Двое изъ сумы
Семь Симеоновъ
Первый винокуръ
Емеля дуракъ
Двое изъ сумы.
правитьЖилъ -былъ старикъ со старухой. Старикъ-то былъ хорошій, смирный мужикъ, а старуха была злая и драчливая и не только мужа ѣла поѣдомъ, но чуть что не каждый день и била его. Пошелъ онъ разъ въ поле и поставилъ тенета, и въ эти тенета попался ему журавль.
— Журавль, журавль, — говоритъ ему старикъ, — будь мнѣ сыномъ! Снесу я тебя къ своей старухѣ, авось, она будетъ подобрѣе и бить меня не станетъ.
— Нѣтъ, — отвѣчаетъ ему журавль, — пойдемъ, батюшка, сначала ко мнѣ въ домъ!
Вотъ и пошли они въ лѣсъ, въ домъ журавля. Какъ пришли туда, журавль снялъ, со стѣны сумку и говоритъ:
— Двое изъ сумы!
Изъ сумы сейчасъ же выскочили два молодца и стали разставлять столы дубовые и разстилать скатерти шелковыя и поставили на столъ такую ѣду и питье, какой старикъ и отродясь не видалъ.
— Вотъ эту суму возьми себѣ, — говоритъ ему журавль, — и неси ее старухѣ, а меня ужъ отпусти на волю.
Взялъ старикъ суму и пошелъ домой. Путь былъ не близкій, зашелъ старикъ переночевать къ своей кумѣ. У этой кумы было три дочери. Стали дѣвицы собирать ужинъ и поставили на столъ, что было въ печи. Старикъ посмотрѣлъ на ѣду, да и говоритъ: — Плохъ твой ужинъ!
— Ну, ужъ извини, чѣмъ богаты, тѣмъ и рады, — отвѣчаетъ кума.
— Убери-ка ты лучше его, — продолжалъ мужикъ, — ужъ лучше я васъ угощу.
Крикнулъ онъ своей сумѣ: «двое изъ сумы», и выскочили два молодца и стали разставлять столы дубовые и разстилать скатерти шелковыя и подавать всякую ѣду и питье. Какъ увидала это кума съ дочерьми, такъ сейчасъ же и задумали обобрать старика.
— Истопите-ка вы баньку куму, — сказала она дочерямъ, — пусть-ка онъ попарится!
Кумъ пошелъ въ баню париться, а кума приказала своимъ дочерямъ сшить точно такую же суму, какъ у старика, и подмѣнила стариковскую. Старикъ вышелъ изъ бани, наутро взялъ суму, ничего не подозрѣвая, и пошелъ домой. Придя на дворъ, крикнулъ онъ громкимъ голосомъ:
— Что же ты, старуха, не встрѣчаешь меня? Я съ гостинцемъ пришелъ!
— Какой у тебя тамъ гостинецъ, старый хрѣнъ, — закричала ему старуха. — Вотъ отваляю тебя кочергой, такъ будетъ у тебя гостинецъ.
Старикъ вошелъ въ избу, повѣсилъ на стѣну суму, преважно разсѣлся и крикнулъ:
— Двое изъ сумы!
А изъ сумы-то никто нейдетъ! Онъ крикнулъ опять: «Двое изъ сумы» и опять-таки никого нѣтъ. Старуха видитъ, что старикъ городитъ какой-то вздоръ, взяла мокрое помело, да и ну его катать.
Старикъ даже заплакалъ отъ стыда и досады и пошелъ опять въ поле. Вдругъ къ нему навстрѣчу журавль и спрашиваетъ, что съ нимъ. Старикъ все разсказалъ.
— Ну, дѣдка, идемъ ко мнѣ, — говоритъ ему журавль и привелъ старика къ себѣ.
У журавля на стѣнѣ виситъ такая же сума.
— Двое изъ сумы! — крикнулъ журавль и тотчасъ же выскочили два молодца и накрыли на столъ и поставили ѣду и питье.
— Суму эту возьми себѣ, — сказалъ журавль старику.
Старикъ очень довольный взялъ суму и пошелъ домой. Шелъ онъ, шелъ и захотѣлось ему поѣсть.
Двое изъ сумы! — крикнулъ онъ, какъ научилъ его журавль.
Только что онъ крикнулъ, какъ изъ сумы выскочили два молодца съ палками. И начали эти молодцы его бить да приговаривать:
— А не заходи къ кумѣ париться въ банѣ!
Били они его такъ, что онъ едва могъ проговорить: «Двое въ суму!» Только что онъ это сказалъ, такъ молодцы и спрятались въ суму.
Взялъ старикъ опять суму и пошелъ дальше. Придя къ той же кумѣ, онъ повѣсилъ суму на крючокъ, да и говоритъ:
— А ты бы, кума, мнѣ баньку истопила.
Кума послала баню истопить. Старикъ пошелъ въ баню, париться онъ не парится, а только прохлаждается. А кумѣ тѣмъ временемъ поѣсть захотѣлось. Позвала она своихъ дочерей, сѣли онѣ всѣ за столъ, кума-то и кричитъ: «Двое изъ сумы!»
Сейчасъ изъ сумы выскочили два молодца съ палками и ну куму бить да приговаривать:
— Вотъ тебѣ! вотъ тебѣ! Отдай старикову суму.
Куму бьютъ, а она кричитъ:
— Ой, доченьки! позовите кума изъ бани, чтобы унялъ своихъ молодцовъ!
— Еще я не попарился, — отвѣчаетъ изъ бани старикъ.
А молодцы-то продолжаютъ бить да приговаривать: «Отдай старикову суму!»
Кума кричитъ второй дочери:
— Ой, бѣги, зови кума! Скажи, что совсѣмъ меня избили.
— Еще я голову мало мылъ, — отвѣчаетъ старикъ.
А молодцы-то бьютъ куму да бьютъ. Посылаетъ она третью дочь.
— Скажи, что мочи моей нѣтъ!
— А вотъ я еще покупаюсь, — отвѣчаетъ кумъ.
Невмоготу стало кумѣ и велѣла она принести украденную суму.
Старикъ вышелъ изъ бани, увидалъ свою прежнюю суму и говоритъ молодцамъ:
— Двое въ суму!
Молодцы съ палками тотчасъ же въ суму и ушли.
Старикъ захватилъ обѣ сумы, и щедрую и сердитую, и пошелъ домой. Войдя во дворъ, кричитъ онъ старухѣ:
— Ну, старуха, выходи встрѣчать! Гостинцевъ принесъ.
— Иди-ка въ избу! — кричитъ ему въ отвѣтъ старуха. — Я тебѣ покажу гостинцы.
Старикъ вошелъ, сѣлъ за столъ да и говоритъ:
— Ну, старуха, садись за столъ угощаться.
Старуха ужъ взялась за кочергу, а въ это время старикъ проговорилъ: «Двое изъ сумы!» и старуха увидала, какъ выскочили два молодца и стали накрывать и уставлять столы. Старуха наѣлась, напилась и такъ была довольна, что похвалила мужа.
— Ну, старикъ, — сказала она, — теперь я бить тебя больше не буду.
Старикъ же добрую суму вынесъ въ клѣть, а сердитую повѣсилъ въ избѣ на видномъ мѣстѣ, а самъ пошелъ ходить по двору. Ходить онъ не ходилъ, а такъ только прохлаждался. Вотъ захотѣлось старухѣ еще выпить, она и сказала, какъ говорилъ старикъ:
— Двое изъ сумы!
Изъ сумы тотчасъ же выскочили два молодца съ палками и начали бить старуху, приговаривая: «Не бей старика!» Старуха ну кричать:
— Иди, старикъ, въ избу, уйми двоихъ: они меня прибили!
А старикъ ходитъ да посмѣивается и говоритъ:
— Ничего! Они еще зададутъ тебѣ!
Наконецъ онъ сжалился надъ старухой, вошелъ въ избу и приказалъ молодцамъ убраться въ суму.
Съ тѣхъ поръ старуха стала шелковая, и старикъ ею нахвалиться не могъ.
7 СМЕОНОВЪ.
правитьЖилъ мужикъ съ женою. Былъ у нихъ во всемъ достатокъ, только одно горе, — дѣтей не было. Стали они Бога молить, чтобы послалъ имъ хоть одно дѣтище на утѣху. У слыхалъ Богъ ихъ молитву и послалъ имъ семь сыновей, всѣ они родились въ одинъ день и всѣхъ ихъ назвали Симеонами. Умерли старики, остались Симеоны одни. Пришла весна, вышли они поле пахать.
Ѣдетъ мимо царь, удивился, что на одномъ полѣ столько народа работаетъ. Остановился, подозвалъ къ себѣ работниковъ и сталъ разспрашивать:
— Что вы за люди такіе, какого рода и званія, чью землю пашете?
Отвѣчаютъ Симеоны:
— Мы одного отца дѣти, родились всѣ въ одинъ день, а зовутъ насъ Симеонами, пашемъ землю мы дѣдовскую и отцовскую. Нашъ батюшка съ матушкой померли и остались мы сиротами.
— Коль вы сироты, то буду я вашимъ отцомъ. Скажите мнѣ, что вы дѣлать умѣете?
Старшій отвѣчалъ царю:
— Я могу сковать желѣзный столбъ почти до небесъ высотою.
— А я, — отвѣчалъ второй, — взлѣзу на тотъ столбъ, стану глядѣть во всѣ стороны и разсказывать, что дѣлается на бѣломѣ свѣтѣ.
Государь похвалилъ.
Третій отвѣчалъ:
— Я умѣю строить корабли: только тяпъ-ляпъ — и готовъ корабль.
— Дѣло! — сказалъ царь. — Такіе работники мнѣ нужны.
Вышелъ четвертый Симеонъ и говоритъ:
— А я буду кораблемъ править.
— Будетъ корабль, нуженъ и кормчій, — отвѣчалъ царь.
Пятый:
— А я, когда надо будетъ, возьму корабль за носъ и спрячу на дно морское.
Шестой:
— А я этотъ корабль, когда понадобится, со дна моря вытащу.
— Вижу я, — сказалъ царь, — вы всѣ молодцы дѣльные. А ты, — спросилъ онъ седьмого, — что дѣлать умѣешь?
— Я, государь, добуду тебѣ все, что пожелаешь.
Похвалилъ и его царь и взялъ всѣхъ Симеоновъ къ себѣ на службу.
Вотъ старшій Симеонъ выковалъ желѣзный столбъ, поставилъ его посреди площади, а второй Симеонъ живо на него взобрался, сѣлъ вверху, во всѣ стороны поглядываетъ и что на бѣломъ свѣтѣ дѣлается разсказываетъ. Заслушался царь. А Симеонъ поглядѣлъ въ правую сторону и говоритъ царю:
— Вижу я теремъ стоитъ, а въ томъ теремѣ подъ окномъ царевна сидитъ, такой красоты я не видывалъ: румяна, бѣла, коса ниже пояса, очи — звѣзды ясныя!
— Это, вѣрно, Елена прекрасная! — сказалъ царь. — Я много слыхалъ про ея красоту. Живетъ она за тридевять земель, въ тридесятомъ государствѣ. Отецъ ея, грозный царь, ни за кого ее замужъ выдавать не хочетъ.
— Я добуду ее и привезу къ тебѣ, — вскричалъ седьмой Симеонъ.
Царь согласился.
Симеонъ-плотникъ живо сдѣлалъ корабль, спустилъ въ море) нагрузили его разной ѣдой и питьемъ, сѣли братья и поплыли. Корабль на волнахъ покачивается, а царь вослѣдъ ему смотритъ да радуется.
Захватилъ седьмой Симеонъ съ собою на корабль хорошенькую кошечку. Корабль по морю плыветъ, а онъ кошечкой забавляется, обучаетъ ее разнымъ мудренымъ штукамъ.
Долго плыли братья, наконецъ, приплыли они къ тому царству, гдѣ жила Елена прекрасная. Причалили корабль къ берегу. Старшій Симеонъ сковалъ высокій шестъ, поставилъ его на берегу, а второй Симеонъ взлѣзъ на верхушку шеста и сталъ наблюдать, что дѣлаетъ царевна Елена прекрасная.
— Сидитъ ли царевна подъ окошечкомъ? — спрашиваетъ седьмой Симеонъ.
— Только что сейчасъ къ окошечку псідошла. Бѣлой ручкой окно отворила, сѣла.;
Взялъ седьмой Симеонъ свою кошечку, привязалъ на цѣпочку и пошелъ съ нею къ царскому терему. Остановился передъ теремомъ и заставилъ свою кошечку разныя штуки выдѣлывать. Залюбовалась царевна на кошечку, выслала своихъ слугъ узнать, не продадутъ ли ей ее.
— Эта кошечка не продажная: я ее царевнѣ такъ подарю, — отвѣчалъ седьмой Симеонъ.
Приказала царевна позвать его въ свои горницы. Пришелъ седьмой Симеонъ и принесъ ей кошечку. Кошка дѣлала разныя штуки, а царевна на нее, какъ дитя, радовалась.
А ему только того и надо. Сталъ онъ разсказывать, что пріѣхалъ въ ихъ царство съ разными товарами да невиданными рѣдкостями.
— Много у меня сокровищъ, — говорилъ седьмой Симеонъ, — но одинъ камень самоцвѣтный дороже всѣхъ. Я везу его царю своему. Находится онъ у меня подъ великой охраной. Этому камню цѣны нѣтъ! Никому я не показывалъ, а тебѣ, царевна, если хочешь, покажу.
На другой день царевна съ нянюшками, съ мамушками, съ красными дѣвицами отправилась на корабль смотрѣть драгоцѣнный камень. Все было готово къ ея встрѣчѣ. Всѣ семь Симеоновъ ожидали ее на берегу. Повели они Елену прекрасную съ почетомъ на корабль, а свита ея на берегу осталась, потому что чудный камень могла видѣть только одна царевна. Едва Елена ступила на корабль, какъ онъ сейчасъ же отчалилъ отъ берега и поплылъ въ море.
Со слезами, съ воплями прибѣжали мамушки, нянюшки и красныя дѣвушки къ царю во дворецъ.
— Охъ, горюшко! Охъ, бѣда! — кричатъ на разные голоса. — Увезли нашу царевну, увезли наше солнышко красное!
Царь-отецъ разослалъ погоню во всѣ концы.
Увидали братья погоню, пятый братъ схватилъ корабль за носъ и опустилъ его на дно морское, только вода на томъ мѣстѣ закружилась.
Возвратились посланцы къ царю-отцу безъ Елены прекрасной.
Шестой Симеонъ вывелъ корабль со дна моря и поплылъ онъ, какъ лебедь, покачиваясь на морскихъ волнахъ. Скоро пристали къ родному берегу.
Обрадовался царь. Щедро наградилъ Симеоновъ, а самъ женился на Еленѣ прекрасной и задалъ пиръ на весь міръ.
Первый Винокуръ.
правитьВъ одномъ селѣ жилъ мужикъ съ женою. Былъ онъ бѣденъ, а дѣтей ему Богъ послалъ семь человѣкъ. Работаетъ мужикъ, рукъ не покладая, а все у него нѣтъ ничего. Собрался мужикъ пашню пахать, взялъ съ собою краюху хлѣба и поѣхалъ въ поле. Пахалъ-пахалъ, усталъ, ѣсть ему захотѣлось, взялъ онъ краюшку хлѣба, началъ ѣсть, да и вспомнилъ, что краюшка-то послѣдняя. Съѣстъ онъ ее, — дома дѣти будутъ сидѣть голодныя. Положилъ мужикъ хлѣбъ, а самъ опять принялся за работу.
Подглядѣлъ это бѣсенокъ, подкрался и унесъ у мужика краюшку.
Кончилъ мужикъ работу, хватился хлѣба, а хлѣба нѣтъ.
Поискалъ-поискалъ и говоритъ:
— Богъ съ нимъ! Кто унесъ, пусть ѣстъ на здоровье,
А бѣсенокъ прибѣжалъ въ адъ и докладываетъ старшему чорту:
— Я сегодня у мужика послѣднюю краюшку хлѣба укралъ.
— Ладно. А что мужикъ сказалъ?
— Мужикъ сказалъ: Богъ съ нимъ!
— Ну, это нехорошо. Ступай же ты опять на землю, — говоритъ чортъ, — и до тѣхъ поръ не являйся назадъ, пока мужикъ не пошлетъ тебя къ чорту.
Явился бѣсенокъ къ мужику и проситъ:
— Дяденька! возьми меня къ себѣ въ работники.
— И радъ бы взять, да хлѣба нѣтъ, кормить тебя нечѣмъ, — отвѣчалъ мужикъ.
А бѣсенокъ опять проситъ:
— Возьми меня. Какъ-нибудь прокормимся.
— Ну, ладно, — согласился мужикъ, — живи у меня. А за работу много ли возьмешь?
— Сколько дашь, столько и ладно.
Сталъ бѣсенокъ жить у мужика.
Дастъ ему мужикъ работу, а бѣсенокъ возьметъ да испортитъ ее, думаетъ:
«Вотъ мужикъ разсердится, выругается».
А мужикъ посмотритъ, головой покачаетъ да скажетъ:
— Эхъ, братъ, не такъ сдѣлалъ! Ну, да
ничего, въ другой разъ, Богъ дастъ, лучше сдѣлаешь.
Противно бѣсенку, что мужикъ все Бога призываетъ, и задумалъ онъ новую штуку.
Настала весна; пошелъ бѣсенокъ пахать и такъ пахалъ, что всѣ луга, горы, поля, все перепахалъ. Посѣяли хлѣбъ и столько его уродилось, что дѣвать некуда.
И говоритъ бѣсенокъ мужику:
— Я умѣю вино курить изъ хлѣба. Давай тебя научу.
— Научи! — согласился мужикъ.
Накурили они вина.
Налилъ бѣсенокъ полную чарку и говоритъ мужику:
— Попробуй, дядя, хорошо ли вино вышло?
Выпилъ мужикъ.
А бѣсенокъ около него вертится.
— Ну, что, — спрашиваетъ, — какъ вино понравилось?
— Хорошо! — отвѣчаетъ мужикъ. — Сразу на двадцать лѣтъ моложе сталъ.
Поднесъ ему бѣсенокъ еще чарочку и опять спрашиваетъ:
— Ну, а теперь какъ себя чувствуешь?
— Отлично! Еще будто лѣтъ двадцать убавилось.
Налилъ бѣсенокъ третью чарку вина.
Мужикъ и третью выпилъ. Опьянѣлъ совсѣмъ. Легъ и заснулъ.
Будитъ бѣсенокъ мужика, а тотъ говоритъ:
— Я спать хочу! Ступай къ чорту!
Обрадовался бѣсенокъ, наконецъ-то его мужикъ домой отпустилъ.
Пришелъ бѣсенокъ въ адъ, разсказалъ все старшему чорту, какъ научилъ мужика водку пить и ругаться.
Похвалилъ чортъ бѣсенка.
Проснулся мужикъ, опять выпить хочется. Созвалъ сосѣдей, угостилъ виномъ. Всѣмъ вино понравилось. Научились у него и другіе вино курить и пошло съ тѣхъ поръ пьянство.
Емеля-дуракъ.
править
Жилъ-былъ мужикъ, и было у него три сына: два были умныхъ, а третій — дуракъ, и звали его Емелей. Отецъ, состарившись, призвалъ къ себѣ сыновей и говоритъ имъ:
— Любезныя дѣти мои! Очень ужъ я старъ становлюсь и чувствую, что приходитъ смерть. Раздѣлите между собою поровну все мое имущество. Въ сундукѣ найдете триста рублей. Ихъ тоже раздѣлите поровну.
Умеръ старикъ, сыновья похоронили его, какъ слѣдуетъ, и стали безъ него жить да поживать. Наконецъ двумъ умнымъ пришла въ голову мысль — поѣхать въ городъ торговать. Они и говорятъ Емелѣ, который вѣчно сидѣлъ на печи:
— Послушай, Емеля! Мы возьмемъ твои сто рублей и барыши съ нихъ привеземъ тебѣ, да, кромѣ того, привеземъ тебѣ красный кафтанъ, красную шапку и красные сапоги. А ты оставайся дома и за насъ справляй всю домашнюю работу. Что бабы велятъ тебѣ дѣлать, то и дѣлай.
Оба старшіе брата были женатые и семейные. Красная шапка да красный кафтанъ и сапоги такъ плѣнили дурака, что онъ обѣщалъ во всемъ повиноваться невѣсткамъ и справлять всю домашнюю работу. Братья уѣхали спокойно.
На другой день одна изъ невѣстокъ велитъ дураку принести воды. День былъ холодный, морозный, и дуракъ, лежа на печкѣ, отвѣчаетъ невѣсткѣ:
— Была охота итти. Иди сама, коли тебѣ хочется.
— Да какъ смѣешь ты, дуракъ, отвѣчать такъ? — крикнула другая невѣстка. — Развѣ не видишь, какой морозъ? Мужику только и впору итти.
— А я лѣнюсь! — отвѣчаетъ дуракъ.
— Такъ ты лѣнишься? — закричали невѣстки. — А ѣсть ты не лѣнишься? А не будетъ воды, такъ не будетъ тебѣ и ѣды. Да вотъ погоди, мы нажалуемся мужьямъ, такъ не будетъ тебѣ ни кафтана, ни шапки, ни сапоговъ.
Послѣднее очень не понравилось дураку; слѣзъ онъ съ печи и сталъ обуваться и одѣваться. Взялъ дуракъ ведра и топоръ и пошелъ на рѣку. На рѣкѣ началъ онъ рубить прорубь, прорубилъ большую-пребольшую. Зачерпнулъ онъ въ ведра воды, поставилъ ихъ на ледъ, а самъ сталъ надъ прорубью и началъ смотрѣть въ воду. И видитъ онъ, что плыветъ большая щука.
«Вотъ будетъ славная-то уха!» подумалъ Емеля да такъ изловчился, что сразу щукуто и ухватилъ, вытащилъ, да и засунулъ ее за пазуху. А щука изъ-за пазухи-то и кричитъ ему человѣческимъ голосомъ:
— Дуракъ, а дуракъ! Ну, на что ты меня поймалъ?
— Какъ на что? — отвѣчалъ дуракъ. — Извѣстно на что: отнесу домой и отдамъ сварить изъ тебя уху.
— Дуракъ, а дуракъ! Не носи меня домой, а отпусти въ воду, за это я сдѣлаю тебя богачомъ.
— Болтай больше! — проговорилъ дуракъ, не повѣривъ щукѣ и собираясь итти въ деревню.
— Дуракъ, а дуракъ! — громче прежняго закричала щука. — Погоди! Постой! Не носи меня домой, а пусти въ воду, за это я сдѣлаю такъ, чтобы все, чего ты ни пожелаешь, исполнялось.
Емеля остановился и подумалъ, что если это правда, то ему не зачѣмъ будетъ работать, а такъ какъ онъ былъ лѣнивъ, то и обрадовался этому.
— Ну, хорошо, я отпущу тебя, щука, только исполни свое обѣщаніе.
— Только пусти меня, — отвѣчаетъ щука, — а ужъ обѣщаніе свое я исполню.
Но дуракъ все боялся отпустить ее, думая, что она обманетъ его. Щука, видя, что ничего съ нимъ не подѣлаешь, опять говоритъ:
— Эхъ, ты, дуракъ, дуракъ! Да ты скажи сперва, что тебѣ надо, а потомъ и увидишь, что это исполнится.
— Да вотъ я хочу, чтобы эти самыя ведра сами пошли въ гору, въ деревню, да только бы воды не расплескали.
— Не бойся, не расплещутъ, — отвѣчаетъ ему щука, — а ты только запомни, что я тебѣ говорить буду. Слушай: «По щучьему велѣнію да по моему прошенію, ступайте, ведра, въ гору».
Какъ только повторилъ дуракъ эти слова, такъ ведра тотчасъ же тихонько снялись съ мѣста и пошли въ гору вмѣстѣ съ коромысломъ. Емеля подивился-подивился, да и говоритъ:
— Да всегда ли такъ будетъ?
— Конечно, всегда, — отвѣчаетъ ему щука, — только словъ моихъ не забудь.
Отпустилъ Емеля щуку въ прорубь и пошелъ домой. Увидали сосѣди, что ведра сами идутъ, такъ и ахнули.
— Дуракъ-то, дуракъ! — кричали они. — Что дѣлаетъ! Ведра идутъ сами, а онъ — за ними!
Емеля, не обращая ни на кого вниманія, шелъ домой. Ведра вошли въ избу и встали на лавку, а Емеля поскорѣе взлѣзъ на печку.
Немного погодя, невѣстки и говорятъ Емелѣ:
— Да что ты лежишь все на печкѣ! Пошелъ бы дровъ нарубилъ.
— Была нужда мнѣ дрова рубить. А выто на что? — отвѣчаетъ имъ дуракъ.
— Какъ на что? Ахъ, ты, дуракъ! Да чѣмъ же мы топить-то будемъ? Развѣ не видишь, какъ холодно?
— Я лѣнюсь, — продолжаетъ дуракъ.
— Ты. лѣнишься, ну, такъ и будешь мерзнуть, — закричали на него невѣстки, — да, кромѣ того, не получишь ни кафтана, ни шапки, ни сапоговъ.
Испугался Емеля, что не получитъ подарка, а встать-то ему лѣнь, отвернулся къ стѣнѣ да потихоньку и шепчетъ:
— По щучьему велѣнію да по моему прошенію, поди-ка ты, топоръ, да наколи дровъ, а вы, дрова, сами въ избу придите.
Только что онъ это сказалъ, сорвался топоръ съ лавки, выскочилъ во дворъ и ну колоть дрова, а дрова не только пошли въ избу, но сами и въ печь улеглись. Невѣстки какъ увидали это, такъ и не могли надивиться искусству и умѣнью Емели. Съ этого дня топоръ каждый день, по приказанію Емели, ходилъ рубить дрова.
Прошла недѣля, другая. Невѣстка опять къ дураку,: — говоритъ, что дрова всѣ вышли, надо съѣздить въ лѣсъ и нарубить новыхъ.
— Была нужда мнѣ ѣхать въ лѣсъ, — отвѣчаетъ дуракъ, — а вы-то на что?
— Какъ мы на что? — крикнули невѣстки. — Да бабье ли дѣло въ такой морозъ ѣхать за дровами въ лѣсъ? Вотъ дуракъ, какъ есть дуракъ!
— А я лѣнюсь, — отвѣчаетъ Емеля.
— Лѣнишься, такъ не видать тебѣ ни краснаго кафтана, ни шапки, ни сапоговъ.
Не поправилось это Емелѣ, и онъ лѣниво сталъ слѣзать съ печи и лѣниво сталъ обуваться и. одѣваться. Выйдя во дворъ, вытащилъ онъ сани изъ-подъ навѣса, взялъ веревку да топоръ и, разсѣвшись въ сани, крикнулъ невѣсткамъ, чтобы отворили ворота. Невѣстки, видя, что онъ сидитъ въ саняхъ, а лошадь у него не впряжена, начали ему говорить:
— Да что ты, дуракъ, безъ лошади, что ли, поѣдешь?
— Никакой мнѣ лошади не надо, — отвѣчаетъ дуракъ, — отворите только ворота!
Невѣстки пошли отворять ворота, а Емеля, сидя въ саняхъ, прошепталъ:
— По щучьему велѣнію, по моему прошенію, поѣзжайте, сани, въ лѣсъ!
Сани лихо выѣхали изъ воротъ и повернули къ городу, черезъ который надо было проѣзжать въ лѣсъ. Емеля сидѣлъ, развалившись, не кричалъ, чтобы народъ сторонился, и потому передавилъ не мало прохожихъ. Многіе за нимъ гнались, но догнать никто не могъ.
Пріѣхалъ Емеля въ лѣсъ, вылѣзъ изъ саней и говоритъ:
— По щучьему велѣнію, по моему прошенію, начни-ка ты, топоръ, рубить дрова, а вы, дрова, сами складывайтесь да перевязывайтесь!
Не успѣлъ Емеля этого выговорить, какъ топоръ пошелъ гулять по лѣсу и рубить дрова, а полѣнья сами на сани складывались и веревкой перевязывались. Когда возъ былъ готовъ, Емеля приказалъ топору вырубить себѣ дубинку и усѣлся на возъ.
— По щучьему велѣнію, по моему прошенію, — крикнулъ онъ, — поѣзжайте-ка, сани, домой!
Только что въѣхалъ онъ въ городъ, гдѣ передавилъ такъ много народа, какъ его схватили, стащили съ саней и ну бить. Емеля, видя, что дѣло плохо, тихонько и проговорилъ:
— По щучьему велѣнію, по моему прошенію, начни-ка ты, дубинка, мять имъ бока.
Только что онъ прошепталъ это, лежа посреди улицы, какъ дубинка пошла гулять по спинамъ собравшагося народа и такъ всѣхъ избила, что народъ разбѣжался и попрятался. Емеля же сѣлъ на возъ и поскакалъ домой, а дубинка покатилась вслѣдъ за нимъ. Дома Емеля сейчасъ же залѣзъ на печь.
Въ городѣ стали всѣ говорить о человѣкѣ, который проѣхалъ безъ лошади и передавилъ много народа. Слухъ о такомъ удивительномъ дѣлѣ дошелъ и до царя. Царь самъ захотѣлъ посмотрѣть на это чудо и послалъ одного своего приближеннаго съ солдатами искать удивительнаго человѣка. Нашелъ царедворецъ Емелину деревню и призвалъ къ себѣ старосту.
— Я присланъ сюда отъ царя, — сказалъ онъ, — и мнѣ приказано привезти человѣка, который умѣетъ ѣздить безъ лошади.
Староста повелъ царедворца въ избу къ Емелѣ.
— Гдѣ тутъ дуракъ? — говоритъ царедворецъ.
— А на что его тебѣ? — спросилъ съ печи Емеля.
— А вотъ на что, — крикнулъ царедворецъ: — одѣвайся скорѣй! Мнѣ надо везти тебя къ царю.
— А что я у него забылъ?
— Ахъ, ты, грубіянъ! — крикнулъ царедворецъ и, размахнувшись, ударилъ его по щекѣ.
Емеля, видя, что плохо ему приходится, отвернулся да прошепталъ:
— По щучьему велѣнію да по моему прошенію, откатай-ка ты, дубинка, этого обидчика!
Дубинка тотчасъ же выскочила и ну лупить царедворца, а потомъ расходилась такъ, что отлупила и солдатъ.
Нечего дѣлать: перебитые поѣхали обратно въ городъ и доложили царю обо всемъ томъ, что съ ними случилось. Царь не совсѣмъ повѣрилъ этимъ разсказамъ, но все-таки выбралъ изъ своихъ приближенныхъ умнаго человѣка и поручилъ ему привезти дурака, хотя бы обманомъ.
Умный царедворецъ пріѣхалъ прямо въ ту деревню, гдѣ жилъ дуракъ, позвалъ къ себѣ старосту и говоритъ ему:
— Любитъ дуракъ, ваша милость, чтобы его неотступно просили. Разъ попросишь, — не согласится, другой попросишь, — не согласится, а третій попросишь, — ужъ непремѣнно сдѣлаетъ. Но не любитъ, чтобы на него кричали.
— Царь прислалъ меня за вашимъ дуракомъ, а ты скажи мнѣ, съ кѣмъ дуракъ живетъ, и призови его домочадцевъ.
Староста послалъ за невѣстками. И когда тѣ пришли, царедворецъ спросилъ у нихъ:
— А что дуракъ вашъ любитъ и чего не любитъ?
Отпустилъ царскій слуга невѣстокъ и не велѣлъ сказывать дураку, зачѣмъ ихъ призывали, потомъ накупилъ изюма, чернослива,
винныхъ ягодъ и пряниковъ и самъ пошелъ къ Емелѣ въ избу.
— Здравствуй, Емеля, — сказалъ онъ. — Ну, что ты все лежишь на печи? Вотъ возьми-ка, угостись.
Онъ подалъ дураку угощеніе и продолжалъ:
— Поѣдемъ, Емеля, къ царю. Я свезу тебя.
— Зачѣмъ я къ нему поѣду? Мнѣ и тутъ тепло, — отвѣчалъ дуракъ, любившій тепло больше всего на свѣтѣ.
— Пожалуйста, поѣдемъ.
— Я лѣнюсь.
— Ну, поѣдемъ. Царь купитъ тебѣ красный кафтанъ, красную шапку и сапоги.
Обѣщаніе это тотчасъ же соблазнило дурака.
— Ну, ужъ нечего дѣлать! Пожалуй, поѣду, — проговорилъ онъ. — Поѣзжай ты впередъ, а я пріѣду потомъ.
Посолъ спросилъ у невѣстокъ, можно ли повѣрить дураку, не обманетъ ли онъ.
— Ужъ сказалъ, такъ не обманетъ, — отвѣчали онѣ.
Посолъ уѣхалъ, а Емеля остался на печи, да и говоритъ:
— Охъ, какъ не хочется мнѣ ѣхать! Ну, да ужъ нечего дѣлать! — Повернулся къ стѣнѣ и прошепталъ: По щучьему велѣнію да по моему прошенію, вези-ка ты меня, печь, въ городъ!
Изба затрещала, и печь, сдвинувшись съ мѣста, выбралась на дворъ и понеслась такъ скоро, что догнала посла и съ нимъ вмѣстѣ уже поѣхала въ городъ.
Царь вышелъ на дворъ со всѣми своими министрами встрѣчать Емелю.
— Скажи мнѣ, парень, спрашиваетъ его царь: — зачѣмъ ты передавилъ столько народа, когда ѣздилъ въ лѣсъ за дровами?
— А я-то чѣмъ виноватъ? — отвѣчалъ дуракъ. — Зачѣмъ же они не сторонились?
Въ это время въ окно изъ царскихъ хоромъ смотрѣла царевна.
Емеля какъ увидалъ ее да такъ и ахнулъ.
— По щучьему велѣнію да по моему прошенію, — прошепталъ онъ, — кабы эта царевна прекрасная да въ меня бы влюбилась.
Только что онъ это выговорилъ, какъ царевна пристально посмотрѣла на него и влюбилась.
А дуракъ смотрѣлъ-смотрѣлъ, да и проговорилъ:
— По щучьему велѣнію да по моему прошенію, поѣзжай-ка, печь, домой!
Печь понеслась домой и встала на прежнее мѣсто.
Емеля попрежнему сталъ жить да поживать на своей печи, а во дворцѣ не все было спокойно. Царевна, влюбившись въ дурака, покоя не давала отцу и просила его выдать ее замужъ за Емелю. Царь изъ себя выходилъ отъ досады. Министры посовѣтовали ему послать за Емелей того самаго человѣка, который ѣздилъ за нимъ въ первый разъ и вернулся ни съ чѣмъ. Когда посолъ явился, царь и говоритъ ему:
— Вотъ что, любезный другъ мой, я тебя посылалъ за дуракомъ, но ты не сумѣлъ привезти его. Теперь отправляйся за нимъ, и если ты привезешь его, то я награжу тебя, а не привезешь, то накажу.
Поѣхалъ первый посолъ въ деревню и пришелъ къ старостѣ.
— Вотъ тебѣ деньги, — сказалъ онъ: — сейчасъ же иди и купи вина, устрой обѣдъ, пригласи Емелю и полной его.
Старостѣ очень не хотѣлось подпаивать Емелю, но, зная, что посолъ этотъ присланъ царемъ, онъ не смѣлъ ослушаться и устроилъ обѣдъ.
Емеля любилъ поѣсть и съ радостью пошелъ на обѣдъ къ старостѣ. Тамъ ему стали подносить вина и подносили до того, что Емельянъ нашъ свалился подъ столъ и заснулъ.
Тутъ посолъ соннаго связалъ его да въ кибитку, и повезъ въ городъ. Царь тотчасъ же приказалъ выкатить дубовую бочку съ хорошими желѣзными обручами. И въ эту бочку посадилъ онъ царевну и пьянаго дурака, затѣмъ приказалъ засмолить ее и пустить на море.
Бочка поплыла по водѣ, а Емеля долго-долго спалъ. Наконецъ онъ проснулся, осмотрѣлся и, видя, что темно, спросилъ:
— Да гдѣ же это я?
— Ты, Емеля, въ бочкѣ, — отвѣчала ему царевна, — и я съ тобой посажена.
— Кто ты?
— Я — царская дочь, — отвѣчала царевна и разсказала ему все, что съ нимъ было, а послѣ этого, обливаясь слезами, стала просить его освободить и себя и его, — она знала, что онъ можетъ это сдѣлать.
— Да зачѣмъ же это? — отвѣчалъ онъ. — Мнѣ и тутъ хорошо.
— Сжалься ты надо мною, — продолжала царевна, — избавь меня и себя отъ этой тюрьмы. Будь такъ милостивъ, не дай умереть.
Емеля былъ тронутъ такими просьбами и отвѣчалъ:
— Ну, ужъ ладно, для тебя я это сдѣлаю. — Отвернулся онъ и потихоньку прибавилъ: — По щучьему велѣнію да по моему прошенію, выкинь ты, море, ту бочку, въ которой мы плывемъ, на берегъ, неподалеку отъ нашего государства, а ты, бочка, сама разсыпься такъ, чтобы мы могли выйти.
Не успѣлъ онъ это сказать, какъ море поднялось, зашумѣло, подхватило бочку и выбросило ее на берегъ. Обручи лопнули, и дуракъ съ царевной вышли на чудный островъ, со множествомъ плодовыхъ деревьевъ. Царевна радовалась, глядя на прекрасныя мѣста.
— А какъ же, Емеля, будемъ мы теперь жить? — сказала она. — Вѣдь тутъ намъ и прикрыться негдѣ. Нѣтъ даже и шалаша. Сдѣлай милость, вели устроить намъ хоть какой-нибудь домишко, чтобы укрыться отъ дождя.
— Зачѣмъ это? — упрямился дуракъ. — Мнѣ и такъ хорошо. Я лѣнюсь.
Царевна уже знала теперь, что дуракъ сдѣлаетъ все, только бы его хорошенько попросить, и стала просить его.
Дуракъ смиловался и проговорилъ:
— По щучьему велѣнію да по моему прошенію, поднимись среди этого острова дворецъ, всѣмъ на диво, чтобы отъ него шелъ до царскаго дворца хрустальный мостъ, и чтобы была здѣсь вся прислуга, какъ слѣдуетъ быть во дворцѣ.
Не успѣлъ онъ этого выговорить, какъ появился дворецъ огромный-преогромный и отъ него протянулся хрустальный мостъ. Емеля вошелъ во дворецъ съ своей невѣстой-царевной и увидалъ, что все во дворцѣ великолѣпно и много тамъ прислуги, которая ждала отъ дурака приказаній. Емеля, видя, что всѣ люди какъ люди, а только онъ одинъ какой-то грязный, лохматый дуракъ, захотѣлъ сдѣлаться получше. Отошелъ въ сторону, да и говоритъ:
— По щучьему велѣнію да по моему прошенію, хотѣлъ бы я сдѣлаться умнымъ и красивымъ!
Только что успѣлъ онъ это проговорить, какъ сдѣлался красивымъ и умнымъ, да такимъ, что царевна и всѣ диву дались.
Емеля сейчасъ же распорядился послать слугу къ царю, чтобы просить его къ себѣ со всѣми министрами. Слуга поѣхалъ къ царю по новому хрустальному мосту, и когда привели его къ государю, онъ и говоритъ:
— Я, ваше царское величество, присланъ отъ своего господина, который проситъ васъ со всѣми министрами откушать хлѣба-соли.
— А кто же твой господинъ? — спрашиваетъ его царь.
Емеля наказалъ своему человѣку не говорить, кто онъ такой.
— Не могу знать, — отвѣчалъ посланный, — а вотъ какъ будете у него кушать, такъ сами и увидите.
Царь велѣлъ сказать, что будетъ непремѣнно, и на другой же день пріѣхалъ со всѣми министрами.
Во дворцѣ его встрѣтилъ Емеля, поцѣловалъ его и повелъ въ богатые покои. Столы были роскошно убраны, и когда обѣдъ кончился, Емеля и говоритъ:
— Ну, что же, батюшка-царь, неужели ты меня не узналъ?
Емеля былъ одѣтъ въ богатое платье, лицо у него было красивое и умное, и, конечно, царь никакъ его узнать не могъ
— Нѣтъ, я тебя не знаю, — говоритъ царь.
— А не помнишь ли ты, государь, дурака, что пріѣзжалъ къ тебѣ на печкѣ, — того дурака, котораго ты засмолилъ въ бочку вмѣстѣ съ своей дочерью и пустилъ по морю? Ну, такъ вотъ я и есть тотъ самый дуракъ, Емеля!
Испугался царь, даже задрожалъ, а дуракъ пошелъ за царевной и привелъ ее. Сильно обрадовался царь, увидавъ дочь, и говоритъ Емелѣ:
— Очень я передъ тобой виноватъ, но зато отдаю за тебя дочь свою. Бери ее.
Емеля поблагодарилъ царя и на другой же день задалъ пиръ на весь міръ. Я на томъ пиру былъ, медъ, пиво пилъ, по усамъ текло, а въ ротъ не попало.
