Я перевожу изъ одной итальянской хроники подробности любовнаго приключенія итальянской княгини съ однимъ французомъ. Это происходило въ 1726 г., въ началѣ прошлаго вѣка. Всѣ злоупотребленія деспотизма процвѣтали тогда въ Римѣ. Дворъ его никогда не былъ болѣе блестящимъ. Въ то время царствовалъ Бенедиктъ XIII (Орсини) или, лучше сказать, племянникъ его, князь Кампобассо, управлялъ его именемъ всѣми дѣлами, большими и малыми. Изъ всѣхъ странъ чужеземцы стекались въ Римъ; итальянскіе князья, испанскіе гранды, еще богатые золотомъ Новаго Свѣта, собирались туда толпами. Всякій богатый и могущественный человѣкъ тамъ могъ не признавать законовъ. Свѣтская и роскошная жизнь составляли, повидимому, единственное занятіе мѣстныхъ жителей и иностранцевъ.
Двѣ племянницы папы, графиня Орсини и княгиня Кампобассо, раздѣляли между собой могущество ихъ дяди и почести двора. Красота ихъ сдѣлала бы ихъ замѣтными даже и въ нисшихъ классахъ общества. Орсини, какъ по просту выражаются въ Римѣ, была весела и непринужденна (disiavolta), Кампобассо — нѣжна и благочестива; однако, эта нѣжная душа была доступна самымъ бурнымъ порывамъ. Не будучи открытыми врагами, встрѣчаясь всякій день у папы и часто посѣщая другъ друга, эти дамы соперничала во всемъ — въ красотѣ, вліянія и богатствѣ.
Графиня Орсини, менѣе красивая, но блестящая, легкомысленная, дѣятельная и хитрая, имѣла любовниковъ, которыми вовсе не интересовалась и успѣхъ которыхъ продолжался не болѣе нѣсколькихъ дней. Единственнымъ счастьемъ ея было собирать въ своемъ салонѣ человѣкъ до двухсотъ и являться среди нихъ королевой. Она зло подсмѣивалась надъ своей кузиной Кампобассо. Та, съ замѣчательнымъ постоянствомъ, въ теченіе трехъ лѣтъ показывалась всюду съ однимъ испанскимъ герцогомъ и кончила тѣмъ, что велѣла ему выѣхать изъ Рима въ двадцать четыре часа, подъ страхомъ смерти. "Послѣ этого подвига, — говорила Орсини, — моя величественная кузина ни разу не улыбнулась. Вотъ уже нѣсколько мѣсяцевъ, какъ эта несчастная женщина умираетъ отъ скуки или отъ любви, и мужъ, человѣкъ очень ловкій, выдаетъ эту скуку въ глазахъ папы, нашего дяди, за высочайшее благочестіе, Очень скоро это благочестіе заставитъ ее отправиться на богомолье въ Испанію.
Кампобассо была далека отъ сожалѣнія о своемъ испанскомъ герцогѣ, смертельно ей наскучившемъ во время своего владычества. Если бы она сожалѣла о немъ, то просто послала бы за нимъ, такъ какъ она была одна изъ натуръ искренныхъ и наивныхъ въ равнодушіи и въ страсти, какія нерѣдко можно встрѣтить въ Римѣ. Восторженно-набожная, хотя она была только двадцати-трехъ лѣтъ и во всемъ цвѣтѣ красоты, она часто падала на колѣни передъ своимъ дядей, умоляя его дать ей папское благословеніе, которое (что не всѣмъ извѣстно), за исключеніемъ двухъ или трехъ ужасныхъ грѣховъ, разрѣшаетъ отъ всѣхъ остальныхъ, даже безъ исповѣди. Добрый Бенедиктъ XIII плакалъ отъ умиленія. «Встань, милая племянница, — говорилъ онъ ей: — ты не имѣешь нужды въ моемъ благословеніи; ты достойнѣе меня передъ Господомъ».
Въ этомъ, его святѣйшество, хотя и непогрѣшимое, ошибался также, какъ и весь Римъ. Кампобассо была влюблена до безумія, ея возлюбленный раздѣлялъ ея страсть, и все-таки она была очень несчастна. Уже нѣсколько мѣсяцевъ она видалась ежедневно съ кавалеромъ де-Сенесе, племянникомъ герцога Сентъ-Эньяна, бывшаго тогда посломъ Людовика XV въ Римѣ.
Сынъ одной изъ фаворитокъ регента Филиппа Орлеанскаго, молодой Сенесе былъ осыпанъ самыми причудливыми милостями. Давно уже полковникъ, хотя ему едва было двадцать два года, онъ имѣлъ нѣкоторую наклонность къ фатовству, но безъ нахальства. Веселость, стремленіе забавляться всѣмъ и всегда, вѣтренность, храбрость, доброта составляли выдающіяся черты этого оригинальнаго характера; можно было сказать, въ похвалу его націи, что онъ былъ однимъ изъ самыхъ точныхъ ея образцовъ. Этотъ характеръ съ первыхъ минутъ плѣнилъ Кампобассо. «Я не вѣрю вамъ, — сказала она ему, — потому что вы французъ, но предупреждаю васъ объ одномъ: въ тотъ день, когда въ Римѣ узнаютъ, что я видаюсь съ вами тайно, я буду знать, что это вы сказали, и больше любить васъ не стану».
Сперва играя любовью, Кампобассо увлеклась бѣшенною страстью. Сенесе также любилъ ее, но ихъ сближеніе продолжалось уже восемь мѣсяцевъ, а время, удвоивая страсть итальянки, убиваетъ чувства француза. Тщеславіе нѣсколько развлекало его скуку; онъ уже послалъ въ Парижъ два или три портрета Кампобассо. Впрочемъ, щедро надѣленный всѣми благами и преимуществами, можно сказать съ самаго дѣтства, онъ вносилъ беззаботность своего характера даже въ самое тщеславіе, поддерживающее обыкновенно возбужденность въ сердцахъ его соотечественниковъ.
Сенесе совершенно не понималъ характера своей возлюбленной, вслѣдствіе чего ея странности забавляли его. Часто, какъ это случилось, напримѣръ, въ день св. Балібины, имя которой она носила, ему приходилось преодолѣвать въ ней порывы и упреки страстной и искренней религіозности. Сенесе не заставилъ ее забыть религію, какъ это бываетъ съ простыми женщинами въ Италіи, онъ только взялъ надъ ней верхъ силой, и борьба часто возобновлялась.
Это препятствіе, первое, какое молодой человѣкъ, осыпанный дарами судьбы, встрѣтилъ въ своей жизни, поддерживало въ немъ привычку быть нѣжнымъ и внимательнымъ къ княгинѣ; отъ времени до времени онъ считалъ долгомъ любить ее. Довѣреннымъ Сенесе былъ только его посланникъ, герцогъ Сентъ-Эньянъ, которому онъ оказывалъ нѣкоторыя услуги черезъ посредство Кампобассо, знавшей обо всемъ. Съ другой стороны, значеніе, которое онъ пріобрѣталъ въ глазахъ посланника, льстило ему. Кампобассо, въ противуположность Сенесе, нисколько не была затронута общественнымъ положеніемъ своего любовника. Быть или не быть любимой — составляло для нея все. «Я жертвую для него моимъ вѣчнымъ блаженствомъ, — говорила она себѣ, — а онъ, еретикъ, французъ, не можетъ для меня пожертвовать ничѣмъ подобнымъ». Но Сенесе появлялся, и его веселость, столь милая и столь свободная, поражала Кампобассо и очаровывала ее. При видѣ его, все, что она намѣревалась ему сказать, всѣ мрачныя мысли исчезали. Такое состояніе, столь непривычное для этой гордой души, продолжалось еще долго послѣ ухода Сенесе. Наконецъ, она увидала, что не могла думать, не могла жить вдали отъ него.
Римская мода, отдававшая втеченіе двухъ вѣковъ предпочтеніе испанцамъ, начинала понемногу опять склоняться къ французамъ. Начинали понимать этотъ характеръ, который вноситъ всюду удовольствіе и радость. Этотъ характеръ тогда встрѣчался только во Франціи, а послѣ революція 1789 г. не встрѣчается уже нигдѣ. И это потому, что столь постоянная веселость нуждается въ безпечности, а во Франціи нѣтъ уже ни для кого вѣрной карьеры, даже для геніальнаго человѣка, если-бы онъ явился. Между людьми разряда Сенесе и остальной націей происходитъ теперь война. Римъ до того времени былъ также нисколько не похожъ на нынѣшній. Тогда, въ 1726 г. никому не приходило въ голову, что должно было случиться черезъ шестьдесятъ семь лѣтъ, когда народъ, подкупленный нѣсколькими аббатами, зарѣзалъ якобинца Баквиля, который, какъ говорили, хотѣлъ цивилизовать столицу христіанскаго міра.
Въ первый разъ, ради Сенесе, Кампобассо утратила благоразуміе и чувствовала себя то на небѣ, то жестоко несчастной. Какъ скоро Сенесе въ этомъ характерѣ, суровомъ и искреннемъ, побѣдилъ религіозность, которая была для нея гораздо важнѣе благоразумія, любовь должна была быстро подняться въ ней до необузданной страсти.
Княгиня всегда отличала монсиньора Ферратерру и устроила его карьеру. Что сталось съ ней, когда Ферратерра извѣстилъ ее, что Сенесе не только чаще обыкновеннаго ѣздилъ къ Орсини, но что она, ради его, удалила отъ себя одного знаменитаго кастрата, который считался ея оффиціальнымъ любовникомъ въ теченіе нѣсколькихъ недѣль!
Нашъ разсказъ начинается съ вечера того дня, когда Кампобассо получила это роковое письмо.
Она неподвижно сидѣла въ высокомъ креслѣ изъ золоченой кожи. Поставленныя около нея на черномъ мраморномъ столикѣ двѣ большія серебряныя лампы, очень высокія, произведенія великаго Бенвенуто Челлини, освѣщали, или, вѣрнѣе, обнаруживали мракъ громадной залы въ нижнемъ этажѣ дворца, украшенной картинами, почернѣвшими отъ времени; уже въ эту эпоху царство великихъ живописцевъ было далеко.
Противъ княгини и почти у ея ногъ, на табуретѣ чернаго дерева съ маленькими золотыми украшеніями, рисовалась изящная фигура Сенесе, который только-что вошелъ. Княгиня глядѣла на него, и съ той минуты, какъ онъ вступилъ въ эту залу, она не только не поспѣшила ему на встрѣчу и не бросилась въ его объятія, по не сказала ему ни одного слова.
Въ 1726 году Парижъ былъ уже міровымъ городомъ моды и изящества. Сенесе выписывалъ оттуда черезъ курьеровъ все, что могло возвысить наружность одного изъ самыхъ красивыхъ мужчинъ Франціи. Не смотря на увѣренность къ себѣ, столь естественную въ молодомъ человѣкѣ его класса, пожавшемъ первые лавры свѣтскаго успѣха среди красавицъ двора регента и подъ руководствомъ своего дяди, знаменитаго Канильяка, одного изъ roués этого принца, вскорѣ легко можно было прочесть нѣкоторое смущеніе въ чертахъ Сенесе. Прекрасные бѣлокурые волосы княгини были немного въ безпорядкѣ; ея большіе темно голубые глаза были устремлены на него, выраженіе ихъ было загадочное. Была ли это смертельная ненависть, или только суровая глубина страстной любви?
— Итакъ, вы меня больше не любите? — сказала она, наконецъ, подавленнымъ голосомъ.
Долгое молчаніе послѣдовало за этимъ объявленіемъ войны.
Княгинѣ не легко было отказаться отъ очаровательной прелести Сенесе, который, если она ему не дѣлала сценъ, готовъ былъ наговорить ей цѣлую кучу вздора; но она была слишкомъ горда для того, чтобы откладывать объясненіе. Кокетка ревнуетъ изъ самолюбія, свѣтская женщина — по привычкѣ, женщина, любящая искренно и страстно, — ради сознанія своихъ правъ. Такой взглядъ, свойственный римской страсти, очень занималъ Сенесе: онъ находилъ въ немъ нѣчто глубокое и неуловимое: душа какъ будто обнажалась передъ нимъ. У Орсини не было этой прелести.
Однако, на этотъ разъ молчаніе продолжалось выше мѣры, и молодой французъ, не слишкомъ опытный въ искусствѣ угадывать чувства, скрытыя въ сердцѣ итальянки, постарался принять благоразумный и спокойный видъ, что даже заставило его почувствовать себя вполнѣ свободно. Впрочемъ, въ эту минуту онъ испытывалъ досаду: когда онъ проходилъ подземельями, которыя изъ дома, сосѣдняго съ дворцомъ Каимобассо, выводили его въ эту залу, — къ свѣжему шитью прелестнаго платья, только наканунѣ привезеннаго изъ Парижа, пристала паутина. Отъ этой паутины ему было не по себѣ, и, кромѣ того, онъ имѣлъ отвращеніе къ паукамъ.
Сенесе, полагая, что взглядъ княгини теперь спокоенъ, думалъ, какъ-бы ему избѣжать сцены, отклонить упрекъ вмѣсто того, чтобы отвѣчать на него; однако, неловкость, какую онъ чувствовалъ, настраивала его серьезно. «Не лучше-ли воспользоваться этимъ удобнымъ случаемъ, — говорилъ онъ себѣ, — чтобы нѣсколько открыть ей истину? Она сама ставитъ вопросъ, слѣдовательно, половина бремени спадаетъ съ меня. Вѣроятно, я не созданъ для любви. Я никогда не видалъ ничего прекраснѣе этой женщины съ ея странными глазами. У нея дурныя привычки, она заставляетъ меня проходить по отвратительнымъ подземельямъ, но она племянница государя, къ которому я посланъ моимъ королемъ. Кромѣ того, у нея свѣтлые волосы, и это въ странѣ, гдѣ всѣ женщины черноволосыя: это большая оригинальность. Я слышу всякій день, какъ ея красоту превозносятъ до небесъ люди, мнѣніе которыхъ вполнѣ заслуживаетъ вѣры и которые менѣе всего думаютъ, что они говорятъ съ счастливымъ обладателемъ стольныхъ прелестей. Что касается власти, какую мужчина долженъ имѣть надъ своей любовницей, у меня нѣтъ безпокойства на этотъ счетъ. Если я дамъ себѣ трудъ сказать только одно слово, я могу увезти ее изъ этого дворца, отъ ея золотой мебели, отъ ея царственнаго дяди, и заставить ее вести самую скучную жизнь во Франціи, въ глубинѣ провинціи, въ какомъ нибудь изъ моихъ помѣстій… Правду сказать, возможность этой развязки внушаетъ мнѣ только твердую рѣшимость никогда не требовать ее. Орсини далеко не такъ красива: она любитъ меня, если еще любитъ, немного болѣе, чѣмъ кастрата Бутафоко, прогнать котораго и принудилъ ее вчера; но она умѣетъ жить, къ ней можно пріѣзжать въ каретѣ. И я убѣдился, что она никогда не будетъ мнѣ дѣлать сценъ; для этого она недостаточно меня любитъ».
Во время этого долгаго молчанія, пристальный взглядъ княгини не покидалъ красиваго лба молодаго француза.
«Я уже не увижу его больше», говорила она себѣ. И вдругъ она бросилась въ его объятія и покрыла поцѣлуями этотъ лобъ и глаза, которые теперь не краснѣли отъ счастья при видѣ ея. Сенесе пересталъ бы уважать себя, если бы тотчасъ же не позабылъ всѣхъ своихъ предположеній о разрывѣ; но его возлюбленная была слишкомъ потрясена, чтобы позабыть свою ревность. Черезъ нѣсколько минутъ, Сенесе смотрѣлъ на нее съ удивленіемъ: слезы бѣшенства катились по ея щекамъ. «Какъ! — говорила она себѣ вполголоса, — я унижаюсь до того, что говорю ему объ его измѣнѣ, я дѣлаю ему упреки, я, поклявшаяся, что онъ никогда ничего не замѣтитъ? И этой низости еще мало! Нужно, чтобы я поддавалась страсти, какую мнѣ внушаетъ это прелестное лицо! О! скверная, скверная, скверная женщина!… Нѣтъ, надо кончить».
Она вытерла слезы, и, повидимому, стала спокойнѣе. — Шевалье, надо кончить, — сказала она ему довольно кротко.; — Вы часто бываете у графини. Здѣсь она поблѣднѣла чрезвычайно. — Если ты ее любишь, ѣзди къ ней всякій день; — пусть такъ будетъ, но сюда не возвращайся больше… Она остановилась, какъ будто что-то недавало ей говорить. Она ждала хоть одного слова отъ Сенесе; это слово не было произнесено, Она продолжала съ чуть замѣтнымъ судорожнымъ движеніемъ и какъ будто стискивая зубы: — Это будетъ смертельнымъ приговоромъ для меня и для васъ.
Эта угроза оказала дѣйствіе на нерѣшительную душу Сенесе, который до того времеаи былъ только удивленъ этимъ неожиданнымъ порывомъ послѣ такой нѣжности. Онъ засмѣялся.
Внезапный румянецъ покрылъ щеки княгини, которыя стали совсѣмъ пурпуровыми. «Она задохнется отъ гнѣва, — подумалъ Сенесе, — съ ней можетъ случиться ударъ». Онъ приблизился, чтобъ распустить ей платье; она оттолкнула его съ рѣшимостью и силой, необычными для нея. Сенесе припомнилъ потомъ, что въ ту минуту, какъ онъ хотѣлъ охватить ее руками, ему послышалось, что она говоритъ сама съ собою. Онъ подался назадъ: безполезная скромность, такъ какъ, повидимому, она и не замѣчала его. Тихимъ и сосредоточеннымъ голосомъ она говорила себѣ, какъ будто онъ былъ за сто миль отъ нея: «Онъ меня оскорбляетъ, онъ пренебрегаетъ мной; безъ сомнѣнія, со своей молодостью и нескромностью, свойственной его націи, онъ разскажетъ Орсини, какъ недостойно я унизилась передъ нимъ…. Я не увѣрена въ себѣ; я не могу поручиться даже за то, что останусь нечувствительной къ этому прелестному лицу….» Здѣсь настало новое молчаніе, которое показалось очень скучнымъ Сенесе. Княгиня встала, наконецъ, повторивъ еще болѣе мрачнымъ тономъ: «Это нужно кончить».
Сенесе, у котораго примиреніе вытѣснило мысль о серьезномъ объясненіи, обратился къ ней съ нѣсколькими шутливыми словами, по поводу приключенія, заставлявшаго много говорить о себѣ въ Римѣ.
— Оставьте меня, шевалье, — сказала княгиня, перебивая его; — я не хорошо себя чувствую….
«Эта женщина скучаетъ, — сказалъ себѣ Сенесе, спѣша повиноваться ей, — а ничто такъ не заразительно какъ скука». Княгиня слѣдила за нимъ глазами до конца залы…. «А я хотѣла ввѣрить свою судьбу этому вѣтренному, — проговорила она съ горькой улыбкой. — Къ счастью, его неумѣстныя шутки образумили меня. Сколько глупости въ этомъ человѣкѣ! Какъ могла я любить существо, которое такъ мало меня понимаетъ. Онъ хочетъ развлечь меня веселой фразой, когда дѣло идетъ о моей и о его жизни! Да! вотъ оно зловѣщее и мрачное настроеніе, составляющее мое несчастіе!» Она встала съ кресла въ величайшемъ раздраженія. «Какъ его глаза были красивы, когда онъ сказалъ мнѣ это слово!… И, надо сказать правду, намѣреніе бѣднаго шевалье было очень мило. Онъ зналъ мой несчастный характеръ и хотѣлъ заставить меня забыть горе, которое меня волновало, вмѣсто того, чтобы узнать причину его. О! милый! И развѣ я знала счастье, пока не полюбила его?
Она стала думать съ восхищеніемъ о совершенствахъ своего любовника. Понемногу она перешла къ созерцанію прелестей графини Орсини. Душа ея все стала видѣть въ черномъ свѣтѣ. Муки самой ужасной ревности овладѣли ея сердцемъ. Дѣйствительно, роковое предчувствіе волновало ее уже втеченіе двухъ мѣсяцевъ; она чувствовала себя легче только въ тѣ минуты, которыя она проводила около шевалье, и все таки почти всегда, когда она не была въ его объятіяхъ, она говорила съ нимъ раздраженно.
Она провела ужасный вечеръ. Изнуренная и какъ будто немного успокоенная страданіемъ, она вздумала переговорить съ Сенесе. „Въ самомъ дѣлѣ, онъ видѣлъ меня раздраженной, но не знаетъ предмета моихъ жалобъ. Быть можетъ, онъ и не любитъ графиню. Быть можетъ, онъ и ѣздитъ къ ней, потому только что путешественникъ долженъ видѣть общество страны, гдѣ онъ находится, и въ особенности семью государя. Быть можетъ, если Сенесе будетъ мнѣ представленъ, если онъ будетъ открыто бывать у меня, онъ здѣсь будетъ проводить цѣлые часы, какъ у Орсини“.
— Нѣтъ, — воскликнула она съ раздраженіемъ; — я только унижусь, если буду объясняться съ нимъ; онъ станетъ презирать меня, и это все, что я выиграю. Вѣтреный характеръ Орсини, къ которому я часто относилась съ презрѣніемъ, по правдѣ сказать, болѣе пріятенъ, нежели мой, особенно, въ глазахъ француза. Я… я создана на то, чтобы скучать съ испанцемъ. Можетъ-ли быть что нибудь глупѣе, какъ оставаться всегда серьезной, точно жизнь недостаточно серьезна сама по себѣ? Что со мной будетъ, когда я лишусь моего шевалье, который даетъ мнѣ жизнь, зажигаетъ мое сердце огнемъ, какого природа мнѣ не дала?»
Она не велѣла никого принимать, но этотъ приказъ не распространялся на монсиньора Ферратерру, пріѣхавшаго сообщить ей о томъ, что дѣлалось у Орсини до часу утра. Этотъ прелатъ смиренно содѣйствовалъ любовнымъ приключеніямъ княгини; но послѣ вчерашняго вечера онъ не сомнѣвался, что Сенесе ближе съ графиней Орсини, если уже не совсѣмъ близокъ…
«Набожная княгиня, — думалъ онъ, — можетъ быть полезнѣе для меня, чѣмъ свѣтская женщина. Та всегда будетъ предпочитать мнѣ другаго — своего любовника, и если этимъ любовникомъ будетъ римлянинъ, у него, пожалуй, окажется дядя, котораго слѣдуетъ сдѣлать кардиналомъ… Если мнѣ удастся обратить княгиню, она станетъ думать прежде всего о руководителѣ своей совѣсти, а съ ея пылкимъ характеромъ… Чего только нельзя ожидать отъ нея, относительно ходатайства передъ дядей!» Честолюбивый прелатъ рисовалъ себѣ самое очаровательное будущее; онъ видѣлъ, какъ княгиня бросается къ ногамъ дяди, чтобы доставить своему духовнику кардинальскую шляпу. Папа будетъ весьма признателенъ ему за его намѣреніе… Какъ только совершится обращеніе княгини, онъ представитъ Бенедикту XIII неопровержимыя доказательства ея связи съ молодымъ Сенесе. Благочестивый, искренній и ненавидящій французовъ, папа будетъ вѣчно благодаренъ агенту, съумѣвшему прервать интригу, непріятную его святѣйшеству.
Ферратерра принадлежалъ къ высшему кругу Феррары; онъ былъ богатъ и ему было уже болѣе пятидесяти лѣтъ… Одушевленный близкой перспективой кардинальской шляпы, онъ дѣлалъ чудеса; онъ осмѣлился даже рѣзко измѣнить свою роль передъ княгиней. Втеченіе двухъ мѣсяцевъ, когда Сенесе былъ невнимателенъ къ ней, ему казалось опасно нападать на него; прелатъ, въ свою очередь, плохо понимая Сенесе, считалъ его честолюбивымъ.
Читатель нашелъ бы очень длиннымъ разговоръ молодой княгини, безумной отъ любви и ревности, и честолюбиваго прелата. Ферратерра началъ съ полнаго раскрытія печальной истины. Послѣ такого потрясающаго начала, ему не стоило большаго труда разбудить чувства религіозности и страстнаго благочестія, которыя лишь дремали въ глубинѣ сердца молодой римлянки; вѣра ея была искренняя.
— Всякая нечестивая страсть должна окончиться несчастіемъ и позоромъ, — говорилъ ей прелатъ. — Было уже утро, когда онъ вышелъ изъ дворца Кампобассо. Онъ потребовалъ отъ новообращенной обѣщанія не принимать въ этотъ день Сенесе. Это обѣщаніе не стоило большаго труда княгинѣ: она считала себя благочестивой и, въ дѣйствительности, боялась показаться, благодаря своей слабости, достойной презрѣнія въ глазахъ Сенесе.
Это рѣшеніе крѣпко поддерживалось въ ней до четырехъ часовъ — времени, когда можно было ожидать визита Сенесе. Онъ проѣхалъ по улицѣ, позади дворца Кампобассо, увидѣлъ сигналъ, извѣщавшій о невозможности свиданія, и, вполнѣ довольный, отправился къ графинѣ Орсини.
Кампобассо стало болѣе и болѣе казаться, что она сходить съ ума. Самыя странныя мысли и рѣшенія слѣдовали у нея другъ за другомъ. Вдругъ она спустилась съ большой лѣстницы своего дворца, какъ бы не помня себя, и, сѣвши въ карету, крикнула кучеру: «Въ палаццо Орсини».
Крайняя степень горя возбуждала въ ней, помимо ея воли, желаніе увидѣть кузину. Она нашла ее въ обществѣ человѣкъ пятидесяти. Всѣ умные люди, всѣ честолюбцы Рима, не имѣя доступа во дворецъ Кампобассо, стекались во дворецъ Орсини. Пріѣздъ княгини произвелъ величайшее волненіе, всѣ удалились на почтительное разстояніе; она не удостоила обратить вниманіе на это; она смотрѣла на свою соперницу и любовалась ею. Каждая изъ привлекательныхъ сторонъ ея кузины была для нея ударомъ ножа въ сердце. Послѣ первыхъ привѣтствій, Орсини, видя ее молчаливой и озабоченной. продолжала блестящій и непринужденный разговоръ.
«На сколько ея веселость болѣе подходитъ къ шевалье, чѣмъ моя сумасшедшая и скучная любовь!» говорила себѣ Кампобассо.
Въ необъяснимомъ порывѣ восхищенія и ненависти, она бросилась на шею къ графинѣ. Она замѣчала только прелести своей кузины; вблизи, также какъ издали, онѣ ей казались одинаково очаровательными. Она сравнивала ея и свои волосы и кожу. Вслѣдствіе этого страннаго наблюденія она испытывала ужасъ и отвращеніе къ самой себѣ. Все ей казалось прелестнѣе, лучше въ ея соперницѣ.
Неподвижная и сумрачная Кампобассо походила на гранитную статую среди этой оживленной и шумной толпы. То входили, то выходили; этотъ шумъ раздражалъ, оскорблялъ Кампобассо. Но что съ ней сталось, когда доложили о пріѣздѣ мосье де Сенесе! Съ самаго начала ихъ сношеній, между ними было условлено, что онъ съ ней мало будетъ говорить въ свѣтѣ, лишь насколько это будетъ прилично для иностраннаго дипломата, встрѣчающаго два или три раза въ мѣсяцъ племянницу государя, передъ которымъ онъ акредитованъ.
Сенесе раскланялся съ ней съ обычною почтительностью и серьезностью; потомъ, приблизившись къ графинѣ Орсини, онъ заговорилъ съ нею почти интимнымъ тономъ, какой устанавливается съ умными женщинами, когда встрѣчаешь у нихъ дружескій пріемъ и часто ихъ видишь. Кампобассо была уничтожена. «Графиня учитъ меня, какой я должна была быть, — говорила она себѣ. — Вотъ чѣмъ надо быть, и чѣмъ я никогда не буду!» Она уѣхала въ послѣдней степени отчаянья, какая только возможна для человѣческаго существа, почти рѣшившись принять ядъ. Всѣ радости, какія доставила ей любовь Сенесе, не могли сравниться съ крайнимъ предѣломъ страданія, въ какое она была погружена въ теченіе длинной ночи. У римлянокъ какъ будто есть для страданія запасы энергіи, неизвѣстные другимъ женщинамъ.
На другой день Сепесе опять проѣхалъ мимо и увидѣлъ отрицательный знакъ; онъ уѣхалъ веселый, хотя и былъ нѣсколько уколотъ. «Значитъ, она въ этотъ разъ дала мнѣ отставку? Я бы хотѣлъ видѣть ее въ слезахъ», говорило ему его тщеславіе. Онъ испыталъ легкій проблескъ любви, теряя навсегда такую красивую женщину, племянницу папы. Онъ направился въ подземелья, не совсѣмъ опрятныя, возбуждавшія его неудовольствіе, и разомъ отворилъ дверь большой залы нижняго этажа, гдѣ княгиня принимала его.
— Какъ! вы осмѣливаетесь являться? — произнесла княгиня съ удивленіемъ.
— Это удивленіе не искренно, — подумалъ молодой французъ; — она бываетъ въ этой комнатѣ только тогда, когда меня ждетъ.
Сенесе взялъ ее за руку; она вздрогнула. Глаза ея наполнились слезами. Она показалась Сенесе столь красивой, что на одну минуту онъ почувствовалъ къ ней любовь. Она, съ своей стороны, забыла всѣ религіозныя клятвы, какія въ теченіе двухъ дней давала себѣ, и бросилась въ его объятья: «Вотъ счастье, которымъ будетъ наслаждаться Орсини!» подумала она. — Сенесе, плохо понимая, какъ и всегда, душу римлянки, подумалъ, что она хочетъ разстаться съ нимъ дружески, порвать связь, соблюдая приличія. «Не слѣдуетъ мнѣ; состоящему при королевскомъ посольствѣ, имѣть смертельнымъ врагомъ (какимъ она непремѣнно сдѣлается) племянницу государя, передъ которымъ я акредитованъ». Гордясь удачнымъ результатомъ, къ какому онъ пришелъ, Сенесе сталъ разсуждать благоразумно: Они будутъ жить въ самомъ дружескомъ союзѣ; почему бы имъ не быть счастливыми? На самомъ дѣлѣ, въ чемъ же она можетъ упрекнуть его? Любовь уступаетъ мѣсто доброй, нѣжной дружбѣ. Онъ бы сталъ настоятельно требовать права приходить отъ времени до времени туда, гдѣ они находились; ихъ отношенія всегда были бы пріятными…
Сперва княгиня не понимала его. Но когда, въ ужасѣ, она все поняла, то осталась, какъ была, не садясь, неподвижной, съ пристальнымъ взоромъ, устремившимся на него. При послѣднемъ намекѣ о пріятности отношеній, она перебила его голосомъ, какъ будто исходившимъ изъ глубины ея груди, и медленно произнесла:
— То-есть, въ концѣ всего вы находите меня достаточно красивой, чтобы быть полезной для вашей службы?
— Но, милый и добрый другъ, развѣ ваше самолюбіе не удовлетворено? — возразилъ Сенесе, удивляясь въ свою очередь. — Можетъ-ли вамъ прійти въ голову какое-нибудь неудовольствіе? Къ счастью, о нашемъ сближеніи никто не догадывался. Я честный человѣкъ; еще разъ даю вамъ слово, что никогда ни одно живое существо не узнаетъ о счастьи, какое выпало на мою долю.
— Даже Орсини? — прибаврла она холоднымъ тономъ, который опять обманулъ шевалье.
— Развѣ я называлъ вамъ, — наивно сказалъ онъ, — женщинъ, которыхъ я любилъ прежде, чѣмъ сдѣлаться вашимъ рабомъ?
— Не смотря на все мое уваженіе къ вашему честному слову, я не желаю подвергать себя случайности, — проговорила княгиня рѣшительнымъ тономъ, начинавшимъ удивлять нѣсколько молодаго француза. — Прощайте, шевалье, сказала она. Онъ въ нерѣшимости хотѣлъ удалиться. Поцѣлуй меня, — прибавила она.
Она была видимо растрогана, но потомъ сказала ему твердо: «Прощайте, шевалье».
Княгиня послала за Ферратеррой. «Я хочу отомстить», сказала она ему. Прелатъ былъ во восторгѣ: «Она скомпрометируетъ себя, теперь она навсегда въ моихъ рукахъ».
Черезъ два дня, въ которые былъ томящій зной, Сенесе поѣхалъ въ полночь подышать чистымъ воздухомъ на Корсо. Онъ нашелъ тамъ все римское общество. Когда онъ хотѣлъ сѣсть въ карету, его лакей едва былъ въ силахъ ему отвѣчать: онъ былъ пьянъ; кучеръ исчезъ; лакей объяснилъ ему, заикаясь, что кучеръ поссорился съ какимъ-то врагомъ.
— А! у моего кучера есть враги! — сказалъ Сенесе, смѣясь.
Возвращаясь домой, онъ едва прошелъ двѣ или три улицы отъ Корсо, какъ замѣтилъ, что за нимъ слѣдятъ. Четверо или пятеро лицъ останавливались, когда онъ останавливался, и опять пускались въ путь, когда онъ шелъ. «Я могъ бы сдѣлать крюкъ и вернуться на Корсо. Но эти негодяи не стоятъ такого труда; я достаточно вооруженъ». У него въ рукахъ былъ обнаженный кинжалъ.
Сенесе быстро прошелъ, разсуждая такимъ образомъ, еще двѣ или три отдаленныхъ улицы, которыя становились все болѣе и болѣе пустынными. Онъ слышалъ, какъ эти люди учащали шаги. Въ эту минуту онъ поднялъ глаза и увидѣлъ прямо передъ собой маленькую церковь, въ которой служили монахи францисканскаго ордена; окна ея отбрасывали теперь странный блескъ. Онъ бросился въ дверь и сильно постучалъ въ нее рукояткой кинжала. Люди, которые его преслѣдовали, были шагахъ въ пятидесяти отъ него. Они бросились бѣгомъ къ нему. Монахъ отворилъ дверь. Сенесе кинулся въ церковь; монахъ поспѣшно захлопнулъ дверь. Въ ту же минуту убійцы стали стучаться въ дверь ногами.
— Нечестивцы! — проговорилъ монахъ.
Сенесе далъ ему секинъ.
— Очевидно, они что-то имѣютъ противъ меня, — сказалъ онъ.
Церковь была освѣщена по меньшей мѣрѣ тысячью свѣчей.
— Какъ! служба въ такое время? — сказалъ онъ монаху.
— Ваша свѣтлость, мы имѣемъ разрѣшеніе отъ кардинала-викарія.
Вся узкая трапеза маленькой церкви Санъ-Франческо-а-Рипа была занята великолѣпнымъ балдахиномъ; служили похоронную службу.
— Кто умеръ? Какой-нибудь вельможа? — спросилъ Сенесе.
— Безъ сомнѣнія, — отвѣтилъ священникъ, — потому что на погребеніе ничего не жалѣютъ; но все это только трата денегъ и воску; нашъ настоятель говорилъ намъ, что покойникъ умеръ совершенно нераскаяннымъ.
Сенесе подошелъ ближе; онъ замѣтилъ гербы французской формы; его любопытство усилилось: онъ подошелъ къ самому гробу и увидѣлъ свой собственный гербъ! Подъ нимъ была латинская надпись:
«Высокій и могущественный господинъ Жанъ Норберъ де-Сенесе, кавалеръ, умершій въ Римѣ»,
— Я первый, — подумалъ Сенесе, — имѣющій честь присутствовать на собственныхъ похоронахъ… Кажется, кромѣ Карла V, никто не доставлялъ себѣ этого удовольствія… Но мнѣ что-то не по себѣ въ этой церкви.
Онъ далъ второй секинъ монаху и сказалъ:
— Отецъ мой, выведите меня изъ вашего монастыря какой-нибудь потаенной дорогой.
— Весьма охотно, — отвѣтилъ монахъ.
Едва очутившись на улицѣ, Сенесе, съ пистолетомъ въ каждой рукѣ, бросился бѣжать съ величайшей быстротой. Вскорѣ онъ услышалъ шаги преслѣдовавшихъ его людей. Достигнувъ своего дома, онъ нашелъ дверь запертой и человѣка, стоящаго передъ нею.
— Надо напасть на него, — подумалъ французъ; онъ приготовился убить этого человѣка выстрѣломъ изъ пистолета, но узналъ въ немъ своего слугу. — Отвори дверь! — крикнулъ онъ ему.
Она была отворена; они быстро вошли и заперли ее.
— Ахъ, сударь, я васъ вездѣ искалъ; очень грустныя новости; бѣдный Жанъ, вашъ кучеръ, убитъ ударами кинжаловъ. Люди, убившіе его, произносили угрозы противъ васъ. Сударь, кто-то ищетъ вашей смерти…
Пока слуга говорилъ, восемь мушкетныхъ выстрѣловъ изъ окна, выходившаго въ садъ, положили Сенесе мертвымъ около его лакея; ихъ пронизало болѣе двадцати пуль.
Черезъ два года, княгиня Кампобассо считалась въ Римѣ образцомъ высшаго благочестія, а монсиньоръ Ферратерра давно уже былъ кардиналомъ.
Будьте снисходительны къ ошибкамъ автора.