— Баронъ Корфъ, Модестъ Андреевичъ (1800—1872) былъ въ то время директоромъ Импер. Публ. Библіотеки.
— Изданіе сборника, о которомъ говоритъ Тихонравовъ, насколько намъ извѣстно, не состоялось.
Къ стр. 10. Михайловъ, Михаилъ Ларіоновичъ (1826—1865), извѣстный поэтъ, въ то время помѣщалъ статьи въ «Современникѣ» и «Отечеств. Запискахъ» по новой русск. литературѣ.
— Гаевскій, Викторъ Павловичъ (1826—1888) въ то время писалъ много статей по новой русск. литературѣ въ «Современникѣ», «Отечеств. Запискахъ» и др. Его статьи о Дельвигѣ въ «Современникѣ» 1853—54 гг. являются и теперь единственными объ этомъ писателѣ.
— Буличъ, Николай Никитичъ (1824—1895), извѣстный историкъ русской литературы, профессоръ Казанскаго университета. Рѣчь тутъ идетъ о его диссертаціи «Сумароковъ и современная ему критика». Спб. 1854. Пыпинъ написалъ на нее рецензію въ «С.-Петербургскихъ Вѣдомостяхъ» (№№ 83 и 84, 1854 г.).
Въ виду того, что эта статья Пыпина погребена въ газетѣ и забыта, пользуемся случаемъ и перепечатываемъ ее[1]:
"Въ наше время замѣтно сильное стремленіе разрабатывать старину и преданья русской литературы. Пробужденное въ первый разъ изданіями Смирдина, теперь оно утвердилось и поддерживается своими собственными силами, какъ направленіе, уже сознанное. Мы въ правѣ ожидать отъ него много любопытнаго и важнаго для объясненія старой русской жизни, потому что только эти кропотливыя и подробныя изысканія даютъ возможность высказать рѣшительное опредѣленіе извѣстной эпохи. Но до сихъ поръ все по этой части ограничивалось журнальными статьями: сочиненіе г. Булича есть первая серьезная книга, вызванная этимъ направленіемъ.
Мы встрѣчаемъ еще въ первый разъ имя г. Булича, какъ автора сочиненія по исторіи русской литературы. Тѣмъ пріятнѣе было намъ встрѣтитъ это новое имя, что сочиненіе г. Булича даетъ ему право на видное мѣсто между нашими историками литературы. Оно выказываетъ въ авторѣ столько короткаго знакомства съ предметомъ, что мы, вѣроятно, нисколько не обманемся въ своей надеждѣ видѣть новые труды автора, исполненные съ такимъ же знаніемъ дѣла и старательностью. Эта надежда вмѣстѣ съ тѣмъ налагаетъ на насъ обязанность подробнѣе ознакомиться съ содержаніемъ книги г. Булича и высказать нѣсколько замѣчаній, которыя, можетъ быть, не будутъ лишними.
Тэма сочиненія выбрана авторомъ очень удачно: это — начало нашей искусственной литературы, выразившееся въ Сумароковѣ. Дѣятельность Кантемира авторъ ставитъ отдѣльно, какъ бы внѣ новаго, послѣ-петровскаго движенія нашей литературы, и очень справедливо, кажется намъ, потому что Кантемиръ, хотя тѣсно связанный по содержанію своихъ произведеній и съ эпохой Петра Великаго, и вообще съ русскою жизнью, на самомъ дѣлѣ представляетъ собой совершенно уединенный фактъ нашей литературы. Только общія черты содержанія связываютъ его сатиру съ послѣдующимъ литературнымъ развитіемъ; она не вошла въ жизнь и не оставила въ литературѣ никакого слѣда. Такимъ образомъ, пріобрѣтаетъ важное значеніе Сумароковъ, если не по силѣ таланта, то по роли, которую ему суждено было играть въ исторіи нашей словесности — вводителя западно-европейскихъ литературныхъ формъ, основателя русской драмы и театра. Дѣйствительно, только съ него начинается у насъ постепенное литературное развитіе, логичное и послѣдовательное. Этими словами мы нисколько не отрицаемъ заслуги Ломоносова: какъ дѣятель науки, идею которой внесъ онъ въ среду новой русской жизни, какъ образователъ литературнаго языка, какъ поэтъ, онъ имѣетъ несомнѣнныя права на высокое мѣсто въ исторіи литературы, но введеніе литературныхъ формъ есть дѣло Сумарокова. Такимъ формальнымъ значеніемъ не ограничивается, впрочемъ, дѣятельность этого писателя; у него есть и другая сторона, гдѣ онъ является чрезвычайно одушевленною личностью, существовавшею небезслѣдно: это — сатира. Смыслъ этой сатиры, тѣсная связь ея съ тогдашнею жизнью общества, отраженіе ея въ позднѣйшихъ литературныхъ явленіяхъ въ первый разъ подробно и основательно разсмотрѣны г. Буличемъ, и здѣсь главная мысль и одно изъ достоинствъ его книги.
Такую задачу своего труда авторъ объясняетъ въ предисловіи (стр. I—XIV) и хотѣлъ выразить въ самомъ заглавіи своей книги, говоря, что предметъ его сочиненія — начало русской критики. Но заглавіе обманываетъ читателя, и, хотя авторъ поясняетъ смыслъ, въ которомъ принимается имъ слово критика (какъ однозначащее съ сатирой, по старому употребленію его), но мы не обязаны употреблять слова въ томъ значеніи, которое принадлежало имъ сто лѣтъ назадъ. Притомъ, если дѣло идетъ о томъ, какъ ближе обозначить характеръ сумароковскаго направленія, его скорѣе можно назвать памфлетическимъ, нежели критическимъ, потому что собственно критическое начало очень слабо въ Сумароковѣ.
Приступая затѣмъ въ біографіи своего героя, г. Буличъ представляетъ нѣсколько мыслей о различіи геніальнаго писателя и талантливаго, относительно вліянія ихъ на общество. Мнѣніе его дѣйствительно кажется читателю немного эксцентричнымъ, какъ онъ этого и ожидалъ (стр. 2). Намъ даже трудно провѣрить слова его на комъ-нибудь изъ нашихъ писателей, потому что сперва надо согласиться съ авторомъ въ значеніи его подраздѣленій, отзывающихся излишней теоріей. По мнѣнію его, геніальный писатель и геніальныя произведенія всегда являются чѣмъ-то изолированнымъ отъ окружающаго ихъ, такъ что между ними нѣтъ той послѣдовательности, которую замѣчаемъ мы въ другихъ явленіяхъ литературы. Въ примѣръ и въ доказательство своей мысли онъ беретъ русскую лирику. «Взгляните — говоритъ онъ — на лирическія явленія русской литературы, по отношенію ихъ къ содержанію, а не къ формѣ, и вы увидите, что въ нихъ нѣтъ никакой преемственности. Содержаніе, напримѣръ, лирики Ломоносова остается безслѣднымъ, погибнувшимъ для Державина. Стремленія, оживившія лиру этого пѣвца екатерининской эпохи, внушавшія ему порою столь гармоническія строфы, не существуютъ уже для поэта новаго времени — Пушкина. Старикъ Державинъ, сходя въ гробъ, могъ благословить Пушкина, но не былъ въ состояніи дать ему душу своихъ произведеній, дать ему свои страсти и идеалы» (стр. 3). Здѣсь есть маленькое недоразумѣніе, кажется намъ. Если литература вообще, какъ выразительница внутренней жизни народа, не можетъ имѣть скачковъ въ своемъ развитіи (потому что и жизнь не имѣетъ этихъ внезапныхъ скачковъ — въ строгомъ смыслѣ), ясно, что тѣ двигатели ея, на которыхъ въ извѣстныя эпохи сосредоточивается ея жизненная сила, которымъ судьба назначаетъ быть вносителями въ нее новой идеи, направленія — ясно, что они имѣютъ между собою тѣсную связь, даже по одному соотношенію ихъ къ общему ходу развитія.
Есть такая органическая связь и между Державинымъ и Пушкинымъ. Не надобно только забывать, что эта "душа произведеній* поэта есть въ одно и то же время принадлежность его самого и эпохи, общества, въ которомъ вращается его дѣятельность. Общество безпрестанно мѣняется по своимъ внутреннимъ началамъ; мы не можемъ представить его себѣ въ состояніи совершеннаго спокойствія, неизмѣняемости (Stabilitдt). Движеніе впередъ можетъ быть медленно, почти незамѣтно; тѣмъ не менѣе оно должно быть; китаизмъ тутъ невозможенъ, если общество уже получило благодѣтельный толчокъ къ образованію. Когда, такимъ образомъ, поэтъ (геніальный или талантливый, или геніально-талантливый, какъ угодно) принимаетъ въ себя общественныя стремленія, если онъ живетъ одной жизнью съ обществомъ, «душа произведеній» его естественно будетъ въ тѣсной родственной связи съ временемъ. Державинъ потому могъ только благословить Пушкина на его поприще: помочь ему, облегчить ему дорогу Державинъ былъ не въ состояніи; не могъ онъ также и передать ему своей задушевной идеи, потому что наставали другія требованія, другіе моменты жизни, не существовавшіе для Державина, существенные для Пушкина. Напрасно поэтому авторъ такъ строго разграничиваетъ поприще лирики отъ сатиры, въ которой онъ признаетъ, чуть ли не исключительно, преемственность явленій и ближайшее отношеніе во времени. И та и другая сторона литературы столько же полна и живого отношенія къ обществу, и вліянія на него. Да и странно раздѣлять ихъ, когда одна общая идея движетъ обѣими, когда и та и другая легко совмѣщаются въ одномъ и томъ же писателѣ. Если не ошибаемся, такое разграниченіе лирики и сатиры было сдѣлано только для того, чтобъ рѣзче обозначить преемственность сатирическаго направленія въ нашей литературѣ. Парадоксъ не нуженъ, чтобъ доказать истину. Но мы отдалились отъ предмета. Писатель талантливый, по мнѣнію автора (мы будемъ держаться его терминологіи), стоитъ въ болѣе близкомъ отношеніи къ современному міру, чѣмъ геній. И это не совсѣмъ такъ. Писатель геніальный всегда приноситъ новую идею; онъ представляетъ какъ бы въ идеалѣ направленіе, скоро дѣлающееся общимъ въ литературѣ. Писатели второстепенные только раскрываютъ различныя стороны этого направленія, распространяютъ его и почти всегда развиваютъ до крайности. Но все это нисколько не значитъ, что они стоятъ въ ближайшемъ отношеніи къ современности, чѣмъ тотъ, кто впервые открылъ новыя стороны въ наблюденіи надъ жизнью. Можно принимать другой, болѣе тѣсный взглядъ на отношеніе писателя къ обществу, но о немъ, вѣроятно, не думалъ и г. Буличъ.
Всѣ эти разсужденія автора клонятся, кажется, къ тому, чтобъ а priori показать въ Сумароковѣ возможность быть вѣрнымъ изобразителемъ своего времени; характеристикой талантливаго писателя авторъ указываетъ мѣсто, которое назначаетъ онъ Сумарокову въ тогдашней литературѣ. Нѣкоторая нетвердость этихъ предварительныхъ понятій отразилась на опредѣленіи характера самого Сумарокова, какъ писателя.
Сочиненіе г. Булича распадается на три части: первая представляетъ біографію Сумарокова, разбираетъ его отношенія къ разнымъ современникамъ его, показываетъ главныя черты его личности и пр.; во второй — обзоръ его литературной дѣятельности и критика сочиненій; наконецъ, третья занимается сатирическими журналами, явившимися вслѣдствіе положенныхъ Сумароковымъ сатирическихъ началъ. Такому же порядку будемъ слѣдовать и мы въ своемъ обозрѣніи.
Совершенно справедливо говоритъ авторъ о современномъ состояніи біографической части нашей исторіи литературы. Бѣдность этого отдѣла обратила на себя особенное вниманіе въ наше время. Многія сочиненія, появившіяся теперь съ цѣлью пополнить этотъ недостатокъ, показываютъ, сколько новаго могутъ прибавить подобныя изысканія въ объясненію разныхъ фактовъ нашей литературы, и какъ трудно однако составить теперь біографію нашего писателя прошлаго вѣка, какъ ни близко еще къ намъ это время. Наши предшественники мало заботились о томъ, чтобъ передать потомству черты своего времени и своей жизни; недостатокъ отдѣла записокъ въ нашей литературѣ очень чувствителенъ; да и тѣ, которыя мы имѣемъ, явились, по вѣрному замѣчанію г. Булича, «не вслѣдствіе сознанія внутренняго, не вслѣдствіе того прекраснаго убѣжденія, что человѣкъ жилъ не даромъ, что прожитая жизнь, обставленная всѣми явленіями современности, послужитъ или урокомъ, или примѣромъ, или матеріяломъ будущимъ писателямъ. Эта сознательная мысль далека была отъ составителей русскихъ записокъ прошлаго времени» (стр. 7). «Современныя черты являются въ нихъ случайнымъ образомъ, почти безъ воли авторовъ… Имя современнаго писателя, намекъ на его литературную дѣятельность рѣдко встрѣчаются въ этихъ запискахъ: лучшее доказательство того, какъ мало значилъ для общества русскій писатель тогдашняго времени» (стр. 7—8). Черты для біографій нашихъ писателей нужно по одной собирать въ разныхъ мелкихъ изданіяхъ, въ цѣлыхъ массахъ литературнаго хлама. Трудность занятій, часто совершенно механическихъ, увеличивается почти совершеннымъ отсутствіемъ предварительныхъ библіографическихъ работъ (за примѣрами ходить не далеко: даже г. Тихонравовъ, отличающійся между нашими библіографами особеннымъ трудолюбіемъ, не могъ составить съ одного раза удовлетворительнаго списка сочиненій Жуковскаго); существующія пособія исполнены разнаго рода ошибокъ, нерѣдко очень грубыхъ. Слѣдовательно очень возможны, даже неизбѣжны, въ подобныхъ библіографическихъ занятіяхъ пропуски и промахи.
Въ такомъ затруднительномъ положеніи былъ и авторъ біографіи Сумарокова. Правда, у насъ есть довольно обширное сочиненіе о томъ же предметѣ (С. Глинки: «Очерки жизни и избранныя сочиненія А. П. Сумарокова». Спб. 1841 г. 3 ч.), но оно такъ странно, что новая біографія Сумарокова была необходима, для того чтобъ сообразить свѣдѣнія, сообщаемыя Глинкой, и каждому изъ нихъ дать настоящую цѣну. Къ сожалѣнію, г. Буличъ, занявшись главнымъ образомъ опредѣленіемъ литературнаго значенія Сумарокова, обратилъ меньше вниманія, чѣмъ сколько бы мы желали, на собраніе всѣхъ извѣстныхъ фактовъ біографіи этого писателя. Мы будемъ имѣть случай замѣтить, что болѣе подробная обработка свѣдѣній о немъ доставила бы и нѣкоторыя новыя черты для его характеристики. Но, несмотря на то, біографическая часть сочиненія г. Булича очень хороша, потому что онъ умѣлъ воспользоваться тѣмъ, что было имъ собрано, и очень удачно извлекаетъ матеріялы изъ самыхъ сочиненій Сумарокова въ такихъ мѣстахъ, гдѣ недостатокъ другихъ фактическихъ свѣдѣній отнималъ у него возможность сказать что-нибудь положительное. Конечно, не въ біографіи Сумарокова существенное содержаніе книги г. Булича, и онъ самъ отказывается отъ строгой библіографической работы, но все-таки мы желали бы найдти въ его книгѣ побольше новыхъ фактовъ. Надѣясь, что наши библіографы не замедлятъ восполнить этотъ недостатокъ, мы больше будемъ заниматься критической стороной труда г. Булича и, при случаѣ, сообщимъ нѣкоторыя замѣчанія библіографическаго свойства. Считая лишнимъ слѣдить подробно за изложеніемъ автора, мы отмѣтимъ только главное.
Говоря о кадетской жизни Сумарокова, г. Буличъ знакомитъ насъ съ нѣкоторыми древностями нашей литературы, предшествовавшими трудамъ первыхъ нашихъ писателей. Это — «поэтическія поздравленія», которыя подносимы были Императрицѣ Аннѣ Іоанновнѣ воспитанниками "Рыцарской Академіи* (т.-е. Сухопутнаго Шлях. Кад. Корпуса, теперь 1-й Кадетскій); что-нибудь въ нихъ могло принадлежать и Сумарокову, еще въ корпусѣ начавшему свои литературные труды. "Поэтическія поздравленія* скорѣе были забавой, чѣмъ литературнымъ произведеніемъ, что очень и естественно, и нерѣдко представляли собой равныя литературныя игрушки, въ родѣ слѣдующей (стр. 16):
АННА буди здравА отъ Бога намъ дАННА
Новый годъ ти міреН дай Богъ и угодеН
На побѣды силеИ, земли плодородеН
АННА ты намъ славА будь Богомъ сохрАННА.
Авторовъ этихъ произведеній узнать довольно трудно, потому что обыкновенно они были анонимны и подносились отъ лица всего корпуса.
Къ числу совершенно новыхъ извѣстій въ біографіи Сумарокова относится напечатанная въ сочиненіи Булича (стр. 24) просьба его, писанная 1747 г. октября 28, къ президенту Академіи Наукъ о напечатаніи первой его трагедіи Хорева. Этотъ документъ интересенъ потому, что въ немъ уже видно высокое о себѣ мнѣніе Сумарокова, впослѣдствіи обратившееся въ огромное, притязательное и часто нелѣпое самолюбіе. Этой просьбой, вѣроятно, начались его болѣе тѣсныя отношенія въ Академіи Наукъ, съ которой послѣ имѣлъ онъ много неудовольствій, потому что*е платилъ должныхъ ей денегъ.
Въ разсказѣ о театральной дѣятельности Сумарокова новаго, къ сожалѣнію, немного; а между тѣмъ на нее должно бы обратить больше вниманія даже потому, что театръ имѣлъ много интереса для Сумарокова: въ театрѣ онъ думалъ найдти себѣ безсмертіе, и ему безпрестанно представлялись Талія и Мельпомена, какъ ручательницы за его славу въ потомствѣ. Съ какою нетерпимостью вступался онъ за свои авторскія права, когда кто-нибудь выказывалъ поползновеніе нарушить ихъ! Какъ восхищается онъ успѣхами актеровъ, играющихъ его пьесы! Ни одна отрасль его разнообразной дѣятельности не была столько любима имъ, какъ театръ. Потому болѣе подробныя свѣдѣнія объ этомъ предметѣ были бы вовсе не лишними въ сочиненіи г. Булича. Справедливо онъ замѣ чаетъ, что съ Сумарокова начинается исторія нынѣшней нашей драматической литературы, что предшествовавшія попытки духовной драмы не принесли никакого плода, да и не успѣли вовсе войти въ общее сознаніе; тѣмъ любопытнѣе была бы подробная картина этого начинающагося театра. Исторію его всего естественнѣе было бы связать съ біографіей Сумарокова. На недостатокъ матеріаловъ тутъ нельзя жаловаться. Ихъ много въ тогдашней литературѣ и въ самыхъ сочиненіяхъ Сумарокова. Только о непріятностяхъ, случившихся съ нимъ по случаю представленія трагедій его въ Москвѣ, г. Буличъ разсказываетъ довольно подробно (стр. 43—48). Замѣтимъ, что объ этомъ событіи упоминаютъ и записки Дмитріева (въ Москвитянинѣ 1842, № 1, стр. 160—162), которыхъ г. Буличъ, кажется, не имѣлъ въ виду; въ разсказѣ Дмитріева есть нѣкоторые варіанты противъ приведеннаго г. Буличемъ; на воспоминаніяхъ такого современника можно было бы основаться безъ всякой недовѣрчивости.
Годъ увольненія Сумарокова отъ должности директора театра принятъ у г. Булича 1761 (по запискѣ Штелина), тогда какъ обыкновенно принимали до сихъ поръ 1763. Почему Штелинъ имѣетъ въ этомъ случаѣ такое предпочтеніе? По крайней мѣрѣ надобно было упомянуть другую хронологію въ этомъ случаѣ, если авторъ не бралъ на себя разрѣшенія нашихъ недоумѣній.
О письмѣ Вольтера къ Сумарокову (стр. 41) замѣтимъ, что подлинникъ его въ 1852 г. находился въ собраніи рѣдкостей литературныхъ г. Погодина, которому подаренъ П. П. Сумароковымъ (см. Москвит. 1852, № 1, стр. 41).
Затѣмъ авторъ переходитъ къ объясненію отношеній Сумарокова съ разными его современниками и сообщаетъ нѣсколько новыхъ свѣдѣній, заимствованныхъ имъ изъ рукописи Казанскаго университета (см. о ней Москвит. 1854, №№ 1 и 2), объ отношеніяхъ его съ Ломоносовымъ. Они болѣе или менѣе извѣстны и очевидны изъ самыхъ сочиненій Сумарокова; кое-что авторъ могъ бы прибавить изъ статьи г. Тихонравова въ Москвит. 1853, № 3. Этотъ отдѣлъ могъ бы быть полнѣе, если бы авторъ не гонялся слишкомъ за краткостью; въ нѣкоторыхъ мѣстахъ мы желали бы болѣе точности. Напримѣръ, родство Сумарокова съ Княжнинымъ у г. Булича передается не совсѣмъ въ томъ свѣтѣ, какъ должно; разсказъ Глинки объ этомъ нѣсколько напоминаетъ одну изъ тѣхъ продѣлокъ, о которыхъ упоминаетъ Кошихинъ, описывая свадебные обычаи своего времени: дочь Сумарокова была дѣвица не первой молодости. Мы не согласны и съ мнѣніемъ автора объ Аблесимовѣ; этотъ писатель хотя и не отличался обширнымъ талантомъ, но не лишенъ былъ живости и нѣкоторой самобытности; большой успѣхъ"Мельника" не мало говоритъ въ его пользу. Г. Буличъ ссылается, правда, на статью Макарова; но зачѣмъ же было принимать на слово и передавать это мнѣніе отъ себя.
Сумароковъ, сколько можно судить по дошедшимъ извѣстіямъ, рѣдко приходилъ въ соприкосновеніе съ тогдашними литераторами ex professe, можетъ быть, оттого, что принадлежалъ къ высшему классу общества. Около него не собирались литературные кружки, какъ это было въ модѣ впослѣдствіи; потому мы знаемъ имена немногихъ только писателей того времени, которые болѣе или менѣе были близки къ нему. Мы можемъ только догадываться по намекамъ Лукина, что общество Сумарокова было не совсѣмъ пріятно для тогдашнихъ литераторовъ, потому что онъ принималъ на себя роль литературнаго законодателя и покровителя, а это не могло нравиться всѣмъ, какъ, напримѣръ, не нравилось Лукину. Только въ послѣдніе годы жизни Сумарокова открываются непріязненныя отношенія къ нему молодого поколѣнія писателей, не сносившихъ надъ собой гордыхъ его притязаній. Извѣстно, съ какимъ негодованіемъ Сумароковъ вооружался противъ появившагося тогда и въ нашей литературѣ "пакостнаго рода* слезныхъ драмъ и трагедій. Онѣ вдвойнѣ не нравились Сумарокову: съ одной стороны, какъ реакція псевдоклассицизму, на которомъ онъ былъ вскормленъ и вспоенъ, а съ другой стороны, потому, что этотъ родъ «втащенъ былъ», по его выраженію, на русскую сцену его непріятелями, молодыми литераторами. Лукинъ въ 1765 году вставляетъ уже сантиментальный элементъ въ свои комедіи, какъ вещь, пріятную для публики; въ 1764 Андрей Нартовъ переводитъ «мѣщанскую трагедію» «Лондонскій купецъ или приключенія Георга Барневеля»; наконецъ, «Евгенія» Бомарше, поставленная на сцену въ Москвѣ, истощила терпѣніе въ Сумароковѣ; его раздраженіе дошло до высочайшей степени. Понятно, какими глазами смотрѣлъ онъ на писателей, виновниковъ этого нововведенія. За то въ другихъ встрѣчалъ юнъ безусловное удивленіе въ произведеніямъ своего пера. Такимъ почитателемъ его былъ, напр., Николевъ, въ свое время пользовавшійся нѣкоторою извѣстностью (это былъ бездарнѣйшій писатель, съ большими претензіями и нелѣпымъ направленіемъ, если можно такъ выразиться объ немъ, что, впрочемъ, не мѣшало почитателямъ его восторгаться его произведеніями и называть его вторымъ Мильтономъ, потому что онъ ослѣпъ! См. Памятникъ друзей Нив. Петр. Николеву, М. 1819), которому вѣроятно принадлежитъ одна изъ двухъ эпитафій Сумарокову, приложенныхъ при «Разговорѣ въ царствѣ мертвыхъ» Дружерукова. Другую эпитафію написалъ В. Майковъ, извѣстный всего болѣе поэмой «Елисей или раздраженный Вакхъ»; къ нему Сумароковъ адресовалъ «Притчу» (Соч. ч. IX, с. 238) и «Отвѣтъ на оду» (стр. 255). Въ отношеніи къ нимъ Сумароковъ игралъ роль поощрителя и наставника. Такимъ же вниманіемъ его пользовались двѣ тогдашнія наши писательницы: Ржевская, которой, по смерти ея, онъ написалъ эпитафію (Соч. ч. IX, стр. 150. Новиковъ въ своемъ «Опытѣ» сообщаетъ другую надгробную надпись Ржевской); съ семействомъ Ржевскихъ былъ друженъ Державинъ («Ключъ» и пр. Остолопова, стр. 24); другая была Елиз. Вас. Хераскова, о которой говоритъ Дмитріевъ въ своихъ запискахъ (Москвит. 1844 № 1, стр. 258—253). Ей Сумароковъ посвятилъ притчу «Лисица и статуя» (Соч. ч. VII, стр. 338) и анакреонтическую оду (ч. II, стр. 220).
Сумароковъ былъ друженъ также съ Иваномъ Перфильевичемъ Елагинымъ, въ домѣ котораго имѣлъ непріязненныя встрѣчи съ Лукинымъ. Елагинъ, нелѣпый историкъ и почти столько же нелѣпый литераторъ, несмотря на то, пользовался славой хорошаго писателя; слова Лукина о достоинствахъ его, какъ писателя, нельзя считать лестью, потому что они подкрѣпляются свидѣтельствомъ Новикова. Какъ лицо административное, онъ имѣлъ несомнѣнныя заслуги; одинъ изъ первыхъ онъ назначенъ былъ Императрицею Екатериною въ стато-секретари (1763); расположеніе и довѣренность Ея къ нему доказываютъ многіе разсказы и анекдоты (см., наприм., Записки Порошина, подъ 1764, окт. 1. Записки Храповицкаго въ Отеч. Зап. 1822, ч. IX, стр. 308. Анекдотъ о снисходительности къ нему Императрицы — у Бантышъ-Каменскаго).
Къ числу молодыхъ почитателей Сумарокова г. Буличъ прибавляетъ Дружерукова и разсказываетъ анекдотъ о томъ, какъ Сумароковъ, разсерженный эпиграммой, подписанной буквами Г. Д. и принадлежавшей Державину, напалъ на Дружерукова, считая его авторомъ ея. Г. Буличъ, основываясь на указанной имъ статьѣ, не замѣтилъ маленькой несообразности. По словамъ его, этотъ Дружеруковъ забылъ вспыльчивую выходку Сумарокова и написалъ впослѣдствіи въ честь его стихи «Разговоръ въ царствѣ мертвыхъ Ломоносова съ Сумароковымъ» между тѣмъ, на заглавномъ листкѣ выставлено не Г., а А. Дружеруковъ, слѣдовательно, анекдотъ, разсказанный А. Р(ихтеромъ?), ошибоченъ. Замѣтимъ, что записки Дмитріева, упоминая объ этомъ случаѣ, не называютъ имени Дружерукова.
(«Разговоръ въ царствѣ мертвыхъ» имѣлъ два изданія: одно въ 8-ю д. безъ заглавнаго листа и безъ имени автора, 3 листика, или 6 стр., на 4 прибавлено «Извѣстіе о смерти г. Сумарокова съ приложеніемъ надгробныхъ надписей, сочиненныхъ ему въ Москвѣ»; о нихъ мы говорили выше; другое въ 12-ю д. «Разговоръ и проч. соч. А. Дружерукова. Печатано въ Московской Сенатской Типографіи у содержателя В. О. 1787 года». 11 стр.)
Для полноты авторъ могъ бы упомянуть въ этомъ отдѣлѣ о Миллерѣ; нѣсколько писемъ къ нему Сумарокова сохранились до нашего времени. Два изъ нихъ напечатаны въ «Москвит.». 1842, кн. 3, стр. 120—121.
Говоря объ отношеніяхъ Сумарокова къ тогдашнимъ меценатамъ и вообще о меценатствѣ, г. Буличъ справедливо защищаетъ Сумарокова противъ словъ Пушкина. Дѣйствительно, гордый характеръ Сумарокова точно такъ же не допускалъ его быть въ зависимости, подъ опекой другого лица, какъ это невозможно было для Ломоносова, хотя основанія ихъ гордости были различны. Лучшей защитой Сумарокову отъ подобныхъ упрековъ могутъ служить разсказы Порошина, приводимые г. Буличемъ.
Передавая намъ свѣдѣнія о послѣднемъ времени жизни Сумарокова, авторъ, къ сожалѣнію, выпустилъ изъ виду нѣкоторые любопытные факты. Намъ извѣстна довольно длинная просьба Сумарокова къ Императрицѣ, очевидно принадлежащая къ послѣднему періоду его жизни, когда онъ всего больше занимался опутавшими его семейными дрязгами и заглушалъ извѣстнымъ образомъ свое домашнее горе (изъ этой просьбы, напечатанной вполнѣ въ «Москвит.» 1842, кн. 3, стр. 121—128, г. Буличу извѣстны только нѣсколько строкъ изъ Альманаха Б. Ѳедорова). Изъ нея видно, какъ неотрадны въ самомъ дѣлѣ были эти семейныя обстоятельства Сумарокова, и сколько должно было перенести изъ-за нихъ его честное сердце; въ то же время ярко просвѣчиваетъ его благородство и высокое понятіе о дѣятельности писателя, напоминающее слова о немъ современнаго біографа: «Имѣлъ онъ высокое, а можетъ-быть и чрезмѣрное, понятіе о званіи и достоинствѣ прямого стихотворца и для того не могъ съ терпѣніемъ видѣть, что сія благородная наука… оскверняема руками людей, не имущихъ ни ума, ни сердца; видно и ожесточеніе, до котораго онъ былъ доведенъ своей долей, — кончившееся совершеннымъ нравственнымъ упадкомъ». (См. «Мелочи изъ запаса моей памяти», г. М. Дмитріева въ «Москвитянинѣ*). Эта просьба вообще очень важна для біографіи Сумарокова, и мы удивляемся, отчего не воспользовался ею г. Буличъ.
Другая просьба его, адресованная къ Потемкину и приведенная г. Буличемъ, показываетъ, какъ плохи были его финансовыя средства. Были ли требованія Демидова, противъ которыхъ защищается здѣсь Сумароковъ, одною шуткою — неизвѣстно („Письмо и записка ради памяти“ были вторично напечатаны въ „Москвит.“ 1842, № 1, стр., 144—148 съ подлинника[2], съ нѣсколькими варіантами противъ „Литер. Газеты“ Дельвига; въ „Москвитянинѣ“ того же года, кн. 4, стр. 485—488 напечатано доношеніе Сумарокова въ Штатсъ-Контору, направленное противъ Ломоносова).
Послѣдніе два года жизни Сумарокова почти совершенно неизвѣстны его біографамъ; да, вѣроятно, и мало было разнообразія въ этой жизни. Отчужденный отъ всѣхъ своихъ друзей, утомленный печальными событіями послѣдняго періода своей жизни, онъ жилъ, вѣроятно, въ уединеніи отъ общества; смерть его не вызвала общаго сожалѣнія и участія. Дружеруковъ въ своемъ стихотвореніи, оживленномъ истиннымъ чувствомъ, сохранилъ для насъ извѣстіе о немногихъ, которые не забыли Сумарокова и отдали ему послѣдній долгъ. Это были московскіе актеры, родственникъ Сумарокова Юшковъ и Архаровъ (г. Буличъ называетъ его „какой-то“: судя по словамъ статьи въ. Трудахъ Общ. Люб. Росс. Слов.» ч. VI, стр. 222, что Дружеруковъ участвовалъ въ погребеніи Сумарокова вмѣстѣ.съ нѣкоторыми московскими вельможами", мы считаемъ очень вѣроятнымъ, что этотъ Архаровъ есть извѣстный Ник. Петр. Архаровъ, около того времени бывшій въ Москвѣ оберъ-полиціймейстеромъ или губернаторомъ).
Первая часть сочиненія г. Булича оканчивается опредѣленіемъ личнаго характера Сумарокова. Видно изъ нашего обозрѣнія, что книга г. Булича сообщаетъ нѣсколько интересныхъ и новыхъ фактовъ для біографіи Сумарокова, но что еще не собрано все, до сихъ поръ печатно о немъ извѣстное. Это, конечно, недостатокъ ея, потому что характеръ монографіи, приданный авторомъ своему труду, заставляетъ насъ ожидать возможно полнаго указанія матеріаловъ. Недостатокъ этотъ выкупается отчасти живымъ изложеніемъ автора, которое не всегда найдешь въ нашихъ историко-литературныхъ статьяхъ. Мы желали бы еще, чтобъ г. Буличъ больше занялся исторической разработкой того времени; картина современнаго Сумарокову общества, нарисованная не столь общими чертами, много бы могла прибавить интереса біографіи. Конечно, многія преданія, указанныя Глинкой и другими, требуютъ критической оцѣнки, но гдѣ же не нужна она?
Переходимъ теперь ко второй части сочиненія, посвященной обозрѣнію литературной дѣятельности Сумарокова. Мы вполнѣ соглашаемся съ мнѣніемъ автора о возможности разсматривать критически произведенія этого писателя, не наблюдая строгаго хронологическаго порядка ихъ появленія; но нельзя принять этого за общее правило, занимаясь нашими писателями прошлаго вѣка, какъ этого хочетъ, кажется, г. Буличъ (стр. 134). Литературная дѣятельность истиннаго таланта непремѣнно представитъ намъ интересныя явленія въ ходѣ его развитія, какъ бы ни были стѣснительны условія неподвижной литературной формы. Если гдѣ нужна эта хронологическая послѣдовательность въ разборѣ произведеній, то, конечно, при оцѣнкѣ писателя талантливаго, потому что тогда она не останется безплодною, а, напротивъ, можетъ много освѣтить отличительныя черты писателя, показывая постепенное его развитіе — къ лучшему или къ худшему. Въ отношеніи къ Сумарокову способъ не хронологическій приложимъ именно потому, что онъ не представляетъ почти никакого развитія своего дарованія, которое можно бы было слѣдить исторически. Автору оставалось, слѣдовательно, разсматривать произведенія Сумарокова по разнымъ литературнымъ формамъ и родамъ. Онъ такъ и дѣлаетъ.
Въ отношеніи къ Сумарокову, здѣсь есть своя невыгодная сторона. Онъ писалъ въ самыхъ разнообразныхъ родахъ, прозаическихъ и піитическихъ; много ихъ насчитываетъ и г. Буличъ, но и къ этому счету можно прибавить кое-что; о произведеніяхъ каждаго рода нужно сказать что-нибудь, хотя иныя изъ нихъ не стоятъ вниманія. Въ такомъ положеніи былъ и г. Буличъ, и потому кажется при первомъ взглядѣ на критическую часть его труда, что онъ мало разграничилъ важное отъ неважнаго, обо всемъ говоритъ одинаковымъ тономъ, и общее впечатлѣніе разбора теряется, закрытое мелочами. Въ самомъ дѣлѣ, не говоря о немного странныхъ сравненіяхъ и противоположеніяхъ, попадающихся въ этомъ разборѣ (напр., на стр. 150: «какая разница между этимъ неестественнымъ героемъ Сумарокова (т.-е- Димитріемъ Самозванцемъ) и Ричардомъ III-мъ напримѣръ!» (?) Разница, дѣйствительно, огромная, такъ что нельзя и сравнивать), неужели стоило разбирать историческія, филологическія (?), моральныя, политико-экономическія и проч. сочиненія Сумарокова, когда они нисколько не прибавляютъ къ его литературной характеристикѣ (или прибавляютъ въ плохой сторонѣ его произведеній), хотя авторъ тутъ же сознается, что все это отзывается страшною незрѣлостью и нелѣпостью? Это — дѣлать изъ мухи слона. Слѣды подобнаго разбора открываются тутъ же."Эти попытки, говорить авторъ, доказываютъ, какой живой человѣкъ былъ Сумароковъ, какая широкая натура, чисто русская, способная понимать многое и интересоваться имъ съ увлеченіемъ. была у него. Въ нашъ вѣкъ, при нашихъ средствахъ образованія, онъ былъ бы замѣчательнымъ писателемъ… Напрасно иные объясняютъ дѣятельность Сумарокова подражаніемъ многообъемлющей дѣятельности Вольтера. Дѣятельность эта вытекала прямо изъ его натуры" и проч. (стр. 177). Правда, никто не можетъ отрицать въ Сумароковѣ живости натуры и остроумія, но въ немъ столько же дѣйствовали и побужденія другого рода. Немалую долю имѣло здѣсь и его самолюбіе: извѣстно, какъ задѣвало его соперничество не только Ломоносова, но и Тредьяковскаго; при самомъ началѣ своего литературнаго поприща онъ представляетъ на рѣшеніе публики состязаніе съ ними о поэтическомъ первенствѣ; очень можетъ быть, что онъ не хотѣлъ отстать отъ своихъ коренныхъ недруговъ и въ другихъ сторонахъ ихъ дѣятельности. Историческіе труды Ломоносова и Тредьяковскаго могли для него быть достаточнымъ поводомъ къ составленію статей подобнаго рода; а его, такъ-называемыя, филологическія сочиненія явно имѣютъ ту цѣль, чтобы подать и свой голосъ въ законодательствѣ относительно языка. Замѣчательно, что эти послѣднія статьи («о правописаніи»), очень важныя, или считавшіяся такими въ то время образованія литературнаго языка, отличаются своимъ враждебнымъ характеромъ, даже нѣсколько неделикатною грубостью противъ Ломоносова и Тредьяковскаго: одному напоминаетъ Сумароковъ его низкое происхожденіе (что не нравилось Ломоносову), другому — отлично-угодныя ему палочки (намекъ на печальное приключеніе съ Волынскимъ). Кромѣ того, не даромъ же Сумароковъ сопоставляетъ себя съ господиномъ Вольтеромъ. Не говоря уже о составленномъ имъ планѣ своего путешествія, гдѣ его высокое о себѣ мнѣніе выказывается въ колоссальныхъ размѣрахъ, не это ли самолюбіе и желаніе увѣрить соотечественниковъ въ своихъ талантахъ двигало имъ, когда онъ показывалъ своимъ читателямъ и почитателямъ, во удивленіе имъ, разныя диковинки своего сочиненія, или двадцать двѣ одинаковыя риѳмы, или въ однѣ сутки написанную комедію, или философскій трактатъ, оконченный въ нѣсколько часовъ, и т. д.? Нѣтъ! Такая энциклопедичность, какъ у Сумарокова, насильственна; ею столько же почти отличается и Тредьяковскій; меньшее разнообразіе его дѣятельности обусловливалось только совершенною бездарностью. Не такова была энциклопедичность Ломоносова, у котораго она была слѣдствіемъ геніальности. Мы можемъ представить себѣ, какое впечатлѣніе производила на современниковъ всеобъемлющая энциклопедичность Сумарокова, когда они не могли хорошенько опредѣлить значенія ея отраслей, и когда предъ глазами ихъ была дѣятельность Вольтера, съ которой одной они могли ее сравнивать. Такой наивный взглядъ выражаетъ даже гораздо позднѣе біографъ Княжнина, сравнивая этого писателя съ Сумароковымъ и фон-Визинымъ: «Сумароковъ въ трагедіяхъ своихъ извлекаетъ слезы, но не можетъ въ комедіяхъ смѣшить остротою; фонъ-Визинъ неподражаемъ въ Недорослѣ, въ Бригадирѣ, а не написалъ ни одной трагедіи. Княжнинъ же успѣлъ какъ въ одномъ, такъ и въ другомъ» (біографія Кн. при 3 изд. его сочиненій, стр. 11). Вообще стремленіе къ обширной и разнообразной литературной дѣятельности было въ духѣ того времени; вспомнимъ, что даже Державинъ, талантъ не такого рода, какъ сумароковскій, при всей опредѣленности направленія, писалъ трагедіи и комедіи, хотя драма была совершенно чужда его таланту. Наконецъ, какія же мы выведемъ заключенія изъ большого разнообразія произведеній какого-нибудь бездарнаго писаки? а такіе у насъ бывали. Но мы слишкомъ долго останавливаемся на этомъ предметѣ.
Сужденія автора о трагедіи Сумарокова вообще вѣрны; намъ непонятны только противорѣчащіе отзывы о французской классической трагедіи (стр. 140 и 152), если только мы не ошибаемся въ значеніи этихъ отзывовъ.
Обзоръ мелкихъ прозаическихъ статей и поэтическихъ произведеній Сумарокова написанъ вообще удачно; одинъ недостатокъ, какъ мы сказали, въ томъ, что нѣтъ рѣзваго отдѣленія вещей, имѣющихъ значеніе, отъ лишенныхъ его. Можно также упрекнуть автора въ излишней снисходительности въ порожденіямъ музы Сумарокова; къ чему искать въ нихъ того, чего они дать не могутъ? Отличіе прозы Ломоносова отъ прозы Сумарокова (стр. 170) выставляется у г. Булича не совсѣмъ точно. Вообще сравненіе этихъ двухъ личностей всегда можно назвать неудачнымъ: такъ мало было общаго между ними во внутреннемъ ихъ содержаніи. Оттого сближеніе ихъ прозы у г. Булича не наводитъ ни на какую положительную мысль о томъ и о другомъ писателѣ. Что же слѣдуетъ изъ того, что проза Сумарокова тѣмъ-то отличается отъ прозы Ломоносова? въ правѣ спросить читатель. Отвѣтъ на это остается темнымъ и неопредѣленнымъ.
Намъ остается сказать о томъ, какъ опредѣляетъ г. Буличъ комедію Сумарокова и его журнальную дѣятельность. Мы съ намѣреніемъ соединяемъ здѣсь эти отдѣлы, о которыхъ г. Буличъ говоритъ въ разныхъ мѣстахъ своей книги; по нашему мнѣнію, эти два отдѣла критика должна разсматривать вмѣстѣ, потому что въ нихъ у Сумарокова обнаруживается чрезвычайно много общихъ чертъ. Такъ бы долженъ былъ сдѣлать и Буличъ, потому что комедіи Сумарокова и его журнальныя (сатирическія) статьи отличаются другъ отъ друга только внѣшнею формой. Источникъ ихъ происхожденія, содержаніе, характеръ пріемовъ писателя, иногда даже языкъ и въ тѣхъ и другихъ одни. Если г. Буличъ не сближалъ ихъ, то именно потому, что имѣлъ особенный взглядъ на сумароковскую комедію (котораго мы не раздѣляемъ); и, находя въ ней мало точекъ соприкосновенія съ журнальными статьями, только эти послѣднія считалъ зародышемъ скоро за ними послѣдовавшей журнальной сатиры. Покажемъ сначала взглядъ автора.
Вотъ его слова: «личность Сумарокова выказывается во всѣхъ статьяхъ его, имѣющихъ характеръ журнальный, и кладетъ на нихъ печать яркой особенности. Самолюбіе его является на каждомъ шагу, и то, что болѣе занимало его, примѣшивается ко всему прочему… Оттого трудно опредѣлить характеръ каждой статьи его: въ этой дѣятельности его такъ много разнообразія и вмѣстѣ съ тѣмъ животрепещущей истины. Время отражается на всѣхъ этихъ статьяхъ. Иныя изъ нихъ-современные памфлеты, и тогда ясное содержаніе ихъ для насъ совершенно темно (стр. 184—185). Онъ (Сумароковъ) постоянно, напряженно обращенъ былъ къ обществу, и зоркій взглядъ его слѣдилъ за всѣмъ, что въ немъ происходило. Съ этой стороны между его талантомъ и талантомъ Новикова, въ началѣ литературной дѣятельности послѣдняго, было очень много общаго. Они были сатирическими писателями, по преимуществу, въ то время и должны были со многимъ бороться. Фон-Визинъ развилъ свой талантъ въ ихъ школѣ. На долю его выпало быть художественнымъ выразителемъ ихъ идей» (стр. 188—189). Изъ этихъ словъ видно, какое значеніе получаетъ у автора журнальная дѣятельность Сумарокова; понятія автора кажутся намъ вполнѣ справедливыми, потому что рѣзкія, желчныя статьи, которыми Сумароковъ разнообразилъ свое изданіе, не остались безъ слѣдовъ въ нашей литературѣ. Журналы 1769 года убѣждаютъ насъ въ этомъ; родство комедіи Фон-Визина съ сумароковской и новиковской сатирой несомнѣнно. Въ этой сатирѣ была чрезвычайно оживленная и любопытная по содержанію сторона дѣятельности Сумарокова, хотя иногда темная отъ множества намековъ и личностей[3] (не въ такой только степени, какъ думаетъ авторъ: нерѣдко эти намеки разрѣшимы; объясненіе личностей, напримѣръ, въ статьѣ «о копистахъ» не невозможно, точно такъ же, какъ и въ нѣкоторыхъ другихъ). Въ этомъ отношеніи получаютъ для насъ тотъ же смыслъ, наравнѣ съ журнальныя статьями, и комедіи Сумарокова. Отзывы о ней г. Булича коротки и недостаточны; отмѣтивъ ея формальную уродливость, онъ мало раскрываетъ содержаніе ея, въ которомъ мы встрѣчаемся съ тѣми же отличительными чертами сумароковской сатиры. Такъ же ярко рисуютъ комедіи Сумарокова и собственную его личность съ разными его замашками, потому что очень нерѣдко въ его комедіи дѣйствующее лицо, забывая — въ противность всякимъ законамъ драмы — свою роль, въ длинныхъ монологахъ или діалогахъ обнаруживаетъ предъ нами личныя антипатіи самого автора. Дѣйствующее лицо, конечно, теряетъ свой драматическій смыслъ, но зато выставляетъ нетерпѣливую и раздражительную личность писателя, стремящуюся заклеймить печатью публичности тѣ противныя его нравственному чувству явленія, которыя поражали его въ дѣйствительной жизни. Комедія, по мнѣнію Сумарокова, могла служить прекраснымъ средствомъ для этого; но безпокобность и пылкость его характера сдѣлали то, что всего чаще комедія должна была выражать исключительно ему принадлежащія и часто мелочныя житейскія и домашнія неудовольствія. Нужно ли было отмстить Тредьяковскому или просто выместить на чемъ-нибудь свои досады — на все пригодна комедія. Подкрѣпимъ слова свои нѣкоторыми замѣчаніями.
Сумароковъ, сколько можно судить по современнымъ извѣстіямъ, былъ человѣкъ очень остроумный; въ обществѣ онъ всегда удерживалъ за собой первенство въ разговорѣ, гдѣ бы это ни было, и тогда-то «попадались ему на языкъ смѣшные подлинники (вспомнимъ слова его у Порошина о Бецкомъ и Таубертѣ) или оскорбляющіе человѣчество грабители». (Дмитревскій — соч. и перев. изд. Росс. Акад. 1808. Ч. 3, стр. 213). У Сумарокова что было на умѣ, то было и на языкѣ; онъ не связывался ничѣмъ въ выраженіяхъ своего чувства. Большая часть его комедій была написана имъ, вѣроятно, такъ же, какъ «Тресотиніусъ», то-есть въ одинъ присѣсть; Дмитревскій упрекаетъ его въ томъ, что онъ писалъ ихъ очень скоро: "сею-то поспѣшностію и несообразимостію всего потребнаго комедіи его и отзываются* (тамъ же, стр. 190). Такая поспѣшность и «несообразимость», конечно, проистекали отъ желанія скорѣе вылить на бумагу досаду свою. Тредьяковскій узнавалъ себя въ «Тресотиніусѣ»; посмотрите, какъ выражается объ этомъ Сумароковъ: «меня онъ (Тредьяковскій) всѣхъ пуще не любитъ за нѣкоторыя въ одной моей епистолѣ стихи и за комедію, которыя онъ беретъ на свой щетъ. Пускай его беретъ, а я въ томъ, что не къ нему то вдѣлано, клясться причины не имѣю. Я то писалъ такъ, какъ вездѣ писать позволено, хотя бъ то и о немъ было; однако я не говорю, что то о немъ писалъ, можетъ быть о немъ, а можетъ быть и не о немъ». (Соч. ч. 10, стр. 115). Какая тонкая діалектика! Глинка разсказываетъ, какъ Сумароковъ, живя въ Москвѣ, бѣсился на городской шумъ. Эта мелочь также вставлена у Сумарокова въ комедію: въ"Опекунѣ* Пасквинъ жалуется, что не можетъ даже книгъ читать «ради тово, что здѣсь цѣлой день, отъ утра до ночи, пьяницы дерутъ горло, и ревутъ по улицамъ, какъ медвѣди въ лѣсу, несмотря на то что здѣсь престольный городъ… а другая причина, отъ чево слуху, а слѣдовательно и душѣ, цѣлый день нѣтъ покою, что многія хозяева въ корабельное ударилися мастерство, и разрубливаютъ мерзлыя барки (какія подробности!), хотя ихъ и пилить можно… А по ночамъ во всемъ городѣ, и на улицахъ, и на дворахъ, воютъ собаки, хотя и этова лѣтъ дватцать тому назадъ немного было. А у нашего сосѣда на дворѣ прикованъ басистъ, который безъ отдыха увеселяетъ нѣжной ево слухъ, и слухъ ево сосѣдей, неохотниковъ до ево музыки, шугитъ. Этотъ-то басистъ въ эту ночь паче всѣхъ ночей меня тревожилъ» и пр. (Соч. ч. V, стр. 38—39). Это длинное разсужденіе, значительно сокращенное нами, замѣтимъ, совершенно лишнее въ комедіи; это очевидная вставка, нисколько не нужная для самой комедіи и обязанная своимъ существованіемъ приключенію автора. Дальше г. Буличъ передаетъ разсказанный у Глинки анекдотъ о томъ, какъ Сумароковъ засталъ у сестры своей гостью, довольно нелѣпо разсказывавшую о представленіи его «Димитрія Самозванца». Сумароковъ закричалъ на сестру: «охота тебѣ принимать въ себѣ такихъ дуръ!» и убѣжалъ. Этотъ анекдотъ, если мы не ошибаемся, также не остался безъ слѣда въ его комедіи. Такая именно личность выведена у него въ комедіи «Рогоносецъ по воображенію»; помѣщица Хавронья разсказываетъ мужу, какъ она была въ театрѣ. Это мѣсто комедіи много отличается отъ остального и достоинствами языка, который очень натураленъ: «какъ я нынѣшнею зимою была безъ тебя въ Москвѣ, такъ расхвалили мнѣ какую-то интермецію, и уговорили меня туда съѣздить. Бываетъ и на старуху проруха, поѣхала, вошла я въ залу; заиграли и на скрыпицахъ, и на габояхъ, и на клевикортахъ; вышли какія-то и почали всякую всячину говорить, и ужъ махали, махали руками, какъ самыя куклы; потомъ вышелъ какой-то, а къ нему какую-то привели женщину, у которой онъ просилъ не знаю какова письма, а она отвѣчала, что она его изодрала; вышла; ему подали золоченой кубокъ, а съ какимъ напиткомъ, этова я не знаю; этотъ кубовъ отослалъ онъ въ ней, и все было хорошо. Потомъ какой-то еще пришолъ, поговорили немного, и что-то на него нашло: какъ онъ, батька, закричитъ, шапка съ него полетѣла, а онъ и почалъ метаться, какъ угорѣлая кошка, да вынявъ ножъ, какъ прыснулъ себя, такъ я И обмерла» (Соч. ч. VI. стр. 9—10). Эта дама очень напоминаетъ гостью сестры Сумарокова, восклицавшую послѣ перваго представленія «Самозванца»: «Ну ужъ! какъ же весело было, матушка, вашему братцу! Въ театрѣ такъ-то хлопали, что мнѣ кажется всѣ руки пообколотили себѣ». Сумароковъ, услышавъ о восторгахъ барыни, подсѣлъ къ ней и спросилъ: «Скажите, сударыня, что болѣе всего вамъ понравилось?» «А какъ стали плясать, мой батюшка!» За этотъ отвѣтъ, вѣроятно, Сумароковъ и хотѣлъ обезсмертить ее въ лицѣ Хавроньи. Наконецъ, мы приведемъ еще одинъ фактъ въ комедіи Сумарокова, подтверждающій нашу мысль. Дмитревскій въ похвальномъ словѣ Сумарокову говоритъ, что даже близкіе къ нему не избѣгали отъ его публичной насмѣшки: «онъ часто осуждалъ своихъ знакомыхъ и даже своихъ сродниковъ, кои были виноваты. Комедія Лихоимецъ или Кощей то доказываетъ» (Дмитр., тамъ же, стр. 210). Упомянутая нами выше, очень любопытная просьба Сумарокова къ Императрицѣ объясняетъ, въ чемъ состояли его нападки на родственниковъ. Это были домашніе дрязги и споры объ имѣніи; въ просьбѣ, раздѣленной на пункты, Сумароковъ говоритъ:
2) «Есть у меня зять и сестра, а ево свояченица и другъ: оба люди праздныя, прибыткожадныя, непросвѣщенныя, сроду ничего не читавшія, и кромѣ сребролюбія, ни о Богѣ, ни о прямой добродѣтели неимущія понятія.
3) Сія моя сестра по сходству душъ имѣетъ съ нимъ дружбу, которая не къ чести нашего дома, но по истинной молвѣ и на Ивановской Площади извѣстна.
6) Карактиръ Чужехвата (въ комедіи „Опекунъ“) и зять мой и сестра берутъ на свой щетъ: но Чужехватъ не изображаетъ тѣхъ качествъ ни мало, какія мой зять имѣетъ. Ибо онъ людямъ своимъ и дровъ не, приказывая, чтобъ они дрова сами на Москвѣ рѣкѣ, слѣдственно приказываетъ онъ имъ дрова красть»… (Москвит. 1842. Кн. 3).
Просьба эта написана, можетъ-быть, въ промежуткѣ времени 1764—1768, когда «Опекунъ» былъ уже извѣстенъ, а «Лихоимецъ» (напечатанный 1768 г. по Сопикову) еще не выходилъ. Замѣтимъ, что дѣло здѣсь идетъ о характерѣ Чужехвата: общее между нимъ и зятемъ Сумарокова то, что оба несправедливо присвоиваютъ себѣ то, что имъ не принадлежитъ, и, можетъ-быть, другія грязноватыя черты характера (см. «Опекунъ» въ соч. ч. V, стр. 46). Что касается до кражи, то Чужехватъ имѣетъ о ней самыя снисходительныя понятія. Но Дмитревскій указываетъ личности противъ родственниковъ не въ «Опекунѣ», а въ «Лихоимцѣ», о которомъ и рѣчи нѣтъ въ просьбѣ Сумарокова; очень вѣроятно потому, что «Лихоимецъ» написанъ былъ послѣ этой просьбы, особенно если мы обратимъ вниманіе на то, какъ Сумароковъ пользуется въ этой комедіи шестымъ пунктомъ ея.
Въ этой же комедіи встрѣчается другое мѣсто, напоминающее просьбу Сумарокова. Одно изъ дѣйствующихъ лицъ говоритъ о Кащеѣ: «Это правда, что онъ сатиры достоинъ; а онъ такъ этова слова не любитъ, какъ смерти, сатиру и пасквиль за одно почитая». Въ просьбѣ Сумароковъ съ негодованіемъ говоритъ о томъ, что его обвиняли въ сочиненіи пасквилей. Оставляемъ много другихъ случаевъ подобнаго рода, попадающихся въ комедіи Сумарокова, боясь утомить читателей подробностями Сказаннаго нами, надѣемся, достаточно для того, чтобы видѣть характеръ этой стороны сумароковской комедіи. Приведенные нами примѣры, повторяемъ, не единственные въ ней: выраженіе исключительно его личныхъ идей составляетъ такую существенную часть его комедіи, что критикъ въ правѣ считать ее столько же памфлетическимъ произведеніемъ, сколько и его журнальныя статьи. Это, съ другой стороны, есть одна изъ главныхъ причинъ формальной нескладности («несообразимости» по выраженію Дмитревскаго) его комедій, потому что, говоря самъ въ лицѣ какого-нибудь Пасквина, онъ увлекался своимъ негодованіемъ и раздражительностію и забывалъ о дѣйствующихъ лицахъ. Сходная съ журнальными статьями въ манерѣ порывистыхъ выходокъ автора, комедія его родственна съ ними и по содержанію: изъ множества примѣровъ укажемъ хоть на разсужденія о правѣ носить шпагу (въ «Опекунѣ» стр. 35—37 и въ статьѣ «о копистахъ»), на преслѣдованія подьячихъ, безграмотныхъ стихотворцевъ и проч. Но, кромѣ того, нельзя не замѣтить въ комедіи Сумарокова многихъ, хотя очень грубо очерченныхъ типовъ, изображенія которыхъ встрѣчаются очень нерѣдко въ современныхъ сатирическихъ журналахъ и комедіяхъ. Все это не было случайно и заслуживало вниманія при опредѣленіи отношенія сумароковскихъ произведеній къ современности.
Къ сожалѣнію, г. Буличъ мало занимался комедіею Сумарокова, и отъ него ускользнули эти особенности ея; онъ гораздо больше говоритъ о передѣлкахъ Лукина, обративъ главное вниманіе на внѣшнюю сторону комедіи Сумарокова. Оттого въ характеристикѣ ея у него, по нашему мнѣнію, остается значительный пробѣлъ. Мнѣніе свое о ней г. Буличъ выражаетъ такимъ образомъ: «Въ комедіи мы можемъ приписать Сумарокову не заслугу перваго введенія на нашу сцену этого рода искусства (однако авторъ не указываетъ ни одного перевода раньше 1750 г., а ссылка на Лукина требуетъ еще разбора), а заслугу, можетъ быть, оригинальности (т.-е. въ тѣсномъ смыслѣ — не перевода и не передѣлки) и образованія разговорнаго прозаическаго языка въ комедіи» (стр. 153) — это о формѣ: о содержаніи онъ говоритъ: «Комедія его была блѣднымъ отраженіемъ чужой, но въ ней сохранялись однакожъ всѣ внѣшнія условія, требуемыя теоріей… Но сохраняя этотъ внѣшній признакъ жизни, комедія Сумарокова не имѣетъ внутренней жизни. Лица и характеры не принадлежатъ дѣйствительности, а суть порожденіе фантазіи самого поэта (стр. 166)… Вѣроятно, въ комедіяхъ Сумарокова были и личности, которыя допускались тогда, какъ въ древней аѳинской комедіи, но для насъ онѣ потеряны. Болѣе существеннымъ достоинствомъ комедій Сумарокова остается языкъ ихъ, довольно живой и бойкій» (стр. 165). Нельзя и спорить, что внѣшность комедіи Сумарокова поражаетъ своей нелѣпостью, но не должно устанавливаться на ней. Выбросьте этотъ механизмъ, порожденный французской теоріей, если хотите искать въ его комедіи отпечатокъ современности, и тогда откроется содержаніе, гораздо болѣе богатое, чѣмъ у какого-нибудь Княжнина. Сравненія съ французской комедіей (стр. 162) ни къ чему не ведутъ и только немного странны. Существованіе личностей въ комедіи Сумарокова не только вѣроятно, но даже не подлежитъ никакому сомнѣнію, а многія изъ нихъ для насъ и извѣстны. Художественное значеніе для комедіи Сумарокова, да и вообще для всѣхъ произведеній этого писателя, не существуетъ; степень достоинства ихъ определяется ихъ историческимъ значеніемъ, какъ фактовъ литературы и какъ матеріяловъ для изученія общественной жизни эпохи; потому мы находимъ существенное достоинство сумароковокой комедіи не въ языкѣ, а въ содержаніи ея. Вліяніе языка этой комедіи, если было, то было очень тѣсно, потому что совершенно закрыто комедіей фон-Визина.
Разбирая журнальные труды Сумарокова, г. Буличъ сообщаетъ два очень интересные документа, имѣющіе къ нимъ отношеніе; они важны и для характеристики самого Сумарокова. Это два «доношенія» въ Канцелярію Академіи Наукъ цензоровъ Попова и Котельникова, которые просятъ объ увольненіи ихъ отъ разсматриванія сочиненій Сумарокова, «ибо его высокородіе отнюдь не хочетъ ничего въ оныхъ сочиненіяхъ допустить поправить». Поповъ даже проситъ Академію защищать его «отъ сея силныя руки господина Брегадира Сумарокова» и доставить ему за то «достойную сатисфакцію по указамъ» (стр. 182—183). Эта черта хорошо знакомитъ съ личностью господина Брегадира. Нѣсколько такихъ совершенно новыхъ извѣстій дѣлаютъ книгу г. Булича необходимою для историка нашей литературы.
Свѣдѣнія о хронологическомъ порядкѣ драматическихъ произведеній Сумарокова авторъ могъ бы сдѣлать точнѣе, сообразивъ извѣстія Новикова и другихъ источниковъ. Къ указанію французскаго перевода трагедіи «Синавъ и Труворъ» мы прибавимъ, что былъ также изданъ его Théâtre tragique, trad. du russe par Manuel Léonard Pappadopoulo. Paris, Renouard, 1801, 8—0 2 vol. и друг.
Прослѣдивши сужденія г. Булича о литературной дѣятельности Сумарокова, обратимся къ общимъ выводамъ. Общее значеніе Сумарокова въ нашей литературѣ прошлаго вѣка опредѣлено у г. Булича очень вѣрно, потому что, дѣйствительно, кромѣ внесенія къ намъ разныхъ литературныхъ формъ (главнымъ образомъ драмы), совершеннаго подъ исключительнымъ французскимъ вліяніемъ, значеніе Сумарокова относительно содержанія выражается именно въ его сатирическомъ направленіи, рѣзко отдѣляющемся отъ массы его произведеній въ другихъ родахъ. Въ этомъ направленіи, развитомъ и продолженномъ современными ему журналами, заключается и его заслуга, и сущность его отношеній къ писателю послѣдующей эпохи фон-Визину (ср. у г. Булича, стр. VII—VIII). Въ этомъ убѣждаетъ содержаніе сатирическаго направленія у Сумарокова, въ сатирическихъ журналахъ и въ фон-визинской комедіи. Недостаточное опредѣленіе г. Буличемъ комедіи Сумарокова не вредитъ много этому главному выводу. Но мы расходимся съ авторомъ въ мнѣніи о пространствѣ таланта Сумарокова. Соглашаясь, что Сумароковъ не былъ поэтомъ «въ прекрасномъ смыслѣ этого слова», г. Буличъ въ равныхъ мѣстахъ своего сочиненія обнаруживаетъ свой взглядъ на это нѣсколько иначе и даже принимаетъ на себя защиту его таланта (напр., стр. 35). Было бы очень долго сводить всѣ отзывы автора объ этомъ предметѣ: мы ограничимся нѣкоторыми замѣчаніями. Если плодовитость писателя не доказываетъ его бездарности, то не доказываетъ и даровитости; для того, чтобъ написать много, нужно быть «полнымъ чего-нибудь» (стр. 35), положимъ, да можно быть полнымъ какого-нибудь вздора. Возьмите «творенія» Хераскова, которыхъ еще больше, чѣмъ сочиненій Сумарокова; несмотря на свой объемъ, они все-таки доказываютъ совершенную бездарность этого писателя, хотя, конечно, и онъ былъ полонъ чѣмъ-нибудь. Въ другомъ мѣстѣ авторъ выражаетъ подобную мысль: «это исключительное направленіе (сатира) не отнимаетъ однакожъ у него таланта и въ другихъ родахъ поэзіи, а его много нужно было, чтобъ написать такую стиховъ, которую не всякій согласится перечитать теперь* (стр. 133) — защита не слишкомъ ловкая. Въ третьемъ мѣстѣ авторъ опять находитъ» что самое разнообразіе размѣровъ въ стихѣ Сумарокова не есть доказательство таланта, а способность чисто механическая (стр. 113). Совершенное отсутствіе художественнаго такта (а безъ него не бываетъ талантъ) и неумѣнье справиться съ своими идеями очень легко можно видѣть на трагедіяхъ Сумарокова: начало «Димитрія Самозванца» рисуетъ его талантъ всего картиннѣе. Гдѣ вы укажете у него поэтическое пониманіе и выраженіе страсти или характера и вообще поэтическую идеализацію дѣйствительности? Вездѣ, напротивъ, поражаетъ онъ нескладностію картинъ (впрочемъ писанныхъ иногда прямо съ натуры, какъ мы видѣли въ «Лихоимцѣ»), часто чрезмѣрною грубостью красокъ или натянутою, неестественною идеальностью. Талантъ его былъ способность, совершенно механическая, писать стихи, и довольно воображенія, чтобъ придумать варіантъ къ какому-нибудь произведенію французской литературы (преимущественно трагедіи), на которомъ онъ и выводитъ основаніе своего сочиненія; въ мелкихъ сатирическихъ статьяхъ онъ настолько же талантъ, насколько всякій, имѣющій достаточный запасъ остроумія.
Послѣдняя часть книги г. Булича посвящена обозрѣнію сатирическихъ журналовъ, отношеніе которыхъ къ Сумарокову видно изъ сказаннаго нами выше. Этотъ обзоръ есть вмѣстѣ и тщательное библіографическое описаніе этихъ изданій, нужное потому, что большая часть изъ нихъ составляетъ библіографическія рѣдкости, а иныя и совершенно изчезли (какъ «Пустомеля», «Мѣшанина»). Введеніе къ обзору (стр. 203—210) пересчитываетъ всѣ журналы, выходившіе до 1769 года и еще не отличавшіеся сатирическимъ направленіемъ. Эта часть труда г. Булича составлена очень хорошо, хотя можно желать побольше выписокъ; обозрѣніе журналовъ, сдѣланное съ большою точностью, есть несомнѣнная заслуга автора, потому что все, что мы имѣли до сихъ поръ объ этомъ предметѣ, чрезвычайно неудовлетворительно; притомъ г. Буличъ исправляетъ ошибки нашихъ старыхъ библіографовъ, которыя повторялись до сихъ поръ всѣми нашими историками литературы, когда они говорили объ этихъ журналахъ. Г. Буличъ раскрываетъ различные взгляды издателей, объясняетъ нѣкоторые псевдонимы (напрасно думаетъ авторъ, что другіе для насъ совершенно потеряны; иные изъ нихъ также можно угадать), такъ что этотъ отдѣлъ его сочиненія, довольно обширный (стр. 203—288), получаетъ особенный интересъ и читается очень легко. Обзоръ доведенъ до 1774 года; послѣднимъ новиковскимъ журналомъ сатирическаго направленія «Кошелекъ» обзоръ оканчивается, а вмѣстѣ съ нимъ и книга.
Читатели могутъ сами видѣть результаты нашего обозрѣнія. Мы позволили себѣ быть довольно строгими въ этомъ разборѣ именно потому, что книга г. Булича есть серьезное сочиненіе о цѣломъ періодѣ русской литературы, какія являются у насъ очень рѣдко. Основныя положенія г. Булича мы признаемъ вѣрными, потому и замѣчанія наши почти всегда касались только частностей; развивая взглядъ на сатирическое значенія Сумарокова, книга г. Булича вноситъ новое начало въ сужденія объ этомъ періодѣ нашей литературы; разсмотрѣніе сатирическихъ журналовъ и нѣкоторые новые факты для біографіи Сумарокова дѣлаютъ ее необходимою для изучающихъ эту эпоху, хотя и должно упрекнуть автора за то, что онъ пропустилъ другіе, печатно извѣстные, факты этой біографіи. Написана и читается книга г. Булича очень легко. Пожелаемъ, чтобъ подобныя спеціальныя изслѣдованія о русской литературѣ появлялись у насъ чаще: тогда только мы будемъ въ состояніи имѣть удовлетворительную исторію ея, какой до сихъ поръ еще нѣтъ".
— Галаховъ, Алексѣй Дмитріевичъ (1807—1892) — извѣстный историкъ русской литературы. Его статья о книгѣ Булича была помѣщена въ «Отечеств. Зап.» 1854 г., т. XCIV, кн. 6, отд. III, стр. 11—42.
— Полторацкій, Сергѣй Дмитріевичъ (1803—1884) — извѣстный библіографъ и библіофилъ.
— «Не отдавайте Вяземскаго Погодину» — очевидно Степанъ Ивановичъ хотѣлъ дать Погодину въ «Москвитянинъ» тотъ самый трудъ о Вяземскомъ, о которомъ говорено выше (см. примѣч. къ стр. 4).
Къ стр. 11. Письма гр. Растопчина появились въ статьѣ Тихонравова «Гр. Растопчинъ и литература въ 1812 году», въ «Отечести. Зап.» 1854 г., т. XCV, кн. 7, отд. II, стр. 1—70 и отд. оттискъ СПБ. 1854. См. также «Сочиненія Н. С. Тихонравова» т. III, ч. I, стр. 305.
— Статья Пыпина о Лукинѣ появилась въ «Отечеств. Зап.» 1853 г., LXXXIX, отд. II, стр. 39—76 и т. ХЕ, отд. II, стр. 1—30. Позднѣе перепечатана въ дополненномъ и передѣланномъ видѣ въ сочиненіяхъ Лукина и Ельчанинова. СПБ. 1868. Изд. Глазунова.
— О какомъ сборникѣ Дементьева говоритъ Тихонравовъ — неизвѣстно.
Къ стр. 12. «Гражданскій губернаторъ [Кантемиру] родственникъ». —
Московскимъ гражданскимъ губернаторомъ въ то время былъ гр. И. а Капнистъ.
— «Статью Бестужева пробѣжалъ» — рецензію извѣстнаго историка и проф. С.-Петербургскаго университета Константина Николаевича Бестужева-Рюмина (1829—1897) на книгу Булича. Рецензія эта была помѣщена въ «Москов. Вѣд.» 1854 г., №№ 40, 47 и 68, Литературный Отдѣлъ.
— Данилевскій, Григорій Петровичъ (1829—1890) — извѣстный романистъ.
— «Нила Попова» — Поповъ, Нилъ Александровичъ (1833—1891) — историкъ, проф. московскаго университета.
Къ стр. 14. О «раздраженіи» Погодина — см. Барсуковъ "Жизнь и труды Погодина* Спб. 1899 г., т. XIII, стр. 260—267.
— "Кто приготовилъ статью о Буличѣ въ Современникѣ* — статья о Буличѣ въ «Совр.* за 1854 г., т. XLVI, стр. 1—14 была написана В. П. Гаевскимъ.
Къ стр. 16. Пекарскій, Петръ Петровичъ (1828—1872) — академикъ и изслѣдователь русской литературы.
Къ стр. 17. „Ч-му“, — конечно, Чернышевскому.
— „Писаніе такой же книги, какъ о Бѣлинскомъ“, — Степанъ Ивановичъ, несомнѣнно, подразумѣвалъ Чернышевскаго.
— Котляревскій, Александръ Александровичъ (1837—1881) — извѣстный славистъ и профессоръ Кіевскаго университета. О немъ смотри воспоминанія Алексѣя Н. Веселовскаго въ. Кіевской Старинѣ» 1888 г. Сочиненія Котляревскаго изданы въ четырехъ томахъ въ СПБ. Академіей Наукъ, поручившей А. Н. Пыпину составить его біографію. Послѣдняя напечатана въ 4-омъ томѣ соч. Котляревскаго. (Былъ и отд. оттискъ СПБ. 1895.)
Къ стр. 18. Въ предисловіи А. Н. Пыпинъ перечисляетъ всѣхъ лицъ, содѣйствовавшихъ ему тѣми или другими матеріалами, и такъ какъ Степанъ Ивановичъ между ними не упомянутъ, то можно заключить, что воспоминаній о Котляревскомъ онъ Пыпину не сообщалъ. Въ архивѣ Пыпина, какъ намъ любезно сообщила В. А. Ляцкая, не сохранилось ни одного письма Степана Ивановича къ А. Н. Пыпину.
— 2-е изданіе книги о Бѣлинскомъ вышло уже послѣ смерти А. Н. Пыпина, лишь въ 1908 году, подъ редакціей Е. А. Ляцкаго.
- ↑ За разрѣшеніе перепечатать эту статью приносимъ искреннюю благодарность В. А. Ляцкой. — Л. Б.
- ↑ Судьба этого подлинника разсказана у Глинки, „Очерки“ и проч. Ч. I, стр. 128. Къ г. Погодину онъ попалъ, вѣроятно, съ другими бумагами Калайдовича.
- ↑ Для объясненія сатирическихъ журнальныхъ и нежурнальныхъ статей Сумарокова очень важно звать хронологическій порядокъ ихъ появленія. Соображая время написанія ихъ съ обстоятельствами жизни Сумарокова, можно ловятъ въ нихъ многое. Къ сожалѣнію, г. Буличъ не дѣлаетъ ничего подобнаго.