Самосудъ.
правитьСъ полчаса она усердно шила, потомъ вдругъ опустила работу на колѣни и глубоко вздохнула; ея вздохъ окончился улыбкой.
— Боже мой, Кэте, — мысленно сказала она себѣ, — какъ ты глупа! у него, просто, много дѣла. Что за бѣда, что мы въ послѣдній вечеръ немножко поссорились; неужели же можно сомнѣваться въ томъ, что онъ…
Кэте не кончила мысленно начатой фразы; ея лицо стало очень серьезно; она взяла книгу, лежавшую подлѣ рабочей корзины, и начала читать, однако, черезъ нѣсколько минутъ замѣтила, что ничего не поняла изъ прочитаннаго и, захлопнувъ книгу, съ досадой пробормотала:
— Я и дѣйствительно слишкомъ глупа.
Кэте задумалась, опершись подбородкомъ на руку; потомъ подняла глаза на небо. На западѣ стояло нѣсколько красныхъ облаковъ. Кэте положила книгу въ рабочую корзину и вышла изъ бесѣдки на длинную широкую дорожку, которая вела къ дому, ее встрѣтила Мале.
— Я хотѣла спросить, фрейлейнъ, когда вашъ батюшка вернется домой?
— Не знаю, онъ сказалъ, что пріѣдетъ довольно поздно.
— Будемъ ждать его?
— Г-нъ Брунновъ дома?
— Онъ у лѣсничаго Любенова. Это тоже далеко.
— Тогда, во всякомъ случаѣ, подождемъ. Возьми это, Мале, и поставь ко мнѣ въ комнату или въ гостиную.
— Что же мы будемъ кушать, фрейлейнъ?
— Все равно.
Мале повернулась и подумала: «Когда въ головѣ любовь, остальное все равно».
Кэте снова углубилась въ садъ. Она прошла до его конца, миновала длинный узкій питомникъ, прилегавшій къ лѣсу, отъ котораго его отдѣляли заборъ и ровъ. Кэте вынула изъ кармана ключъ, отперла калитку, снова старательно заперла ее за собою, перешла по мостику черезъ ровъ и очутилась на проѣзжей дорогѣ. Молодая дѣвушка взглянула налѣво, увидѣла, что на дорогѣ по обыкновенію никого нѣтъ, и пошла въ правую сторону.
— Сюда лучше, — прошептала она и тихо, весело засмѣялась.
Кого хотѣла она обмануть? Себя? Но это вѣдь было бы слишкомъ нелѣпо!
Дорога была здѣсь не хуже и не лучше чѣмъ проложенная въ другую сторону, только именно въ этомъ направленіи стоялъ большой дубъ, отъ котораго открывается видъ на все пространство до Мелленгофа.
— Дальше не зачѣмъ видѣть, — вскрикнула она громко и весело и вдругъ испугалась; вправо отъ дороги что-то сильно зашумѣло въ вѣтвяхъ и захлопало крыльями; съ ели поднялась большая птица и улетѣла въ лѣсъ. Вѣрно это была сова или ворона.
Вчера вечеромъ отецъ сказалъ г-ну Бруннову: «Хищники снова появились».
Она стала думать о кандидатѣ въ лѣсничіе.
Сперва она такъ хорошо ладила съ нимъ; даже Гансъ говорилъ: Это дѣйствительно славный малый, и онъ былъ правъ; Брунновъ вѣжливъ, услужливъ, каждую минуту аккомпанировать готовъ ей на фортепіано или идти съ Гансомъ на охоту.
— Папа говоритъ: онъ не свѣтило, но до этого мнѣ дѣла нѣтъ; да я и не думаю объ этомъ. Вотъ только его глупая влюбленность! Что ему не скажешь, самые пустяки, онъ сейчасъ или покраснѣетъ или поблѣднѣетъ. А этотъ ужасный cornet-à piston! Правда, онъ трубитъ только въ лѣсу мотивъ пѣсни «Храни тебя Боже! Это было бы слишкомъ хорошо!» Но вѣдь онъ играетъ этотъ мотивъ двѣ недѣли каждый вечеръ! Слава Богу, хоть Гансъ-то не смотритъ серьезно на его ухаживаніе. Вотъ дѣвушки въ кухнѣ — онѣ ужасны! Вчера вечеромъ онѣ положительно визжали отъ смѣха. Какъ ему не стыдно такъ выдавать себя! Относительно насъ съ Гансомъ, конечно, еще никто ничего не замѣтилъ; какъ удивится папа. Вѣдь ему не придется все-таки узнать, то-есть…
Она остановилась и задумчиво опустила глаза на дорогу, большой зеленый жукъ пробирался между травой.
— Можетъ быть, папа уже замѣтилъ? Все послѣднее время онъ былъ очень молчаливъ и не такъ ласковъ съ Гансомъ. Нѣтъ, конечно, я опять выдумываю новыя тревоги. Можетъ-ли онъ сердиться за что-либо на Ганса!
Зеленый жукъ убѣжалъ. Послышалось легкое цоконье; бѣлка, собиравшаяся взобраться на вершину елки, повисла на тонкой вѣткѣ и смотрѣла на дѣвушку, нагнувъ голову.
Кэте улыбнулась ей. — Это хорошій признакъ! Вѣдь бѣлки — ея любимицы, которыхъ папа щадитъ только ради нея!
— Боже мой, онъ такъ добръ ко мнѣ, онъ дѣлаетъ все, чего я ни захочу. Неужели же мой Гансъ не выпроситъ меня у него? Нѣтъ, это невозможно!
Она снова взглянула вверхъ; звѣрька уже не было въ вѣтвяхъ; красный свѣтъ заката обливалъ вершину ели; внизу уже сильно стемнѣло. «Пора идти домой».
Однако, выходъ изъ лѣса былъ такъ близко, а изъ-за деревьевъ, стоявшихъ точно ворота, прорывался такой яркій свѣтъ, что дѣвушка пошла не назадъ, а впередъ и черезъ нѣсколько минутъ лѣсъ окончился. Кэте миновала поляну и взбѣжала на довольно крутой обнаженный холмъ, на вершинѣ котораго стоялъ старый дубъ, а подлѣ него скамейка, бывшая любимымъ мѣстомъ отдыха молодой дѣвушки.
Прежде всего Кэте отыскала глазами замокъ, свой замокъ. Онъ бѣлѣлъ среди моря зелени, окружавшаго его парка. Кэте прикрыла глаза рукой, чтобы защитить ихъ отъ солнца, которое висѣло совсѣмъ низко надъ горизонтомъ. Косые лучи ложились на дальнюю равнину и Кэте почти ничего не могла различить на ней. Но вскорѣ сіяніе и блескъ померкли на лугу, подъ холмомъ остался только розовый отсвѣтъ; взглядъ Кэте скользнулъ по равнинѣ, по длинному, еще не сжатому, овсянному полю, и остановился на огромномъ пространствѣ пшеницы, доходившей до бѣлой стѣны мелленгофскаго парка. Своими зоркими глазами Кэте различила сложенные снопы, телѣги и рабочихъ. Гансъ побился объ закладѣ съ папа, что къ его возвращенію все будетъ сжато и свезено. — Папа говорилъ, что это невозможно и, конечно, выиграетъ пари: вонъ еще сколько на полѣ сноповъ, несмотря на то, что главный управляющій Венгакъ, очевидно, прислалъ всѣ телѣги и всѣхъ людей и самъ пріѣхалъ верхомъ надсматривать за работами.
Вдругъ Кэте приподнялась со скамейки, пристально всматриваясь вдаль напряженнымъ взглядомъ. Вмѣсто одного наѣздника она увидѣла двухъ; до сихъ поръ одного изъ нихъ скрывала телѣга. Ея сердце забилось. Смѣшно! Когда идетъ такая жаркая работа, да еще въ отсутствіи хозяина, понятно, что вмѣсто одного управляющаго, пріѣдутъ два. Можетъ быть, кто-либо изъ сосѣдей захотѣлъ посмотрѣть на жатву? Право, смѣшно!
Но она не смѣялась и встала совсѣмъ. Ея сердце забилось еще сильнѣе, когда она увидѣла, что одинъ изъ всадниковъ пустилъ лошадь въ галопъ (она рѣшила, что онъ ѣдетъ въ галопъ, потому что лошадь двигалась страшно быстро).
Наѣздникъ приближался къ ней; вотъ онъ уже выѣхалъ изъ сноповъ и скачетъ по направленію къ дорогѣ, которая идетъ изъ Мёлленгофа къ лѣсу, а черезъ лѣсъ къ ней. Онъ свернулъ на дорогу въ лѣсъ… скачетъ по прежнему скоро, за нимъ поднимается цѣлый столбъ пыли.
Это навѣрно Гансъ!
Она сбѣжала съ холма на мостикъ, который связывалъ полевую дорогу съ лѣсной, переходя черезъ широкую пограничную канаву. Только добѣжала она до мостика, какъ и всадникъ подъѣхалъ совсѣмъ близко. Черезъ нѣсколько мгновеній онъ остановилъ вороного, соскочилъ съ сѣдла, перебросилъ поводки черезъ голову лошади, продѣлъ руку въ нихъ и подошелъ къ Кэте съ протянутыми руками.
— Кэте, милая!
— Безумный Гансъ! Можно-ли такъ скакать!
— Да вѣдь я увидалъ тебя.
— И узналъ?
— Я увидалъ свѣтлую точку, ктоже могъ быть здѣсь, кромѣ тебя?
— Я и, правда, только точка въ сравненіи съ тобой.
Она счастливо улыбалась и ласково смотрѣла на высокую фигуру. Тоже улыбаясь, онъ нагнулся близко къ ея лицу. Съ какимъ удовольствіемъ поцѣловалъ бы Гансъ ея красныя губки, но онъ не смѣлъ и только упивался блескомъ улыбающихся темныхъ глазъ.
— Ты для меня все на свѣтѣ, Кэте!
— Какъ это ты опять здѣсь?
— Мнѣ такъ хотѣлось видѣть тебя.
— А мнѣ тебя. Ахъ, Гансъ, эти два дня мнѣ приходили въ голову такія мрачныя мысли. Мнѣ казалось, что ты меня больше не любишь.
— Дорогая, позволь сказать тебѣ, что это безуміе.
— Конечно, но папа! Мнѣ не нравится его лицо съ нѣкоторыхъ поръ. Мнѣ кажется, онъ знаетъ или подозрѣваетъ, что происходитъ между нами.
— Я тоже это думаю.
— И говоришь такъ спокойно?
— Да, дорогая, надо же ему узнать, т. е. отъ насъ самихъ. И… и… я ему написалъ.
— Что ты сдѣлалъ?
— Написалъ ему изъ дому и отправилъ письмо съ Павломъ.
— Папа въ Грюнвальдѣ.
— Значитъ, онъ получитъ письмо, когда вернется домой. Ты разсердилась, моя дорогая?
— Нѣтъ, Гансъ, но я всегда думала, что ты…
— Лично переговоришь съ папа; и ты права: это слѣдовало бы сдѣлать и я такъ и хотѣлъ поступить, но, дорогая, я буду говорить откровенно: ты знаешь, какъ я люблю твоего отца, какъ безгранично уважаю его. Это само собой разумѣется. Онъ замѣнилъ мнѣ отца, онъ мнѣ другъ, всегда былъ моимъ образцомъ, идеаломъ, я безгранично уважаю его… это, конечно, не могло бы помѣшать мнѣ. Только видишь-ли, дитя, я и такъ обязанъ ему почти всѣмъ, а теперь мнѣ пришлось бы сказать ему: отдай мнѣ еще послѣднее, самое лучшее, единственное, къ чему привязано твое одинокое сердце — твою Кэте. Сказать это ему прямо, глядя въ его печальные глаза! Видишь, Кэте, мнѣ было легче ему написать и завтра, когда я пріѣду за его согласіемъ, не придется слишкомъ долго разсказывать ему обо всемъ.
Молодой человѣкъ говорилъ живо, убѣдительно; Кэте слушала молча и только нѣсколько разъ задумчиво взглянула на него. Онъ замолчалъ; она глубоко вздохнула и проговорила:
— Мнѣ все равно, Гансъ. Ну, а теперь прощай, давно пора.
— Я не пущу тебя одну, ночью, черезъ темный лѣсъ.
— Что со мной сдѣлается! Тутъ такъ близко.
— Все равно. Я провожу тебя, по крайней мѣрѣ, до питомника. Ты прошла черезъ него?
— Конечно. Но куда же ты дѣнешь Плутона?
— Если ты позволишь, онъ пойдетъ за нами и будетъ вести себя очень разумно. Не правда-ли, Плутонъ?
Гансъ продѣлъ лѣвую руку въ поводья трензеля и предложилъ Кэте правую. Кэте засмѣялась.
— Мнѣ кажется, — сказала она, — по лѣсу неудобно идти подъ руку?
— Какъ хочешь.
На небо взошелъ мѣсяцъ, а потому въ лѣсу было не очень темно, только за поворотомъ дороги, когда деревья заслоняли луну, темный густой мракъ обступилъ Кэте и Ганса. Онъ снова подалъ руку молодой дѣвушкѣ и она не отнѣкивалась больше и даже, выйдя на свѣтлое мѣсто, продолжала идти съ нимъ подъ руку. Плутонъ, оправдывая надежды хозяина, велъ себя «разумно». Онъ шелъ сзади молодого человѣка шагъ за шагомъ; когда сухая вѣтка хрустѣла подъ копытами или маленькое ночное животное шелестѣло въ травѣ, лошадь слегка вздрагивала и начинала ржать боязливымъ короткимъ ржаніемъ. Только голосъ Плутона, да легкій шепотъ вершинъ деревьевъ прерывали тишину лѣса. Гансъ и Кэте въ полголоса перебрасывались словами.
Вотъ и мостикъ черезъ ровъ, вотъ калитка въ питомникъ. По дорогѣ Кэте убѣдилась въ томъ, что Гансъ поступилъ вполнѣ благоразумно, написавъ ея отцу письмо; теперь она понимала, что такимъ образомъ Гансъ значительно упростилъ дѣло; но все же рѣшила немного наказать его за самовольный поступокъ.
— Боже! Я потеряла ключъ, — сказала она.
— Посмотрите еще разъ, хорошенько.
Она сдѣлала видъ, что очень тревожно ищетъ ключъ.
— Нѣтъ его у меня. Что намъ дѣлать?
— Пойдемъ до слѣдующей дороги, потомъ до Шнейзе, потомъ…
— Вѣдь это кругъ! И мы такимъ образомъ потеряемъ, по крайней мѣрѣ, полчаса! А дома обо мнѣ безпокоятся!
— Но что же намъ дѣлать?
— Возьми меня къ себѣ на лошадь, тогда черезъ десять минутъ мы будемъ дома; я буду крѣпко держаться за тебя.
— Отличная мысль; хотя я еще никогда не пробовалъ ѣздить такимъ образомъ, но дѣло пойдетъ на ладъ. Погоди, я подтяну подиругу.
— Глупый Гансъ, значитъ ты всегда вѣришь всему, что я говорю?
— Жаль! Это было бы отлично.
— Тебѣ кажется?
— А тебѣ нѣтъ?
— Не знаю, я не думала объ этомъ.
— Итакъ, ты меня одурачила, tout simplement. Знаете, фрейлейнъ, это…
— Что?
Гансъ забросилъ поводья на плечо.
— Кэте, въ наказаніе, ты должна меня поцѣловать.
— Нѣтъ, пока мы не будемъ помолвлены какъ слѣдуетъ, ты мнѣ обѣщалъ…
— Не цѣловать тебя насильно, но если ты меня поцѣлуешь по доброй волѣ?
И у Ганса, и у Кэте сильно билось сердце; они говорили едва внятнымъ шепотомъ; любимыя ручки дрожали въ его рукахъ. Онъ нагнулся такъ близко къ ней, что его горячее дыханіе обдавало ея щеку.
— Кэте?
Пальцы разогнулись, руки сплелись въ объятіе. — Губы прижались къ губамъ.
Кэте выскользнула изъ рукъ молодого человѣка, перебѣжала черезъ мостикъ, ключъ повернулся въ замкѣ и тонкая фигурка исчезла за затворившейся калиткой.
Нѣсколько минутъ Гансъ простоялъ неподвижно, прижавшись головой къ лошади. Счастье отуманило его, онъ не могъ думать ни о чемъ.
Легкое ржаніе пробудило его отъ сладкой грезы. Гансъ нѣжно погладилъ стройную загнутую къ нему шею животнаго, вскочилъ въ сѣдло и медленно поѣхалъ по той же дорогѣ, по которой они только что шли съ любимой дѣвушкой.
Кэте почти бѣжала; она миновала питомникъ и садъ и шла теперь по прямой широкой дорожкѣ къ дому. Странныя тѣни шпалерника или высокихъ группъ растеній вырисовывались по временамъ на свѣтломъ песочномъ фонѣ. Въ домѣ изъ двухъ оконъ справа сверкалъ огонь плиты. Если даже папа пріѣхалъ позже обыкновеннаго, вѣрная Мале все же замѣтила ея долгое отсутствіе и навѣрное безпокоится! А потомъ — нечистая совѣсть! О, не изъ-за того, что ей встрѣтился Гансъ; она вѣдь тутъ не виновата, такъ какъ даже не думала, что увидитъ его; а разъ она его встрѣтила, все стало неизбѣжно, даже поцѣлуй. Блаженный, блаженный поцѣлуй! Она такъ давно ждала его и удивлялась, какъ это Гансъ могъ дать глупое обѣщаніе довольствоваться лишь цѣлованіемъ руки, когда она сама нѣсколько разъ чуть было не бросилась ему на шею! Если бы она знала, какъ это хорошо! Слава Богу, что она этого не знала и ей не въ чемъ больше признаваться папѣ, предположимъ, она признается только если онъ спроситъ, иначе ни за что. Боже сохрани! Цѣловалъ-ли онъ кого-нибудь до нея? Когда былъ студентомъ? Офицеромъ? Прости меня, милый, любимый Гансъ. Все это отъ глупыхъ романовъ, въ которыхъ всѣ влюблены, ведутъ себя не такъ, какъ должны себя вести хорошіе молодые люди и молодыя дѣвушки.
Она вошла въ домъ и изъ сѣней проскользнула въ кухню. Тамъ Мале хлопотала передъ плитой; когда служанка услыхала скрипъ двери, она, полуобернувъ свое красное лицо черезъ широкое плечо, сказала вошедшей:
— Фрейлейнъ Кэте, гдѣ вы такъ долго пропадали? Вашъ батюшка вернулся полчаса тому назадъ.
— Гдѣ онъ?
— Прошелъ къ себѣ.
— А г-нъ Брунновъ?
— Тоже въ кабинетѣ.
— Никого больше не было?
— Ни души; приходилъ только Павелъ отъ г-на барона и принесъ барину письмо. Мина сейчасъ же отнесла его въ кабинетъ.
Мале сняла съ сковороды яичницу, хотя она была еще не совсѣмъ готова и выложила ее на блюдо, потомъ повернулась, чтобы посмотрѣть, какое дѣйствіе произвели ея слова на Кэте, но опоздала: Кэте уже не было въ кухнѣ.
— Черезъ два мѣсяца у насъ будетъ свадьба, — прошептала Мале, начиная мѣшать новыя яйца.
— Что скажетъ папа, — мысленно говорила себѣ Кэте, вбѣгая наверхъ въ свою комнату, чтобы приготовиться къ ужину.
Ей не нужно было зажигать свѣчей, такъ какъ въ открытое окно мѣсяцъ свѣтилъ ослѣпительно ярко. Молодая дѣвушка подошла къ зеркалу, оттуда на нее глянуло лицо, показавшееся ей смертельно блѣднымъ.
— Вѣдь отъ луннаго свѣта каждое лицо кажется блѣднымъ, — проговорила Кэте вполголоса. — Вообще, глупо бояться. Неужели же мы съ Гансомъ совершаемъ преступленіе тѣмъ, что онъ любитъ меня, а я его? Навѣрное папа сейчасъ же прочиталъ письмо. Вотъ и онъ!
Но вошелъ не отецъ Кэте, а Мина.
— Баринъ велѣлъ сказать вамъ, что ему еще нужно заняться; онъ проситъ васъ, фрейлейнъ Кэте, и г-на Бруннова садиться за столъ.
— Ты позвала г-на Бруннова?
— Онъ уже въ столовой.
— Я сейчасъ тоже приду.
Дѣвушка ушла, Кэте стояла посреди комнаты точно пораженная громомъ.
Что же это? Отецъ, безъ сомнѣнья, прочиталъ письмо Ганса, а между тѣмъ не идетъ къ ней, не позвалъ и ее, велѣлъ ей садиться за столъ съ Брунновымъ! Можетъ быть, она спитъ и видитъ тяжелый сонъ? или отецъ наказываетъ ее за то, что она позволила Гансу поцѣловать себя?
— Но развѣ это было такъ дурно? И кромѣ того папа еще не знаетъ о поцѣлуѣ. Ну, что бы тамъ ни было, она пойдетъ къ нему!
Кэте сбѣжала съ лѣстницы и постучалась къ отцу въ дверь.
— Кто тамъ?
— Я хочу поздороваться съ тобой, папа. Можно войти?
— Я занятъ. Садись за столъ.
— Но ты придешь?
— Садитесь за столъ.
Кэте едва повѣрила своимъ ушамъ. — Значитъ, правда. Значитъ, отецъ дѣйствительно не хочетъ ее видѣть, не хочетъ говорить съ нею, несмотря на то, что знаетъ, какъ страстно желаетъ она выслушать его отвѣтъ; онъ знаетъ, что она стоитъ за стѣной съ бьющимся сердцемъ и не открылъ передъ ней двери! Это нехорошо со стороны папы. Этого она не ожидала отъ него!
— Не понимаю, не понимаю, — шептала молодая дѣвушка, проходя черезъ сѣни въ столовую, бывшую напротивъ. Она остановилась подлѣ двери и нѣсколько разъ прижала платокъ къ глазамъ: г-ну Бруннову не зачѣмъ видѣть, что она плакала. Кэте вошла въ столовую, Брунновъ стоялъ подлѣ открытаго окна; онъ повернулся къ молодой дѣвушкѣ и поклонился ей. Сама удивляясь своему спокойствію, Кэте сказала ему, что отецъ еще занятъ и прибавила:
— Онъ проситъ насъ сѣсть за столъ безъ него, но мнѣ кажется, не подождать-ли намъ еще немного?
Брунновъ поклонился еще разъ.
— Что вы дѣлали сегодня послѣ обѣда? — спросила Кэте, чтобы только сказать что нибудь.
— Вашъ отецъ послалъ меня съ порученіемъ къ лѣсничему и часъ тому назадъ заѣхалъ за мной.
— У папы не было какой-нибудь непріятности?
— Непріятности? Не знаю; почему вы думаете, фрейлейнъ?
— Я нахожу, что всѣ послѣдніе дни папа очень молчаливъ, — уклончиво отвѣтила Кэте.
— Меня это не поражаетъ. Вѣдь вашъ батюшка вообще очень неразговорчивъ. Не подумайте, фрейлейнъ, что я хочу упрекнуть его за это — сохрани Боже! Напротивъ: «Бѣдный домъ открытъ, богатый замкнутъ», говорится въ сагѣ о Фритіофѣ Тегнера. Это и моя поговорка.
— Поздравляю.
— Съ чѣмъ, фрейлейнъ?
— Съ богатымъ домомъ.
— Ахъ, фрейлейнъ, за что вы всегда такъ жестоки ко мнѣ?
Вошла Мина съ запеченной яичницей и избавила Кэте отъ необходимости отвѣчать. Мина поставила блюдо на покрытый столъ и сказала:
— Баринъ не можетъ придти къ столу; онъ велѣлъ мнѣ пожелать вамъ доброй ночи, фрейлейнъ, а также и г-ну Бруннову.
— Мнѣ очень жаль, — сказала Кэте, — но я извиняюсь и тоже уйду. — Цѣлый день у меня страшно болѣла голова.
— Боже мой, — вскрикнулъ Брунновъ, — я это сейчасъ же замѣтилъ, когда вы вошли въ комнату.
— Значитъ, вы не обидитесь на меня?
— Развѣ это возможно, фрейлейнъ?
— Итакъ, спокойной ночи. Смотри, Мина, хорошенько угощай г. Бруннова.
— Не безпокойтесь, не безпокойтесь, фрейлейнъ.
Брунновъ закрылъ дверь за Кэте и сталъ ходить взадъ и впередъ по комнатѣ, запуская руки въ густые, короткіе волосы. Мина нѣсколько минутъ, молча, стояла у буфета, смотря на молодого человѣка, потомъ сказала:
— Не угодно-ли вамъ сѣсть, г. кандидатъ; не то яичница совсѣмъ остынетъ!
Брунновъ вздрогнулъ, точно его только что разбудили.
— Что вы говорите? Да, да!.. У меня нѣтъ аппетита, совсѣмъ нѣтъ. У меня голова болитъ, очень болитъ. Соберите со стола, Стина, т. е. Мина, простите. Да, что я еще хотѣлъ сказать? Мнѣ хочется выйти на воздухъ. Будьте добры, не запирайте задней двери, можетъ быть, я долго пробуду на воздухѣ.
Молодой человѣкъ бросился изъ комнаты.
— Точно домъ горитъ, — подумала Мина и начала убирать со стола. — Не удалось, значитъ. Вотъ такъ-то!
Наверху въ своей комнатѣ Кэте лежала на диванѣ и плакала. Теперь все ясно, какъ день. Папа не хочетъ, чтсбы она любила Ганса, а Гансъ ее; папа не хочетъ, чтобы она была счастлива съ Гансомъ; онъ желаетъ, чтобы его Кэте, его бѣлочка, его любимица, умерла отъ слезъ. Невозможно повѣрить этому, но это такъ. О, она плачетъ не о себѣ, а только о Гансѣ, о ея миломъ, любимомъ Гансѣ. Бѣдный Гансъ! Что будетъ, когда завтра онъ услышитъ все? Не отъ нея, пусть папа самъ ужь говоритъ съ нимъ. Она останется вѣрна Гансу до смерти и смерть скоро придетъ, конечно. Какъ будетъ она жить безъ него, а Гансъ безъ нея? Еще вчера, сегодня утромъ, пожалуй, она могла бы отказаться отъ него, но съ сегодняшняго вечера, послѣ того, какъ они поцѣловались, это невозможно, невозможно! Она приподнялась; въ открытое окно изъ лѣсу неслись тихіе мелодическіе звуки, точно тоны эоловой арфы. Cornet-à-piston игралъ напѣвъ: «Храни тебя Богъ; это было слишкомъ хорошо!» Еще вчера Кэте смѣялась, когда Брунновъ давалъ ей серенаду. Иногда она, бывало, сердилась на него за это. Сегодня дѣвушка не могла ни смѣяться, ни сердиться на глупаго молодого человѣка, такъ какъ сегодня узнала, какъ страдаютъ отъ несчастной любви. И она такъ жестоко посмѣялась надъ нимъ сейчасъ! Завтра она попроситъ у него извиненія. Завтра! Какъ хороша ночь: на темносинемъ небѣ нѣтъ ни облачка, золотой мѣсяцъ плаваетъ въ воздухѣ; а завтра взойдетъ блестящее солнце и мой бѣдный любимый Гансъ…
Кэте лихорадочно-поспѣшно закрыла окно, не раздѣваясь бросилась на постель и спрятала голову въ подушку, чтобы ничего, больше не видѣть и не слышать.
Когда Кэте постучала въ дверь кабинета главнаго лѣсничаго, онъ большими шагами ходилъ взадъ и впередъ по комнатѣ, заложивъ руки за спину, точно пойманный преступникъ. Онъ не думалъ, что Кэте еще до ужина можетъ придти къ нему, а полагалъ, что они поговорятъ съ нею наединѣ послѣ ужина, такъ какъ г. Брунновъ всегда уходилъ сейчасъ же къ себѣ въ спальню, чтобы не мѣшать имъ. Тогда онъ спросилъ бы свою семнадцатилѣтнюю дочку, хорошо-ли она обдумала все, спросилъ бы ее еще о многомъ, многомъ, что самому ему слѣдовало обдумать раньше, нежели идти въ столовую. Но вотъ она пришла и онъ отослалъ ее назадъ. Это трусость; трусость и ребячество! Что значатъ нѣсколько минутъ, когда у него былъ цѣлый годъ, чтобы думать и рѣшать? Вѣдь еще годъ тому назадъ онъ предвидѣлъ то, что должно было случиться! Лѣсничій положилъ руку на ручку двери и только въ эту минуту замѣтилъ, что онъ не переодѣвался: на немъ было дорожное платье, покрытое страшной пылью, даже охотничьяго ножа онъ не успѣлъ снять, потому что слишкомъ спѣшилъ подойти къ письменному столу, на которомъ лежало письмо.
Главный лѣсничій взялъ лампу и прошелъ въ спальню, бывшую рядомъ съ его кабинетомъ, чтобы переодѣться. Переодѣванье шло медленно; это сердило его. Вдругъ ему пришлось опуститься на стулъ; все потемнѣло въ его глазахъ, еще минута и онъ бы упалъ. Такое состояніе длилось всего нѣсколько секундъ, потомъ онъ снова всталъ, подошелъ къ умывальнику, выпилъ стаканъ холодной воды и это его подкрѣпило. Странно; только разъ въ жизни случился съ нимъ такой же припадокъ, въ кампаніи семидесятаго года, послѣ страшно утомительнаго перехода. Сегодня, конечно, не отъ усталости ему сдѣлалось дурно. Сегодня его сломилъ страхъ при мысли, что сію минуту, сейчасъ онъ замѣтитъ ошибку въ вычисленіи, которое онъ старательно просматривалъ. Это было невѣроятно, почти невозможно; тѣмъ не менѣе онъ не могъ сегодня вечеромъ дать согласіе, въ которомъ завтра горько каялся бы.
Его бѣдная дѣвочка, конечно, проведетъ всю ночь въ слезахъ, а Господь видитъ, какъ онъ хотѣлъ бы избавить ее отъ горя; пусть это будутъ первыя и послѣднія слезы, которыми она заплатитъ за свою молодую любовь. Вычисленіе сойдется съ выводомъ, должно сойтись! Природа вымещаетъ на дѣтяхъ грѣхи родителей, но въ нравственномъ мірѣ этого закона не существуетъ, а тутъ нѣтъ и рѣчи о грѣхѣ, о преступленіи, а только…
Главный лѣсничій открылъ дверь, такъ какъ услышалъ, что Мина шла черезъ сѣни изъ кухни въ столовую, и поручилъ дѣвушкѣ сказать, что онъ не выйдетъ къ ужину, потомъ заперъ дверь на задвижку, спустилъ занавѣси на окнахъ и пошелъ опять въ спальню. Тамъ въ ногахъ постели стояла большая желѣзная шкатулка. Главный лѣсничій открылъ ее; изъ особаго потайнаго отдѣленія вынулъ объемистую тетрадь, осмотрѣлъ, въ порядкѣ-ли лампа, и сѣлъ за столъ.
Долго сидѣлъ главный лѣсничій не двигаясь, опустивъ голову, сложивъ руки на тетради, точно исповѣдывающійся; только не на ухо священнику шепталъ онъ признанія въ своихъ прегрѣшеніяхъ, а открывалъ самому Богу все, что у него было въ умѣ и на совѣсти.
Еще никогда не перечитывалъ онъ по порядку своихъ воспоминаній, а потому ему не приходилось провѣрять, сходилась-ли одна часть его жизни съ другой, а слѣдовательно, могли смѣшиваться въ одно гармоническое цѣлое или нѣтъ.
Въ рѣшительный часъ, ему слѣдовало прочитать весь дневникъ. Пусть это будетъ провѣркой длиннаго, запутаннаго вычисленія.
Вотъ мы и пріѣхали: Monsieur, Madame et Bébé! Мнѣ гозо рили, что мой предшественникъ, выходя изъ дому, прокля тѣ того,
кто послѣ него переступитъ черезъ этотъ порогъ. Я не вѣрю въ то, что проклятія могутъ принести несчастіе, особенно же, если ихъ произноситъ человѣкъ, которому приходится уйти съ мѣста, изъ-за того, что онъ simplement спился съ кругу и моральное, физическое, да и экономическое положеніе располагаетъ его произносить проклятія. За то главный оберъ-форстмейстеръ благословилъ насъ, когда я явился къ нему въ Сундинъ. Правда, въ благословеніи его тоже звучало что-то зловѣщее: «Я, — сказалъ онъ, — желаю вамъ всего хорошаго и надѣюсь, милый коллега, что съ Божіей помощью вы еще долгіе годы останетесь на этомъ мѣстѣ, принося пользу отечеству и будете жить здѣсь долго, долго въ мирѣ, радости и покоѣ». Въ мирѣ и радости — à la bonne heure. Но прожить здѣсь долгіе годы въ спокойствіи… вѣдь это все-равно, что сказать, что считаешь шагъ отъ должности помощника лѣсничаго къ мѣсту главнаго лѣсничаго не только хорошимъ движеніемъ впередъ (что я вполнѣ съ благодарностью признаю), но и конечной цѣлью всей карьеры, — а это мнѣ не совсѣмъ пріятно, не ради себя; я лично скроменъ — (nota bene — лично), однако, разъ мнѣ приходится служить государству, мнѣ кажется, я могъ бы ему приносить пользу и на другомъ мѣстѣ. Ну, что Богъ дастъ; я молчу, ужъ по одному тому, что вѣдь крикомъ дѣлу не поможешь.
А пока мнѣ не изъ-за чего и жаловаться. Вчера и третьяго дня я осматривалъ мой округъ въ экипажѣ, верхомъ и пѣшкомъ; осмотрѣлъ тридцать тысячъ померанскихъ морговъ, включая луга, болота и пустыри; два озера, большее и меньшее. Легко сказать и написать такую цифру, но въ дѣйствительности это чудовищно большое пространство. Оно придаетъ много прелести моей жизни, если прелесть, дѣйствительно, заключается въ усталости и работѣ. Да, милѣйшій предшественникъ, при всемъ моемъ уваженіи къ вашимъ школьническимъ наклонностямъ, замѣчу, что вамъ не слѣдовало бы такъ запускать лѣсъ, а вамъ, многочтимый г-нъ начальникъ, при всемъ моемъ почтеніи, скажу, что, мнѣ кажется, государству бы не повредило, если бы вы потеряли часть вашей учености и вашего добродушія. Я далъ себѣ слово не злоупотреблять вашей милой слабостью и вы можете положиться, что я сдержу его.
Только бы погода стала получше; конечно, она не хуже обыкновенной погоды въ началѣ апрѣля: часто идетъ холодный дождь; рѣдко проглядываетъ не очень-то теплое солнце; но когда человѣку приходится съ утра до вечера быть на воздухѣ, тогда холодъ и дождь оказываются непривлекательными и окрестности не представляются отъ этого красивѣе. Эльфрида спрашивала меня — можетъ-ли вообще здѣшняя мѣстность быть когда-нибудь красивой? Бѣдная Эльфрида! Она изо всѣхъ силъ старается быть, по обыкновенію, веселой, но я вижу, что бѣдняжка часто еще сдерживаетъ слезы и думаю, что она плачетъ, когда меня нѣтъ дома. Ее неудержимо тянетъ въ ея синія Тюрингенскія горы; но онѣ далеко, далеко. Напрасно старался я ее утѣшать, говоря, что наше жилище будетъ имѣть совсѣмъ другой видъ, когда мы приведемъ въ порядокъ большой одичавшій садъ за домомъ, когда въ маѣ все зацвѣтетъ, распустится и молодые листья украсятъ развѣсистые буки въ лѣсу. «А хвойные-то лѣса, — соблазнялъ я ее, — составляющіе главную часть моего округа; они вѣдь, какъ извѣстно, зеленѣютъ зимой, когда идетъ снѣгъ». Потомъ я принялся ей описывать прелесть померанскихъ пейзажей въ серединѣ лѣта; я говорилъ ей, что здѣсь безконечныя волнующіяся поля хлѣба красиво тянутся вдаль; надъ ними взвиваются жаворонки и со звонкими пѣснями летятъ къ синему небу.
Тучные луга разстилаются и зеленѣютъ, а на нихъ пасутся неисчислимыя стада рогатаго скота. Я занялъ описаніе изъ одного романа, который только что прочиталъ ad hoc. Можетъ быть, именно поэтому Эльфрида съ сомнѣніемъ покачивала своей красивой головкой и сказала въ припадкѣ сатирическаго настроенія, рѣдко охватывающаго ее: «Можетъ быть, все-это хорошо для скота, но для людей мало. Впрочемъ, кажется, здѣсь и людей-то нѣтъ; по крайней мѣрѣ, я что-то не видала ни одного человѣка».
Эльфрида преувеличиваетъ, хотя я долженъ согласиться съ тѣмъ, что людей видѣли мы немного, не считая нашей прислуги и моихъ лѣсниковъ. Лѣсники же совершенно чуждые намъ, по наружности, непривлекательные люди, хотя, повидимому, хорошіе малые. А ихъ нижне-нѣмецкое нарѣчіе! Я люблю слушать его и изо всѣхъ силъ стараюсь понимать то, что говорится на немъ, даже самъ могу кое-что пробормотать по нижне-нѣмецки, но моя упрямая женушка находитъ ужаснымъ этотъ языкъ и говоритъ, что не хочетъ и не будетъ учиться ему.
Боюсь, что она приведетъ въ исполненіе свою угрозу. Языки вообще плохо даются ей. Между тѣмъ я готовъ побиться объ закладъ, что не пройдетъ и мѣсяца, какъ она сойдется съ этими людьми, будетъ знать всю ихъ жизнь до мелочей, всѣ ихъ горя и печали и вскорѣ скажетъ мнѣ: «Послушай, Раймундъ, ты долженъ похлопотать, чтобы лѣсничему Айсбергу увеличили жалованье… Вотъ что я хотѣла сказать тебѣ, Раймундъ: сегодня я была у шоссейнаго мастера; его семья не очень подходитъ къ намъ, но…»
Милая, добрая, пусть бы всѣ пили такую ненависть къ людямъ изъ чаши любви!
Я отыскалъ такое красивое мѣсто, что даже Эльфридѣ придется согласиться, что о немъ «стоитъ поговорить»; вдобавокъ оно близко отъ нашего дома. Нужно миновать нашъ длинный садъ, тогда дойдешь до большого пространства, которое имѣетъ притязаніе называться питомникомъ деревьевъ и плодовыхъ растеній, хотя до сихъ поръ оно могло лишь приносить нѣкоторыя выгоды зайцамъ зимой. За питомникомъ пересохшая канава; черезъ нее лежитъ полуистлѣвшая кладка безъ перилъ, за канавой начинается лѣсъ (исключительно хвойный). Заросшая лѣсная дорога прямой линіей перерѣзываетъ лѣсъ отъ востока къ западу. До восточной опушки далеко, но если идти на западъ, то черезъ десять минутъ выходишь изъ лѣса и видишь крутой холмъ, вышиной съ большой домъ; это странная игра природы, если допустить, что холмъ не насыпной. Мнѣ же кажется, что онъ сдѣланъ человѣческими руками и представляетъ собою гигантскую древнюю могилу (такихъ могилъ много въ здѣшней мѣстности), однако, кругомъ холма нѣтъ камней, которыми обыкновенно окружались такіе монументы, впрочемъ, камни могли войти въ мягкую землю; очень вѣроятно и то, что кто-либо свезъ ихъ къ себѣ для построекъ, такъ какъ въ здѣшней мѣстности очень мало камней. Какъ попалъ на вершину холма гигантскій дубъ, этого я не могу разгадать, можетъ быть, мое предположеніе справедливо и онъ остался отъ дубоваго лѣса, которые въ древнія времена покрывали эту мѣстность, но впослѣдствіи были вытѣснены хвойными деревьями. Во всякомъ случаѣ онъ не стоитъ здѣсь съ того времени, какъ насыпали могилу, по моему разсчету, дубу не болѣе пятисотъ лѣтъ.
Это мѣсто рѣзко отличается отъ общаго характера здѣшней немилосердно-плоской мѣстности. Съ вершины холма открывается видъ въ даль; однако, видимый горизонтъ не составляетъ круга, потому что сзади холма прямой линіей тянется громадный лѣсъ. Замѣчательнаго въ видѣ съ холма мало, вѣдь нельзя же причислить къ достопримѣчательностямъ обнаженное тополями шоссе, которое проходитъ мимо моего дома, и, по выходѣ изъ лѣсу, на разстояніи ружейнаго выстрѣла отъ холма, большой дугой поворачиваетъ къ сѣверу; ничего нѣтъ особеннаго и въ полдюжинѣ большихъ и маленькихъ имѣній, которыя, точно острова, выдѣляются изъ общаго сѣраго тона болотистой долины, перерѣзываемой тамъ и сямъ зелеными полосами. Конечно, pièce de résistance всего вида красивый, похожій на замокъ господскій домъ; его фронтонъ виднѣется на разстояніи около трехъ тысячъ шаговъ отъ холма. Лѣтомъ, вѣроятно, запахъ на половину тонетъ въ кустахъ и деревьяхъ парка, кругомъ котораго идетъ бѣлая стѣна, убранная вазами или какими-то другими украшеніями; она отдѣляетъ помѣщичій садъ отъ остального свѣта. Имѣніе называется Мелленгофъ и принадлежитъ барону фонъ-Кардовъ; баронъ богатъ и у него много другихъ земель въ окрестностяхъ. Всѣ эти свѣдѣнія сообщилъ мнѣ Айсбергъ. Хотѣлось бы знать, не родственникъ-ли баронъ тому фонъ-Кардову, съ которымъ мы служили на форпостѣ подъ Парижемъ? Насколько мнѣ помнится, Тотъ Кардовъ былъ поразительно красивый элегантный человѣкъ, нѣсколькими годами моложе меня. Не смотря на близкія служебныя отношенія и общую смертельную опасность погибнуть подъ ядрами Tort Valerian, я не сошелся съ нимъ. Онъ сердилъ меня своими безумно-смѣлыми выходками, несогласными съ дисциплиной; я видѣлъ въ нихъ лишь заносчивость и нахальство дворянчика. Правда, разъ мнѣ пришло въ голову, что ему хочется умереть, но я сейчасъ же рѣшилъ, что если онъ и идетъ на встрѣчу смерти, то только потому, что, не смотря на свою молодость, уже пресытился жизнью. Потомъ я потерялъ барона изъ виду, очень можетъ быть, что я узнаю что-нибудь о немъ, когда мы поѣдемъ въ Мелленгофъ съ визитомъ. Давно пора намъ познакомиться съ сосѣдями; слѣдуетъ это сдѣлать хотя бы для того, чтобы развлечь Эльфриду, пока она не совсѣмъ впала въ меланхолію.
Ну вотъ у Эльфриды явилось разнообразіе въ жизни, хотя я, конечно, не желалъ для нея такого разнообразія. Нашъ маленькій Бернгардъ былъ сильно боленъ нѣсколько дней; настоящей опасности не предвидѣлось, какъ увѣрялъ меня сегодня молодой врачъ, котораго я пригласилъ на удачу. Своимъ спокойнымъ, яснымъ обращеніемъ, докторъ произвелъ на меня самое хорошее впечатлѣніе. По его словамъ, внезапная перемѣна климата, а быть можетъ, и образъ жизни, всегда дѣйствуетъ на слабые, нѣжные организмы дѣтей. Повидимому, доктора поразило умственное развитіе нашего четырехлѣтняго сына; по крайней мѣрѣ, онъ посовѣтовалъ мнѣ не развивать искусственно его природной чувствительности и живости. Трудно будетъ объяснить это Эльфридѣ, такъ какъ у нея нѣтъ никакого таланта къ педагогикѣ и она видитъ въ нашемъ (пока единственномъ) сынѣ — чудо ребенка.
Точно каждый ребенокъ не чудо, не небесный сосудъ, наполненный множествомъ драгоцѣнныхъ даровъ, которые составляютъ безчисленные задатки для будущаго. А какъ мало этихъ задатковъ дѣлается дѣйствительностью! Вѣдь люди слишкомъ заботятся о томъ, чтобы деревья не доросли до небесъ. Слѣдовало бы это говорить не съ насмѣшливымъ пожиманіемъ плечъ, а со слезами на глазахъ.
Сегодня «пришельцы» въ первый разъ попытались познакомиться съ сосѣдями. Будемъ откровенны: — попытка не дала блестящихъ результатовъ; я сожалѣю объ этомъ только изъ-за Эльфриды. Пріятнѣе всего было ѣхать въ теплую мягкую погоду въ моей новой охотничьей повозкѣ. Ее и пару лошадей я купилъ у моего предшественника по очень дешевой цѣнѣ, какъ мнѣ кажется, хотя г-нъ Шпехтъ изъ Кацнова увѣрялъ меня, что я страшно переплатилъ. По моему, это было не очень любезно и не очень честно съ его стороны; по крайней мѣрѣ, мнѣ показалось, что его гнѣдые, которыхъ онъ мнѣ предложилъ въ промѣнъ (съ доплатой двухсотъ марокъ), нисколько не лучше моихъ рыжихъ. Зато Шпехтъ нѣсколько разъ выпилъ за мое здоровье крѣпкаго краснаго вина и предложилъ обратиться къ нему, если мнѣ понадобится какая-либо судебная справка. Надѣюсь, мнѣ не придется пользоваться его любезностью.
Мы отправились дальше по полевой дорогѣ, пересѣкли шоссе, и снова свернули на полевую дорогу, мы ѣхали въ имѣніе Уигнеръ, принадлежащее г-ну Лахмунду;[1] кажется, нѣтъ въ мірѣ человка, къ которому бы такъ мало подходила его фамилія. Г-нъ Лахмундъ — воплощенная угрюмая молчаливость; его длинная худая жена еще мрачнѣе его. Впрочемъ, Шпехтъ (онъ холостякъ, но мы не знали этого) предупредилъ насъ, что у Лахмундовъ царитъ молчаніе. Конечно, имъ трудно и быть веселыми. У нихъ много дѣтей, а въ имѣніи дурная земля, дающая жалкій доходъ. Бѣдная Эльфрида! Жесткіе глаза суровой женщины строго смотрѣли на нее, моя жена сидѣла на жесткомъ диванѣ, точно птичка, парализованная взглядомъ змѣи. Я постарался какъ можно скорѣе уѣхать.
Мы вздохнули свободнѣе, когда сѣли въ экипажъ. Теперь опять по полевой дорогѣ мы отправились въ Грибеницъ, главное имѣніе графа Грабена; но высокоблагородныхъ птицъ не было въ гнѣздѣ; графъ уѣхалъ въ Берлинъ на важный сельскохозяйственный съѣздъ. Графиня была у замужней дочери, зато мы раскланялись съ двумя молоденькими графинями, красивыми, важными, стройными дѣвушками, которыхъ мы встрѣтили въ паркѣ; онѣ ѣхали верхомъ съ грумомъ и съ какимъ-то кавалеромъ.
Тутъ кончились наши похожденія по сосѣднимъ имѣніямъ, лежащимъ въ восточной части моего округа. Эльфридѣ хотѣлось домой, но у насъ оставалось еще много послѣобѣденнаго времени и погода стояла прекрасная; всѣ предыдущіе визиты не обрадовали насъ; однако, слѣдовало продолжать разъ начатое дѣло; къ тому же мы могли на западѣ найти то счастье, котораго напрасно искали на востокѣ. Изъ Гребеница мы могли бы направиться по грюнвальдскому шоссе и доѣхать до того мѣста, гдѣ отъ него идетъ наша вѣтвь (т. е. направляющаяся въ Сундинъ), въ этомъ случаѣ намъ пришлось бы проѣхать мимо нашего дома, а мнѣ казалось, что разъ мы подъѣдемъ къ нему, то и останемся въ немъ, поэтому я велѣлъ кучеру свернуть въ лѣсъ на дорогу, которая шла почти параллельно шоссе. Дорога эта была не особенно удобна, настоящій лѣсной проселокъ во вкусѣ моего предшественника; колеса на цѣлый футъ уходили въ колеи, тонули въ страшныхъ выбоинахъ, тѣмъ не менѣе ѣхать было чудно хорошо. Коричневатыя большія деревья еще не одѣлись зеленью, но молодыя повсюду распускались; послѣдніе теплые дожди оживили ихъ. Въ низинкахъ, не покрытыхъ старой листвой, пробивалась свѣжая трава и растенія. Птицы пѣли, особенно звонко раздавался голосъ зяблика. Эльфрида еще не знала этой части лѣса и пришла положительно въ поэтическое настроеніе, особенно, когда мы проѣзжали по сѣверному берегу озера, которое съ одного мѣста открылось передъ нами во всю свою величину. Дѣйствительно, сказачно прелестную картину увидали мы: даже при солнечномъ сіяніи, почти черная вода стояла неподвижно, прибрежье, тростники и камыши, не двигаясь, отражались въ зеркальной поверхности ясно до мелочей.
Но вотъ мы и выѣхали изъ лѣсу и наша повозка покатилась по направленію къ нарядной помѣщичьей усадьбѣ имѣнія Брапдсгагенъ. Мы приблизились къ цѣли нашего теперешняго странствія. Г-нъ Моенъ, услыхавъ стукъ колесъ по неровной мостовой двора, встрѣтилъ насъ внизу, двойной лѣстницы, которая вела на маленькое крыльцо передъ входной дверью. Костюмъ Моена не отличался особенной изысканностью, но вся его полная, довольно неуклюжая фигура дышала привѣтливостью и гостепріимствомъ. Онъ нѣсколько разъ озабоченно и очень громко позвалъ «Эмилія!» Вскорѣ къ намъ вышла высокая, бѣлокурая женщина, лѣтъ двадцати пяти, не старше. Ея лицо было довольно красиво и несомнѣнно крайне симпатично; щеки фрау Эмиліи часто вспыхивали яркимъ румянцемъ; большіе синіе глаза смотрѣли умнымъ и добрымъ взглядомъ. Насъ провели въ простенькую, уютную гостиную слѣва отъ сѣней. Дамы сѣли на диванъ, мы, мужчины — на стулья подлѣ круглаго стола; черезъ нѣсколько минутъ на немъ очутились двѣ бутылки краснаго вина; Моенъ вынулъ изъ кармана пробочникъ, откупорилъ бутылки, наполнилъ стаканы и предложилъ выпить съ нами за добрыя сосѣдскія отношенія. Мы вѣжливо отвѣтили на его тостъ; при этомъ Моенъ заставилъ меня выпить стаканъ до дна. Къ несчастію, фрау Моенъ увела отъ насъ Эльфриду, чтобы показать ей свое хозяйство и я остался наединѣ съ Моеномъ; вскорѣ мнѣ пришлось понять, почему онъ откупорилъ обѣ бутылки сразу. Мнѣ не хотѣлось больше пить, тѣмъ не менѣе первая бутылка опустѣла почти мгновенно, а вскорѣе и вторую постигла та же участь; конечно, за ними послѣдовала бы третья и четвертая (Моенъ уже велѣлъ ихъ принести), но я рѣшительно протестовалъ; къ моему удовольствію, наши дамы вернулись. Мы съ Эльфридой простились съ радушными хозяевами и условились видаться съ ними какъ можно чаще.
Едва нашъ экипажъ выѣхалъ съ ихъ двора, какъ Эльфрида сообщила мнѣ двѣ новости: во-первыхъ, что она совсѣмъ влюбилась въ фрау Моенъ, а во-вторыхъ, что баронъ Кардовъ изъ Мёлленгофа, дѣйствительно, былъ моимъ товарищемъ во время осады Парижа въ семидесятомъ году. Баронъ самъ сказалъ объ этомъ фрау Моенъ, когда она вчера встрѣтилась съ нимъ на рынкѣ въ Гримѣ и прибавилъ при этомъ, что баронесса удивляется, почему мы ихъ до сихъ поръ обходимъ визитомъ.
— Это мило, — замѣтила Эльфрида, — но прошу тебя, отложимъ визитъ въ Мёлленгофъ до другого дня; я сегодня очень устала.
Я приказалъ Карлу ѣхать домой.
Прошло три дня, а мы все еще не сдѣлали визита Кардовымъ. Эльфридѣ перестало хотѣться ѣхать въ Мёлленгофъ съ тѣхъ поръ какъ фрау Моенъ сказала ей, что баронесса, урожденная графиня Древеницъ фонъ-Рюгенъ — «ужасная гордячка», что она старательно избѣгаетъ всякихъ сношеній съ незнакомыми землевладѣльцами и арендаторами. Не съѣзжу-ли я одинъ? На это предложеніе я замѣтилъ женѣ, что мы уже оставили наши карточки въ замкѣ Грибенъ и теперь намъ нельзя не сдѣлать визита въ Мёлленгофъ, такъ какъ это походило бы на демонстрацію, вдвойнѣ странную послѣ приглашенія барона, хотя и непрямого. Но я не могъ уговорить обыкновенно покорную женщину. Откровенно говоря, я самъ не съ особеннымъ удовольствіемъ думалъ о возобновленіи знакомства съ Кардовомъ. Чѣмъ яснѣе стараюсь я вспомнить его, тѣмъ менѣе хочется мнѣ встрѣчаться съ нимъ. Что у насъ съ нимъ общаго? Вѣдь обыкновенно опасность, которую люди переживаютъ вмѣстѣ, сближаетъ ихъ. Насъ съ нимъ она не сблизила.
И кромѣ того, противъ этого знакомства во мнѣ возстаетъ что-то, какое-то смутное чувство, которое нельзя объяснить обыкновенной застѣнчивостью; вообще я не могу придумать ему названія или долженъ буду сказать, что это «что-то» суевѣрный страхъ, который говоритъ мнѣ, что нашъ визитъ въ Мёлленгофъ поведетъ за собой большое несчастье. Вообще, я не суевѣренъ; я называю это предчувствіе нелѣпымъ, но отдѣлаться отъ него не могу. Конечно, мнѣ и въ голову не придетъ сказать о моемъ страхѣ Эльфридѣ, такъ какъ это заставитъ ее еще сильнѣе противиться нашему знакомству съ барономъ и баронессой. Въ сущности я считаю даже необходимымъ ѣхать въ Мёлленгофъ. Я не могу терпѣть въ моей жизни призраковъ!
Узелъ развязанъ; баронъ предупредилъ насъ; сегодня послѣ обѣда (нашего) къ нашему дому подъѣхалъ экипажъ, въ немъ сидѣлъ господинъ и чудно красивый мальчикъ; я стоялъ у окна кабинета; пріѣзжій увидѣлъ меня, раскланялся, махнулъ мнѣ рукой, однимъ прыжкомъ выскочилъ изъ экипажа и такъ быстро прошелъ черезъ палисадникъ, что я едва успѣлъ встрѣтить его у входа въ домъ.
— Вы, конечно, не узнаете меня? Я баронъ Фрицъ фонъ-Кардовъ, — сказалъ гость.
Онъ говорилъ такъ привѣтливо, что если бы я неохотно взялъ его протянутую руку, то самому себѣ показался бы варваромъ. Эльфрида была въ саду; я хотѣлъ велѣть позвать ее, но баронъ воспротивился, предложивъ намъ самимъ пойти за моей женой. Съ моего позволенія онъ сейчасъ же сходитъ за своимъ сыномъ! Кардовъ ушелъ и вернулся съ красивымъ мальчикомъ, котораго называлъ Гансомъ. Мы отправились въ садъ и не скоро отыскали Эльфриду, такъ какъ она была въ дальней его части и разговаривала съ столяромъ о постройкѣ бесѣдки; пока мы ходили по саду, отыскивая мою жену, баронъ вспоминалъ нашу совмѣстную службу на форпостѣ; онъ помнилъ все, даже мелочи. При этомъ Кардовъ сдѣлалъ странное замѣчаніе о томъ, что моя гордость и сдержанность помѣшали намъ тогда же сойтись поближе. Вѣдь я, по его мнѣнію, какъ старшій и, кромѣ того, тогдашній его начальникъ, долженъ былъ сдѣлать первый шагъ, но не сдѣлалъ его!
Неужели я въ отвѣтъ на такую привѣтливость могъ сказать ему, что въ то время онъ мнѣ казался своевольнымъ дворянчикомъ, изъ тѣхъ, отъ которыхъ я всегда, по возможности, сторонился?
Ну, повидимому, у него и теперь не было недостатка въ своеволіи, можетъ быть, онъ оставался и прежнимъ гордымъ дворянчикомъ, но сегодня, по крайней мѣрѣ, этого не было въ немъ видно. Помимо этого — съ барономъ былъ адвокатъ, говорившій за него еще краснорѣчивѣе его милой привѣтливости. Для меня въ красивыхъ дѣтяхъ есть что-то неотразимое; я готовъ просто обожать каждое хорошенькое дитя, а мальчика красивѣе Ганса я едва-ли когда-либо видѣлъ. Это былъ прелестный, стройный какъ лозинка, высокій шестилѣтній ребенокъ съ большими блестящими свѣтло-карими глазами, съ граціей въ каждомъ быстромъ движеніи, я не могъ дождаться минуты, когда приведу къ Эльфридѣ «мое новое пріобрѣтеніе», и подразумѣвалъ подъ этимъ словомъ не барона, а его сына.
Наконецъ, мы нашли Эльфриду; тутъ мнѣ приходится сознаться въ одной слабости, которой я положительно стыжусь. Когда мы недавно дѣлали визиты, мнѣ и въ голову не приходило задавать себѣ вопросъ: какой-то Эльфрида покажется всѣмъ нашимъ сосѣдямъ? Сегодня же, представляя ей изящнаго барона, я испытующимъ взглядомъ смотрѣлъ ему въ глаза, чтобы подмѣтить, какое впечатлѣніе произвела она на него. Я могъ остаться доволенъ; баронъ былъ пораженъ. Очевидно, фонъ Кардовъ не думалъ, чтобы у простого главнаго лѣсничаго могла быть такая жена; надо сказать, что и Эльфрида сегодня казалась особенно хороша собой; ее можно было принять не за двадцатитрехлѣтнюю женщину, а за семнадцатилѣтнюю дѣвушку. Баронъ говорилъ, что не повѣритъ тому, что у насъ есть четырехлѣтній сынъ, пока не увидитъ его собственными глазами. Когда пришелъ маленькій Бернгардъ съ своей нянюшкой, я обрадовался (второй припадокъ слабости), видя, что сынъ лѣсничаго не теряетъ, стоя рядомъ съ сыномъ барона. Стали сравнивать дѣтей; констатировали разницу лѣтъ, говорили и о томъ, что Гансъ заимствовалъ коричневые глаза отъ матери, а нашъ Бернгардъ — синіе глаза отъ отца.
Солнце свѣтило ярко, но по временамъ налетали свѣжіе порывы вѣтра и я нашелъ, что для дѣтей слишкомъ холодно на воздухѣ и посовѣтовалъ пройти въ домъ. Эльфрида предложила гостю выпить чашку кофе или чего онъ пожелаетъ. Баронъ поблагодарилъ и отказался отъ всего, кромѣ стакана холодной воды для Ганса, сказавъ, что они еще не обѣдали и въ это время не привыкли пить или ѣсть что-либо. Вскорѣ Кардовъ замѣтилъ, что ему пора домой, не то онъ заслужитъ выговоръ. На прощаніе фонъ-Кардовъ, по порученію баронессы, попросилъ насъ пріѣхать къ нимъ обѣдать завтра въ пять часовъ совсѣмъ «sans gêne» и «en famille». Онъ прибавилъ, что пригласилъ бы и нашего юнаго Бернгарда, но боится возраженій мамы, которая, пожалуй, не согласится везти его вечеромъ.
Всѣ подобные свѣтскіе вопросы — дѣло женское; Эльфрида прежде такъ рѣшительно отказывалась ѣхать въ Мёлленгофъ, что теперь сама должна была рѣшить, принять-ли намъ приглашеніе или нѣтъ. Съ нѣкоторымъ злорадствомъ услыхалъ я, что она очень но, даже съ удовольствіемъ сказала «да». Баронъ поцѣловалъ ея руку, повторилъ мнѣ, что ему было необыкновенно пріятно возобновить знакомство съ товарищемъ по войнѣ, выразилъ надежду, что и наши дѣти будутъ тоже товарищами, потомъ усадилъ Ганса въ экипажъ, покрылъ его ножки шелковымъ одѣяломъ, сѣлъ рядомъ съ нимъ и они уѣхали.
Итакъ, завтра мы ѣдемъ въ Мёлленгофъ. Мы съ Эльфридой рѣшили, что баронъ очаровательный человѣкъ и что мы не станемъ бояться баронессы, «ужасной гордячки», урожденной графини Древеницъ фонъ-Рюгенъ.
Написавъ это, я остановился среди комнаты; я торжественно прогналъ тотъ призракъ, то предчувствіе бѣды, которою грозило намъ это знакомство. Положа руку на сердце, говорю, что призракъ не вернулся больше, не смотря на то, что настала ночь, время самое благопріятное для привидѣній.
Я веду мой дневникъ со времени студенчества, но еще никогда мнѣ не доставляло такого удовольствія записывать все, что я дѣлаю, какъ теперь, хотя другія части моей записной книги, напримѣръ, разсказъ о времени войны и объ эпохѣ послѣ войны, были интереснѣе. Повидимому, теперь я менѣе требую отъ жизни. Я иногда упрекаю себя за то, что теряю слишкомъ много времени на просмотръ этихъ листковъ. Но вѣдь безсонница, перешедшая ко мнѣ по наслѣдству отъ матери, съ юныхъ лѣтъ мучаетъ меня и именно безсонница-то заставила меня начать писать дневникъ въ мучительныя ночи; теперь я сплю еще хуже прежняго и мои записки ни у кого не отнимаютъ времени. Кромѣ того, когда-то мнѣ хотѣлось-быть великимъ писателемъ; въ дѣтствѣ и юности я мечталъ сіять въ мірѣ, однако, къ счастью, достаточно рано созналъ истину и сказалъ себѣ: то, что ты считалъ пламенемъ титана — скромный огонь, предназначенный горѣть не снаружи, а только внутри тебя, — при тихомъ его сіяніи ты можешь лишь узнать самого себя, всю свою душу, сознаніе и совѣсть.
Смѣю сказать, что я изъ всѣхъ силъ старался выполнить эту задачу и изъ страха самообольщенія цѣнилъ себя, быть можетъ, менѣе, нежели слѣдовало, хотя и то и другое одинаково опасно. Оцѣнить себя по достоинству очень трудно. А между тѣмъ, о чемъ же можно судить правильнѣе, нежели о самомъ себѣ? Я живу собственной жизнью, а не жизнью другого. Я не могу знать внутренней жизни другого; онъ не можетъ видѣть того, что происходитъ во мнѣ. Очень вѣроятно, что я осуждаю себя за то, что онъ прощаетъ мнѣ; прощаю себя тамъ, гдѣ онъ произноситъ надо мной приговоръ, и наоборотъ. Конечно, общество судитъ людей по своему опредѣленному закону, да это и быть не можетъ иначе. Общество называетъ хорошимъ то, что приноситъ ему пользу, осуждаетъ то, что вредитъ ему. Единичныя личности еще борятся противъ его постановленій, но большинство подчиняется имъ. Постановленія же эти вытекаютъ изъ основнаго положенія христіанства: «Не дѣлай другому того, чего не хочешь, чтобы дѣлали тебѣ другіе». Поэтому разумному человѣку не трудно быть правымъ передъ свѣтомъ и большинство оказывается негрѣшнымъ передъ нимъ.
Гораздо труднѣе судить себя, быть справедливымъ къ себѣ. Въ сущности никто не можетъ сказать, что онъ вполнѣ справедливъ относительно себя; однако, каждый долженъ быть своимъ собственнымъ судьей.
Такъ, или почти такъ, выразилъ я свое основное убѣжденіе, говоря съ баронессой; я защищалъ свое мнѣніе, объяснялъ ей всю его справедливость. Сначала она и слушать меня не хотѣла, по ея мнѣнію…
Но, право, мнѣ слѣдуетъ описать по порядку нашъ достопамятвый визитъ въ Мёлленгофъ, вѣдь онъ положительно свѣтлый бликъ въ моей жизни, не слишкомъ-то богатой блескомъ.
Я сказалъ женѣ, что мы должны одѣться какъ на вечеръ, хотя баронъ и приглашалъ насъ отобѣдать запросто «en famille» — Какъ потомъ оказалось, я былъ правъ и Эльфрида почти съ энтузіазмомъ благодарила меня за мою предусмотрительность; но это не важно.
Когда пробило пять часовъ, мы въѣхали во дворъ замка, обогнули газонную площадку, украшенную довольно высокими пилястрами съ вазами, поднялись на дугообразный, огражденный перилами въѣздъ къ крыльцу и остановились у наряднаго входа въ домъ. Къ намъ вышли слуги въ ливреяхъ, туфляхъ, бѣлыхъ чулкахъ, черныхъ бархатныхъ панталонахъ, желтозеленыхъ жилетахъ и темнокрасныхъ фракахъ. — Они сняли съ насъ верхнее платье и провели черезъ высокую переднюю, уложенную бархатной дорожкой, въ свѣтлую красивую комнату. Тамъ насъ встрѣтили баронъ и баронесса.
Въ эту-то минуту Эльфрида поняла, что я былъ правъ относительно туалета, а я понялъ нѣчто другое болѣе интересное, а именно: что никогда не видалъ женщины красивѣе баронессы. Не стоитъ даже и стараться описать ея красоту. Большіе, темные, блестящіе глаза миндальной формы, изъ-синя черные, слегка волнующіеся волосы, чистыя классически-прекрасныя черты привѣтливаго лица, стройная фигура, грація каждаго движенія — вѣдь это только слова, слова, дѣтскій лепетъ о чемъ-то, чего высказать нельзя. Даже кистью и красками нельзя воспроизвести подобной красоты, только одна музыка могла бы выразить ее. А звукъ всякаго низкаго голоса баронессы — это тоже дивная музыка!
Мой восторгъ можетъ показаться подозрительнымъ, но только показаться. Я спокоенъ: къ моему восхищенію прелестной женщиной не примѣшивается и тѣни того, что называется влюбленностью. Хотя во мнѣ живетъ потребность любить, но я не могу влюбиться въ нее, такъ какъ не способенъ чувствовать любовь безъ отвѣта, любовь, девизомъ которой служитъ: что тебѣ въ томъ, что я тебя люблю? и признаю только чувство, основанное на сердечной гармоніи, на духовномъ сродствѣ. Между мной же и баронессой рѣшительно нѣтъ ничего общаго, насъ могла бы тянуть другъ къ другу одна сила противуположности. Мнѣ представляется, что баронесса и я дѣйствительно двѣ полныя противоположности: она — аристократка отъ завитка ея темныхъ волосъ до подошвы узенькой, хорошенькой ножки; въ императорѣ баронесса можетъ видѣть равнаго себѣ! Я же отдаю Кесарю Кесарево — и въ моихъ жилахъ нѣтъ ни одной капли недемократической крови. Мы такъ далеки другъ отъ друга, такъ чужды одинъ другому, что я могу ее изучать вполнѣ объективно и спокойно, какъ чудесное произведеніе природы, къ которому у меня нѣтъ никакого отношенія. Ее изучать тѣмъ легче, что она откровенна, я сказалъ бы, какъ дитя, если бы не зналъ, что эта откровенность вытекаетъ изъ одного ея твердаго убѣжденія, а именно: она убѣждена, что аристократы (баронесса далеко не причисляетъ къ ихъ классу всѣхъ людей, которые ставятъ передъ своимъ именемъ фонъ) — отдѣльная раса, которая такъ же сильно отличается отъ людей незнатныхъ, какъ вообще одна порода отличается отъ другой. Она не считаетъ это несправедливостью природы или исторіи, а просто смотритъ на такое различіе, какъ на существующій фактъ естественной исторіи. Много подобныхъ вещей — говорила она; я не могу ихъ назвать прямо умными, но онѣ доказываютъ, что эта женщина думаетъ независимо и самостоятельно.
Только въ одномъ пунктѣ я заставилъ ее согласиться со мною, хотя и то условно, а именно: когда я доказывалъ, что въ высшемъ смыслѣ человѣкъ можетъ признать своимъ судьей только себя самого, она согласилась со мной, но прибавила, что умѣть судить себя справедливо — таинственная наука, постигнутая очень немногими избранными.
— Да, баронесса, — сказалъ я, — немногими, и они-то составляютъ аристократію болѣе избранную, нежели та, о которой мы говорили недавно.
Это было смѣло; она посмотрѣла на меня точно королева на своего вассала, позволившаго себѣ дерзость, но ничего не отвѣтила.
Мой начальникъ, оберфорстмейстеръ, два дня прожилъ у насъ въ домѣ. Какъ я и ожидалъ послѣ нашей первой встрѣчи съ нимъ, онъ оказался человѣкомъ, достойнымъ глубокаго уваженія. Не знаю, часто-ли онъ бываетъ въ церкви, во всякомъ случаѣ, лучшаго христіанина, я думаю, трудно найти. Ему уже около шестидесяти лѣтъ, но у него простая, честная, дѣтски-добрая душа и въ то же время онъ такъ ученъ, что могъ бы поспорить съ цѣлой академіей. Онъ не практикъ. Занимая высокое мѣсто и говоря съ подчиненнымъ, форстмейстеръ, конечно, не можетъ откровенно высказать этого; однако, онъ съ прелестнымъ юморомъ при случаѣ даетъ понять, что хорошо знаетъ свою слабость. У него есть и другая слабость; онъ ее тоже отлично знаетъ и трогательно жалуется на нее, видя ея дурныя послѣдствія. Напримѣръ: мы ѣхали по лѣсу, въ которомъ повсюду остались ясные слѣды долгаго, дурного управленія моего предшественника. Славный старикъ часто качалъ своей сѣдѣющей головой, вздыхалъ и вслухъ шепталъ: «Да, да, все оттого!» и т. д., наконецъ, при видѣ ужь черезчуръ очевиднаго опустошенія, онъ повернулся ко мнѣ на сидѣнье и сказалъ дрожащимъ голосомъ: «Это возмутительно! Мнѣ слѣдовало давно, давно удалить его. Я долженъ, обязанъ былъ сдѣлать это. Но, милый Бушъ, поставьте себя на мое мѣсто. Я зналъ, что если онъ потеряетъ это мѣсто, то погибнетъ вмѣстѣ съ своей семьей. Его мнѣ не было жаль, онъ страшно пилъ и былъ тѣмъ — чѣмъ не всегда бываютъ пьяницы — прямо дурнымъ человѣкомъ; отличался грубостью, упрямствомъ, мстительностью, но его бѣдная, добрая жена? Она чуть не до смерти тосковала и разучившимися плакать глазами смотрѣла въ темное будущее; а шестеро несчастныхъ, невинныхъ дѣтей, изъ которыхъ старшей маленькой бѣлокурой дѣвочкѣ было четырнадцать лѣтъ! Молите Бога, другъ мой, чтобы Онъ никогда не поставилъ васъ въ ужасное положеніе приносить состраданіе въ жертву долгу».
И у добряка слезы выступили на глазахъ. Я, молча, пожалъ ему руку и охотно поцѣловалъ бы ее.
Конечно, я не могъ поцѣловать его руки; но я могу сдѣлать другое: я могу употребить всѣ силы и снова поставить на мѣсто повозку, выбитую изъ колеи, и доказать доброму старику, что его доброта не причинила непоправимаго вреда. Это я могу сдѣлать и сдѣлаю.
Баронъ и баронесса оффиціально отдали намъ нашъ визитъ и пріѣхали посмотрѣть на нашъ скромный домъ, составляющій такой странный контрастъ съ ихъ замкомъ. У нихъ вестибюль, вымощенный мраморомъ, раззолоченныя комнаты, портретный залъ, на стѣнахъ котораго можно видѣть всѣ костюмы, носившіеся въ Германіи въ теченіе четырехъ столѣтій; бальная зала размѣрами въ цѣлую церковь, библіотека, въ которой могли бы работать двадцать ученыхъ, не мѣшая другъ другу; конечно, у насъ никогда не будетъ и тѣни подобной роскоши, однако, еще до конца лѣта, благодаря добротѣ нашего милаго оберъ-форстмейстера, я надѣюсь, наша хижина станетъ болѣе достойна принимать такихъ важныхъ гостей.
Мы снова были въ Мёлленгофѣ, на этотъ разъ до обѣда и съ нашимъ Бернгардомъ; онъ велъ себя прелестно и не терялъ рядомъ съ молодымъ барономъ, а это кое-что значитъ. Жалко, что между дѣтьми такая большая разница лѣтъ — два года. Они могли бы стать товарищами.
Лучшими товарищами, чѣмъ мы съ барономъ, хотя фонъ-Кардовъ осыпаетъ меня любезностями; я даже иногда желаю, чтобы онъ былъ не такъ любезенъ. Я не могу играть комедіи и выражать чувства, которыхъ нѣтъ въ моемъ сердцѣ. А въ сердцѣ у меня нѣтъ дружескаго расположенія къ человѣку, отъ котораго что-то заставляетъ меня сторониться. Мнѣ стыдно назвать инстинктомъ это нерасположеніе къ нему, между тѣмъ объяснить его разумной причиной я не могу. Если подумать хорошенько, не зависть, а сожалѣніе должно просыпаться въ умѣ при взглядѣ на тѣхъ несчастныхъ, которыхъ съ дѣтства балуетъ судьба, которые считаютъ весь міръ цвѣтущимъ лугомъ, предназначеннымъ для того, чтобы они порхали по немъ какъ бабочки. Бабочкамъ и пристало порхать; только вѣдь онѣ совсѣмъ не такъ безвредны, какъ кажется съ виду. Мы, лѣсничіе, это хорошо знаемъ.
Какъ бы тамъ ни было, я не вѣрю спокойствію этой водяной поверхности; въ ней много такихъ мѣстъ, въ которыхъ можно видѣть вплоть до самаго дна; но нѣтъ-ли между свѣтлыми мѣстами или позади нихъ глубокихъ, темныхъ омутовъ, въ которыхъ гнѣздятся чудовища?
Одно, по моему, вѣрно: этотъ легкомысленный человѣкъ, стремящійся къ наслажденію (если онъ даже не хуже этого опредѣленія) не достоинъ такой жены, такого сына и это несоотвѣтствіе оскорбляетъ мое нравственное чувство и чувство прекраснаго. Храмъ Венеры Ураніи — который сторожитъ женщина.
Опять мы съ Эльфридой долго спорили объ обитателяхъ Мёлленгофа. Мы никакъ не можемъ поладить съ нею въ этомъ отношеніи и съ каждымъ днемъ наши мнѣнія расходятся все больше и больше. Что она не находитъ баронессу Елену (какъ идетъ къ ней это имя!) такой красивой, «далеко, далеко не такой красавицей», какъ я нахожу ее, это еще понятно; мы, мужчины, ищемъ и видимъ въ женщинахъ совсѣмъ иное, чѣмъ сами онѣ другъ въ другѣ и vice versa; но моя жена называетъ баронессу холодной, высокомѣрной, скупой, словомъ, очень непріятной особой. Пусть я не думаю, чтобы она сошлась съ баронессой, какъ, повидимому, мнѣ этого хочется! Ужь одна разница въ общественномъ и денежномъ положеніи помѣшаетъ имъ подружиться! Всегда тяжело пользоваться гостепріимствомъ, на которое не можешь отвѣтить; можетъ быть, мужчины не чувствуютъ этого, но женщинамъ это крайне непріятно. Впрочемъ, баронесса, вѣроятно, сама считаетъ, что равный долженъ водиться съ равнымъ, иначе Эльфрида не понимаетъ почему, по увѣренію фрау Моенъ, фрау Кардовъ никогда не переступаетъ порога недворянскихъ домовъ.
— Однако, она вошла въ нашъ домъ; а, несмотря на мсе званіе и желѣзный крестъ первой степени, я — vilain et très vilain".
— Пожалуйста! ты, слава Богу, изъ очень уважаемаго семейства.
— А ты — дочь совѣтника юстиціи.
— Удивительно много это въ глазахъ баронессы!
— Во всякомъ случаѣ, она очень лестно отзывалась о тебѣ.
— Чтобы польстить тебѣ.
— Это на нее не похоже; и потомъ изъ-за чего ей мнѣ льстить?
— Чтобы услыхать и отъ тебя любезность.
— Относительно логики барона?
— Ты очень несправедливъ къ нему.
— А ты къ ней.
Когда обмѣнъ мнѣній доходитъ до такой точки, мудрая Аѳина шепчетъ разумному человѣку: «отступи, старина». Я дѣйствительно отступилъ, замѣтивъ, что не очень охотно возобновилъ знакомство съ барономъ, но изъ всѣхъ силъ постараюсь справедливо отнестись къ его хорошимъ сторонамъ, такъ какъ онѣ, конечно, есть у него.
Безъ сомнѣнія, у барона есть хорошія качества. Міръ кишитъ калибанами и клоунами, а потому всегда пріятно видѣть человѣка, который все дѣлаетъ такъ граціозно, точно Аріель помогаетъ ему.
Фрицъ Кардовъ можетъ быть очарователенъ, когда захочетъ, а очевидно, ему хочется нравиться намъ. Онъ осыпаетъ насъ любезностями. Со мной онъ сталъ на такую товарищескую ногу, точно мы не восемь дней, а восемь лѣтъ сражались съ нимъ рука объ руку, спали въ одной палаткѣ и пили изъ одной кружки. Услыхавъ, что Эльфрида любитъ цвѣты, баронъ теперь каждый день присылаетъ ей чудные букеты изъ своихъ оранжерей. Въ понедѣльникъ онъ встрѣтилъ у насъ доктора Барта и услыхалъ отъ него, что Бернгарда все еще необходимо очень беречь, что ему нужно быть какъ можно больше на свѣжемъ воздухѣ, но не утомляться. Сегодня баронъ прислалъ намъ прелестную колясочку, запряженную послушнымъ козликомъ. У здороваго Ганса есть экипажъ и пони, необходимо, чтобы и у Бернгарда была колясочка, такъ какъ носить его нельзя, онъ ужь великъ, а долго бѣгать ему вредно.
«Кто тутъ могъ бы устоять?» какъ поется въ домъ-Жуанѣ.
Я не могъ устоять, такое вниманіе просто обезоружило меня. Какъ бы ни была малопримѣрна жизнь этого человѣка, въ немъ сохранилось много природной теплоты. И, Боже Ты мой, вѣдь мы всѣ грѣшимъ! Кто посмѣетъ бросить первый камень въ своего брата. Нѣтъ, нѣтъ! Онъ такъ ласково отнесся ко мнѣ, что и я отвѣчу ему тѣмъ же. Конечно, я никогда не буду въ состояніи отплатить ему за его царскую щедрость, но вѣдь когда мощный левъ запутался въ сѣтяхъ, его освободилъ не другой левъ, а бѣдная маленькая мышка. Конечно, я соглашусь скорѣе остаться его должникомъ, нежели видѣть, что онъ попалъ въ непріятное положеніе льва этой басни.
Теперь всѣ сосѣди отдали намъ визиты. Графъ и графиня Грибенъ тоже завезли намъ свои карточки; конечно, этимъ обмѣномъ вѣжливости и кончится; по крайней мѣрѣ, продолженія знакомства съ ними не предвидится. Вообще, дѣлая визиты, я надѣялся на лучшіе результаты: г-нъ Шпехтъ изъ Кацнова, съ своимъ лисьимъ лицомъ и навязчивой болтливостью страшно не нравится мнѣ; мрачные Лахмунды проигрываютъ при ближайшемъ знакомствѣ; остальные визиты, напримѣръ, къ пастору Шмиту, тоже не очень обрадовали насъ. Г-нъ Моенъ изъ Брандсгагена, добрый малый, но вѣдь Лессингъ говоритъ: «можно придти въ отчаяніе, если, кромѣ этого, нечего больше сказать о человѣкѣ». Потомъ его вѣчный припѣвъ: «выпейте, г-нъ главный лѣсничій» c’est plus fort que moi. Не хочу я казаться черезчуръ щепетильнымъ человѣкомъ, не хочу и отнимать у Эльфриды удовольствія видаться съ фрау Моенъ (она, дѣйствительно, во всѣхъ отношеніяхъ превосходная женщина и я ее очень уважаю), а потому мы будемъ видаться съ Моенами. Моя жена въ короткое время подружилась съ фрау Моенъ и это меня очень утѣшаетъ, такъ какъ теперь нечего мнѣ бояться грозившаго намъ одиночества, которое было бы вдвойнѣ опасно для спокойствія нашей жизни.
У меня есть еще сосѣдъ. Лѣсникъ Айсбергъ обратилъ мое вниманіе на него, но не по очень-то пріятному поводу. Я говорю о Стефанѣ Рикѣ, который владѣетъ харчевней по названію «Лѣсная Лавочка». Она стоитъ на перекресткѣ лѣсной дороги, проходящей черезъ мой округъ съ запада на востокъ — и шоссе, ведущаго въ Гримъ и соединяющагося съ большимъ сундинскимъ шоссе. Мой лѣсъ прежде былъ леннымъ имѣніемъ одного шведскаго графскаго рода Бранеръ; но въ концѣ прошедшаго столѣтія, какъ выморочное имущество, отошелъ въ казну; когда провинція стала владѣніемъ Пруссіи, лѣсъ причислили къ нашему фиску. Кажется, Рики владѣли «Лѣсной Лавочкой» на основаніи чего-то вродѣ наслѣдственно передававшейся аренды, съ очень выгодными для нихъ привиллегіями. Владѣльцы «Лѣсной Лавочки» потеряли возможность пользоваться этими преимуществами съ тѣхъ поръ, какъ отецъ теперешняго Рика проигралъ процессъ съ нашимъ вѣдомствомъ. Между прочимъ, въ силу прежнихъ привиллегій они имѣли право ежегодно убивать въ лѣсу у каждаго хозяина дюжину сернъ.
Какъ говоритъ Айсбергъ, эта кошка и теперь не хочетъ отказаться отъ мышей и множество дичи, не занесенной въ наши списки, ежегодно исчезаетъ въ кухнѣ Рика. Не смотря на всѣ старанія, сторожамъ не удалось поймать кошку in flagranti, но, къ сожалѣнію, сомнѣваться въ его поступкахъ трудно.
Домъ Рика стоитъ очень удобно для этой цѣли. Его фасадъ выходитъ на шоссе; изъ верхняго этажа дома можно видѣть очень далеко; дворъ же, садъ и службы глубоко вдаются въ лѣсъ, такъ что болѣе удобнаго мѣстоположеніи для браконьеровъ и желать нельзя.
По словамъ Айсберга о «Лѣсной Лавочкѣ» и ея хозяинѣ ходятъ дурные слухи. Лѣсникъ разсказалъ мнѣ, что Рикъ ловкій парень, который привлекаетъ къ себѣ посѣтителей веселымъ нравомъ и смѣшными выходками, что среди завсегдатаевъ харчевни Рика есть много людей довольно значительныхъ; что зажиточные купцы изъ сосѣднихъ городовъ, арендаторы и окрестные землевладѣльцы, словомъ, всѣ, кто любитъ хорошее вино и карточную игру, частенько заглядываютъ въ «Лѣсную Лавочку». По словамъ Айсберга, игра ведется въ отдѣльной задней комнатѣ, въ которую постороннимъ нѣтъ доступа; вмѣстѣ съ Рикомъ въ «Лѣсной Лавочкѣ» хозяйничаетъ его единственная дочь, извѣстная въ округѣ подъ именемъ рыжей Маріи (и если я понялъ топкій намекъ моего лѣсника), пользующаяся далеко не доброй славой.
Изъ всего этого меня, конечно, интересуютъ только наслѣдственныя отношенія Рика къ дачѣ государственнаго лѣса. Конечно, не нужда выгоняетъ его изъ дому рано утромъ съ ружьемъ на плечѣ, какъ другихъ бѣдняковъ. Тѣмъ меньше у меня причины щадить его. Во всякомъ случаѣ придется отправиться на развѣдки. Послѣ завтра мнѣ представляется случай познакомиться съ «Лѣсной Лавочкой» и ея хозяиномъ. Г-нъ Рикъ ежегодно созываетъ всѣхъ сосѣдей на весеннюю стрѣльбу въ цѣль. Я тоже получилъ отъ него приглашеніе. Стрѣльбище будетъ устроено подлѣ его усадьбы, близь опушки лѣса, на его землѣ. Поѣду, посмотрю, не позабылъ-ли я свое прежнее искусство.
Сегодня опять мы были приглашены на обѣдъ въ Мёлленгофъ, на этотъ разъ не такой парадный, меня настойчиво просили явиться въ сюртукѣ.
Мнѣ кажется, я сдѣлалъ сегодня одно очень печальное открытіе, если оно, какъ я боюсь, дѣйствительно подтвердится, я объясню себѣ многое изъ того, что уже раньше подмѣтилъ: напримѣръ, слѣды меланхоліи въ свѣтломъ здоровомъ существѣ баронессы, — непріятное безпокойство и нервность барона. Ихъ бракъ — несчастный бракъ. Еще прежде нѣсколько разъ Кардовъ при мнѣ говорилъ о супружеской жизни съ легкомысліемъ, доходившимъ до цинизма, однако, тогда я не обращалъ особеннаго вниманія на его слова, такъ какъ считалъ ихъ просто шутками дурного тона, слѣдствіемъ воспоминаній о безпорядочно проведенной молодости. Помнится, еще на форпостахъ передъ Парижемъ онъ угощалъ меня разговорами подобнаго рода.
Сегодня же меня поразило, какъ холодно вѣжливо Кардовы говорятъ другъ съ другомъ. Такое ледяное обращеніе невозможно принять за обыкновенную аристократическую сдержанность въ присутствіи чужихъ. Нѣтъ, въ баронѣ и баронессѣ проглядываетъ взаимное нерасположеніе, доходящее до ненависти и мнѣ кажется, что они съ трудомъ скрываютъ свои чувства. Я видѣлъ очень отчетливо, какъ при одномъ замѣчаніи жены все закипѣло въ фонъ-Кардовѣ и онъ едва удержалъ рѣзкость, которая готова была сорваться съ его губъ, замѣтилъ я не менѣе ясно, что, слушая необдуманныя мнѣнія барона, фрау фонъ-Кардовъ усмѣхнулась очень презрительно и насмѣшливое выраженіе страннымъ образомъ измѣнило всѣ ея черты.
Только почему это случилось? Фрау Моенъ сказала Эльфридѣ, что графиня Елена Дренвицъ была страшно бѣдна, но такія гордыя, благородныя существа, какъ баронесса, не продаютъ себя за золото и богатство. Значитъ, она его любила, конечно, онъ былъ человѣкомъ въ высшей степени опаснымъ для дѣвическаго сердца. У супруговъ родился прелестный ребенокъ, мальчикъ. Значитъ, по человѣческимъ понятіямъ все хорошо, даже владѣніе майоратомъ обезпечено. Что же случилось? Что разорвало связь, которую, казалось, всѣ боги и всѣ богини должны были благословить.
Несходство мыслей хуже всего, сказалъ Акимъ Арнимскій, и я согласенъ съ нимъ и увѣренъ, что мысли барона и баронессы расходится далеко, далеко. Она идеалистка даже въ своемъ чрезмѣрномъ поклоненіи благородству происхожденія и въ другихъ вопросахъ, непонятныхъ для свободомыслящаго человѣка, да, она не могла бы такъ крѣпко держаться за своего конька, если бы не была идеалисткой. Баронъ, хотя и скрываетъ это, тоже очень гордится аристократизмомъ, но его гордость обыкновенное высокомѣріе, къ которому не примѣшивается благородныхъ стремленій и сознанія обязанностей, возлагаемыхъ на человѣка высокаго званія. Она-бы только презрительно улыбалась въ отвѣтъ на вопросы своего судьи, можетъ быть, и онъ не молилъ бы о помилованіи, за то, съ цѣлью сократить скуку послѣднихъ часовъ, сѣлъ бы играть въ пикетъ съ своимъ палачемъ.
Вижу, что такимъ путемъ мнѣ не разрѣшить загадки. — Когда мысли и чувства людей расходятся, то люди эти становятся равнодушны другъ къ другу, а не начинаютъ ненавидѣть другъ друга. Дальнѣйшія свѣдѣнія о баронѣ (конечно, фрау Моенъ по секрету сообщила ихъ моей женѣ) не помогли мнѣ напасть на нить къ разгадкѣ. Не смотря на большое состояніе, у барона такіе большіе долги, что кредиторы наложили запрещеніе на доходы съ майората; впрочемъ, часть долговъ передалъ ему его буйный отецъ; главное же ихъ количество надѣлалъ самъ Фрицъ Кардовъ, благодаря своей страсти къ игрѣ. Вообще въ округѣ много завзятыхъ игроковъ,
Я вспомнилъ при этомъ то, что Айсбергъ говорилъ про «Лѣсную Лавочку» и мнѣ стало тяжело слушать Эльфриду; я перевелъ разговоръ на другую тему.
Свѣдѣнія, данныя фрау Эмиліей, ничего не доказываютъ, конечно, самыя большія состоянія таютъ, наконецъ, попавъ въ когти демона игры, но я никогда не повѣрю, чтобы знатный человѣкъ разстроилъ свое состояніе, играя съ здѣшними мелкими людишками. Вѣдь въ Берлинъ, даже въ Парижъ недолго съѣздить, а какъ слышно, баронъ путешествуетъ каждый годъ.
Предположимъ худшее: онъ игрокъ и разстроилъ свое большое состояніе. Вслѣдствіе этого разстроилось и его семейное счастье.
Однако, послѣднее предположеніе нельзя считать вѣрнымъ, во всякомъ случаѣ, оно не составляетъ необходимаго слѣдствія двухъ первыхъ. Можетъ быть, я слишкомъ высоко ставлю баронессу, но пока мнѣ не представятъ непреложныхъ доказательствъ, я никогда не повѣрю, чтобы сердце этой женщины могло измѣниться изъ-за страха потерять состояніе, впасть въ денежныя затрудненія, словомъ, изъ-за какой-нибудь матеріальной причины. Если она отвернулась отъ своего мужа, то сдѣлано это по иному поводу.
Въ этомъ я увѣренъ.
А между тѣмъ я бы много далъ, чтобы ошибиться и принять за тяжелое грозовое облако легкій паръ, поднявшійся послѣ знойнаго дня, и паръ, ставшій облакомъ, которое къ вечеру обратится въ тихій дождь. Если бы на утро вышло, яркое солнце!
Странныя вещи произошли сегодня. Прежде всего слѣдуетъ сказать, что я упрочилъ за собой славу лучшаго стрѣлка въ округѣ. Я такъ часто попадалъ въ центръ, столько сбилъ колецъ, что даже мой ближайшій конкуррентъ, землевладѣлецъ Бланкъ, считавшійся до сихъ поръ лучшимъ стрѣлкомъ, остался далеко позади меня, а ужь о düs minorum gentium нечего и говорить.
— Какъ вы научились такъ стрѣлять?
— Но, господа, какъ офицеръ инфантеріи и лѣсничій, я могъ научиться порядочно стрѣлять!
Не могъ же я имъ сказать, почему я стрѣляю лучше, чѣмъ порядочно, т. е. объяснить, что, еще подготовляясь къ лѣсному дѣлу, я однажды подстрѣлилъ дичину, черезъ два дня нашелъ ее въ лѣсу умирающей и поклялся бросить все, даже погубить свою карьеру, если мнѣ не удастся въ короткое время выучиться стрѣлять безъ промаха.
У меня отличное зрѣніе, крѣпкая рука, привычка управлять нервами и это довершило дѣло.
Но вернемся къ происшествіямъ дня.
Когда я въ назначенный часъ подъѣхалъ къ «Лѣсной Лавочкѣ», вся площадка передъ нею была занята различными экипажами, только небольшое количество лошадей можно было поставить въ конюшню, остальнымъ пришлось довольствоваться переносными яслями.
Собралось около полутораста человѣкъ, большею частью арендаторы и помѣщики, горожане, т. е. купцы, чиновники и т. д. составляли меньшинство. Вообще толпилось очень смѣшанное общество. Двое изъ моихъ лѣсниковъ (я настоялъ, чтобы они пріѣхали) не ударили лицомъ въ грязь. Дворянство было представлено плохо и по количеству и по качеству. Только къ концу стрѣльбы, къ моему удивленію, появился баронъ, нашъ баронъ. Но объ этомъ потомъ.
Конечно, я былъ въ мундирѣ, а потому выдѣлялся изъ толпы и съ полчаса представлялъ собою предметъ неособенно пріятнаго вниманія. Большинство сторонились отъ меня, точно отъ человѣка, который когда-то нанесъ всѣмъ страшную обиду. Многіе точно боялись, что я залѣзу къ нимъ въ карманы: только нѣсколько человѣкъ, послѣ короткаго раздумья, съ замѣшательствомъ во взглядѣ и голосѣ представились мнѣ. Наконецъ, ледъ растаялъ и для меня выяснилось, что это милые люди, умѣющіе вести разговоръ. Позже, когда я сдѣлалъ пробные выстрѣлы и счастливо выдержалъ экзаменъ, каждому захотѣлось познакомиться со мной. Всѣ пожимали мнѣ руку. Это было ужь черезчуръ.
Улучивъ первую удобную минуту, я пошелъ осматривать мѣстность «Лѣсная Лавочка» — старый, просторный, прочно выстроенный домъ. Онъ уже простоялъ сто лѣтъ и продержится еще столько же.
Домъ не прилегаетъ къ самому шоссе, а помѣщается немного въ сторонѣ отъ него, такъ что между крыльцомъ и большой дорогой лежитъ широкая площадка, на которой въ данное время стояли экипажи. Черезъ высокія ворота подлѣ дома виднѣются строенія: скотный дворъ, старыя службы. Когда я обходилъ усадьбу, косые лучи вечерняго солнца падали на вывѣтрившіяся шиферныя крыши. Распряженныя лошади, рабочіе, дѣвушки, бѣгавшія изъ дому въ домъ, составляли оригинальную пеструю картину; невольно вспоминались полотна Тенирса и др. фламандцевъ.
Большой хорошо воздѣланный садъ лежитъ за службами и вдается въ лѣсъ. Онъ обнесенъ плетнемъ; тотъ, у кого есть ключъ отъ задней калитки, можетъ совершенно незамѣтно уходить въ лѣсъ и возвращаться домой.
Окончивъ мою маленькую экскурсію, я прошелъ мимо задней части дома. Мнѣ было необходимо, наконецъ, познакомиться съ хозяиномъ, я его встрѣтилъ въ первой комнатѣ, которая, какъ и большая зала, была полна народомъ, всѣ сидѣли за дубовыми столами и пили или протискивались между скамьями съ кружками въ рукахъ. Рикъ сейчасъ же подошелъ ко мнѣ и представился, — это широкоплечій человѣкъ, среднихъ лѣтъ съ густыми сѣдѣющими волосами и довольно красивымъ лицомъ, жизнерадостное выраженіе его чертъ нѣсколько портится тѣмъ, что онъ коситъ на лѣвый глазъ. Подлѣ него былъ молодой человѣкъ лѣтъ за двадцать, я рѣшилъ, что онъ сынъ какого-нибудь арендатора. Рикъ же отрекомендовалъ мнѣ его какъ своего зятя in sре. Женихъ Маріи, по имени Карлъ Дренкъ или что-то въ этомъ родѣ. Квадратный молодой человѣкъ, съ грубымъ лицомъ, крайне не понравился мнѣ. Вдругъ дверь въ залу широко растворилась и въ нашу комнату вошла дѣвушка, державшая въ каждой рукѣ по полдюжинѣ пустыхъ кружекъ. Ея наружность поразила меня. Въ своемъ родѣ она была чудно хороша. Слишкомъ густые темнорыжіе, роскошные, вьющіеся волосы обрамляли ея лобъ крупными завитками. Нѣсколько веснушекъ на щекахъ и подбородкѣ ничуть не портили дикой красоты ея лица, большіе синіе глаза блестѣли и смѣялись лукавымъ смѣхомъ, высокая роскошная фигура была стройна и красива. Вообще я посовѣтовалъ бы живописцу или скульптору выбрать рыжую Марію натурщицей для менады или вакханки. Отецъ подозвалъ ее, она подошла улыбаясь, безъ тѣни смущенія.
— Вы видите, г-нъ главный лѣсничій, я не могу вамъ подать руки.
— Зато можно сорвать поцѣлуй! — вскрикнулъ женихъ и его противное лицо наклонилось къ лицу дѣвушки.
Марія отшатнулась такъ, что кружки застучали въ ея рукахъ.
Она страшно покраснѣла, ея глаза запылали гнѣвомъ, дѣвушка исчезла въ сосѣдней комнатѣ, бросивъ мимоходомъ дерзость жениху.
Я пожалѣлъ, что грубому малому не досталось еще сильнѣе. Въ это время изъ толпы показался Моенъ; онъ очень обрадовался тому, что нашелся человѣкъ, съ которымъ «можно будетъ роспить бутылочку краснаго вина». Я обѣщался выпить съ нимъ потомъ, такъ какъ мнѣ хотѣлось, чтобы теперь моя голова была какъ можно свѣжѣе. Кажется, это ему не очень-то понравилось, но онъ остался со мной. Я рѣшилъ поговорить съ этимъ всезнающимъ человѣкомъ о хозяинѣ, «который мнѣ такъ понравился» и о его хозяйствѣ, «которое, очевидно, было въ превосходномъ состояніи». Или, можетъ быть, все это не такъ и, повидимому, солидный домъ — тайный игорный притонъ? — спросилъ я его.
Къ моему удивленію, обыкновенно болтливый человѣкъ отвѣчалъ вяло и неохотно; онъ слышалъ что-то въ этомъ родѣ и г-нъ Шпехтъ, часто бывающій здѣсь, дѣйствительно, по слухамъ, страстный игрокъ; положительнаго же Моенъ ничего не знаетъ.
— Почему же ходятъ такіе дурные слухи о «Лѣсной Лавочкѣ»? Моенъ пожалъ своими круглыми плечами.
— Почему красивая Марія стала невѣстой этого неуклюжаго парня?
Моенъ засвисталъ какую-то неопредѣленную мелодію.
— Парень богатъ?
Моенъ отмахнулся отъ овода, вившагося надъ его головой.
— Какъ сказать? онъ единственный сынъ одного изъ самыхъ зажиточныхъ крестьянъ Кацнова, но постоянно ссорится съ своимъ отцомъ и, вообще, mauvais sujet; конечно, онъ «умѣетъ обдѣлывать дѣлишки», какъ всѣ три или четыре его предшественника.
— Какіе?
— Прежніе женихи рыжей Маріи.
— И всѣ они…
— Умѣли обдѣлывать свои дѣла.
Нашъ интересный разговоръ прервался. Началась стрѣльба. Я уже говорилъ о ней. Когда дѣло подходило къ концу, я увидалъ, среди окружавшихъ меня людей, барона, онъ видѣлъ два моихъ послѣднихъ выстрѣла.
Глаза у меня закрываются, вѣроятно, я усталъ отъ стрѣльбы; конечно, тоже три бутылки, а можетъ быть и четыре…
Ужасная погода, я провелъ тяжелый день, благодаря тому, какъ запущено здѣсь лѣсное хозяйство. Вѣроятно, мой предшественникъ хорошо зналъ дорогу въ «Лѣсную Лавочку»; ну, зато вѣдь онъ и погибъ!
Мнѣ нужно окончить описаніе дня стрѣльбы, а то, пожалуй, я позабуду подробности.
Теперь я не вполнѣ увѣренъ въ томъ, что можно считать дѣйствительнымъ нашъ брудершафтъ съ барономъ.
Какъ же это было? Какъ дошло до этого?
Послѣ стрѣльбы фонъ-Кардовъ взялъ меня подъ руку, такъ что толпа, восхищавшаяся мною, отступила. Сильно отдѣлялся этотъ знатный баронъ отъ остальныхъ, vulgus profanum, хотя я долженъ замѣтить, что онъ рѣшительно со всѣми обращался необыкновенно вѣжливо и любезно. Потомъ мы, т. е. баронъ, я, Моемъ и еще нѣсколько человѣкъ, заняли отдѣльную комнату и стали пить красное вино. Лисье лицо г. Шпехта выглянуло было изъ-за двери, но опять спряталось; я подозрѣваю, что онъ ушелъ, увидавъ въ обществѣ меня. Обыкновенно сильная антипатія вызываетъ антипатію же. Разговоръ вертѣлся главнымъ образомъ на событіяхъ дня. Баронъ говорилъ мало, курилъ сигару и время отъ времени пилъ вино. Я рѣшилъ, что онъ только ради меня такъ долго скучаетъ, сидя въ дурномъ воздухѣ, переполненномъ дымомъ, и спросилъ его, не уйти-ли намъ? Въ отвѣтъ онъ сейчасъ же поднялся. Въ большой общей комнатѣ, черезъ которую намъ пришлось пройти, мы встрѣтили Рика; баронъ сказалъ ему нѣсколько словъ, которыхъ я не разслышалъ изъ-за стоявшаго въ комнатѣ шума. Въ слѣдующей комнатѣ мы увидали Марію и ея жениха; они сидѣли за столомъ, другъ противъ друга; онъ лицомъ къ намъ, она--спиной; дѣвушка не замѣтила, какъ мы вошли, — парень же сердито взглянулъ на насъ, вѣрнѣе сказать, бросилъ на насъ одинъ изъ своихъ злыхъ взглядовъ, такъ какъ я не думаю, чтобы его хищные глаза могли смотрѣть иначе.
— Жалко, такая красивая дѣвушка, — невольно сказалъ я въ полголоса. Баронъ не отвѣтилъ, едва-ли онъ и слышалъ мои слова, казалось, его сильно заботила какая-то мысль.
Было поздно, стемнѣло, на небѣ сіялъ полумѣсяцъ. Многіе изъ гостей Рика уже уѣхали; мы съ барономъ скоро нашли наши экипажи, стоявшіе рядомъ.
— Не отошлете-ли вы вашу охотничью повозку домой, — сказалъ баронъ. — Я провезу васъ черезъ лѣсъ, (это самая короткая дорога ко мнѣ) и высажу подлѣ вашей luceusa пои lucenda, т. е. подлѣ школы деревьевъ; кладка черезъ канаву еще держится, а вашъ предшественникъ совершенно основательно рѣшилъ, что загораживать пустырь незачѣмъ.
Свѣжій вечерній воздухъ, казалось, вернулъ барону его обычное веселое настроеніе духа. Я охотно согласился на его предложеніе.
Мы въѣхали въ лѣсъ; было довольно свѣтло, такъ какъ мѣсяцъ стоялъ сзади насъ, а дорога тянется прямо, какъ стрѣла. Баронъ снова угрюмо замолчалъ. Разнородныя мысли роились у меня въ головѣ, я думалъ о его неудачномъ бракѣ, о красивой женщинѣ, которая навѣрное въ эту минуту ходила взадъ и впередъ по своимъ роскошнымъ комнатамъ, брала на клавишахъ рояля нѣсколько нотъ, невольно наигрывая мелодію: «Когда раздается пѣсня». Потомъ я посмотрѣлъ на барона; Кардовъ такъ молчаливо, такъ печально сидѣлъ рядомъ со мною, что мнѣ почудилось, что онъ думаетъ о своемъ разбитомъ счастьѣ. Кучеръ остановился.
Баронъ живо повернулся ко мнѣ.
— Хотите мнѣ достаетъ удовольствіе, большое удовольствіе?
— Отъ души, если это въ моихъ силахъ.
— Мнѣ положительно необходимо побыть съ симпатичнымъ человѣкомъ. Поѣдемте въ Мелленгофъ, посидите со мной часокъ, потомъ мой экипажъ отвезетъ васъ обратно, понятно, черезъ шоссе. Надѣюсь, ваша супруга не ожидаетъ васъ?
— Во всякомъ случаѣ я не сказалъ ей, когда вернусь домой.
— А я предупредилъ жену, что пріѣду поздно. Значитъ, мы съ вами проведемъ остатокъ вечера, какъ холостяки. Хотите?
— Очень охотно.
— Пошелъ, Іоганъ.
Черезъ нѣсколько минутъ мы пріѣхали въ Мелленгофъ; прекрасная большая площадка лежала въ тѣни. Ни одно окно замка не свѣтилось; только въ передней мерцалъ слабый огонекъ. Вѣроятно, никто не ожидалъ, что баронъ вернется рано.
Замѣтивъ плохое освѣщеніе, фонъ-Кардовъ страшно разсердился. Мнѣ было даже странно и смѣшно видѣть, что незначительная пустая причина могла до такой степени вывести его изъ себя; я вспомнилъ, что, по словамъ фрау Моемъ, баронъ нерѣдко сердился, теряя самообладаніе. Тогда я не повѣрилъ ей, такъ какъ видѣлъ его всегда привѣтливымъ, веселымъ, любезнымъ; теперь же самъ баронъ заставилъ меня убѣдиться въ томъ, что она была права. Къ счастью, вспышка гнѣва потухла такъ же быстро, какъ загорѣлась. Кардовъ почувствовалъ, что показался маѣ въ не совсѣмъ благопріятномъ свѣтѣ, и постарался извинить свою вспыльчивость, замѣтивъ, что всѣ послѣдніе дни, онъ былъ сильно разстроенъ, хотя совершенно безъ причины. Я, конечно, ничего не возразилъ, но не вполнѣ повѣрилъ ему.
Онъ провелъ меня въ свое личное помѣщеніе, въ самомъ нижнемъ этажѣ справа отъ входа. Двое слугъ зажгли лампы и свѣчи. Помѣщеніе барона состояло изъ четырехъ комнатъ; насколько помню, послѣдняя изъ нихъ была его спальня. Мнѣ понравилось удобное, изящное убранство этого небольшого помѣщенія. Я высказалъ свое мнѣніе барону.
— Я заслужилъ комплиментъ, — отвѣтилъ онъ, — сакъ какъ я самъ покупалъ и разставлялъ по своему вкусу все, что вы видите здѣсь, даже самыя мелкія бездѣлушки, когда еще не былъ женатъ. Вѣдь послѣ женитьбы жизнь складывается иначе, мы начинаемъ поклоняться инымъ богамъ.
— Ну, вы очень недолго жили холостой жизнью, — замѣтилъ я. — По моимъ разсчетамъ вамъ тридцать лѣтъ.
— Пожалуйста, тридцать одинъ!
— Семь лѣтъ вы женаты; и такъ, значитъ, вы вели существованіе холостого человѣка до двадцати четырехъ лѣтъ.
— За то я началъ пользоваться полной самостоятельностью съ восемнадцатаго года. Семь лѣтъ долгое время.
Опять я не высказалъ того, что пришло мнѣ на умъ.
Онъ пользовался самостоятельностью съ семнадцати лѣтъ; это объясняло многое.
Въ одной изъ комнатъ, которая должна была служить и столовой, и курительной комнатой, слуги накрыли ужинъ. На стѣнахъ этой комнаты висѣли охотничьи принадлежности разнаго рода.
Мы подошли къ столу.
— Вы видите — только холодный ужинъ; rien de plus. Надо надѣяться, что вы удовлетворитесь имъ.
— Я обыкновенно вечеромъ ѣмъ очень мало, но если бы было и не такъ, здѣсь всего болѣе, чѣмъ достаточно.
— Во всякомъ случаѣ больше, чѣмъ было у насъ за столомъ въ полуразрушенномъ крестьянскомъ домикѣ, когда ядра съ Mont Valerien свистѣли надъ нашими головами. Но что намъ выпить? Не начать-ли прямо съ шампанскаго?
Не ожидая моего отвѣта, онъ вынулъ изъ кубышки со льдомъ бутылку, откупорилъ ее и налилъ два стакана.
— Во-первыхъ, за короля стрѣлковъ, — произнесъ Кардовъ и чокнулся со мной.
Я поблагодарилъ его и спросилъ, почему онъ такъ поздно пріѣхалъ на стрѣльбу, разъ ужь онъ хотѣлъ осчастливить насъ своимъ присутствіемъ.
— Конечно, не изъ высокомѣрія, на которое вы, повидимому, намекаете. — Нѣтъ, правду говоря, я страстный охотникъ и очень посредственный стрѣлокъ. Зачѣмъ же всенародно терпѣть пораженіе?
Мы скоро отужинали, слуги убрали со стола блюда и тарелки, поставили передъ нами свѣчи и сигары и, по знаку барона, ушли. Фонъ-Кардовъ замѣтилъ:
— Я согласенъ съ мнѣніемъ Карла XII: дѣйствительно лучше всего служишь себѣ самъ. Право, страшно несносно видѣть этихъ важныхъ малыхъ съ длинными любопытными ушами, когда хочется говорить по душѣ.
До сихъ поръ нельзя было сказать, чтобы мы съ барономъ говорили по душѣ. Нашу бесѣду могъ слушать рѣшительно всякій. Ея характеръ не измѣнился и по уходѣ слугъ; воспоминанія о времени войны смѣнялись разспросами о товарищахъ потерянныхъ изъ вида и т. д., словомъ, говорилось все о самыхъ невинныхъ вещахъ. Когда мы начали вторую бутылку, ужь не помню, какъ рѣчь зашла о страсти къ игрѣ. Вспомнивъ то, что мнѣ говорили о баронѣ, я хотѣлъ сейчасъ же перемѣнить тему, но Кардовъ не позволилъ мнѣ сдѣлать этого и пожелалъ узнать, что и думаю объ игрѣ. Вотъ что я приблизительно отвѣтилъ:
— Конечно, мы говоримъ только объ азартной игрѣ, такъ какъ я считаю бостонъ и вистъ не особенно умнымъ способомъ убивать время, но во всякомъ случаѣ занятіемъ не опаснымъ. Итакъ, азартная игра! Мнѣ кажется, люди начинаютъ увлекаться ею по двумъ причинамъ (предупреждаю, я говорю не по опыту), иногда оба эти побужденія смѣшиваются, сливаются во-едино и влекутъ человѣка въ игорный залъ. Первое изъ нихъ желаніе внезапно разбогатѣть или безъ напряженія силъ быстро выйти изъ стѣсненныхъ обстоятельствъ. Его можно назвать побужденіемъ матеріальнымъ. Другое — такъ сказать, побужденіе паталогическое; это — наслажденіе, вызываемое возбужденіемъ нервовъ. Въ такомъ случаѣ игра становится на одинъ уровень со всякимъ инымъ наркотическимъ средствомъ. У меня никогда не было потребности, по крайней мѣрѣ, страстнаго желанія сдѣлаться богаче. Я считаю богатство сомнительнымъ благомъ, которое далеко не можетъ сравниться съ другими болѣе драгоцѣнными дарами жизни. Вѣдь намъ принадлежитъ все, что мы можемъ воспринять нашими внѣшними чувствами, нашимъ разсудкомъ и фантазіей: природа, наука, искусство. Теперь второе опьяненіе, отуманеніе. Конечно, пріятно забывать всѣ невзгоды, воображать, что сидишь за золотымъ столомъ олимпійцевъ или считать себя однимъ изъ нихъ. Жаль только, что послѣ опьяненія и забвенія, человѣкъ бываетъ такъ боленъ; я боюсь послѣдствій опьяненія, такъ какъ они мнѣ, какъ и каждому изъ насъ, представляются отвратительными. Вотъ вамъ мой взглядъ на азартную игру. Это очень прозаическій, мѣщанскій взглядъ, по что вы хотите? Мой дѣдъ (дальше родословная моя исчезаетъ во тьмѣ неизвѣстности) былъ лѣсникомъ, отецъ — тоже, я занялъ высокое положеніе государственнаго главнаго лѣсничаго, значитъ, и тутъ яблоко недалеко упало отъ мѣщанской яблони.
Баронъ неровными шагами ходилъ взадъ и впередъ по комнатѣ.
Вдругъ онъ быстро повернулся ко мнѣ и почти закричалъ:
— Все это ничто, ничего не значитъ, ничего не доказываетъ! Можно вывести только одно заключеніе изъ сказаннаго вами, а именно, что вы счастливецъ и даже не подозрѣваете, каково на душѣ у несчастнаго человѣка.
Онъ бросился на кресло передъ маленькимъ каминомъ и сидѣлъ, вѣрнѣе, лежалъ въ немъ, закрывъ правой рукой лобъ и глаза; а лѣвой, схватившись за ручку кресла, онъ стоналъ; нѣсколько разъ по его стройному тѣлу пробѣжала дрожь.
Все это произошло такъ внезапно, волненіе барона было такъ сильно, что я серьезно испугался. Какъ могуче было чувство, охватившее его, если онъ рѣшился такъ говорить со мною, наполовину чужимъ ему человѣкомъ…
Я подошелъ къ барону и потихоньку дотронулся рукой до его плеча. Онъ взглянулъ вверхъ, на его глазахъ стояли слезы. Состраданіе пересилило во мнѣ всѣ остальныя чувства.
— Простите меня, — сказалъ я, — что я невольно коснулся больного мѣста вашей души. У кого изъ насъ нѣтъ больныхъ мѣстъ въ душѣ? Еще разъ простите меня и поговоримъ о чемъ-нибудь другомъ.
Онъ снова всталъ, подошелъ къ столу, налилъ себѣ полный стаканъ вина и залпомъ выпилъ его, потомъ протянулъ мнѣ руку и проговорилъ, стараясь улыбнуться:
— Вамъ не въ чемъ извиняться, напротивъ, я обязанъ благодарить васъ: вы дали мнѣ жестокій урокъ, которымъ я долженъ былъ бы воспользоваться. Меня привело въ отчаяніе убѣжденіе, что вашъ урокъ не поможетъ мнѣ.
— Вы не должны такъ говорить, — отвѣтилъ я, — если въ вашей жизни есть что-либо, что должно измѣниться къ лучшему:
— Что-либо, — перебилъ онъ, — все, все!
— Во всякомъ случаѣ вамъ нечего отчаяваться. Человѣкъ съ волей можетъ сдѣлать все. На собственномъ примѣрѣ я это испыталъ не разъ въ жизни.
— Но если у человѣка нѣтъ этой воли, если у него нѣтъ и быть ея не можетъ? Что если сперва его связывали по рукамъ и по ногамъ, а послѣ все — небо и адъ-соединилось, чтобы угождать его необузданному своеволію, которое не терпѣло никакихъ преградъ? Что тогда? Если бы вы знали мою жизнь!
Мы опять сѣли за столъ другъ противъ друга. Я взялъ у него бутылку изъ рукъ и поставилъ къ себѣ. Это было смѣло; вѣдь мы такъ недавно познакомились съ нимъ. Однако, баронъ понялъ меня сейчасъ же и сказалъ, улыбаясь:
— Благодарю васъ.
Въ головѣ моей мелькнула мысль: «я могъ бы быть кое-чѣмъ для него; быть можетъ, очень многимъ!»
— Разскажите мнѣ что-нибудь изъ вашей жизни, — сказалъ я. — Я выслушаю васъ съ благодарностью; на скромность мою можете положиться.
— Я только этого и хочу, — отвѣтилъ Кардовъ. — Тутъ, тутъ (сжатымъ кулакомъ онъ ударилъ себя по груди), тутъ лежитъ тяжесть.
— Можетъ быть, она станетъ легче, если вы выскажетесь?
Баронъ началъ разсказывать. — Не знаю, съумѣю-ли я все припомнить. — Странная манера была у него говорить; онъ разсказывалъ умно, даже не безъ юмора, но бросался отъ предмета къ предмету, какъ люди не умѣющіе собирать своихъ мыслей, такъ что было очень трудно слѣдить за нимъ.
— Посмотрю! Все главное я, вѣроятно, помню. У моего отца была тираническая натура, полная эгоизма, рѣзкости, жестокости. Его бракъ съ моей матерью, урожденной баронессой Фельдернъ, былъ очень несчастливъ. Судъ не призналъ основательнымъ подозрѣніе противъ нея, тѣмъ не менѣе они разстались. Моя мать прожила не долго послѣ этого и почти не выѣзжала изъ Италіи. Я никогда больше не видѣлъ ее.
"Я оставался съ отцомъ. онъ едва-ли когда-нибудь считалъ меня своимъ сыномъ, хотя гордость не позволяла ему даже намекнуть объ этомъ свѣту, не то что ужь признаться ему въ своихъ предположеніяхъ. Если я дѣйствительно не былъ его сыномъ, то происходилъ отъ человѣка, стоявшаго выше него, и это онъ принималъ въ соображеніе. Во всякомъ случаѣ онъ скрывалъ отъ всѣхъ свою ненависть ко мнѣ, но въ тайнѣ срывалъ гнѣвъ и досаду на сынѣ ненавистной ему женщины. Я могъ бы разсказать о немъ ужасныя вещи. Однажды только камердинеръ, славный, честный малый, спасъ меня отъ вѣрной смерти. Наконецъ, онъ отослалъ меня въ военное училище и, такимъ образомъ, отдѣлался отъ меня. Вдобавокъ, благодаря моему поступленію въ учебное заведеніе, расходы на мое воспитаніе сводились къ минимуму. Это было все же выгодно для расточительнаго человѣка, который, несмотря на большое состояніе, вѣчно враждовалъ съ своими кредиторами.
На восемнадцатомъ году я вышелъ въ гвардейскіе драгуны. Вы знаете — это очень дорогой полкъ. Я могъ бы служить въ немъ, еслибы отецъ мой, какъ и предполагали всѣ, заботился обо мнѣ. Но онъ, повидимому, совсѣмъ не думалъ, что молодому человѣку нужны средства: конечно, я надѣлалъ долго въ. Отецъ не захотѣлъ заплатить ихъ; мнѣ пришлось выйти въ отставку.
"Вскорѣ затѣмъ отецъ умеръ. Я бы снова могъ поступить въ полкъ, такъ какъ тамъ было извѣстно, что во всемъ случившемся не я былъ виноватъ.
«Нѣсколько первыхъ мѣсяцевъ полной свободы окончательно уничтожили во мнѣ желаніе служить въ военной службѣ, тѣмъ болѣе что и раньше у меня не было особеннаго призваніи къ этой карьерѣ. Мнѣ хотѣлось какъ можно скорѣе вознаградить себя за всѣ лишенія: прежде всего я отправился путешествовать, былъ въ Парижѣ, Лондонѣ, въ Италіи — всюду. Особенно же мнѣ нравилось жить тамъ, гдѣ можно было вести большую игру. Вы очень вѣрно опредѣлили причины, заставляющія человѣка играть. Я долго нуждался, теперь мнѣ хотѣлось наслаждаться жизнью, роскошествовать. Въ игрѣ же есть наслажденіе, понятное только игрокамъ. Вино, женщины, кости — все это стоитъ дорого, а денегъ-то у меня было недостаточно, благодаря отцу; онъ заключилъ съ своими кредиторами условія, тяжесть которыхъ падала на меня. Это было противозаконно, но я не хотѣлъ топтать въ грязь наше старое имя… Потомъ я женился.
Онъ вскочилъ, нѣсколько разъ быстро прошелся по комнатѣ, наконецъ, снова подошелъ къ столу.
До этой минуты разсказъ барона меня очень интересовалъ, но не волновалъ слишкомъ сильно. Въ сущности это была обыкновенная исторія и я самъ могъ бы ее составить по тѣмъ даннымъ, которыя были уже у меня.
Странно! Въ ту минуту, когда на сцену должна была выступить прекрасная женщина, съ которой я видѣлся всего три раза и только однажды велъ интересный разговоръ, мое сердце забилось. Я такъ ясно представилъ ее себѣ, точно она была здѣсь въ комнатѣ, точно я дѣйствительно видѣлъ ея красивую головку, украшенную синевато черными волосами, причесанными не по модѣ, но необыкновенно красиво; странно привлекательный, плѣнительный, можно сказать, мистическій взгллдъ ея темныхъ большихъ глазъ; изящную, граціозную, немного скептическую улыбку, которая постоянно играетъ на ея выразительныхъ губахъ, жесты ея тонкихъ бѣлыхъ рукъ. Иллюзія была такъ сильна, я былъ такъ взволнованъ, что не смѣлъ поднять глазъ изъ страха выдать барону то, что происходило во мнѣ,
Когда фонъ-Кардовъ снова заговорилъ, его слова донеслись до меня точно издали. Его разсказъ становился все безпорядочнѣе и отрывистѣе. Даже разсказомъ то нельзя было назвать безсвязныя фразы и восклицанія барона. Я слышалъ жалобы, оправданія себѣ, обвиненія себя, все въ хаотическомъ смѣшеніи.
— Я бы не долженъ былъ жениться… Пусть бы майоратъ шелъ къ чорту, все же это было бы лучше, чѣмъ то, что я самъ… Я не знаю, что вы думаете о супружеской жизни… Конечно, вы хорошо смотрите на бракъ, да это и понятно… Исключеніе, милый другъ, исключеніе… Вы выиграли, тысячи же тысячъ вынимаютъ пустые билеты… Развѣ могло быть иначе… Мы два существа, не сходныя по лѣтамъ, впечатлѣніямъ, привычкамъ, склонностямъ… Конечно, любовь… Да, любовь все терпитъ, все прощаетъ, всему вѣритъ — еслибы такъ было!.. По моему, она ничего не терпитъ, ничего не прощаетъ, ничему не вѣритъ. Увѣряю васъ, клянусь… Можетъ быть, я нехорошій человѣкъ… Да развѣ я могу быть хорошимъ? безъ матери безъ отца… или еще хуже съ такой матерью, съ такимъ отцомъ… безъ братьевъ, сестеръ и друзей». Началась война… я пошелъ въ ополченіе. Германія… Франція… Я люблю Францію, люблю французовъ: въ Парижѣ я прожилъ самые чудные дни моей жизни, тѣмъ не менѣе вы меня видѣли, сердились на меня за недостатокъ дисциплины, за мои безумныя выходки, во время которыхъ я ставилъ на карту мою жизнь. Знаете, чего я хотѣлъ? Я хотѣлъ приличнымъ образомъ разстаться съ жизнью, хотѣлъ того же, къ чему стремились многіе, многіе, имена которыхъ я бы могъ назвать вамъ… И они были счастливѣе меня.
Онъ говорилъ еще долго, но я не узналъ, какъ надѣялся, истинной причины несогласія супруговъ. Впрочемъ, зачѣмъ мнѣ было искать ее? Вѣдь я видѣлъ, что все вело къ несогласію. Конечно, главная, самая главная вина лежала на немъ, но и она отчасти была виновата. Вѣдь я слышалъ: «она» ничего не терпитъ, не прощаетъ, не вѣритъ и подъ словомъ «она» — баронъ, конечно, подразумѣвалъ не любовь, а ее — эту женщину съ гордымъ взглядомъ и высокомѣрной улыбкой. Вѣроятно, и у нея, какъ и у него, никогда не было самоотверженнаго друга, вѣрнаго совѣтника. Если бы я могъ стать этимъ другомъ, этимъ совѣтникомъ для нихъ обоихъ. Бѣдные! они по своему безумію томятся, сидя за великолѣпнымъ пиршествомъ жизни.
Подумавъ спокойнѣе, вижу, что безумцемъ то оказался я, но тогда я не былъ спокоенъ, напротивъ, сильно волновался. Сердце мое разрывалось отъ состраданія; мнѣ представлялось, что я долженъ исполнить миссію, что если и хочу быть человѣкомъ, которому ничто человѣческое не чуждо, то не посмѣю уклониться отъ этой обязанности. Конечно, я не это сказалъ барону, но мои слова поразили, потрясли его.
Онъ сидѣлъ блѣдный, его глаза горѣли, губы дрожали. Онъ протянулъ мнѣ черезъ столъ руку и, вставая, тихо произнесъ:
— Имѣть друга составляло мою мечту, желаніе, надежду. Я такъ настойчиво просилъ васъ поѣхать со мною, чтобы съ Божьей помощью пріобрѣсти друга, брата. Хотите… хочешь ты быть для меня братомъ?
— Хочу!
— Итакъ, съ сегодняшняго дня?
— И навсегда!
Наши руки разжались. Союзъ былъ заключенъ.
Раскаявается ли онъ теперь?
Не знаю.
Знаю только, что съ тѣхъ поръ прошло четыре дня, а мы еще не видались. Почти все это время я провелъ въ лѣсу, а погода была такъ дурна…
Когда мы снова съ нимъ встрѣтимся, я увижу, какъ онъ относится ко мнѣ.
Нѣтъ, онъ не раскаявается и я стыжусь своего малодушія. Сегодня въ полдень, вернувшись домой, я узналъ, что баронъ около получаса тому назадъ пріѣхалъ къ намъ и гуллетъ по саду съ Эльфридой; когда я услыхалъ это, мое сердце немного^сжалось, я прошелъ въ свою комнату, чтобы стряхнуть съ себя пыль, отдохнуть отъ зноя жаркаго у’lpa и переодѣться. На все это я употребилъ больше времени, нежели было нужно. Я не сказалъ женѣ о нашемъ союзѣ съ барономъ; вѣдь, можетъ быть, все это случилось отъ вина, подъ вліяніемъ паровъ шампанскаго; можетъ быть, онъ забылъ торжественную сцену или смѣется теперь надъ нею, считаетъ ее комедіей, фарсомъ, которыхъ разумный человѣкъ не долженъ принимать серьезно; можетъ быть, я попаду въ глупое положеніе съ моимъ братскимъ «ты». И еще въ присутствіи Эльфриды!
Но нечего было дѣлать. Я еще разъ взглянулъ въ зеркало на отражавшееся въ немъ безпомощное лицо и пошелъ въ садъ.
Они гуляли по длинной дорожкѣ и, услыхавъ мои шаги, обернулись. Кардовъ пошелъ мнѣ навстрѣчу съ веселымъ лицомъ и протянутой рукой.
— Наконецъ-то! Твоя жена стала положительно безпокоиться о тебѣ.
Прежде всего я взглянулъ на Эльфриду; она опустила глаза и улыбалась. Легкая краска прелестнаго румянца набѣжала на ея щечки. Мнѣ стало ясно какъ день, что баронъ разсказалъ Эльфридѣ обо всемъ, что произошло и, такимъ образомъ, устранилъ неловкость нашего перваго свиданія. Я только не вполнѣ понималъ, какъ смотрѣла Эльфрида на великое событіе и въ душѣ готовился выслушать отъ нея выговоръ.
Еще около получаса баронъ пробылъ у насъ и почти все время игралъ съ Бернгардомъ въ саду; потомъ онъ уѣхалъ. Тогда-то Эльфрида принялась читать мнѣ нотацію.
Опять я сдѣлалъ глупость, стыдно мнѣ, сорокалѣтнему человѣку оставаться пылкимъ юношей. Правда, баронъ воспѣвалъ мнѣ такія хвалы, что ей даже стало стыдно только сегодня узнать, что въ ея мужѣ кроется великое собраніе доблестей и добродѣтелей, однако, водиться съ важными господами не наше дѣло и я это со временемъ увижу самъ и т. д. и т. д.
Несмотря на все, я чувствовалъ, что моя добрая не серьезно бранитъ меня, что она даже гордится мною; только одно ея замѣчаніе испугало меня.
— А какъ, по твоему мнѣнію, баронесса посмотритъ на вашу дружбу, — сказала Эльфрида. — Тебѣ не смѣшно, что вы съ барономъ станете говорить ты, Раймундъ, ты, Фрицъ, а она будетъ по прежнему смотрѣть на твою бѣдную жену своими высокомѣрными глазами и обращаться съ нею de haut en bas.
— Я убѣжденъ, что современемъ и вы сойдетесь.
— Ну, ты ошибаешься. До сихъ поръ мы съ нею становимся все дальше и дальше другъ отъ друга. Я не виновата въ этомъ. Нельзя принудить себя любить кого-нибудь. Какъ аукнется, такъ и откликнется.
— О, женщины, женщины! Мы, мужчины, столкуемся, а вы сейчасъ же торжественно выступите впередъ и начнете произносить кассандровы угрозы. Въ васъ нѣтъ и признака довѣрія къ жизни, надежды на будущее, вѣры въ природныя достоинства человѣческой натуры! Всѣ вы пессимистки!
— А баронесса больше остальныхъ. Если бы она легче смотрѣла на жизнь, снисходительнѣе относилась къ своему мужу: Боже мой, да у него есть свои слабости, большія слабости, но онъ не дурной человѣкъ; главное — его можно убѣдить, руководить имъ: этимъ нужно пользоваться. Его слѣдуетъ вывести на другую дорогу, такъ осторожно, чтобы онъ не замѣтилъ, что его ведутъ.
— Нужно попробовать.
— Увидимъ, баронесса, улыбнетесь-ли вы принудительно, если это удастся, вѣдь вамъ же первой придется поблагодарить меня тогда.
Я убѣжденъ, что нашелъ точку опоры рычага.
Сегодня онъ ясно намекнулъ на то, что разстроенное денежное положеніе набросило первыя тѣни на его супружескую жизнь.
Это достаточно ясно.
Она была страшно бѣдна, вся семья Древеницъ, состоявшая изъ родителей пяти дочерей и двухъ сыновей, жила на скудные доходы съ не особенно большого имѣнія. Имѣніе Кардовъ — майоратъ; въ случаѣ смерти мужа, баронесса получить толы: о очень небольшую вдовью часть и то, что успѣетъ скопить за время его жизни, но, при томъ, какъ сложились обстоятельна, не можетъ быть и рѣчи о какихъ бы то ни было сбереженіяхъ.
Если даже она и не думаетъ о самой себѣ, то заботится о родныхъ. Въ этихъ старинныхъ семьяхъ, всегда царитъ такой духъ солидарности! Вѣроятно, баронесса почтительная доъ, добрая сестра; можетъ быть, ей хотѣлось бы дарить родныхъ, но у ней ничего нѣтъ. Это тяжело для впечатлительнаго сердца; она мучается и обвиняетъ мужа. Справедливо-ли она винитъ его, я еще не знаю.
Хотя я ничего не выспрашивалъ у барона, онъ очень откровенно говорилъ со той о своихъ дѣлахъ.
У него могло бы быть княжеское состояніе, къ сожалѣнію, разныя «но» и «еслибы» замѣшались въ дѣло. Съ имѣній, лежащихъ здѣсь, на Рюгенѣ, въ Силезіи получается большой доходъ, а также съ неприкосновеннаго майоратскаго капитала. Однако, въ руки Кардова попадаетъ не болѣе двухъ третей, остальное поглощаютъ кредиторы. То, что получаетъ баронъ въ годъ, составило бы для людей вродѣ насъ цѣлое состояніе, ему же не хватаетъ этой суммы на годъ. Понятно, дорого содержать все, что у него есть. Только подумать: царски обставленный замокъ въ Мёлленгофѣ съ толпой слугъ и служанокъ; конюшни со множествомъ упряжныхъ и верховыхъ лошадей, кучера, жокеи, конюхи; чудовищно огромный паркъ, садовники, ихъ помощники, оранжереи, теплицы; охотничій замокъ на Рюгенѣ, который баронъ посѣщаетъ не чаще разу въ годъ; замокъ въ Силезіи, который онъ никогда въ жизни не видалъ, домъ на Вильгельмштрассе въ Берлинѣ, въ которомъ баронъ, камергеръ его величества, проводитъ всего нѣсколько недѣль, во время сезона придворныхъ баловъ. Конечно, содержаніе всего штата, всѣхъ имѣній должно стоить тысячи, даже при самомъ разсчетливомъ и аккуратномъ управленіи, а баронъ сказалъ мнѣ, что не знаетъ, сколько крадутъ у него его управляющіе и смотрители замковъ. Самое же главное — долги. Деньги были заняты по большей части у ростовщиковъ худшаго сорта. Нужно придумать способъ избавиться отъ нихъ и какъ можно скорѣе. Я посовѣтовалъ ему войти въ соглашеніе съ кредиторами, они (или большинство изъ нихъ) должны пойти на мировую, хотя бы потому, что баронъ навѣрное выиграетъ дѣло въ судѣ, если откажется заплатить имъ. Понятно, нельзя будетъ устроить сдѣлки безъ новаго крупнаго займа; но на этотъ разъ можно будетъ получить деньги по малымъ процентамъ, потомъ постепенно капиталъ очистится. Во всякомъ случаѣ такимъ образомъ денежное положеніе выяснится и въ немъ не будетъ той путаницы, которая должна въ концѣ концовъ повести къ полному раззоренію.
Я обѣщалъ барону Фрицу выработать цѣлый планъ спасенія и для большей вѣрности представить его на разсмотрѣніе одному изъ моихъ знакомыхъ юристовъ (имѣя въ виду Тр. въ Берлинѣ). Кардовъ очень благодарилъ меня и обѣщалъ мнѣ слушаться. Я же сказалъ ему, что черезъ пять лѣтъ все, вѣроятно, придетъ въ порядокъ. Потомъ, послѣ долгого раздумья, я рѣшился коснуться щекотливаго, очень щекотливаго вопроса, а именно напомнить ему, что все, созданное въ теченіе мѣсяцевъ, лѣтъ, можетъ разрушить одна ночь — ночь игры.
Баронъ смутился.
— Я почти совсѣмъ теперь не играю, — отвѣтилъ онъ.
— Прекрасно, — сказалъ я. — Но почти ни значитъ, что ты не играешь совсѣмъ; какъ бы скромно ни началась игра, она можетъ принять огромные размѣры. Это даже всегдашнее правило.
— Господи, здѣсь-то!
— Право, это не такъ невозможно, по крайней мѣрѣ, мнѣ говорили, что г-нъ Шпехтъ изъ Кацнова отчаяннный и очень опасный игрокъ.
Я говорилъ, не дѣлая намековъ и безъ всякой задней мысли. Баронъ замѣтно поблѣднѣлъ; полубоязливымъ, полусердитымъ взглядомъ онъ окинулъ меня и сейчасъ же отвелъ глаза въ другую сторону. Странное подозрѣніе явилось во мнѣ. Вѣдь въ Лѣсной Лавочкѣ собирались игроки… Зачѣмъ пріѣхалъ баронъ на стрѣльбу, которая, очевидно, совершенно не интересовала его, тѣмъ болѣе, что онъ явился на праздникъ очень поздно? Зачѣмъ лисье лицо Шпехта заглянуло въ нашу комнату и исчезло, увидавъ, что я сижу подлѣ барона? Можетъ быть, Фрицъ не отходилъ отъ меня тогда, чтобы хоть въ этотъ вечеръ ускользнуть отъ своего искусителя, можетъ быть, позже онъ, гордясь тѣмъ, что удержался отъ игры, воспѣвалъ ей хвалу, называя ее наркотическимъ средствомъ, спасительнымъ для измученной души. Эти мысли пронеслись въ моей головѣ съ быстротою молніи.
Я рѣшилъ: можетъ случиться, что мое замѣчаніе прерветъ нашу дружбу, но я не стану молчать.
— Фрицъ, — сказалъ я, — ты тогда пріѣхалъ въ Лѣсную Лавочку, чтобы играть, а г-нъ Шпехтъ долженъ былъ держать банкъ?
На этотъ разъ его глаза сверкнули нескрываемой злобой. Я думалъ, что мы сейчасъ поссоримся.
Но молнія гнѣва исчезла; красивое лицо барона улыбнулось смущенной, но ласковой улыбкой.
— Будемъ кратки, — произнесъ онъ. — Ты хочешь, чтобы я далъ тебѣ слово, не играть больше?
— Еслибы ты могъ дать его!
— Даю.
Онъ протянулъ мнѣ обѣ руки. Отъ радости я, обнялъ его. Онъ не дурной человѣкъ. Лонгфелло говоритъ: «воля ребенка — воля вѣтра». О въ ребенокъ.
Давно не писалъ я, т. е. не писалъ своего дневника. Иной письменной работы была масса. Теперь каждый служащій волей неволей принужденъ писать. Какъ я мечталъ о томъ, что сдѣлаюсь главнымъ лѣсничимъ и съ утра до ночи буду проводить въ моемъ миломъ лѣсу! Я воображалъ, что я выстрою себѣ хорошенькій домъ, снаружи завитый плющемъ, внутри простой, но уютный, что у меня будетъ небольшое (очень небольшое) сельское хозяйство и плодовый садъ; въ красивой конюшнѣ пара быстрыхъ лошадей, нѣсколько широколобыхъ коровокъ, птицы — quantum satis, конечно, собаки; а въ довершеніе всѣхъ прелестей моя чудная Эльфрида, которая изъ избалованной городской жительницы превратится въ хозяйку par excellence. Я представлялъ себѣ, что нашъ мальчикъ среди садовъ, лѣсовъ и полей сдѣлается молодымъ Зигфридомъ.
Да, такъ мечталъ я.
Что же дaлa дѣйствительность?
Я сижу въ комнатѣ, составляю акты; вмѣсто дома у насъ хижина, которую стоило бы срыть съ лица земли; однако, я не срываю ее, а, напротивъ, подправляю извнѣ и изнутри, снизу и сверху, такъ что весь стукъ и громъ приводятъ меня въ отчаяніе; въ хозяйствѣ встрѣчаются всевозможныя непріятности и я боюсь, что оно никогда не будетъ по силамъ моей милой хорошенькой женушкѣ; по должности, у меня неудовольствія, т. е. столкновенія съ лѣсниками, изъ которыхъ только Амсбергъ дѣйствительно работящій и способный человѣкъ. Вдобавокъ ко всему, я вѣчно спорю съ моимъ милымъ старымъ оберфорстмейстеромъ, который и слышать не хочетъ о моей новой методѣ рубки лѣса.
И такъ, все in infinitum.
Вѣроятно, я прошлый разъ писалъ подъ вліяніемъ дурного расположенія духа; право, все не такъ ужь дурно. Особенно я несправедливо жаловался на непріятности по службѣ; мои занятія доставляютъ мнѣ много радости и я не промѣнялъ бы ихъ ни на какія другія. Это и понлтно: вѣдь каждая капля крови въ моихъ жилахъ — кровь лѣсничаго. Домъ тоже принимаетъ теперь порядочный видъ, когда все будетъ окончено (надѣюсь, до начала дурной погоды), онъ сдѣлается, конечно, не дворцомъ, но совсѣмъ уютнымъ жилищемъ. Даже мой новый питомникъ, сперва приводившій меня въ полное отчаяніе, становится все лучше и лучше, благодаря хорошей погодѣ; надѣюсь, онъ сдѣлаетъ честь учителю иl ученику.
Да, съ природой можно столковаться. Но люди, люди!
Какой крестъ, сколько заботы взвалилъ я себѣ на плечи, завязавъ дружбу съ ami Fritz’омъ. Берлинскій другъ вполнѣ одобрилъ мой проектъ приведенія въ порядокъ его денежныхъ дѣлъ, написалъ даже, что и придумалъ геніальный планъ, а между тѣмъ прошло уже шесть недѣль, а проектъ такъ и остался проектомъ, написаннымъ на бумагѣ. Не понимаю, какъ въ другихъ отношеніяхъ умный человѣкъ, чувствуя петлю на горлѣ, можетъ такъ противиться своему спасенію, точно ему хотятъ нанести самый ужасный ударъ. Если бы онъ еще противился открыто, честно, тогда можно было бы кое-какъ справиться съ нимъ; но что дѣлать съ человѣкомъ, который на словахъ говоритъ: да, да, а всѣ поступки его твердятъ: нѣтъ, нѣтъ. Разъ съ дюжину былъ и готовъ бросить его дѣло и предоставить ему идти своей дорогой. Но ami Фрицъ снова опутывалъ меня своей солнечной привѣтливостью и и опять превращался въ его невольника, утѣшался старымъ ромомъ, становился плѣнникомъ и начиналъ молить небо даровать мнѣ терпѣніе.
Конечно, крысоловъ изъ Гамельна, только очаровательный обходительностью уводилъ за собою дѣтей, но я думаю, l’ami Фрицъ въ этомъ отношеніи превзошелъ и его.
Напримѣръ, исторіи съ дубомъ!
Лѣтъ двадцать Кардовы ссорились съ казной изъ-за обладанія холмомъ съ гигантскимъ дубомъ. Обѣ стороны считали холмъ своею собственностью. Трудно было рѣшить споръ. Дубъ, стоящій въ ста метрахъ отъ лѣса, конечно, нѣкогда составлялъ часть этого лѣса, говорило министерство. Вѣроятно, отвѣчалъ противникъ, но дубъ не часть теперешняго лѣса, а остатокъ лѣса, который уже давно не существуетъ, такъ какъ вмѣсто дубовыхъ деревьевъ въ немъ растутъ ели. Пріѣхавъ сюда, я долженъ былъ сейчасъ же дать заключеніе по этому вопросу и мои работа въ теченіе года странствовала изъ рукъ въ руки. О, чудо изъ чудесъ, отчетъ простого главнаго лѣсничаго рѣшилъ вопросъ! Съ недѣлю тому назадъ высшая инстанціи произнесла свое послѣднее слово: холмъ и дубъ съ этихъ поръ и навсегда принадлежатъ фонъ Кардову; казна уплатитъ судебныя издержки (которыя представляютъ собою цѣлое состояніе). L’ami радуется, точно кромѣ сорока имѣній ему досталось еще сорокъ. Въ особенности онъ доволенъ тѣмъ, что новыя владѣнія, ужь не знаю почему, не составляютъ майората и онъ можетъ вполнѣ свободно распоряжаться ими. Эльфрида очень любитъ холмъ;онъ отвелъ ее къ дубу, попросилъ ее назначить по своему желанію дорогу вверхъ и внизъ; потомъ велѣлъ поставить по склону красивыя скамеечки.
Хорошо.
Вчера было рожденіе Эльфриды.
Въ одиннадцать часовъ пріѣхалъ l’ami съ Гансомъ; баронъ привезъ моей женѣ чудный букетъ, поздравилъ ее отъ баронессы (думаю, что онъ самъ выдумалъ это поздравленіе, такъ какъ пробормоталъ его довольно невнятно), Гансъ красиво поклонился и подалъ тетѣ Эльфридѣ запечатанный конвертъ; въ немъ лежалъ нотаріальный актъ, въ силу котораго баронъ Фрицъ фонъ-Кардовъ за себя и за своихъ потомковъ отказывается отъ права владѣть дубовымъ холмомъ (точно описаннымъ и опредѣленнымъ) въ пользу фрау Эльфриды Бушъ, урожденной Марбахъ съ единственнымъ условіемъ, чтобы она позволила сказанному барону Фрицу и его сыну Гансу почтительно поцѣловать ея руку.
Эльфрида поняла, что было бы безтактно церемониться и жеманиться, такъ какъ подарокъ барона составлялъ каплю его состоянія и приняла актъ на владѣніе холмомъ дружески и очень мило.
Меня Кардовъ убѣждалъ, говоря, что безъ моего вмѣшательства холмъ достался бы казнѣ.
Вечеромъ мы сидѣли за бутылкой добраго вина подъ дубомъ Эльфриды и смотрѣли, какъ солнце садится за Мёлленгофомъ.
Теперь l’ami у насъ почти каждый день, иногда сидитъ часами. Прежде Гансъ всегда ѣздилъ съ нимъ, но, вмѣсто француженки гувернантки, у мальчика теперь гувернеръ, молодой кандидатъ теологіи, и Гансу нужно свыкнуться съ нимъ. Мнѣ не достаетъ прелестнаго ребенка, я его люблю какъ собственнаго сына. Именно онъ укрѣплялъ и поддерживалъ мою дружбу съ барономъ.
Фрицъ извинялся въ томъ, что онъ такъ часто пріѣзжаетъ къ намъ, но, по его словамъ, дома онъ боится сойти съ ума; онъ бы уѣхалъ путешествовать какъ можно дальше, если бы не дѣла Откровенно говоря, не понимаю, какъ дѣла могутъ задерживать его, — по моему, если бы онъ предоставилъ вести ихъ мнѣ и нашему другу юристу, они шли бы лучше, нежели въ его присутствіи, такъ какъ онъ нерѣдко только мѣшаетъ намъ; однако, я не рѣшаюсь откровенно сказать ему своего мнѣнія, въ каждомъ человѣкѣ слѣдуетъ поддерживать чувство отвѣтственности передъ собой, такъ какъ оно-то и составляетъ лучшую нравственную опору, если же это чувство замерло — необходимо стараться его оживить. Баронъ же давно жаловался на свою непригодность ни для чего, говоря, что ему лучше всего было бы пустить себѣ пулю въ лобъ.
Онъ обожаетъ свою красавицу-жену, хотя ни слова не говоритъ объ этомъ. Я убѣжденъ, что втайнѣ Фрицъ мучается изъ-за того, что гордая женщина отвернулась отъ него и, боюсь, навсегда. Да, я начинаю думать, что большая часть вины лежала не на немъ, а на ней; вѣдь въ настоящее время она не можетъ сомнѣваться въ серьезности его стремленія стать другимъ, лучшимъ человѣкомъ, особенно послѣ моего разговора съ нею, а между тѣмъ не становится мягче къ нему. Я началъ этотъ разговоръ по его порученію, съ цѣлью сообщить ей весь нашъ финансовый проектъ; воспользовавшись удобнымъ случаемъ, а заговорилъ и о дружбѣ, возникшей между мною и ея мужемъ, о томъ, какія надежды возлагаю я на ваши новыя отношенія съ нимъ. И что же? Она слушала, не перебивая меня, но ни словомъ, ни знакомъ не выразила участія, только нѣсколько разъ ироническая улыбка пробѣжала по ея губамъ; наконецъ, хотя я и потерялъ половину мужества, я спросилъ ее, неужели она не раздѣляетъ моихъ надеждъ?
— Нѣтъ, отвѣтила она коротко и холодно.
Аудіенція окончилась, я всталъ и сказалъ, внутренне возмущенный:
— Итакъ, мнѣ сегодня снова пришлось убѣдиться въ томъ, что если на небесахъ радуются раскаянію одного грѣшника, люди на землѣ рѣдко раздѣляютъ эту радость; даже тѣ люди, которые должны были бы сочувствовать обращенію заблуждавшагося.
Она стояла на половину отвернувшись отъ меня и, не мѣняя позы, отвѣтила:
— Благодарю васъ за нравоученіе, но я вамъ скажу только одно — вспомните, что смоквъ не собираютъ съ терновника.
Я возразилъ:
— Одинъ мой старый другъ, стремившійся собирать съ терновика смоквы, говаривалъ:
Сдѣлай добро
И брось его въ море,
Если рыбы не увидятъ этого
Увидитъ Господь.
Стихи плохи, но философія хороша.
— Совѣтую вамъ укрѣпиться въ этой философіи. Вамъ она понадобится.
Л молча поклонился и вышелъ.
Итакъ, относительно нея — дѣло непоправимо. Она не войдетъ въ нашъ союзъ, не будетъ помогать вамъ. А между тѣмъ баронесса должна была бы пойти на примиреніе, хоть ради прелестнаго сына, котораго она любитъ такой ревнивой любовью.
Трудно понять ее!
Послѣ нашего разговора баронесса не пріѣзжала къ намъ, какъ и слѣдовало ожидать; Эльфрида съ легкимъ сердцемъ переноситъ это. Съ перваго же мгновенія она почувствовала полную антипатію къ баронессѣ. Мнѣ кажется, она боялась, чтобы я не сталъ принимать черезчуръ сильнаго интереса въ нашей красивой сосѣдкѣ, а потому вполнѣ понимаю, что втайнѣ она довольна подобнымъ оборотомъ дѣла; конечно, умная маленькая женщина не показываетъ своей радости.
Вотъ другого я совсѣмъ не понимаю.
Сперва Эльфридѣ очень сильно нравилась фрау Моемъ и, дѣйствительно, по моему, это достойная, милая женщина. Первые недѣли и мѣсяцы знакомства онѣ постоянно видались; то Эльфрида ѣздила въ Брандсгагенъ, то фрау Моемъ пріѣзжала къ намъ. Мнѣ казалось, что онѣ искренно подружились. Эльфрида и фрау Эмилія говорили другъ другу «ты», какъ сестры, цѣловались здороваясь и прощаясь.
Для Эльфриды баронесса Елена была темнымъ фономъ, на которомъ образъ ея милой Эмиліи выступалъ еще свѣтлѣе и ярче. Однако, лучезарныя краски стали мало по малу темнѣть; прежде Эльфрида никогда не замѣчала пятенъ на своемъ солнцѣ, съ нѣкоторыхъ же поръ оказалось, что фрау Моемъ капризна, скуповата, что умъ ея обращенъ исключительно на практическую сторону жизни, что она говоритъ только о домашнемъ хозяйствѣ, что вообще многое въ ней не вполнѣ нравится Эльфридѣ. Потомъ я услышалъ, что у фрау Моемъ злой языкъ, она такъ дурно говоритъ про своихъ сосѣдей и сосѣдокъ, — а это для Эльфриды отвратительно! Наконецъ, вѣроятно, произошелъ разрывъ. Двѣ недѣли Эльфрида не была въ Брандсгагенѣ; фрау Эмилія тоже не пріѣзжала.
Эльфрида молчитъ. Мнѣ было бы грустно, если бы во всемъ этомъ крылось что-либо болѣе серьезное, нежели временное несогласіе. Я очень цѣню фрау Моемъ; кромѣ того, такъ какъ дружба съ баронессой потерпѣла крушеніе, фрау Эмилія составляла единственное подходящее знакомство для Эльфриды.
Надѣюсь, я узнаю въ чемъ дѣло и, быть можетъ, помирю ихъ.
Собственно говоря, я не смѣю бранить Эльфриду за то, что у нея нѣтъ знакомыхъ женщинъ. Вѣдь и я тоже стою особнякомъ среди мужчинъ. Конечно, мнѣ не съ кѣмъ было сойтись!
Но Эльфрида можетъ vice versa сказать тоже и о себѣ, особенно послѣ того, какъ фрау Моемъ не оказалась такой, какой представлялась Эльфридѣ сначала. Нашъ медвѣжій уголъ, право, на цѣлое полстолѣтіе отсталъ отъ остального міра! О литературномъ интересѣ тутъ и рѣчи быть не можетъ; въ нашей сторонѣ нельзя даже утѣшаться музыкой, которая въ другихъ мѣстахъ замѣняетъ людямъ духовныя наслажденія. Овидій могъ бы декламировать здѣсь свои жалобы (которыми я зачитывался на второмъ курсѣ) еще съ большимъ жаромъ, нежели въ изгнаніи, въ варварской странѣ.
Только о политикѣ еще кое-какъ можно говорить, вѣрнѣе, можно было бы, если бы черезъ десять минутъ не приходилось останавливаться передъ выборомъ: прервать-ли разговоръ или сказать своему собесѣднику грубости. До сихъ поръ каждый нѣмецъ идетъ за кѣмъ-нибудь. Это не дурно, даже имѣетъ свои хорошія стороны, если вытекаетъ изъ убѣжденія, а не происходитъ вслѣдствіе инстинкта стадности, подъ вліяніемъ котораго люди превращаются въ безсмысленное стадо, которое бѣжитъ и прыгаетъ только потому, что передовой козелъ побѣжалъ и прыгнулъ; въ послѣднемъ случаѣ это ужасно и можетъ привести въ отчаяніе мыслящаго человѣка, человѣка, которому кажется грѣхомъ противъ Святого Духа сдѣлать или сказать что-либо, противъ чего возстаетъ его сознаніе и разумъ; человѣка, который радуется, если онъ можетъ согласиться съ мнѣніемъ общества, но въ случаѣ сомнѣній ссылается на законъ, живущій въ его душѣ.
Я подозрѣваю, что фрау Моенъ сказала Эльфридѣ что-либо относительно частыхъ визитовъ барона къ намъ и тѣмъ оскорбила ея впечатлительное чистое сердце.
Эльфридѣ онъ нравится — это такъ. Она нравится ему. Хотѣлъ бы я видѣть человѣка, которому бы не понравилась Эльфрида. Вѣдь она прелесть, воплощенная грація! Ея тонкая фигурка двигается легко и свободно. Какъ мило она болтаетъ, какъ весело смѣетси!
А l’ami Fritz? Я и безъ фрау Моемъ знаю, что Фрицъ не святой, но онъ джентльменъ. Мои етъ быть, вы, почтенная фрау Моемъ, не умѣете цѣнить этого, но, видите-ли — джентльменъ можетъ каждый день видаться съ женой друга (настоящаго друга, поймите), гулять съ нею, заниматься музыкой, присылать ей букеты — даже, при случаѣ, подарить ей большой дубъ и не желать отъ нея ничего, кромѣ дружбы.
Вы не вѣрите? Очень грустно, но мое мнѣніе о немъ или мои отношенія къ нему отъ этого ничуть не измѣнятся. Я буду продолжать считать его другомъ, принимать его у себя въ домѣ (ставшемъ кстати преуютнымъ).
Теперь и съ другихъ сторонъ я елышу (говорящіе только повторяютъ чужія слова), что здѣшнее общество осуждаетъ насъ за нашу интимность съ барономъ, особенно же негодуютъ на то, что Фрицъ подарилъ Эльфридѣ дубъ. Чортъ побери сплетниковъ и шпіоновъ! Сперва они своимъ тупоуміемъ приведутъ человѣка въ отчаяніе, а когда онъ сойдется съ милымъ сосѣдомъ, съ которымъ ему пріятно видаться, благодаря его любезности и умѣнью вести разговоръ, когда онъ подружится съ сосѣдомъ, общество котораго прогонитъ тоску одиночества, они закричатъ, что это дурно, противорѣчитъ нравственности, неприлично, возбуждаетъ толки! Повторяю, чортъ бы побралъ ихъ!
Третьяго дня я написалъ глупую фразу о тоскѣ одиночества. Право, это низкая неблагодарность. Теперь лѣто кончается; оглянувшись назадъ, я скажу, что это лѣто составило самое прекрасное, богатое содержаніемъ время моей жизни. Правда, и работалъ за двоихъ, но работа моя принесла прекрасные плоды. Какой видъ былъ у лѣса, когда я пріѣхалъ сюда! А теперь! старыя канавы исправлены, проведены новыя, сырыя мѣста осушаются; дороги, бывшія въ ужасномъ состояніи, стали чисты и гладки. Повсюду въ лѣсу чувствуется улучшеніе, порядокъ. Моя школа деревьевъ можетъ сдѣлать честь академіи; мои лѣсники работаютъ охотно, хотя я очень требователенъ относительно нихъ, когда пріѣзжаетъ сюда мой милый старый оберфорстмейстеръ, онъ каждый разъ съ сердечнымъ удовольствіемъ потираетъ свои бѣлыя, мягкія руки.
Вотъ что можетъ сказать главный лѣсничій, ну, а другъ?
L’amî можетъ остаться доволенъ. Повозка, засѣвшая такъ глубоко въ колеяхъ, начинаетъ мало по малу шевелиться. Не пройдетъ и пати лѣтъ какъ въ его дѣлахъ все станетъ гладко, точно мои лѣсныя дороги.
А pater famîiîas?
Нашъ Бернгардъ такъ расцвѣтаетъ въ благоухающемъ саду, среди мягкаго лѣсного воздуха, что это просто наслажденіе. Моя женушка съ страхомъ спрашиваетъ меня, не ошибается-ли она въ этомъ отношеніи? Нѣтъ, сударыня, клянусь вамъ честью главнаго лѣсничаго, вѣрностью, обѣщанной мною вамъ передъ алтаремъ, это не кажется. Вы можете, если угодно, каждую ночь танцовать подъ лучами мѣсяца въ видѣ самаго стройнаго изъ всѣхъ стройныхъ эльфовъ среди ихъ хоровода, можете даже не краснѣя слушать признанія въ горячей любви сказочнаго принца.
«Съ тобой нельзя говорить серьезно».
Меня считаютъ даже черезчуръ серьезнымъ человѣкомъ, но вы вѣдь знаете: disipere in loco!
Что это значитъ?
Нельзя всегда быть серьезнымъ. Понимаете, madame?
Зачѣмъ вчерашній славный вечеръ кончился такъ тревожно? У насъ былъ мой оберфостмейстеръ; онъ пріѣхалъ, чтобы еще разъ на мѣстѣ переговорить со мною о рубкѣ лѣса, которую слѣдуетъ начать. Цѣлый день мы провели на ногахъ и только къ тремъ часамъ вернулись домой. Пообѣдали (отличный обѣдъ — Мале превосходное пріобрѣтеніе). Послѣ обѣда фортмейстеръ ушелъ прилечь, потомъ мы всѣ пили кофе въ саду. Подошелъ и Фрицъ. Они уже давно знакомы съ оберфостмейстеромъ и любятъ встрѣчаться. Въ семь часовъ мой начсьникъ собрался уѣхать; но вечеръ былъ такъ хорошъ, что мы попросили его пробыть у насъ еще часъ и предложили всею компаніеи отправиться въ лѣсъ.
Такимъ образомъ мы и проводили бы его немножко. Я хотѣлъ провезти его къ лѣсному озеру; конечно, мой старикъ не видалъ, какъ сказочно хорошо оно при вечернемъ освѣщеніи. Очевидно, милому оберфорстмейстеру было хорошо среди насъ: онъ сейчасъ же согласился. Мы наскоро положили въ корзинку двѣ бутылки вина и кое-какую закуску. Вскорѣ въ путь двинулись три экипажа; въ экипажѣ Фрица не сидѣло никого, такъ какъ я ѣхалъ съ начальникомъ, а Фрицъ везъ Эльфриду въ моей повозкѣ. Я рѣшилъ направиться къ южной части озера; широкій каналъ соединяетъ ее съ сѣверной частью, а черезъ этотъ протокъ перекинутъ шоссейный мостъ. Эльфрида находитъ поэтическимъ это мѣсто, во всякомъ случаѣ тамъ берегъ суше, нежели гдѣ бы то ни было. На всякій случай изъ предосторожности я захватилъ съ собою плэды и одѣяла. Я остановился на мосту, съ него вправо и влѣво виднѣется озеро во всю свою величину. Потомъ экипажи проѣхали нѣсколько сотенъ шаговъ дальше къ лѣсной сторожкѣ, тамъ они должны были ожидать нашего возвращенія. Мы же пошли въ лѣсъ, сзади насъ сыновья Амсберга несли корзинку и плэды. Мальчики, увидавъ экипажи на мосту, подбѣжали къ намъ.
Мы пошли по западному берегу озера и вскорѣ остановились на мѣстѣ, которое я имѣлъ въ виду. Лучше этого мѣста нельзя было и выбрать. Я предложилъ расположиться на площадкѣ, лежавшей надъ крутымъ, довольно высокимъ берегомъ. Легкой покатостью почва поднимается къ лѣсу; прекрасныя широкія сосны затемняютъ прогалинку. Мы разложили плэды (хотя они оказались въ сущности лишними) на землѣ, поросшей сухимъ мхомъ, усыпанной сухими иглами и теплой отъ солнечнаго свѣта; корзину открыли — вакханалія началась.
Былъ чудный вечеръ! Солнце стояло за нами; его лучи падали на лѣсъ, противоположный намъ. Тамъ то занимался стволъ, то начинала рдѣть могучая вѣтка;свѣтъ медленно передвигался по золотисто-зеленому куполу; подъ нашими ногами лежало темное зеркало озера, волшебно красивое. Когда разговоръ прерывался, слышался голосъ черпаго дрозда, его нѣжная вечерняя пѣсня лилась съ вершины дерева, разносилась по лѣсу, поднималась къ темно-синему безоблачному небу. Однако, перерывовъ въ разговорѣ случалось мало,:мы говорили охотно. У всѣхъ сердца были полны «покоемъ лѣса, его красой, его пестрыми сказочными грезами». Я знаю это прелестное стихотвореніе Фрейлиграта и продекламировалъ его. Различныя поэтическія воспоминанія вѣяли кругомъ насъ. Навѣрное никто изъ нашего маленькаго общества не удивился бы въ эту минуту, если бы изъ темной и тихой воды вынырнула бѣлая никса, если бы изъ темныхъ еловыхъ вѣтвей выглянулъ мистическій единорогъ. Эльфрида и Фрицъ спѣли нѣсколько дуэтовъ Мендельсона. У Фрица вообще немного жесткій баритонъ, но сегодня его голосъ звучалъ необыкновенно мягко и сотни разъ слышанныя мелодіи казалось мнѣ, впервые расправили свои милыя крылышки. Нашъ старикъ былъ необыкновенно милъ и веселъ. Среди насъ, бывшихъ гораздо моложе него, онъ самъ помолодѣлъ и отдался воспоминаніямъ. Мнѣ казалось удивительнымъ, что его синіе глаза, блестѣвшіе такимъ яркимъ свѣтомъ, видѣли Iорка, Штейна и Аридта.
Только на верхушкахъ высокихъ деревьевъ еще блестѣлъ слабый отблескъ заката, а на поверхности озера уже давно потухли пурпуровые и зеленые свѣта. Ради старика я напомнилъ объ отъѣздѣ.
Но оберфортсмейстеръ не былъ бы прусскимъ добросовѣстнымъ чиновникомъ, если бы ему не пришло въ эту минуту въ голову желаніе посмотрѣть шлюзу, которую я началъ строить, чтобы регулировать истокъ озера на сѣверѣ. Какъ далеко до туда? Я былъ такъ глупо честенъ, что сказалъ ему настоящее разстояніе. Теперь ужь нельзя было удержать старика. Мы поѣхали. Эльфрида и Фрицъ, конечно, видѣли, какъ мнѣ не хотѣлось везти его, и смѣялись до упаду, глядя на мое глупое лицо. Какъ я и предвидѣлъ, наша экскурсія затянулась. Это произошло не потому, чтобы я ошибся въ разстояніи; нѣтъ, шлюза, такъ заинтересовала старика, что онъ прочелъ мнѣ цѣлую лекцію объ орошеніи и осушеніи лѣса, хотя я все это зналъ изъ его сочиненія, того же названія. Тяжело подчиненному слушать надоѣвшія вещи, особенно когда онъ чувствуетъ, что изъ лѣсу тянетъ холодкомъ и думаетъ о томъ, что его женѣ давно пора ѣхать домой.
Къ не счастью, появился и Амсбергъ, возвращавшійся изъ лѣсу домой; съ нимъ тоже оберфорстмейстеръ вступилъ въ разговоръ. Наконецъ, мы пустились назадъ. Старикъ торопился. Амсбергъ отвелъ меня въ сторону и сказалъ, что на лѣсной полянѣ въ участкѣ, значащемся на планѣ подъ буквой С, онъ опять нашелъ дикаго козла, очевидно, застрѣленнаго въ прошлую ночь или очень рано утромъ. Я сдѣлалъ ему знакъ не говорить при начальникѣ о непріятномъ происшествіи.
На половинѣ дороги насъ встрѣтилъ Фрицъ; онъ сказалъ, что Эльфридѣ нехорошо. Повидимому, у нея нѣтъ ничего серьезнаго, но онъ рѣшился позвать меня.
Я побѣжалъ впередъ и увидалъ, что Эльфрида сидитъ на прежнемъ мѣстѣ, но откинулась къ стволу дерева и борется съ безпамятствомъ. Я далъ ей вина, сталъ тереть ея маленькія холодныя ручки. Она постаралась улыбнуться и еле слышно прошептала: «это ничего, минутная слабость», потомъ попросила меня помочь ей дойти до экипажа.
Дѣйствительно, когда подошли остальные, она уже была на ногахъ. Амсбергъ побѣжалъ за моимъ экипажемъ, поэтому охотничья повозка уже стояла на шоссе, когда мы вышли изъ лѣсу.
Мнѣ не пришлось думать о комъ-нибудь, кромѣ моей жены, такъ какъ Эльфрида почти рѣзко отказывалась отъ всякой помощи, кромѣ моей. Амсбергъ похлопоталъ за меня, усадилъ оберфорстмейстера въ экипажъ и позаботился доставить въ свой домикъ плэды, которые оставались на мѣстѣ нашей стоянки; я взялъ для Эльфриды два изъ нихъ.
Утромъ я послалъ въ Гримъ за докторомъ; онъ вполнѣ успокоилъ меня. У Эльфриды нѣтъ ничего опаснаго, можетъ быть, обморокъ былъ симптомомъ слабости, нерѣдко наступающей у молодыхъ женщинъ въ первомъ періодѣ не совсѣмъ обычнаго состоянія организма. Ей необходимо полное спокойствіе, лучше всего лечь въ постель. Я написалъ обо всемъ этомъ оберфорстмейстеру, какъ онъ просилъ меня. Сегодня я получилъ записку отъ Фрица. Въ ней онъ извѣщаетъ меня о томъ, что одно очень важное дѣло заставляетъ его скакать въ Берлинъ сломя голову; подробности онъ, разскажетъ мнѣ послѣ. Вѣроятно, Фрицъ, и правда, очень торопился, такъ какъ въ запискѣ не спросилъ даже о здоровьи Эльфриды:
Ломаю голову, придумывая, какое дѣло могло быть у него. Въ чемъ бы оно ни заключалось — ничьи руки не поведутъ его хуже нежели руки Фрица.
Ужасный, ужасный случай, первый въ моей практикѣ; конечно, пока будутъ лѣса, не переведутся и лѣсные воры и браконьеры, а пока будетъ существовать государственная собственность, мы ее будемъ охранять; тѣмъ не менѣе…
Я попросилъ Амсберга скрыть все; это противно долгу, конечно, но мнѣ было слишкомъ ужасно видѣть, какъ горько плакалъ достойный старикъ о своемъ сынѣ-негодяѣ.
Амсбергъ давно подозрѣвалъ этого молодого человѣка. Помню, съ самаго начала онъ говорилъ мнѣ, что, по всѣмъ вѣроятіямъ, содержатель Лѣсной Лавочки укрываетъ браконьеровъ; охотится же за нашей дичью другой. Во-первыхъ, Рикъ дурно стрѣляетъ, а жертвы браконьера всегда убиты на-повалъ, по крайней мѣрѣ когда у Амсберга пропадаетъ изъ виду крупная дичь, онъ, по его словамъ, никогда не находитъ убитаго животнаго по кровяному слѣду. Онъ тогда не назвалъ по имени того, кого подозрѣвалъ замѣтивъ, что раньше ему необходимо знать навѣрное, справедливы-ли его предположенія.
Славный малый! повидимому, онъ не ложился двѣ ночи* Сегодня утромъ около трехъ часовъ Амсбергъ опять караулилъ; вдругъ подлѣ него раздался выстрѣлъ и такъ близко, что ему показалось сперва, что стрѣляютъ въ него. Онъ бросился черезъ чащу, добѣжалъ до Шпице и увидалъ приблизительно въ сотнѣ шаговъ отъ того мѣста, гдѣ онъ третьяго дня нашелъ козла, молодого человѣка, который стоялъ на колѣняхъ надъ убитымъ животнымъ, держа ножъ въ рукахъ. Браконьеръ собирался потрошить свою добычу. Молодой человѣкъ вскочилъ, но Амсбергъ схватилъ двустволку, которая стояла подлѣ ствола, бросилъ ее за себя и прицѣлился въ браконьера, тотъ бросилъ ножъ и сказалъ, что онъ сдается. Потомъ сталъ молить и просить Амсберга отпустить его и не дѣлать несчастнымъ въ ту минуту, когда онъ хочетъ уѣхать въ Америку, когда у него лежитъ даже паспортъ въ карманѣ.
— Я ужь слышалъ, что люди поговаривали объ этомъ, — прибавилъ Амсбергъ. — И подумалъ не все-ли равно, какимъ способомъ отдѣлаться отъ парня? Я отнялъ у него только ружье и отпустилъ; каждую минуту мы можемъ снова захватить его.
Очевидно, моему лѣснику, такъ же какъ и мнѣ, было тяжело отправлять въ тюрьму человѣка хотя бы даже такого mauvais sujet, какъ Карлъ Дрекъ. Мы смущенно переглядывались.
— Не прикажете-ли позвать старика? — предложилъ Амсбергъ.
Я одобрилъ эту мысль, по крайней мѣрѣ, можно будетъ узнать, дѣйствительно-ли Карлъ собирался уѣхать въ Америку.
— Скажите, Амсбергъ, старый Дрекъ дѣйствительно хорошій, уважаемый человѣкъ?
— Вполнѣ, г. лѣсничій; я двадцать лѣтъ знаю его.
— Тогда позовите ко мнѣ старика.
Черезъ два часа Амсбергъ явился вмѣстѣ съ старымъ Дрекомъ.. Я отпустилъ моего лѣсника.
Отецъ Карла произвелъ на меня самое лучшее впечатлѣніе. У него не очень умное, но честное лицо, составляющее совершенную противуположность съ грубымъ, похожимъ на морду собаки, лицомъ молодого Дрека.
Старикъ не пытался оправдать сына. По его словамъ, онъ давно боялся, что малый окончитъ дурно. Въ школѣ Карлъ учился плохо, вѣчно былъ послѣднимъ, не смотря на умъ. Зачѣмъ учиться тому, чей отецъ богатъ? говорилъ онъ. Боже мой! Да, старый Дрекъ не бѣденъ. Его двѣ дочери вышли за порядочныхъ людей, но малый стоилъ ему страшныхъ денегъ въ продолженіи трехлѣтней службы и потомъ, когда онъ былъ въ сельскохозяйственной академіи, изъ которой его съ позоромъ исключили. Нельзя же было сдѣлать его управляющимъ: во-первыхъ, онъ никогда ничему не учился, а кромѣ того, весь свѣтъ зналъ, что онъ непригоденъ къ этой должности. Кто взялъ бы его? Наконецъ, отцу пришлось помѣстить сына въ своемъ домѣ. Здѣсь онъ лежалъ на боку и кралъ время у Господа Бога.
Старикъ долго разсказывалъ печальную, длинную исторію и нѣсколько разъ слезы наполняли его глаза. Годъ отъ году дѣло становилось хуже. Въ конецъ погубила парня Лѣсная Лавочка. Цѣлые дни онъ просиживалъ въ ней, пилъ, ухаживалъ за Маріей, игралъ съ ея отцомъ безконечныя партіи въ шестьдесятъ шесть. Изъ Лѣсной Лавочки ему было тоже очень удобно ходить на охоту, которую онъ страстно любитъ. Рикъ такъ ловко скрывалъ его продѣлки, что старикъ-отецъ ничего не подозрѣвалъ. Впрочемъ, вѣрнаго онъ ничего не знаетъ про Рика. Старикъ давно боялся, что его сынъ занимается браконерствомъ, но убѣдился въ этомъ только теперь; тоже не понималъ онъ и отношеній Маріи къ Карлу. Дѣвушка говорила о немъ, какъ о своемъ женихѣ, но когда ее спросили, когда же, наконецъ, будетъ свадьба, она засмѣялась и отвѣтила: неужели думаютъ, что она такая сумасшедшая, что выйдетъ замужъ за человѣка, который живетъ у ея отца изъ милости, потому что собственный его отецъ выгналъ его отъ себя! Никто не знаетъ, что за дѣвушка Марія. Во всякомъ случаѣ это не честная дѣвушка. Большинство говоритъ, что Марія въ конецъ иснорчена и только отводитъ глаза людямъ, выдавая себя за невѣсту того или другого; что въ дѣйствительности она любовница знатнаго господина, который время отъ времени беретъ ее съ собою путешествовать; уѣзжая съ нимъ, она увѣряетъ всѣхъ, что ѣздитъ къ теткѣ въ Берлинъ.
Карлъ все боялся, что дѣвушка водитъ его за носъ и у нихъ выходили страшныя сцены; наконецъ, вечеромъ послѣ стрѣльбы они окончательно поссорились и она запретила ему приходить къ ней въ домъ. Парень съ ума сходилъ, и вдругъ объявилъ, что хочетъ уѣхать въ Америку. Можетъ быть, это будетъ хорошо, можетъ быть, онъ станетъ тамъ порядочнымъ человѣкомъ, думалось отцу. Старый Дрекъ позаботился обо всемъ; сдѣлалъ сыну платье, бѣлье, приготовилъ деньги, досталъ даже паспортъ и взялъ билетъ на пароходъ, который въ субботу долженъ уйти изъ Бремена, и вдругъ случилось это ужасное несчастіе!
Старикъ такъ горько зарыдалъ, что мнѣ пришлось отвернуться, чтобы онъ не видѣлъ, какъ волнуюсь я самъ.
Нельзя дѣтей карать за грѣхи отцовъ, говоритъ гуманность; но какъ часто за грѣхи дѣтей наказываютъ родителей! Въ данномъ случаѣ тяжесть наказанія легла бы не на негоднаго сына, а на почтеннаго старика, виновнаго развѣ въ снисходительности къ испорченному молодому человѣку.
Мы рѣшили такъ: я и Амсбергъ будемъ молчать. Я возьму на себя козла, конфискованное ружье отдамъ старику, когда молодой человѣкъ уѣдетъ, т. е. послѣ завтра. До тѣхъ поръ Карла необходимо держать дома, не допуская его видѣться съ кѣмъ бы то ни было.
Старикъ не зналъ какъ и благодарить меня. Я прервалъ потокъ его рѣчей и потихоньку вытолкнулъ за дверь.
Я и забылъ его спросить, знаютъ-ли или, по крайней мѣрѣ, предполагаютъ-ли, кто знатный возлюбленный рыжей Маріи. Но, вѣроятно, онъ ничего не сказалъ бы мнѣ. По моему, Марія принадлежитъ къ категоріи тѣхъ опасныхъ женщинъ, которыя дѣйствуютъ въ непроницаемой тьмѣ.
Карлъ уѣхалъ сегодня, днемъ раньше, чѣмъ было рѣшено. Онъ настаивалъ на необходимости сейчасъ же уѣхать. Могу себѣ представить, какъ здѣшняя почва жгла ему ноги! Однако, думаю, не страхъ наказанія заставлялъ его торопиться, а желаніе поскорѣе уѣхать отъ невѣрной женщины. Если онъ, дѣйствительно, стремится уѣхать отъ Маріи, это доказываетъ, что имъ руководитъ все же человѣческое побужденіе, которому можно симпатизировать. Кто знаетъ, можетъ быть, оно первое мерцаніе того дня, который тамъ вдали засіяетъ яркимъ свѣтомъ въ его душѣ? У меня положительно камень свалился съ сердца.
Разсматривая со всѣхъ сторонъ мой поступокъ, вижу, что я избавилъ почтеннаго старца отъ незаслуженнаго позора, государство отъ расхода на содержаніе арестанта, быть, можетъ, спасъ человѣка, который, конечно, погибъ бы въ арестантскомъ домѣ. Съ другой стороны долгъ…
Ну, мнѣ кажется, я могу спокойно спать.
Дурной выдался день, а за нимъ пойдутъ и другіе такіе же. Необходимо вспомнить все до мелочей, чтобы онъ не смѣлъ сказать: «Ты выступилъ противъ меня какъ прокуроръ, который видитъ только преступленіе, не обращая вниманія на смягчающія обстоятельства». Странно, ужасно странно случилось.
Могу придумать только одно объясненіе тому, что произошло: спящій умъ можетъ сознавать такія вещи, дѣлать такія сопоставленія, которыя ускользаютъ отъ бодрствующаго мозга. Прошлую ночь я крѣпко спалъ и вдругъ проснулся съ увѣренностью, точно явившейся въ заключеніе цѣлаго ряда фактовъ: Фрицъ любовникъ рыжей Маріи. Теперь, стараясь доказать это предположеніе, я вспоминаю только одно, а именно дикій взглядъ, которымъ Карлъ окинулъ насъ, когда мы съ Фрицомъ проходили черезъ комнату мимо него и его невѣсты. Тогда я подумалъ: Карлъ не можетъ смотрѣть иначе, теперь же мысленно говорю себѣ: такъ смотритъ человѣкъ на своего счастливаго соперника, котораго онъ готовъ убить. Вѣдь послѣ стрѣльбы между Карломъ и Маріей произошелъ окончательный разрывъ; можетъ быть, именно въ ту минуту она сказала ему рѣшительное слово.
Однако, обвинять друга, основываясь на подозрѣніи, на дуновеніи вѣтра… Вѣдь это же смѣшно, дурно.
Но въ моей душѣ стояли слова, точно выжженныя огнемъ: «Фрицъ любовникъ рыжей Маріи!»
Въ домѣ у меня не хорошо, третій день Эльфрида не встаетъ. Ей самой не хочется сойти съ постели. Докторъ доволенъ; пульсъ у нея нормальный, онъ успокоиваетъ меня, но не можетъ сказать, что съ нею. Сегодня къ вечеру ей тоже не стало лучше. Только бы что-нибудь серьезное не скрывалось во всемъ этомъ.
А можетъ быть ея болѣзнь произошла не отъ физической причины? Женщины такъ проницательны! Не угадала-ли она то, что мнѣ сегодня пришлось узнать? Но это невозможно, совершенно невозможно! Какъ же было-то?
Мы съ Айсбергомъ выбирали деревья для порубки, которая начнется послѣ завтра; участокъ, назначенный для этой цѣли, лежитъ между нашимъ озеромъ и лѣсной дорогой и тянется почти до самой Лѣсной Лавочки. Поляна, на которой третьяго дня Амсбергъ поймалъ Дрека — прилегаетъ и къ харчевнѣ, и къ лѣсной дорогѣ. Браконьеру было бы крайне удобно скрываться въ Лѣсной Лавочкѣ. Во мнѣ снова возникли подозрѣнія насчетъ того, что Рикъ зналъ все. Амсбергъ не считаетъ этого невозможнымъ. Однако, по его мнѣнію, если Рикъ и укрывалъ Дрека, то дѣлалъ это лишь изъ любезности, такъ какъ, не смотря на все, смотрѣлъ на него какъ на своего будущаго зятя. Выраженіе: не смотря на все, въ устахъ простого человѣка особенно сильно поразило меня. Я спросилъ его, что подозрѣвалъ онъ подъ этими словами. Сперва Амсбергъ не хотѣлъ высказаться, наконецъ, сказалъ:
— Люди болтаютъ разное. Въ домѣ отца Маріи бываетъ такъ много народа, что у нея могло быть много любовниковъ.
— Называли кого-нибудь любовникомъ ея?
— Называли; но кто поручится за справедливость слуховъ.
Я не настаивалъ, такъ какъ боялся, что Амсбергъ сію минуту скажетъ слова «баронъ Кардовъ».
Мы намѣтили еще нѣсколько особенно толстыхъ сосенъ, которыя должны были остаться стоять; но я не могъ продолжать осмотра, сказалъ, что плохо провелъ ночь, усталъ, прибавивъ, что мнѣ хотѣлось бы отдохнуть въ Лѣсной Лавочкѣ, а потомъ отправиться дальше. Я пригласилъ Амсберга и онъ пошелъ со мною: по дорогѣ я совѣтовалъ ему слѣдить за своими словами, но внимательно прислушиваться, будетъ-ли говориться о настоящей при чинѣ быстраго отъѣзда Карла. Намъ нечего, конечно, скрывать, что мы знаемъ объ его переселеніи въ Америку.
Свѣтъ осенняго яснаго дня обливалъ «Лѣсную Лавочку» и придавалъ ей мирный, спокойный видъ. На передней площадкѣ стояло нѣсколько сельскихъ повозокъ; владѣльцы ихъ пили въ залѣ; окна общей комнаты были открыты настежъ. Рикъ встрѣтилъ насъ у воротъ и предложилъ намъ пройти въ комнату налѣво, предназначенную для почетныхъ гостей. Я отказался, замѣтивъ, что въ общей комнатѣ воздухъ свѣжѣе; въ дѣйствительности же такъ мнѣ было легче отдѣлаться отъ Амсберга и поговорить съ Маріей съ глазу на глазъ.
Къ моему успокоенію, я услыхалъ, что сидѣвшіе за столомъ крестьяне и мелкіе землевладѣльцы совершенно непринужденно говорили о переселеніи Дрека въ Америку. Его всѣ знали; по общему мнѣнію, онъ ничего лучшаго и выдумать не могъ. Жалѣли только, что Карлу раньше не пришла въ голову эта мысль, первая разумная мысль въ жизни. Хотя, конечно, онъ пропадетъ и тамъ, какъ пропалъ бы здѣсь. Очевидно, всѣ знали, что между семействами Рика и Дрека произошелъ полный разрывъ, иначе врядъ-ли они выражались бы такъ свободно въ присутствіи Рика. Трактирщикъ ходилъ взадъ и впередъ и невозмутимо слушалъ эти разговоры, время отъ времени даже вставлялъ свое слово.
Рыжая Марія не показывалась, но отецъ что-то крикнулъ ей въ кухню; «значитъ она все же дома», рѣшилъ я.
Черезъ нѣсколько времени я всталъ, обошелъ комнату, посмотрѣлъ на нѣсколько старыхъ, пожелтѣвшихъ гравюръ на стѣнахъ и вышелъ въ сѣни. Я проходилъ мимо кухни, какъ разъ въ ту минуту какъ та, которую я искалъ, направлялась въ садъ съ корзинкой подъ мышкой.
— Куда идетъ фрейлейнъ Марія?
— Нарѣзать бобовъ къ обѣду.
Случай былъ благопріятный.
Я страшно заинтересовался бобами, которые плохо шли у меня.
— Не позволитъ-ли фрейлейнъ Марія взглянуть на ея гряды?
— Конечно, г-нъ лѣсничій.
Мы прошли черезъ дворъ, опять напомнившій мнѣ картину фламандскаго жанра. Я обратилъ вниманіе дѣвушки на живописный видъ двора, чтобы сказать что-либо. Къ немалому моему удивленію, она, очевидно, не только все поняла, что я говорилъ ей, но сдѣлала нѣсколько замѣчаній, обличавшихъ и природное, и пріобрѣтенное пониманіе художественной красоты.
Марія говорила естественно. При утреннемъ освѣщеніи дѣвушка казалась еще лучше, чѣмъ тогда вечеромъ, хотя теперь можно было видѣть, что ей было подъ тридцать лѣтъ, что отъ лѣтняго зноя на ея цвѣтущихъ щекахъ и на бѣломъ лбу, увѣнчанномъ вьющимися темно-рыжими волосами, ярче выступили веснушки. Вообще, она была дивно хороша; чувственный человѣкъ долженъ былъ увлекаться этимъ существомъ, можетъ быть, даже считать его неотразимымъ.
Странное предположеніе не показалось мнѣ теперь такимъ безумнымъ, хотя все еще довольно невѣроятнымъ.
Но какъ затронуть щекотливую тему, не выдавъ себя.
Я ломалъ себѣ голову надъ этимъ, пока мы пробирались среди высокихъ бобовъ. Марія рѣзала ихъ; я, время отъ времени, срывалъ особенно большіе стручки и бросалъ ей въ корзину. Вдругъ Марія сама начала говорить о томъ, что занимало меня.
Постараюсь вспомнить все его слова.
— Г-нъ баронъ теперь часто бываетъ у васъ?
— Очень часто.
— Почти каждый день?
— Почти.
— Вы съ нимъ товарищи по войнѣ?
— Точно такъ.
— Значитъ, вы хорошо знаете его?
— Насколько люди могутъ знать другъ друга.
— По большей части это очень немного.
— Къ сожалѣнію, да.
— Почему, къ сожалѣнію? Вѣдь все-равно ничего бы не вышло если бы люди знали другъ друга лучше, — а ужь хорошаго навѣрное ничего.
— Слушая васъ, можно подумать, что, не смотря на молодость, вы уже многое испытали.
— Я совсѣмъ не такъ молода и потомъ — я вѣдь дочь трактирщика! Боже ты мой — зеленую травку щиплетъ всякая коза! Вы думаете о Кардѣ Дрекѣ? Могу сказать вамъ: мнѣ было страшно стыдно, когда этотъ отвратительный человѣкъ хотѣлъ меня поцѣловать при васъ, въ тотъ же день я выгнала его.
— Надѣюсь, вы не страдали отъ этого?
— Нѣтъ.
— Еще бы, такая красавица.
— Ну, начинайте и вы теперь.
— И такая умная дѣвушка.
— Каково!
— Я хотѣлъ сказать, что этотъ неуклюжій парень не стоитъ васъ, что вы имѣете право поднимать глаза выше, гораздо выше.
Мы замолчали. Очевидно она задумалась надъ моими словами, но не разсердилась ничуть. Нѣсколько разъ она украдкой взглянула на меня, ея глаза свѣтились ласково, лучше сказать, нѣжно и озабоченно. Я не могъ понять, почему Марія съ такимъ выраженіемъ смотритъ на меня, до тѣхъ поръ пока, она не обернулась ко мнѣ и не сказала странно упавшимъ голосомъ:
— Вы хорошій человѣкъ. Всѣ говорятъ это. Да и говорить, впрочемъ, не нужно и такъ видно, что вы хорошій человѣкъ. Я… Я…
— Что, милое дитя?
— Я скажу вамъ одно: берегитесь барона.
Сердце у меня забилось. Вотъ мы и дошли до того, о чемъ я хотѣлъ говорить съ нею; на языкѣ у меня вертѣлся вопросъ: «Значитъ, вы его хорошо знаете?* Но я сейчасъ же понялъ, что выскажи я его, она замолчитъ, а потому замѣтилъ какъ можно спокойнѣе:
— У него есть свои слабости, какъ у всѣхъ другихъ.
— Если бы такъ!
Марія снова обернула ко мнѣ свое покраснѣвшее лицо. Бѣлыми зубами она нервно кусала свои полныя губы.
— Вы должны выражаться яснѣе, фрейлейнъ Марія.
Румянецъ сбѣжалъ съ лица дѣвушки; блѣдность еще яснѣе доказывала, какъ сильно волновалась она. Глаза Маріи блестѣли ярко, но въ нихъ видѣлось смущеніе.
— Я ничего не знаю… знаю только то, что говоритъ весь свѣтъ.
— Напримѣръ?
— Что онъ ухаживалъ за молоденькой графиней изъ Грибеница до тѣхъ поръ, пока молодой графъ не выгналъ его изъ дому. Дѣло дошло до дуэли.
— Я никогда ничего объ этомъ не слыхалъ.
— Еще бы! Кто станетъ вамъ разсказывать! Конечно, ужь не онъ. Кромѣ того, дѣло держалось въ тайнѣ.
— Но вы же узнали, хотя и не принадлежите къ ихъ обществу? Кто же сказалъ вамъ?
— Не спрашивайте!
Я былъ увѣренъ, что только Фрицъ могъ разсказать Маріи исторію дуэли. Марія такъ смутилась при моемъ неожиданномъ для нея вопросѣ, что я совершенно убѣдился въ справедливости моего предположенія. Я продолжалъ спокойно:
— Подобныя вещи, къ несчастью, часто случаются въ обществѣ и изъ-за этого люди не начинаютъ особенно дурно думать о виновномъ. Впрочемъ, считаю долгомъ сказать, что съ тѣхъ поръ, какъ я познакомился съ барономъ, т. е. около полугода, я не замѣчалъ въ немъ ни признака подобныхъ слабостей и наклонности ухаживать за женщинами.
— Да, съ тѣхъ поръ, какъ вы познакомились съ нимъ, онъ очень перемѣнился.
— Если дѣйствительно, какъ кажется, онъ измѣнился къ лучшему, то можно только порадоваться этому.
— Г-нъ лѣсничій —
— Что, фрейлейнъ Марія?
— Я сказала вамъ: берегитесь барона; если вы меня не понимаете — не моя вина.
Мы вышли изъ бобовыхъ грядъ на садовую дорожку. Слова Маріи блеснули въ моей душѣ, точно зловѣщая молнія; я хотѣлъ удержать ее, но дѣвушка вырвалась, перебѣжала черезъ дворъ и исчезла въ домѣ.
Я медленно шелъ за нею, отвратительныя мысли преслѣдовали меня, точно несносныя надоѣдливыя мухи. Въ значеніи послѣднихъ словъ дѣвушки нельзя было ошибиться. Но, конечно, только ревность могла ей подсказать ихъ, ничто иное казалось немыслимымъ. Какъ часто мы называемъ немыслимымъ то, что черезъ часъ становится для насъ возможнымъ, неопровержимымъ фактомъ! Немыслимо, чтобы баронъ Фрицъ фонъ Кардовъ, владѣлецъ майората, отецъ прелестнаго мальчика, красиваго и милаго какъ сказочный принцъ, былъ любовникомъ рыжей Маріи, не первымъ и, вѣроятно, не послѣднимъ.
А между тѣмъ мысль объ этомъ уже не ночной призракъ, не видѣніе, а истина такая же осязательная, какъ роскошное стройное тѣло красивой дѣвушки, убѣжавшей въ домъ.
Немыслимо, чтобы человѣкъ, бывшій несимпатичнымъ мнѣ товарищемъ по войнѣ, сталъ моимъ задушевнымъ другомъ, которому я открылъ свой домъ и свое сердце; немыслимо, чтобы этотъ другъ старался проползти въ мое святилище, чтобы, если это возможно, похитить у меня мой идолъ, мой кумиръ, все что, есть у меня дорогого на землѣ.
А между тѣмъ…
Нѣтъ, нѣтъ! Это ему не удастся, но если онъ такой человѣкъ, въ умѣ котораго можетъ явиться подобное отвратительное намѣреніе… Вѣдь рыжая Марія нечестная дѣвушка, его любовница! Что значатъ ея слова?
Фрау Моемъ честная женщина, но и она предостерегала отъ него Эльфриду, такъ же какъ эта дѣвушка предостерегала меня. Мнѣніе фрау Эмиліи о баронѣ разстроило ея дружбу съЭльфридой. А я? Я выслушалъ тогда разсказъ о причинѣ ихъ ссоры въ полъ-уха съ насмѣшливой улыбкой!
Я отпустилъ Амсберга, проѣхалъ мимо моего дома прямо въ Брандсгагенъ. Г-нъ Моемъ ушелъ въ поля; я спросилъ о фрау Эмиліи. Она была въ саду, я долго искалъ ее и, наконецъ, увидалъ, что она сидитъ въ тѣни дерева и работаетъ; ея старшія дѣвочки и ихъ воспитательница были съ нею. Фрау Моемъ сейчасъ же отослала ихъ.
— Вижу, — сказала фрау Эмилія, сѣвъ и предложивъ мнѣ стулъ, — что вы пріѣхали по какому-то серьезному дѣлу.
— Я былъ въ „Лѣсной Лавочкѣ“
— А!
— И узналъ тамъ то, что должно послужить объясненіемъ отчужденія, которое, къ величайшему мозму сожалѣнію, закралось въ ваши отношенія съ моей женой.
Красивая молодая женщина покраснѣла до корня волосъ и посмотрѣла на меня умоляющимъ взглядомъ, точно прося замолчать.
— Вамъ незачѣмъ говорить, что вамъ тяжело слушать меня, — продолжалъ я, — но я въ ужасномъ положеніи, мнѣ необходимо рѣшиться на что-либо раньше, нежели онъ, вы знаете о комъ я говорю, пріѣдетъ изъ Берлина или гдѣ онъ тамъ.
— Мнѣ кажется, послѣ того, что вы узнали, колебаться нечего.
— Вы правы; человѣкъ, имѣющій такую возлюбленную, не можетъ больше бывать у меня въ домѣ. Конечно, я долженъ допустить въ извиненіе Эльфриды, что вы говорили объ этихъ скандальныхъ отношеніяхъ только въ общихъ „выраженіяхъ, намеками“.
— Какъ же иначе?
— Вы говорили — безъ доказательствъ.
— Вижу — вы все еще сомнѣваетесь. Ну, слушайте же. Прошлую зиму я ѣхала въ Берлинъ погостить къ моей матери. На желѣзной дорогѣ я видѣла, какъ онъ посадилъ въ купэ перваго класса, занятое имъ, даму подъ густымъ вуалемъ; на одной изъ слѣдующихъ станцій, проходя мимо купэ, я опять увидала эту даму. Она неосторожно слишкомъ сильно откинула вуаль и я узнала то лицо, которое ожидала видѣть.
— Почему ожидали?
— Боже мой, вы такъ недавно въ нашей сторонѣ, еще такъ чужды всему здѣшнему, что мнѣ, да и остальнымъ нашимъ сосѣдямъ, страшно откровенно говорить съ вами; я все время боюсь слишкомъ поразить васъ. Иначе вы бы узнали давно то, что знаетъ весь свѣтъ, т. е., что эти отношенія уже завязались давно, — что „Лѣсная Лавочка“ заложена и перезаложена, что онъ содержитъ ее. Эта женщина купила себѣ, между прочимъ, въ отдаленной части Полинаріи прекрасное имѣніе, записанное на ея имя. Она бы давно уѣхала туда, если бы онъ могъ обойтись безъ нея.
Я сидѣлъ какъ громомъ пораженный.
— Вы все еще сомнѣваетесь?
— Могу-ли я сомнѣваться.
— Нѣтъ не можете; легко было бы дополнить обвинительный актъ.
— Происшествіе въ Гребеницѣ?
— Конечно, это былъ некрасивый случай. Графиня Маргарита, шестнадцатилѣтній полуребенокъ; она не могла защищаться противъ искусства соблазнять барона Кардова… А потомъ высокое общественное положеніе его и ея!.. Подите въ дома нашихъ мелкихъ землевладѣльцевъ и арендаторовъ… О, мнѣ гадко говорить объ этомъ!
Фрау Моемъ встала, отошла на нѣсколько шаговъ, потомъ снова вернулась ко мнѣ, такъ какъ я не двигался съ мѣста и сидѣлъ, закрывъ лицо руками, а
— Вы понимаете теперь, почему я не могла молчать, часто видаясь съ вашей женой.
— Жаль, что вы не сказали ей больше, не сказали всего.
— Я хотѣла сдѣлать это, но ваша жена съ такимъ неудовольствіемъ выслушала мои первые намеки, такъ удивилась, даже оскорбилась, что я предпочла замолчать.
— Во всякомъ случаѣ и я и моя жена теперь должны благодарить васъ за вашу откровенность, которая была вамъ очень тяжела.
— Я всегда находила, что въ подобныхъ случаяхъ съ мужчинами легко говорить, съ женщинами же труднѣе.
— Но можетъ-ли Эльфрида, услыхавъ все, не поблагодарить васъ отъ чистаго сердца.
— Будемъ надѣяться.
Мы дошли до дома.
Больше фрау Эмилія ничего не сказала. И ея послѣднія слова все время терзали меня, пока я ѣхалъ домой, преслѣдовали весь день и теперь вьются кругомъ меня въ темнотѣ ночи, грозятъ мнѣ точно убійцы блестящими кинжалами.
Онъ ей нравится; конечно, почему бы нѣтъ? Онъ очень милъ. Она его не знаетъ… Онъ немножко, немножко легкомысленъ; ну, да отъ этого мужчины не теряютъ въ глазахъ женщинъ, даже пріобрѣтаютъ нѣкоторую привлекательность, нѣкоторое очарованіе. Солидарность вѣчной женственностні Каждая предполагаетъ, что изъ склонности ко всѣмъ львиная часть выпадаетъ именно на ея долю. И тебѣ не стыдно твою молодую, чистую жену…
Но что если именно ея молодость, ея чистота, ослѣпила ее и она не видала его сатанинскаго коварства?
Что-то произошло между ними, пока я былъ съ оберфорстмейстеромъ… Ея полуобморочное состояніе, ея теперешняя болѣзнь, которая уже длится три дня… Его внезапный отъѣздъ, о которомъ за полчаса онъ не думалъ; если онъ…
Но почему она молчитъ, не скажетъ мнѣ ничего? Вѣдь она обязана сказать мнѣ.
Она жалѣетъ предателя, потому что не можетъ сердиться на него; она желаетъ и надѣется, что все войдетъ въ настоящую колею, въ прежнюю гладкую колею, по которой такъ хорошо, такъ очаровательно катилась жизнь.
Проклятіе! Проклятіе!
Она должна сказать мнѣ, должна.
Да, я записываю на бумагѣ свое горе. Занимается заря. Что принесетъ мнѣ утро? Станетъ-ли у меня лучше на душѣ? Или хуже?
— Главное рѣшиться, — сказалъ Гамлетъ.
Проклятый человѣкъ! Моя милая невинная жена! Только страхъ, что я потребую у него отчета и подвергну такимъ образомъ мою жизнь опасности, заставлялъ ее молчать такъ долго. Она употребляла всѣ силы, стараясь защититься отъ самаго ужаснаго для нея; молила Бога въ горячихъ мольбахъ, чтобы горькая чаша миновала ее и силилась измыслить возможность такъ повести дѣло, чтобы я ничего не узналъ, остался въ сторонѣ, чтобы вся тяжесть упала на ея плечи. Но какъ отказать ему отъ дома, не давъ объясненія? Конечно, она могла бы обратиться за помощью къ нему, попросить его подъ тѣмъ или другимъ предлогомъ начать пріѣзжать рѣже, потомъ воспользоваться первымъ удобнымъ случаемъ и устроить такъ, чтобы казалось понятнымъ, почему онъ желаетъ полнаго разрыва со мной. Но откуда ей было набрать силъ довести до конца такую тяжелую задачу? Какъ она могла бы скрыть ужасъ, который онъ внушалъ ей. При первомъ же свиданіи она бы выдала себя.
Проклятый человѣкъ! Хитрый птицеловъ! Онъ заманилъ бѣдную птичку, разыгрывая передъ нею роль честнаго, несчастнаго человѣка. Онъ пѣлъ мнѣ хвалы, всячески льстилъ ей, называлъ ее лучшей изъ женщинъ, завидовалъ моему счастью; по его словамъ, конечно, я заслуживалъ этого счастья; но онъ зналъ погибшаго человѣка, который былъ бы честнымъ и хорошимъ, если бы небо дало ему хоть половину подобнаго райскаго блаженства и такъ далѣе; наконецъ, птицеловъ рѣшилъ, что птичка приручилась, что если онъ позоветъ ее, она полетитъ въ сѣти.
Конечно, я не стану требовать, чтобы бѣдняжка описала мнѣ сцену, которая произошла въ тиши глухого лѣса, на берегу озера. Благодарю только Бога за то, что она не потеряла силы, что мнѣ не нужно обагрить рукъ кровью предателя.
Я написалъ ему, что избавлю его отъ наказанія съ тѣмъ, чтобы онъ только по возможности не попадался мнѣ на глаза, если же случится такое несчастіе, что я встрѣчусь съ нимъ — я его не узн.;ю. Пусть онъ объясняетъ свѣту какъ хочетъ причину нашего разрыва — это его дѣло. Въ крайнемъ случаѣ онъ можетъ сказать, что не понимаетъ, почему я вытолкалъ его за дверь или, что рыжая Марія запретила ему бывать у насъ. Вообще, можетъ говорить, что ему угодно.
Онъ получитъ письмо, когда вернется домой.
Вотъ какъ окончилась трагикомедія дружбы барона Кардова съ главнымъ лѣсничимъ Бушемъ!
Меня печалитъ, что я не могу сказать благородной, несчастной женщинѣ, какъ глубоко я раскаяваюсь въ томъ, что хотѣлъ играть роль посредника между нею и ея недостойнымъ мужемъ.
А милый, прелестный Гансъ! Его я тоже долженъ потерять. Я готовъ зарыдать, думая объ этомъ!
До этого мѣста главный лѣсничій почти не отрывалъ глазъ отъ рукописи; сперва онъ читалъ медленно, критически обдумывая каждое слово, сдвинувъ брови. Онъ просматривалъ всю свою исповѣдь. Вѣдь ему же было необходимо видѣть „сходились-ли итоги“, не сдѣлалъ-ли онъ ошибки, можетъ-ли онъ съ чистымъ сердцемъ отдать свое возлюбленное дитя сыну дурного человѣка и если у нихъ будутъ дѣти, будетъ-ли онъ вправѣ качать ихъ на своихъ колѣняхъ. Потомъ онъ позабылъ свое главное намѣреніе, читалъ спокойно точно не онъ, а кто-то другой написалъ дневникъ; ему казалось, будто онъ хорошо знаетъ писавшаго, такъ хорошо, что можетъ дополнить его воспоминанія своими собственными еще болѣе точными. Нѣсколько разъ онъ даже улыбнулся. По временамъ лѣсничій видѣлъ, что авторъ дневника, конечно, не выдумывалъ фактовъ, но чуть-чуть видоизмѣнялъ ихъ, смягчалъ, чтобы они легче ложились на бумагу. Очевидно, писавшій иногда увлекался красотой слога; многое можно было сказать короче, если бы онъ интересовался только фактами и ему не доставляло удовольствія выливать на бумагу округленные періоды.
Но улыбка пропала съ губъ лѣсничаго; его лобъ снова наморщился, когда образъ барона появился на сценѣ.
Пробѣгая послѣдніе листки, онъ нѣсколько разъ отводилъ глаза отъ бумаги и пристально смотрѣлъ въ пространство или же, глубоко вздыхая, перечитывалъ по нѣсколько разъ уже прочитанную страницу, чтобы сосредоточить разбѣгавшіяся мысли.
Когда лѣсничій прочелъ послѣднія слова, которыми какъ разъ заканчивалась страница, его рука, хотѣвшая перевернуть листокъ, безсильно упала на колѣни, онъ закрылъ тетрадь и вскочилъ со стула. Нѣтъ, онъ не будетъ читать дальше, онъ не можетъ читать! Зачѣмъ! Справедливо или нѣтъ, но такъ случилось и того, что было, измѣнить нельзя!
Съ тѣхъ поръ прошло шестнадцать лѣтъ. Даже земное правосудіе не караетъ за преступленія, совершенныя такъ давно!
Но онъ не былъ виновенъ, нѣтъ, нисколько. Онъ разсмотрѣлъ свое дѣло… Въ его собственныхъ рукахъ сосредоточилось правосудіе — онъ явился судьей, истцомъ, секретаремъ, свидѣтелемъ. Всѣ должности слились въ его лицѣ.
И что же? Неужели теперь рѣшить, что дѣло окончено за давностью лѣтъ, не пересмотрѣвъ актовъ? Нѣтъ, этого нельзя. Вѣдь это будетъ поблажка себѣ; нужно перечитать все сегодня же. Можетъ быть, это только форма? Но въ подобныхъ вопросахъ необходимо уважать даже форму.
Главный лѣсничій снова подошелъ къ столу и стоялъ, опершись на спинку стула. Его глаза мрачно смотрѣли на закрытую тетрадь. Потомъ онъ пересилилъ свое оцѣпенѣніе, снова бросился на стулъ, открылъ тетрадь и сталъ читать дальше, сжимая руками бьющіеся виски.
Боже мой, Боже мой! Должно же это было случиться. Съ тѣхъ поръ, какъ я сталъ разумно разсуждать, я старался жить какъ порядочный человѣкъ, не вредя никому, жить такъ, чтобы имѣть право не стыдиться никого. И вдругъ это! И я долженъ записать то, что сдѣлалъ.
Да, долженъ, долженъ больше чѣмъ что-либо другое, обязанъ написать все до мелочей и такъ, чтобы я могъ поклясться всѣмъ святымъ для меня, что я писалъ правду, всю правду, только правду.
Никакое время не смоетъ того, что произошло, проживи я хоть сто лѣтъ еще. Это вѣчно будетъ преслѣдовать меня днемъ, а ночью прокрадываться въ мои грезы.
И въ грезахъ станетъ казаться еще ужаснѣе, чѣмъ на самомъ дѣлѣ, потомъ я перестану отличать сонъ отъ дѣйствительности и буду сонъ считать правдой. Когда ужасъ истерзаетъ мою душу — я впаду въ безуміе.
Четыре года тому назадъ я видѣлъ подобный примѣръ въ судѣ присяжныхъ; въ теченіе полугода велось слѣдствіе и въ душѣ и умѣ несчастной женщины факты такъ смѣшались съ безумными грезами, что она стала отрекаться отъ своихъ первоначальныхъ правдивыхъ показаній; взводила на себя небывалыя обвиненія. Наконецъ она стала казаться виновной болѣе, чѣмъ была на самомъ дѣлѣ; съ огромнымъ трудомъ судьи распутали дѣло и обезоружили прокурора.
Эта женщина не потеряла разсудка, просто у нея была живая фантазія, которая подсказывала ей то, чего не было.
Но какъ же все дѣйствительно случилось?
Мнѣ необходимо обдумывать каждое слово, писать одну правду, какъ подъ присягой и помнить, что тотъ, кто подъ присягой говоритъ пристрастно, въ свою пользу, тотъ заслуживаетъ тюремнаго заключенія.
Въ пятницу, въ тотъ день, когда Эльфрида мнѣ сказала все, онъ вернулся, пріѣхавъ днемъ раньше, чѣмъ назначилъ въ своей запискѣ. Прошло два дня; многіе видѣли его; между прочимъ Моенъ, Амсбергъ. Амсбергъ встрѣтилъ его на лѣсной дорогѣ, какъ разъ у самой „Лѣсной Лавочки“. По мнѣнію моего лѣсника, онъ возвращался изъ харчевни. Моенъ видѣлъ его въ Гримѣ на конской ярмаркѣ и пріѣхалъ оттуда ко мнѣ, чтобы спросить меня, что вышло у меня съ барономъ, почему онъ въ такой страшной ярости на меня, почему говоритъ, чтобы я берегся; что не такой онъ человѣкъ, чтобы бояться нахала; что онъ справлялся со многими — а съ этимъ ему будетъ справиться тѣмъ легче и тому подобныя странныя фразы. Очевидно, баронъ былъ сильно пьянъ, но онъ такъ странно велъ себя, что г-нъ Моенъ рѣшилъ предупредить меня и посовѣтовать быть какъ можно осторожнѣе относительно барона. Однажды, въ скверной исторіи изъ-за женщины (кажется, фрау Моенъ намекала на что-то въ этомъ родѣ), онъ грубо отомстилъ моему счастливому сопернику, простому управляющему. Конечно, теперь совсѣмъ другое дѣло, но все таки былъ же какой-нибудь поводъ для того, чтобы баронъ такъ страшно негодовалъ на меня.
Г-нъ Моенъ просилъ не отнестись плохо къ его предостереженію.
Я поблагодарилъ Моена за его доброту, сказавъ, что не знаю, что взбрело на умъ барону. Вѣроятно, въ пьяномъ видѣ онъ перепуталъ меня съ кѣмъ-нибудь другимъ, такъ какъ не предполагаю, чтобы небольшое недоразумѣніе, вышедшее у насъ съ нимъ, могло имѣть для него такое значеніе.
Могъ-ли я иначе отвѣтить Моену? Не я, а онъ долженъ былъ придумать приличное объясненіе нашего разрыва. Я твердо рѣшилъ не замѣшивать имя моей невинной жены въ нашу ссору.
Г-нъ Моенъ пріѣзжалъ ко мнѣ въ субботу прямо съ рынка.
Въ воскресенье стояла чудная погода: нѣжная, теплая. Легкая дымка затягивала солнце, точно предвѣстникъ наступающей осени и нѣжное дыханіе вѣтра проносилось надъ усталой землей.
Эльфрида въ первый разъ послѣ пяти дней вышла въ садъ, она была блѣдна и измучена, но все-таки уже могла пройтись нѣсколько разъ но дорожкѣ; потомъ я отвелъ ее въ бесѣдку, заросшую теперь почти сплошь дикимъ виноградомъ. Она посидѣла и отдохнула въ ней, раньше чѣмъ вернуться домой. Не помню, чтобы когда-нибудь резеда и левкои пахли такъ сильно, какъ въ этотъ часъ, уже клонившійся къ вечеру. Слышались слабые голоса птицъ, которыхъ я заботливо охранялъ. Нѣсколько стай скворцовъ, разсѣкая чистый воздухъ, пронеслось надъ нашими головами, они летѣли на югъ. Было чудно хорошо и въ раю не могло быть лучше!
А между тѣмъ, не смотря на прелесть, окружавшую меня, мою душу переполняла печаль. Я съ трудомъ скрывалъ отъ Эльфриды мое настроеніе. Мнѣ казалось, что тоска безъ причины мучаетъ меня.
Ахъ, теперь я ужь слишкомъ хорошо знаю, почему печаль переполняла мое сердце ее порождало предчувствіе, говорившее мнѣ, что мнѣ скоро придется покинуть свѣтлый рай.
Вставали-ли въ душѣ Каина такія же печальныя грезы, когда онъ бѣгалъ и игралъ въ Эдемѣ рука объ руку съ своимъ братомъ Авелемъ?
Вечеромъ (когда солнце еще не зашло) я опять вышелъ изъ дома въ школу деревьевъ, чтобы посмотрѣть, почему плохо идутъ березовые отростки. Послышался шумъ колесъ; повидимому, по дорогѣ быстро ѣхалъ легкій экипажъ. Изъ-за густой трельяжной изгороди меня нельзя было разсмотрѣть, но я отлично увидѣлъ въ щель его легкую охотничью повозку, запряженную парой вороныхъ. Онъ сидѣлъ въ охотничьей курткѣ и шляпѣ, рядомъ съ кучеромъ помѣщался егерь въ ливреѣ, державшій между колѣнями ружье въ кожаномъ футлярѣ.
У меня забилось сердце, но не сильно. Вѣдь я же зналъ, что неминуемо рано или поздно встрѣчу его и не всегда изгородь будетъ раздѣлять насъ.
Меня удивило, что онъ ѣдетъ на охоту такъ поздно, тѣмъ болѣе, что только въ моемъ участкѣ и въ лѣсу Грибеницъ были выводки козъ, а по этой дорогѣ въ Грибеницъ попасть трудно.
Вслѣдъ затѣмъ я вспомнилъ, что Рикъ снова приглашалъ на стрѣльбу. Вѣдь и весной баронъ явился поздно.
Къ тому времени, какъ онъ пріѣдетъ въ „Лѣсную Лавочку“, совсѣмъ стемнѣетъ и, конечно, стрѣльба окончится. Зачѣмъ же онъ взялъ съ собой ружье? Вѣроятно, чтобы показать, что знатный господинъ хотѣлъ снизойти до народныхъ удовольствій и только случайно опоздалъ.
А какъ же не воспользоваться лишней возможностью поболтать часокъ съ своей возлюбленной?
Что мнѣ за дѣло!
На слѣдующее утро я долженъ былъ выйти очень рано. Оберфорстмейстеръ просилъ меня велѣть застрѣлить ему дикаго козла для предстоящаго въ его семьѣ празднества свадьбы младшей дочери. Я хотѣлъ самъ убить для него животное. Значитъ, слѣдовало встать въ три часа утра. Стадо козъ держалось близь Шнейзе; въ понедѣльникъ утромъ начиналась рубка въ участкѣ справа отъ „Лѣсной Лавочки“. Амсбергъ обѣщалъ придти съ людьми въ пять часовъ, я хотѣлъ провести на участкѣ все время до ихъ прихода, чтобы отдать мою добычу Айсбергу. Мы обо всемъ сговорились съ моимъ лѣсникомъ.
Не желая безпокоить Эльфриды, всѣ послѣдніе дни я спалъ внизу подлѣ моего кабинета, такимъ образомъ я вечеромъ могъ еще написать нѣсколько важныхъ бумагъ. Въ десять часовъ (необыкновенно рано для меня) я легъ спать.
Я чувствовалъ себя измученнымъ, усталымъ, но заснуть не могъ. Встрѣча съ дурнымъ человѣкомъ взволновала меня сильнѣе, неужели я хотѣлъ себѣ въ этомъ сознаться. Казалось бы невозможнымъ, чтобы при слѣдующей нашей настоящей встрѣчѣ онъ сдѣлалъ мнѣ сцену, но я вспоминалъ о дикихъ словахъ, обращенныхъ къ Моему, о грубой вспыльчивости относительно невиннаго слуги, тогда въ Мелленгофѣ. Конечно я не могъ бояться барона, такъ какъ владѣлъ искуснѣе его всѣми родами оружія и физически былъ сильнѣе его. Но я обѣщалъ Эльфридѣ не доводить дѣло до дуэли.
Что если онъ поставитъ меня въ такое положеніе, что мнѣ, какъ должностному лицу и офицеру, не останется другого выбора? Мнѣ думалось, что тогда я былъ бы принужденъ отнять у него право объяснять свѣту какъ онъ хочетъ, почему мы разошлись съ нимъ (до сихъ поръ онъ молчалъ объ этомъ, можетъ быть, не хотѣлъ говорить) и самому заставить его объяснить нашу ссору, какъ я пожелаю, хотя бы и не очень лестнымъ для него образомъ. Вѣдь я имѣю право предписывать условія!
Я лежалъ безъ сна, но принудилъ себя остаться въ постели до трехъ четвертей третьяго. Я вышелъ изъ дому въ двадцать минутъ четвертаго; до моей засады, не торопясь, можно было дойти въ двадцать минутъ. Послѣ жаркаго вчерашняго дня ночное небо затянули облака. Стояло необыкновенно темное утро, можно было ожидать каждую минуту сильнаго дождя. Врядъ-ли мой козелъ будетъ спѣшить въ лѣсъ отъ стога съ пшеницей.
Въ сорокъ минутъ четвертаго, какъ я и разсчитывалъ, я пришелъ на мѣсто. Стало еще темнѣе, такъ какъ черезъ лѣсъ съ Запада началъ тянуться легкій туманъ, но не спускался ниже половины высокихъ деревьевъ, такъ что стрѣлять все-таки было возможно. Я зарядилъ оба ствола моего Лефоше картечью. Становилось все темнѣе и темнѣе, а потому я вышелъ изъ чащи кустарниковъ и дошелъ до самаго края поляны, здѣсь свѣту было больше, но приходилось стоять на виду. Я прижался къ стволу высокой сосны и не двигался. Хотя легкій вѣтеръ тянулъ съ противуположной стороны я услыхалъ звонъ часовъ на далекой Кацновской церкви. Въ сыромъ, густомъ воздухѣ четыре глухихъ удара донеслись до меня.
Вѣроятно, черезъ десять или пятнадцать минутъ на полянѣ показались первыя козы, потомъ и все стадо медленно вышло. Амсбергъ полагалъ, что козъ шесть, я же насчиталъ десять; вѣроятно, къ стаду пристало нѣсколько штукъ, у которыхъ не было вожака, козелъ еще не показывался, но я слышалъ его въ чащѣ. Конечно, мое сердце забилось даже сильнѣе, нежели обыкновенно. Почему? Потому-ли что безсонница разстроила мнѣ нервы? Самолюбіе-ли волновало меня при мысли объ оберфорстмейстерѣ? Богъ вѣдаетъ, что. передъ тѣмъ, какъ случилось ужасное дѣло, другихъ мыслей не было во мнѣ!
Вдругъ животное подняло голову надъ кустарникомъ, вѣроятно, услыхавъ подозрительный шумъ на полянѣ. Мнѣ сдѣлалось досадно: если кто-нибудь выйдетъ, можетъ быть, работникъ, пришедшій слишкомъ рано, козелъ бросится въ лѣсъ или пронесется за моей спиной и тогда, если даже я успѣю повернуться, мой выстрѣлъ все же будетъ неудаченъ.
Однако, животное успокоилось, опустило голову, снова подняло ее и медленно вышло на опушку; показалось его тѣло до половины. Я медленно поднялъ ружье, малѣйшее движеніе могло выдать меня, такъ какъ я стоялъ на виду. Когда прикладъ дотронулся до моей щеки, козелъ подпрыгнулъ и во весь духъ понесся и исчезъ опять въ лѣсу. Я вполголоса, но отъ души, пробормоталъ проклятіе и обернулся налѣво, откуда, вѣроятно, донесся шумъ, испугавшій моего козла.
Я бы могъ увидать его раньше, но все мое вниманіе было обращено на добычу, бывшую передо мною, а потому я и не взглянулъ въ ту сторону; шумъ же шаговъ, заглушавшійся мягкимъ мхомъ, могло уловить только ухо лѣсного звѣря.
Если бы я его видѣлъ раньше, я бы пожертвовалъ гордостью, ушелъ въ лѣсъ, чтобы избѣжать встрѣчи съ нимъ, но теперь было слишкомъ поздно: насъ раздѣляло разстояніе меньше нежели въ тридцать шаговъ. Онъ узналъ меня и вздрогнулъ, мнѣ казалось, онъ повернется и уйдетъ. О, Боже, если бы онъ ушелъ! но онъ сдѣлалъ нѣсколько шаговъ впередъ и вдругъ остановился, слегка приподнялъ свою охотничью шляпу, надѣтую на бекрень, и сказалъ:
— Здравствуйте, г-нъ главный лѣсничій.
Я не двинулся и продолжалъ обѣими руками держать ружье, которымъ только что цѣлился, опустивъ дуло книзу:
— На вѣжливый поклонъ отвѣчаютъ.
Я не двинулся.
Онъ засмѣялся короткимъ насмѣшливымъ смѣхомъ.
— Онъ боится! Не бойтесь, милѣйшій!
Кровь начала приливать къ моему мозгу, тѣмъ не менѣе я сдержался и заставилъ себя выговорить спокойно:
— Идите своей дорогой, г-нъ баронъ. Это будетъ лучше и для меня, и для васъ.
Странно, мы говорили тихо, сквозь зубы, но въ сыромъ воздухѣ слова раздавались такъ отчетливо, точно мы стояли другъ отъ друга въ трехъ шагахъ, а не въ тридцати.
— Вы, кажется, грозите мнѣ? Вѣдь мое ружье тоже заряжено!
Онъ схватилъ ружье, висѣвшее у него на перевязи на лѣвомъ плечѣ.
— Оставьте ружье въ покоѣ, или вы принудите меня отнять его отъ васъ! Вы знаете, что безъ моего позволенія вы не имѣете права носить его.
— Тѣмъ не менѣе мнѣ страшно хочется пустить въ васъ зарядъ.
Онъ совсѣмъ снялъ ружье съ плеча и держалъ его совершенно также какъ я, положивъ правую руку на курокъ.
— Еще разъ идите своей дорогой.
— Чтобы жалкій трусъ выстрѣлилъ мнѣ въ спину? Нѣтъ, mon cher, это не годится.
Курокъ щелкнулъ.
— Долой ружье! — закричалъ я.
Онъ въ отвѣтъ насмѣшливо засмѣялся. Потомъ приложился. Я видѣлъ, какъ онъ зажмурилъ лѣвый глазъ, пристально вглядываясь правымъ.
Мнѣ нельзя было терять тысячной доли секунды, или онъ застрѣлилъ бы меня, какъ собаку. Потомъ люди говорили, что они слышали только одинъ выстрѣлъ.
Его пуля просвистѣла мимо моего лѣваго уха и на футъ сзади меня впилась въ дерево. Онъ подпрыгнулъ, упалъ лицомъ впередъ и остался лежать неподвижно.
Я видѣлъ, какъ во время войны такимъ образомъ падали дюжины людей и также оставались неподвижно на землѣ.
Я поставилъ ружье и подошелъ къ мертвому. Я зналъ, что онъ умеръ еще раньше, чѣмъ я повернулъ его.
Его лицо исказилось, полузакрытые глаза смотрѣли стекляннымъ взглядомъ. Это было ужасно, ужасна и теплота еще сгибающихся тонкихъ пальцевъ, которые черезъ нѣсколько минутъ должны были стать холодными и жесткими.
По охотничьей курткѣ сочилась темная кровь капля за каплей Я попалъ ему прямо въ сердце. Мы стояли такъ близко другъ отъ друга, что всѣ пять картечинъ ударили вмѣстѣ. Это оказалось потомъ при вскрытіи.
Мнѣ было его жаль, страшно жаль.
Но я не раскаявался ни мгновенія, не раскаяваюсь и теперь, когда пишу эти строки.
Я не убійца, не преступникъ, я только защищался отъ грозившей мнѣ смерти, грозившей такъ неминуемо, какъ только она можетъ грозить.
Можетъ быть, онъ въ эту минуту потерялъ разсудокъ? Можетъ быть!
Но развѣ мнѣ отъ этого менѣе грозила смерть? Конечно, нѣтъ. Они вѣдь говорятъ, что въ минуту преступленія каждый преступникъ безумецъ. Не знаю!
Не знаю тоже, всякій-ли, стоя на моемъ мѣстѣ, поступилъ бы такъ, какъ поступилъ я?
Знаю только, что я иначе поступить не могъ.
Я снова прочелъ вышенаписанный отчетъ обо всемъ, что случилось, взвѣсилъ каждое слово, каждый слогъ и нашелъ, что все соотвѣтствуетъ правдѣ.
Клятвенно подтверждаю это подписью моей руки.
Раймундъ Бушъ, королевскій прусскій главный лѣсничій и первый лейтенантъ запаса.
Откуда у меня взялась сила написать это еще въ ночь рокового дня? Но хорошо, что у меня хватило силы писать въ ту минуту, когда я помнилъ все, каждое слово поразительно ясно, когда въ моихъ ушахъ еще раздавался звукъ голосовъ, произносившихъ ихъ. Теперь, черезъ недѣлю, я не былъ бы въ состояніи записать ужасную сцену такъ, какъ я записалъ тогда. Да, бывали уже мгновенія, когда все, что было, казалось маѣ ужаснымъ сномъ.
Дѣйствительно, все, что случилось, произошло до такой степени неожиданно, такъ похоже на одно изъ тѣхъ странныхъ сновидѣній, въ которыхъ человѣкъ спрашиваетъ себя: „Что это, только сонъ или дѣйствительность?“
Нѣтъ, я не хотѣлъ идти этимъ путемъ и если бы мнѣ пришла въ голову возможность вступить на него, я бы оттолкнулъ эту мысль, назвавъ дорогу ложной, неправильной. Обстоятельства толкнули меня на этотъ путь и я вижу, что онъ вѣрный, прямой.
Будь я вѣрующимъ, я бы сказалъ: „Невидимая рука направляла меня“. Теперь же я считаю, что это было замѣчательнымъ стеченіемъ обстоятельствъ и результатомъ ихъ является положеніе вещей, которому я долженъ подчиниться.
У меня не было и мысли скрыть, спрятать то, что случилось, когда я, увидавъ, что онъ умеръ, пошелъ отъ поляны вкось черезъ лѣсъ и приблизительно черезъ пятнадцать минутъ, вышелъ къ далекой лѣсной сторожкѣ Амсберга. Я хотѣлъ только взять Амсберга первымъ свидѣтелемъ и жалѣлъ о томъ, что тронулъ мертваго, а не оставилъ его лежать какъ онъ упалъ, ружье же, которое онъ отбросилъ, умирая, я не искалъ.
Я уже видѣлъ, какъ черезъ часъ я отправлюсь въ Сундинъ доложить моему начальнику о случившемся, потомъ извѣстить судебную власть.
Шаговъ за пятьдесятъ до лѣсной сторожки мнѣ пришлось выйти изъ лѣсу на шоссе, чтобы подойти къ дому Амсберга; едва я прошелъ по шоссе нѣсколько шаговъ, какъ жена лѣсника вышла на крыльцо и замѣтила меня.
— Здравствуйте, г-нъ главный лѣсничій! Такъ поздно? Вѣроятно, вы опоздали. Мой мужъ думалъ, что г-нъ главный лѣсничій придетъ на мѣсто въ половинѣ четвертаго или въ три. Ну, значитъ до другого раза.
Очевидно, она думала, что я иду прямо изъ дому. Въ виду ея положенія, ее слѣдовало щадить, а потому я не разсказалъ женѣ Амсберга о томъ, что произошло и спросилъ только, гдѣ ея мужъ?
— Онъ въ три часа ушелъ въ Кацновъ; вы, г-нъ главный лѣсничій, сказали, что рабочихъ слишкомъ мало и онъ хотѣлъ оттуда привести еще нѣсколько пильщиковъ. Вѣроятно, онъ вернулся изъ Кацнова и уже на порубкѣ.
— Тогда и я отправлюсь туда же.
— Г-нъ главный лѣсничій, вамъ лучше пройти черезъ домъ и дворъ; вы выйдете на тропинку слѣва, потомъ… ну, да вы знаете.
Жена Амсберга провела меня черезъ домъ и дворъ и открыла передо мной калитку.
— Прощайте, г-нъ главный лѣсничій.
— Благодарю васъ, фрау Амсбергъ.
— Не за что, г-нъ главный лѣсничій.
Къ ея рукѣ, которой она такъ сильно пожала мою руку, не пристала кровь, пролитая мною. Странное чувство полупріятное, полугорькое, шевельнулось у меня въ душѣ; я думалъ: каждый, кому я протяну руку, будетъ думать о томъ, что случилось тамъ въ лѣсу.
Я быстро шелъ по тропинкѣ и, приблизившись къ тому мѣсту, гдѣ произошло ужасное дѣло, услыхалъ шумъ множества голосовъ. Я не подумалъ, что Амсбергъ, возвращаясь изъ Кацнова, пойдетъ короткой дорогой, т. е., черезъ поляну Шнейзе. Я шелъ къ нему, ему бы я сказалъ все, но объявить толпѣ людей какъ все случилось — на это я не могъ рѣшиться. Что я долженъ былъ сказать имъ? Чѣмъ объяснить ярость этого человѣка? Вѣдь еще раньше я рѣшилъ не примѣшивать имени Эльфриды къ нашей ссорѣ. Теперь избѣжать этого было нельзя. Я не жалѣлъ себя — но моя невинная жена… холодный потъ выступилъ у меня на лбу. Тѣмъ не менѣе — такъ было нужно. Впередъ!
Туманъ опустился совершенно. Выйдя на поляну, я взглянулъ на рабочихъ — ихъ было, какъ мнѣ показалось, около тридцати, въ дѣйствительности же менѣе двадцати. Они густой толпой окружали трупъ. Только я вышелъ изъ лѣсу — какъ ко мнѣ подошелъ Амсбергъ. Онъ собирался идти къ себѣ домой, чтобы взять телѣгу и въ то же время осторожно разсказать женѣ о несчастій, можетъ быть, выдумать ей, что дѣло идетъ только объ ушибѣ, о переломѣ ноги.
Это мнѣ объяснилъ Амсбергъ потомъ.
Видя, что я подхожу къ нему, онъ протянулъ ко мнѣ обѣ руки и произнесъ:
— Ради Бога, г-нъ главный лѣсничій, не пугайтесь слишкомъ. Это баронъ… онъ убитъ около трехъ четвертей часа тому назадъ… Мы слышали выстрѣлъ и думали, что это стрѣляете вы, г-нъ лѣсничій, и я еще сказалъ Класу Венгакъ: „Готовъ!“ я думалъ о козлѣ и мы не спѣшили. Если бы мы могли подозрѣвать… но все равно даже тогда было бы слишкомъ поздно. Убійца не успѣлъ схватить ружья и часовъ.
Амсбергъ говорилъ быстро, отрывисто. Онъ хотѣлъ, повидимому, задержать меня, подготовить… Добрый человѣкъ!
Еще нѣсколько дровосѣковъ увидѣли меня; они сказали остальнымъ:
— Тутъ г-нъ главный лѣсничій.
Толпа разошлась; я увидалъ тѣло, но съ перваго же взгляда замѣтивъ, что охотничья куртка, прежде застегнутая на всѣ застежки, теперь была широко распахнута. Класъ Венгакъ старый, извѣстный мнѣ крестьянинъ, держалъ въ рукѣ коричневый бумажникъ съ золотыми буквами. Я хорошо помнилъ этотъ бумажникъ.
— Я нашелъ его тамъ, гдѣ стоитъ Іохенъ Брюммеръ; я наступилъ на него ногой, поднялъ и подалъ г-ну Айсбергу. Іохенъ Брюммеръ можетъ подтвердить мои слова, да и Іохенъ Шнутъ тоже.
— Да, да, — сказали Іохенъ Брюммеръ и Іохенъ Шнутъ въ одинъ голосъ. — Мы можемъ это подтвердить, г-нъ главный лѣсничій.
— Да, — замѣтилъ и Амсбергъ, — это такъ. Я считалъ, что слѣдуетъ посмотрѣть, что тамъ внутри, но бумажникъ оказался пустъ; въ немъ лежитъ всего нѣсколько записокъ.
— Раньше въ немъ, конечно, были деньги, — произнесъ чей-то голосъ.
Теперь всѣ сразу заговорили, каждый хотѣлъ вставить свое слово, но всѣ повторяли, что они слышали только одинъ выстрѣлъ; это казалось тѣмъ замѣчательнѣе, что изъ ружья барона, которое Амсбергъ нашелъ, очевидно, только что выстрѣлили.
— Какъ могло это случиться? — разсуждала толпа.
— Вѣроятно, убійца вырвалъ у него ружье и застрѣлилъ его.
— Или баронъ убилъ самъ себя?
— Тогда бы онъ не лежалъ на спинѣ.
— Да и ружье не валялось бы въ шести шагахъ отъ него.
— А бумажникъ еще дальше.
Молодой человѣкъ лѣтъ восемнадцати или девятнадцати выдѣлился изъ толпы. Очевидно, онъ зналъ больше остальныхъ.
— Вчера вечеромъ онъ былъ въ „Лѣсной Лавочкѣ“, сперва присутствовалъ на стрѣльбѣ, потомъ перешелъ въ домъ и помогалъ прислуживать гостямъ. Г-нъ баронъ пріѣхалъ, когда стрѣльба уже окончилась. „Зачѣмъ баронъ привезъ ружье?“, — спросилъ какой-то господинъ. — Чтобы, по крайней мѣрѣ, доказать свое доброе желаніе, отвѣтилъ баронъ и прибавилъ: — Впрочемъ, мнѣ приходится туда и назадъ ѣхать лѣсомъ и потому недурно имѣть съ собой ружье, вѣдь никогда нельзя сказать, что можетъ случиться по дорогѣ». Потомъ г-нъ баронъ, г-нъ Шпехтъ и нѣсколько другихъ пошли въ заднюю комнату. Она всегда запирается, когда господа играютъ въ пей. Мы имъ подавали бутылки черезъ дверь; они брали ихъ у насъ и опять сейчасъ же закрывали двери. Въ одиннадцать часовъ баронъ вышелъ изъ игорной комнаты; я какъ разъ стоялъ передъ дверью. Онъ велѣлъ мнѣ сказать его егерю и кучеру, чтобы они ѣхали домой, что самъ онъ вернется пѣшкомъ; но раньше егерь долженъ принести ему ружье и отдать его на храненіе г-ну Рику. Въ это время подошла фрейлейнъ Марія; она слышала слова барона и сказала: «Это не годится». Тутъ они стали шептаться и баронъ приказалъ мнѣ: «Подожди немного», а подъ конецъ прибавилъ: «Сдѣлай такъ, какъ я велѣлъ». Я прошелъ въ кучерскую и исполнилъ его порученіе. Больше ничего не знаю; г-нъ Рикъ заплатилъ мнѣ и отпустилъ домой. Я ушелъ.
Парень разсказывалъ, а вся толпа, еще увеличившаяся, жадно слушала его. Всѣ были взволнованы. Я замѣтилъ, что никто не удивился тому, что я слушалъ, не вставляя ни слова. Опять заговорили, заволновались.
Амсбергъ спросилъ меня:
— Что же мы теперь будемъ дѣлать, г-нъ главный лѣсничій?
Всѣ голоса умолкли, всѣ глаза вопросительно устремились на меня. За это время я успѣлъ обдумать какъ поступить и одно вполнѣ выяснилось для меня: теперь, здѣсь я не скажу ничего. Что я скажу и сдѣлаю потомъ — видно будетъ впослѣдствіи.
Первое, о чемъ необходимо было позаботиться, сдѣлалось быстро; рукъ и топоровъ было достаточно. Въ нѣсколько минутъ дровосѣки смастерили носилки. Люди положили на нихъ мертвое тѣло, заботливо прикрывъ его сосновыми вѣтвями. Амсбергъ пошелъ впередъ, за нимъ двинулись люди съ носилками и вся толпа. Лѣсникъ велъ ихъ къ своему дому, такъ какъ ближе жилья не было. Тропинка шла по густому лѣсу; съ другой стороны къ дому моего лѣсника прилегаетъ шоссе, такъ что было очень удобно перевезти трупъ въ замокъ.
Между тѣмъ явился и второй лѣсникъ, Либеновъ. Онъ долженъ былъ привести на работу остальныхъ людей. Я рѣшилъ сейчасъ же отправиться въ Мелленгофъ. Нужно же, чтобы баронесса узнала о смерти своего мужа и, конечно, именно мнѣ слѣдовало сообщить ей это извѣстіе.
Но не сказать-ли прежде Эльфридѣ? Я думалъ объ этомъ, почти бѣгомъ направляясь домой, думалъ о томъ же, стоя передъ калиткой питомника деревьевъ. Эльфрида только что оправилась отъ болѣзни, ее слѣдовало беречь; конечно, она съ ужасомъ услышитъ, что судьба отомстила за меня оскорбителю. Баронесса создана не изъ такого мягкаго матеріала… Какъ приметъ она извѣстіе? Что скажу я ей?
Конечно, правду! Что же иначе!
Она, конечно, спросить почему онъ, бывшій моимъ близкимъ другомъ, вдругъ вошелъ въ дикую ярость противъ меня. Но баронесса, конечно, знаетъ про его отношенія съ рыжей Маріей и про многое, о чемъ говорили мнѣ Моены, а потому пойметъ самый легкій намекъ.
Впрочемъ, зачѣмъ мнѣ дѣлать даже самый легкій намекъ? Вѣдь онъ все же будетъ оскорбленіемъ Эльфридѣ. Зачѣмъ мнѣ объяснять, что раздражило барона противъ меня? Онъ могъ сойти съума въ эту минуту.
И я пошелъ, побѣжалъ къ замку. Черезъ поля недалеко до Мелленгофа.
Напрасно я безпокоился. На подъѣздѣ ко мнѣ вышелъ слуга и сказалъ:
— Вчера въ двѣнадцать часовъ баронесса, молодой баронъ, домашній учитель и гувернантка-англичанка, уѣхали на недѣлю къ старому графу и графинѣ.
Я велѣлъ позвать главнаго управляющаго и смотрителя и сказалъ имъ:
— Мои люди нашли въ лѣсу тѣло убитаго барона; повидимому, его обокрали.
Конечно, мои слова произвели впечатлѣніе на служащихъ въ Мелленгофѣ, но не такое, какъ я ожидалъ. Управляющій сказалъ, что, вѣроятно, вчера вечеромъ баронъ отправился въ, Лѣсную Лавочку" играть и навѣрное взялъ съ собою много денегъ. Я переговорилъ съ смотрителемъ, старымъ разумнымъ человѣкомъ, о перевозѣ тѣла изъ дома Амсберга и о тому подобныхъ необходимыхъ вопросахъ. Онъ проводилъ меня до воротъ и сказалъ:
— Я всегда предчувствовалъ, что г-нъ баронъ дурно окончитъ. Онъ велъ ужасную жизнь. Съ тѣхъ поръ какъ вы, г-нъ лѣсничій, пріѣхали сюда, дѣло пошло лучше, но все же прежнее не прекратилось. Баронъ сталъ только больше скрываться. По моему, его убилъ одинъ изъ тѣхъ, кого онъ жестоко оскорбилъ, а ихъ было много. Я подумалъ бы, что это сдѣлалъ Карлъ Дрекъ изъ-за рыжей Маріи, но малый уже нѣсколько дней плыветъ по морю. Не принимайте этого такъ къ сердцу, господинъ главный лѣсничій. Повторяю, я предвидѣлъ, что онъ окончитъ такъ и, если г-нъ главный лѣсничій не посмотритъ дурно на мои слова я прибавлю, что для баронессы, для молодого барона и для многихъ — счастье, что это уже случилось, если должно было случиться.
Я пошелъ прежней дорогой черезъ поля, но едва помню какъ вернулся домой: безсонница прошлой ночи, ужасное происшествіе утра унесли всѣ мои силы. Я спотыкался отъ усталости; въ моемъ умѣ кружились неясныя мысли и я не могъ остановиться ни на одной изъ нихъ. Я говорилъ себѣ: «Необходимо выяснить, чего я хочу».
Въ половинѣ десятаго я пришелъ домой; Эльфрида еще не просыпалась. Я не велѣлъ ее будить и самъ легъ, попросивъ не безпокоить и меня, хотя бы я спалъ до полудня.
— Хотя бы мой сонъ длился вѣчность, — прошепталъ я, спустилъ занавѣски и, не раздѣваясь, бросился на постель.
Я заснулъ мгновенно.
Черезъ часъ я проснулся и съ трудомъ вспомнилъ гдѣ я, даже кто я. Потомъ внезапно, точно при блескѣ молніи, которая во мракѣ ночи освѣщаетъ мельчайшія подробности пейзажа, я увидалъ все, что случилось утромъ, понялъ всѣ сокровенныя отношенія событій, созналъ, что мнѣ слѣдовало дѣлать; это знаніе было такъ опредѣленно, точно не мой умъ подсказалъ мнѣ его, а оно явилось изъ источника слишкомъ глубокаго для того, чтобы мой разсудокъ могъ измѣрить всю его глубину.
Я не былъ виноватъ въ смерти барона Кардова, но я не могъ бы заставить свѣтъ на слово повѣрить, что я невиновенъ; не могъ я и доказать свѣту справедливость моихъ словъ, не увеличивая списка недостойныхъ дѣяній этого человѣка, не отдавая имени моей жены въ жертву злымъ пересудамъ, не навлекая на баронессу, на Ганса вѣчнаго гнета при мысли, что мужъ ея, что отецъ его умеръ, потому что хотѣлъ отнять жизнь у другого человѣка, который дѣлалъ ему только добро.
Пусть свѣтъ, пусть правосудіе распутываютъ вопросъ о его смерти какъ угодно. Мнѣ больше нѣтъ до этого дѣла!
Прошло два мѣсяца. У меня было время испытать правильно-ли я поступилъ, время недолгое, если подумать, какъ сложна была задача. Но разсчетъ былъ вѣренъ — итоги сходятся. Нѣсколько ошибокъ вкралось было въ вычисленіе, но, къ счастію, это не имѣло дурныхъ послѣдствій. Привлекли было къ суду смотрителя, съ которымъ баронъ былъ въ дурныхъ отношеніяхъ, но послѣ короткаго допроса, сейчасъ же отпустили его, такъ какъ онъ представилъ несомнѣнныя доказательства того, гдѣ онъ былъ во время совершенія убійства. Бѣдному бродягѣ, пришедшему сюда четверть года тому назадъ и надоѣвшему всѣмъ, не удалось отдѣлаться такъ дешево; ему пришлось просидѣть двѣ недѣли въ заключеніи. Когда выяснилось, что онъ невиненъ, ему вычли эти двѣ недѣли изъ тѣхъ шести, которыя онъ долженъ провести въ тюрьмѣ за настоящую вину.
Больше никто незаслуженно не пострадалъ за меня.
Слуги и прокурорскій надзоръ изо всѣхъ силъ старались найти нить для рѣшенія загадки. Нить эта у меня; здѣсь въ моей груди и тамъ она останется.
По крайней мѣрѣ, до моей смерти.
Послѣ, когда по человѣческому разумѣнію, дѣло это будетъ окончено за давностью, правда никому уже не повредитъ; пусть тогда всѣ читаютъ эти листки.
Удивительно, еле вѣроятно, что никто не задалъ мнѣ самаго простого вопроса: почему я не обыскалъ сейчасъ же лѣса; вѣдь каждому разумному человѣку пришло бы въ голову сдѣлать это, тѣмъ болѣе, что въ моемъ распоряженіи было такое множество людей. Предполагаемый убійца и грабитель не могъ уйти далеко въ какія-нибудь двадцать, тридцать минутъ!
Грабитель, конечно, не сказочное лицо. По словамъ товарищей барона по игрѣ, фонъ-Кардовъ держалъ банкъ и въ два часа съ большимъ выигрышемъ всталъ изъ-за стола; онъ выигралъ, какъ говорятъ, пять — шесть тысячъ марокъ. Деньги эти попали, конечно, въ руки грабителя. Игрокамъ было сдѣлано внушеніе, Рику пришлось хуже; за содержаніе притона азартной игры его осудили на шестинедѣльный арестъ. Рыжая Марія должна была заявить суду, что баронъ остался у нея въ комнатѣ до трехъ часовъ. Послѣ допроса здѣшняя почва стала ей жечь ноги; она уѣхала въ свое далекое имѣніе, врядъ-ли для того, чтобы оплакивать грѣхи своей юности. Жаль дѣвушки! Она — золотое пшеничное зерно, упавшее въ терніе!
Туманъ. Ноябрьскій снѣгъ! Мѣстами дороги въ лѣсу стали непроходимы, несмотря на всѣ мои заботы о нихъ. Дичь прячется въ чащѣ; въ сѣромъ воздухѣ съ карканьемъ носятся вороны; многія изъ нихъ уже улетѣли въ города. Мои дровосѣки стали молчаливы; даже Амсбергъ смотритъ, печально и молчаливо куритъ свою нескончаемую короткую трубку.
Мнѣ нравится погода, она подходитъ къ моему настроенію. Я никогда не былъ веселымъ малымъ, теперь же мнѣ часто кажется, что я никогда уже не буду въ состояніи смѣяться.
— Ты руководишь нами въ жизни…
Нѣтъ, нѣтъ… Какъ я ни думаю, какъ ни поворачиваю вопросъ, я все же вижу, что я не виновенъ. Но почему же порой меня охватываетъ такая смертельная тоска?
Мнѣ кажется, это чувство является у меня отъ сознанія, что сама жизнь и есть тотъ недобрый сосѣдъ, который никого, даже самыхъ лучшихъ людей, не хочетъ оставить въ покоѣ.
Вчера Амсбергъ принесъ мнѣ носовой платокъ, который нашелъ одинъ крестьянинъ подъ мхомъ; это бѣлый платокъ безъ мѣтки и, какъ мнѣ показалось, изъ новаго полотна. Вѣроятно, онъ лежалъ въ довольно сухомъ мѣстѣ, такъ какъ на немъ еще ясно виднѣются кровяныя пятна. По мнѣнію Амсберга, убійца, убѣгая, спряталъ его подъ корни, въ мохъ. Я замѣтилъ, что это очень возможно, что во всякомъ случаѣ Амсбергъ долженъ, объявивъ кто и когда нашелъ платокъ, отправить его къ слѣдователю въ Сундинъ. Я даже далъ ему адресъ слѣдователя.
Платокъ, конечно, принадлежитъ человѣку, который нашелъ и обокралъ мертвое тѣло, въ то время, когда я направлялся къ дому Амсберга. Кто же это былъ? Конечно, не слуга, не поденщикъ, вообще не простолюдинъ, у нихъ не бываетъ такихъ платковъ. Воръ дѣйствовалъ обдуманно, хотя времени обдумывать у него было очень мало. Иначе, конечно, онъ не оставилъ бы дорогихъ часовъ и золотой цѣпи, не бросилъ бы бумажника, вынувъ изъ него деньги.
У меня пропала моя маленькая записная книжка, въ которую я записывалъ всегда все, что предстояло сдѣлать въ послѣдующіе дни. Она служила мнѣ еще во время войны; потомъ я нѣсколько разъ возобновлялъ въ ней листки. Я отлично помню, что въ это утро взялъ ее съ собой, но съ тѣхъ поръ она не попадалась мнѣ и пропала. Я напрасно искалъ ее. Я такъ не люблю терять что бы то ни было, а съ этой книжкой я сжился за долгіе годы!
Странно!.. Почему, взглянувъ на платокъ, я содрогнулся отъ ужаса и отвращенія и вздохнулъ свободнѣе, когда его унесли отъ меня? вѣдь могъ же я, не сморгнувъ, присутствовать при вскрытіи мертваго тѣла, могъ даже, глядя на трупъ, твердымъ голосомъ высказывать свои мнѣнія. По козьей картечи рѣшили, что барона убилъ браконьеръ.
— Я думаю, что это такъ, — подтвердилъ я. — Во всякомъ случаѣ, если убійца не нечаянно попалъ такъ мѣтко, то по выстрѣлу можно заключить, что у него привычный, вѣрный глазъ и умѣлая рука. Потомъ я сказалъ, что хотя мои люди упрямо твердятъ, будто слышали только одинъ выстрѣлъ, по моему, ихъ было два; они раздались въ одно мгновеніе, а потому прозвучали, какъ одинъ.
Я говорилъ очень опредѣленно. Ко многимъ непонятнымъ сторонамъ этого допроса относится то, что слѣдователь не спросилъ меня: «Вѣроятно, вы, г. главный лѣсничій, сдѣлали второй выстрѣлъ?»
Мнѣ не пришлось отвѣтить на этотъ вопросъ, такъ какъ слѣдователь не задалъ его.
Такое хладнокровіе при слѣдствіи и полное нервное разстройство третьяго дня!
Но тогда передо мной стояло мое собственное дѣяніе и я долженъ былъ спокойно смотрѣть въ его мертвенно блѣдное лицо. Третьяго же дня… о, на платкѣ виднѣлись слѣды грязныхъ пальцевъ обыкновеннаго вора, который жадно схватился за дѣло моихъ рукъ и такъ загрязнилъ, опошлилъ его.
Такъ загрязнили бы и опошлили они то, что я сдѣлалъ своимъ недовѣрчивымъ покачиваніемъ головы, сомнительнымъ пожиманіемъ плечъ, коварными пересудами.
Да, я долженъ былъ промолчать. Слѣдуетъ молчать и дальше. Хуже всего противорѣчіе. Я не стану противорѣчить себѣ.
Хотѣлъ бы я знать, во что превратились бы мои отношенія съ баронессой, если бы я, какъ безразсудный мальчикъ или боязливый филистеръ, глупо и трусливо сказалъ ей правду. Конечно, ничего хорошаго не вышло бы изъ этого; теперь же между мною и ею завязалась почти дружба.
Вотъ уже два мѣсяца она живетъ у родителей на Рюгенѣ и каждый изъ насъ написалъ по восьми писемъ за это время, два послѣднихъ я получилъ отъ нея въ одну недѣлю.
Какъ могъ я такъ ошибаться въ этой женщинѣ! Изо всѣхъ недостатковъ, которые я ей приписывалъ, у нея есть только гордость. Но и гордость идетъ къ баронессѣ, какъ королевская діадема; я даже не хотѣлъ бы, чтобы она сбросила свой царственный вѣнецъ. Чѣмъ бы она стала безъ этого талисмана за время своего ужаснаго супружества, которое было для нея тѣмъ ужаснѣе, что она любила мужа всею страстью восемнадцатилѣтней души, всѣмъ своимъ любвеобильнымъ сердцемъ. Скоро, скоро пришлось ей съ содроганіемъ понять, что она отдала свою молодость и невинность человѣку испорченному въ конецъ, что она бросила свое золотое сердечко въ гнилое, тинистое болото… Она молчаливо несла тяжелое бремя ради сына, ради того, чтобы, если Гансу суждено узнать что за человѣкъ его отецъ, онъ узналъ бы это какъ можно позже, когда образъ честной матери такъ сильно врѣжется въ его душу, что дурной примѣръ отца не повредитъ ему.
Но она слишкомъ понадѣялась на свои силы; она обрекла себя на роль слѣпой, глухой, глупой и не могла доиграть ее; отвращеніе, ужасъ и стыдъ, заставили гордую женщину измѣнить образъ дѣйствій.
Баронесса рѣшилась на окончательный разрывъ. Прежде всего слѣдовало отвезти сына въ вѣрное убѣжище. Она знала, что баронъ не отдастъ ей добровольно Ганса, чтобы не лишиться возможности располагать большой суммой, ассигнованной на его воспитаніе. Баронесса воспользовалась послѣднимъ отсутствіемъ мужа; поѣздка на Рюгенъ была бѣгствомъ. Уѣзжая, она рѣшила, что ея нога никогда болѣе не переступитъ порога Мёлленгофа. Баронесса думала вести борьбу съ фонъ-Кардовымъ, живя въ Барковѣ, имѣніи своихъ родителей. Но вотъ явилась смерть и отняла у зрителей возможность обогатить chronique scandaleuse новымъ драгоцѣннымъ фактомъ.
Для благородной женщины было ужаснѣе всего то, что она предвидѣла какую грязь ей слѣдовало поднять, чтобы выиграть процессъ. Вѣдь она знала, что ради сына она не должна щадить отца. Эта-то печальная необходимость и заставляла ее долго бездѣйствовать.
Фрау фонъ-Кардовъ знала все или почти все. Коварные языки, которые радуются, если имъ удастся причинить боль, позаботились объ этомъ; нашлись тоже, какъ и всегда въ подобныхъ случаяхъ, безкорыстные доброжелатели, которые на свой страхъ слѣдили за его темными тайными дѣяніями; не было недостатка и въ людяхъ, которые, какъ фрау Моемъ, хотѣли честно предупредить, остеречь ее и думали, что за доброе расположеніе имъ заплатили неблагодарностью. И вотъ гордой женщинѣ, раньше чѣмъ она начала дѣйствовать, приходилось притворяться неприступной, недостижимой, ничего не желающей знать! Вѣдь въ иномъ случаѣ на разсказы о томъ, что рыжая Марія — возлюбленная ея мужа, что баронъ преслѣдовалъ невѣсту управляющаго и жестоко отомстилъ счастливому сопернику — ей бы пришлось сознаться, что фонъ-Кардовъ не уважалъ даже своего собственнаго дома, что ея красивая горничная Юлія, въ горькихъ слезахъ, разсказала ей свою печальную исторію и она была принуждена отправить несчастную въ Сундинъ къ ея родителямъ.
Такъ перевелъ я ея сдержанные и тонкіе намеки. Многое я прочелъ только между строками, но, мнѣ кажется, прочелъ правильно.
Мой милый оберфорстмейстеръ боленъ. Во многихъ мѣстахъ у него на тѣлѣ образовались карбункулы и грозятъ истощить и безъ того небольшія силы старика. Если онъ умретъ, это будетъ для меня ужасной потерей. Состояніе Эльфриды тоже страшно заботитъ меня. Вотъ уже шесть недѣль она лежитъ, и д-ръ Бартъ не можетъ сказать, когда она встанетѣсъ постели. Теперь онъ соглашается съ тѣмъ, чему прежде противорѣчилъ, а именно что обморокъ на берегу озера произошелъ отъ болѣе серьезной причины, нежели простая усталость, что тогдашнее ея состояніе было первымъ симптомомъ разстройства нервной системы, причину котораго очень трудно найти.
Конечно, я не могу помочь ему въ этомъ.
Но если бы даже я могъ и хотѣлъ помочь ему — бѣда уже совершилась. Если открыть психическую причину потрясенія — это не уничтожитъ физическихъ послѣдствій его!
Я уговариваю Эльфриду не принимать вопроса трагичнѣе, нежели онъ того заслуживаетъ. Она обѣщаетъ постараться успокоиться; но внезапное превращеніе хорошаго человѣка, моего и ея друга, въ нахальнаго, безсовѣстнаго Донъ Жуана, для котораго и дама, и деревенская красотка не составляетъ разницы — слишкомъ поразило ее; даже до сихъ поръ она не можетъ свыкнуться съ этой мыслью.
А эта ужасная смерть, похожая на Божью кару!
Кромѣ всего, она упрекаетъ себя за то, что призывала гнѣвъ неба на виновнаго вмѣсто того, чтобы съ жаромъ молиться за него, какъ бы подобало истинной христіанкѣ.
Когда я слышу, что это говоритъ Эльфрида, никогда не бывшая богомольной, я хватаюсь за голову и думаю: «Что это? Слѣдствіе-ли ея болѣзни, унесшей душевную силу? Или первые ужасные симптомы долгаго душевнаго недуга?»
Или же… Нѣтъ, нѣтъ не можетъ существовать никакихъ другихъ «или», хотя, слушая, какъ хорошая пѣвица исполняетъ большую арію донны Анны, я всегда представлялъ себѣ, что сію минуту пѣніе перейдетъ въ рыданіе, и что это рыданіе не будетъ слѣдствіемъ желанія отомстить…
Если несчастный сдѣлалъ и это, если онъ отравилъ сердце моей жены то…
Тише, тише, благодари Бога за то, что ты, нажавъ курокъ ружья, защищалъ не свою честь, а только жизнь.
Изъ Сундина пришли болѣе утѣшительныя вѣсти о нашемъ старомъ другѣ. Сохрани его небо подольше для насъ. Конечно, человѣческая жизнь длится около семидесяти лѣтъ, а онъ прожилъ почти столѣтіе.
Здѣсь ангелъ истребитель, дифтеритъ, — проходитъ по деревнямъ и помѣстьямъ и уноситъ дѣтей помѣщиковъ и простолюдиновъ.
Стоитъ ужасная декабрьская погода съ жестокими снѣжными метелями и угрюмыми ночами. Днемъ бываетъ едва-едва свѣтлѣе, чѣмъ ночью.
Я настойчиво уговариваю баронессу не возвращаться теперь. Если въ графскомъ домѣ и мало мѣста (а я думаю они и ѣдятъ-то впроголоды), все же ей и моему прелестному Гансу тамъ лучше, нежели здѣсь.
Какое прелестное письмо получилъ я опять отъ нея, девятое по счетуі Какъ только я взгляну на конвертъ, надписанный ею, у меня становится спокойнѣе на душѣ. Почти у всѣхъ нашихъ дамъ почеркъ безъ опредѣленнаго характера (къ несчастію, и у Эльфриды). По большей части школьное ученіе дѣлаетъ рядъ буквъ письма женщины чѣмъ-то вродѣ правильнаго, хорошенькаго, чистаго вышиванья à petit point, и такимъ же скучнымъ какъ подобныя ручныя работы. Иногда женскіе почерки непріятно поражаютъ дѣтской неувѣренностью; нѣкоторыя женщины стараются писать особеннымъ почеркомъ и тогда ясно видно, что у нихъ нѣтъ настоящей индивидуальности; на бумагу ложатся прямыя, крупныя буквы; выходитъ жалкое подражаніе мужскому письму!
Теперь возьму почеркъ баронессы. Взглянувъ на него, сейчасъ же видишь, что это писала женщина съ свѣтлой головой, въ которой родятся опредѣленныя мнѣнія и мысли, съ сердцемъ чистымъ, какъ вода, и богатымъ, какъ царство Плутона. Такой же у нея и стиль: сдержанный, безъ жеманства, простой, безъ пошлости. Таково же и содержаніе ея писемъ — положительное безъ филистерства. Когда она затрогиваетъ высокія области мышленія, она напоминаетъ хорошую наѣздницу, которая, словно играя, заставляетъ своего коня перепрыгивать черезъ высокія изгороди или широкіе рвы. До сихъ поръ ей въ письмахъ ко мнѣ рѣдко приходилось касаться подобныхъ вопросовъ. Мы начали переписываться съ тѣхъ поръ, какъ я получилъ нѣсколько формальныхъ строкъ отъ нея, въ которыхъ она благодарила меня за мои распоряженія относительно перевоза тѣла въ Кардовицъ (родовое помѣстье бароновъ Кардовыхъ на Рюгенѣ, гдѣ тѣло и было погребено въ фамильномъ склепѣ) и за другія необходимыя хлопоты. Она писала еще, что, вѣроятно, не ошибается, предполагая, что въ послѣднее время я помогалъ ея покойному мужу устроивать его денежныя дѣла и прибавляла, что очень обяжу ее, если сообщу ей, какъ считаю необходимымъ поступать далѣе въ этомъ отношеніи. Я подробно изложилъ ей положеніе вещей, насколько зналъ его, упомянувъ, что опасаюсь, не скрылъ-ли отъ меня покойный баронъ многихъ сторонъ денежнаго вопроса, можетъ быть, очень серьезныхъ.
Такъ завязалась наша переписка. У меня прибавилось много работы. Мнѣ пришлось войти въ сношенія съ совѣтомъ, управляющимъ майоратомъ и съ личными откупами Ганса. Къ счастью, всѣ отнеслись ко мнѣ хорошо и доброжелательно, такъ что я могу остаться доволенъ уже достигнутыми результатами, а въ будущемъ надѣюсь и вполнѣ выбраться изъ колючихъ шиповъ. Въ интересахъ Ганса было бы хорошо слѣдить за всѣми шагами неудовлетвореннаго кредитора его отца, — а въ интересахъ благородной женщины необходимо получить сполна сумму, выговоренную ей въ брачномъ контрактѣ, кромѣ обычной вдовьей части, — хотя сумму эту мужъ ея сильно истратилъ.
Мы писали другъ другу дѣловыя письма; наконецъ, въ предпослѣднемъ письмѣ я заговорилъ о Гансѣ. Меня очаровалъ этотъ мальчикъ задушевнымъ взглядомъ своихъ большихъ темныхъ глазъ и солнечной улыбкой, которая по временамъ озаряетъ его серьезное личико. Заговоривъ о немъ, я не могъ писать спокойно и это, вѣроятно, тронуло ее. Тонъ нашихъ писемъ измѣнился точно по мановенію волшебства — онъ сталъ довѣрчивѣе, теплѣе, сердечнѣе. Баронесса высказала надежду на то, что я стану ей совѣтами помогать воспитывать ея сына. На двоихъ традиціонныхъ опекуновъ мальчика (они были уже опекунами его отца), тайнаго совѣтника юстиціи Бринка и генералъ-лейтенанта фонъ-Главитца, она не можетъ полагаться: оба они очень честны, добры, — но добрые люди склонны на все смотрѣть сквозь пальцы и, благодаря преклоннымъ годамъ, едва-ли будутъ въ состояніи судить, что нужно для воспитанія мальчика въ настоящее время. Я же стою въ самыхъ выгодныхъ условіяхъ: я взрослый человѣкъ, еще достаточно молодой, чтобы сочувствовать юности и ея, можетъ быть, черезчуръ смѣлымъ стремленіямъ. Потомъ (хотя она и сознаетъ достоинство своего званія, даже несвободна отъ многихъ сословныхъ предразсудковъ), дворянчики, ничему не научившіеся, ничего не забывшіе, внушаютъ ей отвращеніе. Дворянчики, которыхъ такъ много въ Германіи, которыхъ такъ оберегаютъ въ Пруссіи, — по ея мнѣнію — губятъ дворянство, составляющее необходимость, созданную культурой и исторіей. Дворянство должно идти во главѣ націи и оно не исполнитъ своей задачи однѣми традиціонными хорошими манерами, совершенствомъ въ такъ называемыхъ рыцарскихъ искусствахъ и savoir-vivre. Этого едва было достаточно во времена Вильгельма Мейстера! Теперь, если кромѣ подобныхъ достоинствъ, у дворянства не будетъ ничего другого, оно окажется банкротомъ. Подъ словомъ «другое» она подразумѣваетъ изученіе политической, національно-экономической и эстетическо-философской науки. Я ученый; бывая со мною, мальчикъ привыкаетъ уважать знаніе, пойметъ, что хорошія книги — наши лучшіе друзья. Я улыбнулся, читая ея наивное мнѣніе о моей учености. Поразительно, а вмѣстѣ съ тѣмъ и недобросовѣстно, что мы, мужчины, всегда стремимся внушить уваженіе женщинамъ своими небольшими знаніями. Я постарался ей отвѣтить такъ, чтобы не обидѣть ее. Я высказалъ мнѣніе, что не только молодые дворяне должны заниматься наукой, но всѣ, для кого это возможно, что я сдѣлаю все, что будетъ въ моихъ силахъ, чтобы направить ея сына на ту дорогу, на которой она хочетъ видѣть его.
Подъ конецъ я не могъ удержаться, чтобы въ сдержанныхъ выраженіяхъ не написать ей о томъ, какъ я радъ, что она перемѣнила къ лучшему свое мнѣніе обо мнѣ.
Въ отвѣтъ пришло ея послѣднее письмо.
Она пишетъ…
Когда я состарѣюсь, этотъ дневникъ будетъ для меня какъ бы картой моего жизненнаго пути, по которой я буду въ состояніи шагъ за шагомъ прослѣдить его. Поэтому, мнѣ кажется, необходимо поставить значки, которые бы обозначали окончаніе уже пройденнаго этапа и начало новаго. Мнѣ кажется, что это письмо должно быть такимъ значкомъ; оно дало мнѣ возможность заглянуть въ женскую душу, еще не знакомую мнѣ до сихъ поръ и то, что я увидалъ въ этой душъ, конечно, не останется безъ дѣйствія на мои чувства и мысли въ будущемъ. Поэтому запишу письмо баронессы отъ слова до слова въ мою тетрадь. Вотъ оно:
"Позвольте мнѣ въ другой разъ отвѣтить вамъ на ваши вопросы. Только одинъ пунктъ исключительно занимаетъ меня сегодня; вы его коснулись съ тою деликатностью, которою, кажется, скоро совсѣмъ избалуете меня. Мнѣ давно страстно хотѣлось поговорить съ вами на эту тему.
"Да, я измѣнила о васъ мнѣніе, — измѣнила его вполнѣ. Съ перваго раза (зачѣмъ скрывать?) вы произвели на меня самое выгодное впечатлѣніе. Вы ходили, говорили, стояли, какъ человѣкъ, а не какъ тысячи куколокъ, приготовленныхъ на одной и той же фабрикѣ, выдѣлывающей людей по извѣстному фасону. Я слишкомъ долго страдала отъ жизни среди живыхъ манекеновъ, а потому ваша наружность, ваши манеры благодѣтельно подѣйствовали на меня, точно дыханіе свѣжаго вѣтра послѣ удушливаго лѣтняго дня.
Потомъ наступила тѣмъ болѣе сильная и полная реакція.
Опять разочарованіе! Я говорила себѣ: онъ не можетъ быть такимъ человѣкомъ, какимъ ты его считала, если тотъ, другой, могъ обмануть его своими неискусными уловками! Не можетъ же онъ не видѣть, что съ нимъ играютъ, какъ кошка съ мышью! Долженъ же онъ чувствовать нравственное уродство, которое выглядываетъ изъ подъ блестящей маски. Онъ — дуракъ или еще хуже чѣмъ дуракъ — человѣкъ, позволяющій себя ослѣплять наружнымъ блескомъ, чтобы пользоваться значеніемъ своего друга. Можетъ быть, онъ нарочно влѣзаетъ въ ливрею сильнаго міра сего, чтобы повсюду сопутствовать ему?
Съ постоянно усиливающимся отвращеніемъ я видѣла, какъ вы все больше и больше сходились съ нимъ и я насмѣшливо смѣялась, слыша, что васъ осчастливили, почтивъ братскимъ «т м». Одинъ какъ другой, думала я и вполнѣ забывала, что меня самое когда-то околдовало то же очарованіе, что нужно было много ужаснаго, разбивающаго сердце, чтобы я освободилась отъ чаръ. И не сразу сбросила я ихъ, а постепенно съ ужасной борьбой, во время которой сердце мое разрывалось на куски. И я требовала, чтобы вы сразу поняли то, чему я училась въ теченіе всѣхъ этихъ лѣтъ!
Теперь я прошу у васъ прощенія за это и за мое высокомѣрное обращеніе съ вами… у васъ и у вашей прелестной жены. Я еще надѣюсь, что мы подружимся съ нею, въ томъ же, что уже могу назвать васъ своимъ другомъ — увѣрена.
Такъ пишетъ мнѣ та женщина, которая въ своемъ второмъ письмѣ извинялась за то, что она на первомъ адресѣ написала: «Его благородію», вмѣсто: «Его высокоблагородію», такъ какъ забыла, что я офицеръ.
И такъ, справедливо, что не всѣ онѣ свободны, кто насмѣхается надъ своими цѣпями, но.и не тѣ свободны, кто сорвалъ и отбросилъ ихъ прочь.
Это, кажется, парадоксомъ, а между тѣмъ буквально справедливо. Стоитъ только посмотрѣть на баронессу.
Странно! Какъ въ фантазіи Эльфриды измѣнилось воспоминаніе о памятной сценѣ въ лѣсу! Я никогда не спрашивалъ ее о подробностяхъ — сохрани Боже! — но по ужасу моей жены, по ея первымъ отрывочнымъ словамъ я предположилъ, что тогда обнаружилась вся испорченность и безнравственность барона. Теперь же, если послушать Эльфриду, то и намека на это не было; онъ только жаловался ей на несчастье своей жизни, на то, что жена не захотѣла спасти его, хотя ей было такъ легко направить уступчиваго человѣка на путь добра, что онъ гибнетъ вполнѣ сознательно.
Онъ такъ жалобно говорилъ! Такъ глубоко тронулъ, потрясъ ее
Да, онъ могъ начать именно такимъ образомъ, но кончилъ, конечно, иначе! Не забыла-ли она просто конца сцены?
Мнѣ, кажется, это невозможно.
Значитъ, она хочетъ забыть его, не желаетъ думать о немъ? Почему же?
Я перечелъ въ дневникѣ разсказъ объ ужасномъ утрѣ, чтобы посмотрѣть не измѣняютъ-ли и мнѣ, какъ Эльфридѣ, воспоминанія? Вижу, что моя фантазія не съиграла со мной такой дурной шутки; однако, замѣчаю тоже, что не все помню вполнѣ точно. Такъ, напримѣръ, теперь я бы подъ присягой увѣрялъ, что, переговариваясь^съ нимъ, я крикнулъ ему: вы — пьяны! Можетъ быть, я думалъ сказать ему это, но, очевидно, не сказалъ, такъ какъ въ протоколѣ этого нѣтъ. Потомъ: мнѣ теперь кажется, будто я подошелъ къ собравшимся вокругъ трупа людямъ со словами: «Ради Бога, что случилось?» Это тоже неправда. Изъ протокола ясно, что, увидѣвъ народъ, я еще не хотѣлъ скрыть того, что сдѣлалъ. Послѣ непродолжительнаго сна, мой мозгъ, освѣженный, короткимъ отдыхомъ, впервые постигъ, что за мое дѣяніе меня можетъ судить одинъ судья — тотъ, который живетъ въ моей груди, и я рѣшилъ молчать. Какъ хорошо, какъ хорошо, что я сейчасъ же все записалъ въ дневникъ. Женщина не могла бы записать въ дневникъ происшедшаго; ни у одной изъ нихъ не хватило бы присутствія духа и мужества.
А потому онѣ не должны удивляться, если ихъ послѣдующія странно противорѣчивыя показанія выслушиваются съ сомнительнымъ покачиваніемъ головы.
Однако, я увѣренъ, что Эльфрида не умышленно старается говорить неправду. Просто, болѣзненное состояніе опутало все въ ея умѣ.
Двое сутокъ, и вмѣсто цвѣтущей жизни — оцѣпенѣлая смерть. Мое милое, доброе дитя, мой маленькій прелестный любимый мальчикъ! Двое сутокъ! Я не могу, не въ силахъ понять этого: природа создаетъ дивное созданіе, осыпаетъ его всѣми своими богатыми дарами, хранитъ его отъ зла и опасности, лелѣетъ — потомъ внезапно любящая мать превращается въ безумную и бросаетъ любимое дитя въ объятія смерти.
О, это холодное, ледяное равнодушіе! Мы оказываемъ слишкомъ много чести природѣ, называя ее жестокой. Вѣдь жестокость все же чувство. У нея нѣтъ чувства, нѣтъ сердца въ груди. Всѣ сіяющія солнца и кружащіяся планеты съ своимъ механическимъ движеніемъ, вся бездушная безконечность блѣднѣетъ передъ тѣмъ чудомъ, что изъ нѣдръ холодной, безразличной природы могъ произойти человѣкъ, который способенъ радоваться съ веселыми, плакать съ плачущими.
Бѣдное дитя, что сдѣлали съ тобою? За что, за что! Что сдѣлалъ ты; прелестное, безобидное созданіе, мой чистый, невинный ангелъ!
Я встрѣтилъ больше любви и участія, нежели ожидалъ. Я не говорю о моемъ добромъ, старомъ оберъ-форстмейстерѣ (ему, слава Богу, лучше), о вѣрномъ Айсбергѣ и о его милой женѣ; тоже не думалъ я и о баронессѣ, когда писалъ эти слова. (Ея чудное письмо вызвало на мои глаза первыя слезы).
Я зналъ, что она, амсберги и оберъ-форстмейстеръ — мои друзья. Но другіе: г-нъ и г-жа Моенъ, даже мрачные Лахмунды, графъ Грибенъ (съ которымъ мои отношенія не пошли дальше дѣловыхъ разговоровъ) и другіе прислали намъ выраженія своего участія.
Незнакомые люди кланяются мнѣ почтительно и серьезно, встрѣтясь со мной гдѣ-нибудь.
Les gueux, les gueux, ils s’aiment entre eux!
Значитъ мы всѣ для слѣпой судьбы «gueux» несчастные, жалкіе, беззащитные и безправные!
Да, судьба слѣпа и глупа! А потому слѣдуетъ назвать дѣтскимъ безуміемъ мысль, которая вдругъ блеснула во мнѣ прошедшей ночью и сжала мнѣ сердце. Мнѣ представилось, будто мой ребенокъ погибъ въ наказаніе за мою вину, за то, что я отрекся отъ своего дѣянія, — испугался отвѣтственности, не выступилъ передъ судомъ и не сказалъ: «я убилъ барона Кардова, честно защищая собственную жизнь. Я не могу доказать этого, потому что тогда мнѣ пришлось бы коснуться многихъ тягостныхъ сторонъ этого дѣла, которыхъ не долженъ знать никто, кромѣ тѣхъ, кого онѣ касаются. Но вы, конечно, будете такъ любезны, что повѣрите мнѣ на слово».
Я былъ безумцемъ и трусомъ!
Нѣтъ! Мой мальчикъ умеръ не во искупленіе моего проступка, не за меня; онъ погибъ, потому что опустошительный дифтеритъ проходилъ по всей странѣ и дышетъ своимъ ядовитымъ дыханіемъ безъ разбора на жилища людей, унося безсильныхъ бороться съ нимъ.
Мой мальчикъ не могъ бороться съ злымъ недугомъ. Вотъ и все.
Въ состояніи Эльфриды есть одна хорошая сторона, если можно такъ выразиться: болѣзнь помогла ей довольно легко перенести наше горе; иногда я даже спрашиваю себя, почувствовала-ли она его? Бѣда налетѣла такъ страшно скоро, смерть унесла нашего мальчика раньше, чѣмъ его мать узнала, что онъ заболѣлъ. Я съ дрожью ужаса вспоминаю, какъ я поднимался къ ней по лѣстницѣ; я поминутно останавливался и, схватившись холодными пальцами за перила, стоналъ: «Какъ сказать ей? Боже мой, да какъ же сказать?»
Я не нашелъ силы и снова сошелъ внизъ. «Пусть хоть эту ночь она еще поспитъ. Завтра утромъ она узнаетъ то, что случилось». О, эта ночь, эта ночь!
Медленно свѣтало; пришло утро: темное, сѣрое, туманное, точно на совѣсти у него было неспокойно.
Теперь слѣдовало сказать ей все. Я пошелъ наверхъ. Эльфрида еще спала; я разбудилъ ее.
— Эльфрида, нашъ Бернардъ заболѣлъ ночью.
— Ты послалъ за Бартомъ?
— Онъ уже былъ здѣсь и еще разъ пріѣдетъ днемъ.
— Я бы хотѣла тоже поговорить съ нимъ; цѣлую недѣлю онъ не заглядывалъ ко мнѣ. Онъ воображаетъ, что мнѣ хорошо, а мнѣ совсѣмъ не хорошо.
Она повернулась на другую сторону и сейчасъ же заснула.
Теперь, она знаетъ о несчастій и постоянно говоритъ о своемъ ангелѣ на небесахъ, о томъ, какъ утѣшительно думать, что тамъ, въ вѣчности, въ неземномъ мірѣ, мы соединимся со всѣми, кого любили на землѣ.
Я бы понялъ это, если бы она вообще всегда была вѣрующей. Но прежде Эльфрида не особенно много думала о небѣ.
Можетъ быть, въ ея душѣ ожили воспоминанія дѣтства? Помнится, она какъ-то говорила мнѣ, что ея мать была очень религіозной женщиной.
А, можетъ быть, въ моей женѣ недавно стали развиваться болѣзненныя фантазіи?
Д-ръ Бартъ склоняется къ послѣднему предположенію, но прибавляетъ: "тутъ для насъ, врачей, начинается область — ignoramus
Ignoramus — конечно!
Подъ этимъ неизвѣстнымъ кроется гипотеза, съума сводящая гипотеза. А подъ гипотезой ужасное, ужасное сомнѣніе.
Я попросилъ баронессу, не пріѣзжать до конца праздниковъ и это страшная жертва для меня; порой я безумно тоскую по женщинѣ, которую такъ близко узналъ, живя вдали отъ нея. Окажется-ли она, дѣйствительно, такой, какой представлялась издали?
Какъ бы то ни было, я обязанъ предостеречь ее и совѣтовать не переѣзжать по этой ужасной погодѣ.
Итакъ, послѣ праздниковъ! О, эти похоронно-печальные праздники, я вѣчно буду помнить ихъ!
Ужасно, когда родители стоятъ подлѣ горящей рождественской елки, молча, со слезами протягиваютъ они руки, со слезами бросаются другъ другу въ объятія и плачутъ, плачутъ о своемъ миломъ любимцѣ; они вѣдь никогда, никогда больше не услышатъ его веселаго смѣха, никогда, никогда больше не заглянутъ въ его милые, блестящіе глазки.
Да, это глубоко печальная картина. Но и въ самомъ горѣ эти родители могутъ еще найти источникъ болѣзненной радости…
Ни одна капля этого источника не коснулась моихъ губъ.
На верху лежала моя жена и назидательно твердила о красотѣ и святости праздника — пришедшаго теперь; о воскресеніи Спасителя, Который возвѣщаетъ намъ всеобщее воскресеніе, служитъ предвѣстникомъ свиданія послѣ смерти.
Внизу, подлѣ рождественской елки я раздавалъ подарки двумъ служанкамъ, у; лѣснымъ! сторожамъ, егерямъ. Всѣ съ сочувственными минами пожимали мнѣ въ благодарность руку и въ то же время искоса оглядывали полученныя вещи.
Я поблагодарилъ небо, когда все это кончилось, набилъ карманы шубы и сюртука маленькими бездѣлушками, которыя накупилъ день тому назадъ въ Уммѣ и, среди тьмы и снѣга, пошелъ въ лѣсничество, къ Айсбергу. Я хотѣлъ, я долженъ былъ видѣть дѣтей. Ихъ тамъ достаточно, — шестеро, начиная отъ тринадцати лѣтъ до года и мѣсяца. Они радостно кричали, веселились…
Я прижался въ уголокъ и плакалъ, плакалъ…
Когда я снова поднялъ глаза, то быстро отеръ слезы: передо мной стоялъ добрый Айсбергъ и тоже горько плакалъ, а кругомъ насъ собрались дѣти; они иримолкли и съ удивленіемъ смотрѣли, неудоумѣвая, что это вдругъ взбрело на умъ взрослымъ людямъ?
Одно у меня утѣшеніе въ горѣ: она скоро вернется.
Въ моей душѣ проносится точно легкое дыханіе весны: — она все, все измѣнитъ.
Лѣсничій снова перевернулъ листокъ; на слѣдующей страницѣ вверху на широкомъ полѣ увѣренными штрихами былъ нарисованъ женскій профиль; прекрасная линія головы и великолѣпные волосы были очерчены не такъ опредѣленно; стройная шея и верхъ бюста едва намѣчены. Подъ портретомъ карандашемъ стояло имя — Елена и число, — число того дня, въ который, послѣ долгихъ мѣсяцевъ, онъ снова увидалъ ее въ первый разъ.
— Не дурно, — прошепталъ лѣсничій, — но даже Рафаэль не могъ бы передать всего ея очарованія.
Его глаза наполнились слезами, онъ наклонился, съ жаромъ поцѣловалъ рисунокъ и всталъ. Лѣсничій подошелъ къ окну, распахнулъ занавѣски, открылъ раму и сталъ смотрѣть въ сумракъ лѣтней ночи.
Когда онъ дошелъ до разсказа о катастрофѣ въ лѣсу, онъ думалъ, что это будетъ для него самой тяжелой частью чтенія; и дѣйствительно, читая отчетъ о тѣхъ дняхъ, онъ нѣсколько разъ стоналъ, какъ человѣкъ, нечаянно дотронувшійся до старой затянувшейся раны. Онъ вполнѣ забылъ о портретѣ и, увидавъ его сперва, удивился, обрадовался, душу его наполнило глубокое растроганное чувство; потомъ старая рана начала болѣть. Число подлѣ портрета было поставлено шестнадцать лѣтъ тому назадъ, а рана все еще не закрылась и при малѣйшемъ прикосновеніи изъ нея начинала сочиться кровь; вѣрнѣе, кровь никогда не переставала и не перестанетъ течь изъ израненнаго сердца.
Не перестанетъ онъ страдать отъ раны, даже если дѣти обвѣнчаются и будутъ счастливы, насколько это возможно для людей. Ихъ счастье составитъ свѣтлую картину, которая дастъ ему радость, конечно… но вѣдь ея блестящіе, яркіе тона будутъ казаться еще яснѣе оттого, что фонъ такъ мраченъ.
Фонъ его судьба и судьба Елены.
Да и ея. — Онъ часто сомнѣвался и говорилъ: «Слава Богу, Что хоть она избавлена отъ этого и отъ всего страданія и муки, Которыя потомъ раздираютъ сердца». Но на страницахъ стоитъ все, какъ было — и онъ писалъ правду, всю правду, только Правду! Жестокую, уничтожающую правду!
Зачѣмъ же читать дальше, зачѣмъ будить печаль?
Конечно, проснется печаль, но вмѣстѣ съ нею и блаженство, которое эта печаль принесла ему, или хоть отголосокъ его, хоть эхо того небеснаго блаженства…
Въ тиши ночи лѣсничій прошепталъ любимое имя и протянулъ съ тоской руки впередъ; потомъ руки его упали, онъ закрылъ окно, опустилъ занавѣсь и подошелъ къ своему мѣсту за письменнымъ столомъ.
Я снова увидалъ ее. Она написала мнѣ, что пріѣдетъ сегодня около четырехъ часовъ и будетъ ждать меня къ шести. Она надѣется, что я останусь съ нею напиться чаю, такъ какъ намъ нужно поговорить о многомъ.
Противъ обыкновенія стояла сносная погода, хотя и морозило очень сильно. Я сѣлъ въ мою охотничью телѣжку и поѣхалъ въ Мелленгофъ въ формѣ. Я почти постоянно ношу военное платье; теперь же вдобавокъ я отправился не съ визитомъ, а чтобы переговорить о многихъ серьезныхъ вещахъ.
Меня встрѣтилъ только старый камердинеръ, добрый, вѣрный слуга, служившій дѣду Ганса.
Баронесса еще прежде писала мнѣ, что она уволила большинство мужской прислуги, оставивъ только камердинера, второго лакея, кучера и садовника.
Старикъ проводилъ меня по скудно освѣщенной великолѣпной лѣстницѣ въ комнаты баронессы. Тамъ уже много лѣтъ она жила одна. Ея покои помѣщаются въ нелицевой сторонѣ замка. Изъ ихъ оконъ виднѣется паркъ, въ промежуткахъ между садовыми деревьями чернѣетъ мой лѣсъ.
Я вошелъ въ большую красивую комнату. Навстрѣчу мнѣ встала она, одѣтая въ черное платье; Гансъ былъ съ нею. Я поцѣловалъ ей руку, поднялъ Ганса и прижалъ его къ моему сердцу. Я былъ счастливъ тѣмъ, что видѣлъ мальчика. Меня охватило такое волненіе, что я съ трудомъ могъ заставить себя говорить спокойно.
Гансъ выросъ за четыре съ половиной мѣсяца и уже мало походилъ на ребенка. Его личико сіяло свѣжестью и здоровьемъ, — черная бархатная одежда шла къ нему. Онъ напоминалъ тѣхъ молодыхъ венеціанскихъ Nobili, изъ которыхъ каждый могъ впослѣдствіи сдѣлаться дожемъ.
Конечно, мы прежде всего заговорили о немъ. Вскорѣ пришелъ камердинеръ и увелъ мальчика къ его учителю. Мы подошли къ чайному столу. Баронесса снова подала мнѣ руку и сказала:
— Простите, что я не избавила васъ отъ встрѣчи съ Гансомъ, но я думала и думаю, что теперь и въ будущемъ онъ поможетъ вамъ переносить вашу ужасную потерю.
Мы заговорили о моемъ умершемъ мальчикѣ.
— Я рѣдко видала его, — сказала она, — и кромѣ того была въ тотъ періодъ времени въ очень мрачномъ и тревожномъ душевномъ настроеніи, при которомъ все замѣчаешь смутно; но я хорошо помню его; такой красивый, тонкій мальчикъ; можетъ быть, онъ былъ слишкомъ нѣженъ, чтобы впослѣдствіи противиться бурямъ жизни. Впрочемъ, подобныя соображенія только зацѣпки, за которыя люди хватаются, чтобы жизнь казалась болѣе сносной. Ихъ не нужно, ихъ слѣдуетъ бросить, если принимаешь жизнь просто, считаешь ее тѣмъ, что она есть.
— Т. е., баронесса?
— Фактомъ. Мы живемъ и не знаемъ, зачѣмъ живемъ! Для насъ ясны двѣ вещи: одна — мы существуемъ, вторая — мы умремъ. Слѣдуетъ принимать факты, какъ они есть. Думать и размышлять о нихъ безполезно.
— Бѣдные философы! Если бы вы были правы, всѣ ихъ старанія пропали бы даромъ!
— А развѣ нѣтъ? Могутъ-ли они подвинуть насъ хоть на шагъ дальше? Могутъ-ли освѣтить хоть сколько-нибудь окружающій насъ мракъ? Вы скажете, что вы, женщина, понимаете въ этомъ? Или не скажите, вы слишкомъ вѣжливы, — а подумаете.
— Нѣтъ, баронесса; по моему, философія, непонятная для умной развитой женщины — недостойна того, чтобы мужчины серьезно относились къ ней, не считая ее сказкой изъ-за облачной страны.
— Не всѣ мужчины такъ милостиво относятся къ намъ.
— По двумъ причинамъ; вторая является слѣдствіемъ первой.
— Вы объясните ихъ мнѣ?
— Мнѣніе мужчинъ о женщинахъ просто предразсудокъ, неуничтоженный остатокъ варварства, считавшаго непреложной истиной, что женщина ниже мужчины. Люди такъ крѣпко держались за это положеніе, такъ упрямо, высокомѣрно противились признать выгоду образованія женщины, что женщина пока еще дѣйствительно не сравнялась съ мужчиной.
— Видите, все же пока не сравнялась.
— Вы сами, многоуважаемая фрау, не станете спорить объ этомъ; конечно, я не говорю объ исключеніяхъ.
Мы замолчали на нѣсколько мгновеній. Баронесса наливала мнѣ вторую чашку чаю. Я молча смотрѣлъ на движенія ея тонкихъ бѣлыхъ рукъ. Наконецъ, она сказала:
— Конечно, ваша жена занимаетъ первое мѣсто среди такихъ, къ несчастію, рѣдкихъ исключеній?
Неожиданный вопросъ привелъ меня въ сильное замѣшательство.
Я долженъ былъ бы сознаться баронессѣ въ томъ, что съ самаго начала Эльфрида ловко уклонялась отъ каждой моей попытки направить ея мысли къ чему-нибудь отвлеченному, возвышенному, но это походило бы на жалобу, на обвиненіе. Неужели винить бѣдняжку теперь, когда я такъ боюсь за нее?
Я не отвѣтилъ баронессѣ прямо на ея вопросъ, а заговорилъ о теперешнемъ состояніи моей жены, сказавъ все, что можно было сказать, — понятно, я ни словомъ не намекнулъ на сцену въ лѣсу, бывшую, по моему, причиной всей бѣды.
Баронесса слушала, немного отвернувшись отъ меня. Мнѣ показалось, будто ей досадно, что она нечаянно коснулась обстоятельства, тяжелаго для меня… При первомъ же удобномъ случаѣ она заговорила о воспитаніи дѣвушекъ вообще и въ особености о ходѣ своего собственнаго образованія.
— Собственно говоря, — сказала она, — высокое слово образованіе нельзя примѣнить въ данномъ случаѣ. Конечно, у меня была француженка, я провела надлежащее время въ институтѣ для благородныхъ дѣвицъ, но въ сущности я сама воспитывала и учила себя, впадая во всѣ обыкновенныя при этомъ ошибки; можетъ быть, послѣдствія этихъ ошибокъ обнаружились въ моихъ письмахъ, и сегодня вечеромъ сильнѣе, нежели бы я того хотѣла. Моихъ милыхъ родителей нельзя упрекнуть за это. Вы знаете, у меня много братьевъ и сестеръ. Старшія сестры стали придворными дамами: одна въ Берлинѣ, другая въ Кобургѣ Двое братьевъ поступили въ офицеры. Двѣ младшія сестры еще дома. Моя семья сравнительно очень небогата. Что же можно было сдѣлать для меня? Я рано поняла свое положеніе и постаралась, насколько возможно, пополнить пробѣлы моего образованія. Мнѣ помогали въ этомъ способность быстро схватывать, хорошая память и гордость. Или, можетъ быть, слѣдуетъ назвать тщеславіемъ внутреннее побужденіе быть чѣмъ-либо покрупнѣе остальныхъ, имѣть значеніе въ жизни и никогда не смѣшиваться съ толпой? Я знаю, я коснулась точки, на которой наши взгляды совершенно расходятся. Я считаю себя аристократкой, вы хотите быть демократомъ. Относительно послѣдняго пункта у меня существуетъ совершенно особое мнѣніе, но теперь я хочу только защитить свой взглядъ на мое сословіе. Оставимъ въ сторонѣ вопросъ о благородствѣ крови, хотя нетрудно было бы доказать, что и оно передается по наслѣдству. Но вѣдь вы же не станете спорить о томъ, что изъ рода въ родъ переходятъ традиціи, исторія семьи, воспоминанія о предкахъ, отличившихся во время мира или войны, о прабабушкахъ, славившихся красотой или добродѣтелью. Только изъ-за однѣхъ традицій слѣдовало бы стараться создать дворянство, если бы оно еще не существовало. Насъ, благородно-рожденныхъ, словно окружаетъ особая атмосфера, съ которой никакая другая не можетъ сравниться по силѣ вліянія на умственное и нравственное наше существованіе. Въ недворянскихъ родахъ нѣтъ традицій; семейныя воспоминанія членовъ ихъ кончаются обыкновенно дѣдомъ и бабушкой. Человѣкъ недворянскаго происхожденія долженъ самъ себѣ создать положеніе и потому походитъ на мореплавателя, плывущаго по незнакомому морю безъ карты. Можетъ быть, онъ и достигнетъ желанной страны, вѣроятнѣе же его прибьетъ волнами туда, куда онъ не хотѣлъ пристать; поэтому во всѣхъ поступкахъ недворянина виднѣется неувѣренность, которая отражается (присутствующіе всегда исключаются) и на его манерахъ, на его лицѣ и рѣчи; онъ то смѣлъ и заносчивъ не въ мѣру, то ужь слишкомъ скроменъ и приниженъ. Мы, дворяне (исключительныя личности не считаются), крѣпко стоимъ на ногахъ; да и передъ кѣмъ намъ опускать глаза, если въ короляхъ и императорахъ мы видимъ равныхъ себѣ? Мои предки съ отцовской стороны были свободными князьями на Рюгенѣ и въ Помераніи, когда еще не существовало Бранденбургской области. Въ жилахъ моей матери струится королевская польская кровь. «Чтите работу рукъ». Я не возстаю, не хочу возставать противъ этого; равнымъ образомъ я всегда буду глубоко уважать работниковъ мысли. Прилежаніемъ и трудомъ можно сдѣлать многое, только нельзя создать себѣ счастье, которое, какъ говоритъ тотъ же поэтъ: «Падаетъ съ облаковъ изъ рукъ боговъ».
Передавая то, что я слышалъ отъ баронессы, я ясно чувствую, что ея рѣчи нисколько не выиграли въ моемъ изложеніи. Я никогда не слыхалъ, чтобы мужчина (не то что ужь женщина!) говорилъ такъ хорошо. Я не музыкантъ, но мнѣ кажется, что исполненіе самой лучшей музыкальной пьесы не можетъ дать любителю большаго наслажденія, нежели я испытывалъ, слушая ее. Ея глубокій мягкій голосъ звучитъ ровно, а между тѣмъ, когда она начинаетъ говорить живѣе, свободнѣе, въ немъ слышатся дивныя модуляціи. Она ни разу не остановилась, пріискивая выраженія, когда ей нужно оттѣнить мысль и у нея не хватаетъ своихъ словъ она употребляетъ цитату.
По моему, она поступаетъ правильно. Только для людей, которымъ нечего сказать другъ другу интимнаго — достаточно ходячихъ фразъ.
«Съ облаковъ, изъ рукъ боговъ, падаетъ счастье…»
Никогда въ жизни я не понималъ такъ глубоко всего грандіознаго величія этой истины, какъ теперь, слушая ее и упиваясь ея красотой.
Да, Елена, ты дивно хороша! Меня такъ околдовали твои чудные, темные глаза, что нѣсколько разъ я чувствовалъ будто оцѣпенѣніе охватываетъ меня; потомъ во мнѣ поднималось безумное желаніе, броситься въ сладкое пламя и погибнуть въ немъ.
Въ твоихъ жилахъ течетъ королевская сарматская кровь.
Дай мнѣ сапожокъ съ твоей маленькой ножки…
Ложись-ка спать, другъ мой; ты ужь и такъ достаточно очарованъ.
Она спросила меня: пріѣхать-ли ей къ Эльфридѣ; я сказалъ — «да» и сейчасъ же почувствовалъ, что слишкомъ поторопился отвѣтить. Какъ бы то ни было, мнѣ слѣдовало предупредить жену. Вышло еще хуже, нежели я предполагалъ. Когда я заговорилъ о пріѣздѣ баронессы, Эльфрида такъ испугалась, точно ей сказали, что появился самъ владыка ада, о которомъ она такъ часто говоритъ въ мистическихъ выраженіяхъ. Что нужно отъ нея этой женщинѣ, которая ей отвратительнѣе и ненавистнѣе всѣхъ людей на землѣ? Въ теперешнемъ состояніи Эльфриды все принимаетъ огромные размѣры. Я и раньше зналъ, что съ самаго начала моя жена не взлюбила баронессы, однако, не ожидалъ такой фанатической антипатіи; конечно, я сейчасъ же постарался успокоить ее, замѣтивъ, что она можетъ принимать кого хочетъ. Передъ баронессой я извинился крайней раздражительностью и нервностью Эльфриды. Я не могъ сказать ей, что Эльфрида не принимаетъ никого по желанію врача, такъ какъ фрау Моенъ пріѣзжаетъ къ намъ почти каждый день и болтливые языки уже довели это до свѣдѣнія баронессы или вскорѣ доведутъ. Впрочемъ, она выслушала мои извиненія, не удивившись, не оскорбившись. Очевидно, существуетъ обоюдное нерасположеніе. И то правда, трудно найти двухъ женщинъ, менѣе сходныхъ между собою.
Не понимаю, почему Эльфрида снова такъ полюбила фрау Моенъ?
Можетъ быть потому, что фрау Эмилія (какъона сама сказала мнѣ) старательно избѣгаетъ говорить дурно объ умершемъ, о которомъ моя жена часто упоминаетъ въ разговорахъ съ нею? Слава Богу, она вполнѣ избавила меня отъ воспоминаній о немъ.
Я очень благодаренъ фрау Моенъ, она умна и честна, у нея много веселости, она умѣетъ разсказывать множество смѣшныхъ случаевъ изъ собственной жизни, много интересныхъ анекдотовъ, — лучшей посѣтительницы нельзя желать для моей печальной бѣдняжки.
Меня тоже она ободряетъ. По ея словамъ, подобное странное состояніе нерѣдко бываетъ у молодыхъ женщинъ въ томъ положеніи, въ которомъ находится Эльфрида. Передъ рожденіемъ маленькой Маріи она сама чувствовала себя въ такомъ мрачномъ настроеніи, что не разъ готова была броситься въ воду и только мысль о невинной жизни, бившейся у йея подъ сердцемъ, останавливала ее.
Это проходитъ, какъ и приходитъ, безъ причины.
Если бы она оказалась права! Порой, право, я жду самаго худшаго.
Я долго гулялъ по нолямъ и по лѣсу съ Гансомъ и его воспитателемъ. Еще холодно, а между тѣмъ февральскій воздухъ уже дышетъ весной. Мой Понто бѣгалъ съ нами; онъ носился кругомъ, насъ и, я думаю, пробѣжалъ разъ двѣнадцать то пространство, которое мы прошли, а Гансъ раза два! Мальчикъ все время игралъ съ моей собакой, ужасая своего учителя.
Два раза г-нъ кандидатъ крикнулъ ему: «Не бѣгайте такъ, Гансъ! Гансъ, я скажу вашей уважаемой матушкѣ!»
Маленькій круглый учитель уже страдаетъ астмой, несмотря на свои молодые годы, а потому ему можно простить его излишнюю боязливость.
Вообще же мнѣ кажется, что онъ очень добрый человѣкъ, полный книжной учености и не лишенный здраваго смысла, быть можетъ, благодаря своему крестьянскому происхожденію. Тѣмъ страннѣе кажутся мнѣ его узкія вѣрованія, согласныя съ катехизисомъ.. Меня они поражаютъ, я не въ силахъ понять, какъ можетъ человѣкъ, только что здраво говорившій о реальныхъ, практическихъ вопросахъ, въ слѣдующее же мгновеніе спокойно разсуждать о чудесахъ откровенія!
Я не могу спорить о нѣкоторыхъ вещахъ съ человѣкомъ, который, очевидно, смотритъ на нихъ съ совершенно противуположной точки зрѣнія. Вѣдь въ подобныхъ случаяхъ люди думаютъ, что они говорятъ одинаковымъ языкомъ, между тѣмъ какъ каждый изъ нихъ подъ одними и тѣми же выраженіями подразумѣваетъ совершенно иное. Такъ невозможно столковаться, невозможно и просто понять другъ друга.
Ну, баронесса поняла меня, но столковаться съ нею мы не могли.
Послѣ прогулки Гансъ и его менторъ ушли. Я заговорилъ съ. баронессой на щекотливую тему, упомянувъ о томъ, какъ опасно, воспитывая юную человѣческую душу, заставлять ее смотрѣть на нѣкоторые вопросы, какъ на нѣчто несомнѣнно высокое вмѣсто того, чтобы оставлять эти вопросы открытыми и позволить ихъ обсуждать; вѣдь впослѣдствіи окрѣпшій духъ захочетъ снова вникнуть въ нихъ; стремясь постигнуть, въ чемъ заключается истина, человѣкъ начнетъ бороться съ собою же, напрягая всѣ свои умственныя и нравственныя силы, тогда какъ его разумъ и сознаніе могли бы въ это время уже направиться къ иной болѣе плодотворной цѣли.
Она подумала нѣсколько мгновеній, потомъ отвѣтила:
— Напрасно вы говорили такими обиняками. Я отлично понимаю: вы хотите, чтобы я дала Гансу въ учителя раціоналиста и вообще воспитывала его на началахъ свободнаго мышленія. Простите, но я другого мнѣнія. По моему, необходимо держаться плана воспитанія, пригоднаго для людей общаго уровня, а не для исключеній въ ту или другую сторону. Исторія же и опытъ показываютъ намъ, что изъ ста человѣкъ девяносто девять (я бы могла сказать девятьсотъ девяносто девять изъ тысячи) не могутъ жить безъ крѣпкихъ вѣрованій въ авторитеты, въ свѣтскомъ и въ духовномъ отношеніи. Это ужасное большинство нуждается въ томъ, чтобы имъ руководили; ему необходимо смотрѣть наверхъ, обожать. Отнимите у него царскую власть и оно будетъ оказывать королевскую почесть президенту или диктатору. Отнимите у него дворянство, оно склонится передъ денежной аристократіей; запретите ему вѣрить въ Высшее Существо и поставьте на его мѣсто человѣческій разумъ, завтра же призракъ разума поблѣднѣетъ передъ мыслью о Господѣ Богѣ. А кто мнѣ скажетъ: твое дитя выдѣлится изъ толпы? Если же человѣкъ дѣйствительно не будетъ подходить къ общему уровню (понятно, теперь я говорю объ исключеніяхъ болѣе высокихъ, а не низкихъ), онъ самъ найдетъ себѣ дорогу. Предписывать ему идти по этой дорогѣ, разсчитывать на нее нельзя. Если бы мы стали разсчитывать, что онъ пойдетъ именно по этому пути, то не только не избавили бы его отъ борьбы, о которой вы говорили, но вовлекли бы его въ иную гораздо болѣе тяжелую и жестокую борьбу. Потому что въ подобныхъ вопросахъ для одного годится то, что для другого совершенно не подходитъ.
— Я радъ, — замѣтилъ я, — что вы допускаете все же хоть исключенія.
— Развѣ я могла бы сказать, что ихъ нѣтъ? — отвѣтила она, — но я сомнѣваюсь въ томъ, что имъ отъ этого лучше.
— Тогда я знаю человѣка, который навѣрное несчастливъ.
— Это вы?
— Можетъ быть. Но, безъ сомнѣнія, вы, многоуважаемая фрау,
— Между тѣмъ, вы ошибаетесь. Религія входитъ въ мой нравственный кодексъ, даже составляетъ базисъ всей моей жизненной системы.
Она перемѣнила разговоръ и скоро я ушелъ. Я былъ разстроенъ, старался скрыть дурное настроеніе, но у меня не хватило такта вполнѣ замаскировать мои чувства. Даже теперь, когда я пишу, мнѣ не по себѣ.
Дѣйствительно же это ужасно! Боже мой, я никогда и не желалъ, чтобы Эльфрида шла за мной въ эти области, нельзя требовать отъ человѣка съ нѣжными легкими, чтобы онъ восходилъ на вышину Альпъ, но она, она! У нея такія орлиныя крылья! Ей говорятъ: полети со мною, а она отвѣчаетъ я не смѣю. Мои правила не позволяютъ мнѣ этого.
Неужели же дозволить этимъ правиламъ неудержимо распространяться, парализировать самыя благородныя силы души, набрасывать оковы рабства на свободныхъ людей, неужели слѣдуетъ ограничивать всякую попытку противустоять имъ?
Одно я знаю: я могъ бы до безумія влюбиться въ эту женщину, но не полюбить ее; никогда! Любовь — созвучіе души, или она ничто. По крайней мѣрѣ, ничто, ставящее насъ выше звѣрей; конечно, вѣдь и пава видитъ въ павлинѣ «non plus ultra» мужской красоты, а онъ въ ней воплощеніе женственной граціи и прелести.
Человѣкъ не павлинъ, по крайней мѣрѣ, не долженъ быть павлиномъ.
А я не хочу имъ быть!
Я твердо рѣшился никогда не скрывать отъ баронессы моихъ мнѣній. Я вообще привыкъ свободно высказывать ихъ; но, кромѣ того, это мнѣ представляется вѣрной обороной противъ рабства, которому красивая женщина можетъ такъ легко подчинить мужчину. Особенно если она, какъ баронесса, по наружности мила и уступчива, а въ томъ, что касается ея убѣжденій, — непоколебимо тверда. Если бы я сказалъ ей неувѣренно «да», тамъ гдѣ слѣдовало бы рѣшительно отвѣтить нѣтъ, она бы замѣтила мнѣ: «Видите, вотъ и различіе между нами, людьми высокаго происхожденія, — вами, простыми смертными; мы мужественно высказываемъ свои убѣжденія, вы же и нѣтъ».
Пусть дѣло лучше дойдетъ до ссоры, я не стану играть передъ ней комедіи: пусть она узнаетъ, кто я такой.
Сегодня я улучшилъ минуту и послѣ того, какъ она снова разсказывала мнѣ о своемъ воспитаніи, я заговорилъ о себѣ, о моемъ дѣдѣ и отцѣ, которые были въ нѣкоторомъ родѣ наслѣдственными лѣсничими у графа фонъ-Ш., такъ же какъ, вѣроятно, ихъ праотцы его предковъ. Разсказалъ я, что мой отецъ въ молодости участвовалъ въ войнѣ за освобожденіе и полными глотками вдохнулъ въ себя воздухъ свободы, а потому рѣшилъ для меня, своего единственнаго сына, пробить брешь въ стѣнѣ, окружавшей его и его близкихъ, мѣшая имъ выйти въ болѣе высокія сферы жизни и образованія, что онъ подвергался многимъ лишеніямъ, чтобы содержать меня въ училищѣ и въ академіи; сказалъ я ей тоже, какой спартанскій образъ жизни мнѣ пришлось вести, не смотря на его заботы; не скрылъ, что, будучи фельдъегеремъ, я часто завидовалъ товарищамъ, которые могли, по крайней мѣрѣ, ѣсть въ волю черный хлѣбъ.
До сихъ поръ, все шло хорошо и она слушала меня съ участіемъ. Однако, теперь было легко перейти отъ судьбы одного индивидума, къ судьбѣ великой массы людей, терпящихъ то же или еще худшее и мы очутились въ области политическихъ или, вѣрнѣе, соціально-политическихъ разсужденій. Мнѣ было пріятно защищать соціально-демократическую доктрину передъ гордой баронессой.
— Она, — сказалъ я, — только дальнѣйшій фазисъ христіанства, въ который оно должно было перейти, когда масса, или большая часть массы, отдѣлилась отъ старыхъ церковныхъ вѣрованій; увидала въ небѣ лишь преломленіе свѣтовыхъ лучей между темными атомами и узнала, что для грѣшниковъ, можетъ быть, заслуживавшихъ вѣчнаго огня, не существуетъ ада. Съ этого момента девизомъ милліоновъ должно было стать Фаустовское изрѣченіе: «Изъ этой земли исходятъ всѣ мои радости; это солнце свѣтитъ на мои горести». Да, милліоны должны были бы стараться сдѣлать все, что возможно въ то короткое время, которое дано въ удѣлъ сынамъ человѣческимъ! Я хорошо знаю, что сторонниковъ соціалъ-демократической доктрины зовутъ утопистами. Но вѣдь и стараго друида, который бы сказалъ одѣтымъ шкурами германцамъ: «настанетъ время, когда вы не будете бороться съ медвѣдями и волками за жизнь», — назвала бы безумцевъ или, если бы слово было тогда въ употребленіи — утопистомъ! Развѣ Колумбъ не казался утопистомъ тупой толпѣ? А развѣ не сказалъ великій Александръ фонъ-Гумбольдтъ, когда ему сообщили о первыхъ попыткахъ устроить телеграфъ: «это изобрѣтеніе будетъ, пожалуй, милой комнатной игрушкой, но не больше?» Поэтому все, что, такъ сказать, лежитъ передъ человѣчествомъ, но еще не прошло — мнѣ не представляется неосуществимымъ. А если, что-либо лежитъ передъ человѣчествомъ, то именно требованія соціалъ-демократіи, чтобы каждому человѣку была дана возможность вести существованіе, достойное человѣка!
Я остановился, баронесса отвѣчала мнѣ спокойно, какъ всегда:
— Вы цитировали Фауста. Я же отвѣчу вмѣстѣ съ Гретхенъ. Если послушать, когда говорятъ такъ — это покажется сноснымъ, однако, — тутъ что-то невѣрно. Напримѣръ, что значитъ «существованіе, достойное человѣка?» Этимъ словамъ каждый придаетъ свое значеніе, согласно своему темпераменту, характеру, уму и фантазіи. А если будетъ опредѣленно, что именно достойно человѣка, то это понятіе снова сдѣлается однимъ изъ тѣхъ догматовъ, къ которымъ вы чувствуете такое отвращеніе, противъ которыхъ свободные умы возстанутъ сейчасъ же. Я не думаю, чтобы можно было произвести такую нивеллировку въ очень короткое время.
Предположимъ даже, что это, какъ вы выражаетесь — лежитъ передъ человѣчествомъ, а потому когда-нибудь осуществится… Въ такомъ случаѣ я скажу: дай мнѣ Богъ умереть раньше. Впрочемъ, мое желаніе, безъ сомнѣнія, сбудется. Чтобы человѣчество дошло до того положенія, въ которомъ вы желаете видѣть его, человѣческой природѣ необходимо пройти черезъ множество эволюцій и видоизмѣненій, на которыя потребуются цѣлыя тысячелѣтія. Если это не бредни утопистовъ, то я не знаю, что же можно назвать утопическими мечтаніями! Вы, конечно, считаете, что я погибла и несправедливы ко мнѣ. Не смотря на весь мой аристократизмъ, я способна сочувствовать матеріальнымъ страданіямъ человѣчества, къ которымъ такъ часто примѣшиваются нравственныя и духовныя муки. Если мы съ вами, какъ я надѣюсь и желаю, будемъ продолжать видаться, конечно, мнѣ представится случай доказать вамъ это.
Она говорила правду. Даже фрау Моенъ (въ подобныхъ вещахъ фрау Эмилію слѣдуетъ считать авторитетомъ) подтверждаетъ, что баронесса тайкомъ помогаетъ многимъ бѣднымъ и несчастнымъ и уже давно старательно заботится о нихъ.
Послѣ этого нельзя сердиться на прелестную женщину.
Смѣсь средневѣковыхъ предразсудковъ съ самыми разумными и логическими взглядами — крайне интересный предметъ наблюденія для психолога.
Однако, все же по временамъ я теряю терпѣніе въ разговорахъ съ нею. Она тоже, конечно, нерѣдко готова дать мнѣ увольненіе.
Баронесса во всемъ матеріально ограничила себя, но она не могла рѣшиться уничтожить всю верховую конюшню. Баронесса оставила двухъ верховыхъ лошадей: для себя и для Ганса. Для развитія силы Гансу необходимо ѣздить верхомъ. Она и сама страстно любитъ это удовольствіе и я только въ циркѣ видалъ женщинъ, которыя бы такъ хорошо ѣздили верхомъ, какъ она.
Нѣсколько разъ баронесса заставляла меня принимать участіе въ кавалькадахъ, и мы съ моимъ старымъ спокойнымъ рыжимъ не особенно отличались при этомъ.
Сегодня я долженъ былъ ѣхать съ нею на красивой полукровной лошади Ганса, такъ какъ мальчику нужно остаться дома изъ-за легкаго нездоровія.
— Какъ пѣхотинецъ, вы, конечно, рѣдко ѣздили верхомъ?
— Простите, баронесса, три года я былъ фельдьегеремъ.
— Ахъ, да!
На свѣтѣ нѣтъ ничего лучше хорошаго весенняго утра, когда оно отражается въ глазахъ прелестной женщины.
Прошло уже пять недѣль, а мнѣ все еще не дали синей бумаги — отставки. Замѣчательно! Между тѣмъ, я часто испытывалъ терпѣніе баронессы. Порой уже мнѣ казалось, что я слышу, какъ шуршитъ бумага, вижу, какъ прекрасная рука двигается, подписывая мнѣ приговоръ изгнанія. Или, можетъ быть, моя королева нашла, что ея непокорный вассалъ въ концѣ концовъ очень практическій человѣкъ, что его слѣдуетъ оставить при себѣ для собственной выгоды?
Дѣйствительно, я успѣлъ оказать ей нѣсколько важныхъ услугъ. Благодаря нашимъ хлопотамъ съ Т., ея личное состояніе спасено, хотя, конечно, съ нѣкоторыми потерями.
Также мнѣ удалось обратить ей на пользу очень растяжимое опредѣленіе закона, относительно вдовьей части наслѣдства и содержанія вдовы и владѣльца майората. Я вѣдь занимаю теперь мѣсто въ опекѣ и имѣю въ ней голосъ.
Собственно говоря, опеку слѣдовало бы назвать «наблюдательнымъ совѣтомъ», такъ какъ главное ея дѣло составляетъ надзоръ за хозяйствомъ въ имѣніяхъ, и наблюденіе за правильнымъ распредѣленіемъ (въ настоящее время сравнительно небольшихъ) наличныхъ суммъ. Опека состоитъ изъ стараго графа Грабена и королевскаго чиновника (полевое хозяйство), архитектора (постройка), лѣсничаго (лѣса), банкира Землера и Ко въ Берлинѣ (финансы). Лѣсами майората управлялъ мой старый оберъ-форстмейстеръ.
Его послѣдняя болѣзнь дала ему поводъ попросить уволить его отъ должности и предложить меня въ преемники и на свое мѣсто. Опека имѣетъ право замѣщать выбывшихъ членовъ; предложеніе моего стараго покровителя было единогласно принято. Я долженъ разъ въ годъ объѣзжать всѣ лѣса майората, лежащіе здѣсь на Гюгенѣ и въ Шлувагѣ. За мои труды мнѣ будутъ выдавать значительную сумму. Это мнѣ очень непріятно; но всѣ члены опеки по статуту должны получать вознагражденіе; этому статуту почти сто лѣтъ и баронесса объяснила мнѣ, что его нельзя измѣнить и что лично ее это дѣло совершенно не касается. Тѣмъ не менѣе мнѣ хотѣлось отблагодарить ее и вскорѣ представился удобный случай для этого. Собственно вдова, по закону, должна жить въ главномъ помѣстьи, т. е., въ данномъ случаѣ въ Кордовицѣ на Гюгенѣ. Баронесса же не любитъ этого мѣста и какъ-то сказала мнѣ, что ей было бы пріятно, по крайней мѣрѣ, до совершеннолѣтія Ганса, остаться въ Мёлленгофѣ. Мнѣ безъ труда удалось убѣдить моихъ собратій дать ей право свободнаго выбора мѣста жительства; баронессѣ было сообщено, что если она пожелаетъ назначить Мёлленгофъ своей резиденціей, ничто не помѣшаетъ ей остаться въ немъ.
Я скрывалъ мои переговоры отъ баронессы, потому сюрпризъ удался вполнѣ. Случайно я былъ въ Мёлленгофѣ, когда ей принесли оффиціальную бумагу. Она распечатала конвертъ; мнѣ показалось, что ея руки слегка дрожали, пока она читала бумагу.
Потомъ она молча посмотрѣла на меня такимъ добрымъ, милымъ взглядомъ, такимъ…
Никогда я не мечталъ, чтобы эти гордые ясные глаза могли такъ смотрѣть!
Бываютъ минуты, когда королевы изливаютъ солнечный свѣтъ своей милости и на непокорныхъ вассаловъ!
Сегодня ночью я видѣлъ странный странный сонъ: мы съ ней ѣхали верхомъ по широкой лѣсной дорогѣ, которая такъ заросла травой и мхомъ, что шума копытъ не было слышно. Съ обѣихъ сторонъ поднимались деревья, высокія, какъ башни, и среди нихъ мерцалъ зеленый сумракъ. Изъ сумрака на меня смотрѣли ея глаза тѣмъ добрымъ взглядомъ, который недавно такъ восхитилъ меня, но теперь въ нихъ свѣтилась еще невыразимая печаль.
— Почему ты такъ грустно смотришь на меня? — спросилъ я.
— Потому что рыцарь, который подъѣзжаетъ къ намъ, навѣки насъ разлучитъ.
Вдругъ я увидалъ рыцаря, о которомъ она говорила. — Онъ ѣхалъ намъ навстрѣчу въ черныхъ латахъ и съ опущеннымъ забраломъ на вороной лошади. — До этой минуты я держалъ ее за руку, но тутъ наши пальцы разъединились, такъ какъ очевидно онъ собирался проскакать между нами на своемъ тяжеломъ ворономъ конѣ. И дѣйствительно проскакалъ и проѣзжая, поднялъ забрало. — Передъ нами явилось лицо барона, блѣдное съ остановленными глазами, то лицо, которое я видѣлъ въ то утро въ лѣсу на Шнейзе.
Онъ скрылся изъ виду, но по дорогѣ началъ струиться бѣшенный потокъ, отдѣляя меня отъ нея; съ каждой минутой онъ дѣлался все шире и шире, наконецъ, превратился въ бушующее море; мы стояли на противуположныхъ берегахъ. — Она махнула мнѣ на прощанье рукой, но разстояніе было уже такъ велико, что ея образъ мелькнулъ передо мною, какъ неясная тѣнь. — Вскорѣ абрисъ ея фигуры совершенно исчезъ, въ темнотѣ, застилавшей дикое море. — Изъ тьмы блистали яркія молніи и раздавался громъ…. отъ его раскатовъ я проснулся.
Дѣйствительно, сегодня утромъ, между тремя и четырьмя часами утра, разразилась гроза, она надѣлала много бѣды въ моемъ лѣсу; почти цѣлый день мнѣ пришлось быть не дома.
И цѣлый день воспоминаніе о снѣ преслѣдовало меня. Я видѣлъ такъ ясно всю картину, точно не сновидѣніе пригрезилось, мнѣ, а я пережилъ это въ дѣйствительности.
Можно подумать, будто сонъ впервые мнѣ сказалъ, что мы разлучены навѣки, даже и безъ чернаго рыцаря съ блѣднымъ мертвымъ лицомъ!
Фрау Моенъ сдѣлала открытіе, о которомъ сочла нужнымъ сказать мнѣ. Ей кажется, будто теперь она можетъ объяснить, почему Эльфрида впала въ это странное душевное состояніе. Эльфрида считаетъ себя причиной смерти барона."Онъ, по ея мнѣнію, убился изъ-за того, что она такъ рѣзко обошлась съ нимъ тогда вечеромъ въ лѣсу. Она не хотѣла этого, просто она страшно испугалась. Въ несчастій, постигшемъ ее, у нея только одно утѣшеніе, мысль о томъ, что и она скоро умретъ. Тогда ей, конечно, удастся увидѣться съ нимъ, сказать ему все. Святые духи на небѣ не знаютъ ни ненависти, ни гнѣва; всѣ недобрыя чувства уничтожаются въ лучахъ сіянія Божія. Въ сердцахъ духовъ лишь прощеніе и любовь; они кружатся вокругъ трона Всевышняго и поютъ «аллилуйя». — Фрау Моенъ не постигаетъ, какъ въ голову нашей бѣдной больной могутъ приходить такія безумія!
Я же понимаю это слишкомъ, слишкомъ хорошо!
Если бы я могъ тогда предчувствовать, что, переступивъ порогъ нашего дома, этотъ человѣкъ навѣки уничтожитъ въ немъ миръ и счастье.
Но понимаетъ-ли баронесса, что таится въ этой ужасной тьмѣ? Не предвидѣла-ли она всего этого съ ихъ первой встрѣчи? Не подмѣтила-ли она ихъ взглядовъ? Не сказали-ли ей правды его глаза, которые, она знала, умѣли очаровывать женщинъ? — Можетъ быть, именно потому она такъ холодно обошлась съ Эльфридой? А я — слѣпой безумецъ. — Я ничего не предчувствовалъ, ничего не видѣлъ!
Д-ръ Бартъ утѣшаетъ меня, говоря, что рожденіе ребенка поправитъ все. — Бѣдные врачи! Мы старательно скрываемъ отъ нихъ настоящія причины нашихъ страданій и еще удивляемся тому, что они еле бродятъ въ потьмахъ!
Жену убиваетъ измѣна мужа, а докторъ прописываетъ ей Швальбахъ. Умнаго человѣка терзаетъ глупая жена, — онъ ищетъ спасенія въ уединеніи — врачъ рѣшаетъ, что у него больна печень.
Можно было бы хохотать до слезъ, если бы все это не было такъ грустно! Фрау Моенъ спрашиваетъ, радуюсь-ли я тому, Ато у меня будетъ ребеночекъ?
Баронесса ничего не спрашиваетъ. Мнѣ часто кажется, что она боится услыхать отвѣтъ, котораго она не должна или, по крайней мѣрѣ, не хочетъ услышать.
Какъ часто я готовъ былъ излить передъ нею все горе, которое томитъ мое сердце; я говорилъ себѣ: если она чуть-чуть ободритъ меня, я, конечно, сдѣлаю это.
Но могъ-ли счесть одобреніемъ то, что произошло сегодня? Я жаловался ей на жизнь, которая обѣщаетъ намъ такъ много и такъ плохо сдерживаетъ свои обѣщанія. — Она отвѣтила: — Не знаю, не дѣлаемъ-ли мы несправедливости, упрекая жизнь въ этомъ. Мы не можемъ сорвать ея плодовъ, когда наши руки еще слишкомъ коротки; мы принимаемъ рѣшенія, на вѣки связывающія насъ и черезъ нѣсколько лѣтъ сознаемъ, что теперь, конечно, не приняли бы ихъ…
— Развѣ это не тоже самое, только въ другихъ выраженіяхъ?
— Не думаю. По крайней мѣрѣ, по моему, совершенно иное, принимаемъ-ли мы на себя сдѣланныя нами ошибки или приписываемъ ихъ неопредѣленному X.
— Но если мы созданы такими близорукими, такими слѣпыми, что намъ невозможно не впасть въ эти ошибки.
— Кто докажетъ неизбѣжность этихъ ошибокъ? Если она и существуетъ — одни покоряются ей, другіе — нѣтъ.
— Насколько я знаю — люди не покоряются неизбѣжности только благодаря счастливому случаю; исключенія изъ общаго печальнаго правила лишь подтверждаютъ его. Можетъ быть, вы, баронесса, изъ опыта вывели что-либо болѣе утѣшительное?
— Никогда не слѣдуетъ изъ личной жизни выводить правилъ для всего человѣчества.
Такимъ образомъ голоднаго нищаго снова прогнали отъ дверей. Вмѣсто хлѣба, котораго онъ просилъ, прекрасная бѣлая рука протянула ему камень.
— Отъ голода страдаютъ, баронесса! Мнѣ кажется, вы сами должны это знать. Или гордостью можно заставить молчать даже гложущее чувство голода? Тогда, великіе боги, я на колѣняхъ взываю къ вамъ: дайте мнѣ эту гордость или я погибну!
Сегодня д-ръ Бартъ серьезно говорилъ со мной. Послѣдніе дни онъ сталъ очень молчаливъ. Онъ съ колебаніями высказалъ ужасное предположеніе о томъ, что, можетъ быть, рожденіе ребенка не принесетъ Эльфридѣ исцѣленія, такъ какъ у больной замѣтно разстройство функцій мозга. Къ счастью, можно предположить, что это не подѣйствуетъ на ребенка. Если я соглашусь, онъ пригласитъ еще врача? Бартъ предложилъ позвать профессора Вертгейма изъ Грюнвальда. Во всякомъ случаѣ, по его мнѣнію, необходимо найти сидѣлку, которая не отлучалась бы отъ больнойМнѣ не слѣдуетъ часто навѣщать ее и, по крайней мѣрѣ, нѣсколько дней, совершенно не приходить въ ея комнату. Ему кажется, что его паціентка дѣлается безпокойнѣе при мнѣ.
И для такого невыразимаго страданія родится человѣкъ!
Неужели послѣ этого можно назвать святотатствомъ, когда отецъ желаетъ, чтобы его ребенокъ явился мертвымъ на свѣтъ?
Сегодня была консультація: пріѣхали Бартъ и Вертгеймъ.
Ужасно ждать, пока авгуры совѣщаются между собой, ужасно, когда младшій врачъ отворитъ дверь — прочитать по его первому взгляду, что нужно бросить всякую надежду.
Нельзя сказать, что больной совершенно плохо, но ей и не хорошо.
Иногда природа дѣлаетъ чудеса, но въ подобныхъ критическихъ случаяхъ нужно приготовиться ко всему. Впрочемъ, предписанія коллеги таковы, что онъ, г-нъ профессоръ, не могъ бы придумать другихъ болѣе цѣлесообразныхъ. Ему, г-ну профессору, не зачѣмъ говорить, что онъ всегда готовъ помочь г-ну коллегѣ своимъ посильнымъ совѣтомъ.
Обоюдное пожатіе рукъ. Отъѣздъ г-на профессора.
Младшій докторъ снова пришелъ къ паціенткѣ, а предупрежденный, успокоенный отецъ семейства нѣсколько разъ ударилъ себя кулакомъ по лбу и дико захохоталъ.
Одинъ безъ борьбы подчиняется неизбѣжности, другой нѣтъ!
Приблизительно такъ говорили вы — прекрасная Сибилла?
Старый Зевесъ въ первой пѣсни Одиссеи говоритъ точно также.
Теперь оба доктора ежедневно пріѣзжаютъ къ намъ вмѣстѣ. До критическаго дня остался мѣсяцъ, но силы бѣдной Эльфриды уходятъ съ каждымъ днемъ. Кажется, будто вопросъ идетъ о жизни и смерти. Я готовъ на все.
Смѣшная фраза! Когда случается несчастіе, человѣкъ ему подчиняется не потому, что онъ готовъ на все, а потому, что онъ ровно ничего не можетъ сдѣлать; спокойствіе же является слѣдствіемъ упадка нервовъ, которые перестаютъ страдать и терзаться,
Природа героически старалась помочь самой себѣ, но ей это не удалось. Мать умерла; ребенокъ живъ. Они надѣются, что онъ и будетъ жить. «Даже на могилѣ расцвѣтаетъ надежда».
Кажется, Виландъ говоритъ это гдѣ-то.
На могилѣ матери — надежда на дочь.
Все вмѣстѣ называется судьбой человѣка, человѣческой жизнью!
Я послалъ ей сказать. Черезъ полчаса она уже была у меня. Золотая звѣзда, проглянувшая изъ-за черныхъ мутныхъ тучъ! Она почти не уходитъ отъ меня. Мнѣ не о чемъ хлопотать. Какъ охотно я слушаюсь ее.
Что бы я дѣлалъ безъ нея? Она мое Провидѣніе. Какое спокойствіе! Увѣренность! Ясность! Прежде мнѣ казалось, что я не могу восхищаться подобными женщинами. Теперь я вижу, что
онѣ достигаютъ высшей степени вѣчной женственности, — что онѣ вѣнецъ творенія.
Поэтому ее и должны были назвать Еленой.
Вѣдь Елена — тоже что Селена: богиня свѣтила, которое озаряетъ своимъ чистымъ свѣтомъ темную ночь.
Я бы хотѣлъ назвать дѣвочку ея именемъ, но это слишкомъ рисковано: «съ богами не долженъ пытаться равняться человѣкъ».
Когда мнѣ было двѣнадцать лѣтъ, я любилъ маленькую, хорошенькую восьмилѣтнюю сосѣдку. Ее звали Кэте.
Я спросилъ ее, что она думаетъ объ имени Кэте?
Она отвѣтила: «Это красивое имя».
И такъ: пусть она называется Кэте.
Зачѣмъ мнѣ пришлось сдѣлать это печальное открытіе?
Вѣдь я и такъ хорошо знаю, что она его любила.
Бѣдненькая дурочка! Съ какимъ стараніемъ, навѣрное, она собирала всѣ эти сокровища и потомъ такъ плохо прятала ихъ, что даже при жизни малѣйшая случайность могла выдать ея тайну.
Маленькій нюхательный флаконъ, который онъ носилъ и будто бы потерялъ; листокъ изъ записной книжки, на которомъ разъ вечеромъ онъ пытался рисовать; различныя его — кстати, отчаянно плохіе стихи, — которые онъ присылалъ съ букетами, даже его перчатка, вѣроятно, упавшая подъ столъ и не найденная потомъ — вотъ ея сокровища!
Въ огонь, въ огонь весь этотъ ребяческій хламъ!
Между тѣмъ, когда я уходилъ на войну, она говорила, что умретъ! Писала отчаянныя письма, полныя нѣжности. Безумно радовалась при моемъ возвращеніи! Блаженствовала, что я получилъ это мѣсто! Какую райскую жизнь собиралась она вести въ этомъ уединенномъ лѣсномъ уголкѣ!
И лгала?
О, нѣтъ, нѣтъ! Все это было плодомъ воображенія! чѣмъ-то вродѣ исторій, которыя выдумываютъ мечтательныя дѣти для собственнаго удовольствія, воображая потомъ, что они дѣйствительно видѣли удивительныя вещи, пережили необыкновенныя приключенія, о которыхъ толковали.
Она была такимъ ребенкомъ!
А я? Несмотря на тридцатилѣтній возрастъ, я былъ мальчикомъ, знавшимъ любовь лишь по наслышкѣ. Я сильно разсердился бы, если бы мнѣ сказали это тогда. Тѣмъ не менѣе я дѣйствительно не подозрѣвалъ, не предчувствовалъ даже, что такое любовь!
Позже въ душѣ моей зашевелилось глухое мучительное сознаніе того, что, не смотря на всѣ поцѣлуи и ласки, въ нашемъ счастьи чего-то не хватаетъ, встало чувство неопредѣленное, какъ абрисы далекихъ голубыхъ горъ на горизонтѣ, по которымъ вѣчно тоскуетъ сердце.
Тоска по мѣрѣ лѣтъ становилась все глубже и болѣзненнѣе. Я старался успокоить себя, называлъ безумцемъ за то, что удивлялся невозможности вести серьезный разговоръ съ милымъ молодымъ созданіемъ, съ женщиной, оставшейся ребенкомъ, хотя у нея у самой былъ на рукахъ ребенокъ, за то, что досадовалъ на ея безпощадно наивныя старанія избѣгать такихъ разговоровъ устно и письменно.
Педантическій человѣкъ объясняетъ ей гетевскую теорію о растеніяхъ, а она прерываетъ его вопросомъ: положилъ-ли онъ себѣ сахаръ въ чай?
Обыкновенно люди улыбаются на подобныя вещи, между тѣмъ вопросъ страшно серьезенъ и приходитъ минута, когда человѣкъ начинаетъ сознавать, что тутъ на карту поставлено все святое, лучшее, что у него есть въ душѣ, для чего только и стоитъ жить.
Можетъ быть, такая минута была для меня ближе, нежели а думалъ. Быть можетъ, она стояла у дверей.
Конечно. Я слишкомъ рано принялъ рѣшеніе, невѣрное рѣшеніе. Эльфрида была не подходящей для меня женой.
А я? Конечно, я тоже не годился ей въ мужья; иначе хитрому птицелову не удалось бы такъ скоро приманить ее.
И вотъ въ продолженіи многихъ лѣтъ на одной и той же подушкѣ покоются двѣ головы, мысли которыхъ такъ несходны. Два сердца бьются другъ подлѣ друга и никто изъ двоихъ людей не замѣчаетъ, что размѣръ ихъ біенія совершенно различенъ. Все вмѣстѣ называется супружествомъ, о которомъ вы обязаны говорить съ почтеніемъ или васъ назовутъ легкомысленнымъ насмѣшникомъ, а, можетъ быть, еще хуже.
Римскіе авгуры украдкой улыбались, смотря другъ на друга. У насъ нѣтъ честности авгуровъ.
Съ мая прошлаго года я не написалъ въ дневникѣ ни одной строки. Теперь опять май. Прошелъ цѣлый годъ.
Но что бы я могъ написать? Все содержаніе, весь смыслъ минувшаго года заключается въ трехъ словахъ: «Я люблю ее».
Я люблю ее всѣми силами моей души, каждой каплей крови въ жилахъ, люблю ее подъ лучами солнца, среди кроткаго сіянія луны, въ слабомъ свѣтѣ лампы; о ней моя первая мысль при пробужденіи, о ней я думаю засыпая. Ея образъ повсюду со мною. Мысли, чувства, все мое существо проникнуто ею. Я живу ею одной.
Я видѣлъ, что это чувство готово охватить меня и вооружился противъ него. Но развѣ это помогло? Мои усилія походили на песочную насыпь, которую мальчики устраиваютъ передъ приливомъ. Подходитъ волна и дѣйствительно отступаетъ, вторая тоже, но третья перескакиваетъ черезъ валъ и испуганныя дѣти изо всѣхъ силъ бѣгутъ по направленію къ дюнамъ. Тамъ, гдѣ они только что играли, блещетъ вода и бѣлѣетъ пѣна.
Можетъ быть, если бы я поступилъ, какъ дѣти, и убѣжалъ по дальше!..
Нѣтъ и тогда я не спасся бы. Если бы я даже взялъ крылья утренней зари и улетѣлъ за далекое море и туда бы любовь послѣдовала за мной, любовь и тоскливое желаніе, уничтожающая сердце, безконечная тоска; тоска убила бы меня.
Я зналъ все это; зналъ такъ же хорошо, какъ то, что я существую. Тѣмъ не менѣе, къ удивленію и смущенію моего оберъ-форстмейстера, я сдѣлалъ все, чтобы меня перевели отсюда. Мнѣ постоянно отказывали, въ послѣдній разъ даже такъ рѣшительно и опредѣленно, что мнѣ нельзя было больше пытаться уѣхать, перейти въ другое мѣсто. Я былъ принужденъ остаться, точно батальонъ, которому велѣно стоять, держа оружіе у ноги подъ градомъ бомбъ и гранатъ. Именно, въ подобныхъ условіяхъ я выслужилъ мой желѣзный крестъ; тогда же пріобрѣлъ я привычку спокойно держаться въ критическомъ положеніи, не выдавать себя — нервностью, безпокойствомъ, дрожаніемъ вѣкъ. Я могу при свистѣ гранатъ спокойно разговаривать о выгодѣ положенія, иногда о постороннихъ предметахъ, изрѣдка вставляя шутку не слишкомъ смѣлую, не натянутую, потому что не естественно звучащія шутки выдаютъ наше настоящее душевное настроеніе.
Мнѣ кажется, я могу быть доволенъ собою въ этомъ отношеніи. Я не сказалъ ей ни одного слова, котораго не долженъ былъ бы произнести; другъ, желающій быть только ея другомъ, никогда не цѣловалъ я ея руки болѣе горячимъ и долгимъ поцѣлуемъ, чѣмъ слѣдуетъ по строгимъ правиламъ приличія.
Она смотритъ на все это, какъ на нѣчто, вполнѣ само собой понятное, и не подозрѣваетъ, сколькихъ усилій стоитъ мнѣ подобное обращеніе.
Впрочемъ, развѣ можетъ быть иначе! Можетъ-ли ей придти въ голову нелѣпая мысль о томъ, что простой главный лѣсничій осмѣливается поднять глаза на вдову барона, урожденную графиню Древеницъ? Мы съ ней, по ея теоріи, принадлежимъ къ двумъ совершенно различнымъ породамъ людей. Дочь пилигримовъ и сынъ негровъ — дочь султана и невольникъ! Къ чести молодого Магомета, я долженъ замѣтить, что родъ Азровъ — царскаго происхожденія. Иначе изъ гордости онъ бы, конечно, лучше умеръ, нежели сказалъ ей о своей любви, готовясь прочитать смертный приговоръ въ насмѣшливой улыбкѣ высокомѣрной дочери царя.
Но вѣдь ея глаза не смотрятъ гордымъ взглядомъ, когда она говоритъ со мною; они привѣтливы и добры, какъ глаза сестры. Иногда я мечтаю, что она дѣйствительно моя сестра и безуміе затихаетъ во мнѣ. Вѣдь это же безуміе, — безуміе во всѣхъ отношеніяхъ! Если бы я даже былъ равнымъ ей или, если бы несбыточное стало правдой и я узналъ, что она любитъ меня такъ же, какъ я ее люблю, — мнѣ пришлось бы сдѣлать одно изъ двухъ: или скрыть отъ нея все, не сказать ни слова, по крайней мѣрѣ, на яву (я часто говорю во снѣ) о томъ, что случилось въ лѣсу; но этого я не могъ бы сдѣлать — или же поступить какъ честный человѣкъ и открыть ей правду. Можетъ быть, она поняла бы, что я не могъ иначе поступить; но во всякомъ случаѣ съ ужасомъ оттолкнула бы руку, хотя и не преступную, но все же обагренную кровью ея мужа — отца ея сына. Отъ Ганса она тщательно скрываетъ, какой недостойный человѣкъ былъ его отецъ, и уже теперь учитъ свято чтить память барона (это входитъ въ ея теорію о нравственномъ дѣйствіи преданій), а тогда несчастный случай могъ бы сказать ему: человѣкъ, убившій твоего высокочтимаго отца, твой отчимъ, второй мужъ твоей матери.
Кромѣ всего, хотя баронъ оказался виновнымъ передъ нею, хотя порочный человѣкъ совершилъ преступленіе, женившись на чистой невинной дѣвушкѣ и не бросивъ своей порочной жизни, — она его когда-то любила. Нѣкоторые физіологи утверждаютъ, будто кровь перваго мужа неистребимо живетъ въ крови его жены и даже отражается въ дѣтяхъ отъ второго брака. Она его любила. Въ первое время она старалась не вспоминать о немъ, казалось, совершенно забыла о немъ, а теперь часто заговариваетъ о мужѣ въ выраженіяхъ, звучащихъ иначе, нежели звучали едва замаскированныя жалобы ея первыхъ писемъ. Его порочность превратилась въ легкомысліе, жажда наслажденій стала избыткомъ силъ богатой природы. Говоря, она смотритъ на меня такъ, что мнѣ чудится, будто я читаю въ ея глазахъ: «Не смѣй противорѣчить, я не хочу».
Такъ смотрѣла Брунегильда, давая Гансу ужасное приказаніе. Душу бѣднаго Ганса, вѣроятно, сжало тяжелое чувство, но онъ былъ вассаломъ — она госпожей.
Вѣрный вассалъ дѣлаетъ то, что приказываетъ его госпожа.
Сегодня утромъ она пріѣзжала, чтобы взглянуть на Кэте. Она аккуратно пріѣзжаетъ черезъ день, иногда ежедневно.
Я только однимъ способомъ могу отблагодарить ее за все, что она дѣлаетъ для сиротки, лишившейся матери, а именно, любя Ганса, какъ собственнаго сына. Я и раньше любилъ его, — могу сказать, съ первого взгляда, — и новаго въ моемъ чувствѣ нѣтъ ничего. Моя любовь къ милому мальчику растетъ день ото дня. Странно, я не вижу въ немъ отца, хотя онъ поразительно похожъ на него фигурой, движеніями и даже чертами лица, а вижу мать, несмотря на то, что у него только материнскіе темные волосы и глаза, темные сіяющіе сарматскіе глаза. Ему восемь лѣтъ. Онъ хорошъ дивно. Глядя на него, вспоминаешь слова Сусанны: «Если дѣвушки любятъ, то ужь знаютъ почему».
Онъ мое единственное утѣшеніе въ горѣ, а между тѣмъ его мать рѣшила насъ разлучить. По ея мнѣнію, одиночество непригодно для мечтательнаго мальчика. Ему нужно очутиться среди дѣтей, хотя бы даже ихъ грубость и поразила этого избалованнаго маленькаго принца. Теперь онъ выдержитъ ударъ лучше, нежели позже; вѣдь, когда хотятъ пустить золото въ обращеніе среди людей, къ нему нужно примѣшать лигатуру изъ самой простой мѣди. Мой другъ Т. отыскалъ въ Берлинѣ отличнаго учителя гимназіи, который пользуется славой опытнаго педагога; много мальчиковъ въ возрастѣ Ганса воспитываются у него. Баронесса хочетъ на-дняхъ поѣхать въ Берлинъ, чтобы лично справиться обо всемъ на мѣстѣ, хотя она и не сомнѣвается въ правдивости моего друга. Я не смѣю намекнуть на то, что у меня тоже есть дѣло въ Берлинѣ и что намъ можно было бы ѣхать туда вмѣстѣ.
Сегодня я провелъ славный вечеръ въ Грибеницѣ. Мнѣ было необходимо поговорить съ графомъ о дѣлахъ Кардовскаго майората. Меня оставили ужинать!
За это время мы сошлись съ графомъ, особенно съ тѣхъ поръ, какъ вмѣстѣ засѣдаемъ въ опекѣ и я могу ему помогать совѣтами управлять его довольно большими лѣсами. Графъ бодрый человѣкъ, лѣтъ около пятидесяти, съ большой рыжей бородой, въ которой уже серебрятся бѣлыя нити; онъ былъ бы еще милѣе и веселѣе, если бы не боялся этимъ унизить свой санъ, или получить замѣчаніе отъ супруги, важной церемонной женщины, которая, высоко поднявъ брови, кажется, постоянно спрашиваетъ: существуетъ-ли на свѣтѣ дерзкій человѣкъ, который рѣшился бы посягнуть на ея достоинство? Ихъ единственный сынъ служитъ въ Берлинѣ въ гвардейскихъ драгунахъ. Старшая изъ двухъ красивыхъ статныхъ молодыхъ графинь была невѣстой графа В., павшаго при Віонвилѣ. Младшая только что дала слово сыну одного шлезвильскаго магната. Помолвку ихъ отпразднуютъ въ воскресенье. Грибены по этому случаю даютъ балъ и я уже получилъ на него приглашеніе.
Не могу сказать, чтобы разговоръ этихъ людей блисталъ остроуміемъ. Правда, графъ — членъ палаты господъ, но, повидимому, въ парламентѣ терпятъ людей съ допотоиными политическими и соціальными взглядами. Въ Грибеницѣ допускается одна «Крестовая газета» и я подозрѣваю, что графиня беретъ ее въ руки только, чтобы прочитать семейныя извѣстія и (интересуясь сыномъ и нѣсколькими дядюшками и кузенами) «измѣненія въ составѣ арміи». Молодыя дѣвушки читаютъ французскіе романы, если м-ль Марсо, ихъ бывшая гувернантка, а теперь дуэнья, одобритъ имъ какой-нибудь изъ нихъ. Вообще же онѣ гораздо больше знаютъ толкъ въ лошадяхъ и собакахъ, нежели въ книгахъ.
Вся семья твердо убѣждена, что Грибены изъ Грибеница занимаютъ исключительное положеніе въ свѣтѣ; можно подумать, что въ этомъ отношеніи они сходятся съ баронессой; присмотрѣвшись же внимательнѣе — замѣчаешь большую разницу. Если можно такъ выразиться, Елена (простите, баронесса!) благородна сама по себѣ, они же благородны только потому, что передъ ихъ именемъ случайно стоитъ частица фонъ, а надъ ихъ гербомъ красуется девяти-конечная корона. Она считаетъ дворянство только фономъ ея собственнаго достоинства. Для нихъ же оно солнце, отъ котораго они получаютъ весь свѣтъ. Она, даже родившись въ хижинѣ, царила бы повсюду, ихъ же въ толпѣ никто бы не отличилъ отъ остальныхъ людей; пожалуй, сами Грибены не нашли бы членовъ своего рода въ обществѣ простолюдиновъ. Можетъ быть, это потому, что (по теоріи баронессы) могущество традиціи еще не могло выразиться вполнѣ въ этой семьѣ? Родъ Грибеновъ гораздо моложе Кардовыхъ: — отъ князей Рюгена, предковъ Елены, — Грибены въ этомъ отношеніи отстали далеко, а о ея сарматскихъ королевскихъ предкахъ уже и говорить нечего! Поэтому на всѣхъ Грибенахъ (конечно, относительно) лежитъ печать чего-то новаго, недостаточно священнаго по своей старинѣ для скромнаго плебея. Тоже и замокъ, выстроенный всего десять лѣтъ тому назадъ. Онъ очень удобенъ, элегантенъ, но такой домъ можетъ себѣ выстроить каждый богатый parvenu.
Грибеницъ — полная противуположность Мелленгофу, покрытому двухсотлѣтней ржавчиной. Въ нарядныхъ залахъ Мелленгофа такъ и слышится шелестъ платьевъ дамъ временъ Людовика XIII или XIV. Паркъ Грибеница, очень хорошо содержимый, кажется жалкимъ въ сравненіи съ дивными полянами и гигантскими деревьями Мелленгофа, по крайней мѣрѣ, глазамъ вѣрнаго вассала прекрасной, благородной, несравненной госпожи, которая бережетъ корону своего рода. Да, царственная, любимая, обожаемая женщина, я повидимому шучу — но ты, моя повелительница!
«И если бы я былъ царемъ
И если бы земля принадлежала мнѣ»…
О, какъ я завидую поэтамъ! Они могутъ говорить и печатать то, чего не чувствуютъ, а мы бѣдные должны молчать, страдать молча, когда сердце наше переполнено.
Теперь я знаю, какимъ путемъ идти въ будущемъ. Онъ вполнѣ, ясенъ мнѣ. Я былъ бы слѣпъ или безуменъ, если бы избралъ невѣрную дорогу.
Она позвала меня къ себѣ вечеромъ, такъ какъ ей въ голову пришли нѣкоторыя сомнѣнія относительно Берлинскаго пансіона и она желала подѣлиться ими со мной. Я поѣхалъ въ пять часовъ, какъ она приказала. Она, по обыкновенію, приняла меня въ своемъ рабочемъ кабинетѣ. Цѣлый годъ Елена носила только черное платье и это составляло для меня тяжелое ненужное напоминаніе о могилѣ, лежавшей между нами. Сегодня же она была въ свѣтломъ и въ первую минуту показалась мнѣ такой чуждой, точно я ее видѣлъ въ первый разъ; такъ картина, поставленная изъ неправильнаго въ правильное освѣщеніе, кажется зрителю новой и особенно прелестной. Словомъ, я думалъ, что она еще никогда не была такъ хороша какъ теперь; такая иллюзія приходила мнѣ уже сотни разъ въ голову, но это не уменьшило очарованія.
Противъ воли и желанія волненіе, вѣроятно, отпечаталось на моемъ лицѣ. Она слегка покраснѣла подъ моимъ восторженнымъ взглядомъ, а на ея полныхъ губахъ заиграла улыбка польщеннаго тщеславія. Я былъ счастливъ, какъ дуракъ, а между тѣмъ все это было предательскимъ проблескомъ солнца передъ дождемъ. Ахъ, непогода пришла дѣйствительно! Я уже замѣтилъ первыя облака на ея челѣ, грозившія бурей, но не хотѣлъ думать объ осторожности, хотѣлъ упрямиться, не боялся дождя.
— Вы знаете, многоуважаемая фрау, никто не говоритъ такъ мало комплиментовъ, какъ я, а потому, если я скажу: это свѣтложелтое платье удивительно идетъ вамъ — вы увидите въ этомъ простое замѣчаніе, котораго, можетъ быть, мнѣ даже не нужно было высказывать громко.
— Ужь по одному тому не нужно, что и безъ словъ я могу читать по лицу мужчины все.
— Все, многоуважаемая фрау.
— Почти.
— Я былъ бы счастливъ, если бы вы доказали ваше искусство и сказали мнѣ, что въ эту минуту я чувствую и о чемъ думаю?
— Сегодня утромъ я уже доказала свою проницательность. Могу сказать вамъ, опытъ былъ такъ поразителенъ и непріятенъ, что съ меня на сегодня довольно. Я не хочу повторять его.
— Разъ вы говорите, я вѣрю.
— Должны вѣрить; мнѣ даже хочется разсказать вамъ, въ чемъ состояла непріятная и поразительная сторона моей проницательности.
— Если вамъ угодно, я слушаю васъ.
— Конечно, баронъ (NB. она никогда не называетъ его иначе!) говорилъ вамъ о графѣ Ашреденѣ?
— Не помню.
— Подумайте. Онъ любилъ вспоминать о товарищахъ молодости и не всегда съ желательной скромностью.
— Теперь я вспоминаю.
— Вотъ видите!
— Баронъ служилъ въ одномъ полку съ графомъ, въ то недолгое время, которое онъ пробылъ на дѣйствительной службѣ.
— Дальше!
— Потомъ они встрѣчались на Рюгенѣ, такъ какъ у графа тамъ имѣніе.
— Дальше!
— Баронесса… тутъ начинается одна изъ тѣхъ нескромностей барона, о которыхъ вы сами изволили упомянуть…
— Къ несчастію, вамъ необходимо отбросить скромность. Итакъ?
— Графъ былъ въ числѣ самыхъ ярыхъ поклонниковъ многоуважаемой графини.
— И получилъ отказъ.
— Я понимаю это; но, хотя не имѣю чести лично знать графа, изъ чистаго состраданія къ ближнимъ, очень сожалѣю о немъ.
— Совершенно напрасно. Человѣкъ не долженъ получать отказовъ.
— Развѣ можно избѣжать этого?
— Можно. Въ подобныхъ случаяхъ ошибаются только люди, у которыхъ голова или сердце, иди и голова и сердце не на мѣстѣ.
— Несчастный графъ!
— Le malheur est une bêtise.
— Вы сегодня очень жестоки, баронесса.
— Часто невозможно не потерять терпѣнія.
— Конечно. Вы рѣдко доходите до этого.
— Право, не знаешь иногда, плакать или смѣяться. Я выбрала послѣднее, узнавъ, что графъ спѣшилъ съ Рюгена сюда, чтобы теперь получить отъ меня вторичный отказъ.
— Что дѣлать! On revient toujours à ses premiers amours!
Я сказалъ это со смѣхомъ, но въ сущности мнѣ было не до шутокъ.
Странное выраженіе лежало на ея красивомъ лицѣ; что-то похожее на взглядъ Медузы искрилось въ ея лучистыхъ глазахъ, жестокая усмѣшка подергивала презрительно сложенныя губы.
Несчастное сердце, которое разорвутъ эти бѣлыя тонкія руки…
Богъ видитъ: въ ту минуту я ненавидѣлъ красивую женщину.
Я рѣшилъ продолжать въ шутливомъ тонѣ и сказалъ:
— Тутъ-то и является на сцену знаменитая проницательность?
— Тутъ-то и является на сцену моя проницательность. Какъ только мнѣ доложили о пріѣздѣ графа, я поняла, зачѣмъ онъ хочетъ меня видѣть.
— Простите, но на вашемъ мѣстѣ я бы не принялъ его.
— Чтобы онъ снова пріѣхалъ завтра? Нѣтъ, я люблю радикальныя средства. Они хороши для обѣихъ сторонъ.
Она замолчала; я тоже не говорилъ. Мнѣ не хотѣлось, чтобы она снова при помощи своей безграничной проницательности прочла мои мысли.
Ярость бушевала во мнѣ. Зачѣмъ дѣлала она такія странныя признанія?
Вѣроятно, мнѣ въ нравоученіе. А чѣмъ я заслужилъ это? Тѣмъ, что выказывалъ полную достоинства (да, да, полную достоинства), сдержанность, дѣлалъ почти нечеловѣческія усилія, подчиняя силѣ своей воли не сердце, нѣтъ, но слова, поступки, выраженіелица? Если она полагаетъ, что ей слѣдуетъ прочитать мнѣ нравоученіе, думалъ я, то и мнѣ слѣдуетъ отплатить ей тѣмъ же!
— Многоуважаемая фрау, — заговорилъ я, — у меня нѣтъ особеннаго повода защищать графа, кромѣ общаго всѣмъ людямъ побужденія отстаивать свой родъ противъ нападеній, съ вашего позволенія, не совсѣмъ справедливыхъ. Смѣю предположить, что графъ достоинъ уваженія и по рожденію и воспитанію джентльменъ; поэтому вы не можете ему ставить въ вину его любовь къ вамъ. Самое большее въ чемъ его можно упрекнуть, это въ недостаткѣ проницательности и такта. Именно недостатокъ этихъ свойствъ заставилъ его дважды впасть въ одну и ту же ошибку. Я не стану хвалить за это мужчину, но не похвалю я и женщину, считающую безтактность и непроницательность непростительной виной. По моему, женщины должны были бы съ чувствомъ благодарности видѣть, что на свѣтѣ еще существуютъ люди, способные любить, все ставящіе на карту ради этой любви, даже рискующіе сдѣлаться смѣшными въ глазахъ любимой женщины, а это вѣдь ужаснѣе всего. Страшная сила влечетъ ихъ, чувство, пересиливающее жизнь и смерть, счастье и несчастье руководитъ ими… Мнѣ кажется, это чувство должно встрѣчать состраданіе. Я всегда видѣлъ васъ доброй и сострадательной, почему въ этомъ случаѣ вы хотите быть безжалостной?
— Браво, — сказала она, — это, по крайней мѣрѣ, ясно.
— Вы недавно говорили, что любите героическія средства.
— Но и вы, повидимому, не чувствуете отвращенія къ нимъ.
Она старалась улыбнуться, но трудно улыбаться губами, поблѣднѣвшими отъ гнѣва.
Ея волненіе длилось не долго. Черезъ секунду она овладѣла собой. Спокойствіе — ея завидное преимущество. Баронесса спокойно улыбнулась и, протянувъ мнѣ руку, сказала:
— Не знаю, какой демонъ заставилъ меня завести съ вами споръ въ ту минуту, когда я хочу просить у васъ большой дружеской услуги; ко всему, о чемъ мы говорили, я прибавлю только одно, а именно: что я твердо рѣшила никогда больше не выходить замужъ и не приношу этимъ жертвы. Я нахожу, что въ моемъ положеніи такое рѣшеніе совсѣмъ понятно. Поступить противуположнымъ образомъ было бы странно. Теперь довольно на эту тему. Я. перейду къ просьбѣ, съ которой мнѣ слѣдовало начать…
Она хочетъ, чтобы я ѣхалъ съ ними въ Берлинъ, такъ какъ очень неопытна въ подобныхъ вещахъ и болтая надѣлаетъ ужасныхъ blunders. Не могу-ли я освободится отъ службы на понедѣльникъ и на вторникъ? Она останется немного дольше, чтобы дать возможность г. Барнову исполнить свое горячее желаніе показать Гансу Берлинъ.
Мнѣ хотѣлось сказать: нѣтъ. Выраженіе, дружеская услуга, хорошо выбрано! Съ любовникомъ или съ человѣкомъ, имѣющимъ малѣйшую надежду на взаимность, не отправляются въ подобныя экспедиціи.
Понятно, потомъ я сказалъ «да». Она можетъ со мной дѣлать все, что хочетъ. И она знаетъ свою силу; это хуже всего!
Получили вы приглашеніе на послѣ завтра въ Грибеницъ? Если вы поѣдете, можетъ быть, и я тоже рѣшусь; но мнѣ бы не хотѣлось быть среди куколъ единственнымъ чувствующимъ сердцемъ — Елена.
Недѣлю тому назадъ дано мое согласіе съ девизомъ: «Дѣлается глупость. Будьте милосердны, многоуважаемая фрау, пріѣзжайте и превратите глупость въ геніальность».
Жилъ-былъ человѣкъ, хотѣвшій извлечь изъ земли кладъ — кладъ неизмѣримый. Каждый ребенокъ знаетъ, что когда откапываютъ волшебное сокровище, нельзя говорить ни слова. Человѣкъ этотъ былъ не ребенокъ, онъ даже считалъ себя такимъ умнымъ, что ему казалось, будто онъ въ состояніи слышать, какъ растетъ трава. Все шло отлично; кладъ поднимался. Сперва виднѣлся слабый блескъ его, но съ каждой минутой онъ горѣлъ все сильнѣе и отчетливѣе; онъ уже достигъ края ямы и при сіяніи мѣсяца заискрился во всемъ своемъ неслыханномъ великолѣпіи. Человѣкъ не выдержалъ и вскрикнулъ:
— О, ты дивное сокровище!
Кладъ опустился подъ землю навсегда.
Читая глупую наивную сказку, люди улыбаются.
А между тѣмъ иногда сказка превращается въ дѣйствительность. Видишь, какъ кладъ поднимается, блистаетъ и вдругъ исчезаетъ въ глубинѣ и идешь домой бѣднѣе, гораздо, гораздо бѣднѣе чѣмъ прежде… Нѣтъ, нѣтъ! Хотя мгновеніе копатель клада видѣлъ то, чего передъ нимъ не видалъ никто, чего никто не увидитъ послѣ него. Хоть на мгновеніе онъ считалъ себя обладателемъ несравненнаго богатства и радость проникла все его существо.
Теперь будь что будетъ; пусть завтра она рѣшаетъ, что хочетъ; все же разъ въ жизни я былъ такъ счастливъ, что ангелы на небесахъ могли бы позавидовать мнѣ. Никто не отниметъ отъ меня того, что я испыталъ, даже она сама…
Или все это мнѣ приснилось? Можетъ быть! Мнѣ теперь часто приходятъ въ голову такія страшныя вещи. Я и прежде часто грезилъ, что держу ее въ объятіяхъ, покрываю ея губы поцѣлуями и она со страстью цѣлуетъ меня.
Какъ же это было? Я не могу собрать мыслей. Однако, слѣдуетъ вспомнить хотя бы потому, что иначе она завтра можетъ отречься отъ всего. Женщины способны на это.
Какъ было все?
Да! Она вошла въ залу, когда первые танцы окончились, я уже терялъ надежду видѣть ее и собирался тайкомъ уѣхать.
Вдругъ она вошла и, Боже мой, съ этой минуты я потерялъ сознаніе, помню только, что ярко освѣщенная зала, толпа людей — все исчезло для меня, что я видѣлъ только ее въ бѣломъ тюлевомъ платьѣ, съ брилліантовой діадемой на темныхъ волосахъ и жемчужнымъ ожерельемъ, не бывшемъ бѣлѣе ея стройной шеи и нѣжныхъ плечъ. Я никогда еще не видалъ ее въ бальномъ нарядѣ. Понятно же, что ея красота ослѣпила, околдовала меня; развѣ не бываетъ ослѣпленъ, пораженъ человѣкъ, передъ которымъ явится вся прелесть и величіе неба. Да, мы танцевали вмѣстѣ. Разъ она шепнула мнѣ: «Вы танцуете очень хорошо». Другой разъ: «Я страстно люблю танцовать». Неужели эта женщина, упоенная вакхическимъ наслажденіемъ, эта красавица съ полузакрытыми, влажными глазами, та строгая баронесса, которою я годъ тому назадъ любовался издали? неужели я обнимаю ея тонкій, гибкій станъ, и слышу, какъ ея сердце бьется о мою грудь".
Я не ясно вспоминаю, что она попросила меня вывести ее подышать свѣжимъ воздухомъ… Мы вышли на большой балконъ, уставленный вѣчно зелеными растеніями и цвѣтами, освѣщенный слабымъ краснымъ свѣтомъ.
Я прошепталъ, что-то нелѣпое, вродѣ: «вы простудитесь», — а она отвѣтила, смѣясь: «Мнѣ кажется, вы уже простужены».
Вотъ ея большіе блестящіе глаза сіяютъ передо мной. Черезъ минуту наши руки сливаются въ объятія. Съ ея мягкихъ губъ я пью первый, опьяняющій меня поцѣлуй. Но сейчасъ же ужасъ пробѣгаетъ по моему тѣлу.
— Знаешь ты, кого ты цѣлуешь?
— Я догадываюсь обо всемъ, я знаю все.
— И тѣмъ не менѣе?..
— Люблю тебя.
И поцѣлуй за поцѣлуемъ.
За нами раздались звонкіе голоса. Я нашелъ присутствіе духа сказать вошедшимъ: «здѣсь слишкомъ холодно, я умоляю баронессу снова войти въ комнату».
Съ этой минуты я говорилъ съ ней всего разъ.
Я проходилъ мимо группы мужчинъ и дамъ; она внезапно обратилась ко мнѣ: «На одно слово, г-нъ главный лѣсничій», и прошептала: «Завтра утромъ въ десять часовъ — жду тебя».
Ея голосъ звучалъ глухо и печально, она была очень блѣдна.
Завтра все рѣшится.
Точно ея рѣшеніе не такъ же ясно, какъ пѣніе пѣтуха, которое я слышу. Когда онъ въ третій разъ пропѣлъ, Петръ тоже въ третій разъ открекся отъ Господа.
Если ужь страхъ передъ свѣтомъ былъ такъ силенъ въ сердцѣ человѣка, на каменной вѣрѣ котораго Господь хотѣлъ построить церковь свою, какое же дѣйствіе долженъ онъ производить на сердце женщины: вѣдь лиліи прикрываютъ то, что шатается и измѣняется.
Я такъ усталъ, усталъ до смерти.
— Ты любишь меня и я люблю тебя.
Женщины кладутъ флаконъ розоваго масла въ шкатулку и она вся наполняется ароматомъ.
Съ этой минуты вся моя жизнь будетъ полна ароматомъ этихъ словъ изъ ея устъ.
Она уѣхала съ Гансомъ. Все было уже готово. Пока здѣсь еще осталась миссъ Алиса, чтобы прибрать остальное.
Когда мы увидимся? Конечно, не скоро; до тѣхъ поръ пройдутъ многіе годы. Сюда она больше не вернется.
Я даже и не пытался измѣнить ея рѣшеніе. Это было бы безполезной жестокостью; муки борьбы и безъ того слишкомъ ясно выдѣлились на ея прекрасномъ блѣдномъ лицѣ; развѣ я могъ найти слова, которыя бы не шли въ разрѣзъ съ моими убѣжденіями? Обстоятельства сложились такимъ роковымъ образомъ, что она не можетъ быть моей женой. Намъ нельзя продолжать видѣться какъ прежде, это тоже черезчуръ ясно. Любить другъ друга безъ благословенія церкви, прятать нашу любовь, нашъ союзъ отъ свѣта?
Мы оба слишкомъ хороши для этого и слишкомъ горды.
Я разсказалъ ей обо всемъ, что было. Это было лишнее: она все, даже мелочи знала или подозрѣвала. Онъ сдѣлалъ ей жестокую сцену послѣ того вечера въ лѣсу и съ цинической откровенностью признался;въ своей страсти къ Эльфридѣ. И тѣмъ натолкнулъ ее на настоящую дорогу. Она слишкомъ хорошо знала его безграничное себялюбіе, которое не останавливалось ни передъ чѣмъ. Она даже хотѣла предупредить меня, но потомъ подумала: «въ случаѣ нужды онъ самъ съумѣетъ постоять за свою жизнь, онъ достаточно мужественъ». Я вѣдь и не сдѣлалъ ничего иного и поступилъ правильно, не дозволивъ свѣту судить о дѣлѣ, истинныя обстоятельства котораго нельзя было бы выяснить, не набросивъ самыхъ оскорбительныхъ подозрѣній на невинныхъ.
Послѣ безутѣшныхъ размышленій — блаженныя улыбки раздѣленной любви и горячій споръ о томъ, кто полюбилъ первый.
Моя голова упала на ея милыя колѣни, я плакалъ, какъ ребенокъ, она силилась утѣшить меня такъ ласково, такъ добро, а у самой въ сердцѣ была смертельная рана. «Ты любишь меня, и я люблю тебя».
Больше въ тетради не было исписанныхъ страницъ въ ней лежалъ только отдѣльный листокъ, покрытый стихами, начертанными не его рукою.
Подъ стихами на томъ же листкѣ было написано его рукой: — «Еще черезъ двѣнадцать мѣсяцевъ 4-го мая 1876 г. Елена умерла». Подъ этими словами смѣлыми штрихами былъ начерченъ большой крестъ. Крестъ надъ могилой его счастья и ея.
Лѣсничій отодвинулъ отъ себя тетрадь и снова заходилъ по комнатѣ. Его и ея счастье. Она знала, что небо не сжалится надъ нею и не даруетъ ей возможности увидать его, а потому не захотѣла пережить своего счастья! Да, не захотѣла. Она не силой отняла у себя жизнь, но сознательно укоротила ее. Конечно, она думала объ этомъ, когда черезъ полгода послѣ ихъ разлуки писала, что должна придумать средство заглушитъ муку и, что ей кажется, будто она нашла его. Что это за средство, онъ узналъ только, когда она уже привела свое намѣреніе въ исполненіе и поступила въ число сестеръ милосердія Августовскаго госпиталя. Она, не привыкшая къ труду, взвалила на себя страшную непосильную дневную и ночную работу! Какъ часто, когда они, бывало, ѣздили верхомъ и пускали лошадей вскачь — она останавливала свою лошадь, потому что у нея слишкомъ сильно билось сердце, и на его озабоченные вопросы отвѣчала со смѣхомъ: «такъ пустяки! Маленькій наслѣдственный недостатокъ, время отъ времени появляющійся въ родѣ матери; нѣкоторымъ членамъ нашей семьи онъ укорачиваетъ жизнь, не мѣшая другимъ доживать до Маѳусаиловыхъ лѣтъ.» И она-то — сестра милосердія!
Правда, вѣдь и здѣсь она ходила по хижинамъ самыхъ несчастныхъ бѣдняковъ, не страшась соприкасаться съ бѣдностью, въ какомъ бы ужасномъ видѣ она ни являлась. Немногіе, знавшіе баронессу съ этой стороны, даже не особенно любившіе ее, восхваляли ея предусмотрительность, присутствіе духа и непоколебимое хладнокровіе. Потому лѣсничаго не удивило, когда черезъ годъ онъ прочиталъ въ ея письмѣ: меня сдѣлали старшей сестрой. Я приняла отвѣтственное мѣсто, такъ какъ могу приносить на немъ пользу. Кто знаетъ, когда наступитъ вечеръ!"
Она, навѣрное, уже видѣла, что вечеръ подходилъ, когда писала эти слова; можетъ быть, удивлялась даже, что онъ еще не насталъ? ей пришлось ждать не долго! Менѣе чѣмъ черезъ полгода ему принесли телеграмму, подписанную главнымъ врачемъ госпиталя: «Баронесса Кардовъ больна, желаетъ говорить съ вами». Periculum in mora.
Онъ сейчасъ же поѣхалъ въ Берлинъ, и, дѣйствительно, нельзя было терять ни минуты. Черезъ часъ послѣ его пріѣзда она умерла у него на рукахъ; даже врачи не ждали, что смерть наступитъ такъ скоро. Доктора и сидѣлка ушли отъ больной, когда она выразила желаніе остаться наединѣ съ другомъ, которому, по ея словамъ, ей было нужно сказать нѣсколько важныхъ вещей.
Но она сказала ему только, чтобы онъ не искалъ смерти, чтобы онъ жилъ ради ея сына. Потомъ ея голова склонилась ему на грудь, безъ словъ, безъ жалобъ; она заснула вѣчнымъ сномъ.
Онъ выполнилъ ея желаніе, не пустилъ себѣ пули въ лобъ, чего хотѣлъ отъ всей души, и сталъ жить для ея сына.
Что больше оставалось ему въ жизни? Служебныя обязанности перестали занимать его, даже вполнѣ ему опротивѣли съ тѣхъ поръ, какъ умеръ его честный старый оберъ-форстмейстеръ, а его мѣсто занялъ рьяный служака, бывшій только нѣсколькими годами старше его.
Новый оберъ-форстмейстеръ не могъ простить своему главному лѣсничему того, что при резериныхъ ученіяхъ, онъ, бывшій въ меньшемъ военномъ чинѣ, долженъ былъ выслушивать приказанія своего подчиненнаго. И вотъ началась непрерываемая борьба одинъ изъ враждующихъ горѣлъ яростной ненавистью, дѣлалъ всевозможныя непріятности своему противнику, пускался на низкія интриги; другой отвѣчалъ на все это холоднымъ, молчаливымъ презрѣніемъ, наконецъ, его хладнокровіе потушило въ нападающемъ не ненависть, но, по крайней мѣрѣ, надежду столкнуть его съ мѣста.
Во время этой борьбы безъ перемирій у главнаго лѣсничаго былъ вѣрный оруженосецъ — его старый Айсбергъ; когда происходило новое столкновеніе, старикъ потиралъ загорѣлыя руки и съ удовольствіемъ бормоталъ въ свою сѣдую бороду: «г-нъ главный лѣсничій, конечно, былъ правъ».
Прежде лѣсничій живо слѣдилъ за общественною жизнью, но она тоже потеряла для него интересъ, съ тѣхъ поръ какъ народъ ввѣрилъ всю свою судьбу одному человѣку, слушаясь безпрекословно своего диктатора. Это было ему не по душѣ. Онъ и прежде не могъ вполнѣ сочувствовать положенію вещей; теперь же ему казалось, что оно ухудшалось день ото дня. По его мнѣнію, свободное мужество, гордость жалкимъ образомъ замирали въ родѣ, ждавшемъ свыше одобренія или возможности получить награду или отличіе, погибавшемъ въ стремленіи къ матеріальному успѣху, въ милліонахъ низшихъ членовъ общества кипѣли тоже стремленія къ матеріальнымъ благамъ, которыя не могли бы осуществиться на землѣ даже въ утопіи.
Онъ видѣлъ, что переворотъ неизбѣженъ, что силы единичныхъ личностей ничтожны въ сравненіи со стихійнымъ могуществомъ. Тѣмъ не менѣе, онъ бы не молчалъ, если бы могъ быть писателемъ, ораторомъ, если бы ударъ, разрушившій его счастье, былъ не такъ ужасенъ! Но теперь онъ себя чувствовалъ чѣмъ-то вродѣ дикаго звѣря, не на смерть подстрѣленнаго пулей. Несчастное созданіе печально бродитъ по лѣсу, пока, наконецъ, не свалится гдѣ-нибудь въ чащѣ и не испуститъ тамъ послѣдняго вздоха.
Кто любитъ одиночество, тотъ остается совершенно наединѣ съ собой. Вскорѣ у лѣсничаго не осталось знакомыхъ, кромѣ Моеновъ и Грибеновъ, съ которыми онъ все еще время отъ времени видался.
За сохраненіе этихъ отношеній онъ долженъ былъ благодарить Грибеновъ и Моенъ. Развѣ имъ могло доставлять удовольствіе общество молчаливо-печальнаго человѣка! Много разъ угрюмый отшельникъ слышалъ болѣе или менѣе ясный упрекъ этихъ людей за то, что онъ считаетъ себя безгранично несчастнымъ: онъ много потерялъ, конечно, но человѣкъ, у котораго есть такая дочь, не вполнѣ обездоленъ судьбой.
Такая дочь!
Дѣйствительно, съ теченіемъ времени Кэте становилась все прелестнѣе. Когда два года тому назадъ она вернулась изъ Сундинскаго пансіона, всякій, не только ея отецъ, остановился бы въ восхищеніи передъ этой расцвѣтающей дѣвственной красотой. Ея маленькая воздушная красивая фигурка напоминала сказочныхъ сильфидъ, каждое движеніе было граціозно; когда она говорила или мастерски исполняла романсъ, ея голосъ звучалъ звонко и мягко; ея щечки рдѣли нѣжнымъ румянцемъ; каріе глаза смотрѣли бархатнымъ взглядомъ. Какъ похожа она была на свою рано умершую мать!
Да, она похожа! Но зачѣмъ сходство съ матерью такъ велико въ ней? Зачѣмъ не ограничивается оно только внѣшностью? Живость первыхъ впечатлѣній, мѣшающая ей спокойной серьезно размышлять, вѣчныя перемѣны въ настроеніи, быстрые переходы отъ смѣха къ слезамъ, боязнь отдаться серьезнымъ мыслямъ, глубокимъ впечатлѣніямъ — все это наслѣдство отъ матери, въ свою очередь, тоже, конечно, наслѣдовавшей этотъ истинный подарокъ Пандоры отъ другихъ и жалкимъ образомъ погибшей изъѣа своихъ качествъ! Конечно, всякій будетъ нѣжнымъ и добрымъ съ этимъ прелестнымъ созданіемъ; однако, человѣкъ долженъ обдумать, можетъ-ли онъ ввѣрить свою честь, сердце и счастье дѣвушкѣ, измѣряющей вѣрность слова, мужское достоинство — степенью поклоненія, приносимаго ей.
И вотъ на такой опасный шагъ задумалъ рѣшиться сынъ женщины, когда-то безгранично любимый отцомъ дѣвушки, — наслѣдіе этой женщины, которое она передала ему въ свой смертный часъ — попросивъ жить для него! Шестнадцать лѣтъ лѣсничій дѣйствительно жилъ только для Ганса. Онъ долженъ былъ бы любить своего воспитанника, своего ученика, за его умъ, за его достоинства, но онъ вдвое, втрое сильнѣе любилъ юношу только за то, что его матерью была Елена. Когда лѣсничій смотрѣлъ въ его темные глаза, ему казалось, что онъ видитъ глаза его матери; слыша, какъ Гансъ говоритъ, ему казалось, что его уха касается нѣжный глубокій голосъ его матери. Конечно, онъ походитъ на отца стройностью высокаго стана, быстротой движеній — но вѣдь въ глазахъ человѣка отражается его душа, въ его голосѣ звучитъ она. А у Ганса была душа его матери. Его высокій умъ инстинктивно отвращался отъ всего мелкаго, пошлаго; онъ отличался нѣжной впечатлительностью, серьезно смотрѣлъ на жизнь, надѣясь на себя, не измѣняя себѣ; все, все совершенно какъ мать; конечно, замѣчались въ немъ и ея гордость, которую даже тяжелый рокъ не могъ сломить, а сдѣлалъ только еще сильнѣе и крѣпче. Вѣдь только гордость заставляла ее долго, молча, нести оковы, привязавшія ее къ презрѣнному мужу; вѣдь гордость разбила ее сердце, когда въ силу ужаснаго сплетенія обстоятельствъ она оторвала отъ своего сердца любимаго человѣка.
Однако, одного удара она не испытала, удара, казавшагося ей ужаснѣе всего. Она не дожила до того, чтобы ея сынъ, на которомъ покоилась вся надежда семьи Кардовыхъ, узналъ, какимъ негодяемъ былъ его отецъ.
Въ письмахъ она постоянно говорила объ этомъ. Даже въ послѣдній часъ съ мукой прошептала: «обѣщай мнѣ никогда не говорить ему правды, обѣщай сдѣлать все, что будетъ въ твоихъ силахъ, чтобы и черезъ другихъ онъ этого не узналъ». И дѣйствительно, ни въ школѣ, ни въ университетѣ, ни во время службы вольноопредѣляющимся, въ томъ полку, гдѣ отецъ годъ былъ офицеромъ, не выйдя въ запасъ и сдѣлавшись офицеромъ, Гансъ не слыхалъ ужасной истины; онъ встрѣчалъ старыхъ пріятелей и товарищей отца, но они разсказывали молодому человѣку объ его отцѣ, только какъ объ удивительно красивомъ офицерѣ, который не умѣлъ держать денегъ въ рукахъ и не пренебрегалъ женщинами. Это не могло оскорблять Ганса. Развѣ не то же онъ долженъ былъ бы сказать о многихъ людяхъ, которыхъ не переставалъ уважать?
Тѣмъ не менѣе его менторъ какъ можно дольше держалъ его вдали отъ его померанскихъ и рюгенскихъ имѣній. Вѣдь испорченность барона заглушила все доброе, что было въ его душѣ, именно среди бездѣйствія богатой помѣщичьей жизни, въ деморализующемъ обществѣ опустившихся землевладѣльцевъ, омужичившихся бюргеровъ, часто предававшихся игрѣ и пьянству, — между крестьянами, не забывшими рабской морали и уважавшими прежнія права господъ, даже самыя безнравственныя.
Въ окрестностяхъ Мелленгофа было такъ много людей, такъ много обстоятельствъ, говорившихъ объ его распущенной жизни!
Наконецъ, Гансъ прошелъ двѣ сельско-хозяйственныя академіи, совершилъ большое путешествіе по Франціи и Англіи и могъ начать управлять имѣніями; онъ захотѣлъ заняться хозяйствомъ; было невозможно долѣе держать его вдали. Гансъ рѣшилъ поселиться въ Мелленгофѣ. Если бы даже его отецъ и дѣдъ не жили въ этомъ имѣніи, онъ все же поселился бы именно въ немъ, такъ какъ его любимый и чтимый духовный отецъ жилъ такъ близко отъ Мелленгофа. Годъ тому назадъ Гансъ пріѣхалъ сюда.
Въ теченіе шестнадцати лѣтъ главный лѣсничій часто видался съ молодымъ человѣкомъ, но больше всего они знали другъ друга по письмамъ; съ обѣихъ сторонъ переписка велась очень аккуратно, только письма Ганса были полнѣе.
Молодому человѣку на всякомъ шагу встрѣчалось то, что казалось ему замѣчательнымъ, новымъ, достойнымъ вниманія.
И какъ очаровывали эти письма его стараго друга. Въ нихъ онъ переживалъ снова свою собственную юность, только полнѣе, богаче!
Съ какой радостью онъ слѣдилъ за расцвѣтомъ прекраснаго цвѣтка, котораго не подтачивалъ червякъ.
Какъ было пріятно ему знать, что онъ не праздный зритель дивнаго зрѣлища, говорить себѣ, что онъ дѣйствительно заслужилъ благодарную любовь своего молодого друга. Какъ часто съ тѣхъ поръ, какъ онъ не писалъ больше дневника, законченнаго крестомъ, вотъ на той конторкѣ онъ работалъ для Ганса, съ Гансомъ, сколько разъ онъ читалъ для него книги, составлялъ конспекты, углублялся въ собираніе знаній, которыя были необходимы для Ганса или которыми онъ желалъ заинтересовать его, отвѣчалъ на вопросы своего ученика, успокоивалъ сомнѣнія, мучившія молодое сердце, нѣжной рукой устранялъ или смягчалъ аристократическіе предразсудки, которые и безъ вліянія среды жили въ его умѣ, такъ какъ передались по наслѣдству.
Съ удивленіемъ лѣсничій замѣчалъ, что даже во взглядахъ на общественное положеніе людей сынъ походилъ на мать, смотрѣвшую на происхожденіе отъ стараго рода не какъ на простую случайность, а видѣвшую въ ней обязанность умственно и душевно отвѣчать своему высокому положенію, такимъ образомъ сливая во-едино благородство происхожденія съ благородствомъ души.
Какое радостное свиданіе произошло между этимъ едва возмужавшимъ юношей и человѣкомъ за пятьдесятъ лѣтъ, съ порѣдѣвшими висками и сѣдѣющей бородой! Вѣдь, не смотря на разницу въ возрастѣ, ихъ можно было бы принять за братьевъ, такъ сходно было настроеніе ихъ умовъ и сердецъ.
Это, по крайней мѣрѣ, сначала казалось старшему изъ нихъ, но потомъ онъ съ болью вспомнилъ о разницѣ лѣтъ, замѣтивъ почтеніе, которое оказывалъ ему его молодой другъ. Потомъ и другое обстоятельство напомнило ему о возрастѣ.
Относительно Кэте съ нимъ произошло то, что бываетъ со многими отцами, которые въ дочеряхъ видятъ дѣтей до тѣхъ поръ, пока вниманіе окружающей молодежи не скажетъ имъ иного. До сихъ поръ у лѣсничаго не было возможности сдѣлать такого наблюденія. Онъ не велъ свѣтскихъ знакомствъ; въ домѣ его не бывало молодыхъ людей, кромѣ юныхъ Моеновъ, добрыхъ и милыхъ, но ничѣмъ не выдающихся юношей. Кэте даже не замѣчала ихъ. Правда, нѣсколько разъ ему приходило въ голову, что для Кэте нехорошо жить въ уединеніи, ставшемъ лично для него потребностью, но въ семнадцать лѣтъ она была такъ молода, такъ довольна своей жизнью! Серьезную, мрачную сторону существованія, всю горечь его, она еще успѣетъ узнать и потомъ, думалось ему. Онъ никогда не допускалъ мысли, чтобы Гансъ, занятый столькими мыслями, планами, увидалъ свой идеалъ въ этой маленькой Сильфидѣ! Это казалось ему вполнѣ невозможнымъ, а ужь желать ихъ сближенія онъ, конечно, не могъ! Онъ содрогнулся отъ ужаса, когда, повидимому, невозможное стало принимать видъ дѣйствительности. Нѣтъ, этого не можетъ, не должно быть! Его дочь не станетъ женой человѣка, кровь отца котораго онъ пролилъ.
Просто его пугаютъ мрачныя представленія, порожденія его мрачной фантазіи, злоупотреблявшей своею властью, чтобы терзать его страшными призраками! Между ними ничего нѣтъ, кромѣ болтовни другихъ молодыхъ людей, съ первой встрѣчи сказавшихъ другъ другу «ты» — конечно, позже, взглянувъ серьезнѣе на свои отношенія, они увидятъ въ нихъ почти родственную дружбу.
Такъ гналъ онъ сѣрую заботу отъ своего порога.
А между тѣмъ она пришла и стала смотрѣть на него еще болѣе зловѣщими глазами съ тѣхъ поръ, какъ къ нему въ домъ вошелъ молодой Брунновъ, сынъ его университетскаго товарища.
Брунновъ увидалъ въ Кэте существо, отвѣчавшее всѣмъ мечтамъ его любвеобильнаго сердца. Въ каждомъ его взглядѣ виднѣлось восхищеніе, каждый взглядъ выражалъ его чувства, хотя онъ ни словомъ не говорилъ о нихъ; молодой человѣкъ былъ смѣшонъ, и надъ нимъ всѣ смѣялись: Кэте, слуги, старый Айсбергъ, даже лѣсничій не могъ иногда удержаться отъ улыбки. Не смѣялся только одинъ человѣкъ — Гансъ.
Онъ, ко всѣмъ доброжелательный, всѣмъ высказывавшій самую рыцарскую вѣжливость, обходился съ безобиднымъ юношей холодно, еле замаскировывая свою не любовь; онъ говорилъ, что поведеніе Бруннова нелѣпо до нетерпимости и изъ-за этого у него выходили самыя жаркія сцены съ Кэте, послѣ которыхъ веселая дѣвушка приходила съ заплаканными глазами.
Острое зрѣніе и слухъ лѣсничаго, конечно, подмѣтили это. Вдругъ въ обращеніи Ганса съ Брунновымъ произошла полная перемѣна. Куда дѣвалась его непривѣтливость, явное нерасположеніе? Онъ сталъ любезенъ, казалось, стараясь загладить свою прежнюю холодность. Начались общія прогулки, встрѣчи, полная entente cordiale.
Только однимъ можно было объяснить такую перемѣну. Гансъ рѣшилъ, что онъ обязанъ обращаться добро съ соперникомъ, такъ какъ увѣрился въ любви Кэте. Для наблюдателя это было ужасно, но онъ не могъ сомнѣваться въ справедливости своихъ заключеній, такъ какъ каждый день подтверждалъ ихъ. Что дѣлать? Открыть Гансу то, что онъ торжественно обѣщалъ его матери на смертномъ одрѣ не говорить ему? Это было бы самымъ вѣрнымъ средствомъ удержать теченіе судьбы; но священная клятва мѣшала ему воспользоваться этимъ средствомъ. Другого же не было. Онъ не могъ найти предлога разлучить ихъ. Ничего, ничего! Не за что схватиться въ пустомъ воздухѣ.
Но вѣдь уста прошедшаго никогда не раскроются для Ганса! О тайнѣ его любви къ Еленѣ никто не знаетъ. Если тотъ, кто обобралъ мертваго, былъ свидѣтелемъ ужаснаго дѣянія… вѣдь съ тѣхъ поръ прошло шестнадцать лѣтъ и, быть можетъ, этотъ свидѣтель умеръ? Если же онъ живъ, что заставитъ его поднять дѣло, въ которомъ онъ игралъ дурную роль, роль вора. Нѣтъ, все это невозможно или такъ невѣроятно, что граничитъ съ невозможностью! Никакой трибуналъ на свѣтѣ не будетъ судить его кромѣ собственной совѣсти. И вотъ онъ предсталъ передъ своимъ собственнымъ судомъ, призвалъ въ свидѣтели правдивый дневникъ и вѣрныя воспоминанія; выслушалъ всѣ показанія и за, и противъ и…
Лѣсничій стоялъ у окна и смотрѣлъ черезъ шоссе въ лѣсъ; верхушки деревьевъ уже начинали краснѣть отъ утренней зари.
Внезапно, точно невидимая сила толкнула его въ спальню, гдѣ около двухъ недѣль въ маленькой корзинкѣ сушились вѣтви елокъ. Онъ принесъ ихъ изъ лѣсу, чтобы внимательнѣе разсмотрѣть странность ихъ строенія. Онъ взялъ ихъ и отнесъ въ печку, бывшую въ кабинетѣ; потомъ зажегъ вѣтви, подошелъ къ столу, снова открылъ тетрадь, вынулъ листокъ съ ея почеркомъ и крестомъ, поцѣловалъ строки, написанныя ея рукой, снова закрылъ тетрадь, поднесъ къ печкѣ и положилъ на смолистыя сухія вѣтви, горѣвшія яркимъ пламенемъ. Огонь скоро сдѣлалъ свое дѣло; остался только пепелъ, по немъ бѣгали отдѣльныя искры.
Лѣсничій терпѣливо ждалъ; наконецъ, когда даже удары кочерги не открывали остатковъ бумаги, онъ всталъ съ трудомъ. Всѣ члены его окоченѣли, точно онъ нѣсколько миль несъ на себѣ огромную тяжесть. Лѣсничій взялъ угасавшую лампу и прошелъ въ спальню. Онъ зналъ, что скоро уснетъ, такъ какъ исполнилъ свою задачу.
Кэте и Гансъ вернулись изъ долгаго свадебнаго путешествія. Уже недѣлю жили они снова на родинѣ. Кэте хлопотала въ домѣ, хотя д-ръ Бартъ былъ недоволенъ этимъ. Гансъ, сейчасъ же по возвращеніи, попросилъ Барта навѣстить ихъ; докторъ исполнилъ его желаніе и сказалъ, что состояніе здоровья молодой женщины прекрасно, но, что, благодаря ея нѣжному сложенію, унаслѣдованному ею отъ матери, и въ виду ея положенія, ей слѣдуетъ беречься.
Это было легче сказать, нежели сдѣлать; съ этимъ соглашался даже Гансъ, очень серьезно выслушавшій наставленія врача и окружавшій Кэте самой нѣжной заботливостью. Вѣдь молодой хозяйкѣ было о чемъ подумать! Она была невѣстой всего нѣсколько недѣль, только нѣсколько разъ пріѣзжала въ Мелленгофъ и до свадьбы не успѣла высказать почти никакихъ желаній относительно дальнѣйшей жизни, тогда она попросила только отдать ей комнаты, выходящія въ садъ, тѣ, въ которыхъ жила мать Ганса, но нечего было и думать о настоящихъ перемѣнахъ въ домѣ. И жениху и невѣстѣ хотѣлось говорить о многомъ, что они считали болѣе важнымъ, нежели разныя хозяйственныя перемѣны; они даже думали передать всѣ заботы о домѣ главному лѣсничему. Однако, онъ сдержанно, ласково, но рѣшительно отказался отъ этого, рѣшивъ предоставить юной четѣ дѣйствовать по своему и не вмѣшиваться въ ихъ дѣла; даже не обращаться съ вѣжливой фразой: «Если смѣю посовѣтовать вамъ»…
Пріѣхавъ за недѣлю до Рождества, Кэте увидала, что у нея множество дѣла, это доставляло ей неисчерпаемый источникъ наслажденія. Новаго ей ничего не нужно, всего много, слишкомъ много! Но слѣдовало немножко измѣнить все это богатство по вкусу новой владѣлицы, конечно, соблюдая уваженіе къ памяти матери Ганса.
Къ счастью, столько лѣтъ прошло со смерти баронессы, что воспоминанія Ганса о матери нѣсколько потеряли свою свѣжесть, да вѣдь и онъ былъ полу-ребенкомъ, когда она умерла! Гансъ не смотрѣлъ строго, когда Кэте рылась въ вещахъ его матери, напѣвая пѣсенку; его даже не оскорбляло, если въ это время смѣшная мысль приходила ей въ голову и она заливалась веселымъ смѣхомъ. Въ ней все было такъ очаровательно: ея пѣніе, смѣхъ, болтовня, каждое движеніе. Гансу захотѣлось вѣчно стоять передъ нею, все смотрѣть на нее, все слушать ея голосъ.
Но этого исполнить было никакъ нельзя. Внизу, въ конторѣ, сидѣлъ его старый честный Венгакъ съ квитанціями и счетами и ожидалъ молодого господина, нѣсколько арендаторовъ настойчиво просили у него аудіенціи, архитекторъ изъ Грима привезъ планы новыхъ амбаровъ и скотныхъ дворовъ, за которые слѣдовало приняться весной, заготовивъ зимой матеріалъ для нихъ. Потомъ ему самому пришлось съѣздить въ Гримъ, чтобы закупить все, что нужно было Кэте для рождественской елки. Кэте мечтала устроить огромный столъ съ колоссальной елкой посрединѣ, она хотѣла поставить кругомъ столько же горящихъ елочекъ, сколько было людей, получающихъ рождественскіе подарки, начиная со стараго Венгака и кончая послѣднимъ садовымъ рабочимъ. На Ганса нашелъ ужасъ при мысли объ этой безконечной перспективѣ, но Кэте такъ мило просила: «Не правда-ли, Гансъ, мы это сдѣлаемъ?» что «намъ» оставалось только поступать, какъ [она желала. Къ счастью, въ большой столовой внизу помѣстился достаточно длинный столъ, комната оказалась довольно высока для елки и такъ широка, что кромѣ большого стола можно было поставить въ нее и другой поменьше для господъ. Къ нему должны были подойти юные хозяева, папа, его жилецъ Брунновъ (съ условіемъ, что онъ оставитъ дома свой cornet-à-piston, какъ сказала Кэте) и двоюродный братъ Ганса, поручикъ Викторъ-фонъ-Кардовъ. Этотъ молодой человѣкъ служилъ въ батальонѣ егерей, недавно пришедшемъ въ Грюнвальдъ. Пріѣхавъ въ этотъ городокъ, онъ сейчасъ же навѣстилъ своихъ родныхъ въ Мелленгофѣ и они пригласили его къ себѣ на Рождество.
Праздникъ удался еще лучше, нежели ожидали Гансъ и Кэте. Къ сумеркамъ въ сочельникъ все рѣшительно было уже готово, Кэте, какъ дитя, не могла дождаться времени, когда загорится послѣдняя изъ сотенъ свѣчей и Гансъ., зазвонитъ въ большой серебряный колокольчикъ.
Если бы Кэте могла предполагать, какой успѣхъ будутъ имѣть ея труды и труды Ганса, она бы ждала вечера еще съ большимъ напряженіемъ. Вотъ тяжелыя двери распахнулись и въ залу вошла толпа, ожидавшая у дверей: мужчины, женщины, дѣти (Кэте приказала женатымъ привести съ собою и дѣтей). Набралось больше пятидесяти человѣкъ; сперва на всѣхъ лицахъ виднѣлось смущеніе, потомъ они просіяли отъ удовольствія!
«Вотъ это для васъ, г-нъ Венгакъ; это для васъ — простите… да, такъ! — это для васъ, г-нъ Мооръ», и г-нъ Венгакъ, г-нъ Мооръ, старосты и т. д. всѣ говорили: «этого слишкомъ много, этого мы не ждали». Получившіе подарки кланялись, присѣдали, толпились, желая поцѣловать бѣлую ручку баронессы. Между тѣмъ, Гансъ съ помощью своего кузена и Бруннова разносилъ полные стаканы стоявшимъ вокругъ него людямъ; когда конфузившіеся служащіе хотѣли избавить его отъ труда, онъ весело отказывался отъ ихъ помощи, говоря, что цѣлый годъ они ему служатъ, поэтому хоть разъ имъ нужно помѣняться ролями. Старый главный смотритель выступилъ на средину комнаты и, поднявъ стаканъ, сказалъ короткую, простую рѣчь, заключивъ ее предложеніемъ выпить за здоровье барона и его молодой супруги.
Такъ громко прозвучало троекратное Hoch, что хрустальныя люстры зазвенѣли.
Между тѣмъ дѣти сначала робко, а потомъ все смѣлѣе и смѣлѣе стали пробовать свои трубы и рожки; поднялся невообразимый шумъ и гамъ. Музыкальный кузенъ Ганса пришелъ въ ужасъ, а Кэте осталась довольна, увѣряя, что она никогда не слыхала такого чуднаго концерта. Однако, Гансъ скоро подалъ ей руку, пригласивъ троихъ мужчинъ идти за ними, — Гансъ поручилъ главному смотрителю слѣдить за праздникомъ и окончить его, когда онъ найдетъ нужнымъ.
Въ маленькой столовой, въ другой сторонѣ замка, стоялъ накрытый столъ. Ужинали не очень долго. Гансъ видѣлъ, что его Кэте устала, да, впрочемъ, она сама согласилась съ этимъ. Перешли наверхъ, въ музыкальную комнату; молодые люди начали играть дуэтъ: Викторъ на скрипкѣ, Брунновъ на фортепіано. Вскорѣ Кэте встала, сказавъ, что она пройдетъ къ себѣ, полежать съ четверть часа на диванѣ. О, она страшно разсердится, если ея гости станутъ стѣсняться изъ-за нея. Она скоро вернется. Кэте ушла съ Гансомъ подъ руку, улыбаясь поблѣднѣвшими губами. Брунновъ и Викторъ принялись за прерванный дуэтъ. Гансъ не возвращался.
Главный лѣсничій сталъ по своей привычкѣ ходить взадъ и впередъ по комнатѣ, бывшей рядомъ съ той, въ которой молодые люди занимались музыкой. Онъ переживалъ впечатлѣнія вечера. Его щемило чувство, такое новое для него, что онъ не сразу могъ подобрать ему названіе. А между тѣмъ для него существовало имя: стыдъ. Послѣ той ужасной ночи, въ которую онъ прочелъ свой дневникъ и сжегъ его, онъ на утро всталъ все съ тѣмъ же твердымъ рѣшеніемъ, а именно: изъ-за мертваго отца не отказывать Гансу въ рукѣ Кэте. За то другія сомнѣнія сильнѣе прежняго вставали въ его душѣ.
О нихъ онъ могъ говорить съ Гансомъ и дѣйствительно высказалъ ихъ. Конечно, отецъ не долженъ унижать свою дочь въ глазахъ влюбленнаго въ нее человѣка, но онъ считаетъ своей обязанностью попросить Ганса серьезно подумать о томъ, надѣется-ли онъ быть дѣйствительно счастливымъ съ Кэте. Онъ не говоритъ объ ея красотѣ, объ ея прелести; не нужно быть отцомъ или влюбленнымъ, чтобы восхищаться ею. Однако, не слѣдуетъ считать сущностью жизни ея украшенія, даже самыя прекрасныя, — чтобы жить, нужно имѣть солидныя качества: умъ, душу, разсудокъ, волю, силу для борьбы. Спрашивалъ-ли себя Гансъ, есть-ли эти качества въ Кэге въ достаточной мѣрѣ? Кэте еще такъ молода! Можетъ быть, черезъ нѣсколько лѣтъ въ ней разовьется то, чего теперь ей недостаетъ. Гансъ самъ молодъ, въ его лѣта даже самые серьезные люди мѣняютъ взглядъ на людей и на жизнь, не лучше-ли ему подождать вступать въ вѣчный союзъ съ Кэте?
Конечно, ничего не вышло изъ этого разговора; въ первый разъ въ жизни Гансъ, рѣшаясь на серьезный шагъ, не захотѣлъ слушать ни предостереженій своего ментора, ни голоса собственнаго сердца. Черезъ часъ Кэте стала его невѣстой.
Главный лѣсничій, вздыхая, вспоминалъ о томъ, что онъ тоже мечталъ о счастьѣ съ ЭльфриДой и о томъ, чѣмъ кончились его мечты. Послѣ отъѣзда молодыхъ отъ Кэте стали приходить письма изъ путешествія. Съ тѣхъ поръ какъ она вернулась изъ пансіона отецъ ея не прочелъ ни одного ея письма. Содержаніе же и стиль ея пансіонскихъ посланій доставляли ему мало радости, потому онъ со страхомъ распечаталъ конвертъ, надписанный ея рукой, и былъ пріятно удивленъ. Конечно, въ томъ, что она говорила, не было ничего особенно глубокомысленнаго, но въ каждой строкѣ, написанной ея рукой, проглядывалъ здравый разсудокъ, быстрое, точное пониманіе вещей и положеній, талантливое умѣніе рисовать картины, ко всему примѣшивался веселый юморъ, съ каждымъ письмомъ дѣлавшійся все свободнѣе.
— Неужели это пишетъ Кэте, которую, мнѣ казалось, я такъ хорошо знаю? — повторялъ онъ себѣ.
Черезъ три мѣсяца она вернулась; оказалось, что она выросла на цѣлый вершокъ, поблѣднѣла отъ долгаго переѣзда, бывшаго для нея утомительнымъ въ ея положеніи, и отецъ снова спросилъ себя: «Неужели это Кэте?» Ея лицо осталось все такъ же прелестно, но черты его сдѣлались опредѣленнѣе, глаза начали блестѣть еще больше прежняго, въ ихъ выраженіи явилось больше твердости и увѣренности. А сегодня вечеромъ! какъ отлично обращалась она съ этими простыми людьми! Съ какой дѣтской веселостью и очаровательностью, не позабыла ни одной мелочи, ни на минуту не упуская изъ виду, что кромѣ всего она должна вести себя, какъ подобаетъ хозяйкѣ знатнаго дома. Да, онъ виноватъ, очень виноватъ передъ Кэте, превратившейся такъ скоро изъ прелестнаго бутона въ пышный цвѣтокъ.
И онъ отъ всего сердца мысленно каялся передъ нею, и чувство счастья охватывало его, чувство, давно позабытое имъ. Даже воспоминанія о той, которую онъ такъ безконечно любилъ, о которой здѣсь все твердило ему, не нарушало его счастливаго настроенія.
Эти комнаты принадлежали ей! Вотъ здѣсь она, бывало, принимала его; сколько часовъ онъ провелъ тутъ съ нею въ веселой болтовнѣ или въ серьезной бесѣдѣ; каждая минута изъ этихъ часовъ была переполнена блаженствомъ, зато въ послѣднюю ихъ встрѣчу каждая секунда принесла имъ неизмѣримое страданіе. — Они обнимали другъ друга, зная, что никогда больше его глаза не будутъ отражаться въ ея глазахъ, что ихъ губы никогда не встрѣтятся, что имъ больше не придется обмѣниваться шепотомъ: «Знаешь-ли, какъ безконечно я тебя люблю?» — «Знаю, милый, и сама люблю тебя также».
Держа ея руку, смоченную предсмертнымъ потомъ, онъ поклялся ей, сказавъ: «Я буду отцомъ твоему сыну; изъ всѣхъ силъ постараюсь я помочь ему быть счастливымъ человѣкомъ». — Отдавая Гансу Кэте, онъ со страхомъ спросилъ себя: «Исполняю-ли я свою клятву?» Этотъ вопросъ рѣшенъ, рѣшенъ такъ, какъ онъ даже не смѣлъ надѣяться, и послѣднее облако исчезло съ его горизонта; теперь онъ можетъ прожить нѣсколько лѣтъ не съ мучительной тоской, не терзая себя, а съ свѣтлымъ челомъ и легкимъ сердцемъ. Онъ слишкомъ мрачно смотрѣлъ на жизнь…
До него донесся глухой шумъ поѣзда, несшагося изъ Грима въ Сундинъ. Когда пять лѣтъ тому назадъ правительство, послѣ долгихъ колебаній, намѣтило линію этой, необходимой для окрестныхъ жителей, желѣзной дороги, — онъ выходилъ изъ себя. Линія шла по направленію отъ Мелленгофа къ «Лѣсной Лавочкѣ», вкось черезъ его лѣсной округъ, почти параллельно прежней дорогѣ и очень близко отъ школы деревьевъ; пыхтѣнье паровоза и рѣзкіе свистки ясно раздавались въ спальнѣ лѣсничаго. — Ему это казалось невыносимо; онъ бы вышелъ въ отставку, но какъ разъ въ то время Кэте только что поступила въ институтъ, старшій сынъ Амсберга сдѣлался столяромъ въ Грюнвальдѣ, и онъ далъ ему взаймы маленькій капиталъ, который, въ случаѣ оставленія службы, ему пришлось бы спросить назадъ. Старый лѣсникъ тоже только благодаря ему еще держался на мѣстѣ; главному лѣсничему пришлось остаться на нестерпимой для него должности. Онъ сердился, ворчалъ, звалъ смерть, но оставался.
Какъ хорошо играютъ они, какъ мягко и полно звучитъ скрипка въ рукахъ этого молодого человѣка, который сперва показался ему типомъ пустого офицерика! А Брунновъ-то! онъ никогда въ жизни не думалъ, что Брунновъ можетъ играть такъ хорошо. Конечно, здѣсь рояль, а дома старое піанино еще изъ приданаго Эльфриды! Онъ заведетъ новый инструментъ. Время отъ времени хорошая музыка отличная вещь — она изгоняетъ изъ души старые залежавшіеся шлаки! Не смѣшно-ли — вѣдь онъ серьезно желалъ, чтобы Кэте влюбилась въ Бруннова, а Гансъ остался не причемъ. Брунновъ излилъ свою любовь безъ отвѣта въ звукахъ corrnet-à-piston, а Гансъ нашелъ въ Кэте счастье!
Лѣсничій остановился передъ портретомъ, который Кэте повѣсила на почетное мѣсто; это былъ портретъ любимой имъ женщины, сдѣланный Рихтеромъ въ Берлинѣ, когда она была еще дѣвушкой. Портретъ былъ написанъ съ обыкновенной манерой этого художника, не передающей характеристическихъ особенностей наружности, но кистью, проникнутой чувствомъ прекраснаго въ линіяхъ и тонахъ. Конечно, ее нельзя было изобразить кистью; въ ней было слишкомъ много небеснаго блеска для этой темной земли. И сказать, что это сказочно прекрасное существо любило его!
Можетъ быть, просто дивный блаженный сонъ привидѣлся ему тогда и всѣ эти годы онъ жилъ воспоминаніемъ о немъ?
Чья-то рука нѣжно коснулась его плеча. — За нимъ стоялъ Гансъ.
— Если бы она дожила до сегодняшняго дня. — Она была бы счастлива, — правда?
— Конечно, Гансъ, конечно. — Ну, что Кэте?
— Ей было не совсѣмъ хорошо, но это ничего. — Она непремѣнно хотѣла придти, мнѣ пришлось силой заставить ее остаться лежать. — Скажи, папа, ты хорошо зналъ мою маму?
— Да, а что?
— Мнѣ… странно, что именно теперь я думаю объ этомъ, но счастье пробудило въ моей душѣ столько новаго, разъяснило мнѣ столько непонятнаго… ну, такъ вотъ теперь мнѣ вспоминается, что она всегда была задумчивой и печальной. Конечно, я понимаю, что она стала грустной послѣ ужасной смерти моего отца, но и раньше она, кажется, была такой… Почему? Печаль ли-была въ ея характерѣ или у нея существовали особыя причины грустить? Какія же? Она была молода, красива, богата, любила своего мужа, который тоже, конечно, всей душой любилъ ее, хотя у него и были свои маленькія слабости. Навѣрно, ты тоже замѣтилъ это, такъ какъ умѣешь читать въ душахъ людей. Можешь ты мнѣ сказать, что угнетало ее?
— Нѣтъ, Гансъ, не могу. Мнѣ всегда казалось, что ея душа полна меланхоліей, составляющей удѣлъ каждаго истинно высокаго духа. Твоя мать принадлежала къ исключительно высокимъ натурамъ, я никогда не сомнѣвался въ этомъ.
Гансъ улыбнулся.
— Тогда, знаешь-ли, я совсѣмъ не исключительная натура. Я счастливъ, tout simplement.
— Ты счастливъ, мой мальчикъ?
— Больше, чѣмъ можно выразить словами. Я былъ очень влюбленъ, видитъ Богъ, но какимъ жалкимъ мнѣ кажется мое -тогдашнее чувство въ сравненіи съ любовью, которою я теперь люблю Кэте. Каждый день я говорю себѣ: теперь ужь ты не можешь ее любить больше, искреннѣе, это невозможно — и каждый новый день приводитъ меня ad absurdum и мнѣ чудится, что до этой минуты я еще не любилъ.
Темные глаза Ганса сверкали, его красивое лицо сіяло. Вдругъ тѣнь прошла по его чертамъ.
— Знаешь, — сказалъ онъ, понизивъ голосъ, — часто на меня находитъ ужасъ при мысли о величинѣ моего счастья. — Я спрашиваю себя: можетъ-ли длиться то, что такъ сладко и драгоцѣнно? Не существуетъ-ли того, что древніе называли завистью боговъ?
— Нѣтъ, ничего подобнаго не существуетъ, — произнесъ лѣсничій почти запальчиво. — На свѣтѣ существуетъ лишь человѣческая непрозорливость, мы, наталкиваясь на нѣчто непонятное, создаемъ себѣ призраки и называемъ ихъ богами, желая прикрасить свою трусость, давъ ей громкое названіе. — Прости, Гансъ, все это относится не къ тебѣ, а ко мнѣ. — Я испортилъ себѣ многіе годы жизни такими злыми грезами и такъ ужасно страдалъ отъ нихъ! Я не хочу, чтобы мой Гансъ ступилъ на эту колеблющуюся почву, въ которой безвозвратно гибнетъ безумецъ, отважившійся хоть разъ взойти на нее. Ты сердишься?
— Могу-ли я сердиться, — сказалъ Гансъ и со смѣхомъ протянулъ ему руку. Въ душѣ онъ не понималъ, что могло такъ взволновать человѣка, всегда увѣренно шедшаго по своему пути.
Въ эту минуту въ комнату вошелъ слуга и подалъ Гансу письмо на серебряномъ подносѣ.
— Что это? — спросилъ Гансъ. — Сегодня вѣдь ужь была почта.
— Его принесъ не почтальонъ, — замѣтилъ слуга, — а подалъ какой-то неизвѣстный человѣкъ; онъ настойчиво просилъ сейчасъ же передать письмо г-ну барону, я думалъ…
— Хорошо. Онъ ждетъ?
— Нѣтъ, г-нъ баронъ, онъ ушелъ.
— Какого вида этотъ человѣкъ?
— Не особенно хорошаго; можно подумать, что прежде ему жилось лучше.
— Хорошо.
Гансъ взялъ письмо; слуга ушелъ.
— Вѣрно его принесъ несчастный бѣднякъ, — замѣтилъ Гансъ, — который считаетъ, что въ рождественскій вечеръ удобно попросить о помощи. — Не нужно, чтобы онъ обманулся въ надеждѣ.
Гансъ разорвалъ конвертъ.
— Безъ подписи, — сказалъ онъ съ удивленіемъ.
— Тогда не читай письма, — вскрикнулъ главный лѣсничій. — Не слѣдуетъ никогда читать анонимныхъ писемъ.
— Вѣроятно, въ письмѣ сказано, куда переслать деньги, — отвѣтилъ Гансъ, начавшій читать.
Главный лѣсничій видѣлъ, что записка не длинна и его поразило то, что Гансъ такъ долго читаетъ ее; окончивъ чтеніе, молодой человѣкъ снова сталъ пристально смотрѣть на листокъ бумаги.
— Что тамъ, Гансъ? Что-нибудь непріятное, конечно!
— Да, можно сказать, непріятное, — отвѣтилъ Гансъ, напрасно, стараясь улыбнуться.
— Позволь взглянуть.
— Не знаю, право… впрочемъ — читай.
Онъ передалъ записку тестю и отвернулся. Главный лѣсничій прочелъ:
«Мнѣ не хочется дѣлать вамъ непріятности; но своя рубашка къ тѣлу ближе и тотъ, кому не повезло въ жизни, не можетъ очень горячо заботиться о своихъ ближнихъ. Объяснюсь коротко. Я хорошо зналъ вашего отца и могъ бы, если бы хотѣлъ, поразсказать о немъ многое, что не послужило бы къ его чести. Между прочимъ, онъ былъ причиною моего несчастья и заставилъ меня превратиться изъ зажиточнаго человѣка въ нищаго; прибѣгаю къ вамъ съ просьбою: помогите человѣку, котораго раззорилъ вашъ отецъ. Вы можете спасти меня отъ нищеты, одолживъ мнѣ нѣсколько тысячъ марокъ. Не смѣю положить границъ вашей щедрости. Деньги можно послать въ почтамтъ, въ Гримъ, лучше всего переводомъ. Адресъ слѣдующій: X. Y. Z. poste restante».
Гансъ снова обернулся.
— Позволишь мнѣ разорвать эту гадость? — спросилъ лѣсничій.
— Мнѣ кажется, — отвѣтилъ Гансъ, — такимъ образомъ негодяй отдѣлается слишкомъ дешево. Вѣдь это настоящій шантажъ! Онъ выпрашиваетъ у сына, угрожая ему разсказать вещи, не дѣлающія чести его отцу! Разобрать вопросъ — дѣло прокурора.
— Я бы не обращался къ власти въ данномъ случаѣ. Конечно, я не думаю, чтобы мошенникъ зналъ что-нибудь дурное о твоемъ отцѣ, но вѣдь можно и выдумать. Очевидно, написавшій записку приготовился сыграть задуманную имъ роль.
— Значитъ бросить деньги въ его грязныя руки?
— Чтобы черезъ нѣсколько времени онъ снова началъ выпрашивать?
— Что же тогда?
— Если позволишь тебѣ посовѣтовать — я скажу: не дѣлай ничего; какъ только онъ увидитъ, что тебя нельзя согнуть въ бараній рогъ, онъ рѣшитъ лучше обратить свое искусство на другихъ, которыхъ легче поймать. Дай мнѣ письмо.
— Зачѣмъ тебѣ оно?
— Я перечиталъ множество писемъ и актовъ и видѣлъ столько почерковъ здѣшнихъ жителей! А этотъ почеркъ, очевидно, не измѣненъ. Вѣдь было бы очень интересно при случаѣ узнать, кто этотъ изобрѣтательный человѣкъ.
— Проще было бы его захватить на почтѣ.
— Врядъ-ли онъ самъ пойдетъ за письмомъ. Во всякомъ случаѣ тогда произошелъ бы скандалъ, а я именно хочу избѣжать этого. Ты не повѣришь, до чего здѣшніе жители любятъ скандальныя исторіи всякаго рода,
— Ну, какъ хочешь! Откровенно говоря, мнѣ непріятно думать, что кто-нибудь, хотя бы простой проходимецъ, могъ безнаказанно затрогивать честь моего отца.
— Я понимаю это, но, Гансъ, съ проходимцами не дерутся; нельзя и вести тяжбы съ ними.
— Какъ думаешь.
Главный лѣсничій спряталъ письмо въ карманъ. — Молодые люди, уставшіе заниматься музыкой, вышли изъ сосѣдней комнаты. Поручикъ пожелалъ узнать, можно-ли въ этомъ благородномъ домѣ заложить банкъ? Главный лѣсничій объявилъ, что онъ не играетъ и, къ большому удивленію молодого офицера, оказалось, что Гансъ тоже никогда не беретъ въ руки картъ.
Черезъ нѣсколько времени всѣ собрались въ курительную комнату. Принесли вина, но разговоръ не вязался и вскорѣ главный лѣсничій велѣлъ подать свой экипажъ.
— Что вышло между вами? — съ удивленіемъ спросилъ поручикъ, когда Бушъ и Брунновъ уѣхали.
— Между нами? — отвѣтилъ Гансъ. — Нѣтъ, милѣйшій, ничего не можетъ быть между нами.
Главный лѣсничій вздохнулъ свободно, сѣвъ въ экипажъ рядомъ съ своимъ молодымъ спутникомъ. Слава Богу, удалось скрыть отъ Ганса, какъ взволновало его это несчастное письмо.
Итакъ, злое прошедшее раскрываетъ таки свои уста, оно такъ долго молчало, что, казалось, будто онѣмѣло на вѣки. По крайней мѣрѣ, онъ постарается отпарировать ударъ, направленный противъ Ганса. Конечно, самъ-ли Рикъ написалъ письмо или нѣтъ — во всякомъ случаѣ это онъ нанесъ ударъ.
Шестнадцать лѣтъ тому назадъ, Рикъ, вслѣдствіе катастрофы, провелъ въ тюрьмѣ два мѣсяца; его дѣла совершенно пошатнулись и съ тѣхъ поръ онъ не могъ больше оправиться. Общество игроковъ, собиравшееся въ «Лѣсной Лавочкѣ», разсѣялось, а вмѣстѣ съ нимъ изсякъ богатый источникъ дохода; со смертью барона прекратилась помощь, доставлявшаяся изъ Мёлленгофа Рику, а съ исчезновеніемъ Маріи исчезло и большинство посѣтителей «Лѣсной Лавочки», приходившихъ въ харчевню ради нея. Однако, «Лѣсная Лавочка» продолжала существовать, но, какъ говорили главному лѣсничему, была въ самомъ жалкомъ положеніи. Самъ Бушъ никогда не подходилъ къ этому дому. Конечно, раззорившійся Рикъ рѣшился теперь выманить деньги у Ганса. Ему не будетъ тяжело говорить о позорѣ дочери, разъ это принесетъ ему извѣстную сумму денегъ. Безъ сомнѣнія, онъ не только зналъ объ отношеніяхъ Маріи къ барону, но и покровительствовалъ имъ и, конечно, у него были письма барона, къ нему самому или къ Маріи, подтверждавшія эти отношенія. Удивительно, что онъ такъ поздно пустилъ свою отравленную стрѣлу. Впрочемъ, можетъ статься, онъ только теперь напалъ на счастливую мысль, — можетъ быть, эта идея родилась въ его головѣ въ ту минуту, когда онъ случайно нашелъ письма Кардова?
Е ще по дорогѣ домой главный лѣсничій твердо рѣшилъ завтра же побывать въ «Лѣсной Лавочкѣ». Онъ не станетъ ломать головы, придумывая, какъ поступить дальше. Онъ увидитъ, что дѣлать при свиданіи съ Рикомъ.
За ночь погода перемѣнилась, вмѣсто восточнаго вѣтра поднялся западный. Густыя сѣрыя облака неслись такъ низко, что почти задѣвали за верхушки елей, которыя со стономъ и трескомъ качались изъ стороны въ сторону.
Главный лѣсничій утромъ поѣхалъ къ Рику. Онъ сидѣлъ въ своей охотничьей повозкѣ и кутался въ шубу. Въ его душѣ бушевала такая буря, какъ въ природѣ. Значитъ, вчера вечеромъ снова обманчиво проглянуло солнце; вслѣдъ за такими роковыми просвѣтами всегда наступаетъ непогода. Онъ хорошо знаетъ это; развѣ мало дождя и бурь было въ его жизни! развѣ недостаточно падало на него снѣга и града! Но вѣдь человѣкъ переживаетъ грозы и бури только для того, чтобы умѣть потомъ твердо выносить невзгоды, встрѣчать безъ страха дождь, снѣгъ и градъ. Только бы уберечь отъ непогоды тѣхъ, молодое счастье которыхъ блеснуло ему какъ первый лучъ солнца послѣ столькихъ, столькихъ мрачныхъ лѣтъ! Онъ посмотритъ, окажется-ли онъ безсиленъ спасти ихъ. Старый грѣшникъ въ харчевнѣ скоро пойметъ — съ кѣмъ имѣетъ дѣло!
Экипажъ свернулъ съ шоссе на мостъ, проѣхалъ чрезъ площадку и остановился передъ домомъ. Грустный видъ представляла собою «Лѣсная Лавочка». Бѣлая штукатурка, никогда не возобновлявшаяся, превратилась въ какую-то грязную сѣрую массу; со стѣнъ отвалились большіе куски ея, оставивъ огромныя темныя пятна. Нѣкогда зеленыя жалюзи верхняго этажа, въ которомъ помѣщались комнаты для пріѣзжающихъ, совершенно почернѣли; всѣ онѣ были опущены, но въ большей части ихъ не хватало дощечекъ; нѣсколько ставень полуоторвалось и висѣло на одной петлѣ, каждую минуту угрожая упасть на землю. Даже въ нижнемъ этажѣ половина истлѣвшихъ ставней была закрыта, только въ большой комнатѣ справа виднѣлись грязныя окна. Одно изъ оконъ было заклеено газетой, такъ какъ въ немъ разбились стекла.
— Теперь я больше понимаю голодную безсовѣстность этого человѣка, — подумалъ главный лѣсничій, — онъ живетъ, доѣдая послѣднія сухія крохи.
Въ это время изъ двери вышелъ, жалкимъ образомъ одѣтый, молодой человѣкъ, бывшій и работникомъ и кельнеромъ въ одно я то же время. Онъ спросилъ кучера, хочетъ-ли онъ распречь лошадей, а главнаго лѣсничаго, желаетъ-ли онъ войти въ домъ.
Бушъ вышелъ изъ экипажа; онъ приказалъ кучеру въѣхать подъ навѣсъ, если ему придется остаться въ «Лѣсной Лавочкѣ» и если снѣгъ начнетъ идти еще сильнѣе; въ иномъ же случаѣ ожидать его у подъѣзда, потомъ вошелъ за слугой въ комнату; въ ней не было никого, кромѣ одного человѣка, сидѣвшаго передъ столомъ за стаканомъ водки. Услыхавъ, что въ комнату вошли, пившій водку повернулъ голову, съ трудомъ всталъ, снялъ съ головы грязную изношенную фуражку и пошелъ навстрѣчу гостю; это былъ самъ Рикъ.
Главный лѣсничій съ трудомъ узналъ его. Все говорило, что этотъ человѣкъ неисправимый пьяница; лицо одулось, красные глаза заплыли, сѣдыя неопрятныя бакенбарды торчали клочьями; повидимому, бритва давно не касалась подбородка харчевника; его небрежная одежда гармонировала съ грязнымъ бѣльемъ. Параличная рука Рика протянулась къ лѣсничему и упала въ замѣшательствѣ, послѣ того какъ Бушъ не взялъ ее; конечно, не она писала вчерашнее письмо. У Рика былъ помощникъ. Можетъ быть, именно этотъ помощникъ и подговорилъ несчастнаго харчевника попытаться выманить деньги у молодого человѣка. Слѣдовало дѣйствовать осмотрительно. Главному лѣсничему стало немного жаль стараго опустившагося человѣка. Теперь Рикъ совсѣмъ не напоминалъ круглаго, подвижного, дѣятельнаго хозяина «Лѣсной Лавочки», котораго онъ когда-то знавалъ, котораго въ то время считали однимъ изъ почетныхъ сосѣдей. Если лѣсничему придется идти судиться съ нимъ, онъ это сдѣлаетъ по возможности снисходительно.
Прежде всего слѣдовало позондировать почву и заставить Рика разговориться. Это не оказалось труднымъ; хотя языкъ пьяницы лепеталъ несвязно, хотя харчевнику приходилось часто останавливаться, пріискивая слова, онъ говорилъ очень много.
— Милый, добрый господинъ, главный лѣсничій! Онъ не постыдился заѣхать поговорить съ забытымъ старикомъ по дорогѣ въ Гримъ. Такая ужасная погода! Не выпьетъ-ли, г. главный лѣсничій, рюмочку коньяку? къ счастью, въ погребѣ еще есть нѣсколько бутылокъ коньяку, оставшихся отъ прежняго времени. Прежнее время! Лучшее время! Онъ не виноватъ, если все пошло такъ худо, онъ умываетъ руки. Могъ-ли онъ противорѣчить богатому Шпехту, когда тотъ пріѣхалъ и сказалъ: — Слушайте, Рикъ, намъ нужно имѣть мѣсто, гдѣ мы могли бы играть въ карты. Въ Кацновѣ это неудобно. Можетъ броситься въ глаза, если въ частномъ домѣ будетъ часто собираться большое общество. Лѣсная Лавочка, дѣло другое; если вы оставите за нами заднюю комнату, дадите наставленія своимъ людямъ, да и сами ничего не будете видѣть и слышать, вамъ не придется жаловаться. Ахъ, милый главный лѣсничій, чего не сдѣлаетъ человѣкъ, когда его домъ и земля заложены. Г. Шпехтъ умеръ, а о мертвыхъ не слѣдуетъ дурно говорить, но моя гибель у него на совѣсти и я не хотѣлъ бы быть въ его кожѣ, когда Господь Богъ спроситъ: «Что ты сдѣлалъ съ старымъ честнымъ Рикомъ?» Да, да, милый главный лѣсничій; на свѣтѣ есть дурные люди! Когда у человѣка такая дочь, какъ Марія, тотъ можетъ пропѣть объ этомъ пѣсенку! Въ свое время я помѣстилъ ее въ пансіонъ въ Гримѣ, всего лишалъ себя, чтобы только она не терпѣла недостатка. А теперь на старости лѣтъ, Господи, Ты, Боже!.. Вѣдь она десять лѣтъ тому назадъ вышла замужъ за своего смотрителя и онъ колотилъ ее, по заслугамъ. «У меня нѣтъ больше ни пфенига, пишетъ она, и я съ моими тремя дѣтьми, хоть по міру иди». Повѣрите-ли, конечно, это возможно. Дурно нажитое добро въ прокъ нейдетъ, говорилъ я ей тысячу разъ. Ты не должна брать отъ г. барона такъ много денегъ, колецъ и ужь Богъ знаетъ чего, Марія. Стыдно и грѣшно водиться съ человѣкомъ, у котораго есть жена и ребенокъ. Но, разумѣется, она въ одно ухо впускала, въ другое выпускала мои слова! Да, говорилъ я ей: Ты гораздо виновнѣе его, мужчины всегда легкомысленны, если женщины не останавливаютъ ихъ. Развѣ я не правъ, г. главный лѣсничій? Вы желаете уже уѣхать, г. главный лѣсничій? Выпейте еще рюмочку.
— Благодарю васъ, г. Рикъ, мнѣ нужно быть въ Гримѣ къ извѣстному часу.
Рикъ проводилъ его до экипажа.
— До свиданія, г. главный лѣсничій; поѣзжайте изъ Грима на лошадяхъ, точно вовсе и нѣтъ желѣзной дороги. — Никому не дѣлаетъ добра эта желѣзная дорога, по крайней мѣрѣ, ему, Рику… Точно на зло она проходитъ у него подъ самымъ носомъ и отнимаетъ тѣхъ гостей, которые иначе навѣрное завернули бы къ старому Рику, какъ сегодня милый, добрый г. главный лѣсничій.
На этотъ разъ Бушъ взялъ протянутую дрожащую руку. Она не написала письма и несчастный, отупѣвшій старикъ даже не зналъ о мошеннической продѣлкѣ. Другой выдумалъ и выполнилъ ее.
Но кто? Кто? По дорогѣ въ Гримъ и въ продолженіи заключенія двухъ контрактовъ главный лѣсничій ломалъ себѣ голову надъ тѣмъ, кто могъ написать письмо. Не смотритель-ли, съ которымъ баронъ Фрицъ такъ дурно поступилъ когда-то? Но вѣдь Моенъ не разъ говорилъ, что этотъ человѣкъ умеръ! Не довѣриться-ли Моену, или фрау Моенъ? Она знаетъ все, что дѣлается въ округѣ. Въ подобныхъ вещахъ женщины такъ догадливы. Одно только на ея скромность нельзя слишкомъ увѣренно разсчитывать, а тогда можетъ случиться то, чего онъ хотѣлъ избѣжать во чтобы то ни стало: люди вспомнятъ старыя полузабытыя исторіи, придумаютъ новыя и все вмѣстѣ дойдетъ до Ганса, прозвучитъ какъ страшный диссонансъ въ гармоніи его жизни. Можетъ быть, лучше всего дѣйствительно поступить согласно тому совѣту, который онъ вчера далъ Гансу, чтобы только выиграть время: бросить все дѣло?
Но этотъ человѣкъ не успокоится. Если онъ не получитъ отвѣта въ теченіе нѣсколькихъ дней, онъ снова дастъ о себѣ вѣсти, на этотъ разъ не ограничиваясь одними намеками.
Итакъ, нужно отвѣтить.
Онъ сѣлъ за столъ гостинницы, въ которой заключалъ контракты и написалъ:
"Лицо, къ которому вы обратились вчера съ анонимнымъ письмомъ, поручило мнѣ переговорить съ вами; вторичное ваше обращеніе къ той личности будетъ не только безполезно, но и повлечетъ за собой самыя дурныя послѣдствія для васъ.
Меня можно видѣть между четырмя и пятью часами по полудни, въ моемъ домѣ.
Лѣсничій написалъ адресъ, указанный въ анонимномъ письмѣ, а когда ѣхалъ по городу, опустилъ конвертъ въ ящикъ.
Цѣлыхъ два дня Бушъ не являлся въ Мёлленгофъ; онъ отговаривался тѣмъ, что у него много дѣла, такъ какъ приходится подводить годовые отчеты и ему нельзя терять времени. Въ дѣйствительности же ему казалось невыносимо встрѣтиться съ Гансомъ, раньше чѣмъ выяснится роковой вопросъ. Онъ не могъ дождаться встрѣчи съ авторомъ письма и внутренно бранилъ трусливаго малаго, который, увидавъ противника, сейчасъ же бросилъ ружье въ траву.
Прошелъ и третій день, наступилъ вечеръ, была суббота, послѣдняя передъ новымъ годомъ. Назначенный часъ для свиданія истекалъ; вдругъ вышелъ слуга и сказалъ:
— Какой-то человѣкъ желаетъ поговорить съ г-номъ главнымъ лѣсничимъ по частному дѣлу.
— Пусть онъ войдетъ.
Слуга ушелъ. Въ передней кто-то вытиралъ ноги о желѣзку и о циновку передъ дверью.
— Мнѣ любопытно увидать его, — прошепталъ главный лѣсничій, пристально смотря на дверь.
Дверь отворилась; въ комнату вошелъ неизвѣстный гость; насколько лѣсничій могъ разсмотрѣть въ сумерки, это былъ широкоплечій человѣкъ среднихъ лѣтъ, съ полнымъ грубымъ выбритымъ лицомъ безъ усовъ, но съ бородкой. Онъ походилъ на ремесленника или на мелкаго арендатора изъ окрестностей, по платью же напоминалъ иностранца. Вообще его наружность не подѣйствовала на главнаго лѣсничаго успокоительнымъ образомъ, тѣмъ болѣе, что отъ него сильно пахло виномъ.
— Прошу васъ, сядьте.
Вошедшій сѣлъ.
— И скажите мнѣ, что привело васъ ко мнѣ.
— Вы не узнаете меня, г-нъ лѣсничій?
— Не припоминаю.
— Дѣйствительно, вы довольно давно видѣли меня и немного разъ: Карлъ Дрэкъ.
Главный лѣсничій готовъ былъ ударить себя по лбу, Жакъ могъ онъ не подумать объ этомъ человѣкѣ, хотя самая «Лѣсная Лавочка» должна была напомнить ему о немъ! Но онъ вѣдь былъ твердо увѣренъ, что Дрэкъ давно сгинулъ въ Америкѣ. Итакъ, онъ былъ правъ, предполагая, что дѣло касается рыжей Маріи.
— Значитъ, вы г-нъ Дрэкъ! Прошу васъ высказаться.
— Прежде всего простите, что я такъ долго заставилъ васъ ждать; такъ какъ вы вѣдь меня ждали и даже очень нетерпѣливо, я готовъ поклясться въ этомъ. Я уѣзжалъ на три дня въ восточную часть Помераніи. Еслибы я тамъ устроился, какъ надѣялся и желалъ, я бы, по всѣмъ вѣроятіямъ, не затруднилъ васъ своимъ визитомъ,
— Вѣроятно, вы полагаете, что хорошо имѣть двѣ веревки, сгибая дугу. Одну вы уже накинули, не зная, будетъ-ли годиться другая; иначе говоря, у этой дамы нѣтъ ничего; она не могла вамъ дать ни пфенига, не смотря на всѣ ваши просьбы и угрозы вѣдь навѣрное вы не поскупились и на угрозы?
Карлъ Дрэкъ засмѣялся.
— Эка! — вскрикнулъ онъ, — я правильно угадалъ. Когда я прочелъ сегодня ваше письмо, я сейчасъ же сказалъ себѣ: Тѣмъ лучше, съ этимъ мы сговоримся.
— Очень мило съ вашей стороны. Не будете-ли вы такъ добры сказать мнѣ, чего вамъ собственно угодно? такъ какъ я долженъ замѣтить, что у меня очень мало времени.
— Ну, г. главный лѣсничій, при всемъ желаніи нельзя такъ скоро покончить дѣло; запаситесь терпѣніемъ. Что дѣлать! Знаете, для зятя можно и потерпѣть. Кромѣ того, нельзя знать, не касается-ли исторія и васъ самихъ.
— Во всякомъ случаѣ говорите поскорѣе.
— Cut it short! All right![2] Вы помните, какъ шестнадцать лѣтъ тому назадъ я уѣхалъ изъ дому? Этого бы не случилось, если бы я женился на моей невѣстѣ Маріи, взялся бы за хозяйство и, наконецъ, наслѣдовалъ моимъ старикамъ; средствъ у нихъ еще было достаточно и я съумѣлъ бы сохранить свое достояніе. Вы видите, я правду писалъ барону, говоря, что его отецъ былъ причиной всѣхъ моихъ несчастій.
«Впрочемъ, вы, можетъ быть, не знаете (хотя трудно предположить это; вы были такъ дружны съ нимъ), что онъ превратилъ мою невѣсту, честную хорошую дѣвушку, въ безпутную женщину. Узнавъ обо всемъ, я съ отчаянія сталъ играть и пить, вѣдь это часто случается съ порядочными малыми. Лотомъ старикъ выгналъ меня за море, давъ мнѣ только жалкое материнское наслѣдство, тогда какъ все остальное досталось моимъ сестрамъ, этимъ жаднымъ драконамъ… изъ-за нихъ я чуть не умеръ съ голоду на большой дорогѣ. Право, нерѣдко я бывалъ близокъ къ этому въ Нью-Іоркѣ, Чикаго и въ Санъ-Франциско. Наконецъ, въ Скалистыхъ Горахъ мнѣ повезло съ серебромъ. Не знаю, имѣете-ли вы какое-нибудь понятіе объ этомъ дѣлѣ? Смѣю замѣтить, тамъ человѣческія жизни, собственную не исключаю, вѣсятъ чертовски мало. Мнѣ посчастливилось; я сталъ богатымъ человѣкомъ; у меня былъ хорошій домъ; я могъ держать лошадей и собакъ, имѣлъ… любовницъ, игралъ въ кости. Потомъ серебро упало въ цѣнѣ, я очутился снова въ проклятой старой Европѣ и мнѣ приходится начать сначала.
— Т. е. писать письма съ вымогательствомъ и угрозами?
— Да, между прочимъ.
— А вы знаете, что за это легко попасть въ тюрьму и провести въ ней нѣсколько лѣтъ?
— Ого! Вотъ какимъ тономъ вы заговорили со мной!
— Какимъ же другимъ тономъ я могу говорить съ вами?
— Какимъ одинъ джентельмэнъ говоритъ съ другимъ.
— Вы джентельмэнъ?
— Г-нъ главный лѣсничій, я сидѣлъ за однимъ столомъ съ президентомъ Соединенныхъ Штатовъ! Я не позволю такъ обращаться съ собою!
— Придется позволить.
— Г-нъ главный лѣсничій, у калифорнійца въ карманѣ всегда вещь, способная защитить его отъ всякихъ оскорбленій.
— Вы говорите вотъ объ этомъ.
Лѣсничій выдвинулъ ящикъ стола, вынулъ револьверъ и положилъ его подлѣ себя.
— Хотя и стемнѣло, но свѣта все же достаточно, — прибавилъ онъ насмѣшливо.
— Правда, теперь во всякомъ случаѣ не темнѣе, нежели на Шнейзе въ то утро, когда застрѣлили барона Кардова.
— А!
Нѣсколько минутъ длилось молчаніе; лѣсничему показалось, что вдругъ совсѣмъ стемнѣло; или это кровь бросилась ему такъ въ голову. Онъ не могъ рѣшить; всѣми силами Бушъ старался освободиться отъ ужаса, внезапно охватившаго его. Его тайна въ рукахъ этого человѣка! Дѣло шло о жизни и смерти. Онъ не могъ думать, одно было для него ясно: во что бы ни стало онъ заставитъ молчать этого человѣка. На широкихъ губахъ Дрэка появилась насмѣшливая улыбка.
— Вы видите, г. главный лѣсничій, я сижу на гораздо болѣе длинномъ концѣ рычага, нежели вы. Вы сами виноваты въ томъ, что я стараюсь извлечь пользу изъ моего положенія относительно васъ, хотя сперва это и не входило въ мои намѣренія. Лично мнѣ вы ничего не сдѣлали. Старый Айсбергъ схватилъ меня, когда я застрѣлилъ козла, въ этомъ вы не были виноваты; вы не донесли на меня и избавили меня тѣмъ отъ двухмѣсячнаго тюремнаго заключенія. Я благодаренъ вамъ за это… Въ Америку я тоже хотѣлъ ѣхать самъ… Но теперь вы заступили мѣсто вашего зятя и испортили мнѣ всѣ мои разсчеты. Съ молодымъ барономъ мы бы столковались…
— Очень ошибаетесь! Онъ просто на-просто передалъ бы дѣло прокурору.
— Если бы я показалъ письма, которыя баронъ (отецъ) писалъ Маріи? Скажу вамъ, г. главный лѣсничій — славныя вещи написаны тамъ! Вы же не станете утверждать, что молодой баронъ знаетъ все это? Кто могъ ему разсказать? Понятно: вы не хотите, чтобы онъ прямымъ или косвеннымъ образомъ узналъ о томъ, что было. Но вамъ слѣдовало прямо спросить: г-нъ Дрэкъ — сколько стоютъ письма? Поторгуешься и устроишь дѣло. Мы бы съ вами столковались. Я получилъ бы деньги, а вы письма и конецъ. Вы этого не захотѣли, Well! Ну, мнѣ пришлось понажать пружину. Теперь не объ однихъ письмахъ барона къ Маріи будемъ говорить мы, но и о… ну, вы знаете, о чемъ еще… Вы поймите, что я не могу вслѣдствіе этого спустить цѣны? Можетъ быть, вы думаете, будто кто-нибудь другой сказалъ мнѣ? Нѣтъ — вамъ придется имѣть дѣло только со мною однимъ… Никто кромѣ меня не знаетъ ничего. Я все видѣлъ вотъ этими самыми глазами и все слышалъ до слова. Желаете докажу?
— Говорите!
— Well! Старикъ заставилъ меня уѣхать въ Бременъ. Черезъ два дня долженъ былъ отойти пароходъ; однако, выяснилось (т. е. полиція нашла), что пароходъ забралъ слишкомъ большое количество пассажировъ. Многимъ пришлось остаться. Черезъ недѣлю экстренный пароходъ долженъ былъ отвезти оставшихся. Я попалъ въ число ссаженныхъ съ палубы. Что мнѣ было дѣлать въ Бременѣ? Ничто не держало меня тамъ — но здѣсь… Теперь бы я не далъ за все это ни понюшки табаку, но тогда! Well! Мнѣ хотѣлось снова хоть разъ увидать Марію; я вернулся. У меня былъ хорошій другъ — тутъ недалеко — имени не зачѣмъ и говорить, да бѣднякъ и умеръ давно… Онъ меня спряталъ; выходилъ я только ночью. Однако, мнѣ не было удачи… Прежде Марія часто поздно гуляла по саду, но тутъ она не показывалась. Въ домъ же я войти не смѣлъ. Какъ разъ въ это время назначили стрѣльбу въ цѣль. На слѣдующій день, самое позднее, мнѣ было необходимо очутиться въ Бременѣ, но я рѣшилъ еще разъ попытать счастья и, когда стемнѣло, черезъ садъ пробрался къ дому. Въ комнатѣ, гдѣ шла игра, горѣлъ огонь. Черезъ щель въ занавѣсяхъ я видѣлъ все. Я думалъ, что баронъ въ Берлинѣ и только это утѣшало меня; но тутъ вдругъ увидалъ, что онъ сидитъ за столомъ и мечетъ банкъ. На меня нашло бѣшенство и будь со мной ружье, я бы застрѣлилъ его черезъ окно… Какъ я очутился во дворѣ — ужь не знаю; при мнѣ сказали, чтобы его экипажъ вернулся домой одинъ, безъ него. Я понялъ, что это значило. Онъ всегда отсылалъ экипажъ, когда… Если бы я раньше не былъ взбѣшенъ, то теперь пришелъ бы въ ярость. Я увидалъ его еще разъ на мгновеніе, тамъ, вверху подлѣ ея окна; онъ стоялъ за ней и цѣловалъ ее, когда она опускала занавѣску. Я сказалъ себѣ: подстерегу его въ лѣсу и убью. Я зналъ, что онъ вернется черезъ Шнейзе, онъ всегда ходилъ такъ. Въ саду я выломилъ изъ плетня дубину, которая могла бы помочь мнѣ исполнить мою задачу и, дойдя до Шнейзе, спрятался за дерево. Можетъ быть, онъ съ ружьемъ, думалъ я, но слѣдуетъ подойти къ нему такъ близко, чтобы онъ не былъ въ состояніи стрѣлять. Наступило три часа утра. Вижу, идетъ кто-то по Шнейзе — вы. Я надѣялся, что вы пройдете стороной — No!.. вы стали меньше чѣмъ въ пяти шагахъ отъ меня, потомъ перешли на другое мѣсто, почти противъ меня. Я былъ въ отчаянномъ положеніи и не смѣлъ шевельнуться, такъ какъ иначе мнѣ бы пришлось отъ васъ плохо. Я желалъ быть на сто миль отъ Шнейзе и отъ всей души посылалъ къ чорту барона, изъ-за котораго я попалъ въ такую опасность. Вдругъ за многочто-то затрещало: черезъ Шнейзе шло стадо козъ, которыхъ вы подстерегали. Козелъ остановился йодлѣ меня, такъ близко, что мнѣ кажется, я могъ бы дотронуться до него рукой, вѣроятно онъ счелъ меня стволомъ дерева. Козелъ медленно прошелъ мимо меня до самой опушки лѣса. Я видѣлъ, какъ вы прицѣлились, потомъ снова опустили ружье, такъ какъ онъ стоялъ еще внѣ выстрѣла въ густомъ кустарникѣ. Вдругъ мой козелъ повернулся и исчезъ въ лѣсу; онъ почуялъ барона, шедшаго съ другой стороны. Г. главный лѣсничій, вы желаете, чтобы я разсказалъ, что было дальше? Мнѣ кажется, вы теперь уже знаете, что я былъ на полянѣ.
— Хорошо! — сказалъ Бушъ. — Только какъ вы хотите обратить эту исторію противъ меня, т. е. въ вашу пользу?
— Мнѣ кажется, это очень просто, — отвѣтилъ Карлъ Дрэкъ. — Мой другъ посылалъ мнѣ газеты, въ которыхъ описывалось до мелочей, какъ велось слѣдствіе и все, все; помнится, вы не выступили передъ судомъ и не сказали: „дѣло было такъ и такъ“, а оставили ихъ бродить въ потемкахъ. Къ счастью, считалось, что я недѣлю тому назадъ уѣхалъ въ Америку. Г. главный лѣсничій! если такой честный и уважаемый человѣкъ, какъ вы, молчитъ и рѣшается лучше позволить обвиненію пасть на невиннаго, чѣмъ сказать правду, то это значитъ, что у него есть чертовски важныя причины поступать такимъ образомъ.
— Конечно, у меня были свои причины.
— Вотъ видите!
— Но кто говоритъ вамъ, что онѣ еще существуютъ?
— Мой разсудокъ, г. главный лѣсничій. Вы въ то время хотѣли пощадить вашу покойную жену; о ней тоже говорится въ письмахъ (поймите меня, г. главный лѣсничій, ничего дурного, просто баронъ былъ безумно влюбленъ въ нее и старался успокоить ревность Маріи). Well! Damn it! Неужели вамъ некого щадить теперь, когда вы стали тестемъ молодого барона? Вѣдь онъ же страшно удивится, когда узнаетъ, что его тесть застрѣлилъ его отца.
— Можетъ быть, онъ это знаетъ.
— Значитъ не бѣда, если онъ и вторично услышитъ всю исторію отъ меня. Впрочемъ, онъ ничего не знаетъ. Я готовъ на что угодно побиться съ вами объ закладъ на счетъ этого, сэръ! Такъ легко вамъ не удастся отдѣлаться.
— А вамъ?
— Какъ мнѣ?
— Въ Германіи не принято обкрадывать мертвыхъ, которыхъ находятъ въ лѣсу.
— Кто говоритъ, что я ограбилъ убитаго?
— Брошенный бумажникъ, изъ котораго исчезло шесть тысячъ марокъ.
— Какъ докажутъ, что…
— Это не будетъ трудно доказать, если вы не пожелаете запутаться въ противорѣчивыхъ показаніяхъ; кромѣ того, при документахъ находится окровавленный платокъ. Его нашли мои люди минутъ черезъ десять послѣ происшествія, на разстояніи сотни шаговъ. Его могъ потерять, т. е. бросить, только тотъ, кто обокралъ убитаго. Здѣшніе же крестьяне не носятъ бѣлыхъ полотняныхъ платковъ, да еще безъ мѣтки. Такіе платки покупаются въ Бременѣ или въ Бременской гавани передъ отплытіемъ на пароходѣ.
Слушая главнаго лѣсничаго, Карлъ Дрэкъ нетерпѣливо ворочался на стулѣ. Вдругъ онъ ударилъ себя ладонью по колѣнямъ, проворчалъ сквозь зубы проклятіе и сказалъ:
— All that is neither here nor here![3] сэръ! Тамъ, въ Америкѣ, я не разъ бывалъ присяжнымъ и знаю всю эту судейскую чепуху. Вы говорите о непрямыхъ доказательствахъ; благодаря имъ, можно примѣнить къ человѣку законъ Линча, но не осудить его. Осудить, nonsens! Вся исторія произошла такъ давно! Дѣло потушатъ за давностью лѣтъ. У меня за него не упадетъ ни волоса съ головы. Кромѣ того, носовой платокъ будетъ играть меньшую роль, нежели одна извѣстная мнѣ записная книжка, которую я нашелъ подлѣ мертваго. Да, я, г. главный лѣсничій. И я одинъ могъ ее найти — поймите!
Снова настало молчаніе. — Было такъ темно, что собесѣдники видѣли только абрисы фигуръ другъ друга. Снова Карлъ Дрэкъ заговорилъ первый.
— Ну, г. главный лѣсничій, будьте же благоразумны: неужели не ясно, что ваша и моя выгода идутъ рука объ руку? Вы, конечно, желаете, чтобы вашъ зять не узналъ, что было у его отца съ Маріей и того, другого… Я знаю: вы охотнѣе дали бы себѣ отрубить правую руку! Я же видѣлъ лучшіе дни и научился понимать, что тотъ, кто сидитъ въ тростникѣ и не вырѣжетъ себѣ трубочки — horible ass[4].
— Чего же вы требуете?
— Наконецъ-то! Я предложу дешевую цѣну: шесть тысячъ марокъ.
— Откуда мнѣ взять столько денегъ? Я бѣдный человѣкъ.
— Съ зятемъ-то милліонеромъ?
— Который не долженъ ничего знать, вѣдь это условіе.
— Понятно! но вы могли попасть въ затруднительныя денежныя обстоятельства, могли поручиться за друга, мало-ли что можно сказать! Молодой баронъ почтетъ за счастіе ссудить отца своей жены десятью тысячами марокъ.
— Вы сказали шесть тысячъ марокъ.
— Beg your pardon[5], если я и сказалъ шесть, то ошибся. Десять тысячъ и ни пфенига меньше.
— Невозможно!
— Вамъ это только кажется невозможнымъ. Завтра вы скажете другое.
— Нѣтъ, нѣтъ! Необходимо теперь же покончить дѣло.
— Тѣмъ лучше.
— Рѣшимъ на восьми тысячахъ.
— Г. главный лѣсничій! Вдругъ такой джентльменъ, какъ вы, торгуется!
— Ну, хорошо, десять тысячъ. Но вы поймите, что я не въ состояніи выплатить ихъ сразу.
— Мнѣ бы хотѣлось, чтобы вы уплатили ихъ сейчасъ же. Во всякомъ случаѣ, мнѣ необходимо получить хотя бы маленькую сумму.
— Будетъ съ васъ пятисотъ марокъ?
— Пожалуй.
— Остальные я уплачу, какъ только достану, но съ однимъ условіемъ; если вы на него не согласитесь — будь что будетъ — я брошу все.
— Говорите.
— Какъ только вы получите послѣднюю сумму (это будетъ скоро), вы вернетесь въ Америку и останетесь тамъ.
— Я и думалъ вернуться въ Америку.
— А если вы этого не сдѣлаете и снова попадетесь мнѣ — я васъ застрѣлю, какъ бѣшеную собаку.
Карлъ Дрэкъ грубо захохоталъ.
— Это такъ же вѣрно, какъ то, что меня зовутъ Раймундъ Бушъ.
Хохотъ оборвался; главный лѣсничій прибавилъ спокойно:
— Писать условіе на бумагѣ не имѣетъ смысла. Вы, конечно, сдержите свое слово, такъ какъ знаете, что и я сдержу свое. Куда переслать вамъ деньги?
— Мои quarters въ Гримѣ, въ „Прусскомъ Орлѣ“.
— Вы живете подъ своимъ именемъ?
— Конечно! Мой старикъ, какъ вы знаете, умеръ, поэтому мнѣ некого бояться. На сестеръ и ихъ мужей мнѣ наплевать.
— Погодите минуту. — Главный лѣсничій зажегъ свѣчи на письменномъ столѣ, съ одной изъ нихъ прошелъ въ спальню, вынулъ изъ желѣзной шкатулки пятьсотъ — марокъ у него осталось всего сто — вернулся въ кабинетъ и положилъ пять бумажекъ на письменный столъ. — Угодно пересчитать?
— Не нужно.
Карлъ Дрэкъ спряталъ деньги, застегнулъ толстое пальто, взялъ шляпу, стоявшую подлѣ его стула, въ одну руку и неувѣренно протянулъ лѣсничему другую.
— Прощайте, — отвѣтилъ Бушъ, отвертываясь.
— Прощайте, г-нъ главный лѣсничій!
Карлъ Дрэкъ ушелъ, прошептавъ что-то непонятное сквозь зубы; главный лѣсничій распахнулъ оба окна.
Ему казалось, что въ комнатѣ отравленъ воздухъ, ему казалось, что отравлена его жизнь.
Болѣзнь Кэте не ограничилась случайнымъ нездоровьемъ въ рождественскій вечеръ. Еще и въ первые дни новаго года она лежала въ постели по приказанію д-ра Барта, хотя и говорила, что ей вполнѣ хорошо, что д-ръ Бартъ несносный педантъ, злоупотребляющій тѣмъ, что онъ видѣлъ ее въ дѣтствѣ въ минуты слабости. Однако, Гансъ болѣе вѣрилъ знаніямъ опытнаго врача, нежели увѣреніямъ своей маленькой жены. Онъ зналъ, что ея мать была тоже очень нѣжнымъ созданіемъ, что она умерла при рожденіи Кэте, явившейся на свѣтъ за мѣсяцъ до срока.
— Я бы не любилъ ее до обожанія, еслибъ не страдалъ за нее, — сказалъ Гансъ.
— Мы живемъ тамъ, гдѣ всегда страдаютъ, — отвѣтилъ главный лѣсничій, — это говоритъ Ахимъ Арнимскій въ „Графинѣ Долоресъ.“ Еще студентомъ я запомнилъ это изреченіе и потомъ много думалъ о немъ. Мы слишкомъ углубляемся въ себя, это противуестественно, милый Гансъ. Впрочемъ, невольно въ голову приходитъ вопросъ, не противуестественъ-ли и вообще человѣкъ; онъ продуктъ, который природа создала въ минуту каприза; а ставъ практичной, не знаетъ, на что бы употребить его.
Лѣсничій меланхолически улыбался, говоря это; ни его улыбка, ни его слова не могли особенно утѣшительно подѣйствовать на Ганса. Молодому человѣку хотѣлось отвѣтить горячимъ возраженіемъ, заговоривъ противъ пессимизма вообще и иппохондріи своего тестя въ особенности; но его удержало почтеніе къ этому человѣку; онъ высказался откровеннѣе въ разговорѣ съ д-ромъ Бартомъ, котораго любилъ и уважалъ еще въ дѣтствѣ; а теперь считалъ своимъ другомъ.
— Не знаю, что это, — сказалъ онъ, — но за послѣднюю недѣлю онъ, по моему, постарѣлъ на десять лѣтъ. Вы не замѣтили, что его волосы стали вдругъ сѣдѣть, и надъ лѣвымъ вискомъ появилась странная бѣлая прядка, шириной въ палецъ? Глаза его потеряли свой прежній блескъ, они смотрятъ неувѣреннымъ взглядомъ человѣка, у котораго есть что-то тяжелое на душѣ или совѣсть котораго не чиста. Прости меня, Боже! У кого же чиста совѣсть, если не у него? Онъ боленъ. Какъ по вашему, докторъ?
— Меня тоже поражаетъ все, о чемъ вы говорили, — отвѣтилъ Бартъ, — и вамъ я могу сказать правду: сильно меня безпокоитъ, когда внезапно происходятъ такія физическія перемѣны особенно если нѣтъ психическихъ причинъ (а вѣдь ихъ, можно сказать, нѣтъ), то это служитъ симптомомъ страданія одного изъ важныхъ органовъ. Уговорите его согласиться на то, чтобы я выслушалъ его. Я уже предлагалъ ему, но онъ противъ обыкновенія очень рѣзко отказался. Мнѣ, какъ человѣку и врачу, очень интересно и важно изслѣдовать его состояніе. Я знаю его такъ давно, скоро цѣлыхъ двадцать лѣтъ, и скажу: никогда не встрѣчалъ болѣе нормальнаго человѣка въ физическомъ и нравственномъ отношеніи, болѣе подходящаго къ нашему медицинскому представленію объ идеальномъ человѣкѣ, но опытъ доказываетъ, что чѣмъ полнѣе выражается правило въ родѣ или особи, тѣмъ до большихъ крайностей доходитъ уклоненіе отъ этого правила. Вы опечалились, милый баронъ? Ну, для вашего успокоенія я прибавлю: въ подобныхъ случаяхъ насъ поражаютъ самыя странныя, повидимому, вполнѣ ненормальныя осложненія болѣзней, а еще больше удивляетъ сила, съ которой эти необыкновенныя натуры снова приходятъ въ равновѣсіе и побѣждаютъ разстройства, казавшіяся намъ неизлечимыми.
— Если я васъ вѣрно понялъ, моему тестю грозитъ тяжелый кризисъ.
— Я не могу сказать рѣшительно ни да, ни нѣтъ; вѣдь намъ, врачамъ, почти всегда приходится отвѣчать такъ, когда мы стоимъ въ затруднительномъ положеніи психическаго оракула. Повторяю: постарайтесь уговорить вашего тестя согласиться подвергнуться медицинскому осмотру.
Гансъ воспользовался первымъ же удобнымъ случаемъ, но потерпѣлъ такую же неудачу, какъ и докторъ Бартъ. Главный лѣсничій отказался отъ медицинской помощи и замѣтилъ, что, конечно, юнъ очень благодаритъ за то, что всѣ такъ заботятся о немъ, но не понимаетъ, почему могли явиться подобныя опасенія? онъ себя чувствуетъ сильнымъ и здоровымъ, только за послѣднія недѣли ему пришлось работать очень много. Если чего не достаетъ ему, такъ это движенія на свѣжемъ воздухѣ. Нужно будетъ завѣять охоту. Вообще, Гансъ долженъ пригласить сосѣдей на заячью облаву; она удастся чудно, потому что въ Мёлленгофѣ такъ долго не трогали зайцевъ, что они сдѣлались просто язвой страны.
Главный лѣсничій говорилъ шутливо, но его тонъ не успокоилъ Ганса; молодой человѣкъ понялъ одно, а именно, что было бы безполезно настаивать, что и въ этомъ случаѣ, какъ всегда, Бушъ не измѣняетъ себѣ; однако, по мнѣнію Ганса, тесть его доводилъ свою самостоятельность до крайности.
Главный лѣсничій ужасался при мысли, что Гансъ, докторъ или кто-нибудь догадается о томъ, что происходитъ въ его душѣ. Ему казалось, что съ тѣхъ поръ, какъ грубая рука пьянаго гуляки схватила въ свою власть его жизнь, она осквернена, отравлена. И онъ не могъ отдѣлаться отъ ужаснаго впечатлѣнія. Лѣсничій думалъ, что поступилъ тогда, какъ слѣдуетъ, что все хорошо; но явился этотъ клоунъ съ насмѣшливой улыбкой и сказалъ: — Ты ошибся, все очень дурно. Спокойствіе, счастье твоихъ, твоего Ганса, твоей Кэте, которую ты только что полюбилъ — висятъ на ниткѣ; я могу ее разорвать, когда мнѣ вздумается; ты такъ дорожишь своею честью, знай же я могу, когда захочу, растоптать ее моимъ грязнымъ башмакомъ!
Да, въ ужасной сценѣ, разыгравшейся въ тотъ вечеръ между нимъ и клоуномъ, побѣдителемъ оказался клоунъ, и клоунъ диктовалъ условія побѣжденному! Побѣжденный же смирился до такой степени, что сталъ просить смягчить эти условія! молча выслушалъ замѣчаніе, что джентльменъ не долженъ торговаться больше; чтобы смягчить требованія негодяя, онъ произнесъ завѣдомую ложь, сказавъ, что платокъ нашли минутъ черезъ десять послѣ совершившагося дѣянія и близко отъ мѣста, гдѣ упалъ баронъ, тогда какъ онъ попался подъ руку рабочимъ, спустя долгое время) и далеко въ лѣсу. Наконецъ, онъ такъ потерялъ голову, что согласился на условія, не зная, какъ выполнить ихъ.
Конечно, не могло быть и рѣчи объ удобномъ средствѣ достать деньги у Ганса, которое подсказалъ мошенникъ; лѣсничій ни минуты не думалъ о томъ, чтобы выдумать Гансу, будто онъ, его тесть, по легкомыслію попалъ въ временно затруднительное денежное положеніе, хотя зналъ, что Гансъ по малѣйшему намеку дастъ ему какую угодно большую сумму; это-то въ особенности удерживало его; бѣдный лѣсничій отдалъ свою дочь богатому барону, поклявшись себѣ никогда ни въ какихъ обстоятельствахъ не извлекать матеріальной выгоды изъ этого союза. Значитъ, нечего было и думать обращаться къ Гансу!
Онъ не разсчитывалъ и на небольшой капиталъ, доставшійся Кэте отъ матери; часть его была истрачена на ея приданое; зато она должна была свободно располагать процентами съ оставшейся половины; конечно, проценты эти ничего не значили въ сравненіи съ той суммой, которую Гансъ заставлялъ ее брать на булавки. Все равно! не слѣдуетъ у нея отнимать отраднаго сознанія, что у нея хоть немного, но есть своего.
Такъ что же дѣлать?
У главнаго лѣсничаго не было состоянія, какъ не было у него родителей. Онъ не могъ собрать денегъ, такъ какъ былъ очень экономенъ на себя и щедръ относительно всѣхъ, находящихся въ нуждѣ. Онъ сожалѣлъ объ этомъ, вспоминая, что нѣсколько разъ отдавалъ свои деньги недостойнымъ и стыдился этого сожалѣнія, такъ какъ его вызывала необходимость теперь бросить огромную сумму недостойнѣйшему!
Необходимость! Весь ужасъ его положенія заключался въ этомъ словѣ.
И онъ вспоминалъ мудрое изреченіе Натана: „Человѣкъ не долженъ быть поставленъ въ необходимость!“
Лѣсничій обратился къ обществу страхованія жизни, въ которомъ застраховался, когда женился, за пятнадцать тысячъ марокъ, прося его нарушить контрактъ и вернуть взносы. Дѣло устроилось по его желанію скоро и приняло, по его мнѣнію, благопріятный оборотъ, хотя лѣсничему вернули сумму, покрывавшую его долгъ только на половину. Чтобы достать остальное, ему пришлось заложить большую часть своего годоваго жалованья ростовщику въ Сундинѣ, который дѣлалъ подобныя операціи въ офицерскомъ и чиновничьемъ классахъ. Но ростовщикъ оказался скупъ: — доходъ главнаго лѣсничаго — не министерскій окладъ и г-нъ главный лѣсничій уже не молодъ. Болѣе трехъ тысячъ при всемъ желаніи онъ не можетъ ему ссудить.
Какъ достать послѣднія двѣ тысячи — было неразрѣшимой загадкой для несчастнаго человѣка.
Правда, Карлъ Дрэкъ не торопилъ его.
— Не понимаю, почему вы такъ безпокоитесь, г-нъ главный лѣсничій, — сказалъ онъ, когда Бушъ вносилъ ему первую сумму денегъ. — Я вѣдь совсѣмъ не спѣшу. Невыносимо скучно жить въ этомъ жалкомъ гнѣздѣ, но остаться нѣсколько мѣсяцевъ все же можно.
Не нужно было обладать особенно большимъ героизмомъ, чтобы выносить тотъ родъ жизни, который здѣсь велъ Карлъ Дрэкъ. Онъ занималъ въ первомъ этажѣ гостинницы три комнаты. Въ нихъ вѣчно стоялъ дымъ, на мебели, столахъ вѣчно виднѣлись большія пятна вина и пива, слѣды попоекъ. Дрэкъ каждую недѣлю собиралъ къ себѣ и угощалъ своихъ пріятелей: раззорившихся землевладѣльцевъ, арендаторовъ и горожанъ изъ тѣхъ, которыхъ честные люди, встрѣчаясь, сторонятся. Большею частью все это были его прежніе знакомые или люди, привлеченные къ нему его щедростью. Въ городѣ разсказывали самыя поразительныя вещи объ ихъ кутежахъ. Когда спросили хозяина гостинницы г-на Марбека, какъ онъ допускаетъ въ своемъ домѣ подобные скандалы, онъ пожалъ круглыми плечами и отвѣтилъ, что самъ недоволенъ, но что въ теперешнія дурныя времена нельзя гнать гостя, отъ котораго можно поживиться. Все это знали въ городѣ и оно дошло бы до главнаго лѣсничаго даже въ томъ случаѣ, если бы ему самому не случилось своими собственными глазами видѣть Дрэка. Ему пришлось вынести это.
Бушу не черезъ кого было передавать деньги Карлу, а посылать ихъ по почтѣ прямо на его имя — онъ не рѣшался; конечно всѣ удивились бы его отношеніямъ съ гулякой, пошли бы толки, а именно этого онъ хотѣлъ избѣжать во что-бы то ни стало. Значитъ, приходилось самому возить деньги. Все же это могло показаться наименѣе страннымъ. Людямъ было извѣстно, что Бушъ знавалъ еще отца мистера Дрэка (такъ любилъ себя называть Карлъ), а потому онъ могъ принимать участіе въ сынѣ. Однако1 онъ не былъ въ состояніи заставить себя придти къ нему днемъ и въ первый разъ отправился къ Дрэку вечеромъ. Тогда онъ засталъ его одного и разсчитывалъ на это и теперь, во второй разъ. Спросивъ о м-рѣ Дрэкѣ, лѣсничій услыхалъ, что Карлъ дома и сидитъ съ гостями. Морбекъ, говорившій съ главнымъ лѣсничимъ, прибавилъ:
— Я не думаю, чтобы его общество могло понравиться г-ну главному лѣсничему.
— Мнѣ необходимо поговорить съ г-номъ Дрэкомъ, — отвѣтилъ Бушъ, — будьте такъ добры, вызовите его сюда внизъ. Не предоставите-ли намъ на нѣсколько минутъ вашу контору? Мнѣ нужно поговорить съ г. Дрэкомъ наединѣ.
Хозяинъ ушелъ, съ удивленіемъ взглянувъ на Буша; этотъ взглядъ жегъ главнаго лѣсничаго. Онъ ходилъ взадъ и впередъ по маленькой комнаткѣ, вдоль одной стѣны, у которой стояла конторка, а на другой виднѣлись приколотые планы желѣзнодорожныхъ и пароходныхъ путей.
Черезъ нѣсколько минутъ дверь порывисто распахнулась и Карлъ Дрэкъ ворвался въ комнату. Его лицо пылало темнымъ румянцемъ; распахнутый жилетъ былъ облитъ краснымъ виномъ; пьяный Дрэкъ не старался скрыть своего состоянія.
— Jam somewhat drunk, dear sir[6], — сказалъ онъ и широко осклабился, — но если вы пришли по дѣлу…
— Ничто иное не могло меня привести къ вамъ, — отвѣтилъ главный лѣсничій, вынимая портмонэ.
— Well, well! Just as you like it, хотя тамъ, upstairs, вы встрѣтили бы премилое общество, ladies present, sir, damned smart ladies[7].
— Я не надолго отниму васъ у вашего общества, прошу росписаться въ полученіи трехъ тысячъ марокъ.
— Три тысячи? damn it. Мнѣ слѣдуетъ получить пять тысячъ.
— Двѣ тысячи я вамъ уплачу на-дняхъ.
— Ну, пускай себѣ! Я всегда уступчивъ. Джентльмены должны быть вѣжливы другъ съ другомъ.
— Я заранѣе увѣдомлю васъ о томъ, когда пріѣду къ вамъ, чтобы застать васъ дома и одного. Вы меня понимаете? Къ тому времени успѣетъ придти ящикъ, въ которомъ лежатъ письма барона и моя записная книжка. Это тоже должно быть для васъ понятно.
Красное лицо пьяницы вдругъ поблѣднѣло на мгновеніе, но въ слѣдующее покраснѣло еще сильнѣе. Его выпуклые глаза загорѣлись волчьей яростью.
— Понятно! Да! Ну, вотъ что я вамъ скажу, господинъ, и вы тоже меня поймете: мнѣ не нужно дожидаться ящика изъ Нью-Іорка. Вы могли бы въ первый же день получить documents изъ Нью-Іорка, но тогда я оказался бы damned ass![8] Сперва деньги, потомъ товаръ — это мое правило — понимаете?
— Я ни на минуту не сомнѣвался, что вы солгали относительно писемъ и записной книжки.
— Придержите языкъ!
— Молчите и слушайте: если писемъ и книжки не будетъ слѣдующій же разъ — вы не получите больше ни пфенига и я передамъ все дѣло судебной власти.
Карлъ Дрэкъ грубо захохоталъ.
— Неужели? Прокурору? Ну, знаете-ли, многочтимый господинъ, мнѣ не изъ-за чего приходить въ отчаяніе. Смѣшно! Мнѣ кажется, вамъ чертовски слѣдуетъ бояться судебныхъ властей, а не мнѣ.
— Не могу запретить вамъ думать, что вамъ угодно. Я вамъ все сказалъ и прибавлю только: берегите ваши деньги, если вы не хотите вернуться въ Америку въ томъ же положеніи, въ которомъ вы уѣхали изъ Новаго Свѣта. Когда вы получите все, что вамъ слѣдуетъ, вы должны уѣхать. Помните, я далъ вамъ мое слово.
Главный лѣсничій положилъ росписку, подписанную Дрэкомъ, въ свой бумажникъ, спряталъ его, застегнулъ пальто и ушелъ изъ комнаты, не бросивъ даже взгляда на человѣка, дрожавшаго всѣмъ тѣломъ отъ ярости, не слушая его страшныхъ проклятій.
— Какъ же добыть послѣднія двѣ тысячи?
Ему было необходимо получить ихъ какъ можно скорѣе. Чѣмъ долѣе Дрэкъ будетъ продолжать вести свою разгульную жизнь, тѣмъ вѣроятнѣе, что онъ спуститъ все и не захочетъ вернуться въ Америку, гдѣ его ожидаетъ та же нищета, которая заставила его бѣжать оттуда въ Европу. И какъ заставить его уѣхать: угрожать судомъ? но вѣдь Дрэкъ имѣетъ право смѣяться надъ этой угрозой; онъ, не тратя денегъ, могъ сдѣлать это. Значитъ, остается только самому помочь себѣ.
Какъ? Грубый, безсовѣстный, дерзкій человѣкъ можетъ довести до крайности…
А крайность…
Главный лѣсничій не смѣлъ окончить мысли.
Прежде всего необходимо найти деньги. Трудно лѣсничему было идти къ ростовщику, а все легче, чѣмъ сдѣлать тотъ шагъ, на который ему пришлось рѣшиться теперь.
Въ Берлинѣ жилъ его другъ, служившій въ судѣ; когда-то вмѣстѣ съ нимъ Бушъ устраивалъ дѣла барона Фрица. Съ тѣхъ поръ они видались очень рѣдко. Прежде оживленная переписка прекратилась. Тѣмъ ужаснѣе казалось теперь главному лѣсничему просить у стараго друга значительную сумму, въ которой онъ нуждался. Въ концѣ своего письма Бушъ прибавилъ, что считаетъ своей обязанностью предупредить друга, что онъ не можетъ скоро уплатить денегъ, что, быть можетъ, даже никогда не вернетъ ему своего долга.
Другъ, знавшій, что онъ до педантизма аккуратенъ, долженъ страшно удивиться… Эти соображенія почти не доставляли страданій несчастному.
Прошла недѣля, а онъ все еще не получилъ отвѣта; стыдъ жегъ его.
Вѣдь самое ужасное для нищаго, когда передъ нимъ молча закроютъ ту дверь, въ которую онъ стучится.
Но вотъ пришло письмо и въ немъ деньги!
Какъ не стыдно старому другу терять столько словъ, говоря о такой простой вещи! Съ радостью посылаетъ онъ требуемую сумму; онъ отправилъ бы пакетъ раньше, если бы не уѣзжалъ изъ Берлина на недѣлю. Больше: деньги всегда къ услугамъ его милаго друга. Что же касается платежа, то вѣдь старому холостяку, который не знаетъ, что дѣлать съ мамоной, нѣтъ дѣла до уплаты!
На глазахъ главнаго лѣсничаго выступили слезы; страшная тревога свалилась съ его плечъ; теперь все могло поправиться.
Бруннову нужно было ѣхать въ Гримъ; Бушъ далъ ему записку къ Дрэку, въ которой просилъ Карла завтра послѣ обѣда быть дома, чтобы получить послѣднюю уплату и передать документы.
Вечеромъ молодой человѣкъ вернулся съ тѣмъ же письмомъ; ему не удалось доставить его по адресу, такъ какъ Дрэкъ уже нѣсколько дней переѣхалъ изъ гостинницы „Прусскаго Орла“ въ „Лѣсную Лавочку“. Морбекъ потребовалъ удаленія Карла. Ему въ концѣ концовъ надоѣло то, что по милости Дрэка происходило въ его честномъ домѣ, и онъ выгналъ американца нѣмца онъ бы давно попросилъ его уѣхать, но его удерживало уваженіе къ главному лѣсничему, который былъ такъ расположенъ къ Дрэку.
— Другіе мнѣ сказали, — прибавилъ Брунновъ, — что Дрэкъ въ своемъ помѣщеніи устроилъ настоящій игорный притонъ, хозяинъ гостинницы боялся, что полиція захватитъ его. „Лѣсная Лавочка“, какъ сказалъ мнѣ свѣдущій человѣкъ, какъ разъ самое подходящее мѣсто для любимаго искусства Дрэка. Тамъ и прежде велась игра.
Главный лѣсничій поблагодарилъ Бруннова за трудъ и за сообщенныя вѣсти.
На слѣдующее утро, очень рано, онъ снова послалъ Дрэку записку, извѣщая его, что вечеромъ онъ самъ явится въ „Лѣсную Лавочку“, опять-таки въ пять часовъ.
Главный лѣсничій вышелъ изъ дому въ половинѣ пятаго; въ лѣсу уже почти совсѣмъ стемнѣло; слегка бѣлѣлъ густой снѣгъ. Навѣрное, на желѣзно-дорожной насыпи, бѣжавшей невдалекѣ, почти параллельно лѣсной дорогѣ, было свѣтлѣе, а идти по тропинкѣ подлѣ рельсъ всегда бывало удобнѣе; но Бушъ боялся, что кто-нибудь встрѣтитъ его тамъ, и выбралъ темную уединенную лѣсную тропинку. Здѣсь никто не могъ увидать его.
У лѣсничаго сегодня было немного легче на душѣ. Дѣло подходило къ концу. Въ послѣдній разъ онъ пачкалъ грязью свои руки, потомъ все снова станетъ свѣтло и чисто кругомъ него и въ немъ самомъ; онъ будетъ спокойно радоваться на счастье своихъ дѣтей. Теперь онъ еще не можетъ любоваться ими. Сегодня передъ обѣдомъ онъ былъ у Ганса, чтобы переговорить съ нимъ насчетъ большой охоты, устроивавшейся черезъ недѣлю на Мёлленгофской землѣ; поговоривъ съ нимъ, онъ оставилъ счастливцевъ однихъ за ихъ уютнымъ завтракомъ и ушелъ, не смотря на просьбы Ганса и ласки Кэте. Что ей шло больше ласковое-ли выраженіе лица или надутая минка, которой она проводила отца? Однако, сегодня ея красота казалась лѣсничему глубже, серьезнѣе, чѣмъ прежде. Кэте уже не походила на кокетливую бѣлочку, которой онъ не могъ любоваться отъ всего сердца. Въ ней пропала шаловливая игривость; можно было подумать, будто она отдала ее съ этихъ поръ и навсегда ребенку, котораго носила подъ сердцемъ. Ахъ, она теперь гораздо больше нравилась отцу, и онъ снова упрекалъ себя за свою прежнюю къ ней несправедливость. Гансъ видѣлъ глубже, понималъ лучше, нежели онъ самъ! Гансъ понялъ всю неизмѣримую цѣну брилліанта, который онъ принималъ за фальшивый камень. Боже, какъ онъ счастливъ тѣмъ, что ошибся!
Справа донесся гулъ поѣзда, но глухо, несмотря на близость желѣзной дороги. Шумъ и свистъ вѣтра въ вершинахъ елей заглушалъ громъ локомотива. Снѣгъ началъ падать и кружиться, онъ кололъ кожу, точно острыми иглами. Главный лѣсничій давно привыкъ къ непогодѣ, но все же съ удовольствіемъ замѣтилъ, что лѣсъ окончился.
Передъ нимъ стояла харчевня, печальная и заброшенная; какъ онъ и ожидалъ, въ ней было темно, только справа изъ комнаты для гостей мерцалъ красноватый свѣтъ свѣчей. Сквозь двѣ жалюзи верхняго этажа тоже падалъ отсвѣтъ; вѣроятно, тамъ помѣстился Дрэкъ.
— Ну, кончено твое житье здѣсь, негодяй, — пробормоталъ главный лѣсничій черезъ зубы.
Онъ вошелъ въ домъ; въ сѣняхъ, на столѣ горѣла масляная лампочка, вѣроятно, въ его честь. Онъ сильно позвонилъ; дверь въ большую комнату открылась, на порогѣ показался Рикъ со свѣчей; онъ старался поддерживать одну руку другой, обѣ дрожали. На его оплывшемъ лицѣ виднѣлась неопредѣленная улыбка, и смущенная, и довольная въ одно и то же время. Онъ привѣтствовалъ „милаго, добраго главнаго лѣсничаго“, стряхивавшаго снѣгъ съ своихъ охотничьихъ сапогъ.
— Дурная погода, милый г. главный лѣсничій! дурная погода! Но войдите же, милый г. главный лѣсничій. Не угодно-ли вамъ выпить рюмочку коньяку, г. главный лѣсничій? Онъ старый, настоящій.
— У меня нѣтъ времени, г. Рикъ; позвольте васъ попросить сейчасъ же сказать г. Дрэку, что я здѣсь.
— Ахъ, милый г. главный лѣсничій, его нѣтъ дома; сегодня утромъ черезъ полчаса послѣ того, какъ онъ получилъ ваше письмо, Дрэкъ уѣхалъ, кажется, въ Гримъ.
— Но вѣдь онъ же долженъ вернуться?
Рикъ смутился еще больше.
— Ну, — сказалъ онъ, — приходится предупредить васъ, что онъ не пріѣдетъ. Онъ боится васъ^г. главный лѣсничій, хотя и хвастается ужасно. Я за него сдѣлаю все. Но не угодно-ли войти?
Хотя лѣсничій находилъ поведеніе Дрэка безстыднымъ, онъ въ глубинѣ души былъ доволенъ тѣмъ, что ему не приходилось ни видѣть его, ни говорить съ нимъ, такъ какъ было ясно, что Рику все извѣстно; конечно, такимъ образомъ являлся лишній человѣкъ, знающій тайну, но это было меньшимъ изъ двухъ золъ. Бушъ пошелъ за старикомъ въ залу, которая тоже (очевидно, для него) была необыкновенно опрятна; ее просвѣжили, и она превратилась въ сносную комнату. Въ большой печкѣ горѣлъ огонь; бѣлый столъ былъ пододвинутъ къ ней; на столѣ горѣла масляная лампа, подлѣ нея лежали два запечатанные пакета.
— Прошу васъ, сядьте, г. главный лѣсничій, откушайте коньяку ради старика. Нѣтъ? даже стараго? Ну, какъ прикажете. Вотъ это я долженъ передать вамъ, г. главный лѣсничій.
— Вы знаете то, что лежитъ въ пакетахъ?
— До мелочи.
— Но сколько же денегъ вамъ слѣдуетъ получить?
— Онъ написалъ мнѣ. Погодите, вотъ я…
Рикъ выдвинулъ ящикъ изъ стола, порылся въ бичевкахъ, капсюляхъ и старыхъ счетахъ и, наконецъ, вынулъ листокъ: это была квитанція, написанная Дрэкомъ.
— Хорошо, — сказалъ главный лѣсничій. — Позвольте мнѣ прежде всего посмотрѣть, что въ пакетахъ.
— Милый, добрый г. главный лѣсничій, разумѣется! Нельзя слѣпо вѣрить!
У пьяницы хватило деликатности отойти въ дальній уголъ комнаты и отвернуться, пока лѣсничій осматривалъ пакеты. Въ маленькомъ лежала записная книжка, повидимому, она все время хранилась въ ящикѣ, или во всякомъ случаѣ была спрятана. Дрэкъ, вѣроятно, забылъ о ней, а, можетъ быть, нарочно берегъ ее на всякій случай. Кто могъ отвѣтить на это? Да и не все-ли равно?
Въ большомъ сверткѣ лежало двадцать три письма; одни длиннѣе, другія короче; вообще же это были немногословныя, наскоро набросанныя записки. По числамъ (такъ какъ на нѣкоторыхъ изъ нихъ стояли числа) можно было судить, что письма эти приходили въ теченіе восьми лѣтъ. Самое старое изъ нихъ пришло за годъ до свадьбы барона. На всѣхъ листкахъ виднѣлся одинъ и тотъ же, хорошо знакомый лѣсничему, почеркъ. О, предательская рука! она могла писать это его любовницѣ, въ то время, когда онъ былъ женатъ на ней… Невыразимое отвращеніе охватило несчастнаго человѣка. Онъ не могъ больше читать, собралъ письма и положилъ ихъ въ карманъ.
— Г-нъ Рикъ!
— Что угодно, милый г. главный лѣсничій?
— Все въ порядѣ! Подойдите, возьмите деньги, двѣ тысячи марокъ.
— Я знаю, знаю.
Рикъ заперъ деньги въ ящикъ стола, взялъ ключъ отъ него и спряталъ въ карманъ.
— Ну, Карлъ порадуется, а то онъ былъ при послѣднемъ издыханіи; если добрый г. лѣсничій не поможетъ мнѣ, сказалъ онъ сегодня утромъ, мнѣ придется уѣхать въ Америку.
— Ну, теперь ему, дѣйствительно, придется убраться туда, старый пріятель, и какъ можно скорѣе. — Передайте это Дрэку; я ему даю на сборы сутки и, если я его встрѣчу еще разъ послѣ этого времени…
На тупомъ лицѣ Рика выразилось такое изумленіе, что главный лѣсничій выпустилъ пуговицу его сюртука и, перебивая себя, спросилъ:
— Что съ вами?
— Я… я не понимаю, г-нъ главный лѣсничій. Онъ опять, уѣдетъ? черезъ сутки? А самъ говорилъ мнѣ, что г. главный лѣсничій даетъ ему деньги съ тѣмъ, чтобы онъ остался здѣсь, взялъ въ управленіе „Лѣсную Лавочку“ и женился на Маріи.
— Онъ зло подшутилъ надъ вами, старина!
— Нѣтъ, нѣтъ, г. главный лѣсничій, мы серьезно говорили съ нимъ, и съ моей Маріей онъ тоже толковалъ, хотя она не вполнѣ согласна да это, но въ положеніи бѣдной женщины…
Волненіе помѣшало Рику продолжать; по его бакенбардамъ покатились крупныя слезы; онъ отиралъ ихъ сложеннымъ пестрымъ платкомъ.
Въ сердцѣ главнаго лѣсничаго кипѣлъ гнѣвъ. Что это еще за новая выдумка? Неужели негодяй, дѣйствительно, осмѣлится перечить ему? А что это за исторія съ Маріей? Это казалось почти…
— Развѣ ваша дочь опять у васъ?
— Конечно же, г. главный лѣсничій. Я испугался третьяго дня, когда она пріѣхала ко мнѣ утромъ съ тремя дѣтьми. Бѣдныя букашки, старшему ребенку семь, а младшему два года! Они ѣхали ночью по морозу и посинѣли отъ холода… — Ахъ, милый, добрый г. главный лѣсничій, не знаю, какъ не разобьется мое старое сердце.
Рикъ опять вынулъ платокъ. Главный лѣсничій, ходившій по комнатѣ большими шагами, вдругъ остановился и сказалъ:
— Можно мнѣ поговорить съ вашей дочерью?
— Конечно, это будетъ такая честь для нея.
— Тогда позовите ее, или я самъ…
— Нѣтъ, я лучше позову ее сюда. Вверху еще не прибрано;
— Скажите ей, что мнѣ очень хочется ее видѣть.
Рикъ ушелъ. Главный лѣсничій снова сталъ ходить по комнатѣ.
— Что дѣлать? Можетъ быть, онъ приметъ какое-нибудь рѣшеніе послѣ разговора съ Маріей. Она всегда казалась ему умной Она послушается разумныхъ уговоровъ и поможетъ ему уговорить Дрэка. Насиліе останется для лѣсничаго послѣднимъ средствомъ.
Прошло нѣсколько минутъ, дверь снова отворилась и въ комнату вошла женщина. Это могла быть только рыжая Марія, но лѣсничій не узналъ въ ней ту дѣвушку, которую онъ видѣлъ въ послѣдній разъ шестнадцать лѣтъ тому назадъ. Она подошла къ лампѣ, онъ пристальнѣе вглядѣлся въ нее и увидалъ, что сталось съ ея красотой: ея великолѣпные рыжіе волосы, когда-то обрамлявшіе лобъ пышной волной, порѣдѣли и совершенно посѣдѣли, большіе, синіе глаза потеряли свой влажный блескъ и глубоко впали, полныя чувственныя губы сжались въ горькую складку; все сіяющее лицо исхудало, поблѣднѣло, поблекло; также измѣнился и станъ, заставлявшій бывало вспоминать о ликадахъ или вакханкахъ.
По удивленному, полному состраданія взгляду лѣсничаго, Марія поняла то, что происходило въ его душѣ.
— Да, — сказала она съ горькой улыбкой, — вотъ и все, что осталось отъ рыжей Маріи.
Главный лѣсничій протянулъ ей руку, она низко наклонилась, точно желая поцѣловать ее. Онъ рѣзко отдернулъ руку. Марія подняла голову; въ ея глазахъ стояли слезы.
— Не сядемъ-ли мы? — сказалъ Бушъ смущеннымъ тономъ.
Они сѣли по обѣимъ сторонамъ стола.
— Мнѣ сердечно жаль, что ваша жизнь сложилась такъ худо, — началъ онъ. — Мнѣ кажется, вы предполагаете остаться здѣсь?
— Я намѣревалась остаться, — отвѣтила Марія, — но врядъ-ли это будетъ возможно. Я знала, что отецъ обѣднѣлъ, но не думала, что ему такъ плохо. Два дня я здѣсь и въ „Лѣсную Лавочку“ не заходило ни души. Отецъ говоритъ, что по цѣлымъ недѣлямъ къ нему не заглядываетъ никто. Не знаю, чѣмъ онъ живетъ. У меня тоже нѣтъ ничего, кромѣ того, что надѣто на мнѣ и на дѣтяхъ.
— Но, милая фрау… простите, я не знаю вашей теперешней фамиліи.
— Прошу васъ, называйте меня просто Маріей. Ахъ, я бы не хотѣла слышать другого имени!
— Развѣ этотъ человѣкъ ничего не можетъ сдѣлать для васъ?
— Нѣтъ, у насъ все описали. Да если бы онъ и могъ помочь мнѣ, онъ бы не захотѣлъ. Это ужасно дурной человѣкъ. Прошу васъ, г. главный лѣсничій, не спрашивайте меня больше о немъ.
Оба замолчали. — Вотъ эта женщина заставила жестоко страдать ту, которую онъ такъ любилъ! Но теперь не слѣдовало думать объ этомъ. Дома у него еще лежалъ остатокъ четвертнаго жалованья, нѣсколько сотенъ марокъ… Прежде всего слѣдуетъ позаботиться о томъ, чтобы бѣдная женщина и ея дѣти не голодали… потомъ увидимъ, — мысленно сказалъ онъ себѣ.
Лѣсничій провелъ рукой по лбу; Марія вопросительно смотрѣла на него.
— Мнѣ кажется, — продолжалъ Бушъ, — такъ не можетъ продолжаться. Я не оставлю васъ, у меня есть добрые друзья, которые многое готовы сдѣлать въ угоду мнѣ. Не нужно только опускать рукъ. „Лѣсная лавочка“ процвѣтала, когда вы были тутъ; она поднимется, такъ какъ вы снова въ ней. Я постараюсь устроить здѣсь весной и осенью стрѣльбу въ цѣль. На отца вамъ, конечно, нельзя разсчитывать, но онъ не будетъ мѣшать вамъ. Словомъ, милая Марія, вамъ, право, нечего отчаиваться. Все будетъ, если и не вполнѣ хорошо, то во всякомъ случаѣ лучше, чѣмъ вы ожидаете теперь.
Бѣдная женщина пристально смотрѣла на него и слезы катились по ея блѣднымъ щекамъ. Вдругъ она выпрямилась, отерла слезы, оглянулась на дверь и, низко нагнувшись надъ столомъ, сказала тихо и быстро.
— Г. главный лѣсничій, я знаю отъ отца, что сегодня вечеромъ вы принесли ему… Карлу Дрэку, много денегъ, за что онъ вамъ долженъ былъ отдать что-то. Я не знаю, въ чемъ дѣло… то есть…
— Прошу васъ, говорите откровенно. Вы окажете мнѣ этимъ большую услугу.
— Мнѣ кажется, дѣло идетъ о моихъ любовныхъ отношеніяхъ съ барономъ. Отецъ мнѣ сказалъ, что ваша дочь вышла замужъ за его сына. Вамъ, конечно, хочется, чтобы никто не поднималъ старыхъ исторій. Онъ же грозилъ вамъ разгласить ихъ и вы стараетесь купить его молчаніе. Вѣдь такъ?
— Вы угадали отчасти.
— Да, у него, вѣроятно, были еще письма барона ко мнѣ; однажды, когда меня не было дома, онъ укралъ ихъ изъ моего стола. Тогда я въ глаза сказала ему, что онъ укралъ ихъ. Онъ клялся, что это неправда, но я была права, и вотъ за эти-то письма онъ заставляетъ васъ платить теперь. Такъ?
— Письма у меня, — уклончиво отвѣтилъ главный лѣсничій, — вы еще дорожите ими?
— Богъ видитъ, что нѣтъ.
— Тогда я могу ихъ сжечь?
— Видитъ Богъ — да.
— Ну, я и сожгу ихъ.
— И вы думаете, что онъ вамъ отдалъ всѣ письма?
— Сколько могло ихъ быть?
Марія задумалась.
— Не очень много, — сказала она и прибавила, помолчавъ немного: — Мы видались такъ часто. Около двадцати.
— Тогда, вѣроятно, они всѣ у меня.
— Даже если всѣ письма до послѣдняго въ вашихъ рукахъ, это ничему не поможетъ, г. главный лѣсничій. Черезъ нѣсколько времени, когда онъ пропьетъ и проиграетъ деньги, онъ снова придетъ къ вамъ и станетъ требовать денегъ.
— Нѣтъ, завтра же онъ будетъ на пути въ Америку. Будьте спокойны.
— Онъ не уѣдетъ, такъ какъ еще сегодня утромъ говорилъ, что не хочетъ уѣзжать.
— Послушайте, Марія! Мнѣ вашъ отецъ только что сказалъ, какіе виды у этого человѣка на васъ. Отцу вашему нравятся его планы. Конечно, я не ошибаюсь, предполагая, что вы и не думаете соглашаться на нихъ?
— Вы не ошибаетесь. Если бы я хотѣла дать замучить себя и моихъ дѣтей — я бы могла не уѣзжать оттуда, гдѣ жила до сихъ поръ.
— Тогда успокойтесь. Повторяю: этотъ человѣкъ завтра же будетъ на пути въ Америку и больше не вернется.
— Кто же въ состояніи его принудить?
— Я.
Главный лѣсничій быстро всталъ, Марія тоже; она со страхомъ смотрѣла на него. Такимъ она его еще никогда не видала и даже не думала, что онъ можетъ настолько взволноваться. Его лицо смертельно поблѣднѣло, глаза сверкали точно у дикаго звѣря; на лбу вздулись синія жилы, но это продолжалось не долго. Черезъ нѣсколько мгновеній жилы опали, блескъ глазъ потухъ, лицо приняло свой обыкновенный смуглый цвѣтъ. Лѣсничій протянулъ руку еще не оправившіеся отъ испуга Маріи и сказалъ своимъ прежнимъ добрымъ тономъ:
— Итакъ, милая Марія, положитесь на меня; я положусь на васъ. Подождите до завтра, до полудня. Въ полдень я приду къ вамъ и принесу то, въ чемъ вы больше всего нуждаетесь; мы переговоримъ обо всемъ остальномъ. Теперь же идите къ вашимъ дѣтямъ наверхъ. Завтра вы покажете мнѣ ихъ. Я увѣренъ, на нихъ стоитъ посмотрѣть.
— Да они красивые малыши, — сказала Марія и покраснѣла отъ удовольствія.
— Еще бы! не мудрено, когда ихъ мать знаменитая красавица. До завтра, до свиданія!
Онъ такъ быстро ушелъ, что она не успѣла проводить его.
Марія стояла посреди комнаты, опустивъ руки; она старалась, понять, что происходитъ съ нею; но въ ея головѣ было смутно, все казалось сномъ. Бывало, она мечтала, что явится добрый человѣкъ и сжалится надъ нею и надъ ея дѣтьми. Вотъ онъ пришелъ… И неужели это тотъ главный лѣсничій, который ей тогда помогалъ снимать бобы? Неужели это тотъ красивый, стройный, черноволосый человѣкъ съ темными свѣтящимися глазами?
Она увидала другую фигуру рядомъ съ нимъ, тоже освѣщенную яснымъ свѣтомъ. Стройная дѣвушка откидывала вьющіеся рыжіе волосы со лба и смѣялась, говоря съ нимъ, гордая тѣмъ, что ея красота околдовала и его, какъ очаровывала всѣхъ мужчинъ.
Съ глубокимъ вздохомъ пробудилась она отъ грезы. Марія взяла, со стола бутылку коньяку и рюмки, заперла ихъ въ стѣнной шкафикъ и спрятала ключъ отъ него, потомъ подняла работу, лежавшую на окнѣ, и сѣла съ нею къ лампѣ.
Въ комнату вошелъ ея отецъ и прежде всего посмотрѣлъ на столъ, съ котораго исчезла бутылка; вслѣдъ затѣмъ его глаза перешли на стѣнной шкафчикъ, изъ котораго былъ вынутъ ключъ. Ему очень хотѣлось попросить рюмочку, но онъ не смѣлъ.
Старикъ подошелъ къ другому столу, взялъ измятую газету, надѣлъ очки и принялся читать, поднимая время отъ времени смущенный взглядъ на часы, которые неутомимо тикали въ своемъ деревянномъ ящикѣ, хотя стрѣлка, казалось, не двигалась съ мѣста; порой Рикъ поднималъ голову и прислушивался къ вою бури, отъ которой вздрагивалъ весь домъ.
Пройдя нѣсколько шаговъ, главный лѣсничій чуть было снова не вернулся въ харчевню, съ такой силой вѣтеръ дулъ ему навстрѣчу, бросая въ лицо и глаза тонкіе острые комочки снѣга; но лѣсничій колебался не долго, онъ поднялъ какъ можно выше свои охотничьи сапоги, надвинулъ глубже шапку и пошелъ навстрѣчу бури и ночи.
Главный лѣсничій рѣшилъ не возвращаться черезъ лѣсъ: даже онъ могъ бы сбиться тамъ съ пути въ темнотѣ при глубокомъ снѣгѣ. Конечно, было бы удобнѣе идти по шоссе, но оно описывало большую дугу по лѣсу и только подъ конецъ прямой линіей подходило къ дому лѣсничаго. Прямѣе всего была тропинка вдоль полотна желѣзной дороги. Въ нѣсколькихъ лощинахъ, конечно, лежалъ глубокій снѣгъ, но пройти навѣрное было возможно.
Бушъ направился къ желѣзной дорогѣ, бывшей шагахъ въ двухстахъ, не больше. Тамъ, гдѣ шоссе прорѣзывало рельсы, стоялъ маленькій домикъ сторожа. Изъ четвероугольнаго маленькаго окошка на снѣгъ падалъ свѣтъ. Не попросить-ли давно знакомаго сторожа, думалось Бушу, выйти съ фонаремъ проводить его до сворота съ полотна къ школѣ деревьевъ, но красный сигнальный фонарь, возвѣщавшій приближеніе сундинскаго пассажирскаго поѣзда, уже былъ зажженъ. Черезъ десять, пятнадцать минутъ поѣздъ придетъ. Сторожу теперь нельзя сходить съ своего мѣста. Но вѣдь и сбиться съ тропинки, бѣгущей вдоль полотна, нельзя. Впередъ! Казалось, буря не хотѣла пускать его. Вѣтеръ и снѣгъ стремились ему навстрѣчу; но онъ шелъ вдоль выемки, сдѣланной въ холмѣ. Нѣсколько мгновеній онъ стоялъ не двигаясь, чтобы перевести дыханіе; потомъ снова вступилъ въ борьбу съ непогодой. Нагнувъ тѣло впередъ, онъ сдѣлалъ около сотни шаговъ и вдругъ чуть не упалъ, натолкнувшись на что-то темное, лежавшее поперекъ узкой тропинки; ему показалось, что его нога, ударилась о старые болты, сложенные въ сторонѣ, и дѣйствительно лѣсничій не ошибся; только сверхъ еле показывающейся изъ подъ снѣга груды, сидѣлъ человѣкъ. Вѣроятно, онъ давно былъ здѣсь, не замѣчая снѣга, засыпавшаго его.
— Эй, дружище! вы выбрали опасное мѣсто спать! Идите-ка домой! — Лѣсничій сильно ударилъ сидѣвшаго по спинѣ: тотъ вскочилъ.
— Damn your bloody eyes![9]
Бушъ увидалъ пьянаго Дрэка. Когда Карлъ бывалъ пьянъ, онъ любилъ го» рить по англійски. Душу главнаго лѣсничаго наполнило отвращеніе, точно онъ дотронулся до разложившагося трупа. Однако, онъ постарался подавить въ себѣ это чувство и сказалъ по возможности спокойно.
— Ступайте домой, Дрэкъ, проспитесь.
— Что? что? — вскрикнулъ пьяница, только теперь узнавшій своего собесѣдника. — Что это вы выдумали? Мнѣ говорятъ г. Дрэкъ, мистеръ Дрэкъ, мистеръ Чарльзъ Дрэкъ, поймите!
Въ душѣ главнаго лѣсничаго къ отвращенію примѣшалось чувство злобы на негодяя, который снова попадался ему на дорогѣ; но онъ сдержался и, проходя мимо него, повторилъ:
— Совѣтую вамъ идти домой!
За его спиной раздался дерзкій голосъ:
— Вы не можете мнѣ приказывать, зелено-сюртучникъ! Я могу распоряжаться вами; вы у меня въ рукахъ. Вы будете танцовать подъ мою дудочку, понимаете? Завтра, послѣ-завтра, сколько захочу! Америка! На Америку мнѣ наплевать.
Главный лѣсничій обернулся.
— Въ послѣдній разъ, идите своей дорогой! — повторилъ онъ.
Карлъ Дрэкъ отступилъ, главный лѣсничій думалъ, что онъ уже освободился отъ него и сдѣлалъ нѣсколько шаговъ, но опять услышалъ сзади себя голосъ:
— Rascal! scoundrel! Milckop! come, come! Let’s have а goodfight. I’ll Knock you down! Do you hear? You![10]
И тяжелая рука опустилась на плечо Буша.
Лѣсничій мгновенно обернулся и ударилъ Карла кулакомъ въ лицо. Карлъ присѣлъ, снова поднялся, зацѣпился за брусъ, пошатнулся и упалъ вкось на рельсы. Въ эту минуту изъ-за желѣзно-дорожнаго поворота показались красные фонари локомотива; они еле мерцали во мракѣ бури, но въ душѣ несчастнаго лѣсничаго стало страшно ясно отъ ихъ свѣта.
Карлъ не двигался, если онъ оставитъ его тамъ…
Подъ ногами лѣсничаго стала дрожать почва; раздался протяжный свистъ, странно замершій въ густомъ воздухѣ.
Главный лѣсничій схватилъ Карла за ноги и стащилъ его съ рельсъ. Поѣздъ несся съ глухимъ гуломъ; вотъ локомотивъ, три, четыре вагона — изъ оконъ льетъ свѣтъ и освѣщаетъ его и Карла, котораго онъ стащилъ съ пути и держитъ въ рукахъ.
Поѣздъ шелъ такъ близко, что почти задѣвалъ Буша подножками вагоновъ. Все произошло со страшной, головокружительной быстротой. Поѣздъ снова скрылся въ темнотѣ раньше, чѣмъ лѣсничій вспомнилъ, что онъ все еще держитъ пьяницу въ своихъ объятіяхъ.
Отвращеніе снова охватило его, онъ бросилъ тѣло въ снѣгъ и, не оборачиваясь, пошелъ навстрѣчу бурѣ и мятели.
На зарѣ слѣдующаго дня, желѣзнодорожный сторожъ, довольный тѣмъ, что за ночь буря улеглась, проходилъ вдоль своего участка; въ выемкѣ, на разстояніи около сотни шаговъ отъ своего домика, онъ увидалъ на гладкой снѣжной поверхности какое-то возвышеніе. Сторожъ подошелъ ближе и съ ужасомъ замѣтилъ, что изъ подъ кучи снѣга выставилась подошва мужского сапога. Онъ наскоро раскопалъ снѣгъ. Передъ нимъ лежалъ совершенно окоченѣвшій трупъ Карла Дрэка. Нечего было и думать вернуть его къ жизни. Вѣроятно, замершій пролежалъ здѣсь цѣлую ночь, иначе его не покрылъ бы такой густой слой снѣга. Сторожъ остановилъ товарный поѣздъ, шедшій изъ Сундина и послалъ съ нимъ въ Гримъ Извѣщеніе о происшествіи. Черезъ нѣсколько часовъ явились судебныя власти съ понятыми. Составили протоколъ. Дѣло объяснилось просто. Съ тѣхъ поръ какъ Карлъ Дрэкъ жилъ въ «Лѣсной Лавочкѣ», онъ всегда возвращался вечеромъ изъ Грима по короткой и удобной тропинкѣ вдоль полотна, несмотря на угрозы сторожей донести на него, если онъ снова появится на ней. Во время допроса въ «Прусскомъ Орлѣ» выяснилось, что въ этотъ день хозяинъ гостинницы отказался дать уже пьяному Дрэку еще вина и тотъ ушелъ съ проклятіями, угрожая раззорить гостинницу «Прусскій Орелъ» и всѣ гостинницы въ городѣ своей «Лѣсной Лавочкой», которую онъ превратитъ въ великолѣпный отель на американскій ладъ. Затѣмъ онъ, вѣроятно, пошелъ въ «Лѣсную Лавочку» по запрещенной ему дорогѣ, подлѣ сторожки сошелъ съ тропинки, но вмѣсто того, чтобы пойти въ [харчевню, свернулъ влѣво, въ выемку, и упалъ подъ вліяніемъ пьяной усталости. Снѣгъ засыпалъ его.
— Дѣло такъ ясно, точно оно происходило у насъ на глазахъ, — сказалъ судья.
Особеннаго вниманія происшествіе не возбудило. Весь міръ предсказывалъ, что Карлъ Дрэкъ дурно кончитъ, растративъ нѣсколько тысячъ марокъ, которыя привезъ изъ Америки. Онъ погибъ только немного раньше, нежели того ожидали.
— Г-нъ главный лѣсничій, бывшій пріятелемъ его отца, — сказалъ Морбекъ, — достаточно усовѣщевалъ малаго за нѣсколько дней до его смерти, но, главный лѣсничій только напрасно потерялъ слова.
Въ городѣ съ нѣкоторымъ злорадствомъ разсказывалось, что замужнія сестры Дрэка говорили очень дурно объ умершемъ. Онѣ тоже ожидали, что Карлъ дурно окончитъ, но надѣялись, что послѣ его смерти получатъ богатое наслѣдство. Теперь же у умершаго нашли неособенно дорогое американское оружіе, рѣдкости, платье и тому подобный хламъ. Деньгами онъ оставилъ всего двѣ тысячи марокъ, которыя хранились у Рика. Деньги вернула рыжая Марія, такъ какъ ея старикъ отецъ лежалъ въ постели. Въ это же время выяснилось, что Марія разошлась съ своимъ мужемъ и собиралась остаться здѣсь и взять «Лѣсную Лавочку». Ей оказало большую услугу то, что она принесла сельскому судьѣ двѣ тысячи марокъ, хотя ни одна живая душа не знала объ ихъ существованіи; всѣ хвалили ея поступокъ, говоря, что она всегда была лучше той славы, которая ходила о ней.
Лѣсничій узналъ о томъ, что произошло только четыре дня спустя. Придя изъ «Лѣсной Лавочки» домой, онъ нашелъ телеграмму изъ Сундина отъ президента. Президентъ просилъ его какъ можно скорѣе пріѣхать къ нему, чтобы переговорить объ очень важныхъ дѣлахъ. Отправиться сейчасъ же было немыслимо. На вопросъ лѣсничаго съ ближайшей станціи Брандсгагенъ отвѣтили, что если и придутъ поздніе поѣзда изъ Грима и Грюнвальда, то имъ придется застрять въ Брандсгагенѣ, такъ какъ дальше къ Сундину, въ нѣсколькихъ мѣстахъ на пути страшные снѣжные заносы. Бушу пришлось уѣхать только съ утреннимъ поѣздомъ на слѣдующій день.
Президентъ принялъ его больше чѣмъ любезно, просто ласково.
— Вы знаете, милый коллега, — началъ онъ, — я всегда любилъ васъ и глубоко уважалъ вашу дѣятельность и ваши знанія. Вамъ, конечно, тоже не безъизвѣстно, кому вы обязаны тѣмъ, что столько лѣтъ оставались на одномъ и томъ же мѣстѣ. Я не могъ противодѣйствовать вашему прямому начальнику; ему, къ несчастію, тамъ вверху вѣрили больше, нежели намъ. Теперь онъ предпочелъ сдѣлаться оберфорстмейстеромъ однихъ шлезвигскихъ магнатовъ — еще не смѣю назвать ихъ имени — и оставляетъ коронную службу. Я сейчасъ же рѣшилъ обратиться прямо къ министру, разсказать ему всѣ несправедливости относительно васъ и предложить избрать васъ его преемникомъ. Это было недѣлю тому назадъ. Вчера (необыкновенно скоро!) пришелъ его отвѣтъ. Г-нъ совѣтникъ, я особенно радуюсь тому, что мнѣ первому приходится поздравить васъ съ повышеніемъ!
Къ удивленію президента, его слова не возбудили въ Бушѣ того радостнаго удивленія, которое онъ ожидалъ видѣть. Однако, чувство обиды улеглось въ немъ, когда Бушъ послѣ короткаго, неловкаго для обоихъ молчанія, попросилъ простить его за то, что онъ не могъ сейчасъ же пріискать подходящихъ словъ, чтобы высказать всю свою благодарность за незаслуженную огромную доброту г-на президента къ нему. Онъ считалъ, что его карьера окончена, и неожиданность была слишкомъ велика. Теперь ему приходится даже спрашивать себя: хватитъ-ли у него силъ для новой должности?
Президентъ не далъ главному лѣсничему продолжать. Еще болѣе ласково объявилъ онъ, что все это мрачныя мысли, которыя пришли г-ну Бушу на умъ, благодаря его ипохондрической уединенной жизни, что свѣжій живой воздухъ новой должности скоро вполнѣ ихъ прогонитъ. Теперь слѣдовало ковать желѣзо, пока оно горячо. Не можетъ-ли г. коллега сейчасъ же ѣхать въ Берлинъ, чтобы представиться его превосходительству.
Его превосходительство приметъ его тѣмъ привѣтливѣе, что онъ выражалъ въ своемъ рескриптѣ желаніе какъ можно скорѣе поговорить съ господиномъ Бушемъ.
— Только бы онъ не удержалъ васъ въ Берлинѣ, — съ улыбкой закончилъ президентъ. — Тамъ гоняются за способными людьми, но и мы, провинціалы, тоже жить хотимъ!
Главный лѣсничій согласился со всѣми доводами президента, сказавъ, что онъ уѣдетъ въ Берлинъ съ двѣнадцатичасовымъ поѣздомъ. Разстались собесѣдники, повидимому, очень довольные другъ другомъ.
Въ Берлинѣ главнаго лѣсничаго ожидало печальное извѣстіе.
На слѣдующій день послѣ аудіенціи у министра, онъ пошелъ къ своему другу-юристу, но засталъ его мертвымъ. Онъ умеръ наканунѣ утромъ отъ разрыва сердца.
— Это не было неожиданностью не для него, не для насъ, — сказалъ его молодой коллега. — Уже давно онъ былъ боленъ, хотя и слышать не хотѣлъ бы объ этомъ и даже только что, какъ вамъ извѣстно, совершилъ трудное путешествіе въ Петербургъ и назадъ всего въ недѣлю. Въ сущности, смерть для него счастіе. Ему, какъ мнѣ сказалъ тайный совѣтникъ Мюллеръ, предстояли страшныя мученія. Если вамъ возможно, останьтесь до погребенія, которое совершатъ послѣ завтра и до вскрытія завѣщанія. Я знаю, что покойный оставилъ вамъ кое-что. Дѣло идетъ не о пустой суммѣ. Больше я не могу ничего сказать.
Молодому человѣку пришлось удивиться, какъ удивился президентъ въ Сувдинѣ. На серьезномъ лицѣ главнаго лѣсничаго не отразилось радостнаго изумленія. Онъ скорѣе походилъ на человѣка, попавшаго внезапно въ крайне тяжелое для него положеніе.
Это выраженіе не сходило съ его лица, когда вскрывали завѣщаніе, читали его, когда стало извѣстно, что покойный оставилъ большую часть своего полуторамилліоннаго состоянія различнымъ благотворительнымъ учрежденіямъ, завѣщалъ меньшія суммы своей домоправительницѣ, а главному лѣсничему Раймонду Бушу «своему милому и глубокоуважаемому другу юности» сумму въ сто тысячъ марокъ, которую просилъ немедленно передать въ его распоряженіе.
Всѣ удивлялись, съ какимъ стоическимъ спокойствіемъ принялъ Бушъ это извѣстіе. Только немногіе замѣтили, что, когда онъ повернулся въ сторону, двѣ крупныя слезы выкатились изъ его глазъ.
Нѣсколько дней главный лѣсничій уже жилъ дома. Перваго февраля ему нужно было вступить въ новую должность.
— Я бы никогда не думалъ, — сказалъ Гансъ Кэте, — чтобы папа, такъ обрадовался повышенію въ службѣ и наслѣдству! То мрачное настроеніе, въ которомъ онъ былъ послѣднее время, совсѣмъ прошло. И физически онъ точно помолодѣлъ лѣтъ на десять. Даже его волосы, замѣтно начавшіе сѣдѣть, снова стали почти такими же темными, какъ прежде. Его странная прядка надъ лѣвымъ вискомъ исчезаетъ. Ты тоже замѣчаешь это?
— Конечно, замѣчаю, — отвѣтила Кэте, — но не вижу въ этомъ ничего особенно удивительнаго. Развѣ не ужасно, что такой человѣкъ, какъ папа, двадцать лѣтъ оставался на одномъ и томъ же мѣстѣ? Ты думаешь онъ не чувствовалъ болѣзненно глубоко обиды, хотя и былъ слишкомъ гордъ, чтобы дать что-нибудь замѣтить? Только я положительно сержусь на тебя, Гансъ, за то, что ты могъ подумать, будто онъ радуется деньгамъ. Онъ и деньги! Что ему въ нихъ? Онъ ведетъ спартанскій образъ жизни, какъ говорятъ люди, и ненавидитъ деньги. Откроюсь тебѣ, онъ долго меня допрашивалъ, не играетъ-ли роли баронскій титулъ и все, что связано съ нимъ въ моемъ чувствѣ къ кое-кому. Онъ говорилъ мнѣ, что если это такъ, я должна отказаться отъ мысли объ этомъ человѣкѣ.
— И что же?
— Я серьезно испытала себя, г-нъ баронъ, и нашла, что люблю только Ганса, что любила бы его — если бы…
— Если бы онъ былъ простымъ кандидатомъ въ лѣсничіе и игралъ на cornet-à-piston пѣсню: «Это было бы такъ хорошо!»
— Бѣдный Брунновъ! Ему такъ грустно, что папа уѣзжаетъ въ Сундинъ.
— Многіе пожалѣютъ объ его отъѣздѣ, мое сердце; каждый, имѣвшій счастье его знать, съ грустью услышитъ, что онъ уходитъ отъ насъ.
Дѣйствительно, всѣ въ одинъ голосъ твердили, что отъѣздъ г. главнаго лѣсничаго невозвратимая потеря; г. и г-жа Моенъ Грибеновы изъ Грибеницы, даже мрачные старики Лахмунды, великіе и малые міра сего, съ которыми въ теченіе долгаго времени Бушъ входилъ въ личныя или служебныя отношенія, говорили, что у нихъ больше никогда уже не будетъ такого главнаго лѣсничаго. Никто даже не подозрѣвалъ того, что происходило въ душѣ человѣка, который такъ свѣтло улыбался, никто не предчувствовалъ, какое рѣшеніе твердо установилось въ его душѣ. Съ самаго перваго дня, онъ самъ судилъ себя, не признавая надъ собою другого судьи, кромѣ собственной совѣсти.
Совѣсть оправдала его, когда онъ застрѣлилъ отца Ганса, защищая собственную жизнь, и онъ былъ оправданъ. Теперь тотъ же судья осудилъ его, за убійство человѣка, грозившаго разрушить дорого купленное счастіе его дѣтей, и онъ чувствовалъ себя, осужденнымъ.
Законъ приговариваетъ человѣка, умышленно убившаго другого, къ смертной казни.
Онъ не долженъ быть снисходительнѣе уложенія о наказаніяхъ.
Въ самомъ фактѣ нельзя было сомнѣваться: бросивъ ошеломленнаго, обезпамятѣвшаго отъ ушиба пьяницу въ глубокій снѣгъ, онъ хорошо зналъ, что тотъ самъ не встанетъ съ своего холоднаго ложа и сдѣлается добычей смерти. Онъ зналъ это, желалъ этого. Если бы пришлось отвѣчать на допросѣ, онъ не солгалъ бы и удивился бы, если бы прокуроръ не сталъ обвинять его въ умышленномъ убійствѣ.
Разумнымъ присяжнымъ пришлось бы признать его виновнымъ, можетъ быть, заслуживающимъ снисхожденія въ виду священной клятвы охранять Ганса, въ виду любви отца къ единственной дочери, въ виду того, что убитый страшно разсердилъ его.
Они испросили бы ему помилованіе.
Но передъ собою трудно найти смягчающія обстоятельства Помилованія ждать не отъ кого.
Лѣсничій сдѣлалъ вычисленіе и итоги не сошлись. Въ вычисленіе вкралась ошибка въ ту минуту, когда онъ рѣшилъ скрыть отъ свѣта, какъ умеръ баронъ Фрицъ. Мы живемъ не въ дремучемъ лѣсу, въ которомъ царитъ самоуправство, потому что въ немъ нельзя передать дѣло настоящему судьѣ. Убивать существо, нарушившее право охоты, могутъ только бѣлые траперы, краснокожіе индѣйцы или бурые медвѣди. Цивилизованнное же общество имѣетъ право, должно желать знать, какъ и почему лишился жизни одинъ изъ его членовъ, будь это хоть послѣдній бродяга. Иначе — убійства станутъ совершаться слишкомъ часто. Люди начнутъ убивать другъ друга, когда это имъ покажется выгодно или удобно.
Если бы онъ признался въ убійствѣ барона, ему, вѣроятно, съ трудомъ удалось бы освободиться отъ тяжелаго подозрѣнія, пришлось бы для полнаго оправданія разсказать о страсти барона къ Эльфридѣ, о тѣхъ надеждахъ, которыя могли зародиться въ немъ, благодаря ея неувѣренному обращенію съ нимъ. Но все это не должно было останавливать его! Онъ былъ обязанъ исполнить свой гражданскій долгъ и конецъ. Онъ не исполнилъ его. Съ той минуты, какъ роковая пуля съиграла свою роль, несчастіе начало преслѣдовать его. Теперь онъ стоялъ на краю пропасти, которую вырылъ собственными своими руками. Пропасть жаждала жертвы; жертва — онъ самъ.
Съ полной ясностью главный лѣсничій обдумалъ все, все взвѣсилъ, точно былъ безпристрастнымъ судьей, однимъ изъ присяжныхъ, старательно разсматривавшихъ вопросъ за и противъ. Тутъ нечего было и говорить о трагическомъ рокѣ, о силахъ злыхъ демоновъ! Все вытекало одно изъ другого, а бѣлая прядка, проходившая въ волосахъ надъ лѣвымъ вискомъ и ухомъ до затылка, какъ разъ по тому направленію, въ которомъ когда-то мимо его головы пролетѣла пуля Фрица — не мистическій знакъ, а просто игра природы.
Близость смерти не пугала главнаго лѣсничаго. Онъ всегда смотрѣлъ на смерть только, какъ на неизбѣжный конецъ жизни, который настанетъ рано или поздно; онъ считалъ, что смерть зависитъ отъ множества случайностей, вполнѣ неожиданныхъ, что природа равнодушно относится къ этому концу; по его мнѣнію, даже индивидумъ могъ спокойно встрѣтить смерть, дойдя до взгляда на себя, какъ на часть природы, на частицу великаго цѣлаго. Нѣтъ — ужасно то, что теперь никоимъ образомъ нельзя выкинуть ошибку изъ вычисленія, что послѣднія цифры будутъ такъ же неправильны, какъ и первыя. Ему придется окружить такою же тайной свою смерть, какая уже покрываетъ убійство барона Фрица или Карла Дрэка. Нельзя снять маску тому, кто ее носилъ двадцать лѣтъ. Съ нею ему придется лечь и въ гробъ.
— А потому, добрый президентъ и уважаемый г. министръ, простите меня за ту комедію, которую я сыгралъ передъ вами, высказывая вамъ благодарность за повышеніе, которымъ я не воспользуюсь. Простите меня, всѣ вы, милые, за то, что я, повидимому, такъ радуюсь неожиданному счастью.
Конечно, мнѣ пріятно вырваться изъ когтей моего ростовщика и за это я благословляю лежащаго въ гробу благороднаго человѣка, не хотѣвшаго потерпѣть, чтобы его любимый другъ боролся съ нуждой! Въ иномъ случаѣ деньги не заинтересовали бы меня! Вы вѣдь не понимаете и не должны понимать, какъ трудно мнѣ цѣлесообразно распорядиться богатствомъ.
Еще въ Берлинѣ, главный лѣсничій справился у молодого помощника своего умершаго друга, не было-ли у покойнаго какихъ-нибудь бѣдныхъ родственниковъ; тотъ на это ему отвѣтилъ, что еще раньше разыскивались бѣдные родные юриста, но при этомъ выяснилось, что у покойнаго не было нуждающихся родственниковъ. Всѣ были богаты или, по крайней мѣрѣ, жили въ достаткѣ. Принявъ наслѣдство, г. Бушъ никому не причиняетъ зла.
Поэтому, онъ могъ свободно распоряжаться своими деньгами. Онъ составилъ списокъ тѣхъ, о комъ хотѣлъ позаботиться въ своемъ завѣщаніи.
Кэте онъ не включилъ въ него; было бы смѣшно стараться прибавить ей средствъ; она и безъ того была слишкомъ богата!
Но лѣсничій вспомнилъ о дальнихъ родственникахъ, которымъ жилось трудно; имъ онъ отдѣлилъ извѣстную долю своихъ денегъ.
А честный Айсбергъ? лѣсникъ уже такъ состарился, что самъ подалъ въ отставку. Его многочисленная семья еще не вся стояла на ногахъ и онъ предвидѣлъ самое страшное будущее. Амсбергу тоже слѣдовало помочь.
Дальше шла рыжая Марія.
Въ то утро, когда главный лѣсничій уѣхалъ въ Сундинъ, не зная, что его ждетъ тамъ и въ Берлинѣ, онъ отослалъ ей съ Брунновымъ въ запечатанномъ конвертѣ почти всѣ деньги, которыя оставались у него, а по возвращеніи, сейчасъ же навѣстилъ ее. Хотя Марія не знала, насколько онъ бѣденъ и даже считала его достаточнымъ человѣкомъ, ей было трудно взять отъ него деньги и только безвыходное положеніе заставило ее принять отъ него помощь. Она высказала ему это и прибавила, что ей пришлось бороться съ искушеніемъ, утаить тѣ двѣ тысячи марокъ, которыя ея отецъ получилъ за Дрэка.
Однако, она побоялась, что отецъ проболтается и тогда выйдетъ наружу, что г. главный лѣсничій передалъ деньги Карлу, а потомъ выяснится, за что онъ заплатилъ Дрэку и всѣ заговорятъ о печальной тайнѣ ея отношеній къ покойному барону.
— Мнѣ кажется, я не должна была допускать этого, — прибавила она.
Главный лѣсничій увѣрилъ Марію, что она дѣйствовала вполнѣ въ его духѣ и что онъ глубоко благодаренъ ей за ея умное, полное такта поведеніе.
Онъ вполнѣ выразилъ свою благодарность въ завѣщаніи. Эта женщина искупила грѣхи молодости страшными страданіями. Пусть же надъ ея когда-то прекрасной, теперь сѣдой головой, никогда больше не виситъ облачное сѣрое небо.
Оставалась еще довольно большая сумма. Лѣсничій завѣщалъ ее академіи, съ тѣмъ, чтобы тамъ была учреждена стипендія для бѣднаго студента. Онъ отвезъ бумагу въ Грюнвальдъ, къ одному своему знакомому нотаріусу, котораго поразило, съ какой юридической дальновидностью и точностью было составлено оно. Нотаріусъ засвидѣтельствовалъ документъ и принялъ его на храненіе.
Теперь приходи послѣдній день.
И онъ наступилъ. — Это былъ чудесный зимній день; на стальномъ синемъ небѣ висѣло кровянисто-красное солнце. Начиная съ восьми часовъ, въ Мёлленгофскій дворъ со звономъ въѣзжали одни сани за другими. Всѣ сосѣди-землевладѣльцы, дворяне и не дворяне, арендаторы имѣній, гримскій бургомистръ, судья и другія власти города, собирались сюда, чтобы затѣмъ вмѣстѣ отправиться на большую охоту, на которую они были приглашены хозяиномъ Мелленгофа.
Въ девять часовъ всѣ гости съѣхались; было такъ много народа, что толпа еле помѣстилась въ большой залѣ нижняго этажа, въ которой накрыли закуску.
— Докторъ, о чемъ это вы думаете? — по обыкновенію шутливо сказалъ старый графъ Грибенъ, обращаясь къ доктору Барту, который, задумавшись, сидѣлъ надъ наполовину опустѣвшей рюмкой мадеры.
— Я думалъ о томъ, что врядъ-ли въ Германіи или даже въ цѣломъ мірѣ, можно собрать такъ много великолѣпныхъ экземпляровъ рода homo sapiens.
— Homo sapiens? что это, милѣйшій?
— По просту человѣкъ, г-нъ графъ.
— Вѣрно, вѣрно! конечно, человѣкъ, что же иное? Но вы правы, мы, жители Помераніи, замѣчательная раса.
— А между тѣмъ, самый прекрасный экземпляръ родомъ не изъ Помераніи.
— Кто же это?
— Нашъ главный лѣсничій.
— Совѣтникъ, милѣйшій совѣтникъ.
— Для меня онъ навсегда останется нашимъ главнымъ лѣсничимъ.
— Ну, ну, докторъ. Вы дѣлаетесь демократомъ.
Старикъ погрозилъ пальцемъ, засмѣялся своей шуткѣ и обратился къ другимъ. Бартъ же продолжалъ смотрѣть на главнаго лѣсничаго, который стоялъ въ маленькой группѣ мужчинъ и живо разговаривалъ о чемъ-то.
— Онъ всегда былъ и останется феноменомъ и загадкой для меня, — прошепталъ докторъ. — Двѣ недѣли тому назадъ онъ казался старикомъ, а теперь я вижу въ немъ юношу съ эластическими движеніями и блестящимъ орлинымъ взглядомъ. Все наше знаніе ничто!
— Смѣю васъ просить, господа, — крикнулъ Гансъ громкимъ голосомъ черезъ всю залу.
Гости встали, прошли въ сосѣднюю комнату и взялись за Лефоше, ружья центральнаго боя и т. д. Нѣкоторые обмѣнялись оружіемъ и въ концѣ концовъ у каждаго оказалось по ружью. Гансъ вполнѣ предоставилъ тестю распоряжаться охотой и задалъ этимъ ему не легкую задачу: слѣдовало обойти не менѣе, какъ двѣ тысячи морговъ. Бушъ все обдумалъ отлично.
Первый большой загонъ на большомъ пространствѣ между лѣсомъ и паркомъ замка прошелъ великолѣпно. Выгнали восемьдесятъ два зайца; каждый изъ охотниковъ говорилъ, что онъ не помнитъ подобной охоты въ окрестностяхъ. И всѣмъ удалось выстрѣлить, — кромѣ главнаго лѣсничаго.
— Т. е. онъ не захотѣлъ стрѣлять! — вскрикнулъ графъ Грибенъ.
— Мнѣ сегодня слѣдуетъ присматривать за всѣмъ, — отвѣтилъ главный лѣсничій въ видѣ извиненія.
— А потомъ, заяцъ не достаточно благородная дичь для совѣтника, — прохрипѣлъ графъ.
Ему понравилась эта шутка, но Гансъ, стоявшій подлѣ него, съ неудовольствіемъ сдвинулъ брови.
— Совершенно вѣрно, г-нъ графъ, — спокойно отвѣтилъ главный лѣсничій, — я жду единорога.
— Это что такое?
— Самая благородная дичь въ моемъ лѣсу. Единорога встрѣтишь не часто, — иногда фея сидитъ у него на спинѣ.
— Послушайте, милѣйшій, мнѣ кажется, вы ждете фею?
— Возможно, г-нъ графъ. Но прошу васъ, господа!
Начался вторичный загонъ; теперь дичи было меньше, но охота стала интереснѣе. Кромѣ зайцевъ, выскочило еще три лисицы и барсукъ. Г-нъ Моенъ застрѣлилъ великолѣпнаго луня; нечего упоминать о различныхъ уткахъ, вылетѣвшихъ изъ камыша подлѣ озера.
Охота шла своимъ чередомъ. Надъ землей висѣло синее, стальное, безоблачное небо. Подъ ногами, насколько глазъ хваталъ, разстилалась безконечная снѣжная ширь, блестѣвшая на солнцѣ. Къ ряду охотниковъ подходила шумная цѣпь загонщиковъ. Между охотниками и загонщиками скакали заяцъ за зайцемъ. Изъ ружей раздавался одинъ выстрѣлъ за другимъ, иногда они казались просто пальбой взвода солдатъ во время ученія.
Да, эта охота пришлась по сердцу истымъ любителямъ! Только одно сердце не билось въ тактъ съ остальными, а именно сердце того человѣка, котораго осыпали самыми лестными похвалами со всѣхъ сторонъ. Оно не билось со страхомъ и боязнью, его удары были такъ тихи, что можно было подумать, будто оно уже остановилось.
Мысли его летѣли далеко, далеко, къ тому сказочному лѣсу о которомъ онъ только что въ шутку толковалъ графу. Вотъ раздвигается чаща; среди гремучихъ елей показывается сказочный единорогъ, а на его спинѣ сидитъ фея — она… она…
Да, вотъ ея густые черные волосы, большіе, темные, мечтательные глаза; сладкая улыбка играетъ на благородныхъ губахъ вотъ ея высокая, тонкая, гибкая фигура!
Да, такою онъ ее видѣлъ всѣ эти дни на яву и во снѣ.
Если
бы онъ могъ унести съ собою, туда, ея образъ и съ небесной ясностью созерцать его въ вѣчности.
Но вѣдь иного міра не существуетъ, по крайней мѣрѣ, для человѣка, рожденнаго изъ праха.
Пусть же хоть этотъ образъ останется съ нимъ на то короткое время, которое ему еще осталось провести на землѣ.
Ему пришлось присутствовать и въ иномъ обществѣ, среди многочисленныхъ гостей, которые послѣ охоты сѣли обѣдать въ большой парадной Мёлленгофской столовой.
Ѣли много, пили тоже, много смѣялись и шутили, произносились оригинальные тосты.
Старый графъ предложилъ выпить за главнаго лѣсничаго.
Рѣчь графа дышала добродушіемъ, — онъ уснащалъ ее словами: «милостивые государи». Ее приняли съ энтузіазмомъ. Бушъ отвѣтилъ на нее, послѣ чего раздались бурные апплодисменты.
Но лѣсничій не могъ бы сказать, что говорилъ графъ, что онъ отвѣтилъ ему.
Во время обѣда Кэте сидѣла у него справа; она была необычайно весела и шутлива, такъ что Бушъ нѣсколько разъ смѣялся, только онъ не былъ бы въ состояніи объяснить, въ чемъ состояли ея шутки.
На прощаніе главный лѣсничій поцѣловалъ дочь, но не такъ горячо, какъ бы ему хотѣлось; не нужно, чтобы завтра она сказала: «онъ прощается со мною навсегда».
Въ одиннадцать часовъ онъ пришелъ домой съ своимъ вѣрнымъ Брунновымъ.
— Конечно, вы сейчасъ же ляжете, милый Брунновъ, — сказалъ онъ, протягивая руку молодому человѣку, — мнѣ-же еще нужно поработать съ часокъ.
Брунновъ легъ, онъ страшно усталъ, но заснулъ не скороПередъ его глазами все разстилалась бѣлая снѣжная равнина, по ней бѣжали зайцы за зайцами.
— Охъ, это шампанское! И какъ чудно хороша была она сегодня. Ахъ, да! Ахъ, да! это было бы слишкомъ хорошо!
Наконецъ, онъ заснулъ; черезъ нѣсколько времени его пробудилъ шумъ, точно звукъ выстрѣла.
Немудрено, вѣдь передъ тѣмъ онъ все время видѣлъ зайцевъ.
Брунновъ перевернулся на другой бокъ и заснулъ.
Брунновъ слышалъ дѣйствительно выстрѣлъ.
На слѣдующее утро это подтвердилось съ страшной ясностью. Постель главнаго лѣсничаго осталась нетронутой, а его нашли въ комнатѣ подлѣ спальни. Мертвый лежалъ передъ оружейнымъ шкафомъ. Очевидно, онъ хотѣлъ повѣсить свое Лефоше; ружье выстрѣлило, Богъ вѣсть какимъ образомъ, и зарядъ попалъ прямо въ его сердце.
- ↑ Lachmund — (Лахмундъ) въ переводѣ значитъ смѣющійся ротъ.
- ↑ Хорошо! Отлично!
- ↑ Все это ни къ чему!
- ↑ Страшный оселъ.
- ↑ Прошу прощенія.
- ↑ Я немножко пьянъ, милый сэръ.
- ↑ Хорошо, хорошо! Какъ вамъ угодно, но наверху премилое общество, дамы, чертовски красивыя.
- ↑ Совершеннымъ осломъ.
- ↑ Къ чорту ваши кровожадные глаза!
- ↑ Бездѣльникъ! негодяй! Молокососъ. Подойди. Давай-ка подеремся хорошенько. Я пришибу тебя! Слышишь — ты!