Россия и Запад (Бердяев)
| Россия и Запад : Размышление, вызванное статьей П. Б. Струве «Великая Россия» |
| Из сборника «Духовный кризис интеллигенции». Опубл.: 1910. Источник: Духовный кризис интеллигенции. — СПб., 1910. — С. 120—128. — odinblago.ru |
После потрясений нашей революции, после всех её неудач, много новых проблем остро ставится перед сознанием русской интеллигенции, о многом теперь приходится тяжело задуматься, и многое кажется теперь не таким ясным и простым, как казалось раньше. Революция с особенной остротой поставила проблему государства и власти. Застарелая ненависть к исторической власти, к данным формам правления и данному правительству мешала ясной постановке проблемы государства и власти в интеллигентском сознании. Струве делает усилие освободиться от традиционных препятствий в решении этой проблемы, но из духа противоречия, из психологической реакции перегибает дугу в другую сторону и дает совершенно отвлеченную апологию идеи государства как чего-то самодовлеющего, как некоего абсолюта. Статья Струве отвлечена от всякой исторической плоти и крови. Это — публицистика по методу «отвлеченных начал», какой-то искусственный эксперимент, которым нам пытаются показать, что должно быть, если признать абсолютное самодовление государства, — что из этого должно было бы вытекать для России. Подозрение, что Струве идет навстречу существующей в России власти, строит какие-то оппортунистическо-дипломатические комбинации, представляется мне несправедливым и неосновательным. Струве — один из самых мужественных, по характеру своему наименее оппортунистических писателей России. Скорее его можно обвинить в том, что он хочет излечить русскую интеллигенцию от традиционных грехов при помощи кабинетных экспериментов, путем отвлеченного мышления, изолирующего части единого, живого организма. Статья Струве малопонятна, так как построена на основах сложной и запутанной философской методологии. Он говорит очень конкретные вещи, дает советы министру иностранных дел, морскому и торговли и промышленности, но в сущности статья его вполне внеисторична. В ней сказалась вся трудность применения к живой публицистике методов немецкого философского критицизма, рассекающего все живое. Западник-рационалист Струве недостаточно чувствует таинственную душу России. Ему чуждо мистическое чувство истории.
Метод Струве критико-аналитический, очень современный, но философский его пафос ныне очень близок Гегелю, гегелевскому обоготворению государства как адекватного выражения абсолютного духа, абсолютной идеи. Дух этот приводит Струве к апологии модернизированного империализма и не может соблазнить тех, которые морально и религиозно преодолели соблазн всякого империализм. Проблему величия и могущества государства можно отделить от проблемы моральной и культурной лишь в мыслительной абстракции, — в жизни они неотделимы. В исторической жизни народов проблема государства и его величия в конце концов всегда ставится и решается религиозно, в синтетической целостности того или иного мироощущения. Античное, языческое обоготворение государства, которое привело историю к созданию римской империи, — этому пределу величайшей государственной мощи, было вполне религиозным. Не думаю, чтобы Струве могла удовлетворить эта языческая религиозность: для него слишком остро стоит вопрос о личности, вопрос христианской культуры. Русский абсолютизм тоже религиозно себя утверждал (вернее, лжерелигиозно) Русская религиозная государственность совершенно чужда Струве. Если его апология государства не только методологический прием и педагогическое средство воздействия на интеллигентские мозги, если мы тут встречаемся с его верой, как то он заявил в своем ответе Д. С. Мережковскому, то интересно и важно знать: с какой верой? Струве по своим морально-философским и, вероятно, религиозным убеждениям крайний индивидуалист, и очень неясно, как он соединяет свою индивидуалистическую веру с гегелевским обоготворением государства. Когда-то он написал превосходную статью «Что такое истинный национализм?», от которой и теперь не отказывается. Какая же связь этой статьи с «Великой Россией»? Струве, по-видимому, сознательно-методологически отделил вопрос о государстве от вопроса о нации и очутился лицом к лицу с фиктивной «соборной личностью», которую сам же препарировал в кабинетной лаборатории. Нация — соборная личность, государство же — лишь подчиненная функция этой соборной личности. Нация — живой организм, существо; государство — функция существа, его состояние, или идол, ложный бог. Струве потопил великую идею нации в государстве, он самую национальность подчинил государственности, сделал её орудием Левиафана. И все это произошло не от злой воли, а от склонности к методу изоляции, к «отвлеченным началам».
Государство ни в каком смысле не может быть утверждаемо как некое существо: народ есть существо, и бытие этого существа вполне мыслимо без государственности, с упразднением этой функции, которая целиком зависит от исторических времен и сроков. Государство есть суверенный субъект лишь для юридического мышления, когда его мысленно берут как отвлеченное начало. В живой действительности, не только эмпирической, но и умопостигаемой, такого субъекта не существует, с живой, органической, религиозной точки зрения подобный субъект не имеет никаких прав на существование. Народ, нация, некая соборная личность, данная нам не эмпирически, а умопостигаемо, — вот субъект, но тоже не суверенный, так как все живое в мире несет в себе единое суверенное существо — Бога. Нация, а не государство, делает революции, свергает правительства, и она же свергает революции, если они противны верховному закону её бытия, если мешают его органическому совершенствованию. Народ свергает исторические формы государственности, когда они не согласны уже с его совестью и его разумом, и он же упразднит всякую государственность, когда созреет для новой жизни, для высшей, окончательной свободы. Государство можно ценить лишь исторически как подчиненную и временную функцию живого организма нации, его нельзя ценить абсолютно. Абсолютизм до тех пор был возможен, пока он служил нации, защищал её от распада. Государство есть принудительная форма властвования, обратная сторона злой воли народа и форма защиты от народа вражеского. Нация утверждает себя подобно личности, защищает себя от смерти и поглощения другими, это — святое самоутверждение, инстинкт жизни, данной свыше, и для этой защиты самого факта бытия своего, как чего-то особого в мире, необходима внешняя сила нации, пока народы не дошли ещё до братства и мира. Лозунг Великой России, который хочет провозгласить Струве, должен быть лозунгом патриотическим и национальным, а не просто государственным. Страна становится великой, когда государственная власть — покорный слуга нации; когда же национальное и патриотическое чувство становится слугой государства, тогда разражается позор Цусимы и Мукдена. Mы должны стать не государственниками, не империалистами, а патриотами, должны обрести национальное чувство в высшем смысле этого слова.
Тезис Струве о преобладании внешней политики над внутренней заключает в себе несомненную истину, хотя не вполне удачно выраженную. Тезис этот значит, что Россия, как и всякая нация, должна прежде всего быть, утверждать и охранять себя как соборную личность, как индивидуальность, имеющую своё назначение в мире. Лишь в национальности осуществляется человек и осуществится человечество, вне национальности нет живых организмов, в космополитизме все превращается в мертвые абстракции. Во внешней политике нация является как единая, во внутренней политике она дробится. Парадоксальное и на первый взгляд отталкивающее утверждение Струве я бы выразил в такой конкретной форме: к абсолютизму, к государственному деспотизму я отношусь не только отрицательно, но и с брезгливостью и отвращением, свободу люблю бесконечно, но в тот момент, когда я твердо узнал бы, что только абсолютная государственность может спасти Россию как единую нацию, может охранить её от поглощения и порабощения другими нациями, в тот момент я стал бы страстным сторонником абсолютизма, хотя понимал бы его окончательную ложь. Это прежде всего — непосредственное чувство, но тут есть и сознание невозможности вненационального утверждения своего бытия. В эпоху японской войны, во всех отношениях бессмысленной, безнравственной и не народной, я все-таки сердечно желал победы русскому войску, так как не мог оторваться от сознания единства моего бытия и бытия национального. Японская война лучше всего показала, что старая государственность не может охранить родины, предает отечество. Струве прав в своем утверждении, что реакционеры и революционеры сходятся в своем антипатриотизме. Мережковский в своем ответе Струве не почувствовал религиозной важности защиты родины, чувство национальное как бы утерялось в нем вместе с чувством государственным.
Но во имя чего должна Россия утверждать и охранять себя как некую личность? Во имя мощи государственной, во имя империалисткой политики, во имя национального самолюбия? Вл. Соловьев дал глубокое и оригинальное решение национального вопроса, одинаково далекое и от национализма, и от космополитизма, — решение, превышающее все то, что было сказано на Западе. К тому же религиозному решению национального вопроса стремился Достоевский и с гениальной мощью выразил свои чаяния. В качестве крайнего западника, Струве проходит мимо Достоевского и Соловьева, он склоняется к западническому национализму. Англичане, немцы, французы, все культурные европейцы — националисты, у всех у них сильно не сознание своей общечеловеческой миссии в мировой истории, а национальное самолюбие и национальное хищничество. Можно ли желать, чтобы этот буржуазный национализм вошел в плоть и кровь русского народа? Лучшие русские люди всегда мечтали, что Россия никогда не станет по-европейски буржуазной страной, что в ней заложена потенция высшей жизни, что никогда она не отречется от своего духа. Вспомним, как почувствовал себя Герцен в Западной Европе, что он писал «с того берега»: западник Герцен возненавидел западное мещанство и на Западе обрел свою славянофильскую душу. Многие русские люди испытывали эту славянскую тоску на Западе и по-разному её выражали. Славянофильская бацилла живет в нас и истреблена быть не может и не должна. Должно и можно освободиться от старых грехов славянофильства, но не от их веры в великую миссию России и в особую её душу, враждебную западному мещанству.
Все мы хотим стать западниками в одном только смысле: Россия должна быть приобщена к мировой цивилизации, должна стать на высшую ступень мировой культуры, и человеческая стихия должна быть в ней освобождена от рабства и по-западному стать самодеятельной. Но мы не полюбим никогда буржуазной государственности, оголенно себя утверждающей, и не превратимся в буржуазных националистов и шовинистов. Вл. Соловьев хорошо понимал правду западничества и восстал с необычайной силой против нашей азиатской дикости, но он не утерял мистического чувства России, великой России. Мы должны быть цивилизованы и бесповоротно приобщиться к культурному человечеству, должны победить азиатскую дикость и отсталость. Дело Петра Великого ещё не закончено в России, а только став европейской культурной страной, Россия в силах будет бороться с мировым мещанством. Азиатская некультурность и внутреннее рабство сказались и в характере русской власти, и в характере русской интеллигенции, и в черной сотне, и в красной сотне. Татарин ещё сидит в нас, и этот татарин должен быть изгнан из России. Но кроме татарщины, дикости и некультурности в России есть ведь и что-то иное, и это иное, высшее, сказалось у лучших русских людей, у избранников духа русской земли. Славянофилы 40-х годов были людьми высокой культуры, не менее высокой, чем западники, их чувство русского мессианизма не было выражением отсталости. Славянофилы защищали отсталые формы государственности, в этом была их роковая ошибка, но они же мечтали освободить народ от гнета политического мещанства. То же было у Достоевского, у Вл. Соловьева, у всех русских искателей Царства Божьего. Но не нужно забывать, что пугачевщина и хулиганство не менее опасны для великой задачи России, не менее пагубны для народной души, чем мещанство и трезвость позитивизма. У людей, подобных мне, может быть со Струве, как у него с Мережковским, лишь заговор в защиту культуры, цивилизирования России, общая борьба с реакцией и обратным её отражением в революции. Но это временный блок. Остается неясным: каково отношение Струве к конечным целям, какова его вера, есть ли для него буржуазная государственность как основа мировой культуры и западное утверждение личности — последнее? Нам нужно отрезвиться от идолопоклонства, но чтобы подчиниться уже Богу и по-новому опьянеть.
Россия стоит в центре Запада и Востока, как бы соединяет два мира, два разных устремления, две формы религиозности. Запад — человечен, антропологичен, в нем освобождается и поднимается человеческая стихия, достигает культура человеческая своего высшего напряжения. Восток — сверхчеловечен и подчеловечен, в нем мало антропологии, в нем человеческая стихия растворена в Божестве и в природе. Восток распластался перед Божеством, Запад делает напряженное усилие подняться до Божества. В пределах христианства это сказалось в глубоком различии между католичеством и православием. Католичество — антропологично, в нем много человеческого, человеческого усилия подняться вверх, вытянуться. Православие, хранившее святыню, — божественно, в нем Бог сходил к людям, но активность человеческая в нем всегда была ничтожна. Это различие сказалось даже в архитектурном стиле храма западно-католического и восточно-православного. Готика есть устремление вверх, вытягивание, в готическом храме не чувствуется сошествия Христа, в нем холодно, но есть человеческое усилие подняться от земли к Нему. В храме православном Христос как бы спускается на землю, в нем теплее, в нем человек распластался перед Богом, но человеческая природа придавлена.
На востоке нехристианском, в Индии и ещё дальше, человеческая природа окончательно придавлена божественными силами, там почти нет человеческого, нет мировой культуры и нет движения человеческого вверх и вперёд, все вошло вглубь, внутрь. На христианском Востоке Христос — субъект, Христос внутри: Он — основа жизни, а не объект устремления. В восточной христианской мистике человеческая природа обожествлялась внутренним принятием Христа. На христианском Западе Христос — объект, предмет подражания и влюблённости, к Нему стремится человеческая стихия, но не принимает Его внутрь себя. В католичестве Христос остается все время вне человека, остается объективным, а не субъективным. Вот источник религиозного различия Востока и Запада и религиозная причина высокой культуры Запада и низкой культуры Востока.
Но Запад на вершинах своей культуры подходит к сознанию пустоты человеческого, отделенного от божеского. Восток идет к сознанию пустоты божеского, отделенного от человеческого. Когда сознание обострится и разорванность эта станет нестерпимой, тогда начнется религиозное устремление Востока к Западу, а Запада — к Востоку, воссоединение божеского и человеческого, мистического и культурного. Вл. Соловьев представлял себе это движение в виде соединения церквей, слияния православия и католичества в Церковь Вселенскую. Вряд ли этого достаточно, хотя и необходимо. Мы думаем, что тут будет выход из исторического христианства в Церковь сверхисторическую. Но только Россия может быть соединяющим звеном между Востоком и Западом, только в ней может начаться процесс богочеловеческий. Для исполнения своей миссии Россия должна стать страной культурной и свободной, по-западному цивилизованной, человеческая стихия должна в ней освободиться и определить себя к самостоятельной жизни. Но чтобы внутренно не обезличиться и не погибнуть, России необходимо сохранить свою божественную основу, данную в православии, свою мечту о Царстве Божьем на земле в противоположность идее человеческого царства, буржуазной государственности в западном смысле. Конституционализм является сейчас силой цивилизующей, освобождающей от азиатчины и вместе с тем утверждающей государственную власть в формах, наиболее соответствующих данному возрасту русского народа. Но вряд ли мы способны проникнуться пафосом отвлеченного конституционализма. Русская государственность должна стать послушным орудием высших целей. Рушится старая теократия: лишь освобождение от ложных теократии может расчистить почву для теократии истинной. В России бьется пульс религиозной жизни мира, в ней развязываются старые, лживые связи Церкви с государством и завязываются новые богочеловеческие связи.
Когда русская интеллигенция победит в своей стихии восточно-азиатскую дикость, а в своем сознании поверхностное западничество, тогда в ней раскроется истинно русское и истинно вселенское призвание. Судьба мировой истории зависит от соединения Востока и Запада, но для этого соединения и Восток и Запад должны отречься от своей ограниченности, должны учиться друг у друга, каждая из частей мира должна осуществить своё призвание в целом. Тогда лишь Россия будет Великой, когда она исполнит своё призвание посредника между Востоком и Западом, соединителя божественного с человеческой культурой. Принятие западной государственно-националистической идеологии сделало бы Россию второстепенной буржуазной страной, обесцветило бы и унизило бы её соборную личность.
Россия отразила татарщину и спасла Европу и мировую культуру, облившись кровью, пожертвовав своим культурным развитием. Теперь стоит перед нами новая задача.