Сам себе враг (Броутон)/ДО

Сам себе враг
авторъ Рода Броутон, пер. О. П--ская

Оригинал: англійскій, опубл.: 1872. — Источникъ: az.lib.ru • Психологическій очеркъ изъ романа Роды Броутонъ: «Good-bye Sweetheart».
Текст издания: журнал «Вѣстникъ Европы», № 8, 1876.

САМА СЕБѢ ВРАГЪ

Психологическій очеркъ изъ романа Роды Броутонъ: «Good-bye Sweetheart».

Англійская литература пользуется у насъ давно большою симпатіей, англійскіе романы занимаютъ значительное мѣсто на страницахъ русскихъ періодическихъ изданій, англійскіе поэты очень часто встрѣчаются въ переводѣ на русскій языкъ; словомъ, Англія вноситъ значительный вкладъ въ нашу умственную сокровищницу. При такихъ условіяхъ, повидимому, трудно себѣ представить, чтобы въ числѣ извѣстныхъ англійскихъ писательницъ могла находиться одна, весьма даровитая, съ которой наша публика почти вовсе незнакома; а между тѣмъ оно такъ: имя Роды Броутонъ ничего не говоритъ большинству русскихъ образованныхъ читателей, хотя въ Англіи оно пользуется значительной и весьма лестной популярностью. Причину такого явленія надобно искать въ общемъ стремленіи къ такъ-называемымъ «sensation novels», гдѣ вся суть заключается въ благодарномъ и искусно-разработанномъ сюжетѣ, а развитіе характеровъ, анализъ душевныхъ движеній — отодвигается на задній планъ. Тутъ все дѣло въ умѣньи разсказывать; и надо отдать справедливость англійскимъ романистамъ этой категоріи, — они на это великіе мастера. Раскройте на удачу любой изъ романовъ миссиссъ Вудъ, Уильки Коллинза, миссъ Браддонъ; первыя строки вы пробѣгаете разсѣянно, собираясь, можетъ быть, сейчасъ же закрыта книгу, но мало-по-малу увлекаетесь желаніемъ узнать: что изъ всего этого выйдетъ? Незамѣтнымъ для самого себя образомъ переворачиваете страницу за страницей, невольно усаживаетесь попокойнѣе и дочитываете романъ до конца, нерѣдко за одинъ присестъ. На ряду съ романистами сенсаціонными, почетное мѣсто въ нашихъ симпатіяхъ занимаютъ тѣ изъ англійскихъ писателей и писательницъ, которыхъ мы зовемъ романистами нравоописательными; таковы: Джорджъ Элліотъ, миссиссъ Гаскель, Троллопъ и пр.: яркими и смѣлыми штрихами рисуютъ они намъ нравы различныхъ классовъ англійскаго общества, ихъ романы вы уже не пробѣгаете разсѣяннымъ взглядомъ, вы въ нихъ вчитываетесь, наслаждаетесь ими сознательно, вы ихъ изучаете. Рода Броутонъ, по самому характеру своего таланта, не можетъ быть отнесена ни въ той, ни въ другой изъ вышеупомянутыхъ категорій, она принадлежитъ къ числу романистовъ-психологовъ; въ ея произведеніяхъ, отличающихся крайней простотой фабулы, главное мѣсто занимаетъ обрисовка характеровъ, анализъ душевныхъ движеній; знакомство ея съ человѣческимъ сердцемъ вообще, и съ женскимъ въ особенности — поистинѣ изумительно. Характеры ея героинь отличаются большимъ разнообразіемъ, но всѣ онѣ — живыя женщины, съ ихъ достоинствами, недостатками, слабостями, пороками, стремленіями въ добру, радостями и страданіями; онѣ на вашихъ глазахъ живутъ и дѣйствуютъ, вы слѣдите за ними съ напряженнымъ вниманіемъ, единственно потому, что чувствуете, что это такіе же люди, какихъ вы безпрестанно встрѣчаете въ жизни, а не блѣдные призраки, порожденные иногда болѣзненной фантазіей романиста. Рода Броутонъ не придерживается исключительно, въ своихъ романахъ, любви въ тѣсномъ смыслѣ слова, т.-е. любви женщины въ мужчинѣ, хоть этому чувству отводится въ ея произведеніяхъ главное мѣсто; у нея вы встрѣтите и сестру, беззавѣтно любящую брата, и дочь, страстно привязанную къ отцу, готовую пожертвовать ему всѣмъ, даже своимъ личнымъ счастіемъ; съ теплымъ участіемъ рисуетъ миссъ Броутонъ простыя картины обыденной семейной жизни, съ согрѣвающей душу любовью изображаетъ всѣ человѣческія чувства, какія попадаются ей на пути ея творческой дѣятельности. При всемъ этомъ, сентиментальность совершенно чужда таланту Броутонъ, лучшія страницы ея романовъ дышатъ подчасъ неподдѣльнымъ юморомъ; она рисуетъ жизнь такъ, какъ она есть, безъ прикрасъ, а потому нерѣдко, рядомъ съ патетической сценой, набрасываетъ двумя-тремя штрихами комическій эпизодъ. Миссъ Броутонъ — авторъ субъективный, ея взгляды, ея мысли выражаются совершенно опредѣленно на страницахъ ея произведеній; къ своимъ дѣйствующимъ лицамъ она относится крайне пристрастно, и, съ любовью изображая однихъ, чуть не враждебно смотритъ на другихъ. Языкъ миссъ Броутонъ — отработанный, картинный, природу она любилъ превыше всего; ея сжатыя, сочныя, яркія описанія дышатъ поэзіей и правдой.

Субъективность таланта Броутонъ такова, что, не имѣя никакихъ опредѣленныхъ свѣдѣній о ея личности, никакого ключа къ разрѣшенію вопроса: почему ея талантъ принялъ такое, а не иное направленіе? — мы можемъ, однакоже, такъ сказать, заглянуть ей въ душу, и смѣло рѣшитъ, какъ она смотритъ на тотъ или иной вопросъ. Такъ, напримѣръ, можемъ сказать, не боясь ошибиться, что религіозныя понятія миссъ Броутонъ не установились, у нея встрѣчаются страницы, дышащія горячей и вполнѣ осмысленной религіозностью, а рядомъ съ ними другія, гдѣ сомнѣніе сквозитъ въ каждомъ словѣ; особенно ярко обнаруживаются эти колебанія тамъ, гдѣ рѣчь идетъ о смерти, — роковые вопросы, служившіе камнемъ преткновенія для многихъ свѣтлыхх умовъ, повидимому, смущаютъ и миссъ Броутонъ; она не можетъ обойти ихъ, но не въ силахъ и разрѣшить, и такъ какъ полная искренность одна изъ отличительныхъ и наиболѣе статичныхъ чертъ ея таланта, то сомнѣнія и колебанія свободно выливаются у нея на бумагу, звучатъ въ устахъ ея героевъ. Понятно, что при такомъ направленіи миссъ Броутонъ должна всѣми силами души ненавидѣть всякое лицемѣріе, и точно: ненависть, какую она питаетъ къ тому, что по-англійски называется непереводимымъ словомъ «cant», безгранична; всѣ стрѣлы своего юмора направляетъ она на англійскихъ книжниковъ и фарисеевъ, съ безпощаднымъ остроуміемъ выставляя на видъ разладъ, существующій между ихъ благочестивыми рѣчами и весьма некрасивыми дѣйствіями. Если мы, ко всему сказанному, прибавимъ, что Рода Броутонъ отличается рѣдкимъ умѣньемъ выражать самыя грандіозныя мысли самымъ простымъ языкомъ, и этого будетъ достаточно для общей характеристики ея таланта.

Вотъ лучшія изъ ея произведеній.

Первый романъ миссъ Броутонъ: «Cometh up us а flower»^[1] появился въ свѣтъ въ 1867 г. Въ немъ сразу сказался ея яркій, своеобразный талантъ. Сюжетъ самый незамысловатый: въ полуразрушенномъ замкѣ доживаетъ свой вѣкъ въ своемъ разоренномъ имѣніи старый баронетъ, сэръ Адріанъ Лестранжъ, потомокъ древняго, нѣкогда славнаго и богатаго, но теперь захирѣвшаго рода. Дѣла его плохи до крайности, должники отравляютъ ему жизнь, положеніе, въ матеріальномъ отношеніи, самое бѣдственное. Съ нимъ живутъ его двѣ дочери: старшая, Доротея или Долли, красавица во всей силѣ слова, стройная, тонкая, съ роскошными черными волосами и дивными, большими, томными, выразительными глазами. Миссъ Додли, хотя и отличается поэтической наружностью, обладаетъ однако же значительной долей практическаго смысла и совершенно лишена того, по ея мнѣнію, лишняго балласта, который люди называютъ сердцемъ. Тяготясь однообразной домашней жизнью, она безпрестанно гоститъ у многочисленныхъ знакомыхъ, оставляя отца на рукахъ младшей сестры, Нелли, Элеоноры, представляющей во всемъ живой контрастъ со старшей сестрой. Нелли — маленькая дикарка, она-то и «взросла какъ цвѣтокъ полевой», на полной свободѣ, подъ вліяніемъ добраго, умнаго, любящаго и страстнолюбимаго отца; головка ея работаетъ, красота расцвѣтаетъ, но Долли (изъ собственныхъ видовъ, конечно) такъ съумѣла убѣдить ее въ томъ, что она дурнушка, что бѣдная рыженькая Нелли совершенно примирилась со своимъ воображаемымъ безобразіемъ. Изъ этого заблужденія ее однакоже скоро выводятъ обстоятельства: во время одной изъ отлучекъ Долли сэръ Адріанъ съ младшей дочерью получаютъ приглашеніе на обѣдъ къ сосѣдямъ, мистеръ и миссисъ Коксъ — разжирѣвшимъ выскочкамъ, мѣщанамъ во дворянствѣ. Все это семейство мастерски описано. Въ числѣ многочисленныхъ гостей Нелли встрѣчаетъ на этомъ обѣдѣ двухъ людей, имѣющихъ играть значительную роль въ ея жизни: молодого красавца драгуна, Ричарда Макъ-Грегора, и пожилого, но очень богатаго баронета, сэра Гуго Ланкастера; оба плѣняются хорошенькой дѣвочкой; причемъ Макъ-Грегоръ сначала шутя ухаживаетъ за нею, а потомъ, незамѣтно увлекаясь все больше и больше, кончаетъ тѣмъ, что беззавѣтно привязывается къ дѣвочкѣ, съ которой думалъ только позабавиться. Сэръ Гуго сразу относится къ своему чувству серьёзно, онъ начинаетъ посѣщать старика Лесгранжа, но Нелли столько же думаетъ о своемъ пожиломъ поклонникѣ, сколько о китайскомъ императорѣ: она совершенно поглощена новымъ, свѣтлымъ чувствомъ — любовью въ Ричарду. Таково положеніе дѣлъ, когда Долли возвращается, наконецъ, изъ своей поѣздки. Всѣми силами старается она отвлечь Макъ-Грегора отъ сестры, не потому, чтобы сама имъ увлеклась, а единственно изъ желанія выдать Нелли за богатаго Ланкастера; всевозможныя пружины пускаетъ она въ ходъ, старается возбудить ревность молодого человѣка, выставляетъ Нелли дѣвочкой, ребенкомъ, который самъ не понимаетъ, чего хочетъ. Ничто не помогаетъ: любовь разрушаетъ всѣ ея козни, и влюбленные разстаются, обмѣнявшись клятвами въ вѣрности, съ обѣщаніемъ писать другъ другу. Ричардъ уѣзжаетъ въ полкъ, Нелли намѣревается во время его отсутствія все разсказать отцу, который съ своей стороны сильно покровительствуетъ кандидатурѣ сэра Гуго. Тѣмъ временемъ отецъ заболѣваетъ, и Нелли ни о немъ уже не помышляетъ какъ о грозящей ему опасности; къ тому же, бѣдняжка сама не знаетъ что и думать о своемъ другѣ; со времени отъѣзда Ричарда, она не получила отъ него ни строки, всѣ ея письма остались безъ отвѣта. Тѣмъ временемъ дѣла отца все запутываются и запутываются, Долли не перестаетъ твердить сестрѣ, что она одна можетъ спасти семью отъ разоренія и позора — отдавъ свою руку Ланкастеру. Бѣдная дѣвочка, отуманенная ея софизмами, измученная физически и нравственно, соглашается наконецъ, и съ ужасомъ и отвращеніемъ въ сердцѣ, любя Ричарда, выходитъ за Ланкастера, къ великой радости старика-отца. Жертва, принесенная Нелли, оказывается безплодной: отецъ умираетъ черезъ день послѣ свадьбы, и молодая женщина переселяется въ богатый домъ любящаго ее и вовсе ею нелюбимаго человѣка. Грустно, однообразно тянется день за днемъ; однажды сэръ Гуго съ матерью (чопорной старой лэди, мастерски очерченной) уѣзжаетъ въ гости къ сосѣдямъ, Нелли остается одна дома, къ ней является Макъ-Грегоръ. Сцена изъ свиданія — лучшая сцена романа. Оказывается, что они оба жертвы хитро задуманнаго Долли плана, черезъ нѣсколько дней послѣ разлуки, Макъ-Грегоръ получилъ отъ Нелли письмо, въ которомъ она сообщала ему, что отецъ требуетъ, чтобы они въ теченіи года не видались и не переписывались; больше онъ отъ нея строки не получалъ. Понятно, что письмо — произведеніе Долли. Жизнь обоихъ разбита, средствъ пособить горю никакихъ. Съ тяжкой грустью на сердцѣ разстаются бѣдняки. Черезъ нѣсколько времени Долли извѣщаетъ сестру о своемъ скоромъ пріѣздѣ, Нелли собирается все открыть мужу и показать ему письмо; она жаждетъ отмстить сестрѣ, но потомъ, пораздумавъ, и не желая заплатить тяжкимъ горемъ мужу за его любовь, отказывается отъ своей мести, и, сидя съ глазу ни глазъ съ сестрою-врагомъ, бросаетъ злополучное письмо въ каминъ. Долли выходитъ замужъ за богатаго, глуповатаго лорда Стоклорта, Макъ-Грегоръ умираетъ въ Индіи отъ лихорадки, Нелли, узнавъ объ его смерти, сама начинаетъ чахнуть и тоже умираетъ въ чахоткѣ. Вотъ и все; но мы дали читателяхъ только остовъ романа; вся же прелесть заключается въ мастерскомъ описаніи характеровъ сестеръ: практической, сухой, разсчетливой Долли, и пылкой, любящей, искренней и сумасбродной Нелли; въ описаніи любви Нели къ отцу, въ отдѣльныхъ сценахъ, эпизодахъ, въ живости разсказа, въ глубокомъ, потрясающемъ драматизмѣ послѣдней сцены, словомъ — во всемъ томъ, на что въ бѣгломъ очеркѣ можно только указать.

Если Нелли — живое лицо, то героиня слѣдующаго за этимъ, въ хронологическомъ порядкѣ, романа миссъ Броутонъ — очерчена, пожалуй, еще удачнѣе, хотя по глубинѣ и страстности своей натуры должна быть признана личностью, далеко не дюжинной. Бэтъ Честеръ^[2] на первыхъ страницахъ романа просто веселая, милая, радостными глазами на божій міръ смотрящая, двадцати-лѣтаяя дѣвушка. Она сирота; отецъ ея умеръ, когда она была ребенкомъ, мать — два года тому назадъ; потеря эта камнемъ легла на впечатлительную натуру дѣвушки, но ко времени начала разсказа тяжелое впечатлѣніе уже успѣло сгладиться и при воспоминаніи о нѣжно-любимой матери Бэтъ, кромѣ сладкой грусти, ничего болѣе не ощущаетъ. У Бэтъ братъ и сестра; живутъ они, со дня смерти матери, подъ крылышкомъ у дяди, мистера Пигота, благочестиваго англиканскаго пастора, вѣчно жалующагося на свои многочисленные недуги, существующіе лишь въ его собственномъ воображеніи, и вмѣстѣ съ нимъ и теткой, женой многострадальнаго м-ра Пигота, проводятъ часть лѣта въ Пенъ-Дилласѣ, приморскомъ мѣстечкѣ сѣвернаго Валлиса. Бэтъ — далеко не красавица, но почему-то эта маленькая, бѣленькая, стройная дѣвушка, съ глазами цвѣта морской волны, нравится гораздо больше, чѣмъ ея старшая, безукоризненно красивая, сестра Мэгги. Въ Пенъ-Дилласѣ суждено было Бэтъ впервые узнать ей совершенно дотолѣ невѣдомое чувство: здѣсь встрѣтила она чуть не безобразнаго, но умнаго и опытнаго полковника Стамерса, и полюбила его той роковой любовью, какую, по счастью, дано узнать весьма немногимъ. Такія чувства, разомъ охватывающія сердце, и никогда болѣе его изъ своихъ когтей не выпускающія, почти всегда искажаютъ жизнь. Такъ случилось и съ Бэтъ. Сначала любовь дала ей однѣ радости: избранный ея былъ человѣкъ съ горячимъ сердцемъ, и тоже беззавѣтно привязался къ ней; ихъ свиданія, шутки, ласки, разговоры составляютъ, благодаря таланту Броутонъ, прелестный поэтическій прологъ романа. Вскорѣ, однако, ихъ счастью конецъ; Бетъ замѣчаетъ, что другъ ея сталъ мраченъ и задумчивъ, пристаетъ къ нему съ разспросами; тогда онъ, въ свою очередь, задаетъ ей вопросъ: настолько ли она его любитъ, чтобы пожертвовать для него мнѣніемъ свѣта? Отвѣть, конечно, получается утвердительныя; тогда Стамерсъ предлагаетъ ей бѣжать съ нимъ, такъ какъ жениться на ней онъ не можетъ: онъ уже нѣсколько лѣтъ какъ женатъ. Извѣстіе это поражаетъ Кэтъ словно ударь грома, всѣ ея понятія, взгляды, воспитаніе не допускаютъ ее до мысли внять его мольбамъ; мало того, она оскорблена, возмущена до глубины души. Они разстаются навсегда. Бэтъ съ братомъ и сестрой переселяются въ одинъ изъ лондонскихъ пригородовъ. Послѣ разлуки съ Стамерсомъ, Бэтъ вынесла серьёзную болѣзнь, и встала съ постели съ измѣнившейся нравственной физіономіей. Тоска, глубокая, мрачная, безвыходная, свила гнѣздо въ ея сердцѣ; тѣмъ не менѣе, жить надо, а жить безъ всякихъ интересовъ невозможно; бѣдная дѣвушка жаждетъ чѣмъ-нибудь наполнить свою жизнь, и подъ вліяніемъ друга своего дѣтству молодого пастора Джемса Стелли, предается благотворительности. Джемсъ — человѣкъ, всецѣло отдавшійся своему служенію; молитва и заботы о бѣдныхъ — вотъ его жизнь; онъ нѣсколько фанатикъ: все, что хотя мало-мальски отвлекаетъ его отъ отъ заботъ, всякое удовольствіе, всякое удобство, всякое эстетическое наслажденіе онъ почитаетъ чуть не грѣхомъ. Съ Бэтъ его сблизило ея сердечное горе, но врачуя ея раны, онъ самъ полюбилъ ее; съ этой любовью онъ борется съ ожесточеніемъ, и ему удается если не побѣдить ее, то скрыть отъ глазъ всѣхъ, не исключая самой Бэтъ. Въ Джемсѣ нашла Бэтъ вѣрнаго друга, твердую опору; вліяніе его на нее велико и благотворно, но прежніе инстинкты еще продолжаютъ говорить въ сердцѣ дѣвушки. Превосходно описано ея настроеніе; очевидно, благотворительность для нея не болѣе, какъ средство забыться; она иногда, въ порывѣ увлеченія, по цѣлымъ днямъ навѣщаегь бѣдныхъ, забирается въ несовсѣмъ безопасные кварталы, утомляется страшно, и потомъ внезапно охладѣваетъ къ своимъ затѣямъ, ищетъ развлеченія въ обществѣ, кокетничаетъ по старому, словомъ, борется и страдаетъ. При всемъ желаніи забыть Стамерса, Кэтъ его любитъ и помнитъ по прежнему, въ чемъ и убѣждается при встрѣчѣ съ нимъ въ Хрустальномъ дворцѣ. Они не видались года два; онъ тоже сильно измѣнился, жизнь ему въ тягость; онъ начинаетъ убѣждать Бэтъ бросить всѣхъ и все и сойтись съ нимъ; она колеблется, но, наконецъ, даетъ ему слово, что на другой же день переѣдетъ къ нему. И точно, она выходитъ изъ дому, чтобы болѣе туда не возвращаться, но по дорогѣ встрѣчаетъ Джемса, и онъ, угадавъ по ея взволнованному лицу, что съ ней происходитъ что-то необыкновенное, допытывается въ чемъ дѣло, убѣждаетъ ее возвратиться, не рѣшаться на этотъ роковой шагъ. Вся эта сцена, но нашему мнѣнію, крайне неудачна, она вовсе не вытекаетъ изъ характера героини, а очевидно навязана ей авторомъ; такія женщины, какъ Бэтъ, разъ принявъ какое-нибудь рѣшеніе, приводятъ его въ исполненіе, а не возвращаются съ полъ-дороги. Въ моментъ встрѣчи съ Стамерсомъ, въ Хрустальномъ дворцѣ, Бэтъ уже не дѣвочка, а женщина, выстрадавшая очень много, смотрящая на жизнь серьёзно и печально, на свой роковой шагъ она рѣшается сознательно; трудно думать, чтобы самыя убѣдительныя, самыя благочестивыя рѣчи могли ее поколебать; отказавшись бѣжать съ своимъ другомъ изъ Пенъ-Дилласа, она поступала логично, она могла быть возмущена его поступкомъ съ нею; теперь же она знала, на что шла, и, разъ рѣшившись, не могла отступить изъ-за встрѣчи съ Джемсомъ. Какъ же объяснить эту злополучную сцену? неужели миссъ Броутонъ своимъ художническимъ инстинктомъ не угадала того, что ясно всякому простому читателю? О, нѣтъ, она просто испугалась тѣхъ же книжниковъ и фарисеевъ, надъ которыми смѣется; заставивъ свою героиню уступить мольбамъ любимаго человѣка, она бы навлекла на себя негодованіе высоко-нравственнаго англійскаго общества, а потому, во избѣжаніе нареканій, поспѣшила возвратить Бэтъ на стезю добродѣтели, дозволивъ ей только мысленно свернуть съ нея. Тутъ наступаетъ новый фазисъ въ жизни Бэтъ, въ ней совершается переломъ, она отказывается отъ мысли когда-либо принадлежать любимому человѣку, отдаетъ себя всецѣло на служеніе ближнему, отказывается отъ всякихъ надеждъ, сурово подавляетъ въ душѣ своей воспоминанія, отворачивается отъ всего, что хотя слабо напоминаетъ удовольствіе, замыкается въ своихъ обязанностяхъ. Въ этотъ моментъ въ Лондонѣ разражается эпидемія, она царитъ по преимуществу въ той мѣстности, гдѣ живетъ Бэтъ; она выпроваживаетъ сестру въ знакомымъ, въ деревню, а сама превращается въ сидѣлку. День и ночь ходитъ она за больными, и въ числѣ ихъ за Джемсомъ, который умираетъ на ея рукахъ. Бэтъ чувствуетъ себя въ своей сферѣ посреди страданія и нищеты, въ ней зарождается намѣреніе всецѣло посвятить себя на служеніе страждущему человѣчеству; еще немногія нити привязываютъ ее къ прошлому, но вскорѣ и имъ суждено порваться, сестра ея выходитъ замужъ, и во время ея свадебнаго бала Бэтъ встрѣчается съ Стамерсомъ, уже умирающимъ. Онъ ѣхалъ на балъ совершенно здоровымъ, но у самыхъ дверей лошади взбѣсились, выбросили его на мостовую, онъ разбился страшно, его перенесли въ наскоро приготовленную комнату, гдѣ онъ и доживаетъ свои послѣднія минуты въ присутствіи Кэтъ. Несчастная знаетъ, что вся его жизнь была цѣпью дурныхъ дѣлъ и легкомысленныхъ поступковъ, она упрашиваетъ его помолиться передъ смертью, онъ ей отвѣчаетъ: «поздно!» Послѣ смерти Стамерса, Кэтъ поступаетъ въ общину сестеръ милосердія. Эпиграфомъ къ этому роману могъ бы служить Некрасовскій стихъ:

Зрѣетъ и крѣпнетъ душа подъ грозой!

О «Рождественскихъ Разсказахъ» (Tales for Christmas Eve), появившихся въ 1872, мы говорить не будемъ, такъ какъ они серьёзнаго интереса не представляютъ, и отличаются къ тому же чудеснымъ, или вѣрнѣе, сказочнымъ характеромъ.

Въ томъ же году появился еще одинъ романъ миссъ Броутонъ: «Red as а roseis she»; о немъ или, точнѣе, о сюжетѣ его мы не станемъ распространяться, но за то остановимся на нѣкоторыхъ подробностяхъ. Героиня — Эсѳирь, семнадцатилѣтняя красавица, живущая съ своимъ старшимъ братомъ, Джэкомъ, котораго любитъ всѣми силами души. Эсѳирь — натура мягкая, слабая, она хочетъ всѣмъ угодить, боится огорчить кого-либо, и вслѣдствіе этихъ, въ сущности, похвальныхъ качествъ, часто попадаетъ въ весьма неловкія положенія; такъ, напримѣръ, въ нее влюбленъ молодой сосѣдъ, Робертъ Брандонъ, честный и хорошій человѣкъ; она его совсѣмъ не любитъ, но соглашается отдать ему свою руку изъ жалости. Сдѣлавшись его невѣстой, она ѣдетъ гостить къ сосѣдямъ, стариннымъ знакомымъ ея покойнаго отца, — и при встрѣчѣ съ сыномъ ихъ — Сентъ-Джономъ Джерардомъ, впервые замѣчаетъ, что и ея сердце можетъ ощущать любовь. Послѣ объясненія съ Сенть-Джономъ она не рѣшается говорить съ нимъ о Брандонѣ; онъ узнаетъ стороной, что его невѣста до встрѣчи съ нимъ дала слово другому; естественно, что въ сердце недовѣрчиваго и гордаго Сентъ-Джона закрадывается подозрѣніе, что Эсси любитъ не его, а его положеніе, его состояніе. Онъ разстается съ ней; она въ отчаяніи, ей кажется, что нельзя бытъ несчастнѣе, какъ вдругъ она получаетъ извѣстіе объ опасной болѣзни Джека, ея дорогого и милаго брата; всѣ помышленія о Сентъ-Джонѣ мгновенно вылетаютъ изъ ея головки, она тотчасъ снаряжается, пріѣзжаетъ домой, застаетъ брата уже мертвымъ. Эсѳирь осталась безъ всякихъ средствъ, образованія она не получила никакого, а потому рѣшается идти въ компаньонки, такъ какъ это — профессія, не требующая особыхъ познаній. При содѣйствіи матери сестеръ своего перваго жениха поступаетъ она въ чтецы и компаньонки къ двумъ старикамъ, м-ру и м-съ Блессингтонъ. Въ ихъ домѣ судьба снова сводить ее съ Сентъ-Джономъ, за котораго она, послѣ многихъ перипетій, и выходитъ замужъ.

Живость и увлекательность разсказа, яркость описаній въ этомъ произведеніи миссъ Броутонъ — замѣчательны. Но мы не останавливаемся на подробностяхъ, такъ какъ желаемъ обратить вниманіе читателей на двѣ особенности, въ этомъ романѣ заключающіяся. Выше мы говорили объ умѣньи миссъ Броутонъ выражать самыя грандіозныя мысли — самымъ простымъ языкомъ. Въ подтвержденіе этого нашего положенія, позволимъ себѣ привести небольшой отрывокъ изъ «Red as а rose is she».

Эсѳирь, по возвращеніи домой, узнаетъ отъ встрѣтившаго ее Брандона о смерти брата. Въ первую минуту она ничего не чувствуетъ, кромѣ изумленія.

Она входитъ въ комнату, гдѣ стоитъ тѣло.

— Неужели это Джэкъ? Неужели онъ лежитъ такъ тихо, неподвижно въ яркій полдень? Джэкъ, которому пребываніе въ четырехъ стѣнахъ всегда бывало въ тягость, который вставалъ съ пѣтухами, не обращалъ ни малѣйшаго вниманія ни на нажую погоду, съ наслажденіемъ вдыхалъ въ себя рѣзкій горный воздухъ? Она подходитъ къ постели, откидываетъ простыню съ лица, и сомнѣніе замѣняется въ душѣ ея ужасомъ. Лжецы всѣ тѣ, кто утверждаетъ, что смерть и сонъ — родные братья; что общаго между легкой дремотой, нарушаемой всякимъ ничтожнымъ звукомъ, жужжаніемъ комара или громкимъ окликомъ, и этимъ глубокимъ покоемъ, котораго не нарушить ни грохоту пушекъ, ни землятресенію, ни громовому удару.

Она смотритъ на него въ упоръ, и изумленіе, смѣшанное со страхомъ, отражается въ ея расширенныхъ глазахъ.

Неужели это онъ? Ея дорогой мальчикъ, такъ весело напѣвавшій пѣсенки, курившій у окна въ кабинетѣ, причемъ ея голова покоилась на его плечѣ, волновавшійся при мысли о неурожаѣ, смѣявшійся такимъ искреннимъ смѣхомъ? Неужели это онъ — эта блѣдная, страшная, прекрасная статуя? Ни одинъ царь въ коронѣ не можетъ быть величавѣе его, — лежащаго на узкой постелѣ, въ бѣдной комнатѣ, съ ясной и суровой улыбкой на торжественномъ измѣнившемся лицѣ, той улыбкой, которую можно видѣть лишь на мертвыхъ лицахъ, и которая какъ-бы говоритъ: я побѣдилъ, я знаю!

Любовь Эсѳири къ живому Джэку велика, эта блѣдная, распростертая фигура прекрасна и величава до крайности, но связать эти два понятія она не можетъ. Что между ними общаго? Сознаеть ли она по крайней мѣрѣ, что если эта фигура не ея братъ, то и его она не найдетъ на поверхности земной, съ какими бы горькими слезами ни стала искать его. Одну минуту она это сознаетъ, въ душу ея врывается свѣтъ, она падаетъ на колѣни у постели, изъ сердца ея вырывается вопль:

— Господи! Господи! возврати мнѣ его, или пусти меня къ нему! — Она разражается слезами, не будь этихъ слезъ, она, можетъ быть, умерла бы; впрочемъ, нѣтъ, горе — наша стихія, почему же оно убьетъ насъ скорѣй, чѣмъ вода убьетъ рыбу, или воздухъ птицу?

Что можетъ быть прекраснѣе этихъ глубокихъ мыслей, вылившихся въ столь простую форму?

Въ заключеніе замѣтимъ, что именно на страницахъ этого романа слѣдуетъ искать художественно-яркихъ портретовъ англійскихъ ханжей; мать и сестры Роберта Брандона — великолѣпные образцы этого типа: все въ нихъ, начиная съ скромнаго туалета, и кончая холоднымъ обѣдомъ по воскреснымъ днямъ (въ воскресенье грѣшно готовить кушанье), говоритъ о безконечномъ лицемѣріи. Съ безпощадныхъ юморомъ относится къ нимъ миссъ Броутонъ. За подробностями отсылаемъ читателей къ самому роману, нашъ же очеркъ и такъ слишкомъ затянулся.

Послѣдній романъ Броутонъ: «Nancy», вышедшій года два тому назадъ, можетъ быть охарактеризованъ въ нѣсколькихъ словахъ. Это исторія молоденькой женщины, вышедшей замужъ за школьнаго товарища своего отца, человѣка, который старѣе ее тридцатью годами, женщины, ничего не питавшей къ нему, кромѣ дружескаго чувства и искренно-глубоко полюбившей его впослѣдствіи.

Характеры мужа и жены превосходно очерчены, и вѣрны себѣ отъ начала до конца. Этотъ романъ болѣе всѣхъ остальныхъ произведеній миссъ Броутонъ изобилуетъ интересными подробностями и живыми картинами семейной жизни.

Лучшій, по нашему мнѣнію, романъ Броутонъ «Good-bye Sweetheart»; онъ даетъ ясное понятіе о характерѣ и размѣрахъ ея авторскаго таланта. Ленора, — героиня романа, занимаетъ центръ въ романѣ, а потому и мы постараемся очерчить ея фигуру какъ можно точнѣе и ближе въ подлиннику.

I.

Время — прелестный іюньскій день; мѣсто — пансіонъ m-lle Леру въ Dinon, маленькомъ бретонскомъ городкѣ; дѣйствующія лица — двѣ сестры миссъ Геррикъ; старшая — Джемима, двадцативосьми лѣтъ, некрасивая и добродушная, прилежно работаетъ; младшая — Ленора, девятнадцатилѣтняя красавица, глазѣетъ въ окно.

— Господи! какая тоска, — восклицаетъ Ленора, обращаясь къ сестрѣ. — Чѣмъ только мѣстные жители утоляютъ свой голодъ? шутка сказать: въ 10 часовъ утра чай, въ 6 вечера обѣдъ, въ антрактѣ ничего! Мими! неужели твое сердце не бьется при воспоминаніи о тортахъ съ земляникой, что красуются въ окнѣ у кандитера? Эхъ, не попросила я Фридриха Уэстъ принести мнѣ такой тортъ!

— Этого еще не доставало, — съ неудовольствіемъ отвѣчаетъ ей сестра, — чтобы онъ бѣгалъ по городу съ тортами для тебя въ карманѣ.

— Мима! Мима — Quand on parle dn soleil и пр. — вотъ онъ, Фридрихъ, да не одинъ, съ нимъ еще кто-то, высокій, да погляди же, ахъ — онъ уходитъ! (съ оттѣнкомъ досады).

Спустя минуту, въ комнатѣ появляется Фридрихъ, злополучный обожатель миссъ Леноры, молодой, бѣлокурый пасторъ, въ очкахъ и съ робкой улыбкой на губахъ.

— Кто это былъ съ вами? — безъ дальнѣйшихъ околичностей вопрошаетъ предметъ его страсти.

— Это! ахъ, это одинъ мой пріятель, даже собственно говоря не пріятель, а просто школьный товарищъ — фамилія его Le-Meenrier.

— Отчего же вы его сюда не привели?

— Его-то! помилуйте, да онъ бы ни за что не пошелъ, я его звалъ, а онъ мнѣ отвѣтилъ: нѣтъ, спасибо, и въ Англіи не знаешь куда дѣваться отъ женщинъ.

— Интересный жено-ненавистникъ! — вотъ была бы высокая задача привести его къ болѣе здравому образу мыслей.

— Наврядъ-ли бы онъ вамъ понравился, миссъ Ленора; я думаю, нѣтъ другого человѣка на свѣтѣ, который бы умѣлъ говорить такія непріятныя вещи такимъ равнодушнымъ тономъ,

— Часъ отъ часу не легче, да вы меня просто рѣшились съ ума свести. Я только и слышу, съ утра до вечера, отъ васъ и вамъ подобныхъ, что я очаровательна, прелестна, и пр., а тутъ красивый мужчина, я увѣрена, что онъ хорошъ собой, говорящій непріятныя вещи, да еще равнодушнымъ тономъ вдобавокъ; нѣтъ, надо мнѣ на него взглянуть.

— Гдѣ-жъ вы его увидите?

— А гдѣ онъ остановился?

— Въ Hôtel de la Poste. Но какими судьбами…

— Не ваше дѣло. Хотите пари держать, что сегодня же я его увижу и буду говорить съ нимъ?

— Вы знаете, миссъ Ленора, что я пари не держу никогда.

— Ахъ да, я и забыла. Священное призваніе, вредный примѣръ для паствы, — смѣясь и дѣлая видъ, что застегиваетъ двубортный сюртукъ, проговорила молодая дѣвушка, и тотчасъ выбѣжала изъ комнаты.

— Stéphanie! Stéphanie! — раздался на лѣстницѣ ея звучный голосокъ.

Stéphanie — служанка-бретонка. Ленора затѣяла нарядиться въ платье Stéphanie, и черезъ нѣсколько минутъ, — облеченная въ полный костюмъ бретонской крестьянки, въ юбку съ широкими складками, въ высокій бѣлый чепецъ, изъ-подъ котораго едва виднѣются ея роскошные волосы, въ пунцовую косыночку, неузнаваемая и прелестная — она заглядываетъ въ дверь салона.

— Мима, узнаешь меня? — кричитъ она сестрѣ, и поспѣшно сбѣгаетъ съ лѣстницы во избѣжаніе замѣчаній, наставленій и прочихъ непріятностей.

Hôtel de la Poste переполненъ посѣтителями; появленіе Леноры поражаетъ удивленіемъ прислугу, по выговору ее тотчасъ признаютъ за англичанку, по манерамъ за лэди. На вопросъ ея: здѣсь ли m-r Le-Mesurier? ей отвѣчаютъ, что этотъ господинъ въ буфетѣ, куда ему приказано подать коньяку. Она проситъ позволенія отнести ему требуемое, и, вооружившись подносомъ, вся красная, съ бьющимся сердцемъ, отворяетъ дверь.

Огромная комната, съ покрытымъ столомъ но срединѣ, у окна, — спиной къ дверямъ, Фридрихъ; за столомъ, закрывшись газетой, изъ-за которой виднѣется только большая борода, другой господинъ. Ленора подходитъ къ нему, ставитъ подносъ на столь, но руки ея дрожать, она задѣваетъ лежащую на столѣ лежку, которая со звономъ надаетъ на полъ. Разсерженный Le-Mesurier поднимаетъ голову, и тотчасъ же замѣчаетъ хорошенькое лично служанки.

— Marie, Julie, Manon, — кричитъ онъ вслѣдъ убѣгающей дѣвушки.

— Уэстъ, да помоги же, надо съ ней заговорить; если онѣ всѣ здѣсь такія, не мѣшаетъ нѣсколько штукъ отвезти въ Англію.

Бормоча эти несвязныя слова, Поль Le-Megurier отворяетъ дверь изъ буфета, и видать передъ собой молоденькую служанку.

— Comment rons appelez vous, ma chère? — спрашиваетъ онъ, беря ее за руку.

— Я англичанка, — отвѣчаетъ она на своемъ родномъ языкѣ, съ негодованіемъ вырывая руку изъ рукъ дерзкаго.

— Миссъ Ленора! да въ умѣ ли вы? — слышится испуганный шопотъ Уэста.

— Ну, что, выиграла пари?

— Уэстъ, въ чемъ тугъ дѣло, объясни, сдѣлай милость? — съ искреннимъ недоумѣніемъ вопрошаетъ Le-Mesurier.

— Объяснять тутъ нечего, — смѣло глядя ему въ глаза, заявляетъ Ленора: — я просто хотѣла васъ видѣть, не потому чтобы вы меня интересовали, а просто потому, что если я разъ что заберу въ голову, такъ непремѣнно поставлю на своемъ.

— Прекрасное житейское правило, — серьезно замѣчаетъ Le-Mesurier, церемонно растворяя передъ ней дверь и отвѣшивая низкій поклонъ; но Ленора всѣмъ существомъ своимъ? чувствуетъ что онъ сдерживаетъ улыбку. Ей стыдно и страшно за свою выходку.

Во всю дорогу она не разжимаетъ губъ; къ довершенію бѣды, красивый женоненавистникъ вовсе не красивъ, у него большой носъ, маленькіе глазки, непріятное выраженіе лица (такъ, по крайней мѣрѣ, кажется раздосадованной Ленорѣ), и она, со всегдашней своей откровенностью, дѣлится своими впечатлѣніями съ Уэстомъ, забѣжавшимъ къ ней вечеромъ того же дня.

— Ну, въ такомъ случаѣ приходится сознаться, что вы не питаете другъ къ другу особой симпатіи, — замѣчаетъ молодой пасторъ.

— А развѣ онъ говорилъ обо мнѣ?

— Да, онъ сказалъ, что… да лучше не спрашивайте.

— Это что за новости, начали, такъ кончайте, мнѣ какое дѣло до его мнѣнія!

— Если вы непремѣнно настаиваете, только смотрите — не разсердитесь: онъ сказалъ, что никогда бы не повѣрилъ, чтобы англійская лэди могла унизиться до такой выходки.

— Вотъ какъ — негодяй!

— Онъ прибавилъ, что съ вами можно, пожалуй, позабавиться, если кому охота, но что вы не въ его вкусѣ.

— Скажите, пожалуйста, какой же у него вкусъ послѣ этого! Да мнѣ все равно; ахъ, уродъ! Въ чемъ тутъ дѣло, Уэстъ? убила бы я его съ радостью. И Ленора, вся въ слезахъ, вылетѣла изъ комнаты, хлопнувъ за собой дверью.

На слѣдующій день Уэстъ приглашаетъ обѣихъ сестеръ и своего пріятеля прокатиться на лодкѣ и напиться чаю подъ открытымъ небомъ. Лодка оказывается мала, всѣмъ помѣститься невозможно; Ленора уговариваетъ Фридриха идти пѣшкомъ, Le-Mesurier предлагаетъ ему свое мѣсто, прибавляя для большей убѣдительности, что его эта поѣздка вовсе не занимаетъ. Конечно, Ленора настаиваетъ на своемъ, Фридрихъ выходитъ изъ лодки, Ленора помѣщается на рулѣ, Le-Mesurier гребетъ, Джемима наслаждается природой. Сначала всѣ молчатъ, всѣ не въ духѣ; Ленора опустила правую руку въ воду и любуется бѣлизной своихъ пальцевъ; отъ ея рѣзкаго движенія лодка наклоняется на бокъ.

— Сидите смирно, миссъ Ленора, — сурово замѣчаетъ ея спутникъ.

Она въ отвѣтъ начинаетъ раскачивать лодку.

— Сидите смирно, а не то опрокинете эту скорлупку, и одна изъ васъ непремѣнно утонетъ, такъ какъ обѣихъ мнѣ не вытащить.

— Одна изъ насъ, которая? — При этомъ вопросѣ зловѣщій огонёкъ загорается въ ея чудныхъ глазахъ.

— Ленора, дитя, перестань, — въ ужасѣ вопіетъ Джемима.

Но Ленора ничему не внемлетъ, и продолжаетъ раскачивать лодку. Le-Mesurier, не говоря ни слова, причаливаетъ къ берегу и обращаясь къ Джемимѣ говоритъ:

— Такъ какъ, пока ваша сестрица въ лодкѣ, я за жизнь вашу не ручаюсь, то потрудитесь выдти. А теперь, миссъ Ленора, и въ вашимъ услугамъ, топите меня, даю вамъ carte blanche.

— Да мнѣ ужъ не хочется, — наивно замѣчаетъ она; — стоитъ мнѣ что-нибудь позволить, чтобы я тотчасъ утратила всякое желаніе воспользоваться даннымъ позволеніемъ.

Послѣ довольно продолжительнаго разговора, изъ котораго читатель усматриваетъ, что у этихъ людей нѣтъ двухъ одинаковыхъ мыслей, Поль и Ленора присоединяются къ своимъ спутникамъ. На берегу стараніями Уэста разложенъ огонь, но костеръ все гаснетъ.

— Мика, душа моя, — говоритъ Ленора сестрѣ, — ты бы набрала сучьевъ, а то ему ввѣкъ не развести огня.

— Позвольте вамъ сдѣлать одинъ вопросъ? — обращается къ ней Поль.

— Пожалуйста.

— Почему вы сами не идете за сучьями, а посылаете старшую сестру?

— Очень просто: я поставила себѣ за правило никогда не дѣлать сама для себя того, что могутъ сдѣлать для меня другіе.

— А!

— Я не придаю никакого значенія мелкимъ услугамъ, бѣготнѣ по чужимъ порученіямъ, собиранью сучьевъ, сидѣнью спиной къ лошадямъ въ экипажѣ, все это я предоставляю другимъ. Я способна была бы на крупные подвиги, особенно еслибъ на меня смотрѣло нѣсколько тысячъ глазъ; я бы съумѣла, подобно m-me Roland, спокойно стоять на роковой телѣгѣ, въ бѣломъ платьѣ, съ распущенными по плечамъ волосами, и улыбаться въ отвѣтъ на завыванія толпы санкюлотовъ.

— Вѣримъ, вѣримъ, да бѣда въ томъ, что въ наше время невозможно добиться чести умереть на гильотинѣ.

Въ подобныхъ разговорахъ проходить цѣлое утро; при возвращеніи, Ленора только-что хотѣла-было поставить ногу на перекладину лодки, какъ Поль удерживаетъ ее за руку и говоритъ:

— Прежде чѣмъ вы сядете, обѣщайте, что не будете качать лодку.

— Я никогда ничего не обѣщаю, я и ребенкомъ никогда не обѣщала быть умницей, знала, что не сдержу слова.

— Въ такомъ случаѣ вамъ ѣхать нельзя, я не хочу, чтобы вы пугали сестру вашу; я не шучу, миссъ Ленора, обѣщайте!

— И я не шучу, мистеръ Le-Mesurier, не могу я обѣщать, я не позволю постороннему человѣку командовать мной, я пойду пѣшкомъ!

— Полно упрямиться, Ленора, — восклицаетъ Джемима, — возмите ее, m-r Le-Mesurier, ей съ дѣтства никогда не противорѣчили.

— Миссъ Ленора, сжальтесь надъ нами!

Но негодованіе Леноры такъ сильно, что всѣ ихъ возгласы остаются безъ отвѣта, и она по жарѣ идетъ въ Dinon пѣшкомъ.

Спустя нѣсколько дней послѣ вышеописанной стычки, сестры Геррикъ, въ одно прекрасное послѣ-обѣда, — однѣ дома, всѣ остальные жильцы m-me Леру разбрелись кто-куда, а потому Джемима и Ленора могутъ совершенно свободно располагать салономъ. За фортепіано помѣщается Фридрихъ, распѣвающій какую-то воинственную пѣснь, — онъ, какъ всѣ щедушные мужчины, охотникъ до бравурныхъ арій; у окна за своей всегдашней работой возсѣдаетъ Джемима, подлѣ нея Поль; Леноры нѣтъ въ комнатѣ, она сидитъ на лѣстницѣ, ведущей на крыльцо, и глядитъ на луну.

— Ленора, — кричитъ ей, спустя нѣсколько времени; сестра, взойди въ комнату, дитя, становится сыро, роса падаетъ.

— Миссъ Леноры на крыльцѣ не обрѣтается, — спокойно замѣчаетъ Le-Mesurier.

— Куда-жъ она дѣвалась?

— Не знаю, встала и пошла.

— Боже, она такъ легко одѣта, долго ли простудиться. M-r Le-Mesurier, васъ она еще сколько-нибудь слушается, ради Бога, сходите за ней, верните ее.

— Съ величайшей готовностью.

Спокойно и медленно шагаетъ Le-Mesurier, съ сигарой въ зубахъ, по освѣщенной луной дорогѣ; добравшись до Place Du-Guesclin, онъ усматриваетъ на довольно значительномъ отъ себя разстояніи мелькающее бѣлое платье.

— Сестра ваша прислала меня просить васъ вернуться домой, роса вамъ вредна, — говоритъ онъ сухо, передавая свое порученіе съ точностью гонца временъ Гомера. Онъ подошелъ и ней сзади, она не замѣтила его приближенія.

— Пусть сестра заботится о томъ, что до нея касается.

— Она вѣроятно считаетъ, что вы и ваше здоровье до нея касаетесь, — холодно отвѣчаетъ онъ.

— Во всякомъ случаѣ, вамъ-то до меня дѣла нѣтъ ровно никакого, — грубо возражаетъ она.

Онъ поворачивается и уходить, не говоря ни слова.

«Пусть ее простудится до смерти, бѣда не велика», бормочетъ онъ про себя, закуривая вторую сигару. Не прошелъ онъ и нѣсколькихъ ярдовъ, какъ слышитъ за собой шаги. Прелестное, озаренное луной, личико съ улыбкой глядитъ на лего.

— Зачѣмъ вы уходите? — спрашиваетъ она тихимъ голосокъ, какъ-бы стыдясь своихъ словъ.

— Я не собаченка и не Фридрихъ Уэстъ.

— Я была невѣжлива. Да?

Отвѣта нѣтъ.

— Я вѣдь, кажется, часто бываю невѣжлива.

— Очень часто! — (съ удареніемъ).

— Ужъ это у меня такая манера.

— Очень дурная манера.

— Я не думаю, — почти смиренно замѣчаетъ она, — чтобы я одна была въ этомъ виновата. Отчасти и ихъ можно винити: Миму, Фридриха, мою другую сестру. Въ раннемъ дѣтствѣ я была очень больна, докторъ запретилъ мнѣ въ чемъ-либо противорѣчить, съ тѣхъ поръ я и набаловалась. Все мнѣ сходило съ рукъ, надъ моими грубостями только смѣялись; теперь я объ этомъ сожалѣю.

— И я также.

— Ну, довольно объ этомъ. Скажите: Фридрихъ все еще распѣваетъ?

— Я его оставилъ поющимъ.

— Такъ мы не поѣдемъ домой, а сядемъ здѣсь на скамеечкѣ и потолкуемъ.

Они усѣлись на скамьѣ со спинкой, помѣщавшейся въ густой тѣни, падавшей отъ двойного ряда молодыхъ липъ, въ полномъ цвѣту. Огни, мелькающіе въ окнахъ Hôtel de la Poste, отражаются на ихъ платьѣ, на ихъ лицахъ.

— О чемъ вы думаете, миссъ Ленора? — спрашиваетъ Поль, съ любопытствомъ заглядывая ей въ лицо.

— Я думаю, — задумчиво отвѣчаетъ она, — о томъ: какой видъ представляетъ теперь, въ эту самую минуту, рѣка, по которой мы намедни катались съ вами?

— Не свести-ли васъ посмотрѣть на нее? — шутя спрашиваетъ онъ.

Она уже на ногахъ.

— Право? вы серьёзно говорите? — съ живостью спрашиваетъ она. — Ахъ, нѣтъ! я по глазамъ вижу, что вы только дразните меня.

— Я и не думалъ дразнить васъ, — просто отвѣчаетъ онъ. — Я сведу васъ съ удовольствіемъ, если вы этого желаете, но только — что скажетъ ваша сестра?

— Она скажетъ: Ленора, ты съ ума сошла. Она часто это говоритъ. Можетъ быть, я и точно сумасшедшая, мнѣ это иногда приходить въ голову.

— Но который-то часъ теперь, какъ вы думаете? Пожалуй, скоро пора спать ложиться? — спрашиваетъ онъ, вынимая часы и стараясь, но тщетно, разглядѣть что-либо въ темнотѣ.

— Спать! — нетерпѣливо восклицаетъ она. — Да мнѣ въ эту минуту кажется, что я никогда во всю свою жизнь не захочу спать.

— Ладно, идемъ.

Четверть часа спустя, бѣлое платье не отливаетъ болѣе своимъ серебристымъ блескомъ на скамьѣ подъ липами, оно сверкаетъ въ маленькой лодочкѣ на широкой, озаренной луною рѣкѣ. Лодочка еле-движется. Ленора сидитъ на рулѣ. Красный плащъ, принесенный ей Полемъ, скатился у нея съ плечъ, лунный свѣтъ играетъ на ея волосахъ, на ея серьезномъ и прекрасномъ лицѣ, на ея дивныхъ глазахъ.

«А вѣдь человѣкъ, которому бы она нравилась, поди, находился бы теперь на седьмомъ небѣ», — не безъ цинизма размышляетъ Поль. Но хотя она ему и не нравится, хотя она и не въ его вкусѣ — однако плоть немощна и въ зрѣлые годы, также какъ и въ юности, кровь кипитъ подъ вліяніемъ ночи, близости и красоты.

— Спѣть вамъ что-нибудь? — почти шопотомъ спрашиваетъ молодая дѣвушка.

— Сдѣлайте милость!

«Но что спѣть?» Она въ задумчивости склоняетъ голову на руки, но вскорѣ поднимаетъ ее, задорная улыбка озаряетъ ея прелестное личико.

— Вы вѣдь статскій? — неожиданно вопрошаетъ она.

— Да, теперь. А что?

— Ничего, только вы не имѣете права принимать мою пѣсенку на свой счетъ. Слушайте, я начинаю.

Весело разносится надъ водой пѣсенка Леноры:

«Ah! que j’aime les militaires», и пр.

поетъ она; но, спѣвши первый куплетъ, вдругъ останавливается.

— Нравится вамъ моя пѣсенка?

— Чрезвычайно.

— Значитъ, не нравится вовсе.

— Напротивъ, я всегда ею увлекался. Особенно мнѣ нравится строфа, въ которой вы выражаете намѣреніе споить всѣхъ вашихъ друзей, — иронически отвѣчаетъ онъ.

Она опускаетъ голову, пристыженная.

— Вашъ идеалъ, женщина, которая могла бы вамъ нравиться, не спѣла бы такой пѣсенки?

— Не думаю.

— Скажите мнѣ, вашь идеалъ — живая женщина?

— Что вы хотите этимъ сказать?

— Когда вы говорите о своемъ идеалѣ, вы имѣете кого-нибудь въ виду, изъ вашихъ знакомыхъ?

Онъ слегка колеблется, даже какъ будто краснѣетъ.

— Ужъ если вы меня спрашиваете напрямикъ: да!

Дѣвушка теперь слегка отворачиваетъ отъ него свою красивую головку.

— Опишите мнѣ ее, хочется знать, какая она.

Молчаніе, продолжающееся нѣсколько минутъ. Потомъ Поль начинаетъ:

— Она вовсе не умна, скорѣй, пожалуй, простовата. Говорить мало, но прежде чѣмъ сказать что-нибудь — подумаетъ.

— Какая она должна быть несносная педантка!

— Она очень любящая…

— Ахъ, — презрительно прерываетъ его Ленора, — какая женщина не любящая? Это нашъ преобладающій недостатокъ. Но, скажите мнѣ, хороша она? Такъ-ли же хороша какъ… какъ я? — доканчиваетъ она со смѣхомъ и яркимъ румянцемъ.

Лѣнивыми каплями струится вода съ длинныхъ веселъ.

— А вы хороши собой? — спрашиваетъ онъ, безъ тѣни дерзости, но какъ-бы желая уяснить себѣ этотъ вопросъ, останавливая на ней долгій, пристальный взглядъ. — Да, — и тяжело переводя дыханіе, — пожалуй, что такъ.

Она смѣется, не безъ смущенія.

— Оставимъ въ сторонѣ вопросъ о моей красотѣ, — она-то хороша?

— Не знаю.

— Опишите мнѣ ее, я мигомъ скажу вамъ: хороша она или нѣтъ.

— Она маленькаго роста, худенькая, можетъ быть, слишкомъ худенькая, — при послѣднихъ словахъ глаза его, съ невольнымъ восхищеніемъ останавливаются на роскошной фигурѣ его vis-à-vis. — Глаза ея…

— Блестятъ?

— О, нѣтъ, я ненавижу блестящіе глаза, у нихъ всегда какой-то металлическій взглядъ. Ея глаза смотрятъ на васъ словно сквозь туманъ; она блѣдна, блѣдна какъ лилія, — заканчиваетъ онъ, не пріискавъ другого, менѣе избитаго сравненія.

— Не знаю, извѣстно ли это вамъ, — закраснѣвшись замѣчаетъ молодая дѣвушка, — но вы описали особу, составляющую полнѣйшій контрастъ со мной.

— Неужели? Извините меня, я, право, въ умѣ не имѣлъ ничего подобнаго, я только исполнилъ ваше желаніе.

Нѣсколько времени ничего слышно кромѣ плеска веселъ. Водяныя феи, должно быть, ужинали ныньче на рѣкѣ, и позабыли бѣлыя чаши водяныхъ лилій съ ихъ широкими зелеными листьями, служившими, быть можетъ, предками прекраснымъ волшебницамъ.

— Перестаньте грести! — повелительно восклицаетъ Ленора. — Я хочу нарвать этихъ цвѣтовъ.

Онъ повинуется. Неподвижно стоитъ они посреди большихъ круглыхъ листьевъ и бѣлыхъ цвѣтовъ. Она своими сильными руками выдергиваетъ стебель за стеблемъ.

— На что вамъ они? — спрашиваетъ Le-Mesurier, невольно любуясь лѣнивой граціей ея откинувшейся назадъ фигуры. — Они совсѣмъ не хорошо пахнутъ въ водѣ. Что вы съ ними станете дѣлать?

— А вотъ увидите, — лаконически отвѣчаетъ она.

Она вытираетъ одинъ мокрый бутонъ платкомъ, и затѣмъ быстро и ловко продѣваетъ его стебелекъ въ свои роскошные волосы.

— Хорошо? — спрашиваетъ она полу-шопотомъ, глядя ему въ глаза съ сіяющей улыбкой.

Какъ все тихо кругомъ, ни единаго звука, все спитъ. Одна луна видитъ, какъ сверкаютъ его всегда холодные глаза. Не далѣе какъ сегодня утромъ онъ бы расхохотался, еслибъ ему сказали, что Ленора Геррикъ заставитъ сердце его биться такъ, какъ оно бьется въ эту минуту.

— А если я нахожу, что не хорошо, такъ и сказать?

— Такъ и скажите.

— Конечно, хорошо, — съ досадой говоритъ онъ, — и вы это знали прежде, чѣмъ спросили.

— Ну, такъ возьмите его, — продолжаетъ она съ тихимъ смѣхомъ, протягивая ему цвѣтокъ, — возьмите и сохраните на память о дѣвушкѣ, заставившей васъ, вопреки вашему желанію, покататься съ ней на лодкѣ въ десять часовъ вечера, о дѣвушкѣ, съ которой можно подурачиться благо кому охота, но которая не въ вашемъ вкусѣ.

— Что вы хотите этимъ сказать? — спрашиваетъ онъ, краснѣя.

— Не хотите, ну, такъ смотрите…

Съ этими словами она бросаетъ цвѣтокъ въ воду.

— Боже, какъ вы нетерпѣливы. Я хотѣлъ взять вашъ цвѣтокъ, я протянулъ за нимъ руку, я и теперь хочу его получить…

Поль схватываетъ одно изъ веселъ, и начинаетъ ловить уплывающій цвѣтовъ, руки его длинны, а самъ онъ упрямъ. Все дальше и дальше перегибается онъ черезъ бортъ лодки.

— Осторожнѣе, осторожнѣе! — кричитъ Ленора; но уже поздно, лодка плыветъ дномъ вверху вслѣдъ за цвѣткомъ, а они оба барахтаются въ освѣщенной луною рѣкѣ.

«А вѣдь хорошо, что мы опрокинулись», думалъ Поль, полчаса спустя сидя въ Hôtel de la Poste, послѣ того, какъ сдалъ вытащенную онъ изъ воды Ленору сестрѣ и Уэсту, явившимся ее отыскивать. «Она все на свѣтѣ дѣлала, чтобы меня одурачить, и ей чуть-было это не удалось!»

II.

Со дня катастрофы прошла цѣлая недѣля. Ленора сохранила трогательное воспоминаніе о своемъ tête-à-tête съ Полемъ въ видѣ легкаго кашля, и купила себѣ новую шляпку еще болѣе кокетливую, чѣмъ та, которая погибла въ волнахъ. Поль, — сидя въ своемъ отелѣ, только-что окончилъ письмо къ сестрѣ и собирается надписывать конвертъ, какъ дверь отворяется и Уэстъ входитъ въ комнату.

— Поль, я къ тебѣ съ просьбой.

— Все, что хочешь, душа моя, только денегъ у меня не проси, самому круто приходится.

— Кто говоритъ тебѣ о деньгахъ.

— Такъ въ чемъ же дѣло? — да знаешь-ли что, душно здѣсь, пойдемъ-ка на воздухъ, тамъ и потолкуемъ.

Пріятели почти молча добрались до Place Du-Guesclin и сѣли на ту самую скамейку подъ липами, на которой помѣщались Поль и Ленора въ тотъ достопамятный вечеръ.

— Я скоро собираюсь ѣхать въ Англію. — Ты поймешь, что теперь мнѣ особенно тяжело уѣзжать отсюда, — съ удареніемъ на словѣ теперь, началъ Уэстъ, какъ только они усѣлись.

— Рѣшительно не понимаю, ничего.

— Мнѣ казалось, что всякому поверхностному наблюдателю ясно, что между мной и Ленорой…

— Ничего подобнаго не замѣчалъ.

— Какъ, Поль, неужели мое расположеніе, моя преданность…

— Другъ ты мой сердечный, кто про тебя говоритъ, всякому ясно, что ты влюбленъ въ нее; но ты употребилъ слово между, и это слово намекаетъ на ея расположеніе къ тебѣ, а это статья иная. Во всякомъ случаѣ, я-то тутъ причемъ?

— Я хотѣлъ просить тебя, — видишь-ли, всякій видитъ, что ты на нее имѣешь большое вліяніе, — такъ я хотѣлъ просить тебя узнать, могу-ли я надѣяться? — словомъ, сдѣлать ей за меня предложеніе.

— Уэстъ! да ты никакъ совсѣмъ рехнулся? Она мнѣ слова сказать не дастъ, она меня прогонитъ, да и ничего другого ожидать отъ нея нельзя, съ какой-стати я тутъ впутаюсь. Какъ я начну, чѣмъ кончу? — Нѣтъ, и не проси, это невозможно, поговори съ ней самъ, а меня оставь въ покоѣ, прошу тебя.

Несмотря на столь благоразумное рѣшеніе, на другой же день, Поль, сжалившись надъ отчаяніемъ своего малодушнаго пріятеля, сдался на его мольбы. Тихо шелъ онъ самой дальней дорогой, брелъ понуря голову и желалъ одного: не застать Ленору дома. Но она дома. Еще издали завидѣлъ онъ, въ окнѣ салона, женщину въ свѣтло-голубомъ платьѣ, съ блестящими темными волосами. Это она. Она опирается своими бѣлыми руками на подоконникъ и торгуетъ вишни у торговки-бретонки, въ высокимъ бѣломъ чепцѣ.

— Combien? — кричитъ она, указывая пальцемъ на груду сочныхъ вишенъ.

— Quat’sous la livre, — раздается ей въ отвѣтъ.

Глаза дѣвушки перебѣгаютъ отъ одной корзинки къ другой, и останавливаются на Полѣ.

Въ одинъ мигъ она забываетъ о существованіи вишенъ на бѣломъ свѣтѣ.

— Можно къ вамъ? — спрашиваетъ Поль.

— Если вы увѣрены, что не заблудитесь, — смѣясь, отвѣчаетъ она.

— Сегодня долго сидѣть нельзя, — замѣчаетъ она, протягивая ему руку. — Сегодня среда, пріемный день m-me Леру. Фантазія же, право: принимать здѣсь, въ этомъ салонѣ. А я рада, что вы пришли, одной такая скука, я ужъ, отъ нечего дѣлать, возилась съ собаченкой нашей хозяйки. При этихъ словахъ она указала ему на бѣленькаго пуделя съ подвязанной правой лапкой:

— Служи! служи, Шарло! покажи свое искусство, — смѣясь, воскликнула молодая дѣвушка, опускаясь на колѣни передъ собакой. — Давича, — продолжала она, — я его нарядила въ очки m-me Леру: вы не повѣрите до чего онъ походилъ на Фридриха.

— Кстати, Фридрихъ завтра уѣзжаетъ домой, въ Англію.

— Что-жъ, онъ не придетъ проститься съ нами? или боится расчуствоваться?

— Онъ располагаетъ быть у васъ ныньче послѣ обѣда.

— Надѣюсь, что онъ не расплачется, мнѣ въ такихъ случаяхъ всегда хочется смѣяться, а это не хорошо, какъ разъ сочтутъ безчувственной.

— Вы и такъ особой чувствительностью не отличаетесь.

Она вскидываетъ на него глазами, чтобы убѣдиться, не шутитъ-ли онъ, но замѣтя, что онъ говоритъ серьёзно, спокойно и сдержанно, отвѣчаетъ ему:

— Что васъ заставляетъ такъ думать обо мнѣ?

— Ваши собственныя слова.

— Это насчетъ Фридриха-то? бѣдненькій! онъ очень услужливъ, но согласитесь, не падать же въ обморокъ изъ-за его отъѣзда.

— А для васъ было-бы очень полезно имѣть кого-нибудь, изъ-за кого-бы вы падали въ обморокъ.

Яркимъ румянцемъ загорѣлось лицо дѣвушки.

— Неужели? лепечетъ она.

— Вы не прогнѣваетесь, если я заговорю съ вами по-просту? — спрашиваетъ Поль, ощущая нѣкоторое удовольствіе при мысли, что ему одному дано укрощать эту прекрасную грѣшницу, эту воплощенную бурю. — Вы одна изъ тѣхъ женщинъ, которыя гораздо счастливѣе замужемъ, чѣмъ въ дѣвушкахъ.

— Право? (очень тихимъ голосомъ).

— Я надѣюсь, — продолжаетъ онъ, увлекаясь потокомъ собственнаго краснорѣчія, — что наружность не играетъ въ глазахъ вашихъ никакой роли, и что еслибъ васъ полюбилъ хорошій человѣкъ, хотя бы и не обладающій въ глазахъ свѣта особыми преимуществами, то вы не рѣшились-бы отнять у него всякую надежду, хотя подчасъ и подсмѣиваетесь надъ нимъ?

— Подсмѣиваюсь? — шепчетъ она, запинаясь: — что вы хотите сказать?

— Обь этомъ мы говорить не станемъ. Что-жъ, подали-бы вы ему надежду?

Губы ея дрожатъ, но не издаютъ никакого звука.

— Но вы, по крайней мѣрѣ, выслушаете его, когда онъ явится сегодня? со вздохомъ настаиваетъ Le-Mesurier.

— Выслушаю его? Кого? — спрашивала она, вся блѣдная, съ полнѣйшимъ изумленіемъ глядя на него.

— Какъ кого? да о комъ же мы толкуемъ цѣлый часъ, — разумѣется, Фридриха.

Наступаетъ томительное молчаніе. Ленора первая прерываетъ его.

— Итакъ, — говорить она глухимъ голосомъ, — вы были такъ добры, что взяли на себя трудъ объясниться со мною въ любви за него?

Оба поднялись со своихъ мѣстъ и стоятъ другъ противъ друга. Трудно рѣшитъ, кто блѣднѣе, онъ или она.

— Скажите ему, — продолжаетъ она, страшнымъ усиліемъ воли совладавъ съ собою и произнося каждое слово съ особой отчетливостью, — что я ему совѣтую въ другой разъ самому говоритъ за себя!

Съ этими словами она указываетъ ему на дверь.

Полъ, уже сойдя съ лѣстницы, замѣчаетъ, что забылъ шляпу. Волей-неволей — вернуться надо. Быстро входить онъ въ салонъ, и останавливается въ изумленіи: Ленора лежитъ на диванѣ, лицомъ въ подушки, и все ея тѣло подергивается отъ рыданій.

— Ленора! Ленора! что съ вами? — Я васъ разсердилъ — окажите: что случилось?

Она вскакиваетъ, ея дивные глаза полны слезъ, щеки разгорѣлись.

— Что вамъ еще нужно? — робко вскрикиваетъ она, — я васъ просила уйти. — Я васъ ненавижу; идите, идите, идите прочь!

Ему ничего болѣе не остается какъ повиноваться, и онъ уходитъ.

Послѣ вышеприведенной сцены, Ленора не въ силахъ выносить присутствія Le-Mesurier, она умоляетъ Джемиму какъ можно скорѣй покинуть Dinon, изъявляетъ желаніе ѣхать въ Guingomp, на праздникъ, именуемый Le Pardon. Въ Бретани до нашихъ дней сохранился обычай, въ силу котораго жители этой провинціи стекаются ежегодно въ различныя мѣстности, гдѣ имѣются какіе-либо священные предметы, мощи, образа и пр., на поклоненіе имъ, а также для полученія разрѣшенія грѣховъ, отсюда и самое названіе: Le Pardon^[3]. Простой народъ въ Бретани, какъ извѣстно, невѣжественъ и суевѣренъ до крайности, а потому и немудрено, что даже въ наше время эти бѣдняки твердо вѣруютъ, что стоитъ имъ купить свѣчку побольше, да принять участіе въ религіозной процессіи, и всѣ грѣхи имъ отпустятся. На подобный праздникъ приглашаетъ Ленора сестру. Джемима, какъ и всегда, соглашается, хотя постичь не можетъ, что сталось съ ея баловницей.

Въ Gingomp наши путешественницы прибыли въ одинъ изъ тѣхъ знойныхъ дней, когда человѣку кажется, что самое тѣло его составляетъ невыносимое бремя. Hôtel de France, въ которомъ онѣ пріютились, переполненъ посѣтителями; появленіе двухъ женщинъ безъ прислуги и съ неособенно внушительнымъ багажомъ же произвело на содержателя отеля никакого впечатлѣнія; ихъ помѣстили въ маленькой комнаткѣ, въ четвертомъ этажѣ, гдѣ мы ихъ и застаемъ.

Ленора, въ небрежно накинутомъ на плечи пеньюарѣ, лежитъ на полу, Джемима высунулась изъ окна и старается увѣрить себя, что дышеть воздухомъ.

Во дворъ отеля въѣзжаетъ омнибусъ, изъ него, въ числѣ прочихъ пассажировъ, выходитъ Le-Mesurier, и съ нимъ еще какой-то господинъ.

— Ленора! Ленора! — кричитъ Джемима сестрѣ, — мистеръ Le-Mesurier пріѣхалъ, и съ нимъ вѣрно его пріятель, ну, помнишь, тотъ, котораго онъ ждалъ въ Dinon. Ахъ, какой красавецъ! твой другъ просто уродъ передъ нимъ.

— Онъ и безъ того уродъ, — съ недовольнымъ видомъ отвѣчаетъ Ленора.

— Однако, пора одѣваться, скоро время обѣдать.

— Я не пойду за table d’hôte.

— Это отчего?

— Жарко, не хочу.

— Полно ребячиться, неужели ты не идешь изъ боязни встрѣтиться съ Le-Mesurier?

— А хоть бы изъ-за этого.

— Да скажи мнѣ, дитя, что онъ сдѣлалъ?

— До ста лѣтъ доживу, а тебѣ не скажу.

Нечего дѣлать — Джемима идетъ обѣдать безъ сестры. Вернувшись въ себѣ въ комнату, застаетъ Ленору совсѣмъ одѣтой и сидящей на окнѣ; первый вопросъ:

— Видѣла ты его?

— Издали, и не говорила съ нимъ ни слова; онъ, казалось, ни о чемъ не помышлялъ, кромѣ ѣды.

— Такъ онъ и не замѣтилъ моего отсутствія? (Эти слова сказаны печальнымъ тономъ).

— По крайней мѣрѣ, онъ не обнаружилъ особой грусти.

— Пойдемъ гулять, Мима.

Сестры выходятъ изъ дома, улицы переполнены народомъ, толпы крестьянъ и крестьянокъ стеклись сюда въ чаяніи отпущенія грѣховъ. Всѣ они разодѣты въ свои живописные національные костюмы. Церковь наполнена цвѣтами, залита огнемъ, передъ изображеніемъ Богоматери колѣнопреклоненная толпа; мужчины, женщины, дѣти, всѣ съ глубокимъ благоговѣніемъ возсылаютъ къ ней теплыя молитвы.

Молодой парень, съ рѣзкимъ и вмѣстѣ задумчивымъ лицомъ, съ падающими на лобъ прямыми волосами, съ искренней вѣрою прикладывается къ какой-то головѣ, отлитой изъ мѣди, носъ которой почернѣлъ отъ прикосновенія губъ многочисленныхъ богомольцевъ.

— А вѣдь это, пожалуй, хуже папской туфли! — раздается въ ушахъ Джемимы насмѣшливый голосъ.

Она оборачивается; передъ ней стоитъ Поль, а рядомъ съ нимъ — молодой, бѣлокурый господинъ, съ чисто-греческимъ профилемъ, не спускающій своихъ большихъ голубыхъ глазъ съ Леноры.

— Говорятъ, грѣшно знакомить людей въ церкви, тѣмъ не менѣе, миссъ Геррикъ, позвольте вамъ представить моего пріятеля Скрона.

Пока Джемима обмѣнивалась со своимъ новымъ знакомцемъ обычными стереотипными фразами, Поль приблизился къ Ленорѣ:

— Лучше ли вамъ теперь? — спрашиваетъ онъ.

— Да я совсѣмъ здорова, съ чего вы взяли, что я больна?

— Давича за обѣдомъ я видѣлъ вашу сестру, а васъ не видалъ.

— Я обѣдала въ своей комнатѣ.

— Миссъ Ленора, вы не сердитесь на меня?

— За что?

— Да за мое неудачное посольство.

— Я сочла это порядочной дерзостью съ вашей стороны.

— Дерзостью? да неужели вы думаете, что я охотно взялся за это порученіе? что я не сознавалъ всего неприличія моего поступка? Я всячески отговаривался, я, по крайней мѣрѣ, сто разъ отказывался.

— Жаль, что не отказались въ сто-первый, — нѣсколько смягченнымъ тономъ отзывается Ленора.

Разговаривая такимъ образомъ, они вышли изъ церкви, и пробираются сквозь густую толпу богомольцевъ.

— Какъ вы думаете, — спрашиваетъ Поль, — не нанять ли намъ окно, чтобы спокойно полюбоваться процессіей; я увѣренъ, что еще не поздно.

Густая толпа народа окружаетъ женщину, торгующую восковыми свѣчами, къ ней-то обращается Поль съ просьбой, сказать: гдѣ бы имъ нанять окно? Услужливая бретонка приводитъ молодую чету въ скромное жилище знакомой ей прачки, изъ окна которой имъ, по ея словамъ, все будетъ видно, какъ на ладони, и оставляетъ ихъ вдвоемъ.

Ленора подтруниваетъ надъ идеей Поля выдать ее замужъ за Фридриха; они шутятъ, смѣются, но посреди пустого разговора сказывается невольная нѣжность: ясно, что эти люди не чужіе другъ другу.

Передъ ихъ глазами проходитъ, между тѣмъ, великолѣпная процессія: впереди идетъ толпа крестьянъ, съ разноцвѣтными фонарями въ рукахъ, за ними несутъ мощи какого-то святого; идетъ толпа молодыхъ дѣвушекъ, въ бѣлыхъ платьяхъ, группа матросовъ, въ бѣлыхъ блузахъ, съ красными кушаками; несутъ статую Мадонны, мѣдную голову съ почернѣлымъ носомъ; шествіе замыкаетъ толпа патеровъ въ роскошныхъ облаченіяхъ, высоко несущихъ изображеніе Распятаго, искусно сдѣланное изъ золота и слоновой кости, два епископа въ митрахъ и громадная толпа народа. У всѣхъ и каждаго въ рукахъ зажженная свѣча. Медленно движется шествіе, подъ звуки громкаго, но сладкозвучнаго религіознаго гимна.

Поль и Ленора, налюбовавшись до-сыта красивымъ зрѣлищемъ, долго бродятъ по темнымъ улицамъ городка, изрѣдка обмѣниваясь нѣсколькими словами, и уже позднимъ вечеромъ разстаются, по ея настоянію, такъ какъ Поль увѣряетъ, что имъ пріятнѣе сидѣть вмѣстѣ подъ покровомъ теплой лѣтней ночи, чѣмъ задыхаться порознь въ неприглядныхъ комнаткахъ душнаго отеля.

III.

Наши пріятели переселились въ Morlaiz. Ленора собирается прокатиться съ Полемъ въ Польготъ; Джемима находитъ короткость, существующую между сестрой и Полемъ, совершенно неприличной; въ самый разгаръ ихъ спора дверь отворяется и Поль, съ нѣсколько смущеннымъ видомъ, входитъ въ комнату.

— Вы готовы, миссъ Ленора?

— Разумѣется, ѣдемъ.

У дверей отеля стоитъ весьма неприглядная таратайка, въ которую молодые люди влѣзаютъ кое-какъ; послѣ многихъ, усиленныхъ возгласовъ со стороны возницы и частыхъ ударовъ бича, жалкія клячи, запряженныя въ этотъ элегантный экипажъ, наконецъ рѣшаются двинуться съ мѣста. День жаркій, на небѣ ни облачна. Молча катятъ наши путники по пыльной дорогѣ. Разговоръ положительно не клеится. Оба нѣсколько оживаютъ при приближеніи къ цѣли своего странствованія.

— Вотъ и Польготъ! — первая вскрикиваетъ Ленора: — не знаю какъ вы, а я упираю съ голода.

— Да, не худо бы поѣсть.

Къ великому ихъ ужасу оказывается, однако, что въ блещущемъ чистотой Hôtel de Bretagne, куда изъ доставилъ возница, имъ ничего не имѣютъ предложить кромѣ хлѣба, сыра, масла и одного цыпленка. Пока цыпленка жарятъ, наши молодые люди ни о чемъ не помышляютъ, кромѣ утоленія своего голода, но когда онъ наконецъ съѣденъ, они, нѣсколько упокоившись, ощущаютъ желаніе полюбоваться природой и идутъ гулять. Вдоволь находились они по горамъ и лѣсамъ, теперь можно и отдохнуть; по узенькой тропинкѣ спускаются они къ ручью, протекающему у подножія высокихъ скалъ. Ленора становится на колѣни, наклоняетъ свою красивую головку все ниже и ниже, и жадно пьетъ холодную, прозрачную какъ хрусталь воду. Поль растянулся на травѣ, въ нѣсколькихъ шагахъ отъ нея.

Кругомъ тишина.

На этотъ разъ онъ прерываетъ молчаніе.

— А грустно подумать, — неожиданно замѣчаетъ Поль, — что скоро придется разстаться.

— Какъ разстаться? Кому?

— Да намъ съ вами, вѣдь мы — друзья, не правда-ли? а послѣзавтра я уѣвжаю въ Англію; моя семья, никогда особенно моей особой не дорожившая, вдругъ догадалась, что жить безъ меня не можетъ.

Она отворачиваетъ отъ него голову, и устремляетъ взоръ ни виднѣющіяся вдали горы.

— Итакъ, вы уѣзжаете? — почти шопотомъ спрашиваетъ она — Что-жъ (съ натянутой улыбкой), если принять во вниманіе обстоятельства, при которыхъ возникло наше знакомство, мы вѣдь ладили съ вами, не правда-ли?

— Еще бы. Ленора, какъ вы думаете: съумѣли-ли бы ни на вѣкъ поладить другъ съ другомъ?

— Я думаю, — со смѣхомъ отвѣчаетъ она, — что мы бы частенько ссорились.

— Ленора! — серьёзно продолжаетъ Поль: — думая о своей будущей женѣ, я никогда не представляю ее себѣ въ образѣ такой женщины, какъ вы; мнѣ, собственно говоря, и вовсе-то бы жениться не слѣдовало, тѣмъ не менѣе, скажите по совѣсти: стоитъ ли подвергаться лишеніямъ изъ-за меня?

Она не отвѣчаетъ ему словами, но раскрываетъ своя объятія, и глаза ея сверкаютъ сквозь радостныя слезы. Въ этихъ глазахъ онъ долженъ прочитать свой отвѣтъ.

— Увѣренъ ли ты, — спрашиваетъ Ленора, нѣсколько времени спустя, приподымая голову съ его плеча и улыбаясь сквозь слезы, — что на этотъ разъ ты для себя дѣлаешь мнѣ предложеніе?

— Совершенно увѣренъ.

— Поль! а вѣдь ты меня и не спросилъ: нравишься ли ты мнѣ? ты нашелъ, что я спрашивать не стоитъ, ты раньше зналъ, какой будетъ отвѣтъ, не правда-ли?

— Ничего я не зналъ…

— А вѣдь еслибъ ты меньше былъ ко мнѣ увѣренъ, то во сто разъ больше цѣнилъ бы меня.

— Полно болтать пустяки, — тѣмъ съ большимъ неудовольствіемъ обрываетъ ее Поль, что чувствуетъ въ ея словахъ частицу правды.

— Поклянись, что ты сдѣлалъ мнѣ предложеніе не потому только, что замѣтилъ, какъ меня огорчило извѣстіе о твоемъ отъѣздѣ. Поклянись, что я нравлюсь тебѣ всегда, не тогда только, когда мы вмѣстѣ, но даже когда ты думаешь обо мнѣ?

— Ленора! если пошло на правду, каюсь — я бы не полюбилъ тебя, еслибы смогъ совладать со своимъ сердцемъ. Я чувствовалъ, я и теперь чувствую, что съ тобой житься будетъ не легко, я знаю, что буду ревновать и терзаться; но, несмотря на это, я не промѣняю тебя, моя радость, ни на какую самую добродѣтельную женщину въ мірѣ.

— Не промѣняешь, — прошептала она, опуская голову ему на плечо, — меня это радуетъ.

— Бѣдняжка! радоваться-то нечему.

— А вѣдь ты до сихъ поръ видѣлъ только мои хорошія стороны. Я — предурная, но я постараюсь исправиться. Завтра же начну работать надъ собой.

— Отчего-жъ не сегодня?

— Сегодня я слишкомъ счастлива, чтобы злиться и капризничать.

Опускаемъ подробное описаніе нѣсколькихъ дней, проведенныхъ влюбленными вмѣстѣ передъ отъѣздомъ Поля въ Англію. Ленора сильно тоскуетъ при мысли о близкой разлукѣ, что, однако, не мѣшаетъ ей замѣчать возрастающую симпатію, какую питаетъ къ ней красавецъ Скронъ; она даже выражаетъ, въ разговорѣ съ женихомъ, намѣреніе слегка пококетничать съ ею пріятелемъ, что, разумѣется, возбуждаетъ сильнѣйшее неудовольствіе въ сердцѣ несговорчиваго Поля; въ минуту разставанія, когда онъ провожаетъ невѣсту на пароходѣ (Ленора ѣдетъ изъ Сенъ-Мало, куда пріѣхала проводить своего друга, въ Binon, съ сестрой и Скрономъ), Поль, имѣющій отплыть въ Соутгамптонъ часъ спустя, говоритъ ей на прощаніе:

— Да сохранитъ тебя Господь, моя радость; смотри же, не кокетничай съ Скрономъ!

Въ слѣдующей за симъ главѣ, авторъ переносить насъ въ Англію и приказываетъ совершенно позабыть іюнь съ его розами и теплыми ночами. Теперь зима, самая средина зимы — рождественскій сочельникъ, деревья обнажены, снѣгъ лежитъ на поляхъ; темнымъ вечеромъ вводитъ насъ миссъ Броутонъ въ обширную и уютную гостинную стариннаго загороднаго дома, принадлежащаго миссиссъ Праджерсъ, урожденной Геррикъ, молоденькой и хорошенькой вдовушкѣ. Сама хозяйка вся въ черномъ (супругъ ея, богатый старый негоціантъ, весьма недавно переселился въ вѣчность) дремлетъ въ низенькомъ креслѣ у камина; Джемима, сидя на корточкахъ на коврѣ, дочитываетъ какой-то, повидимому, сильно заинтересовавшій ее романъ; нѣсколько въ сторонѣ, за карточнымъ столомъ помѣщаются Ленора и Скронъ; они почти ежедневно сражаются въ безикъ, и теперь доигриваютъ вчерашнюю партію. Погода на дворѣ стоитъ ужаснѣйшая, дождь такъ и хлещетъ въ окна, вѣтеръ выводитъ свои заунывныя мелодіи.

— Который-то часъ? — съ озабоченнымъ видомъ спрашиваетъ Ленора: — должно быть поздно, что же это онъ не ѣдетъ?

— Теперь 10 минутъ восьмого, — отвѣчаетъ ей Джемима, взглянувъ на каминные часы, — но не забудь, что сегодня рождественскій сочельникъ, поѣзда всегда запаздываютъ въ этотъ день.

— Къ тому же, — съ злорадной улыбкой замѣчаетъ Скронъ, — въ такіе дни на желѣзныхъ дорогахъ все пьяно, а потому и столкновенія поѣздовъ — дѣло весьма обыкновенное.

Ленора вскакиваетъ съ мѣста, подбѣгаетъ къ окну и стоитъ, неподвижно глядя растерянными отъ страха глазами въ темную, мрачную ночь. Ея два племянника, Томми и Бобъ, избалованные и несносные мальчики, безнаказанно дерутся въ двухъ шагахъ отъ нея, она ихъ и не замѣчаетъ.

Всѣ ея мысли сосредоточены на одномъ предметѣ — на Полѣ, котораго она ждетъ сегодня. Стукъ колесъ выводитъ ее изъ задумчивости:

— Пріѣхалъ! пріѣхалъ! — кричитъ Ленора, и, съ сіяющимъ отъ счастья лицомъ, какъ вихрь устремляется на встрѣчу своему другу. Сильвія — такъ зовутъ хозяйку дома — просыпается отъ шумныхъ возгласовъ сестры, и, узнавъ въ чемъ дѣло, обнаруживаетъ нѣкоторое волненіе, охорашивается передъ зеркаломъ, принимаетъ небрежно-граціозную позу въ ожиданіи появленія родственника in spe. Миссиссъ Праджерсъ обладаетъ порядочной дозой тщеславія и самообольщенія; такъ, напр., она увѣрена, что Скронъ, котораго она по старому знакомству зоветъ Чарли, неравнодушенъ къ ней, тогда какъ онъ — живетъ и дышетъ одной Ленорой. И теперь, пока предметъ его страсти съ восторгомъ привѣтствуетъ своего Поля, Скронъ, съ мрачной улыбкой грѣя руки у камина, бормочетъ сквозь зубы:

— И что они тамъ дѣлаютъ? поди, обнимаются въ присутствіи лакеевъ, — удивительно прилично!

Дверь растворяется настежъ, и женихъ съ невѣстой входятъ въ гостинную: Ленора сіяетъ радостью, Поль сконфуженъ до нельзя. Сильвія кокетливо-любезно его привѣтствуетъ, Джемима встрѣчаетъ его какъ хорошаго знакомаго, Скронъ обращается съ нимъ совершенно свободно. Обмѣнявшись со всѣми присутствующими нѣсколькими стереотипными фразами, Поль замѣчаетъ открытый карточный столъ.

— Кто это тутъ забавлялся? — съ улыбкой, чтобы сказать что-нибудь, вопрошаетъ онъ.

Ленора дѣлаетъ видъ, что не слышитъ вопроса.

— Тётя Ленора и мистеръ Скронъ, — спѣшить объяснить услужливый Томми.

Поль молчитъ, нахмуря брови. За обѣдомъ, въ теченіи всего вечера, онъ слѣдитъ за Ленорой и Скрономъ, а на слѣдующій день, возвратясь изъ церкви и прогуливаясь съ невѣстой по роскошной оранжереѣ миссиссъ Праджерсъ, въ ожиданіи завтрака задаетъ ей прямой вопросъ:

— Помнишь-ли мои послѣднія слова, сказанныя на пароходѣ, въ Сенъ-Мало? — спрашиваетъ онъ.

— Не помню, — съ краской досады на лицѣ отвѣчаетъ Ленора, — это были глупыя, ненужныя слова.

— Не знаю, глупы они или нѣтъ, но врядъ ли они были излишни. Скажи мнѣ по совѣсти, я знаю, что ты лгать не станешь: кокетничала ты съ нимъ въ мое отсутствіе, или нѣтъ?

— Какъ честный человѣкъ: не знаю; суди самъ: мнѣ было съ нимъ скучно, я ему это показывала, отъ души желала, чтобы онъ увлекся Мимой, и знала, что этому моему желанію никогда не исполниться. Кокетство это или нѣтъ?

— Разумѣется, нѣтъ.

— Онъ мнѣ оказывалъ маленькія услуги, исполнялъ мои порученія; но, вѣдь, пользоваться любезностью молодого человѣка не значитъ еще кокетничать съ нимъ?

— Нѣ-ѣтъ (съ запинкой).

— Ну, а видѣть, что человѣкъ увлекается вами, чувствовать себя польщенной его вниманіемъ, и не особенно стараться внушить ему антипатію, а напротивъ, нѣсколько поощрять его ухаживаніе, единственно потому, что не можешь жить безъ поклоненія — это значитъ кокетничать?

— Еще бы!

— Ну, такъ я съ нимъ кокетничала! — упавшимъ голосомъ проговорила Ленора, разражаясь цѣлымъ потокомъ слезъ.

Подобныя сцены происходятъ между ними на каждомъ шагу. Глазами Аргуса слѣдитъ Поль за своей невѣстой, Скронъ не считаетъ нужнымъ скрывать своихъ чувствъ, и какъ-бы нарочно поддразниваетъ своего друга, открыто ухаживая за Ленорой. Въ первый день Рождества они всѣмъ обществомъ отправляются на обѣдъ въ сосѣдямъ, Скронъ ведетъ Ленору къ столу, любезничаетъ съ ней безъ зазрѣнія совѣсти; онъ желаетъ доказать ей, что жизнь съ человѣкомъ, обладающимъ такимъ несноснымъ, ревнивымъ характеромъ, какимъ судьба наградила Поля, будетъ для нея тяжкимъ бременемъ; она ничему не внемлетъ и жаждетъ одного — жить въ мирѣ съ любимымъ ею человѣкомъ; а это — день ото-дня становится труднѣе. Наконецъ, Ленора, видя, что пребываніе двухъ соперниковъ подъ одной крышей грозитъ неминуемой катастрофой, рѣшается объясниться со Скрономъ, умолять его уѣхать. Случай къ тому представляется очень скоро. Дня черезъ три по прибытіи Поля, Ленора, въ самомъ радужномъ расположеніи духа, сидитъ на пушистомъ коврѣ, передъ пылающимъ каминомъ, въ роскошномъ, пропитанномъ благоуханіемъ цвѣтовъ, розовомъ будуарѣ своей сестры Сильвіи.

— Есть ли дѣвушка на свѣтѣ счастливѣе меня? — весело спрашиваетъ она Джемиму, — засѣдающую за письменнымъ столомъ въ той же комнатѣ. — Собой я красавица, мнѣ девятнадцать лѣтъ, сегодня я ѣду на балъ, гдѣ натанцуюсь всласть, а въ антрактахъ между танцами буду болтать съ милѣйшимъ человѣкомъ, которому очень дорога!

Едва договорила она послѣднее слово своей длинной тирады, какъ въ комнату входитъ Скронъ — съ словами:

— Восхищаюсь вашей скромностью.

— А вамъ кто позволилъ подслушивать?

— Да вѣдь новаго ничего не говорилось; что вамъ за охота, миссъ Ленора, жарить этотъ бѣдный цвѣтокъ (указывая на полузавядшую розу, воткнутую за поясъ ея зимняго платья) — отдайте мнѣ его.

— Ни за что.

— Какъ грозно, а я пари держу, что онъ мнѣ достанется.

— Не держите, проиграете. Смотрите сюда! — съ этими словами она растворяетъ окно, и выбрасываетъ цвѣтовъ на улицу.

Скронъ молча выходитъ изъ комнаты, и, спустя нѣсколько минутъ, возвращается, держа въ рукѣ выпачканную въ грязи, мокрую розу (на дворѣ льетъ дождь).

— Какъ видите, предчувствіе меня не обмануло, — совершенно хладнокровно замѣчаетъ онъ, останавливаясь передъ ней съ вызывающимъ выраженіемъ въ глазахъ.

— Отдайте, отдайте мой цвѣтокъ, — чуть не со слезами молить Ленора: — мнѣ его далъ Поль, онъ страшно разсердится, если увидитъ его у васъ въ рукахъ.

— Возьмите, — бросая цвѣтокъ ей на колѣни, говоритъ Сировъ. — Знай я это, я бы и не погнался за нимъ.

— Скажите: зачѣмъ вы всячески стараетесь насъ ссорить? къ чему вы вѣчно и всегда становитесь между нами? Всякому ясно, что вы дурите; нѣтъ надежды, чтобы эта дурь прошла, а потому рѣшитесь, будьте благоразумны, уѣзжайте: прошу васъ!

— Съ какой стати вы меня гоните, не хочу, не могу я уѣхать! А одурѣлъ я не со вчерашняго дня, а съ первой нашей встрѣчи въ соборѣ въ Guingomp. Впрочемъ (послѣ минутнаго раздумья), вы правы, я поступаю не по-джентльменски, я это чувствую. Послушайте, Ленора, я согласенъ, я уѣду, — но съ условіемъ.

— Съ какимъ?

— Обѣщайте танцовать со мной нѣсколько разъ въ теченіи нынѣшняго вечера?

— Ничего не обѣщаю.

— Въ такомъ случаѣ, я остаюсь. Вы не хозяйка дома, и гнать меня не имѣете права.

— Что-жъ, оставайтесь, вы поступите по-рыцарски, такъ же точно, какъ и до сихъ поръ поступали.

— Ленора! отчего ваши колкости такъ невыносимы, тогда какъ въ ушахъ другихъ женщинъ они не имѣютъ и сотой доли того значенія, какое вы умѣете имъ придать? Извольте, я уѣду.

— Спасибо вамъ.

Молчаніе.

Затѣмъ Ленора подкрадывается къ Скрону, сидящему у стола, спиной въ ней, склонивъ голову на руки.

— А на балъ вы поѣдете? — спрашиваетъ она дружелюбнымъ тономъ.

— Нѣтъ, ужъ отъ этого удовольствія избавьте, пожалуйста.

— Вы должны ѣхать, ваше отсутствіе покажется страннымъ.

— Мнѣ-то какое дѣло?

— Поѣзжайте (заискивающимъ тономъ), и можетъ бытъ, если вы будете очень благоразумны, я протанцую съ вами кадриль!

— Не хочу.

— Ну вальсъ; желаете?

— Неужели? вы говорите серьезно.

— Ленора! отпусти его, пусть ѣдетъ, — умоляющимъ голосомъ говоритъ изъ своего угла забытая спорившими Джемима;а не то плохо будетъ, Полю это не понравится.

— Тебѣ-то что за дѣло? вѣчно суется, куда не спрашиваютъ, такъ вотъ тебѣ же на зло (съ сіяющей улыбкой обращаясь къ Скрону) — я протанцую съ вами четыре раза въ теченіи вечера: vogue la galère!

IV.

Сильвія и Джемима, разодѣтыя по бальному, Поль и Скронъ во фракахъ и бѣлыхъ галстукахъ собрались въ сѣняхъ въ ожиданіи Леноры, а ея все нѣтъ. Наконецъ, на верхней ступеньке широкой лѣстницы показывается прекрасное видѣніе, Ленора — въ чорномъ платьѣ, убранномъ гирляндами бѣлыхъ лилій. Она дивно хороша, всѣ присутствующіе не спускаютъ съ нея глазъ, но она, не обращая ни на кого изъ нихъ вниманія, прямо подходитъ къ Полю, и, показывая ему роскошный букетъ, который держитъ въ рукѣ, тихимъ, задушевнымъ тономъ говорить:

— Какъ ты милъ, что думалъ обо мнѣ; и какъ это ты выбралъ всѣ мои любимые цвѣты: фіалки, гіацинты, нарциссы. Я тебѣ когда-нибудь говорила, какіе цвѣты мнѣ больше другыхъ нравятся, или ты самъ угадалъ мой вкусъ?

— Ленора, — съ досадой и смущеніемъ замѣчаетъ Поль, — это не я прислалъ тебѣ букетъ.

— Не ты? Ахъ, такъ я знаю кто, на этотъ разъ я не ошибаюсь, — продолжаетъ она, обращаясь къ Скрону, отвернувшемуся, чтобы скрыть овладѣвшее имъ смущеніе, и дружески протягивая ему руку: — спасибо, что вспомнили обо мнѣ!

Это маленькое разочарованіе тяжкой болью отзывается въ сердцѣ дѣвушки.

Наши знакомцы пріѣзжаютъ на балъ поздно, зала уже полна танцующими. Балъ этотъ дается съ благотворительной цѣлью, а потому составъ публики смѣшанный. Ленора, сдѣлавши со своимъ избраннымъ нѣсколько туровъ вальса, съ грустью убѣждается, что Поль танцуетъ отвратительно, и, не желая повторенія столь неудавшагося опыта, увлекаетъ его за собой въ одну изъ галлерей, выходящихъ изъ бальной залы, и тамъ, сидя въ уголку, на уютомъ диванчикѣ, весело болтаетъ о томъ-о-семъ.

— Ленора, у меня къ тебѣ просьба.

— Надѣюсь, что небольшая.

— Ты ее сочтешь громадной.

— Въ чемъ же дѣло?

— Не танцуй сегодня ни съ кѣмъ, кромѣ меня.

Она молчитъ.

— Я знаю, что танцую отвратительно, — краснѣя, продолжаетъ Поль, — но зачѣмъ намъ танцовать, вѣдь намъ и такъ хорошо?

— Еще бы! — но все же она избѣгаетъ прямого отвѣта на его вопросъ.

— Поль! я тебя еще не спрашивала о твоемъ идеалѣ, видѣлъ ты ее за послѣднее время?

— Да.

— Кто она такая? Скронъ намедни болталъ что-то про какую-то хорошенькую твою кузину, ужъ не она ли?

— А хотъ бы и она.

— Она носить волосы гладко зачесанными за уши?

— Она.

— То-то ты мнѣ все совѣтуешь перемѣнить прическу. А я увѣрена, что она пренесносная пуританка (при этихъ послѣднихъ словахъ глаза Леноры гнѣвно засверкали).

— Не понимаю, что тебѣ за охота такъ дурно отзываться о дѣвушкѣ, которой ты никогда не видала; и не вижу положительно, что общаго между моей кузиной и твоимъ согласіемъ или несогласіемъ на мою просьбу.

— Разумѣется, я отказываюсь принести тебѣ эту жертву. Что ты сдѣлалъ, чтобы заслужить ее? Вчера бранилъ меня день-деньской, всѣ замѣтили, что у меня глаза были красны, сегодня забылъ мнѣ привезти букетъ, а теперь еще воспѣваешь свою кузину. Я буду танцовать со всѣми моими старыми друзьями.

— Твоя добрая воля! — спокойно отвѣчаетъ Поль.

— Миссъ Ленора! раздается въ эту самую минуту голосъ Скрона, — вы не танцуете?

— А что тамъ играютъ? кадриль.

— Нѣтъ, вальсъ; угодно?

Ленора встаетъ, кладетъ свою руку на руку, Скрона и медленно удаляется. Ленора не въ духѣ, ей досадно на всѣхъ, на себя, на Поля, на Скрона, но это настроеніе проходитъ блгодаря новому пріятному впечатлѣнію. Скронъ танцуетъ въ совершенствѣ.

Быстро и ровно скользятъ они по гладкому паркету, под веселые звуки прекраснаго бальнаго оркестра. Ленора страстно любитъ танцы. Звуки музыки, быстрота движенія, напоминающаго полетъ ласточки, производятъ на нее опьяняющее дѣйствіе. Ленора все забыла, свой гнѣвъ, Поля, всѣ чувства слились въ одномъ ощущеніи — въ ощущеніи чувственнаго удовольствія.

Нѣсколько разъ танцуютъ они вмѣстѣ; за вальсомъ слѣдуетъ галопъ, за галопомъ опять вальсъ; Скронъ на седьмомъ небѣ, а Ленора хотя и обрываетъ его безпощадно, когда онъ позволяетъ себѣ говорить о своихъ чувствахъ, относится однако къ нему благосклоннѣе прежняго. Уже къ самому концу бала, она розыскиваетъ Сильвію. Поль ее ждетъ, сидя возлѣ миссисъ Праджерсъ.

— Могу я говорить съ вами? — спрашиваетъ онъ самымъ оффиціальнымъ тономъ.

Она молча кладетъ свою руку на его руку и они удаляются.

— Скажи, пожалуйста, Ленора, что заставляетъ тебя такъ любезничать сегодня съ Скрономъ?

— Я этимъ путемъ достигаю двухъ результатовъ: танцую съ человѣкомъ, — который вальсируетъ въ совершенствѣ, и возбуждаю твою ревность.

— Я не оспариваю твоего перваго положенія, — холодное чѣмъ когда-либо продолжаетъ Поль, — и совершенно согласенъ со вторымъ. Я ревнивъ, я сознаюсь, что мнѣ непріятно видѣть мою будущую жену танцующею съ человѣкомъ, открыто ухаживающимъ за ней. Словомъ, — я не желаю, чтобы ты танцовала съ нимъ.

— Очень жаль, — возражаетъ Ленора, уши которой не выносятъ повелительнаго наклоненія, — такъ какъ я намѣрена танцовать съ нимъ еще раза два, если не больше.

— Послѣ только-что выраженнаго мною желанія?

— Положительно, я не привыкла измѣнять своему слову, а я обѣщала ему протанцевать съ нимъ сегодня четыре раза, подъ условіемъ, что онъ завтра уѣдетъ. И четыре раза я съ нимъ протанцую.

— Ты обѣщала ему? — повторяетъ Поль, — ты торговалась съ нимъ; да какое тебѣ дѣло: тутъ онъ или нѣтъ?

— А вотъ какое, — отвѣчаетъ она, съ дрожащими отъ гнѣва губами: — я питаю большое расположеніе къ тебѣ, и значительно меньшее къ нему, и не желаю дожить до той минуты, когда вы другъ друга столкнете съ лѣстницы, что составляетъ не болѣе какъ вопросъ времени, пока вы находитесь подъ одной крышей.

— Ленора! ты съ ума сошла, какъ ты смѣешь говорить мнѣ въ глаза, что питаешь къ нему расположеніе?

— Какъ я смѣю! — повторяетъ она смѣло, встрѣчая его горящій взглядъ: ну, да, смѣю, отчего же мнѣ и не смѣть въ этомъ сознаться. Онъ хорошъ собой — я люблю красоту; онъ поклоняется мнѣ, а для меня поклоненіе — хлѣбъ насущный, онъ не видитъ моихъ недостатковъ, а я ненавижу, чтобы меня вѣчно критиковали.

— Понимаю, — замѣчаетъ Поль выпуская ея руку, которую крѣпко сжималъ въ своихъ рукахъ, понимаю. Ты не можешь живѣе меня сознавать до какой степени мы другъ къ другу не подходящи. Я это чувствовалъ съ первой минуты. Но зачѣмъ же, Ленора, если вся твоя цѣль состояла въ томъ, чтобы мучить меня, зачѣмъ ты не оставила меня въ покоѣ? зачѣмъ заставила полюбить себя?

— Зачѣмъ не оставила тебя въ покоѣ? что ты хочешь сказать?

— Я хочу сказать, что до встрѣчи съ тобой я ненавидѣлъ женское общество, я не понималъ женщинъ, я оставлялъ ихъ въ покоѣ и онѣ меня также, пока ты — движимая единственно, какъ я теперь вижу, желаніемъ удовлетворить свое тщеславіе, не заставила меня полюбить тебя, вопреки моему желанію, вопреки моему разсудку.

Она сидитъ молча, опустя голову, голосъ ей не повинуется.

— Съ нимъ мы были друзья, — съ горечью продолжаетъ Поль, а теперь я его ненавижу, также какъ и онъ меня. Все это — дѣло рукъ твоихъ.

— Ты кончилъ? — задыхающимся отъ волненія голосомъ спрашиваетъ она, устремляя на него сверкающіе гнѣвомъ глаза. Ты достаточно оскорбилъ меня?

— Я тебя не оскорблялъ. Лгать я не умѣю, любовь моя не слѣпа, я вижу, что ты во многихъ отношеніяхъ не то, чѣмъ бы я желалъ, чтобы ты была; а если, выражая эту мысль, я оскорбляю тебя, то могу сказать одно: лучше бы намъ никогда не встрѣчаться.

Эти слова какъ ножомъ рѣзанули ее по сердцу.

— Я совершенно съ вами согласна, — спокойно отвѣчаетъ она; — будьте тамъ добры: проводите меня къ сестрѣ.

Молча подаетъ онъ ей руку, душа его полна смятенія; если онъ женится на ней, онъ будетъ несчастливъ, но эта женщина хороша какъ лѣтнія лунная ночь, и отказаться отъ нея безъ борьбы онъ не въ силахъ.

Молча отворяетъ онъ дверь одной изъ пустыхъ гостиныхъ, пропускаетъ ее впередъ, самъ входитъ за нею и затворяетъ дверь. Они одни, совсѣмъ одни, словно на пустынномъ островѣ.

— Ленора, — молитъ онъ, — постараемся понять другъ друга. Если это не болѣе какъ глупая ссора, ради самого неба — примиримся! Если это слѣдствіе твоего желанія узнать: что я въ состояніи вынести, — скажу откровенно: болѣе я ничего выноситъ не намѣренъ. — Ленора! неужели я неблагоразуменъ? Я люблю тихую, мирную жизнь, я хочу имѣть возможность всецѣло довѣрять моей женѣ, вѣрить въ нее, какъ я вѣрю въ Бога. Скажи мнѣ: думала ли ты все то, что сейчасъ говорила, или только сердилась? Подумай, прежде чѣмъ отвѣтишь мнѣ. Обѣ наши жизни — зависятъ отъ твоего отвѣта.

Она смотритъ на него. Лицо его сурово, рѣшительно, гнѣвно, но вмѣстѣ съ тѣмъ и нѣжно, еще одна секунда — и она, рыдая, падетъ къ нему на грудь; но въ эту минуту колебанія ей припоминаются его слова: ты заставила меня полюбить тебя! Кончено, злой геній торжествуетъ.

— Я думала все, что говорила, — отвѣчаетъ она, я не могу не цѣнить общество человѣка, сразу полюбившаго меня.

— Прекрасно, — холодно отвѣчаетъ онъ, — только теперь, Ленора, выбирай между мной и имъ. Можетъ быть, онъ гораздо больше къ тебѣ подходитъ чѣмъ я, но мнѣ нужно все или ничего. Пока ты моя невѣста, я запрещаю тебѣ танцовать съ нимъ.

— А я не позволю повелѣвать мной, — восклицаетъ она, разсерженная сознаніемъ своей неправоты, убѣжденіемъ, что онъ готовъ отказаться отъ нея, сознаніемъ, что разрывъ съ нею не разобьетъ его сердца, не причинитъ ему даже особыхъ страданій. — Я не позволю помыкать мной какъ собакой; если вамъ нужна раба, ступайте въ своей кузинѣ, а я хотя и заставила васъ полюбить меня, но жениться на мнѣ не заставлю.

Молча, весь блѣдный, стоять онъ передъ ней; съ трудомъ совладавъ съ собою, говоритъ съ горькой улыбкой:

— Вы дали мнѣ урокъ, который я не скоро забуду; теперь я вижу, до какой крайности мое тщеславіе обмануло меня. Ленора! смѣйтесь надо мной, но мнѣ право иногда казалось, что хотя я и искренно любилъ васъ, но вы любили меня еще сильнѣе. Вы меня разувѣрили. Никого, кромѣ себя и своей воли, вы не любите и любить не можете. Я разстаюсь съ вами навѣки.

Съ этими словами онъ уходитъ.

Она сидитъ неподвижно, уставя глаза на дверь, въ которую онъ вышелъ, губы ея безсознательно повторяютъ: «я разстаюсь съ вами навѣки, навѣки».

Шорохъ въ дверяхъ — передъ ней стоитъ Скронъ:

— Вотъ вы гдѣ, а я-то вездѣ васъ отыскиваю. Господи! Что такое случилось!

— Да ничего особеннаго, только я такъ, здорово-живешь, зарѣзала сама себя.

— Что это значитъ?

— Поль ушелъ, онъ разстался со мной навѣки. Не смѣйте радоваться! я васъ убью. Ну, что, желаніе ваше исполнилось, вы насъ разлучили, надѣюсь, что вы довольны?

— Неужели вы опять ссорились изъ-за меня? Да это какое-нибудь пустое недоразумѣніе; но такъ какъ я тутъ замѣшанъ, то я же васъ и примирю, сейчасъ же отыщу его и приведу сюда.

— Нѣтъ, все кончено.

Спустя нѣсколько минутъ Скронъ возвращается — одинъ.

— Не могъ отыскать его, но ради Бога, не горюйте, все обойдется!

— Ничего не обойдется, — восклицаетъ она, съ судорожными рыданіями пряча голову въ подушки дивана. — О, Поль, Поль!

Зрѣлище ея горя выводить его изъ себя. Онъ опускается на колѣни у дивана, покрываетъ ея свѣсившуюся ручку горячими поцѣлуями.

Она вскакиваетъ какъ ужаленная.

— Какъ вы смѣете! — кричитъ она, вырывая у него руку, — я всегда буду ненавидѣть мою руку за то, что вы ее цѣловали, вамъ я обязана всѣмъ этимъ. Еслибъ я не знала по опыту, какъ безполезны мои просьбы, я бы попросила васъ избавить меня отъ вашего присутствія.

Онъ встаетъ на ноги, судорога искажаетъ его прекрасное, гнѣвное лицо.

— Не бойтесь, я уѣзжаю съ первыхъ отходящемъ поѣздомъ въ Лондонъ, я уже послалъ въ миссиссъ Праджерсъ за своими вещами.

— Слава Богу! прошу у васъ одной милости не кажитесь мнѣ больше никогда на глаза.

Онъ кланяется.

— Обѣщаю, что вы увидите меня только въ такомъ случаѣ, если сами пошлете за мной.

Она презрительно смѣется.

— Долгонько же вамъ ждать придется.

— Ленора! Когда-нибудь да васъ убьютъ же — и по-дѣломъ. Прощайте!

V.

На слѣдующій день, за раннимъ завтракомъ, Сильвія получаетъ двѣ записки: одну отъ Скрона, другую отъ Поля; оба благодарятъ ее за гостепріимство, и ни тотъ, ни другой не объясняютъ мотивовъ своего отъѣзда.

— Мистеръ Le-Mesurier ничего не оставилъ, кромѣ этой записочки? — спрашиваетъ хозяйка дома у лакея, вручавшаго ей посланіе Поля.

— Никакъ нѣтъ-съ, было еще письмо къ миссъ Ленорѣ…

— Мима! а вѣдь Ленора навѣрное поссорилась со своимъ женихомъ; что она нейдетъ, пойдемъ, посмотримъ, что она дѣлаетъ?

Обѣ сестры отправляются на рекогносцировку. Дверь комнаты Леноры заперта извнутри, Джемима заглядываетъ черезъ замочную скважину.

— Сильвія, а вѣдь она лежитъ въ растяжку на коврѣ, у камина.

— Господи! ужъ не порѣшила ли она съ собой!

— Что за пустяки! Ленора, Ленора, отвори!

Разомъ распахивается дверь, и Ленора, съ опухшими отъ слезъ глазами и разсыпавшимися по плечамъ неубранными волосами, предстаетъ предъ любопытные взоры обѣихъ сестеръ.

— Что это за шумъ? что вамъ нужно?

— Ничего особеннаго, душа моя, — робкимъ голосомъ начинаетъ Сильвія. — Но Джемима, съ перваго взгляда уразумѣвши, что съ ея баловницей происходить нѣчто необычайное, выпроваживаетъ изъ ея комнаты миссиссъ Праджерсъ, и, оставшись наединѣ съ Ленорой, ласково спрашиваетъ ее:

— Что случилось?

— Ничего, только… онъ разстался со иной навѣки.

— Да изъ-за чего-же, Боже мой?

— Не сошлись во мнѣніяхъ относительно м-ра Скрона. Мима, знаешь ли! въ первую минуту, когда я получила эту записку (указывая головой на распечатанное письмо, лежащее на туалетѣ), когда я поняла, что нѣтъ никакой надежды, мнѣ кажется, я сошла съ ума, минутъ на пять, не болѣе, но право сошла. Когда я опомнилась — я лежала на полу и билась головой объ стѣну, не правда-ли — умно? Мнѣ кажется, будь у меня въ эту минуту подъ рукой что-нибудь, чѣмъ бы я могла себя убить, я бы тотчасъ переселилась въ Елисейскія, но вѣдь, при всемъ желаніи, невозможно извести себя кускомъ мыла, или ручнымъ зеркальцемъ.

— Могу я прочесть его письмо?

— Читай, оно вовсе не такъ нѣжно, чтобы его совѣстно было показать.

— Знаешь, Ленора, чтеніе этого лаконическаго посланія нѣсколько успокоило меня, онъ очевидно сердится, а пока человѣкъ сердится — еще ничто не потеряно. На твоемъ мѣстѣ я бы написала ему.

— Какъ, писать! виниться передъ нимъ, говорить, какъ ребенокъ, котораго высѣкли: простите, не буду! ни за что.

— Твое дѣло; по-моему, вопросъ сводится къ тому, какъ тебѣ легче жить: съ сохраненіемъ собственнаго достоинства и безъ Поля, или наоборотъ.

— Мима! (очень тихо, пряча расплаканное личико въ складки сестринаго платья) никому не говори, и мнѣ не напоминай о томъ, что я сейчасъ скажу, когда мы съ тобой будемъ ссориться, но (упавшимъ голосомъ) — я готова вынести всевозможныя униженія, лишь бы вернутъ его!

— Въ такомъ случаѣ, садись и пиши. Да, онъ очевидно былъ крайне возбужденъ, когда строчилъ свое посланіе, мнѣ кажется даже, что онъ обливалъ его слезами; погляди, какое тутъ подозрительное пятно?

— Какой вздоръ, уже смѣясь, — отвѣчаетъ Ленора и садится къ письменному столу.

Долго пишетъ она, нѣсколько разъ рветъ исписанные листы и бросаетъ ихъ въ каминъ; наконецъ письмо готово.

— Мима, — говоритъ Ленора сестрѣ, заклеивая конвертъ, — не знаю, что я тутъ такое нагородила, но помни: я дѣйствовала по твоему наущенію, на твою душу ляжетъ отвѣтственность въ случаѣ неудачи.

Проходитъ день, другой, третій; Ленора не выходитъ изъ своей комнаты, по цѣлымъ часамъ сидитъ полу-одѣтая на окнѣ, устремивъ вдаль неподвижный взоръ.

На четвертый день, Джемима, раннимъ утромъ, просыпается отъ шороха у дверей своей спальни.

— Кто тамъ? — спрашиваетъ она.

— Я! — раздается въ отвѣтъ голосъ Леноры: — иду узнать, умеръ ли почтальонъ, или нѣтъ?

— Но, вѣдь, еще рано…

Шаги Ленора уже замерли въ отдаленіи, прежде чѣмъ сестра ея докончила свою фразу.

Спустя нѣсколько времени опять шумъ, кто-то бѣжитъ во корридору. Джемима, на-скоро одѣвшись, пріотворяетъ свою дверь и видитъ высокую фигуру, въ сѣромъ капотѣ, стремглавъ несущуюся по направленію къ комнатѣ Леноры; она бѣжитъ за ней, и находить сестру полулежащей въ креслѣ, съ лицомъ, судорожно закрытымъ руками.

— Ленора! что съ тобой?

— Это ты, все ты виновата, посмотри — письмо на шести листахъ, написанное твердымъ, четкимъ почеркомъ; надъ этимъ письмомъ онъ наврядъ ли плакалъ, какъ ты думаешь? и въ этомъ письмѣ — изящно выраженный отказъ! Да, да, не гляди на меня съ такимъ изумленіемъ: отказъ! Господи, какой позоръ! Нѣтъ, это не со мной происходитъ, а съ кѣмъ-нибудь другимъ; нѣтъ, со мной, со мной, которая всегда такъ высоко голову носила!

Молчаніе.

Ленора первая прерываетъ его:

— Мима, ради самого Бога, говори всѣмъ, что я эти три дня прохворала. Подумать только, что я, я, три дня томилась и страдала отъ любви. Фи! А теперь поди, мнѣ надо остаться одной.

Въ тотъ же самый день Ленора, изящно одѣтая, спокойная, почти веселая, появляется въ гостинной, къ величайшему изумленію сестеръ. Джемима сначала думаетъ, что черезъ день-другой она опять затоскуетъ, но ея предчувствіе ее обманываетъ: Ленора по прежнему, какъ ни въ чемъ не бывало, гуляетъ, катается, выѣзжаетъ, читаетъ, работаетъ, даже (о, чудо) играетъ съ племянниками; вся перемѣна противъ прежняго заключается въ томъ, что она меньше сидитъ въ своей комнатѣ, старается постоянно быть въ обществѣ.

Въ первый же день послѣ ея выздоровленія, Джемима видитъ на столѣ въ залѣ письмо, написанное рукой Леноры, и адресованное на имя Скрона, а черезъ два дня этотъ молодой человѣкъ, нежданно, негаданно, собственной особой, является передъ Сильвіей и Джемимой; замѣтя, что онъ послѣ первыхъ привѣтствій безпокойно оглядывается, наблюдательная Джемима спокойно заявляетъ:

— Если вы ищете Ленору, — она въ библіотекѣ, я сейчасъ позову ее.

— Не безпокойтесь, пожалуйста, я самъ туда пойду.

Послѣдуемъ за нимъ и постараемся дать читателю ясное понятіе объ этой сценѣ, одной изъ самыхъ характерныхъ во всемъ романѣ. Личность Леноры, составляющая главный предметъ нашего анализа, ярко и рельефно обрисована въ ней.

Ленора стоитъ у открытаго окна, прислонясь головой къ рамѣ; Скронъ прямо подходитъ къ ней, и, даже не здороваясь, говоритъ:

— Вы послали за мной, и я явился.

Она слегка улыбается и киваетъ головой.

— Я знала, что вы пріѣдете.

— Меня ваше письмо не застало въ Лондонѣ, я былъ въ Ирландіи, я сейчасъ же выѣхалъ, какъ только получилъ его. Что вамъ отъ меня нужно? говорите скорѣй!

Она молчитъ, глядя въ окно.

— При нашемъ послѣднемъ свиданіи я наговорила вамъ много непріятнаго; ну, такъ вотъ: я послала за вами, чтобы извиниться, сказать, что мнѣ очень жаль, что такъ случилось.

— Что! вы меня выписывали, чтобы снова посмѣяться надо мной; нѣтъ, благодарю покорно, мнѣ ужъ надоѣла роль вашей жертвы, предоставляю ее другимъ.

Съ этими словами онъ направляется къ двери, его глаза сверкаютъ, грудь тяжело вздымается отъ гнѣва и негодованія.

— Постойте, — кричитъ она, быстро вставая съ мѣста и заслоняя собою дверь: — садитесь и говорите тише, я не желаю, чтобы насъ подслушали. Была другая причина, по которой я послала за вами, но только… мнѣ стыдно сказать вамъ ее.

— Какая же это причина.

Огнемъ загараются ея щеки.

— Я послала за вами, чтобы попросить васъ жениться на мнѣ.

При послѣднихъ словахъ она поднимаетъ глаза и пристально смотритъ ему въ лицо. Наступаетъ глубокое молчаніе. Онъ прислонился къ стѣнѣ и глядитъ на нее широко-раскрытыми, изумленными глазами.

— Я не имѣю такого основанія предполагать, чтобы вы желали на мнѣ жениться, — вы этого желанія никогда не выряжали, тѣмъ не менѣе, мнѣ казалось, можетъ, я и ошибаюсь?

— А Le-Mesurier? — наконецъ спрашиваетъ Скронъ грубымъ, измѣнившихся голосомъ, чувствуя, что у него дрожать колѣни.

— Къ чему вы о немъ говорите. Онъ уѣхалъ, все кончено, вы это знаете.

— И вы не… не… не огорчены?

— Огорчена! о, нѣтъ, я ничѣмъ не огорчаюсь.

Онъ по прежнему смотритъ на нее растеряннымъ взглядомъ, точно не сознавая, на яву все это происходитъ или во снѣ?

— Ну, что-жъ, — продолжаетъ она съ холодной, насмѣшливой, но милой улыбкой, — вы мнѣ не отвѣчаете? Какъ это жестоко — заставлять меня томиться ожиданіемъ! Хотите вы или нѣтъ жениться на мнѣ?

— Спросите лучше, хочу ли я попасть въ рай? — страстно восклицаетъ молодой человѣкъ, пробуждаясь, наконецъ, изъ своего забытья и окружая ее своими сильными объятіями.

Она вздрагиваетъ и вырывается отъ него.

— Теперь еще не время нѣжничать, — холодно замѣчаетъ она.

— Такъ вы опять меня дурачили?

— Совсѣмъ нѣтъ. Я говорю серьёзно. Я желаю, чтобы вы на мнѣ женились.

— Ленора! повернитесь къ свѣту: я хочу видѣть ваши глаза. Словамъ вашимъ я не вѣрю. Господи, когда я подумаю, что не прошло недѣли съ того времени, какъ вы стояли здѣсь съ нимъ, и такъ нѣжно глядѣли на него, а я отъ васъ ничего не видалъ, кромѣ насмѣшекъ и дерзостей, я не могу, не могу вѣрить вашимъ словамъ!

Она не отвѣчаетъ, ей трудно говорить. Молча стоитъ она, со сжатыми губами, какъ человѣкъ, твердо рѣшившійся не плакать.

— Когда я вспомню, — горячо продолжаетъ молодой человѣкъ, — какъ вы ему улыбались, я не въ силахъ повѣрить, чтобы такая любовь могла исчезнуть. Куда-жъ она дѣвалась? Развѣ любовь исчезаетъ подобно утреннему туману?..

— Молчите! Если я когда и любила его — это наше съ нимъ дѣло. Теперь — все прошло, все умерло, а мертвыхъ можно только похоронитъ и забыть! Это моя, а не ваша, старая исторія, а у меня память коротка, я почти все забыла.

— А если онъ вернется?

— Никогда! съ нимъ кончено, а вы, чѣмъ говорить о немъ, помогите мнѣ лучше забыть его. Онъ только любилъ меня, когда я была умной дѣвочкой, а вы знаете, какъ рѣдко это со мной случается! Мнѣ казалось, что вы меня будете любить, какая бы я ни была, оттого-то я и послала за вами.

— И вамъ… вамъ не противна мысль стать моей женой; я вамъ хоть сколько-нибудь да нравлюсь?

— Разумѣется, вы молоды, красивы, хорошая партія; да, конечно, вы мнѣ нравитесь. Скажу больше: я не только сама вамъ сдѣлала предложеніе, но я же васъ прошу поторопиться со свадьбой.

— Ленора! я ушамъ своимъ не довѣряю: еще такъ недавно вы гнали меня отъ себя прочь, а теперь торопите со свадьбой; мнѣ все не вѣрится, я невольно стараюсь угадать le dessous des cartes.

— Ничего этого нѣтъ, я говорю правду; мнѣ надоѣло называться Ленорой Геррикъ, это имя не принесло мнѣ счастья, можетъ Ленора Скронъ будетъ счастливѣе.

— Дай-то Богъ! — говоритъ онъ, привлекая ее къ себѣ на трудъ. — Радость моя! поцѣлуй меня хоть разъ, и я тебѣ повѣрю!

Она даетъ ему просимый поцѣлуй. Пять дней тому назадъ, только пять дней тому назадъ разсталась она съ Полемъ!

Съ минуты этого объясненія Ленора живетъ точно въ лихорадкѣ, она старается увѣрить всѣхъ, начиная съ самой себя, что она очень счастлива, перечисляетъ Джемимѣ всѣ преимущества Скрона передъ Полемъ: онъ моложе, красивѣе, богаче, у него характеръ хорошій, онъ любитъ ее беззавѣтно. Съ лихорадочнымъ оживленіемъ занимается она своимъ приданымъ, толкуетъ съ женихомъ о предстоящемъ путешествіи въ Италію, постоянно изучаетъ гиды, словомъ, кажется оживленной и веселой, хотя тоска грызетъ и душитъ ее сильнѣе прежняго. Она почти ничего не ѣстъ, очень мало спитъ, о Полѣ не говоритъ вовсе; только толкуя съ Джемимой о своей свадьбѣ, выражаетъ желаніе, чтобы въ газетахъ помѣстили замѣтку о торжествѣ ея бракосочетанія, прибавляя, что желала бы, чтобы всѣ ея друзья знали, что она вышла замужъ.

Наступилъ день свадьбы, гостей съѣхалось множество; всѣ родные Скрона — мать, замужняя сестра, сестра незамужняя, зять, братъ, кузены — всѣ на лицо. Знакомые и друзья Леноры явились тоже въ значительномъ числѣ, по всему дому идетъ бѣготня, суетня; невѣста сидитъ передъ туалетомъ съ выраженіемъ щемящей тоски на блѣдномъ, искаженномъ, посинѣломъ лицѣ; она совсѣмъ одѣта, Джемима ей прикалываетъ вуаль и вѣнокъ, какъ вдругъ съ ней дѣлается дурно и она безъ чувствъ падаетъ на руки сестры. Свадьбу приходится отложить, къ немалому неудовольствію всѣхъ присутствующихъ и совершенному отчаянію Сильвіи.

Когда Ленора приходитъ въ себя, она такъ слаба, что докторъ предписываетъ полнѣйшій покой. Тихо лежитъ она въ постели, съ кроткимъ выраженіемъ на блѣдномъ лицѣ. Проходитъ нѣсколько дней, ей значительно лучше, докторъ позволилъ встать; неохотно исполняетъ больная его приказаніе, ей видимо не хочется возвращаться къ обыденной жизни, тѣмъ болѣе, что она предчувствуетъ — близость рокового объясненія.

При первомъ же свиданіи съ невѣстой послѣ ея выздоровленія Скронъ настаиваетъ на томъ, чтобы свадьбу не откладывать; она сначала уклоняется отъ прямого отвѣта, но мало-по-малу высказываетъ желаніе отложить свадьбу на годъ, или по крайней мѣрѣ на полгода; онъ ей отвѣчаетъ: теперь или никогда, терпѣніе его истощилось, больше онъ ждать не намѣренъ. Она его ловитъ на словѣ — и они разстаются, причемъ Скронъ осыпаетъ ее самыми язвительными упреками; нельзя не сознаться, что онъ правъ только отчасти, она не виновата въ томъ, что не смогла совладать со своимъ чувствомъ, а виновата лишь въ томъ, что впутала въ свою личную жизнь человѣка посторонняго, захотѣла возложить на чужія плечи часть своей тяжелой ноши. Глубоко справедливыми словами объясняетъ она возникновеніе своего чувства къ Полю.

— Другіе увлекались мной сразу, — говоритъ она, — его любовь я у него вырвала. Кто изъ насъ цѣнитъ то, что само въ руки дается? Онъ сначала былъ очень низкаго обо мнѣ мнѣнія, онъ почти высказалъ мнѣ это, а я — я хотѣла заставитъ его измѣнить свой взглядъ за меня. Съ этого и пошло.

Какое глубокое знаніе самыхъ сокровенныхъ изгибовъ женскаго сердца заключается въ этихъ простыхъ словахъ!

VI.

Еще нѣсколько дополнительныхъ штриховъ, и образъ Леноры во весь ростъ встанетъ передъ читателемъ, со всѣми своими свѣтлыми и темными сторонами.

Въ послѣдней части романа миссъ Броутонъ переноситъ насъ въ Швейцарію, въ прекрасную и живописную Энгаддійскую долину. Доктора посовѣтовали Ленорѣ провести лѣто внѣ Англіи, и она, въ сопровожденіи обѣихъ сестеръ, перебирается въ Понтрезину, куда по преимуществу посылаютъ чахоточныхъ. На перепутьи онѣ останавливаются въ маленькой, но живописной деревушкѣ, и тамъ, во время одинокой вечерней прогулки, Ленора нежданно-негаданно встрѣчается на мосту, переброшенномъ черезъ бушующій потокъ — съ Полемъ. Изумленію ихъ нѣтъ предѣловъ, но оба болѣзненно радуются своей нежданной встрѣчѣ. Въ этомъ послѣднемъ разговорѣ чувство Поля къ ней сказывается съ гораздо большей силой, чѣмъ во всѣхъ предыдущихъ; онъ самъ сознается, что всѣми силами старался скрыть отъ нея всю глубину своей привязанности, зная, что увѣренность въ немъ — тотчасъ охладитъ ее; теперь онъ можетъ говорить объ этомъ свободно-такъ какъ все прошедшее между ними — кануло въ вѣчность. Каждое его слово растравляетъ ея сердечную рану, но послѣдній ударъ наноситъ онъ ей своимъ разсказомъ о томъ, что онъ перечувствовалъ и передумалъ по поводу ея письма. Сначала онъ просто не повѣрилъ ей, принялъ ея посланіе за искусный маневръ опытной кокетки, и подъ этимъ впечатлѣніемъ написалъ отказъ — такъ сильно возмутившій гордую душу Леноры. Потомъ — сталъ перечитывать ея письмо, разбирать его, вникать въ смыслъ каждаго слова, каждой фразы — и пришелъ къ заключенію, что въ словахъ его милой звучить искренность, ему стало стыдно за свой рѣзкій отвѣтъ, и онъ собирался вторично писать ей, умолять ее простить его, забыть все горькое прошлое, — какъ его словно громомъ поразило извѣстіе о ея помолвкѣ со Скрономъ. Съ ужасомъ сознаетъ бѣдная Ленора, слушая своего друга, что сама, своими руками, погубила всю свою молодую, полную надеждъ жизнь. Отнынѣ Поль потерянъ для нея безвозвратно, тѣмъ болѣе, что, совершенно разочаровавшись въ Ленорѣ, онъ поспѣшилъ посвататься на своей кузинѣ, получилъ ея согласіе и теперь возвращается въ Англію, чтобы сдѣлать всѣ необходимыя приготовленія къ свадьбѣ. Все кончено, все рушилось! долго бесѣдуютъ они, вспоминая свое радужное прошлое, и съ тяжкой грустью на сердцѣ — разстаются навѣки. Понятно, что ему гораздо легче, чѣмъ ей: его жизнь только омрачена, ея — въ конецъ разбита.

Плохое и безъ того здоровье Леноры совершенно расшатывается послѣ этой роковой встрѣчи, силы съ каждымъ днемъ уходятъ, кашель по ночамъ усиливается, она страдаетъ безсонницей, чувствуетъ сильнѣйшую боль въ боку. Сестры сознаютъ всю безнадежность ея положенія, она — ничего не подозрѣваетъ, несмотря на тяжесть постигшаго ее горя: бѣдняжка жаждетъ жизни, молодость бьетъ въ душѣ ея живымъ ключомъ.

Въ Понтрезинѣ Ленора и ея сестры встрѣчаются съ матерью, сестрой и зятемъ Скрона, всѣмъ имъ неловко въ первую минуту, но прятаться другъ отъ друга не представляется никакой возможности, такъ какъ они живутъ въ одномъ отелѣ, обѣдаютъ за однимъ столомъ; къ тому же, слабость и худоба Ленори возбуждаютъ состраданіе даже въ сердцѣ этихъ, враждебно къ ней относящихся людей; пріѣздъ Чарли еще тѣснѣе сплачиваетъ все маленькое общество во-едино.

Чарли все тотъ же, любовь его ни мало не остыла, перемѣна, происшедшая въ Ленорѣ, приводитъ его въ ужасъ, но онъ всячески старается скрыть отъ нея произведенное на него ея видомъ впечатлѣніе. Вскорѣ, однако, Ленора перестаетъ убаюивать себя надеждой, или, вѣрнѣе, начинаетъ сознавать, что она точно серьёзно больна. Случай раскрываетъ ей глаза: однажды, проходя мимо комнаты сестры Скрона, она слышитъ, какъ мужъ ея, мистеръ Лоссель, громогласно заявляетъ про кого-то:

— Да всякому же ясно, что ее не надолго хватитъ!

Слова эти поражаютъ Ленору, ей сначала смутно начинаетъ казаться, что рѣчь шла о ней, она хочетъ себя разувѣрить, но несносная мысль все неотвязнѣе и неотвязнѣе ее преслѣдуетъ; она начинаетъ приставать съ разспросами, къ сестрамъ, къ Чарли, ко всѣмъ окружающимъ — всѣ они ее успокоиваютъ, утѣшаютъ, но по выраженію ихъ лицъ, по глазамъ, по неувѣренно-звучащей рѣчи — бѣдная Ленора угадываетъ истину. Отъ страха и волненія — болѣзнь сначала усиливается, а потомъ и усложняется — разрывомъ одного изъ небольшихъ кровеносныхъ сосудовъ. Съ великимъ трудомъ удается близкимъ ея добыть доктора; Чарли привозитъ невзрачнаго эскулапа, котораго онъ отыскалъ посреди наполняющихъ городовъ туристовъ. Докторъ предписываетъ полное спокойствіе, и подаетъ надежду на скорое облегченіе страданій больной. Точно, Ленора, прохворавъ цѣлый мѣсяцъ, поднимается съ постели, и, лежа на кушеткѣ у окна, разговариваетъ съ Скрономъ. Она покорилась неизбѣжному, и теперь уже сама говорить о своемъ близкомъ концѣ. Она завидуетъ здоровью Чарли, предрекаетъ ему долгую, счастливую жизнь, пріятную старость посреди дѣтей и внуковъ.

— Никогда, — восклицаетъ онъ, — не будетъ у меня дѣтей, а если ты меня покинешь, то не будетъ и жены.

— Полно, — презрительно перебиваетъ она, — лѣтъ черезъ пять ты будешь почтенный pater families. Что я говорю: черезъ пять, — черезъ два-три года.

— Ты, по крайней мѣрѣ, послѣдовательна: всю свою жизнь мучила всѣхъ, и теперь продолжаешь.

— Я сама такъ много страдала, отчего же и другимъ не страдать? До поѣздки въ Dinon всѣ мои желанія всегда исполняли. Я всегда говорила, что въ первый разъ, когда что сдѣлается не по-моему — я умру; не думала я, что словамъ моимъ суждено оправдаться!

— Ленора! будь моей женой! Поѣдемъ въ Италію, на югъ Франціи, здѣшній климатъ суровъ для тебя.

— Твоей женой! полно, развѣ меня можно любить теперь, меня можно только жалѣть; къ тому же, я скоро умру.

— Полно, полно!

— А вѣдь не въ твоихъ интересахъ желать, чтобы я поправилась. Теперь я тебя очень люблю. Мнѣ пріятно чувствовать мою руку въ твоей рукѣ; пріятно давать тебѣ порученія — ты такъ быстро и усердно исполняешь ихъ, пріятно глядѣть на твое милое, красивое, печальное лицо. Не будь тебя, кто бы сталъ обо мнѣ плакать? Впрочемъ, ихъ я не виню, сама ни надъ кѣмъ не плакала, никому не сочувствовала въ свое время, теперь жну — что посѣяла; а все же пріятнѣе, что есть кому пожалѣть обо мнѣ.

Онъ молча осыпаетъ руки ея поцѣлуями.

— А между тѣмъ я знаю, — продолжаетъ она, — что поправься я, — опять почувствую къ тебѣ то же, что чувствовала, бывши твоей невѣстой. Никогда не проси меня быть твоей женой, я люблю тебя какъ ребенокъ любить свою няню, а не какъ женщина любитъ своего мужа; да и мнѣ ли говорить о жизни? Послушай, у меня къ тебѣ просьба, хоть больно, да выслушай меня. Когда все будетъ кончено, не перевозите меня въ Англію, а похороните здѣсь, на маленькомъ кладбищѣ въ горахъ, гдѣ мы съ тобой сиѣли въ день твоего пріѣзда въ Понтрезину. Обѣщаешь?

— Обѣщаю, — нетвердымъ голосомъ отвѣчаетъ онъ.

— Боже! — продолжаетъ она, лежа съ закрытыми глазами и вдумчиво улыбаясь, — какъ теперь гляжу на эти высокія горы, рѣзкими зубцами выдѣляющіяся на блѣдно-зеленоватомъ небѣ, и бы я желала, чтобы этотъ міръ, который мнѣ суждено покинуть такъ рано, былъ не такъ прекрасенъ; можетъ быть, тогда было бы легче. Я люблю этотъ міръ, люблю, люблю! Отчего бы мнѣ не побыть еще здѣсь хоть немного! Положите меня у западной стѣны, тамъ такъ много цвѣтовъ!

Мучительно томится Ленора, молодость еще иногда заявляетъ свои права, она весело толкуетъ о томъ, что будетъ дѣлать въ будущемъ году, какъ проведетъ будущую зиму, снѣговъ которой ей не видать, будущую весну, цвѣтки коей распустятся на ее могилѣ. Но эти прекрасныя мечты недолговѣчны, быстро исчезаютъ они, такъ же быстро, какъ высыхаетъ утренняя роса на поляхъ!

Еще одно предсмертное желаніе томитъ больную: она хочетъ видѣть Поля, и проситъ своего вѣрнаго, неизмѣннаго друга Скрона съѣздить за нимъ, привезти его. Чарли исполняетъ ея желаніе, и тотчасъ пускается въ путь. Томительно тянется день за днемъ, Ленора буквально борется со смертью. Въ день предполагаемаго возвращенія Скрона, она словно оживаетъ, готовясь къ послѣднему свиданію съ человѣкомъ, котораго такъ горячо любила, приказываетъ причесать свои длинные, чудные волосы, какъ онъ любилъ, надѣваетъ старое голубое платье, которое ему когда-то нравилось, велитъ убрать со стола лекарства, украсить всю комнату цвѣтами, и ждетъ, ждетъ, ждетъ.

Наступаетъ вечеръ; Джемима, сидя возлѣ умирающей, раскрываетъ Евангеліе:

— Придите ко мнѣ всѣ труждающіеся и обремененные и азъ упокою вы, — читаетъ она, захлебываясь отъ слезъ.

Чу! стукъ колесъ, ближе, ближе! Это они! Джемима хочетъ бѣжать навстрѣчу, Ленора останавливаетъ ее движеніемъ руки.

— Постой, не ходи! я тебѣ запрещаю; мнѣ хочется первой взглянуть на него!

Шаги по лѣстницѣ, дверь отворяется и Скронъ, блѣдный, запыленный, входитъ въ комнату — одинъ.

Быстрыми шагами подходитъ онъ къ кушеткѣ и, окруживъ ее своими мощными объятіями, говоритъ:

— Радость моя, я не сдержалъ своего слова — но я въ этой не виноватъ. Онъ не пріѣхалъ, онъ не могъ пріѣхать… я туда прибылъ въ день его свадьбы. Ленора! скажи хоть слово, скажи, что прощаешь меня! Ленора, Ленора!

Но Ленорѣ уже не говорить съ нимъ; голова ея скатилась къ нему на плечо. Она перешла въ тотъ міръ, откуда нѣтъ возврата.

О. П—ская.

"Вѣстникъ Европы", № 8, 1876

---

1. Взросла какъ полевой цвѣтъ.
2. Not wisely but too will.
3. Pardon — отпущеніе, разрѣшеніе, прощеніе.