САНСКРИТСКІЯ ПРЕДАНІЯ. править
СМЕРТНАЯ ПѢСНЬ. править
Въ таинственной Индіи хранится преданіе о чудной пѣснѣ, древними богами завѣщанной человѣку. Простолюдины боятся пѣть ее, ибо она сжигаетъ пѣвца.
Однажды царь, удрученный и жизнію и ея радостями, скучалъ; онъ снова повторилъ всѣ наслажденія, имъ истощенныя, и скучалъ снова. Вся природа камнемъ лежала на его душѣ, но бытіе его было неполно: еще что-то чудилось мыслямъ, еще чего-то жаждало сердце. Царь дивился. Послѣ долгихъ исканій онъ вспомнилъ, что одно наслажденіе укрылось отъ его желаній — наслажденіе послушать чудную пѣсню. Тщетно хотѣлъ онъ отдалить отъ себя эту мысль: днемъ она встрѣчала его на распутіи, ночью стояла въ изголовьи. Царь призвалъ пѣвца: «знаешь ли чудную пѣсню?»
— Знаю ее и ея терзанье.
"Кто научилъ тебя ей?
— Научили меня солнце и звѣзды, тма и сіянье, тишь и буря, горе и радость; всюду звучитъ она и всего громче въ далекой пустынѣ души моей. Повторить ее силы нѣтъ: огнемъ обдаетъ, сердце пепелитъ, жизнь гонитъ изъ тѣла.
Царь погрузилъ пѣвца въ студеныя волны Депнаха. "Пой, " сказалъ онъ ему.
Но едва пѣвецъ завелъ первые звуки завѣтной пѣсни, какъ вода закипѣла, заклокотала, брызнула горячими искрами; онъ бы хотѣлъ перестать — напрасно: очарованная пѣснь сама собою льется изъ горячихъ устъ его; проникаетъ всѣ жилы, сушитъ мозгъ, разрываетъ кости! — И все утихло: не стало ни пѣвца, ни пѣсни! Лишь въ волнахъ Денпаха остался ея отголосокъ. Когда пришлецъ изъ далекой страны припадетъ къ берегамъ ея, въ волнахъ отдаются то напѣвы божественной пѣсни, то вопль человѣка; тоска томитъ странника, онъ пугается холода жизни; ему бъ и хотѣлось, онъ и боится въ чудныхъ волнахъ отогрѣть свою душу…
ТѢНИ ПРАОТЦЕВЪ. править
У Райя занемогъ старшій сынъ. — Не медля ни мало, Райя, по всеобщему обычаю, учредилъ роскошное пиршество для умилостивленія тѣней праотцевъ своихъ. По древнему сказанію, отъ праотцевъ происходитъ счастіе и несчастіе семейства, отъ нихъ зависитъ болѣзнь и выздоровленіе. Звукъ свирѣлей и бубновъ, клики веселыхъ собесѣдниковъ пира сливались съ глухими стопами страдальца.
Бѣдный Браминъ, проходя мимо пиршествующей бесѣды, спросилъ о причинѣ пира и вошелъ въ храмину Райя. Ничего особенно замѣтнаго не видно было въ браминѣ; лишь смиренный видъ, бѣлая черта на челѣ и бамбуковая трость отличали его; но гласитъ преданіе, что святая мудрость избрала обиталищемъ голову того брамина. Онъ приблизился къ страждущему, произнесъ тихую молитву, поднесъ къ устамъ его врачебное питіе, умирающій возвратился къ жизни, и горсть пшена бросили бѣдному брамину. Отецъ съ торжествомъ возвѣстилъ собесѣдникамъ о выздоровленіи сына; всѣ вмѣстѣ возхвалили могущество праотцевъ Райя; молва о семъ перешла изъ устъ въ уста, вѣра къ тѣнямъ праотцевъ подкрѣпилась новымъ доказательствомъ; о браминѣ же никто и не вздумалъ.
Не прошло двухъ дней, и другой сынъ Райя слегъ на смертную постелю. Снова учредилось пиршество, загремѣли бубны и снова съ ихъ звуками сливались стопы страдальца. И снова бѣдный браминъ посѣтилъ одръ страждущаго, произнесъ молитву и поднесъ врачебный напитокъ. Но уже Брама темными буквами начерталъ смерть на главѣ страдальца: перо, писавшее ихъ, изсохло — и душа оставила страждущее тѣло.
«Вотъ убійца моего сына!» вскричалъ собесѣдникамъ раздраженный отецъ, влача за собою бѣднаго брамина: «онъ отравилъ его своимъ питіемъ!» — И молва о семъ перешла изъ устъ въ уста; всѣ смотрѣли на брамина, какъ на чудовище, затворяли отъ него двери и горсти пшена никто не бросалъ брамину за порогъ своего дома.