Н. Ахшарумовъ
правитьРУССКІЯ СКАЗКИ ДЛЯ ДѢТЕЙ
правитьIV
правитьМОРОКА
правитьI.
правитьВоротился корабль изъ далекаго плаванія, вошелъ въ гавань, бросили якорь, шабашъ!.. Служба тяжелая кончена; жалованье въ карманѣ… Гуляй матросъ!.. Съ корабля на берегъ. На берегу, извѣстное дѣло, допрежде всего въ кабакъ; а изъ кабака ватагой на улицу. А на улицѣ весело, — праздникъ, въ колокола звонятъ, народу всякаго гибель, матросы съ своихъ и чужихъ кораблей, шкипера во фракахъ и боцманы въ синихъ суконныхъ курткахъ, бабы разряженныя, купцы, господа, офицерство… А къ вечеру, въ городскомъ саду, — музыка и фонари разноцвѣтные; а съ музыки по трактирамъ, и въ тѣхъ трактирахъ — дымъ коромысломъ: ѣда, попойка, шумъ, говоръ, пѣсни, веселье до поздней ночи.
II.
правитьВотъ, входитъ матросикъ въ таверну, — значитъ, въ харчевню такую — нѣмецкую; видитъ: въ углу, за столомъ, служба съ какого-то иностраннаго корабля, — пять человѣкъ сидятъ, ужинаютъ. Поглядѣлъ онъ на нихъ; что такое они ѣдятъ? Видитъ, хорошее кушанье; и велѣлъ подать себѣ тоже. Половой — нѣмецъ, перешепнулся съ буфетчикомъ-нѣмцемъ: — Что, молъ, простой русскій матросъ; не стоитъ ему подавать хорошаго, — не разберетъ. — Велѣли на кухнѣ собрать объѣдки какіе то завалявшіеся, да разогрѣть, — и подали. А матросъ человѣкъ бывалый, смекнулъ… Эй, ты, — говоритъ — мусье! Подитъ-ка сюда… Что это такое?
— А это, молъ, то, что вы спрашивали.
— Врешь ты, такой, сякой! Это ты изъ ведра помойнаго зачерпнулъ.
Обидѣлся нѣмецъ, пошелъ, пошептался опять съ буфетчикомъ, и приходитъ назадъ.
— Коли не нравится, молъ, такъ пожалуй не ѣшь; а что слѣдуетъ — заплати.
Ахъ вы — анафемы! — думаетъ про себя матросъ. — Постой же, я васъ проучу!
Сейчасъ досталъ золотой изъ кармана, бросилъ на столъ и говоритъ: — на, получай! — Половой взялъ золотой, высчиталъ все какъ слѣдуетъ, и приноситъ сдачу; а тотъ и глядѣть не хочетъ; — рукой махнулъ: — бери, молъ, это себѣ на водку; — самъ всталъ и ушелъ.
На другой день приходитъ опять и обѣдать требуетъ. Узнали его сейчасъ, — засуетились; — буфетчикъ самъ выбѣжалъ, извиняется за вчерашній ужинъ, торопитъ прислугу. Подаютъ ему самое, что ни есть лучшее. Вина спросилъ — приносятъ вина заморскаго, за золотою печатью.
Ѣлъ, ѣлъ матросъ, — отлично наѣлся, выпилъ вино, спросилъ себѣ кофею; — подали ему и кофею; — послѣ кофею выпилъ еще наливки какой-то; — все кончилъ, бросилъ опять золотой и сдачи опять не взялъ. Ушелъ, а вечеромъ воротился, ужинать спрашиваетъ. На другой день, опять пообѣдалъ, на третій день, тоже, и сталъ онъ ходить туда, почитай, каждый день, и все золотомъ платитъ, а сдачу даритъ буфетчику или половому на водку.
И полюбили его въ нѣмецкой харчевнѣ; почетъ такой! Первое мѣсто отведено и приборъ всегда готовый стоитъ. Какъ только завидятъ его, сейчасъ половой бѣжитъ буфетчику сказываетъ, а буфетчикъ хозяину и выходятъ оба ему на встрѣчу, двери ему отворяютъ, сторонятся; — хозяинъ самъ руку жметъ. — Гутъ-моргенъ, молъ, господинъ Матросъ, просимъ пожаловать!.. А матросъ себѣ на умѣ, посмѣивается. — Постой нѣмецъ, посмотримъ: — что-то ты послѣ запоешь?
Только вотъ, разъ, хозяину деньги понадобились, и отпираетъ онъ шкатулку, въ которую онъ золотые пряталъ. Взялъ горсточку, вынулъ, понесъ, купцу какому то отдаетъ; а тотъ на него глаза вытаращилъ.
— Да что ты, — говоритъ, — нѣмецъ, — шутишь что-ли; али дурману объѣлся?
— А что?
— Да вѣдь это — пуговицы!
— Какъ такъ?
— Да такъ: — солдатскія, мѣдныя пуговицы… Самъ видишь: — вотъ номеръ, а вотъ и ушко.
Ахнулъ харчевникъ; схватилъ себя за волосы… Ахъ я оселъ!.. И гдѣ у меня были глаза?.. Бросился опрометью домой, прибѣжалъ, отперъ свою шкатулку, смотритъ; — хоть бы одинъ золотой!.. Все мѣдныя пуговицы!.. Кличетъ буфетчика… Что это? Какъ это?.. А тотъ ему: — Правду тебѣ сказать, говоритъ, я и самъ часто думалъ: червонцы ли онъ даетъ? Не мѣдныя ли это пуговицы? Потому, значитъ, простой матросишка; откуда ему такія деньги имѣть?.. Жалованье ихъ мнѣ извѣстно; — не раскутишься.
Взъѣлся хозяинъ… Ахъ ты, — говоритъ, — злодѣй! разбойникъ ты этакой! Да какъ же ты раньше мнѣ не сказалъ?
— Да вѣдь ты же самъ видѣлъ!
— Да вѣдь и ты видѣлъ!
— Да что видѣлъ-то?
— Пуговицы.
— Ну, нѣтъ, я пуговицъ не видалъ.
— А что-жъ ты сейчасъ говорилъ?
— А я говорилъ, что мнѣ сумнительно было.
— Сумнительно… Пфуй! Ты не честный человѣкъ! Ты шельмъ!.. Сейчасъ подавай назадъ все, что вы съ половымъ на водку между собою дѣлилъ.
Взбѣсило это того… — Васъ Сапперментъ!.. Самъ видѣлъ! Самъ получалъ! Самъ счетъ сочинялъ! Самъ мошенникъ! Самъ шельмъ!
И разругались они; кричатъ; за воротникъ ухватили другъ друга… Прибѣжала харчевница: — Ахъ! Васисдасъ! — Кличетъ прислугу; розняли ихъ… Что такое? Показываютъ ей пуговицы… Всплакалась… Ай либерготъ! Ай Іезусъ!.. На шапку; — сейчасъ или къ его капитанъ! Сейчасъ неси ему пуговицы!
Ухватилъ нѣмецъ свою шкатулку и побѣжалъ къ капитану.
Тотъ выслушалъ, — усмѣхается. — Послушай, — говоритъ, — мейнхеръ, ты либо пьянъ, либо затѣялъ какую-нибудь штуку — шельмовскую. Добро бы ты, говоритъ, одинъ разъ ошибся, не досмотрѣлъ; — а что ты мнѣ цѣлый цейхгаузъ сюда принесъ? Ну, сбыточное ли это дѣло?.. Ступай-ка ты, говоритъ, домой: да лягъ, проспись хорошенько.
И выпроводилъ онъ нѣмца. — Однако, думаетъ, дѣло не ясно… Что нибудь да накуралесилъ матросъ… Эй, Вѣстовой? Позвать ко мнѣ сію минуту Антонова.
Приходитъ матросъ.
— Послушай, — говоритъ, — братецъ; — на тебя нѣмецъ харчевникъ жалуется. Признайся мнѣ съ глазу на глазъ, по совѣсти; — что у васъ тамъ такое было?.. Коли такъ, шалость не важная, такъ вѣдь ты меня знаешь; — я не люблю своихъ выдавать…
— Да ничего, Ваше Высокоблагородіе, — маленечко проучилъ я нѣмцевъ за то, что они больно ужъ нашего брата — матроса — не уважаютъ. И разсказалъ какъ нѣмцы въ харчевнѣ его обидѣли и какъ онъ имъ отплатилъ.
— Такъ это правда, что онъ вмѣсто червонцевъ бралъ у тебя мѣдныя пуговицы?
— Святая правда, Ваше Высокоблагородіе.
— Послушай, Антоновъ, — ты врешь!
— Никакъ нѣтъ-съ; — смѣю ли я передъ вами врать?
— Да какъ же ты это сдѣлалъ?
— Эхъ, Ваше Высокоблагородіе, да я вамъ и разскажу, — такъ вы не повѣрите.
— Такъ покажи.
— А какъ вы, за урокъ, прикажете мнѣ потомъ показать спину?
— Не бойся, вотъ-те Святой Микола!.. Ну, — показывай…
— Увольте ужъ Ваше Высокоблагородіе — до завтра.
— А что?
— Да того и гляди сейчасъ тревогу ударятъ… Сами изволите видѣть: какая иллюминація!
Глядитъ капитанъ, — зарево красное освѣтило всю комнату. Кинулся онъ къ окну, смотритъ: — по двору люди бѣгаютъ, свѣтло какъ днемъ, шумъ, крики, изъ за угла дымъ клубомъ валитъ, сквозь дымъ пламя красными языками взлизываетъ.
— Ахти! Да вѣдь это никакъ нашъ домъ горитъ!
Только успѣлъ сказать, какъ въ комнатѣ дымомъ запахло; надъ головой послышалась бѣготня; — изъ нижняго этажа кто-то высунулся, кричитъ, — спасите! горимъ!
Бросился капитанъ къ столу, чтобы забрать поскорѣй бумаги какія-то важныя; а матросъ торопитъ его. — Скорѣй! — говоритъ; — скорѣй! а то не успѣемъ!
И вотъ, бѣгутъ они вонъ изъ квартиры, на лѣстницу; — навстрѣчу имъ, снизу, деньщикъ… Не пройдете, кричитъ, Ваше Высокоблагородіе; — весь низъ въ огнѣ!..
Что дѣлать-то? Кинулись вверхъ по лѣстницѣ, на чердакъ: изъ чердака вылѣзли въ слуховое окно, на крышу, да какъ глянули кругомъ… Батюшки! И уйти-то некуда!.. Кругомъ все въ огнѣ. Такъ и пышетъ; и жарко уже становится имъ на крышѣ и дымно; глаза ѣстъ, горло захватываетъ!..
— Ну, Ваше Высокоблагородіе, молитесь Богу; — умирать намъ приходится!
— Ахъ, говоритъ, умирать то мнѣ этою смертью не хочется; — не по нашей части… Голубчикъ, — Антоновъ, гляни-ка: нельзя ли куда нибудь улизнуть?
Спустился Антоновъ къ самому краю, надъ жолобомъ; смотритъ. — А что, говоритъ; — развѣ вонъ тамъ попробовать?
— Гдѣ?
— Да вонъ, молъ; — вонъ тамъ на углу, еще курится; огня еще не видать… Скорѣй! Скорѣй!
Побѣжали они какъ кошки, по самому краю, остановились на самомъ углу, перегнулись, высматриваютъ… Вдругъ, дымъ отпахнуло, видятъ: внизу навозная куча… Ну, говоритъ матросъ, скачите вы, Ваше Высокоблагородіе — первый; — а я за вами.
Йокнуло сердце у капитана. Домъ-то пяти-этажный, навозная куча внизу кажется не больше шапки; страшно!.. Ну, какъ не угодишь, промахнешься?.. Однако огонь не свой братъ… Перекрестился, да какъ прыгнетъ… и полетѣлъ со стола, внизъ головою, на полъ…
Очнулся, охаетъ, смотритъ: — никакого пожара нѣтъ; все тихо; онъ въ комнатѣ, на коврѣ, лежитъ въ растяжку; а возлѣ стоитъ Антоновъ, рожу такую скорчилъ соболѣзнующую.
— Не ушиблись ли, Ваше Высокоблагородіе?
Какъ вскочитъ онъ на ноги. — Ахъ ты, говоритъ, такой, сякой!.. Вонъ, говоритъ, отсюда — сію минуту! Да смотри, чтобъ на тебя больше жалобъ не было; а не то я те задамъ такого пожару, что не то съ пятаго, — а и съ десятаго этажа соскочишь!
III.
правитьВотъ, черезъ нѣсколько времени послѣ этого, является тотъ капитанъ къ своему начальству съ рапортомъ… Сидятъ они, занимаются, бумаги подписываютъ… Вдругъ, начальство то, важный такой, толстый, почтенный старикъ генералъ и говоритъ капитану:
— Ахъ, да, говоритъ, — скажите, что это за исторія у матроса съ харчевникомъ? Приходитъ ко мнѣ нѣмецъ, плачетъ, показываетъ какія-то пуговицы, говоритъ: матросъ его обманулъ… Ничего понять не могъ.
Закусилъ капитанъ губы. Стыдно было ему признаться передъ начальствомъ какъ надъ нимъ подшутилъ матросъ; однако не утерпѣлъ. Дай, думаетъ, потѣшу я старика; и разсказалъ все какъ было, на чистоту.
Очень понравилось это тому; хохочетъ, руки себѣ потираетъ, надъ капитаномъ подтруниваетъ. Ха! Ха! Да какъ же это вы такъ, молъ? Какъ же?… Такъ и спрыгнули съ крыши?… Ха! ха!… И не ушиблись? И что-же пожаръ то?. Сильно горѣло?…
— Постой-же, — думаетъ капитанъ, — я тебя самого угощу, чтобы ты надо мной не смѣялся.
— Да не угодно-ли Вашему Превосходительству? если это васъ такъ интересуетъ, самимъ испытать?
— Какъ? Вы думаете, что онъ и меня проведетъ?
— Не смѣю, молъ, увѣрять; — а полагаю, что можетъ статься.
— Ну, сдѣлайте одолженіе!… Ну, очень желалъ бы я посмотрѣть… Пожалуйста, прикажите ему придти сюда.
— Слушаю-съ.
Въ тотъ же день, вечеромъ, призываетъ капитанъ снова Антонова.
— Такъ и такъ, братецъ; сдѣлай мнѣ одолженіе; распотѣшь ты нашего старика генерала… Знаешь, этакъ его хорошенько, чтобъ онъ откуда нибудь съ колокольни, или съ Бомъ-Салинга этакъ внизъ головою… а? Какъ ты думаешь?… Можно?
— Можно то, можно, Ваше Высокоблагородіе, да только, какъ бы они… потомъ…
— Ничего не бойся, — я все беру на себя… Да потомъ заходи ко мнѣ, разскажи, — получишь на водку красненькую.
IV.
правитьЯвляется къ генералу Антоновъ.
— А! Здравствуй братецъ… какъ бишь тебя?.. Антоновъ?…
— Такъ точно, Ваше Превосходительство.
— Скажи мнѣ, пожалуйста, Антоновъ; это ты заставилъ своего капитана съ крыши спрыгнуть?
— Я, Ваше Превосходительство.
— Пожалуйста, братецъ, — не можешь ли ты показать мнѣ… Ай! Что это?… Подъ тобою вода? Откуда ты это?… Гляди-ка; вѣдь ты мокрехонекъ!
— Вода высока — Ваше Превосходительство… У васъ тутъ, на улицахъ, еще только по щиколодку, а тамъ у пристани, ужъ по поясъ.
— Вотъ те и на!.. А мои только что выѣхали… Ахъ! какъ же это?… Ну, некогда теперь, братецъ, штуки показывать… Ступай скорѣе… Нѣтъ, стой; я вѣстового пошлю; а ты иди-ка со мной къ коменданту.
Вышли они на улицу, да какъ ступили, — смотрятъ: вода и тутъ уже по колѣна. А на дворѣ вѣтеръ, буря такая реветъ, фонари загасило, ни эти не видать. Бредутъ они, шлепаютъ по колѣна въ водѣ, словно раковъ собрались ловить… А вода то все выше, да выше.
— Не вернуться ли, Ваше Превосходительство?
— Нѣтъ, ничего; успѣемъ.
Взяли они наискосокъ, черезъ площадь, чтобы скорѣе дойти, — вдругъ, смотрятъ, на встрѣчу имъ валъ, съ бѣлымъ, пѣнистымъ гребнемъ, горою катитъ… Сейчасъ подхватило ихъ; понесло…
— Ахъ, братецъ! — кричитъ генералъ; — тону! Помоги!… Матросъ схватилъ его за руку; — сюда, — говоритъ, — правѣе! правѣе!… Вонъ здѣсь что то торчитъ! Доплыли; смотрятъ: — труба дымовая, и подъ ногами у нихъ опять стало твердо… Ну, слава Богу! крыша!.. Стали они на крышу то, держутся за трубу. Не радъ генералъ, что и вышелъ изъ дома… Потопъ!.. Того и гляди пропадешь!.. Осматривается; — а самъ молитву читаетъ… Глядь, мимо нихъ, яликъ плыветъ пустой. Ахъ, говоритъ, голубчикъ Антоновъ! Нельзя ли какъ нибудь этотъ яликъ сюда?
— Сію минуту, Ваше Превосходительство… поплылъ, поймалъ яликъ, вернулся назадъ… — Извольте садиться.
И вотъ, садятся они вдвоемъ, въ пустой яликъ, нѣтъ ни весла, ни паруса, — руль оторванъ; — нечѣмъ управиться… Пустили на Божью волю; плывутъ. — Ну, думаетъ генералъ, — авось еще вѣтромъ вынесетъ какъ нибудь на сухое мѣсто… Однако, видятъ кругомъ все вода, да кое гдѣ изъ воды однѣ только черныя трубы выглядываютъ… Наконецъ ужъ и трубъ не видать… однѣ только волны бушуютъ, да вѣтеръ гудитъ… Стали они осматриваться…
Господи Іисусе Христе!.. Что это? Антоновъ! гляди-ка братецъ… Вѣдь это маякъ позади?
— Маякъ, Ваше Превосходительство.
— Такъ это значитъ, насъ въ море вынесло!
— Въ море и есть.
Заплакалъ старикъ… Прощай жена!.. Прощай дѣти!.. Ну, говоритъ, — пропали мы, братецъ, съ тобою!..
— Богъ милостивъ, — говоритъ матросъ. — Авось поживемъ еще.
Только онъ это сказалъ, какъ зареветъ сзади ихъ!.. Налетѣлъ штормъ, ухватило ихъ лодку то, и угнало далеко, далеко отъ гавани, прямо въ открытое море.
V.
правитьПлывутъ они день, плывутъ два, буря не унимается… На третій день, по утру, вѣтеръ упалъ маленько, и на западѣ стало прояснивать… Глядятъ они: — берегъ недалеко.
И вотъ, пригнало ихъ вѣтромъ къ землѣ; — и вышли они на берегъ пустынный; а лодку бросили..
Бродили, бродили по берегу, — не видать ни души. Наконецъ, попадается имъ человѣкъ какой то. Стали ему говорить по русски, а онъ головой мотаетъ и выговорить то порядкомъ не сможетъ; а такъ только курнычитъ что то. Ну, плохо дѣло! Догадались, что значитъ ихъ далече занесло… Какъ быть то? Какъ воротиться назадъ, въ свою землю?..
— А что, голубчикъ Антоновъ, съ тобой деньги есть? — говоритъ генералъ.
— Нѣту, Ваше Превосходительство, ни гроша; — а съ вами?
— Да и со мной тоже.
— Ну, дѣлать нечего, — говоритъ матросъ. — Надо наняться въ работники; да зашибить деньженокъ, а безъ того и думать нечего; — домой не воротишься.
— Эхъ! хорошо тебѣ братецъ!.. Ты человѣкъ привычный; а мнѣ каково? Самъ знаешь, нашъ братъ не умѣетъ работать.
— Ничего, — говоритъ матросъ; — я такую работу найду, что и умѣнья не надо.
Шли они, шли, — приходятъ въ деревню. Нанимаются въ пастухи. Общество согласилось и порядило ихъ на цѣлое лѣто. Матросъ пошелъ за старшаго пастуха, а генералъ за подпаска… Такъ — таки вплоть до осени, и пасли они деревенскую скотину; — послѣ того, собрали съ мужиковъ деньги и стали дѣлиться. Матросъ раздѣлилъ деньги поровну; — сколько себѣ, столько и генералу; — пришлось ровно по десяти рублевъ на брата. Вотъ, генералъ видитъ, что матросъ ровняетъ его съ собою; — и показалось это ему обидно. — Бога ты, говоритъ, не боишься, Антоновъ! Какъ же это ты, братецъ, ровняешь меня съ собой? Вѣдь я же все таки генералъ, а ты простой матросъ!
— Какъ бы не такъ, Ваше Превосходительство. Мнѣ бы раздѣлить на трое. Двѣ части себѣ взять, а съ васъ и одной довольно, потому вѣдь я настоящимъ пастухомъ былъ, а вы подпаскомъ.
— Ну, Богъ съ тобой!.. Не хочу я съ тобой изъ за этого ссориться, потому я тебѣ все таки жизнью обязанъ… Пойдемъ, сядемъ сюда, потолку емъ-ка хорошенько… Какъ же бы намъ теперь сдѣлать, чтобы домой воротиться?
Сѣли они на пригоркѣ… Ваше Превосходительство, — говоритъ матросъ; — а что дадите; — сію минуточку ворочу васъ домой?
— Да что же мнѣ дать то? Ну, такъ и быть, вотъ десять рублей; всю заработку отдамъ.
— Но рукамъ.
— По рукамъ.
Какъ хлопнетъ ему матросъ въ ладонь то, — тотъ и очнулся… Смотритъ: — онъ у себя, въ своей комнатѣ и кругомъ все по старому…
Ухватилъ онъ себя за лицо; щупаетъ: не во снѣ ли?.. Смотритъ на платье, видитъ какъ былъ, такъ и есть… Сейчасъ позвонилъ; — прибѣгаетъ деньщикъ… Гдѣ барыня?.. Дѣти?
— Да не вернулись еще молъ; — сами изволите знать; — сейчасъ только уѣхали.
— Какъ такъ?.. А наводненіе?.. Да, что у васъ тутъ, все ли благополучно?
Деньщикъ глядитъ на него; ротъ разинулъ.
— Никакого наводненія не было, говоритъ; все, слава Богу, благополучно.
Смекнулъ наконецъ генералъ… Эхе! молъ.. Такъ вотъ она штука-то!.. Ахъ ты разбойникъ этакой!.. Да куда же онъ дѣлся?.. Антоновъ!..
А Антоновъ стоитъ сзади его; весь въ струнку вытянулся; — руки по швамъ.
Увидалъ его генералъ… Глядитъ; — головою покачиваетъ… Шельма ты! шельма!.. Да ну, дѣлать нечего; уговоръ лучше денегъ!.. На, бери мою заработку. Только чуръ, никому не разсказывать.
И получилъ Антоновъ, въ тотъ вечеръ, двѣ красненькихъ: — одну за подпаска, — отъ генерала; другую за пастуха, — отъ капитана.
А нѣмецъ-харчевникъ и до сихъ поръ не можетъ забыть своего несчастія. Пуговицы онъ бережетъ и всѣмъ, кто приходитъ къ нему, показываетъ… Вотъ, молъ, какъ обидѣлъ его матросъ!
СЕРЕБРЯНЫЙ ДОЖДЬ.
правитьИздревле, еще при царѣ Горохѣ, существовалъ большой торговый городъ и въ городѣ томъ народу тьма-тьмущая; и жилъ въ немъ намѣстникъ царскій, бояринъ высокаго рода. Столица была далеко; но отъ царя, изъ столицы, къ намѣстнику и отъ намѣстника, тѣмъ же путемъ, обратно къ царю, каждый день посылались гонцы. Потому — царь хотѣлъ знать, что дѣлается въ его большомъ торговомъ городѣ и все ли тамъ состоитъ въ порядкѣ. А такъ какъ царь тотъ былъ нрава крутаго и шутить не любилъ, то и боялся намѣстникъ очень, чтобы въ городѣ у него не случилось чего нибудь неуказаннаго, зная заранѣе, что все такое будетъ приписано его нерадѣнію и прогнѣвитъ царя… Но долгіе годы все шло у него спокойно и ничего неуказаннаго не случалось; а потому намѣстникъ писалъ царю, въ своихъ донесеніяхъ, неизмѣнно, что, молъ, благодареніе Господу Богу, народъ тутъ у насъ ведетъ себя смирно, добропорядочно и въ городѣ все обстоитъ благополучно. И получалъ онъ за это разныя милости царскія, то къ новому году, то къ Пасхѣ.
Только вотъ, разъ какъ-то, въ полдень, разъѣзжая по городу, дабы своими глазами удостовѣриться все ли въ порядкѣ, увидалъ онъ на перекресткѣ густую толпу. Сейчасъ велѣлъ кучеру ѣхать туда и, подъѣзжая, издали еще кричитъ: — Ей! Вы! Саранча! Что у васъ тутъ за праздникъ?
Но народъ, завидѣвъ боярина, кинулся врознь, на утекъ, и не успѣлъ онъ подъѣхать, какъ мѣсто было уже пустое; только одинъ дозорный стоялъ передъ нимъ на вытяжку, съ шапкой въ рукѣ.
— Что тутъ такое было?
— Ничего не было, Ваше Превосходительство.
— Какъ — «ничего?» крикнулъ бояринъ. — Тутъ ихъ, почитай, сотни двѣ стояло.
— Точно такъ-съ.
— Чтожъ они дѣлали?
— Ничего, Ваше Превосходительство, не дѣлали. Такъ себѣ, смирно стояли.
— Дуракъ! Ты бы спросилъ: зачѣмъ стоятъ.
— Да я ихъ спрашивалъ-съ; только теперича, дѣло извѣстное, — кого спросишь, повернется и прочь пойдетъ, а сзади подходятъ новые.
— Можетъ случилось что нибудь?
— Никакъ нѣтъ-съ.
— Можетъ быть ѣхали шибко, — что строго запрещено, — и на кого наѣхали, — задавили?
— Никакъ нѣтъ-съ… Никого не давили.
— Можетъ быть колесо сломалось?
— Не ломалось, Ваше Превосходительство.
— Либо пристяжка постромки переступила?
— Никакъ нѣтъ-съ.
— А либо пьяный на полъ упалъ?
— Никакъ нѣтъ-съ… Пьяныхъ не было.
— Ну, то-то, смотри!
Сверкнулъ бояринъ очами грозно и велѣлъ ѣхать домой. Отъѣхавъ довольно уже далеко, вздумалъ онъ обернуться, глядь: а народъ опять сходится и на томъ же мѣстѣ… Что за притча?… Смутился онъ крѣпко, думая про себя: ужъ не бунтъ ли? Пріѣхалъ домой, послалъ за полицейскимъ чиновникомъ и когда тотъ пришелъ, потребовалъ у него отчета: зачѣмъ народъ собирается? Но тотъ не могъ ничего сказать. Тогда бояринъ задалъ ему головомойку и приказалъ непремѣнно узнать. Вечеромъ полицейскій вернулся съ отвѣтомъ.
— Ну что, узналъ?
— Узналъ, Ваше Превосходительство.
— Ну что же?
— Да, говорятъ, съ неба что-то такое сыплется.
— Какъ — съ неба? Что тамъ такое съ неба?… Дождь — что ли?
Полицейскій подумалъ и отвѣчалъ, что надо быть дождь.
Какъ крикнетъ бояринъ: — Дуракъ! Дуракъ! и затопалъ ногами. — Дуракъ! Ну, какой дождь?… Сегодня весь день было ясно.
Тотъ почесалъ въ головѣ… — Точно такъ, Ваше Превосходительство, только мнится, что кабы въ пасмурную погоду дождь шелъ, люди не выбѣжали бы смотрѣть.
— Да, это правда… Ты былъ тамъ?
— Сію минуту оттуда.
— Что-жъ, разошлись?
— Никакъ нѣтъ, Ваше Превосходительство, стоятъ; пуще прежняго набралось.
Намѣстникъ струсилъ. Не желая тревожить царя, онъ только что отписалъ ему: «ничего, молъ, особаго нѣтъ и все обстоитъ благополучно…» А тутъ вотъ какое благополучіе!..
— Что дѣлать?… Приказалъ уже было отправить команду (въ текстѣ стоитъ пожарную, но это конечно ошибка, потому что подобной роскоши въ древнія времена не знали), чтобы разогнать народъ, но убоявшись, чтобъ какъ нибудь не попасть за это въ отвѣтъ, рѣшилъ отложить до другого дня.
А между тѣмъ наступила ночь и ночью къ нему приходили сыщики. Много ихъ приходило. Онъ выбралъ самыхъ надежныхъ и поручилъ имъ завтра, во что бы ни стало, узнать всю правду: какъ? что? зачѣмъ? почему? и съ чего началось? А когда ушли сыщики, онъ собралъ совѣтъ изъ всѣхъ городскихъ старшинъ. Совѣтъ просидѣлъ до утра и послѣ долгихъ споровъ, рѣшилъ, что не слѣдуетъ принимать никакихъ важныхъ мѣръ, не узнавъ напередъ, чѣмъ это кончится; потому*де, что если благополучно кончится, то не стоитъ и дѣла изъ этого заводить.
Это угомонило боярина и онъ легъ спать; но на другой день, едва проснулся, какъ ему донесли, что улицы уже всѣ полны народу. Перепугался онъ пуще прежняго, поднялъ опять тревогу, созвалъ къ себѣ всѣхъ полицейскихъ, топалъ ногами, сердился, кричалъ и посылалъ ежеминутно за свѣдѣніями. Но посыльные приходили одинъ за однимъ, все съ тѣмъ же отвѣтомъ: толпа; — по улицамъ ни пройти, ни проѣхать, и никакого толку нельзя добиться, что это такое.
Наконецъ, къ вечеру, стали являться сыщики. Бояринъ ихъ принималъ по одиночкѣ и, разспросивъ, отпускалъ.
Первый, который пришелъ, донесъ, что онъ слабъ на ногахъ, а потому не могъ протискаться въ тѣснотѣ и не видалъ ничего своими глазами, но за то обошелъ кабаки, харчевни и успѣлъ вывѣдать все доподлинно, какъ и съ чего оно началось… И разсказалъ онъ вотъ что:
Случилось, молъ, это еще три дня назадъ… Вышелъ на улицу изъ воротъ, человѣкъ съ ушатомъ, поставилъ его на землю, посмотрѣлъ внизъ, на дно, потомъ на небо, потомъ опять внизъ, на дно, и отошелъ. Это видали издали двое господъ прохожихъ, подошли, посмотрѣли тоже на дно, потомъ на небо, и опять на дно. Потомъ начали толковать между собою, а сами стоятъ, поглядываютъ, то на небо, то въ ушатъ. Вотъ тотъ, что вынесъ ушатъ-то, подождавъ добрымъ порядкомъ, подходитъ къ нимъ, снялъ шапку и поклонился. — А что, молъ, почтенные господа, насмотрѣлись? Господа усмѣхнулись промежъ себя и одинъ молвилъ: — да, говоритъ: — насмотрѣлись. А какъ, по вашему, дивно? — "Да, дивно. — Такъ, говоритъ, ужъ не обидьте, пожалуйте что нибудь за показъ. Господа засмѣялись и одинъ изъ нихъ бросилъ въ ушатъ двугривенный; послѣ чего оба еще посмотрѣли въ ушатъ и ушли. А за ними другіе идутъ, остановились и стали тоже смотрѣть на небо, потомъ въ ушатъ, и видятъ: въ ушатѣ двугривенный.
— Что это, молъ, у тебя? А онъ имъ: — Сами изволите видѣть: монета. — Откуда? — Да Господь Богъ послалъ; сверху упала. Подивились прохожіе и хотятъ уйти, а онъ имъ опять: — пожалуйте что нибудь за показъ. И бросили они тоже что-то; да не успѣли еще отойти, какъ подходитъ баба съ дѣтьми, за нею другіе и собралася кучка. Всѣ смотрятъ, разспрашиваютъ, дивятся и платятъ, кто грошъ, кто копѣйку, а кто побогаче — серебряную монету… — Съ этого съ самаго, Ваше Превосходительство, и началось.
Бояринъ слушаетъ… — Что же дальше?
— А дальше-то я уже и не знаю что.
— Да что же сначала было въ ушатѣ?
— Не могу знать-съ.
Вспылилъ бояринъ; кричитъ, ногами топаетъ…
— Дуракъ! Дуракъ!… Пустяки выспросилъ, а самаго главнаго не узналъ. Сейчасъ пошелъ, узнай, что въ ушатѣ допрежде было… И прогналъ сыщика.
На смѣну его явился другой, но, къ великой досадѣ боярина, оказалось скоро, что и этотъ самъ ничего не видалъ.
— Слабъ на ноги, что ли?
— Никакъ нѣтъ, Ваше Превосходительство, благодареніе Господу, на ноги не могу пожаловаться, а только, значитъ, меня уже больно многіе знаютъ и доставалось не разъ; такъ что я ужъ давно не показываюсь въ народѣ и на этотъ разъ не посмѣлъ, а ходилъ по пивнымъ и харчевнямъ и разузналъ самое главное. Дѣло вотъ въ чемъ; съ неба серебряный дождикъ сыплется,
— Ты врешь?
— Никакъ нѣтъ-съ, не вру.
— Давно ли же это?
— Да не могу знать давно ли. А только замѣтили это третьяго дня, и стали выкатывать кадки на улицу и въ кадки эти сбираютъ божію благодать. И отъ этого высыпало народу такая тьма.
— Какой же такой серебряный дождь?… Монетою, что ли?
— Мелкой монетою, Ваше Превосходительство.
— Чеканеною?
— Чеканеною.
Вспылилъ бояринъ; кричитъ, ногами топаетъ…
— Дуракъ! Дуракъ! Ну, возможная ли это вещь, чтобы съ неба чеканеная монета сыпалась? Ну, гдѣ ее тамъ будутъ чеканить?.. И прогналъ сыщика.
Явился третій.
Этотъ былъ въ самой толпѣ; но за большой тѣснотой, простоялъ цѣлый день на мѣстѣ. Видѣлъ однако все, что дѣлается. Народу гибель: на улицахъ, въ окнахъ, на воротахъ, заборахъ и крышахъ. Шумъ, говоръ, давка и руготня. Всѣ смотрятъ вверхъ, а сверху падаютъ мелкія серебряныя монеты (съ неба или не съ неба того не замѣтилъ). Ихъ ловятъ, а если кто не поймаетъ сразу, то происходитъ драка… Холодно; къ вечеру очень озябъ и отощалъ; а потому пилъ сбитень и ѣлъ горячіе пирожки… Покуда ѣлъ, мазурики изъ кармана вытащили два пятака, платокъ и тавлинку съ нюхательнымъ.
На вопросъ: много-ли наловилъ монеты? отвѣчалъ: ничего.
— А возлѣ, другіе?..
— И возлѣ никто не поймалъ, потому близко не падало; а видалъ издали, да и то самую малость. Всего, на моихъ глазахъ, три раза упало.
— Чеканеная?
— Самъ не видалъ, а слыхалъ, говорятъ, чеканеная.
— Дуракъ! крикнулъ бояринъ; — не можетъ быть! И прогналъ его прочь.
Явился четвертый.
Этотъ былъ любознательнѣе и, желая увидѣть откуда монета падаетъ, влѣзъ на крышу. На крышѣ узналъ въ лицо двухъ мазуриковъ и одного разнощика, саешника. Слѣдилъ за ними все время и видѣлъ, какъ что-то бросали сверху. Издали не замѣтилъ, что именно, однако думаетъ, что монету.
Посмотрѣлъ на него бояринъ съ усмѣшкой. — Ну, выдумалъ! — говоритъ. — Ахъ, ты простота! простота! Ну, что ты мнѣ басни разсказываешь?.. Ну, сбыточное ли то дѣло, чтобы мазурики стали серебряную монету въ народъ бросать? Что у нихъ куры ее не клюютъ, или въ карманѣ тѣсно?.. Пошелъ! И прогналъ сыщика.
Явился пятый, поклонился боярину молча и подалъ ему двѣ бумаги.
Тотъ смотритъ… — Что это такое?
— Счеты, Ваше Превосходительство.
— Какія счеты? Зачѣмъ?
— А вотъ, соизвольте выслушать. Товарищи, я чай, ужъ докладывали Вашему Превосходительству, что сверху серебряная монета падаетъ; и это сущая правда. Только теперича деньги счетъ любятъ. Вотъ ради этого, сегодня, съ утра, взялъ я съ собою двѣнадцать вѣрныхъ людей, поставилъ ихъ въ разныхъ мѣстахъ и велѣлъ считать сколько монеты сверху въ народъ упадетъ. Дѣло это не такъ мудрено, какъ кажется, ибо летитъ все одинъ сортъ, самая значитъ мелочь, пяти-копѣешники, и хотя такихъ издали не видать, но слышно; потому кажный разъ, на томъ мѣстѣ, гдѣ упадетъ, кричатъ, ура!.. Только, теперича, не великія суммы набрали. Мои молодцы по улицамъ сосчитали, а я записалъ; и вотъ, какъ изволите видѣть, всего, за нынѣшній день, упало на 38 рублей 75 копѣекъ… 775 пятачковъ, значитъ.
— Чеканеныхъ?
— Чаканеныхъ, Ваше Превосходительство.
— Самъ видѣлъ?
— Самъ видѣлъ, Ваше Превосходительство.
Бояринъ пожалъ плечами, взглянулъ на бумагу и спряталъ ее въ карманъ… — А это еще что?
— А это, Ваше Превосходительство, та же продѣлка, только съ другого конца. По тому счету значится, — сколько народъ получилъ; а по этому, — сколько онъ заплатилъ?
— Какъ — заплатилъ?
— А такъ, молъ. Тутъ у меня сосчитана выручка уличныхъ торговцевъ и промышленниковъ: сирѣчь допрежде всего воришекъ и нищихъ, а то еще пирожниковъ, сбитеньщиковъ и разнаго рода другихъ. Я ихъ слѣдилъ по кабакамъ и харчевнямъ и слышалъ всѣ ихъ разговоры. Похваляются, что такой де былъ урожай, какого и не запомнятъ. Пятачки-то, значитъ, посѣянные самъ-семь воротились. Да оно и понятно. Сами извольте сообразить: — весь день, народъ на улицѣ, на морозѣ, — голодный и смотритъ, разинувъ ротъ, на небо, ждетъ кому даровой пятакъ выпадетъ, а того не чувствуетъ, что карманы-то у него тоже разинуты и изъ кармановъ тѣ же гулящіе пятаки подъ ручку съ его трудовыми рублями уходятъ.
Выслушалъ все бояринъ; заглянулъ въ другую бумагу, и ту спряталъ туда же, въ карманъ… — Ладно, молъ; это годится къ свѣдѣнію, да только не въ этомъ суть. Всѣ вы люди усердные, но не единый изъ васъ далѣе своего носу не видитъ. Мнѣ нужно совсѣмъ не то. Мнѣ нужно знать, откуда смута сія идетъ и какіе подъ ней укрываются беззаконные умыслы? А этого мнѣ никто изъ васъ до сихъ поръ не узналъ… Что, тамъ есть еще кто?
— Есть, Ваше Превосходительство, — одинъ.
— Пошли его.
Явился шестой и какъ только увидѣлъ его бояринъ, очень обрадовался, потому что то былъ его любимый сыщикъ, на котораго онъ больше всего полагался.
— Ну, что? молвилъ онъ, потрепавъ его по плечу. — Ты у меня человѣкъ надежный вѣрно все вывѣдалъ?
— Все вывѣдалъ, Ваше Превосходительство.
— Ну, доноси.
И сталъ ему доносить сыщикъ шепотомъ. — Все это, молъ,: — что въ народѣ разсказываютъ, что будто монета съ неба сыплется, — чистыя сказки. И тоже, если вамъ кто докладывалъ, что воры подбрасываютъ, — и это все выдумки. А вотъ, молъ, что я разскажу, такъ это сущая истина… Летятъ надъ городомъ нашимъ птицы, съ виду простые голуби; — но то не простые голуби, а гонцы. И летятъ они отъ Китайскаго Богдыхана къ Французскому королю, съ казной несмѣтною. А та казна нужна Французскому королю, чтобы собрать войско и идти на нашего Государя войною.
Бояринъ слушаетъ, руки себѣ отъ удовольствія потираетъ… — А! вотъ оно что! молъ. — Добрался таки я наконецъ до правды. Только какъ же такъ, братецъ? Зачѣмъ же казну-то съ птицами посылать? Развѣ нельзя обыкновеннымъ способомъ?
— Нельзя, Ваше Превосходительство; — узнаютъ.
— А! вотъ оно что! Тайные умыслы, значитъ?
— Тайные, Ваше Превосходительство: самые что ни на есть изъ тайныхъ — тайные. Хотятъ, значитъ, къ намъ, какъ снѣгъ на голову.
— Ну, такъ! Я это зналъ. Я и самъ это думалъ… Только вотъ что… Если теперича они эту казну Французскому королю везутъ, то для чего же они ее у насъ тутъ роняютъ?
Сыщикъ прищурилъ глаза и усмѣхнулся зело лукаво.
— Штуки! Ваше Превосходительство… Роняютъ бездѣлицу, да и ту не даромъ. Хотять народъ у насъ взбунтовать.
— О!.. Въ самомъ дѣлѣ?
— Точно такъ-съ… Извольте сообразить. Вотъ ужъ который день весь городъ на улицѣ. Шумъ, безпорядокъ, драка и у кого какое путное дѣло есть, все это брошено… А опосля, хватятся, заработковъ-то нѣтъ, кормиться нечѣмъ; ну, и пойдетъ смятеніе повсемѣстное, ропотъ великій; а тутъ они насъ и накроютъ.
— Такъ!.. Именно такъ!.. Ну, братецъ, спасибо! Вижу, что я на тебя не даромъ надѣялся. Я о тебѣ самому Царю напишу, въ столицу, и выйдетъ тебѣ за службу твою награда достойная… А теперь ступай прямо отсюда въ приказъ и дожидай тамъ меня. Я велю записать твое донесеніе.
На другой день поутру, чѣмъ свѣтъ, бояринъ отправилъ гонца съ донесеніемъ, въ которомъ прописано было отъ слова до слова все слышанное. Послѣ чего бояринъ писалъ: — Несмотря де на все сіе множество разнорѣчивыхъ истолкованій, о коихъ, по долгу службы, онъ умолчать не смѣлъ, — онъ, тѣмъ не менѣе, мнитъ, что токмо единое изъ нихъ вѣрно, — сирѣчь, что летятъ де отъ Богдыхана Китайскаго голуби и т. д. Что все раскрыто и обнаружено, по его указанію, сыщикомъ (имя и отчество)… И за симъ онъ испрашивалъ указанія, какъ поступить.
Въ свое время, пришелъ изъ столицы указъ, въ которомъ прописано было слѣдующее:
— Сообразивъ все въ донесеніи вашемъ изложенное, постановили:
— Первое. Распорядиться, ни мало ни медля, поимкою голубей, летящихъ съ казною отъ Богдыхана Китайскаго къ нашимъ врагамъ и на сіе употребить, подъ должнымъ надзоромъ и руководствомъ, сыщика, того самаго, что открылъ вражій умыселъ. При семъ, въ награду за вѣрную службу, жалуемъ ему сихъ голубей (буде поймаетъ) и со всею найденною на нихъ казною (буде такая окажется).
— Второе. Запретить наистрожайшимъ образомъ, — чтобы отнынѣ и впредь, въ городѣ вашемъ, съ неба или откуда ни есть, никакой, ни мелкой, ни крупной монеты не сыпалось. А буде кто, усомнившись, что такой нашъ указъ можетъ остаться безъ исполненія, станетъ еще утверждать, что что-нибудь сыплется и, бросивъ работу, будетъ шататься по улицамъ, учиняя смуту, — такого (или такихъ) — запирать тотчасъ въ рабочій домъ и держать тамъ, доколѣ не поумнѣетъ.
— Третье. Усматривая изъ донесенія, что смута, въ городѣ вашемъ, — помимо другихъ болѣе важныхъ причинъ, произошла отчасти и оттого, что народъ у васъ любитъ зрѣлища, а таковыхъ не имѣется, предписываемъ: — по праздникамъ и воскреснымъ днямъ, ставить на площади городской большую кадку, красиво расписанную и съ надписью на наружной ея сторонѣ: «пустая.» Къ той кадкѣ всѣхъ допускать безпрепятственно, дабы могли убѣдиться своими глазами, что надпись на ней гласитъ неложное; а за- показъ взимать умѣренный сборъ.
— Четвертое. Въ память сего замѣчательнаго событія выбить серебрянную медаль съ изображеніемъ, на одной сторонѣ, пустой кадки и возлѣ нея головы со взоромъ удивленно подъятымъ горѣ, а на другой сторонѣ, подобной же кадки и возлѣ нея подобной же головы, со взоромъ опущеннымъ долу, сирѣчь на дно оной кадки; — а вокругъ каждаго изъ сихъ двухъ изображеній, съ обѣихъ сторонъ медали равно, три буквы: Д., Р. и К.; а что сіе означаетъ, то — Должонъ Разумѣть Каждый. Медаль сію, подлинную, хранить въ городскомъ приказѣ, а снимки съ нея, выбивъ изъ бронзы, раздать, за приличную плату, всѣмъ жителямъ города, принимавшимъ участіе въ ономъ событіи.
Указъ былъ исполненъ въ точности и въ городѣ существуетъ до сихъ поръ преданіе о томъ, какъ нѣкогда шелъ серебряный дождь. И у многихъ изъ жителей хранятся еще — отъ праотцевъ ихъ — бронзовыя медали съ вышерѣченнымъ изображеніемъ и съ буквами Д. P. К.