Розовый студент (Тэффи)

Розовый студент
автор Тэффи

Из сборника «Ничего подобного». Опубл.: до 1915. Источник: Тэффи. Собрание сочинений в 3 т. Т. 1. — СПб.: Изд-во РХГИ, 1999. — С. 187-190.

Мигулину нелегко было остановить, когда она разойдется.

Гости давно уже понемногу перекочевали в кабинет, и у самовара, отдавая себя в жертву Мигулиной, осталась одна хозяйка.

Но Мигулина даже не замечала, что никого нет, и по привычке говорить с толпой курсисток (она была женщина-врач и читала лекции по гигиене), обращаясь к хозяйке, называла ее «господа».

— Ах, господа, разве можно так огульно осуждать женщину. Вы подумайте сначала, в какой среде приходится жить кормящей матери, если она служит капитализму, работая на фабрике. Вы, господа, действительно…

«Господа» смотрела на круглые наивные глаза Мигулиной, на ее честный выпуклый лоб с гладко зачесанными волосами, из-под которого не сразу, а несколько пропустив должное пространство, вылезал Маленький красненький носик, и думала:

«Умная женщина Марья Сергеевна. Умная и энергичная, и остановить ее нет никакой возможности».

На выручку пришла горничная, обратившаяся к хозяйке с вопросом, можно ли накрывать стол к ужину. Тогда хозяйка, извинившись, повела Мигулину в гостиную.

Маленькая, толстенькая Мигулина шла, быстро перебирая ногами и деловито поворачивая красный носик.

У входа в гостиную она уронила с плеча свое тощее боа неопределенного меха.

Высокий розовый студент с наглыми голубыми глазами поднял боа и пошел за Мигулиной, чтобы подать его ей.

Но Мигулина не замечала его и все шла, вертя носиком. Студент, улыбаясь, шел за ней.

— Смотрите! Смотрите! — подтолкнул своего соседа приятель розового студента, художник Вейс. — Коля Марков, ухаживает за Мигулиной!

— Неужели серьезно! — ахнул сосед художника. — На этот раз действительно побил рекорд!

Розовый студент слышал этот диалог и, трясясь от сдерживаемого смеха, старался придать лицу серьезное, сосредоточенно-выражение.

Он отдал, наконец, Мигулиной ее боа, сам накинул его ей на плечи и сел с ней рядом.

Художник Вейс позвал из соседней комнаты актера Горского указал ему на интересную парочку.

Актер заложил руки в карманы, выкатил глаза и долго молча смотрел. Потом сказал что-то вполголоса Вейсу, и оба, прыснув от смеха побежали за писателем Резуновым и снова встали у двери, и все вместе следили за Марковым и Мигулиной.

Изредка кто-нибудь медленно проходил мимо беседующих, чтобы подслушать разговор, и слышали отрывки фраз:

— Ах, господа! Вы, молодежь, никогда не задумывающаяся о правах женщины…

Или:

— Нет, господа, я вас не понимаю.

Говорила одна Мигулина. Розовый студент только улыбался изредка, окидывая исподтишка взглядом своих выпуклых глаз любующуюся им компанию.

— Это он нарочно, — говорил актер.

— Да нет же, уверяю тебя, что это серьезно, — настаивал Вейс.

— Ведь ей сорок лет с тремя хвостами.

Через полчаса все гости знали о новом интересном романе.

— Поздравляю с победой, — шепнул студенту Резунов, когда все столпились в столовой перед ужином.

Студент прищурил глаза.

— Не знаю! — сказал он, растягивая слова, — может быть, я слишком рафинирован, но меня влечет к этой женщине ее неотшелушенный эрос. Боюсь, что вы не поймете меня. Повторяю — я слишком рафинирован.

Резунов обиделся. Он тоже был рафинирован и даже написал как-то рассказ о женщине, влюбленной в северного оленя; рассказ этот о читал всем женщинам, которые влюблялись в него самого, и, по собственному свидетельству, не без пользы…

— Я понимаю вас, — сказал он студенту, — хотя…

За ужином все смотрели на Мигулину, а она, ничего не подозревая, говорила студенту, точно читала лекцию:

— Пора, господа, наконец обратить внимание на необходимость свежего воздуха…

Студент смотрел на нее, как естествоиспытатель на любопытную разновидность морской каракатицы, ловя на себе взгляды друзей, только щурил глаза и страстно раздувал ноздри. После ужина он громко несколько раз повторил:

— Я уезжаю с Марьей Сергеевной.

И уехал с Мигулиной, провожаемый восторженным удивлением всего общества.

Целую неделю только об этом и говорили. Потом появились новые факты: хворавшая жена писателя Резунова пригласила к себе Мигулину.

Едва та успела прописать рецепт, как доложили о приходе студента Маркова.

Я знал, что Марья Сергеевна будет здесь, и зашел, чтобы проводить ее домой! — объяснил студент, нагло смеясь глазами.

— Ах, господа, — отвечала ему Мигулина, — мы, врачи, привыкли выходить во всякое время.

Но, видимо, исключительное внимание студента было ей и странно, и приятно.

На следующем журфиксе она была уже с какой-то подвитой головкой и робким желтым галстучком.

Студент, однако, на этот раз не говорил с ней ни слова, ухаживал за барышней, с которой очень рано уехал, не оставшись ужинать.

Мигулина, удивленная и растерянная, молчала, хлопая круглыми глазами.

— Вы заметили, что я не говорил с вами ни слова в прошлый раз? — спросил у нее розовый студент через несколько дней.

— Ах, господа… Право… — смутилась Мигулина.

— Я скажу вам, отчего… оттого, что вы надели что-то яркое… что-то желтое, и я… и я…

— Ах, господа, это случайно, — сконфузилась Мигулина. — Мы, врачи…

— И я обезумел! — вдруг выпалил студент и, выкатив глаза, раздул ноздри.

Вскочил и ушел.

Мигулина весь вечер была какая-то растерянная, за ужином вдруг естественно оживилась и даже бросила в художника Вейса хлебным шариком. Все переглядывались, улыбаясь.

Через две недели, на блины к Резуновым, она явилась в нелепом платье с желтой вставкой и ни на кого не смотрела прямо, потому что стеснялась своего, в первый раз в жизни, густо напудренного лица. Студент не говорил с ней и только раз, мимоходом, бросил:

— Не смейте быть такой яркой, такой покоряющей… Разве и понимаете, что я… не могу больше…

К следующей встрече она подкрасила чем-то губы, вероятно, подрумянить их, но они почему-то вышли лиловыми. Студент уже не говорил с ней ни слова.

— Я выполнил свою миссию, — объяснил он Вейсу и Резунову. — Я разбудил в ней вечно-женственное, отшелушил ее Эрос. Посмотрите: разве не трогательны эти лиловые губы! Я сегодня нарочно поцеловал при ней Адочку Клейн, и я увидел, как задрожала от ревности ее честная рука, рука женщины-врача с честно подрезанными ногтями. Когда я это увидел, я чуть не заплакал от умиления. Вечно женственная! Отшелушенный Эрос!.. Ах, вы не поймете этого. Я знаю. Я чересчур рафинирован.

И он пошел к Адочке Клейн, ждавшей с сжатыми коленями и стиснутыми руками в уголочке дивана.

Круглые глаза Мигулиной смотрели испуганно и удивленно. Она стала меньше говорить и вся затихла. И раз как-то подошла к студенте и, покраснев синеватым от пудры румянцем, робко спросила:

— Отчего это вы, господа, никогда больше не заходите ко мне? Студент посмотрел нагло, точно похлопал ее покровительственно по плечу:

— Весной, дорогая Марья Сергеевна, весной я буду свободнее и тогда непременно зайду.

— Он страшно занят, — серьезно вставил присутствовавший при разговоре Вейс.

— Он ухаживает за Адочкой, влюблен в Елагину и живет с моей женой.

Розовый студент засмеялся весело, точно брызнул смехом из розовых щек, из голубых выкаченных глаз:

— Чем же я виноват, что жизнь такая смешная штука?!

— Да… да… господа, смешная штука… — в дрожащей улыбке ответили лиловые губы.