РОЗИТА.
правитьI.
правитьКогда сатана въ пустынѣ, искушая Спасителя, показалъ Ему съ мірового утеса всѣ царства земныя, говоря: «поклонися мнѣ и я отдамъ Тебѣ все это», то Спаситель — такъ наивно вѣритъ все испанское простонародье — не могъ соблазниться видомъ всѣхъ этихъ царствъ… потому что въ числѣ ихъ не было Испаніи!
Да, вѣритъ испанецъ простодушно, но искренно и твердо, что Испанія самая дивная, волшебная страна въ мірѣ. Много чудныхъ городовъ въ ней, но нѣтъ ничего прекраснѣе Гренады, Севильи и Толедо. Если Севилья красивѣе всѣхъ городовъ своими граціозными зданіями и башней Хиральдой, Гренада очаровательнѣе всѣхъ городовъ своими садами, своей Вегой и Сьеррой-Невадой, своей Альгамброй съ безчисленными террасами и минаретами, то древній Толедо, грознымъ вѣнцомъ стоящій на высокомъ и крутомъ утесѣ, горделивѣе и величественнѣе всѣхъ городовъ.
У подножія утеса, на который взгромоздился городъ, стремительно бѣжитъ., мчится въ узкомъ и глубокомъ руслѣ злой и коварный Тахо, отдѣляющій Толедо отъ половины Испаніи, отъ половины цѣлаго міра. Столица Кастиліи съ незапамятныхъ временъ соединялась съ этимъ міромъ черезъ самый удивительный мостъ, какой только можетъ существовать на свѣтѣ. Съ одного крутого, скалистаго берега на другой таковой же, перекинулась арка, поражавшая око путника своимъ граціозно дерзкимъ взмахомъ. Эта арка изъ каменныхъ глыбь будто висѣла въ воздухѣ.
Много поколѣній перебывало въ Толедо за цѣлый вѣкъ и, любуясь, дивились на мостъ Толедскій.
Но пришелъ день — и одно изъ восьми чудесъ Испаніи исчезло съ лица земли и осталось лишь въ памяти народной. На обоихъ берегахъ быстротечнаго Тахо, другъ противъ друга торчали двѣ большія развалины, но соединявшая берега дивная арабская арка рухнула въ волны Тахо, и каменныя глыбы, исчезнувъ въ волнахъ, устлали глубокое дно рѣки.
Въ правленіе кастильскаго короля донъ-Педро Жестокаго, сводный братъ его, знаменитый Генрихъ Транстамаръ возмутился противъ него, половина всего рыцарства стала за него — и все поднялось другъ на друга. Смута началась во всей странѣ.
Феодалы, забывъ тѣ времена, когда давали дружный отпоръ маврамъ, теперь, разъединясь и помогая двумъ братьямъ, жестоко боролись и воевали другъ съ другомъ, разоряя и обагряя кровью отечество. Вѣрный королямъ городъ Толедо стоялъ за Педро Жестокаго, и Генрихъ Транстамаръ рѣшился наказать его.
Онъ напалъ со своей дружиной на городъ — взять его, конечно, приступомъ не могъ, но изъ злобной и слѣпой ненависти, предательски и коварно нанесъ страшный ударъ толедцамъ. Въ темную ночь онъ ухитрился взорвать на воздухъ чудный мостъ чрезъ Тахо.
Озлобленные толедцы дружно поднялись и жестоко отплатили Транстамару, уничтоживъ всю его дружину.
Прошелъ цѣлый вѣкъ, и давняя междуусобная распря братьевъ была уже давно забыта.
Кастилія, соединясь съ Аррагономъ въ одно королевство, процвѣтала подъ скипетромъ Фердинанда и Изабеллы Католическихъ. Толедо пересталъ быть столицею, уступивъ эту честь Бургосу, а два берега Тахо стояли попрежнему съ развалинами моста, напоминая о печальныхъ дняхъ братоубійственной борьбы. Архіепископъ Ильдефонсо, правитель всей Толедской провинціи, уже давно и по примѣру всѣхъ своихъ предшественниковъ, вызывалъ зодчихъ и строителей со всего свѣта, предлагая, огромное вознагражденіе, чтобы снова соединить Толедо съ половиной Испаніи. Но увы! строить такой же мостъ, какой былъ прежде, никто не выискивался и не рѣшался.
Тайна сооруженія арабской арки была видно унесена маврами, побѣжденными и изгнанными изъ предѣловъ возрожденной Испаніи.
Много искусныхъ зодчихъ являлось въ Толедо, они осматривали берега, мѣрили ширину бурнаго и коварнаго Тахо, соображали, дѣлали свои разсчеты — и удалялись, не рѣшаясь на условія архіепископа, или, вѣрнѣе сказать, на одно изъ его непремѣнныхъ условій. Если бы не это условіе, то быть можетъ уже давно многіе архитекторы рѣшились бы взяться за стройку. Что за бѣда, если арабская арка, выведенная наавось, рухнетъ и исчезнетъ вновь въ волнахъ, когда затраты должны быть конечно сдѣланы не на счетъ строителя, а на счетъ города! Но хитроумный Ильдефонсо, предлагая большое вознагражденіе за сооруженіе моста, ставилъ непремѣннымъ условіемъ, чтобы при открытіи его, когда онъ будетъ освобожденъ отъ всѣхъ подпорокъ и балокъ, самъ зодчій со своимъ семействомъ находился въ центрѣ арки, дабы заплатить жизнью своей и своихъ въ случаѣ ея разрушенія и паденія.
II.
правитьОднажды весной въ городѣ появился странникъ съ котомкой за плечами и съ посохомъ. По его произношенію видно было, что онъ: не кастилецъ, а вѣроятно родомъ изъ Аррагона.
Остановившись въ простой «вентѣ», т. е. на постояломъ дворѣ, и отдохнувъ съ дороги, онъ на другой день направился во дворецъ архіепископа.. О пришельцѣ доложили.
Ильдефонсо — благообразный, сѣдой старикъ, съ умными черными глазами и съ громадными, дѣтей пугавшими, бровями, принялъ странника. Пришелецъ былъ введенъ въ богатую, пунцовую и позолоченную гостиную.
Прелатъ сидѣлъ въ большомъ золоченомъ креслѣ на возвышеніи, на двѣ ступени выше пола. Возлѣ его кресла, почти трона, стояли два молодыхъ шестнадцатилѣтнихъ красавца-пажа, а за кресломъ маршалъ въ черномъ бархатномъ одѣяніи съ обнаженной шпагой въ рукѣ.
— Кто ты, сынъ мой? встрѣтилъ пришельца прелатъ.
— Имя мое — Хуанъ, отозвался явившійся. — Фамилія — Аревало, родомъ я изъ Сарагоссы.
— Что жъ тебѣ нужно?
— Я явился предложить вашему высокопреосвященству, выстроить мостъ черезъ Тахо, совершенно подобный тому, который былъ когда-то сооруженъ здѣсь еще владычествовавшими маврами.
Наступило молчаніе. Архіепископъ своими умными глазами пронизывалъ насквозь скромно стоявшаго предъ нимъ пришельца.
— Сынъ мой, дерзость и самомнѣніе тоже великій порокъ. Слыхалъ ли ты, или, быть можетъ, видѣлъ тѣ арабскія арки, коими полна Андалузія? Неужели ты не дивился имъ, неужели не знаешь ты, что тайна ихъ постройки принадлежитъ, увы! маврамъ и сгинула вмѣстѣ съ этими изгнанными врагами христіанства и Испаніи?
— Видѣлъ я ихъ много, отозвался Аревало. — Я — зодчій и потому готовъ взяться за такое дѣло.
— Сколько тебѣ лѣтъ?
— Двадцать семь.
— Выстроилъ ли ты хотя что-либо до сихъ поръ?
— Съ восемнадцати лѣтъ, ваше высокопреосвященство, я работаю, и много уже въ Аррагонѣ красуется построекъ и зданій, которыя выстроены по моимъ планамъ и которыя прославили имена ихъ строителей, а не мое.
— Объяснись, сынъ мой, я не понимаю.
Хуанъ Аревало объяснилъ архіепископу, что крайняя бѣдность заставляетъ его всегда предлагать свои проекты и планы другимъ архитекторамъ. Такимъ образомъ онъ является при дѣлѣ въ качествѣ посторонняго лица, числится помощникомъ строителя, а затѣмъ при окончаніи дѣла получаетъ небольшое вознагражденіе. Вся же честь и слава принадлежитъ другимъ. Теперь же, узнавъ, что городъ Толедо вызываетъ зодчихъ для постройки моста, состоящаго изъ одной брошенной съ берега на берегъ арки, онъ рѣшился явиться и предложить свои услуги, увѣренный вполнѣ, что ему удастся создать такой же мостъ, который когда-то соорудили здѣсь мавры. Аревало кончилъ рѣчь заявленіемъ, что секретъ арабской арки заключается весь въ исчисленіи. Перо и бумага — вотъ что рѣшаетъ вопросъ!
— Сынъ мой! воскликнулъ Ильдефонсо, — я никогда не дозволю строить мостъ, который долженъ быть названъ мостомъ Св. Мартина, человѣку, приступающему къ этому великому дѣлу не съ вѣрой въ Бога и Пресвятую Дѣву Марію, а на основаніи дерзкихъ соображеній и вдобавокъ при помощи какого-то чернокнижія.
— Я — человѣкъ вѣрующій, отвѣчалъ Аревало твердо. — Я истинный христіанинъ и католикъ, я никакимъ чернокнижіемъ никогда не занимался. Иначе давно бы я погибъ жертвой инквизиціи.
— Но ты говоришь, что тайну прочности арки ты можешь найти при помощи простой бумаги и пера.
— Точно такъ, ваше высокопреосвященство, это простой ариѳметическій разсчетъ. Тутъ нѣтъ ничего противнаго римскому престолу и святому отцу-папѣ.
Снова наступило молчаніе. Старецъ Ильдефонсо задумался.
— Но знаешь ли ты, заговорилъ онъ снова, — всѣ условія, поставленныя еще моими предшественниками?
— Знаю. Я рѣшаюсь согласиться на нихъ.
— Знаешь ли ты, наконецъ, мое условіе, чтобы зодчій при снятіи лѣсовъ находился самъ со всѣмъ своимъ семействомъ и родственниками среди моста, въ самомъ ненадежномъ мѣстѣ арки.
— Я согласился бы и на это условіе, ваше высокопреосвященство, но оно не примѣнимо ко мнѣ. Я — сирота, одинокъ на свѣтѣ, слѣдовательно, я могу жертвовать только своею жизнью.
— Мы это обойдемъ… Человѣкъ все-таки дорожить своей жизнью стократъ болѣе, чѣмъ жизнями нѣсколькихъ родныхъ. Къ несчастью, такъ на свѣтѣ. Дай мнѣ подумать, сынъ мой, и завтра въ эту пору, посовѣтовавшись съ конклавомъ, я дамъ тебѣ отвѣть. Но ты можешь надѣяться, ибо внушаешь мнѣ довѣріе.
На другой день въ ту же пору архіепископъ Ильдефонсо объявилъ пришельцу, что ему дано будетъ разрѣшеніе на постройку моста черезъ Тахо, лишь съ тѣмъ условіемъ, чтобы онъ прежде этого выстроилъ въ маломъ видѣ, изъ крошечныхъ четыреугольныхъ кусочковъ гранита, точь-въ-точь такой же мостъ на разстояніи трехъ шаговъ.
— Мой конклавъ рѣшилъ большинствомъ голосовъ, что если маленькій мостъ удержится, то и большой мостъ, при помощи Божьей, ты выстроишь.
Аревало согласился и въ тотъ же день принялся за работу въ маленькомъ садикѣ при дворцѣ архіепископа. Онъ устроилъ двѣ каменныя стѣнки на подобіе двухъ крутыхъ береговъ Тахо, а между ними устроилъ лѣса и собственноручно сталъ класть саженный мостикъ, заключающійся въ одной перекинутой аркѣ.
Черезъ мѣсяцъ мостъ былъ готовъ. Маленькія жердочки, дощечки и палочки были вынуты и маленькая прелестная арка привлекла весь городъ. Всѣ любовались и дивились.
Не прошло десяти дней, какъ большія суммы были отпущены на покупку матеріала и на наемъ рабочихъ. Имя Хуана Аревало уже было извѣстно въ городѣ. Онъ еще не соорудилъ моста черезъ Тахо, а уже всѣ говорили о немъ и спрашивали другъ друга: «видѣлъ ли мостъ Аревало?»
Между тѣмъ, молодой зодчій нанялъ себѣ маленькую квартиру недалеко отъ берега и проводилъ цѣлый день на работахъ, гдѣ устанавливались лѣса. Установка ихъ была мудрена. Громадныя дерева сцѣплялись между собой точно въ воздухѣ, между двухъ крутыхъ береговъ надъ бурливыми волнами Тахо.
Когда Аревало не былъ на работахъ около полудня, или въ сумерки, онъ задумчиво и даже съ унылымъ видомъ бродилъ по городу и по окрестностямъ. Иногда онъ подолгу оставался въ какомъ-нибудь самомъ темномъ углу знаменитаго собора, слушалъ органъ, молился, мечталъ. Изрѣдка равнодушно приглядывался онъ къ красавицамъ, которыя часто наполняли соборъ.
Но Аревало не былъ похожъ на другихъ молодыхъ людей. Онъ холодно и безстрастно встрѣчалъ взглядъ всякой красавицы, хотя бы самый горячій и убійственный. Женщины, хотя бы обладающія самою чудною, волшебною красотой — не существовали для него.
III.
правитьОднажды Хуанъ Аревало зашелъ въ соборъ во время вечерни и, укрывшись въ темномъ уголкѣ одной «capilla», т. е. въ одномъ изъ придѣловъ, сталъ по обыкновенію раздумывать и мечтать.
Въ капильѣ было совершенно темно, и только два яркихъ и узкихъ луча дневного свѣта вливались въ два окна, находившіяся въ вышинѣ подъ самыми сводами, и казались двумя воздушными золотыми полосами.
У стѣны стояли двое молящихся: крестьянинъ въ плащѣ съ большой шляпой въ рукахъ, а около него монахъ-капуцинъ съ четками въ рукѣ и босоногій. Предъ ними немножко ближе къ престолу молились на колѣняхъ двѣ дамы. Вскорѣ появилась третья дама и, ставъ середи капильи далеко отъ престола, опустилась тоже на колѣни на каменныя плиты.
Аревало, стоявшій у стѣны впереди, могъ видѣть лицо ея. Это была очень молодая дѣвушка, одѣтая, какъ и всѣ испанки, въ черное платье съ черной мантиліей на головѣ.
Аревало, никогда не обращавшій особаго вниманія на женщинъ, поневолѣ заинтересовался и сталъ приглядываться къ незнакомкѣ. Ея правильно-красивое матовое лицо, съ большими черными глазами удивило его своимъ выраженіемъ. Оно было черезчуръ горделиво, строго и спокойно. Твердость и рѣшительность характера сказывались ясно въ красивыхъ чертахъ. Не было ничего ребячески-наивнаго въ этомъ юномъ лицѣ, какъ въ большей части лицъ молодыхъ испанокъ, а между тѣмъ ей, конечно, было не болѣе шестнадцати-семнадцати лѣтъ.
Незнакомка стояла на колѣняхъ, поднявъ красивые глаза къ престолу, гдѣ было изображеніе Святой Дѣвы, и яркій одѣтъ, падавшій сверху изъ оконъ, отражался и сіялъ въ ея большихъ, задумчивыхъ и, казалось, вдохновенныхъ глазахъ. Было очевидно, что она не только не замѣчаетъ Аревало, смотрящаго на нее, но забыла даже, гдѣ она находится.
Вскорѣ двѣ дамы, молившіяся у придѣла, поднялись и, шурша платьями, медленно вышли изъ придѣла. За ними черезъ минуту ушелъ капуцинъ, за которымъ вскорѣ послѣдовалъ и крестьянинъ.
Незнакомка не обратила на двигавшихся и проходившихъ, мимо нея людей никакого вниманія и недвижно оставалась над колѣняхъ, устремивъ взглядъ подъ своды придѣла какъ бы въ полномъ забытьи моленія.
Аревало тоже не двигался, стоя у стѣны, и съ еще большимъ вниманіемъ вглядывался въ вдохновенное молитвою лицо дѣвушки. Наконецъ, она опустила глаза, какъ-бы пришла въ себя и осмотрѣлась.
Окинувъ взоромъ пустой придѣлъ, она взглянула на Аревало, и глаза ея на мгновеніе остановились на немъ. Нѣсколько секундъ смотрѣла она на молодого человѣка, упорна вглядываясь въ его лицо, съ удивленіемъ и какъ-бы озадаченная его присутствіемъ въ капильѣ.
Аревало невольно смутился и отвелъ отъ нея глаза. Взглядъ дѣвушки показался ему черезчуръ страннымъ, испытующимъ, и даже загадочнымъ.
Что могло удивить ее? Костюмъ его былъ обыкновенный національный, скромный.
Дѣвушка поднялась, пошла изъ придѣла, но затѣмъ оглянулась на него снова. Въ ея взорѣ былъ вопросъ, и вопросъ этотъ былъ ясенъ.
Аревало понялъ, что взглядомъ своимъ она говоритъ:
— Что-же вы не идете за мной?
Этотъ молчаливый взглядъ былъ настолько простъ и ясенъ, что Аревало двинулся. Дѣвушка пошла къ выходу изъ собора, а Аревало послѣдовалъ за ней. Она приблизилась къ чашѣ со святой водой, остановилась возлѣ нея и ждала.
Аревало приблизился, опустилъ руку въ чашу и протянулъ, дѣвушкѣ горсть со святой водой. Она омочила руку въ его рукѣ, затѣмъ омочила себѣ по обычаю лобъ и осѣнила себя крестнымъ знаменіемъ. Пока Аревало дѣлалъ то же самое, дѣвушка выговорила, строго глядя ему въ лицо:
— Вы Хуанъ Аревало?
— Да, отозвался онъ почтительно.
— Вы взялись строить мостъ чрезъ Тахо?
— Да! тѣмъ же голосомъ отвѣтилъ молодой человѣкъ.
— О васъ всѣ говорятъ. Мнѣ васъ указали на-дняхъ, и теперь я узнала васъ.
Аревало не отвѣтилъ ничего.
Незнакомка помолчала мгновеніе и выговорила:
— Исполните, сеньоръ, мою просьбу. Эта капилья, гдѣ. мы встрѣтились — обычное мѣсто моей молитвы. Я съ дѣтства прихожу въ нее. Придѣловъ въ соборѣ много… Не ходите въ мою капилью и выберите себѣ другую. Являясь въ мою, вы будете смущать меня и мѣшать молиться.
Все это было сказано спокойно и гордо.
Аревало молча склонился въ знакъ согласія.
Всякій другой молодой человѣкъ непремѣнно заподозрилъ-бы въ дѣвушкѣ своеобразное кокетство, отчасти дерзкое и смѣлое, но Аревало былъ не таковъ. Да и заподозрить въ кокетствѣ дѣвушку съ такимъ строгимъ лицомъ было трудно.
Незнакомка едва замѣтно кивнула головой и двинулась изъ собора. Аревало далъ ей выйти и затѣмъ тихо двинулся тоже къ выходу. Когда онъ вышелъ на паперть, незнакомка была уже въ сотнѣ шаговъ и тихо шла черезъ площадь.
Цѣлый день продумалъ молодой человѣкъ о странной встрѣчѣ странной просьбѣ, но на другой день забылъ и думать о незнакомкѣ.
IV.
правитьПрошло около недѣли. Наступили великіе дни Страстной седмицы, начались въ городѣ процессіи и мистеріи въ соборѣ и во всѣхъ церквахъ. Въ Страстную пятницу весь городъ былъ на ногахъ и на улицѣ, чтобы видѣть главную процессію, обходившую городъ.
Хуанъ Аревало вышелъ тоже изъ дому.
Эти процессіи Страстной недѣли особенно интересовали молодого зодчаго, такъ какъ на его родинѣ не было въ обычаѣ ничего подобнаго.
Онъ присоединился къ толпѣ недалеко отъ собора, чтобы пропустить мимо себя и видѣть всю процессію.
Въ кучкѣ народа, стоявшаго около него, онъ вдругъ увидѣлъ женскую фигуру и узналъ въ ней свою незнакомку. Она тоже увидала его, взглянула на него быстро, украдкой, но Аревало успѣлъ замѣтить, что взглядъ ея былъ менѣе строгъ, чѣмъ когда-то у чаши со святой водой.
Она была вмѣстѣ съ пожилой женщиной, съ сѣдымъ старикомъ и держала за руку десятилѣтняго мальчика.
Аревало, пользуясь колыханьемъ толпы, передвинулся ближе къ нимъ и наконецъ сталъ рядомъ со старикомъ. Въ первую минуту ему хотѣлось заговорить съ почтеннымъ на видъ толеданцемъ, но затѣмъ тотчасъ-же онъ перемѣнилъ намѣреніе.
Онъ не былъ способенъ на подобнаго рода поступки. Познакомиться съ семьею дѣвушки, которая такъ странно познакомилась съ нимъ, было-бы подъ-стать всякому другому молодому человѣку, такъ какъ все это походило нѣсколько на любовное приключеніе пришельца въ чужомъ городѣ. На именно это обстоятельство какъ-бы оскорбляло молодого зодчаго.
«Не ради красавицъ явился я въ Толедо, а ради иного — великаго дѣла!» рѣшилъ онъ мысленно.
Процессія открылась отрядомъ солдатъ; за ними ѣхали на два въ рядъ нѣсколько рыцарей въ блестящихъ латахъ съ опущенными забралами.
Затѣмъ, тоже по два въ рядъ, шли длинной вереницей люди въ длинныхъ бѣлыхъ саванахъ, опоясанные простыми веревками, на которыхъ висѣли четки. Головы и лица ихъ были закрыты подобіемъ мѣшковъ, тоже бѣлыхъ, въ которыхъ были прорѣзаны дырочки для глазъ. Въ рукахъ каждый держалъ большую зажженную свѣчу. Всѣ они были босоноги, и на нѣкоторымъ ногамъ, нѣжнымъ и бѣлымъ, можно было догадаться, что ихъ обладатели очутились вдругъ безъ обуви только по случаю покаяннаго торжества.
Дѣйствительно, эти замаскированные участники шествія были большею частью богатые люди или-же древніе аристократы, внесшіе щедрую дань въ церковь за право такого покаянія.
За вереницей въ саванахъ появилась главная часть процессіи… Вслѣдъ за двумя воинами римлянами двигался красивый, но блѣдный и худой молодой человѣкъ, изображавшій Христа. Онъ несъ или тащилъ на плечѣ большой крестъ, а за нимъ шелъ высокій старикъ въ древне-еврейскомъ одѣяніи и поддерживалъ крестъ. Старикъ изображалъ Іосифа Аримаѳейскаго.
Позади, по два въ рядъ, двигались апостолы въ разноцвѣтныхъ одѣяніяхъ, старики и молодые люди, сѣдые, черноволосые и бѣлокурые…
Шествіе замыкалъ огромнаго роста рыжій и страшно безобразный человѣкъ, изображавшій предателя Христова. Іуда, шелъ опустя глаза въ землю, какъ-бы одинъ, такъ какъ отсталъ отъ вереницы апостоловъ, а за нимъ по близости никто не шелъ, всѣ будто сторонились… Онъ несъ въ одной рукѣ мѣшочекъ съ деньгами, на которомъ была начертана большая цифра 30, а на другой рукѣ у него была черная кошка.
Шествіе замыкалось снова кающимися въ саванахъ, рыцарями въ латахъ и солдатами.
Когда процессія прошла, Аревало разумѣется собрался тотчасъ удалиться отъ молодой дѣвушки и стоящихъ съ нею. Но въ тотъ-же мигъ мальчикъ, котораго она держала за руку, показалъ на него и, оборачиваясь къ пожилой женщинѣ и къ дѣвушкѣ, произнесъ веселымъ голосомъ:
— Вотъ сеньоръ, про котораго вы часто говорите!
Старикъ повернулся къ Аревало, очевидно призналъ его, и улыбнувшись произнесъ:
— Позвольте познакомиться. Мы васъ знаемъ какъ и многіе въ Толедо. Мы всѣ, толеданцы, съ удивленіемъ и любовью взираемъ на васъ. Мы надѣемся, что Богъ поможетъ вамъ въ вашемъ великомъ предпріятіи. Позвольте представиться: мое имя — Рамонъ Талавера, я уроженецъ и обыватель Толедо, когда-то занимался тоже нашимъ славнымъ дѣломъ — оружіемъ. Могу васъ увѣрить, что много на свѣтѣ толедскихъ клинковъ, кинжаловъ и шпагъ съ моей фабрики. Теперь я бросилъ это дѣло. Позвольте познакомить васъ — вотъ моя дочь, а вотъ внучка и внучекъ.
Аревало раскланялся съ женщинами. Мать незнакомки, пожилая женщина, полная, съ добродушнымъ лицомъ, заговорила съ нимъ о процессіи, о текущей недѣлѣ, о великихъ дняхъ страстей Господнихъ.
Два раза она обратилась къ дочери, называя ее Розитой.
Имя Розы странно коснулось слуха молодого человѣка. Это было дорогое для него имя. Такъ звали его мать, которой онъ лишился будучи еще младенцемъ.
Аревало заговорилъ было съ дѣвушкой, но донья Розита оставалась попрежнему непреклонна — холодною и суровою, ни разу не подняла на него своихъ чудныхъ глазъ и только нѣсколько черезчуръ тихимъ голосомъ, выдававшимъ волненіе, отвѣчала однозвучно: да и нѣтъ.
Наконецъ семья раскланялась съ Хуаномъ Аревало, и Талавера пригласилъ его посѣтить ихъ, прибавляя по обычаю, что все въ его домѣ находится въ распоряженіи новаго знакомаго, знаменитаго зодчаго.
Прошла Страстная недѣля, прошла и Святая, и хотя работы были прекращены на это время, Аревало и не думалъ отправляться по приглашенью.
Ему не было возможности думать о чемъ либо помимо труднаго, дорогого сердцу и великаго предпріятія. Послѣ Святой онъ кончилъ первую и немаловажную часть дѣла: вполнѣ установилъ лѣса. Началась кладка гранитныхъ глыбъ…
Прошелъ еще мѣсяцъ. Хуанъ Аревало проводилъ цѣлые дни на стройкѣ, а вечера — дома. И за все это время волненій, сомнѣній и усталости молодой зодчій ни разу не вспомнилъ о дѣвушкѣ.
V.
правитьОднажды главный надзиратель надъ работами, каменщикъ по ремеслу, но уже разбогатѣвшій и ставшій подрядчикомъ, добрый, честный и набожный человѣкъ, по имени Гомесъ, заявилъ Аревало, что ввечеру придетъ къ нему по весьма важному дѣлу. У Гомеса былъ загадочный видъ, и Аревало удивился.
Въ тотъ же день, около девяти часовъ, Гомесъ явился къ архитектору и кратко объяснилъ ему, что на постройкахъ творится что-то неладное, и не мѣшало бы заказать молебенъ Пресвятой Дѣвѣ, чтобы все окончилось благополучно.
На удивленные вопросы Аревало, подрядчикъ объяснилъ, что недѣли съ двѣ назадъ, возвращаясь отъ пріятеля около полуночи, онъ случайно проходилъ вблизи стройки и зашелъ на нее.
Среди лѣсовъ, въ темнотѣ, онъ увидѣлъ темную фигуру, которая сидѣла на доскѣ прямо надъ пучиной Тахо. Его взялъ страхъ, онъ перекрестился и быстро ушелъ со стройки. Онъ подумалъ, что ему просто померещилась эта черная фигура.
Черезъ недѣлю приблизительно, забывъ днемъ на работахъ свою наваху или складной ножъ, который подарила ему покойная сестра и которымъ онъ очень дорожилъ, онъ вспомнилъ о немъ среди ночи, уже часа въ два, и тотчасъ всталъ, одѣлся и отправился на стройку.
— Не подумайте, сеньоръ, замѣтилъ Гомесъ, — что я шелъ на стройку съ какими-либо боязливыми мыслями. Я и забылъ совсѣмъ о томъ, что мнѣ когда-то померещилось. Я думалъ только о томъ, цѣла-ли моя наваха. Но едва вступилъ я на лѣса, какъ увидѣлъ тихо двигавшуюся ко мнѣ навстрѣчу темную фигуру, женскую, а не мужскую. Но она двигалась не по лѣсамъ. Она двигалась по воздуху, въ пространствѣ между лѣсами и пучиной Тахо. Разумѣется, я бросился бѣжать и только дома очнулся отъ страха.
Аревало невольно улыбнулся на все, что услышалъ. Въ немъ не было и тѣни того суевѣрія, которымъ отличались его соотечественники.
«Что же мудренаго, подумалъ онъ, — что на лѣса ночью кто-нибудь ходитъ ради любопытства или просто ради прогулки…»
— Вы думаете, это все? продолжалъ Гомесъ. — Нѣтъ. Въ томъ-то и дѣло. Не далѣе какъ вчера пришелъ ко мнѣ одинъ изъ нашихъ рабочихъ, Фернанъ, котораго вы знаете, и передалъ мнѣ приключившееся съ нимъ. Онъ зачѣмъ-то отправился на стройку тоже среди ночи и точно такъ же былъ испуганъ и ушелъ. Онъ не только видѣлъ привидѣніе среди лѣсовъ, но слышалъ ужасные звуки, такіе, которые, онъ говоритъ, описать невозможно. Сначала ему показалось, что кто-то поетъ, потомъ ему показалось, что кто-то жалобно плачетъ. А затѣмъ почудился ему какой-то страшный свистъ, будто даже скрежетъ зубовъ, и вообще всякое наважденіе. Онъ бросился бѣжать безъ оглядки, а затѣмъ счелъ нужнымъ разсказать это мнѣ. Разумѣется, нѣтъ никакого сомнѣнія, что Фернанъ видѣлъ то же самое привидѣніе, которое два раза видѣлъ я.
Аревало успокоилъ Гомеса и обѣщалъ въ слѣдующую же ночь отправиться самъ.
— Если я не увижу ничего, сказалъ онъ, — то все-таки обѣщаю вамъ, что буду три ночи подъ-рядъ ходить на стройку въ самую полночь. И если дѣйствительно привидѣніе является на нашей стройкѣ, то, вѣроятно, не испугается меня, явится и мнѣ. А если дѣйствительно происходитъ что-либо нехорошее, то мы обратимся къ архіепископу и споемъ торжественный «Те Deum», чтобы избавить наше предпріятіе отъ нечистой силы.
Дѣйствительно Аревало въ ту же ночь вышелъ изъ дому и отправился къ берегамъ Тахо. Приблизившись къ стройкѣ, онъ спокойно вступилъ на помостъ, прошелъ по доскамъ всѣ лѣса до противоположнаго берега и нисколько не удивился, что не видалъ и не слыхалъ ничего особеннаго.
Усѣвшись на самой срединѣ лѣсовъ, онъ задумался и снова въ тысячный разъ провѣрялъ въ своей головѣ всѣ выводы своей зодческой работы. Ему представлялся его мостъ уже оконченнымъ, представлялась смѣлая и дерзкая арка — цѣлая каменная глыба, грандіозно и граціозно висящая въ воздухѣ.
«Я умру и умрутъ всѣ мои современники, думалось Аревало. — Пойдетъ поколѣніе за поколѣніемъ — и всѣ пройдутъ. А ты, плодъ моего разума и рукъ, останешься на-вѣки!»
Просидѣвъ на стройкѣ около часу, Аревало вернулся домой бодрый, довольный, вѣрующій…
На другой день, когда снова кипѣла работа, Гомесъ подошелъ къ архитектору и молчаливо-вопросительно взглянулъ на него. Аревало разсмѣялся и выговорилъ:
— Разумѣется былъ, милый Гомесъ, даже сидѣлъ цѣлый часъ здѣсь въ самую полночь.
— И ничего? спросилъ каменьщикъ.
— Разумѣется, ничего. Но я обѣщаю вамъ еще двѣ ночи ходить, чтобы только успокоить васъ и всѣхъ рабочихъ. Я слышалъ, что Фернанъ уже разсказалъ это всѣмъ и всѣ вы работаете со стѣсненнымъ сердцемъ, съ суевѣрнымъ страхомъ. Я этого не хочу. Если понадобится для успокоенія вашего, я готовъ по два раза въ недѣлю ночевать здѣсь, пожалуй даже поставить стражу. Но, конечно, отслужить молебенъ лучше всего.
На слѣдующую ночь Аревало точно такъ же отправился на стройку, прошелъ по ней и вернулся домой.
На третью ночь онъ чувствовалъ себя настолько усталымъ, что, несмотря на обѣщаніе, рѣшился обмануть Гомеса и отложить свое ночное посѣщеніе до слѣдующаго раза.
Побывавъ третій разъ на стройкѣ, Аревало вернулся точно такъ же домой, не видавъ ничего.
Но прошло еще дня четыре, и одинъ изъ рабочихъ явился къ нему утромъ отъ имени Гомеса.
— Гомесъ захворалъ, сказалъ онъ, — и сегодня на работѣ, не будетъ. Онъ былъ ночью на стройкѣ и такъ перепугался, что слегъ въ постель.
Разумѣется, Аревало тотчасъ же отправился на домъ къ подрядчику, котораго очень любилъ, и узналъ отъ Гомеса, что тотъ снова осмѣлился пойти ночью на стройку и снова то же привидѣніе представилось ему. Фигура — положительно женщина — привидѣлась ему сидящею неподвижно среди балокъ, наклонившись, и въ такой позѣ, какъ бы собиралась летѣть съ лѣсовъ въ пучину рѣки.
Завидя Гомеса, она быстро двинулась на него, но онъ, перепугавшись на смерть, бросился бѣжать изо всѣхъ силъ, и послѣдствіемъ сего была хворость: лихорадка и жаръ.
Аревало пожелалъ каменщику поскорѣй поправляться и обѣщалъ со слѣдующей ночи отправляться и быть на стройкѣ съ десяти часовъ до разсвѣта.
VI.
правитьАревало вѣрилъ, что Гомесъ не лжетъ. Ему хотѣлось только доказать, что это привидѣніе — не что иное, какъ какіе-нибудь обыватели толедскіе, случайно заходящіе по ночамъ на лѣса изъ простого любопытства.
Аревало легъ раньше спать и приказалъ разбудить себя предъ полуночью.
За четверть часа до полуночи, молодой человѣкъ былъ уже надъ бурливымъ Тахо; сонъ настолько одолѣвалъ его, что онъ, зѣвая и проклиная суевѣріе своихъ соотечественниковъ, усѣлся на удобномъ мѣстѣ среди лѣсовъ и собрался было опять дремать.
Ночь была тихая, прохладная и ясная. Въ такія ночи подъ, небомъ Испаніи вся природа какъ будто лѣниво и отрадно отдыхаетъ отъ жгучаго денного зноя и отъ вынесенныхъ за день мукъ подъ безпощадно палящими лучами солнца.
Прошло около получаса въ полной тишинѣ. Аревало хотя и собирался подремать, но синева и серебро, чудно сочетавшіяся въ ночи кругомъ него, и въ далекой выси, и на землѣ подѣйствовали на душу художника и отогнали дремоту. Онъ невольно сталъ любоваться окрестностью, и темно-синею долиной, и величественнымъ утесомъ, на вершинѣ котораго грознымъ гранитнымъ гнѣздомъ громоздился древній городъ, и могучимъ потокомъ, вѣчно живымъ, въ своемъ безостановочномъ бѣгѣ къ морю…
Легкій шелестъ заставилъ Аревало вдругъ перевести глаза, съ окрестности ближе къ себѣ и мосту… Онъ слегка вздрогнулъ, не отъ суевѣрія, а отъ неожиданности… Шагахъ въ пяти отъ него уже стояла недвижно женская фигура и глядѣла на него.
— Доброй ночи, сеньора! вымолвилъ Аревало шутливо. — Вы изволили явиться на вашу обычную ночную прогулку?
Женщина молчала, но опустила голову какъ виновная.
— Я долженъ признаться вамъ, сеньора, что пришелъ сюда; ночью исключительно съ цѣлью встрѣтиться съ вами и обратиться къ вамъ съ просьбой, чтобы вы…
Аревало запнулся, всталъ и, собираясь вѣжливѣе и мягче выразить свою просьбу, подошелъ къ незнакомкѣ.
— Неужели я не ошибаюсь! воскликнулъ онъ, приглядѣвшись и узнавъ юную внучку Талаверы.
— Да, это я, донъ-Хуанъ, тихо и виновато отвѣтила Розита. — Я часто ночью прихожу сюда.
Аревало былъ настолько пораженъ, что долго не могъ вымолвить ни слова.
Розита опустилась на ближайшую балку и усѣвшись молчала.
— Зачѣмъ вы ходите сюда? спросилъ наконецъ молодой человѣкъ, садясь около дѣвушки. И онъ разсказалъ ей, какой страхъ нагнала она на рабочихъ.
— Я прихожу глядѣть на вашу работу, едва слышно отозвалась она, — думаю о васъ и горюю… Здѣсь я чувствую себя ближе къ вамъ, будто бесѣдую съ вами самимъ, глядя на это чудное сооруженіе… Я думаю, вы догадываетесь, какая причина заставляетъ меня такъ поступать.
— Нѣтъ, донья Розита… Я не смѣю думать, чтобы моя личность была вамъ…
— Причина та, донъ-Хуанъ, что я люблю васъ! вдругъ будто вырвалось у дѣвушки громко, твердо, но съ оттѣнкомъ горечи.
Аревало снова смутился и не зналъ, что отвѣчать. Ему стало вдругъ грустно.
Молодая дѣвушка заговорила снова первая. Тихо, печально, безпомощно, будто жалуясь на свою лихую долю, объяснила она, что съ первыхъ встрѣчъ съ зодчимъ на улицахъ Толедо, а затѣмъ въ соборѣ, она полюбила его. Полюбила въ первый разъ… И сначала она боролась всячески со своимъ чувствомъ, которое не раздѣлено, даже не вѣдомо виновнику его возникновенія, но теперь, послѣ тщетной борьбы, она рѣшается прямо высказать все…
— Полюбите меня, донъ-Хуанъ, кончила Розита, — и вся жизнь моя будетъ посвящена вамъ, каждая мысль, каждый ударъ сердца будутъ ваши, для васъ…
Розита смолкла, Аревало не отвѣтилъ. Наступило долгое молчаніе, томительное и грустное.
— Дѣлать нечего, заговорилъ онъ наконецъ, — я покаюсь вамъ, донья Розита. Я повѣдаю поневолѣ то, что всегда хранилъ втайнѣ… Другого исхода нѣтъ… Я не могу, Розита, полюбить васъ. Я не долженъ и не смѣю полюбить кого-либо, а тѣмъ паче жениться…
— У васъ есть невѣста на родинѣ, въ Аррагонѣ?
— Нѣтъ, Розита. Я никого не люблю и конечно никогда ничего подобнаго не будетъ со мной. Этого не должно быть. Иначе я погибну.
— Дѣва Марія! воскликнула дѣвушка. — Я не понимаю васъ. Объяснитесь!
— Я чувствую даже, что неспособенъ полюбить. Никогда еще ничего такого не бывало со мною. И кромѣ того, душу мою тяготитъ, Розита, предсказаніе, въ которое я вѣрю и котораго хочу избѣгнуть.
— Какое предсказаніе?
— Въ моемъ родномъ городѣ есть гитана, дряхлая старуха лѣтъ девяноста, которая очень почитается, какъ прорицательница. Многимъ людямъ многихъ поколѣній предсказала она ихъ судьбу въ точности. Даръ провидѣнія такъ силенъ въ старухѣ, что она видитъ ясно даже крупныя событія лѣтъ, за десять и двадцать впередъ. Говорятъ, что она даже предсказала соединеніе Кастиліи и Вррагона въ одно королевство, вслѣдствіе брака Фердинанда и Изабеллы. И многое другое… И вотъ эта гитана сказала мнѣ: «У тебя будетъ имя громкое… Или славное, или позорное! Вся Испанія узнаетъ его… Любящая женщина повліяетъ всемогущимъ образомъ на всю твою земную жизнь… Или погубитъ тебя въ самую лучшую минуту твоей жизни, или чудесно спасетъ тебя отъ гибели». И вотъ, Розита, благодаря этому предсказанію, я, послѣ многихъ размышленій, рѣшился отдаляться отъ всѣхъ женщинъ. Я никогда не только не женюсь, но даже и полюбить кого-либо не допущу себя… Пускай явится губительница или спасительница помимо меня и моей личной воли.
— Но въ чемъ болѣе увѣрены вы, донъ-Хуанъ? спросила Розита грустно. — Какое вліяніе, худое или хорошее, будетъ имѣть эта женщина?
— Скорѣе худое, Розита… Это чаще бываетъ на свѣтѣ. Въ особенности съ людьми призванными служить искусству..
— Я глубоко вѣрю въ противоположное, воскликнула Розита. Женщина любящая и преданная не можетъ погубить человѣка, котораго избрало ея сердце. Напротивъ жена, подруга жизни — стражъ своего мужа и защитница отъ враговъ, явныхъ и даже тайныхъ, потому что она должна чуять сердцемъ, гдѣ опасность для любимаго человѣка. Подумайте, Хуанъ… Обдумайте и взвѣсьте все и дайте мнѣ отвѣтъ. Мы предназначены другъ для друга. Я вѣрю въ это. Я безумно люблю васъ и готова сейчасъ же пожертвовать для васъ и своей жизнью… Какъ же я могу погубить васъ, если стану вашей женой, рабой и стражемъ въ жизни?!.. Обдумайте все и дайте мнѣ отвѣть хотя бы чрезъ мѣсяцъ. А пока я обѣщаю вамъ не приходить болѣе сюда, чтобы горевать и плакать надъ своей печальной долей.
— Розита, я знаю впередъ, что я отвѣчу вамъ. Я не позволю себѣ увлечься… Изъ всѣхъ женщинъ, что я встрѣчалъ, вы первая, къ которой я чувствую какое-то непонятное для меня влеченіе. Но я поборолъ его въ себѣ… Я не долженъ никого любить, да и не могу… То, что было у меня къ вамъ — не любовь. Я бы желалъ, чтобъ вы были мнѣ сестрою, другомъ.
— Подумайте и отвѣтьте, отозвалась дѣвушка. — Я хочу вѣрить, хочу надѣяться…
Розита встала, Аревало поднялся тоже. Они двинулись молча, вышли изъ сооруженія на берегъ, и здѣсь Розита простилась съ нимъ.
— Идите домой. Насъ могутъ увидѣть вмѣстѣ.
— Вы не боитесь итти однѣ?
— Я ничего не боюсь, Хуанъ, тихо отвѣтила она. — Ничего на свѣтѣ, и это потому, что я не боюсь смерти. Теперь я боюсь, правда… боюсь вашего отвѣта. Онъ можетъ быть для меня ужаснѣе смерти!
Они молча простились и разошлись въ разныя стороны.
Аревало, взволнованный и грустный, вернулся къ себѣ. Онъ чувствовалъ себя какъ бы виноватымъ предъ простою, прямодушною дѣвушкой. Борьба въ немъ самомъ уже начиналась.
VII.
правитьНа другой день послѣ ночного свиданія съ призракомъ, пугавшимъ рабочихъ, Хуанъ Аревало успокоилъ всѣхъ, поклявшись, что привидѣніе перестанетъ появляться среди лѣсовъ стройки. Вскорѣ призракъ исчезъ изъ суевѣрныхъ головъ всѣхъ рабочихъ. Они забыли и думать о немъ. Но за то призракъ заполонилъ мысли и чувства самого зодчаго.
Теперь ежечасно — и днемъ на стройкѣ, и ночью во снѣ — Аревало былъ преслѣдуемъ этимъ призракомъ. Онъ твердо и искренно объяснился съ Розитой. Вѣдь онъ не лгалъ, — когда говорилъ ей, что никогда въ жизни не былъ увлеченъ ни одною женщиной и считаетъ себя неспособнымъ любить.
Между тѣмъ тотчасъ послѣ этого объясненія, онъ ощутилъ въ себѣ какое-то смущеніе, противорѣчіе между разумомъ и сердцемъ. Онъ уже спрашивалъ себя, точно-ли можетъ онъ посвятить всю свою жизнь одному искусству, принести въ жертву все своему дарованію и призванію.
Таинственное и роковое предсказаніе гитаны, о которомъ онъ повѣдалъ молодой дѣвушкѣ, теперь поневолѣ онъ желалъ объяснить такъ, какъ объясняла Розита. Дѣйствительно, почему же думать, что эта женщина должна погубить его, а не спасти?
Въ теченіе двухъ недѣль Аревало боролся самъ съ собой, и эта душевная смута отчасти мѣшала ему въ его занятіяхъ. Внутренняя борьба зодчаго съ любовникомъ окончилась, однако, полною побѣдой перваго.
Аревало рѣшилъ, что онъ могъ бы любить Розиту, пожалуй даже уже теперь чувствуетъ къ ней какое-то новое, дотолѣ незнакомое чувство, но онъ обязанъ пожертвовать дѣвушкой, принести ее въ жертву своему призванію художника.
Въ одинъ свободный отъ работъ, праздничный день, Аревало отправился въ семью Талаверы. Онъ замѣтилъ въ Розитѣ большую перемѣну. Она слегка похудѣла лицомъ и взглядъ ея былъ не прежній — твердый и гордый, а грустный и кроткій. Она казалась чѣмъ-то надломленною или побѣжденною.
При встрѣчѣ съ нимъ она оживилась, лицо ея зарумянилось, красивые глаза блеснули, и въ нихъ почуялся молодому человѣку вопросъ, страстный, жгучій…
Онъ понялъ, что она томилась за все это время и ждетъ окончательнаго рѣшенія своей судьбы. На мгновеніе и Аревало смутился, чувствовалъ и себя побѣжденнымъ, готовъ былъ сказать дѣвушкѣ совершенно противоположное тому, съ чѣмъ шелъ сюда къ нимъ въ домъ.
Онъ пробылъ вечеръ со всей семьей, но объясниться съ Розитой было невозможно. Однако дѣвушка выбрала мгновеніе и шепнула Аревало, что будетъ ждать его въ полночь на своемъ балконѣ.
Стародавній и коренной обычай всей Испаніи, по которому молодые люди, нареченные или просто влюбленные, болтаютъ по ночамъ, не могъ казаться Аревало чѣмъ-либо особеннымъ.. Тысячи разъ видѣлъ онъ самъ на улицахъ многихъ городовъ такія ночныя парочки, бесѣдующія между собой до зари: она — на балконѣ, онъ — на улицѣ.
Но всегда, съ самыхъ юныхъ лѣтъ, Аревало чувствовалъ, что самъ никогда не попадетъ въ такое положеніе, такъ какъ никогда никакая дѣвушка не заставитъ его прійти подъ ея: балконъ.
Но теперь предстоялъ выборъ: или Розита снова начнетъ приходить тайкомъ на стройку, чтобы горевать, и кто-либо изъ рабочихъ можетъ увидѣть ее, а затѣмъ всѣ будутъ снова, смущены суевѣрно; или же онъ пойдетъ сейчасъ подъ ея балконъ объясниться.
Аревало рѣшился на второе и, побродивъ немного по улицамъ, около полуночи вернулся къ тому же дому, гдѣ провелъ вечеръ. Ночь, по счастію, была темна, насколько можетъ быть темна испанская ночь.
Аревало нашелъ Розиту, уже ожидавшую его на балконѣ. Въ нѣсколькихъ словахъ объяснилъ онъ, что остается при первомъ своемъ рѣшеніи, увѣренъ, что долженъ избѣгать женщинъ, такъ какъ объясняетъ предсказаніе гитаны посвоему, а не такъ, какъ хочетъ его объяснить Розита.
— Чтобы быть спасеннымъ женщиной, сказалъ онъ, — надо быть въ затруднительныхъ или горестныхъ обстоятельствахъ. Я до сихъ поръ не былъ въ таковыхъ, и если мнѣ удастся закончить предпріятіе, которымъ я занятъ теперь, то, надо думать, что жизнь моя устроится настолько хорошо, что мнѣ не нужно будетъ никакой спасительницы. Слѣдовательно, всякая женщина, которая можетъ возымѣть вліяніе на мою жизнь, будетъ имѣть только дурное — погубитъ меня. Я предлагаю вамъ мою братскую любовь, дружбу, но женой моей ни вы, ни другая никогда не будетъ.
Розита ничего не отвѣчала. Она стояла на балконѣ, опираясь на него и свѣсившись къ Аревало черезъ перила. Послѣ довольно долгаго молчанія она выговорила:
— Но вы обѣщаете мнѣ, все-таки, изрѣдка бывать у насъ?
Аревало съ чувствомъ отвѣчалъ, что все зависитъ отъ самой Розиты.
— Съ той минуты, какъ мы рѣшимъ, что мы просто друзья или братъ съ сестрой, я готовъ бывать у васъ всякій день. Я не буду опасаться васъ. Согласитесь стать этой сестрой…
— Я соглана! тихо и кротко шепнула Розита и прибавила: до свиданія, до завтра!
VIII.
правитьДѣйствительно, со слѣдующаго дня Аревало началъ все чаще бывать у старика Талаверы. Его обращеніе со внучкой было таково, что ни мать, ни дѣдъ не могли почесть его новіемъ, или женихомъ Розиты.
Жизнь Аревало нѣсколько измѣнилась. Онъ проводилъ весь день попрежнему надъ бурливымъ Тахо среди своего сооруженія, а каждый вечеръ — въ семьѣ новыхъ друзей, гдѣ всѣ любили его. Если бы онъ былъ теперь не только женихомъ Розиты, но даже ея мужемъ, то врядъ-ли отношенія къ нему ея матери, или дѣда, даже мальчугана, были бы сердечнѣе.
Зодчій былъ въ семьѣ Талаверы сыномъ, братомъ, внукомъ. Онъ такъ сжился и свыкся со всей семьей, что врядъ-ли могъ бы теперь обойтись безъ нея. Сердце его, всѣ мысли, принадлежали теперь и предпріятію, и молодой дѣвушкѣ. Мостъ и Розита раздѣлили поровну его душу.
Чувство его къ Розитѣ было много сильнѣе того, что носитъ названіе любви. Это не было страстью: это было чувство тихое, безмятежное, но глубоко внѣдрившееся во все его существо. Аревало называлъ его дружбой, но обманывалъ самого себя.
Простой случай надоумилъ его, а равно и смутилъ. Онъ узналъ, что Розита рѣшается на роковой шагъ. Однажды ввечеру къ молодому человѣку явился въ гости старикъ Талавера и имѣлъ такой смущенный видъ, что Аревало стало сразу понятно, съ какой цѣлью является къ нему дѣдъ его возлюбленной.
Молодой зодчій не ошибся. Талавера тотчасъ же началъ свое объясненіе съ нимъ и сдѣлалъ длинное предисловіе объ качествахъ своей внучки, а затѣмъ, запинаясь, спросилъ у Аревало, какія чувства питаетъ онъ къ Розитѣ.
Аревало высказался ясно, искренно и горячо.
— Если есть на свѣтѣ дѣвушка, кончилъ онъ, — съ которой бы я рѣшился — вопреки предсказаніямъ гитаны — соединить навѣки свою судьбу, то, конечно, это — Розита. Но я боюсь… Сказано даже въ Евангеліи: «не зарывай въ землю свой талантъ, данный свыше. Зажги свѣточъ свой такъ, чтобъ всѣ видѣли его, а не укрывай его»! Я увѣренъ, что бракъ и связь съ женщиной заглушитъ мой даръ, и мое земное существованіе станетъ ничтожнымъ прозябаніемъ. У художника не должно быть семьи и всяческихъ заботъ, низменныхъ, будничныхъ.
Талавера тонко намекнулъ зодчему, что у внучки будетъ большое приданое, при которомъ можно существовать беззаботно. Половину всего своего большого состоянія старикъ предполагалъ тотчасъ передать внучкѣ.
— Что деньги! воскликнулъ Аревало. — Это прахъ. А славы никакія деньги не дадутъ.
Талавера сильно опечалился и наконецъ объяснилъ молодому человѣку, что рѣшился на необычный и почти неблагопристойный шагъ — явиться сватомъ внучки — по той причинѣ, что Розита рѣшила немедленно постричься въ монастырь.
— Міръ безъ донъ Хуана Аревало ей постылъ, сказалъ старикъ со слезами на глазахъ. — И мы теперь должны заживо похоронить нашу бѣдную дѣвочку.
Аревало былъ пораженъ этимъ извѣстіемъ.
Когда старикъ ушелъ отъ него, онъ всю ночь не смыкалъ глазъ и спрашивалъ себя:
Почему не хочетъ онъ Розиты въ подруги жизни и въ то же время не хочетъ, чтобъ она стала монахиней? Откуда же эта ѣдкая боль на сердцѣ при мысли, что Розита покинетъ суету міра изъ любви къ нему?
Однако размышленія Аревало не привели ни къ чему.
На утро онъ объяснился съ Розитой и сталъ просить ее отложить свое намѣреніе до окончанія его сооруженія.
— Когда я кончу мостъ и долженъ буду уѣхать изъ Толедо куда-либо въ другой городъ искать работы, вы можете поступить въ монастырь.
— Я такъ и предполагала, спокойно отозвалась Розита. — Я даже рѣшила постричься именно въ тотъ день, когда будетъ открытіе вашего чуднаго сооруженія.
IX.
правитьПрошло еще три мѣсяца. Сооруженіе Аревало близилось къ концу. Оставалось всего около сажени кладки, чтобы вывести самый центръ высокой арки.
Однажды, бродя по лѣсамъ, Аревало пришло на умъ взглянуть на свою постройку издали, съ рѣки. Въ тотъ же вечеръ онъ взялъ лодку и отправился полюбоваться своимъ сооруженіемъ.
Аревало съ трудомъ, по милости быстраго теченія, проѣхалъ раза два подъ лѣсами и затѣмъ вернулся домой нѣсколько смущенный.
На другой день, ранёхонько на зарѣ, прежде чѣмъ собрались еще рабочіе, онъ былъ на стройкѣ, внимательно и пристально оглядѣлъ все сооруженіе и тщательно измѣрилъ его во всѣхъ направленіяхъ. Онъ, казалось, чуть не ощупывалъ каждую отдѣльную гранитную плиту.
Когда, всѣ рабочіе сошлись, онъ отправился домой схватилъ свои планы и чертежи и взволнованный засѣлъ за работу.
Онъ началъ чертить вновь, потомъ принялся за вычисленіе, послѣ чего болѣе часу просидѣлъ неподвижно надъ столомъ, положивъ голову на руки. Затѣмъ, около вечерни, онъ быстро поднялся и бросился изъ дому. Онъ пошелъ по улицамъ города, какъ если бы спѣшилъ по крайне важному и срочному дѣлу, а между тѣмъ онъ шелъ въ соборъ.
Войдя подъ высокіе темные своды, онъ остановился въ какой-то нерѣшительности, будто въ недоумѣніи, будто удлинился, что очутился въ соборѣ.
«Молиться! будто шепталъ ему чей-то голосъ. — Поздно!.. Ты прежде этого не дѣлалъ! Да и какъ молить Бога о чудѣ?.. Вѣдь это было бы чудо… А ихъ на свѣтѣ не бываетъ… А если бываетъ?.. Нѣтъ»!..
Аревало сталъ тихо бродить по всему собору. Народу было не много; только кое-гдѣ въ капильяхъ виднѣлись черныя женскія фигуры на колѣняхъ передъ престолами, нѣсколько нищихъ толпились у выхода, нѣсколько монаховъ и капуци.новъ ждали чего-то у главнаго алтаря.
Аревало вспомнилъ о своей первой встрѣчѣ съ Розитой въ томъ придѣлѣ, который она называла своимъ и въ которомъ съ тѣхъ поръ онъ не бывалъ по обѣщанію данному ей..
Онъ быстро направился теперь прямо въ эту капилью. Ему захотѣлось просто очутиться въ ней. Быть можетъ тамъ, въ ея капильи, у него станетъ тише на душѣ, быть можетъ, явится увѣренность, быть можетъ все окажется простымъ недоразумѣніемъ, все прояснится.
Аревало нашелъ придѣлъ пустымъ; приблизился къ самому престолу и опустился на колѣни предъ ступеньками. По его склоненной головѣ, скрещеннымъ рукамъ, онъ казался человѣкомъ горячо молящимся; но въ дѣйствительности это былъ человѣкъ только пораженный чѣмъ-то страшнымъ, нежданнымъ и роковымъ.
Аревало настолько погрузился въ думы, что даже не замѣтилъ, какъ рядомъ съ нимъ опустилась на колѣни женщина. Онъ очнулся только тогда, когда рука ея тихо коснулась его плеча. Онъ поднялъ голову и въ складкахъ кружева мантильи сразу узналъ строгое лицо Розиты.
— Клятвопреступникъ! тихо и кротко произнесла дѣвушка, улыбаясь. — Зачѣмъ вы здѣсь?
— Розита! воскликнулъ Аревало. — Слава Богу, что онъ привелъ васъ сюда. Я погибаю!.. Предъ вами осужденный на смерть. Черезъ недѣлю, двѣ, я долженъ покинуть этотъ, міръ.
Дѣвушка поблѣднѣла, схватила его за руку и выговорила твердо:
— Я этого никогда не допущу! Говорите, въ чемъ дѣло?
— Ошибка, Розита. Роковая ошибка!.. Я не понимаю, гдѣ былъ мой разумъ при началѣ сооруженія… Быть можетъ онъ былъ въ домѣ старика Талаверы! Да, былъ можетъ я слишкомъ былъ плѣненъ Вами, слишкомъ много поневолѣ думалъ о васъ. Впрочемъ, нѣтъ! Я дѣлалъ мои вычисленія, когда еще не зналъ васъ… Тогда, стало быть, предсказаніе гитаны оправдывается… Одна близость съ вами, даже простыя дружескія отношенія — и тѣ должны погубить меня. Мое сооруженіе, которое должно было увѣковѣчить мое имя, теперь сдѣлается причиной моей погибели — смерти. Моя арабская арка, какъ только снимутъ лѣса, рухнетъ въ волны Тахо. Ошибка, безсмысленная, дѣтская ошибка! Я теперь уже ясно вижу, насколько груба эта ошибка. Такая арка не можетъ простоять и двухъ часовъ… А между тѣмъ ошибка непоправима теперь, ибо сдѣлана. давно. Тому назадъ мѣсяца два я могъ еще исправить ее, когда были готовы лишь два береговыхъ устоя, но теперь… поздно!
Аревало замолчалъ. Розита держала его руку и крѣпко стиснула ее, сама того не сознавая. Она стояла на колѣняхъ, сгорбившись, глядя въ землю. Лицо ея было страшно блѣдно и изрѣдка подергивалось какъ бы легкой судорогой.
При малѣйшемъ движеніи молодого человѣка Розита сильно стискивала его руку, какъ бы боясь, что онъ ускользнетъ отъ нея.
— Увѣрены-ли вы въ томъ, что вы ошиблись? выговорила она наконецъ.
— Да, увы! Это ясно, какъ день, и я знаю въ чемъ ошибка.
— Но увѣрены-ли вы въ томъ, что начавъ сооруженіе съизнова, вы не впадете въ ту же ошибку снова… или въ иную, тоже роковую?..
— Никогда! Я могъ бы даже доказать это вамъ, если бы: вы захотѣли.
— Докажите! Сегодня въ девять часовъ вечера я буду у васъ и вы покажете мнѣ все то, на основаніи чего вы принялись за ваше предпріятіе.
— У меня? Подумайте, Розита, если васъ увидитъ кто?
— Никто не увидитъ! Если увидитъ, никто не узнаетъ., да и дѣло это слишкомъ важное, чтобы стѣсняться пустяками. Мнѣ все равно… Ждите меня въ девять часовъ.
X.
правитьИ въ тотъ же вечеръ, въ назначенный часъ, женщина, тщательно укутанная въ черную мантилью, изъ кружевъ конторой виднѣлись только два странно горящихъ глаза, мелькнула около домика, занимаемаго зодчимъ, и исчезла въ дверяхъ его. Никто не видѣлъ ее.
Долго, подробно и насколько могъ проще объяснялъ Аревало своему другу все касающееся до его сооруженія.
Молодая дѣвушка, нервно, лихорадочно прислушивавшаяся ко всему и вникавшая во все, не поняла ни слова изъ всѣхъ подробностей, а между тѣмъ главное она поняла… Она не разумомъ, а, казалось, сердцемъ сообразила въ чемъ была ошибка зодчаго.
Глядя на старые чертежи моста и сравнивая его съ чертежемъ уже почти оконченнаго моста, Розита ясно увидѣла, почувствовала и повѣрила… Ошибка есть! Исправленье просто!
— Да, если бы мостъ былъ вотъ эдакій, а не такой, сказала Розита, — то я глубоко чувствую, что онъ бы существовалъ вѣки-вѣчные. А этотъ мостъ, эта арка? Опять-таки сердце мнѣ говоритъ — она не можетъ держаться въ воздухѣ. Вамъ говоритъ эта вашъ умъ, ваши цифры, а я чувствую это вотъ здѣсь, показала она на сердце. — Я понимать не могу, но чувствую, что вотъ эта часть упирается вотъ въ эту, что онѣ будто набросились другъ на друга, схватились и. держатъ другъ друга въ воздухѣ. А въ этомъ рисункѣ я этого не вижу. Я вѣрю глубоко, что если бы вы могли разрушить это сооруженіе и начать все съизнова, то черезъ три-четыре мѣсяца, хотя бы черезъ полгода, вы создадите мостъ, который останется въ Толедо на вѣчныя времена. Неужели вы не можете разобрать всю середину моста и начать съизнова?
— Нѣтъ, Розита, это немыслимо. Архіепископъ, узнавъ, что я раздѣлываю то, что сдѣлалъ, усомнится, предпріятіе будетъ отъ меня отнято. Онъ предпочтетъ сохранить матеріалъ и ждать, вызывая снова другихъ строителей. Кто же повѣритъ, что я могу соорудить то, за что взялся, когда за двѣ недѣли до окончанія я раздѣлываю почти все, что сдѣлано, чтобы начать съизнова? Кто же поручится, что начавъ вновь, я не кончу тѣмъ же — новою разборкой? Нѣтъ, это немыслимо! Я долженъ кончать то, что существовать не можетъ, и въ день открытія заплатить моей жизнью. Но это — послѣднее дѣло! Мнѣ жизнь не дорога. А позоръ… вотъ это ужасно! Безчестіе!.. Если не навѣки, то надолго Толедо будетъ знать, вспоминать, какъ Хуанъ Аревало строилъ мостъ и погибъ вмѣстѣ съ нимъ въ волнахъ Тахо. Видно такова моя судьба, злая судьба!
— Да, выговорила вдругъ Розита. — Я вѣрю теперь, что я принесла вамъ несчастіе. Я, быть-можетъ, та женщина, про которую вамъ было предсказано. Даже дружеское чувство ваше ко мнѣ оказалось погибелью для васъ! Не познакомься мы, быть-можетъ вы не сдѣлали бы этой ошибки! Да, я противъ воли погубила васъ.
Аревало былъ слишкомъ искренній и правдивый человѣкъ, чтобы противорѣчить теперь дѣвушкѣ. Онъ самъ, какъ истый испанецъ, вѣрилъ теперь, что сближеніе съ Розитой повліяло на неудачу.
Молодые люди разстались предъ полуночью. Аревало проводилъ дѣвушку почти до ея дома по пустыннымъ улицамъ давно спящаго города.
Всю дорогу они не произнесли ни слова. Она шла, опустивъ голову, скрестивъ руки съ мантиліей на груди, тщательно укрываясь изъ боязни встрѣтить кого-либо.
Аревало шелъ рядомъ съ ней, нахлобучивъ свой большой сомбреро на голову и перекинувъ плащъ черезъ плечо, тоже тщательно закрывъ себѣ все лицо.
Когда они были въ нѣсколькихъ шагахъ отъ дома Розиты, она остановилась на углу, въ тѣни, бросаемой большимъ сосѣднимъ домомъ. Она стала предъ нимъ и стояла нѣсколько мгновеній, стояла не двигаясь и не говоря ни слова.
— Что вы? невольно произнесъ наконецъ Аревало, видя во всей фигурѣ дѣвушки что-то загадочное. — Пора, поздно…
— Намъ надо проститься… Проститься навсегда!.. выговорила Розита черезъ силу и дрогнувшимъ голосомъ. — Мы болѣе не увидимся… Завтра утромъ я навсегда покину суету этого грѣшнаго міра.
— Но вы хотѣли отложить до открытія моста! перебилъ онъ.
— Да, но вѣдь это открытіе будетъ вашей погибелью… Зачѣмъ же ждать? Я не хочу!.. Завтра утромъ все рѣшится…
Аревало не отвѣчалъ ни слова.
— Итакъ, надо проститься… понимаете?.. Проститься навсегда! Я хочу послѣдній разъ… Розита запнулась, помолчала. — Вы должны послѣдній разъ, снова черезъ силу выговорила она, — вы должны… я прошу васъ… поцѣловать меня…
— Розита!! вырвалось страстнымъ крикомъ у Аревало.
Но въ тотъ же мигъ дѣвушка обвила его руками и страстно прильнула губами къ его лицу. Чрезъ нѣсколько мгновеній она какъ бы черезъ силу оторвалась отъ него, зарыдала и исчезла за угломъ.
Аревало двинулся за ней, и видѣлъ какъ она мелькнула и исчезла въ калиткѣ небольшого садика своего дома.
— Ужасно! воскликнулъ Аревало. — Какая судьба! И ея и моя!
И вдругъ, здѣсь ему ясно вспомнилось, что въ тѣ дни, въ которые онъ будто тайкомъ отъ себя самого признавался себѣ, что готовъ бы былъ соединить судьбу свою съ этою женщиной и на всю жизнь назвать ее подругой, — въ эти самые дни и произошла грубая ошибка въ сооруженіи.
— Да, гитана права! Женщина погубила меня!
XI.
правитьНа утро Аревало снова былъ на стройкѣ. Рабочіе весело и болтливо занимались своимъ дѣломъ. Всѣхъ оживляла мысль, что скоро конецъ сооруженію.
Старый Гомесъ горделиво и самодовольно прохаживался повсюду. Ему мерещилось, что частица славы зодчаго Хуана Аревало будетъ принадлежать и ему — Гомесу. Онъ все-таки, если не собственноручно, то собственными глазами клалъ здѣсь каждый камень, слѣдя за руками рабочихъ.
Одинъ Аревало, ссылаясь на болѣзненное состояніе, сидѣлъ все время, обхвативъ большую балку рукой и прижавшись къ ней. И въ головѣ его, не переставая, будто билась и трепетала одна и та же мысль.
«Скоро, скоро все это рухнетъ въ волны Тахо вмѣстѣ со мной…»
Затѣмъ, отбросивъ тяжелую думу о себѣ, Аревало воображалъ себѣ, какъ въ эти минуты Розита, уже находящаяся, вѣроятно, въ монастырѣ, приготовляется къ постриженію.
Она точно такъ же умретъ для міра, какъ и онъ умретъ. Онъ погибнетъ въ волнахъ быстрой рѣки, она затеряется въ тиши и покоѣ монастырскихъ стѣнъ. Оба они равно уйдутъ изъ міра людей, суеты и горя.
Однако вечеромъ, дома, Аревало взялся снова за свои вычисленія и планы. Ему какъ бы все не вѣрилось. Но затѣмъ тотчасъ же бросилъ все, даже разорвалъ въ клочья главный листъ съ цифрами и, не раздѣваясь, легъ на постель.
Онъ зналъ, что въ такомъ душевномъ состояніи, въ какомъ онъ находился, сонъ къ человѣку не приходитъ, но лежать въ постели съ закрытыми глазами казалось легче, нежели сидѣть при свѣтѣ огня около всего, что напоминаетъ роковую неудачу.
Много ли прошло времени, что онъ лежалъ въ постели, юнъ даже не зналъ, когда въ маленькомъ домикѣ его раздался шумъ, послышались голоса. Кто-то стучалъ, кто-то звалъ его по имени.
Черезъ силу, лѣниво поднялся онъ и тихо двинулся. Казалось, что для этого человѣка все, что можетъ случиться въ этомъ мірѣ, хотя бы его послѣдній день и свѣтопреставленіе — все было безразлично.
Онъ отворилъ дверь, вышелъ въ корридоръ и за наружной дверью услыхалъ голосъ Гомеса:
— Сеньоръ, отворите! Сеньоръ! Все погибло!
Аревало отомкнулъ замокъ. Гомесъ съ отчаяніемъ на лицѣ бросился къ нему, схватилъ его руками за плечи и, потрясая. воскликнулъ съ рыданіемъ:
— Погибло! Погибло! Все рухнуло!
— Что?! воскликнулъ Аревало.
— Врагъ, тайный врагъ! Или нечистая сила! Или Божье наказаніе!.. Ничего нѣту… Лѣса и центральная часть моста!.. Нѣту!.. Все исчезло въ Тахо.
Аревало въ свой чередъ схватился за Гомеса судорожно стиснутыми руками и вскрикнулъ:
— Отчего? Я не пойму! Говорите…
— Пожаръ!.. Кто-то поджегъ… Лѣса вспыхнули, какъ порохъ… Мнѣ дали знать… я прибѣжалъ тотчасъ, нашелъ лишь море огня, раскаленныя до-бѣла балки… Правый устой моста далъ трещину отъ жара и когда лѣса сгорѣли, вся центральная часть рухнула въ Тахо.
Аревало, пораженный какъ громомъ, прислонился спиной къ стѣнѣ, чтобы не упасть.
— Спасенъ! бормоталъ онъ вслухъ. — Но какъ? Что это? Кто? Враги явились спасителями.
Очнувшись, онъ бросился изъ дому и вмѣстѣ съ Гомесомъ бѣгомъ пустился къ берегамъ Тахо.
Страшная толпа народа заливала весь берегъ. Всѣ толеданцы поднялись и прибѣжали.
Весь городъ уже зналъ, что тайный врагъ зодчаго донъ Аревало, вѣроятно завистникъ его славы, поджегъ лѣса. Раскаленное давно горячимъ испанскимъ солнцемъ, все вспыхнуло въ одинъ мигъ какъ порохъ и сгорѣло въ одинъ часъ времени.
Отъ страшной жары сыроватое сооруженіе, конечно, дало трещину, да къ тому же средина была еще не выведена, — и громадная масса камней рухнула въ Тахо вслѣдъ за лѣсами.
Много усилій понадобилось Аревало, чтобы сдерживать свою радость, свое счастіе при народѣ, а затѣмъ при архіепископѣ. Онъ зналъ, что второй мостъ увѣковѣчитъ его имя.
Едва только наступило утро, Аревало бросился въ тотъ кварталъ, гдѣ былъ домъ Талаверы. Ему не терпѣлось узнать что-либо о Розитѣ, и если она еще не въ монастырѣ, сказать, что спасенъ чудомъ. Онъ не имѣлъ враговъ въ Толедо, а между тѣмъ Господь послалъ ему врага-благодѣтеля. Нельзя было сомнѣваться въ томъ, что былъ совершенъ умышленный поджогъ.
Въ домѣ Талаверы не оказалось никого. Женщина, нянька мальчика, объяснила Аревало, что господа съ утра отлучились, такъ какъ въ домѣ несчастье.
— Молодой сеньорины никто не видалъ съ вечера и неизвѣстно, гдѣ и что она…
Аревало сразу догадался, смутно понялъ все и почувствовалъ второй ударъ въ сердце, но уже иной, чѣмъ при извѣстіи о разрушеніи моста. Онъ не успѣлъ еще вполнѣ уразумѣть все ужасное значеніе словъ женщины, какъ кто-то бросился къ нему съ крикомъ.
Онъ обернулся и увидѣлъ старика Талаверу, блѣднаго, съ искаженнымъ лицомъ.
— Ея нѣту! Она лишила себя жизни! воскликнулъ онъ, рыдая. — Она исчезла!.. Она оставила записку, что ея жизнь въ тягость и что она покончитъ съ собой!
XII.
правитьПрошелъ цѣлый мѣсяцъ. И дѣдъ, и мать Розиты упорно продолжали искать ее повсюду, но конечно тщетно. Дѣвушка исчезла съ лица земли. Говорили, что она утопилась въ бурномъ Тахо; А злобный и коварный потокъ всегда пожиралъ безслѣдно свои жертвы и ни разу еще не возвратилъ ни одного тѣла.
И только одинъ человѣкъ во всемъ Толедо зналъ, какъ погибла Розита… Она исполнила предсказаніе гитаны, что женщина будетъ имѣть роковое вліяніе на всю жизнь Аревало: или погубитъ его, или спасетъ…
Въ началѣ зимы въ Толедо былъ всенародный праздникъ. Не только всѣ жители города, но и поселяне со всѣхъ окрестностей тучей собрались на празднество открытія моста.
Въ присутствіи архіепископа Ильдефонсо и всѣхъ властей лѣса были разрушены. Все, заранѣе подготовленное, эффектно рухнуло въ волны и было унесено быстротечнымъ Тахо. И красивая, легкая, граціозная арабская арка соединила два берега, соединила Тахо съ половиной Испаніи.
Вскорѣ послѣ торжества, сразу прославившійся строитель моста захотѣлъ избавить свою совѣсть и память отъ тяжкаго воспоминанія. Онъ правдиво повѣдалъ архіепископу все горестное приключеніе при сооруженіи моста.
Прошли вѣка… Сооруженіе Хуана Аревало красуется все на томъ же мѣстѣ, почитается однимъ изъ лучшихъ украшеній Толедо. Имя славнаго зодчаго и черезъ нѣсколько вѣковъ уцѣлѣло въ памяти каждаго толеданца. Но кто такая была Розита, и какъ она исчезла изъ міра — знаютъ даже и дѣти толеданцевъ.