Репортёр (Дорошевич)/ДО
| Репортеръ |
| Источникъ: Дорошевичъ В. М. Собраніе сочиненій. Томъ IV. Литераторы и общественные дѣятели. — М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1905. — С. 164. |
Я никогда въ жизни не видалъ такой визитной карточки.
— «Иксъ Игрекъ Дзетъ. Репортеръ газеты такой-то»
Всегда:
«Корреспондентъ газеты такой-то».
«Хроникеръ газеты такой-то».
Иногда даже:
«Интервьюеръ».
Въ крайнемъ случаѣ, просто:
«Сотрудникъ».
И никогда:
— Репортеръ.
Я даже не знаю, существуетъ ли въ русскомъ разговорномъ языкѣ слово «репортеръ». Есть слово «репортеришка».
Чаще всего съ прибавленіемъ слова «всякій».
— Всякій репортеришка, — и туда же смѣетъ писать!
Это слово ругательное, и разсерженный обыватель если хочетъ выругать обидѣвшаго его журналиста, дѣлаетъ презрительную гримасу и говоритъ:
— Репортеришка!
Не мудрено, что и сами гг. репортеры стараются избѣгать своего званія:
— Вы ужъ напишите пожалуйста въ редакціонномъ удостовѣреніи «корреспондентъ», а не «репортеръ».
— Почему же?
— «Репортеръ» — это очень плохо звучитъ.
Если вы видите въ афишѣ новой пьесы въ числѣ дѣйствующихъ лицъ репортера, — заранѣе можете быть увѣрены, что это непремѣнно шантажистъ, мошенникъ, человѣкъ, готовый за грошъ «на все».
Какой драматическій «левъ» не лягнулъ своимъ копытомъ «репортера?»
Если вы встрѣчаете репортера въ повѣсти, романѣ, разсказѣ, — можете быть спокойны, что это лицо въ лучшемъ случаѣ только комическое, въ худшемъ — самое презрѣнное.
Онъ залѣзаетъ подъ столъ, чтобъ подслушать чужіе разговоры и беретъ пять рублей, чтобъ не разглашать семейныхъ тайнъ.
Какой изъ «орловъ», державшихъ въ своемъ копытѣ когда-либо перо беллетриста, не «живописалъ» такъ бѣднягу репортера?
«Репортеръ», это — слово, мало отличающееся, по общему мнѣнію, отъ слова «клеветникъ».
И всякій по этому случаю считаетъ возможнымъ и удобнымъ клеветать на репортера.
Разъ человѣкъ клеветникъ, отчего же на него не клеветать?
Откуда, однако, взялась эта клевета, ставшая «общимъ мнѣніемъ?»
Несомнѣнно, это «общее мнѣніе» имѣетъ свою историческую подкладку.
Старые газетные работники помнятъ еще именно такихъ «репортеровъ», какихъ до сихъ поръ выводятъ гг. драматурги и описываютъ гг. беллетристы.
Грязныхъ, нечесаныхъ, немытыхъ, которыхъ даже въ редакціяхъ не пускали дальше передней.
Они подслушивали разговоры, сидя подъ столомъ, потому что ихъ никуда не пускали, и ихъ никуда нельзя было пустить.
Это былъ безграмотный народъ, писавшій «еще» съ четырьмя ошибками и которыхъ мазали за ихъ «художества» горчицей.
Хорошенькія времена! Одинаково хороши были всѣ: и тѣ, кто доводилъ себя до мазанья горчицей, да и тѣ, кто находилъ въ этомъ удовольствіе и «нравственное удовлетвореніе».
Но кто и теперь не говоритъ при видѣ идущаго репортера:
— Вонъ репортеришка бѣжитъ!
И кому какое дѣло, что онъ бѣжитъ въ сущности по общественному дѣлу!
Процессомъ «Владиміра» интересовалась вся Россія.
Изо всѣхъ рефератовъ, печатавшихся въ одесскихъ газетахъ, лучшимъ былъ рефератъ покойнаго В. О. Клепацкаго.
Этотъ рефератъ почти дословно перепечатывался чуть не всѣми русскими газетами.
По крайней мѣрѣ, большинствомъ.
Когда драматургъ пишетъ пьесу, — онъ получаетъ гонораръ со всякаго театра, гдѣ она ставится.
Если бы у насъ относились съ большимъ уваженіемъ къ собственности, и перепечатки чужихъ произведеній оплачивалась бы точно такъ же, какъ оплачивается постановка драматическихъ произведеній на сценѣ, — В. О. Клепацкій получилъ бы за свой трудъ, прекрасный, добросовѣстный, обратившій на себя вниманіе всей русской печати, — тысячи.
А онъ работалъ на всю русскую печать, получая только свой обычный, скромный гонораръ изъ редакціи своей газеты.
Ежедневно свѣдѣнія, добываемыя репортерами, перепечатываются десятками, иногда сотнями газетъ.
Если бы репортеры получили вознагражденіе отъ всѣхъ газетъ, которыя пользуются ихъ трудомъ, — видъ «бѣгающаго репортеришки» прошелъ бы въ область преданій.
Пусть это вознагражденіе со стороны каждой газеты было бы очень мало, — пропорціонально достаткамъ каждой газеты, — въ общемъ это составило бы солидную сумму и подняло бы благосостояніе этихъ бѣднягъ, получающихъ гроши за свѣдѣнія, интересующія всю Россію.
Если хотите составить себѣ понятіе объ отношеніи, которое составляетъ интересъ, возбуждаемый часто репортерскими замѣтками, и гонораромъ, который получаютъ авторы за эти сообщенія, — я сообщу вамъ фактъ изъ собственной практики.
Лѣтъ 15 тому назадъ, когда я былъ репортеромъ, мнѣ удалось добыть одно свѣдѣніе, очень сенсаціонное, которое я, со свойственной репортерамъ краткостью, изложилъ въ 7 строкахъ.
Эти семь строкъ обошли рѣшительно всѣ русскія газеты.
Такъ какъ свѣдѣніе, сообщенное въ нихъ имѣло большой общественный интересъ, то оно вызвало рядъ фельетоновъ, передовыхъ статей во всѣхъ большихъ столичныхъ газетахъ.
Возникла даже полемика.
А я могъ внимать всему поднятому мною шуму, пересчитывая 21 (двадцать одну) копейку, полученную мною за мои 7 строкъ!
Въ особенности, стоя близко къ газетному дѣлу, становится обидно и больно: какъ мало и матеріальнаго и нравственнаго вознагражденія получаютъ эти люди за свой честный, за свой добросовѣстный, часто талантливый, всегда нелегкій трудъ.
Эти люди, составляющіе фундаментъ газетнаго дѣла.
Разсужденія, обобщенія фельетонистовъ и передовиковъ, это — все соусъ, въ которомъ подаются факты.
Но самое цѣнное, самое существенное, — факты, это вѣдь принадлежитъ репортерамъ.
И что же за это?
Что — этимъ безвѣстнымъ, безыменнымъ труженикамъ?
Когда умираютъ люди, подписывающіе свои статьи, — публика хоть нѣсколько дней поскучаетъ, не видя въ газетахъ привычной подписи.
Когда умираетъ репортеръ, это проходитъ незамѣтно.
Его строкъ больше нѣтъ, но вмѣсто нихъ есть другія строки, такія же безыменныя.
И эти сѣрыя строки смыкаются надъ его памятью, какъ смыкаются волны надъ головой утонувшаго человѣка.
И неизвѣстно, — былъ ли здѣсь когда-нибудь человѣкъ!
Но пусть такъ!
Газета, живущая всего одинъ день, очень плохой путь къ безсмертію.
Объ этомъ труженикѣ очень мало думаютъ.
Пусть и это будетъ такъ!
Вѣдь покупая въ ювелирномъ магазинѣ брошь, вы не думаете о тѣхъ, кто добываетъ это золото.
А не будь ихъ, не было бы и великолѣпной броши.
Репортеры получаютъ такіе гроши сравнительно съ интересомъ, который часто возбуждаютъ ихъ замѣтки, и той пользой, которую эти скромныя замѣтки приносятъ.
Но пусть и это будетъ такъ!
Справедливость — очень рѣдкая птица.
Но за что же это обидное, это незаслуженное отношеніе къ самой профессіи, не менѣе честной, чѣмъ всѣ другія профессіи, и болѣе полезной, чѣмъ многія другія.
Почему репортеру неловко сказать:
— Я репортеръ!
И ловко сказать доктору, что онъ докторъ, адвокату, что онъ адвокатъ, директору банка, что онъ директоръ банка.
«Во всякой рѣкѣ есть всякая рыба: и дурная и хорошая».
За что же это обидное обобщеніе распространяется именно на репортеровъ?
Почему имъ приходится быть тѣмъ колодцемъ, изъ котораго всѣ пьютъ, и въ который чаще всего плюютъ.
Репортеры, которые были когда-то, и о которыхъ я говорилъ, умерли какъ люди и вымерли какъ типъ.
Представлять себѣ теперешнихъ репортеровъ въ видѣ тѣхъ «типовъ», которые по трафарету рисуютъ гг. драматурги и беллетристы, это — все равно, что представлять себѣ артистовъ Малаго театра или театра г. Соловцова въ видѣ Аркашекъ, которыхъ перевозятъ изъ города въ городъ, завернувши въ коверъ.
Все измѣнилось.
Среди репортеровъ нѣтъ болѣе людей, пишущихъ «еще» съ четырьмя ошибками.
Имъ не нужно залѣзать подъ столы, чтобъ подслушивать, что происходитъ въ засѣданіяхъ, — они желанные гости во всякомъ учрежденіи, не боящемся свѣта.
Къ нимъ лично относятся, какъ относились, напримѣръ, къ покойному В. О. Клепацкому, — съ такимъ же точно почтеніемъ, какъ и ко всякому честному человѣку, занимающемуся полезнымъ общественнымъ дѣломъ.
И только одно, — они все еще не рѣшаются, не могутъ рѣшиться сказать громко и открыто, съ гордостью и достоинствомъ:
— Я репортеръ!
«Пустякъ!» скажете вы.
Посмотрѣлъ бы я, что сказали бы вы, если бъ вамъ неловко было назвать ту профессію честную, которою вы занимаетесь!
Вчера хоронили моего дорогого товарища В. О. Клепацкаго, и это горькое чувство обиды шевелилось въ моей душѣ; его не могли сгладить даже всеобщія сожалѣнія, которыя окружали безвременную могилу этого честнаго уважаемаго газетнаго труженика.
Мнѣ думалось:
— Да! Ты служилъ великому дѣлу — гласности. Ты былъ «только репортеръ», но ты помогалъ суду быть «гласнымъ» судомъ, передавая отчеты объ его засѣданіяхъ въ газетѣ. Ты помогалъ дать нравственное удовлетвореніе правымъ и обиженнымъ, доводя до всеобщаго свѣдѣнія судебные приговоры. Да! Ты пользовался заслуженнымъ уваженіемъ, какъ человѣкъ. Но почему-то ты, честный слуга честнаго дѣла, не могъ съ гордостью назвать своей профессіи: «Я репортеръ»!
Какъ скоро умираютъ люди, и какъ долго живутъ предразсудки…