Росита (Пави)/ДО

Росита
авторъ Теодор Пави, переводчикъ неизвѣстенъ

Оригинал: французскій, опубл.: 1851. — Источникъ: az.lib.ru • Перуанский рассказ.
Текст издания: журнал «Отечественныя Записки», № 10, 1851.

РОСИТА.

Перуанскій разсказъ, соч. T. Пави.

I.

Если бы у туристовъ доставало рѣшимости на четырехмѣсячное плаваніе къ перуанскимъ берегамъ, то, посѣтивъ Лиму, они, безъ сомнѣнія, перестали бы восхвалять Андалузію и называть Севилью перломъ Испаніи. Конечно, перуанская столица теперь уже не тотъ городъ царей (ciudad de los reyes), гдѣ золото блестѣло со всѣхъ сторонъ: но онъ сохранилъ еще двѣ принадлежности, которыхъ не отнимутъ у него ни гражданскія войны, ни землетрясенія — прекрасное мѣстоположеніе посреди обширной равнины, простирающейся отъ подошвы Андовъ до Тихаго Океана, и несравненную роскошь тропическаго климата. Несмотря на потрясенія прихотливой почвы, которыя два раза уже едва не разрушили Лимы до основанія, покрытые трещинами памятники старины еще не пали, и какъ-будто говорятъ путешественнику, замѣчающему ихъ издали между массами померанцовыхъ и лимонныхъ деревьевъ: «красоты этихъ мѣстъ стоять того, чтобъ рискнуть для нихъ на опасное плаваніе». Подобно главнымъ городамъ Испанской Америки и вообще всѣмъ, гдѣ постоянная благорастворенность климата вызываетъ жителей на открытый воздухъ, Лима имѣетъ свою plaza mayor (главную площадь), привычное мѣсто свиданій гуляющихъ. Тамъ возвышаются соборъ, бывшій долго богатѣйшимъ въ Новомъ Свѣтѣ; дворецъ правительства, неправильное, но совсѣмъ не въ китайскомъ вкусѣ построенное зданіе, какъ описываютъ никогда невидавшіе его географы, и огромный домъ, занимаемый архіепископомъ. Два длинные ряда аркадъ замыкаютъ собою эту площадь. Одна изъ нихъ, называемая Portai de Escribanos (галерея стряпчихъ) служить пріютомъ юристамъ и публичнымъ писцамъ, которые, въ своихъ черныхъ костюмахъ. располагаются тамъ, за небольшими, истасканными письменными столиками. Панданъ съ нею составляетъ Portal de Butoneros, названная такъ потому, что подъ нею работаютъ на своихъ станкахъ и прялкахъ позументщики и золотопрядильщики (butoneros). За этою линіею ремесленниковъ, занятыхъ съ утра до вечера выдѣлкою богатыхъ кистей, украшающихъ генеральскія плечи, и за работою бѣздны галуновъ, которые блестятъ на офицерскихъ мундирахъ, находятся лучшіе въ городѣ магазины, постоянно-наполненные покупателями. Они далеко не такъ обширны и изукрашены, какъ магазины парижскихъ бульваровъ, и скорѣе походятъ на liendus (давки) Гренадскаго Закатила; но въ нихъ вы найдете шелковыя ліонскія и китайскія издѣлія, фландское и голландское полотно, и особенно эти нѣжные атласные башмачки, которыхъ перуанскія женщины истребляютъ такое множество. Дамы города Лимы бродятъ по этимъ лавкамъ съ утра до всчера. Онѣ обыкновенно входятъ въ каждую лавку и торгуютъ все, что ни увидятъ, длятого только, чтобъ ничего не купить. Это, правду сказать, составляетъ единственное ихъ занятіе.

Въ одинъ вечеръ — не знаю въ какую пору года, потому-что временъ года не разбираютъ тамъ, гдѣ вѣчная весна — молодой всадникъ проѣзжалъ небольшимъ галопомъ главную площадь Лимы, на горячей лошади. Вдругъ Angelus зазвонили въ соборный колоколъ. Разговоры гуляющихъ тотчасъ прервались; всякая работа остановилась слышенъ былъ только тихій говоръ тысячи устъ, читавшихъ la oracion (молитву). Всадникъ остановился при этомъ торжественномъ сигналѣ и даже снялъ почтительно съ головы шляпу; но нетерпѣливый конь его прыгалъ и метался направо и налѣво, къ великому удивленію толпы, которая, произнося Ave Maria, изъявляла свое неудовольствіе качаньемъ головы и пожиманьемъ плечъ; и когда позументщики принялись опять за свои скрипучіе станки, а писцы взялись за перья, вокругъ всадника послышалось нѣсколько непріятныхъ для него словъ.

— Это Англичанинъ, говорилъ одинъ: — а потому и еретикъ, прибавлялъ другой. Онъ нарочно пришпорилъ коня, чтобъ помѣшать нашей молитвѣ, замѣчалъ третій.

Эти слова, произнесенныя не столько съ гнѣвомъ, сколько съ внутреннимъ волненіемъ, смутили однакожъ нѣсколько всадника. Замѣтивъ произведенное на него дѣйствіе, ближайшія къ нему группы сдѣлались наглѣе и засвистали ему въ слѣдъ.

— Какъ! вскричалъ вдругъ сильный голосъ изъ Галереи позументщиковъ. — съ какихъ это поръ горожане начали оскорблять иностранцевъ? Англичанинъ — еретикъ, говорите вы? А я вамъ скажу, что вы ошибаетесь. Этотъ молодой человѣкъ такой же католикъ, какъ и мы съ вами: клянусь честью, у дона Патрисіо только и англійскаго, что осанка, да бѣлокурые волосы. I say (такъ ли), лейтенантъ Патрикъ?

Всадникъ удалялся тихимъ шагомъ, чтобъ не задавить прохожихъ, неслишкомъ-торопившихся посторониться передъ его конемъ. Но при этихъ словахъ онъ повернулъ голову и встрѣтилъ руку, протянутую къ нему дружески тѣмъ, чей голосъ возвысился въ его пользу. Голосъ этотъ принадлежалъ господину въ большой шляпѣ à la Basile, въ черномъ плащѣ и въ вышитомъ синимъ цвѣтомъ галстухѣ испанскихъ канониковъ.

Всадникъ поклонился господину и продолжалъ свой путь. Каноникъ отвѣчалъ на его поклонъ движеніемъ руки и, возвращаясь на свое мѣсто, гдѣ онъ курилъ до-сихъ-поръ спокойно сигару, толкнулъ нечаянно молодую дѣвушку, которая, во время его разговора съ всадникомъ, стояла неподвижно позади него.

— Ахъ, Росита, сказалъ онъ ей съ живостью — что ты здѣсь дѣлаешь, моя малютка? Поди отсюда; пристало ли такому, какъ ты, дитяти бѣгать по магазинамъ?

Молодая дѣвушка, немного-сконфуженная, закрылась тотчасъ своею черною вуалью, такъ-что изъ всего ея лица видѣнъ былъ только правый глазъ, между-тѣмъ, какъ ея станъ былъ обтянутъ, какъ чахломъ, мелкими складками сатиновой saya^[1], и проскользнула въ толпу съ такою легкостью, какъ змѣя въ высокую траву.

Angelus прозвонилъ захожденіе солнца. Съ наступленіемъ ночи, масса гуляющихъ сдѣлалась гуще. Вокругъ фонтана, обозначающаго средину площади, водовозы толпились тѣснѣе, торопливо наполняли водою свои бочонки, навѣшивали на ословъ, вскакивали сами имъ на спину и разъѣзжались во всѣ стороны по городу. Продавцы плодовъ и лакомствъ убѣдительнѣе прежняго предлагали прохожимъ свои товары. На тѣсномъ пространствѣ площади зажглось столько сигаръ, сколько звѣздъ на небѣ. Мужчины, драпированные полными и легкими плащами, разговаривали текучимъ и важнымъ тономъ, который еще усиливаетъ звонкость испанскаго языка; женщины, въ національномъ своемъ костюмѣ, съ лицомъ, закрытымъ вуалью, и тѣломъ, обтянутымъ узкою и эластическою saya, бродили между группами гуляющихъ, небрежною и вмѣстѣ легкою поступью. Казалось, видишь передъ собою карнавалъ, гдѣ домино мѣшаются въ толпу любопытныхъ зрителей, а между-тѣмъ описываемый вечеръ ничѣмъ не отличался отъ обыкновенной жизни этого страннаго населенія, гдѣ женщины какъ-будто ищутъ приключеній, а мужчины ожидаютъ съ торжественнымъ достоинствомъ, чтобъ неизвѣстный или дружескій голосъ бросилъ имъ какое-нибудь нѣжное названіе. Сквозь говоръ голосовъ и шарканье атласныхъ башмачковъ, глухо жужжали звуки гитаръ, какъ провансальскіе кузнечики сквозь шелестъ пашни. Иностранецъ, котораго каноникъ назвалъ дономъ Патрисіо, показался также между гуляющими; только, чтобъ не быть замѣтнымъ и удобнѣе расхаживать въ беззаботной и веселой толпѣ горожанъ, онъ перемѣнилъ свое платье на костюмъ перуанскаго всадника — бѣлый poncho (короткій плащъ изъ цѣльнаго куска сукна) съ длинною бахрамою, широкополую соломенную шляпу, изъ верблюжей кожи сапоги и большія серебряныя шпоры. Войдя въ одну изъ сигарныхъ лавокъ, онъ встрѣтилъ опять каноника и заговорилъ съ нимъ первый.

— Позвольте васъ спросить, сказалъ онъ: — какъ это я имѣю честь быть извѣстнымъ особѣ, которой я даже имени не знаю.

— Я, конечно, поступилъ невѣжливо, отвѣчалъ каноникъ: — заговоря съ вами на публичной площади, но это было сдѣлано для вашей пользы. Надѣюсь, вы меня извините. Что же до вашего имени, такъ я угадалъ его, и вотъ какъ. Я видѣлъ васъ нѣсколько разъ въ Доминиканскомъ Монастырѣ у обѣдни и думалъ, глядя на васъ: «этотъ молодой человѣтъ въ костюмѣ британскаго морскаго офицера, католикъ» слѣдовательно Ирландецъ, а всѣ Ирландцы называются Патриками…" я вѣдь не ошибся? Я много путешествовалъ по Европѣ, милостивый государь, и сохранилъ къ Европейцамъ привязанность, которой мои земляки со мной не раздѣляютъ, надо въ этомъ признаться. Лима не похожа на другіе города: въ ней есть свои опасности… Вы смѣетесь?.. Я не говорю ни о кинжалахъ и ножахъ, которые ваши романисты всегда даютъ въ руки своимъ кастильскимъ героямъ, ни о бритвахъ, которыя Лимійцы носятъ у подвязокъ. Все это басни, или по-крайней-мѣрѣ опасности, которыхъ можно избѣжать при нѣкоторомъ благоразуміи…

Въ это время небольшая смуглая и худощавая рука бросила монету на прилавокъ купца, которой въ замѣнъ далъ ей пачку сигаръ, обернутыхъ маисовыми листьями. Каноникъ наклонилъ голову и узналъ подъ вуалью молодую дѣвушку, которой онъ бросилъ нѣсколько словъ на площади, часа три назадъ.

— Ты еще не дома, Росита? сказалъ онъ ей строгимъ голосомъ. — Я передамъ это твоей матери.

Росита пожала плечами съ нѣкоторою досадою и съ совершенною беззаботностью, какъ-будто говорила внутренно: «Э! моя мать! много ей нужды до того, гдѣ я» — и вышла изъ лавки.

Каноникъ зажегъ объ сигару дона Патрисіо свою сигару и они гуляли вмѣстѣ нѣсколько минутъ. Еслибъ донъ Патрисіо былъ одѣтъ въ свой морской мундиръ, монахъ не такъ охотно вступилъ бы въ фамильярный разговоръ съ иностранцемъ; но poncho скрывалъ его плеча, и потому требованія приличія не стѣсняли добраго каноника. Сказавъ нѣсколько словъ о путешествіи по Европѣ, онъ завелъ рѣчь о примѣчательныхъ предметахъ своей страны; упомянулъ о прекрасной картинѣ, находящейся въ монастырѣ Désemparados и приписываемой Мурильйо, и предложилъ молодому человѣку, не хочетъ ли онъ сопутствовать ему въ предполагаемыхъ имъ прогулкахъ по развалинамъ храма Солнца и по могиламъ Инковъ. Наконецъ, при разставаньи, каноникъ донъ Грегоріо безъ церемоніи вручилъ дону Патрисіо свой адресъ, на что и донъ Патрисіо отвѣчалъ тѣмъ же. Воротясь въ свою квартиру, молодой офицеръ поспѣшилъ записать въ памятной книжкѣ рядъ замѣчательныхъ вещей, которыя онъ предполагалъ осмотрѣть въ Лимѣ и ея окрестностяхъ, очинилъ свои карандаши, приготовилъ альбомъ и обревизовалъ коробочки, въ которыхъ намѣренъ былъ пришпиливать блестящихъ бабочекъ, замѣченныхъ имъ въ воздухѣ надъ оградами садовъ. Фрегатъ, на которомъ онъ служилъ лейтенантомъ, находился тогда въ Гайякилѣ и Патрикъ не ожидалъ его возвращенія раньше шести недѣль, такимъ-образомъ ему оставалось еще сорокъ-пять дней отпуска, которые онъ могъ употребить по своему произволу.

II.

Рано утромъ на другой день, молодая дѣвушка, которую каноникъ донъ Грегоріо называлъ Роситою, сходила внизъ по ступенямъ соборной церкви. Завернутая въ вуаль и въ узкую юбку изъ чернаго атласа, она скользила какъ бабочка, вдоль стѣнъ и достигла, наконецъ, Галереи стряпчихъ. Никого еще не было на площади, кромѣ нѣсколькихъ Индійцевъ, пришедшихъ ночью съ ближайшихъ горъ. Они стояли неподвижно подлѣ своихъ ламъ, которыя мирно жевали жвачку, присѣвъ, какъ верблюды, на заднихъ ногахъ. Медленно открывалась лавка за лавкою. Прикащики, отворивъ первую ставню магазина, здоровались между собою, вдыхали въ себя свѣжій утренній воздухъ и смотрѣли, какъ gallinazos^[2] прыгали по кровлямъ и вдоль ручьевъ. Позументщики прилаживали свои станки и прялки подъ аркадами и обмѣнивались нѣсколькими словами съ ранними богомолками, возвращавшимися отъ обѣдни, у которой была и Росита. Она шла мелкими шагами подъ Галереею-Стряпчихъ; дошедъ до конца ея, она увидѣла тамъ одного изъ писцовъ, сидѣвшаго уже на своемъ обычномъ мѣстѣ, и приблизилась къ нему. Дѣлецъ спалъ съ сигарою за ухомъ, съ сложенными руками на животѣ и протянутыми подъ столомъ ногами. Росита прошла нѣсколько разъ передъ нимъ, но шумъ ея soya не разбудилъ его; наконецъ она толкнула его локтемъ, кашлянула сперва потихоньку, потомъ немного громче, пока наконецъ esmbano поднялъ голову и началъ протирать глаза. Взявъ машинально перо и прижавъ ладонью бумагу, чтобъ выпрямить ея неровности, онъ расположился какъ учитель чистописанія и смотрѣлъ внимательно на дѣвушку.

— Извольте, сказалъ онъ вполголоса. — Мі querido (мой милый другъ)… что дальше? Говоря это, онъ написалъ твердымъ почеркомъ два слова: mi querido, и украсилъ ихъ цѣлымъ облакомъ крючковъ.

— Mi querido? повторила Росита: — право не знаю, можно ли мнѣ такъ начать.

— Ну, сказалъ писецъ: — этотъ листъ пригодится для другой. Что же писать? Señor caballero, excellenlissimo señor?.. Что же, niña (мое сокровище)? не-уже-ли я буду держать для тебя перо надъ бумагой до обѣда?

— Господи! сказала молодая дѣвушка, спрятавшись за колонну, заслонявшую столикъ писца: — какъ трудно писать къ тому, съ кѣмъ никогда еще не говорила!.. Ну, такъ и быть, пишите: Muy señor mio (милостивый государь)… нѣтъ напишите лучше: Señor capitan; я думаю, что онъ капитанъ.

— Ахъ! сказалъ выведенный изъ терпѣнія писецъ, если ты, niña, не знаешь, что хочешь сказать, ты мнѣ испачкаешь всю бумагу, и письмо будетъ похоже на маранье школьника, съ помарками и приписками на поляхъ; а бумага-то стоитъ вѣдь реалъ!

— Реалъ! сколько же вы берете за то, чтобъ написать письмо? спросила Росита.

— Ты еще торговаться? сказалъ писецъ. — Ты вѣдь пишешь письмо къ дворянину, такъ надо, чтобъ дѣло было чисто и гладко. Ну, поскорѣе; если ты не задержишь меня долго надъ письмомъ, я уступлю тебѣ за четыре реала и бумагу и работу.

— Четыре реала! вскричала Росита: — Какъ это дорого!

— А коли дорого, niña, такъ выучись писать сама и не ходи будить escribano, который спитъ спокойно передъ своимъ бюро — будить и сказать ему, что у тебя нѣтъ четырехъ реаловъ. Хороша дѣвушка, правду сказать, и еще пишетъ къ капитану!.. Лучше купи за одинъ medio чернаго шелку, да почини свое покрывало, чтобъ не растрепывалось вѣтромъ.

Сказавъ это, онъ повернулся къ ней спиною, отеръ объ рукавъ перо и гордо скрестилъ на груди руки. Эта грубая выходка обратила Роситу въ бѣгство. Пройдя главную площадь, она развязала конецъ своей шали и принялась считать деньги, которыя были въ узелкѣ. Четыре, восемь, десять, двадцать реаловъ, говорила она сама себѣ. «Какъ я была глупа, что смѣшалась! Мнѣ бы лучше было сказать его имя, которое я теперь знаю, и написать просто Señor don Patricio. Письмо было бы готово; онъ получилъ бы его чрезъ полчаса… Да, но онъ ужъ вѣрно получилъ не одно письмо съ-тѣхъ-поръ, какъ въ Лимѣ; сталъ ли бы онъ читать мое? сталъ ли бы отвѣчать?.. Нѣтъ, я не буду писать; пойду лучше къ теткѣ Долоресъ». И она постучала въ маленькую дверь, въ улицѣ des Borriqueros.

Тетка Долоресъ была почтенная, согбенная лѣтами старушка, едва передвигавшая съ помощью палки ноги, что, впрочемъ, не мѣшало ей бродить по городу съ утра до вечера. — «Хромымъ людямъ не сидится дома».

— Что, моя дочь, спросила старуха сладенькимъ голосомъ: — что новенькаго?

— То, что я къ вамъ съ просьбою, тетушка, отвѣчала Росита: — то, что я влюбилась въ заѣзжаго caballero, котораго зовутъ донъ Патрисіо и котораго я видѣла раза три или четыре, какъ онъ ѣхалъ верхомъ на площади. Онъ блондинъ, глаза голубые; я умираю отъ любви къ нему.

— Та, та, та! вскричала старуха: — ужъ не Англичанинъ ли это? Что я могу ему сказать?.. онъ мнѣ отвѣтитъ. «Гм»! и вытолкаетъ за дверь. Еслибъ это былъ Французъ — дѣло другое: это народъ разговорчивый…

— Нѣтъ, тетушка, нѣтъ, это ни Французъ, ни Англичанинъ; это… одинъ блондинъ, говорю вамъ, молодецъ собой, чудо-красавецъ, какого не видано еще въ Лимѣ. Скажите ему, что я люблю его, какъ зѣницу моего ока, люблю больше собственной жизни. Бѣгите, тетя Долоресъ, бѣгите, говорю! вотъ вашъ костыль… Онъ живетъ въ домѣ маркизы де ***, въ первомъ этажѣ, рѣшетчатое окно противъ конфетчика. Привратникъ старый полуглухой негръ; онъ васъ не услышитъ, если только вы не станете крѣпко стучать палкою по плитѣ у порога. Бѣгите, бѣгите!

И старуха отправилась съ порученіемъ, бормоча что-то себѣ подъ носъ. Ворота дома были отперты. Старый негръ, растянувшись на своей постели, забавлялся игрою на гитарѣ и не обращалъ никакого вниманія на проходящихъ мимо его каморки. Такъ-какъ у него слухъ былъ очень-тугъ, по замѣчанію Роситы, то онъ, для большей выразительности музыки, цѣплялся за струны всею своею лапою, что производило страшную разладицу; но старый негръ былъ отъ нея повидимому въ восхищеніи, онъ подпрыгивалъ на тюфякѣ подъ бренчанье гитары и походилъ въ узкомъ пространствѣ своей кельи на трутня, гудящаго въ тѣсной чашкѣ цвѣтка. Старуха поднялась потихоньку по лѣстницѣ, перевела духъ на площадкѣ, глядя въ замочную скважину, и постучалась въ дверь къ дону Патрисіо, который только что пригладилъ щеткою шляпу, надѣлъ перчатки и готовился выйдти изъ комнаты.

— Что тебѣ нужно, добрая женщина? сказалъ онъ старухѣ, заслонившей ему собою выходъ.

— Господинъ кавалеръ, отвѣчала она: — я пришла просить васъ умилосердиться надъ одною молодою дѣвушкою, Роситою Корризуэло… Она прибѣгаетъ къ вамъ отъ всей своей души и сердца.

— Чортъ возьми! прервалъ Патрисіо: — просить милостыни въ квартирѣ, это изъ рукъ вонъ! Возьми это, старуха, и больше сюда не показывайся…

Онъ подалъ ей небольшую золотую монету, завернутую въ бумажку, оттолкнулъ ее потихоньку отъ двери и вышелъ на улицу. Тетка Долоресъ, пораженная пріемомъ, такимъ холоднымъ и вмѣстѣ такимъ щедрымъ, проводила молодаго человѣка глазами и, покачавъ головою, сказала: — Вотъ кавалеръ, такъ, кавалеръ! Жаль, что онъ такъ мало понимаетъ здѣшній языкъ!

Вечеромъ того же дня Росита пришла къ старухѣ въ нетерпѣніи узнать объ успѣхѣ своего порученія. "Ну, тётя, сказала она, входя. — Ну, что онъ тебѣ сказалъ? Онъ угадалъ, что тебя послала та самая, которая такъ часто проходила мимо его балкона, не правда ли? Онъ могъ разсмотрѣть меня, потому-что я съ полчаса ходила взадъ и впередъ передъ его квартирою, и, какъ было жарко, то я отбросила свою вуаль…

— Возьми, сказала старуха: — вотъ его отвѣтъ…

— Jesus Maria! вскричала дѣвушка: — золотая монета! Вотъ вамъ, тётя Долоресъ, четыре доллара за вашъ трудъ; вы говорили лучше, чѣмъ написалъ бы писецъ! Да, всѣ крючки этихъ господъ не стоятъ четырехъ словъ, сказанныхъ ловкимъ языкомъ! Ну, что же я себѣ куплю на эти деньги? Прежде всего мнѣ нужна пара новыхъ башмаковъ; эти, что на ногахъ, служатъ мнѣ ужь недѣлю. Потомъ… а, вотъ разнощикъ!

И она выбѣжала на улицу, крича изо всѣхъ силъ. — Разнощикъ! разнощикъ!

Тотъ не заставилъ себя звать долго; онъ усѣлся на краю тротуара и предложилъ Роситѣ къ услугамъ свою подвижную лавочку, состоявшую изъ померанцевъ, конфектовъ и сладкихъ пирожковъ. Росита набрала всего этого, сколько могла захватить въ свои маленькія ручки, и заплатила деньги безъ торга; потомъ подозвала своихъ маленькихъ сосѣдокъ и угостила ихъ на тротуарѣ. Нужно было видѣть этихъ вѣтреныхъ и лакомыхъ дѣтей, съ играющими по вѣтру волосами, съ черными, быстрыми глазами, какъ они глотали лакомства, прыгали, танцовали и рѣзвились въ углѣ улицы, какъ рой попугаевъ въ тѣни рощи! Когда ихъ крикъ становился слишкомъ уже громкимъ, Росита, принявъ осанку царицы, приказывала имъ молчать, и дѣти ей повиновались. Въ ихъ глазахъ она была взрослая дѣвушка; ей было четырнадцать лѣтъ!

Золотая монета, размѣненная на мелочь, растаяла въ рукахъ Роситы, какъ у нея во рту конфекты. Разсчитавшись съ разнощикомъ, она увидѣла, что у нея остается полпіастра. Что съ нимъ дѣлать? на что издержать его? Этотъ вопросъ былъ рѣшонъ тотчасъ. Звонкій и гибкій голосъ прокричалъ въ сосѣдней улицѣ: Quarenla mil pesos! и Росита побѣжала на этотъ зовъ. Сорокъ тысячъ піастровъ выигрыша въ ближайшую лоттерею!.. таковъ былъ смыслъ этихъ трехъ словъ, которые произносилъ продавецъ билетовъ, заглядывая въ окна и бросая на проходящихъ вопросительные взгляды. Съ привѣшенною къ поясу чернильницей и съ перомъ за ухомъ, онъ шелъ по самой серединѣ улицы, чтобъ не переходить съ тротуара на тротуаръ, и когда Росита подбѣжала къ нему, онъ наклонился къ ней и сказалъ потихоньку:

— Niña de mi alma (сокровище моей души)! хочешь, я дамъ тебѣ такой билетъ, который выиграетъ не хуже банковаго?

— Да, возразила молодая дѣвушка: — ты какъ-разъ украдешь мои деньги, а я заплачу полпіастра за лоскутокъ бумаги, изъ котораго не сдѣлаешь и сигарки.

— Но всему видно, что Перу разорилась, сказалъ продавецъ билетовъ. — никто не хочетъ купить сорока тысячъ піастровъ за десять испанскихъ реаловъ! Сегодня я ничего еще не продалъ. Купи, моя красавица, на починѣ: съ твоей руки мнѣ посчастливится. Нельзя сказать, чтобъ я приберегалъ лучшіе нумера для себя: не былъ бы я въ такихъ лохмотьяхъ… Нѣтъ, нѣтъ, я раздаю ихъ хорошенькимъ дѣвушкамъ, которымъ нужно приданое, чтобъ выйдти за своихъ noues (жениховъ).

Говоря это, онъ протянулъ связку билетовъ Роситѣ, которая взяла одинъ наудачу, и продавецъ побрелъ далѣе, крича во все горло: Quarenta mil pesos! Магическія слова, которыя, разлетаясь въ воздухѣ, какъ неопредѣленная надежда, заставляли трепетать не одно сердце.

III.

На другой день, ирландскій лейтенантъ донъ-Патрисіо и каноникъ донъ Грегоріо возвращались вмѣстѣ съ прогулки по развалинамъ Пашакамака, этого славнаго храма Солнца, который такъ долго былъ символомъ могущества инковъ. Отъ него теперь осталось очень-немного; возвышающіяся въ Мамаконской Долинѣ, въ видѣ искусственныхъ холмовъ тумули, подъ которыми погребены перуанскіе инки, производятъ на путешественника гораздо-сильнѣйшее впечатлѣніе, нежели разбросанныя развалины этого великолѣпнаго зданія, которымъ гордились обѣ Америки.

Каноникъ, въ своей черной, подобранной до колѣнъ рясѣ, держась въ сѣдлѣ съ легкостью и достоинствомъ, ѣхалъ рысью на своемъ мулѣ, рядомъ съ молодымъ другомъ своимъ и называлъ ему деревни, которыхъ колокольни выказывались изъ-за деревьевъ. Донъ Патрисіо, нѣжась галопомъ своего коня, съ восхищеніемъ разсматривалъ великолѣпную панораму, которая его окружала. По правую руку у него были Анды, которыхъ первые контрфорсы, освѣщенные отвѣсными лучами солнца, представляли глубокія расщелины, наполненныя мракомъ, и въ этихъ расщелинахъ укрывались отъ солнечнаго жара длиннохвостые попугаи, испуская рѣзкіе крики, похожіе на хохотъ. По лѣвую руку разстилалось передъ нимъ, какъ тропическое небо, голубое, тихое и сверкающее море, теряясь въ безпредѣльности. Въ этой долинѣ, въ какую бы сторону ни обратились взоры, природа представляетъ имъ зрѣлище грандіозное и поразительное. То пыльная и песчаная пустыня, по которой протягивается тѣнь отъ огромныхъ хищныхъ птицъ, слетающихъ съ горныхъ вершинъ на трупъ какого-нибудь несчастнаго осла; то поле, засаженное сахарнымъ тростникомъ, орошаемое искусными каналами и такое же свѣжее, такое же зеленое, какъ нормандскій дугъ — поражаютъ вашъ глазъ. По мѣрѣ приближенія къ Лимѣ, развиваются кругомъ, какъ лѣсной поясъ, мирафлорскіе сады, отъ которыхъ, надо сказать, отстали далеко и валенсіанская huerta (садъ) и гренадская vega (плодоносная равнина). Горы, море, цвѣты и плоды, все, что возбуждаетъ фантазію, все, что влечетъ къ себѣ, все, что улыбается человѣку и напоминаетъ ему о благодѣяніяхъ Провидѣнія, все это соединено здѣсь въ одной рамѣ. Но прелесть этой очаровательной долины возвышаетъ еще болѣе то, что нигдѣ въ свѣтѣ солнце, блистая всею силою лучей своихъ, не умѣрено такою тихою и освѣжающею, какъ здѣсь, прохладою. Въ Перу болѣе нежели гдѣ-либо свѣтило дня могло быть почитаемо за божество, полное силы и благотворенія. Индійцы, живущіе еще вокругъ своего разрушеннаго храма, не могутъ совершенно забыть этихъ темныхъ преданій. Вѣрные воспоминанію о Сынахъ солнца, инкахъ, они до-сихъ-порь сожалѣютъ о славныхъ своихъ властителяхъ; говорятъ даже, что они носятъ по нихъ трауръ. Встрѣчаясь съ нашими путешественниками на дорогѣ, они, завернувшись въ свои черныя пончи, не выражали ни ненависти, ни почтенія. Покорные своей судьбѣ, они мирно продолжали свой путь и скоро скрывались въ расщелинахъ горъ, гдѣ пріютились съ своими хижинами. Человѣкъ, чуждый цивилизаціи, занимаетъ такъ мало на землѣ мѣста!

— Донъ Патрисіо, сказалъ каноникъ, когда стройныя пальмы и высокія башни церквей города Лимы показались ясно надъ тяжелыми его стѣнами: — вотъ ужь три съ половиною вѣка, какъ Пизарро основалъ здѣсь на берегахъ Римака первый католическій храмъ, въ Новомъ Свѣтѣ; а все-таки лукавый не рѣшается оставить нашу страну: онъ любитъ теплый климатъ. Сколько искушеній и ловушекъ разставляетъ онъ иностранцамъ, которыхъ несчастная звѣзда приводитъ на эти берега!.. Вы, мой другъ, благоразумны; я не васъ разумѣю….

— А кого же? спросилъ донъ Патрисіо: — это ужь во второй разъ, если припомните, вы мнѣ дѣлаете такой намекъ; и если вы не предполагаете меня въ подобной опасности, то ваши совѣты по-крайней-мѣрѣ неблагоразумны.

— Это правда, сказалъ каноникъ съ нѣкоторымъ замѣшательствомъ, — Послушайте однакожь, мой другъ. Лѣтъ съ двадцать тому назадъ, одинъ бѣдный офицеръ, отправляясь на войну, завѣщалъ мнѣ свою дочь; тяжелое бремя. Дитя (ей было пятнадцать лѣтъ) всякую минуту заставляло ходить кругомъ мою голову отъ ея капризовъ и глупостей. Къ-счастью, я скоро выдалъ ее замужъ за церковнаго сторожа небольшаго прихода въ предмѣстьи, честнаго малаго, который влюбился въ нея по-уши и, правду сказать, не имѣлъ много причинъ на нее жаловаться. Но у этой женщины есть дочь, за которою она совсѣмъ не смотритъ и которая, боюсь, надѣлаетъ мнѣ гораздо-больше хлопотъ, нежели ея мать. Въ ожиданіи, пока я пріищу ей мужа, она бѣгаетъ всякій вечеръ по большой площади съ такою вѣтренностью, съ такимъ неблагоразуміемъ, что я боюсь серьёзно… Она еще съ вами не говорила, донъ Патрисіо?

При этомъ рѣзкомъ вопросѣ, молодой лейтенантъ поднялъ съ гордымъ негодованіемъ голову. — Странныя слова въ устахъ человѣка вашего званія, донъ Грегоріо! сказалъ онъ. — Или я очень ошибаюсь, или вы принимаете меня за искателя приключеній, которому мимоходомъ, для успокоенія совѣсти, даете совѣтъ. Позвольте васъ спросить, отчего вы принимаете такое живое участіе въ дѣвушкѣ, которая, по вашимъ словамъ, могла бы заговорить съ иностранцемъ среди улицы?

— Изъ участія, которое внушаетъ дитя, играющее опасностью, отвѣчалъ донъ Грегоріо. — Эта молодая дѣвушка ни безстыдна, ни глупа; какъ множество другихъ въ ея возрастѣ и въ ея положеніи, она рыскаетъ по свѣту, который ей улыбается, и повинуется только внушенію своихъ раждающихся страстей… притомъ же она здѣшняя уроженка. А вы, котораго я считаю человѣкомъ благоразумнымъ, но который не имѣетъ опытности и не видитъ разставленныя кругомъ западни, вы ужь виновны въ заблужденіи этого молодаго сердца. Она вамъ высказала свои чувства, и вы ей на это отвѣчали… но вы отвѣчали, незная, что дѣлаете, и я васъ извиняю. Впрочемъ, я вамъ совѣтую впередъ быть благоразумнѣе. Не раздавайте здѣсь реаловъ, не зная, какая рука къ вамъ протянута. Доброе намѣреніе можетъ вести къ плачевнымъ послѣдствіямъ.

Донъ Патрисіо безъ труда нашелъ въ своихъ воспоминаніяхъ объясненіе этихъ словъ, и они сдѣлали на его умъ двойное впечатлѣніе. Ему не очень польстило пріобрѣтеніе благосклонности Перуанки низкаго званія, о дурномъ воспитаніи которой и вѣтрености каноникъ отозвался безъ обиняковъ; но если природная гордость дона Патрисіо спасала его отъ нѣкоторыхъ обыкновенныхъ искушеній, то его любопытство не могло устоять противъ этой романтической и смѣлой дѣвушки, которая, незная его, питаетъ къ нему неопредѣленную привязанность и вездѣ слѣдитъ за нимъ. Быстрымъ движеніемъ мысли онъ сравнилъ эти наивные и свободные нравы съ простыми и чистыми нравами своей родины; почтенное лицо старушки, его матери, и цѣломудренная, ангельская фигура меньшой его сестры, представились ему съ такою ясностью, что онъ покраснѣлъ. Но противъ его воли передъ нимъ явился въ то же время образъ Перуанки, которой онъ не видалъ еще, но которой портрета онъ не могъ не нарисовать себѣ въ довольно привлекательномъ видѣ. Наконецъ онъ изгналъ изъ своей головы противорѣчащія мысли, начинавшія волновать его, и поблагодарилъ дружелюбно дона Грегоріо за его совѣты. На разставаньи онъ подалъ ему руку и сказалъ: — будьте спокойны, я помогу вамъ возвратить ее на прямую дорогу!

— Превосходный молодой человѣкъ, отвѣчалъ padre (отецъ); — я не сомнѣваюсь въ добрыхъ вашихъ намѣреніяхъ. Одно только вамъ посовѣтую: не слишкомъ-усердно приводите ихъ въ исполненіе.

Воротясь домой, донъ Патрисіо бросилъ поводья своего коня старому негру, который исполнялъ тройную обязанность; привратника, конюха и даже кучера. Домъ, котораго ворога хранилъ сей чернокожій служитель, принадлежалъ маркизѣ почтенныхъ лѣтъ, разоренной игрокомъ-мужемъ. Низведенная до умѣренныхъ достатковъ, добрая женщина отдавала въ наймы иностранцамъ часть обширнаго своего жилища, обращенную къ улицѣ. Она обыкновенно не знавала своихъ постояльцевъ и удалялась отъ нихъ съ нѣкоторою аффектаціею, вымѣщая такимъ-образомъ униженное свое тщеславіе на людяхъ, доставлявшихъ ей средства къ существованію. Ее видали по цѣлымъ днямъ сидящею на софѣ посреди обширной залы, убранной на обоихъ фасахъ стеклянными загородками, сквозь которыя видны были прекрасные цвѣты, служившіе пищею цѣлому рою колибри. На стѣнахъ ея двора, мѣстные живописцы напачкали въ огромныхъ размѣрахъ фрески, представляющія фантастическіе пейзажи, анфилады портиковъ и колоннъ. Этотъ родъ украшеній, очень-употребительный въ Лимѣ, придаетъ большимъ домамъ этого города ложный видъ дворцовъ. Когда маркиза ѣздила съ визитами, старый негръ сперва помогалъ ей сѣсть въ небольшую коляску, потомъ взбирался на запряженнаго въ нее одинокаго мула и величественно провозилъ по городу свою владычицу.

Въ тотъ день, когда Патрисіо, утомленный поѣздкою къ Пашакамаку, воротился въ свою квартиру, черный возница напялилъ на себя длинное обшитое галунами, кучерское платье и возложилъ на свою курчавую голову рогатую шляпу; благородная дама одѣтая въ праздничный нарядъ, отправлялась гулять. Между-тѣмъ, какъ старый негръ, опершись ногами на оглобли и держась кой-какъ въ сѣдлѣ, усыпанномъ серебрянными гвоздиками, старался проѣхать въ ворота, незацѣпясь за нихъ колесами, молодая дѣвушка, долго поджидавшая этого выѣзда, воспользовалась затруднительною для кучера минутою, чтобъ войдти въ домъ. Она проскользнула въ ворота, потупила голову, проходя мимо коляски, чтобъ не быть замѣченною маркизой, и побѣжала вверхъ по ступенямъ лѣстницы. Это была Росита. По мѣрѣ приближенія ея къ верхнему этажу, шаги ея дѣлались медленнѣе. Увлекаемая впередъ непобѣдимою силой, она, при всемъ томъ, чувствовала въ себѣ остатокъ робости и не могла преодолѣть своего смущенія отъ неопредѣленнаго ожиданія чего-то непріятнаго. Подошедъ къ двери Патрисіо, она остановилась перевести духъ; сердце ея билось сильно.

«Не робѣй, Росита», говорила она сама себѣ «вотъ ты и здѣсь… Теперь ужь не отступать; не бойся».

Она постучалась, и дверь отворилась.

— Здѣсь ли живетъ иностранный caballerito^[3], лейтенантъ донъ Патрисіо? спросила Росита, вперивъ въ него сквозь свою вуаль проницательный взглядъ.

— Что вамъ угодно отъ него? отвѣчалъ донъ Патрисіо.

— Видѣть и говорить съ нимъ, сказала молодая дѣвушка, побѣжавъ и сѣвъ въ глубинѣ комнаты.

— Señorita^[4], сказалъ донъ Патрисіо, удивленный этою вольною выходкою; — я не имѣю удовольствія знать васъ.

— Вы не знаете меня, сказала съ живостью Росита, откинувъ на плеча свое покрывало: — вы не знаете Роситы Корризуело, которой вы прислали золотую монету? Знаете ли, чти я изъ нея сдѣлала? Вопервыхъ, я купила себѣ пару атласныхъ башмаковъ; прекрасные башмачки, не правда ли? Посмотрите…

И она показала ему кончикъ своей маленькой ножки.

— Ахъ, донъ Патрисіо! продолжала она — я была увѣрена, что вы-таки меня замѣтите; но скажите, какъ долго вы бы еще заставили меня за собою бѣгать, неговоря со мной ни слова? Посмотрите-ка, вы умѣете читать: скажите мнѣ, какой это нумеръ написанъ на этомъ лоттерейпомъ билетѣ… Это я тоже на ваши деньги купила. Какъ я глупа, что ношу его всегда при себѣ; что, еслибъ я его потеряла!.. А, славныя у васъ сигары, caballero! нѣтъ ли огонька?

Лепеча эти несвязныя фразы скороговоркою и съ необыкновенною живостью, Росита принялась расхаживать въ разныхъ направленіяхъ по комнатѣ, какъ ручная птица, которая, чиликая, летаетъ туда и сюда. Молодой лейтенантъ растерялся отъ этого неожиданнаго посѣщенія. Лучшимъ, на что онъ могъ рѣшиться въ этомъ случаѣ, показалось ему — дать однажды навсегда почувствовать Роситѣ неприличность ея поведенія и растолковать ей, что къ молодому джентльмену не входятъ такъ запросто, какъ къ сосѣдкѣ-кумушкѣ, чтобъ только поболтать; но языкъ испанскій не былъ доступенъ ему въ такой мѣрѣ, чтобъ онъ могъ безъ большаго затрудненія изложить на немъ свою speech (рѣчь); и между-тѣмъ, какъ онъ искалъ исхода изъ своего неловкаго положенія, Росита безъ церемоніи присѣла къ столу и открыла лежавшій на немъ альбомъ — Не троньте этого, сухо сказалъ донъ Патрисіо: — я право не знаю, зачѣмъ вы сюда пришли! Не угодно ли вамъ удалиться, señorita; мнѣ нужно писать и одѣваться — я иду съ визитомъ.

— Съ визитомъ?.. Къ кому же это? спросила молодая дѣвушка.

— Я вамъ повторяю, сказалъ донъ Патрисіо: — удалитесь и оставьте меня одного.

— Сейчасъ… Скажите мнѣ, донъ Патрисіо, вы надѣнете вашъ офицерскій костюмъ? Какъ я рада буду видѣть васъ въ галунахъ и въ эполетахъ! Но зачѣмъ вы не хотите, чтобъ я посмотрѣла картинки въ этой большой книгѣ? Это вы рисовали? вы?

И она переворачивала листокъ за листкомъ въ альбомѣ. Между-тѣмъ, замѣчая въ домѣ Патрисіо знаки нетерпѣнія, она отвѣчала:

— Иду, иду сейчасъ, только кончу эти картинки.

И продолжала ихъ разсматривать, бормоча потихоньку.

— Ахъ, какъ это хорошо! корабли, колокольни, кавалеры съ копьями, и все раскрашено. А, вотъ и дама! вскричала она съ удивленіемъ — Какая это дама, донъ Патрисіо? Она ваша землячка, потому-что у нея бѣлокурые волосы. Какой свѣжій цвѣтъ лица, какой тихій и привѣтливый взглядъ… А я такая смуглая! но это не моя вина, что у меня родной цвѣтъ кожи. А какъ зовутъ эту даму?

— Это моя сестра, отвѣчалъ лейтенантъ Патрикъ суровымъ голосомъ, стараясь взять изъ рукъ Роситы альбомъ.

— Погодите, сказала она: — дайте мнѣ наглядѣться. Она похожа на васъ, caballero; это ваши черты, ваша физіономія… ваша сестрица очень-хороша собою. Дайте мнѣ этотъ портретъ!

— И то ужь много, что я позволилъ вамъ посмотрѣть на него, отвѣчалъ донъ Патрисіо, закрывая альбомъ. — Еслибъ знала моя сестра, что я допустилъ видѣть ея портретъ женщинѣ чужой, неизвѣстной, она бы мнѣ этого никогда не простила. Въ нашей странѣ, señorita, молодыя дѣвушки не позволяютъ себѣ глазѣть на молодыхъ людей во время прогулки: онѣ живутъ очень-скромно и избѣгаютъ всякаго поступка. — Какая глупая сторона! сказала Росита.

— Это страна, señorita, въ которой матери также смотрятъ за своими дочерьми, и дочери не отдаляются безразсудно отъ своихъ матерей. Воротитесь къ вашей матери и не употребляйте во зло свободы, которую она даетъ вамъ. Слушайтесь наставленій дона Грегоріо: это мудрый и опытный человѣкъ. Подите, señorita.

При этихъ серьёзныхъ, произнесенныхъ съ нѣкоторою торжественностью, словахъ, Росита подняла на лейтенанта Патрика удивленный и вмѣстѣ встревоженный взоръ.

— Вы хотите прогнать меня? сказала она вполголоса, — я вамъ наскучила! Что жь дѣлать, донъ Патрисіо? бѣдная дѣвушка изъ предмѣстья не можетъ имѣть такого тона и манеръ, какъ знатная дама. Научите меня говорить и вести себя такъ, какъ вамъ правится:.

— Я не прогоняю васъ, отвѣчалъ донъ Патрисіо: — но мнѣ нужно остаться одному. Если я говорилъ съ вами сейчасъ такъ прямо, это потому, что я принимаю въ васъ истинное участіе. Я не хотѣлъ огорчить васъ, еще менѣе унизить; напротивъ, я хотѣлъ внушить вамъ болѣе почтенія къ самой себѣ.

— Вотъ что называется говорить! вскричала Росита, оправляясь съ гордостью отъ своего смущенія. — У васъ, донъ Патрисіо, взглядъ немножко-надменный и рѣчь немножко-сухая, но вы добры. Я вамъ повинуюсь и иду. Когда мы снова увидимся, вы не зовите меня señorita, а просто Росита. До свиданья, господинъ кавалеръ; скоро:.

Она была уже у двери, но вдругъ остановилась и, повернувшись на порогѣ, сказала:

— Когда вы будете писать къ вашей сестрицѣ, скажите, что я люблю ее!

По ея уходѣ, лейтенантъ Патрикъ примѣтилъ, что онъ уже и въ этой первой встрѣчѣ не устоялъ противъ Перуанки, своими нескромными манерами она возбудила въ немъ довольно-живое нетерпѣніе: но такъ ли, какъ бы слѣдовало, онъ порицалъ ея поведеніе? такъ ли онъ обошелся съ нею, чтобъ она никогда больше къ нему не являлась? Желалъ ли онъ даже никогда больше ея не видѣть? Несмѣя въ томъ себѣ признаться, онъ съ удивленіемъ находилъ въ этой Перуанкѣ, неполучившей никакого воспитанія, какую-то природную грацію, которая до извѣстной степени замѣняла въ ней недостатокъ воспитанія. Онъ спрашивалъ себя, какъ это онъ. вмѣсто того, чтобъ спровадить тотчасъ эту дурочку, далъ ей одурачить самого себя болтовнею; какимъ образомъ она, при всей неловкости своихъ поступковъ и языка, произвела на него какое-то впечатлѣніе? Трудно было рѣшить ему эти вопросы, и они занимали его долго.

Росита, съ своей стороны, воротясь домой, размышляла объ этомъ свиданіи. «У этихъ иностранцевъ» думала она: — «странные предрасудки! Они окружаютъ себя церемоніаломъ, который приводитъ въ замѣшательство простыхъ, какъ мы, людей. Все равно, онъ обошелся со мной неочень-дурно; и если ему нужны манеры знатныхъ людей, такъ Росита научится имъ не хуже всякой другой».

IV.

Если каноникъ донъ Грегоріо считалъ своимъ долгомъ давать совѣты молодому лейтенанту Патрику, онъ не поскупился на нихъ и для матери Роситы; только добрая женщина — она называлась донья Мерадесъ — выслушавъ терпѣливо увѣщанія монаха, отвѣчала на нихъ беззаботно-краткими возраженіями, которыя всѣ имѣли смыслъ слѣдующихъ. «А что мнѣ съ нею дѣлать? Не всѣ ли онѣ таковы?»

Мужъ ея, церковный сторожъ и звонарь маленькаго прихода въ предмѣстіи Лимы, проводилъ большую часть своего времени внѣ дома. Отзвонивъ въ колокола, онъ облокачивался на самое высокое окно колокольни и блуждалъ празднымъ взоромъ по горизонту. Люди, живущіе на высотахъ, дѣлаются современенъ похожими на ласточекъ, которыя лѣпятъ вокругъ нихъ свои гнѣзды; они рѣдко спускаются на землю.

Мать Роситы занимала маленькую лавочку, въ которой торговала нитками и иголками; но торговля ея не такъ была важна, чтобъ ей часто было нужно присутствіе дочери, которая поэтому и наслаждалась полною свободою. У нея не было недостатка въ предлогахъ къ выходу изъ дома, а постоянно-отворенная дверь лавочки манила ее безпрестанно къ новымъ прогулкамъ. Еслижь случалось, что непредвидѣнное занятіе удерживало ее дома, тогда приходила къ матери какая-нибудь сострадательная сосѣдка. — Донья Мерадесъ, мнѣ нужно идти въ такую-то часть города; вы мнѣ позволите взять съ собой Роситу? И Росита, недожидаясь отвѣта, выскакивала на улицу, какъ-будто брошенная пружиною. Она пробѣгала такимъ-образомъ Лиму во всѣхъ направленіяхъ, предаваясь удовольствіямъ, щегольству и праздности; болтала безъ умолку со встрѣчными; узнавала множество исторій, которыя совсѣмъ не были успокоительны для горячаго воображенія дѣвушки, и возвращалась домой съ рѣшимостью сочинить и себѣ маленькій романъ.

Этотъ романъ былъ теперь уже набросанъ, какъ мы видѣли. Наивная даже въ своей дерзости, молоденькая Перуанка не сомнѣвалась, что донъ Патрисіо полюбитъ наконецъ ее. Ея не обезкураживалъ немножко-презрительный пріемъ, какого онъ ее удостоилъ: она приписывала этотъ пріемъ врожденной гордости caballero хорошаго происхожденія, привыкшаго бросать на толпу взгляды съ высоты. Слѣдя за нимъ повсюду, она проникла во всѣ подробности его жизни и рѣшилась воспользоваться этимъ обстоятельствомъ, чтобъ рискнуть на второе свиданіе.

Привычный къ раннимъ вставаньямъ, какъ морякъ, и искусный, подобно всѣмъ обитателямъ Соединенныхъ Королевствъ, въ выборѣ часа и мѣста своихъ прогулокъ, донъ Патрисіо пользовался первымъ разсвѣтомъ дня, чтобъ изучать окрестности города въ качествѣ рисовальщика и естествоиспытателя. Онъ зналъ, что подъ равноденственными широтами, гдѣ царствуетъ вѣчное лѣто, весна едва имѣетъ нѣсколько минутъ, раздѣляющихъ ночь отъ непосредственнаго вторженія солнечныхъ лучей Въ ту пору утра золотистый паръ поднимается съ горныхъ вершинъ, и земля, освѣженная росою, производитъ пріятное впечатлѣніе на попирающую ее ногу. Птицы поютъ такъ весело, что и человѣкъ, позабывая свои горести, всею душой обращается къ природѣ, которая какъ-будто хочетъ околдовать его. Этотъ драгоцѣнный часъ, пропускаемый столькими лѣнтяями безъ наслажденія, донъ Патриціо употреблялъ то на верховую ѣзду подъ прекрасными аллеями, отѣняющими каллаоскую дорогу, то на прогулки пѣшкомъ къ утесамъ горъ, которыхъ высокія вершины расположены амфитеатромъ надъ городомъ съ восточной стороны.

Въ одно утро онъ принялъ это послѣднее направленіе и, послѣ долгаго восхода, успѣлъ добраться до одной изъ этихъ обрывистыхъ вершинъ. Великолѣпная панорама развернулась вдругъ передъ его глазами, прямо подъ нимъ, въ полусвѣтѣ таинственной тѣни, лежала обширная, обильно-орошенная равнина. Бѣлые домы, покрытые красною черепицею, окружая поля сахарнаго тростника и плантацій банановъ, показывали повсемѣстное присутствіе человѣка въ этой счастливой долинѣ. За обработанными полями нѣсколько пальмъ, колючій кустарникъ и купы черныхъ ивъ показывались среди влажныхъ песковъ; далѣе простирался желтый морской берегъ и терялся въ морѣ, образуя мысы и полуострова. Этотъ разнообразный пейзажъ на дальнѣйшемъ планѣ ограничивался сверкающими волнами Тихаго Океана, а на ближайшемъ — мрачными волканическими утесами, расколотыми землетрясеніемъ. Въ расщелинахъ этихъ гигантскихъ массъ растутъ сочныя растенія, которыхъ стебли, убранные прелестными цвѣтами, укрываются за оградою листьевъ, длинныхъ и остроконечныхъ, какъ шпага.

Страстный артистъ захлопалъ бы въ ладони и вспрыгнулъ бы отъ радости при такомъ видѣ; но лейтенантъ Патрикъ хранилъ décorum (благопристойность) даже и въ уединеніи. Усѣвшись въ тѣни, онъ очинилъ спокойно свои карандаши и принялся по всей формѣ набрасывать эскизъ смѣющейся долины, которая лежала у ногъ его. Рука его быстро бѣгала по бумагѣ; уже главныя линіи были обозначены, и слегка очеркнуты массы деревъ. Довольный первымъ абрисомъ, Патрисіо поднялъ голову, чтобъ лучше видѣть эффектъ его, какъ вдругъ мимо него покатилась внизъ цѣлая туча камней и развлекла его вниманіе. Молодая дѣвушка спускалась съ вершины горы, ступая наудачу съ камня на камень, и какъ ни легка была ея поступь, эти камни, отколотые отъ утеса и зацѣпившіеся на наклоненной плоскости, катились внизъ отъ прикосновенія ея ноги. Эта дѣвушка, упавшая какъ-будто съ неба, была Росита.

— Донъ Патрисіо, вскричала она, бросаясь къ молодому лейтенанту; — донъ Патрисіо, спасите меня!

— Вы здѣсь! отвѣчалъ Патрикъ. — Зачѣмъ вы здѣсь, въ этой пустынѣ?

— Спасите меня, умоляю васъ! повторила дѣвушка, взявши его за руки. — Посмотрите, видите вы эту пыль въ глубинѣ ущелья?.. Это они.

— Кто они? спросилъ съ нетерпѣніемъ Патрисіо.

— Разбойники! отвѣчала Росита дрожащимъ голосомъ. — Сложите скорѣе свои бумаги и спуститесь на равнину.

При словѣ разбойники, Патрисіо всталъ, досталъ изъ кармана зрительную трубку и навелъ ее на ущелье, откуда вылеталъ вихрь пыли. Онъ увидѣлъ ясно трехъ или четырехъ всадниковъ, вооруженныхъ саблями и ружьями, и замѣтилъ, что они стараются взобраться вверхъ по горной тропинкѣ. Наклоняясь къ шеямъ своихъ лошадей, которыхъ они сильно пришпоривали, они скакали во весь духъ по дорожкамъ, усѣяннымъ крупными камнями, дѣлая направо и налѣво крутые повороты, какъ преслѣдуемые люди, которымъ во что бы ни стало, надобно было уйдти. Посмотрѣвъ на нихъ нѣсколько минутъ, донъ Патрисіо взялъ опять свои карандаши и принялся чертить для памяти эту небольшую группу бѣглецовъ, которая представляла собою очень-живую сцену.

— Что вы дѣтаете? кричала ему Росита, блѣдная отъ ужаса; — развѣ вы не видите, что они скачутъ по этой дорогѣ? Черезъ пять минутъ они нападутъ на насъ.

Гулъ нѣсколькихъ выстрѣловъ, раздавшихся въ эту минуту въ долинѣ, зажалъ ей ротъ; она упала почти безъ чувствъ къ ногамъ лейтенанта — а онъ оперся на утесъ и продолжалъ смотрѣть. Теперь ему не нужна была зрительная трубка, чтобъ слѣдить за всѣми подробностями драмы, разъигривавшейся довольно-близко отъ него.

Между-тѣмъ, какъ разбойники спасались бѣгствомъ, отрядъ копейщиковъ, посланныхъ за ними въ погоню, обогнулъ гору, чтобъ перерѣзать имъ путь. Этотъ манёвръ, исполненный удачно, произвелъ между ними встрѣчу. Помедливъ одно мгновеніе, разбойники выстрѣлили наудачу по солдатамъ, наступившимъ на нихъ близко, и стремглавъ бросились въ заросли, которыми были покрыты бока утесовъ. Ихъ пули ранили слегка нѣсколькихъ копейщиковъ и свалили съ ногъ двѣ или три лошади. Копейщики въ ту же минуту отвѣчали на непріятельскій огонь, и выстрѣлы ихъ были гораздо-вѣрнѣе. Пуля раздробила ногу одному изъ бѣглецовъ; онъ упалъ. Другіе, вмѣсто того, чтобъ защищать своего товарища, оставили его въ рукахъ правосудія и заботились только о томъ, чтобъ укрыться между обрывами ближайшихъ сьерръ. Раненный, однакожъ, не хотѣлъ сдаваться побѣдителямъ. Прислонясь спиной къ дереву и ставъ на колѣно ноги, которая могла еще его поддерживать, онъ вызывалъ солдатъ на бой самыми оскорбительными словами и водилъ вокругъ себя зіяющее дуло ружья. Было ли оно заряжено, или нѣтъ, солдаты этого не знали, и никто изъ нихъ не торопился въ томъ удостовѣриться. Впродолженіе нѣсколькихъ минутъ, бандитъ, подобно вепрю, окруженному собаками, держался противъ осаждавшихъ; наконецъ одинъ унтер-офицеръ вдругъ пришпорилъ свою лошадь, пронзилъ разбойника копьемъ и прикололъ къ дереву, которое служило ему опорой. Бандитъ выронилъ изъ рукъ ружье; глаза его, оживленные еще остаткомъ злости, скоро закрылись, и онъ испустилъ духъ. Это былъ мулатъ великанскаго роста, съ атлетическими формами. Гордясь своей побѣдой, солдаты взвалили его тѣло на одну изъ лошадей, чтобъ отвезти торжественно въ городъ. Они перебросили его поперегъ сѣдла; длинныя руки и ноги его, неоживленныя болѣе жизнью, задѣвали за дорожные камни, а терновые кусты хлестали по его покрытому кровью и пылью лицу, которое еще было страшно.

— Теперь, сказалъ Патрисіо молодой дѣвушкѣ; — дорога свободна: вы можете совершенно-безопасно продолжать свою прогулку.

— Jesus Maria! выйдти отсюда одной! вскричала Росита: — кто знаетъ, не вздумаютъ ли они еще стрѣлять? Я не пойду безъ васъ. Вы проводите меня, донъ Патрисіо? проводите? Ахъ, еслибъ вы знали, какъ я боюсь!

— Какъ же вы, такая боязливая, рѣшились пуститься однѣ въ эти горы?

— Послушайте, сказала серьёзнымъ тономъ Росита, приближаясь къ лейтенанту Патрисіо, который готовился воротиться въ городъ — сегодня я пошла навѣстить свою крестную мать, которая живетъ вонъ тамъ, смотрите въ этомъ маленькомъ домикѣ; вы шли мимо него сюда. Крестная мать моя очень-злая женщина; она вѣчно меня бранитъ; и, еслибъ только не по приказу матушки, я никогда бы не пошла къ ней. Выходя отъ нея, чтобъ воротиться въ городъ, я встрѣтила кавалеровъ, которые уходили домой, говоря, что разбойники бродятъ въ окрестностяхъ; я испугалась…

— И вмѣсто-того, чтобъ воротиться къ крестной матери, прервалъ ее донъ Патрисіо: — вы заблагоразсудили лучше, взобраться на эту гору?

— Да, чтобъ извѣстить васъ объ опасности и отдаться вамъ подъ покровительство, отвѣчала дѣвушка.

— Кто же вамъ сказалъ, что я здѣсь?

— Кто мнѣ сказалъ!.. А кто сказалъ мнѣ, что вчера вечеромъ вы гуляли до десяти часовъ по каллаоской дорогѣ? Кто сказалъ мнѣ, что третьяго дня вы были съ визитомъ у маркизы де….? Знайте, донъ Патрисіо, что если только Лиміанка окинетъ глазомъ кавалера, землякъ ли онъ, или иностранецъ, она скоро научается узнавать обо всѣхъ его поступкахъ и дѣлахъ, самыхъ-незначительныхъ.

Говоря это, она взялась за руку дона Патрисіо, подъ предлогомъ изнеможенія отъ усталости и отъ испытаннаго недавно волненія. Молодой Ирландецъ шелъ медленно и не говорилъ ни слова; его взоры бродили безъ цѣли по глубокой перспективѣ, которая, отъ времени до времени, показывалась между утесовъ и деревъ на пути его. Его рука въ разсѣянности срывала цвѣты и щипала листья кустарниковъ; спокойное и серьёзное лицо его не выражало ни радости, ни огорченія, но въ немъ видна была мечтательная задумчивость, которая овладѣваетъ молодымъ сердцемъ, довольно-чувствительнымъ для принятія впечатлѣній, хотя слишкомъ-бдительнымъ, чтобъ попасться въ силокъ. Эта романтическая прогулка подъ прекраснѣйшимъ въ мірѣ небомъ, съ влюбленною дѣвушкою, нравилась Патрику, впрочемъ, но только какъ эпизодъ жизни, который онъ будетъ самъ себѣ разсказывать въ-теченіе долгихъ часовъ караула, ночью, на кораблѣ.

Напротивъ, Росита довѣрчиво раскрывала свою душу этому первому лучу блаженства. Эта встрѣча осуществила самую горячую ея мечту, самую тайную ея надежду. Опершись на руку дона Патрисіо, она гордо выпрямляла свой маленькій станъ и шла подлѣ него съ достоинствомъ. Съ каждымъ шагомъ она поднимала на него свои черные глаза, какъ-будто хотѣла этимъ вырвать у него улыбку или какое-нибудь нѣжное словечко. Чего бы не отдала она, лишь бы узнать, о чемъ мечталъ онъ въ эту минуту и какія мысли занимали его голову! Сперва она переносила довольно-терпѣливо это продолжительное молчаніе, но скоро живость ея увлекла ее. «Побѣжимте!» сказала она и тащила впередъ своего проводника.

Тропинка была довольно-крута въ этомъ мѣстѣ; они сбѣжали внизъ, и не въ-состояніи были остановиться до самаго входа въ равнину. Росита, запыхавшись и заливаясь смѣхомъ, бросилась на траву, у ручейка, осѣненнаго роскошными деревьями.

— Гдѣ мы теперь? спросилъ лейтенантъ Патрикъ.

— На дорогѣ въ Лиму, отвѣчала дѣвушка. — Вы не знаете этой дороги? Правда, она не самая короткая, но что нужды? я не тороплюсь въ городъ. А вы?

— Я думаю только объ одномъ, отвѣчалъ донъ Патрикъ — какъ бы встрѣтить какого-нибудь поселянина, съ которымъ вы могли бы продолжать свою дорогу и воротиться къ вашей матери.

— Поселянина, водовоза? не такъ ли? сказала Росита, поднимаясь, съ своего мѣста. — Первый прохожій будетъ годиться мнѣ для того, чтобъ идти вмѣстѣ съ нимъ по городу; а вы, señor caballero, стыдитесь, чтобъ васъ не увидѣли вмѣстѣ съ Роситою. О, еслибъ я была знатная дама, вы бы, сложа руки, умоляли меня позволить вамъ слѣдовать за собою во время прогулки! Зачѣмъ попались вы мнѣ на встрѣчу именно въ то время, когда я чувствовала непреодолимое желаніе кого-нибудь любить? Посмотрите, видите ли вы эту колибри, которая, жужжа, летаетъ надъ водою? Попробуйте оторвать ее отъ этихъ цвѣтовъ, которые ее привлекаютъ и которыхъ ароматъ упоилъ ее, бросайте въ нее пескомъ, гоните ее, она все-таки будетъ возвращаться къ цвѣтку. Но нѣтъ, вы сжалитесь надъ ея маленькимъ голоскомъ, вы не захотите ранить этой слабой птички, которой нуженъ только солнечный лучъ и видъ цвѣтовъ, чтобъ быть счастливою. Я цѣлый мѣсяцъ искала, я четыре недѣли ждала минуты, чтобъ быть подлѣ васъ, и вы мнѣ говорите: поди прочь! и прогоняете меня тогда, когда уже узнали, что бѣдная Росита любитъ васъ. Вы не можете оправдываться даже незнаніемъ.

Сказавъ эти слова, Росита закрыла обѣими руками лицо и залилась горькими слезами. Движеніе гнѣва взволновало ея довѣрчивое и нѣжное сердце, подобно тому, какъ перелетная буря волнуетъ иногда поверхность самаго тихаго озера.

Слишкомъ тяжело было дону Патрисіо признаться, или по-крайней-мѣрѣ допустить думать молодую дѣвушку, что она прочитала довольно-вѣрно въ его сердцѣ. Впрочемъ, теперь было не время объяснять этому неопытному и безразсудному дитяти, что она, зажмуря глаза, бросается на вѣчныя сожалѣнія и горесть. Вмѣсто всякаго отвѣта, лейтенантъ Патрикъ протянулъ молодой дѣвушкѣ руку. Она улыбнулась; ея орошенные слезами глаза загорѣлись прелестнымъ блескомъ. Она опять взяла руку дона Патрисіо, и они продолжали вмѣстѣ свой путь къ городу по прохладнымъ дорожкамъ. Маленькіе зеленые попугаи, съ длинными хвостами, лепетали вокругъ нихъ на деревьяхъ огородовъ; сады, мимо которыхъ они проходили, благоухали цвѣтомъ лимонныхъ деревьевъ, смѣшанныхъ съ запахомъ ананасовъ. Побѣжденный прелестью и силою этой природы, донъ Патрисіо позабылъ о печальныхъ размышленіяхъ, которыя тѣснились въ его душу, угрожая ему какимъ-то горемъ. Онъ весело разговаривалъ, и печаль, мгновенно овладѣвшая сердцемъ Роситы, уступила теперь мѣсто самой живой радости.

Когда они были уже недалеко отъ города, молодая дѣвушка остановилась.

— Прощайте, господинъ кавалеръ, сказала она, сжавъ обѣими руками руку лейтенанта Патрика. — намъ надобно разстаться; провожать меня дальше было бы съ вашей стороны слабостью, и еслибъ я стала объ этомъ просить, я была бы глупа. Росита умѣетъ жить; вѣрьте ей, и вы увидите, что у нея довольно такта для четырнадцати лѣтъ.

Сказавъ это, она набросила на лицо покрывало, ускорила шаги и удалилась, неоглядываясь назадъ.

V.

Лейтенантъ Патрикъ не сказалъ ни слова дону Грегоріо о встрѣчѣ съ Роситою въ горахъ: въ этомъ разсказѣ было бы много такого, что нелегко говорится. Хотя онъ принадлежалъ къ числу людей, которые любятъ имѣть сердце свободное и умѣютъ воздерживать его порывы, однакожь образъ этой дѣвушки занималъ его во время прогулокъ и занятій болѣе, нежели онъ желалъ. Всякій разъ, какъ онъ выходилъ изъ дома, Росита встрѣчалась ему на дорогѣ и, закутанная въ свое покрывало, шептала ему мимоходомъ, Adios, cabailerito; buenas noches, señor don Patricio. Эти нѣжныя слова, произнесенныя взволнованнымъ голосомъ посреди чужаго города, заставляли его невольно вздрагивать. Онъ отвѣчалъ на нихъ только наклоненіемъ головы; наконецъ до-того привыкнулъ къ нимъ, что возвращался домой немножко-опечаленный, если случайно ихъ не слышалъ.

«Каноникъ правъ», думалъ онъ иногда: — «въ этой странѣ случаются странныя приключенія! Но мой фрегатъ черезъ двѣ недѣли будетъ въ Каллао: уѣду — и все будетъ кончено»

Мысль о близкомъ отъѣздѣ заставляла его серьёзно призадуматься. Онъ обѣщалъ себѣ предупредить о немъ Роситу, которая, повидимому, объ этомъ забыла, или не хотѣла вѣрить возможности разлуки. Потомъ, удерживаемый неопредѣленнымъ желаніемъ узнать, до чего дойдетъ глупая любовь вѣтренной дѣвочки, онъ безпрестанно откладывалъ свое съ нею прощанье; дни проходили, а Росита предавалась болѣе и болѣе химерическимъ грезамъ.

Одинъ только человѣкъ, каноникъ донъ Грегоріо, могъ бы помочь ей добрыми совѣтами; но она не имѣла ни столько благоразумія, чтобы просить совѣтовъ у него, ни столько ума, чтобъ имъ слѣдовать. Она никому не ввѣряла своей тайны, кромѣ тетушки Долоресъ, хромой старухи, которая являлась къ лейтенанту Патрику съ непонятнымъ для него порученіемъ. Тетка Долорёсъ снисходительно выслушивала признанія молодой дѣвушки; она ужь такъ давно къ нимъ привыкла! Встрѣчаясь съ дономъ Патрисіо на улицѣ, она, бормоча, протягивала къ нему руку, и какъ молодой офицеръ, по добротѣ сердечной и неузнавая ее подъ мантіею, которая закрывала ей глаза, давалъ ей всякой разъ какую-нибудь монету, то она всегда высказывала къ благородному кавалеру искреннее удивленіе.

— Ахъ, дочь моя, сказала она однажды Роситѣ: — я каждый день молюсь Богу, чтобъ онъ остался здѣсь. Скоро ли онъ долженъ уѣхать? тебѣ это извѣстно?

— Онъ никогда мнѣ не говорилъ объ этомъ, отвѣчала съ волненіемъ дѣвушка.

— Гемъ! продолжала старуха: — эти иностранцы вдругъ снимутся съ мѣста, какъ птицы, никого непредувѣдомивъ. Правда, они и пріѣзжаютъ такъ; одинъ уѣдетъ, другой на его мѣсто явится.

Сказавъ это, старуха взяла свой костыль и собралась уйдти. Но Росита остановила ее.

— Долоресъ, сказала она ей: — донъ Патрисіо кавалеръ съ очень добрымъ сердцемъ; онъ меня такъ не оставитъ. Что будетъ со мной, когда онъ уѣдетъ? Не правда ли, тётя? онъ сжалится надо мною?

При этихъ словахъ, обнаружившихъ глубокое душевное волненіе, старуха подняла на дѣвушку съ удивленіемъ глаза.

— Jesus! бѣдная моя малютка, такъ ты врѣзалась въ него по уши? спросила она вполголоса.

— Я говорила вамъ это съ первыхъ дней, отвѣчала съ живостью Росита: — и онъ меня любитъ! Еслибъ вы видѣли, какъ онъ улыбается, когда я скажу ему «доброе утро» повстрѣчавшись на улицѣ, или толкну локтемъ на прогулкѣ!

— Ахъ, niña! еслибъ ты не была такъ бѣдна, еслибъ твои родители имѣли больше кредита!

— Ну?

— Тогда бы все можно уладить. Ты бы сказала, что онъ обѣщалъ на тебѣ жениться; его бы задержали во имя закона… Но нѣтъ, нѣтъ, это невозможно! онъ офицеръ, и начальство вытребуетъ его. Тебѣ остается только отказаться отъ него, дитя мое. Ты еще очень-молода, благодаря Бога, и имѣешь впереди довольно времени, чтобыю забыть его!

— Никогда, никогда! вскричала Росита.

— Еслибъ у меня было столько унцій золота, сколько разъ слышала я подобныя клятвы, возразила старуха. — я была бы очень-богата.

— Никогда! слышите вы это? повторяла молодая дѣвушка въ изступленіи. — Я знаю, что его невозможно удержать здѣсь, такъ я за нимъ послѣдую!

— Полно, полно, сказала потихоньку старуха: — что спорить съ разсерженнымъ ребенкомъ? Изволь давать хорошіе совѣты упрямицамъ, которые все хотятъ дѣлать посвоему. Этой нѣтъ еще и пятнадцати лѣтъ, да и то не хочетъ слушать старухи!

И она вышла изъ дома и поплелась кой-какъ по тротуару.

Послѣ этого разговора Росита нѣсколько дней сряду, мучимая какимъ-то безпокойствомъ, бѣгала вездѣ по городу, чтобъ встрѣтиться съ дономъ Патрисіо, и увѣриться, что онъ еще не уѣхалъ. Вечеромъ она ускользала отъ своей матери и летѣла къ дому, въ которомъ жилъ молодой лейтенантъ. Замѣтивъ его тѣнь на занавѣсахъ окна, она щелнала пальцами какъ кастаньетками. На этотъ знакъ донъ Патрисіо показывался на балконѣ. Отъ него ожидали только нѣсколько ласковыхъ словъ. Услышавъ ихъ, молодая дѣвушка упоенная радостью, принималась прыгать и танцовать по тротуару; а если вблизи дома показывался прохожій, она убѣгала съ такою легкостью, что можно было принять ее за птицу, улетѣвшую въ темнотѣ.

Эти короткія свиданія слѣдовали одно за другимъ, недавая, однакожь, ей возможности поговорить съ дономъ Патрисіо о томъ, что заснимало ея душу ночью и днемъ. Несмотря на любовь, въ которой она призналась ему съ перваго раза и которая совершенно покорила ее, ей было невозможно освоиться съ дономъ Патрисіо; она конфузилась въ его присутствіи; его важныя и холодныя манеры смущали ее. Ни за что въ свѣтѣ она не осмѣлилась бы теперь, какъ прежде, постучаться къ нему въ дверь и рѣшиться на необдуманный поступоокъ, который могъ заслужить его порицаніе.

Наступилъ Филипповъ Постъ. Въ началѣ декабря, вѣрная старымъ обычаямъ, маркиза, въ домѣ которой квартировалъ лейтенантъ Патрикъ, отправляла религіозные обряды въ своей большой залѣ, преобразованной въ капеллу. Всѣ вазы, цвѣты, обои, канделябры, какіе только были у нея въ домѣ, все это соединялось для украшенія залы. Маленькія дѣти, одѣтыя въ бѣлыя холстинковыя платья, колыхали въ воздухѣ кадильницы и пѣли тоненькими голосками гимны. Старая маркиза, великолѣпно причесавъ сѣдые волосы, преклонивъ на подушкѣ передъ налоемъ колѣни, управляла церемоніей съ совершеннымъ достоинствомъ. Позади ея размѣщены были ея вассалы, негры, мулаты и метисы; это были слуги, обработывавшіе плантаціи благородной дамы. Созванные къ религіозной церемоніи, они собрались въ домъ, кто на общипанномъ мулѣ, кто на тощей клячѣ, чаще всего съ платкомъ, завязаннымъ на лбу, и въ остроконечной шапкѣ, въ короткихъ штанахъ изъ сѣраго холста и въ стальныхъ, заржавленныхъ шпорахъ, привязанныхъ къ босымъ ногамъ толстыми ремнями. Эта худоодѣтая и неслишкомъ-многочисленная челядь свидѣтельствовала о плохомъ состояніи дѣлъ маркизы, разоренной мотовствомъ ея покойнаго мужа. Несмотря на то, она любила такую обстановку, припоминавшую ей старинный блескъ и старинные патріархальные обычаи богатыхъ перуанскихъ креоловъ. Всѣ эти служители обращались къ ней съ глубочайшимъ почтеніемъ. Они были народъ честный и преданный своей госпожѣ даже и въ это время, когда разстройство ея финансовъ отражалось на ихъ убогой одеждѣ. Какъ только зажигались въ залѣ канделябры, ворота дома отворялись настежъ. Старый негръ, исправлявшій, какъ мы видѣли, три должности — привратника, кучера и конюха, теперь занималъ должность церковнаго швейцара и служителя. Онъ наблюдалъ, чтобъ толпа, наполнявшая тотчасъ дворъ, не дѣлала большаго шума. Онъ бился изо всѣхъ силъ, чтобъ установить какой-нибудь порядокъ у входа въ большую залу; но какъ онъ не носилъ ни аллебарды, ни черной трости, то дѣти и злые насмѣшники всѣхъ возрастовъ забавлялись его безпокойствомъ и мучили бѣднаго старика. Его костюмъ, въ которомъ онъ походилъ на продавца пластырей, также не былъ достаточенъ для возбужденія къ нему почтенія въ прихожанахъ. Но когда священникъ, (это былъ каноникъ донъ Григорій) давалъ благословеніе, толпа падала на колѣни и на дворѣ воцарялось такое глубокое молчаніе, что слышны были даже набожныя воздыханія старухъ, забившихся въ углы.

Живя въ домѣ, донъ Патрисіо также присутствовалъ при богослуженіи, не въ платьѣ джентльмена, еще-менѣе въ офицерскомъ мундирѣ, но въ простомъ нарядѣ перувіанскаго кавалера. Въ одинъ вечеръ, когда любопытные начали расходиться по домамъ, онъ поджидалъ выхода дона Грегоріо, чтобъ проводить его до жилища. Случилось, что маркиза въ этотъ самый вечеръ пригласила каноника ужинать. Донъ Патрисіо, опершись спиной объ стѣну, смотрѣлъ машинально на свѣчи, которыя гасли одна за другою въ капеллѣ, какъ вдругъ маленькая ручка схватила его за руку. Онъ обернулся и увидѣлъ Роситу, которая, прижимаясь къ нему, смотрѣла на него съ волненіемъ и страхомъ, какъ-будто говоря — я держу его!

— Никого не осталось на дворѣ? прокричалъ въ эту минуту старый негръ: — я тотчасъ запру ворота, и тѣмъ хуже для того, кто останется: ужь я до утра не выпущу!

— Погоди, сказалъ донъ Патрисіо; — дай мнѣ выйдти.

Онъ въ-самомъ-дѣлѣ вышелъ и увелъ съ собой Роситу, чтобъ не дать ее замѣтить негру. Луна взошла, и морской вѣтерокъ, готовый уснуть, тихо шелестилъ еще между садовыми деревьями. Когда они были на улицѣ, молодой лейтенантъ остановился на минуту. «Чего она отъ меня хочетъ? куда иду я?» Таковы были его первыя мысли, и онъ хотѣлъ-было проститься съ Роситою. Потомъ ему захотѣлось узнать, какіе успѣхи сдѣлала въ сердцѣ Перувіанки эта внезапная страсть, которую онъ хладнокровно изучалъ въ разныхъ ея фазахъ. Впрочемъ, эта прогулка будетъ послѣднею: онъ сдѣлаетъ молодой дѣвушкѣ нѣсколько полезныхъ совѣтовъ и утвердить ими прощанье навѣки.

Росита, казалось, понимала, что въ немъ происходило; она уцѣпилась за его руку и увлекала его впередъ, какъ-будто боясь, чтобъ онъ не воротился назадъ. Они шли такимъ-образомъ до выхода на большую, прекрасную дорогу, обсаженную деревьями и ведущую изъ Лимы въ Каллао. Звѣзды ярко блистали на голубомъ небѣ, котораго чистоты давно уже не потемняло ни одно облако. Луна, начинавшая всходить надъ горами, освѣщала стремнистыя вершины одну послѣ другой и постепенно покрывала своимъ свѣтомъ нижніе ихъ уступы. По обѣимъ сторонамъ дороги простирались обширные фруктовые сады, гдѣ расли самые крупные во всей Южной Америкѣ померанцы. Въ этотъ первый часъ ночи, плоды ихъ, разогрѣтые дневнымъ солнцемъ, разливали на далекое разстояніе этотъ живительный запахъ, этотъ освѣжающій и сладостный ароматъ, который не имѣетъ ничего себѣ подобнаго. Тамъ и сямъ, среди обработанной почвы слышны были пріятно-звенящіе голоса: въ этой благословенной долинѣ поютъ, а не разговариваютъ, и танецъ замѣняетъ мѣрную походку. Богатство ея исчезло, золото сдѣлалось рѣдкимъ; но что-то страстное живетъ въ воздухѣ и въ сердцахъ обитателей. Трудно даже иностранцамъ, которые только проѣзжаютъ черезъ Перу, не поддаться этому обаянію.

— Что за чудесный климатъ! вскричалъ донъ Патрисіо послѣ нѣсколькихъ минутъ разговора, который Росита старалась завязать: — что за восхитительная страна!… и, однакожь, надобно будетъ ее оставить!

— Не-уже-ли вы въ-самомъ-дѣлѣ скоро ѣдете? спросила Росита.

— Да, дитя мое, отвѣчалъ молодой лейтенантъ; — фрегатъ будетъ скоро у Каллао: мнѣ пора воротиться къ своей должности.

— И я васъ никогда больше не увижу? сказала молодая дѣвушка, вперяя въ него свои большіе глаза, блестящіе слезами. — Бѣдная Росита останется здѣсь одна, покинутая?

— Покинутая! повторилъ донъ Патрисіо: — а ваши родители? а донъ Грегоріо, который о васъ печется?

Росита грустно покачала головою.

— Я жила счастливо четырнадцать лѣтъ подлѣ матушки; я была спокойна и весела, какъ попугай, который колышется на вѣтвяхъ пальмы… Но это время прошло! Вы, донъ Патрисіо, вы не можете быть печальны; вы возвращаетесь къ тѣмъ, кого любите?

— Дитя мое, сказалъ донъ Патрисіо, взявъ ее за руку: — я для того только рѣшился на эту прогулку, чтобъ дать вамъ добрый совѣтъ. Послушайте, я въ послѣдній разъ говорю съ вами, въ послѣдній разъ..

— О, не говорите этого! прервала его дѣвушка, — не говорите этого!

— Я намѣренъ былъ провести здѣсь только нѣсколько недѣль, и онѣ прошли. Вы это знали..

— Я знала это, но хотѣла забыть, возразила Росита. — А вы, еслибъ я вдругъ пришла къ вамъ и сказала: — Я богата, очень-богата, я нашла кладъ, мнѣ упало съ неба огромное наслѣдство и я кладу его у вашихъ ногъ; не-уже-ли бы вы, донъ Патрисіо, не позабыли, что должны такъ скоро ѣхать?

— Дитя! возразилъ лейтенантъ Патрикъ. — къ-чему эти химерическія грёзы? Случай соединилъ насъ на одну минуту, а теперь намъ надобно разстаться. Я не разъ упрекалъ себя, что быль очень-строгъ съ вами; но, можетъ-быть, мнѣ бы слѣдовало быть еще строже…

— Да, вамъ слѣдовало бы быть строже! прервала съ живостью Росита. — Вамъ бы слѣдовало оттолкнуть меня прямодушно, а не чаровать меня взглядомъ, порицая словами. Если я дитя, какъ вы говорите, вы должны были бы жалѣть обо мнѣ и смѣяться надъ моею глупостью… Но нѣтъ, къ-чему васъ упрекать? Я одна виновата, донъ Патрисіо; я полюбила васъ всею душою, незная, кто вы, непредвидя. А вы, не-уже-ли вы никогда не чувствовали къ бѣдной Роситѣ никакой любви? Положите на сердце руку и отвѣчайте мнѣ.

Молодая дѣвушка, сдѣлавъ этотъ вопросъ дону Патрисіо, вырвала у него свою руку, которую онъ было-взялъ, и стала передъ нимъ въ положеніи Эдипа, старающагося разгадать загадку сфинкса. Она была небольшаго роста, какъ почти всѣ женщины ея родины, и, подобно имъ, была граціозна и одарена прелестью, donayre, свойственною однимъ только лиміянкамъ, къ какому бы классу общества онѣ ни принадлежали.

Донъ Патрисіо, немного-смѣшанный этимъ внезапнымъ нападеніемъ, вперилъ свой взглядъ въ чело Роситы, озаренное блѣдными лучами луны, и, увлеченный непобѣдимымъ чувствомъ, напечатлѣлъ на немъ поцалуй. Этотъ отвѣтъ стоилъ всякаго другаго; торжествующая дѣвушка бросилась на шею дону Патрисіо съ восхищеніемъ, похожимъ на безуміе.

— Теперь, сказала она, удержавъ свой неистовый порывъ: — я попрошу у васъ одной милости.

— Какой? отвѣчалъ съ нѣкоторымъ безпокойствомъ ирландскій лейтенантъ, чувствуя, что зашелъ дальше, нежели желалъ бы.

— Предупредить меня о вашемъ отъѣздѣ въ тотъ день, когда фрегатъ станетъ въ пристани на якорѣ.

— Хорошо, я обѣщаю, сказалъ донъ Патрисіо: — и дай Богъ, чтобъ онъ пришелъ скорѣе! прибавилъ онъ внутренно: — потому-что въ этой странѣ человѣкъ невольно дурѣетъ!

VI.

На другой день донъ Патрисіо не выходилъ изъ дома: или онъ боялся встрѣчи съ этою наивною дѣвочкою, или хотѣлъ окончить разные рисунки, набросанные во время прежнихъ прогулокъ, только онъ остался въ своей квартирѣ. Донъ Грегоріо, посѣтивъ своего молодаго друга, засталъ его надъ столомъ, съ карандашомъ въ рукѣ. Приходъ каноника привелъ его сперва въ нѣкоторое затрудненіе, тотъ это замѣтилъ и хотѣлъ тотчасъ же удалиться, но донъ Патрисіо удержалъ его.

— Padre, сказалъ онъ: — останьтесь ради Бога немного Мнѣ остается провести только дня два въ Лимѣ, и я не хотѣлъ бы оставить васъ, какъ обманщикъ. Вы дали мнѣ превосходные, отеческіе совѣты, вы имѣли ко мнѣ довѣренность, а я почти обманулъ васъ.

Потомъ, недожидаясь отвѣта каноника, который смотрѣлъ на него не столько съ удивленіемъ, сколько съ грустью, онъ разсказалъ ему въ одинъ пріемъ о своемъ поведеніи въ-отношеніи къ Роситѣ и о томъ, какъ онъ, неотталкивая ее и непривлекая къ себѣ, возбудилъ въ ной страсть, которою едва и самъ не заразился.

— Вы не сказали мнѣ ничето новаго, мой другъ, отвѣчалъ важно донъ Грегоріо. — Цѣлый мѣсяцъ уже я наблюдаю внимательно это капризное дитя: она избѣгаетъ меня, она повертываетъ головой, когда я заговорю съ нею; ея лицо оживлено радостью, которая несвойственна первому возрасту. Я бы очень желалъ, чтобъ вы уѣхали.

Донъ Патрисіо не упомянулъ, можетъ-быть, въ разсказѣ о своемъ слишкомъ-краснорѣчивомъ отвѣтѣ на извѣстный вопросъ Роситы, но при всемъ томъ это признаніе значительно его облегчило. Разговоръ продолжался о такихъ предметахъ, которые естественно возбуждали въ немъ мысль о скорой разлукѣ. На разставаньи, они обѣщали другъ другу съѣхаться въ слѣдующее утро верхомъ у городскихъ воротъ и прогуляться вмѣстѣ до Каллао.

Донъ Патрисіо употребилъ остатокъ дня на укладку крупныхъ своихъ вещей. На другой день онъ одѣлся въ костюмъ перуанскаго кавалера и поспѣшилъ на свиданіе съ каноникомъ, который уже дожидался его на условленномъ мѣстѣ. Оживленныя свѣжимъ утреннимъ воздухомъ, лошади фыркали и прыгали; но наши путешественники предпочли ѣхать лучше шагомъ въ тѣни покрытыхъ росою деревъ, нежели ускорять свою поѣздку. Другіе, болѣе торопливые, галопировали на большихъ, тонконогихъ мулахъ. Луки ихъ сѣделъ, деревянныя стремена и рукоятки бичей, которыя они держали въ рукахъ, все было оправлено въ серебро и сверкало на солнцѣ.

— Ихъ предки дѣлали эти украшенія изъ золота, замѣтилъ донъ Грегоріо: — а потомки ихъ, и они сами, можетъ-быть, будутъ дѣлать изъ желѣза. Для Перу насталъ желѣзный вѣкъ! Наша прекрасная страна страдаетъ отъ гражданскихъ раздоровъ и бѣдности.

— Простите мнѣ мое равнодушіе, отвѣчалъ донъ Патрисіо: — но мнѣ трудно вѣрить страданіямъ народа, который не только не жалуется, но еще предается самымъ буйнымъ удовольствіямъ. Природа балуетъ Перуанцевъ. У васъ нѣтъ ни долгихъ, темныхъ ночей, ни зимы. Лима оставляетъ въ душѣ путешественника вѣчное о себѣ воспоминаніе, и намъ, обитателямъ холодныхъ странъ, она кажется подобіемъ рая.

— Лима женскій рай, по старинной пословицѣ, сказалъ донъ Грегоріо; — и ослиный адъ! Взгляните на это огромное стадо ословъ, которыхъ метисы колютъ безъ жалости остроконечными палками. У нихъ спина вся изодрана; подпруга рѣжетъ животъ имъ, а умные погонщики разрѣзали имъ ноздри, чтобъ они удобнѣе дышали.

Эскадронъ ословъ, указанный каноникомъ, быстро опередилъ двухъ, путешественниковъ, продолжавшихъ ѣхать шагомъ. Это были жалкія животныя самой мелкой ослиной породы, такъ-что ноги сидѣвшихъ на нихъ погонщиковъ почти касались земли. Въ нѣкоторомъ оттуда разстояніи, густой столбъ пыли покрылъ совсѣмъ дорогу. Стадо остановилось и въ рядахъ ословъ произошло замѣшательство, несмотря на громкіе крики метисовъ. Ослы начали кричать на этомъ своемъ протяженіи и произвели оглушительный и непріятный шумъ.

— Вотъ приключеніе, достойное ламанчскаго рыцаря! сказалъ, смѣясь, донъ Патрисіо — Въ галопъ, padre, посмотримъ вблизи на непріятеля.

Они пришпорили своихъ лошадей, и странное зрѣлище представилось ихъ взорамъ. Сотня англійскихъ матросовъ, подгулявшихъ въ Каллао и въ тавернахъ по дорогѣ, ѣхали густой фалангою въ Лиму на наемныхъ лошадяхъ. Одни изъ нихъ, трехъ-аршиннаго роста, подавляли собою малорослыхъ лошаденокъ, другіе, коротенькіе и коренастые, торчали сучкомъ на спинѣ высокихъ клячь. Эти импровизированные всадники дергали поводьями направо и налѣво, хватались руками за луку сѣдла, теряли стремена и съѣзжали на шею своимъ лошадямъ, которыя брыкали безпрестанно. По ихъ странной посадкѣ на сѣдлѣ и шутовскимъ жестамъ, ихъ можно было принять за толпу clowns (паяцовъ), но они совсѣмъ не смѣялись. Они ѣхали рысью и. галопомъ въ невѣроятномъ безпорядкѣ и пробовали разговаривать между собой, какъ люди, непотерявшія спокойствія. Лошади, выведенныя изъ терпѣнія этими неуклюжими riders (ѣздоками), подпрыгивали, шли бокомъ и выдѣлывали всевозможныя штуки, но никакъ не могли сбросить долой ловкихъ моряковъ, уцѣпившихся имъ за спину, какъ обезьяны. Неудивительно, что и мудрые ослы испытали нѣкоторое замѣшательство, при видѣ этой кавалькады, загородившей имъ дорогу.

— Фрегатъ пришелъ, сказалъ донъ Патрисіо: — онъ въ эту ночь сталъ на якорѣ въ гавани. Эти моряки составляютъ часть его экипажа. Они спѣшатъ въ Лиму прокутить въ нѣсколько часовъ трехмѣсячное жалованье. Поѣдемъ въ Каллао, padre! дайте мнѣ взглянуть на мой прекрасный корабль!

Два всадника скоро замѣтили фрегатъ, стоявшій на водѣ неподвижно. При видѣ своего флага, лейтенантъ Патрикъ снялъ шляпу отъ волненія и радости. Очарованіе, произведенное на него этою обворожительною страною, тотчасъ исчезло и замѣнилось чувствомъ долга; онъ желалъ быть скорѣе на палубѣ. Первою его заботою, по прибытіи въ Каллао, было увѣдомить письмомъ командира, что онъ вступаетъ въ должность съ завтрашняго дня; при этомъ онъ извинялся, что его костюмъ не позволяетъ ему явиться лично къ начальнику. Потомъ онъ воротился въ Лиму гораздо-скорѣе, нежели ѣхалъ оттуда. Спутникъ его, донъ Грегоріо, провелъ съ нимъ весь этотъ день, чтобъ помочь ему собраться къ отъѣзду, а, можетъ-быть, и для того, чтобъ не допустить Роситу до покушенія на послѣднее свиданіе. Въ тотъ же вечеръ два мула отвезли въ Каллао багажъ дона Патрисіо.

Сотня англійскихъ матросовъ, бродя по улицамъ Лимы, должна была произвести въ нихъ нѣкоторую сенсацію. При именахъ Жакъ, Томъ. Билль, Диккъ, Сэмъ, которыя произносили моряки перекликаясь между собой изъ разныхъ улицъ, жители бросались къ дверямъ, и скоро, до отдаленнѣйшихъ предѣловъ города, сдѣлалось извѣстно, что пришелъ фрегатъ. Новость эта достигла до ушей Роситы. Она нѣсколько разъ сряду прошлась подъ балкономъ дона Патрисіо, но, услышавъ толстый голосъ padre, тотчасъ убѣжала, Потомъ она старалась ободрить себя обѣщаніемъ лейтенанта. «Онъ придетъ, думала она — онъ не уѣдетъ, не извѣстивъ меня.» И рѣшилась дожидаться его передъ дверью своей матери.

Часъ проходилъ за часомъ, а донъ Патрисіо не являлся! Утомленный множествомъ занятій, которыя не давали ему присѣсть съ самаго утра, онъ тотчасъ, по уходѣ дона Грегоріо, легъ въ постель, мечтая о морѣ, о своемъ фрегатѣ, о жизни моряка, которая ему опять предстояла, и совершенно отрѣшился отъ земли. Шестинедѣльное пребываніе въ Лимѣ изгладилось въ его умѣ, какъ сонъ передъ дѣйствительностью. Едва начало разсвѣтать, какъ онъ велѣлъ старому привратнику привести себѣ лошадь. Негръ, получавшій много разъ и щедро на водку, не могъ удержаться отъ слезъ, видя отъѣздъ своего молодаго покровителя, какъ онъ называлъ лейтенанта Патрика. Держа въ рукѣ шапку и перемѣнясь отъ горя въ лицѣ, онъ принялся превозносить похвалами дона Патрисіо такимъ плачевнымъ голосомъ, что лейтенанту стоило большаго труда удержаться отъ смѣха.

— Благодарю, благодарю, старикъ, отвѣчалъ онъ: — иди въ свою сторожку, да займись гитарою. А это возьми для утѣшенія.

Онъ подалъ старику золотую монету, вскочилъ на коня и выѣхалъ со двора. Конь его полетѣлъ стрѣлою, какъ-будто понимавъ мысль своего господина и спѣшилъ перенести его на морской берегъ.

Между-тѣмъ Росита, въ неопредѣленномъ предчувствіи неспавшая всю ночь, вышла также за городъ. Она притаилась въ улицѣ, по которой ѣхалъ донъ Патрисіо къ Каллао, при самомъ въѣздѣ въ предмѣстье. Онъ ее замѣтилъ, сдѣлалъ ей прощальный знакъ рукою и сказалъ, продолжая скакать:

— Adios, Росита!

— Онъ не уѣхалъ совсѣмъ, это невозможно! сказала сама себѣ дѣвушка, и побѣжала къ его квартирѣ.

— Донъ Патрисіо, иностранный кавалеръ, скоро воротится съ прогулки? спросила она у негра, который бралъ аккорды на своей гитарѣ и утиралъ рукой глаза.

— Онъ не воротится съ прогулки ни сегодня, ни завтра, niña, отвѣчалъ привратникъ. Его багажъ отправленъ вчера; онъ уѣхалъ.

— Навсегда?

— Развѣ я спрашивалъ у него, куда онъ ѣдетъ? И что тебѣ до этого за надобность, niña? Какъ эти дѣвчонки любопытны! Ахъ, это былъ господинъ щедрый, ласковый, негордый. Онъ никогда не возвращался позже положеннаго времени домой, какъ другіе иностранцы, у которыхъ полонъ ротъ грубыхъ словъ, а руки пусты. Ты не знаешь, какой уронъ мнѣ сдѣлалъ отъѣздъ его… Ахъ, Боже мой! мнѣ кажется, я зарыдаю, какъ ребенокъ…

— Уѣхалъ! уѣхалъ!.. повторяла Росита, терзаемая горестью; — непростясь со мною не извѣстя меня, какъ обѣщалъ! Но я увижу его! я буду говорить съ нимъ!..

Задыхаясь и изнемогая отъ волненія, она сперва присѣла на краю тротуара, готовая впасть въ обморокъ; но вдругъ, собравъ силы, пустилась бѣжать по дорогѣ, по которой ускакалъ донъ Патрисіо.

Черезъ сто шаговъ, какой-то мулатъ загородилъ ей путь.

— Постой, Росита! Куда бѣжишь ты, моя красавица?

— Оставь меня, отвѣчала она, глядя на него блуждающими глазами. Что тебѣ отъ меня нужно? что ты за человѣкъ?

— Что я за человѣкъ? Ты не узнаешь того, кто продалъ тебѣ за четыре реала лучшій билетъ въ лоттерею? Что дашь ты мнѣ за новость, которую я тебѣ несу? Съ самаго утра я ищу тебя по всѣмъ лимскимъ улицамъ. Ты плачешь, голубушка; но я заставлю тебя смѣяться… Ты выиграла сорокъ тысячь піастровъ!

— Сорокъ тысячь піастровъ? у меня?.. Достань мнѣ сейчасъ коляску, лошадей, платье — я догоню его… Сорокъ тысячь піастровъ, Jesus Maria! Когда онъ увидитъ меня богачкою, онъ на мнѣ женится, я увѣрена… О, Боже мой! еслибъ это счастье пришло ко мнѣ вчера!..

Потомъ, неотвѣчая мулату, который смотрѣлъ на нее съ открытымъ ртомъ и протянутою рукою, Росита побѣжала по дорогѣ къ Каллао. Опьянѣлая отъ радости, обезумѣвшая отъ надежды и терзаемая безпокойствомъ, которое возрастало съ минуты на минуту, она часто останавливалась, чтобъ перевести духъ. Ея атласные башмачки мѣшали ей бѣжать; она сняла ихъ и шла въ однихъ шелковыхъ чулкахъ, которые скоро превратились въ лохмотья. Прохожіе, глядя, какъ она бѣжитъ босыми ногами, запыхавшись и съ блуждающимъ взоромъ, по дорогѣ, загроможденной повозками и вьючными животными, смѣялись и отпускали на счетъ ея разные сарказмы; но она ничего не слышала; она спѣшила; ей нуженъ былъ одинъ только часъ, чтобъ пробѣжать пространство, отдѣляющее Лиму отъ Каллао; и когда она достигла наконецъ берега, лейтенантъ Патрисіо всходилъ на палубу своего фрегата.

«Я успѣю быть тамъ прежде, нежели онъ снимется съ якоря» думала Росита и, не теряя ни одной минуты, бросилась въ первую попавшуюся ей лодку, крича гребцу, чтобъ онъ везъ ее къ кораблю.

— A ver eldinero, niña, покажи-ка деньги, голубушка? отвѣчалъ гребецъ съ величайшимъ хладнокровіемъ.

Росита пощупала свою шаль, въ которую она обыкновенно завязывала деньги; но въ этотъ день она о нихъ не позаботилась.

— Греби, греби, сказала она лодочнику: — на бортѣ фрегата за меня заплатятъ… Поскорѣе, поскорѣе; я тебя награжу щедро по возвращеніи.

— На это ухо я не слышу, голубушка, отвѣчалъ гребецъ, скрестя на груди руки: — поди сперва возьми въ Лимѣ деньги.

— Я дамъ тебѣ унцію золота, двѣ унціи, сегодня же вечеромъ! Ради бога, вези меня на бордъ!..

— Почему же не тысячу піастровъ? обѣщать золото легко и босоногому.

Сказавъ это, лодочникъ повернулся къ ней спиною и принялся катать въ пальцахъ сигару.

Росита ломала въ отчаяніи руки. Она кричала, плакала и устремляла на корабль полные страха глаза.

— Что тебѣ нужно на англійскомъ кораблѣ? сказалъ равнодушно лодочникъ. — Вотъ онъ начинаетъ сниматься съ якоря и никому теперь нѣтъ времени амурничать, ни офицеру, ни матросу. Посмотри, вотъ и шлюбка плыветъ за командиромъ; онъ одинъ только еще на берегу. Какъ только онъ взойдетъ на палубу, тотчасъ распустятъ паруса… и прощай фрегатъ!

— Быть богатою и не имѣть при себѣ, чѣмъ заплатить за ничтожную лодку въ пристани! говорила, плача, Росита. — Еще бы не было поздно; мнѣ остается еще четверть часа, но эта четверть не моя затѣмъ только, что при мнѣ нѣтъ четырехъ реаловъ!..

Когда она предавалась такимъ-образомъ своей горести, командирская шлюбка съ шестью матросами и однимъ мичманомъ приближалась потихоньку къ пристани. Росита вдругъ прыгнула въ нее, къ совершенному изумленію матросовъ и ихъ командира.

— Высадите эту женщину на берегъ! сказалъ, какъ-только могъ, строгимъ голосомъ англійскій мичманъ, ребенокъ лѣтъ двѣнадцати съ бѣлыми волосами.

Гребцы готовы были исполнить его приказаніе, но Росита, уцѣпясь за лодку, сопротивлялась и кричала, что ей необходимо быть на бортѣ Въ своемъ изступленіи, она говорила о донѣ Патрисіо, о своей любви къ нему, о сорока тысячахъ піастровъ, которые упали ей съ неба… Напрасенъ былъ ея трудъ: ни мичманъ, ни его матросы не понимали ни слова поиспански. Но еслибъ они и поняли ея слова, все-таки ни ея горесть, ни ея слезы не смягчили бы ихъ.

Уступя наконецъ силѣ рукъ, съ которыми она напрасно боролась и которыя дѣйствовали осторожно, чтобъ не сдѣлать ей вреда, Росита должна была оставить лодку. Самый старый изъ матросовъ взялъ ее на руки, перенесъ, какъ ребенка, на дальній конецъ набережной и опустивъ осторожно на землю, сказалъ: Bun, miss, ступай себѣ, миссъ.

Въ это время проходилъ мимо командиръ корабля. Росита схватила его за полу; но онъ бросилъ на нее такой холодный и надменный взглядъ, что она отступила шагъ назадъ и упала въ изнеможеніи на берегъ. Гребцы подняли свои весла въ честь капитана, который и возсѣлъ въ задней части шлюпки на своей почетной подстилкѣ. Черезъ пять минутъ легкая шлюбка, окрыленная шестью длинными гибкими веслами, достигла корабля. Паруса распустились подъ дыханіемъ вѣтра. Судно сперва наклонилось, какъ-будто прощаясь съ очарованнымъ берегомъ Перу, потомъ величественно выпрямилось и удалилось въ открытое море.

Погруженная въ мрачное остолбенѣніе, Росита, съ невыразимымъ терзаніемъ сердца, смотрѣла на корабль, уносившій дона Патрисіо. Ей казалось, что экипажъ своимъ веселымъ крикомъ издѣвается надъ ея горестью; и самый шумъ волнъ какъ-будто повторялъ ей роковыя слова: «онъ уѣхалъ!» Но она еще оставалась прикованною къ набережной; она уже не надѣялась, однакожь смотрѣла на корабль.

На томъ же самомъ мѣстѣ нашелъ ее черезъ часъ и каноникъ донъ Грегоріо. Padre искалъ по городу Роситы и спрашивалъ о ней у ея матери, которая меньше всѣхъ знала, что съ нею сдѣлалось. Опасаясь всего отъ этой горячей головы, онъ сѣлъ на коня и поспѣшилъ въ Каллао. Замѣтя лежавшую неподвижно на берегу дѣвушку, онъ подъѣхалъ къ ней и сказалъ съ кротостью;

— Воротимся, niñita, въ городъ: мать ожидаетъ тебя.

— Тамъ, тамъ, отвѣчала Росита, необорачиваясь: — онъ тамъ, уѣхалъ, уѣхалъ навсегда!..

— Пойдемъ, сказалъ padre, взявъ ее за руку: — пойдемъ, отдохни; ты больна!..

— Оставьте меня! вскричала дѣвушка: — я не пойду съ вами! Кто знаетъ? можетъ-быть онъ воротится!.. Padre, можетъ-быть, онъ воротится и женится на мнѣ теперь, когда я сдѣлалась богатой! Ахъ, Патрисіо! ты будешь мой… quarenta mil pesos!

Напрасно донъ Грегоріо старался заставить ее слушать себя; Росита прерывала его безпрестанно и лепетала съ ужасающимъ чувствомъ несвязныя фразы. Онъ рѣшился обождать, когда этотъ пароксизмъ волненія уступитъ въ ней мѣсто изнеможенію. Въ-самомъ-дѣлѣ, послѣ воплей наступили слезы. Росита, погрузясь въ мрачное молчаніе, смотрѣла на море; но она не видѣла моря и не слышала шума собравшейся вокругъ нея толпы. Padre продолжалъ ее уговаривать воротиться къ матери; наконецъ она послѣдовала за нимъ машинально; донъ Грегоріо нанялъ повозку и привезъ ее въ Лиму.

Несмотря на всѣ попеченія добраго padre, Росита никогда не возвращалась уже къ своему разсудку. Пріобрѣтенное ею, игрою случая, богатство послужило только къ нѣкоторому услажденію ея положенія въ больницѣ умалишенныхъ, гдѣ она должна была провести весь остатокъ своей жизни. Когда я посѣтилъ эту больницу, донъ Грегоріо, провожавшій меня, показалъ мнѣ Роситу и разсказалъ ея исторію. Росита, несмотря на потерю разсудка, узнавала тотчасъ Европейцевъ; она слѣдовала за ними и подходила къ нимъ съ видимымъ волненіемъ. Всякій разъ, когда подлѣ нея говорили на иностранномъ языкѣ, она начинала плакать и спрашивала, пришелъ ли фрегатъ въ Каллао. Нѣсколько разъ возили ее даже на берегъ; она смотрѣла пристально на море, качала головой и просила, чтобъ ее везли назадъ въ ея заключеніе. Вотъ уже пятнадцать лѣтъ, какъ она тамъ. Сколько странъ посѣтилъ лейтенантъ Патрисіо съ того времени, какъ она не считается болѣе въ живыхъ, переставъ бѣгать свободно по цвѣтущимъ дорожкамъ, которыя пересѣкаютъ окрестности Лимы во всѣхъ направленіяхъ.

"Отечественныя Записки", № 10, 1851

---

1. Верхняя юбка.
2. Большія хищныя птицы, очень-обыкновенныя въ обѣихъ Америкахъ; питаются разною дрянью, выбрасываемою на улицы.
3. Уменьшительное отъ caballero.
4. Уменьшительное отъ señora.