Роман хорошего человека (Абу)/РМ 1886 (ДО)

Романъ хорошаго человѣка
авторъ Эдмонъ Абу (1828—1885), переводчикъ неизвѣстенъ

Оригинал: фр. Le Roman d’un brave homme, опубл.: 1880. — Источникъ: az.lib.ru • Текст издания: журнал «Русская Мысль», кн. I—VI, 1886.

Романъ хорошаго человѣка.

Эдмонда Абу.

Глава I.

Всѣ четверо моихъ сыновей настолько честные ребята, что никогда не подумаютъ раздѣлить нашу односложную, унаслѣдованную отъ предковъ-плебеевъ фамилію на два слога.

Такъ какъ эти записки пятидесятилѣтняго старика пишутся не для однихъ моихъ сыновей или дочерей, а для всего ихъ будущаго поколѣнія, то я считаю нелишнимъ засвидѣтельствовать, что имя мнѣ Дюмонъ (въ одно слово) и что оно не происходитъ отъ названія какой-нибудь горы, знаменитой въ исторіи. Поэтому, дѣти, если бы какой-нибудь составитель родословныхъ, польстившись на ваши деньги, вздумалъ бы вамъ или кому-нибудь указать на наше низкое происхожденіе, гоните его вонъ, скажите ему: мы сами знаемъ, не хуже кого бы то ни было, кто мы. Мы потомки Пьера Дюмона, сына плотника Дюмона, прозваннаго «добрымъ самаряниномъ», внука земледѣльца и честнаго патріота Дюмона, прозваннаго «за отечество».

Надо васъ познакомить съ этими двумя личностями. Воспоминаніе о нихъ для меня дороже и важнѣе всего. Мой дѣдъ по отцу былъ однимъ изъ тѣхъ бѣдняковъ, живущихъ насущною работой, которые ухитряются прожить чуть не сто лѣтъ, не испытывая особенной нужды, да, къ тому же, съ большою семьей.

Если бы продать его помѣстье, то получилась бы сумма около двѣнадцати тысячъ франковъ, домъ дѣда былъ запущенный, но мнѣ очень нравился. Его стѣны такъ красиво обвивалъ зеленый плющъ, а въ трещинахъ было такое множество воробьиныхъ гнѣздъ. Съ боку — маленькій садикъ, весьма удобный потому, что петрушка и другіе овощи на грядахъ расли всего въ четырехъ шагахъ отъ кухни; былъ также еще нижній садъ по сосѣдству съ мельницей, но всю его зелень постоянно уничтожали улитки, а плодовый садъ весь былъ засаженъ старыми деревьями; подъ ихъ сѣнь отецъ и дядя поочереди пригоняли единственную корову. Вдоль стѣны тянулась гряда картофеля, а за стѣною спали вѣчнымъ сномъ могилы мои отецъ и мать.

Въ виноградникѣ, доставлявшемъ нѣсколько бочекъ кисловатаго вина, расли на открытомъ воздухѣ персики, нѣжные, бархатистые; одно воспоминаніе о нихъ и теперь заставляетъ меня облизываться.

Наконецъ, коноплянникъ, гдѣ я никогда не видалъ ни одного стебля конопли… Но за то тамъ можно было залюбоваться громадною вишней, которая приводила меня въ окончательный восторгъ; плоды ея уничтожались на мѣстѣ, прежде чѣмъ они созрѣвали. О, эти вишни 1838 года! Никогда не придется мнѣ ѣсть подобныхъ вишенъ, ибо счастливая пора дѣтства не повторяется…

Чтобъ объяснить, какимъ образомъ 120 акровъ земли, разбросанные клочками, могли прокормить пять здоровыхъ мальчиковъ и одну дѣвочку, надо упомянуть о непрерывной дѣятельности дѣдушки и бабушки, — дѣятельности, свойственной всѣмъ земледѣльцамъ нашего округа. Съ тѣхъ поръ какъ я начинаю себя помнить, бабушка съ дѣдушкой вставали съ восходомъ солнца, умывались холодною водой изъ колодца, затѣмъ принимались каждый за свое дѣло. Хотя время имъ показывалъ только лишь звонъ деревенскаго колокола, тѣмъ не менѣе, они всѣ, ровно въ полдень, собирались за блюдомъ овощей съ саломъ, приправленныхъ еще какими-нибудь изысканными кушаньями вродѣ черной рѣдьки или салата изъ огурцовъ. Съ тѣхъ поръ какъ тетка Розалія вышла замужъ за кузнеца деревни Грасе, бабушка стряпала сама. Никогда нога слуги или служанки не переступала порога нашего дома, — всѣ оказывали другъ другу взаимныя услуги.

Но случались и тяжелыя минуты, когда маленькіе еще ни на что не были годны, и только лишь безпрестанно открывали свои ненасытные рты; это было какъ разъ послѣ войнъ имперіи, когда цѣны на хлѣбъ возвысились до того, что одна булка стоила пять франковъ. Положимъ, на насъ это не оказывало особаго вліянія. Съ тѣхъ поръ какъ дѣти на сторонѣ зарабатываютъ себѣ хлѣбъ, старики Дюмонъ часто покушаются сказать, что у нихъ слишкомъ много всего для двоихъ. Силы ихъ замѣтно не уменьшились и они такъ же мало нуждаются, какъ и тогда, когда на ихъ рукахъ былъ цѣлый полкъ ребятишекъ. Корова стала давать гораздо больше молока и сыра, чѣмъ нужно было для ихъ потребности.

Два раза въ недѣлю бабушка отправляется съ различными продуктами на продажу въ Курси, — такимъ образомъ оплачиваются счета мучной и бакалейной лавки. Мясо они покупаютъ только въ самыхъ торжественныхъ случаяхъ у жида-разнощика, который частями продавалъ или очень старую говядину, или молодую телятину. О портномъ и швеѣ и рѣчи никакой не могло быть, такъ какъ одежда дѣдушки неразрушима, а бабушка одѣвалась сама съ ногъ до головы по старинной модѣ жительницъ Турени. Она пряла, шила, вязала, стирала и гладила съ ловкостью феи. Надо думать, что старикъ былъ не менѣе способенъ: требовалось ли сколотить лѣстницу, починить бочку или кадку, приладить стекло, онъ все дѣлалъ самъ. Ни докторъ, ни аптекарь не колебали никогда устойчивости ихъ бюджета; ни дѣдъ, ни бабка до преклонныхъ лѣтъ не знали, что значитъ быть больнымъ. Имъ легко жилось безъ денегъ, какъ большинству въ нашихъ селеніяхъ.

Все лишнее отправлялось къ моимъ дядямъ и отцу: фрукты, творогъ, медъ, а бабушка не отпускала ни одного нищаго, не подавъ ему куска хлѣба. Мнѣ бы хотѣлось оставить вамъ болѣе живой портретъ ихъ, чѣмъ тотъ плохой, на половину стертый дагеротипъ, гдѣ они изображены сидящими рядомъ на скамьѣ у своего дома. Солнечный свѣтъ, неудобно выбранная поза, неопытность ярмарочнаго художника, — все вмѣстѣ ужасно изуродовало ихъ.

Насколько я помню дѣдушку, это былъ видный старикъ, немного сгорбленный, но крѣпкій и сильный, съ бѣлокурыми безъ всякой сѣдины кудрями, падавшими на его шею и обрамлявшими его гордое лицо съ голубыми глазами и рядомъ бѣлыхъ, крѣпкихъ зубовъ. Его выбритое лицо, которое у брюнетовъ дѣлается отъ загара смуглымъ, получило мѣдно-красный оттѣнокъ, подобно флорентинской бронзѣ. Круглый годъ дѣдушка ходилъ съ отложнымъ открытымъ воротникомъ безъ галстуха, съ обнаженною жилистою шеей.

Грецъ видалъ много подобныхъ типовъ; онъ нѣсколько разъ рисовалъ ихъ, хотя и сильно смягчая. Бабушка моя, говорятъ, была самая красивая дѣвушка въ деревнѣ. Она иногда любовалась старою раскрашенною картинкой, купленной дѣдушкой у разно щика «за сходство»; картинка эта называлась «маленькая плутовка». Увы, маленькая плутовка превратилась въ толстую бабушку, ямочки на щекахъ потонули въ морщинахъ, но глаза остались все такими же оживленными, щеки свѣжими, голосъ сохранилъ свою прежнюю звучность. Я любилъ бабушку, уже состарившуюся отъ долгихъ лѣтъ тяжелой работы и материнскихъ заботъ, и не согласился бы перемѣнить на какую-нибудь другую. Старикъ Дюмонъ, очевидно, былъ того же мнѣнія: онъ любилъ ее дъ самой ея смерти, хотя спорилъ съ ней ежедневно.

Если, какъ увѣряютъ насъ, любовь уживается въ сердцахъ людей совершенно различныхъ характеровъ, то она могла найти себѣ мѣсто и въ этомъ маленькомъ міркѣ. Оба старика такъ же мало имѣли общаго въ нравственномъ отношеніи, какъ и въ физическомъ. Одинъ былъ смѣлый, предпріимчивый, отважный до безумія; другая — послушная, осторожная, дѣйствующая болѣе по привычкѣ. Старикъ въ свое время надѣлалъ много сумасбродствъ, а добрая старушка шла потихоньку по торной дорожкѣ. Въ немъ проявлялась великодушная отвага донъ-Кихота, а у нея преобладалъ практическій смыслъ и насмѣшливый складъ ума Санчо-Пансо.

Если бы дѣдъ могъ самостоятельно распоряжаться своею особой и своими дѣлами, то составилъ бы большое состояніе, потому что его дѣятельный умъ сразу освоивался съ даннымъ положеніемъ вещей. Въ 1799 году онъ открылъ богатую мергельную копь въ Лопи, а въ 1817 году указалъ нашему дорожному смотрителю на чертежѣ новой дороги слой огнеупорной глины. Бабушка никогда не позволяла ему браться за какое-нибудь рискованное предпріятіе, точно также какъ не допустила бы, хотя для опыта, заняться разведеніемъ такъ называемыхъ промышленныхъ растеній, — хмѣля, крапа, свекловицы, несмотря на то, что они многихъ обогатили. Двѣ или три попытки, которыя онъ дозволилъ себѣ безъ разрѣшенія жены, безъ участія ея денегъ и ея нравственной поддержки, не удались. Тогда она взяла надъ ним верхъ, а у него, въ свою очередь, явилось къ ней чувство горечи, пошли споры, въ которыхъ, по совѣсти говоря, не были виноваты ни тотъ, ни другая. Но даже ихъ споры сами по себѣ были хорошимъ примѣромъ для ихъ дѣтей, и самый величайшій негодяй на всемъ земномъ шарѣ, присутствуя при такихъ сдержанныхъ препирательствахъ, научился бы многому. Старики никогда не говорили другъ другу ты, хотя не имѣли ни малѣйшаго понятія о придворномъ этикетѣ Людовика XV. Всѣ ихъ сверстники, туренскіе крестьяне, отличались своею вѣжливостью и, не зная грамматики, говорили благозвучнымъ языкомъ, походившимъ на журчаніе ручейка въ Шенонскомъ паркѣ.

— Отецъ Дюмонъ, не возьмете ли вы еще салату?

— Благодарю, матушка, кушайте сами.

Вотъ такъ разговаривали они, когда миръ царствовалъ въ домѣ, а въ военное время грубыя слова не заходили дальше такихъ фразъ:

— Отецъ Дюмонъ, по моему, вы весьма заблуждаетесь!

— Пожалуйста, матушка Дюмонъ, не безпокойтесь, я еще дознаю то, что говорю.

Наконецъ, въ 1800 г., послѣ многократныхъ споровъ подобнаго рода, они раздѣлили свои обязанности такъ: всѣ ключи отъ погреба до чердака находились въ полномъ распоряженіи госпожи Дюмонъ, тогда молодой, но уже опытной хозяйки, а воспитаніе дѣтей отецъ принялъ на себя. Раздѣлъ неровный: онъ возлагалъ на 27-ти лѣтнюю женщину и распоряженіе деньгами, и обработку земли, и торговлю, — словомъ всѣ обязанности, за исключеніемъ одной. Но женщина гораздо лучше насъ въ домашнемъ хозяйствѣ. Своею бережливостью французъ обязанъ женщинѣ; вѣдь, онѣ, собирая мелкія монетки въ чулки, составили намъ цѣлые милліарды. Бабушка моя всю жизнь слыла несравненною хозяйкой, строгой къ себѣ и своимъ дѣтямъ и безъ малѣйшаго снисхожденія къ выдумкамъ отца Дюмона.

— Еслибъ не я, — говорила она, — у васъ не было бы ни ку"ка полотна въ запасѣ, ни бочки вина въ погребѣ, а вы бы сами взялись за вертелъ, чтобъ угостить на славу вашихъ друзей.

Она не особенно долюбливала этихъ друзей. Но, запирая иногда передъ самымъ ихъ носомъ дверь, она нерѣдко оказывала имъ дѣйствительныя услуги. Съ своей стороны, дѣдушка воспитывалъ своихъ дѣтей такъ, какъ рѣдко воспитывали тогда, да и теперь, пожалуй, воспитываютъ не многіе. Особенною ученостью онъ не отличался, но читалъ бѣгло, писалъ, а счетъ зналъ, по словамъ своей жены, плохо. Вся его библіотека состояла изъ 15 томовъ исторіи и такого же числа календарей; она помѣщалась на небольшой полкѣ, между стѣнными негодными часами и изломаннымъ барометромъ. Но Пьеру Дюмону, прозванному «за отечество», не находилось равнаго, чтобы краснорѣчиво объяснить два слова, вышитыя на знамени: «честь и отечество».

Такъ какъ его родъ поселился въ Лони съ незапамятныхъ временъ и пользовался уваженіемъ всей общины на четыре лье вокругъ, то дѣдъ могъ гордиться своимъ именемъ, прославленнымъ трудолюбіемъ и нравственностью. Эту фамилію, скромную и вульгарную, онъ ни за что не перемѣнилъ бы на извѣстныя имена Тюрень и Конде; онъ чувствовалъ глубокую благодарность, къ честнымъ людямъ, передавшимъ ему это незапятнанное имя. Онъ считалъ своимъ священнымъ долгомъ оберегать его отъ порицаній и хотѣлъ, чтобы и дѣти заботились о томъ же. Въ своей семьѣ онъ говорилъ такимъ авторитетнымъ тономъ, что каждый поневолѣ соглашался съ нимъ. Хотя онъ выражался, напыщенно, но никто изъ сыновей не позволялъ себѣ улыбаться.

«Дюмонъ не лжетъ. Дюмоны никогда не занимали денегъ безъ отдачи. Въ домѣ Дюмона нѣтъ мѣста для чужаго добра. Дюмонъ не рѣшится бить слабаго. Если ты не окажешь должнаго уваженія женщинѣ, ты не Дюмонъ. Дюмоны не оставляютъ товарищей безъ помощи».

Эти уроки постоянно подерживали на извѣстной высотѣ уровень чувствъ всей семьи. Трудно предположить, чтобы изъ молодыхъ крестьянъ, наскоро обученныхъ сельскимъ учителемъ и съ дѣтства обреченныхъ на трудъ, могло выйти что-нибудь особенное, но я могу утверждать, что отецъ, дядя и тетка Розалія съ честью исполнили свое назначеніе. Никто изъ дѣтей дѣдушки ни на минуту не забывалъ достоинства своего имени.

Однако, настала минута объяснить странное прозвище старика. Наши тюренцы — немилосердные насмѣшники; они ловко воспользуются всякою мелочью, какъ будто остроуміе Раблэ еще не угасло. По правдѣ сказать, дѣдушка подвергалъ себя насмѣшкамъ, благодаря черезъ-чуръ ярому своему патріотизму. Впрочемъ, тогда это было въ модѣ.

Онъ въ 1792 году, 22 лѣтъ отъ роду, былъ волонтеромъ и шелъ къ виссенбургской границѣ, какъ добрый солдатъ и честный гражданинъ, одушевленный любовью къ отечеству, а не такъ, какъ собака, которую гонятъ кнутомъ. Онъ шелъ не ради славы и лавровъ, а лишь затѣмъ, чтобы спасти отечество отъ страшнаго позора иноплеменнаго нашествія.

Онѣ ничѣмъ не хвастался, а только сознавалъ, что исполнилъ свой долгъ; онъ возвратился въ деревню, не получивши никакого повышенія въ чинѣ, и скоро женился. Я много слышалъ отъ него объ опасностяхъ и трудностяхъ, которымъ онъ подвергался, но мало о геройскихъ подвигахъ, тѣмъ не менѣе, я крѣпко вѣрю ему на слово, что рейнская армія шла въ бой съ голоднымъ желудкомъ и въ изорванныхъ сапогахъ. Онъ съ восторгомъ разсказывалъ о мужественныхъ подвигахъ, гдѣ личная храбрость играетъ первую роль, гдѣ самыя разумныя распоряженія командующаго генерала не приводили ни къ чему подъ натискомъ вражескихъ штыковъ. Мое дѣтское воображеніе разгоралось при разсказахъ о войнѣ за освобожденіе. Я былъ очень робокъ, и потому не рѣшался сказать прямо: дѣдушка, разскажи мнѣ про войну. Но, пріѣзжая на нѣсколько дней въ отпускъ въ Лони, я наслушался много интереснаго, притворяясь спящимъ въ отведенной мнѣ постели съ занавѣсками.

Вечеромъ, когда зажигали лампу, приходилъ дядя Жозефъ-каретникъ, съ женой, человѣкъ шесть сосѣдей и сосѣдокъ съ работой. Они располагались на соломенныхъ стульяхъ и деревянныхъ скамьяхъ, и тогда завязывался разговоръ. Сначала шли толки о мелкихъ событіяхъ послѣдняго дня, но, въ концѣ-концовъ, дѣдушка непремѣнно переводилъ его на свою излюбленную тему — о славѣ Франціи и пораженіи иностранцевъ, состоявшихъ изъ трехъ націй, равно ненавистныхъ ему: нѣмцевъ, англичанъ и русскихъ. Всѣ они не прочь завладѣть Франціей, въ ихъ странахъ ничего не найдешь, кромѣ песку, грязи, снѣга и тумановъ, а Франція самая чудесная, богато одаренная страна въ мірѣ. Поэтому французъ, прежде всего, долженъ оберегать границу своего отечества и быть готовымъ всегда на защиту родной земли. Дѣдушка съ воодушевленіемъ передавалъ, какъ глубоко возмутило его, что иностранцы попираютъ святую почву нашей милой Франціи.

Никогда не было войны такой великодушной, такой безкорыстной, какъ эта оборонительная война. И теперь еще, несмотря на мой преклонный возрастъ, я закрываю глаза и въ моемъ воображеніи одна картина быстро смѣняется другою, солдаты, дружно сплотившись цѣлыми батальонами, зубами скусываютъ патроны и отражаютъ штыками натискъ непріятеля. Вотъ непріятельское ядро пробило брешь въ нашихъ рядахъ, пять, шесть человѣкъ падаютъ со стономъ на землю… слышится крикъ офицера: «тѣснѣе, ребята!»… знамя развѣваетъ свои складки среди дыма и смрада, подъ охраной ветерановъ-офицеровъ, готовыхъ скорѣе сложить свою голову, чѣмъ отдать свою святыню. Спустя часъ или два, непріятель, разбитый на голову, обращается въ бѣгство, а его преслѣдуютъ крики: «да здравствуетъ народъ! да здравствуетъ республика!»

Убивая врага, Дюмонъ обращался къ нему словно гомеровскій герой:

— Добрѣйшій капитанъ, посмотрите-ка, на своемъ ли я мѣстѣ?

Или такъ еще:

— Благородный иностранецъ, вамъ здѣсь удобно въ тѣни?

Если же онъ убивалъ простолюдина, то обращался съ нимъ фамильярно:

— Ну, молодецъ, это тебѣ хорошая наука; ничего съ тобой не случилось бы, еслибъ ты остался дома, да сажалъ капусту.

Подобное обращеніе было въ духѣ того времени, хотя иногда замедляло дѣйствіе. Такъ, однажды дѣдушкѣ, увидѣвъ эмигранта изъ арміи Конде и намѣреваясь убить его, воскликнулъ:

— А, преступникъ, не воображай, что твоя сабля пронзитъ грудь нашей общей матери!

А этотъ преступникъ, красивый вѣтренникъ, въ блестящемъ мундирѣ, замахнулся надъ его головой саблей и нанесъ ему такой ударъ, что онъ пролежалъ шесть мѣсяцевъ въ больницѣ. Когда онъ вышелъ оттуда, еще не совсѣмъ оправившись, ему была дана отставка, такъ какъ миръ въ Калѣ былъ заключенъ и въ скоромъ времени французскія владѣнія были очищены отъ непріятельскихъ войскъ.

Пьеру Дюмону большаго не желалось, потому что онъ неохотно покидалъ предѣлы своего отечества. «Всякъ у себя, — было его девизомъ. — Хоть побѣдитель, хоть побѣжденный».

Когда товарищи начинали распространяться о побѣдѣ и славѣ, онъ говорилъ:

— Я не болѣе, какъ волонтеръ; три года войны не сдѣлали меня настоящимъ служакой. Въ состояніи ли вы убѣдить меня, что хорошо дѣлать у сосѣда то, что мы считаемъ позорнымъ, когда онъ дѣлаетъ у насъ?

Возвратясь въ деревню, онъ женился на Клодинѣ Мино, подругѣ дѣтства, которую онъ просилъ подождать его возвращенія съ войны, скоро сдѣлался отцомъ и не возобновлялъ знакомствъ съ прежними товарищами по службѣ, бывшими во времена Наполеона маршалами, герцогами и королями. Въ началѣ 1814 г. тѣ же враги снова сдѣлали наступленіе и наводнили Францію со всѣхъ сторонъ, и волонтеръ 92 года возсталъ опять съ большими силами, чѣмъ прежде.

Я помню, какъ онъ, вопреки желаніямъ бабушки покидая семью, убѣжалъ, какъ воръ, ночью въ Шампань, гдѣ поступилъ въ полкъ въ чинѣ сержанта. Въ то время былъ недостатокъ въ храбрыхъ унтеръ-офицерахъ. Дѣдушка самъ удивлялся всегда, какимъ чудомъ онъ, получивъ 27 января въ С.-Даціенѣ проcтую нашивку, 25 марта очутился въ томъ же городѣ уже съ капитанскими эполетами на плечахъ. Надо вамъ сказать, что въ этотъ промежутокъ времени онъ побывалъ въ Шанпобери, Монмирале и Монтрё, принималъ участіе въ двадцати мелкихъ стычкахъ и одной большой битвѣ. Разсказывая о французской кампаніи, онъ каждый разъ въ одномъ и томъ же мѣстѣ понижалъ голосъ, будто собираясь передать что-то сверхъестественное. И ея аудиторія придвигалась къ нему, а я въ завѣшенной кроваткѣ напрягалъ все свое вниманіе, чтобы услышать роковую тайну. Мнѣ удавалось уловить лишь отрывки изъ разсказа, гдѣ упоминалось о сторожевыхъ постахъ, о выстрѣлахъ въ сумерки въ лѣнивыхъ солдатъ и дезертировъ, о трупахъ бѣглецовъ, сброшенныхъ въ колодцы. Этотъ достойный человѣкъ съ ужасомъ говорилъ о страшной кампаніи и ея кровавыхъ эпизодахъ.

— Что касается лично меня, — говорилъ онъ, — то я ни по приказанію, ни самъ по себѣ не дѣлалъ ничего подобнаго. Дюмоны не мѣшаютъ войны съ убійствомъ. Собственно говоря, многое можно объяснить горячимъ патріотизмомъ, и потому я не берусь никого осуждать.

Утромъ я убѣгалъ изъ этой комнаты къ колодцу, и часто меня заставали врасплохъ, свѣсившагося надъ его отверстіемъ, гдѣ я ожидалъ увидѣть голову страшнаго козака или силуэтъ венгерскаго солдата.

Глава II.
Самарянинъ.

Всѣ пятеро сыновей дѣдушки были дѣльные, толковые ребята и въ четырнадцать лѣтъ дѣлали все, что требуется отъ нашихъ крестьянъ, т.-е. ѣздили верхомъ безъ сѣдла, пахали, косили луга, ловко подрѣзывали виноградники. Но средства дѣдушки были не велики и его дѣтямъ волей-неволей пришлось идти въ ученье. Такъ, младшій Люи пожелалъ учиться канатному ремеслу, Жозефъ — каретному, Бернаръ — башмачному, Огюстъ поступилъ на ткацкую фабрику, пока ему не вышелъ жребій идти въ солдаты; онъ прослужилъ шесть лѣтъ, былъ при взятіи Алжира, потомъ получилъ отставку, поступилъ на шелковую фабрику въ Ліонѣ, женился и поселился тамъ навсегда.

Бабушка часто горевала, что ей не приходится никогда собрать вокругъ своего стола всѣхъ дѣтей вмѣстѣ. Одинъ дядя Жозефъ жилъ въ Лони, а тетка Розалія въ двухъ лье отъ насъ. Моему отцу посчастливилось болѣе другихъ братьевъ и, естественно, онъ поэтому былъ имъ полезенъ. Его мѣстожительство Курси находилось въ четырехъ километрахъ отъ нашей деревни. Тамъ онъ научился плотничному мастерству у г. Уссе и возвратившись изъ похода, женился на дочери своего бывшаго хозяина. Я мало помню дѣдушку Уссе, вдовца, страдавшаго cильнымъ ревматизмомъ. Онъ умеръ въ годъ моего поступленія въ школу.

Домъ, въ которомъ я родился, давно срыли подъ станцію желѣзной дороги. Онъ стоялъ на краю канала, на бичевникѣ. Его небольшой фасадъ, украшенный виноградомъ, прятался за высокою оградой, заграможденной множествомъ дубовыхъ досокъ и грудой бревенъ. На воротахъ была прибита вывѣска: «Дюмонъ старшій плотникъ», а ниже надпись на желѣзной отполированной пластинкѣ гласила слѣдующее: «служитель пожарной команды».

Во время отдыха, между уроками, я прибѣгалъ сюда съ нѣсколькими мальчуганами, своими сверстниками; здѣсь было много удобныхъ мѣстъ поиграть въ прятки, покачаться на доскахъ. Мать вскрикивала отъ ужаса всякій разъ, когда я, сидя верхомъ на бревнѣ, то подымался, то опускался. Но отецъ всегда останавливалъ ее.

— Оставь его, — говорилъ онъ. — Дѣти всегда лучше учатся на опытѣ: упадетъ разъ, такъ пойметъ лучше, чѣмъ послѣ двадцати нравоученій.

Эта метода имѣла хорошія послѣдствія. Меня не стѣсняли и я вышелъ ловкимъ и проворнымъ мальчикомъ, а чувство самосохраненія научило меня и осторожности. Отецъ мой отлично зналъ свое дѣло и я съ восторгомъ любовался, какъ онъ прилаживалъ какую-нибудь крышу, къ скотобойнѣ или хлѣбному амбару. Мы жили счастливо, не богато, правда, но въ полномъ довольствѣ. Пріемный залъ былъ запертъ; тамъ стояла мебель краснаго дерева, а по стѣнамъ висѣли въ красивыхъ рамкахъ хорошенькія картинки. Передъ каминомъ лежалъ новый коверъ, а передъ каждымъ кресломъ по триповой подушкѣ. Мебель въ столовой была изъ орѣховаго дерева; здѣсь мы собирались три раза въ день, съ мастеровыми и учениками отца. Утромъ ѣли супъ, въ полдень истребляли огромный кусокъ говядины и цѣлое блюдо овощей, вечеромъ окорокъ ветчины или холодную говядину съ салатомъ, или сыръ собственнаго приготовленія.

Наша служанка, толстая Катерина, готовила недурно; хлѣбъ у нея былъ всегда бѣлый и мягкій, вина давалось въ волю. Когда нежданно заходила къ намъ съ рынка бабушка или дѣдушка съ корзиной грушъ изъ своего сада, мать отправлялась въ погребъ и приносила для дорогихъ гостей бутылки двѣ хорошаго, не распечатаннаго вина. Садикъ, насажденный нами исподволь, каналъ, рѣка, лѣсъ, — все это вносило разнообразіе въ нашу жизнь. Отецъ любилъ ловить рыбу и ловъ его былъ всегда удаченъ. Отправляясь по дѣлу въ сосѣднюю деревню, онъ бралъ съ собой ружье, свою охотничью собаку Плутона, моего безцѣннаго друга, и шагалъ черезъ огородъ.

Я сопровождалъ его, когда былъ въ отпуску, дома, и объ этихъ прогулкахъ у меня сохранились самыя отрадныя воспоминанія.

Отца я наивно считалъ идеаломъ человѣчества. Его гибкая, стройная фигура, блѣдное, продолговатое лицо съ черною бородой, съ темными глазами подъ густыми бровями, загорѣлая шея, могучія руки и здоровыя ноги въ башмакахъ изъ простой кожи приводили меня въ восторгъ. Въ особенности онъ правился мнѣ въ своей тиковой курткѣ и въ американской шапкѣ съ козырькомъ. По воскресеньямъ онъ надѣвалъ черный сюртукъ и шелковую фуражку; но этотъ костюмъ придавалъ ему принужденный видъ, а когда мнѣ случалось видѣть его въ парадной блестящей формѣ пожарныхъ, которою матушка такъ гордилась, то я едва узнавалъ его. Отправляясь съ отцомъ въ поле, я, въ порывѣ невыразимой радости, восклицалъ: «Вотъ мы, папа!» Онъ цѣловалъ меня и, возвышая голосъ, командовалъ: «Въ путь, презрѣнная рать!» И, выступая лѣвою ногой впередъ, онъ показывалъ мнѣ строевой маршъ французскихъ волонтеровъ: «Разъ, два! разъ, два! Носокъ внизъ, вытянуть колѣно! Вотъ какъ успѣваютъ пройти въ десять минутъ цѣлый километръ».

Я скоро уставалъ, тогда онъ замедлялъ шагъ и мы начинали болтать. По истинѣ я много въ своей жизни встрѣчалъ настоящихъ ученыхъ, знаніе которыхъ одобрено академіями и награждено дипломами, но я смѣю васъ увѣрить, что мой отецъ, простой ремесленникъ уѣзднаго городка, былъ самымъ основательнымъ человѣкомъ изъ всѣхъ, кого я зналъ.

Зналъ онъ всего понемногу, доходя до всего самостоятельно, какъ бы угадывая чутьемъ. Его походная служба продолжалась три года, и онъ не потерялъ ихъ даромъ.

— Дѣло въ томъ, — говорилъ онъ, — гдѣ бы я ни проходилъ, я всегда разсматривалъ растенія, попадавшійся въ поляхъ скотъ, перекидываясь при этомъ нѣсколькими словами съ пастухомъ. Проходя какіе бы то ни было города, я освѣдомлялся о тамошнихъ производствахъ.

Самъ работникъ, онъ всюду находилъ себѣ подобныхъ и за ихъ уроки платилъ дружескимъ пожатіемъ. Гдѣ случалось, онъ всюду прилагалъ свои руки: принималъ участіе въ постройкѣ фермъ, прядиленъ, мельницъ, тисковъ для винограда, пивоваренъ и лодокъ. Кромѣ ловли пискарей въ нашей маленькой рѣченкѣ, онъ присутствовалъ на Сѣверномъ морѣ при ловлѣ сельдей, въ Бретани при ловлѣ сардинокъ, на Средиземномъ морѣ — скумбріи. Путешествіе — хорошее дѣло; если бы молодыхъ людей всѣхъ сословій отправляли путешествовать!

Чтеніе, безъ сомнѣнія, прекрасное занятіе; отецъ въ минуты отдыха вполнѣ предавался ему. Онъ добылъ себѣ пять, шесть дѣльныхъ книгъ, которыя онъ постоянно пересматривалъ; то были: Энциклопедія полезныхъ знаній и руководство Pope; онъ даже въ складчину съ тремя сосѣдями выиисывалъ изъ Парижа одну либеральную газету. Въ то же время онъ не пренебрегалъ и прежними знаніями. Меня онъ послѣдовательно и терпѣливо пріучалъ размышлять, не навязывая мнѣ своихъ взглядовъ и мнѣній, которые бы я слѣпо принялъ отъ него, а, наоборотъ, когда замѣчалъ, что я поддаюсь ему, старался заставить меня самостоятельно работать своимъ умомъ. Онъ прилагалъ всѣ усилія, чтобъ обратить мое вниманіе на какой-нибудь предметъ, не говоря впередъ того, что самъ зналъ.

Во время прогулокъ по лѣсу онъ на каждомъ шагу давалъ мнѣ урокъ, но это не тяготило меня, и я незамѣтнымъ образомъ изучилъ пласты земли, имена животныхъ и растеній, распредѣляя ихъ по классамъ. Когда я ошибался, онъ однимъ словомъ, ласково улыбаясь, наводилъ меня на путь истинный. Собственно говоря, онъ знаніями по естественной исторіи не превосходилъ ни дѣдушку, ни стараго учителя въ Лони, но онъ умѣлъ представить все замѣчательно ясно и наглядно. Онъ толково раздѣлялъ полезныхъ животныхъ отъ вредныхъ, и я съ раннихъ лѣтъ привыкъ уважать крота, летучую мышь, жабу, ужа, насѣкомоядныхъ птицъ и всѣхъ тому подобныхъ нашихъ невѣдомыхъ друзей. Я точно опредѣлялъ, благодаря ему, родъ деревьевъ, ихъ качества и цѣну; меня трудно было надуть относительно возраста дерева, а, подумавъ минуты двѣ передъ ветераномъ-дубомъ, я могъ приблизительно сообразить, сколько онъ дастъ кубическихъ метровъ дровъ, годныхъ для досокъ и топлива. Въ концѣ урока на вольномъ воздухѣ я получалъ награду. Возвращаясь домой, я приносилъ матери букетъ фіалокъ или коробочку изъ наперстняка, или пухъ розоваго вереска, смотря по времени года. Изъ молодыхъ побѣговъ отецъ дѣлалъ мнѣ флейты-свистульки. Въ іюнѣ мы собирали землянику, въ іюлѣ малину, въ августѣ тутовыя ягоды; отецъ укладывалъ ихъ въ хорошенькія коробочки, вырѣзанныя его рукой изъ березы или черешни. Въ сентябрѣ мы обирали орѣшникъ, а въ октябрѣ каштаны, боярышникъ и рябину. Съ апрѣля до первыхъ морозовъ мы собирали грибы: сморчки, масленки, боровики и всякіе другіе. Отецъ находилъ глупымъ, что люди изъ боязни отказываютъ себѣ въ такой превосходной пищѣ, почти такой же питательной, какъ говядина. И вовсе не трудно распознавать грибы: десятилѣтній ребенокъ можетъ научиться въ одно лѣто отличать вредные грибы отъ съѣдобныхъ. Я былъ того же мнѣнія, но матушка не совсѣмъ раздѣляла этотъ взглядъ. Она съ ужасомъ смотрѣла, какъ мы уничтожали огромное блюдо бѣлыхъ грибовъ, и, не желая остаться живой въ случаѣ нашего отравленія ненавистными грибами, сама всегда съѣдала нѣсколько штукъ.

Отецъ, подобно царственному философу Марку Аврелію, находилъ патріотизмъ дѣдушки «за отечество» слишкомъ узкимъ. Границы, въ его глазахъ, были лишь воображаемыя линіи, тогда какъ народы, объединенные чувствомъ братства, составляютъ семью.

Нѣтъ, войны въ наше время ужь больше не будетъ. Люди, при постоянномъ общеніи другъ съ другомъ, научились уважать взаимно.

Вотъ почему его прозвали «добрымъ самаряниномъ».

Отправляясь изъ Невера, когда ему еще было только 20 лѣтъ, онъ спасъ человѣка, тонувшаго вмѣстѣ съ лошадью въ Луарѣ, подвергая собственную жизнь опасности. Это произошло вблизи маленькаго городка Десиза. Онъ расположился ночевать, высушивъ свое платье и поужинавъ вмѣстѣ съ товарищами, и уже ложился на постель, какъ вдругъ явилось нѣсколько жандармовъ съ городскимъ мэромъ во главѣ. Всѣ плотники, товарищи отца, были выставлены въ линію и актуаріусу былъ отданъ приказъ выслушать кучера Ивана Субира. Въ ту же минуту въ объятія отца бросился человѣкъ, спасенный имъ на Луарѣ, съ громкимъ возгласомъ: «Вотъ скромный добродѣтельный герой!»

Герой былъ недоволенъ, его расположеніе духа еще ухудшилось, когда мэръ приказалъ ему выйти на середину комнаты и черезъ жандарма разспросилъ его объ имени, званіи и т. п. Затѣмъ онъ благосклонно спросилъ его:

— Понимаешь ли ты, что ты поступилъ хорошо?

Отецъ, не любившій, чтобъ ему говорили ты, сухо отвѣчалъ:

— Милостивый государь, я бы не сталъ дѣлать дурнаго.

— Безъ сомнѣнія, мой другъ. Но, бросаясь въ волны, могъ ли ты предположить, что бдительный блюститель порядка доведетъ до свѣдѣнія министра внутреннихъ дѣлъ твой благородный поступокъ?

— Чтобъ снять куртку и бросить на землю узелъ не нужно много думать.

— Положимъ, такъ; но представь себѣ, что когда-нибудь, сидя у себя дома, ты получишь золотую или серебряную медаль, а, можетъ быть, даже и дипломъ, подписанный рукою самого короля. Ну, какъ это тебѣ покажется?

— Очень надо знать королю, что люди помогаютъ другъ другу; это касается только ихъ однихъ.

— Ну, нѣтъ! Ты бѣденъ, и нѣсколько луидоровъ полезнѣе тебѣ, чѣмъ почетная награда.

— Я ни въ чемъ не нуждаюсь съ такими товарищами и не принимаю милостыни.

Мэръ начиналъ горячиться и повысилъ тонъ.

— Такъ ты не хочешь ни медали, ни преміи, когда было тебѣ предложено и то, и другое? Французская пословица говоритъ: «не надо быть болѣе роялистомъ, чѣмъ самъ король».

— Я достаточно вознагражденъ, оказавъ помощь своимъ ближнимъ.

— Твоимъ ближнимъ! Ха, ха, ха! Значитъ, лошадь Субира тоже твой ближній?… Однако, онъ съ норовомъ!

Всѣ разсмѣялись. Отецъ, страшно разсердившись, сказалъ:

— Господинъ, мнѣ простительно сказать глупость, потому что я неотесаный мужикъ, но вы, представляя собою здѣсь власть, не имѣете права выставлять въ смѣшномъ видѣ честнаго человѣка.

Это было хорошо сказано, но мы — граждане той страны, гдѣ ни убѣдительные доводы, ни благородные поступки не могутъ отклонить насмѣшки. Товарищи и жандармы посмѣялись надъ отцомъ и прозваніе «добрый самарянинъ» осталось за нимъ навсегда. Онъ свыкся съ этимъ црозвищемъ и впослѣдствіи самъ разсказалъ мнѣ этотъ эпизодъ изъ его молодости. Пренебреженіе къ почестямъ и матеріальнымъ выгодамъ онъ унаслѣдовалъ отъ своего отца, но гораздо въ большей степени. Мать, горячо имъ любимая и подававшая ему совѣты, не могла уговорить его вступить членомъ въ муниципальный совѣтъ или занять высшую должность въ вольной пожарной командѣ. Онъ отнѣкивался тѣмъ, что тамъ и безъ него довольно способныхъ людей, показавшихъ себя на дѣлѣ.

Все его честолюбіе было направлено на мою особу. Онъ былъ страшно огорченъ, услыхавъ, что я не могу поступить въ политехническую школу. По его мнѣнію, общественный прогрессъ непремѣнно требовалъ, чтобы знанія сына были обширнѣе знаній отца. «Я хотя не лучше отца, но умнѣе его, и Пьеръ долженъ превзойти меня, въ противномъ случаѣ я разжалую его». Въ день моего перехода изъ первоначальной школы въ коллегію отецъ, взявъ меня за руку, повелъ въ кабинетъ нашего начальника, г. Дора. Онъ говорилъ: «Теперь ты первый ученикъ въ классѣ, не забудь это; все кончено, чтобъ начать новое. Ты долженъ теперь помѣряться силами своихъ знаній съ полутора стами мальчугановъ, готовыхъ постоять за себя. Если ты осилишь, то поступишь въ королевскую школу, чтобы и тамъ быть первымъ, для перехода въ политехническую высшую школу. Если не будешь первымъ, то выборъ карьеры будетъ зависѣть не отъ тебя; ты хотѣлъ бы занять мѣсто инженера при постройкѣ мостовъ и дорогъ, а тебя назначатъ лишь подпоручикомъ при какой-нибудь пушкѣ. Прелестная должность въ періодъ мира и братства! Въ нашъ вѣкъ пушка потеряла свое значеніе. Будь же вездѣ первымъ; до 25-ти лѣтняго возраста юноша только и долженъ думать, чтобъ первенствовать во всемъ! А знаешь почему? Вѣдь, жизненный пиръ тотъ же табль-д’отъ. Кто раньше придетъ, тотъ и получитъ лучшій кусокъ. И такъ, ты долженъ быть первымъ хотя бы для того, чтобъ имѣть удовольствіе подѣлиться своими знаніями съ другими».

Эта рѣчь заставила болѣзненно сжаться мое сердце: такъ она противорѣчила безкорыстнымъ, человѣчнымъ убѣжденіямъ моего отца. Міръ показался мнѣ въ совершенно новомъ свѣтѣ. Цѣль жизни измѣнилась безъ особеннаго переворота, точно я перескочилъ изъ одного полюса въ другой. Словомъ, дѣло заключалось не въ томъ, чтобы изучать истину саму но себѣ, дѣлать добро ради добра, любить человѣчество какъ одну семью, но бѣжать, протискиваясь, пуская въ ходъ локти, черезъ толпу, опрокидывая одного, давя другаго, чтобъ самому придти первому къ столу и съѣсть лучшій кусокъ. При этой мысли слезы навернулись на моихъ глазахъ и я разразился бы громкими рыданіями, если бы послѣднія слова отца не показали мнѣ доброе сердце и великодушіе, за которыя такъ страстно я любилъ его. Онъ понялъ мое возбужденіе, остановился посреди улицы и крѣпко поцѣловалъ меня.

— Бѣдное дитя, прости меня, что я такъ рано открылъ тебѣ глаза на темныя стороны жизни. Я забылъ, что тебѣ двѣнадцать лѣтъ и что все тебѣ кажется въ розовомъ цвѣтѣ. У меня разстроены нервы, я дурно сплю, все думаю о томъ великомъ, рѣшительномъ шагѣ, который ты долженъ сдѣлать. Пойми, я не желаю развить въ тебѣ ни эгоизмъ, столь ненавистный мнѣ, ни гордость, эту сугубую глупость; мое единственное сердечное желаніе — видѣть тебя первымъ, чтобъ ты могъ принести пользу своимъ роднымъ, друзьямъ, согражданамъ, нашей великой родинѣ и всему человѣчеству.

Глава III.
Мечты.

Я былъ первымъ ученикомъ, но, только лишь спустя много лѣтъ, я проникъ въ сокровенный смыслъ даннаго мнѣ наставленія. Какъ старшій изъ дѣтей дѣдушки, отецъ долженъ былъ зорко слѣдить за благосостояніемъ всѣхъ Дюмоновъ, да еще, кромѣ того, содержать прилично свою семью. Нѣкоторые изъ Дюмоновъ женились рано и не особенно выгодно; у большинства изъ нихъ были уже большія семьи, у дяди Бертрана, напримѣръ пять дѣвочекъ. Отцу не нравилось, что братъ его находится въ средѣ деревенскихъ прощалыгъ; поэтому, какъ только представился удобный случай, онъ купилъ продававшееся башмачное заведеніе въ Курси и далъ, такимъ образомъ, ему средства къ пропитанію.

Вообще я не могу сказать, чтобъ дяди злоупотребляли добротой отца; они всячески старались ограничивать свои нужды и прибѣгали къ нему только въ крайней необходимости. Впослѣдствіи я узналъ, что эти случаи были нерѣдки; родственники занимали значительныя суммы безъ надежды расплатиться когда-нибудь. Когда дѣло заходило далеко, отецъ пожималъ плечами, говоря: «Да, семья дорого обходится, но ее ничто не замѣнитъ».

Онъ помогалъ братьямъ отчасти изъ любви къ нимъ, а также изъ уваженія къ бабушкѣ и дѣдушкѣ, которыхъ онъ всячески старался покоить на старости лѣтъ. Онъ обращался съ ними всегда нѣжно, почтительно, угадывая ихъ малѣйшее желаніе. Сломаетъ, бывало, кресло у дѣдушки, чтобъ купить ему новое, или купитъ мягкій матрасъ, взамѣнъ стараго твердаго.

Мать также принимала участіе въ роковыхъ ссудахъ денегъ и во всемъ томъ, что наши друзья называли сумасбродствомъ Дюмона старшаго; она всею душой привязалась къ семьѣ мужа, къ тому же, слишкомъ любила его, чтобъ безошибочно угадывать его желанія и мысли. До гробовой его доски она была счастливою рабой. Я помню ее въ самую цвѣтущую пору ея жизни. Она была хороша съ своими голубыми глазами, мелкими жемчужными зубами и блѣднымъ лицомъ, обрамленнымъ бѣлокурыми локонами. Она была высока ростомъ, стройна, въ ней особенно шли скромные наряды, и я какъ сейчасъ представляю ее себѣ въ платьѣ изъ индійской матеріи, съ чепцомъ на гладко причесанной головѣ. Даже и въ такой одеждѣ она была гораздо изящнѣе, чѣмъ жена мэра, подпрефекта и другихъ важныхъ дамъ нашего города. Но въ праздничные дни она нравилась мнѣ меньше, въ платьѣ съ буфчатыми, пышными рукавами и модной шляпкѣ. Мнѣ казалось, точно мнѣ подмѣнили мать. Какъ бабушка съ дѣдушкой въ своемъ союзѣ представляли стройность при противуположныхъ характерахъ, такъ мои отецъ и мать составляли полнѣйшую гармонію вслѣдствіе сходныхъ чертъ. Съ первыхъ дней они слились въ одно цѣлое; ихъ мысли, убѣжденія, совѣсть и самолюбіе были общіе. Все ихъ честолюбіе было направлено къ тому, чтобы въ моемъ лицѣ видѣть покровителя всего рода Дюмоновъ. Я первый долженъ былъ достичь во что бы то ни стало того апогея, чтобъ подать руку помощи другимъ и завершить на высокомъ посту то, что отецъ началъ на своемъ скромномъ поприщѣ. Я дѣятельно принялся за свои книжки. Я былъ хорошимъ ученикомъ, потому что былъ добрымъ сыномъ.

Наша коллегія нисколько не хуже сотенъ другихъ подобныхъ заведеній. Она была передѣлана изъ стариннаго монастыря, служившаго когда-то казармой, и походила на острогъ.

Въ немъ находилось тридцать плѣнниковъ, т.-е. пансіонеровъ, родители которыхъ жили въ какихъ-нибудь двадцати шагахъ отъ заведенія, но ихъ пускали въ отпускъ только по воскресеньямъ. Для двадцати полупансіонеровъ, завтракавшихъ вмѣстѣ съ пансіонерами, заключеніе начиналось съ восьми часовъ утра и продолжалось до четырехъ пополудни. Насъ, приходящихъ, было сто человѣкъ, мы могли свободно приходить и уходить, обѣдать съ родителями на дому, спать подъ ихъ кровлею, играть на площадяхъ и улицахъ и дѣлать все, что угодно, за исключеніемъ двухъ классовъ, продолжавшихся четыре часа. Несчастныхъ пансіонеровъ держали за желѣзною дверью на тяжелыхъ засовахъ, такъ что не было никакой возможности избавиться изъ этой Бастиліи, а дворъ, куда выпускали въ рекреацію, былъ обнесенъ высокими стѣнами. Въ 1839 году городъ взволновался, услыша о смѣлости восьмилѣтняго мальчика-пансіонера, убѣжавшаго изъ коллегіи, чтобъ поцѣловать свою мать. Вмѣстѣ со мной въ одномъ классѣ былъ отданъ за какую-то провинность сынъ богатаго банкира Пулярда, и такъ какъ наши учителя старались установить чумную цѣпь между приходящими и пансіонерами, я считалъ въ продолженіе полугода всѣхъ товарищей этой категоріи за преступниковъ. Глядя на нихъ, казалось, что у нихъ не было свободной воли, когда они чинно выступали рядами, ѣли нелюбимыя кушанья, спали по приказанію, когда имъ не хотѣлось спать, и вставали утромъ, въ глубокую зиму, въ пять часовъ утра, разбуженные звукомъ барабана, когда ихъ вѣки еще слипались отъ сна. Имъ предписывалось молчаніе и неподвижность въ самомъ неугомонномъ и рѣзвомъ возрастѣ. Они, точно пришитые, сидѣли на скамьяхъ съ утра до вечера, за исключеніемъ часа съ четвертью во весь день, и то раздѣленныхъ на три части. Таковы были обычаи французской школы, когда я учился въ ней. Замѣтьте, что нашъ директоръ былъ еще превосходный, отечески добрый человѣкъ; онъ имѣлъ двухъ помощниковъ-учителей: одного молодаго поэта-романиста, другаго — разочарованнаго гуманиста; оба они, честные и кроткіе, хорошо обращались съ окружавшими дѣтьми. Если мои товарищи-пансіонеры возбуждали состраданіе, то въ этомъ нельзя было осуждать наставниковъ, потому что они исполняли установленныя съ незапамятныхъ временъ требованія дисциплины, равно тяготѣвшей надъ учителями и надъ учениками.

Для приходящихъ мрачный монастырь былъ временнымъ мѣстопребываніемъ; я съ радостью выходилъ изъ него, да и входилъ туда безъ отвращенія. Нашъ классъ представлялъ мрачную, холодную, пустую комнату, заставленную дубовыми скамьями, прибитыми къ полу. Мы сидѣли на нихъ по двое, но такъ тѣсно, что во время письменныхъ занятій руки принуждены были держать на колѣнахъ. Преподаваніе было менѣе разнообразно, чѣмъ въ первоначальной школѣ. Исторія, географія, ариѳметика и даже французскій языкъ, — все было принесено въ жертву латыни. Переводъ десяти строкъ съ латинскаго на французскій или обратно, — вотъ въ чемъ, казалось, заключалась вся суть жизни. На домъ намъ задавали или латинскій переводъ, или сочиненіе. Я сколько разъ задавался вопросомъ, почему переводъ считался болѣе полезнымъ упражненіемъ, чѣмъ сочиненіе, но узналъ скоро, что извѣстны на перечетъ всѣ интеллигентныя лица высшаго круга, которыя слыли отличными переводчиками съ латинскаго на французскій. Къ ученикамъ, писавшимъ хорошо сочиненія, профессоръ относился равнодушно, не стараясь даже скрывать того. Я бы охотно бросилъ всю латинскую мудрость, тѣмъ болѣе, что мнѣ забыли сообщить о великомъ народѣ, говорившемъ на этомъ языкѣ, и его геніальныхъ писателяхъ. Тѣмъ не менѣе, я, все-таки, училъ наизусть латинскіе стихи весьма сомнительнаго свойства, но безсознательно, какъ попугай, заучивающій все безъ разбора; отвѣчая изъ грамматикѣ, я зачастую не понималъ отъ перваго слова до послѣдняго. Что грамматика составляетъ одно изъ высшихъ степеней философіи, я не сомнѣвался въ этомъ, равно какъ и мой дорогой профессоръ шестаго класса, господинъ Франкенъ. Отецъ, благодаря своему здравому смыслу, отваживался подтрунивать надъ установленною программой.

— Я не понимаю, — говорилъ онъ, — къ чему поведетъ вся эта латынь. Мнѣ кажется, что англійскій и нѣмецкій языки, небольшой курсъ математики и рисованія были бы тебѣ полезнѣе. Кто это основалъ школу, гдѣ преподаютъ одно безполезное! Ты просто глупѣешь: басню Лафонтена произносишь тѣмъ же тономъ, какъ надгробное слово Боссюэта, точно ты самъ не понимаешь, что говоришь.

Въ школѣ было принято и читать, и отвѣчать тупо, безъ всякаго выраженія. Ученикъ, вздумавшій дѣлать оттѣнки, я уже не говорю остроумные, но мало-мальски осмысленные, подвергся бы всеобщимъ насмѣшкамъ. Я послѣдовалъ общему правилу и оставилъ манеру декламаціи, которой училъ меня отецъ.

Нашъ годовой курсъ отличался возмутительнымъ однообразіемъ: отвѣтъ уроковъ, диктантъ, поправка тетрадей и мелочные комментаріи нѣсколькихъ строкъ латинскаго писателя, — вотъ въ чемъ проходилъ двухчасовой урокъ. Вечерній классъ былъ повтореніемъ утренняго. Какъ навсегда заведенная машина всецѣло забрала насъ въ свои клещи, такъ что мы едва могли обмѣняться другъ съ другомъ и профессорами нѣсколькими мыслями. Главный нашъ учитель былъ человѣкъ развитой и умный, но я понялъ это только впослѣдствіи, а въ школѣ, съ каѳедры, онъ говорилъ, точно отвѣчалъ урокъ.

Но, по справедливости, можно ли было требовать отъ него чего-нибудь другаго? Онъ получалъ, какъ и остальные его коллеги, 1,200 франковъ содержанія. Директоръ получалъ 1,500 франковъ, да столько же оставалось у него отъ продовольствія пансіонеровъ, но у прочихъ профессоровъ не было другихъ доходовъ, кромѣ жалованья и небольшаго числа частныхъ уроковъ, по тридцати или сорока франковъ въ мѣсяцъ. Они жили прилично, одѣвались чисто и не дѣлали ни копѣйки долга. Когда я понялъ жизнь, я проникся удивленіемъ къ этимъ выдержаннымъ, скромнымъ ученымъ.

Но городъ не обладалъ достаточными средствами, чтобы улучшить ихъ положеніе. Чтобы дать дѣтямъ серьезное классическое образованіе, Городъ давалъ подъ заведеніе безплатное помѣщеніе, содержаніе, дрова и, кромѣ того, 10,000 франковъ пособія. Но эти тучные граждане и болѣе или менѣе зажиточные ремесленники за свою субсидію позволяли себѣ иногда выражать въ городскомъ совѣтѣ сомнѣнія насчетъ преподаваній.

Не одинъ мой отецъ задавался вопросомъ о томъ, какъ его сынъ совершитъ жизненный путь, имѣя въ наличности одну латынь. Ничто не доказывало, однако, что преподанная намъ латынь была первосортная, такъ какъ нѣкоторые наши учителя не имѣли не^: обходимой для преподаванія въ коллегіи степени баккалавра. къ тому же, нѣсколько учениковъ, награжденные вѣнками за успѣхи, въ императорской коллегіи Вилль-Вьель оказались слабыми. Съ этихъ поръ репутація нашего заведенія значительно упала въ мнѣніи общества.

Но меня это не касалось, — меня съѣдала лихорадка соревнованія; я не задавался мыслью, хорошо ли шло преподаваніе, развивало ли мой умъ или, наоборотъ, забивало всѣ мои способности. Желая сдѣлаться первымъ ученикомъ, въ угоду отцу, я опередилъ тридцать учениковъ, прошедшихъ уже два курса латыни. Я работалъ такъ усиленно, что мать опасалась за мое здоровье и даже профессора останавливали меня, вмѣсто того, чтобы подгонятъ. Я вставалъ рано, поздно ложился, дремалъ въ классѣ и отвѣчалъ уроки на половину сонный. За столомъ я приводилъ въ изумленіе товарищей своими грамматическими терминами, Я читалъ по дорогѣ въ школу и избѣгалъ всякихъ игръ, Я выдержалъ такую жизнь потому, что обладалъ крѣпкимъ здоровьемъ и въ жилахъ моихъ текла кровь рабочаго крестьянина. Въ концѣ перваго полугодія я перегналъ всѣхъ лучшихъ учениковъ и получилъ награду за отличіе къ Пасхѣ.

Вы сами можете представить, какъ славно мы отпраздновали эту побѣду. Когда я принесъ отцу мою наградную книгу съ золоченымъ обрѣзомъ, онъ взялъ ее, видимо растроганный, и сказалъ:

— Отлично, прекрасно; сынъ превзойдетъ отца; это великій законъ прогресса.

А мать отошла къ окну съ книгой не для того, чтобы просмотрѣть ее, такъ какъ это былъ переводъ во французскихъ стихахъ аббата де-Лиля; а для того, чтобы незамѣтно отереть нѣсколько слезъ, скатившихся по ея щекамъ. Съ общаго согласія, рѣшили дать домашній обѣдъ и приказали Катеринѣ готовить въ большихъ горшкахъ, вмѣсто маленькихъ. Къ обѣду отецъ, одѣвшись въ праздничное платье, отправился приглашать всѣхъ нашихъ друзей, а также господъ Дора и Франкена, директора и профессора нашего класса. На другой день, когда всѣ учителя, сборщикъ податей, судья и прочіе пришли къ обѣду, то изъ нихъ никто не былъ удивленъ, что наши рабочіе, по обыкновенію, занимали свои мѣста за столомъ вмѣстѣ съ нами; это были люди, умѣвшіе держать себя прилично въ хорошемъ обществѣ. Пиршество было обильно и даже утонченно; видно было, что мать приложила свои старанія и во время самаго обѣда бѣгала безпрестанно въ кухню, несмотря на просьбу гостей. Все шло своимъ чередомъ: отецъ рѣзалъ говядину, раскладывалъ по тарелкамъ, Басе, главный подмастерье отца, какъ обыкновенно, рѣзалъ огромные ломти хлѣба. Ѣли не торопясь, ибо это было наканунѣ праздника и каждый радовался при мысли о свободномъ днѣ. Послѣ супа съ говядиной и зеленью подали луарскую щуку неимовѣрныхъ размѣровъ, затѣмъ окорокъ подъ щавелемъ, индѣйку, начиненную каштанами. Послѣ салата было подано большее блюдо раковъ.

Мои наставники, обладавшіе хорошимъ аппетитомъ и благодушнымъ настроеніемъ духа, дѣятельно уничтожали яства, въ промежуткахъ между двумя блюдами хвалили мои успѣхи и предсказывали мнѣ блестящую будущность. Они утверждали, что на ихъ памяти не было ученика моихъ лѣтъ, который выказалъ бы столько энергіи и постоянства, какъ я. Старикъ-директоръ говорилъ, что не слѣдуетъ теперь утруждать меня: «Когда онъ наверсталъ потерянное время, ему должно только не уступать своего мѣста, а это для него вовсе не трудно».

Отецъ сомнѣвался, что первые ученики нашей коллегіи будутъ первыми вездѣ. Но профессоръ продолжалъ съ прежнею увѣренностью:

— Если онъ будетъ продолжать такъ же, могу васъ увѣрить, что въ двадцать лѣтъ онъ можетъ выбрать себѣ любую дорогу: профессора, доктора, инженера или адвоката.

Тогда завязался споръ о преимуществахъ различныхъ свободныхъ профессій. Университетскіе стояли за свое, говоря, что образованіе ведетъ ко всему: и въ палату депутатовъ, и въ государственный совѣтъ, и въ министерства; они приводили въ примѣръ имена Вильмена, Кузена, Гизо. Мать стояла за то, чтобы я сдѣлался докторомъ и остался при ней; отецъ стоялъ за политехническую школу, чтобы сказать: «У меня сынъ инженеръ!»

Что касается меня, то, признаюсь, мундиръ прельщалъ меня, какъ и всѣхъ молодыхъ людей, и, естественно, я склонялся на сторону отца.

Политехническая школа была для меня не дорогой, а цѣлью. Я уже воображалъ себя, въ полной формѣ со шпагой, въ пріемной подпрефекта, какъ вдругъ послышался голосъ Басе:

— А, такъ ты пренебрегаешь плотничьимъ ремесломъ? Вѣдь, это тоже свободная дѣятельность; она обогатила твоего отца.

— Нѣтъ, Басе, я не богатъ, — возразилъ отецъ, — я, можетъ, и близокъ къ тому, но еще потребуется немало времени. До сихъ поръ мой заработокъ только покрывалъ мои расходы, не болѣе.

— Довольно, довольно, — говорилъ Басе, смѣясь, — мы не считали вмѣстѣ. Но вамъ не удастся разубѣдить меня, что свободное ремесло деіетъ намъ наибольшій заработокъ, не стѣсняя, въ то же время, нашей свободы. Вотъ, напримѣръ, господинъ Моранъ, городской мэръ, прежде торговалъ на рынкѣ сукномъ, а теперь, смотри-ка, у него на конюшнѣ четыре лошади; Пулярдъ, банкиръ, купилъ себѣ замокъ и четыре фермы, а нажилъ онъ это, продавая по уменьшеннымъ цѣнамъ остатки бумаги; фабрикантъ Симоне нажилъ милліоны, благодаря фабрикаціи тарелокъ по три франка за дюжину; Фондринъ прежде откармливалъ свиней, а теперь даетъ приданаго за каждою изъ дочерей по сто тысячъ. И ни господинъ Моранъ, ни Пулярдъ, ни Симоне и Фондринъ никогда не знались съ министрами, не задабривали сборщиковъ податей, не топтались въ прихожихъ префектовъ, не дрожали при мысли о немилости… Вотъ это, по моему, свободныя профессіи!

Сборщикъ податей собирался распространиться, вѣроятно, по поводу порядка вещей въ царствованіе Людовика Филиппа, отецъ вынималъ пробку изъ бутылки вина, мать рѣзала куличъ, украшенный изюмомъ и миндалемъ, какъ вдругъ отворилась дверь и въ комнату вбѣжала наша служанка Катерина.

— Извините, господа, — крикнула она, — небо надъ городомъ все красное… Мнѣ послышались призывные рожки.

Въ мгновеніе ока поднялись всѣ на ноги и бросились вонъ изъ дома. Я взглянулъ въ окно съ сѣверной стороны, увидѣлъ кровавый отблескъ и услыхалъ набатъ.

— Это горитъ фабрика! — сказалъ отецъ. — Двѣсти человѣкъ останутся безъ работы и куска хлѣба, если она сгоритъ. Простите меня, мнѣ надо перемѣнить платье. Вы, вѣдь, понимаете: обязанность прежде всего. А вы, ребята, скорѣе къ работѣ!

Онъ исчезъ и черезъ минуту возвратился, переодѣтый въ нанковую куртку и пожарную каску. Басе и всѣ работники собрались въ мигъ; гости стали прощаться съ матерью. Я выпросилъ позволеніе слѣдовать за ними и хотя чѣмъ-нибудь быть полезнымъ.

— Развѣ двѣнадцатилѣтній мальчикъ не можетъ носить пустыя ведра? — сказалъ я.

— Пойдемъ, — сказалъ отецъ, — никогда не рано начать дѣлать добро.

Мать не удерживала его, сказавъ просто:

— Будь остороженъ, не забудь, что онъ одинъ у насъ.

— Не бойся, я это знаю.

— Я не огня боюсь, а ты можешь простудиться и схватить воспаленіе. Захвати, по крайней мѣрѣ, съ собой какую-нибудь одежду, чтобъ надѣть послѣ.

— Если тебѣ это доставить удовольствіе, то пусть онъ понесетъ мой плащъ, — сказалъ отецъ, указывая на меня. — Однако, спѣшимъ, фабрика горитъ!

Всѣ побѣжали. Я едва поспѣвалъ за отцомъ вмѣстѣ съ моими учителями и нашими друзьями.

Глава IV.
Пробужденіе.

Заводъ Симоне, извѣстный больше подъ именемъ фабрики, представлялъ массу скученныхъ, примыкавшихъ одно къ другому новыхъ и старыхъ зданій. Фабрика занимала площадь въ три десятины, За исключеніемъ жилаго, чистенькаго, высокаго домика въ два этажа, остальныя строенія имѣли видъ старыхъ полусгнившихъ сараевъ. Все это строилось безъ предначертаннаго плана, по мѣрѣ надобности, въ отдаленномъ кварталѣ, гдѣ метръ земли стоилъ всего пять франковъ. Дешевый товаръ шелъ ходко, поэтому работали наскоро, кое-какъ. Вслѣдствіе этой поспѣшности были упущены самыя необходимыя предосторожности. Такъ, напримѣръ, сушильни были покрыты соломой, дрова для топки валялись прямо на дворѣ. Мнѣ столько разъ приходилось слышать, что все состояніе Симоне находится въ зависимости отъ одной, неосторожно брошенной спички; большинство прибавляло также, что онъ хорошо сдѣлалъ бы, еслибъ снисходительнѣе относился къ бѣдному люду. Разсказывали, что въ 1835 году онъ призвалъ вооруженную силу, чтобъ заставить рабочихъ возвратиться къ покинутымъ работамъ на фабрикѣ. Фабричные устроили стачку, требуя, по праву ли, нѣтъ ли, часть изъ его барышей. Все это пришло мнѣ въ голову, пока я съ товарищами бѣжалъ къ пожарищу.

Дѣйствительно, горѣла фабрика. Общій говоръ утверждалъ, что это былъ поджогъ, и указывалъ даже на виновника, испанца-работника, уволеннаго утромъ смотрителемъ, г. Бонафипоромъ, за незначительную кражу. При наступленіи ночи онъ пробрался въ бывшую свою мастерскую и поджогъ стружки, чтобъ сжечь виновника своего несчастія: смотритель съ семействомъ занималъ весь первый этажъ. Сосѣдъ видѣлъ, какъ онъ вошелъ туда, но не зналъ, вернулся ли онъ назадъ.

Было десять часовъ, когда я съ товарищами пришелъ на фабрику. Обширное зданіе горѣло съ четырехъ сторонъ, изъ всѣхъ оконъ выбрасывало огонь, густой дымъ пробивался мѣстами чрезъ черепичную кровлю и пламя красными языками прорѣзывало черные клубы дыма. Изъ пяти пожарныхъ трубъ только одна была въ исправности и работала, защищая уголъ дома, до котораго еще не коснулось пламя. Толпа, около двухъ тысячъ человѣкъ съ мэромъ и подпрефектомъ во главѣ, съ сопровождавшими ихъ жандармами и полиціей, напряженно смотрѣла на уцѣлѣвшій уголъ перваго этажа.

Въ толпѣ на площади послышался всеобщій крикъ, и я увидѣлъ отца въ горящемъ домѣ; онъ держалъ въ рукахъ человѣка огромнаго роста. На помощь къ нему бросились вверхъ по лѣстницѣ человѣкъ десять. Скоро тѣло, переходя изъ рукъ въ руки, было опущено внизъ и отправлено въ больницу. Между тѣмъ, отецъ знаками показывалъ товарищамъ, чтобъ его облили водой изъ трубы, и потомъ снова исчезъ въ дыму. Чрезъ минуту онъ появился снова, неся въ рукахъ женщину, ужасно стонавшую. Громкія рукоплесканія привѣтствовали его возвращеніе и я впервые услышалъ крикъ:

— Да здравствуетъ Дюмонъ!

Жаръ былъ невыносимый. У всѣхъ потъ катился градомъ, но никто не покидалъ своего мѣста. Передъ глазами зрителей разыгрывалась страшная драма. Вотъ отецъ снова показался въ открытомъ окнѣ; теперь онъ держалъ двухъ маленькихъ дѣтей, потерявшихъ сознаніе. Казалось, теперь все. Всѣ знали, что здѣсь жило семейство начальника мастерскихъ, состоявшее изъ четырехъ членовъ. Когда замѣтили, что спаситель снова намѣревался войти въ это горнило, отовсюду послышались крики:

— Довольно, конецъ, сойди, Дюмонъ!

Я, увлеченный общимъ примѣромъ, закричалъ изъ всѣхъ силъ:

— Папа!

Онъ узналъ мой голосъ и ласково кивнулъ мнѣ. Въ это время капитанъ Мите, наблюдавшій за дѣйствіями пожарныхъ, подошелъ къ лѣстницѣ и повелительно закричалъ:

— Пожарный Дюмонъ, я приказываю вамъ сойти!

— Капитанъ, долгъ обязываетъ меня остаться.

— Да тамъ ужь никого нѣтъ.

— Нѣтъ, я вижу на полу, въ узкомъ проходѣ человѣка.

— Это невозможно!

— Нѣтъ, я видѣлъ.

— Еще разъ говорю вамъ, слѣзайте оттуда! Огонь поднимается все выше!

— Тѣмъ болѣе я долженъ спѣшить.

Лишь только замеръ въ моихъ ушахъ его голосъ, какъ изъ всѣхъ отверстій дома пламя вырвалось, крыша рухнула со страшнымъ трескомъ и все пространство между четырьмя стѣнами слилось въ сплошную массу огня.

Я бросился, сломя голову, черезъ толпу и не знаю, какъ прибѣжалъ домой. Я засталъ мать въ столовой, она спокойно, съ улыбкой на губахъ, стояла у стола и помогала Катеринѣ вытирать стаканы. Я бросилъ ей одежду отца.

— Hä, возьми, она больше не нужна отцу, онъ умеръ въ огнѣ, на него обрушился домъ.

Несчастная женщина, слушая меня и ничего не понимая, продолжала вытирать стаканъ. Она смотрѣла мнѣ въ упоръ, машинально повторяя:

— Ты говоришь… ты говоришь… ты сказалъ, сказалъ…

— Я говорю, онъ спасъ четырехъ человѣкъ, а его никто не могъ спасти. Ты вдова, а я сирота. Теперь я одинъ долженъ заботиться о тебѣ.

— Замолчи, несчастный! — вскричала она. — Ребенокъ не знаетъ, что такое жизнь, что смерть. Отецъ слишкомъ любитъ насъ, чтобъ покинуть такимъ образомъ. Такіе люди не умираютъ; они слишкомъ нужны!

— Но, вѣдь, я самъ былъ тамъ и видѣлъ его въ горящемъ домѣ.

— Вѣдь, не въ первый разъ онъ на пожарѣ. Скажи, что онъ раненъ, я повѣрю, но что убитъ Дюмонъ — никогда.

Она говорили такъ убѣдительно, что я начиналъ вѣрить. Катерина вмѣшалась въ нашъ разговоръ:

— Посмотрите, сударыня, какой онъ красный. Ты выпилъ за обѣдомъ много вина, и у тебя, злой мальчишка, закружилась голова!

Въ отвѣтъ на это я пробормоталъ:

— Можетъ быть, я ошибся, но я навѣрное знаю, что онъ вошелъ въ горящій домъ, а потомъ крыша обрушилась на него. Я не знаю, упалъ ли отецъ, и никто не можетъ этого сказать. Только господинъ Доръ пожалъ мнѣ руку и сказалъ: «бѣдный мальчикъ».

Я желалъ снова возвратиться на фабрику, какъ вдругъ мать вскрикнула:

— Идемъ туда!

Катерина пошла за нами слѣдомъ. Но не успѣли мы сдѣлать нѣсколькихъ шаговъ, какъ послышался скрипъ тяжелыхъ воротъ съ лѣснаго двора и ужасная истина стала несомнѣнна.

Друзья, сосѣди, нѣсколько должниковъ отца, рабочіе по очереди входили одинъ за другимъ и безмолвно цѣловали насъ.

При этомъ нѣмомъ доказательствѣ мать не выдержала, залилась слезами и безсильно опустилась на стулъ, протянувъ во мнѣ руки. Спрятавъ лицо въ складкахъ ея платья, я стоялъ передъ ней на колѣнахъ, едва сдерживая рыданія. Я раздѣлялъ ея муку, выслушивая въ продолженіе двухъ часовъ банальныя, монотонныя утѣшенія, которыя никогда не успокоиваютъ. Изъ разсказовъ мало-по-малу выяснялись подробности пожара. Бонафипоръ съ семействомъ былъ въ безопасности. Всѣ отдавали дань удивленія хладнокровію Симоне, бдительности жандармовъ и разумнымъ распоряженіямъ подпрефекта. Публика терялась въ догадкахъ относительно лица, погибшаго вмѣстѣ съ моимъ отцомъ. Пожарные намѣревались провести ночь на мѣстѣ катастрофы.

Уже начинало свѣтать, когда утѣшители оставили насъ. Катерина принялась за работу, а мы съ матерью остались въ столовой, гдѣ на маленькомъ столикѣ красовалась еще моя наградная книга.

Разбитые, усталые, мы забыли о снѣ. Мать ходила по комнатѣ и бормотала сквозь зубы:

— Ничего, ничего!

Я не понималъ ея словъ и робко спросилъ:

— Что ты говоришь?

Она плакала, нервно вздрагивая.

— Ничего, ничего не осталось. Я даже не могу похоронить его тѣло, омыть его слезами! Когда умеръ твой дѣдушка Уссе, горе было сильно, но, по крайней мѣрѣ, мы могли похоронить его какъ слѣдуетъ. Да, къ тому же, онъ былъ старъ и болѣнъ; я во время его болѣзни свыклась съ мыслью о его смерти. А, вѣдь, этотъ скрылся въ одну минуту, здоровый, крѣпкій, веселый, не оставивъ по себѣ даже и слѣдовъ на пескѣ. Ты видѣлъ, онъ бѣжалъ на пожаръ, какъ на какой-нибудь праздникъ. Я даже не помню, поцѣловалъ ли онъ насъ, когда уходилъ?

— Да, мама, — отвѣтилъ я не медля, хотя самъ не былъ вполнѣ въ томъ увѣренъ.

Несчастная женщина снова сѣла, посадила меня къ себѣ на колѣна и прижала мою голову къ своей груди.

— Ты, вѣдь, не зналъ его, и потому не можешь понять, что мы потеряли, — продолжала она глухимъ, подавленнымъ голосомъ. — Я одна только знаю все величіе его души, глубину его любящаго сердца. Ты видишь, онъ пожертвовалъ жизнью для спасенія посторонняго человѣка. Умереть, вѣдь, минута… а сколько онъ при жизни сдѣлалъ добра! Какъ я любила его… о! какъ любила… милый, безцѣнный!

Такъ баюкала меня мать до самаго разсвѣта, изливая предо мной свою горечь и нѣжность, не возвышая голоса, безъ отчаянныхъ жестовъ и бурныхъ вспышекъ. Она разсказала мнѣ всю свою счастливую жизнь, хвалила терпѣніе, кротость, нѣжность, предупредительность потеряннаго мужа. Все было сказано такъ спокойно и я самъ слушалъ съ такимъ спокойствіемъ, что время отъ времени провѣрялъ себя, дѣйствительно ли насъ постигло такое страшное горе. Но одно слово разъяснило, наконецъ, все.

— Въ концѣ-концовъ, какъ хочешь, — сказала она, — это его долгъ. Вспомни его послѣднія слова здѣсь. Онъ долженъ былъ умереть за другихъ, и мы должны остаться одни. Я не знаю, заплатятъ ли намъ добромъ когда-нибудь тѣ, ради которыхъ онъ обрекъ себя на смерть, на все равно. Поступай, какъ онъ; по ступай такъ, какъ приказываетъ тебѣ долгъ.

Около восьми часовъ утра, въ сопровожденіи бабушки и дяди Жозефа, пришелъ дѣдушка «патріотъ»; старики, казалось мнѣ, постарѣли на двадцать лѣтъ. Старинный доброволецъ армейскаго виттенбургскаго полка не плакалъ. Онъ хорошо владѣлъ собою, что замѣтно было по его измѣнившемуся лицу. Поцѣловавъ насъ, онъ обратился съ утѣшительнымъ привѣтствіемъ къ моей матери:

— Этотъ день траура, дочь моя, великій день! Поступки мужества и самопожертвованія, все равно, что бы ни случилось, не должны быть предметомъ слезъ! Не плачутъ, вѣдь, о солдатахъ, убитыхъ непріятелемъ, а мы потеряли человѣка, умершаго на полѣ чести; онъ оставляетъ по себѣ добрую память и слава его поступка отразится на имени, которое я ему… которое вы… которое сынъ…

Добрый старикъ не зналъ, какъ окончить составленное по дорогѣ утѣшеніе. Страшныя, подавляемыя до сихъ поръ рыданія огласили комнату. Онъ бѣгалъ по залѣ крича: «Мой дорогой сынъ, мой бѣдный Дюмонъ, я никогда больше не увижу тебя!» Бабушка, тихонько плакавшая всю дорогу отъ Лони, набросилась на своего мужа.

— Вы надорвете себѣ грудь, — сказала она старику. — Сами довели сына до такого печальнаго конца. Я васъ предупреждала сто разъ, что, благодаря вашимъ принципамъ и примѣрамъ, у меня не останется ни одного сына. Ваши сыновья сумасброды! Вы вбили имъ въ голову, что ихъ жизнь принадлежитъ всѣмъ, только не ихъ женамъ и дѣтямъ. Вотъ два несчастныхъ существа, оставленныя на произволъ судьбы, благодаря героизму. Кто ихъ будетъ теперь содержать? Они бѣдны, а привычки у нихъ широкія.

Мать хотѣла ей что-то возразить на это, но она не дала ей:

— Оставь, пожалуйста. Я хочу только сказать, что пока я жива, и мать и сынъ всегда будутъ имѣть поддержку въ старомъ домѣ въ Лони. Къ несчастію, я не могу сдѣлать для тебя и половины того, что дѣлалъ мнѣ сынъ. О, милое дитя, гдѣ ты теперь?!

Болѣе практическій умъ, чѣмъ мой, несмотря на огорченіе, обратилъ бы вниманіе на наше матеріальное положеніе. Но я, какъ всѣ дѣти, не знавшіе никогда недостатка, не понималъ этого и, кромѣ того, слишкомъ былъ огорченъ, чтобы ощущать какое-нибудь другое горе. Напротивъ, дядя Бернаръ повторялъ нѣсколько разъ подрядъ, что онъ только потому обращался къ отцу, что считалъ его богатымъ, что покойный Дюмонъ просилъ его самъ не стѣсняться денежными одолженіями, поэтому онъ знаетъ, что ему теперь слѣдуетъ предпринять.

Къ вечеру всѣ дяди съ ихъ семьями были въ полномъ сборѣ, за исключеніемъ дяди винодѣла въ Ліонѣ. Ихъ размѣстили по всему дому, рабочіе охотно уступили свои помѣщенія, а сами расположились спать на стружкахъ.

А въ три часа пополудни пришелъ Басе, весь въ золѣ, черный отъ дыма, и объявилъ, что между обломками найденъ трупъ отца. Его узнали только по каскѣ; тѣло все обуглилось и представляло безформенную сплошную массу. Честный малый спрашивалъ, желаетъ ли мать взглянуть на эти жалкіе останки? Она тотчасъ же отвѣтила, какъ бы предвидѣла вопросъ:

— Нѣтъ, Бассе, благодарю васъ. Образъ моего мужа запечатлѣнъ у меня въ глубинѣ сердца; я вѣчно буду представлять его себѣ высокимъ, прекраснымъ, гордымъ, улыбающимся, т.-е. такимъ, какимъ я знала его и какимъ уходилъ онъ вчера.

Эта разсудительная женщина, всегда тихая и сдержанная, невольно вздрогнула, узнавъ, что второю жертвой пожара былъ самъ испанецъ. Его тѣло вполнѣ сохранилось отъ огня подъ обрушившеюся на него каменною переборкой. Мать приходила въ негодованіе при мысли, что спасеніе негодяя было причиной нашихъ бѣдствій.

— Такъ вотъ долгъ! — вскричала она. — Честные люди должны обрекать себя гибели ради поджигателя! Чего бы ни стоило, а защищай человѣка, достойнаго плахи!

Въ то время, какъ я съ Басе всячески старались успокоить ее, намъ доложили не безъ нѣкоторой торжественности о приходѣ городскаго мэра. Ему сопутствовали, во-первыхъ, его помощники, затѣмъ пять членовъ общественнаго совѣта, нѣкоторые наши друзья, въ числѣ которыхъ находился господинъ Мите, капитанъ пожарныхъ. Добрый старый суконщикъ просто и сердечно обратился къ дѣдушкѣ и остальнымъ нашимъ родственникамъ, прося его выслушать.

Онъ только что изъ города, гдѣ совѣтъ постановилъ самыя великодушныя рѣшенія. Онъ объявилъ въ лестныхъ для насъ выраженіяхъ, что вдовѣ поручено передать о томъ, что городъ беретъ на себя всѣ издержки при погребеніи ея мужа, усыновляетъ ея сына и, кромѣ того, изъ личнаго къ ней самой расположенія проситъ принять пенсію въ 600 франковъ. Онъ крайне сожалѣетъ, что не можетъ вознаградить болѣе за самопожертвованіе такого храбраго, полезнаго, умнаго гражданина. Мать, не ожидавшая всего этого, скоро оправилась и взволнованнымъ голосомъ, не давая воли слезамъ, поблагодарила почетныхъ представителей города.

— Мы принимаемъ съ благодарностью почесть, оказываемую мужу; почесть — не милостыня. Что касается усыновленія сына городомъ, то, мнѣ кажется, онъ долженъ сперва заслужить это, и я прошу у васъ позволенія передать это на совѣтъ родныхъ. Лично сама, господа, я ни въ чемъ не нуждаюсь, увѣряю васъ. Покойный Дюмонъ не оставилъ меня уже совсѣмъ безъ средствъ. Заведеніе и магазинъ что-нибудь да стоютъ; кромѣ того, я надѣюсь получить съ нашихъ должниковъ. У вдовы не можетъ быть большихъ нуждъ и мнѣ хватитъ на всю жизнь. А ужь если сказать вамъ всю правду, то знайте, что если бы даже у меня не было пристанища, то я и въ томъ случаѣ не приняла бы отъ васъ помощи. Кровь и жизнь не оплачиваются, господа; вы добрые люди и поймете меня. Я заклинаю васъ, прошу, прошу на колѣнахъ, избавьте меня отъ вашихъ денегъ!

При послѣднихъ словахъ она залилась слезами и ея волненіе сообщилось всѣмъ присутствующимъ. Городской мэръ, скрывавшій подъ грубою наружностью честный умъ и гуманныя чувства, сталъ извиняться, вмѣсто того, чтобы настаивать. Дѣдушка, зная, что не можетъ избавиться отъ выбора въ мои опекуны, просилъ нѣкоторыхъ разъясненій относительно усыновленія меня городомъ. Морякъ объяснилъ, что до окончанія курса, городъ обязывается платить и за право ученія, содержаніе и одежду, — словомъ, «чтобъ я ни копѣйки не стоилъ моимъ родителямъ».

Печальная церемонія положила конецъ разговору. Наши мастеровые привезли на дрогахъ останки отца. Крышка дубоваго гроба была украшена знаменемъ полка, въ которомъ служилъ отецъ.

— Не такъ ждала я тебя, бѣдный Дюмонъ, но все равно: будь желаннымъ гостемъ! — проговорила мать при видѣ гроба.

Гробъ поставили посреди комнаты и вся семья, за исключеніемъ дѣтей, провела у него всю ночь. Эти долгіе часы полной тишины, лишь изрѣдка прерываемой отрывочными рыданіями, не были для меня потеряннымъ временемъ. Примостившись на кончикѣ ковра и закрывъ лицо руками, я мысленно разговаривалъ съ тѣмъ, кто уже не могъ меня слышать. Въ эту памятную ночь я постигъ всю высоту его человѣколюбія, самопожертвованія и чувства братства, примѣръ которыхъ онъ не разъ показывалъ на дѣлѣ. Нѣсколько разъ утомленіе, голодъ и сонъ прерывали мои размышленія, я забывалъ несчастье и видѣлъ отца живымъ, веселымъ. Но часто страшная дѣйствительность всплывала наружу и мнѣ казалось, что я вижу чрезъ плотно сбитыя доски черную, обугленную массу человѣка, сплющеннаго въ комокъ; это ничто, даже меньше чѣмъ ничто. А когда-то онъ былъ нашъ вполнѣ. Я пробуждался, содрогаясь, и только нѣжное прикосновеніе матери успокоивало мой взволнованный умъ. Съ наступленіемъ дня къ намъ, точно съ неба, свалился мѣшокъ денегъ отъ господина Симоне, богатаго владѣльца фабрики, до сихъ поръ не показывавшаго признаковъ существованія. Онъ сопровождалъ свою посылку письмомъ, въ которомъ пространно и напыщенно излагалъ, что это только первый взносъ, что онъ не оставитъ насъ и на будущее время, считаетъ себя должникомъ той семьи, опора которой умеръ, оказывая ему услугу. У матери еще съ вечера дрожали руки, она не могла писать сама и продиктовали мнѣ холодный и гордый отвѣтъ:

«Милостивый государь, мой мужъ умеръ не за васъ, а за человѣчество, — это большая разница. Вы ничѣмъ не обязаны ни предо мной, ни предъ моимъ сыномъ; къ тому же, мы ни въ чемъ не нуждаемся. Я вчера отказалась отъ пенсіи, предлагаемой мнѣ городомъ не для того, чтобы принять сегодня отъ васъ 1,000 франковъ. Посѣщеніе, сочувственное слово были бы приняты отъ васъ съ благодарностью и не обошлись бы вамъ такъ дорого. Остаюсь съ уваженіемъ вашей слугой».

И она четко подписала: Вдова Дюмонъ.

Погребальная церемонія началась въ десять часовъ и кончилась въ полдень. Изъ пяти тысячъ жителей нашего города едва ли четвертая часть осталась стеречь дома, и то при проходѣ погребальной процессіи они составили какъ бы живую изгородь у своихъ домовъ.

Подпрефектъ въ полной формѣ, жандармскій начальникъ, судья, мэръ и члены городскаго совѣта наполняли весь нижній этажъ нашего дома. Пожарные въ полной формѣ и съ крепомъ на рукавахъ стояли съ музыкой на дворѣ. Дѣдушка принималъ выраженія соболѣзнованій, а мать, окруженная важнѣйшими дамами города, тихо плакала въ сторонѣ.

Приносили много вѣнковъ, маленькихъ, большихъ, то изъ бусъ, бумаги, иммортелей, а то изъ лучшихъ цвѣтовъ времени года. Я замѣтилъ одинъ чудесный вѣнокъ; его несли двое дѣтей. На черной лентѣ золотыми буквами было написано: Нашему спасителю.

Это было приношеніе четырехъ несчастныхъ, спасенныхъ моимъ отцомъ. Они только что вышли изъ больницы; ихъ родители, смуглые провансальцы, похожи были на выходцевъ съ того свѣта. Маленькій мальчикъ, имѣвшій на видъ не болѣе десяти лѣтъ, протянулъ мнѣ руку и сказалъ:

— Я Жанъ Бонафипоръ. Твой отецъ умеръ за насъ; если ты захочешь, чтобы мы умерли когда-нибудь за тебя…

Я посмотрѣлъ ему прямо въ лицо.

— Ты славный малый, если самъ дошелъ до этого!

— Нѣтъ, — сказалъ онъ, указывая на сестру, — она мнѣ приказала сказать это.

Сестра, дѣвочка лѣтъ восьми, маленькая, черная, какъ галка, причесанная такъ, точно кошка лапой проводила по ея волосамъ, была бы безобразна, еслибъ не ея чудесные глаза. Она, заикаясь, проговорила на убійственномъ южномъ нарѣчіи: — Да, я сказала потому, что это правда и истина.

Я не нашелся, что отвѣтить, а только молча крѣпко обнялъ ихъ.

Тронулись въ путь. Музыка открывала шествіе, затѣмъ шелъ господинъ Мите съ своими подчиненными.

Гробъ несли Басе и остальные наши работники; они ни за что не хотѣли уступить никому этотъ послѣдній долгъ.

Когда мы проходили по большой улицѣ, гдѣ всѣ магазины были закрыты, дѣдушка, замѣтивъ, что на меня нашелъ столбнякъ, какъ это бываетъ отъ сильной усталости и возбужденія, дотронулся тихо до моего плеча и сказалъ:

— Не отчаивайся, Дюмонъ (это первый разъ онъ назвалъ меня этимъ именемъ, принадлежавшимъ до сихъ поръ моему отцу). Подыми голову, дитя, смотри на меня; докажи этой массѣ, что ты понимаешь ея мысль и что торжественное выраженіе ея горя будетъ великимъ поученіемъ твоей жизни.

Мой удивленный и тревожный взглядъ показалъ, что ему слѣдуетъ разъяснить смыслъ его словъ:

— Какъ, развѣ тебѣ кажется естественнымъ, что городъ и деревня воздаютъ такія почести скромному плотнику, сыну какого-то несчастнаго крестьянина? Тебѣ не приходило на умъ, что ни начальника департамента, ни графа Талемона, предокъ котораго участвовалъ въ крестовомъ походѣ, ни банкира Пулярда, ни Симоне, однимъ словомъ, всѣхъ этихъ богачей не будутъ такъ хоронить и оплакивать, какъ твоего отца. Подражай ему во всемъ, что бы ни случилось! Смерть — ничего, но тяжелѣе и ненавистнѣе переживать ее. Отчего я не могу быть на его мѣстѣ!

На кладбищѣ было сказано три. надгробныхъ слова: подпрефектомъ, меромъ и капитаномъ пожарныхъ Мите. Двое ораторовъ были мало опытны, но такъ какъ они говорили просто, то растрогали всѣхъ. Г. Мочинъ, старый суконщикъ, взялъ тему о наслѣдственномъ правѣ добра. Онъ въ яркихъ краскахъ изобразилъ исторію Дюмоновъ, которые въ десяти поколѣніяхъ не совершили ни одного проступка. Онъ показалъ, что сохраненіе чести, переходя изъ поколѣнія въ поколѣніе между бѣдными, почти безграмотными людьми, можетъ выработать рѣдкихъ работниковъ, услужливыхъ сосѣдей, примѣрныхъ гражданъ, а подчасъ даже героевъ. Онъ окончилъ, говоря, что эта кровь не обманетъ ихъ въ лицѣ ребенка, усыновленнаго городомъ.

Бѣдный дѣдушка «за отечество», возбужденный прославленіемъ его рода, не помня себя отъ избытка чувствъ, схватилъ меня въ свои могучія объятія и быстро перебросилъ мэру, который на виду у всѣхъ крѣпко поцѣловалъ меня, показывая этимъ, что беретъ меня подъ свое покровительство. Я былъ такъ разбитъ, что во всей послѣдующей жизни никогда не чувствовалъ себя такимъ усталымъ, какъ въ этотъ день. Когда кончилась вся церемонія и мы уже возвращались домой, я вырвался изъ толпы, сопровождавшей мать, и пустился бѣгомъ въ поле, какъ школьникъ, избѣгающій урока. Чрезъ нѣсколько минутъ бѣшенаго бѣга я устыдился и, боясь, что своимъ отсутствіемъ обезпокою родныхъ, возвращался домой. При поворотѣ изъ одного переулка, между садами, лежавшими за кладбищемъ, я столкнулся носъ съ носомъ съ господиномъ Симоне, проклятымъ владѣльцамъ фабрики. И что же? Этотъ безжалостный, черствый человѣкъ плакалъ навзрыдъ, сидя одиноко на голомъ камнѣ.

Глава V.
Коллегія.

Послѣ семейнаго совѣта, происходившаго въ городской ратушѣ, подъ предсѣдательствомъ мироваго судьи, мой опекунъ и дяди имѣли продолжительное совѣщаніе съ матерью. Родные опасались, что, любя меня, мать не захочетъ разстаться со мной, но она удивила всѣхъ своимъ быстрымъ и мужественнымъ рѣшеніемъ. Съ Басе она уже условилась передать ему мастерскую съ заготовленнымъ товаромъ и сдала ему домъ съ тѣмъ, чтобы онъ выкупилъ его изъ залога. Относительно устройства нашихъ матеріальныхъ средствъ мать вполнѣ полагалась на усердіе судебнаго пристава, преданнаго намъ человѣка, взявшаго на себя взысканіе съ нашихъ должниковъ. Когда счеты привели въ порядокъ и четвертая часть движимаго имущества была продана, оказалось, что составился капиталъ въ тридцать тысячъ франковъ, вполнѣ достаточный для скромной вдовы. Катерина не хотѣла оставить свою госпожу и довольствовалась небольшимъ жалованьемъ, работая за двоихъ, такъ что она не была матери въ убытокъ, мое содержаніе — и то стоило бы дороже; пожалуй, пришлось бы тронуть капиталъ, который долженъ былъ остаться неприкосновеннымъ. Эти деньги составляли святыню, такъ какъ были добыты цѣною цѣлой трудовой жизни. Эти два добрыхъ существа впередъ наслаждались тѣмъ, что жертвовали для меня всѣмъ. Предложеніе города относительно моего поступленія въ школу было принято матерью. Я рѣшился быть твердымъ и даже выказывалъ радость по случаю перемѣны жизни, но въ душѣ страшно страдалъ при одной мысли, что не могу ежедневно видѣться съ матерью.

Монастырская жизнь школы была мнѣ не по вкусу; я любилъ просторъ и всегда сожалѣлъ о несчастныхъ пансіонерахъ, не разъ жаловавшихся мнѣ на свою горькую долю. Но уваженіе къ старшимъ взяло верхъ; у меня не выходила изъ головы фраза мэра: «надо устроить, чтобъ мальчикъ ни копѣйки не стоилъ своимъ родителямъ». Вотъ почему я сдѣлался пансіонеромъ съ апрѣля мѣсяца.

Всѣ, начиная съ директора и его жены до дворника Ломбарда, всѣ ученики, большіе и маленькіе, приняли меня хорошо, ласкали, жалѣли. Вслѣдствіе такого пріема, пребываніе въ пансіонѣ было, если не вполнѣ пріятно, то, все-таки, сносно. Если я страдалъ, прежде нежели освоился съ своимъ положеніемъ, то причиной этому были не личности, а обстоятельства.

Все мнѣ не нравилось: и классная комната, и дортуаръ, и столовая, и даже рекреаціонный дворъ.

При строгой дисциплинѣ пансіона мои привычки казались чуть ли не преступными. Напримѣръ, я училъ уроки вслухъ, шагая по комнатѣ. Какая дерзость нарушать тишину и безмолвіе такимъ образомъ! Бывало, кончу урокъ и бѣгу въ садъ, рву орѣхи, или отправляюсь на дровяной дворъ и кувыркаюсь на опилкахъ. Сама природа внушила мнѣ это средство заставить отдохнуть умъ физическимъ упражненіемъ. Въ школѣ кончишь ты одинъ урокъ, бери слѣдующій въ томъ же родѣ, и такъ проходятъ три часа, назначенные для приготовленія уроковъ. И вотъ въ 12 лѣтъ я былъ обреченъ на то, чтобы сидѣть три часа подрядъ, не говоря ни слова съ своими сосѣдями и не имѣя возможности читать какую-нибудь книгу, не относящуюся къ предмету урока, слѣдовательно, запрещенную. Я зналъ несчастныхъ пансіонеровъ, которые, за неимѣніемъ другихъ книгъ, читали словари, подобно тому, какъ лошади съ голоду грызутъ дерево яслей.

Старый монастырь, преобразованный въ коллегію, было огромное зданіе, болѣе обширное, чѣмъ слѣдовало, въ немъ свободно могли помѣститься всѣ наши профессора съ семействами и, такимъ образомъ, живя между нами, занялись бы нашимъ воспитаніемъ; но это никому не пришло въ голову. Мы сами, дѣти, открыли бы до пятидесяти чистенькихъ келій, удобныхъ и требующихъ самого незначительнаго ремонта, такъ что каждый почти имѣлъ бы отдѣльный уголъ, вмѣсто общаго огромнаго дортуара, холоднаго зимой, удушливаго лѣтомъ, — словомъ, вреднаго въ продолженіе круглаго года. Но въ этомъ заведеніи было правило, чтобы всѣ спали вмѣстѣ. Будили насъ барабаномъ, потомъ мы мылись передъ небольшимъ умывальникомъ съ тонкою струей холодной воды, которой едва доставало умыть лицо и руки. Отецъ пріучилъ меня каждый день съ головы до ногъ обтираться губкой, обмокнутой въ холодную воду, что занимало не болѣе двухъ минутъ. Но я принужденъ былъ оставить эту привычку, такъ какъ она не согласовалось съ установленными порядками, и только по воскресеньямъ вознаграждалъ себя за цѣлую недѣлю.

Что я перенесъ легче всего, несмотря на опасенія матери, это перемѣну пищи. Но за то всею душой ненавидѣлъ дворъ, куда насъ выпускали въ часы отдыха. Это была безобразная, голая, всегда пыльная или топкая, смотря по времени года, площадка; кругомъ нея шли дряхлыя каменныя стѣны съ воротами, запертыми тяжелымъ засовомъ, какъ въ тюрьмахъ. Хотя дворъ былъ и очень малъ для тридцати учениковъ, но для порядка и лучшаго наблюденія за учениками его раздѣлили сквозною рѣшеткой на двѣ части. Но въ свободномъ мѣстѣ недостатка не было: невдалекѣ виднѣлись большія деревья сада, теперь находившагося въ распоряженіи одного директора. Однажды я спросилъ нашего молодаго учителя, почему пансіонеровъ не пускаютъ туда? Онъ, ни капли не затрудняясь, отвѣтилъ:

— Потому, дитя мое, что они бы все это какъ разъ разрушили; отъ этого не посадили деревьевъ и здѣсь, на дворѣ.

Это открытіе удивило меня: я посѣщалъ много садовъ, но ни въ одномъ не дѣлалъ ни малѣйшихъ опустошеній; у меня въ собственномъ распоряженіи дома было нѣсколько деревьевъ и я не покушался ни разу уничтожить ихъ. Положимъ, я тогда еще не былъ пансіонеромъ и, значитъ, не могъ считаться зловреднымъ существомъ.

На нашемъ узкомъ, скучномъ, пустомъ дворѣ мы не могли даже въ волю набѣгаться, потому что буйныя игры и различныя тѣлесныя упражненія были запрещены. Всѣ мои усилія подбить товарищей ни къ чему не приводили; многіе уже освоились съ своею монотонною жизнью. А, между тѣмъ, какъ бы хорошо мы могли порѣзвиться подъ тѣнистыми липами бульвара или на площади ратуши!

О, я могъ менѣе чѣмъ въ четверть часа, при средней скорости, добѣжать до лѣса Лезори, гдѣ мохъ вокругъ старыхъ дубовъ мягокъ, какъ бархатъ. Все это было такъ хорошо съ недѣлю тому назадъ; директоръ, профессора и наставники находили естественнымъ, что приходящіе могутъ пользоваться этимъ воздухомъ, здоровымъ для легкихъ и мускуловъ; но пансіонеру предписывается совсѣмъ другой образъ жизни. Мать приходила поцѣловать меня въ часы отдыха, въ пріемную, а мнѣ не позволяли сбѣгать къ ней за тѣмъ же. Какъ можно! Это противно правиламъ заведенія, это бы развлекло меня!

По четвергамъ, послѣ завтрака, мы совершали прогулку или, лучше сказать, маршировку по улицамъ въ продолженіе трехъ или четырехъ часовъ. Шли парами, подъ скучнымъ наблюденіемъ наставника, старшіе впереди, младшіе сзади, безъ малѣйшаго интереса и желанія, безъ всякой опредѣленной цѣли, и возвращались тѣмъ же путемъ. Мы ненавидѣли эту барщину и возвращались всѣ въ пыли, недовольные и усталые.

Такой образъ жизни не могъ не вліять на меня. Я уже не такъ усердно училъ свои уроки, не съ такимъ жаромъ писалъ сочиненія. Меня уже не считали примѣрнымъ ученикомъ, мое хорошее расположеніе духа, дѣятельность, излишнее здоровье были приняты за неисправимую легкомысленность, а быстрые отвѣты на замѣчанія нашихъ надзирателей составили мнѣ репутацію дурнаго характера. Меня строго наказывали за нарушеніе порядка: то задавали лишнія задачи, то лишали отдыха на рекреаціонномъ дворѣ, чему, впрочемъ, я былъ очень радъ. Дѣйствительнымъ, ощутительнымъ для меня наказаніемъ было лишеніе отпуска въ праздникъ. Я жилъ только по воскресеньямъ. Я опрометью пускался къ маленькому домику, на бѣгу цѣловалъ Катерину, затѣмъ нѣжился до полудня въ объятіяхъ матери, которая прихорашивалась въ ожиданіи меня. Послѣ сытнаго завтрака мы отправлялись съ ней гулять или посѣщали нашихъ друзей; если, же стояла очень хорошая погода, то отправлялись въ поле или лѣсъ, гдѣ я бѣгалъ, отдыхалъ на травѣ, бесѣдовалъ по душѣ, строя предположенія о будущемъ; такъ я проводилъ этотъ счастливый день, увы, такой короткій! Иногда съ утра мы отправлялись въ Лони, гдѣ старики оживали при видѣ насъ. Бабушка «за отечество» дѣлала по этому случаю небывалые пиры; мы истребляли неизмѣримое количество малины и жирнаго творога. Но я наслаждался уже тѣмъ, что снова могу видѣть дорогіе уголки стараго дома, поласкать собаку, кошку, корову и даже свинью. Я каждый разъ заставлялъ дѣдушку показать мнѣ все его хозяйство. Я всецѣло завладѣвалъ имъ, таскалъ его по саду, по огороду, винограднику. Бывали минуты, когда и въ эти праздничные дни мы невольно вспоминали о дорогомъ намъ человѣкѣ и воспоминанія о немъ невольно вызывали слезы у всѣхъ насъ, но, все-таки, было хорошо.

Такъ какъ я долженъ былъ возвращаться ровно въ девять часовъ, то мы обѣдали рано; бабушка съ дѣдушкой набивали мнѣ карманы разными сластями, давали въ руку корзинку съ провизіей и въ 8 часовъ мы отправлялись въ путь.

Посудите сами, что я почувствовалъ, когда въ первый разъ учитель бросилъ мнѣ слѣдующія слова:

— Безъ отпуска!

Я не говорю, чтобъ это наказаніе было несправедливо и чрезмѣрно; я поколотилъ одного товарища при выходѣ изъ столовой. Это былъ Огюстъ Пулярдъ, дурной ученикъ и вообще существо посредственное во всѣхъ отношеніяхъ; онъ осмѣлился назвать меня насмѣшливымъ прозвищемъ моего отца: добрый самарянинъ. Эта насмѣшка надъ отцомъ, всего послѣ двухъ мѣсяцевъ его смерти, показалась мнѣ не только оскорбительной, но и святотатственной.

Мой сосѣдъ шепнулъ мнѣ на ухо:

— Назови его сыномъ ростовщика.

— Нѣтъ, — отвѣчалъ я, — я не знаю, что за человѣкъ его отецъ; вѣдь, онъ мнѣ ничего дурнаго не сдѣлалъ, но я помѣряюсь съ его сыномъ.

Какъ только насъ выпустили на дворъ, я подбѣжалъ къ Пулярду и закричалъ:

— А ну-ка, кто изъ насъ одержитъ верхъ?

Онъ сталъ въ оборонительную позу, призывая другихъ на помощь. Когда его вырвали изъ моихъ рукъ, я уже успѣлъ нанести ему 12 ударовъ кулакомъ, такъ что все лицо его было въ крови.

Нашъ учитель былъ бы, вѣроятно, гораздо снисходительнѣе, если бы зналъ, за что я побилъ Огюста. Я не желалъ оправдываться и предпочелъ подвергнуться наказанію; случись это полугодомъ раньше я, конечно, разсказалъ бы все, какъ было, но школа привила мнѣ свои недостатки и, въ то же время, выработала качества, которыя пріобрѣтаются только въ школьной обстановкѣ, развило чувство дружбы, товарищества. Иногда драка можетъ даже сблизить дѣтей, какъ, напримѣръ, было въ моей исторіи съ Огюстомъ; онъ простилъ мою жестокость и вскорѣ наслѣдникъ 24 тысячъ ливровъ и бѣдный стипендіатъ сдѣлались друзьями. Когда онъ узналъ, что его отецъ, весьма вліятельный человѣкъ, главный совѣтникъ и депутатъ общественнаго совѣта, отзывался обо мнѣ, какъ о сорви-головѣ, не заслуживающемъ благодѣяній города, онъ взялъ вину на себя и такъ горячо ходатайствовалъ за меня, что получилъ позволеніе пригласить меня на всѣ каникулы въ замокъ Ларси. Я былъ очень тронутъ этимъ пріемомъ, но мнѣ было не по себѣ въ замкѣ; настоящій отдыхъ для меня могъ быть только въ домѣ у дѣдушки съ бабушкой. Въ тотъ же вечеръ, какъ насъ распустили, я отнесъ книги домой, положилъ на могилу отца вѣнокъ и, вмѣстѣ съ матерью и Катериной, отправился въ деревню. Тамъ уже ожидали насъ и впередъ распредѣлили намъ занятія, такъ какъ мы располагали провести тамъ два мѣсяца.

Матушка занималась починкой и шитьемъ бѣлья, а Катерина должна была помогать бабушкѣ по хозяйству. На мою долю выпалъ лучшій жребій: дѣдушка задался мыслью научить меня лучшему въ мірѣ ремеслу, по его мнѣнію, и, дѣйствительно, онъ вполнѣ достигъ своего, потому что я, благодаря его урокамъ, крестьянинъ до мозга костей. Заключеніе, спертый воздухъ коллегіи надломили мое здоровье. Я вытянулся, раздался въ плечахъ, но цвѣтъ моего лица былъ блѣднѣе прежняго. Жизнь въ открытомъ полѣ, сѣнокосъ, сборъ винограда, работа заступомъ и лопатой, охота за перепелами, — все это вскорѣ влило новую кровь въ мои жилы.

Школьная форма съ золотыми пуговицами на лѣто отъ моли была убрана въ шкафъ и уступила мѣсто нанковой курткѣ. Конечно, часть времени шла и на приготовленіе заданныхъ уроковъ. Въ продолженіе лѣта я, по собственному желанію, выучилъ сорокъ басенъ Лафонтена.

Въ первый понедѣльникъ октября, когда я, въ числѣ прочихъ несчастныхъ, возвратился въ коллегію, старый профессоръ поздравилъ меня съ цвѣтущимъ здоровьемъ, пересмотрѣлъ мои работы и замѣтилъ, что я сдѣлалъ успѣхи въ орѳографіи и латинскомъ языкѣ.

— Удивительно, — сказалъ онъ при мнѣ директору, — этотъ ребенокъ сдѣлалъ больше въ два мѣсяца, чѣмъ въ продолженіе цѣлой четверти учебнаго года.

— Это, можетъ быть, потому, что я былъ какъ заключенная птица, — замѣтилъ я робко.

Господинъ Доръ ласково потрепалъ меня за ухо и сказалъ:

— Глупая голова! Ты пожалѣешь впослѣдствіи эту бѣдную старую тюрьму.

Пока мнѣ въ ней было пріятно, я съ удовольствіемъ встрѣчался съ прежними товарищами и знакомился съ новыми. Однажды я проходилъ мимо младшаго класса, какъ вдругъ оттуда выбѣжалъ новый приходящій ученикъ и бросился обнимать меня. Это былъ мальчикъ-провансалецъ, спасенный моимъ отцомъ. Я часто встрѣчался съ нимъ у моей матери, а иногда у его родителей. Семейство Бонафипоръ устроилось порядочно въ одномъ изъ новыхъ помѣщеній фабрики. Они принимали меня всегда съ радостью, но мнѣ не нравилась ихъ чрезмѣрная суетливость и любовь къ изліянію чувствъ при малѣйшемъ удобномъ случаѣ. Къ тому же, на мои нервы дурно дѣйствовали ихъ предательскій акцентъ и пряныя кушанья г-жи Бонафипоръ. Дочь ихъ, Барбара, пріобрѣла два зуба со времени нашей первой встрѣчи; волосы у нея были обрѣзаны въ крутъ. Она ни капли не похорошѣла и, сознавая свое безобразіе, нерѣдко потѣшалась сама надъ собой. Съ ней нельзя было соскучиться, и мы всегда весело проводили вмѣстѣ время. Я часто бралъ ихъ съ собою въ садъ дѣдушки въ Лони, а они, въ свою очередь, водили меня по всей фабрикѣ, и вскорѣ я изучилъ ее до мельчайшихъ подробностей. Но если случайно во время нашихъ веселыхъ игръ появлялась угловатая фигура Симоне съ воробьинымъ носомъ и краснымъ лицомъ, мы, какъ мыши, прятались, куда попало. Я и мои маленькіе друзья дрожали передъ этимъ безобразнымъ человѣкомъ, хотя отецъ ихъ, да и всѣ прочіе, отзывались о немъ хорошо.

Глава VI.
Новый директоръ.

Весною 1844 года исполнилось четыре года послѣ смерти моего отца и пребыванія въ коллегіи. Всѣ говорили въ одинъ голосъ, что я черезъ-чуръ ужь высокъ для шестнадцатилѣтняго мальчика. Профессора относились ко мнѣ съ уваженіемъ, воспитанники любили меня и никто уже не оспаривалъ у меня первенства въ классѣ. Мать все еще носила трауръ; она совсѣмъ не измѣнилась и, благодаря друзьямъ, устроившимъ наши дѣла, не нуждалась ни въ чемъ. Басе выкупилъ нашъ домъ; прочіе долги также были уплачены. Тридцать пять тысячъ франковъ давали 1,600 франковъ дохода. Все шло благополучно въ нашемъ маленькомъ уголкѣ, какъ вдругъ непредвидѣнное обстоятельство взволновало коллегію и весь городъ: нашъ старый директоръ, Доръ, подалъ въ отставку. Шестидесятилѣтній старикъ, прослужившій сорокъ лѣтъ, нажилъ себѣ ревматизмъ въ стѣнахъ нашей общей тюрьмы и теперь отправлялся на покой. Онъ пріобрѣлъ достаточныя средства, чтобы жить довольно широко у себя на родинѣ; тамъ все было дешево, такъ какъ фунтъ масла стоилъ тамъ восемь су, а сотня устрицъ четыре. У г-жи Доръ было на родинѣ, въ Бретани, небольшое имѣньице.

Отъѣздъ директора встревожилъ не только его сослуживцевъ, но и весь городъ.

Изъ учениковъ коллегіи, можетъ быть, двое или трое обрадовались этому обстоятельству, остальнымъ было жалко разставаться съ добрымъ начальникомъ. Видъ его преемника, котораго онъ выбралъ самъ, привелъ насъ въ изумленіе. Насколько г. Доръ былъ опрятенъ, изысканъ и представителенъ съ его сѣдыми небольшими баками, въ ловко сшитомъ платьѣ съ стоячимъ воротникомъ, настолько г. Матцельманъ показался намъ неуклюжимъ и строгимъ.

Длинные волосы, густая борода, широкое пальто и мягкая шляпа, — все чисто, но такъ просто, что онъ своимъ видомъ невольно напоминалъ дунайскаго мужика. Ходили слухи, что новый директоръ — креатура Виктора Кузена. Этотъ философъ будто бы нашелъ его умирающимъ съ голода въ какой-то промышленной школѣ, взялъ его къ себѣ для переводовъ нѣмецкихъ писателей и въ вознагражденіе за это послалъ на три года въ Англію, Пруссію и Швейцарію, а потомъ выхлопоталъ своему прежнему сотруднику мѣсто въ коллегіи, бывшей на плохомъ счету и подъ вѣдѣніемъ добродушныхъ попечителей. Подъ впечатлѣніемъ этой молвы учителя и ученики простились съ г. Доръ. Въ день его отъѣзда дворъ былъ полонъ посѣтителями; всѣ хотѣли пожать руку отъѣзжавшему. Г. Матцельманъ съ своими тремя сыновьями храбро присутствовалъ при этомъ выраженіи сожалѣнія, не обѣщавшимъ ему ничего хорошаго. Когда дорожная карета скрылась изъ вида, мэръ съ новымъ директоромъ направились вмѣстѣ въ коллегію, и г. мэръ уже поздно вечеромъ возвратился оттуда. На другой день, въ 9 часовъ вечера, возвращаясь изъ отпуска въ свою тюрьму, я съ горечью думалъ, что вотъ сейчасъ тяжелая дверь снова захлопнется за мною на цѣлую недѣлю, но каково было мое удивленіе, когда я увидѣлъ, что нѣтъ болѣе ни двери, ни привратника. На порогѣ трое товарищей стояли, удивленные этою неожиданностью. Вошелъ еще ученикъ съ фруктами и соленымъ масломъ въ рукахъ и объявилъ, что г. Матцельманъ приказалъ поновить ворота и на мѣсяцъ далъ отпускъ нашему церберу Ломбарду. Это еще не все: входя въ переднюю, мы увидѣли, что барьеръ, отдѣлявшій въ залѣ старшихъ отъ младшихъ, уничтоженъ, оба двора соединены вмѣстѣ, а дверка въ дотолѣ недоступный садъ отворена на обѣ половинки.

— Пойдемъ туда, — сказалъ одинъ большой ученикъ.

— Нвъ, — отвѣчалъ я, — это было бы низко, потому что онъ не запертъ.

Всѣ были того мнѣнія, что теперь какая-либо выходка неумѣстна при настоящемъ положеніи вещей, и мы отправились въ дортуаръ, гдѣ насъ ожидалъ еще новый сюрпризъ.

Нашъ молодой наставникъ, писавшій изрѣдка стихи, а впослѣдствіи составившій себѣ извѣстное имя въ литературѣ, ждалъ, чтобы мы собрались всѣ, и тогда только обратился къ намъ:

— Новый начальникъ, зная, что мнѣ приходится работать по вечерамъ, былъ такъ любезенъ, что далъ въ мое распоряженіе отдѣльную комнату. (Тутъ онъ указалъ на пустое мѣсто, гдѣ прежде стояла его кровать). Но онъ сдѣлалъ это одолженіе временно, желая, въ то же время, угодить и вамъ. Отъ вашего поведенія зависитъ, придется ли мнѣ пользоваться даннымъ разрѣшеніемъ, или нѣтъ. Поэтому прошу васъ, докажите, что вы можете вести себя хорошо въ дортуарѣ безъ всяческаго надзора.

Ученики отвѣчали хоромъ, что съ этихъ поръ будутъ слѣдить одинъ за другимъ.

— Если вы сдержите ваше слово, то обяжете не меня одного: имѣю основаніе думать, что и вы будете вознаграждены за это.

Никто не понялъ тогда сокровенности этихъ словъ. Въ домѣ царилъ духъ свободы; двое или трое шалуновъ, вздумавшіе злоупотребить ею, были быстро поставлены на должный путь.

Утромъ на другой день два старшихъ воспитанника втораго класса нашли у себя на пюпитрахъ приглашеніе позавтракать съ г. и г-жей Матцельманъ. Они возвратились къ классу совсѣмъ очарованные директорскою семьей и съ восторгомъ разсказывали о прекрасномъ садѣ, по которому ихъ водилъ директоръ, покуривая изъ фарфоровой трубки. Два другихъ были приглашены въ обѣду, и, такимъ образомъ, въ продолженіе недѣли тамъ перебывалъ весь пансіонъ и ознакомился съ директоромъ, его семьей и ихъ образомъ жизни. Когда г-жа Матцельманъ съ дочерью выходили для прогулки въ рекреаціонный дворъ, каждый изъ насъ подходилъ къ нимъ съ такою вѣжливостью, точно дѣло происходило въ гостиной. Онѣ проводили насъ въ глубину сада, куда не отваживался проникнуть безъ приглашенія ни одинъ ученикъ. Тамъ насъ ждалъ самъ директоръ, хвалилъ насъ за сдержанность и просилъ менѣе стѣсняться на будущее время. Этотъ земной рай представлялъ рѣдкій и любопытный образецъ стариннаго французскаго садоводства. Тамъ можно было встрѣтить и водоемы изъ шлифованнаго камня, и статуи фавновъ на украшенныхъ мхомъ подставкахъ, и стойки для иллюминаціи вродѣ пирамидъ, огромный ливанскій кедръ и многія другія деревья, которыхъ больше уже не сажаютъ, какъ, напримѣръ, розовое вишневое дерево съ своими маленькими красными плодами на длинномъ стебелькѣ. Старыя деревья длинными шпалерами тянулись вдоль стѣнъ огорода, а грядка овощей была обрамлена сплошною массой цвѣтовъ. Все это немного заглохло, пока привратникъ и подмастерье садовника были въ отпуску. Сыновья директора сами взялись за скребки и лопатки, мы послѣдовали ихъ примѣру и это занятіе столько же понравилось намъ, какъ игра въ кубарь или кегли; а профессора и учителя съ любовью смотрѣли на нашу работу и даже сами принимали въ ней участіе. Директоръ и его семья были добрые люди, безъ всякихъ предразсудковъ, принимали радушно всѣхъ безъ различія, такъ что скоро нашъ садъ сталъ соперничать съ общественнымъ. Сюда приходила иногда моя мать; г-жа Бонафипоръ приводила свою дѣвочку; самыя благовоспитанныя дѣвицы, дочери Симоне, сестра моего друга Пулярда, три дочери г. Фондринъ, приносили съ собой вышиванье или вязанье.

Г. Матцельманъ воспользовался случаемъ, чтобы ввести въ коллегіи доселѣ не приходившее никому въ умъ преподаваніе. Онъ отправился къ г. Андре, лучшему городскому садовнику, добродушному человѣку патріархальнаго нрава.

— Мнѣ надо, — сказалъ директоръ, — преподавателя по садоводству, знающаго свое дѣло и безкорыстнаго, такъ какъ бюджетъ коллегіи не даетъ ни одного су за эти уроки. Общественная молва совѣтовала мнѣ обратиться къ вамъ. Вы согласны?

— Весьма охотно, — согласился добрякъ. — У меня мало работы, а торговля идетъ тихо.

Это безвозмездное преподаваніе обогатило самого Андре. Наслѣдники славнаго учителя владѣютъ теперь самыми лучшими разсадниками на всемъ земномъ шарѣ; округъ населенъ любителями всѣхъ родовъ: одни сами коллеруютъ розы, другіе подводятъ плодовыя деревья, третьи разсаживаютъ камеліи и бегоніи безъ всякой посторонней помощи. Садовыя работы уничтожили, какъ по волшебству, воровство и мотовство, привившіяся къ намъ въ пансіонѣ.

Можно сказать, что земля у того, кто воздѣлываетъ ее, развиваетъ духъ безграничной бережливости. Мы, напримѣръ, если бы это было возможно, скорѣе прибавили бы сто штукъ земляники, чѣмъ сорвать хотя одну тайкомъ. Дѣло въ томъ, что мы мечтали набрать цѣлую корзину ягодъ для директора, и это ожидаемое съ такимъ нетерпѣніемъ событіе наступило въ первыхъ числахъ іюня. Г. Матцельманъ встрѣтилъ наше посольство съ широкою улыбкой на добродушномъ лицѣ.

— Какіе вы милые, но только мы не въ состояніи съѣсть это одни, тутъ хватитъ на всю коллегію, и вы лучше сдѣлаете, если пригласите насъ завтра къ себѣ въ столовую. Ягоды будутъ вкуснѣе, когда простоятъ ночь, мы дадимъ сахару и принесемъ наше блюдо.

Это было событіе государственное. Мысль, что мы будемъ принимать за своимъ столомъ директора съ семьей, взбудоражила нашъ умъ. Мы безпокоились и мучались, какъ хозяинъ дома при первомъ опытѣ. Насъ смущали тарелки, стоившія пять су, приборы накладной мѣди. Мы выпросили изъ города бѣлье и серебро, сдѣлали складчину и заказали слоеный пирогъ умѣлому человѣку, хозяину гостиницы подъ названіемъ «Вѣнокъ». Мы воспользовались для этого любезностью приходящихъ, потому что никто изъ насъ еще не отважился переступить за ворота: нравственная ограда останавливала насъ.

За четверть часа до обѣда большіе и малые отправились по дортуарамъ, чтобы вымыть руки и пригладить волосы, чего прежде никогда не бывало. Учителя также немного занялись своимъ туалетомъ, а когда семья г. Матцельмана вошла въ столовую при звукѣ колокола, мы замѣтили, что на директорѣ, вмѣсто обыкновеннаго широкаго сюртука, была надѣта синяя куртка. Поваръ не взялся увеличить число блюдъ противъ обыкновеннаго; но онъ за то постарался надъ супомъ и двумя другими блюдами; обѣдъ на этотъ разъ былъ лучше, хотя стоилъ то же самое, но нашъ учитель самъ присматривалъ за приготовленіемъ. Матцельманы сдѣлали честь нашему слоеному пирогу, а земляники хватило для всѣхъ. Когда директоръ замѣтилъ, что мы всѣ находимся въ хорошемъ расположеніи духа, онъ сказалъ:

— У васъ здѣсь хорошо, дѣти; я еще приду какъ-нибудь.

— Мы всѣ тоже, — прибавила въ одинъ голосъ вся семья.

— Вы всегда будете дорогими гостями, — сказалъ старшій изъ учениковъ, 17-ти лѣтній мальчикъ.

Директоръ, по всей вѣроятности, только и ждалъ этого отвѣта, потому что тотчасъ же сталъ разсказывать, что въ Англіи, Швейцаріи и другихъ просвѣщенныхъ странахъ ученики два раза въ день садятся за столъ вмѣстѣ съ учителями и ихъ семействами, что только этимъ способомъ можно подвинуть впередъ образованіе и воспитаніе, эти двѣ равныя части педагогики. Онъ не выговаривалъ слово педагогика, но мы не насмѣхались надъ его произношеніемъ.

Съ этого дня г. Матцельманъ съ семьей обѣдалъ съ нами. Пища была превосходная, каждый ѣлъ сколько хотѣлъ, ненавистный напитокъ — вода съ кислымъ виномъ — былъ совсѣмъ изгнанъ, никто не пренебрегалъ ни хлѣбомъ, ни мясомъ. Новый строй жизни способствовалъ расширенію нашихъ познаній, зародилъ въ насъ тысячи мыслей и мало-по малу пріучалъ къ правильному мышленію. Въ великую заслугу директора должно поставить то, что онъ позволялъ намъ разговаривать. Онъ какъ будто безъ видимой преднамѣренности перемѣнялъ предметъ нашихъ разсужденій, хотя, развертывая салфетку, онъ уже зналъ, о чемъ поведетъ рѣчь. Одинъ день мы завтракали исторіей, а обѣдали нравоученіями, на другой день онъ намъ преподносилъ блюдо политической экономіи и, какъ добавочную приправу, грамматику, лакомое явство у всѣхъ французовъ. Онъ хотѣлъ, чтобы въ разговорѣ принимали участіе и большіе, и маленькіе, и, дѣйствительно, ему всегда удавалось заинтересовать и тѣхъ, и другихъ. До этихъ семейныхъ уроковъ я не могъ опредѣлить величину пробѣла классическаго образованія. Сколько разъ я задавалъ себѣ вопросъ, какими судьбами лѣнивый ученикъ дѣлался адвокатомъ, извѣстнымъ докторомъ, а получившіе премію ученики нерѣдко считались въ свѣтѣ слабоумными простаками? Только изъ разговоровъ г. Матцельмана объяснилось мнѣ это видимое противорѣчіе и я увидѣлъ, что коллегія въ наше время не давала ни малѣйшаго понятія о житейскихъ дѣлахъ. За столомъ десятилѣтній мальчикъ, первый ученикъ въ классѣ, не могъ отвѣтить директору, хлѣбное ли зерно дѣлается изъ муки, или мука изъ зерна.

Г. Матцельманъ зналъ хорошо два языка, французскій и нѣмецкій, въ латинскомъ былъ слабъ, а за свѣдѣнія но греческому языку, я увѣренъ, Филоментъ не поцѣловалъ бы его въ награду. Но онъ, какъ человѣкъ, много мыслившій и работавшій надъ пріобрѣтенными имъ знаніями, говорилъ обо всемъ съ видомъ человѣка компетентнаго. Его сужденія отличались утонченнымъ вкусомъ, глубокимъ взглядомъ даровитаго, талантливаго человѣка. Онъ въ немногихъ словахъ, часто своеобразныхъ и оригинальныхъ, обрисовывалъ видъ страны, цѣлую націю или какого-нибудь знаменитаго человѣка древней и средней исторіи. Странности этого ума доходили до парадоксовъ; онъ никогда не навязывалъ ученикамъ своихъ взглядовъ, а, наоборотъ, всегда старался вызвать насъ на возраженія. Одинъ изъ товарищей, отличавшійся памятью, хотѣлъ отличиться передъ нимъ, повторивъ слово въ слово высказанныя когда-то директоромъ желчныя мнѣнія относительно политики Цицерона.

— Замолчи, попугай, — остановилъ его директоръ, — я спрашиваю твое мнѣніе, а не свое. — Онъ намъ всѣмъ говорилъ ты, также какъ госпожа Матцельманъ и ихъ четырнадцатилѣтняя дочка Гребель, обращавшаяся съ нами, какъ съ лучшими товарищами.

Нѣсколько почетныхъ лицъ города, въ томъ числѣ г. Моранъ и мэръ, вошли въ дружескія сношенія съ директоромъ. Этотъ странный человѣкъ, пропитанный до мозга костей новыми идеями, сначала взволновалъ весь городъ и съумѣлъ расположить къ себѣ всѣхъ, кто имѣлъ къ нему какое-нибудь дѣло. Онъ запросто то у себя, то за нашимъ общимъ столомъ принималъ властей. Подпрефектъ часто сталъ заходить на нашъ дворъ и смотрѣлъ на наши работы и игры.

Коммиссія, состоявшая изъ членовъ городскаго совѣта по нашимъ дѣламъ, имѣла съ директоромъ два, три совѣщанія, и все съ хорошими результатами.

Такъ, разъ утромъ явился въ коллегію мой другъ Басе, завладѣлъ однимъ угломъ двора, выкопалъ ямы, поставилъ въ нихъ толстые большіе шесты, одинъ вертикальный, потоньше, еще горизонтальный, нѣсколько параллельныхъ перекладинъ, небольшую площадку и, такимъ образомъ, устроена была цѣлая гимнастика. Начальникъ пожарныхъ Мите, осмотрѣвъ ее, остался очень доволенъ. Вслѣдъ за этимъ появились штукатуры и маляры; необитаемыя до сихъ поръ старыя кельи отдѣлали заново, починили потолки, побѣлили всѣ стѣны и зданіе приняло веселый, свѣтлый видъ. Особая комната была назначена для стрѣльбы въ цѣль, по швейцарской методѣ. Кромѣ этихъ комнатъ, былъ особый залъ для гимнастическихъ упражненій и образцовый дортуаръ, гдѣ каждый ученикъ имѣлъ особое отдѣленіе и чувствовалъ себя полнымъ хозяиномъ.

Показывая намъ эти чистенькія, уютныя, свѣтлыя комнатки, г. Матцельманъ объявилъ, что мы можемъ привезти свою мебель, если это позволятъ средства нашей семьи. Онъ прибавилъ, что такъ какъ при новомъ размѣщеніи прислугѣ трудно теперь будетъ управляться, то онъ, зная нашу точность и благоразуміе, вполнѣ увѣренъ, что мы не откажемся сами стлать постели, чистить сапоги, носить себѣ воду, — словомъ, содержать все въ полной чистотѣ и аккуратности. Его сыновья подавали намъ въ этомъ хорошій примѣръ.

Мы всѣ съ восторгомъ приняли это новое постановленіе, и даже избалованный, богатый наслѣдникъ Пулярда, увлеченный новою программой, предположенной директоромъ, воскликнулъ:

— Да я готовъ даже каминъ самъ чистить, если бы онъ былъ тамъ!

Добрый эльзасецъ продолжалъ:

— Чтобы уютнѣе убрать эти скамейки, вы пойдете къ родителямъ и въ лавки, когда захотите, и вообще не считайте коллегію тюрьмой. Я долженъ объявить вамъ, что я уволилъ привратника и ворота теперь всегда будутъ открыты. Но знайте, что если кто-нибудь изъ васъ пропуститъ время урока, я отмѣню свое постановленіе.

Къ этому заявленію мы отнеслись равнодушно. Съ тѣхъ поръ, какъ родные и друзья свободно стали посѣщать нашъ садъ и дворъ, выходъ за ворота не былъ запретнымъ плодомъ и семья директора обѣдала вмѣстѣ съ нами, насъ болѣе интересовала внутренняя жизнь пансіона, чѣмъ все остальное. Мало того: приходящіе сами пожелали раздѣлить наше заключеніе. Имъ это было охотно разрѣшено. Число учениковъ, занимавшихся гимнастикой, скоро дошло до ста; сначала давалъ уроки г. Мите, а затѣмъ онъ передалъ ихъ двумъ своимъ подначальнымъ пожарнымъ, смѣтливымъ и проворнымъ молодцамъ. Сорокъ человѣкъ учениковъ выучились отлично стрѣлять; оружіе было выписано изъ Баля. Дѣятельность учениковъ и учителей не дремала: каждый день у насъ являлось новое занятіе. Достали ульи съ пчелами и устроили пчельникъ. Нѣсколько яичекъ шелковичнаго червя, принесенныхъ однимъ изъ приходящихъ, положили основаніе маленькому шелководству. У насъ развелось много домашнихъ животныхъ; благодаря добровольнымъ приношеніямъ всѣхъ лицъ, расположенныхъ къ коллегіи, устроился скотный дворъ, гдѣ гуси, утки, куры, индѣйки и цесарки жадно подбирали остатки нашего стола. Тамъ же находились нѣсколько семействъ кроликовъ, коза, двѣ овцы, свинья; чтобы пополнить наше хозяйство, недоставало коровы и лошади.

Директоръ и его семья знакомы были не съ однимъ наружнымъ видомъ своихъ новыхъ пансіонеровъ, а говорили о нихъ съ научной стороны. Г. Матцельманъ бралъ кролика или ципленка, разрѣзалъ ихъ, давая намъ урокъ анатоміи. Подъ старымъ, но довольно вѣрнымъ микроскопомъ мы разсматривали растительно животное царство, разные кристаллы, нѣкоторыя жидкости, кишащія роемъ неугомонныхъ инфузорій. Когда мы благодарили его въ концѣ урока, онъ говорилъ намъ съ угрюмымъ видомъ:

— Я не обладаю большими познаніями. Надо бы, по настоящему, хорошаго профессора естественной исторіи, но его нѣтъ, и я стараюсь, насколько могу, замѣнить его.

Въ концѣ-концовъ, г. Матцельманъ открылъ въ одномъ изъ кварталовъ, недалеко отъ дома, гдѣ жила моя мать, стараго рисовальщика, уволеннаго съ фабрики въ 72 году съ пенсіей въ тысячу экю. Сосѣди считали его за бывшаго коммерсанта, потому ли, что онъ выдавалъ себя за такого, или потому, что у этихъ добрыхъ людей понятіе о томъ, кто рисуетъ, заготовляетъ для этого бумагу и продаетъ, смѣшивалось въ одно понятіе. Скромный старикъ, когда директоръ, осмотрѣвъ его папки, сталъ просить открыть при коллегіи небольшую мастерскую, отказался, ссылаясь на свою старость и недостатокъ образованія, полученнаго имъ въ ліонской школѣ св. Петра.

— Я учился только орнаментамъ и коллеру, — отговаривался онъ.

— Все-таки, это лучше, чѣмъ ничего, — отвѣтилъ директоръ. — Я никогда и не воображалъ, что мои мальчуганы будутъ артистами, какъ Ингрей, Делакруа и Орасъ Верне. Научите ихъ, чтобъ они могли изображать выпуклости на плоскости такъ, каковы предметы въ дѣйствительности. Вы сдѣлали бы полезное, доброе дѣло, для чего собственно мы и живемъ на свѣтѣ.

Онъ сразу не сдался, потребовался новый приступъ, но у г. Матцельмана былъ въ запасѣ еще одинъ аргументъ.

— Вы не можете отказаться, потому что это будетъ добрымъ дѣломъ.

И Дюло долженъ былъ отправиться въ коллегію.

Нельзя безнаказанно преступить святые законы рутины, и новыя идеи всегда встрѣчаютъ препятствія на своемъ пути. Въ концѣ учебнаго года въ городѣ поднялась реакція противъ затѣй г. Матцельмана, такъ что мэръ не на шутку взволновался и былъ вынужденъ, несмотря на то, что самъ поощрялъ всѣ предпріятія директора, вызвать его въ собраніе родителей учениковъ, гдѣ предсѣдательствовалъ г. Пулярдъ.

Нравы нашей страны мягки и уступчивы; завтракъ у г. Морана смягчилъ строгость этого судебнаго засѣданія. Разсужденія и пренія велись послѣдовательно съ добродушіемъ, не исключавшимъ, однако, извѣстной твердости, и г. Пулярдъ въ такихъ словахъ изложилъ содержаніе преній:

— Городъ выдаетъ средства на содержаніе коллегіи не для того, чтобъ наши дѣти получали какое-то фантастическое образованіе, а съ тѣмъ, чтобы они могли поступить на курсъ риторики и философіи въ императорскую коллегію, съ цѣлью получить степень баккалавра и избрать гражданскую или военную карьеру.

Обвиняемый, нашъ бѣдный дорогой эльзасецъ, плохо защищался въ теченіе спора. Но послѣ дессерта, за чашкой чая, онъ заговорилъ горячо и краснорѣчиво. Онъ воздавалъ хвалы юношеству, сравнивая воспріимчивость учениковъ съ прекрасными флорентійскими кабинетами, въ которые сколько ни помѣщай драгоцѣнностей, медалей, картинъ, все-таки, найдется пустое мѣсто.

— Повѣрьте моей опытности — говорилъ онъ имъ, — молодой человѣкъ посредственнаго ума, учась десяти предметамъ заразъ, сдѣлаетъ больше успѣховъ въ каждомъ изъ нихъ, чѣмъ если онъ будетъ сидѣть надъ однимъ. Также профессора ваши, мои дорогіе, почтенные коллеги, утверждаютъ, что новое направленіе не мѣшаетъ ни латинскому, ни греческому. Самолюбіе, сословный духъ, можетъ быть, заставляютъ ихъ молчать. Къ несчастію, я самъ плохой словесникъ, чтобъ провѣрить ихъ сужденія, но я нашелъ средство измѣрить уровень ихъ знаній. Я просилъ у директора академіи доставать намъ темы на сочиненія изъ императорской коллегіи. Наши дѣти, не зная этого, помѣрялись съ учениками въ Вилль-Віеннѣ. Теперь ихъ работы тамъ, ихъ исправятъ и распредѣлятъ по достоинству, сегодня я долженъ получить ихъ обратно, и даю вамъ слово, господа, каковы бы ни были послѣдствія, я ихъ сообщу вамъ.

Эта идея была въ то время новостью. Всѣ слушатели одобрили, только мэръ испугался, что его протеже поступилъ неосторожно, потому что уже давно установилось плохое мнѣніе объ упадкѣ знаній нашего заведенія. Но радость была всеобщей, когда, два дня спустя, пришла оффиціальная бумага за подписью директора академіи, возстановившая доброе имя учениковъ, преподавателей и дѣятельнаго директора. Мы получили ровно половину наградъ первой степени и часть второстепенныхъ. Что касается пеня, я былъ поставленъ первымъ въ латинскомъ переводѣ и третьимъ въ греческомъ. Ректоръ обратилъ на наши успѣхи вниманіе министра, который осыпалъ похвалами учителей, а вамъ прислалъ книги съ золоченымъ обрѣзомъ. Съ этихъ поръ нашъ директоръ еще болѣе возвысился въ глазахъ общественнаго мнѣнія. Этотъ оригиналъ, самозванецъ, котораго профессора не рѣшались признать за дѣйствительнаго ученаго, получилъ вдругъ безграничную власть. Вы увидите, какъ онъ воспользовался ею для своихъ учениковъ, а, главное, для моего благополучія.

Глава VII.
Каждый для всѣхъ.

Въ первой половинѣ августа мѣсяца г. Матцельманъ, по поводу раздачи наградъ, собралъ въ нашемъ прежнемъ дортуарѣ, украшенномъ ради этого торжественнаго случая гирляндами изъ дубовыхъ листьевъ, всѣхъ почетныхъ лицъ города. Въ началѣ профессоръ втораго класса произнесъ длинную, избитую по содержанію, рѣчь въ защиту древнихъ языковъ. Онъ старался доказать, что если языки эти приносятъ мало пользы въ умственномъ отношеніи, то, все-таки, отвлекаютъ насъ отъ вредныхъ мыслей и заставляютъ учиться. Обычные апплодисменты сопровождали его рѣчь, какъ требовала того вѣжливость. Затѣмъ поднялся нашъ эльзасецъ въ своемъ черномъ сюртукѣ и бѣломъ галстухѣ. Въ его рукахъ не было никакого листка и въ первыя минуты своей импровизированной рѣчи онъ казался немного смущенъ. Изъ его словъ было ясно, что онъ уважаетъ установленный порядокъ программы, считаетъ его за нѣчто святое, неприкосновенное и, оставляя въ сторонѣ свои личныя убѣжденія относительно преимуществъ нѣкоторыхъ занятій, никогда не рѣшился бы сократить программу древнихъ языковъ. Статистика за послѣднія двадцать лѣтъ показала, что въ городѣ изъ десяти молодыхъ людей девять бросали ученье послѣ втораго курса. Хотя честолюбивое стремленіе пріобрѣсти степень баккалавра и заманчивая будущность привлекали ихъ въ императорскую коллегію, но разстояніе и большая плата препятствовали осуществленію ихъ радужныхъ надеждъ. Классическое обученіе приносило пользу лишь незначительному количеству, большее же число учащихся останавливалось на пути и въ 16—17 лѣтъ они были вынуждены, кто поступить судейскимъ писцомъ, нотаріусомъ, смотрителемъ дорогъ, лѣсничимъ, кто заняться торговлей или промысломъ. Въ такомъ случаѣ развѣ имъ не требуется нѣкоторой подготовки къ жизни? Развѣ не значитъ обмануть довѣріе родителей, возвративъ имъ уже совершенно взрослыхъ мальчиковъ, начиненныхъ латынью и греческимъ и не имѣющихъ ни малѣйшаго понятія ни о чемъ другомъ? Здѣсь громкія рукоплесканія раздались со всѣхъ сторонъ, гдѣ сидѣли воспитанники; родители были сдержаннѣе, такъ какъ мертвые языки пользовались большимъ почетомъ у горожанъ, не знавшихъ въ нихъ ни аза. Г. Матцельманъ, желая убѣдить во что бы то ни стало своихъ слушателей, сталъ доказывать, что еслибъ даже ему и вздумалось сократить программу древнихъ языковъ, то у него нѣтъ на то ни права, ни возможности, министерскія постановленія связывали ему руки, и потому практическимъ занятіямъ можно было посвящать лишь время отдыха. Онъ уже сдѣлалъ небольшую попытку и она удалась ему, благодаря содѣйствію добрыхъ гражданъ. Вслѣдъ за этимъ онъ обратился съ выраженіемъ благодарности къ гг. Андре, Дюссо, Мате, Лекемъ, Мишо. Всѣ эти имена сопровождались рукоплесканіями. Смѣшно было смотрѣть на стараго барабанщика, когда дошла до него очередь: онъ покраснѣлъ, какъ красная дѣвица, и не зналъ, куда дѣваться.

Ораторъ, поощренный расположеніемъ слушателей, откровенно высказалъ свои планы. Между прочимъ, онъ сказалъ, что, кромѣ ежедневныхъ перемѣнъ, которымъ онъ нашелъ примѣненіе, можно было бы и еще полдня въ недѣлю употреблять съ пользой. Хоть бы взять прогулки по четвергамъ: онѣ безцѣльны, скучны и не доставляютъ удовольствія ученикамъ. Надо имъ дать дѣльное назначеніе, чтобъ и у приходящихъ явилось желаніе присоединиться къ пансіонерамъ на эти нѣсколько часовъ.

— Посмотримъ, господа, — сказалъ онъ, обращаясь къ родителямъ, — что сказали бы вы, еслибъ въ будущемъ году, не прибавляя ни одного сантима къ школьному бюджету, я далъ вашимъ сыновьямъ сорокъ дополнительныхъ уроковъ, съ помощью такого же числа профессоровъ, болѣе знающихъ свое дѣло, чѣмъ всѣ ученые Сорбонны? Не смотрите на меня, какъ на мечтателя, не пріискивайте способа, съ помощью котораго мнѣ удастся выписать изъ Парижа или изъ главнаго разсадника, т.-е. Сорбонны, столь ученыхъ наставниковъ! Они всѣ здѣсь на лицо въ этомъ залѣ, и я сейчасъ ихъ всѣхъ пересчитаю. Вы, господинъ инженеръ, и вы, г. дорожный смотритель, потрудитесь объяснить этимъ дѣтямъ и показать на мѣстѣ, во время упомянутой прогулки, устройство плотинъ, шоссе, мостовъ. А вы, господинъ бригадиръ, не откажетесь сопровождать дѣтей въ эту роскошную лабораторію природы — лѣсъ. Я увѣренъ, что вы, господинъ Симоне, покажете нашимъ ученикамъ образецъ цвѣтущей торговли, составляющей богатство и гордость нашего уголка. Да я не знаю ни одного фабриканта, богатаго или бѣднаго, купца, фермера, которые отказались бы объяснить всѣ отрасли своихъ произведеній, дающихъ имъ средства къ жизни. Нашъ маленькій городъ — это одна большая семья, гдѣ каждый отецъ одинаково интересуется всѣми дѣтьми и, въ свою очередь, каждый ребенокъ равно уважаетъ ихъ всѣхъ. Если бы они всѣ обѣщали присоединиться къ намъ для воспитанія этого юношества, обмѣнъ идей сдѣлался бы обширнѣе и быстрѣе; ученику не приходилось бы выбирать себѣ занятіе наобумъ, а каждый слѣдовалъ бы своему призванію. Это уравняетъ положенія, согрѣетъ сердца, сблизитъ молодыхъ съ старыми, бѣдныхъ съ богатыми. Вотъ идеалъ правильно организованнаго общества!

Его рѣчь не отличалась особенною красотой, но онъ говорилъ тепло, увлекательно и слушатели невольно поддались обаянію безъискусственнаго, прочувствованнаго слова. Мясникъ, булочникъ, мельникъ, мой другъ Басе и другіе ремесленники понимали хорошо, что, требуя отъ нихъ столь незначительной услуги, имъ оказывали нѣкоторымъ образомъ почетъ, такъ какъ нѣтъ должности выше учительской. Ученики должны были письменно излагать выслушанный урокъ, а иногда и прилагать рисунки. Работы подъ наблюденіемъ директора будутъ распредѣляться но достоинству, чтобъ въ концѣ года наградить достойныхъ. Въ заключеніе г. Матцельманъ представилъ нашимъ будущимъ учителямъ трехъ своихъ сыновей и сказалъ, обращаясь къ собранію:

— Сдѣлайте для моихъ дѣтей то, что я дѣлаю для вашихъ, и все пойдётъ какъ нельзя лучше въ нашемъ городкѣ!

Раздались апплодисменты, потрясшіе стѣны залы. Такимъ образомъ положено было основаніе нашему курсу промысловѣдѣнію (прошу извинить за выраженіе).

Желаніе научиться всему понемногу, чтобы быть такимъ же опытнымъ, какъ мой отецъ, заставляло меня быть на-сторожѣ во все время пребыванія въ Лони. Я даже два раза ходилъ въ городъ, чтобъ побесѣдовать съ директоромъ и повидаться съ его дѣтьми, а отчасти взглянуть на коллегію. Казалось, это совсѣмъ не согласовались съ нашими школьными взглядами, да, это такъ, но коллегія въ моихъ глазахъ перестала быть тюрьмой. Я съ радостью посѣщалъ этотъ гостепріимный пріютъ, гдѣ всегда ожидала меня уютная, свѣтлая комнатка, чистая постель, умывальникъ, двѣ полки книгъ и пр. Я съ замираніемъ сердца думалъ, что черезъ годъ мнѣ придется разстаться со всѣмъ этимъ и подчиниться всѣмъ строгостямъ закрытаго пансіона, вдали отъ матери, нашего директора, учителей и товарищей.

Эта старая коллегія! Я любилъ ее меньше нашего стараго роднаго дома, но гораздо больше, чѣмъ новую квартиру.

Лѣтнія каникулы 1844 показались мнѣ слишкомъ длинны. Въ Лони были всѣ огорчены болѣзнью дѣдушки. Въ эти четыре года онъ совсѣмъ состарѣлся, потерялъ аппетитъ, зрѣніе и силы. Бабушка ухаживала за нимъ и постоянно ворчала, упрекая его «этою дьявольскою политикой». Я не могъ понять ея упрека, такъ какъ дѣдушка всегда былъ остороженъ въ своихъ разсужденіяхъ и высказывался какъ ярый консерваторъ. Онъ съ одинаковымъ безпристрастіемъ говорилъ о пяти пережитыхъ имъ правленіяхъ и возмущался только противъ системы террора. Подобно девяти десятымъ французскихъ крестьянъ, онъ дороже всего цѣнилъ порядокъ, а затѣмъ уже свободу; онъ привязанъ былъ къ своему участку земли и уважалъ законъ. Но ни одинъ волшебникъ не могъ бы угадать, чему онъ отдавалъ предпочтеніе: монархіи или республикѣ.

— Надо, — говорилъ онъ, — свыкнуться съ существующимъ правленіемъ, чтобы оно не было невыносимо.

Конституціонное монархическое правленіе, водворенное въ 1830 году въ Парижѣ, особенно приходилось ему по вкусу; онъ надѣялся, что въ концѣ столѣтія подобная администрація, вслѣдствіе бережливости, могла бы поставить Францію въ ея прежнее положеніе. Онъ оплакивалъ 12 іюля 1842 года трагическій конецъ герцога Орлеанскаго, отъ котораго зависѣло будущее цѣлой династіи и общественная свобода. По случаю этого несчастнаго событія у насъ были пріостановлены уроки, и я при первой возможности отправился въ Лони. Дѣдушка былъ страшно пораженъ и разразился громкими пророческими рыданіями:

— Дѣти, говорю вамъ, этотъ день дорого обойдется нашей странѣ. На мое счастье, я умру раньше революціи и зарождающихся войнъ; вы будете свидѣтелями ихъ… Какъ мнѣ жаль васъ!

Его настроеніе духа, видимо, ухудшилось въ слѣдующіе два года, и когда я читалъ ему какія-нибудь выдержки изъ газетъ, онъ обливался слезами. Бюллетени о нашихъ побѣдахъ въ Африкѣ, битва при Излѣ, бомбардированіе Тангера, объявленія о которыхъ были выставлены на дверяхъ ратуши, не утѣшали, а раздражали его.

Въ послѣдніе два мѣсяца, которые я провелъ съ дѣдушкой, онъ, казалось, считалъ за долгъ повторить всѣ когда-либо данные мнѣ совѣты. Завѣщалъ мнѣ охранять честь нашего имени, какъ будто я былъ единственнымъ представителемъ его. Я замѣчалъ, что онъ относится ко мнѣ не какъ къ 16-ти лѣтнему мальчику, а какъ къ главѣ семьи, поручая моему покровительству дядей, двоюродныхъ братьевъ, мать и даже саму бабушку.

Бабушка была того мнѣнія, что изъ этихъ разговоровъ съ глазу на глазъ ничего хорошаго не будетъ, потому что они дурно дѣйствовали на наши нервы. Чтобъ ослабить нашу дружбу, она приглашала дядей и кузеновъ, а мамаша приглашала иногда нашихъ городскихъ друзей.

Мои добрые старички не дѣлали особенныхъ расходовъ; бабушка угощала своихъ гостей обильно, но всегда домашнимъ приготовленіемъ: пирогомъ, пятью-шестью бутылками сладкаго вина, грушами, орѣхами, а иногда случалось, что сами гости приносили съ собой сосиски и окорокъ ветчины. Прогулки и свѣжій воздухъ были хорошею приправой, и я возвращался домой если не совсѣмъ веселымъ, то довольнымъ проведеннымъ днемъ. Въ одинъ изъ четверговъ къ намъ сдѣлали нашествіе всѣ Матцельманы, большіе и дѣти; а въ воскресенье пришелъ толстякъ Басе и вся семья Бонафипоръ. Я представилъ дѣдушкѣ моего друга Жана, какъ будущаго защитника страны, такъ какъ онъ собирался поступить въ С.-Сиръ.

Барбара, между прочимъ, была мастерица по кухнѣ; она помогала бабушкѣ и Катеринѣ съ большимъ стараніемъ и ловкостью. Ея звучный голосокъ, огневые глаза, сметливый умъ, а, главное, желаніе нравиться и угождать, были оцѣнены всѣми. Когда они ушли, бабушка объявила, что эта дѣвочка замѣчательно безобразна; я раздѣлялъ то же мнѣніе и сказалъ, что дѣвушка такая безобразная, какъ малютка Бонафипоръ никогда не выйдетъ замужъ.

И, тѣмъ менѣе, я такъ былъ расположенъ найти ее хотя сносной, что Басе въ этотъ день нѣсколько разъ подсмѣивался надъ нами обоими. Есть моменты въ жизни, когда, не отдавая себѣ отчета почему, чувствуешь, что любишь гораздо меньше своихъ старыхъ и лучшихъ друзей. Такъ, нашъ бывшій подмастерье въ нѣсколько часовъ много потерялъ въ моемъ мнѣніи. Во-первыхъ, онъ пришелъ безъ приглашенія, во-вторыхъ, и это главное, ужь очень юлилъ около моей матери, слишкомъ покровительственно относился ко мнѣ и былъ преувеличенно любезенъ къ бабушкѣ съ дѣдушкой, слишкомъ… ну, что еще сказать?… слишкомъ веселъ и скоро утѣшился послѣ смерти своего бывшаго патрона. Наше несчастіе обогатило его; онъ принималъ большіе подряды и выплатилъ съ излишкомъ должную намъ по условію долю. Можетъ, это было причиной его радости и счастливаго настроенія? Какъ смѣлъ этотъ толстякъ, не видавшій меня такъ долго и встрѣчавшійся не иначе, какъ съ выраженіемъ сожалѣнія, быть веселымъ и счастливымъ въ нашемъ присутствіи? Онъ шутилъ, смѣялся, велъ себя, какъ старинный другъ, и хотя былъ вѣжливъ и почтителенъ, но слишкомъ фамильяренъ съ вдовой бывшаго своего хозяина. Я старался своею холодностью доказать ему, что семья не забыла еще потери и что имя покойнаго не такъ легко изглаживается въ сердцахъ близкихъ, какъ оно стирается на вывѣскѣ лавки. Еще и на другой день я такъ былъ возмущенъ всѣми его пріемами, что чуть не повздорилъ съ матерью. Она отвѣтила мнѣ съ свойственною ей простотой:

— Я ничего не замѣтила новаго въ поведеніи этого добряка, но если онъ тебѣ не нравится, то очень просто: мы не будемъ его больше приглашать къ себѣ.

Когда наступило время моего возвращенія въ коллегію, здоровье дѣдушки стало поправляться; наше пребываніе въ Лони принесло ему пользу. Всякій разъ при намекѣ на доктора онъ нетерпѣливо пожималъ плечами, но мы не теряли надежды, что скоро онъ совсѣмъ оправится.

Я засталъ г. Матцельмана среди каменщиковъ и маляровъ. Учебный годъ начинался прекрасно, благодаря новымъ порядкамъ, а, главное, нашимъ успѣхамъ; число пансіонеровъ увеличилось вдвое. Вслѣдствіе нашей многочисленности, бесѣды съ директоромъ во время завтрака и обѣда сдѣлались невозможными; тогда младшихъ воспитанниковъ директоръ отсадилъ за другой столъ, къ женѣ и дочери.

И большіе, и маленькіе сходились вмѣстѣ для уроковъ по четвергамъ; хотя только воспитанники моего возраста и старше могли изложить вкратцѣ выслушанный наглядный урокъ, но, тѣмъ не менѣе, надѣялись, что дѣти, все-таки, хотя что-нибудь запомнятъ. Къ тому же, часто случалось, что между учениками находился сынъ самого лектора, знавшій хорошо ремесло отца и, такимъ образомъ, служившій руководителемъ своимъ товарищамъ.

Программа, предложенная директоромъ, нашла горячее сочувствіе у всѣхъ гражданъ нашего города. Отъ стараго девиза: «каждый для себя», основаннаго на эгоизмѣ, перешли прямо къ противуположному: «все для всѣхъ». Ремесленники, купцы, земледѣльцы не только старались передать намъ свои знанія, но и отъ всей души предлагали намъ то, что у нихъ имѣлось, такъ что зачастую урокъ оканчивался веселымъ праздникомъ. Напримѣръ, инженеръ при первомъ своемъ урокѣ на шлюзѣ не ограничился изложеніемъ теоріи устройства каналовъ и объясненіемъ механизма, благодаря которому до краевъ нагруженное судно можетъ безъ всякаго сотрясенія спускаться и подниматься по порогамъ на вышину нѣсколькихъ метровъ; онъ намъ доказалъ также, что каналы на всемъ своемъ протяженіи такъ и кишатъ рыбой. Мы наловили огромное количество рыбы, самой разнообразной: окуней, щукъ, карпій.

Иногда случалось, что импровизированный профессоръ, введя насъ въ свои мастерскія, былъ совершенно неспособенъ къ методическому изложенію. И тогда директоръ самъ дѣлалъ подробныя указанія.

Я легко удержалъ за собой мѣсто перваго ученика въ классѣ, гдѣ преподавателями были сорокъ самыхъ почетныхъ лицъ города, тѣ, которыя усыновили меня и въ продолженіе пяти лѣтъ давали мнѣ средства къ жизни. Я сдѣлался любимцемъ всего города.

Наши наглядные уроки по четвергамъ мы излагали письменно въ тотъ же вечеръ или на другой день утромъ и г. Матцельманъ отправлялъ ихъ тотчасъ же по назначенію.

Работы распредѣлялись по достоинству и тогда ремесленникъ, купецъ или какое другое лицо, читавшее лекцію, приглашало къ себѣ воспитанника на завтракъ или обѣдъ въ ближайшее воскресенье. Первымъ по работамъ въ большинствѣ случаевъ былъ я, и въ теченіе короткаго времени пресытился этими городскими угощеніями.

Но самыя лучшія вещи имѣютъ свою дурную судьбу, какъ говорятъ. Случилось и со мной такъ: г. Симоне потребовалъ меня къ себѣ во второе воскресенье іюня 1845 г., — не думайте, для того, чтобъ угостить меня всласть вареньями и наградить вѣнкомъ изъ цвѣтовъ.

Три дня до этого онъ водилъ насъ по своей фабрикѣ, безъ всякаго плана показывая прежде уже изготовленныя вещи, а затѣмъ самый матеріалъ въ его первоначальномъ видѣ, и при этомъ оставался упорно глухъ ко всѣмъ вѣжливымъ замѣчаніямъ директора. Даже слѣпой замѣтилъ бы, что этому человѣку хотѣлось, чтобъ мы вышли изъ его владѣній еще съ меньшими понятіями, чѣмъ вошли туда, и онъ охотно бы заперъ дверь передъ нашимъ носомъ, но не смѣлъ.

Мои товарищи вышли оттуда такими растерянными и озадаченными, что едва могли набросать нѣсколько страницъ. Но я хорошо зналъ заведеніе и давно, мало-по-малу собирая матеріалъ, готовился исполнить то, что въ моихъ глазахъ было дѣломъ честнымъ; поэтому мнѣ оставалось только вынуть изъ моей папки всѣ замѣтки, такъ же строго и точно составленныя, какъ знаменитыя записи генеральныхъ штатовъ. Я съ полною откровенностью, свойственною 17-ти лѣтнему честному юношѣ, высказался о самомъ фабрикантѣ, фабрикѣ и несчастной тарелкѣ въ пять су.

Эти тарелки дѣлались старымъ способомъ изъ плохо вымѣшанной глины, дурно муравлены. Глазурь трескалась, кухонный жиръ входилъ въ эти трещины и придавалъ посудѣ неряшливый, отталкивающій видъ. Фабрика была устроена дурно, вредна для здоровья, безъ всякихъ необходимыхъ приспособленій, рабочими силами были только руки и ноги, что являлось прямымъ преступленіемъ передъ человѣчествомъ. Двѣсти несчастныхъ обоего пола и различнаго возраста получали скудный заработокъ и почти даромъ губили и силы, и здоровье. Поэтому ихъ стачки и бунты казались мнѣ вполнѣ законными.

Я надѣялся, что желѣзныя дороги убьютъ промышленность, основанную единственно на дешевизнѣ труда, но, тѣмъ не менѣе, указалъ на необходимость нѣкоторыхъ реформъ на фабрикѣ. Въ концѣ я сказалъ: «Чистой прибыли ежегодно сто тысячъ франковъ, за исключеніемъ текущаго счета». Эта цифра, съ давнихъ поръ признанная всѣмъ городомъ, не была произвольнымъ моимъ вымысломъ: дюжина стоила 2 франка, а продавалась по три, ежегодно въ количествѣ ста тысячъ дюжинъ. И я не безъ злорадства утверждалъ это, потому что г. Симоне сердился каждый разъ и протестовалъ, когда кто-нибудь говорилъ ему, что онъ получаетъ 100,000 франковъ ежегоднаго дохода.

Я предсталъ предъ нимъ блѣдный, но не менѣе рѣшительный, чѣмъ человѣкъ, обреченный на съѣденіе львамъ. Я не могъ ожидать хорошаго пріема послѣ всего написаннаго мною. Когда я вошелъ въ его кабинетъ, большую, мрачную комнату, онъ большими шагами ходилъ по ней- на бюро лежала раскрытая моя тетрадь.

— А, вотъ и вы! — сказалъ онъ.

— Развѣ вы не приказывали мнѣ явиться?

— Да, я очень радъ задержать васъ.

Въ ту же минуту онъ приблизился ко мнѣ съ стиснутыми зубами, сжатыми кулаками и такимъ страшнымъ, угрожающимъ видомъ, что я хотѣлъ было стать въ оборонительное положеніе. Я былъ высокъ и крѣпкаго сложенія, такъ что партія кулачнаго боя съ 55-ти лѣтнимъ человѣкомъ представлялась мнѣ забавой и не страшила нисколько. Но онъ сложилъ руки за спиной и, въ упоръ глядя на меня, сказалъ вызывающимъ тономъ:

— Кажется, милостивый государь, вы рѣдкій наблюдатель. Я говорю изъ вѣжливости «наблюдатель». Скажите, что это вы, лично для себя или для моихъ конкуррентовъ такъ шпіоните на моей фабрикѣ?

— Мнѣ кажется, у васъ не можетъ быть конкуррентовъ, и я не думаю, чтобы кто-нибудь захотѣлъ чѣмъ-нибудь позаимствоваться здѣсь. Директоръ привелъ насъ къ вамъ, вы показали намъ свою фабрику, я изложилъ мои взгляды для себя, во-первыхъ, затѣмъ для васъ, если мои совѣты покажутся годными для васъ…

— Ваши совѣты наглы, дерзки и дышатъ злостью. И вы не могли только вчера почерпнуть всѣ подробности этой брошюры.

— Это совершенно вѣрно, потому что вы ничего не показали намъ.

— Да, кромѣ того, вы располагаете слишкомъ малымъ временемъ, чтобы написать почти цѣлый томъ; эта работа требуетъ продолжительнаго труда, и молокососъ вашего возраста не могъ бы осилить ее одинъ безъ посторонней помощи.

— Клянусь вамъ, что я одинъ работалъ надъ этимъ.

— Напрасно вы клянетесь:, я знаю, что въ числѣ моихъ служащихъ есть измѣнники; работники, и тѣ ненавидятъ меня.

— Не смѣшивайте ненависть съ крайнею бѣдностью.

— Хе, еслибъ они не зарабатывали здѣсь себѣ пропитанія, стали бы приходить сюда? Развѣ они невольники-негры, а я плантаторъ острова Мартиника?

— Ихъ трудъ очень тяжолъ и вы могли бы, безъ особыхъ пожертвованій…

— Да, да, облегчить ихъ участь, ввести машины, но, вѣдь, онѣ стоютъ дорого, а кто за нихъ будетъ мнѣ платить?

— Но если надѣяться на хорошій годъ, то…

— Какъ же могу я на это разсчитывать? «Сто тысячъ франковъ чистаго дохода, кромѣ текущаго». Такъ, кажется, вы писали? Молодой человѣкъ, вотъ что: вы знаете много, какъ говорятъ, и я самъ вижу, но вамъ еще многому слѣдуетъ поучиться. Вѣрьте мнѣ, если человѣкъ 55-ти лѣтъ работаетъ съ утра до ночи, то безошибочно можно сказать, что у него нѣтъ ста тысячъ дохода. И если онъ не выдалъ замужъ свою 25-ти лѣтнюю дочь, добрую, хорошо воспитанную и скорѣе красивую, чѣмъ безобразную, то будьте увѣрены, что не только онъ не имѣетъ дохода въ сорокъ тысячъ, но даже и двадцати пяти.

— Э, вѣдь, я не вмѣшиваюсь въ ваши дѣла, милостивый государь, и меня не интересуетъ, какое употребленіе вы дѣлаете изъ вашихъ доходовъ. Я изучилъ только производство фабричнаго дѣла и вычислилъ, что оно даетъ въ годъ сто тысячъ франковъ.

— Убирайтесь вы вонъ съ вашими вычисленіями!

Онъ схватилъ мою несчастную работу, разорвалъ ее на сто частей и разбросалъ по полу въ порывѣ гнѣва.

— Что мнѣ изъ того, что дѣло даетъ мнѣ сто тысячъ франковъ, когда они не идутъ въ мою пользу? Понимаете ли вы, что такое торговые обороты? Имѣете ли вы понятіе о положеніи промышленника, не имѣющаго необходимой суммы для производства? Дали ли вамъ понятіе въ законѣ объ отношеніи фабриканта къ банкиру? Знаете ли вы всѣ муки и обязательность срочныхъ платежей? Поймете ли вы когда-нибудь, что человѣкъ, ради сохраненія чести своего имени, обрекаетъ себя на тридцатилѣтній трудъ, чтобы обогатить какого-нибудь капиталиста? Негромъ здѣсь являюсь я, а не работникъ мой. Онъ увѣренъ, что по прошествіи двухъ недѣль получитъ свое заслуженное жалованье, а я самъ не знаю, какою цѣной, какими жертвами я куплю эти деньги у моего тирана-заимодавца. А непредвидѣнные расходы? Чтобъ добыть какіе-нибудь тысячу франковъ въ праздничный день, когда заперты всѣ банковскія отдѣленія, вы видите, какъ этотъ могущественный фабрикантъ, всѣмъ внушающій зависть, тайкомъ отправляется къ ростовщику, который отказывается принять въ залогъ цѣлый ящикъ серебряной посуды? И если бы кто зналъ, какъ въ этомъ случаѣ поступаетъ онъ по собственному произволу! Знайте же, вы неблагодарный человѣкъ и вы даже неспособны понять своей злой выходки. Я бы не долженъ былъ пускать васъ къ себѣ. Съ тѣхъ поръ, какъ вы разбойничаете здѣсь съ дѣтьми Бонафипоръ, человѣкъ менѣе довѣрчивый, чѣмъ я, былъ бы на-сторожѣ. Тѣмъ хуже для меня, такъ какъ зло уже сдѣлано. Но, чортъ возьми! убирайтесь скорѣе отсюда, чтобъ никогда вашей ноги не было здѣсь!

Я, можетъ, возмутился бы отъ выраженія ненависти и презрѣнія такого холоднаго человѣка, какимъ я обыкновенно видѣлъ г. Симоне, но видъ этой необычной вспышки остановилъ меня, я сдѣлалъ страшное надъ собой усиліе и сказалъ ему съ похвальнымъ для школьника втораго класса хладнокровіемъ:

— Извините, милостивый государь, но я думалъ, что заслуги моего отца давали мнѣ свободный доступъ на фабрику.

Онъ спохватился, точно нечаянно наступилъ на хвостъ змѣѣ, и пробормоталъ:

— Вашъ отецъ? Дюмонъ? Это былъ честный человѣкъ.

— Не болѣе меня, господинъ Симоне, и не болѣе васъ, хотя вы не говорите со мной честно вотъ уже болѣе четверти часа. Одни ошибаются въ другихъ, и самые дурные судьи — это такіе молчаливые и скрытные люди, какъ вы. Меня, напримѣръ, вопреки всеобщему мнѣнію, вы считаете злымъ, а я васъ, несмотря на составившееся о васъ понятіе, знаю за человѣка добраго, не потому, что вы открыли мнѣ положеніе денежныхъ обстоятельствъ вашихъ и не потому, что объяснили мнѣ когда-то невѣрно понятый и перетолкованный вашъ поступокъ относительно насъ, но потому, что я видѣлъ ваши слезы въ день похоронъ моего отца, вдали отъ всѣхъ, когда цѣлый городъ называлъ васъ безсердечнымъ. Я замѣтилъ искру доброты въ вашихъ глазахъ… она и сейчасъ промелькнула, когда вы назвали имя несчастнаго Дюмона. А теперь, когда растаялъ ледъ, позвольте мнѣ объяснить вамъ и оправдать въ вашихъ глазахъ мою работу. Я писалъ единственно для васъ одного, никто еще ее не читалъ, а такъ какъ она уже теперь разорвана, то и впредь ее никому не придется прочесть. Вы одни знаете ея содержаніе и можете извлечь полезныя для васъ примѣненія, на которыя я указалъ. Въ будущемъ октябрѣ я оканчиваю курсъ и уѣзжаю изъ этого города, и тайна вашихъ дѣлъ никогда не выйдетъ наружу.

Я былъ возбужденъ, сердце мое билось сильно и каждое произнесенное мною слово отдавалось въ ушахъ. Г. Симоне слушалъ меня, не проронивъ ни одного слова и оставаясь вполнѣ спокойнымъ. Еслибъ этотъ человѣкъ походилъ на другихъ, онъ сконфузился бы, протянулъ бы мнѣ руку и я бросился бы къ нему на шею, но, вмѣсто этого, онъ спросилъ меня тономъ судьи:

— Можетъ быть, вы еще что-нибудь хотите сказать?

— Что же мнѣ еще говорить?

— Вы знакомы съ сыномъ Пулярда?

— Да, это мой товарищъ и другъ.

— Вы, кажется, приняты въ ихъ семьѣ?

— Меня однажды приглашали къ нимъ, но я просилъ извиненія, что не могъ принять ихъ любезности.

— Хорошо. Я подумаю, я долженъ привести въ порядокъ мои мысли. Если я увѣрюсь, что былъ неправъ передъ вами, то я вамъ объ этомъ скажу. Сегодня день отдыха и я не хочу болѣе задерживать васъ: васъ заждалась, должно быть, ваша матушка.

Съ этими словами онъ отперъ мнѣ дверь и когда я вышелъ, я не могъ удержаться, чтобы не сказать:

— Вотъ скотина!

Но я былъ неправъ; черезъ двѣ недѣли онъ пришелъ въ коллегію прямо на дворъ, гдѣ мы въ то время занимались стрѣльбой, и, дождавшись окончанія упражненій, сдѣлалъ мнѣ знакъ, чтобъ я подошелъ къ нему. Онъ дружески взялъ меня за руку и сказалъ:

— Мой молодой другъ, когда человѣкъ моего возраста приходитъ извиняться передъ мальчикомъ вашихъ лѣтъ, это доказываетъ, что онъ хочетъ загладить очевидную вину. Забудьте сказанное мною въ тотъ разъ и помните то, что услышите отъ меня сейчасъ. Если какое-нибудь непредвидѣнное обстоятельство разрушитъ вашу карьеру, если бы, напримѣръ, вы сплоховали въ соревновательныхъ работахъ на экзаменѣ, что можетъ случиться съ самымъ лучшимъ ученикомъ, приходите на фабрику, вы найдете тамъ достойное примѣненіе вашихъ юныхъ способностей и радушный пріемъ. Пожалуйста, не благодарите меня, а не забудьте только.

Голосъ его дрожалъ; онъ хотѣлъ оправиться, но это ему долго не удавалось. Я же, напротивъ, едва не расхохотался при мысли о фабрикаціи негодныхъ тарелокъ подъ покровительствомъ г. Симоне.

Глава VIII.
Непредвидѣнныя обязанности.

Мой бѣдный отецъ говаривалъ, что воля человѣка сильнѣе обстоятельствъ, но я вскорѣ убѣдился, что онъ преувеличивалъ нашу власть, потому что мое призваніе должно было преклониться предъ неодолимою силой обстоятельствъ.

Учебный годъ близился къ концу я долженъ былъ получить около полдюжины наградныхъ вѣнковъ, которые въ моихъ глазахъ не имѣли особенной цѣны — я не былъ честолюбивъ. Въ одно утро пришла моя мать, по обыкновенію, въ траурѣ съ заплаканными, опухшими глазами, велѣла мнѣ надѣть парадную форму и обвязала мнѣ руку крепомъ.

Умеръ дѣдушка «патріотъ», совсѣмъ здоровый, въ полной силѣ, когда всѣ надѣялись, что онъ скоро оправится и доживетъ до ста лѣтъ.

Только онъ самъ не предавался заблужденію, что сдѣлалось ясно для всѣхъ, когда узнали, что этотъ странный до самой смерти старикъ самъ обтесалъ доски и сбилъ себѣ гробъ у деревенскаго столяра, отшлифовалъ плиту для своей могилы, вырѣзалъ на ней надпись и по собственному выбору заранѣе выкопалъ могилу. Двумъ ремесленникамъ, которыхъ онъ почтилъ своимъ довѣріемъ, онъ радостно объяснилъ, что всю жизнь работалъ надъ камнемъ и деревомъ для собственныхъ нуждъ, и что каждый положительный человѣкъ долженъ кончить жизнь, какъ началъ. А Люилье, городской могильщикъ, разсказывалъ, что г. Дюмонъ, давая ему монету, сказалъ такъ:

— Я храбро иду на встрѣчу смерти!

Ударъ, ожидаемый имъ, не обманулъ его; онъ умеръ моментально, какъ солдатъ, пораженный бомбой; онъ всегда мечталъ о такой смерти.

Наша семья и всѣ поселяне ждали меня съ матерью на порогѣ дома покойника. Гробъ стоялъ у оконъ, на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ старики проводили обыкновенно вмѣстѣ лѣтніе вечера.

Бабушка не сидѣла въ креслѣ, какъ это принято у вдовъ въ большихъ городахъ, а безпрестанно ходила то туда, то сюда, еще болѣе суетливая и запальчивая, чѣмъ когда-либо. Ея искреннее и глубокое горе прикрывалось выраженіемъ удивленія и обиды.

Издали, какъ только она увидала мать, она закричала:

— Скажи, пожалуйста, моя дочь, какъ тебѣ покажется эта послѣдняя выходка? Увы! онъ никогда ничего другаго не дѣлалъ. Я простила ему послѣднюю шалость, онъ обѣщался, что никогда не оставитъ меня одну, и вотъ…

Подъ послѣднею шалостью, вѣроятно, надо было разумѣть кампанію 1814 г. Хотя бабушка простила этотъ поступокъ чрезъ тридцать лѣтъ, но забыть не забыла. Странно было смотрѣть на бѣдную старуху, бросавшую на гробъ то печальные, то яростные взгляды. Она приближалась къ гробу только для того, чтобы въ полголоса упрекнуть покойника въ скрытности: онъ предчувствовалъ свою смерть, онъ предупредилъ всѣхъ, кромѣ своей жены. Но ежеминутно эти рѣзкія слова прерывались горькими и отчаянными рыданіями.

Отъ времени нѣсколько разъ надпись, сдѣланная самимъ дѣдушкой на бѣломъ камнѣ, почти совсѣмъ стерлась, но я возобновлялъ ее, не поправляя ошибокъ.

Она гласила слѣдующее:

«Здѣсь погребено тѣло Петра Дюмона Волонтера 1792 и 1814 годовъ онъ былъ родоначальникомъ честныхъ людей, которые также не хуже его исполнятъ свой долгъ. Да здравствуетъ Франція!»

Въ духовномъ завѣщаніи, открытомъ послѣ погребенія, значилось, что все свое состояніе онъ оставляетъ бабушкѣ. Дѣдушка продалъ свое маленькое владѣньице купцу, съ условіемъ, чтобы бабушка пожизненно пользовалась половиной дома и боковымъ садомъ, и возлагалъ на меня, младшаго изъ семьи, всѣ обязанности главы дома. Хотя я много разъ уже слышалъ отъ него самого объ ожидающемъ меня положеніи, но торжественность и важность минуты усилили мое возбужденіе, и я почувствовалъ, что такая ноша мнѣ не по силамъ.

Мнѣ было тяжело, къ тому же, потому, что всѣ обитатели Лони замѣтили большую перемѣну въ моей матери. Одни спрашивали, здорова ли она, другіе совѣтовали ей покоить себя. Двое или трое изъ нашихъ близкихъ друзей прямо обращались ко мнѣ, говоря: «Смотри, мальчикъ, не огорчай мать!» Не я, а она безпокоила меня, безцѣнная женщина, и въ первый разъ въ жизни. Я любилъ ее горячо и нерѣдко любовался ею. Въ моихъ глазахъ она была все такъ же хороша и свѣжа, какъ въ годы ея счастья. Но достаточно было предостереженія со стороны безхитростнаго люда нашей деревеньки, чтобъ обратить мое вниманіе на несчастную женщину, увядавшую въ одиночествѣ и горѣ. Она, казалось, склонялась подъ невидимою тяжестью: худѣла, голосъ ея утратилъ звучность, дыханіе стало отрывисто, силы измѣняли ей. И какъ я ни замѣчалъ, цѣлуя безпрестанно ея руки, что онѣ приняли цвѣтъ воска, лицо потеряло свою свѣжесть и напоминало увядающее растеніе? Къ горькому удивленію, послѣдовавшему за этимъ открытіемъ, присоединилось раскаяніе, что я мало заботился о ней, когда я остался ея единственнымъ покровителемъ и защитникомъ. Ея большіе глаза, устремленные куда-то вдаль, не говорили ли они, что ей не достаетъ домашняго очага, семьи?

Я былъ близокъ къ тому, чтобъ оставить ее въ еще большемъ одиночествѣ. Чтобъ исполнить желаніе отца, я въ октябрѣ долженъ былъ разстаться съ ней на восемь лѣтъ и видѣться лишь во время короткихъ вакацій. Мнѣ предстояло пробыть три года въ королевской коллегіи, послѣ годоваго курса спеціальной математики два года въ политехнической школѣ и три въ школѣ путей сообщенія. При одной мысли, что она по моей винѣ можетъ умереть въ мое отсутствіе, заставила меня встрепенуться, подобно путешественнику, спокойно шедшему по большой дорогѣ и нежданно очутившемуся на краю страшной бездны.

Прежде всего, я рѣшилъ узнать, дѣйствительно ли есть опасность. Но это не задерживало насъ въ Лони; послѣ столькихъ потрясеній бабушкѣ былъ нуженъ покой и уединеніе; она не скрывала этого и только для соблюденія формы настаивала, чтобъ я остался, по обыкновенію, въ Лони на время каникулъ. Завѣщаніе покойника, утвержденное всѣми, устранило всѣ непріятности дѣлежа. Мы всѣ получили на память по одному экземпляру изъ дѣдовыхъ вещей. Я печально разстался съ двоюродными братьями и сестрами, огорченными не меньше моего. Мы похожи были на разорванное ожерелье: нитка лопнула и зерна раскатились во всѣ стороны. Лично мнѣ Лони казалась почти пустыней, развалинами съ тѣхъ поръ, какъ не стало дѣдушки.

Возвратясь въ городъ, я получилъ письмо отъ Басе, гдѣ онъ не называлъ меня больше насмѣшливымъ именемъ «маленькаго патрона» и обращался ко мнѣ на вы.

«Мой милый Пьеръ, уже давно (мы не видались съ вами и всѣ попытки встрѣтиться съ вами оказались тщетными. Невозможно, чтобъ мы были совсѣмъ чужіе другъ другу, такъ какъ вы сынъ человѣка, которому я обязанъ всѣмъ. Смерть вашего уважаемаго дѣдушки, предстоящій вамъ отъѣздъ и другія обстоятельства ставятъ меня въ необходимость переговорить съ вами въ присутствіи г-жи Дюмонъ. Надѣюсь, что вы оба не откажете мнѣ въ этомъ. Примите, милый Пьеръ, увѣреніе въ моей неизмѣнной дружбѣ. Ж. Басе».

Когда я прочелъ письмо, мнѣ стало совѣстно за себя. Предо мной воскресли воспоминанія дѣтства, мнѣ приходили на умъ точное исполненіе обязанностей, добрые совѣты и поступки этого честнаго малаго, его преданность отцу и расположеніе, которымъ онъ пользовался у моихъ родителей. Я упрекалъ себя за мою глупую выходку и непростительный капризъ, въ силу котораго я такъ долго сторонился отъ стариннаго друга. И вотъ я, слѣдуя сердечному порыву, не посовѣтовавшись ни съ кѣмъ, отвѣтилъ такъ:

«Приходи, когда захочешь, милый Босе, и будешь принятъ съ распростертыми объятіями».

Катерина уже была далеко съ моею запиской, когда я разсказалъ матери о случившемся. Она приняла серьезный видъ и, не упрекая меня за поспѣшность, спросила, отчего я самъ не пошелъ переговорить къ Басе. Вмѣшательство женщины совершенно лишнее въ товарищеской бесѣдѣ. Я думалъ, что она вспомнила сейчасъ о причинахъ моего разрыва съ Басе, но она заговорила о совершенно постороннихъ вещахъ. Я слишкомъ хорошо зналъ ее, чтобъ не понять, чего она не досказала, и потому первымъ моимъ движеніемъ было броситься за письмомъ и отмѣнить свиданіе.

Несчастная женщина остановила меня:

— Что сдѣлано, то сдѣлано, — сказала она, слабо улыбнувшись. — Ничего не выиграешь, откладывая нужное объясненіе. Не помню, я гдѣ-то читала, что непредвидѣнное объясненіе бываетъ самое мудрое. И ты, можетъ быть, не зная самъ того, поступилъ умно.

Она говорила долго въ томъ же тонѣ, отрывисто, съ лихорадочною поспѣшностью отвѣчала на мои вопросы, а замѣтивъ слезы, навернувшіяся на моихъ глазахъ, разсмѣялась искусственнымъ смѣхомъ.

Ея нервное возбужденіе сообщилось и мнѣ. Я видѣлъ ея страданіе, но мнѣ хотѣлось скорѣе мучить ее, чѣмъ успокоить. Въ продолженіе этого безконечно длиннаго часа я инстинктомъ любящаго, ревниваго сына замѣтилъ, что чувства матери какъ бы замерли въ ней. Она была только женщиной, притомъ, самой непонятной изъ нихъ.

Катерина, между тѣмъ, не возвращалась, хотя могла бы уже десять разъ сходить туда и назадъ, такъ какъ новый складъ Басе находился въ нѣсколькихъ шагахъ отъ насъ; заболталась съ кѣмъ-нибудь, или Басе хотѣлъ опередить ее и задержалъ на время.

Онъ позвонилъ, я отперъ ему дверь, онъ сталъ меня цѣловать то въ одну, то въ другую щеку.

— Мой милый Пьеръ, наконецъ-то я увидѣлъ тебя! Славный день! Вашъ покорный слуга, госпожа Дюмонъ! О, это прекрасный день, прекрасный!…

Это вступленіе напоминало мнѣ комическую оперу. Басе, между прочимъ, расположился въ нашей скромной гостиной, положилъ свою новую шляпу на маленькій столикъ, разложилъ фалды своего великолѣпнаго сюртука на колѣна и надвинулъ манжеты на руки, затянутыя въ сѣрыя лайковыя перчатки.

Мать чуть замѣтно улыбалась; казалось, къ ней воротилось обычное спокойствіе, только ея восковыя руки дрожали слегка. Она непринужденно обмѣнивалась съ гостемъ любезностями, затѣмъ, безъ видимаго волненія, обратилась къ прежнему подмастерью, сдѣлавшемуся теперь значительнымъ подрядчикомъ:

— Господинъ Басе, Пьеръ отвѣтилъ вамъ поспѣшно, не посовѣтовавшись даже со мной, потому что дѣло требовало неотложнаго рѣшенія.

— Если хотите, неотложное, госпожа Дюмонъ; это зависитъ отъ самихъ себя. Такъ какъ мальчикъ черезъ нѣсколько дней долженъ уѣхать изъ Курси и вы останетесь здѣсь совсѣмъ однѣ, то я думалъ… я счелъ подходящимъ… тѣмъ болѣе, что Пьеръ мой единственный наслѣдникъ…

На этомъ неожиданномъ словѣ я грубо прервалъ его:

— На какомъ основаніи и по какому праву, милостивый государь, вы причисляете себя въ члены нашей семьи? Я ни въ чемъ и ни въ комъ не нуждаюсь.

Онъ отвѣтилъ мнѣ кротко, но покровительственно:

— Напрасно, дитя мое, ты не даешь мнѣ кончить. Выслушай прежде хорошенько, а разсердиться на меня ты всегда успѣешь. По волѣ судьбы я разбогатѣлъ въ ущербъ тебѣ. Мѣсто, купленное мною у твоей матери, я продалъ подъ желѣзную дорогу за сто тысячъ франковъ; теперь сумма уже удвоилась отъ поставки шпалъ на желѣзную дорогу. Началомъ этого предпріятія былъ достаточный запасъ дерева, заготовленный еще твоимъ покойнымъ отцомъ. Слышишь ли ты? Благодаря твоему отцу, я имѣю возможность брать на себя всѣ плотничные подряды не только на станціи Курси, но и на четырнадцати по этой линіи, безъ всякаго ущерба для текущей работы, дающей само по себѣ доходъ. Я веду дѣло самостоятельно; у меня нѣтъ компаніоновъ, нѣтъ также кредиторовъ, мнѣ предлагали открыть кредитъ, но я съ поклономъ ретировался: ужь слишкомъ дорого онъ обходится. Мои дѣла идутъ такъ успѣшно, что чрезъ пять лѣтъ у меня составится цѣлый милліонъ и я сдѣлаюсь однимъ изъ богатѣйшихъ капиталистовъ нашего округа. Тогда владѣлецъ фаянсовой фабрики и даже самъ банкиръ Пулярдъ при встрѣчахъ со мной станутъ обращаться какъ съ равнымъ. Меня не влечетъ эта заманчивая будущность; я хорошо понимаю, что все это богатство я пріобрѣлъ по волѣ судьбы въ ущербъ моему хозяину и его семьѣ. Еслибъ не умеръ Дюмонъ на пожарѣ, то онъ былъ бы теперь богачемъ, а не я; даже онъ вдвое еще былъ бы богаче, госпожа Дюмонъ, съ такою опытною, умною, бережливою женой, а я, несчастный холостякъ, безъ очага и опоры…

Мать сдѣлала движеніе, но онъ предупредилъ ея отвѣтъ и продолжалъ:

— Я знаю, вы скажете, что мнѣ надо жениться, и мнѣ уже много разъ представлялся этотъ случай. Мнѣ сватали самыхъ лучшихъ невѣстъ и въ самомъ городѣ, и въ окрестностяхъ. Подумайте, могъ ли я подѣлиться съ Колеттой или Жакелиной тѣмъ благосостояніемъ, которое, по праву, принадлежитъ скорѣе вамъ, чѣмъ мнѣ? Только съ вами, госпожа Дюмонъ, и сыномъ моего покойнаго хозяина я желалъ бы сдѣлать общимъ все согласно закону, если, по вашему мнѣнію, я въ продолженіе пятнадцати лѣтъ безграничнаго уваженія къ вамъ и искренней дружбы показалъ себя достойнымъ такого почетнаго и счастливаго супружества.

— А, такъ это предложеніе! — вскричалъ я, привскочивъ съ мѣста.

— А еслибы даже и такъ? — возразила строго мнѣ мать. — Я должна на это отвѣчать… молчи!…

Она обернулась къ Басе и сказала ему совершенно спокойно, взвѣшивая каждое слово:

— Другъ мой, я очень рада, что нашъ разговоръ произошелъ въ присутствіи моего сына. Я должна вамъ сказать, что вы слишкомъ часто старались встрѣчаться со мной въ городѣ на улицѣ гдѣ-нибудь. Я, конечно, не видѣла ничего дурнаго въ этомъ ухаживаніи, такъ какъ никогда не могла сомнѣваться въ благомъ его исходѣ, зная хорошо наши характеры. Я знала, что рано или поздно вы объяснитесь, и мнѣ остается благодарить васъ, что вы сдѣлали это въ присутствіи моего сына. Пьеръ содрогнулся при одной мысли о возможности назвать другаго человѣка своимъ отцемъ. Конечно, онъ молодъ и не знаетъ, что подобныя вещи случаются сплошь да рядомъ. Съ полною откровенностью я должна отвѣтить вамъ, что всю мою любовь и молодость сердца я отдала моему бѣдному Дюмону, поэтому мнѣ остается покориться судьбѣ и дѣлать всякія самопожертвованія въ пользу этого взрослаго ребенка. Ему я посвящу всю мою жизнь. Вы думаете встрѣтить во мнѣ женщину, Басе? Нѣтъ, вы видите лишь мать, уже престарѣлую мать, потому что годы печали и скорби, обходятся женщинамъ такъ же дорого, какъ солдатамъ время походовъ: они считаются вдвое.

Басе вскочилъ съ такою поспѣшностью, что въ первую минуту мнѣ казалось, что онъ станетъ разсыпаться матери въ комплиментахъ. Но онъ былъ человѣкъ находчивый и тактичный и показалъ это, ловко опровергнувъ доводы своего противника.

— А, вы уже чувствуете тяжесть жизни! Вы уже стали слабы и утомлены ею. Вы не болѣе, какъ тѣнь самой себя. Я это хорошо вижу, да и всѣ говорятъ, что вы чахнете, цѣлый городъ того мнѣнія, что вы замѣтно гаснете. А почему это, дорогая госпожа Дюмонъ? Общее мнѣніе объясняетъ тѣмъ, что вы, будучи энергичною, трудолюбивою женщиной, живете теперь безъ всякой дѣятельности, а прежде цѣлый домъ былъ на вашихъ рукахъ. Я зналъ васъ въ прежнее время: сколько вамъ доставалось хлопотъ и какъ легко вы справлялись со всѣмъ! Совершенно понятно, что вамъ теперь тяжело жить, сложа руки. Но до сихъ поръ у васъ, все-таки, было хотя немного разнообразія, благодаря этому ребенку. То вы отправлялись его навѣщать, то онъ приходилъ къ вамъ въ отпускъ; его успѣхи радовали васъ, — словомъ, все, что касалось его, даже и починки его одежды, поддерживало въ васъ… какъ бы это выразить?… ну, желаніе, смыслъ жизни. Но вотъ въ концѣ сентября уѣдетъ этотъ единственный сынъ на нѣсколько лѣтъ, что же, вамъ легко тогда будетъ одной?

Мать содрогнулась и Басе, замѣтя, что задѣлъ чувствительную струну, продолжалъ распространяться о нравственномъ томленіи вдовы вдали отъ единственнаго сына. Онъ не дѣлалъ ни малѣйшаго намека о нашемъ матеріальномъ стѣснительномъ положеніи. Разсуждая такъ, точно мы обладали десятью тысячами франковъ дохода, онъ доказывалъ, что если бы даже моя мать и послѣдовала за мной въ Вилль-Вьель или Парижъ, то, все-таки, она тамъ будетъ чувствовать себя болѣе одинокой, чѣмъ въ Курси. Здѣсь, въ родномъ городѣ, она можетъ встрѣтить знакомыхъ, а въ столицѣ въ продолженіе многихъ лѣтъ легко ли ей будетъ? И какое бы рѣшеніе она ни приняла, останется ли безъ меня, или послѣдуетъ со мной, вездѣ она будетъ одинока и умретъ съ тоски и одиночества. Подходящая партія, одобренная всѣми, могла бы снова привязать ее къ жизни; иначе для нея нѣтъ спасенія.

Пока нашъ бывшій, подмастерье излагалъ свои доводы, во мнѣ произошелъ переворотъ. Всѣ честолюбивыя надежды разлетѣлись вмигъ, подобно кораблю, разбившемуся объ утесъ. Мое поступленіе въ политехническую школу, высокія почетныя должности, отличія, которыя я могъ пріобрѣсти, по словамъ моихъ учителей, — все это вдругъ въ нѣсколько минутъ поблекло при мысли о долгѣ. Въ одну минуту я сталъ мужчиной, и этотъ мигъ былъ и будетъ самымъ торжественнымъ въ моей жизни. Я принесъ въ жертву долгу, назначенному мнѣ дѣдушкой, свою блестящую будущность.

Принявъ такое рѣшеніе, я сталъ совершенно спокоенъ и холодно слушалъ Басе. Онъ говорилъ долго и настолько убѣдительно, что бѣдная мать разъ десять готова была разрыдаться при печальныхъ картинахъ, изображаемыхъ Басе. Когда онъ кончилъ, я сказалъ ему дружескимъ тономъ:

— Браво, браво, мой старый другъ, у тебя золотыя уста, но довольно тебѣ расточать свое краснорѣчіе. Матери не придется ни оставаться одной здѣсь, ни переѣзжать и скучать въ одиночествѣ: я остаюсь. Мое ученіе кончено, я могу уже зарабатывать средства къ жизни и уже поступаю на должность съ перваго сентября. Не старайся отгадать, къ кому. Господинъ Симоне предложилъ мнѣ у себя мѣсто и я уже далъ ему слово. Хотя это не блестящая карьера, но я буду зарабатывать насущный хлѣбъ и даже нѣчто болѣе. Ты удивленъ, я вижу, и мать удивлена не меньше твоего: она, вѣдь, не посвящена въ мой секретъ; это для нея новость. Теперь вы оба знаете мое рѣшеніе: однимъ ударомъ я убилъ двухъ зайцевъ.

Мать встала, сильно взволнованная, и, не обращая вниманія на Басе, точно его и не было здѣсь, подошла ко мнѣ и, взявъ меня за руки, сказала:

— Пьеръ, я не спрашиваю, говоришь ли ты правду, потому что ты никогда не лгалъ, но подумалъ ли ты какъ слѣдуетъ о твоемъ рѣшеніи? Понимаешь ли ты, чѣмъ ты жертвуешь? За что ты берешься? Ты не забылъ, надѣюсь, волю отца?

— Нѣтъ, но дѣдушка заповѣдалъ мнѣ нѣчто болѣе подходящее къ настоящимъ нашимъ обстоятельствамъ. Онъ назначилъ меня главою семьи, и поэтому я имѣю право распоряжаться собою.

— Бѣдное дитя мое, ты еще даже не баккалавръ!

— И никогда не буду имъ, повидимому, хотя намѣренъ каждый вечеръ ходить въ коллегію, чтобы докончить тамъ свое образованіе. Увѣряю, что тебѣ не придется за меня краснѣть, дорогая матушка: Но къ чему мнѣ университетскіе дипломы, если я махнулъ рукой на какую бы то ни было государственную должность?

— Ты правъ, — воскликнулъ Басе, — я никогда не хотѣлъ, чтобы ты сдѣлался чиновникомъ. Промышленныя ремесла самое лучшее занятіе, съ помощью ихъ легче всего составить большое состояніе. Мнѣ хотѣлось, чтобъ ты продолжалъ ремесло отца, но твои родственники рѣшили иначе. Такъ какъ теперь ты самъ хочешь занять мѣсто прикащика, то почему бы тебѣ не предпочесть службу у подрядчика, который тебя и любитъ, и уважаетъ? Тебѣ знакомо плотничье мастерство, а по части фаянса знанія твои и гроша не стоютъ. Мнѣ теперь именно нужно завербовать молодаго человѣка, грамотнаго и ловкаго, способнаго защищать мои интересы письменно и устно противъ нападокъ желѣзно-дорожныхъ инженеровъ. Я не могу никогда объясняться покойно, потому что я очень вспыльчивъ, и въ минуту гнѣва бью что попадется подъ руку. Съ такимъ секретаремъ и ходатаемъ, какъ ты, я успокою свою жизнь и сберегу деньги.

— Ты мнѣ льстишь, Басе, но тебѣ не удастся сманить меня: я думаю, все-таки, о фаянсѣ.

— Будетъ ли онъ тебѣ хорошо платить, этотъ скаредъ Симоне?

— Я согласенъ съ тѣмъ, что мой патронъ не изъ щедрыхъ, но онъ человѣкъ справедливый, и хотя мы еще не касались денежнаго вопроса, я, все-таки, увѣренъ, что первое время буду получать не менѣе пятидесяти франковъ.

— Я предлагаю тебѣ втрое больше.

— Это слишкомъ дорого…

— То-есть почему?

— По всему…

Мать, не давъ ему времени возразить на этотъ рѣшительный отвѣтъ, сказала серьезнымъ и положительнымъ голосомъ:

— Теперь, любезный Басе, мы всѣ трое высказали, кажется, все, что намъ надо было. Если я приняла жертву этого ребенка, то потому, что рѣшилась не перемѣнять ни положенія, ни имени. Мы глубоко тронуты вашею дружбой и великодушнымъ намѣреніемъ, но рѣшились посвятить себя другъ другу. Берите съ насъ примѣръ и устройте вашу жизнь помимо насъ; у васъ хорошее состояніе, поэтому, разставаясь съ вами, намъ остается только пожелать вамъ счастья.

Несчастный подавилъ рыданія; его глаза были полны слезъ.

— Довольно, — сказалъ онъ. — Вамъ только остается выгнать меня вонъ; я ухожу. Мой поступокъ заслуживалъ лучшаго, госпожа Дюмонъ, и вы не можете пожаловаться, если я отомщу за вашъ отказъ.

Я намѣревался броситься между матерью и Басе, но онъ удержалъ меня своею сильною рукой и продолжалъ:

— Тебѣ я тоже отомщу, мальчикъ, какъ слѣдуетъ честному человѣку и работнику. Я буду слѣдить за вами и покровительствовать, несмотря ни на что, вопреки вашему желанію замѣню вамъ, по мѣрѣ возможности, моего бѣднаго хозяина. Я считаю себя не только преемникомъ Петра Дюмона, но также его и вашимъ должникомъ. Нѣтъ ни закона, ни силы, ни власти, которые могли бы помѣшать мнѣ. У меня не можетъ быть другой семьи, кромѣ его жены и сына. Примите это оба къ свѣдѣнію! Прощайте, госпожа Дюмонъ, прощай, мальчуганъ!

Сказавъ это, онъ схватилъ свою новую шляпу и вышелъ, хлопнувъ дверью. Я бросился на колѣна передъ матерью:

— Дорогая мама, какъ мнѣ благодарить тебя за твою любовь къ отцу даже и послѣ его смерти!

— Въ этомъ нѣтъ никакой заслуги, — отвѣчала она, — Но когда же оставятъ насъ въ покоѣ, въ неизвѣстности? Отчего я не старуха?

Глава IX.
Фабрика.

На меня, общественнаго стипендіата, каждый изъ гражданъ имѣлъ такія же права, какъ мать, дядя и прочіе родные.

Говоря чистосердечно, эта всеобщая опека не тяготила меня, являя себя только хорошими поступками и ласковыми словами. Всѣ, и богатые, и бѣдные, въ особенности послѣдніе, называли меня не иначе, какъ «мой милый Пьеръ, дорогой мой Дюмонъ», а съ нѣкотораго времени «мой милый господинъ Дюмонъ», съ удареніемъ на мѣстоименіи притяжательномъ. Я не видѣлъ въ этомъ для себя униженія и не сердился, сознавая, что хлѣбъ, который я ѣлъ, вполнѣ заслуженъ моимъ отцомъ.

Рѣшившись самостоятельно выбрать себѣ занятіе, я не столько боялся разговоровъ, сколько затаеннаго порицанія. Если городъ на свои средства воспитываетъ ребенка, то онъ въ нравѣ ожидать, что стипендіатъ отблагодаритъ его.

Мой поступокъ нисколько не удивилъ и не обрадовалъ Симоне. Онъ далъ мнѣ понять, что предвидѣлъ это заранѣе.

— Съ завтрашняго дня, господинъ Дюмонъ, вы поступаете на службу съ жалованьемъ 75 франковъ въ мѣсяцъ. Я не имѣю особенной надобности въ вашихъ услугахъ; персоналъ въ полномъ составѣ, но я никогда не измѣняю разъ данному слову. Вамъ будутъ поручать покупку матеріала, продажу и многое другое, и вы должны будете исполнять все, что вамъ прикажутъ; въ будущемъ году вамъ, можетъ быть, придется сдѣлать нѣсколько поѣздокъ.

— Я на все готовъ, милостивый государь, чтобъ выказать вамъ мою благодарность, и если безграничная моя признательность…

— Не надо словъ! Я ничего не требую отъ служащихъ, кромѣ честнаго исполненія своихъ обязанностей. Работая добросовѣстно, вы получите здѣсь только необходимое, не болѣе. Лишнее говорить вамъ, что вы не составите себѣ здѣсь капитала; вамъ уже извѣстно, что это не удалось мнѣ. Самое большое жалованье на фабрикѣ — шесть тысячъ франковъ; его получаетъ кассиръ, который состоитъ на службѣ уже тридцать лѣтъ и былъ еще при моемъ отцѣ.

— Я всегда достаточно заработаю на себя; кромѣ того, у насъ есть кое-что и дома. Но вы… вы такъ долго, съ такимъ мужествомъ переносите тяжелую борьбу; позвольте надѣяться, что когда-нибудь ваши усилія увѣнчаются успѣхомъ. Не одною признательностью лишь я намѣренъ отблагодарить васъ: у меня есть небольшія свѣдѣнія, я много думаю, отыскиваю способы, у меня есть планъ…

— Если вы имѣете какіе-нибудь планы относительно фаянса, то совѣтую ихъ бросить. Здѣсь нѣтъ мѣста нововведеніямъ, преобразованіямъ и всему подобному. Хотя фирма моя древняя, но она прочна; она продержится дольше меня, дольше даже васъ, если не будутъ ничего измѣнять, иначе при первомъ толчкѣ все разрушится. Вотъ почему я крѣпко держусь того, что вы называете рутиной. До завтра, ровно въ восемь часовъ!

Онъ ушелъ съ свойственною ему поспѣшностью, оставивъ меня смущеннымъ, но довольнымъ. Я былъ радъ, получивъ мѣсто съ опредѣленнымъ жалованьемъ: передо мной была обезпеченная будущность; что касается новыхъ идей и смѣлыхъ проектовъ, наполнявшихъ мою бѣдную голову, то для нихъ почва фабрики оказывалась неблагопріятной.

По дорогѣ я зашелъ въ квартиру Бонафипоръ и засталъ Барбару всю въ слезахъ. Она встала мнѣ на встрѣчу; чулокъ, пасьма нитокъ для штопанья и деревянное яйцо съ шумомъ упали на полъ съ ея колѣнъ.

— Наконецъ-то, ты пришелъ, — сказала она, вытирая слезы на глазахъ. — Отецъ теперь въ мастерской, мамаша пошла къ твоей, Жанъ съ товарищами отправился въ лѣсъ нарѣзать вѣтокъ для украшенія актовой залы, а я вотъ въ домѣ работаю.

— Кажется, ты, моя бѣдняжка, о чемъ-то плакала сейчасъ. У тебя есть какое-нибудь горе?

— Да, оно касается и меня, и тебя. Мнѣ такъ жалко твоего дѣдушку!

— Но, вѣдь, ты мало знала моего дѣдушку!

— Развѣ я не бывала въ Лони? Ты не видалъ, какъ онъ ласкалъ меня? Только одинъ дѣдушка былъ любезенъ со мной.

Я не могъ удержаться отъ улыбки при этомъ словѣ, а она продолжала съ свойственною ей живостью:

— Да, любезенъ! Ты не обратилъ вниманія на то, что онъ называлъ меня красавицей? А когда мы съ мамашей сказали, что онъ насмѣхается надъ нами, онъ тотчасъ же принялъ свой важный рыцарскій видъ и поклялся, что ни одинъ Дюмонъ не позволитъ себѣ издѣваться надъ невинностью и граціей.

— Бѣдный дѣдушка! я узнаю тебя по этимъ словамъ. Кого же, ты предполагаешь, онъ намѣтилъ тебѣ въ мужья?

— Не знаю, онъ унесъ съ собой въ могилу эту тайну.

— Вѣроятно, какого-нибудь мальчика изъ Лони. Но какъ странно выбирать мужа для десятилѣтней дѣвчонки!

— Ты самъ мальчишка! Мнѣ въ мартѣ будетъ уже тринадцать лѣтъ.

— Значитъ, тебѣ пока еще двѣнадцать лѣтъ съ половиной. Какому счастливцу хотѣлъ дѣдушка вручить такую малышку? Ужь не Жозефу ли, сыну смотрителя школы? Можетъ быть, Баптисту, сыну кожевника, а то, можетъ, Мельникову Лорену, который рака…

Мы расхохотались оба при воспоминаніи о большомъ балбесѣ, который, во время ловли раковъ, вмѣсто того, чтобъ поскорѣе убить вцѣпившагося въ руку рака, сталъ кричать, призывая на помощь всю деревню. Барбара тотчасъ раскаялась въ своей веселости и, принявъ серьезный видъ, сказала:

— Противный! Я хотѣла досыта наплакаться сегодня. Надо тебѣ было прервать мою кручину, гадкій мальчикъ!

— Мнѣ надо сообщить тебѣ большую новость: я, вѣдь, не уѣду въ Вилль-Віель, а останусь здѣсь, поступивъ въ качествѣ прикащика къ г. Симоне, и мы будемъ видѣться ежедневно.

Сначала она отказывалась мнѣ вѣрить, но, убѣдившись, что я не лгу, молодая провансалка осыпала меня упреками. Это было первымъ отголоскомъ общественнаго мнѣнія.

— Послѣ всего, что они для тебя сдѣлали? А твои обѣщанія, успѣхи и намѣренія твои, гдѣ же все это? Ты намѣренъ теперь заняться дурацкимъ ремесломъ!

— Не забудь, что твой отецъ также занимается имъ.

— Оставь, пожалуйста, отца; онъ мнѣ отецъ и я не могу быть ему судьей; не знаю, способенъ ли онъ на другое какое-нибудь дѣло, но твои дарованія даже больше того, чтобъ быть подпрефектомъ, главнымъ инженеромъ, королемъ Франціи, и вдругъ ты намѣреваешься мять землю, перевертывать на огнѣ въ печи тарелки! О, какъ бы я прибила тебя, еслибъ была мужчиной!

— Мнѣ, малютка, не придется мѣсить глину, я даже думаю, что и рабочіе въ скоромъ времени не будутъ дѣлать этого ногами; моя же должность такова, что мнѣ не придется имѣть никакого дѣла съ колесами и печами; развѣ только я по личному желанію захочу изучить все до мельчайшихъ подробностей.

Я сталъ повѣрять ей мои новыя честолюбивыя намѣренія; она смѣялась. Когда я намекнулъ ей о причинахъ, удерживающихъ меня въ Курси, она страшно разсердилась и начала на меня кричать:

— Я развѣ не могла бы за тебя служить твоей матери? Ты развѣ забылъ, что пока я жива, госпожа Дюмонъ никогда не ощутитъ недостатка ухода и заботы о ней, еслибъ ей случилось заболѣть? Въ горѣ я также съумѣла бы ее утѣшить. Когда ты такого дурнаго мнѣнія обо мнѣ, то могу сказать тебѣ лишь одно, что я слишкомъ добра, любя васъ больше, чѣмъ собственную семью!

Такъ меня приняли у Бонафипоръ.

За то двое людей, гг. Матцельманъ и Дюссо, со стороны которыхъ я больше всего боялся встрѣтить препятствій, одобрили вполнѣ мой поступокъ. Господинъ Матцельманъ находился въ актовой залѣ, помогая рабочимъ обивать сукномъ эстраду; въ одной рукѣ у него былъ молотокъ, въ другой гвозди. Выслушавъ мой разсказъ, онъ бросился меня цѣловать.

— Ты сдѣлаешься моею славой, притомъ, не столько своими школьными успѣхами, сколько этимъ умнымъ и мужественнымъ рѣшеніемъ. О, какой это примѣръ для нашего городка, честнаго и добраго, но глупаго, какъ всѣ маленькіе города Франціи, когда узнаютъ, что ты, награжденный въ отличіе вѣнками и другими почетными наградами и безспорно самый образованный изъ всего своего города, займешь мѣсто прикащика на фабрикѣ! О, дитя мое, какой примѣръ для твоихъ прежнихъ и будущихъ товарищей! Какой полезный урокъ для сыновей мелкой буржуазіи, презирающихъ полевыя работы, торговлю, ремесла своихъ отцовъ! Чортъ знаетъ что! Возстань же вялое, безсильное юношество! Я бѣшусь окончательно при мысли, что для девяти десятыхъ моихъ учениковъ коллегія служитъ какъ бы прихожей присутственныхъ мѣстъ.

Нашъ сосѣдъ, старый рисовальщикъ, также горячо привѣтствовалъ меня, но въ другомъ духѣ:

— Знаешь ли, твой поступокъ вознаградится, и мы съ тобой далеко пойдемъ. Я уже считалъ себя устарѣлымъ для работы и намѣревался удалиться на покой, какъ слѣдуетъ человѣку моего возраста; но твой фаянсъ способенъ меня воскресить. Гончарное искусство, милый мой, прекрасный отдѣлъ въ области скульптуры. Современные граждане незнакомы съ нимъ, да и художники-то теперешніе мало смыслятъ въ севрской работѣ. Я же изучилъ ее во всѣхъ отношеніяхъ, до мельчайшихъ подробностей, какъ любитель и понимающій это дѣло. Кромѣ лучшихъ работъ Урбина и Губбіо, которыя висятъ здѣсь на стѣнѣ, у меня есть въ кладовой съ полдюжины ящиковъ, гдѣ произведенія городовъ Дельфта, Руана, Невера терпѣливо ждутъ часа своего освобожденія. Мы скоро распакуемъ и разсмотримъ ихъ вмѣстѣ съ тобой. Ты увидишь рѣдкости, купленныя мною по 20 су за штуку, благодаря невѣжеству моихъ современниковъ. У моей племянницы въ сундукѣ хранится сокровище менѣе цѣнное само по себѣ, но оно можетъ быть для тебя полезнѣе; это именно полный сервизъ, сдѣланный въ Страсбургѣ, работы братьевъ Анонъ. Я никогда не встрѣчалъ ничего красивѣе и нѣжнѣе этой работы. Ты увидишь эти чудесныя древности, купленныя мною въ цѣну тарелокъ Симоне, и мы станемъ дѣлать съ нихъ снимки.

— Но къ чему же это, если они гроша не стоютъ?

— Эхъ, ты, для чего! Да для того, что пошла на нихъ снова мода. Публика, по примѣру любителей, уже начинаетъ понемногу покупать, не имѣя, однако, никакого понятія. Въ олигархіи буржуазіи, гдѣ бѣшеныя деньги служатъ закономъ, просыпается вкусъ къ изящнымъ искусствамъ въ Парижѣ, Ліонѣ, Турѣ, даже въ Курси; здѣсь торговецъ подержаными вещами Годіо продалъ мнѣ кусокъ штора-кружева за 50 франковъ, когда оно стоитъ тысячу. Въ прошломъ году я бы продалъ вамъ, сказалъ онъ мнѣ, эту тряпицу за сто су, но нынѣшній годъ спросъ на рѣдкости повысился, господинъ!

Болтовня стараго живописца немного возмутила меня; я думалъ, что онъ подбиваетъ меня на поддѣлку древностей, и я отвѣчалъ, что ни я, ни г. Симоне не рѣшимся ни за что на подобную контрабанду.

— Ты съ ума сошелъ! — вскричалъ онъ. — За кого же ты меня принимаешь? Я тебѣ говорю, что во Франціи понемногу начинается спросъ на художественныя вещи, значитъ, мы можемъ пустить въ ходъ наши знанія. Дѣло не въ томъ, чтобъ копировать древности, поддѣлывать ихъ, надо изучать ихъ, постигать самый ихъ духъ. Древніе даютъ намъ въ этомъ примѣръ. Одинъ мой гаврскій товарищъ прислалъ мнѣ четыре японскихъ альбома съ удивительными эскизами; они вышли бы замѣчательно эффектными на фаянсѣ.

— Но г. Симоне объявилъ мнѣ, что имѣетъ предубѣжденіе противъ какихъ бы то ни было нововведеній и никогда не допуститъ ихъ.

— Ну, мы вырвемъ его изъ этой рутины. Ты будешь рисовать каждый вечеръ подъ моимъ наблюденіемъ, я посвящу тебя въ тайны живописи. И когда ты пріобрѣтешь легкость кисти, привычку самостоятельнаго творчества, мы окажемъ услугу твоему покровителю въ его собственномъ домѣ. И пусть меня изжарятъ въ печи, если онъ не поблагодаритъ насъ послѣ.

Возвратившись домой, я, послѣ завтрака, въ послѣдній разъ облекся въ свою форменную пару; мать любила видѣть меня въ мундирѣ; она мысленно украшала его золотымъ шитьемъ, эполетами, крестами и другими бездѣлушками.

Часъ спустя, я сидѣлъ на скамьѣ рядомъ съ товарищами, вдыхая въ себя живительный, здоровый запахъ зелени.

Директоръ поднялся съ своего мѣста. Съ всегдашнимъ своимъ здравымъ смысломъ принялся онъ защищать передъ гражданами Курси, моими нареченными отцами, мой поступокъ, который въ глазахъ однихъ казался неблагодарностью, въ глазахъ другихъ — самоотреченіемъ. Болѣе четверти часа онъ говорилъ обо мнѣ, не называя моего имени.

Сто разъ случалось, что жители Курси жаловались на то, что имъ приходилось затрачивать большія суммы для удовольствія видѣть полнѣйшую неспособность ихъ учениковъ, получившихъ первыя награды. Сегодня же можно засвидѣтельствовать, что школьное образованіе съ прибавленіемъ къ нему практическихъ занятій даетъ возможность семнадцатилѣтнему юношѣ самостоятельно зарабатывать себѣ кусокъ хлѣба, и, главное, зарабатывать его въ своемъ городѣ. Мы должны стараться устроить свою жизнь счастливо тамъ, куда насъ бросила судьба съ рожденія, среди старыхъ друзей и товарищей ранняго дѣтства. Оградимъ себя отъ маніи къ переселенію, заставляющей поселянъ стремиться въ городъ, а провинціальныхъ жителей — въ Парижъ. Развѣ плохо живется обитателямъ береговъ Луары и прекраснаго, цвѣтущаго Турена съ его виноградниками?

— Что касается меня, — продолжалъ директоръ, — то мнѣ такъ легко дышется посреди моихъ учениковъ и ихъ семействъ, что я страшусь повышенія, какъ какой немилости. Когда еще этому несчастному номаду-чиновнику удастся поселиться на родной землѣ и повышаться на службѣ, не торопясь, постепенно, подобно деревьямъ, растущимъ въ его саду! Въ ожиданіи осуществленія этой мечты, я постараюсь сдѣлать для васъ то, что министръ долженъ бы сдѣлать для меня: я отвлеку васъ отъ причудливыхъ честолюбивыхъ стремленій, я постараюсь во что бы то ни стало привязать васъ къ родной почвѣ. Что можете вы найти лучше этого городка, хорошо расположеннаго, правильно выстроеннаго и находящагося въ такихъ благопріятныхъ климатическихъ условіяхъ? Здѣсь можно жить комфортабельно, но дешево; бѣлый хлѣбъ такъ.хорошъ, какъ нигдѣ, вино безвредно, а заработокъ превышаетъ нужды; дѣятельные и бережливые люди такъ же надежно могутъ нажить себѣ состояніе, какъ въ Блуа, Турѣ и Парижѣ. Наконецъ, когда наступитъ для васъ время женитьбы (и чѣмъ раньше, тѣмъ лучше), то каждый изъ васъ, мои милыя дѣти, найдетъ себѣ подругу жизни между сестеръ своихъ товарищей, и увѣряю васъ, что эти дѣвицы такъ же умны и нравственны, какъ обитательницы просвѣщенныхъ городовъ Франціи и за границей.

Нѣкоторые родители и всѣ наши учителя безъ исключенія насупили брови въ концѣ этой тирады. Говорить о бракѣ двумъ стамъ учениковъ! Ничего нельзя себѣ представить болѣе парадоксальнаго въ то время, когда такое заведеніе, какъ старая коллегія въ Курси, представляла изъ себя монастырь, наскоро побѣленный, но директоръ сказалъ нѣсколько комплиментовъ городу и его жителямъ и завершилъ свою побѣду, показавъ, что у воспитанниковъ необходимо развить любовь къ семейному очагу.

Всѣ громко заапплодировали моему адвокату, съ пользой защитившему своего кліента. Такъ мое имя было записано первымъ на золотой доскѣ. Нѣкоторые пришли съ цѣлью освистать меня, но общественное мнѣніе, возстановленное авторитетомъ уважаемаго человѣка, остановило ихъ. Когда подпрефектъ обнялъ меня, то крики одобреній положительно оглушили меня.

На другой день по дорогѣ на фабрику я встрѣтился съ старымъ кассиромъ, г. Куртуа, и предложилъ ему опереться на мою руку.

— Охотно, — согласился онъ, — тѣмъ болѣе, что намъ, предстоитъ работать вмѣстѣ: васъ назначили ко мнѣ подъ начало и прежде всего васъ приставятъ къ корреспонденціи. Эта работа легкая и, чтобъ хорошо исполнять ее, вамъ придется отучиться отъ того, чему васъ наставляли ваши учителя. Пожалуйста, никакакихъ литературныхъ вычурностей, мой милый. Самые простые риторическіе обороты запрещены хозяиномъ. Онъ едва разрѣшаетъ намъ писать даже такія фразы: «честь имѣемъ быть», или «мы ввѣрили для продажи два ящика съ товаромъ, которые желаемъ вамъ благополучно получить». Формула приличія сокращена такъ: «Примите наше почтеніе. Симоне отецъ и сынъ».

— Развѣ у него есть сынъ?

— Нѣтъ, а это онъ прежде былъ товарищемъ въ дѣлѣ отца и вотъ уже двадцать лѣтъ, какъ онъ остался одинъ, онъ удерживаетъ эту подпись въ письмахъ и на товарахъ. Онъ хорошій человѣкъ на самомъ дѣлѣ, хотя этого не видно сразу, — онъ только притворяется. Онъ раздраженъ уже тѣмъ, что рабочіе десятками оставляютъ насъ и идутъ на желѣзную дорогу. Я боюсь, какъ бы вамъ не пришлось плохо отъ него, но между нами въ конторѣ вы найдете хорошихъ товарищей. Только вы не должны выдѣляться здѣсь, какъ въ коллегіи, вы моложе всѣхъ, позднѣе другихъ поступили и потому, конечно, на васъ возложатъ самыя неблагодарныя обязанности. Но если вы будете почтительно относиться къ старшимъ, васъ, конечно, всѣ полюбятъ.

Едва успѣлъ я поблагодарить его, какъ мы остановились передъ небольшимъ одноэтажнымъ домикомъ съ облупившеюся повсюду штукатуркой.

По лѣсенкѣ въ двѣ ступени мы поднялись къ единственной двери, которая вела, какъ гласила надпись, въ «Контору и кассу», помѣщавшіяся въ одной комнатѣ, меблированной столомъ съ пятью пюпитрами и небольшимъ столикомъ для меня. Отдѣленіе стараго кассира, его книги, большія и маленькія, и денежный сундукъ помѣщались въ глубинѣ комнаты, какъ бы въ нѣкоторомъ родѣ крѣпости, запертой съ помощью желѣзной рѣшетки на крѣпкомъ засовѣ. Совершенно лишняя предосторожность, можно сказать, такъ какъ воры были рѣдкимъ явленіемъ въ нашей мѣстности для того, чтобъ доставить дѣятельность полиціи, — пришлось бы выписывать ихъ изъ-за границы или Парижа.

Я зналъ моихъ новыхъ товарищей, какъ и всѣхъ почти служащихъ на фабрикѣ. Они ласково приняли меня и указали работу. Эта корреспонденція была просто дѣтская игра, и, несмотря на предупрежденія моего сосѣда въ такомъ родѣ: «Дюмонъ, смотрите, не испортьте работы», я успѣлъ окончить ее въ два часа, хотя срокъ былъ до двѣнадцати.

Въ ту минуту, какъ я вставалъ, чтобъ показать свою работу г. Куртуа, взошелъ неожиданно хозяинъ, любившій изрѣдка заставать врасплохъ своихъ служащихъ. Онъ положилъ руку на мои бумаги, точно онъ считалъ меня способнымъ время, назначенное для занятій, употреблять для сочиненія пятиактныхъ трагедій или для чтенія романовъ Поль-де-Кока.

— Это вашъ почеркъ? — сказалъ онъ, насупивъ брови. — Хорошо и довольно разборчиво, вовсе не похоже на школьное маранье.

— Нашъ директоръ наказывалъ насъ за неразборчивый почеркъ.

— Такъ это эльзасецъ также научилъ васъ коммерческому слогу? Какъ это вы хорошо изложили эти письма; старые служаки, и тѣ не могли сдѣлать этого лучше!

— Добрѣйшій г. Куртуа далъ мнѣ нѣсколько указаній…

— Берите вашу шляпу и идемъ!

Онъ быстро увлекъ меня, не покидая моей лѣвой руки, которую крѣпко сжималъ своею сильною правою рукой, и повелъ меня по пыльной почвѣ, гдѣ въ разбросъ стояли фабричныя зданія.

— Знаете ли вы, — сказалъ онъ мнѣ съ своимъ горькимъ смѣхомъ, — что рабочіе покидаютъ, а прикащики и конторщики толпами осаждаютъ меня?

— Это, вѣроятно, потому, что одни получаютъ здѣсь достаточный заработокъ, а другіе нѣтъ.

— Вотъ такъ новость! Я думаю, что рабочему, освобожденному отъ претензій моды, движимаго имущества и прочей суеты сего міра, отрѣшившемуся отъ извѣстнаго общественнаго положенія, остается только заботиться о квартирѣ и столѣ, и потому при одинаковомъ жалованьи съ конторщикомъ онъ вдвое богаче. Мнѣ кажется, вы, получившіе умственное образованіе, не можете приравнять себя къ этимъ двуногимъ животнымъ, вертящимъ на огнѣ тарелки подъ этимъ навѣсомъ. Между тѣмъ, они получаютъ такое же жалованье, какъ и вы, іота въ іоту, такъ какъ я назначилъ вамъ жалованье 75 франковъ въ мѣсяцъ, а они ежедневно получаютъ 2 франка 50 сантимовъ. Я надѣюсь, вы ничего не можете возразить на это, такъ какъ цифры краснорѣчивѣе фразъ.

— Позвольте, однако, замѣтить вамъ, что служащій на жалованьи въ 75 франковъ помѣсячно, по меньшей мѣрѣ, на десять франковъ богаче простаго рабочаго, получающаго поденно 2 франка 50 сантимовъ, потому что въ этотъ составъ входятъ и праздничные дни. Замѣтьте, кромѣ того, что получаемая мною сумма есть минимумъ, тогда какъ эти несчастные, обливающіеся тамъ потомъ, никогда не получаютъ больше. Если даже семья служащаго и дѣлаетъ нѣкоторыя жертвы для воспитанія ребенка, то, все-таки, она не лишена источниковъ, облегчающихъ ея существованія до тѣхъ поръ, пока ребенокъ самъ, наконецъ, не станетъ помогать семьѣ. Возьмите хоть меня въ примѣръ. Въ ожиданіи повышенія, незначительнаго, медленнаго, по несомнѣннаго, по вашему обѣщанію, я живу у матери на ея столѣ, прибавляя къ ея маленькому бюджету мое жалованье. Получая 75 франковъ при хорошо устроенномъ хозяйствѣ, я пользуюсь такимъ благосостояніемъ, какого не испытаетъ работникъ, если даже вы нестанете платить ему пять франковъ ежедневно.

— Кто же вамъ говоритъ объ увеличеніи жалованья? Это смѣлое и жестокое предположеніе мнѣ приходится слышать изъ устъ мальчика, знающаго сильныя и слабыя стороны моей торговли! Я выручаю какъ разъ на удовлетвореніе своихъ жизненныхъ потребностей, вы это хорошо знаете, и вдругъ хотите возвысить жалованье этимъ животнымъ въ ущербъ мнѣ!

— Но, милостивый государь, вѣдь, и скотинѣ даютъ отдыхъ послѣ цѣлаго дня работы. Не горячитесь! Не считайте меня за одного изъ тѣхъ мечтателей, которые желали бы установить рабочую цѣну. Во всѣхъ странахъ и всегда цѣна работы опредѣляется спросомъ и сбытомъ товара. Правительство даже не можетъ устранить безполезнаго вамъ работника, ни уменьшить награды за трудъ такому, который вамъ хорошо служилъ. Логика и опытъ показали, что хозяинъ не въ силахъ удержать работника противъ его желанія, а также невозможно платить за трудъ меньше того, чѣмъ его цѣнитъ работникъ. Разсчетъ можетъ окончиться только полюбовно.

— У меня нѣтъ сдѣлокъ ни съ кѣмъ!

— Никто не требуетъ, чтобы вы приносили въ жертву ваше право, оно неограниченно; я понемногу начинаю понимать васъ, добрый г. Симоне: вы не людоѣдъ, и за вашимъ столомъ никогда не подаютъ человѣческаго мяса.

— Конечно, я не съѣмъ никого, но не думаю, чтобы и я-то дался на съѣденіе.

— Вы совершенно правы, не желая и не будучи въ состояніи возвысить плату. Рабочіе объявили, что не въ состояніи существовать на такую дешевую цѣну, и идутъ на заработки въ разныя стороны. Это одинаково плохо и для васъ, и для нихъ, такъ какъ всѣ портятъ себѣ репутацію и черезъ нѣсколько мѣсяцевъ, какъ будетъ проложенъ желѣзно-дорожный путь, всѣ умрутъ съ голода.

— Они заслуживаютъ того.

— Положимъ, но развѣ фабрика воспрянетъ отъ того? Отчего же вы не находите средства улучшить ихъ участь, не ухудшая, въ то же время, своей? Они покидаютъ васъ, чтобы заработать лишнія 10 су въ день, и не знаютъ того, что подрядчикъ желѣзной дороги, большой плутъ, бывшій каменщикъ и кабатчикъ въ Ніеврѣ, обратно получаетъ ее черезъ кабакъ. Будь я на вашемъ мѣстѣ, я бы устроилъ такъ, что прибавилъ бы не только 10 су, но цѣлый франкъ, не отнимая ни сантима ни у нихъ, ни у себя.

— Правда? Я не изъ любопытныхъ, но мнѣ бы хотѣлось знать, какимъ это образомъ?

— Вы никогда не узнавали объ ихъ житьѣ? Знаете ли вы, какъ они помѣщаются и чѣмъ пробавляются?

— Нѣтъ, ни вообще, ни въ частности. Подастъ человѣкъ свою работу, я заплачу ему за нее деньги, и мы квиты. Ничего общаго между нами нѣтъ, каждый самъ по себѣ.

— Такъ-то оно такъ. Но, вѣдь, это ересь въ области экономіи. Люди гораздо солидарнѣе, чѣмъ вы о нихъ думаете, мой дорогой хозяинъ. Я воспитывался въ скромной семьѣ, но тамъ заботились о пищѣ и здоровьи каждаго ученика и за это никто никогда не могъ упрекнуть моего отца. Вамъ, можетъ, кажется дерзкимъ, что мальчикъ моего возраста позволяетъ себѣ говорить такъ, но я говорю на основаніи личныхъ своихъ соображеній. Фабричные въ Курси живутъ въ приличныхъ квартирахъ, но ѣдятъ плохо. Они наѣдаются только досыта въ дни кутежа. Отецъ говорилъ, я помню, что это такъ и во всей Франціи. При мелочной покупкѣ онъ платитъ дороже васъ.

— Развѣ я виноватъ, что они дѣлаютъ долги?

— Да, это потому, что вы платите имъ жалованье только по прошествіи двухъ недѣль, но вы не виноваты, потому что это обыкновенно вездѣ такъ. Будь ежедневная уплата, рабочему стало бы легче. Самые несчастные изъ рабочихъ въ Курси, это холостяки, которымъ приходится питаться по дурнымъ харчевнямъ. Содержатель, не имѣющій ни полушки и самъ живущій въ долгъ, увеличиваетъ порціи этихъ несчастныхъ на долю жены своей и дѣтей, и потому имъ приходится за два дня истратить приблизительно два франка или два франка 50 сантимовъ. Чтобы избавиться отъ этой жизни, они и идутъ слѣпо къ новому хозяину.

— Молодой человѣкъ, вы резонерствуете, какъ газета, и плохая газета. И не обладай я такимъ терпѣніемъ, я бы помѣстилъ васъ въ редакцію газеты Виллъ-Въелѣскій Патріотъ, потрясающій политическія и соціальныя основы. Нѣтъ ничего легче и безполезнѣе, какъ поносить установленный порядокъ вещей. Франція изобилуетъ отважными реформаторами, которые, не имѣя собственности, готовы ниспровергнуть до основанія все, насажденное потомъ и кровью нашихъ отцовъ, но до сихъ поръ никто изъ этихъ господъ не знаетъ самъ, что далъ бы онъ намъ взамѣнъ.

— Я никогда не читалъ подобныхъ газетъ и никогда не рѣшился бы разрушить даніе простой, оставленной угольщиками хижины, потому что и она можетъ служить убѣжищемъ отъ дождя. Дайте въ мое распоряженіе этотъ маленькій сарай съ глиной, — въ немъ уже 10 лѣтъ не производятъ никакой работы, — я и не подумаю его разрушать, а, можетъ быть, съ вашею помощью и опытностью мнѣ удастся сдѣлать изъ него краегольный камень фабрики. Предоставьте мнѣ устроить эту лачугу какъ слѣдуетъ, и я увѣренъ, что рабочіе не убѣгутъ отъ васъ.

Я задѣлъ его любопытство, если не вполнѣ пріобрѣлъ его довѣріе. Онъ слушалъ меня терпѣливо и я успѣлъ развить планъ, созрѣвшій у меня въ теченіе сутокъ.

— Дѣдушка и отецъ говорили, что содержаніе обходится человѣку не дорого, если, — прибавляла мать, — будутъ приложены въ хозяйствѣ бережливость и аккуратность. Отъ отставнаго лейтенанта Лекена я зналъ, во что обходится дневное содержаніе солдата, а отъ г-жи Матцельманъ имѣлъ подробныя свѣдѣнія о суммѣ содержанія пансіонеровъ. Взрослый человѣкъ, работая съ утра до ночи, долженъ ѣсть больше меня; но выгода совмѣстной жизни, упрощенное сохраненіе, покупка продовольствія оптомъ и почти безплатное топливо фабрики, гдѣ жаръ пропадаетъ повсюду даромъ, навѣрное, возстановили бы устойчивость и дали бы мнѣ возможность установить опредѣленную цѣну для каждаго рабочаго. Такимъ образомъ, сытный обѣдъ и завтракъ взрослаго человѣка будутъ обходиться не дороже восьми су. На два су хлѣба, горшокъ риса, капусты, бобовъ, картофеля или чечевицы съ сосисками или бараниной — четыре су, поллитра вина, не крѣпкаго, но натуральнаго, — на два су. Всего, значитъ, восемь су. Въ розницу вино продается у мелкихъ купцовъ за 10 су, но оптомъ мы можемъ получить за 20 франковъ цѣлый гектолитръ. Для начала я думаю продавать его по шести су, вмѣсто четырехъ, и тогда порція обойдется въ три су, а весь столъ въ девять. Въ нѣсколько мѣсяцевъ этотъ барышъ дастъ мнѣ средства для передѣлки сарая въ трактиръ, покупки котловъ и прочихъ издержекъ для перваго обзаведенія. Мнѣ необходима сумма въ 500 франковъ. Тогда мы поставимъ поллитра вина въ два су, столъ въ восемь, такъ что ежедневная пища работника будетъ стоить 16, и всѣ эти несчастные, работающіе для того, чтобы не умереть съ голода, одинаково бѣдные 31 декабря, какъ и 1 января, будутъ уходить съ фабрики съ 34 су и 50, заработанными ими. Имъ будутъ платить, придерживаясь обычая, черезъ двѣ недѣли, платить же за столъ они должны тотчасъ же. При такихъ условіяхъ, милостивый государь, могу васъ увѣрить, рабочій привяжется къ фабрикѣ, ибо вы увеличите ихъ средства безъ всякаго ущерба для себя и, такимъ образомъ, дадите ему такое существованіе, о которомъ онъ прежде и не мечталъ.

Г. Симоне слушалъ меня съ нѣкоторымъ пренебреженіемъ. Съ какою гордостью онъ попиралъ это человѣческое ничтожество — двѣсти рабочихъ мужчинъ и женщинъ съ ихъ дѣтьми! Онъ былъ къ нимъ добръ, помогалъ имъ въ ихъ нуждахъ, онъ посылалъ къ нимъ доктора при первой необходимости; но если бы онъ могъ платить имъ жалованье или милостыню уколами, онъ могъ бы это сдѣлать. Надѣюсь, что не найдется еще такихъ хозяевъ въ нашей доброй Франціи.

— Молодой человѣкъ, — сказалъ онъ, — я не отвергаю вашу идею a priori; она, съ одной стороны, практична и хороша, несмотря на неблагодарность и извѣстную глупость нашихъ рабочихъ. Можетъ, и удастся завербовать нѣсколькихъ, польстящихся на жирный иирогъ и крѣпкое вино; но найдутся и такіе, которые будутъ говорить, что я извлекаю свою выгоду или что хочу ихъ отравить, а нѣкоторые просто не пойдутъ потому, что предпочтутъ кабакъ и водку. Но все равно, я беру на себя всѣ издержки но устройству, а вы будете завѣдывать виномъ и прочимъ, продавая за настоящую цѣну. Дѣло сдѣлано, слѣдовательно; но теперь я долженъ отдать дань удивленія, что молодой человѣкъ съ вашимъ образованіемъ снисходитъ до такихъ мелочей. Я понимаю всѣ честолюбивыя стремленія, за исключеніемъ того, которое побуждаетъ васъ служить этимъ людямъ.

— Я не вижу униженія служить тѣмъ, которые служатъ намъ, и самые гордые изъ римлянъ дѣлали это разъ въ годъ.

— Еслибъ римляне были знакомы съ чернымъ людомъ, то…

— Милый господинъ Симоне, кто изъ современныхъ намъ французовъ, прослѣдя четыре поколѣнія своихъ предковъ, не найдетъ между ними рабочаго? Вѣдь, бѣдные люди, ваши работники помогаютъ составленію вашего капитала, а богатые-то ваши банкиры растрачиваютъ его изо дня въ день. Такъ герой-то, значитъ, тотъ, кто пачкаетъ себѣ руки, воздѣлывая почву.

— Довольно, не будемъ философствовать! Я полагаюсь на вашу опытность, открываю вамъ кредитъ на 500 франковъ и позволяю вамъ нѣсколько часовъ посвящать для наблюденія за устройствомъ нашей харчевни, только съ условіемъ, чтобы все было готово къ первому сентября и чтобы никогда не было дефицита въ вашей кухнѣ. Теперь, молодой филантропъ, отправляйтесь въ контору.

Глава X.
Кухня и школа.

Послѣ утреннихъ занятій, я взялъ листъ бумаги, въ ожиданіи приказаній Куртуа, и принялся рисовать г. Симоне въ профиль, по памяти. Портретъ вышелъ не дурной; его разсматривали всѣ находящіеся въ конторѣ, передавая изъ рукъ въ руки. Конечно, и Куртуа посмотрѣлъ и обратился во мнѣ, ворча:

— Вы знаете, что хозяинъ не любитъ шутить съ своими подчиненными.

— Нѣтъ, наоборотъ, онъ вотъ сейчасъ, отпуская меня сюда, пошутилъ, сказавъ, не найду ли я его здѣсь. Вы свидѣтель того, что онъ тутъ теперь.

— Все равно, но я не совѣтую вамъ показывать этой копіи…

— Тѣмъ не менѣе, онъ, все-таки, увидитъ ее въ концѣ мѣсяца, сдѣланную на фаянсѣ въ числѣ 400 штукъ. Я снесу этотъ рисунокъ къ моему учителю, г. Дюссо. Сегодня вечеромъ мы изобразимъ это на мѣди, съ него сдѣлаемъ оттиски на пропускной бумагѣ и переведемъ ихъ на 200 кружекъ и 200 желтыхъ мисокъ, которыя я намѣренъ сдѣлать тайно съ вашимъ участіемъ и за одно со всѣми рабочими. Миски будутъ вмѣщать въ себѣ литръ, а кружки по поллитра; первыя станемъ продавать за десять сантимовъ, а вторыя по два су, съ величественнымъ изображеніемъ Симоне, вдобавокъ.

— Кто же станетъ ихъ покупать у васъ?

— Можетъ быть, вы сами, и ужь навѣрное работники съ ихъ семьями изъ кружекъ будутъ пить хорошее вино по четыре су за литръ, а изъ мисокъ будутъ ѣсть такія вкусныя кушанья за четыре су, что всѣ пальчики оближутъ.

Всѣ присутствующіе закричали въ одинъ голосъ:

— Кушанье… Какъ? Какое кушанье? Кто же изобрѣтатель этого?

— Я самъ, милостивые государи, и еще одинъ помощникъ.

— О, великій человѣкъ, кого же вы почтите своимъ избраніемъ?

— Слабую женщину, господа; имя ей Катерина.

— Катерину Дюмонъ?

— Именно.

— О, это важно! Если Катерина будетъ готовить здѣсь, то не найдется ни одного калѣки на фабрикѣ, который отказался бы попробовать ея стряпни.

Надо объяснить вамъ, что въ 1845 г. (я говорю о далекихъ временахъ) прислуга составляла какъ бы часть семьи, живя долго на одномъ мѣстѣ, и потому ихъ называли именемъ хозяевъ. Такъ, Анжелика, горничная трехъ дочерей Фондриля, извѣстна была подъ именемъ Анжелики Фондриль, а бородачъ-старикъ кучеръ городскаго головы отзывался тотчасъ же на имя Леонарда Морана. Моя добрая Катерина, еще до сихъ поръ находящаяся у меня въ услуженіи, была тогда крѣпкою, сильною 34-хъ лѣтнею женщиной. Мои родители взяли ее еще совсѣмъ дѣвочкой; она выросла у нихъ и безъ руководителя научилась отлично жарить баранину, цыплятъ, приготовлять рагу изъ разной дичи. Она такъ готовила пироги, что предъ ней преклонилъ бы колѣна любой пирожникъ. особенности она отличалась въ приготовленіи простыхъ кушаній, такъ что нашъ учитель, посѣщавшій насъ и въ городѣ, говорилъ, что онъ предпочитаетъ говядину съ капустой, приготовленную Катериной, шпигованной трюфелями индѣйкѣ трактира «Вѣнокъ». Во дни нашего процвѣтанія она была образцомъ деликатности въ покупкѣ провизіи, отказываясь отъ барышей. Но со времени нашего упадка, когда ей уменьшили жалованье, честность ея доходила до волшебства; она похитила для насъ волшебную палочку феи. Скупой Мольера нашелъ бы въ этой дѣвушкѣ свой идеалъ.

Такова была избранная мною кухарка (еще пока безъ ея вѣдома), которая должна была ежедневно готовить два раза для двухсотъ человѣкъ. Всѣ товарищи мои по конторѣ раздѣляли мое довѣріе въ ней; они всѣ единогласно объявили, что, благодаря ея популярности и достоинствамъ, можно навѣрное поручиться за успѣхъ моего предпріятія. Эти бѣдные люди, сыновья хлѣбопашцевъ и мастеровыхъ, какъ и я, раздѣляли буржуазныя чувства г. Симоне и въ душѣ были польщены, что грамотный человѣкъ изъ ихъ же среды будетъ тереться въ кухнѣ.

Кассиръ, державшій все время нейтралитетъ, тоже взялъ теперь мою сторону. Не стоя за успѣхъ моей попытки вслѣдствіе ея новизны въ нашихъ мѣстахъ, онъ энергично повторилъ моимъ новымъ товарищамъ, чтобъ они не болтали ни въ городѣ, ни на фабрикѣ о моемъ маленькомъ проектѣ.

Полуденный колоколъ прервалъ наши споры и каждый отправился своею дорогой завтракать. Какъ только мы съ Куртуа остались вдвоемъ, онъ взялъ меня подъ руку и мы вышли на улицу. Онъ сказалъ мнѣ:

— Вы совсѣмъ еще дитя! Не послушались моихъ совѣтовъ, Я совѣтовалъ вамъ быть уклончивымъ, а вы уже проворно дѣйствуете. Ваши товарищи никогда не простятъ вамъ этого. Въ самомъ дѣлѣ, при первомъ удобномъ случаѣ вы овладѣваете довѣріемъ Симоне, склоняете его къ новому дѣлу, и если товарищи пропустятъ вамъ это, то наша контора — не контора.

— Какъ же вы рекомендовали ихъ мнѣ, какъ лучшихъ ребятъ на свѣтѣ, и вдругъ они оказываются врагами при первой попыткѣ съ моей стороны сдѣлать доброе дѣло?

— Еще мало дѣлать добро, — его надо дѣлать скрытно, умѣло. Скажу про себя: я не изобрѣлъ чего-нибудь важнаго, потому что я человѣкъ простой; но если мнѣ удалось ввести нѣкоторыя улучшенія въ этой старой машинѣ, то я устроилъ такъ, будто самъ г. Симоне измыслилъ ихъ. Такимъ образомъ, я сдѣлалъ полезное дѣло, не опечаливъ никого. Э, молодой человѣкъ, молодой человѣкъ, вы ошибаетесь, думая, что успѣхъ легко дается!

Я, дѣйствительно, устыдился своего легкомыслія и, теряя мужество, готовъ былъ махнуть рукой, какъ добрый старикъ ободрилъ меня.

— Но, — сказалъ онъ, — будемъ живы, увидимъ. Одинъ изъ ста случаевъ, что искренность полезнѣе разсудительности. Эти хитрецы, передъ которыми вы думали вслухъ, прося сохранить тайну, уже теперь продаютъ ее на улицѣ. Къ-вечеру вы не оберетесь враговъ, но, въ то же время, рабочіе узнаютъ и о рѣшеніи г. Симоне. Фабричные все равно, что взрослыя дѣти: довѣрчивые, любопытные и живые. Какая-нибудь малѣйшая миролюбивая новость, измѣняющая порядокъ вещей, можетъ остановить необдуманное рѣшеніе покинуть фабрику. Можетъ, даже тѣ, которые уже собрались уйти въ другое мѣсто, перемѣнятъ рѣшеніе, услышавъ, что о нихъ заботятся, желаютъ улучшить ихъ судьбу, пищу, и что, все-таки, у нихъ останутся и лишнія деньги; имъ, конечно, пріятнѣе остаться, не измѣняя своихъ привычекъ и ремесла. Не падайте духомъ отъ недоброжелательствъ ненавистниковъ и идите впередъ.

Подкрѣпленный его добрыми словами, я разсказалъ объ всемъ случившемся матери и Катеринѣ, подававшей въ то время завтракъ. Съ давнихъ поръ эти двѣ женщины смотрѣли на все моими глазами и мнѣ легко было увлечь ихъ на свою сторону. Катерина чувствовала себя въ силахъ готовить на двѣсти человѣкъ, смотрѣть за харчевней и удовлетворять недовольныхъ, если бы такіе оказались. Мать съ перваго слова поняла, что, отпустивъ единственную свою служанку, она нарушитъ установленный порядокъ, но тѣмъ не менѣе безпрекословно согласилась.

— Мы подадимъ примѣръ рабочимъ, — сказала она. — Я буду ѣсть съ тобой пищу изъ кухни Симоне у Бонафипоръ или въ уголкѣ въ конторѣ. Зимою намъ на домъ будутъ приносить наши порціи; Катерина прибавитъ намъ пирожное, и мы не станемъ знаться съ кухонными хлопотами и запахомъ. Вотъ это упрощенная жизнь! О, какъ это хорошо придумано!

Добрякъ Дюссо и госпожа Матцельманъ, когда я зашелъ къ нимъ въ тотъ же день, возвращаясь на фабрику, одобрили меня. Жена директора предложила мнѣ не только свои наставленія и списокъ поставщиковъ, но даже обѣщала свое энергическое содѣйствіе. Она, благодаря каникуламъ, посвящала моему предпріятію два мѣсяца. Мой старый профессоръ рисованія былъ не менѣе дѣятеленъ, но своимъ практическимъ умомъ онъ сообразилъ, что я пересолилъ, обѣщаясь сразу вылить 200 кружекъ и столько же мисокъ. Юность ни въ чемъ не сомнѣвается. Что касается меня, то я не видѣлъ затрудненія въ такой, повидимому, простой, но новой для Курси работѣ. Нѣкоторые изъ фабричныхъ работали на другихъ болѣе сложныхъ заводахъ; они могли выдѣлать вазу средней величины, кружку превратить въ три маленькія чашки, придѣлать ручку, носочикъ, ножку или какое-нибудь украшеніе. Старый рисовальщикъ бралъ на себя изобразить портретъ Симоне на мѣди, а затѣмъ перенести его на неглазированный фарфоръ съ помощью рѣзцовъ. Кромѣ того, онъ намѣревался покрыть посуду цвѣтною матовою поливой, чтобъ рельефнѣе выдѣлить лакированные медальоны. Это задача, способная вызвать теперь улыбку у самаго послѣдняго подмастерья изъ Бреля и Гіена, но намъ она причинила много сомнѣній и хлопотъ. Директоръ, присутствовавшій при нашихъ опытахъ, часто повторялъ мнѣ:

— Видишь, дитя моя, ничто не дается безъ труда. Надо быть такъ же снисходительнымъ въ неловкости другихъ.

Онъ выписалъ мнѣ изъ Парижа руководство Бронгніара по гончарному искусству, и по этой чудесной книгѣ я научился своему ремеслу. Госпожа Матцельманъ лично сама отправилась въ Вилль-Віель для покупки большихъ котловъ, такъ какъ таковыхъ не оказалось въ Курси. Каменщикъ поновилъ старый амбаръ, столяръ сдѣлалъ перегородку, чтобъ посѣтители не докучали и не осаждали Катерину и ея маленькаго ключника. Были устроены двѣ растворки, чрезъ которыя подавались вино и яства; жетоны выбиты были у городскаго желѣзника. Мы заключили условія съ пекаремъ, мясникомъ и бакалейщикомъ; лучшіе виноторговцы округа приносили обращики вина и прейскуранты. Эти незначительныя заботы не мѣшали мнѣ ходить ежедневно въ контору и царапать перомъ наравнѣ съ прочими. Г. Куртуа защищалъ меня отъ поддразниваній товарищей. Что касается хозяина, онъ совсѣмъ не показывался; мнѣ даже казалось, что иногда онъ нарочно избѣгалъ проходить мимо новой харчевни, или боясь меня смутись, или потому, что онъ хотѣлъ взвалить на меня всю отвѣтственность дѣла. Наоборотъ, мастеровые сильно интересовались моимъ проектомъ; они приходили смотрѣть помѣщеніе, давать справки, требовали поясненій. Никто болѣе уже не переходилъ на желѣзную дорогу: уже и въ этомъ была выгода; одинъ лишь кабатчикъ искалъ со мной ссоры. Это былъ Гаспаръ Люно, прозванный «Быкомъ», страшный пьяница и развратникъ. Въ продолженіе трехъ дней онъ бормоталъ мнѣ проклятія, когда я проходилъ передъ его лавкой, но я не обращалъ на него ни малѣйшаго вниманія; но разъ вечеромъ, разгоряченный виномъ и раздраженный моимъ спокойствіемъ, онъ сталъ мнѣ поперекъ дороги, крича:

— А! ты, облагодѣтельствованный ребенокъ, хочешь пустить по міру честныхъ людей?

Онъ намѣревался схватить меня за плечи, но однимъ ударомъ я отбросилъ его въ сторону; онъ вскочилъ и снова съ воемъ кинулся на меня еще яростнѣе. Я повторилъ мое движеніе съ такимъ же успѣхомъ; силачъ поднялся менѣе оживленно и сталъ ощупывать себя. Я значительно кивнулъ ему головой, говоря:

— Сколько вамъ еще разъ будетъ угодно, господинъ Люно?

Сцена произошла въ присутствіи 20 лицъ, все фабричныхъ. Этотъ колоссъ съ давнихъ поръ былъ бичомъ околотка. Когда увидали, что онъ получилъ такой отпоръ отъ 17-лѣтняго мальчика, всѣ вспомнили, что мой отецъ, игралъ бревнами и досками, какъ пучками соломы, и рѣшили, что Дюмоны не выродились еще. Съ этихъ поръ даже и товарищи мои, конторщики, умѣрили ѣдкость своихъ шутокъ. И, несмотря на это, я былъ слишкомъ разсудителенъ, чтобъ отражать слова ударами.

Настало первое сентября. Я ожидалъ его со страхомъ дебютанта, съ тревожно бьющимся сердцемъ. То я негодовалъ на свою возмутительную медлительность, то обвинялъ себя въ поспѣшности, способной повергнуть насъ въ прахъ. Въ послѣдній моментъ я боялся, что рабочіе, по привычкѣ и вслѣдствіе долговъ, не пойдутъ на общій столъ и будутъ спрашивать лишь одно вино. Марки, раздававшіяся за моею конторкой, разошлись въ числѣ пяти тысячъ съ самаго утра; но покупатель не говорилъ, беретъ ли онъ марку для ѣды, или вина. На мои мискя и кружки нашлись охотники, какъ на все, продающееся въ кредитъ или ниже своей цѣны, но изъ 200 отлитыхъ ложекъ намъ удалось продать только 60. Кромѣ рагу, обращика умѣнья Катерины, были приготовлены сосиски подъ прекраснымъ винигретомъ изъ капусты, картофеля и моркови на сто порцій. Что если бы изъ этого у насъ осталась половина или даже четверть, какими глазами взглянулъ бы я на г. Симоне? Вся контора, вся фабрика, цѣлый городъ интересовались исходомъ. Видите ли вы человѣка награжденнаго вѣнками, побитаго на избранной имъ самимъ почвѣ? Что тутъ дѣлать: вѣдь, это каторга просто! Я сдѣлалъ ошибку, но только совершенно противуположную той, которой мнѣ угрожали. Уже давно котелъ былъ опорожненъ до основанія и толпа тѣснилась, ворча, у дверей. Принесли вторично хлѣба, наскоро изготовили свѣжепросольную свинину, но наши новые пансіонеры съ шумомъ и гамомъ требовали овощей, а овощи какъ на грѣхъ всѣ вышли.

Не достало ни для матери, ни для конторщиковъ. Котелокъ супа, назначенный для вечерняго стола, закрылъ рты однимъ недовольнымъ, а вино, этотъ великій утѣшитель, — другимъ.

Когда я, трепещущій, пришелъ къ столу, гдѣ сидѣлъ Бонафипоръ передъ какимъ-то рыбнымъ блюдомъ съ различными пряностями, хозяйка дома стала немного подсмѣиваться, говоря, что хорошо сдѣлала, не положившись на меня относительно запасовъ.

Барбара, дѣвчоночка въ короткомъ платьѣ, Барбара, всегда небрежно одѣтая, всклокоченная, смотрѣла на вещи съ другой точки зрѣнія. До успѣха ей было мало дѣла: потерпитъ ли харчевня фіаско, или будетъ процвѣтать, — для странной маленькой дѣвочки было положительно безразлично; но за то она одобряла самую идею, великодушное чувство покровительства, побудившее меня на это скромное предпріятіе. Насколько она порицала мое намѣреніе мять глину, настолько я показался ей великимъ, взявшись за стряпню.

— Пойми меня: съ одной стороны, — сказала она, — ты приносишь въ жертву блестящую будущность скромному настоящему, а съ другой — посвящаешь свое время и трудъ на благо несчастныхъ. За твое здоровье, Пьеръ! Я возвращаю тебѣ мое уваженіе.

Намъ была дорога каждая минута, и Катерина, наскоро закусивши коркой хлѣба, обмакивая ее въ соусъ, стояла красная, какъ піонъ, считая марки, приготовляясь въ вечернему столу.

Скоро составили меню: баранину и соусъ изъ бобовъ. Но число марокъ заставило насъ призадуматься. По нашимъ разсчетамъ, 200 рабочихъ, изъ которыхъ было 50 женщинъ и 100 дѣтей обоего пола, могли бы удовлетвориться полуторастами порцій. Но уже съ перваго раза оказалось болѣе двухсотъ человѣкъ. На этомъ основаніи можно было заключить, что въ числѣ потребителей были и посторонніе; слѣдовательно, можно было надѣяться, что въ скоромъ времени всѣ семьи рабочихъ и многіе жители Курси будутъ посѣтителями Катерины. Въ этомъ особеннаго затрудненія не представлялось, надо было удвоить лишь свое стараніе. Г. Бонафипоръ надоумилъ насъ, что правленіе «соединенныхъ правъ» не всегда снисходительно и можетъ обложить насъ податями, какъ торгующихъ виномъ. Чтобъ избѣгнуть подобной непріятности, я приказалъ вычеканить жетоны для вина особенной формы. Ихъ выдавали утромъ, при открытіи мастерскихъ: взрослые могли получать два, а дѣти по одному на день. Хлѣбъ, говядина, овощи, продавались въ волю; достало на всѣхъ: и для фабричныхъ, и для окрестныхъ поселянъ.

У Катерины расходилось до 700 порцій говядины и овощей; а когда были бобы, то спросъ доходилъ до 1,000. Рабочіе, имѣя хорошее продовольствіе, больше не покидали насъ, и къ намъ приходили изъ деревень и даже изъ города.

Эмигранты возвращались опять; ихъ можно было узнать по загорѣлому лицу и волчьему аппетиту.

Прошелъ цѣлый мѣсяцъ, а хозяинъ ничего не говорилъ о моей попыткѣ. Тщетно я ждалъ похвалы или порицанія. Симоне проводилъ обыкновенно сезонъ въ Виши. Онъ возвратился въ концѣ сентября, и я узналъ объ этомъ первый, когда прошелъ въ контору. Г. Куртуа, положивъ передо мной кучку изъ двадцати монетъ по 100 су, сказалъ мнѣ ласково:

— Я не думалъ, дитя, что такъ скоро пріобрѣту подпору моей старости. Вамъ полагаютъ жалованье во 100 франковъ помѣсячно. Это первый случай въ моемъ 35-ти лѣтнемъ опытѣ подобнаго быстраго повышенія; но оно вполнѣ заслужено. Кстати, если вы находите не лишнимъ поблагодарить хозяина, то онъ теперь одинъ въ кабинетѣ и у меня есть основаніе думать, что онъ охотно васъ приметъ.

Дѣйствительно, хозяинъ принялъ меня, но обыкновенно, какъ всегда. Тѣмъ не менѣе, онъ протянулъ мнѣ свою длинную, потную руку и сказалъ:

— Господинъ Дюмонъ, вы вполнѣ оправдали мое довѣріе. Ваше изобрѣтеніе возстановило порядокъ, не поколебавъ моего бюджета. Я весьма доволенъ этимъ. Однако, вы плохо поступили, выпустивъ въ продажу безъ моего вѣдома выдуманныя вами вещи.

И онъ показалъ пальцемъ въ сторону камина, гдѣ, какъ вещественныя доказательства въ засѣданіи уголовнаго суда, стояли миска и кружка.

— Это вы нарисовали мой портретъ?

Я опустилъ голову.

— Недурно сдѣлано; дочь находитъ, что онъ очень похожъ; и если бы вамъ въ часы досуга пришла фантазія изобразить ее, то она охотно согласится на нѣсколько сеансовъ. Я не допущу никогда, и это не совмѣстно съ правилами хорошей администраціи, чтобъ дѣлали хотя и пріятный мнѣ лично сюрпризъ, но въ ущербъ установленному порядку вещей и съ участіемъ всѣхъ моихъ служащихъ. Не оправдывайтесь, я увѣренъ въ чистотѣ вашихъ намѣреній; я долженъ признаться, что нравственное направленіе фабричныхъ улучшилось, благодаря вамъ. Казалось бы, что въ котлѣ можетъ помѣщаться говядина и овощи; вамъ же удалось вложить нѣчто метафизическое — братство, круговую поруку и многое другое, весьма существенное.

— Видите ли, я думаю, что недостаточно улучшить только образъ жизни этихъ несчастныхъ, но что возможно, не дѣлая затратъ ни на грошъ, усовершенствовать и ихъ самихъ.

— Я нахожу ихъ совершенными, когда они исполняютъ свои обязанности и не тратятъ попустому время, потому что оно — деньги.

— Въ общемъ они честные ребята и стали бы еще лучше, еслибъ были немного просвѣщеннѣе. Хорошо бы было устроить вечерній классъ: у насъ готово и помѣщеніе, и скамьи со столами, учителя. Потребовалось бы лишь освѣщеніе въ зимніе мѣсяцы.

— А вамъ остается только вооружиться линейкой?

— Вы только подумайте, три четверти ребятишекъ, работающихъ здѣсь, не умѣютъ читать.

— Тѣмъ лучше для нихъ! Эта святая невинность спасаетъ ихъ отъ гибели; вѣдь, тысячи этихъ недоученыхъ умираютъ съ голода. И для насъ лучше также, потому если бы всѣ умѣли читать, то никто бы не пошелъ къ намъ мѣсить глину и топить печи.

При этомъ эгоистическомъ заявленіи возмутились во мнѣ всѣ благородныя чувства; я вспомнилъ жаркія рѣчи отца, его взгляды на вещи, и уже готовъ былъ разразиться неудержимыми потоками краснорѣчія, какъ онъ внезапно остановилъ меня:

— Оставимъ эти глупости; если бы фабричные хотѣли учиться, то они могутъ заняться этимъ вечеромъ и дома. И если бы филантропы Курси, директоръ, г. Дюссо и вы сами приложили бы о нихъ свои хлопоты, то съ моей стороны вы не встрѣтите препятствія. Можете распоряжаться досугомъ, какъ будетъ вамъ угодно. Время и заработанныя деньги, вѣдь, ваша собственность. Сегодня я говорю съ вами, какъ съ мальчикомъ, могущимъ сдѣлаться серьезнымъ человѣкомъ. По нѣкоторымъ соображеніямъ, въ которыя я не хочу и не долженъ посвящать васъ, я рѣшилъ, что съ завтрашняго дня вы выйдете изъ конторы, гдѣ ваше ученіе уже окончено. Сюртукъ вы перемѣните на блузу, потому что вы дѣлаетесь простымъ рабочимъ. Я знаю, вы не будете стыдиться этого назначенія. Отецъ мой заставилъ меня пройти то же. Вы не глупы и поймете, что это дѣлается въ виду безграничнаго повышенія. Пройдя въ 5 лѣтъ всѣ мастерскія, вы будете получать жалованье, какъ кассиръ, въ 6,000 франковъ. Не спрашивайте, зачѣмъ я готовлю вамъ такую будущность.

Болѣе честолюбивые и, по просту, любопытные люди стали бы ломать себѣ голову надъ рѣшеніемъ этой загадки, а мы съ матерью смотрѣли на все прямо и рѣшили, что г. Симоне добръ, справедливъ и дальновиденъ, — что онъ, не имѣя зятя или сына, которому бы могъ передать торговлю, видитъ во мнѣ человѣка, способнаго сдѣлаться его товарищемъ.

Это предположеніе возстановило здоровье матери, а меня заставило работать еще съ большимъ усердіемъ. Чрезъ годъ я могъ дѣлать вполнѣ самостоятельно тарелку, какъ настоящій рабочій. Новая среда, куда ввелъ меня хозяинъ, приняла меня несравненно гостепріимнѣе, чѣмъ служащіе въ конторѣ. Тамъ я встрѣтилъ нѣсколько добрыхъ товарищей первоначальной школы, и мы по старой привычкѣ говорили другъ другу ты.

Несмотря на видимое однообразіе занятій, этотъ годъ былъ богатъ событіями. Не успѣлъ я еще окончить портрета дочери Симоне, довольно красивой, хорошо воспитанной дѣвицы, какъ она была объявлена невѣстой окружнаго инженера, 45-ти лѣтняго холостяка, слывшаго за достаточнаго человѣка. Я узналъ изъ контракта, что ей въ приданое было дано 120,000 франковъ. Въ то же время произошелъ разрывъ между банкомъ Пулярда и фабрикой. Это событіе показалось мнѣ многозначительнымъ. Безъ сомнѣнія, жирный депутатъ бралъ слишкомъ большіе проценты, а нашъ хозяинъ нуждался въ деньгахъ. Я посовѣтовался съ матерью и рѣшилъ предложить Симоне взаймы нашъ маленькій капиталецъ.

Онъ просмотрѣлъ бумаги, не говоря ни слова, желая ли оцѣнить ихъ стоимость, или же съ цѣлью скрыть свое волненіе, потомъ бросилъ ихъ мнѣ обратно съ принужденнымъ смѣхомъ:

— Какого смѣшнаго простака вы разыгрываете изъ себя! Вы подчасъ такой мечтатель и сумасбродъ. Откуда это вы ваяли, что мнѣ надо денегъ? Если я покончилъ съ Пулярдомъ, то не потому лишь, что онъ обираетъ меня, а вслѣдствіе того, что я ни въ чемъ и ни въ комъ не нуждаюсь. Мы намѣреваемся идти безъ костылей. Вы просили дозволенія, чтобъ мѣсить глину, растворять и отшлифовывать? Я согласенъ. Въ воскресенье пріѣдетъ мой зять, вы выскажете ему за обѣдомъ, во время дессерта, ваши планы, а онъ свои.

Преобразованіе пошло быстро, къ великому удивленію всего города, не узнававшаго ни фабрику, ни фабриканта. Нѣсколько человѣкъ высказали мнѣ предположенія, что я способствовалъ превращенію Симоне. Но кто же внушилъ ему эти средства? Одни думали, что зять принялъ участіе въ дѣлѣ, другіе приписывали все вліянію нѣсколькихъ англичанъ, посѣтившихъ фабрику. Ожидали также прочесть въ правительственной газетѣ о временной субсидіи Симоне. Ничего подобнаго, однако, не оказалось и каждый остался при своемъ мнѣніи.

Что касается меня, я не старался узнать, свалились ли деньги къ хозяину съ неба, или онъ вырылъ ихъ изъ земли, а, стоя за успѣхъ, бился, какъ рыба объ ледъ. Я намѣревался замѣнить обожженную глину неоглазуреннымъ фарфоромъ, составленнымъ изъ пережженнаго голыша и каолина. Затѣмъ я хотѣлъ въ составную часть фарфора пустить огнеупорную глину, открытую дѣдушкой «патріотомъ» за 10 лѣтъ до моего рожденія, на дорогѣ въ Лони. Я прилежно трудился съ Матцельманомъ надъ металлами въ маленькой лабораторіи при коллегіи. Въ концѣ-концовъ, я не отчаивался склонить Симоне къ разрисовкѣ фаянса и съ этою сладкою надеждой гравировалъ два сервиза подъ непосредственнымъ руководствомъ Дюссо. Двѣнадцать тарелокъ усыпаны были улитками, по образцу весельчаковъ и гулякъ бургондцевъ, а на дюжинѣ другихъ были изображены вареные раки; я думалъ, что онѣ найдутъ сбытъ въ Эльзасѣ и Шампани.

Вы не можете себѣ представить, сколько можетъ сдѣлать юноша въ 12 мѣсяцевъ, когда у него лежитъ сердце въ труду. Остальное время вечера я посвящалъ моимъ маленькимъ товарищамъ, мѣсившимъ глину, училъ ихъ ариѳметикѣ, гоометріи, физикѣ, химіи, всему понемногу. Наши занятія начались въ 1845 г., въ концѣ каникулъ. Послѣ жесткаго отказа Симоне я обѣжалъ весь городъ и предмѣстья, проповѣдуя мою идею, призывая добрыхъ людей на помощь неграмотнымъ, которыхъ Катерина кормила сытно, но не могла дать духовную пищу. Удачи, также какъ и промахи, идутъ всегда вереницей. Вслѣдствіе моихъ успѣховъ всѣ принимали меня съ распростертыми объятіями.

Директоръ, всегда отзывчивый на доброе дѣло, предложилъ мнѣ самую большую залу коллегіи, а г. Аршу, надзиратель первоначальной школы, предоставилъ въ мое полное распоряженіе всю школу, какъ вдругъ городской мэръ, г. Моранъ, и совѣтъ, съ общаго согласія, назначили для вечернихъ занятій городскую ратушу. Городской домъ, какъ общественная собственность всѣхъ жителей Курси, бѣдныхъ и богатыхъ, былъ настоящею почвой, гдѣ они удѣляли свое свободное время своимъ отсталымъ согражданамъ. Сумма, назначенная въ совѣтѣ на матеріальныя нужды города, была утроена добровольною подпиской, не говоря уже о натуральныхъ пожертвованіяхъ въ видѣ книгъ, перьевъ, карандашей, бумаги, скамей и пр. Передняя и зала суда брачныхъ контрактовъ самими учениками превращались въ классъ каждый вечеръ и по окончаніи его снова приводились въ порядокъ. Учителей нашлось много, желающіе шли отовсюду; это было поголовное ополченіе. Можно было сказать, что паролѣ цѣлой націи былъ таковъ: «Преподавай все, что знаешь!»

Женщины также принимали участіе. Начиная съ жены городскаго мэра и кончая моею бѣдною матерью, каждая брала маленькую неграмотную дѣвочку или мальчика и начиняла ихъ за успѣхи разными сластями. Наши классы посѣщали не одни мастеровые, а многіе любители; даже мы сами, преподаватели, ходили слушать другъ друга. Я настолько освоился и преуспѣвалъ въ моемъ новомъ званіи учителя, что, сходя разъ вечеромъ съ каѳедры, услышалъ голосъ г. Морана:

— Пьеръ Дюмонъ, ты щедро платишь намъ свою дань. Еслибъ отецъ твой былъ живъ, онъ остался бы доволенъ тобой.

Эта похвала, торжественная и вмѣстѣ дружеская, такъ тронула меня, что я пустился бѣгомъ, какъ преступникъ, забывъ свою фуражку. Толпа разступилась предо мной, но въ дверяхъ меня остановилъ кто-то, крѣпко обнявъ, и я услыхалъ голосъ матери, шептавшей мнѣ на ухо:

— Я за отца благословляю тебя.

Маленькая дѣвочка Бонафипоръ, которую я не замѣтилъ сначала, прибавила своимъ звонкимъ голосомъ:

— Пьеръ, ты окончательно подорвалъ всякую торговлю. Въ кофейнѣ не встрѣтишь ни одной кошки; во всю зиму не было ни одного бала!

Я мало заботился о томъ, танцовали ли въ городѣ, хотя съ удовольствіемъ посѣщалъ танцовальные классы въ залѣ г. Матцельмана. Еженедѣльный урокъ не надоѣдалъ мнѣ, потому что онъ происходилъ въ веселой компаніи, но я страшно уставалъ. Нашъ учитель былъ отставной парикмахеръ Бюиссоне, старенькій человѣчекъ, съ прической на подобіе голубиныхъ крыльевъ.

Не смѣйтесь надо мной; я признаюсь, что былъ счастливъ во время этого невиннаго развлеченія. Надо вамъ пояснить въ свое оправданіе, что помимо гимнастики меня влекли туда сердечные интересы. Двоюродная внучка г. Дюссо первенствовала, какъ царица, на нашихъ классическихъ торжествахъ. Она была высокая блондинка, съ продолговатымъ лицомъ, тонкими правильными чертами, — настоящая модель для рисунковъ. Ея тонкая, какъ рюмочка, талія (вы понимаете, что я говорю современнымъ той эпохѣ языкомъ) казалась еще длиннѣй отъ остроконечнаго корсажа. Я вѣрилъ, что она пятью или шестью годами была старше меня, но въ моихъ глазахъ она была еще очаровательнѣе.

У восемнадцатилѣтнихъ мальчиковъ по большей части бываютъ самыя нелѣпыя увлеченія; моя Дульцинея обладала чудными голубыми глазами и ловко ими дѣйствовала. Она видѣла мое смущеніе и пускала въ ходъ всевозможное позволительное кокетство, увлекая бѣдное мое сердце. Дѣтскія увлеченія не влекутъ за собой послѣдствій; ихъ можно возбудить и поддерживать.

Обворожительная Маргарита рисовалась передо мной, не думая о причиняемомъ вредѣ. Увѣренная, что всегда найдетъ себѣ партію, благодаря наслѣдству дяди, она кокетничала, не задумываясь, и потѣшалась надо мной, какъ кошка надъ мышью. Ея пріемъ удался: профессоръ, въ котораго она мѣтила, сдѣлался одною изъ важныхъ ничтожностей Сорбонны и института; но въ ожиданіи я сдѣлался басней города.

Но больше всего бѣсила меня Барбара. Она завербовала себѣ между учениками коллегіи нѣсколькихъ поклонниковъ, благодаря своей веселости, остроумію и даже злости; ея гримаски и чудные плутовскіе глазки заставляли забывать ея некрасивую наружность. Я не могъ понять этой загадки, раздражавшей меня отчасти. Я научился рисовать и, рисуя портретъ маленькой провансалки, всегда роковымъ образомъ покушался сдѣлать ей маленькіе рожки, пробивающіеся въ волосахъ, и остроконечные уши. Въ моихъ глазахъ она была фавномъ. Я сколько разъ говорилъ ей это, подъ страхомъ, что она выцарапаетъ мнѣ за то глаза. Но она удовлетворялась, называя меня этрурійскимъ горшечникомъ или старымъ этрусскомъ, на что я, конечно, не обижался. Ахъ, если бы хозяинъ разрѣшилъ мнѣ подражать древнимъ сосудамъ, что такъ плохо поддѣлываютъ въ Англіи! Но все та же строгость господствовала у насъ на фабрикѣ. Небьющіяся тарелки продавались у насъ по 5 франковъ за дюжину и спросъ на нихъ не прекращался, но, тѣмъ не менѣе, г. Симоне по привычкѣ говорилъ еще:

— Дѣти, все спасеніе въ тарелкѣ за 5 су!

Преобразовывая фабрику, зданія старались сплотить ближе другъ къ другъ. Новыя зданія сооружались богатымъ подрядчикомъ Басе, по планамъ зятя-инженера. Полторы оставшіяся десятины были сданы кирпичнику, также какъ и часть пласта огнеупорной глины, на выгодныхъ для фабрики условіяхъ. За удачное окончаніе этого дѣла мнѣ прибавили 25 франковъ въ мѣсяцъ, такъ что въ Турени не находилось никого другаго, получавшаго жалованье 1,500 франковъ въ моемъ возрастѣ.

Хозяинъ предоставилъ мнѣ наблюденіе надъ печами, у меня было много свободнаго времени и денегъ, и я злоупотреблялъ и тѣмъ, и другимъ, такъ какъ вполнѣ предоставленъ былъ самому себѣ. Добрая матушка говорила такъ: «надо дать повеселиться молодежи». Катерина, мой менторъ въ юпкѣ, передала бразды правленія достойной преемницѣ. Старые мои товарищи, Огюстъ Пулярдъ и Жанъ Бонафипоръ, жили въ пансіонѣ далеко отъ Курси: одинъ — въ Парижѣ, у знаменитаго Гурона Лассе, другой — въ вилль-вельской коллегіи. Дюссо просваталъ Маргариту блестящему профессору Гарбеціеру и распродавалъ теперь въ Парижѣ свои сокровища, чтобъ одарить племянницу. Словомъ, у меня оставался лишь одинъ надзиратель, г. Матцельманъ, самый снисходительный и занятый изъ всѣхъ.

Первая забава, которую я позволилъ себѣ, была покупка билета на право охоты. Я велъ слишкомъ казарменную жизнь на фабрикѣ, мускулы мои ослабѣли и мнѣ необходимо требовались упражненія. Ружье отца было годно, но охотничья собака Плутонъ доживала послѣдніе дни. Волей-неволей мнѣ пришлось отправиться къ знаменитому господину Робике, президенту клуба Бадульяровъ. Это былъ 45-ти лѣтній холостякъ, получившій отъ отца, президента палаты, огромное состояніе, которое прокутилъ, хотя одними процентами могъ жить совершенно свободно. Въ ожиданіи сомнительныхъ наслѣдствъ отъ тетки, упорно продолжавшей жить, и двухъ совершенно здоровыхъ кузеновъ, онъ не слылъ за разорившагося человѣка. Расходы свои онъ не уменьшалъ: жилъ то охотой, то въ долгъ, благодаря терпѣнію поставщиковъ и провинціальному добродушію.

Онъ принялъ меня утромъ, въ воскресенье, въ изящномъ костюмѣ у себя въ кабинетѣ, увѣшанномъ чубуками, ружьями и набитыми чучелами. Онъ былъ добръ, какъ подобаетъ принцу, великодушно подарилъ мнѣ собаку, пріученную къ охотѣ, и пригласилъ въ первое воскресенье ноября пріѣхать на открытіе охоты.

Въ этомъ клубѣ засѣданія происходили на открытомъ воздухѣ; я встрѣтился съ лучшими весельчаками Курси и скоро съ ними сошелся. Тамъ былъ старикъ-докторъ, два нотаріуса, одинъ дворянинъ безъ профессіи, судейскій писарь; у кого были собаки — приводили ихъ, но за то ужь каждый обязательно приносилъ съ собой бутылку вина съ изряднымъ кускомъ говядины. Запасы дѣлились братски, также какъ и дичь.

Но — увы! — какъ жаль, что такое удовольствіе, какъ охота, влечетъ юношу дальше. Она завлекла меня за сто лье, за предѣлы границъ, запрещенные моему молодому возрасту: она заставила меня переступить порогъ госпожи Муссе, молодой модистки, дешево продававшей свои товары въ Курси.

Аглая Муссе была соломенною вдовой. Мужъ ея, нашедши вреднымъ для себя климатъ Турени, отправился торговать бургундскимъ виномъ въ Ригу. Что за вино доставлялъ онъ добродушнымъ русскимъ! Онъ открылъ это намъ самъ въ одномъ откровенномъ письмѣ.

Вечеромъ, когда запирались ставни въ магазинѣ г. Муссе, почти всѣ мы собирались у нея и лавка обращалась въ ресторанъ, кафе, игорный залъ, концертный или танцовальный. Тамъ устраивались партіи въ лото и проигрывалось каждымъ по 2 франка и 50 сантимовъ. Зимой я пилъ тамъ пуншъ, а лѣтомъ бѣлое вино и шипучій лимонадъ. Тамъ слышалъ я пѣсни, хотя и фальшиво спѣтыя, но съ удивительнымъ оживленіемъ; въ два часа я насчитывалъ до четырнадцати каламбуровъ, сотня которыхъ, впрочемъ, не стоитъ и одного су. Въ концѣ-концовъ, я долженъ признаться, что я часто вальсировалъ не подъ звуки оркестра, а подъ простую флейту землемѣра.

Еслибы мать провѣдала объ этихъ посѣщеніяхъ, она считала бы своего сына погибшимъ, а городской мэръ, директоръ и прочія почетныя лица не принимали бы къ себѣ болѣе. Все это, впрочемъ, не мѣшало мнѣ работать на фабрикѣ и получать жалованье, давать уроки въ ратушѣ, когда наступала моя очередь, и засыпалъ я каждый вечеръ не иначе, какъ поцѣловавъ мать, но совѣсть часто упрекала меня и я боялся за честь моей репутаціи.

Единственная особа, знавшая про мои выходки, была Барбара Бонафипоръ, но я увѣренъ, что она о нихъ не говорила никому. Въ октябрѣ 1847 г., на другой день деревенскаго праздника, когда четверо изъ нашего кружка, въ числѣ которыхъ былъ я, перемѣнившись платьями и шляпами съ четырьмя ученицами г-жи Муссе, чтобы протанцовать необыкновенную кадриль, маленькая моя подруга остановила меня въ одной изъ аллей сада при фабрикѣ:

— Доволенъ ты собой?

— Чѣмъ, по какому случаю?

— Доволенъ ты собой, спрашиваю я тебя?

— Не болѣе, чѣмъ всегда.

— Не болѣе, не менѣе?

— Менѣе, если тебѣ угодно. Но что тебѣ за дѣло?

— Меня это совсѣмъ не касается; не трудись, пожалуйста, дать мнѣ понять, что я не имѣю никакого права на твою драгоцѣнную особу. Иди, Пьеръ! Справляй свою масляницу. Я увѣрена, что ты, все-таки, возвратишься къ намъ, ты не пропадешь. Изъ всего этого низкаго люда нѣтъ никого лучше тебя.

Затѣмъ она граціозно повернулась и ушла, а я остался на мѣстѣ, сконфуженный и пристыженный.

Довѣріе и доброта г. Симоне ко мнѣ все увеличивались. Мѣсяцъ спустя послѣ разсказаннаго вамъ событія, хозяинъ посѣтилъ мою мать и спросилъ, при ней ли находятся наши денежныя бумаги.

Она отвѣчала утвердительно.

— Хорошо, — сказалъ онъ, — я ихъ беру у васъ, если вы не боитесь ввѣрить мнѣ ваше маленькое богатство. Не думайте, что меня заставляетъ крайность, — наоборотъ: Дюмонъ можетъ подтвердить вамъ, что фабрика въ полномъ процвѣтаніи. Но денежная бумага въ 118 франковъ, отданная подъ проценты, дастъ больше дохода, чѣмъ она будетъ лежать. Я вамъ дамъ по шести процентовъ, И такъ какъ я хочу, чтобы вашъ сынъ принялъ участіе въ моей торговлѣ, то надо же, чтобъ я имѣлъ право сказать другимъ, давно у меня служащимъ, что онъ внесъ свой капиталъ въ торговлю. Иначе явятся завистники.

Глава XI.
Большія перемѣны.

— Благодарю васъ, господинъ Дюмонъ, за ваше поздравленіе съ новымъ годомъ. Все говоритъ въ пользу того, что годъ будетъ хорошъ: заказы идутъ со всѣхъ сторонъ; работы вдоволь для всѣхъ трехсотъ нашихъ рабочихъ. Я нахожу справедливымъ, чтобъ вы пользовались частью барышей, полученныхъ мною, благодаря вашей иниціативѣ и усердію. Съ сегоднешняго дня вы будете получать 20 % съ общей выручки, такъ какъ, по послѣдней росписи, считая прибыль и убытки, получилась въ итогѣ заранѣе вычисленная вами цифра. Жалованье ваше остается безъ измѣненія, но сумма на издержки въ путешествіи будетъ вамъ тотчасъ же назначена: въ скоромъ времени вамъ предстоитъ поѣздка въ нѣкоторые города Франціи. Нашъ прежній объѣздчикъ состарился; онъ останется при конторѣ до пенсіи. Вы изучили наше производство во всѣхъ его подробностяхъ; Бонафипоръ научитъ васъ упаковкѣ, что очень важно въ нашемъ дѣлѣ. Вамъ только остается познакомиться съ нашими покупателями. На это потребуется время, но путешествіе имѣетъ свою прелесть; я совершилъ подобный же объѣздъ въ ваши годы, и еслибъ я снова могъ обратиться въ 20-ти лѣтняго юношу, то съ удовольствіемъ пустился бы въ путь. Къ вашимъ услугамъ хотя не новый, но крѣпкій кабріолетъ, а Вокотъ, несмотря на свои 15 лѣтъ, неутомимое животное; будьте покойны, она не остановится среди дороги. Я слышалъ, вы хорошо умѣете править, но, все-таки, было бы лучше, еслибъ вы заранѣе ознакомились съ лошадью и экипажемъ. А для этого можете по воскресеньямъ, отправляясь на охоту, пользоваться и тѣмъ, и другимъ. Такимъ образомъ вы научитесь ухаживать въ путешествіи за лошадью. На первый разъ я не хочу подвергать васъ неудобствамъ зимняго пути. Ваше путешествіе начнется 1 марта; прошу быть готовымъ.

Таковъ былъ починъ, сдѣланный мнѣ господиномъ Симоне 1 января 1848 г. Я искренно и чистосердечно благодарилъ его.

— Я уже давно, — сказалъ я, — нашелъ въ васъ настоящаго отца, а ваша теперешняя доброта и предупредительность ставятъ васъ еще выше въ моихъ глазахъ.

Въ продолженіе двухъ мѣсяцевъ я сидѣлъ, какъ прикованный, надъ картой Франціи, строя воздушные замки предъ заманчивою перспективой путешествія. Но возбужденное состояніе души и любопытство туриста не поколебали во мнѣ практическаго коммерческаго смысла, и пока предшественникъ мой показывалъ мнѣ, какъ удобнѣе убрать въ экипажномъ ящикѣ всѣ образцы нашего производства, я тайно, въ квартирѣ матери, упаковалъ тарелки, разрисованныя улитками и раками.

Все уже было приготовлено къ отъѣзду и мнѣ оставалось сдѣлать нѣсколько прощальныхъ визитовъ, какъ вдругъ пришло извѣстіе, что въ Парижѣ дерутся на улицахъ.

Мое путешествіе началось перваго августа, страна успокоилась послѣ революціи и торговля вошла въ свою обычную колею. Можно было дѣйствовать совершенно увѣренно, такъ какъ устояли лишь немногіе большіе торговые дома, остальные же всѣ обанкротились. Хозяинъ обратился ко мнѣ съ торжествующею улыбкой:

— Отправляйтесь въ путь и принимайте заказы, сколько бы ихъ ни было!

Утро. На фабричныхъ часахъ пробило шесть. Еще за два дня я сдѣлалъ всѣмъ прощальные визиты, такъ что всѣ считали меня уѣхавшимъ, за исключеніемъ матери. Несчастная женщина находилась неотлучно при мнѣ эти два дня, а послѣднюю ночь не смыкала глазъ за пересмотромъ моихъ вещей. Она заставила меня позавтракать, разцѣловала, умоляла беречь себя и, увѣрившись, что всѣ уголки чемодана до того набиты, что чуть не лопнутъ, отпустила меня.

Я взялъ въ руку мой чемоданчикъ, въ другую пледъ и направился въ Симоне за полученіемъ денегъ. Меня ожидалъ уже дорожный экипажъ. Послѣднее рукопожатіе хозяина — и вотъ уже мы въ пути, до будущаго года. Лошадь сыта и бѣжитъ весело. Путеводитель при мнѣ въ карманѣ. На протяженіи всего пути уже предувѣдомлены о моемъ назначеніи, вмѣсто стараго объѣздчика.

— Ну, Кокотъ! Ты везешь меня какъ-то особенно, не такъ, какъ обыкновеннаго путешественника, сознательно ли ты только это дѣлаешь? Понимаешь ли ты, до какой ты дожила чести? Ахъ ты, глупое животное!

Мы не проѣхали еще новой фабричной ограды, вамъ вдругъ лошадь останавливается. Что это значитъ? А, вотъ показалась маленькая фигурка m-lle Бонафипоръ, Барбары, и Кокотъ составила заговоръ противъ меня.

— Прощай, Пьеръ. Все ли есть у тебя необходимое для путешествія?

— Все, будь покойна.

— Нѣтъ, я готова держать пари, что ты не захватилъ съ собой туфель.

— Зачѣмъ онѣ мнѣ?

— Затѣмъ, чтобы не ходить босикомъ по полу въ гостиницахъ. Что же, ты будешь прямо съ постели надѣвать сапоги и одѣваться? Вотъ видишь, даже мать забыла объ этомъ. Возьми этотъ маленькій свертокъ.

— Большое спасибо, госпожа Берберина! Вы смущаете меня своею щедростью.

— Время такъ долго будетъ теперь тянуться для меня, милый Пьеръ.

— Э! пять мѣсяцевъ незамѣтно пройдутъ.

— Замолчи, а то мы точно… знаешь, басню про двухъ голубковъ?

— Дружба лучше любви; она приноситъ больше пользы.

— Не прошу тебя писать, потому что знаю, что ты не станешь. А вотъ возьми 22 конверта съ моимъ адресомъ. Не трудись пополнять ихъ чѣмъ-нибудь, даже и визитной карточки не клади, а посылай ихъ прямо каждое воскресенье, чтобъ я знала, гдѣ ты находишься. Скажи, ты согласенъ?

— Охотно.

— Ты даешь слово?

— Честное слово Дюмона.

— Это вѣрнѣе клятвы Стиксомъ. Поцѣлуй меня. Кокотъ умна, не уѣдетъ.

Я выскочилъ изъ телѣжки и напечатлѣлъ по поцѣлую на каждую щеку; она возвратила мнѣ вдвое больше и сказала на ухо:

— Смотри же, масляница прошла, надо серьезно приняться за дѣло.

— Я имѣю честь быть уполномоченнымъ отъ фирмы Симоне и Сынъ, такъ съумѣю держать себя.

— Молодецъ, браво! Добрый путь!

Странная дѣвочка! Въ пятнадцать съ половиною лѣтъ, она подъ совершенно дѣтскою внѣшностью скрывала чувства взрослой женщины. Она физически не расла ни въ длину, ни въ ширину, съ нравственной же стороны она была чутка и даже въ своихъ выходкахъ и шалостяхъ проявляла умъ. Я былъ увѣренъ, что не любилъ ее; однако, не будь я всегда на-сторожѣ, она могла увлечь меня своими маленькими гримасками.

Подъѣзжая къ Лони, мнѣ вздумалось взглянуть на подарокъ. Работа, дѣйствительно, была великолѣпна; на мягкой желтой кожѣ были вышиты дубовыя гирлянды золотыми нитками и ея черными, какъ смоль, волосами. Мнѣ казалось преступленіемъ попирать ногами эту искусно сдѣланную работу, и потому я рѣшилъ купить себѣ домашнія туфли въ первомъ городѣ.

Сердце забило тревогу, когда я увидалъ крыши дорогой деревни, гдѣ родился отецъ. Мнѣ казалось, что вотъ сейчасъ всѣ жители высунутся изъ своихъ оконъ, чтобы привѣтствовать мои первые шаги въ свѣтъ. Но всѣ были въ полѣ на работахъ съ четырехъ часовъ утра и никто не видалъ меня. Передъ отеческимъ домомъ стоялъ мальчикъ и забавлялся, раскачивая связку школьныхъ книгъ на ремешкѣ.

— Эй, мальчикъ, хочешь получить два су? Подержи за узду лошадь, а я пойду только прощусь съ бабушкой.

Бабушка показалась въ двери, парадно одѣтая; я бросился обнимать ее.

— Здравствуй, дорогая бабушка! Что это, развѣ сегодня праздникъ, что ты въ праздничномъ платьѣ?

— Я ждала тебя, — была увѣрена, что ты заѣдешь проститься со мной, — и принарядилась. Что можетъ быть пріятнѣе ласки для такихъ маленькихъ людей, какъ мы? Войдемъ въ домъ… Чѣмъ угостить мнѣ тебя?

Это былъ обычный вопросъ бабушки гостю; я слышалъ его сотни разъ. Бабушка была извѣстная хлѣбосолка.

— Есть кипяченое молоко; если хочешь, заварю чаю, онъ остался у меня еще отъ твоего покойнаго отца. Можетъ, хочешь кофе, — сегодня только сожгли его и смололи. Посмотри, вотъ байонскій шоколатъ, выбери себѣ нѣсколько плитокъ!

— Я, бабушка, сытъ совершенно, позавтракалъ дома; я заѣхалъ къ тебѣ только для того, чтобъ проститься, обнять тебя.

— Ты обидишь меня! Когда твой отецъ отправлялся въ походъ, онъ съѣлъ цѣлую миску супу, ни одной капельки не оставилъ

— Ну, хорошо, чтобъ сдѣлать тебѣ удовольствіе, я выпью чашку кофе.

Въ одну минуту милая старушка положила кофе въ маленькій горшочекъ, налила кипящей воды и бросила туда горящій уголекъ.

Кофе былъ замѣчательно вкусенъ. Бабушка уговорила меня выпить немного водки. Затѣмъ мнѣ пришлось выдержать обычную осаду; мнѣ надавали разной разности: горшокъ меду, горшокъ смолы, банки съ вареньями, желе изъ пигвы, на случай легкаго нездоровья, страшное количество всевозможныхъ сушеныхъ плодовъ, грушъ, вишенъ, сливъ, орѣховъ.

— Послушайте, бабушка, — уговаривалъ я ее, — вѣдь, это совершенно лишнее. Я буду обѣдать и завтракать въ гостиницахъ на счетъ г. Симоне!

— Такъ что жь? — отвѣчала она, продолжая запихивать подъ кожаный фартукъ шарабана различные сверточки. — Тебѣ, можетъ, захочется поѣсть въ дорогѣ, а то вдругъ придется остановиться на постояломъ дворѣ въ какой_:нибудь деревушкѣ въ горахъ; кромѣ молока и чернаго хлѣба, ничего не найдешь тамъ. Да и твои хваленыя гостиницы хороши: не успѣешь еще перейти за порогъ, какъ требуютъ съ тебя деньги за постой. Я слышала, что тамъ просто съ голоду умираютъ, а, все-таки, швейцаръ съ галунами! Бери же, бери! Не отказывай мнѣ, не огорчай меня. Сама я ничего не могу ни ѣсть, ни пить, и сплю-то малость; а когда мнѣ удастся сдѣлать что-нибудь для своихъ дорогихъ дѣтокъ, я счастлива на цѣлый мѣсяцъ.

Пришли дядя Жохенъ, жена его и дѣти; точно нарочно собрались они одинъ по одному, чтобы присутствовать при этомъ отправленіи. Взрослые и дѣти въ особенности съ сожалѣніемъ смотрѣли, какъ улетучивались изъ Лони такія вкусныя вещи. Я отозвалъ въ сторону кузена Шарля, моего ровесника, и спросилъ его, не желаетъ ли онъ поступить на фабрику Симоне?

— Конечно, — отвѣтилъ онъ.

— Ты хорошо знаешь плотничье ремесло?

— Такъ себѣ.

— А труда не боишься?

— О, нѣтъ!

— Отлично! Какъ только я возвращусь, то представлю тебя начальнику упаковки и увѣренъ, что онъ приметъ тебя. Я не забылъ завѣщаніе дѣдушки, я, если когда-нибудь мнѣ удастся пріобрѣсти прочное положеніе на фабрикѣ, Дюмоны не останутся безъ пропитанія, только бы не лѣнились работать.

Обрадованная моимъ обѣщаніемъ, семья дяди простила мнѣ варенья, сласти и даже сосиски. Бабушка благословила меня; я простился со всѣми присутствовавшими и отправился въ путь.

То было хорошее время; по-моему, съ тѣхъ поръ люди измѣнились не въ свою пользу. Хозяева гостиницъ не имѣли такого напыщеннаго вида, какъ теперешніе. Не было ни лакеевъ, облеченныхъ въ черные фраки, съ бѣлыми галстухами, но грязными руками; ни великолѣпныхъ скатертей и тарелокъ, съ вытисненнымъ на нихъ названіемъ гостиницы, ни многочисленныхъ стакановъ различныхъ величинъ передъ каждымъ приборомъ; вилки не мѣнялись послѣ каждаго блюда. По большей части содержатель гостиницы, человѣкъ прямодушный, чистосердечный, съ неподѣльнымъ участіемъ и интересомъ распрашиваетъ васъ о вашихъ дѣлахъ и охотно повѣряетъ свои; хозяйка, женщина предупредительная, иногда хорошенькая, а то весьма почтенная, но безъ всякихъ претензій. Служанки молодыя, расторопныя, всегда довольныя; конюхи изъ крестьянъ, хорошо знающіе свое дѣло, почтительно относящіеся къ путешественникамъ, довольствуются самою мелкою монетой на водку. Въ моей комнатѣ за два франка въ сутки (самая высшая цѣна) не было ни ковровъ, ни драпри, ни роскошныхъ обой, но за то всегда мягкая, удобная постель, съ чистымъ бѣльемъ. Только ужь очень были мнѣ не по вкусу черезчуръ микроскопическіе умывальники; я не могъ понять, какъ это мои собраты-путешественники могли мыться въ этихъ орѣховыхъ скорлупахъ.

Но главное достоинство гостепріимства добраго стараго времени составлялъ столъ, во время котораго всенепремѣнно присутствовалъ хозяинъ, угощая гостей. Гостиницы поглощали все самое лучшее, что было на рынкѣ: дичь, домашнюю птицу, рыбу и пр. До пятнадцати блюдъ, помимо закуски, слѣдовали одно за другимъ въ продолженіе двухъ часовъ. Вино подавалось хотя одного сорта, но всегда хорошее и вволю. Въ тѣхъ округахъ, гдѣ нѣтъ виноградниковъ, какъ, напримѣръ, въ департаментѣ рѣки Эны, въ сѣверной части Па-де-Кале, подается въ изобиліи пиво. Даже разсчетливые нормандцы не жалѣли для насъ своего сидра: въ Бретани мы чуть не плавали въ красномъ винѣ, и все за самую ничтожную плату. А въ нѣкоторыхъ гостиницахъ учащіеся и мелкіе таможенные чиновники платили въ мѣсяцъ тридцать франковъ за ежедневные завтраки и обѣды съ виномъ. Мнѣ обходилось дороже, и я приплачивалъ изъ собственныхъ денегъ.,

Въ этой благодатной странѣ я, часовъ въ одиннадцать, уничтожалъ полсотни устрицъ, полдюжины свѣжихъ сардинокъ и столько же маленькихъ бараньихъ котлетокъ, послѣ чего приступалъ уже въ настоящему завтраку. Можетъ, вы подумаете, что, при видѣ такого страшнаго аппетита, содержатели гостиницъ обрекли меня на растерзаніе фуріямъ? Ничуть не бывало!

На слѣдующій годъ, когда мнѣ снова пришлось останавливаться въ тѣхъ же гостиницахъ, хозяева такъ же привѣтливо встрѣтили меня. Намъ жилось одинаково хорошо и въ областяхъ сѣвернаго департамента, южнаго, центральнаго, были ли то маленькія гостиницы, или большія, все равно. Съ этимъ гостепріимствомъ могъ сравниться развѣ только пріемъ нашихъ покупателей.

— Милостивый государь, я весь къ вашимъ услугамъ. Вы замѣнили мѣсто старика Нино! Насъ увѣдомили о перемѣнѣ и мы ожидали васъ со дня на день. Какъ вы еще молоды, и уже представитель такой уважаемой фирмы, какъ Симоне и Сынъ! Молодость еще не велико зло… О, что бы я далъ, чтобы снова превратиться въ юношу!… Позволь представить тебѣ, моя милая, господина Пьера Дюмонъ, новаго объѣздчика съ фабрики Курси. Онъ, конечно, сдѣлаетъ намъ удовольствіе откушать съ нами хлѣба-соли. Не правда ли, молодой человѣкъ? Мы, конечно, не можемъ изготовить вамъ такихъ тонкихъ блюдъ, какъ въ гостиницѣ, но согласитесь сами, что послѣ странствованій по трактирамъ такъ пріятно поѣсть домашней стряпни… Поди, дорогая, распорядись, закажи форель, заднюю ногу, баранчика, раковъ, утку, цыплятъ, грибовъ и блюдо говядины, одно только… слышишь?… одного довольно. Дѣло заключается въ томъ, что нужно не обременять желудка нашего дорогаго гостя, а дать ему отдохнуть. Пока ты будешь дѣлать эти закупки, я пойду поищу то бордо, которое такъ цѣнилъ знатокъ по этой части, господинъ Нино… Однако, надо поговорить о дѣлѣ; въ ожиданіи обѣда займемтесь фаянсомъ.

Такъ въ большинствѣ случаевъ встрѣчали меня покупатели, крупные оптовые торговцы фаянсомъ, фарфоромъ и стеклянною посудой.

Я показалъ образцы и принялъ къ свѣдѣнію всѣ замѣчанія покупателя. Произведенія нашей фабрики всегда распродавались легко, но теперь въ особенности кліенты были довольны, что, улучшивъ матеріалъ, мы не набавили цѣны.

Всѣ удивлялись, какъ мы устояли среди всеобщаго разрушенія. Хорошо бы было измѣнить форму тарелки и дать ей какую-нибудь окраску, такъ какъ это сравнительно пустяки въ разсчетѣ. Вывѣдавъ, такимъ образомъ, мысли покупателя, я вынулъ со дна ящика два особенные образца, на которые я полагалъ блестящія надежды. Тарелки съ улитками понравились ему, а раки положительно затмили впечатлѣніе, произведенное моллюсками. «Вотъ это именно то, что требуется для публики, — говорили мнѣ всѣ въ одинъ голосъ. — Если вы назначите умѣренную цѣну, то смѣемъ васъ увѣрить, что эти тарелки съ изображеніемъ раковъ будутъ имѣть большій успѣхъ, чѣмъ изображеніе пѣтуховъ въ прошломъ столѣтіи».

Волей-неволей пришлось мнѣ признаться, что я не получилъ еще отъ хозяина разрѣшенія пустить въ продажу эти новинки. Я былъ готовъ назначить за дюжину десять франковъ, но, несмотря на помощь добраго моего сообщника, г. Дюссо, и могъ окончить только шесть штукъ, вмѣсто двухъ дюжинъ; всѣ онѣ были нарисованы отъ руки.

Всѣ безъ исключенія просили меня уговорить Симоне, а болѣе образованные и опытные говорили, что, вѣдь, не навсегда же запрещенъ ввозъ англійскаго фаянса, безъ сомнѣнія, превосходящаго нашъ. Надо же пользоваться пока своимъ преимуществомъ, чтобы сдѣлать подрывъ вѣроломному Альбіону.

Лучшаго мнѣ ничего не надо было желать; но, чтобы заставить согласиться Симоне, мнѣ казалось необходимымъ представить ему извѣстную цифру заказовъ. Купцы поняли меня съ перваго слова и поспѣшили заказать кто десять дюжинъ, кто двадцать дюжинъ съ изображеніемъ улитокъ, а не раковъ, такъ что въ теченіе шести мѣсяцевъ я принялъ заказовъ на шесть тысячъ дюжинъ. Г. Дюссо, подстрекаемый моими письмами и удачей первой попытки, не тратилъ попусту времени, увлекаясь работой, какъ двадцатилѣтній юноша.

Эти любезные негоціанты не только радушно принимали меня у себя дома, но вводили меня въ свои клубы, посѣщали вмѣстѣ со мной театры, такъ что я даже приблизительно не могу сказать, сколько разъ я видѣлъ пьесы dame Blanche и Domino noir.

Я посѣщалъ и изучалъ фабрики, какъ мой отецъ, осматривалъ общественныя зданія, музеи, библіотеки, гдѣ посѣтитель такое рѣдкое явленіе, что мрачный, одинокій хранитель библіотеки готовъ броситься вамъ на шею съ радости, — сады, площади, болѣе или менѣе знаменитыя окрестности города. Я осматривалъ все съ любопытствомъ ребенка, а изъ этихъ осмотровъ я вынесъ столько же пользы, сколько удовольствія. Когда я въ первый разъ посѣтилъ картинную галлерею въ Ліонѣ, я чуть съ ума не сошелъ отъ восторга. Спутникомъ мнѣ былъ молодой негоціантъ, богатый человѣкъ.

— Какъ странно, — сказалъ онъ мнѣ, когда мы выходили оттуда, — масляныя краски производятъ на васъ такое дѣйствіе, какъ крѣпкое вино на швейцарцевъ: вы не крѣпко держитесь на ногахъ.

Уѣзжая изъ Курси, я имѣлъ предубѣжденіе противъ моихъ будущихъ товарищей, путешествующихъ купцовъ; но оно скоро разсѣялось. Бальзаковскій Годиссоръ, можетъ, и заимствованъ имъ изъ дѣйствительности, но взятое имъ лицо есть исключеніе, какъ типъ; также мало похожъ и бакалейщикъ Поль-де Кока. Мнѣ въ теченіе четырехлѣтняго путешествія приходилось встрѣчаться въ дорогѣ съ тысячами молодыхъ людей, занимавшихся одинаковою со мной профессіей. Я дѣлилъ съ ними и хлѣбъ-соль, и удовольствія, даже былъ иногда повѣреннымъ ихъ сердечныхъ тайнъ. Случалось, утромъ, при восходѣ на горы, встрѣтить компаніона, съ которымъ такъ сойдешься за день, что къ вечеру онъ готовъ говорить тебѣ «ты».

Мой первый объѣздъ, обнявшій половину Франціи, окончился безъ всякихъ приключеній. Жизнь на открытомъ воздухѣ такъ закалила меня, что ни снѣгъ, ни стужа не вредили моему здоровью. Я велъ аккуратную переписку съ матерью, хозяиномъ и Барбарой Бонафипоръ. Ея остроумныя письма преслѣдовали меня по пятамъ; мнѣ было стыдно, что я писалъ ей такія лаконическія записочки, и я сталъ писать по семи и восьми страницъ, настоящіе журналы. По пріѣздѣ моемъ всѣ нашли меня пополнѣвшимъ, но за то бѣдняжка Басе утратилъ свою тучность и цвѣтъ лица. Парижъ дурно отразился на его здоровьи.

Мой хозяинъ совершенно успокоился; консульство Бонапарта болѣе, чѣмъ списокъ заказовъ, обезпечивало спокойствіе, и потому онъ рѣшилъ приступить къ работѣ всѣхъ цвѣтныхъ сервизовъ. Я пробылъ на фабрикѣ шесть мѣсяцевъ, чтобы руководить работой, незнакомой для трехъ четвертей нашихъ рабочихъ. На время понадобилось даже взять нѣсколькихъ женщинъ съ другихъ фабрикъ.

Дѣла у насъ шли хорошо; въ городѣ все было мирно, но оживлено, въ коллегіи страшный наплывъ учениковъ, вечерніе уроки шли своимъ чередомъ; попрежнему, разъ въ недѣлю, танцовали у Матцельмановъ; кромѣ того, состоялось нѣсколько баловъ по подпискѣ, а клубъ охотниковъ зашелъ такъ далеко въ своихъ безобразіяхъ, что былъ закрытъ. Развлеченій у меня было достаточно.

Тѣмъ не менѣе, я съ нетерпѣніемъ ожидалъ моего втораго путешествія. На этотъ разъ путь лежалъ мнѣ черезъ южную Францію, въ волшебные города: Бордо, По, Тулузу, Марсель, Авиньонъ.

Югъ Франціи мнѣ представлялся какимъ-то царствомъ вѣчнаго солнца, оливъ и миртъ, гдѣ ночью блестятъ миріады свѣтляковъ, а днемъ слышится неустанное пѣніе птицъ. У меня составилось такое фантастическое понятіе объ этомъ заманчивомъ югѣ, что я ни за что не промѣнялъ бы его ни на Испанію, ни на Италію.

Впослѣдствіи я увидѣлъ, что сильно преувеличивалъ (пыль, мухи, блохи и кушанья съ чеснокомъ не особенно разстроивали меня). Что касается видовъ, такъ они если не совсѣмъ точно отвѣчали созданнымъ въ моемъ воображеніи, то часто превосходили мои ожиданія.

Я готовъ былъ подчасъ дѣлать открытія, т. е. мнѣ казалось, что я ихъ дѣлаю. Напримѣръ, видъ города Каркассоны пробудилъ во мнѣ такую гордость и восторгъ, что я вполнѣ былъ увѣренъ, будто до меня его никто не видѣлъ.

Пока я переѣзжалъ изъ одного мѣста въ другое, Симоне оканчивалъ преобразованіе своей фабрики по планамъ Басе. Всѣ мазанки, избушки, чуланы были уничтожены. На мѣстѣ моей харчевни выстроено прекрасное зданіе, гдѣ фабричные за самую умѣренную цѣну покупаютъ не только продовольствія, топку, одежду, но даже серебряные часы для мужчинъ и игрушки, цѣною въ одно су, для ребятишекъ.

Новыя постройки изъ кирпича и желѣза не блистали своею архитектурой, но были построены правильно. Четырехъэтажное зданіе мастерскихъ соединялось съ параллельными зданіями одинаковой казарменной формы и одинаковой высоты. На сѣверномъ дворѣ помѣщалась машина, въ 20 лошадиныхъ силъ, для раздуванія огня въ горнилахъ.

Декоративному искусству былъ отведенъ маленькій центральный павильонъ, покрытый блестящею цвѣтною черепицей. Крыша его виднѣлась издалека и манила въ себѣ со всѣхъ четырехъ странъ свѣта любителей гончарнаго искусства.

И мы свободно удовлетворяли самыхъ требовательныхъ и утонченныхъ, не отталкивая отъ себя прежнихъ, скромныхъ покупателей. Рядомъ съ прежнею дешевою тарелкой, расходящеюся и до сихъ поръ, мы дѣлаемъ полные сервизы изъ безукоризненнаго фаянса, изящной формы и рисунка. Послѣ улитокъ и раковъ мы выпустили одинъ за другимъ сервизы съ изображеніемъ полевыхъ букетовъ, птицъ, плодовъ. Дорогой мой наставникъ заправлялъ этою работой, къ молодымъ помощникамъ, выписаннымъ изъ Парижа, присоединилось нѣсколько человѣкъ изъ учениковъ коллегіи и нѣсколько фабричныхъ дѣвочекъ, обучавшихся рисованію.

Хозяинъ съ своимъ маленькимъ міркомъ вмѣстѣ готовился къ всемірной выставкѣ въ Лондонѣ. Все стремилось къ тому, чтобы превзойти Ведгвуда и Минтона на ихъ собственной землѣ и выставить на глаза англичанамъ цѣлый японскій сервизъ. Это было не произвольное подражаніе въ китайскомъ стилѣ, на подобіе руанскихъ произведеній, а все было сдѣлано до мельчайшихъ подробностей въ японскомъ вкусѣ, начиная съ формы соусниковъ и блюдъ и кончая рисунками, вѣрными съ оригиналами, заимствованными изъ альбомовъ.

Прошло около двухъ лѣтъ, прежде чѣмъ городъ проникъ въ нашу тайну. Дюссо, самовластный, какъ истый якобинецъ, безпощадно удалялъ всѣхъ иностранцевъ съ фабрики. Онъ раздробилъ работу такъ, что сами исполнители не знали, что они дѣлаютъ. Только хозяинъ да я посвящены были въ эту тайну. Я получилъ разрѣшеніе объявить близкимъ изъ нашихъ покупателей слѣдующее:

— Г. Симоне готовитъ вамъ сюрпризъ къ лѣту 1851 года.

Наконецъ, насталъ великій день, который долженъ былъ поднять фаянсовое производство Курси на одинаковый уровень съ первыми европейскими фирмами. Мнѣ было 24 года, а я уже совершилъ два полныхъ объѣзда по всей Франціи. Единственный городъ моей родины, Парижъ, былъ мнѣ знакомъ менѣе другихъ; тамъ, между прочимъ, находился у насъ складъ. Всѣ коммерческія хитрости и тайны я успѣлъ пройти. Я говорилъ свободно по-нѣмецки, благодаря семейству Матцельманъ, зналъ немного итальянскій языкъ; читалъ и писалъ хорошо по-англійски; говорилъ, положимъ, дурно, до такъ какъ въ мой возрастъ все кажется легкимъ, то я думалъ, что мнѣ совершенно достаточно двухъ-трехъ мѣсяцевъ пребыванія въ Лондонѣ, чтобы выработать произрощеніе. Я былъ не только одинъ изъ главныхъ служащихъ на фабрикѣ, но даже лицо заинтересованное въ дѣлѣ: у меня было столько преимуществъ, чтобы на выставкѣ быть представителемъ фирмы Симоне и моей.

Хозяинъ же былъ другаго мнѣнія; на вопросъ Дюссо о моемъ назначеніи онъ сухо отвѣтилъ, что, во-первыхъ, я слишкомъ молодъ для того и, во-вторыхъ, не знаю достаточно англійскаго языка.

— Нашъ парижскій агентъ человѣкъ солидный, женатъ на англичанкѣ. Я пошлю его съ женой въ Гайдъ-Паркъ, а Дюмона пока на время на его мѣсто.

Доводы были основательны, и я уже отложилъ попеченіе, несмотря на всю горечь, какъ вдругъ полученное отъ Басе письмо измѣнило положеніе вещей.

«Пребываніе въ настоящее время въ Парижѣ, — писалъ онъ мнѣ, — не годится для молодаго человѣка твоего возраста и характера. Мнѣ это ничего; я, какъ говоритъ поэтъ, опутанъ софизмами фузіонистовъ и бонапартистовъ. Оставайся или въ Курси, или отправляйся въ Лондонъ, одно изъ двухъ. Я напишу объ этомъ Симоне; думаю, что онъ согласится со мной. Прощай!»

Хозяинъ на другой же день позвалъ меня въ себѣ и сказалъ:

— Васъ, кажется, очень влечетъ въ Лондонъ? Зачѣмъ-же вы скрыли это отъ меня?

— Но, г. Симоне, я думалъ…

— Если вамъ впредь захочется чего-нибудь, — я, конечно, ожидаю отъ васъ справедливаго и благоразумнаго требованія, — вы только непосредственно откройтесь мнѣ. Вы оказали намъ столько важныхъ услугъ, что даже и не подозрѣваете того, — униженіе, впрочемъ, паче гордости, — и за эти услуги можете разсчитывать на почетныя должности. Ступайте въ Лондонъ; мнѣ пишутъ, что витрина наша совсѣмъ готова, а товаръ уже теперь въ таможнѣ. Я надѣюсь, что вы съумѣете показать товаръ лицомъ. Продавать за тѣ же цѣны, что въ Курси. Упаковка и провозъ — на счетъ покупателя. Старайтесь побольше сбыть, но это не столь важно, а главное — вы должны постараться, чтобы наше производство пріобрѣло извѣстность и получило самую высшую премію; во-вторыхъ, изучить производства нашихъ конкуррентовъ и позаимствоваться у нихъ. Деньгами не стѣсняйтесь; я открываю вамъ кредитъ въ 500 фунтовъ стерлингъ у Кринга.

Я такъ былъ гордъ и счастливъ возложенною на меня миссіей, что, не простившись даже съ лучшими друзьями, уѣхалъ въ тотъ же день, боясь, что Симоне передумаетъ. Въ четыре переѣзда: изъ Курси въ Парижъ, изъ Парижа въ Кале, изъ Кале въ Дувръ, изъ Дувра въ Лондонъ, — я, не останавливаясь прибылъ въ назначенную мнѣ Симоне гостиницу. Здѣсь только я вспомнилъ о семействѣ Бонафипоръ, Матцельманъ, о Дюссо и добрякѣ Басе, къ которому совершенно естественно было заѣхать, проѣзжая Парижъ. Я жестоко былъ наказанъ за этотъ неблагодарный поступокъ, единственный въ моей жизни, потому что изъ числа этихъ людей, такъ легкомысленно покинутыхъ мною, мнѣ многихъ не привелось болѣе никогда видѣть.

Выставка открылась плохо, какъ всѣ всемірныя выставки: никто не былъ готовъ, едва одинъ изъ десяти промышленниковъ успѣлъ разобраться. Во всемъ французскомъ фаянсовомъ отдѣлѣ болѣе или менѣе значительнымъ представителемъ былъ одинъ я. Но моя проклятая поспѣшность, по крайней мѣрѣ, послужила на пользу интересамъ фабрики. Товаръ мой былъ замѣченъ, японскій сервизъ вызвалъ восторгъ, такъ что газеты заговорили о немъ. Принцъ Альбертъ милостиво удостоилъ меня разговоромъ и далъ намъ большой заказъ для своего замка Бальмораль. Въ короткое время, благодаря покровительству высокопоставленнаго знатока, вся знать, клубы, высшая буржуазія стекались у моей витрины; я не зналъ, кого слушать, едва успѣвая записывать заказы. Молодой прикащикъ изъ англичанъ, служившій мнѣ переводчикомъ, какъ и я, совсѣмъ измучился. Наши вещи покупались не только за красоту и изящество, но и вслѣдствіе дешевизны, — достоинство, которымъ не пренебрегаютъ ни богатыя страны въ свѣтѣ, ни богатые классы общества. Я продавалъ за 20 фунтовъ (т.-е. 500 франковъ) японскій сервизъ изъ 18 приборовъ, съ принадлежностями къ дессерту и кофе, въ такомъ составѣ, какъ видимъ до сихъ поръ съ означенною цѣной въ Вингстоунскомъ музеѣ. Англійскій фаянсъ, столь же доброкачественный, но не такой красивый и оригинальный, какъ нашъ, продавался дороже.

Въ заключеніе всего, международная коммиссія присудила намъ высшую преміи; г. Симоне, имѣвшій уже нѣсколько орденовъ, получилъ почетный крестъ, а я имѣлъ удовольствіе послать ему списокъ заказовъ на цѣлый милліонъ.

Послѣ такого блестящаго исхода дѣла мнѣ такъ хотѣлось въ Курси. Сезонъ близился къ концу; выставка хотя не закрылась еще, но уже пустѣла. Каждое утро, вставая съ постели, я бросалъ взглядъ на свой чемоданъ, мысленно говоря себѣ: «теперь скоро домой!»

Каково же было мое огорченіе, когда пришло отъ хозяина письмо, въ которомъ мнѣ предписывался выѣздъ, но не въ Курси, а въ Копенгагенъ, Стокгольмъ, Петербургъ, Одессу, Москву, Константинополь.

«Куй желѣзо, пока горячо! Дѣло идетъ о распространеніи нашихъ издѣлій раньше англичанъ. Они знатоки японскаго фарфора и, притомъ, обладаютъ большими средствами».

Какъ бы въ дополненіе этого письма хозяина, я получилъ отъ матери слѣдующее:

«Ты за счастье долженъ считать, — писала мнѣ моя бѣдная мать, — что увидишь лучшіе города Европы безъ расходовъ. Подумай, вѣдь, рѣдко кому изъ сыновей богатыхъ людей такъ благопріятствуетъ судьба, какъ тебѣ. Только наслѣдные принцы путешествуютъ такимъ образомъ. Я такъ рада за тебя. Никогда я не чувствовала себя такою здоровой и покойной за твою будущность. Я издали съ удовольствіемъ буду слѣдить за твоими путешествіями».

Съ этой же почтой я получилъ письмо отъ маленькой плутовки Бонафипоръ. Она писала:

«Милый Пьеръ, какъ это хорошо, что ты отправляешься въ путешествіе, пока еще холостъ, а женишься, ни за что не выберешься. Изъ тебя выйдетъ рѣдкій домосѣдъ. Чрезъ пять лѣтъ, считая съ сегодняшняго дня, если вздумается тебѣ прогуляться до Лони, то, будь увѣренъ, жена и дѣти уцѣпятся за полы твоей куртки, и если тебѣ не удастся освободить ее, то придется идти въ одной жилеткѣ. Въ Курси только и разговора, что о тебѣ и о моемъ братѣ. Жанъ покрылъ себя славой въ Алжирѣ, въ горной деревнѣ; я не пишу ея названія, потому что оно каждый разъ царапаетъ мнѣ горло, какъ я произношу его; я боюсь, что перо прорветъ бумагу на этомъ ужасномъ словѣ. Дѣло было въ странѣ калифовъ. Подпоручикъ Бонафипоръ столько положилъ на мѣстѣ этихъ смугляковъ, что представленъ къ кресту, а полковникъ его произведенъ въ генералы. Жанъ отдѣлался лишь легкою раной. Онъ повѣствуетъ все въ веселомъ тонѣ, не обвиняя и не жалуясь ни на что. Ты, милый Пьеръ, всегда во всемъ имѣлъ успѣхъ, такъ пользуйся же случаемъ, не теряй времени. Въ дорогѣ, предупреждаю тебя, ты не избавишься отъ моихъ писемъ».

Подписано было такъ: «Жестокосердая Барбара, не боящаяся никого и не сомнѣвающаяся ни въ чемъ, даже въ тебѣ».

Глава XII.
Печальныя событія.

Директоръ предсказывалъ мнѣ, что по окончаніи путешествія я научусь говорить по-нѣмецки лучше, чѣмъ Гёте и Шиллеръ, взятые вмѣстѣ. А Дюссо указывалъ мнѣ на лучшія извѣстныя коллекціи.

«Въ Стокгольмѣ поищите старыхъ книгъ и восхитительные переплеты французскаго происхожденія; въ Петербургѣ въ хламѣ Гостинаго двора найдете черкесское оружіе и византійскій фаянсъ. Въ Константинополѣ похитьте во что бы то ни стало персидскій фаянсъ; настанетъ нѣкогда день, когда онъ будетъ продаваться на вѣсъ золота, а пока будетъ служить намъ моделью. Не гнушайтесь также и родосскими блюдами работы плѣнниковъ изъ мусульманъ, находившихся въ услуженіи у рыцарей. Присматривайтесь въ стариннымъ матеріямъ, къ вышиваньямъ золотомъ и серебромъ, коврамъ, часто протертымъ насквозь, но болѣе цѣннымъ, чѣмъ новые. Все это продается за ничто».

Пребываніе въ Англіи, выбранное мною самимъ, чтеніе иностранныхъ газетъ, разнимавшихъ Францію какъ больничный трупѣ, — все это возмущало во мнѣ патріотическія чувства. Меня такъ и тянуло къ политикѣ, которую Басе, по своему отвращенію во всякимъ ухищреніямъ, называлъ грязнымъ ремесломъ. Я былъ избирателемъ съ осени 1849, но мнѣ еще ни разу не приходилось подавать голоса; обстоятельства препятствовали мнѣ исполнить долгъ гражданина.

Я написалъ въ хозяину и умолялъ его дозволить мнѣ возвратиться въ Курси. Отвѣтъ пришелъ черезъ пять дней, оффиціальный, за подписью Симоне и Сынъ:

«Милостивый государь, въ отвѣтъ на ваше уважаемое письмо отъ 16 числа текущаго мѣсяца спѣшимъ увѣдомить, что должная вамъ сумма возрасла до 82,376 франковъ 11 сантимовъ, включая сюда и расходы по возложеннымъ на васъ особымъ порученіямъ во время всемірной выставки. Эта сумма немедленно будетъ выдана вамъ, если вы формальнымъ отказомъ намъ въ повиновеніи намѣрены порвать прежнія отношенія».

На такое требованіе я могъ отвѣтить или да, или нѣтъ. Я посвятилъ 24 часа на размышленіе и, сообразивъ, что года мои ушли, чтобъ я могъ поступить въ какое-нибудь учебное заведеніе или заняться новымъ ремесломъ, мать не хотѣла уѣзжать изъ Курси и что, въ концѣ-концовъ, единственная фабрика, куда я помѣстилъ уже двухъ кузеновъ, могла упрочить будущность мою и близкихъ мнѣ, я преклонился предъ волей хозяина и выѣхалъ изъ Лондона. Мое скитаніе продолжалось болѣе года. Я объѣхалъ три четверти Европы съ моими обращиками тарелокъ, не видясь ни разу за это время съ дорогими мнѣ людьми и часто не получая отъ нихъ никакихъ извѣстій.

По газетамъ я узналъ въ Москвѣ о переворотѣ 2 декабря 1851 года. Иностранцы единогласно одобряли его. Всюду слышалось, что мятежникамъ, т.-е. сторонникамъ конституціи, по дѣломъ это. Если же я возражалъ противъ подобныхъ мнѣній, то всегда какой-нибудь добрякъ русскій купецъ или честный нѣмецкій ремесленникъ говорили мнѣ:

— О, всѣ вы, западные народы, никогда ничѣмъ не бываете довольны!

Мнѣ было грустно и становилось даже страшно за своихъ друзей. Письма оставались безъ отвѣта, а если и получались, то короткія, уклончивыя. За то хозяинъ, казалось, торжествовалъ.

«Работа кипитъ, — писалъ онъ. — Продолжайте принимать заказы; всѣхъ съумѣемъ удовлетворить».

Мать и Барбара, судя по письмамъ, были подъ гнетомъ чего-то тяжелаго; онѣ писали разсѣянно и противорѣчиво. Анонимное письмо изъ Курси, но отправленное изъ Бельгіи, предупреждало меня, что если я не желаю повредить своимъ друзьямъ, то не говорилъ бы ничего въ письмахъ о политикѣ, такъ какъ съ нѣкоторыхъ поръ письма на почтѣ вскрываются. Я сталъ осторожнѣе. Напрасно писалъ я Матцельману и Дюссо: тотъ и другой упорно молчали, а, между прочимъ, я послалъ имъ нѣсколько подарковъ, за которые хотя однимъ словомъ слѣдовало бы поблагодарить меня.

Въ Константинополѣ я встрѣтилъ одного бѣглеца, давшаго мнѣ нѣкоторыя свѣдѣнія о Басе. Его захватили въ постели, затѣмъ переправили за бельгійскую границу. Удаленный мѣрами комитета общественной безопасности болѣе чѣмъ съ 60 депутатами, онъ изъ Бельгіи проѣхалъ въ Англію, а оттуда, по всей вѣроятности, въ Америку, гдѣ намѣревался поселиться навсегда.

Насколько я его зналъ, онъ былъ способенъ на такое отчаяніе; но отчего онъ ни слова не писалъ мнѣ, зная шагъ за шагомъ весь мой маршрутъ? Первое его письмо я получилъ 1852 г. въ іюнѣ въ Вѣнѣ изъ С.-Франциско. Мой старый другъ не только палъ духомъ, но поносилъ священное имя Франціи, такъ что, навѣрное, вывелъ бы изъ терпѣнія дѣдушку Дюмона.

Въ post-scriptum`ѣ онъ просилъ меня не забывать аккуратно писать матери и ограждать ее, когда вернусь въ Курси, отъ всякихъ смутъ и непріятностей. Онъ поручалъ мнѣ слѣдить за семьей Матцельманъ и Дюссо, «лучшими изъ всего города», и въ случаѣ, еслибъ имъ пришлось потерпѣть за правое дѣло, отдать имъ все, сколько будетъ у меня, до послѣдняго гроша, а я получу все сполна чрезъ фабричнаго кассира.

Увы! 20 ноября 1852 года, когда я возвратился подъ родную кровлю, Дюссо и Матцельманъ не нуждались уже болѣе ни въ чемъ, а Куртуа былъ уволенъ отъ должности.

Мрачное предчувствіе защемило мнѣ сердце, когда я увидѣлъ на станціи желѣзной дороги полицейскаго коммиссара. Всматриваясь въ его лицо, я узналъ въ немъ Мартина Сека, сына парикмахера, служившаго на фабрикѣ артельщикомъ. Я думалъ, ужь не грезится ли это мнѣ. Но насмѣшливый поклонъ и злой взглядъ, брошенный на меня этимъ человѣкомъ, убѣдилъ меня. Это дѣйствительно былъ Мартинъ, нашъ Мартинъ, какимъ-то чудомъ превратившійся въ полицейскаго коммиссара.

Мать не допустила меня даже спросить ее объ этомъ; она схватила меня за руку и быстро потащила къ выходу, не заботясь о моемъ багажѣ.

— Выйдемъ прежде отсюда, я тебѣ все разскажу.

Я послушно послѣдовалъ за ней, удивляясь, что никто больше не пришелъ встрѣтить меня. Она съ лихорадочною поспѣшностью разсказывала мнѣ плачевныя событія, такъ тщательно скрываемыя отъ меня.

Дюссо былъ захваченъ ночью. Его прямо посадили въ черную карету и отправили въ Брестъ. Какъ остался живъ 79-ти лѣтній старикъ, проѣхавъ 8 дней безостановочно въ этой клѣткѣ? Онъ умеръ лишь недѣлю спустя въ больницѣ, какъ разъ въ то время, когда мужъ его племянницы исходатайствовалъ, чтобъ не отправляли это изможденное тѣло въ Байену. Матцельманъ, выданный за соціалиста, отправленъ былъ на поселеніе въ Ламбессу. Семья послѣдовала туда за нимъ, продавъ въ нѣсколько дней все имущество.

Климатъ Африки оказался для нихъ гибельнымъ: директоръ лишилъ себя жизни въ припадкѣ горячки; жена недолго пережила его; оба старшіе сына умерли отъ тифа. Осталась въ живыхъ только Маргарита и мальчикъ тринадцати лѣтъ. По послѣднимъ извѣстіямъ узнали, что достойная дѣвушка вышла- замужъ за офицера, тоже эльзасца. Они жили такъ достаточно, что Гретхенъ имѣла возможность дать маленькому брату окончить образованіе. Полиція сдѣлала обыскъ у всѣхъ служащихъ на фабрикѣ; пощадили лишь одного г. Симоне. Въ квартирѣ моей матери перевернули все вверхъ дномъ, начиная осмотръ съ чердака и кончая погребомъ. Но она смотрѣла на это спокойно, ни мало не смущаясь, спрятавъ всѣ мои письма въ безопасное мѣсто. Бонафипоры показали себя спокойнѣе, чѣмъ можно было ожидать при ихъ южномъ темпераментѣ. Но за то на Куртуа такъ сильно подѣйствовали эти крутыя мѣры, что съ нимъ сдѣлался параличъ.

Окончивъ повѣсть страданій этихъ мучениковъ, она сказала мнѣ:

— Замѣчаешь ли ты, что всѣ удары направлены были противъ тебя? Догадываешься ли ты, что доносчикъ, изъ зависти къ твоимъ успѣхамъ, хотѣлъ погубить тебя? Развѣ ты думаешь, что Мартинъ Секъ, уволенный со службы Симоне, сдѣлался полицейскимъ коммиссаромъ за то, что крикнулъ на станціи желѣзной дороги: «да здравствуетъ императоръ», когда проѣзжалъ онъ, будучи еще президентомъ? Не понимаешь ты, что онъ подслужился къ новому подпрефекту, этому подлому мошеннику, непохвальными средствами? Нужно ли говорить мнѣ объ его вѣроломномъ участіи? Подумай о кабатчикахъ, лишенныхъ, благодаря тебѣ, въ одинъ день ихъ нечестныхъ барышей. А помнишь толстяка Люно, сброшеннаго тобой въ ручей? Понимаешь, вѣроятно, теперь, дорогой мой, отчего твои друзья за одно старались удалить тебя изъ Курси? Басе еще за годъ предупредилъ меня оба всемъ, и это дѣйствительно сбылось. Басе способствовалъ твоему выѣзду за границу, потому -что боялся, что тебя постигнетъ судьба Дюссо и Матцельманъ…

Когда мы пришли домой, Катерина встрѣтила меня съ распростертыми объятіями, какъ и въ былое время. Мнѣ такъ пріятно было вновь увидѣть ее, увидѣть всю знакомую обстановку, напоминавшую мнѣ мое дѣтство. Надо пожить внѣ дома нѣкоторое время, поспать на гостиничныхъ подушкахъ, испытать всѣ неудобства путешествія по большимъ дорогамъ, чтобы вполнѣ оцѣнить всю сладость семейной обстановки. Я ходилъ на всему дому какъ лунатикъ, не отдающій себѣ отчета въ своихъ поступкахъ, и подъ напоромъ воспоминаній точно вновь вступалъ въ жизнь. Хотя я хорошо помнилъ все наше внутреннее убранство дома, но, тѣмъ не менѣе, съ какимъ-то непонятнымъ восторгомъ находилъ тысячи дорогихъ знакомыхъ предметовъ. Большое кресло, въ которомъ, бывало, отдыхалъ отецъ послѣ нашихъ длинныхъ полевыхъ прогулокъ, различныя работы отца, мягкое кресло съ подушками, гдѣ обыкновенно сидѣла матушка съ чулкомъ въ рукахъ; столъ, на которомъ мы всѣ вмѣстѣ обѣдали въ послѣдній разъ; библіотечка, гдѣ мои наградныя книги занимали самое видное мѣсто; гербарій, камушки и раковинки, собранные когда-то при прогулкахъ; первые мои рисунки, фаянсовыя вещицы съ нашей фабрики, портреты Симоне и его дочери, мое ружье, тросточки самодѣльныя, перчатка и букетъ, сохраненные въ воспоминаніе одного изъ вечеровъ, даннаго ученицами госпожи Муесе членамъ клуба Бадульяровъ. Отворивъ дверь въ сосѣднюю маленькую комнатку, я очутился передъ моею младенческою люлькой; матушка свято хранила ее для перваго своего внука.

Все сохранялось въ такой чистотѣ и аккуратности, что я тщетно старался найти хотя одну пылинку въ складкахъ отцовскаго плаща, который я принесъ съ пожара. Прохаживаясь изъ комнаты въ комнату, я останавливался въ раздумьи и острая боль щемила мнѣ сердце. Ужасъ настоящаго во всей своей наготѣ возставалъ предо мной. Что это я слышалъ сейчасъ объ этомъ несчастномъ директорѣ? Возможно ли, что Дюссо, мой старый наставникъ, промѣнялъ свой хорошенькій домикъ съ швейцарскими стеклами и итальянскимъ фаянсомъ на узкій сосновый гробъ на больничномъ кладбищѣ?

— Матушка, поди сюда, умоляю тебя! Сядемъ, какъ прежде, — ты въ своемъ креслѣ, а я на скамеечкѣ у твоихъ ногъ, — и разскажи мнѣ опять по порядку эту ужасную исторію, что я слышалъ отъ тебя дорогой.

Добрая женщина не заставила просить себя вторично; и вотъ они вмѣстѣ съ Катериной начинаютъ излагать мнѣ всѣ мельчайшія событія. На каждомъ шагу въ разсказѣ поминается имя Барбары Бонафипоръ. Я признавалъ въ ней умъ, доброе сердце, достаточную твердость характера, но, все-таки, она превзошла мои ожиданія. Но въ особенности удивляло меня, что въ нее многіе влюблены, какъ сказали мнѣ. Въ этомъ ничего не было дурнаго; я всегда желалъ ей хорошаго мужа, чтобъ она была счастлива. Но, вѣдь, для того, чтобы въ нее можно было влюбиться, надо, чтобъ она совершенно преобразилась съ головы до ногъ. Я старался выкинуть изъ головы мысль о ней, но безпрестанно, все-таки, возвращался опять, подобно тому, какъ стремился отгадать слово шарады или подыскать рифму послѣдней строки къ какому-нибудь забытому четверостишію. Я совсѣмъ не былъ влюбленъ въ эту дѣвочку. Въ теченіе моего путешествія по Франціи я видѣлъ столько прелестныхъ, очаровательныхъ дѣвушекъ, былъ принятъ радушными купцами какъ родной въ ихъ семьяхъ и влюблялся безчисленное множество разъ. Дѣвушки нашей страны всѣ такъ просты, такъ изящны, что не трудно увлечься ими. Не проходило ни одного обѣда, чтобъ я не вставалъ изъ-за стола влюбленнымъ; это было своего рода опьянѣніе. Но, на мое счастье, перемѣна мѣстъ скоро разгоняла мой любовный пылъ.

Барбара была моею повѣренной во всѣхъ моихъ любовныхъ дѣлахъ; чувствуя къ ней братскую любовь съ дѣтскихъ лѣтъ, я открывалъ ей самыя незначительныя свои тайны. Ее это очень забавляло. Когда я сообщалъ ей о своемъ новомъ идолѣ и спрашивалъ: «Жениться мнѣ или умереть?» — она отвѣчала мнѣ:

— Погоди, не останавливайся; это еще не та, которая будетъ чинить твою одежду.

Я всегда легко себя чувствовалъ съ этой малюткой Бонафипоръ. Я былъ вполнѣ убѣжденъ, что люблю ее братскою любовью, и потому отъ души желалъ ей хорошаго, честнаго мужа изъ толпы ея поклонниковъ. Меня какъ-то странно волновала мысль встрѣтить ее похорошѣвшей и окруженной поклонниками. Я остановился въ раздумьи передъ знаменитыми туфлями, изъ которыхъ я сдѣлалъ стѣнныя спичечницы, и спрашивалъ себя, какими судьбами эти чудные волосы очутились въ моей комнатѣ? Разныя мысли бродили въ моей головѣ, смѣняясь одна другою. Я не замѣтилъ, какъ мать на цыпочкахъ подошла ко мнѣ сзади, положила свои руки мнѣ на плечи и крѣпко поцѣловала, говоря:

— Ты увидишь ее сегодня вечеромъ; но обѣдъ готовъ, пойдемъ садиться за столъ!

Охъ, у этихъ маменекъ такіе хорошіе глаза, что онѣ часто видятъ то, чего даже и нѣтъ на самомъ дѣлѣ.

Катерина, конечно, угостила меня любимыми моими кушаньями. Дай Катеринѣ волю, такъ она способна, въ минуты своего поварскаго вдохновенія, изжарить попугая аптекаря. И добрый аптекарь, господинъ Пасторіусъ, никогда не отказывающій никому ни въ чемъ, навѣрное бы пожертвовалъ своимъ другомъ всеобщему баловню Курси.

Несмотря на старанія и искусство нашей добродушной кухарки, мы ѣли мало: мать отъ радости по случаю моего возвращенія, а я былъ слишкомъ взволнованъ всѣмъ слышаннымъ отъ нея. Въ семь часовъ мы отправились на фабрику.

Когда мы дошли до квартиры Бонафипоръ, помѣщавшихся теперь во второмъ этажѣ вновь выстроеннаго зданія, я увидѣлъ, что они не окончили еще своего обѣда, такъ какъ свѣтъ былъ только въ столовой.

Визитъ въ такое неурочное время подалъ мнѣ мысль отправиться сперва къ хозяину. Собственно говоря, мнѣ и слѣдовало, прежде всего, отправиться къ нему, тѣмъ болѣе, что я долженъ былъ представить ему отчетъ о всемъ моемъ путешествіи въ Бельгію. Поэтому матушка пошла къ Бонафипоръ безъ меня, чтобы возвѣстить имъ о моемъ пріѣздѣ, а я направился къ Симоне. Онъ прохаживался взадъ и впередъ по своему обширному кабинету, столь памятному мнѣ. Этотъ невозмутимый человѣкъ принялъ меня такъ, точно мы только вчера разстались съ нимъ, и первымъ дѣломъ спросилъ меня, представили ли братья Юайссъ изъ Амстердама достаточныя ручательства, давъ намъ заказъ болѣе чѣмъ на 30,000 флориновъ. Онъ не могъ понять, какимъ образомъ такой старинный торговый домъ предпочелъ наши произведенія делужскимъ, безъ сравненія, высшимъ. Потомъ онъ тотчасъ же перешелъ къ распросамъ о пріемахъ всѣхъ фаянсовыхъ фабрикъ, которыя я, внѣ всякаго сомнѣнія, долженъ былъ изучить въ продолженіе моего путешествія, и просилъ сообщить ему неотложно результатъ моихъ наблюденій. Я, нисколько не смущаясь, отвѣтилъ ему, что, живя въ продолженіе мѣсяца въ вагонѣ, я не могъ представить работу, равняющуюся тому въ пятьсотъ страницъ; но что если меня оставятъ въ Курси, то я въ скоромъ времени приведу въ порядокъ свои записки.

— Да, я этого самъ желалъ, — отвѣтилъ онъ. — Куртуа совсѣмъ никуда негоденъ, а замѣняющій его Вино пріобрѣлъ нѣкоторыя привычки, дѣлающія его совсѣмъ неспособнымъ къ отправленію служебныхъ обязанностей. Вы хорошій счетоводъ, какъ извѣстно мнѣ, и потому съ завтрашняго дня вступите въ должность казначея.

— Съ восьми часовъ?

Не подозрѣвая ни тѣни ироніи въ этомъ вопросѣ, онъ отвѣтилъ мнѣ своимъ обычнымъ дѣловымъ тономъ:

— Конечно, въ восемь часовъ.

Я простился съ нимъ, спросивъ предварительно, не будетъ ли какихъ приказаній.

— Нѣтъ.

Этотъ безподобный человѣкъ послѣ годовой отлучки моей не спросилъ меня больше ни о чемъ.

У Бонафипоръ я засталъ одно изъ тѣхъ обществъ, которое можно назвать отборнымъ; оно было немногочисленно, десять, двѣнадцать человѣкъ, считая въ томъ же числѣ и самихъ хозяевъ. Все было чинно и скромно; комнату освѣщали всего двѣ лампы. Низенькій старичокъ съ шапкой сѣдыхъ волосъ всталъ мнѣ на встрѣчу и, пожимая мнѣ руку, сказалъ:

— А, здравствуй, Пьеръ Дюмонъ! Какъ поживаетъ твоя республика?

— Такъ же хорошо, какъ ваша излюбленная монархія, любезный господинъ Бонафипоръ.

Затѣмъ я раскланялся съ хозяйкой дома, встрѣтившей меня довольно равнодушно, и остановился въ недоумѣніи передъ незнакомою мнѣ особой, сидѣвшею рядомъ съ моею матерью.

Дѣвушка разразились громкимъ смѣхомъ и встала, говоря:

— Вотъ какъ! Ты даже не хочешь поцѣловать меня?

Три четверти изъ присутствующихъ лицъ при этой сценѣ различными гримасами показали, что столь фамильярная шутка пришлась имъ не по вкусу. Только милое, покойное лицо моей матери значительно просвѣтлѣло. Я понялъ, что не чувствую особенной симпатіи къ другу дѣтства, и почтительно лишь поцѣловалъ ея руку. Она смѣялась отъ души и спросила меня, не посѣщалъ ли я заграничные королевскіе дворы.

Странно бы было сказать ей вы, когда она говорила мнѣ ты; съ другой стороны, въ наслѣдницѣ Бонафипоръ такъ мало было общаго съ прежнимъ мальчикомъ въ женской юбкѣ, что слово ты, казалось, остановится у меня поперекъ горла. Я избралъ среднее, стараясь обходить и ты, и вы, и отвѣтилъ слѣдующее:

— Мнѣ кажется, нѣтъ ничего страннаго, что я не узналъ сразу послѣ полутора года разлуки. Я нахожу столько перемѣнъ.

— Я очень рада, если ты находишь, что я похорошѣла.

— Могу ли я разсуждать, когда я положительно очарованъ?

— Однако, я вижу, что путешествія сдѣлали тебя не интереснымъ. Эти господа, которыхъ я сейчасъ представлю тебѣ, гораздо любезнѣе тебя.

— Конечно, на ихъ сторонѣ уже то преимущество, что они на своей почвѣ, а я за это долгое время сталъ чужимъ человѣкомъ.

— Можетъ быть. Вотъ г. Томассенъ, бывшій ученикъ центральной школы, а теперь служащій у насъ на фабрикѣ.

Я обмѣнялся довольно холоднымъ поклономъ съ г. Томассенъ, молодымъ человѣкомъ, брюнетомъ, немного сгорбленнымъ, носившимъ всегда темныя очки.

Барбара продолжала представленіе:

— Мой любимый вальсёръ, г. Боннаръ, племянникъ стараго вилль-вельскаго мера; онъ также служитъ на фабрикѣ.

Этотъ толстякъ, принадлежавшій къ богатой купеческой семьѣ, прибавилъ немного самонадѣяннымъ тономъ:

— Помощникъ кассира, въ іерархическомъ порядкѣ состою первымъ послѣ г. Вино.

— А, такъ я буду стараться, чтобы все осталось попрежнему, — сказалъ я, — такъ какъ съ завтрашняго дня я заступаю мѣсто г. Вино.

Онъ закусилъ губы и поспѣшилъ любезно улыбнуться.

— Вотъ, — продолжала Барбара, — два парижанина, заслуженные художники: господинъ Ламберъ, живописецъ, и г. Бергеронъ, граверъ, ученикъ нашего бѣднаго друга г. Дюссо.

Этому я протянулъ обѣ руки. Но я чувствовалъ, что мнѣ надо нѣкоторое время, чтобъ освоиться при видѣ столькихъ новыхъ, незнакомыхъ лицъ, пользовавшихся, какъ видно, расположеніемъ хозяевъ. Оба художника были очень приличны съ виду, но черезчуръ фамильярны для простыхъ знакомыхъ. Что касается Барбары, бывшей, повидимому, кумиромъ родителей, то она нравилась мнѣ гораздо меньше, чѣмъ въ былое славное время, когда считала себя уродцемъ. Она говорила свысока и своими гримасами производила на меня впечатлѣніе деревенской кокетки. Я, вѣроятно, показался страшнымъ бирюкомъ моимъ новымъ знакомымъ, знавшимъ меня по слухамъ. Къ счастью, я имѣлъ благовидный предлогъ распрощаться скорѣе съ обществомъ, ссылаясь на усталость. Матушка сдѣлалась грустна.

Лишь только мы вышли на улицу, какъ я не могъ больше сдерживать своего негодованія:

— Какъ, неужели у насъ нѣтъ никого близкихъ людей, кромѣ этихъ? У нихъ все новыя знакомства. Что за необходимость увеличивать толпу поклонниковъ этой торжествующей красавицы? Единственнаго человѣка, котораго бы я сильно желалъ видѣть въ ихъ домѣ, это кузена Шарля, а они даже не пригласили его! Развѣ онъ можетъ своимъ присутствіемъ запачкать это блестящее общество?

Моя бѣдная мать, сбитая съ толку, такъ какъ она надѣялась на нѣчто лучшее, находила мои сужденія несправедливыми и неблагоразумными. Она говорила, что, по прошествіи такого времени, каждый долженъ быть готовымъ найти перемѣну если не въ отношеніи людей, то во внѣшней обстановкѣ. Отсутствіе Шарля объяснялось его застѣнчивостью и сознаніемъ, что у него не достаетъ развязности, необходимой въ обществѣ. Что касается прекрасныхъ молодыхъ людей, принятыхъ въ домѣ Бонафипоръ, такъ и за это нельзя упрекать родителей. Боннаръ богатый наслѣдникъ-женихъ, Ламберъ и Бергеронъ зарабатываютъ въ годъ значительную сумму. Томассенъ хорошей фамиліи, человѣкъ способный, много обѣщающій. Зачѣмъ же отклонять такихъ видныхъ жениховъ, когда Барбара была уже взрослою дѣвушкой, невѣстой, что всѣ знаютъ, и я одинъ только упрямо продолжалъ считать ее дѣвочкой? Родители не могутъ дать за ней приданаго; но она красива, образована, рисуетъ не хуже большинства служащихъ на фабрикѣ и ко всему этому отличная хозяйка; поэтому надо быть готовымъ къ тому, что она вскорѣ выйдетъ замужъ но влеченію своего сердца.

— А, Богъ съ ней, пусть себѣ выходитъ замужъ, если ей хочется. Она тысячу разъ права, и я далекъ отъ того, чтобы порицать ее за это. Я самъ покажу ей примѣръ. Ея дѣла меня мало касаются; да и какое право имѣю я обсуждать ея поведеніе съ ея поклонниками?

— Послушай, сынъ мой, какова бы ни была женщина, выбранная тобою въ жены, я стану любить ее какъ родную дочь; ты можешь быть въ этомъ увѣренъ. Оставимъ это; послушай, я тебѣ сейчасъ разскажу сонъ, грезившійся мнѣ нѣсколько разъ на яву: эта дѣвушка любитъ тебя съ самаго дѣтства; она живетъ и хорошѣетъ лишь для тебя. Ея любовь вездѣ охраняла тебя, и въ твоихъ путешествіяхъ, и въ опасностяхъ, во время сна, отгоняла отъ тебя злыя намѣренія, навѣвала честныя мысли и руководила твоими дѣлами. Поклонниковъ своихъ она переноситъ поневолѣ; не можетъ же она не обращать на нихъ вниманія, разъ они приняты въ ихъ домѣ? И грезилось мнѣ, что ты тоже, не давая себѣ въ томъ отчета, любилъ ее, и не можешь устоять предъ очарованіемъ этого нѣжнаго, любящаго существа. Ты ошибаешься, что чувствуешь къ ней лишь дружбу, иначе не ревновалъ бы ее. Сегодня въ первый разъ ты самъ увидѣлъ это.

— Я, матушка? Клянусь тебѣ, что никогда, никогда не былъ влюбленъ въ m-elle Бонафипоръ. До сихъ поръ она не нравилась мнѣ, но съ сегоднешняго дня положительно опротивѣла. Вотъ вся повѣсть нашей любви.

— Дѣйствительно, сегодня она поступила неловко, но уже это можно поставить ей въ похвалу. Ты ушелъ оттуда неудовлетворенный; я твердо увѣрена, что и всѣ эти господа чувствуютъ себя не лучше тебя. Кокетка бы нашла средство удовлетворить всѣхъ.

— Можно быть неловкой и, въ то же время, все-таки кокеткой. Скоро, дорогая матушка, я представлю тебѣ дѣвушку, которая лучше этой несравненно во всѣхъ отношеніяхъ.

— Я ее полюблю, какова бы она ни была. Но что касается малютки Барбары, то я ее страшно люблю.

На другой день утромъ хозяинъ лично водворилъ меня во главѣ конторы: подъ моимъ надзоромъ находилось восемнадцать человѣкъ служащихъ. Щадя самолюбіе г. Вино, его не уволили прямо со службы, а оставили, говоря, что онъ будетъ руководить мною первое время, а затѣмъ перейдетъ въ магазинъ, чтобы слѣдить за продажей. Покладистый человѣкъ скоро привыкъ съ своей новой покойной, почетной должности и удовлетворился хорошимъ жалованьемъ.

Всѣ мои подчиненные были родомъ изъ нашего города, одни изъ нихъ мои товарищи по школѣ, а другіе — ученики по вечернимъ занятіямъ въ ратушѣ. Они добровольно подчинялись моему авторитету. Первый подалъ примѣръ наслѣдникъ Боннаръ, человѣкъ за тридцать лѣтъ, и никто не возмущался противъ моего юнаго возраста.

Кромѣ того, я не мозолилъ имъ глаза, какъ говорится; хозяинъ возложилъ на меня добрую половину своихъ обязанностей; можетъ-быть работа становилась ему не подъ силу, а можетъ-быть тянуло въ Вилль-Вьель къ дочери и внукамъ. Можетъ, онъ умышленно молчалъ, желая впослѣдствіи сдѣлать меня своимъ преемникомъ, но онъ всюду совалъ меня. Онъ не давалъ мнѣ возможности облѣниться въ монотонной кассирской дѣятельности. Когда Симоне отлучался изъ Курси, то обыкновенно я исправлялъ его должность: принималъ иногороднихъ посѣтителей, отвѣчалъ на письма и дѣйствовалъ вполнѣ самостоятельно. Даже когда онъ былъ дома, то требовалъ, чтобы его главный прикащикъ, г. Дюмонъ, присутствовалъ вездѣ — и въ погребѣ, и въ чуланѣ, при мѣшаніи глины, при ея прессовкѣ и сушкѣ, въ рисовальномъ и граверномъ отдѣленіяхъ, въ магазинѣ и при упаковкѣ, — словомъ, вездѣ въ одно и то же время. Упаковочное отдѣленіе я посѣщалъ весьма неохотно; мнѣ непріятно было встрѣчаться съ Бонафипоръ. Послѣ знаменитаго вечера я видѣлъ ихъ семью всего одинъ разъ и надолго насытился этимъ лицезрѣніемъ.

Наоборотъ, я очень обрадовался, когда Симоне поручилъ мнѣ руководство нашей школы. Общіе вечерніе классы измѣнили свой первобытный характеръ. Теперь это было жалкое, поставленное въ извѣстныя рамки преподаваніе наемными учителями коллегіи и первоначальной школы. Преподаваніе, введенное Матцельманомъ съ помощью добрыхъ гражданъ Курси, было запрещено. Новое правительство боялось слова такъ же, какъ печати и письма. Оно опасалось порицаній себѣ и принимало вслѣдствіе того всевозможныя мѣры. Новый подпрефектъ предписалъ производить ревизію отъ времени до времени въ школѣ и въ особенности слѣдить за моими уроками. Многихъ учениковъ подвергли допросу, просматривали тетради и ни къ чему не могли придраться. Двое учителей учили чистописанію, чтенію, счету; учителя коллегіи давали взрослымъ элементарныя свѣдѣнія по геометріи, физикѣ, химіи и естественной исторіи; Ламберъ, художникъ, училъ рисованію. Я съ дѣтьми проходилъ исторію Франціи, а взрослымъ излагавъ законы соціальной экономіи, отношеніе капитала въ труду, происхожденіе и основы собственности, цѣнность монетъ, налоги, подати, такъ-называемую покровительственную систему и теорію свободнаго обмѣна. Мальчики и дѣвочки, мои ученики, не были попугаями, способными отъ доски до доски разсказать про королей Франціи, въ ихъ хронологическомъ порядкѣ, но они твердо знали, что отечество наше образовалось самостоятельно, постепенно, благодаря генію нѣкоторыхъ лицъ и, всеобщему труду и мужеству, что границы наши облиты кровью милліоновъ солдатъ. Всѣ эти маленькіе ребятишки были полны уваженія и благодарности къ предкамъ, создавшимъ Францію. При всякомъ удобномъ случаѣ я старался внушить имъ, что мы должны передать нашимъ потомкамъ землю въ болѣе цвѣтущемъ состояніи, чѣмъ получили отъ нашихъ отцовъ сами, въ силу закона прогресса.

Кузенъ Шарль, получившій весьма поверхностное образованіе въ школѣ Лони, ревностно посѣщалъ мои оба курса. Мы вмѣстѣ выходили съ нимъ изъ школы, бесѣдовали о фабричныхъ дѣлахъ и деревенскихъ новостяхъ.

Въ одинъ февральскій морозный вечеръ онъ остановилъ меня на улицѣ.

— Что-то ты давно не былъ у моего хозяина.

— Развѣ кто-нибудь жалуется на это?

— Нѣтъ, я говорю это отъ себя.

— Хорошо. Я въ такомъ случаѣ открою тебѣ причину. Сказать по правдѣ, мнѣ просто непріятно смотрѣть на кривлянье m-elle Бонафипоръ съ ея обожателями. Старики слишкомъ дорого обошлись мнѣ, чтобъ я могъ прервать съ ними знакомство. Я стану снова посѣщать ихъ, лишь только ихъ дочка покончитъ игру въ чью-нибудь пользу изъ четырехъ постоянныхъ посѣтителей.

— О, въ такомъ случаѣ тебѣ остается ждать недолго.

— Развѣ есть что-нибудь новенькое?

— Немного! Ни больше, ни меньше какъ оффиціальное предложеніе.

— Всѣхъ четырехъ?

— Нѣтъ, самаго богатаго изъ нихъ. Дядя Боннаръ пріѣхалъ сегодня утромъ изъ Вилль-Вьеля и завтракалъ у нихъ.

— Ты видѣлъ его?

— Нѣтъ, я продолжаю столоваться въ харчевнѣ, это гораздо удобнѣе.

— Такъ почему-жь ты знаешь?

— Я отлично знаю все, что тамъ говорится и дѣлается. Бывшій мэръ — добрый человѣкъ. Онъ не требуетъ приданаго ни одного су. Онъ подписалъ своему племяннику 300,000 франковъ, и еслибы Симоне согласенъ былъ принять его въ товарищество, то эта сумма тотчасъ же поступила бы къ тебѣ въ кассу. Въ случаѣ отказа Симоне, онъ вложитъ деньги въ другую какую-нибудь фаянсовую фирму, потому что свою перчаточную торговлю Боннаръ прекратилъ.

— О, это отлично! Я обѣими руками готовъ подписать условіе. Что же, Бонафипоръ, конечно, согласилась?

— Родители, конечно. Хозяйка просто земли подъ собой не чувствуетъ, а хозяинъ чуть не скачетъ козломъ. Онъ хотѣлъ самъ тотчасъ же бѣжать въ контору за молодымъ человѣкомъ.

— Однако, мало выдержки у нашего главнаго упаковщика. Но что же ты ничего не сказалъ мнѣ о счастливой невѣстѣ?

— Вотъ въ томъ-то и штука, что невѣста вовсе не такъ счастлива, какъ надо бы ожидать. Она еще не дала даже слова, сказала, что хочетъ подумать. Говоритъ, что она уважаетъ молодаго Боннара и польщена поступкомъ дяди, но что она бѣдная дѣвушка, недостойная такой блестящей партіи и состоянія, что самое большее, на что она могла разсчитывать, это выйти замужъ за простаго прикащика.

— Но въ концѣ-то концовъ она, конечно, отвѣчала утвердительно?

— Увѣряю тебя, нѣтъ. Поэтому даже отложили переговоры до іюня мѣсяца.

— Послушай, скажи, пожалуйста, какимъ образомъ узналъ ты всѣ эти подробности?

— Хотя это весьма невѣроятная вещь, но ты повѣришь мнѣ, тѣмъ не менѣе. Барышня, которая едва ли десять разъ всего говорила со мной въ продолженіе четырехъ лѣтъ, прислала за мной въ мастерскую, чтобъ я пришелъ въ гостиную къ нимъ. Родителей не было дома. «Шарль, — сказала она, — вы членъ глубоко уважаемой мною семьи, которой я обязана своею жизнью. Черезъ полгода или черезъ годъ можетъ произойти одно обстоятельство, способное привести въ изумленіе все населеніе Курси; найдутся такіе, что станутъ осуждать и злословить; поэтому я хочу, чтобы знали все съ самаго начала и могли бы впослѣдствіи доказать мою правоту и искренность». Понимаешь, такія рѣчи смутили меня; я не привыкъ выслушивать признанія молодыхъ дѣвицъ. Но она имѣла такой рѣшительный видъ и казалась такою взволнованной, что я склонился на ея просьбу. Представь себѣ, она плакала, но почему? Событіе, вѣдь, вовсе не такъ печально.

— Милый другъ, кокеткѣ легко представиться опечаленною; эта отъявленная кокетка просто насмѣялась надъ тобой. Она не безъ умысла выбрала тебя повѣреннымъ; все, что она говорила тебѣ, назначалось по адресу одного изъ твоихъ родственниковъ, которому она не можетъ простить, что онъ остается къ ней равнодушенъ.

— Однако, это славно! Ну, насъ-то она не проведетъ больше. Я считалъ ее искреннею и чуть не плакалъ съ нею вмѣстѣ. Неужели она такая хитрая?

— Хитрость, сшитая бѣлыми нитками. Знаешь, эта дѣвушка прежде была очень безобразна и страдала отъ того. Теперь она похорошѣла и пользуется своимъ преимуществомъ. Выскочки всегда такъ дѣйствуютъ. Теперь она изъ всѣхъ силъ старается привлечь, очаровать всѣхъ; ей бы хотѣлось даже, чтобъ и слѣпые-то на улицѣ обертывались на нее. Со времени Александра Великаго и Пирра насчитываютъ съ полдюжины завоевателей, мечтавшихъ о покореніи всего свѣта, тогда какъ тысячами можно считать женщинъ, мечтавшихъ о всемірномъ владычествѣ, желающихъ заполонить мужскія сердца. Честолюбіе безразсудное, безсознательное, лишенное всякаго разсчета, но не безвредное для тѣхъ, кто не шутитъ любовью. Барбара въ настоящее время занята одною лишь мыслью: влюбить въ себя своего друга, не желающаго ухаживать за ней. Четверо несчастныхъ ухаживателей нисколько не интересуютъ ее; она оставила ихъ въ покоѣ, подобно тому, какъ охотникъ кладетъ убитую дичь въ мѣшокъ и цѣлится въ другую. Ты можешь сказать ей отъ меня… или нѣтъ, не надо, — она вообразитъ, пожалуй, что задѣла меня за живое. Самое лучшее, что я могу сдѣлать, это жениться раньше ея. Я и сдѣлаю такъ. Однако, прощай, Шарль, утро вечера мудренѣе.

У меня составился одинъ планъ въ головѣ и я возвратился домой, поцѣловалъ матушку, которая была уже въ постели, затѣмъ раздѣлся самъ, легъ и, потушивъ свѣчку, старался представить себѣ немного стушевавшійся за послѣднее время образъ Берты Бастенедъ, красивѣйшей дѣвушки въ Бордо. Она теперь достигла уже совершеннолѣтія; можетъ быть, она нѣсколько пополнѣла за тѣ два года, какъ я не видалъ ее, — она имѣла нѣкоторое предрасположеніе къ полнотѣ, — и, все-таки, я былъ увѣренъ, что люблю ее. Въ продолженіе часа перебирая различныя воспоминанія, я снова раздулъ въ глубинѣ моего сердца блѣдный, мерцающій огонекъ. Однообразіе моихъ занятій и спокойствіе провинціальной жизни ускорили этотъ внутренній процессъ, который былъ описанъ Стендалемъ подъ названіемъ кристаллизаціи. Съ каждымъ днемъ хорошѣлъ въ моихъ глазахъ идеальный образъ m-lle Бастенедъ, съ каждымъ часомъ она дѣлалась мнѣ дороже и милѣе, съ каждою минутой убѣждался я, что мы созданы другъ для друга. Но эти тайныя, замкнутыя мечтанія не подвигали впередъ дѣла; надо было, чтобъ и гордая дѣвушка столько же окристаллизировалась въ мою пользу, сколько я въ ея. Приличіе, не позволяло прямо написать къ ней, а робость удерживала открыто просить ея руки у родителей. Единственный удобный путь, это сентиментальный post-scriptum, но для этого приходилось ждать случая. И вотъ въ первый же разъ, какъ мнѣ надо было посылать нашему кліенту въ Бордо накладную, я написалъ въ post-scriptum:

«Беру на себя смѣлость повергнуть къ стопамъ очаровательной m-lle Бастенедъ мое нѣжнѣйшее и глубокое почтеніе».

Я ждалъ. Прошелъ мѣсяцъ, долгій мѣсяцъ между атакой и отбоемъ. Самыя безумныя надежды и страхъ поочередно волновали мой умъ цѣлыхъ тридцать дней и ночей.

Я зналъ post-scriptum свой наизусть и, не разбирая его въ умѣ, находилъ въ немъ цѣлый мірокъ любви, подчиненія, смѣлости, признаніе и даже предложеніе, оскорбленіе добродѣтели Берты, нарушеніе закона гостепріимства, такъ какъ я обѣдалъ у ея родителей, угощавшихъ меня грибами, какіе довелось мнѣ ѣсть лишь въ Бордо. Сны мои въ это время были цѣлыя главы романа. То мнѣ снилась вся семья Бастенедовъ въ различныхъ костюмахъ, Берта въ подвѣнечномъ бѣломъ платьѣ съ флеръ-д’оранжемъ въ волосахъ. Отецъ толкаетъ дочь въ мои объятія и говорятъ: «Если ты любишь ее такъ горячо, то отдаю ее тебѣ!» То мнѣ снился ея братъ (котораго у нея не было вовсе), требующій у меня удовлетворенія. Мы идемъ на лугъ, я выбиваю его шпагу и благородно дарую ему жизнь. Иногда мнѣ снилось, что я получилъ отъ нея письмо, строгое въ началѣ и — нѣжное, любовное подъ конецъ. Даже и днемъ, когда, бывало, позоветъ меня къ себѣ Симоне, мнѣ такъ и казалось, что г. Бастенедъ увѣдомилъ Симоне о моемъ поведеніи и мнѣ сильно достанется за нарушеніе оффиціальности. Наконецъ, 12 апрѣля 1853 г., разбирая почту, я увидѣлъ на одномъ изъ конвертовъ съ штемпелемъ Бордо хорошо знакомый дорогой почеркъ Берты.

«PS. Благодарю васъ, г. Дюмонъ, за память и извѣщаю васъ о моей скорой свадьбѣ съ Изидоромъ Шарненъ, владѣльцемъ замка того же имени и винодѣльцемъ въ Медокѣ».

Я опоздалъ! Шарненъ подло воспользовался моею скромностью, чтобы замѣнить меня въ сердцѣ Берты. Несмотря на холодность этого отвѣта, я малу-помалу нашелъ въ немъ выраженіе глубокаго горя, горькую иронію и тысячу другихъ чувствъ, о которыхъ невинная дѣвушка, теперь хорошая мать, не имѣла ни малѣйшаго понятія. Въ концѣ-концовъ, я пришелъ къ убѣжденію, что глупо съ моей стороны отмалчиваться, такъ какъ она никогда не любила меня, что я и самъ не любилъ ее. Можно ли любить такую толстею? Нѣтъ въ ней ничего красиваго, изящнаго. Урокъ этотъ послужилъ мнѣ на пользу.

Да, я хорошо воспользовался имъ; черезъ три недѣли я безъ ума былъ влюбленъ въ Анжелику Сукъ, бѣлокурую марсельскую красавицу, подавшую мнѣ руку въ оперѣ Вильгельмъ Телль.

Увѣренный въ ея склонности, я рѣшилъ идти прямо къ цѣди, т.-е. къ самому папашѣ г. Сукъ. Я написалъ ему со всею непринужденностью, на основаніи нашихъ хотя кратковременныхъ, но дружественныхъ отношеній, и, не называя его дочери, выразилъ желаніе жениться съ его содѣйствія на дѣвушкѣ изъ Марсели. Я разсыпался въ похвалахъ всему женскому населенію Марсели, превознося его прелести и добродѣтели, наговорилъ кучу любезностей по адресу господина и госпожи Сукъ, съ деликатнымъ намекомъ на ихъ дочь. Положеніе просителя опредѣлилось такимъ образомъ: онъ не богатъ, у него всего только 40,000 франк. Жалованья получаетъ въ годъ ровно 6,000 франк., а барышей отъ участія въ торговомъ дѣлѣ за 1852 годъ получилъ 3,000 франк. Состояніе пока скромное, но будущее!… Moгутъ произойти блестящія перемѣны, затѣмъ цѣлая страница на излюбленную молодежью тему: будущее наше! Въ заключеніе а умолялъ добрѣйшаго г. Сукъ пріискать мнѣ образованную, добронравную дѣвушку, которая бы согласилась раздѣлить мою судьбу.

Эта старая лиса Сукъ внимательно умѣлъ слушать, но еще лучше говорить. Онъ понялъ меня съ полуслова и отвѣтилъ мнѣ наилюбезнѣйшимъ письмомъ. Благодарилъ меня за довѣріе, которымъ я почтилъ его, осыпалъ похвалами, предсказывая мнѣ блестящую будущность и богатство, говоря, что мое имя, навѣрное, будетъ записано въ золотой книгѣ промысловѣдѣнія. Поэтому онъ, какъ другъ, даже какъ отецъ, отговаривалъ меня брать жену изъ Марсели. «Мы, марсельцы, спѣшимъ пользоваться жизнью; марселецъ, выдавая дочь замужъ, желаетъ тотчасъ же видѣть ее счастливой, а не чрезъ 10 лѣтъ. У него не хватаетъ терпѣнія ждать плодовъ труда и времени; онъ бы страшно страдалъ, еслибъ ему пришлось видѣть ее въ нуждѣ хотя нѣсколько мѣсяцевъ. Всѣ мои земляки, если они болѣе или менѣе зажиточные люди, отдаютъ дочерей замужъ лишь за людей уже составившихъ себѣ положеніе и состояніе. Хотя я порицаю ихъ причуды, тѣмъ не менѣе и самъ поступаю такъ же. Что хотите, марсельцы всѣ безъ исключенія таковы. Таковы взгляды марсельцевъ на бракъ, мой милый! Вы отлично сдѣлаете, если женитесь на одной изъ своихъ соотечественницъ, такихъ же красивыхъ, какъ наши; ваши даже гораздо здоровѣе и свѣжѣе на видъ, а родители ихъ не такъ разсчетливы». Письмо заканчивалось восхваленіемъ нашей провинціи и ея жителей.

Г. Сукъ любезно съумѣлъ отплатить мнѣ тою же монетой.

Это политичное посланіе потушило во мнѣ страсть къ бѣлокурой красавицѣ и я сразу обратился къ Гертрудѣ Дебрюкаръ, какъ будто я никогда никого не любилъ, кромѣ нея. Но, наученный двойною неудачей, я не сталъ писать ни въ матери, ни къ дочери. Я разсудилъ, что лучше сначала поразвѣдать почву чрезъ одного моего товарища, Германа Сонсе, съ которымъ я сошелся за границей. Отвѣтъ не заставилъ себя долго ждать. Германъ, сдѣлавшійся теперь почтеннымъ компаньономъ красильной фабрики, въ игривомъ тонѣ сообщилъ мнѣ, что никто не станетъ оспаривать у меня сердце Гертруды. Дѣвушка, предоставленная сама себѣ, такъ какъ госпожа Дебрюкаръ отказалась отъ всякихъ правъ на нее, уѣхала изъ города, и такъ какъ, видимо, изъ робости она боялась путешествовать одна, то подхватила себѣ пѣхотнаго стрѣлка.

Три неудачи! Всѣ мои намѣренія разлетѣлись; у меня не оставалось ни выбора, никакихъ надеждъ, между тѣмъ какъ матушка, хозяинъ и друзья хотѣли меня женить во что бы то ни стало.

Когда мужчина серьезно задумаетъ жениться, никакое препятствіе не удержитъ его отъ такого важнаго шага въ жизни. Всѣ это чувствуютъ и говорятъ; это дѣлается просто общественною заботой: молодыя дѣвушки строятъ глазки, маменьки расточаютъ похвалы вслухъ, свахи устраиваютъ вечеринки, а нотаріусы поочередно хотятъ что-то сообщить по секрету.

У насъ въ Курси не было недостатка въ хорошенькихъ дѣвушкахъ среди мѣстной буржуазіи. Даже былъ нѣкоторый излишекъ, благодаря, эгоизму мужчинъ, честолюбію родителей, погодѣ за большимъ приданымъ. Меня не искушали деньги, а потому я могъ сдѣлать свободный выборъ. Послѣ нѣкоторыхъ колебаній я остановился, безъ всякаго восторга и какой-либо задней мысли, на Каролинѣ Баронъ, старшей дочери дровянаго торговца. Она была блондинка, съ голубыми глазами, высокая, стройная. Я рѣшилъ любить непремѣнно блондинку. Я даже, спустя нѣкоторое время, нашелъ въ ней, за нѣкоторыми исключеніями, желанный типъ. Мы знали другъ друга давно, вмѣстѣ играли, бѣгали, танцовали. Мой покойный отецъ былъ друженъ съ ея отцомъ, а матери наши продолжали изрѣдка посѣщать одна другую.

Мы съ ней едва обмѣнивались нѣсколькими незначительными словами, несмотря на всѣ старанія посредниковъ и нѣсколько стѣснительныхъ поощреній со стороны ея любезныхъ сосѣдокъ. Но перваго октября 1853 года судьба вступилась за меня. Я только-что окончилъ урокъ исторіи съ моими маленькими учениками, какъ одна дѣвочка, которую я нѣсколько разъ журилъ за лѣнь, упала на всемъ бѣгу въ залѣ и сильно ушиблась, свихнувъ шею. Я поднялъ ее и долженъ былъ донести до ея квартиры, находившейся по сосѣдству съ дровянымъ дворомъ г. Баронъ. Бѣдняжка обвила мою шею руками, крѣпко прижалась ко мнѣ, какъ зазябшая пташка, и сказала мнѣ слегка охрипшимъ голоскомъ:

— Какія счастливыя будутъ ваши дѣти, господинъ Пьеръ! Вы такой добрый!

— Какъ же не быть мнѣ добрымъ, если всѣ въ Курси заботились обо мнѣ, когда я былъ маленькимъ? Развѣ ты не знаешь, что меня называютъ «дитя города»?

— Да, я знаю, но васъ также нужно бы называть отцомъ. На фабрикѣ всѣ боятся г. Симоне, а васъ, господинъ Пьеръ, всѣ любятъ.

— Это доказываетъ только, что вы всѣ добрые.

— Скажите, г. Пьеръ, когда у васъ будутъ свои дѣти, вы не оставите насъ?

— Никогда, милочка. А почему ты знаешь, что у меня будутъ дѣти?

— Потому, что вы женитесь.

— Кто тебѣ сказалъ?

— Всѣ говорятъ это.

— За кого это меня просватали?

— Я не знаю. Это дѣло ваше, лишь бы ваша жена такъ же относилась къ намъ, бѣднымъ, какъ вы.

Мы уже приближались въ ихъ дому, какъ дѣвочка указала мнѣ ручкой на освѣщенныя окна г. Барона:

— Здѣсь живетъ добрая барышня.

— Я также знаю ее. Ее зовутъ Каролина.

— Да, да. Когда у моего отца была вѣтреная оспа…

— Она ухаживала за нимъ?

— Нѣтъ. Это слишкомъ опасно. Но она помогала намъ. Г. Пьеръ, женитесь на m-еlle Каролинѣ.

— Хорошо, малютка, я подумаю. Поцѣлуй меня и спи хорошенько.

Родители поджидали ее; я передалъ ее имъ и ушелъ, чтобъ избѣжать безполезной благодарности. Утромъ, отправляясь въ контору, я узналъ, что моя маленькая ученица умерла въ ночь. Чрезъ два дня ее хоронили. Выходя съ кладбища, я разсказалъ г. Барону свое приключеніе съ дѣвочкой. Онъ выслушалъ меня, видимо взволнованный; я рѣшился спросить его, не считаетъ ли онъ, какъ я, что воля умирающихъ священна.

— Да, конечно, — отвѣчалъ онъ, — въ томъ случаѣ, если все устраивается ко всеобщему благу, какъ въ данномъ случаѣ. Жена и я весьма польщены вашимъ предложеніемъ, а Каролина очень будетъ рада. Въ Курси не найдется другаго такого жениха; ваше положеніе уже и теперь хорошо и можетъ лишь все улучшаться. Пойдемте къ намъ; мы выпьемъ вина на радости и ударимъ по рукамъ, если дамы наши обрѣтаются дома.

Но, къ сожалѣнію, домъ оказался пустымъ; я снова пришелъ вечеромъ въ сопровожденіи матушки; она хотя безъ всякаго восторга, но любезно повторила мое предложеніе.

Въ маленькихъ городахъ не можетъ быть тайнъ; тотчасъ же узнали, что я сталъ женихомъ, а на другія сутки прошелъ слухъ, что Барбара Бонафипоръ дала слово г. Боннаръ.

Поздравленія сыпались мнѣ со всѣхъ сторонъ. Мой хозяинъ поздравилъ меня не съ тѣмъ только, что я женюсь на дочери богатаго человѣка, но, главное, что это избавило меня отъ когтей семьи Бонафипоръ. Это положительное счастье, по словамъ г. Симоне, отдалиться отъ этихъ нищихъ; они люди честные, но все-таки… Незначительная сумма, сбитая стараніями матери и дочери, исчезала мало-помалу въ рукахъ отца, имѣвшаго, вѣроятно, какой-нибудь порокъ. Можетъ, онъ игралъ на биржѣ. Ему постоянно выдаютъ жалованье по просьбѣ впередъ и, между прочимъ, онъ не употребляетъ денегъ ни въ какое дѣло. Самое большее, на что они могли разсчитывать, это выдать дочь замужъ за какого-нибудь артиста. Хозяинъ не высоко ставилъ художниковъ и граверовъ, высказывая во всеуслышаніе сожалѣніе о добромъ старомъ времени, когда фабрики обходились и безъ нихъ.. Онъ рѣдко упускалъ случай уколоть этихъ людей, живущихъ въ свое удовольствіе, — они за какую-то пачкатню сразу получаютъ по 100 франковъ и тотчасъ спускаютъ ихъ.

Когда я замѣтилъ, что, слѣдовательно, и меня онъ причисляетъ къ тому же сорту, потому что я съ покойникомъ Дюссо рисовалъ первые сервизы, онъ протестовалъ, говоря, что я не продаю мои рисунки на вѣсъ золота, а безплатно предлагаю ихъ въ распоряженіе фирмы, какъ и долженъ поступать каждый, честно заинтересованный въ дѣлѣ, и веду себя хорошо во всѣхъ отношеніяхъ, такъ что вполнѣ заслуживаю стать мужемъ Каролины Баронъ.

Да будетъ такъ.

Матушка дала мнѣ свое согласіе, не выразивъ ни радости, ли порицанія. За то бабушка была менѣе сдержанна.

— Конечно, ты свободенъ въ своихъ поступкахъ, — говорила она, — ты въ правѣ даже и выкинуть какой-нибудь сумасбродный поступокъ. Это бракъ по разсчету; общественное мнѣніе, конечно, будетъ за тебя, и ты услышишь только однѣ похвалы. Но я не стану скрывать отъ тебя, что мой покойный мужъ имѣлъ другія намѣренія относительно тебя. Дюмонъ былъ сумасбродъ, я постоянно твердила ему это, но сердце у него было чуткое, онъ никогда не ошибался въ чувствахъ, и когда онъ говорилъ мнѣ: мы женимъ этого мальчика на этой малюткѣ, я была увѣрена, что онъ имѣлъ какія-нибудь основанія.

— Я понимаю, про кого ты хочешь сказать, милая бабушка. И я тотчасъ же успокою твою совѣсть. Эта особа выходитъ замужъ за одного изъ служащихъ на фабрикѣ, г. Боннаръ.

— Они сосватались прежде или послѣ тебя?

— Почти-что въ одно и то же время, разница всего въ 24 часахъ; но вотъ уже годъ какъ она снисходительно относилась къ ухаживанію этого человѣка. Кромѣ того, г. Боннаръ — партія болѣе блестящая, чѣмъ я; этимъ объясняется все.

— Нѣтъ, она не тщеславна и никто не разубѣдитъ меня, что она страстно любила тебя.

— Однако, бабушка, ты согласишься, что она легко утѣшилась.

— Что объ этомъ говорить, — вѣдь, ужь дѣло сдѣлано. Теперь скажи, что подарить тебѣ?

Все шло согласно и съ домашними, и съ хозяиномъ; оставалось любить и быть счастливымъ. Каждое утро я посылалъ невѣстѣ букетъ лучшихъ цвѣтовъ изъ оранжерей г. Андре; вечеромъ, возвратившись со службы, я обѣдалъ на скорую руку и отправлялся съ матушкой къ невѣстѣ. Толстякъ-отецъ былъ веселый человѣкъ, часто хохоталъ, всѣмъ открывалъ свои цѣли, но слишкомъ ужь часто ощупывалъ свою толстую мошну. Жена его была олицетвореніемъ заправской хозяйки и такая командирша, что дочь, кроткая дѣвушка, не могла дождаться, когда вырвется изъ-подъ ея опеки. Съ большимъ тактомъ и осторожностью Каролина дала мнѣ понять, что желала бы имѣть отдѣльную горничную и квартиру, чтобы быть полною хозяйкой въ домѣ. Избавиться отъ своей матери и пойти въ кабалу къ моей въ ея глазахъ было лишь перемѣной тюрьмы. Бѣдная моя матушка, привыкшая къ жертвамъ и лишеніямъ, поняла дѣло съ полуслова и, не сказавъ ничего, наняла себѣ въ городѣ маленькій уголокъ, гдѣ провела остатокъ жизни. Намъ она предоставляла домъ со всею обстановкой и даже Катерину. Она дѣлала это охотно и, казалось, готова была лишить себя еще чего-нибудь для нашей выгоды. Первая недѣля прошла скоро среди предположеній, приготовленій приданаго и свадебной корзины. Я совсѣмъ не находилъ въ этихъ пріятныхъ приготовленіяхъ полнаго удовлетворенія; невѣста видимо разцвѣтала, а женихъ былъ мраченъ. Напрасно я развлекалъ себя, что-то точно гнуло меня. Конторская работа впервые показалась мнѣ скучной; я объяснялъ это отсутствіемъ моей невѣсты и нетерпѣніемъ снова увидѣть ее; наступалъ вечеръ, и я шелъ къ Баронъ; напрасно Каролина протягивала мнѣ свои маленькія ручки и подставляла для поцѣлуя бѣлый лобъ, — тоска не оставляла меня. Съ утра до вечера голова была тяжелая, сердце сжималось; ночью постоянно была лихорадка, — лихорадка любви, если хотите, но утомительная и тяжелая. Мой тесть, этотъ весельчакъ, выпивая по двѣ бутылки за обѣдомъ, чтобы разогнать печальное настроеніе, сказалъ мнѣ однажды:

— Надѣюсь, что вы не раскаиваетесь?

Я горячо протестовалъ, но онъ продолжалъ:

— У васъ совершенно больное лицо, мой милый. Старайтесь измѣнить его, иначе при совершеніи брачнаго контракта, глядя на васъ, нотаріусъ занесетъ ваше имя въ списокъ умершихъ. Совѣтую вамъ оставить эти глупости!

Каролина, извиняясь за чрезмѣрную веселость отца, шепнула мнѣ на ухо:

— Вы больны?

А рабочіе на фабрикѣ спрашивали меня: «Не утомились ли вы, господинъ Дюмонъ?» Я отвѣчалъ, что нѣтъ, безъ всякой увѣренности.

Утромъ 10 октября я только-что проснулся въ дурномъ расположеніи духа, ощущая острую боль въ горлѣ и головѣ, какъ раздался стукъ въ дверь и въ комнату вошли предсѣдатель клуба Бадульяровъ, г. Робике, и его непремѣнный спутникъ докторъ Фланъ. Эти два представителя безразсудной молодежи Курси пришли напомнить мнѣ 17 параграфъ нашихъ статутовъ: "17. Каждый измѣнникъ клуба, т.-е. Бадульярецъ, позволившій обольстить себя прелестями супружескихъ узъ, долженъ выкупить себя, задавъ товарищамъ роскошный пиръ въ залахъ древней почтенной таверны Курси «Вѣнокъ».

Я извинялся за свое невѣжество и, надѣвая домашнее платье, просилъ назначить день по ихъ усмотрѣнію. Знаменитый Робике, способный пронюхать о вкусномъ обѣдѣ за десять лье, хотѣлъ устроить пиръ завтра же, говоря, что чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше. Но старый докторъ, слѣдившій за мной, не говоря ни слова и даже близко не подходившій во мнѣ, вдругъ обратился ко мнѣ съ нѣкоторыми докторскими вопросами касательно моего здоровья и прибавилъ, что мнѣ будетъ полезнѣе теперь позвать въ себѣ врача, чѣмъ трактирщика.

— Чего же лучше, когда благопріятный вѣтеръ привелъ во мнѣ васъ?

— Увы, — отвѣчалъ онъ, — прошла моя пора; я люблю покойно спать ночь и посѣщаю лишь консиліумы, когда мои молодые коллеги просятъ у меня совѣта. Обратитесь за совѣтомъ къ г. Сазаль; это хорошій молодой врачъ; да онъ, кажется, и учился вмѣстѣ съ вами?

— Да, мы были съ нимъ товарищами въ школѣ.

— Такъ позовите же его, если не будете себя лучше чувствовать. Вы, я вижу, не совсѣмъ здоровы.

— Да, не совсѣмъ.

— Надѣюсь услыхать завтра, что вы поправились. Но, вѣдь, предосторожность не можетъ повредить. Повидайтесь съ г. Сазаль, а банкетъ отложимъ на недѣлю, чтобъ вы могли сами присутствовать на немъ.

Робике открылъ было уже ротъ, чтобы возразить противъ такой долгой отсрочки, но его удержалъ бѣглый взглядъ доктора, надъ значеніемъ котораго я невольно задумался. Я замѣтилъ, что оба посѣтителя ушли скорѣе обыкновеннаго и, прощаясь, не такъ крѣпко пожимали руку. Тѣмъ не менѣе, я, изъ боязни испугать матушку, не рѣшился послать за докторомъ и нарочно прошелъ потихоньку, чтобъ она не увидѣла меня.

Этотъ день показался мнѣ страшно длиненъ; мое мрачное настроеніе усилилось еще вслѣдствіе головной боли; я испытывалъ какое-то нравственное приниженіе. Вечеромъ, выходя изъ конторы, я почувствовалъ лихорадочное состояніе, написалъ Каролинѣ, что не могу придти къ нимъ, и легъ въ постель. Матушка стала безпокоиться, но не показала мнѣ вида, простилась со мной и ушла въ свою комнату. Она на цыпочкахъ вышла оттуда, когда предположила, что я заснулъ, и провела всю ночь около меня, прислушиваясь къ моему дыханію и слѣдя за моими движеніями при свѣтѣ ночника. Сонъ постоянно прерывался безсмысленными, мрачными видѣніями. Балъ въ коллегіи, на немъ присутствуютъ всѣ старые друзья, Дюссо, Матцельманъ, Бонафипоръ, и танцуютъ котильонъ. Вдругъ разверзается полъ и, откуда ни возьмись, появляется сухопарый Мартинъ съ словами: «я покажу вамъ новую фигуру». Онъ вынимаетъ изъ кармана ножъ, направляется въ припрыжку въ директору, поражаетъ его, жену, потомъ дѣтей ихъ. Всѣ они падаютъ мертвыми, безъ капли крови. Никто изъ присутствующихъ не возмущенъ, не удивленъ; я бросаюсь, чтобъ удержать безумца; Симоне удерживаетъ меня и я остаюсь какъ пригвожденный къ полу. Но вотъ Мартинъ направляется къ Барбарѣ Бонафипоръ, чтобъ убить ее такъ же, какъ и прочихъ; при видѣ этого, я ускользаю изъ рукъ хозяина, выхватываю мою молодую подругу и чуднымъ образомъ исчезаю черезъ стѣны. Вотъ я очутился на улицахъ Наварры, измученный, усталый, съ упорною мыслью: поручить мою ношу въ руки доктора Сазаль. Только оказывается, что это не Барбара, а дѣвочка, моя ученица; она такъ крѣпко обвила мою шею руками, что я задыхаюсь. Мы идемъ впередъ, а домъ доктора все отодвигается отъ насъ. При свѣтѣ фонаря я вижу, что у меня въ рукахъ скелетъ, кости котораго стучатъ. Наконецъ, я у доктора; онъ говоритъ, что ждалъ меня. Начинаетъ разсматривать скелетъ. «Какъ вамъ кажется эта голова? — спрашиваетъ онъ меня. — Я нахожу ее красивой». Вдругъ изъ моей ученицы снова дѣлается Барбара, цвѣтущая, здоровая. Но докторъ находитъ, что она худа, и хочетъ оторвать у меня кусокъ тѣла. Я вскрикиваю: «Господинъ Сазаль, господинъ Сазаль!» — и просыпаюсь отъ собственнаго голоса.

— Я здѣсь, — отвѣчаетъ докторъ, только-что вошедшій въ комнату.

Матушка послала за нимъ, встревоженная моимъ безпокойнымъ сномъ. Молодой ученый улыбкой привѣтствовалъ мое пробужденіе. Жаба душила меня, горло пересохло, я постоянно просилъ пить. Я такъ ослабѣлъ, что мнѣ не пришло и мысли въ голову подняться съ постели. Съ утра до вечера галлюцинаціи не оставляли меня; матушка съ Катериной неусыпно ухаживали за мной. Больные всѣ капризны; я гналъ отъ себя прочь Катерину, говорилъ, что отъ нея пахнетъ кухней и дымомъ, хотя уже нѣсколько дней у насъ не готовили кушанья. Одна матушка умѣла успокоить меня, держа за руку или положивъ свою мнѣ на голову. Я злоупотреблялъ ея любовью, силы ея слабѣли, она едва дышала и страшно исхудала; когда я замѣтилъ это, то просилъ ее пойти къ себѣ въ комнату и отдохнуть, но она не въ силахъ была идти; Катерина и докторъ отнесли ее на рукахъ.

Начиная съ этого дня, я двѣ недѣли былъ безъ памяти, не узнавалъ никого и принималъ пищу безсознательно, не подавая признаковъ жизни.

29 октября у меня сдѣлался припадокъ сильнаго кашля, послѣ котораго я жадно пилъ и спалъ такимъ крѣпкимъ, покойнымъ сномъ, что Катерина испугалась и побѣжала съ крикомъ къ другой, незнакомой мнѣ женщинѣ, ухаживавшей за мной:

— Онъ умеръ, барышня, умеръ!

6 ноября я проснулся страшно голодный, при мнѣ находились докторъ Сазаль, Катерина и Барбара, но присутствіе ея ничуть не удивило меня, также какъ и отсутствіе матери. Милая дѣвушка поцѣловала меня въ глаза, говоря:

— Помнишь, при погребеніи твоего отца я и Жанъ дали тебѣ слово пожертвовать тебѣ своей жизнью?

А я какъ скотина отвѣчалъ ей:

— Такъ дай мнѣ поскорѣе бульону.

Это показалось ей совершенно естественнымъ, и она накормила и напоила меня. Четыре дня я хорошо чувствовалъ себя, но затѣмъ снова повторился приступъ лихорадки; я переживалъ одинъ изъ тѣхъ кризисовъ, послѣ которыхъ человѣкъ или умираетъ, или быстро поправляется. Но все кончилось благополучно. 20 ноября докторъ сказалъ Барбарѣ:

— Онъ спасенъ, m-elle, и честь его выздоровленія принадлежитъ скорѣе вамъ, чѣмъ мнѣ.

Меня каждый день переносили въ гостиную, освѣжали мою комнату и постель. Въ первый день, лежа на мягкой кушеткѣ передъ каминомъ, я впервые подумалъ о матери. Барбара затруднилась отвѣтить мнѣ, а Катерина старательно перебирала складки своего, чернаго траурнаго платья. Но умный молодой докторъ вмѣшался въ дѣло самъ и сталъ разсказывать, какъ матушка изнемогала отъ собственнаго недуга и моей болѣзни и умерла послѣ двухдневныхъ страданій.

Онъ справедливо положился на эгоизмъ выздоравливающаго, потому что первымъ моимъ словомъ было:

— Матушка такъ любила меня! Возможно ли, что она умерла, когда я такъ опасно былъ боленъ?

О, я никогда не простилъ бы себѣ этихъ глупыхъ, жестокихъ словъ, дорогая, кроткая мученица, еслибъ у меня не было впереди цѣлой жизни, чтобъ благословлять и оплачивать тебя!

Глава XIII.
Жизнь вдвоемъ.

Она похоронена рядомъ съ моимъ отцомъ, гдѣ сама благоговѣйно подсаживала кустарники и цвѣты. Барбара исполнила надъ ней послѣдній долгъ: во время болѣзни ухаживала за ней съ опасностью для собственной жизни. Пока я одинъ былъ въ опасности, это самоотверженное существо, подчиняясь общепринятымъ приличіямъ, не посѣщало насъ. Развѣ невѣста г. Боннара имѣла право сидѣть въ качествѣ сестры милосердія у изголовья Пьера Дюмонъ? Никогда! Да такой великодушно-безразсудный поступокъ едва былъ разрѣшенъ моей невѣстѣ Каролинѣ Баронъ, которая, впрочемъ, и не подумала отважиться на него. Что она была добра, на это имѣлось много доказательствъ, но, въ то же время, самая мѣщанская разсчетливость руководила всѣми движеніями ея сердца.

— Еслибы г. Пьеръ былъ моимъ мужемъ, — говорила она, — я знала бы каковы мои обязанности. Но пока онъ мнѣ совсѣмъ посторонній человѣкъ; мы еще не обязались законнымъ образомъ дѣлить горе и радости жизни.

Родители прекрасной блондинки пришли въ восторгъ отъ ея разсудительности. Г-жа Баронъ доказывала, что предполагаемый бракъ просто приличная партія, а не сумасбродная выходка, встрѣчающаяся въ романахъ. А почтенный купецъ прибавлялъ:

— Я не отказываюсь, что обѣщалъ выдать дочь за Дюмона, но за Дюмона здороваго, крѣпкаго, способнаго работать. Пусть выздоровѣетъ, и мы снова связаны словомъ. А пока подождемъ. Каролина уже на возрастѣ, ее надо пристроить; я продалъ все цѣнное и вручилъ приданое дочери на храненіе нотаріусу; _ повѣрьте, что недостатка въ женихахъ не будетъ. Не велика радость черезъ три, четыре года имѣть на рукахъ печальную, нервную вдову; съ ней еще больше хлопотъ, чѣмъ съ дѣвушкой.

Подобные доводы казались совершенно основательными мѣстной буржуазіи, въ особенности же молодому нотаріусу, на сохраненіи у котораго находились деньги.

Таково было положеніе дѣлъ, когда моя матушка, изнуренная безсонными ночами и страданіями, опасно заболѣла и слегла окончательно въ постель. Вѣсть тотчасъ же облетѣла весь городъ. Докторъ Сазаль объявилъ, что дифтеритъ принялъ такой острый характеръ, что нѣтъ надежды на излѣченіе.

Барбара не колебалась; не сказавъ ни слова родителямъ, она подобрала необходимые пожитки и почти ворвалась въ комнату, гдѣ лежала моя бѣдная мать, уже безъ всякой надежды на выздоровленіе. Ни Катерина, ни докторъ не могли отговорить ее отъ того, что въ ея глазахъ было священнымъ долгомъ. Докторъ отправился навѣстить родителей Барбары, но его приняли какъ зараженную язвой скотину. Г-жа Бонафипоръ съ распростертыми руками стояла у дверей, загораживая входъ въ домъ, а мужъ ея сыпалъ тысячу проклятій. Что касается самого жениха, Боннара, онъ объявилъ, что придетъ лично вырвать невѣсту изъ атмосферы смерти; но когда онъ узналъ, что матушка умерла въ двое сутокъ, то успокоился.

— Молодой человѣкъ въ моемъ положеніи не имѣетъ права рисковать жизнью; я единственный наслѣдникъ дяди и долженъ дорожить своею жизнью ради его состоянія, которое перейдетъ ко мнѣ.

Молодые рабочіе и большинство служащихъ на фабрикѣ подсмѣивались надъ такою логикой, но иные находили, что Боннаръ ловко вывернулся. Казалось, точно тайкомъ хоронили матушку, на разсвѣтѣ дня; не болѣе 20 человѣкъ родственниковъ и друзей присутствовало при ея погребеніи. Барбара съ помощью Катерины и бабушки положили ее въ гробъ; бабушка, несмотря на всѣ уговоры, непремѣнно хотѣла сама находиться при мнѣ: «Не стоитъ мнѣ беречь себя; мнѣ, вѣдь, мало осталось прожить, все равно». Въ числѣ сопровождавшихъ тѣло матери находился Симоне. Бонафипрръ не пришелъ, онъ говорилъ:

— Я берегу себя, чтобъ хоронить эту глупую скотину Барбару.

Я узналъ всѣ эти подробности спустя годъ или два; Барбара долго не говорила мнѣ, что умирающая въ минуту сознанія, часто предшествующую агоніи, пробормотала:

— Люби его, дочь моя!

Я думаю, что такое завѣщаніе не показалось страннымъ моей отважной подругѣ. Барбара рѣшила, что, покинувъ родительскій кровъ и подвергнувшись порицаніямъ со стороны жениха и его дяди, ей не оставалось ничего, кромѣ какъ настаивать на своемъ и ухаживать за больнымъ сыномъ, какъ она ходила за его матерью.

Приговоръ маленькихъ городковъ часто несправедливъ, а иногда и жестокъ.

— Если Пьеръ умретъ, — думала бѣдная дѣвушка, — я не переживу его, и потому мнѣ все равно, что станутъ говорить обо мнѣ. Если я спасу его, то онъ слишкомъ добръ, чтобы предпочесть мнѣ эгоистку Каролину, онъ принадлежитъ мнѣ. А если онъ, выздоровѣвъ, полюбитъ другую, то, все-таки, у меня будетъ сознаніе, что я исполнила долгъ моей семьи; это — главная задача всѣхъ честныхъ людей.

Рѣшивъ такимъ образомъ, она дала себѣ слово, что лишь только минуетъ опасность, она возвратится къ родителямъ. Но мое выздоровленіе подвигалось медленно; до марта мѣсяца я былъ страшно слабъ, за мной требовался уходъ, какъ за младенцемъ.

Въ одно памятное январское утро, когда Барбара читала мнѣ вслухъ, я приподнялся съ подушекъ, ея заботливою рукой положенныхъ вокругъ меня, и, глядя на нее въ упоръ, сказалъ:

— Ты, вѣдь, любишь меня?

— Я, — отвѣчала она, смѣясь своимъ добродушнымъ смѣхомъ, — я только и дѣлала одно это въ продолженіе всей моей жизни.

— Да, но ты дѣйствительно настоящею любовью любишь меня?

— Именно, ты сказалъ это слово, если до сихъ поръ не изобрѣли болѣе сильнаго выраженія. Если сказать: люблю тебя, то будетъ слишкомъ холодно, я обожаю — черезчуръ банально. О, дорогой мой, я страстно, безумно люблю тебя! А ты, скажи?

— Не знаю, какъ отвѣтить тебѣ; я только недавно сталъ понимать себя. Когда я начинаю провѣрять все свое прошлое, мнѣ кажется, что за послѣднія десять лѣтъ я дѣлилъ мою любовь между тобой и матерью. Вы обѣ внушали мнѣ, то сообща, то каждая отдѣльно, лучшія мысли и побуждали на самыя благородные поступки. Отецъ спасъ, не зная тебя, матушка полюбила, какъ родную дочь, а дѣдушка съ бабушкой предпочитали тебя всѣмъ дѣвочкамъ Курси. Старые мои друзья Матцельманъ, Дюссо, Басе, каждый разъ хваля тебя, съ упрекомъ глядѣли на меня, какъ бы желая сказать: «Пьеръ, ты дуракъ». Да, я былъ глупъ, какъ всѣ тщеславцы. Я не находилъ тебя красивой, потому что характеръ твоей красоты не подходилъ къ образу сильфиды и чистенькихъ куколокъ. Первый разъ я оцѣнилъ тебя, когда возвратился изъ путешествія, и, все-таки, тщеславіе въ самой отвратительной формѣ стало между нами. Ревность терзала меня; когда эти негодяи смѣли ухаживать за тобой, я обезумѣлъ при мысли, что ты могла предпочесть ихъ мнѣ. Не понявъ, не стараясь добиться причины твоего невиннаго кокетства, дурно, впрочемъ, скрывавшаго глубокое чувство, я прибѣгнулъ къ женитьбѣ, какъ утопающій хватается за соломенку.

— Я поняла. Глаза, которые дѣдушка твой называлъ черносливинами, всегда были ясновидящими. Когда ты проказничалъ въ Курси съ противными Бадульярами, я хотя скучала безъ тебя, но оставалась покойна. Влюблялся ты во время твоихъ странствій въ Гертруду, Берту и повѣрялъ мнѣ свою любовь въ письмахъ; не думай, что я проливала надъ ними слезы, — нѣтъ. Къ чему? Я слишкомъ была въ тебѣ увѣрена. Но вотъ, признаюсь, много я перенесла послѣ твоей помолвки. Я потеряла голову, отецъ и мать воспользовались этимъ и вынудили сказать роковое да. Но повѣришь ли ты, несмотря на это подлое слово, я все-таки не теряла надежды.

— На что же ты могла надѣяться?

— Почемъ я знаю?… На неожиданность, на чудо, на конецъ міра! Я примирилась бы со всѣмъ, кромѣ бездны, раздѣлившей насъ. И я не ошиблась, — мы теперь не разстанемся, а этого никто не могъ ожидать. Между нами нѣтъ болѣе преградъ! Боннаръ отправился въ Билль-Вьель, раздраженный, но важный, повторяя всякому встрѣчному, что человѣкъ съ его положеніемъ не можетъ жениться на сидѣлкѣ Пьера Дюмонъ. А прелестная Каролина воспользовалась распространившимся слухомъ о твоей смерти, чтобъ поощрить ухаживанія нотаріуса; онъ каждый день присылаетъ ей букетъ и просиживаетъ цѣлые вечера.

— О, желаю имъ всего хорошаго! Но простятъ ли мнѣ твои родители твой безразсудный поступокъ?

— Должны будутъ простить, потому что у нихъ нѣтъ въ виду другаго зятя. Отецъ уже не молодъ, у него постоянно повторяется спинная боль. Здѣшнее солнце слишкомъ слабо для него; онъ мечтаетъ о Провансѣ. У насъ есть тамъ небольшой домикъ, садъ съ виноградными и фиговыми деревьями. Всѣ сдѣланныя сбереженія вложены туда; старѣющая чета можетъ жить въ свое удовольствіе. Лишь только они поженятъ насъ, какъ сейчасъ же отправятся туда наслаждаться своими огородами. Конечно, они пожалѣютъ въ глубинѣ сердца, что я не вышла замужъ за богача Боннара, такъ какъ отдаютъ преимущество деньгамъ передъ всѣмъ остальнымъ, но скоро утѣшатся, узнавъ, что я самая счастливѣйшая женщина въ свѣтѣ.

— Хорошо. А когда наша свадьба?

— Не такъ скоро, какъ тебѣ хочется. Я хочу, чтобъ мой мужъ предсталъ предъ лицомъ всего города здоровымъ, чтобы мнѣ не пришлось тащить тебя въ церковь на рукахъ, какъ тряпичную куклу. Докторъ говоритъ, что съ тобой больше не повторятся припадки мучительной болѣзни, но, вѣдь, цѣлые мѣсяцы надо кормить тебя бульономъ, яйцами въ смятку, сырымъ мясомъ, чтобы ты окрѣпъ какъ слѣдуетъ. Наша судьба въ твоихъ рукахъ: ѣшь, пей, спи и — поправишься. Ты, конечно, не хочешь, чтобъ меня обвиняли, говорили, что я напала на тебя слабаго, обезсиленнаго? Сдѣлайся снова крѣпкимъ, здоровымъ молодцомъ, какимъ видѣли тебя въ послѣдній разъ у Каролины Баронъ, чтобъ она позавидовала мнѣ! Ты согласенъ со мной?

— Пусть будетъ по-твоему.

— Такъ какъ съ сегоднешняго дня мы вступаемъ въ новую жизнь и ты больше не больной, жалкій ребенокъ, а женихъ, сдѣлавшій мнѣ открыто предложеніе, страстно любимый мной, то я ухожу. Ты молчи, успокойся, пойми, что съ этихъ поръ мнѣ здѣсь не мѣсто. Я возвращаюсь домой, хотя знаю, что первыя минуты будутъ тяжелы. Мы встрѣтимся теперь на фабрикѣ, подъ строгими, но не страшными взглядами моихъ родителей. Катерина принесетъ мнѣ вещи. Дай я поцѣлую въ обѣ щеки твою милую блѣдную мордочку. Теперь твоя очередь, цѣлуй меня! Довольно, свѣтъ слѣдитъ за нами. Прощай, до скораго свиданья, дорогой мой, и навсегда!

Какъ только она оставила меня, я почувствовалъ себя страшно одинокимъ; мнѣ страстно хотѣлось снова увидѣть ее, приблизиться къ ней, войти чрезъ окно или дверь въ трудолюбивый муравейникъ, гдѣ она назначила мнѣ встрѣчу. Я написалъ слабою, дрожащею рукой письмо Симоне, что я въ состояніи уже приняться за дѣло, только еще не могу два раза въ день дѣлать такіе большіе концы изъ города въ контору и обратно. Все легко устроилось бы, еслибы Симоне далъ мнѣ двѣ комнатки до близости отъ конторы для меня и моей служанки Катерины. Къ тому же, я горѣлъ нетерпѣніемъ покинуть домъ, въ которомъ умерла мать и куда всѣ боялись придти навѣстить меня вслѣдствіе заразы. Хозяинъ въ тотъ же день прислалъ за мной свою старую карету, что было цѣлымъ событіемъ въ нашей отдаленной улицѣ. Въ каретѣ была грѣлка съ теплою водой и масса теплыхъ одѣялъ; кучеръ объявилъ, что имѣетъ приказаніе отъ хозяина вторично пріѣхать съ фургономъ, чтобъ забрать мебель, къ которой я больше всего привыкъ. Катерина завернула, укутала меня, какъ младенца, и отправилась сама пѣшкомъ вслѣдъ за мной.

Холодный человѣкъ, два раза въ день справлявшійся о моемъ здоровьи, но ни разу не входившій ко мнѣ, сошелъ съ лѣстницы мнѣ на встрѣчу и въ первый разъ въ жизни обнялъ меня. Я поцѣловалъ его въ обѣ щеки и мы отправились въ кабинетъ, гдѣ стояли закуски и старое бордоское вино.

— Милое дитя, — сказалъ онъ, усаживая меня въ свое кресло, — съ этихъ поръ домъ этотъ будетъ вашимъ. Васъ здѣсь всѣ любятъ, начиная съ хозяина и кончая самымъ младшимъ работникомъ. Всѣ фабричные непремѣнно навѣстили бы васъ, еслибъ не были предувѣдомлены объ ожидающей ихъ опасности. Рано или поздно вы сами убѣдитесь въ этомъ. Что касается вашего матеріальнаго состоянія, то это я беру на себя. Мой столъ будетъ вашимъ и вы будете жить въ бывшемъ помѣщеніи моей дочери. Положимъ, комната слишкомъ свѣтла для мужчины, но вы по-своему устроите ее съ Катериной, которая будетъ состоять у меня на жалованьи.

Я глубоко былъ тронутъ такимъ пріемомъ, тѣмъ болѣе, что хозяинъ не баловалъ меня встарину. Я съ благодарностью принялъ его предложенія, предупреждая, что не употреблю во зло его гостепріимства и не долго пробуду, такъ какъ намѣреваюсь жениться.

Онъ принялъ эту новость съ видимымъ изумленіемъ, предполагая, вѣроятно, что я намекаю на вѣтреную Каролину. Но я поспѣшилъ разсѣять его недоразумѣніе и твердо объявилъ, что женюсь на моей маленькой подругѣ.

Онъ нахмурился, но чрезъ минуту лицо его просвѣтлѣло и онъ сказалъ:

— Надѣюсь, что это не окончательное ваше рѣшеніе?

— Я знаю, — отвѣчалъ я, — что Барбара не блестящая партія, по мнѣнію свѣта; вы это доказывали мнѣ уже прежде. Ея отецъ, хотя онъ не игрокъ, не кутила, сдѣлалъ уже употребленіе изъ своихъ сбереженныхъ денегъ, и потому не можетъ дать приданаго дочери. Но, въ сущности, что же я такое? Служащій на фабрикѣ и больше ничего.

Онъ торжественно продолжалъ:

— Въ этомъ-то вы и ошибаетесь. И такъ какъ вы коснулись этого пункта, то оставимъ любовныя дѣла и поговоримъ серьезно. Слушайте.

Онъ подошелъ къ своему желѣзному шкафу, вдѣланному въ стѣну, открылъ его, вынулъ оттуда толстую тетрадку, снова тщательно заперъ шкафъ и сказалъ:

— Вотъ актъ товарищества гг. Симоне и Дюмонъ, общихъ владѣльцевъ мѣстъ, построекъ, машинъ, товаровъ, — однимъ словомъ, всего фаянсоваго производства въ Курси на сумму двухъ милліоновъ. Вы внесли вашу часть капитала деньгами, а еще больше всевозможными услугами, преобразованіе фабрики дѣло вашихъ рукъ, вы вырвали ее изъ рутины и возвели на степень одного изъ лучшихъ, цвѣтущихъ заведеній страны.

— Но позвольте, я не внесъ, вѣдь, 100,000 франковъ…

— Такъ что же изъ этого? Благодаря вамъ, у насъ работаетъ 400 рабочихъ; благодаря вамъ, доходъ равняется 250,000 франкамъ. Вполнѣ справедливо подѣлить капиталъ пополамъ.

— О, не брежу ли я? Какъ, г. Симоне, фабрика принадлежитъ намъ двоимъ? Вы положительно уничтожаете меня такимъ царскимъ подаркомъ.

— Нѣтъ, другъ, Симоне не царь, не волшебникъ, а просто коммерческій человѣкъ, вотъ и все.

— Но это неслыханное дѣло! Я понимаю, вы хотите этимъ привязать меня къ фабрикѣ, потому что, отбросивъ скромность, дѣйствительно, я оказалъ вашему торговому дому большія услуги и еще могу оказать. Мое жалованье, все-таки, не велико; я могъ бы найти гдѣ-нибудь въ другомъ мѣстѣ выгоднѣе занятіе, но я не говорилъ никогда объ этомъ. Я вездѣ могу найти себѣ занятія, не принимая вашего состоянія. Положимъ, вы устали отъ трудовой жизни и желали бы поселиться въ Вилль-Вьелѣ, чтобъ жить съ семьей, могли бы сдѣлать меня отвѣтственнымъ управляющимъ. Пойду дальше: положимъ, вы передали дѣло товариществу нѣсколькихъ лицъ, я могъ бы участвовать въ компаніи, уплачивая вамъ частями. Но отдать простому прикащику милліонъ, это просто безуміе, г. Симоне! Вы, вѣроятно, не подумали.

— Довольно объ этомъ, другъ мой! Я долженъ позаботиться о больномъ; идите къ себѣ въ комнату и подумайте на досугѣ, разсмотрите хорошенько этотъ актъ нашего товарищества, и если найдете что, исправьте. Помните мое послѣднее слово: вы заслужили это.

— Заслужилъ цѣлый милліонъ?

— Да, да, даже больше.

Онъ проводилъ меня въ первый этажъ; я очутился въ теплой, уютной, какъ гнѣздышко, комнаткѣ. Я читалъ и перечитывалъ врученную мнѣ тетрадь, не находя ничего возразить, развѣ только то, что награда превосходитъ неизмѣримо заслуги. Имя Симоне стояло въ концѣ писанія. Оставалось только подписать мнѣ свое имя, чтобъ сыну бѣдныхъ родителей сдѣлаться милліонеромъ. Подпишемся; скрипъ пера разбудитъ, можетъ быть, отъ чудеснаго сна.

Хозяинъ засталъ меня въ размышленіи надъ его тетрадью.

— Готово?

— Да, г. Симоне. Я не понимаю, но далъ слово и твердо рѣшился заслужить этотъ капиталъ.

Онъ сѣлъ противъ меня, нѣсколько минутъ поворочалъ щипцами уголья въ каминѣ и спросилъ:

— Вы, все-таки, не оставили своего намѣренія жениться на г-жѣ Бонафипоръ?

— О, я желаю теперь этого въ тысячу разъ болѣе, чѣмъ когда-либо. Утромъ я сомнѣвался еще, не зная, въ состояніи ли я прокормить большую семью. Это не прежнія времена: потребности растутъ, цѣны вдвое увеличились сравнительно со времени дѣдушки-патріота. Я могу заболѣть, умереть въ молодыхъ годахъ, что же станется съ моею женой? Какъ воспитаетъ она дѣтей? У меня такія небольшія средства! А теперь я не колеблюсь болѣе; будущее дѣтей моихъ обезпечено. О, г. Симоне, какой вы прекрасный человѣкъ!

Онъ снова принялся ворочать уголья съ недовольнымъ видомъ и сказалъ вдругъ:

— Но, милый мой компаньонъ, вы, кажется, упустили изъ вида то обстоятельство, что молодой человѣкъ съ такимъ положеніемъ и капиталомъ. можетъ жениться на богатой дѣвушкѣ?

— Нѣтъ, это не пришло мнѣ въ голову.

— Такихъ невѣстъ нѣтъ почти у насъ въ Курси, но найдутся въ Вилль-Вьелѣ, Блоа, Турѣ, Орлеанѣ. Одинъ милліонъ требуетъ другаго. Одинъ да одинъ выйдутъ два.

— Да для чего мнѣ два милліона?

— Хотя для того, чтобъ купить всю фабрику и быть полновластнымъ хозяиномъ.

— Вы нисколько не стѣсняете меня, дорогой г. Симоне; у меня, кажется, нѣтъ и призванія къ неограниченной власти.

— Но можно породниться съ какимъ-нибудь древнимъ родомъ…

— Нѣтъ рода древнѣе Дюмонъ.

— Жениться на свѣтской дѣвушкѣ, которая играетъ на роялѣ, изящно, красиво одѣвается…

— Я люблю больше Барбару въ платьяхъ, сшитыхъ ея собственными руками. Впрочемъ, мнѣ все равно, потому что, кромѣ нея, для меня не существуетъ другой женщины; я люблю ее одну, и это мое послѣднее слово.

Мой хозяинъ былъ человѣкъ со смысломъ, не сталъ больше настаивать и съ этихъ поръ смотрѣлъ на Барбару какъ на будущаго своего компаньона. Но, однако, я не ему поручилъ сдѣлать отъ меня формальное предложеніе; онъ былъ способенъ сказать Бонафипоръ, что имъ оказываютъ этимъ честь. Бабушка-«патріотка» взяла на себя это порученіе со всею готовностью. Восьмидесятилѣтняя крестьянка не прежде заговорила о моемъ внезапномъ громадномъ богатствѣ, какъ получила твердое согласіе. Она привела въ неописанное удивленіе бѣдняковъ, сообщивъ имъ о страшномъ капиталѣ, и поспѣшила со всею своею добротой прибавить, что всегда мечтала объ этомъ бракѣ и радуется, что дожила до такого счастія.

Мой визитъ послѣдовалъ вскорѣ, спустя полчаса, но я былъ еще не твердъ на ногахъ; приходилось идти осторожно, шагъ за шагомъ. Барбара бросилась цѣловать меня, какъ безумная. Матушка ея сіяла, а старикъ разсыпался въ увѣреніяхъ своего уваженія во мнѣ.

Потомъ занялись дѣлами.

Не назначая дня свадьбы, зависѣвшаго вполнѣ отъ моего выздоровленія, всѣ единогласно признали, что мнѣ невозможно поселиться съ женой въ крошечномъ помѣщеньицѣ госпожи Симоне. Старики Бонафипоръ уступали намъ свои аппартаменты, мало-помалу отсылая свою движимость на родину, а я перевезъ изъ города сюда всю свою мебель. Помѣщеніе было ново и довольно красиво убрано съ помощью Барбары и моей собственной фантазіи.

Кузенъ Шарль, получившій повышеніе въ должности, жилъ пока въ своей прежней комнаткѣ въ третьемъ этажѣ; онъ подыскивалъ болѣе удобное помѣщеніе, чтобы перевезти тетку и старика дядю Жозефа. Хозяинъ, я хочу сказать — мой компаньонъ, одобрилъ наши намѣренія, лишь только узналъ о нихъ. Я не скрывалъ отъ него, что намѣреваюсь мало-помалу привлечь на фабрику всѣхъ Дюмоновъ, на что онъ отвѣтилъ добродушно:

— Дѣлайте, какъ хотите, вѣдь, вы полный хозяинъ. Я увѣренъ, что вы не принесете въ жертву своей семьѣ общіе интересы. Собственно говоря, Викторомъ довольны въ лавкѣ, также какъ и Шарлемъ; если прочіе ваши кузены такъ же способны, какъ эти два, то у нихъ дѣло пойдетъ успѣшно. Приближается время, когда я ни на что не буду годенъ, такъ старайтесь окружить себя людьми честными и преданными.

Мало-помалу я принялся снова за свои обязанности, посѣщалъ мастерскія, наблюдалъ за печами. Рабочіе не ограничивались банальнымъ, ничего не стоящимъ изъявленіемъ сожалѣнія въ моей изнуренной особѣ, а всѣ старались работать по мѣрѣ силъ, чтобъ избавить меня отъ утомительныхъ и скучныхъ указаній и замѣчаній. Надсмотрщикъ рабочихъ, отодравъ за ухо одного молодца за то, что тотъ разбилъ какую-то вещь, говорилъ:

— Скотина ты эдакая! Ты, должно быть, хочешь разсердить г. Дюмонъ?

Я услыхалъ это нечаянно и глубоко былъ тронутъ.

Мальчики и дѣвочки, служившіе на фабрикѣ, звали меня маленькимъ отцомъ, несмотря на мой огромный ростъ. Женщины обращались ко мнѣ за какою-нибудь помощью или съ просьбой прибавки. Харчевня, учрежденная съ цѣлью дешевыхъ продовольствій именовалась рабочими лавкой Дюмона. Вотъ это, навѣрное, польстило бы моему бѣдному отцу.

Характеръ Симоне становился неузнаваемъ. Не только этотъ человѣкъ не завидовалъ моей популярности, но онъ съ какимъ-то страннымъ удовольствіемъ старался выставить меня на первый планъ, а самъ стушевывался за мной, какъ мальчикъ; казалось, власть въ его глазахъ потеряла всякую прелесть съ тѣхъ поръ, какъ она раздвоилась. Я, съ своей стороны, не могъ забыть, что причудливый старикъ вытянулъ меня изъ ничтожества, и не присвоивалъ себѣ власти въ ущербъ моему благодѣтелю.

За два дня до свадьбы онъ удержалъ меня послѣ завтрака. Я продолжалъ еще жить у него и ѣлъ вмѣстѣ.

— Молодой другъ мой, — сказалъ онъ, — я хочу сдѣлать вамъ одно предложеніе.

Я засмѣялся, спросивъ шутя, что, можетъ, онъ предлагаетъ мнѣ всю фабрику.

— Совершенно вѣрно, — отвѣтилъ онъ. — Слушайте хорошенько. Чѣмъ дальше мы подвигаемся, тѣмъ все больше я отчуждаюсь отъ дѣла. Кромѣ моего жилища, все ново въ окружающихъ меня зданіяхъ. Машины, введенныя вами, незнакомы мнѣ, также какъ я съ ними. Все измѣнилось; первоначальное вещество — и то теперь стало сложнымъ, и тщетно стараюсь я отыскать глину, хорошо извѣстную мнѣ. Нѣтъ ничего общаго съ тѣмъ, надъ чѣмъ я работалъ столько лѣтъ. Словомъ, мнѣ здѣсь нечего дѣлать, я просто пайщикъ, вложившій деньги въ предпріятіе. Разница въ томъ, что пайщикъ свободенъ пріѣзжать, уѣзжать, перемѣнять мѣсто жительства, вставать когда захочется, а не повиноваться колокольчику, и т. д. Поэтому окажите мнѣ услугу — освободите меня отъ когда-то любимаго дѣла, теперь оно мнѣ сильно опротивѣло. Я помѣстилъ васъ на фабрику, а вы удалите меня съ ней, и мы расквитаемся, клянусь вамъ честью Симоне.

Когда я увѣрился, что онъ говоритъ серьезно, я отвѣтилъ, что не могу отказать ему и съ неусыпнымъ стараніемъ буду заботиться объ его капиталѣ.

— Нѣтъ, — возразилъ онъ, — все это еще не то. Я хочу, чтобъ вы купили мою часть за настоящую ея стоимость и выплатили бы деньгами въ срокъ, въ десять лѣтъ, напримѣръ, внося ежегодно мнѣ 125,000 франковъ съ процентами. Дайте мнѣ закладную, и я уѣду завтра же.

— Милый г. Симоне, дѣло такъ важно, что нельзя согласиться на него сразу. Что вамъ спѣшить. Да, кромѣ того, мы съ Барбарой были бы очень огорчены, еслибъ васъ не было на нашей свадьбѣ. Я посовѣтуюсь съ моими родными, самъ подумаю и перваго сентября (было 20 августа) вы получите отвѣтъ.

— Пусть такъ, но извольте соглашаться.

Въ тотъ же день я получилъ отъ Басе изъ Санъ-Франциско письмо. Въ немъ безцѣнный другъ мой не высказалъ мнѣ ни сожалѣній о смерти матушки, ни поздравленій по поводу моей женитьбы, — я увѣдомилъ его объ обоихъ событіяхъ нѣсколько дней спустя послѣ моего выздоровленія. Онъ отвѣтилъ мнѣ сердечнымъ, задушевнымъ письмомъ. Всѣ, дѣйствительно любившіе меня, давно уже назначили мнѣ въ жены «милую малютку Бонафипоръ» и не простили бы мнѣ, еслибъ я предпочелъ другую. Теперь, когда приближался великій день, добрый Басе жалѣлъ, что не можетъ поднести намъ никакого свадебнаго подарка. Онъ обѣщалъ сильно выпить за здоровье счастливыхъ новобрачныхъ, вотъ и все. Въ этой разрушительной странѣ у дикихъ нѣтъ никакой промышленности и европейцы не успѣли еще ввести ее. Единственный продуктъ, достойный вниманія, я долженъ былъ получить въ скоромъ времени подъ охраной двухъ жандармовъ. Онъ приводилъ по этому случаю припѣвъ одного стариннаго романса:

«Если даже не будетъ меня, по крайней мѣрѣ, мой боченокъ тамъ за меня».

«Я не знаю, — писалъ онъ, — можетъ-быть во Франціи уже уничтоженъ обычай подавать на свадьбѣ драже. Мои покажутся, вѣроятно, вамъ слишкомъ тверды, но это не резонъ выкинуть ихъ за окно, — ихъ можно расплавить».

Маленькій таинственный боченокъ прибылъ на другой день утромъ съ желѣзной дороги, подъ охраной служащаго на желѣзной дорогѣ и двухъ жандармовъ. Онъ вѣсилъ приблизительно 100 килограммовъ; заключавшееся въ немъ драже были шарики чистаго золота; содержимаго въ боченкѣ оказалось на 300,000 франковъ.

Мой компаньонъ, освоившійся съ этимъ видомъ денегъ, принялъ ихъ безъ всякаго затрудненія и разсрочилъ остальную сумму уплаты на 8 лѣтъ. Въ концѣ акта гражданскій актуаріусъ написалъ: «Барбара Бонафипоръ и Пьеръ Дюмонъ, владѣльцы фаянсовой фабрики въ Курси».

Мэръ нашъ, графъ Тальемонъ, депутатъ, камергеръ, показалъ себя настоящимъ дворяниномъ, отказавшись присутствовать при заключеніи нашего брачнаго контракта. Онъ уполномочилъ для этого своего втораго помощника, долгое время служившаго у него въ кучерахъ. Тѣмъ не менѣе, свадьба была блестящая; горожане и фабричные наводнили городскую ратушу и прилежащія улицы. Богатые, бѣдные — всѣ хотѣли разцѣловать насъ или пожать руку. Не было только чиновниковъ и полицейскихъ; лишь изрѣдка показывался Мартинъ Секъ, и то на почтительномъ разстояніи.

Я нанялъ всѣ кареты, бывшія въ городѣ и въ окрестностяхъ. Онѣ представляли странный поѣздъ вслѣдствіе своей древности и разнообразія фасоновъ. 56 Дюмоновъ, мужчины и женщины, въ различныхъ платьяхъ, шелковыхъ, шерстяныхъ, бумажныхъ, смотря по средствамъ, собрались къ этому великому дню. Бабушка въ своемъ костюмѣ 1746 года была самая нарядная и торжествующая. Дядя Луи, богатый канатчикъ, прибылъ съ женой, дѣтьми и внучатами, тетка Розалія — съ мужемъ и многочисленнымъ потомствомъ; дядя Жозефъ, дядя Бернаръ, его жена и пять дочерей, — двѣ изъ нихъ уже были замужнія; дядя изъ Ліона, вдовецъ, съ тремя дѣтьми. Нужно ли говорить, что моя старушка Катерина находилась въ числѣ моей семьи?

Бонафипоры, какъ въ день пожара, всѣ четверо находились налицо. Жанъ не безъ затрудненія выхлопоталъ себѣ двухнедѣльный отпускъ, чтобы присутствовать при бракѣ сестры. Это былъ красивый малый, небольшой ростомъ, но хорошо сложенный, съ блестящими глазами и черными усами, очаровательный французскій офицерикъ, но, увы, имѣвшій отличительный значекъ политической неблагонадежности на эполетѣ и — надолго. Свидѣтелями съ моей стороны были Симоне и докторъ Сазаль, а у Барбары — г. Нино и городской нотаріусъ.,

Подписавъ торжественный и безповоротный актъ, соединяющій двѣ жизни въ одну, я съ женой сѣлъ вдвоемъ въ карету Симоне и мы направились въ сопровожденіи гостей по направленію къ фабрикѣ. Обильный столъ ждалъ насъ въ большой залѣ, украшенной зеленью и флагами. Дѣвочки изъ нашей школы подали своей новой хозяйкѣ букетъ и спѣли такую грустную, заунывную пѣсню, что мы всѣ чуть не расплакались. Я готовился услышать нѣчто подобное и отъ мальчиковъ, но они пощадили насъ. Я совсѣмъ былъ уничтоженъ, увидавъ роскошный, полный сервизъ, разрисованный птицами и насѣкомыми, и на каждой вещи, вмѣсто вензеля, были изображены то моя голова, то Барбары, на подобіе древнихъ камей.

Передъ моимъ приборомъ, на подобіе меню, возвышалась на трехножной подставкѣ фаянсовая дощечка въ формѣ до половины закатаннаго листа голландской бумаги. Опытною рукой готическими буквами былъ написанъ слѣдующій адресъ:

"Господинъ Пьеръ Дюмонъ!

«Художники, прикащики, рабочіе и работницы соединились, чтобы выразить вамъ этимъ ихъ уваженіе, благодарность и расположеніе. Они желаютъ вамъ, также и г-жѣ Дюмонъ, годы счастія и многочисленное потомство, желаютъ, чтобы дѣти ваши были достойными людьми, какъ ихъ дѣдъ и отецъ, погибшій здѣсь ради спасенія ближняго».

Барбара, прочтя это вмѣстѣ со мной, поняла, что я чувствую потребность отвѣтить на эти добрыя слова. Мы стояли всѣ вокругъ стола, я переминался съ ноги на ногу, какъ всѣ неопытные ораторы, не рѣшаясь начать. Моя маленькая жена держала меня за фалду, шепча мнѣ на ухо: «не говори ничего! не говори!» — но было уже поздно, я началъ:

— Друзья мои, добрые, хорошіе мои! Это измѣна. Вы застали меня врасплохъ, я глубоко тронутъ и, все-таки, не въ состояніи сказать вамъ ничего, чтобъ выразить мою искреннюю благодарность. Но, вѣдь, мы люди свои и когда-нибудь я отплачу вамъ!

Раздались апплодисменты и, наконецъ, всѣ усѣлись за столъ.

— Хорошо вышло! Я предупреждала тебя, — сказала мнѣ моя злая малютка, — ты не послушался и запутался. Вотъ что значитъ не слушаться жены. Дѣлай какъ я, глупый мальчикъ, плачь, — двѣ слезинки на лицѣ въ тысячу разъ краснорѣчивѣе всякихъ словъ.

Въ это время подали супъ. Всѣ гости любили хорошо поѣсть и пиръ затянулся далеко за полночь.

Старики простились съ нами спокойно, безъ раздирающихъ сценъ; они уѣзжали въ шесть часовъ на желѣзную дорогу. Пока Барбара пошла переодѣться въ простое платье, чтобъ отправиться проводить ихъ на станцію, я отозвалъ въ сторону г. Бонафипоръ.

— Мы еще не совсѣмъ разочлись, — сказалъ я.

— Гм… милый мой, чего же ты хочешь? Вѣдь, съ меня взятки гладки!

— Наоборотъ, я ничего не требую; я вамъ долженъ.

— Ты, должно быть, считаешь меня за твоего дядю изъ Лони. Ты, вѣроятно, хочешь заплатить за проѣздъ?

— Шутки въ сторону, я говорю съ вами не какъ зять, а какъ хозяинъ.

— Слуга покорный!

— Какъ зять, я долженъ благодарить, что вы отдали мнѣ вашу дочь, а не продали, поэтому я не имѣю права предлагать вамъ денегъ; какъ хозяинъ…

— О, ты хорошій малый. Въ Алжирѣ лишь практикуется обычай, что отцы получаютъ отъ жениха большой выкупъ за невѣсту.

— Слушайте меня. Вы также, какъ г. Куртуа, г. Нино и многіе другіе служащіе при нашемъ торговомъ домѣ, будете получать пожизненную пенсію въ тысячу экю.

— Тысячу экю! Мнѣ тысячу экю! Ты шу…., вы шутите, я думаю?

— Хозяинъ фабрики Курси никогда не шутитъ.

— Тотъ, правда, никогда. Но вы, но ты? Могъ ли я когда-нибудь ожидать это? Вѣдь, у насъ съ тысячью экю дохода просто богачомъ будешь считаться. Я заведу барки, открою ловлю анчоусовъ, я пришлю тебѣ икры, своего вина, чернаго, густаго. Зимой ты будешь есть дыни неимовѣрныхъ размѣровъ. Пойдемъ къ моей старухѣ, сообщимъ ей эту новость.

Это обстоятельство значительно облегчило разставаніе. Барбара утѣшала себя, думая, что, благодаря намъ, они не будутъ терпѣть лишеній и нужды.

Я устраивалъ своихъ родныхъ. Дядѣ Огюсту далъ взаймы небольшую сумму, чтобъ онъ могъ начать какое-нибудь самостоятельное дѣло. Викторъ, сынъ тетки Розаліи, жилъ уже у меня; я взялъ также другаго его брата; эти два мальчика обѣщались откладывать изъ жалованья деньги, чтобы купить отцу маленькій домикъ. Мнѣ оставалось только удержать при себѣ бабушку, но она привыкла къ своему дому и упрямо отказала, говоря, что хочетъ умереть тамъ же, гдѣ воспитала всѣхъ дѣтей и закрыла глаза умершему мужу. Я только выпросилъ у нея позволеніе нѣсколько улучшить ея обстановку и еще нанялъ для ухода за ней внучку Катерины.

Когда все уладилось ко всеобщему удовольствію, родные распрощались съ нами и ушли; и когда мы съ Барбарой отправились въ нашу комнату, прежде служившую спальней ея родителямъ, она сдѣлалась очень серьезна и сказала мнѣ:

— Ты, конечно, не знаешь этихъ милыхъ птичекъ, улетѣвшихъ отсюда, чтобъ уступить намъ свое теплое гнѣздышко; зять только и замѣчаетъ недостатки тестя и тещи, а они, добрые, хорошіе, нѣжили, баловали меня! Я заставлю тебя оцѣнить ихъ и полюбить, какъ я любила твою мать. Какъ бы она была счастлива, еслибъ могла видѣть насъ! Я не суевѣрна, но мнѣ кажется, что благословеніе столькихъ лицъ принесетъ намъ счастье. Но я, тѣмъ не менѣе, не чувствую себя такою счастливой, какою бы, казалось, должна быть. Почему? Потому, что бракъ дѣло серьезное; онъ полагаетъ начало семьѣ. Я съ удовольствіемъ думаю, что мы будемъ постоянно другъ около друга до дня неизбѣжнаго всѣмъ разставанія. И все-таки, вѣдь, кто-нибудь изъ насъ переживетъ другаго; Пьеръ, дай мнѣ слово, что ты не умрешь прежде меня.

— Ахъ, ты, эгоистка! Посмотри на себя въ зеркало, какая ты свѣжая, крѣпкая, цѣлыхъ сто лѣтъ проживешь.

Свадебныя празднества продолжались цѣлую недѣлю. Жанъ уѣхалъ послѣднимъ. Онъ такъ часто дѣлился со мной въ былое время пряниками и леденцами, что я не боялся обидѣть его, предложивъ ему прибавку къ скудному офицерскому жалованью. Я не знаю, почему правительство обрекаетъ офицеровъ до чина капитана дѣлать долги. Потребовалась бы самая незначительная прибавка, чтобъ обезпечить покой и независимость офицера. Получивъ незначительную поддержку, Жанъ могъ всецѣло предаваться службѣ, не зная нужды и лишеній..

Весь сентябрь мѣсяцъ Симоне провелъ въ сборахъ. Этотъ непонятный человѣкъ чуть не даромъ отдалъ мнѣ половину всего производства, но за то, продавая мнѣ остальное, торговался изъ-за мелочей, онъ непремѣнно хотѣлъ продать мнѣ свою старую мебель, ковры, кухонную посуду, лошадей, карету за двойную цѣну ихъ стоимости. Я покушался, чтобъ избѣжать хлопотъ о меблировкѣ, согласиться, но чрезъ нѣсколько дней передумалъ, вспомнивъ слова Мюссе: «При новой женщинѣ все должно быть ново».

И я положилъ себѣ годъ на устройство настоящаго гнѣзда. Домъ былъ великъ и хорошо выстроенъ, но безъ всякаго стиля и дурно расположенъ. Я былъ того мнѣнія, что признакомъ фаянсоваго фабриканта долженъ быть фаянсъ, и остановился на блестящихъ изразцахъ, замѣнившихъ простую красную черепицу. Первый этажъ предназначался для парадныхъ, пріемныхъ комнатъ, а второй — для жилыхъ. Кабинетъ Симоне я обшилъ дубомъ, вставилъ зеркальныя стекла и пристроилъ зимній садъ. Рядомъ съ кабинетомъ находился архивный залъ, который, въ то же время, долженъ былъ служить конторой моему частному секретарю. По близости помѣщалась библіотека для служащихъ на фабрикѣ. Этимъ оканчивалось правое крыло дома. По другую сторону тянулись одна за другой двѣ обширныя галлереи; одна заключала въ себѣ полное собраніе всѣхъ нашихъ фабричныхъ произведеній, а другая назначалась для коллекціи гончарныхъ производствъ всѣхъ странъ свѣта.

Устройство перваго этажа обошлось мнѣ очень дорого. Послѣ кухни, кладовой и столовой, украшенной изображеніемъ жатвы, сбора винограда, охоты и рыбной ловли, мнѣ пришла злосчастная мысль отдѣлать и меблировать три зала и будуаръ. Эти комнаты были такъ обширны, что могли бы вмѣстить въ себѣ 800 человѣкъ; что касается будуара, образца роскоши и комфорта, то Барбара едва ли и пятнадцать-то разъ вошла въ него въ продолженіе 15 лѣтъ.

Наши спальни были столько же удобны, какъ и изящны: я позаимствовался у англичанъ, у этихъ баръ по части комфорта. Спальня въ три окна занимала середину дома; по обѣ стороны широкой богатой кровати, стоявшей изголовьемъ къ стѣнѣ, находились бѣлые мраморные столики для лампы и книгъ; мебель дубовая, не затѣйливая, но массивная; два стѣнныя зеркала; каминъ съ кованою желѣзной рѣшеткой; на каминѣ два подсвѣчника стараго саксонскаго форфора; съ потолка спускалась небольшая люстра изъ венеціанскаго стекла; обивка и драпри изъ свѣтлой персидской матеріи; коверъ сѣраго цвѣта съ красными полосками покрывалъ все помѣщеніе, за исключеніемъ уборной, сверху до низу обитой китайскими коврами.

Гигіеническія удобства были для насъ съ женой гораздо пріятнѣе, чѣмъ пустая роскошь. Хотя ничья посторонняя нога, кромѣ Катерины, не входила къ намъ во второй этажъ, но я увѣренъ, что нашей уборной многіе позавидовали при видѣ настоящаго мрамора, хрусталя, потоковъ теплой и холодной воды, въ обиліи истекавшей, лишь только нажмешь пуговку, роскошной ванны, гдѣ я мылся съ головы до ногъ, слѣдуя наставленію и примѣру моего отца.

Справа и слѣва примыкали дѣтскія для будущихъ Дюмоновъ. Барбара чуть не часъ мучила бѣднаго архитектора:

— Послушайте, мнѣ необходимо имѣть подъ-рукой младшихъ дѣвочекъ; надѣюсь также, что вы не отдалите на цѣлый километръ взрослыхъ моихъ дочерей отъ матери! А мальчиковъ, милостивый государь? Я ихъ тоже сама буду кормить, но не стану держать у себя въ комнатѣ: отдыхъ отца святъ, ненарушимъ. Устройте такъ, чтобъ няня могла приносить ко мнѣ ребенка, никого не безпокоя.

Архитекторъ устроилъ все, какъ нельзя лучше. Но, устраивая будуаръ моей жены, могъ ли онъ предвидѣть, что она постоянно будетъ сидѣть въ кабинетѣ мужа, занимаясь какою-нибудь женскою работой или распечатывая корреспонденцію и отвѣчая покупателямъ, дѣлавшимъ заказы, замѣняя, такимъ образомъ, секретаря?

Могъ ли онъ предполагать, что дѣтскія комнатки останутся необитаемы до 1860 года?

Все шло хорошо и на фабрикѣ, и въ домѣ. Мы получили большую золотую медаль съ парижской выставки за нашъ сервизъ. Насъ осаждали заказами; заграничные торговцы такъ же охотно, какъ и туземные, покупали наши производства. Число служащихъ у меня возросло до 580 человѣкъ. Барыши позволили уплатить мнѣ по закладной Симоне всю сумму раньше срока. Я былъ полнымъ владѣльцемъ фабрики. Мнѣ не доставало дѣтей. Въ продолженіе шести лѣтъ ни малѣйшей даже надежды не было на это! А, между тѣмъ, Барбара смотрѣла такою здоровой, веселой, цвѣтущей; мы такъ любили другъ друга. Я какъ сейчасъ представляю ее себѣ въ великолѣпномъ платьѣ, выписанномъ мной для нея изъ Орлеана.

Однажды она сказала мнѣ, когда мы возвращались съ гулянья изъ лѣса Лезаръ:

— Ты, вѣроятно, воображаешь, что я ни о чемъ не думаю, потому что не говорю? Ошибаешься, я постоянно говорю себѣ: онъ добрый, онъ любитъ меня, этотъ милый мужъ. Благодаря ему, у меня и лошади, и карета, и ливрейный лакей. Не будь его, у меня ничего не было бы, я не рождена жить барыней, онъ меня балуетъ, любитъ, я не стою его.

Въ продолженіе двухъ первыхъ лѣтъ мы каждую минуту говорили о будущихъ дѣтяхъ, потомъ перестали. Барбара уже не останавливала меня, чтобы полюбоваться какимъ-нибудь грязнымъ бутузомъ, которыхъ она, бывало, страстно цѣловала. Мы стали находить, что ребенокъ сталъ бы все ломать, бить въ домѣ, мѣшать заниматься и нарушилъ бы наше блаженство. И, все-таки, были дни, когда домъ казался намъ пустымъ, и тѣмъ болѣе, что мы двое составляли какъ бы одно. Я съ радостью отдалъ бы половину своего состоянія, чтобъ увидѣть гдѣ-нибудь на лѣстницѣ безрукую куклу или въ дверяхъ кабинета картонную лошадь на трехъ ногахъ.

Глава XIV.
Семья.

Мой врачъ, Сазаль, сдѣлавшійся лучшимъ моимъ другомъ, говорилъ мнѣ не разъ въ первое время моей женитьбы:

— Не совѣтую вамъ рано дѣлаться отцомъ.

Можетъ быть, онъ опасался, чтобы страсть къ обогащенію, къ деньгамъ не заглушила во мнѣ человѣколюбивыя чувства и не превратила бы меня въ черстваго человѣка, каковы Симоне и другіе богачи. Человѣкъ здравомыслящій разсчетливъ, бережливъ, но копитъ лишь для своихъ прямыхъ наслѣдниковъ. Не имѣя до 1860 года на своемъ попеченіи никого, я исключительно занимался моею многочисленною рабочею семьей фабричныхъ. Я образовалъ общество взаимной помощи, внесъ туда небольшую сумму съ своей стороны, зная хорошо, какъ важенъ для бѣдняковъ починъ въ подобномъ дѣлѣ. Сберегательная касса въ Курси не имѣла успѣха при 1% со ста, помогая лишь кухаркамъ скрывать непозволительные доходы. Я конкуррировалъ съ ней, платя нашимъ рабочимъ за ихъ сбереженія высшій процентъ, дозволенный закономъ. Такимъ образомъ, добрые люди, сами того не зная, сдѣлались ростовщиками и получали по 10 %. Но мнѣ это ничего не стоило, такъ какъ мой капиталъ давалъ не менѣе 10 %; главное въ томъ, чтобы возвратить сбереженіе по возможности увеличеннымъ, потому что разъ бѣднякъ является владѣльцемъ хотя бы и небольшаго капитала, его можно предоставить собственной оборотливости. Хотя это стоило мнѣ и не дешево, но, по крайней мѣрѣ, семейства моихъ служащихъ были обезпечены.

Мои рабочіе, щедро оплачиваемые, обутые и одѣтые, не чувствовали всеобщаго разоренія; этотъ бичъ второй имперіи не коснулся ихъ.

Все шло какъ нельзя лучше и мой главный совѣтчикъ Басе издали присылалъ мнѣ похвалы, какъ образцовому хозяину. Къ этому времени мнѣ суждено было сдѣлаться отцомъ, Пьеръ родился 12 мая 1860 года, въ 8 часовъ утра, во время проливнаго дождя. Какъ сейчасъ помню, я бѣжалъ съ непокрытою головой, въ туфляхъ, несмотря на ливень, изъ дома въ контору, изъ конторы въ магазинъ, оттуда въ мастерскія, сараи, крича всюду и всѣмъ: «Послушайте, друзья мои! Дѣти, слушайте же! Господа, у меня родился сынъ! Дядя Жозефъ, поздравляю васъ съ маленькимъ племянникомъ! Карлъ, у тебя теперь двоюродный братъ! Викторъ, у меня есть сынъ! Приходите всѣ, я хочу вамъ показать моего сына».

Всѣ служащіе поздравляли меня, родственники обнимали, рабочіе кричали: «да здравствуютъ господинъ Дюмонъ, г-жа Дюмонъ и маленькій Дюмонъ!» Одинъ изъ самыхъ старыхъ служакъ сказалъ мнѣ:

— Довольно, въ самомъ дѣлѣ, вы потрудились для другихъ, хозяинъ, пора и о себѣ подумать.

Бѣгая, такимъ образомъ, въ продолженіе цѣлаго часа и возвѣщая всѣмъ свою радость, я возвращался безпрестанно домой, чтобъ освѣдомиться о здоровьи Барбары и ребенка. Запеленатый руками Катерины, онъ спалъ на моей подушкѣ, возлѣ своей матери, которая никогда не казалась такою красивой, какъ теперь: розовая, свѣжая, съ блестящими глазами, она обратилась ко мнѣ, говоря слабымъ голосомъ:

— Папочка, ты поступаешь неблагоразумно, бѣгая подъ дождемъ; ты хочешь, чтобъ отецъ моего ребенка схватилъ насморкъ?

Мы всѣ находили, что Пьеръ необыкновенно великъ и, вѣроятно, много вѣситъ. На это Сазаль качалъ головой, говоря: Этотъ ребенокъ нисколько не отличается отъ другихъ: онъ ни малъ, ни великъ, ни крѣпокъ, ни слабъ, но хорошо сложенъ; уже и то хорошо.

— Онъ похожъ на отца, — сказала Барбара.

— Нѣтъ, — отвѣтилъ я, — это твой вылитый портретъ.

— А по вашему какъ, докторъ?

— Тотъ и другой неправы, друзья мои. Этотъ знаменитый наслѣдникъ похожъ на всѣхъ молодыхъ людей его возраста: онъ приблизительно не лучше новорожденнаго котенка или щенка и похожъ на съеженую вишню изъ наливки.

— Фу, какой ужасъ!

— О, родительское заблужденіе!

Моя милая жена, всегда предусмотрительная, сказала мнѣ:

— Вели запречь карету и съѣзди въ Лони, поцѣлуй бабушку и привези ее къ намъ, если можно; потомъ заѣзжай въ ратушу записать новорожденнаго и не забудь объявить эту новость дядѣ Бернару; зайди на телеграфъ и отправь нѣсколько депешъ нашимъ родственникамъ; надѣюсь, ты не забудешь ни Жана, ни моихъ добрыхъ стариковъ; вечеромъ напишешь къ Басе и другимъ нашимъ друзьямъ. Кстати навести стараго мэра, г. Морана; онъ вполнѣ имѣетъ право на твой визитъ: бѣдняга уже сколько лѣтъ по болѣзни не сходитъ съ своего кресла.

Удивительная женщина! Вмѣсто того, чтобы нѣжиться, какъ это дѣлаютъ другія, и наслаждаться вполнѣ заслуженнымъ покоемъ, она не переставала работать своею маленькою головкой.

Я съ точностью исполнилъ всѣ ея порученія, слѣдуя начертанному ею плану, хотя это и не обошлось безъ нѣкоторыхъ препятствій.

Дождь пересталъ, на улицахъ стали появляться пѣшеходы. Волей или неволей, мнѣ приходилось останавливать купэ, выскакивать на мостовую, принимать поздравленія, пожимать руки. Счастливый человѣкъ во всѣхъ видитъ друзей.

Г-жа Дизомье, продавщица бумаги и дѣтскихъ игрушекъ, привѣтствовала меня съ порога своей лавки. Я остановился и вышелъ изъ экипажа; добрая женщина хорошо знала мою мать, она обняла меня, какъ дѣлала это въ старину, когда я заходилъ къ ней съ моими наградами изъ коллегіи.

Смотря на игрушки, наполнявшія ея маленькій домикъ, и обратился къ ней со словами:

— Сударыня, будьте любезны, пошлите эти игрушки въ школы для мальчиковъ и для дѣвочекъ: то мой маленькій Пьеръ посылаетъ привѣтствіе своимъ будущимъ согражданамъ, а кассиръ мой уплатитъ вамъ по счету.

Черезъ секретаря ратуши я внесъ въ контору благотворительности довольно кругленькую сумму для бѣдныхъ, а г-ну Морану, продолжавшему попечительствовать въ обществѣ попеченія о бездомныхъ нищихъ, еще болѣе крупную сумму. Кромѣ того, я пожертвовалъ на больницу, богадѣльню и тюрьму; я съ удовольствіемъ предложилъ бы денегъ скупцамъ и скрягамъ, лишь бы видѣть весь свѣтъ довольнымъ. Прежде чѣмъ отправиться въ Лони, я свернулъ налѣво и остановился возлѣ кладбища. Дверь была заперта, а привратникъ находился въ отсутствіи; въ этотъ день положительно не существовало преградъ; у меня точно вырасли крылья. Я перелѣзъ черезъ стѣну, приблизился въ могилѣ, гдѣ покоились вѣчнымъ сномъ мои родители, и долго мысленно бесѣдовалъ съ ними; я обѣщалъ тому, кто спасъ мою дорогую Барбару, и той, которая умерла ради меня, воспитать внука въ почитаніи въ ихъ памяти и глубокомъ уваженіи въ ихъ добродѣтели.

Бабушка, узнавшая о событіи черезъ народную молву, не имѣла терпѣнія дождаться меня и пустилась въ путь. Я встрѣтилъ ее на полдорогѣ, въ простой телѣжкѣ мельника Лорена. Добрый малый, прежній мой товарищъ, прозванный ракомъ, остановилъ лошадей и осторожно перенесъ бабушку ко мнѣ въ карету. Онъ ни за что не соглашался принять плату за свою услугу.

— Я сдѣлалъ это изъ дружбы, къ тому же, не каждый день имѣешь случай обнять счастливаго человѣка.

Да, я, въ самомъ дѣлѣ, былъ счастливъ! Счастливъ до тошноты, до тягости, до обморока. Увидѣвъ нашу старушку, я былъ осажденъ множествомъ разнообразныхъ воспоминаній, какъ веселыхъ, такъ и печальныхъ; главнымъ образомъ, я думалъ о тѣхъ, которыхъ не доставало на праздникѣ и которые такъ много трудились и боролись для меня, прежде чѣмъ я достигъ теперешняго положенія. Нищета, отчаяніе и несчастіе прошедшаго такъ рѣзко отдѣлялись отъ настоящаго счастья, что я почувствовалъ себя положительно дурно. Бабушка, угадавъ мои мысли и желая меня разсѣять, коснулась самаго чувствительнаго для меня мѣста:

— Что же это, право, — сказала она, — поѣзжай скорѣй, я не дождусь увидать наслѣдника Дюмоновъ.

А, вѣдь, въ самомъ дѣлѣ, этотъ маленькій Пьеръ, съ своею крошечною головкой, въ чепчикѣ изъ голландскаго полотна, былъ старшій въ домѣ, наслѣдникъ старинной плебейской фамиліи, глава новой семьи. Я объ этомъ и не подумалъ. Въ первый раз я вполнѣ вникъ въ смыслъ этого слова, сказаннаго про моего сына. Мнѣ захотѣлось скорѣй его увидѣть.

— Пошелъ, кучеръ, скорѣй!

Я спѣшилъ узнать, какъ провелъ Дюмонъ цѣлый день. Я нашелъ его бодрствующимъ на колѣнахъ няни, которая поила его сахарною водой. Катерина пронизывала насквозь взглядомъ бѣдную иностранку, похитившую у нея ребенка. Но надо было, чтобы моя старая нянька утѣшилась. Я серьезно относился къ воспитанію и желалъ, чтобы воспитательницей моего ребенка была англичанка и чтобъ ребенокъ научился англійскому языку одновременно съ роднымъ языкомъ. По моему мнѣнію, знаніе англійскаго языка имѣетъ огромное значеніе какъ въ Новомъ, такъ и Старомъ Свѣтѣ.

Бабушка была немного оскорблена свободой, которую англичанка позволяла себѣ въ отношеніи ея маленькаго правнука. Предоставлять это слабое тѣльце самому себѣ! Не пеленать его свивальникомъ! Это значитъ желать его смерти.

— Твой отецъ, твоя тетка, твои дяди всегда пеленались, по крайней мѣрѣ, въ продолженіе первыхъ шести мѣсяцевъ, какъ настоящія колбасы. Скажи мнѣ, развѣ ихъ здоровье потерпѣло отъ этого, развѣ ихъ характеръ измѣнился?

Когда ребенка выносили гулять на вольный воздухъ фабричнаго сада, она всегда спрашивала насъ, не стараемся ли мы его простудить. Достойная женщина испускала громкіе вопли при видѣ кушаній Барбары; тутъ были разные супы, стаканы съ бордоскимъ виномъ, сухари, которые она поглощала безпрерывно между обѣдомъ и завтракомъ.

— Бабушка, — отвѣтила моя жена, — главнѣйшая обязанность кормилицы — питать самое себя; вотъ почему я ѣмъ и пью, какъ только мнѣ захочется.

Въ концѣ второй недѣли подобной діэты молодая мать бѣгала какъ мышка въ комнатѣ ребенка, здоровая и довольная. Тогда бабушка, не признавая, однако, что ея метода была не самая лучшая, успокоилась о будущности семьи и отправилась назадъ въ Лони, «чтобъ посмотрѣть, хорошо ли несутся ея куры». Я ее проводилъ. Мы отправились въ первомъ часу, сейчасъ же послѣ обѣда, и мои лошади доставили насъ въ 20 минутъ. Прежде чѣмъ сѣсть въ свое мягкое кресло, она, по обыкновенію, сказала мнѣ:

— Что мнѣ тебѣ предложить?

О, деревенское гостепріимство!

Въ то время, какъ я пишу эти замѣтки, мой старшій сынъ Пьеръ учится въ политехническомъ училищѣ. Я не хотѣлъ бы подвергать сына насмѣшкамъ товарищей, разсказывая подробно объ его дѣтствѣ, которое оставило намъ много дорогихъ воспоминаній. Можетъ быть, разсказывая его жизнь до 5-ти лѣтняго возраста, мы бы уменьшили его обаяніе, омрачили его ореолъ и стерли дозолоту съ его галуна. Нельзя же говорить о шишкахъ, которыя онъ получалъ при паденіи, несмотря на шапочку, имѣвшую видъ царской короны, объ улиткѣ, которую онъ нашелъ на заборѣ и съѣлъ живьемъ, къ величайшему испугу няни-англичанки, о большой ранѣ, полученной имъ около праваго глаза, когда онъ хотѣлъ взять изъ гнѣзда яйцо индѣйки. Набросимъ покрывало на всѣ эти событія. Забудемъ, что у него вмѣстѣ съ братомъ Жаномъ была корь, что онъ заразилъ меня коклюшемъ, къ большой досадѣ Катерины, которая упорно повторяла:

— Это невозможно, у тебя уже былъ коклюшъ въ 1832 году!

Довольно будетъ того, если я вамъ скажу, что въ продолженіе 10 лѣтъ жена подарила меня двумя мальчиками и двумя дѣвочками. Она ихъ всѣхъ кормила сама здоровымъ и обильнымъ молокомъ. Мальчики походили лицомъ на меня, дѣвочки же были вылитые портреты матери: такія же хорошенькія, какъ она, небольшаго роста, брюнетки; мальчики были крѣпкаго тѣлосложенія и слишкомъ велики для своего возраста. Всѣ мы крѣпко любили другъ друга. Нерѣдко по утрамъ устраивались прекрасныя прогулки въ длинныхъ рубашкахъ на мою большую кровать, которую докторъ Сазаль прозвалъ «полемъ для маневровъ». Во второмъ этажѣ я имъ устроилъ большой залъ для классныхъ занятій, весь увѣшанный географическими картами, зоологическими рисунками и картинами поучительнаго содержанія, уставленный огромными шкафами изъ свѣтлаго дуба, гдѣ у нихъ всегда были подъ рукой коллекціи для обученія естественной исторіи, руководства элементарной анатоміи, микроскопъ, нѣсколько физическихъ аппаратовъ и, наконецъ, лучшія книги изъ давки Гашетъ и Гетцель. Гимнастическимъ задомъ служилъ мой садъ, а рекреаціоннымъ — фабрика.

Когда двѣ няни-англичанки и гувернантка изъ Ганновера не могли уже справляться съ дѣтьми, я выписалъ прежнюю начальницу пансіона, г-жу Санталь, и молодаго профессора изъ коллегіи, г-на Еврардъ, но я никогда не слагалъ съ себя права контроля.

Какъ заслуженный наставникъ, я имѣлъ голосъ въ этихъ дѣлахъ; учитель и учительница слушали меня съ большимъ вниманіемъ не только какъ отца семьи.

Я, въ свою очередь, былъ съ ними вѣжливъ и предупредителенъ, но мой глазъ слѣдилъ за всѣмъ; я немилосердно истреблялъ легенды, хотя самыя распространенныя, гипотезы, самыя подходящія, и историческую ложь, самую извѣстную. Основнымъ моимъ правиломъ было не преподавать дѣтямъ ничего такого, чего нельзя объяснить или доказать.

Убѣжденный въ томъ, что сидячія занятія въ извѣстномъ возрастѣ есть безполезное мученіе, я ихъ уменьшилъ даже для мальчиковъ; такимъ образомъ, они занимались два раза по получасу maximum; но они учились цѣлый день, слушая, разговаривая, наблюдая. Кончивъ умственныя занятія, они упражняли свое тѣло. Пьеръ и Жанъ ловко скакали на хорошенькихъ пони. Они нѣсколько разъ падали, но всегда счастливо. Ихъ нравственнымъ воспитаніемъ занимались исключительно мать и я. Мы могли надѣяться, что они не будутъ злы, такъ какъ рождены нами, ни безчестны, такъ какъ они не чувствовали недостатка ни въ чемъ. Но вотъ чего я боялся: глупой гордости и тщеславія, такъ часто встрѣчаемыхъ у богатыхъ дѣтей, и презрѣнія къ стоящимъ ниже по положенію. Никогда бы я не утѣшился, если бы мои сыновья вышли бездѣльниками. Нельзя же было, въ самомъ дѣлѣ, выколоть имъ глаза, чтобы они не видѣли довольства, окружающей ихъ роскоши, нашего авторитета надъ фабричнымъ людомъ. Я старался удалять все, что походило на чванство. У меня были хорошія лошади, но конюшни далеко не были роскошны; экипажи были у насъ простые, упряжь весьма скромная, прислуга малочисленная и безъ ливрей. Въ присутствіи дѣтей никогда не говорилось о деньгахъ, а если они когда и говорили о нихъ или предлагали по этому поводу вопросъ, имъ всегда отвѣчали одно и то же:

— Папа работаетъ съ утра до вечера, чтобъ прокормить васъ и себя.

Однажды Пьеръ надмѣнно обошелся съ слугою; тогда я замѣтилъ ему, что его отецъ всегда вѣжливо и дружелюбно обходится съ Катериной.

— Ба, — возразилъ онъ, — Катерина у насъ не слуга.

— Что же, по твоему, слуга?

Онъ почесалъ въ головѣ и, подумавъ, попросилъ меня ему объяснить.

— Слуга — это работникъ, которому платятъ жалованье, и онъ исполняетъ при домѣ пять или шесть работъ, очень трудныхъ, изъ которыхъ ты не въ состояніи сдѣлать ни одной. По пробуй-ка сегодня за обѣдомъ перемѣнить хоть разъ тарелки.

Онъ попробовалъ, дѣлалъ неловкость за неловкостью, нѣсколько тарелокъ разбилъ, испачкалъ скатерть и кончилъ тѣмъ, что попросилъ прощенія.

— Самъ посуди, — говорилъ я ему, — если бы тебя заставили стлать постель, натирать паркетъ, чистить сапоги и платья, выбивать пыль изъ мебели, вытирать зеркала и окна, точить ножи, держать въ чистотѣ серебро, мыть посуду, стряпать на кухнѣ! Между тѣмъ, на десять буржуазныхъ домовъ найдется девять, гдѣ всѣ эти разнообразныя обязанности исполняетъ одно лицо, называемое няней. Въ самомъ дѣлѣ, Катерина — исключеніе; она умѣла ухаживать за больными, даже съ опасностью для своей жизни, вотъ почему я ее уважаю и люблю отъ всего сердца.

Но, къ сожалѣнію, недостатки дѣтей нельзя исправить сразу; эта работа подвигается очень и очень медленно. Нѣсколько времени спустя, мой шалунъ спросилъ меня внезапно при гостяхъ:

— Папа, на комъ женятся рабочіе?

— На комъ, мой мальчикъ? Да хоть, напримѣръ, на твоей бабушкѣ.

Онъ не понялъ, тогда я продолжалъ:

— Мой отецъ былъ работникомъ, какъ тѣ, которыхъ ты видишь, когда онъ сдѣлалъ предложеніе и, вмѣстѣ съ тѣмъ, получилъ руку моей покойной матери.

— И она согласилась?

— Былъ бы ты теперь на свѣтѣ, мальчуганъ, если бы она сказала «нѣтъ»? къ счастью для тебя и для меня, она отвѣтила «да», и очень охотно, такъ какъ она была сама дочь рабочаго, я точно также трудился собственными руками. Нѣтъ ни одно мастерской на всей фабрикѣ, гдѣ бы я не былъ сначала ученикомъ, потомъ рабочимъ и, наконецъ, мастеромъ.

— Такъ, значитъ, ты не былъ въ коллегіи?

— Нѣтъ, я былъ.

Онъ ничего не отвѣтилъ, но я ясно видѣлъ, что онъ въ чемъ-то сомнѣвался.

На другой день, въ восемь часовъ утра, я надѣлъ свою бѣлую рабочую блузу и приказалъ ему слѣдовать за собой. Онъ замѣтилъ мнѣ, что, вѣдь, сейчасъ у него урокъ.

— Будь покоенъ, ты не потеряешь понапрасну времени; я также хочу дать тебѣ маленькій урокъ.

Я повелъ его съ собой въ мастерскія и остановился подлѣ самаго стараго работника на фабрикѣ, Гарне.

— Дорогой Гарне, — сказалъ я, обращаясь къ старику, — вотъ мой сынъ Пьеръ.

— Я знаю его, господинъ Дюмонъ.

— Можетъ, современемъ вамъ придется быть его учителемъ, какъ вы были моимъ.

— Еще бы, я хорошо помню, какъ обучалъ васъ.

Разговаривая такимъ образомъ, онъ прилаживалъ ручку къ небольшой кружкѣ.

— Пустите-ка меня на ваше мѣсто, передайте мнѣ кусокъ глины, я хочу собственными руками, на глазахъ этого маленькаго человѣчка, сдѣлать ему вещицу, чтобъ онъ, глядя на нее каждый разъ, какъ будетъ ложиться спать, помнилъ ремесло отца.

Я искусно слѣпилъ кружку, приложилъ свою именную печать и отправилъ въ печь; дня черезъ два Пьеръ снова былъ при мнѣ; когда принесли кружку, совсѣмъ отвердѣвшую, я разрисовалъ ее и навелъ лакъ. Пьеръ былъ въ восторгѣ.

Онъ привыкъ безъ заносчивости и гнѣва отвѣчать на вопросы рабочихъ, надоѣдавшихъ ему вопросомъ, не разбился ли его стаканчикъ.

Въ октябрѣ 1867 года Пьеръ поступилъ приходящимъ въ коллегію. Преподаваніе было самое посредственное, но за то товарищество приносило несомнѣнную пользу, такъ какъ характеръ ребенка сгладился, и вообще все шло отлично, только бабушка въ, одно изъ нашихъ посѣщеній въ Лони нашла, что Пьеръ страшно блѣденъ, также какъ и прочія дѣти.

— Твои дѣти, — сказала она, — имѣютъ удивительно изнуреный видъ; имъ не достаетъ свѣжаго воздуха; эти огромныя зданія давятъ ихъ. Я попросила бы тебя оставить ихъ погостить меня въ Лони, еслибъ была моложе лѣтъ на десять… Послушай, отчего ты не наймешь или не купишь хорошей дачи недалеко отъ города? Деньги ничто въ сравненіи съ силой и здоровьемъ. Вотъ ты, напримѣръ, запасся здѣсь крѣпостью, здоровьемъ, научился у дѣдушки сельскому хозяйству, такъ твое дѣло подумать и позаботиться объ этомъ.

Она была права, права какъ всегда, дорогая, безцѣнная женщина. Барбара вполнѣ согласилась съ бабушкой и стояла на томъ, чтобы купить какъ можно скорѣе замокъ ли, простую ли хижину.

Представилась выгодная покупка замка.

Въ нашъ вѣкъ изъ сотни роскошныхъ владѣній добрая половина ихъ на очереди къ продажѣ. Мой нотаріусъ, честный, хорошій человѣкъ, г. Лаворъ, указалъ мнѣ на Ларси, старинную усадьбу Пулярдовъ. Все было распродано послѣ побѣга знаменитаго депутата; земли при фермахъ частями покупали крестьяне; замокъ съ паркомъ, занимавшіе 60 гектаровъ, нѣсколько разъ переходили изъ рукъ въ руки перемѣнныхъ владѣльцевъ. Первый изъ нихъ извлекалъ выгоды, продавая движимое имѣніе и часть парка; другой владѣлецъ, купивъ имѣніе, пустился въ разныя афферы и прогорѣлъ; третій, начавши приводить въ порядокъ усадьбу, увидалъ, что починка крышъ, чистка аллей и ремонтъ зданій поглощаютъ три четверти его скромныхъ доходовъ. Словомъ, это несчастное имѣніе продавалось четвертый разъ въ продолженіе двадцати лѣтъ въ самомъ жалкомъ видѣ: замокъ разрушенъ, службы въ дырахъ, рвы засорены, луга занесены иломъ. Такъ какъ Ларси находилось всего въ 17 минутахъ ѣзды въ омнибусѣ отъ города, я не полѣнился отправиться туда и, посмотрѣвъ, убѣдился, что зло вовсе не такъ непоправимо, какъ казалось при первомъ взглядѣ. Замокъ въ стилѣ Людовика XIV можно было отлично реставрировать. Надворныя постройки сильнѣе пострадали, но, будучи поправлены, могли служить конюшней для 10 лошадей, сараемъ для двухъ или трехъ экипажей и помѣщеніемъ для 10 чел. прислуги, которой у насъ, впрочемъ, было меньше. Въ нѣсколько дней свободно можно исправить пошатнувшіяся рѣшетки, прочистить аллеи, а съ теченіемъ времени, съ помощью бороны и сохи, очистить луга. Къ счастью, топоръ не коснулся лучшихъ дубовъ, находившихся въ самой чащѣ. Фонтаны уцѣлѣли, рѣка протекала, все такая же чистая и прозрачная, по блестящимъ камушкамъ. Въ фруктовомъ саду не было ни плодовъ, ни овощей; оранжереи пусты.

Тѣмъ не менѣе, я надѣялся, что съ 30 тысячами франковъ можно будетъ привести все въ надлежащій видъ. На обратномъ пути я заѣхалъ къ нотаріусу Лаворъ, приказалъ ему со всѣми издержками заплатить 120,000 франковъ какъ можно скорѣе и отправился домой.

— Поцѣлуй новаго владѣльца Ларси, — сказалъ я, входя къ женѣ и цѣлуя ее.

Представьте себѣ, что она отвѣтила мнѣ:

— Я обожаю тебя!

А, вѣдь, кажется, господа, нѣтъ никакой связи между покупкой дачи и законнымъ чувствомъ жены къ мужу.

Барбара приняла дѣятельное участіе въ устройствѣ новаго имѣнія; она давала мнѣ совѣты и направляла работы. Мы поспѣшили отправить въ деревню подрядчика. Человѣкъ попался ловкій. Тотчасъ же послѣ окончанія большихъ холодовъ, которые, впрочемъ, у насъ не очень сильны, онъ всюду размѣстилъ рабочихъ: въ замкѣ, службахъ, аллеяхъ, вездѣ, вездѣ. Ларси представляло изъ себя кишащій муравейникъ. Скоро прибыли кровельщики, художники, маляры и обойщики. Словомъ, 1 іюня мы уже переѣхали.

Каждое утро, въ 7 ¹/₂ часовъ, я садился на поѣздъ съ Пьеромъ; онъ шелъ въ школу, а я на фабрику. Завтракали мы вмѣстѣ; Катерина, оставшаяся стражемъ въ домѣ, готовила намъ. По окончаніи занятій мы возвращались въ деревню. Барбара съ дѣтьми приходила насъ встрѣчать на станцію или на дорогу у парка. Послѣ объятій и поцѣлуевъ обѣдали на открытомъ воздухѣ, если стояла хорошая погода, и каждый разъ въ новомъ мѣстѣ, по выбору жены. Она разнообразила удовольствія и придавала этимъ нашимъ обѣдамъ какую-то особенную прелесть. Полина также принимала участіе въ этихъ прогулкахъ, хотя ей всего было только полтора года. Наши дѣти всѣ безъ исключенія обѣдали за общимъ столомъ, лишь только могли безъ поддержки сидѣть на стулѣ. Это обыкновеніе влечетъ за собою расходы по стиркѣ бѣлья, но за то здоровье и воспитаніе выкупаютъ это.

Однажды вечеромъ въ іюлѣ 1870 года Пьеръ, возвратившись изъ школы и уже на пути въ Ларси, спросилъ меня, сидя въ вагонѣ:

— Папа, правду ли говорятъ въ школѣ, что мы скоро объявимъ войну пруссакамъ?

Я признался откровенно, что ничего не слыхалъ объ этомъ, такъ какъ въ продолженіе мѣсяца не раскрывалъ ни одной газеты. Политика для меня непонятная вещь. Я никогда не могъ простить ей изгнаніе моихъ лучшихъ друзей.

Когда Пьеръ разсказалъ мнѣ о слухахъ, распространявшихся въ коллегіи, объ оскорбленіи, нанесенномъ прусскимъ королемъ нашему посланнику, о негодованіи, поднявшемся въ законодательномъ корпусѣ, и объ угрожавшей намъ войнѣ, я пожалъ плечами съ видомъ человѣка, до котораго это вовсе не касается, и сказалъ ребенку:

— Это очень просто. Французская армія непобѣдима: она побьетъ пруссаковъ, войдетъ въ Берлинъ, заключитъ миръ и нашъ долгъ возрастетъ до милліарда, проценты съ котораго будемъ платить мы: сначала я, потомъ ты, и такъ все наше потомство до скончанія міра.

Нужно было быть великимъ геніемъ, имѣть взглядъ Тьера, чтобы рискнуть на другую гипотезу. Люди съ обыкновеннымъ умомъ, вродѣ меня, вѣрили слѣпо въ превосходство нашихъ генераловъ, солдатъ, пушекъ, ружей и митральезъ. Мой шуринъ, Бонафипоръ, не будучи глупцомъ, утверждалъ, что ничто не въ состояніи противиться ярости французовъ.

— Поставьте меня, — говорилъ онъ, — съ моею ротой передъ баттареей съ какими угодно усовершенствованными орудіями. Я скажу только два слова: «Въ штыки!» Они бросаются, прокалываютъ канонеровъ, заклепываютъ пушки или поворачиваютъ ихъ противъ непріятеля, и дѣло кончено. Ничего нѣтъ труднаго?

Бѣдный малый! Онъ говорилъ такъ потому, что такъ думалъ, а думалъ такъ потому, что видѣлъ это собственными глазами болѣе двухъ разъ. Его самонадѣянность раздѣляло все семейство. Барбара такъ мало сомнѣвалась въ побѣдѣ, что, выслушивая передаваемыя нами извѣстія, она скрестила руки и вскричала:

— Какое счастіе! Можетъ быть, наконецъ, произведутъ въ слѣдующій чинъ моего бѣднаго брата!

Онъ былъ теперь только капитаномъ, и это въ сорокъ лѣтъ.

5 августа депеши изъ Вейсенбурга повернули мои мысли въ другую сторону: въ первый разъ я подумалъ о домахъ французскаго Эльзаса, оскверненныхъ нѣмецкими солдатами.

Наши бѣдствія слѣдовали одно за другимъ въ теченіе всего августа, какъ удары молніи въ грозу. Было тамъ и много славнаго, напримѣръ, Гравелотское сраженіе, но слава еще не спасеніе. Нельзя было уже не сознаться, что наша армія побѣждена, и если еще допускали, что счастье поворотится, я не имѣлъ права скрывать отъ себя извѣстное, жестокое, унизительное происшествіе — вторженіе. Непріятель распоряжался мастерски въ нашихъ восточныхъ департаментахъ; нѣмецкія арміи нагло попирали ногами священную почву, которую мой дѣдъ защищалъ съ оружіемъ въ рукахъ и полилъ своею кровлю. Печальный день, сто разъ предсказанный старымъ патріотомъ, наступилъ. Развѣ мнѣ нечего дѣлать? Я размышлялъ объ увѣщаніяхъ старика, объ его послѣдней волѣ, о данныхъ мною обѣщаніяхъ, объ условіи, которое онъ заключилъ отъ моего имени и которое было высѣчено на его надгробномъ камнѣ.

Правда, я уже не молодъ, мнѣ сорокъ четыре года; но моему дѣду было сорокъ два, когда онъ отправился въ 1814 г. сражаться съ союзною арміей. Кромѣ того, я еще легокъ, а также крѣпокъ, какъ никогда. Не приходится ссылаться ни на слабость, ни на негодность. Не буду ли я освобожденъ въ качествѣ отца семейства? Да, безъ сомнѣнія, по закону, но не во мнѣніи храбраго человѣка, который убѣжалъ изъ Лонси, оставивъ дома шестерыхъ дѣтей и два экю въ пять франковъ въ шкафу. Что бы ни случилось со мной, я былъ увѣренъ, что мой маленькій мірокъ въ безопасности.

Однако, я еще колебался; я долго не рѣшался. Какъ большинство французовъ временъ имперіи, я мало-по-малу пересталъ интересоваться общественнымъ благомъ. Человѣкъ, который мастерски распоряжался нами неограниченно, нашими средствами и нашими силами и который за то гарантировалъ намъ спокойствіе и собственность, былъ единственнымъ виновникомъ этой войны: развѣ онѣ не былъ обязанъ благополучно окончить ее, подъ своею личною отвѣтственностью, съ арміею, которую онъ организовалъ по своему, онъ, насчетъ способностей котораго мы колебались? Я не представляю это заключеніе ни лучшимъ, ни героическимъ; но, увы, милліоны французовъ разсуждали въ это время совершенно законно по моему. Сколько людей, способныхъ носить оружіе, говорили себѣ между 15 іюля и 1 сентября 1870 г.: «Это ссора Вильгельма съ Наполеономъ; пусть они ее рѣшатъ какъ знаютъ!»

Неизгладимая катастрофа въ Седанѣ и жалкое паденіе имперіи разсѣяли сомнѣнія. Остались только двѣ націи, одна противъ другой, но двѣ націи, изъ которыхъ одна уже имѣла несчастіе убѣдиться въ преимуществѣ другой.

4 сентября, утромъ, получивъ гибельное извѣстіе, я принялъ рѣшеніе. 5, 6 и 7 жители Курси устраивали маленькую революцію, по примѣру Парика, и у меня было слишкомъ много собственнаго дѣла, чтобы сожалѣть, что пришлось уйти съ площади.

Къ намъ неожиданно свалился съ неба подпрефектъ, въ лицѣ моего стараго товарища, Августа Пулярдъ. Послѣ распущенія гвардіи мобилей онъ былъ солдатомъ въ Африкѣ, журналистомъ въ латинскомъ кварталѣ, секретаремъ одного толстаго писателя, ученаго г. Барбезьера, и, временемъ, репетиторомъ. Капризная судьба угощала его иногда трюфелями, часто печенымъ картофелемъ, заставляя его поститься чаще, чѣмъ онъ хотѣлъ.

Среди этихъ перемѣнъ онъ остался веселымъ, обязательнымъ и добросовѣстнымъ, избѣгая богемы, какъ огня, и боясь занять два су на табакъ, «потому что, — говорилъ онъ, — этого довольно для несостоятельнаго человѣка». Во время министерства Оливье онъ издавалъ, на деньги одного молодаго валаха, литературный журналъ, гдѣ говорилось только о политикѣ; и его маленькому походу противъ плебисцита 8 мая не доставало ни ума, ни храбрости. Вотъ почему, вечеромъ 4 сентября, одинъ прежній клубный пріятель, добившійся второстепенной, но важной должности въ министерствѣ на площади Бово, взялъ его къ себѣ на чердакъ, предложилъ ему подпрефектуру, послалъ его переодѣться въ новый костюмъ и сунулъ ему въ руку тысячефранковый билетъ, который не составлялъ богатства.

Добрый Августъ, немного постарѣвшій отъ встряхиваній жизни, но еще крѣпкій и готовый работать, прибылъ къ намъ, какъ спаситель.

Граждане, обезкураженные безпрерывными пораженіями нашихъ солдатъ, нуждались въ возбужденіи; тюренцы уѣхали въ Агерь, не привыкши въ выстрѣламъ. Мужчины и безбородые юноши набирались для продолженія войны. Всѣ холостые семейства Дюмонъ, мои кузены, племянники, до обычаю Бретани, были въ арміи; даже бѣдный Викторъ уѣхалъ въ Кобленцъ: отправившись раньше насъ всѣхъ, онъ былъ взятъ съ 80,000 другихъ въ седанской западнѣ.

Рискнувъ провѣдать его, я держалъ свои замыслы въ большой тайнѣ; я выбралъ свой гарнизонъ: это былъ, Бельфоръ, гдѣ мой шуринъ Жанъ командовалъ ротой 4 батальона въ 84 линіи. Мои ежедневныя поѣздки въ Курси помогли обману; Барбара не знала ничего о моихъ проектахъ, ничего о моихъ распоряженіяхъ. Я рѣшилъ сдѣлать невѣжливость, уѣхавъ по-англійски, 20 сентября, съ курьерскимъ поѣздомъ въ полдень, бросивъ въ почтовый ящикъ прощальное письмо.

Все шло хорошо до назначеннаго мною дня; но когда я всталъ съ постели въ половинѣ седьмаго, Барбара, вставшая, по привычкѣ, послѣ меня, надѣла туфли и сказала мнѣ:

— Мы одни. Надѣюсь, что ты не вздумалъ скрывать отъ меня твои намѣренія. Это было бы впервые. Другъ мой, я знаю, куда ты отправляешься. Хорошіе мужья, и ты одинъ изъ нихъ, не имѣютъ секретовъ отъ своихъ женъ, когда даже ничего не говорятъ. Вотъ уже мѣсяцъ, какъ я знаю о твоемъ стремленіи, о твоей нерѣшительности, о твоемъ окончательномъ рѣшеніи. Ты никогда громко не бредилъ, но мы спимъ довольно близко одинъ къ другому, мой возлюбленный, чтобы я могла читать, какъ въ открытой книгѣ, въ глубинѣ твоего сердца. Вы воображаете, что, закрывъ ротъ и глаза, вы уподобляетесь денежному сундуку? Какъ вы еще молоды! Даже только по тому, какъ ты вчера вечеромъ обнималъ нашихъ дѣтей, я все отгадала. Не старайся лгать. Зачѣмъ? Ты не искусенъ, мой Пьеръ; увѣряю тебя, что ты ничто иное, какъ транспарантъ, по крайней мѣрѣ, для меня, точно изъ стекла. Знаю, что тебя толкаетъ и что удерживаетъ; я замѣтила минуту, когда рѣшительный аргументъ перетянулъ бы равновѣсіе. Не хочешь ли, я тебѣ разскажу не только про то, что ты собираешься сдѣлать, но даже куда ты отправляешься? Ты ѣдешь къ моему брату въ фортъ Барръ, въ Бельфорѣ. Правда?

Я оцѣпенѣлъ отъ изумленія и едва могъ ей отвѣтить:

— Хорошо, пускай это правда. Но если ты все видѣла, почему ты не вернула меня съ половины дороги? Ты одобряешь меня или, по крайней мѣрѣ, прощаешь?

Она повернула меня въ себѣ, посадила въ ногахъ нашей постели, взяла мои руки въ свои, устремила на меня пристально свои прекрасные глаза и заговорила съ нѣжностью, почти торжественно:

— Дорогой мой мужъ, я не только жена, но я француженка!! Я выучилась любить отечество, любя тебя; твой бѣдный дѣдъ заставилъ меня понять, что оно должно быть для меня также дорого и, если бы это было возможно, еще дороже тебя. Ты никогда не забывалъ этихъ уроковъ истиннаго гражданина, а я тѣмъ болѣе, Пьеръ! Человѣка, который исполняетъ свой долгъ, не извиняютъ, даже не поздравляютъ; ему говорятъ: «ты на хорошей дорогѣ; иди!» Если бы я стала увѣрять тебя, въ моментъ подобной разлуки, что я довольна или спокойна, ты мнѣ не повѣрилъ бы, и ты былъ бы правъ. Я боюсь, какъ ты боялся въ первый разъ, когда нѣмецкія бомбы сверкали вокругъ тебя, но я поступаю такъ же, какъ будешь потомъ поступать и ты, мой возлюбленный. Я не поддаюсь. Наше дѣло правое, оно свято; оно изъ такихъ, за которыя одинаково хорошо — побѣдить или умереть. Собери же все твое мужество. Если ты вернешься, на что я твердо надѣюсь, я буду любить тебя еще сильнѣе, чѣмъ прежде; это будетъ дѣло чрезвычайной важности. Если же ты не вернешься, я сдѣлаю что-нибудь самое высокое и самое похвальное: я буду жить, чтобы воспитывать нашихъ дѣтей въ благоговѣніи къ ихъ отцу, въ любви къ родинѣ и поклоненіи свободѣ. Мы согласны? Да. Теперь отправляйся; пощадимъ другъ друга отъ сожалѣній, которыя разслабляютъ человѣка. Тебѣ нужны всѣ твои силы, мой солдатъ, и мнѣ также. Клянусь, что раньше пяти часовъ я не пролью ни одной слезы!

Она присутствовала, не нахмурясь, при моемъ одѣваніи, обняла вмѣстѣ со мною нашихъ дѣвочекъ въ ихъ комнатѣ, мальчиковъ, которые собирали грибы подъ дубами парка, и проводила меня на станцію, давши мнѣ твердымъ голосомъ нѣсколько маленькихъ порученій къ своему брату. Въ послѣднюю минуту она испытывала сильное искушеніе проводить меня дальше и доѣхать до Курси. Но она не чувствовала себя достаточно увѣренною въ себѣ или, можетъ быть, во мнѣ и, крѣпко поцѣловавъ меня два раза въ щеку, убѣжала и исчезла.

На фабрикѣ я позвалъ къ себѣ всѣхъ старшихъ, одного за другимъ, и, не открывая имъ моихъ намѣреній, говорилъ о довольно долгой поѣздкѣ, о возможной перемѣнѣ хозяина, о полной власти, которую будетъ имѣть хозяйка, если случится несчастіе. Работа шла очень хорошо, хотя война похитила у насъ людей болѣе сильныхъ. Наше рабочее населеніе ограничивалось почти все стариками, женщинами и дѣтьми, но заказы получались постоянно, въ сырыхъ произведеніяхъ недостатка не было, бассейнъ въ Алье давалъ намъ уголь въ изобиліи, только отправки болѣе не были ни регулярны, ни вѣрны.

При возгласѣ кондуктора: «Курси! поѣздъ стоитъ пять минутъ!» единственный вагонъ открылся и я замѣтилъ, какъ оттуда выскочилъ господинъ высокаго роста, лѣтъ подъ семьдесятъ, съ совершенно сѣдою головой и бородой, но очень ловкій для своихъ лѣтъ и дородности. Онъ держалъ въ рукѣ своей билетъ и бросился къ выходу съ такою стремительностью, что толкнулъ меня въ проходѣ. Онъ бросился ко мнѣ на шею, зовя меня: «Пьеръ, дорогой Пьеръ!» — и я заплакалъ, обнимая его. Это былъ Басе.

— Куда ты? — спросилъ онъ меня.

— На границу. А ты?

— Я тоже. И, разъ я тебя поймалъ, я тебя не оставлю. Въ дорогу!

— А твой билетъ?

— Я заплачу по прибытіи.

— А твой багажъ?

— У меня его нѣтъ. Мы, американцы, путешествуемъ руки въ карманахъ.

Онъ вошелъ со мной въ вагонъ и я имѣлъ время разспросить его обо всемъ. Старость его, повидимому, не утомляла. Его фигура, немного потолстѣвшая, но крѣпкая и плотная, казалось, была сдѣлана изъ однихъ костей и мускуловъ. Глаза блестѣли подъ бѣлыми бровями, зубы сверкали подъ бѣлоснѣжными усами; цвѣтъ лица, однообразно-красный, указывалъ на сангвиническій темпераментъ, укрѣпленный жизнью на открытомъ воздухѣ. Коротко остриженные волосы образовали густую щетку; короткая и свѣтлая на щекахъ борода оканчивалась остроконечно, какъ у козла. Фуражка изъ сѣраго сукна съ козырькомъ лакированной кожи, платье пыльнаго цвѣта, зашнурованныя ботинки изъ желтой кожи, съ грубыми и тяжелыми подошвами, фланелевая рубашка и фальшивый коленкоровый воротничекъ составляли весь его нарядъ; дорожная сумка изъ чернаго сафьяна замѣняла ему багажъ.

— Мы, американцы, — говорилъ онъ; — мы бросаемъ свое бѣлье, когда оно грязно, и замѣняемъ его новымъ; это экономія въ стиркѣ.

— А! въ самомъ дѣлѣ, такъ ты уже гражданинъ Америки?

— Нѣтъ, дорогой мой, невозможно! Мнѣ только надо было подписать бумаги, вотъ въ чемъ дѣло. Я пробовалъ десять разъ, двадцать, сто разъ: перо у меня всегда падало изъ рукъ. Ты не можешь себѣ представить, до какой степени эта глупость или, лучше сказать, слабость раздражала меня, я бѣсился на самого себя. Теперь…

— Теперь?

— Ну, да теперь я къ этому привыкъ. Если бы было написано, что господа нѣмцы переломаютъ мнѣ кости, кусочки ихъ останутся, все-таки, французскими.

Глава XV.
Поднимемся!

Безпредѣльная храбрость горсти нашихъ солдатъ и преданность Франціи и долгу офицеровъ, засѣвшихъ за стѣнами Бельфора, отстояли груду развалинъ отъ упорной осады германскихъ войскъ. Въ половинѣ февраля кончились наши страданія, тревоги и наши подвиги. Осада снята, и повѣрите ли, при разставанію съ этою кучей камней, называвшихся когда-то крѣпостью, я испытывалъ невыразимую печаль, несмотря на близость свиданія съ семьей и друзьями подъ моимъ роднымъ кровомъ. Отъ глубины души я сожалѣлъ несчастныхъ жителей Бельфора, напрасно принесшихъ столько жертвъ. Старый мэръ, не щадившій себя ни днемъ, ни ночью во время осады, на прощанье крѣпко пожималъ намъ руки, съ трудомъ удерживая слезы.

Наши друзья въ городѣ собрались вокругъ насъ передъ отъѣздомъ. Одна бѣдная старушка, потерявшая всѣхъ своихъ родныхъ во время осады, неотступно спрашивала:

— А что же будетъ съ нами послѣ васъ? послѣ васъ что?

Ясно: послѣ насъ непріятель.

Мой шуринъ Жанъ взялъ меня подъ руку и сказалъ, указывая на городъ:

— Смотри и помни, какую школу мы прошли здѣсь. Отнынѣ имя Бельфоръ на военномъ языкѣ будетъ синонимомъ твердости и стойкости въ защитѣ. Галунъ стоилъ мнѣ дорого, но я счастливъ, что пріобрѣлъ его здѣсь.

Басе уже не было съ нами. Въ февралѣ онъ былъ выбранъ нашимъ департаментомъ, между тѣмъ какъ верхне-рейнскій избралъ гг. Данферъ-Рошеро и Грожана; полковникъ ни на минуту не подумалъ покинуть свой постъ. Грожанъ, префектъ безъ префектуры, и Басе, подрядчикъ безъ подрядовъ, отправились въ Бордо и тамъ потратили еще не мало усилій, отстаивая Бельфоръ. Мой старый другъ обѣщалъ побывать въ Курси и написать мнѣ оттуда; онъ въ самомъ дѣлѣ написалъ, но въ то время, когда осада еще не была снята; письмо осталось у пруссаковъ, и если они прочли его, то не думаю, чтобы остались довольны его содержаніемъ. Я два раза посылалъ письма женѣ на воздушныхъ шарахъ; изъ нихъ она получила только одно; нѣсколько разъ посылалъ письма съ контрабандистами, но не получилъ отъ нея ни одного слова въ отвѣтъ. И такъ, я ничего не зналъ о моемъ семействѣ и о его положеніи, ничего не зналъ о дорогой родинѣ, которую нѣмцы, можетъ быть, уже разорили.

Недѣли черезъ двѣ послѣ нашего отъѣзда я получилъ въ Греноблѣ слѣдующую телеграмму:

"Гренобль изъ Курси 6. 3. 71. 8. 25.

«Зола очищена, всѣ бодры, здоровье отличное. Обнимаемъ тебя. Когда увидимся?

„Варвара Дюмонъ“.

О чемъ она говоритъ? Неужели фабрика опять сгорѣла? Однако, я выстроилъ ее изъ кирпича и желѣза, дерева тамъ очень мало, вездѣ на крышахъ резервуары и проведена вода. Пожаръ могъ произойти только отъ поджога или по несчастію отъ войны.

Я читалъ и перечитывалъ телеграмму съ возрастающею тоской; наконецъ, отправился къ нашему новому капитану, молодому воспитаннику Сенъ-Сира, получившему чинъ въ Бельфорѣ.

— Бѣдный мой Дюмонъ, — сказалъ онъ, нахмуривъ брови, послѣ того какъ узналъ содержаніе телеграммы, — это, навѣрное, надѣлали пруссаки или баварцы. Я недавно читалъ въ газетахъ, что пруссаки были въ Курси и прогнаны оттуда генераломъ Пурсе, но можно сдѣлать зло и въ короткое время. Почему вы не отправитесь сами въ Курси, чтобы все узнать достовѣрно? Конечно, я былъ бы счастливъ провести съ вами всю жизнь, но, какъ вашъ другъ, я обязанъ помочь вамъ успокоиться въ вашемъ горѣ. Г. Дюмонъ, вы заключили договоръ на время войны, но миръ поднисанъ въ Версалѣ 27 февраля. Парижъ свободенъ отъ нѣмцевъ съ 3 марта, слѣдовательно, и вы свободны нравственно; надо только выполнить извѣстныя формальности. Я увѣренъ, что начальникъ отряда подпишетъ вамъ отпускъ на мѣсяцъ, если я попрошу его о томъ. Вы можете уѣхать сегодня же вечеромъ и ждать окончательной отставки въ Курси. Напишите объ этомъ вашему семейству, проститесь съ командиромъ Бонафипоръ и укладывайте ваши вещи; все остальное я устрою.

Я горячо поблагодарилъ капитана за его любезность и побѣжалъ на телеграфъ, гдѣ написалъ:

„До завтра, милая жена, ѣду!“

Я обнялъ стараго друга Жана, простился съ товарищами и купилъ себѣ штатское платье въ магазинѣ. Чемоданъ мой былъ у Басе, а явиться въ Курси въ моемъ старомъ военномъ мундирѣ казалось мнѣ смѣшнымъ.

Армія — сложная машина; тамъ ничто не дѣлается скоро, по крайней мѣрѣ, въ мирное время. Мой капитанъ потратилъ цѣлый день на поиски подполковника, отряды котораго были разсыпаны въ окрестностяхъ Гренобля. Главный начальникъ, г. Марти, былъ человѣкъ мелочной; онъ доказалъ это на смотру въ Одинкурѣ, и отпускъ я получилъ только 8, послѣ отхода послѣдняго поѣзда. Я поѣхалъ въ Ліонъ 9, и такъ какъ порядокъ на желѣзныхъ дорогахъ не совсѣмъ еще былъ возстановленъ послѣ войны, то мы часто останавливались и путешествіе наше продлилось двое сутокъ. Наконецъ, поѣздъ подошелъ къ Курси, опоздавши на два часа противъ росписанія. Станція была пуста и едва освѣщена; единственный служитель отобралъ у меня билетъ. И ни одной кареты у подъѣзда, никто меня не встрѣтилъ, и понятно: я просрочилъ четыре дня. Я пошелъ пѣшкомъ по дорогѣ къ фабрикѣ между двухъ рядовъ фонарей, плохо горѣвшихъ или совсѣмъ не зажженныхъ. Мой привратникъ, старый солдатъ крымскихъ и итальянскихъ походовъ, былъ на своемъ посту, но проснулся только послѣ вторичнаго зова и недовѣрчиво осмотрѣлъ меня. Узнавъ меня, онъ громко закричалъ:

— Ахъ, хозяинъ! А барыня думала, что вы умерли; она ѣздила васъ встрѣчать съ дѣтьми къ семичасовому поѣзду. Ахъ, какъ она будетъ рада, да и всѣ мы вамъ рады, и весь городъ, и рабочіе! Дорогой нашъ хозяинъ!

Хотя ночь была довольно темна, я тотчасъ увѣрился, что фабрика не была разрушена. Пожавъ руку моему вѣрному слугѣ, я направился къ моему родному гнѣздышку, но онъ удержалъ меня за руку.

— Хозяинъ, позвольте проводить васъ. Съ тѣхъ поръ, какъ домъ сожгли, барыня перешла въ помѣщеніе г. Шарль, гдѣ онъ жилъ послѣ стариковъ Бонафипоръ.

Я пошелъ за нимъ машинально, разспрашивая его о дѣтяхъ и женѣ. Все остальное казалось мнѣ второстепеннымъ и несчастія поправимыми.

Онъ не успѣлъ позвонить, какъ Катерина материнскимъ инстинктомъ почувствовала мое приближеніе, быстро отворила дверь и обвила мою шею своими грубыми руками.

— Это ты, ты! — говорила она, задыхаясь. — Барыня, барыня! онъ пріѣхалъ, пріѣхалъ, а дѣти спятъ!

Я вошелъ. Моя бѣдная семья заснула въ столовой вокругъ стола, на которомъ былъ поставленъ мой приборъ. Барбара проснулась первая, но поднялась съ трудомъ, держа на рукахъ маленькую Полину.

— Наконецъ-то ты со мной! — сказала она мнѣ. — Теперь все остальное не имѣетъ для меня значенія.

Полина проснулась при звукѣ нашихъ поцѣлуевъ; она открыла глаза, схватила меня за бороду и закричала, заливаясь слезами:

— Папа не умеръ!

Остальныя дѣти живо оправились отъ сна, тѣмъ болѣе, что они еще не обѣдали. Пьеръ и Жанъ карабкались ко мнѣ на колѣна и спорили въ то же время: одинъ находилъ меня красивымъ, другой безобразнымъ.

— Ты меня выучишь воевать! — сказалъ старшій.

А младшій прошепталъ мнѣ на ухо:

— Если бы пруссаки убили нашего папу, мы убили бы всѣхъ прусскихъ дѣтей.

Женевьева долго не могла оправиться отъ сна, но, поужинавши со мною, такъ какъ я буквально умиралъ съ голода, она рѣшительно отказалась идти спать. Моя жена и Катерина ласково уговорили ее не упрямиться. Мальчики ушли спать первые. Я самъ раздѣлъ и уложилъ моихъ двухъ похорошѣвшихъ и выросшихъ дѣвочекъ, а затѣмъ обратился къ матери моихъ четверыхъ дѣтей.

— Черезъ три мѣсяца я буду матерью пятерыхъ, — сказала она. — Надѣюсь, у меня будетъ дочь; я ей уже выбрала имя — Франциска, въ память твоего дѣдушки и въ честь Франціи, нашего дорогаго отечества.

Лежа на постели, долго за полночь разсказывала она мнѣ все, что надѣлали намъ нѣмцы.

— Какъ только я услыхала, что они угрожаютъ Вилльвьелю, я собрала дѣтскіе пожитки и отвезла все въ Нартигъ, въ папѣ и мамѣ. Они совсѣмъ насъ избаловали и обожаютъ тебя, бѣдные старички! Я хотѣла увезти съ собою и наши деньги, но дядя Жозефъ напомнилъ мнѣ, что дороги небезопасны и что милліонъ въ бумагахъ на предъявителя подвергается большому риску въ моихъ рукахъ. Онъ взялся спрятать его въ безопасное мѣсто, и я положилась на него, списавши на всякій случай табличку номеровъ. Инстинктъ храненія побудилъ меня отдать дядѣ и нашу коллекцію клише. Ты знаешь, у насъ ихъ было на сотню тысячъ франковъ; а чтобы изготовить ихъ вновь, потребуется пять, шесть лѣтъ. Дядя знаетъ это; въ ту же ночь онъ пріѣхалъ на двухъ телѣгахъ съ твоимъ кузеномъ Полемъ и увезъ всѣ наши драгоцѣнности въ Лезарскій лѣсъ, гдѣ все зарылъ подъ толстымъ слоемъ моха, покрытаго снѣгомъ. Что касается цѣнныхъ бумагъ, онъ не могъ рѣшиться помѣстить ихъ такъ далеко отъ себя, а заперъ въ желѣзный сундукъ, который спряталъ въ магазинѣ № 5, подъ 40,000 килограммовъ непрессованной глины. Все это было устроено, прежде чѣмъ я уѣхала изъ города. Пришли нѣмцы. Имъ сопротивлялись крайне слабо и этимъ только дали право обращаться съ городомъ, какъ съ взятымъ съ боя. Они помѣстили на фабрикѣ своихъ солдатъ, лошадей, свои пушки, фургоны. Съ перваго не дня они разграбили всѣ наши погреба и запасы и тутъ не начали собирать и укладывать наши пожитки, чтобы отправить ихъ въ Германію или продать по дорогѣ. Дядя Жозефъ присутствовалъ при этомъ грабежѣ; онъ сказалъ начальнику. „Вы хорошо разсчитываете, по-коммерчески; вѣроятно, съ нашими вещами вы откроете магазинъ въ Берлинѣ“. Тотъ презрительно отвѣчалъ, закуривъ твою сигару: „Мы на войнѣ!“ — „Такъ развѣ война коммерческое дѣло?“ — возразилъ крестьянинъ. И въ самомъ дѣлѣ это было такъ. Въ одинъ прекрасный день они потребовали наши металлическія доски гравюръ. Помнишь ты того художника, будто эльзасца, который проживалъ тутъ и рисовалъ виды Курси? Это былъ шпіонъ; онъ-то и взялся за эти переговоры. Дядя твой притворялся, что ничего не понимаетъ, и упорно утверждалъ, что никогда не видалъ никакихъ мѣдныхъ досокъ въ домѣ, а только въ кухнѣ были мѣдныя кастрюли. Чтобы отомстить ему за упорство, они отправили его въ Познань, въ ихъ ужасную страну. Онъ еще тамъ, но уже писалъ мнѣ о скоромъ своемъ возвращеніи. Рисунки, гравированные Дюссо, тобою и Бержерономъ, найдены, благодаря твоему кузену, который зналъ тайникъ и не терялъ его изъ вида. Къ несчастію, желѣзная шкатулка, куда были спрятаны наши драгоцѣнности и деньги, попала въ непріятельскіе фургоны; не знаю, кто измѣнилъ намъ, но они выкопали ее изъ-подъ глины. Такъ какъ я сохранила номера, то озаботилась помѣшать продажѣ бумагъ на европейскихъ биржахъ, но я себя не обманываю: этотъ милліонъ потерянъ. Злодѣи, ограбившіе насъ, хотѣли уничтожить огнемъ слѣды своего преступленія. Въ день ихъ отъѣзда вспыхнулъ пожаръ въ десяти мѣстахъ на фабрикѣ. Нашъ любимый домикъ, постройка г. Симоне, сгорѣлъ, какъ свѣча; отъ него ничего не осталось. Курсійскіе пожарные дѣлали нечеловѣческія усилія, чтобы спасти фабрику. Этимъ мы обязаны памяти твоего отца. Поврежденія тамъ есть, но поправимыя. Все цѣло, кромѣ отдѣленія для машинъ и печей, куда они заложии динамитные патроны. Но мы еще не самые несчастные въ нашемъ городѣ. Нашъ сосѣдъ, фабрикантъ огнеупорныхъ кирпичей, оборвалъ телеграфную проволоку, по которой шпіоны сообщались съ главнымъ штабомъ, расположеннымъ въ нашемъ Ларси. Его выдала какая-то женщина, онъ былъ осужденъ тремя нѣмцами и тутъ же разстрѣлянъ. „Жалѣю, что не сдѣлалъ вамъ болѣе зла! Да здравствуетъ Франція!“ — проговорилъ онъ, умирая. Катерина упорно защищала наше добро, но они вырвали у нея ключи изъ рукъ, набили при ней сундуки всѣмъ нашимъ добромъ, а чего не могли захватить, то уничтожили. Вмѣсто дровъ для топки, они жгли наши зеркала, портьеры, картины, рѣдкія растенія, араукаріи, камеліи, рододендроны, магноліи и другія оранжерейныя драгоцѣнности. Они кололи дрова за мозаикѣ нашихъ лѣстницъ и рѣзали мясо нашихъ барановъ и коровъ на твоемъ билліардѣ. За столомъ они пили наше шампанское, какъ простую воду. Паркъ весь изрыли, искали зарытыхъ сокровищъ; ледникъ сломали, павильонъ тоже и оранжереи… во всемъ имѣніи осталось только три цѣлыхъ оконныхъ стекла, оставленныхъ, вѣроятно, по забывчивости. Они изорвали всѣ книги, гравюры въ твоемъ кабинетѣ. И все это въ продолженіе только недѣли.

Проснувшись разсвѣтѣ, я всталъ и тихо пробрался и въ сосѣднюю комнату, окна которой выходили прямо на мое старое пепелище. Все было разрушено и сравнено съ землей. Я не могъ оторвать глазъ отъ этого мѣста. Жена моя, всегда чутко спавшая, проснулась и подошла ко мнѣ.

— Ты ищешь то, чего нѣтъ, — сказала она. — Взгляни лучше на то, что осталось.

И, взявъ меня подъ руку, она прошла въ комнату дѣтей и указала мнѣ на спящихъ малютокъ.

— Смотри, какъ они хорошо спятъ! Какія они здоровыя, красивыя и крѣпкія! И какое удовольствіе работать для нихъ, чтобы обеспечить ихъ судьбу!

— Да, это удовольствіе, даже больше — обязанность!

Но я чувствовалъ себя ни къ чему неспособнымъ; уныніе овладѣло мною.

Человѣку, выдержавшему семидесятитрехдневную осаду и шестнадцать дней похода пѣшкомъ, начинать снова карьеру, пріобретать, строить… Нѣтъ, это было слишкомъ; я жаждалъ отдыха и мѣчталъ жить рентой въ шесть тысячъ франковъ въ старомъ домѣ дѣда.

— Ну, полно! — вскричала Барбара. — Ты забылъ, кажется, законъ прогресса. Могъ ли бы дѣдъ гордиться тобою, если бы онъ видѣлъ, что потомство идетъ назадъ, а не впередъ? Ты довольствуешься шестью тысячами франковъ дохода, а я отказывалась отъ 25 тысячъ франковъ до твоего возвращенія. Ларсійскій паркъ хотя и испорченъ, а, все-таки, стоитъ 100,000 франковъ, если продать его по мелочамъ, какъ пахотную землю. Боннаръ, твой бывшій сослуживецъ и мой бывшій женихъ, самъ предлагалъ мне 400,000 франковъ за фабричныя строеній. Онъ очень богатъ, хотя еще не получилъ наслѣдства отъ дяди. Онъ поставлялъ въ армію башмаки, и такіе плохіе, что его, вѣроятно, отдадутъ подъ судъ; онъ спокойно относится къ этому, говоря: „Виноваты солдаты, что не умѣли ходить въ хорошихъ башмакахъ, а я поставлялъ хорошіе!“ Я приняла его сухо. Фабрика наша никогда не потеряетъ своей цѣны, если мы истратимъ нѣсколько сотъ тысячъ франковъ на ее поправку.

— Откуда мы возьмемъ денегъ?

— Этого ужь я не знаю. Я совѣтовалась съ нотаріусомъ Лаворъ. Онъ полагаетъ, что заемъ подъ залогъ недвижимаго имущества есть только фикція, а поземельный кредитъ съ своими упавшими облигаціями готовится къ банкротству. Но, вѣдь, насъ всѣ знаютъ, уважаютъ и любятъ въ этомъ краю, невозможно, чтобы мы не нашли здѣсь денегъ. Притомъ, у насъ еще есть деньги въ долгахъ; намъ отдадутъ.

— Ахъ, если бы это зависѣло отъ меня, я отказался бы отъ всего съ удовольствіемъ.

— Хорошо, но имѣешь ли ты право бросить на произволъ судьбы четырехъ малютокъ, теперь спокойно спящихъ и не сомнѣвающихся въ будущемъ съ тѣхъ поръ, какъ съ ними отецъ? Имѣешь ли ты право оставить нищими рабочихъ, художниковъ и служащихъ, которые разсчитываютъ только на тебя? Всѣ они прекрасные люди. Г. Ламберъ былъ раненъ въ сраженіи при Бонь-ла-Роландъ и награжденъ. Г. Бержеронъ заслужилъ военную медаль при Бономе, подъ начальствомъ генерала Федерба. У насъ семь рабочихъ ранено, трое умерли, послѣ нихъ остались вдовы и дѣти, они стоютъ твоего участія, ты не можешь отрицать этого. А остальные шестьсотъ человѣкъ сидятъ безъ работы со времени войны и не могутъ получить въ долгъ ни хлѣба, ни говядины, ни вина. Поставщики говорятъ имъ: „Обратитесь къ господину Дюмону; фабрика васъ накормитъ“. Эти люди достойны сожалѣнія болѣе насъ: у насъ всегда будетъ хлѣбъ; у меня есть сумма, полученная мною съ Мартиговъ, и драгоцѣнности, подаренныя тобою. Послушай, Пьеръ, мы съ тобой родились въ бѣдности и трудомъ зарабатывали хлѣбъ. Богатство пришло къ намъ вдругъ и какъ бы чудомъ. Я до сихъ поръ понять не могу, какъ Симоне, такой черствый человѣкъ, отдалъ тебѣ половину своего завода ни за что, ни про что. Но богатство не совсѣмъ избаловало насъ; оно нѣсколько разнѣжило, это правда, и вотъ теперь намъ представляется случай снова приняться за работу, снова терпѣть лишенія, заботы, хлопоты и быть неувѣренными въ завтрашнемъ днѣ. Если мы черезъ полгода не достанемъ денегъ на поправку фабрики, мы, все-таки, будемъ работать медленно, постепенно, какъ семья, только начинающая жить. Сначала мы починимъ машину, передѣлаемъ печь, заведемъ мастерскую. Я займусь дѣлами дома, ты поѣдешь къ кліентамъ возобновить связи. Каждый изъ насъ будетъ стараться увеличить доходы. Продолжая работу дешевыхъ тарелокъ, иногда можно будетъ рискнуть сдѣлать художественную вещицу, дорогую. При такомъ трудѣ нечего заботиться о помѣщеніи: и эта квартира слишкомъ хороша для насъ. Не надо намъ ни парка, ни замка лѣтомъ; какъ бѣдняки, мы будемъ постоянно жить въ городѣ, а дѣтей будемъ посылать гулять въ Лезарскій лѣсъ или на каналъ. Вотъ какъ мы будемъ жить и еще больше полюбимъ другъ друга! Я еще не дѣлила съ тобой нищеты и съ радостью примусь за это теперь, дорогой мой другъ!

Тутъ проснулись дѣти и прервали нашъ разговоръ до самаго завтрака. Вѣсть о моемъ прибытіи уже распространилась но городу. Пришли наши родные, друзья, собрались рабочіе. Эти добрые люди смотрѣли на меня, какъ на спасителя, и не сомнѣвались въ немедленномъ возобновленіи работъ. Покинуть фабрику было бы нравственнымъ банкротствомъ. Напрасно я повторялъ имъ: „Друзья мои, у меня нѣтъ ни копейки!“ Всѣ такъ привыкли видѣть меня въ роскоши, что не хотѣли вѣрить моимъ словамъ.

Я не принималъ на себя никакихъ обязательствъ, но французъ рабъ своего честнаго имени столько же, сколько и слова. Вотъ почему я въ тотъ же день продалъ Ларси одному купцу. Барбара, съ своей стороны, послала свои брилліанты одному изъ нашихъ лондонскихъ корреспондентовъ, который далъ за нихъ двѣ тысячи фунтовъ стерлинговъ. Нашъ парижскій агентъ пріѣхалъ лично передать мнѣ бездѣлицу, оставшуюся въ его кассѣ, — десять тысячъ франковъ. Эта сумма вмѣстѣ съ деньгами, вырученными за брилліанты, составляла весь нашъ капиталъ до конца коммуны. Покупщикъ Ларси долженъ былъ выплатить сумму по частямъ въ восемнадцать мѣсяцевъ. Я могъ бы еще занять у Басе, во мнѣ совѣстно было обращаться къ нему послѣ всего того, что онъ сдѣлалъ для насъ, и въ особенности послѣ присылки дорогаго подарка въ видѣ слитковъ золота. Мнѣ казалось болѣе подходящимъ обратиться къ моему прежнему хозяину. Онъ былъ богатъ, лучше всѣхъ зналъ цѣну завода, и я былъ увѣренъ, что онъ не откажетъ мнѣ въ деньгахъ за проценты. И такъ, я поѣхалъ къ старику, жившему у зятя-инженера въ Билльвьелѣ. Хозяйка дома приняла; меня холодно, не благосклонно; она показала мнѣ свой портретъ моей работы, вставленный въ богатую раму и висѣвшій въ бѣлой залѣ, отдѣланной золотомъ: Она предупредила меня, что я найду ея отца очень измѣнившимся: происшествія послѣднихъ дней вызвали у него параличъ мозга. Онъ былъ добръ и ласковъ съ дѣтьми, вѣжливъ съ чужими, но надо было извинить его разсѣянность и отдалять отъ него всякое волненіе.

Она повела меня къ нему и сказала ему мое имя. Симоне крѣпко пожалъ мнѣ руку и вскричалъ: „Здравствуйте, г. Басе“. Дочь поправила его: „Папа, это г. Дюмонъ“. — „Да, — сказалъ онъ, — получилъ отъ Басе въ счетъ Дюмона. Поблагодари его, дитя мое; онъ далъ тебѣ въ приданое 120,000 франковъ. Вы благородный человѣкъ, г. Басе, вы избавили меня отъ Пулярда, обиравшаго меня, вы перестроили фабрику на свой счетъ, вы доставили мнѣ богатство“. Зачѣмъ, однако, вы отдали вашу половину этому простофилѣ Дюмону?» — «Папа!» — "Такъ, дочь моя. Онъ вообразилъ, что я даромъ отдаю ему половину своего дѣла, что я брошу деньги свои въ окно. Скажите, пожалуйста! Г. Басе! я человѣкъ справедливый, но практическій. Еще на школьной скамейкѣ товарищи говорили про меня: Симоне добьется своего.

Я ушелъ отъ этого бѣднаго человѣка, провожаемый изъявленіями вѣжливости и извиненіями его дочери. Я былъ огорченъ, что засталъ его въ такомъ положеніи, но доволенъ тѣмъ, что изъ его безсвязной болтовни я понялъ тайну моего быстраго обогащенія. Больше сомнѣваться нельзя. Я былъ обязанъ всѣмъ бывшему работнику моего отца, вѣрному, почтительному обожателю несчастной страдалицы; я всѣмъ былъ обязанъ тому человѣку, который желалъ усыновить меня, отъ чего я отказался съ ужасомъ. Благородный человѣкъ по своей деликатности передалъ мнѣ свои сбереженія въ видѣ награды за мое честное поведеніе.

Пріѣхавши домой, я былъ очень удивленъ, услыхавъ стукъ машинъ. Жена моя, встрѣтившая меня на станціи съ дѣвочками, искренно восхищалась моимъ удивленіемъ.

— Это я сыграла съ тобою шутку, — сказала она. — Нѣмцы, взорвавъ наши машины, забыли о гидравлической силѣ, или, лучше сказать, вредъ, причиненный ими машинамъ, легко было исправить, и посмотри, какъ мы устроились.

Я послѣдовалъ за ней въ токарную мастерскую, гдѣ двадцать человѣкъ работали съ видимымъ удовольствіемъ. Человѣкъ десять исправляли менѣе попорченныя печи. Маленькая фабрика возрождалась на развалинахъ большой.

— Видишь ли, бѣдняжка, — сказала мнѣ моя милая жена, — создавать хорошо, но еще похвальнѣе передѣлать испорченное. Надо умѣть исправить книгу, картину, состояніе. Только такимъ образомъ становишься, человѣкомъ;

— Въ такомъ случаѣ, — сказалъ я, — ты настоящій человѣкъ-мужчина, а я примусь завтра за шитье юбокъ.

Нашъ заводъ поправлялся понемногу. Мы жили бѣдно, но лишенія наши казались намъ сладкими, потому что мы ихъ дружно дѣлили съ женою. У Барбары родилась дочь Франциска, а я въ это время возобновилъ связи съ старыми кліентами. Дядя Жозефъ съ моими двоюродными братьями возвратился изъ плѣна. Маленькій Викторъ оказался способнымъ и прилежнымъ. Наши работники и художники ревностно принялись задѣло и въ 1873 году на вѣнской выставкѣ удостоились награды за выдѣлку фаянса. въ этомъ году родились мои милые близнецы Камилла и Морисъ и умеръ мой другъ и второй отецъ, старый республиканецъ Басе, на семьдесятъ третьемъ году жизни. Онъ умеръ отъ апоплексическаго удара въ Парижѣ, при послѣднемъ издыханіи сдѣлавъ движеніе руками, какъ будто хотѣлъ кого задушить. Его завѣщаніе сдѣлало насъ богачами, но мы обошлись бы безъ этого печальнаго наслѣдства, такъ какъ три четверти нашихъ украденныхъ бумагъ были найдены въ 1875 г. въ Брюсселѣ у одного мѣнялы. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Если бы я былъ депутатомъ, я зналъ бы, какой законъ предложить французскому правительству, но я не депутатъ и не совѣтникъ; я подаю голосъ за то, что мнѣ кажется лучшимъ, и не щажу своего вліянія наканунѣ выборовъ, зная по убѣжденію, что первая обязанность гражданина — интересоваться общественными дѣлами. Но я не возьму на себя, какъ и мой отецъ, никакой общественной службы.

Фабрика моя идетъ отлично. Мы производимъ съ одинаковымъ успѣхомъ и тарелки въ два су, и блюда въ пять тысячъ франковъ. Я давно уже перестроилъ свой домъ въ Курси, которымъ приходятъ любоваться любопытные издалека, но лѣто я провожу въ нашемъ имѣніи въ Тальемонѣ, гдѣ я занимаюсь хлѣбопашествомъ. Мы пріобрѣли имѣніе дешево у разорившагося камергера и такъ къ нему привязались, что не уступимъ его теперь ни за какую цѣну. Я уже не молодъ; волосы мои побѣлѣли и борода посѣдѣла; но жена моя и дѣти довольны мною, а это главное; жена моя нисколько не измѣнилась и такъ же красива, какъ и въ первые дни нашей свадьбы. Мысль сравнить ее съ другими никогда не приходила мнѣ въ голову. Вотъ она подходитъ ко мнѣ и вырываетъ у меня перо изъ рукъ.

— Довольно, несносный! — говоритъ она. — Ты начинаешь писать такія вещи, которыя никого не интересуютъ, кромѣ насъ однихъ.

"Русская Мысль", кн. I—VI, 1886