В. П. Авенаріусъ.
правитьВАСИЛЬКИ И КОЛОСЬЯ
правитьдля юношества.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія Н. А. ЛЕБЕДЕВА. Невскій просп., д. № 8.
Рѣчка Визе.
править(Съ алеманскаго).
Предисловіе.Гебель отчасти уже знакомъ русскимъ читателямъ по его «Овсяному киселю» и нѣкоторымъ другимъ стихотвореніямъ, переведеннымъ на русскій языкъ Жуковскимъ. Родился Гебель 11 мая 1760 года въ Вазелѣ. Лишившись рано отца, онъ провелъ очень печальное и бѣдное дѣтство. Только съ помощью друзей ему удалось кончить приходское училище и потомъ гимназію; университета-же онъ такъ и не окончилъ по недостатку средствъ. Вынужденный взять мѣсто деревенскаго учителя, онъ потомъ былъ помощникомъ сельскаго священника, директоромъ гимназіи въ Карлсруэ и наконецъ прелатомъ. Въ этомъ званіи онъ умеръ въ 1826 г. Писалъ Гебель на простонародномъ"алеманскомъ" нарѣчіи и вполнѣ въ народномъ духѣ, Какъ популяренъ алеманскій поэтъ на своей родинѣ, въ Шварцвальдѣ, видно изъ того, что въ рѣдкой хижинѣ тамъ не найдется книжечки его стихотвореній — этого альбома благоухающихъ своеобразною свѣжестью пейзажей дѣвственной природы, этого сборника наивно-поэтическихъ вѣрованій первобытнаго, здороваго тѣломъ и душою народа. Предлагаемая здѣсь пьеса, по отзыву столь опытныхъ цѣнителей, какъ Жанъ-Поль Рихтеръ и Гѣтѣ, по искренности, картинности изложенія и строгой выдержанности, едва-ли не лучшій перлъ этого сборника, Описывается въ ней лѣсной потокъ. Визе по имени, берущій свое начало на Фельдбергѣ, высочайшей изъ шварцвальдскихъ вершинъ, близъ Гюнденгаузена принимающій въ себя другой потокъ того-же имени и близъ Клейнгюнингена, въ Базельскомъ кантонѣ, впадающій въ Рейнъ.
Гдѣ полуночной порой могучій духъ горъ на лѣсистомъ
Фельдбергѣ серпъ золотой свой серебрянымъ молотомъ точитъ
(Въ Тодтнау *) любой мальчуганъ тебѣ перескажетъ объ этомъ),
- ) Тодтнау — деревушка у подножія Фельдберга.
Гдѣ изъ ущелья украдкой прелестное личико Визе
Смотритъ, откуда она въ долину кидается смѣло, —
Любо мнѣ взоромъ туда уноситься и вольною мыслью.
Здравствуй, о Визе! малютка прелестная Фельдберга, здравствуй!
Знаешь, я нынче тебя задумалъ прославить стихами,
Пѣсней тебя проводить на веселомъ пути твоей жизни.
Тайно рожденная въ мглѣ молчаливаго лона утесовѣ,
Вскормлена прямо изъ тучи дождемъ и росою небесной,
Спитъ моя крошка себѣ безмятежно въ укромной свѣтелкѣ.
Очи людскія еще никогда подглядѣть не посмѣли,
Какъ въ колыбелькѣ своей серебряной, въ гротѣ хрустальномъ,
Сладостно дремлется ей. Ухо людское доселѣ
Даже ея голосочка еще не подслушало, или
Просто дыханья ея, ни тайнаго смѣха и плача,
Горные духи одни лишь входятъ, выходятъ неслышно
Скрытой тропой, воспитаютъ тебя и ходить пріучаютъ,
Нравъ тебѣ свѣтлый даютъ, полезнымъ вещамъ наставляютъ,
И что ни скажутъ — все въ прокъ. Потому что едва научилась
Ноженьки переставлять, какъ — глядь! ужъ изъ спальни хрустальной
Ты босикомъ, не спросясь, за дверь тихомолкомъ прокралась
И въ небеса надъ собой засмотрѣлася съ ясной улыбкой.
Ахъ ты, милашка моя! и что за веселые глазки!
Славно на волѣ, скажи-ка? я чай, и во снѣ-то не снилось?
Слышишь, какъ зелень шумитъ? А птички-то, слышишь, какъ свищутъ?
«Да, отвѣчаешь ты, — слышу. Да некогда: надо мнѣ далѣй.
Веселъ, чудесенъ мой путь, и чѣмъ далѣе, тѣмъ все чудеснѣй.»
Нѣтъ, и глядите жъ на милость, какъ скачетъ моя попрыгунья!
«Что, не догнать? говоритъ и смѣется: — поймай, если можешь!»
И — дай Богъ ноги опять. Такая бѣдовая, право!
Ты у меня не сорвись въ оврагъ-то! — Ну, такъ, на здоровье!
Что я сейчасъ говорилъ? — Куда! не слушаетъ! Дальше
На четверенькахъ ползетъ, на ножки привстала и въ самый
Боръ забѣгаетъ — ищи тамъ! Вонъ, вонъ проскользнула сторонкой…
Нѣтъ, ужъ постой, не уйдешь! А она, притаясь гдѣ-то, кличетъ:
«Гдѣ я? А ну, угадай!» И шалостямъ просто конца нѣтъ.
Но, этакъ идучи, ты замѣтно растешь, хорошѣешь.
Гдѣ своимъ чистымъ дыханьемъ пахнешь — тамъ и справа и слѣва
Ярче окрасится дернъ, былинки и травы пускаютъ
Сочные отпрыски, краше, роскошнѣе всходятъ цвѣточки —
И на ихъ сладостный духъ слетаются лакомки-пчелы.
Вотъ и гусенокъ изъ Тодтнау пожаловалъ, и трясогузка.
Всѣмъ-то взглянуть на тебя, съ тобой поздороваться надо,
И въ добромъ сердцѣ твоемъ есть для всякаго доброе слово:
«Милости просимъ, голубчики, кушайте, пейте, родные!
Далѣе путь мой лежитъ; простите, Господь васъ помилуй!»
Ну-съ, и куда-жъ, угадайте, торопится дѣвонька наша?
Вѣрно въ деревню, гдѣ есть хороводъ и веселые парни?
Нѣтъ, безъ оглядки она къ часовнѣ Прекраснаго Бука
Путь свой беретъ, чтобы тамъ прослушать святую обѣдню:
Дѣвочка въ страхѣ Господнемъ воспитана, надо сознаться.
Послѣ святой литургіи молвитъ: «Пора мнѣ! И то вѣдь
Очень замѣшкалась.» Глядь — и, шутя, добралася до Шенау,
Вотъ крѣпостцу обогнула, и все себѣ далѣй и далѣй,
Между лѣсистыхъ пригорковъ, въ свѣжей, душистой прохладѣ,
Мимо многихъ крестовъ придорожныхъ и многихъ часовенъ.
Но, этакъ идучи, ты постоянно растешь, хорошѣешь.
Гдѣ своимъ чистымъ дыханьемъ пахнешь — тамъ и справа и слѣва
Ярче окрасится дернъ, тамъ новыя травы пускаютъ
Мощные отпрыски, тамъ цвѣты возстаютъ за цвѣтами
Въ самыхъ нарядныхъ уборахъ и сочную пастьбу готовятъ.
Въ пряномъ дыханьѣ твоемъ, подъ сѣнью тѣнистаго русла,
Сотнями красныхъ головокъ всходитъ и ждетъ земляника.
Въ сытномъ дыханьѣ твоемъ, по правой рукѣ, на припекѣ,
Рядомъ полосъ по холму, разрастается репсъ золотистый.
Въ свѣжемъ дыханьѣ твоемъ, подъ кущей укрыть, безмятежно
Пѣсню поетъ пастушокъ, и звонко топоръ раздается.
Блея, бѣгутъ къ тебѣ козы изъ Мамбаха, овцы изъ Целля.
Все-то исполнено жизни, звучитъ, голоситъ, какъ умѣетъ,
Все-то цвѣтетъ, зеленѣетъ и рядится въ пестрыя краски,
Все-то почетнѣе хочетъ привѣтствовать дѣвочку. Впрочемъ,
Что я! Не дѣвочка ты — ужъ красною дѣвицей стала.
Около мостика, что надъ гранитнымъ крестомъ, по обрыву
За многоножникомъ *) лазятъ, какъ серны, ребята изъ Целля;
- ) Engelaiiss, Polypodium vulgaris (Lin.), лѣкарственное растеніе.
Лазя, съ утесистой выси глядятъ въ глубину и дивятся.
«Тонели, Сепли толкуетъ: — смотри-ка, что съ Визей творится?
То остановится, вишь, то понурясь на камень присядетъ,
То вдругъ сорвется опять — по полямъ, по лугамъ, какъ шальная,
Скачетъ и мечется, точно сама съ собою въ раздорѣ.»
Дочка Фельдберга! знаешь, и мнѣ; ты ужъ нравишься меньше.
Съ Сепли и самъ я дивлюсь: помилуй, ну, что за причуды?
Хочешь чего — такъ скажи; сокрушаешься чѣмъ — такъ откройся;
Но ты молчишь, ни-гугу, и только. Въ глубокомъ раздумьи,
Шаткою поступью внизъ въ луговую долину сбѣгаешь,
Къ гаузенскимъ рудникамъ; здѣсь же отцовскую вѣру мѣняешь,
Къ лютерцамъ, къ еретикамъ (прости тебѣ Богъ!) переходишь.
Что я, небось, говорилъ? Давно вѣдь, давно уже чуялъ!
Ну, да, ужъ сдѣлано разъ-что пользы корить да браниться?
Этимъ бѣды не избыть; такъ развѣ помочь уже лучше?
Можетъ быть, все-же еще мнѣ радость-веселье доставишь.
Стой же, сейчасъ я тебя на лютерскій ладъ разодѣну.
Вотъ тебѣ бѣло-бумажные, съ вычурной стрѣлкой, чудочки
(Что же, бери, надѣвай!); вотъ сапожки съ серебряной пряжкой;
Вотъ и зеленая плахта. Съ обшитаго кружевомъ лифа
Ровной волною до пятъ спускается складка за складкой.
Въ пору ли? Ну, застегнись и бархатно-алымъ цвѣточкомъ
Сверху прикройся. Теперь приберемъ золотистыя пряди
Пышныхъ волосъ гребешкомъ и сплетемъ ихъ затѣйливо въ косы.
Съ косъ же, слегка перевитыхъ черною, шелковой лентой,
Кончики ленты по бѣлой шейкѣ и плахтѣ спадаютъ
Внизъ до подола. А вотъ изъ камки васильковаго цвѣта
Шапочка вся съ золотыми узорами — что, хороша ли?
Ленту ты такъ затяни, чтобъ прошла межъ шнурками подъ косы
(Экая, право, вертушка!), а послѣ вотъ тутъ на макушкѣ
Бантикомъ перевяжи. Теперь еще дай-ка передникъ,
Шелковый тоже; и вотъ напослѣдокъ первѣйшій уборъ твой —
Въ двадцать локтей долготы косынка миланская — роскошь!
Будто веселая тучка на утреннемъ небѣ весною,
Вѣетъ она у тебя на груди, поднимаясь съ дыханьемъ
И опускаясь; назадъ за плечи закинута ловко
И, развѣваясь по вѣтру, шумитъ-шелеститъ за спиною!
"Чѣмъ кто гораздъ, тѣмъ и радъ, " старинная есть поговорка.
Снять и рукавчики развѣ? День-то вѣдь теплый, чудесный,
Такъ и сорочка виднѣй, и холеныя, пухлыя руки.
Шляпы соломенной лучше не надѣвай, а вотъ этакъ
Въ ручку за шелковый бантикъ возьми. И солнце-то въ очи
Ярче, теплѣе глядитъ, и сама изъ себя ты пригожѣй.
Ну, разрядилась, какъ-будто позвали кумой на крестины.
Правду сказать, самому мнѣ теперь ты понравилась снова.
Да ужъ и рада-жъ она! Выступаетъ такъ важно, жеманно,
Точно считаетъ себя самой госпожею фогтейшей *);
- ) Жена фогта, мѣстнаго судьи.
Вскинувъ головку, украдкой назадъ озирается: всѣ ли
Вслѣдъ ей глядятъ, хорошенько всѣ ли любуются ею?
Дурочка! да, ужъ мила; любуемся, глазъ не отводимъ;
Просто, маркграфская дочка *), въ шапочкѣ золотомъ шитой,
*) Участокъ земли, по которому протекаетъ Визе, принадлежить по большей части къ такъ-называемой Маркграфской землѣ (Markgräflerland), и замокъ Ретельнъ, о которомъ говорится ниже, былъ нѣкогда резиденціей маркграфовъ баденъ-гахбергскихъ.
Съ длинными косами, съ лентой длиннѣйшей, въ миланской косынкѣ,
Вчетверо-сложенной пышно, такъ и вздуваемой вѣтромъ!
А угадаетъ ли кто, куда такъ торопится наша
Гордая барышня? Вѣрно, въ село, на базарную площадь?
Вы полагаете? какъ же! Въ рудникъ мимоходомъ спустившись,
По мастерскимъ пробѣжитъ, повертитъ немножко колеса
Да пораздуетъ мѣхи, чтобы въ горнѣ огни не погасли.
Хоть и на томъ-то спасибо! Вонъ по полямъ ужъ помчалась,
Черезъ плотины впередъ безъ оглядки большими шагами,
Что есть духу, на Фарнау и далѣе на Гюнденгаузенъ.
Но въ Гюнденгаузенѣ кто, погляди-ка, стоитъ на дорогѣ,
Ждетъ не дождется тебя, раскрыла объятья, навстрѣчу
Съ радостнымъ крикомъ бѣжитъ и, ластясь, къ груди припадаетъ?
Младшей сестрицы своей неужели ты не узнала?
Вся вѣдь въ тебя: и походка та-же и тѣ-же ужимки.
Какъ не узнать! Ты любовно къ сердцу ее прижимаешь
И не пускаешь ужъ вонъ. Полегче! задавишь, пожалуй.
И рука объ руку вы, какъ слѣдуетъ сестрамъ, идете
Вмѣстѣ все далѣй и далѣй, спускаетесь ниже да ниже.
Видишь ли Рётельнъ вдали — развалины древняго замка?
Въ залахъ съ стѣнною рѣзьбой, съ золоченымъ карнизомъ, когда-то
Жили тамъ рыцари, жили прекрасныя гордыя дамы,
Бары и челядь, — и радость въ Рётельнѣ вѣчно царила.
Нынѣ же все непробудно спитъ. Съ незапамятныхъ лѣтъ ужъ
Въ полуразрушенныхъ залахъ свѣчей не горитъ; не пылаетъ
Пламени на камелькѣ, обвалившемся также; никто ужъ
Съ кружкою въ погребъ не сходитъ или съ ведерцемъ къ колодцу.
Дикіе голуби только на мшистыхъ деревьяхъ гнѣздятся…
Экъ, вѣдь помчалась опять! кабы не подъ гору, право,
Вслѣдъ не поспѣлъ бы! Постой, оглянись, подыми-ка головку:
Кто это въ новой ермолкѣ стоитъ наверху у окошка
И такъ привѣтливо внизъ киваетъ тебѣ?Поклонись же,
Чинно присядь и промолви: «Здравствуйте, батюшка пасторъ!»
Такъ вотъ! — Но что же ты вдругъ притихла, насупила бровки?
Знать, увидала вдали католическій крестъ и сробѣла,
Лучше назадъ бы пошла, чѣмъ впередъ? Э, полно, не бойся!
Скоро мы выйдемъ съ тобой на вольную почву швейцарцевъ.
Но, этакъ идучи внизъ по большой каменистой дорогѣ,
Временемъ лѣвой ея стороной, а временемъ правой,
Между фашинъ, ты растешь часъ отъ часу все, хорошѣешь,
Радостнѣй все и прилежнѣй становишься, надо сознаться.
Гдѣ своимъ чистымъ дыханьемъ пахнешь — тамъ и справа и слѣва
Краше окрасится дернъ, былинки, очнувшись, пускаютъ
Свѣжіе отпрыски, краше цвѣточки несмѣтные всходятъ,
Такъ что у бабочекъ просто глаза разбѣгаются, право!
Кашка растетъ ли — ее золотой одуванчикъ смѣняетъ,
Этого — тминъ ароматный, того — желтоцвѣтникъ, манжетка,
Козлобородникъ, барвинокъ, ромашка, подсолнечникъ, ситникъ.
Каждый-то стебель и колосъ жемчужной росою сверкаетъ;
Важно межъ ними шагаетъ аистъ на длинныхъ ходуляхъ;
Цѣлыми милями сплошь, отъ горы до горы, необъятно
Тянутся тучныя пастьбы, тянется нива за нивой.
Кое-гдѣ только, красуясь, селенье стоитъ, либо церковь.
Весело мчатся къ тебѣ и телята-то, и жеребята,
Кушаютъ прямо изъ рукъ и рѣзвятся отъ радости, скачутъ,
А по деревьямъ кругомъ отъ Целля до самаго Рейха
Птички поютъ и дудятъ, что на площади въ праздникъ ребята.
Гдѣ берега поровнѣй, какъ плавно тамъ справа и слѣва
Озеромъ спѣлыхъ колосьевъ колышатся рожь и пшеница!
Какъ виноградъ-то разросся пышно по солнечнымъ скатамъ!
Какъ по высокимъ вершинамъ и горнымъ отрогамъ тѣснятся
Цѣлыми рощами буки и темные, гордые дубы!
Ахъ, какъ вездѣ хорошо и вездѣ-то другое и лучше!
Да, моя дочка, гдѣ ты — тамъ пища, и жизнь, и довольство!
По побережью весь день скрипятъ возы за возами,
Щелкаетъ бичъ за бичомъ, звенятъ-заливаются косы,
И ты съ поклономъ встрѣчаешь всѣхъ, перемолвишься съ каждымъ.
А попадется тебѣ дорогою мельница, волокъ,
Кузница, пильный заводъ, толчея, свекловичная терка —
Ручкой проворною ты проберешься насквозь и поможешь
Мельнику за жерновами, краснымъ дѣвицамъ за теркой,
Выпрядешь, будто изъ льна, изъ желѣза тончайшія нити;
Дубъ-великанъ подвернется — живо въ дошечки распилишь,
Съ пѣсенькой на наковальню изъ горна руду высыпаешь,
И кузнецамъ-молодцамъ поднимаешь увѣсистый молотъ;
Скажешь: «Богъ помочь, ребята!» и даже не выждешь спасиба,
Глядь — и была такова. Полотна-ль гдѣ бѣлятъ — ты вѣрно
Тутъ ужъ, и дуешь, и треплешь, солнцу бѣлить помогаешь,
Чтобъ поскорѣе поспѣло: страсть вѣдь какъ мѣшкаетъ, право!
Но, моя милочка, но!.. не совсѣмъ-то ты тоже безгрѣшна…
Аль разсказать? разскажу. Причудлива ты ужъ не въ мѣру.
Только и слышно отъ всѣхъ одно: что бѣда тебѣ вѣрить.
Какъ ты, вишь, тамъ ни мила, хороша, какъ ни ласкова съ виду,
А изъ очей-де твоихъ глядитъ плутовство и озорство.
Стоитъ едва отвернуться — какъ ты перелѣзешь плотину,
Или и вовсе прорвешь и свой собственный путь пролагаешь,
Добрымъ людямъ соришь на поля ихъ песку и каменьевъ.
Только траву гдѣ скосили и, высушивъ, собрали въ копны —
Сѣно охапками ты разсыпаешь кругомъ по сосѣдямъ.
А забуянишь, случится, — такъ всякій сворачивай лучше!
Домъ на дорогѣ — и тотъ возьмешь да съ разбѣгу повалишь.
Гдѣ бы ни шла ты — вездѣ раздоръ за тобою и свара.
Слушай-ка, дочка моя: добродѣтелью всякой и блажью
И для вѣнца ты, пожалуй, созрѣла ужъ; какъ полагаешь?
Ну? потупилась зачѣмъ? что ленточки дергаешь? полно!
Что тутъ еще притворяться, дитятко! будто не знаемъ,
Что сговорили васъ съ нимъ, что сама ты души въ немъ не чаешь?
Суженый твой хоть куда, и молодчика кто же не знаетъ?
Чрезъ неприступныя скалы, сквозь частый кустарникъ и плетни
Мчится онъ духомъ изъ горъ швейцарскихъ на Рейнекъ и, смѣло
Въ озеро[1] бросившись тутъ, безъ отдышки плыветъ до Констанца.
«Быть ей моей, говоритъ, — голубкѣ! рѣшилъ разъ — и баста!»
Около Штейна, однако, онъ духъ переводитъ и снова
Чисто-обмытой ступней неспѣшно выходитъ на сушу.
Тизенгофенъ его не плѣняетъ, и рядомъ обитель;
Внизъ на Шафгаузенъ его такъ и тянетъ къ зубчатымъ порогамъ.
«Что тамъ ни будь, говоритъ, — а быть ей, голубкѣ, моею!
Хоть головой поплачусь и шапкой, камзоломъ въ придачу.»
Молвилъ — и прыгъ съ вышины. Въ очахъ у него помутилось,
Но онъ на Рейнау бурлитъ, впередъ все, впередъ безъ оглядки.
И вѣдь нигдѣ по пути не дастъ себѣ отдыха. Рядомъ
Злачныхъ равнинъ онъ бѣжитъ, пока впопыхахъ не достигнетъ Базеля.
Ну, слава Богу! Здѣсь пишется брачная запись.
Все, вишь, до тонкости знаю!..
А вонъ погляди, погляди-ка:
Это не милый ли твой спускается съ горъ къ намъ навстрѣчу?
Да, это онъ, это онъ! по ликующимъ кликамъ ужъ слышу!
Да, это онъ, это онъ, съ его голубыми очами
И въ шароварахъ швейцарскихъ, въ камзолѣ перловаго цвѣта,
Бархатнымъ поясомъ стянутъ, въ шапкѣ съ перомъ соколинымъ,
Рослый, прямой богатырь съ высокой, широкою грудью,
Старшій сынъ Сенъ-Готарда, но, что твой базельскій ратсгеръ,
Выступкой важенъ и гордъ, а на дѣлѣ и милъ и привѣтливъ.
Какъ твое сердце стучитъ, какъ колышется грудь подъ косынкой,
Какъ тебѣ кровь-то отъ сердца гонитъ въ цвѣтущія щеки,
Будто-бы на небѣ зорька вспыхнула въ майское утро!
Любъ онъ тебѣ вѣдь, признайся? сама вѣдь не чаяла, правда?
Такъ исполняется то, о чемъ надъ серебряной люлькой
Духи тебѣ напѣвали въ спальнѣ твоей сокровенной!
Ну, такъ Господь же съ тобой! Сказать мнѣ осталось не мало,
Да вѣдь тебя не удержишь: суженый ждетъ тебя, милый!
Думаешь: вонъ убѣжитъ? Ступай же! Съ слезами во взорѣ
Кличешь: «Храни тебя Богъ!» — и къ груди жениха припадаешь.
Богъ и тебя-то храни, да запомни мои наставленья!
- ↑ Боденское.