Роман двух хороших людей (Аверченко)
| Роман двух хороших людей |
| Опубл.: 1912. Источник: Аверченко А. Т. Собрание сочинений: В 13 т. Т. 3. Круги по воде. — М.: Изд-во "Дмитрий Сечин", 2012. — az.lib.ru • Дешёвая юмористическая библиотека Сатирикона, Выпуск 50, 1912 |
На свете можно встретить много несообразностей, но одна из величайших несообразностей — это способ писателей всего мира сочинять романы.
Самые знаменитые романисты не могли уберечься от того, чтобы не попасть впросак самым позорным образом.
Иной такой господинчик сидит-сидит, пишет-пишет, и, наконец, вздохнув с облегчением, выводит крупными буквами:
— Эпилог.
Знаете ли, чем он заканчивает роман?
«Наконец-то, после долгих несчастий и злоключений, эта влюбленная парочка соединилась. Закончим же наш роман немногими словами: свадьба происходила в скромной деревенской церковке; венчал старый священник с дребезжащим голосом — после чего молодожены уехали за границу».
«Закончим же наш роман»… О, Боже ты мой! Да ведь с этого начинать роман нужно.
Скромная церковка и дребезжащий священник — это пролог, а не эпилог.
Подумаешь, большая важность, что девушка до свадьбы претерпела много злоключений (корыстолюбивый опекун заточил ее в свой мрачный дом на краю города, откуда отважный жених выкрал заключенную и, переодев в мужское платье, увез к своему другу, жена которого, будучи тайно влюблена в отважного молодого человека, пыталась отравить невестку, но по ошибке яд выпил муж и т. д.). Это не роман. Настоящий роман всегда должен начаться после свадьбы.
Когда я захлопывал книгу, дойдя до заключительного венчанья в деревенской церковке при помощи дребезжащего священника — тут-то моя голова и начинала работать.
Как они поехали за границу? Что с ними было через год? Не было ли так, что отважный молодой человек, вступив во второй год супружества, таскал по кабинету за волосы предмет своих былых стремлений, а она, бедняжка, уже два раза навещала квартиру молодого графа, прожигателя жизни, с которым познакомилась тайком от мужа…
Может быть, через три месяца после свадьбы он говорил с еле скрываемым отвращением:
— Послушай, если ты будешь целовать в морду свою паршивую собачонку, я вышвырну ее за окно.
— Да? А то, что ты по целым дням сосешь свои зловонные сигары — это ничего? Я думала, что люблю человека, а не дымовую трубу!
— Сигара не собака — от нее не заразишься какой-нибудь накожной болезнью.
— А зато от моей собаки не идет дым и не отравляет моих легких, которые и так, кажется, не особенно крепки.
— Подумаешь, страдалица какая! Умирающая Травиата.
— А ты дымишь и остришь одинаково — как самоварная труба… и т. д.
Наивные романисты забывают, что они описывают жизнь своих героев только на протяжении двух — много трех — лет, — именно, те годы, когда характер еще не сложился.
Характер же не сложился потому, что героям некогда — они, как сумасшедшие, носятся друг за другом на протяжении десятков и сотен страниц.
Три года молодого, доверчивого человека и наивной пылкой влюбленной в мечту дурочки — какой это пустяк в сравнении с долгими годами последующей жизни, десятками лет, громадным необозримым полем…
Пусть брак счастливых любовников — это фундамент их будущей жизни; но надо войти в положение читателя: бредет он по городу, и видит — рабочие в яме возятся, фундамент кладут. Ясно — дом строят. Но что будет в этом доме? Поглазев на работу и отойдя к своим делам, читатель никогда этого не узнает, что это за дом? Касса ссуд, сиропитательный приют, полицейский участок или притон разврата?
Такое большое предисловие мне понадобилось для маленького диалога, который без вышенаписанного, может быть, показался бы читателю чудовищным, невероятным, лживым.
Дело в том, что мне посчастливилось присутствовать при возникновении, развитии и конце романа между двумя моими друзьями — Синицыным и Картошевской — женой одного писателя.
Конечно, другой менее ленивый человек, чем я, сделал бы из нижеприведенного очень недурной толстый роман. А я ограничиваюсь тем, что из этого воображаемого романа выбираю всего несколько фраз, связанных героями моего рассказа на протяжении года.
Может быть, было бы лучше каждый отрывок этого диалога, пометить числом, месяцем и выделить в отдельную главу; но я, по присущей мне безалаберности, сваливаю все в одну кучу, сохранив только хронологическую постепенность.
Вот что слышал я на протяжении года:
—… Нас сейчас познакомили, но я, простите, не расслышала вашей фамилии.
— Синицын, Андрей Николаевич.
— Спасибо. А я Картошевская, Евгения Евгеньевна.
—…Опять я вас встречаю, Евгения Евгеньевна. Здравствуйте! Я вас очень рад видеть.
— Серьезно? Это не фраза? Почему вы меня рады видеть?
— Тот разговор, который мы вели в день первого знакомства, произвел на меня очень сильное впечатление.
— Однако вы со мной тогда спорили. За это вам ничего бы не стоило говорить, ну, да Бог с вами — я тоже очень рада, очень рада видеть вас.
— Очень?
— О-чень!
— …Знаете, что? Вы не примете моих слов в дурную сторону? Который это раз мы сегодня с вами встречаемся?
— Четвертый.
— О, Боже! А я думала, что мы уже давно-давно знакомы… Так вот что: нам лучше не встречаться!
— Но это невозможно! Я никогда не соглашусь на это.
— И тем не менее, это необходимо. Так будет лучше для вас и… для меня!
— Но я сойду с ума! Евгения…
— Тссс! Прощайте. Поцелуйте руку — и конец. Сюда идут. Прощайте.
— …Наконец-то ты пришла!. Разве можно запаздывать на целых восемь минут!
— Но я боялась войти… Мне казалось, что около твоих дверей ходит кто-то похожий на моего мужа.
— Сокровище мое! Снимай скорее шляпу и рассказывай, что делал вчера?
— Были на вечере у Бремерова.
— Кто был из мужчин?
— Кто? Гм… Ха-ха-ха! Ты можешь представить — я ведь не помню! Так это меня интересует, что я даже не запомнила.
— А о ком же ты думала?
— О ко-о-ом? Догадайся.
— Моя бесценная! За… знаешь, когда ты меня целуешь — сердце мое обливается теплой кровью, и я лечу в какую-то глубокую, преглубокую, сладкую пропасть.
— Смотри-ка! Я тебе, кажется, поцеловала руку! Никому из мужчин я этого не могла бы сделать.
— А я… мне хочется сейчас умереть.
— Живи!!!
— …Ну как живешь, мой Андрей Первозванный?
— Был вчера на вечере у Бремерова.
— Кто был из знакомых?
— Кто? Гм… Если не ошибаюсь, Мохначева, Петкевичи…
— Ха-ха-ха!!.. Ох, не могу!
— Что такое?
— Моя радость, ведь Мохначева была у нас, а Петкевичи уже месяц, как за границей.
— Да? Ну, черт с ними. Я, признаться, ходил, как помешанный. Подумай — ты не была у меня целых 26 часов.
— …Милая! Почему это ты вздохнула?
— Ах, знаешь! Я боюсь тебя потерять.
— Почему? Разве я давал повод?
— Нет… но когда ты целовал вчера Мохначевой руку, я чуть не упала в обморок… Что это за дурацкий обычай — целование рук!
— Однако, ведь тебе же целуют руки!
— Да, но это принято.
— …Женя! Ты опять вздыхаешь? Почему?
— Почему? Эта Мохначева… опять…
— Женя, стыдись! Официальный поцелуй руки…
— Я не о поцелуе говорю; но ты вчера с ней говорил минут восемь…
— Ах, но не виноват же я, что она завела длиннейший разговор о своей коллекции вышивок.
— Скажи, у тебя с ней нет… связи?
— Боже… каки-и-е мы глу-у-упенькие…
—… Послушай, Женя! Я должен с тобой серьезно поговорить. Может быть, для тебя это незаметно, но я видел, как ты за ужином определенно кокетничала с Бремеровым.
— Я? Кокетничала? Ну, знаешь, во всяком случае, я по три раза рук ему при прощаньи не целовала и зацепившуюся за кресло юбку не отцепляла.
— Вероятно, потому, что у него нет юбки.
— Не остри! Шуточкой легко отделаться. Знай, что если ты не оставишь эту тварь…
— Женя!
— Если ты ее не оставишь в покое, я сегодня же поеду кататься с Бремеровым! Слышишь?
— Да? Как это ясно: просто тебе хочется поехать с этим дураком кататься и ты почему-то выискиваешь предлог… Обливаешь грязью безвинную женщину…
— Заступайся, заступайся! Может быть, ты еще прибьешь меня? Конечно, раз она тебе дороже… для тебя — все…
— Куда?!!
— Это не ваше дело!
— Не к нему ли ты сейчас летишь? Условились?
— Вас это совершенно не касается; я женщина свободная…
— А муж?
— Ха-ха! Не будете ли вы теперь защищать его интересы? Знаете — вы комик! Надеюсь, после всего, что вами сказано…
— …А-а! Пришли!
— Женя! За что ты меня мучаешь?
— Я? Вас? За мою-то любовь…
— О, Боже! Значит, ты меня любишь? Я так истосковался по твоим губкам, щечкам… Еще раз! Поцелуй крепче!
— Мой ненаглядный! Я так страдала… Думаю, сидит там у своей Мохначевой.
— Женя! Опять? Я же ничего не говорю о твоем Бремерове.
— Мой Бремеров? Во всяком случае, он в тысячу раз порядочнее этой развратной бабенки… Симпатичный, воспитанный…
— Ах, так? Почему же ты не пойдешь к нему, если он такой гениальный… Мохначева, конечно, не блещет такими достоинствами, но…
— «Но, но»…?! Если ты так ее восхваляешь, так знай же: Бремер мне вчера присылал цветы! Розы!
— Ну, что ж… Мохначева получит их завтра! И розы и хризантемы…
— Да? Ну, знаешь ли… Едва ли ты достанешь такие хризантемы, какие присылал мне в прошлом году Ростковский…
— Я тебя уже просил этого имени не упоминать!! Я ведь не вспоминаю о Верочке Кребс!
— Верочка Кребс? Да у нее нога величиной с мою шляпу. Ростковский стройный, изящный и иногда посмотрит так, что…
— Да, милая? Так зачем же дело стало? Пиши ему, телеграфируй, чтобы он приехал… Боже! Как я не оценил Катерины Михайловны! Это был ангел…
— Не такой, во всяком случае, как Ростковский…
— И поцелуйся с ним!
— Я уже поцеловалась. Он, вероятно, лучше целуется, чем твоя Катерина Михеевна!
— Михайловна!
— Не прикажешь ли мне помнить имена всех твоих любовниц? Знаешь что? Мне это смертельно надоело…
— Ну, и ладно. Чего же лучше!
— Ах, так? Не будете ли вы добры вернуть мне мои карточки? Они вам теперь ведь не нужны.
— Конечно. Прикажете вам их вернуть или прямо переслать тому счастливцу, который…
— Стыдитесь! Глаша, проводите Андрея Николаевича…
Как приятно глядеть на сверкающий белоснежной скатертью красиво сервированный стол. Цветы в вазах так свежи, закуски так чисто и аккуратно разложены и наполненные вином бутылки так содержательны, имеют такой изящный солидно-опрятный вид. Электрический свет дробится на бокалах и пышно освещает нетронутые салфетки…
Посмотрите на тот же стол, когда гости насытились. — Культурные гости, а кажется, будто по столу прошел отряд печенегов. Тарелки измазаны, скатерть облита соусом и вином. Увядшие цветы роняют лепестки на развороченные, скомканные закуски, и электрические лампы заливают беспощадным светом всю эту мерзость…
Приходят лакеи и — доедают остатки.
Любовь — ау! Где ты?