Самонадѣянно возникли города
И стѣну вывелъ жадный воинъ,
И ядовитая перетекла вода,
Отравленная кровью боенъ.
Гдѣ было все и бодро и свѣтло,
Высокій лѣсъ шумѣлъ надъ лугомъ,
Тамъ дѣти блѣдныя въ туманное стекло
Глядятъ наследственнымъ недугомъ.
И дѣвушка раскрашеннымъ лицомъ
Зоветъ въ печальные вертепы;
И око мертвое, напоено свинцомъ,
Глядитъ насмѣшливо и слѣпо.
Заросшимъ слѣдомъ авелевыхъ стадъ
Идти въ горячемъ ожиданьи?
Гдѣ игры табуновъ раздолье возвѣстятъ
Своимъ неукротимымъ ржаньемъ?
Гдѣ овцы тучныя, тѣснясь, перебѣгутъ.
По зеленѣющимъ обрывамъ
Къ серебряннымъ ручьямъ блаженно припадутъ,
Глотками жажды торопливой?
Такъ: прежде хищника блестѣлъ зеленый глазъ,
Стервятникъ уносилъ когтями.
И бодрствовалъ пастухъ, и опекая, пасъ,
И велъ обильными путями.
Но вымя выдоилъ, и нагрузилъ коня,
Повсюду осквернившій руку:
По рельсамъ и мостамъ желѣзомъ зазвеня,
Несетъ отчаянье и скуку.
И воды чистыя, онѣ не напоятъ,
Когда по нивамъ затопленнымъ
Весенній табунокъ понурыхъ жеребятъ
Тоскуетъ стадомъ оскопленнымъ.
