Жил-был поп, имел большой приход, а был такой жадный, что великим постом за исповедь меньше гривенника ни с кого не брал; если кто не принесет гривенника, того и на исповедь не пустит, а зачнет страмить:
— Экая ты рогатая скотина! За целый год не мог набрать гривенника, чтоб духовному отцу за исповедь дать, ведь он за вас, окаянных, Богу молится.
Вот один раз пришёл к этому попу на исповедь солдат и кладёт ему на столик всего медный пятак. Поп просто взбесился.
— Послушай, проклятой, — говорит ему, — откуда ты это выдумал принести духовному отцу медный пятак? Смеешься, что ли?
— Помилуй, батюшка, где я больше возьму? Что есть, то и даю!
— По блядям да по кабакам носить, небось, есть деньги, а духовному отцу одни грехи тащишь! Ты про эдакий случай хоть украдь что да продай, а священнику принеси, что подобает; заодно уж перед ним покаешься и в том, что своровал; так он все тебе грехи отпустит.
И прогнал от себя поп этого солдата без исповеди.
— И не приходи ко мне без гривенника.
Солдат пошел прочь и думает: «что мне с попом делать?» Глядит, а около клироса стоит поповская палка, а на палке висит бобровая шапка.
— Дай-ка, — говорит сам себе, — попробую эту шапку утащить.
Унёс шапку и потихоньку вышел из церкви да прямо в кабак; тут солдат продал её за двадцать рублей, припрятал деньги в карман, а гривенник отложил для попа. Воротился в церковь и опять к попу.
— Ну, что, принёс гривенник? — спросил поп.
— Принёс, батюшка.
— А где взял, свет?
— Грешен, батюшка! Украл шапку да продал за гривенник!
Поп взял этот гривенник и говорит:
— Ну, Бог тебя простит, и я тебя прощаю и разрешаю.
Солдат ушёл, а поп, покончивши исповедывать своих прихожан, стал служить вечерню; отслужил и стал домой собираться. Бросился к клиросу взять свою шапку, а шапки-то нету: так простоволосый и домой пришёл. Пришёл и сейчас послал за солдатом. Солдат спрашивает:
— Что угодно, батюшка?
— Ну, скажи, свет, по правде, ты мою шапку украл?
— Не знаю, батюшка, вашу ли украл я шапку, а только такие шапки одни попы носят, больше никто не носит.
— А из которого места ты её стащил?
— Да в нашей церкви висела она на поповской палке у самого клироса.
— Ах ты, сукин сын, такой-сякой! Как смел ты уворовать шапку у своего духовного отца? Ведь это смертный грех!
— Да вы, батюшка, сами меня от этого греха разрешили и простили.