Редактор Линге (Гамсун)/ДО

Редактор Линге
авторъ Кнут Гамсун, пер. О. Х. (Ольги Химоны), 1905

Оригинал: норв. Redaktør Lynge, опубл.: 1892. — Источникъ: az.lib.ru

Это произведение было опубликовано до 7 ноября 1917 года (по новому стилю) на территории Российской империи (Российской республики), за исключением территорий Великого княжества Финляндского и Царства Польского, и не было опубликовано на территории Советской России или других государств в течение 30 дней после даты первого опубликования.

Поскольку Российская Федерация (Советская Россия, РСФСР), несмотря на историческую преемственность, юридически не является полным правопреемником Российской империи, а сама Российская империя не являлась страной-участницей Бернской конвенции об охране литературных и художественных произведений, то согласно статье 5 конвенции это произведение не имеет страны происхождения.

Исключительное право на это произведение не действует на территории Российской Федерации, поскольку это произведение не удовлетворяет положениям статьи 1256 Гражданского кодекса Российской Федерации о территории обнародования, о гражданстве автора и об обязательствах по международным договорам.

Это произведение находится также в общественном достоянии в США (public domain), поскольку оно было опубликовано до 1 января 1929 года.

Кнутъ Гамсунъ.
Полное собраніе сочиненій.
Томъ второй.
Изданіе В. М. Саблина.

Редакторъ Линге.
Романъ.
Переводъ О. X.

I

И чего только не бываетъ на бѣломъ свѣтѣ… Два молодыхъ человѣка выходятъ изъ дома на улицѣ Хегдехангенъ. Одинъ изъ нихъ — хозяинъ этого дома, кандидатъ Илэнъ; онъ въ сѣромъ лѣтнемъ костюмѣ, въ цилиндрѣ и съ тросточкой. Другой — его другъ и товарищъ по школѣ, радикалъ по убѣжденіямъ, Андрей Бондезенъ. Они останавливаются на минутку и смотрятъ въ окна второго этажа: тамъ стоитъ молоденькая дѣвушка съ рыжеватыми волосами и киваетъ имъ головой. Мужчины отвѣчаютъ тѣмъ же, они кланяются и уходятъ. Илэнъ крикнулъ сестрѣ:

— До свиданья, Шарлотта!

На Бондезенѣ былъ черный, тѣсно прилегающій костюмъ, на головѣ шелковый беретъ, и шсрстяная рубашка со шнурами. Сейчасъ видно, что онъ спортсмэнъ. У него нѣтъ тросточки.

— При тебѣ рукопись? — говоритъ онъ. Илэнъ отвѣчаетъ, что рукопись при немъ.

— Нѣтъ, какая погода и какое глубокое небо! О, какъ хорошо тамъ, наверху въ горахъ, въ Хансхангенѣ, въ деревнѣ, — тамъ небо еще выше, деревья шумятъ! Когда я состарюсь, я непремѣнно сдѣлаюсь помѣщикомъ.

Андрей Бондезенъ изучалъ юриспруденцію. Ему 25—26 лѣтъ; у него очень красивые усы и рѣдкіе прилизанные волосы подъ беретомъ. Онъ блѣденъ, почти прозраченъ, но его тяжеловѣсная походка съ размахивающими руками показываетъ, что онъ смѣлъ, энергиченъ и, если и не силенъ, то, во всякомъ случаѣ, ловокъ и живучъ. Впрочемъ, онъ теперь больше не изучалъ юриспруденціи, а шатался повсюду, ѣздилъ на велосипедѣ и былъ радикаломъ. На это у него были средства: каждый мѣсяцъ онъ получалъ деньги изъ дому отъ отца, помѣщика въ Бергшененѣ, который, во всякомъ случаѣ, не былъ скупъ на шиллинги. Андрей не очень много тратилъ, но все-таки ему постоянно нужны были деньги то на то, то на другое, и онъ самъ часто разсказывалъ, какъ обращался къ отцу съ просьбой присылать немножко больше, чѣмъ обыкновенно въ мѣсяцъ. Такъ, напримѣръ, разъ онъ написалъ отцу, что хочетъ изучать римское право, а римское право можно изучать только въ Римѣ, — вотъ почему онъ проситъ прислать ему небольшую сумму на это путешествіе. И помѣщикъ посылалъ деньги.

Илэнъ былъ тѣхъ же лѣтъ, какъ и Бондезенъ, но былъ еще худѣе его, немного выше ростомъ и не носилъ бороды; у него были длинныя бѣлыя руки и тонкія ноги. Онъ иногда морщилъ лобъ надъ переносицей.

На улицѣ они кланялись знакомымъ, и Бондезенъ говорилъ:

— Если бы они знали, что у насъ съ собой!

Бондезенъ былъ въ превосходномъ настроеніи. Наконецъ-то ему удалось уговорить своего друга, аристократа; три года онъ работалъ надъ этимъ. Это былъ очень торжественный день для него, и въ честь этого онъ даже отказался отъ поѣздки на велосипедѣ въ Эйдсфольдъ. Шарлотта посмотрѣла ему прямо въ лицо, когда ему удалось, наконецъ, чуть ли не въ двадцать первый разъ, убѣдить брата своими краснорѣчивыми доводами; кто знаетъ, этимъ, можетъ быть, онъ тронулъ ее.

— Послушай, рукопись навѣрно съ тобой, — спросилъ онъ опять, — ты не оставилъ ея на столѣ?

Илэнъ ощупываетъ свой боковой карманъ и отвѣчаетъ, что рукопись при немъ.

— А впрочемъ, это не было бы большимъ несчастьемъ, если бы я оставилъ ее на столѣ, — прибавляетъ онъ. — И кромѣ того, очень маловѣроятности, что онъ приметъ ее!

— Онъ приметъ, непремѣнно приметъ ее! — возражаетъ Бондезенъ. — Линге сейчасъ же возьметъ ее. Ты не знаешь редактора Линге. Здѣсь, въ странѣ, немного такихъ людей: когда я жилъ еще дома, совсѣмъ мальчикомъ, онъ многому научилъ меня, и во мнѣ начинаетъ говорить чувство благодарности, какъ только я его увижу на улицѣ. Знаешь, — это удивительное чувство! Видѣлъ ли ты когда-нибудь подобную силу? Три-четыре строчки въ его газетѣ говорятъ не меньше, чѣмъ цѣлый столбецъ въ другихъ. Онъ здорово рубитъ и, во всякомъ случаѣ, мѣтитъ прямо въ цѣль. Ты прочелъ крошечную замѣтку о министерствѣ въ послѣднемъ номерѣ? Первыя шесть строчекъ — такія мирныя, кроткія, безъ всякаго злого умысла, но зато седьмая, — одна единственная строчка въ заключеніе, — ударъ хлыста, оставившій хорошій кровавый слѣдъ. Да, да, онъ умѣетъ это. Когда ты придешь къ нему, скажи ему такъ или иначе, что ты много уже писалъ, кое-что послалъ за границу, а главное — у тебя много задумано. Потомъ ты положишь передъ нимъ рукопись… Если бъ у меня было что-нибудь снести ему! Но когда у меня что-нибудь будетъ, я хочу сказать — позже, можетъ быть въ будущемъ году, ты окажешь мнѣ услугу передать ему мою рукопись. Нѣтъ, — ты долженъ это сдѣлать, пойми, онъ имѣлъ на меня большое вліяніе!

— Ты говоришь такъ, какъ будто у меня уже есть опредѣленное мѣсто въ «Новостяхъ».

— Большая разница между тобой и мной: ты берешься за это со старымъ, извѣстнымъ именемъ, — вѣдь не каждый называется Илэнъ; кромѣ того, ты пишешь научныя работы.

— Ты черезчуръ торопишься! — воскликнулъ Илэнъ. — Не могу же я явиться къ нему, какъ снѣгъ на голову.

— Нѣтъ, ты правъ, ты долженъ войти къ нему совершенно спокойно. Я буду ждать тебя у двери… Медвѣдь Хойбро говоритъ, что онъ больше не читаетъ «Новостей». Ну, это вполнѣ соотвѣтствуетъ образованности этого человѣка… Онъ ничего не читаетъ…

— О, нѣтъ, онъ очень много читаетъ, — возражаетъ Илэнъ.

— Вотъ какъ, Хойбро много читаетъ? Но если хочешь быть передовымъ и современнымъ человѣкомъ, то, по моему, нужно читать «Новости». Хойбро смѣялся, когда я ему сказалъ, что «Новости» радикальнаго направленія. Онъ просто-на-просто важничаетъ. Я радикалъ, и я повторяю, что «Новости» радикальнаго направленія. Правда, онѣ рекламируютъ себя, но почему этого и не дѣлать, разъ онѣ чувствуютъ свое превосходство. Всѣ подражаютъ имъ, а искусству подбирать заглавія для статей свободно можно поучиться у «Новостей». Неправда ли? Пусть говорятъ, что угодно, — «Новости» единственная газета, имѣющая какое-нибудь вліяніе. Линге, я говорю это буквально, распредѣлилъ портфели между министрами. Онъ сможетъ, если захочетъ, и отобрать ихъ. До извѣстной степени онъ работаетъ въ свою же пользу. Но развѣ Линге виноватъ въ этомъ? Развѣ министерство не измѣнило своему старому знамени? Долой измѣнниковъ! Линге ужъ позаботится объ этомъ.

— Вотъ ты говорилъ о заглавіяхъ, и мнѣ пришла въ голову мысль, — можетъ быть мнѣ лучше дать какое-нибудь другое заглавіе своей статьѣ.

— А какъ она теперь называется?

— Теперь это — «Нѣчто о сортахъ нашихъ ягодъ».

— Зайдемъ въ «Грандъ» и подумаемъ о другомъ заглавіи.

Но когда они оба зашли въ «Грандъ» и взяли себѣ по кружкѣ пива, Бондезенъ перемѣнилъ свое мнѣніе. Это «Нѣчто о сортахъ нашихъ ягодъ» — заглавіе не для «Новостей». На первый взглядъ оно какъ-то не совсѣмъ удобно и, кромѣ того, не помѣстится въ одну строчку. Но зато это очень скромное заглавіе для пробной работы, которая попадетъ на столъ выдающагося редактора.

И они рѣшили предоставить это дѣло самому Линге, такъ какъ онъ не имѣлъ равнаго себѣ въ изобрѣтеніи пикантныхъ заглавій. Пока пусть такъ остается: «Нѣчто о сортахъ нашихъ ягодъ», — и ни слова больше объ этомъ.

Они опять вышли на улицу. Подходя къ редакціи «Новостей», они какъ-то невольно замедлили шаги. У Бондезена былъ смущенный видъ.

Названіе газеты находилось надъ дверью, какъ разъ на фасадѣ дома, на дверяхъ, на оконныхъ выступахъ, — всюду, гдѣ только можно было.

Изъ типографіи раздавался шумъ вальцовъ и колесъ.

— Видишь, — сказалъ Бондезенъ, — здѣсь дѣлаются большія дѣла. — И даже среди всего этого шума онъ говорилъ какъ-то глухо.

— Да, Богъ знаетъ, что теперь будетъ. Впрочемъ, самое худшее, что онъ можетъ сдѣлать, это сказать: «нѣтъ».

— Ну, поднимайся и дѣлай все, какъ я тебѣ сказалъ, — ободрилъ онъ своего друга. — Ты послалъ кое-что въ заграничную газету, и у тебя много задумано. Могу я васъ попросить, — у меня есть здѣсь кое-что о ягодахъ, о сортахъ нашихъ ягодъ… Я буду тебя здѣсь ждать.

Илэнъ вошелъ въ прихожую редактора. Здѣсь сидѣли два господина, писали и что-то вырѣзывали ножницами, и ему показалось, что по крайней мѣрѣ пять ножницъ въ ходу. Онъ спросилъ редактора. Одинъ изъ пишущихъ указалъ ему движеніемъ руки на дверь въ редакторскую; онъ отворилъ ее. Тамъ было много посѣтителей, даже нѣсколько дамъ. Посреди комнаты, за столомъ, сидѣлъ самъ редакторъ, Александръ Линге, извѣстный издатель, котораго зналъ весь городъ.

На видъ ему около 40 лѣтъ; черты лица его рѣзко очерчены и подвижны, а глаза совсѣмъ еще молодые. Его свѣтлые волосы коротки, а борода заботливо подстрижена. Костюмъ и ботники у него совсѣмъ новые. Въ общемъ у него очень любезный и располагающій видъ.

Обѣ дамы смѣются надъ тѣмъ, что онъ только что сказалъ, а онъ, между тѣмъ, самъ распечатываетъ телеграммы и дѣлаетъ на нихъ надписи. Каждый разъ, какъ онъ нагибается надъ столомъ, виденъ его двойной подбородокъ; при этомъ жилетъ его слегка морщитъ на животѣ. Не отрываясь отъ работы, онъ кивнулъ Илэну и продолжалъ говорить направо и налѣво. Илэнъ осмотрѣлся вокругъ, — по стѣнамъ висѣли иллюстраціи и вырѣзки; вездѣ, — на столахъ, на стульяхъ, на окнахъ, на полу навалены газеты и журналы. На полкѣ, надъ головой редактора, лежатъ цѣлыя кипы разныхъ руководствъ и лексиконовъ, а его столъ весь заваленъ бумагами и рукописями, такъ что онъ съ трудомъ можетъ пошевелить руками. Во всемъ чувствуется рука редактора. Эта масса печатнаго слова, этотъ безпорядокъ, шуршанье листковъ и книгъ производятъ впечатлѣніе усиленной и непрестанной работы.

Все было въ движеніи: телофонъ звонютъ, не переставая, люди входили и уходили, шумъ изъ типографіи доносился и сюда, а посыльные приносили все новыя и новыя кипы писемъ и газетъ. Казалось, что этотъ издатель листка вотъ-вотъ будетъ погребенъ въ цѣломъ морѣ работы и труда.

Среди всей этой дѣятельной работы онъ сидитъ съ замѣчательнымъ спокойствіемъ. Въ его рукахъ бразды правленія, онъ составляетъ заглавія, принимаетъ разныя важныя сообщенія, дѣлаетъ замѣтки на листкахъ, разговариваетъ съ посѣтителями; порой открываетъ дверь и задаетъ вопросъ своимъ подчиненнымъ въ бюро и раздаетъ приказанія. И все это для него какъ будто одна игра, — порой онъ говоритъ какую-нибудь шутку, вызывающую смѣхъ у дамъ. Входитъ какая-то бѣдная женщина. Линге знаетъ ее и знаетъ, въ чемъ ея дѣло, — она привыкла приходить къ нему по извѣстнымъ днямъ. Онъ даетъ ей крону черезъ столъ, киваетъ и продолжаетъ писать дальше. Онъ повсюду разставилъ свои сѣти: мечъ «Новостей» виситъ надъ головой каждаго. Редакторъ — это все равно, что какая-нибудь государственная власть. А власть Линге больше, чѣмъ чья-либо другая. Онъ смотритъ на часы, встаетъ и говоритъ секретарю:

— Что, министерство не дало намъ никакихъ объясненій?

— Нѣтъ.

И Линге опять садится. Онъ знаетъ, что министерство вынуждено будетъ дать объясненіе, которое онъ требуетъ, иначе онъ нанесетъ ему еще ударъ, — можетъ быть послѣдній, смертельный.

— Боже мой, какъ вы жестоки къ бѣднымъ министрамъ! — говоритъ одна изъ дамъ. — Вы просто убиваете ихъ.

На это Линге возражаетъ серьезно и горячо:

— Такъ будетъ съ каждой измѣннической душой въ Норвегіи.

Налѣво у окна сидитъ очень важная для редактора «Новостей» личность: сѣдой, худой господинъ въ очкахъ и въ парикѣ. Это Олэ Бреде. Этотъ господинъ — журналистъ безъ мѣста, ничего никогда не написавшій, — другъ Линге и его неразлучный спутникъ. Злые языки дали ему прозвище Лепорелло, — онъ постоянно и всюду бываетъ съ Линге. Ему нечего дѣлать въ листкѣ, у него нѣтъ другого занятія, какъ только сидѣть на стулѣ и занимать мѣсто. Онъ никогда не говоритъ, если его не спрашиваютъ, но и тогда онъ ищетъ слова. Человѣкъ этотъ — смѣсь глупости и добродушія. Онъ равнодушенъ ко всему по лѣни и любезенъ со всѣми изъ-за нужды. Редакторъ подтруниваетъ надъ нимъ, называя его поэтомъ, и Лепорелло улыбается, какъ будто это вовсе не относится къ нему. Когда обѣ дамы встаютъ и уходятъ, редакторъ тоже встаетъ, но Лепорелло продолжаетъ сидѣть.

— До свиданья! — говоритъ редакторъ и кланяется съ улыбкой. — Не забудьте вашъ свертокъ, фрёкэнъ. До свиданья!

Наконецъ, онъ обращается къ Илэну:

— Что вамъ угодно?

Илэнъ подошелъ.

— У меня статья о сортахъ нашихъ ягодь, можетъ быть, это вамъ пригодится…

— О нашихъ?..

— Ягодахъ!..

Редакторъ беретъ рукопись и говоритъ, разсматривая ее:

— Писали вы что-нибудь раньше?

— У меня была маленькая статья о грибахъ въ одной заграничной газетѣ, и кромѣ того, у меня есть много задуманнаго. Но… — Илэнъ остановился.

— Грибы и ягоды очень не современные вопросы, — говоритъ редакторъ.

— Да, — отвѣчаетъ Илэнъ.

— Ваше имя?

— Илэнъ, кандидатъ Илэнъ.

Редакторъ вздрагиваетъ при этомъ старомъ консервативномъ имени. Теперь уже даже Илэны стали обращаться въ «Новости». Ему стало даже пріятно, — какіе большіе размѣры принимаетъ его власть.

Онъ посмотрѣлъ на молодого человѣка: онъ былъ хорошо одѣтъ, и, казалось, ему не приходилось очень плохо; но, Богъ знаетъ, дѣла, можетъ быть, дома были очень плохи, и онъ написалъ это, чтобы заработать нѣсколько шиллинговъ. Но почему же онъ не обращается въ консервативные листки?

И кто бы раньше повѣрилъ; что одинъ изъ Илэновъ обратится въ «Новости»? Ягоды вѣдь нейтральный предметъ и не имѣютъ ничего общаго съ консервативной политикой.

— Вы можете оставить вашу статью, я просмотрю ее, — говоритъ онъ и снова принимается за другія бумаги. Илэнъ понимаетъ, что его аудіенція кончена и прощается.

Когда онъ вышелъ и разсказалъ Бондезену, какъ было дѣло, Бондезенъ просилъ передать весь разговоръ цѣликомъ. Онъ хотѣлъ знать, какъ тамъ все было наверху, сколько тамъ было народу, и что Линге говорилъ каждому изъ нихъ.

— «Измѣнническія души», вотъ! Развѣ это не вѣрно сказано? — воскликнулъ онъ одушевленно. — «Измѣнническія души» — это удивительно, я замѣчу это себѣ… Ну, вотъ видишь, онъ, значитъ, взялъ; стало быть, она будетъ принята, иначе почему бы онъ оставилъ ее у себя?

И оба друга шли домой въ очень хорошемъ настроеніи. Дорогой они встрѣтили нѣсколькихъ знакомыхъ, и Бондезенъ рѣшилъ въ честь этого случая угостить ихъ въ «Грандѣ».

II.

У вдовы Илэнъ былъ маленькій домъ на Хегдехангенѣ. Она жила съ сыномъ и двумя дочерьми на деньги, которыя зарабатывала главнымъ образомъ рукодѣліемъ. Кромѣ того, у нея еще была маленькая пенсія. Фру Илэнъ была очень ловкая и экономная женщина: она умѣла какъ-то обходиться своими маленькими средствами и съ утра до вечера была весела и довольна. Ей посчастливилось найти солиднаго квартиранта для угловой комнаты, платившаго всегда во время и, кромѣ того, вообще, очень симпатичнаго.

Слава Богу, теперь самая серьезная забота была сложена съ плечъ. Вначалѣ, когда дѣти были еще малы, а сынъ учился, бывало иногда очень трудне, но теперь все это прошло: Фредрикъ былъ кандидатомъ, а обѣ дочери уже конфирмовались.

Вдова Илэнъ торопливо входила и выходила, убирала, вытирала пыль, готовила обѣдъ и пользовалась каждой свободной минуткой, чтобы сдѣлать нѣсколько стежковъ въ своей вышивкѣ.

Сегодня она была непривычно-безпокойна, — она знала, что Фредрикъ послѣ экзаменовъ дѣлаетъ первую попытку заработать что-нибудь, — какъ-то все это пойдетъ?

Если Фредрикъ будетъ работать на самого себя, весь домъ воспрянетъ духомъ; она не могла не видѣть, что въ ея квартирѣ все понемножку начинало принимать довольно плачевный видъ: драпировки на старыхъ дверяхъ, разваливающіяся печи и постели. Но со временемъ все это поправится.

А Фредрикъ ужасно долго не возвращается. Около 11-ти часовъ онъ вышелъ съ Бондезеномъ и до сихъ поръ не вернулся, обѣдъ весь пережарился. Было шесть часовъ: квартирантъ пришелъ къ нимъ въ комнаты и болталъ, по обыкновенію, съ ея дочерьми. Фру Илэнъ сама просила его, чтобы онъ бывалъ у нихъ. На этотъ счетъ у нея были свои соображенія. Въ то время, какъ онъ сидѣлъ у нихъ, она экономила на освѣщеніи и отопленіи, кромѣ того, это было пріятно для дѣвушекъ, которыхъ онъ могъ многому научить. А потомъ… вся эта исторія съ велосипедомъ, который онъ подарилъ Шарлоттѣ. Да, дѣйствительно, трудно себѣ представить лучшаго квартиранта: она сдѣлаетъ все возможное, чтобы удержать его.

Дочери сидѣли за работой; работали онѣ очень прилежно. Шарлотта — высокаго роста; у нея рыжеватые волосы и полный бюстъ; кожа на лицѣ удивительно прозрачна, съ маленькими розовыми пятнами, мягкая и пріятная, какъ бархатъ. Она составила себѣ имя въ спортемэнскихъ кружкахъ, благодаря знакомству съ Андреемъ Бондезенъ; кромѣ того, она прекрасно ѣздила на велосипедѣ. Сестра Софи была на два года старше ея, но менѣе развита и, вообще, мало замѣтна. Про нее въ городѣ разсказывали такую исторію:

Какъ-то разъ, въ темный вечеръ, какой-то господинъ ходилъ взадъ и впередъ передъ музеемъ скульптуры, съ твердымъ намѣреніемъ проводить какую-нибудь даму домой. Этотъ господинъ былъ никто иной, какъ Олэ Бреде, Лепорелло, но онъ поднялъ воротникъ, такъ что никто не могъ его узнать. Онъ встрѣчаетъ даму, кланяется, дама отвѣчаетъ.

— Можетъ ли онъ ее проводить?

— Да, это онъ можетъ.

Дама ведетъ его черезъ улицы и переулки къ одной подругѣ, у которой какъ разъ въ это время были гости.

— Я живу здѣсь, — говоритъ дама, — но только нужно подняться очень осторожно.

Въ третьемъ этажѣ они останавливаются, входная дверь открыта, и они входятъ. Вдругъ дама отворяетъ дверь въ комнаты, широко распахиваетъ ее и толкаетъ передъ собой господина. Комната ярко освѣщена и полна гостей. Дама указываетъ на бѣднаго человѣка, стоящаго съ сапогами въ рукахъ и смущенно разглядывающаго общество. Она говоритъ:

— Этотъ господинъ присталъ ко мнѣ на улицѣ.

Этого было достаточно, — подруги ея всѣ разомъ закричали:

— Боже, неужели этотъ человѣкъ приставалъ къ тебѣ? — Когда онѣ немного угомонились, онѣ увидѣли, кто передъ ними стоитъ, и одна за другой смущенно произнесли имя Лепорелло.

Тогда господинъ увидѣлъ, что ему ничего лучшаго не остается, какъ исчезнуть, и онъ исчезъ.

Дама, съ которой онъ такъ попался, была Софи Илэнъ.

Вотъ съ какими людьми имѣлъ дѣло Линге, этотъ легкомысленный редакторъ. Какъ онъ теперь выпутается изъ этой исторіи? Вѣроятно, будетъ молчать!

На другой день этотъ случай былъ скромно приведенъ подъ заглавіемъ: «Храбрая молодая дама». — «Это былъ удивительно хорошій поступокъ, — говорили „Новости“, — поступокъ, достойный подражанія. Хорошо было бы, если бъ онъ повліялъ, какъ слѣдуетъ, на нашихъ дамъ».

Эта маленькая, симпатичная замѣтка произвела больше впечатлѣнія въ семьѣ Илэна, чѣмъ всѣ вмѣстѣ взятые легкомысленные аргументы Андрея Бондезена; съ этого дня ему больше не запрещалось приносить «Новости».

И что за редакторъ былъ этотъ Линге! Для этого сильнаго характеромъ человѣка личность не играла никакой роли: онъ не щадилъ даже своего дорогого Лепорелло, если тотъ поступалъ неправильно.

Обѣ сестры прилежно шьютъ; мать входитъ и выходитъ, а Хойбро сидитъ и наблюдаеть за ними.

Это — тридцатилѣтній мужчина, у него черные, какъ уголь, волосы и борода, но глаза голубые, и эти глаза смотрятъ какъ-то особенно задумчиво. Порой, въ разсѣянности, онъ поднимаетъ то одно, то другое могучее плечо. У него внушительный видъ, и благодаря его темному лицу, онъ кажется иностранцемъ. Лео Хойбро обыкновенно — очень тихъ и скроменъ. Онъ изрѣдка говоритъ лишь самое необходимое, а потомъ опять смотритъ въ свою книгу и начинаетъ о чемъ-то размышлять. Но если онъ сердился, его рѣчь и глаза горѣли, и онъ обнаруживалъ удивительно глубокую силу. Этотъ человѣкъ былъ уже двѣнадцать лѣтъ студентомъ и занималъ у своихъ друзей по кронѣ, когда удавалосъ. Вотъ уже пять мѣсяцевъ, какъ онъ жилъ у Илэновъ.

— Дамы очень прилежно работаютъ, — сказалъ онъ.

— О да, нужно же кончать.

— А что это такое будетъ, можно узнать?

— Коверъ. Красиво, не правда ли? Онъ будетъ на выставкѣ. А когда онъ будетъ готовъ, желаніе каждой изъ насъ, конечно, если оно будетъ не слишкомъ дорогимъ, будетъ исполнено. Мама обѣщалась. Шарлотта хотѣла получить короткое, гладкое платье для спорта.

— А фрёкенъ Софи?

— Квитанцію сберегательной кассы на десять кронъ, — отвѣчала Софи.

Хойбро опять углубился въ свою книгу.

— Синее платье для спорта, — начинаетъ опять Шарлотта.

Хойбро смотритъ на нее.

— Что вы говорите?

— Ахъ, ничего! Наконецъ-то у меня будетъ новое платье для катанья.

Хойбро что-то бормочетъ о томъ, что спортъ черезчуръ захватилъ ее. Для нея, собственно говоря, скоро не будетъ совсѣмъ существовать другихъ людей, кромѣ тѣхъ, которые на чемъ-нибудь ѣздятъ.

— Вотъ какъ? Да, вѣдь, теперь такое время — эмансипація!

— А каковъ идеалъ молодой дѣвушки господина Хойбро? Не хочетъ ли онъ имъ разсказать объ этомъ? Вѣроятно, это дама, которая умѣетъ ходить пѣшкомъ, только пѣшкомъ?

Нѣтъ, это не совсѣмъ такъ, онъ этого не сказалъ бы. Но вотъ онъ былъ какъ-то учителемъ въ одномъ домѣ, о которомъ онъ часто вспоминалъ позже.

Это было въ деревнѣ. Тамъ не было ни теплыхъ купаній, ни пыли улицы Карла Іоганна, ни разодѣтыхъ мопсовъ, но въ молодыхъ женщинахъ было много огня, силы и искренняго смѣха съ утра до вечера. Имъ, можетъ быть, пришлось бы плохо, если бъ ихъ начали экзаменовать по какимъ-нибудь научнымъ предметамъ; онъ почти увѣренъ, что онѣ ничего не знаютъ о періодахъ обращенія земли и о фазисахъ луны, — но, Боже мой, какія у нихъ пылкія сердца, сколько блеска въ ихъ глазахъ!

И какъ мало свѣдущи онѣ были въ искусствѣ спорта, бѣдняжки!

Какъ-то вечеромъ мать разсказала дочерямъ, что у нея было кольцо съ камнемъ, но она его потеряла; голубой камень, только, Богъ знаетъ, былъ ли этотъ камень настоящій, — кольцо это было подаркомъ. Тогда Болета, старшая дочь, сказала: «Если бъ у тебя было теперь кольцо, мама, ты бы мнѣ его отдала?» Но прежде, чѣмъ мать успѣла отвѣтить, Тора нѣжно прильнула къ ней и сказала: «Нѣтъ, я получила бы его!»

И, представьте себѣ, обѣ сестры вдругъ начали спорить и чуть не подрались изъ-за того, кто бы изъ нихъ получилъ кольцо, если бъ оно не пропало. И это случилось не потому, что одна завидовала другой, а просто — каждая хотѣла стоять ближе къ сердцу матери.

— Вотъ какъ? — говоритъ Шарлотта удивленно, — что же тутъ хорошаго, что обѣ сестры поссорились?

— Боже мой, вамъ нужно было бы самой это видѣть. Это не поддается передачѣ, но это было такъ трогательно. Наконецъ, мать говоритъ обѣимъ: «Послушайте, дѣти, какія вы глупыя! Зачѣмъ Болета и Тора ссорятся?»

«Мы ссоримся?» — воскликнули обѣ, вскочили и обнялись.

И взрослыя дѣти въ шутку начали бороться и покатились на землю. Нѣтъ, онѣ не сердились, а весело смѣялись.

Послѣ этого наступила пауза. Игла Софи ходитъ очень быстро, но вдругъ она ее воткнула, швырнула работу на столъ и сказала:

— Какія глупыя деревенскія дѣвочки! — и затѣмъ Софи выходитъ.

Наступаетъ опять пауза.

— Вѣдь вы же сами подарили мнѣ велосипедъ, — говоритъ задумчиво Шарлотта.

— Ахъ, такъ развѣ я теперь жалѣю объ этомъ? Если бъ у васъ не было велосипеда, я опять подарилъ бы вамъ его, если бъ вы этого хотѣли! Вѣрьте мнѣ, вы — совсѣмъ другое дѣло! Въ васъ я не нахожу ничего дурного. Если бъ вы только знали, какъ я радуюсь, когда вижу, какъ вы ѣздите здѣсь, здѣсь по комнатѣ. Мнѣ все равно, гдѣ бы вы ни были…

— Тише! Нѣтъ, Хойбро!

Софи снова вошла въ комнату.

Хойбро уставился въ свою книгу. Безпокойныя мысли мучили его. Неужели онъ огорчилъ Шарлотту? Именно ее онъ менѣе всего хотѣлъ бы огорчить. И онъ не успѣлъ даже попросить у нея прощенія. Постоянно всплывала опять эта несчастная исторія съ велосипедомъ, стоившая ему столько безпокойныхъ часовъ. Да, это правда, онъ подарилъ ей велосипедъ и изъ-за этого былъ принужденъ совершить некрасивый поступокъ. Какъто, въ одно прекрасное утро, онъ пообѣщалъ ей велосипедъ, — она засіяла отъ этого, она была счастлива. Долженъ же онъ былъ послѣ этого сдержать свое обѣщаніе? У него самого не было на это средствъ, и откуда было ему взять столько дегегъ? Коротко и ясно: ему пришлось занять эти деньги; онъ получилъ ихъ въ банкѣ, въ которомъ служилъ, на имя нѣкоторыхъ извѣстныхъ лицъ; короче говоря, — на подставныя имена. Но никто не открылъ его продѣлки, никто не поймалъ его на этомъ; поручительства были приняты, бумаги спрятаны и деньги выданы. Съ тѣхъ поръ онъ платилъ и платилъ аккуратно, каждый мѣсяцъ. Слава Богу, теперь оставалось немножко больше половины; онъ и въ будущемъ такъ же аккуратно будетъ выплачивать. И онъ будетъ дѣлать это съ радостью, потому что онъ всего только разъ видѣлъ, какъ глаза Шарлотты просіяли отъ счастья, и это было тогда, когда онъ подарилъ ей велосипедъ. Никто, никто ни о чемъ не догадывается.

— Какъ долго не идетъ Фредрикъ! — говоритъ Софи.

— Фредрикъ обѣщалъ намъ билеты въ театръ, если ему повезетъ сегодня, — объявляетъ Шарлотта.

Хойбро заложилъ рукой книгу и взглянулъ на нихъ.

— Вотъ какъ? Теперь понятно, почему наши барышни нетерпѣливы сегодня. Ха-ха!

— Нѣтъ, вовсе не потому. Фу! Какъ вы можете такъ говорить!

— Нѣтъ, нѣтъ, немножко и потому. Да почему бы и нѣтъ?

— А вы не бываете въ театрѣ?

— Нѣтъ.

— Нѣтъ? Вы не ходите въ театръ? — спрашиваетъ также и Софи.

— Нѣтъ, я не хожу.

— Но почему же?

— Главнымъ образомъ потому, что это меня не интересуетъ, мнѣ это кажется самой скучной глупостью. Мнѣ такъ надоѣдаетъ это ребячество, что я готовъ встать посреди партера и кричать отъ неудовольствія!

На этотъ разъ Софи уже больше не возмущается.

Нужно имѣть снисхожденіе къ необразованному человѣку.

— Какой вы бѣдный! — говоритъ она.

— Да, правда, я очень бѣдный, — говоритъ онъ и улыбается.

Наконецъ, въ прихожей раздаются шаги, и входятъ Фредрикъ и Бондезенъ. Они выпили по стаканчику вина и были возбуждены; они внесли съ собой прекрасное настроеніе.

— Поздравьте насъ! — крикнулъ тотчасъ же Бондезенъ.

— Нѣтъ, правда, все хорошо прошло?

— Объ этомъ мы ничего не знаемъ, — отвѣчалъ Фредрикъ. — Онъ только оставилъ у себя рукопись.

— Говорю вамъ, милыя дамы, это обозначаетъ, что рукопись будетъ напечатана. Это такъ принято. За это ручаюсь я — Андрей Бондезенъ!

Въ это время вошла фру Илэнъ, и посыпались вопросы и отвѣты. Они благодарятъ, они не хотятъ ѣсть, въ честь такого дня они пообѣдали въ «Грандѣ» — вѣдь нельзя же было поступить иначе.

Они принесли съ собой бутылочку, — нужно выпить за успѣхъ.

И Бондезенъ тащитъ бутылку, оставшуюся въ карманѣ пальто.

Хойбро всталъ и хотѣлъ уйти, но фру Илэнъ не пустила его. Всѣ были очень оживлены, пили, чокались и громко разговаривали.

— Что вы читаете? — спросилъ Бондезенъ. — Какъ, политическую экономію?

— Да, ничего особеннаго, — отвѣчаетъ тихо Хойбро.

— Вы, вѣроятно, много читаете?

— Нѣтъ, нельзя сказать; я читаю не особенно много.

— Во всякомъ случаѣ, «Новостей» вы не читаете? Я не понимаю, какъ можно не читать этой газеты? А знаете что? Тѣ, которые увѣряютъ, будто они никогда не читаютъ «Новостей», какъ я слышалъ, читаютъ ихъ на самомъ дѣлѣ больше всѣхъ; да, если не ошибаюсь, я узналъ это изъ самой газеты. Нѣтъ, я сейчасъ говорю не о васъ, сохрани Богъ! За ваше здоровъе! Нѣтъ, здѣсь не вы имѣетесь въ виду. Но скажите, пожалуйста, что вы имѣете противъ «Новостей?»

— Я, собственно говоря, ровно ничего не имѣю противъ «Новостей» — пусть онѣ считаются чѣмъ угодно. Я просто не читаю ихъ, я потерялъ интересъ къ нимъ; мнѣ кажется, что это очень смѣшной листокъ!

— Ну, вотъ, какъ вамъ это нравится! Что же, по вашему, это не руководящая газета? И она не имѣетъ никакого вліянія! Видѣли ли вы когда-нибудь, чтобъ Линге хотя на шагъ отступилъ отъ своихъ убѣжденій?

— Нѣтъ, я такого случая не знаю.

— Этого вы не знали, но нужно же знать, прежде чѣмъ говорить! Извините меня!

Бондзенъ былъ въ хорошемъ настроеніи: онъ говорилъ громко, дѣлалъ рѣзкіе жесты руками; ничто не могло его удержать.

— Вы сегодня ѣздили на велосипедѣ, фрёкэнъ, — спросилъ онъ. — Нѣтъ? Но вы вѣдь и вчера не ѣздили? Нужно быть усерднѣе. Съ вашими прекрасными данными нельзя распускаться. Знаете что? Либлинъ долженъ играть каждый день по два часа, чтобъ не потерять техники. Вотъ такъ и со спортомъ. Нужно каждый день упражняться. За твое здоровъе, Илэнъ, старый другъ! Тебѣ было бы тоже полезно поѣздить немножко на велосипедѣ. Впрочемъ, ты сегодня доказалъ, что способенъ и на кое-что другое. Ну, выпьемте стаканчикъ за успѣхъ Илэна, за его талантъ! Поздравляю!

Онъ подсѣлъ ближе къ Шарлоттѣ и началъ говорить ей тихимъ голосомъ: она должна побольше выходить изъ дому, а то, чего добраго, и она примется за политическую экономію. А когда Шарлотта разсказала ему, что получитъ новое синее платье, онъ пришелъ въ восторгъ и говорилъ, что ужъ мысленно видитъ ее въ немъ. Хорошо было бы, если бъ онъ имѣлъ честь сопровождать ее въ этотъ день. Онъ просилъ ее объ этомъ; она обѣщалась. Наконецъ, они начали говорить совсѣмъ шопотомъ, а остальные разговаривали громко. Было одиннадцать часовъ, когда Бондезенъ поднялся, чтобы итти домой. Въ дверяхъ онъ обернулся и сказалъ:

— Ты долженъ сторожить теперь свою статью, Илэнъ. Ты можешь найти ее въ газетѣ завтра, или въ иной день; можетъ быть, она уже отправлена въ типографію.

III.

Маленькая статья не появлялась въ газетѣ ни на другой день, ни въ послѣдующіе. Недѣли шли за недѣлями, и ничего не было. Вѣроятно, она лежала въ массѣ другихъ мертвыхъ бумагъ на столѣ у редактора.

Линге было о чемъ другомъ подумать, кромѣ ягодъ. Кромѣ двухъ-трехъ передовыхъ статей противъ министерства, даваемыхъ каждый день, онъ долженъ былъ первымъ сообщать всякія новости, долженъ былъ слѣдить за нравственностью въ городѣ, быть постоянно насторожѣ, чтобы ничего не проходило мимо него во мракѣ и неизвѣстности.

Помощь, которую могъ бы въ этомъ оказать «Новостямъ» старый, легкомысленный листокъ, «Норвежецъ», была въ высшей степени скромная: бѣдный конкурентъ имѣлъ небольшое вліяніе или почти никакого вліянія, да онъ и не заслуживалъ большаго, потому что былъ очень умѣреннаго направленія. Незначительность «Норвежца» обнаруживалась больше всего въ его нападкахъ — ни размаха, ни сильныхъ словъ. Иногда онъ глубокомысленно высказывалъ кое о чемъ свое мнѣніе и успокаивался.

Если «Норвежецъ» наносилъ кому-нибудь удары, то тотъ спокойно могъ бы ему сказать: «Пожалуйста, продолжайте, это меня не касается, я не хочу вмѣшиваться». И если дѣйствительно кто-нибудь и получалъ ударъ, то получавшему казалось, что это случилось гдѣ-то поблизости, — ударъ его не уничтожалъ, и онъ не терялъ почвы подъ ногами. Редакторъ Линге смѣялся, когда видѣлъ всѣ эти несовершенства.

Въ «Новостяхъ» дѣло обстояло совсѣмъ иначе. Линге умѣлъ дѣлать такъ, что молніи сверкали; онъ писалъ, какъ будто когтями, перомъ, которое заставляло другихъ скрежетать зубами. Его эпиграммы были бичомъ, никого не щадившимъ и заставлявшимъ всѣхъ трепетать. Какая сила и ловкость! Онъ пользовался и тѣмъ и другимъ; вездѣ было очень много темнаго — и въ городѣ, и въ деревнѣ. Почему же непремѣнно онъ долженъ былъ выводить истину на свѣтъ Божій?

Вотъ, напримѣръ, этотъ жуликъ столяръ, занимающійся лекарскимъ искусствомъ за деньги и отбирающій у бѣдныхъ, легковѣрныхъ людей послѣдніе шиллинги. Развѣ онъ это смѣлъ дѣлать? А развѣ чиновники не были обязаны прибѣгнуть къ своей власти относительно шведскаго подданнаго Ларсона, который всячески мѣшалъ строительнымъ комиссіямъ и въ своихъ собственныхъ дѣлахъ былъ не совсѣмъ чистъ? Линге имѣлъ свѣдѣніе о немъ отъ Мандаля, — онъ не говорилъ объ этомъ такъ, съ вѣтру.

Благодаря этой удивительной способности всюду проникать, вынюхивать все, что могло годиться для листка, онъ всегда могъ узнать что-нибудь новое, вывести что-нибудь нехорошее на свѣжую воду. Онъ дѣйствовалъ, какъ миссіонеръ, онъ сознавалъ высокое назначеніе прессы, — строгій, спокойный, пламенный въ своемъ гнѣвѣ и въ своихъ убѣжденіяхъ. И никода раньше его перо не работало такъ блестяще: это превосходило все, что когда-либо видѣлъ городъ въ области журналистики. Онъ не щадилъ никого и ничего въ своемъ усердіи, для него личность не играла никакой роли. Какъ-то разъ король далъ одному учрежденію для бѣдныхъ пятьдесятъ кронъ, — въ «Новостяхъ» была по этому поводу краткая замѣтка: «Король далъ нищимъ Норвегіи болѣе 20-ти кронъ». Въ другомъ случаѣ, когда «Горвежецъ» былъ вынужденъ спустить подписную плату до половины, «Новости» сообщили эту новость подъ заглавіемъ: «Начало конца». Никто не могъ избѣжать насмѣшекъ Линге.

Но люди цѣнили его по заслугамъ. Когда онъ шелъ по улицѣ въ редакцію или обратно, — на него оглядывались.

А совсѣмъ не то было въ старые прежніе дни, когда онъ былъ маленькимъ и никому не извѣстнымъ. — Тогда едва ли кто давалъ себѣ трудъ поклониться ему на улицѣ.

Тѣ дни, холодные дни студенчества, прошли; тогда приходилось пробиваться довольно двусмысленнымъ образомъ, чтобы, наконецъ, съ честью выдержать экзамены. Это былъ молодой талантливый деревенскій парень. Онъ быстро все схватывалъ и ловко выпутывался изъ всякихъ затрудненій; онъ чувствовалъ свои силы, носился съ разными планами, предлагалъ всѣмъ свои услуги, кланялся, получалъ одинъ отказъ за другимъ и засыпалъ вечеромъ съ сжатыми кулаками: «Подождите жъ, подождите, настанетъ и мое время!» И тѣмъ, кто ждалъ этого, пришлось увидѣть, что онъ правилъ городомъ и могъ низвергнуть цѣлое министерство. На глазахъ у всѣхъ онъ сдѣлался вліятельнымъ лицомъ, у него былъ свой домъ, свой очагъ, прекрасная жена, пришедшая къ нему не съ пустыми руками, и своя газета, приносящая ему тысячи въ годъ.

Нужда исчезла, годы униженій прошли и не оставили по себѣ никакихъ воспоминаній, кромѣ простыхъ синихъ буквъ, которыя онъ какъ-то разъ дома въ шутку вырѣзалъ у себя на обѣихъ рукахъ, и которыя никакъ нельзя было удалить, сколько онъ ихъ ни теръ въ продолженіе многихъ, многихъ лѣтъ. И каждый разъ, когда онъ писалъ, каждый разъ, когда онъ шевелился, свѣтъ падалъ на эти синіе позорные знаки, — его руки говорили о его низкомъ происхожденіи.

Но развѣ не должны были его руки носить слѣдовъ его работы?

Кто могъ нести такія тяжести, какъ онъ? А политика, а газета? Это онъ руководилъ всѣми ими и распредѣлялъ роли. Старый, ничего не говорящій «Норвежецъ» портилъ все дѣло своей пачкотней и безпомощностью. Онъ не заслуживалъ названія современной газеты, и, несмотря на это, у него были свои подписчики, находились такіе люди, которые читали этотъ неподвижный кусокъ сала. Бѣдные, бѣдные люди! И Линге мысленно сравнивалъ обѣ либеральныя газеты — свою собственную, и ту, — другую. И находилъ, что «Норвежецъ» не можетъ продолжать своего существованія. Но, Боже мой, разъ онъ живетъ, пусть живетъ! Онъ не будетъ дѣлать непріятностей своему товарищу по образу мыслей, — тотъ умретъ самъ собой, ибо дошелъ уже до «начала конца». И кромѣ того, у него были свои мысли на этотъ счетъ.

Александръ Линге не былъ доволенъ тѣми тысячами, которыя онъ зарабатывалъ, и той извѣстностью, которую пріобрѣлъ; что-то гораздо большее, иное зародилось у него въ головѣ. Правда, какой-нибудь Хинцъ или Кунцъ зналъ его, многіе благоговѣли и боялись его, но что же дальше? Что мѣшало ему довести это до большаго, — такъ распространить свое вліяніе, чтобы владѣть умами? Развѣ у него не было достаточно ума и силъ на это? Въ послѣднее время у него иногда являлось чувство, что онъ не такъ ловокъ, какъ прежде; бывали часы, когда онъ оказывался не на высотѣ своего призванія. И онъ не могъ понять, что бы это значило.

Во всякомъ случаѣ, не нужно было пугаться этого, — въ его душѣ былъ тотъ же огонь, а въ рукѣ прежнее остроумное перо; никто не смѣетъ думать, что онъ уже выдохся!

Онъ поставитъ большія требованія, онъ распространитъ газету въ городахъ и деревняхъ, онъ сдѣлается объектомъ жгучаго интереса, имя его должно раздаваться далеко вокругъ! Почему же нѣтъ? Ему не нужны совсѣмъ двѣ-три тысячи подписчиковъ «Норвежца»; они не нужны ему. Трудомъ и талантомъ онъ самъ достанетъ себѣ новыхъ подписчиковъ. Сколько золотыхъ талеровъ онъ наберетъ при этомъ, а кромѣ того, имя его будетъ на устахъ у всѣхъ, у всѣхъ!

Онъ сидѣлъ теперь какъ разъ съ бумагами, нужными для этой операціи, и въ его головѣ зарождался планъ переворота, на который онъ разсчитывалъ. Счастье какъ-то разъ удивительно улыбнулось ему: къ нему пришелъ въ бюро крестьянинъ и обвинялъ одного изъ должностныхъ лицъ въ скандальныхъ отношеніяхъ къ его дочери-ребенку, которой не было еще десяти лѣтъ. По лицу Линге пробѣжала тѣнь недовольства.

— Слыхано ли о такомъ безстыдствѣ! Самъ ребенокъ признался въ этомъ?

— Да, ребенокъ признался, и больше того, — отецъ накрылъ его, просто-напросто поймалъ. Его отцовское сердце разрывалось на части, когда онъ въ первый разъ увидѣлъ это.

— Въ первый разъ? Такъ развѣ онъ видѣлъ это нѣсколько разъ?

Крестьянинъ покачалъ головой.

— Да, къ сожалѣнію, онъ видѣлъ это два раза, чтобы убѣдиться въ томъ, что дѣйствительно дѣло такъ обстоитъ. А второй разъ съ нимъ былъ свидѣтель, для вѣрности. Вѣдь опасно простому крестьянину жаловаться; нужно имѣть доказательства тому, что говоришь.

— А кто былъ другой свидѣтель?

— Да вотъ, здѣсь въ бумагахъ все объяснено, и имя стоитъ, пусть онъ самъ прочтетъ.

Линге весь дрожалъ отъ восторга надъ этой находкой, — золотая яма грязи откроется теперь. Бумаги задрожали въ его рукахъ. Съ правдой въ рукахъ пойдетъ онъ на малыхъ и на великихъ, на каждаго, кто бы онъ ни былъ, разъ онъ позоритъ законъ и общество! Онъ не могъ достаточно нарадоваться, что никто не предупредилъ его, никто не перехватилъ у него этого человѣка. Пойди крестьянинъ къ редактору «Норвежца», — тотъ, по глупости, которую онъ выдавалъ за честность, далъ бы знать полиціи и испортилъ бы этимъ все дѣло. Это просто счастье, что крестьянинъ обладалъ все-таки нѣкоторой хитростью и выбиралъ людей. Какую сенсацію произведетъ его извѣстіе, какой крикъ подымется въ клерикальномъ лагерѣ.

Этимъ самымъ онъ подыметъ престижъ «Новостей», какъ единственной газеты, которую стоитъ читать.

Линге обѣщаетъ крестьянину приняться всѣми силами за его дѣло. Виновникъ лишится мѣста; онъ не останется и дня послѣ такого открытія.

Но крестьянинъ продолжаетъ сидѣть на своемъ мѣстѣ и виду не показываетъ, что собирается уходить. Линге увѣряетъ его еще разъ, что за это дѣло хорошо примутся, но крестьянинъ смотритъ на него и говоритъ… гм… что… онъ, вѣдь, не пошелъ съ этими показаніями прямо въ полицію…

— Нѣтъ, нѣтъ, это совсѣмъ и не нужно; дѣло будетъ обнаружено; въ лучшія руки оно не могло попасть.

— Да, но вѣдь… гм… вѣдь это извѣстіе онъ принесъ… не совсѣмъ ужъ… даромъ. Что?

— Даромъ! Что онъ хочетъ этимъ сказать? Онъ хочетъ получить вознагражденіе за…

— Да, маленькое вознагражденіе… да, если вы хотите это такъ называть. Путь очень далекій, пароходъ и желѣзная дорога тоже, вѣдь, стоятъ чего-нибудь…

Редакторъ Линге пристально посмотрѣлъ на этого человѣка.

Норвежскій крестьянинъ, коренной крестьянинъ выдаетъ свою собственную дочь за деньги! Его лобъ опять омрачился, и онъ готовъ былъ указать крестьянину на дверь, но сейчасъ же одумался: крестьянинъ былъ пройдоха, онъ разсчиталъ всю эту исторію и могъ бы обойти «Новости» и сообщить свою тайну въ полицейское бюро. И если на другой день дѣло будетъ напечатано въ «Новостяхъ», то это уже не будетъ открытіемъ въ буквальномъ смыслѣ этого слова, — полиція сегодня уже будетъ имѣть всѣ показанія; это тоже не будетъ бомбой или молніей съ яснаго неба.

Линге задумался.

— Сколько же вы хотите за это сообщеніе о вашей дочери? — спрашиваетъ онъ. Злоба Линге всегда насторожѣ, всегда наготовѣ, — вотъ почему онъ сказалъ: «сообщеніе о вашей дочери».

Но крестьянинъ хочетъ, чтобъ ему хорошо заплатили, онъ требуетъ круглую сумму, сотни: ясно, что онъ хотѣлъ получить не только деньга для путешествія, но и грязныя кровныя деньги за тайну.

Злость на этого негодяя опять закипаетъ въ душѣ Линге, но одъ вторично сдерживается. Ни за какія деньги онъ не хотѣлъ выпустить этого дѣла изъ рукъ. Оно должно быть въ «Новостяхъ» и возбудить не только шумъ и возмущеніе, но и удивленіе. Онъ еще разъ мысленно обдумываетъ все это. Положеніе дѣла было ясно, все было начистоту, никакой ошибки не могло быть. Донесеніе лежало передъ нимъ, и, кромѣ того, въ этомъ сознался самъ ребенокъ. Къ томуже еще послѣднее доказательство — доносчикомъ былъ самъ отецъ.

Линге предлагаетъ цѣну.

Но крестьянинъ качаетъ головой. Дѣло въ томъ, что онъ долженъ подѣлиться съ тѣмъ другимъ свидѣтелемъ, котораго онъ взялъ съ собой второй разъ. — Нѣтъ… никакъ нельзя было по другому… ему нужна вся сумма.

Линге былъ такъ противенъ этотъ отецъ, что онъ прибавляетъ къ своей цѣнѣ еще сто кронъ, только бы отъ него отдѣлаться; но крестьянинъ, увидѣвшій, что редакторъ у него въ рукахъ, не хочетъ уступить ни одной кроны съ той суммы, которую онъ назначилъ. Потому что вѣдь кромѣ всего еще ему придется… гм… на немъ будетъ отзываться въ общинѣ, что у него такой ребенокъ; ему не легко придется, у него обязанности, долги, и по правдѣ сказать… гм… онъ не рѣшился бы на это сообщеніе, если бъ получилъ меньше, чѣмъ требовалъ.

Наконецъ, Линге согласился. Съ глубокимъ презрѣніемъ заплатилъ онъ деньги. Онъ самъ пошелъ къ кассиру и потребовалъ эту сумму на свое собственное имя, чтобы это дѣло не было обнаружено.

Линге сидитъ въ своемъ бюро, и въ рукахъ у него бумаги, — неопровержимыя доказательства.

Всѣ эти три дня, съ тѣхъ поръ, какъ у него былъ крестьянинъ, онъ употребилъ на разслѣдованіе этого дѣла. Онъ послалъ Лепорелло, своего повѣреннаго, въ тѣ мѣста, гдѣ былъ совершенъ этотъ поступокъ, и Лепорелло вернулся съ подтвержденіемъ всего.

Теперь должна разорваться бомба,

Люди входятъ и выходятъ изъ бюро, — дверь ни на одну минуту не остается въ покоѣ. Редакторъ въ превосходномъ настроеніи духа.

Помимо предвкушенія громкаго скандала, наполняющаго его душу радостью, сегодня вечеромъ у него будетъ одна встрѣча, и это обстоятельство очень важно для него. Онъ шутитъ, отправляетъ статьи и телеграммы съ улыбкой на лицѣ и весело отдаетъ приказанія въ бюро.

Изслѣдованія этого дѣла были такъ удачны, что онъ хотѣлъ отблагодарить Лепорелло маленькимъ денежнымъ вознагражденіемъ помимо того, что онъ получалъ обыкновенно, — настолько былъ благодаренъ редакторъ за хорошую работу.

— Благодарю васъ, — сказалъ онъ и протянулъ Лепорелло руку. Но такъ какъ тутъ были посторонніе, то оба поняли другъ друга безъ дальнѣйшихъ словъ.

Кромѣ того, онъ хочетъ попросить Лепорелло еще объ одной услугѣ. Онъ получилъ сегодня публикацію отъ одной очень бѣдной прачки въ Гаммерсборгѣ, воззваніе о помощи.

Боже мой, она приложила даже сорокъ пять ёръ, чтобы это было одинъ разъ напечатано. Развѣ это не трогательно! Онъ радъ, что письмо попало къ нему въ бюро, а не въ экспедицію; теперь бѣдная женщина можетъ получить обратно свои хеллеры. Если человѣкъ принадлежитъ къ «лѣвой», — это еще не значитъ, что онъ кровопійца. Женщина не поняла назначенія «Новостей». Онъ хочетъ просить Лепорелло отнести ей эти деньги, эту пока временную помощь; позже онъ откроетъ подписку. Это было удачно сказано: нѣсколько посѣтителей, бывшихъ въ бюро, приняли въ этомъ участіе.

У него чуть было не выступили на глазахъ слезы, онъ былъ тронутъ и преисполненъ любви къ несчастной женщинѣ изъ Гаммерсборга…

Вечеромъ онъ не отправился изъ бюро домой. У него было столько дѣла, ему вездѣ нужно было быть, ничего онъ не долженъ былъ пропускать, а сегодня было большое собраніе въ кружкѣ рабочихъ.

Онъ собственноручно передалъ фактору статью о скандалѣ, сказалъ секретарю, куда онъ уходитъ, и оставилъ бюро. Онъ чувствовалъ себя молодымъ, шелъ легкой походкой, и шляпа его, какъ всегда, была надѣта немного на бокъ.

IV.

Большая зала рабочаго клуба была всябиткомъ набита. Дебаты были уже въ полномъ разгарѣ. Консерваторъ изъ «правой» забрался на каѳедру и старался сказать что-то, но его часто перебивали.

Войдя, Линге постоялъ немного внизу у двери и окинулъ взглядомъ все собраніе, ища кого-то. Онъ скоро нашелъ то, что ему было нужно, и началъ пробираться черезъ залу. Онъ кланялся направо и налѣво: всѣ знали его и отступали, чтобы дать дорогу. На противоположной сторонѣ онъ остановился и низко поклонился молодой дамѣ съ свѣтлыми волосами и темными глазами.

Она подвинулась на скамейкѣ, и онъ сѣлъ около нея.

Эта дама была фру Дагни Ганзенъ, урожденная Киландъ. Она пріѣхала изъ одного приморскаго города и вотъ уже годъ живетъ въ Христіаніи; ея мужъ, морякъ-лейтенантъ, былъ въ плаваніи. У нея были густые свѣтлые волосы, которые она носила завязанными въ узелъ; на ней былъ роскошный туалетъ.

— Здравствуйте, — сказала она, — вы пришли очень поздно!

— Да, нужно вѣдь обо всемъ позаботиться, — отвѣчалъ онъ. Но теперь онъ не былъ больше въ состояніи умалчивать о своей тайнѣ, и онъ продолжалъ: — Но иногда получаешь за это награду. Вотъ какъ разъ въ данную минуту я собираюсь уничтожить одно должностное лицо, очень извѣстное въ странѣ, Ларса Офтедаль.

— Уничтожить, кого?

— Успокойтесь, не вашего отца, — сказалъ онъ, смѣясь.

Она тоже разсмѣялась и показала свои немного попорченные зубы за красными губами.

— Что же сдѣлалъ онъ?

— Хм… да, — отвѣтилъ онъ: — тяжелый грѣхъ, смертный грѣхъ, ха-ха-ха!

— Боже мой, сколько на свѣтѣ зла!

Она опустила глаза и замолчала. Этотъ скандалъ не представлялъ для нея ничего интереснаго. Весь день она была разстроена, а теперь еще больше. Если бы она не была среди такого большого собранія, гдѣ, не переставая, раздавался съ каѳедры голосъ оратора, она закрыла бы лицо руіами и горько заплакала. Въ продолженіе послѣдшхъ лѣтъ фру Дагни не могла слышать о скандлѣ, не вздрогнувъ: и у нея вѣдь была своя исторя, своя ошибка въ жизни. Это не былъ какой-нибудь тяжелый грѣхъ, она это сама сознавала, но все-таки, она была очень грѣшна, ахъ, какъ грѣшна!

Фру Дагни мучили какія-то мрачныя мысли съ тѣхъ поръ, какъ она познакомилась съ молодымъ иностранцемъ, настоящимъ искателемъ приключеній, по имени Іоганъ Нагель. Невзрачный на видъ, онъ въ прошломъ году появился на ея пути и смутилъ ее. Знакомство не кончилось низкимъ поклоимъ и нѣжнымъ «прости»: дикій человѣкъ бросился въ море, и, не говоря ни слова, положилъ всему конецъ. Такимъ образомъ, онъ оставилъ ее съ тяжелой отвѣтственностью на душѣ; результатомъ этого было то, что ей пришлось сейчасъ же оставить городъ и переѣхать въ Христіанію.

Кромѣ того, раньше у нея была еще исторія: одинъ несчастный теологъ такъ сильно влюбился въ нее, что… но это было комично и смѣшно, она вовсе и вспоминать объ этомъ не хочетъ.

Другое дѣло съ Нагелемъ, который чуть было не довелъ ее до паденія. Когда она видѣла его въ послѣдній разъ, судьба ея была на волоскѣ, — еще одно слово, еще полупросьба съ его стороны, и она, не обращая вниманія ни на что, бросилась бы ему на шею. Но онъ не высказалъ этой полупросьбы, онъ не посмѣлъ. Причиною была она сама: она такъ часто жестоко отказывала ему.

Конечно, это была ея вина! Никто не зналъ, что тяготѣетъ надъ нею; часто она хохотала, болтая и кокетничала больше всѣхъ, а потомъ вдругъ сразу становилась серьезной и тихой. Это была и привычка.

А вотъ теперь еще эта исторія. Она знала, въ чемъ было дѣло, предчувствовала это, и это не настраивало ее весело. Постоянно что-нибудь было не такъ, постоянно кто-нибудь сворачивалъ съ пути. Почему все, что касается людей, не идетъ такъ, чтобы люди были счастливы?

Линге увидѣлъ, что онъ ее разстроилъ, — настолько онъ ее зналъ; вотъ почему онъ ліхо сказалъ:

— Хотите, я пойду въ типографію и возьму обратно эту статью?

Она посмотрѣла на него удивленно. Ей никогда и въ голову не приходило жалѣть виновника. Вовсе не его участь мучила ее. Она сказала: — Думаете ли вы о томъ, что говорите?

— Разумѣется.

— Нѣтъ, но какъ вы можете задавать такой вопросъ? Развѣ онъ не виноватъ?

— Да, но чтобъ угодить вамъ, знаете…

— Ахъ, — сказала она и разсмѣялась, — что вы дурачите меня!

Тѣмъ не менѣе его предложеніе привело ее въ хорошее настроеніе. Онъ былъ въ состояніи сдѣлать то, о чемъ говорилъ, и она искренно поблагодарила его за это.

— Я не понимаю только, какимъ образомъ вы все это узнаете, какъ вы шпіоните за людьми? Вы безподобны, Линге!

Это «вы безподобны, Линге» проникло въ его сердце и сдѣлало его счастливымъ. Собственно говоря, очень рѣдко вѣдь бываетъ, что признаютъ человѣка такъ непосредственно — какія бы заслуги за нимъ ни были. И онъ отвѣтилъ съ благодарностью шуткой:

— Мы вездѣ разставили свои сѣти и не лѣнились. Вѣдь на то и пресса и правительственная власть.

И онъ самъ улыбался своимъ словамъ. Консерваторъ кончилъ рѣчь, и предсѣдатель крикнулъ:

— Слово принадлежитъ господину Бондезену.

И радикалъ Андрей Бондезенъ встаетъ тамъ, внизу, среди залы, и торопливо пробирается къ каѳедрѣ. Онъ сидѣлъ около сестры Илэна и дѣлалъ замѣтки; онъ намѣревался возражать предшествующему оратору. Онъ самъ былъ радикаломъ и современнымъ человѣкомъ, и хотѣлъ указать этому человѣку надлежащее мѣсто въ его ямѣ, въ темной реакціонной партіи, въ которей онъ выросъ; вѣдь онъ не принадлежалъ къ этой партіи.

Бондезенъ и раньше не разъ стоялъ на этой каѳедрѣ и нѣсколько разъ говорилъ отсюда.

— Да, милостивые государи и милостивыя государыни. Онъ осмѣливается расчитывать, на короткое время, на вниманіе слушателей, — дѣло идетъ о двухъ-трехъ вопросахъ, которые онъ намѣтилъ себѣ. Вотъ сейчасъ, передъ этимъ, здѣсь стоялъ человѣкъ, — онъ теперь тамъ усѣлся на свои лавры (смѣхъ) и хочетъ убѣдить людей, современныхъ людей, что лѣвая ведетъ страну къ погибели.

Не правда ли, можно дойти до отчаянія, слушая такія рѣчи о наиболѣе многочисленной политической партіи въ Норвегіи!

Можно принадлежать къ лѣвой, можно быть радикаломъ, но это еще не значитъ — быть анархистомъ, чудовищемъ.

Если страна пришла въ упадокъ, это случилось съ тѣхъ поръ, какъ правительство такъ скандально перешло къ правой, — а правительство сдѣлало все это. (Одобреніе.) Какова программа лѣвыхъ? Жюри, всеобщая демократизація, право голоса для взрослыхъ мужчинъ и женщинъ, бережливость въ государственномъ хозяйствѣ, одни только гуманныя учрежденія, современныя идеи. И вотъ, вдругъ является кто-то и разсказываетъ, что страну ведутъ къ упадку! Дѣйствительно, программу можно считать радикальной, — она въ дѣйствительности такова, — но всякія другія огульныя обвиненія онъ отклоняетъ.

Тутъ опять поднимается консерваторъ и говоритъ:

— Вотъ именно я и имѣлъ въ виду, что радикализмъ лѣвой ведетъ страну къ упадку!

Предсѣдатель перебиваетъ:

— Слово принадлежитъ господину Бондезену.

Но тутъ вмѣшивается осторожный либералъ.

— Мы не согласны съ заявленіемъ гесподина Бондезена о радикальной лѣвой. Господинъ Бондезенъ радикалъ и говоритъ съ своей личной точки зрѣнія, а не отъ лица лѣвой.

Предсѣдатель кричитъ громко:

— Слово принадлежитъ господину Бондезену.

Бондезенъ не имѣетъ ничего противъ того, что онъ — единственный радикалъ въ залѣ. Бывало, что и прежде онъ оставался одинъ, а въ данную минуту онъ чувствовалъ себя достаточно сильнымъ. Продолжая свою прерванную рѣчь, онъ сталъ говорить еще громче, чтобы показать, какъ мало онъ боится своихъ противниковъ.

— Правая видитъ заблужденія и ошибки на каждомъ шагу, бѣду въ каждомъ успѣхѣ, — ужасно не понимать такъ свое время. Эти господа тоже вѣдь умѣютъ лежать лишь въ тихой водѣ, но и они когда-то слушались своего времени, и они когда-то были въ модѣ, пятьдесятъ лѣтъ тому назадъ. (Смѣхъ.) Но теперь они потеряли всякое пониманіе своего времени, — демократическаго свободнаго времени. Нельзя за это бросать въ нихъ каменьями, нужно имѣть снисхожденіе къ этимъ немногимъ, оставшимся гдѣ-то позади, въ то время, какъ весь остальной міръ стремится впередъ. Косвенно, можетъ быть, и эти немногіе приносятъ свою пользу: своимъ противодѣйствіемъ они способствуютъ тому, что мы, остальные, удваиваемъ силу своихъ порывовъ впередъ. (Знаки одобренія.) Но они не должны совращать людей съ пути свободы; въ каждомъ пунктѣ они будутъ противорѣчить, въ каждомъ вопросѣ они будутъ сбивать съ позиціи.

— Всѣмъ, всѣмъ совершенно ясно, что правая — это кучка людей, приговоренная къ тому, чтобы быть побѣжденной лѣвой. Лѣвая же — это стражи прогресса, работники культуры.

Черезъ короткіе промежутки Бондезенъ слышалъ частыя одобренія, потому что, несмотря на свой сильный радикализмъ, онъ все-таки очень хорошо зналъ свое дѣло. Сестры Илэнъ были въ восторгѣ, онѣ сидѣли, блѣдныя отъ волненія, и не могли никакъ повѣрить, что ихъ другъ могъ такъ хорошо говорить; онѣ знали, что онъ никогда ничего не читалъ, никогда не работалъ.

Какая голова, какой талантъ!

Все, что онъ говорилъ, его мысли, его слова, такъ легко было понять, онѣ трогали каждаго и никого не ставили втупикъ, это были самыя доступныя либеральныя истины, почерпнутыя изъ стортинга, изъ разныхъ собраній и газетъ. Онъ говорилъ, дѣлая рѣзкія движенія, голосъ его былъ полонъ вѣры и вдохновенія, — его пріятно было слушать. Прямо учишься, слушая этого радикальнаго человѣка, который говоритъ такъ смѣло. Вотъ какой должна быть вся молодежь Норвегіи.

Ораторъ просматриваетъ свои замѣтки, ему остается сказать еще нѣсколько словъ. Онъ долго и задумчиво крутитъ свои красивые усы. Какъ утомительно все-таки говорить такъ долго стоя! Его уважаемый противникь воспользовался случаемъ, чтобъ подтрунить надъ жалкимъ положеніемъ правительства; за это онъ хочетъ поблагодарить своего достоуважаемаго противника — въ этомъ пунктѣ они оба согласны, потому что онъ очень далекъ отъ того, чтобы защищать правительство, — наоборотъ, онъ всѣми силами старается его низвергнуть. Но онъ хочетъ спросить своего достоуважаемаго противника, что же общаго между бѣдственнымъ положеніемъ страны и лѣвой?

— Вѣдь, кажется, ясно всѣмъ, что лѣвая не согласна со взглядами правительства, въ особенности, со взглядами министра Іоганна Свердрупа, этого человѣка, бывшаго когда-то большимъ талантомъ, но теперь идущаго къ закату.

Правительство измѣнило, продало себя, или, можетъ быть, оно спало. (Знаки одобренія.)

Пора, наконецъ, снять съ лѣвой отвѣтственность за жалкое положеніе правительства! Именно лѣвая всѣми силами содѣйствуетъ низверженію правительства, и совершенно напрасно ожидаютъ, что она перестанетъ это дѣлать; такъ называемая либеральная партія черезчуръ ужъ много оскорбляла принципы прогресса и демократіи. Заключительными словами оратора къ собранію будетъ горячій призывъ подняться, подняться противъ этой кучки «измѣнническихъ душъ» въ Норвегіи и законными средствами низвергнуть ихъ.

Бондезенъ сошелъ съ каѳедры подъ долго несмолкавшія рукоплесканія.

Нѣтъ, Шарлотта и Софи никогда бы не повѣрили, что въ его словахъ заключается столько силы.

Эти «измѣнническія души», — какъ своеобразно это звучало!

Ноздри Шарлотты трепетали, и она тяжело дышала, слѣдя за нимъ взглядомъ.

Когда онъ вернулся къ ней, она радостно кивнула ему и съ улыбкой посмотрѣла на него. Бондезенъ тоже улыбался.

Онъ говорилъ цѣлыхъ четверть часа и былъ еще разгоряченъ. Онъ провелъ нѣсколько разъ платкомъ по лбу. Но вотъ опять раздается голосъ предсѣдателя:

— Слово принадлежитъ господину Карлсену.

Господинъ Карлсенъ поднимается и говоритъ лишь нѣсколько словъ. Онъ хочетъ взять свои слова обратно относительно лѣвой, какъ радикальной; но такъ какъ господинъ Бондезенъ въ заключеніе своей превосходной рѣчи не высказалъ ничего, съ чѣмъ не была бы согласна лѣвая, то ему остается только высказать свою благодарность господину Бондезену.

Господинъ Карлсенъ садится.

— Теперь слово принадлежитъ господину Хой… Хой…

— Слово, по всей вѣроятности, принадлежитъ мнѣ, — говоритъ какой-то человѣкъ и поднимается около каѳедры. — Хойбро, — прибавляетъ онъ.

Бондезенъ прекрасно зналъ, почему этотъ медвѣдь Лео Хойбро хочетъ говорить. Онъ сидѣлъ около каѳедры и все время въ продолженіе рѣчи Бондезена смѣялся; онъ хотѣлъ отомстить ему за то, что ему повезло, онъ хотѣлъ блеснуть и затмить его въ присутствіи Шарлотты. Да, онъ это зналъ. Маленькій успѣхъ Бондезена не давалъ Хойбро покоя.

Хейбро никто не зналъ, — предсѣдатель не могъ даже разобрать его фамиліи, и когда онъ поднялся, всѣ въ залѣ начали выказывать нетерпѣніе. Предсѣдатель вынулъ часы и сказалъ, что теперь онъ будетъ давать для рѣчи только десять минутъ. Этого требовало собраніе.

Дагни, долго молчавшая, шепнула Линге

— Боже мой, какой онъ черный! Посмотрите, какъ блестятъ его волосы!

— Я его не знаю, — отвѣтилъ равнодушно Линге.

Хойбро началъ говорить со своего мѣста, не всходя на каѳедру. Его голосъ былъ глухой, замогильный, говорилъ онъ медленно и такъ неясно выражался, что часто было трудно понять, что онъ хочетъ сказать.; онъ самъ извинялся — онъ не привыкъ говоризъ передъ публикой.

Совсѣмъ лишнее ограничивать его время, — ему, вѣроятно, не понадобится и десяти минутъ. У него только одна просьба ко всѣмъ строгимъ людямъ, просьба быть снисходительными ко всѣмъ тѣмъ несчастнымъ, которые не принадлежатъ ни къ какой партіи; къ тѣмъ безпріютнымъ душамъ, радикаламъ, которыхъ не можетъ принять къ себѣ ни правая, ни лѣвая. Сколько головъ, столько и умовъ, — одни шли быстро, другіе медленно; были такіе, которые вѣрили въ либеральную политику и республику и считали это самымъ радикальнымъ въ мірѣ въ то время, какъ другіе уже пережили эти вопросы и теперь были далеко отъ нихъ.

Человѣческая душа съ трудомъ укладывается въ разныя числовыя величины: она состоитъ изъ нюансовъ, изъ противорѣчій, изъ сотни извилинъ, и чѣмъ современнѣе душа, тѣмъ больше въ ней оттѣнковъ.

Но такая душа съ трудомъ можетъ найти постоянное мѣсто въ какой-нибудь партіи. То, чему учили и во что вѣрили эти партіи, давно уже пережито этими одинокими душами.

Онѣ — блуждающія кометы; онѣ шли своимъ путемъ и оставляли позади всѣхъ другихъ. И вотъ за нихъ-то онъ ратуетъ; вообще, это были люди съ волей, сильные люди. У нихъ была одна цѣль — счастье, какъ можно больше счастья, и одно средство: честность, абсолютная неподкупность и презрѣніе къ личнымъ выгодамъ.

Они боролись на жизнь и на смерть за свою вѣру; изъ-за нея они способны были сломать себѣ шею, но не могли вѣрить въ непоколебимыя политическія формы, — вотъ почему они не могли принадлежать ни къ какой партіи; но они вѣрили въ благородство души, въ благородство натуры. Ихъ слова были жестоки и суровы, ихъ оружіе очень опасно. Но они были чисты сердцемъ.

Ему кажется, онъ видѣлъ, — въ политическихъ партіяхъ души людей темны, — вотъ почему онъ хочетъ сдѣлать маленькое предостереженіе лѣвой, которая, разумѣется, ближе всѣхъ ему, чтобы она неполагалась на людей, лишенныхъ благородства души. Нужно остерегаться, осматриваться, выбирать…

Таково было содержаніе его лепета. Было еще очень корректно со стороны собранія, что ему не свистали. Никогда еще въ этой залѣ не говорили такъ слабо, а между тѣмъ здѣсь не одинъ бѣдный парень высказывалъ свои мысли. Хойбро, дѣйствительно, не везло; онъ стоялъ, неподвижно вытянувшись, дѣлалъ длинныя паузы, бормоталъ въ это время что-то про себя и шевелилъ губами, заикался, запинался, останавливался, и его рѣчь была полна смущенія и повтореній. Никто не понималъ его. Несмотря на это, у него была потребность высказать эти мысли, шепнуть это скромное предупрежденіе, тяготѣвшее у него на душѣ. Видно было, что онъ вкладывалъ всю душу не только въ каждое сбивчивое предложеніе, но даже и въ паузы.

Бондезенъ, бывшій въ началѣ къ нему снисходительнымъ, потому что онъ такъ плохо справлялся со своимъ дѣломъ, сдѣлался теперь въ высшей степени нетерпѣливъ. Въ отрывочныхъ словахъ Хойбро онъ почувствовалъ то тутъ, то тамъ уколъ, и это его, дѣйствительно, глубоко оскорбляло. У него хотятъ отнять даже его радикализмъ. Онъ былъ оскорбленъ и крикнулъ:

— Къ дѣлу! къ дѣлу!

Къ нему присоединилось все собраніе, и всѣ кричали:

— Къ дѣлу!

Казалосъ, нуженъ былъ именно этотъ перерывъ, это маленькое противорѣчіе, чтобъ разгорячить Лео Хойбро.

Онъ насторожилъ уши. Онъ узналъ этотъ голосъ, зналъ, откуда онъ идетъ, онъ улыбнулся неудовольствію, которое онъ вызвалъ, и бросилъ своимъ глухимъ голосомъ нѣсколько фразъ: онѣ были какъ искры, какъ молніи. Прежде всего, онъ хочетъ сдѣлать маленькое замѣчаніе о господинѣ Бендезенѣ, какъ о радикалѣ.

— Радикализмъ господина Бондезена очень великъ, онъ намъ объ этомъ самъ заявилъ, но онъ хочетъ сказать, что собраніе не должно преувеличивать его значенія.

Не нужно его бояться, потому что, если бы господину Бондезену пришло въ голову въ одинъ прекрасный день предложить радикаламъ свой радикализмъ, тѣ отвѣтили бы ему: — Да, мы когда-то занимались этимъ вопросомъ, но, впрочемъ, это было очень давно, это было еще тогда, когда мы конфирмировались…

Бондезенъ не могъ больше сдерживаться. Онъ вскочилъ и крикнулъ:

— Я знаю… я знаю этого человѣка, эту блуждающую комету; я не знаю, можетъ ли онъ вообще говорить о какихъ-нибудь политическихъ вопросахъ, но въ политикѣ Норвегіи онъ такъ же много смыслитъ, какъ любой ребенокъ. Онъ не читаеть даже «Новостей»! (Смѣхъ.) Онъ говоритъ, что «Новости» надоѣли ему, и онъ потерялъ къ нимъ всякій интересъ. (Взрывъ смѣха.)

Хойбро улыбается и продолжаетъ: — Тѣмъ не менѣе пусть ему разрѣшатъ разобрать еще одну мысль, высказанную сегодня…

Предсѣдатель вмѣшивается:

— У васъ больше нѣтъ времени.

Хойбро оборачивается къ каѳедрѣ и говоритъ почти умоляющимъ голосомъ:

— Еще только пять минутъ, а то мое введеніе будетъ совершенно непонятно.

— Только всего пять минутъ!

Но предсѣдатель требуетъ, чтобы уважалось его рѣшеніе насчетъ ограниченія времени, и Хойбро принужденъ былъ сѣсть.

— Какъ жалко! — сказала фру Дагни, — онъ только что началъ.

Она, можетъ быть, была единственной во всей залѣ, которая слѣдила за нимъ, даже во время его плохой рѣчи.

Въ этомъ человѣкѣ было что-то, что производило на нее впечатлѣніе, — звукъ его голоса, его своеобразный взглядъ на вещи, образъ блуждающей кометы; это былъ какъ бы слабый отзвукъ голоса Іотана Нагеля; и передъ ней вставали воспоминанія.

Она пожала плечами и зѣвнула. Когда начался шумъ и крики въ залѣ, она сказала:

— Не уйти ли намъ? Будьте такъ любезны, проводите меня домой.

Линге сейчасъ же поднялся и помогъ ей надѣть накидку.

Для него это будетъ громадное удовольствіе, ничего другого онъ и не хочетъ! И онъ шутилъ и острилъ, заставляя ее смѣяться, когда они спускались по лѣстницѣ и вышли на улицу.

— Не пустить ли мнѣ замѣтку насчетъ этого человѣка съ его блуждающей кометой?

— Ахъ нѣтъ, — сказала она, — оставьте его въ покоѣ. Ну, въ чемъ же ваша исторія? Разскажите мнѣ, что такое вышло?

Но Линге всегда знаетъ, что дѣлаетъ; никто не можетъ его поймать, онъ никогда не скажетъ лишняго. Всего нѣсколько словъ о самомъ фактѣ, а остальное неизвѣстно. Между тѣмъ, они дошли до желѣзнодорожной площади, гдѣ сѣли въ экипажъ и поѣхали въ Драмменевененъ, на глазахъ у всѣхъ, при яркомъ освѣщеніи газа.

V.

Нѣсколько дней подъ-рядъ Христіанія только и говорила, что о скандалѣ.

Въ первое утро, когда разорвалась бомба, казалось, что городъ зашатался. Каждому невольно приходило въ голову — кому отецъ, кому дочь. Даже такое вліятельное лицо, чье имя было извѣстно всей странѣ, такъ позорно низвергнуто!

Линге былъ увѣренъ въ своемъ дѣлѣ, онъ не обращалъ вниманія ни на крики, ни на угрозы, — его твердость была непоколебима.

Онъ постоянно упоминалъ объ этомъ дѣлѣ, повторялъ свои обвиненія въ рѣзкой формѣ, а когда первое впечатлѣніе ослабло, онъ позаботился о томъ, чтобы разными маленькими дополненіями, подробностями, поддержать интересъ къ его доносу, и постарался вполнѣ исчерпать все это дѣло; онъ самъ заботился о томъ, чтобы ему противорѣчили, печаталъ гнѣвныя анонимныя письма, которыя онъ получалъ отъ приверженцевъ обвиняемаго, и заинтересовалъ весь городъ своимъ открытіемъ.

Пришлось сдаться; не стоило и пробовать уйти какъ-нибудь отъ этого редактора. Всѣ, даже его самые ярые противники, преклонялись передъ нимъ и сознавались, что дѣйствительно ему самъ чортъ не братъ.

Наконецъ-то Линге торжествовалъ въ большомъ дѣлѣ!

Благодаря сенсаціи онъ пріобрѣлъ довольно много новыхъ подписчиковъ. Люди, жизнь которыхъ была достаточно безупречна, читали его газету ради занимательности и съ любопытствомъ слѣдили за скандальной исторіей, а тѣ, у кого былъ какой-нибудь тайный грѣхъ на душѣ, лихорадочно проглатывали «Новости», съ бьющимся сердцемъ и со страхомъ, что очередь скоро дойдетъ и до нихъ.

Ну, теперь нужно только не останавливаться, продолжать въ томъ же духѣ, нужно, какъ говорятъ билліардные игроки, не терять удара.

Линге не изъ такихъ, которые скоро успокаиваются. Эта исторія была его первымъ настоящимъ большимъ ударомъ; но онъ еще не всюду проникъ не въ каждый домъ, не въ каждое сердце. Передъ нимъ постоянно стояла эта мысль.

Онъ говорилъ и надѣялся, что скандалъ произведетъ еще больше шуму. Собственно говоря, списки не показывали массоваго наплыва подписчиковъ, — они не появлялись цѣлыми группами; были даже единичныя личности, отказавшіяся отъ газеты именно изъ-за скандала. Ну, какъ понимать такихъ людей?!

Онъ привелъ въ газетѣ лишь одну единственную новость, — и вдругъ отказывались ее читать. Ну, во всякомъ случаѣ, онъ достигъ того, что одно время былъ у всѣхъ на языкѣ, а это ужъ само по себѣ было очень цѣнно.

Онъ былъ далекъ отъ того, чтобы чувствовать себя утомленнымъ, наоборотъ, онъ воспрянулъ духомъ; онъ смѣялся, когда вспоминалъ, какъ долго полиція и власти боялись вмѣшаться въ это дѣло, и какъ онъ, въ концѣ концовъ, все-таки заставилъ ихъ поступить такъ, какъ онъ хотѣлъ. И виновникъ былъ самымъ блестящимъ образомъ смѣщенъ.

Линге не сдѣлался высокомѣрнымъ послѣ этой побѣды; напротивъ, успѣхъ сдѣлалъ его очень обходительнымъ, гуманнымъ и добрымъ, онъ безъ всякой выгоды для себя помогалъ многимъ бѣднымъ и даже сталъ писать не такъ рѣзко. Но съ правительствомъ онъ обращался по-прежнему; со всей безпощадностью своего пера онъ геройски защищалъ своихъ и принципы лѣвой; никто не могъ обвинить его въ низости.

Нѣкоторое время, вслѣдствіе его открытія, къ нему въ бюро приходило еще больше посѣтителей, чѣмъ прежде. Люди приходили выразить свое уваженіе, пожать ему руку, прибѣгали ко всякимъ предлогамъ, только чтобы увидѣть его; привѣтствовали его по телефону, прося извинить за безпокойство, и получали такимъ образомъ отъ него отвѣтъ. Всѣхъ онъ встрѣчалъ съ одинаковымъ радушіемъ. Въ городъ пріѣхалъ президентъ второй камеры — членъ королевской комиссіи, и сейчась же отправился къ Линге. Всѣми уважаемый президентъ, видный политикъ, очень вліятельный человѣкъ въ оппозиціи правительству, привѣтствуетъ редактора съ неподдѣльной искренностью, какъ друга, какъ знакомаго. Линге оказываетъ ему уваженіе, которое онъ заслуживаетъ, и слушаетъ его внимательно.

— Да, эта королевская комиссія, она черезчуръ нераціонально составлена, очень трудно ждать отъ нея какой-нибудь плодотворной работы: одинъ хочетъ одного, другой — другого. Если бы правительство хотѣло поправить свои отношенія съ лѣвой, оно могло бы это сдѣлать при выборахъ въ комиссію.

Линге на это возражаетъ:

— Правительство? Развѣ вы что-нибудь ждете отъ него?

— Нѣтъ, къ сожалѣнію, — говоритъ президентъ, — я ничего не жду и ни на что не надѣюсь, — я убѣжденъ, что оно должно пасть!

Линге, принявшій это за комплиментъ, отвѣчаетъ:

— Мы будемъ исполнять свой долгъ!

Когда президентъ собрался уходить, Линге вдругъ замѣтилъ, какой измученный и надломленный видъ у этого стараго борца за интересы лѣвой. Его фризовая куртка криво сидѣла у него на плечахъ, а по полоскамъ вдоль брюкъ было замѣтно, что онъ зажигалъ сѣрныя спички о свои панталоны. Въ дверяхъ онъ остановился и сказалъ, что собирается черезъ нѣсколько дней созвать собраніе, — онъ хочетъ сдѣлать докладъ въ политическомъ клубѣ и хочетъ попросить Линге о его содѣйствіи. Нужно, чтобы всѣ объ этомъ знали. Ему очень хотѣлось бы видѣть и самого Линге, онъ надѣется, что онъ придетъ.

— Само собою разумѣется, — отвѣчаетъ Линге. — Конечно, онъ приметъ участіе въ такомъ важномъ дѣлѣ, какъ докладъ президента одельстинга^[1]. До свиданья, до свиданья!

Потомъ онъ обернулся къ вошедшему Лепорелло и спросилъ его:

— Ну, что новенькаго? О чемъ говорятъ въ городѣ?

— Городъ говоритъ о статьѣ въ «Норвежцѣ» о положеніи нашихъ моряковъ, — сообщилъ Лепорелло.

— Эта статья обращаетъ на себя очень большое вниманіе, — гдѣ я сегодня ни былъ, вездѣ говорятъ объ этой статьѣ.

— Вотъ какъ? Правда?

Хотя они сейчасъ же перешли къ чему-то другому, Лепорелло очень хорошо видѣлъ, что мысли редактора гдѣ-то витаютъ; у него были какія-то собственныя соображенія на этотъ счетъ, и онъ что-то обдумывалъ.

— Вчера былъ очень веселый вечеръ въ Тиволи, — говоритъ Лепорелло, — я очень весело провелъ время.

— Я тоже, — возражаетъ Линге и встаетъ.

Онъ открываетъ дверь въ сосѣднее бюро и кричитъ секретарю:

— Послушайте, напишите что-нибудь насчетъ нашихъ моряковъ, скажите, что наши прежнія статьи о флотѣ произвели очень большуго сенсацію, даже такіе листки, какъ «Западная Почта», начинаютъ насъ поддерживать…

Хотя секретарь и привыкъ получать изъ бюро самыя странныя приказанія, тѣмъ не менѣе, на этотъ разъ онъ удивленна уставился на редактора.

— Да вѣдь у насъ не было такой статьи, — говоритъ онъ, — она напечатана въ «Норвежцѣ».

Линге нетерпѣливо хмурится и говоритъ:

— Какая наивность! Очень вѣроятно, что и у насъ была какая-нибудь замѣтка, какое-нибудь замѣчаніе объ этомъ. Не будутъ же люди справляться въ старыхъ газетахъ, было ли тамъ напечатано то или другое. Скажите, что наша статья о положеніи нашихъ моряковъ привлекла всеобщее вниманіе, и что это неудивительно и т. д. и т. д. Вы можете наполнить этимъ цѣлый столбецъ; но поторапливайтесь, чтобъ это вышло завтра же.

Редакторъ закрылъ дверь и исчезъ въ бюро. Лепорелло не очень много слышалъ отъ него сегодня: онъ былъ очень требователенъ, его занимали какія-то свои мысли, и онъ отвѣчалъ на все, что онъ ему говорилъ, односложнымъ «гмъ» и «да».

Въ сущности говоря, жизнь, которую Линге велъ, была очень утомительна: тутъ поневолѣ будутъ замаранныя руки, благодаря такой утомительной и грязной работѣ. Нужно было постоянно пробиваться, постоянно быти на чеку, а какая за все это награда? Его заслуги не признавались. Его живость исчезла, и ему показалось, что вся исторія не стоитъ такого огромнаго труда: вотъ сегодня, напримѣръ, прибѣжала эта прачка изъ Гаммерборга и жаловалась, что ея воззваніе о помощи не попало въ газету. — Не попало и не попало — это постоянная жалоба, не можетъ же все попадать! Женщина поблагодарила за деньги, которыя она получила, а потомъ начала плакать, что ей нечѣмъ жить, а воззваніе все еще не напечатано

Эта сцена была очень не во время; онъ не былъ въ настроеніи — нельзя же постоянно быть въ хорошемъ настроеніи духа; онъ далъ понять женщинѣ коротко и ясно, что у него у самого есть жена и дѣти, о которыхъ нужно заботиться; и кромѣ того, существуетъ пріютъ для бѣдныхъ, пусть она туда обратится. Развѣ онъ ей не помогъ ужъ разъ отъ всей души? Видитъ Богъ, онъ пожалѣлъ ее, хотя онъ не долженъ былъ этого дѣлать, принимая во вниманіе свою собственную семью. О воззваніи онъ совсѣмъ позабылъ. Нельзя же постоянно помнить весь міръ. Впрочемъ, онъ отложилъ ея объявленіе въ сторону, заботясь о ней же самой; если бы ея воззваніе было напечатано вмѣстѣ съ сенсанціонной статьей, то ни-одна душа не прочла бы его. Это объявленіе проглядѣли бы, какъ и всѣ другія въ этотъ день. Онъ сдѣлаетъ все, что возможно, и завтра же объявленіе будетъ напечатано.

Нѣтъ, ни у кого не было ни благодарности, ни пониманія, а въ особенности у этихъ необразованныхъ людей. А онъ въ продолженіе многихъ лѣтъ работалъ какъ рабъ; лучшія свои силы онъ отдалъ этимъ людямъ изъ народа. Они не стоили его труда, они всегда останутся такими же грубыми.

Какъ хорошо онъ чувствовалъ себя въ квартирѣ фру Дагни, гдѣ все такъ красиво и богато, гдѣ имѣешь дѣло съ образованными людьми, гдѣ цѣнятъ твои заслуги. Но онъ ни на одинъ шагъ не былъ къ ней ближе, чѣмъ въ первый разъ, когда онъ ее встрѣтилъ; она кокетничала съ нимъ, смутила его слабое сердце, положивъ свою бѣлую ручку на его руку; но ни на что большее онъ надѣяться не могъ, вѣдь никто, никто не былъ безупречнѣе этой молодой женщины изъ приморскаго города. Вотъ почему ему приходилось возвращаться къ своей перезрѣвшей актрисѣ, которую очень немногіе, вѣрнѣе никто, не ходилъ смотрѣть. Да, откровенно говоря, фру Л. была всегда у него подъ рукой, но эта женщина, которую прозвали камбалой за бѣлую кожу и жиръ, начинала ему невыносимо надоѣдать, а онъ не переносилъ никакого стѣсненія. Если онъ и не могъ произвести впечатлѣнія на фру Дагни, то, по крайней мѣрѣ, онъ наслаждался, глядя на нее, онъ испытывалъ блаженство отъ пожатія ея руки и отъ аромата ея комнатъ. На каждомъ шагу въ ея квартирѣ онъ наталкивался на что-нибудь красивое и нѣжное, постоянно слышалъ вѣжливый, изысканный разговоръ.

Совсѣмъ не такъ было у него дома. Политика и опять политика, жалкое положеніе правительства, королевская комиссія, воззванія бѣдныхъ и неблагодарность за его работу. Все насквозь было пропитано этимъ, и его артистическая душа страдала.

Ну, а какъ обстояли теперь дѣла президента одельстинга, самой большой силы въ партіи, послѣ паденія его свѣтлости? Мужикъ, человѣкъ безъ всякаго воспитанія, съ сѣрыми полосами на панталонахъ! Да зачѣмъ далеко ходить, — а крестьянинъ, продающій за деньги, за звонкій металлъ позоръ своей дочери? Это просто невѣроятно и переходитъ всякія границы. Ему пришлось торговаться съ негодяемъ!

И такъ было повсюду. Ни образованія, ни благородства — одна грубость, куда ни посмотришь. Но развѣ нельзя было бы этому помочь какъ-нибудь? Вѣдь что-нибудь долженъ же онъ сдѣлать! Его самой любимой мечтой было покорить сердца, подчинить себѣ страну. Не одинъ только сбродъ долженъ читать его газету и говорить о ней, онъ стремился къ болѣе высокому; никто еще не знаетъ, какія у него цѣли.

— Самое лучшее, если я уйду, — сказалъ Лепорелло, — господинъ редакторъ очень разсѣянъ сегодня.

— Нѣтъ, подождите минутку, мы пойдемъ вмѣстѣ; я сейчасъ готовъ.

И опять все было такъ, какъ и раньше: когда редакторъ и Лепорелло шли по улицѣ, ему кланялись, смотрѣли вслѣдъ, толкали другъ друга, чтобы обратить на него вниманіе. Но что это были за люди, оказывавшіе ему вниманіе! Ахъ, это все были люди середины, масса, толпа, но не было избранныхъ. Но все таки его настроеніе подымалось, къ нему вернулась его шутливость, и, тихо разговаривая, они гуляли по улицѣ. Нельзя быть задумчивымъ; люди должны видѣть, что его глаза ясны, что его голова попрежнему продолжаетъ работать. Онъ сдвинулъ немножко на бокъ шляпу.

Какой-то господинъ съ дамой проѣхали мимо нихъ на велосипедахъ. Линге чуть было не остановился, — дама на него пристально посмотрѣла, онъ видѣлъ, какъ промелькнула мимо него ея пышная фигура, и онъ спросилъ:

— Вы видѣли эту даму? Кто это?

Лепорелло, знавшій весь городъ, знаетъ, что это сестра Софи Илэнъ. Онъ отвѣтилъ коротко:

— Это фрёкэнъ Иленъ, Шарлотта Илэнъ.

Бѣдный Лепорелло, онъ не забылъ, какъ хитрая Софи провела его за носъ и представила цѣлому обществу съ сапогами въ обѣихъ рукахъ. Вотъ почему онъ отвѣчаетъ такимъ недовольнымъ голосомъ.

Но Линге хотѣлъ имѣть болѣе подробныя свѣдѣнія; онъ что-то вспомнилъ и опять спрашиваетъ:

— Илэнъ?

— Да.

Линге вспомнилъ, что гдѣ-то въ бумагахъ у него лежитъ рукопись, принесенная Илэномъ. Молодой человѣкъ въ сѣромъ костюмѣ, — онъ вдругъ ясно представилъ его себѣ.

— Не знаете ли вы, есть ли у этой Шарлотты братъ? — спрашиваетъ онъ.

— Да, у нея есть братъ, кандидатъ Илэнъ, — немного слабъ, немного глупъ, но въ общемъ превосходный человѣкъ.

Линге задумчиво смотритъ вслѣдъ обоимъ велосипедистамъ. Господина онъ узналъ: это радикалъ Бондезенъ изъ рабочаго кружка; но онъ не помнитъ, видѣлъ ли онъ гдѣ-нибудь даму. Какой страшный взглядъ она бросила ему, почти умоляющій. Онъ поразилъ его прямо въ сердце. И какая она элегантная въ своемъ новомъ синемъ платьѣ, немного короткомъ. Для Линге это было какимъ-то видѣніемъ, этотъ взглядъ молодой женщины мгновенно зажегъ его.

Вдругъ онъ повернулъ. Онъ говоритъ Лепорелло, что онъ что-то забылъ въ бюро, и уходитъ.

Илэнъ, это старое красивое имя заставляетъ его задуматься. Глаза бросили ему мимоходомъ взглядъ, онъ никакъ не могъ устоять противъ нихъ. Что, если онъ напечатаетъ эту маленькую статью о ягодахъ, подписанную самымъ громкимъ именемъ въ странѣ? Что скажутъ на это? Въ самомъ дѣлѣ, Илэнъ — въ «Новостяхъ»! Это дастъ ему извѣстность и не меньше подписчиковъ, даже чѣмъ самый скандалъ. Нужно быть осмотрительнымъ, добиваться повсюду доступа, а передъ именемъ Илэна никто не посмѣетъ поднять носъ. А какую радость онъ доставитъ этимъ его семьѣ! Нѣтъ, какъ только онъ вспомнитъ этотъ просящій взглядъ…

Линге идетъ въ редакцію и запираетъ дверь. Онъ начинаетъ рыться въ бумагахъ на столѣ и находитъ, наконецъ, статью о сортахъ ягодъ. Пробѣжавъ ее, онъ началъ искать что-то между журналами, находитъ какой-то иностранный журналъ, разрѣзаетъ его и просматриваетъ. Теперь все сложилось въ его головѣ, все готово, и онъ начинаетъ писать.

Завтра же должна быть напечатана статья Илэна, — давно пора, нельзя откладывать ни на одинъ день. Онъ можетъ вѣдь выпустить нѣсколько вещей изъ завтрашняго номера. Пришлось вычеркнуть объявленіе о докладѣ президента одельстинга и воззваніе прачки. Для всего въ газетѣ не хватитъ мѣста.

VI.

Илэны чутъ не лишились разсудка отъ радости, когда статья Фредрика была, наконецъ, напечатана. Они потеряли уже всякую надежду, самъ Фредрикъ безутѣшно качалъ головой и говорилъ, что его работа, по всей вѣроятности, брошена въ корзину съ бумагами, но мать никакъ не могла этого понять; если статья не напечатана, значитъ, она никуда не годится. И она начала работать, еще прилежнѣе, чѣмъ прежде. Теперь все представлялось ей въ болѣе мрачномъ свѣтѣ, чѣмъ раньше. Она не понимала, что сдѣлалось съ Шарлоттой въ послѣдніе мѣсяцы; она потеряла всякую охоту къ работѣ и ни о чемъ другомъ не думала, какъ только о своемъ синемъ платьѣ и ѣздѣ на велосипедѣ. А этотъ молодой человѣкъ, Бондезенъ, былъ постоянно вмѣстѣ съ нею. Ну пусть, хорошо, — Шарлотта, кажется, ему очень нравится; но, Боже мой, если молодой человѣкъ не хочетъ ни учиться, ни заниматься дѣломъ, то въ этомъ мало хорошаго. Правда, у него богатый отецъ, помѣщикъ, но сынъ не можетъ вѣчно на него разсчитывать.

Потомъ бѣдную женщину очень огорчало то, что ея квартирантъ, господинъ Хойбро, пришелъ къ ней однажды и отказался отъ угловой комнаты. Это было на другой день послѣ одного собранія, на которомъ присутствовала вся семья. Она всплеснула руками и спросила, почему онъ хочетъ бросить комнату? Можетъ быть, ему что-нибудь не нравится? Она постарается сдѣлать все возможное, чтобъ снова ему было хорошо. Когда Хойбро увидѣлъ, какъ неохотно она его отпускаетъ, онъ взялъ обратно свой отказъ, — съ грустью, съ покорностью. Онъ сказалъ, что ничего другого не хочетъ, какъ только остаться у нея, но что онъ предпочелъ бы быть немножко ближе къ банку, гдѣ онъ служилъ. Онъ остался; но можно было ожидать, что онъ опять повторитъ свой отказъ самымъ серьезнымъ образомъ; онъ приходилъ очень рѣдко къ нимъ въ квартиру, большей частью оставался у себя въ комнатѣ и былъ очень молчаливъ.

Теперь фру Илэнъ очень мрачно смотрѣла на будущее.

Она такъ много ждала отъ Фредрика, когда онъ окончилъ свое ученіе. Правда, она знала, что онъ не геній, — это былъ обыкновенный молодой человѣкъ съ средними способностями; это внушила ей Софи, которая въ своемъ родѣ была не глупа. Но человѣкъ, сдавшій экзаменъ, не можетъ же сидѣть сложа руки, долженъ же онъ предпринимать что-нибудь со своей ученостью, зарабатывать кусокъ хлѣба и скромно поддерживать свое существованіе. Фру Илэнъ была въ отчаяніи, что Бондезенъ и дочери возлагали такія большія надежды на статью Фредрика, а ему такъ не повезло. У нея явилась даже мысль отправить Фредрика въ Америку, если здѣсь изъ него ничего не выйдетъ; было много прекрасныхъ людей, которые тамъ выбивались на дорогу, — она знала такихъ.

И вдругъ все сразу приняло совсѣмъ другой оборотъ. Въ одинъ прекрасный день появился цѣлый номеръ «Новостей», весь посвященный Илэну, — тутъ была и статья Фредрика, а потомъ еще замѣтка о немъ самомъ.

Весь домъ переполошился; даже у Хойбро было странное выраженіе лица, когда фру Илэнъ разсказала ему, что случилось. Бондезенъ шумѣлъ, былъ въ восторгѣ, гордился, что всему причиной онъ. Во всякомъ случаѣ, долго имъ пришлось ждать; даже вѣра Бондезена начала понемногу исчезать, но какъ только пришелъ этотъ номеръ, онъ вскочилъ на велосипедъ и полетѣлъ стремглавъ къ Илэнамъ.

— Ну, вотъ видите! Что онъ говорилъ все время?! Онъ ни одного дня не сомнѣвался въ Линге! Развѣ видано когда-нибудь, чтобы Линге не исполнилъ своего долга! Развѣ не онъ нашелъ студента Ойзна, писателя Ойзна, развѣ не онъ поддержалъ его талантъ? Ничто не могло избѣгнуть вниманія Линге; тотъ, кто утверждаетъ противное, — не читаетъ «Новостей».

Бондезенъ въ особенности гордился тѣмъ, что относительно заглавія случилось такъ, какъ онъ сказалъ. Статья больше не называлась: «Нѣчто о сортахъ нашихъ ягодъ», такое заглавіе «ничего не говорило людямъ». Теперь было три заглавія, одно другого громче, одно подъ другимъ: — Ягоды. — Два милліона экономіи. — Національный вопросъ. — Посмотрите, вотъ заглавія, бросающіяся въ глаза; благодаря имъ редакторъ сдѣлалъ статью всѣмъ понятной, облагородилъ ее. Пусть-ка люди пропустятъ ее, если могутъ; но они не могутъ этого сдѣлать, потому что это — національный вопросъ, — вопросъ двухъ милліоновъ; это — сама жизнь.

А рядомъ съ этой внушительной статьей, на первой страницѣ была очень тонкая, но сильная замѣтка редакціи о самомъ Илэнѣ. — Господинъ Илэнъ, чью сенсаціонную статью о ягодахъ печатаетъ сегодня наша газета, помѣстилъ въ послѣднемъ номерѣ журнала Леттерштедта статью о грибахъ, строго научную и безусловно выдающуюся, она произвела сильное впечатлѣніе. Это блестящій анализъ грибовъ съѣдобныхъ, ядовитыхъ, грибовъ съ запахомъ и самой удивительной окраски. Если господинъ Илэнъ будетъ писать подобныя статьи, то въ Норвегіи однимъ ученымъ больше.

Илэнъ былъ честенъ и чувствовалъ себя совсѣмъ маленькимъ. Онъ прочелъ эту замѣтку съ удивленіемъ и безпокойствомъ. Бондезенъ разсѣялъ его сомнѣнія. Какъ, онъ еще не доволенъ? Онъ теперь участвуетъ въ «Новостяхъ»! Бондезенъ объявилъ, что будетъ телеграфировать своему отцу, помѣщику, чтобъ получить нѣсколько лишнихъ кронъ, — отпраздновать это событіе.

Между тѣмъ, друзья рѣшили, что Илэнъ долженъ пойти къ Линге и поблагодарить его за замѣтку. Илэнъ пошелъ. Но внизу въ городѣ онъ встрѣтилъ Хойбро. Хойбро принялся разубѣждать его:

— Не дѣлайте этого, — сказалъ ему Хойбро. — Я право не знаю, развѣ это такъ нужно?

Но оказалось, несмотря на слова Хойбро, что это нужно было сдѣлать. Линге принялъ его вообще очень любезно. освѣдомился, надъ чѣмъ онъ теперь работаетъ, и попросилъ новыхъ статей. Въ заключеніе Илэнъ получилъ изъ кассы очень высокій гонораръ за статью. Да, Илэнъ былъ очень доволенъ, что пошелъ поблагодарить Линге.

У Хойбро всегда свои особыя мнѣнія обо всемъ. Но онъ не замѣчалъ, что, благодаря этому, онъ казался страннымъ, почти смѣшнымъ. Съ того вечера, когда онъ привлекъ общее вниманіе своей неудачей въ кружкѣ рабочихъ, Хойбро сдѣлался совсѣмъ неузнаваемъ — онъ сталъ блѣднымъ, тихимъ и пугливымъ. Дома всѣ старались сдѣлать такъ, чтобы онъ забылъ о своемъ фіаско, но Хойбро улыбался этимъ дѣтскимъ попыткамъ.

Какъ-то разъ утромъ онъ встрѣтилъ Шарлотту на лѣстницѣ; машинально они оба остановились, и она покраснѣла. Хойбро не могъ удержаться, чтобы не спросить ее съ улыбкой:

— Какъ, фрёкэнъ, вы все еще не въ синемъ платьѣ? — потомъ онъ посмотрѣлъ на часы и прибавилъ иронически: — Вѣдь уже половина девятаго!

Это было черезчуръ. Можетъ быть, въ сущности, синее платье доставляло ей не такое большое удовольствіе, какъ всѣ это думали. Но что же ей было дѣлать? Бондезенъ предложилъ прокатиться, велосипедъ былъ вычищенъ и готовъ, нужно же ей было надѣть платье. Она молчала, углы ея губъ дрожали.

Онъ видѣлъ, что оскорбилъ ее и хотѣлъ поправить дѣло. Она, вѣдь, была самая красивая, самая лучшая на всемъ свѣтѣ. Несмотря на то, что онъ былъ золъ на нее, она простила ему: она стояла около перилъ и не уходила. Этого онъ не заслуживалъ.

— Простите меня! — сказалъ онъ. — Я не хочу сказать, что не имѣлъ намѣренія васъ оскорбить, потому что я имѣлъ это въ виду. Но я раскаиваюсь въ этимъ.

— Мнѣ кажется, вамъ должно быть совершенно безразлично, сѣрое или синее на мнѣ платье, — возразила она.

— Да, да.

Это были лишь слова. Онъ приподнялъ шляпу и хотѣлъ итти.

— Я думала только, — сказала она опять, — что для васъ это безразлично. Вы совсѣмъ больше не приходите ко мнѣ.

Онъ понялъ, что она сказала это изъ вѣжливости, чтобы замаскировать предшествующія слова. Онъ отвѣтилъ осторожно, тоже хладнокровно:

— У меня масса всякихъ мелкихъ дѣлъ, я очень много работаю теперь.

Онъ улыбнулся и низко поклонился.

Въ этотъ вечеръ вся семья отправилась въ театръ; Хойбро одинъ остался дома. Онъ уставился въ книгу, но не могъ читать. Шарлотта стала такой блѣдной. Это не портило ея, нѣтъ, — ея красивое лицо съ полными губами стало еще красивѣе, еще нѣжнѣе, благодаря этому; не было ничего такого, чтобы не шло къ ней. Но, можетъ быть, ее что-нибудь мучило, безпокоило. Хойбро казалось, что произошла какая-то перемѣна въ ея обращеніи съ Бондезеномъ; они стали какъ-то ближе другъ съ другомъ, — какъ-то разъ онъ видѣлъ, что они шептались въ прихожей. Ему нечего было больше здѣсь дѣлать. Это не изъ-за него она покраснѣла на лѣстницѣ сегодня утромъ; объ этомъ можно было заключить изъ того, что она сказала потомъ. Ну и что же? Остается одно: — стиснуть зубы, Лео Хойбро, и сжать кулаки. Теперь онъ только ради самого себя будетъ приводить въ порядокъ свои печальныя дѣла въ банкѣ, а потомъ будетъ стараться чтеніемъ и работой вернуть себѣ снова покой. Впрочемъ, онъ могъ бы скоро покончить съ банкомъ, если бъ не пришла къ нему однажды въ комнату фру Илэнъ и не попросила одолжить ей денегъ до полученія полугодовой пенсіи. Хойбро не могъ отказать ей въ этой услугѣ; онъ видѣлъ, что это было довѣріемъ съ ея стороны къ нему, и это его очень обрадовало. Какъ-нибудь онъ справится съ банкомъ; можетъ быть, онъ сможетъ еще ограничить свои расходы; кромѣ того, у него еще были часы и пальто, въ которыхъ онъ не видѣлъ особой надобности. Во всякомъ случаѣ, банкъ получитъ все во-время.

Отецъ Бондезена, помѣщикъ, не прислалъ сыну денегъ столько, сколько онъ просилъ, но тотъ не пришелъ въ отчаяніе. И этихъ денегъ хватило все-таки на покупку необходимаго. Правда, Бондезенъ не отложилъ мы одного хеллера, но зато пиръ удался на славу.

— Нѣтъ, оставь, предоставь мнѣ откупоривать бутылки, — сказалъ онъ и отнялъ у Илэна штопоръ, — въ земныхъ дѣлахъ я столько же свѣдущъ сколько ты въ духовныхъ. Ха-ха-ха!

Всѣ были въ превосходномъ настроеніи. Фру Илэнъ предложила уговорить Хойбро присоединиться къ нимъ; но Хойбро, вѣроятно, уже слышалъ хлопанье откупориваемыхъ бутылокъ. Онъ собирался уйти изъ дому, и шляпа у него была уже надѣта, когда фру Илэнъ вошла къ нему въ комнату.

— Онъ очень благодаренъ, но никакъ не можетъ, онъ приглашенъ въ городъ и вернется очень поздно…

Бондезенъ крикнулъ ему черезъ открытую дверь:

— Войдите, войдите! Я нисколько не обиженъ тѣмъ, что вы говорили противъ меня въ кружкѣ рабочихъ, я уважаю всякое честное убѣжденіе!

Хойбро усмѣхнулся и спустился по лѣстницѣ.

— Вотъ медвѣдь! — сказалъ Бондезенъ спокойно. — На любезность онъ отвѣчаетъ смѣхомъ.

Вдругъ кто-то позвонилъ. Илэнъ самъ пошелъ отворять. Онъ оставилъ дверь въ прихожую открытой; — это, по всей вѣроятности, почтальонъ. Пожалуйста!

Но это не былъ почтальонъ, — это былъ редакторъ Линге.

Илэнъ, удивленный, отступилъ назадъ. Линге улыбается и говоритъ, что у него къ нему маленькое дѣльце, онъ какъ разъ проходилъ мимо и вотъ зашелъ.

Смущенный оказанной ему честью, Илэнъ крикнулъ въ открытую дверь.

— Мама, это редакторъ Линге, не хочешь ли ты…

Фру Илэнъ сайчасъ же вышла и радушно попросила его войти. — Она очень рада, это такая честь для нихъ…

Линге, наконецъ, соглашается.

Дѣло въ томъ, что спекуляція съ именемъ Илэна оказалась удачной. Уже не говоря о томъ, что люди удивлялись неизвѣстному дотолѣ генію и тому, что раціональная культура ягодъ можетъ любого сдѣлать капиталистомъ и обогатить страну двумя милліонами, но, кромѣ того, всѣ обратили вниманіе на безпристрастность Линге, признававшаго даже человѣка противоположной партіи. Одинъ Линге, и только Линге могъ это сдѣлать! Онъ былъ и оставался безподобнымъ. Впрочемъ, безпристрастность этого человѣка была засвидѣтельствована и раньше: напримѣръ, когда онъ открылъ писателя Ойзна, о которомъ онъ ровно ничего не зналъ, кромѣ того, что онъ геній. Несмотря на это, вѣдь онъ могъ бы быть самымъ ужаснымѣ реакціонеромъ въ мірѣ. А какъ Линге выдалъ своего же Лепорелло, когда тотъ пустился въ ночныя приключенія? Да, Линге, дѣйствительно, исполнялъ высокое призваніе прессы. И, благодаря этому, онъ пріобрѣлъ еще новыхъ подписчиковъ.

Теперь у него явилась еще новая идея, удивительная идея, — вотъ почему онъ безъ всякихъ дальнѣйшихъ разсужденій зашелъ къ Илэну. Правда, ему пришлось пропустить изъ-за этого собраніе въ политическомъ клубъ, гдѣ долженъ былъ говорить президентъ одельстинга; но нельзя же быть вездѣ сразу. Онъ уже былъ на большомъ собраніи рабочаго союза. Есть же, наконецъ, границы тому, что можно спрашивать съ человѣка.

Онъ обращается къ Илэну и тотчасъ же переходитъ къ цѣли своего визита; онъ совсѣмъ забылъ объ этомъ, когда Илэнъ былъ у него въ бюро въ послѣдній разъ; онъ хотѣлъ узнать, нельзя ли напечатать въ «Новостяхъ» статью Илэна о чистой культурѣ дрожжей, прежде чѣмъ она появится въ брошюрѣ, а если онъ не можетъ предоставить ему всей статьи, то, по крайней мѣрѣ, хоть часть, главное содержаніе. Онъ пришелъ къ нему съ этой просьбой, имѣя въ виду булочныя и пекарни; ему хочется, по мѣрѣ возможности, ввести нововведенія и въ эту область.

Но Илэнъ уже отослалъ свою статью въ одинъ журналъ, очень незначительный популярный журналъ; онъ надѣялся, что ее тамъ примутъ. Ему пришлось сказать Линге, что она уже отослана.

На это Линге возражаетъ:

— Такъ верните ее телеграммой. Разумѣется, за все будетъ заплачено.

Илэнъ съ благодарностью обѣщаетъ телеграфировать.

Добродушная фру Илэнъ не могла больше сдерживаться; она благодарила Линге съ сіяющими глазами за все, что онъ сдѣлалъ для Фредрика. Онъ сдѣлалъ этимъ всѣхъ такими счастливыми, и они всѣ обязаны ему; это такъ неожиданно и незаслуженно.

— Многоуважаемая фру Илэнъ, мы исполнили только свой долгъ, — отвѣтилъ Линге.

— Кромѣ васъ, никто вѣдь не считалъ этого своимъ долгомъ.

— Да, — сказалъ онъ, — большинство редакторовъ имѣетъ довольно смутное понятіе о задачахъ прессы.

— Мы всегда будемъ благодарны и никогда не забудемъ, что вы первый поддержали насъ.

Шутя и улыбаясь Линге возразилъ:

— Меня радуетъ, фру Илэнъ, что на этотъ рать моей задачей было воздать таланту должное. Мы, либералы, — не людоѣды!

На это Андрей Бондезенъ громко разсмѣялся и ударилъ себя по колѣну. До этого времени онъ сидѣлъ и молчалъ отъ удивленія; онъ былъ немного навеселѣ, но какъ только вошелъ Линге, это сейчасъ же прошло. Хорошо еще, что они не все выпили, не всѣ бутылки были опустошены. Когда они предложили Линге стаканъ вина, тотъ взялъ его, не отказываясь, и поблагодарилъ. Онъ былъ сегодня въ хорошемъ настроеніи.

Шарлоттѣ онъ сказалъ комплиментъ насчетъ ея элегантной ѣзды на велосипедѣ. Она покраснѣла. Два раза онъ нагибался къ ней и восхищался ея работой; но, въ общемъ, онъ былъ очень сдержанъ и говорилъ больше съ мужчинами, чтобъ показать, что пришелъ не съ какой-нибудь другой цѣлью, а только по поводу статьи Илэна. Всѣ его взгляды на Шарлотту ничего не говорили. Какъ она была красива, молода, цвѣтуща! Эти рыжеватые волосы блестѣли какъ золото при свѣтѣ лампы, — онъ никогда не видѣлъ ничего подобнаго, а брови ея сходились надъ носомъ. Даже маленькія розовыя пятнышки на ея лицѣ приводили его въ восторгъ; молодость заговорила въ немъ, его молодые еще глаза блестѣли, и онъ все время улыбался. Какъ хорошо чувствовалъ онъ себя въ этомъ семейномъ кругу, въ этой комнатѣ, гдѣ были молодыя дѣвушки и ихъ поклонники. Хорошее происхожденіе сказывалось во всемъ въ этой семьѣ: и въ рѣзьбѣ старой мебели, въ двухъ-трехъ фамильныхъ портретахъ по стѣнамъ, въ каждой фразѣ этихъ людей; они родились благородными, культурность была у нихъ въ крови. Но Линге не замѣчалъ, какимъ все это было изношеннымъ и стертымъ, онъ не видѣлъ недостатковъ. Панно стѣнъ были, разумѣется, старинной, гордой, художественной работы, а стаканы, изъ которыхъ онъ пилъ дешевое шампанское, были красивые, граненые стаканы. И какъ вкусно было вино въ граненыхъ стаканахъ!

Нехотя онъ поднялся, поблагодарилъ отъ всей души за оказанное ему гостедріимство и направился къ дверямъ.

— Итакъ, я надѣюсь, что вы пришлете мнѣ, какъ можно скорѣе, вашу статью, — сказалъ онъ Илэну. — До свиданья!

Линге отправился дальше по Хагдехангену, мимо своей собственной квартиры, туда дальше, въ противоположную часть города, гдѣ улицы постепенно переходили въ поле, а дома были разбросаны въ одиночку. Онъ искалъ нѣкоего господина Конгсфольда, товарища по гимназіи, который теперь служилъ въ канцеляріи суда. Линге хотѣлъ выпытать отъ него одну тайну. Эта счастливая мысль пришла ему въ голову, когда онъ сидѣлъ у Илэновъ. Даже тамъ, въ импонирующей ему средѣ, лицомъ къ лицу съ молодой женщиной, произведшей на него такое сильное впечатлѣніе, даже тамъ онъ вполнѣ владѣлъ собою и заставлялъ работать свою изобрѣтательную голову. Онъ не напрасно былъ великимъ редакторомъ.

Наконецъ, онъ нашелъ скромную квартиру Конгсфольда.

— Не бойся, — сказалъ онъ входя и улыбнулся; онъ былъ все еще въ хорошемъ расположеніи духа и шутилъ: — я не для того пришелъ, чтобы тебя интервюировать.

Конгсфольдъ чувствовалъ себя очень польщеннымъ этимъ визитомъ, онъ былъ смущенъ и стоялъ молча; онъ никогда не могъ рѣшиться говорить редактору «ты». Линге пожалъ ему по-товарищески руку; онъ былъ обворожителенъ, какъ всегда. Послѣ этого оба друга сѣли за столъ и начали болтать.

Ихъ судьба была очень различна. Счастье улыбнулось Линге. Онъ былъ однимъ изъ извѣстнѣйшихъ и самыхъ вліятельныхъ лицъ въ странѣ, однимъ своимъ словомъ онъ заставлялъ гнуть шеи и подчинялъ своей волѣ. А Конгсфольдъ вотъ уже двѣнадцать-четырнадцать лѣтъ сидѣлъ въ министерствѣ, исписалъ себѣ всѣ пальцы, но зарабатывалъ попрежнему гроши; рукава его лоснились и были совсѣмъ изношены. Нѣтъ, повышенія въ министерствѣ приходится долго ждать.

Линге спросилъ:

— Ну, какъ ты поживаешь?

— Не важно, — отвѣчалъ Конгсфольдъ.

— Вотъ какъ!

Линге осмотрѣлся въ комнатѣ. Для служащаго въ королевской канцеляріи квартира была недостаточно элегантна. Эта довольно большая комната была и единственная. Когда онъ сидѣлъ дома, ему постоянно приходилось быть среди этихъ стульевъ, этого стола, этого шкапа и постели. На стѣнѣ висѣло его пальто, оно было въ пыли.

— Мнѣ кажется, что ты очень медленно подвигаешься, Конгсфольдъ! — сказалъ Линге.

— Да, къ сожалѣнію, — отвѣтилъ тотъ, — это могло бы итти скорѣе!

— Ну, теперь пойдетъ лучше, — министерство падетъ на этихъ дняхъ, а виды твои вѣроятно лучше при консервативномъ составѣ министровъ. Ты, по всей вѣроятности, консерваторъ?

— Да.

— Министерство выйдетъ въ отставку, оно должно это сдѣлать. Мы не пощадимъ его.

— Да вы и такъ этого не дѣлали до сихъ поръ.

— Нѣтъ, слава Богу, настолько-то мы еще единодушны. Мы можемъ простить либеральному министерству, если оно колеблется, если оно по слабости своей заблуждается, мы можемъ простить честный проступокъ, совершенный по слабости. Но здѣсь рѣчь идетъ о личномъ безчестіи, объ измѣнѣ закону, объ оскорбленіи личности, — этого мы никогда не простимъ.

Линге говоритъ затѣмъ, что, между прочимъ, пришелъ попросить у него маленькаго одолженія; не напрасно ли онъ пришелъ?

Для Конгсфольда — удовольствіе оказать редактору какую-нибудь услугу, если это только возможно.

— Дѣло касается списковъ жюри, — сказалъ Линге. — Дѣло будетъ у тебя въ рукахъ, ты вѣдь получишь его для отправки.

— Этого я не знаю.

— Ну, это не къ спѣху; можетъ быть, это будетъ не скоро. Но я бы хотѣлъ поговорить съ тобою объ этомъ дѣлѣ. Если ты получишь списки, чтобъ отправить ихъ по назначенію, то ты можешь мнѣ тогда оказать услугу.

— Какъ такъ?

— А такъ, чтобъ я получилъ отъ тебя списки какъ разъ въ ту минуту, когда они будутъ отправляться въ Стокгольмъ.

Конгсфольдъ молчалъ.

— А если ты не получишь это дѣло для отправки, то, во всякомъ случаѣ, ты легко можешь узнать въ министерствѣ, кто именно предложенъ въ жюри. Я бы хотѣлъ первый сообщить эту новость, понимаешь; ничего другого я отъ тебя не требую.

Конгсфольдъ обдумывалъ.

— Не знаю, смогу ли я это сдѣлать для тебя, — сказалъ онъ. — Но, во всякомъ случаѣ, это, вѣдь, не представляетъ никакой опасности?

Линге разсмѣялся.

— Ну, само собою разумѣется, что ты лично не будешь упомянутъ. Ты же не боишься, что я выдамъ тебя, старый другъ? Это дѣлается для газеты; этотъ вопросъ интересуетъ всю страну, и я бы хотѣлъ, чтобы «Новости» первыя сообщили эту тайну. И ты этимъ окажешь мнѣ дружескую услугу, больше ничего.

Вдругъ Линге пришло въ голову объявить, что сотрудникомъ у него въ газетѣ Илэнъ, человѣкъ съ консервативнымъ именемъ, освященнымъ цѣлыми поколѣніями. Разумѣется, онъ политическій противникъ Илэна, но это нисколько не мѣшаетъ ему признавать его талантъ. Въ дѣйствительности, онъ не стоитъ слѣпо, какъ другіе либералы, на своей точкѣ зрѣнія. Въ принципѣ, конечно, онъ непоколебимъ, но, Боже мой, на правой сидѣли тоже люди; онъ многихъ изъ нихъ уважалъ.

Конгсфольдъ былъ очень радъ тому, что въ «Новостяхъ» признали одного изъ Илэновъ. Въ душѣ онъ былъ очень благодаренъ Линге за эту черту его характера. И Конгсфольдъ соглашается и смущенно улыбается.

Вотъ еще, о чемъ Линге хотѣлъ ему напомнить, какъ объ одномъ очень пріятномъ для него долгѣ; если Конгсфольду нужно повышеніе по службѣ, то «Новости» поддержатъ его въ этомъ; это не есть вознагражденіе за его дружескую услугу, а это простая справедливость. «Новости» не безъ вліянія, нужно надѣяться, что и въ будущемъ онѣ не будутъ лишены его.

Такимъ образомъ, они оба пришли къ соглаіненію насчетъ этого маленькаго дѣла.

Конгсфольдъ нашелъ въ шкапу бутылку черри, и Линге ушелъ отъ него лишь нѣсколько часовъ спустя. Онъ весело потиралъ руки. Онъ дѣятельно и успѣшно провелъ сегодняшній день.

На обратномъ пути онъ началъ припоминать, что будетъ утромъ въ «Новостяхъ». Да, онъ очень разохотился, когда писалъ свою колкую статью насчетъ собранія консерваторовъ въ Дронтгеймѣ; эта статья вышла очень удачной, — коротко, мѣтко; весь прежній подъемъ вернулся къ нему, когда онъ писалъ ее. Во всякомъ случаѣ, онъ выпуститъ очень интересный номеръ завтра утромъ; въ особенности онъ многаго ждалъ отъ длинной статьи въ четыре столбца насчетъ извѣстнаго агента Іензена въ Осло, который велъ торговлю сукнами, возбуждающую массу неудовольствій, и не хотѣлъ показать своихъ бумагъ человѣку отъ «Новостей». Никто не смѣетъ безнаказанно оскорблять современную прессу и препятствовать ея дѣяхельности.

VII.

Послѣдняя статья Фредрика Илэна на этотъ разъ не заставила себя долго ждать. Эта маленькая статья о производствѣ дрожжей, составленная по нѣсколькимъ нѣмецкимъ журналамъ, — добросовѣстныя и осторожныя заключенія изъ нѣсколькихъ опытовъ, — заключенія, въ которыхъ сказалось честное отношеніе Илэна къ дѣлу. Эта маленькая статья, въ которую авторъ вложилъ все свое усердіе, получила широкое распространеніе и заняла выдающееся положеніе въ «Новостяхъ». Самъ Илэнъ не понималъ, какимъ образомъ его статьѣ была оказана такая честь. Теперь о немъ всѣ говорили. На улицѣ на него обращали вниманіе; жалко, что такой человѣкъ не имѣетъ опредѣленнаго мѣста, — ему нужна лабораторія, хотя бы даже небольшая, гдѣ онъ собственноручно могъ бы производить эксперименты: онъ могъ бы дѣлать самостоятельныя научныя открытія. Но, пока что, — онъ у Линге, тамъ онъ не пропадетъ.

И Линге постоянно ободрялъ его, толкалъ, заставлялъ пробовать. Онъ не скупился на гонораръ; за обѣ статьи въ «Новостяхъ» Фредрикъ принесъ своей матери довольно значительную сумму, и кромѣ того, купилъ дорого стоящія книги. Линге очень тонко взялъ подъ свое покровительство всю семью Илэнъ. Даже о работахъ старой фру Илэнъ онъ написалъ замѣтку въ своей газетѣ.

Потомъ почему-то вдругъ «Новости» начли интересоваться спортомъ. Онѣ приводили длинныя телеграммы о гонкахъ, имена побѣдителей печатались съ восклицательными знаками и на такомъ видномъ мѣстѣ, что никто не могъ ихъ пропустить. Десять или двѣнадцать циклистовъ въ городѣ, всѣ, кто на чемъ-нибудь умѣлъ ѣздить, нашли въ «Новостяхъ» друга, горячо защищавшаго ихъ противъ всякихъ несправедливостей; у нихъ была своя собственная рубрика, — «Новости» стали настоящей спортсмэнской газетой, кишѣвшей именами гонщиковъ. Это была новая область, большой, новый міръ, присоединенный Линге. Каждый умѣющій ѣздить на велосипедѣ приказчикъ сдѣлался вѣрнымъ его подписчикомъ. У нихъ былъ удивительно смѣлый видъ. Какъ-то разъ въ «Новостяхъ» появилась маленькая пикантная замѣтка, что дочь начальника NN. въ Копенгагенѣ управляла четверкой съ козелъ своего экипажа. Вотъ настоящая молодежь! Два раза листокъ уже имѣлъ случай открыто восхищаться Шарлоттой на велосипедѣ.

Въ общемъ Линге продолжалъ попрежнему выводить на свѣтъ интересныя и новыя вещи. «Утренняя почта» не могла съ нимъ тягаться, — во всей странѣ не было ни одного пожара, ни одного убійства, ни одного кораблекрушенія, о которомъ «Новости» не приводили бы длинной телеграммы.

У Линге явилась счастливая мысль обратиться за статьями къ своимъ знакомымъ среди художниковъ и къ лицамъ другихъ профессій. Эти люди, совсѣмъ почти неумѣвшіе писать, съ трудомъ, чутъ ли не по слогамъ читающіе, исполнили свое дѣло прекрасно и заполняли столбецъ за столбцомъ своимъ свѣжимъ, геніальнымъ жаргономъ художниковъ, и этотъ сюрпризъ доставилъ читаталямъ удовольствіе. Къ Рождеству, когда спортъ кончался, и становилось все меньше матеріала, счастливая судьба поправила дѣло. Линге отыскалъ духовное лицо, извѣстнаго консерватора, принявшагося за изученіе соціальныхъ вопросовъ; у него хватило мужества и смѣлости обсуждать этотъ серьезный вопросъ со своими ближними. Это было очень кстати для Линге; этотъ человѣкъ, консерваторъ и священникъ, начавшій заниматься рабочимъ вопросомъ, и далъ ему цѣлый рядъ статей. Счастье просто преслѣдовало Линге. Какую бы цѣну ни имѣли статьи пастора, какъ ни мало было мысли въ этихъ работахъ, это не имѣло змаченія. Самое главное то, что онъ опять предоставилъ столбцы своей газеты одному изъ извѣстныхъ консерваторовъ; онъ хотѣлъ показать всему міру, какъ мало значенія для него имѣетъ личность. «Новостямъ» пришлось немного расшириться: разнообразный матеріалъ и выписки изъ американскихъ газетъ совсѣмъ заполонили ихъ. Наконецъ, всякій находилъ въ газетѣ убѣжище со своими частными маленькими дѣлами; дѣловые люди тихо и скромно рекламировали себя, и ихъ имена печатались по различнымъ поводамъ. Одинъ бѣдный часовщикъ, прокармливавшій до тридцати бѣдныхъ дѣтей въ своей паровой кухнѣ, самъ же принесъ статью объ этомъ въ «Новости», и ей было отведено очень видное мѣсто. Одинъ профессоръ получилъ сочувственную замѣтку отъ редакціи по поводу смерти его шестилѣтняго сына. Линге былъ вездѣсущъ, и разсыльные его бѣгали съ утра до вечера.

Редакторъ Линге не хотѣлъ сознаться самъ передъ собою, что дѣлалъ всѣ эти фокусы съ газетой, чтобы скрыть ея слабости. Нельзя было не видѣть, что ему все больше и больше не хватало прежняго подъема. Его талантъ былъ ограниченъ. Это былъ ловкій парень съ крѣпкой головой, — онъ могъ быстро и сильно возмущаться и, благодаря этому, могъ всегда легко составить эпиграмму, — но дальше онъ не пошелъ; что переходило за одинъ столбецъ, то должны были дѣлать за него другіе. Въ продолженіе многихъ лѣтъ онъ какъ-то умѣлъ обходиться своими семью строчками, фономъ для которыхъ служила иронія и желчность. Но теперь его силы начинали измѣнять ему, и его работа все больше и больше перемѣщалась во внѣшнее бюро. Ему не могло ггритти въ голову признать себя побѣжденнымъ; уваженіе къ нему глубоко коренилось въ общественномъ мнѣніи, онъ все еще довольно ловко игралъ своими номерами. Но нужны были постоянно новыя открытія, постоянно новые сюрпризы; разоблаченія о проповѣдникахъ въ Вестландѣ и выгнанныхъ агентахъ изъ Осло никогда не бывали лишними. Когда онъ почувствовалъ, что выдыхаются его политическія способности, доставившія ему не одну блестящую побѣду, онъ вдругъ перемѣнилъ свою политику, сдѣлался очень дѣловымъ, началъ обсуждать тонъ прессы, жаловаться на него. Какъ это грубо и недостойно — спорить такимъ образомъ! «Новости» не будутъ пускаться въ такія разсужденія, онѣ черезчуръ высоко цѣнятъ себя, у нихъ есть другія задачи, на которыя имъ нужно тратить силы. Въ прессѣ нельзя переходить тѣхъ границъ, которыя образованные люди ставятъ себѣ въ частныхъ бесѣдахъ. «Новости» не будутъ больше отвѣчать на нападки, а тогда всѣ образованные люди увидятъ… Но люди, давно знавшіе Александра Линге, не могли никакъ понять, откуда у него вдругъ явились такія мысли о порядочности.

Теперь, прежде всего, надо было воспользоваться именемъ Илэна; ни одна газета не могла указать болѣе звучнаго имени, — генералы, епископы и государственные люди выходили изъ этого рода. Молодой человѣкъ хорошо и удачно справлялся съ отвлеченными темами о ягодахъ и обработкѣ дрожжей, что мѣшало Линге указать ему на занятія болѣе современными вопросами. Вѣдь есть много вещей, которыя должны входить въ составъ знаній Candidatus realium. И вотъ, какъ-то разъ, когда Илэнъ принесъ ему нѣсколько столбцовъ о норвежскомъ винѣ, онъ задержалъ его и предложилъ ему постоянное мѣсто въ газетѣ, содержаніе такое-то и такое-то.

Илэнъ запнулся и смотритъ очень удивленно.

Предложеніе повторено.

Илэнъ задумывается.

Линге замѣчаетъ, что на это нужно смотрѣть, какъ на временное занятіе; нѣтъ сомнѣнія, что Илэна очень скоро ждетъ стипендія, такъ что не можетъ быть и рѣчи о постоянномъ писательствѣ, — это только временная дѣятельность.

Илэнъ находитъ предложеніе это очень хорошимъ, а окладъ превосходнымъ; онъ соглашается, и съ условіями покончено.

Илэну пришлось выдержать борьбу съ Лео Хойбро, который вмѣшивался въ дѣла другихъ и отговаривалъ его отъ этого поступка. — Развѣ было на свѣтѣ что-нибудь такое, въ чемъ Хойбро не видѣлъ бы несчастья?

— Вы будете раскаиваться въ этомъ, — сказалъ Хойбро, — вѣдь это не что иное, какъ спекуляція.

И со слезами на глазахъ онъ пожалъ руку Илэна и просилъ его обдумать это дѣло. Илэнъ на это возразилъ:

— Благодарю васъ за ваше вниманіе ко мнѣ. Но согласитесь, что это очень хорошее предложеніе и очень высокій окладъ.

Теперь не бѣда, если Хойбро разобидится и даже откажется отъ комнаты, теперь Илены не зависѣли такъ отъ другихъ. Въ концѣ концовъ, Андрей Бондезенъ могъ снять угловую комнату, когда она освободится.

Но оказалось, что Хойбро совсѣмъ и не думалъ о переѣздѣ съ квартиры; онъ не напоминалъ ни однимъ словомъ о поступленіи Илэна въ «Новости». Очевидно, онъ на этотъ счетъ перемѣнилъ свое мнѣніе. Онъ сталъ еще болѣе замкнутымъ, и все рѣже и рѣже сталъ заходить къ нимъ на квартиру; сестры были почти весь день однѣ. Хойбро послѣднее время сдѣлался менѣе внимательнымъ; онъ шутилъ надъ расположеніемъ, которое къ нему вначалѣ всѣ питали. Какъ-то разъ вечеромъ онъ самымъ серьезнымъ образомъ разсердилъ Софи. И это случилось изъ-за самаго ничтожнаго пустяка. Какъ-то, совсѣмъ незамѣтно, они перешли на разговоръ о бракѣ. Хойбро не могъ понять, какъ эта сухая передовая женщина со стрижеными волосами могла пускаться въ такіе разговоры, какъ бракъ; ему она казалась существомъ мужескаго пола въ женскомъ платьѣ, чѣмъ-то среднимъ: если проколоть ее, то, вѣроятно, вмѣсто крови посыплются камешки. Онъ былъ въ очень плохомъ настроеніи и отвѣчалъ очень рѣзко. Шарлотта сидѣла на своемъ мѣстѣ, слушала ихъ, но ничего не говорила. Иногда она отворачивалась, какъ будто ей непріятенъ былъ этотъ разговоръ. А Хойбро думалъ, что именно она должна была принимать участіе въ этомъ разговорѣ, и все, что онъ говорилъ, онъ говорилъ именно для нея, хотя очень былъ недоволенъ своими мыслями.

Споръ начался съ того, что Софи сказала, что она хочетъ вѣнчаться гражданскимъ бракомъ. Это было бы практичнѣе, экономнѣе, безъ всякой лжи и тому подобнаго.

Хойбро же, напротивъ, вѣнчался бы непремѣнно въ церкви. И ни въ одной изъ этихъ скромныхъ церквей, гдѣ нѣтъ красоты и искусства, не въ Божьей каморкѣ, а въ громадномъ Божьемъ домѣ, въ соборѣ, гдѣ мраморъ, мозаика и колонны. Четверка вороныхъ везла бы его въ церковь, и на ушахъ у нихъ были бы бѣлыя атласныя розетки.

— Ха-ха-ха, вотъ мелочность! Ну, а невѣста, — какой она должна быть по-вашему?

Шарлотта взглянула на него. — Да, какой должна быть невѣста? — казалось, спрашивала и она. И почему она именно теперь посмотрѣла на него? Ея лицо было чисто и красиво, лобъ невинный, какъ у ребенка.

Онъ отвѣтилъ:

— Невѣста должна быть невинна и молода. — Онъ подумалъ немного и снова повторилъ: — да, молода и невинна.

Шарлотта вспыхнула. Она начала усердно считать стежки своей работы. ея пальцы дрожали. Потомъ вдругъ она начала распарывать стежокъ за стежкомъ. Богъ знаетъ, можетъ быть, она и не ошиблась, а тѣмъ не менѣе она распарывала.

Фрекэнъ Софи стала насмѣшливой и начала его вышучивать.

— Невинной? Что онъ хочетъ этимъ сказать? Немножко глупой, да? Немножко несвѣдущей?

— Да, или немножко менѣе просвѣщенной, чѣмъ дѣвушка съ ребенкомъ, — грубо отвѣтилъ Хойбро. — Понимайте это, какъ знаете.

Софи не могла дольше сдерживатися. Она начала сердиться, начала его выспрашивать, сказала, что невинность это не что иное, какъ мораль мужчинъ, и хотѣла своими вопросами совсѣмъ его одурачиь. Да, въ самомъ дѣлѣ, женщина, которая жила страдала, плакала, — развѣ она не невинная? И если она даже попробовала узнать жизнь, тогда..

Хойбро прекрасно понималъ, что все это было не что иное, какъ хвастовство со стороны фрёкэнъ Софи. Эта дѣвушка, которая была такъ холодна, которой приходилось переносить такія небольшія испытанія, страсть которой была такъ суха и спокойна, хотѣла показать, что она опытна и грѣшна. Онъ замолчалъ; онъ говорилъ вѣдь не для Софи.

— А если бы вы были такимъ великодушнымъ — повторила Софи, — то…

— То я не женился бы на васъ, нѣтъ, — перебилъ онъ ее коротко.

Софи зло разсмѣялась. Чему она смѣялась? Онъ пожалъ плечами, а Софи сразу разозлилась на это. Она быстро поднялась и сказала:

— Остатокъ вашихъ разсужденій я предоставляю Шарлоттѣ.

Съ этими словами она вышла, вся блѣдная отъ злости.

Но Хойбро и Шарлотта не обмѣнялись ни однимъ словомъ; они сидѣли молча, и даже когда вернулась Софи, они еще не сказали ни слова другъ другу. Шарлотта, которая была настолько же красива и нѣжна, насколько ея сестра суха и холодна, была, по всей вѣроятности, согласна съ нимъ, онъ это замѣтилъ, хотя она больше и не взглянула на него. Она опять прилежно шила.

Послѣднее время Шарлотта не была весела, какъ прежде, она не была уже тѣмъ беззаботнымъ ребенкомъ. Но, можетъ быть, у нея были какія-нибудь маленькія заботы. Она начала теперь провожать по утрамъ брата въ редакцію. Линге принималъ ее всегда такъ любезно, что она просто нуждалась въ этой перемѣнѣ. Талантъ Линге занимать дамъ былъ всѣмъ извѣстенъ: у него всегда была шутка наготовѣ, и онъ не скрывалъ своего восхищенія передъ полными бюстами и красными губами. Только въ обществѣ дамъ онъ чувствовалъ себя молодымъ; онъ никуда не годился, если его приглашали въ какое-нибудь собраніе, гдѣ не было дамъ; онъ или совсѣмъ не приходилъ, или приходилъ, скучалъ часокъ и спѣшилъ исчезнуть. Безъ дамъ ему было скучно. Доказательствомъ этому былъ кружокъ журналистовъ: двадцать пьющихъ и курящихъ мужчинъ и ни одной женщины во всей залѣ; вотъ почему Линге по цѣлымъ мѣсяцамъ не ходилъ на собранія этого кружка. Онъ предпочиталъ итти куда-нибудь въ другое мѣсто.

Вотъ какимъ онъ былъ. Но никто бы не посмѣлъ притти и сказать, что редакторъ Линге соблазнитель; на это онъ не былъ способенъ. Онъ никогда не терялъ самообладанія и никогда не уступалъ влеченіямъ своего сердца. Но если случалось, что его ухаживанія за женщиной увѣнчивались успѣхомъ и приводили къ цѣли, то онъ смѣялся про себя надъ своимъ счастьемъ, надъ своей побѣдой. И весь дрожа отъ нетерпѣнія, онъ становился похожимъ на счастливаго деревенскаго парня, который самъ удивляется всѣмъ тѣмъ соблазнамъ, которымъ предается. — Чортъ возьми, — какія чудеса могутъ случиться съ человѣкомъ, когда онъ попадаетъ въ городъ!

Когда Шарлотта пришла къ нему въ первый разъ, онъ оставилъ всѣ свои работы и цѣликомъ посвятилъ себя ей; онъ даже нашелъ предлогъ, чтобы выпроводитъ Лепорелло. Потомъ онъ обратилъ ея вниманіе на это и прямо сказалъ, что все это дѣлается ради нея, такъ что она даже покраснѣла! Да, какъ удивительно мило она покраснѣла! Маленькій влюбленный редакторъ предоставилъ ей рыться, какъ она хочетъ, среди рукописей и журналовъ, и, между тѣмъ, старался всячески занять ее. Онъ былъ такъ счастливъ, что эта молодая дѣвушка сидитъ у него за столомъ. Но когда она поднялась, чтобы уйти, и онъ посмотрѣлъ на нее горячо въ послѣдній разъ своими еще юными глазами, — и теперь даже Линге соображалъ. Даже тогда, когда его сердце билось отъ любви, редакторъ въ немъ не дремалъ.

Онъ позвалъ къ себѣ Илэна. Илэнъ сидитъ во внѣшнемъ бюро за столомъ секретаря. Онъ быстро поднялся, — въ голосѣ редактора было что-то, говорившее, что дѣло идетъ о серьезномъ.

Но ничего важнаго не оказалось. Редакторъ почти шутя спросилъ его о его политическихъ взглядахъ.

— Скажите мнѣ, какъ обстоятъ ваши дѣла по части политики? — спросилъ онъ, улыбаясь.

Илэнъ что-то пробормоталъ о томъ, что онъ плохой политикъ; у него не было времени углубляться въ эти вопросы.

Было ли это искреннимъ мнѣніемъ Линге или онъ обнаружилъ искру присущей ему насмѣшливости, но онъ сказалъ:

— Да, наука совсѣмъ заковала васъ.

На это Илэнъ ничего не отвѣтилъ.

— Но вы — взрослый человѣкъ, и должны же вы принадлежать къ какой-нибудь партіи! — продолжалъ Линге.

Илэнъ ничего не могъ сказать на это.

— Андрей Бондезенъ имѣлъ на меня нѣкоторое вліяніе, — сказалъ онъ, — въ особенности за послѣднее время. Бондезенъ — радикалъ.

— Да, да, да! Конечно, вы не должны приниматъ это за давленіе. Но я подумалъ… Какъ вы относитесь къ вопросу объ уніи?^[2].

Это была какъ разъ слабая сторона Илэна, — онъ стоялъ за унію; въ этомъ пунктѣ Бондезену не удалось поколебать его убѣжденій. Почему Линге хотѣлъ знать его мнѣніе именно по этому вопросу? Развѣ онъ что-нибудь слышалъ? Можетъ быть онъ хотѣлъ отказать ему отъ мѣста?

Онъ честно отвѣтилъ:

— Я стою за унію. Я думаю, что теперь это самое лучшее; лучше, чѣмъ теперь, не будетъ.

Пауза.

Илэнъ думаетъ, что разговоръ конченъ, онъ хочетъ поклониться и вернуться къ своей работѣ.

— Нѣтъ, подождите минутку. Напишите нѣсколько статей по поводу уніи. Скажите прямо и открыто, — вы вѣрите въ то, что лучше, чѣмъ теперь, не будетъ; скажите также, почему именно вы такъ думаете, изложите ваши доводы. Мы — либералы, но мы уважаемъ честное убѣжденіе каждаго. Дѣло съ дипломатіей, кажется, подвигается довольно плохо. Но вѣдь вы не хотѣли бы видѣть насъ шведами?

— Нѣтъ, не болѣе, чѣмъ мы есть!

— Болѣе, чѣмъ мы есть! Мы не шведы, мы совершенно самостоятельный народъ, — это первый параграфъ нашихъ основныхъ законовъ. Такъ напишите статью для «Новостей»; вы должны свободно высказать ваше мнѣніе. Посмотримъ, что вы изъ этого сдѣлаете.

Илэнъ вышелъ и затворилъ за собою дверь.

Но какъ разъ, когда Линге такъ нуженъ былъ покой для всей той работы, которую ему пришлось отложить въ сторону во время визита Шарлотты, въ бюро приходили одинъ за другимъ посѣтители и безпокоили его. Наконецъ, пришла прачка изъ Гаммерсберга, — теперь уже въ третій разъ! Онъ уже и не помнилъ объ ея объявленіи, его легкомысленное сердце забыло про старую женщину.

— И чѣмъ люди считали «Новости?» Развѣ это клочокъ бумаги, въ который можно завернуть все, что угодно?

— Я просмотрѣлъ ваше объявленіе, мы не можемъ его напечатать, — сказалъ онъ и затѣмъ быстро принялся за разныя бумаги.

Женщина продолжаетъ стоять; она ничего не говоритъ, но она продолжаетъ стоять.

— У насъ нѣтъ мѣста для этого! — говоритъ Линге опять и протягиваетъ женщинѣ объявленіе.

Эта-то ужъ во всякомъ случаѣ не обворожительна; эта стиравшая женщина не была даже сама чистоплотной! И чего она дожидалась? Онъ привыкъ къ тому, что разъ онъ отказывалъ въ чемъ-нибудь, то дважды этого онъ не повторялъ: слово оставалось словомъ.

— Итакъ, вы не можете напечатать этого въ вашемъ листкѣ? — спрашиваетъ спокойно женщина.

— Нѣтъ! Можете обратиться съ этимъ въ «Вечернюю Почту».

Женщина не отвѣчаетъ; она, кажется, не поняла его словъ.

Линге хватается за карманъ. Если бы у него были деньги при себѣ, то онъ далъ бы ей крону, хотя у нея очень не аппетитный видъ. Видитъ Богъ, онъ бы это сдѣлалъ! Онъ не былъ безсердеченъ; но ему надоѣли эти постоянныя просьбы женщины, она не производила больше на него впечатлѣнія. Но у него не было при себѣ денегъ. Онъ былъ радъ отъ всей души, когда, наконецъ, женщина ушла.

И какую благодарность получаешь за свою помощь? Ни малѣйшей. Одна лишь неблагодарность…

— Войдите!

Вошелъ довольно пожилой господинъ. Линге встаетъ, называетъ его Биркеландъ.

Это былъ норвежскій политикъ и владѣлецъ желѣзныхъ мастерскихъ, Биркеландъ; онъ тоже въ настоящее время членъ королевской комиссіи. Онъ очень блѣденъ, говори^тъ взволнованнымъ, прерывающимся голосомъ:

— Мы понесли тяжелый ударъ! — говоритъ онъ.

— Ударъ? Что случилось? Кто-нибудь умеръ?

И Биркеландъ разсказываетъ медленно и грустно, что онъ пришелъ, чтобъ сообщить о смерти президента одельстинга. Онъ неожиданно умеръ утромъ отъ удара. Линге вздрогнулъ, — и былъ также потрясенъ.

— Президентъ одельстинга? Вы увѣрены въ этомъ?… Вотъ несчастье! Такая сила для лѣвой! Надежда и опора лѣвой во всѣхъ затрудненіяхъ.

Линге въ данную минуту искренно, сильно огорченъ; онъ понимаетъ все значеніе этого грустнаго событія; его партія лишилась самой умной и вліятельной головы въ стортингѣ, очень видной личности, пользовавшейся уваженіемъ и правой. Онъ сказалъ глухо, немного дрожащимъ голосомъ:

— Его нельзя никѣмъ замѣнить, Биркеландъ!

— Нѣтъ, его мы не можемъ замѣнить, я просто не знаю, что мы вообще будемъ дѣлать.

Биркеландъ проситъ разрѣшенія поговорить по телефону; онъ хочетъ сообщить эту вѣсть Эрнсту Зарсъ.

Биркеландъ не привыкъ обращаться съ телефономъ. Линге даетъ ему нѣкоторыя указанія и потомъ снова садится.

Это самая страшная потеря, какая только могла поразить лѣвую именно въ данную минуту, когда поставлено такъ много на карту, когда должны были быть проведены такія коренныя реформы. Какъ все это грустно!

Вдругъ Линге разражается смѣхомъ.

Онъ напрягаетъ всѣ свои силы, чтобы подавить его, сильно краснѣетъ и все-таки громко смѣется.

Биркеландъ кончилъ; онъ отвернулся отъ телефона и смотритъ на него съ удивленіемъ. Линге нашелъ что-то очень смѣшное; его духъ снова воспрянулъ, онъ все еще борется со смѣхомъ.

— Ничего, — говоритъ онъ и качаетъ головой. — Наблюдали вы когда-нибудь за человѣкомъ, говорящимъ въ телефонъ? Онъ киваетъ, склоняетъ голову на бокъ, и видъ у него такой сочувствующій, будто онъ стоитъ передъ человѣкомъ, а не передъ деревяннымъ ящикомъ. Я это дѣлаю точно такъ же. Ха-ха-ха!

Но Биркеландъ совсѣмъ не въ настроеніи смѣяться; на его лицѣ появляется слабая улыбка; онъ не желаетъ быть невѣжливымъ, но его губы дрожатъ. Онъ поправляетъ свои сѣдые волосы со лба и берется за шляпу; съ этой вѣстью о смерти онъ долженъ обойти еще кое-кого, — правительство вѣдь тоже должно быть освѣдомлено. Да, да, ему будущее представляется очень мрачнымъ.

Линге, ставшій опять серьезнымъ, былъ съ нимъ вполнѣ согласенъ.

Какъ только Биркеландъ ушелъ, Линге тотчасъ же принялся за дѣло, чтобъ выпустить экстренное прибавленіе съ этой вѣстью; онъ, такимъ образомъ, предупредитъ «Вечерніе Листки». Въ теченіе одного часа весь городъ долженъ быть оповѣщенъ. Онъ написалъ превосходный «экстра-листокъ», — настоящее маленькое произведеніе, въ которомъ выражалъ горячую благодарность усопшему за его работу; каждое слово было преисполнено чувствомъ искренняго горя, и самъ Линге былъ доволенъ своимъ произведеніемъ.

Послѣ этого онъ опять досталъ рукописи и письма.

Онъ остановился на одномъ письмѣ отъ неизвѣстнаго молодого человѣка, жившаго на чердакѣ на улицѣ Торденса, — ему нечѣмъ, абсолютно нечѣмъ было жить; если бы его платье было немного приличнѣе, то онъ явился бы лично къ редактору. Онъ просилъ заработка, какого-нибудь перевода, какую-нибудь небольшую литературную работу; въ данную минуту онъ пишетъ большой романъ, но еще не кончилъ и не можетъ за него получить денегъ. Было что-то въ этомъ письмѣ, что тронуло Линге; оно звучало такъ правдоподобно и было такъ хорошо написано; глаза Линге сдѣлались влажными, — онъ поможетъ этому бѣдняку, онъ дастъ ему переводъ. И онъ для памяти надѣлъ свое обручальное кольцо на лѣвую руку. Уходя послѣ обѣда, онъ остановился передъ секретаремъ и сказалъ, надѣвая перчатку:

— Есть у васъ отчетъ о докладѣ президента одельстинга?

— Онъ сейчасъ находится въ типографіи.

— Пусть его принесутъ внизъ; вы раздѣлите его и будете брать по четыре цолла въ день. Нужно всегда придумывать что-нибудь новое, чтобы вниманіе людей было всегда насторожѣ. — Пусть этотъ человѣкъ и говоритъ черезъ нашу газету три недѣли спустя послѣ своей смерти!

И, усмѣхнувшись своей удачной выдумкѣ, Линге удалился.

VIII.

Илэнъ выступилъ какъ политическій писатель анонимно, отъ лица редакціи. Его статья объ уніи привлекла всеобщее вниманіе. Опять взгляды всей страны были устремлены на газету Линге. Въ особенности взволновалась Христіанія, а редакторъ «Норвежца» прямо спрашивалъ всѣхъ встрѣчныхъ, что это значитъ,

«Новости», которыя съ тѣхъ поръ, какъ онѣ существуютъ, никогда не обнаруживали колебанія, «Новости», которыя изъ году въ годъ въ продолженіе двадцати лѣтъ такъ ненавидѣли унію и это презрѣнное братство! «Новости», нападавшія даже на его величество. «Новости», редакторъ которыхъ пламенно, съ убѣжденіемъ поклонялся Гамбеттѣ, Кастелару, Улканову и печаталъ хвалебные стихи польскому возстанію и бразильскому спору, каждый день, всю свою жизнь писалъ статьи, строчки, сентенціи всегда въ духѣ лѣвой и только въ этомъ направленіи, — и вдругъ «Новости» измѣнили. Покажите намъ человѣка, посмѣющаго взять на себя отвѣтственность за ту радикальную перемѣну въ уніи, о которой идетъ рѣчь; мы рѣшаемся утверждать, что такого человѣка не существуетъ!

Вотъ въ какихъ выраженіяхъ это было сказано.

Илэнъ писалъ это, имѣя вполнѣ опредѣленное намѣреніе; его старая любовь къ правой, его врожденныя консервативныя склонности сказались въ этой статьѣ; къ его собственному удивленію оказалось, что вліяніе Бондезена не проникло въ глубину его души. Статья эта была произведеніемъ консерватора, которому данъ былъ случай обратиться къ свободомыслящей публикѣ.

Публика никакъ не могла понять этого страннаго маневра «Новостей». Консервативныя газеты воспользовались этимъ: вотъ теперь обнаруживается, что даже сами «Новости» находятъ политику лѣвой черезчуръ крайней; онѣ считали невозможнымъ взять на себя отвѣтственность за нарушеніе самыхъ святыхъ интересовъ своего отечества! Но различные люди, понимавшіе это въ глубинѣ души, знали, что это лишь шутка со стороны Линге, шутка, которую не нужно принимать всерьезъ. Нѣтъ, на это нужно смотрѣть, какъ на шутку; нѣтъ, съ Линге вѣдь далеко не зайдешь, — онъ былъ неуязвимъ для своихъ враговъ! Разумѣется, онъ поспѣшилъ немного съ этой статьей, посланной со стороны, — да, со стороны, — статья была скверная, и ясно было, что она «случайная», такъ что газета не должна была нести за нее никакой отвѣтственности.

Когда Бондезенъ узналъ отъ своего друга, кто былъ авторомъ статьи, онъ разсердился сначала, что всѣ его старанія обратить Илэна остались безъ результата; но потомъ онъ обрадовался тому, что статья, дѣйствительно, была случайная. Разумѣется, онъ зналъ это, — это по всему было видно: что касается политики, его нельзя было надуть такъ легко. Илэнъ вѣдь и не воображаетъ, что точка зрѣнія его и «Новостей» одинакова. Конечно, онъ ученый, умѣетъ обращаться съ лупой и находить микробовъ въ сырѣ, но измѣнить старую политику «Новостей», политику, которой онѣ были вѣрны двадцать лѣтъ, — нѣтъ, этого онъ не можетъ. Никто этому и не повѣритъ.

Бондезенъ объявилъ это матери Илэна и его сестрамъ и не скрывалъ, что въ вопросахъ политики онъ совсѣмъ не согласенъ съ Фредрикомъ. Софи сказала:

— Хойбро говорилъ, что ожидалъ этого, ожидалъ этой продѣлки «Новостей». Онъ вчера это сказалъ.

— Да, — сказалъ Бондезенъ и пожалъ плечами, — нѣтъ ничего такого, чего Хойбро не зналъ бы и давно уже не ожидалъ.

Это было рано утромъ; молодыя дѣвушки въ утреннихъ туалетахъ сидѣли и работали. Въ печкѣ трещалъ огонь; Фредрикъ еще не вставалъ.

Бондезенъ продолжалъ:

— Я встрѣтилъ вчера Хойбро, но мнѣ онъ ничего не сказалъ. Такія вещи онъ говоритъ только дамамъ!

— А почему же и не говорить этого дамамъ? — возразила сердито Софи.

Она часто переносила злыя насмѣшки Бондезена, но на этотъ разъ она больше не хочетъ. Онъ былъ радикалъ, у него были постоянно слова о свободѣ на устахъ, онъ всегда ратовалъ за избирательныя права для женщинъ, но въ душѣ онъ былъ того мнѣнія, что женщина ниже мужчины; женщина — человѣкъ, она составляетъ одну половину человѣчества, но мужчинѣ она не равна, нѣтъ. Софи была готова выпустить когти. Но Бондезенъ уклонялся. Онъ сказалъ только, что Хойбро со всей своей мудростью обращается къ дамамъ; онъ подтвердилъ только фактъ, больше ничего. Самъ же Хойбро не сказалъ ему ни слова, напротивъ, онъ какъ-то избѣгалъ его.

И это было, дѣйствительно, правда: Хойбро началъ избѣгать всѣхъ на улицѣ. На немъ не было даже пальто, часы его тоже «исчезли». Онъ не хотѣлъ, чтобы кто-нибудь говорилъ на улицѣ съ нимъ, съ человѣкомъ, не имѣвшимъ даже пальто зимой. Онъ не мерзъ; казалось, въ немъ самомъ находился источникъ тепла, когда онъ возвращался изъ банка, согнувшись съ высматривающимъ взоромъ. Но видъ у него былъ нехорошій; онъ чувствовалъ себя плохо, онъ самъ это сознавалъ. Черезъ нѣсколько мѣсяцевъ придетъ весна; можетъ быть, ему удастся еще и до весны выкупить свое пальто, — въ этомъ не было ничего невозможнаго. Одно было ясно, — онъ не мерзъ, ему было хорошо.

— Что, Хойбро уже ушелъ въ банкъ? — спрашиваетъ Бондезенъ.

— Онъ сейчасъ уходитъ, — отвѣчаетъ Шарлотта. Въ прихожей раздались шаги Хойбро.

Онъ предпочиталъ выходить раньше, чѣмъ это нужно было, чтобы никого не встрѣчать на лѣстницѣ.

Бондезенъ распахнулъ дверь и позвалъ его. Онъ отвѣтилъ, что ему нужно уходить; но когда поднялась Шарлотта и кивнула ему, онъ подошелъ къ двери и любезно поздоровался.

— Они такъ давно его не видѣли, почему онъ сталъ такъ чуждаться ихъ?

Хойбро разсмѣялся. Нѣтъ, онъ совсѣмъ не чуждается, но у него есть работа; въ данное время онъ заинтересованъ кое-чѣмъ очень важнымъ.

— Скажите мнѣ, — сказалъ Бондезенъ, — каково ваше мнѣніе по поводу статьи объ уніи въ «Новостяхъ»?

— Я ничего не могу сказать.

— Но вы знаете, кто ея авторъ?

— Да, я слышалъ.

— Но, можетъ быть, вы не читали статьи, — вѣдь вы вообще не читаете «Новостей»?

— Нѣтъ, эту статью я читалъ.

— Вотъ какъ! Но неужели вы думаете, что «Новости» раздѣляютъ взглядъ этого сотрудника?

— Этого я не знаю.

— Но вчера вы вѣдь сказали, что вы ждали этого колебанія отъ «Новостей?»

Хойбро начинаетъ припоминать и отвѣчаетъ:

— Да, я сказалъ вчера фрёкенъ Софи кое-что въ этомъ родѣ. Но я выразился не совсѣмъ ясно. Я вообще ничего не ждалъ отъ «Новостей», я не умѣю изслѣдовать сердца и печени; но я хотѣлъ сказать, что даже этотъ маневръ «Новостей» меня не удивилъ.

— Вы насквозь видите Линге, — сказалъ Бондезенъ. — Вы знакомы съ нимъ?

На это Хойбро ничего не отвѣтилъ. Это его разсердило, и онъ обратился къ дамамъ.

Но Бондезенъ повторилъ свои вопросъ и пристально посмотрѣлъ на него.

— Вамъ это очень хочется знать? — возразилъ Хойбро. — Право, не понимаю, почему. — Но вдругъ краска залила его лицо и онъ прибавилъ: — Вы такой радикалъ, принадлежащій къ непоколебимой партіи, каково-то вамъ теперь, когда вы видите такую политику «Новостей»?

— Нѣтъ, я не могу сказать, чтобы это отняло у меня сонъ…

Хойбро перебилъ его горячо.

— Нѣтъ, вотъ именно это и есть выгодная сторона въ васъ и въ подобныхъ вамъ. Вы умѣете какъ-то очень быстро найтись въ обстоятельствахъ, соотвѣтствующихъ перемѣнѣ убѣжденій. Вы не теряете головы, вы не краснѣете отъ стыда или гнѣва; вы принимаете эту перемѣну, осматриваетесь и понемножку успокаиваетесь. И понемножку вы начинаете пріобрѣтать новыя убѣжденія, такія же искреннія и долговѣчныя, какъ и прежнія ваши. И это называется быть современнымъ.

Какъ грубо и некрасиво все это было сказано! Хойбро самъ сознавалъ, что онъ придалъ всему этому черезчуръ большое значеніе, что онъ былъ невѣжливъ, онъ чувствовалъ себя неловко, глаза всѣхъ были обращены на него, и онъ опустилъ голову.

Но Бондезенъ разозлился. — Вѣдь рѣчь идетъ совсѣмъ не о немъ и ему подобныхъ, они начали говорить о Линге.

Какъ и прежде, когда съ нимъ обращались рѣзко, Хойбро и на этотъ разъ вспыхнулъ, заложилъ руки въ карманы и началъ бѣгать взадъ и впередъ по комнатѣ фру Илэнъ. Онъ совсѣмъ забылъ, гдѣ находился.

— Вы хотите слышать мое мнѣніе о Линге, никому не навязываемое, — сказалъ онъ. — Богъ знаетъ, почему именно вы хотите это знать. Я скажу вамъ въ двухъ словахъ, что я думаю: Лииге — это студентъ изъ крестьянъ; для него оказалось вредно, что онъ былъ пересаженъ въ чуждую для него землю и атмосферу; это просто ротозѣй изъ деревни, который очень хочетъ разыгрывать свободомыслящаго человѣка и столичнаго джентльмзна; но для этого онъ не рожденъ. Этому человѣку не достаетъ культурности, въ немъ много лживости. Точнѣе, — это просто плутъ, который никогда не дорастетъ до своего призванія. Вотъ мое мнѣніе.

Бондезенъ широко раскрылъ глаза. Гнѣвъ его исчезъ, онъ пристально смотрѣлъ на Хойбро и произнесъ съ трудомъ:

— Но съ психологической точки зрѣнія Линге совсѣмъ другой, я хочу сказать, психологически…

— Съ психологической точки зрѣнія! Это человѣкъ, лишенный всякой психологіи. Скажите лучше, что все, что онъ дѣлаетъ, онъ дѣлаетъ подъ впечатлѣніемъ минутнаго вдохновенія, изъ-за мелочной разсчетливости, или изъ-за того и другого вмѣстѣ; скажите лучше, что все это онъ дѣлаетъ, чтобъ быть на устахъ у всей Христіаніи и сдѣлаться бѣдовымъ редакторомъ на своемъ маленькомъ клочкѣ бумаги; прибавьте къ этому — онъ крестьянинъ въ душѣ, онъ дрожитъ за лишнія нѣсколько сотъ кронъ годового дохода, — и вотъ вамъ весь человѣкъ со всей его психологіей.

Бондезенъ успокоился; онъ находитъ, что это начинаетъ становиться интереснымъ. Просто забавно было его слушать! Онъ отвѣтилъ:

— Но я не понимаю, за что вы такъ сердиты на Линге? Вѣдь вы не принадлежите къ его партіи, вы вѣдь блуждающая комета. Чѣмъ онъ васъ такъ разсердилъ? Развѣ вамъ не все равно, побѣдитъ ли лѣвая или нѣтъ?

— Да, мы теперь опять возвращаемся къ удивительнымъ преимуществамъ всей вашей партіи; вамъ трудно понять, что кто-нибудь можетъ быть кровно оскорбленъ, когда видитъ, что обманутъ въ своихъ самыхъ идеальныхъ надеждахъ какимъ-нибудь человѣкомъ или дѣломъ, обманутъ грязными продѣлками спекулянта, въ данномъ случаѣ редактора. Я хочу вамъ сказать кое-что: знаете ли вы, что Линге былъ мнѣ дорогъ, что я любилъ Линге? Тайно я писалъ негодующія письма тѣмъ, кто ругалъ его въ газетахъ; клянусь вамъ, что я былъ самимъ преданнымъ его другомъ. Когда я услышалъ, что одинъ человѣкъ, одинъ высокопоставленный военный говорилъ частнымъ образомъ, что напрасно правая не купила Линге для государственнаго суда, что Линге можно подкупить, я написалъ этому высокопоставленному военному письмо, разбилъ его по пунктамъ, назвалъ его безчестнымъ и лжецомъ, и подъ этимъ я подписалъ свое имя и свой адресъ… Это было тогда, когда я мало зналъ Линге… Почему я на него золъ? Вѣрьте мнѣ, я не золъ на него; онъ мнѣ настолько сталъ безразличенъ, что я даже не беру его газеты въ руки. Я вспоминаю его потому, что онъ существуетъ и успѣшно продолжаетъ свою вредную дѣятельность. Публика находитъ, что онъ издаетъ очень занимательную газету. Почитайте, поизучайте ее, посмотрите, какъ этотъ маленькій, пустой человѣчекъ, безъ убѣжденій, но съ нахальствомъ, — какъ этотъ человѣкъ, повинующійся лишь своимъ страстишкамъ, — посмотрите, какъ онъ держитъ себя безобидно, и какъ говорятъ съ нимъ люди на улицѣ — посмотрите только, какъ онъ пишетъ и о чемъ онъ пишетъ. Онъ потираетъ себѣ руки отъ удовольствія, когда оказывается въ состояніи погубить какого-нибудь несчастнаго нуждающагося агента; онъ снимаетъ съ него маску, и онъ въ восторгѣ, что никакой другой газетѣ до него не удалось поймать этого преступника. Ничего лучшаго его уважаемые читатели не могутъ требовать… Дѣло въ томъ, что человѣкъ этотъ исковерканъ. Если ему удается выкинуть какую-нибудь продѣлку или штуку, при чемъ весь міръ указываетъ на него, какъ на ловкаго молодца, и этимъ онъ пріобрѣтетъ нѣсколько лишнихъ кронъ отъ подписчиковъ, — онъ доволенъ. Онъ блаженствуетъ отъ такой пустяшной продѣлки, онъ посмѣивается и радуется, что онъ первый сообщилъ тысячѣ людей новость о пожарѣ въ Міосѣ. Когда въ Драмменѣ бываетъ народное собраніе, онъ требуетъ, чтобъ телеграфная станція была открыта «за нашъ счетъ», пока не кончится собраніе. На собраніи объявляется, что сдѣлалъ Линге, читаютъ вслухъ его телеграмму, умиляются, что Линге приказалъ телеграфу работать «за нашъ счетъ» А сколько будетъ ему стоить этотъ неслыханный поступокъ? Полчаса стоятъ цѣлые семьдесятъ пять ёръ. Весь расходъ — не меньше семидесяти пяти ёръ и не превышаетъ четырехъ кронъ пятидесяти ёръ. Ну да, а есть ли для Линге какая-нибудь личная выгода въ томъ, что его телеграмму читаютъ и рекламируютъ? Непосредственно, можетъ быть, и нѣтъ; я не знаю. Но я знаю, что такая телеграмма не была бы прочтена, если бъ она была получена изъ какой-нибудь другой газеты, напр. изъ «Норвежца». Линге уничтожилъ въ людяхъ всякое чувство скромности; своими непрестанными рыночными выкрикиваніями ему удалось устранить врожденный страхъ передъ безстыдствомъ. А послѣ этого онъ иронизируетъ надъ собой и своимъ образомъ дѣйствій, безстыдно и плоско смѣясь: «Новости» интервюировали подводную лодку и воздушный корабль, «Новости» — самая свѣдущая газета во всѣхъ уткахъ.

Хойбро остановился на минутку, и Бондезенъ говоритъ:

— Я не буду пускаться съ вами въ споръ; вы уже черезчуръ унизили дѣятельность Линге. Это просто смѣшно. Развѣ, напримѣръ, не имѣетъ значенія, что «Новости» обвинили Ларса Офтедаль въ такихъ преступныхъ дѣйствіяхъ?

— Но, Боже мой, какая же заслуга! Сообщить въ газетѣ о скандалѣ — только для того, чтобы заполучить нѣсколькихъ подписчиковъ.

— Да развѣ только изъ-за этого?

— Разумѣется, иначе онъ обратился бы съ этимъ въ полицію, и это былъ единственный правильный путь.

— Да, но вѣдь, слава Богу, это лицо было низвержено, а я всегда смотрю на результатъ. Агентъ Іензенъ въ Осло ведетъ запрещенную торговлю матеріями; «Новости» узнаютъ это, онѣ отправляются къ нему и требуютъ его паспортъ, — онъ отказывается; «Новости» выступаютъ съ нѣсколькими статьями, и три недѣли спустя агенту пришлось собрать свой товаръ и переселиться въ Америку.

— Вотъ опять результатъ! Да, еще новое доказательство жадности Линге до новыхъ подписчиковъ. Этотъ человѣкъ въ роли представителя прессы старается проникнуть даже въ частныя квартиры, чтобы выспрашивать и экзаменовать. Онъ говоритъ: «Будьте такъ добры показать мнѣ ваши бумаги!» Клянусь Богомъ и всѣми святыми, я спустилъ бы этого молодца съ лѣстницы, если бъ онъ пришелъ ко мнѣ, даже если бъ я былъ виновенъ въ незаконной торговлѣ матеріями…

— Да, берегитесь, онъ можетъ притти въ одинъ прекрасный день.

— Тогда я сумѣю сказать ему: добро пожаловать… Онъ черезчуръ мало одаренъ, чтобъ рѣшиться на смѣлый поступокъ; онъ никогда не выплываетъ, если не разсчиваетъ, что можно спрятаться. Онъ любитъ темныя дороги, все тайное и скрытое; поцѣлуй въ углу, тайное пожатіе руки, легкое головокруженіе, — и все это подъ предлогомъ, что онъ хочетъ оздоровлять общество. Пусть, всѣ люди видятъ это, и черезъ короткіе промежутки онъ начинаетъ выставлять…

Звонокъ.

Софи идетъ открывать и возвращается съ новымъ номеромъ «Новостей». Бондезенъ набрасывается на него съ обычнымъ интересомъ.

Въ этомъ номерѣ Линге вполнѣ ясно и опредѣленно поднялъ свой флагъ. Редакція разъясняетъ отношеніе газеты къ статьѣ объ уніи, привлекшей всеобщее вниманіе: были высказаны сомнѣнія по поводу того, была ли эта статья написана отъ редакціи, или она была случайная, прислана кѣмъ-нибудь со стороны. Чтобы выяснить всѣ эти достоуважаемыя сомнѣнія, Линге сообщаетъ читателямъ, что статья «Новостей» — ихъ собственная личная точка зрѣнія, и всю отвѣтственность за нее газета беретъ на себя.

Бондезенъ прочелъ это съ широко раскрытымъ ртомъ, молча, — его волновали самыя противоположныя чувства. Вотъ несправедливость! А онъ билъ кулакомъ по столу и такъ ошибался! Онъ швырнулъ Хойбро газету, не говоря ни слова.

Хойбро бросается въ глаза статья о какой-то гадалкѣ въ Кампенѣ, которую накрылъ человѣкъ отъ «Новостей»; она продѣлывала всякіе фокусы на картахъ или на кофейной гущѣ за стаканчикъ вина или чашку кофе отъ сосѣдей. Она просто дурачила людей! Она водила ихъ за носъ! Побольше школъ! Побольше просвѣщенія!

Наконецъ, онъ дошелъ и до статьи редактора. Онъ прочелъ ее такъ же, какъ и все остальное, не обнаруживая никакого удивленія, и сказалъ, окончивъ ее:

— Ну вотъ, — вы сами видите.

— Да, — сказалъ Бондезенъ, — я вижу.

Пауза.

— Но все-таки никто не долженъ говорить, что Линге незначительній человѣкъ, какъ вы утверждаете, — продолжалъ Бондезенъ. — Я все-таки разсчитываю на него. Нужно нѣчто большее, чтобъ потрясти вѣру!

— Даже если Линге перейдетъ къ правой?

— Да, чортъ съ нимъ, что онъ дѣлаетъ, — если даже онъ и получитъ званіе камергера.

Пауза.

— Да, видите ли! — сказалъ Хойбро, — норвежскій радикалъ совсѣмъ не долженъ мѣнять своихъ убѣжденій, просто онъ долженъ согнуть ихъ немного.

Онъ всталъ, чтобы итти.

Но Бондезену явилась вдругъ мысль, тонкая, остроумная мысль.

— Вы увѣрены, что Линге не имѣлъ тутъ никакой задней мысли? — спросилъ онъ. — Вы не можете допустить, что у этого человѣка какая-нибудь цѣль, какой-нибудь тайный замыселъ? Вы не можете предположить, что онъ этимъ способомъ хочетъ проникнуть въ правую, чтобъ заставить ее читать его и понемножку и постепенно впустить ядъ лѣвыхъ въ эту партію?

— Во-первыхъ, — возразилъ Хойбро, — во- первыхъ, я надѣюсь, къ чести правой, что ихъ убѣжденія не настолько жалки, чтобъ старанія «Новостей» могли ихъ поколебать. На такую жалкую удочку эта партія со своимъ старымъ образованіемъ и прозорливостью не попадется. Во-вторыхъ, что касается Линге, то вы ошибаетесь. Зачѣмъ его подозрѣвать въ этомъ, и зачѣмъ онъ сталъ бы рисковать? Вѣдь все, что онъ дѣлаетъ, онъ дѣлаетъ для того, чтобъ привлечь вниманіе, произвести шумъ и заманить этимъ любопытныхъ подписчиковъ. Человѣкъ этотъ не сталъ бы терпѣть подозрѣній, если бъ онъ дѣйствительно ихъ не заслуживалъ. Для этого онъ недостаточно великодушенъ. Если бы поводомъ было — совращать членовъ правой, то онъ не могъ бы молчать объ этомъ, онъ давно разболталъ бы и выдалъ эту тайну и разсказалъ бы намъ о ней крупнымъ шрифтомъ вотъ здѣсь, на первой страницѣ. Но, можетъ быть, ему нравится, что вы и другіе считаете его за такого непроницаемаго человѣка.

— Ну къ чему эта шутка? Я все время вѣдь вамъ не отвѣчалъ, хотя вы задѣвали меня лично…

Хойбро кивнулъ головой и сказалъ:

— Васъ, какъ представителя норвежекаго радикализма.

На это Бондезенъ ничего не отвѣтилъ. Онъ пожимаетъ плечами.

— Да, да, изъ насъ никто не перевернетъ міра, — говоритъ онъ. — Откровенно говоря, когда я читаю это заявленіе Линге и вижу его доводы, то, несмотря на все, я все-таки восхищаюсь имъ. Самъ чортъ ему не братъ! Его противники среди лѣвыхъ, его конкуренты думаютъ, что вотъ-вотъ они накрыли его, но онъ опять вынырнетъ. Чорть возьми!

— Есть два сорта людей, которьте пробиваются въ жизни, и въ каждомъ дѣлѣ они на высотѣ своего призванія, — возражаетъ Хойбро. — Это: — чистые сердцемъ — они пробиваются, они не всегда бываютъ практичны, но нравственно они всегда правы сами передъ собой. А потомъ — нравственно испорченные, нахалы, потерявшіе всякую способность чувствовать угрызенія совѣсти. Они могутъ выпрямиться, если даже ихъ согнуть въ три погибели.

Но теперь Бондезенъ находитъ, что эти постоянные отвѣты въ видѣ обвиненій черезчуръ близко касаются его и унижаютъ его. Онъ говоритъ вызывающимъ голосомъ:

— Ну, объ этомъ не будемъ лучше говорить; двумя-тремя утвержденіями нельзя убѣдить взрослыхъ людей. Но какъ бы то ни было, если такой человѣкъ, какъ Линге, колеблется въ своей до сихъ поръ послѣдовательной политикѣ, то это является каждому изъ насъ — вѣдь мы дѣти въ сравненіи съ нимъ — какъ бы предложеніемъ обдумать хорошенько этотъ вопросъ. Доводы Линге поражаютъ меня, я просто понять не могу, что эти простыя вещи до сихъ поръ не приходили мнѣ въ голову. Онѣ кажутся мнѣ такими ясными.

Хойбро громко, во все горло разсмѣялся.

— Я этого именно и ждалъ! — сказалъ онъ.

— Да, но замѣтьте, я предоставляю самому разсмотрѣть всѣ эти доводы. Я…

— Да, да, сдѣлайте это! Ха-ха-ха! Это именно то, что я сказалъ, — это преимущество нѣкоторыхъ людей, — что они могутъ такъ ловко обращаться со своими убѣжденіями. Такіе сомнительные поступки не заставляютъ ихъ блѣднѣть, не лишаютъ ихъ сна и аппетита. Они мѣняютъ все, осматриваются и потомъ остаются тамъ. Ахъ, да!

До этой минуты дѣвушки не говорили ни слова. Шарлотта взглянула на Бондезена; потомъ и она начала смѣяться и сказала:

— Вотъ именно это и говорилъ господинъ Хойбро!

Бондезенъ вдругъ вспыхнулъ, губы его задрожали.

— Мнѣ совершенно безразлично, что говорилъ господинъ Хойбро, и что бы онъ ни говорилъ, я не нуждаюсь въ томъ, чтобы ты была свидѣтельницей: въ этомъ дѣлѣ ты ничего не смыслишь..

Какая опрометчивость, какъ онъ могъ такъ проболтаться! Шарлотта низко опустила голову надъ работой; вскорѣ послѣ этого она опять посмотрѣла на него, но ничего не могла сказать ему. Она пристально посмотрѣла на Бондезена.

— Что ты хочешь сказать? — спросилъ Бондезенъ, все еще возбужденный.

Тогда вмѣшивается Хойбро и дѣлаетъ глупое и оскорбительное замѣчаніе, въ которомъ онъ тоже раскаялся:

— Фрёкэнъ хочетъ дать вамъ понять, что вы не должны говорить ей «ты».

Бондезенъ смущенъ на одно мгновеніе, онъ извиняется, но вдругъ имъ снова овладѣваетъ гнѣвъ. Онъ выдаетъ тайну, уничтожая этимъ всякое возраженіе, которое онъ долженъ былъ бы на это сдѣлать; онъ обращается къ Хойбро и говоритъ:

— Я хочу обратить ваше вниманіе на то, что фрёкэнъ ничего не хотѣла дать мнѣ понять. Мы говоримъ другъ другу «ты».

Хойбро поблѣднѣлъ, но поклонился и попрссилъ извиненія. Онъ посмотрѣлъ на Шарлотту; взглядъ, который она бросила Бондезену, выражалъ большую радость. Такъ странно она смотрѣла на него, вся сіяющая. Хойбро не могъ понять этого. Ну, а впрочемъ, это совсѣмъ его не касалось! Итакъ, они, значитъ, говорили другъ другу «ты».

Онъ взялъ свою шляпу и направился къ двери, здѣсь онъ опять низко поклонился, простился почти шопотомъ, ни на кого не взглянулъ и вышелъ. Черезъ нѣсколько минутъ онъ бѣжалъ по улицѣ, безъ пальто, легко одѣтый.

Бондезенъ остался.

IX.

Это была правда — Шарлотта и Бондезенъ говорили: другъ другу «ты», когда они оставались одни въ комнатѣ Бондезена на Парквегѣ, когда около нихъ никого не было. Она часто бывала тамъ; въ первый разъ это случилось въ тотъ вечеръ, когда они возвращались домой изъ собранія рабочихъ. Бондезенъ завладѣлъ ея сердцемъ. Съ тѣхъ поръ, въ предолженіе осени и зимы, она бывала тамъ не разъ; они забѣгали къ нему на часъ или на два послѣ поѣздокъ на велосипедѣ, а когда наступила снѣжная зима, они ходили вмѣстѣ въ театръ или въ циркъ, чтобъ послѣ этого хоть немножко посидѣть въ комнатѣ Бондезена. Ей было такъ жарко послѣ ходьбы, отъ свѣжаго воздуха. Она снимала пальто и шляпу, когда входила къ нему, Бондезенъ помогалъ ей. Дрова трещали въ печкѣ, и чтобъ въ комнатѣ было уютнѣе, они уменьшали огонь лампы.

Это такъ часто повторялось, что пылъ Бондезена началъ остывать. Самое скверное было то, что теперь Шарлотта сама приходила къ нему, безъ всякихъ приглашеній, когда у нея бывали дѣла въ городѣ; эти посѣщенія не всегда бывали ему пріятны. Онъ предпочиталъ торопливо и поспѣшно самому вести ее наверхъ, чтобы избѣжать встрѣчъ на лѣстницѣ, въ третій этажъ. Когда они доходили до двери, ему все еще приходилось употреблять предосторожности, высовывать голову на лѣстницу и прислушиваться, все ли спокойно въ верхнихъ этажахъ. Благодаря этому, каждый разъ они нѣсколько волновались, — это было очень пикантно. А въ комнатѣ, закрывъ дверь, онъ съ наслажденіемъ свободно вздыхалъ и дрожащими руками снималъ съ нея пальто. Но все это исчезало, когда она приходила къ нему среди бѣла дня, со свертками въ рукахъ, вся пропитанная запахомъ покупокъ, которыя она дѣлала для матери въ гастрономическихъ магазинахъ. Это уже совсѣмъ было похоже на жену, возвращающуюся домой съ мясомъ въ бумагѣ. И какъ мало привлекательно было при дневномъ свѣтѣ, снимать съ нея накидку и все прочее, когда каждую минуту можно было ожидать почтальона или товарища, или даже хозяйку, забывшую стереть утромъ пыль. Нѣтъ, Бондезену это совсѣмъ не нравилось.

Если бъ онъ не былъ обрученъ съ Шарлоттой, онъ отказался бы отъ этихъ посѣщеній. А она ничего не замѣчала и не понимала, что первая вспышка исчезла. Она все приходила, приходила и приходила. Она была такъ же мила и нѣжна приходя, какъ и уходя; онъ никогда еще не видѣлъ подобнаго самообладанія. Но онъ не былъ виноватъ въ томъ, что онъ больше не ликовалъ, когда она входила къ нему.

Обо всемъ этомъ размышляетъ Бондезенъ и чувствуетъ, что ему всѣ надоѣли, самъ онъ и весь міръ.

Фредрикъ тоже провелъ его, обманулъ его довѣріе. Онъ никогда не мечталъ сдѣлать изъ него убѣжденнаго радикала, какимъ былъ самъ, для этого у Фредрика было черезчуръ мало силы воли. Но, несмотря на его проповѣдь, убѣжденія и стучанье по столу, онъ показалъ, что онъ все тотъ же Илэнъ, — аристократъ и бюрократъ. Вотъ почему Бондезенъ охотно бы бросилъ Илэновъ, завелъ бы новыя знакомства; это вѣдь ужасно утомительно быть вѣчнымъ другомъ одной семьи. Все было противно, и ничего нельзя было измѣнить. Фредрикъ основательно устроился теперь въ «Новостяхъ», и уже по этому одному Бондезенъ долженъ былъ держаться этой дружбы; у него было кое-что задумано, нѣсколько стихотвореній, нѣсколько настроеній, и онъ давно ужъ рѣшилъ дебютировать въ «Новостяхъ», въ этой газетѣ, которая все больше и больше читалась, — чуть не всѣмъ міромъ.

Только бы все шло удачно! Онъ рѣшилъ отъ Илэновъ итти прямо домой и попробовать, не можетъ ли онъ теперь написать нѣсколько стихотвореній; онъ такъ хорошо былъ утромъ настроенъ, когда всталъ, а теперь, кажется, все исчезло. Можетъ быть, было глупо сердиться, но Бондезенъ, все-таки, сердился. Хойбро разозлилъ его своими длинными, важными отвѣтами на всѣ его замѣчанія, а Шарлотта довела его до того, что онъ выдалъ всѣмъ ихъ тайныя отношенія. Ахъ, если бъ онъ не проболтался и не сказалъ бы ей «ты»! Теперь узелъ затянулся сильнѣе, это дѣлало его несвободнымъ, мѣшало всѣмъ его движеніямъ. Онъ не былъ созданъ для того, чтобы быть съ кѣмъ-нибудь въ очень близкихъ отношеніяхъ, и его обрученіе, состоявшееся какъ-то подъ горячую руку, съ глазу на глазъ, мучило его, вмѣсто того, чтобы дать ему счастье.

Когда въ комнату вошла фру Илэнъ и заговорила объ угловой комнатѣ, онъ не могъ порадовать ее и сказать, что онъ готовъ сію минуту снять эту комнату.

— Можетъ случиться, — говорила фру Илэнъ, — что Хойбро въ одинъ прекрасный день откажется отъ комнаты.

Она очень неохотно разстанется съ нимъ, онъ такой превосходный квартирантъ, но онъ сдѣлался такимъ страннымъ за послѣднее время; а если онъ откажется, — комната останется пустой!

Бондезену нужна была лишь одна минутка, чтобы все это сразу обдумать. Онъ зналъ, что если онъ переѣдетъ въ этотъ домъ, то окончательно будетъ пойманъ. Ихъ отношенія сейчасъ же будутъ обнаружены, а это равняется браку. У него и въ мысляхъ не было обмануть Шарлотту; никто не долженъ подозрѣвать его въ этомъ низкомъ образѣ дѣйствій; они давно уже сговорились между собой, онъ далъ ей слово. Но вотъ какъ разъ въ послѣднее время онъ почувствовалъ потребность немного подумать и обсудить это дѣло. Въ худшемъ случаѣ, ему пришлось бы приняться за науку и держать экзамены.

Вотъ почему при всемъ своемъ желаніи онъ ничего другого не могъ отвѣтить фру Илэнъ, какъ только то, что онъ, къ сожалѣнію, уже давно снялъ комнату въ Парквегѣ на цѣлый годъ. Онъ очень жалѣетъ объ этомъ.

Услыхавъ, между тѣмъ, что въ сосѣдней комнатѣ встаетъ Фредрикъ, онъ поднялся и вышелъ. Бондезенъ всѣмъ былъ недоволенъ въ эту минуту. Это ничего, что фру Илэнъ нашла немного страннымъ, что онъ именно теперь снялъ комнату въ Парквегѣ на цѣлый годъ.

Шарлотта смотрѣла на него прежними довѣрчивыми глазами. Изъ всѣхъ она была самая счастливая, такъ ее обрадовало, что Бондезенъ сказалъ всѣмъ, что они съ глазу на глазъ говорили другъ другу «ты».

Она поднялась и догнала Бондезена въ прихожей.

— Благодарю, — сказала она, — благодарю!

Онъ обнялъ ее. И это съ ней-то онъ хотѣлъ разстаться! Онъ не понималъ, гдѣ было его благоразуміе въ ту минуту. Никогда онъ ей не причинитъ горя, никогда! Онъ просилъ ее простить, что онъ такъ вспылилъ и, прежде чѣмъ уйти, наклонился къ ея уху, и они сговорились, что вечеромъ будутъ вмѣстѣ.

Фредрикъ вошелъ въ комнату немного блѣднѣе обыкновеннаго, немного утомленный тяжелой работой надъ этими политическими статьями за послѣднее время. Эта работа стоила ему гораздо большаго труда, чѣмъ всѣ предшествующія научныя работы; онъ не былъ политикомъ, онъ никогда особенно не интересовался политикой; правая утверждала одно, лѣвая — другое, иначе быть не могло, но всегда была права правая; онъ это чувствовалъ въ глубинѣ своей души, хотя обыкновенно говорилъ: — есть много справедливаго и въ оппозиціи лѣвыхъ. Но Илэнъ попалъ на ложный путь; все меньше мѣста предоставлялось его наукѣ. Изо дня въ день «Новости» занимались политикой. Статьи объ уніи надѣлали шуму по всей странѣ, даже шведская пресса перепечатала ихъ, а Линге выступалъ каждый день или съ выясненіемъ, или съ защитой этихъ статей. Среди всего этого Илэнъ бездѣйствовалъ, онъ только вырѣзывалъ и переписывалъ замѣтки. Но эта работа не стояла въ уровень съ его интересами, и, направляясь въ бюро редакціи, онъ искренно желалъ, чтобы наступилъ скорѣй конецъ политическимъ раздорамъ.

Но дѣло это протянется еще долго; Линге отложилъ пока всѣ свои остальныя дѣла въ сторону и защищалъ свою точку зрѣнія въ вопросѣ объ уніи. Онъ опять оказался удивительно ловкимъ. Что онъ такое сдѣлалъ? Въ чемъ состояло преступленіе, противъ котораго возмущались разные идіоты? Онъ утверждалъ только, что унія, такая, какъ она теперь, самая лучшая, и никто и не возьметъ на себя отвѣтственности за радикальныя измѣненія, предложенныя нѣкоторыми. И что же дальше? Если лѣвая не хочетъ уніи, она больше не лѣвая. Никто не долженъ вести республиканской пропаганды подъ маской лѣвыхъ.

«Новости» укажутъ на это, какъ на поступокъ, недостойный честной политики. «Новости» представляютъ собой лѣвую, какой она есть и какой думаетъ остаться; вотъ почему онѣ держатся за унію.

Короче говоря: «Новости» такъ честны и добросовѣстны, что Лео Хойбро совсѣмъ несправедливъ со всѣми своими враждебными обвиненіями. Никто, кто только читалъ «Новости», не могъ на нихъ пожаловаться.

Развѣ это не звучало красиво и гуманно въ одно и то же время, когда газета такъ рѣшительно протестовала противъ злыхъ, исполненныхъ ненависти рѣчей о братскомъ народѣ?

Да, «Новости» не хотѣли принимать участія въ этой ненависти; Линге въ другихъ вещахъ уже значительно улучшилъ тонъ прессы, онъ и въ этомъ направленіи хотѣлъ поднять уровень норвежской журналистики; больше всего достигнешь, дѣйствуя, какъ культурный человѣкъ. И такъ легко бѣгало перо Линге, такъ сквозила правда въ его доказательствахъ, что нападки на него постепенно прекращались; было очень немного такихъ, которые не признавали за нимъ искренняго желанія поднять нравственный уровень журналистики.

Оставался еще «Норвежецъ». Кротко и вѣрно онъ не измѣнялъ своимъ, коптѣлъ надъ своей древней либеральной точкой зрѣнія; никакого измѣненія въ его взглядахъ не было, и онъ изо всѣхъ силъ старался предотвратитъ этотъ переворотъ. Но сила «Норвежца» была не въ нападкахъ; сила его заключалась въ томъ, что онъ разъяснялъ свои прежнія требованія, — и онъ всегда держался своихъ мнѣній, несмотря на то, что очень часто все, что онъ говорилъ и дѣлалъ, извращалось у него же передъ носомъ. «Норвежцу» Линге указалъ его мѣсто, и потомъ оставилъ его въ покоѣ. Странно, но послѣ этихъ серьезныхъ словъ «Норвежецъ» больше ничего не сказалъ. Боялся онъ Линге? Онъ не осмѣливался даже нанести ему одинъ изъ тѣхъ своихъ ударовъ, передъ которыми никто не отступалъ. Линге считался такимъ вліятельнымъ, что никто не смѣлъ пошевельнуться безъ его знака. Забирали ли какого-нибудь гуляку, давался ли отзывъ о книгѣ сомнительнаго содержанія, или кого-нибудь рекомендовали на мѣсто, — это не обходилось безъ Линге. Это сказалось особенно рѣзко, когда статья «Норвежца» объ отношеніяхъ нашихъ моряковъ была также упомянута и Линге, — несчастный редакторъ «Норвежца» не сказалъ на это ни слова, не настоялъ на своемъ правѣ, и никому не было ясно, гдѣ же, въ концѣ концовъ, прежде была напечатана статья. Вѣдь никто не далъ себѣ труда просмотрѣть старыя газеты.

Въ эти дни «Норвежца» постигла неожиданная радость, — твердость его убѣжденій была награждена. Цѣлыми массами являлись новые подписчики, старые вѣрные либералы, отпавшіе отъ «Новостей», сѣдые ветераны, главари партіи. Въ первый разъ Линге былъ такъ не понятъ публикой; никогда еще онъ такъ смѣшно не попадался. Но онъ это не оставитъ такъ, никогда, — настанетъ и его время посмѣяться. Въ чемъ его упрекаютъ? Развѣ его газета не единственная читаемая газета? «Норвежецъ», который, такъ сказать, находится при послѣднемъ издыханіи, вздумалъ снова воспрянуть духомъ, вздумалъ жить: онъ получилъ новыхъ подписчиковъ и хотѣлъ существовать теперь наравнѣ съ «Новостями».

Хорошо, пусть онъ существуетъ, несмотря на всѣ его недостатки, — онъ, все-таки, товарищъ по убѣжденіямъ; пусть онъ живетъ! Линге не завидуетъ, пусть у него останется этотъ жалкій кусокъ хлѣба.

Онъ зналъ, что у него въ городѣ есть свой большой кругъ читателей. Христіанія не могла обойтись безъ него; здѣсь онъ былъ въ своей сферѣ; какое значеніе это имѣло, если нѣсколько человѣкъ отказалось отъ его газеты. На ихъ мѣсто появились другіе читатели, люди, политическіе взгляды которыхъ онъ затронулъ своимъ теперешнимъ образомъ дѣйствій. Да, да, онъ и не такіе бури выдерживалъ.

Каждый разъ онъ разспрашивалъ Лепорелло, какъ относится городъ ко всѣмъ этимъ вещамъ, что думаетъ городъ объ этомъ? Что говорятъ объ этомъ въ «Грандѣ»?

Городъ говорилъ исключительно только объ этой статьѣ. Лепорелло завидовалъ, что «Норвежецъ» опять привлекъ всеобщее вниманіе извѣстіемъ о самоубійствѣ художника Дальбіэ.

Это самоубійство, дѣйствительно, интересовало публику. Дальбіэ былъ молодой человѣкъ, очень извѣстный на улицѣ Карла Іоганна. Между прочимъ, онъ издалъ цѣлый сборникъ стихотвореній; онъ былъ очень многосторонній и живой. Пріѣхавъ въ Христіанію, онъ довольно скоро пріобрѣлъ нѣкоторую извѣстность изъ-за разныхъ скандальныхъ исторій; вскорѣ послѣ этого онъ выставилъ нѣсколько картинъ у Пломбквиста. И вдругъ этотъ человѣкъ застрѣлился; сотрудникъ «Норвежца» случайно услышалъ этотъ выстрѣлъ, и первый сообщилъ грустную вѣсть, но очень сухо и спокойно, безъ криковъ и не привлекая вниманія, что, вообще, было въ привычкахъ «Норвежца», Газета только высказала свою симпатію несчастному человѣку, котораго, вѣроятно, какое-нибудь тайное горе довело до этого. Ни одна газета не знала объ этомъ событіи, — гдѣ же были «Новости», гдѣ онѣ были въ это время? Отъ нихъ ускользнула хорошая, значительная статья, которая должна была бы стоять на первой страницѣ. Линге еще больше былъ раздраженъ, увидя, что эта добыча ускользнула у него между пальцевъ.

Но что говорилъ городъ? Былъ онъ на сторонѣ художника?

Насколько могъ замѣтить Лепорелло, городъ, кажется, не очень сожалѣетъ о смерти молодого человѣка. Его талантъ оспаривался, и кромѣ того, онъ почти скомпрометтировалъ одну молодую даму съ очень извѣстнымъ именемъ.

Тогда Линге взялся за перо. «Норвежцу» не очень-то жирно придется отъ всей этой исторіи, доставшейся ему такъ, безъ всякаго труда. Онъ считалъ это самоубійство просто-на-просто смѣшнымъ. Онъ посовѣтовалъ бы полиціи выяснить это дѣло, — развѣ товарищи умершаго не могли отсовѣтовать этому ребенку лишать себя жизни? Такія вещи не должны происходить въ цивилизованномъ и нравственномъ обществѣ; нужно было бы помѣшать мальчику хвататься за револьверъ только потому, что простылъ супъ за обѣдомъ.

Въ эту минуту Линге горячо сочувствовалъ обществу, которое должно было столько переносить; онъ вложилъ много убѣжденности въ эти строки, и самъ нашелъ ихъ превосходными. Всѣ опять будутъ удивляться его безпримѣрной способности такъ быстро и вѣрно отгадывать самыя сокровенныя мысли людей.

Это, дѣйствительно, смѣшно. Ну, зачѣмъ этотъ юноша лишилъ себя жизни?

Когда Илэнъ вошелъ въ редакцію «Новостей», онъ услыхалъ громкій разговоръ въ комнатѣ редактора. Секретарь сказалъ, смѣясь:

— Онъ разсчитывается съ одной изъ своихъ пріятельницъ.

Вскорѣ послѣ этого изъ бюро Линге вышла дама, — сильно взволнованная. Она была очень плотная, полная, у нея были необыкновенно свѣтлые волосы и голубые глаза. Это была фру Л., прозывавшаяся камбалой, потому что была такая жирная, а кожа у нея была бѣлая.

Линге провожаетъ ее до дверей и кланяется ей; онъ соблюдаетъ приличіе и проситъ даже какъ-нибудь навѣстить его, — онъ очень хорошо знаетъ, что она больше никогда не вернется послѣ этого расчета. Они не могли дольше переносить другъ друга; легкомысленный нравъ Линге причинялъ ей черезчуръ много заботъ, а онъ, съ своей стороны, ждалъ съ нетерпѣніемъ дня разлуки. Ну, слава Богу, теперь все это миновало! Эти полустарыя дамы, которыя постоянно выпадали ему на долю, совершенно не знали, сколько мученій онѣ доставляютъ человѣку, когда не хотятъ отпустить его отъ себя. «Камбала» упрекнула его даже въ нѣкоторыхъ неисполненныхъ обѣщаніяхъ, въ нѣкоторыхъ некрасивыхъ продѣлкахъ, во лжи. Но его долгая жизнь журналиста пріучила его выдерживать бури; его внутренняя сила была такъ велика, что онъ ни разу не опустилъ глазъ книзу, когда она упрекала его въ измѣнѣ и невѣрности.

Но неужели ему никогда не посчастливится побѣдить сердце, никѣмъ другимъ еще непобѣжденное, — молодую, цвѣтущую, желанную дѣвушку, которая предпочтетъ его всѣмъ другимъ, — неужели ему никогда не повезетъ? А почему же и нѣтъ? Ему было 40 лѣтъ, но онъ чувствовалъ себя молодымъ. Даже Шарлотта Илэнъ покраснѣла, увидя его; это такъ же вѣрно, какъ и то, что его зовутъ Линге.

Онъ вспомнилъ Фредрика, ея брата, котораго онъ заманилъ въ «Новости», — теперь онъ охотно отдѣлался бы отъ него. Линге теперь опять былъ редакторомъ, извѣстнымъ журналистомъ, издававшимъ самую распространенную газету въ странѣ. Онъ открылъ дверь и выглянулъ, — совершенно вѣрно, Илэнъ сидѣлъ на своемъ мѣстѣ. Линге не зналъ, на что ему теперь этотъ человѣкъ; бюджетъ газеты былъ въ затруднительномъ положеніи, а работы Илэна не представляли больше интереса; въ публикѣ перестали больше удивляться тому, что знатное имя Илэна встрѣчается въ газетѣ Линге. Ну и что же? Разумѣется, этотъ человѣкъ не ради его собственныхъ достоинствъ былъ произведенъ въ сотрудники газеты, поэтому нельзя было черезчуръ на него положиться. Подписчики изъ самаго центра лѣвой, покинувшія такъ демонстративно «Новости» и перешедшіе къ «Норвежцу», — развѣ все это — пустяки?

Линге не могъ понять людей, читавшихъ «Норвежца», который не могъ даже ударить бичемъ или поймать агента, даже если бъ это было чрезвычайно необходимо. Онъ желалъ всего хорошаго своему товарищу по убѣжденіямъ, но тотъ стоялъ у него на пути, онъ не могъ развернуться, какъ онъ этого хотѣлъ; его цѣлью было заставить всѣхъ читать свою газету, а «Норвежецъ» мѣшалъ этому своей непоколебимой политической стойкостью.

Вдругъ Линге приказываетъ позвать управляющаго. Входитъ маленькій, худой человѣкъ съ черной бородой. У него есть нѣсколько акцій въ газетѣ, и онъ преданъ «Новостямъ» тѣломъ и душой.

— Линге слышалъ, что они потеряли подписчиковъ?

— Да, именно они-то и перешли къ «Норвежцу».

Линге задумался. Маленькій управляющій тоже.

— «Норвежецъ» печатаетъ объявленія пароходныхъ обществъ, — говоритъ онъ.

— Развѣ они у него? — спрашиваетъ Линге.

— Да, и кромѣ того у «Норвежца» еще публикаціи о каналахъ въ Фредриксхальдѣ.

— Да, — говоритъ Линге, — собственно говоря, онъ не долженъ былъ бы ихъ имѣть. Самое вѣрное, если это будетъ печататься въ самой распространенной газетѣ, а это — «Новости». Онъ очень далекъ отъ того, чтобы желать зла своему коллегѣ; но этотъ коллега не поддерживаетъ его больше въ прежней политикѣ лѣвой, напротивъ, онъ тормозитъ дѣятельность «Новостей». Вотъ почему ему нужно бороться съ нимъ, — это вопросъ принципіальный.

Они поговорили немного объ отпавшихъ подписчикахъ. Линге узналъ ихъ число, — было названо много извѣстныхъ именъ изъ среды лѣвой. Многіе, какъ на причину своего отказа, указывали на статью объ уніи.

Вдругъ за узкимъ маленькимъ лбомъ управляющаго зародился смѣлый планъ.

X.

Снѣгъ носится вихремъ по улицамъ; дворцовый холмъ будто весь подернутъ дымкой. Голоса, звуки, удары подковъ, звонъ колокольчиковъ, — все какъ-то глухо погребено въ снѣгу; фонари мерцаютъ, но не свѣтятся. Прохожіе поднимаютъ воротники, ёжатся и спѣшатъ, спѣшатъ домой.

Вечеръ. Лео Хойбро гуляетъ безцѣльно по дворцовому холму, выпрямившись во весь свой длинный ростъ и засыпанный снѣгомъ, какъ медвѣдь. На немъ нѣтъ пальто, и онъ безъ перчатокъ; лишь иногда, когда его лѣвое ухо заносится снѣгомъ, онъ вытираетъ его поспѣшно красными теплыми руками и идетъ дальше, не торопясь.

Хойбро возвращается изъ банка и направляется домой. Онъ идетъ по Парквегу. Одна дверь поспѣшно открывается, дама выходитъ на улицу, а дверь осторожно за ней закрывается. Дама осматривается, хочетъ назадъ, но уже поздно. Хойбро и дама стоятъ другъ передъ другомъ. Онъ сейчасъ же узнаетъ ее, — это Шарлотта; онъ кланяется ей.

— Фрёкенъ! — въ такую погоду и вы не дома?

Она пристыжена и боится; предчувствуетъ ли онъ что-нибудь?

Меньше всего она хотѣла бы встрѣтить именно Хойбро, выходя отъ Бондезена. Счастье, что фонари такъ тускло свѣтятъ, а то онъ замѣтилъ бы ея смущеніе.

Въ нѣсколькихъ словахъ она сказала ему, что у нея въ городѣ было дѣло и, къ сожалѣнію, она запоздала.

Хойбро говорилъ такъ прямо и равнодушно, что она успокоилась; онъ разсказалъ ей маленькую сценку во время открытія стортинга, при которомъ онъ присутствовалъ; эта сценка была такая смѣшная, что она громко расхохоталась. Она была счастлива, что у него не было никакихъ подозрѣній на ея счетъ; нѣтъ, онъ ни о чемъ не догадывался, разъ онъ былъ такъ спокоенъ.

Они борются со снѣжной мятелью и подвигаются понемножку впередъ.

— Я не знаю, смѣю ли я предложить вамъ свою руку, — сказалъ онъ. — Можетъ быть, вамъ легче будетъ итти подъ руку.

— Благодарю, — сказала она и взяла его подъ руку.

— Здѣсь, вѣдь, никто насъ не видитъ! — сказалъ онъ тогда.

На это она ничего не отвѣчала. Богъ знаетъ, что онъ хотѣлъ этимъ сказать.

— Странно, мы васъ такъ рѣдко видимъ теперь, — сказала она.

И опять онъ, какъ всегда, отвѣтилъ, что работа, только работа, вечерняя экстренная работа совсѣмъ заполонила его.

Онъ говорилъ правду. Въ продолженіе длинныхъ вечеровъ онъ сидѣлъ у себя въ комнатѣ, работалъ и уже почти окончилъ маленькую работу, нѣчто въ родѣ философско-политическаго трактата, въ которомъ изобразилъ стремленія лѣвой къ полному сравненію въ уніи; въ то же время онъ нападалъ съ большой силой на редактора Линге и на дѣятельность «Новостей». Хойбро въ тиши работалъ надъ своей книгой. Фру Илэнъ видѣла, какъ онъ послѣднее время до глубокой ночи работалъ и тратилъ все больше и больше керосину.

Но Шарлотта ничего не знала о его ночной дѣятельности; она смѣялась и говорила:

— И постоянно у васъ работа! Если бъ я могла этому вѣрить!

— Вотъ какъ; она, значитъ, этому не вѣритъ?

— Нѣтъ, пусть онъ извинитъ ее, но…

— Но онъ можетъ доказать ей это во всякое время; когда они придутъ домой, онъ охотно это сдѣлаетъ, если она хочетъ.

Они оба смѣялись и шли подъ руку. Когда особенно сильно налеталъ вѣтеръ, она почти останавливалась, ей трудно было итти, и она прижималась къ нему. Какъ это было хорошо, что она почти совсѣмъ не могла сдвинуться съ мѣста. Ему было такъ хорошо и тепло отъ счастья, когда онъ помогалъ ей своими сильными руками.

— Вамъ холодно? — спросилъ онъ.

— Нѣтъ, теперь нѣтъ, — отвѣчала она. — Но вамъ должно быть холодно.

— Мнѣ? Нѣтъ!

— Ваша рука даже дрожитъ.

Ну, а если бъ даже его рука дрожала? Развѣ онъ дрожалъ отъ холода, — онъ постоянно сдвигалъ на затылокъ шапку, ему было жарко. Вдругъ онъ вспомнилъ, что она, навѣрно, невѣста Бондезена, невѣста другого; вотъ почему онъ возразилъ:

— Если моя рука дрожитъ, то не отъ холода. Она просто, можетъ быть, устала; давайте перемѣнимъ.

И онъ сталъ съ правой стороны и подалъ ей другую руку. Они продолжали бороться со снѣжнымъ вихремъ.

— И какъ вы можете обходиться безъ пальто? — сказала она.

— Если я до сихъ поръ всю зиму обходился безъ него, то и теперь какъ-нибудь справлюсь, — отвѣчалъ онъ уклончиво. — Черезъ два мѣсяца у насъ весна.

Хойбро больше ничего не сказалъ. Шарлотта посмотрѣла на него сбоку. Неужели же онъ зналъ, гдѣ она была, и хотѣлъ скрыть это? Она хотѣла бы провалиться сквозь землю.

Хойбро ждетъ не дождется весны. Эта зима была самая длинная въ его жизни; въ ней столько было страданій и нехорошихъ дней. Днемъ онъ работалъ за своей конторкой въ банкѣ, въ вѣчномъ страхѣ, что вотъ сейчасъ будетъ открыта его продѣлка. Каждый разъ, какъ директоръ обращался къ нему или требовалъ отъ него какое-нибудь объясненіе онъ вздрагивалъ, убѣжденный, что вотъ сейчасъ услышитъ свой смертный приговоръ. По временамъ онъ въ отчаяніи готовъ былъ даже признаться, чтобы только положить этому конецъ; но когда входиль начальникъ, и онъ видѣлъ этого честнаго человѣка, такъ довѣрявшаго ему въ продолженіе многихъ лѣтъ, онъ молчалъ, молчалъ, какъ могила. И день проходилъ, наступалъ другой, и его страданію не было конца.

Такъ онъ мучился днемъ.

А по вечерамъ, когда онъ возвращался домой, другія страданія не давали ему покоя. Онъ жилъ стѣной къ стѣнѣ съ Илэнами, его безнадежная любовь къ Шарлоттѣ снова просыпалась; онъ слышалъ ея шаги въ комнатѣ, ея голосъ, когда она говорила или напѣвала, и каждый разъ ему казалось, будто огонь пронизываетъ всего его. Это было мучительно и пріятно, такъ неспокойно; онъ прислушивался у стѣны, затаивъ дыханіе, — догадывался, что она въ данную минуту дѣлаетъ, дрожалъ отъ страха, когда она въ прихожей проходила мимо его двери. Можетъ быть, она войдетъ… Кто знаетъ, можетъ быть, у нея было какое-нибудь дѣло! И тѣмъ не менѣе, она никогда не была въ его комнатѣ, никогда.

Нѣтъ, онъ давно бы ушелъ, онъ давно бы переселился на другой конецъ города, если бы у него на это были деньги. Но пока фру Илэнъ не выплатитъ ему свой долгъ, свои 150 кронъ, онъ не можетъ двинуться съ мѣста. Своими послѣдними хеллерами, заложивъ часы и платье, онъ смогъ заплатить въ банкѣ за этотъ послѣдній мѣсяцъ, но теперь у него ничего не было, ни одного шиллинга. Слава Богу, слѣдующій мѣсяцъ будетъ лучше. Фру Илэнъ сама сказала какъ-то разъ, что Фредрикъ теперь хорошо зарабатываетъ, и она непремѣнно вернетъ ему свой долгъ въ серединѣ слѣдующаго мѣсяца. Тогда, наконецъ, остатокъ его долга будетъ выплаченъ, и его опасный поступокъ съ подставнымъ именемъ будетъ забытъ и погребенъ на вѣки. А тогда настанетъ и весна со своими свѣтлыми и тихими ночами. О, Боже мой, какъ радостно онъ будетъ привѣтствовать весну!

— Ну, теперь мы сейчасъ будемъ дома, — сказала вдругъ Шарлотта.

— Да.

Она взглянула на него, но не могла разсмотрѣть его лица. Онъ сказалъ это «да» такъ странно, почти грустно и какъ-то беззвучно. Она разсмѣялась и сказала:

— Въ концѣ-концовъ, вы не имѣли бы ничего противъ того, чтобы пойти еще сегодня ночью въ поле?

— Ничего, если вы пойдете со мной, отвѣчалъ онъ, не подумавъ. Потомъ онъ раскаялся въ своемъ отвѣтѣ, сдѣлалъ два-три большихъ шага и сказалъ коротко: — Ерунда! что я болтаю? Ну, вотъ мы и дома.

Онъ отворилъ дверь и пропустилъ ее впередъ по лѣстницѣ. Входную дверь открыла сама фру Илэнъ.

— Богъ мой, Шарлотта, гдѣ же ты была такъ долго? — сказала она съ упрекомъ.

Хойбро подошелъ, разсмѣялся и сказалъ:

— Простите насъ, мы пошли гулять; мы гуляли съ фрёкенъ Шарлоттой.

Фру Илэнъ всплеснула руками, — они выбрали для прогулки совсѣмъ неподходящую погоду.

Но фру Илэнъ положила конецъ этому замѣшательству, она открыла дверь изъ прихожей и заставила войти ихъ, засыпанныхъ снѣгомъ. У Хойбро не было пальто; его заставили войти, хотя онъ и былъ весь покрытъ снѣгомъ. — Да, да, входите, у нихъ гости; хоть на этотъ разъ долженъ онъ быть любезенъ!

Молодая, удивительно красивая дама сидѣла на диванѣ. По дорогѣ изъ города она зашла къ Илэнамъ; она жила тамъ, дальше, въ Хегдехагенѣ и хотѣла побывать у Шарлотты. Лобъ у нея былъ удивительно бѣлый, а глаза зеленоватые и блестящіе. Черная бархатпая лента на шеѣ придавала ей видъ совсѣмъ молодой дѣвочки.

Хойбро сейчасъ же сѣлъ и началъ всячески занимать ее. Онъ становился все оживленнѣе и оживленнѣе, много говорилъ и показалъ себя совсѣмъ съ новой стороны. Софи и Шарлотта удивлялись этой перемѣмѣ. Онъ знали, почему разыгрываетъ весельчака; вѣдь не должна же эта дама все время молчать, — наоборотъ, нужно занять ее. Къ сожалѣнію, онъ до сихъ поръ черезчуръ много вниманія оказывалъ Шарлоттѣ; сегодня же вечеромъ никто не можетъ заподозрить его; онъ сумѣетъ владѣть собою.

Шарлотта опять посмотрѣла на него. Отъ холода его лицо покраснѣло, онъ весь сіялъ, глаза блестѣли. Наконецъ, она напомнила ему, что онъ хотѣлъ показать ей нѣкоторыя доказательства, можетъ она теперь взглянуть на нихъ.

— Да, сію минуту, онъ принесетъ.

И съ этими словами онъ всталъ.

— Нѣтъ, а не можетъ она пойти вмѣстѣ съ нимъ? — Шарлотта тоже поднялась. Это доставитъ вамъ меньше хлопотъ.

— Нѣтъ! — сказалъ онъ коротко.

Молча она опять сѣла на свое мѣсто.

Хойбро уже вышелъ. Что такое съ ней? Сегодня она хотѣла непремѣнно войти къ нему въ комнату, чтобы поговорить; что это значило? Да, у него, по крайней мѣрѣ, сознаніе, что сегодня вечеромъ онъ не былъ ей въ тягость.

Онъ вернулся со своей брошюрой, показалъ ей исписанные листки и сказалъ:

— Вотъ доказательство моихъ маленькихъ ночныхъ работъ. Ха-ха, вы, вѣрно, находите, что это не имѣетъ никакого вида? — Нѣтъ, я не привыкъ къ писанію, я черезчуръ много думаю, вотъ почему это подвигается такъ медленно, но по вечерамъ это составляетъ, дѣйствительно, мое занятіе.

Софи спросила:

— Что это такое? Да, что это такое?

— Какъ бы мнѣ назвать это? — возразилъ онъ. — Это политическій трудъ, въ самомъ дѣлѣ, это маленькій крикъ предостереженія, это слабый звукъ рога.

— Во всякомъ случаѣ, это было бы очень интересно почитать.

— Нѣтъ, нѣтъ, — сказалъ онъ, — кто можетъ знать, выйдетъ ли вообще что-нибудь изъ этого. Но онъ все-таки хочетъ это кончить.

— Я убѣждена, что это будетъ хорошо, — тихо сказала Шарлотта.

Откуда она можетъ это знать! Онъ покраснѣлъ, онъ былъ тронутъ, онъ сказалъ со слабой улыбкой — спасибо, и снова обратился къ молодой дамѣ, сидѣвшей на диванѣ. Потомъ онъ продолжалъ говорить съ того мѣста, гдѣ его прервали, — онъ началъ разсказывать одну охотничью исторію; дама сказала, что, благодаря его разсказамъ, вся комната какъ будто полна запаха сосны. Она тоже изъ деревни и вотъ уже годъ живетъ въ Христіаніи, поэтому она такъ понимаетъ его любовь къ лѣсу и полю.

Она говорила мягкимъ, немного слабымъ голосомъ.

Въ это время раздались шаги въ прихожей. Фредрикъ вернулся домой.

Онъ былъ въ дурномъ настроеніи духа. Съ тѣхъ поръ, какъ открылся стортингъ, его дѣла стали еще хуже; не могло быть и рѣчи о томъ, чтобъ печатать его научныя статьи. «Новости» — опять чисто-политическій органъ съ передовыми статьями о всякихъ важныхъ вопросахъ и съ ежедневными нападками на правительство.

Министерство, начавшее такъ хорошо свою дѣятельность, и первый министръ, бывшій божкомъ и героемъ всего народа, все больше и больше начинали колебаться; едвали министерство удержится до конца сессіи стортинга. Никто не былъ такъ заинтересованъ въ его паденіи, какъ «Новости». Это были очень безпокойныя, смутныя времена. Министерство осмѣивалось и осуждалось всѣми либеральными газетами; министерство гибло при общемъ недоброжелательствѣ и держалось лишь по милости стортинга, медлившаго нанести ему рѣшительный ударъ; къ тому же въ лѣвой произошелъ расколъ по поводу послѣднихъ большихъ реформъ; старые политики переходили то къ одной, то къ другой партіи; безпокойство, смута и колебаніе взглядовъ царили кругомъ.

Илэнъ никогда еще не находился въ такомъ скверномъ настроеніи; ему становилось все яснѣе, что политика партій — не его область, и онъ рабогалъ какъ волъ, чтобъ не совсѣмъ поддаться этому. Постепенно, отъ ягоднаго масла для употребленія въ медицинѣ, — что, по правдѣ сказать, не представляло большого иитереса, — онъ перешелъ къ статьямъ о домашней помощи, — выдержки изъ одной популярной медицинской книги. Онъ опускался все ниже и ниже, писалъ о чистотѣ на улицахъ, о выгребныхъ ямахъ и кончилъ, наконецъ, статьей о бойняхъ. Дальше итти было некуда. Какая огромная разница между вопросомъ о двухъ милліонахъ, важномъ для всей націи, и этимъ предостереженіемъ мясникамъ, чтобъ они держали свои кожаные фартуки въ чистотѣ!

Чтобы увѣнчать его уииженіе, редакторъ предложилъ ему писать отчеты о стортингѣ, и, вмѣстѣ съ тѣмъ, къ сожалѣнію, Линге пришлось лишить его постояннаго оклада и перевести на построчную плату.

И все это случилось сегодня, какъ разъ въ ту минуту, когда онъ выходилъ изъ редакціи.

Илэнъ былъ въ мрачномъ настроеніи, и мать спросила:

— А развѣ построчная плата не выгодна?

— Нѣтъ, мама, она могла бы быть очень выгодна, если бъ печатали все, что я пишу.

Въ комнатѣ наступило молчаніе. Даже Хойбро замолчалъ на нѣкоторое время. Фру Илэнъ не сможетъ, значитъ, вернуть ему маленькаго долга, — что же теперь будетъ съ его платежомъ въ банкъ на будущій мѣсяцъ? Ну, будь что будетъ, но сегодня вечеромъ онъ не покажетъ и виду, что огорченъ. Онъ подсѣлъ къ Фредрику, старался ободрить его, говорилъ, что если построчное писаніе пойдетъ удачно, то это даже гораздо выгоднѣе: больше принадлежишь себѣ, можно работать дома.

— Да, — сказалъ Фредрикъ, — нужно попробовать.

Молодая дама, сидѣвшая на диванѣ, поднялась, чтобъ уходить. Хойбро предложилъ проводить ее домой; она сердечно поблагодарила его за любезность, — ей жалко опять подвергать его непогодѣ.

— Совсѣмъ нѣтъ! — Это доставитъ ему удовольствіе быть сегодня вечеромъ еще разъ занесеннымъ снѣгомъ.

Шарлотта встала и отвела мать въ уголъ; — ей тоже очень хочетря пройтись, можно ей? Только на этотъ разъ, мамочка!

— Что за выдумка? Что съ ней сегодня вечеромъ?

Она хотѣла опять выйти на улицу и съ влажными глазами просила о томъ, чтобъ ей разрѣшили отправиться въ такую бурю. Мать покачала головой, а Шарлотта продолжала шопотомъ просить.

Хойбро понялъ, что она задумала; онъ тоже качаетъ головой и говоритъ, улыбаясь:

— Ахъ нѣтъ, фрёкэнъ, сегодня вечеромъ совсѣмъ неподходящая погода для васъ.

Она посмотрѣла на него, бросила на него быстрый, помутившійся взглядъ и вернулась къ своему мѣсту.

Когда Хойбро поздно вечеромъ вернулся домой, проводивъ молодую даму, онъ слышалъ, что Шарлотта все еще не спала въ своей комнатѣ.

XI.

На другое утро Шарлотта провожала своего брата въ редакцію. Уже въ половинѣ десятаго онъ долженъ былъ быть въ стортингѣ. Онъ былъ очень не въ духѣ. Къ чему было все то, чему онъ учился и о чемъ писалъ, если его заставляли теперь составлять замѣтки о стортингѣ.

Редактора еще не было. Секретарь далъ Шарлоттѣ просмотрѣть иллюстрированные газеты и журналы утренней почты. Скоро пришелъ и редакторъ.

Онъ насвистывалъ, шляпа у него была надѣта набекрень, онъ былъ въ хорошемъ настроеніи духа. Онъ поклонился, улыбаясь сказалъ нѣсколько шутливыхъ, дружескихъ словъ Илэну и напомнилъ ему не забыть захватить съ собой карандашъ, если онъ идетъ въ стортингъ.

— Я вовсе не думаю оставлять васъ долго на этой скучной работѣ, — сказалъ онъ, — но сегодня вы уже должны оказать намъ эту услугу. Мнѣ какъ разъ пришлось послать человѣка въ Іевнакеръ по поводу бьерисенскаго собранія.

Потомъ онъ вошелъ въ свое бюро.

Но скоро онъ опять отворилъ дверь и сказалъ:

— Не хотите ли вы войти, фрёкэнъ Илэнъ?

Шарлотта вошла. Она хорошо относилась къ Линге, всегда оказывавшему ей такое вниманіе. И послѣ того, какъ ея братъ заглянулъ въ дверъ и, сказалъ, что идетъ въ тингъ, она продолжала спокойно сидѣть на своемъ мѣстѣ и разговаривать съ редакторомъ, просматривавшимъ, между тѣмъ, письма и телеграммы.

Вдругъ онъ остановился, онъ встаетъ и подходитъ къ ней; онъ останавливается и смотритъ на нее. Она перелистываетъ иллюстрированную газету, поднимаетъ на него глаза и сразу вся вспыхиваетъ. Онъ стоитъ около нея, наклоняетъ голову на бокъ, кладетъ руки за спину и смотритъ на нее своими маленькими блестящими глазами.

— Какіе дивные волосы! — говоритъ онъ глухимъ голосомъ и смѣется.

Она не могла больше сидѣть, въ ушахъ у нея шумѣло, комната вся кружилась; она встала и въ это самое мгновеніе почувствовала, что ее обнимаютъ двѣ руки, а на лицѣ она почувствовала горячее дыханіе.

Она слабо вскрикнула, она слышала, что онъ сказалъ: «нѣтъ, подождите», и она опять опустилась на стулъ. Ей казалось, что онъ поцѣловалъ ее.

Онъ снова нагнулся къ ней, она опять слышала, что онъ началъ говорить; это были тихія, вкрадчиныя слова; но когда онъ опять хотѣлъ обнять ее, тронуть, подъ предлогомъ, чтобъ помочь ей встать, она собрала всѣ свои силы и оттолкнула его. Потомъ она поднялась, не говоря ни слова; все тѣло ея дрожало.

— Ну, ну, — говорилъ онъ успокаивающе и смѣялся подавленнымъ, дрожащимъ смѣхомъ.

Она быстро отворила дверь и вышла; она была такъ смущена, что совсѣмъ не сознавала, что дѣлаетъ, и даже кивнула ему головой на прощанье.

Когда она вышла въ коридоръ, глаза ея начали наполняться слезами; она все еще дрожала и уже далеко, на дворцовомъ холмѣ, наконецъ смогла овладѣть собою.

Нѣтъ, теперь нужно положить всему этому конецъ. Казалось, всякій знаетъ, что она такое, разъ позволяетъ себѣ обращаться съ нею такъ. Она обо всемъ этомъ разскажетъ Бондезену и попроситъ его объявить, что они обручены, а позже, когда будетъ возможность, они могутъ обвѣнчаться.

Одну минуту она подумала также и о Хойбро. Да, онъ тоже все, вѣроятно, зналъ объ ней; развѣ онъ вчера не старался выгородить ее? Это зашло такъ далеко. Позже, вечеромъ, Хойбро былъ просто-напросто невѣжливъ; онъ отвѣчалъ ей холодно и разсѣянно; съ такимъ презрѣніемъ можно было отвѣчать только какой-нибудь потаскушкѣ, а раньше онъ такъ хорошо относился къ ней. А потомъ онъ пошелъ съ Мими домой, провожалъ эту совершенно незнакомую даму, несмотря на снѣгъ и непогоду. Но почему бы ему этого и не сдѣлать?

Она, Шарлотта, ничего другого съ его стороны и ждать не могла. Но у Мими были коротко остриженные волосы, а Хойбро какъ-то разъ сказалъ, что онъ не переноситъ дамъ со стрижеными волосами. Зачѣмъ же онъ пошелъ съ Мими?

Потомъ ей опять вспомнилось, что ей пришлось перенести въ этотъ послѣдній часъ. Это все казалось ей сномъ, и она даже остановилась въ паркѣ и подумала, дѣйствительно ли произошла эта сцена въ бюро? О чемъ это говорилъ Линге? О свиданіи вечеромъ? Развѣ онъ не обнималъ ее за талію, желая помочь ей встать со стула? А что, если все это лишь одно воображеніе?! Она не совсѣмъ была увѣрена въ томъ, она устала и чувствовала себя измученной послѣ безсонной ночи, полной слезъ и отчаянія; она не спала ни одного часа. Можетъ быть, если поразмыслить, Линге ничего ей не сказалъ, ни о чемъ и не просилъ ее. Онъ, можетъ быть, только хотѣлъ ее успокоить, когда ей показалось, что его руки обнимали ее? Дай Богъ, чтобы все это было только обманомъ чувствъ!

Во всякомъ случаѣ, она совсѣмъ не понимала, какимъ образомъ вышла изъ бюро и попала на улицу.

Бондезена она не застала дома.

Съ тяжелымъ сердцемъ она пошла дальше. Она увидитъ Бондезена вечеромъ; она не хочетъ дольше ждать, ея положеніе должно быть выяснено. Ея мысли все время были заняты Линге. — Онъ, можетъ быть, ничего ей не сказалъ, она ошиблась, но онъ поцѣловалъ ее, она это все еще чувствовала; клянусь Богомъ, онъ это сдѣлалъ! И, направляясь домой, она нѣсколько разъ плюнула.

Войдя въ прихожую, она къ своему удивленію увидѣла Бондезена: онъ выходилъ въ эту самую минуту изъ комнаты Хойбро. Они взглянули другъ на друга; на мгновеніе онъ теряетъ самообладаніе, но похомъ быстро говоритъ:

— Да, тебя не было дома; я искалъ тебя по всей квартирѣ; я даже заглянулъ въ комнату Хойбро.

— Ты хотѣлъ мнѣ что-нибудь сказать?

— Нѣтъ, ничего особеннаго. Я только хотѣлъ поздороваться съ тобой. Вчера я тебя не видѣлъ.

Она услышала шаги матери; она позвала Бондезена на лѣстницу и затворила за собой дверь.

Они шли по улицѣ, не говоря ни слова; каждый былъ погруженъ въ свои собстиснныя мысли.

Когда они пришли въ комнату Бондезена, Шарлотта сѣла на диванъ, а Бондезенъ рядомъ съ ней на стулъ. Она въ первый разъ здѣсь не сняла пальто. Она начала говорить о томъ, что накопилось у нея на душѣ; необходимо все это измѣнить; люди все видятъ и презираютъ ее.

— Видѣли? Кто видѣлъ?

— Всѣ, — Хойбро, Линге; кто знаетъ, не замѣтила ли чего-нибудь и Мими Аренсенъ; вчера она смѣрила ее взглядомъ съ ногъ до головы.

Бондезенъ разсмѣялся и сказалъ, что все это ерунда.

— Ерунда? Нѣтъ, къ сожалѣнію. — И вдругъ со слезами въ голосѣ она сказала, что даже Линге велъ себя съ ней нахально.

Бондезенъ вздрогнулъ. — Линге? Она сказала — Линге?

— Да, Линге.

— Что же онъ такое сдѣлалъ?

— Ахъ, Боже мой, зачѣмъ ее такъ мучить? Линге велъ себя нахально, онъ поцѣловалъ ее.

— Линге? — Бондезенъ отъ удивленія разинулъ ротъ. — Чортъ возьми, вотъ те на, — даже Линге? — говоритъ онъ. Шарлотта смотритъ на него.

— Это, кажется, не очень-то тебя оскорбляетъ, — говоритъ она.

Бондезенъ молчитъ нѣкоторое время.

— Я хочу только тебѣ сказать, что Линге не такой, какъ всѣ другіе! — отвѣчаетъ онъ.

Теперь она широко раскрыла глаза.

— Что ты хочешь этимъ сказать? — спросила она наконецъ.

Но онъ нетерпѣливо покачалъ головой и возразилъ:

— Ничего, ничего! Но ты на все непремѣнно должна смотрѣть такъ серьезно, Шарлотта!

— Но что ты хотѣлъ этимъ сказать! — крикнула она внѣ себя и бросилась на диванъ, вся дрожа отъ рыданій.

Бондезенъ не могъ препятствовать тому, что его чувство къ Шарлоттѣ уменьшалось съ каждымъ днемъ. Этотъ послѣдній мѣсяцъ онъ долго колебался, долженъ ли онъ, послѣ того, что между ними было, войти въ связь, которая ему была противна, или онъ долженъ прямо и открыто покончить со всѣмъ этимъ. Развѣ было что-нибудь особенное въ этой размолвкѣ? Развѣ это не случалось и въ другихъ жизненныхъ вопросахъ, да вотъ, напримѣръ, съ «Новостями»? Когда онѣ почувствовали, что не могутъ больше служить политикѣ вражды и несогласія, онѣ выступили съ отказомъ отъ нея. Что же онъ, Бондезенъ, какъ честный человѣкъ, могъ сдѣлать другое по отношенію къ Шарлоттѣ? Развѣ хорошо было бы по отношенію къ ней и самому себѣ войти въ связь, основаніемъ которой будетъ ложь и скрытая холодность?

Онъ все это добросовѣстно взвѣсилъ, и одно время у неге были тяжелыя угрызенія совѣсти; теперь онъ понималъ, что для нихъ обоихъ самое лучшее будетъ мирно разойтись.

Ему казалось даже, что, какъ мужчина, онъ долженъ такъ поступить. Онъ чувствовалъ всю силу правды въ себѣ, чувствовалъ себя сильнымъ, благодаря сознанію, что поступаетъ правильно…

Видя, что Шарлотта все еще плачетъ, онъ сказалъ мягко и какъ можно осторожнѣй:

— Встань и выслушай меня спокойно; я хочу тебѣ кое-что сказатъ.

— Ты больше не любишь меня, Андрэ, — сказала она тихо.

На это онъ ничего не отвѣчалъ, онъ продолжалъ гладить ее по волосамъ и сказалъ:

— Дай мнѣ объяснить тебѣ…

Она подняла голову и взглянула на него. Ея глаза были сухи, но она все еще вздрагивала отъ рыданій..

— Неужели это правда? Скажи мнѣ, ты меня не любишь? Ну отвѣчай же, отвѣчай же мнѣ!

У него хватило силы прямо и мягко сказать, что онъ не такъ любитъ ее, какъ прежде, не совсѣмъ такъ; нѣтъ, къ сожалѣнію, онъ больше ее такъ не любитъ; онъ здѣсь не при чемъ, пусть она вѣритъ ему. Онъ глубоко ее уважаетъ.

Наступило нѣсколько минутъ молчанія. Шарлотта всхлипнула нѣсколько разъ, ея голова опустилась низко на грудъ; она не шевелилась.

Его мучило, что она такъ огорчена изъ-за него. Ему явилась мысль уронить себя въ ея глазахъ: онъ сказалъ, что, собственно говоря, она должна этому радоваться, что онъ не достоинъ ея, что она ровно ничего не потеряла. Какъ честный человѣкъ, онъ полагалъ, что долженъ сказать ей правду, пока еще есть время. Пусть теперь она дѣлаетъ съ нимъ, что хочетъ.

Опять длинная пауза. Шарлотта обѣими руками схватилась за голову. Пауза продолжалась такъ долго, что онъ взялъ со стола свою шляпу и началъ по ней водить рукой.

Потомъ она вдругъ отняла руки отъ лица, посмотрѣла на него и сказала съ неподвижной, недоброй улыбкой.

— Ты, вѣроятно, хочешь, чтобъ я ушла?

Онъ запнулся и снова положилъ шляпу на столъ. Боже мой! неужели нельзя было проще отнестись къ этому? Всѣ отношенія въ мірѣ рано или поздно кончаются.

— Нѣтъ, время терпитъ, — отвѣтилъ онъ рѣзко, чтобы показать, что его рѣшимость не ослабла.

Тогда она встала и пошла къ двери. Онъ позвалъ ее; они должны разстаться друзьями, она должна простить ему. Но она отворила дверь и вышла, не говоря ни слова, не удостоивъ его даже взглядомъ. Онъ слышалъ ея шаги на скрипучихъ ступеняхъ, все дальше внизъ во второй этажъ, въ первый этажъ; наконецъ, онъ всталъ около окна за гардиной и видѣлъ, какъ она вышла на улицу Шляпа ея все еще сидѣла криво на головѣ, послѣ того, какъ она бросилась на диванъ во всю длину. За угломъ она исчезла.

Бондезенъ облегченно вздохнулъ. Миновало! Какую борьбу пришлось ему выдержать послѣдній мѣсяцъ, и какихъ только плановъ онъ не строилъ, чтобъ какъ-нибудь уладить эти несчастныя отношенія.

Борьба была кончена.

Съ полчаса Бондезенъ сидѣлъ на своемъ стулѣ и думалъ о случившемся. Ему дѣйствительно трудно было нанести этотъ ударъ Шарлоттѣ; ему хотѣлось, чтобъ все это произошло мягче, нѣжнѣе. Но она сама спросила, и онъ долженъ былъ отвѣчать.

Каждый человѣкъ долженъ быть правдивымъ. Онъ могъ упрекнуть себя только въ томъ, что въ свое время опрометчиво любилъ эту молодую дѣвушку; въ этомъ была его ошибка, и съ этого все началось. Но развѣ можно было отказать сердцу въ правѣ любить и дѣлаться жертвой этой опрометчивости?

Вдругъ Бондезенъ вспомнилъ, что еще не завтракалъ. Проходя по дворцовому парку, онъ все еще вспоминалъ грустную сцену въ своей комнатѣ. Онъ такъ ясно помнитъ все, что она сказала, и что онъ отвѣчалъ. Онъ вспомнилъ также, что встрѣтилъ Шарлотту въ прихожей ея квартиры: она чуть было не застала его врасплохъ въ комнатѣ Хойбро.

Нѣтъ, вотъ подозрительная личность этотъ Хойбро! Онъ, оказывается, работалъ, готовилъ мины. Весь его столъ былъ заваленъ конспектами и исписанными листами. Такъ вотъ онъ что! Онъ хочетъ выступить, и противъ кого же? Противъ Линге! Но вѣдь онъ же будетъ раздавленъ, уничтоженъ однимъ пальцемъ Линге…

Что? Онъ ее поцѣловалъ? Линге? Ну, развѣ есть на свѣтѣ другой такой смѣльчакъ? И кто бы это подумалъ.

Въ стортингѣ Илэну было очень хорошо; онъ просидѣлъ тамъ нѣсколько часовъ и почти ничего не сдѣлалъ; но когда онъ пришелъ со своими бумагами въ редакцію, оказалось, что это составляло почти два столбца. Такъ легко онъ еще никогда не зарабатывалъ. Линге просмотрѣлъ статью и нашелъ ее превосходной…

Илэнъ обратился къ Шарлоттѣ и спросилъ, что съ ней было, почему она почувствовала себя плохо въ «Новостяхъ», что съ ней такое?

Шарлотта, вернувшись домой, крѣпко заснула: она проспала нѣсколько часовъ. Она была блѣдна и ее знобило, но у нея ничего не болѣло.

Она отвѣтила брату, что почувствовала себя плохо, но все это прошло, какъ только она вышла на улицу.

— Линге былъ очень озабоченъ, — сказалъ Фредрикъ.

— Правда?

Пауза.

Вдругъ она озадачиваетъ брата заявленіемъ, что никогда больше не будетъ провожать его въ редакцію. А когда онъ настаиваетъ на разъясненіи, она говоритъ, что ей неудобно видѣть Линге. Вѣдь очень непріятно — почувствовать себя плохо при постороннихъ.

XII.

Линге былъ сердитъ на себя, что обнаружилъ свои чувства къ Шарлоттѣ. Правда, онъ вовсе не зашелъ такъ далеко, чтобы за это отвѣчать, еслибъ дѣло получило огласку, но все-таки непріятно, когда тебя отталкиваютъ, непріятно отступить, ничего не добившись. Всегда его презирали, всегда ему отказывали. Ему былъ доступъ, какъ и многимъ другимъ, только къ опытнымъ, привычнымъ женщинамъ. Его допускали, когда наступалъ его чередъ.

Случай съ Шарлоттой злилъ его тѣмъ болѣе, что онъ никакъ не могъ отдѣлаться отъ нѣкотораго страха. Онъ никогда до сихъ поръ не рисковалъ съ молодыми женщинами ея сословія; никто не могъ знать, что ей придетъ въ голову. У нея были родственники, очень извѣстная семья, ему могли повредить, выбить его изъ колеи.

Но, во всякомъ случаѣ, они были вдвоемъ, у нея не было свидѣтелей.

Вся эта исторія ужасно злила его. Теперь ему придется еще нѣкоторое время терпѣть ея ни къ чему непригоднаго братца. Рефератъ Илэна о тингѣ былъ до того невозможемъ, что просто вызоветъ смѣхъ, если его напечатать. Но ему придется его напечатать и заплатить очень дорогой цѣной за свой душевный покой".

Линге поклялся, что никогда больше ни одна молодая женщина не заставитъ его сдѣлать глупости.

Онъ не можетъ не ухаживать за женщинами, даже если онѣ и не совсѣмъ невинны. Вотъ сегодня утромъ онъ говорилъ съ фру Дагни, и однимъ пожатіемъ руки, одной своей розовой улыбкой она пробудила въ немъ старое чувство. Онъ не можетъ сдѣлаться хладнокровнымъ человѣкомъ; при всемъ своемъ желаніи онъ не можетъ этого. Фру Дагни была болѣе, чѣмъ любезна; она жаловалась, что въ послѣднее время видитъ его такъ рѣдко, она сказала, что ей его недостаетъ, что она хочетъ о чемъ-то переговорить съ нимъ, о чемъ-то, что недавно пришло ей въ голову.

Они сговорились итти вечеромъ вмѣстѣ въ театрь, а оттуда онъ проводитъ ее домой.

Съ нетерпѣніемъ Линге ждалъ этого вечера. Съ нимъ произошла, между прочимъ, маленькая непріятностъ; онъ швырнулъ газету и нахмурилъ лобъ. Противная надоѣдавшая прачка изъ Хамерсборга все еще не перестала ему надоѣдать; въ концѣ-концовъ она добилась, что ея воззваніе было напечатано въ «Берденсзангѣ», и она не умолчала о томъ, что ей было отказано въ «Новостяхъ».

Линге пожалъ илечами. Къ чорту! Наконецъ онъ отдѣлался отъ этой надоѣдливой нищей! Но вотъ новое доказательство, что на свѣтѣ нѣтъ благодарности! Развѣ эта женщина обратила вниманіе на то, что онъ, редакторъ Линге, далъ ей въ самомъ началѣ значительное пособіе. И не подумала! Въ «Новостяхъ» въ пріемѣ отказано, — и ни слова больше.

Покончивъ съ самымъ необходимымъ для утренняго номера, Линге оставилъ бюро. Ему нужно зайти побриться, а потомъ прямо къ Дагни. Но до этого у него еще одно дѣло. Линге направился въ бюро «Норвежца».

Въ бюро «Норвежца»!

Ему нужно было, къ сожалѣнію, устроить одно маленькое щекотливое дѣло, но оно не особенно глубоко трогало его. Дѣло въ томъ, что его мелкій служащій, заботясь о преуспѣяніи «Новостей», выкинулъ очень глупую штуку: онъ взялъ и разослалъ циркуляры всѣмъ печатающимъ объявленія — пароходнымъ обществамъ, купцамъ и водопроводчикамъ въ Фредриксхальдѣ. Въ этихъ циркулярахъ онъ сопоставлялъ числа абонентовъ «Новостей» и «Норвежца» и предлагалъ печатать объявленія въ самой распространенной газетѣ. Онъ задумалъ этотъ планъ въ своей хитрой головѣ, но исполнилъ его такъ грубо и неделикатно, что самому редактору пришлось вмѣшаться. Что, если «Норвежецъ» на этотъ разъ соберется съ духомъ и надѣлаетъ ему непріятностей! Назоветъ это подлостью по отношенію къ коллегѣ, къ честно конкурирующей газетѣ! Линге ни за что не хотѣлъ, чтобъ его газету обвинили въ поступкахъ такого рода.

Онъ очень скоро покончилъ съ редакторомъ «Норвежца». Войдя къ нему въ редакцію съ достоинствомъ, онъ сказалъ, что это невозможный поступокъ, что это позоръ, что онъ ничего до сихъ поръ объ этомъ не зналъ; онъ извиняется и обѣщаетъ, что никогда ничего подобнаго не повторится. И этимъ было все покончено. Редакторъ «Норвежца» говорилъ то, что вообще говорится въ такихъ случаяхъ, кивалъ головой, гдѣ нужно, — и все было улажено. Въ глубинѣ души онъ, можетъ быть, былъ даже радъ, что могъ оказать услугу своему великому коллегѣ.

Линге простился и вышелъ. Редакторъ «Норвежца» пошелъ немедленно къ своему секретарю и разсказалъ ему обо всемъ случившемся; онъ ощущалъ потребность подѣлиться съ кѣмъ-нибудь новостью, а въ данную минуту никого другого, кромѣ секретаря, не было подъ рукой.

Линге миновалъ всѣ подводные камни. Онъ шелъ быстрыми шагами, шляпа у него была на боку; онъ вошелъ къ своему парикмахеру. Скоро онъ опять вышелъ, причесанный, выбритый, помолодѣвшій и веселый. Наконецъ-то у него былъ свободный вечерокъ, никакой работы, никакихъ заботъ, ничего. Когда онъ дошелъ до половины улицы, онъ вдругъ увидѣлъ, что на немъ не было манжетъ: онъ забылъ ихъ въ парикмахерской.

Раздосадованный этимъ, онъ поворачиваетъ и идетъ обратно той же самой дорогой; нѣсколько минутъ спустя онъ наталкивается на жену. Она шла какъ разъ къ нему навстрѣчу.

Ну да, разумѣется! И зачѣмъ, чортъ возьми, онъ забылъ эти манжеты! Онъ не могъ теперь ускользнуть отъ нея, нигдѣ не было переулковъ, куда онъ могъ бы свернуть; его жена, приближаясь, смотрѣла прямо на него. Онъ поклонился и сказалъ:

— Какъ, ты въ городѣ?

— Да, — отвѣчала она, — послушай, пойдемъ сегодня со мной въ театръ, мнѣ такъ хочется.

Онъ запнулся.

— Въ театръ? Нѣтъ, я не могу.

— Ну, пожалуйста, мнѣ такъ хочется.

— Вѣдь она же можетъ итти одна.

Она подумала и сказала задумчиво «да». — Но почему онъ одинъ единственный разъ не можетъ пойти съ ней? Она такъ рѣдко проситъ его о чемъ-нибудь.

— Нѣтъ, сегодня вечеромъ у него собраніе.

— Ну, хоть нѣсколько актовъ! Вѣдь можетъ же онъ, по крайней мѣрѣ, проводить ее?

Онъ покачалъ головой и сказалъ немного нетерпѣливо, что долженъ отказываться отъ удовольствій, когда есть болѣе важныя дѣла. Времена теперь не такія, чтобы думать о весельи; теперь министерство должно быть низвергнуто, день уже назначенъ.

Она остановилась.

— Ну хорошо, тогда придется мнѣ итти одной, — сказала она.

— Да. Послушай, можетъ быть ты захватила бы съ собою кого-нибудь изъ дѣтей? Ахъ нѣтъ, правда, сегодня вечеръ — не для дѣтей. Да, да. Я забылъ свои манжеты въ парикмахерской, доженъ за ними итти.

Они разстались.

Вотъ повезло ему, что онъ встрѣтилъ свою жену раньше, чѣмъ итти въ театръ! Правда, она часто встрѣчала его въ театрѣ или въ концертѣ, даже когда онъ бывалъ съ какой-нибудь дамой, и никогда не говорила ему ни слова; но, во всякомъ случаѣ, она была сдерживающимъ началомъ, узами для него.

Когда Линге вошелъ къ фру Дагни Ханзенъ, она радостно вскрикнула. Это очень мило съ его стороны, что онъ находитъ время для нея, да и еще въ такія тяжелыя времена.

Въ комнатѣ сидѣла еще какая-то дама, фрёкэнъ Гуде, съ бѣлыми, какъ снѣгъ, волосами. Линге любезно поздоровался съ ней, онъ встрѣчалъ ее здѣсь уже не разъ; она жила съ фру Дагни на правахъ подруги и сестры. Фрёкэнъ Гуде сейчасъ же вышла. Она всегда исчезала, когда приходили гости.

Лампы горѣли; въ углу, гдѣ стояли диваны, горѣлъ красный фонарь, а у противоположной стѣны стояла на столѣ лампа; бѣлый свѣтъ лился сквозь свѣтлый шелковый абажуръ. Въ каминѣ весело горѣлъ огонь.

Фру Дагни сѣла на диванъ подъ красный фонарь, а Линге на стулъ напротивъ нея. Заговорили о послѣдней городской новости, — о нападеніи въ Зандвикенѣ, о которомъ въ «Новостяхъ» была сегодня утромъ большая статья. И какъ эти люди могутъ быть такими злыми другъ къ другу! Фру Дагни вся содрогалась при мысли объ этомъ. Вѣдь она занимала весь этажъ одна-одинешенька съ фрёкэнъ Гуде и горничной; какъ легко можетъ случиться и съ ней несчастье! Линге засмѣялся и сказалъ:

— Одна-одинешенька, а въ общемъ выходитъ трое взрослыхъ.

Впрочемъ, она права, если и случиться несчастіе, то… Но вѣдь не было такого человѣка, у котораго хватило бы сердца причинить ей какое-нибудь зло, если онъ хоть разъ видѣлъ ее. Нѣтъ, этому онъ не повѣритъ. А вотъ, если бъ она была на его мѣстѣ! Анонимныя письма, угрозы, вызовы чуть не каждый день.

Фру Дагни опять вздрогнула.

— Да? Что же онъ дѣлаетъ съ этими письмами?

Линге пожалъ презрительно плечами и отвѣтилъ равнодушно.

— Я ихъ едва читаю!

— Нѣтъ! Сколько въ васъ смѣлости!

А онъ отвѣтилъ шуткой, стихомъ изъ псалма.

— Направи пути моя, Господи.

Вдругъ фру Дагни вспоминаетъ, что они хотѣли вѣдь итти въ театръ. Она вскакиваетъ. Нѣтъ, она чуть не забыла объ этомъ.

Линге смотритъ на часы. Онъ медлитъ отвѣтомъ. Теперь ужъ довольно поздно; во всякомъ случаѣ, первый актъ они уже пропустили; пока они придутъ, будетъ уже столько-то времени. А по правдѣ сказать, времени у него сегодня мало… И онъ началъ разсказывать фру Дагни то же самое, что своей женѣ: ему нужно быть непремѣнно на одномъ собраніи сегодня, онъ никакъ не можетъ пропустить его. Но фру Дагни не должна сердиться, — онъ съ большой радостью пойдетъ съ ней въ другой разъ; она должна понять его, — можетъ быть завтра же вечеромъ. Она должна простить его; ему такъ долго, къ сожалѣнію, пришлось оставаться въ бюро, дѣла у него по уши.

Фру Дагни опять сѣла. Пришлось покориться. Что же дѣлать, если его задерживаютъ. Ну, тогда въ другой разъ! Пожалуйста, безъ церемоній.

Тѣмъ не менѣе, ночное совѣщаніе очень заинтересовало ее, ей очень хотѣлось что-нибудь педробнѣе узнать объ этомъ. Неужели онъ прямо отъ нея пойдетъ на это ночное совѣщаніе? Какъ великъ и непроницаемъ этотъ человѣкъ! Чѣмъ только онъ не занимается! Она сказала:

— Значитъ, вы пришли, чтобы мнѣ сказать, что не можете сегодня вечеромъ итти въ театръ?

— Нѣтъ, — отвѣчалъ онъ, — не только для этого. Я пришелъ прежде всего потому, что вы были такъ любезны, разрѣшили мнѣ это, а потомъ, чтобы выслушать то, о чемъ вы хотѣли со мной переговорить.

— Да, — сказала она, — если бъ я могла какъ-нибудь сразу это высказать!

Потомъ она разсказала ему, что ей пришло въ голову за это послѣднее время. Да, ея мужъ уѣхалъ, онъ теперь въ плаваніи, онъ вернется черезъ нѣсколько мѣсяцевъ. Ей такъ хотѣлось бы доставить ему какое-нибудь удовольствіе, когда онъ вернется, можетъ быть во время его отсутствія она была не такой, какъ нужно. Но лучше этого не касаться. И вотъ ей пришло въ голову, что Линге со своимъ громаднымъ вліяніемъ при министерствѣ можетъ быть ей полезенъ. Линге покачалъ головой.

— Она хочетъ повыщенія для своего мужа?

— Нѣтъ, это не годится, но тѣмъ не менѣе… Правда, она ничего не понимаетъ въ этомъ дѣлѣ. Но ей такъ бы хотѣлось доставить ему удовольствіе. По правдѣ сказать, ей совѣстно сознаться — она подумывала объ орденѣ для него, о крестѣ.

Все это Дагни высказала однимъ духомъ и при этомъ смотрѣла Линге прямо въ лицо. На немъ не было написано отказа, напротивъ, у него былъ такой видъ, будто онъ подаетъ ей надежду.

Онъ разсмѣялся и сказалъ:

— Орденъ? Вашему мужу орденъ? Развѣ вы придаете этому значеніе?

Она покачала головой.

— Нѣтъ, нѣтъ! — воскликнула она. — Это не я, вы прекрасно это знаете! Да, но Боже мой, разъ онъ придаетъ этому значеніе? Онъ принадлежитъ къ такимъ.

— Хмъ, да!

Линге помолчалъ нѣкоторое время. Они оба молчали.

— Самое скверное то, — продолжалъ онъ, — что министерство скоро будетъ низвергнуто, на его мѣсто явится консервативное министерство, а тамъ я ничего не могу. Или, почти что ничего.

Она молчитъ. Они оба молчатъ.

— Какъ жалко, — сказала она, наконецъ, — А то вы бы это сдѣлали, да? Скажите, вы бы это сдѣлали?

— Во всякомъ случаѣ, я сдѣлалъ бы все, что могъ, — сказалъ онъ.

— Благодарю!

Эта благодарность тронула его, онъ спросилъ:

— Васъ очень огорчаетъ, что вы не можете порадовать вашего мужа?

— Да, откровенно говоря, очень, — отвѣчала она, и у нея чуть было не выступили слезы на глазахъ. — Мнѣ такъ хотѣлось бы видѣть его радостнымъ. По правдѣ сказать, мнѣ не разъ бывало очень весело, когда его здѣсь не было… Ну, не будемъ больше говорить объ этомъ! — сказала она и перешла въ веселый тонъ. — Могу я вамъ задать еще одинъ вопросъ?

— Боже мой, ну, конечно!

— Что это за ночное совѣщаніе, на которое вамъ нужно итти? Скажите мнѣ!

— Это политическая сходка, — отвѣчалъ онъ, не долго думая.

— Политическая сходка? Такъ поздно? Развѣ что-нибудь случилось?

И опять онъ отвѣчаетъ, не задумавшись:

— Дѣло касается паденія министерства. Мы хотимъ условиться насчетъ дня.

Линге не хотѣлъ сознаться, что его политическое вліяніе значительно поубавилось среди лидеровъ лѣвой. Нашлись такіе, которые завидовали великому редактору; а послѣ его знаменитой статьи объ уніи никто не зналъ, что о немъ думать. Конференціи происходили безъ него, президентъ стортинга съ его открытія ни разу у него не былъ, въ Линге не чувствовалось больше необходимости. Онъ чуялъ, что у предводителей партіи бывали иногда тайныя совѣщанія; въ душѣ онъ былъ за это, принималъ участіе, какъ и прежде, говорилъ удачное слово, и ни на іоту не отступалъ, по своему обыкновенію, отъ своихъ принциповъ. Сегодня вечеромъ было, по всей вѣроятности, совѣщаніе, — Лепорелло разузналъ объ этомъ, и паденіе министерства, вѣроятно, было рѣшено. При такомъ оборотѣ дѣлъ онъ былъ за это, разумѣется, за это.

— Нѣтъ, подумать только! Паденіе министерства! — сказала фру Дагни.

Она задумалась. Она вспоминала, какъ нѣсколько лѣтъ тому назадъ присягали въ вѣрности этому же самому министерству. Первое либеральное министерство во всей исторіи страны! Ея отецъ, пробстъ Киландъ, лично зналъ министра-президента; какъ часто онъ разсказывалъ своимъ дѣтямъ о знаменитомъ ораторѣ, Іоганнѣ Свердрупѣ, — такого никогда еще не было. Цѣлое поколѣніе слышало отзвукъ его голоса, онъ воспламенялъ сердца своими рѣчами и воодушевлялъ ихъ на борьбу… А теперь онъ долженъ пасть! Боже мой, какъ грустно, что даже такой человѣкъ не можетъ удержаться! Оттолкнуть его послѣ того, какъ онъ истратилъ всѣ силы въ работѣ на отечество!

Фру Дагни искренно жалѣла его. Она сказала:

— Но развѣ министерство непремѣнно должно пасть? И министръ-президентъ?

Линге отвѣтилъ коротко и ясно, безъ слѣда сантиментальности:

— Разумѣется!

Наступило долгое молчаніе.

Итакъ, онъ долженъ пасть! Онъ будетъ забытъ, никто никогда не назоветъ его имени, никто не будетъ кланяться ему на улицѣ; — онъ какъ будто умретъ для всѣхъ. При этой мысли фру Дагни вздрогнула. Она такъ боялась всякихъ катастрофъ послѣ этого грустнаго случая съ искателемъ приключеній Нагелемъ въ прошломъ году, она не переносила никакихъ волненій, а здѣсь гибнетъ геній Норвегіи. Его отбросятъ какъ нѣчто никому не нужное, ни на что не годное.

— О, Боже, какъ все это грустно, — сказала она наконецъ.

Искреннее чувство, звучавшее въ этихъ словахъ, привлекло его вниманіе; его душа, душа художника, содрогнулась; почти влажными глазами онъ взглянулъ на нее и сказалъ:

— Да, я тоже это нахожу, но…

Вдругъ она поднялась съ дивана, подошла къ нему, положила руки ему на плечи и сказала:

— Развѣ вы не можете его спасти? Вы вѣдь это можете!

Онъ былъ смущенъ, — ея близость, ея слова, ея дыханіе привели его на одно мгновеніе въ замѣшательство.

— Я?

— Да… ахъ, если бъ вы это сдѣлали!

— Я право же не могу этого сдѣлать, — сказалъ онъ только.

Но когда онъ въ то же время схватилъ ея руки, она медленно отняла ихъ и, опустивъ голову, начала ходить взадъ и впередъ по комнатѣ, а онъ продолжалъ сидѣть.

— Онъ долженъ былъ бы слушаться насъ и оставаться вѣрнымъ своему прошлому, — сказалъ Линге, — тогда бы онъ властвовалъ до конца.

— Да, можетъ быть!

Фру Дагни опять сѣла на диванъ. Потомъ она сказала:

— А развѣ будетъ лучше, если у насъ будетъ консервативное министерство?

— Которое будетъ вѣрно своему слову и закону, — да, — возразилъ онъ.

Но Линге подумалъ объ этихъ словахъ. Развѣ съ точки зрѣнія лѣвой лучше имѣть консервативное министерство?

Послѣ долгаго молчанія онъ сказалъ:

— Впрочемъ, въ этомъ вы правы. Эта мысль мелькнула и мнѣ.

Она была такъ мила, когда облокотилась на диванъ; ея глаза покоились на немъ, какъ двѣ голубыя звѣздочки.

Линге вздрогнулъ; ему трудно было противостоять женщинамъ. Этотъ человѣкъ, который былъ строгъ и неумолимъ, твердость принциповъ котораго вошла въ поговорку, который безпощадно очищалъ общество отъ всякаго ханжества, — этотъ человѣкъ могъ быть потрясенъ до глубины души звукомъ женскаго голоса. Она была права; можетъ быть, совсѣмъ не станетъ лучше оттого, что во главѣ правленія станетъ консервативное правительство. Его голова начинаетъ сейчасъ же работать, всевозможныя комбинаціи представляются ему. Вотъ онъ собралъ разъединенныя партіи, онъ заставляетъ разлетѣться, какъ карточные домики, остроумныя и съ трудомъ составленныя комбинаціи, онъ назначаетъ министровъ, указываетъ, повелѣваетъ, управляетъ страной…

Не будучи въ состояніи оставаться дольше спокойнымъ, онъ говоритъ голосомъ, дрожащимъ отъ безпокойства и волненія:

— Вы натолкнули меня на одну мысль, фру Дагни; я безконечно удивляюсь вамъ. Я сдѣлаю кое-что…

Она также поднялась. Она не распрашивала его, онъ навѣрно ничего больше и не скажетъ, онъ такой скрытный; она протянула ему руку. И увлеченная его огнемъ, его рѣшимостью, она воскликнула:

— Боже мой, какой вы великій человѣкъ!

Четверть часа тому назадъ, да можетъ быть и пять минутъ, — эти слова заставили бы его сдѣлать глупость по отношенію къ молодой женщинѣ, но теперь это опять былъ редакторъ, общественный дѣятель, занятый только своими планами, какъ будто поглощенный тѣмъ отчаяннымъ переворотомъ, который собирался произвести; его молодые еще глаза смотрѣли пристально и загадочно на лампу съ бѣлымъ шелковымъ абажуромъ; порой онъ хмурилъ лобъ. Ей такъ хотѣлось еще разъ напомнить объ орденѣ, о крестѣ, она хотѣла сказать, что это была дѣтская выдумка съ ея стороны, и что она проситъ его забыть объ этомъ, но она не хотѣла мѣшать ему, и кромѣ того онъ, по всей вѣроятности, уже и забылъ объ этомъ. Только тогда, когда она была въ дверяхъ, а Линге уже почти вышелъ, она не могла удержаться, чтобъ не сказать:

— Это такъ глупо было съ орденомъ; мы забудемъ это, слышите, забудемъ?

Его опять ударило въ жаръ; его прежняя нѣжность проснулась, онъ быстро обнялъ за талію молодую женщину. Когда она отступила назадъ и отстранила его, онъ сказалъ:

— Это мы забудемъ? Не въ моихъ правилахъ забывать!

Затѣмъ онъ пожелалъ покойной ночи и вышелъ; она продолжала стоять наверху, на лѣстницѣ, и крикнула ему внизъ:

— Мы вѣдь увидимся?

И издали, снизу, онъ отвѣчалъ:

— Да, на-дняхъ.

Инстинктивно Линге направился въ бюро «Новостей».

Голова его работала, зарождались планы и рѣшенія; онъ готовъ былъ перегонять всѣхъ людей на улицѣ. Было 11 часовъ; городъ еще не спалъ, фонари горѣли.

Линге удивитъ еще міръ, — несмотря ни на что, въ полномъ противорѣчіи съ тѣмъ, надъ чѣмъ онъ работалъ мѣсяцы и мѣсяцы, онъ рѣшилъ спасти министерство. Онъ теперь будетъ высказываться за радикальное переустройство; онъ хотѣлъ оставить министра-президента и одного или двухъ членовъ государственнаго совѣта, остальные же должны быть замѣнены новыми людьми; нужно сдѣлать все, только чтобы избѣжать консервативнаго министерства. А развѣ настоящій либералъ могъ иначе поступать? Развѣ онъ могъ взять на себя отвѣтственность и способствовать тому, чтобы въ странѣ было правительство консервативное, теперь, когда должны быть проведены большія реформы? Линге уже нашелъ выдающихся людей изъ лѣвой, которые должны войти въ новый совѣтъ; листъ выборовъ въ министры былъ уже готовъ; онъ самъ укажетъ кандидатовъ, когда настанетъ время.

А «Норвежецъ» и лидеры лѣвыхъ будутъ скрежетать отъ злости зубами, когда увидятъ, что всѣ ихъ рѣшенія уничтожаются, хо-хо! Вотъ разинутъ рты! И что же дальше? Развѣ онъ не привыкъ выдерживать штурмъ! Онъ покажетъ добрымъ людямъ, что нельзя безнаказанно устранять его, редактора Линге, отъ ночныхъ совѣщаній. Союзъ лѣвыхъ заперся въ Роялѣ безъ него, — это не ускользнуло отъ его вниманія; его хотѣли обойти, удалить, — посмотримъ, кто побѣдитъ. Развѣ онъ не служилъ, какъ рабъ, всю свою жизнь странѣ и лѣвой?

Въ эту минуту Линге не могъ не сознаться самъ передъ собою, что въ довѣріи публики къ его политикѣ произошла перемѣна. Онъ измѣнился, онъ сознавалъ это, и онъ не скрывалъ этого; въ немъ произошелъ расколъ, — это говорило и за и противъ него. И все это произошло изъ-за этой несчастной статьи по поводу уніи. Ну, онъ научитъ людей немножко размышлять; онъ будетъ ковать желѣзо, пока горячо, и весь міръ будетъ удивляться ему! Имя министра-президента еще популярно во всей странѣ; люди, слышавшіе всю свою жизнь, какъ его восхваляли, не могли вырвать его изъ своего сердца. Вотъ является Линге, какъ молнія, машетъ шляпой, и подъ громъ музыки возводитъ стараго властелина на его прежній тронъ. Народъ прислушивается къ этимъ звукамъ — это были всѣмъ знакомые звуки, въ нихъ была сила, а народъ будетъ радоваться, какъ прежде, какъ въ старыя времена. Да, Линге зналъ, что онъ дѣлалъ.

«Мы вѣдь увидимся?» Да, они увидятся. Скоро, въ одинъ прекрасный день онъ окажетъ услугу фру Дагни, какую никто во всей странѣ не могъ бы оказать. Она должна будетъ признать его власть. Вмѣстѣ съ тѣмъ онъ и себѣ окажетъ маленькую услугу; онъ понемножку заставигъ вспомнить о себѣ, и тогда уже не такъ-то легко позволитъ себя забыть. Вниманіе, которое онъ теперь привлечетъ, вознаградитъ его за убытки; онъ подумывалъ уже о маленькомъ расширеніи «Новостей», которое удивитъ тысячи его подписчиковъ!

Что скажетъ публика, что скажетъ весь міръ? Газеты, коллеги, конкуренты, либеральная пресса? Имъ будетъ досадно; почему бы и нѣтъ? Споровъ по поводу него, по поводу его газеты, — вотъ чего ему хотѣлосъ. Впрочемъ, онъ зналъ либеральную прессу: она качала утвердительно головой, когда онъ говорилъ; у нея былъ цѣлый штатъ редакторовъ, сила которыхъ заключалась не въ ихъ головахъ. Онъ такъ часто пускалъ пыль имъ въ глаза, и они кивали и повторяли его слова; если бы онъ далъ имъ штопать свои чулки, они штопали бы! Единственный, кто, можетъ быть, запнулся бы и попросилъ времени на размышленіе, — это «Норвежецъ». Когда Линге явится со своимъ проектомъ возсозданія министерства, редакторъ «Норвежца» погрузится на нѣкоторое время въ размышленія, а потомъ скажетъ то, что принято говорить въ такихъ случаяхъ: онъ выскажетъ осторожно сомнѣнія, настаивая на своихъ взглядахъ. Да, Линге зналъ его. Но если «Норвежецъ» посмѣетъ назвать этотъ великій, дипломатическій ходъ перемѣной убѣжденій, то онъ получитъ надлежащій отвѣтъ. Нѣтъ, это не перемѣна убѣжденій; этотъ шагъ онъ предпринялъ, какъ убѣжденный либералъ; это не было колебаніемъ, это было политикой въ политикѣ, тотъ же маршъ, только съ измѣненной скоростью.

Линге дошелъ до дверей своего бюро, здѣсь онъ остановился и задумался. Собственно говоря, дѣлать что-нибудь сегодня вечеромъ было безполезно; завтрашній номеръ «Новостей» уже составленъ, — а онъ воспользуется этой ночью, чтобы мысленно разработать подробности. Онъ собирался уже повернуть, когда по старой привычкѣ открылъ почтовый ящикъ и положилъ пришедшую почту въ карманъ; газеты онъ оставилъ.

Онъ спустился къ подъѣзду и пробѣжалъ письма при свѣтѣ фонаря; ему бросился въ глаза большой желтый конвертъ съ печатью, онъ вскрылъ его съ любопытствомъ.

Линге вздрогнулъ и задержалъ на мгновеніе дыханіе. Министръ! Министръ-президентъ хочетъ имѣть совѣщаніе съ нимъ, хочетъ говорить съ нимъ, какъ можно скорѣе, будь то ночью или днемъ.

Вотъ счастье, что онъ инстинктивно направился въ редакцію. Совѣщаніе — будь то ночью или днемъ; что-нибудь случилось, — его превосходительство, вѣроятно, не очень твердо сидитъ на своемъ предсѣдательскомъ креслѣ. Ну, тѣмъ лучше, тѣмъ больше будетъ заслуга Линге. Хотя лидеры и обошли его въ своихъ тайныхъ совѣщаніяхъ, тѣмъ не менѣе у него будетъ свое ночное совѣщаніе; его приглашалъ президентъ министровъ своей собственной персоной.

Линге взялъ извозчика и полетѣлъ на Уоламштрассе. Здѣсь онъ слѣзъ и пошелъ въ Штифтсгардъ^[3]. Если бъ кто-нибудь видѣлъ, куда онъ идетъ въ полночный часъ? Онъ осмотрѣлся вокругъ: улицы, къ сожалѣнію, были пустыя; его никто не видѣлъ! Онъ позвонилъ, дверь отворили, — его ждали; его впустили безъ доклада.

Его превосходительство, старый, бѣлый какъ снѣгъ господинъ, принялъ его въ своемъ личномъ помѣщеніи.

— Я рѣшился побезпокоить васъ, потому что дѣло идетъ объ очень важномъ, — сказалъ онъ. — Благодарю васъ, что вы пріѣхали.

Этотъ голосъ, этотъ голосъ! Сколько разъ Линге слышалъ его въ залѣ стортинга на трибунѣ передъ массами людей. Линге вздрогнулъ.

Они сѣли другъ противъ друга. Линге держалъ въ рукахъ свою шляпу.

— Я подумалъ, что вы сегодня же вечеромъ зайдете въ редакцію, возвращаясь съ совѣщанія.

Линге ничего не сказалъ, онъ только поклонился. На совѣщаніи, разумѣется, онъ присутствовалъ. Ну, конечно, онъ тамъ былъ.

— Я знаю, къ сожалѣнію, — продолжалъ его превосходительство, — что между вами, господинъ редакторъ, и мною произошло большое разногласіе во мнѣніяхъ. Я сожалѣю объ этомъ и, во всякомъ случаѣ, не оправдываю себя. Въ этотъ тяжелый переходъ, когда у кормила правленія должно было встать первое либеральное правительство въ странѣ, намъ, государственнымъ людямъ, пришлось очень много работать, чтобы не споткнуться, а почва была очень скользкая, господинъ редакторъ. Я говорю не въ свою защиту, но мнѣ кажется, что въ этомъ — нѣкоторое извиненіе.

— Разумѣется, ваше превосходительство.

— Непоправимыхъ ошибокъ не было совершено, — продолжаетъ его превосходительство въ томъ же почти довѣрчивомъ тонѣ; — приложивъ немножко доброй воли, каждый можетъ видѣть это и судить объ этомъ дѣлѣ; многое и теперь уже можетъ быть измѣнено; его долгая трудовая жизнь доказала его неустанное желаніе служить своей странѣ. А теперь? Правда, его превосходительство не зналъ тего, что знаетъ господинъ редакторъ, у него нѣтъ никакихъ свѣдѣній о рѣшеніи, принятомъ оппозиціей сегодня вечеромъ относительно министерства; но если падетъ миннистерство, то солнце взойдетъ завтра надъ народомъ, который не понималъ, что онъ сдѣлалъ. Отвѣтственность будетъ тяжелая.

И министръ опять извинился, что побезпокоилъ господина редактора въ эту позднюю или, вѣрнѣе, ночную пору. Ему казалось, что правительство заставятъ выйти въ отставку на этихъ дняхъ, можетъ быть, даже завтра.

— Въ этомъ, можетъ быть, ваше превосходительство и не ошибается, — сказалъ Линге.

Онъ хотѣлъ уже нѣсколько разъ перебить министра, сказать ему, что онъ раньше, чѣмъ приттй, уже принялъ рѣшеніе оставить на своемъ мѣстѣ министра-президента, но старый членъ парламента побѣдилъ его и принудилъ не противорѣчить ему. Линге оставилъ его въ покоѣ.

Министръ былъ величественъ въ своемъ креслѣ; онъ излагалъ глубокія мысли, жестикулировалъ, онъ произносилъ рѣчь. Со свойственнымъ ему искусствомъ и живостью, онъ развивалъ свои взглноы на положеніе вещей, задавалъ вопросы, предоставлялъ другимъ отвѣчать и продолжалъ дальше говорить зажигательныя слова. Онъ уважаетъ талантливое противодѣйствіе Линге, искренность его нападокъ; такія нападки могутъ происходить лишь изъ глубокаго, святого убѣжденія; онѣ дѣлаютъ ему честь. Теперь онъ хочетъ спросить его, господина редактора, — единственнаго талантливаго человѣка изъ всей партіи, — онъ хочетъ его спросить, можетъ ли онъ взять на себя отвѣтственность за то, что они отдаютъ власть консервативному правительству и именно теперь, когда должно быть приведено въ исполненіе все, надъ чѣмъ такъ долго трудились и онъ самъ, и господинъ редакторъ, и вся лѣвая? Можетъ ли онъ взять на себя эту отвѣтственность?

Министръ все время прекрасно сознавалъ, что говорилъ и какіе аргументы приводилъ; онъ зналъ Линге наизусть; ничто не скрылось отъ стараго, хитраго министра. Онъ слѣдилъ за маневрами Линге по поводу политики уніи, и, можетъ быть, прекрасно зналъ въ этотъ часъ, что Линге вовсе и не возвращался съ совѣщанія, и что, вообще, послѣднее время онъ не пользовался безграничнымъ довѣріемъ лѣвой. Но его превосходительство отлично зналъ, какъ ловокъ редакторъ, зналъ, что всѣ восхищалисъ и вмѣстѣ съ тѣмъ боялись его; для массъ его имя попрежнему имѣло значеніе, его газету читали и слѣдили за ней; провинціальная пресса все еще молилась на его семистрочныя замѣтки. Его превосходительство прекрасно зналъ, что этотъ человѣкъ можетъ быть ему полезенъ, да, онъ былъ убѣжденъ, что если Линге дѣйствительно захочетъ, его министерство устоитъ, несмотря на всѣ сегодняшнія тайныя совѣщанія.

Онъ всталъ и предложилъ Линге сигару.

Редакторъ продолжалъ сидѣть, отуманенный краснорѣчіемъ министра. Да, вотъ такимъ онъ его слышалъ въ стортингѣ, на народныхъ засѣданіяхъ, много-много лѣтъ тому назадъ. Боже мой, какъ умѣлъ этотъ человѣкъ одушевлять и побуждать къ смѣлымъ поступкамъ!

И онъ сказалъ прямо, что работа, состоящая въ томъ, чтобы расчищать дорогу для консервативнаго правительства, ему нетріятна. Онъ тоже думалъ о томъ — нельзя ли этого избѣжать, онъ остановился на возможности министерства его превосходительства!

— Само собою разумѣется, — перебилъ его поспѣшно министръ. — Разумѣется, мы должны вычеркнуть половину нашихъ членовъ и замѣнить ихъ людьми, желающими и могущими стать на ихъ мѣсто въ этомъ кризисѣ.

Въ сущности говоря, они были одинаковыхъ мнѣній.

Они говорили еще цѣлый часъ, рѣшали, думали, разбирали подробности и взаимно благодарили другъ друга за каждую хорошую мысль. Но все, что касается газеты, онъ предоставляетъ это редактору, — самъ онъ писать не можетъ; онъ развелъ руками и сказалъ шутя:

— Попасть подъ ваше перо я не хотѣлъ бы, господинъ редакторъ.

У Линге все время вертѣлась на языкѣ просьба объ орденѣ, исполненіе которой доставило бы министру удовольствіе; но было бы мелочно, недостаточно серьезно упомянуть объ этой ничтожной просьбѣ въ такой серьезный моментъ; на это еще время будетъ. Прощаясь съ министромъ, онъ не упомянулъ объ орденѣ.

Еще въ дверяхъ его превосходительство, пожимая въ послѣдній разъ руку Линге, сказалъ:

— Благодарю васъ еще разъ, что вы пришли. Мы оба оказали сегодня услугу Норвегіи.

Линге вышелъ.

На улицахъ было пусто; городъ спалъ. Линге отправился въ редакцію.

Сегодня же, пока подъемъ еще не остылъ, онъ долженъ написать первую статью. То, что онъ напишетъ, приведетъ всѣхъ въ удивленіе; его статью будутъ читать — и громко, и про себя, будутъ спорить о ней, повторять до безконечности, изучать наизусть; только нужно это дѣльце хорошо обдѣлать. Нужно было бы сразу поразить большой побѣдой.

Мечтая, онъ воображалъ свою газету самой большой въ странѣ, съ десятками тысячъ подписчиковъ, собственнымъ телеграфомъ, собственной желѣзной дорогой, съ экспедиціей для изслѣдованія сѣвернаго полюса, отдѣленіями во всѣхъ частяхъ свѣта, съ воздушными шарами, почтовыми голубями, собственнымъ театромъ и собственной церковью для служащихъ типографіи. И какъ все казалось ничтожнымъ въ сравненіи съ такими гигантскими планами! А что, если онъ и на этотъ разъ потеряетъ довѣріе добрыхъ людей? Пусть рушится довѣріе; онъ перешелъ теперь на другой путь. Какое вознагражденіе ему было за всѣ его безконечные труды съ этимъ героемъ катехизиса? Развѣ онъ достигъ этимъ заслуженнаго признанія своихъ заслугъ? Развѣ избранные люди снимали передъ нимъ щляпу? Кланялись ему епископы, генералы? Смотрѣли ли ихъ дочери съ восторгомъ на него, когда онъ на улицѣ проходилъ мимо нихъ? Ахъ, Александръ Линге былъ исключенъ со всѣми его заслугами; даже задиравшіе носы либералы совѣщались теперь безъ него. А дочь начальника, правившая четверкой въ Копенгагенѣ, — развѣ она дѣлала видъ, что его знаетъ, когда онъ проходилъ мимо? Совсѣмъ нѣтъ, несмотря на то, что онъ такъ благосклонно отозвался о ней въ своей газетѣ.

Нѣтъ, съ нимъ нельзя шутить, онъ былъ на все способенъ; никто не зналъ, какъ сильна его воля. Въ своей новой политикѣ онъ хотѣлъ побѣдить; люди вернутся къ нему, вернутся колѣнопреклоненными; онъ обуздаетъ ихъ, заставитъ образумиться. И народныя массы будутъ прислушиваться къ его рѣшеніямъ въ стортингѣ.

Линге вошелъ въ редакцію. Было темно. Онъ зажегъ свѣтъ и посмотрѣлъ въ печку, — она была пустая. Тогда онъ сѣлъ за столъ и взялся за перо. Его статья должна быть огненна. Онъ обмакнулъ перо и собирается начать. Вдругъ онъ остановился.

Его взглядъ упалъ на синія буквы на его рукѣ, эти страшные знаки, дѣлавшіе его руки такими грубыми, простыми. По старой привычкѣ, машинально, онъ начинаетъ ихъ тереть, дуть на нихъ и опять тереть.

И вотъ редакторъ Линге пишетъ, сидитъ въ холодной комнатѣ, въ которой нѣтъ огня, и пишетъ, пишетъ своими изуродованными руками до поздней ночи.

XIII.

Нѣсколько дней продолжался споръ между Линге и лѣвой по доводу обновленія министерства. Въ эти дни совсѣмъ забыли о тонѣ прессы. И, дѣйствительно, тонъ прессы былъ не совсѣмъ такимъ, какимъ онъ долженъ былъ быть; но когда правая спросила насмѣшливо «Новости», что сталось съ ихъ тономъ, Линге сдержалъ свое слово и не счелъ нужнымъ отвѣчать на эту насмѣшку. У него были другія, болѣе важныя задачи.

Все шло такъ, какъ предсказывалъ Линге: вначалѣ лѣвая какъ будто онѣмѣла отъ удивленія, затѣмъ «Норвежецъ» высказалъ свои соображенія, на это возражали «Новости», — и страстная борьба загорѣлась но всей странѣ. Линге, впрочемъ, не оставался безъ поддержки, онъ не оставался одинъ: часть лѣвыхъ въ стортингѣ и провинціальная пресса протянули ему руку. Редакторъ «Отландской Газеты», человѣкъ, честность котораго была такъ велика, что въ ней не сомнѣвалась почти половина страны, — этотъ человѣкъ не могъ предоставить Линге бороться одному: онъ перешелъ на сторону «Новостей» и началъ вмѣстѣ съ нимъ борьбу.

На Лепорелло лежала обязанность разузнавать, каково настроеніе въ городѣ; онъ ходилъ въ «Грандъ», прислушивался у Гравезена, заглядывалъ послѣ театровъ къ Ингеброту, ловилъ членовъ стортинга на улицѣ — и дѣлалъ все возможное, чтобы разузнать настроеніе города. А что говорили въ городѣ? Боролся ли городъ или молчалъ по поводу него, принималъ ли участіе въ этомъ зрѣлищѣ, или только наблюдалъ, Линге все равно ничего не выигрывалъ.

Вотъ какъ? Значитъ, ему оказывали противодѣйствіе? Ему хотѣли заградить путь къ побѣдѣ? Линге напрягъ всѣ свои силы и привелъ все въ такое замѣшательство, что исходъ борьбы нѣкоторое время былъ неизвѣстенъ; число его приверженцевъ въ нѣсколько дней увеличилось вдвое. Перо Линге работало дѣятельно и напряженно; но развѣ это было не странно? Онъ не могъ больше метать искръ; казалось, огонь его изсякъ.

Линге написалъ нѣсколько статей, въ которыхъ выражалъ свое удивленіе передъ первымъ министремъ. Въ его нападкахъ не всегда соблюдалась мѣра, выраженія въ его газетѣ иногда бывали рѣзче, чѣмъ бы слѣдовало такой газетѣ, какъ «Новости»; но теперь было не время думать объ этомъ; теперь лѣвая должна стараться объединиться, какъ одинъ человѣкъ, чтобы спасти страну отъ консервативнаго правительства. Первому министру нужно еще разъ дать возможность испробовать себя въ работѣ съ людьми, пользующимися довѣріемъ страны, самыми избранными людьми изъ лѣвой. Это былъ единственный исходъ, другого выхода не было. И Линге считалъ серьезной мысль, высказанную однимъ иностранцемъ по поводу того, что если будутъ держаться за правительство, стоящее у кормила правленія въ Норвегіи, это будетъ правильно, это будетъ работа противъ реакціи въ Европѣ.

«Норвежецъ» былъ попрежнему упоренъ. Онъ спрашивалъ, вѣрно ли онъ разслышалъ, что намѣреніе «Новостей» — удержать министра-президента, называвшаго не разъ листокъ лживымъ и измѣнническимъ.

Линге отвѣчалъ ему насмѣшкой: "Да, удивительно, не правда ли? Несмотря на то, что дважды два четыре, что въ Китаѣ голодъ, и что король Фердинандъ умеръ, — тѣмъ не менѣе онъ хочетъ лучше либеральнаго норвежскаго министерства, чѣмъ пустить къ кормилу правленія правую. Понятно это «Норвежцу»?

Въ залахъ и коридорахъ стортинга царило страшное безпокойство. Представители партій дергали другъ друга за петлички, настораживали уши и были исполнены непоколебимыхъ убѣжденій и скрытыхъ мыслей. Если бъ можно было знать, на чьей сторонѣ будетъ побѣда? Гдѣ же была правая? Всѣ думали о выборахъ и не знали, что дѣлать. Старый министръ-президентъ не могъ дать имъ никакихъ указаній; все, что они могли отъ него добиться, когда онъ проходилъ мимо нихъ, заложивъ руки за спину и склонивъ голову на бокъ — это, что, къ сожалѣнію, онъ ничего не могъ сказать, онъ не склоняется ни на ту, ни на другую сторону; въ этомъ отношеніи онъ чистъ сердцемъ; а если бъ ему пришлось примкнуть къ какой-нибудь партіи, то охотнѣе всего онъ примкнулъ бы къ обѣимъ сразу.

Линге ковалъ свое желѣзо, вызывалъ знакомые звуки, махалъ шляпой; но какъ ни странно, люди не шли за нимъ, желѣзо оставалось холоднымъ! Никогда еще онъ не работалъ такъ неутомимо, — онъ зналъ, что у него много поставлено на карту, и если онъ проиграетъ, дорого придется расплачиваться. Было даже что-то трагическое въ его усиліяхъ. Ничего не ломогало. Лепорелло день за днемъ приносилъ неутѣшительныя вѣсти о настроеніи города, и Линге приходилъ въ бѣшенство. Какъ! въ «Грандѣ» посмѣли надъ нимъ смѣяться? Развѣ дѣйствительно нельзя было удержать реакцію въ Европѣ?

А ко всему этому — еще какой-то человѣкъ съ рукописью. Человѣкъ этотъ низко кланяется редактору и сообщаетъ, что онъ Бондезенъ, Андрэ Бондезенъ…

Да, редакторъ зналъ его. Онъ зналъ его, какъ радикала, какъ товарища по убѣжденіямъ, который, вѣроятно, раздѣлялъ его страхъ передъ консервативнымъ министерствомъ?

Бондезенъ опять кланяется, — господинъ редакторъ не ошибается, и это радуетъ его. Онъ сочувствуетъ теперешней политикѣ Линге, онъ даже хотѣлъ бы присоединиться… но, кромѣ того, у него еще есть другое дѣло, — да, во-первыхъ, у него есть маленькая замѣтка о пожарѣ на Анкерштрассе; можетъ быть, она пригодится господину редактору?

Линге просматриваетъ маленькую статью и сейчасъ же замѣчаетъ, что въ ней что-то есть. Это превосходная статья, въ ней много жизни, много огня, — одинъ студентъ чуть было не погибъ въ огнѣ, онъ съ трудомъ выбрался изъ окна третьяго этажа; выскочилъ онъ въ одной рубашкѣ, но съ портретомъ родителей въ рукахъ. Развѣ это не красиво? Линге, не знавшій, что во всей этой замѣткѣ не было крупицы правды, кромѣ самаго пожара, былъ очень благодаренъ за статью.

Тогда Бондезенъ обращается къ своей настоящей цѣли. Къ сожалѣнію, у него есть свѣдѣнія о заговорѣ противъ Линге; противъ него готовится брошюра, она уже въ печати; появится она, вѣроятно, въ одинъ изъ ближайшихъ дней. Бондезенъ долженъ былъ увѣдомить господина редактора объ этомъ; это возмутительно, что одинъ изъ самыхъ заслуженныхъ людей въ странѣ втаптывается въ грязь какимъ-то негоднемъ.

Линге слушалъ спокойно эту исторію. — Да? Ну, и что же дальше? Развѣ на него не нападали и безъ того уже часто? Но понемногу онъ началъ усматривать опасность въ томъ, что брошюра появится именно теперь, когда онъ шелъ на жизнь или на смерть со своей перемѣной политики. Онъ сггросилъ о содержаніи, о характерѣ нападокъ. Это политическая брошюра?

— Да, если хотите, вѣрнѣе — это подлый намфлетъ. Вондезенъ считалъ его вдвойнѣ подлымъ, потому что это анонимная статья.

— Господинъ Бондезенъ знаетъ автора?

Къ счастью, Бондезенъ знаетъ, что авторъ — нѣкій Лео Хойбро, служащій въ такомъ-то и такомъ-то банкѣ. Можетъ быть, господинъ редакторъ помнитъ человѣка, выступавшаго однажды въ рабочемъ кружкѣ противъ лѣвой и, между прочимъ, сравнившаго себя съ блуждающей кометой?

Ну, конечно, Линге помнитъ его; онъ хотѣлъ тогда посмѣяться надъ нимъ, высмѣять его, какъ плохого оратора, но фру Дагни просила тогда за него. Это было какъ-то вечеромъ, онъ разговаривальсъ фру Дагни и она просила за него. Разумѣется, онъ помнитъ его, — онъ черный, какъ мулатъ, неповоротливый, какъ медвѣдь, и, кромѣ того, этотъ человѣкъ не читалъ «Новостей». не такъ ли?

Вотъ именно. Бондезенъ удивлялся памяти господина редактора.

Линге задумался.

Но развѣ эта брошюра носитъ чисто личный характеръ? Можетъ быть, это только нападки на его политику?

Нѣтъ, брошюра эта носитъ въ высшей степени личный характеръ.

Линге опять задумался; онъ морщитъ лобъ, какъ всегда, когда думаетъ о чемъ-нибудь со злобой. Дѣло зашло черезчуръ далеко; противъ него начали издавать брошюры, уничтожали его же собственными средствами. Развѣ это не было смѣло со стороны такого мулата? А что, если онъ расправитъ свои крылья и положитъ всѣ свои силы? Вѣдь Богъ милостивъ къ каждому червячку, лежащему на дорогѣ.

Онъ спросилъ:

— Имя этого человѣка Хойбро?

— Лео Хойбро.

Линге записалъ имя на кусочкѣ бумаги. Потомъ онъ смотритъ на Бондезена. Столько честности и деликатности въ человѣкѣ, которому онъ никогда ничего не сдѣлалъ. Линге не могъ отнестись къ этому равнодушно, его юношеское сердце было тронуто, и онъ спросилъ, можетъ ли онъ въ благодарность оказать господину Бондезену какую-нибудь услугу. Ему будетъ очень пріятно, если онъ сможетъ когда-нибудь помочь ему.

Бондезенъ кланяется. Онъ очень доволенъ и проситъ позволенія притти какъ-нибудь опять. Онъ хочетъ написать стихи, состоящіе изъ однихъ настроеній, и ему бы очень хотѣлось, чтобы они были напечатаны.

— Да, сдѣлайте это и приходите опять. Благодарю васъ за вашу статью и за ваши сообщенія. — Въ эту самую минуту ему пришли въ голову слова его ггревосходительства, обращенныя къ нему при прощаніи, и онъ сказалъ величественно: — Сегодня вы, можетъ быть, оказали услугу и кому-нибудь другому, помимо меня.

Бондезенъ хочетъ его попросить быть какъ можно осторожнѣе. Онъ не хочетъ ни во что впутываться, что бы тамъ ни было. Онъ, значитъ, надѣется, что его имя не будетъ названо.

Разумѣется, разумѣется; «Новости» сумѣютъ соблюсти тактъ. Линге вдругъ спрашиваетъ, предосторожности ради, какимъ образомъ Бондезенъ узналъ эту тайну?

Бондезенъ отвѣчаетъ: — Случайно, благодаря счастливому обстоятельству. Во всякомъ случаѣ, онъ можетъ положиться на это, онъ отвѣчаетъ честнымъ словомъ.

Послѣ этого онъ ушелъ.

На него значитъ клеветали, наговаривали. Линге посмотрѣлъ еще разъ на имя Хойбро и заперъ потомъ бумажку въ ящикъ. Во всякомъ случаѣ, не лишнее знать, съ кѣмъ имѣешь дѣло; это всегда можетъ пригодиться. Люди, но крайней мѣрѣ, будутъ знать, какъ хорошо освѣдомлены «Новости». Да, его хотятъ низвергнуть; а пресмыкающееся не хочетъ уйти у него съ дороги, оно упирается и кричитъ, что есть мочи. Нѣтъ, ошибка была въ томъ, что онъ былъ черезчуръ кротокъ, черезчуръ снисходителенъ; человѣкъ съ такимъ острымъ перомъ, какъ его, не можетъ такъ оставить этого. Теперь все будетъ иначе.

Вотъ этотъ Илэнъ сидитъ во внѣшнемъ бюро и расходуетъ напрасно чернила; со стороны Линге прямо-таки великодушіе — оставлять за нимъ это мѣсто. Но теперь пусть онъ убирается. Чортъ знаетъ, что онъ будетъ дѣлать съ этимъ человѣкомъ; даже его рыжеволосая сестра избѣгаетъ его на улицѣ! Развѣ не изъ-за его статьи по поводу уніи газета потеряла подписчиковъ? Теперь его спустили на построчную плату, половина его безсмысленныхъ статей о рынкахъ и улицахъ никому не нужна; человѣкъ этотъ ничего не понималъ и не уходилъ. Онъ удваивалъ старанія, чтобы немножко заработатъ, и все продолжалъ сидѣть и худѣть съ каждымъ днемъ. Нѣтъ, Линге былъ черезчуръ великодушенъ; теперь все будетъ иначе!

И снова онъ принялся за свою утомительную работу, за реорганизацію министерства. Онъ былъ въ духѣ, написалъ двѣ статьи, такія мощныя, такія уничтожающія, какихъ еще не было никогда въ продолженіе всей войны. Этимъ дѣло должно будетъ рѣшиться.

Линге не могъ дольше молчать; вечеромъ, прежде чѣмъ оставить бюро, онъ позвалъ секретаря и сказалъ:

— На этихъ дняхъ появится статья противъ меня. Я хочу, чтобъ ее обсуждали такъ, какъ будто она направлена не противъ меня.

Секретарь не понимаетъ этого приказанія. Редакторъ, вѣдь, будетъ первый, кому брошюра попадетъ въ руки; вѣдь всю почту приносятъ къ нему въ бюро.

— Нужно стоять выше всего этого, — продолжаетъ редакторъ, — нужно показать, что мы выше всего этого.

Но чтобы разъяснить, что онъ хотѣлъ сказать о брошюрѣ, которая еще не появилась, онъ прибавилъ:

— Я боялся, что вы будете писать о ней во время моего отсутствія, — я, можетъ быть, уѣду на родину, въ деревню, на нѣсколько дней.

Да, теперь секретарь нонялъ приказаніе. Но Линге и не думалъ уѣзжать въ деревню. Онъ и не уѣхалъ.

XIV.

Въ кулуарахъ и комитетскихъ комнатахъ стортинга ходили взадъ и впередъ представители разныхъ партій — и либералы, и консерваторы; всѣ они были заняты предстоявдшмъ важнымъ рѣшеніемъ, на всѣхъ лицахъ было написано напряженіе. Редакторы, референты, посланники, знатные посѣтители, члены стортинга ходили взадъ и впередъ, шептались по зтламъ, качали головой, отстаивали свои взгляды и не знали, какъ помочь дѣлу. Линге подхватилъ одного изъ колеблющихся, ободрялъ его, — вообще онъ разсчитывалъ на своихъ. Редакторъ «Норвежца» тоже прохаживался то съ однимъ, то съ другимъ; онъ былъ блѣденъ и подавленъ торжественностью этого часа; онъ почти ничего не говорилъ и напряженно считалъ минуты. Тамъ, въ залѣ, теперь говорилъ Ветлезенъ. Никто не трудился слушать его; рѣчь его касалась устройства маяка на берегу; но всѣ знали, что когда Ветлезенъ кончитъ, будетъ сдѣлана интерпелляція. Правая хочетъ интерпеллировать. Редактору «Норвежца» вовсе не хотѣлось, чтобы это, когда-то такъ превозносившееся министерство, было низвергнуто такимъ постыднымъ образомъ; но если правая займетъ мѣсто, это будетъ справедливо; этого никто не можетъ отрицать. Правительство въ продолженіе многихъ лѣтъ противилось желаніямъ лѣвой, оно усиливало реакціонную церковную политику, не исполняло своихъ обѣщаній, втоптало честность въ грязь — оно должно пасть.

Линге начиналъ терять надежду. Онъ хотѣлъ еще попробовать убѣдить владѣльца желѣзныхъ мастерскихъ Биркеланда, но ему не удалось ни на волосокъ сдвинуть его съ пути истины. Линге пожалъ плечами, но чувствовалъ себя не на высотѣ своего призванія. Онъ усталъ, ему было какъ-то неловко въ этой толпѣ смущенныхъ, серьезныхъ людей, относившихся такъ торжественно къ этимъ вещамъ. Линге не могъ дольше выдерживать этого. Онъ задержалъ перваго человѣка, попавшагося ему навстрѣчу, и принялся шутить. Въ эту самую минуту мимо него прошелъ редакторъ «Норвежца», сгорбленный и подавленный безпокойствомъ. Линге не могъ дольше оставаться серьезнымъ, онъ указалъ на редактора и сказалъ:

— Нѣтъ, посмотрите на этого козла отпущенія, взявшаго на себя всѣ грѣхи міра!

Нѣтъ, немыслимо оставаться дольше среди этой скуки! Линге взглянулъ на часы, — онъ условился съ фру Дагни, что, наконецъ, сегодня вечеромъ они отправятся вмѣстѣ въ театръ; пора было итти, онъ не хотѣлъ опоздать, какъ въ послѣдній разъ; здѣсь онъ ничего не можетъ помочь, даже если и останется; исходъ сомнителенъ. Но развѣ дѣло будетъ вѣрнѣе, если онъ останется? Это продолжится, можетъ быть, еще съ полчаса. Но Бетлезенъ уже кончилъ свою рѣчь, и представители хлынули въ залу, чтобы голосовать. Линге абсолютно не могъ оставаться дольше. Помочь онъ все равно никому не можетъ.

Линге отправился въ театръ…

Въ залѣ тинга голосованіе происходило съ чрезвычайной медленностью, — казалось, всѣ боялись покончить съ этимъ и имѣть дѣло съ чѣмъ-то новымъ.

Наступила маленькая пауза.

Галлерея была биткомъ набита слушателями. Лео Хойбро нашелъ мѣстечко въ ложѣ корреспондентовъ и сидѣлъ тамъ, затаивъ дыханіе. На галлереѣ всѣ знали, что сейчасъ должно случиться, и всѣ сидѣли тихо, не шевелясь.

Но вотъ поднимается лидеръ правой:

— Господинъ предсѣдатель!

Представители сословій бросились къ нему, образовали кольцо вокругъ оратора, стоятъ передъ нимъ и смотрятъ пристально ему въ лицо. Требованіе объясненія было коротко и ясно, — это билъ запросъ, подчеркнутый запросъ. Когда лидеръ правой сѣлъ, старый предсѣдатель смотритъ то на однихъ, то на другихъ, куда склониться?

Наконецъ, онъ передалъ интерпелляцію съ подписями по вѣрному адресу, — первому министру, сидѣвшему на своемъ мѣстѣ и рывшемуся въ бумагахъ, какъ будто ничего не случилось.

Его превосходительство помолчалъ съ минутку. Ждалъ ли онъ поддержки, обѣщанной ему Линге? Почему никого не было на его сторонѣ, абсолютно никого?

Прежде въ этой залѣ не было никого, кто бы умѣлъ такъ, какъ онъ, заставлять блестѣть глаза и биться сердца, а теперь все тихо: только за собой въ большой залѣ онъ слышалъ, какъ дышали представители сословій.

Его превосходительство поднялся и сказалъ нѣсколько словъ. Развѣ нельзя было отвратить эту бурю обращеніемъ въ парламентъ?

Онъ попробовалъ сказать нѣсколько словъ о своемъ долгомъ трудовомъ днѣ, объявилъ, что если страна больше не нуждается въ его услугахъ, онъ сумѣетъ на старости найти пріютъ. Онъ сѣлъ. Онъ сказалъ много словъ, не отвѣтивъ на вопросъ; его искусство говорить было очень велико.

Но лидеръ правой прижалъ его къ стѣнѣ. — Да или нѣтъ, отвѣтъ, рѣшеніе!

И снова его превосходительство чего-то ждетъ. Чего онъ ждетъ? Никто не поднимается. Никто не выступаетъ за него.

Тогда его превосходительство кладетъ конецъ этидіъ мукамъ: министерство завтра подастъ въ отставку. Его Величество уже подготовленъ къ этому.

Его превосходительство складываетъ свой портфель, кладетъ его подъ мышку, — и все это холодно и спокойно, будто ничего не случилось. Члены совѣта по-двое слѣдуютъ за нимъ.

Министерство было низвергнуто.

Хойбро старается выбраться изъ своей ложи и пробирается, наконецъ, съ большимъ трудомъ на лѣстницу. Итакъ, министерство пало, маневры Линге не могли его спасти; чѣмъ теперь Линге будетъ привлекать вниманіе публики?

Хойбро только что былъ въ городѣ и отослалъ свою брошюру. Она не поспѣла во-время, чтобы имѣть вліяніе на паденіе министерства, но это и не было нужно; все-таки довѣрчивая лѣвая побѣдила, рекламная политика «Новостей» не помогла, и Хойбро радовался въ душѣ, что лѣвая была на вѣрномъ пути.

Онъ не жалѣлъ ни объ одномъ словѣ изъ своей брошюры; онъ не измѣнилъ бы въ ней ни одного предложенія. Онъ изобразилъ въ ней Линге какъ натуру, потерпѣвшую кораблекрушеніе, какъ одареннаго талантомъ жулика, настолько испортившагося за послѣдніе годы, что онъ играетъ теперь роль кельнера бульварной публики. Что говорили въ городѣ? Весь городъ вчера смѣялся надъ совѣщаніями правой по поводу предсѣдателя первой камеры.

Темой для разговоровъ въ городѣ на этой недѣлѣ служила статья «Новостей» о нападеніи въ Зандвикенѣ. Это еще вопросъ, получали ли остальные люди въ городѣ такое же удовольствіе отъ статей «Вечерней почты», какъ сама эта газета…

Какъ только что-нибудь приключалось, прибѣгалъ Линге, кланялся и разспрашивалъ многоуважаемый городъ о его многоуважаемыхъ взглядахъ на вещи; узнавъ это, онъ снова кланялся.

Ну, объ этомъ нечего больше распространяться. Но прошу обратить вниманіе, что этотъ ненадежный человѣкъ, лишенный всякихъ убѣжденій, судитъ людей и вещи лишь при помощи его способностей подслушивать мнѣніе города. Его легкій взглядъ на вещи вызываетъ споры, сѣетъ смуту и ослабляетъ чувство отвѣтственности въ людяхъ. Прочь съ дороги! Линге хочетъ сдѣлать переворотъ, Линге хочетъ привлечь публику необыкновеннымъ новымъ событіемъ! Онъ является совсѣмъ съ другой стороны, онъ удивляетъ, онъ переворачиваетъ все вверхъ дномъ; онъ не уважаетъ даже своего прежняго мнѣнія, онъ подсмѣивается надъ нимъ, вышучиваетъ его и предоставляетъ ему быть забытымъ.

Для такого человѣка честность или нравственность являются пріятными и красивыми домашними добродѣтелями, а политическая вѣрность и правдивость — пустой фразой. Сообразно съ этимъ онъ и поступаетъ. Своими неожиданными маневрами онъ заставляетъ сомнѣваться въ честной работѣ лѣвой, даетъ иностранной прессѣ совершенно ложныя представленія о норвежскомъ народномъ самосознаніи и отклоняетъ наши переговоры со шведами о нашихъ правахъ. Онъ не желаетъ погубить лѣвой, онъ хочетъ задать тонъ, чтобы читалась его газета; онъ хочетъ играть роль, хочетъ, чтобы о немъ говорили. Ахъ нѣтъ, онъ не хочетъ губить лѣвой, — это было бы черезчуръ грубо; онъ отниметъ у нея только всю ея сущность, все значеніе, а затѣмъ пусть она продолжаетъ существовать. Вотъ уже три мѣсяца, какъ онъ былъ вѣрнымъ приверженцемъ лѣвой и писалъ для своей партіи, но на четвертый мѣсяцъ онъ придумываетъ средство поразить людей, онъ выпускаетъ номеръ, который окончательно сбиваетъ съ толку лѣвую и радуетъ правую своими полускрытыми уступками.

Такимъ путемъ Линге хочетъ пробраться въ правую. Онъ хочетъ заполучить подписчиковъ и изъ правой, онъ хочетъ заинтересовать и правую, а правая не указываетъ ему на дверь, — по крайней мѣрѣ, не всѣ консерваторы; вѣжливые люди не выталкиваютъ его. Онъ заинтересовалъ ихъ? Да! Онъ, дѣйствительно, очень интересенъ. Онъ дѣлаетъ даже имъ всякаго рода уступки! Нестойкіе, жалкіе члены этой партіи уничтожаютъ себя, идя на уступки.

Широко распространилъ Линге свою плохо задрапированную честность. «Новости» всегда правы въ вопросахъ самоубійствъ и преступленій противъ нравственности; «Новости» не оставляютъ въ покоѣ гадальщицъ и агентовъ, онѣ накрываютъ ихъ съ холодной справедливостью; для Линге открыты всѣ пути, чтобъ ловить людей и черезъ это очищать общество отъ преступленій и всякаго рода продѣлокъ.

Но, вѣдь, должно же быть что-нибудь въ этомъ человѣкѣ, завоевавшемъ себѣ такое прочное имя? Только одно то, что онъ былъ нѣкоторое время извѣстной силой въ странѣ, нуждавшейся въ издателяхъ газетъ, и именно въ это время онъ началъ успѣшную агитаторскую работу. Онъ началъ писать свои зажигательныя эпиграммы, — раздались выстрѣлы, они отдались эхомъ наверху, въ горахъ, и внизу, въ долинахъ; выстрѣлы были смѣлы, никто не могъ имъ подражать. Высоко и низко стоящіе, большіе и малые, — всѣ должны были служить ему мишенью; лишь такія недосягаемыя личности, какъ величайшіе поэты, величайшіе композиторы, величайшіе спортсмены, популярные герои всякаго рода, находящіеся подъ защитой города, могли избѣгнуть эпиграммъ Линге. Такимъ образомъ, человѣкъ укрѣпилъ свое положеніе: онъ сердито нападалъ, онъ стрѣлялъ, это правда, но зато онъ щадилъ тѣхъ, кто былъ достоинъ пощады.

Никто не сознавалъ, что только въ такой маленькой странѣ, гдѣ журнальное дѣло было поставлено такъ плохо, Линге могъ играть роль. Въ большомъ государствѣ онъ дѣлалъ бы лишь вырѣзки изъ газетъ; въ Афганистанѣ онъ выдавалъ бы себя за лѣкаря и продѣлывалъ бы фокусы съ пескомъ.

Лѣвая должна остерегаться этого человѣка. Пока лѣвая представляетъ изъ себя такую разрозненную партію и застряла въ переговорахъ по поводу уніи, Линге въ продолженіе трехъ мѣсяцевъ будетъ принадлежать лѣвой, а правой — на четвертый мѣсяцъ, — но если лѣвая объединится въ одинъ прекрасный день, то Линге опять нераздѣльно будетъ принадлежать большей партіи. Такой поборникъ не долженъ служить честнымъ и идеальнымъ стремленіямъ лѣвой. Линге показалъ себя, какъ спекулянтъ, отъ него всего можно было ожидать, онъ на все былъ способенъ. Въ открытыхъ спорахъ онъ считаетъ лишнимъ серьезный тонъ, и со всѣми обращается очень легко и нахально. Это стрѣлокъ, убѣжавшій съ поля битвы и приводящій въ ужасъ всѣхъ женщинъ въ странѣ кровавыми пятнами на своемъ платьѣ. А если женщины будутъ его спрашивать, какъ было дѣло, то онъ имъ отвѣтитъ: — Что случилось? Я убилъ десять тысячъ человѣкъ, — больше я не могъ, но я опять примусь за дѣло, клянусь, я это сдѣлаю, какъ только обстоятельства поправятся.

Вотъ каково было содержаніе брошюры Хойбро. Кромѣ того, были здѣсь и чисто личные намеки, тайны, которыя Хоибро удалось узнать отъ Лепорелло, кое-что о похожденіяхъ редактора въ городѣ и за его предѣлами. Во всякомъ случаѣ, видно было, что онъ изобразилъ этого человѣка такимъ, ненавидя его; этотъ великій человѣкъ, сидѣвшій въ своемъ бюро и произносившій приговоры всему и всѣмъ, былъ никто иной, какъ перебѣжчикъ, у котораго рыльце было въ пуху. Въ заключеніе своей брошюры Хойбро объявилъ, что цѣлью его статьи было снять маску и разоблачить Линге и его низкую политику. Лѣвая стала сильнѣй. Она требуетъ преданности и вѣрности отъ своихъ приверженцевъ, а этого требовать она въ правѣ, она это заслужила…

Съ поникшей головой возвращался Хойбро домой, — черезъ недѣлю въ банкѣ истечетъ послѣдній срокъ, а у него не было денегъ; если не случится какого-нибудь чуда, то положеніе будетъ безвыходно. Фру Илэнъ два раза уже говорила съ нимъ о своемъ долгѣ: Фредрикъ почти ничего теперь не зарабатываетъ въ «Новостяхъ», послѣдній мѣсяцъ онъ заплатилъ счетъ булочной, — это все, что онъ могъ сдѣлать. И фру Илэнъ не была даже въ состояніи отказываться, когда Хойбро каждый мѣсяцъ приходилъ съ платой за квартиру; она заняла у него полтораста кронъ, но что же ей оставалось дѣлать, когда ей приходилось такъ туго? Бѣдная фру Илэнъ, дѣйствительно, находилась въ очень тяжеломъ положеніи, и когда Хойбро приходилъ платить за комнату, ей не оставалось ничего другого, какъ только брать. Должны же настать лучшія времена; въ худшемъ случаѣ Фредрику придется ѣхать въ Америку, туда уѣхало много очень хорошихъ людей.

Да, но отъ этого Хойбро не было легче. Ему придется пойти къ директору банка, заявить о томъ, что онъ не можетъ платить, и попросить отсрочки на мѣсяцъ; онъ не хотѣлъ этого объявлять, выдавать себя; если бы впереди былъ хоть мѣсяцъ, — онъ могъ бы какъ-нибудь выкарабкаться. Развѣ не было досадно — выплачивать аккуратно, день въ день, всѣ сроки и въ концѣ концовъ сѣсть на мель! Еще цѣлый мѣсяцъ онъ долженъ дрожать, и можетъ быть, все обнаружится именно въ этотъ мѣсяцъ.

Хойбро незамѣтно дошелъ до дому. Онъ открываетъ входную дверь и встрѣчаетъ Шарлотту: она выходитъ съ посудой въ рукахъ изъ комнаты. Въ продолженіе нѣсколькихъ недѣль онъ ни слова съ ней не говорилъ; она сдѣлалась такой тихой и молчаливой. Хойбро замѣтилъ, что Бондезенъ больше не приходилъ къ Илэнамъ, и не могъ понять, что это значитъ.

Онъ кланяется, Шарлотта благодаритъ. Она благодаритъ за брошюру, которую Хойбро вчера занесъ въ ея комнату; она прочла ее съ громаднымъ интересомъ. Но Фредрикъ качалъ головой и очень сердился.

Она пошла съ посудой въ кухню, а Хойбро пошелъ къ себѣ въ комнату. Онъ сѣлъ на качалку и закрылъ глаза. Она стала такой блѣдной, худой, маленькія розовыя пятнышки выступали рѣзче на ея лицѣ, губы незамѣтно дрожали. Нѣтъ! Всли вспомнить то время, когда онъ только что пріѣхалъ въ этотъ домъ, какъ она сіяла тогда и смѣялась! Теперь ея голосъ сталъ какъ-то тише, и она неохотно смотрѣла людямъ въ глаза. И все-таки, несмотря на это, онъ весь дрожалъ, когда она подходила къ нему, онъ не обращалъ вниманія на ея небрежность, на ея растрепанные волосы.

Кто-то постучался въ дверь, онъ крикнулъ:

— Войдите!

Это была Шарлотта. Она вымылась, причесалась, какъ въ былые дни; ея руки были тонкія и красивыя.

— Не мѣшаетъ ли она? Она хотѣла только спросить, знаетъ ли Линге, кто написалъ брошюру?

— Пока еще, можетъ быть, нѣтъ, — отвѣчалъ Хойбро, — но, во всякомъ случаѣ, онъ это узнаетъ… Не хочетъ ли она присѣсть? Пожалуйста!

Онъ всталъ и подвинулъ къ ней качалку. Она сѣла и спокойно продолжала сидѣть на качалкѣ.

— Но тогда васъ, значитъ, обвинятъ? — спросила она. — Я не знаю, но вѣдь это можетъ дойти до суда.

— Вы такъ думаете? — отвѣчалъ онъ и разсмѣялся.

— Находите ли вы, что я поступилъ нехорошо по отношенію къ редактору?

Шарлотта молчала. Шарлотта, такъ хорошо знавшая Линге, не могла защитить его ни однимъ словомъ. Стройная и красивая, она сидѣла на стулѣ, почти не поднимая глазъ; и отчего она сдѣлалась такой пугливой? И почему она именно теперь пришла къ нему?

— Мими Аренсенъ просила передать вамъ поклонъ, — сказала она и бросила на Хойбро быстрый взглядъ.

Но Хойбро совсѣмъ забылъ, кто такая эта Мими Аренсенъ; только послѣ нѣсколькихъ разспросовъ онъ вспомнилъ, что провожалъ эту молодую даму какъ-то разъ въ зимній вечеръ, въ бурю и непогоду.

— Вотъ какъ? Благодарю васъ! — сказалъ онъ.

— Да, теперь онъ вспомнилъ, — она удивительно красива; онъ помнитъ ея лицо, въ которомъ столько невинности; оно такое невинное и чистое, не правда ли? Да, у нея коротко остриженные волосы, но…

Шарлотта нагнулась и подняла какую-то ниточку съ ковра.

— Да, она очень красива, — сказала она.

— Удивительно, — продолжалъ онъ, — что эта черта невинности, въ сущности говоря, такъ много придаетъ прелести. Можно быть некрасивой, уродливой, — но открытые глаза, невинный лобъ дѣлаютъ лицо красивымъ, милымъ.

Шарлотта воспользовалась этимъ случаемъ, чтобы отвѣтить ему:

— Да, многіе утверждаютъ это.

— Да, многіе это находятъ, — сказалъ онъ, — нѣкоторыя старыя женщины, къ нимъ принадлежу и я.

Собственно говоря, не оставалось ничего больше сказать объ этомъ; но вдругъ Шарлотта заволновалась; съ мукой въ голосѣ, рѣзко она воскликнула:

— Что-то въ этомъ родѣ вы говорили уже и раньше, но, Боже мой, что же должны дѣлать тѣ, которыя… я не думаю, чтобы у васъ были такіе средневѣковые взгляды, Хойбро!

Онъ удивленно посмотрѣлъ на нее. Она тоже начинаетъ защищать падшихъ женщинъ? Вѣдь прежде она была съ нимъ согласна. Онъ тоже вспылилъ и сказалъ:

— Средневѣковые взгляды? Да, я не изъ такихъ, какъ норвежскій радикалъ Бондезенъ, — если онъ вамъ это внушилъ, то… Не онъ? Ну, во всякомъ случаѣ, у насъ съ вами мнѣнія расходятся насчетъ этого вопроса.

Потомъ онъ продолжалъ:

— По правдѣ говоря, теперь уже больше не стыдятся, вступаютъ въ бракъ уже болѣе или менѣе испорченными; съ дѣвушкой обращаются, какъ съ первой встрѣчной женщиной — прошу извиненія! Онѣ разгуливаютъ себѣ по Карлъ-Іоганнштрассе, какъ ни въ чемъ не бывало; сегодня она кланяется своему возлюбленному на виду у всѣхъ, завтра съ другимъ идетъ къ вѣнцу. Я говорю только, что я бы не могъ жениться на такой. Вы бы могли? Знать, что женщина, съ которой ты связанъ на всю жизнь, что она бывала… лежала… ухъ! всю жизнь сознавать, что вотъ эти руки, эта грудь… что ты повѣнчанъ съ какими-то остатками человѣческими… И быть приговореннымъ вдыхать въ себя съ каждымъ вздохомъ этотъ запахъ другого! Я сказалъ только, — что касается меня, я бы этого не могъ!

— Да, такъ можетъ разсуждать только тотъ, кто чистъ.

— Я не понимаю, что такое съ вами сегодня вечеромъ, вы непремѣнно хотите защищать эти некрасивыя вещи! Я не понимаю. Чистъ? Вы должны знать, что я далеко не невиненъ; но все-таки я настаиваю на томъ, что я сказалъ. Я, къ сожалѣнію, настолько виновенъ, что если бъ мой грѣхъ былъ извѣстенъ міру, я сидѣлъ бы въ данную минуту въ тюрьмѣ! — Хойбро поднялся возбужденно и всталъ передъ ней. — Значитъ, я не чистъ. Вотъ почему каждый можетъ мнѣ сказать: Нѣтъ, съ тобой я не могу повѣнчаться, потому что ты не чистъ. — Хорошо, отвѣчаю я, я тоже самое сдѣлалъ бы на твоемъ мѣстѣ! Тогда я лишаю себя жизни или проклинаю, или стараюсь забыть, смотря по тому, насколько сильна моя любовь.

Шарлотта молчала. Болѣе спокойный, улыбаясь, онъ прибавилъ:

— Но если встрѣтится мнѣ дѣвушка, которая захочетъ быть моей женой, несмотря на то, что я виновенъ, — хорошо, значитъ она другого мнѣнія обо мнѣ, и мы поженимся.

Итакъ, значитъ, онъ никого не обманывалъ, ничего не скрывалъ. И чего онъ старается? Его дѣло погибло, давно погибло, онъ давно это сознавалъ. А теперь это обнаружилось еще яснѣе. Шарлотта сидѣла совершенно равнодушная: все, что онъ сказалъ ей, нисколько ея не трогало; даже то, что онъ выдалъ себя, не произвело на нее впечатлѣнія.

— Ну, что же, женитесь тогда, — сказала она разсѣянно. Но когда она поднялась и посмотрѣла на него, она прибавила: — Я сознаю, впрочемъ, что вы правы.

Онъ не ожидалъ такой уступчивости.

— Нѣтъ, я не правъ, — перебилъ онъ ее поспѣшно. — Въ общемъ, я не правъ, и я не хотѣлъ вовсе этого сказать. Но я правъ относительно самого себя настолько, насколько это касается меня самого. Я бы не могъ иначе поступить.

Шарлотта вышла. Ей ничего не нужно было. Она не сказала больше ни слова, она вышла съ поднятой головой, холодная и увѣренная, лунатикъ.

XV.

Нѣсколько дней спустя Хойбро вышелъ изъ дому, чтобы отправиться въ банкъ. Было еще только восемь часовъ утра. Былъ мягкій, ясный день, первые признаки весны. Хойбро пришла вдругъ въ голову мысль разсказать кое-кому изъ своихъ товарищей о своемъ затрудненіи съ банкомъ; ему помогутъ, навѣрное, если онъ къ кому-нибудь обратится. Эга мысль подняла его настроеніе. Какое свѣтлое, ясное утро; снѣгъ таялъ, въ деревьяхъ шумѣли птицы, перепрыгивали съ вѣтки на вѣтку и щебетали.

Онъ прошелъ уже часть дороги, когда увидѣлъ передъ собой сестеръ Илэнъ; на Шарлоттѣ была свѣтлая кофточка.

Онъ чуть было не остановился; его охватило вдругъ чувство безпокойства, которое всегда овладѣвало имъ въ присутствіи Шарлотты; одну минутку ему показалось, что онъ сидитъ на качеляхъ, задыхаясь отъ блаженства, — весь онъ пронизанъ имъ. Онъ пошелъ медленнѣе, держался вдали отъ нихъ, но дамы замѣтили его, а у него не было предлога свернуть куда-нибудь въ переулокъ. Но что сестры дѣлали на улицѣ такъ рано, въ восемь часовъ?

Они поклонились другъ другу, и Софи сейчасъ же объявила, что это изъ-за свѣтлаго дня онѣ выбрались изъ дому. У Шарлотты былъ удивительно бодрый видъ, она не опускала больше головы; если кто-нибудь встрѣчный смотрѣлъ на нее, она громко смѣялась и дѣлала замѣчанія на счетъ него. Хойбро она не сказала ни слова.

— Дамы должны воспользоваться случаемъ, чтобъ пойти въ девять часовъ на выставку, — сказалъ онъ.

Софи была согласна, но что думаетъ объ этомъ Шарлотта?

Шарлотта коротко сказала: — нѣтъ.

— Если нѣтъ, — сказалъ Хойбро, — то тогда онѣ могутъ отгтравиться въ стортингъ, тамъ сегодня очень интересно.

Но Шарлотта не хотѣла также итти и въ стортингъ. Шарлотта хотѣла оставаться на улицѣ, чтобы посмотрѣть на людей.

Ну, дѣлать было нечего, если ему отказывали во всемъ, то лучше ничего не говорить. Онъ молчалъ.

— Вы рады, что пришла весна? — спросила Софи.

— Да, я не помню, чтобъ я когда-нибудь такъ ждалъ ее, какъ въ этомъ году, — отвѣчалъ онъ.

— Это вполнѣ понятно, — замѣтила Шарлотта и усмѣхнулась. — Вы, вѣроятно, еще никогда такъ не мерзли, какъ этой зимой.

Софи удивленно посмотрѣла на сестру. Они пришли въ паркъ. Вдругъ Софи останавливается и говоритъ раздосадованнымъ голосомъ:

— Я забыла книгу. Уфъ! я теперь должна вернуться за ней.

— Вѣдь это можетъ сдѣлать и господинъ Хойбро, — сказала Шарлотта и указала на него головой.

Софи опять взглянула на нее.

— Я еще положила книгу на столъ, ну, конечно, я ее забыла, — сказала она.

— Да, но вѣдь Хойбро можетъ принести ее, — повторила опять Шарлотта. Она сказала это, нахмуривъ лобъ.

— Прежде всеге нужно спросить господина Хойбро, хочетъ ли онъ быть такимъ любезнымъ, — сказала Софи.

— Съ удовольствіемъ! Что это за книга? Гдѣ она лежитъ?

— Она лежитъ тамъ-то и тамъ-то. Книга эта должна быть обмѣнена въ библіотекѣ. Но зачѣмъ же несправедливо затруднять васъ…

— Пусть его идетъ, — перебила Шарлотта. Хойбро пошелъ.

Когда онъ вернулся, сестры были все еще на томъ же мѣстѣ.

— Какъ вы скоро вернулись. Большое спасибо!

Софи дѣйствительно была очень благодарна ему за услугу. Они пошли дальше.

— Скоро можно будетъ ѣздить на велосипедѣ, — сказала Софи сестрѣ.

— Я никогда больше не поѣду, — отвѣчала Шарлотта. — Теперь ты можешь, если хочешь, взять себѣ на годъ велосипедъ.

— Вотъ вамъ и благодарность, — сказала Софи шутя Хойбро. — Только что получила велосипедъ и ужъ бросаетъ его!

— Я дарю его тебѣ, — прибавила Шарлотта увѣренно и холодно.

— Вотъ какъ, — да; все лучше и лучше! — Софи пробовала обратить все это въ шутку, но раздраженное настроеніе сестры смутило ее. — Ты бы постыдилась, — сказала она тихонько. Вдругъ Шарлотта поблѣднѣла и сказала:

— Ты просто невыносима съ своимъ важничаньемъ, Софи! Когда я сказала, что господинъ Хойбро, вѣроятно, принесетъ тебѣ книгу, ты нашла, что это было нехорошо; теперь я говорю, что ты можешь пользоваться этотъ годъ велосипедомъ вмѣсто меня, — я вѣдь знаю, что господинъ Хойбро ничего не будетъ имѣть противъ этого, — это по-твоему опять-таки нехорошо. Что бы я ни сдѣлала, все ты понимаешь какъ-то не такъ. Мнѣ это, наконецъ, надоѣло!

Пауза. Софи подыскиваетъ слова.

— Недостаетъ еще, чтобъ господинъ Хойбро наставлялъ меня на путь истины, — продолжала Шарлотта.

— Я? — спросилъ Хойбро, — зачѣмъ мнѣ наставлять васъ?

— Я сказала только, что этого только недостаетъ.

Они дошли до университета, и Хойбро спросилъ:

— Не хотите ли вы зайти въ «Грандъ» чего-нибудь выпить? У меня есть еще время.

— Благодарю васъ, — сказала Шарлотта, — намъ нужно еще пойти въ библіотеку. — И она указала на Тиволи. — Во всякомъ случаѣ, большое спасибо.

На этотъ разъ она отвѣтила любезнѣе, чѣмъ во время всей прогулки. Хойбро закралось подозрѣніе, что она не хочетъ итти съ нимъ въ «Грандъ» изъ-за его костюма; на немъ не было пальто, а пиджакъ начиналъ протираться на локтяхъ. Съ горькой усмѣшкой онъ сказалъ:

— Да, да; а я зайду на минутку въ «Грандъ» чего-нибудь выпить теплаго: фрёкэнъ Шарлотта права, — я мерзну.

Онъ хотѣлъ поклониться и уйти, но вдругъ Шарлотта протянула ему руку. Онъ былъ пораженъ. Она пожала ему руку, да, она пожала ее, и, идя по улицѣ, онъ размышлялъ, почему она такъ неожиданно пожала ему руку. Хотѣла ли она казаться любезнѣе, чтобы сгладить впечатлѣніе своего раздраженія? Онъ вспомнилъ, когда онъ какъто раньше держалъ ея руку, онъ чувствовалъ, какъ волненіе наполняло его грудь, онъ слышалъ ея голосъ, говорившій: — но вы совсѣмъ теплы! Я чувствую вашу теплоту сквозь перчатку; вамъ вѣдь не холодно?

Но что же это значитъ? Зачѣмъ она была такъ невѣжлива, что онъ ей такое сдѣлалъ? Она хотѣла даже подарить сестрѣ велосипедъ. Ну, что же? Одной связью меньше; и зачѣмъ онъ думаетъ о ней?

Онъ посмотрѣлъ ей вслѣдъ. Вотъ она шла тамъ, по бульвару; эта свѣтлая кофточка удивительно ей идетъ! У нея видъ бабочки среди деревьевъ. Но, Боже мой, пусть себѣ идетъ, пусть себѣ летитъ и исчезаетъ! Теперь онъ былъ болѣе чуждъ ей, чѣмъ когда-либо, — она высказала ему столько презрѣнія сегодня утромъ.

Онъ остановился. Вотъ — вотъ она и исчезла! Хойбро еще разъ взглянулъ на кустъ, за которымъ она скрылась; онъ сжалъ руки, — нѣтъ, ея больше не видно. Онъ пошелъ дальше.

Когда онъ пришелъ къ «Гранду», онъ хотѣлъ пройти момо; собственно говоря, у него и денегъ не было, чтобъ распивать кофе въ «Грандѣ», но когда онъ вспомнилъ, что онъ сказалъ, что все-таки пойдетъ въ «Грандъ», онъ захотѣлъ сдержать слово; это ужъ не такъ дорого стоитъ.

Онъ получилъ кофе и началъ размышлять, къ кому же изъ своихъ коллегъ онъ обратится по поводу денегъ; ему нуженъ былъ человѣкъ, у котораго было бы сорокъ-пятьдесятъ кронъ, неужели такого не найдется?

Вдругъ кто-то останавливается около него и здоровается съ нимъ.

Андрэ Бондезенъ. Въ новомъ красивомъ костюмѣ, съ сіяющимъ лицомъ.

Бондезенъ нашелъ какой-то новый способъ добывать деньги. Послѣ этой несчастной исторіи съ Шарлоттой Илэнъ онъ рѣшилъ перемѣнить квартиру, чтобъ его адресъ былъ неизвѣстенъ.

Кто знаетъ, что могло притти въ голову этой дѣвушкѣ, не вздумаетъ ли она вернуться въ одинъ прекрасный день. Около парка онъ нанялъ на короткое время комнату, и когда мѣсяцъ кончился, онъ снялъ квартиру въ двѣ комнаты на Анкерсштрассе. Онъ жилъ тамъ уже нѣсколько дней, какъ вдругъ въ нижнемъ этажѣ случился небольшой пожаръ въ кухнѣ; огонь сейчасъ же былъ потушенъ, ничего цѣннаго не испортилось, и хозяева легли спать и спали до утра, какъ будто ничего и не случилось. Но Бондезенъ не спалъ; онъ былъ все это время въ затруднительномъ положеніи, у него не было денегъ, и онъ придумывалъ самые замысловатые способы ихъ достать. Что, если онъ воспользуется этимъ пожаромъ? Развѣ не нужно смотрѣть на это маленькое обстоятельство, какъ на счастливый случай, пришедшій ему на помощь?

Онъ самъ понесъ въ «Новости» маленькую, живо написанную статейку, въ которой были всѣ подробности. Въ этомъ пожарѣ одинъ студентъ потерпѣлъ большой убытокъ, — его имя было обозначено начальными буквами, онъ спасъ только свою жизнь, — все его имущество, его книги, весь гардеробъ, все погибло въ огнѣ. Но въ рукахъ его, когда онъ бросился въ окно, былъ портретъ родителей.

На этотъ номеръ «Новостей» Бондезенъ обратилъ вниманіе своего отца: этотъ студентъ былъ никто иной, какъ онъ самъ. Вотъ почему теперь поправились его дѣла. Впрочемъ, онъ надѣялся, что ему будетъ помощь свыше, и онъ встанетъ на ноги; а пока что, ему были даны въ кредитъ нѣсколько костюмовъ, такъ что онъ могъ, по крайней мѣрѣ, одѣться.

Это воззваніе къ отцу оказало свое дѣйствіе; въ особенности стараго крестьянина тронула фотографія, спасенная изъ огня; онъ отдалъ все, что могъ, продалъ даже часть инвентаря, занялъ немножко у сосѣда, и такимъ образемъ составилась порядочная сумма. Съ этого дня Бондезенъ не только выплатилъ всѣ свои долги, но, кромѣ того, началъ чуть не каждый день ходить въ Тиволи. Помимо этого онъ пріобрѣлъ очень элегантный гардеробъ. Теперь Андрэ Бондезенъ былъ на верху блаженства, радовался и сіялъ.

— Да, — сказалъ онъ Хойбро, — вотъ видите! Уже три ночи я не сплю; но развѣ это замѣтно по мнѣ, что? Развѣ я превратился въ кожу и кости? и все это благодаря моему велосипеду; вы не можете себѣ представить, какъ полезенъ велосипедъ. Если бъ у васъ былъ велосипедъ, вы не былибы такимъ блѣднымъ! Да, прошу прощенія!

Хойбро, этотъ медвѣдь, который одной рукой могъ бы бросить его оземь, ничего не возражалъ ему.

— Но, разумѣется, иногда и съежишься, — продояжалъ Бондезенъ, — вѣдь тоже дѣлаешь что-нибудь, иногда три ночи не поспишь. Ну, по крайней мѣрѣ, когда умрешь, будетъ сознаніе, что весело пожилъ… Кстати, вы не видѣли сегодня въ «Новостяхъ», — Линге разбираетъ памфлетъ, т.-е., я хочу сказать брошюру. Вотъ она здѣсь, вотъ, какъ разъ на первой страницѣ.

Хойбро взялъ листокъ и прочелъ замѣтку. Она была спокойна, насколько возможно, только въ заключеніе готовился ударъ, настоящій ударъ бичомъ: авторъ сдѣлалъ попытку оклеветать извѣстныхъ людей, которые много лѣтъ посвятили служенію обществу; «Новости» и ихъ редакторъ — выше всѣхъ этихъ презрѣнныхъ анонимовъ. Но, впрочемъ, ничего не остается скрытымъ отъ «Новостей». Онѣ знаютъ, кто этотъ клеветникъ: образъ жизни его не совсѣмъ безупреченъ, и слава о немъ не изъ лучшихъ.

Хойбро закусилъ губу. — Образъ жизни не совсѣмъ безупреченъ. Ничего не остается скрытымъ отъ «Новостеи»! Гм!..

— Ну-съ, — сказалъ Бондезенъ, — вѣдь этимъ дѣло еще не покончено; опять примутся за это.

— Да, — сказалъ Хойбро, — насколько я знаю Линге, онъ, дѣйствительно, не оставитъ такъ этого дѣла.

— Это вполнѣ понятно. Я помню ваше мнѣніе о Линге, оно не изъ очень-то хорошихъ.

— Линге на самомъ дѣлѣ такой, что если бы авторъ брошюры пришелъ къ нему и сказалъ: вотъ и я, я нападалъ на васъ, и я пришелъ, чтобы вамъ это сказать, — если бъ этотъ человѣкъ такъ поступилъ, Линге почувствовалъ бы себя польщеннымъ этимъ вниманіемъ и достойнымъ образомъ оцѣнилъ бы его. Ха-ха! онъ не сталъ бы долго отдыхать, чтобы снова ударить: Линге не постояненъ, онъ не искрененъ въ своемъ гнѣвѣ.

— Изъ всего этого видно, что вы одного мнѣнія съ авторомъ брошюры.

— Да, я вполнѣ согласенъ съ его мнѣніемъ.

Пауза.

— А вы знаете автора?

— Да.

— Можно спросить, кто онъ такой?

— Да. Это я.

Бондезенъ никакъ не ожидалъ такого отвѣта, — минуту онъ смотрѣлъ на Хойбро и замолчалъ. Наступила опять пауза.

— Прочтите вы одно стихотвореніе на той же страницѣ, — сказалъ Бондезенъ.

Наконецъ, Бондезенъ могъ дебютировать. Это былъ гимнъ веснѣ, три сильныхъ стиха, — ура въ честь расцвѣта народа и страны, гдѣ доброе начало вело къ добру. Эти строки Бондезену стоили много труда, онъ постарался вложить въ нихъ какъ можно больше смысла.

— Какъ вы это находите? — спросилъ онъ.

— Можно васъ поздравить, — сказалъ Хойбро, — кажется это превосходно написано. Я, вообще, въ этомъ очень мало понимаю.

— Правда? Но все-таки мы должны по поводу этого выпить по стаканчику, — воскликнулъ Бондезенъ и позвонилъ.

Хойбро поднялся; ему нужно итти въ банкъ, если онъ не хочетъ опоздать; остается всего пять минутъ.

Онъ вышелъ.

Образъ жизни котораго не совсѣмъ чистъ… Итакъ, значитъ, онъ былъ въ рукахъ Линге. Ну, по крайней мѣрѣ, онъ зналъ теперь, что его ждетъ. Линге не пощадитъ его, это не въ его привычкѣ. Если человѣкъ въ темнотѣ наткнется на стѣну, онъ со злости ударитъ кулакомъ объ стѣну, онъ стиснетъ зубы и еще разъ ударитъ, чтобъ сорвать на этомъ всю свою дѣтскую злобу. Развѣ онъ можетъ простить, если его попросятъ объ этомъ?

Но развѣ, дѣйствительно, онъ что-нибудь знаетъ? И откуда ему это знать? Отъ директора банка? Но тогда Хойбро былъ бы сейчасъ же арестованъ. Можетъ быть, это было просто нахальствомъ со стороны Линге? Когда онъ придетъ въ банкъ, онъ все это разузнаетъ.

Хойбро вошелъ, какъ всегда, въ двойную стеклянную дверь, онъ поклонился — служащіе, отвѣтили. Ничего необыкновеннаго онъ не замѣтилъ въ выраженіяхъ ихъ лицъ. Начальникъ, войдя, отвѣтилъ на его поклонъ, не обнаруживая никакого удивленія; казалось, онъ взглянулъ на него даже какъ-то снисходительнѣе, чѣмъ прежде. Хойбро ничего не понималъ.

Часъ за часомъ проходилъ, но ничего не случалось. Когда начальникъ собрался уходить изъ банка, онъ вѣжливо попросилъ Хойбро къ себѣ въ бюро. Вотъ-вотъ теперь! Хойбро спокойно положилъ перо и вошелъ къ начальнику. Разумѣется, это былъ смертельный приговоръ,

— Я хотѣлъ вамъ задать одинъ вопросъ, если вы позволите, — сказалъ начальникъ. — Мнѣ сказали, что вы авторъ брошюры, появившейся нѣсколько дней тому назадъ…

— Да, это я, — отвѣчалъ Хойбро.

Пауза.

— Вы читали сегодняшнія «Новости»? — спрашиваетъ директоръ.

— Да.

Опять пауза.

— Я надѣюсь, что вы настолько уважаете себя, что будете совершенно игнорировать то, что говоритъ листокъ о вашемъ образѣ жизни, и въ этомъ отношеніи не будете ничего предпринимать. Слава о васъ хорошая.

Губы Хойбро задрожали. Ему было бы понятнѣй, если бъ его лишили мѣста, если бъ прогнали его и арестовали на глазахъ у начальника. Этотъ честный человѣкъ былъ отцомъ ему въ продолженіе десяти лѣтъ, и онъ ничего и не предчувствовалъ. Хойбро ничего не могъ сказать, ничего другого, какъ только:

— Благодарю васъ, господинъ директоръ; благодарю, благодарю…

Медвѣдя душили слезы.

Директоръ посмотрѣлъ на него, кивнулъ ему и сказалъ коротко, короче, чѣмъ обыкновенно.

— Это все, что я хотѣлъ вамъ сказать, Хойбро, вы можете итти.

Въ возбужденіи Хойбро еще разъ поблагодарилъ и вышелъ.

Онъ стоялъ около своего бюро, мысли его совсѣмъ перемѣшались, перепутались. Зналъ ли Линге что-нибудь? Если бы онъ что-нибудь зналъ, онъ погубилъ бы его безъ всякихъ разговоровъ, если не сегодня, такъ завтра. Ахъ, если бъ онъ могъ скорѣе все выплатить и взять обратно бумаги! Сегодняшній день былъ полонъ безпокойствъ и неожиданностей: рано утромъ презрѣніе со стороны Шарлотты, потомъ это пожатіе руки, согрѣвшее его немного, и, наконецъ, это хорошее отношеніе начальника, — оно произвело на него больше впечатлѣнія, чѣмъ что-либо другое, да, больше, чѣмъ все другое. Если бъ онъ могъ вывести этого стараго честнаго человѣка изъ его заблужденія.

Вернувшись вечеромъ домой, онъ зажегъ лампу, заперъ на ключъ дверь и сѣлъ озабоченно въ качалку. Черезъ полчаса кто-то постучался къ нему въ дверь, но онъ не двинулся. Еще разъ постучали, но онъ все-таки не отворилъ; онъ потушилъ лампу и продолжалъ неподвижно сидѣть въ креслѣ. Боже мой, неужели это была Шарлотта? Онъ не въ состояніи видѣть ее сейчасъ; она тоже, вѣроятно, прочла «Новости» и составила теперь о немъ мнѣніе: что онъ ей скажетъ, что онъ отвѣтитъ на первый же ея вопросъ?

Впрочемъ, можетъ быть, это и не Шарлотта, а если это была она, ей просто, быть можетъ, хотѣлось посмѣяться надъ нимъ; ничего нѣтъ невѣроятнаго въ этомъ! Почемъ онъ знаетъ!

Стукъ прекратился. Онъ продолжалъ сидѣти въ этомъ креслѣ, онъ даже заснулъ въ немъ и проснулся уже ночью, въ темнотѣ, весь похолодѣвшій; ноги и руки у него отекли, голова была тяжелая, смутная. Который теперь можетъ быть часъ?

Образъ жизни его не совсѣмъ безупреченъ…

Онъ подошелъ къ окну и поднялъ гардину. Лунный свѣтъ, тихая погода, тишина; по улицѣ идетъ какой-то служащій, единственный живой человѣкъ, котораго видно; благодаря свѣту газовыхъ фонарей, онъ видитъ, что у служащаго рыжая широкая борода и мѣховая шапка. Ну что же такое? Развѣ не все ли ему равно, есть ли борода у этого человѣка или нѣтъ? Развѣ не лучше всего раздѣться и лечь спать?

Вдругъ онъ останавливается и задерживаетъ. дыханіе. Онъ слышитъ легкій шумъ внизу: какъ будто катятъ и тащатъ какой-то предметъ. Онъ снова подходитъ къ окну и видитъ, что служащій остановился внизу, какъ разъ передъ дверью. Что тамъ происходитъ? Что тамъ выкатываютъ? Онъ пріоткрываетъ немножко окно и смотритъ внизъ. Велосипедъ, — да, велосипедъ медленно, осторожно появляется изъ двери, его ведетъ Шарлотта. Служащій помогаетъ ей. Потомъ Шарлотта отдаетъ ему велосипедъ и говоритъ что-то, тихо называетъ какое-то имя, адресъ, и проситъ служащаго завтра пораньше принести ей деньги, которыя ему дадутъ за велосипедъ.

Но что это былъ за адресъ? И почему она отослала велосипедъ? Онъ отправленъ въ ломбардъ. Хойбро зналъ этотъ адресъ очень хорошо, — это домъ, тамъ внизу, въ городѣ, гдѣ были заложены и его собственныя вещи. А теперь и велосипедъ попалъ туда.

XVI.

Въ бюро «Новостей» стало тише. Неустойчивость Линге въ политикѣ пугала его друзей; только кое-кто изъ самыхъ преданныхъ собрались, чтобы образовать нейтральную партію: одинъ адвокатъ, два профессора, три-четыре дамы, занимающіяся политикой; они посѣщали его довольно часто и участвовали въ его листкѣ. Никто не зналъ, къ кому же, въ концѣ концовъ, принадлежитъ Линге.

Да онъ и самъ этого не зналъ. Въ бюро, зарывшись въ газеты и бумаги, въ мрачномъ настроеніи, разочарованный, убитый, сидитъ Линге въ своемъ креслѣ и размышляетъ. Его кресло когда-то можно было сравнить съ трономъ; теперь же его съ трудомъ можно считать за устойчивую скамейку. Самъ онъ низведенъ до обыкновеннаго редактора, уличеннаго въ ошибкахъ, въ колебаніихъ и даже въ недобросовѣстности. И чего только не бываетъ на бѣломъ свѣтѣ!

Послѣдніе дни были очень тяжелыми для Линге. Противъ всѣхъ ожиданій, когда онъ отправился въ назначенный вечеръ съ фру Дагни въ театръ, онъ былъ отвергнутъ самымъ рѣшительнымъ образомъ: да, эта честная женщина чуть было не выставила его за дверь. Не будучи увѣреннымъ въ своей побѣдѣ, онъ никогда не рисковалъ, а вотъ тутъ его горячее сердце увлекло и поставило его въ неловкое положеніе по отношенію къ этой холодной, разсчетливой женщинѣ! Онъ не могъ понять этого. Правда, онъ не могъ доставить фру Дагни удовольствія, достать орденъ для ея мужа. Всѣ обстоятельства были противъ него, — министерство пало, его пѣсня была спѣта; но онъ надѣялся, что фру Дагни въ немъ самомъ что-нибудь нашла, что она цѣнила его личность. Ну, а оказалось, что этотъ орденъ, дѣйствительно, имѣлъ значеніе для этой женщины, и между ними все было кончено, разъ онъ его не могъ достать. Развѣ это не смѣшно! Онъ, вѣдь, ничего не сдѣлалъ; онъ только обнялъ ее за талію, смѣялся про себя тихо: хи-хи-хи, ты моя, ты моя! Вдругъ она ушла въ свою спальню и повернула ключъ въ замкѣ. Она предоставила старой фрёкэнъ Гуде проводить его до дверей; таковъ былъ грустный конецъ этого визита.

Много ночей Линге спалъ опять съ сжатыми кулаками, какъ въ свои первые студенческіе годы. Куда бы онъ ни обращался, всюду онъ получалъ отказъ. Превратности судьбы брали верхъ: брошюра Хойбро причинила ему много непріятностей и досады. Что ему дѣлать съ этой статьей? Пройти мимо, обратить все въ шутку? Теперь уже больше не было фру Дагни, которая просила бы за этого дурака съ блуждающей кометой. Нужно высмѣять его и заглушить его слова смѣхомъ людей. А съ съ другой стороны, благоразумно ли связываться съ нимъ? Богъ знаетъ, на что онъ способенъ; отъ негодяя всего можно ждать. Линге рѣшилъ умолчать и о статьѣ и объ авторѣ. Это будетъ самымъ благороднымъ. Кромѣ того, онъ зналъ, что если онъ будетъ молчать, то и другія газеты будутъ молчать, включая и «Норвежца», который будетъ ждать, пока Линге скажетъ свое слово, и тогда все это дѣло будетъ навѣки погребено.

Но черезъ двѣ недѣли Линге измѣнилъ свое рѣшеніе, — онъ не могъ спать въ такое время; нѣтъ, на это онъ не способенъ. Во всякомъ случаѣ, онъ долженъ указать на то, что «Новости» очень хорошо освѣдомленный листокъ и что ему извѣстенъ анонимный клеветникъ. Человѣкъ этотъ служитъ въ такомъ-то и такомъ-то банкѣ, противъ его образа жизни, можетъ быть, ничего нельзя сказать, — этого Линге не знаетъ; онъ попробуетъ сдѣлать намекъ на не совсѣмъ хорошіе отзывы. Человѣкъ, котораго выдаютъ собственные друзья, не совсѣмъ чистъ, а Андрэ Бондезенъ назвалъ его болваномъ и разбойникомъ. Для большей вѣрности Линге послалъ опытнаго Лепорелло къ начальнику Хойбро, чтобы справиться о немъ; но тамъ ему указали на дверь. Линге находитъ, что это начинаетъ переходить всякія границы; человѣку, приходившему отъ «Новостей», отъ него, указали на дверь? Онъ возмущенъ и отправляется самъ лично къ директору банка во имя порядка и закона. Онъ еще чувствуетъ въ себѣ прежнюю силу, и съ высоко поднятой головой, какъ человѣкъ, который никогда не сгибается и не колеблется, онъ входитъ въ банкъ. Съ глазу на глазъ съ директоромъ онъ говоритъ ему, зачѣмъ онъ именно пришелъ, — пожалуйста, книги!

Дверь вѣжливо, любезно открылась передъ нимъ и столь же любезно закрылась за нимъ.

Терпѣніе Линге лопнуло. Онъ отправился въ свое бюро и написалъ съ сверкающими глазами первую замѣтку. Образъ жизни автора памфлета былъ небезупреченъ, а слава о немъ очень нехорошая.

Брошюра Хойбро была такой несправедливой, такой односторонней, что гнѣвъ Линге былъ вполнѣ понятенъ. Ахъ, какая она была односторонняя! Человѣка съ такими большими заслугами и съ такимъ добрымъ сердцемъ, какъ Линге, нельзя было подвергать насмѣшкамъ страны, даже если бы онъ дѣйствительно дѣлалъ перевороты въ политикѣ, чтобы придать значеніе своему листку. Среди всѣхъ этихъ непріятностей Линге не думалъ только объ одномъ себѣ. Развѣ онъ забылъ бѣднаго поэта на Торденскіольдгассе?

Линге не лишилъ его своей помощи. До сихъ поръ Фредрикъ Илэнъ занималъ мѣсто въ бюро «Новостей», но теперь пусть онъ убирается. Линге нашелъ другого человѣка на его мѣсто, какъ разъ этого новаго, многообѣщающаго генія съ Торденскіольдгассе. Линге прочелъ его начатый романъ и нашелъ въ немъ большія достоинства; нельзя допустить, чтобы гибнулъ талантъ, нужно его поддержать. При этой мысли Линге опять сдѣлался широкой натурой, опять обнаружилъ свое превосходное качество — помогать талантамъ по силѣ возможности. Онъ отворяетъ дверь и кричитъ:

— Илэнъ, мнѣ нужно переговорить съ вами!

Илэнъ входитъ.

— На одномъ собраніи мы порѣшили уменьшить бюджетъ нашего листка, — говоритъ онъ, — я рѣшилъ, что могу справиться въ редакціи и съ меньшими силами, и вотъ нѣтъ другого исхода, — намъ придется съ вами разстаться.

Илэнъ пристально смотритъ на него. Его лицо сдѣлалось блѣднымъ и худымъ. Въ продолженіе цѣлыхъ недѣль онъ работалъ какъ волъ, чтобы заплатить счетъ въ булочную за свою мать: Линге платилъ ему гроши. Поэтому ему приходилось писать замѣтки, безконечное количество замѣтокъ, которыя Линге черезъ нѣкоторые промежутки времени просматривалъ и откладывалъ въ сторону. Когда онъ бывалъ въ хорошемъ настроеніи, онъ отыскивалъ одну изъ этихъ несчастныхъ бумаженокъ и бросалъ ее съ снисходительной улыбкой фактору.

Илэнъ не могъ понять, почему его работа сразу сдѣлалась такой скверной, и онъ писалъ, вычеркивалъ и мучился, чтобы въ слѣдующій разъ сдѣлать что-нибудь получше. Ничего не помогало: его замѣтки возвращались къ нему цѣлыми листами, цѣлыми кипами, а третьяго дня ему вернули ихъ даже непрочитанными.

— Мы съ удовольствіемъ будемъ принимать отъ васъ статьи, — продолжаетъ редакторъ, видя, что Илэнъ молчитъ, — но отъ вашего постояннаго сотрудничества въ газетѣ мы, къ сожалѣнію, должны отказаться.

— Но почему такъ? — спрашиваетъ, наконецъ, Илэмъ и смотритъ удивленно на редактора.

— Да, почему? Это рѣшеніе собранія и, кромѣ того… Но вамъ не нужно непремѣнно сегодня уходить, это можно сдѣлать и завтра или въ какой-нибудь другой день.

Илэнъ все-таки не можетъ понять.

— Я считаю это не очень-то внимательнымъ съ вашей стороны, — говоритъ онъ.

Какая наивность! Линге пожимаетъ плечами и отвѣчаетъ:

— Внимательно! Да, это дѣло взгляда. Развѣ мы не печатали цѣлую массу вашихъ статей и хорошо платили за нихъ? Вы меньше всего можете жаловаться на невниманіе, не правда ли? Насколько я помню, мы напечатали даже разъ замѣтку о рукодѣліяхъ вашей матери и старались рекламировать ея работы.

— Да, но вѣдь это не имѣетъ ничего общаго съ моей работой, — возражаетъ Илэнъ.

Линге овладѣваетъ нетерпѣніе. Онъ садится на свое мѣсто, беретъ бумаги и перелистываетъ ихъ.

Илэнъ чувствуетъ, что въ немъ просыпается злоба. Развѣ онъ не взрослый человѣкъ, развѣ тѣ же «Новости» не дали ему имени въ его родной наукѣ? Онъ говоритъ:

— Я не столько зарабатывалъ въ послѣднее время, чтобы вы могли у меня отнять и это послѣднее.

— Но, Боже мой! — возражаетъ Линге горячо: — развѣ вы не понимаете, что намъ не нужно того, что вы пишете? Вы сами должны понимать, что это никому не нужно, это не представляетъ никакого интереса, и никто этого не читаетъ.

— Но вы сами сказали какъ-то разъ, что это хорошо.

— Ахъ, да! никогда не бываешь достаточно остороженъ съ такими отзывами.

Послѣ этого Илэну нечего было дѣлать, — онъ замолчалъ и медленно пошелъ къ двери. А стипендія? Развѣ въ свое время Линге не обѣщалъ ему устроить стипендію?

Илэнъ возвращается въ бюро. Секретарь спрашиваетъ:

— Что случилось?

— Отказали, — говоритъ Илэнъ съ усталой улыбкой.

Онъ начинаетъ собирать свои бумаги и убирать столъ. Онъ достаетъ цѣлыя связки своихъ статей изъ ящиковъ и съ полокъ; онъ все хочетъ взять съ собой, даже рукопись знаменитой первой статьи о національномъ вопросѣ и двухъ милліонахъ, котррая лежала среди его бумагъ, какъ пріятное воспоминаніе о прежнемъ величіи. Покончивъ съ этимъ, онъ хочетъ пойти къ редактору, чтобы проститься съ нимъ, но ему нужно немножко подождать, — къ Линге пришелъ какой-то человѣкъ, служащій въ министерствѣ, Конгсфольдъ, прямо вошедшій въ бюро къ редактору, какъ будто его дѣло не терпѣло отлагательствъ.

Линге встрѣчаетъ своего стараго товарища студенческихъ временъ съ вопросительнымъ видомъ.

— Пожалуйста, садись!

Конгсфольдъ какъ-то таинственно осматривается, благодаритъ тихимъ голосомъ и достаетъ изъ кармана какую-то бумагу.

— Вотъ списокъ предложенныхъ въ жюри, — говоритъ онъ. — Сегодня вечеромъ онъ отправляется въ Стокгольмъ.

Благодарность Линге за эту неожиданную радость не знаетъ границъ. Онъ съ жадностью просматриваетъ списокъ и жметъ руку Конгсфольду.

— Ты оказалъ мнѣ громадную услугу, старый другъ, можешь быть увѣренъ, что я никогда тебѣ этого не забуду.

Но Конгсфольдъ не хочетъ выпустить изъ рукъ этого списка изъ страха, что его почеркъ можетъ выдать его. — Почемъ знать, мало ли что можетъ случиться; легко могъ быть поднятъ вопросъ объ источникѣ, свидѣтеляхъ. Пусть Линге самъ перепишетъ списокъ.

— Я надѣюсь, что ты не выдашь меня, — сказалъ Конгсфольдъ. — Это равняется немедленному удаленію меня со службы.

— Что тебѣ вздумалось! Неужели ты хоть минуту можешь такъ дурно думать обо мнѣ?

— Нѣтъ, нѣтъ, я просто ужасно боюсь. Ты, конечно, не выдашь меня нарочно, но, вѣдь, это можетъ случиться и ненамѣренно, нечаянно. А что ты сдѣлаешь, если на тебя окажутъ нѣкоторое давленіе?

— Этого не сдѣлаютъ, разъ я не захочу, Конгсфольдъ. Я никогда не выдавалъ имени, я не измѣнникъ. — Консфольдъ поднялся и хотѣлъ итти.

— Ну, — сказалъ Линге, — теперь у тебя опять консервативный начальникъ?

— Да, опять все такъ сложилось. Линге кивнулъ головой.

— А что я говорилъ? Правительство безъ вѣры и чести не можетъ удержаться въ Норвегіи. Наконецъ-то мы убѣдились въ этомъ.

Оба они посмотрѣли другъ на друга. Линге даже глазомъ не моргнулъ.

— Прощай! — сказалъ Конгсфольдъ. Но Линге хотѣлъ его удержать.

— Подожди меня минутку, мы пойдемъ вмѣстѣ въ «Грандъ».

— Нѣтъ, нельзя; именно теперь люди не должны видѣть насъ вмѣстѣ.

Конгсфольдъ ушелъ.

Когда Илэнъ вошелъ къ Линге, чтобы проститься, редакторъ встрѣтилъ его совсѣмъ другимъ человѣкомъ: онъ былъ бодръ и веселъ. Если бъ онъ могъ чѣмъ-нибудь помочь Илэну, онъ охотно бы это сдѣлалъ.

Онъ сказалъ:

— Я дамъ вамъ ордеръ на полученіе денегъ. Кассиръ вѣрно уже ушелъ, но вы можете видѣть его завтра.

— У меня нѣтъ совсѣмъ больше денегъ, — возразилъ Илэнъ, — я уже взялъ послѣднія.

— Да, да. Такъ вы присылайте намъ ваши статьи.

Илэнъ простился и вышелъ.

Теперь на улицѣ никто не обращалъ на него вниманія.

Люди знали его и предоставляли ему спокойно итти своей дорогой со связкой забракованныхъ статей подъ мышкой. Илэнъ выслужилъ свое время, онъ удовлетворилъ любопытство толпы и покончилъ съ этимъ.

Теперь очередь была за другимъ. Илэнъ дошелъ до дому; дорогой никто ему не кланялся.

XVII.

Когда Хойбро вечеромъ пришелъ домой, въ прихожей встрѣтила его фру Илэнъ, грустная, разстроенная, и разсказала ему, что случилось съ Фредрикомъ. Теперь у него нѣтъ другой дороги, кромѣ Америки; если онъ продастъ всѣ свои книги и свой рабочій столъ, можетъ быть, ему хватитъ денегъ на дорогу. Во всякомъ случаѣ, онъ не можетъ обратиться ни къ кому изъ своихъ родственниковъ, на это онъ ни за что не соглашался; впрочемъ, это ни къ чему бы и не привело. Съ тѣхъ поръ, какъ Фредрикъ сдѣлался сотрудникомъ «Новостей», всѣ Илэны относились къ нему очень холодно… Между прочимъ, теперь она можетъ вернуть ему ея большой и запоздавшій долгъ, — полтораста кронъ; да, да, нельзя сказать, чтобы это было своевременно, это дѣло такъ затянулось, пусть онъ проститъ ей…

— Но развѣ она можетъ обойтись безъ этихъ денегъ, теперь, когда произошли такія грустныя перемѣны въ ихъ обстоятельствахъ?

— Да, она получила эти деньги именно съ этой цѣлью, эти деньги дала ей Шарлотта. Шарлотта скопила ихъ… да, она сберегла ихъ. Бѣдная Шарлотта, она такая добрая. Какъ только она узнала, что ея мать должна Хойбро деньги, она тотчасъ же сказала: «Это не можетъ продолжаться ни минуты больше». И она сдѣлала то, что хотѣла. Богъ знаетъ, что сдѣлалось съ Шарлоттой, — ей пришлось такъ много пережить за эту зиму; она никогда ничего не говорила, но мать все замѣчала. Фру Илэнъ была не слѣпая: вотъ уже давно, какъ Андрэ Бондезенъ пересталъ бывать въ домѣ, а это что-нибудь да значитъ; у нихъ вѣрно что-нибудь случилось. Ей такъ жалко было ее.

Шарлотта бросилась ей на шею и сказала, что если бъ были деньги, она тоже уѣхала бы въ Америку; но денегъ у нея не было.

Все это фру Илэнъ разсказывала тихимъ, таинственнымъ голосомъ, чтобы дочери изъ сосѣдней комнаты не слышали ее. Потомъ она сунула ему въ руку деньги. Хойбро прекрасно понималъ, откуда эти деньги, — это залогъ, полученный за велосипедъ. Онъ отказывался, не хотѣлъ брать этихъ денегъ, — пусть онѣ останутся у Шарлотты, и она употребитъ ихъ на путешествіе.

Но фру Илэнъ покачала головой. — Нѣтъ, ей было поручено отдать ему эти деньги; Шарлотта отошлетъ ее обратно, если она вернется съ ними къ ней. Такъ что — пожалуйста!

Хойбро торопливо вошелъ въ свою комнату и въ страшномъ возбужденіи бросился въ качалку. Ну, слава Богу, теперь онъ можетъ заплатить свой долгъ въ банкѣ. Завтра же утромъ онъ выкупитъ вексель, какъ только пробьетъ 9 часовъ, прежде чѣмъ придетъ директоръ. Итакъ, значитъ — еще одна ночь, одна единственная ночь; въ эту ночь онъ будетъ спать такимъ счастливымъ… Но удастся ли ему сомкнуть глаза на радостяхъ?

Какъ онъ страдалъ всю эту зиму, не видя нигдѣ спасенія. Впрочемъ, теперь онъ написалъ эту брошюру, которая понемногу распродавалась; но выгоды ему отъ этого никакой не было. Онъ подарилъ рукопись первому попавшемуся издателю и былъ радъ, что даромъ ее напечатали. Такъ проходили дни, а срокъ уплаты все приближался.

Сегодня вечеромъ онъ вернулся домой, чтобы еще разъ подумать обо всемъ этомъ, сѣсть въ кресло и подумать, какимъ образомъ онъ достанетъ эти деньги. Напрасно онъ былъ у двухъ-трехъ своихъ товарищей и просилъ о помощи; можетъ быть, онъ встрѣтитъ какого-нибудь добраго человѣка, который сдѣлаетъ это для него; въ этомъ не было вѣдь ничего невозможнаго, если хорошенько подумать. Вотъ онъ сѣлъ бы здѣсь, на этотъ самый стулъ, онъ не зажигалъ бы лампы, вотъ какъ сейчасъ, и сталъ бы думать цѣлые часы объ этомъ. А теперь деньги у него въ рукѣ. Обѣ большія кредитки пахнутъ мускусомъ; онъ пощупалъ ихъ пальцами — онъ не ошибается, — онѣ у него въ рукѣ. Развѣ это не странно?

Онъ не могъ сидѣть спокойно, онъ всталъ посреди темной комнаты и улыбнулся; вдругъ услыхавъ шаги въ передней, онъ поспѣшно открылъ дверь и выглянулъ. Обыкновенно онъ сидѣлъ тихо, задерживалъ дыханіе, когда прислушивался, — но теперь онъ радостно отворилъ дверь, безъ всякаго намѣренія кого-либо встрѣтить.

— Добрый вечеръ! — сказалъ кто-то.

— Добрый вечеръ, фрёкенъ Шарлотта! — отвѣчалъ онъ и остановился въ дверяхъ; въ его комнатѣ все еще было темно.

— Вы такъ поздно уходите? — спросила она.

— Ухожу ли я? Нѣтъ. Я думалъ, что это вашъ братъ вернулся домой и хотѣлъ съ нимъ поздороваться.

— Мой братъ у себя въ комнатѣ, — сказала она, — позвать вамъ его?

— Нѣтъ, зачѣмъ; я хотѣлъ только… Нѣтъ, ничего, серьезнаго ничего.

Они стояли другъ противъ друга. Она заглянула въ его темную комнату и сказала:

— Развѣ у васъ сегодня нѣтъ лампы?

— Что вы, лампа есть! Я сейчасъ ее…

Онъ старался ее зажечь торопливыми, невѣрными движеніями; они продолжали между тѣмъ разговаривать. Наконецъ, она вошла въ комнату и затворила за собой дверь. Они оба сѣли.

— Мнѣ нужно кое о чемъ попросить васъ, — сказала она.

— Меня? Что-нибудь такое, чего я не знаю! А я хотѣлъ васъ поблагодарить…

Онъ глазами указалъ на деньги, лежавшія на столѣ; но она перебила его:

— Простите меня, я нехорошо вела себя по отношенію къ вамъ.

— Ахъ, пустяки, зачѣмъ ей просить прощенія, можетъ быть даже въ этомъ былъ виноватъ онъ самъ.

Онъ возразилъ:

— Вы можете обращаться со мной, какъ вамъ угодно. Впрочемъ, вы были такой, какъ всегда… да, да, я хочу сказать…

— Нѣтъ, я все-таки надѣюсь, что это не такъ, — сказала она смѣясь. Потомъ она прибавила очень серьезнымъ голосомъ: — Я не знаю, я была такой раздражительной, совсѣмъ больной отъ злости. Вы замѣтили?

— Нѣтъ.

— Да, это было такъ. Но я никогда не буду больше такой, Хойбро. Это не давало мнѣ покоя; я хотѣла въ тотъ же вечеръ попросить у васъ прощенія, но когда постучала въ вашу дверь, вы мнѣ не отвѣтили.

— Такъ это, значитъ, были вы! Я это предчувствовалъ, но у меня не хватало смѣлости смотрѣть на васъ, посмотрѣть вамъ въ глаза. Иногда человѣкъ дѣлаетъ такія вещи, что приходится опускать глаза. Но вы, вѣдь, не можете стать на мѣсто этого человѣка. Вы — нѣтъ.

— О, нѣтъ, я могу стать на его мѣсто. Есть скрытые грѣхи, заставляющіе опускать глаза.

Онъ принялъ это за полуотвѣтъ, за предложеніе продолжать:

— Ну, и что же дальше?

Она хочетъ показать, что можетъ понять и простить. Онъ приготовился разсказать ей свой грѣхъ, свой обманъ, свой подлогъ; ему нужны были деньги, чтобы заплатить пари, пари на честное слово, онъ принесъ документъ и получилъ подъ него деньги.

Онъ началъ:

— Это случилось такъ…

Но она опять перебила его:

— Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ! Вы ничего не должны мнѣ разсказывать! Мы ничего не будемъ другъ другу разсказывать, не правда ли? Нѣтъ, милый мой, не будемъ грустить хоть сегодня вечеромъ, а то мнѣ право нехорошо. Я больше не въ состояніи…

Она сдѣлала большое усиліе, чтобы не расплакаться.

Онъ былъ такъ пораженъ, что не могъ дальше продолжать, и не сказалъ больше ни слова. Одну минуту онъ думалъ о томъ, что надо поблагодарить ее за деньги; но она перебивала его, когда онъ начиналъ. Можетъ быть, было бы неделикатно съ его стороны напомнить ей о бѣдности ея матери и о ломбардѣ, о велосипедѣ. Онъ молчалъ.

Она стала разспрашивать его о старыхъ портретахъ, стоявшихъ у него на столѣ, о его родителяхъ, о его сестрѣ, о которыхъ она никогда раньше не упоминала. Она обрадовалась и удивилась, когда онъ показалъ ей портретъ своей сестры.

— Вы сегодня вечеромъ такая добрая, — сказалъ онъ, — могу ли я вамъ показать послѣднее письмо изъ дому? Правда, оно не совсѣмъ грамотно написано!

Она взяла письмо и прочла его съ неподдѣльной радостью. Какія здравыя и твердыя убѣжденія, какая любовь! Имъ обоимъ очень понравилось заключеніе, гдѣ старый отецъ, вообще никогда не шутившій, наставилъ цѣлый рядъ знаковъ и написалъ: — Прилагаю при семъ нѣсколько дюжинъ знаковъ, которые ты можешь размѣстить въ письмѣ.

О, да, это, дѣйствительно, прямая, наивная и сильная душа.

Пока Хойбро складывалъ письмо, Шарлотта сидѣла и смотрѣла на него, думая о чемъ-то.

Они начали говорить о Фредрикѣ. Онъ рѣшился искать счастья въ Америкѣ и уже началъ продавать свои книги; у него не мало книгъ.

Онѣ могутъ покрыть расходы по путешествію. Она съ удовольствіемъ проводила бы его, если бъ у нея были на это средства; съ улыбкой, казавшейся почти вздохомъ, она разсказала ему, какъ она просила сегодня у Бога денегъ на путешествіе, — хотя и не достойна его помощи.

— Нѣтъ, вамъ не нужно, — сказалъ Хойбро неосторожно. — Вы не должны ѣхать съ нимъ.

— Почему нѣтъ? Ахъ, нѣтъ, мнѣ такъ бы этого хотѣлось; здѣсь я даже самой себѣ въ тягость.

— Но никому другому вы не въ тягость. Многимъ будетъ тяжело, если вы уѣдете.

— Кому я нужна?

Ему больше всѣхъ; ему — днемъ и ночью, но онъ сказалъ:

— Разъ вы спрашиваете: Андрэ Бондезену, напримѣръ.

Она сжала руки и крикнула рѣзкимъ голосомъ: «Нѣтъ!» поблѣднѣвъ отъ волненія. Потомъ она коротко и насмѣшливо улыбнулась.

— Я не хочу даже, чтобы онъ вспоминалъ обо мнѣ. — Она перешла опять въ прежній тонъ и сказала: — Но, вѣдь, мы хотѣли быть веселыми сегодня.

— Да, будемъ веселыми, — сказалъ также и онъ.

Но у нея не выходилъ изъ головы вопросъ объ Андрэ Бондезенѣ; она опять начала говорить о немъ. — Онъ сдѣлалъ ей столько зла, сколько вообще человѣкъ можетъ сдѣлать. Однако, они не будутъ больше говорить объ этомъ; они будутъ веселы.

— Вѣдь вы его любили, — сказалъ Хойбро, — и потомъ…

— Я хочу вамъ сказать одну вещь, но вы мнѣ не повѣрите, нѣтъ, вы мнѣ не повѣрите, даже если бъ это было моимъ послѣднимъ словомъ въ этой жизни. Я никогда его не любила. Это такъ же вѣрно, какъ то, что вы сейчасъ видите меня здѣсь. Дай Богъ, чтобы вы поняли, что я хочу сказать; но вы вѣрно не понимаете. Я его не любила. Но одинъ вечеръ я была въ него влюблена, и въ этотъ вечеръ я… случилось… Но я никогда его не любила, я была влюблена въ него только одинъ вечеръ. И все время, съ самаго того вечера, я знала, что не люблю его, хотя заставляла себя вѣрить, что люблю. Я внушала себѣ, что люблю его.

Хойбро почувствовалъ сильную тайную радость, его лщо горѣло, и онъ не старался этого скрыть. Да, вотъ такъ постоянно, одинъ строитъ свое счастье на чужомъ несчастьи. Его любопытство было возбуждено, ему хотѣлось говорить, узнать побольше, но она протянула руку къ нему, почти касаясь пальцами его волосъ, и сказала съ грустнымъ взглядомъ:

— Да, милый, давайте говорить о чемъ-нибудь другомъ.

Какъ-то невольно она провела рукой по его волосамъ. Онъ вздрогнулъ съ ною до головы и взялъ ея руку.

— Я буду тосковать по васъ, если вы уѣдете, — сказалъ онъ ей почти шопотомъ.

— Да, вы, можетъ бытъ, — сказала она тихо. — Но вы должны знать, что я не стою этого.

— Какъ, вы не стоите?!

Онъ подошелъ къ ней ближе, сталъ на колѣни около ея стула и взялъ обѣ ея руки. Она не препятствовала и, улыбясь, шепнула:

— Нѣтъ, не нужно. Кто-нибудь можетъ войти.

— Нѣтъ, никого не слышно, никто не войдетъ. Я такъ счастливъ въ эту минуту, какъ никогда въ моей жизни, никогда. Посмотрите, я держу Ваши ручки, знаете ли вы это?

— Да!

Въ прихожей раздались щаги. Кто-то изъ комнаты вошелъ въ кухню. Шарлотта вскочила, но сейчасъ же опять сѣла. Хойбро опять взялъ ея. руки и началъ ихъ цѣловать; онъ ласкалъ эти худыя бѣлыя руки, которыя мысленно такъ часто цѣловалъ; теперь онъ сжималъ ихъ горячо и радостно. И онъ говорилъ, шепталъ, надѣялся, что это не сонъ, просилъ позволенія любить такъ, какъ всегда любилъ. Никто, никто не подозрѣвалъ, какъ его сердце тосковало по ней всю эту зиму. На это она отвѣчала:

— Вы говорите, что счастливы, Хойбро; но завтра вы этого не повторите.

— И завтра, и всегда, если вы мнѣ это разрѣшите! Скажите мнѣ, — могу ли я? Вы одна можете это рѣшить, вы одна. Почему не завтра? Да, именно завтра, вотъ именно завтра. Потому что завтра я покончу съ однимъ очень непріятнымъ дѣломъ, давившимъ меня, и если вы разрѣшите мнѣ увидѣть васъ завтра вечеромъ, я кое о чемъ буду просить васъ, умолять васъ на колѣняхъ, Шарлотта.

Вдругъ Шарлотта поднялась и отстранила его обѣими руками.

— Нѣтъ, нѣтъ, довольно, Бога ради! Теперь мнѣ нужно итти. Благодарю, благодарю за этотъ вечеръ! Хойбро, вы ни о чемъ не должны просить меня на колѣняхъ. Нѣтъ! Я отвѣчу вамъ — «нѣтъ». Вы не должны этого дѣлать, слышите? А то я отвѣчу вамъ: «нѣтъ»! Мнѣ нужно итти…

— Вы отвѣтите мнѣ «нѣтъ»? Я держалъ ваши руки, я цѣловалъ ихъ и, несмотря на все это, вы мнѣ скажете «нѣтъ»? Нѣтъ, послушайте меня, послушайте только, неужели вы никогда этого не захотите, нѣтъ, никогда? Дайте мнѣ хоть каплю надежды, назначьте долгій, долгій срокъ, испытайте меня; заставьте меня долго, долго ждать; я могу ждать долго, если у меня будетъ надежда.

Опять раздались шаги въ прихожей, они замолчали, но шаги замерли въ комнатѣ, все спять утихло.

Шарлотта положила руку на ручку двери, она стояла стройная и гордая, ея щеки горѣли, грудь поднималась и опускалась.

— Я люблю васъ, — сказала она спокойно, — да, люблю; и все-таки я говорю «нѣтъ».

Они посмотрѣли другъ на друга.

— Вы любите меня? Да? Любите? Правда? Ну, тогда вы говорите «нѣтъ» не навсегда? Зачѣмъ? Скажите мнѣ!

Она быстро подошла къ нему, взяла его голову обѣими руками и поцѣловала его въ губы. Потомъ вскрикнула, закрыла лицо руками и бросилась къ двери.

Но онъ крикнулъ ей вслѣдъ, не соблюдая осторожности:

— Шарлотта, почему же ты уходишь отъ меня?

— Потому, — сказала она хриплымъ шопотомъ, — потому что я не чистая женщина. Я не чиста, нѣтъ!

Она все еще продолжала закрывать лицо руками. Потомъ сдѣлала нѣсколько шаговъ въ прихожей, открыла дверь въ крмнату и исчезла…

Хойбро затворилъ свою дверь и остановился посреди комнаты. Не чистая? Что это означало? Шарлотта не чистая? Она его поцѣловала, дѣйствительно, поцѣловала, онъ все еще это чувствовалъ. А почему она сказала, что она не чистая?

Какъ это можетъ быть, Шарлотта — не чистая? Да, ну такъ что же, если и такъ? Она поцѣловала его, она его любитъ; развѣ она не сказала прямо, что она его любитъ? Зачѣмъ она сказала, что она не чистая, вѣдь не въ этомъ дѣло, разъ она его любитъ. Кто послѣ этого былъ чистъ? Вѣдь самъ же онъ не былъ чистъ, онъ былъ даже преступникомъ, обманщикомъ, и только завтра онъ будетъ въ состояніи заплатить по векселямъ…

Онъ смотритъ на деньги на столѣ, — большія кредитки лежатъ на своихъ прежнихъ мѣстахъ. Да, завтра же онъ обратится къ Шарлоттѣ со своей большой просьбой. Она — не чистая? Ахъ, во всякомъ случаѣ чище, чѣмъ онъ, чище, чѣмъ кто-либо; и онъ станетъ передъ ней на колѣни. Нѣтъ, — она любитъ его, она его поцѣловала.

Въ головѣ закружились воспоминанія, дикая радость охватила его, онъ продолжаетъ стоять среди комнаты. На ней было утреннее платье, это легкое платье, сквозь которое просвѣчивалъ корсетъ; руки были открыты почти до локтей, настолько коротки были рукава. Но у нея замѣчательно красивыя руки. А что, если кто-нибудь цѣловалъ эти руки; Да, что тогда? Разумѣется, другіе цѣловали ее! вѣдь она сама сказала, что она — не чистая. Эти руки обнимали шею другого, — другого, разъ она не чистая! Нѣтъ, она невинна, и онъ любитъ ее.

Лампа преспокойно стояла на столѣ. Ея свѣтъ проходилъ ровно и свѣтло сквозь абажуръ, и она продолжала горѣть, какъ будто ничего не случилось съ нимъ, стоявшимъ въ раздумьи посреди комнаты.

Онъ сѣлъ въ качалку. Значитъ, эти руки обнимали другого. Забудется ли это когда-нибудь? Онѣ будутъ обнимать его шею, послѣ того какъ уже обнимали другого; они никогда не будутъ одни; она можетъ сравнивать его ласки съ ласками другого.

Все глубже и глубже углублялся онъ въ свои мысли. Нѣтъ, неужели она не была невинна? Онъ вспомнилъ, что онъ встрѣтилъ ее передъ дверью Бондезена и видалъ ихъ обоихъ въ отдаленныхъ частяхъ города. И это она, которой онъ молился каждый день, каждый часъ, съ тѣхъ поръ, какъ въ первый разъ увидѣлъ ее! Она придетъ къ нему, уже испытанная, ко всему привыкшая, она будетъ нѣжна съ нимъ, какъ была съ другими, будетъ обнимать его своими опытными руками. И потомъ всю жизнь жить и сознавать, что это именно такъ! Онъ не можетъ, нѣтъ, это немыслимо; лучше наложить на себя руки.

А лампа все горѣла и горѣла.

Часы проходили за часами; онъ былъ то въ восторгѣ, что Шарлотта его любитъ, то въ ужасномъ отчаяніи.

Нѣтъ, это немыслимо, онъ прекрасно сознавалъ, что онъ этого не выдержитъ. Было бы лучше, если бъ она совершила убійство, кражу, только не это.

Лампа выгорѣла и начала мигать; онъ ее потушилъ. Легъ на постель совсѣмъ одѣтый, съ широко раскрытыми глазами. Поцѣлуй Шарлотты горѣлъ на его губахъ. Она просила у Бога денегъ на путешествіе! Она не была испорченной, и онъ любитъ ее не такъ, какъ любятъ люди; но развѣ это могло помочь дѣлу? Всю свою жизнь сознавать!

Когда наступило утро, и его гардины не могли дольше задерживать свѣта, его глаза отяжелѣли какъ свинецъ и закрылись; онъ крѣпко заснулъ и проснулся только тогда, когда кто-то постучалъ къ нему въ дверь.

Вошелъ Фредрикъ Илэнъ.

— Десять часовъ, — сказалъ онъ, — но, можетъ быть, вы сегодня свободны?

— Десять часовъ? Нѣтъ, я не свободенъ.

Хойбро вскочилъ.

— Мнѣ отказали въ «Новостяхъ», вотъ почему я ещі дома.

— Да, я слышалъ.

— Да, вотъ чѣмъ все это кончилось. Ахъ, я долженъ былъ бы послушаться вашего совѣта, но…

— Ахъ да, но…

— Въ этомъ нельзя больше сомнѣваться.

Пауза.

— Вы одѣты; вы, вѣрно, рано встали и хотѣли еще поспать немного? — сказалъ Илэнъ.

— Да, вотъ именно.

— Да, это тоже случалось со мной не разъ. Что я хотѣлъ сказать? — вы, вѣдь, написали брошюру? А сегодня вы опять упомянуты въ «Новостяхъ».

— Вотъ какъ?

Пока Хойбро мылся, Илэнъ пошелъ за листкомъ. Собственно говоря, это была такая же замѣтка, какъ и въ прошлый разъ, только болѣе сильная, обвиненіе въ не совсѣмъ безупречномъ образѣ жизни было подчеркнуто. Рѣчь шла не о «говорятъ, что», а какъ будто Богъ и весь міръ уже знали обо всемъ. Въ этомъ неспусканіи глазъ, въ этомъ повтореніи изо дня въ день, все въ болѣе сильныхъ выраженіяхъ — въ этомъ сказывался Линге. Хойбро прочелъ вещь съ интересомъ, но когда онъ кончилъ ее, то не сказалъ ни слова.

— Что вы на это скажете, какъ вы это находите?

— Разсказываютъ про Актэона, что онъ какъ-то разъ засталъ врасплохъ Артемиду, купающуюся со своими нимфами. Въ наказаніе за этотъ невольный проступокъ Артемида обратила его въ оденя, и ея собаки растерзали его. Такъ случилось и со мной: я засталъ Линге врасплохъ и написалъ о немъ брошюру, и Линге губитъ меня.

— Да, и что можно на это отвѣтить? Н-да!…

Когда Илэнъ ушелъ, Хойбро нѣсколько разъ ударилъ себя по лбу, ходя взадъ и впередъ по комнатѣ. Каждый разъ, какъ онъ подходилъ къ двери, онъ останавливался на минутку и прислушивался къ шагамъ, но ничего не было слышно. Можетъ быть, Шарлотта еще и не встал;, можетъ быть, она уже вышла. Сжимая руки, онъ тосковалъ по ней и шопотомъ звалъ ее. И онъ все ходилъ и ходилъ взадъ и впередъ по комнатѣ. «Новости» опять нападали на него, онѣ нахально нападали на его образъ жизни, какъ будто знали каждое малѣйшее пятно на немъ.

Вотъ здѣсь на столѣ лежатъ деньги; ему стоитъ только сбѣгать въ банкъ и заплатить по векселю; черезъ полчаса все будетъ приведено въ порядокъ, честь будетъ спасена, а намеки «Новостей» будутъ уничтожены навсегда.

А что же дальше? А Шарлотта, это грѣшное и дорогое дитя? Вдругъ онъ подошелъ къ столу и сложилъ поспѣшно деньги. Затѣмъ взялъ конвертъ, вложилъ въ него деньги и прилагаемую карточку, на которой прощался и благодарилъ за все свою возлюбленную; онъ написалъ адресъ Шарлотты и сжегъ всѣ свои остальныя бумаги. Столъ убралъ, все въ порядкѣ. Деньги для путешествія Шарлотты лежатъ посреди комнаты на темномъ коврѣ, для того, чтобы онѣ сейчасъ же были замѣчены.

Онъ поспѣшно вышелъ изъ дому на улицу, — никто его не видѣлъ. Въ эту самую минуту онъ поднялъ глаза на второй этажъ и увидѣлъ тамъ Шарлотту. Она смущенно отступила назадъ. Онъ поклонился, его темное мулатское лицо все перекосилось, хотя онъ старался улыбнуться. Она кланяется ему, потому что онъ остановился и смотритъ наверхъ, она отдернула занавѣску и подошла близко къ окну. Онъ опять кланяется.

Полчаса спустя Хойбро явился въ полицію.

XVIII.

Нѣсколько недѣль спустя «Новости», постоянно первыя узнававшія всѣ новосхи, сообщали, что уважаемый сотрудникъ «Новостей», Фредрикъ Илэнъ, уѣхалъ въ Америку. Онъ взялъ съ собой свою сестру, фрёкенъ Шарлотту Илэнъ, извѣстную въ спортсменскихъ кружкахъ. Дай Богъ, чтобы имъ повезло «въ новой странѣ»! Говорятъ, что господинъ Илэнъ ведетъ переговоры по поводу мѣста профессора въ одномъ изъ американскихъ университетовъ. «Новости» могутъ только поздравить Америку съ этимъ выборомъ.

Итакъ, Линге до самаго конца выказывалъ Илэну свое расположеніе. Онъ смѣялся про себя надъ этимъ «говорятъ». Это была его собственная выдумка: онъ придумалъ ее въ то время, какъ писалъ замѣтку; его шутка носила невинный характеръ, онъ сидѣлъ и смѣялся про себя. Его веселая натура постоянно прорывалась и сокращала ему многіе скучные часы.

Но наравнѣ съ этимъ онъ продолжалъ и свою серьезную дѣятельность; выборы въ стортингѣ были въ полномъ разгарѣ. Линге защищалъ точку зрѣнія крайней лѣвой съ такой смѣлостью, что «Норвежецъ» остался далеко позади. Ему помогалъ Андре Бондезенъ: молодой радикалъ, дебютировавшій, какъ поэтъ, приносилъ время отъ времени статью, полную силъ и чувства. Линге былъ очень благодаренъ за эту помощь, — самъ онъ не былъ такъ ловокъ, какъ прежде, и нуждался порой въ поддержкѣ. Его ловкость исчезла, его удары все больше и больше начали походить на удары «Норвежца»: никто передъ ними не отступалъ.

Какъ это случилось? Развѣ у него не было прежняго сильнаго убѣжденія въ правотѣ своего дѣла? Можетъ быть, онъ щадилъ себя и заботился о своемъ спокойствіи? Нисколько. Наоборотъ, Линге работалъ болѣе дѣятельно, чѣмъ когда-либо. Онъ работалъ теперь безъ отдыха, какъ будто всю свою жизнь никогда ни о чемъ другомъ и не думалъ, какъ только о томъ, чтобы лѣвая непремѣнно побѣдила на этихъ выборахъ. Никто не могъ жаловаться, что онъ слишкомъ мало вѣритъ въ этотъ вопросъ и не хочетъ защищать его; ежедневно въ «Новостяхъ» появлялась новая статья, относящаяся къ выборамъ. Только владѣлецъ желѣзныхъ мастерскихъ Биркеландъ былъ угрюмо-недовѣрчивъ и говорилъ: «Если Линге въ продолженіе десяти лѣтъ, не колеблясь, будетъ писать о самой крайней либеральной политикѣ, то и тогда я не буду увѣренъ въ томъ, что у него нѣтъ какой-нибудь скрытой мысли».

Но вѣдь Биркеландъ, несмотря на всѣ его качества, былъ однимъ изъ тяжелыхъ, неповоротливыхъ умовъ. Какъ часто онъ смотрѣлъ на Линге, широко раскрывъ ротъ, когда этотъ удивительный редакторъ съ поразительною легкостью шагалъ черезъ всѣ препятствія и со всякимъ вопросомъ могъ продѣлать всевозможные фокусы. Биркеландъ, конечно, не могъ поспѣть за нимъ, его голова была черезчуръ неповоротлива, и онъ постоянно повторялъ свое мнѣніе о десяти годахъ и скрытыхъ мысляхъ, которымъ, по его мнѣнію, все меньше и меньше вѣрили.

На дѣлѣ Линге показалъ, что его политическія колебанія не были серьезными; когда понадобилось, оказалось, что и онъ такой же норвежскій либералъ, какъ и всякій другой.

Развѣ его инстинктъ не одержалъ побѣды въ дѣлѣ Хойбро? Линге почувствовалъ, что Хойбро одинъ изъ тѣхъ людей въ обществѣ, съ которыхъ нужно снимать маску, и лишь нѣсколько намековъ съ его стороны заставили его выдать себя.

Кромѣ того, онъ удивилъ всю страну своимъ спискомъ предложенныхъ въ жюри — и это за нѣсколько дней до выборовъ. Эта выходка вызоветъ всеобщее вниманіе, а люди опять скажутъ, что Линге можно во многомъ упрекнуть, но онъ не имѣетъ равнаго себѣ. Линге при мысли объ этой новой побѣдѣ самодовольно потиралъ руки. Это давало его фантазіи новые планы, новые сюрпризы. И его-то хотѣли свергнуть? Никогда, никогда!

— Войдите!

— Посланный отъ лѣвой; письмо, — просятъ отвѣта.

Линге пробѣжалъ письмо и сейчасъ же отвѣтилъ. Союзъ лѣвыхъ хотѣлъ напечатать нѣсколько его избранныхъ статей отдѣльно, распространить ихъ по странѣ во многихъ тысячахъ экземпляровъ. О, пожалуйста! Разумѣется, онъ съ радостью даетъ на это свое согласіе, — статьи въ ихъ полномъ распоряженіи, и онѣ будутъ напечатаны даромъ, ради блага отечества. Онъ далъ посланному крону; это былъ еще очень молодой парень съ голубыми глазами; вѣроятно, онъ никогда прежде не видѣлъ Линге въ его креслѣ.

— Вотъ! купи себѣ книжку съ картинками.

Тронутый благодарностью молодца, Линге вскочилъ и отыскалъ среди бумагъ нѣсколько иллюстрированныхъ листковъ и журналовъ. Это письмо изъ союза лѣвыхъ въ данную минуту имѣло большое значеніе и радовало его. Его энергичная работа по выборамъ, наконецъ, была признана: союзъ не сталъ бы издавать статей «Новостей» отдѣльными экземплярами, если бы онѣ не заслуживали этого. Онъ хочетъ написать еще статью. Онъ сдѣлаетъ это сегодня же, матеріаломъ ему можетъ послужить статья шведскаго рейхстага.

Въ эту минуту въ дверь просунулась голова Лепорелло.

По всей вѣроятности было какое-нибудь спѣшное дѣло, разъ пришелъ Лепорелло. Линге не обращался теперь къ нему; онъ не пользовался теперь его помощью, какъ прежде; къ тому же онъ подозрѣвалъ его въ томъ, что тотъ наболталъ и выдалъ его Хойбро. Эта мысль возмущала Линге. Неужели онъ заслужилъ такую измѣну? Какъ-то разъ на улицѣ онъ увидѣлъ женщину, и его первой мыслью было пустить въ ходъ Лепорелло, чтобъ онъ освѣдомился о ней; но, къ счастью, онъ одумался и бросилъ лишь нѣсколько неясныхъ словъ. Во всякомъ случаѣ, никакого порученія Лепорелло онъ не давалъ. Впрочемъ, онъ вѣдь больше уже не юноша. Сорокъ лѣтъ, шутка сказать, — его горячность поостыла, а что осталось отъ нея, онъ употреблялъ на свой листокъ. Нѣтъ, правда, — съ нѣкоторыхъ поръ онъ началъ сидѣть дома по вечерамъ, прочитывалъ рукописи, снабжалъ ихъ заглавіями, примѣчаніями и занимался прилежно статьями и замѣтками. И къ утру бывала готова превосходная работа.

— Дама, о которой вы на-дняхъ освѣдомлялись, фру Олсенъ, — сказалъ Лепорелло.

Линге поднялъ голову.

— Ну и пусть, мой милый, она называется фру Олсенъ, — возразилъ онъ. — Я не настолько любопытенъ, просто мнѣ пришло въ голову спросить васъ, знаете ли вы ее или нѣтъ?

Но Лепорелло, хорошо знавшій своего редактора, зналъ, какъ косвеннымъ образомъ можно сообщить ему разъясненія, и онъ быстро возразилъ:

— Разумѣется, но развѣ это не смѣшно: ея мужъ ведетъ торговлю живымъ товаромъ въ Фьердингенѣ; онъ торгуетъ тамъ всѣми хорошенькими дѣвочками, и знаете, какъ его называютъ? Эти плутовки дали ему прозвище: принцъ Фіорда, ха-ха-ха!

Линге улыбнулся довольно принужденно, — сегодня онъ хотѣлъ бы отдѣлаться отъ Лепорелло. Но, противъ обыкновенія, Лепорелло былъ очень разговорчивъ и спросилъ:

— Что это за новое лицо сидитъ во внѣшнемъ бюро?

Это новый поэтъ, геній съ Торденскіольдштрассе. Линге взялъ его къ себѣ и поставилъ его на ноги; его занимало выдвинуть этотъ талантъ, и рѣдко приходилъ кто-нибудь въ бюро безъ того, чтобы онъ не говорилъ ему: «Обратите на него вниманіе, когда вы будете уходить: это новый норвежскій поэтъ».

И онъ отвѣтилъ Лепорелло, какъ и всѣмъ другимъ:

— Это новый поэтъ. Обратите на него вниманіе, когда вы будете выходить.

И онъ указалъ головой на дверь.

Но Лепорелло не обратилъ вниманія на этотъ кивокъ и не вышелъ. По старой привычкѣ, ему хотѣлось сообщить Линге, что онъ слышалъ на улицахъ и въ ресторанахъ; городъ опять говорилъ о «Новостяхъ». Статья о выборахъ, статья о желѣзной дорогѣ, телеграммы объ убійствѣ въ Ракештатѣ, о кораблекрушеніи при Тольдестранде, — все было превосходно. Листокъ каждому давалъ что-нибудь. Предложеніе допустить женщинъ къ должности городскихъ ревизоровъ вызвало радостное одобреніе. Былъ разъ навсегда положенъ конецъ тѣмъ глупостямъ, будто женщины не могутъ быть тѣмъ, чѣмъ мужчины; даже такой серьезный листокъ, какъ «Новости», стоялъ за выборы женщинъ.

Линге было очень пріятно слышать эти сообщенія, радостное настроеніе охватило его, и когда онъ понялъ, что Лепорелло не уйдетъ, пока не получитъ одну или двѣ кроны на обѣдъ, онъ далъ ему съ улыбкой пять кронъ и кивнулъ головой.

Даже послѣ того, какъ ушелъ Лепорелло, это радостное настроеніе не покидало его; онъ облокотился въ креслѣ и уставился на маленькую полочку съ лексиконами.

Да, да, «Новости» опять плывутъ по вѣтру, подписчики возвращаются. И зачѣмъ людямъ быть глупыми? Каждый, кто умѣлъ читать, долженъ видѣть, что его листокъ — единственный во всей странѣ. Онъ, можетъ быть, не былъ такимъ ярымъ, какъ прежде, но зато у него было то преимущество, что его могли читать въ любой семьѣ, любая молодая женщина.

Линге теперь опять стоялъ за улучшеніе тона прессы, и это онъ дѣлалъ во имя образованности. Что такое эти вѣчныя ругательства противниковъ? Онъ сдѣлаетъ все возможное, чтобъ поднять уровень прессы.

Въ продолженіе всей весны онъ проводилъ въ своемъ листкѣ одну удачную мысль за другой. Какъ только стаялъ снѣгъ, онъ началъ свои статьи о спортѣ; кромѣ того, онъ объявилъ, что будетъ издаваться особый листокъ въ продолженіе цѣлаго года — и зимою тоже, когда въ ходу лыжи и коньки. Во всѣхъ областяхъ онъ укрѣплялъ свою позицію и снева сдѣлался стражемъ города. Это была счастливая выдумка, — женщины въ роли ревизоровъ, — и къ нему многіе присоединились.

Онъ хотѣлъ ввести налогъ на трости, Каждый, носившій трость безъ необходимости, долженъ былъ платить налогъ за ношеніе ея.

Онъ хотѣлъ ввести на каждомъ пассажирскомъ пароходѣ рулетку. Въ лѣтнее время это доставило бы путешествующимъ пріятное времяпрепровожденіе.

Онъ обратилъ вниманіе на портреты на норвежскихъ картахъ. Что, если напечатать карты съ портретами знаменитыхъ людей и женщинъ Норвегіи, художниковъ, поэтовъ, ораторовъ? Короче говоря, — національные карты со знакомыми и любимыми портретами. «Новости» съ удовольствіемъ произведутъ анкету, и въ избраніяхъ будетъ принимать участіе вся страна: кто получитъ наибольшее количество голосовъ, тотъ сообразно съ этимъ будетъ выбранъ въ короли, въ дамы или валеты.

Недѣлю спустя Линге требовалъ усиленія законовъ о защитѣ звѣрей. Лѣтомъ, когда владѣтели помѣстій переѣзжали на дачу, они оставляли въ городѣ своихъ кошекъ, выгоняли ихъ на улицу, закрывали передъ ними двери и оставляли ихъ умирать съ голоду, — это просто ужасно! Не нужно ли положить этому конецъ?

Не было такой области, куда бы не проникалъ Линге и не вносилъ бы интересной идеи. А если прибавить еще къ этому художниковъ и остряковъ, писавшихъ въ «Новостяхъ» на своемъ жаргонѣ, то не было ничего удивительнаго, что листокъ вездѣ требовался и читался,

— Войдите!

Вошелъ Андрэ Бондезенъ: онъ принесъ съ собой рукопись, и въ то же время онъ хотѣлъ обратить вниманіе господина редактора на одну ошибку: это не Шарлотта Илэнъ сопровождала брата въ Америку, а другая сестра — Софи.

— Вы въ этомъ увѣрены? — спрашиваетъ Линге.

— Вполнѣ! Я встрѣтилъ сегодня Шарлотту на улицѣ. Я слышалъ, что это, собственно говоря, Шарлотта должна была ѣхать, но по нѣкоторымъ причинамъ она осталась.

— А по какимъ причинамъ?

— То-то я этого не знаю. Говорятъ, что это имѣетъ какое-то отношеніе къ Хойбро, къ Лео Хойбро. Я не знаю.

Линге задумался. Поправку онъ не могъ внести, — поправлять какъ можно меньше было его принципомъ. Что стоитъ въ «Новостяхъ», пусть стоитъ и на этомъ остается; но, когда Вондезенъ ушелъ, Линге поправилъ дѣло новой замѣткой: фрёкенъ Шарлотта Илэнъ, о которой мы какъ-то уже писали, проводила своего брата и сестру, а теперь вернулась обратно.

И только онъ хотѣлъ приняться за свою новую статью по поводу выборовъ, его опять прервали: въ дверь просунулъ худое, измученное лицо уполномоченный отъ министерства Конгсфольдъ.

Линге удивленно посмотрѣлъ на него.

Конгсфольдъ поклонился. До этого онъ былъ всегда очень сдержанъ и немного себѣ на умѣ, теперь же онъ улыбался и какъ-то униженно протягивалъ Линге руку и велъ себя, въ общемъ, какъ-то вкрадчиво. Совѣтъ министерства далъ понять несчастному, что онъ долженъ оставить свое мѣсто; они узнали, что это онъ имѣлъ отношеніе къ напечатанію знаменитаго списка.

Линге терпѣливо выслушивалъ это чисто личное дѣло.

— Вотъ несчастье, что именно ты былъ моимъ источникомъ! — сказалъ онъ. — Во всякомъ случаѣ, это вышло не отсюда.

— Я не понимаю, — возразилъ Конгсфольдъ. Онъ опускаетъ голову и повторяетъ еще разъ, что онъ ничего не понимаетъ.

— Ты, должно быть, былъ какъ-нибудь неостоженъ.

Онъ неостороженъ! Нѣтъ, нѣтъ, онъ не былъ неосторожнымъ. Но фактъ былъ тотъ, что всѣ бумаги для экспедиціи были у него въ рукахъ.

— Да, непріятная исторія.

— Да.

— Но, вѣдь, это уже не такъ опасно? Конгсфольдъ увѣренъ въ томъ, что ему совершенно ясно дали понять, чтобъ онъ искалъ другое мѣсто.

Линге опять повернулся къ своему столу. Къ сожалѣнію, онъ не можетъ дать ему никакого совѣта.

— Это ужасно досадно, — говоритъ онъ.

Пауза.

— Да, я не знаю, чѣмъ мы могли бы этому помочь, — говоритъ Конгсфольдъ тихо и осторожно.

На это Линге ничего не отвѣчаетъ.

— Я право не знаю, я хотѣлъ тебя спросить.

— О чемъ?

— Что намъ дѣлать; какъ помочь этому дѣлу?

— Ты самъ долженъ рѣшить, какъ поступать въ этомъ дѣлѣ. Я ничего не могу тебѣ ни совѣтовать, ни отсовѣтовать.

При этихъ словахъ голова Конгсфольда опустилась еще ниже; онъ съ отчаяніемъ уставился въ землю.

— Всли я даже и буду искать что-нибудь другое, все равно я ничего не получу, — говоритъ онъ. — Государственный совѣтъ не дастъ мнѣ рекомендаціи.

— Да, дѣйствительно, не легко будетъ найти другое мѣсто.

— Но въ этомъ случаѣ ты, вѣдь, поможешь мнѣ?

— Разумѣется; насколько мнѣ позволятъ мои силы. Но ты, вѣдь, знаешь, что при этомъ правительствѣ мой листокъ едва читаютъ, такъ что моя помощь врядъ ли тебѣ пригодится.

— Во всякомъ случаѣ, сдѣлай все, что можешь.

— Нѣтъ, я думаю, откровенно говоря, что это будетъ плохая услуга съ моей стороны, — возражаетъ Линге. — Если я буду поддерживать тебя теперь, то всѣмъ станетъ ясно, что мы работали вмѣстѣ. Развѣ ты не понимаешь?

Конгсфольдъ вполнѣ это понимаетъ, Линге былъ правъ. Онъ сидитъ нѣсколько минутъ, ничего не говоря. Вдругъ въ его головѣ мелькнула мысль: онъ пойдетъ къ своему начальнику и все ему разскажетъ; онъ будетъ просить о пощадѣ на этотъ разъ и никогда больше не будетъ злоупотреблять своей должностью; кто знаетъ, можетъ быть, начальникъ и послушаетъ его!

Онъ молча поднялся и простился.

— Прощай! — отвѣтилъ Линге.

И онъ опять нагнулся надъ своимъ столомъ и началъ статью о выборахъ. Нужно было дополнить тотъ удивительный рядъ статей, которыя должны доставить побѣду лѣвой на выборахъ. Нужью исполнять свой долгъ и бороться за свое дѣло; а Биркеландъ пусть себѣ разсказываетъ о десяти годахъ и скрытыхъ мысляхъ.

↑ 2-я камера норвежскаго стортинга.
↑ Унія между шведами и норвежцами, которую либералы хотятъ уничтожить. Радикалы въ Норвегіи требуютъ также собственнаго генеральнаго консула и т. д.
↑ Перестроонный старый королевскій дворецъ, гдѣ теперь живетъ президентъ совѣта министровъ.

[1] 2-я камера норвежскаго стортинга.

[2] Унія между шведами и норвежцами, которую либералы хотятъ уничтожить. Радикалы въ Норвегіи требуютъ также собственнаго генеральнаго консула и т. д.

[3] Перестроонный старый королевскій дворецъ, гдѣ теперь живетъ президентъ совѣта министровъ.

[1]

[2]

[3]

Редактор Линге (Гамсун)/ДО

Кнутъ Гамсунъ. Полное собраніе сочиненій. Томъ второй. Изданіе В. М. Саблина.

Редакторъ Линге. Романъ. Переводъ О. X.

I

II.

III.

IV.

V.

VI.

VII.

VIII.

IX.

X.

XI.

XII.

XIII.

XIV.

XV.

XVI.

XVII.

XVIII.

Кнутъ Гамсунъ.
Полное собраніе сочиненій.
Томъ второй.
Изданіе В. М. Саблина.

Редакторъ Линге.
Романъ.
Переводъ О. X.