Н. АХШАРУМОВЪ.
правитьСказка о Лукѣ Шабашниковѣ.
правитьI.
правитьЖилъ въ одномъ городѣ нѣкій купеческій сынъ Лука Шабашниковъ. И былъ тотъ Шабашниковъ самый безпрокій парень: лѣнтяй, дармоѣдъ и буянъ; въ жизнь свою путнаго дѣла не дѣлалъ; а шлялся по кабакамъ да гуляньямъ, катался на рысакахъ, дрался на кулачныхъ бояхъ, швырялъ за окошко горстями отцовскія деньги и промотался въ конецъ. Когда не осталось ни гроша въ карманѣ, бросилъ онъ городъ и пошелъ по свѣту искать счастья. Бродилъ безъ толку, сбился съ пути и забрелъ въ лѣсъ… Съ этого самаго лѣса и начинается наша сказка.
Идетъ Шабашниковъ въ лѣсу, хватомъ такимъ, ничего не боится и ни о чемъ не тужитъ; статенъ, пригожъ, румянъ; на плечахъ синій суконный кафтанъ, поясокъ шелковый, шляпа поярковая съ павлиньимъ перомъ, изъ подъ шляпы русыя кудри вьются… Идетъ этакъ Лука въ лѣсу; только вотъ видитъ: на сторонѣ что-то шевелится. Подошелъ ближе, смотритъ: старушка сморщенная, худая, стоитъ, нагнувшись, и вяжетъ валежникъ. Вязанку такую большую вяжетъ, а возлѣ стоятъ на полу еще двѣ корзины съ грибами и обѣ полныя.
Подивился Лука. — Бабушка! — говоритъ, — да какъ же ты все это унесешь?
— Что дѣлать, соколикъ?.. Какъ нибудь надобно снесть, отвѣчаетъ старуха. — У насъ, у бѣдныхъ людей, нѣту чужой спины къ услугамъ.
Лука стоитъ, смотритъ; хотѣлось, значитъ, ему поглядѣть какъ бабушка съ этакой ношею справится.
А бабушка-то не промахъ. — Развѣ вотъ въ добрый часъ, — говоритъ, — кто на пути попадется, да надъ бѣдной старухой сжалится… Чего смѣешься милый?.. Чѣмъ зубы-то скалить, ты лучше мнѣ помоги. У тебя вонъ и спина-то еще прямая и ноги здоровыя, — тебѣ это будетъ не трудно. Да и живу-то я недалече: вотъ тутъ только на горку подняться…
Выслушалъ это Шабашниковъ и стало ему словно жалко старуху. — Ну, — говоритъ, — хотя я не мужикъ, а купеческій сынъ и къ дѣлу этому непривыченъ, однако, на этотъ разъ ужъ куда ни шло, давай, я за тебя снесу.
— Спасибо, милый! — сказала старуха. — Оно конечно, часочекъ-другой тебѣ придется тащить мою вязанку; но такому, какъ ты молодцу, это не трудно.
Услыхавъ про часочекъ-другой, молодецъ призадумался, но старушенка пристала къ нему; туда, сюда, кланяется, упрашиваетъ, да, вдругъ, какъ повернетъ, и взвалила ему вязанку на спину. Онъ думалъ, по крайности, хоть корзины съ грибами сама понесетъ; однако не тутъ то было; не успѣлъ оглянуться, какъ старушенка навязала ему и корзины на-руки.
— Ну, вотъ, соколикъ! Вотъ видишь! я знала, что будетъ легко.
— Ай — нѣтъ! Совсѣмъ не легко! — сказалъ Лука морщась. — Валежникъ твой давитъ спину хуже вязанки съ сырыми дровами; а въ корзинкахъ, словно и не грибы, словно ты ихъ булыжникомъ нагрузила! И онъ хотѣлъ сбросить все, но старуха ему не позволила.
— Вишь, баловень! Нѣженка! — говорила она, насмѣхаясь. — Я — хилая — ношу это каждый день, а онъ не можетъ! Нѣтъ, парень, взялся за гужъ, такъ ужъ нечего говорить, что не дюжъ… Ну! Что стоишь?.. Трогайся!
И Лука волей-неволей тронулся
II.
правитьПокуда дорога шла по ровному мѣсту, все какъ-то еще казалось сносно; но какъ стали они подниматься въ гору, да стало у нихъ подъ ногами и круто и скользко, тогда показалось Лукѣ уже совсѣмъ не въ мочь. Бросило его въ жаръ, потъ выступилъ на лицѣ какъ въ банѣ, по тѣлу, внизъ, покатились горячія и холодныя капли.
— Ну, нѣтъ, бабушка, сказалъ онъ: — воля твоя, а я долѣе не могу! Я отдохну маленько.
— Ни, ни! отвѣчала бабушка. — И не думай! Отдыхать будешь послѣ, когда домой придемъ; а теперь нече баловаться. Это тебѣ, молодому, полезно, это здорово; пошелъ!
— Ахъ ты безсовѣстная! крикнулъ Лука и хотѣлъ сбросить ношу; туда, сюда, вертится, пытаетъ на право, на лѣво, — не тутъ-то было; вязанка -проклятая словно какъ приросла къ спинѣ.
А старушенка хохочетъ, весело это видно ей было, стала приплясывать, да подпрыгивать, опираясь на свой костыль. — Эхъ не сердись, соколикъ!.. Смотри-ка на что сталъ похожъ! Словно индюкъ раскраснѣлся въ лицѣ… Что толку?… А ты лучше, будь умникъ, потерпи. До мѣста дойдешь, награду получишь.
Что дѣлать то? Долженъ былъ бѣдный Шабашниковъ покориться и потихоньку, кряхтя, пошелъ за старухой.
Только той мало видно было и этого; съ веселья что ли помолодѣла; прыгаетъ возлѣ него, какъ коза, выше и выше; вдругъ, изловчилась, да какъ прыгнетъ ему на спину, на вязанку, и сѣла сверху. Сухая такая казалась, какъ щепка, а какъ почувствовалъ ее у себя на плечахъ Шабашниковъ, такъ просто свѣту не взвидѣлъ; самая толстая городская мѣщанка, на мѣстѣ ея, кажись, не была бы такъ тяжела. Онъ еле дышалъ и ноги его тряслись; но старушенка ему не давала спуску. Нарвала дорогою прутьевъ колючихъ, да какъ только онъ остановится, она сейчасъ его прутьями по ногамъ… Охая, поднялся онъ съ ней на гору и охая, еле-еле, донесъ до мѣста.
А мѣсто то было пустынное, дикое, и Лука, оглядѣвшись кругомъ, не могъ понять, куда это онъ попалъ. Лощина какая-то, въ густомъ прегустомъ лѣсу, и у самаго лѣсу избушка, кривая, старая, закоптѣлая. Изъ избушки, на встрѣчу имъ, выбѣжала чернявая, непригожая дѣвка.
— А! говоритъ. — Это ты, матушка? Что это какъ ты запоздала?… Ужъ не случилось ли съ тобою чего?
— Нѣтъ, отвѣчала старуха. — Ничего не случилось со мною дурнаго, дочка, — напротивъ: вотъ Богъ послалъ мнѣ добраго человѣка, который не только ношу мою взялъ на себя, но когда я устала и самою посадилъ на плечи. И мы съ нимъ славно доѣхали, не замѣтили какъ и время прошло, такъ было весело: всю дорогу шутили.
Наконецъ, бабушка слѣзла, сняла у него со спины вязанку и съ рукъ корзины.
— Ну, — говоритъ, — теперь сядь, голубчикъ, сюда на завалинку и отдохни.
Но бѣдный Лука едва на ногахъ стоялъ. Вмѣсто того, чтобъ сѣсть, онъ растянулся во всю длину на травѣ, у порога избушки и уснулъ мертвымъ сномъ.
III.
правитьВыспавшись, онъ почувствовалъ себя снова въ силахъ и, хотя ноги еще порядкомъ ломило, сбирался уйти; но старушенка, увидѣвъ это, остановила его.
— Куда, говоритъ, торопишься? Ты погоди, погости у насъ тутъ, нашей хлѣбъ-соли отвѣдай.
— Нѣтъ, отвѣчалъ Лука, — спасибо.
А она ему: — Что-жъ такъ? Али тебѣ моя дочка не нравится?
Лука засмѣялся, думая, что старуха шутитъ. — Нѣтъ, говоритъ, прощай; мнѣ пора.
— Ну, пора-не пора, это дѣло твое; а только я тебѣ вотъ что скажу: — тебѣ одному не уйти отсюда.
— Отчего такъ?
— А отъ того, что ты не найдешь дороги. Говоря это, старуха вышла къ нему изъ избы. — Сядько сюда, молъ. Ты еще, какъ я вижу, молодъ и не знавалъ нужды. Сядь, потолкуемъ.
И она усадила его рядомъ съ собой на завалинку.
— Вотъ что, голубчикъ. Тою короткой дорогою, которою ты къ намъ попалъ, назадъ отсюда выхода нѣтъ. А есть тебѣ другой путь, далекій и трудный… и ты его не найдешь безъ провожатаго. Такъ ужъ ты лучше останься у насъ, — поживи… Съ дочкой моей познакомься, да полюби ее; она у меня дѣвка хорошая, даромъ что не красавица; мы этимъ вѣдь и не хвалимся; — что за бѣда что лицомъ не красна?… Стерпится, слюбится; а приглядишься, такъ послѣ скажешь и самъ, что хороша.
Слушалъ — слушалъ Лука Шабашниковъ и хотя не взялъ въ толкъ всего, что говорила старуха, однако понялъ, куда она наровитъ, и стало ему то крѣпко обидно. — Ахъ ты, говоритъ, старая вѣдьма! Такъ вотъ какую награду ты давеча мнѣ обѣщала?.. Да нешто я не найду себѣ невѣсты почище твоей чернявки? Нешто всѣ дѣвки на свѣтѣ перевелись?.. Нѣтъ, бабушка! Не на такого ужъ ты дурака попала! Ищи ей другихъ жениховъ, а меня уволь… Прощай… И сказавъ это, онъ всталъ, спѣша поскорѣе уйти отъ старухи съ ея непригожею дочерью. Но хрычевка озлилась, вскочила, заскрежетала зубами и живо за нимъ въ погоню. Лука отъ нея бѣгомъ, и она бѣгомъ. Гналась за нимъ съ версту, догнала, вскочила на него, продѣла уздечку въ ротъ, да какъ учнетъ поворачивать и поворотила назадъ къ избѣ.
— А! говоритъ. — Ты не хочешь добромъ у меня оставаться, такъ останешься нехотя… Вотъ погоди, вотъ я тебѣ покажу, что такое нужда! Я тебя вышколю!.. Ну, пошелъ у меня живѣе!.. Сказавъ это, она сорвала съ куста длинный, колючій прутъ и стегнула его по ногамъ такъ больно, что бѣдный Лука помчался какъ конь… А чернявая дѣвка изъ дому опять навстрѣчу.
— Что это, матушка? говоритъ. — Нешто уйти хотѣлъ?
— Нѣтъ, дочка; куда уйти? Не уйдетъ!.. Это онъ такъ, — блажитъ… Держи-ка.
Отдала дѣвкѣ поводъ, слѣзла, и велѣла его отвести на дворъ, въ конюшню… Бѣдный Лука сталъ было упираться, да только куда! Дѣвка такая рослая, дюжая, тянетъ за поводъ спереди, а сзади старуха съ хлыстомъ… Какъ есть ничего не подѣлаешь!.. И вотъ, взяли они его вдвоемъ, отвели въ стойло, привязали къ кольцу, чтобы не бился и заперли на замокъ.
IV.
править— Бѣда! подумалъ Лука. — Куда это я попалъ? Въ коня что ли хочетъ меня оборотить эта вѣдьма съ дочерью?.. Горько заплакалъ бѣдняга при этой мысли и такъ, заливаясь слезами, стоялъ всю ночь, до утра, въ конюшнѣ. — Хотя бы накормили проклятыя! думалъ онъ, потому что не ѣлъ ничего цѣлый день и совсѣмъ отощалъ отъ голоду.
По утру, чернявая дѣвка вошла въ конюшню и отвязала его. — Ступай работать, сказала она. — Матушки нѣту дома; а мнѣ одной съ моимъ дѣломъ не справиться.
Лука сталъ просить, чтобъ она покормила его сперва; но она не хотѣла и слушать. — У насъ, говоритъ, этого нѣтъ заводу, чтобы такъ, даромъ жрать. У насъ по работѣ кормятъ.
И повела она его за уздечку на дворъ; заставила воду носить, дрова рубить, въ избу таскать, печку топить, мести да скрести, прибирать да чистить. А сама слѣдомъ за нимъ, учитъ да наставляетъ, и ни шагъ отъ себя, отдыху не даетъ, съ глазъ не спускаетъ… И какъ вглядѣлся въ нее Лука, то показалась она ему противнѣе смерти: грязная, черная, непригожая, злая; измучила такъ, что едва на ногахъ стоитъ, а ѣсть не даетъ, — погоди, говоритъ, послѣ, какъ кончишь. Но вотъ проходитъ уже часъ, другой и третій, а конца нѣтъ какъ нѣтъ. Только одинъ урокъ справитъ, она другой задаетъ. Терпѣнія у него наконецъ не хватило; видитъ: старухи нѣтъ, дѣвка одна; неужли же онъ, молодецъ, съ дѣвкой съ одною не справится?.. Стой! говоритъ, шабашъ, отдыхать пора… и бросилъ, что было въ рукахъ.
А она ему: — Эй, не куражься парень, а не то скажу матушкѣ, она тебя вышколитъ!.. И подступила она къ нему: — Али ты, говоритъ, молодецъ, на силу свою надѣешься?.. А ну-ка, давай, помѣряемъ, кто сильнѣе?
— Давай, говоритъ Лука.
И вотъ, стали они бороться. Дѣвка сразу его осилила, ухватила подъ мышки, да какъ погнетъ — и пригнула совсѣмъ до земли.
Тогда сталъ Лука просить у нея пощады… — Не могу, говоритъ, я больше работать, хоть ты убей меня! Голоденъ я, изъ силъ выбился!
А дѣвка смѣется. — Ну, говоритъ: — это еще посмотримъ. Кстати, вонъ матушка воротилась.-Эй, матушка, подь-ка сюда!
Откудова ни возьмись, появилась старуха. — Что это онъ? спрашиваетъ.
— Да вотъ, балуется, на полъ легъ, говоритъ: — не могу работать. — А старуха хохочетъ. — Ахъ ты, говоритъ, — нѣженка! Вотъ постой! Вотъ я тебя проучу. Сейчасъ нарвала крапивы, да прутьевъ колючихъ и принялась его учить. Свѣту не взвидѣлъ бѣдный Лука, какъ вскочитъ, откуда взялась и сила; вернулся опять за дѣло и работалъ покорно до самаго вечера. Къ вечеру стали онѣ съ нимъ поласковѣе, посадили съ собою за столъ и накормили.
V.
правитьПослѣ ужина, старуха услала свою чернявую дочку спать и осталась глазъ на глазъ съ Шабашниковымъ. — Ну что, говоритъ, голубчикъ, какъ тебѣ у насъ нравится?
Лука отвѣчалъ, что вовсе не нравится и сталъ просить, чтобы она отпустила его.
— Нѣтъ, отвѣчала старуха: — не отпущу. Ты намъ нуженъ, да и мы тебѣ нужны. А дурнаго у насъ тутъ что же? Работа — честное дѣло и такому какъ ты, молодому парню, стыдно лѣниться, стыдно чужими руками жаръ загребать.
Лука не зналъ, что и сказать, потому что она ему говорила правду. А старуха сидитъ, смотритъ ему въ глаза. — Вотъ, говоритъ, — теперича ты хочешь уйти. А куда уйти-то и самъ не знаешь. Некуда тебѣ отъ насъ уйти, потому денегъ у тебя нѣтъ, ни ремесла, ни науки ты никакой не знаешь, а за твой синь-кафтанъ да за кудри русыя никто тебя ублажать не будетъ. Вездѣ тебѣ скажутъ тоже. Скажутъ, что ты не лучше другихъ, значитъ и стой наряду съ другими — не величайся; узнай нужду, возьми на плечи свою ношу тяжелую, въ руки работу черную и заслуживай хлѣбъ свой насущный въ потѣ лица, какъ ты сегодня его заслужилъ.
— Бабушка, отвѣчалъ Лука: — да я и вечоръ на тебя работалъ.
— А! это особъ-статья, и за это будетъ тебѣ награда особая. Я за тебя свою дочку отдамъ… Что морщишься-то?.. Чѣмъ молодица моя нехороша?.. Дѣвка здоровая, дюжая…
— Да, молвилъ Лука: — дюжа! до самой земли пригнула!
— Ну, это на первый разъ, и ты потерпи сначала. Потерпишь, да свыкнешься, такъ будешь и самъ ее гнуть, какъ вздумаешь.
— Нѣтъ, бабушка, ужъ уволь! отвѣчалъ Лука. — Больно она ужъ черна, да не пригожа!
— Пустое, голубчикъ! Повѣрь мнѣ, это все только сначала. Теперь черна, а послѣ очистится, вымоется, станетъ бѣла, да румяна. Теперь непригожа, а ты не смотри на это; ты ее приласкай, выхоли, выкорми, самъ увидишь, какъ скоро похорошѣетъ. Будетъ краше твоихъ купчихъ, что въ соболяхъ, да въ бархатѣ. И эта не промотаетъ тебя, потому что она у меня не бѣлоручка, не будетъ даромъ хлѣбъ ѣсть; сама поможетъ тебѣ во всемъ и всему научитъ.
Слушалъ, слушалъ ее Лука, думаетъ: вишь, вѣдьма старая, какъ размазываетъ! Видно дѣвка-то у нея на рукахъ засидѣлась, хочетъ скорѣе сбыть… Думаетъ это онъ, а самъ еле смотритъ, усталъ до смерти, глаза такъ и слипаются… Лучина въ избѣ догорѣла, стало темно; онъ растянулся на лавкѣ и уснулъ крѣпкимъ сномъ… Подъ утро приснилась ему старухина дочь… Вошла это будто въ избу и стала мыться. Мылась, мылась, кончила, вытерлась и оборачивается къ нему. — Ну, что, говоритъ: — теперь хороша?.. Глядитъ Лука ей въ лицо и видитъ: дѣвка себѣ, какъ дѣвка, совсѣмъ не дурна… — Э! думаетъ: — да старуха-то правду сказала… А ну-ка помойся еще.
— Нѣтъ, говоритъ дѣвка, — некогда мнѣ съ тобою тутъ баловаться. Вставай-ка, пора за работу, да какъ толкнетъ его подъ бокъ, тутъ и проснулся… Смотритъ: въ избѣ ужъ свѣтло и передъ нимъ стоитъ въ самомъ дѣлѣ старухина дочь, грязная, черная, какъ и прежде, нисколько не похорошѣла.
— Будетъ-те нѣжиться! говоритъ. — Вставай! За работу!.. Ухватила его за обѣ руки, стащила съ лавки, вытолкала на дворъ, топоръ въ руки: — руби дрова!.. И пошло все по прежнему… Опять онъ усталъ и проголодался; опять сталъ просить, чтобы позволила отдохнуть, да покормила; но она не давала отдыху. Слово за слово, поспорили, стали опять силу пробовать и опять дѣвка его одолѣла, пригнула совсѣмъ до земли. Тогда прибѣжала старуха, нарвала крапивы да прутьевъ, стала учить…
… Все по прежнему.
Такъ и пошло, день въ день, никакой перемѣны. Работы гибель, а въ домѣ опричь его ни души, такъ что Лука служилъ и въ лѣсу, и въ полѣ, и на дворѣ, и въ горницѣ; все на него взвалили. И валежникъ изъ лѣсу носилъ, и грибы, и замѣсто коня служилъ. Дѣвка его запрягала въ соху и пахала съ нимъ землю, ѣздила даже на немъ верхомъ, когда работа была далеко отъ дому. Возилъ иной разъ и старуху… Что будешь дѣлать? Нужда не свой братъ, и Лука, какъ ни горько было ему сначала, наконецъ, покорился своей судьбѣ.
VI.
правитьПрошло этакъ съ годъ. Къ концу того времени хлѣбъ въ полѣ созрѣлъ; на цѣлой землѣ все уродилось густо. Они убрали его и вымолотили. Пріѣхали къ нимъ купцы изъ города и купили зерно. Потомъ поспѣлъ въ огородѣ картофель, поспѣла капуста… Ничего того прежде тутъ не было, все Лука своими руками на свѣтъ произвелъ. И стало ему отъ этого какъ будто повеселѣе. Сталъ онъ и ѣсть вкуснѣе и спать слаще. И завелись у него въ сундукѣ денежки. На тѣ денежки онъ допрежде всего коня купилъ, а потомъ и корову. И съ той поры стала работа ему полегче; потому на немъ перестали ѣздить старуха съ дочерью. И стали они съ нимъ ласковѣе, перестали имъ помыкать. Старуха уже не журила его ни крапивой, ни прутьями; дѣвка не гнула уже до земли и кормила во время. Только вотъ разъ и вспомнилъ онъ, что давно уже съ ней не боролся. — А что, молъ дѣвушка; мы давно не пытали силы; давай поборемся?
Та застыдилась. Боюсь, говоритъ: — что мнѣ теперича не осилить тебя, однако давай — попытаемъ.
Схватились они… Лука какъ нагнетъ, и одолѣлъ… Вспыхнула вся какъ огонь старухина дочь. — Ну, говоритъ: — видно теперича власти моей конецъ! Пришелъ твой чередъ и быть тебѣ, въ домѣ у насъ, теперь хозяиномъ, а мнѣ служить и повиноваться тебѣ во всемъ. Сказывай: чего хочешь?
Дивно то показалось Лукѣ, — сталъ что-то припоминать и вспомнилъ тотъ сонъ, что снился ему со словъ старухи… И говоритъ онъ: — вотъ, говоритъ, чего я хочу. Не любо мнѣ, что ты день-деньской ходишь такая черная, грязная. Поди вымойся.
Старухина дочка пошла, затопила баню, умылась, одѣлась въ чистое платье, заплела алыя ленты въ косу и воротилась къ Лукѣ. Сама стыдится, очи потупила. — Ого! говоритъ Лука. — Да тебя этакъ и не узнать!
А старуха подслушала ихъ разговоръ изъ окна; смѣется. — Ну, — вотъ, — говоритъ: — не правду-ли я тебѣ, соколикъ, пророчила, что стерпится — слюбится?.. Глядь-ка: — вѣдь дочка-то у меня хоть куда?
— Да, — отвѣчалъ Лука; — теперь ничего.
— Ну, то-то же!.. Да ты чего стоишь такъ, глаза-то пялишь?.. Ты подойди, обними, поцѣлуй ее.
Лука сдѣлалъ все это охотно и съ той поры полюбилъ онъ старухину дочь, и недолго прошло, стала она ему женою. Зажили они дружно, работали вмѣстѣ прилежно и работа кипѣла у нихъ въ рукахъ.
Спустя нѣсколько времени послѣ того старушенка, теща Луки, стала сбираться въ гости къ какой-то дальней роднѣ, на которую она была крѣпко сердита… — Забыли меня совсѣмъ, — говоритъ: — ни вѣсти не шлютъ, ни глазъ не кажутъ. А вотъ я напомню имъ о себѣ! Я ихъ проучу! Простилась съ дочкою, съ зятемъ, да и ушла.
Лука былъ радъ, что она ушла. Не могъ забыть, какъ старуха его осѣдлала и какъ стегала крапивою да колючимъ хлыстомъ. Къ тому же онъ ожидалъ у себя въ семействѣ прибыли и боялся, чтобы въ избѣ не стало тѣсно.
VII.
правитьСтаруха ушла и они не видали ея три года. Въ эти три года Лукѣ была удача и радость во всемъ. Жена его побѣлѣла, да раздобрѣла и стала такая пригожая, что любо весело посмотрѣть. Въ полѣ пошли урожаи, въ домѣ приростъ и прибыль. Корова тѣлилась, завелись куры и куры неслись. Въ сундукѣ денегъ прибыло. Семейство росло. По первому году родилась дочь, по второму сынъ, по третьему еще сынъ. Когда родилась дочь, Лука сказалъ: — вотъ это молъ, прибыль такъ прибыль! Когда родился первый сынъ, онъ сказалъ: — это достатокъ, потому, значитъ, уже достаточно. А когда родился еще сынъ, то онъ сказалъ: — ну, это уже избытокъ! т. е. значитъ ужъ лишнее… Но это онъ такъ пошутилъ, ибо въ хорошемъ никто не прочь и отъ избытка.
И зажилъ Лука въ избыткѣ. То мѣсто, куда онъ пять лѣтъ назадъ пришелъ съ тяжелою ношей и со старухою на плечахъ, теперь узнать было трудно. Изба была перестроена за-ново: окна большія, свѣтлыя; крылечко съ узорными вырѣзками, и на крылечкѣ, когда онъ теперь возвращался домой, встрѣчала его уже не грязная, чернорабочая дѣвка, а пригожая баба въ цвѣтномъ сарафанѣ, съ янтарными бусами вокругъ бѣлой шеи и съ румянымъ, здоровымъ мальчишкою на рукахъ. На дворѣ стало шумно: овцы блеяли, собаки лаяли, свинья съ поросятами хрюкала, куры кудахтали, пѣтухъ пѣлъ… А за избой, въ огородѣ, земли не видать: все зеленѣло, цвѣло. У плетня хмѣль вился густыми кудрями, бобы ползли. А за огородомъ, въ полѣ, рожь стояла стѣною и когда онъ шелъ мимо, высокіе стебли кивали ему привѣтливо своими тяжелыми, золотыми колосьями… Разжился, разбогатѣлъ Лука Шабашниковъ; сталъ сытъ да веселъ; забылъ, что есть и нужда на свѣтѣ.
VIII.
правитьТолько вотъ разъ стоитъ Лука на крылечкѣ… Время шло къ ночи и на дворѣ темнѣло, по синему небу загорались звѣздочки… Стоитъ Лука и глядитъ на дорогу… Глядитъ и видитъ: изъ лѣсу къ нему идутъ странники, нищій, бездомный народъ; идутъ босые, оборванные, въ пыли и несутъ между собою носилки, а на носилкахъ лежитъ что-то грузное, въ тряпицы завернутое. Странники подошли къ крылечку и стали, ношу свою опустили на землю, кланяются… И говоритъ одинъ изъ нихъ, сѣдой изможденный старикъ:
— Здравствуй, молъ, добрый молодецъ, Лука Шабашниковъ!
Лука отдалъ поклонъ, — Здравствуйте люди прохожіе! Зачѣмъ пожаловали? Коли устали и голодны, то у меня въ избѣ есть мѣсто и хлѣбъ-соль есть… Покушайте, отдохните.
— Нѣтъ, — отвѣчалъ старикъ. — Хотя мы ночлегомъ твоимъ и хлѣбъ-солью не брезгаемъ, но, по правдѣ сказать, мы не за этимъ пришли. А пришли мы къ тебѣ со слезною просьбою. Сжалься ты, человѣкъ богатый, Л)жа Шабашниковъ, надъ нами, нищими и бездомными, сними ты съ насъ нашу ношу тягостную!
— Ношу?.. Какую такую ношу?.. Покажь-ка.
Старикъ нагнулся и развернулъ тряпье, въ которомъ лежалъ завернутъ ихъ грузъ.
— Да вотъ, — говоритъ: — нужда наша горькая, а твоя родня, старушонка древняя… Пристала къ намъ нищимъ, убогимъ, дохнуть не даетъ. Почитай уже съ годъ какъ носимъ, совсѣмъ изъ силъ съ нею выбились… Эй, бабушка! бабушка!.. Проснись, бабушка! Глянь-ка: къ своимъ тебя принесли, къ зятьку, да къ дочкѣ.
Глядитъ Лука, видитъ: старуха, теща его, оборванная такая, худая, привстала кряхтя и протираетъ себѣ костлявыми кулаками глаза… Съ просонковъ знать не узнала еще. Перепугался Лука до смерти; машетъ руками… — Не нужно мнѣ, — говоритъ, — ея… Семья велика, въ домѣ тѣсно. Не нужно! Зачѣмъ разбудили? Берите! Тащите ее скорѣе прочь!
А убогіе странники въ ноги ему. — Смилуйся! — говорятъ… — Не обижай ты насъ нищихъ, бездомныхъ въ конецъ! Либо возьми старуху къ себѣ, либо отдай намъ дочку ея съ приданымъ, чтобы она насъ кормила. А то ты забралъ себѣ все, что у старухи было хорошаго, а намъ оставилъ одну только нужду да тяготу.
— Эхъ, братцы! — молвилъ Лука. — Ходите вы изъ края въ край, по разнымъ землямъ, и обычаи разные знаете. Ну скажите же вы мнѣ по совѣсти: развѣ гдѣ есть такой обычай, чтобы жену свою собственную, законную, чужимъ людямъ въ работницы отдавать?.. Нѣту такого обычая, и нѣту такого закона, чтобы приданое женино шло за тещею. Приданое завсегда при женѣ Опять теперича и приданое-то за нею было не велико; кривая лачуга; да пустырь кругомъ; а это, что вы теперь здѣсь видите: и пашни, и огородъ и эта изба просторная, чистая, все это моими руками создано.
Путники слушали, слушали, бухъ опять ему въ ноги. — Такъ возьми ты, голубчикъ, отъ насъ хоть старушенку-то!.. Пусть поживетъ у тебя хоть малость, если она ужъ такая бродящая, что мѣста своего не знаетъ… Пусть у тебя погоститъ, а мы отдохнемъ.
— Нѣтъ, — говоритъ Лука. — Я ее отъ себя не гналъ: сама ушла; потому у нея родни и окромѣ насъ не мало. А когда, значитъ, сама, своей волей ушла, то и живи, гдѣ хошь; мнѣ ея не нужно. У меня въ домѣ и мѣста нѣтъ такого, чтобы ее, оборванную бродягу, держать… Съ Богомъ ребята! Берите ее! Несите прочь!
— Лука Шабашниковъ! Пусти хоть ночку переночевать; самъ звалъ.
— Да, прежде звалъ, поколѣ не зналъ съ чѣмъ пришли; а теперь какъ узналъ, не пущу!
— Лука Шабашниковъ! Бога ты не боишься! Время ночное, темно, дороги не видно; мы шли съ утра и съ утра не ѣли, иззябли, едва на ногахъ стоимъ… Пусти!
— Нѣтъ, — отвѣчалъ Лука. — Не пущу.
— Подай хоть милостынку!
— Нѣтъ, — отвѣчалъ Лука. — Повадитесь со старухой сюда ходить, житья мнѣ отъ васъ не будетъ… Ступайте! Ступайте съ Богомъ!
Покуда они это говорили, старуха съ просонковъ кряхтѣла-кряхтѣла, охала-охала, закуталась снова въ свое тряпье, да такъ, не разглядѣвши своихъ, и уснула… Подняли ее убогіе путники опять на плечи и унесли.
Лука оглянулся. За нимъ, на крылечкѣ, стояла его жена и плакала.
— Чего ты? Старуху те что ли жаль?
— Нѣтъ, — отвѣчала она. — Я матушку знаю и это точно, что ей здѣсь у насъ не мѣсто; потому не любитъ она ни сладко ѣсть, ни мягко спать.
— О чемъ же ты сокрушаешься?
— А сокрушаюсь я вотъ о чемъ. Сдается мнѣ, Лука Шабашниковъ, что также какъ ты отъ моей родни отрекся, такъ отречешься и отъ меня.
— Ври больше! сказалъ Лука; и отвернулся.
IX.
правитьНо не одна убогая нищета заглядывала въ жилище Луки съ мольбою о помощи. Заглядывала къ нему порою и знать.
Однажды къ его крыльцу подкатила коляска съ четверкою лихихъ коней и изъ коляски вышла спѣсивая, важная боярыня, со своей молодою дочкою, красавицей писанной.
— Ѣду я, — говоритъ боярыня, — издалека и до дому остается еще немало пути. Такъ нельзя ли здѣсь, у тебя, отдохнуть и лошадокъ моихъ покормить?
Лука поклонился ей въ поясъ. — Милости просимъ, молъ; отдохните, сударыня.
И вотъ, пока лошадей кормили, боярыня съ дочкою у него на крылечкѣ расположились чай пить. Онъ звалъ ихъ въ горницу; но боярыня только глянула черезъ плечо и поморщилась. Хотѣла, значитъ, сказать, что для нея это низко войти къ мужику въ избу, да и сказать-то не удостоила. Только, вотъ вынесли на крылечко столъ и подаютъ самоваръ. Слуга, что съ господами пріѣхалъ, сейчасъ досталъ дорогую, камчатную скатерть и стелетъ на столъ; а молодая боярышня, хвать… и сбросила скатерть на полъ. — Не нужно, говоритъ, этого, хочу пить чай по ихнему, на простомъ, тесовомъ столѣ… Хозяйка несетъ на подносѣ свои простыя чашки; а слуга отпихнулъ подносъ и ставитъ на столъ фарфоръ, серебро, да золото… Боярышня хвать, и столкнула все на полъ. — Надоѣло, — говоритъ, мнѣ это! Хочу пить чай изъ простой мужицкой посуды.
А мать смѣется… — Ахъ ты, говоритъ, блажь!
— Ну, матушка, отвѣчала дочка, — мы вѣдь немножко съ родни и если я Блажь, то вы ужъ конечно Спѣсь.
И стали онѣ хохотать.
А Лука стоитъ, смотритъ во всѣ глаза; наглядѣться не можетъ. Боярыня, важная, величавая, словно царица, а дочка, ужъ и равнять-то не съ чѣмъ, нѣжнѣе цвѣтка, краше весенняго солнышка!.. И подумалъ онъ: — Вотъ это люди, такъ люди! А мы что?.. Мужичье неумытое!
Отпили боярыни чай и пока лошадей запрягали, пошли пѣшія; Лука сзади, дорогу указывать… Идутъ онѣ полемъ; а у Луки въ полѣ рожь стѣною, на локоть выше росту и тяжелые, золотые колосья рядами киваютъ, словно прохожему кланяются.
Залюбовалась боярыня… — Эхъ! говоритъ, кабы у меня такъ!.. Какъ это ты дѣлаешь, что у тебя такой хлѣбъ родится?
Лука не зналъ что и сказать.. Идетъ боярыня далѣе, видитъ: овесъ, пшеница, ячмень… и все хорошо, все густо; конопля словно лѣсъ дремучій, ленъ весь въ цвѣту, сплошной, голубою скатертью… Дивится она. — Ну, говоритъ, вижу я, что ты хорошій хозяинъ!.. Вотъ кабы у меня да такой!
У лѣсу ихъ догнала коляска. Сѣли и укатили; а Лука долго еще стоялъ на мѣстѣ, безъ шапки, и долго смотрѣлъ имъ вслѣдъ. Думалъ, что никогда уже не увидитъ; однако, немного спустя, онѣ проѣзжали опять, и опять останавливались пить чай.
На этотъ разъ боярыня была къ нему очень милостива, позвала къ себѣ ближе, и долго разспрашивала; давно ли тутъ? какъ хозяйничаетъ? и много ли выручаетъ?
Когда Лука сказалъ ей сколько онъ выручаетъ, она усмѣхнулась презрительно. — Переходи, говоритъ ко мнѣ прикащикомъ. Я дамъ тебѣ вдвое и будешь ты жить у меня не такъ какъ здѣсь; будешь одѣтъ по дворянски, и будешь ѣсть съ моего стола; и будешь имѣть прислугу.
Польстился Лука на боярскія милости и перешелъ къ госпожѣ прикащикомъ; а жену съ дѣтьми оставилъ хозяйничать дома и нанялъ ей батрака въ подмогу.
X.
правитьИ вотъ зажилъ Лука въ богатомъ боярскомъ селѣ, въ палатахъ каменныхъ. Хозяйка была вдова и ни во что не входила сама, а довѣряя ему больше другихъ, положилась во всемъ на него. Дворецъ свой и всю прислугу, поля и луга неоглядныя и избы курныя, мужицкія, безъ числа, все поручила Шабашникову. И сталъ Лука Шабашниковъ важнымъ лицомъ, даромъ что не боярскаго рода, а выше другого боярина. Во всемъ уѣздѣ знали его и на десять перстъ вокругъ не было ему никакого предѣла. И сталъ онъ спѣсивъ, бросилъ свою одежу простую, рабочую; сталъ наряжаться по барски, въ нѣмецкій, шитый кафтанъ; ибо боярыня была къ нему очень милостива, сажала его по праздникамъ съ собою за столъ, рядомъ съ попомъ и съ другими своими гостями воскресными.
И все бы это само по себѣ ничего, еслибъ не спѣсь. Но спѣсь отуманила ему голову; и вотъ, сталъ Лука дурѣть. Забылъ, кто онъ и откуда; забылъ жену и дѣтей и свой хуторъ; все это стало ему ни почемъ. И стало ему казаться, что его настоящее мѣсто тутъ во дворцѣ, возлѣ боярыни, для которой онъ такъ де ужъ нуженъ, что будто бы она безъ него и жить не можетъ. И что будто бы она ставитъ его, Л)гку, не въ примѣръ выше простого прикащика, совсѣмъ наравнѣ съ собою; такъ что не будь тутъ поперегъ дороги того да этого, такъ онъ и не вѣсть до чего бы достигъ.
И все бы это еще небольшая бѣда, кабы не замѣшалась тутъ Блажь — дѣвица, прекрасная дочка боярыни. Замѣтила она что нибудь, или такъ просто потѣшиться захотѣла, только вотъ стала она вертѣть Шабашникова.
Какъ встрѣтитъ его глазъ на глазъ, въ теплицѣ, либо въ саду, остановится и оглянетъ всего съ головы до ногъ, или потупитъ глаза и пройдетъ мимо него усмѣхаючись.
Однажды встрѣтились они этакъ; Лука, не вытерпѣлъ, остановился и спрашиваетъ: — Что это вы боярышня?
А она ему: — Такъ, ничего, Лука… Дивлюсь я только, какъ иногда погляжу на тебя… Совсѣмъ ты съ виду и не похожъ на простого прикащика, а словно какой нибудь графъ или князь.
— Шутить изволите!
— Нѣтъ, говоритъ, я не шучу… Вотъ и матушка давеча тоже мнѣ говорила. Какой, говоритъ, молодецъ нашъ Лука! Какъ надѣнетъ свой шитый кафтанъ, такъ совсѣмъ и узнать нельзя, что онъ невысокаго рода. Ни дать, ни взять, говоритъ, какъ бывало покойный мужъ… И съ лица то похожъ на него.
Луку такъ и бросило въ жаръ. Не зналъ ужъ что и сказать ей на это.
А другой разъ пристала къ нему: — Скажи, говоритъ, Лука, по правдѣ: кто краше — я или матушка?
Лука и говоритъ ей: — Не знаю, молъ, я ничего объ этомъ, боярышня.
— Отчего такъ?
— А оттого, что какъ взглянешь на васъ, такъ ни о комъ другомъ ужъ и думать не хочется; все на свѣтѣ забудешь.
Она засмѣялась, головкой ему киваетъ. Ладно, молъ, сказано… — Ну, а на матушку какъ?
— А на матушку вашу я и глядѣть-то не смѣю.
Какъ захохочетъ боярышня: — Неправда!.. Неправда!.. Смотришь!..
А разъ она стала его допрашивать. — Скажи, говоритъ, Лука, ты женатъ?
Лука потупился; не хотѣлось ему признаться, что онъ женатъ, да и солгать-то не смѣлъ.
— Какъ вамъ сказать, боярышня? дѣло такого рода, что я и самъ не знаю.
Она хохочетъ. — Какъ такъ не знаешь? Что это такое?.. Разсказывай.
— А вотъ изволите видѣть… и разсказалъ все: какъ встрѣтилъ старуху въ лѣсу, и какъ довезъ ее на себѣ. И какъ его зануздали, въ конюшню поставили; и что послѣ было; все разсказалъ по правдѣ, только прибавилъ: — думается, молъ, мнѣ, что старуха вѣдьма и что все это, такъ, — навожденіе…
А Блажь-то хохочетъ. — Знаешь-ли, молъ, Лука, что это такое? Слушай, я все тебѣ объясню. Старуха, которая осѣдлала тебя и зануздала, и школила, и подстрекала, совсѣмъ не старуха, а просто Нужда. Да и дѣвка, чернявая, непригожая дочка ея, совсѣмъ не дѣвка, а просто Работа. И была она непригожа, черна, одолѣвала, гнула тебя до земли, покуда ты не привыкъ къ ней. А какъ свыкся, да справился, такъ и стала она чиста да красива, и стала тебѣ мила. И не былъ ты, Лука, нисколько женатъ на ней, а былъ просто хорошій хозяинъ, который поладилъ съ своею работой. И не было у тебя никакихъ дѣтей; ибо та дочка, что ты говоришь первою родилась у тебя, совсѣмъ не дочка, а просто Прибыль, которую ты имѣлъ отъ Работы. А и сынъ, что слѣдомъ за нею родился, совсѣмъ не сынъ, это просто Достатокъ. Да и другой сынъ, тоже не сынъ, а Избытокъ. И то, что теща ушла отъ тебя, тоже неправда. Совсѣмъ не теща ушла, а просто Нужда покинула.
Какъ услыхалъ это Шабашниковъ, такъ и руки разставилъ. Совсѣмъ потемнѣло въ его головѣ, стоитъ, слова не можетъ выговорить. А боярышня, Блажь-дѣвица, окончила притчущкою-то, да какъ захохочетъ!.. Словно флейточка залилась въ саду!.. Упала на травку, держится за бока… — Охъ смерть моя! Охъ больно!.. Каталась, каталась, еле не умерла со смѣху.
Но Шабашникову, бѣднягѣ, было совсѣмъ не до смѣху..- Ушелъ онъ пасмурный, заперся у себя и цѣлую ночь не спалъ. Ошалѣлъ до того, что къ утру ему ужъ стало казаться будто оно и въ самомъ дѣлѣ такъ, какъ боярышня, смѣючись, ему толковала; то есть значитъ, что до сихъ поръ, на самомъ дѣлѣ, съ нимъ не было, ничего, и что только теперь, тутъ во дворцѣ, со спѣсивою боярынею, да съ ея блажною дочкою, онъ сталъ въ самомъ дѣлѣ жить… — Вѣдьма! — ворчалъ онъ, припоминая тещу. — Какъ есть настоящая вѣдьма!.. Совсѣмъ обморочила!
Имѣя такія мысли въ умѣ, зашелъ онъ однажды къ попу и между другимъ разговоромъ спрашиваетъ: — А что, батюшка, если примѣрно сказать, нечистая сила волшебными чарами обморочила человѣка и свела его подъ вѣнецъ съ дѣвкой не съ дѣвкой, а такъ… невѣсть съ кѣмъ… Можно ли развести?
Тотъ долго не думалъ и смѣючись: — Да, — говоритъ, — это можно… А на что это тебѣ?
— Такъ, — отвѣчалъ Лука; — я только изъ любопытства спрашиваю.
Но это была неправда и у него было свое на умѣ, потому Блажь-дѣвица свертѣла его совсѣмъ съ пути. Влюбился въ нее Лука безъ памяти, промоталъ всѣ свои трудовыя денежки на щегольство, да на разныя дорогія бездѣлки, чтобъ ей угодить; ну, совсѣмъ ошалѣлъ человѣкъ и стало ему все ни по чемъ; дошелъ до того, что просто хоть въ петлю! Но въ петлю онъ все таки не полѣзъ; а полѣзъ къ спѣсивой боярынѣ — свататься.
— Такъ и такъ молъ: — если еще не заслужилъ, то жизнь свою посвящу, чтобы заслужить; а на счетъ того что не чиновенъ, то во власти де вашей доставить мнѣ и высокій чинъ.
Боярыня сперва позеленѣла отъ гнѣва; но услыхавъ, что дочь за дверью хохочетъ, стала догадываться въ чемъ дѣло, то есть что Блажь, ради потѣхи своей, свела человѣка совсѣмъ съ ума. Глядѣла она, глядѣла, слушала-слушала, да какъ покатится со смѣху. Прибѣжала дочь и давай это онѣ вдвоемъ хохотать… А Лука стоитъ ни живъ, ни мертвъ, не знаетъ ужъ что и подумать.
Только вотъ, какъ натѣшились онѣ надъ нимъ до сыта, боярыня-то и говоритъ, нисколько ужъ не смѣючись:
— Ну, — говоритъ, — жаль мнѣ, Лука Шабашниковъ, что ты позволилъ себѣ такой поступокъ; однако, нечего дѣлать, послѣ этого я не могу тебя дольше оставить здѣсь. Поди сдай старостѣ счеты, получи жалованье и вонъ!.. Сегодня же вонъ, чтобы и слѣду твоего здѣсь не было.
Съ тѣмъ и покинулъ Лука боярскій дворецъ.
XI.
правитьКакъ только покинули его Блажь да Спѣсь, такъ и вернулся къ нему его разсудокъ. Снялъ онъ съ себя шутовской нарядъ, продалъ его дворецкому за дешевыя деньги; а самъ надѣлъ свою трудовую одежду, взялъ посохъ въ ружи и поплелся во свояси домой. Путь былъ не близкій, и идучи онъ успѣлъ надуматься…
— Дуракъ я, дуракъ! — думалъ онъ. — И чего только я искалъ? Чего мнѣ тутъ нужно было? Нешто я — нищій, бродяга бездомный, и не было у меня своего угла, и не жилъ я безбѣдно, пятъ лѣтъ своими руками заработывая себѣ не только насущный хлѣбъ, но и малый избытокъ?.. Или взаправду все какъ боярышня мнѣ толковала, т. е. значитъ, все это марево и бѣсовское навожденіе? Но если такъ, то послѣднее, что со мною было, не горшее ли изъ всѣхъ навожденій?
И вотъ, разсуждая такъ, вспомнилъ Лука Шабашниковъ, что онъ, за время службы своей у боярыни, не заглянулъ ни разу къ себѣ домой, и отъ своихъ ужъ давно не получалъ ни вѣсточки, ни поклона. Л\ивы ли? Ждутъ ли его? И что, если въ его отсутствіе съ ними недоброе что приключилось?
При этой мысли напалъ на Луку такой страхъ, что онъ во всю дорогу не зналъ покою… Сталъ наконецъ приближаться къ дому, пошли мѣста знакомыя. Вотъ и лѣсъ, гдѣ онъ первый разъ тещу встрѣтилъ, вотъ и гора… Поднялся на гору, вышелъ изъ лѣсу, глядь, а на мѣстѣ его избы торчатъ однѣ обгорѣлыя головѣшки!..
Всплеснулъ руками несчасный, упалъ на землю и залился слезами горючими… Долго, долго лежалъ онъ такъ, не смѣя глядѣть, не смѣя идти разспрашивать у людей, что тутъ такое было. Наконецъ, стало смеркаться и слышитъ Лука: кто-то проходитъ мимо. Поднялъ онъ голову, видитъ — тотъ самый батракъ, котораго онъ нанялъ въ подмогу женѣ.
— Степанъ! Степанъ! говоритъ, — постой. Неужели не узналъ?… Вѣдь это я!.. Степанъ, ради Бога, скажи: что тутъ такое случилось?
И разсказалъ ему все батракъ. — Проходили-де мимо погонщики съ гуртомъ, заночевали близко отъ насъ, разложили огонь и по утру, не затушивши, ушли. А на разсвѣтѣ поднялся вѣтеръ, огонь потекъ по сухой травѣ на нашу избу и, прежде чѣмъ спохватились, все вспыхнуло. Домъ, лошади, птица, скотъ и зерно, все сгорѣло; веревки мокрой выхватить не успѣли, сами едва живые ушли.
Лука перекрестился. — Ну, славу Богу!… Мои всѣ цѣлы, значитъ?
— Всѣ цѣлы.
— Гдѣ же они теперь?
Тотъ почесалъ въ головѣ. — Не знаю. Хозяйка твоя съ дѣтьми убѣжала въ городъ; съ переполоху забыла сказать къ кому. А я тутъ остался тушить, всѣ руки и ноги себѣ пережогъ; лежалъ въ больницѣ два мѣсяца.
И вотъ, потолковавъ да поохавъ, отправились они вмѣстѣ въ городъ, къ знакомымъ людямъ разузнавать куда дѣвалась семья. Ходили, ходили, искали, искали, нѣтъ, никто и слыхомъ не слыхивалъ. Только одинъ чужой человѣкъ припомнилъ, что какъ-то однажды по утру, около того времени какъ случился пожаръ, прибѣжала къ нему на дворъ погорѣлая баба съ дѣтьми. Кто и откуда — добиться у ней не могли, дрожитъ да плачетъ. Пробыла сутки, а тутъ обозъ проходилъ, она увязалась съ обозомъ-то, да такъ и ушла.
Что будешь дѣлать? Пошелъ опять Лука по знакомымъ, разспрашивать: какой обозъ проходилъ о такую-то пору, гдѣ ночевали и куда дальше отправились? Но за давностью, никто не помнилъ. Только одинъ убогій странникъ, случившійся тутъ при разспросахъ, сталъ увѣрять, что онъ встрѣтилъ обозъ тотъ далече отъ города и сказалъ гдѣ. Лука увязался за нимъ, обѣщалъ ему все, что имѣлъ на себѣ, если только поможетъ найти… Ходили они, ходили вмѣстѣ, искали, всѣ денежки, что оставались еще въ рукахъ у Луки, ушли на поиски, и все даромъ. Только весь износился да обнищалъ.
XII.
правитьПрошло съ полгода. Шабашниковаужъ и узнать-то стало не такъ легко. Оборваный, неумытый, босой и голодный, бродилъ онъ изъ города въ городъ, совсѣмъ ужъ одинъ, и ничего у него не осталось на свѣтѣ, кромѣ надежды какимъ нибудь случаемъ отыскать наконецъ своихъ. Тогда онъ надѣялся еще какъ нибудь стать на ноги и усерднымъ трудомъ поправить дѣло.
Только вотъ разъ бредетъ онъ этакъ одинъ, а дѣло уже шло къ ночи и на дворѣ становилось темно. Попадается ему на пути сѣдой старикъ, идетъ согнувшись и несетъ на спинѣ мѣшокъ.
— Богъ помочь, старикъ!
Тотъ смотритъ, остановился… — Ба! ба! ба! говоритъ. — Вотъ Богъ-то послалъ!… Здравствуй, Лука Шабашниковъ?
Лука удивился, глядитъ: лицо какъ будто знакомое. Кто бы это такой былъ? думаетъ.
А тотъ ему: — Ты меня не узналъ, говоритъ, а я такъ тебя узналъ, потому я тебя ужъ давно ищу. Поклонъ тебѣ отъ родни несу и вотъ небольшую посылочку.
Лука обрадовался, ну обнимать его, цѣловать… — Отецъ ты мой! — говоритъ. — Благодѣтель!.. Скажи поскорѣе, гдѣ видѣлъ, и живы ли? цѣлы ли?
Но старикъ усмѣхнулся лукаво и вмѣсто того чтобы отвѣчать на разспросы путемъ, понесъ какую-то околесную… Родня, молъ, твоя недалеко, рукой подать; да только ты не можешь видѣть ее теперь и не найдешь такъ скоро, что ищешь; а будетъ тебѣ свиданіе неожиданное, такое, какъ вотъ теперь со мною, только гдѣ именно и когда, про то не знаю; и будетъ тебѣ вожатый, который укажетъ дорогу…
Слушалъ, слушалъ Лука, ничего не понялъ… — А что это за посылочка? говоритъ. — Чай отъ жены?
— Да, молвилъ старикъ, — это женино, только я это не отъ нея получилъ.
Лука и рукою махнулъ, не понялъ значитъ. Глядитъ на мѣшокъ, видитъ: большой, тяжелый. — Какъ это только я понесу, говоритъ, такую тяжесть?
А тотъ ему: — Ахъ ты молъ нѣженка!.. Ужъ если я, старый, несу, такъ тебѣ молодому нечего сомнѣваться, снесешь!.. На-ко, возьми, только чуръ, тутъ на пути не развязывать; темно, обронишь что нибудь, потомъ не отыщется, на меня взвалятъ… Прощай, будь здоровъ.
Взвалилъ онъ узелъ Лукѣ на плечи; попрощался съ нимъ еще разъ и ушелъ.
И вотъ, поплелся Лука одинъ съ тяжелой увязкою на спинѣ. Идетъ, а самъ думаетъ о томъ, что старикъ ему говорилъ; думаетъ такъ и сякъ, никакъ не можетъ въ толкъ взять… Шелъ онъ этакъ съ версту, въ потемкахъ споткнулся, мѣшокъ на спинѣ съѣхалъ немного на сторону. Онъ сталъ его поправлять, вдругъ чувствуетъ, словно какъ будто внутри что-то пошевельнулось… — Что за чортъ? Что у него тамъ такое?.. Хвать снизу рукой, а мѣшокъ-то какъ подпрыгнетъ.
Крѣпко перепугался Лука, сбросилъ увязку на полъ, самъ отскочилъ подальше, крестится… смотритъ: мѣшокъ поднялся, всталъ дыбомъ, шевелится и извнутри словно кто-то пытаетъ его развязать…
А на дворѣ между тѣмъ стало совсѣмъ темно… И вотъ, въ потемкахъ, видитъ Лука: развязывается мѣшокъ и изъ мѣшка вылѣзаетъ кто-то..- Волосы встали дыбомъ на головѣ у него, затрясся весь, замахалъ руками, да какъ ударится прочь. А сзади его знакомый голосъ: — Ну нѣтъ, соколикъ, постой! Отъ меня не уйдешь!
И вотъ, слышитъ Лука, бѣжитъ сзади кто-то. Онъ шибче; а сзади его еще шибче, онъ во весь духъ, и сзади его во весь духъ; ближе и ближе!.. вотъ, вотъ сію минуту догонитъ! и вдругъ: кто-то скокъ ему на спину. — А, молъ, зятекъ любезный! Такъ-то ты покидаешь родню!.. Вотъ погоди же! Вотъ я тебя проучу!
Оглянулся Лука ни живъ, ни мертвъ; видитъ — теща, да злая такая!.. Глаза въ потемкахъ горятъ, какъ у волка, сѣдые волосы наотлетъ, зубами скрежещетъ… Накинула на него уздечку, ногами костлявыми шпоритъ, да вдругъ какъ выхватитъ хлыстъ, да какъ стегнетъ!.. Не взвидѣлъ свѣту бѣдняга; понесся какъ конь, во всѣ лопатки. Замелькали деревья по сторонамъ, бѣжитъ на встрѣчу дорога, несутся деревни, села, овраги, мосты… А старуха сидитъ у него на спинѣ, ни съ мѣста; крѣпко сидитъ, уздечкой подергиваетъ, ногами пришпориваетъ, хлыстомъ постегиваетъ, — Постой, говоритъ, зятекъ! Вотъ я тебя проучу!
И проучила!.. Такъ проучила, что на десятой верстѣ, бѣдный Лука, весь въ мылѣ, грянулся о земь, какъ запаленный конь, и кровь у него заструилась изъ горла… Тогда она дала ему отдохнуть, напоила водой изъ канавы и поѣхала на немъ далѣе, уже не такъ шибко.
И вотъ, ѣдутъ они, — какъ устанетъ Лука она дастъ ему отдохнуть, покормитъ, напоитъ и дальше… Идутъ день, другой и третій, — ѣдутъ недѣлю и мѣсяцы… Гдѣ увидятъ жилье, останавливаются. Гдѣ остановятся, Лука спрашиваетъ: — Нѣтъ ли тутъ, братцы, моей семьи? Но вездѣ ему отвѣчаютъ: — Нѣтъ; мы тебѣ не братцы, а люди чужіе и нѣтъ здѣсь твоей семьи. Ступай бездомный бродяга, съ своею тяжелою ношею далѣе; ступай куда знаешь, намъ дѣла нѣтъ до твоей нужды.
И ѣдетъ усталый Лука съ своею тяжелою ношею далѣе; ѣдетъ онъ по дремучимъ лѣсамъ, по лугамъ и горамъ, черезъ быстрыя рѣки, черезъ песчаныя степи; заѣзжаетъ во всѣ города, деревни и села, и вездѣ ищетъ потерянное… Найдетъ ли когда нибудь? Это бабушка на двое сказываетъ; а за нею и мы тоже.
