи Миррою своего унизительнаго положенія въ царскомъ гаремѣ, въ гнѣвѣ Салемена на Сарданапала за нарушеніе послѣднимъ супружеской вѣрности и, наконецъ, въ сожалѣніи послѣдняго о своихъ поступкахъ, поэтъ, кажется, значительно отступилъ отъ нравовъ изображаемой имъ эпохи. Какъ ни мало извѣстна вамъ домашняя жизнь ассиріянъ, но, судя по нравамъ современныхъ восточныхъ народовъ и вообще — по обычаямъ, господствовавшимъ на Востокѣ во всѣ времена, мы все-таки имѣемъ основаніе заключать, что многоженство не считалось само по себѣ предосудительнымъ и не могло служитъ для главной жены поводомъ къ жалобамъ на мужа. Даже и въ Греціи, въ ту эпоху, къ которой относится Мирра, положеніе плѣнницы, находящейся въ полномъ распоряженіи своего властелина, считалось несчастіемъ, но не заключало въ себѣ ничего позорнаго. Но кто изъ критиковъ рѣшится осуждать поэта за такую непослѣдовательность, если она дала поводъ къ прекрасному поэтическому выраженію прекрасныхъ чувствъ?» (Гиберъ).
Стр. 353. Салеменъ уноситъ Зарину.
«Критики „Эдинбургскаго Обозрѣнія“, ни знаю почему, нашли эту сцену „излишней“, „неестественной“ и „скучной“. Я долженъ откровенно сознаться, что читалъ ее съ волненіемъ. Здѣсь Сарданапалъ изображенъ съ большимъ поэтическимъ искусствомъ и вполнѣ правдиво, какъ человѣкъ, который при всемъ состраданіи къ Заринѣ, думаетъ больше всего о самомъ себѣ и о своемъ собственномъ горѣ и сейчасъ же стремится высказать Миррѣ тѣ тягостныя чувства, какія самъ же онъ выявилъ въ себѣ своими упреками». (Гиберъ).
Стр. 366. Друзья мои, повыше возводите…
«Тогда царь повелѣлъ сложить во дворѣ дворца высокій костеръ, и взошелъ на него вмѣстѣ со всѣмъ своимъ золотомъ, серебромъ и царскими одѣяніями, а затѣмъ, заключивъ внутри костра своихъ евнуховъ и наложницъ, приказалъ поджечь его, и сжегъ себя вмѣстѣ со всѣми ними». (Діодоръ Сицилійскій).
«На погребальномъ кострѣ онъ построилъ изъ дерева палату въ сто локтей длиною, гдѣ были поставлены ложа, на которыхъ онъ и возлегъ со своею женою и наложницами. Кровля этой палаты была сдѣлана изъ широкихъ и толстыхъ брусьевъ, а стѣны изъ множества толстыхъ досокъ, такъ что выбраться изъ нея не было никакой возможности…
И онъ повелѣлъ рабамъ поджечь костеръ, и костеръ горѣлъ пятнадцать дней. Видѣвшіе дымъ удивлялись и думали, что царь совершаетъ большое жертвоприношеніе, такъ какъ одни только евнухи знали о томъ, что на самомъ дѣлѣ совершается. Такимъ образомъ Сарданапалъ, проведшій всю свою жизнь въ крайней изнѣженности, умеръ такъ мужественно, насколько это возможно (Атеней).
Послѣдній царь ассирійскій, Саракъ, когда на него напалъ Кіаксаръ вмѣстѣ съ предателемъ полководцемъ Набополассаромъ, „не будучи въ состояніи имъ сопротивляться, принялъ отчаянное рѣшеніе и, когда ему не осталось уже никакой надежды, сжегъ себя въ своемъ дворцѣ“. Такой же способъ самоубійства избравъ былъ и Израильскимъ царемъ Замиріемъ (Зимри, который егда увидѣ, яко предвзятъ бысть градъ его, и вниде во внутренній домъ царскій, и зажже надъ собою домъ царевъ огнемъ, и умре (III кв. Царствъ, гл. XVI, ст. 18). Такъ же поступилъ и персидскій правитель Богесъ, который сжегъ себя, съ женой и дѣтьми въ Энонѣ (Геродотъ, VII, 107)». (Прим. Байрона).
«Въ Сарданапалѣ лорду Байрону посчастливилось гораздо больше, чѣмъ въ „Марино Фальеро“, тѣмъ болѣе, что и сюжетъ, имъ выбранный, чрезвычайно удобенъ не только для трагедіи вообще, во и для того особаго вида трагедіи, который нашъ поэтъ старается ввести въ литературу. Исторія послѣдняго ассирійскаго владыки, съ одной стороны, достаточно извѣстна для того, чтобы возбуждать интересъ, вообще вызываемый славными именами и историческими воспоминаніями, а съ другой стороны — настолько отдаленна и темна, что допускаетъ всякія измѣненія въ изображеніи событій и характеровъ, какія поэтъ признаетъ нужнымъ сдѣлать. Все, что мы знаемъ о Нивеніи и ея государяхъ, величественно, туманно и таинственно. Мы читаемъ объ обширномъ и цивилизованномъ царствѣ, возникшемъ въ эпоху, непосредственно слѣдовавшую за всемірнымъ потопомъ, и существовавшемъ во всей своей силѣ и могуществѣ въ такую пору, когда берега Греціи и Италіи не были еще населены никѣмъ, кромѣ бродячихъ дикарей. Мы читаемъ объ имперіи, власть которой простиралась отъ Самарканда до Трои и отъ горъ Іудеи до Кавказа, объ имперіи, которою въ теченіе тринадцати вѣковъ правила династія въ тридцать поколѣній, и которая рушилась въ невѣроятно краткій промежутокъ времени не столько вслѣдствіе возстанія двухъ провинцій, сколько вслѣдствіе гнѣва небеснаго и предсказаннаго ей яростнаго возмущенія стихій. Вліяніе, повидимому, оказанное какъ завоеваніями, такъ и бѣдствіями Ассиріи на судьбу народа, который, по причинамъ религіознаго характера, интересуетъ васъ болѣе всѣхъ прочихъ народовъ древняго міра, окружаетъ ореоломъ какого-то священнаго величія всѣ подвиги и злодѣянія потомковъ Немирода, внушая вамъ какое-то особое уваженіе къ этимъ страницамъ исторіи. и въ то же время все, что мы знаемъ, такъ кратко, неопредѣленно и разрозненны, что мы можемъ быть почти совершенно свободными отъ тѣхъ предвзятыхъ понятій объ изображаемыхъ лицахъ и событіяхъ, которыя въ классическихъ драмахъ, при строгой вѣрности исторіи, значительно ослабляютъ интересъ читателя, а при несоблюденіи этой вѣрности оскорбляютъ его предразсудки. Здѣсь данъ величественный общій контуръ, — но одинъ лишь контуръ, который поэтъ властенъ наполнить, чѣмъ ему будетъ угодно; и лордъ Байронъ, изображая, въ угоду излюбленнымъ своимъ единствамъ, паденіе Ассирійской монархіи дѣломъ одной только ночи, между тѣмъ какъ въ дѣйствительности оно было слѣдствіемъ многолѣтней войны, въ сущности не противорѣчитъ нашимъ историческимъ свѣдѣніямъ и не совершаетъ ничего особенно невѣроятнаго. Хотя развитіе характера Сарданапала имѣетъ въ общемъ планѣ драмы лишь второстепенное значеніе и хотя соблюденіе единствъ вынуждало поэта ограничиваться несравненно болѣе тѣсными предѣлами, чѣмъ тѣ, какіе могли бы быть допущены при другихъ условіяхъ, тѣмъ не менѣе характеръ этотъ изображенъ превосходно; среди портретовъ, нарисованныхъ рукою этого великаго мастера, едва ли найдется другой, который могъ бы послужить лучшимъ образцомъ его таланта, силы воображенія, тонкости и энергіи рисунка, богатства и гармоническаго сочетанія красокъ. Правда, въ изображеніи этого послѣдняго и самаго несчастнаго потомка династіи Бела поэтъ но имѣлъ передъ собою неблагопріятныхъ источниковъ — даже и въ немногочисленныхъ намекахъ древнихъ историковъ. Справедливо или нѣтъ, торжествующіе враги Capданапала обвиняли его въ самыхъ возмутительныхъ порокахъ и въ такой изнѣженности, которой нельзя было бы ожидать даже и отъ самыхъ послѣднихъ подонковъ азіатскаго деспотизма; но въ то же время мы видимъ, что Сарданапалъ съ приближеніемъ опасности предводительствуетъ своими войсками съ мужествомъ, искусствомъ и по крайней мѣрѣ, въ началѣ — съ успѣховъ не менѣе того, какой выпадалъ на долю наиболѣе воинственныхъ его предковъ. Мы видимъ, что ему до конца остаются вѣрными его преданные слуги, ближайшіе родственники и немалое количество наиболѣе храбрыхъ его подданныхъ. Мы видимъ, что онъ заботится о безопасности своей жены, дѣтей, своей столицы — со всѣмъ спокойствіемъ и предусмотрительностью опытнаго полководца. Наконецъ, мы видимъ его побѣжденнымъ — не людьми, а Небомъ и стихіями, и идущимъ на добровольную смерть съ такимъ мужествомъ и жестокостью, которыя мало согласуются съ нашими обычными представленіями о человѣкѣ слабохарактерномъ и крайне развращенномъ. И даже странная легенда, разсказываемая на разные лады и безъ подробныхъ объясненій непонятная, которая изображаетъ его основывающимъ (или, можетъ быть, только укрѣпляющимъ?) въ одинъ день цѣлыхъ два города и затѣмъ унижающимъ себя циническимъ памятникомъ и надписью, повидимому, указываетъ на соединеніе энергіи съ безумными причудами, весьма возможное при безграничномъ произволѣ деспотической власти, и, можетъ быть, заставляетъ насъ объяснять его паденіе не столько его слабостью, сколько слишкомъ откровеннымъ и оскорбительнымъ презрѣніемъ его къ человѣческимъ предразсудковъ. Такой характеры соединяющій въ себѣ черты энергіи, сластолюбія и мизантропіи, безъ сомнѣнія, представляетъ немалыя выгоды для поэтическаго изображенія; притомъ, онъ принадлежитъ къ числу такихъ характеровъ, которые лордъ Байронъ всегда изображалъ съ особенной любовью и наиболѣе удачно» (Гиберъ).
«Я припоминаю, что Байронъ говорилъ мнѣ, что онъ думалъ объ исторіи Сарданапала еще за семь лѣтъ передъ тѣмъ, какъ написалъ свою трагедію» (Трилони).