Саламбо (Флобер)/Версия 3/ДО

Саламбо
авторъ Гюстав Флобер, переводчикъ неизвѣстенъ

Оригинал: фр. Salammbô, опубл.: 1862. — Источникъ: az.lib.ru • Текст издания: журнал «Библіотека для Чтенія», №№ 6-7, 1882.

САЛАМБО.

РОМАНЪ

Густава Флобера.

ГЛАВА I.
Празднество.

Это было въ Мегарѣ, предмѣстьѣ Карѳагена, въ садахъ Гамилькара.

Солдаты, которыми онъ командовалъ въ Сициліи, давали большой праздникъ въ честь годовщины сраженія при Эриксѣ, а такъ какъ Гамилькаръ былъ въ отсутствіи, а они были многочисленны, то, никѣмъ не стѣсняемые, они ѣли и пили на свободѣ.

Начальники, въ бронзовыхъ котурнахъ, помѣщались въ средней аллеѣ подъ пурпуровымъ навѣсомъ, съ золотой бахрамой, который былъ растянутъ отъ стѣнъ конюшенъ до первой террасы дворца. Простые солдаты разсѣялись подъ деревьями, гдѣ виднѣлось множество строеній съ плоскими крышами — погребовъ, магазиновъ, пекаренъ, арсеналовъ. Тамъ же помѣщался дворъ для слоновъ, рвы для львовъ и другихъ дикихъ звѣрей и тюрьма для рабовъ. Фиговыя деревья окружали кухни, лѣсъ смоковницъ шелъ до группъ зелени, гдѣ гранаты виднѣлись между бѣлыми кустами хлопчатника. Виноградныя лозы, отягченныя кистями винограда, поднимались по рѣшеткамъ. Подъ платанами разстилалось цѣлое поле розъ. Тамъ и сямъ, надъ травою, качались лиліи. Дорожки были усыпаны чернымъ пескомъ, перемѣшаннымъ съ кораловымъ порошкомъ, а, посрединѣ, аллея изъ кипарисовъ казалась двумя рядами зеленыхъ обелисковъ.

Дворецъ, выстроенный изъ нумидійскаго мрамора, съ желтыми пятнами, виднѣлся вдали, возвышаясь своими четырьмя террасами. Въ своей дикой роскоши, съ большой прямой лѣстницей изъ чернаго дерева, ступени которой съ боковъ были украшены носами побѣжденныхъ галеръ, съ красными дверями съ чернымъ крестомъ и мѣдными рѣшетками, защищающими ихъ внизу отъ скорпіоновъ, онъ казался солдатамъ такимъ же торжественнымъ и непроницаемымъ, какъ лицо Гамилькара.

Совѣтъ назначилъ пиръ во дворцѣ Гамилькара. Выздоравливающіе, лежавшіе въ храмѣ Эшмуна, отправившись въ путь съ разсвѣтомъ солнца, притащились ко дворцу на костыляхъ. Съ каждой минутой прибывали все новые. Они являлись со всѣхъ сторонъ, точно потокъ, вливающійся въ озеро. Между деревьями бѣгали испуганные, полуголые рабы.

Газели на лужайкахъ съ испугомъ убѣгали. Солнце садилось, а сильный запахъ апельсинныхъ деревьевъ, дѣлалъ еще тяжелѣе испаренія этой потной толпы.

Тутъ были представители всевозможныхъ націй, лигурійцы, лузитанцы и балеарцы, негры и римскіе бѣглецы. Въ одной сторонѣ слышалась тяжелая дорійская рѣчь, а рядомъ съ нею кельтскія слова звучали, какъ боевая колесница, тогда какъ іонійскія окончанія сталкивались съ согласными пустыни, рѣзкими, какъ крикъ шакала. Греки отличались тонкой таліей, египтяне поднятыми плечами, кантабрійцы толстыми икрами, кападокійскіе стрѣлки нарисовали себѣ на тѣлѣ сокомъ травъ цвѣты. Нѣкоторые индійцы были одѣты въ женскія платья, туфли и серьги. Другіе, для торжественнаго случая раскрасившись красной краской, походили на коралловыя статуи. Одни лежали на подушкахъ, другіе ѣли, сидя на корточкахъ около большихъ блюдъ или же лежа на животѣ, въ спокойной позѣ львовъ, раздирающихъ добычу.

Послѣдніе пришедшіе, стоя между деревьями, смотрѣли на низкіе столы, до половины исчезавшіе подъ яркими коврами, и ждали своей очереди. Такъ какъ кухни Гамилькара было недостаточно, то Совѣтъ послалъ своихъ рабовъ, посуду и постели. Посреди сада, какъ на полѣ битвы, сверкалъ яркій огонь, на которомъ жарились быки; хлѣбъ, посыпанный анисомъ, чередовался съ большими кругами сыра. Громадные вазы были наполнены виномъ, а въ золотыхъ филигранныхъ корзинкахъ помѣщались цвѣты. Радость насытиться наконецъ вдоволь сверкала во всѣхъ взглядахъ. Тамъ и сямъ затягивали пѣсни.

Сначала подавали птицъ подъ зеленымъ соусомъ, въ красныхъ маленькихъ тарелкахъ, раскрашенныхъ чернымъ рисункомъ. Затѣмъ всевозможныя раковины, которыя собирались на африканскомъ берегу, на блюдахъ изъ желтой амбры. Потомъ столы были покрыты мясомъ, цѣлыми антилопами съ рогами, павлинами въ перьяхъ, цѣлыми баранами, жареными въ сладкомъ винѣ. Въ деревянныхъ сосудахъ плавали въ шафранѣ куски жира. Громадныя пирамиды фруктовъ возвышались рядомъ съ пирогами изъ меда. Не забыты были также маленькія собачки съ толстыми животами, которыхъ откармливали оливками — спеціально карѳагенское блюдо, къ которому питали отвращеніе другіе народы.

Обиліе пищи только еще болѣе возбуждало аппетитъ.

Галлы съ длинными волосами, собранными на затылкѣ, вырывали другъ у друга лимоны, которыеѣли съ кожей. Негры, никогда не видавшіе морскихъ раковъ кололись ихъ красными колючками, а бритые греки, бѣлые, какъ мраморъ, бросали себѣ чрезъ головы шелуху съ тарелокъ, тогда какъ пастухи Бруціума, одѣтые въ волчьи шкуры, молча ѣли, уткнувшись въ тарелки.

Ночь наступала. Навѣсъ съ кипарисной аллеи былъ снятъ и принесли свѣтильники. Невѣрный свѣтъ нефти, горѣвшей въ порфировыхъ вазахъ, испугалъ посвященныхъ лунѣ обезьянъ, гнѣздившихся на кипарисахъ; онѣ начали кричать, что очень забавляло солдатъ. Продолговатое пламя отсвѣчивалось въ мѣдныхъ кирассахъ. Блюда, украшенныя драгоцѣнными каменьями, бросали искры. Громадныя вазы, украшенныя выпуклыми зеркалами, увеличивали отражавшіеся въ нихъ образа. Толпившіеся вокругъ солдаты съ удивленіемъ глядѣлись въ нихъ и гримасничали, смѣша другъ друга. Они перебрасывали чрезъ столы табуреты изъ слоновой кости и золотую посуду. Они пили безъ разбора греческое вино въ высокихъ вазахъ, кампанское въ амфорахъ, кантабрійское, которое подаютъ въ боченкахъ.

На землѣ были розлиты громадныя лужи вина. Запахъ мяса поднимался къ вершинамъ деревьевъ, вмѣстѣ съ паромъ дыханія. Слышно было въ одно и то же время щелканіе челюстей, шумъ разговоровъ, пѣсни, стукъ кубковъ, тарелокъ, кампанскихъ вазъ, ломавшихся на тысячи кусковъ, или рѣзкій звонъ большихъ серебряныхъ блюдъ.

По мѣрѣ того, какъ увеличивалось ихъ опьяненіе, они все болѣе и болѣе припоминали несправедливости Карѳагена. Дѣйствительно, республика, истощенная войной, допустила собраться въ городъ всѣмъ возвращающимся войскамъ. Гисконъ, ихъ предводитель, имѣлъ, однако, благоразуміе отправлять ихъ однихъ за другими, чтобъ облегчить уплату имъ жалованья, а Совѣтъ думалъ, что они, наконецъ, согласятся сдѣлать сбавку. Но теперь на нихъ сердились за то, что не могли имъ заплатить. Этотъ долгъ смѣшивался въ умѣ народа съ тремя тысячами двумя стами талантами, которыхъ требовалъ Путацій, и они были, также какъ и Римъ, врагами Карѳагена.

Наемники понимали это; поэтому ихъ негодованіе выражалось угрозами. Наконецъ, они пожелали собраться, чтобъ отпраздновать одну изъ своихъ побѣдъ, и партія мира уступила ихъ желанію, мстя Гамилькару, который такъ поддерживалъ войну. Она окончилась, не смотря на всѣ его усилія, такъ что, бросивъ надежду на карѳагенянъ, онъ передалъ командованіе наемниками Гискону. Указать его дворецъ мѣстомъ для праздника, — это значило привлечь на него часть ненависти, которую наемники чувствовали къ нимъ. Къ тому же, расходы должны были быть громадны и Гамилькару приходилось сдѣлать ихъ почти одному.

Гордясь тѣмъ, что заставили республику повиноваться, наемники думали, что они, наконецъ, возвратятся домой, унося съ собою плату за свою кровь; но ихъ труды, видимые подъ парами опьяненія, казались имъ необычайными и слишкомъ мало вознагражденными, они показывали другъ другу свои раны, разсказывали сраженія, путешествія и охоты на родинѣ. Они подражали крикамъ дикихъ звѣрей и ихъ прыжкамъ, затѣмъ начались безстыдныя пари.

Они засовывали головы въ амфоры и пили безостановочно, какъ верблюды.

Одинъ лузитанецъ, громаднаго роста, бѣгалъ по столамъ, нося по человѣку на каждой рукѣ и пуская изъ носа огонь; лакедемоняне, не снявшіе своихъ кольчугъ, тяжело прыгали. Нѣкоторые изображали изъ себя женщинъ, дѣлая неприличные жесты; другіе совершенно раздѣвались для борьбы между посуды, какъ гладіаторы, нѣсколько грековъ танцовали вокругъ вазы, на которой была изображена нимфа, тогда какъ негры колотили бычачьей костью въ мѣдный щитъ.

Вдругъ они услышали жалобную пѣсню, громкую и нѣжную, которая поднималась и опускалась въ воздухѣ, какъ размахи крыльевъ раненой птицы. Это были голоса рабовъ въ тюрьмѣ.

Солдаты вскочили и бросились освободить ихъ и возвратились съ крикомъ, гоня предъ собою человѣкъ двадцать, которыхъ можно было узнать по ихъ блѣднымъ лицамъ. У всѣхъ на бритыхъ головахъ были надѣты маленькія, коническія шапки, на всѣхъ были деревянныя сандаліи, и ихъ цѣпи производили шумъ ѣдущихъ телегъ.

По приходѣ въ кипарисную аллею они потерялись въ толпѣ распрашивавшихъ ихъ; одинъ только изъ нихъ остался въ сторонѣ. Сквозь дырья его туники виднѣлись плечи, покрытыя длинными рубцами. Опустивъ голову, онъ недовѣрчиво глядѣлъ вокругъ и щурился отъ яркаго свѣта. Но, убѣдившись, наконецъ, что никто изъ этихъ вооруженныхъ людей не желаетъ ему зла, онъ вздохнулъ съ облегченіемъ. Онъ что-то шепталъ и смѣялся сквозь слезы.

Затѣмъ онъ схватилъ за ручки полную вазу, поднялъ ее кверху своими закованными въ цѣпи руками и, глядя на небо, сказалъ:

— Слава тебѣ Ваалъ-Эшмунъ, освободитель, котораго люди моей родины зовутъ Эскулапомъ! Слава вамъ, духи фонтановъ, свѣта и лѣсовъ! Слава вамъ, боги, скрывающіеся въ горахъ и земныхъ пещерахъ! Слава вамъ, сильные люди въ сверкающихъ доспѣхахъ, освободившіе меня!

Затѣмъ онъ опустилъ вазу и разсказалъ свою исторію.

Его звали Спендій. Карѳагеняне взяли его въ плѣнъ и онъ на греческомъ, лигурійскомъ и карѳагенскомъ языкѣ поблагодарилъ еще разъ наемниковъ. Онъ цѣловалъ ихъ руки. Наконецъ, онъ сталъ поздравлять съ праздникомъ, въ то же время выражая свое удивленіе, что не видитъ кубковъ священнаго Легіона. Эти кубки, на которыхъ, на каждой изъ ихъ восьми золотыхъ сторонъ, было по изумрудной кисти винограда, принадлежали милиціи, преимущественно состоявшей изъ молодыхъ патриціевъ, самыхъ высокихъ по росту. Это была привиллегія, почти священная честь, по тому ничто изъ всѣхъ сокровищъ республики не возбуждало такой зависти наемниковъ. По этой причинѣ они ненавидѣли Легіонъ, и бывали такіе, которые рисковали жизнью, чтобъ только доставить себѣ невыразимое удовольствіе выпить изъ такихъ кубковъ. Поэтому они приказали принести кубки.

Они хранились у Сисситовъ, общества купцовъ, которые ѣли вмѣстѣ.

Рабы вернулись говоря, что всѣ Сисситы спятъ.

— Пусть ихъ разбудятъ, отвѣчали наемники.

Рабы вернулись вторично и объявили, что кубки заперты въ храмѣ.

— Пусть его откроютъ, отвѣчали наемники.

Когда же рабы, дрожа, признались, что кубки находятся въ рукахъ Гискона, они закричали:

— Пусть онъ самъ принесетъ ихъ!'

Гисконъ скоро появился въ глубинѣ сада со свитою изъ священнаго Легіона. Его широкая, черная мантія, прикрѣпленная къ золотой митрѣ, украшенной драгоцѣнными каменьями, падала до копытъ его лошади, сливаясь вдали съ ночной темнотою.

Видна только была его бѣлая борода, блескъ головнаго убора и тройное ожерелье изъ широкихъ голубыхъ пластинокъ, надѣтое у него на груди.

Когда онъ появился, солдаты встрѣтили его громкими криками:

— Кубки! кубки!

Онъ началъ съ того, что объявилъ, что если взять въ разсчетъ ихъ храбрость, то наемники достойны пить изъ нихъ.

Толпа заревѣла отъ радости.

Онъ зналъ ихъ хорошо, такъ какъ командовалъ ими, и вернулся съ послѣдней когортой на послѣдней галерѣ.

— Твоя правда!.. Твоя правда!.. кричали наемники.

Однако, продолжалъ Гисконъ, республика всегда уважала ихъ различіе по народамъ, ихъ обычаи и религію, они были совершенно свободны въ Карѳагенѣ. Что же касается кубковъ священнаго Легіона, то они были частной собственностью.

Вдругъ стоявшій рядомъ со Спендіемъ галлъ бросился прямо чрезъ столъ къ Гискону и угрожалъ ему двумя обнаженными мечами.

Гисконъ, не останавливаясь, ударилъ его по головѣ своей тяжелой палкой изъ слоновой кости. Варваръ упалъ. Галлы закричали и ихъ ярость, сообщившись всѣмъ, угрожала опасностью легіонерамъ. Гисконъ пожалъ плечами, видя, какъ они поблѣднѣли. Онъ думалъ, что его мужество будетъ безполезно противъ этихъ раздраженныхъ звѣрей; лучше было отомстить имъ позднѣе какой либо хитростью, поэтому онъ сдѣлалъ знакъ своей свитѣ и медленно удалился. Затѣмъ, уже у воротъ, повернувшись къ наемникамъ, онъ крикнулъ, что они раскаются.

Празднество продолжалось, но Гисконъ могъ возвратиться и, окруживъ предмѣстіе, которое примыкало къ послѣднимъ укрѣпленіямъ, могъ раздавить ихъ, прижавъ къ стѣнѣ. Тогда, не смотря на многочисленность, они почувствовали себя одинокими и большой городъ, спавшій у ихъ ногъ во мракѣ, вдругъ началъ пугать ихъ своимъ множествомъ лѣстницъ, высокихъ, черныхъ домовъ, и боговъ еще болѣе страшныхъ, чѣмъ ихъ народъ. Вдали, въ гавани, мелькали огни, свѣтъ былъ также въ храмѣ Канона.

Они вспомнили тогда о Гамилькарѣ. Гдѣ онъ былъ? Почему онъ ихъ бросилъ по заключеніи мира? Его распря съ Совѣтомъ была, безъ сомнѣнія, только хитростью, чтобъ погубить ихъ. Ихъ неудовлетворенная ненависть обратилась на самого Гамилькара. Они проклинали его, возбуждая другъ друга своимъ собственнымъ гнѣвомъ.

Въ эту минуту, подъ платанами собралась толпа. Въ срединѣ ее негръ бился на землѣ въ конвульсіяхъ, съ пѣною на губахъ. Кто-то крикнулъ, что онъ отравленъ.

Тогда всѣ вообразили себя отравленными и напали на рабовъ. Поднялся страшный шумъ. Пьяную армію охватила страсть къ уничтоженію. Они ударяли на удачу вокругъ себя, ломали, били; нѣкоторые бросали въ кусты свѣтильники, другіе, опершись на балюстраду, отдѣлявшую львовъ, убивали ихъ стрѣлами.

Самые смѣлые бросились къ слонамъ и хотѣли обрубить имъ хоботы. Между тѣмъ, балеарскіе пращники, зашедшіе за уголъ дворца, чтобъ удобнѣе грабить, были остановлены высокой рѣшеткой изъ индійскаго бамбука. Они перерубили ее своими кинжалами и очутились у сада, выходившаго на Карѳагенъ. Въ этомъ саду, наполненномъ подрѣзанными деревьями, ряды бѣлыхъ цвѣтовъ описывали на почвѣ длинныя параболы, какъ пути звѣздъ. Изъ кустовъ отдѣлялось благоуханіе. Стволы нѣкоторыхъ деревьевъ были выкрашены въ красный цвѣтъ, что дѣлало ихъ похожими на кровавыя колоны. Въ саду, на двѣнадцати мѣдныхъ пьедесталахъ помѣщалось по большому стеклянному шару, въ которыхъ горѣли красноватые огни, точно громадные зрачки.

Солдаты освѣщали себѣ путь факелами, поминутно спотыкаясь на неровной почвѣ. Вдругъ они замѣтили маленькое озеро, раздѣленное на нѣсколько бассейновъ стѣнками изъ голубаго камня. Вода была такъ прозрачна, что свѣтъ факеловъ проникалъ до дна, покрытаго бѣлыми камнями и золотымъ порошкомъ. Вдругъ вода закипѣла и большія рыбы, съ драгоцѣнными каменьями у рта, появились на поверхности. Солдаты громко смѣялись, пропуская имъ пальцы подъ жабры, и потащили ихъ на столъ.

Это были рыбы семейства Барка, всѣ онѣ происходили по прямой линіи отъ первоначальныхъ, священныхъ рыбъ, которыя разбили таинственное яйцо, въ которомъ скрывалась богиня.

Мысль совершитъ святотатство возбудила аппетитъ наемниковъ. Они подложили огонь подъ мѣдныя вазы и забавлялись, глядя, какъ рыбы бились въ кипяткѣ. Толпа солдатъ толкала другъ друга. Они перестали бояться и снова начали пѣть. Благоуханія, которыми были смочены ихъ головы, стекали крупными каплями на ихъ разорванныя туники. Опираясь руками о столъ, который, какъ имъ казалось, колебался точно корабль, — они глядѣли вокругъ пьяными глазами, желая поглотить хоть взглядомъ то, чего не могли съѣсть. Другіе прохаживались по столамъ, среди блюдъ, по пурпуровымъ скатертямъ, ломали ударами ногъ табуреты изъ слоновой кости, и тирскіе стеклянные сосуды.

Пѣсни смѣшивались съ предсмертнымъ хрипѣніемъ рабовъ, умиравшихъ среди обломковъ вазъ и кубковъ. Солдаты требовали вина, мяса и золота, они кричали, чтобъ имъ дали женщинъ. Они говорили на ста нарѣчіяхъ. Нѣкоторыя воображали себя въ ваннѣ, видя себя окруженными парами; другіе же, глядя на деревья, считали себя на охотѣ и бросались на своихъ товарищей, какъ на дикихъ звѣрей.

Отъ брошенныхъ свѣтильниковъ, деревья загорѣлись, огонь переходилъ съ одного на другое и высокая масса зелени, изъ которой поднимались длинныя, бѣлыя спирали, казалась начинающимъ дымиться вулканомъ. Шумъ все увеличивался. Раненые львы ревѣли во мракѣ.

Вдругъ верхняя терраса дворца сразу освѣтилась. Открылась средняя дверь и на порогѣ появилась женщина въ черномъ костюмѣ, — дочь Гамилькара.

Она спустилась съ верхней лѣстницы, которая шла вокругъ верхняго этажа, затѣмъ со второй, съ третьей и остановилась на послѣдней террасѣ, на вершинѣ лѣстницы, украшенной носами галеръ. Опустивъ голову, она неподвижно глядѣла на солдатъ.

Сзади нея стояли два длинныхъ ряда блѣдныхъ людей, одѣтыхъ въ бѣлыя платья, съ красной бахрамой, падавшія до земли. У нихъ не было ни бородъ, ни волосъ, ни бровей. Въ рукахъ, сверкавшихъ кольцами, они держали громадныя лиры и пѣли рѣзкими голосами гимны карѳагенскимъ божествамъ.

Это были жрецы-евнухи храма Таниты, которыхъ Саламбо часто призывала къ себѣ въ домъ.

Наконецъ, она спустилась съ послѣдней лѣстницы, жрецы слѣдовали за нею. Она медленно шла по кипарисной аллеѣ, между столами предводителей, которые понемногу отступали, глядя на нее. Ея волосы, напудренные фіолетовымъ порошкомъ и собранные на головѣ въ формѣ башни, по модѣ ханаанскихъ дѣвушекъ, заставляли ее казаться выше. Нитки жемчуга, прикрѣпленныя къ вискамъ, спускались до угловъ ея рта, розоваго, какъ разрѣзанная граната. Грудь ея была покрыта сверкающими каменьями, расположенными въ видѣ змѣиной чешуи. Ея руки, украшенныя брилліантами, выходили обнаженныя изъ туники безъ рукавовъ, усѣянной красными цвѣтами по черному фону. Ея щиколки были соединены золотой, цѣпочкой для уравненія походки, а ея большая пурпуровая мантія, изъ неизвѣстной матеріи, везлась за нею по землѣ и при каждомъ ея шагѣ казалась слѣдовавшей за нею широкой волной.

Жрецы время отъ времени брали на лирахъ слабые аккорды и въ промежуткахъ между музыкой слышенъ былъ слабый шумъ золотой цѣпочки и правильный трескъ папирусныхъ сандалій.

Никто еще не зналъ ее. Извѣстно было только, что она живетъ очень уединенно, погруженная въ благочестіе. Солдаты видѣли ее по ночамъ на вершинѣ дворца, на колѣняхъ предъ звѣздами, окруженную дымомъ зажженныхъ курильницъ. Это луна сдѣлала ее такой блѣдной; казалось, отъ нея, какъ нѣжное испареніе, отдѣлалось что-то божественное. Ея глаза глядѣли вдаль, въ неземныя сферы.

Она шла, наклонивъ голову и держа въ правой рукѣ маленькую лиру изъ чернаго дерева. Наемники слышали, какъ она шептала:

— Мертвы! всѣ мертвы!.. Вы не придете ко мнѣ болѣе, повинуясь моему голосу, когда я, сидя на берегу озера, бросала вамъ крошки хлѣба. Тайны Таниты скрывались въ вашихъ глазахъ, болѣе прозрачныхъ, чѣмъ морскія волны.

И она называла ихъ по именамъ, которыя были названіями мѣсяцевъ.

— Сивъ! Сивонъ! Тамузъ! Элуль! Тишра! Шебаръ! О! Богиня! сжалься надо мною!

Солдаты, не понимая, что такое она говоритъ, молча тѣснились около нея и удивлялись ея украшеніямъ. Но она оглядывала ихъ всѣхъ испуганнымъ взглядомъ, затѣмъ, опустивъ голову и поднявъ руки, она прошептала нѣсколько разъ:

— Что вы сдѣлали!.. что вы сдѣлали… А между тѣмъ, для вашего развлеченія, у васъ было достаточно хлѣба, мяса, масла, вина! Я приказала привести для васъ быковъ изъ Гекатомпила, для васъ я посылала охотниковъ въ пустыню!..

Ея голосъ все возвышался. Щеки покрывались краской.

— Гдѣ же вы здѣсь: въ завоеванномъ ли городѣ, говорила она, или во дворцѣ господина?.. И какого господина — суффета Гамилькара, моего отца, служителя Ваала!.. Знаете ли вы кого нибудь у васъ на родинѣ, кто умѣлъ бы, какъ онъ, предводительствовать войсками?.. Смотрите: ступени нашего дворца наполнены его побѣдами, что же, продолжайте ваше дѣло — сожгите его. Я унесу съ собою генія нашего дома — мою черную змѣю, которая спитъ на верху, на листьяхъ лотоса. Я свистну и она послѣдуетъ за мною. И если я сяду на галеру, она поплыветъ за мною въ пѣнѣ волнъ.

Ея тонкія ноздри вздрагивали. Она ломала ногти о драгоцѣнные камни, которыми была украшена ея грудь. Затѣмъ глаза ея сдѣлались печальны и она продолжала:

— О! бѣдный Карѳагенъ! несчастный городъ! У тебя нѣтъ, чтобъ защитить тебя, сильныхъ людей прежляго времени, которые ходили за океанъ и строили свои храмы на всѣхъ берегахъ! Всѣ страны работали на тебя! твои суда бывали всюду!..

Тогда она начала воспѣвать похожденія Мелькарта, бога сидонянъ и родоначальника ея семейства. Она разсказала поднятіе на горы Эрсифоніи и войну противъ Мезизабали, чтобъ отомстить царицѣ змѣй. Онъ преслѣдовалъ въ лѣсу чудовище женщину, хвостъ которой вился по сухимъ листьямъ, какъ серебряный ручей. Наконецъ, онъ пришелъ въ долину, гдѣ драконы съ женскими головами сидѣли вокругъ большаго костра, кровавая луна сверкала на небѣ и ихъ красные, длинные языки, раздвоенные, какъ жалы, вытягивались до пламени.

Затѣмъ Саламбо, не останавливаясь, разсказала, какъ Мелькартъ побѣдилъ Мезизабаль и поставилъ на носу своего корабля ея отрубленную голову, которая при каждомъ напорѣ волнъ покрывалась пѣною, а солнце такъ высушило ее, что она сдѣлалась тверже золота. Но глаза не переставали плакать и слезы постоянно капали въ воду.

Она пѣла все это на старомъ ханаанскомъ нарѣчіи, котораго варвары не понимали.

Они спрашивали себя, что такое могла говоритъ она имъ съ такими ужасными жестами, которыми она сопровождала свое пѣніе. Взобравшись вокругъ нея на столы, на вѣтви смоковницъ, разинувъ рты и вытянувъ шеи, они старались понять смыслъ неопредѣленнаго разсказа, онъ мелькалъ въ ихъ воображеніи, какъ призракъ во мракѣ.

Одни только безбородые жрецы понимали Саламбо. Ихъ морщинистыя руки, время отъ времени, извлекали изъ арфъ мрачные аккорды. Слабѣе, чѣмъ старыя женщины, они дрожали отъ мистическаго волненія и отъ страха, который внушали имъ эти люди.

Варвары не обращали на нихъ вниманія. Они слушали пѣніе дѣвушки, но никто не глядѣлъ на нее такъ, какъ молодой нумидійскій начальникъ, сидѣвшій за столомъ предводителей, среди воиновъ своей націи. За его поясомъ было заткнуто такое множество дротиковъ, что онъ казался горбатымъ, подъ широкимъ плащемъ, прикрѣпленнымъ къ вискамъ мѣдными шнурами. Матерія, приподнимавшаяся на плечахъ, закрывала тѣнью его лицо и видѣнъ былъ только блескъ его глазъ.

Онъ очутился на праздникѣ совершенно случайно: отецъ его прислалъ жить къ Барка, по обычаю королей, которые посылали своихъ дѣтей въ разныя семейства, чтобъ приготовить себѣ союзниковъ. Но въ теченіи полгода Нарр’Авасъ жилъ у Гамилькара и еще не видалъ Саламбо. А теперь, сидя на корточкахъ, опустивъ голову, онъ глядѣлъ на нее, раздувая ноздри, какъ леопардъ, притаившійся въ камышахъ.

На другой сторонѣ помѣщался ливіецъ громаднаго роста, съ короткими, черными, вьющимися волосами. Ожерелье изъ серебряныхъ полумѣсяцевъ было надѣто на его груди, обросшей волосами. Лицо его было запачкано брызгами крови. Онъ сидѣлъ, опираясь на лѣвый локоть, и улыбался, широко раскрывъ ротъ.

Между тѣмъ, Саламбо уже кончила пѣніе и говорила на различныхъ варварскихъ нарѣчіяхъ, стараясь съ изяществомъ женщины смягчить ихъ гнѣвъ.

Съ греками она говорила по-гречески, затѣмъ обращалась къ лигурійцамъ, къ кампанцамъ, къ неграмъ и каждый изъ нихъ, слушая ее, наслаждался въ ея голосѣ сладостью роднаго языка.

Увлеченная воспоминаніями о Карѳагенѣ, она снова запѣла о старинныхъ битвахъ съ Римомъ. Они апплодировали. Она воодушевлялась видомъ обнаженныхъ мечей. Ея лира упала на землю. Она замолкала и прижавъ къ сердцу руки, стояла нѣсколько минутъ, закрывъ глаза, наслаждаясь волненіемъ этихъ людей.

Мато, ливіецъ, наклонился къ ней.

Она невольно приблизилась къ нему и подъ впечатлѣніемъ пережитаго волненія, налила въ золотой кубокъ вина, чтобъ примириться съ арміей.

— Пей, сказала она.

Ливіецъ взялъ кубокъ и уже поднесъ его къ губамъ, какъ вдругъ одинъ галлъ, тотъ самый, котораго ранилъ Гисконъ, ударилъ его по плечу, говоря какую-то шутку на своемъ родномъ языкѣ.

Спендій былъ недалеко. Онъ предложилъ перевести слова галла.

— Говори, сказалъ Мато.

— Боги покровительствуютъ тебѣ. Когда свадьба?

— Какая свадьба?

— Твоя, такъ какъ у насъ, сказалъ галлъ, когда женщина подаетъ пить солдату, она предлагаетъ ему раздѣлить съ нею ея ложе.

Онъ не успѣлъ еще кончить, какъ Нарр’Авасъ вскочилъ съ мѣста, вытащилъ изъ-за пояса дротикъ и, опершись правымъ колѣномъ о столъ, бросилъ его въ Мато.

Дротикъ, просвистѣвъ между кубками, пронзилъ руку ливійца и такъ сильно пригвоздилъ ее къ столу, что кисть задрожала въ воздухѣ.

Мато поспѣшно вырвалъ дротикъ, но у него не было оружія. Тогда, схвативъ обѣими руками уставленный посудою столъ, онъ бросилъ его въ Нарр’Аваса, чрезъ бросившуюся между ними толпу солдатъ.

Нумидійцы такъ столпились, что не могли вынуть мечей. Мато бросился впередъ, опустивъ голову. Когда же онъ ее поднялъ, Нарр’Авасъ исчезъ. Онъ сталъ искать его глазами. Саламбо также удалилась. Тогда взглядъ его, наконецъ, обратился ко дворцу и онъ увидалъ, какъ закрылась наверху красная дверь съ чернымъ крестомъ.

Онъ бросился впередъ.

Всѣ видѣли, какъ онъ бѣжалъ между носами галеръ, затѣмъ поднялся по тремъ лѣстницамъ до красной двери, Тутъ, задыхаясь, онъ остановился и оперся о стѣну, чтобъ не упасть.

Одинъ человѣкъ послѣдовалъ за нимъ во мракѣ, такъ какъ свѣтъ отъ празднества былъ закрытъ угломъ дворца. Мато узналъ Спендія.

— Ступай отсюда, сказалъ онъ.

Рабъ, ничего не отвѣчая, началъ зубами разрывать свою тунику. Затѣмъ, опустившись на колѣни около Мато, онъ осторожно взялъ его руку и ощупывалъ въ темнотѣ, чтобъ найти рану.

Наконецъ, лучъ луны, проскользнувъ между тучъ, указалъ Спендію глубокую рану. Онъ обернулъ ее кускомъ туники, но Мато съ раздраженіемъ сказалъ.

— Оставь меня!… оставь!

— О! нѣтъ, отвѣчалъ рабъ. Ты освободилъ меня изъ тюрьмы, я твой. Ты мой господинъ — приказывай.

Мато, пробираясь вдоль стѣны, обошелъ вокругъ террасы. На каждомъ шагу онъ прислушивался и въ промежутки золоченныхъ рѣшетокъ, замѣнявшихъ двери, глядѣлъ въ пустынные покои.

Наконецъ, онъ съ отчаяніемъ остановился.

— Выслушай меня, сказалъ ему рабъ. О! не презирай меня за мою слабость!.. Я жилъ во дворцѣ, я могу, какъ змѣй, пробраться вдоль стѣнъ; идемъ въ комнату Предковъ, тамъ, подъ каждой плитой, лежатъ слитки золота. Подземный ходъ ведетъ къ ихъ могиламъ.

— О! какое мнѣ дѣло! сказалъ Мато.

Спендій замолкъ.

Они были на террасѣ, предъ ними разстилалась громадная тѣнь, казалось, скрывавшая собою громадныя волны чернаго, застывшаго океана.

Но на востокѣ появилась свѣтлая полоса, налѣво, каналы Мегары начали выдѣляться между зеленью садовъ; наконецъ, коническія крыши храмовъ, лѣстницы, террасы, укрѣпленія мало-по-малу начали выступать при блѣдномъ свѣтѣ зари.

Вокругъ всего Карѳагенскаго полуострова виднѣлась полоса бѣлой тѣни, тогда какъ море, изумруднаго цвѣта, казалось, замерло въ утренней свѣжести.

Затѣмъ, по мѣрѣ того, какъ свѣтъ увеличивался, высокіе дубы выдѣлялись все яснѣе. Они толпились по склону горъ, какъ спускающіяся стада дикихъ козъ.

Пустынныя улицы города стали ясно видны. Пальмы, тамъ и сямъ виднѣвшіяся изъ-за стѣнъ, не шевелились. Цистерны наполнялись водою.

Свѣтъ маяка Германеума начиналъ блѣднѣть. На вершинахъ Акрополя, въ кипарисномъ лѣсу, лошади Эшмуна, чувствуя приближеніе дня, били копытами о мраморныя плиты и громко ржали, повернувшись къ солнцу.

Наконецъ, оно появилось. Спендій поднялъ руки и вскрикнулъ. Карѳагенъ освѣтился золотымъ дождемъ свѣта, галеры сверкнули, крыша храма Камона казалась залитой пламенемъ, двери храмовъ отворялись и въ глубинѣ виднѣлся свѣтъ. На мостовой улицъ появились большія телеги изъ окрестностей. Верблюды, нагруженные багажемъ, спускались съ горъ. Окна лавокъ открывались. Въ лѣсу Таниты слышались звуки тамбурина священныхъ куртизанокъ, а на вершинѣ Маппаловъ задымились печи, въ которыхъ обжигались глиняные гробы.

Спендій наклонился съ террасы. Его зубы стучали. Онъ повторялъ:

— Да!.. да, господинъ, я понимаю, почему ты сейчасъ пренебрегъ грабежомъ дома.

Мато былъ какъ будто разбуженъ свистящимъ голосомъ грека. Онъ, казалось, не понималъ.

Спендій продолжалъ:

— О! какое богатство!.. А люди, обладающіе имъ, даже не имѣютъ желѣза, чтобъ защитить его.

Тогда, указавъ правой рукой на народъ, ползавшій на прибрежномъ пескѣ, отыскивая крупинки золота, онъ прибавилъ:

— Смотри, республика похожа на этихъ несчастныхъ, склонившихся на берегу океана, — она повсюду запускаетъ свои жадныя руки и шумъ волнъ до такой степени звучитъ у нея въ ушахъ, что она не услышала бы шаговъ приближающагося господина..

Онъ увлекъ Мато на другую сторону террасы и, указывая на садъ, въ которомъ сверкали на солнцѣ висѣвшіе на деревьяхъ мечи солдатъ, продолжалъ:

— Но здѣсь есть сильные люди, ненависть которыхъ возбуждена до крайности и которыхъ ничто не привязываетъ къ Карѳагену: ни семейство, ни клятвы, ни боги.

Мато стоялъ, опершись на стѣну.

Спендій, подойдя къ нему, продолжалъ шепотомъ:

— Понимаешь ли ты меня, солдатъ? Мы стали бы одѣваться въ пурпуръ, какъ сатрапы, мы купались бы въ благоуханіяхъ, у меня, въ свою очередь, были бы рабы. Неужели ты не утомился спать на жесткой землѣ, пить уксусъ въ лагеряхъ и вѣчно слушать трубные звуки? Ты отдохнешь со временемъ, не такъ ли? Да, когда съ тебя сорвутъ кольчугу и бросятъ твой трупъ коршунамъ! Или, можетъ быть, когда, опираясь на палку, слѣпой, хромой, больной, ты будешь ходить отъ двора ко двору, разсказывая твою молодость дѣтямъ? Припомни всѣ несправедливости твоихъ начальниковъ, длинные переходы подъ жгучимъ солнцемъ, тиранію дисциплины и вѣчную боязнь креста. Послѣ столькихъ трудовъ тебѣ дали почетное ожерелье, какъ на шею осла вѣшаютъ бубенчики, чтобъ оглушать его во время хода и заставлять не чувствовать усталости. А между тѣмъ, ты храбрѣе Пирра и, еслибы только ты захотѣлъ… О! какъ могъ бы ты быть счастливъ въ большихъ, прохладныхъ залахъ, при звукахъ лиръ, лежа, окруженный цвѣтами и женщинами!… Не говори мнѣ, что это предпріятіе невозможно, развѣ наемники не брали сильнѣйшихъ итальянскихъ крѣпостей? Кто тебѣ мѣшаетъ? Гамилькаръ въ отсутствіи, народъ ненавидитъ Богатыхъ, Гисконъ ничего не можетъ сдѣлать съ окружающими его трусами; но ты храбръ, они будутъ повиноваться тебѣ, приказывай, — и Карѳагенъ будетъ нашъ.

— Нѣтъ, сказалъ Мато, надо мною тяготѣетъ проклятіе Молоха, я почувствовалъ это въ ея глазахъ.

Затѣмъ, оглянувшись вокругъ, онъ прибавилъ:

— Гдѣ она?

Спендій понялъ, что Мато находится подъ вліяніемъ безграничнаго безпокойства, и не рѣшился говорить болѣе.

Деревья за ними дымились; съ ихъ обгорѣлыхъ вѣтвей время отъ времени на столы падали полуобгорѣлые скелеты обезьянъ. Пьяные солдаты храпѣли разинувъ рты, рядомъ съ трупами; а тѣ, которые не спали, опускали головы и щурились отъ яркаго свѣта. Почва была покрыта красными лужами. Слоны качали между рѣшетокъ своими окровавленными хоботами. Въ погребахъ видны были раскрытые, разсыпанные мѣшки овса. Павлины на кедрахъ развертывали хвосты и начинали кричать.

Между тѣмъ, неподвижность Мато удивила Спендій. Ливіецъ былъ блѣднѣе, чѣмъ прежде, и пристально глядѣлъ на какую-то точку на горизонтѣ, опершись руками на край террасы.

Спендій, наклонившись, наконецъ, увидалъ, на что тотъ смотритъ. Золотая точка мелькала вдали, въ пыли, на дорогѣ въ Утику. Эта точка была дышломъ колесницы, запряженной двумя мулами; впереди бѣжалъ рабъ, держа ихъ за повода. Въ колесницѣ сидѣли двѣ женщины. Спендій узналъ ихъ и слегка вскрикнулъ. Сзади, по вѣтру, развѣвались длинныя покрывала.

ГЛАВА II.
Въ Сиккѣ.

Два дня спустя, наемники вышли изъ Карѳагена, имъ дали каждому по золотой монетѣ, съ тѣмъ условіемъ, чтобъ они отправились въ Сикку.

— Вы спасители Карѳагена, говорили имъ, но оставаясь здѣсь, вы его истощите, онъ не будетъ имѣть возможности заплатить вамъ, удалитесь; со временемъ республика отблагодаритъ васъ за эту снисходительность. Мы сейчасъ же прикажемъ собрать налоги. Вы получите все сполна. Вамъ дадутъ галеры, которыя отвезутъ васъ на родину.

Они не знали что отвѣчать. Эти люди, привыкшіе къ войнѣ, скучали пребываніемъ въ городѣ. Они позволили безъ труда убѣдить себя.

И карѳагеняне собрались на стѣнахъ, глядя, какъ они удаляются.

Они шли чрезъ улицу Камона и Сиртскія ворота и двигались въ безпорядкѣ, въ перемежку всадники съ пѣхотинцами, начальники съ солдатами, лузитанцы съ греками. Они шли смѣлыми шагами и мостовая громко звенѣла подъ ихъ тяжелыми котурнами. Ихъ кольчуги были покрыты зарубками отъ ударовъ, а лица почернѣли отъ загара въ сраженіяхъ. Топоры, пики, войлочныя шапки и мѣдныя каски — все двигалось и сверкало.

Они до такой степени толпились въ улицахъ, что стѣны чуть не лопались. Громадныя массы вооруженныхъ солдатъ шли между высокими шести-этажными домами, за желѣзными рѣшетками которыхъ женщины, покрытыя покрывалами, молча глядѣли, какъ проходили варвары. Террасы, укрѣпленія, стѣны, исчезали подъ толпою карѳагенянъ, одѣтыхъ въ черное. Туники матросовъ казались кровавыми пятнами среди этой мрачной толпы, а почти голыя дѣти, кожа которыхъ блестѣла подъ мѣдными браслетами, жестикулировали между деревьями.

Нѣкоторые изъ Старѣйшинъ вышли на платформы башенъ и никто не зналъ, почему тамъ и сямъ стояли эти фигуры, съ длинными, бѣлыми бородами, въ задумчивыхъ позахъ. Между тѣмъ, всѣхъ въ одно и тоже время давило одинаковое безпокойство: всѣ боялись, что варвары, видя свою силу, пожелаютъ остаться.

Но они уходили такъ довѣрчиво, что карѳагеняне ободрились и стали вмѣшиваться въ ряды солдатъ, осыпать ихъ обѣщаніями и пожатіями рукъ, нѣкоторые даже уговаривали ихъ не оставлять города, дѣйствуя подъ вліяніемъ преувеличенной политики и лицемѣрной дерзости.

Солдатамъ бросали духи, цвѣты и серебряныя монеты, давали амулеты противъ болѣзней, но предварительно плевали на нихъ три раза, чтобы навлечь смерть, или же скрывали внутри шерсть шакаловъ, которая дѣлаетъ сердце трусливымъ. Вслухъ на наемниковъ призывали милость Мелькарта, а про себя — его проклятіе.

Затѣмъ послѣдовалъ обозъ, вьючныя животныя и верховыя. Больныя стонали на верблюдахъ, другіе шли, опираясь на древки пикъ, пьяницы тащили съ собою боченки вина, обжоры — огромные куски мяса, пироги, плоды, масло въ фиговыхъ листьяхъ, снѣгъ въ полотняныхъ мѣшкахъ.

Нѣкоторые шли съ зонтиками въ рукахъ, другіе съ попугаями на плечахъ. Нѣкоторые брали съ собою собакъ, газелей и пантеръ. Ливійскія женщины, сидя на ослахъ, смѣялись надъ негритянками, многія кормили грудью дѣтей, висѣвшихъ у нихъ на груди на кожаной перевязи, мулы, которыхъ подгоняли остріями мечей, сгибались подъ тяжестью палатокъ.

За арміей слѣдовало множество слугъ, носильщиковъ воды, совершенно пожелтѣвшихъ отъ лихорадокъ, подонковъ Карѳагена, которые привязались къ варварамъ.

Когда всѣ вышли, ворота были закрыты и народъ сошелъ со стѣнъ.

Армія разсѣялась по дорогѣ. Она раздѣлилась на неравныя части. Вдали сверкали острія пикъ. Затѣмъ все потерялось въ пыли. Тѣ изъ солдатъ, которые поворачивались къ Карѳагену, видѣли только его длинныя, безконечныя стѣны. Вдругъ варвары услышали громкіе крики. Они подумали, что нѣкоторые изъ нихъ, оставшись въ городѣ, такъ какъ они не знали сколько ихъ было, забавлялись грабежемъ храмовъ, и много смѣялись этой идеи, затѣмъ продолжали путь далѣе.

Они были рады, идя, какъ прежде, всѣ вмѣстѣ, въ открытомъ полѣ.

Греки пѣли старинную пѣсню мамертинцевъ: «Я обрабатываю поле и собираю жатву моей пикой и моимъ мечемъ. Я хозяинъ въ домѣ, безоружный человѣкъ падаетъ предо мною на колѣни и зоветъ меня господиномъ и повелителемъ.»

Они кричали, прыгали, разсказывали другъ другу исторіи. Время несчастій кончилось.

Придя въ Тунисъ, нѣкоторые замѣтили, что не достаетъ цѣлаго отряда балеарскихъ пращниковъ; но, безъ сомнѣнія, они отстали гдѣ нибудь недалеко и о нихъ скоро забыли.

Нѣкоторые помѣстились въ домахъ, другіе расположились лагеремъ у подножія стѣнъ и городскіе жители приходили разговаривать съ солдатами.

Всю ночь на горизонтѣ виднѣлись огни. Никто въ арміи не могъ сказать, что тамъ праздновалось.

На другой день варвары проходили по обработанной мѣстности; поля патриціевъ смѣняли одно другое. По дорогѣ оливковыя деревья росли длинными, зелеными рядами. Вдали возвышались синеватыя горы. Дулъ горячій вѣтеръ. Хамелеоны ползали по широкимъ листьямъ кактуса.

Варвары замедлили шаги. Они шли отдѣльными отрядами или же двигались одни за одними на большихъ промежуткахъ. Они ѣли виноградъ, который срывали по дорогѣ; ложились на траву и съ удивленіемъ глядѣли на громадные рога быковъ, искуссно загнутые, на овецъ, одѣтыхъ въ кожи для защиты ихъ шерсти, на правильно расположенныя поля, на плуги, похожіе на корабельные якоря. Это богатство земли и изобрѣтенія мудрости ослѣпляли ихъ.

Вечеромъ они легли подъ палатками, не развертывая ихъ. Они засыпали подъ открытымъ небомъ, глядя на звѣзды и съ сожалѣніемъ вспоминали празднество Гамилькара.

Въ половинѣ слѣдующаго дня была сдѣлана остановка на берегу рѣки, подъ тѣнью кустовъ.

Всѣ побросали пики, сняли пояса. Солдаты мылись съ громкими криками, одни черпали воду касками, другіе пили, лежа на животѣ посреди вьючныхъ животныхъ.

Спендій, сидя на дромадерѣ, украденномъ въ паркѣ Гамилькара, издали замѣтилъ Мато, который, съ непокрытой головой, поилъ мула, задумчиво глядя на воду. Спендій сейчасъ же бросился къ нему чрезъ толпу, крича:

— Господинъ! господинъ!

Мато едва обратилъ на него вниманія.

Спендій, не смотря на это, пошелъ сзади него и время отъ времени съ безпокойствомъ оборачивался къ Карѳагену.

Спендій былъ сынъ грека оратора и проститутки изъ Кампаніи. Сначала онъ обогатился, продавая женщинъ, затѣмъ, разоренный кораблекрушеніемъ, воевалъ противъ римлянъ съ пастухами Самніума. Его взяли въ плѣнъ; онъ бѣжалъ; его снова схватили и онъ работалъ въ каменоломняхъ, кричалъ подъ пытками, перебывалъ у множества господъ, познакомился со всевозможными несчастіями. Однажды, съ отчаянія, онъ бросился въ море съ палубы триремы; матросы Гамилькара вытащили его умирающаго и привезли въ Карѳагенъ, въ мегарскую тюрьму. Но такъ какъ римлянамъ должны были возвратить ихъ бѣглецовъ, то онъ воспользовался безпорядками, чтобъ убѣжать съ наемниками.

Всю дорогу онъ не отходилъ отъ Мато, приносилъ ему ѣсть, помогалъ сходить на землю, вечеромъ разстилалъ ему коверъ.

Мато былъ, наконецъ, тронутъ его вниманіемъ и мало-по-малу началъ говорить.

Онъ родился въ Сиртскомъ заливѣ. Отецъ водилъ его на поклоненіе храму Аммона; затѣмъ онъ охотился на слоновъ и наконецъ поступилъ на службу къ Карѳагену. Послѣ взятія Дрепаны его сдѣлали тетрархомъ. Республика была должна ему четверку лошадей, двадцать три медины овса и жалованье за цѣлую зиму. Онъ боялся боговъ и желалъ умереть на родинѣ.

Спендій разсказывалъ ему о своихъ путешествіяхъ, о народахъ и храмахъ, которыхъ онъ видѣлъ. Онъ зналъ многое, умѣлъ дѣлать сандаліи, пики, сѣти, приручать дикихъ звѣрей и жарить рыбу.

По временамъ онъ останавливался и испускалъ рѣзкій крикъ, тогда мулъ Мато ускорялъ шаги, другіе спѣшили, чтобъ слѣдовать за ними, и Спендій снова съ волненіемъ начиналъ свой разсказъ.

Его безпокойство улеглось вечеромъ на четвертый день. Они шли рядомъ на правомъ флангѣ арміи, по склону холма, у ихъ подножія долина терялась въ ночномъ мракѣ, ряды солдатъ, шедшихъ впереди, колебались во мракѣ, какъ волны. Время отъ времени армія проходила по мѣстамъ, освѣщеннымъ луною, тогда верхушки пикъ точно звѣзды сверкали на мгновеніе, затѣмъ исчезали и на мѣсто ихъ являлись другія. Вдали кричали разбуженныя стада и надъ землею лежалъ безграничный миръ. Спендій, откинувъ назадъ голову и полузакрывъ глаза, съ жадностью вдыхалъ вечернюю прохладу. Его волновала вернувшаяся къ нему надежда на мщеніе. Забывшись, онъ не правилъ дромадеромъ, который шелъ впередъ правильными, большими шагами.

Мато снова впалъ въ свою печаль. Онъ ѣхалъ, спустивъ ноги до земли и трава, по которой скользили его котурны, производила постоянный свистъ.

Между тѣмъ, дорога тянулась безконечно. Въ концахъ долинъ она постоянно поднималась на крутые холмы, затѣмъ спускалась въ новыя долины, и горы, которыя, казалось, преграждали дорогу, по мѣрѣ приближенія какъ будто скользили и перемѣняли мѣста.

Время отъ времени появлялась рѣка, окруженная зеленью тамариндовъ, и снова терялась за поворотомъ холмовъ. По временамъ громадныя скалы, возвышались точно носы кораблей или громадные пьедесталы исчезнувшихъ великановъ.

Чрезъ правильные промежутки были расположены маленькіе храмы, служившіе стоянками для пилигримовъ, отправляющихся въ Сикку, но они были закрыты, какъ могилы. Ливійцы, желая заставить отворить ихъ, громко стучали въ двери. Изнутри никто не отвѣчалъ.

Затѣмъ обработанныя поля стали рѣже.

Наконецъ, началась песчаная мѣстность, покрытая колючими кустарниками. Стада банановъ бродили между каменьями, пасшія ихъ женщины, опоясанныя голубой шерстью, увидя солдатъ, скрывались между скалами, съ громкимъ крикомъ испуга.

Наемники вступили въ узкій проходъ, въ родѣ длиннаго корридора, образованный двумя цѣпями красноватыхъ холмовъ, какъ вдругъ отвратительный запахъ поразилъ ихъ обоняніе и на вершинѣ небольшаго холма они увидали что-то необыкновенное, изъ-за листьевъ выглядывала львиная голова. Всѣ бросились туда. Это былъ левъ, распятый на крестѣ, какъ преступникъ. Его громадная грива падала на грудь, и переднія лапы исчезали подъ нею, онѣ были широко растянуты, какъ крылья птицы, ребра, выступали изъ подъ натянутой кожи. Заднія ноги, прибитыя одна на другую, были немного приподняты и черная кровь, лившаяся по шерсти, скопилась на концѣ хвоста длинными сталактитами.

Солдаты забавлялись этимъ видомъ, они звали льва консуломъ и римскимъ гражданиномъ и бросали каменья въ глаза, чтобъ разогнать мухъ.

Шаговъ сто далѣе они увидали еще двухъ другихъ; затѣмъ появился цѣлый рядъ крестовъ съ распятыми львами. Многіе умерли уже такъ давно, что на крестахъ были только остатки ихъ скелетовъ. Другіе, до половины ободранные, висѣли съ искривленными пастями. Нѣкоторые были такъ громадны, что кресты сгибались подъ ихъ тяжестью и качались отъ вѣтра, тогда какъ надъ ихъ головами вилась цѣлая стая воронъ.

Такимъ образомъ мстили карѳагеняне, когда имъ случалось поймать какого нибудь дикаго звѣря. Они надѣялись испугать этимъ примѣромъ другихъ. Варвары перестали смѣяться; они были поражены: «что это за народъ, думали они, который забавляется, распиная львовъ».

Къ тому же, всѣ почти наемники, въ особенности жители сѣвера, были смутно взволнованы и уже болѣли. Они царапали себѣ руки о колючки алоэ, громадные москиты жужжали у нихъ въ ушахъ, въ арміи началась уже диссентерія. Они начали волноваться, что такъ долго не видно Сикки. Они боялись погибнуть, попавъ въ пустыню. Многіе даже не хотѣли двигаться далѣе. Другіе повернули обратно къ Карѳагену

Наконецъ, на седьмой день, идя довольно долго вокругъ подножія одной горы, они, повернувъ круто направо, вдругъ увидали предъ собою длинный рядъ стѣнъ, построенныхъ на бѣлыхъ скалахъ и сливавшихся съ ними. Весь городъ неожиданно выросъ предъ ними; голубые, желтые и бѣлые флаги развѣвались на стѣнахъ подъ красноватымъ свѣтомъ вечерняго солнца. Это были жрицы Таниты, явившіяся на встрѣчу мужчинамъ. Онѣ стояли на укрѣпленіяхъ, ударяя въ тамбурины, играя на лирахъ, и лучи солнца, заходившаго за ними, въ горахъ Нумидіи, мелькали между струнами арфъ и удлиняли ихъ обнаженныя руки. По временамъ инструменты вдругъ смолкали и раздавался рѣзкій крикъ, нѣчто въ родѣ лая, который онѣ издавали, прижимая языкъ къ угламъ рта. Другія стояли неподвижно, опершись подбородкомъ на руки, устремивъ взглядъ своихъ черныхъ глазъ на приближавшуюся армію.

Хотя Сикка была священнымъ городомъ, тѣмъ не менѣе, въ ней не могло помѣститься столько народа; храмъ, съ своими пристройками, занималъ половину города. Поэтому варвары расположились въ долинѣ. Тѣ, которые были дисциплинированы, остановились по отрядамъ, другіе по народностямъ, или смотря по своей фантазіи.

Греки расположили параллельными рядами свои кожанныя палатки; иберійцы разставили въ кругъ свои полотняные шатры; галлы построили деревянные бараки; ливійцы — землянки, негры просто вырыли въ пескѣ ямы, чтобъ спать. Многіе, не зная куда дѣваться, бродили между багажемъ, а ночью спали на землѣ, завернувшись въ свои драные плащи.

Вокругъ нихъ растилалась долина, окруженная со всѣхъ сторонъ горами; тамъ и сямъ, на песчаныхъ холмахъ, возвышались одинокія пальмы. По склонамъ пропастей росли ели и дубы. Иногда полосой проходила гроза, тогда какъ небо вокругъ оставалось лазоревымъ. Затѣмъ, горячій вѣтеръ поднималъ облака пыли и съ вершинъ Сикки каскадомъ спускался ручей, тогда какъ на вершинѣ возвышался храмъ покровительницы страны — карѳагенской Венеры, съ золотой кровлею на бронзовыхъ столбахъ. Она, казалось, наполняла храмъ своимъ духомъ. Неровность почвы, перемѣна температуры и игра свѣта казались выраженіемъ ея силы и красоты ея вѣчной улыбки. Вершины горъ имѣли форму полумѣсяца или походили на полныя женскія груди и, подъ вліяніемъ окружающаго, измученные варвары чувствовали утомленіе, полное сладости.

Спендій, продавъ дромадера, купилъ себѣ на эти деньги раба. Онъ спалъ цѣлые дни, растянувшись предъ палаткою Мато. Онъ часто просыпался, слыша во снѣ свистъ кнута; тогда, улыбаясь, онъ проводилъ рукою по зажившимъ рубцамъ на ногахъ, на тѣхъ мѣстахъ, гдѣ онъ долго носилъ цѣпи; затѣмъ снова засыпалъ.

Мато переносилъ его общество, и когда онъ куда нибудь выходилъ, то Спендій, съ длиннымъ мечемъ у бедра, сопровождалъ его, какъ ликторъ, или же Мато небрежно опирался рукою на его плечо, такъ какъ Спендій былъ малъ ростомъ.

Однажды вечеромъ, проходя вмѣстѣ по лагерю, они увидали кучку людей въ бѣлыхъ плащахъ, между ними былъ Нарр’Авасъ, нумидійскій принцъ, Мато вздрогнулъ.

— Дай мнѣ твой мечъ, вскричалъ онъ, я хочу его убить!

— Еще рано, остановилъ его Спендій, тогда какъ Нарр’Авасъ приближался къ нему.

Онъ поцѣловалъ свои указательные пальцы въ знакъ союза, извиняя свою гнѣвную вспышку опьяненіемъ во время празднества; затѣмъ онъ долго говорилъ противъ карѳагенянъ, но не сказалъ, что привело его къ варварамъ.

Явился ли онъ для того, чтобъ измѣнить имъ или же республикѣ? думалъ Синдій. И такъ какъ грекъ разсчитывалъ извлечь выгоду изъ всевозможныхъ безпорядковъ, то былъ благодаренъ Нарр’Авасу за будущія подлости, въ которыхъ подозрѣвалъ его.

Нумидійскій принцъ остался съ наемниками, казалось, онъ желалъ сблизиться съ Мато; онъ присылалъ ему откормленныхъ козъ, золотаго песку и страусовыхъ перьевъ. Ливіецъ, пораженный этими любезностями, не зналъ отвѣчать на нихъ или раздражаться ими. Но Спендій успокоивалъ его и Мато подчинялся рабу. Онъ постоянно былъ погруженъ въ какое-то непобѣдимое оцѣпѣніе, какъ люди, принявшіе питье, отъ котораго они должны умереть.

Однажды утромъ они отправились всѣ трое на охоту за львами. Нарр’Авасъ спряталъ кинжалъ подъ плащъ. Спендій все время слѣдовалъ за ними и они возвратились обратно безъ всякихъ приключеній.

Въ другой разъ Нарр’Авасъ увлекъ ихъ очень далеко, до границъ своего государства. Когда они вошли въ узкое ущелье Нумидіецъ улыбаясь объявилъ, что сбился съ дороги. Но Спендій сумѣлъ найти ее.

Но по большей части Мато задумчивый, какъ авгуръ, съ восходомъ солнца уходилъ бродить по окрестностямъ. Онъ ложился на песокъ и до вечера лежалъ неподвижно. Онъ совѣтовался со всевозможными жрецами въ арміи: съ тѣми, которые наблюдаютъ за змѣями, съ тѣми, которые читаютъ въ звѣздахъ, съ тѣми, которые предсказываютъ по пеплу мертвецовъ. Онъ принималъ всевозможныя средства: пилъ галбанъ, укропъ и ядъ змѣй, который леденитъ сердце; негритянки, распѣвая по вечерамъ при лунномъ свѣтѣ варварскія пѣсни, слегка кололи ему лобъ золотымъ кинжаломъ. Онъ навѣсилъ на себя множество амулетовъ и ожерелій; онъ призывалъ по очереди Ваала, Камона, Молоха, семь Кабировъ, Таниту и греческую Венеру; онъ вырѣзалъ одно имя на мѣдной доскѣ и зарылъ ее въ песокъ у входа въ свою палатку. Спендій слышалъ, какъ онъ стоналъ и разговаривалъ самъ съ собою.

Однажды ночью грекъ вошелъ въ палатку.

Мато, обнаженный, какъ трупъ, лежалъ на животѣ, на львиной шкурѣ, закрывъ лицо руками. Висячая лампа освѣщала его оружіе, повѣшенное надъ его головою.

— Ты страдаешь? сказалъ ему рабъ, что тебѣ нужно, скажи мнѣ.

Онъ потрясъ его за плечо и нѣсколько разъ позвалъ его:

— Господинъ! господинъ!

Наконецъ, Мато поднялъ на него свои большіе, взволнованные глаза.

— Слушай, тихо сказалъ онъ, приложивъ палецъ къ губамъ, надо мною тяготѣетъ гнѣвъ боговъ, дочь Гамилькара преслѣдуетъ меня! Я боюсь ее, Спендій!…

И онъ прижимался къ рабу, какъ ребенокъ, испутанный призракомъ.

— Говори со мною! я боленъ! я хочу вылѣчиться, я испробовалъ все! но, можетъ быть, ты знаешь какихъ нибудь болѣе могущественныхъ боговъ?

— Для чего? спросилъ Спендій.

Мато ударилъ себя кулакомъ по головѣ.

— Чтобъ избавиться отъ нея, отвѣчалъ онъ.

Затѣмъ онъ продолжалъ, какъ бы говоря самъ съ собою, останавливаясь по временамъ:

— Безъ сомнѣнія, я жертва какого нибудь обѣщанія, которое она дала богамъ… Она держитъ меня на невидимой цѣпи. Если я иду, то это потому, что она двигается; когда я останавливаюсь, она отдыхаетъ! Ея глаза жгутъ меня. Я слышу ея голосъ. Она окружаетъ меня, проникаетъ. Мнѣ кажется, она сдѣлалась моей душой, а между тѣмъ, насъ раздѣляютъ какъ будто невидимыя воды безграничнаго океана. Она далека, неуловима. Очарованіе ея красоты окружаетъ ее свѣтлымъ облакомъ, по временамъ мнѣ кажется, что я никогда не видалъ ее… что она не существуетъ!… и что все это только сонъ!

Такъ жаловался Мато во мракѣ. Варвары спали. Спендій, глядя на него, припоминалъ молодыхъ людей, которые, съ золотыми вазами въ рукахъ, умоляли его когда-то, когда онъ водилъ по городамъ свои стада куртизанокъ; онъ почувствовалъ состраданіе и сказалъ:

— Будь силенъ, господинъ! призови твою волю и не заклинай болѣе боговъ, такъ какъ они не оборачиваются на крики людей. Посмотри, ты плачешь, какъ трусъ!… Развѣ тебѣ не стыдно, что женщина заставляетъ тебя такъ страдать!

— Развѣ я ребенокъ? сказалъ Мато. Неужели ты думаешь, что ихъ пѣсни и лица могутъ еще растрогивать меня? Въ Дрепанѣ у насъ ихъ было такъ много, что мы заставляли ихъ чистить конюшни, я обладалъ ими среди атакъ, подъ обрушивающимися домами, когда еще не замолкъ громъ сраженія… Но эта, Спендій, эта!…

Грекъ перебилъ его.

— Если бы она не была дочерью Гамилькара…

— Нѣтъ! вскричалъ Мато, она ничѣмъ не похожа на другихъ дочерей людей. Замѣтилъ ли ты ея большіе глаза подъ выгнутыми бровями, какъ два солнца подъ тріумфальными арками? Вспомни, когда она появилась, всѣ факелы поблѣднѣли; между брилліантами, обнаженныя мѣста ея груди сверкали ярче ихъ! Вокругъ нея разносится благоуханіе храма; все ея существо распространяетъ отъ себя что-то болѣе опьяняющее, чѣмъ вино, и болѣе ужасное, чѣмъ смерть. Она шла и затѣмъ остановилась…

Онъ вдругъ замолкъ, опустивъ голову и пристально глядя на одну точку.

— Я хочу ее! Я долженъ ее имѣть! Я умираю отъ нея! при одной мысли сжать ее въ своихъ объятіяхъ меня охватываетъ безумная радость, а между тѣмъ, я ее ненавижу. Спендій! я хотѣлъ бы бить ее! Что мнѣ дѣлать? Мнѣ хочется продать себя, чтобъ сдѣлаться ея рабомъ. Ты былъ имъ! ты могъ видѣть ее; говори мнѣ о ней! Не правда ли, каждую ночь она выходитъ на террасу своего дворца? О! камни должны трепетать подъ ея сандаліями и звѣзды склоняться, чтобъ видѣть ее!

Онъ снова упалъ на землю, хрипя, какъ раненый быкъ.

Погодя немного, Мато запѣлъ: «Онъ преслѣдовалъ въ лѣсу чудовище женскаго рода, хвостъ, котораго извивался по сухимъ листьямъ, какъ серебряный ручей». Онъ старался подражать голосу Саламбо и вытягивалъ руки, какъ бы играя на лирѣ.

На всѣ утѣшенія Спендія онъ повторялъ тѣже самыя рѣчи. Ночи проходили въ стонахъ и воспоминаніяхъ. Мато пробовалъ забыться въ винѣ. Но послѣ опьяненіи онъ становился еще печальнѣе. Старался разсѣяться игрою въ кости и проигралъ одну за одною всѣ золотыя дощечки своего ожерелья. Онъ отправился на гору къ жрицамъ богини, но сошелъ съ холма рыдая, какъ возвращаются съ погребенія.

Спендій, напротивъ того, дѣлался все смѣлѣе и веселѣе. Его видѣли въ наскоро построенныхъ кабакахъ, разговаривающаго съ солдатами. Онъ поправлялъ старыя кирасы, жонглировалъ кинжалами. Для больныхъ онъ умѣлъ находить цѣлебныя травы. Онъ былъ ловокъ, изобрѣтателенъ и разговорчивъ. Мало-по-малу варвары привыкли къ его услугамъ и полюбили его.

Между тѣмъ, они ждали посланниковъ изъ Карѳагена, которые должны были привести имъ на мулахъ корзины съ золотомъ. Одни и тѣ же разсчеты повторялись постоянно; они писали пальцами цифры на пескѣ. Каждый заранѣе устраивалъ свою жизнь; одни мечтали завести наложницъ, рабовъ, землю; другіе хотѣли зарыть свое сокровище или же рискнуть имъ на морѣ. Но отъ бездѣлья характеры раздражались, между всадниками и пѣхотинцами происходили постоянные споры. Варвары спорили съ греками и надо всѣмъ этимъ носились рѣзкіе звуки женскихъ голосовъ.

Почти каждый день приходила толпа почти голыхъ людей съ листьями на головѣ, чтобъ защититься отъ жгучихъ лучей солнца. Это были должники богатыхъ карѳагенянъ, принужденные за долги обрабатывать ихъ земли и бѣжавшіе отъ нихъ. Въ лагерь прибывали ливійцы, земледѣльцы, разоренные налогами, изгнанники и преступники, затѣмъ цѣлая толпа купцовъ, продавцовъ вина и масла, раздраженные, не получая платы, они бранили республику. Спендій постоянно говорилъ противъ нея. Скоро уменьшилось количество съѣстныхъ припасовъ, Уже начали поговаривать отправиться всей массою на Карѳагенъ и призвать римлянъ на помощь.

Однажды вечеромъ, во время ужина, вдали послышались приближающіеся тяжелые звуки и на неровной почвѣ появилось что-то красное.

Это были большія, пурпуровыя носилки, украшенныя на углахъ букетами страусовыхъ перьевъ: хрустальныя цѣпи, съ гирляндами жемчуга, болтались сверхъ спущенной матеріи. За носилками слѣдовали верблюды, звеня большими колоколами, привѣшенными у нихъ на груди. Вокругъ нихъ виднѣлись всадники въ кольчугахъ изъ золотой чешуи, покрывавшихъ ихъ съ плечъ до ногъ.

Они остановились въ трехстахъ шагахъ отъ лагеря, чтобъ вынуть изъ чехловъ, которые были прикрѣплены на крупахъ лошадей, круглые щиты, широкіе мечи и беотійскіе шлемы. Нѣкоторые остались около верблюдовъ, другіе продолжали путь. Наконецъ появились знамена республики, то есть синія палки, оканчивавшіяся лошадиными головами или еловыми шишками. Всѣ варвары поднялись, послышались апплодисменты; женщины бросились къ воинамъ священнаго Легіона и цѣловали имъ ноги.

Носилки подвигались, несомыя двѣнадцатью неграми, которые шли мелкими, быстрыми шагами. Они шли неровно, поминутно натыкаясь на веревки палатокъ, бродившій скотъ и треножники, на которыхъ жарилось мясо. По временамъ пухлая рука, украшенная кольцами приподнимала занавѣски носилокъ, а хриплый голосъ бранился, когда носильщики останавливались, и они снова продолжали путь чрезъ лагеръ.

Наконецъ занавѣски носилокъ поднялись и всѣ увидѣли лежащее на широкой подушкѣ спокойное, одутловатое лицо. Брови шли на немъ, какъ черныя дуги, завитые волосы были посыпаны золотымъ порошкомъ, а лицо было такъ блѣдно, что казалось напудреннымъ мраморной пудрой. Остальная часть тѣла исчезала подъ шкурами, наполнявшими носилки.

Солдаты узнали въ лежащемъ человѣкѣ суффета Ганнона, благодаря медленности котораго было проиграно сраженіе при Эгатскихъ островахъ; когда же, побѣдивъ ливійцевъ при Гекатомпилѣ, онъ пощадилъ имъ жизнь, то варвары думали, что онъ сдѣлалъ это изъ жадности, такъ какъ продалъ за свой счетъ всѣхъ плѣнниковъ, хотя заявилъ республикѣ о ихъ смерти.

Поискавъ нѣсколько времени взглядомъ удобнаго мѣста, чтобъ переговорить съ солдатами, онъ сдѣлалъ знакъ. Носилки остановились и, поддерживаемый двумя рабами, онъ поставилъ ноги на землю.

На немъ были надѣты черные суконные сапоги, усѣянные серебряными полумѣсяцами, ноги были обвязаны ремнями, какъ у муміи, и мясо виднѣлось между ихъ скрещенными линіями. Его толстый животъ выступалъ изъ подъ туники, спускавшейся до колѣнъ; толстый подбородокъ опускался на грудь, какъ бычачій подгрудокъ. На немъ былъ надѣтъ шарфъ, поясъ и широкій черный плащъ съ двойными рукавами. Это обиліе платья, большое ожерелье изъ голубыхъ камней, золотые аграфы и тяжелыя серги дѣлали еще отвратительнѣе его безобразіе. Онъ былъ похожъ на большаго идола, поставленнаго на гранитномъ обломкѣ, такъ какъ проказа, покрывавшая все его тѣло, придавало ему безжизненный видъ. Между тѣмъ его, крючковатый носъ, какъ клювъ коршуна, сильно раздувался, а маленькіе глаза сверкали рѣзкимъ металическимъ блескомъ. Онъ держалъ въ рукахъ лопаточку изъ алоэ, чтобъ чесать себѣ кожу.

Наконецъ, два герольда заиграли на серебряныхъ рогахъ; шумъ смолкъ и Ганнонъ заговорилъ.

Онъ началъ съ восхваленія боговъ и республики; варвары должны были считать себя счастливыми, что служили ей. Но надо было быть благоразумными, времена были тяжелыя и «если у господина три оливки, не вправѣ ли онъ оставить двѣ для себя».

Старый суффетъ перемѣшивалъ свою рѣчь пословицами и сравненіями, качая въ тоже время головою, чтобъ добиться одобренія.

Онъ говорилъ на пуническомъ языкѣ, а окружающіе его были кампанцы, галлы и греки, такъ что въ толпѣ никто не понималъ его. Ганнонъ замѣтилъ это, остановился и, тяжело переступая съ ноги на ногу, думалъ.

Ему пришло въ голову созвать предводителей. Тогда герольды объявили этотъ приказъ на греческомъ языкѣ, на которомъ со временъ Ксантиппы передавались приказанія въ карѳагенской арміи.

Свита ударами кнута пробивала дорогу въ толпѣ и вскорѣ начальники фалангъ и варварскихъ когортъ явились, украшенные знаками своего достоинства, въ вооруженіи своихъ странъ. Ночь уже наступила, въ долинѣ былъ слышенъ громкій шумъ, тамъ и сямъ зажигались костры, всѣ спрашивали въ чемъ дѣло? и почему суффетъ не раздаетъ деньги?

Между тѣмъ, онъ разсказывалъ предводителямъ громадныя потери республики, говорилъ, что казна была пуста, что римская дань совершенно подавляетъ ее. Мы не знаемъ, что дѣлать!.. республика достойна сожалѣнія!.

Время отъ времени онъ почесывался своей лопаточкой изъ алоэ, или же останавливался, чтобы выпить серебряный кубокъ, поданный рабомъ, въ которомъ заключалось питье изъ пепла ласки и спаржи, сваренной въ уксусѣ, затѣмъ онъ вытиралъ губы красной салфеткой и продолжалъ:

— То, что прежде стоило серебряный сиклъ, стоитъ въ настоящее время три золотыхъ шекеля, а поля, оставленныя невоздѣланными вовремя войны, не приносятъ ничего. Наши пурпуровыя ловли почти совсѣмъ погибли, даже жемчугъ сдѣлался рѣдокъ. У насъ едва хватаетъ благоуханій для службы богамъ. Что же касается съѣстнаго, то я и не говорю, это настоящее несчастіе, за недостаткомъ галеръ у насъ нѣтъ никакихъ колоніальныхъ товаровъ. Сицилія, въ которой мы находили столько рабовъ, въ настоящее время для насъ закрыта. Еще вчера за одного купальщика и четырехъ кухонныхъ рабовъ я заплатилъ больше, чѣмъ прежде платилъ на пару слоновъ.

Развернувъ длинный свертокъ папируса, онъ прочелъ, не пропуская ни одной цифры, всѣ издержки, сдѣланныя республикой: на поправку храмовъ, на мощенія улицъ, на постройку кораблей, на каралловыя ловли, на усиленіе Сисситовъ, на мины въ Кантабріи…

Но предводители, такъ же какъ и солдаты, не понимали пуническаго языка, хотя наемники здоровались другъ съ другомъ на этомъ языкѣ. Обыкновенно въ варвавскихъ ярміяхъ бывало нѣсколько офицеровъ карѳагенянъ, служившихъ переводчиками; послѣ войны всѣ они скрылись изъ боязни мщенія, а Ганнонъ не подумалъ взять ихъ съ собою, кромѣ того, его глухой голосъ совершенно терялся отъ вѣтра.

Греки, въ желѣзныхъ поясахъ, напрасно вытягивали свои шеи, стараясь угадать слова, тогда какъ горцы, покрытые мѣхами, точно медвѣди, недовѣрчиво глядѣли на него или зѣвали, опершись на свои палицы съ мѣдными гвоздями, невнимательные галлы насмѣшливо встряхивали головами; жители пустыни слушали, неподвижно закутавшись въ свои сѣрые, шерстяные плащи. Задніе ряды все увеличивались. Свита суффета, толкаемая толпою, качалась на лошадяхъ; негры держали въ рукахъ зажженные смоляные факелы, а толстый карѳагенянинъ продолжалъ свою рѣчь, стоя на небольшомъ возвышеніи.

Между тѣмъ, варвары начали терять терпѣніе, послышался ропотъ, всѣ заговорили заразъ. Ганнонъ размахивалъ руками; тѣ, которые желали заставить замолчать другихъ, кричали еще громче и только увеличивали шумъ.

Вдругъ къ ногамъ Ганнона бросился человѣкъ болѣзненнаго вида, вырвалъ трубу у одного изъ герольдовъ и заигралъ на ней. Затѣмъ Спендій, такъ какъ это былъ онъ, заявилъ, что желаетъ сказать нѣчто важное.

— При этомъ заявленіи, поспѣшно сдѣланномъ на пяти различныхъ языкахъ: греческомъ, латинскомъ, галльскомъ, ливійскомъ и балеарскомъ, предводители полу-смѣясь, полу-удивляясь, отвѣчали:

— Говори! Говори!

Спендій колебался; онъ дрожалъ; наконецъ, обратившись къ ливійцамъ, которые были многочисленнѣе вокругъ него, онъ сказалъ:

— Вы всѣ слышали ужасные угрозы этого человѣка?

Ганнонъ ничего не возразилъ, слѣдовательно, онъ не понималъ поливійски. Спендій повторилъ эту же самую фразу на другихъ варварскихъ нарѣчіяхъ.

Всѣ переглядывались съ удивленіемъ; наконецъ, какъ бы по молчаливому соглашенію, думая, можетъ быть что поняли, они всѣ кивнули головами въ знакъ согласія.

Тогда Спендій громко и съ жаромъ заговорилъ:

— Прежде всего онъ сказалъ, что боги всѣхъ другихъ народовъ ничто иное, какъ мечта рядомъ съ богами Карѳагена. Онъ называлъ васъ трусами, ворами, лжецами, собаками и собачьими дѣтьми. Безъ васъ республика, онъ сказалъ это, не должна была бы платить дань римлянамъ. Вашими злоупотребленіями вы истощили всѣ ея благоуханія, уничтожили рабовъ, такъ какъ сговорились съ номадами на еврейской границѣ. Но виновные будутъ наказаны. Онъ прочелъ перечисленіе пытокъ, васъ заставятъ работать за мощеніемъ улицъ, за постройкою кораблей, за украшеніемъ Сисситовъ, тогда какъ другихъ пошлютъ работать въ минахъ въ Кантабріи.

Спендій повторилъ тоже самое грекамъ, галламъ, кампанцамъ и балеарцамъ. Узнавъ большинство собственныхъ именъ, поразившихъ ихъ слухъ въ рѣчи суффета, наемники были убѣждены, что Спендій вѣрно перевелъ его рѣчь. Нѣкоторые кричали ему: «ты лжешь!» но ихъ голоса потерялись въ общемъ шумѣ..

Спендій прибавилъ:

— Развѣ вы не замѣтили, что онъ оставилъ внѣ лагеря резервъ своей кавалеріи; по данному сигналу, они бросятся и уничтожатъ васъ.

Варвары повернулись въ ту сторону и такъ какъ въ эту минуту толпа раздвинулась, то среди ее появилось, подвигаясь съ медленностью призрака, человѣческое существо, сухое, сгорбленное, совершенно обнаженное и покрытое до пояса длинными, растрепанными волосами, съ запутавшимися въ нихъ сухими листьями, пылью и колючками; морщинистая кожа, землянаго цвѣта, висѣла на тѣлѣ, какъ лохмотья на сухихъ вѣткахъ. Руки его дрожали, онъ шелъ, опираясь на палку.

Подойдя къ неграмъ, державшимъ факелы, онъ засмѣялся идіотскимъ смѣхомъ, открывъ блѣдныя десны и съ испуганнымъ видомъ глядѣлъ на собравшуюся вокругъ него толпу варваровъ.

Затѣмъ, вскрикнувъ отъ ужаса, онъ спрятался за ними и бормоталъ: «вотъ они! вотъ они!» указывая на свиту суффета, неподвижно стоявшую въ своихъ сіяющихъ латахъ. Лошади ихъ ржали, ослѣпленныя свѣтомъ факеловъ. Человѣческій призракъ кричалъ:

— Они ихъ убили!

При этихъ словахъ, которые онъ закричалъ на балеарскомъ языкѣ балеарцы подошли и узнали его. Не отвѣчая на ихъ вопросы, онъ повторялъ:

— Да, убили всѣхъ, всѣхъ! раздавили, какъ виноградъ, нашихъ молодцевъ пращниковъ, моихъ товарищей и вашихъ.

Ему дали выпить вина, онъ заплакалъ и заговорилъ яснѣе.

Спендій съ трудомъ сдерживалъ свою радость, объясняя грекамъ и ливійцамъ ужасныя вещи, которыя разсказывалъ Заркасъ. Онъ самъ едва вѣрилъ ему, до такой степени этотъ разсказъ пришелся кстати.

Балеарцы блѣднѣли, слушая, какъ погибли ихъ товарищи. Это былъ отрядъ въ триста человѣкъ, высадившійся наканунѣ ухода варваровъ изъ Карѳагена и въ тотъ день проспавшій слишкомъ поздно. Когда они пришли на площадь Камона, варвары уже ушли и они очутились беззащитными, такъ какъ ихъ глиняные пули были положены на верблюдовъ вмѣстѣ съ остальнымъ багажемъ. Имъ позволили дойти до улицы Сатеба, до дубовыхъ воротъ, окованныхъ мѣдью, тогда народъ единодушно бросился на нихъ.

Солдаты, дѣйствительно, слышали громкій крикъ, Спендій, шедшій во главѣ колоны не слышалъ его.

Затѣмъ трупы были положены на руки боговъ, окружающихъ храмъ Камона. Балеарцевъ упрекали во всѣхъ преступленіяхъ наемниковъ: въ ихъ жадности, воровствѣ, безбожьи и убійствѣ рыбъ въ саду Саламбо. Ихъ тѣла были страшно обезображены. Жрецы жгли ихъ волосы, чтобъ мучить ихъ души; ихъ вывѣсили по кускамъ у торговцевъ мясомъ; нѣкоторые даже кусали ихъ, а вечеромъ, чтобъ покончить съ ними, ихъ сожли на кострахъ, на перекресткахъ.

Эти то огни видѣли издали наемники. Но такъ какъ отъ костровъ загорѣлись нѣкоторые дома, то остатки труповъ и умирающихъ поспѣшно перебросили чрезъ стѣну. Заркасъ до слѣдующаго дня прятался въ кустахъ, на берегу озера, затѣмъ бродилъ на удачу, отыскивая армію по слѣдамъ, оставленнымъ ею на дорогѣ. Утромъ онъ прятался въ пещерахъ, а вечеромъ отправлялся въ путь, покрытый ранами, голодный, больной, питаясь кореньями и травами. Наконецъ, онъ замѣтилъ на горизонтѣ пики и послѣдовалъ за ними, тогда какъ разсудокъ его разстроился отъ ужасовъ и голода.

Негодованіе солдатъ, сдерживавшееся пока Заркасъ говорилъ, разразилось, какъ гроза, когда онъ кончилъ, они хотѣли уничтожить суффета и его свиту, нѣкоторые воспротивились этому, говоря, что надо сперва выслушать его и узнать, будетъ ли имъ, по крайней мѣрѣ, заплачено. Тогда раздался всеобщій крикъ: «наши деньги!» Ганнонъ отвѣчалъ имъ, что привезъ ихъ съ собою.

Всѣ бросились къ аванпостамъ и обозъ суффета явился среди палатокъ, толкаемый варварами, которые, не ожидая рабовъ, быстро развязывали корзины. Въ нихъ были гіацинтовыя платья, губки, щетки, духи и палочки антимонія, чтобъ раскрашивать глаза. Все это принадлежало гвардіи, людямъ богатымъ, привыкшимъ ко всевозможнымъ утонченностямъ. Затѣмъ, на одномъ изъ верблюдовъ, нашли большую бронзовую ванну, которую везъ съ собою суффетъ, чтобъ купаться по дорогѣ, такъ какъ онъ принялъ всѣ предосторожности и даже взялъ съ собою въ клѣткахъ маленькихъ ласокъ, которыхъ жгли живыми, чтобъ прибавлять ихъ пепелъ въ его питье. Но такъ какъ въ болѣзни у него былъ страшный аппетитъ, то у него было взято съ собою множество припасовъ вина, мяса, рыбы на меду и маленькихъ Каможенскихъ горшковъ съ топленымъ гусинымъ жиромъ, покрытыхъ снѣгомъ и соломой. Количество всѣхъ этихъ запасовъ было громадно, громкій смѣхъ поднялся среди наемниковъ при видѣ содержимаго корзинъ.

Что же касается жалованія наемниковъ, то оно наполняло двѣ большія корзины. Въ одной изъ нихъ были даже круглые кусочки кожи, которые въ республикѣ употреблялись какъ деньги, и такъ какъ варвары казались очень удивленными, то Ганнонъ объявилъ имъ, что такъ какъ ихъ счеты были затруднительны, то Старѣйшины не имѣли времени разсмотрѣть ихъ и въ ожиданіи имъ посылали это.

Тогда все было опрокинуто, разбросано, все смѣшалось — мулы, рабы, носилки, припасы, багажъ. Солдаты брали монеты изъ мѣшковъ и бросали ихъ въ Ганнона. Онъ съ трудомъ могъ влѣзть на осла и бѣжалъ, уцѣпившись за его шею, крича, плача, избитый, призывая на армію проклятія всевозможныхъ боговъ. Его широкое ожерелье подпрыгивало до ушей, онъ зубами сдерживалъ свой плащъ, слишкомъ длинный, тянувшійся за нимъ, а варвары кричали издали ему вслѣдъ:

— Убирайся, трусъ! скорѣе! скорѣе!

Свита, обращенная въ бѣгство, скакала вокругъ него, но ярость варваровъ не улеглась: они вспомнили, что многіе изъ нихъ отправившіеся обратно, къ Карѳагену, не возвратились; безъ сомнѣнія, они были убиты.

Такія несправедливости выводили ихъ изъ себя. Они принялись снимать палатки, свертывать свои плащи, сѣдлать лошадей, каждый взялъ свой шлемъ и мечъ и въ одно мгновеніе все было готово; тѣ, у которыхъ не было оружія, бросились въ лѣсъ, чтобъ срѣзать себѣ палки.

Наступило утро. Проснувшіеся жители Сикки появились на улицахъ. Вскорѣ слухъ «они идутъ въ Карѳагенъ» распространился повсюду.

На каждой тропинкѣ появились люди; пастухи бѣгомъ сбѣгали съ горъ.

Затѣмъ, когда варвары оставили лагерь, Спендій объѣхалъ долину, сидя на пунической лошади, сопровождаемый коннымъ рабомъ, который велъ подъ уздцы третью лошадь.

Отъ лагеря осталась одна палатка. Спендій вошелъ въ нее.

— Вставай, господинъ! мы ѣдемъ.

— Куда? спросилъ Мато.

— Въ Карѳагенъ! крикнулъ Спендій.

Мато однимъ прыжкомъ былъ на лошади, которую рабъ держалъ подъ уздцы у дверей.

ГЛАВА III.
Саламбо.

Луна поднималась надъ водою, освѣщая только возвышенныя точки города, еще закутаннаго мракомъ. Стеклянные шары на кровляхъ храмовъ сверкали тамъ и сямъ, какъ большіе брилліанты, но зато земля и сады казались еще мрачнѣе. Въ нижней части Малки сѣти рыбаковъ были протянуты отъ одного дома къ другому, точно растянутыя крылья громадныхъ летучихъ мышей. Слышенъ былъ шумъ гидравлическихъ колесъ, поднимавшихъ воду въ самые верхніе этажи дворцовъ; на террасахъ верблюды спокойно отдыхали, лежа на животахъ, точно страусы. Сторожа спали на улицахъ, на порогахъ домовъ. Громадныя тѣни дворцовъ вытягивались на пустынныхъ площадяхъ.

Вдали виднѣлся дымъ какой нибудь жертвы, вырывавшійся изъ бронзовыхъ трубъ. Тяжелый вѣтеръ доносилъ въ городъ запахъ моря и испаренія стѣнъ, нагрѣтыхъ солнцемъ. Неподвижныя воды ярко сверкали вокругъ Карѳагена, такъ какъ луна освѣщала въ одно и то же время заливъ, окруженный горами, и Туниское озеро, тогда какъ вдали, ниже катакомбъ, большая соляная лагуна сверкала точно кусокъ серебра. Синій сводъ неба спускался съ одной стороны къ долинамъ, съ другой къ морю и на вершинѣ Акрополя кончался пирамидальными кипарисами, окружавшими храмъ Эшмуна, и тихо шептавшими точно волны прилива, которыя медленно ударяли внизу.

Саламбо медленно поднялась на террасу дворца, поддерживаемая рабыней, которая несла на желѣзномъ блюдѣ горящіе уголья. Посреди террасы стояла небольшая скамья изъ слоновой кости, покрытая звѣриными шкурами, съ подушками изъ перьевъ попугая, священной птицы, посвященной богамъ, а въ четырехъ углахъ стояли четыре длинныя курильницы, въ которыхъ курились ладонъ и мѵро. Рабыня, зажгла курильницы.

Саламбо глядѣла на полярную звѣзду. Она медленно поклонилась на всѣ четыре стороны неба и опустилась на колѣни на лазоревый порошекъ, перемѣшанный съ золотыми блесками, изображавшій небесный сводъ.

Затѣмъ, приложивъ локти къ бокамъ, вытянувъ переднія части рукъ и опрокинувъ голову назадъ, она подставила ее лучамъ луны говоря:

— О Раббетна!… Ваалета!… Танита!…

Голосъ ея звучалъ жалобно, какъ бы призывая кого-то.

— Анаитисъ! Астарта! Дерсето! Асторета! Милитта! Атара! Элисса! Тирата!… повелительница мрачнаго моря и лазоревыхъ пространствъ, поклоняюсь тебѣ, о царица влаги! Ты повелѣваешь всѣми скрытыми символами! ты вѣчное молчаніе и вѣчное плодородіе!

Она покачалась всѣмъ тѣломъ два или три раза, затѣмъ, вытянувъ руки, бросилась ницъ.

Рабыня медленно подняла ее, такъ какъ, по обычаямъ, слѣдовало, чтобъ кто нибудь поднялъ молящагося, это значило, что богамъ пріятна его молитва, и кормилица Саламбо всегда исполняла этотъ благочестивый долгъ.

Она была ребенкомъ продана въ Карѳагенъ и, получивъ свободу, не пожелала оставить господъ, какъ это доказывало ея правое ухо, на которомъ было сдѣлано широкое отверстіе. Юбка, съ разноцвѣтными полосами, спускалась съ боковъ до щиколокъ; ея лицо, немного плоское, было желто, какъ ея туника. Длинныя, серебряныя иглы изображали солнце сзади ея головы. Въ ноздряхъ она носила кораловую запонку; она стояла около скамьи прямѣе Гермеса и опустивъ вѣки.

Саламбо дошла до края террасы. Она оглядѣла горизонтъ, затѣмъ взглядъ ея опустился на спящій городъ и вздохъ, который она испустила, заставилъ заколебаться бѣлую симарру, надѣтую на ней безъ аграфа и безъ пояса. Ея сандаліи, съ загнутыми носками, исчезали подъ множествомъ изумрудовъ, а волосы были покрыты пурпурной сѣткой.

Она приподняла голову, созерцая луну, и, перемѣшивая свою рѣчь словами гимна, прошептала:

— О! ты тихо двигаешься, поддерживаешься неосязаемымъ эфиромъ, который собирается вокругъ тебя, и движеніями твоего колебанія ты распространяешь вѣтры и благодѣтельную росу. По мѣрѣ того, какъ ты увеличиваешься и уменьшаешься, увеличиваются и уменьшаются глаза кошекъ и пятна пантеръ! Жены призываютъ твое имя въ мукахъ родовъ! Ты наполняешь раковины! Ты заставляешь бродить вино! Ты разлагаешь трупы! Ты производишь жемчугъ въ глубинѣ морей! Всѣ сѣмена, о богиня! развиваются въ темной глубинѣ твоей влажности. Когда ты появляешься, спокойствіе распространяется надъ землею, цвѣты закрываются, волны успокаиваются, утомленные люди подставляютъ тебя грудь и весь свѣтъ, съ его океанами и морями, смотрится въ тебя, какъ въ зеркало.

Въ это время рогъ луны стоялъ надъ горою Теплыхъ Водъ, въ промежуткѣ между двумя вершинами, по другую сторону залива. Подъ нею виднѣлась маленькая звѣзда и все было окружено туманомъ.

Саламбо продолжала:

— Но ты ужасна, повелительница!… Отъ тебя же происходятъ чудовища, ужасные призраки, обманчивые сны! Твои глаза пожираютъ камни строеній и обезьяны больны каждый разъ, когда ты обновляешься. Куда ты скрываешься? Почему ты вѣчно измѣняешь свой видъ? То, тонкая и согнутая, ты скользишь въ пространствѣ, какъ галера безъ мачтъ, то среди звѣздъ ты походишь на пастуха пасущаго свое стадо. Свѣтящаяся и круглая, ты касаешься вершинъ горъ, какъ колесо колесницы. О, Танита! ты меня любишь, не правда ли? Я такъ часто гляжу на тебя! Но, нѣтъ, ты двигаешься по небу, а я остаюсь неподвижно на землѣ!… Таанахъ, возьми лиру и сыграй на серебряныхъ струнахъ, такъ какъ мое сердце печально.

Рабыня приподняла арфу изъ чернаго дерева больше ея ростомъ и трехугольнаго фасона, поставила ея оконечность въ пустой хрустальный шаръ и начала играть обѣими руками.

Звуки слѣдовали одинъ за однимъ, быстрые и глухіе, какъ жужжаніе пчелъ, затѣмъ становились все звучнѣе, поднимаясь въ молчаніи ночи, вмѣстѣ съ ропотомъ волнъ и шепотомъ деревьевъ на вершинѣ Акрополя.

— Замолчи! вскричала Саламбо.

— Что съ тобою, госпожа? Легкій вѣтерокъ, проходящее облачко — все волнуетъ и безпокоитъ тебя нынче!

— Я сама не знаю, отвѣчала Саламбо.

— Ты утомляешь себя продолжительными молитвами.

— О! Таанахъ, я хотѣла бы распуститься въ нихъ, какъ цвѣтокъ въ винѣ.

— Можетъ быть, на тебя дѣйствуетъ дымъ благоуханій?

— Нѣтъ, въ благоуханіяхъ живетъ духъ боговъ.

Тогда кормилица заговорила Саламбо объ ея отцѣ. Его считали уѣхавшимъ въ страну амбры за столбами Мелькарта.

— Но если онъ не возвратится, продолжала рабыня, тебѣ надо будетъ, чтобъ исполнить его волю, избрать себѣ мужа между сыновьями Старѣйшинъ и тогда твоя печаль исчезнетъ въ объятіяхъ мужа.

— Почему? спросила молодая дѣвушка.

Всѣ тѣ, которыхъ она видѣла, внушали ей страхъ своимъ смѣхомъ дикихъ звѣрей и грубыми фигурами.

— Иногда, Таанахъ, изъ глубины моего существа подымается горячее дыханіе, болѣе тяжелое, чѣмъ дыханіе вулкана. Какіе-то голоса зовутъ меня, огненный шаръ катится и поднимается у меня въ груди, онъ душитъ меня! Я умираю, затѣмъ что-то неизъяснимо пріятное охватываетъ меня всю, точно ласка, и я чувствую себя разбитой, точно на меня опустился какой нибудь богъ. О! я хотѣла бы потеряться въ ночномъ туманѣ, въ волнахъ фонтановъ, въ сокѣ деревьевъ, выйдти изъ моего тѣла, сдѣлаться дыханіемъ, лучемъ и скользить, подняться до тебя, о Мать!

Она подняла руки какъ можно выше и, наклонившись назадъ, казалась въ своемъ длинномъ одѣяніи, такой же блѣдной и легкой, какъ луна. Затѣмъ она упала на ложе изъ слоновой кости, задыхаясь отъ волненія.

Но Таанахъ надѣла ей на шею ожерелье изъ амбры, съ зубами дельфина, чтобъ изгнать ужасъ, и Саламбо сказала почти потухшимъ голосомъ:

— Приведи мнѣ Шахабарима.

Ея отецъ не желалъ, чтобъ она поступила въ училище жрецовъ и не хотѣлъ, чтобъ она узнала что нибудь о культѣ простонародной Таниты. Онъ берегъ ее для союза, который могъ бы служить его политикѣ, такимъ образомъ, Саламбо жила одна, въ громадномъ дворцѣ, такъ какъ мать давно умерла.

Она выросла среди постовъ и очищеній, всегда окруженная серьезными и утонченными вещами, вдыхая благоуханія, съ душою, полной молитвъ.

Она никогда не пробовала вина, не ѣла мяса, не прикасалась къ нечистымъ животнымъ, не была въ домѣ, гдѣ былъ покойникъ. Она не знала ничего нечистаго; такъ какъ каждый богъ выражался въ различныхъ формахъ и всѣ культы происходили изъ одного и того же начала, то Саламбо поклонялась богинѣ въ видѣ планеты. Казалось луна имѣла вліяніе на дѣвушку; когда свѣтило уменьшалось, Саламбо слабѣла. Слабая цѣлый день, она оживлялась къ вечеру и чуть не умерла во время одного затмѣнія луны.

Но ревнивая Раббетна мстила за эту дѣвственность, не посвященную ей, и мучила Саламбо, тѣмъ болѣе сильными волненіями, чѣмъ онѣ были неопредѣленнѣе.

Дочь Гамилькара постоянно безпокоилась о Танитѣ. Она узнала ея приключенія, ея путешествія и всѣ ея имена, которыя повторяла, не зная ихъ различныхъ значеній. Чтобъ болѣе проникнуть въ глубину догматовъ, Саламбо желала вполнѣ познакомиться со всѣми тайнами храма стараго идола, покрытаго великолѣпнымъ покрываломъ, отъ котораго зависѣла судьба Карѳагена, такъ какъ идея о богѣ не вполнѣ ясно отдѣлялась отъ его изображенія, и держать въ рукахъ или даже видѣть его изображеніе значило отнять у него часть его силы, почти повелѣвать имъ.

Саламбо повернулась. Она узнала звонъ золотыхъ бубенчиковъ, которыми былъ обшитъ подолъ платья Шахабарима.

Онъ поднимался по лѣстницамъ, затѣмъ, у входа на террасу, остановился, скрестивъ руки. Его впалые глаза сверкали, какъ лампы въ гробницахъ. Его длинное, худое тѣло было облечено въ шерстяное платье, обшитое бубенчиками, которые, смѣшивались на его каблукахъ съ изумрудными шариками. У него были слабые члены, продолговатый черепъ и острый подбородокъ. Его кожа была на ощупь холодной, а желтое лицо, съ глубокими морщинами, казалось какъ бы искаженнымъ однимъ желаніемъ, одной вѣчной тоскою.

Это былъ великій жрецъ Таниты. Онъ воспитывалъ Саламбо.

— Говори, сказалъ онъ. Что тебѣ надо?

— Я надѣялась… ты почти обѣщалъ мнѣ…

Она путалась, волновалась, затѣмъ, вдругъ сказала:

— Зачѣмъ ты меня презираешь? Развѣ я забыла какой нибудь изъ обрядовъ? Ты мой повелитель, и ты говорилъ мнѣ, что никто лучше меня не познаетъ богини. Но есть что-то, чего ты не хочешь мнѣ сказать. Правда ли это, отецъ?

Шахабаримъ вспомнилъ приказаніе Гамилькара и отвѣчалъ:

— Нѣтъ, я ничего не могу сообщить тебѣ болѣе.

— Какой-то духъ, продолжала она, влечетъ меня къ Танитѣ. Я поднималась по ступенямъ Эшмуна, бога планетъ и умовъ, я спала подъ золотымъ оливковымъ деревомъ Мелькарта, покровителя колоній, я отворяла двери храма Ваала-Камона, просвѣтителя и оплодотворителя. Я приносила жертвы подземнымъ Кабирамъ, богамъ лѣсовъ, вѣтровъ, рѣкъ и горъ, — но всѣ они слишкомъ далеки, слишкомъ высоки, слишкомъ нечувствительны. Понимаешь ли ты меня? — Тогда какъ она, я чувствую, что она смѣшана съ моею жизнью, она наполняетъ мою душу и я вздрагиваю отъ внутреннихъ потрясеній, какъ будто она хочетъ вырваться изъ меня. Мнѣ кажется, что я слышу ея голосъ, вижу ея лицо, какъ будто молніи ослѣпляютъ меня, затѣмъ, я снова погружаюсь во мракъ.

Шахабаримъ молчалъ.

Она взглядомъ умоляла его.

Наконецъ, онъ сдѣлалъ знакъ, чтобъ удалить рабыню, которая была не хананеянка. Таанахъ исчезла и Шахабаримъ, поднявъ руку, началъ:

— Прежде боговъ былъ одинъ мракъ, надъ которымъ носилось тяжелое и неопредѣленное дыханіе, какъ совѣсть спящаго человѣка. Оно сосредоточилось и создало желаніе и облако, и отъ желанія и облака явилась первональная матерія. Это была грязная, черная, холодная, глубокая вода. Въ ней заключались неопредѣленныя чудовища, безпорядочныя части зарождающихся формъ, которыя нарисованы на папертяхъ святилищъ. Затѣмъ, матерія сгустилась и превратилась въ яйцо. Оно лопнуло. Одна половина его образовала землю, другая — небесный сводъ, появились солнце, луна, вѣтры, тучи, и, при трескѣ грома, пробудились животныя. Тогда Эшмунъ развернулся въ звѣздной сферѣ, Камонъ засверкалъ въ солнцѣ; Мелькартъ своими руками толкнулъ его за Гадесъ; Кабиры спустились въ вулканы, а Раббетна, какъ кормилица, наклонилась надъ міромъ, изливая на него свой свѣтъ, какъ молоко и свою ночь, какъ покрывало.

— А дальше? спросила Саламбо.

И онъ разсказалъ ей тайну началъ, чтобъ развлечь ее возвышенными перспективами, но желаніе дѣвушки снова возгорѣлось при его послѣднихъ словахъ и Шахабаримъ, уступая въ половину, прибавилъ:

— Она внушаетъ и управляетъ любовью людей.

— Любовью людей! задумчиво повторила Саламбо.

— Она душа Карѳагена, продолжалъ жрецъ. И хотя она распространена повсюду, тѣмъ не менѣе, она живетъ здѣсь, подъ священнымъ покрываломъ.

— О! отецъ! вскричала Саламбо, я ее увижу! Не правда ли? Ты отведешь меня туда! Я уже давно колебалась, но желаніе видѣть ее пожираетъ меня. Сжалься! помоги мнѣ! идемъ!

Онъ гордымъ жестомъ оттолкнулъ ее.

— Никогда! Развѣ ты не знаешь, что отъ этого можно умереть. Ваалы-гермафродиты открываются только предъ одними нами, мужчинами, по духу, женщинами, по слабости. Твое желаніе святотатство, довольствуйся тѣмъ знаніемъ, которымъ ты обладаешь!

Она упала на колѣни, приложивъ пальцы къ ушамъ въ знакъ раскаянія, и рыдала, подавленная словами жреца, полная въ одно и то же время гнѣва противъ него, ужаса и униженія.

Шахабаримъ стоялъ нечувствительнѣе камней террасы. Онъ глядѣлъ сверху внизъ на дѣвушку, лежавшую дрожа у его ногъ, и испытывалъ почти радость, видя ее страдающей за его божество, которое онъ самъ точно также не могъ обнять вполнѣ.

Птицы начали уже пѣть, дулъ холодный вѣтеръ, маленькія облачка бѣжали по поблѣднѣвшему небу.

Вдругъ онъ замѣтилъ, что на горизонтѣ, за Тунисомъ, легкій туманъ, стлавшійся по землѣ, затѣмъ появилась, какъ будто громадная завѣса сѣрой пыли, разостланная перпендикулярно, и въ облакахъ этой массы мелькнули головы дромадеровъ, пики и щиты. Это была армія варваровъ, приближавшаяся къ Карѳагену.

ГЛАВА IV.
Подъ стѣнами Карѳагена.

Жители деревень, на ослахъ или пѣшкомъ, блѣдные, задыхающіеся, внѣ себя отъ страха, явились въ городъ. Они бѣжали впереди арміи. Въ три дни она сдѣлала путь отъ Сикки до Карѳагена и являлась уничтожить все.

Ворота города были закрыты. Варвары появились почти сейчасъ же, но они остановились посреди перешейка, на берегу озера.

Сначала они не выказывали ничего враждебнаго; многіе приближались къ стѣнамъ, съ пальмовыми вѣтвями въ рукахъ. Ихъ встрѣтили стрѣлами, до такой степени великъ былъ страхъ.

Утромъ и въ сумерки около стѣнъ бродили какіе-то люди, особенно часто видѣли маленькаго человѣка, закутаннаго въ плащъ, лицо котораго исчезало подъ забраломъ. Онъ по цѣлымъ часамъ глядѣлъ на водопроводъ съ такой настойчивостью, какъ будто желалъ обмануть карѳагенянъ относительно своихъ истинныхъ намѣреній. Его сопровождалъ другой человѣкъ съ непокрытой головой.

Но Карѳагенъ былъ защищенъ во всю ширину перешейка, сначала рвами, затѣмъ валами и наконецъ стѣной, вышиною въ тридцать локтей, сложенной изъ камня въ два этажа. Въ ней помѣщалась конюшня для трехсотъ слоновъ съ магазинами для ихъ сбруи и пищи, затѣмъ конюшня для четырехъ тысячъ лошадей и также помѣщеніе для овса и сбруи, а наконецъ казармы для двадцати тысячъ солдатъ съ оружіемъ и всѣмъ военнымъ провіантомъ.

Во второмъ этажѣ поднимались зубчатыя башни съ мѣдными щитами съ наружной стороны. Эта первая линія стѣнъ закрывала собою Малку, кварталъ моряковъ и носильщиковъ. Видны были мачты, на которыхъ сушились пурпуровые паруса, и печи, гдѣ вываривалась соль.

Сзади этого квартала поднимались амфитеатромъ высокіе дома города кубической формы. Они были построены изъ камней, изъ досокъ, изъ вѣтвей, изъ раковинъ и изъ земли. Лѣса при храмахъ образовали собою какъ бы озера зелени на этой горѣ камней, различно раскрашенныхъ. Общественныя площади виднѣлись на неравныхъ разстояніяхъ. Множество улицъ перерѣзывали городъ сверху до низу, пересѣкаясь между собою. Можно было различить стѣны трехъ старыхъ кварталовъ, теперь уже слившихся между собою.

Холмъ Акрополя въ центрѣ Бирсы исчезалъ подъ множествомъ памятниковъ. Это были храмы съ высокими бронзовыми карнизами и металлическими цѣпями, съ конусами изъ сухой земли, мѣдными куполами, вавилонскими контрофорсами, обелисками, поставленными на остромъ концѣ, какъ опрокинутые свѣтильники. Перистили доходили до фронтоновъ, гранитныя стѣны были покрыты черепичными кровлями. Все это было нагромождено другъ на друга самымъ чудеснымъ и непонятнымъ способомъ.

За Акрополемъ, дорога въ Маппалы, окруженная могилами, тянулась прямо по берегу до катакомбъ, виднѣлись большія жилища, окруженныя садами, и этотъ третій кварталъ, Мегара, новый городъ, шелъ до берега моря, на которомъ возвышался громадный маякъ, горѣвшій каждую ночь.

Такимъ образомъ развертывался Карѳагенъ предъ солдатами, расположенными въ долинѣ.

Они издали узнавали рынки, перекрестки, спорили относительно расположенія храмовъ, храмъ Камона напротивъ Сисситовъ, былъ построенъ изъ золотыхъ кирпичей; храмъ Мелькарта, налѣво отъ Эшмуна, былъ украшенъ на крышѣ кораловыми вѣтвями. Сзади виднѣлся, между пальмами, мѣдный куполъ Таниты; черный Молохъ стоялъ внизу цистернъ, около маяка. На фонтанахъ, на вершинахъ стѣнъ, на углахъ площадей, повсюду стояли божества, съ отвратительными головами, высокія или низкія, съ громадными животами или же чрезъ-чуръ плоскія съ разинутыми ртами, распростертыми руками, державшими вилы, цѣпи или дротики а синева моря виднѣлась въ глубинѣ улицъ, которыя, видимыя снизу, казались еще круче.

Шумное населеніе наполняло ихъ съ утра до вечера: маленькіе мальчики, звонившіе въ колокольчики, кричали у дверей бань; дымъ поднимался изъ лавокъ, гдѣ продавались горячіе напитки. Воздухъ былъ наполненъ крикомъ бѣлыхъ пѣтуховъ, посвященныхъ солнцу, кричавшихъ на террасахъ, быковъ, зарѣзываемыхъ въ храмахъ; рабы бѣгали, съ корзинами на головахъ; а въ глубинѣ портиковъ появлялись жрецы, закутанные въ темные плащи, съ босыми ногами и въ остроконечныхъ шапкахъ.

Этотъ видъ Карѳагена раздражалъ варваровъ. Они восхищались имъ и ненавидѣли его, они желали бы въ одно и тоже время уничтожить его и жить въ немъ. Но что такое было на военномъ дворѣ, защищенномъ тремя стѣнами? Затѣмъ, за городомъ, въ глубинѣ Мегары, выше Акрополя, виднѣлся дворецъ Гамилькара.

Взглядъ Мато каждую минуту обращался на него. Онъ взбирался на оливковыя деревья и, приложивъ руку къ глазамъ, глядѣлъ на дворецъ. Садъ былъ пустъ; красная дверь, съ чернымъ крестомъ, оставалась постоянно закрытой.

Онъ двадцать разъ обходилъ укрѣпленія, ища какого нибудь отверстія, чтобъ войти въ городъ. Однажды вечеромъ онъ бросился въ заливъ и, не переводя духа, плылъ три часа. Онъ доплылъ до Маппалъ и хотѣлъ подняться на берегъ, но только напрасно разбилъ въ кровь колѣни, сломалъ ногти о камни и, снова упавъ въ воду, возвратился обратно.

Его безсиліе терзало его. Онъ чувствовалъ ревность къ Карѳагену, заключающему въ себѣ Саламбо, какъ къ человѣку, который бы обладалъ ею. Минутная слабость проходила и онъ чувствовалъ безумную и постоянную жажду дѣйствія; съ раскраснѣвшимися щеками, воспаленными глазами, хриплымъ голосомъ, онъ быстрыми шагами ходилъ по лагерю или же, сидя на берегу, рубилъ песокъ своимъ длиннымъ мечомъ, бросалъ стрѣлы въ летавшихъ мимо него коршуновъ. Гнѣвныя слова тѣснились у него на губахъ.

— Дай свободу твоему гнѣву, какъ бѣшенному коню, говорилъ Спендій. Кричи, проклинай, убивай! горе притупляется кровью, а такъ какъ ты не можешь удовлетворить твою любовь, то, по крайней мѣрѣ, удовлетвори ненависть, она поддержитъ тебя.

Мато снова принялъ на себя командованіе своими солдатами. Онъ безжалостно заставлялъ ихъ маневрировать. Его уважали за храбрость и въ особенности за силу. Къ тому же, онъ внушалъ мистическій страхъ: думали, что онъ по ночамъ говоритъ съ призраками. Другіе предводители воодушевлялись его примѣромъ. Въ арміи скоро водворилась дисциплина. Карѳагеняне слышали изъ своихъ домовъ шумъ музыки во время ученій.

Варвары сближались.

Чтобъ раздавить ихъ на перешейкѣ, нужно было, чтобъ на нихъ напали заразъ двѣ арміи: одна съ тыла, появившаяся изъ глубины залива Утики, а другая, спустившаяся съ горы Теплыхъ Водъ. Но что можно было сдѣлать съ однимъ священнымъ Легіономъ, въ которомъ было, самое большое, шесть тысячъ солдатъ? Если бы варвары повернули на востокъ, они неминуемо должны были бы соединиться съ номадами, закрыть киренскую дорогу и уничтожить торговлю съ пустыней. Если бы они повернули на западъ, Нумидія возстала бы непремѣнно. Наконецъ, недостатокъ съѣстныхъ припасовъ, рано или поздно, долженъ былъ дать себѣ почувствовать. Богатые дрожали за свои земли, замки, виноградники и поля.

Ганнонъ предлагалъ жестокія, но не практичныя мѣры, въ родѣ обѣщанія большой суммы денегъ за голову каждаго варвара, или же предлагалъ, при помощи кораблей и машинъ, поджечь ихъ лагеръ. Его товарищъ, Гисконъ, напротивъ того, желалъ, чтобъ наемникамъ заплатили. Но старѣйшины ненавидѣли его за его популярность, такъ какъ опасались пріобрѣсти господина и изъ страха монархіи старались умалить и устранить все, что могло ее образовать.

Внѣ укрѣпленій города жили люди совершенно другой націи и неизвѣстнаго происхожденія, охотники за дикими вепрями, питавшіеся молюсками и змѣями. Они ловили въ пещерахъ живыхъ гіенъ и забавлялись, пуская ихъ по вечерамъ въ Мегару между гробницами. Ихъ хижины изъ грязи лѣпились на берегу, какъ гнѣзда ласточекъ. Они жили безъ правительства и безъ боговъ, въ перемежку, совершенно обнаженные, слабые и въ то же время жестокіе, и въ теченіе вѣковъ ненавидимые карѳагенянами за нечистую пищу. Однажды утромъ часовые замѣтили, что они всѣ исчезли.

Наконецъ, члены великаго Совѣта рѣшились. Они отправились въ лагерь безъ ожерельевъ и поясовъ, въ тонкихъ сандаліяхъ, какъ сосѣди, и двигались спокойными шагами, раскланиваясь съ предводителями или останавливаясь поболтать съ солдатами, говоря, что все кончено и всѣ справедливыя требованія ихъ будутъ удовлетворены.

Многіе изъ нихъ въ первый разъ видѣли лагерь наемниковъ; вмѣсто безпорядка, который они воображали, всюду царствовалъ порядокъ и ужасающее спокойствіе. Весь лагерь былъ обнесенъ земляной стѣною, улицы были политы свѣжей водой, въ отверстія палатокъ сверкали дикіе глаза; ряды пикъ и развѣшенныхъ щитовъ ослѣпляли, какъ зеркала. Они тихо говорили другъ съ другомъ и боялись опрокинуть что нибудь своими длинными платьями.

Солдаты потребовали съѣстныхъ припасовъ, обѣщаясь заплатить за нихъ изъ тѣхъ денегъ, которыя имъ должны.

Имъ прислали быковъ, барановъ, сухіе плоды, но наемники съ презрѣніемъ глядѣли на великолѣпный скотъ и отталкивали то, что желали; они предлагали за барана такую цѣну, какъ за голубя, за трехъ козъ то же, что за гранату. Племя, питавшееся нечистой пищей, явившееся къ нимъ въ лагерь, увѣряло, что ихъ обманываютъ, тогда наемники брались за мечи, угрожая убійствами.

Коммиссары Совѣта написали число лѣтъ, жалованье за которыя были должны каждому солдату; теперь было невозможно узнать, сколько наемниковъ было приглашено, и Старѣйшины были испуганы громадной суммой, которую приходилось платить. Надо было обложить новыми налогами торговые города, а между тѣмъ, наемники могли потерять терпѣніе. Тунисъ уже перешелъ на ихъ сторону и богатые, оглушенные яростью Ганнона и упреками его товарища, приказали жителямъ города, знавшимъ кого нибудь изъ варваровъ, отправиться въ лагерь, постараться пріобрѣсти опять ихъ дружбу, надѣясь, что такое довѣріе успокоитъ варваровъ.

Купцы, писцы, рабочіе изъ арсеналовъ, цѣлыя семейства отправились къ варварамъ, солдаты впускали къ себѣ всѣхъ карѳагенянъ, но только чрезъ одинъ входъ, настолько узкій, что въ немъ могло помѣститься не болѣе четверыхъ въ рядъ. Спендій, стоя у самаго входа, приказывалъ всѣхъ обыскивать; Мато, стоя напротивъ него, разглядывалъ толпу, стараясь найти кого нибудь, кого бы онъ могъ видѣть у Саламбо.

Лагерь походилъ на городъ, до такой степени онъ былъ полонъ народомъ. Двѣ различныя толпы смѣшивались, не соединяясь: одна — одѣтая въ полотно и шерсть, въ шапки, похожія на еловыя шишки, другая — въ желѣзо и шлемы. Между рабами и странствующими торговцами двигались женщины всевозможныхъ націй: черныя, какъ уголь, зеленоватыя, какъ оливки, желтыя, какъ лимонъ, проданныя матросами, или взятыя въ трущобахъ или украденныя у каравановъ, которыхъ мучили любовью, пока онѣ были молоды, и били, когда онѣ становились старыми, которыя умирали на краяхъ дорогъ, между обозомъ, вмѣстѣ съ брошенными вьючными животными. Жены номадовъ качались на своихъ каблукахъ, одѣтыя въ платья изъ верблюжьей шерсти дикаго цвѣта, пѣвицы изъ Киренаики, закутанныя въ фіолетовый газъ, съ нарисованными бровями, пѣли, сидя на карточкахъ; старыя негритянки, съ отвислыми грудями, собирали для костровъ испражненія животныхъ, которыя сушили на солнцѣ; сиракузянки носили въ волосахъ золотыя пластинки; жены лузитанцевъ — ожерелья изъ раковинъ; жены галловъ были закутаны въ волчьи шкуры; здоровыя дѣти, совершенно обнаженныя, бросались на прохожихъ и ударяли имъ головою въ животъ или же кусали сзади руки, какъ маленькіе тигры.

Карѳагеняне прогуливались по лагерю, удивляясь множеству заключающихся въ немъ предметовъ. Болѣе бѣдные были печальны, а другіе скрывали свое безпокойство. Солдаты били ихъ по плечамъ, стараясь развеселить. Увидавъ кого нибудь, они приглашали его принять участіе въ ихъ развлеченіяхъ. Когда играли въ дискъ, то старались отдавить ему ноги; пращники пугали карѳагенянъ своими пращами, кавалеристы — лошадями. Эти люди, привыкшіе къ мирнымъ занятіямъ, на всѣ оскорбленія только опускали головы и старались улыбаться. Нѣкоторые, желая показаться храбрыми, знаками давали понять, что хотятъ сдѣлаться солдатами. Ихъ заставляли колоть дрова, чистить муловъ, затѣмъ надѣвали на нихъ кольчуги и катали въ нихъ, какъ въ боченкахъ, по улицамъ лагеря. Затѣмъ, когда они собирались уходить, наемники дѣлали видъ, что рвутъ себѣ волосы съ горя.

Но многіе, по глупости или по предразсудку, считали всѣхъ карѳагенянъ очень богатыми и ходили сзади нихъ, умоляя дать что нибудь, они просили все, что казалось красивымъ: кольца, пояса, сандалія, бахрому платья; когда же карѳагенянинъ, совершенно ободранный, говорилъ: «что тебѣ еще надо, у меня ничего не осталось»? ему отвѣчали: «твою жену», другія говорили: «твою жизнь».

Счеты были переданы предводителямъ, прочитаны солдатамъ и окончательно одобрены.

Тогда они потребовали палатокъ. Имъ дали палатки. Затѣмъ греки потребовали себѣ кольчуги, которыя дѣлались въ Карѳагенѣ. Великій Совѣтъ назначилъ сумму на ихъ покупку. Кавалеристы думали, что будетъ совершенно справедливо, если республика вознаградитъ ихъ за потерянныхъ лошадей; одинъ утверждалъ, будто бы лишился трехъ при такой-то осадѣ, другой — пяти во время такого-то перехода, третій, четырнадцати — въ пропастяхъ. Имъ предложили гекатомпильскихъ коней, но они предпочитали получить деньгами.

Затѣмъ они потребовали, чтобъ имъ заплатили серебряными, а не мѣдными монетами, за весь хлѣбъ, который имъ были должны, и притомъ по самой высокой цѣнѣ, по которой онъ продавался во время войны. Такимъ образомъ, на примѣръ, за мѣру муки, они требовали въ четыреста разъ больше, чѣмъ платили за мѣшокъ овса. Такая несправедливость выводила изъ себя карѳагенянъ, но они должны были уступать.

Тогда делегаты солдатъ и Совѣта примирились, поклявшись одни богами Карѳагена, другіе богами варваровъ, и извинились другъ передъ другомъ съ восточной многорѣчивостью. Затѣмъ, солдаты, въ. знакъ дружбы, потребовали наказанія измѣнниковъ, которые были причиною ихъ гнѣва противъ республики.

Карѳагеняне сдѣлали видъ, что не понимаютъ; тогда варвары объяснились прямо, говоря, что имъ нужна голова Ганнона.

Они нѣсколько разъ въ день выходили изъ лагеря и прогуливались вокругъ стѣнъ, крича чтобы имъ бросили голову суффета, и подставляли подолы, чтобъ принять ее.

Совѣтъ, можетъ быть, уступилъ бы, если бы варвары не предъявили послѣдняго, еще болѣе оскорбительнаго требованія. Они потребовали въ жены своимъ предводителямъ дѣвушекъ, избранныхъ изъ знатнѣйшихъ семействъ. Это была идея Спендія, которую многіе нашли очень простой и вполнѣ исполнимой. Но эта претензія породниться съ карѳагенянами раздражила народъ. Варварамъ грубо заявили, что они не получатъ ничего болѣе.

Тогда они начали кричать, что ихъ обманули и что, если чрезъ три дня не явится ихъ жалованье, они сами отправятся въ Карѳагенъ.

Требованія наемниковъ были далеко не такъ неосновательны, какъ думали ихъ враги. Гамилькаръ далъ имъ самыя щедрыя обѣщанія, правда, неопредѣленныя, но торжественныя и повторенныя много разъ. Придя въ Карѳагенъ, они могли думать, что имъ отдадутъ городъ, что они раздѣлятъ между собою его сокровища; когда же они увидали, что имъ едва соглашаются отдать жалованье, то это было жестокимъ разочарованіемъ для ихъ гордости, также какъ и для ихъ алчности.

Развѣ Пирръ, Агафоклъ и полководцы Александра не представляли собою примѣровъ чуднаго счастія? Идеалъ Геркулеса, котораго пунійцы смѣшивали съ солнцемъ, сіялъ на горизонтѣ арміи. Было извѣстно, что бывали случаи, когда простые солдаты носили короны, и шумъ паденій разрушающихся государствъ заставлялъ мечтать галла въ его лѣсахъ, эфіопа въ его пескахъ. Но былъ народъ, который всегда былъ готовъ воспользоваться храбрыми, и воръ, изгнанный своимъ племенемъ, отцеубійца, бродившій въ пустыняхъ, святотатецъ, преслѣдуемый богами, всѣ голодные, всѣ несчастные старались пробраться въ гавань, гдѣ Карѳагенъ набиралъ солдатъ. Обыкновенно республика держала свои обѣщанія, но на этотъ разъ ея скупость увлекла ее въ опасный обманъ. Нумидійцы, ливійцы, цѣлая Африка готовы были броситься на Карѳагенъ. Только море было свободно, но на морѣ угрожали римляне, и, какъ человѣкъ, угрожаемый убійцами, республика чувствовала смерть повсюду вокругъ себя.

Тогда рѣшились прибѣгнуть къ Гискону; варвары приняли его посредничество.

Однажды утромъ они увидѣли, какъ опустились цѣпи въ гавани и три плоскихъ барки, пройдя черезъ каналъ, вошли въ озеро.

Въ первой на носу увидали Гискона, за нимъ, какъ, громадный катафалкъ, возвышался большой ящикъ, съ висячими кольцами. Затѣмъ появилась цѣлая армія переводчиковъ, въ головныхъ уборахъ, какъ у сфинксовъ, съ нарисованными на груди попугаями; наконецъ, толпа друзей и рабовъ безъ оружія наполняла барки до такой степени, что онѣ чуть не тонули. Барки эти приближались при громкихъ кликахъ глядѣвшей на нихъ арміи и, какъ только Гисконъ вышелъ на землю, солдаты бросились къ нему на встрѣчу.

Онъ приказалъ устроить изъ мѣшковъ нѣчто въ родѣ трибуны и объявилъ, что не уйдетъ до тѣхъ поръ, пока не заплатитъ всѣмъ.

Раздались апплодисменты; онъ долго не могъ начать говорить.

Затѣмъ онъ началъ осуждать поступки республики и варваровъ, виноваты во всемъ были какіе нибудь неловкіе, которые своими насиліями испугали Карѳагенъ. Лучшимъ доказательствомъ добраго расположенія республики было то, что къ нимъ послали его, вѣчнаго противника суффета Ганнона. Они не должны были предполагать, что народъ имѣлъ глупость желать раздражить храбрецовъ, или же неблагодарность быть недовольнымъ ихъ услугами, и Гисконъ приступилъ къ платежу, начавъ съ ливійцевъ. Такъ какъ они объявили, что счеты не вѣрны, то онъ не сталъ руководиться ими. Наемники проходили предъ нимъ по племенамъ, показывая на пальцахъ количество прослуженныхъ лѣтъ; ихъ отмѣчали зеленой краской на лѣвой рукѣ. Рабы вынимали деньги изъ громаднаго ящика, а другіе, при помощи стилета дѣлали отмѣтку на свинцовой полосѣ.

Мимо суффета прошелъ одинъ наемникъ, ступавшій тяжело, какъ быкъ.

— Подойди ко мнѣ, сказалъ суффетъ, подзывая къ себѣ хитреца. Сколько лѣтъ ты служилъ?

— Двѣнадцать, отвѣчалъ ливіецъ.

Гисконъ подсунулъ ему палецъ подъ подбородокъ, гдѣ ремни каски отъ долгаго ношенія оставляли мозоли. Ихъ звали корубами, и имѣть корубы значило быть ветераномъ.

— Воръ! вскричалъ суффетъ. Ты долженъ имѣть на плечахъ то, чего тебѣ не достаетъ на лицѣ.

И, разорвавъ тунику, онъ открылъ его спину, покрытую кровавыми рубцами.

Это былъ земледѣлецъ изъ Гиппо-Зарита.

Поднялись громкіе крики.

Обманщику отрубили голову.

Какъ только наступила ночь, Спендій пошелъ разбудить ливійцевъ и сказалъ имъ:

— Когда лигурійцы, греки, балеарцы и итальянцы получатъ плату, они вернутся назадъ, но вы, — вы останетесь въ Африкѣ, разсѣетесь по племенамъ и останетесь безъ защиты, тогда-то республика отомститъ вамъ. Неужели вы повѣрите всему, что вамъ говорятъ? Оба суффета сговорились! Этотъ злоупотребляетъ вами! Вспомните островъ Костей и Ксантиппу, котораго они отослали въ Спарту на зараженной галерѣ?

— Что же намъ дѣлать? спрашивали его.

— Подумайте, отвѣчалъ Спендій.

Въ два послѣдующіе дня платили жителямъ Магдалы, Дептиса и Гекатоминля.

Спендій, между тѣмъ, ходилъ между галлами и говорилъ:

— Теперь они платятъ ливійцамъ, затѣмъ заплатятъ грекамъ, балеарцамъ, потомъ азіатцамъ и всѣмъ другимъ, но вамъ, такъ какъ васъ немного, они не дадутъ ничего! Вамъ не видать болѣе родины. Вамъ не дадутъ кораблей и убьютъ васъ, чтобъ не кормить!

Галлы отправились къ суффету. Авторитъ, тотъ, котораго онъ ранилъ у Гамилькара, обратился къ нему, но рабы оттолкнули его и онъ исчезъ, клянясь, что отомститъ.

Жалобные крики все увеличивались.

Самые настойчивые проникали даже въ палатку суффета. Чтобъ разстрогать его, они брали его руки, заставляли ощупывать свои беззубыя десна, худыя руки и рубцы отъ ранъ. Всѣ, которымъ еще не заплатили, раздражались; тѣ, которые уже получили плату, требовали другую, за лошадей, а бродяги, измѣнники, взявъ оружіе солдатъ, утверждали, что ихъ забыли. Съ каждой минутой прибывали цѣлыя тучи людей, палатки трещали и рушились; толпа, сжатая въ укрѣпленномъ лагерѣ, оглашала его громкими криками.

Когда суматоха слишкомъ увеличивалась, Гисконъ, опираясь на свой скипетръ изъ слоновой кости и глядя на море, оставался неподвиженъ, засунувъ пальцы въ бороду.

Мато часто разговаривалъ со Спендіемъ, затѣмъ отходилъ отъ него и становился напротивъ суффета и Гисконъ постоянно чувствовалъ устремленный на него сверкающій взглядъ варвара; чрезъ толпу они много разъ кричали другъ другу оскорбленія, но не могли ихъ разслышать.

Между тѣмъ, раздача продолжалась и суффетъ находилъ средства устранять всевозможныя препятствія.

Греки хотѣли поднять споръ изъ-за разницы монетъ, но имъ дали такое объясненіе, что они безропотно удалились. Негры потребовали бѣлыхъ раковинъ, которыя служатъ монетами внутри Африки, имъ предложили послать за ними въ Карѳагенъ. Тогда они, какъ и другіе, согласились взять деньги. Но балеарцамъ обѣщали нѣчто лучшее — женщинъ. Суффетъ сказалъ, что для нихъ ждутъ цѣлый караванъ дѣвушекъ, но дорога была длинная и до прихода каравана должно было пройти шесть лунъ, поэтому дѣвушекъ сначала откормятъ и, натеревъ бензоемъ, отправятъ на корабляхъ въ балеарскіе порты. Вдругъ Заркасъ, поправившійся и снова окрѣпшій, вскочилъ на плечи своихъ друзей и крикнулъ:

— А приготовилъ ли ты ихъ для мертвецовъ?

Говоря это, онъ указалъ на Карѳагенъ, на ворота Камона. При послѣднихъ лучахъ солнца, мѣдные листы, которыми были обиты ворота, сверкали сверху до низу. Варварамъ показалось, что они видятъ на нихъ кровавые полосы.

Каждый разъ, какъ Гисконъ хотѣлъ заговорить, поднимались новые крики.

Наконецъ, онъ медленно сошелъ съ своей трибуны и заперся въ палаткѣ.

Когда онъ вышелъ изъ нея, съ восходомъ солнца, его переводчики, спавшіе вокругъ палатки, не пошевелились. Они лежали на спинахъ, съ широко-открытыми глазами, высунутыми языками и посинѣвшими лицами. Бѣлая матерія текла у нихъ изъ носовъ; тѣла ихъ окоченѣли, какъ будто замерзли отъ ночнаго холода. У каждаго на шеѣ былъ шнурокъ.

Съ этой минуты возстаніе не прекращалось. Убійство балеарцевъ, припомненное Заркасомъ, подтверждало недовѣріе Спендія. Варвары думали, что республика снова хочетъ ихъ обмануть. Надо было рѣшиться кончить. Они не нуждались болѣе въ переводчикахъ. Заркасъ пѣлъ военныя пѣсни, а Авторитъ потрясалъ мечемъ. Спендій тому говорилъ нѣсколько словъ, другому давалъ кинжалъ. Болѣе сильные старались сами заплатить себѣ, а менѣе раздраженные требовали, чтобъ раздача продолжалась. Но никто не выпускалъ изъ рукъ оружія и всеобщій гнѣвъ выражался въ шумной ненависти противъ Гискона.

Нѣкоторые поднимались и становились рядомъ съ нимъ; пока они бранились, ихъ слушали терпѣливо, но какъ только они говорили хоть одно слово противъ суффета, имъ или отрубали головы, или пронизывали ударомъ меча. Куча мѣшковъ была покрыта кровью.

Послѣ ѣды, выпивъ вина, наемники дѣлались ужасны. Пить вино въ пунической арміи запрещалось подъ страхомъ смерти, и варвары, въ насмѣшку надъ карѳагенской дисциплиной, поднимали кубки въ сторону города. Затѣмъ они возвращались къ рабамъ, сторожившинъ деньги, и убивали ихъ. Слово «бей», различное на каждомъ языкѣ, было понятно всѣмъ.

Гисконъ очень хорошо видѣлъ, что Карѳагенъ оставляетъ его; но, не смотря на неблагодарность родины, не хотѣлъ опозорить ея; когда ему напомнили, что наемникамъ обѣщали корабли, онъ клялся Молохомъ, что доставитъ ихъ самъ на свой счетъ. Онъ сорвалъ съ шеи свое ожерелье изъ голубыхъ камней и бросилъ его въ толпу, какъ залогъ исполненія своей клятвы.

Тогда африканцы потребовали хлѣба, какъ имъ обѣщалъ Совѣтъ. Гисконъ взялъ счеты Сисситовъ, написанные фіолетовой краской на бычачьихъ шкурахъ. Онъ читалъ все, что вышло въ Карѳагенѣ, изъ мѣсяца въ мѣсяцъ, изо дня въ день. Вдругъ онъ остановился, широко раскрывъ глаза, какъ будто открылъ въ счетахъ свой смертный приговоръ. Дѣйствительно, Старѣйшины уменьшили цифры и хлѣбъ, проданный въ самое тяжелое время войны, былъ поставленъ по такой низкой цѣнѣ, что только слѣпой могъ бы ей повѣрить.

— Говори! кричали ему. Громче! А! онъ, вѣрно хочетъ насъ обмануть, трусъ! не будемъ ему довѣрять!

Нѣсколько времени Гисконъ колебался, затѣмъ снова продолжалъ свое чтеніе. Солдаты, не подозрѣвая, что ихъ обманываютъ, признали вѣрнымъ счетъ Сисситовъ, тогда изобиліе, въ которомъ находился Карѳагенъ, вызвало въ нихъ свирѣпую зависть. Они разломали ящикъ изъ смоковницы. Онъ былъ на три четверти пустъ. Они видѣли, какъ изъ него вышла такая громадная сумма, что считали его неистощимымъ. Не было сомнѣнія, что Гисконъ пряталъ деньги къ себѣ въ палатку. Они полѣзли на мѣшки; Мато предводительствовалъ ими, и такъ какъ они кричали: «денегъ! денегъ!», то Гисконъ, наконецъ, отвѣчалъ имъ:

— Пусть вашъ полководецъ дастъ ихъ вамъ. Затѣмъ онъ молча глядѣлъ имъ въ лицо своими желтыми глазами. Стрѣла, остановленная перьями, держалась у него въ ухѣ, попавъ въ широкое золотое кольцо, и струйка крови бѣжала по плечу отъ его тіары.

По жесту Мато, всѣ двинулись впередъ. Суффетъ развелъ руками. Спендій въ одну минуту связалъ ему руки, другіе опрокинули его, и онъ исчезъ въ безпорядкѣ толпы, бросившейся на мѣшки.

Они разграбили его палатку. Но тамъ нашлись только самые необходимые для жизни предметы. Затѣмъ, послѣ тщательныхъ поисковъ, нашли три изображенія Таниты и черный камень, упавшій съ луны, завернутый въ шкуру обезьяны.

Суффета сопровождало много карѳагенянъ, все это были знатные люди, принадлежавшіе къ патриціямъ. Воины вытащили ихъ изъ палатокъ и бросили въ ямы для нечистотъ; при помощи желѣзныхъ цѣпей они были прикрѣплены за животы къ крѣпкимъ столбамъ, врытымъ въ землю; имъ подавали пищу на остріяхъ дротиковъ.

Авторитъ караулилъ ихъ и осыпалъ бранью, но такъ какъ они не понимали его языка, то ничего не отвѣчали.

Галлы время отъ времени бросали имъ въ лицо каменья, чтобъ заставить ихъ закричать; но на другой же день какая-то слабость охватила всю армію. Теперь, когда гнѣвъ прошелъ, они испытывали безпокойство. Мато страдалъ отъ неопредѣленной печали. Ему казалось, что онъ косвенно оскорбилъ Саламбо. Богатые были какъ бы частью ея личности. Ночью онъ садился на край ихъ ямы и въ ихъ стонахъ ему слышался голосъ, которымъ было полно его сердце.

Между тѣмъ, наемники обвиняли ливійцевъ, которымъ однимъ было заплачено, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, какъ въ нихъ пробуждались національныя антипатіи и частное неудовольствіе, они чувствовали опасность предаваться имъ. Послѣ подобнаго покушенія надо было ожидать ужасныхъ репрессалій, поэтому слѣдовало предупредить мщеніе Карѳагена. Рѣчамъ и совѣщаніямъ не было конца; каждый говорилъ, но никто никого не слушалъ, и Спендій, обыкновенно столь краснорѣчивый, только качалъ головою на всѣ предложенія.

Однажды вечеромъ, онъ небрежно спросилъ Мато, есть ли источники внутри города.

— Ни одного, отвѣчалъ Мато.

На другой день Спендій увлекъ его на берегъ озера.

— Господинъ, сказалъ бывшій рабъ, если твое сердце мужественно, я проведу тебя въ Карѳагенъ.

— Какимъ образомъ? задыхаясь вскричалъ Мато.

— Клянись исполнять всѣ мои приказанія и слѣдодовать за мною, какъ тѣнь.

Тогда Мато, поднявъ руку къ планетѣ Кабара, вскричалъ:

— Клянусь Танитой!

Спендій прошепталъ:

— Завтра, послѣ захода солнца, жди меня у подножья водопровода, между девятой и десятой арками. Принеси съ собою желѣзную пику, мѣдный шлемъ и кожанныя сандаліи.

Водопроводъ, о которомъ говорилъ Спендій, проходилъ полукругомъ по всему перешейку и представлялъ собою громадное сооруженіе, впослѣдствіи еще болѣе увеличенное римлянами. Не смотря на свое презрѣніе къ другимъ народамъ, карѳагеняне заимствовали у римлянъ это новое изобрѣтеніе, точно также какъ сами римляне заимствовали пуническія галеры.

Водопроводъ этотъ вливалъ почти цѣлую рѣку въ цистерны Мегары.

Въ условленный часъ Спендій нашелъ Мато, ожидавшаго его. Онъ привязалъ нѣчто въ родѣ крючка къ концу веревки, быстро закрутилъ его и, размахнувшись, вонзилъ конецъ желѣза въ стѣну. Затѣмъ они оба, одинъ за другимъ, стали подниматься по стѣнѣ. Но когда они поднялись на первый этажъ, имъ никакъ не удавалось забросить крючекъ дальше. Чтобъ открыть какое нибудь отверстіе, имъ пришлось подвигаться по краю карниза. Онъ становился все уже; много разъ они рисковали упасть.

Наконецъ, они добрались до верхней платформы. Спендій время онъ времени наклонялся, ощупывая камни рукой.

— Здѣсь, сказалъ онъ, наконецъ. Начнемъ.

И, сильно налегши на пику, принесенную Мато, имъ удалось отдѣлить одну изъ плитъ. Они замѣтили вдали всадниковъ, скакавшихъ на невзнузданныхъ лошадяхъ. Впереди ихъ скакалъ человѣкъ, со страусовыми перьями на головѣ, державшій въ каждой рукѣ по пикѣ.

— Нарр’Авасъ! вскричалъ Мато.

— Не все ли равно, отвѣчалъ Спендій, и прыгнулъ въ отверстіе, которое образовалось отъ вынутой плиты.

Мато, по его приказанію, хотѣлъ выломать плечомъ одинъ изъ камней, но, по недостатку мѣста, не могъ хорошенько размахнуться.

— Мы вернемся обратно, сказалъ Спендій. Ступай впередъ.

Тогда они спустились въ каналъ, по которому текла вода. Вода доходила имъ до живота. Скоро они не могли держаться на ногахъ и должны были плыть. Они поминутно ударялись о стѣнки слишкомъ узкаго водопровода, вода почти достигала до верхнихъ его плитъ. Они раздирали себѣ лица. Потокъ увлекалъ ихъ. Тяжелый воздухъ давилъ грудь. Закрывъ лицо руками, сжавши колѣни, вытянувшись насколько могли, они неслись въ темнотѣ, какъ стрѣлы, задыхаясь, хрипя, почти умирая. Вдругъ все вокругъ нихъ покрылось тьмою, а сила потока все увеличивалась. Они упали внизъ. Поднявшись на поверхность, они нѣсколько минутъ держались на спинѣ, съ восторгомъ вдыхая въ себѣ воздухъ. Арки одна за другой открывались между широкими стѣнами, отдѣлявшими бассейны. Всѣ цистерны были наполнены. Въ отверстія куполовъ арокъ проникалъ слабый свѣтъ. Малѣйшій шумъ вызывалъ громкое эхо.

Спендій и Мато снова поплыли и, проходя сквозь отверстіе арокъ, они миновали нѣсколько камеръ. Съ каждой стороны параллельно шли два ряда другихъ, меньшихъ бассейновъ. Они заблудились. Наконецъ, они почувствовали подъ ногами что-то твердое. Это былъ полъ галлереи, которая шла вокругъ цистерны.

Тогда, подвигаясь съ большой осторожностью, они стали ощупывать стѣны, чтобъ найти выходъ, но они поминутно скользили и падали въ глубокія ямы, изъ которыхъ приходилось подниматься, чтобъ затѣмъ снова упасть. Они чувствовали страшную усталость, глаза ихъ закрывались, они были близки къ агоніи.

Спендій ударился рукою о прутья рѣшетки и сталъ трясти ее. Она уступила и они очутились на ступеняхъ лѣстницы; на верху она была закрыта мѣдною дверью. Но, при помощи кинжала, они открыли эту дверь и чистый наружный воздухъ хлынулъ имъ въ лицо.

Все было тихо. Группы деревьевъ выдѣлялись на безконечной линіи стѣнъ. Весь городъ спалъ. Огни аванпостовъ горѣли, какъ одинокія звѣзды.

Спендій, пробывъ три года въ тюрьмѣ, плохо зналъ кварталы. Мато сообразилъ, что для того, чтобъ пройти во дворецъ Гамилькара, имъ надо было повернуть налѣво и пройти Маппалы.

— Нѣтъ, сказалъ Спендій, веди меня въ храмъ Тациты.

Мато хотѣлъ возразить.

— Вспомни, сказалъ бывшій рабъ, и, поднявъ руку, онъ указалъ на сверкающую планету Кабара.

Тогда Мато молча повернулъ къ Акрополю.

Они осторожно подвигались вдоль заборовъ. Вода текла съ нихъ на песокъ: ихъ мокрыя сандаліи не производили никакого шума. Спендій, глаза котораго сверкали, какъ огоньки, ощупывалъ кусты. Онъ шелъ сзади Мато, держась за рукоятки двухъ кинжаловъ, висѣвшихъ на кожаномъ поясѣ.

ГЛАВА V.
Танита.

Выйдя изъ садовъ, они были остановлены оградой Мегары. Но они нашли брешь въ стѣнѣ и прошли.

Почва спускалась, образуя большую равнину.

— Слушай, сказалъ Спендій, и прежде всего не бойся ничего… Я исполню мое обѣщаніе…

Онъ остановился и задумался, какъ бы отыскивая слова.

— Помнишь ли ты тотъ разъ, когда, при лучахъ восходящаго солнца, на террасѣ Саламбо, я показалъ тебѣ на Карѳагенъ? Тогда мы были сильны, но ты не хотѣлъ ничего слушать.

Онъ продолжалъ торжественнымъ тономъ:

— Господинъ, въ святилищѣ Таниты есть таинственное покрывало, упавшее съ неба, оно закутываетъ богиню.

— Я знаю это, сказалъ Мато.

Спендій продолжалъ:

— Оно божественно само по себѣ, такъ какъ составляетъ часть божества. Боги помѣщаются тамъ, гдѣ находятся ихъ изображенія. Карѳагеняне могущественны, потому что обладаютъ покрываломъ.

Затѣмъ, наклонившись къ его уху, онъ прибавилъ:

— Я взялъ тебя съ собою, чтобъ похитить его.

Мато съ ужасомъ отступилъ.

— Оставь меня! ищи другаго! Я не хочу помогать тебѣ въ этомъ ужасномъ преступленіи.

— Но вѣдь Танита твой врагъ, возразилъ Спендій. Она тебя преслѣдуетъ и ты умираешь отъ ея гнѣва. Ты отомстишь ей. Она будетъ тебѣ повиноваться. Ты сдѣлаешься почти безсмертнымъ и неуязвимымъ.

Мато опустилъ голову.

Грекъ продолжалъ:

— Мы погибнемъ, армія уничтожится сама собою и намъ нечего надѣяться ни на бѣгство, ни на помощь, ни на пощаду: какого наказанія боговъ можешь ты бояться, когда ихъ сила будетъ у тебя въ рукахъ? Неужели ты предпочитаешь лучше умереть во мракѣ, бѣдный, пораженный, забытый, гдѣ нибудь подъ кустомъ или среди оскорбленій раздраженной черни, въ пламени костра? Придетъ день, когда ты войдешь въ Карѳагенъ между рядами жрецовъ, которые будутъ цѣловать твои сандаліи, и если покрывало Таниты все еще будетъ тяготить тебя, ты возвратишь его обратно въ храмъ. Иди за мною, возьми его!

Страшное желаніе охватило Мато, онъ хотѣлъ бы уклониться отъ святотатства, но въ то же время обладать покрываломъ. Онъ говорилъ себѣ, что можетъ быть не придется брать его, чтобъ пріобрѣсти его силу. Онъ не старался проникнуть въ глубину своихъ мыслей и останавливался на томъ рубежѣ, гдѣ онѣ начинали его пугать.

— Идемъ, сказалъ онъ.

И они быстро удалились, идя рядомъ, не говоря ни слова.

Почва снова начала подниматься, жилища стали тѣснѣе. Они шли по узкимъ улицамъ во мракѣ. На одной площади стадо верблюдовъ собралось предъ кучею сѣна. Затѣмъ, они прошли по галлереѣ изъ зелени. Стая собакъ залаяла. Но мѣстность вдругъ расширилась и они узнали западный фасадъ Акрополя. Внизу Бирсы виднѣлась громадная черная тѣнь — это былъ храмъ Таниты, соединеніе зданій, садовъ и дворовъ, окруженныхъ невысокой каменной стѣною.

Спендій и Мато перелѣзли чрезъ нее.

За этой первой оградой помѣщался лѣсъ платановъ, изъ предосторожности противъ чумы и зараженія воздуха. Тамъ и сямъ виднѣлись палатки, въ которыхъ днемъ продавали составъ, выводящій волосы, духи, платья, пирожки въ формѣ полумѣсяца, изображенія богини и храма. Имъ нечего было бояться, такъ какъ въ тѣ ночи, когда не было видно луны, въ храмѣ не бывало никакихъ богослуженій.

Однако, Мато замедлилъ шаги. Онъ остановился предъ тремя ступенями изъ чернаго дерева, которыя вели ко второй оградѣ.

— Впередъ, сказалъ Спендій.

Гранатныя, миндальныя деревья, кипарисы и мирты неподвижные, точно бронзовые, правильно смѣняли другъ друга. Дорога, мощеная синимъ камнемъ, трещала у нихъ подъ ногами. По обѣимъ сторонамъ росли кусты розъ.

Они дошли до продолговатаго отверстія, закрытаго рѣшеткой. Тогда Мато, котораго пугало молчаніе, сказалъ Спендію:

— Здѣсь Сладкія воды смѣшиваются съ Горькими.

— Я видѣлъ все это въ Сиріи, отвѣчалъ бывшій рабъ.

По серебряной лѣстницѣ, въ шесть ступеней, они поднялись за третью ограду.

Громадный кедръ помѣщался по срединѣ ея. Нижнія вѣтви исчезали подъ множествотъ кусковъ матеріи и ожерелій, повѣшенныхъ вѣрующими.

Они сдѣлали еще нѣсколько шаговъ и фасадъ храма развернулся предъ ними.

Два длинныхъ портика, карнизъ которыхъ поддерживался толстыми колонами, помѣщались по обѣимъ сторонамъ квадратной башни, платформа которой была украшена полумѣсяцемъ. На углахъ портиковъ и на всѣхъ четырехъ углахъ башни стояли вазы съ зажженными куреньями. Гранаты и колоквинты украшали карнизы. Стѣны были украшены лѣпной работой и гирляндами, а серебряная, филигранная рѣшетка образовывала полукругъ предъ мѣдной лѣстницей, которая вела въ сѣни.

У входа, между золотою и изумрудною колонками, помѣщался каменный конусъ. Мато, проходя мимо, поцѣловалъ себѣ правую руку.

Первая комната была очень высока, сводъ ея былъ испещренъ множествомъ отверстій, такъ что, поднявъ глаза, видно было небо. Вокругъ стѣнъ, въ плетеныхъ корзинахъ, лежали бороды и волосы — первый признакъ отрочества. Посреди круглой комнаты, изъ пьедестала, покрытаго женскими сосками, выходило тѣло женщины, толстой, съ бородой и опущенными глазами. Она какъ будто улыбалась, скрестивъ руки подъ толстымъ животомъ, отполированнымъ поцѣлуями вѣрующихъ.

Затѣмъ они очутились на чистомъ воздухѣ, въ поперечномъ корридорѣ, гдѣ небольшой жертвенникъ стоялъ предъ дверью изъ слоновой кости. Дальше хода не было. Одни жрецы могли открыть эту дверь, такъ какъ храмъ не былъ мѣстомъ собранія для толпы, но жилищемъ божества.

— Наше предпріятіе невозможно, говорилъ Матд. Ты не подумалъ объ этомъ. Идемъ назадъ.

Спендій осмотрѣлъ стѣну.

Онъ хотѣлъ имѣть покрывало, не потому, чтобъ вѣрилъ въ его силу, Спендій вѣрилъ только въ Оракула, но потому, что былъ убѣжденъ, что потеря его страшно поразитъ карѳагенянъ.

Чтобъ найти какой нибудь проходъ, они обошли башню съ задней стороны.

Въ бесѣдкѣ изъ терпентинныхъ деревьевъ виднѣлись идолы различной формы. Большіе олени спокойно бродили, толкая ногами упавшія еловыя шишки.

Они вернулись обратно. Между двумя стѣнами галлереи, шедшей съ боковъ направо и налѣво, были маленькія комнаты. На колоннахъ изъ кедроваго дерева висѣли тамбурины и цимбалы. Женщины спали на полу, на циновкахъ. Ихъ тѣла, намазанныя притираньями, пахли прянностями и потухшими курильницами. Онѣ были такъ покрыты татуировкой, ожерельями, кольцами, румянами и сурьмою что, если бы онѣ не дышали, ихъ можно было бы принять за лежащихъ на землѣ идоловъ. Лотосы окружали фонтанъ, въ которомъ плавали такія же рыбы, какъ и рыбы Саламбо. Затѣмъ, въ глубинѣ, у стѣны храма, вилась виноградная лоза, сдѣланная изъ стекла, съ гроздями изъ изумрудовъ. Драгоцѣнныя каменья отбрасывали свой блескъ на лица спящихъ женщинъ.

Мато задыхался въ теплой атмосферѣ, между перегородками изъ кедроваго дерева. Всѣ эти символы плодородія, благоуханія, блескъ и испаренія отъ дыханій приводили его въ мистическій экстазъ; онъ думалъ о Саламбо. Она смѣшивалась для него съ богиней и любовь его только усиливалась.

Спендій мимоходомъ разсчитывалъ, какую сумму получилъ бы онъ, продавъ всѣхъ этихъ женщинъ. Однимъ взглядомъ взвѣшивалъ онъ ихъ золотыя ожерелья.

Храмъ съ этой стороны былъ такъ же непроницаемъ, какъ и съ другой.

Они снова вернулись въ первую комнату и въ то время, какъ Спендій отыскивалъ и бродилъ повсюду, Мато, распростершись предъ дверью, молился Танитѣ. Онъ умолялъ ее не допускать святотатства. Онъ старался смягчить ее ласковыми словами, какъ раздраженное существо.

Спендій замѣтилъ надъ дверью узкое отверстіе.

— Вставай, сказалъ онъ Мато, и заставилъ его прислониться къ стѣнѣ, затѣмъ, поставивъ одну ногу ему на руку, другую на голову, онъ добрался до отверстія и исчезъ въ немъ.

Затѣмъ Мато почувствовалъ, что на плечо къ нему упала веревка съ узлами, которую Спендій обмоталъ себѣ вокругъ тѣла, прежде чѣмъ опуститься въ цистерны. Схватившись обѣими руками за веревку, Мато вскорѣ очутился вмѣстѣ съ грекомъ въ большой, темной залѣ.

Подобное посягательство было вещью чрезвычайной и даже самый недостатокъ средствъ для его предупрежденія доказывалъ, насколько его считали невозможнымъ. Ужасъ защищалъ святилище болѣе стѣнъ. Мато съ каждымъ шагомъ ожидалъ, что умретъ.

Между тѣмъ, въ глубинѣ, во мракѣ виднѣлся слабый свѣтъ. Они приблизились къ нему. Это была лампа, горѣвшая въ раковинѣ, на пьедесталѣ статуи въ шапкѣ Кабировъ. Длинное, голубое платье было усѣяно брилліантами, а цѣпи, уходившія подъ полъ, прикрѣпляли статую къ землѣ за пятки. Мато чуть не вскрикнулъ.

— Вотъ она! вотъ она! шепталъ онъ.

Спендій взялъ лампу, чтобъ освѣщать дорогу.

— Какой ты безбожникъ, сказалъ Мато, но тѣмъ не менѣе послѣдовалъ за нимъ.

Въ слѣдующей комнатѣ, въ которую они вошли, не было ничего, кромѣ чернаго рисунка нагой женщины.

Ея ноги поднимались до вершины стѣны, тѣло занимало весь потолокъ; съ пупка висѣло на ниткѣ

громадное яйцо; затѣмъ она спускалась по другой стѣнѣ головою внизъ до самаго пола, къ которому прикасалась остроконечными пальцами.

Чтобъ пройти дальше, они раздвинули занавѣсъ, но въ эту минуту подулъ вѣтеръ и лампа погасла; тогда они бродили нѣсколько времени, путаясь въ неизвѣстной мѣстности. Вдругъ они почувствовали подъ ногами что-то странно-мягкое. Поминутно сверкали искры. Они шли, какъ въ огнѣ.

Спендій наклонился и, ощупавъ полъ, убѣдился, что онъ былъ тщательно покрытъ рысьими шкурами; затѣмъ имъ казалось, что толстая, мокрая веревка, холодная и скользкая, скользила у нихъ между ногъ.

Въ узкія отверстія въ стѣнѣ падали слабые, бѣлые лучи, они подвигались при этомъ невѣрномъ свѣтѣ. Наконецъ, они различили большую черную змѣю. Она быстро бросилась отъ нихъ и исчезла.

— Бѣжимъ! вскричалъ Мато. Это она! я ее чувствую! она приближается!

— Э, нѣтъ, отвѣчалъ Спендій, храмъ пустъ.

Вдругъ ослѣпительный свѣтъ заставилъ ихъ опустить глаза. Затѣмъ, приглядѣвшись, они увидѣли вокругъ множество животныхъ, задыхавшихся, выпускавшихъ когти. Они переплетались одно съ другимъ въ таинственномъ и ужасающемъ безпорядкѣ, змѣи имѣли ноги, быки — крылья, рыбы съ человѣческими головами пожирали плоды; цвѣты распускались въ пастяхъ крокодиловъ и слоны, поднявъ хоботы, гордо парили по небу, какъ орлы! Ужасныя усилія растягивали ихъ неполные или слишкомъ многочисленные члены; высунувъ языки, они, казалось, хотѣли; испустить духъ. Всевозможныя формы находились тутъ, какъ будто бы все вмѣстилище зародышей, неожиданно разверзшееся, вылилось на стѣну этой залы.

Двѣнадцать хрустальныхъ, синихъ шаровъ стояли вокругъ залы, поддерживаемые чудовищами, похожими на тигровъ. Ихъ глаза торчали, какъ глаза улитокъ. Всѣ они глядѣли въ глубину, гдѣ сверкала, на колесницѣ изъ слоновой кости, верховная Раббетна, всеопдодотворяющая, послѣдняя созданная.

Чешуя, перья, цвѣты и птицы поднимались ей до живота. Вмѣсто серегъ, у нея были серебряныя цимбалы, ударявшіе ее по щекамъ; ея большіе, остановившіеся глаза глядѣли на васъ, а сверкающій камень, вставленный ей въ лобъ, въ безстыдномъ символѣ, освѣщалъ всю залу, отражаясь надъ дверью въ зеркалахъ изъ красной мѣди.

Мато сдѣлалъ шагъ впередъ. Одна изъ плитъ подалась подъ его ногами и вдругъ все завертѣлось. Чудовища заревѣли. Раздалась мелодическая музыка, точно гармонія сферъ. Бурная душа Таниты разливалась повсюду. Она хотѣла встать, протянуть руки. Вдругъ чудовища закрыли пасти, хрустальные шары перестали вертѣться. Нѣсколько времени еще въ воздухѣ звучала музыка, затѣмъ она смолкла.

— А покрывало? спросилъ Спендій.

Его нигдѣ не было видно. Гдѣ же оно было? Какъ найти его! Что, если жрецы спрятали его? Мато испытывалъ сильное огорченіе и какъ будто разочарованіе въ своей вѣрѣ.

— Сюда! крикнулъ Спендій.

Имъ руководило вдохновеніе, онъ увлекъ Мато за колесницу Таниты, гдѣ виднѣлось отверстіе, шириною не болѣе фута, шедшее по всей стѣнѣ, сверху до низу. Тогда они проникли въ маленькую, круглую залу, такую высокую, что она походила на внутренность колонны. Посреди помѣщался большой, выпуклый, черный камень, какъ тамбуринъ. На немъ горѣлъ огонь. Конусъ изъ чернаго дерева возвышался сзади, съ головою и двумя руками, но надъ нимъ разстилалось какъ будто облако, на которомъ сверкали звѣзды. Въ глубинѣ складокъ виднѣлись фигуры Эшмуна и Кабировъ, разныхъ чудовищъ, священныхъ животныхъ вавилонянинъ, и другихъ неизвѣстныхъ имъ.

Это нѣчто было надѣто, какъ плащъ, на шею идола и затѣмъ поднималось къ стѣнѣ, прикрѣпленное на углахъ, синеватое, какъ ночь, желтое, какъ заря, пурпуровое, какъ солнце, прозрачное, сверкающее и легкое. Это было покрывало богини, священный Заимфъ, котораго нельзя было видѣть.

Оба поблѣднѣли,

— Бери его! сказалъ, наконецъ, Мато.

Спендій не колебался и, опершись на идола, онъ снялъ покрывало, которое опустилось на землю. Мато положилъ на него руку, затѣмъ сунулъ голову въ отверстіе, весь завернулся въ покрывало и протянулъ руки, чтобъ лучше видѣть его.

— Идемъ, сказалъ Спендій.

Мато стоялъ задыхаясь, и устремивъ взглядъ на плиты пола.

Вдругъ онъ вскрикнулъ:

— Что, если я пойду къ ней! Я не боюсь болѣе ея красоты! Что можетъ она мнѣ сдѣлать, я теперь больше, чѣмъ человѣкъ. Я пройду чрезъ огонь! я пройду по морю! я чувствую непобѣдимый порывъ. Саламбо! Саламбо! я твой повелитель!

Его голосъ громко звучалъ. Спендію казалось, что онъ сталъ выше и преобразился.

Послышался шумъ приближающихся шаговъ, открылась дверь и появился жрецъ въ высокой шапкѣ, широко раскрывъ глаза отъ удивленія.

Прежде чѣмъ онъ умѣлъ сдѣлать какой нибудь жестъ, Спендій бросился къ нему и вонзилъ въ него свои два кинжала.

Голова жреца ударилась объ полъ. Неподвижные, какъ трупъ, убійцы нѣсколько времени прислушивались; но былъ слышенъ только тихій шелестъ вѣтра въ полуоткрытую дверь.

Дверь выходила въ узкій корридоръ. Спендій повернулъ въ него. Мато слѣдовалъ за нимъ.

Они сейчасъ же вышли въ третью ограду между портиками, гдѣ помѣщались жилища жрецовъ. За ними долженъ былъ существовать болѣе короткій выходъ. Они спѣшили.

Спендій, наклонившись къ фонтану, вымылъ свои окровавленныя руки. Женщины все еще спали. Изумрудная кисть винограда сверкала. Они двинулись дальше.

Но кто-то подъ деревьями бѣжалъ за ними и Мато, несшій покрывало, чувствовалъ нѣсколько разъ, что его слегка тащили сзади. Это была громадная обезьяна, одна изъ тѣхъ, которыя жили на свободѣ въ оградѣ богини. Будто сознавая похищеніе, она хваталась за покрывало. Но они не рѣшались прибить ее изъ страха, что она закричитъ. Вдругъ гнѣвъ ея прошелъ и она побѣжала рядомъ съ ними, качаясь на длинныхъ рукахъ; затѣмъ, у ограды, она однимъ прыжкомъ поднялась на пальму.

Выйдя изъ послѣдней ограды они направились къ дворцу Гамилькара, такъ какъ Спендій понималъ, что безполезно стараться отговаривать Мато отъ этого.

Они повернули по улицѣ Кожевниковъ, чрезъ площадь Мутумбала, чрезъ сѣнной рынокъ и перекрестокъ Циназинъ. На углу одной улицы какой-то прохожій отступилъ, испуганный блескомъ покрывала

— Спрячь Заимфъ, сказалъ Спендій.

Они встрѣчали и другихъ людей, но тѣ ихъ не замѣтили.

Наконецъ они узнали дома Мегары.

Построенный сзади маякъ освѣщалъ небо яркимъ, краснымъ свѣтомъ и тѣнь дворца съ его террасами отбрасывалась на сады, какъ чудовищная пирамида. Они вошли чрезъ изгородь, обрѣзавъ сучья кинжаломъ.

Повсюду видны были слѣды пира наемниковъ; жаркъ былъ испорченъ, двери тюрьмы открыты. Около кухонъ и погребовъ никого не было видно.

Они удивлялись этому молчанію, прерываемому по временамъ только хриплымъ дыханіемъ слоновъ и трескомъ маяка, на которомъ горѣлъ костеръ изъ алоэ. Между тѣмъ, Мато повторялъ:

— Гдѣ она? Я хочу ее видѣть! Веди меня!

— Это безуміе, говорилъ Спендій. Она позоветъ, прибѣгутъ ея рабы и ты умрешь, не смотря на свою силу.

Такимъ образомъ они дошли до лѣстницы галеръ.

Мато поднялъ голову и ему показалось, что онъ видитъ на верху слабый и нѣжный свѣтъ. Спендій хотѣлъ его удержать, но онъ бросился по ступенямъ. Очутившись въ мѣстахъ, гдѣ онъ ее уже видѣлъ, онъ потерялъ сознаніе времени. Ему казалось, что она только что сейчасъ пѣла между столами и исчезла, и онъ продолжалъ подниматься по лѣстницѣ. Небо надъ его головою было покрыто огнями, море закрывало горизонтъ, который съ каждымъ его шаговъ все увеличивался и онъ продолжалъ подниматься со странной легкостью, которая чувствуется во снѣ.

Легкій шелестъ покрывала о камень напоминалъ ему его новое могущество; но въ своихъ смѣлыхъ надеждахъ онъ теперь не зналъ, что нужно дѣлать; эта неизвѣстность смущала его.

Время отъ времени онъ приближался лицемъ къ четырехугольнымъ отверстіямъ закрытыхъ комнатъ и ему казалось, что онъ видитъ во многихъ спящихъ людей.

Послѣдній этажъ, болѣе узкій, представлялъ точно наперстокъ на вершинѣ террасы. Мато медленно обошелъ его вокругъ.

Онъ узналъ дверь съ краснымъ крестомъ. Сердце его забилось сильнѣе, онъ хотѣлъ бы бѣжать. Онъ толкнулъ дверь. Она открылась.

Въ глубинѣ комнаты горѣла лампа въ формѣ галеры и ея слабый свѣтъ дрожалъ на обояхъ, покрытыхъ красной краской, съ черными полосами; потолокъ былъ досчатый. На немъ, среди позолоты, въ деревянной оправѣ были вставлены аметисты и топазы.

По обѣимъ стѣнамъ комнаты шла очень низкая постель на бѣлыхъ ремняхъ, около овальнаго бассейна шла ониксовая ступень, на краю стояли забытыя туфля изъ змѣиной кожи и виднѣлся слѣдъ мокрой ступни. Комната была полна таинственнымъ ароматомъ.

Мато шелъ по плитамъ съ золотой, стеклянной и перламутровой инкрустаціями. Не смотря на то, что полъ былъ скользкій, ему казалось, что его ноги вязнутъ въ немъ, какъ будто онъ шелъ по песку.

За серебряной лампой онъ замѣтилъ большой голубой четырехугольникъ, висѣвшій на воздухѣ на четырехъ веревкахъ, и онъ приближался къ нему, наклонившись и разинувъ ротъ.

Птичьи крылья, вставленныя въ ручки изъ чернаго корала валялись вмѣстѣ съ пурпуровомъ подушками, кедровыми шкатулками и лопаточками изъ слоновой кости, кольца и браслеты были надѣты на рога антилопъ.

Нѣсколько разъ онъ спотыкался, такъ какъ полъ былъ неровенъ и дѣлалъ изъ одной комнаты, какъ бы цѣлый рядъ покоевъ. Въ глубинѣ серебряная балюстрада окружала коверъ, съ нарисованными цвѣтами. Наконецъ онъ дошелъ до висячей постели, до табуретки изъ чернаго дерева, съ которой поднимались на нее.

Но свѣтъ не проникалъ сюда и изъ мрака виднѣлся только уголокъ краснаго матраца и кончикъ маленькой обнаженной ножки.

Тогда Мато тихонько взялъ лампу.

Саламбо спала, опершись щекой на руку. Ея роскошные волосы были разсыпаны, такъ что она казалась лежащей на черныхъ перьяхъ, а широкая, бѣлая туника покрывала ее до ногъ. Сквозь полузакрытыя вѣки виднѣлись глаза. Движеніе ея дыханія сообщалось веревкамъ, которыя слегка качали ее въ воздухѣ; Надъ постелью жужжалъ длинный москитъ.

Мато стоялъ неподвижно, держа въ рукахъ серебряную галеру. Но москитъ, налетѣвъ на огонь, вдругъ вспыхнулъ и Саламбо проснулась.

Огонь погасъ самъ собою. Она ничего не говорила. Свѣтъ лампы отражался на черныхъ обояхъ и на священномъ покрывалѣ.

— Что это такое? сказала она.

— Это покрывало богини, отвѣчалъ Мато.

— Покрывало богини!.. вскричала Саламбо.

И, опершись на руку, она дрожа наклонилась вередъ.

Онъ продолжалъ:

— Я взялъ его для тебя изъ глубины святилища! на, смотри.

И онъ развернулъ предъ нею сверкающій Заимфъ.

— Помнишь ли ты это? говорилъ Мато. Ты каждую ночь являлась мнѣ во снѣ, но я не понималъ молчаливаго приказанія твоихъ глазъ!..

Она спустила одну ногу на табуретъ.

— Если бы я понималъ я былъ бы около тебя! Я бросилъ бы армію! Я не оставилъ бы Карѳагена, чтобъ повиноваться тебѣ, я пошелъ бы чрезъ пещеру Гадрюмета въ царство тѣней!.. Прости меня! мнѣ казалось, что меня давитъ тяжелый камень. Но, между тѣмъ, что-то влекло меня! Я старался добраться до тебя! Развѣ я осмѣлился бы сдѣлать это безъ помощи боговъ?.. Идемъ! ты должна слѣдовать за мною или, если не хочешь, я останусь. Мнѣ все равно. Пусть моя душа потонетъ въ твоемъ дыханіи! Пусть мои губы раздавятся цѣлуя твои руки!

— Дай мнѣ посмотрѣть! говорила она, ближе!.. ближе!

Заря занималась.

Саламбо почти лишаясь чувствъ, опиралась на подушки постели.

— Я люблю тебя! говорилъ Мато.

— Дай мнѣ его! шептала она.

И они приблизились одинъ къ другому.

Она продолжала подвигаться, одѣтая въ бѣлую симарру, которая везлась за нею, не спуская съ покрывала своихъ большихъ глазъ.

Мато глядѣлъ на нее, пораженный прелестью ея лица и протягивая съ ней Заимфъ, хотѣлъ обнять ее.

Она устранила его руки. Вдругъ она остановилась и они молча глядѣли другъ на друга.

Не понимая, чего онъ проситъ, она, тѣмъ не менѣе, почувствовала ужасъ. Ея тонкія брови поднялись, губы раскраснѣлись; она дрожала. Наконецъ она ударила въ мѣдную тарелку, висѣвшую около, и закричала:

— Помогите!.. Помогите!.. Назадъ святотатецъ! Будь проклятъ!.. Ко мнѣ, Таанахъ, Крумъ, Ева, Мисипса, Шауль!

Въ ту же самую минуту въ отверстіи въ стѣнѣ появилось испуганное лицо Спендія. Онъ крикнулъ:

— Бѣги же! они идутъ!

На лѣстницѣ послышался громкій шумъ, и толпа людей, женщины, слуги, рабы, бросилась въ комнату съ пиками, ножами, кинжалами.

Увидя мужчину, всѣ были поражены негодованіемъ, служанки ревѣли, какъ на похоронахъ, евнухи блѣднѣли, не смотря на свою черную кожу.

Мато стоялъ за балюстрадой; завернувшись въ Заимфъ, онъ походилъ на звѣзднаго бога, закутаннаго въ небесный сводъ.

Рабы хотѣли броситься на него, Саламбо остановила ихъ.

— Не прикасайтесь! это покрывало богини!

Она отступила въ уголъ, но затѣмъ, сдѣлавъ шагъ впередъ и протянувъ свою обнаженную руку, сказала:

— Да будешь проклятъ, ты, похитившій покрывало Таниты! ненависть, мщеніе и горе да будутъ съ тобою! пусть Гурзилъ, богъ войны, растерзаетъ тебя! пусть Матисманъ, богъ мертвецовъ, задушитъ тебя!.. пусть Другой, котораго не слѣдуетъ называть, сожжетъ тебя!

Мато вскрикнулъ, точно пораженный мечомъ.

Она нѣсколько разъ повторила:

— Ступай! ступай!

Толпа слугъ разступилась и Мато, опустивъ голову, медленно прошелъ между ними. Но у дверей онъ остановился, такъ какъ бахрома Заимфа зацѣпилась за одну изъ золотыхъ звѣздъ, которыми былъ украшенъ полъ. Онъ поспѣшно дернулъ плечомъ и спустился съ лѣстницы….

Спендій спускался съ террасы на террасу, перепрыгнувъ черезъ изгородь, онъ выбѣжалъ изъ садовъ и добрался до подножія маяка. Въ этомъ мѣстѣ не было никого, такъ какъ набережная была совершенно неприступна. Онъ дошелъ до берега, легъ на спину и соскользнулъ внизъ; затѣмъ доплылъ до мыса Могилъ, сдѣлалъ большой обходъ по соляной лагунѣ и вечеромъ вернулся въ лагерь варваровъ.

Солнце уже взошло и Мато, какъ удаляющійся левъ, шелъ по дорогѣ, бросая вокругъ себя ужасные взгляды. Неопредѣленный шумъ доносился до его ушей. Онъ начинался у дворца и возобновлялся вдали, въ сторонѣ Акрополя. Одни говорили, что похищены сокровища республики изъ храма Молоха; другіе разсказывали объ убитомъ жрецѣ и къ тому же, воображали еще, что варвары вошли въ городъ.

Мато, не знавшій, какъ выйдти изъ города, шелъ впередъ. Его замѣтили и поднялся страшный шумъ. Всѣ поняли. Сначала всѣ были страшно поражены, затѣмъ огорченіе уступило мѣсто гнѣву.

Изъ глубины Маппалъ, съ вершины Акрополя, съ Катакомбъ и съ береговъ озера бѣжала толпа. Патриціи выходили изъ дворцовъ, торговцы изъ лавокъ, женщины бросали дѣтей, всѣ хватали мечи, топоры, палки, но препятствіе, остановившее Саламбо, останавливало и ихъ. Какъ взять покрывало? Уже видѣть его было преступленіе. Оно было божественнаго происхожденія и прикосновеніе къ нему было смертельно.

На перистиляхъ храмовъ, жрецы въ отчаяніи ломали руки. Стража священнаго Легіона скакала взадъ и впередъ. Народъ поднимался на дома, на террасы, на плечи Кабировъ, на мачты кораблей. А Мато, между тѣмъ, подвигался и съ каждымъ его шагомъ увеличивалась народная ярость, но вмѣстѣ съ тѣмъ и страхъ. При его приближеніи улицы пустѣли и потокъ бѣжавшихъ людей раздавался по обѣимъ сторонамъ до вершинъ стѣнъ. Онъ видѣлъ повсюду только широко раскрытые глаза, какъ бы готовые поглотить его, стучащіе зубы, угрожающіе кулаки. Проклятія Саламбо звучали и умножались.

Вдругъ просвистѣла одна стрѣла, потомъ другая, посыпались каменья, но удары, плохо направленные, (такъ какъ боялись задѣть Заимфъ), проносились надъ его головою. Къ тому же, сдѣлавъ изъ покрывала щитъ, онъ растянулъ его направо, налѣво, предъ собою и сзади себя и шелъ все скорѣе и скорѣе, поворачивая въ открытыя улицы; онѣ были забаррикадированы веревками, повозками, чѣмъ попало, послѣ каждаго поворота онъ возвращался назадъ. Наконецъ, онъ вышелъ на площадь Камона, гдѣ погибли балеарцы и остановился, поблѣднѣвъ, какъ умирающій; на этотъ разъ онъ погибъ. Толпа хлопала въ ладоши отъ радости.

Онъ подбѣжалъ къ закрытымъ воротамъ. Они были очень высоки, изъ дубовой сердцевины, съ желѣзными гвоздями и обиты мѣдью. Мато бросился на нихъ, народъ кричалъ отъ радости, видя безсиліе его гнѣва.

Тогда онъ снялъ сандалію, плюнулъ на нее и сталъ колотить по закрытымъ дверямъ.

Весь городъ ревѣлъ. Всѣ забыли покрывало и готовы были раздавить его.

Мато оглядѣлъ толпу своими большими глазами. Виски его страшно бились, онъ чувствовалъ, что его охватываетъ онѣмѣніе пьянаго. Вдругъ онъ увидалъ длинную цѣпь, которой отворялись ворота, однимъ прыжкомъ онъ былъ около нея и, собравъ всѣ силы, потянулъ съ себѣ, — громадныя ворота пріотворились.

Выйдя изъ города, онъ снялъ съ себя Заимфъ и поднялъ его надъ головою; ткань, поддерживаемая морскимъ вѣтромъ, сверкала на солнцѣ своими яркими цвѣтами, драгоцѣнными каменьями и фигурами боговъ. Неся его такимъ образомъ, Мато прошелъ чрезъ всю долину до палатокъ солдатъ, а народъ, стоя на стѣнахъ, смотрѣлъ, какъ удалялось счастіе Карѳагена.

ГЛАВА VI.
Ганнонъ

— Я долженъ былъ похитить ее! говорилъ Мато, вечеромъ, Спендію. Я долженъ былъ схватить ее, вырвать изъ дома! Никто не осмѣлился бы сдѣлать ничего противъ меня!

Спендій его не слушалъ. Лежа на спинѣ, онъ съ восторгомъ отдыхалъ. Рядомъ съ нимъ стояла большая чашка воды съ медомъ и онъ время отъ времени наклонялся и пилъ изъ нея.

— Что дѣлать? Какъ вернуться въ Карѳагенъ?

— Не знаю, отвѣчалъ Спендій.

Эта невозмутимость раздражила Мато. Онъ вскричалъ:

— Э! ты виноватъ во всемъ этомъ! Ты увлекаешь меня, потомъ оставляешь, трусъ! Зачѣмъ бы сталъ я, тебѣ повиноваться? или ты воображаешь себя моимъ повелителемъ? Рабъ! Сынъ раба!

Онъ скрипѣлъ зубами и поднималъ на Спендія свою широкую руку.

Грекъ не отвѣчалъ.

Лампа изъ глины освѣщала палатку и свѣтъ ея отражался въ Заимфѣ.

Вдругъ Мато надѣлъ котурны, кольчугу и каску.

— Куда ты идешь? спросилъ Спендій.

— Я возвращусь туда! Оставь меня! Я приведу ее! Если же они захотятъ помѣшать мнѣ, я раздавлю ихъ, какъ змѣю! я убью ее! ты увидишь, я ее убью!

Спендій, прислушивавшійся къ чему-то, схватилъ поспѣшно Заимфъ, бросилъ его въ уголъ и набросалъ на него овечьи шкуры.

Послышался шумъ голосовъ, сверкнули факелы и въ палатку вошелъ Парръ, Аваръ, въ сопровожденіи человѣкъ двадцати свиты.

Они были въ бѣлыхъ шерстяныхъ плащахъ, съ длинными кинжалами, въ кожаныхъ ожерельяхъ, деревянныхъ серьгахъ я обуви изъ шкуры гіены. Остановившись у порога, они стояли, опершись на пики, какъ отдыхающіе пастухи.

Парръ, Авасъ былъ красивѣе всѣхъ. Гемни, украшенные жемчугомъ, стягивали его тонкія руки. Серебряный обручъ, прикрѣплявшій къ головѣ его широкій плащъ, былъ украшенъ страусовыми перьями, которые падали за плечи. Вѣчная улыбка открывала зубы; взглядъ его казался острымъ, какъ стрѣла, во всей его особѣ было что-то внимательное и легкое.

Онъ объявилъ, что пришелъ присоединиться къ наемникамъ, такъ какъ республика уже давно угрожаетъ его государству, слѣдовательно онъ имѣетъ интересъ помогать варварамъ и, въ свою очередь, можетъ быть имъ полезенъ.

— Я доставлю вамъ слоновъ, мои лѣса полны ими, вино, масло, овесъ, смолу и сѣру для осадъ, двадцать тысячъ пѣхотинцевъ и десять тысячъ лошадей. Я обращаюсь къ тебѣ, Мато, потому что обладаніе Заимфомъ сдѣлало тебя первымъ человѣкомъ въ арміи. Къ тому же, мы старые друзья, прибавилъ онъ.

Мато, между тѣмъ, глядѣлъ на Спендія, который слушалъ, сидя на овечьихъ шкурахъ и слегка покачивая головою въ знакъ согласія.

Нарр’Авасъ снова заговорилъ. Онъ призывалъ боговъ, проклиналъ Карѳагенъ. Въ своихъ проклятіяхъ онъ сломалъ дротикъ. Вся его свита протяжно заревѣла, и Мато, увлеченный этимъ гнѣвомъ, вскричалъ, что принимаетъ союзъ.

Тогда привели бѣлаго быка и черную овцу, символы дня и ночи. Ихъ зарѣзали на краю ямы; когда она наполнилась кровью, они обмочили въ ней руки и Нарр’Авасъ приложилъ свою руку къ груди Мато, а Мато приложилъ свою руку къ груди Нарр’Аваса; они повторили этотъ отпечатокъ на палаткахъ другъ друга, затѣмъ провели ночь за ѣдою, а остатки мяса со шкурой, костями, и рогами были сожжены.

Громкіе крики встрѣтили Мато, когда онъ возвратился съ покрываломъ богини. Даже тѣ, которые не признавали ханаанской религіи, почувствовали, по своему смутному энтузіазму, что въ средѣ ихъ явился духъ. Что же касается того, чтобъ завладѣть Заимфомъ, то объ этомъ никто не думалъ. Таинственный способъ, которымъ онъ былъ пріобрѣтенъ, вполнѣ узаконилъ обладаніе имъ; такъ думали солдаты африканцы, другіе, ненависть которыхъ была не такъ стара, не знали, на что рѣшиться. Если бы у нихъ были суда, они бы немедленно удалились.

Спендій, Нарр’Авасъ и Мато отправили посланниковъ ко всѣмъ пуническимъ племенамъ.

Карѳагенъ истощалъ эти народы. Онъ требовалъ отъ нихъ громадные налоги и желѣзо, топоръ или крестъ наказывали запаздываніе и даже ропотъ. Надо было обработывать то, что требовала республика, доставлять то, что ей было нужно. Никто не имѣлъ права владѣть оружіемъ; если деревни бунтовались, ихъ жителей продавали; на губернаторовъ смотрѣли, какъ на прессы, цѣня по тому количеству, которое они выжимали. Затѣмъ за мѣстностями, прямо подчиненными Карѳагену, шли союзники, платившіе только незначительную дань, за союзниками бродили номады, которыхъ можно было натравить на нихъ. Благодаря этой системѣ, жатвы были всегда обильны, плантаціи великолѣпны. Старый Катонъ, знатокъ въ дѣлахъ земледѣлія и рабахъ, былъ пораженъ, девяносто два года спустя, этимъ благоденствіемъ и крики, которые онъ поднялъ въ Римѣ, были только восклицаніями жадной зависти.

Въ послѣднюю войну требованія увеличились такъ, что почти всѣ ливійскіе города передались Регулу. Въ наказаніе съ нихъ потребовали тысячу талантовъ, двадцать тысячъ быковъ, триста мѣшковъ золотаго песку, большое количество хлѣба и начальники племенъ были распяты или брошены львамъ.

Тунисъ въ особенности ненавидѣлъ Карѳагенъ. Болѣе старый, чѣмъ республика, онъ не прощалъ ей ея величія, онъ стоялъ противъ ея стѣнъ, прячась въ грязи, на берегу моря, точно ядовитая гадина. Изгнанія, убійства и эпидеміи не ослабляли его. Онъ поддерживалъ Аркагата, сына Агафокла. Племя, питавшееся нечистой пищей, нашло тамъ оружіе.

Посланники еще не отправились, какъ уже въ провинціяхъ поднялась всеобщая радость; сейчасъ же управители домовъ и чиновники республики были задавлены въ баняхъ; изъ пещеръ было вытащено спрятанное тамъ старое оружіе; изъ желѣза плуговъ были мечи; дѣти на порогахъ домовъ точили дротики; женщины давали свои ожерелья, серги, кольца, — все, что могло служитъ къ уничтоженію Карѳагена. Каждый хотѣлъ участвовать въ этомъ; кучи пикъ складывались въ деревняхъ, точно снопы маиса. Кто посылалъ скотъ, кто деньги. Мато быстро заплатилъ наемникамъ ихъ жалованье и эта идея Спендія доставила ему званіе полководца варваровъ.

Въ тоже самое время со всѣхъ сторонъ явилась помощь. Сначала появились окрестныя племена, затѣмъ рабы, бѣжавшіе изъ деревенъ, караваны негровъ были захвачены и вооружены, и купцы, ѣхавшіе въ Карѳагенъ, присоединялись къ варварамъ, въ надеждѣ получить болѣе вѣрную добычу. Каждый день прибывали многочисленныя толпы. Съ вершинъ Акрополя видно было, какъ увеличивалась армія.

На платформѣ водопровода была поставлена на часахъ стража священнаго Легіона, а около нея, на небольшомъ разстояніи, большіе мѣдные чаны съ растопленной смолой. Внизу, въ долинѣ, копошилась громадная толпа; она не знала, что дѣлать, испытывая ощущеніе, которое стѣны всегда внушали варварамъ.

Утика и Гиппо-Заритъ отказали въ союзѣ; финикійскія колоніи, какъ Карѳагенъ, онѣ управлялись сами собою и во всѣхъ договорахъ, которые заключала республика, они каждый разъ занимали отдѣльное мѣсто. Но, не смотря на это, они уважали свою сильнѣйшую сестру, которая покровительствовала имъ, и не думали, чтобъ толпа варваровъ была способна побѣдить ее; напротивъ того, они должны были быть истреблены Карѳагеномъ. Онѣ хотѣли оставаться нейтральными и жить спокойно.

Но положеніе ихъ дѣлало ихъ необходимыми; Утика, расположенная въ глубинѣ залива, была удобна для того, чтобъ доставить Карѳагену помощь извнѣ. Если бы была взята одна Утика, Гиппо-Заритъ, находившійся на шесть часовъ далѣе по берегу, замѣнилъ бы ее и метрополія, такимъ образомъ оживленная, осталась бы неуязвимой.

Спендій желалъ, чтобъ осада была начата немедленно. Нарр’Авасъ воспротивился этому; сначала надо было напасть на границы, таково было мнѣніе ветерановъ и самого Мато, и было рѣшено, что Спендій отправится осаждать Утику, Мато — Гиппо-Заритъ, а третій отрядъ арміи, опираясь на Тунисъ, займетъ Карѳагенскую долину, Авторитъ бралъ это на себя. Что касается Happ’Аваса, то онъ долженъ былъ вернуться въ свое государство, чтобъ взять слоновъ и со своей кавалеріей наблюдать за дорогами.

Женщины громко возмущались этимъ рѣшеніемъ; онѣ жаждали драгоцѣнностей карѳагенскихъ дамъ. Ливійцы также возражали противъ него. Ихъ звали воевать противъ Карѳагена и вдругъ оставляли его. Ушли почти одни солдаты; Мато командовалъ своими товарищами, иберійцами, лузитанцами, жителями запада и острововъ; всѣ же, говорившіе по-гречески, перешли къ Спендію за его умъ.

Удивленіе Карѳагена было сильно, когда вдругъ увидѣли, что армія двигается; затѣмъ она вытянулась по дорогѣ въ Утику, въ сторону моря. Часть осталась предъ Тунисомъ, остальные исчезли и появились по ту сторону залива, на опушкѣ лѣса, въ которомъ исчезли. Ихъ было около восьмидесяти тысячъ человѣкъ; два тирскіе города не могли устоять противъ нихъ. Они должны были скоро возвратиться къ Карѳагену.

Начало его гибели уже было положено занятіемъ перешейка и городъ долженъ былъ погибнуть отъ голода, такъ какъ не могъ жить безъ помощи провинцій, ибо граждане его не платили налоговъ, такъ же какъ въ Римѣ. Карѳагену не доставало политическаго генія. Заботы о наживѣ мѣшали ему имѣть то благоразуміе, которое дается высшими стремленіями. Галера, бросившая якорь на ливійскомъ пескѣ, онъ держался на немъ силою труда; народы прибывали вокругъ него, какъ волны, и малѣйшая буря колебала эту грозную машину.

Казна была истощена римской войной и всѣмъ тѣмъ, что раскрали и потеряли въ то время, какъ торговались съ варварами. А между тѣмъ, солдаты были необходимы и ни одно правительство не вѣрило республикѣ! Птоломей отказалъ ей въ двухъ тысячахъ талантовъ. Къ тому же, похищеніе покрывала приводило всѣхъ въ отчаяніе. Спендій хорошо понималъ это.

Но этотъ народъ, чувствовавшій, что его ненавидятъ, прижималъ къ сердцу своихъ боговъ и свои деньги, а его патріотизмъ поддерживался составомъ его правительства.

Прежде всего власть зависѣла отъ всѣхъ, но ни одинъ не былъ настолько силенъ, чтобъ присвоить себѣ ее. Частные долги считались долгами общественными. Людямъ ханаанскаго племени принадлежала монополія торговли и, увеличивая доходы пиратства ростовщичествомъ, страшно эксплуатируя земли, рабовъ и бѣдняковъ, иногда можно было разбогатѣть. Хотя могущество и деньги сохранялись въ однихъ и тѣхъ же семействахъ, тѣмъ не менѣе всѣ терпѣли олигархію, потому что надѣялись попасть въ нее. Общество купцовъ, въ которомъ составлялись законы, выбирало также инспекторовъ финансовъ, которые, оставляя свою должность, назначали членовъ Совѣта Старѣйшинъ, зависѣвшаго, въ свою очередь, отъ Верховнаго Совѣта, то есть общаго совѣта всѣхъ Богатыхъ.

Что касается двухъ суффетовъ, этихъ остатковъ королей, имѣвшихъ меньшее значеніе, чѣмъ консулы, то ихъ назначали въ одинъ и тотъ же день изъ разныхъ семействъ и старались всѣми способами возбуждать ихъ ненависть, чтобъ они взаимно ослабляли другъ друга. Они не могли рѣшать вопросовъ о войнѣ, а когда ихъ побѣждали, Совѣтъ распиналъ ихъ.

Слѣдовательно, сила Карѳагена исходила отъ Сисситовъ, то есть большаго двора въ центрѣ Малки, на томъ мѣстѣ, гдѣ, по преданію, остановилась первая барка финикійскихъ матросовъ, такъ какъ съ тѣхъ поръ море сильно отодвинулось. Это былъ рядъ маленькихъ комнатъ древней архитектуры, изъ пальмоваго дерева, отдѣленныхъ одна отъ другой для пріема различныхъ обществъ. Богатые собирались тамъ каждый день обсуждать свои интересы и интересы правленія, начиная съ добычи перца и кончая уничтоженіемъ Рима. Три раза каждый мѣсяцъ они приказывали поднимать свои постели на верхнюю террасу, шедшую вокругъ стѣнъ двора и снизу ихъ видѣли сидящими на воздухѣ, безъ котурнъ и плащей, съ пальцами, украшенными брилліантами, которыми они брали мясо, въ большихъ сергахъ, сильныхъ и толстыхъ, полуобнаженныхъ, счастливыхъ, смѣющихся и ѣвшихъ на чистомъ воздухѣ.

Но теперь они не могли скрывать своего безпокойства, они были слишкомъ блѣдны. Толпа, ожидавшая ихъ у дверей провожала ихъ до ихъ дворцовъ, въ надеждѣ узнать что нибудь новое. Всѣ дома были закрыты, какъ во время чумы, улицы то наполнялись, то пустѣли, народъ то бѣжалъ на Акрополь, то спускался къ гавани. Каждую ночь Совѣтъ собирался: на совѣщаніе.

Наконецъ, народъ былъ созванъ на площадь Камона и рѣшено было положиться на Ганнона, побѣдителя при Гекатомпилѣ.

Это былъ человѣкъ благочестивый, хитрый, безжалостный къ африканцамъ, настоящій карѳагенянинъ. Его доходы равнялись доходамъ Барка, никто не былъ опытнѣе его въ администраціи.

Онъ объявилъ наборъ для всѣхъ гражданъ, способныхъ носить оружіе, требовалъ громадныхъ запасовъ оружія, даже приказалъ построить четырнадцать талеръ, въ которыхъ не было никакой надобности, и желалъ, чтобъ все было тщательно записано. Его видѣли въ арсеналѣ, на маякѣ, въ сокровищницахъ храмовъ; цѣлый день видѣли его большія носилки, поднимающіяся по лѣстницамъ Акрополя. Въ его дворцѣ, ночью, такъ какъ онъ не могъ спать, приготовляясь къ сраженію, онъ ревѣлъ ужаснымъ голосомъ военные маневры.

Отъ чрезмѣрнаго страха всѣ сдѣлались храбры. Богатые съ пѣтухами выстраивались въ ряды въ Маппалахъ и, приподнявъ платье, учились управлять пиками; но, за неимѣніемъ учителей, происходили постоянные споры и они задыхаясь садились на могилы, затѣмъ снова возобновляли ученіе. Нѣкоторые рѣшили принять особенныя мѣры. Одни, воображая, что для пріобрѣтенія силы надо много ѣсть, съ утра до вечера набивали себя пищей; другіе, которыхъ безпокоила полнота, истощали себя постами для того, чтобъ похудѣть.

Утика уже нѣсколько разъ требовала помощи Карѳагена, но Ганнонъ не желалъ выступать прежде, чѣмъ будетъ прибитъ послѣдній гвоздь къ военнымъ машинамъ. Онъ промедлилъ еще три мѣсяца, вооружая сто двѣнадцать слоновъ, которые помѣщались въ укрѣпленіяхъ. Это были побѣдители Регула; народъ почиталъ ихъ и не зналъ, какъ угодить этимъ старымъ друзьямъ. Ганнонъ велѣлъ перелить мѣдныя бляхи, которыми украшали ихъ груди, позолотить ихъ клыки, увеличить башни, сдѣлать пурпурныя попоны съ золотой бахромой, наконецъ, такъ какъ ихъ вожаковъ называли индійцами, вѣроятно, въ воспоминаніе первыхъ, приведенныхъ изъ Индіи, то приказано было, чтобъ всѣ они были одѣты въ индійскіе костюмы, то есть въ маленькія бѣлыя повязки на головѣ и короткія бѣлыя панталоны, которыхъ поперечныя складки дѣлали ихъ похожими на раковины, прикрѣпленныя къ бокамъ.

Армія Авторита продолжала стоять предъ Тунисомъ и скрываться за землянымъ валомъ, защищеннымъ наверху колючихъ кустарникомъ. Негры поставили тамъ и сямъ большія палки съ ужасными фигурами, человѣческими лицами изъ перьевъ, головами шакаловъ, змѣй, которыя разѣвали пасти на враговъ, чтобъ испугать ихъ, и считали себя въ безопасности, благодаря принятымъ мѣрамъ. Варвары танцевали, боролись, жонглировали, убѣжденные, что Карѳагенъ не замедлитъ погибнуть. Всякій другой, кромѣ Ганнона, легко раздавилъ бы эту толпу, стѣсненную женщинами и стадами. Къ тому же, они не понимали никакихъ маневровъ и Авторитъ, потерявъ терпѣніе, бросилъ заниматься ими. Они разступались, когда онъ проходилъ мимо, вращая своими большими голубыми глазами.

Придя на берегъ озера, онъ распускалъ свои длинные, красные волосы и мочилъ ихъ въ водѣ. Онъ сожалѣлъ, что не бѣжалъ къ римлянамъ съ двумя тысячами галловъ.

Часто среди дня солнце вдругъ переставало испускать лучи; тогда заливъ и открытое море казались неподвижными, точно растопленный свинецъ; облака темной пыли набѣгали съ вихремъ; пальмы наклонялись, небо исчезало, камни прыгали по крупамъ животныхъ и Галлъ, лежа въ палаткѣ, хрипѣлъ отъ истощенія и тоски. Онъ вспоминалъ свѣжесть полей въ осеннее утро, хлопья снѣга и, закрывъ глаза, ему казалось, что онъ видитъ огни длинныхъ хижинъ, крытыхъ соломою, стоящихъ въ глубинѣ болотъ или лѣсовъ.

Но не одинъ онъ сожалѣлъ о своей родинѣ, хотя она была не такъ далеко. Дѣйствительно, плѣнные карѳагеняне могли видѣть по другую сторону залива, на склонѣ Бирсы, веларіумы своихъ домовъ, растянунутые на дворахъ. Но часовые строго стерегли ихъ и кромѣ того, они были прикрѣплены къ общей цѣпи, на каждомъ былъ желѣзный ошейникъ и толпа не уставала приходить глядѣть на нихъ; женщины указывали дѣтямъ на ихъ дорогія платья, лохмотьями висѣвшія на ихъ похудѣлыхъ членахъ. Каждый разъ, какъ Авторитъ глядѣлъ на Гискона, его охватывала дрожь при воспоминаніи объ оскорбленіи; онъ убилъ бы его, если бы не далъ клятвы Нарр`Авасу. Тогда онъ возвращался къ себѣ въ палатку и напивался, затѣмъ просыпался подъ яркими лучами солнца, пожираемый страшной жаждой.

Между тѣмъ, Мато осаждалъ Гиппо-Заритъ; но городъ былъ защищенъ озеромъ, соединявшимся съ моремъ; у него были три ограды, а на командовавшей городомъ высотѣ находилась стѣна, укрѣпленная башнями. Никогда Мато не приходилось командовать подобными предпріятіями. Кромѣ того, мысль о Саламбо не давала ему покоя и онъ мечталъ о ея красотѣ, какъ о наслажденіи мщеніемъ. Его терзала непобѣдимая потребность снова увидать ее. Онъ даже хотѣлъ предложить себя парламентеромъ, надѣясь, что, попавъ въ Карѳагенъ, доберется до нея. Часто онъ приказывалъ трубить атаку и, никого не ожидая, бросался на насыпь, которую старались устроить въ морѣ. Онъ собственными руками вырывалъ камни и повсюду ударялъ мечомъ. Варвары въ безпорядкѣ бросались за нимъ, лѣстницы ломались съ громкимъ трескомъ и множество людей падало въ воду. Наконецъ, шумъ ослабѣвалъ и солдаты удалялись, чтобъ скоро начать снова.

Мато садился внѣ лагеря, вытиралъ руками свое забрызганное кровью лицо и, повернувшись къ Карѳагену, глядѣлъ на горизонтъ.

Напротивъ него, окруженные платанами, оливковыми деревьями, миртами и пальмами, находились два большихъ пруда, соединявшіеся съ другимъ озеромъ, котораго не было видно вдали. За горою виднѣлись другія горы и посреди громаднаго озера возвышался черный островъ, пирамидальной формы. Налѣво, въ концѣ залива, кучи песку казались громадными остановившимися волнами, тогда какъ море, плоское, какъ поверхность лаписъ-лазури, незамѣтно соединялось съ небомъ. Слышенъ былъ плескъ моря; летали ласточки, и послѣдніе лучи заходящаго солнца золотили черепа черепахъ, выползавшихъ изъ камыша, чтобъ подышать свѣжимъ воздухомъ.

Мато вздыхалъ; онъ ложился на животъ и рыдалъ, хватая пальцами песокъ; онъ чувствовалъ себя несчастнымъ, брошеннымъ. Ему не суждено было обладать ею и онъ даже не могъ завладѣть городомъ.

Ночью, одинъ въ своей палаткѣ, онъ глядѣлъ на Заимфъ. Къ чему служило ему это божественное покрывало? И въ головѣ варвара поднимались сомнѣнія. Затѣмъ, напротивъ того, ему начинало казаться, что покрывало богини зависитъ отъ Саламбо, что часть ея души сокрыта въ немъ. Онъ щупалъ его, нюхалъ, закрывалъ имъ лицо, рыдая цѣловалъ его, и набрасывалъ его себѣ на плечи, воображая себя около нея.

Иногда онъ выбѣгалъ изъ палатки при свѣтѣ звѣздъ, шагалъ черезъ спящихъ солдатъ, закутанныхъ въ плащи, затѣмъ, въ концѣ лагеря, вскакивалъ на лошадь и два часа спустя былъ уже предъ Утикой, въ палаткѣ Спендія.

Сначала онъ начиналъ говорить объ осадѣ, но онъ пріѣзжалъ только для того, чтобъ облегчить свое сердце, говоря о Саламбо. Спендій совѣтовалъ ему быть благоразумнымъ.

— Прогони отъ себя эту унижающую тебя мысль! Было время, когда ты повиновался, но теперь ты самъ командуешь арміей, и если мы не завоюемъ Карѳагена, то, по крайней мѣрѣ, намъ отдадутъ провинціи, мы сдѣлаемся королями.

Но какъ же обладаніе Заимфомъ не давало имъ побѣдъ? По мнѣнію Спендія, слѣдовало ждать. Мато воображалъ, что покрывало касалось только людей ханаанской расы, и говорилъ:

— Слѣдовательно, Заимфъ не имѣетъ для меня никакого значенія, но такъ какъ они его потеряли, то и для нихъ онъ ничего не сдѣлаетъ.

Затѣмъ онъ испытывалъ безпокойство: не оскорбилъ ли онъ Молоха, поклоняясь Аптукносу, богу ливійцевъ, и скромно спрашивалъ Спендія, которому изъ боговъ слѣдовало бы принести человѣческую жертву.

— Принеси всѣмъ, смѣясь отвѣчалъ Спендій.

Мато, не понимавшій этого равнодушія, подозрѣвалъ, что грекъ поклоняется какому нибудь духу, о которомъ не хочетъ говорить.

Всѣ религіи смѣшивались въ варварской націи, такъ же какъ и всѣ народы, чужихъ боговъ уважали, потому что ихъ также боялись. Многіе примѣшивали къ своимъ національнымъ религіямъ посторонніе культы. Звѣздамъ могли не поклоняться, но то или другое созвѣздіе могло быть благопріятнымъ или роковымъ, и ему приносили жертвы. Неизвѣстный амулетъ, найденный случайно, въ минуту опасности, становился божественнымъ. Иногда это было просто имя, какое нибудь слово, которое повторяли, даже не стараясь понять, что оно могло значить. Но послѣ многихъ сраженій и побѣдъ, послѣ которыхъ грабились всевозможные храмы, многіе кончали тѣмъ, что не вѣрили ни во что. кромѣ судьбы и смерти, и каждый вечеръ засыпали съ спокойстіемъ дикихъ звѣрей. Спендій готовъ былъ бы плюнуть на изображеніе Юпитера олимпійскаго, но онъ боялся громко говорить въ темнотѣ и вставая непремѣнно обувалъ сначала правую ногу.

Онъ возвелъ противъ Утики длинную четырехъугольную террасу, но, по мѣрѣ того, какъ терраса поднималась, возвышались и укрѣпленія города.

Спендій щадилъ людей и составлялъ различные планы, онъ старался припомнить разныя стратагемы, которыя слышалъ во время путешествій; но почему Нарр`Авасъ не возвращался? Грекъ сильно безпокоился.

Ганнонъ, между тѣмъ, наконецъ, окончилъ свои приготовленія и въ одну безлунную ночь перевезъ своихъ солдатъ и слоновъ чрезъ Карѳагенскій заливъ. Затѣмъ они обошли гору Теплыхъ Водъ, чтобъ избѣгнуть Авторита, и продолжали двигаться съ такой медленностью, что вмѣсто того, чтобъ застигнуть варваровъ въ расплохъ, утромъ, какъ разсчитывалъ суффетъ, дошли до нихъ только среди бѣлаго дня, на третій день.

Съ восточной стороны Утики шла долина до большой карѳагенской лагуны, за нею, подъ прямымъ угломъ, шла долина, находящаяся между двумя невысокими горами. Варвары остановилась лагеремъ дальше, налѣво, такъ чтобъ можно было блокировать гавань.

Они спали въ своихъ палаткахъ (такъ какъ въ этотъ день обѣ стороны отдыхали), какъ вдругъ изъ-за холма появилась карѳагенская армія.

На флангахъ помѣщались простолюдины, вооруженные пращами. Гвардія Легіона, въ своемъ золотомъ вооруженіи, помѣщалась въ первомъ ряду на большихъ лошадяхъ безъ гривъ, безъ шерсти, безъ ушей, съ серебрянымъ рогомъ на лбу, для приданія имъ сходства съ носорогами. Между ихъ эскадронами, молодые люди, въ маленькихъ каскахъ, держали въ каждой рукѣ по ясневому дротику; длинныя пики пѣхоты двигались сзади. Всѣ эти купцы навѣсили на себя какъ можно больше оружія; были такіе, которые имѣли при себѣ пику, топоръ, палицу и два меча, другіе, точно борова щетиною, были покрыты дротиками. Наконецъ, появились громадныя машины; карробалисты, онагры, катапульты и скорпіоны качались на колесницахъ, запряженныхъ мулами и волами.

По мѣрѣ того, какъ армія развертывалась предъ ними, предводители, задыхаясь, перебѣгали справа налѣво, передавая приказанія, соединяя ряды и устанавливая промежутки.

Тѣ изъ Старѣйшинъ, которые были предводителями, явились въ пурпурныхъ каскахъ, роскошная бахрома которыхъ спускалась до ремней ихъ котурнъ; ихъ лица, раскрашенныя румянами, были покрыты потомъ подъ тяжелыми касками, украшенными изображеніями боговъ, а такъ какъ щиты ихъ были изъ слоновой кости и покрыты драгоцѣнными камнями, то они казались солнцами, сверкающими на мѣдныхъ стѣнахъ.

Но карѳагеняне исполняли маневры съ такимъ трудомъ, что солдаты въ насмѣшку предлагали имъ присѣсть и кричали, что выпотрошатъ ихъ толстые животы, сотрутъ позолоту съ ихъ кожи и дадутъ имъ выпить желѣза.

На вершинѣ мачты, поставленной предъ палаткою Спендія, появился кусокъ зеленаго полотна, — это былъ сигналъ. Карѳагенская армія отвѣчала громкимъ барабаннымъ боемъ, звуками трубъ, цимбалъ, флейтъ изъ ослиныхъ костей и тимпановъ. Варвары уже выскакивали изъ-за ограды лагеря. Обѣ арміи стояли другъ противъ друга на разстояніи полета дротика.

Одинъ балеарскій пращникъ сдѣлалъ шагъ впередъ, положилъ въ свою пращу одну изъ своихъ маленькихъ глиняныхъ пуль, махнулъ рукою — и одинъ щитъ изъ слоновой кости разлетѣлся въ куски; обѣ арміи смѣшались.

Греки кололи лошадей въ морды своими пиками, заставляя ихъ опрокидываться подъ всадниками. Рабы, которые должны были бросать каменья, взяли ихъ слишкомъ большіе и каменья падали около ихъ. Пуническіе кавалеристы, рубя съ плеча длинными мечами, открыли свой правый бокъ. Варвары разорвали ихъ ряды и били мечами; всадники спотыкались на умирающихъ и на трупы, ослѣпленные кровью, которая брызгала имъ въ глаза.

Карѳагенскія когорты все болѣе и болѣе рѣдѣли, ихъ машины не могли выбраться изъ песковъ, наконецъ, носилки суффета, (съ хрустальными подвѣсками), которыя съ начала сраженія раскачивались надъ солдатами, какъ лодка на волнахъ, вдругъ обрушились; вѣроятно, онъ умеръ.

Варвары очутились одни. Пыль вокругъ нихъ начала улегаться и они уже стали пѣть, когда появился самъ Ганнонъ, сидя на слонѣ; онъ ѣхалъ съ обнаженною головою, подъ зонтикомъ, который негръ держалъ сзади него. Его ожерелье изъ голубыхъ пластинокъ болталось на цвѣтахъ его туники, брилліантовые браслеты сжимали его толстыя руки. Раскрывъ ротъ, онъ размахивалъ громадной пикой, которая на концѣ представляла распустившійся цвѣтокъ лотоса и сверкала ярче зеркала.

Вдругъ земля заколебалась, и варвары увидали бѣгущихъ въ рядъ всѣхъ карѳагенскихъ слоновъ съ позолоченными клыками, съ раскрашенными въ голубую краску ушами, въ бронзовыхъ кольчугахъ, съ кожаными башнями на покрытыхъ пурпурными попонами спинахъ, въ которыхъ въ каждой помѣщалось по три стрѣлка.

Солдаты были едва вооружены; они построилось кое какъ и не знали, что дѣлать, подъ вліяніемъ ужаса. Съ вершинъ башенъ въ нихъ уже летѣли дротики, зажженныя стрѣлы, массы свинца. Нѣкоторые, чтобы подняться на слоновъ, цѣплялись за бахрому ихъ попонъ, имъ обрубали руки ножами и они падали навзничь, на поднятые мечи. Слишкомъ тонкія пики ломались, а слоны мчались по фалангамъ, какъ вепри по травѣ; срывали палатки своими хоботами; промчались по всему лагерю, уничтожая все. Всѣ варвары бѣжали и прятались въ холмахъ, окружавшихъ долину, изъ которой явились карѳагеняне.

Ганнонъ явился побѣдителемъ къ воротамъ Утики. Онъ приказалъ трубить въ трубы. Трое судей города явились на вершинѣ башни. Но жители Утики не желали принимать у себя такъ хорошо вооруженныхъ гостей. Ганнонъ вышелъ изъ себя. Наконецъ они согласились впустить его одного, съ небольшою свитою. Улицы оказались слишкомъ узки для слоновъ, ихъ надо было оставить подъ стѣнами города.

Какъ только суффетъ въѣхалъ въ городъ, важнѣйшіе жители явились къ нему на встрѣчу. Онъ приказалъ нести себя въ баню и позвалъ своихъ поваровъ.

Три часа спустя, Ганнонъ все еще сидѣлъ въ маслѣ корицы, которымъ былъ наполненъ бассейнъ; купаясь онъ ѣлъ на растянутой передъ нимъ бычачьей кожѣ, языки фламинго съ макомъ на меду. Стоявшій около него докторъ грекъ, одѣтый въ длинное, желтое платье, время отъ времени приказывалъ подогрѣвать ванну, а двое мальчиковъ, наклонившись на ступенькахъ бассейна, терли ему ноги.

Но забота о своемъ тѣлѣ не заставляла Ганнона забывать о дѣлахъ республики, потому что въ это самое время онъ диктовалъ письмо къ Совѣту, а такъ какъ были взяты плѣнники, то онъ спрашивалъ себя, какое придумать для нихъ ужасное наказаніе.

— Остановись, сказалъ онъ рабу, который писалъ стоя, на ладони руки. Прикажи привести ихъ ко мнѣ, я хочу ихъ видѣть!

Тогда изъ глубины залы, наполненной бѣловатымъ паромъ, въ которомъ факелы сверкали, какъ красныя пятна, вывели трехъ варваровъ, одного самнита, одного спартанца и одного каппадокійца.

— Продолжай, сказалъ Ганнонъ.

«Радуйтесь, свѣтильники Ваала! Вашъ суффетъ уничтожилъ жадныхъ собакъ! Благословеніе республикѣ. Заказывайте благодарственныя молитвы…»

Въ эту минуту онъ увидалъ плѣнниковъ и громко разсмѣялся.

— А! А! мои сиккскіе храбрецы! Вы сегодня кричите не такъ громко! Это я! Узнали ли вы меня? Гдѣ же ваши мечи? Въ самомъ дѣлѣ, какіе ужасные люди!

И онъ представлялся, что хочетъ спрятаться, какъ будто въ испугѣ.

— Вы требовали лошадей, женщинъ, денегъ, мѣстъ, почему же нѣтъ? Я вамъ дамъ землю, изъ которой вы уже никогда не выйдете! Васъ женятъ на новыхъ висѣлицахъ! Ваше жалованье растопятъ и вольютъ вамъ въ глотки! Я помѣщу васъ на отличныя мѣста, высоко, среди тучъ, чтобъ быть ближе къ орламъ.

Три варвара, обросшіе волосами и покрытые лохмотьями, глядѣли на него, не понимая, что онъ говоритъ. Они были ранены въ колѣни и громадныя цѣпи, въ которыя были закованы ихъ руки, тащились за ними по полу.

Ганнонъ пришелъ въ негодованіе отъ ихъ спокойствія.

— На колѣни! на колѣни! Шакалы! грязь! мерзость!.. А, они мнѣ не отвѣчаютъ! Довольно! молчать! Пусть съ нихъ съ живыхъ сдерутъ шкуры! И сейчасъ же!

Онъ дышалъ тяжело, какъ гиппопотамъ, и страшно ворочалъ зрачками.

Душистое масло, приставшее къ чешуйкамъ его кожи, заставляло ее казаться розовой при свѣтѣ факеловъ.

Онъ продолжалъ:

«Въ теченіе четырехъ дней мы страшно страдали отъ жара. При переходѣ черезъ Макаръ погибли мулы. Не смотря на это положеніе, войска обнаружили чрезмѣрную храбрость…» О, Демонадъ! какъ я страдаю! прикажи до красна раскалить кирпичи.

Послышался шумъ лопатокъ и кочерги. Ладонъ сильнѣе закурился въ большихъ курильницахъ. Голые рабы, съ которыхъ потъ текъ, какъ изъ губокъ, растирали суффета смѣсью изъ овса, сѣры, чернаго вина, — собачьяго молока, мирры, галбана и ладона. Страшная жажда терзала его, но докторъ не позволялъ ему пить и, подавая ему золотой кубокъ, въ которомъ кипѣлъ бульонъ изъ змѣи, сказалъ:

— Пей! чтобъ сила змѣи, родившейся отъ солнца, проникла до мозга твоихъ костей, и будь мужественъ, отблескъ боговъ! Ты знаешь, къ тому же, что одинъ жрецъ Эшмуна наблюдаетъ за звѣздами вокругъ Собаки, отъ которыхъ зависитъ твоя болѣзнь; онѣ блѣднѣютъ, какъ пятна на твоей кожѣ, и ты не долженъ умереть.

— О! да! не правда ли? Я не умру отъ моей болѣзни? повторилъ суффетъ.

Изъ его фіолетовыхъ губъ вырывалось дыханіе отвратительнѣе трупныхъ испареній. Казалось, два угля сверкали у него вмѣсто глазъ, не имѣвшихъ бровей; морщинистая кожа свѣсилась ему на лобъ; уши, отдѣляясь отъ головы, начинали увеличиваться и глубокія морщины, окружавшія полукругомъ ноздри, придавали ему ужасный и отвратительный видъ дикаго звѣря, а его неестественный голосъ походилъ на ревъ животнаго.

— Ты, можетъ быть, правъ, Демонадъ, сказалъ онъ. Дѣйствительно, уже многія язвы закрылись, я чувствую себя сильнѣе. Посмотри, какъ я ѣмъ.

И менѣе изъ жадности, чѣмъ изъ желанія доказать самому себѣ, что онъ здоровъ, суффетъ снова принялся за сыръ, рыбу безъ костей, устрицы съ яйцами, трюфли и поджаренные кусочки маленькихъ птицъ.

Глядя на плѣнниковъ, онъ наслаждался, воображая ихъ мученія. Но онъ не могъ забыть Сикки, и его ярость за всѣ перенесенныя имъ оскорбленія выливалась въ брани противъ этихъ трехъ человѣкъ.

— А! измѣнники! негодяи! подлецы! проклятые! А, вы осмѣлились оскорбить меня! — Меня, суффета! Ихъ заслуги, цѣна ихъ крови, какъ они говорятъ! да, ихъ кровь! ихъ кровь!

Затѣмъ, какъ бы говоря самъ съ собою, онъ прибавилъ:

— Всѣ погибнутъ! ни одинъ не будетъ проданъ. Лучше отвести ихъ въ Карѳагенъ! увидятъ, какъ я…. но, по всей вѣроятности, я не взялъ достаточно цѣпей! Пиши: пришлите мнѣ… Сколько ихъ? Поди спроси у Мутумбала! Ступай! Никакого сожалѣнія! и пусть мнѣ принесутъ въ корзинахъ ихъ отрубленныя руки!

Но странные крики, хриплые и рѣзкіе, проникли въ залу, заглушая голосъ Ганнона и стукъ блюдъ, которыя ставили вокругъ него. Крики эти все усиливались и вдругъ раздался яростный ревъ слоновъ, какъ будто сраженіе возобновилось.

Вокругъ города происходила ужасная суматоха. Карѳагеняне не старались преслѣдовать варваровъ и расположились у подножія стѣнъ съ обозомъ, слугами, со всей своей свитой и роскошью сатраповъ. Они наслаждались въ красивыхъ палаткахъ, съ украшеніями изъ жемчуга, тогда какъ лагерь наемниковъ представлялъ въ равнинѣ только кучу развалинъ. Между тѣмъ, Спендій собрался съ мужествомъ; онъ послалъ Заркаса къ Мато, объѣхалъ лѣсъ, собралъ своихъ людей, потери были очень незначительны и, внѣ себя отъ ярости, что были побѣждены безъ боя, они снова сомкнули свои ряды. Тогда былъ найденъ большой чанъ нефти, безъ сомнѣнія, забытый карѳагенянами; Спендій приказалъ собрать всѣхъ окрестныхъ свиней, облить ихъ нефтью, затѣмъ поджогъ и погналъ ихъ къ Утикѣ. Слоны, испуганные приближающимся пламенемъ, разбѣжались. На встрѣчу имъ начали бросать дротики. Они повертывали назадъ и своими клыками и ногами давили карѳагенянъ.

Вслѣдъ за ними, варвары спустились съ холмовъ. Пуническій лагерь, бывшій совершенно открытымъ, былъ взятъ съ перваго же натиска и карѳагеняне были раздавлены у стѣнъ, такъ какъ жители Утики не хотѣли отворить воротъ изъ страха наемниковъ.

Когда стало разсвѣтать, съ запада показались пѣхотинцы Мато. Въ тоже самое время появились и всадники. Это былъ Нарр`Авасъ со своими нумидійцами. Перескакивая чрезъ овраги и кусты, они преслѣдовали бѣглецовъ, какъ гончія зайцевъ.

Эта то перемѣна счастія остановила суффета. Онъ крикнулъ, чтобъ ему помогли выдти изъ ванны. Трое плѣнниковъ по прежнему стояли предъ нимъ. Тогда одинъ негръ, тотъ самый, который во время сраженія держалъ зонтикъ, наклонился къ его уху.

— Ну что жъ? медленно отвѣчалъ суффетъ. А! убей ихъ! прибавилъ онъ рѣзкимъ голосомъ.

Эфіопъ вынулъ изъ-за пояса длинный кинжалъ и три головы упали. Одна изъ нихъ, подпрыгнувъ между остатками угощенія, отскочила въ бассейнъ и плавала въ немъ нѣсколько времени съ раскрытымъ ртомъ и остановившимися глазами.

Утренній свѣтъ проникалъ въ отверстія стѣнъ; изъ трехъ тѣлъ, лежавшихъ натруди, кровь лилась тремя потоками по мозаичному полу, усыпанному голубымъ порошкомъ; суффетъ помочилъ руки въ этей теплой грязи и потеръ ею свои колѣни. Это считалось лѣкарствомъ.

Съ наступленіемъ вечера, онъ тайкомъ скрылся изъ города со своей свитой, затѣмъ, повернулъ въ горы, чтобъ соединиться со своей арміей. Ему удалось собрать кое-какіе остатки.

Четыре дня спустя, они были въ Горцѣ, надъ ущельемъ, когда внизу появились войска Спендія. Двадцать человѣкъ, напавъ съ фронта на эту колонну, легко бы могли остановить ихъ; но карѳагеняне, ничего не дѣлая, пропустили ихъ. Ганнонъ узналъ въ аррьергардѣ нумидійскаго короля. Happ’Авасъ поклонился ему и сдѣлалъ знакъ, котораго онъ не понялъ.

Остатки войска возвратились въ Карѳагенъ послѣ всевозможнаго рода страховъ. Они двигались только по ночамъ, а днемъ прятались въ оливковыхъ лѣсахъ. На каждой остановкѣ умирало по нѣсколько человѣкъ. Они много разъ считали себя погибшими. Наконецъ, они добрались до мыса Германеума, гдѣ ихъ ожидали корабли.

Ганнонъ былъ такъ утомленъ и огорченъ, въ особенности такъ мучился потерей слоновъ, что просилъ у Демонада яду, чтобъ покончить съ собою. Къ тому же, ему казалось, что онъ уже видитъ себя распятымъ.

Но Карѳагенъ не имѣлъ силы негодовать на него; республика потеряла четыреста тысячъ девятьсотъ семьдесятъ два сикля серебра, пятнадцать тысячъ шестьсотъ двадцать три шекеля золота, восемнадцать слоновъ, четырнадцать членовъ Совѣта, триста Богатыхъ и восемь тысячъ гражданъ, хлѣба на три лунныхъ мѣсяца, громадный обозъ и всѣ военныя машины!

Измѣна Happ’Аваса была несомнѣнна. Начались двѣ осады. Армія Авторита расположилась теперь отъ Туниса до Гадеса. Съ вершины Акрополя видны были длинные столбы дыма, поднимавшагося къ небу, — это горѣли загородные дворцы Богатыхъ.

Одинъ только человѣкъ могъ спасти республику. Уже начинали раскаиваться, что отвергли его, и даже партія мира принесла человѣческую жертву за возвращеніе Гамилькара.

Видъ Заимфа взволновалъ Саламбо. По ночамъ ей казалось, что она слышитъ шаги богини и она, съ испугомъ пробуждаясь, громко вскрикивала. Она каждый день посылала пищу въ храмъ Таниты. Таанахъ измучилась исполненіемъ ея приказаній, а Шахабаримъ не отходилъ отъ нея.

ГЛАВА VII.
Гамилькаръ Барка.

Наблюдатель Луны, дежурившій каждую ночь на вершинѣ храма Эшмуна и сообщавшій своей трубой перемѣны, происходившія съ планетой, замѣтилъ однажды утромъ, на западной сторонѣ моря, нѣчто похожее на птицу, съ длинными крыльями, парящую надъ поверхностью моря.

Это было судно съ тремя рядами веселъ, на носу котораго была придѣлана лошадь. Солнце всходило; наблюдатель Луны прикрылъ рукою глаза, затѣмъ, схвативъ свою трубу, извлекъ изъ нея громкій, рѣзкій звукъ.

Изъ всѣхъ домовъ выбѣгали люди. Никто не хотѣлъ вѣрить другъ другу, всѣ спорили; берегъ былъ покрытъ народомъ. Наконецъ, узнали трирему Гамилькара.

Она гордо неслась по волнамъ. Паруса были надуты вѣтромъ; вода пѣнилась вокругъ; громадныя весла мѣрно ударяли по водѣ. Время отъ времени изъ воды мелькала оконечность киля, а надъ водорѣзомъ, которымъ оканчивался носъ, лошадь, съ головою изъ слоновой кости, вытянувъ ноги, казалось, бѣжала по волнамъ.

Когда, при приближеніи къ берегу, вѣтеръ утихъ и паруса спустили, то рядомъ съ кормчимъ увидѣли человѣка, стоявшаго съ непокрытой головою. Это былъ суффетъ Гамилькаръ. На бокахъ у него сверкали желѣзные клинки, красная мантія, прикрѣпленная къ плечамъ, позволяла видѣть руки. Въ ушахъ надѣты были двѣ очень длинныя жемчужины. Онъ стоялъ, опустивъ лицо, обросшее черной, густой бородой.

Между тѣмъ, галера подвигалась между скалъ, которыя были около мыса, а толпа бѣжала за нею по берегу, крича:

— Привѣтъ тебѣ! Благословеніе! Око Камона! О спаси насъ! Это вина Богатыхъ! они хотятъ убить тебя! Береги себя, Барка!

Онъ ничего не отвѣчалъ, какъ будто шумъ океана и бурь совершенно оглушилъ его. Но, подъѣхавъ къ подножію лѣстницы, спускавшейся съ Акрополя, онъ поднялъ голову и, скрестивъ руки, поглядѣлъ на храмъ Эшмуна. Взглядъ его поднялся еще выше на ясное небо. Онъ рѣзкимъ голосомъ отдалъ приказаніе матросамъ. Трирема повернулась, слегка коснулась идола, поставленнаго на углу мола, чтобъ останавливать бури, и уже скользила по купеческой гавани, полной всякихъ нечистотъ, остатковъ дерева, кожи, плодовъ, между купеческими судами, стоявшими на якорѣ и оканчивавшимися пастью крокодила. Народъ сбирался ото всюду; нѣкоторые бросались въ воду и плыли. Но галера уже вошла въ глубину гавани и остановилась предъ воротами, окованными гвоздями. Ворота отворились и трирема исчезла подъ глубокимъ сводомъ. Военная гавань была совершенно отдѣлена отъ города; когда пріѣзжали посланники, имъ приходилось проѣзжать между двухъ стѣнъ, какъ бы по корридору, который выходилъ по лѣвую сторону храма Камона.

Эта громадная площадь воды, круглая, какъ чаша, была окружена набережной, въ которой были сдѣланы помѣщенія для судовъ; предъ каждымъ изъ нихъ поднимались двѣ колонны, карнизы которыхъ были украшены рогами Аммона, что составляло вокругъ бассейна цѣлый рядъ портиковъ. По срединѣ, на островѣ, помѣщался дворецъ морскаго суффета.

Вода была такъ прозрачна, что видно было дно, вымощенное бѣлыми каменьями. Шумъ города не проникалъ сюда, и Гамилькаръ, проѣзжая, узнавалъ триремы, которыми нѣкогда командовалъ. Отъ нихъ осталось, можетъ быть, не болѣе двадцати, вытащенныхъ на берегъ и лежавшихъ на боку или стоявшихъ прямо на килѣ, съ высокими кормами и круглыми носами, покрытыми позолотою и мистическими символами. У химеръ были отбиты крылья, у патековъ — руки, у быковъ — серебрянные рога. Краски съ нихъ на половину сошли; онѣ лежали неподвижныя, но полныя исторій и дышавшія воспоминаніями о путешествіяхъ, и, какъ изуродованные солдаты, встрѣчающіеся со своимъ предводителемъ, казалось, говорили ему: «Это мы! это мы! и ты также побѣжденъ!»

Никто, кромѣ морскаго суффета, не имѣлъ права входить въ адмиральскій домъ; по крайней мѣрѣ, до тѣхъ поръ, пока не было доказательствъ его смерти, на него смотрѣли, какъ на живаго. Такимъ образомъ Старѣйшины избавлялись отъ лишняго господина, и относительно Гамилькара они также руководились этимъ обычаемъ.

Суффетъ вошелъ въ пустые покои; на каждомъ шагу онъ встрѣчалъ вооруженія, мебель, знакомые предметы, которые, тѣмъ не менѣе, удивляли его, и даже въ сѣняхъ, въ курильницахъ, еще лежалъ пепелъ отъ благоуханій, сожженныхъ вовремя отъѣзда, для заклинанія Мелькарта. Не такъ надѣялся онъ возвратиться! Все, что онъ сдѣлалъ, все, что онъ видѣлъ, проходило въ его воспоминаніяхъ: осады, пожары, легіоны, бури, Дрепанумъ, Сиракузы, Ливія, Этна, равнина. Эрикса, пять лѣтъ сраженій, до того роковаго дня, когда они положили оружіе и потеряли Сицилію; затѣмъ онъ видѣлъ апельсинные лѣса, пастуховъ съ козами на сѣрыхъ горахъ, и его сердце трепетало, когда онъ представлялъ себѣ другой Карѳагенъ, основанный тамъ…. Его планы, и воспоминанія тѣснились у него въ головѣ, еще оглушенной стукомъ корабля, его подавляло безпокойство, и вдругъ, ослабѣвъ, онъ почувствовалъ потребность приблизиться къ богамъ.

Тогда онъ поднялся въ верхній этажъ своего дома, затѣмъ, вынувъ изъ золотой раковины, висѣвшей у него на рукѣ маленькое кольцо съ гвоздями, онъ отворилъ маленькую, овальную комнату.

Тонкіе, черные куски, вставленные въ стѣны и прозрачные, какъ стекло, слабо освѣщали комнату. Между рядами этихъ ровныхъ круговъ были вырыты ямочки въ родѣ урнъ въ колумбаріяхъ, въ каждой помѣщалось по круглому, темному камню, по видимому, очень тяжелому. Только люди высшаго ума поклонялись этимъ каменьямъ, упавшимъ съ луны. Своимъ паденіемъ они напоминали звѣзды, небо, огонь, своимъ цвѣтомъ — мрачную ночь, а своей плотностью — сцѣпленіе земныхъ предметовъ. Удушливая атмосфера наполняла это таинственное мѣсто. Морской песокъ, безъ сомнѣнія, проникавшій туда чрезъ двери, слегка покрывалъ круглые камни, лежавшіе въ нишахъ. Гамилькаръ пересчиталъ ихъ пальцемъ одинъ за другимъ, затѣмъ закрылъ себѣ лицо покрываломъ шафраннаго цвѣта и, упавъ на колѣни, распростерся на землѣ, вытянувъ руки.

Наружный свѣтъ, проникая сквозь круглые черные листки, на которыхъ были нарисованы неопредѣленныя фигуры животныхъ, былъ ужасающъ, но, однако, спокоенъ и ровенъ, каковъ онъ долженъ быть за солнцемъ, въ мрачныхъ пространствахъ будущихъ міровъ. Онъ старался удалить изъ своихъ мыслей всевозможныя формы, всевозможные символы и названія боговъ, чтобъ лучше охватить неподвижный духъ, который скрывали внѣшнія формы. Что-то возвышенное проникало его, тогда какъ онъ чувствовалъ болѣе сильное презрѣніе къ смерти и ко всѣмъ случайностямъ; когда онъ поднялся, онъ былъ полонъ спокойной отваги, недоступенъ состраданію и боязни, а такъ какъ онъ задыхался въ душной комнатѣ, то вышелъ на вершину башни, возвышающейся надъ Карѳагеномъ.

Городъ лежалъ передъ нимъ въ глубокой выемкѣ и между его куполами, храмами, золотыми крышами, домами, группами пальмъ, тамъ и сямъ сверкали огнями стеклянные шары, тогда какъ укрѣпленія образовывали, какъ бы гигантскую балюстраду того рога изобилія, который наклонился къ нему. Онъ видѣлъ внизу ворота, площади, внутренности домовъ, очерки улицъ; люди казались едва замѣтными. О! еслибы Ганнонъ не опоздалъ у Эгатскихъ острововъ! Взглядъ его устремился дальше и онъ протянулъ къ Риму дрожащія руки.

Громадная толпа занимала ступени Акрополя. На площади Камона народъ толпился, чтобъ видѣть выходъ суффета; терассы мало-по-малу наполнялись толпами, нѣкоторые узнали его, ему кланялись, тогда онъ удалился, чтобъ еще болѣе раздражить нетерпѣніе народа.

Внизу, въ залѣ, Гамилькаръ нашелъ важнѣйшихъ людей своей партіи: Истатена, Субельдія, Гиктамона, Іеубаса и другихъ. Они разсказали ему, что произошло со времени заключенія мира: скупость Старѣйшинъ, удаленіе солдатъ, ихъ возвращеніе, ихъ требованія, плѣнъ Гискона, похищеніе Заимфа, неудачную помощь Утикѣ, но никто не осмѣлился сообщить событій, касавшихся его лично. Наконецъ, они разстались, чтобъ увидаться ночью, на собраніи Старѣйшихъ, въ храмѣ Молоха.

Только что они вышли, какъ вдругъ снаружи у дверей поднялся шумъ. Кто-то хотѣлъ войти, не смотря на слугъ, а такъ какъ шумъ все усиливался, то Гамилькаръ приказалъ ввести незнакомца.

Появилась старая негритянка, сгорбленная, морщинистая, дрожащая, съ глупымъ видомъ, закутанная съ головы до ногъ въ синее покрывало. Она подошла къ суффету и они нѣсколько мгновеній глядѣли другъ на друга; вдругъ Гамилькаръ вздрогнулъ и, по сдѣланному имъ знаку, рабы удалились. Тогда, приказавъ негритянкѣ идти осторожно, Гамилькаръ увлекъ ее за руку въ дальнюю комнату.

Негритянка бросилась на землю къ его ногамъ, чтобъ поцѣловать ихъ, онъ грубо поднялъ ее и сказалъ:

— Гдѣ ты оставилъ его, Иддибалъ?

— Тамъ, повелитель.

И, сбросивъ съ себя покрывало, негритянка вытерла себѣ лицо руками. Черный цвѣтъ, дрожь, сгорбленный станъ — все исчезло, предъ Гамилькаромъ стоялъ крѣпкій старикъ, съ лицомъ, загорѣлымъ отъ вѣтра и моря. Куча сѣдыхъ волосъ поднималась у него на черепѣ, какъ птичій хохолокъ. Онъ насмѣшливымъ взглядомъ указалъ на сброшенное переодѣваніе.

— Ты хорошо сдѣлалъ, Иддибалъ.

Затѣмъ онъ прибавилъ, пристально глядя на старика:

— Никто еще не подозрѣваетъ?

Старикъ поклялся Кабирами, что тайна свято сохранена, они не оставляли своей хижины, помѣщающейся на разстояніи трехъ дней ходьбы отъ Гадрюмета, на берегу, усѣянномъ черепахами и поросшемъ пальмами.

— И согласно твоему приказанію, повелитель, я учу его метать дротики и править лошадьми.

— Онъ силенъ, не правда ли?

— Да, повелитель, и безстрашенъ. Онъ не боится ни змѣй, ни грома, ни призраковъ. Онъ бѣгаетъ босыми ногами, какъ пастухъ, по краямъ пропастей.

— Говори! говори!

— Онъ придумываетъ западни для дикихъ звѣрей. Въ прошломъ мѣсяцѣ, повѣришь ли ты, онъ подстерегъ орла. Онъ схватилъ его и крѣпко держалъ, а кровь птицы и ребенка разсѣявалась по воздуху крупными каплями. Птица съ яростью била его крыльями, а онъ прижималъ ее къ груди и, по мѣрѣ того, какъ она ослабѣвала, смѣхъ его удвоивался и раздавался, громкій и звонкій, какъ громъ оружія.

Гамилькаръ опустилъ голову, ослѣпленный этими предвѣстниками величія.

— Но съ нѣкотораго времени его мучитъ безпокойство, онъ слѣдитъ за мелькающими вдали парусами, онъ печаленъ, отказывается отъ пищи, разспрашиваетъ о богахъ и хочетъ увидать Карѳагенъ.

— Нѣтъ! нѣтъ! еще рано! вскричалъ суффетъ.

Старый рабъ, казалось, зналъ опасность, которая пугала Гамилькара и продолжалъ:

— Какъ его удержать? мнѣ уже приходилось давать ему обѣщанія, я и пришелъ въ Карѳагенъ для того, чтобъ купить ему кинжалъ, съ серебряной рукояткой, украшенной жемчугомъ.

Затѣмъ, Иддибалъ разсказалъ, какъ, замѣтивъ Гамилькара на террасѣ, онъ выдалъ себя прислугѣ за одну изъ женщинъ Саламбо, чтобъ проникнуть къ нему.

Гамилькаръ нѣсколько времени стоялъ, погруженный въ задумчивость, наконецъ сказалъ:

— Приходи завтра въ Мегару, къ закату солнца, жди за фабрикой пурпура и три раза прокричи шакаломъ. Если ты меня не увидишь, то приходи въ Карѳагенъ, въ первый день каждаго мѣсяца. Не забудь ничего! Люби его! Теперь ты можешь говорить ему о Гамилькарѣ.

Рабъ снова надѣлъ свой костюмъ, и они вышли изъ дома и изъ гавани.

Гамилькаръ продолжалъ путь одинъ, безъ свиты, такъ какъ собранія Старѣйшинъ, въ чрезвычайныхъ обстоятельствахъ, были всегда тайныя.

Сначала онъ прошелъ мимо восточнаго фасада Акрополя, затѣмъ по сѣнному рынку, подъ галереею Киниздо, по предмѣстью продавцевъ благоуханій. Огни мало-по-малу погасали, широкія улицы становились молчаливыми, какія-то тѣни скользили во мракѣ. Онѣ слѣдовали за Гамилькаромъ и всѣ, какъ и онъ, направлялись къ Маппаламъ.

Храмъ Молоха былъ построенъ у начала узкаго ущелья, въ мрачной мѣстности. Снизу видны были только высокія стѣны, поднимавшіяся, казалось, безконечно, точно стѣны чудовищной могилы.

Ночь была темна, сѣроватый туманъ покрывалъ море, которое билось о берегъ со стонами и рыданіями; тѣни мало-по-малу исчезали, какъ бы проходя сквозь щели.

Но за дверью сейчасъ же начинался обширный, квадратный дворъ, окруженный арками. Посрединѣ возвышалось высокое строеніе, покрытое куполами, которые тѣснились вокругъ втораго этажа въ родѣ ротонды, которая оканчивалась громаднымъ конусомъ, съ шаромъ на вершинѣ.

Огни мелькали въ филиграновыхъ цилиндрахъ, прикрѣпленныхъ къ палкамъ, которыя держали рабы; этотъ свѣтъ мелькалъ отъ вѣтра и отражался въ золотыхъ гребняхъ, поддерживавшихъ волосы на затылкѣ. Эти рабы бѣжали на встрѣчу Старѣйшинамъ.

На плитахъ, тамъ и сямъ, лежа, точно сфинксы, виднѣлись громадные львы, живые символы всепожирающаго солнца. Они дремали, полузакрывъ глаза, но, разбуженные шумомъ шаговъ и голосовъ, медленно вставали, подходили къ Старѣйшинамъ, которыхъ узнавали по ихъ костюмамъ, и терлись спинами о ихъ ноги, громко зѣвая. Суматоха на дворѣ увеличивалась, двери затворялись, всѣ жрецы разбѣжались и Старѣйшины исчезли между колоннами, образовывавшими вокругъ храма широкія сѣни.

Колонны были расположены такимъ образомъ, чтобъ изображать своими круглыми рядами періодъ Сатурна, заключающій годы; годы — мѣсяцы, мѣсяцы — дни и, наконецъ, доходили до самыхъ стѣнъ святилища.

Тутъ Старѣйшины, оставляли свои роговыя палки, такъ какъ законъ, который всегда уважался, наказывалъ смертью того, кто явится на засѣданіе съ какимъ бы то ни было оружіемъ. У многихъ внизу платья были прорѣхи, обшитыя пурпуровыми галунами, чтобъ показать, что, оплакивая смерть своихъ близкихъ, они не жалѣли платья. У другихъ, бороды были заключены въ маленькіе, кожанные мѣшки фіолетоваго цвѣта, привязанные двумя тесемками къ ушамъ. Всѣ здоровались, прижимаясь грудь къ груди. Они окружили Гамилькара, поздравляя его. Можно было подумать, что это братья, радующіеся возвращенію брата.

Эти люди были всѣ по большей части коренастые, съ горбатыми носами, какъ у ассирійскихъ колоссовъ, у нѣкоторыхъ, однако, ихъ болѣе высокій ростъ и узкія ноги, выдавали африканское происхожденіе и потомковъ номадовъ. Тѣ, которые постоянно жили въ своихъ конторахъ, были блѣдны, другіе сохранили на своихъ лицахъ какъ бы суровость пустыни; странныя драгоцѣнности сверкали на всѣхъ пальцахъ ихъ рукъ, загорѣвшихъ отъ неизвѣстнаго солнца. Мореплавателей можно было узнать по ихъ раскачивающейся походкѣ, тогда какъ отъ земледѣльцевъ пахло сѣномъ и потомъ муловъ. Эти старые пираты обработывали землю, эти собиратели денегъ строили суда, эти владѣльцы полей кормили рабовъ, занимавшихся ремеслами. Они были благочестивы, безжалостны и богаты. Они имѣли видъ людей, утомленныхъ долгими заботами. Ихъ огненные глаза глядѣли съ недовѣріемъ и привычка къ путешествіямъ и обманамъ, къ торговлѣ и къ власти придавала имъ видъ хитрости и насилія, родъ тайной и конвульсивной грубости; къ тому же, вліяніе бога омрачало ихъ.

Они прошли сначала черезъ залу со сводами, которая имѣла форму яйца. Семь дверей, соотвѣтствовавшія семи планетамъ, были выкрашены разными цвѣтами.

Пройдя черезъ длинную комнату, они вошли въ другую, подобную же залу. Канделябръ, весь покрытый рѣзными цвѣтами, горѣлъ въ глубинѣ, и каждая изъ восьми золотыхъ вѣтвей его оканчивалась брилліантовой чашей, въ которой горѣла свѣтильня изъ виссона. Онъ былъ поставленъ на послѣдней ступени лѣстницы, поднимавшейся въ большому жертвеннику, оканчивавшемуся на углахъ мѣдными рогами. Двѣ боковыя лѣстницы вели на его плоскую вершину, на немъ не видно было камня, это была какъ бы гора пепла и что-то неопредѣленное курилось на верху. Затѣмъ, выше канделябра и выше жертвенника, возвышался мѣдный Молохъ, съ человѣческой грудью покрытой отверстіями. Его развернутыя крылья шли по стѣнѣ, вытянутыя руки спускались до земли. Три черныхъ камня, окруженныхъ желтыми кругами, представляли три глаза у него во лбу; онъ опускалъ свою бычачью голову, какъ бы собираясь замычать.

Вокругъ этой залы были поставлены табуреты изъ чернаго дерева; за каждымъ изъ нихъ стояла бронзовая подставка съ факеломъ, оканчивавшаяся лапою съ тремя когтями. Всѣ эти огни отражались въ ромбахъ изъ перламутра, которыми былъ вымощенъ полъ. Зала была такъ высока, такъ что красный цвѣтъ ея стѣнъ, поднимаясь къ своду, казался чернымъ, а три глаза идола глядѣли сверху, какъ звѣзды, полупотухшія во мракѣ.

Старѣйшины усѣлись на табуреты изъ чернаго дерева, накрывъ себѣ головы плащами. Они сидѣли неподвижно, скрестивъ руки въ широкихъ рукавахъ, тогда какъ перламутровый полъ, казался подъ ихъ ногами сверкающей рѣкою, которая текла отъ жертвенника къ дверямъ.

Четыре главныхъ жреца сидѣли посрединѣ, спина къ спинѣ, на четырехъ креслахъ изъ слоновой кости, образовавшихъ крестъ. Великій жрецъ Эшмуна былъ въ гіацинтовомъ платьѣ, великій жрецъ Таниты — въ бѣломъ шерстяномъ платьѣ, великій жрецъ Камона — въ сѣромъ и великій жрецъ Молоха въ пурпуровомъ платьѣ.

Гамилькаръ приблизился къ канделябру; онъ обошелъ вокругъ, глядя на горящія свѣтильни, затѣмъ бросилъ на нихъ душистый порошокъ, и на оконечностяхъ вѣтвей появилось фіолетовое пламя.

Тогда раздался рѣзкій голосъ, къ нему присоединился другой, и сотня Старѣйшинъ, четыре жреца и Гамилькаръ, всѣ, стоя, исполнили гимнъ, повторяя все тѣже самые слоги, но возвышая звуки, ихъ голоса поднимались, усиливались, дѣлались ужасными, потомъ сразу всѣ смолкали.

Нѣсколько времени прошло въ молчаніи. Наконецъ, Гамилькаръ снялъ съ груди маленькую статуетку съ тремя головами, голубую, какъ изъ сафира, и поставилъ ее предъ собою. Это было изображеніе Истины, генія его словъ. Затѣмъ онъ снова спряталъ ее на груди и всѣ, какъ бы охваченные неожиданнымъ гнѣвомъ, вскричали:

— Это твои пріятели варвары! Измѣнникъ! Злодѣй, ты возвратился, чтобъ видѣть нашу погибель, не такъ ли? Дайте ему говорить! — Нѣтъ! — Нѣтъ!

Они мстили за сдержанность, къ которой до сихъ поръ ихъ принуждалъ политическій церемоніалъ, и хотя они сами желали возвращенія Гамилькара, но теперь негодовали, что онъ не предупредилъ ихъ несчастія, или, лучше сказать, не испыталъ его вмѣстѣ съ ними.

Когда шумъ смолкъ, жрецъ Молоха всталъ.

— Мы спрашиваемъ тебя, почему ты не возвращался въ Карѳагенъ?

— Какое вамъ дѣло! презрительно отвѣчалъ суффетъ.

Крики усилились.

— Въ чемъ вы обвиняете меня? Я дурно велъ войну, можетъ быть? Но вы видѣли планы моихъ сраженій, вы, которые позволяете варварамъ…

— Довольно! довольно!

Онъ продолжалъ болѣе тихимъ голосомъ, чтобъ заставить внимательнѣе слушать:

— Да, это правда! Я ошибался, свѣтильники Ваала, между вами есть безстрашные. Встань, Гисконъ.

И идя, по ступенямъ алтаря, полузакрывъ глаза, какъ бы отыскивая кого-то, онъ повторялъ:

— Встань, Гисконъ! ты можешь меня обвинять, они будутъ защищать тебя. Но гдѣ же онъ?

Потомъ, какъ бы подумавъ, онъ прибавилъ:

— А! у себя дома, окруженный сыновьями, разами, счастливый и считающій на стѣнахъ почетныя ожерелья, данныя тебѣ родиной!

Они волновались, пожимая плечами, точно ихъ били кнутами.

— Вы даже не знаете, живъ онъ или умеръ?

И, не обращая вниманія на ихъ крики, онъ говорилъ, что, оставляя суффета, оставили республику. Точно также римскій миръ, какъ ни казался онъ имъ выгоднымъ, былъ пагубнѣе двадцати сраженій.

Нѣкоторые начали апплодировать, это были менѣе богатые изъ Совѣта, которыхъ всегда подозрѣвали въ склонности къ народу или къ тираніи.

Ихъ противники, начальники Сисситовъ, были гораздо многочисленнѣе, наиболѣе важные группировались вокругъ Ганнона, который сидѣлъ на другомъ концѣ залы, предъ высокой дверью, закрытой гіацинтовой занавѣсью.

Онъ покрылъ румянами и бѣлилами язвы на лицѣ; но золотая пудра съ волосъ свалилась на плечи, на которыхъ образовала два блестящихъ пятна, а сѣдые, вьющіеся, какъ шерсть, волосы оставались непокрытыми. Полотно, намоченное маслянистыми духами, которые капали на полъ, покрывало его руки. Безъ сомнѣнія, его болѣзнь значительно усилилась, такъ какъ его глаза почти совсѣмъ исчезали подъ складками вѣкъ. Для того, чтобъ видѣть, онъ долженъ былъ откидывать голову назадъ. Его партизаны требовали, чтобъ онъ говорилъ.

Наконецъ раздался его хриплый, отвратительный голосъ:

— Потише, Барка! Мы всѣ были побѣждены! каждый перенесъ свое несчастіе! покорись и ты!

— Скажи намъ лучше, возразилъ улыбаясь Гамилькаръ, какъ ты навелъ свои галеры на римскій флотъ?

— Меня загналъ вѣтеръ, отвѣчалъ Ганнонъ.

— Ты, какъ носорогъ, который топчется въ своихъ испражненіяхъ, выставляешь на показъ свою глупость! Молчи!

И они начали обвинять другъ друга, по поводу сраженія при Эгатскихъ островахъ.

Ганнонъ обвинялъ Гамилькара, что онъ не пришелъ къ нему на встрѣчу.

— Но это значило открыть Эриксъ. Надо было выдти въ открытое море. Кто тебѣ мѣшалъ? Ахъ! я и забылъ, всѣ слоны боятся моря!

Сторонники Гамилькара нашли остроту столь удачною, что начали громко смѣяться. Ихъ смѣхъ раздавался подъ сводами, точно удары въ тимпаны.

Ганнонъ пришелъ въ негодованіе отъ такого оскорбленія; его болѣзнь была послѣдствіемъ простуды во время осады Гекатомпиля, и слезы текли по его лицу, какъ зимній дождь по развалинамъ стѣнъ.

Гамилькаръ продолжалъ:

— Если бы вы любили меня также, какъ его, то теперь въ Карѳагенѣ была бы великая радость. Сколько разъ я обращался къ вамъ, а вы всегда отказывали мнѣ въ деньгахъ.

— Онѣ были нужны намъ самимъ, сказали начальники Сисситовъ.

— А когда мои дѣла были плохи, когда мы пили урину муловъ и ѣли ремни нашихъ сандалій, когда я хотѣлъ, чтобъ трава превратилась въ солдатъ и готовъ былъ бы составить баталіонъ изъ труповъ нашихъ солдатъ, вы отозвали къ себѣ мои корабли.

— Мы не могли рисковать всѣмъ, отвѣчалъ Вантъ-Ваалъ, владѣлецъ золотыхъ минъ въ дарійской Гетуліи.

— Что же вы дѣлали въ это время здѣсь, въ вашихъ домахъ, за вашими стѣнами? На Эриданѣ были галлы, которыхъ вы могли употребить въ дѣло, въ Киренѣ были хананеяне, которые пришли бы на вашъ зовъ и въ то время, какъ римляне посылаютъ посланниковъ къ Птоломею…

— Теперь онъ намъ хвалитъ римлянъ!

Кто-то крикнулъ:

— Сколько они заплатили тебѣ, чтобы ты ихъ защищалъ?

— Спроси это у равнинъ Бруціума, у развалинъ Локра, Метапонта и Гераклеи. Я сжегъ всѣ ихъ деревья, разграбилъ ихъ храмы и до смерти внуковъ ихъ внуковъ…

— А! ты декламируешь, какъ ораторъ! сказалъ Капурасъ, богатый купецъ, что же ты хочешь сказать?

— Я хочу сказать, что надо быть болѣе изобрѣтательными или болѣе ужасными! Если вся Африка сбрасываетъ съ себя ваше иго, то потому, что вы, слабые правители, не умѣете управлять! Агафоклу, Регулу, Кепіо, всѣмъ смѣлымъ людямъ стоитъ только высадиться, чтобъ захватить всю Африку, а когда ливійцы, которые помѣщаются на востокѣ, уговорятся съ нумидійцами на западѣ, номады явятся съ юга, а римляне съ сѣвера… (раздался крикъ ужаса) О! тогда вы будете бить себя въ грудь, будете валяться въ пыли и разрывать ваши плащи! Но все равно, придется идти рабами въ Субуръ и собирать виноградъ на холмахъ Лаціума!

Они ударяли себя по правому бедру, въ знакъ возмущенія, и ихъ широкіе рукава приподнимались, какъ крылья испуганныхъ птицъ.

Гамилькаръ продолжалъ говорить, все болѣе и болѣе увлекаясь; стоя на верхней ступени жертвенника, дрожащій, ужасный, онъ поднималъ руки и лучи канделябра, который горѣлъ сзади него, проходили между его пальцевъ, какъ золотыя стрѣлы.

— Вы потеряете ваши суда, деревни, экипажи, ваши висячія постели, вашихъ рабовъ, которые трутъ вамъ ноги! Шакалы будутъ жить въ вашихъ дворцахъ, плугъ пройдетъ по вашимъ могиламъ! Ты падешь, Карѳагенъ! отъ тебя не останется ничего, кромѣ кучи развалинъ и парящихъ надъ ними орловъ!

Четыре жреца протянули руки, чтобъ отразить проклятіе. Всѣ встали. Но морской суффетъ, особа священная, находящаяся подъ покровительствомъ солнца, былъ неприкосновененъ до тѣхъ поръ, пока его не осудило собраніе Богатыхъ; жертвенникъ былъ окруженъ ужасомъ. Всѣ отступили.

Гамилькаръ не говорилъ болѣе; съ остановившимся взглядомъ и лицомъ, столь же блѣднымъ, какъ жемчугъ его тіары, онъ задыхался, испуганный самимъ собою, погруженный въ мрачныя видѣнія.

Съ возвышенности, на которой онъ стоялъ, всѣ факелы, въ бронзовыхъ подставкахъ, казались ему огромной, огненной короной, поставленной на полъ, черный дымъ отъ нихъ подымался къ темному своду.

Нѣсколько минутъ молчаніе было такъ глубоко, что слышался издали шумъ моря.

Наконецъ, Старѣйшины начали совѣщаться; ихъ интересы, ихъ существованіе подвергалось опасности отъ варваровъ, но они не могли побѣдить безъ помощи суффета, и это соображеніе, не смотря на ихъ гордость, заставило ихъ забыть все другое. Его друзей отвели въ сторону.

Произошло наружное примиреніе, дѣлались намеки, давались обѣщанія. Гамилькаръ не желалъ брать на себя никакого командыванія. Всѣ заклинали его. Они умоляли его и, такъ какъ слово «измѣна» часто повторялось въ ихъ рѣчахъ, то онъ вышелъ изъ себя. Единственнымъ измѣнникомъ былъ великій Совѣтъ; такъ какъ наёмъ солдатъ кончался съ войною, слѣдовательно, по прошествіи ея, они дѣлались свободными. Гамилькаръ даже сталъ расхваливать ихъ мужество и всѣ выгоды, которыя можно было изъ нихъ извлечь, привлекши ихъ на сторону республики подарками и привиллегіями.

Тогда Магдассанъ, бывшій губернаторъ провинціи, сказалъ, ворочая своими желтыми глазами:

— Положительно, Барка, путешествуя, ты превратился въ грека или итальянца, я не знаю въ кого! Что ты говоришь о вознагражденіи этихъ людей? пусть лучше погибнетъ десять тысячъ варваровъ, чѣмъ одинъ изъ насъ!

Старѣйшины одобрительно качали головами и шептали:

— Да, къ чему такъ церемониться? ихъ всегда найдешь, сколько хочешь!

— И отъ нихъ точно также можно легко отдѣлаться, не такъ ли? ихъ просто можно бросить, какъ вы сдѣлали это въ Сардиніи, или предупредить враговъ о дорогѣ, по которой они пойдутъ, какъ вы сдѣлали это съ галлами въ Сициліи, или же высадить ихъ на необитаемый берегъ. Возвращаясь, я видѣлъ цѣлую скалу, покрытую ихъ костями!

— Какое несчастіе! безстыдно смѣясь сказалъ Капурасъ.

— Развѣ они сто разъ не переходили къ непріятелю? возразилъ другой.

— Къ чему же, несмотря на ваши законы, вы призвали ихъ въ Карѳагенъ? вскричалъ Гамилькаръ, и когда они очутились въ вашемъ городѣ, бѣдные и многочисленные, среди вашихъ богатствъ, вамъ не пришла въ голову мысль ослабить ихъ, раздѣливъ ихъ! Затѣмъ, вы отсылаете ихъ, вмѣстѣ съ женами и дѣтьми, всѣхъ, не оставивъ ни одного заложника. Или вы разсчитывали, что они станутъ убивать другъ друга чтобъ избавить васъ отъ огорченія сдержать ваши клятвы? Вы ихъ ненавидите, потому что они сильны! Вы еще болѣе ненавидите меня, ихъ предводителя! О! я это чувствовалъ сейчасъ, когда вы цѣловали мнѣ руки и съ трудомъ удерживались, чтобъ не укусить ихъ!

Если бы львы, спавшіе на дворѣ, съ ревомъ вбѣжали въ залу, то шумъ не былъ бы ужаснѣе того шума, который начался послѣ этихъ словъ.

Тогда поднялся жрецъ Эшмуна. Сжавъ колѣни, прижавъ локти къ тѣлу, выпрямившись и полураскрывъ руки, онъ сказалъ:

— Барка, Карѳагенъ нуждается, чтобъ ты взялъ на себя главное командованіе пуническими силами противъ наемниковъ!

— Я отказываюсь, возразилъ Гамилькаръ.

— Мы даемъ тебѣ безграничную власть! крикнули начальники Сисситовъ.

— Нѣтъ!

— Безъ всякаго контроля, безъ раздѣла, мы дадимъ тебѣ столько денегъ, сколько ты захочешь, отдадимъ всѣхъ плѣнниковъ, всю добычу, пятьдесятъ зеретовъ земли за трупъ каждаго врага!

— Нѣтъ! нѣтъ! потому что съ вами нельзя побѣдить.

— Онъ боится!

— Потому что вы трусы, скупы, неблагодарны, мелочны и безумны!

— Онъ ихъ щадитъ!

— Чтобъ встать во главѣ ихъ! сказалъ кто-то.

— И напасть на насъ, прибавилъ другой.

Изъ глубины залы Ганнонъ заревѣлъ:

— Онъ хочетъ сдѣлаться королемъ.

Тогда всѣ они вскочили, опрокидывая табуреты и факелы; вся толпа бросилась къ жертвеннику, потрясая кинжалами. Но, сунувъ руки въ рукава, Гамилькаръ вынулъ два широкихъ ножа и, слегка наклонившись, выставилъ впередъ лѣвую ногу, со сверкающими глазами и стиснутыми зубами, съ вызывающимъ видомъ, глядѣлъ на нихъ, стоя неподвижно подъ золотымъ канделябромъ.

И такъ, изъ предосторожности, они принесли оружіе, — это было преступленіе; они съ испугомъ переглядывались, но, такъ какъ всѣ были виновны, то каждый сейчасъ же успокоился, и мало-по-малу, повернувшись спиною къ суффету, они спустились со ступеней, внѣ себя отъ униженія. Они вторично отступали предъ нимъ.

Нѣсколько времени они не садились. Многіе, ранившіе себѣ руки, подносили пальцы къ губамъ или же тихонько вытирали ихъ краями своихъ плащей. Они уже собирались уходить, когда Гамилькаръ услышалъ слова:

— Э! это съ его стороны любезность, чтобъ не огорчить дочь!

Затѣмъ, другой голосъ, болѣе громкій, прибавилъ:

— Безъ сомнѣнія, такъ какъ она беретъ себѣ любовниковъ между наемниками!

Гамилькаръ пошатнулся; затѣмъ взглядъ его сталъ искать Шахабарима.

Но жрецъ Таниты одинъ оставался на своемъ мѣстѣ и Гамилькаръ замѣтилъ издали только его высокую шапку.

Всѣ смѣялись ему въ лицо. По мѣрѣ того, какъ увеличивалось его безпокойство, ихъ радость удвоивалась и, среди громкихъ, насмѣшливыхъ криковъ, стоявшіе сзади кричали:

— Его видѣли выходящимъ изъ ея комнаты!

— Это было утромъ, въ мѣсяцѣ Тамузъ!

— Это похититель Заимфа!

— Очень красивый мужчина!

— Выше тебя ростомъ!

Гамилькаръ сорвалъ свою тіару, знакъ своего достоинства, тіару, съ восемью миѳическими рядами, посреди которыхъ помѣщалась изумрудная раковина, и обѣими руками изо всей силы бросилъ ее на землю. Золотые круги, ударившись, отскочили, жемчугъ покатился по плитамъ.

Тогда они увидали на его блѣдномъ лбу длинный рубецъ, который извивался, какъ змѣя, между бровей. Онъ дрожалъ всѣмъ тѣломъ. Онъ поднялся по одной изъ боковыхъ лѣстницъ, которыя вели къ жертвеннику, и ступилъ на него. Это значило посвятить себя богу, предложить себя въ жертву.

Вѣтеръ отъ его плаща заставлялъ колебаться пламя канделябра, стоявшаго ниже его сандалій, а тонкій порошекъ, которымъ былъ усыпанъ жертвенникъ, окружалъ его, какъ облако, до живота. Онъ остановился между ногъ мѣднаго колосса, взялъ въ обѣ горсти порошку, одинъ видъ котораго заставлялъ вздрагивать отъ ужаса всѣхъ карѳагенянъ, и сказалъ:

— Клянусь ста свѣтильниками вашихъ умовъ! восемью огнями Кабировъ! звѣздами! метеорами и вулканами! всѣмъ, что горитъ! Жаждою пустыни! солью океана! пещерою Гадрюмета и царствомъ душъ! уничтоженіемъ! пепломъ вашихъ сыновъ и пепломъ братьевъ вашихъ предковъ, съ которымъ теперь я смѣшиваю мой! Клянусь, что вы, сто членовъ карѳагенскаго Совѣта, солгали, обвинивъ мою дочь! А я, Гамилькаръ Барка, морской суффетъ, начальникъ Богатыхъ и повелитель народа, предъ бычачьей головою Молоха клянусь (всѣ ожидали чего-то ужаснаго) что я даже не буду говорить съ нею объ этомъ!

Священнослужители вошли съ серебряными гребнями, съ пурпуровыми губками и съ вѣтвями пальмъ. Они подняли гіацинтовый занавѣсъ, закрывавшій дверь, и въ отверстіе ея, въ глубинѣ другихъ залъ, появилось розовое небо, которое казалось продолженіемъ свода и упиралось на горизонтѣ въ синее море. Солнце всходило, поднимаясь изъ волнъ.

Оно вдругъ освѣтило грудь мѣднаго колосса, раздѣленнаго на семь отдѣленій рѣшетками. Его пасть, съ красными губами, широко раскрылась, громадныя ноздри раздулись, заря оживила его, придавъ ему ужасный и нетерпѣливый видъ, какъ будто онъ хотѣлъ броситься впередъ, смѣшаться съ солнцемъ, чтобъ вмѣстѣ съ нимъ пробѣгать безграничныя пространства.

Между тѣмъ, факелы, разбросанные по землѣ, еще горѣли и казались на перламутровомъ полу какъ бы громадными каплями крови. Старѣйшины шатались отъ истощенія и полной грудью вдыхали утреннюю свѣжесть; ихъ блѣдныя лица были покрыты потомъ; они столько кричали, что перестали понимать другъ друга, но ихъ гнѣвъ противъ суффета не успокоился; они бросали ему на прощаніе угрозы и Гамилькаръ отвѣчалъ имъ.

— Въ будущую ночь, Барка, въ храмѣ Эшмуна.

— Я буду!

— Мы заставимъ Богатыхъ осудить тебя!

— А я заставлю народъ осудить васъ!

— Берегись, чтобъ не кончить на крестѣ!

— А вы берегитесь, чтобъ васъ не разорвали на улицахъ.

Выдя на дворъ, они снова приняли спокойный видъ. Ихъ носильщики и кучера ожидали у дверей. Большинство уѣхало на бѣлыхъ мулахъ. Суффетъ вскочилъ въ свою колесницу, взялъ возжи и такъ быстро поѣхалъ по дорогѣ въ Маппалы, что серебряный коршунъ на концѣ дышла казался летящимъ.

Дорога шла по полю, усѣянному длинными плитами, острыми на вершинѣ, какъ пирамиды, въ которыхъ въ срединѣ была вставлена вытянутая рука, какъ будто бы мертвецъ, лежавшій подъ плитою, протягивалъ ее кому нибудь, прося чего-то. Затѣмъ слѣдовали хижины, сдѣланныя изъ земли или изъ вѣтвей, конической формы, низкія каменныя стѣны, бассейны чистой воды, живыя изгороди правильно отдѣляли жилища, которыя, приближаясь къ садамъ суффета, становились все скученнѣе. Но взглядъ Гамилькара былъ устремленъ на высокую башню, три этажа которой представляли три чудовищные цилиндра: первый изъ камня, второй — изъ кирпича и третій весь изъ кедроваго дерева, съ громаднымъ, мѣднымъ куполомъ на двадцати четырехъ колоннахъ, между которыми висѣли, какъ гирлянды, перевитыя мѣдныя цѣпочки. Это высокое зданіе возвышалось надъ всѣми строеніями, находившимися направо: складами, магазинами, тогда какъ женскій дворецъ виднѣлся между кипарисами, стоявшими въ два ряда, какъ двѣ бронзовыя стѣны.

Когда колесница въѣхала въ узкія ворота и остановилась подъ широкимъ навѣсомъ, гдѣ привязанныя лошади ѣли траву, всѣ слуги сбѣжались на встрѣчу своему господину. Ихъ была громадная толпа, такъ какъ всѣ работавшіе въ окрестностяхъ возвратились въ Карѳагенъ изъ страха солдатъ. Земледѣльцы, одѣтые въ звѣриныя шкуры, тащили за собою цѣпи, прикрѣпленныя къ щиколкамъ; у рабочихъ съ пурпуровой мануфактуры руки были красны, какъ у палачей; моряки были въ зеленыхъ шапкахъ; рыбаки въ коралловыхъ ожерельяхъ; охотники съ сѣтками на плечахъ, а прислуга Мегары въ бѣлыхъ или черныхъ туникахъ, въ кожанныхъ, суконныхъ или полотняныхъ панталонахъ, смотря по роду ихъ службы.

Сзади толпилась толпа черни въ лохмотьяхъ. Эти люди жили безъ всякаго занятія, не имѣя никакой обязанности, спали ночью въ садахъ, питались остатками изъ кухонъ, — это были подонки человѣчества, проживавшіе въ тѣни дворца. Гамилькаръ терпѣлъ ихъ болѣе изъ предусмотрительности, чѣмъ изъ презрѣнія. Всѣ, въ знакъ радости, имѣли цвѣты за ушами, а, между тѣмъ, многіе изъ нихъ никогда его не видали.

Но люди, съ головными уборами, какъ у сфинксовъ, и съ большими палками въ рукахъ, бросились въ толпу, раздавая;удары направо и налѣво, чтобъ растолкать рабовъ, желавшихъ увидать господина, и для того чтобъ его не обезпокоила толпа и исходящій отъ нея запахъ.

Тогда всѣ бросились ницъ на землю, крича:

— Око Ваала! да процвѣтаетъ твой домъ!..

Между этими людьми, лежавшими на землѣ въ аллеѣ кипарисовъ, управитель надъ управителями, Абдалонимъ, въ бѣлой митрѣ, подошелъ къ Гамилькару.

Въ эту минуту Саламбо спускалась по лѣстницѣ галеръ. Всѣ ея женщины слѣдовали за нею и съ каждымъ ея шагомъ спускались, въ свою очередь. Головы негритянокъ казались большими, черными пятнами между золотыми обручами, которыми были украшены лбы римлянокъ. У другихъ въ волосахъ были серебряныя стрѣлы, изумрудныя бабочки, или длинныя булавки. Изъ этой кучи бѣлыхъ, желтыхъ, голубыхъ платьевъ, колецъ, аграфовъ, ожерелій, бахромы и браслетовъ слышался легкій шелестъ ткани, щелканіе сандалій и глухой стукъ голой ноги, опускающейся на дерево, тамъ и сямъ высокій евнухъ, выше всѣхъ головою, улыбался, поднявъ лицо кверху.

Когда крики мужчинъ смолкли, женщины, закрывъ лица рукавами своихъ платьевъ, испустили странный крикъ, похожій на рычаніе волчицы. Онъ былъ такъ яростенъ и рѣзокъ, что, казалось, заставлялъ звучать, какъ лиру, высокую лѣстницу изъ чернаго дерева, покрытую женщинами.

Вѣтеръ поднималъ ихъ покрывала и тонкія вѣтви папируса тихо качались. Былъ мѣсяцъ Шебазъ, средина зимы. Гранатовыя деревья были покрыты цвѣтами и сквозь вѣтви мелькало море, съ островомъ вдали, полускрытымъ туманомъ.

Замѣтивъ Саламбо, Гамилькаръ остановился.

Она родилась у него послѣ смерти нѣсколькихъ дѣтей мужскаго пола; къ тому же, рожденіе дочерей всегда считалось несчастіемъ у поклонниковъ солнца. Позднѣе боги послали ему сына, но у него осталось какъ бы впечатлѣніе обманутой надежды и проклятій, которыя онъ произносилъ надъ нею.

Между тѣмъ, Саламбо продолжала подвигаться. Жемчуга разныхъ цвѣтовъ спускались длинными кистями съ ея ушей на плечи до локтей. Ея волосы были завиты и взбиты такъ, чтобъ походить на облака. На шеѣ у нея были надѣты маленькія золотыя четырехугольныя пластинки съ изображеніемъ женщины между двумя львами, готовыми прыгнуть. Костюмъ ея былъ вѣрнымъ снимкомъ съ костюма богини. Гіацинтовое платье, съ широкими рукавами, стягивало ея талію и расходилось внизу. Отъ яркой краски ея губъ зубы казались еще бѣлѣе, а глаза больше отъ сурьмы. Сандаліи изъ птичьихъ перьевъ были съ очень высокими каблуками. Сама же она была необыкновенно блѣдна, вѣроятно, отъ холода.

Наконецъ она дошла до Гамилькара и, не глядя на него, не поднимая головы, сказала:

— Привѣтъ тебѣ, око Ваала! вѣчная слава! торжество! удовлетвореніе! богатство! Вотъ уже давно мое сердце было печально и весь домъ тосковалъ; но возвращающійся господинъ точно возвращающійся Тамузъ, и подъ твоими взглядами, о отецъ! повсюду начнутся радость и новая жизнь!

И, взявъ изъ рукъ Таанахъ маленькую, продолговатую вазу, въ которой дымилась смѣсь муки, масла, кардамона и вина, она сказала:

— Пей напитокъ возвращенія, приготовленный твоей слугой.

Онъ отвѣчалъ:

— Благословеніе тебѣ. И машинально взялъ золотую вазу, которую она ему подавала, но между тѣмъ глядѣлъ на нее съ такимъ вниманіемъ, что смущенная Саламбо прошептала:

— Тебѣ сказали, господинъ!…

— Да, я знаю, тихо отвѣчалъ Гамилькаръ.

Было ли это признаніе или она говорила о варварахъ?

И онъ прибавилъ нѣсколько неопредѣленныхъ словъ объ общественныхъ затрудненіяхъ, которыя онъ надѣялся разсѣять.

— О! отецъ! вскричала Саламбо, ты не изгладишь того, что непоправимо.

Тогда онъ отступилъ и Саламбо удивилась его пораженію, такъ какъ, говоря это, она думала о святотатствѣ, котораго была невольной сообщницей. Этотъ человѣкъ, предъ которымъ дрожали легіоны и котораго она едва знала, пугалъ ее, какъ Богъ. Онъ угадалъ, онъ зналъ все, должно было произойти что-то ужасное.

Тогда она вскричала:

— Сжалься!

Гималькаръ опустилъ голову.

Она хотѣла бы обвинять себя, но не осмѣливалась открыть ротъ, а между тѣмъ, она задыхалась отъ потребности жаловаться и быть утѣшенной.

Гамилькаръ боролся съ желаніемъ измѣнить своей клятвѣ, но онъ сдержалъ ее, изъ гордости или изъ боязни покончить съ неувѣренностью, и только молча глядѣлъ на дочь, стараясь проникнуть, что скрывалось въ глубинѣ ея сердца.

Мало-по-малу Саламбо, задыхаясь, поднимала плечи, и опускала голову, подавленная тяжелымъ взглядомъ отца. Теперь онъ былъ убѣжденъ, что она пала въ объятіяхъ какого нибудь варвара, и дрожа поднялъ надъ нею кулаки.

Она вскрикнула и упала между женщинъ, которыя бросились къ ней.

Гамилькаръ повернулся и пошелъ прочь; всѣ управители послѣдовали за нимъ.

Открыли дверь въ склады и онъ вошелъ въ обширную круглую залу, отъ которой, точно спицы въ колесѣ, въ разныя стороны шли длинные корридоры, которые вели въ другія залы. Въ центрѣ возвышался каменный кругъ съ перилами для поддержки подушекъ, собранныхъ на покрывавшихъ его коврахъ.

Суффетъ ходилъ большими шагами; онъ тяжело дышалъ, топалъ ногами и проводилъ рукой по лбу, какъ человѣкъ, которому надоѣдаютъ мухи. Наконецъ, онъ встряхнулъ головою и, замѣтивъ накопленіе своихъ богатствъ, успокоился. Его мысль, привлеченная перспективою корридоровъ, перешла въ другія залы, наполненныя болѣе рѣдкими сокровищами. Слитки бронзы, серебра, полосы желѣза, перемѣшивались съ кусками мѣди, привезенными изъ Каситеридъ, чрезъ Туманное море; клеи изъ страны Черныхъ высыпались изъ мѣшковъ изъ пальмовой коры, а золотой песокъ слегка просачивался сквозь старые швы; повсюду былъ распространенъ неопредѣленный запахъ — смѣсь испареній духовъ, кожъ, колоніальныхъ товаровъ и страусовыхъ перьевъ, висѣвшихъ большими букетами подъ сводами. Въ каждомъ корридорѣ, надъ каждой дверью, была сдѣлана арка изъ слоновыхъ клыковъ.

Наконецъ, онъ поднялся на каменный кругъ. Всѣ управители стояли, скрестивъ руки и опустивъ головы, тогда какъ Абдалонимъ съ гордымъ видомъ глядѣлъ изъ-подъ своей остроконечной шапки.

Гамилькаръ обратился къ начальнику кораблей. Это былъ старый морякъ, съ вѣками, покраснѣвшими отъ вѣтровъ, тогда какъ его бѣлая борода спускалась почти до колѣнъ, точно морская пѣна.

Онъ отвѣчалъ, что отправилъ флотъ чрезъ Гадесъ и Тиміамату, чтобъ достигнуть Эзіонгабера, обойдя Южный Рогъ и мысъ Ароматовъ.

Другіе отправились на западъ, въ теченіе четырехъ мѣсяцевъ они не встрѣчали береговъ, но носы кораблей путались въ травѣ, на горизонтѣ постоянно слышался шумъ водопадовъ, кровавые туманы скрывали солнце, пропитанный благоуханіями вѣтеръ усыплялъ экипажъ и теперь они не могли ничего разсказать, до такой степени потеряли память. Между тѣмъ, третьи поднимались по рѣкамъ Скифовъ, проникли въ Колхиду, похитили въ Архипелагѣ тысячу пять сотъ дѣвушекъ и пустили ко дну всѣ иностранные корабли, плававшіе по ту сторону мыса Эстримона, чтобъ сохранить тайну пути. Сиракузы, Элафія, Корсика и острова не дали ничего и старый морякъ понизилъ голосъ, говоря, что нумидійцы у Рузикада взяли одну трирему, — «такъ какъ они вмѣстѣ съ ними, господинъ».

Гамилькаръ нахмурилъ брови, затѣмъ сдѣлалъ знакъ говорить начальнику путешествій, закутанному въ темное платье безъ пояса, съ головою, обвернутой большимъ бѣлымъ шарфомъ, который, прохода у него подо ртомъ, падалъ сзади на плечи.

Всѣ караваны были отправлены, по обыкновенію, въ зимнее равноденствіе, но изъ полутораста человѣкъ, отправившихся въ Эфіопію на отличныхъ верблюдахъ, съ грузомъ раскрашенныхъ полотенъ, только одинъ вернулся въ Карѳагенъ, другіе же умерли отъ усталости или сошли съ ума отъ ужасовъ пустыни. Возвратившійся разсказывалъ, что за Чернымъ-Гарушемъ, послѣ Атарантъ и страны большихъ обезьянъ, онъ видѣлъ громадное государство, гдѣ всѣ предметы необходимости сдѣланы изъ золота, гдѣ течетъ рѣка молочнаго цвѣта, широкая, какъ море, гдѣ въ лѣсахъ растутъ голубыя деревья, гдѣ холмы изъ благоуханныхъ веществъ, гдѣ на скалахъ, живутъ чудовища съ человѣческими лицами глаза которыхъ, когда они глядятъ на васъ, распускаются, какъ цвѣты; затѣмъ за озерами, покрытыми драконами, онъ видѣлъ хрустальныя горы, поддерживающія солнце. Другіе вернулись изъ Индіи съ павлинами, перцемъ и новыми тканями. Что же касается тѣхъ, которые отправились по Сиртской дорогѣ, къ храму Аммона за халцедонами, то они, безъ сомнѣнія, погибли въ пескахъ. Караваны Гетуліи и Ѳазцана привезли обычный грузъ; но теперь онъ, начальникъ путешествій, не рѣшался болѣе отправить ни одного каравана.

Гамилькаръ понялъ; наемники занимали окрестности города. Онъ съ глухимъ стономъ оперся на другой локоть. Начальникъ скота такъ боялся говорить, что дрожалъ всѣмъ тѣломъ, а его лицо, похожее на лицо дога, было закрыто сѣткою, сдѣланной изъ нитей древесной коры.. Онъ былъ опоясанъ леопардовой шкурой, за которой были заткнуты два громадныхъ ножа.

Но едва Гамилькаръ отвернулся, онъ началъ кричать, призывать всѣхъ Вааловъ. Это была не его вина! онъ не могъ ничего сдѣлать! онъ слѣдилъ за погодою, за звѣздами, наблюдалъ за рабами и ихъ платьями.

Но Гамилькара раздражало это многословіе, онъ щелкнулъ языкомъ и начальникъ скота поспѣшно заговорилъ:

— О! господинъ, они все раскрали! все перепортили! все уничтожили! они срубили въ Машанѣ три тысячи деревьевъ; въ Убадѣ разбили всѣ погреба, засыпали цистерны! въ Тедесѣ они унесли полторы тысячи гоморовъ муки; въ Марацанѣ убили пастуховъ, съѣли стада, сожгли твой прекрасный домъ изъ кедроваго дерева, куда ты пріѣзжалъ лѣтомъ! Рабы Тубурбо, моловшіе ячмень, разбѣжались въ горы. Изъ всѣхъ ословъ, муловъ, быковъ и лошадей не осталось ни одного, они всѣхъ увели! мнѣ этого не пережить!

И онъ продолжалъ уже со слезами:

— О! если бы ты зналъ, какъ полны были всѣ амбары, какъ сверкали плуги! О! прекрасные быки!…

Гнѣвъ душилъ Гамилькара, наконецъ онъ разразился:

— Молчать! развѣ я бѣднякъ? не лги! говори правду! Я хочу знать все, что я потерялъ, все до послѣдняго сикла! Абдалонимъ! принеси мнѣ счеты кораблей, каравановъ, скота и домашнихъ расходовъ. Горе вамъ, если ваша совѣсть нечиста! Ступайте!

Всѣ управляющіе удалились, идя задомъ и опустивъ руки до земли.

Абдалонимъ вынулъ изъ ящика въ стѣнѣ веревки съ узлами, свертки полотна или папируса, овечьи шкуры, покрытыя тонкимъ письмомъ. Онъ положилъ ихъ у ногъ Гамилькара, далъ ему въ руки четырехъугольникъ, съ протянутымъ внутри тремя нитками, на которыхъ были нанизаны золотые, серебряные и роговые шары, и началъ:

— Сто девяносто два дома въ Маппалахъ отданы въ наемъ новымъ карѳагенянамъ по одному бека въ мѣсяцъ.

— Нѣтъ, это слишкомъ много, надо щадить бѣдныхъ; ты запишешь мнѣ имена тѣхъ, которые покажутся тебѣ смѣлѣе, и постараешься въ тоже время узнать, преданы ли они республикѣ.

Абдалонимъ колебался, удивленный этой щедростью.

Гамилькаръ вырвалъ у него изъ рукъ свертокъ полотна.

— Это что такое? три дворца около Камона по двѣнадцати кезитаховъ въ мѣсяцъ! Назначь по двадцати! Я не хочу, чтобъ Богатые обкрадывали меня.

Главный управитель, низко поклонившись, продолжалъ:

— Дано въ долгъ Тигиласу до конца сезона два кикора за морскіе проценты; Бар-Мелькарту сто пятьдесятъ сикловъ подъ залогъ тридцати рабовъ, но двѣнадцать изъ нихъ умерли въ соляныхъ болотахъ.

— Это оттого, что они были не сильны, сказалъ суффетъ. Все равно, если ему нужны деньги, дай ему. Надо всегда давать въ долгъ за разные проценты, смотря по богатству людей.

Тогда управитель поспѣшилъ прочесть все, что дали желѣзныя мины въ Аннабѣ, ловля коралловъ, фабрики пурпура, налоги на переселившихся грековъ, вывозъ серебра въ Аравію, гдѣ оно стоило въ десятеро дороже золота, призы кораблей, сборъ десятины на храмъ богини.

— Каждый разъ я объявлялъ на четверть менѣе, господинъ.

Гамилькаръ считалъ на своихъ шарикахъ; они звенѣли подъ его пальцами:

— Довольно! Что ты платилъ?

— Стратониклу изъ Коринѳа и тремъ александрійскимъ купцамъ, вотъ по этимъ запискамъ, десять тысячъ аѳинскихъ драхмъ и двѣнадцать талантовъ сирійскаго золота. Такъ какъ пища для матросовъ доходитъ до двѣнадцать минъ въ мѣсяцъ на каждую трирему…

— Я это знаю! сколько убытку?

— Вотъ счетъ на свинцовыхъ пластинкахъ, сказалъ управитель. Что же касается судовъ, отправленныхъ въ кампанію, то, такъ какъ часто приходилось бросать грузъ въ море, то потери вышли не равны на каждое; за занятыя въ арсеналѣ снасти, которыя мы не могли возвратить, Сисситы требовали восемьсотъ кезитаховъ до экспедиціи въ Утику.

— Опять они! сказалъ Гамилькаръ, опуская голову.

И нѣсколько мгновеній онъ былъ какъ бы подавленъ тяжестью всеобщей ненависти,

— Но я не вижу расходовъ на Мегару? сказалъ онъ. Абдалонимъ, поблѣднѣвъ, вынулъ изъ другаго ящика дощечки изъ дерева смоковницы, нанизанныя рядами на кожанные ремни.

Гамилькаръ слушалъ его и мало-по-малу успокоился, подъ вліяніемъ монотоннаго голоса, перечислявшаго цифры. Абдалонимъ говорилъ все медленнѣе, вдругъ онъ уронилъ на землю деревянныя дощечки и самъ распростерся, вытянувъ руки въ положеніи осужденнаго.

Гамилькаръ спокойно поднялъ дощечки, но онъ невольно раскрылъ ротъ, когда увидалъ, что въ одинъ день было уничтожено страшное количество мяса, рыбы, птицъ, вина, благоуханій, множество вещей разбито, убито много рабовъ и испорчено много ковровъ.

Тогда Абдалонимъ, не вставая, разсказалъ ему о празднествѣ варваровъ. Онъ не могъ не повиноваться приказанію Старѣйшинъ, къ тому же, Саламбо желала, чтобъ не жалѣли денегъ на угощеніе солдатъ.

При имени дочери, Гамилькаръ вскочилъ и, стиснувъ губы, присѣлъ на подушки. Онъ рвалъ ихъ бахрому ногтями.

— Встань! сказалъ онъ, сходя самъ.

Абдалонимъ послѣдовалъ за нимъ; его колѣни дрожали. Но, схвативъ желѣзную палку, онъ, какъ сумасшедшій, началъ выламывать плиты. Вскорѣ по всей длинѣ корридора показались широкія крышки, которыми закрывали ямы съ хлѣбомъ.

— Ты видишь, око Ваала! сказалъ дрожа управитель, они не все еще взяли! Эти ямы глубоки — каждая въ пятьдесятъ локтей и онѣ наполнены до верху. Во время твоего путешествія, я приказалъ вырыть ихъ въ арсеналахъ, въ садахъ, повсюду. Твой домъ полонъ хлѣба, какъ твое сердце мудрости.

Улыбка мелькнула на губахъ Гамилькара.

— Хорошо, Абдалонимъ, сказалъ онъ.

Затѣмъ, наклонившись къ его уху, прибавилъ:

— Ты купишь хлѣбъ въ Этруріи, въ Бруціумѣ — гдѣ хочешь и по какой хочешь цѣнѣ. Но я долженъ одинъ владѣть всѣмъ карѳагенскимъ хлѣбомъ.

Когда они дошли до конца корридора, Абдалонимъ, висѣвшимъ у него за поясомъ ключемъ, открылъ дверь въ большую, квадратную комнату, раздѣленную посрединѣ кедровыми балками. Золотыя, серебряныя, мѣдныя монеты, разложенныя на столахъ, или уложенныя въ нишахъ, покрывали всѣ четыре стѣны до самой крыши; въ углахъ лежали цѣлые ряды маленькихъ мѣшковъ. Большія карѳагенскія монеты, представлявшія Таниту съ лошадью подъ пальмою, перемѣшивались съ монетами колоній съ изображеніемъ на нихъ быковъ, звѣздъ, шаровъ и полумѣсяцевъ. Затѣмъ лежали въ безпорядкѣ, кучами, монеты всевозможныхъ цѣнъ, величинъ и лѣтъ, начиная со старыхъ ассирійскихъ, тонкихъ, какъ ноготь, старыхъ лаціумскихъ толще руки, круглыхъ Эгейскихъ монетъ, бактріанскихъ дощечекъ и древнихъ лакадемонскихъ треугольниковъ. Многія изъ нихъ были покрыты ржавчиной, позеленѣли отъ воды или почернѣли отъ огня, будучи пойманы въ сѣти, или взяты изъ развалинъ городовъ послѣ осады.

Суффетъ быстрымъ взглядомъ убѣдился, соотвѣтствуетъ ли бывшая тутъ сумма доходамъ и убыткамъ, которые онъ потерпѣлъ. Онъ уже хотѣлъ уйти, какъ вдругъ замѣтилъ три мѣдныхъ ящика совершенно пустыхъ. Абдалонимъ отвернулся въ знакъ ужаса.

Гамилькаръ, покорившись судьбѣ, не сказалъ на слова.

Они прошли по другимъ корридорамъ и, наконецъ, дошли до двери, у которой, чтобъ стеречь ее, былъ прикованъ къ стѣнѣ, на длинной цѣпи, невольникъ, по римскому обычаю, недавно введенному въ Карѳагенѣ; онъ былъ постоянно въ движеніи, точно дикій звѣрь въ клѣткѣ.

Узнавъ Гамилькара, онъ бросился къ нему, крича:

— Сжалься! Око Ваала! сжалься! Убей меня! Вотъ уже десять лѣтъ, какъ я не видалъ солнца. Именемъ твоего отца заклинаю тебя, сжалься!

Гамилькаръ, не отвѣчая ни слова, ударилъ въ ладоши. Появилось трое людей и всѣ четверо вмѣстѣ сняли громадную, желѣзную полосу, закрывавшую дверь, Гамилькаръ взялъ свѣтильникъ и исчезъ во мракѣ.

Тутъ, какъ полагали, помѣщался семейный склепъ, но въ дѣйствительности это былъ только глубокій колодецъ, вырытый для того, чтобъ сбить съ толку воровъ, и не скрывавшій ничего. Гамилькаръ прошелъ мимо; затѣмъ, наклонившись, повернулъ на стержнѣ громадный, тяжелый камень и чрезъ открывшееся отверстіе вошелъ въ помѣщеніе конической формы. Мѣдная чешуя покрывала стѣны. Посреди, на гранитномъ пьедесталѣ, стояла статуя Кабира, по имени Алетъ, изобрѣтателя минъ въ Кельтиберіи. У его подножія, на землѣ, были разложены крестомъ большіе золотые щиты и чудовищной величины серебряныя вазы съ залитыми горлами необычайной формы и негодившіяся для употребленія, такъ какъ въ Карѳагенѣ имѣли обыкновеніе такимъ образомъ сплавлять большое колиство металловъ для того, чтобъ покражи и даже перемѣщенія были почти невозможны.

Гамилькаръ зажегъ рудокопную лампу, прикрѣпленную къ головѣ идола; въ то же мгновеніе вся зала освѣтилась зелеными, желтыми, голубыми и красными огнями. Комната была полна драгоцѣнными камнями, разложенными въ золотыхъ вазахъ, въ формѣ тыквъ, привязанныхъ, точно плошки, на мѣдныхъ полосахъ или же разставленныхъ внизу, по стѣнѣ. Тутъ были каллаисы, извлеченные изъ горъ ударами пращей, карбункулы, образованные рысьей уриной, окаменѣлые рыбьи зубы, упавшіе съ луны, брилліанты, сандаструмы, бериллы съ тремя сортами рубиновъ, четырьмя сортами сафировъ и двѣнадцатью сортами изумрудовъ. Они казались то брызгами молока, то голубыми льдинками, то серебряною пылью и отбрасывали свѣтъ во всѣ стороны. Сплавы, произведенные молніей, сверкали рядомъ съ халцедонами, которые излѣчиваютъ отъ яда. Тутъ были топазы съ горы Забарка, предохраняющіе отъ страха, бактріанскіе опалы, противодѣйствующіе выкидышамъ, рожки Аммона, которые кладутъ подъ постель, чтобъ видѣть сны.

Блескъ камней и свѣтъ лампы отражался въ большихъ золотыхъ щитахъ. Гамилькаръ улыбался, скрестивъ руки. Онъ менѣе наслаждался красотою этого зрѣлища, чѣмъ сознаніемъ своего богатства. Оно было неисчислимо, неистощимо, безконечно. Его предки, спавшіе у него подъ ногами, какъ будто посылали его сердцу частицу своей вѣчности, онъ чувствовалъ себя ближе къ подземнымъ духамъ. Онъ чувствовалъ какъ бы радость Кабировъ и яркіе лучи свѣта, падавшіе ему въ лицо, казались ему невидимой сѣтью, которая сквозь пропасти соединяла его съ центромъ міра.

Вдругъ какая-то мысль заставила его вздрогнуть и, ставъ сзади идола, онъ прямо пошелъ къ стѣнѣ, затѣмъ, на татуированной рукѣ нашелъ горизонтальную линію съ двумя другими перпендикулярными, которыя обозначали число тринадцать. Тогда онъ счелъ до тринадцати мѣдныя чешуйки, потомъ еще разъ поднялъ широкій рукавъ и, вытянувъ правую руку, прочелъ на другомъ мѣстѣ болѣе сложныя линіи, наконецъ ударилъ семъ разъ большимъ пальцемъ и вдругъ цѣлая часть стѣны исчезла. За нею скрывалась нѣчто въ родѣ погреба, въ которомъ помѣщались таинственныя вещи, не имѣвшія названій и стоившія баснословной цѣны.

Гамилькаръ спустился съ трехъ ступеней, вынулъ изъ серебрянаго бассейна кожу антилопы, плававшую въ черной жидкости, затѣмъ вернулся обратно. Тогда Абдалонимъ послѣдовалъ за нимъ; онъ стучалъ по полу своей длинной палкой, украшенной звонками на ручкѣ, и предъ каждой дверью кричалъ имя Гамилькара, сопровождаемое похвалами и благословеніями.

Въ круглой галлереи, къ которой примыкали всѣ корридоры, были разложены по стѣнамъ куски альгумина, мѣшки лавзоніи, лепешки Лемносской земли, черепа черепахъ, наполненные жемчугомъ. Суффетъ, проходя, задѣвалъ ихъ платьемъ, даже не удостоивая взглядомъ громадные куски амбры, матеріи почти божественной, созданной лучами солнца.

Вдругъ разнесся сильный запахъ.

— Открой дверь.

Они вошли.

Голые люди мѣшали различныя смѣси, растирали травы, мѣшали уголья, лили масла въ кувшины и закрывали маленькія, яйцеобразныя помѣщенія, вырытыя вокругъ всей стѣны, и настолько многочисленныя, что вся комната походила на внутренность улья; миробалонъ, бделій, шафранъ и фіалка наполняли ихъ. Повсюду были разбросаны клеи, порошки, корни, стеклянные сосуды, вѣтви таволги и розовые лепестки. Запахъ благоуханій былъ удушливъ, не смотря на облака ладона, курившагося посреди, на мѣдномъ треножникѣ.

Начальникъ благоуханій, блѣдный и длинный, какъ восковая свѣча, подошелъ къ Гамилькару, чтобъ потеретъ ему руки метопіономъ, тогда какъ двое другихъ терли ему пятки листками баккариса. Онъ ихъ оттолкнулъ; это были киренейцы, отличавшіеся дурными нравами, но которыхъ держали за ихъ знанія.

Чтобъ доказать свою дѣятельность, начальникъ благоуханій подалъ суффету на стекляной ложкѣ попробовать немного малобатра.

Гималькаръ, знавшій всевозможныя уловки, взялъ рогъ, полный бальзама, и, приблизивъ его къ угольямъ, капнулъ себѣ на платье. На немъ явилось темное пятно. Тогда суффетъ пристально поглядѣлъ на начальника благоуханій и, ни слова не говоря, бросилъ ему въ лицо рогъ газели.

Какъ ни былъ онъ раздраженъ поддѣлкою, сдѣланной на его счетъ, но, увидавъ мѣшки нарда, которые приготовляли для отправки за море, онъ приказалъ прибавить въ нихъ антимонія, для увеличенія вѣса.

Затѣмъ онъ спросилъ, гдѣ помѣщаются три ящика съ благоуханіями, предназначенными спеціально для него.

Начальникъ благоуханій признался, что онъ не знаетъ, что къ нему явились солдаты, съ ножами въ рукахъ и что онъ открылъ имъ ящики.

— Такъ ты ихъ боишься больше меня! вскричалъ суффетъ, и его зрачки сверкнули сквозь дымъ, какъ факелы, онъ грозно глядѣлъ на высокаго, блѣднаго человѣка, который начиналъ понимать.

— Абдалонимъ, до захода солнца прикажи наказать его палками.

Эта потеря, гораздо болѣе ничтожная, чѣмъ другія, вывела его изъ себя, такъ какъ, не смотря на всѣ усилія изгнать ихъ изъ своихъ мыслей, онъ всюду находилъ варваровъ. Ихъ проступки смѣшивались въ его умѣ съ позоромъ дочери и онъ негодовалъ на весь домъ, что они знаютъ о немъ и не говорятъ ему ничего. Но что-то такое заставляло его стараться вполнѣ узнать свое несчастіе и онъ посѣтилъ сараи, въ которыхъ хранилась нефть, дерево, якоря и снасти, медъ и воскъ, магазины, гдѣ хранились ткани, съѣстные припасы, мраморъ, амбаръ съ сильфіумомъ, затѣмъ онъ перешелъ на другую сторону садовъ, чтобъ осмотрѣть, жившихъ въ хижинахъ, рабовъ, ремесленниковъ, издѣлія которыхъ продавались.

Портные вышивали плащи, другіе плели сѣти, третьи набивали подушки, вырѣзывали сандаліи. Работники египтяне полировали папирусы. Слышался громкій шумъ кузницъ.

— Куйте мечи! сказалъ Гамилькаръ. Куйте больше; они мнѣ понадобятся.

Затѣмъ онъ вынулъ спрятанную на груди кожу антилопы, смоченную въ ядахъ, и велѣлъ, чтобы ему сдѣлали кирасу, болѣе надежную, чѣмъ мѣдная, которая была бы одинаково непроницаема, какъ для желѣза, такъ и для огня.

Какъ только Гамилькаръ подходилъ къ рабочимъ, Абдалонимъ, чтобъ отвратить отъ себя его гнѣвъ, старался раздражить его противъ нихъ, выражая свое негодованіе противъ ихъ работъ.

— Что за работа! просто срамъ! Право, господинъ слишкомъ добръ.

Гамилькаръ, не слушая его, удалялся; но скоро онъ замедлилъ шаги, такъ какъ громадныя, обожженныя деревья преграждали путь. Всѣ палисады были сломаны, вода въ каналахъ изсякла, въ грязныхъ лужахъ валялись осколки стекла и кости обезьянъ; тамъ и сямъ на деревьяхъ висѣли клочья тканей, подъ апельсинными деревьями обвалившіеся цвѣты лежали желтыми кучами. Дѣйствительно, слуги бросили все, думая, что господинъ не возвратится.

На каждомъ шагу онъ находилъ какое нибудь новое несчастіе, новое доказательство того, что онъ запретилъ себѣ узнавать, онъ пачкалъ свои пурпурные сапоги въ испражненіяхъ, а между тѣмъ, чувствовалъ свое безсиліе сразу уничтожить этихъ людей и чувствовалъ униженіе при мысли, что защищалъ ихъ; это была глупость, измѣна, а такъ какъ онъ не могъ отомстить ни солдатамъ, ни Старѣйшинамъ, ни Саламбо, ни самому себѣ, а его гнѣвъ долженъ былъ на что нибудь вылиться, то онъ сразу осудилъ въ мины всѣхъ садовыхъ рабовъ.

Абдалонимъ вздрагивалъ всякій разъ, когда видѣлъ его приближающимся къ паркамъ; но Гамилькаръ повернулъ на дорожку къ мельницѣ, съ которой доносились жалобные крики.

Среди пыли вертѣлись тяжелые жернова, то есть два конуса изъ порфира, изъ которыхъ верхній, въ которомъ была воронка, поворачивался на второмъ, при помощи длинныхъ полосъ, которыя двигали невольники; отъ постояннаго тренія лямки у нихъ подъ мышками образовались широкіе рубцы, какіе бываютъ на загривкахъ ословъ, а черныя лохмотья, покрывавшія ихъ бока, висѣли сзади длинными хвостами. Глаза ихъ были красны, цѣпи на ногахъ звенѣли, груди тяжело дышали. На ртахъ у нихъ были надѣты намордники, прикрѣпленные за ушами двумя бронзовыми цѣпочками, чтобъ они не могли ѣсть муки, а рукавицы безъ пальцевъ были надѣты на рукахъ, чтобъ помѣшать имъ брать ее.

При входѣ господина, жернова задвигались сильнѣе, молотившіяся зерна трещали. Многіе рабы упали на колѣни, другіе продолжали работать и проходили чрезъ нихъ.

Гамилькаръ потребовалъ Гидденема, начальника рабовъ, который появился въ роскошномъ костюмѣ. Его туника, разрѣзанная съ обоихъ боковъ, была изъ тонкой пурпурной ткани, въ ушахъ у него были вдѣты тяжелыя кольца. Разрѣзы на бокахъ соединялись шелковыми шнурками, которые, какъ змѣи, вились отъ боковъ до щиколокъ. Въ рукахъ, покрытыхъ кольцами, онъ держалъ агатовые бусы, чтобъ узнавать людей, подверженныхъ священной болѣзни.

Гамилькаръ сдѣлалъ ему знакъ снять намордники. Тогда рабы съ крикомъ голодныхъ животныхъ бросились на муку, которую ѣли, зарывая лица въ кучу.

— Ты ихъ истощаешь, сказалъ суффетъ.

Гидденемъ отвѣчалъ, что это необходимо для ихъ укрощенія.

— Не стоило труда посылать тебя въ Сиракузы, въ школу рабовъ. Позови остальныхъ.

Повара, конюха, посыльные, носильщики, баньщики и женщины съ дѣтьми — всѣ выстроились въ саду въ одну линію. Они удерживали дыханіе. Глубокое молчаніе наполняло Мегару. Солнце спускалось къ лагунѣ за катакомбами. Павлины громко кричали. Гамилькаръ подвигался медленными шагами.

— Что мнѣ дѣлать съ этими стариками? сказалъ онъ. Продай ихъ; слишкомъ много галловъ, они пьяницы и слишкомъ много критянъ, они лгуны, купи мнѣ каппадокійцевъ, азіатовъ и негровъ.

Онъ удивился малому числу дѣтей.

— Каждый годъ, Гидденемъ, у насъ должны быть рожденія. Оставляй по ночамъ всѣ хижины открытыми, чтобъ они могли соединяться на свободѣ.

Затѣмъ онъ приказалъ показать себѣ воровъ, лѣнтяевъ, обманщиковъ. Онъ назначалъ наказанія и упрекалъ Гидденема, а тотъ, какъ быкъ, низко опускалъ свой лобъ съ широкими бровями.

— Око Ваала! сказалъ онъ, указывая на одного здороваго ливійца. Вотъ этого застали съ веревкою на шеѣ.

— А! ты хочешь умереть? презрительно спросилъ суффетъ.

Рабъ безстрашно отвѣчалъ:

— Да.

Тогда, не заботясь о примѣрѣ и денежномъ убыткѣ, Гамилькаръ сказалъ слугамъ:

— Возьмите его!

Можетъ быть, онъ мысленно приносилъ жертву и самъ подвергалъ себя несчастію, чтобъ предотвратить другое, болѣе ужасное.

Гидденемъ спряталъ изуродованныхъ сзади другихъ.

— Кто отрубилъ тебѣ руку?

— Солдаты, Око Ваала.

Затѣмъ Гамилькаръ обратился къ самниту, который качался, какъ раненая цапля.

— А тебѣ кто это сдѣлалъ?

Оказалось, что Гидденемъ сломалъ ему ноги, ударивъ желѣзной палкою.

Эта глупая жестокость возмутила суффета, онъ вырвалъ изъ рукъ Гидденема его агатовыя бусы.

— Проклятіе собакѣ, которая кусаетъ свое стадо! Возможно ли такъ уродовать рабовъ! Ты разоряешь твоего господина! Задушить его въ навозѣ! А гдѣ тѣ, которыхъ не достаетъ? Ты, можетъ быть, убилъ ихъ вмѣстѣ съ солдатами?

Его лицо было такъ ужасно, что всѣ женщины разбѣжались. Пятившіеся рабы образовали вокругъ нихъ большой кругъ. Гидденемъ какъ безумный цѣловалъ его сандаліи, а Гамилькаръ продолжалъ стоять, протянувъ надъ нимъ руки.

Не смотря на гнѣвъ, умъ его былъ такъ же ясенъ, какъ въ разгарѣ битвъ. Онъ припоминалъ множество отвратительныхъ вещей, отъ которыхъ отворачивался, и при свѣтѣ своего гнѣва, какъ при блескѣ грозы, онъ однимъ взглядомъ охватывалъ всѣ свои непріятности.

Деревенскіе управители бѣжали изъ страха солдатъ, можетъ быть, изъ снисхожденія къ нимъ, всѣ его обманывали, онъ уже слишкомъ долго сдерживался.

— Уведите ихъ! вскричалъ онъ, и отмѣтьте ихъ на лбу раскаленымъ желѣзомъ, какъ трусовъ.

Тогда въ садъ были принесены цѣпи, ошейники, ножи, оковы для осужденныхъ въ мины и скорпіоны, кнуты съ тремя концами, оканчивавшимися мѣдными крючами.

Всѣ были поставлены лицомъ къ солнцу, въ сторону Молоха истребителя, разложены на землѣ на животѣ или на спинѣ, а приговоренные къ плетямъ, привязаны къ деревьямъ и въ то время, какъ одни били, другіе считали удары, кнуты, свистя, вырывали кору платановъ, кровь лилась, какъ дождь, на траву и красныя массы корчились у деревьевъ.

Тѣ, которыхъ заковывали, царапали себѣ лицо ногтями. Слышенъ былъ трескъ деревянныхъ винтовъ, стукъ глухихъ ударовъ и по временамъ рѣзкій крикъ проносился въ воздухѣ. Около кухонъ рабы вѣерами раздували уголья и доносился запахъ горѣлаго мяса. Наказываемые плетьми почти лишались чувствъ, но, привязанные веревками, только опускали головы на плечи или закрывали глаза. Другіе, глядѣвшіе на нихъ, начинали кричать отъ ужаса и львы, можетъ быть, припоминая празднество, зѣвая вытягивались во рвахъ.

Тогда на платформѣ террасы появилась Саламбо. Она быстро и съ испугомъ прошла вправо и влѣво. Гамилькаръ замѣтилъ ее и ему показалось, что она протягиваетъ руки къ нему, прося его сжалиться; тогда онъ, съ жестомъ ужаса, поспѣшно повернулъ въ паркъ слоновъ.

Эти животныя были гордостью знатныхъ пуническихъ домовъ, они носили предковъ, побѣждали въ войнахъ; ихъ уважали, какъ любимцевъ солнца.

Мегарскіе слоны были сильнѣйшіе въ Карѳагенѣ. Гамилькаръ, предъ отъѣздомъ, взялъ съ Абдалонима клятву, что онъ будетъ наблюдать за ними; но они умерли отъ ранъ, остались только три, лежавшіе посреди двора, въ пыли.

Они узнали Гамилькара и подошли къ нему.

У одного были страшно изуродованы уши; у другаго на колѣняхъ была глубокая рана, у третьяго былъ отрубленъ хоботъ.

Они глядѣли на него, какъ разумныя существа, и тотъ, у котораго не было хобота, наклонивъ свою громадную голову и согнувъ колѣни, старался поласкать господина ужаснымъ остаткомъ своего хобота.

При этой ласкѣ животнаго двѣ слезы сверкнули въ глазахъ Гамилькара. Онъ бросился на Абдалонима.

— А! злодѣй! на крестъ! на крестъ!

Абдалонимъ безъ чувствъ упалъ навзничь.

Вдругъ за пурпуровыми фабриками, голубоватый дымъ которыхъ медленно поднимался къ небу, раздался крикъ шакала.

Гамилькаръ остановился. Мысль о сынѣ, какъ прикосновеніе божества, всегда успокаивала его. Это было продолженіе его силы, безконечное продленіе его личности, и рабы не понимали, почему онъ вдругъ успокоился.

Направляясь къ пурпуровымъ фабрикамъ, онъ прошелъ мимо невольничьей тюрьмы, длиннаго зданія изъ чернаго камня, построеннаго въ четырехугольномъ рву и окруженнаго узкой дорогой съ четырьмя лѣстницами по угламъ.

Чтобъ окончить свой сигналъ, Иддибалъ, безъ сомнѣнія, ожидалъ ночи. Время еще терпитъ, думалъ Гамилькаръ. И онъ спустился къ тюрьмѣ. Нѣкоторые кричали ему «вернись», болѣе смѣлые послѣдовали за нимъ.

Открытая дверь хлопала отъ вѣтра; въ узкія отверстія въ стѣнѣ проникалъ сумракъ, при свѣтѣ котораго можно было различить разбитыя цѣпи, висѣвшія вдоль стѣнъ.

Вотъ все, что осталось отъ военноплѣнныхъ.

Тогда Гамилькаръ страшно поблѣднѣлъ и тѣ, которые глядѣли въ ровъ сверху, видѣли, какъ онъ оперся рукою на стѣну, чтобъ не упасть.

Шакалъ прокричалъ три раза. Гамилькаръ поднялъ голову, но не сказалъ ни слова, не сдѣлалъ ни какого жеста. Затѣмъ, когда солнце совершенно зашло, онъ исчезъ за живой изгородью, а вечеромъ, на собраніи Богатыхъ, въ храмѣ Эшмуна, онъ сказалъ сейчасъ же какъ вошелъ:

— Свѣтильники Ваалимовъ! я принимаю командованіе пуническими силами противъ арміи варваровъ!

ГЛАВА VIII.
Сраженіе при Макарѣ.

На другой же день онъ вытянулъ отъ Сисситовъ, двѣсти двадцать три тысячи кикаръ золота и наложилъ на Богатыхъ налогъ въ четырнадцать шекелей; даже женщины не были изъяты; платили за дѣтей и, вещь чудовищная въ карѳагенскихъ нравахъ, онъ заставилъ коллегіи жрецовъ дать деньги.

Онъ потребовалъ всѣхъ лошадей, муловъ и оружіе. Нѣкоторые желали скрыть свои богатства; ихъ имущество было продано и, чтобъ запугать скупость другихъ, онъ самъ далъ шестьдесятъ вооруженій и тысячу пятьсотъ гоморовъ муки, столько же, сколько дала компанія слоновой кости.

Онъ послалъ въ Лигурію нанять три тысячи солдатъ горцевъ, привыкшихъ охотиться на медвѣдей; имъ впередъ заплатили за шесть мѣсяцевъ, по четыре мины въ день.

Однако, ему нужна была армія. Но онъ не взялъ, какъ Ганнонъ, всѣхъ гражданъ; прежде всего онъ отказался брать людей, которые имѣли сидячія занятія, затѣмъ тѣхъ, у которыхъ были слишкомъ большіе животы или слабый видъ. Но зато онъ принялъ людей обезчещенныхъ, гулякъ Малки, сыновей варваровъ, отпущенниковъ. Въ вознагражденіе онъ обѣщалъ новымъ карѳагенянамъ полныя права гражданства.

Первою его заботою было преобразованіе Легіона. Эти прекрасные молодые люди, считавшіе себя военнымъ величіемъ республики, управлялись сами собою. Онъ отставилъ ихъ офицеровъ, обращался съ ними сурово, заставлялъ бѣгать, прыгать, сразу взбѣгать на возвышенность Бирсы, бросать дротики, бороться, спать ночью на площадяхъ; родные приходили видѣться съ ними и жалѣли ихъ.

Онъ заказалъ болѣе короткіе мечи и болѣе грубую обувь. Онъ опредѣлилъ число слугъ и значительно уменьшилъ обозъ и такъ какъ въ храмѣ Молоха хранилось триста римскихъ пилумовъ, то онъ взялъ ихъ, не смотря на возраженія жрецовъ.

Изъ тѣхъ слоновъ, которые возвратились изъ Утики, и другихъ, принадлежавшихъ частнымъ лицамъ, онъ организовалъ фалангу въ семьдесятъ два слона и сдѣлалъ ихъ ужасными. Онъ вооружилъ вожаковъ молотками и ножницами для того, чтобъ они могли пробить имъ черепа въ случаѣ, если они взбѣсятся.

Онъ не позволялъ назначать начальниковъ Великому Совѣту. Старѣйшины, стараясь помѣшать ему, ссылались на законъ; онъ не обращалъ на это вниманія и никто не рѣшался роптать, всѣ склонялись предъ силою его генія.

Онъ бралъ на себя обычное веденіе войны и финансовое управленіе; но, чтобъ предупредить будущія обвиненія, онъ потребовалъ для контроля своихъ счетовъ суффета Ганнона.

Онъ увеличилъ укрѣпленія и, чтобъ пріобрѣсти каменья, приказывалъ разрушить старыя внутреннія стѣны, сдѣлавшіяся безполезными. Но различіе состоянія, замѣнявшее іерархію расъ, продолжало раздѣлять дѣтей побѣжденныхъ и дѣтей побѣдителей; поэтому патриціи съ раздраженіемъ глядѣли на уничтоженіе старыхъ стѣнъ, тогда какъ чернь, сама не зная почему, была довольна.

Вооруженныя войска съ утра до вечера расхаживали по городу, каждую минуту слышны были звуки роговъ. На телегахъ везли щиты, палатки, копья. Дворы были полны женщинъ, рвавшихъ полотно. Воодушевленіе одного сообщалось другому. Духъ Гамилькара оживлялъ республику.

Онъ раздѣлилъ солдатъ на четныя числа и такимъ образомъ образовалъ ряды, чтобъ по очереди стоялъ сильный человѣкъ и слабый, чтобъ менѣе сильные или болѣе трусливые были руководимы заразъ двумя другими.

Онъ со своими тремя тысячами лигурійцевъ и избранными карѳагенянами могъ образовать только простую фалангу изъ четырехъ тысячъ девяносто шести человѣкъ, въ бронзовыхъ каскахъ, вооруженныхъ ясневыми копьями въ четырнадцать локтей.

Двѣ тысячи молодыхъ людей были вооружены пращами и кинжалами; онъ подкрѣпилъ ихъ восемью стами другихъ, вооруженныхъ круглымъ щитомъ и римскимъ мечомъ.

Кавалерія состояла изъ тысячи девятисотъ оставшихся легіонеровъ въ мѣдныхъ доспѣхахъ, также какъ у ассирійскихъ клинабаровъ. Кромѣ того, было четыреста стрѣлковъ изъ тѣхъ, которыхъ звали тарентинцами, въ шапкахъ изъ шкуры ласки, съ двустороннимъ топоромъ, одѣтыхъ въ кожанныя туники. Наконецъ, тысяча двѣсти негровъ изъ квартала каравановъ, присоединенныхъ къ клинабарамъ, должны были бѣжать около лошадей, держась одной рукой за гриву.

Все было готово, но Гамилькаръ не выступалъ.

Часто ночью онъ выходилъ изъ Карѳагена одинъ и уходилъ за лагуну, до истоковъ Макара.

Можетъ быть, онъ хотѣлъ присоединиться къ наемникамъ? Лигурійцы, стоявшіе лагеремъ въ Маппалахъ, окружали его домъ.

Опасенія Богатыхъ, казалось, подтверждались, когда однажды увидали триста варваровъ, приближавшихся къ стѣнамъ. Суффетъ открылъ имъ ворота, это были перебѣжчики. Они явились къ своему господину, увлеченные боязнью или вѣрностью.

Возвращеніе Гамилькара не удивило наемниковъ; по ихъ понятіямъ, онъ не могъ умереть. Онъ возвращался, чтобъ исполнить свои обѣщанія, и въ этомъ не было ничего удивительнаго, до такой степени глубока была пропасть между родиною и арміей. Къ тому же, они не считали себя виновными, забывъ празднество.

Пойманные шпіоны разубѣдили ихъ. Это было торжествомъ для наиболѣе свирѣпыхъ, даже самые слабые раздражались. Кромѣ того, двѣ осады сильно тяготили наемниковъ, дѣла не подвигались впередъ и имъ предпочитали сраженія. Поэтому множество людей оставляли лагерь и уходили въ окрестности; при извѣстіяхъ о вооруженіяхъ, они возвратились. Мато былъ внѣ себя отъ радости.

— Наконецъ-то! наконецъ-то! вскричалъ онъ.

Его непріязнь къ Саламбо обратилась на Гамилькара, его ненависть видѣла теперь опредѣленную жертву и такъ какъ мщеніе становилось болѣе понятнымъ, то онъ почти считалъ его совершившимся и уже заранѣе наслаждался имъ.

Но въ тоже самое время его любовь усилилась, его желанія становились острѣе. Онъ то видѣлъ себя окруженнымъ солдатами, потрясающимъ воткнутою на копье головою суффета, то въ комнатѣ съ пурпуровой постелью, сжимающимъ дѣвушку въ своихъ объятіяхъ, покрывающимъ поцѣлуями ея лицо. И эта картина, которая, онъ зналъ, была неосуществима, терзала его.

Такъ какъ товарищи назначили его предводителемъ, то онъ далъ себѣ клятву вести войну до конца; увѣренность, что онъ съ нея не вернется, заставляла его дѣлать ее безжалостной.

Онъ отправился къ Спендію и сказалъ ему:

— Ты возьмешь своихъ людей! Я приведу своихъ. Предупреди Авторита. Мы погибли, если Гамилькаръ нападетъ на насъ. Понимаешь ли ты меня? Вставай!

Спендій былъ пораженъ этимъ повелительнымъ тономъ. Мато обыкновенно позволялъ управлять собою. Но теперь онъ казался въ одно и тоже время спокойнымъ и ужаснымъ. Въ его глазахъ твердая воля сверкала, какъ пламя жертвенника.

Грекъ не слушалъ его убѣжденій. Онъ помѣщался въ карѳагенской палаткѣ съ жемчужными украшеніями, пилъ прохладительные напитки въ серебряныхъ кубкахъ, игралъ въ кости, отпустилъ волосы и медленно велъ осаду. Кромѣ того, онъ завелъ себѣ шпіоновъ въ городѣ и не желалъ оставлять его, убѣжденный, что онъ скоро сдастся.

Нарр’Авасъ, переходившій изъ одного лагеря въ другой, былъ въ это время у него. Онъ поддерживалъ его мнѣніе и обвинялъ ливійца за желаніе, изъ чрезмѣрной храбрости, заставить бросить предпріятіе.

— Уходи, если ты боишься! вскричалъ Мато. Ты обѣщалъ намъ смолу, сѣру, слоновъ, пѣхоту и лошадей, гдѣ же они?

Нарр’Авасъ напомнилъ ему тогда, что уничтожилъ послѣднія когорты Ганнона; что же касается слоновъ, то за ними охотятся въ лѣсахъ; пѣхотинцы вооружаются, лошади уже въ дорогѣ, и нумидіецъ, поглаживая страусовое перо, падавшее ему на плечо дѣлалъ глазки, какъ женщина, и улыбался раздражающей улыбкой. Мато не находилъ, что ему отвѣтить.

Въ эту минуту въ палатку вошелъ незнакомецъ, покрытый потомъ, съ испуганнымъ видомъ, съ окровавленными ногами, безъ пояса. Онъ, съ трудомъ переводя дыханіе и говоря на непонятномъ языкѣ, широко открывалъ глаза, какъ бы разсказывая о какомъ нибудь сраженіи. Нарр’Авасъ выскочилъ изъ палатки у созвалъ своихъ всадниковъ.

Они выстроились въ долинѣ, образовавъ кругъ около него. Нарр’Авасъ, верхомъ на лошади, кусалъ губы, опустивъ голову. Наконецъ, онъ раздѣлилъ своихъ людей на двѣ части, приказалъ первой ждать его, затѣмъ, повелительнымъ жестомъ поднялъ остальныхъ въ галопъ и исчезъ на горизонтѣ, въ сторонѣ горъ.

— Мато, прошепталъ Спендій, я не люблю этихъ необычайныхъ случаевъ; возвращающійся суффетъ… убѣгающій Нарр’Авасъ…

— Э! не все ли равно, презрительно прервалъ его Мато.

Это было новою причиной предупредить Гамилькара, соединившись съ Авторитомъ. Но оставить осаду городовъ значило позволить ихъ жителямъ выйдти и напасть на нихъ съ тылу, тогда какъ спереди были бы карѳагеняне. Послѣ продолжительныхъ переговоровъ были приняты слѣдующія мѣры и немедленно исполнены:

Спендій, съ пятнадцатью тысячами человѣкъ, отправился къ мосту черезъ Макаръ, находившемуся въ трехъ миляхъ отъ Утики, онъ былъ укрѣпленъ на углахъ четырьмя башнями съ военными машинами; обломками скалъ, стволами деревьевъ, каменьями были завалены всѣ горныя тропинки; повсюду были разставлены часовые.

Не было сомнѣнія, что Гамилькаръ не пойдетъ, какъ Ганнонъ, чрезъ гору Теплыхъ Водъ, онъ долженъ былъ понимать, что Авторитъ загородилъ бы ему путь. Кромѣ того, неудача въ самомъ началѣ, кампаніи погубила бы его, тогда какъ побѣдителю ничего бы не значило начать снова, такъ какъ наемники все равно встрѣтили бы его далѣе; онъ могъ еще высадиться на Виноградномъ мысу и оттуда идти на одинъ изъ городовъ. Но тогда бы онъ очутился между двухъ армій — неосторожность, на которую онъ не былъ способенъ съ небольшими силами. Слѣдовательно, онъ долженъ былъ обойти основаніе Аріаны, затѣмъ повернуть налѣво, чтобъ обойти истоки Макара, и прямо пройти къ мосту. Тамъ ожидалъ его Мато.

По ночамъ, при свѣтѣ факеловъ, онъ самъ наблюдалъ за піонерами; затѣмъ ѣздилъ въ Гиппо-Заритъ, на работы въ горахъ, потомъ опять возвращался, и не зналъ ни минуты отдыха. Спендій завидовалъ его силѣ. Но, что касается выбора шпіоновъ, часовыхъ и вспомогательныхъ средствъ защиты, Мато послушно повиновался своему товарищу.

Они не говорили болѣе о Саламбо, одинъ не думалъ о ней, другому мѣшала говорить о ней скромность.

Часто Мато уходилъ въ сторону Карѳагена, стараясь увидать войска Гамилькара. Пристально глядя на горизонтъ, онъ ложился на землю и шумъ крови въ артеріяхъ казался ему шумомъ приближающейся арміи.

Онъ сказалъ Спендію, что если въ теченіе трехъ дней Гамилькаръ не явится, то онъ самъ, со всѣми своими людьми, пойдетъ къ нему на встрѣчу.

Прошло еще два дня, Спендій все его удерживалъ; но на утро шестаго дня онъ двинулся.

Карѳагеняне столь же нетерпѣливо, какъ варвары, ждали войны. Въ палаткахъ и въ домахъ всѣ были одушевлены однимъ желаніемъ, однимъ безпокойствомъ, всѣ спрашивали себя: что такое останавливаетъ Гамилькара?

Время отъ времени онъ поднимался на куполъ храма Эшмуна и слѣдилъ за вѣтромъ.

Однажды, въ третій день мѣсяца Тибби, видѣли, что онъ поспѣшно спустился съ Акрополя. Въ Маппалахъ поднялся громкій шумъ; вскорѣ всѣ улицы заволновались, повсюду вооружались солдаты посреди плачущихъ женщинъ, бросавшихся имъ на грудь, затѣмъ поспѣшно бѣжали на площадь Камона, занимать свои мѣста. За ними нельзя было слѣдовать, нельзя было даже говорить съ ними или приближаться къ укрѣпленіямъ. Нѣсколько минутъ весь городъ былъ молчаливъ, какъ громадная могила. Солдаты дремали, опершись на копья, а оставшіеся въ домахъ вздыхали.

Предъ заходомъ солнца армія вышла въ восточныя ворота, но, вмѣсто того, чтобъ повернуть на Тунисскую дорогу или же войти въ горы, по направленію къ Утикѣ, она двинулась по берегу моря. Скоро она дошла до лагуны, гдѣ круглыя мѣста, бѣлыя отъ соли, сверкали, какъ гигантскія серебряныя блюда, забытыя на берегу.

Затѣмъ лужи воды все увеличивались, почва мало-по-малу становилась мягче, ноги вязли, Гамилькаръ двигался, не оборачиваясь. Онъ шелъ во главѣ и его лошадь, покрытая желтыми пятнами, какъ драконъ, бодро подвигалась по грязи.

Наступила ночь, темная, безлунная. Нѣкоторые кричали, что они погибаютъ, у нихъ вырывали оружіе и отдавали его слугамъ.

Грязь, между тѣмъ, становилась все глубже. Надо было взбираться на вьючныхъ животныхъ, другіе хватались за лошадиные хвосты; сильнѣйшіе тащили слабыхъ. Лигурійцы подталкивали пѣхоту остріями копій. Темнота все увеличивалась. Наконецъ, они сбились съ дороги и остановились.

Тогда рабы суффета пошли впередъ, отыскивая вѣхи, поставленныя по его приказанію. Они кричали во мракѣ и армія издали слѣдовала за ними.

Наконецъ, почва стала тверже, затѣмъ, вдали, показалась бѣловатая линія и они очутились на берегу Макара. Не смотря на холодъ, огни не были зажжены.

Среди ночи поднялся сильный вѣтеръ, Гамилькаръ приказалъ разбудить солдатъ, но ни одинъ рогъ не затрубилъ; предводители будили своихъ людей, тряся ихъ за плечи.

Человѣкъ высокаго роста сошелъ въ воду, она доходила ему до пояса, слѣдовательно, можно было пройдти.

Суффетъ приказалъ, чтобъ тридцать два слона были поставлены въ рѣки на сто шаговъ выше переправы, тогда какъ другіе, стоявшіе ниже, должны были удерживать людей, увлекаемыхъ потокомъ, и всѣ, держа оружіе надъ головами, перешли рѣку, точно между двумя стѣнами.

Теперь армія была на лѣвомъ берегу, напротивъ Утики, въ обширной долинѣ, представлявшей большое удобство для слоновъ, главной силы арміи.

Эта геніальная выдумка воодушевила солдатъ, къ нимъ возвратилось безграничное довѣріе, они хотѣли сейчасъ же бѣжать на варваровъ; но суффетъ далъ имъ отдохнуть два часа.

Какъ только солнце появилось, армія двинулась по равнинѣ тремя шеренгами; сначала шли слоны, за ними легкая пѣхота и наконецъ фаланга.

Варвары, расположившіеся лагеремъ въ Утикѣ, и пятнадцать тысячъ вокругъ моста были удивлены, видя заколебавшуюся вдали землю. Сильный вѣтеръ гналъ облака пыли, которыя скрывали отъ наемниковъ пуническую армію. Вслѣдствіе роговъ, которыми, были украшены лошади, одни думали, что идетъ стадо быковъ; другіе, обманутые развѣвавшимися плащами, думали, будто видятъ крылья; тѣ же, которые много путешествовали, пожимали плечами и объясняли все миражемъ.

Между тѣмъ, что-то громадное продолжало приближаться; маленькіе дымки, точно паръ отъ дыханій, покрывали поверхность пустыни. Солнце, поднявшись высоко, свѣтило ярче. Яркій свѣтъ мѣшалъ опредѣлить разстояніе; громадная долина разстилалась во всѣ стороны и неровность почвы, почти нечувствительная, продолжалась до края горизонта.

Обѣ арміи, выйдя изъ палатокъ, глядѣли; жители Утики, чтобъ лучше видѣть, толпились на укрѣпленіяхъ.

Наконецъ, всѣ разглядѣли множество полосъ, расположенныхъ подъ углами и усѣянныхъ остріями на равныхъ разстояніяхъ; онѣ дѣлались все больше, наконецъ, появились точно четырехугольные кусты. Это были слоны и копья. Тогда раздался общій крикъ: «Карѳагеняне!» и, безъ всякаго сигнала, безъ команды, солдаты Утики и защищавшіе мостъ бросились вмѣстѣ, чтобъ напасть на Гамилькара.

При этомъ имени Спендій вздрогнулъ.

— Гамилькаръ! Гамилькаръ! повторялъ онъ задыхаясь. И Мато не было тамъ. Что дѣлать? Не было никакого средства бѣжать. Неожиданность событія, страхъ предъ суффетомъ, и въ особенности необходимость немедленно рѣшиться волновали Спендія, онъ уже видѣлъ себя пронзеннымъ тысячами мечей, обезглавленнымъ мертвымъ. Между тѣмъ, его звали; тридцать тысячъ человѣкъ были готовы слѣдовать за нимъ. Онъ почувствовалъ гнѣвъ противъ самого себя и рѣшилъ опереться на надежду побѣды; она обѣщала множество выгодъ; тогда онъ вдругъ вообразилъ себя мужественнѣе Эпаминонда.

Чтобы скрыть свою блѣдность, онъ нарумянилъ себѣ лицо, надѣлъ кирасу, выпилъ кубокъ вина и бросился вслѣдъ за арміей, которая спѣшила къ Утикѣ.

Обѣ арміи соединились такъ быстро, что суффетъ не успѣлъ построить своихъ людей въ боевой порядокъ; мало-по-малу онъ замедлялъ ходъ; слоны остановились и качали своими тяжелыми головами, украшенными страусовыми перьями, и били себя по плечамъ своими хоботами.

Въ интервалахъ между ними виднѣлись когорты Сисситовъ, затѣмъ далѣе большія каски клинабаровъ, кирассы, перья, знамена блестѣли на солнцѣ. Вся карѳагенская армія, состоявшая изъ одинадцати тысячъ трехсотъ девяносто шести человѣкъ, казалось, не имѣла этого числа, такъ какъ она составляла длинное каре съ очень узкими флангами.

Видя карѳагенянъ такими слабыми, варвары, которые были втрое многочисленнѣе, выказывали безграничную радость; Гамилькара не было видно. Можетъ быть, онъ остался тамъ? Не все ли равно! Презрѣніе, которое они питали къ этимъ купцамъ, дѣлало ихъ мужественнѣе и, прежде чѣмъ Спендій скомандовалъ маневръ, всѣ поняли его и исполнили.

Они развернулись длиннымъ фронтомъ, который захватывалъ фланги пунической арміи, чтобъ совершенно окружить ее; но, когда наемники приблизились на триста шаговъ, слоны, вмѣсто того, чтобы подвигаться, повернули назадъ. Затѣмъ клинабары послѣдовали за ними и, удивленіе наемниковъ увеличилось, когда они увидѣли, что вся армія обратилась въ бѣгство. Карѳагеняне, слѣдовательно, боялись; они бѣжали! Громкіе, насмѣшливые крики поднялись въ войскѣ варваровъ, и съ вершины своего дромадера Спендій кричалъ:

— Я это зналъ! впередъ! впередъ!

Тогда дротики, стрѣлы, камни изъ пращей посыпались со всѣхъ сторонъ. Слоны, подгоняемые стрѣлами, бѣжали еще скорѣе. Столбы пыли закрыли ихъ и они исчезли, какъ тѣни въ облакахъ.

Между тѣмъ, вдали слышался громкій шумъ шаговъ, покрываемый яростными звуками трубъ. Пространство предъ варварами, полное шума и пыли привлекало ихъ, какъ пропасть; нѣкоторые бросились туда, вдругъ появились когорты пѣхоты; они строились и въ тоже время пѣхотинцы бѣжали вмѣстѣ съ кавалеріей.

Дѣйствительно, Гамилькаръ приказалъ фалангѣ разступиться; слоны, легкая пѣхота и кавалерія прошли въ промежутки, чтобъ помѣститься затѣмъ на флангахъ. Онъ такъ хорошо разсчиталъ разстояніе варваровъ отъ войска, что въ ту минуту, какъ они подошли, вся карѳагенская армія была построена въ длинную, прямую линію; посреди помѣщалась фаланга, по шестнадцати человѣкъ съ каждой стороны каре. Всѣ лица на половину исчезали подъ забралами касокъ; бронзовые наколѣнники покрывали правыя ноги, широкіе, цилиндрическіе щиты спускались до колѣнъ и вся эта ужасная, квадратная масса колебалась и казалась однимъ существомъ. По бокамъ ея были расположены двѣ когорты слоновъ, они вздрагивали и стрѣлы, прикрѣпленныя къ ихъ. черной кожѣ, падали вокругъ. Индійцы, сидѣвшіе у нихъ на спинахъ, между пучками большихъ перьевъ, сдерживали ихъ, тогда какъ въ башняхъ, люди, скрытые до плечъ, держали въ рукахъ громадные натянутые луки и желѣзныя полосы съ зажигательными стрѣлами на концахъ. Направо и налѣво отъ слоновъ помѣщались пращники съ одной пращей вокругъ пояса, съ другой на головѣ и съ третьей въ правой рукѣ. Затѣмъ клинабары, каждый въ сопровожденіи негра, держали свои копья между лошадиныхъ ушей, покрытыхъ золотомъ, какъ они сами. Затѣмъ слѣдовали солдаты, легко вооруженные, со щитами изъ рысьей шкуры, за которыми виднѣлись острія дротиковъ, которые они держали въ лѣвой рукѣ; и, наконецъ, тарентинцы, имѣвшіе каждый пару лошадей, помѣщались на концахъ этой живой стѣны.

Армія варваровъ, напротивъ того, не могла сохранить своего фронта, вслѣдствіе чрезмѣрной длины, въ немъ были промежутки, неровности. Всѣ задыхались отъ скораго бѣга.

Карѳагенская фаланга тяжело двинулась впередъ, опустивъ копья, и подъ ея громадной тяжестью, слишкомъ мелкія колонны наемниковъ скоро разорвались въ серединѣ, тогда какъ крылья карѳагенской арміи развернулись, чтобъ охватить ихъ. Слоны слѣдовали за ними. Фаланга колола варваровъ своими острыми копьями; крылья, ударами пращей и стрѣлами, тѣснили ихъ на фалангу; варварамъ не доставало кавалеріи; у нихъ было всего только двѣсти нумидійцевъ, которые напали на эскадронъ клинабаровъ. Варвары были почти окружены, гибель была неизбѣжна, надо было скорѣе на что нибудь рѣшиться.

Спендій приказалъ напасть на фалангу одновременно съ двухъ фланговъ, чтобъ пройти сквозь нее; но карѳагеняне быстро перемѣнили фронтъ и опять построились фронтомъ къ варварамъ, къ тому же, кавалерія сзади мѣшала атакѣ, а фаланга, опираясь на слоновъ, сжималась, вытягивалась, являлась четырехугольникомъ, конусомъ, ромбомъ, трапеціей, пирамидой. Въ ея рядахъ происходили постоянныя перемѣщенія, задніе смѣняли переднихъ.

Наемники были прижаты къ фалангѣ, она казалась океаномъ, въ которомъ сверкали красныя перья и мѣдныя латы, тогда какъ блестящіе щиты сверкали точно серебряная пѣна. Копья то опускались, то поднимались, мечи мелькали такъ быстро, что виднѣлись только точки. Голоса предводителей заглушались трубными звуками, трескомъ свинцовыхъ и глиняныхъ пуль, мелькавшихъ въ воздухѣ, выбивавшихъ мечи изъ рукъ и мозги изъ череповъ. Раненые, прикрываясь щитами, поднимали кверху острія мечей, упирая рукоятку въ землю, другіе, лежа въ лужахъ крови, поворачивались на спину и кусали ноги.

Толпа была такъ сжата, пыль такъ густа, шумъ такъ великъ, что невозможно было ничего разобрать. Трусы, предлагавшіе сдаться, не были даже услышаны. Когда не было оружія, дрались грудь съ грудью; груди трещали, сталкиваясь съ кирасами. Трупы падали, закинувъ голову между двухъ скорченныхъ рукъ.

Отрядъ варваровъ, умбрійцевъ, въ шестьдесятъ человѣкъ, вытянувъ предъ собою пики, принудилъ отступить два ряда. Эпирскіе пастухи, бросились на лѣвый эскадронъ клинабаровъ и, размахивая палицами, схватили лошадей за гривы; животныя, сбросивъ сѣдоковъ, умчались въ долину. Тогда фаланга начала колебаться, предводители не знали, что дѣлать. Варвары успѣли построиться и возвращались обратно. Побѣда была за ними.

Но вдругъ раздался ужасный крикъ, крикъ боли и гнѣва, — это семьдесятъ два слона бросились впередъ въ двѣ шеренги. Гамилькаръ подождалъ, пока наемники построятся и соберутся въ одномъ мѣстѣ, чтобъ выпустить противъ нихъ слоновъ. Вожаки такъ сильно кололи ихъ, что кровь текла по шеѣ на ихъ широкія уши; ихъ хоботы, раскрашенные сурикомъ, были вытянуты въ воздухѣ, какъ красныя змѣи; ихъ груди были снабжены пиками, спины покрыты кирасами, ихъ клыки усилены желѣзными полосами, согнутыми, какъ сабли, а чтобъ сдѣлать ихъ болѣе дикими, ихъ опьянили смѣсью перца, вина и ладона. Они громко кричали, потряхивали своими ожерельями изъ бубенчиковъ а вожаки опускали головы подъ дождемъ стрѣлъ и дротиковъ, сыпавшихся съ вершины башенъ.

Чтобъ лучше устоять, варвары бросились впередъ плотной толпою, но слоны ворвались въ средину; пики на ихъ грудяхъ, какъ носы кораблей, разрѣзали когорты. Хоботами они душили людей или, поднимая на воздухъ, бросали ихъ чрезъ головы солдатамъ въ башняхъ; клыками они распарывали животы, такъ что внутренности убитыхъ висѣли на клыкахъ, какъ снасти на мачтахъ.

Варвары старались выкалывать имъ глаза, подрѣзать ноги; другіе бросались имъ подъ животы, вонзали въ нихъ мечи до рукоятки и погибали, раздавленные ихъ тяжестью. Самые смѣлые хватались за ремни, сдерживавшіе башни и, не смотря на пули и стрѣлы, рѣзали кожу и башни падали.

Четырнадцать слоновъ, находившихся на правой сторонѣ, раздраженные своими ранами, повернулись на вторую шеренгу, тогда индійцы разбили имъ черепа.

Громадныя животныя попадали другъ на друга, образовавъ цѣлую гору, и на этой кучѣ труповъ, громадный слонъ, котораго звали Гнѣвомъ Ваала, прижатый за ногу между двумя трупами, ревѣлъ до вечера, со стрѣлою въ глазу.

Между тѣмъ, другіе, какъ побѣдители, наслаждающіеся уничтоженіемъ, опрокидывали, давили, топтали, набрасывались на трупы, на остатки и продолжали подвигаться. Карѳагеняне почувствовали, что ихъ силы удваиваются, и сраженіе возобновилось.

Варвары слабѣли. Греки бросили оружіе; ужасъ охватилъ остальныхъ солдатъ. Они видѣли, какъ Спендій, наклонившись на своемъ дромадерѣ, бѣжалъ, ускоряя его ходъ дротикомъ. Тогда всѣ бросились къ Утикѣ.

Клинабары, лошади которыхъ были утомлены, не пробовали догонять ихъ; лигурійцы, истощенные жаждою, бросились къ рѣкѣ; но карѳагеняне, помѣщенные въ срединѣ фаланги и менѣе всѣхъ пострадавшіе, были въ отчаяніи, что мщеніе ускользало отъ нихъ. Они уже бросились преслѣдовать наемниковъ, когда появился Гамилькаръ.

Онъ сдерживалъ серебряннымъ поводомъ свою лошадь, покрытую потомъ. Однимъ движеніемъ своего копья, съ тремя концами, онъ остановилъ армію.

Тарентинцы поспѣшно перескочили съ одной лошади на другую и поскакали направо и налѣво, къ рѣкѣ и къ городу.

Фаланга уничтожила все, что осталось отъ варваровъ. Раненые наемники, видя надъ собою поднятые ножи, только закрывали глаза. Другіе, менѣе слабые, съ отчаяніемъ защищались; ихъ убивали издали каменьями, какъ бѣшенныхъ собакъ.

Гамилькаръ приказалъ брать плѣнниковъ, но карѳагеняне съ неудовольствіемъ повиновались ему, до такой степени имъ было пріятно погружать свои мечи въ тѣла варваровъ; такъ какъ имъ было слишкомъ жарко, то они засучили рукава и работали, какъ косари. Время отъ времени, всадникъ, догоняя бѣжавшаго солдата, схватывалъ его за волосы, держалъ такъ нѣсколько времени, затѣмъ убивалъ ударомъ топора.

Наступила ночь. Карѳагеняне и варвары исчезли; разбѣжавшіеся слоны бродили на горизонтѣ, съ горящими башнями, и сверкали во мракѣ, какъ маяки въ туманѣ.

Въ долинѣ не слышно было другаго движенія, кромѣ плеска рѣки, наполненной трупами, которые она несла въ море.

Два часа спустя, явился Мато. При свѣтѣ звѣздъ онъ увидалъ длинныя, неровныя кучи, лежавшія на землѣ, — это были ряды варваровъ. Онъ наклонился, — всѣ они были мертвы. Онъ началъ звать, — ни одинъ голосъ ему не отвѣчалъ.

Въ это самое утро онъ оставилъ Гиппо-Заритъ со своими солдатами, чтобъ идти на Карѳагенъ. Въ Утикѣ, которую оставила армія Спендія, жители начали жечь на мосту военныя машины. Но такъ какъ шумъ у моста усиливался непонятнымъ образомъ, то Мато бросился по кратчайшей дорогѣ чрезъ горы, а такъ какъ варвары, бѣжали по долинѣ, то онъ никого не встрѣтилъ.

Напротивъ него, во мракѣ, возвышались маленькія, пирамидальныя массы, а по эту сторону рѣки, ближе, виднѣлся рядъ неподвижныхъ огней. Въ дѣйствительности карѳагеняне расположились за мостомъ, но, чтобъ обмануть варваровъ, суффетъ разставилъ многочисленные посты на другомъ берегу.

Мато, продолжая подвигаться, подумалъ, что видитъ пуническія знамена, такъ какъ въ темнотѣ виднѣлись неподвижныя лошадиныя головы; вдали онъ слышалъ громкій шумъ, пѣсни и стукъ кубковъ.

Тогда, не зная, ни гдѣ онъ находится, ни какимъ образомъ найти Спендія, охваченный безпокойствомъ, заблудившись въ темнотѣ, онъ повернулъ обратно по той же дорогѣ, по которой пришелъ.

Заря уже показалась, когда съ вершины горы, онъ увидалъ городъ съ сожженными военными машинами, походившими на скелеты гигантовъ, опиравшихся на стѣны.

Всюду царствовало молчаніе. Между его солдатами, у палатокъ, почти голые люди спали на спинѣ; нѣкоторые перемѣняли на ногахъ окровавленныя повязки; умирающіе тихо поворачивали головами, другіе, сами едва двигаясь, подавали имъ пить. Вдали, вдоль, дороги, ходили часовые, чтобъ согрѣться или же стояли, повернувшись лицемъ къ горизонту, съ пиками; на плечахъ и свирѣпымъ видомъ.

Мато нашелъ Спендія подъ кускомъ полотна, развѣшеннаго на двухъ, воткнутыхъ въ землю, палкахъ. Онъ сидѣлъ, опустивъ голову и обхвативъ руками, колѣна.

Они долго не говорили ни слова.

Наконецъ, Мато прошепталъ:

— Побѣждены!

— Да, побѣждены, повторилъ Спендій мрачнымъ голосомъ.

На всѣ вопросы онъ отвѣчалъ только жестами отчаянія; между тѣмъ, стоны и хрипѣнія доносились до нихъ. Мато приподнялъ полотно.

Тогда зрѣлище этихъ солдатъ напоминало ему другое пораженіе въ этомъ же самомъ мѣстѣ и, скрипя зубами, онъ прошепталъ:

— Негодяй! одинъ разъ уже….

Спендій перебилъ его:

— Ты также тутъ не былъ.

— Проклятіе! вскричалъ Мато. Впрочемъ, я надостигну его! Онъ будетъ побѣжденъ. Я его убью! О! Если бы я былъ тамъ.

Мысль, что онъ пропустилъ сраженіе, приводила его въ отчаяніе болѣе, чѣмъ самое пораженіе. Онъ сорвалъ съ себя мечъ и бросилъ его на землю.

— Но какимъ образомъ побили васъ карѳагеняне?

Бывшій рабъ началъ разсказывать всѣ маневры, Мато казалось, что онъ видитъ ихъ и это раздражало его. Утикская армія, вмѣсто того, чтобъ бѣжать къ мосту, должна была напасть на Гамилькара съ тыла.

— Э! я это знаю! сказалъ Спендій.

— Надо было увеличить ряды, не посылать велитовъ противъ фаланги, пропустить слоновъ между рядами. Въ послѣднюю минуту все еще можно было выиграть; ничто не заставляло васъ бѣжать.

Спендій отвѣчалъ:

— Я видѣлъ, какъ онъ проѣхалъ въ своемъ красномъ плащѣ, поднявъ руку выше облаковъ пыли, какъ орелъ, парившій на флангѣ когортъ. По движенію его головы онѣ сжимались, растягивались. Толпа привлекла насъ другъ къ другу, онъ посмотрѣлъ на меня, тогда я почувствовалъ въ сердцѣ холодъ меча.

— Онъ, можетъ быть, выбралъ счастливый день? думалъ Мато.

Они разспрашивали другъ друга, старались открыть, что именно могло привести суффета какъ разъ въ самую неблагопріятную для нихъ минуту. Послѣ этого они заговорили о положеніи дѣлъ и, чтобъ уменьшить свою вину или придать себѣ болѣе храбрости, Спендій замѣтилъ, что еще есть надежда.

— Все равно, хотя бы ее и не было, отвѣчалъ Мато, я бы одинъ продолжалъ войну!

— И я также! вскричалъ грекъ, вскочивъ.

Онъ ходилъ большими шагами, зрачки его сверкали и странная улыбка мелькала на хитромъ лицѣ.

— Мы снова начнемъ борьбу, не оставляй меня. Я не созданъ для сраженій при дневномъ свѣтѣ, блескъ мечей ослѣпляетъ меня. Это болѣзнь, я слишкомъ долго прожилъ въ тюрьмѣ. Но прикажи мнѣ ночью перелѣзть черезъ стѣну, и я войду въ какую угодно крѣпость и трупы похолодѣютъ прежде, чѣмъ пропоетъ пѣтухъ. Покажи мнѣ кого нибудь, что нибудь, врага, сокровище, женщину… (онъ повторилъ) женщину, хотя бы она была дочерью короля, и я принесу ее къ твоимъ ногамъ. Ты упрекалъ меня, что я проигралъ сраженіе противъ Ганнона, но вѣдь я снова выигралъ его. Признайся, мое стадо свиней оказало намъ большую услугу, чѣмъ фаланга спартанцевъ.

И, уступая потребности возвысить себя и вознаградить за пораженіе, онъ увеличивалъ все, что сдѣлалъ въ пользу наемниковъ.

— Это я, въ садахъ суффета, заставилъ Галла броситься на Гискона. Позднѣе, въ Сиккѣ я свелъ ихъ всѣхъ съ ума страхомъ республики. Гисконъ хотѣлъ платить имъ, но я не хотѣлъ, чтобъ переводчики могли говорить. О! какъ смѣшно высунулись у нихъ языки изо рта! Помнишь ли ты это? Наконецъ, я провелъ тебя въ Карѳагенъ! Я похитилъ Заимфъ! Я свелъ тебя къ ней! Ты увидишь, я сдѣлаю еще болѣе!

Онъ захохоталъ, какъ сумасшедшій.

Мато глядѣлъ на него, широко раскрывъ глаза. Онъ испытывалъ смущеніе, глядя на этего человѣка, который былъ въ одно и то же время такъ трусливъ и такъ ужасенъ.

Между тѣмъ, грекъ продолжалъ веселымъ тономъ, щелкая пальцами:

— Эвоэ! Послѣ дождя выходитъ солнце! Я работалъ въ каменоломняхъ и пивалъ дорогое вино на собственномъ кораблѣ, подъ золотымъ навѣсомъ, какъ Птоломей. Несчастіе должно научить насъ быть умнѣе! При помощи труда можно смягчить Фортуну, она любитъ политиковъ и уступитъ.

Онъ подошелъ къ Мато и взялъ его за руку.

— Теперь карѳагеняне увѣрены въ побѣдѣ, у тебя цѣлая свѣжая армія, твои люди повинуются тебѣ; поставь ихъ впереди, мои пойдутъ за ними, чтобъ отомстить. У меня остается еще триста карійцевъ, тысяча двѣсти пращниковъ и стрѣлковъ — цѣлыя когорты. Мы можемъ даже составить фалангу. Идемъ.

Мато, пораженный несчастіемъ, до сихъ поръ еще не придумалъ ничего, чтобъ выйдти изъ него. Онъ слушалъ, разинувъ ротъ, затѣмъ, схвативъ мечъ, вскричалъ:

— За мною! впередъ!

Но возвратившіеся развѣдчики объявили, что карѳагенскіе убитые взяты, мостъ разрушенъ и Гамилькаръ исчезъ.

ГЛАВА IX.
Въ окрестностяхъ Карѳагена.

Гамилькаръ думалъ, что наемники будутъ ждать его въ Утикѣ или же нападутъ на него, и, не считая своихъ силъ достаточными, чтобъ сдѣлать нападеніе или даже выдержать его, онъ направился къ югу, по правому берегу рѣки, что избавляло его отъ всякой неожиданности.

Онъ хотѣлъ прежде всего, забывая о возмущеніи, отвратить всѣ племена отъ дѣла варваровъ, затѣмъ, сдѣлавъ ихъ одинокими, напасть на нихъ и истребить.

Въ двѣ недѣли онъ умиротворилъ мѣстность между Туккаберомъ и Утикой, считая въ томъ числѣ города Тигникабахъ, Тессурахъ, Вакку и еще другіе на западѣ. Затѣмъ Зунгаръ, построенный въ горахъ, Ассуразъ, знаменитый своимъ храмомъ, Джераадо, славившійся гранатами, Тапитисъ и Гагуръ прислали къ нему пословъ. Деревенскіе жители являлись, нагруженные съѣстными припасами, просили его покровительства, цѣловали у него ноги, ноги его солдатъ и жаловались на варваровъ. Нѣкоторые, являясь, приносили ему въ мѣшкахъ головы варваровъ, какъ они говорили, убитыхъ ими, но которыя, въ дѣйствительности, были отрѣзаны отъ труповъ, такъ какъ многіе заблудились во время бѣгства и ихъ находили мертвыми тамъ и сямъ, подъ оливками и въ виноградникахъ.

Чтобъ ослѣпить народъ, Гамилькаръ, на другой же день послѣ побѣды, послалъ въ Карѳагенъ двѣ тысячи плѣнниковъ, взятыхъ на полѣ битвы. Они прибывали отрядами, по сто человѣкъ каждый, со связанными на спинѣ руками; раненые истекали кровью, такъ какъ бѣжали, подгоняемые кавалеріей.

Радость карѳагенянъ была безгранична! Всѣ повторяли, что убито шесть тысячъ, что остальные должны были сдаться; война должна была окончиться; жители города обнимались на улицахъ; боговъ Патековъ намазали масломъ и корицею, въ знакъ благодарности. Со своими большими глазами, толстыми животами и руками, поднятыми вверхъ, они, казалось, жили подъ свѣжей краской и принимали участіе въ радости народа. Богатые не затворяли у себя дверей; городъ былъ полонъ звуками тамбуриновъ; храмы были освѣщены цѣлую ночь и жрицы богини спѣшили въ Малку, устанавливали на перекресткахъ подставки изъ дерева смоковницъ, на которыхъ отдавались всѣмъ; побѣдителямъ даны были земли; суффету были назначены триста золотыхъ коронъ и его сторонники предполагали дать ему новыя права и почести.

Онъ просилъ у Старѣйшинъ позволенія предложить Авториту обмѣнять всѣхъ взятыхъ въ плѣнъ варваровъ на стараго Гискона и другихъ, взятыхъ вмѣстѣ съ нимъ въ плѣнъ, карѳагенянъ. Ливійцы и номады, составлявшіе армію Авторита, едва знали наемниковъ грековъ, а такъ какъ республика предлагала имъ такъ много варваровъ за такое ничтожное количество карѳагенянъ, то они заключили что одни ничего не стоятъ, а другіе, напротивъ того, стоютъ много. Они боялись западни и Авторитъ отказалъ.

Тогда Старѣйшины назначили казнь плѣнныхъ, хотя суффетъ писалъ, чтобъ ихъ не убивали. Онъ разсчитывалъ завербовать лучшихъ въ свои войска и такимъ образомъ увеличить число перебѣжчиковъ. Но ненависть карѳагенянъ забыла всякую сдержанность.

Двѣ тысячи варваровъ были привязаны въ Маппалахъ къ надгробнымъ плитамъ и купцы, повара, портные и даже женщины, вдовы убитыхъ, со своими дѣтьми, всѣ, кто хотѣлъ, приходили убивать ихъ стрѣлами. Въ нихъ цѣлились медленно, чтобъ продолжить мученія, опускали оружіе, затѣмъ снова поднимали его; толпа со смѣхомъ толкалась, даже больные приказывали приносить себя въ носилкахъ. Многіе, изъ предусмотрительности, приносили пищу и оставались цѣлые дни до вечера, другіе проводили даже ночь. Вокругъ были раскинуты палатки, въ которыхъ пили. Многіе заработали большія деньги, отдавая на прокатъ луки.

Затѣмъ всѣ эти распятые труппы были оставлены стоять на могилахъ, какъ красныя статуи, и всеобщее возбужденіе охватило всѣхъ, даже жителей Малки, потомковъ первоначальныхъ жителей, обыкновенно совершенно равнодушныхъ къ дѣламъ Карѳагена. Но, изъ благодарности за даровое удовольствіе, которое имъ доставляли, они интересовались судьбою отечества, чувствовали себя карѳагенянами и Старѣйшины находили очень ловкимъ соединить весь народъ въ одномъ мщеніи.

Одобреніе боговъ не заставило себя ждать, такъ какъ со всѣхъ сторонъ появились вороны; они кружились въ воздухѣ, съ громкими, рѣзкими криками, и казались какъ бы громаднымъ, чернымъ облакомъ, кружившимся надъ ихъ головами. Ихъ было видно изъ Клипеи, изъ Радеса и съ мыса Германеума. По временамъ черная туча разрывалась, — это орлы спускались въ средину ея; на террасахъ, на крышахъ домовъ, на вершинахъ обелисковъ, на фронтонахъ храмовъ, тамъ и сямъ сидѣли толстыя птицы, державшія въ своихъ покраснѣвшихъ клювахъ куски человѣческаго мяса.

Вслѣдствіе запаха, карѳагеняне, наконецъ, рѣшились отвязать трупы. Нѣкоторые были сожжены, другіе брошены въ море и волны, гонимыя сѣвернымъ вѣтромъ, выбрасывали ихъ на берегъ залива, предъ лагеремъ Авторита.

Безъ сомнѣнія, эти наказанія привели въ ужасъ варваровъ, такъ какъ съ вершины храма Эшмуна видѣли, какъ они сняли палатки, собрали стада, нагрузили обозъ на ословъ и вечеромъ, въ тотъ же самый день, вся армія удалилась.

Она должна была, направившись къ горѣ Теплыхъ Водъ, помѣшать суффету подойти къ тирскимъ городамъ и отнять у него возможность возвратиться въ Карѳагенъ. Въ тоже самое время двѣ другія арміи должны были напасть на него, Спендій съ востока, а Мато съ запада, такъ чтобы соединиться всѣмъ тремъ и окружить его. Затѣмъ у нихъ явилось неожиданное подкрѣпленіе: Нарр’Авасъ снова явился съ тремя стами верблюдовъ, нагруженныхъ нефтью, двадцатью пятью слонами и шестью тысячами кавалеріи.

Суффетъ, чтобы ослабить наемниковъ, счелъ благоразумнымъ занять его вдали отъ нихъ, въ его государствѣ. Еще будучи въ Карѳагенѣ, онъ условился съ Магабою, гетулійскимъ разбойникомъ, желавшимъ пріобрѣсти себѣ государство. Этотъ авантюристъ, подкупленный пуническими деньгами, взбунтовалъ нумидійцевъ, обѣщая имъ свободу. Но Нарр’Авасъ, извѣщенный сыномъ своей кормилицы, напалъ на Сирту, отравилъ побѣдителей водою цистернъ, отрубилъ нѣсколькимъ человѣкамъ головы и, устроивъ все, вернулся противъ суффета, еще болѣе раздраженный, чѣмъ варвары.

Предводители четырехъ армій условились относительно военныхъ мѣръ. Войнѣ суждено было продлиться, надо было предвидѣть все.

Прежде всего они условились просить помощи римлянъ и предложили эту миссію Спендію. Но онъ, какъ бѣглецъ, не рѣшился взять ее на себя. Двѣнадцать человѣкъ изъ греческихъ колоній сѣли въ Аннабѣ въ нумидійскую лодку, затѣмъ начальники потребовали отъ всѣхъ варваровъ клятву въ полномъ повиновеніи; каждый день производились осмотры платья и обуви; даже часовымъ было запрещено употреблять щиты, такъ какъ они часто, надѣвая ихъ на пики, засыпали стоя. Тѣ, у которыхъ былъ какой нибудь багажъ, были принуждены оставить его, и все, по римскому обычаю, должны были нести на спинѣ. Изъ предосторожности противъ слоновъ, Мато устроилъ отрядъ кавалеріи, въ которомъ всѣ лошади исчезали подъ кирасами изъ кожи гиппопотамовъ, усѣянными гвоздями; чтобъ защитить лошадиныя копыта, на нихъ были сдѣланы чехлы изъ плетеныхъ вѣтокъ.

Было запрещено грабить города и мучить жителей не пуническаго племени. Но такъ какъ страна была истощена, то Мато приказалъ раздѣлить пищу на солдатъ, не заботясь о женщинахъ. Сначала они дѣлились съ женщинами, и за недостаткомъ пищи, многіе ослабѣли; это было постояннымъ поводомъ къ ссорамъ. Многіе привлекали къ себѣ чужихъ подругъ обѣщаніемъ накормить ихъ. Мато приказалъ безжалостно выгнать ихъ всѣхъ. Онѣ нашли себѣ убѣжище въ лагерѣ Автарита, но жены галловъ и ливійцевъ, своими оскорбленіями, заставили ихъ уйти.

Наконецъ, онѣ пришли къ стѣнамъ Карѳагена, умоляя покровительства Цереры и Прозерпины, такъ какъ въ Бирсѣ былъ храмъ, посвященный этимъ богинямъ въ искупленіе ужасовъ, совершенныхъ нѣкогда при осадѣ Сиракузъ. Сисситы потребовали къ себѣ молодыхъ, чтобъ продать ихъ, а новые карѳагеняне взяли себѣ въ жены лакедемонянокъ, которыя были блондинки.

Однако, нѣкоторыя упорно продолжали слѣдовать за арміями. Онѣ бѣжали на флангахъ, рядомъ съ предводителями. Онѣ звали своихъ мужей, тащили ихъ за плащи, били себя въ грудь, проклиная ихъ и протягивали къ нимъ маленькихъ, голыхъ дѣтей, которыя плакали. Это зрѣлище волновало варваровъ. Женщины были обузой, опасностью. Ихъ много разъ выгоняли, но онѣ снова возвращались. Мато приказалъ напасть на нихъ кавалеріи Нарр’Аваса, и такъ какъ балеарцы кричали ему, что имъ нужны женщины, онъ отвѣчалъ имъ:

— У меня у самого нѣтъ ихъ!

Духъ Молоха охватилъ его; не смотря на возмущенія своей совѣсти, онъ дѣлалъ ужасныя вещи, думая, что повинуется голосу бога. Если онъ не могъ уничтожать на поляхъ жатву, онъ бросалъ на нихъ каменья, чтобъ сдѣлать ихъ безплодными.

Онъ постоянно торопилъ Авторита и Спендія. Но операціи суффета были непонятны. Онъ останавливался въ Фидузѣ, въ Моншарѣ, въ Тегентѣ; развѣдчики думали, что видѣли его въ окрестностяхъ Ншіиля, недалеко отъ границъ Нарр’Аваса, и узнали, что онъ перешелъ рѣку выше Тебурбы, какъ бы желая возвратиться въ Карѳагенъ. Но, едва придя въ одну мѣстность, онъ перебирался въ другую. Дороги, по которымъ онъ шелъ, всегда оставались неизвѣстны. Не давая сраженія, суффетъ сохранялъ всѣ преимущества; въ сущности преслѣдуемый варварами, онъ, казалось, велъ ихъ.

Но эти переходы еще болѣе утомили карѳагенянъ и силы Гамилькара, не будучи возобновляемы, уменьшались. Окрестные жители приносили ему припасы гораздо медленнѣе чѣмъ прежде; онъ часто встрѣчалъ нерѣшительность, молчаливую ненависть и, не смотря на его просьбы, Совѣтъ не присылалъ ему никакой помощи.

Говорили и, можетъ быть, вѣрили, что ему не нужна помощь. Просьбы о ней были хитрость или безполезныя жалобы. Сторонники Ганнона, чтобъ повредить Гамилькару, преувеличивали важность значенія его побѣды. Рѣшено было пожертвовать войскомъ, которымъ онъ командовалъ, но невозможно было постоянно исполнять его требованія. Война и такъ была тяжела! Она стоила слишкомъ много и, изъ гордости, патриціи его партіи слабо поддерживали его.

Тогда, потерявъ надежду на республику, Гамилькаръ силою отнималъ у окрестныхъ племенъ то, что ему было нужно для войны: хлѣбъ, масло, дрова, животныхъ и людей.

Но жители скоро разбѣжались. Города, по которымъ проходили, были пусты, обыскивая всѣ хижины, они ничего не находили. Вскорѣ пуническая армія очутилась въ ужасающемъ одиночествѣ.

Карѳагеняне, въ ярости, начали разорять провинціи; заваливали цистерны; поджигали дома. Искры, переносимыя вѣтромъ, разсѣявались повсюду на горахъ загорались цѣлые лѣса и окружали долины огненными коронами. Чтобъ пройти чрезъ нихъ, армія должна была ждать; затѣмъ продолжали путь подъ жгучими лучами солнца, по горячему пеплу

Иногда у дороги они видѣли въ кустахъ точно сверкающіе зрачки тигровъ. Это былъ какой нибудь варваръ, присѣвшій на корточки и запачкавшій лицо пылью, чтобъ быть незамѣтнымъ, наблюдая ихъ изъ кустовъ, или же, проходя около горы, шедшіе на флангахъ вдругъ слышали стукъ катящихся камней и, поднявъ глаза, видѣли бѣжавшаго человѣка съ голыми ногами.

Однако, Утика и Гиппо-Заритъ были свободны, такъ какъ наемники бросили ихъ осаду. Гамилькаръ приказалъ имъ идти къ нему на помощь. Но, не рѣшаясь компрометировать себя, они отвѣчали ему смутными обѣщаніями, похвалами и извиненіями.

Тогда онъ рѣшительно направился на сѣверъ, надѣясь пройти въ одинъ изъ тирскихъ городовъ, хотя бы пришлось осаждать его. Ему была необходима точка опоры на берегу, чтобъ получать съ острововъ или изъ Кирены припасы и солдатъ, и онъ хотѣлъ обладать Утикской гаванью, такъ какъ она была ближайшая къ Карѳагену.

Такимъ образомъ, суффетъ вышелъ изъ Зуитина и осторожно обошелъ озеро Гиппо-Заритъ, но вскорѣ принужденъ былъ построить свои полки глубокими колоннами, чтобъ перейти чрезъ гору, отдѣлявшую двѣ равнины. Поднявшись вечеромъ, при заходѣ солнца, на вершину горы, вырытую, какъ воронка, они замѣтили предъ собою какъ будто бронзовыхъ волчицъ, бѣжавшихъ по травѣ.

Вдругъ поднялись большіе султаны и раздалось громкое пѣніе, сопровождаемое звуками флейтъ. Это была армія Спендія, такъ какъ кампанцы и греки, изъ ненависти къ карѳагенянамъ, взяли себѣ римскія знамена.

Въ то же самое время, съ лѣвой стороны, показались длинныя копья, щиты изъ леопардовыхъ кожъ, льняныя кирасы и обнаженныя плечи. Это были иберійцы Мато, лузитанцы, балеарцы, гетулійцы; слышно было ржаніе лошадей Нарр’Аваса. Они расположились вокругъ горы.

Затѣмъ показалась неопредѣленная толпа, которой командовалъ Авторитъ: галлы, ливійцы, номады, а посреди нихъ шли люди, ѣвшіе нечистыя вещи, которыхъ можно было узнать по рыбьимъ костямъ, которыя они носили въ волосахъ.

Такимъ образомъ, варвары, правильно разсчитавъ свои переходы, соединились.

Но, изумленные сами, они нѣсколько минутъ стояли неподвижно и совѣщались.

Суффетъ построилъ свое войско въ каре, чтобъ имѣть четыре фронта и совсѣхъ сторонъ оказать одинаковое сопротивленіе.

Высокіе, остроконечные щиты были разложены по травѣ рядами и окружали пѣхоту, клинабары помѣщались внутри каре, а далѣе изрѣдка были разставлены слоны.

Наемники были измучены усталостью и рѣшились подождать до утра; убѣжденные въ своей побѣдѣ, они зажгли большіе костры, которые ослѣпляли ихъ, оставляя во мракѣ расположенную ниже ихъ пуническую армію.

Гамилькаръ приказалъ вырыть вокругъ своего лагеря, какъ дѣлали римляне, ровъ, шириною въ пятнадцать шаговъ и глубиною въ десять локтей. Землю, вырытую изъ рва, положили для образованія внутренняго вала, на который поставили остроконечныя копья.

Съ восходомъ солнца, наемники были удивлены, увидавъ карѳагенянъ, укрѣпленныхъ, какъ въ крѣпости.

Они узнали посреди палатокъ Гамилькара. Онъ ходилъ, раздавая приказанія. На немъ была надѣта темная кираса, усѣянная мелкими чешуйками. Сопровождаемый своей лошадью, онъ время отъ времени останавливался и указывалъ что-то, вытянувъ правую руку.

Тогда многіе изъ варваровъ вспомнили подобныя же утра, когда, при звукахъ трубъ, онъ медленно обходилъ ихъ ряды и его взглядъ подкрѣплялъ ихъ, какъ вино; ихъ охватило состраданіе.

Тѣ же, которые не знали Гамилькара, напротивъ того, не помнили себя отъ радости, видя его пойманнымъ.

Однако, еслибы всѣ напали заразъ, то повредили бы другъ другу за недостаткомъ мѣста. Нумидійцы могли броситься насквозь, но карѳагеняне, защищенные кирасами, раздавили бы ихъ. Затѣмъ, какъ перейти чрезъ укрѣпленный валъ? Что касается слоновъ, то они не были достаточно обучены.

— Вы всѣ трусы! кричалъ Мато.

И, выбравъ лучшихъ солдатъ, онъ бросился на укрѣпленіе.

Ихъ встрѣтила туча камней, такъ какъ суффетъ захватилъ на мосту оставленныя варварами военныя машины.

Этотъ неуспѣхъ быстро измѣнилъ перемѣнчивое настроеніе варваровъ. Ихъ излишняя храбрость исчезла; они хотѣли побѣдить, но рискуя какъ можно менѣе.

По мнѣнію Спендія, слѣдовало тщательно оберегать занятое положеніе и взять пуническую армію голодомъ.

Но карѳагеняне начали рыть колодцы и, такъ какъ воронка, въ которой они находились, была окружена холмами, то они нашли воду. Съ вершины вала они бросали стрѣлы, землю, навозъ, каменья, такъ какъ шесть военныхъ машинъ дѣйствовали, не переставая, во всю длину террасы.

Но колодцы должны были истощиться сами собою, точно также, какъ и съѣстные припасы, наемники, въ десять разъ сильнѣйшіе, должны были восторжествовать, суффетъ выдумалъ вести переговоры, чтобъ выиграть время. И, однажды утромъ, варвары нашли у себя въ лагерѣ шкуру барана, покрытую письменами; Гамилькаръ оправдывался въ своей побѣдѣ, Старѣйшины, по его словамъ, заставили его вести войну и въ доказательство, что онъ держитъ слово, онъ предлагалъ наемникамъ разграбить на выборъ Утику или Гиппо-Заритъ. Въ концѣ онъ говорилъ, что не боится ихъ, такъ какъ пріобрѣлъ на свою сторону измѣнниковъ, благодаря которымъ, легко справится съ остальными.

Варвары были смущены. Это предложеніе немедленной добычи заставило ихъ задуматься. Они предчувствовали измѣну, не подозрѣвая ловушки въ хвастовствѣ суффета, и начали недовѣрчиво глядѣть другъ на друга. Каждый наблюдалъ за словами и поступками другаго. Страхъ заставлялъ ихъ просыпаться по ночамъ. Кромѣ того, начали перемѣнять мѣста, выбирая себѣ лагери по своей фантазіи. Галлы съ Авторитомъ присоединились къ цизальпинцамъ, языкъ которыхъ понимали.

Четыре предводителя собирались каждый вечеръ въ палаткѣ Мато и, сидя на корточкахъ вокругъ щита, они подвигали впередъ и отодвигали назадъ маленькія деревянныя фигурки, выдуманныя Пирромъ для изображенія маневровъ.

Спендій перечислялъ средства Гамилькара, умолялъ не портить положенія дѣлъ и клялся всѣми богами.

Мато съ раздраженіемъ ходилъ по палаткѣ. Война противъ Карѳагена была его личнымъ дѣломъ, онъ раздражался, что другіе думаютъ мѣшаться въ нее, не желая ему повиноваться. Авторитъ, по его лицу угадывая его слова, поддерживалъ его. Нарр’Авасъ вздергивалъ подбородокъ въ знакъ презрѣнія, никто не могъ предложить ни одной мѣры, которую бы онъ не счелъ неудобной. Онъ пересталъ смѣяться и постоянно вздыхалъ, какъ бы отказываясь отъ осуществленіи пріятной мечты, въ отчаяніи отъ неудавшагося предпріятія.

Въ то время, какъ варвары не знали, что дѣлать, суффетъ усиливалъ свои средства обороны: за валомъ съ палисадомъ онъ приказалъ вырыть второй ровъ, воздвигнуть второй валъ и построить на его углахъ деревянныя башни; но слоны, пища которыхъ истощалась, начинали бѣситься. Чтобы сберечь траву, Гамилькаръ приказалъ клинабаромъ убить менѣе сильныхъ лошадей. Нѣкоторые отказались, онъ велѣлъ отрубить имъ головы. Лошадей съѣли, и на слѣдующіе дни воспоминаніе о свѣжемъ мясѣ вызвало большую печаль.

Изъ глубины амѳитеатра, въ которомъ они были стиснуты, карѳагеняне видѣли расположившіеся вокругъ нихъ четыре лагеря варваровъ, въ которыхъ царствовало постоянное оживленіе; женщины ходили съ кувшинами на головахъ; козы паслись между копьями; видны были смѣны часовыхъ; варвары ѣли на треножникахъ. Дѣйствительно, окрестныя жители доставляли имъ съѣстные припасы и они сами не подозрѣвали, насколько ихъ бездѣятельность пугала пуническую армію.

На второй же день карѳагеняне замѣтили въ лагерѣ номадовъ кучку въ триста человѣкъ, державшуюся отдѣльно отъ другихъ. Это были Богатые, удержанные въ плѣну съ начала войны. Ливійцы собрали ихъ всѣхъ на краю рва и, стоя за ними, бросали дротики, защищаясь ихъ тѣлами, какъ щитами. Несчастныхъ едва можно было узнать, до такой степени ихъ лица исчезали подъ нечистотами и паразитами. Изъ-подъ мѣстами вырванныхъ волосъ видны были язвы на головахъ. Они были такъ худы и ужасны, что походили на муміи въ разорванныхъ саванахъ. Нѣкоторые, дрожа, рыдали съ идіотскимъ видомъ; другіе кричали своимъ друзьямъ, чтобъ они стрѣляли въ варваровъ.

Одинъ изъ нихъ стоялъ неподвижно, опустивъ голову, и не говорилъ ни слова. Его длинная, сѣдая борода опускалась до рукъ, скованныхъ цѣпями. И карѳагеняне, узнавъ въ немъ Гискона, невольно испытывали въ душѣ чувство какъ бы паденія республики. Хотя это мѣсто было опасное, тѣмъ не менѣе всѣ толкались туда, чтобъ увидать своихъ несчастныхъ соотечественниковъ. Гискону надѣли шутовскую тіару изъ кожи гиппопотама, со вставленными въ нее булыжниками. Это была выдумка Авторита, но она не нравилась Мато.

Въ отчаяніи Гамилькаръ приказалъ открыть палисады и рѣшился, во что бы то ни стало, прорваться сквозь непріятельскій лагерь. Быстрымъ напоромъ карѳагеняне поднялись до половины возвышенія, шаговъ на триста. Но тутъ на нихъ спустилась такая масса варваровъ, что они были мгновенно отброшены за укрѣпленія. Одинъ изъ легіонеровъ, оставшійся снаружи, споткнулся о камни, тогда къ нему подбѣжалъ Заркасъ и, сбивъ съ ногъ, вонзилъ въ горло кинжалъ. Затѣмъ, опрокинувъ его, бросился на рану, прижался къ ней губами и съ криками дикой радости началъ сосать кровь; затѣмъ спокойно усѣлся на трупъ, поднялъ голову и, закинувъ ее назадъ, чтобъ лучше вдыхать воздухъ, рѣзкимъ голосомъ запѣлъ балеарскую пѣсню, останавливаясь по временамъ и замирая, какъ горное эхо. Онъ призывалъ своихъ мертвыхъ соотечественниковъ и приглашалъ ихъ на пиръ. Затѣмъ онъ опустилъ руки, медленно склонилъ голову и заплакалъ.

Этотъ отвратительный поступокъ возбудилъ отвращеніе въ варварахъ и въ особенности въ грекахъ.

Карѳагеняне съ этой минуты не пытались болѣе выходить; сдаваться они также не думали, такъ какъ знали, что погибнутъ въ мученіяхъ.

Между тѣмъ, съѣстные припасы, не смотря на всѣ мѣры Гамилькара, быстро истощались; на каждаго человѣка осталось всего по десяти гоморовъ хлѣба и по двѣнадцати мѣшковъ сухихъ плодовъ. Ни мяса, ни масла, ни соли, ни зерна овса для лошадей, жоторыя цѣлыя дни вытягивали свои похудѣвшія шеи, отыскивая въ пыли рѣдкіе стебельки травы.

Очень часто часовые видѣли, при свѣтѣ луны, какъ жакая нибудь собака варваровъ забѣгала въ ретраншементъ, ее убивали каменьями и, спустившись съ палисада при помощи ремня со щита, собаку поднимали и затѣмъ, ни слова не говоря, съѣдали. Иногда слышался ужасный лай и человѣкъ не возвращался. Три солдата фаланги поссорились изъ за пойманной крысы и убили другъ друга ножами.

Всѣ сожалѣли свои семейства, дома; бѣдняки свои хижины въ видѣ ульевъ съ раковинами на порогахъ и развѣшенными сѣтями, а патриціи большія залы, полныя голубоватаго полумрака, когда, въ полдень, они отдыхали, прислушиваясь къ неопредѣленному шуму, доносившемуся съ улицы, и шелесту листьевъ въ саду. И, чтобъ лучше представить все это, они полузакрывали глаза, но не могли думать долго, каждую минуту гдѣ нибудь происходили маленькія стычки, загоралась башня, люди, ѣвшіе нечистую пищу вскакивали на полисада, имъ топорами рубили руки, тогда являлись другіе, на палатки сыпался желѣзный дождь. Въ лагерѣ карѳагенянъ, была устроена галерея изъ вѣтвей, для защиты отъ непріятельскихъ снарядовъ, карѳагеняне скрывались въ ней и не шевелились.

Каждый день, солнце, обходившее вокругъ холма, исчезало въ ихъ впадинѣ чрезъ нѣсколько часовъ послѣ восхода и оставляло карѳагенянъ во мракѣ. Противъ нихъ и сзади поднимались сѣрыя скалы, покрытыя мелкими каменьями, а надъ головами возвышался чистый небесный сводъ, болѣе холодный на взглядъ, чѣмъ металическій куполъ.

Гамилькаръ былъ въ такомъ негодованіи на Карѳагенъ, что чувствовалъ желаніе перейти на сторону варваровъ и вести ихъ на городъ. Затѣмъ носильщики, рабы начинали роптать и ни народъ, ни Великій Совѣтъ, никто не присылалъ даже надежды на помощь. Положеніе было тѣмъ невыносимѣе, что угрожало сдѣлаться еще хуже.

При извѣстіи о несчастіи Гамилькара, Карѳагенъ дрогнулъ отъ гнѣва и ненависти. Суффета ненавидѣли бы менѣе, если бы онъ позволилъ побѣдить себя сначала. Не было ни времени, ни денегъ, чтобъ нанять новыхъ наемниковъ. Что же касается образованія солдатъ въ самомъ городѣ, то чѣмъ вооружить ихъ? Гамилькаръ захватилъ все оружіе, и кто сталъ бы командовать ими, такъ какъ лучшіе предводители опять таки ушли съ нимъ?

Между тѣмъ, люди, посланные суффетомъ, ходили по улицамъ съ жалкими криками. Это надоѣдало Великому Совѣту и онъ устранилъ ихъ.

Впрочемъ, это была излишняя предосторожность, такъ какъ всѣ обвиняли Барку въ томъ, что онъ велъ войну слишкомъ вяло. Онъ долженъ былъ послѣ первой побѣды уничтожить наемниковъ. Къ чему онъ грабилъ племена? Кажется, для него было принесено достаточно тяжелыхъ жертвъ, и патриціи оплакивали свою контрибуцію въ четырнадцать шекелей, а Сисситы свою въ двѣсти двадцать три тысячи кикаръ золота. Чернь завидовала новымъ карѳагенянамъ, которымъ онъ обѣщалъ права полнаго гражданства. Даже лигурійцевъ, такъ мужественно сражавшихся подъ знаменами Гамилькара, смѣшивали съ варварами и проклинали вмѣстѣ съ ними. Ихъ происхожденіе вмѣнялось имъ въ преступленіе, въ сообщничество. Купцы на порогахъ своихъ лавокъ, продавцы солянаго разсола, баньщики, продавцы горячихъ напитковъ, всѣ обсуждали военныя операціи; на пескѣ, пальцемъ, рисовались планы сраженій и не было такого ничтожнаго человѣка, который не исправлялъ бы ошибокъ Гамилькара.

Это, говорили жрецы, было достойнымъ наказаніемъ его безбожія; онъ не приносилъ человѣческихъ жертвъ, онъ не очистилъ свое войско, онъ даже отказался взять съ собою авгуровъ, и его святотатство усиливало упорство сдержанной ненависти и отчаяніе обманутыхъ надеждъ. Припоминались сицилійскія неудачи, вся его долговременная гордость. Жрецы не могли простить ему, что онъ захватилъ ихъ сокровища, и требовали отъ Великаго Совѣта обѣщанія распять его, если онъ когда нибудь возвратится.

Сильный жаръ мѣсяца Элуля, который въ этотъ годъ былъ особенно невыносимъ, былъ новымъ несчастіемъ. Съ береговъ озера поднимались вредныя испаренія и смѣшивались на улицахъ съ дымомъ куреній, сожигавшихся на угляхъ. Постоянно слышалось пѣніе гимновъ. Толпы народа наполняли лѣстницы храмовъ и всѣ стѣны были покрыты черными покрывалами; на лбахъ боговъ Патековъ горѣли свѣчи и кровь верблюдовъ, приносимыхъ въ жертву, лившаяся по периламъ, образовывала на ступеняхъ красные каскады.

Мрачное безуміе волновало Карѳагенъ. Изъ глубины узкихъ переулковъ и мрачныхъ берлогъ выглядывали блѣдныя лица людей съ змѣиными профилями, которые скрежетали зубами; рѣзкіе крики женщинъ наполняли дома и, вырываясь на улицы, заставляли оборачиваться разговаривавшихъ на площадяхъ; иногда думали, чтоварвары приближаются къ городу, ихъ видѣли за горою Теплыхъ Водъ, они стояли лагеремъ въ Тунисѣ. Тогда шумъ голосовъ увеличивался, они сливались въ общій крикъ и затѣмъ, вдругъ, водворялось всеобщее молчаніе. Одни, приложивъ руки къ глазамъ, замирали на фронтонахъ зданій, тогда какъ другіе, лежа на животѣ на укрѣпленіяхъ, прислушивались.

Но, по прошествіи страха, гнѣвъ возобновлялся, хотя сознаніе своего безсилія скоро снова погружало ихъ въ печаль; она увеличивались каждый вечеръ, когда всѣ, выйдя на террасы и поклонившись девять разъ, испускали громкіе крики, привѣтствуя солнце, медленно спускавшееся за лагуной и затѣмъ вдругъ исчезавшее въ горахъ, въ сторонѣ варваровъ.

Ожидали трижды священнаго празднества, когда съ вершины кедра къ небу поднимался орелъ, символъ возрожденія года, посланникъ народа верховному Ваалу, на котораго онъ смотрѣлъ, какъ на способъ соединиться съ силою солнца. Къ тому же весь народъ, возбужденный ненавистью, наивно обратился къ Молоху и всѣ оставили Таниту. Дѣйствительно, Рабетна, потерявъ свое покрывало, какъ бы лишилась части своей силы, она отказывала Карѳагену въ благодѣяніяхъ влаги, она бросила его — сдѣлалась перебѣжчицей, врагомъ.

Нѣкоторые, для того, чтобы оскорбить ее, бросали каменья; но, оскорбляя, многіе въ тоже время жалѣли и любили ее, можетъ быть, еще больше, чѣмъ прежде.

Всѣ несчастія происходили отъ потери Заимфа; Саламбо косвенно принимала участія въ этомъ и потому она возбуждала къ себѣ такую же ненависть. Она должна была быть наказана. Смутная мысль принесенія жертвы начала мелькать въ народѣ. Чтобъ смягчить Ваалимовъ, надо было принести въ жертву нѣчто неоцѣненное, прекрасное, юное существо древняго рода, потомка боговъ. Каждый день неизвѣстные люди наполняли сады Мегары. Рабы, боявшіеся за себя, не рѣшались имъ противиться, но эти люди не поднимались на лѣстницу галеръ, а оставались внизу; устремивъ взгляды на послѣднюю террасу, они ожидали Саламбо и въ теченіе цѣлыхъ часовъ кричали противъ нея угрозы, какъ собаки, лающія на луну.

ГЛАВА X.
Змѣя.

Крики черни не пугали дочери Гамилькара; она испытывала болѣе возвышенное безпокойство: ея большая, черная змѣя, ея удавъ, былъ болѣнъ. А змѣя была для карѳагенянъ народнымъ и частнымъ фетишемъ. Ея считали сыномъ земной грязи, такъ какъ она являлась изъ ея глубины и не нуждалась въ ногахъ, чтобъ двигаться. Ея способъ передвиженія напоминалъ теченіе рѣкъ, ея темпенатура — древній мракъ, полный плодородія; а линія, которую она описывала, кусая свой хвостъ, — изображеніе соединенія планетъ и умъ Эшмуна.

Змѣя Саламбо уже нѣсколько разъ подрядъ отказалась отъ четырехъ живыхъ воробьевъ, которыхъ ей давали въ полнолуніе и каждую новую луну, ея красивая кожа, покрытая, какъ небесный сводъ, золотыми пятнами по черному фону, сдѣлалась желтой, морщинистой и слишкомъ широкой для тѣла, тогда какъ въ углахъ глазъ виднѣлись двѣ красныя, маленькія точки, которыя, казалось, шевелились.

Время отъ времени Саламбо приближалась къ ея серебряной корзинѣ, раздвигала листья лотоса, — на птичьемъ пуху змѣя постоянно лежала свернувшись, неподвижнѣе увядшей ліаны, и, глядя на нее, Саламбо начинала чувствовать у себя въ сердцѣ точно спираль, какъ будто другая змѣя время отъ времени поднималось ей къ горлу и душила ее.

Она была въ отчаяніи, что видѣла Заимфъ, но въ тоже время испытывала чувство радости и тайную гордость. Въ роскошныхъ складкахъ Заимфа скрывалась тайна. Это было облако, скрывавшее боговъ, тайна общаго существованія. Саламбо, чувствуя ужасъ къ самой себѣ, сожалѣла, что не взяла его; она по цѣлымъ днямъ сидѣла у себя въ комнатахъ, полураскрывъ ротъ, опустивъ голову, съ остановившимся взглядомъ. Она съ ужасомъ вспоминала лицо отца. Ей хотѣлось бы удалиться въ финикійскія горы, отправиться на поклоненіе къ храму Апака, куда Танита спустилась въ формѣ звѣзды. Всевозможныя выдумки привлекали и пугали ее. Кромѣ того, одиночество, окружавшее ее, увеличивалось съ каждымъ днемъ. Она даже не знала, то сталось съ Гамилькаромъ. Наконецъ, утомясь своими мыслями, она вставала и, волоча за собою маленькія сандаліи, подошвы которыхъ на каждомъ шагу ударяли ее по пяткамъ, она ходила по большимъ, мрачнымъ комнатамъ. Аметисты и топазы въ потолкѣ тамъ и сямъ отражались на полу свѣтлыми пятными и Саламбо на ходу немного поворачивала голову, чтобъ видѣть ихъ. Она брала за горлышко висѣвшую амфору, освѣжала себѣ грудь большими вѣерами или же забавлялась, сжигая корицу въ пустыхъ жемчужинахъ. Съ восходомъ солнца Таанахъ вынимала суконные косоугольники, закрывавшіе отверстія въ стѣнѣ, тогда голубки Саламбо, натертыя мускусомъ, какъ голубки Таниты, вдругъ влетали въ комнату, ихъ маленькія, розовыя лапки скользили по стеклянному полу, между зернами овса, которыя она имъ бросала полными горстями, какъ земледѣлецъ въ полѣ. Вдругъ она начинала рыдать и подолгу лежала въ большой постелѣ изъ воловьихъ ремней, не шевелясь, повторяя одни и тѣ же слова, широко раскрывъ глаза, блѣдная, какъ покойникъ, холодная и нечувствительная.

А между тѣмъ, она слышала крики обезьянъ въ пальмахъ и скрипъ гидравлическихъ колесъ, которыя поднимали воду въ верхніе этажи.

Иногда, въ теченіе цѣлыхъ дней, она отказывалась отъ пищи. Во снѣ она видѣла звѣзды, проходившія у нея подъ ногами; она призывала Шахабарима, а когда онъ приходилъ, не знала, что ему сказать.

Она не могла жить безъ него, хотя внутренно возмущалась противъ его власти надъ собою и чувствовала къ нему въ одно и тоже время страхъ, зависть, ненависть и нѣчто въ родѣ любви, въ благодарность за странное наслажденіе, которое испытывала около него.

Шахабаримъ, умѣвшій узнавать, какіе боги посылаютъ болѣзни, сразу понялъ вліяніе Рабетны и, чтобъ излѣчить Саламбо, приказывалъ обрызгивать ея покои сокомъ адіанты; она спала по ночамъ на ароматическихъ подушкахъ, приготовленныхъ жрецами, и уже нѣсколько разъ употребляла баарасъ, ярко красный корень, который прогоняетъ злыхъ духовъ, наконецъ, повернувшись къ полярной звѣздѣ, онъ три раза произносилъ таинственное имя Таниты.

Но страданія Саламбо все увеличивались. Никто въ Карѳагенѣ не былъ ученѣе Шахабарима. Въ молодости онъ учился въ школѣ Могбедовъ, въ Борсиппѣ, около Вавилона, затѣмъ посѣтилъ Самотрасъ, Пессинундъ, Эфесъ, Ѳессалію, Іудею, храмы Набафена, затерявшіеся въ пескахъ; онъ пѣшкомъ обошелъ берега Нила. Съ лицомъ, закрытымъ покрываломъ, потрясая факеломъ, онъ бросалъ чернаго пѣтуха на пламя сандарака предъ грудью сфинкса — Отца Ужасовъ; онъ спускался въ пещеру Прозерпины; онъ видѣлъ пятьсотъ колоннъ Лемносскаго лабиринта, видѣлъ блескъ тарентинскаго канделябра, со столькими же свѣтильниками, сколько дней въ году; иногда, по ночамъ, онъ бесѣдовалъ съ греками; строеніе міра занимало его не менѣе происхожденія боговъ; онъ наблюдалъ равноденствія и сопровождалъ до Кирены бематистовъ Эвергета, которые измѣряли небо, считая количество своихъ шаговъ, такъ что наконецъ, въ его умѣ зародилась особенная религія безъ опредѣленной формулы, но вслѣдствіе этого полная увлеченія и страсти. Онъ уже не считалъ землю за фигуру въ видѣ сосновой шишки, а, напротивъ того, считалъ ее круглою, постоянно падающею въ безграничное пространство съ такой невѣроятной быстротою, что ея паденіе кажется незамѣтнымъ.

Изъ положенія солнца надъ луною онъ заключалъ о преимуществѣ Ваала, планета котораго есть только его отблескъ. Къ тому же, все, что онъ видѣлъ на землѣ, заставляло его признавать верховность мужскаго начала; затѣмъ онъ въ тайнѣ обвинялъ Рабетну въ несчастій своей жизни. Развѣ не для нея, нѣкогда, великій жрецъ, приблизясь къ нему при шумѣ цимбалъ, взялъ у него подъ чашей съ кипяткомъ его будущее мужество? Онъ задумчивымъ взглядомъ слѣдилъ за мужчинами, отдававшимися жрицамъ подъ сѣнью терпентиновыхъ деревьевъ.

Онъ проводилъ цѣлые дни, осматривая курильницы, золотыя вазы, щетки, лопатки для священнаго пепла и всѣ костюмы статуи, кончая бронзовой иглою, на которой завивались волосы старой Таниты, въ третьемъ зданіи, около изумрудной кисти винограда. Въ одинъ и тотъ же часъ онъ поднималъ завѣсы однѣхъ и тѣхъ же дверей, останавливался, поднявъ руки, въ одной и той же позѣ, молился, распростершись на однѣхъ и тѣхъ же плитахъ, тогда какъ вокругъ него цѣлая толпа жрецовъ ходила босикомъ по темнымъ корридорамъ.

Въ его безплодной жизни Саламбо казалась цвѣткомъ, выросшимъ на могилѣ, а между тѣмъ, онъ былъ съ нею рѣзокъ, не жалѣя назначалъ ей покаянія, осыпалъ ее горькими словами. Ея положеніе возстановляло между ними какъ бы равенство общаго пола и онъ менѣе негодовалъ на молодую дѣвушку за то, что не можетъ обладать ею, чѣмъ за то, что она такъ прекрасна и, главное, такъ чиста. Часто онъ видѣлъ, что она утомлялась, слѣдя за его мыслею, тогда онъ уходилъ отъ нея печальнѣе обыкновеннаго, чувствовалъ себя болѣе одинокимъ и покинутымъ.

Иногда у него вырывались странныя слова, которыя мелькали для Саламбо, какъ молнія, освѣщающая пропасть. Это бывало ночью, на террасѣ, когда они вдвоемъ глядѣли на звѣзды и весь Карѳагенъ разстилался у ихъ ногъ, съ заливомъ и открытымъ моремъ, терявшимся во мракѣ.

Онъ объяснялъ ей теорію душъ, сходящихъ на землю по тому же пути, какъ солнце, по знакамъ зодіака. Протянувъ руки, онъ показывалъ ей въ Окнѣ дверь человѣческихъ поколѣній, въ Козерогѣ — дверь возвращенія къ богамъ, и Саламбо старалась разглядѣть ихъ, такъ какъ принимала концепцію за дѣйствительность; принимала за истину чистые символы.

— Души мертвыхъ, говорилъ Шахабаримъ, разлагаются на лунѣ, какъ трупы на землѣ; ихъ слезы составляютъ ея влажность. Это мѣсто полно грязи, обломковъ и грозъ.

Она спрашивала, что будетъ съ нею тамъ.

— Сначала ты будешь разстилаться, какъ туманъ надъ водою; затѣмъ, послѣ долгихъ испытаній и мученій, еще болѣе продолжительныхъ, ты возвратишься на солнце, къ источнику разума.

Однако, онъ не упоминалъ о Рабетнѣ. Саламбо думала, что онъ дѣлалъ это изъ состраданія къ своей побѣжденной богинѣ, и, называя ее общимъ именемъ, обозначавшимъ луну, она распространялась въ благословеніяхъ кроткому и плодородному свѣтилу.

Наконецъ, онъ говорилъ:

— Нѣтъ! нѣтъ! она получаетъ отъ другаго все свое плодородіе! Развѣ ты не видишь, какъ она вертится вокругъ него, какъ влюбленная женщина, бѣгающая за мужчиной?

И онъ восхвалялъ силу свѣта.

Вмѣсто того, чтобъ подавлять мистическія желанія Саламбо, онъ вызывалъ ихъ и, казалось, даже чувствовалъ удовольствіе, приводя ее въ отчаяніе открытіями безжалостной доктрины.

Саламбо, несмотря на горечь своей любви, съ увлеченіемъ бросалась на нихъ.

Но чѣмъ болѣе Шахабаримъ чувствовалъ сомнѣнія къ Танитѣ, тѣмъ болѣе хотѣлъ онъ въ нее вѣрить. Онъ чувствовалъ въ глубинѣ души угрызенія совѣсти, ему нужно было какое нибудь доказательство, какое нибудь знаменіе боговъ и, въ надеждѣ получить его, онъ задумалъ предпріятіе, которое могло въ одно и то же время спасти ихъ родину и вѣру.

Съ этой минуты онъ началъ оплакивать предъ Саламбо святотатство и несчастія, которыя оно вызвало даже въ небесныхъ сферахъ, затѣмъ онъ вдругъ сказалъ объ опасности, которой подвергается суффетъ, окруженный тремя арміями, которыми командовалъ Мато, такъ какъ Мато, благодаря покрывалу, былъ для карѳагенянъ какъ бы царемъ варваровъ; наконецъ онъ прибавилъ, что спасеніе республики и ея отца зависитъ отъ нея одной.

— Отъ меня! вскричала она, какъ могу я…

Но Шахабаримъ съ презрѣніемъ перебилъ ее:

— Ты никогда не согласишься!

Она стала умолять его.

Наконецъ, онъ сказалъ:

— Ты должна отправиться къ варварамъ, взять обратно Заимфъ.

Она опустилась на табуретъ изъ чернаго дерева и сидѣла, вытянувъ руки, вздрагивая всѣмъ тѣломъ, какъ жертва у подножія жертвенника, ожидающая смертельнаго удара. Въ вискахъ у нея стучало, въ глазахъ вертѣлись огненные круги и она понимала только одно, — что, безъ сомнѣнія, скоро умретъ.

Но что такое значитъ жизнь женщины въ сравненіи съ торжествомъ Рабетны, возвращеніемъ Заимфа и освобожденіемъ Карѳагена! думалъ Шахабаримъ. Къ тому же, она могла пріобрѣсти покрывало и не погибнуть

Шахабаримъ не приходилъ три дня; на четвертый Саламбо послала за нимъ.

Чтобъ болѣе воспламенить ее, онъ передалъ ей всѣ угрозы, которыя кричали противъ Гамилькара, даже въ Совѣтѣ. Онъ говорилъ ей, что она совершила проступокъ и должна исправить его, что Рабетна требуетъ этой жертвы.

Очень часто громкій шумъ, пройдя чрезъ Маппалы доносился до Мегары; Шахабаримъ и Саламбо поспѣшно выходили и глядѣли съ лѣстницы галеръ.

Это были крики толпы на площади Камона, требовавшей оружія. Старѣйшины не хотѣли давать его, считая эту попытку безполезной. Наконецъ, имъ позволяли уходить и, въ честь Молоха или, можетъ быть, руководимые смутной потребностью уничтоженія, они вырывали въ лѣсахъ храмовъ большіе кипарисы и, зажигая ихъ отъ свѣтильниковъ Кабировъ, несли съ пѣніемъ по улицамъ. Эти чудовищные огни приближались, слегка качаясь, ярко освѣщая стеклянные шары на вершинахъ храмовъ, отражаясь въ украшеніяхъ колоссовъ, на носахъ кораблей; они поднимались выше террасъ и казались солнцами, катящимися по улицамъ города. Они спускались съ Акрополя, ворота Малки открывались.

— Готова ли ты? вскричалъ Шахабаримъ, или ты поручила имъ сказать отцу, что оставляешь его?

Она закрыла лицо покрываломъ.

Тогда огни удалялись, мало-по-малу опускаясь къ поверхности моря.

Какой-то неопредѣленный ужасъ удерживалъ ее. Она боялась Молоха, боялась Мато. Этотъ человѣкъ, громаднаго роста, овладѣвшій Заимфомъ, побѣдилъ Габетну, какъ Ваалъ, и казался ей окруженнымъ тѣмъ же блескомъ; кромѣ того, души боговъ посѣщаютъ иногда тѣла людей. Шахабаримъ, говоря о Мато, не говорилъ ли также, что она должна побѣдить Молоха? Они оба были нераздѣльны и оба преслѣдовали ее.

Саламбо пожелала узнать будущее. Она направилась къ удаву, такъ какъ по положенію змѣи дѣлали предсказанія. Но корзинка была пуста; Саламбо взволновалась.

Она нашла змѣю обвившеюся хвостомъ вокругъ одной изъ серебряныхъ колоннъ, около ея висячей по-стели; змѣя терлась, чтобъ осводиться отъ своей старой, желтоватой кожи, и ея блестящее, сверкающее тѣло казалось мечомъ, на половину вынутымъ изъ ноженъ.

Затѣмъ, на слѣдующіе дни, по мѣрѣ того, какъ Саламбо позволяла убѣждать себя, была болѣе расположена помочь Танитѣ, змѣя излѣчивалась, толстѣла, казалась оживающей; тогда Саламбо убѣдилась, что Шахабаримъ выражалъ ей волю боговъ.

Однажды утромъ, она проснулась, твердо рѣшившись, и спросила, что надо сдѣлать для того, чтобъ Мато возвратилъ покрывало.

— Требовать его, сказалъ Шахабаримъ.

— А если онъ откажетъ?

Жрецъ поглядѣлъ на нее съ улыбкой, какой она никогда прежде у него не видала.

— Да, что дѣлать? повторила Саламбо.

Онъ стоялъ, опустивъ голову, вертя въ рукахъ концы повязокъ, которыя спускались отъ его тіары на плечи. Наконецъ, видя, что она не понимаетъ сказалъ:

— Ты будешь съ нимъ одна.

— Такъ что же? сказала она.

— Одна, въ его палаткѣ.

— И тогда….

Шахабаримъ кусалъ себѣ губы, ища какую нибудь фразу, какой нибудь намекъ.

— Если ты должна умереть, то позднѣе, сказалъ онъ, не бойся ничего, и что бы онъ ни сталъ дѣлать, не зови, не пугайся. Будь покорна, слышишь ли ты? — покорна его желаніямъ, которыя есть приказаніе свыше..

— Но покрывало?

— Боги рѣшатъ, отвѣчалъ Шахабаримъ.

— Если бы ты сопровождалъ меня, отецъ! сказала она.

— Нѣтъ.

Онъ заставилъ ее стать на колѣни и, поднявъ лѣвую руку и вытянувъ правую, онъ поклялся за нее возвратить въ Карѳагенъ покрывало Таниты.

Она съ ужасными заклинаніями посвятила себя богамъ и, едва не лишаясь чувствъ, повторяла каждое слово Шахабарима.

Онъ объяснилъ ей, какіе очищенія и посты должна она совершить и какъ добраться до Мато, къ тому же, ее долженъ былъ сопровождать человѣкъ, знающій дорогу.

Тогда она почувствовала себя какъ бы освобожденной. Она думала только о счастіи снова увидать Заимфъ и теперь благословляла Шахабарима за его требованіе..

*  *  *

Это было время, когда карѳагенскіе голуби улетали въ Сицилію, на гору Эрикса, къ храму Венеры. Предъ отправленіемъ, въ теченіе нѣсколькихъ дней, они искали другъ друга, звали собираться и наконецъ, однажды вечеромъ, улетѣли. Вѣтеръ былъ попутный и это большое, бѣлое облако мелькало высоко на небѣ. Горизонтъ былъ ярко красный, голуби, казалось, мало-помалу, спускались къ волнамъ, затѣмъ исчезали, какъ бы поглощенные солнцемъ.

Саламбо, слѣдившая за ними, опустила голову и Таанахъ, думая, что угадала причину ея печали, сказала:

— Они вернутся, госпожа.

— Да, я это знаю.

— И ты ихъ снова увидишь.

— Можетъ быть, со вздохомъ отвѣчала Саламбо.

Она никому не сообщила о своемъ рѣшеніи и, чтобъ исполнить его какъ можно болѣе въ тайнѣ, послала Таанахъ купить въ предмѣстіи Киниздо, вмѣсто того чтобъ взять дома, всѣ необходимыя вещи: румяна, благоуханія, шерстяной поясъ и новое платье. Старая служанка изумилась этимъ приготовленіямъ, но не рѣшилась, однако, сдѣлать вопроса.

Наконецъ, наступилъ день, назначенный Шахабаримомъ для отъѣзда Саламбо.

Въ двѣнадцатомъ часу она увидала подъ тѣнью смоковницъ стараго, слѣпаго старика, который шелъ, опираясь одною рукою на плечо мальчика съ флейтой, шедшаго впереди, а въ другой рукѣ несшаго нѣчто въ родѣ ящика изъ чернаго дерева. Эвнухи, рабы, женщины были тщательно удалены; никто не могъ узнать приготовлявшейся тайны.

Таанахъ зажгла въ углахъ комнаты четыре треножника съ кардамономъ, затѣмъ развѣсила вокругъ комнаты на веревкахъ большія вавилонскія занавѣсы, такъ какъ Саламбо не желала, чтобъ ее видѣли даже стѣны.

Слѣпой старикъ стоялъ снаружи, прижавшись къ двери, и держалъ въ рукахъ инструментъ въ родѣ гитары, тогда какъ мальчикъ, стоялъ напротивъ него, съ флейтой. Издали доносился слабый шумъ города. Фіолетовыя тѣни вытягивались предъ перестилями храмовъ, а по другую сторону залива безконечно тянулись горы; оливковые сады смѣшивались съ голубоватымъ туманомъ; все было тихо; въ воздухѣ чувствовалась какая-то тяжесть.

Саламбо сидѣла на ониксовой ступени, на краю бассейна и, поднявъ широкіе рукава, она связала ихъ за плечами и методически начала совершать омовенія, предписанныя священными обрядами.

Затѣмъ Таанахъ принесла ей въ алебастровомъ сосудѣ какую-то жидкость. Это была кровь черной собаки, задушенной безплодными женщинами въ зимнюю ночь на развалинахъ могилъ. Она натерла себѣ ею уши, пятки и большой палецъ правой руки, и даже ея ноготь остался немного краснымъ, какъ будто она раздавила какой нибудь плодъ.

Взошла луна, тогда громко раздались звуки гитары и флейты.

Саламбо сняла серги, браслеты, ожерелье, свою длинную, бѣлую симару, распустила волосы и нѣсколько минутъ встряхивала головою, чтобъ освѣжиться.

Музыка снаружи продолжалась. Это были однѣ и тѣже три ноты, повторявшіяся все скорѣе и скорѣе. Таанахъ въ тактъ хлопала руками; Саламбо, раскачиваясь всѣмъ тѣломъ, пѣла гимны, снимая съ себя свои платья.

Вдругъ тяжелый занавѣсъ дрогнулъ и чрезъ веревку, на которой онъ былъ растянутъ, показалась голова удава. Онъ медленно спускался, какъ капля воды, катящаяся по стѣнѣ, проползъ между разбросанными принадлежностями костюма, затѣмъ поднялся на концѣ хвоста и его глаза, сверкавшіе, какъ карбункулы, устремились на Саламбо.

Страхъ, холодъ или, можетъ быть, скромность, заставили ее сначала колебаться, но она вспомнила приказаніе Шахабарима и сдѣлала шагъ впередъ. Змѣя упала на нее и, положивъ ей на голову средину своего тѣла, позволяла брать свою голову и хвостъ, точно разомкнутое ожерелье, концы котораго лежали на землѣ. Саламбо обернула змѣю вокругъ боковъ, подъ руками, между колѣнями, затѣмъ, взявъ за челюсть, приложила къ своимъ губамъ маленькую трехугольную пасть и, полузакрывъ глаза, опрокинулась назадъ, освѣщаемая луной. Бѣлый свѣтъ, казалось, окружалъ ее какъ бы серебристымъ туманомъ, слѣды ея мокрыхъ ногъ блистали на полу, звѣзды дрожали въ водѣ. Змѣя сжимала ее своими черными кольцами, усѣянными желтыми пятнами; Саламбо задыхалась подъ этой слишкомъ большой тяжестью; ей казалось, что она умираетъ; конецъ хвоста змѣи слегка билъ ее по бедрамъ. Затѣмъ музыка вдругъ смолкла и змѣя упала.

Таанахъ вернулась въ комнату и, поставивъ два канделябра, огни которыхъ отражались въ стеклянныхъ шарахъ, налитыхъ водою, она натерла ладони Саламбо лавзоніей, нарумянила ей щеки, подрисовала рѣсницы, удлинила брови смѣсью клея, мускуса, чернаго дерева и толченыхъ мушиныхъ лапокъ.

Саламбо сидѣла на креслѣ съ ручками изъ слоновой кости, покорно отдавая себя въ распоряженіе кормилицы. Но эти прикосновенія, запахъ благоуханій и долгіе посты раздражили ея нервы; она такъ поблѣднѣла, что Таанахъ остановилась.

— Продолжай! сказала Саламбо.

И, подавляя свое волненіе, она вдругъ оживилась; ее охватило нетерпѣніе, она торопила Таанахъ и старуха ворчала:

— Хорошо! хорошо! госпожа!… къ тому же, тебя никто не ждетъ.

— Нѣтъ, возразила Саламбо, меня ждутъ.

Таанахъ попятилась отъ изумленія и, желая знать болѣе, прибавила:

— Что ты прикажешь мнѣ, госпожа? такъ какъ, если ты останешься…

Саламбо зарыдала.

Тогда Таанахъ вскричала:

— Ты страдаешь! что съ тобой? не уходи! возьми меня съ собою! Когда ты была маленькой и плакала, я прижимала тебя къ сердцу и утѣшала, давая грудь, но теперь мои груди высохли…

И, ударивъ себя въ изсохшую грудь, она прибавила:

— Теперь я старуха! я не могу ничего для тебя сдѣлать, ты перестала меня любить! ты скрываешь отъ меня свои огорченія! ты презираешь свою кормилицу.

Отъ нѣжности и досады слезы текли у нея на щекамъ.

— Нѣтъ, сказала Саламбо, нѣтъ, я тебя люблю! утѣшься.

Таанахъ съ улыбкой, похожей на улыбку старой обезьяны, снова принялась за работу. По приказанію Шахабарима, Саламбо велѣла сдѣлать себя великолѣпной и Таанахъ раскрашивала ее въ варварскомъ вкусѣ, полномъ изысканности и простоты.

Сверхъ нижней, узкой туники, она надѣла другую изъ птичьихъ перьевъ; золотыя чешуйки охватывали ея бока и этотъ широкій поясъ опускался съ ея голубыхъ панталонъ съ серебряными звѣздами. Затѣмъ Таанахъ надѣла на нее парадное платье изъ серскаго полотна, бѣлаго съ зелеными полосками, и прикрѣпила къ ея плечамъ пурпуровый четырехугольникъ, обшитый снизу зернами сандрастума. Сверхъ всего этого былъ накинутъ черный плащъ, съ длиннымъ шлейфомъ. Затѣмъ Таанахъ осмотрѣла дѣвушку и, гордая своимъ произведеніемъ, невольно сказала:

— Въ день твоей свадьбы ты не будешь прекраснѣе.

— Моей свадьбы? повторила Саламбо.

Она задумалась, опершись локтемъ на костяную ручку кресла.

Но Таанахъ поставила предъ нею мѣдное зеркало, такое широкое и высокое, что она видѣла себя въ немъ съ головы до ногъ. Вставъ, она слегка поправила локонъ, спускавшійся слишкомъ низко.

Волосы ея были осыпаны золотой пудрой, завиты на лбу и сзади падали на спину длинными прядями, перевитыми жемчугомъ. Свѣтъ канделябръ оживлялъ румяна на ея щекахъ, золото ея платья и бѣлизну ея кожи. На таліи, на рукахъ, на пальцахъ и на ногахъ у нея было надѣто такое множество драгоцѣнныхъ камней, что свѣтъ ихъ отражался въ зеркалѣ, какъ солнечный, и Саламбо, стоя около Таанахъ, наклонившейся, чтобъ видѣть ее, улыбалась, окруженная этимъ сіяніемъ.

Затѣмъ она стала ходить взадъ и впередъ, не зная, что дѣлать съ остающимся временемъ.

Вдругъ раздался крикъ пѣтуха. Она поспѣшно прикрѣпила къ волосамъ длинное, желтое покрывало, накинула на шею шарфъ, надѣла на ноги кожанныесиніе башмаки и сказала Таанахъ:

— Ступай подъ мирты, посмотри, нѣтъ ли тамъ человѣка съ двумя лошадьми.

Едва Таанахъ успѣла возвратиться съ утвердительнымъ отвѣтомъ, какъ Саламбо уже спускалась полѣстницѣ галеръ.

— Госпожа! крикнула кормилица.

Саламбо обернулась и, въ знакъ молчанія, приложила палецъ къ губамъ.

Тогда Таанахъ тихонько спустилась по лѣстницѣ вслѣдъ за госпожею и издали, при свѣтѣ луны, увидала въ аллеѣ кипарисовъ громадную тѣнь, двигавшуюся за Саламбо наискось, по лѣвой сторонѣ, — это было предзнаменованіемъ смерти.

Таанахъ вернулась къ себѣ въ комнату, бросилась на постель и стала царапать себѣ лицо ногтями; она рвала волосы и рѣзко кричала; но вдругъ ей пришла въ голову мысль, что ее могутъ услышать, тогда она замолкла и тихо рыдала, закрывъ лицо руками.

ГЛАВА XI.
Въ палаткѣ.

Человѣкъ, сопровождавшій Саламбо, направился по ту сторону маяка къ катакомбамъ, затѣмъ заставилъ ее спуститься по предмѣстью Молуйя, съ узкими, крутыми улицами. Небо начинало бѣлѣть. По временамъ балки, выступавшія изъ стѣнъ домовъ, заставляли ихъ опускать головы, лошади, шедшія шагомъ, скользили.

Такимъ образомъ, они дошли до Тевестскихъ воротъ. Тяжелыя ворота были полуоткрыты. Они прошли чрезъ нихъ, тогда ворота снова закрылись.

Затѣмъ, они ѣхали нѣсколько времени вдоль укрѣпленій и повернули по Теніи, узкому пространству земли, отдѣлявшему заливъ отъ озера и продолжавшемуся до Гадеса.

Вокругъ Карѳагена, ни на морѣ, ни въ окрестностяхъ не видно было живой души. Темносинія волны тихо плескали и легкій вѣтерокъ, тамъ и сямъ, поднималъ пѣну.

Не смотря на свои покрывала, Саламбо вздрагивала отъ утренней свѣжести; движеніе и чистый воздухъ сильно дѣйствовали на нее. Затѣмъ, поднялось солнце; оно сильно грѣло ее сзади и она невольно задремала. Обѣ лошади подвигались рядомъ мелкой рысью, тогда какъ ихъ копыты вязли въ пескѣ.

Проѣхавъ мимо горы Теплыхъ Водъ, они поѣхали скорѣе, такъ какъ почва стала тверже.

Но поля, хотя это было время посѣвовъ, были пусты. Какъ въ пустынѣ, насколько могъ видѣть глазъ, встрѣчались только разбросанныя кучи хлѣба, да гніющій овесъ. На синемъ горизонтѣ деревни казались черными линіями. Время отъ времени по дорогѣ встрѣчались обгорѣлыя стѣны; кровли хижинъ обрушивались, а внутри видны были обломки горшковъ, обрывки платьевъ, черепки всевозможной утвари и другіе сломанные, неузнаваемые предметы. Часто какое нибудь существо, покрытое лохмотьями, съ землянымъ цвѣтомъ лица и сверкающими глазами, появлялось изъ этихъ развалинъ, но сейчасъ же пускалось бѣжать или исчезало въ какой нибудь ямѣ.

Саламбо и ея проводникъ двигались, не останавливаясь.

Оставленныя поля шли одно за другимъ на неровныхъ промежуткахъ. На большихъ пространствахъ встрѣчались мѣста, покрытыя углемъ, отъ котораго поднималась подъ ногами черная пыль. Изрѣдка встрѣчались мирные уголки, ручей текъ въ густой травѣ и, поднимаясь на другой берегъ, Саламбо, чтобъ освѣжить руки, срывала мокрые листья.

Въ концѣ лѣса лавровишневыхъ деревьевъ лошадь Саламбо бросилась въ сторону, испутанная лежавшимъ на землѣ человѣческимъ трупомъ.

Проводникъ Саламбо сейчасъ же поправилъ ее въ сѣдлѣ. Это былъ одинъ изъ служителей храма, человѣкъ, котораго Шахабаримъ употреблялъ для опасныхъ порученій.

Изъ предосторожности, послѣ этого случая, онъ пошелъ пѣшкомъ около Саламбо, между лошадьми. Онъ погонялъ ихъ концами кожаннаго ремня, обмотаннаго вокругъ руки или же вынималъ изъ маленькой корзинки, висѣвшей у него на груди, куски сыра или пирожки изъ яицъ, завернутые въ листья лотоса, и молча, продолжая бѣжать, предлагалъ ихъ Саламбо.

Среди дня, три варвара, въ звѣриныхъ шкурахъ, встрѣтились съ ними на дорогѣ. Мало-по-малу показались другіе, бродившіе группами въ десять, двѣнадцать, двадцать пять человѣкъ; многіе гнали овецъ или какую нибудь хромую корову. Ихъ тяжелыя палицы были усѣяны мѣдными гвоздями; на ихъ грязныхъ платьяхъ сверкали ножи. Они глядѣли на путниковъ съ удивленіемъ и угрозой. Нѣкоторые, проходя, говорили банальныя привѣтствія, другіе — непристойныя шутки, и посланный Шахабарима отвѣчалъ каждому на его языкѣ. Онъ говорилъ имъ, что съ нимъ ѣдетъ молодой, больной мальчикъ, отправляющійся лѣчиться въ далекій храмъ.

День сталъ склоняться къ вечеру. Послышался собачій лай; они двинулись на него.

Затѣмъ, при свѣтѣ сумерекъ, они увидали ограду изъ камня, за которой скрывалось неопредѣленное строеніе. По стѣнѣ бѣгала собака. Проводникъ бросилъ въ нее камнемъ, и они вошли въ высокую залу со сводами.

Какая-то женщина, грѣлась, сидя предъ костромъ изъ вѣтвей, дымъ отъ котораго улеталъ въ отверстіе потолка. Ея сѣдые волосы, падавшіе до колѣнъ, закрывали ее до половины. Она не желала ничего отвѣчать и съ идіотскимъ видомъ бормотала слова мщенія и угрозы противъ варваровъ и карѳагенянъ.

Проводникъ осмотрѣлъ мѣстность, затѣмъ вернулся къ старухѣ, требуя ѣсть.

Она покачала головою и, устремивъ взглядъ на уголья, шептала:

— Я была рука. Всѣ десять пальцевъ отрубили. Ротъ больше не ѣстъ.

Проводникъ показалъ ей пригоршню золотыхъ монетъ. Она бросилась на нихъ, но сейчасъ же снова сдѣлалась неподвижной.

Наконецъ, онъ приставилъ ей къ горлу кинжалъ, который держалъ за поясомъ; тогда она, дрожа встала, подняла большой камень и принесла амфору съ виномъ и гиппо-заритскихъ рыбъ, свареныхъ въ меду.

Саламбо отвернулась отъ этой нечистой пищи; она заснула на лошадиныхъ попонахъ, разложенныхъ въ одномъ изъ угловъ залы, и проснулась на разсвѣтѣ.

Собака выла. Проводникъ осторожно подошелъ къ ней и однимъ ударомъ ножа отрубилъ ей голову. Затѣмъ, натеръ ея кровью лошадиныя морды, чтобъ оживить ихъ. Старуха послала ему вслѣдъ проклятіе.

Саламбо замѣтила это и прижала къ сердцу надѣтый на шеѣ амулетъ.

Они снова двинулись въ путь.

Время отъ времени она спрашивала, скоро ли они пріѣдутъ. Дорога шла по невысокимъ холмамъ; слышенъ былъ только трескъ кузнечиковъ. Солнце нагрѣвало пожелтѣвшую траву; земля была изрыта ямами. Иногда по дорогѣ ползла змѣя; орлы парили въ воздухѣ. Проводникъ продолжалъ бѣжать; Саламбо мечтала подъ покрываломъ и, не смотря на жаръ, не откидывала его, изъ боязни запачкать свое нарядное платье.

Время отъ времени попадались башни, построенныя карѳагенянами для наблюденія за окрестными племенами. Они заходили въ нихъ, чтобъ отдохнуть недолго въ тѣни, затѣмъ снова двигались въ путь.

Наканунѣ, изъ предосторожности, они сдѣлали большой объѣздъ: но теперь имъ никто не встрѣчался; такъ какъ мѣстность была безплодна, то варвары тутъ не показывались. Мало-по-малу снова появились слѣды опустошенія. Иногда среди поля стояла одинокая стѣна, послѣдній остатокъ исчезнувшаго дворца; оливковыя деревья безъ листьевъ казались издали высокими, колючими кустарниками. Они проѣзжали чрезъ мѣстечко, дома котораго были сожжены. Около стѣнъ валялись человѣческіе скелеты, а также скелеты дромадеровъ и муловъ.

Ночь снова наступила; небо было покрыто низко нависшими тучами.

Въ теченіе двухъ часовъ они поднимались по направленію къ западу и вдругъ увидали предъ собою рядъ маленькихъ огоньковъ, которые мелькали въ глубинѣ амфитеатра.

Тамъ и сямъ сверкали и передвигались золотыя пластинки. Это были кирасы клинабаровъ, — пуническій лагерь. Затѣмъ они увидали вокругъ другіе огни, болѣе многочисленные, такъ какъ арміи наемниковъ, соединившіяся вмѣстѣ, занимали громадное пространство.

Саламбо хотѣла ѣхать прямо впередъ, но проводникъ увлекъ ее дальше. Они двигались вдаль террасы окружавшей лагерь варваровъ.

Дойдя до бреши, проводникъ исчезъ.

На вершинѣ ретраншемента прохаживался часовой съ лукомъ въ рукѣ и копьемъ на плечѣ.

Саламбо продолжала подвигаться; варваръ опустился на колѣни и длинною стрѣлою пронзилъ край плаща Саламбо. Затѣмъ, такъ какъ она оставалась неподвижной, что-то крича, то онъ спросилъ, что ей надо.

— Говорить съ Мато, отвѣчала она. Я перебѣжчикъ изъ Карѳагена.

Часовой свиснулъ, крикъ его повторился вдали.

Саламбо ждала. Ея испуганная лошадь ржала.

Когда Мато явился, луна освѣщала ее сзади; кромѣ того, лицо ея было покрыто желтымъ покрываломъ съ черными цвѣтами и она была такъ закутана, что нельзя было ничего разобрать. Съ вершины террасы Мато глядѣлъ на эту неопредѣленную фигуру, казавшуюся призракомъ въ вечернихъ сумеркахъ.

Наконецъ, она сказала ему:

— Веди меня къ себѣ въ палатку! Я этого хочу!

Какое-то неопредѣленное воспоминаніе мелькнуло у него въ головѣ; онъ почувствовалъ, что сердце его забилось. Повелительный тонъ внушилъ ему почтеніе.

— Слѣдуй за мною, сказалъ онъ.

Саламбо очутилась въ лагерѣ варваровъ. Громкіе крики и большая толпа наполняли его, подъ висящими котлами были разведены огни и ихъ пурпуровый отблескъ, освѣщая одни мѣста, оставлялъ другія въ полномъ мракѣ. Слышались крики, ржаніе лошадей, которыя стояли длинными рядами, привязанныя между палатокъ. Палатки были круглыя, четырехъугольныя, изъ полотна, изъ кожи, были шалаши изъ вѣтвей и ямы въ пескѣ, какія роютъ собаки. Солдаты сидѣли на пескѣ или лежали, приготовляясь спать, и лошадь Саламбо по временамъ перепрыгивала чрезъ нихъ.

Саламбо вспомнила, что уже видѣла ихъ; но ихъ бороды стали длиннѣе, лица еще чернѣе, голоса грубѣе.

Мато, идя впереди, отодвигалъ ихъ жестами руки, поднимавшими его пурпуровый плащъ. Нѣкоторые цѣловали ему руки; другіе, наклонивъ голову, подходили спрашивать его приказаній, такъ какъ теперь онъ былъ дѣйствительный и единственный предводитель варваровъ; Спендій, Авторитъ и Нарр’Авасъ потеряли мужество, тогда какъ онъ показывалъ столько смѣлости и упрямства, что всѣ повиновались ему.

Саламбо, слѣдуя за нимъ, прошла по всему лагерю. Его палатка была въ концѣ, въ трехстахъ шагахъ отъ укрѣпленій Гамилькара.

Саламбо замѣтила направо большую яму и ей показалось, что изъ нея выглядывали лица, наравнѣ съ землею, точно на землѣ были разбросаны отрубленныя головы, но ихъ глаза горѣли и изъ полуоткрытыхъ ртовъ вырывались стоны и жалобы на пуническомъ языкѣ.

Два негра со смоляными факелами стояли у дверей палатки.

Мато быстро откинулъ полотно; она послѣдовала за нимъ.

Это была большая палатка, съ мачтой посрединѣ. Она освѣщалась большой лампой, въ формѣ лотоса, налитой желтымъ масломъ. Въ полутьмѣ виднѣлись разныя военныя принадлежности: обнаженные мечи были прислонены къ табурету около щита; кнуты изъ кожи гиппопотамовъ, цимбалы, бубенчики, ожерелья лежали въ безпорядкѣ въ плетеныхъ корзинахъ; крошки чернаго хлѣба валялись на суконной салфеткѣ; въ углу, на кругломъ камнѣ, лежала куча мѣдныхъ монетъ; въ отверстія полотна вѣтеръ вносилъ соръ, пыль, вмѣстѣ съ запахомъ слоновъ, которые ѣли, гремя цѣпями.

— Кто ты? спросилъ Мато.

Она, не отвѣчая, медленно оглядывалась вокругъ; затѣмъ взглядъ ее остановился въ глубинѣ, гдѣ, на постели изъ пальмовыхъ вѣтвей, лежало что-то голубое и блестящее.

Она поспѣшно сдѣлала шагъ впередъ и вскрикнула.

Мато топнулъ ногою.

— Зачѣмъ ты пришла? что тебѣ надо?

— Я хочу взять его, отвѣчала она, указывая на Заимфъ, а другой рукою снимая съ головы покрывало.

Онъ отступилъ, изумленный, почти испуганный.

Она чувствовала себя воодушевленной какъ бы божественной силой, и глядя ему въ лицо, требовала отъ него Заимфъ. Она просила его краснорѣчиво и длинной рѣчью.

Мато не слушалъ ее. Онъ глядѣлъ на нее и ея костюмъ смѣшивался для него съ ея тѣломъ. Ея глаза и брилліанты сверкали; гладкіе ногти казались ему продолженіемъ драгоцѣнныхъ камней, украшавшихъ ея пальцы; аграфы туники, немного поднимавшіе ея груди, сдвигали ихъ и мыслею онъ терялся въ узкомъ промежуткѣ, отдѣлявшемъ ихъ, куда спускалась цѣпочка, на которой висѣла изумрудная пластинка, виднѣвшаяся ниже изъ-подъ фіолетоваго газа. На ней были надѣты серги въ видѣ маленькихъ вѣсовъ изъ сафира, на которыхъ лежала пустая жемчужина, налитая духами, и изъ отверстія жемчужины капля духовъ время отъ времени падала на ея обнаженныя плечи.

Непобѣдимое любопытство увлекало Мато и, какъ ребенокъ, протягивающій руки за неизвѣстнымъ плодомъ, онъ слегка дотронулся до ея груди. Тѣло уступило съ эластическимъ сопротивленіемъ.

Это едва чувствительное прикосновеніе потрясло Мато до глубины души. Все его существо стремилось къ ней, онъ хотѣлъ бы окружить ее, поглотить, выпить. Онъ задыхался, зубы его стучали.

Взявъ ее за руку, онъ тихо привлекъ ее къ себѣ и самъ опустился на кирасу около постели изъ пальмовыхъ листьевъ, покрытой львиной шкурой.

Она стояла предъ нимъ. Онъ глядѣлъ на нее снизу вверхъ, держа ее между колѣнъ, и повторялъ:

— Какъ ты хороша! Какъ ты хороша!

Его глаза, пристально глядѣвшіе въ ея, заставляли ее дрожать, и это чувство такъ усиливалось, что Саламбо едва удерживалась, чтобъ не вскрикнуть, но, вспомнивъ о Шахабаримѣ, она покорилась своей участи.

Мато продолжалъ держать ее маленькую ручку и она, время отъ времени, не смотря на приказаніе жреца, старалась слегка оттолкнуть его. Ноздри его раздувались, чтобъ лучше вдыхать исходившее отъ нея благоуханіе. Это было какое-то свѣжее, неопредѣленное испареніе, но, тѣмъ не менѣе, оно одуряло его, какъ дымъ курильницъ.

Но какимъ образомъ очутилась она около него, въ его палаткѣ, въ его власти? Безъ сомнѣнія, кто нибудь заставилъ ее сдѣлать это? Неужели она пришла для Заимфа? Онъ опустилъ руки и наклонилъ голову, вдругъ охваченный задумчивостью.

Саламбо, чтобъ растрогать его, сказала жалобнымъ тономъ:

— Что я тебѣ сдѣлала, что ты хочешь моей смерти?

— Твоей смерти?

Она продолжала:

— Я видѣла тебя однажды, вечеромъ, при свѣтѣ моихъ горѣвшихъ садовъ, между дымящимися кубками и убитыми рабами, и твой гнѣвъ былъ такъ силенъ, что ты бросился на меня и я должна была бѣжать. Затѣмъ ужасъ поселился въ Карѳагенѣ. Говорили о разореніи городовъ, пожарѣ деревень, убійствѣ солдатъ. Это ты погубилъ ихъ! Это ты убилъ ихъ! Я тебя ненавижу! Твое имя терзаетъ меня, какъ раскаяніе! Ты болѣе ненавистенъ, чѣмъ чума и римская война! Провинціи трепещутъ отъ твоей ярости, поля наполнены трупами! Я слѣдовала за твоими огнями, какъ будто бы шла за Молохомъ!

Мато вскочилъ. Безграничная гордость наполняла его сердце. Онъ чувствовалъ себя выросшимъ до бога.

Стиснувъ зубы, она продолжала:

— И какъ будто этого было недостаточно, ты явился ко мнѣ во время моего сна, покрытый Заимфомъ. Я не поняла твоихъ словъ, но я хорошо видѣла, что ты хотѣлъ увлечь меня къ чему-то ужасному, въ глубину какой-то пропасти.

Мато вскричалъ, ломая руки:

— Нѣтъ! Нѣтъ! Я приходилъ отдать тебѣ его! Мнѣ казалось, что богиня сняла свое покрывало для тебя, что оно принадлежитъ тебѣ! Развѣ ты не также могущественна, непорочна и прекрасна, какъ Танита?

Затѣмъ онъ прибавилъ, глядя на нее съ безконечнымъ обожаніемъ:

— Или, можетъ быть, ты сама Танита?

— Я — Танита, думала Саламбо.

Они замолчали; вдали слышны были раскаты грома; бараны блѣяли, испуганные грозою.

— О, приблизься, продолжалъ онъ, приблизься, не бойся ничего. Нѣкогда я былъ простымъ солдатомъ, затерявшимся среди черни наемниковъ и даже такимъ тихимъ, что я носилъ за другихъ дрова. Какое мнѣ дѣло до Карѳагена! Вся толпа его жителей валяется въ пыли у твоихъ сандалій. Всѣ его сокровища, провинціи, флоты и острова плѣняютъ меня менѣе свѣжести твоихъ устъ и прелести твоихъ плечъ; но я хотѣлъ разрушить стѣны для того, чтобъ дойти до тебя, чтобъ обладать тобою! Къ тому же, въ ожиданіи этого, я мстилъ за себя. Теперь я уничтожаю людей, какъ улитокъ, я бросаюсь на фаланги, я останавливаю дикихъ коней за головы; военная машина не убила бы меня! О! если бы ты знала, какъ, среди войны, я все время думалъ о тебѣ! иногда воспоминаніе о какомъ нибудь жестѣ, а какой нибудь складкѣ твоего платья вдругъ охватываетъ меня, какъ сѣть! Я вижу твои глаза въ пламени костровъ и въ позолотѣ щитовъ, я слышу твой голосъ въ звонѣ цимбалъ. Я поворачиваюсь — тебя нѣтъ, тогда я снова бросаюсь въ битву.

Онъ говорилъ, поднявъ руки, на которыхъ жилы перекрещивались, какъ вѣтви плюща на стволѣ дерева; потъ катился у него по груди.

Саламбо, привыкшая къ евнухамъ, была поражена силою этого человѣка. Было ли это наказаніе богини или вліяніе Молоха, витавшаго вокругъ нея въ пяти арміяхъ? Она чувствовала утомленіе и съ удивленіемъ прислушивалась къ голосамъ перекликавшихся часовыхъ. Пламя лампы колебалось отъ горячаго вѣтра. По временамъ сверкала молнія; затѣмъ мракъ удвоивался; она видѣла предъ собою только глаза Мато, сверкавшіе во мракѣ, какъ уголья. Между тѣмъ, она чувствовала, что неумолимая судьба тяготѣетъ надъ нею, что она приближается къ роковой минутѣ, и, сдѣлавъ усиліе, она протянула руку, чтобъ схватить Заимфъ.

— Что ты дѣлаешь? вскричалъ Мато.

Она спокойно отвѣчала:

— Я хочу вернуться съ нимъ въ Карѳагенъ.

Онъ приблизился, скрестивъ руки, съ такимъ ужаснымъ видомъ, что она была какъ бы пригвождена къ мѣсту.

— Ты возвратишься съ нимъ въ Карѳагенъ! прошепталъ онъ, скрежеща зубами. Ты возвратишься съ нимъ въ Карѳагенъ! А! ты пришла, чтобы взять Заимфъ, чтобы побѣдить меня и потомъ изчезнуть! Нѣтъ! нѣтъ! Ты моя! Никто теперь не вырветъ тебя отсюда! О! я не забылъ дерзости твоихъ большихъ, спокойныхъ глазъ и того, какъ ты подавляла меня величіемъ твоей красоты. Теперь моя очередь? Ты моя плѣнница, раба, служанка! Зови, если ты хочешь, твоего отца, его армію, Старѣйшинъ, Богатыхъ и твой проклятый народъ! Я повелѣваю тремя стами тысячъ солдатъ, я добуду ихъ еще въ Лузитаніи, въ Галліи, въ глубинѣ пустынь; я уничтожу твой городъ! Я сожгу твои храмы! Триремы будутъ плавать по волнамъ крови! Я не оставлю камня на камнѣ! Если же у меня не хватитъ людей, я приведу медвѣдей изъ горъ, я возьму къ себѣ въ армію львовъ! не старайся бѣжать, я убью тебя!

Блѣдный, сжавъ кулаки, онъ дрожалъ, какъ арфа, струны которой готовы лопнуть. Вдругъ онъ зарыдалъ и сѣлъ.

— Прости меня! Я злодѣй, я худшій изъ скорпіновъ, я хуже грязи и пыли! Сейчасъ, когда ты говорила, твое дыханіе доносилось до меня, и я наслаждался имъ, какъ умирающій, который пьетъ воду изъ свѣжаго источника. Раздави меня, чтобы я бросился къ твоимъ ногамъ, прокляни меня, чтобы я слышалъ твой голосъ! Не уходи! Сжалься, я люблю тебя! люблю!

Онъ стоялъ предъ нею на колѣняхъ, на землѣ, обнявъ ее руками за талію, откинувъ голову назадъ. Золотые круги, висѣвшіе у него въ ушахъ, сверкали на его бронзовой шеѣ. Крупныя слезы катились изъ глазъ. Онъ нѣжно вздыхалъ и шепталъ неопредѣленныя слова, болѣе легкія, чѣмъ вѣтеръ, и нѣжныя, какъ поцѣлуй.

Какая-то сладостная истома охватила Саламбо; она потеряла сознаніе самой себя; какое-то внутреннее чувство, приказаніе боговъ, заставляло ее повиноваться. Ей казалось, что она поднимается на облака и, почти лишившись чувствъ, она упала на постель, на львиную шкуру. Мато схватилъ ее за пятки, золотая цѣпочка лопнула и концы ея, разлетѣвшись въ стороны, ударились въ полотно точно двѣ змѣи; Заимфъ упалъ; Саламбо видѣла лицо Мато склонившееся къ ней на грудь.

— Молохъ! ты жжешь меня!

И поцѣлуи солдата, болѣе жгучіе, чѣмъ пламя, покрывали ее; она была какъ бы унесена ураганомъ, подавлена силою солнца.

Онъ перецѣловалъ всѣ пальцы у нея на рукахъ, ея руки, ноги, концы ея волосъ.

— Возьми его! говорилъ онъ. Развѣ я имъ дорожу! На, возьми меня вмѣстѣ съ нимъ. Я брошу армію! я отказываюсь это всего. По ту сторону Гадеса, на разстояніи двадцати часовъ ѣзды по морю, есть островъ, покрытый золотымъ пескомъ, зеленью и птицами. На горахъ растутъ благоухающіе цвѣты, на апельсинныхъ деревьяхъ вьются молочнаго цвѣта змѣи, воздухъ такъ хорошъ, что не даетъ умирать. О! ты увидишь, что я найду этотъ островъ! мы будемъ жить въ хрустальныхъ гротахъ, вырытыхъ въ холмахъ. Тамъ никто еще не живетъ и я буду царемъ.

Онъ стряхнулъ пыль съ ея котурнъ. Онъ хотѣлъ, чтобы она взяла въ ротъ четверть гранаты, онъ сложилъ ей подъ голову платье, чтобы сдѣлать подушку, придумывалъ средства служить ей, унижаться предъ нею и даже разостлалъ ей на ноги Заимфъ, какъ простой коверъ.

— Цѣлы ли у тебя маленькіе рога газели, на которыхъ развѣшены твои ожерелья? ты подаришь ихъ мнѣ! я ихъ люблю!

Онъ говорилъ, какъ будто война была уже кончена; наемники, Гамилькаръ, всѣ препятствія исчезли для него.

Луна мелькала между тучами. Они видѣли ее въ отверстіе палатки.

— О! я проводилъ цѣлыя ночи, глядя на нее. Она казалась мнѣ покрываломъ, закрывающимъ твое лицо, ты глядѣла на меня сквозь нее. Воспоминаніе о тебѣ смѣшивалось съ ея блескомъ. Я не различалъ васъ.

И, положивъ ей голову на грудь, онъ плакалъ счастливыми слезами.

— Такъ вотъ, думала она, тотъ ужасный человѣкъ, который заставляетъ дрожать Карѳагенъ.

Онъ заснулъ.

Тогда, тихонько освободившись отъ его объятій, она спустила ногу на землю и замѣтила, что ея цѣпочка разорвана.

Дѣвушекъ знатныхъ фамилій пріучали уважать эти цѣпочки, почти какъ священную вещь, и Саламбо, краснѣя, обернула вокругъ ноги два обрывка золотой цѣпи.

Карѳагенъ, Мегара, ея домъ, ея спальня и окрестности, которыя она проѣхала, мелькали въ ея воспоминаніи безпорядочными и въ тоже время опредѣленными образами, но какая-то пропасть отдаляла ихъ отъ нея на безграничное разстояніе.

Гроза кончилась; рѣдкія капли дождя падали на палатку.

Мато, какъ пьяный, спалъ, лежа на боку, спустивъ одну руку съ постели. Его жемчужная повязка немного сдвинулась и открыла лобъ. Онъ улыбался, на его губахъ и въ полузакрытыхъ глазахъ сверкала тихая, почти оскорбительная веселость.

Саламбо неподвижно глядѣла на него, опустивъ голову и скрестивъ руки.

У изголовья постели, на кипарисовомъ столѣ, лежалъ кинжалъ. Видъ сверкающаго клинка возбудилъ въ ней кровожадныя желанія. Она приблизилась и схватила кинжалъ за рукоятку.

При шелестѣ ея платья, Мато полуоткрылъ глаза и вытянулъ губы, чтобъ поцѣловать ея руку. Кинжалъ выпалъ у нея изъ рукъ.

Вдругъ послышались кромкіе крики. Яркій огонь показался за палаткой. Мато открылъ ее и увидалъ яркое пламя, охватившее лагерь ливійцевъ.

Горѣли ихъ шалаши и горящія вѣтки съ трескомъ, какъ стрѣлы, летѣли въ разныя стороны; на красномъ горизонтѣ мелькали испуганныя, черныя тѣни. Слышался крикъ тѣхъ, которые были еще въ шалашахъ. Слоны, быки и лошади кидались въ толпу, давя ее. Трубы громко звучали. Повсюду раздавались крики:

— Мато! Мато! иди же! Это Гамилькаръ поджегъ лагерь Авторита.

Однимъ прыжкомъ онъ выбѣжалъ изъ палатки.

Саламбо осталась одна.

Тогда она разсмотрѣла Заимфъ и послѣ долгаго созерцанія была удивлена, что не испытываетъ того счастія, которое ожидала испытать. Осуществленіе ея мечты не разсѣяло ея печали.

Вдругъ низъ палатки поднялся и явилась чудовищная фигура. Сначала Саламбо различила только пару глазъ и длинную, сѣдую бороду, падавшую до земли, такъ какъ остальныя части тѣла, завернутыя въ неопредѣленныя лохмотья, тащились по землѣ и при каждомъ движеніи впередъ пальцы мелькали сквозь волосы бороды, затѣмъ опускались. Это чудовище, ползя такимъ образомъ, добралось до ея ногъ и тогда Саламбо узнала стараго Гискона.

Дѣйствительно, наемники, чтобъ помѣшать плѣнникамъ бѣжать, перебили имъ ноги и они валялись въ кучѣ, среди нечистотъ. Самые сильные, слыша какой нибудь шумъ, съ крикомъ приподнимались, и такимъ образомъ Гисконъ увидалъ Саламбо. Онъ узналъ по костюму карѳагенянку и, предчувствуя, что тутъ скрывается важная тайна, онъ, при помощи своихъ товарищей, успѣлъ выбраться изо рва, затѣмъ на локтяхъ и на рукахъ доползъ до палатки Мато; тамъ разговаривали два голоса. Онъ сталъ слушать и слышалъ все.

— Это ты! сказала, наконецъ, Саламбо почти съ испугомъ.

Онъ же, поднявшись на рукахъ, отвѣчалъ:

— Да, это я. Меня считаютъ мертвымъ, не такъ ли?

Она опустила голову.

Онъ продолжалъ:

— О! почему Ваалъ не далъ мнѣ этой милости!

И, приблизившись къ ней еще болѣе, онъ прибавилъ:

— Онъ, по крайней мѣрѣ, избавилъ бы меня отъ труда, проклинать тебя.

Саламбо поспѣшно отскочила, до такой степени ей было страшно это нечистое существо, отвратительное и въ то же время ужасное, какъ призракъ,

— Мнѣ скоро будетъ сто лѣтъ, продолжалъ онъ, я видѣлъ Агафокла, я видѣлъ Регула и римскихъ орловъ, парившихъ надъ жатвами пуническихъ полей. Я видѣлъ всѣ ужасы сраженій, видѣлъ моря, покрытыя обломками нашихъ флотовъ! Варвары, которыми я командовалъ, заковали меня въ цѣпи, какъ невольника; мои товарищи, одинъ за другимъ, умираютъ вокругъ меня; зловоніе ихъ труповъ пробуждаетъ меня по ночамъ. Я разгоняю птицъ, прилетающихъ, чтобъ выклевывать имъ глаза, и, однако, я ни одного дня не терялъ вѣры въ Карѳагенъ. Если бы я даже видѣлъ возставшими на него всѣ арміи въ свѣтѣ, если бы огонь охватилъ его храмы, я все еще вѣрилъ бы въ его безсмертіе; но теперь, все кончено! все погибло! Боги оставили его! проклятье тебѣ, ускорившей его погибель!

Она раскрыла ротъ.

— О! я былъ тутъ! вскричалъ онъ. Я слышалъ, какъ ты хрипѣла отъ страсти, какъ проститутка! онъ разсказывалъ тебѣ свои желанія и ты позволяла ему цѣловать себѣ руки. Но если уже тебя толкала твоя испорченность, ты должна была бы, по крайней мѣрѣ, взять примѣръ съ дикихъ звѣрей, которые скрываютъ отъ всѣхъ свои совокупленія, а не выставлять свой позоръ почти на глазахъ отца.

— Какъ? сказала она.

— А! ты не знала, что оба укрѣпленія въ шестидесяти локтяхъ одно отъ другаго и что твой Мато, изъ гордости, помѣстился напротивъ Гамилькара. Твой отецъ тамъ, за тобою. И если бы я могъ подняться по тропинкѣ, которая ведетъ на платформу, я крикнулъ бы ему: поди, посмотри на твою дочь, въ объятіяхъ варвара! Чтобъ понравиться ему, ты надѣла на себя костюмъ богини и, отдавъ свое тѣло, ты отдала вмѣстѣ со славою твоего имени, святость боговъ, мщеніе родины и даже Карѳагенъ!

Движеніе его беззубаго рта заставляло колебаться его бороду; глаза, устремленные на нее, пожирали ее и онъ, задыхаясь въ пыли, повторялъ:

— О! святотатица! будь ты проклята! проклята!

Саламбо приподняла полотно и, не отвѣчая, глядѣла въ сторону Гамилькара.

— Здѣсь, не такъ ли? спросила она.

— Какое тебѣ дѣло! ступай прочь! Разбей лучше свое лицо о землю! твой видъ опозорилъ бы священное мѣсто.

Она обернула Заимфъ вокругъ тѣла, поспѣшно взяла свое покрывало, плащъ и шарфъ.

— Я бѣгу туда! вскричала она. И исчезла за палаткой.

Сначала она шла во мракѣ, не встрѣчая никого, такъ какъ всѣ бѣжали къ пожару. Шумъ все увеличивался; яркое зарево покрывало небо сзади; длинная терраса остановила ее.

Тогда она повернула назадъ, направо, налѣво, ища какую нибудь снасть, веревку, камень, что нибудь, что бы помогло ей. Она боялась Гискона и ей казалось, что ее преслѣдуютъ крики и шаги.

День уже начинался. Вдругъ, въ глубинѣ ретраншемента, она замѣтила тропинку. Приподнявъ зубами платье, которое мѣшало ей, она въ три прыжка была на платформѣ.

Громкій крикъ раздался надъ нею во мракѣ, тотъ же самый, который она слышала внизу лѣстницы галеръ.

Наклонившись, она узнала своего проводника, съ его связанными лошадьми. Онъ всю ночь бродилъ между двумя укрѣпленіями, затѣмъ, обезпокоенный пожаромъ, бросился назадъ, стараясь разглядѣть, что происходило въ лагерѣ Мато, а такъ какъ онъ зналъ, что это мѣсто самое ближайшее къ палаткѣ то, повинуясь жрецу, не трогался съ мѣста. Онъ всталъ на спину одной изъ лошадей, Саламбо скользнула къ нему и они поскакали въ галопъ, вокругъ пуническаго лагеря, ища входа.

*  *  *

Мато вернулся къ себѣ'въ палатку. Лампа коптила и едва освѣщала ее. Онъ подумалъ, что Саламбо спитъ. Тогда онъ осторожно ощупалъ львиную шкуру на постели изъ пальмовыхъ листьевъ. Онъ позвалъ; она не отвѣчала. Тогда онъ поспѣшно отодралъ кусокъ полотна, чтобъ освѣтить палатку. Заимфъ исчезъ.

Земля дрожала подъ топотомъ шаговъ. Громкіе крики, ржаніе лошадей, громъ оружія раздавались въ воздухѣ. Трубы трубили атаку. Какой-то ураганъ окружилъ Мато. Въ безпорядочной ярости онъ бросился къ оружію и выбѣжалъ изъ палатки.

Длинные ряды варваровъ сбѣгали съ горы, а на встрѣчу имъ шли пуническія каре, тяжко и правильно колеблясь. Туманъ, пронизываемый лучами солнца, собрался въ маленькія тучки, которыя, поднимаясь, мало-по-малу открывали знамена, каски и острія копій; отъ быстрыхъ эволюцій часть земли, еще находившаяся во мракѣ, казалось, передвигалась; казалось, какъ будто сталкиваются какіе-то потоки и между ними стоитъ неподвижно ощетинившаяся масса. Мато различалъ предводителей, солдатъ, герольдовъ, даже слугъ, сзади садившихся на ословъ.

Но, вмѣсто того, чтобъ сохранять свою позицію и прикрывать пѣхоту Нарр’Авасъ, вдругъ повернулъ направо, какъ будто желая быть раздавленнымъ Гамилькаромъ.

Его всадники опередили слоновъ, которые замедлили шаги, и всѣ лошади, вытянувъ головы, безъ уздечекъ, скакали такимъ быстрымъ карьеромъ, что ихъ животы, казалось, стлались по землѣ. Вдругъ Нарр’Авасъ рѣшительно подъѣхалъ къ одному часовому, бросилъ свой мечъ, дротикъ, копье и исчезъ среди карѳагенянъ.

Нумидійскій король вошелъ въ палатку Гамилькара и сказалъ ему, указывая на своихъ людей, остановившихся вдали:

— Барка! я привелъ ихъ тебѣ. Они твои!

Тогда онъ простерся на землѣ въ знакъ покорности и, въ доказательство своей вѣрности, привелъ все свое поведеніе сначала войны.

Прежде всего онъ помѣшалъ осадѣ Карѳагена и убійству плѣнниковъ. Затѣмъ, онъ не воспользовался побѣдою противъ Ганнона, послѣ его пораженія при Утикѣ. Что же касается тирскихъ городовъ, то они находились на границахъ его государства. Наконецъ, онъ не принималъ участія въ сраженіи при Макарѣ и даже нарочно отлучился, чтобъ избѣжать необходимости сражаться противъ суффета.

Въ дѣйствительности, Нарр’Авасъ хотѣлъ увеличить свое государство на счетъ пуническихъ провинцій и, смотря по тому, на какую сторону клонилась побѣда, помогалъ и оставлялъ наемниковъ. Но, видя, что сильнѣйшимъ окажется въ концѣ концовъ Гамилькаръ, онъ перешелъ на его сторону. Можетъ быть, въ этомъ переходѣ играла роль нелюбовь къ Мато за то, что тотъ былъ главнымъ начальникомъ или вслѣдствіе его старой любви.

Суффетъ выслушалъ его, не прерывая. Человѣкъ, явившійся такимъ образомъ въ армію, гдѣ онъ могъ ожидать мщенія, заслуживалъ вниманія. Гамилькаръ сейчасъ же угадалъ всю пользу подобнаго союза для своихъ плановъ. При помощи нумидійцевъ, онъ могъ отдѣлаться отъ ливійцевъ, затѣмъ увлечь западъ къ покоренію Иберіи; и, не спрашивая Нарр’Аваса, почему онъ не пришелъ раньше, не возражая на его ложь, онъ поцѣловалъ его три раза, приложившись грудью къ его груди.

Гамилькаръ поджегъ лагерь ливійцевъ съ отчаянія, чтобъ положить, какой нибудь конецъ неопредѣленному положенію. Нумидійская армія явилась къ нему, какъ помощь свыше, и, скрывая свою радость, онъ отвѣчалъ:

— Да покровительствуетъ тебѣ Ваалъ! Я не знаю, что сдѣлаетъ для тебя республика, но Гамилькаръ не неблагодаренъ.

Шумъ увеличивался; предводители входили. Гамилькаръ разговаривалъ, вооружаясь.

— Возвратись назадъ, сказалъ онъ. Съ твоей кавалеріей ты сожмешь ихъ пѣхоту между моими и твоими слонами. Мужайся! уничтожь ихъ!

Нарр’Авасъ бросился изъ палатки, когда появилась Саламбо.

Она поспѣшно соскочила съ лошади, раскрыла свой широкій плащъ и, раздвинувъ руки, развернула Заимфъ.

Кожанная палатка, приподнятая снизу, позволяла видѣть гору, покрытую солдатами, и такъ какъ палатка находилась въ центрѣ, то Саламбо, въ свою очередь, была видна со всѣхъ сторонъ. Раздались громкіе крики — крики торжества и надежды. Тѣ, которые шли, остановились, умирающіе, опираясь на локти, поворачивались, благословляя ее. Всѣ варвары знали теперь, что она взяла обратно Заимфъ. Они видѣли ее издали, думали, что видятъ ее. И другіе крики — крики ярости и отчаянія раздались вокругъ, заглушая радостные крики карѳагенянъ. Пять армій, расположившихся на горѣ, кричали и бѣсновались вокругъ Саламбо.

Гамилькаръ, не будучи въ состояніи говорить, благодарилъ ее жестами. Взглядъ его перешелъ съ Заимфа на нее и онъ замѣтилъ, что ея цѣпочка разорвана. Тогда онъ вздрогнулъ, охваченный ужаснымъ подозрѣніемъ; но, почти сейчасъ же овладѣвъ собою, онъ искоса поглядѣлъ на Нарр’Аваса, не поворачивая головы.

Нумидійскій король стоялъ въ сторонѣ, въ скромной позѣ. На лбу у него оставалось еще немного пыли, которая пристала, когда онъ распростерся на землѣ предъ суффетомъ. Наконецъ, Гамилькаръ приблизился жъ нему и торжественнымъ тономъ сказалъ:

— Въ вознагражденіе за услугу, которую ты мнѣ оказалъ, Нарр’Авасъ, я даю тебѣ мою дочь, будь моимъ сыномъ и защищай твоего отца!

Нарр’Авасъ сдѣлалъ жестъ величайшаго изумленія, затѣмъ схватилъ руку Гамилькара и покрылъ поцѣлуями.

Саламбо, спокойная, какъ статуя, казалось, ничего не понимала. Она только слегка покраснѣла, опустивъ глаза. Ея длинныя, загнутыя рѣсницы бросали тѣнь на щеки.

Гамилькаръ пожелалъ немедленно соединить ихъ обрученіемъ. Въ руки Саламбо дали копье, которое она подала Нарр’Авасу; ихъ большіе пальцы были привязаны одинъ къ другому бычачьимъ ремнемъ; затѣмъ на головы имъ посыпали хлѣбныхъ зеренъ, которыя, падая вокругъ, стучали и подпрыгивали, какъ градъ.

ГЛАВА XII.
Водопроводъ.

Двѣнадцать часовъ спустя, отъ наемниковъ осталась только куча раненыхъ, мертвыхъ и умирающихъ.

Гамилькаръ, быстро выйдя изъ горнаго ущелья, снова поднялся на западный склонъ къ Гиппо-Зариту, а такъ какъ мѣстность тутъ была шире, то онъ постарался завлечь туда варваровъ. Нарр’Авасъ окружилъ ихъ своею кавалеріею, тогда какъ суффетъ въ это время мялъ и давилъ ихъ; кромѣ того, они уже были ранѣе побѣждены потерею Заимфа; даже тѣ, которые не заботились о немъ, почувствовали волненіе и какъ бы слабость. Гамилькаръ, не считая необходимымъ для своей гордости оставить за собою поле сраженія, отошелъ послѣ побѣды немного далѣе, налѣво, на возвышенность, командовавшую мѣстностью.

Форму лагерей можно было узнать только по ихъ наклоненнымъ палисадамъ. Длинныя кучи чернаго пепла дымились на мѣстѣ лагеря ливійцевъ; почва походила на бурное море, а разорванныя палатки казались разбитыми кораблями, погибшими въ рифахъ. Кирасы, трубы, куски дерева, желѣза, мѣдь, хлѣбъ, солома и платья валялись между трупами. Тамъ и сямъ дымились факелы; въ нѣкоторыхъ мѣстахъ земля совершенно исчезала подъ щитами. Тамъ и сямъ валялись отрубленныя ноги, руки, сандаліи, кольчуги, головы въ каскахъ, валявшіяся точно мячи въ лужахъ крови; слоны, съ вывалившимися внутренностями, хрипѣли лежа на боку со своими башнями. Почва была мокра и покрыта лужами, хотя дождя не было.

Эти трупы покрывали всю гору сверху до низу.

Оставшіеся въ живыхъ были также неподвижны, какъ и мертвые. Согнувшись, неровными трупами, они съ испугомъ переглядывались, но ничего не говорили.

Въ концѣ большой долины, подъ лучами заходящаго солнца, сверкало озеро Гиппо-Заритъ; направо бѣлые дома возвышались изъ-за стѣны, затѣмъ разстилалось безконечное море и варвары, опершись подбородкомъ на руку, вздыхали, думая о своей родинѣ.

Подулъ сѣверный вѣтеръ. Всѣ вздохнули свободнѣе; по мѣрѣ того, какъ свѣжесть увиличивалась, можно было видѣть, какъ насѣкомыя оставляли хладѣющія тѣла и бѣжали по горячему песку. На большихъ камняхъ неподвижно сидѣли вороны, не спуская глазъ съ умирающихъ.

Когда наступила ночь, желтыя собаки, эти отвратительныя животныя, слѣдующія за арміями, тихо явились среди варваровъ. Сначала они лизали еще теплую кровь изъ ранъ, но вскорѣ принялись разрывать трупы, начиная съ живота.

Бѣглецы появлялись одни за другими, какъ тѣни; женщины тоже рѣшились возвратиться, такъ какъ онѣ еще остались, въ особенности у ливійцевъ, не смотря на ужасную рѣзню, произведенную среди нихъ нумидійцами.

Нѣкоторыя зажгли веревки въ видѣ факеловъ, другія держали скрещенныя копья, на которыя клали труппы и относили ихъ въ сторону.

Мертвецы лежали длинными рядами на спинѣ, съ открытымъ ртомъ, съ касками около или же валялись въ безпорядкѣ, и очень часто, чтобъ найти, кого искали, нужно было разрывать цѣлую кучу. Женщины оглядывали лица, освѣщая ихъ факелами. Множество ранъ покрывали трупы; лохмотья кожи висѣли у нѣкоторыхъ со лбу; другіе были разрублены въ куски, раздавлены до мозга костей, съ широкими ранами отъ клыковъ слоновъ. Хотя всѣ умерли въ одно время, тѣмъ не менѣе, въ степеняхъ разложенія существовала разницы.

Сѣверные жители вздулись и посинѣли, тогда какъ азіатцы, болѣе нервные, казались прокопчеными и уже начинали высыхать. Наемниковъ легко было узнать по татуировкѣ рукъ. У старыхъ солдатъ Антіоха были нарисованы на рукахъ вепри; у служившихъ въ Египтѣ — головы носороговъ; у азіатцевъ — топоръ, граната, молотокъ; у грековъ — профиль цитадели или имя архонта; у нѣкоторыхъ руки были сплошь покрыты множествомъ символовъ, которые смѣшивались со старыми рубцами и новыми ранами.

Для людей латинской расы: самнитовъ, этрусковъ, кампанцевъ и жителей Бруціума были воздвигнуты четыре большіе костра.

Греки вырыли могилы остріями своихъ мечей; аѳиняне клали своихъ убитыхъ лицомъ къ восходящему солнцу; кантабры зарывали своихъ подъ кучами камней; назамоны складывали своихъ пополамъ и связывали бычачьими ремнями; гараманты пошли похоронить своихъ на берегу моря, чтобъ ихъ вѣчно обливали волны; латины были въ отчаяніи, что не могли собрать пепелъ въ урны; номады сожалѣли о горячемъ пескѣ, въ которомъ тѣла превращаются въ муміи, а кельты — что не имѣютъ трехъ неотесанныхъ камней, подъ дождливымъ небомъ, въ глубинѣ залива, полнаго островковъ.

Изрѣдка слышались проклятія, сопровождаемыя продолжительнымъ молчаніемъ. Это кричали чтобы принудить души возвратиться, затѣмъ шумъ снова поднимался чрезъ правильные промежутки. Предъ мертвецами извинялись, что не могутъ почтить ихъ согласно обычаямъ, такъ какъ, вслѣдствіе этого лишенія, имъ было суждено безконечное время проходить чрезъ цѣлый рядъ случайностей и метаморфозъ. Ихъ звали, спрашивали у нихъ, чего они желаютъ; другіе же осыпали мертвецовъ проклятіями за то, что они позволили побѣдить себя.

Огонь костровъ заставлялъ казаться лица блѣднѣе; слезы вызывали слезы; рыданія становились сильнѣе, объятія отчаяннѣе. Женщины бросались на трупы, прижимались ртомъ ко рту, лбомъ ко лбу; ихъ надо было бить, чтобы онѣ выпустили трупы, когда ихъ зарывали; онѣ начернили себѣ щеки, обрѣзали волосы, пускали себѣ кровь и лили ее въ могилы, дѣлали на себѣ нарѣзки въ подражаніе тѣмъ ранамъ, которыя безобразили мертвецовъ. Сквозь шумъ цимбалъ слышался ревъ. Нѣкоторыя срывали съ себя амулеты и плакали на нихъ. Умирающіе катались въ кровавой грязи, кусая отъ ярости свои изуродованныя руки. Сорокъ три самнита убили другъ друга, какъ гладіаторы. Вскорѣ не стало болѣе лѣса для костровъ; огни погасли, всѣ мѣста были заняты и, уставъ кричать, ослабѣвъ, всѣ уснули около своихъ мертвыхъ братьевъ, одни, желавшіе жить — полные безпокойства, другіе же — мечтая не проснуться.

При свѣтѣ утренней зари на границѣ лагеря варваровъ, появились солдаты, шедшіе, держа каски на пикахъ, здороваясь съ наемниками и спрашивая ихъ, не хотятъ ли они дать какое нибудь порученіе на родину.

Нѣкоторые приближались и варвары узнавали въ нихъ своихъ бывшихъ товарищей.

Суффетъ предложилъ всѣмъ плѣннымъ поступить въ его войска; многіе безстрашно отказались. Онъ рѣшился не держать ихъ, но также и не отдавать ихъ во власть Совѣта; онъ просто отослалъ ихъ, приказавъ имъ не сражаться противъ Карѳагена; что касается тѣхъ, которыхъ страхъ пытокъ сдѣлалъ послушными, то онъ приказалъ имъ раздать оружіе враговъ и теперь они явились къ побѣжденнымъ не столько для того, чтобы привлечь илъ на свою сторону, сколько изъ гордости и любопытства.

Сначала они разсказали о прекрасномъ обращеніи суффета. Варвары съ завистью слушали ихъ, хотя въ тоже время презирали ихъ. При первыхъ упрекахъ трусы выходили изъ себя. Издали они показывали варварамъ ихъ собственные мечи и кирасы, съ угрозами приглашая взять ихъ обратно. Варвары подняли каменья; тогда перебѣжчики исчезли и съ вершины горы видны были острыя копья, возвышавшіяся изъ-за палисадовъ.

Тогда горе, болѣе тяжелое, чѣмъ униженіе пораженія, подавило варваровъ. Они думали о безплодности ихъ мужества; они сидѣли съ остановившимся глазами, скрежеща зубами.

Одна и та же мысль вдругъ пришла всѣмъ въ голову, и они въ безпорядкѣ бросились на карѳагенскихъ плѣнниковъ. Солдаты суффета случайно не могли ихъ найти, а такъ какъ онъ оставилъ поле сраженія, то они все еще оставались въ ямѣ. Ихъ всѣхъ вытащили на землю, на ровное мѣсто, вокругъ нихъ были поставлены часовые и въ кругъ стали пускать женщинъ по очереди по тридцати, по сорока. Желая воспользоваться небольшимъ временемъ, которое имъ давали, онѣ перебѣгали отъ одного къ другому, дрожа отъ волненія, не зная, что дѣлать. Затѣмъ, наклонившись надъ этими несчастными тѣлами, онѣ били ихъ наудачу, крича имена своихъ мужей, разрывали ихъ ногтями, выкалывали имъ глаза, булавками.

Затѣмъ явились мужчины и начались новыя пытки; плѣннымъ отрубали ноги по щиколки, со лба сдирали кожу. Люди, ѣвшіе нечистую пищу были особенно изобрѣтательны въ жестокостяхъ: они сыпали въ раны пыль, лили уксусъ и всякія нечистоты. Другіе ждали сзади нихъ, кровь лилась потоками и они восхищались, какъ дѣлатели вина предъ дымящимися чанами.

Между тѣмъ, Мато сидѣлъ на землѣ, на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ былъ, когда кончилось сраженіе; опершись локтями на колѣна, сжавъ руками голову, онъ ничего не видѣлъ, не слышалъ и даже не думалъ.

При дикихъ крикахъ радости толпы онъ поднялъ голову. Передъ нимъ висѣлъ зацѣпившійся за палку обрывокъ полотна, который прикрывалъ корзины, ковры, львиную шкуру; онъ узналъ свою палатку и его взглядъ устремился на землю, какъ будто дочь Гамилькара изчезла подъ землею.

Разорванное полотно, хлопая по вѣтру, иногда попадало ему по лицу. Онъ увидалъ красный отпечатокъ, похожій на отпечатокъ руки. Это была рука Нарр’Аваса, знакъ ихъ союза. Тогда Мато всталъ, взялъ еще горѣвшій уголь и презрительно бросилъ его на остатки своей палатки, затѣмъ концами котурны толкалъ въ огонь оставшіяся вещи, чтобы все уничтожить.

Вдругъ, неизвѣстно откуда, явился Спендій; бывшій рабъ привязалъ себѣ къ бедру два обломка пикъ. Онъ хромалъ и громко жаловался.

— Сними это, сказалъ ему Мато, я и такъ знаю, что ты храбръ.

Онъ былъ до такой степени подавленъ несправедливостью боговъ, что не чувствовалъ въ себѣ силы негодовать на людей.

Спендій сдѣлалъ ему знакъ и повелъ его въ небольшое ущеліе, въ которомъ прятались Заркасъ и Авторитъ.

Они бѣжали, также какъ и рабъ, одинъ, не смотря на то, что былъ жестокъ, другой, не смотря на свою храбрость. Но кто могъ ожидать, говорили они, измѣны Нарр’Аваса, пожара ливійскаго лагеря, потери Заимфа, неожиданнаго нападенія Гамилькара и, въ особенности, его маневровъ, благодаря которымъ онъ заманилъ ихъ въ глубину горы подъ удары карѳагенянъ.

Спендій не признавался въ своемъ страхѣ и продолжалъ утверждать, что у него перебита нога.

Наконецъ, три начальника и главнокомандующій стали обдумывать, на что теперь рѣшиться.

Гамилькаръ закрылъ имъ путь къ Карѳагену; они находились между его солдатами и провинціями Нарр’Аваса. Тирскіе города, очевидно, должны были присоединиться къ побѣдителямъ. Наемники видѣли себя прижатыми къ морю и раздѣленными соединенными силами враговъ. Это должно было неизбѣжно случиться.

Не представлялось никакого средства избѣжать войны; слѣдовательно, приходилось вести ее съ ожесточеніемъ. Но какимъ образомъ заставить всѣхъ этихъ людей, потерявшихъ мужество и покрытыхъ ранами, понять необходимость безконечнаго сраженія?

— Я беру это на себя, сказалъ Спендій.

Два часа спустя, человѣкъ, явившійся со стороны Гиппо-Зарита, бѣгомъ поднялся на гору. Онъ держалъ въ рукахъ таблички и размахивалъ ими и, такъ какъ онъ что-то кричалъ, то варвары окружили его.

Онъ принесъ посланіе отъ греческихъ солдатъ въ Сардиніи. Они просили своихъ африканскихъ товарищей наблюдать за Гискономъ и другими плѣнниками. Самосскій купецъ, именемъ Гиппонаксъ, ѣхавшій изъ Карѳагена, передалъ имъ, что устраивается заговоръ, чтобъ освободить плѣнниковъ, поэтому варварамъ совѣтовали быть осторожнѣе, такъ какъ республика могущественна.

Выдумка Спендія не имѣла сначала такого успѣха, какъ онъ надѣялся. Увѣренность въ новой опасности, вмѣсто того, чтобъ возбудить ярость, вызвала опасенія. Вспомнивъ предупрежденія Гамилькара, они ожидали чего-то непредвидѣннаго и ужаснаго. Ночь прошла въ сильномъ безпокойствѣ, многіе даже отдѣлались отъ оружія, чтобъ смягчить суффета, когда онъ явится.

Но на третій день явился другой посланный, еще болѣе усталый и покрытый пылью. Грекъ вырвалъ у него изъ рукъ свертокъ папируса, покрытаго финикійскимъ письмомъ. Въ немъ умоляли наемниковъ не терять мужества, тунисцы шли къ нимъ на помощь съ большимъ подкрѣпленіемъ.

Сначала Спендій три раза сряду прочелъ письмо и, поддерживаемый двумя каппадокійцами, которые посадили его къ себѣ на плечи, онъ заставлялъ переносить себя съ мѣста на мѣсто и снова прочитывалъ письмо. Въ теченіе семи часовъ онъ говорилъ рѣчи.

Онъ напоминалъ наемникамъ обѣщанія Совѣта, африканцамъ жестокости управляющихъ, всѣмъ варварамъ вмѣстѣ несправедливости Карѳагена. Мягкость суффета была только приманкою, чтобъ захватить ихъ. Тѣ, которые уйдутъ къ нему, будутъ проданы въ рабство, побѣжденные погибнутъ подъ пытками. Что же касается бѣгства, то какъ бѣжать? ни одинъ народъ не пожелаетъ принять ихъ, тогда какъ, продолжая войну, они добьются своего — мщенія и денегъ, и имъ не придется ждать долго, такъ какъ жители Туниса, вся Ливія спѣшатъ къ нимъ на помощь. Говоря это, онъ показывалъ на развернутый папирусъ.

— Глядите! читайте. Вотъ ихъ обѣщанія, я не лгу.

По лагерю бродили собаки съ окровавленными мордами. Яркое солнце пекло обнаженныя головы. Зловонный запахъ поднимался отъ плохо зарытыхъ труповъ. Нѣкоторые даже высовывались изъ земли до живота. Спендій призывалъ ихъ въ свидѣтели своихъ словъ, затѣмъ сжималъ кулаки и грозилъ ими въ сторону Гамилькара.

Къ тому же, Мато наблюдалъ за нимъ и, чтобъ прикрыть свою трусость, грекъ разыгрывалъ негодованіе и мало-по-малу, дѣйствительно началъ чувствовать его. Посвящая себя богамъ, онъ призывалъ проклятія на Карѳагенъ. Мученіе плѣнниковъ было дѣтскою забавою. Къ чему щадить ихъ и таскать за собою этихъ безполезныхъ животныхъ?

Нѣтъ, съ ними надо покончить. Ихъ планы извѣстны. Одинъ можетъ погубить насъ. Довольно состраданія.

Тогда варвары обратились къ плѣннымъ. Многіе еще были живы, съ ними покончили, засунувъ имъ въ ротъ пятки или же убивъ остріями дротиковъ.

Наконецъ, они вспомнили о Гисконѣ. Его нигдѣ не было видно; тогда ихъ охватило безпокойство. Они хотѣли въ одно и то же время убѣдиться въ его смерти и быть ея причиной. Наконецъ, три самнитскихъ пастуха нашли его въ пятнадцати шагахъ отъ мѣста, гдѣ стояла прежде палатка Мато. Они узнали его по длинной бородѣ и позвали другихъ.

Лежа на спинѣ, прижавъ руки къ бокамъ и сжавъ колѣни, онъ походилъ на мертвеца, готоваго къ погребенію; но его худые бока поднимались и опускались, а глаза, широко открытые, на блѣдномъ лицѣ, смотрѣли пристальнымъ и невыносимымъ взглядомъ.

Варвары сначала глядѣли на него съудивленіемъ. Съ тѣхъ поръ, какъ онъ жилъ въ ямѣ, о немъ почти забыли. Тѣснимые старыми воспоминаніями, они стояли въ нѣкоторомъ разстояніи и не рѣшались поднять на него руки; но стоявшіе сзади стали роптать и толкать другъ друга; тогда одинъ гарамантъ протолкался чрезъ толпу. Въ рукахъ у него была маленькая пила. Всѣ поняли его мысль. Лица ихъ покрылись краскою и, охваченные стыдомъ, они заревѣли:

— Да! да!

Человѣкъ съ пилою подошелъ къ Гискону, взялъ его голову и, положивъ ее къ себѣ на колѣни, началъ быстро отпиливать ее. Голова упала. Двѣ струи крови съ такой силою ударили въ землю, что въ ней сдѣлалась яма. Заркасъ бросился на голову и, легче леопарда, побѣжалъ по направленію къ карѳагенянамъ.

Поднявшись на двѣ трети горы, онъ взялъ голову Гискона за бороду и, быстро размахнувшись ею, бросилъ впередъ. Тогда голова, описавъ длинную параболу, исчезла за пуническими укрѣпленіями.

Но вскорѣ на палисадахъ появились два скрещенные знамени, условный знакъ, чтобы требовать трупы.

Тогда четыре герольда, выбранные за громкіе голоса, съ длинными трубами, говоря чрезъ нихъ, объявили, что на будущее время между карѳагенянами и варварами не можетъ быть соглашенія, что они заранѣе отказываются отъ всѣхъ предложеній и что парламентеровъ будутъ отсылать обратно, отрубивъ имъ руки.

Сейчасъ же послѣ этого Спендій отправилъ въ Гиппо-Заритъ за съѣстными припасами. Тирскій городъ прислалъ хлѣба въ тотъ же вечеръ. Они съ жадностью поѣли; затѣмъ, подкрѣпившись, они поспѣшно собрали остатки обоза и сломаннаго оружія, женщины, собрались въ центрѣ и, не заботясь о раненыхъ оставшихся сзади, они быстро двинулись по берегу рѣки, какъ стадо удаляющихся волковъ.

Они шли къ Гиппо-Зариту, рѣшившись, во что бы то ни стало, взять его, такъ какъ имъ необходимъ былъ городъ.

Гамилькаръ, увидавъ ихъ издали, пришелъ въ отчаяніе, не смотря на гордость, которую онъ чувствовалъ, видя, что они бѣгутъ предъ нимъ. На нихъ слѣдовало напасть сейчасъ же со свѣжимъ войскомъ. Еще такой день, и война была бы кончена, иначе, если такъ будетъ продолжаться, то наемники должны были снова возвратиться съ новыми силами. Тирскіе города присоединятся къ нимъ. Его милосердіе къ побѣжденнымъ не принесло пользы, онъ рѣшился быть безжалостнымъ.

Въ тотъ же самый вечеръ онъ послалъ Совѣту дромадера, нагруженнаго браслетами, снятыми съ бѣглецовъ, и, съ ужасными угрозами, требовалъ, чтобъ ему прислали новую армію.

Всѣ уже давно считали его погибшимъ, такъ что, узнавъ о его побѣдѣ, были изумлены, почти испуганы. Возвращеніе Заимфа, о которомъ смутно упоминалось, довершало чудо. И такъ, боги и силы Карѳагена, казалось, теперь принадлежали ему.

Никто изъ его враговъ не рѣшился ни на жалобы, ни на возраженія. Благодаря энтузіазму однихъ и малодушію другихъ, армія въ пять тысячъ человѣкъ была готова ранѣе назначеннаго срока и быстро направилась къ Утикѣ, чтобъ подкрѣпить арьергардъ суффета, тогда какъ еще три тысячи были посажены на корабли и должны были высадиться въ Гиппо-Заритѣ, чтобъ освободить его отъ варваровъ.

Ганнонъ принялъ начальство надъ соединеннымъ отрядомъ, но поручилъ армію своему помощнику, Магдасану, а самъ повелъ войска, ѣхавшія на судахъ, такъ какъ уже не могъ переносить толчковъ носилокъ. Его болѣзнь совершенно уничтожила его губы и ноздри, образовавъ на лицѣ глубокую яму; въ десяти шагахъ разстоянія можно было видѣть ему въ горло. Зная свое безобразіе, онъ надѣвалъ на голову покрывало, какъ женщина.

Гиппо-Заритъ не слушалъ его требованій такъ же какъ и требованій варваровъ; но всякое утро жители опускали имъ провіантъ въ корзинахъ и съ вершины вала извинялись требованіями республики и заклинали ихъ удалиться. Знаками они выражали тоже самое карѳагенянамъ, стоявшимъ на морѣ.

Ганнонъ довольствовался тѣмъ, что блокировалъ портъ, не рискуя на атаку; однако, ему удалось убѣдить судей Гиппо-Зарита принять въ городъ триста солдатъ, затѣмъ онъ отошелъ къ Виноградному мысу и сдѣлалъ большой обходъ, чтобъ окружить варваровъ, операція ненужная и даже опасная, но зависть мѣшала ему оказать помощь Гамилькару; онъ захватывалъ его шпіоновъ, мѣшалъ всѣмъ его планамъ, портилъ все дѣло; наконецъ Гамилькаръ написалъ Совѣту, чтобъ его избавили отъ Ганнона, и тотъ принужденъ былъ возвратиться въ Карѳагенъ, раздраженный низостью Старѣйшинъ и безуміемъ своего товарища.

И такъ, послѣ столькихъ надеждъ, Карѳагенъ очутился въ положеніи, еще болѣе печальномъ; но объ этомъ старались не думать и даже не говорить.

Въ довершеніе всего узнали, что сардинскіе наемники распяли на крестѣ своего полководца, овладѣли сильными позиціями и повсюду избивали людей ханаанской расы. Римляне угрожали республикѣ немедленнымъ начатіемъ военныхъ дѣйствій, если она не заплатитъ тысячи двухъ сотъ талантовъ и не уступитъ всей Сардиніи. Римъ принялъ союзъ варваровъ и отправилъ къ нимъ плоскія барки, нагруженныя мукой и сухимъ мясомъ. Карѳагеняне преслѣдовали ихъ, захватили пятьсотъ человѣкъ; но, три дня спустя, флотъ, везшій въ Карѳагенъ съѣстные припасы, погибъ отъ бури. Боги видимо были противъ республики.

Тогда граждане Гиппо-Зарита, подъ предлогомъ тревоги, заставили взойти на стѣну триста человѣкъ солдатъ Ганнона, затѣмъ, вставъ сзади нихъ, они вдругъ схватили ихъ за ноги и перебросили чрезъ укрѣпленія. Тѣ, которые не убились, были подвергнуты преслѣдованію и потонули въ морѣ.

Утика также возмутилась противъ карѳагенянъ, такъ какъ Магдасанъ, точно такъ же, какъ и Ганнонъ, и по его приказанію, окружилъ городъ, не смотря на просьбы Гамилькара. Что касается этихъ, то изъ города имъ прислали вина, въ которое былъ подсыпанъ сонный порошекъ, затѣмъ ихъ всѣхъ прерѣзали во время сна.

Въ это самое время явились варвары, Магдасанъ бѣжалъ, ворота открылись и съ этого времени два тирскіе города выказывали упрямую преданность своимъ новымъ друзьямъ и безграничную ненависть къ бывшимъ союзникамъ.

Такая измѣна пуническому дѣлу послужила примѣромъ для другихъ. Надежды на освобожденіе оживились. Племена, до сихъ поръ колебавшіяся, вдругъ рѣшились перейти на сторону варваровъ. Все взволновалось. Суффетъ узналъ это и не надѣялся ни на какую помощь. На этотъ разъ онъ безвозвратно погибъ.

Онъ сейчасъ же отправилъ Нарр’Аваса, который долженъ былъ стеречь границы своего государства, а самъ рѣшился возвратиться въ Карѳагенъ, чтобъ взять тамъ солдатъ и снова начать войну.

Варвары, помѣстившіеся въ Гиппо-Заритѣ, увидали, какъ его армія спустилась съ горы.

Куда шли карѳагеняне? Безъ сомнѣнія, ими руководилъ голодъ, и они, внѣ себя отъ перенесенныхъ лишеній, не смотря на свою слабость, рѣшились дать сраженіе. Но они повернули направо. Они бѣжали. Ихъ можно было догнать и раздавить всѣхъ.

Варвары бросились вслѣдъ за ними. Карѳагеняне были остановлены рѣкою. На этотъ разъ она была въ разливѣ. Одни переплыли ее, другіе переправились на щитахъ и снова двинулись въ путь. Наступила ночь и они исчезли.

Варвары тоже не останавливались. Они поднялись выше, чтобъ найти болѣе узкое мѣсто для переправы. Жители Туниса явились къ нимъ на помощь и увлекли за собою жителей Утики. На каждомъ шагу количество наемниковъ увеличивалось и карѳагеняне, ложась на землю, слышали во мракѣ шумъ ихъ шаговъ. Время отъ времени, чтобъ остановить ихъ, Барка приказывалъ пустить въ нихъ тучу стрѣлъ. Многіе были убиты.

Съ наступленіемъ утра наемники были въ горахъ Аріаны, въ томъ мѣстѣ, гдѣ дорога дѣлаетъ заворотъ.

Тогда Мато, шедшему впереди, показалось, что онъ видитъ на горизонтѣ что-то зеленое на верху возвышенности; затѣмъ почва спустилась и появились дома, кровли, обелиски. Это былъ Карѳагенъ. Мато оперся о дерево, чтобъ не упасть, такъ сильно билось его сердце.

Онъ думалъ обо всѣмъ томъ, что произошло съ нимъ съ тѣхъ поръ, какъ онъ былъ тамъ въ послѣдній разъ. Это было что-то удивительное и непонятное. Затѣмъ его охватила радость при мысли, что онъ снова увидитъ Саламбо. Причины, которыя онъ имѣлъ ненавидѣть ее, пришли ему въ голову, но онъ поспѣшно оттолкнулъ ихъ. Весь дрожа, съ широко раскрытыми глазами, онъ разсматривалъ, по ту сторону Эшмуна, высокую террасу дворца, возвышающагося надъ пальмами. Восторженная улыбка мелькнула у него на губахъ. Онъ раскрывалъ объятія, посылалъ поцѣлуи вѣтру и шепталъ:

— Приди! приди!

Глубокіе вздохи подымали его грудь. Двѣ слезы, длинныя, какъ жемчужины, упали ему на бороду.

— Кто тебя удерживаетъ? вскричалъ Спендій. — Спѣши! идемъ! Суффетъ ускользнетъ отъ насъ. Но ты шатаешься и глядишь на меня, какъ пьяный.

Спендій не могъ стоять на мѣстѣ отъ нетерпѣнія. Онъ торопилъ Мато и, щурясь, какъ при приближеніи цѣли, къ которой давно стремился, продолжалъ:

— А! наконецъ-то мы пришли! Наконецъ-то они въ моихъ рукахъ!

У него былъ такой убѣжденный и торжествующій видъ, что Мато былъ увлеченъ. Эти слова грека толкали его отчаяніе къ мщенію, указывали пищу для его гнѣва. Онъ вскочилъ на верблюда, бывшаго въ обозѣ, и длинной веревкой подгонялъ отстающихъ. Онъ перебѣгалъ справа налѣво въ арьергардѣ арміи, какъ собака, подгоняющая стадо.

Слыша его громовой голосъ ряды сближались, даже хромые ускоряли шаги. Посреди перешейка интервалы уменьшились. Первый рядъ варваровъ шелъ въ пыли, поднятой карѳагенянами. Двѣ арміи все болѣе и болѣе сближались, готовы были столкнуться. Но ворота Малки, Тагасты и большія ворота Камона распахнулись настежь, пуническія каре, раздѣлясь тремя колоннами, быстро двинулись подъ портиками.

Вскорѣ толпа, слишкомъ стѣснившаяся, не могла болѣе подвигаться, пики столкнулись въ воздухѣ; стрѣлы варваровъ отскакивали отъ стѣнъ.

На порогѣ воротъ Камона увидали Гамилькара. Онъ повернулся, крича своимъ людямъ раступиться, затѣмъ сошелъ съ коня и, ударивъ его мечемъ, который держалъ въ рукахъ, погналъ его къ варварамъ.

Это былъ орингенскій жеребецъ, котораго кормили шариками изъ муки и который сгибалъ колѣна, когда на него садился господинъ. Почему же онъ отослалъ его? или, можетъ быть, это была жертва?

Лошадь скакала среди копій, опрокидывала людей и, путаясь ногами въ своихъ внутренностяхъ, падала, затѣмъ яростно вскакивала и въ то время, какъ варвары, разступаясь, старались остановить ее или же останавливались, глядя на нее, карѳагеняне, снова сомкнувшись, вошли въ городъ и громадныя ворота съ трескомъ закрылись за ними.

Не смотря на всѣ усилія варваровъ, они не подававались; въ теченіе нѣсколькихъ часовъ вся армія колебалась, наконецъ остановилась.

Карѳагеняне поставили солдатъ на водопроводъ и тѣ начали бросать каменья, пули, бревна. Спендій убѣдилъ всѣхъ, что не слѣдуетъ настаивать. Тогда наемники отступили, рѣшившись осаждать Карѳагенъ.

Между тѣмъ, слухъ о войнѣ перешелъ границы пунической имперіи и пронесся отъ столбовъ Геркулеса до Кирены; пастухи мечтали о ней сторожа свои стада; караваны разговаривали о ней по ночамъ, при свѣтѣ звѣздъ. Великій Карѳагенъ, владыка морей, великолѣпный, какъ солнце, и ужасный, какъ богъ, дождался, наконецъ, людей, которые осмѣлились напасть на него. Много разъ говорили, что онъ даже уже палъ, и всѣ вѣрили этому, такъ какъ всѣ этого желали — и подвластныя ему племена, и платившія дань деревни, и союзныя провинціи и независимыя орды, всѣ тѣ, которые ненавидѣли, его за его тиранію и завидовали его могуществу или алкали его богатствъ. Наиболѣе храбрые скоро присоединились къ наемникамъ. Пораженіе при Макарѣ остановило другихъ. Но мало-по-малу довѣріе снова возвратилось, они нерѣшительно приблизи. лись и теперь люди восточныхъ племенъ держались въ дюнахъ Клипеи, по другую сторону залива. Увидавъ варваровъ, они сейчасъ же показались.

Это не были ливійцы окрестностей Карѳагена; тѣ уже давно составили третью армію, но номады плоскости Барка, разбойники съ мыса Фикусъ, Дернейскаго перешейка, Фацаны и Мармарики. Они перешли пустыню, доставая себѣ воду изъ соленыхъ колодцевъ, обдѣланныхъ костями верблюдовъ; зуаэки, покрытые страусовыми перьями, явились на колесницахъ; гараманты, въ черныхъ покрывалахъ, пріѣхали на разрисованныхъ кобылахъ, на ослахъ и зебрахъ. Нѣкоторые привезли съ собою свои семейства, идоловъ и крыши своихъ хижинъ въ формѣ шлюпокъ. Тутъ были амонійцы, съ кожей, сморщенной отъ горячей воды фонтановъ; атаранты, проклинающіе солнце; троглодиты, хоронящіе своихъ мертвецовъ смѣясь, подъ вѣтвями деревьевъ; отвратительные авзены, которые ѣдятъ насѣкомыхъ, и разрумяненные гизанты, ѣдящіе обезьянъ.

Всѣ они выстроились на берегу моря въ длинную прямую линію. Увидавъ наемниковъ, они сейчасъ же приблизились, какъ тучи песку, поднятыя вѣтромъ. Посреди перешейка ихъ толпа остановилась, такъ какъ наемники, расположившіеся впереди ихъ, вокругъ стѣнъ, не желали трогаться съ мѣстъ.

Затѣмъ, со стороны Аріаны, появились жители запада, народы Нумидіи. Въ дѣйствительности, Нарр`Авасъ управлялъ только Массилійцами и, кромѣ того, обычай позволялъ имъ при перемѣнѣ счастія бросать своего короля; они собрались на Зенѣ, и перешли его при первомъ движеніи Гамилькара.

Сначала явились всѣ охотники Малетута-Ваала и Гарафоса, одѣтые въ львиныя шкуры, приведшіе съ собой маленькихъ, худыхъ лошадей, съ длинными гривами; затѣмъ шли гетулійцы, въ кирасахъ изъ змѣиныхъ шкуръ; фарузинцы въ высокихъ коронахъ, сдѣланныхъ изъ воску и смолы; коны, макары, тиллабары — съ дротиками и круглыми щитами изъ кожи гиппопотамовъ. Они остановились у катакомбъ, между первыми лужами лагуны.

Но когда ливійцы двинулись съ мѣста, на той мѣстности, которую они занимали, точно туча на землѣ, появилось множество негровъ, они явились съ бѣлаго и чернаго Гаруша, изъ пустыни Огила и даже великой страны Агазимбы, находящейся на четыре мѣсяца пути на югъ отъ гарамантовъ и даже изъ болѣе далекихъ мѣстъ. Не смотря на ихъ украшенія изъ краснаго дерева, грязь ихъ черной кожи дѣлала ихъ похожими на оливки, долго валявшіяся въ пыли; на нихъ были надѣты панталоны изъ нитей древесной коры, туники изъ высушенныхъ травъ, морды дикихъ звѣрей на головахъ. Съ волчьимъ воемъ они потрясали трехугольниками, украшенными кольцами и лошадиными хвостами, надѣтыми на палки въ видѣ знаменъ.

Затѣмъ за нумидійцами виднѣлись люди съ желтой кожей, жившіе по ту сторону Тагира, въ кедровыхъ лѣсахъ, они вели съ собою громадныхъ собакъ, величиною съ ословъ, которыя не лаяли.

Затѣмъ, какъ будто бы этого было еще мало, сзади всѣхъ пришли люди съ животными профилями, смѣявшіеся идіотскимъ смѣхомъ, несчастные, уничтожаемые отвратительными болѣзнями, безобразные пигмеи, мулаты, альбиносы, красные глаза которыхъ щурились отъ солнца. Всѣ эти народы бормотали непонятныя слова, клали палецъ въ ротъ, чтобъ показать, что они голодны.

Разнообразіе оружій было не меньше разнообразія костюмовъ и племенъ. Не было ни одного оружія въ мірѣ, которое не имѣло бы тутъ своего представителя; начиная отъ деревянныхъ кинжаловъ, каменныхъ топоровъ, и костяныхъ трезубцовъ, до длинныхъ сабель, тонкихъ и зазубренныхъ, какъ пила, и сдѣланныхъ изъ упругой мѣдной пластинки. Нѣкоторые были вооружены ножами въ ножнахъ изъ кожи антилопы; другіе серпами, привязанными къ веревкамъ, желѣзными трехугольниками, палицами; эфіопы прятали въ волосахъ маленькіе, отравленные дротики; многіе приносили съ собою въ мѣшкахъ каменья; другіе съ пустыми руками щелкали зубами.

Постоянный шумъ стоялъ въ этой толпѣ. Дромадеры, перепачканные смолой, какъ корабли, опрокидывали женщинъ, несшихъ дѣтей на бокахъ. Припасы разсыпались, на ходу давили куски соли, мѣшки съ гумми, кокосовые орѣхи и иногда на шеяхъ, покрытыхъ паразитами, на тонкой веревкѣ висѣлъ брилліантъ, которому позавидовалъ бы сатрапъ, камень почти баснословной цѣны, за который можно было бы купить цѣлое государство. Всѣ эти люди большею частью не знали сами, чего хотѣли. Они двигались подъ вліяніемъ любопытства. Номады, никогда не видавшіе города, были испуганы тѣнью стѣнъ.

Весь перешеекъ былъ буквально покрытъ людьми и эта безконечная поверхность людскихъ головъ, на которой палатки казались хижинами во время разлива, простиралась до первыхъ линій другихъ варваровъ, сверкавшихъ желѣзомъ и симетрично расположенныхъ по обѣимъ сторонамъ водопровода.

Карѳагеняне были еще подъ вліяніемъ ужаса ихъ прибытія, когда увидали двигавшихся прямо къ нимъ, какъ чудовищи или громадный зданіи съ мачтами, руками, снастями, и капителями, осадныя машины, присланныя тирскими городами. Тутъ было шестьдесятъ карробалистовъ, восемьдесятъ онагровъ, тридцать скорпіоновъ, двѣнадцать тарановъ и три гигантскихъ катапульта, которые бросали куски камней, вѣсомъ въ пятнадцать талантовъ. Эти машины толкали толпы людей, они вздрагивали сверху до низу при каждомъ шагѣ и, такимъ образомъ, были пододвинуты къ самымъ стѣнамъ.

Но нужно было еще нѣсколько дней, чтобъ сдѣлать всѣ приготовленія къ осадѣ. Наемники, наученные своими пораженіями, не хотѣли рисковать на безполезныя предпріятія и съ той и съ другой стороны не спѣшили, зная, что должно совершиться нѣчто ужасное, результатомъ чего будетъ или побѣда или полнѣйшее уничтоженіе.

Карѳагенъ могъ противиться очень долго. Его широкія стѣны, представляли цѣлый рядъ внутреннихъ и наружныхъ угловъ, которые были весьма выгодны для отраженія атакъ.

Но со стороны катакомбъ, часть стѣны обрушилась и въ темныя ночи, въ отверстія стѣны видны были огни въ Малкѣ. Въ нѣкоторыхъ мѣстахъ огни были выше стѣнъ. Тамъ жили со своими новыми мужьями жены наемниковъ, изгнанныя Мато. При видѣ своихъ мужей, онѣ не вытерпѣли и издали размахивали своими шарфами; затѣмъ, онѣ приходили въ темнотѣ разговаривать съ солдатами, чрезъ отверстіе стѣны и Великій Совѣтъ узналъ однажды утромъ, что всѣ онѣ бѣжали. Нѣкоторыя пробрались между каменьями, другія, болѣе смѣлыя, спустились по веревкамъ.

Наконецъ Спендій рѣшился привести въ исполненіе свой планъ.

Война, удерживая его вдали, мѣшала ему до сихъ поръ привести его въ исполненіе. Съ тѣхъ поръ, какъ армія вернулась къ Карѳагену, ему казалось, что жители подозрѣваютъ его. Но вскорѣ количество часовыхъ на водопроводѣ уменьшилось, такъ какъ для защиты стѣнъ не было достаточно народа.

Однажды вечеромъ, когда луна ярко свѣтила, Спендій просилъ Мато зажечь среди ночи большой соломенный костеръ и велѣть людямъ громко кричать; самъ же онъ, взявъ съ собою Заркаса, удалился по берегу залива, по направленію къ Тунису.

На высотѣ послѣднихъ арокъ, они прямо повернули къ водопроводу. Мѣстность была открытая, они доползли до самаго основанія стѣнъ.

Часовые на платформѣ спокойно прохаживались, ничего не подозрѣвая.

Вдругъ появилось яркое пламя; раздались звуки трубъ. Часовые, думая, что это атака, бросились къ Карѳагену.

Одинъ человѣкъ остался. Онъ казался чернымъ силуетомъ на небесномъ сводѣ. Луна свѣтила сзади него и его громадная тѣнь отражалась въ долинѣ, какъ движущійся обелискъ.

Спендій и Заркасъ ждали, пока онъ пройдетъ предъ ними. Заркасъ схватился за свою пращу, но Спендій, изъ осторожности или изъ жестокости, остановилъ его.

— Нѣтъ, сказалъ онъ, свистъ пули произведетъ шумъ. Ко мнѣ!

Тогда онъ изо всѣхъ силъ натянулъ свой лукъ, прижавъ его тетиву большимъ пальцемъ лѣвой ноги, прицѣлился и стрѣла полетѣла.

Человѣкъ не упалъ — онъ исчезъ.

— Если бы онъ былъ раненъ, мы бы слышали, сказалъ Спендій.

И онъ поспѣшно поднялся съ этажа на этажъ, какъ въ первый разъ, при помощи веревки и кольца. Затѣмъ, поднявшись на верхъ, къ трупу, онъ опустилъ веревку внизъ; балеарецъ привязалъ къ ней копье и сѣть и ушелъ.

Трубы перестали звучать. Все стало спокойно. Спендій приподнялъ одну изъ плитъ, спустился въ воду и снова придвинулъ плиту.

Смѣривъ разстояніе числомъ шаговъ, онъ дошелъ до того мѣста, гдѣ замѣтилъ продолговатое отверстіе, и, въ продолженіе трехъ часовъ, до утра, работалъ не переставая, почти задыхаясь отъ недостатка воздуха, двадцать разъ думая, что умретъ.

Наконецъ, послышался трескъ. Громадный камень, отскочивъ отъ арки, скатился внизъ и въ тоже мгновеніе настоящій водопадъ, цѣлая рѣка, упалъ съ неба въ долину. Водопроводъ, пробитый посрединѣ, далъ течь.

Это была смерть для Карѳагена и побѣда для варваровъ.

Въ одно мгновеніе разбуженные карѳагеняне появились на стѣнахъ, на домахъ, на храмахъ.

Варвары толкались, кричали въ безумной радости.

Они танцовали въ изступленіи вокругъ потока воды и, не зная что дѣлать, мочили себѣ ею головы.

Тогда на вершинѣ водопровода показался человѣкъ въ темной, разорванной туникѣ. Онъ стоялъ, наклонясь, на самомъ краю, упершись руками въ бока, и глядѣлъ внизъ, какъ бы удивленный своимъ дѣломъ.

Затѣмъ онъ выпрямился и гордымъ взглядомъ окинулъ горизонтъ. Этотъ взглядъ, казалось, говорилъ: все это теперь мое! Раздались громкіе крики одобренія варваровъ; карѳагеняне, понявъ, наконецъ, свое несчастіе стонали отъ отчаянія.

Тогда Спендій началъ бѣгать по платформѣ съ одного конца на другой, съ гордостью поднимая руки, какъ побѣдитель на олимпійскихъ играхъ.

ГЛАВА XIII.
Молохъ.

Варварамъ не было надобности защищаться со стороны Африки, такъ какъ она принадлежала имъ; но для облегченія приближенія къ стѣнамъ, валъ, окружавшій ровъ, былъ уничтоженъ. Затѣмъ Мато раздѣлилъ армію на большіе полукруги, чтобъ лучше окружить Карѳагенъ. Впереди была поставлена греческая пѣхота — гоплиты, за ней расположены пращники и кавалерія. Въ глубинѣ помѣщался обозъ и передо всей этой толпой, на разстояніи трехсотъ шаговъ отъ башенъ, возвышались осадныя машины.

Машины эти, называвшіяся различными именами, можно было раздѣлить на двѣ системы: однѣ дѣйствовали какъ пращи, другія — какъ луки.

Первыя — катапульты, состояли изъ четырехугольниковъ, съ двумя вертикальными балками, соединенными третьей — горизонтальной. Въ ея передней части помѣщался цилиндръ, съ канатами, державшими громадное дышло, съ лопаткой для пріема снарядовъ. Основаніе держалось цѣлымъ клубкомъ натянутыхъ веревокъ. Когда же веревки отпускались, дышло поднималось и ударялось въ поперечную полосу, что, неожиданно остановивъ его движенія, удваивало силу его удара.

Машины втораго сорта представляли болѣе сложный механизмъ. На маленькую колонну былъ прикрѣпленъ за средину поперечникъ, къ которому подходило подъ прямымъ угломъ, нѣчто въ родѣ канала. У оконечностей поперечника возвышались два карниза, къ которымъ, въ свою очередь, были прикрѣплены двѣ балки, удерживавшія концы веревокъ, которыя натягивались до конца канала и задѣвались за бронзовую пластинку, которая, приведенная въ движеніе пружиной, скользила въ каналъ и толкала стрѣлы.

Катапульты назывались также онаграми, какъ порода дикихъ ословъ, которые бросаютъ каменья ногами, скорпіонами — вслѣдствіе крючка у бронзовой пластинки, который, будучи опущенъ ударомъ кулака, приводилъ въ дѣйствіе пружину.

Постройка этихъ машинъ требовала ученыхъ разсчетовъ. Лѣсъ, изъ котораго онѣ строились, выбирался изъ самыхъ крѣпкихъ породъ; всѣ принадлежности дѣлались изъ мѣди, сильные рычаги измѣняли направленіе полета снарядовъ. Онѣ двигались на цилиндрахъ, самыя же большія привозились по частямъ и строились уже противъ врага.

Спендій поставилъ три большихъ катапульта противъ трехъ главныхъ угловъ. Предъ каждыми воротами были поставлены тараны, предъ каждой башней — балисты. Во второмъ же ряду было поставлены каробалисты. Но необходимо было защитить машины противъ огня осажденныхъ и прежде всего задѣлать ровъ, отдѣлявшій ихъ отъ стѣны.

Впередъ были выдвинуты дубовые круги, въ родѣ громадныхъ щитовъ, двигавшихся на трехъ колесахъ. Рабочіе прятались въ маленькихъ, передвижныхъ хижинахъ, покрытыхъ свѣжими шкурами, катапульты и балисты были защищены занавѣсами изъ веревокъ намоченныхъ въ уксусѣ, чтобъ сдѣлать ихъ не воспламеняющимися. Женщины и дѣти собирали каменья на берегу моря, сгребали землю руками и приносили солдатамъ.

Карѳагеняне также приготовлялись.

Гамилькаръ быстро успокоилъ ихъ, заявивъ, что воды въ цистернахъ осталось еще на сто двадцать три дня. Это увѣреніе, присутствіе его среди нихъ, а въ особенности возвращеніе Заимфа, подали имъ надежду. Духъ карѳагенянъ поднялся; даже тѣ, которые были не ханаанскаго происхожденія, были увлечены возбужденіемъ другихъ.

Рабамъ дали оружіе, всѣ арсеналы были опустошены; каждый гражданинъ имѣлъ опредѣленный постъ и назначеніе. Изъ перебѣжчиковъ оставалось въ живыхъ тысяча двѣсти человѣкъ. Суффетъ всѣхъ ихъ назначилъ предводителями. Всѣ плотники, кузнецы и ювелиры были заняты приготовленіемъ военныхъ машинъ. Не смотря на условія римскаго мира, у карѳагенянъ еще осталось нѣсколько машинъ. Ихъ поправили. Карѳагеняне хорошо понимали толкъ въ этомъ дѣлѣ.

Защищенныя съ юга и востока моремъ и заливомъ, эти двѣ стороны были неприступны; на стѣну, обращенную къ варварамъ, были подняты громадные стволы деревьевъ, мельничные жернова, чаны съ сѣрой и съ масломъ; на платформѣ башни были сложены каменья, а дома, прямо прилегавшіе къ укрѣпленіямъ, были набиты пескомъ, чтобъ сдѣлать ихъ крѣпче и увеличить толщину стѣны.

Видя все это, варвары раздражались; они хотѣли бы драться сейчасъ же. Тяжести, которыя они клали въ катапульты были такъ велики, что дышла сломались, поэтому атака была отложена.

Наконецъ, въ тринадцатый день мѣсяца Шабара, съ восходомъ солнца, раздались сильные удары въ ворота Камона. Семьдесять пять человѣкъ солдатъ раскачивали за веревку громадное бревно, горизонтально повѣшенное на цѣпяхъ и оканчивавшееся тараномъ. Оно было разукрашено бычачьими шкурами, оковано желѣзомъ. Оно было втрое толще человѣческаго тѣла, длиною въ сто локтей и, правильно раскачиваясь, приближалось и отодвигалось.

Другіе тараны, предъ другими воротами, точно также были приведены въ дѣйствіе. Затѣмъ веревки, защищавшія машины, упали и цѣлый градъ камней, и тучи стрѣлъ посыпались на городъ. Нѣкоторые пращники, прикрываясь щитами, подходили къ укрѣпленіямъ и старались перебросить чрезъ нихъ горшки съ воспламеняющейся жидкостью. Эти тучи пуль, дротиковъ и камней перелетали чрезъ первую стѣну и, описавъ кривую линію, падали сзади.

Но на вершинѣ стѣнъ были, въ свою очередь, разставлены машины, которыя бросали каменья, и другія, снабженныя громадными щипцами, которые схватывали тараны и тащили ихъ къ себѣ. Варвары, ухватившись за другой конецъ бревна, тащили его назадъ. Схватка продолжалась до вечера.

Когда, на слѣдующій день, наемники снова принялись за дѣло, вся стѣна была буквально покрыта мѣшками съ хлопкомъ, подушками, полотномъ, всѣ бреши были заткнуты тканями, а на укрѣпленіяхъ, между машинами, виднѣлись цѣлые ряды топоровъ на длинныхъ ручкахъ и громадныхъ косъ. Сейчасъ же началось самое яростное сопротивленіе.

Большіе стволы деревьевъ, на канатахъ, не переставая ударяли по таранамъ; крючки, выбрасываемые изъ карѳагенскихъ балистъ срывали кровли съ хижинъ, въ которыхъ скрывались рабочіе варваровъ. Съ платформъ башенъ сыпался дождь камней и стрѣлъ.

Наконецъ, не смотря на все это, тараны разбили ворота Камона и Тагастскія ворота; но карѳагеняне до такой степени забаррикадировали ихъ изнутри, что половинки воротъ нельзя было открыть.

Тогда противъ стѣнъ были поставлены другія машины, которыя разшатывали каменья. Машинами научились лучше управлять и съ утра до вечера онѣ дѣйствовали, не останавливаясь, съ монотоннымъ однообразіемъ.

Спендій съ жаромъ руководилъ дѣломъ осады. Онъ смотрѣлъ за балистами, наблюдалъ, чтобъ рычаги были въ равновѣсіи. Когда рычаги поднимались, когда колонны балистъ вздрагивали отъ удара пружинъ, когда камни и дротики сыпались на городъ, онъ наклонялся всѣмъ тѣломъ впередъ и поднималъ руки, какъ бы самъ желая броситься вслѣдъ за снарядомъ.

Солдаты восхищались его ловкостью и точно исполняли всѣ его приказанія. Довольные своей работой, они шутили надъ названіями машинъ: такъ клещи, которыми брали тараны, назывались волками, а закрытыя галереи аллеями. Вооружая онагры, они говорили: «ну, бодайся хорошенько», а скорпіонамъ: «кусай ихъ до сердца». Эти шутки, каждый день однѣ и тѣже, тѣмъ не менѣе поддерживали ихъ мужество.

Однако, машины не могли разрушить укрѣпленія. Оно состояло изъ двухъ стѣнъ, промежутокъ между которыми былъ наполненъ землею. Наружныя части, уничтоженныя въ теченіе дня, были ночью снова воздвигаемы осажденными.

Мато приказалъ построить деревянныя башни, такой же вышины, какъ каменныя башни карѳагенскихъ укрѣпленій. Ровъ наполняли всѣмъ, чѣмъ попало: землей, каменьями, цѣлыми телегами, чтобъ скорѣе завалить его. Но прежде, чѣмъ онъ былъ совершенно заваленъ, громадная толпа варваровъ двинулась по долинѣ и хлынула на стѣну, какъ море, вышедшее изъ береговъ. На стѣну были заброшены веревочныя лѣстницы, приставлены деревянныя и наемники, одинъ за однимъ, съ оружіемъ въ рукахъ, поднимались вверхъ.

Ни одинъ карѳагенянинъ не показывался. Варвары уже прошли двѣ трети укрѣпленій. Вдругъ на нихъ посыпался цѣлый дождь огня и дыма; тучи песку ослѣпляли имъ глаза; нефть прожигала платья; растопленный свинецъ отскакивалъ отъ касокъ, но насквозь прожигалъ тѣло; цѣлый дождь стрѣлъ летѣлъ имъ въ лицо; пустыя орбиты глазъ, казалось, плакали слезами, величиною съ миндалину; волосы на головахъ загорались. Они бѣжали и огонь сообщался другимъ. Ихъ душили, бросая имъ издали въ лицо плащи, пропитанные кровью. Нѣкоторые, не бывшіе ранеными, стояли неподвижно, какъ палки, раскрывъ ротъ и раздвинувъ руки.

Атака возобновлялась въ теченіе нѣсколькихъ дней, такъ какъ наемники надѣялись взять силой и смѣлостью. Но имъ еще ни разу не удалось перейти чрезъ укрѣпленіе. Ровъ былъ заваленъ мертвыми и ранеными. Посреди вывалившихся внутренностей, раздавленныхъ мозговъ и лужъ крови, обгорѣлые стволы деревьевъ казались черными пятнами; тамъ и сямъ изъ кучи тѣлъ торчали кверху вытянутыя руки и ноги.

Такъ какъ лѣстницы оказались недостаточными, то были употреблены въ дѣло инструменты, состоящіе изъ длиннаго бревна вставленнаго въ другое, лежавшее на землѣ, съ четырехугольной корзинкою на верху, въ которой могли помѣститься тридцать человѣкъ съ оружіемъ.

Мато хотѣлъ подняться въ первой корзинѣ, которая была готова. Спендій остановилъ его.

Большое бревно было приведено изъ горизонтальнаго положенія въ вертикальное и, слишкомъ нагруженное на верху, оно сгибалось, какъ громадная трость. Стиснутые въ корзинкѣ солдаты были не видны снизу, развѣвались только перья ихъ касокъ. Наконецъ, когда корзина поднялась на пятьдесятъ локтей на воздухъ, она нѣсколько разъ повернулась направо и налѣво и, какъ рука гиганта, держащаго цѣлую когорту пигмеевъ, поставила на стѣну корзину съ людьми. Они бросились въ толпу, но никогда не возвращались.

Всѣ другіе такіе же инструменты были сейчасъ же приведены въ дѣйствіи, но для взятія города ихъ нужно было во сто разъ больше. Тогда ими воспользовались для другаго. Эфіопскіе стрѣлки были посажены въ корзины и бросали изъ нихъ отравленныя стрѣлы. Такимъ образомъ пятьдесятъ такихъ машинъ окружали Карѳагенъ, какъ чудовищные коршуны, и негры смѣялись, какъ стража на укрѣпленіяхъ умирала въ жестокихъ конвульсіяхъ.

Тогда Гамилькаръ приказалъ поить солдатъ, отправляемыхъ на укрѣпленія, сокомъ травы, которая предохраняла ихъ отъ яда.

Однажды, въ темный вечеръ, онъ посадилъ лучшихъ своихъ солдатъ на лодки и плоты и, объѣхавъ гавань съ правой стороны, высадилъ ихъ въ Теніи. Затѣмъ, дойдя до первыхъ рядовъ варваровъ и, напавъ на нихъ съ фланга, произвелъ страшную рѣзню. По ночамъ со стѣнъ спускались на веревкахъ люди, съ факелами въ рукахъ, поджигали работы наемниковъ и снова поднимались на верхъ.

Мато ни за что не хотѣлъ отказаться отъ своего дѣла. Каждое препятствіе только усиливало его гнѣвъ. Онъ дошелъ до ужасныхъ, невѣроятныхъ вещей. Онъ мысленно призывалъ Саламбо на свиданіе, затѣмъ ждалъ ее. Она не приходила. Это казалось ему новой измѣной и онъ сталъ ненавидѣть ее. Если бы онъ увидалъ ея трупъ, онъ, можетъ быть, отступилъ бы отъ стѣнъ. Онъ приказалъ удвоить аванпосты, велѣлъ ливійцамъ принести ему цѣлый лѣсъ, чтобъ поджечь городъ и сжечь карѳагенянъ, какъ лисицъ въ норѣ.

Спендій настаивалъ на осадѣ. Онъ старался придумать ужасныя машины, какихъ еще никогда не было.

Другіе варвары, стоявшіе дальше на перешейкѣ, изумлялись этой медленности и уже начинали роптать; тогда ихъ пустили впередъ. Они дрались, вооруженные ножами и дротиками, которыми били въ ворота. Но ихъ обнаженныя тѣла были плохо защищены отъ ранъ и карѳагеняне убили множество изъ нихъ. Что же касается наемниковъ, то они также были этимъ довольны, безъ сомнѣнія думая о томъ, что придется меньше дѣлить добычу. Результатомъ этого были споры и междоусобныя драки. Затѣмъ, такъ какъ окрестности были истощены, скоро начали отнимать другъ у друга съѣстные припасы. Мужество истощалось. Громадныя толпы ушли; но количество оставшихся было такъ велико, что убыль была незамѣтна.

Лучшіе пытались рыть мины, но плохо поддержанная почва обрушивалась. Тогда они начинали рыть въ другихъ мѣстахъ. Но Гамилькаръ всегда угадывалъ ихъ направленіе, прикладывая ухо къ бронзовому щиту. Онъ вырывалъ контрмины подъ дорогами, по которымъ должны были проходить деревянныя башни, и когда ихъ начинали двигать, то онѣ обрушивались въ ямы.

Наконецъ, всѣ признали, что городъ невозможно взять, пока не воздвигнутъ длинной террасы, одинаковой высоты со стѣнами, которая позволяла бы сражаться на одинаковомъ уровнѣ. Вершину террасы нужно было вымостить, чтобъ поднять на нее машины. Тогда Карѳагенъ не могъ бы болѣе противиться.

Между тѣмъ, городъ начиналъ страдать отъ жажды. Вода уже продавалась по серебряному шекелю за боченокъ. Мясо и хлѣбъ также начинали истощаться. Надо было бояться голода; нѣкоторые даже говорили о безполезныхъ ртахъ, что пугало всѣхъ.

Начиная съ площади Камона до храма Мелькарта, трупы наполняли улицы, а такъ какъ былъ конецъ лѣта, то большія, черныя мухи мучили сражающихся. Старики переносили раненыхъ, а благочестивые люди продолжали фиктивные похороны своихъ близкихъ, скончавшихся вдали, во время войны. Статуи изъ воска, съ волосами, одѣтыя въ платья, раскладывались поперекъ дверей и таяли отъ жара свѣчей, горѣвшихъ вокругъ нихъ. Краска текла у нихъ по плечамъ, а слезы по лицамъ живыхъ, распѣвавшихъ мрачныя пѣсни. Мимо проходили толпы вооруженныхъ людей; предводители кричали приказанія и слышался непрерывный стукъ тарановъ въ укрѣпленія.

Температура была такъ высока, что тѣла, вздуваясь, не входили въ гроба. Ихъ жгли посреди дворовъ.

Но костры, разведенные въ слишкомъ узкомъ мѣстѣ, зажигали сосѣднія стѣны и длинные, огненные языки вдругъ поднимались изъ домовъ, какъ кровь изъ перерѣзанныхъ артерій.

Молохъ царилъ надъ Карѳагеномъ; онъ владѣлъ укрѣпленіями, улицами, пожиралъ, даже трупы людей.

Люди, одѣтые, въ знакъ отчаянія, въ платья изъ лохмотьевъ, наполняла перекрестки. Они говорили противъ Гамилькара, предсказывали народу полное уничтоженіе и предлагали все уничтожать и все позволять себѣ. Самые ужасные были тѣ, которые пили сокъ бѣлены. Въ своихъ пароксизмахъ они воображали, что видятъ дикихъ звѣрей, и бросались на прохожихъ, которыхъ убивали. Вокругъ нихъ собирались толпы, забывалась даже защита Карѳагена.

Тогда суффетъ рѣшился подкупить другихъ, чтобы тѣ поддерживали его политику.

Чтобъ удержать въ городѣ духъ боговъ, ихъ изображенія были заключены въ цѣпи. На Патековъ были надѣты черныя покрывала; жертвенники были окружены веревками. Старались возбудить гордость и зависть Ваала, напѣвая ему на ухо: «Какъ, ты позволяешь себя побѣдить! Что жъ, можетъ быть другіе сильнѣе тебя? покажись! помоги намъ! а не то народы будутъ говорить: гдѣ же теперь ихъ Богъ?»

Постоянное безпокойство волновало жрецовъ. Въ особенности волновались жрецы Рабетны, такъ какъ возвращеніе Заимфа не оказало никакой помощи. Они постоянно скрывались за третьей оградой, неприступной, какъ крѣпость; только одинъ изъ нихъ, великій жрецъ Шахабаримъ, рѣшался выходить.

Онъ приходилъ къ Саламбо, молча сидѣлъ, пристально глядя на нее, или упрекалъ ее, болѣе рѣзко, чѣмъ прежде. По странному противорѣчію, онъ не могъ простить молодой дѣвушкѣ, что она исполнила его приказаніе. Шахабаримъ угадалъ все, и постоянно, подъ вліяніемъ этой мысли, терзался ревностью и своимъ безсиліемъ. Онъ обвинялъ Саламбо, что она причина войны. Мато, по его словамъ, осаждалъ Карѳагенъ для того, чтобъ взять обратно Заимфъ, и онъ осыпалъ проклятіями и насмѣшками этого варвара, который имѣлъ претензію владѣть священной вещью. Но, однако, это было не то, что жрецъ хотѣлъ сказать.

Но теперь Саламбо не чувствовала передъ нимъ никакого страха. Волненія, отъ которыхъ она страдала, теперь оставили ее. Странное спокойствіе охватило ее. Ея взглядъ сдѣлался менѣе неопредѣленнымъ и сверкалъ яснымъ блескомъ.

Между тѣмъ, ея удавъ снова захворалъ и, такъ какъ Саламбо, напротивъ того, казалось, излѣчивалась, то старая Таанахъ радовалась этому, убѣжденная, что хворая змѣя беретъ на себя болѣзнь госпожи.

Однажды утромъ она нашла удава за постелью на кожанныхъ ремняхъ, свернувшагося и холоднаго какъ мраморъ, тогда какъ голова его была уже покрыта червями. На крикъ кормилицы явилась Саламбо и молча толкнула змѣю носкомъ сандаліи; кормилица была поражена ея нечувствительностью.

Дочь Гамилькара уже не постилась съ такимъ усердіемъ, какъ прежде; она проводила цѣлые дни на верху террасы, опершись локтями на балюстраду, любуясь зрѣлищемъ, растилавшимся вокругъ нея. Вершины городскихъ стѣнъ виднѣлись на небѣ неровными зигзагами и пики часовыхъ образовывали на нихъ какъ бы колючую ограду. Далѣе, между башнями, она могла слѣдить за маневрами варваровъ. Въ тѣ дни, когда осада прерывалась, она могла даже различать ихъ занятія. Они поправляли свое оружіе, маслили себѣ волосы или же мыли въ морѣ свои окровавленныя руки. Палатки были закрыты; вьючныя животныя ѣли, а вдали, расположенныя полукругомъ, колесницы казались серебрянными монетами, разсѣянными у подножія горъ. Рѣчи Шахабарима приходили ей на память. Она ожидала своего жениха, Нарр’Аваса. Она хотѣла бы, не смотря на ненависть, снова увидѣть Мато; изъ всѣхъ, карѳагенянъ она одна, можетъ быть, говорила бы съ нимъ безъ страха.

Отецъ часто приходилъ къ ней въ комнату. Онъ, тяжело дыша, садился на подушки и глядѣлъ на нее почти нѣжно, какъ будто ея видъ служилъ для него отдохновеніемъ отъ трудовъ. Иногда онъ разспрашивалъ ее о ея путешествіи въ лагерь наемниковъ. Онъ спрашивалъ ее, не дѣйствовала ли она подъ чьимъ, нибудь вліяніемъ; но она жестомъ отвѣчала, что нѣтъ, такъ какъ гордилась тѣмъ, что спасла Заимфъ.

Но суффетъ, подъ предлогомъ собиранія военныхъ свѣдѣній, постоянно наводилъ разговоръ на Мато. Онъ положительно не понималъ, что она дѣлала въ тѣ часы, которые провела въ палаткѣ.

Дѣйствительно, Саламбо ничего не разсказала ему о Гисконѣ, точно также не разсказывала о своемъ желаніи убить Мато, изъ страха, что отецъ будетъ порицать ее за то, что она не уступила этому желанію. Она говорила ему, что предводитель варваровъ казался раздраженнымъ, что онъ много кричалъ, затѣмъ, заснулъ. Она не разсказала болѣе, можетъ быть, изъ стыда, а можетъ быть отъ излишней скромности, вслѣдствіе которой, не придавала большого значенія поцѣлуямъ солдата. Впрочемъ, все это казалось ей какимъ-то туманнымъ воспоминаніемъ тяжелаго сна и она не знала, какимъ образомъ, какими словами разсказать все это.

Однажды вечеромъ, когда они сидѣли такимъ образомъ, вбѣжала испуганная Таанахъ. На дворѣ ожидалъ старикъ съ ребенкомъ, онъ желалъ видѣть суффета.

Гамилькаръ поблѣднѣлъ, затѣмъ поспѣшно сказалъ:

— Приведи ихъ.

Идибалъ вошелъ, но не распростерся на землѣ. Онъ держалъ за руку мальчика въ плащѣ изъ козьей шерсти и, поднявъ капюшонъ, закрывавшій ему лицо, сказалъ:

— Вотъ онъ, господинъ. Возьми его.

Суффетъ и рабъ отошли въ уголъ. Мальчикъ остался по срединѣ. Онъ оглядывался вокругъ, скорѣе внимательнымъ, чѣмъ изумленнымъ взглядомъ, который переходилъ съ потолка и обстановки на жемчужныя ожерелья, разбросанныя на пурпуровыхъ салфеткахъ, и, наконецъ, остановился на величественной молодой женщинѣ, наклонившейся къ нему.

Мальчикъ этотъ былъ лѣтъ десяти; ростомъ онъ былъ не выше римскаго меча. Его вьющіеся волосы спускались на выпуклый лобъ. Тонкія ноздри слегка вздрагивали. Вся его фигура дышала неопредѣленнымъ величіемъ людей, предназначенныхъ на великія дѣла. Сбросивъ тяжелый плащъ, онъ остался въ рысьей шкурѣ, которой были обвязаны его бока, и рѣшительно стоялъ на своихъ маленькихъ, босыхъ ногахъ, покрытыхъ бѣлой пылью. Но, безъ сомнѣнія, онъ понималъ, что говорятъ о важныхъ вещахъ, такъ какъ стоялъ неподвижно, заложивъ руки за спину и опустивъ голову.

Наконецъ, Гамилькаръ жестомъ подозвалъ къ себѣ Саламбо и шепотомъ сказалъ:

— Ты оставишь его у себя. Слышишь ли? никто, даже здѣсь въ домѣ, не долженъ знать объ его существованіи.

Затѣмъ, выйдя за дверь, онъ еще разъ спросилъ Идибала, убѣжденъ ли онъ, что ихъ никто не видалъ.

— Нѣтъ, сказалъ рабъ, улицы были пусты.

Такъ какъ варвары разсѣялись по всѣмъ окрестностямъ, то Идибалъ боялся за сына своего господина и, не зная, куда его спрятать, онъ пріѣхалъ въ лодкѣ и уже три дня плавалъ по заливу, наблюдая за укрѣпленіями. Наконецъ, въ этотъ вечеръ, такъ какъ окрестности Камона показались ему пустынными, онъ быстро проѣхалъ по каналу и вышелъ изъ лодки у арсенала, такъ какъ входъ въ гавань былъ свободенъ.

Но вскорѣ варвары завалили его громадной насыпью, чтобъ помѣшать карѳагенянамъ выходить въ море, тогда какъ терраса также продолжала возвышаться.

Когда, такимъ образомъ, всѣ пути сообщенія были отрѣзаны, въ городѣ начался голодъ. Всѣ собаки, всѣ мулы, ослы, наконецъ, даже пятнадцать слоновъ, приведенныхъ суффетомъ, были убиты. Львы въ храмѣ Молоха взбѣсились и надсмотрщики не рѣшались къ нимъ приближаться. Ихъ кормили сначала ранеными варварами, затѣмъ стали бросать имъ еще теплые трупы, но они отказались ѣсть ихъ и всѣ околѣли.

Въ сумерки, вокругъ старыхъ стѣнъ, бродили люди и рвали между камней траву и цвѣты, которые варили въ винѣ, потому что вино стоило дешевле воды. Нѣкоторые пробирались до непріятельскихъ аванпостовъ и крали пищу изъ палатокъ. Пораженные варвары иногда позволяли ими спокойно удаляться.

Наконецъ, пришелъ день, когда Старѣйшины рѣшили на Совѣтѣ зарѣзать лошадей Эшмуна. Это были священныя животныя, гривы которыхъ жрецы переплетали золотыми лентами и которыя своимъ существованіемъ изображали движеніе солнца, идею огня въ самой высшей формѣ. Ихъ мясо, раздѣленное на равныя части, было зарыто за жертвенникомъ; затѣмъ, каждый вечеръ, подъ предлогомъ какой нибудь службы, Старѣйшины отправлялись въ храмъ и угощались по секрету. Они приносили подъ туниками куски мяса для своихъ дѣтей.

Въ пустынныхъ кварталахъ, вдали отъ стѣнъ, богатые жители, изъ страха другихъ, болѣе бѣдныхъ, забарикадировались.

Каменья военныхъ машинъ и дома, разрушенные для обороны, образовали кучи развалинъ посреди улицъ. Въ самые спокойные часы вдругъ цѣлая толпа народа бросалась крича съ вершинъ Акрополя, а пожары казались пурпуровыми лохмотьями, разбросанными по террасамъ и развѣваемыми вѣтромъ.

Три большихъ катапульта, не смотря на всѣ работы осажденныхъ, не останавливались. Опустошенія, производимыя ими, были ужасны; такъ голова одного человѣка была отброшена на фронтонъ Сисситовъ; въ улицѣ Киниздо разрѣшавшаяся отъ бремени женщина была раздавлена кускомъ мрамора, а ея ребенокъ, вмѣстѣ съ постелью, отброшенъ до перекрестка Циназина, гдѣ было найдено одѣяло.

Но что было раздражительнѣе всего, такъ это пули пращниковъ; онѣ падали на крыши, въ сады, посреди дворовъ, поражали въ то время, когда жители ѣли свой скромный обѣдъ. На этихъ ужасныхъ снарядахъ были вырѣзаны буквы, которыя отпечатывались на тѣлѣ, и на трупахъ можно было прочесть оскорбительныя слова, въ родѣ: поросенокъ, шакалъ, гадъ, а иногда шутки получай или я заслужилъ это.

Часть укрѣпленій, отъ угла гавани до цистернъ, обрушилась, такъ что жители Малки очутились стѣсненными между старой стѣной Бирсы сзади и варварами впереди.

Но, такъ какъ у карѳагенянъ и безъ нихъ было много дѣла, то ихъ оставили на волю судьбы. Они всѣ погибли, и, не смотря на то, что карѳагеняне ненавидѣли жителей Малки, тѣмъ не менѣе, ихъ погибель была поставлена въ вину Гамилькару.

На слѣдующій день онъ открылъ ямы, въ которыхъ пряталъ хлѣбъ, и его управитель раздавалъ его народу. Въ теченіе трехъ дней былъ настоящій пиръ.

Но обиліе пищи сдѣлало только еще болѣе невыносимой жажду; а между тѣмъ, они цѣлые дни видѣли воду, падавшую каскадомъ изъ водопровода. Подъ лучами солнца каскадъ былъ окруженъ облаками тумана и, образуя ручей въ долинѣ, выливался въ заливъ.

Гамилькаръ не падалъ духомъ. Онъ разсчитывалъ на какое нибудь необыкновенное событіе, на что нибудь рѣшительное.

Его собственные рабы взяли сами серебряные клинки въ храмѣ Мелькарта; изъ гавани были вытащены четыре длинныя барки и веревками притянуты до Маппалъ; стѣна, выходившая на берегъ, была пробита и въ Галлію были отправлены коммиссары, чтобъ, по какой бы то ни было цѣнѣ, нанять наемниковъ.

Гамилькаръ былъ въ отчаяніи, что не можетъ войти въ сношенія съ нумидійскимъ королемъ, который, какъ онъ зналъ, находился сзади варваровъ и готовъ былъ броситься на нихъ. Но Нарр’Авасъ былъ слишкомъ слабъ, чтобъ рисковать на это одному; тогда суффетъ приказалъ возвысить укрѣпленія двѣнадцатью пальмами, собрать въ Акрополѣ все, что было въ арсеналахъ, и еще разъ поправить машины.

Для скрѣпленія катапультовъ нужны были ремни изъ воловьей или оленьей кожи, а между тѣмъ въ Карѳагенѣ не было ни оленей, ни воловъ; Гамилькаръ потребовалъ у Старѣйшинъ волосы ихъ женъ. Всѣ пожертвовали ими, но этого было недостаточно. У Сиссистовъ было тысяча двѣсти рабынь, которыя предназначались для продажи въ Грецію и Италію; ихъ волосы, постоянно натираемые масломъ и, вслѣдствіе этого, весьма эластичные, были бы отличны для военныхъ машинъ, но, если ихъ обрѣзать, то впослѣдствіи потеря была бы значительна. Тогда было рѣшено выбрать между женъ плебеевъ лучшіе волосы. Не обращая вниманія на нужды родины, онѣ въ отчаяніи кричали, когда служители совѣта Ста явились къ нимъ, съ ножницами въ рукахъ.

Между тѣмъ упорство варваровъ все увеличивалось.. Издали видно были, что они брали жиръ отъ покойниковъ, чтобъ смазывать свои машины, тогда какъ другіе вырывали ногти у мертвецовъ и сшивали ихъ одинъ съ другимъ, чтобъ сдѣлать себѣ кирасу. Имъ пришло въ голову, вмѣсто камней, помѣщать въ катапульты громадныя вазы, полныя ядовитыхъ змѣй, принесенныхъ неграми. Глиняныя вазы, разбивались о плиты и множество змѣй, казалось, выходило изъ стѣнъ. Затѣмъ варвары, недовольные и этимъ изобрѣтеніемъ, усовершенствовали его. Они стали бросать въ городъ всевозможныя нечистоты: человѣческія испражненія, трупы. Въ городѣ началась чума. У карѳагенянъ вываливались зубы изъ десенъ, столь же безцвѣтныхъ, какъ десны верблюдовъ послѣ слишкомъ дальняго пути.

На террасу, хотя она не поднялась еще до вышины стѣнъ, были подняты машины. Противъ двадцати трехъ башенъ укрѣпленій возвышались двадцать три деревянныхъ башни, немного сзади виднѣлся ужасный гелеполь Деметрія Поліорсета, который Спендій, наконецъ, построилъ. Пирамидальный, какъ Александрійскій маякъ, онъ былъ вышиною въ сто тридцать локтей, а шириною въ двадцать три, въ два этажа, которые все уменьшались къ верхушкѣ и были защищены мѣдной чешуей, тогда какъ въ стѣнахъ было продѣлано множество дверей, за которыми прятались солдаты; на верхней платформѣ возвышался катапультъ и двѣ балисты.

Въ это время Гамилькаръ приказалъ распинать на крестѣ тѣхъ, которые пожелали бы сдаться. Даже женщины были взяты на службу. Всѣ спали на улицахъ и съ волненіемъ ждали, что будетъ.

Однажды утромъ, незадолго до восхода солнца (это былъ седьмой день мѣсяца Ниссенъ) они услышали громкіе крики варваровъ, раздались звуки свинцовыхъ трубъ. Громадные рога ревѣли, какъ быки. Всѣ бросились къ укрѣпленіямъ.

Цѣлый лѣсъ пикъ, копій и мечей виднѣлся вокругъ. Варвары бросались на стѣну, забрасывали на нее веревочныя лѣстницы, и вскорѣ въ отверстіяхъ стѣны показались ихъ головы. Тараны били въ ворота, и въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ не было террасы, наемники, чтобъ уничтожить стѣну, двигались сжатыми рядами. Первая шеренга подвигалась, совсѣмъ наклонившись къ землѣ, вторая, согнувшись немного менѣе, и такъ далѣе, пока, наконецъ, послѣдніе не стояли совершенно прямо, въ то время какъ наиболѣе высокіе, чтобъ подняться, вытягивали шею и шли во главѣ, а наиболѣе низкіе въ хвостѣ; на лѣвомъ крылѣ всѣ подвигались, закрывъ каски щитами и такъ плотно сдвинувъ ихъ одинъ къ другому, что вся толпа казалась сборищемъ громадныхъ черепахъ. Снаряды скользили по этимъ выпуклымъ массамъ.

Карѳагеняне бросали мельничные жернова, выливали цѣлыя бочки смолы и нефти, и бросали все, что могли, всякія тяжести, которыя могли бы убивать. Нѣкоторые караулили въ амбразурахъ съ сѣтями, и когда подходилъ варваръ, онъ былъ опутанъ сѣтью и бился въ ней, какъ рыба. Они сами разрушали свои укрѣпленія, цѣлые куски стѣнъ падали, поднимая густую пыль. Камни военныхъ машинъ, на террасахъ, стрѣлявшихъ одна въ другую, сталкивались и, разлѣтаясь на тысячи кусковъ, падали на сражающихся, какъ проливной дождь.

Вскорѣ обѣ толпы представляли одну громадную цѣпь человѣческихъ тѣлъ. Она была гуще въ промежуткахъ террасы и немного слабѣе на концахъ. Она двигалась, не переставая, но не подвигалась, сражающіеся схватывались грудь съ грудью и душили другъ друга на землѣ. Женщины на стѣнахъ громко кричали. Ихъ тащили за ихъ покрывали и бѣлизна ихъ, вдругъ открытыхъ, тѣлъ сверкала въ рукахъ негровъ, поражавшихъ ихъ кинжалами.

Трупы, слишкомъ сжатые толпою, не падали, поддерживаемые плечами товарищей, они подвигались нѣсколько минутъ съ неподвижнымъ взглядомъ. Нѣкоторые съ головою, пробитой дротиками, нѣсколько минутъ качали ею, какъ медвѣди. Рты, открытые, чтобъ вскрикнуть, оставались открытыми. Тамъ и сямъ лежали отрубленныя руки. Наносились страшные удары, о которыхъ долго разсказывали пережившіе.

Между тѣмъ стрѣлы пускались съ вершинъ деревянныхъ и каменныхъ башенъ. Машины дѣйствовали не переставая. Варвары, разрушивъ въ катакомбахъ старое кладбище, бросали въ карѳагенянъ плитами съ могилъ.

Иногда, подъ тяжестью, канаты, которыми поднимали на стѣны корзины съ людьми, обрывались и вся эта масса людей, махавшихъ руками, падала внизъ.

Гоплиты старались чрезъ Тенію проникнуть въ гавань и уничтожить флотъ. Гамилькаръ приказалъ зажечь на крышѣ Камона костеръ изъ сырой соломы и тогда, ослѣпленные дымомъ, греки повернули налѣво и еще болѣе увеличили страшную толкотню въ Малкѣ. Трое воротъ были выбиты. Высокія баррикады, изъ досокъ, усѣянныхъ гвоздями, были устроены за воротами и не позволяли имъ открыться. Наконецъ, четвертыя ворота были также выбиты. За ними не оказалось баррикадъ, варвары бѣгомъ бросились въ нихъ и скатились въ яму, въ которой были приготовлены западни.

Въ юго-западной сторонѣ Авторитъ, со своими людьми, уничтожилъ укрѣпленіе, отверстіе котораго было завалено каменьями; почва за этой брешью поднималась кверху. Они быстро поднялись, но на верху очутились предъ второй стѣной изъ камней и длинныхъ бревенъ, построенной по галльскому образцу, перенятому Гамилькаромъ въ крайности. Галлы вообразили себя предъ роднымъ городомъ; атака ихъ была слаба и они были отбиты.

Начиная отъ улицы Камона до Сѣнного рынка, вся дорога принадлежала варварамъ и самниты добивали умирающихъ, или же, стоя у подошвы стѣны, глядѣли на лежащія подъ ними дымящіяся развалины и возобновлявшуюся вдали битву.

Пращники, разставленные сзади, стрѣляли не переставая. Но отъ слишкомъ долгаго употребленія пращи разбились и многіе, какъ пастухи, бросали каменья руками.

Заркасъ, съ распущенными по плечамъ длинными, черными волосами, появлялся повсюду и увлекалъ за собою балеарцевъ. У него съ боковъ были привѣшены двѣ корзинки; онъ поминутно опускалъ въ нихъ лѣвую руку, тогда какъ правая, вооруженная пращей, вертѣлась, не переставая, какъ колесо колесницы.

Мато сначала не вмѣшивался въ бой, чтобъ лучше командовать всѣми варварами. Его видѣли на берегу залива съ наемниками, у лагуны съ нумидійцами, на берегу озера между негровъ, изъ глубины долины онъ руководилъ толпами солдатъ, не переставая подходившими къ линіямъ укрѣпленій. Мало-по-малу онъ приблизился къ мѣсту сраженію — и запахъ крови, видъ рѣзни, звуки трубъ заставили трепетать его сердце. Тогда, войдя къ себѣ въ палатку и снявъ кирассу, онъ взялъ свою львиную шкуру, болѣе удобную для сраженія. Морда приходилась у него на головѣ, переднія лапы скрещивались на груди, тогда какъ когти заднихъ висѣли до колѣнъ, за поясомъ у него былъ заткнутъ топоръ съ двумя остріями и, съ длиннымъ мечомъ въ рукахъ, онъ, какъ ураганъ, бросился въ отверстіе стѣны.

Онъ подвигался, кося вокругъ себя карѳагенянъ какъ траву, опрокидывая тѣхъ, которые хотѣли схватить его съ боковъ, ударами кулаковъ, пронизывая мечомъ, когда они нападали прямо или разрубая ихъ, если они бѣжали. Два человѣка заразъ вскочили ему на спину. Онъ однимъ прыжкомъ отскочилъ къ воротамъ и раздавилъ ихъ. Его мечъ, не переставая, поднимался и опускался и наконецъ разлетѣлся въ куски объ уголъ стѣны. Тогда онъ вынулъ свой тяжелый топоръ и билъ карѳагенянъ спереди и сзади, какъ стадо овецъ. Они все болѣе и болѣе разступались и онъ дошелъ одинъ до второй стѣны, внизу Акрополя. Всевозможные предметы, сброшенные сверху, завалили ступени лѣстницы и поднимались выше стѣны. Мато, среди этихъ развалинъ, обернулся, чтобъ позвать своихъ товарищей.

Онъ увидалъ ихъ разсѣянными среди толпы карѳагенянъ. Имъ грозила гибель. Онъ бросился къ нимъ. Тогда вокругъ него быстро сплотилась широкая корона красныхъ перьевъ, но изъ боковыхъ улицъ вылилась громадная толпа. Онъ былъ схваченъ, приподнятъ и вынесенъ внѣ укрѣпленія, въ мѣстность, гдѣ терраса была высока.

Онъ крикнулъ какое-то приказаніе. Въ тоже мгновеніе щиты опустились на каски; онъ вскочилъ на нихъ, чтобъ зацѣпиться гдѣ нибудь за стѣну и снова возвратиться въ Карѳагенъ. Потрясая своимъ ужаснымъ топоромъ, онъ бѣжалъ по щитамъ, какъ по бронзовымъ волнамъ, точно морской богъ, потрясающій трезубцемъ.

Въ это время человѣкъ въ бѣломъ платьѣ ходилъ по краю укрѣпленія, спокойный и равнодушный къ окружающей его смерти. По временамъ онъ подносилъ правую руку къ глазамъ, какъ бы желая найти кого-то. Мато прошелъ подъ нимъ. Вдругъ его глаза сверкнули, блѣдное лицо исказилось и, поднявъ худыя руки, онъ крикнулъ какое-то оскорбленіе.

Мато не слыхалъ его, но онъ почувствовалъ на себѣ такой жесткій и яростный взглядъ, что громко вскрикнулъ и кинулъ въ суффета свой длинный топоръ, но между нимъ бросились люди, и Мато, не видя болѣе своего противника, измученный упалъ навзничь.

Въ это время къ стѣнѣ приближался какой-то ужасный трескъ, смѣшивавшійся со звуками хриплыхъ голосовъ, пѣвшихъ пѣсню.

Это была большая машина, построенная Спендіемъ, окруженная толпою солдатъ. Они тащили ее руками, толкали плечами, такъ какъ, хотя почва поднималась очень слабо, тѣмъ не менѣе этотъ подъемъ былъ почти непреодолимымъ препятствіемъ для машинъ такой страшной тяжести. Однако, у нея было восемь обитыхъ желѣзомъ колесъ и она уже съ утра подвигалась такимъ образомъ, какъ гора воздвигавшаяся на другой горѣ. Въ ея основаніи помѣщался громадный таранъ и съ трехъ фасадовъ, выходившихъ на городъ, открывались двери и внутри виднѣлись, какъ мѣдныя колонны, солдаты въ кольчугахъ. Нѣкоторые поднимались или спускались по лѣстницамъ, соединявшимъ этажи; другіе ожидали для того, чтобъ броситься, когда двери машины дойдутъ до стѣны; посрединѣ верхней платформы возвышался громадный катапультъ.

Гамилькаръ въ эту минуту стоялъ на крышѣ Мелькарта. Онъ рѣшилъ, что машина должна придти прямо къ нему, какъ къ наиболѣе неуязвимой части стѣны, на которой поэтому даже не было поставлено часовыхъ. Уже давно его рабы приносили большіе кувшины воды на дорогу вокругъ укрѣпленія, гдѣ они построили изъ глины двѣ поперечныхъ перегородки, образовывавшія со стѣной храма нѣчто въ родѣ бассейна. Вода нечувствительно лилась на террасу и — странная вещь — Гамилькаръ, казалось, не заботился объ этомъ.

Но когда машина была на разстояніи около тридцати шаговъ, онъ приказалъ положить доски чрезъ улицы, между домами, отъ цистернъ до укрѣпленія и его люди, стоявшіе длинными рядами, передавали другъ другу изъ рукъ въ руки каски и амфоры съ водою, которую выливали на террасу; карѳагеняне раздражались такой тратой драгоцѣнной воды.

Таранъ громадной машины уже началъ разрушать стѣну, вдругъ изъ разъединенныхъ камней полился цѣлый фонтанъ. Тогда громадная, мѣдная масса въ девять этажей, въ которой находилось болѣе трехъ тысячъ солдатъ, начала тихо колебаться, какъ корабль

Дѣйствительно, вода, лившаяся на террасу, размочила дорогу; колеса машины стали вязнуть въ грязи. Въ первомъ этажѣ, изъ-за кожанной занавѣски, появилась голова Спендія, дувшаго изо всей силы въ костяной рогъ. Большая машина, поднятая какъ бы конвульсивно, подвинулась еще шаговъ десять, но почва становилась все мягче, грязь доходила выше осей и машина остановилась, страшно наклонившись на одну сторону. Катапультъ скатился до края платформы и, увлеченный своей тяжестью упалъ, давя подъ собою нижніе этажи. Солдаты, стоявшіе въ дверяхъ, скользили въ пропасть или же, удерживаясь на концахъ длинныхъ бревенъ, увеличивали своей тяжестью наклонъ машины, ломавшейся съ громкимъ трескомъ.

Другіе варвары бросились на помощь; они стѣснились плотной толпою. Тогда карѳагеняне, сойдя съ укрѣпленія, напали на нихъ съ тылу. Началась рѣзня. Но въ эту минуту появились колесницы съ косами. Онѣ скакали вокругъ толпы и карѳагеняне бѣжали на стѣну.

Наступила ночь. Мало-по-малу варвары удалились. Казалось, что вся долина, отъ голубаго залива до совершенно бѣлой лагуны, движется, какъ громадный муравейникъ, а озеро, въ которое было пролито столько крови, разстилалось вдали, какъ громадная, пурпурная скатерть.

Терраса была до такой степени наполнена трупами, что казалась построенной изъ человѣческихъ тѣлъ; посрединѣ возвышались остатки громадной машины, отъ которой, время отъ времени, отрывались огромные куски, какъ камни разрушающейся пирамиды. На стѣнахъ виднѣлись широкія дороги, проведенныя ручьями растопленнаго свинцу; тамъ и сямъ горѣли обрушившіяся деревянныя башни, дома казались во мракѣ остатками разрушеннаго амфитеатра. Съ земли поднимались тяжелыя испаренія; тамъ и сямъ сверкали искры, поднимавшіяся и терявшіяся въ темномъ небѣ.

*  *  *

Между тѣмъ, карѳагеняне, мучимые жаждою, бросились къ цистернамъ. Двери въ нихъ были разбиты. Густая грязь лежала на днѣ.

Что теперь дѣлать? Кромѣ того, варвары были безчислены и, отдохнувъ отъ усталости, они должны были снова возобновить нападеніе.

Карѳагеняне цѣлую ночь держали совѣтъ на углахъ улицъ. Одни говорили, что надо отослать женщинъ, больныхъ и стариковъ; другіе предлагали бросить городъ и основать далѣе колонію; но для этого не доставало кораблей, и когда солнце взошло, ничего еще не было рѣшено.

Въ этотъ день сраженія не было: всѣ были чрезъчуръ утомлены. Спавшіе походили на трупы.

Тогда карѳагеняне, обдумывая причины своихъ несчастій, вспомнили, что въ этомъ году они не послали обычныхъ ежегодныхъ приношеній тирскому Мелькарту. Ихъ охватилъ безграничный ужасъ; боги, возмущенные противъ республики, безъ сомнѣнія, будутъ мстить.

На боговъ смотрѣли, какъ на жестокихъ господъ, которыхъ можно было смягчить мольбами и подкупить подарками; но всѣ были слабы въ сравненіи съ Молохомъ-истребителемъ. Существованіе, даже самыя тѣла людей принадлежали ему. Поэтому, чтобъ спасти это тѣло, карѳагеняне имѣли обыкновеніе приносить ему жертвы, которыя успокоивали его ярость. Дѣтямъ жгли лбы или затылки шерстяными фитилями и такъ какъ этотъ способъ удовлетворять Ваала приносилъ жрецамъ много денегъ, то они всегда совѣтывали его, какъ болѣе удобный и легкій.

Но на этотъ разъ, дѣло шло о самой республикѣ и такъ какъ всякая выгода должна быть пріобрѣтена какой нибудь потерей, всякое требованіе должно сообразоваться съ желаніемъ сильнѣйшаго, то трудно было придумать подобное удовлетвореніе для бога, имѣвшаго возможность, какъ теперь, доставить себѣ полное удовлетвореніе. Нужно было придумать способъ вполнѣ удовлетворить его. Множество примѣровъ доказывали, что это средство вполнѣ уничтожало несчастія. Къ тому же, они думали, что уничтоженіе чрезъ огонь, очиститъ Карѳагенъ и врожденная жестокость народа заранѣе наслаждалась этимъ. Выборъ долженъ былъ исключительно пасть на знатныя семейства.

Старѣйшины собрались. Засѣданіе было продолжительно. Ганнонъ также явился; но, такъ какъ онъ уже не могъ сидѣть, то остался лежать у дверей, полузакрытый бахромами занавѣсей, и когда жрецъ Молоха спросилъ Совѣтъ, согласятся ли они пожертвовать своими дѣтьми, его голосъ вдругъ раздался изъ мрака, точно голосъ духа изъ глубины пещеры. Онъ говорилъ, что сожалѣетъ, что не можетъ дать ребенка своей собственной крови. И, говоря это, глядѣлъ на Гамилькара, стоявшаго напротивъ него, въ другомъ концѣ залы. Суффетъ былъ такъ смущенъ этимъ взглядомъ, что опустилъ глаза. Всѣ изъявили свое согласіе движеніемъ головы и, согласно обычаю, онъ также долженъ былъ отвѣтить жрецу «да будетъ такъ». Тогда Старѣйшины изъявили согласіе на жертву традиціонной перифразой, такъ какъ есть вещи болѣе трудныя выговорить, чѣмъ исполнить.

Это рѣшеніе почти сейчасъ же сдѣлалось извѣстно въ Карѳагенѣ и всюду раздались громкія жалобы. Повсюду слышались женскіе крики; мужья утѣшали ихъ или упрекали за слабость.

Но, три часа спустя, распространилось еще болѣе необычайное извѣстіе: суффетъ нашелъ источники на утесистомъ берегу. Всѣ бросились туда. Въ ямахъ, вырытыхъ въ пескѣ, виднѣлась вода, и нѣкоторые уже, лежа на животѣ, пили ее.

Гамилькаръ самъ не зналъ, сдѣлалъ ли онъ это открытіе по внушенію боговъ или же побуждаемый смутнымъ воспоминаніемъ открытія, сдѣланнаго ему нѣкогда отцемъ, но, выйдя изъ Совѣта Старѣйшинъ, онъ спустился на берегъ и приказалъ своимъ рабамъ рыть песокъ.

Онъ роздалъ платья, обувь и вино; отдалъ остатокъ хранившагося у него хлѣба; позволилъ народу войти въ свой дворецъ, открылъ всѣ свои кухни, магазины и комнаты, кромѣ комнаты Саламбо. Онъ заявилъ, что ожидаетъ шесть тысячъ наемниковъ галловъ и что македонскій король посылаетъ имъ солдатъ.

Но на другой же день, вода начала истощаться. Вечеромъ на третій источники совершенно высохли. Тогда рѣшеніе Старѣйшинъ, снова появилось у всѣхъ на устахъ и жрецы Молоха начали свою работу.

Люди въ черныхъ платьяхъ являлись въ дома. Многіе уже заранѣе покинули ихъ подъ предлогомъ какого нибудь дѣла или необходимыхъ покупокъ; служители Молоха являлись и брали дѣтей. Другіе сами отдавали ихъ. Дѣтей отводили въ храмъ Ланиты, гдѣ жрицамъ было поручено забавлять и кормить ихъ до торжественнаго дня.

Вдругъ они явились къ Гамилькару и нашли его въ саду.

— Барка! мы пришли за извѣстнымъ тебѣ дѣломъ… твой сынъ!…

Они прибавили, что въ прошломъ мѣсяцѣ мальчика видѣли въ Маппалахъ въ сопровожденіи старика.

У Гамилькара сначала захватило духъ, но быстро понявъ, что всякое отрицаніе будетъ тщетно, онъ молча поклонился и ввелъ ихъ въ магазинъ. Рабы, сбѣжавшіеся со всѣхъ сторонъ, по знаку Гамилькара, присматривали за магазиномъ.

Самъ онъ внѣ себя пришелъ въ комнату Саламбо. Взявъ одной рукой Ганнибала, онъ схватилъ другою какое-то платье, связалъ мальчику руки и ноги и, заткнувъ ему ротъ, спряталъ его подъ постель, спустивъ до земли широкое покрывало.

Затѣмъ онъ сталъ ходить взадъ и впередъ, поднявъ руки, кусая губы, потомъ остановился, тяжело дыша, какъ умирающій.

Онъ три раза ударилъ въ ладоши.

Появился Гиденемъ.

— Слушай, сказалъ Гамилькаръ, возьми сейчасъ у рабовъ мальчика, лѣтъ восьми — девяти, съ черными волосами и выпуклымъ лбомъ! скорѣе!

Гиденемъ скоро вернулся съ маленькимъ мальчикомъ. Это былъ несчастный ребенокъ, худой и одутловатый; кожа его казалась такой же грязной, какъ покрывавшія его, отвратительныя лохмотья. Онъ шелъ, опустивъ голову, и ладонью теръ себѣ глаза, усѣянные мухами.

Какимъ образомъ могли принять этого ребенка за Ганнибала? Но выбрать другаго не было, времени! Гамилькаръ глядѣлъ на Гиденема и ему хотѣлось задушить его.

— Ступай вонъ! крикнулъ онъ.

Управитель скрылся.

И такъ, несчастіе, котораго онъ давно боялся, наконецъ случилось! и онъ дѣлалъ надъ собою невѣроятныя усилія, отыскивая средства уклониться отъ него.

Вдругъ за дверями раздался голосъ Абдалонима. Суффета спрашивали. Служители Молоха начинали терять терпѣніе.

Гамилькаръ едва удержался, чтобы не вскрикнуть. Ему казалось, что въ его тѣло вонзили раскаленное желѣзо; онъ снова началъ, какъ безумный, бѣгать по комнатѣ, затѣмъ сѣлъ у балюстрады, опершись локтями на колѣни и закрывъ лицо руками.

Въ порфировомъ бассейнѣ еще было немного чистой воды, для омовеній Саламбо. Не смотря на все свое отвращеніе и гордость, суффетъ окунулъ ребенка въ бассейнъ и, какъ продавецъ рабовъ, началъ тереть и мыть его; затѣмъ изъ одного изъ ящиковъ, стоявшихъ вокругъ стѣнъ, онъ вынулъ два пурпурныхъ четырехугольника, положилъ одинъ изъ нихъ на грудь, а другой на спину ребенка и соединилъ ихъ подъ мышками двумя брилліантовыми аграфами, затѣмъ налилъ ему на голову духовъ, надѣлъ на шею ожерелье изъ электрума, а на ноги — украшенныя жемчугомъ сандаліи своей собственной дочери, но онъ былъ внѣ себя отъ стыда и раздраженія. Саламбо, помогавшая ему, была также блѣдна, какъ и онъ.

Ребенокъ улыбался и, ослѣпленный этой роскошью, сдѣлался смѣлѣе, такъ что даже началъ хлопать въ ладоши и прыгать, когда Гамилькаръ увлекъ его за собою.

Гамилькаръ крѣпко держалъ его за руку, какъ будто боясь потерять его, а ребенокъ, которому онъ причинялъ боль, слегка плача, бѣжалъ за нимъ.

Около тюрьмы невольниковъ, подъ пальмами, вдругъ раздался жалобный, умоляющій голосъ, который шепталъ:

— Господинъ! о, господинъ!

Гамилькаръ повернулся и увидалъ около себя человѣка отвратительной наружности, одного изъ несчастныхъ, жившихъ милостями его дома.

— Что тебѣ надо? сказалъ суффетъ.

Рабъ, страшно дрожа, прошепталъ:

— Я его отецъ!

Гамилькаръ продолжалъ идти, рабъ слѣдовалъ за нимъ, согнувъ колѣни, вытянувъ шею. Лицо его выражало страшное мученіе; онъ задыхался отъ сдержанныхъ рыданій, ему хотѣлось въ одно и тоже время разспросить и крикнуть «сжалься!» наконецъ онъ осмѣлился слегка дотронуться пальцемъ до локтя Гамилькара.

— Неужели ты хочешь его…

Онъ не имѣлъ силъ договорить и Гамилькаръ остановился, пораженный этимъ горемъ.

Онъ никогда не думалъ, — до такой степени глубока была раздѣлявшая ихъ пропасть, — чтобъ между ними было что нибудь общее. Это показалось ему почти оскорбленіемъ и какъ бы захватомъ его привиллегій. Онъ отвѣчалъ взглядомъ, болѣе холоднымъ и тяжелымъ, чѣмъ топоръ палача.

Рабъ безъ чувствъ упалъ къ его ногамъ; Гамилькаръ перешагнулъ черезъ него.

Три человѣка, въ черныхъ платьяхъ, ожидали его въ большой залѣ, прислонясь къ каменному кругу. Онъ сейчасъ же разорвалъ свое платье и бросился на полъ съ громкими криками.

— О! мой бѣдный Ганнибалъ! мой сынъ! мое утѣшеніе! моя надежда! моя жизнь! убейте также и меня! берите меня! горе мнѣ! горе!

Онъ царапалъ себѣ лицо ногтями, вырывалъ волосы и кричалъ, какъ плакальщицы на похоронахъ.

— Уведите его! Я слишкомъ страдаю! Уходите! Убейте меня также, какъ и его!

Служители Молоха удивлялись, что у великаго Гамилькара такое нѣжное сердце, они были почти тронуты.

Вдругъ раздался топотъ голыхъ ногъ и прерывистое хрипѣнье, похожее на дыханье бѣгущаго дикаго звѣря, и на порогѣ третьей галлереи, между перилами изъ слоновой кости, появился блѣдный, дрожащій человѣкъ, который кричалъ:

— Сынъ мой!

Гамилькаръ однимъ прыжкомъ бросился на раба и, закрывъ ему ротъ рукою, закричалъ еще громче:

— Это старикъ, воспитывавшій его. Онъ зоветъ его своимъ сыномъ! Онъ сойдетъ съ ума! Довольно! довольно!

И, вытолкавъ за плечи трехъ жрецовъ и ихъ жертву, онъ вышелъ вмѣстѣ съ ними, захлопнувъ за собою дверь…

Нѣсколько минутъ Гамилькаръ прислушивался, боясь, что они возвратятся, затѣмъ онъ подумалъ о томъ, какъ отдѣлаться отъ раба, чтобъ быть увѣреннымъ въ его молчаніи; но опасность не была вполнѣ устранена, а эта смерть, если боги возмутятся ею, могла обратиться противъ его сына. Тогда, передумавъ, онъ послалъ ему чрезъ Таанахъ лучшія вещи изъ кухни: четверть барана, консервы и гранаты.

Рабъ, давно не ѣвшій, бросился на угощеніе; его слезы капали на кушанья.

Гамилькаръ, вернувшись къ Саламбо, развязалъ Ганнибала. Ребенокъ, внѣ себя, укусилъ его за руку до крови. Онъ ласково оттолкнулъ его.

Чтобъ заставить его быть тише, Саламбо хотѣла напугать его Ламіей, киренской великаншей.

— Гдѣ же она? спросилъ онъ.

Тогда ему разсказали, что за нимъ приходили разбойники, чтобъ взять и посадить его въ тюрьму. Онъ отвѣчалъ:

— Пусть приходятъ. Я ихъ убью.

Тогда Гамилькаръ открылъ ему ужасную истину, но ребенокъ разсердился на отца, увѣряя, что онъ одинъ можетъ уничтожить весь народъ, такъ какъ онъ господинъ Карѳагена.

Наконецъ, измученный безплодными усиліями и гнѣвомъ, онъ заснулъ, но сонъ его былъ безпокоенъ. Онъ говорилъ во снѣ, прижавшись спиною къ пурпуровой подушкѣ; его голова была откинута немного назадъ, а маленькая рука вытянута съ повелительнымъ жестомъ.

Когда ночь совершенно наступила, Гамилькаръ тихонько поднялъ его и безъ факела спустился по лѣстницѣ галеръ. Проходя чрезъ магазины, онъ взялъ кисть винограда и кувшинъ чистой воды. Ребенокъ проснулся предъ статуей Алета, въ комнатѣ драгоцѣнныхъ камней, и онъ улыбался — также, какъ и другой — на рукахъ отца, при блескѣ окружавшихъ ихъ камней.

Гамилькаръ былъ убѣжденъ, что здѣсь у него не могли взять сына, такъ какъ это было неприступное мѣсто, соединявшееся съ берегомъ подземнымъ ходомъ, извѣстнымъ только ему одному. Оглядѣвшись вокругъ, онъ вздохнулъ съ облегченіемъ; затѣмъ посадилъ мальчика на табуретъ около золотыхъ щитовъ.

Теперь никто его не видалъ, ему нечего было бояться постороннихъ глазъ. Онъ могъ отвести себѣ душу, какъ мать, нашедшая своего потеряннаго ребенка. Онъ бросился къ сыну, прижималъ его къ груди, смѣялся и плакалъ, называлъ самыми нѣжными именами и покрывалъ поцѣлуями, и маленькій Ганнибалъ, испуганный этой ужасной нѣжностью, теперь молчалъ.

Гамилькаръ вернулся назадъ тихими шагами, ощупывая стѣны, и вошелъ въ большую залу, куда лунный свѣтъ проникалъ чрезъ отверстіе купола. Посрединѣ спалъ рабъ, растянувшись на мраморномъ полу. Онъ поглядѣлъ на него и почувствовалъ что-то въ родѣ состраданія. Тогда, концомъ котурны, онъ толкнулъ ему подъ голову коверъ, затѣмъ, поднявъ голову, поглядѣлъ на Таниту, тонкій полумѣсяцъ которой сверкалъ на небѣ. Онъ почувствовалъ себя сильнѣе боговъ и полнымъ презрѣнія къ нимъ.

*  *  *

Приготовленія къ жертвѣ уже начались.

Въ храмѣ Молоха была сломана часть стѣны, чтобъ извлечь мѣднаго бога, не прикасаясь къ пеплу жертвенника. Затѣмъ, какъ только солнце взошло, жрецы повлекли его на площадь Камона.

Онъ шелъ задомъ, подвигаясь на катящихся цилиндрахъ; его плечи были выше стѣнъ и, замѣтивъ его издали, карѳагеняне разбѣгались, такъ какъ на Ваала нельзя было смотрѣть безнаказанно, иначе какъ въ минуты его гнѣва.

Благоуханіе куреній разливалось по улицамъ. Всѣ храмы были открыты разомъ. Изъ нихъ появились изображенія боговъ на колесницахъ или на носилкахъ, несомыхъ жрецами. На углахъ ихъ колебались большіе букеты перьевъ; ихъ остроконечныя крыши, кончавшіяся хрустальными, золотыми, серебряными или мѣдными шарами, ярко сверкали.

Это были хананейскіе Ваалимы, части великаго Ваала, возвращающіяся къ своему началу, чтобъ унизиться предъ его силою и уничтожиться въ его великолѣпіи.

Въ пурпуровомъ павильонѣ Мелькарта была зажжена нефть; въ гіацинтовомъ павильонѣ Камона стоялъ фаллусъ изъ слоновой кости, окруженный драгоцѣнными каменьями. Подъ занавѣсами Эшмуна, голубыми, какъ эфиръ, заснувшій удавъ образовывалъ кругъ своимъ хвостомъ. Боги Патеки, на рукахъ своихъ жрецовъ, казались большими запеленутыми дѣтьми, пятки которыхъ везлись по землѣ.

Затѣмъ слѣдовали низшія формы божествъ: Ваалъ-Саминъ, богъ небесныхъ сферъ; Ваалъ-Пеоръ, богъ священныхъ горъ; Ваалъ-Зебубъ, богъ разложенія, сосѣднихъ странъ и низшихъ расъ; ливійскій Іарбалъ, халдейскій Адраммелехъ, сирійскій Кіюнъ; Дерсето, съ лицомъ дѣвушки, ползъ ни своихъ плавникахъ, а трупъ Тамуза везли на катафалкѣ, между факелами и волосами. Чтобъ подчинить Солнцу боговъ небеснаго свода и помѣшать ихъ вліянію вредить ему, потрясали металлическими звѣздами, различно раскрашенными и насаженными на длинныя палки; тутъ были всѣ, начиная съ чернаго Небо и Меркурія до отвратительнаго Рагабо, изображающаго крокодила. Абаддири, камни, упавшіе съ луны, вертѣлись въ пращахъ изъ серебряныхъ нитей. Маленькіе хлѣбы, представлявшіе женскій полъ, неслись въ корзинахъ жрецами Цереры. Другіе несли свои фетиши, амулеты; появились давно забытые идолы. Даже съ кораблей были сняты ихъ мистическіе символы, какъ будто Карѳагенъ желалъ совершенно сосредоточиться въ мысли о смерти и уничтоженіи.

Предъ каждымъ изображеніемъ боговъ человѣкъ держалъ на головѣ въ равновѣсіи большую вазу, въ которой курился фиміамъ. Тамъ и сямъ виднѣлись облака дыма и сквозь нихъ мелькали подвѣски и вышивки священныхъ павильоновъ. Они двигались медленно, вслѣдствіе своей громадной тяжести. Иногда оси колесъ зацѣплялись въ улицахъ, тогда благочестивые люди пользовались случаемъ, чтобъ дотронуться своими платьями до Ваалимовъ, и затѣмъ хранить эти платья, какъ священныя вещи.

Мѣдная статуя Молоха продолжала подвигаться къ площади Камона, а Богатые, неся въ рукахъ скипетры съ изумрудными рукоятками, появились изъ глубины Мегары. Старѣйшины, въ діадемахъ, собрались въ Киниздо, и управители финансами, провинціями, купцы, солдаты, матросы и многочисленная толпа, употребляемая на похоронахъ, всѣ, съ знаками своей службы или съ инструментами своего ремесла, направлялись къ идоламъ, спускавшимся съ Акрополя между рядами жрецовъ.

Изъ уваженія къ Молоху всѣ украсились самыми лучшими драгоцѣнностями. Брилліанты сверкали на черныхъ платьяхъ, слишкомъ широкія кольца падали съ похудѣвшихъ рукъ и трудно было представить себѣ что нибудь мрачнѣе этой молчаливой толпы, у которой серьги ударялись о блѣдныя щеки, а золотыя тіары вѣнчали лбы, искаженные жестокимъ отчаяніемъ.

Наконецъ Ваалъ явился на средину площади, гдѣ жрецы устроили изъ рѣшетокъ ограду, чтобъ отодвинуть толпу, и остановились вокругъ него, у его ногъ.

Жрецы Камона, въ сѣрыхъ шерстяныхъ платьяхъ выстроились въ рядъ предъ храмомъ, подъ колонами портика. Жрецы Эшмуна въ льняныхъ плащахъ, и въ остроконечныхъ тіарахъ, расположились на ступеняхъ Акрополя. Жрецы Мелькарта, въ фіолетовыхъ туникахъ, заняли западную сторону. Жрецы Абаддировъ, въ костюмахъ изъ фригійской матеріи, помѣстились на востокѣ, тогда какъ на югѣ были помѣщены, вмѣстѣ съ предсказателями, покрытыми татуировками, плакальщики, въ разорванныхъ плащахъ, служители Патековъ и Идонимы, которые, чтобъ узнать будущее, клали себѣ въ ротъ кости мертвецовъ. Жрецы Цереры, одѣтые въ голубыя платья, благоразумно остановились въ улицѣ Сатебъ и тихими голосами распѣвали гимны на мегарійскомъ діалектѣ.

Время отъ времени появлялись ряды совершенно голыхъ людей, съ распростертыми руками, державшихъ другъ друга за плечи. Они извлекали изъ своихъ глотокъ хриплые и глухіе звуки. Ихъ глаза, устремленные на колосса, сверкали въ пыли. Они раскачивались всѣмъ тѣломъ чрезъ ровные промежутки, точно движимые одной волей. Они были такъ раздражены, что для возстановленія порядка, гіеродулы палками должны были заставить ихъ улечься на животы, прижавшись лицами къ мѣднымъ рѣшеткамъ.

Тогда-то изъ глубины площади появился человѣкъ въ бѣломъ платьѣ. Онъ медленно прошелъ чрезъ толпу и всѣ узнали въ немъ жреца Таниты, великаго Шахабарима. Поднялись громкіе, оскорбительные крики, такъ какъ тиранія мужскаго начала казалась въ этотъ день для всѣхъ первенствующей и богиня была до такой степени забыта, что отсутствіе ея жрецовъ даже не было замѣчено. Но всеобщее удивленіе удвоилось, когда увидали, что онъ открываетъ въ рѣшеткѣ одну изъ дверей, назначенныхъ для тѣхъ, которые вошли бы приносить жертву. По мнѣнію жрецовъ Молоха, онъ совершилъ оскорбленіе ихъ бога. Яростными жестами они старались оттолкнуть его. Питавшіеся мясомъ жертвъ, одѣтые въ пурпуръ, какъ цари, въ коронахъ изъ трехъ рядовъ, они подавляли этого блѣднаго эвнуха, истощеннаго постомъ; а гнѣвный смѣхъ заставлялъ трепетать на ихъ грудяхъ черныя, длинныя бороды.

Шахабаримъ продолжалъ идти, ничего не отвѣчая, и, пройдя шагъ за шагомъ чрезъ всю ограду, онъ остановился между ногъ колосса, затѣмъ дотронулся до его ногъ съ двухъ сторонъ обѣими руками, что было формулой торжественнаго поклоненія. Рабетна слишкомъ долго мучила его и съ отчаянія или, можетъ быть, за неимѣніемъ бога, который вполнѣ удовлетворялъ бы его, онъ, наконецъ, рѣшился перейти къ Молоху.

Толпа, испуганная этимъ святотатствомъ, громко зашумѣла. Всѣ чувствовали, что разрывается послѣдняя связь, связывавшая души съ милосерднымъ божествомъ.

Но Шахабаримъ, вслѣдствіе своего увѣчья, не могъ принимать участія въ культѣ Ваала. Люди въ красныхъ плащахъ изгнали его изъ отрады. Затѣмъ, когда онъ вышелъ, онъ обошелъ всѣ коллегіи жрецовъ и, жрецъ безъ божества, наконецъ, исчезъ въ толпѣ, которая раступалась при его приближеніи.

Между тѣмъ, костеръ изъ алоэ, кедра и лавровишни былъ зажженъ между ногъ колосса; концы его громадныхъ крыльевъ исчезали въ пламени; благоуханія, которыми онъ былъ натертъ, катились, какъ потъ, по его мѣднымъ членамъ. Вокругъ круглой плиты, на которую онъ опирался ногами, дѣти, закутанныя въ черныя покрывала, представляли неподвижный кругъ; его чрезъ-чуръ длинныя руки спускались до нихъ, какъ бы желая схватить эту корону и унести на небо.

Богатые, Старѣйшины, женщины, весь народъ толпились за жрецами и на террасахъ домовъ. Большія, разрисованныя звѣзды перестали вращаться; дымъ курильницъ поднимался перпендикулярно, точно гигантскія деревья, поднимающія къ небу свои синеватыя вѣтви. Многіе лишились чувствъ, на другихъ нашелъ столбнякъ отъ экстаза. Страшное волненіе сжимало всѣ груди. Шумъ мало-по-малу стихъ. Весь Карѳагенъ, задыхался, погруженный въ желаніе и ужасъ.

Наконецъ великій жрецъ Молоха лѣвой рукой сорвалъ покрывало съ дѣтей и вырвалъ у нихъ со лба клочки волосъ, которые бросилъ въ пламя. Тогда люди въ красныхъ плащахъ запѣли священный гимнъ:

«Слава тебѣ, о солнце! создатель всего! отецъ и мать, отецъ и сынъ, богъ и богиня, богиня и богъ!»

Ихъ голоса были заглушены громкой музыкой всѣхъ инструментовъ, заигравшихъ разомъ, чтобъ заглушить крики жертвъ. Шеминитъ, съ восемью струнами, киннотье съ десятью и небалы съ двѣнадцатью скрипѣли, свистѣли, гремѣли. Громадныя вазы испускали рѣзкіе звуки, тамбурины звучали глухо и быстро.

Гіеродулы открыли крючками семь отдѣленій, на которыя было раздѣлено тѣло Ваала. Въ самомъ верхнемъ была помѣщена мука, во второмъ — двѣ голубки, въ третьемъ — обезьяна, въ четвертомъ — баранъ, въ пятомъ — овца, и такъ какъ не было быка для шестаго, то туда положили дубленую бычачью шкуру, взятую въ святилищѣ. Седьмое отдѣленіе оставалось пустымъ.

Прежде чѣмъ приступить къ чему нибудь, слѣдовало испробовать руки бога. Тоненькія цѣпочки, начинавшіяся отъ пальцевъ шли къ его плечамъ и спускались сзади. Жрецы, таща за нихъ, поднимали до вышины локтей руки бога, которыя соединялись на животѣ. Онѣ соединялись такимъ образомъ нѣсколько разъ. Затѣмъ музыка смолкла.

Огонь ярко горѣлъ подъ идоломъ.

Жрецы Молоха ходили по большой плитѣ, разглядывая толпу.

Необходима была личная жертва, добровольное пожертвованіе, на которое глядѣли, какъ на увлекающее за собою послѣдующія жертвы. Но до сихъ поръ никто не появлялся, и семь аллей, которыя вели отъ ограды къ колоссу, были совершенно пусты. Тогда, чтобъ ободрить народъ, жрецы вынули изъ-за пояса маленькіе ножи и стали рѣзать ими себѣ лица. Голые люди, лежавшіе у ограды, были введены внутрь ее. Имъ бросили кучу разнообразныхъ желѣзныхъ инструментовъ и каждый выбралъ себѣ пытку. Одни прокалывали себѣ насквозь груди, другіе — щеки, третьи надѣвали на головы терновые вѣнки. Затѣмъ, схватившись за руки и окруживъ дѣтей, они составили вокругъ нихъ другой большой кругъ, который то съуживался, то расширялся, то приближался къ идолу, то удалялся, привлекая къ себѣ толпу этими однообразными, полными криковъ и крови, движеніями.

Мало по малу народъ приблизился къ идолу. Въ огонь бросали жемчугъ, золотыя вазы, кубки, факелы, всевозможныя дорогія вещи. Эти пожертвованія становились все роскошнѣе и многочисленнѣе. Наконецъ, блѣдный и отвратительный отъ ужаса, человѣкъ толкнулъ одного ребенка. Въ туже минуту въ рукахъ колосса увидѣли маленькую, черную массу. Она исчезла въ мрачное отверстіе. Жрецы наклонились съ большой плиты, раздалась новая пѣснь, славившая сладость смерти и возрожденія въ вѣчности. Дѣти мгновенно поднимались одинъ за однимъ и такъ какъ дымъ окружалъ идола, то они казались издали исчезающими въ облакахъ. Ни одинъ не шевелился, они были связаны по рукамъ и ногамъ, и темная ткань, въ которую они были завернуты, мѣшала что нибудь видѣть и быть узнанными.

Гамилькаръ, въ красномъ плащѣ, какъ жрецы Молоха, стоялъ около Ваала, у носка его правой ноги. Когда подняли четырнадцатаго ребенка всѣ могли видѣть, какъ онъ сдѣлалъ жестъ ужаса; но, сейчасъ же оправившись, скрестилъ руки и опустилъ взглядъ въ землю.

По другую сторону статуи великій жрецъ стоялъ неподвижно, какъ и онъ. Опустивъ свою голову въ ассирійской митрѣ, онъ глядѣлъ на золотую пластинку, покрытую священными каменьями, висѣвшую у него на груди, которую пламя костра освѣщало фантастическимъ свѣтомъ. Онъ былъ блѣденъ и почти лишался чувствъ. Гамилькаръ опускалъ внизъ голову и оба они были такъ близко отъ костра, что низъ ихъ плащей, время отъ времени приподнимаясь, касался до него.

Мѣдныя руки двигались все быстрѣе. Онѣ уже не останавливались болѣе. Каждый разъ, когда въ нихъ клали ребенка, жрецъ Молоха протягивалъ надъ нимъ руки, чтобъ сложить на него преступленія народа и кричалъ:

— Это не люди, это быки!

И толпа, стоявшая вокругъ, повторяла:

— Быки! быки!

Благочестивые кричали:

— Повелитель! ѣшь!

И жрецы Прозерпины, подчинявшіеся отъ страха обычаямъ Карѳагена, шептали элевзинскую формулу:

— Проливай дождь! рождай!

Жертвы изчезали на краю отверстія, какъ капли воды на накаленной пластинкѣ, и только бѣлый дымъ поднимался кверху въ яркомъ свѣтѣ.

Но аппетитъ бога не былъ удовлетворенъ. Онъ хотѣлъ еще. Чтобъ болѣе удовлетворить его, дѣтей навязывали ему на руки длинною цѣпью. Благочестивые люди вначалѣ хотѣли сосчитать ихъ, чтобъ видѣть соотвѣтствуетъ ли ихъ число количеству дней въ солнечномъ году, но къ прежнимъ жертвамъ были прибавлены новыя, притомъ же быстрыя движенія ужасныхъ рукъ не позволяли считать.

Это продолжалось долго, безконечно, до самаго вечера, затѣмъ верхнія отдѣленія приняли болѣе темный цвѣтъ. Тогда всѣ увидали горящее мясо. Нѣкоторые даже думали, что видятъ волосы, члены, цѣлыя тѣла.

День кончался, тучи собирались надъ Вааломъ; костеръ уже погасъ, представляя цѣлую пирамиду углей, доходившую до колѣнъ бога, который, совершенно красный, какъ великанъ, покрытый кровью, казалось, закинувъ назадъ голову, качался подъ тяжестью своего опьяненія.

Чѣмъ болѣе спѣшили жрецы, тѣмъ болѣе увеличивалось возбужденіе народа. Когда количество жертвъ уменьшилось, одни кричали, чтобъ ихъ пощадили, другіе, что надо прибавить новыхъ. Казалось, что стѣны, усѣянныя народомъ, готовы были обрушиться подъ криками ужаса и мистическаго возбужденія. Затѣмъ, въ аллеяхъ, которыя вели къ жертвеннику, явились вѣрующіе, таща за собою дѣтей, цѣплявшихся за нихъ; ихъ били и передавали жрецамъ.

По временамъ музыканты останавливались въ истощеніи, тогда слышны были крики матерей и трескъ жира, капавшаго на уголья. Люди, пившіе сокъ бѣлены, бѣгали на четверенькахъ вокругъ колосса и ревѣли, какъ тигры. Іидонимы предсказывали; Вѣрные пѣли своими проткнутыми губами. Рѣшетки были разломаны; всѣ хотѣли принять участіе въ жертвахъ и отцы, дѣти которыхъ умерли раньше, бросали въ священный огонь ихъ игрушки, оставшіяся отъ нихъ кости. Нѣкоторые, у которыхъ были ножи, бросались на другихъ, народъ убивалъ другъ друга. Гіеродулы собирали пепелъ, упавшій на подножіе идола, и бросали его въ воздухъ, чтобъ жертва разсѣялась по всему городу и поднялась къ звѣздному небу.

Этотъ шумъ и свѣтъ привлекли варваровъ къ подножію стѣнъ; влѣзая, чтобъ лучше видѣть, на обломки гигантской военной машины, они глядѣли на городъ, пораженные ужасомъ.

ГЛАВА XIV.
Ущелье Топора.

Карѳагеняне еще не успѣли войти въ дома, какъ надъ ихъ головами собрались мрачныя тучи и тѣ, которые поднимали головы къ колоссу, почувствовали на лицахъ крупныя капли дождя.

Онъ лилъ, какъ изъ ведра, цѣлую ночь; громъ гремѣлъ. Это былъ голосъ Молоха. Онъ побѣдилъ Таниту и теперь, оплодотворенная, она разверзла съ вершины неба свое обильное лоно. По временамъ она мелькала между тучъ, лежа на нихъ, какъ на подушкахъ, затѣмъ мракъ снова скрывалъ ее, какъ будто, еще слишкомъ усталая, она снова хотѣла уснуть. Карѳагеняне, вѣрившіе, что вода родится отъ луны, кричали, чтобъ облегчить ей трудъ.

Дождь лился по террасамъ, образуя озера на дворахъ, цѣлые каскады на лѣстницахъ, водовороты на перекресткахъ. Онъ лилъ тяжелыми, сплошными массами, на углахъ зданій образовывалась пѣна и вымытыя крыши храмовъ сверкали при свѣтѣ молніи. Тысячи потоковъ спускались съ Акрополя, дома вдругъ обрушивались, ручьи воды несли балки, доски, обломки мебели.

Повсюду выставлены были вазы, амфоры, бочки, но такъ какъ факелы гасли, то были взяты уголья отъ костра Ваала и карѳагеняне, чтобъ напиться, стояли, закинувъ назадъ головы, съ разинутыми ртами. Другіе, стоя на колѣняхъ у грязныхъ лужъ, опускали въ нихъ руки до плечъ, наслаждаясь влагою, которой были такъ долго лишены.

Мало-по-малу свѣжесть распространилась по городу; жители вдыхали въ себя влажный воздухъ, расправляли члены. Такое неожиданное счастіе возродило въ нихъ громадную надежду. Всѣ несчастія были забыты, родина снова возраждалась.

Они испытывали какъ бы потребность вымѣстить на другихъ остатки возбужденія, которые не могли употребить противъ самихъ себя. Жертва, подобная той, которую они принесли, не могла остаться безплодной. Хотя они не чувствовали никакого раскаянія, но все-таки были увлечены тѣмъ лихорадочнымъ возбужденіемъ, которое вызывается сообщничествомъ неисправимаго преступленія.

Варвары встрѣтили грозу въ своихъ плохо прикрытыхъ палаткахъ и, насквозь промоченные еще наканунѣ, бродили, не зная что дѣлать, отыскивая свой провіантъ и оружіе.

Гамилькаръ самъ пошелъ къ Ганнону и, пользуясь своимъ полномочіемъ, передалъ ему командованіе. Старый суффетъ колебался нѣсколько минутъ между своей злобой и любовью къ власти, однако согласился.

Тогда Гамилькаръ сейчасъ же вывелъ галеру, вооруженную на каждомъ концѣ катапультомъ, и поставилъ ее въ заливѣ, противъ сдѣланной наемниками насыпи, затѣмъ помѣстилъ наилучшія войска на оставшіеся корабли и, направившись къ сѣверу, исчезъ въ туманѣ. И такъ, онъ бѣжалъ.

Но, три дня спустя, когда варвары хотѣли возобновить атаку, къ нимъ прибѣжали жители ливійскаго берега, — Барка явился къ нимъ, повсюду собиралъ съѣстные припасы и расположился лагеремъ.

Тогда варвары пришли въ такое негодованіе, какъ будто онъ измѣнилъ имъ. Тѣ, которые наиболѣе скучали осадою въ особенности галлы, не колеблясь оставили стѣны города, чтобъ броситься противъ него. Спендій хотѣлъ снова поправить военную машину. Мато мысленно начертилъ себѣ путь отъ своей палатки до Мегары и поклялся идти по нему и никто изъ солдатъ Спендія и Мато не двинулся съ мѣста. Но другіе, бывшіе подъ командою Авторита, ушли, оставивъ западную сторону укрѣпленія. Безпечность была такъ велика, что никто даже не подумалъ замѣнитъ ихъ.

Нарр’Авасъ, наблюдавшій за ними издали въ горахъ, во время ночи провелъ всѣхъ своихъ солдатъ по берегу, мимо лагуны и вошелъ въ Карѳагенъ.

Онъ явился туда, какъ спаситель, съ шестью тысячами человѣкъ, которые всѣ несли муку подъ своими плащами, съ сорока слонами, нагруженными фуражемъ и сухимъ мясомъ. Прибытіе помощи менѣе радовало карѳагенянъ, чѣмъ видъ этихъ сильныхъ животныхъ, посвященныхъ Ваалу. Ихъ появленіе казалось залогомъ его любви, доказательствомъ, что онъ, наконецъ, вмѣшается въ войну, чтобъ защитить ихъ.

Нарр’Авасъ выслушалъ поздравленія Старѣйшинъ, затѣмъ направился ко дворцу Саламбо.

Онъ не видалъ ее съ тѣхъ поръ, какъ въ палаткѣ Гамилькара, окруженный пятью арміями, чувствовалъ ея маленькую, холодную ручку, привязанную къ его рукѣ. Послѣ обрученія онъ отправилась въ Карѳагенъ. Его любовь, на время заглушенная честолюбіемъ, снова возвратилась къ нему и теперь онъ разсчитывалъ воспользоваться своими правами, жениться, взять ее.

Саламбо не понимала, какъ этотъ молодой человѣкъ могъ когда нибудь сдѣлаться ея господиномъ! И хотя она каждый день просила у Таниты смерти Мато, тѣмъ не менѣе ея отвращеніе къ ливійцу уменьшалось. Она смутно чувствовала, что въ ненависти, съ которой онъ преслѣдовалъ ее, было что-то религіозное. Ей хотѣлось видѣть въ лицѣ Нарр’Аваса, какъ бы отраженіе той силы, которой она еще была ослѣплена. Она хотѣла ближе узнать его, а между тѣмъ, его присутствіе смущало бы ее. Она приказала отвѣтить ему, что не можетъ принять его. Къ тому же, Гамилькаръ запретилъ своимъ людямъ допускать къ дочери нумидійскаго короля. Откладывая до окончанія войны это вознагражденіе, онъ надѣялся поддержать этимъ его преданность, и Нарр’Авасъ, боясь суффета, удалился.

Но за то онъ надменно обошелся съ Совѣтомъ Ста; онъ измѣнилъ всѣ ихъ распоряженія, потребовалъ преимуществъ для своихъ людей и разставилъ ихъ на всѣхъ важныхъ постахъ.

Варвары были сильно удивлены, увидѣвъ нумидійцевъ на всѣхъ башняхъ.

Удивленіе карѳагенянъ было еще сильнѣе, когда на старой пунической триремѣ пріѣхало четыреста ихъ соотечественниковъ, взятыхъ въ плѣнъ во время войны въ Сициліи. Дѣйствительно, Гамилькаръ тайно отослалъ къ квиритамъ экипажъ латинскихъ кораблей, взятый до отпаденія тирскихъ городовъ, и Римъ, въ благодарность за это, возвратилъ карѳагенскихъ плѣнниковъ. Римъ отклонилъ также предложеніе сардинскихъ наемниковъ и даже не согласился признать своими подданными жителей Утики. Гіеронъ, управлявшій въ Сиракузахъ, былъ увлеченъ этимъ примѣромъ. Чтобъ сохранить свое государство, ему нужно было равновѣсіе между двумя народами, поэтому спасеніе хананеянъ было ему выгодно и онъ, объявивъ себя ихъ другомъ, послалъ имъ тысячу двѣсти быковъ и пятьдесятъ три тысячи небелей овса.

Но были еще и другія причины, заставлявшія помогать Карѳагену. Всѣ чувствовали, что если наемники восторжествуютъ, то всѣ, начиная отъ солдата и кончая послѣднимъ рабомъ, возмутятся, и никакое правительство, никакой домъ не устоитъ противъ этого возмущенія. Въ это время Гамилькаръ дѣйствовалъ на востокѣ отъ Карѳагена. Онъ заставилъ отступить галловъ и теперь варвары сами очутились какъ бы осажденными.

Тогда онъ началъ утомлять ихъ. Онъ постоянно то возвращался, то удалялся. Мало-по-малу онъ отвлекъ ихъ отъ ихъ лагерей. Спендій принужденъ былъ слѣдовать за ними и, наконецъ, даже Мато уступилъ.

Но онъ не пошелъ далѣе Туниса и заперся въ его стѣнахъ. Это упрямство было полно мудрости, такъ какъ вскорѣ увидали Нарр’Аваса, вышедшаго изъ воротъ Карѳагена со своими слонами и солдатами. Гамилькаръ призывалъ его къ себѣ. Но другіе варвары бродили по провинціямъ, преслѣдуя суффета.

Онъ взялъ въ Клипеѣ три тысячи галловъ, привелъ лошадей изъ Киренаики, взялъ оружіе изъ Бруціума и возобновилъ войну.

Никогда его геній не казался блестящѣе, изобрѣтательнѣе. Въ теченіе пяти мѣсяцевъ онъ таскалъ за собою варваровъ. У него была цѣль, къ которой онъ хотѣлъ ихъ привести.

Варвары сначала пытались окружить его маленькими отрядами, но онъ всегда ускользалъ отъ нихъ. Тогда они стали двигаться вмѣстѣ съ нимъ. Ихъ армія состояла приблизительно изъ сорока тысячъ человѣкъ и много разъ они имѣли удовольствіе видѣть отступленіе карѳагенянъ.

Но, что ихъ въ особенности мучило, это кавалерія Нарр’Аваса. Часто, въ самые жаркіе часы дня, когда они двигались по дорогѣ, утомленные подъ тяжестью вооруженія, на горизонтѣ вдругъ поднималась пыль, слышался лошадиный топотъ и изъ тучи пыли сыпался дождь дротиковъ. Нумидійцы, въ бѣлыхъ плащахъ, испускали громкіе крики, поднимали руки, сжимая колѣнами своихъ коней, заставляли ихъ быстро поворачиваться и исчезали. За ними всегда слѣдовали, въ нѣкоторомъ разстояніи дромадеры съ запасомъ дротиковъ и чрезъ нѣсколько минутъ они возвращались еще ужаснѣе, завывая, какъ волки, и снова скрываясь, какъ коршуны. Варвары, находившіеся въ крайнихъ рядахъ, падали одинъ за однимъ и такъ продолжалось до вечера пока они не уходили въ горы.

Хотя горы были опасны для слоновъ, тѣмъ не менѣе Гамилькаръ также вступилъ въ нихъ. Онъ двигался по длинной цѣпи горъ, идущей начиная отъ мыса Германеума до вершинъ Загуана. Варвары полагали, что онъ хочетъ скрыть такимъ образомъ недостаточное количество своихъ войскъ. Постоянная неувѣренность въ которой онъ держалъ своихъ враговъ, наконецъ начала приводить ихъ въ отчаяніе, болѣе чѣмъ какое бы то ни было пораженіе; но они не теряли мужества и слѣдовали за нимъ.

Однажды вечеромъ, между Серебряной и Свинцовой горами, среди большихъ скалъ, у входа въ ущелье, они догнали отрядъ велитовъ. Безъ сомнѣнія, вся карѳагенская армія была предъ ними, такъ какъ слышенъ былъ шумъ шаговъ и звуки трубъ. Карѳагеняне бросились въ ущелье, которое выходило въ долину, имѣвшую форму топора и окруженную высокими утесами. Чтобъ догнать велитовъ, варвары бросились туда. Въ глубинѣ долины, посреди скачущихъ быковъ, они увидали другихъ карѳагенянъ, бѣжавшихъ въ безпорядкѣ. Видѣнъ былъ человѣкъ въ красномъ плащѣ — это былъ суффетъ. Ярость и вмѣстѣ съ тѣмъ радость охватила варваровъ. Многіе, однако, изъ лѣности или благоразумія, остались у входа въ ущелье. Но въ это мгновеніе появившаяся изъ лѣсу кавалерія ударами пикъ и сабель заставила, ихъ послѣдовать за остальными и вскорѣ всѣ варвары были въ долинѣ.

Затѣмъ эта громадная масса людей, поволновавшись нѣсколько времени, остановилась. Они не видали выхода.

Тѣ, которые были ближе къ ущелью, вернулись назадъ, но проходъ исчезъ. Тогда стали кричать переднимъ, чтобъ они продолжали двигаться; но они уперлись въ гору и издали бранили своихъ товарищей, чтотѣ не умѣли найти дороги.

Дѣйствительно, только что варвары спустились въ долину, какъ люди, скрывавшіеся за скалами, опрокинули ихъ, приподнявъ ихъ бревнами, а такъ какъ скатъ былъ крутой, то эти громадные камни, катясь въ безпорядкѣ, совершенно закупорили узкое ущелье.

Въ другомъ концѣ долины былъ длинный проходъ, тамъ и сямъ перерѣзанный пещерами, который велъ, къ возвышенной площадкѣ, гдѣ находилась пуническая армія. Въ этомъ проходѣ къ утесамъ были заранѣе приставлены лѣстницы и велиты могли, благодаря поворотамъ пещеръ, прежде чѣмъ ихъ догонять, добраться до лѣстницъ и подняться на верхъ. Многіе сверху бросали веревки и поднимали ихъ, такъ какъ почва въ этомъ мѣстѣ была песчаная и настолько покатая, что даже на колѣняхъ, было невозможно взабраться. Варвары пришли почти немедленно вслѣдъ за ними, но дорогу имъ вдругъ преградила отвѣсная стѣна, вышиною въ сорокъ локтей, усѣянная гвоздями, точно укрѣпленіе вдругъ упавшее съ неба.

И такъ, комбинаціи суффета имѣли успѣхъ. Никто изъ наемниковъ не зналъ горы и тѣ, которые шли во главѣ колоннъ, увлекли за собою другихъ. Правда, не всѣ велиты успѣли спастись, около половины ихъ погибло; но Гамилькаръ готовъ былъ бы пожертвовать въ двадцать разъ большимъ количествомъ для успѣха подобнаго предпріятія.

До самаго утра варвары плотными рядами толкались изъ одного конца въ другой. Они ощупывали горы руками, отыскивая какой нибудь проходъ.

Наконецъ, наступилъ день и они увидали себя окруженными большой, бѣлой стѣной. У нихъ не осталось никакой надежды на спасеніе. Два естественныхъ прохода изъ долины были закрыты наваленными скалами.

Тогда всѣ молча переглянулись. Они чувствовали какой-то холодъ въ сердцѣ и тяжесть во всемъ тѣлѣ.

Но чрезъ нѣсколько минутъ они приподнялись и бросились на скалы; но самые низкіе, сдавленные тяжестью другихъ стояли непоколебимо. Варвары хотѣли взлѣзть на вершины, но вогнутая форма скалъ не допускала возможности этого. Они хотѣли пробить себѣ новый проходъ, но ихъ инструменты сломались. Изъ мачтъ палатокъ они сложили большой костеръ, но огонь не могъ сжечь камня.

Тогда они вернулись къ тому проходу, въ концѣ котораго исчезла армія велитовъ, но тамъ стѣна была усѣяна длинными гвоздями, острыми, какъ дротики, и насаженными такъ часто, какъ щетина на щеткѣ; они были въ такой ярости, что бросились на это препятствіе. Первые ряды были проткнуты почти насквозь и упали, оставивъ на этихъ ужасныхъ вѣтвяхъ куски человѣческаго мяса и окровавленные волосы.

Когда отчаяніе немного успокоилось, они стали осматривать, что у нихъ есть изъ съѣстныхъ припасовъ. Оказалось, что у нихъ былъ запасъ только на два дня, такъ какъ обозъ у нихъ пропалъ.

Но въ долинѣ бродили быки, выпущенные карѳагенянами въ ущелье, чтобъ привлечь варваровъ. Ихъ убили копьями и съѣли, а когда желудки наполнились, то и мысли стали менѣе печальны.

На другой день убили всѣхъ муловъ, около сорока штукъ, затѣмъ была съѣдена ихъ шкура, сварены внутренности, распилены кости и они все еще не отчаивались, надѣясь, что тунисская армія, безъ сомнѣнія, предупрежденная, явится къ нимъ на помощь.

Но вечеромъ на пятый день голодъ усилился; многіе стали жаловаться. Они съѣли рукоятки своихъ мечей и маленькія губки, которыми были обложены внутренности касокъ.

Сорокатысячная армія была скучена въ небольшомъ пространствѣ, въ родѣ гипподрома, окруженнаго горами. Нѣкоторые не отходили отъ прохода или отъ подножія скалъ; другіе въ безпорядкѣ размѣстились по долинѣ. Сильные избѣгали общества, робкіе отыскивали храбрыхъ, но тѣ не могли спасти ихъ.

Вслѣдствіе разложенія труповъ, велиты были поспѣшно похоронены и теперь не осталось даже слѣдовъ ихъ могилъ.

Всѣ варвары, не зная что дѣлать, лежали на землѣ; тамъ и сямъ, между ихъ рядами, проходилъ ветеранъ; всѣ кричали проклятія карѳагенянамъ, Гамилькару и Мато, хотя онъ былъ совершенно не виноватъ въ ихъ несчастіи, но имъ казалось, что ихъ горе было бы меньше, если бы онъ раздѣлялъ его. Нѣкоторые стонали; другіе тихо плакали, какъ маленькія дѣти.

Они подходили къ начальникамъ и умоляли дать имъ что нибудь, что облегчило бы ихъ страданія; тѣ ничего не отвѣчали или, охваченные яростью, поднимали камень и бросали имъ въ лицо просившимъ.

Многіе, дѣйствительно, тщательно хранили въ вырытыхъ въ землѣ ямахъ остатки пищи, которую ѣли по ночамъ, завернувъ голову плащемъ. Тѣ, у которыхъ были мечи, не выпускали ихъ изъ рукъ; наиболѣе недовѣрчивые стояли, прислонясь спиной къ горамъ.

Они обвиняли начальниковъ и угрожали имъ. Но Авторитъ не боялся показываться. Съ настойчивостью варвара, котораго ничто не устрашаетъ, онъ двадцать разъ въ день подходилъ къ скаламъ, которыми завалили входъ, надѣясь каждый разъ найти ихъ раздвинувшимися. Онъ пожималъ своими плечами, покрытыми мѣхомъ, и напоминалъ своимъ товарищамъ медвѣдя, выходящаго изъ пещеры весною, чтобъ посмотрѣть, растаялъ ли снѣгъ.

Спендій, окруженный греками, прятался въ пещерѣ; такъ какъ онъ боялся, то распустилъ слухъ о своей смерти.

Всѣ страшно похудѣли; кожа, ихъ казалось присохла къ костямъ. Вечеромъ, на девятый день, умерли три иберійца.

Ихъ испуганные товарищи оставили мѣсто, гдѣ они умерли, но предварительно обобрали ихъ, и бѣлыя, голыя тѣла остались на пескѣ, на солнцѣ.

Тогда гараманты начали бродить вокругъ нихъ. Эти люди привыкли жить въ пустынѣ и не покланялись никакимъ богамъ. Наконецъ, самый старый сдѣлалъ знакъ и, наклонившись къ трупамъ, ножами они вырѣзали изъ нихъ ремни и затѣмъ, сѣвъ на корточки, стали ѣсть. Другіе глядѣли издали. Раздались восклицанія отвращенія, но многіе въ глубинѣ души завидовали ихъ мужеству.

Ночью нѣкоторые изъ нихъ приблизились и, стараясь скрыть свое страстное желаніе поѣсть, попросили дать имъ маленькій кусочекъ, только чтобъ попробовать; затѣмъ явились болѣе смѣлые. Число ихъ все увеличивалось и скорѣ набралась цѣлая толпа, но почти всѣ, чувствуя прикосновеніе къ губамъ холоднаго мяса, опускали руки; однако были и такіе, которые съ восторгомъ пожирали его. Чтобъ увлечься примѣромъ, они возбуждали другъ друга. Тѣ, которые сначала отказывались, отправились посмотрѣть на гарамантовъ и болѣе не возвращались. Они жарили куски мяса на угольяхъ, на остріяхъ шпагъ; солили ихъ пылью и оспаривали другъ у друга лучшіе куски. Когда отъ трехъ труповъ ничего не осталось, они стали оглядывать долину отыскивая новые.

Но развѣ у нихъ не было карѳагенянъ, двадцати плѣнниковъ, взятыхъ въ послѣдней стычкѣ, о которыхъ до сихъ поръ всѣ забыли? Они сейчасъ же исчезли. Къ тому это было мщеніе. Затѣмъ, такъ какъ надо было чѣмъ нибудь поддерживать жизнь и, кромѣ того, вкусъ къ такой пищѣ развился, а люди умирали отъ голода, то убили всѣхъ носильщиковъ, конюховъ и слугъ. Каждый день убивали кого нибудь. Нѣкоторые, ѣвшіе много, снова стали сильными и здоровыми и къ нимъ вернулось веселое расположеніе духа.

Но вскорѣ и этотъ рессурсъ уничтожился, тогда вниманіе было обращено на раненыхъ и больныхъ; такъ какъ они не могли вылѣчиться, то лучше было избавить ихъ отъ мученій, и стоило кому нибудь пошатнуться, какъ всѣ начинали кричать, что ему все равно погибать и лучше оказать пользу другимъ. Чтобъ ускорить приближеніе смерти употребляли всевозможныя хитрости. У больныхъ крали остатки ихъ нечистой пищи, наступали на нихъ какъ бы нечаянно, тогда какъ умирающіе, чтобъ заставить думать, что они сильнѣе, старались вытягивать руки, подниматься, смѣяться. Люди, лишившіеся чувствъ, приходили въ себя отъ прикосновенія ножа, отрѣзывающаго какой нибудь членъ, затѣмъ уже убивали изъ одной жестокости, безъ всякой надобности, чтобъ удовлетворить свою ярость.

Густой, теплый туманъ, какіе бываютъ въ этой мѣстности въ концѣ зимы, закрылъ армію на четырнадцатый день. Эта перемѣна въ температурѣ повлекла за собой множество смертей и разложеніе труповъ развивалось необыкновенно быстро въ горячей влажности, которую удерживали окружавшія долину горы. Туманъ, павшій на трупъ, размягчалъ его и вскорѣ вся долина превратилась въ гніющее кладбище; бѣловатыя пары покрывали все; они проникали въ носъ, размягчали кожу, портили зрѣніе. Варварамъ казалось, что они видятъ души своихъ умершихъ товарищей.. Безграничное отвращеніе мучило ихъ. Они не хотѣли болѣе ѣсть отвратительной пищи и предпочитали умереть.

Чрезъ два дня, когда погода снова сдѣлалась яснѣе, голодъ опять началъ мучить ихъ, по временамъ имъ казалось, что у нихъ клещами вырываютъ желудки, тогда они катались въ конвульсіяхъ, набивали себѣ рты землею, кусали руки и смѣялись безумнымъ смѣхомъ.

Жажда мучила ихъ еще болѣе, такъ какъ уже съ девятаго дня у нихъ не было ни капли воды; чтобъ обмануть жажду, они клали себѣ въ ротъ металлическія чешуйки поясовъ, ручки изъ слоновой кости, желѣзо, мечи; бывшіе вожаки каравановъ стягивали себѣ животы веревками, другіе сосали камни, пили урину, охлажденную въ мѣдныхъ каскахъ.

И они все еще ждали тунисскую армію!

Медленность ея появленія обезпечивала, по ихъ мнѣнію, ея скорый приходъ. Къ тому же, Мато не могъ оставить ихъ. «Они придутъ завтра», говорили они, но завтра проходило въ тщетныхъ ожиданіяхъ.

Сначала они молились, давали обѣщанія, но теперь чувствовали къ своимъ богамъ только ненависть и изъ мести старались не вѣрить въ нихъ.

Люди съ буйными характерами погибли первые. Африканцы выдерживали болѣе галловъ; между балеарцами Заркасъ лежалъ, растянувшись на землѣ, распустивъ волосы на руки. Спендій нашелъ растеніе съ широкими листьями, наполненными сокомъ и, сказавъ, что они ядовиты, чтобъ отвратить другихъ, самъ питался ими.

Они настолько ослабѣли, что не въ состояніи были убивать каменьями летавшихъ воронъ. Иногда, когда вороны клевали трупы, подкрадывался человѣкъ съ дротикомъ въ зубахъ; опираясь на одну руку, онъ прицѣливался въ ворона своимъ оружіемъ. Обезпокоенная шумомъ птица останавливалась, спокойно оглядывалась вокругъ, затѣмъ снова погружала въ трупъ свой отвратительный, желтый клювъ, а человѣкъ, въ отчаяніи отъ неуспѣха, снова падалъ въ пыль. Нѣкоторымъ удавалось находить хамелеоновъ, змѣй; но ихъ жизнь поддерживала главнымъ образомъ любовь къ жизни. Всѣ способности ихъ души были сосредоточены исключительно на этой идеѣ и ихъ жизнь продолжалась только усиліемъ воли.

Наиболѣе стоическіе люди держались вмѣстѣ. Сидя посреди долины, тамъ и сямъ между трупами, завернувшись въ свои плащи, они молча предавались печали.

Тѣ, которые родились въ городахъ, вспоминали полныя шума улицы, таверны, театры, бани. Другіе видѣли въ воображеніи поля при свѣтѣ заходящаго солнца, когда пожелтѣвшіе хлѣба волнуются, какъ море, а большіе быки поднимаются съ плугами на холмы; тѣ, которые много путешествовали, мечтали о цистернахъ; охотники о своихъ лѣсахъ; ветераны — о прежнихъ сраженіяхъ. Въ охватившей ихъ слабости, мысли ихъ принимали ясность сновъ. Галлюцинаціи вдругъ охватывали ихъ, они искали въ горѣ двери, чтобъ бѣжать и хотѣли пройти сквозь нее. Другіе, воображая, что они ѣдутъ по морю въ бурю, громко приказывали разные маневры, или же съ испугомъ отступали, видя въ облакахъ пуническія войска. Были такіе, которые воображали себя на пиру и пѣли.

Многіе, по странной маніи, повторяли одни и тѣ же слова и постоянно дѣлали одни и тѣже жесты; затѣмъ, поднявъ голову и оглядѣвшись вокругъ, они задыхались отъ рыданій, при видѣ страшныхъ измѣненій, происшедшихъ въ ихъ лицахъ. Многіе уже перестали страдать и, чтобъ чѣмъ нибудь убить время, разсказывали другъ другу опасности, отъ которыхъ спаслись.

Смерть ихъ всѣхъ была несомнѣнна и неизбѣжна. Сколько разъ пробовали они открыть себѣ проходъ; что касается того, чтобъ умолять побѣдителей, то они даже не знали, гдѣ находится Гамилькаръ.

Вѣтеръ дулъ съ моря въ долину и постоянно осыпалъ ихъ пескомъ. Плащи и волосы варваровъ были покрыты имъ, какъ будто бы земля, поднимаясь на нихъ, хотѣла ихъ погребсти. Ничто не шевелилось. Вѣчная, окружавшая ихъ гора казалась имъ выше съ каждымъ днемъ.

Иногда надъ ихъ головами пролетали стаи птицъ, они закрывали глаза, чтобъ не видать ихъ. Въ ушахъ начинался шумъ, ногти чернѣли, холодъ охватывалъ грудь. Они ложились на бокъ и угасали, не крикнувъ.

На девятнадцатый день уже умерли двѣ тысячи азіатовъ, полторы тысячи человѣкъ съ Архипелага, восемь тысячъ ливійцевъ, наиболѣе молодые изъ наемниковъ и цѣлыя племена союзниковъ; въ общемъ двадцать тысячъ человѣкъ, то-есть половина арміи.

Авторитъ, у котораго осталось всего пятьдесятъ галловъ, хотѣлъ убить себя, чтобъ покончить, когда на вершинѣ горы, напротивъ него, ему показалось, что онъ видитъ человѣка.

Этотъ человѣкъ, вслѣдствіе большаго разстоянія, казался не больше карлика, но Авторитъ узналъ его по формѣ щита, который онъ держалъ въ лѣвой рукѣ, и вскричалъ:

— Карѳагенянинъ!

Тогда по всей долинѣ солдаты вскочили на ноги.

Карѳагенянинъ ходилъ по краю пропасти. Варвары снизу глядѣли на него.

Спендій поднялъ голову быка, устроилъ для нея при помощи двухъ поясовъ діадему и воткнулъ голову на палку въ знакъ мирныхъ намѣреній.

Карѳагенянинъ исчезъ.

Они стали ждать.

Наконецъ, вечеромъ, точно камень, отдѣлившійся отъ утеса, сверху упалъ щитъ, сдѣланный изъ красной кожи, покрытой вышивками, съ тремя брилліантовыми звѣздами, на немъ посрединѣ была печать Beдикаго Совѣта — лошадь подъ пальмою. Это былъ отвѣтъ Гамилькара — пропускъ.

Варварамъ нечего было бояться. Всякое измѣненіе ихъ судьбы было, во всякомъ случаѣ, концомъ ихъ несчастій. Они почувствовали безграничную радость и, обнявшись, плакали.

Спендій, Авторитъ, Заркасъ, четыре итальянца, одинъ негръ и два спартанца, предложили себя въ парламентеры. Имъ сейчасъ же дали согласіе. Но они не знали, однако, какимъ способомъ выбраться.

Вдругъ въ скалахъ послышался трескъ, и самая высокая, перевернувшись, скатилась внизъ. Дѣйствительно, если, со стороны варваровъ, онѣ стояли непоколебимо, то, съ другой стороны, напротивъ того, достаточно было хорошенько толкнуть ихъ, чтобъ онѣ скатились внизъ. Карѳагеняне толкали ихъ и съ наступленіемъ утра онѣ спускались въ долину, какъ ступени громадной, разрушенной лѣстницы.

Но варвары все таки еще не могли подняться по ней. Имъ опустили лѣстницы. Они всѣ бросились къ нимъ; но выстрѣлъ изъ военной машины заставилъ ихъ отступить. Только десять были взяты.

Они шли между клинабарами, опираясь на крупы лошадей, чтобы держаться на ногахъ.

Теперь, по прошествіи первой радости, они начинали испытывать безпокойство; требованія Гамилькара должны были быть жестоки; но Спендій успокаивалъ ихъ.

— Я буду вести переговоры, говорилъ онъ, хвастаясь, что скажетъ такія вещи, которыя спасутъ армію.

Повсюду въ кустахъ они встрѣчали часовыхъ. Всѣ падали ницъ предъ щитомъ, который Спендій несъ на плечѣ.

Когда они пришли въ пуническій лагерь, ихъ окружила толпа народа. Они слышали шепотъ, смѣхъ. Одна изъ палатокъ открылась.

Въ глубинѣ ея, на табуретѣ, предъ столомъ, сидѣлъ Гамилькаръ. Предводители стоя окружали его.

Увидавъ парламентеровъ, онъ наклонился, чтобъ разглядѣть ихъ. Зрачки у нихъ были необыкновенно расширены; черные круги окружали глаза; синеватые носы выступали между ввалившимися щеками; всѣ лица были изрыты глубокими морщинами. Кожа на ихъ тѣлахъ, слишкомъ широкая для мускуловъ, была покрыта сѣроватой пылью. Губы, казалось, присохли къ желтымъ зубамъ. Они отвратительно пахли. Казалось, что это были раскрытыя могилы, живые трупы.

Посреди палатки, на коврѣ, на который собирались сѣсть предводители, стояло блюдо жаренаго мяса. Варвары глядѣли на него, дрожа всѣмъ тѣломъ, и слезы выступили у нихъ на глазахъ, но они, однако, сдерживались.

Гамилькаръ повернулся, чтобъ заговорить съ кѣмъ-то, тогда они всѣ бросились ничкомъ на землю и стали ѣсть. Ихъ лица были выпачканы жиромъ. Шумъ жеванья смѣшивался съ криками радости, которые они испускали.

Безъ сомнѣнія, болѣе отъ удивленія, чѣмъ изъ состраданія, имъ позволили все съѣсть. Затѣмъ, когда они поднялись, Гамилькаръ жестомъ приказалъ человѣку со щитомъ говорить.

Но Спендій боялся и едва былъ въ состояніи что-то пробормотать.

Гамилькаръ, слушая его, вертѣлъ въ рукахъ большое, золотое кольцо, то самое, которымъ онъ напечаталъ на щитѣ печать Карѳагена. Наконецъ, онъ нечаянно уронилъ его. Спендій сейчасъ же поднялъ его. Привычки раба снова выплыли въ немъ наружу предъ лицомъ господина. Другіе вздрогнули отъ негодованія при этой низости.

Но мало-по-малу грекъ возвышалъ голосъ, передавая преступленія Ганнона, котораго зналъ за врага Барки, онъ въ тоже время старался растрогать Гамилькара подробностями ихъ несчастій и напоминаніемъ о ихъ преданности. Онъ говорилъ долго и быстро, вкрадчиво и въ тоже время рѣзко, наконецъ, совершенно забылся, увлеченный жаромъ своего краснорѣчія.

Гамилькаръ отвѣчалъ, что принимаетъ ихъ извиненія и согласенъ заключить окончательный миръ, но требовалъ, чтобъ ему выдали десять наемниковъ по его выбору, безъ оружія и безъ туникъ.

Они не ожидали такой снисходительности.

— О, двадцать, если хочешь! вскричалъ Спендій.

— Нѣтъ, мнѣ достаточно и десяти, спокойно отвѣчалъ Гамилькаръ.

Затѣмъ ихъ отпустили изъ палатки, чтобъ они могли переговорить между собою.

Какъ только они остались одни, Авторитъ заговорилъ въ пользу товарищей, которыми они жертвовали, а Заркасъ сказалъ Спендію:

— Отчего ты не убилъ его? его мечъ лежалъ предъ тобою.

— Его!… сказалъ Спендій, и нѣсколько разъ повторилъ: Его! его!… какъ будто бы это была вещь невозможная, а Гамилькаръ безсмертенъ.

Они были до такой степени измучены, что легли на землю на спины, не зная что дѣлать и на что рѣшиться.

Спендій уговорилъ ихъ уступить, наконецъ, они согласились и вернулись въ палатку.

Тогда суффетъ подалъ по очереди руку десяти варварамъ, затѣмъ онъ вытеръ руку о платье, такъ какъ прикосновеніе къ ихъ скользкой, дряблой кожѣ было отвратительно, затѣмъ онъ сказалъ:

— Вы предводители варваровъ и вы поклялись за нихъ?

— Да, отвѣчали они.

— Безъ задней мысли, отъ чистаго сердца, твердо рѣшившись исполнить ваше обѣщаніе?

Они отвѣчали, что возвратятся къ остальнымъ, чтобъ привести его въ исполненіе.

— Хорошо, отвѣчалъ суффетъ. Согласно договору между мною, Баркой, и посланниками наемниковъ, я выбираю васъ и оставляю васъ у себя.

Спендій безъ чувствъ упалъ на коверъ. Варвары, какъ бы оставляя его, ближе прижались другъ къ другу; не было произнесено ни одного слова, ни одной жалобы.

Ихъ товарищи, ожидавшіе ихъ, не видя возвращенія посланныхъ, сочли себя обманутыми; безъ сомнѣнія, парламентеры перешли къ суффету.

Они прождали еще два дня, наконецъ, на утро третьяго, ихъ рѣшеніе было принято. При помощи веревокъ, копій и стрѣлъ, расположенныхъ, какъ ступени, между обломками скалъ, они взобрались на горы и, оставивъ за собою наиболѣе слабыхъ, около трехъ тысячъ человѣкъ, двинулись въ путь, чтобъ соединиться съ тунисской арміей. На верху ущелья была равнина, на которой изрѣдко росли кусты. Варвары съѣли всѣ почки. Затѣмъ они нашли поле бобовъ и оно исчезло, какъ будто надъ нимъ пролетѣла туча саранчи.

Три часа спустя, они дошли до второй площадки, окруженной зеленѣющими холмами. Между этими холмами сверкали какъ бы снопы серебрянаго цвѣта, на равномъ разстояніи одинъ отъ другаго. Варвары, ослѣпленные солнцемъ, смутно различали подъ ними большія, черныя массы. Вдругъ онѣ поднялись. Серебряные снопы, которые они видѣли, были копья на башняхъ вооруженныхъ слоновъ. Кромѣ копій на груди, острія ихъ клыковъ и мѣдныхъ кольчугъ, покрывавшихъ ихъ бока, у нихъ на концахъ хоботовъ были надѣты кожаные браслеты съ вставленными въ нихъ широкими ножами. Они подвигались изъ глубину долины двумя параллельными рядами.

Ужасъ, которому нѣтъ имени, охватилъ варваровъ. Они даже не пытались бѣжать. Они уже были окружены.

Слоны вошли въ эту толпу людей. Копья на ихъ грудяхъ и на клыкахъ переворачивали эту Людскую массу, какъ плуги поле. Они рѣзали и рубили концами своихъ хоботовъ. Башни, изъ которыхъ бросали зажженыя стрѣлы, казались движущимися вулканами. Долина въ нѣсколько мгновеній была покрыта громадными кучами, въ которыхъ бѣлѣлось человѣческое мясо; тамъ и сямъ мелькали разбросанные мечи, покрытые кровью. Ужасныя животныя, проходившія чрезъ все это, проводили черную борозду. Но самымъ ужаснымъ вожакомъ былъ нумидіецъ въ діадемѣ изъ перьевъ. Онъ бросалъ дротики съ ужасающей быстротою, время отъ времени испуская рѣзкій свистъ. Громадныя животныя, послушныя, какъ собаки, во время рѣзни, поминутно взглядывали въ его сторону.

Ихъ кругъ мало-по-малу съуживался. Ослабѣвшіе варвары уже не сопротивлялись. Вскорѣ слоны были въ центрѣ долины. Имъ было мало мѣста, они сталкивались клыками. Вдругъ Нарр`Авасъ успокоилъ ихъ и, повернувшись, они рысью возвратились къ холмамъ.

Между тѣмъ, двѣ, когорты варваровъ, скрывшіяся направо, въ углубленіи почвы, побросали оружіе и, стоя на колѣняхъ, протягивали руки къ пуническимъ палаткамъ, моля о пощадѣ.

Ихъ связали по рукамъ и по ногамъ, затѣмъ, когда они были разложены по землѣ рядами, снова привели слоновъ.

Груди трещали, какъ ломающіеся ящики, каждый шагъ слона давилъ двоихъ. Ихъ громадныя ноги погружались въ тѣла и казалось, какъ будто они хромаютъ. Такимъ образомъ они прошли отъ начала до конца поля.

Поверхность долины снова сдѣлалась неподвижна; ночь наступила. Гамилькаръ наслаждался зрѣлищемъ своего мщенія; вдругъ онъ вздрогнулъ.

Онъ увидалъ въ шести стахъ шагахъ налѣво, на вершинѣ холмовъ, новыхъ варваровъ.

Дѣйствительно, четыреста человѣкъ самыхъ сильныхъ: этрусковъ, ливійцевъ и спартанцевъ, съ самаго начала поднялись на холмы и стояли тамъ, не зная что дѣлать. Послѣ рѣзни своихъ товарищей они рѣшились пробиться сквозь карѳагенянъ и уже спускались сжатыми колоннами.

Къ нимъ сейчасъ же былъ посланъ герольдъ, суффету были нужны солдаты, онъ принималъ ихъ безъ всякихъ условій, до такой степени былъ восхищенъ ихъ храбростью. Они даже могли, прибавилъ посланный карѳагенянинъ, приблизиться немного, въ мѣстность, которую имъ укажутъ и гдѣ они найдутъ съѣстные припасы.

Варвары сейчасъ же побѣжали туда и провели ночь за ѣдою. Тогда карѳагеняне подняли ропотъ противъ слабости суффета къ наемникамъ.

Можетъ быть, онъ уступилъ выраженіямъ этой ненасытной ненависти или же это была утонченная хитрость, но только, на другой день, онъ отправился самъ, безъ меча, съ обнаженной головою, окруженный небольшимъ отрядомъ клинабаровъ, и объявилъ варварамъ, что, такъ какъ у него слишкомъ много ртовъ, то онъ не желаетъ сохранить ихъ, но такъ какъ ему все таки нужны люди и онъ не знаетъ, какимъ способомъ выбрать лучшихъ, то предлагаетъ имъ драться между собою съ тѣмъ, что приметъ побѣдителей въ свою личную свиту. Эта смерть была все таки лучше другой. И тогда, приказавъ раздвинуться своимъ солдатамъ (такъ какъ пуническія знамена скрывали отъ наемниковъ горизонтъ), онъ показалъ имъ сто девяносто двухъ слоновъ Happ’Аваса, выстроенныхъ въ одну шеренгу, которые потрясали хоботами, точно гигантскими руками, державшими топоры надъ головами.

Варвары молча переглянулись. Не смерть заставляла ихъ блѣднѣть, но та ужасная крайность, до которой они были доведены.

Общая судьба вызвала между этими людьми глубокую дружбу; лагерь для большинства замѣнялъ родину. Живя безъ семействъ, они перенесли на товарищей свою потребность любви; они засыпали рядомъ, подъ однимъ и тѣмъ же плащемъ, при свѣтѣ звѣздъ. Кромѣ того, въ вѣчныхъ переходахъ изъ одной страны въ другую, среди убійствъ и приключеній, между нѣкоторыми образовывалась странная любовь, безнравственные союзы, столь же серьезные, какъ и браки, въ которыхъ сильнѣйшій защищалъ болѣе молодаго среди сраженій, помогалъ ему переходить пропасти, кралъ для него пищу. А другой — ребенокъ, поднятый на краю дороги, затѣмъ, сдѣлавшійся наемникомъ, платилъ за эту преданность тысячью нѣжныхъ услугъ и любезностью супруги.

Они обмѣнялись своими ожерельями и серьгами, подарками, которые дѣлали прежде, послѣ большой опасности, въ часы веселья. Всѣ хотѣли умереть, но никто не хотѣлъ убивать. Тамъ и сямъ видѣли молодаго, который говорилъ другому, съ сѣдой бородой:

— Нѣтъ! нѣтъ! ты сильнѣе! Ты отомстишь за насъ! Убей меня!

А старшій отвѣчалъ:

— Мнѣ меньше жить, чѣмъ тебѣ, порази меня въ сердце и забудь объ этомъ.

Братья глядѣли друга на друга, крѣпко сжавъ руки; друзья прощались, плача на плечахъ другъ у друга.

Они сняли кирасы, чтобъ острія мечей проходили скорѣе. Тогда показались рубцы отъ ранъ, которыя они получили за карѳагенянъ. Они казались надписями на колоннахъ.

Наконецъ, они встали въ четыре равныя шеренги, какъ гладіаторы, и начали бой. Сначала они не рѣшались; многіе даже завязывали себѣ глаза и ихъ мечи тихо двигались въ воздухѣ, какъ палки слѣпыхъ. Карѳагеняне начали кричать, что они трусы. Тогда варвары оживились и вскорѣ начался общій, ужасный бой.

По временамъ двое людей, покрытыхъ кровью, останавливались, падали въ объятія другъ къ другу и умирали цѣлуясь. Никто не отступалъ. Всѣ бросались на острія мечей. Ихъ безуміе было такъ ужасно, что карѳагеняне издали чувствовали страхъ.

Наконецъ, они остановились. Ихъ груди съ трудомъ дышали; сверкали только зрачки изъ подъ распущенныхъ, длинныхъ волосъ, которые висѣли, какъ будто они сейчасъ вышли изъ пурпурной ванны. Многіе быстро вертѣлись, какъ пантеры раненыя въ лобъ; другіе стояли неподвижно, глядя на трупы, распростертые у ихъ ногъ; затѣмъ, вдругъ, они начинали разрывать себѣ лицо ногтями, схватывали мечи обѣими руками и вонзали ихъ себѣ въ животы.

Наконецъ, ихъ осталось только шестьдесятъ. Они потребовали пить. Тогда имъ закричали, чтобъ они бросили мечи, и когда они это сдѣлали, имъ принесли воды.

Пока они пили, опустивъ лица въ вазы, шестьдесятъ карѳагенянъ, бросившись сзади, убили ихъ ударами кинжаловъ въ спину.

Гамилькаръ сдѣлалъ это, чтобъ доставить удовольствіе своей арміи и этой измѣной привязать ее къ себѣ.

И такъ, война была кончена, по крайней мѣрѣ, онъ такъ думалъ; Мато не будетъ сопротивляться, и въ своемъ нетерпѣніи, суффетъ приказалъ сейчасъ же отправляться въ путь.

Его развѣдчики пришли ему сказать, что видѣли караванъ, направлявшійся къ Свинцовой горѣ. Гамилькаръ не обратилъ на это вниманія. Разъ наемники были уничтожены, номады не могли его безпокоить. Теперь самое важное было взять Тунисъ, и онъ пошелъ туда большими переходами.

Онъ отправилъ Нарр`Аваса въ Карѳагенъ съ извѣстіемъ о побѣдѣ и нумидійскій король, гордый своимъ успѣхомъ, явился къ Саламбо.

Она приняла его въ саду, подъ большой смоковницей, сидя на подушкахъ изъ желтой кожи, въ обществѣ Таанахъ. Лицо ея было закрыто бѣлымъ шарфомъ, проходившемъ по лбу и закрывавшимъ ротъ, такъ что видны были только глаза, но ея губы сверкали изъ подъ прозрачной ткани, какъ драгоцѣнные камни на ея пальцахъ, такъ какъ руки Саламбо были закрыты и все время, пока они разговаривали, она не сдѣлала ни одного жеста.

Нарр’Авасъ сообщилъ ей о положеніи варваровъ. Она поблагодарила его благословеніемъ услугъ, которыя онъ оказалъ ея отцу. Тогда онъ началъ разсказывать всю компанію.

Голуби, сидѣвшіе вокругъ нихъ, на пальмахъ, тихо ворковали; другія птицы порхали въ травѣ. Садъ, который давно не обработывали, поросъ зеленью; колоквинты высоко поднимались по листьямъ деревьевъ; между розовыми кустами выросли плевелы; всевозможныя растенія переплетались, образуя бесѣдки и тѣнистые уголки. Лучи солнца, спускавшіеся какъ въ лѣсу, тамъ и сямъ отбрасывали на землю тѣмъ отъ листьевъ. Одичалыя домашнія животныя убѣгали при малѣйшемъ шумѣ; по временамъ виднѣлась газель, къ чернымъ маленькимъ копытамъ которой пристали павлиныя перья. Шумъ города терялся въ ропотѣ волнъ; небо было ясно, ни одного паруса не виднѣлось на морѣ.

Нарр`Авасъ пересталъ говорить. Саламбо не отвѣчая глядѣла на него. На немъ было надѣто льняное платье съ нарисованными цвѣтами, украшенное внизу золотой бахромою; двѣ серебряныя стрѣлы сдерживали, вокругъ ушей, его волосы, заплетенные въ косы. Онъ опирался правою рукою на древко копья, украшеннаго пучками шерсти.

При видѣ его цѣлая толпа неопредѣленныхъ мыслей охватила Саламбо. Этотъ молодой человѣкъ, съ кроткимъ голосомъ и женственнымъ лицомъ, привлекалъ ея глаза граціей своей особы, онъ казался ей, какъ бы старшей сестрою, посланною ей богомъ; но вдругъ ее охватило воспоминаніе о Мато, она не могла устоять противъ желанія узнать, что съ нимъ сталось.

Нарр’Авасъ отвѣчалъ, что карѳагеняне двигались къ Тунису, чтобы взять его; по мѣрѣ того, какъ онъ выставлялъ ихъ шансы на успѣхъ и слабость Мато, она, казалось, наслаждалась странной надеждой. Губы ея дрожали, грудь тяжело дышала, когда же, наконецъ, онъ обѣщалъ самъ убить Мато, она вскричала:

— Да, убей его! это необходимо!

Нумидіецъ отвѣчалъ, что онъ страстно желаетъ этой смерти, такъ какъ по окончаніи войны будетъ ея супругомъ.

Саламбо вздрогнула и опустила руку.

Но Нарр’Авасъ продолжалъ, сравнивая свои желанія съ цвѣтами, которыя вянутъ безъ дождя, съ заблудившимся путешественникомъ, ожидающимъ восхода солнца. Онъ сказалъ ей затѣмъ, что она прекраснѣе луны, лучше утренняго вѣтерка, что онъ привезетъ для нея, изъ страны негровъ, такія вещи, какихъ никогда не было въ Карѳагенѣ; что по всѣмъ комнатамъ ахъ дома полы будутъ усѣяны золотымъ пескомъ.

Вечеръ наступалъ, цвѣты пахли сильнѣе; они долго молча глядѣли другъ на друга и глаза Саламбо изъ подъ покрывала казались двумя звѣздами, мелькавшими изъ-за тучъ; онъ удалился до захода солнца.

Старѣйшины почувствовали сильное облегченіе, когда онъ оставилъ Карѳагенъ. Народъ встрѣтилъ его еще болѣе восторженными криками, чѣмъ въ первый разъ. Если бы Гамилькаръ и нумидійскій король одни восторжествовали надъ наемниками, то имъ невозможно было бы сопротивляться, поэтому было рѣшено, чтобы ослабить Барку, заставить принять участіе въ освобожденіи республики того, кого они любили, — стараго Ганнона.

Онъ немедленно же отправился къ западнымъ провинціямъ, чтобы отомстить за себя въ тѣхъ же самыхъ мѣстахъ, которыя видѣли его позоръ; но всѣ жители и варвары умерли, спрятались или разбѣжались. Тогда его гнѣвъ перенесся на мѣстность. Онъ сжегъ развалины развалинъ, не оставилъ ни одного дерева, ни одного лепестка травы. Дѣти и больные, которыхъ они встрѣчали, умирали въ пыткахъ; прежде чѣмъ убивать женщинъ, онъ отдавалъ ихъ солдатамъ; самыхъ красивыхъ бросали въ его носилки, такъ какъ его ужасная болѣзнь возбуждала въ немъ непреодолимыя желанія, и онъ утолялъ ихъ съ яростью человѣка въ отчаяніи.

Часто на вершинахъ холмовъ падали черныя палатки, какъ бы опрокинутыя вѣтромъ; большіе круги съ блестящими ободками, въ которыхъ узнавали колеса телегъ, вертѣлись съ жалобнымъ скрипомъ и мало-помалу изчезали въ равнинѣ. Племена, оставившія осаду Карѳагена, бродили по провинціямъ, ожидая какого нибудь случая или побѣды наемниковъ, чтобы снова вернуться; но, отъ страха или съ голода, они всѣ направились къ своимъ странамъ и исчезали.

Гамилькаръ не завидовалъ успѣхамъ Ганнона; онъ торопился покончить и приказалъ ему направиться къ Тунису. Тогда Ганнонъ, любившій свою родину, былъ подъ стѣнами города въ назначенный день.

Для защиты Туниса кромѣ мѣстныхъ жителей, было двѣнадцать тысячъ наемниковъ, затѣмъ всѣ люди, ѣвшіе нечистую пищу, потому что они, какъ и Мато, были невидимой цѣпью привязаны къ Карѳагену, и, вмѣстѣ съ предводителемъ, глядя на его высокія стѣны, мечтали о скрывавшихся за ними безчисленныхъ наслажденіяхъ. Соединенные общей ненавистью, они легко организовали сопротивленіе. Мѣдныя вазы были взяты для касокъ, всѣ пальмы въ садахъ были срублены на древки копій, были вырыты цистерны; что же касается съѣстныхъ припасовъ, то они ловили въ озерѣ толстыхъ, бѣлыхъ рыбъ, питавшихся трупами и нечистотами. Укрѣпленія Туниса, бывшія въ развалинахъ, вслѣдствіе зависти карѳагенянъ, были настолько слабы, что ихъ можно было разрушить ударомъ плеча; Мато приказалъ задѣлать отверстія камнями домовъ. Это была послѣдняя борьба; онъ не надѣялся ни на что, но говорилъ себѣ, что счастіе перемѣнчиво.

Карѳагеняне, приближаясь, увидали на укрѣпленіяхъ человѣка, который по поясъ выдавался изъ-за палисада. Стрѣлы, падавшія вокругъ него, казалось, пугали его столько же, сколько стая ласточекъ; по странной случайности ни одна не ранила его.

Гамилькаръ разбилъ свой лагерь на южномъ берегу; Нарр’Авасъ, направо отъ него, занималъ долину Гадеса; Ганнонъ — берегъ озера. Всѣ три предводителя должны были сохранять это положеніе, чтобы напасть на укрѣпленія въ одно и тоже время, но Гамилькаръ Сначала хотѣлъ показать наемникамъ, что онъ накажетъ ихъ, какъ рабовъ. Онъ приказалъ распять десять посланниковъ на небольшомъ холмѣ противъ города.

При видѣ этого зрѣлища осажденные оставили укрѣпленія.

Мато сказалъ себѣ, что если бы онъ могъ про браться между стѣнами и палатками Нарр’Аваса настолько быстро, чтобъ нумидійцы не успѣли выдти, то онъ могъ бы напасть на тылъ карѳагенской пѣхоты, которая очутилась бы между его отрядомъ и отрядомъ оставшимся въ городѣ.

Онъ бросился изъ города съ ветеранами.

Нарр’Авасъ замѣтилъ его. Онъ переправился чрезъ берегъ озера и отправился предупредить Ганнона, чтобъ тотъ послалъ людей на помощь къ Гамилькару. Можетъ быть, онъ считалъ Барку слишкомъ слабымъ, чтобъ устоять противъ наемниковъ? Можетъ быть, это была хитрость или глупость — никто никогда не могъ узнать этого.

Но Ганнонъ, изъ желанія унизить своего соперника не колебался. Онъ крикнулъ, чтобъ трубили въ трубы, и вся его армія бросилась на варваровъ. Они повернули и побѣжали прямо на карѳагенянъ. Они опрокидывали, давили ихъ подъ ногами и, тѣсня такимъ образомъ, проводили до самой палатки Ганнона, который сидѣлъ въ ней, окруженный тридцатью карѳагенянами, самыми знатными изъ Совѣта Ста.

Ганнонъ былъ пораженъ ихъ смѣлостью. Онъ звалъ своихъ начальниковъ. Всѣ грозили ему кулаками и бранили его. Толпа толкалась и тѣ, которые схватили его, съ трудомъ могли его удержать. Онъ, между тѣмъ старался сказать имъ на ухо:

— Я дамъ тебѣ все, что ты хочешь! Я богатъ, спаси меня!

Они тащили его и, не смотря на то, что онъ былъ тяжелъ, ноги его не касались земли. Старѣйшины были также увлечены. Его ужасъ удвоился.

— Вы побѣдили меня! Я вашъ плѣнникъ. Я выкуплю себя! Выслушайте меня, друзья мои?

И, несомый впередъ, онъ повторялъ:

— Что вы будете дѣлать? Что вы хотите? Вы видите, я не сопротивляюсь. Я всегда былъ добръ!

У воротъ былъ воздвигнутъ громадный крестъ.

Варвары кричали:

— Сюда! сюда!

Тогда онъ возвысилъ голосъ еще болѣе, и во имя ихъ боговъ умолялъ отвести его къ ихъ полководцу, потому что имѣетъ сообщить ему вещь, отъ которой зависитъ ихъ спасеніе.

Они остановились. Нѣкоторыя, думая, что слѣдовало бы позвать Мато, бросились отыскивать его.

Ганнонъ упалъ на траву и видѣлъ вокругъ себя другіе кресты, какъ будто бы казнь, отъ которой онъ долженъ былъ погибнуть, заранѣе была умножена. Онъ дѣлалъ усилія убѣдить себя, что онъ ошибается, что крестъ только одинъ и что даже не было ни одного.

Наконецъ, его подняли.

— Говори, сказалъ Мато.

Ганнонъ предложилъ выдать Гамилькара и вдвоемъ войти въ Карѳагенъ, гдѣ они будутъ оба королями.

Мато улыбнулся и сдѣлалъ другимъ знакъ спѣшить. Но его мнѣнію, слова Ганнона были хитростью, чтобъ выиграть время.

Варваръ ошибался. Ганнонъ былъ доведенъ до крайности, когда человѣкъ ничего не обдумываетъ, при томъ же онъ до такой степени ненавидѣлъ Гамилькара, что за малѣйшую надежду спасенія пожертвовалъ бы имъ со всѣми его солдатами.

На землѣ, у подножія тридцати крестовъ, лежали Старѣйшины. Подъ мышки имъ уже были подвязаны веревки. Тогда старый суффетъ, понявъ, что приходится умирать, заплакалъ.

Съ него сорвали остатки одежды и его тѣло показалось во всемъ своемъ безобразіи. Вся эта масса, для которой трудно было найти названіе, была покрыта язвами; жиръ на ногахъ скрывалъ ногти и висѣлъ на пальцахъ точно зеленоватыя лохмотья. Слезы, которыя текли по его изъязвленнымъ щекамъ, придавали его лицу что-то страшно печальное и, казалось, занимали болѣе мѣста, чѣмъ на всякомъ другомъ человѣческомъ лицѣ. Его королевская повязка, наполовину развязанная, валялась въ пыли вмѣстѣ съ его сѣдыми волосами.

Варвары думали, что не найдется достаточно крѣпкой веревки для того, чтобъ поднять его на крестъ, и, по пуническому обычаю, прибили Ганнона къ кресту, прежде чѣмъ онъ былъ поставленъ. Его гордость пробудилась отъ боли и онъ началъ осыпать ихъ бранью. Онъ хрипѣлъ и извивался, какъ морское чудовище, которое убиваютъ на берегу, предсказывалъ, что они кончатъ еще ужаснѣе, чѣмъ онъ, и что онъ будетъ отомщенъ.

Онъ уже былъ отомщенъ. По другую сторону города, въ которомъ виднѣлось пламя и дымъ, умирали парламентеры наемниковъ.

Нѣкоторые, лишившіеся сначала чувствъ, пришли въ себя отъ свѣжаго вѣтра, но они остались, опустивъ голову на грудь и ихъ тѣла спускались немного, не смотря на гвозди, которыми были прибиты ихъ руки выше головы. Изъ ихъ пятокъ и рукъ кровь падала крупными каплями, медленно, точно спѣлые плоды, падающіе съ вѣтокъ. Карѳагенъ, заливъ, горы и равнина — все, казалось имъ, вертѣлось, какъ громадное колесо. Время отъ времени тучи пыли, поднимавшіяся съ земли, окружали ихъ. Ихъ мучила страшная жажда, они поворачивали языки во рту, чувствовали, что по нимъ течетъ холодный потъ и вмѣстѣ съ нимъ какъ бы выходитъ душа.

Между тѣмъ, въ безконечной глубинѣ, они видѣли улицы, идущихъ солдатъ, колебаніе мечей; шумъ сраженія смутно доносился до нихъ, какъ шумъ моря до погибающихъ во время кораблекрушенія, умирающихъ на мачтахъ корабля. Итальянцы, бывшіе сильнѣе другихъ, еще кричали, лакадемоняне молчали, закрывъ глаза. Заркасъ, столь сильный прежде, висѣлъ точно сломленная вѣтвь; эфіопъ, висѣвшій рядомъ съ нимъ, откинулъ голову назадъ чрезъ поперечную палку креста; Авторитъ, не шевелясь, ворочалъ глазами. Его длинные волосы, зацѣпившіеся въ щель креста поддерживали его голову прямо и его хрипѣніе казалось скорѣе крикомъ гнѣва. Что касается Спендія, то на него сошло странное мужество; онъ презиралъ смерть, убѣжденный въ немедленномъ и вѣчномъ освобожденіи, и спокойно ожидалъ ее.

Теряя сознаніе, они по временамъ вздрагивали отъ прикосновенія перьевъ къ губамъ. Большія крылья навѣвали на нихъ прохладу. Въ воздухѣ слышались крики и, такъ какъ крестъ Спендія былъ выше другихъ, то на него перваго опустился коршунъ. Тогда онъ повернулся лицомъ къ Авториту и, глядя на него, съ улыбкою сказалъ:

— Помнишь ли ты львовъ на дорогѣ въ Сикку?

— Это были наши братья, отвѣчалъ, умирая, Галль.

Въ это время суффетъ сдѣлалъ брешь въ стѣнѣ и добрался до цитатели. Порывъ вѣтра вдругъ заставилъ подняться дымъ, открывъ горизонтъ до стѣнъ Карѳагена. Ему показалось, что онъ даже видитъ людей, глядящихъ съ платформы Эшмуна, затѣмъ, повернувшись, онъ увидалъ налѣво, на берегу озера, тридцать громадныхъ крестовъ.

Дѣйствительно, чтобъ сдѣлать ихъ ужаснѣе, варвары построили ихъ изъ мачтъ своихъ палатокъ, связавъ одну съ другою, и тридцать труповъ Старѣйшинъ виднѣлись на верху, какъ будто въ небѣ; на ихъ грудяхъ, казалось, сидѣли бѣлыя бабочки, — это была бахрома изъ стрѣлъ, которыя въ нихъ пускали снизу.

На верхушкѣ самаго большаго креста развѣвалась золотая лента. Она висѣла на плечѣ и съ этой стороны не было руки. Гамилькаръ безъ труда узналъ Ганнона. Его дряблыя кости не держались на гвоздяхъ, часть членовъ отвалилась и на крестѣ висѣли только безобразные остатки въ родѣ кусковъ животныхъ, висящихъ у дверей охотниковъ.

Суффетъ ничего не могъ знать; разстилавшійся предъ нимъ городъ скрывалъ все, что происходило сзади, и предводители, посланные одинъ за другимъ къ Нарр’Авасу и Ганнону, не возвращались; но чрезъ нѣсколько времени явились бѣглецы и разсказали о пораженіи. Пуническая армія остановилась; эта катастрофа, поразившая ихъ среди побѣды, привела ихъ въ смущеніе. Они не слушались болѣе приказаній Гамилькара.

Мато воспользовался этимъ, чтобъ продолжать рѣзню нумидійцевъ.

Побѣдивъ Ганнона, онъ вернулся къ нимъ. Нумидійцы выпустили слоновъ, но наемники подвигались впередъ, прикрѣпивъ къ копьямъ громадные пучки зажженной соломы, а громадныя животныя, испуганныя огнемъ, бросались въ заливъ, гдѣ убивали другъ друга и тонули подъ тяжестью своихъ вооруженій.

Нарр’Авасъ уже пустилъ свою кавалерію, тогда всѣ варвары бросились на землю, затѣмъ, когда лошади были отъ нихъ въ трехъ шагахъ, они бросались имъ подъ животы и распарывали ихъ кинжалами и половина нумидійцевъ погибла уже, когда явился Барка.

Истощенные наемники не могли устоять противъ свѣжаго войска и въ порядкѣ отступили къ горѣ Теплыхъ Водъ; суффетъ имѣлъ благоразуміе не преслѣдовать ихъ и направился немедленно къ истокамъ Макара.

Тунисъ былъ его; но онъ представлялъ только кучу горящихъ развалинъ. Развалины выдѣлялись отъ бреши въ стѣнѣ и спускались до средины долины. Въ глубинѣ, у берега залива, виднѣлись трупы слоновъ, точно архипелагъ черныхъ скалъ, плавающихъ на водѣ.

Нарр’Авасъ, чтобъ поддержать эту войну, истощилъ свои лѣса, взялъ старыхъ и молодыхъ, самцовъ и самокъ и военная сила его государства не могла перенести такого удара. Карфагенъ, видѣвшій издали погибель слоновъ, былъ въ отчаяніи, и мужчины сѣтовали по улицамъ, называя ихъ по именамъ, какъ старыхъ друзей.

— О! Непобѣдимый! Побѣда! Ужасный! Ласточка!

Въ первый день они говорили о нихъ даже болѣе, чѣмъ объ убитыхъ людяхъ; но на другой день они увидали на горѣ Теплыхъ Водъ палатки наемниковъ, тогда отчаяніе было такъ велико, что многіе, въ особенности женщины, бросались внизъ головою съ вершинъ Акрополя.

Никто не зналъ намѣреній Гамилькара. Онъ жилъ одинъ въ своей палаткѣ съ маленькимъ мальчикомъ, и никто не допускался къ ихъ столу, даже и Нарр’Авасъ. Не смотря на это, въ особенности со времени пораженія Ганнона, Гамилькаръ оказывалъ большіе знаки вниманія ну индійскому королю; но послѣдній имѣлъ слишкомъ много интереса сдѣлаться его сыномъ, чтобъ не чувствовать недовѣрія.

Наружная бездѣятельность Гамилькара скрывала ловкій маневръ. Всевозможными средствами ему удалось подкупить начальниковъ деревень и наемниковъ преслѣдовали и гнали отовсюду, какъ дикихъ звѣрей. Какъ только они входили въ лѣса, деревья загорались вокругъ нихъ. Если они пили изъ источника, онъ былъ отравленъ. Пещеры, въ которыя они скрывались, чтобъ спать, замуравливались. Племена, до сихъ поръ защищавшія ихъ, ихъ бывшіе союзники, теперь преслѣдовали ихъ. Во всѣхъ этихъ толпахъ они узнавали карѳагенское вооруженіе.

У многихъ на лицахъ появились красныя пятна, они думали, что это произошло отъ прикосновенія къ Ганнону; другіе полагали, что это послѣдствія того, что они съѣли рыбы Саламбо; но, вмѣсто того, чтобъ раскаиваться въ этомъ, они мечтали объ еще болѣе ужасныхъ святотатствахъ; чтобъ увеличить униженіе пуническихъ боговъ, они хотѣли бы истребить ихъ.

Такимъ образомъ они три мѣсяца скитались по восточному берегу, за горою Селумъ и даже доходили до первыхъ песковъ пустыни. Они искали какого нибудь убѣжища. Только Утика и Гиппо-Заритъ не измѣнили имъ, но Гамилькаръ не давалъ имъ пройти къ этимъ городамъ.

Затѣмъ они повернули на сѣверъ, на удачу, даже не зная дороги.

Постоянныя неудачи разстроили ихъ головы. Они чувствовали только все болѣе и болѣе увеличивающееся отчаяніе и, наконецъ, очутились снова предъ Карѳагеномъ.

Тогда количество стычекъ увеличилось. Счастіе обоихъ противниковъ было одинаково; но варвары были до такой степени утомлены, что желали вмѣсто этихъ стычекъ большаго сраженія, только бы оно было послѣднимъ.

Мато хотѣлось самому отправиться къ суффету предложить это. Одинъ изъ его ливійцевъ рѣшился пожертвовать собою. Всѣ, видя, какъ онъ отправился, были убѣждены, что онъ не возвратится.

Но онъ вернулся въ тотъ же самый вечеръ.

Гамилькаръ принималъ ихъ вызовъ. Было рѣшено встрѣтиться на завтра, съ восходомъ солнца, въ долинѣ Гадеса.

Наемники желали знать, что еще сказалъ Гамилькаръ, и ливіецъ прибавилъ:

— Такъ какъ я продолжалъ стоять предъ нимъ, онъ меня спросилъ, чего я ожидаю. Я отвѣчалъ. — «смерти». Тогда онъ сказалъ: «нѣтъ, ступай, тебя убьютъ завтра, вмѣстѣ съ остальными».

Это великодушіе удивило варваровъ. Нѣкоторые были поражены ужасомъ и Мато пожалѣлъ, что парламентера не убили.

У Мато оставалось еще три тысячи африканцевъ, тысяча двѣсти грековъ, полторы тысячи кампанцевъ, двѣсти оберійцевъ, четыреста этрусковъ, пятьсотъ самнитовъ, сорокъ галловъ и отрядъ нафуровъ, разбойниковъ номадовъ, всего семь тысячъ двѣсти девятнадцать солдатъ. Они задѣлали дыры въ своихъ кирасахъ шкурами животныхъ и замѣнили мѣдныя котурны сандаліями изъ тряпокъ; ихъ платья висѣли на нихъ лохмотьями и сквозь нихъ виднѣлись рубцы, какъ пурпуровыя нити, вившіяся между волосами, которыми обросли ихъ лица и руки.

Но возбужденіе ихъ мертвыхъ товарищей наполняло ихъ души и удвоивало ихъ силы. Они смутно чувствовали себя, какъ бы представителями общаго мщенія, затѣмъ ихъ раздражала несправедливость судьбы и въ особенности видъ Карѳагена на горизонтѣ; они поклялись сражаться другъ за друга до смерти.

Вьючныя животныя были убиты, всѣ наѣлись сколько возможно, чтобъ прибавить себѣ силъ, и легли спать. Нѣкоторые молились, повернувшись въ разныя направленія.

Карѳагеняне пришли раньше ихъ. Они натерли края щитовъ масломъ, чтобъ облегчить соскальзываніе стрѣлъ; пѣхотинцы, носившіе длинные волосы, обстригли ихъ на лбу изъ предосторожности и Гамилькаръ съ пяти часовъ приказалъ опрокинуть всѣ котлы, зная, что неудобно сражаться съ сытымъ желудкомъ. Его армія достигала до четырнадцати тысячъ человѣкъ, то есть вдвое больше арміи варваровъ.

Однако, онъ никогда не испытывалъ подобнаго безпокойства. Его пораженіе было бы уничтоженіемъ республики и онъ погибъ бы на крестѣ. Напротивъ того, еслибы онъ восторжествовалъ, то чрезъ Пиринеи, Галлію и Альпы онъ прошелъ бы всю Италію и власть Барки сдѣлалась бы вѣчной. Двадцать разъ ночью онъ вставалъ, чтобъ самому наблюдать за всѣмъ, кончая самыми мельчайшими подробностями; что касается карѳагенянъ, то они были внѣ себя отъ долгаго страха, въ которомъ держали ихъ варвары.

Нарр’Авасъ сомнѣвался въ вѣрности своихъ нумидійцевъ, къ тому же, варвары могли ихъ побѣдить. Онъ чувствовалъ страшную слабость и каждую минуту пилъ воду.

Человѣкъ, котораго онъ не зналъ, вдругъ открылъ его палатку и поставилъ на землю корону, сдѣланную изъ соли и украшенную символическими рисунками изъ сѣры и косоугольниками изъ перламутра. Женихамъ иногда присылали ихъ брачныя короны — это было доказательствомъ любви, чѣмъ-то въ родѣ приглашенія.

Между тѣмъ, дочь Гамилькара не чувствовала никакой нѣжности къ Нарр’Авасу. Воспоминаніе о Мато смущало ее невыносимымъ образомъ. Ей казалось, что смерть этого человѣка облегчитъ ее, какъ смерть змѣи, которую нужно раздавить на ранѣ.

Нумидійскій король съ нетерпѣніемъ ожидалъ свадьбы и такъ какъ она должна была послѣдовать за побѣдою, то Саламбо прислала ему подарокъ, чтобъ возбудить его мужество; тогда все его безпокойство исчезло, онъ думалъ только о счастіи обладать такой красавицей.

Таже самая идея преслѣдовала Мато, но онъ тотчасъ же отталкивалъ ее, и его любовь, которую онъ старался прогнать, разливалась на его товарищей по оружію. Онъ любилъ ихъ, какъ часть самого себя, своей ненависти, и чувствовалъ, что его умъ возвышается, что его руки становятся сильнѣе; онъ ясно сознавалъ все, что надо было сдѣлать. Если онъ иногда вздыхалъ, то потому, что думалъ о Спендій.

Онъ поставилъ варваровъ въ шесть ровныхъ шеренгъ. Посреди были поставлены этруски, всѣ связанные бронзовой цѣпью. Сзади стояли стрѣлки; на крыльяхъ онъ помѣстилъ нафуровъ, сидѣвшихъ на верблюдахъ съ короткой шерстью, покрытыхъ страусовыми перьями.

Суффетъ поставилъ карѳагенянъ въ такомъ же порядкѣ. Около велитовъ были поставлены клинабары, далѣе нумидійцы и, когда день наступилъ, обѣ арміи стояли другъ противъ друга, разсматривая одни другихъ большими, свирѣпыми глазами.

Нѣсколько времени прошло въ нерѣшимости. Наконецъ обѣ арміи двинулись.

Варвары шли медленно, чтобъ не запыхаться. Центръ пунической арміи представлялъ выгнутую линію. Первое столкновеніе было ужасно, похоже на трескъ двухъ встрѣтившихся флотовъ. Первая шеренга варваровъ быстро раздвинулась и въ интервалы полетѣли стрѣлы, пули и дротики, между тѣмъ выгнутая линія карѳагенянъ мало-по-малу сравнялась, затѣмъ два отряда велитовъ съ двухъ сторонъ выдвинулись параллельно, точно стороны закрывающагося циркуля

Варвары, нападавшіе на фалангу, вошли въ промежутки между ними, они губили себя.

Мато остановилъ ихъ, и въ то время, когда крылья карѳагенянъ продолжали подвигаться, онъ заставилъ раздвинуться въ стороны три заднія шеренги. Вскорѣ они выдвинулись за фланги и длина его фронта устроилась.

Но варвары, поставленные на флангахъ, были наиболѣе слабые, въ особенности на лѣвомъ флангѣ, и отрядъ велитовъ, дошедшій до нихъ, сильно тѣснилъ ихъ.

Мато отодвинулъ ихъ назадъ. На его правомъ флангѣ помѣщались кампанцы, вооруженные топорами; онъ двинулъ ихъ противъ лѣваго карѳагенскаго фланга; центръ напалъ на непріятеля и солдаты на другомъ концѣ, бывшіе внѣ опасности, держали велитовъ въ почтительномъ разстояніи.

Тогда Гамилькаръ раздѣлилъ своихъ всадниковъ на эскадроны, помѣстилъ между ними гоплитовъ и двинулъ ихъ на наемниковъ.

Эти конусообразныя массы имѣли впереди лошадей, а ихъ болѣе широкія стороны были усѣяны копьями. Варвары не могли сопротивляться; только у однихъ гоплитовъ были мѣдныя кольчуги, всѣ остальные были вооружены ножами, насаженными на длинныя палки, косами, взятыми у земледѣльцевъ, мечами, сдѣланными изъ колесныхъ шинъ; слишкомъ слабые клинки гнулись отъ ударовъ и въ то время, какъ ихъ выправляли подъ ногою, карѳагеняне спокойно убивали ихъ справа и слѣва.

Но этруски, прикрѣпленные къ цѣпи, не подавались; мертвые, не имѣвшіе возможности упасть, представляли препятствіе своими трупами. Эта длинная бронзовая линія раздвигалась и сдвигалась, извиваясь, какъ змѣя, и была непоколебима, какъ стѣна. Варвары перестроились сзади нея, нѣсколько минутъ перевели духъ, затѣмъ снова бросились впередъ. У многихъ уже не было никакого оружія и они, бросаясь на карѳагенянъ, кусали ихъ за лицо, какъ собаки; галлы, изъ гордости, сняли съ себя свои лохмотья и ихъ большія, бѣлыя тѣла виднѣлись издали. Чтобы привести въ ужасъ враговъ, они увеличивали свои раны.

Среди пуническихъ войскъ не слышно было голосовъ, раздававшихъ приказанія; знамена возвышаясь надъ тучами пыли, повторяли сигналы и каждый двигался впередъ, увлеченный общимъ движеніемъ.

Гамилькаръ приказалъ ну индійцамъ двинуться впередъ, но нафуры бросились имъ на встрѣчу. Одѣтые въ широкіе, черные плащи, съ пучками волосъ на затылкахъ и щитами изъ шкуръ гиппопотамовъ, они были вооружены клинками безъ рукоятокъ, привязанными къ рукамъ веревками. Ихъ верблюды, усѣянные перьями, испускали хриплые крики. Клинки падали, затѣмъ возвращались назадъ съ сухимъ трескомъ и съ оторваннымъ членомъ. Дикія животныя скакали между рядами; нѣкоторыя, раненыя въ ноги, прыгали, какъ раненые страусы.

Вся пуническая пѣхота снова двинулась на варваровъ и раздѣлила ихъ на двое; оружіе карѳагенянъ, болѣе блестящее, окружало ихъ какъ бы золотыми коронами. Отъ яркихъ лучей солнца острія мечей сверкали, какъ звѣзды. Однако цѣлые ряды клинабаровъ лежали въ долинѣ; наемники срывали съ нихъ оружіе, надѣвали на себя и возвращались въ бой. Обманутые карѳагеняне много разъ попадались среди нихъ. Гамилькаръ приходилъ въ отчаяніе. Все должно было погибнуть отъ генія Мато и непобѣдимой храбрости наемниковъ!

Вдругъ на горизонтѣ послышались громкіе звуки тамбуриновъ. Это была толпа стариковъ, больныхъ, пятнадцатилѣтнихъ мальчиковъ и даже женщинъ, которые, не будучи въ состояніи устоять противъ безпокойства, оставили Карѳагенъ и, желая поставить себя подъ покровительство чего нибудь ужаснаго, взяли у Гамилькара единственнаго слона, послѣдняго, остававшагося у республики, того, у котораго былъ обрубленъ хоботъ.

Тогда карѳагенянамъ показалось, что Отечество, оставивъ стѣны, явилось повелѣть имъ умереть за него; ярость охватила ихъ и нумидійцы увлекли другихъ за собою.

Варвары стали посреди долины, тыломъ къ холму; они не имѣли никакихъ шансовъ побѣдить, даже пережить сраженіе; но это были самые лучшіе, самые храбрые и самые сильные.

Карѳагеняне принялись бросать чрезъ нумидійцевъ молотки, доски, все, что могли захватить изъ города. Люди, предъ которыми трепетали консулы, умирали отъ палокъ, брошенныхъ женщинами. Пуническая чернь истребляла наемниковъ.

Они всѣ собрались на вершинѣ холма. Ихъ ряды быстро смыкались послѣ каждой новой бреши. Два раза они спускались, но были отбиты и карѳагеняне въ безпорядкѣ вытягивали руки, просовывали копья между ногъ товарищей и кололи на удачу предъ собою. Они скользили въ крови. Слишкомъ крутой наклонъ почвы заставлялъ трупы катиться внизъ. Слонъ, стараясь подняться на холмъ былъ заваленъ трупами до живота; казалось, онъ наслаждался видомъ столькихъ убитыхъ, и его укороченный хоботъ время отъ времени поднимался, какъ громадная піявка.

Наконецъ, всѣ остановились, карѳагеняне, скрежеща зубами, глядѣли на вершину холма, на которой держались варвары.

Вдругъ всѣ снова бросились и схватка возобновилась. Часто наемники дозволяли имъ подойти крича, что хотятъ сдаться, затѣмъ съ ужаснымъ смѣхомъ убивали подошедшихъ и по мѣрѣ того, какъ одни падали мертвыми, другіе поднимались на нихъ, чтобъ защищаться. Это была какъ бы пирамида, которая увеличивалась мало-по-малу.

Вскорѣ ихъ осталось всего пятьдесятъ, затѣмъ двадцать, наконецъ, трое и только двое; одинъ самнитъ, вооруженный топоромъ, и Мато, у котораго былъ еще его мечъ.

Самнитъ, присѣвъ на корточки, размахивалъ топоромъ направо и налѣво, предупреждая Мато объ ударахъ, предназначавшихся ему.

— Сюда! туда! кричалъ онъ. Наклонись!

Мато потерялъ свои наплечники, каску, кирасу; онъ былъ совершенно обнаженъ, ужаснѣе мертвецовъ, съ прямыми волосами, съ пѣною на губахъ. Его мечъ мелькалъ такъ быстро, что составлялъ вокругъ него, какъ бы ореолъ. Брошенный камень разбилъ его у самой рукоятки. Самнитъ былъ убитъ и толпа карѳагенянъ приближалась къ Мато, дотрогивалась до него; онъ поднялъ къ небу свою безоружную руку, затѣмъ закрылъ глаза и, раскрывъ руки, какъ человѣкъ, бросающійся въ море, бросился на острія копій.

Но они поднялись предъ нимъ. Нѣсколько разъ онъ бросался на карѳагенянъ, но они всегда отступали, опуская оружіе.

Мато наступилъ ногою на мечъ. Онъ нагнулся, чтобъ поднять его, и въ тоже мгновеніе почувствовалъ себя связаннымъ по рукамъ и ногамъ, и упалъ.

Нарр’Авасъ, слѣдившій за нимъ уже нѣсколько времени по пятамъ, съ сѣтью для дикихъ звѣрей, воспользовавшись минутою, когда онъ наклонился, набросилъ эту сѣть на него.

Затѣмъ Мато привязали на слона, растянувъ руки, какъ на крестѣ, и всѣ, кто былъ не раненъ, въ безпорядкѣ сопровождали его до Карѳагена.

Извѣстіе о побѣдѣ пришло туда, непонятно какимъ образомъ, уже въ три часа ночи. Было пять часовъ, когда побѣдители явились въ Малкѣ. Тогда Мато открылъ глаза. На домахъ было столько огней, что городъ казался весь въ пламени.

До него смутно доносился громкій шумъ и, лежа на спинѣ, онъ глядѣлъ на звѣзды.

Затѣмъ закрылась какая-то дверь и мракъ окружилъ его.

На другой день, въ тотъ же самый часъ, послѣдній изъ людей, остававшійся въ ущельѣ Топора, умеръ.

Въ тотъ день, когда ушли ихъ товарищи, зуаэки, раздвинувъ скалы, кормили ихъ нѣсколько времени.

Варвары все еще ожидали увидать Мато и не хотѣли оставить ущелья отъ отчаянія и упрямства больныхъ, которые не хотятъ перемѣнить мѣста. Наконецъ, пища исчезла, зуаэки ушли.

Карѳагеняне знали, что ихъ осталось не болѣе тысячи трехсотъ и, слѣдовательно, для ихъ уничтоженія не нужно было солдатъ.

Дикія животныя, въ особенности львы, сильно расплодились въ теченіе трехъ лѣтъ, какъ продолжалась война. Нарр’Авасъ устроилъ громадную облаву и принудилъ львовъ направиться къ ущелью Топора и они поселились тамъ. Когда явился человѣкъ, посланный Старѣйшинами узнать, сколько осталось варваровъ, по всей долинѣ лежали львы и трупы, мертвецы перемѣшивались съ одеждами и вооруженіемъ; почти у всѣхъ покойниковъ не было лицъ или рукъ; нѣкоторые казались еще не тронутыми, другіе совершено высохли и пыльные черепа лежали въ каскахъ. Скелеты были въ плащахъ; кости, сверкавшія на солнцѣ, казались блестящими пятнами. Львы отдыхали, лежа на животахъ, и, вытянувъ лапы, щурились отъ дневнаго свѣта. Другіе, сидя на крупѣ, пристально глядѣли предъ собою или, полузакрытые длинными гривами, спали, свернувшись клубкомъ. Всѣ казались измученными, усталыми и были также неподвижны, какъ горы и мертвецы. Ночь наступила; на западѣ виднѣлись красныя полосы.

Среди кучи труповъ, наполнявшихъ долину, поднялось что-то болѣе легкое, чѣмъ призракъ, тогда одинъ изъ львовъ поднялся, его чудовищная форма отразилась на пурпуровомъ небѣ. Подойдя къ человѣку, онъ опрокинулъ его однимъ ударомъ лапы.

Затѣмъ, растянувшись надъ нимъ, онъ медленно когтями сталъ вытаскивать внутренности.

Затѣмъ онъ раскрылъ свою пасть во всю ширину и испустилъ ревъ, повторенный эхомъ горъ и потерявшійся въ тишинѣ.

Вдругъ сверху посыпались камни и раздался шумъ быстрыхъ шаговъ, со стороны ущелья показались остроконечныя морды. Это шакалы явились ѣсть остатки.

Карѳагенянинъ, глядѣвшій сверху, отвернулся.

ГЛАВА XV.
Мато.

Глубокая, общая, безграничная и безумная радость воодушевляла Карѳагенъ. Развалины были исправлены; статуи боговъ раскрашены заново; улицы усыпаны миртовыми вѣтками. На перекресткахъ курились благоуханія и разноцвѣтныя платья толпы, наполнявшей террасы, казались кучами цвѣтовъ, распустившихся въ воздухѣ.

Шумъ толпы заглушался криками носильщиковъ воды, поливавшихъ мостовую. Рабы Гамилькара предлагали отъ его имени жареный ячмень и куски мяса. Всѣ цѣловались, плакали. Тирскіе города были взяты, номады разсѣяны и варвары уничтожены. Акрополь исчезалъ подъ цвѣтными велларіумами; носы триремъ, выставленныхъ въ рядъ передъ моломъ, сверкали, какъ рядъ брилліантовъ. Повсюду былъ возстановленъ порядокъ. Начиналась новая жизнь. Все дышало счастіемъ. Это былъ день свадьбы Саламбо съ нумидійскимъ королемъ.

На террасѣ храма Камона, украшенія изъ драгоцѣнныхъ камней покрывали три длинные стола, за которые должны были сѣсть жрецы, Старѣйшины и Богатые; немного выше стоялъ четвертый — для Гамилькара, Нарр’Аваса и Саламбо; такъ какъ она возвращеніемъ покрывала спасла отечество, то народъ сдѣлалъ изъ ея свадьбы національное празднество, и внизу, на площади, всѣ ждали, когда она появится.

Но другое, болѣе страстное желаніе раздражало нетерпѣніе народа, — для церемоніи обѣщана была казнь Мато.

Сначала было предложено сорвать съ него живаго кожу, влить ему въ ротъ растопленный свинецъ, уморить его съ голоду, привязать его къ дереву и заставить обезьянъ бить его по головѣ каменьями — онъ оскорбилъ Таниту и обезьяны Таниты должны были отомстить за нее.

Другіе предлагали, чтобъ его посадили на дромадера, продернувъ ему во многихъ мѣстахъ сквозь тѣло льняныя свѣтильни, намоченныя масломъ и подожженныя, и заранѣе наслаждались мыслью о большомъ животномъ, бѣгающемъ по улицамъ, съ человѣкомъ на спинѣ, который извивался бы отъ огня, какъ канделябръ, раздуваемый вѣтромъ.

Но кому изъ гражданъ поручить его казнь и почему лишить другихъ этого удовольствія? Всѣ желали такого рода смерти, въ которомъ бы принялъ участіе весь городъ, всѣ руки, всѣ оружія, всѣ карѳагенскія вещи, кончая уличной мостовой и волнами залива. Поэтому, Старѣйшины рѣшили наконецъ, что онъ пойдетъ отъ своей тюрьмы на площадь Камона, безъ всякаго конвоя, со связанными на спинѣ руками. Было запрещено поражать его въ сердце, чтобъ онъ прожилъ дольше, выкалывать ему глаза, чтобъ онъ могъ до конца видѣть свои мученія, бросать въ него, что бы то ни было, наносить ему глубокія раны и, наконецъ, вонзать въ него болѣе трехъ пальцевъ заразъ.

Хотя онъ долженъ былъ появиться только среди дня, тѣмъ не менѣе много разъ казалось, что онъ уже идетъ, и вся толпа бросалась къ Акрополю. Улицы пустѣли. Затѣмъ, толпа съ ропотомъ возвращалась обратно. Нѣкоторые, еще съ вечера, стояли на одномъ мѣстѣ и издали перекликались, показывали другъ другу свои ногти, которые нарочно отпустили длиннѣе, чтобъ лучше вонзать ихъ въ его тѣло. Другіе съ волненіемъ ходили взадъ и впередъ. Нѣкоторые были блѣдны, какъ будто ожидали своей собственной казни.

Вдругъ въ глубинѣ Маппалъ, надъ головами поднялись большіе вѣера изъ перьевъ. Это Саламбо выходила изъ своего дворца. Изъ всѣхъ устъ вырвался вздохъ облегченія.

Но шествіе долго не являлось, такъ какъ двигалось шагъ за шагомъ.

Сначала прошли жрецы Патековъ, затѣмъ, жрецы Эшмуна-Мелькарта и всѣ другія коллегіи жрецовъ со всѣми тѣми же принадлежностями и въ томъ же порядкѣ, какъ если бы шли на принесеніе жертвы. Жрецъ Молоха шелъ, опустивъ голову, и толпа, какъ бы чувствуя раскаяніе, сторонилась отъ него; зато жрецы Рабетны двигались гордыми шагами, съ лірами въ рукахъ; жрицы слѣдовали за ними въ прозрачныхъ, желтыхъ или черныхъ платьяхъ, испуская громкіе крики, извиваясь, какъ змѣи, или же вертясь при звукахъ флейтъ, подражая движеніямъ звѣздъ. Отъ ихъ легкихъ платьевъ по улицамъ разносилось благоуханіе. Среди этихъ женщинъ восхищались жрицами съ раскрашенными вѣками, изображавшими гермафродитизмъ богини. Разукрашенныя и одѣтыя, какъ она, онѣ походили на нее, не смотря на свои плоскія груди и узкіе бока. Но въ этотъ день женское начало преобладало, подавляло все; мистическое сладострастіе носилось въ тяжеломъ воздухѣ. Въ священныхъ лѣсахъ уже зажигались факелы, во время ночи въ нихъ должно было произойти всеобщее празднованіе культа Рабетны. Изъ Сициліи на трехъ корабляхъ были привезены для этого куртизанки, другія были вывезены изъ пустыни.

Коллегіи жрецовъ, по мѣрѣ приближенія, располагались въ дверяхъ храма, на наружныхъ галлереяхъ и по лѣстницамъ, поднимавшимся на стѣны. Длинные ряды бѣлыхъ платьевъ виднѣлись между колоннадами. Архитектура дополнялась живыми статуями, столь же неподвижными, какъ и каменныя.

Затѣмъ появились начальники финансовъ, губернаторы провинцій и всѣ Богатые. Внизу была суматоха. Сосѣднія улицы были набиты народомъ. Рабы удерживали его ударами палокъ. Среди Старѣйшинъ, украшенныхъ золотыми тіарами, подъ роскошнымъ пурпуровымъ балдахиномъ, появилась Саламбо.

Тогда поднялись громкіе крики; музыка заиграла громче. Балдахинъ исчезъ на лѣстницѣ и появился во второмъ этажѣ.

Саламбо медленно прошла чрезъ террасу, чтобъ сѣсть въ глубинѣ ее на тронѣ, устроенномъ на громадномъ черепѣ черепахи. Подъ ноги ей поставили табуретъ изъ слоновой кости съ тремя ступенями. На первой, на колѣняхъ, стояло двое дѣтей негровъ и время отъ времени Саламбо опускала руки, украшенныя кольцами, на ихъ головы.

Отъ щиколокъ до боковъ, на ней была надѣта узкая сѣтка, изображавшая рыбью чешую и сверкавшая, какъ перламутръ. Широкій голубой поясъ стягивалъ ея талію, оставляя открытыми груди. Подвѣски изъ карбункуловъ закрывали соски. Ея волосы были украшены павлиньими перьями, усыпанными драгоцѣнными каменьями. Широкій плащъ, бѣлый, какъ снѣгъ, падалъ сзади нея.

Прижавъ локти къ тѣлу и сжавъ колѣни, съ руками, украшенными брилліантовыми браслетами выше локтей, она сидѣла неподвижно.

На двухъ сидѣньяхъ, устроенныхъ немного ниже, сидѣли ея отецъ и супругъ. Нарр’Авасъ, былъ одѣтъ въ бѣлую симару, въ коронѣ изъ соли на головѣ, изъ подъ которой торчали двѣ косы его волосъ, свернутыя, какъ рога Аммона.

Гамилькаръ, въ фіолетовой туникѣ, затканной золотомъ, сидѣлъ съ мечемъ у бедра.

Между столами, удавъ храма Эшмуна лежалъ на землѣ, свернувшись кольцомъ. Въ срединѣ круга, который описывала змѣя, стояла мѣдная колонна съ хрустальнымъ шаромъ наверху и такъ какъ солнце освѣщало его, то отъ него расходились во всѣ стороны лучи.

За Саламбо помѣщались жрицы Таниты въ льняныхъ платьяхъ. Направо — Старѣйшины въ тіарахъ представляли длинную, золотую линію, а съ другой стороны. Богатые со своими изумрудными скипетрами — зеленую линію, тогда какъ въ глубинѣ помѣщались жрецы Молоха, казавшіеся отъ своихъ плащей пурпуровой стѣной; другія коллегіи жрецовъ занимали нижнія террасы.

Народъ наполнялъ улицы, поднимался на дома и шелъ длинными рядами до вершинъ Акрополя. Сверкавшая драгоцѣнными каменьями Саламбо, съ народомъ у ея ногъ, съ небомъ надъ головою, окруженная моремъ, заливомъ, горами смѣшивалась съ Танитой. Она казалась духомъ Карѳагена, его воплотившеюся душою.

Пиръ долженъ былъ продолжаться всю ночь, повсюду были разставлены на палкахъ плошки, возвышавшіяся точно деревья; на шерстяныхъ, разрисованныхъ коврахъ, которые покрывали низкіе столы, амфоры изъ голубаго стекла, ложки изъ черепахи и маленькіе, круглые хлѣбцы были разложены на двухъ рядахъ тарелокъ, украшенныхъ жемчугомъ. Виноградныя кисти вмѣстѣ съ листьями были навернуты на палки изъ слоновой кости. Куски снѣга таяли на блюдахъ изъ чернаго дерева. Лимоны, гранаты и другіе плоды были разложены холмами на серебряныхъ блюдахъ. Цѣлые вепри, съ раскрытыми пастями, лежали, пересыпанные пряностями. Зайцы въ шерсти, казалось, готовы были прыгнуть между цвѣтовъ. Смѣсь изъ разныхъ мясъ наполняла раковины. Печенья имѣли символическій видъ.

Когда съ блюдъ снимали колпаки, оттуда вылетали голуби.

Рабы въ приподнятыхъ туникахъ ходили на носкахъ. Время отъ времени на лирахъ играли гимны или же слышалось пѣніе хора. Шумъ народа, точно шумъ моря, смутно носился вокругъ празднества; нѣкоторые припоминали пиръ наемниковъ. Всѣ мечтали о счастіи.

Солнце начинало опускаться и рогъ луны уже виднѣлся въ другой части неба.

Вдругъ Саламбо, какъ будто кто нибудь позвалъ ее, повернула голову. Народъ, глядѣвшій на нее, послѣдовалъ по направленію ея взгляда.

На вершинѣ Акрополя, дверь тюрьмы, выбитой въ скалѣ, у подножія храма, открылась и въ черномъ отверстіи, на порогѣ, появился человѣкъ.

Онъ вышелъ, наклонившись, съ испуганнымъ видомъ дикаго звѣря, которому возвращаютъ свободу.

Свѣтъ ослѣпилъ его. Онъ нѣсколько времени стоялъ неподвижно. Всѣ узнали его и удерживали дыханіе.

Тѣло этой жертвы было для нихъ чѣмъ-то особеннымъ, окруженнымъ почти религіознымъ величіемъ.

Всѣ наклонялись, чтобъ видѣть его, въ особенности женщины. Онѣ горѣли отъ нетерпѣнія увидать человѣка, который былъ причиною смерти ихъ дѣтей и мужей, и въ глубинѣ ихъ душъ, противъ воли, зарождалось постыдное любопытство, желаніе узнать его вполнѣ, смѣшанное съ угрызеніемъ совѣсти, еще болѣе увеличивавшимъ отвращеніе къ нему.

Наконецъ онъ пошелъ. Тогда очарованіе, окружавшее его, уничтожилось. Множество рукъ поднялись и онъ исчезъ.

Въ лѣстницѣ Акрополя было шестьдесятъ ступеней. Онъ спускался по нимъ, какъ будто катился въ потокѣ съ вершины горы. Три раза видѣли, какъ онъ прыгнулъ. Затѣмъ, внизу, онъ всталъ на ноги.

По его плечамъ текла кровь. Онъ тяжело дышалъ и дѣлалъ такія усилія, чтобъ разорвать свои оковы, что жилы рукъ его, скрещенныхъ на голыхъ бедрахъ, надувались, какъ змѣи.

Отъ того мѣста, гдѣ онъ находился, шло нѣсколько улицъ; по каждой изъ нихъ была протянута по всей длинѣ въ два ряда бронзовая цѣпочка. Толпа тѣснилась у домовъ, а посрединѣ, между цѣпочкой ходили слуги Старѣйшинъ, потрясая плетями.

Одинъ изъ нихъ толкнулъ Мато. Тогда онъ пошелъ впередъ.

Карѳагеняне вытягивали руки за цѣпочки, кричали, что для него оставили слишкомъ широкое мѣсто, а онъ шелъ впередъ, толкаемый, царапаемый ногтями. Дойдя до конца одной улицы, онъ видѣлъ предъ собою другую. Нѣсколько разъ онъ бросался въ сторону, чтобъ укусить ихъ, но толпа разступалась, цѣпи удерживали его, а карѳагеняне громко смѣялись.

Какой-то мальчикъ разорвалъ ему ухо, молодая дѣвушка, скрывая въ рукавѣ остріе ножницъ, разрѣзала ему щеку. У него вырывали пряди волосъ, клочья мяса. Другіе на палкахъ бросали ему въ лицо губки, пропитанныя нечистотами. Вдругъ изъ правой стороны его горла хлынула струя крови. Въ туже минуту народъ охватило безуміе. Этотъ послѣдній изъ варваровъ представлялъ въ ихъ воображеніи всю армію варваровъ. Они мстили ему за свои пораженія, за свой страхъ, за свой позоръ.

Цѣпи, слишкомъ натянутыя, гнулись, готовыя лопнуть. Народъ не чувствовалъ ударовъ рабовъ, которые они щедро раздавали, чтобъ удержать толпу.

Люди хватались за выступы домовъ. Всѣ отверстія въ стѣнахъ были наполнены головами. То зло, которое они не могли ему сдѣлать, они выражали въ проклятіяхъ.

Ужасная, отвратительная брань, насмѣшливыя ободренія и проклятія сыпались на него, какъ дождь, и какъ будто бы настоящихъ мученій было недостаточно, они предсказывали ему другія, болѣе ужасныя, въ вѣчности.

Казалось, непрерывный, глупый лай наполняетъ Карѳагенъ. Какой нибудь звукъ, крикъ повторялся всѣмъ народомъ. Нѣсколько мгновеній стѣны дрожали отъ вершинъ до основанія и Мато казалось, что двѣ стѣны улицъ идутъ на него, поднимаютъ его съ земли, какъ громадныя руки и душатъ его въ воздухѣ.

Между тѣмъ онъ помнилъ, что уже испыталъ нѣчто въ этомъ родѣ. Это была таже толпа на террасахъ, тѣ же взгляды, тотъ же гнѣвъ, но тогда онъ шелъ свободный, всѣ отступали предъ нимъ, божество покрывало его, и это воспоминаніе, становившееся все яснѣе, давило его. Въ глазахъ у него стало темнѣть, весь городъ вертѣлся въ головѣ. Кровь лилась изъ раны въ боку. Онъ чувствовалъ, что умираетъ.

Колѣни у него подгибались и онъ тихо опустился на мостовую.

Кто-то взялъ на перистилѣ храма Мелькарта ножку треножника, до красна раскаленную на угольяхъ и, пропустивъ ее подъ цѣпь, приложилъ къ его ранѣ. Мясо задымилось, крики народа заглушили его голосъ. Онъ снова вскочилъ.

Десять шаговъ дальше, въ третій, въ четвертый разъ, онъ снова падалъ. Новая пытка каждый разъ поднимала его на ноги. Въ него брызгали кипящимъ масломъ; подъ ноги ему бросали осколки стеколъ. Онъ продолжалъ идти. На углу улицы Сатебъ онъ прислонился спиной ко входу въ лавку и не двигался болѣе.

Но тогда рабы Совѣта стали бить его ременными кнутами съ такой яростью и Такъ долго, что потъ лилъ съ нихъ градомъ. Мато казался нечувствительнымъ; вдругъ онъ бросился впередъ, на удачу, тогда какъ зубы его стучали, какъ у человѣка, дрожащаго отъ холода. Онъ пробѣжалъ по улицѣ Бурдесъ, по улицѣ Сепо, пробѣжалъ чрезъ Сѣнной рынокъ и появился на площади Камона.

Теперь онъ принадлежалъ жрецамъ. Рабы растолкали толпу; вокругъ него стало больше свободнаго мѣста. Мато оглядѣлся и его взглядъ упалъ на Саламбо.

Съ перваго шага, который онъ сдѣлалъ, она встала, затѣмъ, невольно, по мѣрѣ того, какъ онъ приближался, она дошла до края террасы, и вскорѣ все окружающее исчезло для нея, она видѣла только Мато. Въ душѣ ея, казалось, все стихло; въ ней разверзлась пропасть, въ которой исчезалъ весь свѣтъ подъ давленіемъ одной мысли, одного воспоминанія, одного взгляда. Этотъ человѣкъ, шедшій къ ней, привлекалъ ее.

Кромѣ глазъ, онъ не имѣлъ человѣческаго вида. Это была какая то длинная, красная фигура. Его разорванныя оковы висѣли у него вдоль боковъ. Ротъ его былъ широко раскрытъ. Изъ орбитъ, казалось, выходило пламя, поднимавшееся до волосъ, и несчастный все продолжалъ идти.

Онъ дошелъ до подножія террасы; Саламбо наклонилась чрезъ балюстраду. Эти ужасные глаза глядѣли на нее; она вдругъ поняла все, что онъ выстрадалъ за нее, хотя онъ умиралъ, она видѣла его въ его палаткѣ, на колѣняхъ, обнимающаго ее за талію, шепчущаго ей нѣжныя слова. Она жаждала снова услышать ихъ. Она не хотѣла, чтобъ онъ умеръ.

Въ эту минуту Мато вздрогнулъ. Она хотѣла вскрикнуть. Онъ упалъ навзничь и не шевелился.

Саламбо безъ чувствъ была отнесена обратно на тронъ жрецами. Они поздравляли ее. Это было ея дѣло. Всѣ хлопали въ ладоши и топали ногами, крича ея имя.

Какой-то человѣкъ бросился къ трупу; хотя онъ былъ безъ бороды, но на плечахъ у него былъ плащъ жрецовъ Молоха, за поясомъ родъ ножа, служившаго для разрѣзанія священнаго мяса, а въ рукахъ золотая лопатка. Однимъ ударомъ Шахабаримъ разсѣкъ грудь Мато, вырвалъ сердце и, положивъ его на лопатку, поднялъ его къ солнцу.

Солнце спускалось въ волны; лучи его, точно длинныя стрѣлы, освѣтили красное сердце. По мѣрѣ того, какъ его біеніе становилось медленнѣе, свѣтило погружалось въ море и съ послѣдней дрожью исчезло совсѣмъ.

Тогда, отъ залива до лагуны, отъ перешейка до маяка, по всѣмъ улицамъ, во всѣхъ домахъ и въ храмахъ пронесся одинъ крикъ. По временамъ онъ смолкалъ, затѣмъ снова возобновлялся; зданія дрожали отъ него; Карѳагенъ какъ будто извивался въ спазмахъ титанической радости и безграничной надежды.

Нарр’Авасъ, опьяненный гордостью, обнялъ лѣвою рукою за талію Саламбо, въ знакъ обладанія, а правою взявъ кубокъ выпилъ за Карѳагенъ.

Саламбо встала, какъ и ея супругъ, держа въ рукѣ кубокъ, чтобъ также выпить, но вдругъ упала, откинувъ голову назадъ чрезъ спинку трона, блѣдная, окоченѣвшая, съ полуоткрытыми губами. Ея распустившіеся волосы упали до земли.

Такъ умерла дочь Гамилькара, дерзнувшая прикоснуться къ покрывалу Таниты.

Конецъ.

"Библіотека для Чтенія", №№ 6—7, 1882