Русские журналы 1769-1771 годов (Афанасьев)/Версия 2/ДО

Русские журналы 1769-1771 годов
авторъ Александр Николаевич Афанасьев

Опубл.: 1855. Источникъ: az.lib.ru • Статья вторая.

РУССКІЕ ЖУРНАЛЫ 1769—1774 ГОДОВЪ.

Направленіе періодическихъ изданій 1771—4 годовъ. — Критика современныхъ писателей и переводчиковъ. — Замѣтки о театрѣ. — Формы журнальныхъ статей. Статья вторая.

Рубанъ, который въ 1769 году издавалъ «Ни то ни сё», несмотря на свои увѣренія, не излечился отъ болѣзни сочинительства, и въ 1771 году выступилъ съ новымъ еженедѣльникомъ, названнымъ «Трудолюбивый Муравей». Журналъ этотъ издавался по образцу «Трудолюбивой Пчелы» Сумарокова, о чемъ было замѣчено въ самомъ «Муравьѣ»^[1]. Объявляя о своемъ изданіи на 1771 годъ, Рубанъ говоритъ:

"Минувшій 1769-ый годъ весьма изобиленъ былъ еженедѣльными листами, такъ что и самые жадные охотники едва успѣвали ихъ всѣхъ "за великимъ множествомъ прочитывать. Прошлаго 1770 года начали было показываться понедѣльно «Трутень» и помѣсячно «Пустомеля», но оба, не окончивъ года, пресѣклись. Одинъ только «Щепетильникъ», начавшись съ мая, совершалъ теченіе свое постоянно до окончанія года, не выдерживая въ типографіяхъ, по примѣру прочихъ, карантина; но, будучи одержимъ подагрою, не много расхаживалъ по свѣту, и теперь еще отдыхаетъ на одрѣ у книгопродавцевъ. Сею болѣзнею и многіе третьегоднишные недѣльные листочки страждутъ; а многіе отъ долговременнаго недуга и бока себѣ до самыхъ реберъ уже пролежали; нѣкоторые же, будучи въ заперти, совсѣмъ изчахли, и бытіе свое въ небытіе премѣнили. О семъ неизбѣжномъ всѣмъ жребіи сожалѣя, выходящій нынѣ на свѣтъ «Муравей», желая выходомъ своимъ оживотворить и кости усопшихъ своихъ собратій, и произвесть вновь съ собою бумажныхъ современниковъ, и увеселить публику, въ скукѣ доселѣ безъ еженедѣльныхъ новостей сидящую, а тѣмъ для себя и читателей доставить сугубое удовольствіе. Къ поспѣшествованію же трудовъ своихъ приглашаетъ онъ каждаго и всѣхъ къ періодическимъ «сочиненіямъ охотниковъ, и обнадеживаетъ ихъ въ изданіе свое вмѣщать всѣ присылаемыя къ нему сочиненныя или переведенныя въ прозѣ и стихахъ піесы, которыя здравому разсудку и благопристойности противны не будутъ». Какъ бы оправдывая названіе своего журнала, Рубанъ въ первомъ же нумерѣ его помѣстилъ разсужденіе о природныхъ свойствахъ и склонностяхъ муравьевъ. «Трудолюбивый Муравей» почти вовсе не содержитъ въ себѣ указаній на характеръ современнаго ему быта; главною цѣлью его было печатать статьи, касающіяся русской исторіи и географіи, стихи и небольшіе разсказы, далекіе отъ русской дѣйствительности и ея интересовъ. Къ письмѣ, напечатанномъ въ этомъ журналѣ, неизвѣстный корреспондентъ говоритъ: "Въ вашемъ журналѣ не увидишь ни брани, ничего такаго, что называютъ господа авторы въ свое оправданіе сатирами; а мнѣ а"кая нужда — сатира или другое что, да коли меня выбранятъ, хотя "бы то было и правильно, такъ мнѣ право досадно, и я такаго автора самъ до послѣдняго издыханія бранить не перестану… Ваше изданіе, право, карантиновъ въ типографіяхъ выдерживать не будетъ, а для «насъ то-то и хорошо»^[2]. При концѣ года, обращаясь къ публикѣ, издатель говоритъ, что листы его журнала пользовались большимъ расходомъ. Во сколько справедливо это показаніе — сказать трудно; но извѣстно, что только сатирическіе журналы выдерживали по нѣскольку изданій, и что въ доброе старое время журналисты позволяли себѣ печатать похвалы своимъ собственнымъ трудамъ. Рубанъ въ своемъ журналѣ помѣстилъ слѣдующее похвальное себѣ стихотвореніе, подписанное буквами T. М. (то-есть «Трудолюбивый Муравей»):

Отъ сладка сна влечетъ насъ райской соловей,

Къ трудамъ примѣръ есть всѣмъ прилѣжный муравей:

Почтутъ его труды и поздни наши чады

И воздадутъ ему хвалы всѣ Росски грады! (*)

(*) Стр. 89,

Въ 1772—3 годахъ появился литературный и историческій сборникъ «Старина и Новизна», издававшійся Рубанокъ; кромѣ-того, тогда же выходили два журнала: «Вечера» и «Живописецъ», изъ которыхъ первый выдержалъ два изданія, а послѣдній въ-теченіе двадцати лѣтъ имѣлъ пять изданіи (второе было въ 1773 году, третье въ 1775, четвертое въ 1781, а пятое въ 1793 г.). Въ 1773 году, сверхъ продолженія «Вечеровъ» и «Живописца», стала выходить «Мѣшанина». На страницахъ этихъ изданій встрѣчаемъ три знаменитыя въ наше литературѣ имени: во второй части «Старины и Новизны» была помѣщена прозаическая героида: «Вивлида къ Кавну», переведенная съ нѣмецкаго, по свидѣтельству митрополита Евгенія, Державинымъ^[3]; въ «Вечерахъ» напечатана ода Вольтера къ императрицѣ Екатеринѣ Великой, въ переводѣ Богдановича^[4]; въ «Живописцѣ» выступилъ Фонвизинъ съ своимъ «Словомъ на выздоровленіе Государя Цесаревича и Великаго Князя Павла Петровича». Можетъ-быть, ему принадлежатъ и нѣкоторыя сатирическія письма, напечатанныя въ «Живописцѣ» и живо напоминающія слогъ и манеру автора «Бригадира» и «Недоросля».

Изданіе «Вечеровъ» приписываютъ Новикову; но есть обстоятельства, которыя заставляютъ сомнѣваться въ томъ. Мы знаемъ, что съ именемъ Новикова связывали даже изданіе «Парнасскаго Щепетильника», издателемъ котораго онъ никогда не былъ; слѣдовательно, показаніями словарей и каталоговъ надобно пользоваться осторожно. Приписывать «Вечера» Новикову могли на томъ основаніи, что второе изданіе этого журнала вышло отъ Типографской Компаніи. Но, судя по указаніямъ, которыя встрѣчаемъ въ предисловіи къ «Вечерамъ» и по взгляду этого изданія на сатиру, взгляду, который нисколько не соотвѣтствуетъ убѣжденіямъ Новикова, трудно повѣрить, чтобъ «Вечера» издавались именно имъ, тѣмъ болѣе, что въ то же самое время Новиковъ уже издавалъ «Живописца».

Въ объявленіи объ изданіи «Вечеровъ» сказано: "Мы, благодаря "Бога, насущный хлѣбъ имѣемъ, и пишемъ для того, что намъ писать очень захотѣлось. Тугъ нѣтъ ни корыстолюбія, ни худаго намѣренія, а меньше всего авторскаго высокомѣрія. Мы всѣ составляемъ небольшое общество. Сіе общество вознамѣрилось испытать, можетъ ли благородный одинъ вечеръ въ недѣлѣ не играть ни въ вистъ, ни въ ломберъ, и сряду пять часовъ въ словесныхъ наукахъ упражняться? Многіе изъ насъ о томъ уже начали сомнѣваться. И какъ таковыя мнѣнія въ свѣтскихъ бесѣдахъ весьма прилипчивы, такъ опасно, чтобъ и всѣ мы сею мыслею не заразились, и тѣмъ бы паши труды не пресѣклись. Читатели! ежели вамъ полюбятся наши сочиненія, «желайте, чтобы не совершились наши подозрѣнія и чтобы вподлинну всему человѣческому роду въ томъ не утвердиться, что благорожденный человѣкъ цѣлый вечеръ безъ игры пробыть не можетъ»^[5]. Сатирическихъ статей въ «Вечерахъ», сравнительно съ несатирическими, мало; одинъ изъ корреспондентовъ этого журнала называетъ его издателей людьми смирными и скромными^[6]. Сами издатели, соглашаясь, что оба рода сочиненій: и сатирическія и любовныя — похвальны, признаются, что въ ихъ журнальныхъ листахъ сатиръ встрѣтишь меньше, нежели другихъ сочиненій, и «сіе не для того (продолжаютъ они), чтобъ мы писать сатиръ не умѣли; пороки осмѣивать не весьма-трудно, но исправить ихъ мудрено»^[7].

Вотъ еще любопытный отзывъ одного изъ корреспондентовъ «Вечеровъ»: "Знаете ли (говоритъ онъ), что я всегда заводилъ чернильное «знакомство съ господами издателями журналовъ? Повѣрьте мнѣ, что это правда; много моихъ писемъ во „Всякой Всячинѣ“… Однимъ слоевомъ, сколько въ Россіи ни выходило журналовъ, то во всѣхъ есть что-нибудь мое, хотя не сочиненія, то по-крайней-мѣрѣ мысли мои были писаны не знаю кѣмъ. Вообразите же, какъ я обрадовался, будучи страстнымъ охотникомъ до журналовъ, что вдругъ принесли ко мнѣ цѣлую кучу листовъ… Отгадайте, за какіе листы я прежде всѣхъ принялся? За ваши „Вечера“, затѣмъ, что изображеніе сатира въ заглавіи вашего журнала мнѣ много обѣщало. Итакъ я „Вечера“ началъ читать прежде, нежели „Живописца“; но если вы любите правилу, то могу сказать, что сатиръ вашъ только-что смѣется и осмѣхаетъ, а не кусаетъ и не язвитъ, какъ въ нынѣшнее или, не помню, въ которое-то время, многіе вздумали, что пасквили суть сатиры высокаго слога и достойны удивленія и похвалы. Однако критиковать никого я не намѣренъ»^[8]. Письмо это было отголоскомъ старыхъ журнальныхъ споровъ о значеніи сатиры и, очевидно, было направлено противъ мнѣній, высказанныхъ въ «Трутнѣ».

Если сатиръ «Вечеровъ» не больно кусался, то нельзя было пожаловаться въ этомъ отношеніи на «Живописца». Это былъ лучшій журналъ екатерининскаго времени; его обличительная сатира высказывалась съ неослабною энергіею и облекалась иногда въ формы истинно-художественныя; отъ многихъ ея изображеній вѣетъ дѣйствительною жизнью. Успѣхъ «Живописца» былъ полный, что доказывается многими его изданіями; просвѣщенные люди встрѣтили его съ сильнымъ участіемъ.

Въ первой части «Живописца» напечатано слѣдующее письмо: «Господинъ сочинитель „Живописца“! Сочиненія твои мнѣ весьма нравятся; но не тѣмъ, чѣмъ они нравятся другимъ, т. е. не слогомъ, а содержаніемъ. Какая мнѣ нужда въ красотѣ слога? Провались краснорѣчіе, ядомъ лести напоенное! Я ненавижу тѣхъ краснорѣчихъ разскащиковъ, которые, обольщая слухъ, обманываютъ насъ, а люблю въ писателѣ лучше всего доброе сердце и истинную любовь къ отечесгву… Сказать ли тебѣ? Читая твой листокъ, я плакалъ отъ радости, что нашелся человѣкъ, который противъ господствующаго ложнаго мнѣнія осмѣлился говорить въ печатныхъ листахъ. Великій Боже! Услыши моленіе осмидесятилѣтняго старика, къ счастію нашему продли дни премудрыя Государыни… Но сказать ли тебѣ, другъ мой, ты многихъ вооружилъ противъ себя, тебя злословятъ: такъ-то возстаютъ тѣмъ людямъ, которые говорятъ правду!… Не сердись за то, что люди испорченныхъ нравовъ тебя поносятъ; другъ мой! тебѣ это такую же честь дѣлаетъ, какъ и то, что честные люди благодарятъ тебя». Подъ письмомъ этимъ подпись: «Осмидесяти лѣтній старикъ»^[9].

Особенно-замѣчательно, что статьи «Живописца» пришлись но народному вкусу и расходились въ разныхъ слояхъ русскаго общества; вотъ какъ свидѣтельствуетъ объ этомъ предисловіе къ пятому изданію «Живописца»:

"Благосклонное принятіе первымъ четыремъ изданіямъ этого труда «моего ободрило меня приступить къ пятому. Еслибъ я былъ самолюбивъ, то скорый сей расходъ „Живописцу“ неотмѣнно поставилъ бы на счетъ достоинства моего сочиненія; но, будучи о дарованіяхъ своихъ весьма умѣреннаго мнѣнія, лучше соглашаюсь вѣрить тому, что это сочиненіе попало на вкусъ мѣщанъ нашихъ; ибо у насъ тѣ только книги третьими, четвертыми и пятыми изданіями печатаются, которыя симъ простосердечнымъ людямъ, по незнанію ихъ чужестранныхъ языковъ, нравятся. Люди же, разумы свои знаніемъ французскаго языка просвѣтившіе, полагая книги въ число головныхъ украшеній, довольствуются всѣми головными уборами, привозимыми изъ Франціи, какъ-то: пудрою, помадою, книгами и проч. Въ подтвержденіе сего моего мнѣнія служатъ тѣ книги, кои отъ просвѣщенныхъ людей никакого уваженія не заслуживаютъ и читаются одними только мѣщанами; сіи книги суть: Троянская исторія, Синопсисъ, Юности честное зерцало, Совершенное воспитаніе дѣтей, Азовская исторія и другія нѣкоторыя. Напротивъ того, книги, на „вкусъ нашихъ мѣщанъ не попавшія, весьма спокойно лежать въ хранилищахъ, почти вѣчною для нихъ темницею назначенныхъ“^[10].

О направленіи „Живописца“ издатель откровенно высказался на второмъ листѣ этого журнала, въ статьѣ подъ заглавіемъ: „Авторъ къ самому себѣ“, гдѣ остроумно осмѣяны тѣ современныя литературныя мнѣнія, которыя враждовали противъ комедіи и сатиры и увлекались поэзіею пастушескою. Обращаясь къ самому себѣ, издатель говоритъ: „ты дѣлаешься авторомъ, ты принимаешь названіе живописца, но не такого, который пишетъ кистью Живописца, перомъ изображающаго наисокровеннѣйшіе въ сердцахъ человѣческихъ пороки. Знаешь ли, мой другъ, какой ты участи себя подвергаешь? Вѣдаешь ли совершенно, какой предлежитъ тебѣ трудъ? Извѣстны ли тебѣ твои свойства и твои читатели? Надѣешься ли всѣмъ имъ сдѣлать угожденіе?.. Бѣдный авторъ! тутъ увидишь ты нравоучителя, почитающаго всѣхъ критиковъ и утверждающаго, что сатиры ожесточаютъ только нравы, а исправляютъ (ихъ) нравоученія. Но читатель ему отвѣтствуетъ: ты пишешь такъ сухо, что я не имѣю терпѣнія никогда читать твои сочиненія. Тамъ сатирикъ описываетъ пороки, язвитъ порочныхъ, забавляетъ разумъ остротою своего сочиненія и приноситъ удовольствіе. Нѣкоторые читатели говорятъ ему: ты забавенъ; я читалъ тебя съ пріятностью, но ты ѣдокъ; я тебя опасаюсь. А прочіе кричатъ: онъ всесвѣтный ругатель! О бѣдный авторъ! Встрѣчается со мною трагическія писатель; онъ сочиняетъ трагедію и говоритъ: комедія развращаетъ только нравы и научаетъ порокамъ, а не исправляетъ оныхъ; такія сочиненія не только что безполезны, но и вредны. Одна трагедія имѣетъ своею цѣлью добродѣтель и научаетъ оной. Какая завидная участь! Но читатель ему отвѣтствуегъ: ежели твоя трагедія хороша, то тогда услаждаетъ она мои чувства и питаетъ разумъ; но однакожь вѣдай, что до сея пищи охотниковъ немного. Писатель комедіи говоритъ: трагедія показываегъ слѣды нравоученія тѣмъ людямъ, которые въ ономъ не имѣютъ нужды; обучать такихъ людей, кои или уже добродѣтельны, или не слушаютъ нравоученія, есть трудъ безполезный. Напротивъ того, комедія пріятнымъ нравоученіемъ и забавною критикою исправляетъ нравы частныхъ людей, язвитъ пороки, не даетъ имъ усиливаться, искореняетъ ихъ; словомъ, изъ всѣхъ театральныхъ сочиненій, одна комедія полезна. Но читатель ему говоритъ: знай, когда ты меня осмѣиваешь, тогда я тебя пересмѣхаю… Но мнѣ еще встрѣчается писатель: онъ сочиняетъ пастушескія сочиненія и на нѣжной своей лирѣ воспѣваетъ златый вѣкъ, говоритъ, что у городскихъ жителей нравы развращены, пороки царствуютъ, все отравлено ядомъ; что добродѣтель и блаженство бѣгаютъ отъ городовъ и живутъ въ прекрасныхъ долинахъ, насажденныхъ благоуханными деревами, испещренныхъ различными наилучшими цвѣтами, орошенныхъ источниками, протекающими кристалловидными водами, которыя, тихо переливаяся по мелкимъ прозрачнымъ камешкамъ, восхитительный производятъ шумъ. Блаженство въ видѣ пастуха сидитъ при источникѣ, прикрытомъ отъ солнечныхъ лучей густою тѣнью того дуба, который слишкомъ три тысячи лѣтъ зеленымъ одѣвается листвіемъ. Пастухъ на нѣжной свирѣли воспѣваетъ свою любовь; вокругъ его летаютъ зефиры и тихимъ дыханіемъ пріятное производятъ ему прохлажденіе. Невинность въ видѣ поднебесныхъ птицъ совокупляетъ пріятное свое пѣніе съ пастушескою свирѣлью, и вся природа въ успокоеніи сему пріятному внимаетъ согласію. Сама добродѣтель въ видѣ прелестныя пастушки, одѣтая въ бѣлое платье и увѣнчанная цвѣтами, тихонько прокрадываетя, (и) вдругъ предъ нимъ показывается. Пастухъ кидаетъ свирѣль, бросается во объятія своея любовницы и говоритъ: цари всего свѣта, вы завидуете нашему блаженству! Г. авторъ восхищается, что двумъ смертнымъ такое могъ дать блаженство, и какъ хотя мысленнымъ не восхищаться блаженствомъ! Жаль только, что оно никогда не существовало въ природѣ! Творецъ сего блаженства, хотя знаетъ всю цѣну завидныя сея жизни, однакожь живетъ въ городѣ, въ суетахъ сего міра; а сіе, какъ сказываютъ, дѣлаетъ онъ ради двухъ причинъ: первое, что въ нашихъ долинахъ зимою много бываетъ снѣга, а второе, что ежели бы онъ туда переселился, то городскіе жители совсѣмъ позабыли бы блаженство сея жизни. Читатель ему отвѣтствуетъ старинною пословицею: чужую душу въ рай, а самъ ни ногою. Бѣдный авторъ! ты другихъ и себя обманываешь“. Увѣрившись, что уже пора въ настоящій просвѣщенный вѣкъ снимать личину съ людей порочныхъ, издатель „Живописца“ вознамѣрился быть изобразителемъ наисокровеннѣйшихъ человѣческихъ пороковъ» и предъ началомъ такого труднаго дѣла самъ себѣ даетъ слѣдующій совѣтъ: требуютъ отъ тебя, чтобъ ты въ сей дорогѣ никогда не разлучался съ тою прекрасною женщиною, съ которою иногда «тебя видалъ; ты отгадать можешь, что она называется Осторожность»^[11].

Сотрудники «Живописца» скрылись подъ вымышленными именами: Пустяковтоптатель, Любопытный зритель, Дворянинъ съ одною душею, Доброхотное сердечко и др. Въ этомъ изданіи встрѣчаемъ, между прочимъ, стихотворенія неутомимаго В. Рубана, который означалъ свое имя и фамилію только начальными буквами.

Довольный успѣхомъ своихъ періодическихъ изданій, Новиковъ въ 1774 году задумалъ издавать новый журналъ: «Кошелекъ». Въ предисловіи къ этому журналу онъ говоритъ: «Двѣ причины побудили меня издавать въ свѣтъ сіе слабое твореніе и посвятить оное отечеству моему: первая, что я, будучи рожденъ и воспитанъ въ нѣдрахъ отечества, обязанъ оному за сіе служить посильными своими трудами и любить оное, какъ я и люблю его… Я никогда не слѣдовалъ правиламъ тѣхъ людей, кои безо всякаго изслѣдованія внутреннихъ, обольщены будучи нѣкоторыми снаружи блестящими дарованіями иноземцевъ, не только что чужія земли предпочитаютъ своему отечеству, но еще, ко стыду цѣлой Россіи, и гнушаются своими соотчественниками, и думаютъ, что Россіянинъ долженъ заимствовать у иностранныхъ все, даже и до характера, какъ будто бы природа, устроившая всѣ вещи съ такою премудростію и надѣлившая всѣ области свойственными климатамъ ихъ дарованіями и обычаями, столько была несправедлива, что одной Россіи, не давъ свойственнаго народу ея „характера, опредѣлила скитаться по всѣмъ областямъ и занимать клочками разныхъ народовъ разные обычаи, чтобъ изъ сей смѣси со“ ставить новый, никакому народу не свойственный характеръ, а еще наипаче Россіянину, выключая только тѣхъ, кои добровольно изъ разумнаго человѣка передѣлываются въ несмышленныхъ обезьянъ, и предиставляютъ себя на посмѣшище всея Европы. таковые не только-что не видятъ добродѣтелей, Россіянамъ природныхъ, но еслибы гдѣ оныя: съ ними ненарочно и повстрѣчались, то безъ сомнѣнія отвратили бы „зрѣніе свое, именуя оныя грубостію и невѣжествомъ“. Другой причины издатель не объясняетъ, чтобъ при первомъ знакомствѣ съ читателями „обойтись сколько возможно миролюбивѣе“; во но духу статей, напечатанныхъ въ „Кошелькѣ“, видно; что Новиковъ, вооружась колкою сатирою, выступилъ съ этимъ изданіемъ на защиту русской народности противъ крайнихъ иноземныхъ вліяній. И въ другихъ журналахъ слышался повременимъ подобный же протестъ; по „Кошелекъ“ избралъ эту задачу исключительною своею цѣлью. Самое названіе журнала уже указываетъ на такое его направленіе. „Долженъ бы я (говоритъ издатель) объяснить читателю моему причину избранія заглавія сего журнала, по сіе теперь оставляю, а впредь усмотритъ онъ сіе изъ Превращенія русскаго кошелька во французской, которое сочиненьице здѣсь помѣщено будетъ“. Такого сочиненія не встрѣчаемъ въ настоящемъ журналѣ; но приведенная сейчасъ замѣтка намекала на введеніе кошельковъ, которые привязывались къ парикамъ, и другихъ французскихъ модъ, за что дорогою цѣною расплачивались кошельки русскихъ петиметровъ. Негодуя на превращеніе нѣкоторыхъ русскихъ молодчиковъ во французскихъ обезьянъ», журналъ Новикова съ горькой ироніей высказываетъ: «О когда бы силы человѣческія возмогли, дабы ко просвѣщенію Россіянъ возвратить и прежніе ихъ нравы, погубленные введеніемъ кошельковъ въ употребленіе!»^[12]

Послѣ общихъ замѣчаній, сдѣланныхъ нами о направленіи журналовъ 1769—1774 годовъ, необходимо указать ихъ критическіе взгляды на современную литературу и искусство сценическое. Отзывы журнальной критики того времени любопытны, какъ выраженіе тогдашнихъ эстетическихъ убѣжденій и потребностей. Съ этой точки зрѣнія не лишены занимательности и споры между журналистами 1769—1770 годовъ; но послѣ, когда число періодическихъ изданій ограничивалось однимъ или двумя, сама-собою исчезла и журнальная полемика.

Имя Вольтера занимало первое мѣсто во всѣхъ европейскихъ литературахъ того времени. Въ журналахъ избранной нами эпохи довольно-часто попадаются переводы изъ Вольтера; такъ, напримѣръ, здѣсь встрѣчаемъ: «Мемнонъ или премудрость человѣческая», «Скарменгадовы путешествія» и другіе небольшіе разсказы и статьи. Любопытны неблагосклонные отзывы о Вольтерѣ «Адской Почты», которая на страницахъ 187—190 и 273—4 возвышаетъ противъ него обвинительный голосъ. Послѣ Вольтера, самымъ обычнымъ источникомъ для журнальныхъ переводовъ служили элегіи и «Превращенія Овидія» и сочиненія другихъ классическихъ писателей (Тита Ливія, Сенеки, Горація, Анакреона и Ѳеоіраста). Изъ новѣйшей литературы, между прочимъ, встрѣчаемъ переводы сатиръ Буало, «Юнговыхъ Ночей», идиллій Геспера и мадамъ Дезульеръ и героидъ («Письмо Константіи къ Ѳеодісію» въ Трудолюбивомъ Муравьѣ; «Электра къ Оресту»; письмо «Габріеллы де-Вержи къ графинѣ де-Рауль» въ «Вечерахъ»; «Вивлида къ Казну» въ «Старинѣ и Новизнѣ», и друг.). Пастушеская поэзія была въ большой модѣ въ искусственной литературѣ XVIIІ-го вѣка; но у насъ, въ эпоху сатирическихъ журналовъ, отличавшихся довольно-строгимъ взглядомъ на жизнь, поэзія эта не возбуждала къ себѣ особеннаго сочувствія. Выше мы видѣли, какъ ловко и остроумно посмѣялся надъ нею «Живописецъ». На ряду съ яркими описаніями современныхъ нравовъ какъ-то странно читать подобныя наивныя стихотворенія, какъ, напримѣръ, это идиллическое обращеніе мадамъ Дезульеръ къ овечкамъ:

Овечки! ни наукъ, ни правилъ вы не зная,

Паситесь въ тишинѣ: не нужно то для васъ;

Хотя мечта намъ льститъ, всѣ мысли восхищая,

Но вы счастливѣе и вы умнѣе насъ, и проч. (*)

(*) «Вечера» ч. 2. стр. 100.

Такое ложное настроеніе тогда же заслужило справедливое осмѣяніе. Вотъ нѣсколько стиховъ изъ помѣщенной въ первой части «Вечеровъ» — эклоги:

Гдѣ снѣги вѣчные и стужи гдѣ несносны,

Терновые кусты растутъ, высоки сосны,

Стояла хижина . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Пастушка тамъ сидитъ, сжавъ руки, на пенечкѣ,

Въ печальномъ рубищѣ, въ замаранной сорочкѣ.

Пастушка къ высотѣ простерла очи неба,

Вѣщая: «нѣтъ у насъ куска къ обѣду хлѣба;

А ты, невѣрный мой и лютой пастушокъ,

На рынокъ потащилъ съ волвянками мѣшокъ,

Пошелъ и въ хижину ко мнѣ не возвратился:

Конечно, на шинкѣ, невѣрный, очутился

Иль пьяный гдѣ сидишь». . . . . . . . . . . . . .

(Возвратясь) Пастухъ красавицу по рожѣ гладя нѣжить,

Разсказываетъ все, краюшку хлѣба рѣжетъ, —

Очистили они и ложки и горшки:

Такъ весело живутъ россійски пастушки! (*)

(*) Стр. 169—171.

Въ области русской литературы прославлялись тогда два славныя имени: Ломоносовъ и Сумароковъ. Оба талантливые, хотя и не въ равной степени; оба замѣчательные по своему вліянію на общество, по благородству своихъ убѣжденій и энергіи своей дѣятельности, но непримиримые личные враги между собою; они пользовались общимъ уваженіемъ. Журналы съ большими похвалами (иногда преувеличенными) отзываются о сочиненіяхъ Ломоносова и Сумарокова. «Всячина» называетъ ихъ свѣтильниками Россійскиго Парнаса^[13]; «Трутень» говоритъ, что сочиненіямъ того и другаго будетъ удивляться отдаленное потомство; что Сумароковъ въ басняхъ сравнялся съ Лафонтеномъ, въ эклогахъ — съ Виргиліемъ, въ трагедіяхъ — съ Расиномъ и Вольтеромъ, что притчи его останутся навсегда неподражаемымъ образцомъ.

Почесть терновникомъ нельзя прекрасну розу —

Такъ Сумарокова хулить стихи и прозу:

Все плавно, хорошо; онъ первый здѣсь у насъ;

Извѣстна лишь ему дорога на Парнасъ (*).

(*) 1769 г. стр. 132, 183, 284.

Публика, которая обыкновенно любитъ разсуждать и спорить о превосходствѣ писателей, сравнивая Ломоносова и Сумарокова, раздѣлилась на двѣ партіи: одна стояла за лирика, другая за драматическаго писателя. На сторонѣ послѣдней былъ Эминъ. Одинъ изъ бѣсовъ «Адской Почты» разсказываетъ: "Вчерашняго дня обѣдалъ я у нѣкотораго человѣка, любящаго словесныя науки… Дошло дѣло до россійскихъ "лучшихъ стихотворцевъ. Перечесть ихъ всѣхъ немного труда стоило, ибо между хорошими стихотворцами понынѣ были два, которыхъ сочиненія украшаютъ славу Россіи. Одинъ изъ нихъ обожалъ Клію, а другой Мельпомену. Оба сіи стихотворцы имѣютъ свои партіи, безъ которыхъ нынѣ въ свѣтѣ разумнымъ быть не можно. Теперь и ученость требуетъ разнощиковъ. Ежели по домамъ о ней кричать не будутъ, то она въ храминѣ своей сгніетъ. Большая часть гостей прославляла сочиненія лирическія, которыхъ многіе изъ нихъ не разумѣютъ; а меньшая, но лучшаго вкуса, отдавала первенство нѣжностямъ. Одного и другаго стихотворца обожатели такой подняли шумъ, что и я принужденъ былъ длинныя свои уши заткнуть. Наконецъ нѣкоторый человѣкъ, въ наукахъ упражняющійся, который видѣлъ и знаетъ свѣтъ, рѣшилъ ихъ споръ. Онъ такъ говорилъ, когда его спросили, кто лучшій стихотворецъ: тотъ ли, кто обожаетъ Клію, или тотъ, который чтитъ Мельпомену? — Я вамъ, отвѣчалъ М., скажу свою мысль… Рѣшить, кто изъ нихъ писалъ лучше, весьма трудно, ибо между двумя вещьми хорошими совершенное нужно понятіе объ оныхъ, чтобъ опредѣлить преимущество одной передъ другою… Кліинъ обожатель служилъ съ великою славою одной только музѣ, и то въ одномъ родѣ одическомъ, а въ историческомъ, хотя и упражнялся, по съ весьма малою удачею. Напротивъ того, трагическій стихотворецъ служилъ многимъ музамъ съ немалымъ успѣхомъ. Одинъ изъ нихъ имѣетъ славу отъ однихъ только одъ, которыми онъ несравненно превосходитъ оды другаго; но сей вмѣсто того несравненно лучше его писалъ трагедіи; эклоги его лучше собственныхъ его трагедій, а басни совершеннѣе всего разсказаны; слѣдовательно, одинъ изъ нихъ въ одномъ родѣ стихотворства весьма хорошъ, а другой въ двухъ родахъ съ нимъ "въ хорошествѣ равенъ, а въ третьемъ превосходитъ и самаго де-ла-Фонгена, въ которомъ есть весьма много ошибокъ въ плавности слога, сему роду весьма нужнаго, примѣченныхъ г. Волтеромъ; а въ басняхъ нашего стихотворца весьма мало ихъ найти можно… Не хочу я подтверждать написаннаго г. Волтеромъ, что гораздо славнѣе быть хорошимъ трагикомъ, нежели лирикомъ, чтобы такимъ размышленіемъ «не причинить противной сторонѣ досадъ; но сколько мнѣ дозволено, буду разсуждать самъ для себя о родѣ одъ и трагедій. Одистъ на своей лирѣ говоритъ обыкновенно съ одними героями, а трагикъ со всѣми человѣками. Одинъ наполняетъ свое сочиненіе вымыслами, а другой истинными разсужденіями; тотъ летаетъ по воздуху, по небесамъ, по аду и по всѣмъ горамъ и долинамъ, а сей въ кругѣ своемъ идетъ прямо; ежели оглянется назадъ, то только для того, чтобъ путь его былъ прямъ и отъ средоточія не удаленъ. Одинъ, философію ненавидя, летаетъ почти за атмосферу, а другой оную на землѣ обожаетъ; тотъ выдумываетъ, чего нѣтъ и чему иногда быть не можно, а сей и то, что есть, тонкостію своею разбираетъ; и ежели теперь больше въ свѣтѣ людей, нежели героевъ, то смѣю сказать, что трагедія полезнѣе оды… Слѣдовательно такому трагику, такому сатирику и такому прекрасному нравоучителю, какъ г. С. (Сумароковъ), можно скорѣе и больше сдѣлать людей хорошо мыслящихъ, нежели г. Л. (Ломоносову) героевъ; а изъ сего и большинство пользы видно». Затѣмъ «Адская Почта» увѣряетъ, что ода и посредственная можетъ сойти за хорошую, но трагедія посредственности не терпитъ, почему и великіе писатели, принимаясь за этотъ родъ сочиненій, часто испытывали неудачи. Такъ Шекспиръ, Англичанами обожаемый трагикъ, весьма былъ высокомысленъ, остроуменъ и ученъ, но упрямъ и нехорошаго вкуса. Въ его трагедіяхъ характеры людей безъ разбору описаны и перемѣшаны; въ его Юліи Кесарѣ шутки, Римскимъ грубымъ художникамъ приличныя, введены въ важнѣйшую сцену Брута и Кассія… Г. С. (Сумароковъ) въ семъ своемъ пути странствовалъ счастливо, и если находятся въ его трагедіи пороки, то такіе, какихъ и въ Корнелѣ и Расинѣ есть довольно. Любовь есть общая зараза театра, безъ которой и славнѣйшіе писатели въ трагическихъ своихъ сочиненіяхъ почти обойтись не могли. Расинъ не могъ того миновать, чтобъ Митридата, Александра и Пора не представить щеголями любовными, и въ Корнелѣ рѣдко можно сыскать трагедію безъ такой любви, которая во многихъ мѣстахъ весьма нехорошо описана, потому что положена не у мѣста, и ежели что-нибудь сему подобное сыщется въ трагедіяхъ г. С. (Сумарокова), тому причиною больше обыкновеніе нынѣшняго театра, нежели онъ… Многіе и то г. С. (Сумарокову) причитываютъ въ порокъ, что онъ въ нѣкоторыхъ мѣстахъ подражалъ Расину. Подражаніе есть лучшая стихотворства добродѣтель: Расинъ самъ очень много подражалъ Еврипиду, а г. Л. (Ломоносовъ) Гинтеру, котораго никакъ съ Расиномъ ни въ хорошемъ вкусѣ, ни въ возвышеніи мыслей, ни въ твердости разсужденій сравнять не можно. Я теперь сказать долженъ, что оды одного, трагедіи, эклоги, а особливо притчи другаго вѣчнаго почтенія достойны; однако одинъ сдѣлалъ больше другаго, у людей безпристрастныхъ имѣетъ нѣкоторую отличность… Что же вышло изъ рѣчей М.? то, что всѣ говорили: виватъ лирикъ; онъ "лучшій всѣхъ въ свѣтѣ стихотворцевъ, а С. (Сумароковъ) человѣкъ посредственнаго знанія; но я почелъ рѣчь М. за справедливую, а особливо потому, что выхваляемый имъ стихотворецъ великій ему непріятель, вездѣ его ругалъ и ругаетъ, и мало ему несправедливымъ своимъ доношеніемъ жесточайшаго не причинилъ «злоключенія. М. о всемъ томъ зная и толь много отъ него претерпя, когда его хвалятъ, кажется, что въ такой похвалѣ пристрастія быть не можетъ»^[14].

Мы нарочно привели такую длинную выписку. Несмотря на тѣ односторонія основы, какими тогда, подъ вліяніемъ произведеній французской псевдоклассической школы, руководствовались въ литературномъ судѣ, для насъ важенъ и поучителенъ въ этихъ ужь отжившихъ мнѣніяхъ отголосокъ прошлой жизни.

Журнальные отзывы о Тредьяковскомъ мы привели выше. Не столь благосклонны были журналы къ Хераскову. Въ 1769 году онъ издалъ книжку своихъ стихотвореній подъ заглавіемъ: «философическія оды, или пѣсни Михаила Хераскова» (печатаны при Императорскомъ Московскомъ Университетѣ, въ 8-ю д. л.), на заглавномъ листѣ которой былъ изображенъ летящій Пегасъ. По поводу этихъ стихотвореній, въ «Смѣси» былъ напечатанъ слѣдующій разговоръ Меркурія съ издателемъ «Смѣси»: «я право не знаю, говоритъ Меркурій, для чего Аполлонъ скупится давать Пегаса; онъ нашъ братъ безсмертной, и никакой стихотворецъ его не изъѣздитъ; однако Аполлонъ очень рѣдкихъ на него сажаетъ. Да кстати пришло, не хочешь ли посмотрѣть новыхъ пѣсенъ съ изображеніемъ Пегаса?» Издатель: «Я видѣлъ эту книжку, но не знаю для чего тутъ приплетенъ Пегасъ? Пегасъ сердитъ и сшибъ съ себя сего писателя^[15]».

Журналы 1769 года болѣе всего вооружались противъ дурныхъ переводовъ, искажавшихъ не только красоту формы, но часто и смыслъ подлинника. "Одинъ (говоритъ «Смѣсь»), переломавъ Вергиліеву Энеиду и испорти прекрасный слогъ сего писателя, думаетъ, что заслужилъ безсмертную славу; другой изъ нѣжнаго Овидія сдѣлалъ несноснаго враля; третій превратилъ Анакреона въ глупаго Украинца {Стр. 189. Смотри также «И то и сё», недѣля 49-ая. Противъ этого замѣчанія «Смѣси» Чулковъ (въ поэмѣ: «Плачевное паденіе стихотворцевъ») говоритъ, что критикъ не можетъ никому повредить хотя и желаетъ:

Испорчены, кричитъ, на русскомъ Энеиды

И нынѣ Анакреонтъ — Украинецъ, по Грекъ,

Но сей премудрый мужъ, ученый человѣкъ

Не только Энепдъ, не смыслитъ и Эвдона,

Понеже онъ у васъ похуже и Прадона.}.

Говоря объ Овидіи и Виргиліевой Энеидѣ, «Смѣсь», кажется, намекала на переложеніе Майкова и на переводъ Энеиды (Василья Санковскаго), первая часть котораго вышла въ 1769 году^[16]. Издатель «Пустомели» также не оставилъ безъ вниманія этого перевода. Распредѣляя музамъ новыя занятія, онъ насмѣшливо совѣтуетъ самому себѣ: "Калліопу сдѣлай приворотникомъ; украшенія всѣ съ нея оборви, она ихъ нынѣ недостойна; эпическіе стихи вырви изъ рукъ ея и брось, вмѣсто трубы дай ей рожокъ и прикажи наигрывать повѣсти о траянскихъ витязяхъ. Если жъ захочешь ты отвратить посѣщенія, которыя тебѣ, какъ новому воеводѣ (Парнаса) непремѣнно прочими богами сдѣлаются, то прикажи ей читать одну изъ "новыхъ піесъ, она конечно всѣхъ гостей рыганьемъ своимъ отгонитъ, ибо съ нѣкотораго времени Калліопа стала весьма обжорлива… Славныхъ авторовъ сдѣлай разнощиками, прикажи имъ по всѣмъ мѣстамъ продавать свои сочиненія и выхвалять ихъ, сколько возможно больше: мнѣ къ этому не привыкать… Виргилію, наклавши полной мѣшокъ нелѣпыхъ изрѣченій, прикажи ходить по рынку и пр"давать ихъ повольною цѣною"^[17]. Кто-то прислалъ въ «Трутень» эпиграмму на переводчика Энеиды, и она была напечатана:

Въ смущеніи творецъ труды свои читаетъ,

И зря, что самъ писалъ, того не понимаетъ,

Блѣднѣетъ, сердится, судьбу свою клянетъ

И губы окусавъ, сивуху съ горя пьетъ;

Потомъ, какъ злой Зевесъ беретъ гремящи стрѣлы

Онъ въ гнѣвѣ, взявъ перо, разрушитъ всѣ предѣлы,

Начавъ съ Россійскимъ здѣсь Виргилгемъ «рыгать».

Издатель! вотъ все то, что могъ тебѣ сказать.

Переводчикъ, по словамъ «Трутня», раздраженный этими нападеніями, пожелалъ отмстить свою обиду. "По несчастію общему всѣхъ читателей, это случилося въ то самое время, когда онъ издавалъ въ печать книжку своего перевода. Тутъ-то онъ себя удовлетворилъ; ибо къ книжкѣ, состоящей менѣе трехъ листовъ, написалъ на четырехъ анкетахъ предисловіе, въ которомъ пространно утверждалъ, что критикующіе люди злы… что онъ тѣ критики, яко неистовобеснующихся молодичей, малыми своими душевными добротами и слабоблещущими пылинками остраго разума возпроизжелавніихъ посверкать, соблаговоляетъ уничтожать и презирать, и что онъ «на нихъ ни единаго не будетъ отвѣтствовать слова: но забывшись исписалъ цѣлыя четыре страницы^[18]». «Смѣсь» смѣялась и надъ другими странными выраженіями и неправильными оборотами, допущенными переводчикомъ Энеиды.

Она напечатала двѣ бранчивыя статьи, наполненныя разными нелитературными намеками. На пятнадцатомъ листѣ этого изданія сказано: "Клеонъ, превознесенный хвалами думаетъ о себѣ, что онъ превосходитъ Пиндара за тѣмъ, что обучался Реторикѣ въ какомъ-то монастырѣ и вытвердилъ наизусть Виргилія. Но не подумай того, читатель, чтобъ онъ писалъ согласно съ здравымъ разсудкомъ; онъ столько гордъ, что и разсудокъ презираетъ; ему нѣтъ до него нужды, а надобны только стопы и риѳмы, ибо въ его стихахъ: музыки ревъ бодритъ и нѣжитъ духъ; въ предсердіи кипитъ и кровь; герои всѣ лактьми сверкаютъ, челомъ махаютъ, и духъ его героямъ плещетъ; надъ мыслей дѣюща понятность и прочее «сему подобное». Эти строки вызвали слѣдующее посланіе, подписанное буквами Н. Н.: "Господинъ сочинитель! Вашъ 15-й листъ заставилъ меня думать, кто таковъ сей вами описуемый стихотворецъ, который реветъ на лирѣ, мычитъ на трубѣ, а гремитъ на свирѣли, у "котораго сердца есть прихожая комната предсердіе называемая, и который видѣлъ сверканіе локтей (!). Наконецъ я догадался, куда вы цѣлите. Знаете, почему онъ многими въ разумѣ похваляется? Мнѣ, кажется, потому, что у насъ почти всѣ къ новостямъ охотники. У него разумъ а-ла-грекъ… Нѣкоторый господинъ пуще всего избаловалъ извѣстнаго вамъ умника, что онъ больше имѣетъ способностей, нежели славный нашъ лирикъ (Ломоносовъ?). Но я смѣло скажу, дай Боже, чтобъ сей господинъ могъ порядочно разумѣть сего лирика, не только опредѣлять цѣну его знанію и его атестовать; по моему сходнѣе сказать, что муха ровна со слономъ, нежели сравнять нескладныя и наудачу писанныя его сочиненія съ одами славнаго нашего стихотворца. Теперь пошла мода на кривой толкъ и на самолюбіе. Сей мнимый умникъ со всѣмъ своимъ невѣжествомъ такъ гордъ, что, не успѣвъ сѣсть на скамейку, говоритъ, что ему давно бы уже надлежало сидѣть на президентскихъ креслахъ; но несчастіе въ томъ, что свѣтъ не знаетъ цѣны его достоинствъ. Однакожь, многіе толкуютъ, что онъ будетъ великій человѣкъ. Онъ и теперь великій, но къ сему прилагательному существительное имя «умалчиваю»^[19]. Такъ безцеремонны были прежніе критики!

«Всячина», «Смѣсь», «Трутень», «Адская Почта» и «Пустомеля» единогласно возставали противъ переводовъ Владиміра Лукина^[20], который въ 1768 году напечаталъ двѣ комедіи, переведенныя имъ съ французскаго: Тесть и Зять («Depuis et Deronnais» par Collé), и Разумный вертопрахъ («Le Sage étourdi», par Boissy). Обѣ пьесы были играны во время масляницы на театрѣ, по приняты публикою неблагосклонно, потому-что неточность перевода и неправильное употребленіе нѣкоторыхъ безпрестанно-повторяемыхъ выраженій помѣшали хорошему исполненію ихъ на сценѣ. А. В. Храповицкій прислалъ во «Всячину» отъ имени дѣвицы письмо^[21], въ которомъ, увѣряя, что Колле въ пьесѣ «Тесть и Зять» такъ же обезображенъ, какъ Фенелонъ въ Телемахидѣ Третьяковскаго, онъ смѣется надъ интригою комедіи Лукина и разсказываетъ объ одной своей пріятельницѣ, заболѣвшей во время ея представленія. "Дама эта отъ природы была чрезвычайно чувствительна и нѣжна. Лишь открыли занавѣсу, она задумалась, и по окончаніи нѣсколькихъ явленій спрашивала: по какимъ "театральнымъ правиламъ актеры часто кричатъ: а! а! и что сіе значитъ? также для чего Исидоръ, называя за глаза любовницу свою "Софьею Менандровною^[22], самой ей всегда говоритъ: Софья! а! «Софья, я тебя прямо обожаю. Комедія передѣлана на наши правы и дѣйствіе происходитъ въ Петербургѣ; однако здѣсь любовники такъ не говорятъ. Потомъ она жаловалася, что безпрестанныя а! а! разломили ей голову. Наконецъ увидя, что Софья Менандровна, представляющая двадцати-пяти-лѣтнюю дѣвицу, пошла, заплакавъ о томъ, что хотя вѣрно обѣщали выдать ему замужъ, но зачѣмъ не выдаютъ въ тотъ самый день, она столько сему смѣялась, что подступило къ ней колотье, и послѣ комедіи привезли ее домой больною. Теперь ей полегче, и она смѣется плачущему Менандру Васильевичу, который, назначивъ свадьбу завтра, говоритъ, что въ исполненіи сего обѣщавши не ручается, кое, повидимому, сдѣлалъ только для окончанія комедіи. Впрочемъ, можно думать, что какъ Исидоръ прямо обожаетъ Софью Менандровну, такъ Менандръ Васильевичъ прямо до своей смерти ихъ не обвѣнчаетъ; почему же онъ названъ прямо тесть, а Исидоръ прямо зять»^[23]? Дѣйствительно комедія «Тесть и Зять» наполнена безпрерывными восклицаніями: а! а! и неумѣстнымъ повтореніемъ слова: «прямо». Критика того времени почти исключительно обращала вниманіе на языкъ и ограничивалась замѣчаніями о неправильности оборотовъ и выраженій; болѣе-серьёзной цѣли она еще не сознавала, или сознавала ее весьма-слабо.? Въ «Трутнѣ» напечатано было письмо, въ которомъ ловко пародированы манера и слогъ Лукина^[24]; въ этомъ же изданіи появились противъ Лукина и Ѳедора Козельскаго слѣдующіе стихи:

Издатель! многіе глупцы тебя ругаютъ,

Затѣмъ, что твари тѣ и разумъ отвергаютъ;

Ты долженъ сонмище вралей всѣхъ презирать.

Никто не запретитъ бумагу имъ марать.

Разумный вертопрахъ съ Пантеею (¹) свидѣтель,

Какой имъ даръ писать парнасскій далъ владѣтель;

Но думаютъ они, что всѣхъ тѣмъ веселить

И забываютъ то, что музы не велятъ

Несмысленнымъ творцамъ врать мерзкими стихами…

Л* (Лукинъ) съ своимъ худымъ ты слогомъ и невольнымъ

Читателя зови хоть сто разъ благосклоннымъ

И въ предисловіи хотъ въ ноги поклонись (²),

Иль за сіи слова со мною побранись,

Что худо пишешь ты — всегда скажу я смѣло,

Что а! на мѣсто ахъ! успѣха не имѣло.

Что какъ-ли-ни (³) твоихъ нигдѣ не наношу

И противъ истины во вѣкъ не погрѣшу (⁴).

(¹) Пантея, трагедія въ о дѣйствіяхъ, Ѳ. Козельскаго Спб. 1769 г. Новиковъ отзывается объ этой пьесѣ неблагосклонно.

(²) Намёкъ на длинныя предисловія къ комедіямъ, изданнымъ Лукинымъ.

(³) Выраженіе, часто-встрѣчаемое въ комедіяхъ Лукина.

(⁴) 1769 г. стр. 132—3.

«Смѣсь» съ насмѣшливою откровенностью увѣряетъ, что въ обѣихъ комедіяхъ Лукина много пустыхъ словъ и въ награду за то очень-мало смысла, что «sage étourdi» обратился у него изъ разумнаго повѣсы въ несноснаго враля; что трагедія Козельскаго «самая несчастная», что въ ней нельзя похвалить ни единаго стиха и что, наконецъ, самъ авторъ едва-ли ѣзжалъ на Пегасѣ^[25].

«Адская Почта» напечатала такой разсказъ объ одномъ сочинителѣ комедій, въ которомъ видно намѣреніе представить Лукина. "Онъ (говоритъ «Почта»), бранятъ всѣхъ комедіантовъ, утверждая, что они портятъ комедіи, не представляя оныя такъ, какъ надобно. Ему, съ нимъ разговаривающій, сказалъ, что наши комедіанты въ томъ невиноваты, что имъ дурнаго сочиненія хорошимъ представить не можно, что здѣшніе нѣкоторые актеры и актрисы дѣлаютъ честь нашему театру и что, конечно, онъ за то ихъ возненавидѣлъ, что здѣшній, весьма хорошій актеръ (Дмитревскій), съѣздивъ въ Парижъ, пріѣхалъ еще лучшимъ, а онъ, будучи неудачливымъ сочинителемъ, возвратился изъ Парижа^[26] худшимъ авторомъ, нежели какъ былъ "прежде. Ты лжешь, съ гнѣвомъ отвѣчалъ сей авторъ, у меня есть піеса, которую и Мольеръ бы похвалилъ, или бы еще оной позавидовалъ, если бы былъ живъ… Потомъ, вынувъ изъ кармана свое сочиненіе, съ такимъ восхищеніемъ, шумомъ, крикомъ, бѣшенствомъ, воздыханіемъ и хохотаніемъ оное читалъ, что, если бы то было въ Англіи, то посадили бы его въ шальной домъ. Прочетши нѣсколько «явленій, привелъ въ великій смѣхъ съ нимъ спорящаго. Тогда сей авторъ сказалъ смѣющемуся: ты глупъ, ничего не смыслишь, вкуса въ театрѣ не знаешь, сочинять не умѣешь, театральныя правила тебѣ неизвѣстны. Соперникъ его, видя, что такой чрезвычайный жаръ требуетъ охлажденія, вылилъ ему въ глаза стаканъ воды…»^[27]. Трудно повѣрить въ наше время возможности подобныхъ сценъ; но если въ литературѣ допускались брань и личности, нарушавшія всѣ приличія, то до чего могло довести раздраженное самолюбіе писателей, при ихъ враждебныхъ встрѣчахъ въ обществѣ?

Въ защиту Лукина «Всячина» стала, вопреки Храповицкому, утверждать, что, при тогдашнемъ состояніи просвѣщенія гораздо-полезнѣе поощрять литераторовъ и переводчиковъ, нежели строго критиковъ ихъ, и что ради двухъ или трехъ непривычныхъ выраженій, нельзя признать весь переводъ дурнымъ^[28]? Эта аполлогія вызвала возраженіе Сумарокова (въ журналѣ «И то и сё»), который, какъ извѣстно, сильно неладилъ съ Лукинымъ; онъ настаивалъ на той мысли, что труднѣе критиковать со вкусомъ, нежели сочинять безъ всякаго вкуса, и что просвѣщеніе у насъ вовсе не въ такомъ печальномъ положеніи, какъ думаетъ господинъ защитникъ; ибо ѳеофановы проповѣди, похвальное слово императрицѣ Елизаветѣ и нѣкоторыя строфы Ломоносова, проповѣди псковскаго и тверскаго архіереевъ и троицкаго архимандрита не показываютъ «парнасскаго младенчества въ Россіи», и одобреніе худымъ писателямъ, хотя бы и молодымъ, ненужно. Въ комедіяхъ же Лукина погрѣшности не мелкія, а самыя крупныя и непростительныя.

Но этимъ не кончились литературныя истязанія Лукина; насмѣшки надъ нимъ продолжались и въ 1770 году. Издатель «Пустомели», осмѣивая современныя трагедіи и комедіи Лукина, совѣтуетъ такъ распорядиться съ музами: "Плаксивую Мельпомену одѣнь въ платье изъ «трагическихъ листовъ; въ одну руку дай ей чернилицу съ перомъ — вмѣсто кинжала, а другою прикажи чаще размахиваться, бить себя по лицу и безпрестанно кричать: ахъ, увы, погибло все!… Талію — о! эту насмѣшницу надобно хорошенько помучить; до сего времени она всѣхъ осмѣивала, но ты сдѣлай такъ, чтобы всѣ на нее глядя смѣнились. Платье сшей ей гаерское, въ руку вмѣсто маски дай ей вызолоченный пузырь съ горохомъ и заставь читать Л** (Лукина) комедіи, которыхъ она терпѣть не можетъ и которыя ее, конечно, измучатъ». Въ другомъ мѣстѣ издатель «Пустомели» дѣлаетъ такой отзывъ о произведеніяхъ Лукина: «Если когда-нибудь тебѣ, читатель, случилося быть въ бесѣдѣ съ пустомелею, который безпрестанно болтаетъ, а самъ никого не слушаетъ, или… наконецъ, со стихотворцемъ, который ровняетъ себя со славными Россійскими писателями и говоритъ только о чищеніи Россійскаго языка, похвалу себѣ и хулу другимъ, и которое чищеніе разумные люди называютъ порчею Россійскаго, безъ порчи прекраснаго нарѣчія, и такъ если господинъ читатель съ сими людьми когда-нибудь бывалъ, такъ ты знаешь: каковы они несносны, таковъ-то несносенъ былъ я самъ себѣ (задумавъ трудное предпріятіе издавать журналъ), или еще столько, сколько несносны Таліи Л** (Лукина) комедіи»^[29].

Чулковъ, нападая на дурныхъ переводчиковъ, въ то же время замѣчалъ, что появилась мода выдавать переводы за сочиненія оригинальныя; писатели болѣе думаютъ о минутномъ успѣхѣ, нежели о дѣйствительной славѣ; "они таскаютъ изъ разныхъ сочиненій и выдавая оныя «подъ своимъ именемъ, ни мало не страшатся быть уличены въ похщеніи чужаго добра»^[30].

Въ избранную нами эпоху драматическія произведенія, составлявшія репертуаръ столичныхъ театровъ, большею-частью были переводныя, или передѣланныя съ французскаго языка; вездѣ было подражаніе произведеніямъ такъ-называемой псевдоклассической школы и весьма-мало оригинальности: герои и героини трагедій сопровождались непремѣнными наперсниками и наперсницами; въ комедіяхъ пронырливые и бойкіе слуги и служанки разсуждали, острили и заправляли всѣмъ дѣйствіемъ съ истинно-французскою свободою; всѣ условные сценическіе пріемы соблюдались строго. Особенною славою въ это время пользовались драматическія произведенія Сумарокова и сценическій талантъ актёра Дмитревскаго, который игрою своею исторгалъ общую дань удивленія. «Смѣсь» говоритъ о немъ, какъ о первомъ русскомъ артистѣ, достойномъ соперникѣ Гарика и Лекеня; къ этому она присоединяетъ, что Дмитревскій въ трагедіяхъ не только равнялся по таланту своему съ Лекенемъ, но даже превосходилъ его силою любовной страсти, въ чемъ будто признавались и сами французы. Чтобъ сдѣлаться Дмитревскимъ, надо (по словамъ «Смѣси») родиться актёромъ; когда онъ являлся въ роли «Мизантропа», то, глядя на его игру, ни о чемъ болѣе нельзя было думать, какъ только о Мизантропѣ. Въ честь Дмитревскаго въ этомъ журналѣ напечатано слѣдующее четверостишіе:

Dmitrewsky, des talens possédant l’avantage,

Elève son théâtre dont il fait tout l’honneur:

Comme Garick ou Le-Kain, il charme et parle au coeur,

Et du Franèais surpris enlève le suffrage (*).

(*) Стр. 23, 55—56.

«Пустомеля» сообщаетъ любопытныя для насъ указанія объ игрѣ Дмитревскаго и Троепольской, которыя и передаемъ здѣсь вполнѣ:

Въ іюньскомъ выпускѣ. — «Изъ Москвы. Г. Д***, актеръ придворнаго Россійскаго театра, пріѣхавъ къ намъ, столько надѣлалъ шуму, что во всемъ городѣ только и разговоровъ, что о немъ; и подлинно, московскіе жители увидѣли въ немъ славнаго актера. Онъ игралъ въ „Семирѣ“ Оскольда и всѣхъ зрителей плѣнилъ; въ Евгеніи — комедіи графа Кларандона: искусство, съ какимъ онъ сей роль представлялъ, принудило зрителей оную комедію просить еще три раза, въ чемъ они были удовольствованы, и въ каждое представленіе въ новое приходили восхищеніе; казалось, будто искусство г. Д*** по степенямъ еще больше возрастало. Надобно отдать справедливую похвалу и господину переводчику сей комедіи; ибо онъ всѣ красоты, находящіяся въ подлинникѣ, сохранилъ и на Россійскомъ языкѣ. Г. Д*** игралъ еще Вышеслава и Ревниваго, съ равномѣрною же отъ всѣхъ похвалою, а еще ожидаютъ представленія Хорева и Беверлея. Зрители собиралися въ театръ въ такомъ множествѣ, что многіе, по причинѣ великой тѣсноты, не могли получать билетовъ, если хотя мало опаздывали. Наконецъ, должно сіе заключить тѣмъ, что г. Д*** московскихъ жителей удивилъ, привелъ въ восхищеніе и заставилъ о себѣ говорить по малой мѣрѣ два мѣсяца»^[31].

Въ іюльскомъ выпускѣ — «Въ Санктпетербургѣ. Недавно здѣсь на придворномъ императорскомъ театрѣ представлена была Синавъ и Труворъ — трагедія г. Сумарокова. Трагедія сія играна была по переправленному вновь господиномъ авторомъ подлиннику. Нѣтъ нужды выхвалять сего почтеннаго автора сочиненій; они такъ хороши, что кто только ихъ читалъ и кто имѣетъ разумъ, то всѣ ему, отдавая справедливую похвалу, удивляются. Что жъ касается до актеровъ, представлявшихъ сію трагедію, то надлежитъ отдать справедливость, что г. Дмитревскій и г-жа Троепольская привели зрителей въ удивленіе. Нынѣ ужь въ Петербургѣ не удивительны ни Гарики, ни Лекены, ни Госсенши. Пріѣзжающіе вновь французскіе актеры и актрисы то подтверждаютъ. Совсѣмъ тѣмъ нельзя пропустить, чтобы не замѣтить слабость и пристрастіе къ французамъ одного господина, который во время представленія сей трагедіи, когда г. Д. и г-жа Т. зрителей искусствомъ своимъ восхищали, онъ воздыхаючи сказалъ: жаль, что они не французы; ихъ бы можно почесть совершенными и рѣдкими въ своемъ искусствѣ. Черезъ нѣсколько дней, когда представлена была французская піеса, то сей господинъ не могъ выдержать ни чрезмѣрной радости и восхищенія, ни также чрезмѣрнаго и смѣшнаго своего пристрастія, дѣлая похвалу французскимъ актерамъ, и хотя комедія играна была смѣшная, однакожь онъ собою гораздо больше дѣлалъ смѣха»^[32].

По свидѣтельству повѣсти, помѣщенной въ «Пустомелѣ», на театрѣ чаще всего представляемы были: «Привидѣніе съ барабаномъ, или пророчествующій женатый» (переводъ съ французскаго А. Нартова); «Новопріѣзжіе» (соч. Леграна, переводъ А. Волкова, М. 1759 г.); комедіи Мольера: «Скапиновы обманы», «Лѣкарь по неволѣ», «Жоржъ Дандинъ», «Мнимый рогоносецъ», «Принужденная женитьба» и подобныя симъ смѣшныя комедіи^[33]. Такимъ образомъ театръ держался передѣлками съ Французскаго, Мольеромъ и піесами Сумарокова.

Таковъ былъ взглядъ современниковъ на Дмитревскаго; но трудно сказать, на сколько было справедливо это увлеченіе и эти похвалы. XVIII-й вѣкъ вносилъ такъ много условнаго въ свои сужденія объ искусствѣ! Пѣвучая декламація и заученыя торжественныя позы и жесты могли для зрителей того времени замѣнять живую и всегда простую природу. Сохранились преданія, что Дмитревскій, умный, вѣжливый и тонкій придворный, вовсе не былъ превосходнымъ актёромъ, не любилъ естественности и не обладалъ сильными чувствами^[34]. Но тогда иначе смотрѣли и на драму, и на сценическое искусство, и на Дмитревскаго

Публикою и поведеніемъ ея въ театрѣ, журналы вообще несовсѣмъ были довольны. «Всячина» печатно жаловалась на тѣхъ, которые, проповѣдуя о тишинѣ французскаго театра, мѣшаютъ слушать въ русскомъ и не даютъ внимательно слѣдить за превосходною игрою Дмитревскаго (въ трагедіи «Синавъ»). Наши дворяне, замѣчаетъ «Всячина», и большая часть молодыхъ людей обыкновенно увѣряютъ, что они великіе охотники до театральныхъ представленій и почитаютъ себя знатоками въ этомъ дѣлѣ. "Едва услышатъ они о новой драмѣ, то уже толпами собираются въ театрѣ и съ нетерпѣливостію дожидаются дѣйствія. Но какое имѣютъ они притомъ намѣреніе? Чтобы примѣчать больше дѣйствующія лица, нежели характеры, ими представляемые. Они болѣе берутъ участія въ небольшихъ спорахъ и несогласіяхъ актеровъ, нежели въ судьбѣ тѣхъ славныхъ героевъ и героинь, въ видѣ коихъ они намъ являются. Какъ Дмитревскій, ле-Сажъ, или Троепольская, Мартеньша и проч. одѣты были; ихъ голоса, движенія, осанка, совставляютъ предметъ многочисленныхъ разговоровъ. Но Синава, жестокая страсть, погубившая брата его, любовницу и его самого, Гарпагонова гнусная скупость, Магометово злодѣйство и ложью ослѣпленное суевѣріе, ополчающія руки чадъ на родителя, исправленіе мота^[35], «словомъ, всѣ сіи живо изображенные характеры, вымышленные стихотворцами, возбуждающіе въ насъ благородныя чувства, исправляющіе наши нравы… предаются молчанію и столь мало внимаются, будто бы никакого примѣчанія не заслуживаютъ. Иные принуждаютъ себя казаться знающими въ драматическихъ сочиненіяхъ и любителями оныхъ и, говорятъ, что балетъ только отъ скуки смотрятъ; во совсѣмъ тѣмъ можно видѣть, что ничто имъ больше онаго не нравится»^[36]. Въ «Вечерахъ» было помѣщено письмо такого содержанія: «Господа издатели! усерднѣйше прошу васъ дать пристойно возчувствовать нашимъ согражданамъ, въ чемъ состоитъ цѣль въ установленіи театровъ, и что на таковыя позорища, какъ комедія и трагедія, ѣздятъ, чтобъ слушать, а не только глядѣть, или себя казать и смотрѣть другихъ, и что благоразумное воспитаніе учитъ въ собраніяхъ, гдѣ чего-бы-то ни было и какое-либо сообщество собралось слушать, если самъ слушать не хочешь, то другимъ не мѣшать. Мнѣ случилось быть въ театрѣ, когда русскаго „Беверлея“ представляли, истинно съ крайнею прискорбностью слышала: вопервыхъ, что не умолкали говорить; многія дамы для прохлажденія медку изъ караульни посылали просить, другія кушали, наконецъ въ театрѣ хохотали, на что, конечно, другой причины тѣмъ забавнымъ людямъ не было, какъ только названіе комедіи, въ которую по ихъ мнѣнію надлежитъ смѣяться… Молчаніе и тихость не прежде возстановились, когда, въ-самомъ-дѣлѣ, только глазами, а не слухомъ вниманіе имѣть должно, то-есть въ балетѣ. Размышляя о семъ, мнѣ пришла на умъ и та неутѣшная мысль, что намъ предъ чужестранными и тѣмъ извиниться не можно, что парадисъ или, въ другихъ мѣстахъ, партеръ, всякаго состоянія людьми въ вольныхъ позорищахъ наполняется, потому-что въ Императорской театръ, кромѣ благородныхъ, положено не впускать, почему титулованныя особы суть одни въ немъ зрители»^[37]. Сумароковъ жаловался на московскую публику, что она съѣзжается въ театръ грызть орѣхи и кричать^[38], а Лукинъ — на петербургскую, которая во время представленій (по его словамъ) сморкается, разговариваетъ и шумитъ?

Переводы и передѣлки французскихъ драматическихъ произведеній, выводившихъ на сцену болѣе или менѣе чуждые намъ нравы и обыкновенія, не могли удовлетворять людей съ сколько-нибудь вѣрнымъ эстетическимъ тактомъ. Лукинъ, извѣстный своими передѣлками съ французскаго, уже самъ чувствовалъ недостаточность подобныхъ подражаній; въ предисловіяхъ къ своимъ комедіямъ онъ высказываетъ мысль о необходимости дать комедіи болѣе самобытное, народное значеніе. «Мнѣ (говоритъ онъ), всегда несвойственно казалось слышать чужестранныя рѣченія въ такихъ сочиненіяхъ, которыя долженствуютъ изображеніемъ нашихъ нравовъ исправлять не столько общіе всего свѣта, но болѣе участные нашего народа пороки… Многіе зрители отъ комедіи въ чужихъ правахъ не получаютъ никакого поправленія; они мыслятъ, что не ихъ, а чужеземцевъ осмѣиваютъ». Лукинъ удивляется, что дѣйствующія лица драматическихъ пьесъ изъясняются не въ нашихъ нравахъ, одѣваются въ незнакомыя намъ одежды; что въ комедіяхъ являются нотаріусы для заключенія неизвѣстнаго у насъ брачнаго контракта; что слуги и служанки, выводимые на сцену, болѣе похожи на нашихъ петиметровъ и свѣтскихъ дамъ, нежели на слугъ^[39].

Потребность въ народномъ театрѣ живо ощущалась и открыто высказывалась въ тогдашнихъ журналахъ, выступившихъ на защиту русской національности противъ односторонности и крайностей Французскаго вліянія. «Я думаю, замѣчаетъ „Всячина“, что не въ однихъ книгахъ должно держать(ся) правила, чтобъ Русскимъ представлять русскія умоначертанія, во и въ позорищахъ; ибо маркизъ на русскомъ театрѣ уши деретъ, а къ свадебному контракту тетушка моя и смысла „не привязываетъ. Она хочетъ видѣть то, что ее ежечастно окружаетъ и чѣмъ она привыкла забавляться; незнакомые же гости не столь забавны, какъ знакомые“^[40], „Кошелекъ“ убѣждалъ, что даваемыя на сценѣ де-Тушевы и другіе комедіи, мало принесутъ пользы и что на театрѣ народномъ необходимо должны быть представляемы такія пьесы, которыя бы главною своею цѣлью имѣли народную забаву»^[41]. Трагедіи псевдоклассической школы также не могли постоянно и всѣмъ нравиться; видѣть человѣка, по выраженію одного журнала, въ старинномъ римскомъ кафтанѣ, во французской шляпѣ и въ русскихъ лаптяхъ на босую могу — смѣшно, а не трогательно^[42].

При такомъ настроеніи образованнаго общества въ пользу народнаго театра, комедіи Фонвизина и императрицы Екатерины ІІ-й должны были вызвать, и дѣйствительно вызвали большое сочувствіе и имѣли огромный успѣхъ. «Трутень», «Адская Почта» и «Пустомеля» встрѣтили единодушными похвальными отзывами литературные труды Фонвизина. "У насъ теперь въ городѣ довольно хорошихъ сочиненій, сказано въ «Почтѣ». Читалъ я театральныя сочиненія Н.^[43] и В. (Фонвизина); «въ одномъ изъ нихъ больше интриги и нравоучительныхъ разсужденій, а въ другомъ — острыхъ словъ и прекрасныхъ шутокъ; одинъ изъ нихъ писалъ больше на вкусъ Дидеротовъ, а другой на Морьеровъ; въ обоихъ сихъ сочиненіяхъ рѣдкости (не хочу сказать невозможности) у одного въ добродѣтели, а у другаго въ порокахъ; однако обоихъ сочиненія немалой похвалы достойны… Немногіе здѣсь имѣютъ дарованіе такъ хорошо шутить, какъ В.»^[44] Въ «Трутнѣ» 1769 года находимъ такое извѣстіе: «Здѣсь (на Парнасѣ) все въ великомъ замѣшательствѣ: славные стихотворцы, обезображенные худыми переводами, чрезвычайно огорчились и просили Аполлона о заступленіи. Всѣ Музы, прославленныя въ Россіи г. С. (Сумароковымъ), приходили къ своему отцу и со слезами жаловалися на дерзновеніе молодыхъ писателей: Мельпомена и Талія проливали слезы и казались неутѣшными. Великій Аполлонъ увѣрялъ ихъ, что сіе сдѣлалось безъ его позволенія… и показалъ Таліи новую русскую комедію ***, сочиненную однимъ молодымъ писателемъ. (Рѣчь, вѣроятно, идетъ о „Бригадирѣ“). Талія, прочитавъ оную, приняла на себя обыкновенной свой веселой видъ, и сказала Аполлону, что она сего автора съ удовольствіемъ признаетъ законнымъ своимъ сыномъ. Она записала его имя въ памятную книжку, въ число своихъ любимцевъ»^[45].

Но особенно-любопытенъ отзывъ о Фонвизинѣ, напечатанный въ видѣ примѣчанія къ его Посланію къ слугамъ, въ іюльскомъ выпускѣ «Пустомели». Вотъ это интересное примѣчаніе:

«Кажется, что нѣтъ нужды читателя моего увѣдомлять о имени автора сего „Посланія“; перо, писавшее сіе россійскому ученому свѣту и всѣмъ любящимъ словесныя пауки довольно извѣстно. Многія письменныя сего автора сочиненія носятся по многимъ рукамъ, читаются съ превеликимъ удовольствіемъ и похваляются, сколько за ясность и чистоту слога, столько за остроту и живость мыслей, легкость и пріятность изображенія; словомъ, если обстоятельства автору сему позволятъ упражняться въ словесныхъ паукахъ, то не безъосновательно и справедливо многіе ожидаютъ увидѣть въ немъ Россійскаго Буало. Его комедія *** столько по справедливости разумными и знающими людьми была похваляема, что лучшаго и Моліеръ во Франціи своимъ комедіямъ не впадалъ принятія и не желалъ; но я умолчу, дабы завистниковъ не возбудить отъ сна, послѣднимъ благоразуміемъ на нихъ наложеннаго»^[46].

Еще полнѣе и откровеннѣе высказалъ журналъ «Трутень» свое теплое сочувствіе и благородное уваженіе къ прекрасной комедіи, сочиненной императрицею Екатериною-Великою, подъ заглавіемъ: «О, время!» Посвящая своего «Живописца» неизвѣстному сочинителю комедіи; О, время! Новиковъ говоритъ: "Государь мой! я не знаю кто вы; но вѣдаю только то, что за сочиненіе ваше достойны почтенія и великія благодарности. Ваша комедія О время! троекратно представлена была на Императорскомъ придворномъ театрѣ, и троекратно постепенно умножала справедливую похвалу своему сочинителю. И какъ не быть ей хвалимой? Вы первый сочинили комедію точно въ нашихъ нравахъ: вы первый съ такимъ искусствомъ и остротою заставили слушать ѣдкость сатиры съ пріятностію и удовольствіемъ; вы первый съ такою благородною смѣлостію напали на пороки, въ Россіи господствовавшіе, и вы первый достойны но справедливости великія похвалы, въ представленіе вашей комедіи оказанныя. Продолжайте, государь мой, къ славѣ Россіи, къ чести своего имени и къ великому удовольствію единоземцевъ вашихъ; продолжайте, говорю, прославлять себя вашими сочиненіями: перо ваше достойно равенства съ Мольеровымъ. Слѣдуйте жъ его примѣру: взгляните безпристрастнымъ окомъ на пороки наши, злоупотребленія; вы найдете толпы людей достойныхъ вашего осмѣянія, и вы увидите, какое еще пространное поле къ прославленію вашему осталось. Истребите изъ сердца "своего всякое пристрастіе, не взирайте на лица; порочный человѣкъ во всякомъ званіи равнаго достоинъ презрѣнія. Но, государь мой, почто укрываете вы свое имя, имя всеобщія достойное благодарности: я никакія не нахожу къ тому причины. Неужели, оскорби толь жестоко пороки и вооружа противъ себя порочныхъ, опасаетесь ихъ злословія? — Нѣтъ, такая слабость никогда не можетъ имѣть мѣста въ вашемъ сердцѣ. И можетъ ли такая благородная смѣлость опасаться угнѣтенія въ то время, когда, ко счастію Россіи и ко благоденствію человѣческаго рода, владычествуетъ нами Премудрая Екатерина?.. По можетъ быть особенныя причины принуждаютъ васъ укрывать свое имя; ежели такъ, то не тщусь проникать оныхъ. И хотя имя ваше навсегда останется неизвѣстнымъ, однако жь почтеніе мое къ вамъ никогда не умалится. Оно единственнымъ было побужденіемъ приписанію вамъ журнала, подъ названіемъ «Живописца». Примите, государь мой, сей знакъ благодарности отъ единоземца вашего^[47].

Государыня отвѣчала слѣдующимъ посланіемъ, напечатаннымъ на листахъ «Живописца»:

«Государь мой! Никогда не думалъ я, чтобъ сочиненная мною комедіа: О время! таковой имѣла успѣхъ, каковымъ вы меня увѣряете; а тѣмъ паче не вооображалъ себѣ той чести, которую вы при» писаніемъ еженедѣльныхъ вашихъ листовъ мнѣ сдѣлали. Комедію мою сочинилъ я живучи въ уединеніи^[48] вовремя свирѣпствовавшей язвы, "и при сочиненіи оной не бралъ я находящихся въ ней умоначертаній ни откуда, кромѣ собственной моей семьи, слѣдовательно не выходя изъ дому своего, нашелъ въ немъ одномъ къ составленію забавнаго позорища^[49] довольно обширное поле, для искуснѣйшаго пера, а не для такова, каковымъ я свое почитаю. Что до меня "касается, я никакихъ ни требованій, ни желаній не имѣю. Пишу для собственной своей забавы; и если малыя сочиненія мои пріобрѣтутъ успѣхъ и принесутъ удовольствіе разумнымъ людямъ, то я тѣмъ весьма награжденъ буду. Напротивъ того, если услышу, что нѣтъ въ нихъ никому увеселенія, то хотя тѣмъ, ненавидя праздность, отъ писанія и не воздержуся, однако жь выдавать ихъ болѣ не стану. Имени "своего я не скрываю, но и не напишу его, дабы въ первый разъ не явилось оно въ свѣтѣ въ заглавіи комедій, что для меня самаго было бы комедіею; а прибыли въ томъ никому нѣтъ — Карстомъ ли или Сидоромъ меня зовутъ. Итакъ, оставя сіе, позвольте мнѣ включить здѣсь нѣкоторое примѣчаніе на недавно сочиненную мною комедію, названую Имянины госпожи Ворчалкиной. Дошло до меня, что нѣкоторые критики за непристойно поставляютъ, что г. Фирлифюшковъ за безстыдное словонесдержаніе наказанъ палкою. Я не стану приводить здѣсь бывало ль таковое гдѣ-нибудь дѣйствіе или нѣтъ, ниже хочу извинять поступокъ Геркулова^[50]. Онъ дѣйствительно въ обыкновенномъ общежитіи жестокъ. Но себя я легко оправдать могу, сославшись на самое уложеніе. Въ немъ господа критики найдутъ, чему за несдержаніе слова и за бездѣльство люди подвергаются.» Письмо это подписано такъ: «вашъ охотный слуга, сочинитель комедіи: О время»^[51]!

Такъ защищала Екатерина Великая свои произведенія отъ неудачныхъ критическихъ замѣчаній, какія позволяли себѣ высказывать близорукіе представители тогдашняго моднаго свѣта. Одностороннія мнѣнія современныхъ петиметровъ и щеголихъ, приверженцевъ французской литературы, ловко осмѣялъ «Живописецъ» въ своихъ сатирическихъ письмахъ.

Требуя отъ драматическихъ произведеній народности, журналы 1769—1774 годовъ, вѣрные своему сатирическому направленію, желали, чтобъ комедія выставляла на общій смѣхъ дѣйствительные недостатки и пороки общества, чтобы она была вѣрною картиною современныхъ нравовъ и чтобъ нападала на все забавное и лишенное нравственныхъ основъ, но щадя даже и тѣхъ людей, которымъ покровительствуетъ само счастіе. Такая комедія должна была затронуть многихъ, сознававшихъ за собой различныя слабости. «Важный Менандръ, говоритъ „Смѣсь“, презираетъ всѣ театральные зрѣлища, говоря, что они служатъ только къ развращенію разума несмысленныхъ людей. Иной подумаетъ, что онъ углубился въ высокія науки; напротивъ, онъ цѣлый день сидитъ подъ окномъ, смотритъ на проѣзжихъ, ловить мухъ и играетъ съ своею собакою»^[52].

Прежде, нежели представимъ содержаніе журнальной сатиры, скажемъ нѣсколько словъ о внѣшнихъ формахъ сатирическихъ статей, наполнявшихъ собою періодическія изданія. Формы эти были довольно-однообразны. Самою обыкновенною и любимою формою было письмо. Отъ имени неизвѣстныхъ или вымышленныхъ лицъ печатались въ журналахъ къ ихъ издателямъ письма, въ которыхъ мнимые авторы, оправдывая свои одностороннія и достойныя осмѣянія мнѣнія или несправедливые и безнравственные поступки, какъ-будто ненарочно, но ярко обнаруживаетъ ихъ смѣшную и вредную стороны. Нѣкоторыя изъ этихъ писемъ написаны перомъ мастерскимъ, съ соблюденіемъ вѣрнаго художническаго такта; таковы помѣщенныя въ «Живописцѣ» и «Трутнѣ» письма къ Ѳалалею отъ его отца, матери и дяди, и другія, живонапоминающія манеру и остроуміе Фонвизина въ его сатирическихъ письмахъ^[53]. Здѣсь нѣтъ тѣхъ преувеличеній, которыми такъ легко могутъ увлекаться сатирики, и которыя замѣтны въ другихъ журнальныхъ статьяхъ того времени, напротивъ, все дышетъ неподдѣльною естественностью. Невѣжество, суевѣріе и порокъ разоблачаютъ себя съ необыкновенною наивностью, сами того не подозрѣвая. Иногда неизвѣстные сочинители писемъ прибѣгаютъ къ издателю журнала за совѣтами, и тотъ, давая отвѣты, пользуется случаемъ посмѣяться и дать наставленіе въ «Вечерахъ» были напечатаны три сатирическія письма съ Сатурна; авторъ описываетъ однако землю и земныя страсти и увлеченія, хотя и прикрываетъ свои намёки именемъ другой планеты. Набрасывать такой кажущійся покровъ на свои сатирическія описанія было тогда въ модѣ. Рисуя темныя стороны дѣйствительной жизни, любили выставлять ихъ на-показъ подъ чуждыми именами лицъ и мѣстностей, или придавать имъ фантастической характеръ: появились повѣсти восточныя, и сказки волшебныя, Разговоры въ царствѣ мертвыхъ, разсказы о видѣнномъ во снѣ; Эминъ даже заставилъ переписываться бѣсовъ. Но всѣ знали, куда мѣтили эти восточныя повѣсти и волшебныя сказки; всѣ легко догадывались, что видѣнное во снѣ весьма-часто случалось на-яву, въ обыкновенной жизни, а въ царствѣ мертвыхъ разговариваютъ о слабостяхъ, свойственныхъ живымъ людямъ; таковы разговоры: между рогоносцемъ и соблазнителемъ, скупымъ и должникомъ и другіе.

Сатирическія вѣдомости также были одною изъ наиболѣе-употребительныхъ формъ въ нашихъ журналахъ. Въ этихъ вѣдомостяхъ, подъ рубриками извѣстіи изъ разныхъ городовъ и мѣстъ, подрядовъ, поставокъ, объявленій о куплѣ и продажѣ, различныхъ вызововъ и проч. печатались злыя насмѣшки надъ взяточничествомъ приказныхъ, волокитствомъ, и мотовствомъ щеголихъ и франтовъ, жестокостью, суевѣріемъ и невѣжествомъ противниковъ просвѣщенія. Въ формѣ этой однако замѣчается искусственность, условливаемая несбыточностью многихъ торговыхъ и другихъ сдѣлокъ, о которыхъ публикуютъ вѣдомости: здѣсь судья продаетъ, за ненадобностью, свою совѣсть, а тамъ какому-нибудь спѣсивцу понадобилось нѣсколько пудовъ здраваго смысла! Такая искусственность, которая отчасти лишала сатиру ея меткости, неразлучна и съ другими формами журнальныхъ статей, съ такъ называемыми сатирическими портретами или картинами, изображающими разные порочные характеры, и сатирическимъ лечебникомъ, въ которомъ описывались нравственные недуги и цѣлебныя противъ нихъ лекарства, напримѣръ: "Глупомыслъ желаетъ невозможнаго и «для него вреднаго. Сіе произошло отъ худыхъ мокротъ, усилившихся въ немъ при его воспитаніи. Для очищенія его отъ сихъ мокротъ, надлежитъ ему привить благоразуміе, такъ-какъ оно обыкновенно прививается въ Сухопутномъ Шляхетскомъ Кадетскомъ Корпусѣ»^[54].

Кромѣ указанныхъ формъ, въ журналахъ встрѣчаемъ еще: вопросы и отвѣты и сатирическія словарь. Вопросы и отвѣты — форма, замѣчательная въ нашей литературѣ, потому-что ею воспользовался Фонвизинъ, обратившійся съ любопытными вопросами къ Императрицѣ Екатеринѣ II.

Въ журналахъ «Трудолюбивая Пчела», и «И то и сё» были помѣщены извлеченія изъ сатирическаго словаря Рабенера. Словарь этотъ объясняетъ слова въ томъ переносномъ смыслѣ, какой приданъ имъ условными общественными мнѣніями и приличіями, напримѣръ: «Радуюсь, что васъ вижу, значитъ: мнѣ все-равно, что вижу или нѣтъ»^[55],

Таковы были формы сатирическихъ статей, помѣщавшихся въ журналахъ XVIII-го столѣтія. Если формы эти и не давали творческой фантазіи того простора, какой возможенъ въ повѣсти и романѣ, тѣмъ не менѣе въ нихъ легко и свободно вкладывалось горячее слово сатиры, сохранившее для насъ яркія, характеристическія свидѣтельства о тогдашнемъ общественномъ бытѣ, обозрѣнію котораго мы посвятимъ слѣдующую статью.

БИБЛІОГРАФИЧЕСКІЯ ЗАМѢТКИ.

1) «Трудолюбивый Муравей, еженедѣльное изданіе 1771 года съ послѣдней половины», издавалъ Василій Рубанъ, Сактетербургъ, въ 8-ю д. л.; всѣхъ нумеровъ 26; продавался, вмѣстѣ съ другими журналами, у переплетчика Миллера, за листъ по 4 коп. Здѣсь напечатаны переводы — изъ Вольтера: «Жапотъ и Колинъ», «о украшеніи города Кашемира, разговоръ въ царствѣ мертвыхъ» (Периклъ, Грекъ и Россіянинъ); изъ Ѳеофрастовыхъ характеровъ, изъ Лукана («Діогенъ и Александръ», разговоръ въ царствѣ мертвыхъ, пер. Рубана); «Разговоръ разсудка и любви» о противорѣчіи ихъ между собою (съ Французскаго), прощальное письмо Константій къ Ѳеодосію (съ нѣмецкаго), эклога изъ сочиненій Сепстона, повѣсть о султанѣ Кудбединѣ и о прекрасной дѣвицѣ Журлулѣ (съ нѣмецкаго); о жертвоприношеніяхъ древнихъ язычниковъ, Балакиревы вѣдомости, извѣстіе о Карлѣ безрукомъ (въ Лубнахъ) и др. Для насъ болѣе любопытны теперь слѣдующія статьи и стихотворенія. 1) Мадригалъ на прибытіе графа Алексѣя Григорьевича Орлова изъ Архипелага въ Санктпетербургъ въ 1771 году, соч. В. Майкова (No стр. 8); 2) Похвальное слово Петру I. Императору и Самодержцу Всероссійскому въ достоинствѣ члена Парижской Академіи Наукъ, говоренное г. Фонтенелемъ 1725 года (№ 2. стр. 9. № 3 стр. 17. № 4 стр. 25. № 5. стр. 33. No. стр. 41): краткія свѣдѣнія о заслугахъ Петра I. Переводъ съ французскаго; подлинникъ можно читать въ «Description de l’empire Russien» Страненберга т. I. стр. 335 (изд. въ Амстердамѣ MDCCLVII.) 3) Извѣстія польскихъ историковъ о Валахіи и Молдавіи, бывшихъ нѣкогда во владѣніи польскомъ (№ 7. стр. 49), переводъ съ польскаго. 4) Елегія къ библіотекѣ преосвященнаго Стефана Яворскаго, митрополита Рязанскаго и Муромскаго, сочиненная имъ самимъ предъ кончиною своею, переводъ съ латинскаго. (№ 7, стр. 54). 5). (Два стихотворенія на прибытіе преосвященнаго Гавріила Кременецкаго, митрополита Кіевскаго, Галицкаго и малыя Россіи въ предписанную епархію въ 1771 году, сочинены Кіевской Академіи студентомъ у. Свапо. Михайловскимъ. (№ 7. стр. 56). 6). Описаніе мѣстоположенія и разстоянія городовъ полуострова Крыма (№ 8. стр. 57). 7) О крымской коммерціи, соч. Р. (Рубанъ?) Содержаніе: инородцы, торгующій въ Крыму; отправленіе Петромъ Великимъ посла Емельяна Украпицова въ Царьградъ по вопросу о крымской коммерціи; покореніе Крыма (№ 8. стр. 59). 8) О старинномъ русскомъ платьѣ бояръ, дворянъ, подъячихъ, купцовъ и женщинъ (№ 13. стр. 97). 9) Вседневное моленіе московскихъ жителей о прекращеніи язвы (№ 14. стр. 104) — стихи. 10) Письмо его сіятельству графу Григорью Григорьевичу Орлову, на отбытіе его изъ Санктербурга въ Москву, во время заразительной въ ней болѣзни, для истребленія оныя — стихи Майкова (№ 14. стр. 106). 11) Стихи на день поминовенія православныхъ воиновъ и всѣхъ за вѣру и отечество на брани убіенныхъ, чинимаго ежегодно августа 29 числа въ православныхъ церквахъ во всей Россіи (№ 18 стр. 142). 12) Надгробная надпись преосвященнымъ московскимъ: архіепископу Платону Малиновскому и митрополиту Тимоѳею Щербацкому, погребеннымъ въ Москвѣ въ Чудовѣ монастырѣ, изъ которыхъ первой 74 іюля 1754, а второй 18 апрѣля 1767 года преселилися на вѣчную жизнь, соч. архимандрита Дмитрія Грознискаго. (№ 18. стр. 144). 13). Надпись на благополучное возвращеніе его сіятельства графа Григорія Григорьевича Орлова изъ Москвы въ Санктпетербургъ декабря 1771 года, соч. В. Р. (Василій Рубанъ). Въ это время въ Москвѣ была чума. (№ 20. стр. 160). 14) Письма люборуссова о произхожденіи нѣкоторыхъ словъ (№ 22. стр. 168. № 26. стр. 201). 15) Рѣчь Императора Петра Неликаго къ Россійскимъ генераламъ, произнесенная послѣ торжества за морскую побѣду и по принятіи имъ на себя адмиральскаго чина въ /7/4 году (№ 25. стр. 199). Сличи съ стр. 372 — 4 т. IV. «Дѣян. Петра В.» Голикова. 16) (Двѣ) надписи на покореніе Крыма и другихъ татарскихъ ордъ 11-й арміи главнымъ предводителемъ генераломъ и кавалеромъ княземъ Насильемъ Михайловичемъ Долгоруковымъ Россійской державѣ въ 1771 году (№ 25. стр. 200).

2) «Вечера», еженедѣльное изданіе, 2 части: 1-я 1772 года (цѣна 1 р.), 2-я 1773 г., Санктпетербургъ, въ 8-ю д. листа, съ изображеніемъ на заглавномъ листѣ сатира. Изданіе 2-ое, безъ перемѣнъ, въ Москвѣ, въ типографіи компаніи типографической, 1788 г. (1-я часть) и 1789 (ч. 2-я), въ 12-ью д. листа. 1-ое изданіе выходило полулистами, которые назывались вечерами; такихъ вечеровъ въ 1-ой части было 26. Здѣсь находимъ статьи: −1) О Россійскихъ предкахъ (ч. I, стр. 97 перваго изд. и 105 2-го изд.) то-есть о произхожденіи русскаго народа, о разселеніи Славянъ и призваніи Варяговъ. 2) Стихи графу Ѳедору Григорьевичу Орлову /772 года февраля 3-го дня (ч. 1, стр. 4-8 1 — то изд. и 53, 2-го изд.). 3) Стихи къ дачѣ Его Сіятельства Князя Александра Алексѣевича Вяземскаго (ч. 2., стр. 70 2-го изд.) 4) Стихи на дачу Александра Александровича Нарышкина, которая состоитъ изъ многихъ островковъ (ч. 2., стр. 72 2-го изд.). 5) Стихи на Крестовскій Островъ Кирила Григорьевича Разумовскаго (ч. 2, стр. 73. 2-го изд.). 6) Переводы изъ Овидіевыхъ превращеніи, идилій Геспера и Юнговымъ Ночей, поэмы Фетри? «Гробницы», стихотвореніи Іоанна II Еврарда («Поцѣлуи» — съ латинск.), одного мѣста изъ «Ромео и Юлія» и монолога изъ трагедіи Аддисона: «Катонъ»; изъ Волтера: «Колинъ и Лиза»; изысканіе объ амазонкахъ и ихъ республикѣ; путешествіе въ города Глупость и Роскошь и мѣстечко Пустословіе; героида: «Електра къ Оресту»; «Несчастная Португалка» (письмо въ стихахъ); "Подражаніе царству Зазиридовъ или геніевъ; письмо (въ стихахъ) «Габріеллы де-Вержи къ графинѣ де Рауль, сестрѣ Гауля-де Куси», въ которомъ говорится о любовницѣ, накормленной сердцемъ милаго, и др. Кромѣ-того, въ «Вечерахъ» печатались многія эпиграммы, эпитафіи, эклоги, стансы, мадригалы, сонеты, анакреоническія оды, загадки, басни и переложенія псалмовъ. Въ этомъ изданіи принимала участіе жена Хераскова (урожденная Перонова Елизавета Васильевна); ей принадлежитъ стихотвореніе «Потопъ», напечатанное въ первой части «Вечеровъ» (на стр. 175). — Смотри: Москвит. 1844 г. № 1. «Записки II. И. Дмитріева» стр. 252). О Херасковой находимъ краткія извѣстія въ словаряхъ Новикова стр. 235 и м. Евгенія т. 2 стр. 235. Въ «Вечерахъ» встрѣчаемъ еще стихи князя Ѳедора Козловскаго (о которомъ смотри. Опытъ Ист. Словаря Новикова стр. 102—6. и Словарь Евгенія т. I. стр. 279.) и переводъ г-жи Звѣнигородской.

3) «Живописецъ», еженедѣльное изданіе, Санктпетербургъ, въ 8-ю д. л., 1772 года, 2 части, каждая въ 26 листовъ; послѣдніе листы второй части были выпущены уже въ 1773 году, потому-что въ лихъ находимъ статьи, вызванныя событіями этого года. Первая часть имѣла въ 1773 году второе изданіе въ Санктпетербургѣ, въ 8-ю д. л.; изданіе это перепечатано съ перваго, съ опущеніемъ письма подъ № XXX (стр.. 133 перваго изд.) и стиховъ подъ № XLVI и LI (ст. 185 и 208 перваго изд.) Въ 1775 году въ Санктпетербургѣ явилось новое (третье) изданіе обѣихъ частей подъ заглавіемъ «Живописецъ, еженедѣльное сатирическое сочиненіе, вновь пересмотрѣнное, исправленное и умноженное», въ 12 д. листа; въ предисловіи издатель замѣтилъ: «я въ журналѣ моемъ многое перемѣнилъ, иное исправилъ, другое выключилъ и многое прибавилъ изъ прежде-выданныхъ моихъ сочиненіи». Изданіе четвертое вышло въ Москвѣ, въ Университетской типографіи у Н. Новикова, 1781 года, въ 8-ю д. л. Третье и четвертое изданія — лучшія; они совершенно сходны. Пятое вышло въ Санктпетербургѣ, при Императорской Академіи Наукъ 1793 года, въ 12-ю д. л.; оно перепечатано съ третьяго или четвертаго изданія, по хуже ихъ, потому-что въ немъ исключены нѣкоторыя мѣста изъ «Сатирическихъ Вѣдомостей». Въ третье, четвертое и пятое изданія вошли многія наиболѣе интересныя сатирическія статьи изъ «Трутня», именно: Письма къ племяннику, Лѣчебникъ, Смѣющійся Демокритъ, Сатирическія Вѣдомости и разсказъ объ украденныхъ у судьи часахъ. Показанія Сопикова о двухъ первыхъ изданіяхъ — невѣрны. Наконецъ первая часть «Живописца» вышла шестымъ изданіемъ въ Москвѣ, въ вольной типографіи Пономарева, 1829 года, въ 12-ю д. л. Изданіе это перепечатано съ перваго, съ весьма большими пропусками. Нѣсколько статей изъ «Живописца» были потомъ перепечатаны въ Московскомъ Собесѣдникѣ, ежемѣсячномъ изданіи на 1806 годъ, нменно: письма отъ отца, матери и дяди къ Фалалею (ч. 1., стр. 475, 189, 197, 203.), "Отрывокъ путешествія въ *** И. T. "(И. П. Тургенева?) Ч. 2 стр. 163.) и «Слѣдствія худаго воспитанія» (ч. 2 стр. 4-56). Журналъ «Живописецъ» былъ посвященъ Екатеринѣ Великой. Первоначально продавался онъ по 4 коп. за листъ. Въ первомъ, второмъ и шестомъ изданіяхъ «Живописца» встрѣчаемъ слѣдующія сочиненія, невошедшія въ остальныя изданія: 1) Письмо о пользѣ наукъ и о воспитаніи во оныхъ юношества, писанное покойнымъ профессоромъ Поповскимъ къ Его Превосходительству Ивану Ивановичу Шувалову при случаѣ заведенія Московскаго Университета, въ 1156 году (ч. 1. листъ 8, стр. 57. (перваго изд.) и 53 (втораго изд.); въ шестомъ изд. стр. 72). 2) Переводъ съ письма господина Доминика Діодати, изъ Неаполя /77/ года октября 7-го дня, писаннаго къ Россіянину, пославшему къ нему въ подарокъ Наказъ Ея Императорскаго Величества, данный коммисіи о сочиненіи проэкта новаго уложенія (ч. I.) л. 12. стр. 90 перваго изд. и 84 втораго изд., въ шестомъ изд. стр. 116). 3) Письмо къ Ея Сіятельству графинѣ Прасковьѣ Александровнѣ Брюсовой — стихи (ч. 1., л. 14. стр. 111 1-го изд. и 103 2-го изд., въ шестомъ изд. стр. 143). 4) Письмо къ Его Сіятельству Графу Григорью Григорьевичу Орлову, отъ нѣкотораго духовнаго лица изъ Москвы поздравительное съ новымъ 1772 годомъ, и благодарительное за его ревность и усердіе, принятое къ отвращенію бывшей въ Москвѣ моровой язвы 1771 года (ч. 1., л. 16 стр. 127. 1-го изд. и 118 2-го изд.) 5) Переводъ съ письма Его Величества Короля Прусскаго, писаннаго къ Ея Императорскому Величеству Екатеринѣ Великой изъ Потсдама отъ 26 ноября 1767 года — о Наказѣ (ч. 1., л. 22. стр. 170. 1-го изд. я 157 2-го изд., въ 6-мъ изд. стр. 148). 6) Переводъ съ письма графа Сольмса къ Его Сіятельству Графу Панину отъ 5 декабря 1767 года (ч. 1. л. 22, стр. 175 1-го изд. и 160 2-го изд.). 7) Надпись на положеніе Екатериною Великою предъ надгробіе Петра 1-го флага, взятаго у Турокъ въ архипелагѣ августа 29 дня 1772 года (ч. 1., л. 23. стр. 177 1-го изд. и 161 2-го изд.). 8) На день рожденія Его Императорскаго Высочества 20 сентября 1772 года — стихи В. P. (Вас. Рубанъ.), (чл 1. л. 24. стр. 185 1-го изд.). 9) Ея Величеству Государынѣ Императрицѣ Екатеринѣ Алексѣевнѣ Самодержицѣ Всероссійской на пріобрѣтеніе Бѣлыя Россіи 1772 года — ода, соч. П. И. (ч. 1. л. 26, стр. 201, 1-го изд. и 182, 2-го изд.). 10) На день коронованія Ея Императорскаго Величества Екатерины II, Императрицы и. Самодержицы Всероссійскія 22 сентября 1112 г.-- стихи В. Р. (Рубанъ;), (ч. I. л. 26, стр. 208 изд. 1-го). II) Рѣчь къ Ея Императорскому Величеству, говоренная епископомъ Анатоліемъ, возвратившимся изъ архипелага 1112 года октября 7-го дня (1-го изданія: ч. 2. л. 1. стр. 211). 12) Слово на выздоровленіе Его Императорскаго Высочества Государя Цесаревича и Великаго Князя Павла Петровича 1771 г., сочиненіе Фонвизина (ч. 2. л. 3. стр. 226). Смотри въ «Полн. Собр. сочин. Фонвизина» изд. Смирдина стр. 688—699. Въ предисловіи къ этому «Слову» приведены слова цесаревича: «мнѣ мучительно, что народъ безпокоится моею болѣзнею». 13) Надпись къ рѣкѣ Волгѣ, сочиненная въ Вѣнѣ на латинскомъ языкѣ г. Колларомъ, вивліотекаремъ книгохранительницы Цесарской 1172. (ч. 2. л., 4. стр. 240). 14) Рѣчь къ Ея Императорскому Величеству, говоренная преосвященнымъ Георгіемъ, епископомъ Могилевскимъ, Мстиславскимъ и Оршанскимъ марта 10 дня 1113 года въ Санктпетербургѣ, въ придворной церквѣ (ч. 2., л. 19 стр. 357). 15) Стихи Его Сіятельству Графу Петру Александровичу Румянцеву на воздвиженіе въ честь побѣдъ его обелиска предъ Императорскимъ долгомъ въ Царскомъ селѣ, соч. В. Р. (Рубанъ), и ему же стихи на новый годъ, соч. В. Р. (ч. 2., л. 19. стр. 363). 16) Письмо въ отвѣтъ къ господину генералъ-маіору и кавалеру Евдокиму Алексѣевичу Щербинину, находящемуся со властію губернатора въ Слободской губерніи о заведеніи типографіи гражданской при Харьковскихъ"училищахъ (можетъ-быть Новикова; ч. 2., л. 20., стр. 365). 17) Надгробная надпись іеромонаху Симеону Полоцкому, именовавшемуся въ жизни Петровскимъ, сочиненная іеромонахомъ Заиконоспасскаго монастыря строителемъ Сильвестромъ Медвѣдевымъ, и на камнѣ надъ гробомъ его въ Заиконоспасскомъ монастырѣ вырѣзанная (ч. 2., л. 20., стр. 368). 18) Переводъ съ письма Его Величества Короля Прусскаго къ генералъ-поручику Бибикову, командующему въ Польшѣ (ч' 2., л. 20, стр. 371). 19) Стихи, сочиненные на случай, когда благородныя дѣвицы 1-го возраста, воспитывающіяся въ Новодѣвичьемъ Воскресенскомъ монастырѣ, по дѣвятилѣтнемъ своемъ пребываніи въ до.изъ воспитанія, въ первый разъ явилися въ общество и гуляли въ саду лѣтняго Ея Императорскаго Величества дворца 1173 года мая 20 дня (ч. 2 л., 24., стр. 397). 20) Стихи госпожамъ дѣвицамъ 1-го возраста, воспитываемымъ въ Новодѣвичьемъ монастырѣ, на присутствіе ихъ въ первый разъ въ саду лѣтняго Ея Императорскаго Величества дома сего 1773 года мая 20 числа, (ч. 2., л. 24 стр., 402). 21) Ода Ея Величеству Екатеринѣ Великой Императрицѣ и Самодержицѣ Всероссійской (ч. 2., л. 25 и 26., стр. 408). Сверхъ того въ первыхъ двухъ изданіяхъ находимъ переводъ изъ «Утреннихъ размышленій», соч. Короля Прусскаго; переводъ VIII-й сатиры Буало на человѣка (эта сатира помѣщена и въ 6-мъ изд.) и Х-іі сатиры на женщинъ; переводъ отрывка изъ второй части III-го тома Энциклопедическихъ Записокъ, въ которомъ говорится объ Императрицѣ Екатеринѣ II (ч. 2., л. 25 и 26., стр. 406—7.), передѣлка поэмы: «Торгъ семи музъ» и пѣсня, соч. архангелогородскимъ купцомъ Алекс. Ѳоминымъ, о которомъ смотри Словарь митр. Евгенія т. 2. стр. 289—290. (Пѣсня эта напечатана и въ 6-мъ изд.).

4) Митрополитъ Евгеніи въ Словарѣ Свѣтск. Писат. (г. 2, стр. 151) говоритъ, что В. Рубанъ въ 1772—3 годахъ издавалъ еженедѣльникъ: «Старина и Новизна», но такое показаніе несовсѣмъ-вѣрно. «Старина и Новизна, состоящая изъ сочиненіи и переводовъ прозаическихъ и стихотворныхъ», издавалась В. Рубиномъ почастно, то-есть частями, которыхъ выпью двѣ первыя въ 1772 г., а вторая въ 1773 г. въ С. Петербургѣ, въ 8 ю д. л. Хотя это изданіе въ каталогахъ и называется журналомъ, однако оно не имѣло журнальнаго характера, а представляло альманахъ или сборникъ различныхъ статей для чтенія. Въ первой части «Старины и Новизны» помѣщены слѣдующія статьи: 1) Выпись изъ дневныхъ записокъ одного россійскаго путешественника изъ Балтійскаго въ Средиземное моря въ 1769 и 1770 году — краткое обозначеніе переѣздовъ (стр. 18). 2) Слово въ похвалу Санктпетербурга и его основателя Государя Императора Петра Веиікаго, говоренное предъ лицемъ сего монарха преосвященнымъ Гавріиломъ Бужинскимъ, епископомъ Рязанскимъ и Муромскимъ, бывшимъ тогда префектомъ и обер-іеромонахомъ флота, при поднесеніи Его Величеству первовырѣзаннаго на мѣди плана и фасада Петербурга (стр. 49). Здѣсь кратко упоминается о стрѣлецкомъ бунтѣ, путешествіи Петра В., его побѣдахъ, учрежденіи Флота и о важности основанія С. Петербурга и его укрѣпленіи. Слово это напечатано и въ собраніи поучительныхъ словъ Гавріила Бужинскаго. 3) Письмо поздравительное со взятіемъ Турецкаго города Бендеръ къ Его Сіятельству Генералу-аншефу и разныхъ орденовъ кавалеру, Графу Петру Ивановичу Панину отъ нѣкотораго духовнаго лица изъ Бѣлагорода, отъ 24-го сентября 1780 года (стр. 75). 4) Увѣщаніе отъ Святѣйшаго Правительствующаго Синода члена, Преосвященнаго Гавріила, Архіепископа С. Петербургскаго и Ревельскаго, къ народу по причинѣ установленныхъ молитвъ о утоленіи тлетворнаго недуга въ Москвѣ 1771 года (стр. 78). 5) Надгробная надпись Преосвященному Амвросію, архіепископу московскому и калужскому, умершему 6-го сентября 1771 года въ Москвѣ и погребенному въ Донскомъ монастырѣ, октября 4-го числа (стр. 80) — стихи Рубана. 6) Вычисленіе, сколько находится народу въ знатнѣйшихъ городахъ Европы и во всемъ свѣтѣ, учиненное примѣрно въ Варшавскомъ Адрессъ-календарѣ /772 года (стр. 107). Во второй, части «Старины и Новизны», посвященной генерал-прокурору князю Александру Алексѣевичу Вяземскому, напечатаны: 1) Историческія извѣстія о первыхъ Славяно-Греко-Латинскихъ въ Россіи: Кіевскомъ и Московскомъ училищахъ (стр. 107). Въ этой любопытной статьѣ говорится: «О первоначальномъ основаніи кіевскихъ училищъ», «о привилегіяхъ королевскихъ въ бытность Кіева подъ Польшею, и о граматахъ государскихъ по возвращеніи его подъ Россію, данныхъ Кіевскимъ училищамъ» (съ 1629 по 1766 г. включительно); заимствовано изъ кіевскихъ земскихъ книгъ и урядной выписки; «точная копія сочиненной въ 1726 году отъ справщика Ѳедора Поликарпова вѣдомости о начатіи Греко-Латинской (Заиконоспаской) академіи въ Москвѣ» (время основанія, учители, братья Лихуды, типографія, число учениковъ, вражда противъ Лихудовъ Ѳедора Шакловигаго и Сильвестра Медвѣдева, «или паче рещи лѣснаго медвѣдя»). Затѣмъ слѣдовало «дополненіе, учиненное преосвящсн. епископомъ смоленскимъ Гедеономъ Вишневскимъ» объ академіи съ 1701 по 1728 г. Обѣщано было продолженіе статьи, по обѣщаніе это осталось безъ исполненія. 2) Рѣчь Преосвященнаго Ѳеофана Прокоповича, говоренная при бракосочетаніи Ихъ Высочествъ, Голстейнъ-готторискаго Герцога Карла Фридерика съ Россійскою Цесаревною Анною Петровною, дщерію Петра Великаго 2! -го мая П25 года (стр. 130). 3) Списокъ бояръ, окольничихъ, думныхъ дворянъ, дьяковъ, стряпчихъ съ клюнемъ, и другихъ государственныхъ чиновъ съ 1548 по 1707 годъ, взятый изъ книгохранительницы Его Сіятельства Дѣйствительнаго Тайнаго Совѣтника, Сенатора и кавалера Князя Петра Никитича Трубецкого (стр. 133). 4) Духовное завѣщаніе, учиненное покойнымъ генерал-адмираломъ и кавалеромъ Графомъ Ѳедоромъ Матвѣевичемъ Апраксинымъ въ 1728 году (стр. 156) — актъ весьма-любопытный, въ которомъ упоминаются многія извѣстныя фамиліи: Голицыныхъ, Долгорукихъ, Головнина, Остермана, Сиверса и друг. 5) Чинъ облаченій и прочихъ принадлежностей по сану патріарховъ, архіереевъ и другихъ духовныхъ лицъ (стр. 173). 6) Письмо генерал-фельдмарінала Графа Петра Александровича Румянцева къ генерал-поручику Евдокиму Алексѣевичу Щербинину о смерти его сына, гвардіи Измайловскаго полку поручика, убитаго на сраженіи съ Турками при Силистріи 18-го іюня 1773 года (стр. 177). 7) Списокъ грамоты, какова послана съ Аѳанасьемъ Порусуковымъ въ 185 (1677) году къ цареградскому патріарху о смерти царя Алексѣя Михайловича, и о возшествіи на престолъ царя Ѳеодора Алексѣевича (стр. 4 80). 8) Рѣчь къ пресвѣтлѣнінему Польскому Королю Станиславу Августу, говоренная на Латинскомъ языкѣ епископомъ бѣлорусскимъ Грекороссійскаго исповѣданія Георгіемъ Конискимъ въ Варшавѣ Іюля-⁷/₁₆ дня 1765 года (сгр. 185), любопытна по смѣлому тону и сказана въ защиту православія. 9) Рѣчь Государынѣ Императрицѣ Екатеринѣ Алексѣевнѣ, говоренная преосвященнымъ Георгіемъ Конискимъ, епископомъ Бѣлорусскимъ, сентября 29 дня /762 года въ Москвѣ (стр. 182.) — произнесена по случаю коронованія императрицы и любопытна по отношенію къ событіямъ того времени. 10) На обрученіе Ихъ Императорскихъ Высочествъ Государя Цесаревича и Великаго Князя Павла Петровича и благовѣрныя Государыни Великія Княжны Наталіи Алексѣевны 16 августа /779 года (стр. 210). 11) На день рожденія Его Императорскаго Высочества благовѣрнаго Государя Цесаревича и Великаго Князя Павла Петровича 20 сентября /773 года (стр. 2II). 12) На день коронованія Ея Императорскаго Величества Государыни Императрицы Екатерины II, Самодержицы Всероссійской, 22 сентября /773 года — стихи (стр. 212). 13) Двадцать-одна надпись — къ портретамъ: Гавріила, архіеписк. Санктпетербургскаго; Иннокентія, архіеписк. Псковскаго; Платона, архіеписк. Тверскаго; П. Д. Еропкина, князя В. В. Долгорукаго, княгини Е. Н. Вяземской; по случаю тезоименитствѣ: М. Г. Спиридова, Д. А. Чичерина, архіеписк. Платона; на рожденіе: Фельдмаршала князя А. М. Голицына и княжны В. А. Вяземской; на возвращеніе графа Ѳ. Г. Орлова изъ Архипелага въ Санктпетербургъ 1772 г.; на пожалованіе чинами, орденами и званіями: графа Г. Г. Орлова, князя А. А. Вяземскаго, 1. А. и Д. Л. Нарышкиныхъ, князя Д. М. Голицына и Н. И. Неплюева; на смерть гвардіи поручика Щербинина, и «къ рѣкѣ Волгѣ» по случаю путешествія Екатерины В. (сгр. 179, 193, 213). 11') Стихи Спиридова: «На смерть Академіи Наукъ проповѣдника катехизиса, учителя и цензора іеромонаха Корила 1773 г. 29 августа» (стр. 207). 15) Стихи княжнѣ Катеринѣ Сергѣевнѣ Урусовой и Михаилу Матвѣевичу Хераскову и проч. Кромѣ-того, въ «Старинѣ и Новизнѣ» печатались различные переводы: «О древнихъ и новыхъ титулахъ европейскихъ, изъ сочиненіи славнѣйшаго нынѣшняго времени писателя»; преданіе объ индѣйскомъ браминѣ, «о церемоніяхъ или обрядахъ» и «исторія путешествіи Скармантадовыхъ, писанная имъ самимъ» (изъ Вольтера), разныя краткія и нравоучительныя повѣсти и анекдоты, переведенные съ Французскаго, гимны изъ Омира, разговоръ Ариста и Акроталя въ защиту философовъ, и др. надъ переводами для «Старины и Новизны» трудились Спиридовы (Матвѣи и Алексѣи), а стихотвореніе: «Торжество дурачества надъ любовью», по указанію Макарова, сочинялъ комикъ Михаилъ Веревкинъ, о которомъ смотри въ «Опытѣ» Новикова стр. 30—31 и словарь м. Евгенія т. 1 стр. 73—74; о М. Спиридовѣ смотри у м. Евгенія т. 2. стр. 176. О «Старинѣ и Новизнѣ» Макаровъ напечаталъ статью, съ значительными выписками, въ Московскомъ Наблюдателѣ (1837 г. сентябрь кн. 2 стр. 201' — 233) подъ громкимъ заглавіемъ: "жизнь и «приключенія всѣхъ россійскихъ періодическихъ изданій отъ самаго начала ихъ появленія на землѣ русской и до нашего времени».

5) «Мѣшанина» на 1773 годъ, Санктпетербургъ, въ 12-ю д. л., весьма-рѣдка. Въ Московскомъ Телегр. 1828 г. ч. XVIII стр. 181' («журналистика») изданіе это переименовано «Мѣщаниномъ»; вѣроятно къ такому измѣненію подала поводъ опечатка, встрѣчаемая у Сопикова, гдѣ вмѣсто: «Мѣшанина» напечатано «Мѣщанина».

6) «Кошелекъ, еженедѣльное сочиненіе 1771' года», Санктпетербургь, въ 12-ю д. листа, стоило 90 коп. Журналъ этотъ быль посвященъ Отечеству и издавался листами: всѣхъ листовъ — девять. Въ статьѣ, напечатанной въ Московскомъ городскомъ листкѣ (стр. 178) сказано, что «Кошелекъ» былъ прекращенъ за рѣзкія сужденія, но едва ли это справедливо; «Кошелекъ» возставалъ только противъ Французскаго вліянія и представлялъ изданіе вполнѣ-патріотическое. Редакторомъ журнала былъ Новиковъ. Въ самомъ «Кошелькѣ» на стр. 62 упоминается о немъ, какъ объ издателѣ «Вивліоѳики». Кромѣ статей сатирическаго содержанія, здѣсь напечатаны: 1) комедія въ одномъ дѣйствіи: «Народное игрище»; Макаровъ приписываетъ ее и Новикову, и Шувалову, но безъ всякихъ доказательствъ; комедія весьма слаба; лучшее мѣсто въ ней слѣдующій монологъ слуги Василія: «Право перестану пить… (взглянувъ на бутылку) эту бутылку пожаловалъ мнѣ самъ господинъ, такъ ее не грѣшно выпить… Ну быть такъ… Напьюсь въ послѣдній разъ. (Подходитъ къ столу и говоритъ, какъ-будто бы былъ самъ-другъ). Василій Кондратьевичъ, пожалуй, садись безъ чиновъ, я подчивать не люблю… — Со всею охотою, государь мой, я и самъ люблю по-просту обходиться. (Садится) — Это очень хорошо: въ деревнѣ какіе чины. Пожалуйка, налей рюмку… — Со всею охотою (наливаетъ) — вы палили, такъ вамъ и выпить должно… — А! нѣтъ, я этого не сдѣлаю: вы хозяинъ, такъ вы прежде должны выпить… — Опять пошли чины; ну, имъ, я выпью безъ чиновъ: ваше здоровье! (выпиваетъ, потомъ наливаетъ другую и говоритъ): выпиваіне же и вы… — Со всею охотою: покорно благодарствую. (Выпивъ за другаго, потомъ наливаетъ еще и говоритъ): — А вы человѣкъ благодарный, я люблю благодарныхъ. Выпьемъ за здоровье благодарныхъ людей (выпиваеть двѣ рюмки, одну за себя, а другую за другаго)» (сгр. 100—2). 2) Ода Россіи на одержанныя ею въ 1770 году побѣды, на совершенное истребленіе Турецкаго флота, на разбитіе Татарскаго хана и нашей, а потомъ и самаго верховнаго визиря и на взятіе Бендеръ и прочіихъ городовъ, сочиненная А. Б. (стр. 115—164). Въ примѣчаніяхъ къ этой одѣ разсказаны два анекдота о графѣ П. А. Румянцевѣ. У Сопикова этотъ журналъ означенъ неправильно. О «Кошелькѣ» напечаталъ свѣдѣніе Макаровъ въ "Отечественныхъ Запискахъ 1839 г. № 1 (смѣсь, стр. 28—39.), но въ вѣрности нѣкоторыхъ его указаній можно сомнѣваться.

А. АѲАНАСЬЕВЪ.

"Отечественныя Записки", № 4, 1855

---

1. Стр. 91.
2. Стр. 92.
3. Словарь свѣтск. писат. т. 1. стр. 171.
4. Вечера, изд. 2. Ч. 1. стр. 206. Ссылки сдѣланы вездѣ на второе изданіе «Вечеровъ».
5. Ч. 1. Стр. 6—7.
6. Ч. 2. Стр. 126.
7. Ч. 2. Стр. 130.
8. Ч. 2. Стр. 235—6.
9. Ч. I. стр. 51—53. (1-го издан.)
10. То же предисловіе находимъ и при третьемъ и четвертомъ изданіяхъ.
11. Ч. 1, стр. 9—16, 129. (1-го изд.)
12. Стр. 47.
13. Стр. 75.
14. «Адск. Почта» стр. 265—276. «Курьеръ» стр. 221—238. Въ другомъ письмѣ «Адская Почта» увѣряетъ, что М. выхваляетъ непріязненнаго ему стихотворца не изъ трусости, ибо «М. всегда дѣло съ нимъ выигрывалъ» (стр. 277).
15. Стр. 163—4.
16. «Опытъ историч. словаря Новикова» стр. 201.
17. Стр. 17—19.
18. 1770 г. стр. 103, 131—2.
19. Стр. 119—120, 131—3.
20. О Лукинѣ смотри интересную статью г. Пыпина въ «Отечеств. Записк». 1853 г. № 8 и 9.
21. «Сумароковъ и современ. ему критика» стр. 255.
22. Исидоръ, Софья Менандровна и Менандръ Васильевичъ — дѣйствующія лица въ комедіи: «Тесть и Зять».
23. Стр. 44—45, 78.
24. 1769 г. стр. 18—27.
25. Стр. 69, 163—4.
26. См. статью Пыпина въ «Отеч. Зап.» 1853 г. № 8, стр. 63—66.
27. Стр. 155—7.
28. «Всякая Всячина» стр. 46.
29. Стр. 13—17, 90—91. Указаніями «Пустомели» г. Пыпинъ не воспользовался при составленіи своей статьи о Лукинѣ.
30. Недѣля 5, 41.
31. Стр. 49—51. «Семира», «Вышеславъ» и «Хоревъ», трагедіи А. Сумарокова; «Ревнивый, изъ заблужденія выведенный», комедія Каминстропа, переведенная съ Французскаго въ 1764. г. М. «Беверлей», трагедія, переведенная И. Дмитревскимъ; Евгенія (comedie или drame larmoyante), соч. Бомарше, перев. въ 1770 г. Ник. Пушниковымъ. Представленіе «Евгеніи» было причиной неудовольствій Сумарокова съ московскою публикою.
32. Стр. 109—110.
33. Стр. 32—33. О театрѣ и тогдашнихъ актерахъ: Дмитревскомъ, Шумскомъ, Поповѣ и Михайловой сообщены нѣкоторыя свѣдѣнія Лукинымъ въ предисловіяхъ къ его комедіямъ.
34. «Москвитянинъ» 1853. № 3 (Дневн. студента) и «Комета» альманахъ 1851 г. (второй разсказъ г. Щепкина).
35. «Синавъ» трагедія Сумарокова; «Гарпагонъ» (скупой), комед. Мольера; «Магометъ», траг. Вольтера; «Могъ, любовью исправленный, комедія Лукина, имѣвшая значительный успѣхъ на сценѣ: ибо авторъ, по свидѣтельству Новикова („Опытъ истор. Словаря“ стр. 131.), вывелъ два смѣшные подлинника, которыхъ представлявшіе актеры весьма искуснымъ и живымъ подражаніемъ, выговоромъ, ужимками, тѣлодвиженіемъ, также и сходственнымъ къ тому платьемъ, зрителей весьма много смѣшили».
36. Стр. 120, 420—423.
37. Ч. 2. стр. 67—68.
38. Полн. собр. сочин. Сумарокова ч. VII стр. 362.
39. Переводы и сочин. В. Лукина ч. 2. (предисловіе къ «Награжд. Постоянству»)
40. Стр. 152.
41. Стр. 81—82.
42. «И то и сё», недѣля 49-ая
43. Не должно ли здѣсь разумѣть С. В. Нарышкина, который сочинилъ комедію: «Истинное дружество» во вкусѣ Дидеротовомъ? (смотри «Опытъ историч. Слов.» стр. 147.) Комедія эта въ свое время заслужила многія похвалы.
44. Стр. 277.
45. Стр. 138—9, 184.
46. Стр. 104—5. Этими свѣдѣніями до-сихъ-поръ никто изъ писавшихъ о Фонвизинѣ не воспользовался.
47. Ч. 1. стр. 3—7 (1-го изд.)
48. Своею семьею Екатерина Великая называла всю Русь.
49. Фирлифюшковъ и Теркуловъ — дѣйствующія лица въ комедіи «Имянины г-жи Ворчалкиной». Фирлифюшковъ — пустой и легкомысленный франтъ, выросшій подъ вліяніемъ поверхностнаго французскаго воспитанія. Теркуловъ бьетъ палкою Фирлифюшкова на сценѣ за неплатежъ долга.
50. Императрица Екатерина II написала въ бытность свою въ 1772 году въ Ярославлѣ три комедіи: «О время!», «Имянины госпожи Ворчалкиной» и «Госпожа Вѣстникова съ семьею». «Живописецъ (ibid стр. 45—46.) напечаталъ извѣстіе изъ Ярославля „Въ нашемъ городѣ сочиненныя комедіи представляются въ С. Петербургѣ на придворномъ Россійскомъ театрѣ, принимаются съ превеликою похвалою и почитаются лучшими комедіями въ Россійскомъ театрѣ. И мы можемъ хвалиться, что Ярославль первый изъ городовъ Россійскихъ обогатилъ Русской театръ тремя комедіями въ нашихъ нравахъ“.
51. Ч. 1. стр. 49—51. (1-го изд.)
52. Стр. 117—8.
53. Письмо Взятника къ покойному Его Превосходительству, письма Дурыкина и др.
54. «Трутень» 1769 г. стр. 216.
55. «И то и её», недѣля 10. Подобный же Словарь смотри въ сочиненіяхъ Княжнина.