Родимое пятнышко (Готорн)/С 1853 (ДО)
| Родимое пятнышко |
| Оригинал: англ. The Birthmark, опубл.: 1843. — Источникъ: az.lib.ru со ссылкой на журналъ «Современникъ», 1853, томъ XL, № 7, отд. VI, с. 61—71 |
РОДИМОЕ ПЯТНЫШКО.
правитьВо второй половинѣ прошлаго столѣтія жилъ на свѣтѣ ученый, глубоко изучившій всѣ отрасли естествознанія. Не задолго до того времени, къ которому относится нашъ разсказъ, онъ убѣдился, что сила нравственнаго сродства несравненно могущественнѣе всякаго сродства химическаго. Другими словами: онъ оставилъ лабораторію на попеченіе своего помощника, смылъ съ своего красиваго лица слѣды копоти и дыма, свелъ пятна кислоты и другихъ ѣдкихъ веществъ, покрывавшія его руки, и вступилъ въ бракъ съ прелестной молодой дѣвушкою.
Въ то время, когда открытіе электричества и другихъ ему подобныхъ явленій природы было еще вновѣ и казалось надежнымъ путемъ къ міру чудесъ, случалось нерѣдко, что любовь къ наукѣ, по своей глубинѣ и всепоглощающей силѣ, соперничествовала съ любовью къ женщинѣ. Умъ, воображеніе, самое сердце находили обильную пищу въ изслѣдованіяхъ, которыя, по мнѣнію тогдашнихъ ученыхъ, должны были расширить кругъ человѣческаго могущества.
Мы не знаемъ, былъ ли Альмиръ до такой степени убѣжденъ въ томъ, что настаетъ пора полнаго преобладанія человѣка надъ природою, но, во всякомъ случаѣ, онъ предался наукамъ такъ искренно и глубоко, что врядъ ли какая нибудь другая страсть могла когда либо отвлечь его отъ нихъ совершенно. Любовь къ молодой женѣ, конечно, могла одержать верхъ; но это могло случиться только тогда, когда бы она слилась въ немъ, такъ сказать, съ любовью къ наукѣ и заимствовала у нея новую силу.
Какъ бы то ни было, Альмиръ вступилъ въ бракъ, послѣдствія котораго были самыя странныя и необыкновенныя. Разъ както, вскорѣ послѣ свадьбы, сидѣлъ онъ подлѣ жены. Въ немъ замѣтно было сильное волненіе; волненіе это возростало все болѣе и болѣе и наконецъ сдѣлалось такъ велико, что онъ вынужденъ былъ заговорить.
— Жоржина, сказалъ онъ: — приходила ли тебѣ когда нибудь въ голову мысль избавиться отъ значка, который у тебя на щекѣ?
— Рѣшительно никогда, отвѣчала Жоржина съ улыбкою; но, замѣтивъ, что онъ смотритъ пасмурно и угрюмо, она покраснѣла и прибавила: — сказать правду, мнѣ такъ часто говорили, что это пятнышко служитъ украшеніемъ, что я и теперь имѣю глупость вѣрить этому.
— На всякомъ другомъ лицѣ, можетъ быть, — но ужь никакъ не на твоемъ. Милая Жоржина, ты создана такъ прекрасно, что этотъ ничтожный недостатокъ — я, впрочемъ, не знаю, можно ли еще его назвать недостаткомъ: можетъ быть, это также своего рода красота — оскорбляетъ меня, потому что служитъ лучшимъ доказательствомъ того, что на землѣ нѣтъ полнаго совершенства.
— Оскорбляетъ васъ! вскричала Жоржина, глубоко Обиженная. — Сначала она покраснѣла отъ досады, потомъ заплакала. — Зачѣмъ же вы взяли меня изъ родительскаго дома? сказала она, заливаясь слезами. Вы не можете любить того, что васъ оскорбляетъ.
Чтобы объяснить этотъ разговоръ, мы должны замѣтить, что у молодой женщины, на самой срединѣ лѣвой щеки, былъ странный знакъ. Когда она была совершенно спокойна и ничто не возмущало ея лица, этотъ розоваго цвѣта знакъ почти сливался съ цвѣтомъ щеки. Когда Жоржина краснѣла, онъ становился еще незамѣтнѣе и наконецъ исчезалъ совершенно, когда приливъ крови оживлялъ ея щоки яркимъ румянцемъ. Но когда она блѣднѣла отъ страха или волненія, знакъ обозначался ярко, какъ красное пятно на бѣломъ снѣгѣ, и приводилъ Альмира въ тайный трепетъ. Онъ имѣлъ видъ ручки, — ручки пигмея самой мелкой породы. Обожатели Жоржины говорили, что Фея коснулась своей маленькой ручкой щеки ребенка въ ту минуту, когда онъ родился, и оставила на ней легкій слѣдъ, какъ таинственный залогъ той магической власти, которую красавица должна была пріобрѣсти надъ всѣми сердцами. Многіе изъ нихъ цѣною жизни готовы были купить завидное право прижать къ устамъ эту таинственную ручку. Мы должны, впрочемъ, сказать правду: знакъ этотъ производилъ впечатлѣніе весьма различное, смотря но характеру тѣхъ, которые видѣли его. Были особы такія взыскательныя — разумѣется, между женщинами — которыя увѣряли, что эта кровавая ручка — такъ обыкновенно онѣ называли ее — уничтожала совершенно всю прелесть лица Жоржины и даже дѣлала его безобразнымъ. Но, по мнѣнію этихъ строгихъ судей, голубоватыя жилки, встрѣчающіяся въ мраморахъ самой чистѣйшей бѣлизны, могутъ, пожалуй, сдѣлать изъ превосходнѣйшей античной статуи безобразное чудовище. Что же касается до цѣнителей другого пола, то одни изъ нихъ въ родимомъ пятнышкѣ находили новый предметъ удивленія; другіе же, не раздѣляя этого удивленія, желали, чтобы пятнышка не было, потому что тогда бы Жоржина могла служить идеаломъ совершеннѣйшей красоты, безъ малѣйшей тѣни недостатка. Послѣ свадьбы — до тѣхъ поръ Альмиръ не обращалъ на родинку никакого вниманія — онъ почувствовалъ, что принадлежитъ къ числу послѣднихъ.
Если бы Жоржина была не такъ прекрасна, если бы демонъ зависти могъ открыть въ ней еще другой какой нибудь недостатокъ, то странная прелесть миніатюрной ручки, то обрисованной чуть-чуть, то совершенно исчезавшей и снова выступавшей ярче и живѣе, смотря по впечатлѣніямъ, волновавшимъ сердце красавицы, могла бы еще увеличить любовь Альмира. Но, видя, что жена его могла бы служить образцомъ безукоризненной красоты, если бы не родинка, Альмиръ никакъ не могъ помирится съ этимъ недостаткомъ: съ каждымъ днемъ онъ становился для него все болѣе и болѣе невыносимымъ. Это былъ роковой знакъ, который природа, такъ или иначе, безпощадно и неизгладимо налагаетъ на всѣ свои произведенія, чтобы показать, что всѣ они созданы только на время, исчезнутъ, уничтожатся, и что всякое совершенство на землѣ достигается трудомъ и страданіемъ. Красная ручка казалась ему страшнымъ символомъ неизбѣжныхъ и тяжкихъ объятій, въ которыхъ смерть сжимаетъ все, что только есть на землѣ прекраснаго и благороднаго, все низводя на степень ничтожества и праха. Роковой знакъ какъ будто говорилъ ему, что и его жена, его прекрасная Жоржина, подчинена грѣху, заботамъ, разрушенію и смерти; скоро его мрачное воображеніе придало родимому пятнышку страшное значеніе, и никогда душевная красота Жоржины не доставляла ему столько наслажденій, сколько страданій и мученій доставала ему эта роковая родинка.
Въ минуты самыя счастливыя и сладкія, невольно и даже вопреки принятой рѣшимости, онъ возвращался къ одному и тому же предмету. Сначала родимое пятнышко не имѣло въ его глазахъ особенной важности, но потомъ, мало по малу, мысль о немъ слилась со всѣми его идеями и стремленіями и наконецъ сдѣлалась исключительною, преобладающею мыслью. Съ самого утра, открывая глаза, онъ замѣчалъ на прелестномъ лицѣ жены роковой знакъ несовершенства; а вечеромъ, когда они сидѣли у огня, глаза его невольно и украдкой обращались на ея лицо, и передъ нимъ, какъ дрожащее пламя огня, мелькала роковая ручка, и ему казалось, что смерть наложила свою печать на прелестное лице обожаемой имъ женщины. Отъ этихъ взглядовъ Жоржинѣ становилось страшно. Замѣтивъ, что онъ наблюдаетъ за нею, молчаливый и мрачный, она блѣднѣла какъ смерть, И, посреди этой матовой бѣлизны, красная ручка выступала ярко, какъ рубиновый барельефъ на бѣломъ мраморномъ полѣ.
Разъ вечеромъ, въ ту позднюю пору, когда свѣтъ лампы такъ ослабѣлъ, что родимое пятнышко на щекѣ бѣдной женщины было только чуть-чуть замѣтно, она сама, въ первый разъ, рѣшилась заговорить о немъ.
— Помнишь ли ты, милый Альмиръ, сказала она, стараясь улыбнуться: — страшный сонъ, который ты видѣлъ прошедшую ночь? Тебѣ приснилась моя несчастная родинка.
— Нѣтъ, совершенно не помню, отвѣчалъ Альмиръ, вздрогнувъ.
Потомъ, желая скрыть внутреннее волненіе, онъ прибавилъ, сухимъ и холоднымъ тономъ:
— Очень можетъ быть, впрочемъ, что она дѣйствительно мнѣ приснилась, потому что передъ тѣмъ я много о ней думалъ.
— Тебѣ снилось, продолжала Жоржпна поспѣшно: она боялась, чтобы слезы не помѣшали ей говорить: — о, это было страшное сновидѣніе!… Я удивляюсь, какъ ты забылъ его. Какъ можно забыть эти слова: она проникаетъ до самого сердца…. а между тѣмъ ее нужно вырвать, стереть…. Подумай хорошенько, другъ мой; мнѣ бы хотѣлось, чтобы ты вспомнилъ этотъ сонъ.
Болѣзнь души очевидна, когда сонъ не можетъ удержать страшныхъ призраковъ въ границахъ своихъ мрачныхъ владѣній, когда они вырываются на волю и отравляютъ нашу жизнь, открывая тайны, которыя насъ тревожатъ. Альмиръ вспомнилъ свое сновидѣніе. Ему снилось, что онъ, при помощи Аминадаба, пробовалъ снять родинку со щеки Жоржины. Но чѣмъ глубже вонзалъ онъ ножъ, тѣмъ глубже опускался роковой знакъ, такъ что наконецъ онъ проникъ до самого сердца: неумолимый, онъ хотѣлъ вырвать его и оттуда.
Когда всѣ подробности страшнаго сновидѣнія возникли въ памяти Альмира, онъ смутился какъ преступникъ. Истина часто является намъ подъ покровомъ сна и безжалостно раскрываетъ передъ нами то, чего мы не замѣчали и въ чемъ она боялась показаться на яву. До тѣхъ поръ Альмиръ и не подозрѣвалъ, какую неотразимую власть пріобрѣла эта мысль надъ его умомъ, и какъ трудно будетъ ему возстановить свое прежнее спокойствіе и счастіе.
— Альмиръ, сказала Жоржина, торжественнымъ голосомъ: — я не знаю, чѣмъ можетъ кончиться эта операція. Можетъ быть, слѣдствіемъ ея будетъ неизлечимая болѣзнь, можетъ быть, эта родинка неразрывно связана съ моимъ существованіемъ; но я на все готова. Скажи же мнѣ, есть ли средство свести, во что бы то ни стало, роковой знакъ, который напечатлѣлся на моей щекѣ прежде, чѣмъ я увидѣла свѣтъ Божій?
— Милая Жоржина, я много думалъ объ этомъ предметѣ, сказалъ Альмиръ съ живостію: — и совершенно убѣдился, что есть возможность свести эту родинку.
— Если это возможно, то попробуй, какъ бы ни было это опасно. Я не боюсь опасности, потому что жизнь — до тѣхъ поръ, пока этотъ роковой знакъ будетъ возбуждать въ тебѣ отвращеніе и ужасъ — будетъ для меня тяжкой ношей, отъ которой я избавлюсь съ радостію. Сними же съ меня этотъ страшный знакъ или лиши меня жизни. Ты великій ученый: какъ же не снять тебѣ ничтожнаго, маленькаго пятнышка, которое я могу закрыть двумя пальцами? Ты долженъ это сдѣлать для твоего собственнаго спокойствія; ты долженъ спасти разсудокъ твоей несчастной Жоржиныі…
— Благородный, безцѣнный, милый другъ! вскричалъ Альмиръ въ порывѣ восторга: — не сомнѣвайся въ моемъ искусствѣ. Я посвятилъ на это лучшія силы души и ума. Жоржина! ты заставила меня проникнуть въ самое сердце науки: я чувствую теперь себя въ силахъ сдѣлать изъ тебя идеалъ совершенства… и какая радость, какое торжество будетъ тогда, когда я исправлю недостатокъ, который природа допустила въ прекраснѣйшемъ изъ своихъ произведеній! Пигмаліонъ, въ ту минуту, когда оживилась его статуя, не испытывалъ восторга, который суждено испытать мнѣ.
— Итакъ, это рѣшено, сказала Жоржина, стараясь улыбнуться. — Смотри же, Альмиръ, не щади меня, если бы даже роковой знакъ укрылся ко мнѣ въ самое сердце.
Альмиръ нѣжно поцаловалъ ее въ щоку — правую щоку, а не ту, на которой отпечатлѣлась красная ручка.
На другой день Альмиръ сообщилъ Жоржинѣ придуманный имъ планъ: онъ рѣшился посвятить все свое время и всѣ свои силы этому важному занятію и въ то же время хотѣлъ, чтобы Жоржина пользовалась совершеннымъ спокойствіемъ, необходимымъ для успѣха. Съ этой цѣлью они положили перейти въ огромные покои, гдѣ прежде помѣщалась лабораторія Альмира. Тамъ, во время трудолюбивой молодости, совершилъ онъ тѣ открытія, которыя возбудили удивленіе во всѣхъ ученыхъ обществахъ Европы. Тамъ, въ уединенной тишинѣ лабораторіи, блѣдный физикъ трудился надъ изученіемъ явленій самыхъ возвышенныхъ слоевъ атмосферы небесной и самыхъ глубокихъ пластовъ земли; тамъ онъ открылъ причины образованія волкановъ, проникъ въ тайны происхожденія ключей и источниковъ, опредѣлилъ, отчего одни изъ нихъ вытекаютъ изъ нѣдръ черной земли горячей и чистой струею, а другіе заключаютъ въ себѣ благотворныя, цѣлебныя свойства. Тамъ же, въ самую раннюю эпоху юности, изучалъ онъ строеніе человѣческаго тѣла. Альмиръ давно уже отказался отъ этихъ послѣднихъ изслѣдованій, невольно сознавъ ту истину, передъ которой рано или поздно становится втупикъ каждый ученый: онъ убѣдился, что наша общая мать-природа, работая и трудясь весело и беззаботно, при яркомъ дневномъ свѣтѣ, въ то же время заботится хранить свои тайны и, несмотря на свою видимую, безпечную откровенность, скрываетъ отъ насъ все, кромѣ результатовъ. Правда, она даетъ намъ полную свободу разрушать, но рѣдко дозволяетъ возстановлять разрушенное. Альмиръ снова принялся за покинутыя наблюденія, но уже не съ той цѣлью, какъ прежде: онъ взялся теперь за нихъ только потому, что они заключали въ себѣ много физіологическихъ истинъ и лежали на пути, по которому онъ долженъ былъ слѣдовать для достиженія новой цѣли.
Жоржина содрогнулась отъ ужаса въ ту минуту, когда должна была переступить черезъ порогъ лабораторіи. Чтобы успокоить ее, Альмиръ весело посмотрѣлъ на нее; но, замѣтивъ, что родимый знакъ на ея блѣдной щекѣ обозначился съ поразительной яркостію, онъ не могъ подавить въ себѣ судорожнаго движенія. Жоржина упала въ обморокъ.
— Амниадабъ! Аминадабъ! вскричалъ Альмиръ, топая ногами.
На крикъ его явился человѣкъ небольшого роста, но необыкновенно сильнаго сложенія; жосткіе, косматые волосы длинными прядями ниспадали на его лицо, почернѣвшее отъ дыма и копоти. Аминадабъ — такъ его звали — былъ помощникъ Альмира съ самого начала его ученой каррьеры. Механическая точность и изумительная ловкость, съ которой онъ исполнялъ самые сложные опыты, нимало не понимая ихъ цѣли и назначенія, были необходимы Альмиру при его практическихъ занятіяхъ. Его изумительная сила, косматые волосы и закоптѣлое лицо, носившее невыразимую печать глубокаго матеріализма, дѣлали изъ него представителя физической природы человѣка, между тѣмъ какъ Альмиръ, стройный и высокій, съ лицомъ блѣднымъ и полнымъ ума и выраженія, могъ служить типомъ природы нравственной.
— Отвори двери будуара, сказалъ Альмиръ: — и зажги курительную свѣчку,
Аминадабъ поспѣшилъ исполнить его приказаніе. Комната тотчасъ же наполнилась восхитительнымъ и возбуждающимъ ароматомъ, который привелъ въ чувство Жоржину. Она открыла глаза, оглядѣлась крутомъ и увидѣла очаровательную картину. Альмиръ превратилъ мрачныя и закоптѣлыя комнаты, въ которыхъ провелъ лучшіе года своей жизни надъ изученіемъ таинственныхъ явленій природы, въ великолѣпный будуаръ, достойный быть жилищемъ красавицы. Голыя стѣны покрылись роскошными тканями, придающими комнатамъ видъ величія и красоты, котораго никакое другое украшеніе не въ состояніи придать имъ; широкія складки этихъ тяжелыхъ тканей, разстилаясь сверху до низу, скрывали рѣзкія линіи угловъ и, казалось, заключали въ себѣ пространство, взятое изъ безконечности. Жоржина могла подумать, что она несется на облакахъ по воздуху. Альмиръ удалилъ солнечный свѣтъ, потому что онъ могъ мѣшать химическимъ процессамъ, и замѣнилъ ихъ матовымъ блескомъ лампъ, разноцвѣтные огни которыхъ разливали слабое розовое сіяніе. Въ ту минуту, когда Жоржина открыла глаза, онъ стоялъ передъ нею на колѣняхъ и смотрѣлъ на нее внимательно, но безъ всякаго страха: онъ былъ увѣренъ въ себѣ.
— Гдѣ я?… Да, знаю — помню, сказала Жоржина слабымъ и дрожащимъ голосомъ.
И она поднесла руку къ щекѣ, чтобы скрыть отъ глазъ мужа роковой знакъ.
— Успокойся, милый другъ, сказалъ Альмиръ. — Не бойся меня. Повѣрь мнѣ, Жоржина, я доволенъ, что въ тебѣ есть хоть одинъ недостатокъ: я уничтожу его, онъ исчезнетъ, и тогда какъ мы будемъ счастливы, веселы!
— Сжалься, сжалься надо мною, продолжала она умоляющимъ голосомъ. — Ради Бога, не гляди на меня такъ. Я не могу забыть, какъ ты содрогнулся отъ ужаса и отвращенія!
Чтобы успокоить ее и облегчить ея умъ отъ тягостныхъ мыслей, Альмиръ сталъ показывать ей разныя интересныя явленія, открытыя имъ на трудномъ пути науки. Воздушные образы, призраки, лишенные опредѣленныхъ формъ, замелькали и закружились передъ ея глазами, оставляя легкій, смутный слѣдъ въ лучахъ розоваго полу-свѣта, озарявшаго комнату. Жоржина понимала, впрочемъ, отчасти, какимъ образомъ производятся эти оптическія явленія. Когда она насмотрѣлась на это зрѣлище, Альмиръ попросилъ ее взглянуть на вазу, наполненную землею. Жоржина взглянула неохотно, разсѣянно; но она была пріятно изумлена, когда изъ земли вдругъ выступилъ отростокъ… потомъ вытянулся тонкій стебель… постепенно распустились листья…. и посреди нихъ развернулся восхитительный цвѣтокъ.
— Это просто колдовство! вскричала Жоржина: — я не смѣю дотронуться до него.
— Сорви поскорѣй, сказалъ Альмиръ: — и понюхай, пока онъ еще цвѣтетъ. Черезъ нѣсколько секундъ цвѣтокъ завянетъ.
Но едва только Жоржина прикоснулась къ цвѣтку, какъ онъ завялъ и свернулся: лепестки его сдѣлались черны какъ уголь, точно ихъ опалило огнемъ.
— Растворъ былъ слишкомъ силенъ, сказалъ Альмиръ задумчиво.
Чтобы поправиться, онъ предложилъ женѣ снять съ нея портретъ посредствомъ снаряда, придуманнаго имъ самимъ. Снарядъ состоялъ изъ полированной металлической дощечки, на которой, отъ дѣйствія солнечныхъ лучей, долженъ былъ обозначиться образъ Жоржины. Она согласилась очень охотно — когда портретъ былъ конченъ, она взглянула и ужаснулась: черты ея лица обозначались смутно черными пятнами, а вмѣсто щеки вышла одна маленькая ручка. Альмиръ схватилъ дощечку и бросилъ въ сосудъ, наполненный кислотою.
Скоро, впрочемъ, Альмиръ забылъ объ этихъ неудачныхъ опытахъ. Въ минуты, свободныя отъ трудовъ и занятій, усталый и измученный, приходилъ онъ къ Жоржинѣ и въ ея присутствіи почерпалъ новыя силы. Онъ говорилъ ей много и горячо о могуществѣ своей науки и разсказалъ исторію длиннаго ряда алхимиковъ, столько вѣковъ трудившихся надъ открытіемъ философскаго камня, посредствомъ котораго они надѣялись извлекать золото изъ самыхъ жалкихъ и негодныхъ веществъ. Альмиръ, по видимому, былъ вполнѣ убѣжденъ, что открытіе универсальнаго начала, столь долго и тщетно отъискиваемаго, вовсе не выходило изъ предѣловъ возможности; но въ то же время онъ полагалъ, что достигнуть этого могущества можетъ только человѣкъ глубоко ученый и одаренный возвышенной мудростію, которая никогда не допуститъ его воспользоваться имъ. То же самое думалъ онъ и о жизненномъ элексирѣ. Онъ намекалъ, что отъ него совершенно зависитъ составить напитокъ, который можетъ продлить жизнь человѣческую на много лѣтъ, можетъ быть, даже навсегда; но это произвело бы въ природѣ такой безпорядокъ, что тотъ, кто вкусилъ бы этого напитка, сталъ бы проклинать его таинственную силу.
— Альмиръ, ужели ты говоришь это не шутя? спросила Жоржина, смотря на мужа съ удивленіемъ и страхомъ. — Ужасно обладать такой тайной, и даже мечтать о достиженіи такого могущества страшно!
— Не бойся, добрый другъ. Я не хочу цѣной всеобщаго безпорядка продлить нашу земную жизнь. Но ты поймешь теперь, что мнѣ нетрудно найти средство снять съ твоей щеки родимое пятнышко.
При этихъ словахъ Жоржина вздрогнула, какъ отъ прикосновенія раскаленнаго желѣза.
Альмиръ возвратился въ лабораторію. Лабораторія была отдѣлена нѣсколькими комнатами отъ той горницы, гдѣ находилась Жоржина; несмотря на то, она слышала, какъ Альмиръ отдавалъ приказанія Аминадабу, который отвѣчалъ ему голосомъ дикимъ, страннымъ, болѣе похожимъ на рычаніе звѣря, чѣмъ на голосъ человѣческій. Черезъ нѣсколько часовъ Альмиръ снова пришелъ къ Жоржинѣ и предложилъ ей посѣтить его кабинетъ, гдѣ онъ собралъ самые рѣдкіе химическіе продукты и обращики сокровищь, добытыхъ изъ нѣдръ земли. Онъ показалъ ей, между прочимъ, маленькую сткляночку, наполненную веществомъ удивительно ароматнымъ. Вещество это было безцѣнно по своимъ благодѣтельнымъ свойствамъ. Альмиръ бросилъ въ воздухъ нѣсколько капель: въ ту же минуту комната наполнилась восхитительнымъ и укрѣпляющимъ ароматомъ.
— А это что такое? спросила Жоржина, указывая на стклянку, наполненную жидкостію золотистаго цвѣта. — Какой прекрасный цвѣтъ! Право, я готова подумать, что это элексиръ жизни…
— Это самый сильный изъ ядовъ, когда либо существовавшихъ на землѣ; успокойся, милая Жоржина: благотворная сила этого вещества гораздо важнѣе его гибельныхъ свойствъ… Посмотри лучше на эту жидкость. Нѣсколько капель ея, разведенныхъ въ водѣ, могутъ свести самыя сильныя веснушки; но растворъ болѣе сильный остановитъ притокъ крови и сдѣлаетъ изъ лица розоваго и цвѣтущаго здоровьемъ блѣдный призракъ.
— И этимъ-то веществомъ ты хочешь помазать мнѣ щеку? спросила Жоржина съ безпокойствомъ.
— Нѣтъ, отвѣчалъ Альмиръ: — оно оказываетъ вліяніе только на поверхность; для тебя нужно средство, которое бы дѣйствовало сильнѣе и проникало гораздо глубже.
Во время свиданій съ Жоржиной, Альмиръ тщательно наблюдалъ за впечатлѣніями, которыя производили на нее его слова; онъ замѣчалъ, какъ дѣйствуютъ на нее затворническая жизнь и температура комнаты. Иногда онъ предлагалъ Жоржинѣ такіе странные вопросы, что ей казалось, будто бы она уже испытываетъ вліяніе врачебныхъ средствъ, что она вдыхаетъ ихъ вмѣстѣ съ ароматами, наполнявшими воздухъ ея комнаты, и принимаетъ ихъ въ кушаньяхъ. Ей казалось также — но это было, можетъ быть, дѣло одного воображенія — что она испытываетъ во всемъ организмѣ раздраженіе, что ощущеніе странное, необъяснимое разливается но всѣмъ ея жиламъ и сжимаетъ сердце и болѣзненно и пріятно. Когда же у нея доставало рѣшимости посмотрѣться въ зеркало, то она замѣчала, что лицо ея блѣдно, какъ бѣлая роза, — только на щекѣ ярко выступала красная ручка. О, тогда она ненавидѣла этотъ роковой знакъ болѣе, чѣмъ самъ Альмиръ!
Чтобы наполнить чѣмъ нибудь то время, которое Альмиръ считалъ нужнымъ посвящать ученымъ изслѣдованіямъ и разложеніямъ, Жоржина начала читать. Во многихъ старыхъ и пожелтѣвшихъ книгахъ, которыя составляли библіотеку Альмира, нашла она мѣста интересныя и поэтическія. Это были большею частію произведенія физиковъ среднихъ вѣковъ, каковы, напримѣръ, Альбертъ Великій, Корнелій Агриппа, Парацельзъ и знаменитый творецъ «Бронзовой Головы». Всѣ эти древніе естествоиспытатели стояли впереди своего времени, раздѣляя въ то же время суевѣрныя понятія той эпохи.
Но болѣе всего заинтересовалъ Жоржину огромный фоліантъ, въ который мужъ ея подробно записывалъ всѣ свои ученые опыты, обозначая цѣль, которую онъ предположилъ себѣ первоначально, средства, употребленныя имъ для ея достиженія, успѣхи и неудачи и обстоятельства, отъ которыхъ, по его мнѣнію, зависѣло то и другое. Книга эта могла служить исторіей и эмблемой его жизни, пылкой, честолюбивой, мечтательной и въ то же время практической и дѣятельной. Чѣмъ болѣе читала Жоржина, тѣмъ болѣе увеличивались ея любовь и уваженіе къ мужу, хотя она не могла уже такъ безъусловно, какъ прежде, вѣрить въ непогрѣшимость его сужденій. Какъ ни велики были его открытія, она не могла не замѣтить, что самые блистательные его успѣхи почти всѣ были только неудача въ сравненіи съ тѣмъ идеаломъ, котораго онъ предполагалъ достигнуть. Самые блестящіе его брильянты были не что иное, какъ жалкіе камешки передъ настоящими алмазами, самородными, неподражаемыми. Книга эта, наполненная описаніями открытій, прославившихъ Альмира, была въ то же время дневникъ самый грустный и печальный. Она заключала въ себѣ грустную исповѣдь и горькое сознаніе безсилія человѣка.
Мысль эта такъ глубоко огорчила Жоржину, что она опустила голову на раскрытую книгу и залилась слезами. Альмиръ засталъ ее въ такомъ положеніи.
— Опасно читать книги колдуновъ, сказалъ онъ, улыбаясь, хотя на лицѣ его въ то же время замѣтны были безпокойство и неудовольствіе. — Въ этой книгѣ, Жоржина, есть страшныя страницы: перечитывая ихъ, я боюсь потерять разсудокъ. Берегись: онѣ могутъ повредить тебѣ.
— Онѣ возвысили тебя въ моихъ глазахъ, отвѣчала Жоржина.
— Подождй конца этихъ опытовъ: тогда можешь удивляться мнѣ, если хочешь. Я буду считать себя достойнымъ удивленія тогда только, когда успѣхъ увѣнчаетъ мои труды…. А теперь я пришелъ послушать тебя: спой мнѣ что нибудь, мой ангелъ.
Жоржина поспѣшила исполнить его просьбу: полились звуки ея мягкаго, звучнаго голоса и утомили жажду его томящейся души. Онъ ушелъ отъ нея успокоенный и веселый какъ дитя, говоря, что ея затворническая жизнь скоро кончится, и что онъ совершенно убѣжденъ въ успѣхѣ. Едва только онъ вышелъ, Жоржина почувствовала непреодолимое желаніе слѣдовать за нимъ. Она забыла сказать ему, что въ продолженіе двухъ уже или трехъ послѣднихъ дней она замѣчала въ себѣ что-то необыкновенное въ томъ мѣстѣ, гдѣ у нея была родинка; она испытывала странное ощущеніе: это была не боль, а какое-то раздраженіе, распространявшее безпокойство во всемъ ея организмѣ. Она послѣдовала за Альмиромъ и въ первый разъ вошла сама въ его лабораторію.
Прежде всего поразила ея взоры огромная печь — неутомимый, пылкій, весь раскраснѣвшійся отъ огня работникъ, который, повидимому, калился на очагѣ нѣсколько вѣковъ сряду: такъ много сажи накопилось на всей его поверхности. Въ ту минуту на очагѣ стоялъ аппаратъ для перегонки жидкостей. Вся комната была уставлена ретортами, кубами, цилиндрами, ступками и другими химическими снарядами. Тутъ же стояла, на случай надобности, и электрическая машина. Воздухъ былъ тяжелъ, удушливъ и наполненъ газами, извлеченными изъ веществъ, терзаемыхъ и мучимыхъ наукою. Строгая простота въ убранствѣ, голыя стѣны, каменный полъ — странно поразили Жоржину, привыкшую къ фантастической роскоши своего будуара. Но болѣе всего поразилъ ее самъ Альмиръ: онъ приковалъ къ себѣ все ея вниманіе. Онъ былъ блѣденъ какъ смерть, встревоженъ, взволнованъ и, наклонясь къ огню, слѣдилъ за ходомъ процесса съ такимъ напряженнымъ вниманіемъ, какъ будто бы жидкость, которую онъ перегонялъ, слилась съ его жизнью и должна была превратиться въ напитокъ вѣчнаго блаженства или вѣчныхъ страданій. Не было въ немъ и слѣдовъ той увѣренности и веселаго вида, которые онъ принималъ на себя, чтобы ободрить Жоржину.
— Будь теперь внимательнѣе, Аминадабъ! Осторожнѣе, жалкая машина! Осторожнѣе! шепталъ Альмиръ про себя.
— Ге! ге! прорычалъ Аминадабъ: — посмотри, господинъ….
Альмиръ быстро поднялъ голову и, замѣтивъ Жоржину, покраснѣлъ, а потомъ поблѣднѣлъ еще болѣе прежняго. Онъ бросился къ ней и схватилъ ее за руку такъ сильно, что на ея нѣжной, розовой ручкѣ остались слѣды его пальцевъ.
— Зачѣмъ ты пришла сюда? вскричалъ онъ, съ гнѣвомъ. — Ты сомнѣваешься, ты не довѣряешь мнѣ! Ты хочешь, чтобы и сюда проникло твое роковое вліяніе и уничтожило мои труды!… Это дурно, Жоржина! Удались, любопытная…. уйди сейчасъ же!
— Нѣтъ, Альмиръ, сказала Жоржина, съ благородною гордостію: — не ты, а я должна жаловаться. Ты сомнѣваешься и не довѣряешь женѣ своей. Ты тщательно скрывалъ отъ меня безпокойство, съ которымъ слѣдишь за ходомъ опытовъ. Напрасно, другъ мой, ты составилъ обо мнѣ такое жалкое мнѣніе. Открой мнѣ опасности, угрожающія намъ, въ случаѣ неудачи; я не страшусь ихъ: мои опасенія гораздо легче твоихъ.
— Нѣтъ, Жоржина, возразилъ Альмиръ, съ нетерпѣніемъ. — Этого никогда не будетъ.
— Пусть будетъ по твоему, отвѣчала она, спокойно. — Я выпью все, что тебѣ угодно; даже я выпила бы и ядъ, который твоя рука поднесла бы мнѣ.
— Жоржина, ангелъ мой! вскричалъ Альмиръ, глубоко тронутый. — До сихъ поръ я еще не зналъ всей силы и величія твоей души. Теперь я не хочу ничего скрывать отъ тебя. Знай же, что твоя родинка — это маленькое пятнышко на поверхности кожи, по видимому, такое ничтожное, слилось совсѣмъ твоимъ существомъ и соединено съ нимъ такъ сильно, какъ я никогда не полагалъ. Я давалъ уже тебѣ разныя средства, сильныя и дѣйствительныя; но они не произвели на тебя никакого, дѣйствія. Теперь остается испытать еще одно только средство. Если оно не удастся, мы погибли.
— Зачѣмъ же прежде ты не сказалъ мнѣ этого?
— Средство это очень опасно, Жоржина, отвѣчалъ Альмиръ, тихимъ голосомъ.
— Опасно! Я страшусь только одного — чтобы этотъ страшный знакъ не остался на моей щекѣ вѣчно. Сними его, сними, во что бы то ни стало — а не то мы оба сойдемъ съ ума!…
— Ты говоришь правду, сказалъ Альмиръ, печально. — Теперь, другъ мой, ступай къ себѣ. Еще нѣсколько времени, и мы сдѣлаемъ послѣдній опытъ.
Альмиръ проводилъ жену до ея комнаты и простился съ ней тихо и печально; грусть эта лучше всякихъ словъ свидѣтельствовала о важности приготовленій, которыми онъ хотѣлъ заняться. Когда онъ ушелъ, Жоржина предалась мечтамъ. Она желала отъ всей души, чтобы мечта Альмира осуществилась — хоть на одно мгновеніе. Она поняла, что только на одно мгновеніе это и возможно.
Шумъ приближавшихся шаговъ вывелъ Жоржину изъ задумчивости. Въ комнату вошелъ Альмиръ, держа въ рукѣ сосудъ, наполненный жидкостію, безцвѣтной какъ вода, но блестящей и прозрачной. Онъ былъ блѣденъ, но блѣдность эта происходила не столько отъ страха или сомнѣнія, сколько отъ сильнаго умственнаго напряженія.
— Перегонка удалась совершенно, сказалъ онъ, отвѣчая на взглядъ Жоржины. — Если наука не обманываетъ меня, успѣхъ будетъ полный. Благотворная сила этого напитка не подлежитъ сомнѣнію. Посмотри, какъ подѣйствуетъ онъ на это растеніе.
На окнѣ стоялъ гераніумъ, листья котораго были покрыты жолтыми пятнами. Альмиръ пролилъ нѣсколько капель драгоцѣнной жидкости на изсохшую землю. Черезъ нѣсколько мгновеній, когда корни цвѣтка втянули въ себя благотворную влагу, безобразныя пятна исчезли, листья ожили и ярко зазеленѣли.
— Мнѣ ненужно доказательствъ, сказала спокойно Жоржина. — Дай мнѣ сосудъ. Я совершенно полагаюсь на твое слово и готова на все.
— Пей же, благородное созданіе! вскричалъ Альмиръ, въ порывѣ восторженнаго удивленія.
Жоржина выпила жидкость и отдала сосудъ мужу.
— Какой чудесный напитокъ! сказала она, съ тихой улыбкой. — Онъ удивительно сладокъ и ароматенъ. Онъ утолилъ мучительную жажду, томившую меня въ продолженіе нѣсколькихъ дней Теперь, милый другъ, дай мнѣ уснуть. Я устала, мнѣ нужно отдохнуть: голова моя клонится на грудь какъ лепестки розы, припадающіе къ ложу, послѣ солнечнаго заката.
Она проговорила послѣднія слова съ трудомъ, какъ будто бы ей стоило большихъ усилій произнести эти медленные, замирающіе звуки, и погрузилась въ глубокій сонъ. Альмиръ сѣлъ подлѣ жены и смотрѣлъ на нее съ мучительнымъ безпокойствомъ. Въ немъ замѣтна была, впрочемъ, легкая тѣнь пытливаго и безстрашнаго любопытства, свойственнаго всѣмъ ученымъ. Ничто не ускользало отъ его зоркаго глаза. Румянецъ на щекѣ, малѣйшая неровность въ дыханіи, дрожаніе рѣсницы, дрожь во всемъ тѣлѣ, — все замѣчалъ онъ и записывалъ въ фоліантъ. Каждая страница этой книги была отмѣчена глубокой мыслію, но на послѣдней страницѣ сосредоточились мысли многихъ лѣтъ.
Время отъ времени Альмиръ, съ невольнымъ трепетомъ, посматривалъ на родимое пятнышко и вдругъ, уступая странному и непонятному побужденію, наклонился и поцаловалъ его. Но въ ту же минуту почувствовалъ онъ глубокое отвращеніе. Жоржина сдѣлала безпокойное движеніе, легкій стонъ — какъ упрекъ — вырвался изъ ея груди. Альмиръ продолжалъ наблюдать но прежнему съ напряженнымъ вниманіемъ, и вотъ онъ замѣтилъ, что прекрасная ручка, сначала такъ ярко выступавшая на блѣдной щекѣ Жоржины, начала блѣднѣть, гаснуть, исчезать. Присутствіе этой родинки было ужасно, но еще ужаснѣе она исчезла. Посмотрите на угасающую радугу, и вы поймете, какъ исчезъ этотъ таинственный знакъ.
— Онъ исчезаетъ, гаснетъ; вотъ онъ исчезъ почти совершенно, говорилъ Альмиръ, въ порывѣ невыразимаго восторга. — Теперь онъ едва замѣтенъ…. Побѣда! побѣда! Страшный зпакъ потерялъ свою роковую силу. Малѣйшій приливъ крови къ щекѣ, и онъ исчезнетъ совершенно. Но отчего такъ блѣдна Жоржина?
Онъ подошелъ къ окну и отдернулъ занавѣсъ: свѣтъ прямо упалъ на лицо Жоржины. Въ эту минуту раздался грубый и дикій смѣхъ Аминадаба: Альмиръ зналъ, что этими дикими звуками онъ выражалъ свою радость.
— Смѣйся! вскричалъ Альмиръ, въ изступленіи: — веселись и смѣйся: ты пріобрѣлъ право смѣяться!
Этотъ крикъ вызвалъ Жоржину изъ усыпленія. Она медленно раскрыла глаза и посмотрѣла въ зеркало, заранѣе приготовленное Альмиромъ. Легкая улыбка мелькнула на ея губахъ, когда она увидѣла, что роковой знакъ, прежде такъ ярко выступавшій и затмѣвавшій ея счастіе, теперь былъ едва замѣтенъ. Но почти въ ту же минуту она устремила глаза свои на мужа, съ неизъяснимой тоской и безпокойствомъ.
— Бѣдный Альмиръ! прошептала она.
— Бѣдный!… Нѣтъ, Жоржина, богатый! счастливый! вскричалъ онъ. — Труды мои увѣнчались полнымъ успѣхомъ
— Бѣдный Альмиръ! повторила она съ нѣжностію. — Ты преслѣдовалъ опасную мечту — милый Альмиръ! я умираю..
Увы! она говорила правду. Роковой знакъ былъ неразрывно связанъ съ ея жизнью: это была какъ бы таинственная связь, соединявшая ея душу съ смертной оболочкой. Въ ту минуту, когда послѣдній красноватый оттѣнокъ родимаго пятнышка — единственнаго недостатка прекраснаго лица — исчезъ съ ея щеки, душа Жоржины оставила земную оболочку и улетѣла въ небо. Если бы Альмиръ былъ благоразумнѣе, онъ не отвергъ бы добровольно счастія, которое могло бы наполнить жизнь его невыразимымъ блаженствомъ. Къ несчастію, онъ занятъ былъ однимъ Настоящимъ. Онъ ничего не видѣлъ за предѣлами мрачныхъ владѣній Времени и, не умѣя заранѣе жить въ Вѣчности, не могъ найти въ Настоящемъ совершенства Будущаго….