НОВОСТИ ИНОСТРАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ.
правитьСАЛАМБО, НОВЫЙ РОМАНЪ ФЛОБЕРА.
правитьSalambô, par М. Gustave Flauheit. Un vol. Paris. 1862.
правитьГуставъ Флоберъ выступилъ на литературное поприще пять лѣтъ назадъ, какъ новый талантъ, хотя ему было уже болѣе сорока лѣтъ отъ роду. Его первый романъ: Госпожа Бовари, изобразившій правы средняго сословія во французской провинціи, произвелъ сильное впечатлѣніе имѣлъ большой успѣхъ. Критика отмѣтила въ немъ чрезвычайную силу наблюдательности, рѣзкую яркость красокъ и поразительную истинность образовъ; но въ то же время она не могла не возстать противъ того матеріализма, которымъ проникнуто все воззрѣніе Флобера на человѣческую природу, и противъ порожденной этимъ матеріализмомъ свободы и откровенности, съ которою онъ изображаетъ разныя чувственныя движенія въ человѣкѣ. Прошло пять лѣтъ; впродолженіе ихъ Флоберъ ничего не печаталъ, но было извѣстно, что онъ работаетъ надъ большимъ и серьёзнымъ произведеніемъ. Оказалось, что это историческій романъ изъ нравовъ древняго Карѳагена, подъ заглавіемъ? «Саламбо». Наконецъ, около новаго года, книга появилась въ продажѣ и на нѣсколько времени приковала къ себѣ вниманіе французской публики. И ожиданія, съ которыми встрѣчено было это произведеніе, и успѣхъ его настолько значительны, что заставляютъ насъ разсмотрѣть его невозможности подробно.
Дѣйствіе романа происходитъ въ ту эпоху карѳагенской исторіи, которая послѣдовала за первою пуническою войною: въ это время, какъ извѣстно, карѳагеняне отказались платить жалованье своимъ наемникамъ, которые служили имъ въ войнѣ съ Римомъ. Наемники возмутились, а вслѣдъ за ними поднялись и туземцы карѳагенской области, въ которой сами карѳагеняне были неболѣе, какъ пришельцы-побѣдители. Сперва мятежники имѣли успѣхъ и побѣждали карѳагенянъ, выходившихъ съ ними на бой. Но, наконецъ, Гамилькаръ ловкимъ маневромъ стѣснилъ возмутившіеся народы между двухъ горъ и почти все ихъ войско выморилъ холодомъ. Предводители возстанія, рабъ Спендій и африканецъ Мато, погибли насильственною смертью, Вообще, въ теченіе всей войны, продолжавшейся четыре года, жестокостямъ съ обѣихъ сторонъ не было предѣла. «Дрались не люди, а дикіе звѣри», замѣчаетъ Полибій. Во время этихъ-то кровавыхъ событій разыгрывается романъ Флобера. Сдѣлаемъ обзоръ его содержанія и нѣсколькими выписками покажемъ самый способъ изложенія Флобера.
Наемники, наводнившіе Карѳагенъ и безпокоющіе его народонаселеніе и правительство, празднуютъ годовщину побѣды, одержанной ими въ Сициліи; дли пира имъ предоставили сады Гамилькара, прежняго ихъ предводители, непользовавшагося въ ту эпоху расположеніемъ согражданъ и отсутствующаго изъ Карѳагена. Среди оргіи, пирующіе освобождаютъ рабовъ Гамилькара, и въ числѣ ихъ находится Спендій, которому впослѣдствіи предстоитъ быть однимъ изъ предводителей наемниковъ. Едва явившись среди пирующихъ и изъявивъ имъ благодарность за освобожденіе, одъ возбуждаетъ наемниковъ въ раздору, обративъ вниманіе воиновъ на то, что имъ не дали для пира чашъ священнаго легіона. Воины, принимая это обстоятельство, какъ знакъ презрѣнія къ нимъ карѳагенянъ, тотчасъ же требуютъ почетныхъ чащъ, хранящихся въ храмѣ; но получаютъ отказъ. Внѣ себя отъ бѣшенства, не внимая объясненіямъ карѳагенскаго полководца Гпскона, варвары бросаются къ бассейнамъ, полнымъ рыбокъ съ драгоцѣнными каменьями и кольцами у рта, и начинаютъ убивать этихъ священныхъ пенатовъ фамиліи Барка. Услышавъ смятеніе, изъ верхняго этажа своего дворца, въ садъ является дочь Гамилькара, Саламби, сестра Анпибала. Эта дѣва посвятила себя богамъ; съ дѣтства проводитъ она жизнь свою въ созерцаніи и обожаніи богини Тапиты, нѣчто въ родѣ карѳагенской Венеры; живя около жрецовъ-евнуховъ, посѣщенныхъ богинѣ, и часто бесѣдуя съ ними, Саламбо создала себѣ цѣлый міръ мечтаніи и мистицизма, обожая роскошную богиню въ самомъ прозрачномъ, чистомъ ея образѣ, въ образѣ луны.
«Никто еще не зналъ ея (т. е Саламбо). Извѣстно было только, что она ведетъ жизнь уединенную и благочестивую. Воины увидѣли ее ночью, на колѣняхъ, въ созерцаніи звѣздъ, среди ѳиміама курильницъ. Она была блѣдна отъ луннаго свѣта и что-то божественное, какъ будто легкій паръ, окружало её. Глаза ея, казалось, глядѣли далѣе земнаго пространства. Она шла, наклонивъ голову и держа въ правой рукѣ маленькую лиру изъ чернаго дерева.»
Медленной поступью идетъ она къ варварамъ, сопровождаемая жрецами, которые поютъ гимнъ богинѣ, и сокрушается объ истребленіи священныхъ рыбокъ. Она грозитъ — если безпорядокъ не прекратится — увезти съ собою домашняго духа: чернаго змѣя, который спитъ на листахъ лотуса: «Онъ пойдетъ на мой свистъ, и если я сяду на галеру, онъ поплыветъ за мной по пѣнистымъ волнамъ.» Несмотря на то, что варвары не понимаютъ ея пѣсенъ, они удивляются и прельщаются ею.
«Но вотъ Саламбо окончила священный гимнъ. Она обращается къ варварамъ на ихъ нарѣчіяхъ — тонкая деликатность женщины, которую она употребляетъ, чтобы смягчить ихъ гнѣвъ. Она говорила къ грекамъ по-гречески, къ лигурійцамъ, кампанцамъ, неграмъ — на ихъ нарѣчіи, и для каждаго изъ нихъ голосъ ея напоминалъ прелести родины. Увлеченная воспоминаніями о Карѳагенѣ, она пѣла о битвахъ съ римлянами, и варвары рукоплескали. Она воспламенялась блескомъ обнаженныхъ мечей и, простирая руки, произносила различныя воззванія. Лира ея упала; Саламбо замолкла — и, прижавъ обѣ руки къ сердцу, закрыла глаза и нѣсколько минутъ оставалась такъ, наслаждаясь волненіемъ всѣхъ этихъ людей.» Тогда невольно африканецъ Мато приблизился къ ней. Въ свою очередь, Саламбо чувствуетъ внезапное, непреодолимое влеченіе подойти къ нему и быстро наливаетъ вина въ золотую чашу; это знакъ ея примиренія съ арміей. «Пей!» — говоритъ она Мато. Но въ это время одинъ воинъ изъ племени галловъ произноситъ какія-то слова на своемъ языкѣ. Мато хочетъ знать, что онъ говоритъ, и Спендій объясняетъ африканцу, что галлъ спросилъ: «скоро ли свадьба», такъ какъ, по обычаю галльскаго племени, если женщина заставляетъ воина пить, то тѣмъ самымъ она предлагаетъ ему свое ложе.
Едва кончилъ галлъ, какъ Гарр-Авасъ, предводитель нумидійцевъ, влюбленный уже въ Саламбо и ревнивый какъ тигръ, выхвативъ изъ-за пояса дротикъ, пригвоздилъ имъ къ столу руку Мато. Саламбо исчезаетъ. Несмотря на рану, Мато, руководимый Спендіемъ, который хорошо знаетъ дворецъ, потому что былъ въ немъ рабомь, кидается искать Саламбо, но тщетно. Между тѣмъ ночь пришла.
«Они (Мато и Спендій) стояли на верхней послѣдней террасѣ. Огромная масса тѣни растилалась передъ ними, и, казалось, заключала въ себѣ неопредѣленныя громады, словно гигантскія волны чернаго окаменѣлаго океана, Но вотъ свѣтлая полоса обозначилась на востокѣ; налѣво внизу — каналы Мегары бѣлыми извилинами своими начинали обозначать зелень садовъ. Коническія кровли семиугольныхъ храмовъ, террасы, лѣстницы, ограды, постепенно, все болѣе и болѣе начинали обозначаться на блѣдномъ небосклонѣ, а вокругъ полуострова — катился пѣнистый поясъ, между тѣмъ какъ изумрудное море, казалось, застыло отъ утренней свѣжести. Мало но малу розовый небосклонъ расширялся, высокіе дома, склоненные къ землѣ, выростали громоздились, какъ стадо черныхъ козъ, спускающихся съ горъ. Дліншѣе и длиннѣе становились безлюдныя улицы; недвижно стояли пальмы, мѣстами возвышающіяся изъ-за стѣнъ; наполненныя водой цистерны казались щитами, забытыми на дворахъ; маякъ герменскаго мыса начиналъ блѣднѣть. Надъ акрополемъ, въ кипарисовыхъ лѣсахъ, лошади Ешмуна, чуя свѣтъ, становились на мраморные парапеты и ржали по направленію къ солнцу.» Мало по малу Карѳагенъ просыпается.
«Все было облито красноватымъ цвѣтомъ, какъ будто богъ изливалъ на Карѳагенъ золотой дождь, раздирая свои жилы. Блистали украшенія галеръ; кровля Каммона, казалось, объята пламенемъ, и изъ отворявшихся храмовъ виднѣлся слабый свѣтъ. По мостовой улицъ слышался стукъ колёсъ большихъ телегъ, прибывающихъ изъ окрестностей; нагруженные верблюды спускались съ укрѣпленій. Въ переулкахъ мѣнялы отпирали ставни своихъ лавокъ, аисты улетали, бѣлые паруса колыхались. Изъ лѣса Тапиты слышались тамбурины священныхъ жрицъ-прелестницъ, а на вершинѣ Маппаловъ начинали дымиться печи, предназначенныя для обжиганія глиняныхъ гробницъ.»
Послѣ пира, посредствомъ раздачи каждому наемнику золотой монеты, карѳагенянамъ удается удалить ихъ изъ столицы и убѣдить расположиться въ долинѣ Сиккѣ, находящейся на нѣсколько дней пути отъ Карѳагена. На пути въ Сикку Спендій не покидаетъ Мато, предугадывая выгоды, которыя онъ можетъ извлечь изъ отношеній съ могучимъ, грубымъ, суевѣрнымъ и храбрымъ африканцемъ; самъ Спендій трусливъ въ дѣлѣ, но храбръ на все другое и чрезвычайно изобрѣтателенъ. Мато гнететъ тайная грусть: этотъ богатырь упалъ духомъ и, когда армія располагается лагеремъ въ долинѣ, онъ по цѣлымъ днямъ бродитъ или лежитъ въ бездѣйствія. Что съ нимъ?
«Онъ обращался за совѣтомъ ко всѣмъ мудрецамъ своей арміи, и къ тѣмъ, которые гадаютъ но движеніямъ змѣевъ, и къ тѣмъ, которые читаютъ но звѣздамъ, и къ тѣмъ, которые вѣщаютъ по праху мертвецовъ. Онъ лечился отъ своей болѣзни смолой камеди, горнымъ укропомъ и ядомъ эхидны, леденящимъ сердце; негритянки при лунномъ свѣтѣ накалывали ему лобъ золотыми ножами, сопровождая этотъ обрядъ заклинаніями, надѣвалъ на себя ожерелья, и ладонки, призывалъ Ваал-Камона, Молоха, семь Кабировъ, Таниту и Венеру грековъ. Онъ вырѣзалъ на мѣдной доскѣ какое-то имя и зарылъ ее въ песокъ, у входа своей палатки.»
Однимъ словомъ, дочь Гамилькара овладѣла сердцемъ Мато. Гарр-Авасъ, нашедшій возможность присоединиться къ арміи, зорко слѣдитъ за Мато, ищетъ случая убить его, и вѣроятно бы исполнилъ свое намѣреніе, еслибъ Спендій не охранялъ того, кого рѣшился сдѣлать своимъ орудіемъ. Суффетъ Ганнонъ является въ лагерь, чтобъ уплатить воинамъ часть долга карѳагенянъ. Этотъ Ганнонъ и смѣшонъ, и гадокъ: все тѣло его покрыто проказой: онъ ведетъ себя какъ глупецъ, и Спендій, взявшись быть его толмачемъ, такъ переводитъ слова его, что армія начинаетъ волноваться. На бѣду Ганнона, въ лагерь является бѣглецъ изъ Карѳагена и говоритъ, что онъ остался одинъ изъ всѣхъ балеарскихъ пращниковъ, высадившихся въ Карѳагенъ послѣ выступленія изъ него наемниковъ, а что всѣ другіе перебиты карѳагенянами. Воины, раздраженные уже рѣчами, которыя, по увѣренію Спендія, говоритъ Ганнонъ, при этомъ извѣстіи приходятъ въ изступленіе, начинаютъ грабить пожитки Ганнона, едва успѣвающаго спастись бѣгствомъ на ослѣ, и предводительствуемые Мато, или лучше сказать, Спендіемъ, идутъ къ Карѳагену. Тамъ Саламбо ночью, на террасѣ, пребываетъ въ обожаніи звѣздъ и луны, свѣтила, которому она служитъ и которое имѣетъ вліяніе на ея природу. Она повѣряетъ кормилицѣ Танаахъ скуку и томленіе, ее гнетущее.
"…Иногда, Танаахъ, говоритъ она своей рабѣ: — что-то такое, что тяжелѣе паровъ волкана, душитъ меня. Мнѣ слышатся какіе-то голоса, огненный шаръ катится по груди, давитъ меня — я чувствую, что умираю; и потомъ что-то пріятное проводитъ по моему тѣлу, отъ головы до ногъ… Какая-то ласка обнимаетъ меня, и я изнемогаю, какъ будто какой нибудь богъ простирается надо мной. О! я хотѣла бы затеряться въ туманѣ ночей, въ струѣ фонтановъ, въ соку деревъ; выйти изъ моего тѣла, быть только дуновеніемъ, лучемъ и подняться до тебя, о мать — богиня!
"Она высоко подняла руки и потянулась, какъ луна вся блѣдная и легкая въ своей длинной одеждѣ, потомъ опять упала, трепещущая, на ложе изъ слоновой кости; но Танаахъ надѣла ей на шею ожерелье изъ амбры съ зубами дельфина, чтобъ отогнать ужасы, ее обуявшіе, и Саламбо слабымъ голосомъ говоритъ: «позовите мнѣ Шахабарима.» Шахабаримъ — евнухъ, верховный жрецъ Таниты, который воспитывалъ и который до сихъ поръ наставляетъ Саламбо. Въ бесѣдѣ съ нимъ она хочетъ разсѣять свое томленіе и думаетъ, что ей будетъ легче, если она постигнетъ тайны богини; ей бы хотѣлось видѣть богиню въ ея святилищѣ, посмотрѣть на древняго идола, покрытаго великолѣпной мантіей, священнымъ покрываломъ, отъ котораго зависятъ судьбы Карѳагена; ей кажется, что еслибъ она дотронулась до этого покрывала, прикосновеніе къ которому стоитъ жизни, то къ ней бы перешла часть его удивительныхъ свойствъ. Шахабаримъ, зная отъ. Гамилькара, что Саламбо не предназначено быть жрицей, и что она можетъ выйти замужъ, отказывается исполнить ея желаніе и тѣмъ еще болѣе раздражаетъ ее. Впрочемъ, это раздраженіе, эти восторги молодой дѣвы, въ которыхъ Саламбо видитъ только религіозный экстазъ въ сущности имѣютъ и другую причину: невольно образъ Мато мелькаетъ передъ нею, такъ что покрывало, котораго она такъ жаждетъ скрываетъ для нея еще нѣчто другое, кромѣ богини. Между тѣмъ грозная армія наемниковъ пришла къ Карѳагену. Мато, у котораго одна только мысль, или бродитъ около стѣнъ города, или влѣзаетъ на деревья, чтобъ имѣть возможность смотрѣть вдаль, или плаваетъ около утесовъ, составлявшихъ естественное укрѣпленіе Карѳагена, и старается вскарабкаться на нихъ. Африканецъ повсюду ищетъ какой нибудь ходъ, какой нибудь проломъ, чрезъ который онъ могъ бы пробраться въ городъ, гдѣ сокрыто его сокровище.
«Его безсиліе выводило его изъ себя. Онъ ревновалъ Саламбо къ Карѳагену, заключившему ее въ стѣнахъ своихъ, какъ къ кому нибудь, кто бы обладалъ ею. Взамѣнъ прежняго разслабленія, имъ овладѣла какая-то безумная и постоянная жажда дѣятельности. Щека его горѣли, глаза блистали, голосъ былъ дикъ и онъ быстро ходилъ по лагерю; или же, сидя на берегу, онъ теръ пескомъ свой большой мечъ и металъ стрѣлы въ пролетавшихъ ястребовъ. Состояніе души его вырывалось наружу въ бѣшеной рѣчи.»
Спендію, однако, удалось нѣсколько успокоить Мато, и онъ начинаетъ приготовлять свою армію къ битвѣ. Члены великаго совѣта Карѳагена стараются отклонить бѣду и посылаютъ къ варварамъ для переговоровъ Гискона, которому удается нѣсколько укротить непріятелей уплатой имъ долга карѳагенянъ; но являются и недовольные, и братья умерщвленныхъ балеарцевъ не хотятъ простить карѳагенянамъ смерть соотечественниковъ, да и Спендій употребляетъ въ дѣло интриги — а потому Гискона съ товарищами, по приказанію Мато, схватываютъ и бросаютъ въ ровъ. Надежда на миръ рушится. Тогда Спендій предлагаетъ Мато пробраться ночью въ Карѳагенъ черезъ водопроводы; Мато, разумѣется, соглашается. То ползкомъ, то вплавь пробираются они по трудному пути, совершаютъ на немъ чудеса ловкости и, наконецъ, проникаютъ въ городъ. Едва выбравшись изъ-подъ мрачныхъ сводовъ водопровода, Мато хочетъ идти въ домъ Гамилькара; но Спендій, до начала предпріятія заставившій Мато поклясться себѣ въ слѣпомъ повиновеніи, удерживаетъ его отъ намѣренія идти туда, гдѣ Саламбо, и направляется съ своимъ спутникомъ къ храму богини Таниты. Онъ хочетъ, чтобъ Мато похитилъ изъ храма священное покрывало богини, и хотя трудно ему уговорить предводителя, который страшится гнѣва боговъ за такое святотатство, но Спендій, небоящійся чужеземныхъ боговъ и вѣрующій только въ святыня своей страны, внушаетъ Мато мысль, что какъ скоро это покрынало будетъ въ его рукахъ, то онъ сдѣлается непобѣдимъ и безсмертенъ, и будетъ обладать Саламбо. Мато, наполовину черезъ силу, наполовину изъ желанія обладать Саламбо, схватываетъ покрывало заимфъ, которое Спендій снялъ съ идола, надѣваетъ его на себя и, полный вѣры въ свою непобѣдимость, не слушая увѣщаній Спендія, направляется къ дому Гамилькара, съ твердой рѣшимостью увидѣть Саламбо.
Дѣйствительно, онъ безпрепятственно проникаетъ въ покой, гдѣ молодая дѣва спитъ на ложѣ въ родѣ гамака. «Она спала, положивъ голову на руку. Кольцы ея волосъ такъ роскошно падали вокругъ нея, что казалось, будто она лежитъ на черныхъ перьяхъ, и ея широкая бѣлая туника, мягкими складками облегая ея тѣло, ниспадала до ногъ. Сквозь полуоткрытыя вѣки виднѣлись глаза ея. Отвѣсно натянутыя занавѣси окружали ея голубоватой атмосферой, и дыханіе ея, сообщаясь шнурамъ постели, казалось, качало ее въ воздухѣ.» Прожужжалъ москитъ… Мато приблизился къ красавицѣ… Она просыпается отъ слишкомъ яркаго свѣта загорѣвшейся и тотчасъ же потухшей ткани; она сначала думаетъ, что видитъ призракъ: это покрывало, столь желанное, у ней, и Мато, какъ будто угадавшій ея мечты, принесъ его, показываетъ талисманъ во всемъ его блескѣ и готовъ уже накинуть его на нее. Вдругъ она приходитъ въ себя и съ крикомъ: «святотатство!» зоветъ слугъ къ себѣ на помощь. Они прибѣгаютъ, но, видя Мато, облаченнаго въ сіяющую ткань, страшатся тронуть его. Онъ выходитъ изъ дворца Гамилькара, идетъ по городу сопровождаемый угрозами, проклятіями жителей, узнавшихъ уже о похищеніи имъ священной ткани, до которой, однако, никто не смѣетъ дотронуться, достигаетъ городскихъ воротъ и въ виду всѣхъ величественно выходитъ изъ Карѳагена, унося съ собой его сокровище. Спендій хотя съ трудомъ, но также успѣлъ выбраться изъ непріятельскаго города.
Затѣмъ начинаются военныя дѣйствія: главный предводитель — Мато, идетъ осаждать Утику, на помощь которой отправляется Ганнонъ и одерживаетъ побѣду, но вслѣдъ за тѣмъ потерпѣваетъ пораженіе, благодаря хитрости Спендія, который пустилъ горящее стадо свиней на слоновъ Ганнона и чрезъ это рѣшилъ побѣду въ пользу наемниковъ. Карѳагенъ, устрашенный ихъ успѣхами, вызываетъ Гамилькара спасти родной ему городъ, и предводитель возвращается на родину.
"Лунный гадатель, наблюдавшій ежедневно съ кровли храма Ешмуна за измѣненіями свѣтила и дававшій знать о нихъ трубнымъ звукомъ, однажды утромъ замѣтилъ на востокѣ что-то похожее на птицу, слегка касающуюся морской поверхности своими длинными крыльями,
"То былъ корабль въ три ряда веселъ; на его носу изваяна была лошадь. Солнце всходило; гадатель прикрылъ глаза руками и, схвативъ трубу, громко затрубилъ.
"Изъ всѣхъ домовъ стали выходить люди; не хотѣли вѣрить разсказамъ, слышалась брань, пристань была покрыта народомъ. Наконецъ всѣ признали трех-ярусную галеру Гамилькара.
"Гордо и свирѣпо подвигалась она, разрѣзывая вокругъ себя пѣну; рея стояла прямо, парусъ выгибался по всей длинѣ мачты; мѣрно стучали по водѣ гигантскія весла; время отъ времени показывался ея киль, устроенный какъ сошникъ плуга, и находившаяся на ея носу лошадь, съ головой изъ слоновой кости, подымая обѣ ноги, казалось, бѣжала по равнинѣ моря.
"Близъ мыса вѣтеръ стихъ, парусъ упалъ, и рядомъ съ кормчимъ толпа увидѣла человѣка съ открытой головой: то былъ онъ, суффетъ Гамилькаръ! Его желѣзные набедренники блистали; красивый плащъ, прикрѣпленный на плечахъ, открывалъ руки; длинныя жемчужины висѣли у него въ ушахъ и на грудь его спускалась густая черпая борода.
"Между тѣмъ галера, качаясь среди скалъ, шла около пристани, и толпы слѣдовали за ней, крича:
« — Привѣтъ, благословеніе тебѣ, око Каммона! Спаси насъ! То вина богатыхъ! Они хотятъ умертвить тебя! Берегись, Барка!»
"Онъ не отвѣчалъ, какъ будто оглушенный шумомъ океана и битвъ. Но, спустившись съ лѣстницы акрополя, Гамилькаръ поднялъ голову и, скрестивъ руки на груди, посмотрѣлъ на храмъ Ешмуна. Взоръ его устремился еще выше, на голубое, ясное небо; строгимъ голосомъ отдалъ онъ приказаніе своимъ матросамъ. Галера заколыхалась, задѣвъ за идолъ, поставленный на углу пристани, чтобъ утишать бури; и въ купеческомъ портѣ, полномъ нечистотъ, обломковъ и кожи плодовъ, она отталкивала, ломала суда, прикрѣпленныя канатами къ сваямъ и съ крокодиловыми челюстями на носу. Народъ сбѣгался; нѣкоторые бросались вплавь. Но галера была уже около воротъ, усаженныхъ гвоздями; ворота отворились и она исчезла подъ глубокимъ сводомъ…
"Никто, кромѣ морскаго суффета, не имѣлъ нрава входить въ адмиральскій домъ…
«Суффетъ вступилъ въ пустые покои; на каждомъ шагу ему попадались оружія, разные предметы, ему знакомые; въ сѣняхъ, въ курильницѣ лежалъ еще пепелъ благовоній, зажженыхъ при его. отъѣздѣ для заклинанія Мелькарта. Не такъ надѣялся онъ возвратиться! Все сдѣланное, все видѣнное имъ пришло ему на память:. осады, пожары, легіоны, бури, Дрепанумъ, Сиракузы, Лилибеи, Этна, Эрикъ, пять лѣтъ сраженій — все, до того печальнаго дня, когда карѳагеняне положили оружіе и отдали Сицилію. Далѣе онъ опять видѣлъ лѣса лимонныхъ деревьевъ, пастуховъ и стада на сѣрыхъ горахъ — и сердце его трепетало при мысли о другомъ Карѳагенѣ, основанномъ въ иномъ мѣстѣ. Его планы, воспоминанія, какъ шумныя волны, носились у него въ головѣ, оглушенной еще качкой корабля; опасенія удручали его и, вдругъ ослабѣвъ, онъ почувствовалъ необходимость обратиться къ богамъ…»
Гамилькаръ принимаетъ начальство надъ войскомъ и разбиваетъ Мато; но побѣда эта не приноситъ карѳагенянамъ существенной выгоды, ибо варвары сосредоточиваютъ всѣ свои силы и принуждаютъ Гамилькара отступить въ укрѣпленный лагерь.
Эта новая неудача заставляетъ карѳагенянъ думать, что бѣдствія ихъ проистекаютъ отъ потери священнаго покрывала — и вотъ они обвиняютъ дочь Гамилькара въ сообщничествѣ съ похитителемъ. Въ народѣ является мысль принести ребёнка въ умилостивительную жертву Молоху. Съ своей стороны, Саламбо, горя желаніемъ увидѣть Мато и уступая внушеніямъ верховнаго жреца Шахабарима, рѣшается идти за священнымъ покрываломъ въ лагерь варваровъ. Ночью выходитъ она изъ города, проникаетъ въ лагерь варваровъ и, пробывъ нѣсколько времени въ палаткѣ Мато, она выходитъ оттуда съ священнымъ покрываломъ на своихъ бѣлыхъ плечахъ; по, выходя, она не можетъ сказать, подобно Юдифи: «Господь не допустилъ безчестія рабы своей; Онъ дозволилъ мнѣ вернуться къ вамъ безгрѣшной, полной радости, что Онъ побѣдилъ, а мы освобождены…»
Съ возвращеніемъ въ храмъ священнаго покрывала, возвращается къ карѳагенянамъ и побѣда: Гарр-Авасъ передается Гамилькару и вслѣдствіе этого, наемники терпятъ страшное пораженіе. Поле битвы усѣяно трупами. «Греки роютъ могилы концами своихъ мечей; спартанцы завертываютъ мертвыхъ соотечественниковъ въ свои крайніе плащи; аѳиняне погребаютъ ихъ лицомъ къ солнечному восходу; кантабры громоздятъ надъ трупами груды камней; надамоны перегибаютъ ихъ на двое и связываютъ ремнями, а гарамандійци погребаютъ трупы на берегу моря, чтобъ они были постоянно омываніи волнами. Латинцы печалятся, что не могутъ сокрыть въ урнахъ перпла своихъ соотечественниковъ; кочевники жалѣютъ о горячихъ пескахъ гдѣ трупы превращаются въ муміи, а кельты — о трехъ камняхъ подъ дождливымъ небомъ, въ глубинѣ залива, полнаго островковъ…»
Но наемники не теряютъ надежды на счастіе; они идутъ къ Карѳагену и начинаютъ его осаду. Спендій разрушаетъ водопроводъ карѳагенянъ и отводитъ отъ города рѣку, которая какъ водопадъ низвергается въ долину. Карѳагеняне, лишенные воды, въ ужасѣ; народъ требуетъ умилостивительныхъ жертвъ и сенатъ соглашается предать въ жертву Молоху дѣтей, изъ которыхъ одно должно принадлежать знатной фамиліи. Выборъ падаетъ на десятилѣтняго сына Гамилькара — Аннибала; но отецъ ребенка находитъ средство замѣнить его сыномъ раба. Четырнадцать жертвъ принесены Молоху; боги принимаютъ жертвы и посылаютъ на Карѳагенъ обильный дождь. Успѣхъ войны начинаетъ клониться на сторону карѳагенянъ; сорокотысячная армія варваровъ окружена въ ущелій «Топора»: со всѣхъ сторонъ горы и утесы; среди ея открывается голодъ, принуждены ѣсть животныхъ, затѣмъ муловъ, и наконецъ войско находится въ страшной необходимости пожирать своихъ мертвецовъ; каждый ждетъ смерти сосѣда, чтобъ съѣсть его потомъ; сильный убиваетъ для этого слабаго; слоны, львы и шакалы уменьшаютъ и безъ того уменьшившуюся армію варваровъ… Она не существуетъ. Несчастный Мато съ небольшимъ отрядомъ попадается въ плѣнъ и подвергается страшной казни въ Карѳагенѣ, на глазахъ Саламбо, которая уже невѣста Гарр-Аваса, Саламбо съ ужасомъ смотритъ на эту казнь, вспоминая ихъ свиданіе въ палаткѣ: «она какъ бы снова видѣла его у своихъ ногъ, обнимающаго ея станъ, шепчущаго сладкія слова. Она снова хотѣла ихъ слышать, ихъ прочувствовать; она не хотѣла его смерти.» Изнемогая отъ этихъ впечатлѣній, Саламбо умираетъ, но народъ говоритъ, что она умерла потому, что осмѣлилась дотронуться до священной ткани богини.
Изъ этого очерка читатель можетъ замѣтить, что исторія широкой долей входитъ въ романъ Флобера. Очевидно, чтобы остаться вѣрнымъ исторической истинѣ, онъ долженъ былъ тщательно изучить древнюю карѳагенскую жизнь. Флоберъ храбро взялъ на себя этотъ нелегкій трудъ, даже предпринималъ путешествіе въ сѣверную Африку и, дѣйствительно, подробно познакомился съ карѳагенскимъ бытомъ. Но все это знакомство — чисто внѣшнее. И въ рукахъ самой науки нѣтъ богатаго матеріала для изученія карѳагенской народности, а тѣмъ болѣе мало данныхъ для художественнаго ея воспроизведенія. Въ пониманіи этой народности Флоберъ, если не ошибаемся, руководствовался общею характеристикою семитическаго племени, сдѣланною знаменитымъ Ренаномъ — источникъ, несомнѣнно прекрасный, но слишкомъ -широкій, слишкомъ общій для художника. Поэтому, Флоберъ недостатокъ подробностей, или, лучше сказать, недостатокъ связи въ подробностяхъ долженъ былъ восполнять изъ своего воображенія, а чтобы въ тоже время не оторваться, по возможности, отъ истины, онъ старался пользоваться всѣми археологическими мелочами. Вслѣдствіе этого явилось у него, съ одной стороны, тщательное, чуть не ученое описаніе внѣшняго быта карѳагенянъ, а съ другой — нѣсколько общихъ, но скудныхъ чертъ ихъ племеннаго типа. Частностей же ихъ внутренней, духовной жизни, которыя должны были дать смыслъ и фонъ всей картинѣ, не оказалось. Это лишило живости его описанія, а между тѣмъ Флоберъ придирается къ каждому случаю, чтобы представить читателю картину порта, осады, религіозныхъ обрядовъ и пр., переполняя все это множествомъ археологическихъ подробностей — и читатель чувствуетъ наконецъ утомленіе. Тоже впечатлѣніе выноситъ читатель и изъ тѣхъ сценъ, гдѣ авторъ заставляетъ дѣйствовать народную массу. Сперва онѣ нравятся, какъ, напримѣръ, первая сцена пира, но потомъ вы замѣчаете повтореніе: да кромѣ того ваше непріятное впечатлѣніе усиливается тѣмъ болѣе, что тутъ дикая жестокость и животный разгаръ страстей являются на каждомъ шагу и кровь льется широкою рѣкою. Подъ конецъ это становится нетолько скучно, но и отвратительно.
Болѣе удались автору нѣкоторыя отдѣльныя личности, болѣе или менѣе извѣстныя намъ изъ исторіи. Особенно хорошо очерчены у него Гамилькаръ — этотъ купецъ-вождь, типъ полководца въ торговомъ государствѣ, и бездарный вельможа, обжора, суффетъ Ганнонъ. Гамилькаръ знакомъ читателямъ изъ прежнихъ выписокъ, а вотъ нѣсколько строкъ изъ характеристики Ганнона:
"Какъ только суффетъ (Ганнонъ) прибылъ въ Карѳагенъ, начальники города явились къ нему съ привѣтомъ. Онъ пожелалъ отразиться въ бани и позвалъ своихъ поваровъ.
"Три часа спустя онъ сидѣлъ еще въ коричномъ маслѣ, которыщ была наполнена ванна, и, купаясь, ѣлъ гусиные языки съ маковыми сѣменами, приправленные медомъ и поставленные передъ нимъ на бычачьей кожѣ. Подлѣ него безмолвно стоялъ его врачъ, грекъ, длинномъ желтомъ платьѣ, отъ времени до времени подогрѣвая ванну а двое мальчиковъ, наклонясь на ступеняхъ бассейна, терли ему ноги «Ладонъ курился въ кадильницахъ, и голые втиральщики, съ которыхъ потъ катился, какъ вода изъ губки, начали тереть ему члены мазью, составленною изъ пшеницы, сѣры, чернаго вина, молока суки, мирры, камедистой смолы и амбры. Его мучила постоянная жажда…»
Женскихъ личностей въ романѣ только одна — сама героиня Саламбо. Но что это за характеръ? Въ созданіи его, кажется, авторъ опять старался быть какъ можно ближе къ исторической истинѣ; но эту историческую истину, повидимому, онъ понялъ такъ, что семитическая женщина неболѣе какъ самка мужчины. Не входя въ ученый споръ объ этомъ предметѣ, замѣтимъ однако, что — личность Саламбо не составляетъ никакого дѣльнаго характера: это какое-то странное существо, съ страшно узкимъ внутреннимъ міромъ; религія ея тупа, лишена всякаго энтузіазма; истинной и полной любви въ ней не видно — въ ней только и есть что чувственные порывы; они только и создаютъ ея внутреннюю борьбу, въ ихъ удовлетвореніи предѣлъ всѣхъ ея стремленій. Мы не могли бы не подивиться созданію этого лица, еслибы не знали, что Флоберъ — матеріалистъ. Это обстоятельство поясняетъ намъ и тѣ пространныя описанія разныхъ щекотливыхъ предметовъ и положеній, которыя встрѣчаются и въ новомъ его романѣ. Мы считаемъ Флобера писателемъ серьёзномыслящимъ и потому увѣрены, что онъ дозволилъ себѣ эту свободу изображенія, конечно, не съ цѣлью раздражить чувственные инстинкты читателя соблазнительными картинами въ родѣ пошлостей Фоблаза; но нельзя не упрекнуть его за такое рѣзкое пренебреженіе къ нравственнымъ понятіямъ общества и еще болѣе за то, что иною нескромною картиною онъ рискуетъ доставить своему произведенію тотъ позорный успѣхъ скандала, на который онъ вовсе не разсчитывалъ, но который такъ не рѣдокъ въ нынѣшнемъ французскомъ обществѣ.