Родители Гоголя (Шенрок)/ДО

Родители Гоголя
авторъ Владимир Иванович Шенрок

Опубл.: 1889. Источникъ: az.lib.ru

РОДИТЕЛИ ГОГОЛЯ.

Однимъ изъ важнѣйшихъ вопросовъ при разработкѣ матеріаловъ для біографіи какой-либо исторической личности справедливо считается разъясненіе тѣхъ разнообразныхъ вліяній, которымъ она подверглась съ самаго появленія своего на свѣтъ. Все это представляется не только самою важною, но и самою трудною стороною при изученіи, нуждающеюся въ особенно тщательномъ и серьезномъ къ ней отношеніи и въ строгомъ выборѣ матеріала, такъ какъ преждевременные выводы и обобщенія могутъ иногда не только не принести пользы, но и причинить существенный вредъ. Вотъ та точка зрѣнія, руководствуясь которою, мы рѣшаемся, на основаніи новыхъ, еще не бывшихъ въ печати источниковъ, подвергнуть пересмотру и дополнить разрозненныя свѣдѣнія о родителяхъ Гоголя, отмѣчая при случаѣ тѣ черты ихъ характеровъ, которыя могъ унаслѣдовать ихъ геніальный сынъ. Само собою разумѣется, что въ предлагаемомъ очеркѣ нельзя ожидать не только полнаго освѣщенія всѣхъ сторонъ ихъ жизни, но и желательной равномѣрности въ отношеніи подробностей изложенія, такъ какъ на характерѣ и размѣрахъ его неизбѣжно отражается отрывочность и случайность матеріала, бывшаго въ нашихъ рукахъ.

I.

Скудныя свѣдѣнія, которыя намъ удалось собрать объ отцѣ Гоголя, сводятся, главнымъ образомъ, къ тому, что это былъ человѣкъ выросшій и проведшій всю жизнь въ скромной деревенской обстановкѣ, преданный всей душой семьѣ и роднымъ и не чуждый того мечтательнаго романтизма, который въ старину нерѣдко находилъ себѣ пріютъ въ отдаленныхъ уголкахъ нашего отечества. Природа щедро одарила его, какъ бы предназначивъ для широкаго поприща и серьезной умственной дѣятельности, но судьба и обстоятельства жизни не допустили замѣтно выдѣлиться изъ толпы обыкновенныхъ малороссійскихъ помѣщиковъ. Ему, повидимому, не приходило и на мысль мечтать о литературной извѣстности; ни личный характеръ, чрезвычайно скромный и удовлетворяющійся немногимъ, ни весь складъ жизни не представляли данныхъ для честолюбія этого рода. Совершенно случайное обстоятельство вызвало творчество Василія Аѳанасьевича, но даже и при этихъ условіяхъ историки украинской литературы отводятъ ему почетное мѣсто въ своихъ трудахъ, и смѣло можно утверждать, что мимо, такъ сказать, рекомендаціи со стороны знаменитаго сына, однѣми комедіями-шутками его имя было бы спасено отъ забвенія.

Василій Аѳанасьевичъ Гоголь родился въ 1780 г. въ своемъ наслѣдственномъ хуторѣ Купчинскомъ, близь рѣки Голтвы, въ сотнѣ Шишацкой. Впослѣдствіи этотъ хуторъ былъ по его имени названъ Васильевкой, а по прибавочной фамиліи — Яновщиной. Мы не имѣемъ никакихъ положительныхъ данныхъ, касающихся ранняго его дѣтства; извѣстно только, что онъ былъ сынъ войскового писаря и воспитаніе получилъ въ Полтавской духовной семинаріи, какъ въ единственномъ тогда заведеніи родного города. «Мужъ мой», — говоритъ объ этомъ въ своихъ воспоминаніяхъ жена его, Марья Ивановна, — «учился въ Полтавѣ, гдѣ еще не было, кромѣ семинаріи, ничего». При такомъ отзывѣ Марьи Ивановны, мнѣніе которой могла быть отголоскомъ мнѣнія мужа, можно думать, что развитіемъ своихъ способностей Василій Аѳанасьевичъ былъ обязанъ почти только личной любознательности и живому, наблюдательному уму. Въ этомъ отношеніи судьба его чрезвычайно походитъ на судьбу его знаменитаго сына. Послѣдній, впрочемъ, благодаря исключительному положенію школы, въ которой воспитывался, встрѣтилъ въ ней довольно развитое товарищество, тогда какъ Василій Аѳанасьевичъ, конечно, не могъ особенно похвалиться и въ этомъ отношеніи… Къ счастью, онъ имѣлъ умнаго, хорошо образованнаго отца. Аѳанасій Демьяновичъ, хотя и не принадлежалъ уже къ духовному званію, подобно двумъ ближайшимъ своимъ предкамъ, изъ которыхъ одинъ былъ даже служителемъ алтаря, но также, какъ названные предки, прошелъ черезъ семинарію и завершилъ свое образованіе въ Кіевской духовной академіи. Сохранились воспоминанія, указывающія на то, что Аѳанасій Гоголь получилъ въ академіи настолько основательное для своего времени образованіе, что считался знатокомъ языковъ, особенно латинскаго и нѣмецкаго, которые преподавалъ дѣтямъ своихъ деревенскихъ сосѣдей. О самой женитьбѣ его разсказываютъ анекдотъ, что онъ похитилъ изъ родительскаго дома любимую свою ученицу, Татьяну Семеновну Лизогубъ, дочь бунчуковаго товарища Семена Лизогуба, по матери изъ фамиліи Танскихъ. Онъ предварительно объяснился ей въ любви, скрывъ записку въ скорлупѣ грецкаго орѣха, и, удостовѣрившись во взаимности, обвѣнчался съ нею безъ вѣдома родителей. Отмѣчаемъ этотъ фактъ, какъ единственный извѣстный случай изъ жизни дѣда нашего безсмертнаго писателя, изображенный послѣднимъ въ «Старосвѣтскихъ помѣщикахъ»^[1]. Для насъ особенно важно, что родъ Гоголей-Яновскихъ отличался интеллигентностью и любовью къ умственнымъ занятіямъ. Впрочемъ, Василій Аѳанасьевичъ Гоголь, какъ сынъ помѣщика, уже гораздо меньше заботился о своемъ образованіи. Не предназначая себя по окончаніи курса въ семинаріи къ духовному званію, онъ, не пошелъ по примѣру отца и дѣда въ академію^[2] и считалъ свое образованіе законченнымъ. Старинная рутина помѣщичьяго благодушія и скудный выборъ дорогъ при опредѣленіи карьеры побуждали въ тѣ времена большинство молодыхъ людей, не задумываясь о призваніи, идти по слѣдамъ отцовъ; почти всѣ они посвящали себя сельскому хозяйству и спокойно оставались на всю жизнь въ имѣніяхъ. На девятнадцатомъ году жизни молодой Гоголь поступилъ было въ военную службу корнетомъ, но вскорѣ былъ переименованъ гражданскимъ чиномъ и перешелъ на службу въ малороссійскій почтамтъ^[3]. По выходѣ въ отставку до самой женитьбы онъ долженъ былъ помогать родителямъ въ ихъ хозяйственныхъ заботахъ и большую часть времени употреблялъ на исполненіе разныхъ мелкихъ порученій. Часто приходилось ему ѣздить въ сосѣднія деревни, особенно Сорочныцы, а когда родители уѣзжали изъ Яновщины, на обязанности молодого человѣка лежало занимать гостей. Вообще, онъ игралъ въ домѣ второстепенную роль паныча, которою совершенно удовлетворялся. Самымъ знаменательнымъ событіемъ въ жизни Василія Аѳанасьевича была, конечно, его женитьба на Маръѣ Ивановнѣ Косяровской. Здѣсь особенно выказала себя его романтическая натура. Уцѣлѣвшая небольшая переписка съ невѣстой, а потомъ женой, знакомитъ непосредственно съ его личностью и отчасти со степенью его литературнаго образованія. Чтеніе распространенныхъ тогда сентиментальныхъ романовъ должно было оставить замѣтные слѣды въ его душѣ, если въ минуты страстныхъ изліяній у него вырываются выраженія, отзывающіяся складомъ литературныхъ произведеній его времени. Такія выраженія, какъ «наша дружба основана на священныхъ правилахъ честности», или «я долженъ прикрывать видомъ веселости сильную печаль, происходящую отъ страшныхъ воображеній», даже выборомъ словъ напоминаютъ стиль карамзинскихъ повѣстей и писемъ… Съ будущей своей женой Василій Аѳанасьевичъ былъ знакомъ еще въ дѣтствѣ; какъ сосѣди, они часто видали другъ друга; но когда красивая дочь помѣщика Косяровскаго, получившая впослѣдствіи отъ тетки своей Трощинской за нѣжный цвѣтъ лица прозваніе бѣлянки, стала подростать, — она произвела сильное впечатлѣніе на своего романтика-сосѣда. Въ сердцѣ Василія Аѳанасьевича вспыхнула страсть, увѣнчавшаяся счастливымъ брачнымъ союзомъ, не омраченнымъ ничѣмъ въ продолженіе почти двадцатилѣтней супружеской жизни и оставивиншъ въ пережившей мужа подругѣ жизни самыя свѣтлыя и теплыя воспоминанія. Маръя Ивановна втайнѣ отвѣчала на пылкое увлеченіе жениха, но при всемъ томъ не рѣшалась даже читать его письма, которыя она почтительно передавала нераспечатанными отцу или теткѣ. Приводимъ здѣсь вполнѣ эти записки В. А. Гоголя къ невѣстѣ, писанныя на обрывкахъ простой синей бумаги.

1. «Единственный другъ! И такъ я, полагаясь на ваши увѣренія, осмѣливаюсь назвать васъ другомъ, а болѣе чувствую удовольствіе, что вы, свято почитая добродѣтель, чувствуете цѣну таковой дружбы, основанной единственно на священныхъ правилахъ честности. Тецерь мнѣ одно утѣшеніе въ скукѣ — только къ вамъ писать, а видѣться съ вами нескоро буду. Мои родители ѣдутъ къ вамъ, а я остаюсь дома съ гостьми, а потомъ всюду съ унылымъ сердцемъ по дѣламъ изъ дому. Одно мнѣ осталось облегченіе — видѣть хоть въ одной строкѣ дѣйствіе души вашей. Не лишите меня сего счастія увѣдомить о вашемъ здоровьѣ: оно составляетъ мою жизнь и благополучіе. Прощайте, вашъ вѣчно вѣрный другъ Василій».

2. «Къ великой моей горести я не могу съ вами ничего поговорить, долженъ холодно обходиться и прикрывать видомъ веселости сильную любовь и печаль, происходящую отъ страшныхъ воображеній! Ахъ, можетъ, вы меня не любите! можетъ, вы перемѣнили ужъ свое намѣреніе, но я ничего не знаю, и отчаяніе ежеминутно терзаетъ мое сердце. Я сегодня долженъ ѣхать, не говоря съ вами! О, какъ несносна для меня сія разлука, тѣмъ болѣе, что я не увѣренъ въ вашей любви. Увѣрьте меня хоть однимъ словомъ, пожалѣйте несчастнаго! Прощайте, вашъ вѣчно усердный Василій».

3. «Вы мнѣ не отвѣчали на мою записку! вы меня не жалѣете! Ахъ, когда бы вы знали, какая горесть снѣдаетъ меня! Я не могу уже скрыть своей печали. О, несчастнѣйшій, что я сдѣлалъ! Я васъ огорчилъ! Вы меня не простили! Какъ я могу отсюда^[4] удалиться, покуда вы меня не простите. Пожалѣйте! простите! Удостойте меня одной строчки — и я благополученъ. Болѣе не могу писать: перо выпадаетъ изъ моихъ рукъ».

4. «Единственный другъ! Нѣкоторая надобность заставляетъ меня пробыть здѣсь^[5] до обѣда. Но я сказалъ вчера тетушкѣ, что рано поѣду и что у васъ не буду. Ахъ, какъ бы я желалъ еще васъ увидѣть! Но совѣстно перемѣнять уже то, что сказалъ. Однакожъ тетушка хотѣла писать матушкѣ. Можетъ, вы будете писать; я посылаю нарочнаго человѣка. О, когда бы мнѣ приказали придти за письмомъ! Прощайте, я не могу выразить, что со мною дѣлается. О Боже, какъ я отсюда выѣду! Прошу васъ, пожалѣйте несчастнаго! Не забудьте вашего вѣчно вѣрнаго друга Василія».

5. «Милая Машенька! Многія препятствія лишили меня счастія сей день быть у васъ! Слабость моего здоровья наводитъ страшное воображеніе, и лютое отчаяніе терзаетъ мое сердце. Прощайте, наилучшій въ свѣтѣ другъ! Прошу васъ быть здоровой и не безпокоиться обо мнѣ. Увѣряю васъ, что никто въ свѣтѣ не можетъ столь сильно любить, сколько любитъ васъ и почитаетъ вашъ вѣчно вѣрнѣйшій другъ несчастный Василій. Я завтра ѣду въ Сорочинцы и всячески буду поспѣшать, чтобы скорѣе увидѣться съ вами».

Приписка сбоку:

«Прошу васъ, не показывайте сего несчастнаго выраженія страсти родителямъ вашимъ. И самъ не знаю, какъ пишу».

Но что за личность была невѣста, эта вдохновительница нашего пламеннаго романтика? Съ нею и съ отношеніями ея къ жениху мы знакомимся изъ отрывочныхъ воспоминаній, набросанныхъ ею въ старости, по просьбѣ извѣстнаго біографа ея сына, П. А. Кулиша.

«Дѣтства своего», — разсказываетъ она въ этихъ запискахъ, — «я почти не помню. Отецъ мой былъ женатъ на Марьѣ Ильинишнѣ Шостакъ, служилъ въ военной службѣ, простудился и потерялъ одинъ глазъ, что заставило его выйти въ отставку. Потомъ отецъ мой служилъ въ Орлѣ и оставилъ меня полуторамѣсячной у тетки Анны Матвѣенны Трощинской (сестры отца моего, Ивана Матвѣевича Косяровскаго; у него былъ еще братъ Петръ Матвѣевичъ)^[6]. У нея былъ сынъ, который служилъ въ Петербургѣ; онъ очень любилъ меня. Тетка сама учила меня, какъ могла. Когда отецъ вышелъ въ отставку и пріѣхалъ за мной, я мало знала родителей и мнѣ очень не хотѣлось оставлять тетку; я много плакала. Дома въ хуторѣ (въ семи верстахъ отъ Васильевки) я увидѣла сестру и брата; но очень грустила за теткой (малороссіанизмъ вмѣсто — по теткѣ), которая опять взяла меня и я у нея оставалась до двѣнадцати лѣтъ. Потомъ отецъ получилъ мѣсто почтмейстера въ Харьковѣ и взялъ меня отъ тетки, гдѣ я начала учиться съ братомъ, но скоро доктора совѣтовали отцу оставитъ службу, если не хочетъ потерять совершенно зрѣнія, и мы опять пріѣхали въ свой хуторъ. Въ это время сосѣдъ мой по деревнѣ, будущій мужъ мой, пріѣхалъ къ отцу посовѣтоваться о службѣ въ Харьковѣ. Отецъ мой, указывая на насъ, дѣтей, въ разговорѣ сказалъ: „вотъ моя забота“. Онъ же (Василій Аѳанасьевичъ) подумалъ, глядя на меня: „отъ одной-то я скоро избавлю васъ“. Такъ онъ послѣ мнѣ разсказывалъ. Тогда мнѣ было всего тринадцать лѣтъ. Я чувствовала къ нему что-то особенное, но оставалась спокойной и думала только о теткѣ, моей второй матери, которой я много разсказывала о своей жизни въ Харьковѣ. Женихъ мой часто навѣщалъ насъ (у тетки, въ мѣстечкѣ Ярескахъ). Онъ иногда спрашивалъ меня, могу ли я терпѣть его и не скучаю ли съ нимъ. Я отвѣчала, что мнѣ съ нимъ пріятно, и дѣйствительно, онъ былъ всегда очень любезенъ и внимателенъ ко мнѣ съ самаго дѣтства. Когда я бывало гуляла съ дѣвушками къ рѣкѣ Пслу, то слышала пріятную музыку изъ-за кустовъ другого берега. Не трудно было догадаться, что это былъ онъ. Когда я приближалась, то музыка въ разныхъ направленіяхъ сопутствовала мнѣ до самаго дома, скрываясь въ садахъ. Когда я разсказывала объ этомъ тетушкѣ, она, улыбаясь, говорила: „вотъ кстати ты вышла гулять! Онъ такъ любитъ природу и, пользуясь хорошей погодой, наслаждается музыкой. Но ты больше не ходи гулять такъ далеко отъ дому“. Одинъ разъ, не найдя меня дома, онъ пошелъ въ садъ. Увидя его, я задрожала, какъ въ лихорадкѣ, и вернулась домой. Когда мы остались одни, онъ спросилъ меня, люблю ли я его; я отвѣчала, что люблю, какъ всѣхъ людей. Удивляюсь, какъ я могла такъ скрывать свои чувства на четырнадцатомъ году. Когда я ушла, онъ сказалъ теткѣ, что очень желалъ бы жениться на мнѣ, но сомнѣвается, могу ли я любить его. Она отвѣчала, что я люблю его, что я доброе дитя и могу быть хорошей женой, что она увѣрена, что я люблю его, потому что скучаю, когда долго его не вижу, а что я такъ отвѣчала потому, что боюсь мужчинъ, наслышавшись отъ нея, какіе они бываютъ лукавые. Когда онъ уѣхалъ, тетка позвала меня и передала мнѣ его предложеніе. Я сказала, что боюсь, что подруги будутъ смѣяться надо мной; но она меня урезонила, и насъ сговорили. Родители взяли меня къ себѣ, чтобы приготовить кое-что, и я ужъ не такъ скучала, потому что женихъ мой часто пріѣзжалъ, а когда не могъ пріѣхать, то писалъ письма, которыя я, не распечатывая, отдавала отцу. Читая ихъ, онъ, улыбаясь, говорилъ: „видно, что начитался романовъ!“ Письма были наполнены нѣжными выраженіями и отецъ диктовалъ мнѣ отвѣты. Письма жениха я всегда носила съ собой. Свадьба наша назначалась черезъ годъ. Когда мнѣ было четырнадцать лѣтъ, насъ перевѣнчали въ мѣстечкѣ Ярескахъ; потомъ мужъ мой уѣхалъ, а я осталась у тетки, оттого что еще была слишкомъ молода; потомъ гостила у родителей, гдѣ часто съ нимъ видалась. Но въ началѣ ноября онъ сталъ просить родителей отдать ему меня, говоря, что не можетъ болѣе жить безъ меня. Такъ вмѣсто году я пробыла у нихъ одинъ мѣсяцъ. Они благословили меня и отпустили. Онъ меня привезъ въ деревню Васильевку, гдѣ встрѣтили насъ отецъ и мать. Они приняли меня какъ родную дочь. Свекровь наряжала меня по своему вкусу и надѣвала на меня свои старинныя вещи. Любовь ко мнѣ мужа была неописанная; я была вполнѣ счастлива. Онъ былъ старѣе меня на тринадцать лѣтъ. Я никуда не выѣзжала, находя все счастье дома».

Такъ просто ведетъ Марья Ивановна задушевную повѣсть о свѣтлыхъ дняхъ своей жизни, не вдаваясь въ лишнія подробности и не теряя нити воспоминаній. Свободно и легко изливается на бумагу эта исповѣдь сердца и естественность придаетъ прелесть разсказу. Подобныя отношенія счастливой супружеской четы еще не особенная рѣдкость, но не всегда они выдерживаютъ продолжительный искусъ и не всякая женщина способна такъ занимательно и толково изобразить ихъ. Сравнивая это плавное изложеніе съ пріемами рѣчи Марьи Ивановны въ обыденныхъ письмахъ, невольно дивишься и чистому языку (за исключеніемъ немногихъ провинціализмовъ) и нѣкоторому мастерству разсказа для женщины такого скромнаго образованія. Сила искренняго чувства и правдивость открытой души помогли ей справиться съ непривычкой къ правильному выраженію мыслей, а глубокая привязанность къ покойному мужу, тогда уже полвѣка лежавшему въ могилѣ, не допустила ее до рисовки и аффектаціи, неизбѣжныхъ тамъ, гдѣ кроется фальшь.

Замѣчательно, что самый бракъ съ ея «единственнымъ другомъ» представлялся Марьѣ Ивановнѣ освященнымъ свыше. Въ другомъ мѣстѣ она передаетъ объ этомъ въ слѣдующихъ словахъ:

«Четырнадцати лѣтъ меня выдали за моего добраго мужа, въ въ семи верстахъ живущаго отъ моихъ родителей. Ему указала меня Царица Небесная, во снѣ являясь ему. Онъ меня тогда увидалъ, не имѣющую году, и узналъ, когда нечаянно увидалъ меня въ томъ же самомъ возрастѣ, и слѣдилъ за мной во всѣ возрасты моего дѣтства». («Записки о жизни Гоголя», т. 1, стр. 17). Такимъ образомъ чувство любви къ мужу имѣло у нея и нѣкоторую мистическую окраску.

Бракосочетаніе совершилось въ 1808 году. Молодые зажили счастливой семейной жизнью и въ ветхомъ деревенскомъ домикѣ Яновщины царствовали миръ и согласіе. Характеры обоихъ супруговъ въ высшей степени благопріятствовали полному ладу между ними. Василій Аѳанасьевичъ въ домашней сферѣ отличался замѣчательной мягкостью и добротой, такъ что никто въ домѣ не чувствовалъ суровой власти господина. Легко представить себѣ, какъ любили его свой, когда и посторонніе находили въ его обществѣ отраду и отдыхъ. Таковъ же онъ былъ въ обхожденіи съ прислугой и крѣпостными; всѣ случайныя ихъ неловкости и проступки онъ обращалъ въ шутку, будучи не охотникомъ до строгихъ взысканій. Не станемъ распространяться о гостепріимствѣ Василія Аѳанасьевича, такъ какъ оно достаточно извѣстно; замѣтимъ только, что, можетъ быть, слишкомъ выдвигаютъ обыкновенно неотразимо-обаятельное дѣйствіе, которое его личность производила на окружающихъ. Вѣрное въ своемъ основаніи, такое представленіе грѣшитъ поэтическимъ преувеличеніемъ. Проще и вѣрнѣе характеризуетъ его по воспоминаніямъ извѣстный товарищъ и лучшій другъ Н. В. Гоголя, А. С. Данилевскій, слѣдующими словами: — «онъ былъ человѣкъ въ высшей степени интересный, безподобный разсказчикъ». Эта-то способность его и была, конечно, причиной, что Трощинскій сталъ побуждать его впослѣдствіи сочинять пьесы для сцены.

Несомнѣнно, что, въ свою очередь, и Василій Аѳанасьевичъ нашелъ въ окружающей средѣ много добраго и привлекательнаго и это все болѣе и болѣе должно было привязывать его къ домашнему очагу и направлять по той дорогѣ, которую указали ему обстоятельства.

Деревню онъ оставлялъ крайне неохотно для рѣдкихъ поѣздокъ въ Полтаву и Миргородъ, но оставался тамъ недолго и всегда спѣшялъ къ семьѣ. Однажды только рѣшился было онъ оставить Яновщину для службы въ губернскомъ городѣ, но и тогда единственной побудительной причиной было желаніе служить при вліятельномъ родственникѣ. Это было въ 1806 году, когда Д. П. Трощинскій, выйдя въ отставку, переселился изъ Петербурга въ свое помѣстье Кибинцы (Миргородскаго повѣта) и былъ избранъ полтавскимъ дворянствомъ въ губернскіе маршалы, или предводители. Гоголь занялъ при немъ мѣсто секретаря, но скоро соскучился и вышелъ въ отставку. Не будь Трощинскаго, Василію Аѳанасьевичу не пришло бы и въ голову переѣзжать въ городъ и надѣвать чиновничій мундиръ. Не смотря на ограниченность средствъ, въ службѣ онъ не нуждался, и, чуждый по природѣ мелкаго честолюбія, никогда серьезно ея не искалъ. Въ другой разъ подумывалъ Василій Аѳанасьевичъ уже со всѣмъ семействомъ двинуться въ Полтаву и ради воспитанія дѣтей просить должности. Это было въ то время, когда онъ отдавалъ своихъ сыновей въ гимназію. Но здѣсь главную роль играла, конечно, родительская нѣжность; по крайней мѣрѣ, онъ легко отказался отъ своей мысли, когда по смерти одного изъ сыновей ему удалось устроить другого въ Нѣжинѣ, а такъ какъ вскорѣ, благодаря ходатайству всесильнаго Трощинскаго передъ графомъ Кушелевымъ-Безбородко, послѣдній принялъ на себя безплатное обученіе Никоши, то больше для переѣзда въ городъ не представлялось уже ни малѣйшаго повода.

Большое разнообразіе было внесено въ мирную жизнь Гоголей-Яновскихъ переѣздомъ Трощинскаго въ Малороссію. До того времени Василій Аѳанасьевичъ не встрѣчалъ въ окружающей обстановкѣ ровно ничего, что бы могло ему уккзать на возможность иной жизни, болѣе соотвѣтствующей его природнымъ задаткамъ. Его эстетическая натура проявляла себя и въ крупныхъ, и въ мелкихъ вещахъ, но никому не приходило въ голову серьезно взглянуть на ея указанія, а самъ Василій Аѳанасьевичъ, повидимому, былъ всего менѣе склоненъ прислушиваться къ влеченію своей природы. Онъ какъ бы не чувствовалъ того могучаго голоса, который съ ранняго дѣтства призывалъ къ великой будущности прославившаго его сына, что вполнѣ объясняется совершеннымъ отсутствіемъ въ окружающей средѣ какого-либо намека на серьезный умственный трудъ. Замѣчательно, напримѣръ, что онъ любилъ при всякомъ удобномъ случаѣ писать стихи; но, упражняясь въ поэзіи, онъ единственно забавлялся способностью, шутя, безъ усилій, сочинять вирши. Мы, конечно, не имѣемъ ни малѣйшаго основанія дѣлать заключенія о качествахъ этихъ поэтическихъ упражненій; но отзывъ Марьи Ивановны заставляетъ думать, что мужъ ея вообще легко относился къ своимъ литературнымъ опытамъ, не придавая имъ никакого значенія. «Мужъ мой», — разсказываетъ Марья Ивановна, — «иногда писалъ стихи, но ничего серьезнаго. Къ знакомымъ онъ писалъ иногда письма въ стихахъ, болѣе комическаго характера. Онъ имѣлъ природный умъ, любилъ природу и поэзію». Уже эти слова женщины, далекой отъ литературы, сумѣвшей, однако, замѣтить эстетическія наклонности мужа, не лишены интереса. Но есть большое основаніе предполагать, что при болѣе благопріятныхъ условіяхъ Василій Аѳанасьевичъ могъ бы заявить себя чѣмъ-нибудь болѣе крупнымъ сравнительно съ двумя комедіями, случайно имъ сочиненными и случайно, благодаря громкой извѣстности сына, обратившими на себя вниманіе общества и критики. Прежде всего, живя безвыѣздно въ деревнѣ, онъ, конечно, долго не имѣлъ возможности удовлетворять своей любви къ чтенію. «Книгами мы пользовались изъ библіотеки Трощинскаго», замѣчаетъ въ одномъ мѣстѣ своихъ записокъ Марья Ивановна. Но такой путь для обогащенія ума открылся для Василія Аѳанасъевича уже почти въ тридцатилѣтнемъ возрастѣ, когда строй жизни его давно опредѣлился, и когда по воспитанію, образовавшимся привычкамъ и складу характера, онъ окончательно сдѣлался мирнымъ сельскимъ жителемъ. Исполняя желаніе Трощинскаго, Василій Аѳанасъевичъ удовлетворялъ, конечно, и внутренней потребности творить, но смотрѣлъ на дѣло по обыкновенію легко, низводя свой трудъ на степень простой забавы. Одинъ суровый критикъ драматическихъ пьесъ Гоголя-отца видитъ въ нихъ даже преступленіе противъ народа, полагая, что въ нихъ бары насмѣхались надъ языкомъ, нравами и обычаями того народа, который кормилъ ихъ. Непонятно, откуда авторъ приведенныхъ строкъ почерпнулъ свѣдѣнія о насмѣшливомъ и презрительномъ отношеніи къ народу такого любителя родной Малороссіи и ея преданій, какимъ былъ Д. П. Трощинскій. Но любопытно, что и этотъ критикъ признаетъ, что «въ комедіи Гоголя нѣтъ ни фарса, ни вычурныхъ фразъ, ни лишнихъ лицъ и рѣчей; у него все „у себя дома“, все на мѣстѣ». Согласно другому отзыву, гораздо болѣе авторитетному, В. А. Гоголь, «будучи живымъ членомъ своего общества, захватилъ въ свое творчество украинской простонародной жизни столько, сколько тогдашнее общество требовало для его возсозданія. Шутка и пѣсня для пріятнаго провожденія времени, — вотъ все, чего могъ искать писатель тогдашній въ оставленномъ (?) дворянами родномъ быту и Гоголь-отецъ очень искусно и умно почерпнулъ изъ него эти элементы для своей комедіи».

Но и въ другихъ отношеніяхъ, кромѣ этихъ полушутливыхъ литературныхъ опытовъ, сближеніе съ Трощинскимъ было полезно Василію Аѳанасьевичу, не говоря уже о томъ, что маленькій его Никоша много выигралъ для своего эстетическаго развитія, имѣя случай видѣть интеллигентную среду, окружавшую Трощинскаго. Справедливо и мѣтко называетъ Кулишъ, въ одной изъ своихъ статей, Кибинцы (имѣніе Трощинскаго) «Аѳинами временъ Гоголева отца». Неумолимое время не пощадило никакихъ слѣдовъ былого великолѣпія Кибинцевъ; не уцѣлѣли ни богатая избранная библіотека, ни рѣдкія, дорогія картины, ни прекрасная мебель или коллекціи оружія, монетъ, медалей и даже табакерокъ, ни даже такія вещи, какъ бюро королевы Маріи Антуанеты и принадлежавшіе ей великолѣпные фарфоровые часы и подсвѣчники. Все продано, все исчезло! Но кто зналъ Кибинцы въ дни ихъ величія и славы, тѣ не могутъ и теперь безъ увлеченія вспомнить объ этомъ сказочномъ міркѣ. Все здѣсь говорило, что хозяинъ былъ человѣкъ просвѣщенный, съ тонкимъ вкусомъ и большой разносторонней любознательностью. Много было приманокъ, привлекавшихъ сюда всѣхъ, кто имѣлъ возможность проникнуть въ кибинцскіе чертоги. Здѣсь былъ вѣчный пиръ въ праздникъ и въ будни, Кто бы и когда ни подъѣзжалъ къ господскому дому въ Кибинцахъ, уже издалека начиналъ различать звуки домашняго деревенскаго оркестра, казавшіеся сначала какимъ-то неопредѣленнымъ гуломъ и становившіеся по мѣрѣ приближенія все явственнѣе и громогласнѣе, и, наконецъ, передъ путникомъ выросталъ величавый домъ Трощинскаго съ примыкавшими къ нему безчисленными флигелями и службами. Домъ этотъ походилъ больше на обширный клубъ или гостинницу, чѣмъ на обыкновенный домашній очагъ, Все было поставлено въ немъ на широкую ногу, всего было въ изобиліи и вездѣ блистали изящество и красота. Гостей въ Кибинцахъ круглый годъ бывало такъ много, что исчезновеніе однихъ и появленіе другихъ было почти незамѣтно въ этомъ волнующемся морѣ. Большинство изъ нихъ пользовались особыми помѣщеніями и всевозможнымъ комфортомъ: каждому присылался въ его комнату чай, кофе или десертъ, и лишь къ обѣду всѣ должны были въ строго — опредѣленный часъ собираться по звонку. До какихъ широкихъ размѣровъ доходило хлѣбосольство Трощинскаго, показываетъ слѣдующій примѣръ. По словамъ А. С. Данилевскаго, однажды былъ преоригинальный случай съ какимъ-то артиллерійскимъ офицеромъ Б***. Онъ попалъ въ Кибинцы случайно передъ именинами Трощинскаго и въ видѣ сюрприза устроилъ фейерверкъ. За услугу его обласкали, и ему такъ понравилось у Трощинскихъ, что онъ такъ и остался у нихъ проживать года на три. Впрочемъ, при всемъ гостепріимствѣ Трощинскій былъ нѣсколько натянутъ и не особенно привѣтливъ въ обращеніи. А C. Данилевскій передаетъ, что много разъ случалось ему бывать въ Кибинцахъ и Ярескахъ вмѣстѣ съ H. B. Гоголемъ и гостить подолгу, но Трощинскій едва ли промолвилъ съ ними даже слово. Съ гостями онъ вообще бесѣдовалъ мало и любилъ при нихъ раскладывать гранъ-пасьянсъ. Передъ обѣдомъ гости, располагаясь въ разныхъ концахъ столовой, обыкновенно напряженно ожидали хозяина. Наконецъ, появлялся Дмитрій Прокофьевичъ, всегда въ полномъ парадѣ, во всѣхъ орденахъ и лентахъ, задумчивый, суровый, съ выраженіемъ скуки или утомленія на умномъ старческомъ лицѣ. Усвоенная во время придворной жизни величавость, первенствующая роль хозяина и оказываемые наперерывъ со всѣхъ сторонъ знаки подобострастія давали ему видъ козырнаго короля среди этой массы людей. При всемъ томъ это былъ человѣкъ очень добрый, готовый помогать и оказывать покровительство, кому было возможно…

У этого-то «царька», какъ называли въ сосѣдствѣ Трощинскаго, Василій Аѳанасьевичъ состоялъ на правахъ родственника, хотя они далеко не были на равной, дружеской ногѣ, какъ обыкновенно думаютъ. Не смотря на то, что просвѣщенный сановникъ умѣлъ цѣнить способности Гоголя, особенно драматическія, и знаніе горячо любимой Малороссіи, онъ, все-таки, не дѣлалъ для него исключенія въ характерѣ своихъ отношеній къ окружающимъ и всегда держалъ его на извѣстномъ разстояніи. Впрочемъ, Василій Аѳанасьевичъ, имѣя несомнѣнныя преимущества передъ толпой случайныхъ посѣтителей Кибинцевъ, и самъ не становился съ Трощинскимъ на одну доску, чего не допускала значительная разница между ними и въ возрастѣ, и въ положеніи. Относясь къ Трощинскому, какъ къ покровителю, онъ раздѣлялъ съ другими чувство благоговѣнія передъ нимъ, что, конечно, исключало всякую возможность панибратства. Но во время пріѣздовъ своихъ въ Кибинцы Василій Аѳанасьевичъ могъ свободно располагаться въ предоставленномъ въ его полное распоряженіе флигелѣ и помѣстить въ немъ всю семью, хотя, какъ человѣкъ деликатный, онъ лишь въ крайности думалъ было однажды воспользоваться этимъ правомъ не выздоровѣла» и проч. Также стѣснялся и H Б. Гоголь иногда заѣзжать по дорогѣ изъ Нѣжина въ Кибинцы. «Прошу васъ, дражайшая маменька, распорядиться такъ, чтобы намъ не заѣзжать въ Кибницы. ябо платья у меня совсѣмъ нѣтъ, кромѣ того, которое на мнѣ». Но съ другой стороны онъ могъ свободно пользоваться книгами изъ библіотеки Трощинскаго: «Сдѣлайте милость, пришлите намъ на дорогу, для разогнанія скуки долго оставаться на постоялыхъ дворахъ. нѣсколько книгъ изъ Кибинцевъ» (Соч. Гог., изд. Кул., т. V, стр. 13 и 24).</ref>. Кромѣ того, къ его услугамъ былъ экипажъ, люди для посылокъ. наконецъ, онъ могъ во всякое время пользоваться совѣтами домашнихъ врачей Трощинскаго. Случалось, что и самъ Дмитрій Прокофьевичъ пріѣзжалъ къ нему, а потомъ ко вдовѣ его, со всѣмъ штатомъ, съ челядью и шутами. Въ дѣлахъ практической важности Трощинскій всегда оказывалъ содѣйствіе любимому родственнику и его семьѣ. Поѣздки къ Трощинскому вносили большое разнообразіе въ жизнь васильевскихъ помѣщиковъ, давая имъ возможность многое видѣть и узнавать.

Въ запискахъ Марьи Ивановны, мы находимъ всего нѣсколько строкъ о посѣщеніяхъ ею и мужемъ Кибинцевъ: «Я никуда не выѣзжала, находя все счастье дома, Потомъ мы проживали у Дмитрія Прокофьевича Трощинскаго, который поселясь въ Малоросссіи, рѣдко насъ отпускалъ домой. Тамъ я видѣла все, чего не искала въ въ свѣтѣ: и балы, и театры, и отличное общество; бывали даже пріѣзжіе изъ обѣихъ столицъ. Но я всегда была рада ѣхать къ себѣ въ деревню».

II.

Не воспитавъ и не обработавъ свой талантъ, Василій Аѳанасьевичъ не сдѣлался также хорошимъ помѣщикомъ, къ чему, впрочемъ, не имѣлъ никакого призванія. По крайней мѣрѣ, онъ не пріобрѣлъ въ этой области выдающейся опытности и познаній, какъ того можно было ожидать отъ человѣка его дарованій, прожившаго весь вѣкъ въ деревнѣ.^[7] И какъ деревенскій житель, Василій Аѳанасьевичъ отличался преимущественно эстетическими наклонностями, которыя обнаруживались въ любви къ саду и полямъ, въ упоеніи мелодичнымъ пѣніемъ соловьевъ и въ тонкомъ вкусѣ, проявляемомъ въ выборѣ и покупкѣ вещей для дома, наконецъ, въ планахъ, составляемыхъ относительно дома, усадьбы. Въ саду онъ любилъ устраивать изящные гротики, красивыя бесѣдки. Въ немъ онъ проводилъ цѣлые дни, не замѣчая времени за работами, или, любуясь посаженными имъ подростающими деревьями, изъ которыхъ многія донынѣ сохранились въ обширномъ саду Васильевки^[8].

Каждая дорожка, каждая аллея носила у него особыя названія, при чемъ нѣкоторыя изъ нихъ характеризуютъ его сентиментальные вкусы, какъ, напр., «долина спокойствія», находившаяся въ сосѣднемъ съ Васильевкой лѣску Яворовщинѣ (отъ слова яворъ), излюбленномъ мѣстѣ прогулокъ какъ Василія Аѳанасьевича, такъ и Николая Васильевича^[9]. Къ сожалѣнію, протекшее полустолѣтіе наложило свою желѣзную руку на многое и въ этой усадьбѣ (въ томъ чредѣ и на «долину спокойствія», да и самый лѣсокъ вырубленъ на продажу лѣтъ пятнадцать тому назадъ^[10].

Возвращаясь къ разсказу Марьи Ивановны, не можемъ не отмѣтить того обстоятельства, что ея записка почти исключительно посвящена разсказу о мужѣ, такъ что этимъ оттѣснены на второй планъ даже воспоминанія объ обожаемомъ сынѣ, о которомъ она говоритъ только вскользь. Какъ видно, дорогая ей память о счастливыхъ годахъ замужества заслоняла для нея всю послѣдующую жизнь. Въ дальнѣйшемъ разсказѣ она съ особенной любовью и обстоятельностью передаетъ только о другомъ важнѣйшемъ событіи своей жизни — построеніи храма въ Васильевкѣ.

"Церкви еще у насъ не было и люди оттого терпѣли много неудобствъ, особенно въ дурную погоду и при переѣздахъ черезъ рѣку Голтву. Я начала просить мужа строить церковь. Онъ удивился и сказалъ: «Помилуй! какъ мы будемъ строить церковь, когда у меня нѣтъ и 500 руб.» Я отвѣчала, что Богъ поможетъ. Въ это время пріѣхала маменька^[11] и начала также уговаривать. «И видно, что на это было Божье соизволеніе, потому что все начало устраиваться какъ бы само собою: на другой день пріѣхалъ архитекторъ италіанецъ, жившій у Дм. П. Трощинскаго. Онъ охотно сдѣлалъ планъ маленькой церкви для своей деревни (двѣсти душъ) и кстати явился каменщикъ, искавшій работы. Когда ему показали планъ и спросили, что онъ возьметъ за то, чтобы надѣлать кирпичъ съ нашими рабочими. Онъ потребовалъ пять тысячъ и приступилъ къ работѣ. Онъ бралъ деньги по частямъ. но требовалъ прибавки, сожалѣя, что дешево запросилъ. Мы ему прибавили еще тысячу рублей. И такъ, съ Божіей помощью церковь была окончена вчернѣ въ теченіе двухъ лѣтъ^[12]. Потомъ мы поѣхали въ Ромны на Ильинскую ярмарку и перемѣнили старинное серебро на церковныя вещи. И черезъ три года послѣ постройки началось служеніе».

Впослѣдствіи, по смерти мужа, Марья Ивановна много заботилась объ изготовленіи плащаницы для церкви и въ продолженіе почти цѣлаго года въ каждомъ письмѣ къ одному изъ родственниковъ, жившему въ Одессѣ и слѣдившему за исполненіемъ работы, освѣдомлялась о ходѣ дѣла^[13].

Постройка церкви въ хуторѣ имѣла, несомнѣнно, чрезвычайно важное значеніе не только для обитателей Васильевки, но отчасти и для ближайшихъ сосѣдей, такъ какъ въ то время еще мало было храмовъ въ окрестныхъ деревняхъ, а дороги были невыносимо плохи и грязны, такъ что предпринимать далекія странствованія по оврагамъ и балкамъ было крайне затруднительно и неудобно. Марья Ивановна имѣла полное основаніе гордиться сооруженіемъ храма, для котораго не жалѣла ни тратъ, ни хлопотъ, совершая это дѣло съ глубокимъ сознаніемъ важности принятой на, себя священной обязанности. При своей сообщительности, не смотря на обычную скромность, она любила вспомнитъ и поразсказать, какъ строилась церковь и какъ, какъ бы по благословенію свыше, неожиданно и легко устранялисъ всѣ препятствія, и дѣло устраивалось само собой^[14]…

Но построеніе храма было лишь важнѣйшимъ, а не единственнымъ благодѣяніемъ, оказаннымъ цѣлой округѣ васильевскими помѣщиками. Весьма полезною оказалась учрежденная въ деревнѣ ярмарка, собирающаяся донынѣ по четыре раза въ годъ въ сроки чрезвычайно удачно выбранные и установленные Василіемъ Аѳанасьевичемъ^[15].

Всегдашняя готовность дѣлать добро и неизмѣнныя привѣтливость и радушіе были одинаково свойственны обоимъ супругамъ и служили для нихъ залогомъ прочнаго нравственнаго союза.

Позволимъ себѣ сдѣлать здѣсь небольшое отступленіе и привести интересный разсказъ А. О. Данилевскаго о его первомъ знакомствѣ съ Н. В. Гогодемъ и его родителями, записанный нами дословно.

"Я съ Гоголемъ познакомился въ дѣтствѣ. Мнѣ было семь лѣтъ. Наши родители вмѣстѣ воспитывались въ Кіевской духовной академіи. Однажды пріѣхали мы съ отцомъ къ нему въ деревню. Мы жили отъ нихъ верстахъ въ тридцати, въ Семеренькахъ. Мы были около Рождества. Тутъ я увидѣлъ въ первый разъ маленькаго Никошу, будущаго моего друга. Онъ былъ нездоровъ и лежалъ въ постели. Мы играли съ его младшимъ братомъ Иваномъ. Впослѣдствіи, въ одномъ изъ писемъ ко мнѣ, онъ припоминалъ о началѣ знакомства: «помнишь, какъ ты въ первый разъ ѣлъ у насъ клюкву». Мы пробыли нѣсколько дней. Я возвратился съ отцомъ домой и въ этотъ довольно значительный промежутокъ времени мы не видались. Я лишился отца; моя мать вышла за Василія Ивановича Черныша (его имѣніе, Толстое, находилось верстахъ въ шести отъ Васильевки). Въ 1818 г. я поступилъ въ Полтавскую гимназію и здѣсь встрѣтился съ Гоголемъ. Послѣ непродолжительнаго разговора мы вспомнили другъ друга. Вмѣстѣ съ нимъ мы пробыли года два. Онъ жилъ у учителя Спасскаго съ братомъ. Въ 1822 г. я поступилъ въ Нѣжинъ и съ тѣхъ поръ мы были неразлучны и всегда вмѣстѣ ѣздили домой съ Петромъ Александровичемъ Барановымъ (сыномъ вотчима). Варановъ былъ нашимъ менторомъ; онъ былъ въ первомъ выпускѣ, — постарше насъ обоихъ. Разскажу одинъ забавный случай. Одинъ разъ (въ первый годъ) мы должны были вмѣстѣ съ Гоголемъ ѣхать домой; тутъ былъ и Барановъ. Прислали за нами лошадей; съ нами навязался ѣхать одинъ изъ нашихъ гувернеровъ, Зельднеръ. Коляску прислали четверомѣстную, но къ намъ еще напросился Щербакъ, который былъ знакомъ съ семействомъ Гоголя. (Онъ жилъ около Пирятина; это были довольно богатые люди). Зельднеръ тогда имѣлъ еще для насъ авторитетъ; его присутствіе было для насъ стѣснительно. Онъ ѣхалъ и ко мнѣ, и къ Гоголю, но намъ обоимъ не хотѣлось его брать. Когда условились ѣхать, то онъ пошелъ съ нами на черный дворъ, гдѣ была коляска; онъ намъ хотѣлъ доказать, что можно ѣхать впятеромъ. Онъ былъ очень забавенъ; ноги циркулемъ; мы надъ нимъ подсмѣивались. Наконецъ, все было готово къ отъѣзду. Наканунѣ отъѣзда, жена Зельднера, Марья Николаевна, приготовила пирожки, и мы должны были на другой день, чѣмъ свѣтъ выѣхать. Мы составили заговоръ уѣхать раньше. На другой день утромъ человѣкъ Гоголя, Ѳедоръ, пріѣхавшій за нами, разбудилъ насъ въ музеѣ (такъ назывались отдѣленія, ихъ было три; старшій, средній и младшій). Зельднеръ, проснувшись, не хотѣлъ ни за что вѣрить, что мы уѣхали. «А, мерзкая мальчишка!», — повторялъ онъ и вездѣ насъ искалъ. Дорога была продолжительная; мы ѣхали на своихъ и на третій день прибыли. Дорогой дурачились, и Гоголь выкидывалъ колѣна. Щербакъ былъ грузный мужчина съ большимъ подбородкомъ. Когда онъ заснетъ, Гоголь бывало намажетъ ему лицо халвой и мухи его облѣпятъ; когда кучеръ запрягалъ лошадей, мы наводили стекла на ихъ крупы. Дорога была веселая. Когда проѣзжали Ярески, мы подбирались къ Толстому. (Дмитрій Прокофьевичъ жилъ въ Кибинцахъ, но на лѣто переѣзжалъ въ Ярески). Это была родина Марьи Ивановны Гоголь. Здѣсь съ нами повстрѣчались Василій Аѳанасьевичъ и Василій Ивановичъ. Кажется, это была случайная, а не намѣренная встрѣча. Василій Аѳанасьевичъ былъ красивѣе сына. Помню какъ теперь, шляпа была у него лощеная, матросская (человѣкъ онъ былъ въ высшей степени интересный, безподобный разсказчикъ). Я зналъ также Татьяну Семеновну, мать Василія Аѳанасьевича. Въ саду былъ маленькій домикъ; тамъ жила она въ старости. Отецъ Василія Аѳанасьевича. былъ домашнимъ учителемъ у Лизогуба и женился на его дочери; имѣнье принадлежало Татьянѣ Семеновнѣ. Татьяна Семеновна была сморщенная, какъ губка, вѣчно ходила съ палочкой; молчаливая была, добрая, прекрасная старушка; Николай Васильевичъ любилъ ее. Онъ былъ очень почтителенъ съ отцомъ, съ матерью; съ послѣдней впослѣдствіи онъ бывалъ и рѣзокъ, но всегда говорилъ о ней съ любовью и съ большимъ уваженіемъ. Когда мы съ нимъ были вмѣстѣ въ Парижѣ, онъ, возвращаясь съ А. И. Тургеневымъ, разстроенный, сказалъ мнѣ: «Ты знаешь, какъ я люблю мою мать! Если бы я потерялъ мать, и тогда я не былъ бы такъ подавленъ и удрученъ, какъ теперь: Пушкинъ умеръ!»

«Въ школѣ Гоголь ничѣмъ не обращалъ на себя вниманія; онъ былъ худенькій, золотушный мальчикъ; лицо было какое-то прозрачное; вѣчно у него была течь изъ уха^[16]… Впрочемъ подъ конецъ онъ сталъ выдаваться: онъ былъ нашимъ редакторомъ. Сначала онъ писалъ стихи и думалъ, что поэзія его призваніе. Мы втроемъ съ нимъ и Прокоповичемъ выписывали журналы, альманахи. Онъ заботился о высылкѣ денегъ. Мы втроемъ отправлялись за ними и читали. „Онѣгинъ“ выходилъ по главамъ; мы имъ восхищались съ благоговѣніемъ. Нашъ проф. Никольскій Пушкина не признавалъ и даже Державинъ былъ для него новый человѣкъ. Гоголь его отлично копировалъ. Гоголь воспроизводилъ такія черты, которыхъ никто изъ насъ раньше не замѣчалъ, но которыя были чрезвычайно характерны. Онъ былъ превосходный актеръ; если бы его приняли на сцену, онъ былъ бы, вѣроятно, Щепкинымъ. Эту способность и юморъ онъ унаслѣдовалъ отъ отца, который представлялъ истый типъ малороссійскаго казака; у него было серьезное лицо, но правильный черты. Носъ у Гоголя былъ отцовскій, но глаза, брови и весь обликъ — матери. Какъ и отецъ, Гоголь почти не имѣлъ растительности на лицѣ. Помню, какъ онъ былъ удрученъ, когда получилъ извѣстіе о смерти отца… Потомъ онъ смотрѣлъ на себя, какъ на главу семейства. Тутъ произошелъ переломъ онъ изъ ребенка превратился въ юношу.»

Возвращаюсь къ прерванному мною разсказу. Хотя годы супружества Маріи Ивановны были золотымъ временемъ ея жизни, но и она перенесла не мало невзгодъ. Вотъ какъ она разсказываетъ объ этомъ въ своихъ запискахъ: «Жизнь моя была самая спокойная; характеръ у меня и у мужа былъ веселый. Мы окружены были добрыми сосѣдями. Но иногда на меня находили мрачныя мысли. Я предчувствовала несчастія; вѣрила снамъ. Сначала меня безпокоила болѣзнь мужа. До женидьбы у него два года была лихорадка, отъ которой его вылечилъ извѣстный въ то время докторъ Трофимовскій^[17]. Потомъ онъ былъ здоровъ, но мнителенъ. У насъ было двѣнадцать дѣтей, изъ которыхъ болѣе половины мы потеряли. Тяжело было это переносить, но я, щадя мужа, подавляла горе и старалась быть спокойной. Изъ шести сыновей остался одинъ, который замѣнилъ намъ всѣхъ. Но и его взялъ у меня Богъ — да будетъ Его святая воля! Потомъ смерть любимой моей дочери разстроила его здоровье. Потомъ мы лишились всѣхъ среднихъ дѣтей. Старшій сынъ и тогда отличался отъ обыкновенныхъ дѣтей. Дочь Марія была на три года моложе его и потомъ остались только меньшія три дочери».

Утраты и огорченія неизбѣжны въ самой счастливой жизни. Марья Ивановна это хорошо понимала и пока не сѣтовала на судьбу. Покорность Провидѣнію, о которой она часто говорила, дѣйствительно была не фразой; но справедливость требуетъ сказать, что тихое и кроткое настроеніе у нея наступало уже тогда, когда горе успѣвало нѣсколько улечься. Въ первыя же минуты испытанія она была даже склонна впадать въ отчаяніе, что повторялось впослѣдствіи нерѣдко, такъ какъ по природной добротѣ она горячо принимала къ сердцу не только собственныя несчастія, но и горе близкихъ людей. Но пока, при жизни мужа, она еще не предавалась тому безпредѣльному отчаянію, которое овладѣвало ею потомъ. «Тяжело было это переносить», — говоритъ Марія Ивановна, — «но я, щадя мужа, подавляла горе и старалась быть спокойной».

Нить счастливой супружеской жизни порвалась быстро и неожиданно. Хотя болѣзнь Василія Аѳанасъевича тянулась нѣсколько лѣтъ, но онъ не обращалъ на нее вниманія и ограничивался совѣтами кибинцскаго врача во время случайныхъ посѣщеній Трощинскаго, не считая нужнымъ предпринимать систематическое леченіе. Неудобства сообщеній и привязанность къ семьѣ были слишкомъ естественными причинами, объясняющими такую безпечность. Когда внезапно обнаружилось замѣтное ухудшеніе въ состояніи его здоровья, онъ собрался на нѣсколько дней отправиться въ Кибинцы, вѣроятно, чтобы посовѣтоваться съ докторомъ. Вотъ какъ разсказываетъ объ этомъ Марья Ивановна: «Мужъ мой болѣлъ въ продолженіе четырехъ лѣтъ, и когда пошла кровь горломъ, онъ поѣхалъ въ Кибинцы, чтобы посовѣтоваться съ докторомъ. Я была тогда на послѣднемъ мѣсяцѣ беременности и не могла ѣхать съ нимъ. Ему очень не хотѣлось уѣзжать и. прощаясь, онъ сказалъ, что можетъ быть, безъ меня придется умереть, но лотомъ самъ испугался и прибавилъ: „можетъ, долго тамъ пробуду, но постараюсь скорѣе вернуться“. Я получала отъ него часто письма; онъ все безпокоился обо мнѣ. Я не знала, что жизнь его была въ опасности и далека была отъ мысли потерять его».

Въ дорогѣ, приступы болѣзни Василія Аѳанасьевича обозначились яснѣе и заставили подумать о леченіи серьезнѣе. Стѣсненія въ груди и геморроидальныя страданія тревожили больного днемъ и ночью, и лишили его сна. Во второмъ письмѣ онъ уже называетъ себя несчастнымъ страдальцемъ и жалуется на боли, но все еще не подозрѣваетъ всей опасности или не хочетъ въ ней сознаться: «мнѣ хорошо, но грудью страдаю ужасно и спать едва могу». Отправляясь въ Кибинцы, онъ предполагалъ пробыть тамъ недѣли двѣ; но тотчасъ же оказались разныя неудобства, заставившія перемѣнить планъ. Пришлось рѣшиться на временное устройство на квартирѣ въ Лубнахъ, уѣздномъ городѣ, верстахъ въ 20-ти за Кибинцами. Главная причина такой перемѣны заключалась въ непокойной, стѣснительной обстановкѣ при обычномъ кибинцскомъ многолюдствѣ; что могло быть выиграно для здоровья отъ постояннаго надзора доктора, то парализировалось съ другой стороны неустранимыми мелочными причинами, крайне тягостными для больного. Марья Ивановна, узнавъ, что мужъ рѣшился пользоваться совѣтами уѣзднаго доктора въ Лубнахъ, сильно безпокоилась, чтобы онъ не поѣхалъ на нѣсколько дней въ Кибинцы по случаю приближавшагося праздника св. Пасхи. «Ты пишешь, что до праздника будешь въ Лубнахъ, а праздникъ гдѣ же ты будешь принимать (встрѣчать)? Когда бы не дома, я бы желала, чтобы въ Лубнахъ, чтобы не прерывать леченія для того, чтобы ѣхать въ Кибинцы, а тамъ будутъ бостоны. Ольга Дмитріевна^[18] пишетъ, что будутъ Родзянки на праздники и ты себя можешь опять разстроить». Этотъ отвѣтъ былъ вызванъ извѣщеніемъ о подробностяхъ новаго рѣшенія. «Выѣхавъ изъ дому. принужденъ я былъ ночевать въ Ярескахъ, а оттуда въ понедѣльникъ пріѣхалъ въ Кибинцы, хотя съ большою нуждою, но благополучно. Здѣсь всѣ здоровы и веселы. Я сейчасъ послалъ о. Емельяна къ Голованеву (доктору въ Лубнахъ) договорить тамъ для себя квартиру, для чего и нужно мнѣ для тамошняго прожитія прислать изъ дому разныхъ припасовъ, а если бы возможно, и повара. О семъ приложу особую записку по возвращеніи о. Емельяна изъ Лубенъ». Далѣе слѣдуютъ распоряженія по хозяйству, чтобы приказчикъ берегъ плотину въ случаѣ наводненія, чтобы была поймана рыба для продажи, если будетъ тепло и позволитъ время. Практическія заботы выступаютъ на первый планъ вслѣдствіе недостатка денегъ для леченія и въ виду приближающагося праздника и предстоящей ярмарки. Приходилось позаботиться наскоро о сборѣ подушныхъ, о продажѣ скота за самую дешевую цѣну, чтобы выручить деньги на помѣщеніе и прожитокъ въ Лубнахъ. Рѣчь идетъ почти исключительно о продажѣ кое-какого имущества и предотвращеніи возможныхъ убытковъ. Опасенія супруговъ были направлены особенно на разныя случайныя проволочки и задержки со стороны врачей. Недѣли черезъ двѣ послѣ отъѣзда мужа, Марья Ивановна писала, ему: «Малютки наши, слава Богу, всѣ здоровы и всякій день тебя вспоминаютъ, даже Таня, — такъ что заставляютъ меня думать, что ты скоро пріѣдешь», и тотчасъ за этими строками слѣдуютъ сообщенія о дѣлахъ хозяйства: «и еще одну пару быковъ продали и проч.». Во время отсутствія Василій Аѳанасьевичъ продолжалъ распоряжаться всѣми дѣлами по имѣнію и Марья Ивановна лишь неуклонно слѣдовала его инструкціямъ и, аккуратно увѣдомляя объ исполненіи ихъ, немедленно передавала всѣ распоряженія приказчику; въ случаяхъ же непредвидѣнныхъ тотчасъ писала мужу и спрашивала его мнѣнія и совѣта.

Съ трогательною заботливостью въ каждомъ письмѣ Василій Аѳанасьевичъ, тосковавшій по женѣ, даетъ ой наставленія относительно ея здоровья.

«Я травку, присланную тобою, пью, но ничего непомогаетъ», — отвѣчаетъ мужу Марья Ивановна. Между тѣмъ, его собственные дни были сочтены и вскорѣ Марья Ивановна вмѣсто обычнаго письма получила извѣстіе о его смерти.

«Послѣ родовъ», — пишетъ она, «на второй недѣлѣ, я только начала ходитъ по комнатѣ и ожидала мужа, чтобы крестить дитя, какъ вмѣсто мужа пріѣхала жена доктора, акушерка, чтобы по просьбѣ мужа вести меня къ нему. Я очень встревожилась и подумала, что, вѣрно, ему очень худо, если онъ меня вызываетъ еще больную. Мы только выѣхали со двора, какъ увидѣли верхового, который подалъ письмо докторшѣ; она, прочтя письмо, вспыхнула и сказала: „вернемся; Василій Аѳанасьевичъ самъ пріѣдетъ!“ Не буду описывать своего отчаянія. Когда привезли его тѣло къ церкви, раздался ударъ колокола. О, Боже! какой это былъ звукъ! Я безъ слезъ не могу вспомнить! Только на пятый день могли его хоронить, такъ какъ многое не было готово. Меня не пускали къ нему, пока не внесли въ церковь, а то онъ все былъ въ экипажѣ^[19]. Мнѣ послѣ говорили, что я, увидя его, начала громко говорить къ нему и отвѣчать за него. Я просила и для меня оставить мѣсто въ склепѣ. Тетка не оставляла меня до шести недѣль и дѣтей мнѣ не показывала. Старшіе двое учились — сынъ въ Нѣжинѣ, а дочь у m-me Аридтъ, матери извѣстнаго придворнаго медика^[20]. Тетка уговорила меня беречь себя для дѣтей и показала мнѣ ихъ въ траурѣ. Когда я вышла въ первый разъ въ садъ, мнѣ такъ странно казалось, что все на томъ же мѣстѣ, ничто не измѣнилось: мнѣ казалось, что все должно было погибнуть. Я молила Бога оставить мнѣ остальныхъ дѣтей и единственнаго сына, котораго любила больше всей жизни. При мужѣ я почти ничѣмъ не занималась, теперь все обрушилось на меня! Можетъ, эти заботы и спасли меня. Время начало уносить мое горе, имѣя отраду въ моемъ сынѣ. Мнѣ было 59 лѣтъ, когда я получила извѣстіе о потерѣ моего дорогого сына».

Здѣсь обрываются записки М. И. Гоголь. Отсылая интересующихся къ нашей брошюрѣ «Ученическіе годы Гоголя», гдѣ подробно охарактеризована жизнь М. И. по смерти мужа, остановимся здѣсь лишь на описаніи ея обычнаго времяпровожденія и затѣмъ перейдемъ къ характеристикѣ отношеній ея къ сыну.

Вставъ довольно поздно, она проводила каждое утро по нѣскольку часовъ за письменнымъ столомъ, читала, писала письма иногда гуляла. Часто раскладывала гранъ-пасьянсъ или что-нибудь работала, никуда не спѣша, по своей привычкѣ къ спокойной и не особенно дѣятельной жизни. Въ послѣдніе годы, когда въ ней стала все больше обнаруживаться странная наклонность къ мечтательности, она готова была проводить цѣлые дни, давая полную волю своимъ мыслямъ. Послѣ завтрака она собиралась обыкновенно въ гости, или куда-нибудь по хозяйству. Запрягались дрожки или сани, и она выѣзжала. Впрочемъ, эти выѣзды имѣли значеніе прогулокъ, а не серьезной ревизіи. Крѣпостные люди нисколько не боялись добродушной своей госпожи. Случались иногда воровства, потравы — и тогда, конечно, Марьѣ Ивановнѣ приходилось волноваться и изыскивать мѣры для пресѣченія зла.

Марья Ивановна была очень подвижна (когда не предавалась мечтамъ) и сохранила бодрость и свѣжесть до самой смерти. Ей ничего не стоило собраться къ сосѣдямъ или въ городъ; рѣшеніе являлось вдругъ и тотчасъ же осуществлялось безъ откладыванія и отсрочекъ. Но эта подвижность представляла особенно рѣзкую противоположность съ однообразіемъ ея позы, когда она не сходя съ мѣста, цѣлые часы думала не извѣстно о чемъ. Въ такія минуты самое выраженіе лица ея измѣнялось: изъ добраго и привѣтливаго, оно становилось какимъ-то безжизненнымъ; видно было, что мысли ея блуждаютъ далеко…

Съ мужемъ она очень сходилась во мнительности: по самому ничтожному поводу ей представлялись нерѣдко большіе страхи и безпокойства. Отъ этой же причины, она отличалась крайней подозрительностью, и если что ей западало въ голову, то разубѣдитъ ее не было никакой возможности^[21].

Другое сходство въ ихъ характерахъ было въ томъ, что оба они любили всякія изящныя вещи и имѣли хорошій вкусъ. Но не практичность ея въ дѣлахъ житейскихъ была, необычайная и безъ всякаго сравненія превосходила непрактичность мужа. Послѣдній не родился хозяиномъ, скопидомомъ, но не отличался и дѣтской наивностью въ жизни, тогда какъ Марья Ивановна въ этомъ отношеніи была настоящее дитя. Ничего не стоило какому-нибудь торгашу-разносчику убѣдить ее набрать, часто въ долгъ, какихъ угодно бездѣлушекъ, особенно сколько-нибудь красивыхъ, и дочери должны были зорко смотрѣть, чтобы она не поддалась обману со стороны какого-нибудь проходимца. Случалось, что Марья Ивановна въ отсутствіи дочерей накупала такъ много всякихъ мелочей, что дочери должны были, если еще не было поздно, посылать въ догонку за продавцомъ и возвращать ему накупленное…

III.

Такъ какъ личность Марьи Ивановны Гоголь всего болѣе интересна для насъ по отношеніямъ ея къ сыну, то на нихъ мы и остановимся подробнѣе.

Еще въ раннемъ дѣтствѣ Никоша былъ ея кумиромъ; по смерти мужа она перенесла на него всю нѣжность своей любящей души. Когда онъ учился въ Нѣжинѣ, письма его торжественно читались всей семьей и пересказывались роднымъ и знакомымъ… По содержанію этихъ и послѣдующихъ писемъ мы и можемъ судить объ отношеніяхъ сына къ матери. Вникая подробно въ семейную переписку Гоголя, мы можемъ раздѣлитъ ее на два періода, которые разграничиваются приблизительно 1839 годомъ. Сначала письма его дышатъ свѣжестью и веселостью человѣка, полнаго жизни, отдавшагося всей душой наслажденію прелестями роскошной природы юга Европы, которыя, несомнѣнно, должны были сильно возбуждать его поэтическое воображеніе. О нихъ онъ пишетъ съ увлеченіемъ матери и даже дѣвочкамъ, своимъ сестрамъ. Онъ отъ души жалѣлъ, что мать его не можетъ наслаждаться этими чудными картинами. «Очень жаль», пишетъ онъ, «что вы не можете видѣть этого. Когда-нибудь подъ старость лѣтъ, когда поправятся и ваши и мои обстоятельства, отправимся вмѣстѣ поглядѣть на это». (Соч. Гоголя, изд. Кулиша, т. V, 269). И сестрамъ пишетъ то же: «Можетъ быть когда-нибудь вамъ удастся побывать въ Италіи, въ этой землѣ, такъ непохожей на всѣ другія». Онъ безгранично восхищался тогда Италіей, Римомъ, San Pietro, Monte Pincio и проч. «Здѣсь все почти деревья вѣчно зеленѣющія, не роняющія во время зимы листьевъ. Я успѣлъ осмотрѣть только часть древностей и развалинъ, которыхъ на каждомъ шагу много, и часто такъ случается, что въ новый домъ вдѣлана часть развалины, кусокъ стѣны, или колонна, или рельефъ. Я не смотрѣлъ еще ни картинныхъ галлерей, ни множества разныхъ дворцовъ, гдѣ смотрѣть станетъ на цѣлый годъ. Вся земля пахнетъ и дышетъ художниками и картинами» (V. 287 стр.), передаетъ Гоголь матери свой восторгъ по въѣздѣ въ Италію. Вскорѣ послѣ этого съ такимъ же увлеченіемъ онъ описываетъ Римъ сестрамъ: «Иногда возлѣ новаго дома стоитъ такой, которому тысяча лѣтъ. Иногда въ стѣнѣ дома вдѣлана какая-нибудь колонна, которая еще была сдѣлана при Августѣ, вся почернѣвшая отъ времени. Иногда цѣлая площадь вся покрыта развалинами, и всѣ развалины эти покрыты плющемъ, и на нихъ растутъ дикіе цвѣты, и все это дѣлаетъ прекраснѣйшій видъ, какой только можете себѣ вообразить. По всему городу бьютъ фонтаны, и всѣ они такъ хороши! Одни изъ нихъ представляютъ Нептуна, выѣзжающаго на колесницѣ, и всѣ лошади его мечутъ на воздухъ фонтаны» и проч. (V. 312 стр.). Сходныя восторженныя описанія Рима и Италіи мы находимъ и въ письмахъ къ Погодину и Плетневу.

Это было время молодого, восторженнаго увлеченія, когда за наслажденіемъ чудесами природы и искусства забывалось все остальное. Но съ другой стороны это было то же время отчасти эгоистическаго пользованія жизнью, оправдываемаго Гоголемъ въ собственныхъ глазахъ и передъ другими болѣзнью, отъ которой лечился. Онъ, конечно, и сознавалъ это; онъ кается матери: «Я не облегчилъ трудовъ, я не устроилъ спокойствія моей матери, я былъ причиной измѣненія ея прежняго свѣтлаго характера. Словомъ, я не исполнилъ первой обязанности сына. Мнѣ только въ утѣшеніе оставалось оправданіе, — что я тоже не рожденъ былъ хозяиномъ, что я не могъ, не пріобрѣвши имени, заняться самому хозяйствомъ, принять на себя всѣ обязанности попечителя всей нашей фамиліи и жить въ деревнѣ. Но я хотѣлъ потомъ вознаградить все» и проч. (Соч. Гоголя, изд. Кул., т. V, стр. 362). Гоголь чувствовалъ какъ бы нѣкоторую вину передъ семьей, но въ чаду увлеченія едва ли много думалъ о досадныхъ практическихъ вопросахъ и отъ всей души, столь воспріимчивой къ изящному, продолжалъ наслаждаться. Было бы безсмысленно принимать на себя роль адвоката и доказывать, что Гоголь былъ во всемъ правъ въ отношеніяхъ къ матери, когда онъ самъ признаетъ вину, которая отчасти и была на немъ, если примѣнять къ нему со всѣмъ ригоризмомъ требованія моралистовъ. Но найти исходъ своимъ геніальнымъ силамъ и пріобрѣсти имя. составляло для него главную задачу жизни, по крайней мѣрѣ, въ молодости; безъ славнаго имени ему самая жизнь казалась безсмысленной и невозможной. Еще въ дѣтствѣ онъ говорилъ: «быть въ мірѣ и не означить своего существованія для меня была мысль ужасная». Это былъ именно тотъ пунктъ, которымъ онъ не въ силахъ былъ поступиться, если бы даже пожертвовалъ всѣмъ. Да и странно было бы представить себѣ Гоголя мирнымъ помѣщикомъ. Къ счастью, онъ не повторилъ ошибки своего отца.

Съ своей стороны Гоголь не переставалъ интересоваться дѣлами матери и давать ей совѣты въ затрудненіяхъ. Онъ питалъ даже надежду помогать ей матеріально, но по безпечности и собственному безденежью ограничивался преимущественно обѣщаніями. При этомъ онъ успокоивалъ мать, говоря: «Ради Бога, отгоняйте отъ себя всякое горе. Мнѣ вѣрится, что Богъ особенное имѣетъ надъ нами попеченіе: въ будущемъ я ничего не предвижу для себя, кромѣ хорошаго» (V т. 120 стр.). Часто онъ давалъ матери практическіе совѣты и, зная ея довѣрчивость, предостерегалъ отъ обмановъ: "Опасайтесь какъ можно болѣе людей, которые набиваются сами помогать въ хозяйствѣ, особенно, если они успѣли запятнать себя дурными поступками, мотовствомъ и совершеннымъ незнаніемъ хозяйства, не смотря на свою всегдашнюю хвастливость^[22] (V т. 130 стр.). Подобныя же предостереженія читаемъ особенно по поводу розовыхъ надеждъ, которыя Марья Ивановна, увлеченная фантастическимъ планомъ своего зятя П. О. Трушковскаго, возлагала на свою кожевенную фабрику. «Для меня удивительно одно въ вашей фабрикѣ: какъ фабрикантъ готовъ подрядиться на 10,000 паръ сапоговъ и рѣшается ихъ сдѣлать въ одинъ годъ? Кто за него будетъ работать? Неужели невидимая сила» (см. V т. 170 и 180 стр.). Но Гоголь, все-таки, черезчуръ полагался въ этомъ дѣлѣ на мнимую опытность матери. «Я увѣренъ, что все, что вы ни дѣлаете, дѣлаете, посовѣтовавшись напередъ съ собственнымъ благоразуміемъ, которое всегда васъ выручало» (V т., 191 стр.). Однако, Гоголь предугадывалъ конецъ этихъ иллюзій. «Развѣ этого не можетъ случиться»; пишетъ онъ, «что фабрикантъ, взявши деньги, вдругъ вздумаетъ улизнуть?» (V т. 200 стр.). Такъ дѣйствительно и случилось. Намъ кажется, что Гоголь былъ виноватъ въ этомъ дѣлѣ передъ матерью излишней деликатностью. «Я бы не совѣтовалъ вамъ давать знать фабриканту, что вы ему ни въ чемъ не вѣрите, но растолковать ему хорошенько все дѣло, обходиться съ нимъ ласково, короче сказать, держатъ его въ рукахъ, но не давать ему этого разумѣть, что вы держите его въ рукахъ. Впрочемъ, я, позабывшись, читаю вамъ наставленія, тогда какъ вы, безъ сомнѣнія, лучше меня все это знаете». Можетъ быть, въ столь серьезномъ дѣлѣ Гоголь долженъ былъ говорить ради пользы своей не практичной матери болѣе твердымъ и рѣшительнымъ тономъ. Впрочемъ, онъ лишь гораздо позднѣе замѣтилъ въ характерѣ своей матери вредившую ей наклонность къ мечтательности и фантастическимъ планамъ, которая все болѣе ею овладѣвала.

Въ одномъ письмѣ Гоголя мы находимъ весьма мѣткую характеристику матери въ занимающемъ насъ отношеніи; такъ какъ оно напечатано въ изданіи Кулиша съ большими пропусками, то мы позволимъ себѣ возстановить его въ полномъ видѣ. Письмо отъ 10-го ноября 1835 г. (ср. изд. Кулиша, V т. 245 стр.). «Я получилъ ваши оба письма почти вдругъ одно послѣ другого. Одно меня порадовало потому, что я видѣлъ изъ него, что вы веселы, а другое не нравилось мнѣ, потому что изъ него видно, что вы были скучны и въ печальномъ расположеніи духа. Я долженъ съ горестью замѣтить вамъ, маменька, что вы чѣмъ далѣе_: теряете ясность и спокойствіе души. Васъ тревожатъ всякія мелочи. Вы ищете непремѣнно предчувствій. Предзнаменованіямъ вы начинаете вѣрить и самымъ пустымъ примѣтамъ. Однимъ словомъ, вы живете въ какомъ-то особенномъ мірѣ. Ваши мысли наполнены мечтами. Вы, кажется, часто невнимательны рѣшительно ни къ чему. Ради Бога, маменька, ищите больше обществъ, развлекайте себя, вы даже пишете мнѣ о снахъ своихъ. Помилуйте, маменька: мало ли какой чепухи снится намъ; да если мы будемъ обо всемъ вздорѣ думать, такъ у насъ поневолѣ голова пойдетъ кругомъ. Вы пишете, что очень странный сонъ вамъ видѣлся. Да, когда же сны не бываютъ странные! Мнѣ прежде снилась такая дичь, что вѣрно въ пятьсотъ разъ болѣе странная… Сонъ есть отраженіе нашихъ безпорядочныхъ мыслей, то, что мы думаемъ, что насъ занимаетъ, намъ видится и во снѣ, только натурально на изнанку. Хотите ли, я вамъ объясню вашъ сонъ. Вы составили себѣ идею, что я окруженъ такими-то друзьями; а такъ какъ вы любите сейчасъ ваше предположеніе утверждать, стоять за него горою и уже никто васъ не переувѣритъ, то вы уже потомъ идете дальше и дальше въ мысляхъ, — что эти друзья меня обманываютъ и проч. и проч., что вы, помнится мнѣ, часто говорили, хотя признаюсъ, мнѣ совершенно были непонятны слова ваши, что вамъ приснилось, что я говорю вамъ: „вотъ что надѣлали мнѣ друзья!“ А часы явились вамъ, какъ воспоминаніе, которое иногда вдругъ приходитъ къ намъ во снѣ, иногда изъ самыхъ временъ дѣтства, и о которыхъ мы совсѣмъ не думали… Вотъ вамъ съ идеей о мнѣ вспомнились и тѣ часы, о которыхъ я писалъ вамъ изъ Любека, что когда бьетъ на нихъ 12 часовъ, показывается 12 человѣческихъ фигуръ. При этомъ, можетъ быть, вы часто думали о моемъ будущемъ путешествіи по Европѣ и вотъ вмѣстѣ съ этимъ что-нибудь взбрело вамъ на умъ и о моемъ прежнемъ пребываніи за границей. И такъ вы видите, маменька, что сонъ есть больше ничего, какъ безсвязные отрывки, не имѣющіе смысла, изъ того, что мы думали, и потомъ склеившіеся вмѣстѣ и составившіе винегретъ. Сдѣлайте милость, пожалѣйте всѣхъ насъ, маменька, не предавайтесь мечтательности. Вспомните, какъ вы прежде были веселы и съ вами не скучно было быть вмѣстѣ никому. Мы всѣ здѣсь здоровы. Сестры ростутъ, и учатся, и играютъ. Я тоже надѣюсь кое-что получить пріятное. И такъ……болѣе годка черезъ два я приду въ такую возможность, что, можетъ быть, приглашу васъ въ Петербургъ посмотрѣть на нихъ, а до того времени вамъ нечего досадовать. Истинный и добрый христіанинъ никогда не бываетъ суевѣренъ и не вѣритъ пустякамъ…» (Остальную часть письма не приводимъ, такъ какъ она напечатана уже въ изданіи Кулиша^[23].

Иногда Гоголь говорилъ съ матерью рѣзкимъ, раздражительнымъ тономъ, но это составляло исключеніе, а не общее правило. Напротивъ, общій тонъ писемъ былъ всегда самый дружескій, любящій. Приведемъ, однако, два-три примѣра рѣзкости, чтобы объяснить себѣ ихъ причину и разсмотрѣть, чѣмъ онѣ были вызваны.

«Мнѣ было смѣшно нѣсколько», — писалъ онъ, — «когда я добрался до того мѣста письма, гдѣ вы поспорили за меня съ нѣкоторыми вашими пріятелями. Пожалуйста вы обо мнѣ не очень часто говорите съ ними, и особенно не заводите изъ-за меня никакихъ споровъ. Гораздо лучше будетъ и для васъ, и для меня, если на замѣчанія и толки о моихъ литературныхъ трудахъ, вы будете отвѣчать: „Я не могу быть судьей ого сочиненій, мои сужденія всегда будутъ пристрастны, потому что я его мать; но я могу сказать только, что онъ добрый, любящій меня сынъ, и съ меня довольно“. И будьте увѣрены, что почтеніе другихъ усугубится къ вамъ вдвое, а вмѣстѣ съ нимъ и ко мнѣ, потому что такой отзывъ матери есть лучшая репутація человѣку, какую онъ только можетъ имѣть. Родители же, которые хвалятся сочиненіями своихъ сыновей, чрезвычайно наивны и смѣшны въ своей наивности. Я зналъ нѣкоторыхъ, которые мнѣ были очень смѣшны» и проч.

Въ другой разъ онъ писалъ:

«Вы до сихъ поръ еще не охладѣли отъ страсти къ чинамъ и думаете, что я непремѣнно и чинъ долженъ получить выше. Ничуть не бывало: я все тѣмъ же, чѣмъ и былъ, т. е. коллежскимъ асессоромъ и ничего болѣе. Если бы я имѣлъ какую-нибудь существенную выгоду для себя въ чинѣ, вѣрно бы, не упустилъ этимъ воспользоваться; я не такъ глупъ, чтобы пренебречь этимъ. Но мнѣ нельзя вамъ этого растолковать».

Какъ видимъ, этотъ раздражительный тонъ являлся тогда, когда Гоголю приходилось упрекать мать за ея слабость гордиться его славой, какъ писателя, или успѣхами по службѣ, какъ чиновника. Но эта слабость была дѣйствительно въ характерѣ Марьи Ивановны. Гоголю непріятно было знать, что мать хвалила передъ завистливыми и непонимающими сосѣдями его сочиненія и съ жаромъ спорила, отстаивая его литературную репутацію. Сосѣдямъ могло быть больно и обидно, особенно сосѣдкамъ матерямъ, когда Марья Ивановна съ гордостью и жаромъ увлеченія говорила о сынѣ^[24].

Мы знаемъ, что симпатичнѣйшая мать Гоголя была невозможной мечтательницей, что могло его также выводить изъ терпѣнія, особенно, когда дѣло касалось его лично. Обожаемому сыну она готова была приписывать всѣ новѣйшія изобрѣтенія… Но вотъ самый характерный случай. На стр. 489 VI тома сочиненій Гоголя въ изданіи Кулиша читаемъ: «Ради Бога, берегите себя отъ этого тревожно-нервическаго состоянія, котораго начало у васъ уже есть. Вотъ и теперь, при одной вѣсти о посылкѣ, вамъ пришла мысль, что это непремѣнно должно быть продолженіе моего сочиненія^[25] и вы уже поспѣшили предаться радости и позабыли, что въ прежнемъ письмѣ я обѣщалъ сестрамъ огородныхъ сѣмянъ». Онъ былъ въ это время недоволенъ своимъ трудомъ и всякое напоминаніе о немъ рѣзало его по сердцу, вызывало съ его стороны очень несдержанные отвѣты и негодованіе на то, что его считаютъ «почтовой лошадью» и проч., а тутъ новое и при его настроеніи чрезвычайно досадное недоразумѣніе!.. Когда пріѣхалъ въ Италію государь, Марьѣ Ивановнѣ заочно льстило, будто сынъ ея представлялся государю и государь обратилъ на него вниманіе, и въ ея воображеніи роились самыя заманчивыя мечты… Наконецъ, однажды, называя сына геніемъ, она прямо утверждаетъ, что «Богъ продлитъ ему жизнь и подастъ ему силы дѣйствовать на прославленіе Его». Все это очень сердило Гоголя. Подробности этого чисто семейнаго вопроса должны быть оставлены въ сторонѣ; но необходимо сказать, что при тѣхъ данныхъ, которыя представляли изъ себя эти два характера, все указанное въ высшей степени естественно и, переходя отъ разъясненія къ суду, мы впали бы въ грубую ошибку.

Когда Гоголь писалъ матери спокойно (т. е. во всѣхъ почти письмахъ), то опять возвращался его обычный, дружескій и нѣжный тонъ въ обращеніяхъ къ ней^[26].

Съ 1839 года въ характерѣ отношеній Гоголя къ матери, судя по письмамъ, оказывается несомнѣнная и при томъ значительная перемѣна: письма его становятся серьезными и печальными, принимаютъ какой-то строгій, великопостный характеръ. Въ этихъ письмахъ онъ чаще всего проситъ помолиться о его душѣ и объ облегченіи его недуговъ. Такимъ же характеромъ отличаются и ниже приводимыя ненапечатанныя до сихъ поръ письма.

"Благодарю васъ, безцѣнная моя матушка, что вы обо мнѣ молитесь. Мнѣ такъ всегда бываетъ сладко въ тѣ минуты, когда вы обо мнѣ молитесь. О, какъ много дѣлаетъ молитва матери! Берегите же, ради Бога, себя для насъ. Храните ваше драгоцѣнное намъ здоровье. Въ послѣднее время вы стали подвержены воспалительности въ крови. Вамъ нужно бы, можетъ быть, весеннее леченіе травами, разумѣется при воздержаніи въ пищѣ и въ діэтѣ. Вообще всѣмъ полнокровнымъ, какъ и сами знаете, слѣдуетъ остерегаться отъ всего горячительнаго въ пищѣ. Ради Бога, посовѣтуйтесь съ хорошимъ докторомъ. — Молитесъ и обо мнѣ, и о себѣ вмѣстѣ. О, какъ нужны намъ молитвы ваши! какъ они нужны намъ для нашего устроенія внутренняго. Пошли вамъ Богъ, провести постъ духовно и благодать всѣмъ вамъ! Въ здоровьѣ моемъ все еще чего-то недостаетъ, чтобы ему укрѣпиться. До сихъ поръ не могу приняться ни за труды, какъ слѣдуетъ, ни за обычныя дѣла, которыя оттого пріостановились. (Зачеркнуто: "И все мнѣ, кажется, что) О, да вразумитъ васъ во всемъ Богъ! Не смущайтесь ничѣмъ вокругъ, — никакими неудачами: только молитесь, и все будетъ хорошо.

"Вашъ весь, васъ любящій сынъ Николай".

Другое письмо.

"Никогда такъ не чувствовалъ потребности молитвъ вашихъ, добрѣйшая моя матушка! О, молитесь, чтобы Богъ меня помиловалъ, чтобы наставилъ и вразумилъ совершить мое дѣло честно, свято, и далъ бы мнѣ на то силы и здоровья. Ваши постоянныя молитвы обо мнѣ теперь мнѣ такъ нужны! такъ нужны! Вотъ все, что умѣю вамъ сказать! О, да поможетъ вамъ Богъ обо мнѣ молиться.

"Вашъ многолюбящій васъ, признательный,
благодарный сынъ Николай".

Едва ли можно не согласиться, что письма эти, какъ и многія другія изъ писемъ разсматриваемаго періода, напечатанныя въ изданіи Кулиша, свидѣтельствуютъ не только о любви и уваженіи Гоголя къ матери, но и о сильномъ, основанномъ на религіи, убѣжденіи, что молитвы матери могутъ ему принести счастье, котораго онъ искалъ^[27].

Въ сороковыхъ годахъ Гоголь, очевидно, занятъ былъ почти исключительно своимъ внутреннимъ міромъ: прежняя живая воспріимчивость къ впечатлѣніямъ внѣшнимъ уступаетъ мѣсто самоуглубленію. Вмѣстѣ съ тѣмъ характеръ писемъ становится чрезвычайно монотоннымъ: при перечитываніи ихъ поражаетъ крайняя ограниченность тѣхъ пунктовъ, которые онъ затрогиваетъ въ заочной бесѣдѣ съ родными, но за то на этихъ немногихъ пунктахъ онъ стоитъ твердо и возвращается къ нимъ при каждомъ удобномъ случаѣ. Репертуаръ его нравственныхъ убѣжденій былъ не разнообразенъ, но за то искрененъ. Теперь его вниманіе сосредоточивается на немногихъ вопросахъ, которые онъ считаетъ важнѣйшими. Прежняя живая потребность въ обмѣнѣ впечатлѣній въ немъ угасла и его интересуютъ предметы отвлеченные; онъ жаждетъ упрековъ ради нравственнаго совершенствованія и самъ добросовѣстно ихъ расточаетъ.

Въ письмахъ къ матери съ 1839 г., постоянно видны его заботы о семьѣ, но, согласно характеру его убѣжденій, не практическія и не матеріальныя. а нравственныя, Онъ желалъ даже, чтобы сестры его не выходили замужъ; мечталъ о томъ, чтобы выстроить флигель въ деревнѣ такъ, чтобы каждая сестра имѣла по комнатѣ, похожей на келью. Интересна одна записка его, имѣющая характеръ завѣщанія: «Мнѣ бы хотѣлось, чтобы деревня наша по смерти моей сдѣлалась пристанищемъ всѣхъ не вышедшихъ замужъ дѣвицъ, которыя бы отдали себя на воспитаніе сиротокъ, дочерей бѣдныхъ. неимущихъ родителей. Воспитаніе самое простое: Законъ Божій, да безпрерывное упражненіе въ трудѣ на воздухѣ около сада или огорода».

Сестрамъ онъ даетъ совѣты заниматься хозяйствомъ, не бояться бѣдности, помогать нуждающимся, не допускать лишнихъ тратъ; онъ заботится и о томъ, чтобы онѣ пріучали малолѣтняго племянника (И. П. Трушковскаго) къ труду и наблюдательности, повторяетъ часто также мелочные совѣты, напр., относительно прогулокъ, которымъ придавалъ большое значеніе… Самъ онъ, очевидно, сильно состарился душою… Если въ это время въ письмахъ къ матери и роднымъ встрѣчаются рѣзкости, то это обусловливалось взаимными недоразумѣніями, происходившими отъ его глубоко-религіознаго, но своеобразнаго міросозерцанія, благодаря которому онъ ко многому относился съ безпощадною строгостью. Ему нельзя было писать какъ-нибудь и что-нибудь, хотя онъ не переставалъ требовать, чтобы мать и сестры писали къ нему откровенно, на лоскуткахъ и съ ошибками и прибавлялъ: «никогда и никакъ не удерживайтесь въ письмахъ вашихъ отъ тѣхъ выраженій и мыслей, которыя почему-нибудь покажутся, что огорчатъ меня, или не понравятся. Ихъ-то именно скорѣе на бумагу, ихъ я желаю знать». Когда одна изъ сестеръ писала ему, что она постоянно помнитъ, что мы на этомъ свѣтѣ «мимоѣздомъ» и что «ей не хочется даже выкладываться», то, казалось бы, настроеніе это должно было согласоваться съ настроеніемъ брата и что же? Онъ остался недоволенъ (см. соч. Гоголя, т. V. стр. 442). Въ одномъ изъ писемъ его (VI томѣ, стр. 27) читаемъ: «Письма ваши и письма сестеръ получилъ. Они меня изумили: я не ожидалъ ничего больше насчетъ моего письма, какъ только одного простого увѣдомленія, что оно получено. Вмѣсто того, получилъ цѣлыя страницы объясненій и оправданій, точно какъ будто я обвинялъ кого-нибудь». Одинъ разъ Гоголь прямо пишетъ: «Получая самъ отовсюду упреки, любя упреки и находя неоцѣненную пользу для души моей отъ всякихъ упрековъ, даже и несправедливыхъ, я хотѣлъ и вамъ прислужиться тѣмъ же». Въ другомъ письмѣ онъ совѣтуетъ сестрамъ, если имъ захочется упрековъ, перечитывать его письма, Чтобы правильно судить объ отношеніяхъ Гоголя къ матери, никакъ нельзя упускать изъ виду указанную раньше ея оригинальную мечтательность^[28] и ошибочно не принимать въ разсчетъ этого культа упрековъ, бросающагося въ глаза во всѣхъ письмахъ сороковыхъ годовъ.

Наконецъ, Гоголь проситъ мать писать ему все, до послѣднихъ мелочей и объясняетъ цѣль переписки, какъ онъ ее понимаетъ: «Это сообщеніе всякихъ подробностей и всѣхъ помысловъ поможетъ мнѣ лучше понять васъ и ваше назначеніе и братски помочь вамъ въ стремленіи къ тому совершенству, къ которому мы всѣ должны стремиться. Мы посовѣтуемся обоюдно, какъ намъ быть лучшими». Совершенно такъ же искренно задавался онъ просвѣщеніемъ ближнихъ вообще въ «Выбранныхъ мѣстахъ изъ переписки» и особенно, когда писалъ свое извѣстное завѣщаніе: «оно нужно затѣмъ, чтобы напомнить многимъ о смерти, чтобы я могъ передать это ощущеніе другимъ».

Этимъ мы закончимъ характеристику отношеній Гоголя къ матери и въ заключеніе приведемъ удачное и вѣрное замѣчаніе А. H. Пыпина:

«Въ началѣ сороковыхъ годовъ Гоголь уже рекомендуетъ своимъ роднымъ чтеніе его собственныхъ писемъ и даетъ имъ уроки благочестія. Разъ онъ перешелъ въ этомъ всякую мѣру, такъ что мать и сестры его глубоко были огорчены его нетерпимымъ, требовательнымъ, суровымъ тономъ; изъ ихъ отвѣта, Гоголь долженъ былъ увидѣть, что мѣра перейдена, и тогда въ немъ опять сказывается самое теплое чувство и покорность, совершенно искреннія, какъ прежде онъ искренно поучалъ ихъ, ратуя за ихъ душевное спасеніе» («Характеристики литературныхъ мнѣній», стр. 350)^[29].

Когда умеръ Гоголь, Марья Ивановна вторично потеряла съ нимъ все самое дорогое для нея. Сначала она впала въ страшное отчаяніе: «Получа это роковое извѣстіе, пріѣхавши въ Полтаву, я не спала, не ѣла и плакала нѣсколько дней, да и теперь не могу не плакать или, лучше сказать, душевно плачу, безъ слезъ, но остаюсь жить. Боже, чего не можетъ человѣкъ перенести!.. Десять мѣсяцевъ, какъ я его не вижу, и второй мѣсяцъ, какъ его нѣтъ на землѣ. Иногда мнѣ покажется, что онъ за границей или гдѣ-нибудь въ отлучкѣ, и когда вспомню, что его нѣтъ, то точно какъ варомъ обдастъ меня; или когда благодѣтельный сонъ посѣтитъ меня, то какое ужасное пробужденіе! Я не роптала на Бога, узнавъ объ ударѣ, меня поразившемъ, а только умоляю Его не отлучаться отъ моего сына ни на минуту. окружить его своими ангелами и дать ему радости неизглаголанныя».

Сына Марья Ивановна пережила на шестнадцать лѣтъ. Въ эту грустную пору жизни она уже почти окончательно не жила дѣйствительностью и мало интересовалась настоящимъ: мысли ея, какъ къ магниту, обращались къ минувшимъ на вѣки днямъ счастья и тихихъ, чистыхъ радостей, когда хорошо и отрадно жилось ей на бѣломъ свѣтѣ. Въ отношеніи къ окружающимъ и ко всему, что напоминало ей настоящее, она становится равнодушною. Подозрительность, которая и прежде была въ ея характерѣ, теперь достигаетъ крайнихъ размѣровъ… Только доброта оставалась ея неизмѣнной чертой…

Въ 1868 году, въ самый день св. Пасхи, скончалась Марья Ивановна такъ же неожиданно, какъ любимые ею мужъ и сынъ. Прахъ ея покоится въ Васильевкѣ, при церкви, какъ строительницы храма, рядомъ съ безгранично любимымъ и не забытымъ до кончины мужемъ.

В. Шенрокъ.

ПРИЛОЖЕНІЯ.

I.
Свѣдѣнія о службѣ В. А. Гоголя.

По нашей просьбѣ, секретарь дворянства Полтавской губерніи, Захаръ Георгіевичъ Костырко, сообщилъ намъ нижеслѣдующія свѣдѣнія о службѣ Василія Аѳанасьевича Гоголя, извлеченныя имъ изъ подлиннаго дѣла:

"Послѣ тщательной провѣрки изъ дѣла о дворянствѣ рода Гоголей-Яновскихъ свѣдѣній, относительно времени рожденія Василія Аѳанасьевича Гоголь-Яновскаго, производства его въ корнеты и дальнѣйшей службы, имѣю честь сообщить вамъ, милостивый государь, точныя указанія изъ подлинныхъ и копій документовъ, имѣющихся въ дѣлѣ: 1) въ доношеніи отъ 1-го октября 1784 года. поданномъ отцемъ Василія Гоголя, полковымъ писаремъ Аѳанасіемъ Гоголь-Яновскимъ, въ Кіевское дворянское собраніе, между прочимъ, сказано, что онъ имѣетъ отъ жены Татьяны сына Василія, по малолѣтству при немъ въ воспитаніи находящагося; 2) въ семейномъ спискѣ того же Аѳанасія Гоголя, поданномъ Зеньковскому маршалу 1798 году въ маѣ мѣсяцѣ, подписанномъ Гоголемъ, въ чинѣ секундъ-маіора, и маршаломъ Чернышемъ, въ особой графѣ значится — имѣетъ сына Василія 15 лѣтъ; 3) при отношеніи почтоваго департамента отъ 15-го октября 1853 года за № 13633, прислана въ Полтавское дворянское депутатское собраніе копія патента, записаннаго въ военной коллегіи подъ № 504, выданнаго 1788 года іюня 9-го дня, изъ коего видно, что Василій Яновскій, служившій значковымъ товарищемъ, пожалованъ въ корнеты 1787 года ноября 27-го дня и, наконецъ, 4) при отношеніи почтоваго департамента, отъ 14-го марта 1854 года за № 3957, присланы двѣ тожественныя копіи съ аттестатами служившаго въ бывшемъ малороссійскомъ почтамтѣ коллежскаго ассесора Василія Гоголь-Яновскаго, съ увѣдомленіемъ, что формулярнаго списка Гоголя въ дѣлахъ архива департамента, а равно и Черниговской почтовой конторы, не оказалось и не извѣстно, когда онъ поступилъ на службу въ почтовое вѣдомство и въ какой состоялъ послѣднее время должности. Упомянутый аттестатъ выданъ изъ малороссійскаго почтамта въ городѣ Черниговѣ 9-го мая 1806 года, изъ коего значится, что Василій Гоголь-Яновскій, по прохожденіи воинской службы, поступилъ въ Малороссійскій почтамтъ въ чинѣ корнета, за добропорядочную службу высочайшимъ именнымъ указомъ 1799 года апрѣля 16-го дня произведенъ въ чинъ титулярнаго совѣтника; потомъ высочайшимъ именнымъ указомъ, объявленнымъ правительствующему сенату главнымъ директоромъ почтъ въ 22-й день декабря 1805 года, по прошенію и болѣзни, уволенъ вовсе отъ службы и въ награжденіе усерднаго продолженія оной произведенъ коллежскимъ ассесоромъ и приведенъ къ присягѣ.

"Къ приведеннымъ свѣдѣніямъ считаю необходимымъ присовокупить, что изъ копій документовъ, которые были представлены дѣдомъ писателя Николая Васильевича Гоголя, секундъ-маіоромъ Аѳанасіемъ Гоголь-Яновскимъ въ Кіевское дворянское собраніе, въ числѣ доказательствъ на дворянство, видно, что въ 1776 году мая 3-го дня состоялась урядовая запись на выдѣленныя женѣ Аѳанасія Гоголя Татьянѣ, совмѣстно съ мужемъ, изъ имѣнія матери ея Лизогубовой, села съ посполитыми людьми, слѣдовательно Аѳанасій былъ женатъ уже въ 1776 году; изъ другого же уступнаго записа, сдѣланнаго 1781 года іюня 25-го отцомъ жены Аѳанасія Гоголя, бунчуковымъ товарищемъ Симеономъ Лизогубомъ, что онъ отписалъ въ Миргородскомъ полку въ урочищѣ рѣки Голтвы хутора дочери своей Татьянѣ Яновской и родившемуся отъ нея внуку его Василію. Этимъ объясняется, что Василій родился не позже 1781 года, а можетъ быть и раньше, такъ какъ въ доношеніи Аѳанасія, въ 1784 году поданномъ, говорится, что сынъ его Василій по малолѣтству въ воспитаніи находится, а это означало по тогдашнему понятію, что обучается грамотѣ. Въ виду этихъ соображеній, надо полагать, что въ спискѣ семейномъ ошибочно показаны ему лѣта 15, вмѣсто 18 лѣтъ. Обстоятельство, что Василій былъ пожалованъ въ корнеты въ 1787 году, то есть 7 или 8 лѣтъ, надо признать дѣйствительнымъ фактомъ; такіе примѣры въ Екатерининское время были не рѣдки.

II.
Копія съ прошенія В. А. Гоголя къ Д. П. Трощинскому о назначеніи его на должность.

"Ваше Высокопревосходительство! Щастливая надежда на вашу ко мнѣ благорасположенность произвела смѣлость безпокоить васъ, безпримѣрный благодѣтель, слѣдующими строками:

"Извѣстно вашему высокопревосходительству, что Богъ благословилъ меня двумя сынами, коихъ встрѣчаютъ уже тѣ годы, въ которые требуетъ долгъ родителей дать имъ приличное воспитаніе. Сей-то главнѣйшій предметъ моей обязанности обратилъ нынѣ все мое попеченіе, во-первыхъ я старался сыскать для нихъ порядочнаго учителя, но наконецъ увидѣлъ, что въ нашихъ мѣстахъ сыскать такового весьма трудно, да хотя бы и сыскался; но за возможное по моимъ достаткамъ жалованье не согласится глотать скуку въ хуторѣ — и такъ я принужденнымъ нахожусь отдать ихъ въ общественное училище; но покуда лѣта укрѣплятъ (sic!) ихъ силы и юный разсудокъ сблизится къ совершенному понятію, желательно мнѣ имѣть ихъ подъ своимъ надзоромъ, почему и я расположенъ проживать въ томъ городѣ, гдѣ будутъ мои дѣти, а для лучшей удобности къ прожитію въ городѣ всенижайше прошу вашего превосходительства доставить мнѣ приличную должность въ Кіевѣ или Полтавѣ (зачеркнуто: именно совѣтника второго департаменга или губернскаго почтмейстера, или же директора фабрикъ, т. е. попечителя нещастныхъ колонистовъ), изъ коихъ въ послѣднемъ для меня было бы удобнѣе по близости моего имѣнія.

III.
Два доклада В. А. Гоголя Трощинскому.

Въ бумагахъ Василія Аѳанасьевича находятся еще два оффиціальные его доклада Трощянскому:

«Зная, сколь великое имѣете вы попеченіе объ общественныхъ нашихъ пользахъ, осмѣливаюсь доложить вамъ: 1) всѣ вамъ чрезвычайно благодарны за разсрочку уравнительнаго рекрутскаго набору, но опасаются многіе, что ежели теперь не отдадутъ всѣхъ рекрутъ и придется отдавать за подачей ревизской сказки и ежели изъ ревизіи ихъ не исключатъ, то сіе будетъ еще отяготительнѣе, чѣмъ единовременное уравненіе; но съ пожертвованіемъ нашимъ на содержаніе и ополченіе оружіемъ и лошадьми, кажется, никакая губернія не поравняется, почему и относимъ мы, что вы исходатайствуете для насъ милость, что отдаваемые рекруты по уравнительному набору исключатся изъ ревизіи и тогда только будетъ уравнена сія повинность; 2) великое бы было для насъ благодѣяніе, если бы доставили, чтобы съ передержателей бѣглыхъ крестьянъ взыскался штрафъ въ казну и строжайшій бы о семъ послѣдовалъ указъ; ибо у насъ подъ часъ рекрутскихъ наборовъ всѣ молодые люди убѣгаютъ въ Константиноградскій повѣтъ и въ Екатеринославскую губернію и передерживаютъ таможню, черезъ это принуждены мы отдавать въ рекруты отцовъ семейства, а наипаче въ нынѣшній наборъ, въ который ужасно какъ бракуютъ; 3) по милости вашей зачтены въ рекруты не только не возвратившіеся казаки изъ ополченія, но велѣно принимать и искалѣченныхъ по службѣ въ инвалидныя команды и выдавать зачетныя квитанціи. Многіе искалѣченные и потерявшіе на службѣ свое здоровье, искали милостиваго разрѣшенія возвратиться, коихъ также слѣдовало бы, кажется, зачесть, но таковые получили отказъ на свои просьбы».

IV.
Письмо Н. В. Гоголя къ матери отъ 22-го марта 1842 года.

"Я долго не писалъ къ вамъ потому, что былъ совершенно не въ силахъ, и никому во всю бытность теперешнюю мою въ Москвѣ я не писалъ почти. Здоровье мое въ странномъ положеніи; иногда я просто не въ силахъ даже подумать о чемъ-либо. И что всего хуже мной овладѣло то тягостное и тоскливое состояніе духа, которое и прежде, и въ первый мой пріѣздъ, мною было овладѣло. Вліяніе ли климата или что другое, но дурно то, что это дѣйствуетъ на мои умственныя занятія и я до сихъ поръ не въ силахъ привести въ порядокъ дѣлъ своихъ. Какъ было я чувствовалъ себя хорошо весь годъ, проведенный въ Римѣ, такъ теперь нехорошо. Но государь милостивъ и благоволилъ меня причислить къ нашему посольству въ Римѣ, гдѣ я буду получать жалованье, достаточное для моего содержанія, а до тѣхъ поръ потерпимъ. Авось Богъ устроитъ все къ лучшему. Во всякомъ случаѣ я непремѣнно увижусь съ вами. Какъ это будетъ, я еще не знаю до сихъ поръ. Потому еще нѣтъ никакой перемѣны въ моихъ дѣлахъ, но какъ только получу какія-нибудь средства и возможность, увѣдомлю васъ заблаговременно.

"Прощайте! да хранитъ васъ Богъ.
"Вашъ сынъ Николай.

"Припасите мнѣ полдюжины рубашекъ простыхъ и полдюжины исполняю изъ холста потолще, чѣмъ на рубашкахъ; чѣмъ толще, тѣмъ лучше.

"Благодарю васъ за ваше письмо; еще болѣе благодарю Бога за ваше выздоровленіе. Я еще не совсѣмъ оправился, устаю и не могу заняться моими дѣлами, какъ бы хотѣлъ, а что самое главное, встрѣтилъ множество неожиданныхъ и непредвидѣнныхъ препятствій. Но Богъ милостивъ и мнѣ, вѣрно, удастся преодолѣть все. Объ этомъ молитесь теперь Богу. Жаль только, что, дѣла мои затянутся на долгое время и нескоро придется вамъ что-нибудь получить отъ меня. Скажите старшей сестрѣ Маріи, что напрасно она такъ испугалась моего письма: кого любятъ, отъ того съ радостью принимаютъ даже упреки. Письмо мое много бы заключило для нея непріятнаго. — Ей никогда и вѣкъ непонять, что одна любовь и только любовь сильная даетъ такіе упреки, какіе когда-либо давалъ ей я. Если бы она думала обо мнѣ и разбирала бы почаще мои строки, она бы увидѣла это ясно. И прежде въ припискѣ къ ней и въ письмѣ къ меньшой сестрѣ я сказалъ ясно, что письмо будетъ на Счетъ ея сына; она должна бы почувствовать, что письмо для нея заключитъ много пріятнаго.

"Скажите сестрѣ Аннѣ, что прежде всего она должна благодарить за многія напоминанія, которыя я сдѣлалъ. Что же касается до обвиненій, которыя я на нее взвелъ, то они были сдѣланы съ тѣмъ, чтобы разсердить ее хорошенько. Я зналъ, что ничѣмъ другимъ нельзя было разсердить ее, какъ этимъ, а разсердить ее чѣмъ-нибудь нужно, чтобы разбудить ея сонный, готовый всегда залѣниться и засидѣться характеръ.

"Прощайте, поцѣлуйте отъ меня Колю (Н. П. Трушковскаго). Надѣйтесь во всемъ на Бога и молитесь. Придетъ время, когда Богъ чудно вознаградитъ васъ за вашу теплую вѣру и будетъ счастье ваше выше, чѣмъ счастье всякаго другого.

"Вашъ признательный сынъ Николай. «Поздравляю васъ всѣхъ съ наступающимъ новымъ годомъ».

"Историческій Вѣстникъ", №№ 1, 2, 1889

---

1. Изъ этого не слѣдуетъ однако заключать, что Аѳанасій Демьяновичъ и жена его послужили прототипами для Аѳанасія Ивановича и Пульхеріи Ивановны, большое сходство съ которыми представляли также старички Зарудные и многіе другіе.
2. Ниже мы встрѣтимъ противорѣчащее этому показаніе; но трудно теперь установить истину. Мы основываемся въ данномъ случаѣ на запискахъ М. И. Гоголь.
3. Свѣдѣніе это заимствуемъ изъ статьи Лазаревскаго: «Очерки малороссійскихъ фамилій» («Русск. Архивъ», 1875 г., 4, 452). Непонятно, какимъ образомъ служба Гоголя отнесена къ 1788 г. (ему было тогда всего 8 лѣтъ); не слѣдуетъ ли читать 1798 годъ.
4. Изъ Яресокъ.
5. Въ селѣ Ярескахъ, гдѣ жила тетка Марьи Ивановны; писано съ квартиры.
6. Отецъ Петра и Павла Петровичей Косяровскихъ, съ которыми переписывался Гоголь въ юности. (См. соч. Гоголя, изданіе Кулиша, V т.).
7. «Онъ былъ человѣкъ хорошій, нравственный, правдивый, но особенно практическимъ не былъ». Такъ характеризуетъ Василія Аѳанасьевича по воспоминаніямъ матери, дочь его, Анна Васильевна Гоголь.
8. Любопытно, что, будучи человѣкомъ мягкимъ и уступчивымъ по натурѣ онъ настоятельно требовалъ, чтобы никто не смѣлъ стукомъ разгонять соловьевъ и не позволялъ поэтому мыть бѣлье на прудѣ, находящемся въ Васильевкѣ посреди сада.
9. Не можемъ не упомянуть, что Н. Б. Гоголь унаслѣдовалъ отъ отца эту страсть, при чемъ даже въ предпочтеніи однихъ деревьевъ другимъ вкусы сына поразительно совпадали съ вкусами отца (любимыми деревьями обоихъ были дубы и клены). Въ памяти писателя дорогой образъ отца живо возстаетъ именно въ связи съ представленіемъ о садѣ и весеннихъ работахъ въ немъ. «Весна приближается — время самое веселое, когда весело можемъ провести его. Это-то время обширный кругъ моего дѣйствія. Живо помню, какъ бывало, съ лопатою въ рукѣ, глубокомысленно раздумываю надъ изломанной дорожкой… Признаюсь, какъ бы я желалъ когда-нибудь бытъ дома въ это время. Я и теперь такой же, канъ прежде, жаркій охотникъ въ саду. Но мнѣ не удастся, я думаю, долго побывать въ это время. Не смотря на все, я никогда не оставлю сего изящнаго занятія, хотя бы вовсе не любилъ его. Оно было любимымъ упражненіемъ папеньки моего друга, благодѣтеля, утѣшителя».
10. Многое и теперь напоминаетъ, по крайней мѣрѣ, въ Васильевкѣ, ея незабвенныхъ хозяевъ. Въ серединѣ сада тянется длинная тѣнистая аллея, представляющая эффектную перспективу съ обоихъ концовъ; неподалеку отъ нея проходятъ дорожка, по обѣимъ сторонамъ которой почти всѣ деревья посажены рукою Николая Васильевича, а нѣкоторыя и Василія Аѳанасьевича.
11. Марья Алексѣевна Шостакъ.
12. Говорятъ, что обѣтъ построить церковь въ Васильевкѣ былъ данъ Марьей Ивановной передъ рожденіемъ H. B. Гоголя послѣ двухъ неудачныхъ родовъ.
13. Нѣкоторыя подробности объ этомъ сообщены въ моей брошюрѣ «Ученическіе роды Гоголя», стр. 32.
14. Любопытно, что Н. В. Гоголю случалось иногда въ письмахъ къ матери выставлять для ея успокоенія необыкновенную удачу въ своихъ предпріятіяхъ. которыя могли быть почему-нибудь ею не одобрены. Такъ передъ первой своей заграничной поѣздкой онъ писалъ: «Я рѣшился, но къ чему, какъ приступить? Выѣздъ за границу такъ труденъ, хлопотъ такъ много! Но лишь только я принялся, все, къ удивленію моему, пошло какъ нельзя лучше; я даже легко получилъ пропускъ. Одна остановка была, наконецъ, за деньгами. Здѣсь я было со- всѣмъ отчаялся; но вдругъ получаю слѣдуемыя въ Опекунскій Совѣтъ».
15. Эти сроки не измѣнялись до сихъ поръ — въ продолженіе болѣ 60-ти лѣтъ.
16. Не смотря на это онъ любилъ музыку и хотѣлъ непремѣнно учиться, но не имѣлъ слуха; учитель Севртогинъ называль его глухаремъ и подносилъ скрипку къ самому его уху.
17. Послѣ онъ страдалъ грыжей и геммороемъ. Фамилія доктора въ запискахъ ошибочно читается Трохимовскій.
18. Трощинская; жена Андрея Андреевича Трощинскаго, см. о ней въ „Русской Старинѣ“, 1882, 6, 643, примѣч. и 673 и слѣд., также въ „Указателѣ къ письмамъ Гоголя“, стр. 57.
19. В. А. Гоголь умеръ далеко не старымъ; ему было всего 44 года. Отмѣчаемъ это въ виду не разъ встрѣченнаго нами въ литературѣ ошибочнаго выраженія: „старикъ Гоголь“. (См. напр. Петрова „Очерки украинской литературы XIX столѣтія“, стр. 78).
20. Она была начальницей полтавскаго женскаго института при ого основаніи, потомъ жила въ деревнѣ съ дочерью Н. Ф. Старицкой.
21. Мнительность въ самомъ широкомъ смыслѣ и особенно въ отношеніи здоровья перешла отъ отца и матери также и къ сыну. Замѣчательно, что передъ смертью какъ Гоголю-отцу, такъ и сыну, слышались какіе-то голоса, которые они считали предвѣстіемъ близкаго конца. На Н. В. Гоголя подѣйствовали потрясающимъ образомъ, напримѣръ, сказанныя ему въ видѣ привѣтствія, случайно встрѣтившимся на самый Новый годъ (въ 1852 г.), италіанцемъ слова: «une année eternelle!» и смерть уважаемой имъ жены Хомякова. Въ одномъ письмѣ къ Языкову Н. В. Гоголь сравниваетъ себя относительно здоровья съ отцомъ: «Ходъ моей болѣзни естественный: она есть истощеніе силъ. Вѣкъ мой не могъ ни въ какомъ случаѣ быть долгимъ. Отецъ мой былъ также сложенія слабаго и умеръ рано, угаснувши недостаткомъ собственныхъ силъ своихъ, а не нападеніемъ какой-нибудь болѣзни» и проч. (Кул., VI—191). Но особенно склонность преувеличивать несчастія слѣдуетъ считать семейной чертой. Достаточно было Марьѣ Ивановнѣ написать о болѣзни одной крестьянки, чтобы ея мужу представилась эпидемія съ ея ужасами.
22. Самого Гоголя не разъ упрекали въ хвастливости. Указывали слѣдующія мѣста: «Государыня приказала читать мнѣ въ находящемся въ ея вѣдѣніи институтѣ благородныхъ дѣвицъ» (V т. 129 стр.)- «Книга моя понравилась здѣсь всѣмъ, начиная отъ государыни» (V т. 134 стр.). Укажемъ еще слѣдующій примѣръ: «Я повторяю снова: не безпокойтесь ни о чемъ, не принимайте ничего слишкомъ близко къ сердцу и старайтесь побольше веселиться. Одного молодца вы ужъ совершенно пристроили. Онъ вамъ больше ужъ ничего не будетъ стоить, а съ слѣдующаго года будете получать отъ него, можетъ быть, и проценты». И такъ эта черта была отчасти въ характерѣ Гоголя, но мы не видимъ еще ничего постыднаго въ томъ, что раза два или три. она промелькнула въ его перепискѣ.
23. Для характеристики Марьи Ивановны важно было бы привести еще письмо отъ 12-го марта 1839 г., но чтобы не нагромождать выписокъ, отсылаемъ интересующихся къ изданію Кулиша (V т. 301—303 стр.).
24. Не похвальна, можетъ быть, но естественна также досада Гоголя на мать за то, что она вѣрила безъ разбора всякимъ слухамъ о немъ: «вы пошли доискиваться правды у кочующаго лавочника, пріѣхавшаго на ярмарку» (V т. 385 стр.).
25. См. Соч. Гоголя, изд. Кулиша. VI, 86 стр.
26. Отмѣтимъ еще одинъ упрекъ, сдѣланный Гоголемъ матери по поводу ея склонности предаваться отчаянію: «Правда, вы имѣли большую утрату. Вы потеряли рѣдкаго друга, а нашего нѣжнаго отца, котораго изъ насъ никто не позабылъ; а семнадцать лѣтъ непрерывнаго. невозмущаемаго счастья съ нимъ, развѣ ничего не значатъ? Всякій ли можетъ похвалиться имъ? Нѣтъ, должно признаться, что мы, всѣ люди. неблагодарны. Мы хотимъ, чтобы не было границъ нашему блаженству. Мы позабываемъ, что существуютъ законы для міра. Нѣтъ, маменька, мы должны благодарить за все, что мы имѣли хорошаго; мы должны быть тверды и спокойны всегда — и ни слова о своихъ несчастіяхъ». (Соч. Гоголя, т. V, 273).
27. Съ приведенными письмами слѣдуетъ особенно сравнить слѣдующія мѣста изъ напечатанныхъ прежде писемъ: когда Гоголь почувствовалъ въ Греффенбергѣ облегченіе, онъ объяснялъ его дѣйствіемъ молитвъ матери и другихъ близкихъ людей. «Видно, чьи-то молитвы доносятся до неба; по крайней мѣрѣ, припадки мои не такъ тяжелы, какъ доселѣ». (Соч. Гоголя, т. VI, стр. 215). «Не сомнѣваюсь, что въ этомъ участвовали усердныя ваши молитвы» (т. VI, стр. 215, письмо къ матери) См. также письмо въ VI т., стр. 228.
28. Эту черту мы особенно должны подчеркнуть, поэтому приводимъ еще разъ подтвержденіе ея: «Вы всѣ вещи принимаете въ большемъ видѣ, чѣмъ онѣ есть, и ничего не въ силахъ принимать равнодушно, а потому и жизнь ваша есть безпрерывное душевное безпокойство» (т. VI, стр. 257).
29. Отмѣтимъ еще нѣсколько отдѣльныхъ чертъ изъ переписки Гоголя съ сестрами. Странно во-первыхъ, что Гоголь, бывшій самъ нѣкогда учителемъ и профессоромъ, считалъ науки за вздоръ и придавалъ большое значеніе для женщины въ занятіяхъ исключительно хозяйствомъ, а для мужчины — въ дешевой практичности. Впрочемъ, эти взгляды онъ выражаетъ и въ «Выбранныхъ мѣстахъ изъ переписки съ друзьями». Слово «впередъ», которое, по мнѣнію Гоголя нужно говорить русскому человѣку и которое умѣлъ сказать своимъ питомцамъ идеальный педагогъ Александръ Петровичъ (въ началѣ 2 тома «Мертвыхъ душъ»), было сказано Гоголемъ сестрѣ, жаловавшейся на свою лѣнь: «Courage! впередъ! и никакъ не терять присутствія духа» (т. V, стр. 476). Замѣчательно, что Николай Васильевичъ настаивалъ особенно на молитвѣ и нестяжаніи. «Времена наступили такія, въ которыя нельзя думать о собственныхъ удовольствіяхъ и мирномъ провожденіи времени; нужно покрѣпче молиться». А на стр. 521 опять онъ говоритъ матери: «Я не понимаю, отчего вы такъ заботитесь о пріобрѣтеніяхъ для дѣтей въ нынѣшнее время, когда все такъ шатко и невѣрно и когда имѣющій имущество въ нѣсколько разъ больше неспокоенъ бѣдняка». Такимъ образомъ, за свою вполнѣ естественную заботливость и при томъ направленную, между прочимъ, на его благо онъ находилъ возможнымъ упрекать свою добрѣйшую мать. А между тѣмъ, онъ былъ искрененъ: въ этомъ и трагизмъ. Однажды, онъ пишетъ матери: "Что само по себѣ не хорошо. то замѣчу; скажу, что оно не хорошо, и побраню за то, если подѣломъ. Но чтобы сердиться, или горячиться, или сокрушаться, или же принимать къ сердцу всякій пустякъ, какъ вы это дѣлаете «этого за мной не водится». (т. V. стр. 258). А это послѣднее дѣйствительно водилось за его матерью.