РАЗСКАЗЫ О СИБИРСКИХЪ ЗОЛОТЫХЪ ПРІИСКАХЪ.
править— Здорово, дружище! вскричалъ молодой человѣкъ съ китайскими глазками и въ модномъ мѣшковатомъ фракѣ, бросаясь чуть-чуть не на шею другому, тоже молодому человѣку лѣтъ тридцати, расхаживавшему по комнатѣ и, для развлеченія, размахивавшему кистями своего халата. — Тебя рѣшительно нигдѣ не видно, прибавилъ посѣтитель, усаживаясь въ покойныя кресла и закуривая папироску.
— Все не здоровится, пріятель, отвѣчалъ хозяинъ… назовемъ его хоть Зорскимъ и прибавимъ ужь за одно, что посѣтителя его называютъ Веселковымъ.
— Что это съ тобой сдѣлалось? а погода такая безподобная: весна, настоящая весна! Снѣгъ таетъ, лужи на каждомъ шагу; черезъ Невскій-Проспектъ перейдти нѣтъ никакой возможности; грязь весьма-много обѣщающая, — однимъ словомъ, прелесть! Петербургская весна въ полномъ развитіи. Да, кстати. Знаешь, Гиза и Норменби помирились?
— Очень-радъ!
— Дюма проигралъ процессъ!
— Подѣломъ ему, взялся за гужъ, не говори, что не дюжъ!
— Да онъ этого и не говорилъ, замѣтилъ Веселковъ обидѣвшись, и потомъ, выпустивъ красивую струйку дыма, прибавилъ: — а все надо ожидать въ Европѣ чего-нибудь необыкновеннаго: чѣмъ-то кончится вопросъ объ испанскихъ бракосочетаніяхъ? Франція и Англія дуются другъ на друга то за Испанію, то за дона-Мигэля, то за Балеарскіе-Острова, то завладѣнія борнеосскаго султана; у Турціи опять с.ъ тунисскимъ беемъ что-то не ладно; Греція вооружила противъ себя Турцію: король Оттонъ такъ угостилъ при всѣхъ Муссуру, турецкаго посланника, что тотъ уѣхалъ въ Константинополь. Впрочемъ, не безпокойся, мнѣ писалъ изъ Аѳинъ одинъ мой хорошій знакомый, что эта исторія кончится благополучно! Ну, а скажи, пожалуйста, какого ты мнѣнія на-счетъ нынѣшнихъ парламентскихъ преній касательно ирландскихъ нищихъ? А?!
— Да таки ровно ничего не думаю, потому-что все это до меня ни на волосъ не касается, хладнокровно отвѣчалъ Зорскій.
— Ахъ, варваръ! протяжно сказалъ Веселковъ, всплеснувъ руками и качая головой: — да вѣдь Ирландцы мрутъ съ голода, какъ мухи! Не-уже-ли это тебя не трогаетъ?
— Очень трогаетъ; я сострадаю имъ, а все-таки мнѣ кажется, что наши бѣдные болѣе заслуживаютъ нашего участія. Что такое для меня какой-нибудь Ирландецъ? ни сватъ, ни братъ.
— И это говоришь ты, человѣкъ половины XIX столѣтія? и тебя нисколько но мучитъ разрѣшеніе современныхъ вопросовъ?
— Нисколько не мучитъ! Все это я читалъ въ газетахъ, и все мое участіе къ этимъ современнымъ вопросамъ ограничивается тѣмъ, что я выжидаю дальнѣйшихъ извѣстій о томъ, что придумаютъ люди, до которыхъ эти вопросы ближе касаются, чѣмъ до меня съ тобою, что придумаютъ они для своего блага, и чѣмъ удовлетворятъ мое любопытство, которое, разумѣется, должно быть заинтересовано.
— А я про что же и говорю! Впрочемъ, нѣтъ, я вижу, ты не рожденъ быть политикомъ. Ну, оставимъ политику. Вотъ тебѣ наши новости: сегодня послѣдній концертъ Эрнста.
— Знаю.
— Берліозъ пріѣхалъ изъ Москвы.
— Знаю. — Віоль и Пачифико Авиньйоли перешли къ Лежару, который, между-тѣмъ, разссорился съ Кюзаномъ.
— Знаю.
— Да послушай же, дружище, никакъ ты сегодня не въ своей тарелкѣ?
— Съ чего ты это взялъ? Мнѣ такъ только немножко не здоровится!
— Ужь не болитъ ли у тебя сердце?
— Богъ миловалъ.
— Не простудился ли ты?
— Да нѣтъ — Боже мой!
— Ужь не страдаешь ли ты зубами?
— Сдѣлай милость, не приставай ко мнѣ: право, мнѣ и безъ того тошно!
— Да что жь съ тобой, любезный? ты просто въ хандрѣ! Мнѣ только жаль, что я не вё-время, можетъ-быть, пріѣхалъ, норовилъ прямо въ это несчастное сегодня…
— На этотъ счетъ будь спокоенъ; я вчера былъ въ хандрѣ, завтра буду въ хандрѣ, послѣ завтра буду въ хандрѣ, черезъ недѣлю тоже, черезъ мѣсяцъ тоже.
— Нѣтъ, это ужь не спроста! Пріятель, другъ, товарищъ, откройся мнѣ, скажи, что у тебя на душѣ. Не-уже-ли ты не разскажешь про свое горе мнѣ, мнѣ — твоему другу?
— Дѣло очень-простое, отвѣчалъ Зорскій, крѣпко сжимая руку Веселкова; — я сижу рѣшительно безъ гроша!
— Ты безъ гроша? съ удивленіемъ спросилъ Веселковъ. Лицо его вытянулось, по-крайней-мѣрѣ, на четверть аршина, и самъ онъ невольно сдѣлалъ два шага назадъ. Ужасная мысль блеснула въ его умѣ; — ну, если да онъ попроситъ у меня въ долгъ? И, хлопнувъ себя по лбу, Веселковъ продолжалъ:
— Безъ гроша? ты? золотопромышленикъ?.. Да нѣтъ, ты шутишь! У тебя должны быть горы золота!
— Въ томъ-то и дѣло, что его нѣтъ.
— Ужь ты меня извини, а я все не вѣрю, то-есть, я сообразить не могу, какъ человѣкъ-золотопромышленикъ имѣетъ гдѣ-то тамъ, въ Сибири, золотыя розсыпи… не то, что ищетъ, а ужь они и есть у него… вели накопать, вотъ тебѣ и золото! Кажется, не мудреная штука?
— То-то и есть, что слишкомъ-мудреная, отвѣчалъ Зорскій прищелкнувъ языковъ: — кѣмъ накопать, чѣмъ накопать, что накопать, и, наконецъ, что выкопаешь? Вѣдь, чтобъ выкопать-то что-нибудь, надо прежде очень-много закопать!
Съ какимъ горькимъ вздохомъ сказалъ это Зорскій.
— Знаемъ мы насъ, господа, и слыхали не разъ отъ настоящихъ Сибиряковъ, которые пріѣзжали сюда устроивать компаніи, что тамъ, на пріискахъ, копнешь пятакомъ, а выкопаешь цѣлковый… знаемъ мы!
— Нѣтъ, Веселковъ, не такъ это бываетъ; я самъ такъ было-думалъ, самъ ѣздилъ въ Сибирь, самъ былъ на пріискахъ, а все-таки въ моемъ золотомъ пріискѣ нѣтъ золота: оно, пожалуй, и есть, да чтобъ добыть его на сто рублей, приходится иногда лишиться тысячи, — вотъ тебѣ и золото! Въ Сибири золото вездѣ есть, да сплошь не стоитъ работать: а назови какое тебѣ угодно мѣсто золотымъ пріискомъ — оно и будетъ золотымъ пріискомъ, и навсегда останется золотымъ пріискомъ, то-есть, вѣчно будетъ носить это названіе, но никогда не дастъ золота. Конечно, есть мѣста, совершенно и во всѣхъ отношеніяхъ золотыя: только мнѣ не удалось тутъ присосѣдиться.
— Э, пріятель! да никакъ ты заговорился? И еще съ аллегорическими намеками. Вѣрно золото-то у тебя хандру прогнало. Какъ не вѣрить теперь гомеопатіи, чѣмъ ушибся, тѣмъ и лечись? Такъ вотъ же я тебѣ что скажу. Ты никуда сегодня не выходишь?
— Никуда; вѣдь я ужь сказалъ, что мнѣ нездоровится.
— Хорошо! Мнѣ тоже некуда спѣшить. Вели дать мнѣ чего нибудь позавтракать; я буду ѣсть, а ты, сдѣлай дружбу, разскажи, какъ ты попалъ въ эту громогласную компанію, какъ ты ѣздилъ въ Сибирь, много ли тысячь верстъ прокатился на собакахъ, что видѣлъ на пріискахъ, каковъ этотъ народъ сибирскій, и, наконецъ, какъ это тамъ дѣлаютъ золото?
— Да развѣ ты самъ не знаешь?
— Понятія, братецъ, не имѣю!
— Пожалуй. Ну, такъ вотъ видишь ли…
"Нѣсколько лѣтъ тому назадъ, впрочемъ, не очень-давно, пріѣхалъ сюда изъ Сибири купецъ Первостатейный, какой онъ тамъ былъ гильдіи-этого я тебѣ не могу навѣрное сказать; но ужь, разумѣется, не ниже второй: третьей гильдіи купцы не имѣютъ права заниматься золотопромышленостью. Вотъ, сударь ты мой, пріѣхалъ онъ сюда и поселился въ прегрязной гостинницѣ, въ предрянномъ нумеришкѣ. То время было самое бойкое: всѣ бредили розсыпями, горяченькихъ охотниковъ до золота было бездна. Здѣсь были предупреждены всѣ, кому о томъ вѣдать надлежитъ, что ѣдетъ, де-скать, такой-то; всѣ напередъ знали, что Сибирякъ пріѣдетъ продавать богатѣйшій пріискъ, гдѣ просто руками надо брать золото. Пріѣхавъ сюда, Первостатейный сдѣлалъ, какъ водится, визиты всѣмъ здѣшнимъ золотымъ знаменитостямъ, и, чтобъ заинтересовать собою ихъ съ перваго раза, не побезпокоился даже перемѣнить своего костюма: разъѣзжалъ вездѣ въ сѣронѣмецкомъ долгополомъ сюртукѣ со сборками около таліи, въ костюмѣ, извѣстномъ въ Сибири подъ названіемъ капотки, или сибирки въ вашихъ краяхъ. Прежде чѣмъ пустилъ въ ходъ свой пріискъ, Первостатейный сталъ продавать пимы, и лунтаи, которыми повозка его была биткомъ набита.
— Позволь, позволь… что такое пимы, и что такое лунтаи? спросилъ Веселковъ.
— Это обувь, длинные сапоги изъ оленьей кожи, въ родѣ желтой замши; шьются они кожей вверхъ, шерстью внутрь; спереди вышиваются шелками довольно-дурно; носятся обыкновенно въ дорогѣ, а въ Сибири крестьяне и мѣщане разгуливаюіъ въ нихъ и по городу въ морозы; теплы они до чрезвычайности; малѣйшая сырость вредна имъ.
— Довольно, продолжай, сказалъ Веселковъ.
— Пимы эти и лунтаи Первостатейный сталъ продавать знакомымъ и незнакомымъ и, какъ человѣкъ вполнѣ-коммерческій, который знаетъ, что за моремъ телушка — полушка, да рубль перевозу, Первостатейный, примѣняясь къ обстоятельствамъ и къ личностямъ покупщиковъ, бралъ съ нихъ за свои сапожки отъ 7-ми до 12-ти рублей серебромъ, вмѣсто какого-нибудь цѣлковаго, чего они стоютъ на мѣстѣ. Собравъ такимъ-образомъ, въ весьма-короткое время, до трехъ тысячь рублей серебромъ, конечно, все мелочью да разноцвѣтными бумажками, первостатейный отнесъ ихъ однажды въ Банкъ, обмѣнялъ тамъ на новенькія сторублевыя депозитки, положилъ въ свой засаленный бумажникъ и отправился домой. На дорогѣ вдругъ поразила его мысль вотъ какая: «Вотъ, молъ, везъ я цѣлую повозку лунтаевъ… цѣлую повозку! Везъ ихъ я пять тысячь верстъ… шутка сказать, пять тысячь верстъ! Сподобилъ меня Господь продать ихъ ладно, выгодно… а что жь у меня есть за всѣ мои хлопоты? тридцать листочковъ! Въ горсти сожмешь!.. Нѣтъ, тяжело!.. не могу! Пойду опять размѣняю!» Совѣстно ли ему было воротиться въ Банкъ, или надѣялся онъ размѣнять деньги въ другомъ мѣстѣ, или вспомнилъ про недурненькую жену свою Васильевну, или про востроглазую дочку, дѣвоньку, Марѳу тку, да про Стёпку, сынишка своего, — только Первостатейный отправился прямо въ Гостиный-Дворт, обошелъ въ раздумьи Зеркальную, Суровскую и Перинную Линіи и явился въ Суконной. А чего такого у васъ есть? спросилъ вашъ Сибирякъ.
— Шляпы, фуражки, перчатки есть разныя-съ… господинъ, пожалуйте-съ! скороговоркой прокричалъ мальчишка.
— Покажи мнѣ фуражку картузъ.
— Извольте, господинъ, вотъ самая модная-съ.
— Что стоитъ?
— Двѣнадцать рублей.
— Не энтихъ!
— Позвольте, господинъ, что пожалуете-съ?
— Не энтихъ! съ сердцемъ повторилъ Первостатейный, недовольный тѣмъ, что сидѣлецъ не хочетъ понять, что двѣнадцати-рублевые картузы не по его карману.
Долго онъ выбиралъ, разсматривалъ, примѣрялъ, торговалъ и торговался, пять разъ уходилъ и пять разъ возвращался, наконецъ, послѣ оклика въ шестой разъ: «господинъ, пожалуйте-съ, позвольте-съ», Первостатейный въ шестой разъ возвратился въ лавку, вынулъ сторублевую депозитку, велѣлъ завернуть въ бумагу клеенчатую фуражку и взять уговоренную цѣну — тридцать-пять копеекъ серебромъ.
— Только похлопочи, парнишка, дай сдачи помельче, прибавилъ покупщикъ.
Набравъ синенькихъ, зелененькихъ и желтенькихъ депозитокъ и засунувъ ихъ въ карманъ своей долгополой капотки, Первостатейный зашелъ въ сосѣднюю лавку, купилъ на двугривенный обтяжныхъ пуговицъ, размѣнялъ сторублевый билетъ на мелочь и отправился въ третью лавку. Тамъ купилъ онъ выростковые сапоги за цѣлковый, опять выдалъ новый билетъ и опять, съ добычею мелкихъ бумажекъ, пустился дальше странствовать. Въ одной лавкѣ купилъ банку помады за пятиалтынный; въ другой два платка бумажные тоже по пятиалтынному; въ третьей два съ половиною аршина огненныхъ лентъ въ одну цѣну съ помадой, — разумѣется, все это въ подарокъ женѣ.. однимъ словомъ, обошелъ множество лавокъ, въ каждой размѣнялъ по билету, наполнилъ всѣ карманы деньгами, увязалъ ихъ въ платокъ и думалъ-себѣ: «ну, то-ли дѣло теперь?.. эвона сколько денегъ!» Съ охапкой покупокъ и разныхъ связокъ Первостатейному трудненько было пробираться домой пѣшечкомъ — онъ развернулся и нанялъ пролетныя дрожки.
Между-тѣмъ, эта продѣлка не могла остаться незамѣченною; гостинодворцы передавали ее другъ другу; вѣсть о размѣнѣ новенькихъ билетовъ пошла дальше-дальше, и наконецъ поселила въ головахъ весьма-разсудигельныхъ людей весьма-основательное подозрѣніе: не скрывается ли тутъ чего-нибудь особеннаго? не мѣняетъ ли этотъ господинъ фальшивыхъ билетовъ? Начались опросы, разспросы, записали нумера билетовъ, розданныхъ уже въ лавкахъ, стали слѣдить за молодцомъ: «изъ Сибири пріѣхалъ… мертвымъ притворяется»; узнали о продажѣ лунтаевъ и все-таки никакъ не могли разрѣшить задачи; откуда же у него явились билеты самые новенькіе, явно, теперь только увидавшіе свѣтъ божій.
Первостатейный вставалъ всегда часовъ въ шесть. На другой день послѣ покупокъ, онъ только-что успѣлъ встать, какъ вдругъ дверь съ шумомъ отворилась, и два человѣка важной наружности явились передъ изумленные его взоры.
— Вы занимаете этотъ нумеръ? спросилъ одинъ изъ пришедшихъ.
— Я, задыхаясь отъ страха отвѣчалъ Первостатейный.
— Вы пріѣхали изъ Сибири?
— Я.
— Вы господинъ Первостатейный?
— Я.
— Извините, что мы обезпокоили васъ, не предувѣдомивъ о томъ заранѣе; но есть одно маленькое обстоятельство, по которому мнѣ нужно съ вами переговорить.
И съ этими словами неизвѣстный подошелъ къ двери, высунулъ голову, посмотрѣлъ направо и налѣво по корридору, возвратился въ комнату и заперъ ее на ключъ.
Что у нихъ тамъ такое происходило, я ужь не знаю, только не больше какъ черезъ четверть часа оба господина вышли оттуда, извиняясь передъ Первостатейнымъ въ самыхъ деликатныхъ выраженіяхъ, что его понапрасну обезпокоили, представляли ему на видъ, что часто ничтожныя, по виду, обстоятельства обращаютъ на себя весьма-сильное вниманіе, и просили быть совершенно-спокойнымъ.
Этотъ случай какъ-нельзя больше послужилъ въ пользу Первостатейному. Въ Петербургѣ только и говорили, что о Сибирякѣ въ сѣронѣмецкой капоткѣ, да о богатѣйшемъ его пріискѣ.Узнавъ, что онъ всякій день мѣшками возитъ деньги — даже почетныя особы стали къ нему внимательнѣе. А про продажу пріиска все еще не было рѣчи. Сибирякъ ждалъ, чтобъ Петербургцы предложили продажу, и надѣялся, что по этому самому онъ можетъ подороже съ нихъ взять; а Петербургцы ждали, чтобъ онъ самъ объ этомъ рѣчь завелъ, и заранѣе хлопотали какъ бы ему поменьше дать. Въ ожиданіи этого-то вожделѣннаго разговора, наши почетныя особы и подмасливали дорогаго гостя то тѣмъ, то другимъ.
— Захаръ Ефимовичъ! поѣдемте къ Сен-Жоржу, говорилъ Первостатейному одинъ новый знакомый.
— А что это за штука такая, ваше превосходительство?
— Мы у него отлично пообѣдаемъ.
— Вонъ, ваше превосходительство! деньги-то тратить понапрасну!
— Ужь это не ваша забота, Захаръ Ефимовичъ; я васъ приглашаю.
— Да поѣдемъ, пожалуй; вѣдь я противъ генерала, ваше превосходительство, слова не смѣю пикнуть.
Дома Первостатейный обѣдывалъ въ часъ: такъ ужь ты, Веселковъ, можешь себѣ представить каково у него за ушами хрустѣло въ пять-то часовъ. Удовлетворивъ свой истинно-сибирскій аппетитъ питіемъ и яствами и не пропустивъ ни одного блюда, котораго бы онъ не очистилъ въ совершенствѣ, Первостатейный послѣ стола обыкновенно говаривалъ:
— Вотъ вѣдь мошенники какіе, ваше превосходительство, повара-то эти, Французы! Десять цѣлковыхъ за обѣдъ безъ вина! Шутка ли это только вымолвить! Да я на десять-то цѣлковыхъ сытъ цѣлый мѣсяцъ буду. А чѣмъ кормятъ-то, мошенники? Воздухомъ! право, воздухомъ! То ли дѣло у Дюме. Коевадни водилъ меня туда баронъ Карлъ Ивановичъ; и много, и сытно, и вина цѣлую бутылку выпилъ и двѣ чашки кофію… и за все шесть рублей ассигнаціями!
— Захаръ Ефимовичъ, что вы дѣлаете сегодня вечеромъ? не хотите ли сегодня въ концертъ? Вотъ вамъ билетъ, говорила Первостатейному другая почетная особа.
— Ахъ, ваше сіятельство, графъ, сегодня я никакъ не могу; а почемъ билетъ?
— Пятнадцать рублей; но мнѣ хочется, чтобъ вы послушали это чудо въ мірѣ, и я вамъ дарю билетъ.
— Ахъ, графъ, ваше сіятельство, почто жь это, почто?
— Я васъ такъ люблю, Захаръ Ефимовичъ… Ну, одѣвайтесь же, поѣдемте… моя карета къ вашимъ услугамъ.
— Да я готовъ, графъ, ваше сіятельство.
И Первостатейный, въ своей сѣронѣмецкой капоткѣ, залѣзъ въ модную карету, покатился съ графомъ, его сіятельствомъ, и вошелъ въ облитую свѣтомъ залу Собранія, потерявъ при входѣ своего путеводителя.
Въ сѣронѣмецкомъ зипунѣ, въ выростковыхъ сапогахъ, въ зеленыхъ замшевыхъ перчаткахъ, въ узенькомъ черномъ ошейникѣ, съ дрянной порыжѣлой шляпой, Первостатейный спустился съ галереи въ самую залу и протерся до первыхъ мѣстъ, запятыхъ дамами. Длинное, блѣдное лицо, черный коротенькій тупей, длинные виски, маленькая дрожь, которая начала его пронимать, особенно когда онъ, къ-несчастію поздно, замѣтилъ, что залѣзъ не въ свои сани, привычка поминутно приподнимать мѣшковатые рукава своего яркаго костюма и поглаживать усы и бороду, давно уже сбритые, обратили на него взоры всѣхъ и каждаго. На него устремлены были сотни лорнетовъ. Они смутили его въ конецъ, и нашъ пріѣзжій, то опуская глаза въ землю, то поводя ихъ по залѣ и надѣляя проклятіями самыми сибирскими его сіятельство графа, безсознательно, шагъ за шагомъ отступалъ назадъ и въ то время, когда раздался первый чудный аккордъ виртуоза, Первостатейный былъ уже у выхода. Однакожь онъ не ушелъ, не смотря на то, что онъ двадцать разъ порывался къ побѣгу — невѣдомая сила волшебныхъ звуковъ знаменитаго пьяниста удержала его до конца концерта.
Вотъ какъ разсказывалъ Первостатейный на другой день Александрѣ Семеновнѣ, образованной дамѣ купеческаго сословія, о томъ впечатлѣніи, которое произвелъ на него концертъ.
— Вѣдь, кажется, и Петербургъ, и столица, и умные люди все, и знать, а глупятъ-то какъ, Мать Пресвятая Богородица! Чѣмъ бы бѣдному помочь — они разсыпаютъ деньги первому заѣзжему Нѣмцу! И за что, подумаешь? Диви бы въ-самомъ дѣлѣ чудо какое было, а то просто трень-брень, морочитъ только! Смотришь на него — одинъ играетъ; закроешь глаза — просто десять человѣкъ, кто во что гораздъ. Заиграетъ по настоящему — душу всю вытянетъ, даже жалости слушать… Что жь тутъ хорошаго? Нѣтъ, матушка-сударыня Александра Семеновна! Вотъ какъ у насъ у бригаднаго-то генерала — такъ ужь музыканты; какъ начнутъ играть на плацу, такъ по всему городу у каждаго жилки заговорятъ; самому любо; такъ тряхнуть стариной и хочется. А это-то что? И понять-то никакъ нельзя, что такое онъ играетъ: не то божественное, не то пляску какую, не то пѣсню, а такъ-себѣ судить — ничего не разберешь; а по каковски это — французское ли это или русское — и не спрашивай. Нѣтъ, матушка Александра Семеновна, срамъ, срамъ, просто срамъ, некуда денегъ дѣвать!
А нашему Рубини и еще пуще доставалось. Первостатейный смекалъ, что это должно быть просто адскій заговоръ, чтобъ перевесть русское золото за границу — сговорились нанять итальянскую оперу, платить Рубини 60,000 жалованья. И тотъ пѣлъ-то по христіански, зареветъ во все горло или запоетъ кажется только губы шевелитъ, а ничего не слышно. А публика-то изъ себя выходитъ, а журналы-то изъ всѣхъ силъ лѣзутъ! Себя только дурачатъ!
Въ-слѣдствіе этихъ-то выходокъ стали толковать, что Первостатейный — дуракъ, что онъ просто хамъ, маклакъ, что стоитъ бросить ему пыль въ глаза десяткомъ именъ громкихъ и сіятельныхъ, наряду съ которыми будетъ стоять и его имя, дать какихъ-нибудь тысячь пятьдесятъ, а потомъ заставить отступиться отъ дѣла и передать его компаньйонамъ. Время до-сихъ-поръ уходило день за день: пора было приступить къ дѣлу. Стали закидывать сѣть изъ громкихъ именъ и тысячныхъ обѣщаній.
Первостатейный въ свою очередь разсуждалъ, что Петербургъ далеко не Сибирь; что если тамъ стоишь въ струнку передъ квартирной коммиссіей, трепещешь передъ городничимъ, въ прахъ обращаешься передъ совѣтникомъ да передъ предсѣдателемъ ищешь, какъ Богъ-знаетъ какой милости, рукопожатія секретаря или чиновника по особымъ порученіямъ — такъ въ Петербургѣ ровно знать никого не хочу; не дѣлай только того, за что законъ грозитъ наказаніемъ. Первостатейный понялъ, что въ своемъ захолустьѣ онъ въ церкви не смѣлъ становиться на то мѣсто, гдѣ обыкновенно стоялъ — не говорю ужь про губернатора или прокурора, а просто какой нибудь надворный совѣтникъ; а здѣсь, въ Петербургѣ, онъ за два рубля серебромъ сидитъ въ первомъ ряду креселъ Александрынскаго-Театра, по бокамъ его сидятъ звѣзды, сзади сидятъ кресты на шеѣ, а онъ-себѣ и усомъ не ведетъ: знать ничего не хочетъ, даже передъ генеральской эполетой не встанетъ, а сидитъ-себѣ тоже, какъ и они, впереди всѣхъ. Первостатейный, наслушавшись вольтерьянскихъ разсужденій, и самъ, въ свою очередь, сдѣлавшись вольтерьянцемъ, видѣлъ на опытѣ, что онъ точно такой же человѣкъ, какъ и другіе, кто бы они тамъ ни были, сіятельные или превосходительные; что стоитъ только тряхнуть мошной, да показать, что есть деньги — всѣ ему будутъ друзья и пріятели, что онъ точно такъ же, какъ и другіе, можетъ быть дѣятельнымъ гражданиномъ, и что если одни трудятся для отечества кто шпагой, кто перомъ, то почему же и ему не быть полезнымъ тому же отечеству своими трудами на поприщѣ коммерціи и золотопромышлености. Онъ ужь и сдѣлалъ эту пользу косвеннымъ образомъ, увеличивъ капиталы везшихъ его изъ Сибири ямщиковъ тѣми деньгами, которыя они подучили съ него за проѣздъ. Еслибъ не онъ, кому бы другому пришла въ голову мысль познакомить Петербургъ съ произведеніями дальней Сибири — съ пимами и лунтаями? Отъ этой мысли Первостатейный перешелъ къ другой. Если онъ за лунтаи, за носкій товаръ, выручилъ три тысячи рублей серебромъ, такъ сколько жь послѣ этого ему прійдется взять за золото, которое всегда останется золотомъ, и на которое сырость не имѣетъ такого вліянія, какъ на лунтаи. А охотнички есть! охотниковъ много! прибавилъ мысленно Первостатейный: куй желѣзо, пока горячо; пора приступить къ дѣлу!
Ну, и приступили къ дѣлу.
Сперва велъ переговоры графъ, его сіятельство, который возилъ Первостатейнаго въ концертъ, потомъ мужъ Александры Семеновны (которой Первостатейный разсказывалъ свои впечатлѣнія), знатокъ этого рода дѣлъ, богатый и весьма-образованный, по старыхъ лѣтъ, купецъ первой гильдіи, въ черномъ фракѣ и лакированныхъ сапогахъ. Потомъ толковалъ съ нимъ его превосходительство генералъ, обклавшій съ Первостатейнымъ у Сен-Жоржа. Потомъ, часа два бесѣдовалъ съ нимъ баронъ Карлъ Ивановичъ. И все каждый поочередно. Наконецъ, всѣ пріѣхали разомъ и условились назначить день у графа, у его сіятельства, и окончательно перетолковать о дѣлѣ.
Въ назначенный день, всѣ пятеро сидѣли въ кабинетѣ графа. Сперва говорили о погодѣ, потомъ о трудности всегда имѣть наличныя деньги, о дальности пути въ Сибирь; остроумно замѣтили, кстати, что отъ Петербурга въ Иркутскъ недалеко прокатиться, что Это составитъ ровно столько же, сколько отсюда до самаго центра земли — рукой подать; потомъ о томъ, что такое тайга, деревня это или лѣсъ; наконецъ, весьма-много распространялись о томъ: будутъ ли еще барыши съ этого пріиска и хорошо ли тутъ золото.
— Да вотъ какъ, ваше сіятельство, графъ, началъ Первостатейный, — Имѣю я два золотосодержащіе пріиска — оба въ Восточной Сибири, въ Енисейской-Губерніи; одинъ въ Минусинскомъ Округѣ, при ключикѣ, вливающемся съ правой стороны въ ключъ же Безъименный, текущій съ лѣвой стороны въ рѣчку Безъимянку, впадающую съ правой стороны въ рѣчку же Малый-Тюхтетъ, который съ лѣвой стороны впадаетъ въ Большой-Тюхтетъ, а этотъ вливается въ ркку Амылъ съ лѣвой стороны, а Амылъ впадаетъ въ Енисей. Другой мой пріискъ — въ Енисейскомъ-Округѣ, по сухому логу и мочажинамъ, залегающимъ по ключу неизвѣстнаго наименованія, впадающему съ правой стороны въ неизвѣстный же ключъ, впадающій съ правой стороны въ рѣчку Верхнюю-Подголётную, впадающую съ правой стороны въ рѣчку Большую-Мурожную, впадающую съ правой стороны въ рѣку Большую-Туіігузку или Ангару, впадающую съ правой стороны въ рѣку Енисей. Вы, графъ, ваше сіятельство, и вы, ваше превосходительство, и вы, баронъ, ваше высокородіе, и вы, Лука Андреичъ, ваше почтеніе, продолжалъ Первостатейный, обращаясь послѣ всѣхъ и послѣ барона, коллежскаго секретаря, къ купцу первой гильдіи (а надо тебѣ, Веселковъ, сказать, что купцы въ Сибири и всѣ почетные люди — не-чиновники пользуются титуломъ «его почтеніе»). Я честный человѣкъ и чужаго себѣ не хочу… уже стойте, погодите, я вамъ скажу. Я не хочу чужаго и обманывать грѣхъ: я купецъ и говорю прямо. За пріискъ, что въ Минусѣ, не ручаюсь; можетъ-статься, графъ, ваше сіятельство, онъ и богатъ, а можетъ-быть, онъ и бѣденъ! Можетъ-быть, въ немъ и много золота, а можетъ-быть и мало! Можетъ-быть, онъ и принесетъ барышъ, и большой барышъ, а можетъ быть, барыша и не будетъ: стало, не будетъ и выгоды… Стойте, уже, графъ, ваше сіятельство: я говорю прямо, открыто, честно дѣло дѣлаю и не ручаюсь за Минусійскій-Пріискъ и не продаю его. А вотъ Енисейскій-Пріискъ, что я самъ открылъ въ день св. Ефимія — это другое дѣло. Пріискъ этотъ ужь и утвержденъ за мною, и отведенъ, и планъ мнѣ выданъ. Вы, графъ, ваше сіятельство, и вы, ваше почтеніе Лука Андреичъ, знаете, что про пріискъ говорятъ, богатъ онъ или бѣденъ, по тому смотря, сколько добудется золота изъ ста пудовъ песку или земли, откуда хотятъ достать золото. А чтобъ понять-то вамъ, столичнымъ-то жителямъ, — извините, графъ, ваше сіятельство, — что такое значатъ эти сто пудовъ песку, то ужь позвольте мнѣ маленечко поразсказать дѣло. У насъ все мѣряется на аршинъ, да на сажень. Купеческая сажень, или, по-вашему, кубическая, вѣситъ 1,000 пудовъ: такъ, значитъ, сто пудовъ будетъ десятая часть кубической сажени. Ну у а кубическую-то сажень вы ужь сами хорошо знаете. Обыкновенно во ста пудахъ, въ нашихъ системахъ по Мурожной, по Шааргану, по Удерею, бываетъ круглымъ счетомъ 3, 4, 5, даже 6 золотниковъ, и это называется содержаніе. Вотъ по Калами, Севагликону, да по Актолику, вотъ по этимъ рѣчкамъ золота бываетъ по двѣнадцати, по двадцати золотниковъ въ ста пудахъ; да насъ-то, по Мурожной Господь обошелъ этою благодатью. У меня, на Енисейскомъ, есть мѣста и въ шесть и въ восемь золотниковъ, да не сплошь и сряду, а сплошь-то и сряду я кладу у себя бѣдно-бѣдно по четыре золотника. Такъ вотъ, графъ, ваше сіятельство, извольте-ко вы взять бумажку да карандашикъ, да и смекните-ка цифирью то, что я вамъ скажу. Мнѣ отвели подъ пріискъ полную площадь, то-есть, дали столько мѣста, больше чего по закону и нельзя дать: пять верстъ длиннику, да сто саженъ поперечнику, или двѣсти-пятьдесятъ тысячь квадратныхъ сажень. Если во ста-то пудахъ будетъ четыре золотника, такъ вѣдь, ваше сіятельство, въ тысячѣ-то пудахъ будетъ сорокъ золотниковъ, то-есть, сорокъ золотниковъ въ кубической сажени, или, пожалуй, въ квадратной сажени мѣста. Я ужь кладу такъ, бѣдно, если въ глубь идти только на одну сажень; а вы сами, ваше сіятельство, графъ, знаете, что не только на одну сажень копать можно, а сто сажень въ глубь копай — все до конца не докопаешься. Я этого и не беру въ разсчетъ: будете дальше идти — все ваше! Такъ вотъ въ квадратной-то сажени площади, поверхности-то земли, навѣрное ужь сидитъ сорокъ золотниковъ; а у меня этакихъ-то квадратныхъ сажень двѣсти-пятьдесятъ тысячь! Помножьте-ко, графъ, ваше сіятельство, эти двѣсти-пятьдесятъ тысячь квадратныхъ сажень на сорокъ золотниковъ — что выйдетъ? Десять мильйоновъ золотниковъ!.. Если, для круглаго счета, въ фунтѣ положить на сту золотниковъ, такъ вѣдь тутъ сто тысячь фунтовъ золота! Въ пудѣ сорокъ фунтовъ, а въ ста-то тысячахъ фунтахъ будетъ двѣ тысячи пятьсотъ пудовъ. Пудикъ-то стоитъ пятьдесятъ тысячь рублей, а всѣ-то двѣ тысячи пятьсотъ пудовъ будутъ стоить сто-двадцать-пять мильйоновъ рублей.. Вѣдь въ англійскомъ банкѣ нѣтъ такой наличности! простоналъ Первостатейный и въ изнеможеніи упалъ на стулъ, вытирая бумажнымъ платкомъ струившійся по блѣдному лицу холодный потъ. Выкладка была сдѣлана вѣрно и озадачила всѣхъ присутствующихъ. Разсчетъ прямой. Лука Андреичъ первый прервалъ молчаніе, замѣтивъ, что сколько еще надо отдать казнѣ процентовъ, сколько заплатить жалованья управляющимъ и рабочимъ, и когда-то еще Богъ приведетъ получать барыши! Всѣ его поддержали и потребовали у Первостатейнаго совѣта. Первостатейный разрѣшилъ ихъ очень-просто.
— Десять мильйоновъ, сказалъ онъ: — вы заплатите процентовъ казнѣ, десять мильйоновъ употребите на жалованье и на содержаніе людей, пять мильйоновъ на непредвидимыя издержки, — вотъ двадцать-пять мильйоновъ только, а сто мильйоновъ пойдетъ въ дивидендъ. Барышъ будете получать не когда Богъ приведетъ, а когда вы захотите. А одинъ я и не въ силахъ ничего сдѣлать. Я, пожалуй, употреблю триста, ну, четыреста тысячь… ну, пол-мильйона, — больше я не въ состояніи, и то не въ одинъ годъ, а въ два года, -ну, и получу какихъ-нибудь двадцать, двадцать-пять процентовъ — стоитъ изъ-за чего силы тратить, жизнію, можно сказать, жертвовать! Употребите вы разомъ мильйонъ, разомъ поставьте на работу двѣ тысячи человѣкъ, а у насъ, пожалуй, что рабочій и обойдется въ пятьсотъ рублей, — они въ первый же годъ намоютъ вамъ сто пудовъ. А сто пудовъ, это значитъ пять мильйоновъ рублей! Значитъ, на первый годъ вы на свой мильйонъ получите пятьсотъ процентовъ. Этимъ вы ужь будете навсегда обезпечены. Пятнадцать процентовъ, то-есть, семьсотъ пятьдесятъ тысячь, вы вносите въ казну; воротите свой мильйонъ, который вы употребили на первый годъ; прибавьте еще къ нему мильйонъ двѣсти-пятьдесятъ тысячь, чтобъ увеличить размѣръ работъ, — это выйдетъ два мильйона двѣсти пятьдесятъ тысячь на однѣ работы; всего, значитъ, три мильйона; четвертый мильйонъ употребите въ дивидендъ на первый же годъ, а послѣднимъ мильйономъ покроете расходъ на покупку у меня пріиска.
— Какъ?! вскричали графъ, баронъ, генералъ и купецъ, вскочивъ въ одно время съ своихъ мѣстъ и выпучивъ глаза на Первостатейнаго: -вы хотите за свой пріискъ…
— Мильйонъ рублей, спокойно отвѣчалъ Первостатейный.
— Помилуйте! какъ мильйонъ? да въ умѣ ли вы?
— Стойте уже, стойте! отвѣчалъ Первостатейный: — оно, конечно, не совсѣмъ-то умно за сто мильйоновъ брать одинъ мильйонъ; да, ваше сіятельство, графъ, у меня тутъ свои разсчеты: я не буду ни хлопотать, ни терять силъ, ни бросать послѣднія деньги, ни мучиться да ждать, когда-то да когда-то тё и тё будетъ. Я человѣкъ небольшой, я и малымъ буду доволенъ. Человѣкъ я, сами видите, невоспитанный; насъ родители не воспитывали, а вскармливали; намъ многаго и не нужно: лишь бы сыты были!
— Да какъ же мильйонь-то вамъ дать, Захаръ Ефимовичъ? Побойтесь Бога! А мы лучше вотъ какъ сдѣлаемъ, сказалъ графъ: мы васъ возь мемъ къ себѣ въ компанію; вотъ будемъ мы четверо, вы пятый; соберемъ еще компаньйоновъ; будутъ князья, генералитетъ, все люди знатные, люди капитальные. Мы вамъ дадимъ… пожалуй, а готовъ дать пятьдесятъ тысячь; будемъ сами на свой счетъ работать пріискъ; пожалуй, дадимъ и вамъ какой-нибудь пай. Замѣтьте себѣ, что вы будете въ кругу людей знатныхъ…
— Батюшка! вашесіятельство, графъ! вѣдь его моимъ же добромъ да мнѣ же челомъ! Что мнѣ такое, что важные люди будутъ знать… Да вотъ какъ, я вамъ доложу, ваше сіятельство. Положимъ, мы съ вами товарищи. Понадобится мнѣ теперь, ради какихъ ни-на-есть причинъ, тамъ въ Сибири поважничать: такъ-молъ-де я хочу; я сейчасъ контрактецъ нашъ, ваше сіятельство, и раскрываю и показываю тому, кого надо мнѣ заставить дѣлать по-моему; имя-то вашего сіятельства, извѣстно, громкое, — вотъ я имъ и стрѣляю куда мнѣ надо, конечно, подъ секретомъ, только такъ, чтобъ всѣ знали: моя выгода — ваша выгода — одна выгода! Вы-то, ваше сіятельство, и молчите, и рады еще, что ваше дѣло криво ли, прямо ли, а идетъ хорошо. А попробуй-ко кто-нибудь другимъ-то именемъ такъ поиграть, такъ насъ, маленькихъ то людей, въ бараній рогъ согнутъ, въ пыль обратятъ; а золотое дѣло, какъ и всякое коммерческое, любитъ таки-частенько своротить съ большой дороги, да идти проселочной; да именами-то сильныхъ земли играть и не подобаетъ, и не дадутъ. Вы меня за правду, ваше сіятельство, извините и простите, а говорю я для вашей же пользы. Это первое; а второе дѣло-мнѣ къ вамъ въ компанію идти тоже но приходится, у васъ новое свидѣтельство, вы будете платить двадцать процентовъ, а у меня оно старое — я даю только пятнадцать. Вотъ не угодно ли будетъ вашему сіятельству пожаловать ко мнѣ въ компанію, такъ это дѣло другое! Только съ пятьюдесятью тысячами мнѣ нечего дѣлать. Вы мнѣ пожалуете мильйонъ, а я вамъ по контракту передамъ въ полную собственность оба мои пріиска, и мы больше знать другъ друга не будемъ. Подумайте, ваше сіятельство, и вы, ваше превосходительство, и вы, баронъ, ваше высокородіе, и вы, Лука Андреичъ, ваше почтеніе. Это мое послѣднее слово; больше одной недѣли я здѣсь въ Петербургѣ не проживу, и, если вамъ полюбится дѣло — пришлите черезъ три дня отвѣтъ. Имѣемъ честь кланяться… Не безпокоитесь, ваше сіятельство, прибавилъ Первостатейный, замѣтивъ, что графъ пошелъ-было провожать его.
Четверо капитальныхъ людей просто остолбенѣли; они себѣ не вѣрили: точно ли стоялъ передъ ними пріѣзжій Сибирякъ? дѣйствительно ли это именно онъ возвысилъ свой ничтожный голосъ? откуда у сѣро-нѣмецкой капотки прыть такая взялась? какъ онъ осмѣлился предлагать имъ свои условія? Они никакъ не могли согласить въ умѣ своемъ два, по-видимому, совершенно-противоположныя понятія: долгополая сибирка и мильйонъ! Продавецъ лунтаевъ — и мильйонъ!.. Невзрачный Сибирякъ, однимъ словомъ, Захаръ Ефимовичъ — и мильйонъ! Начали снова передѣлывать задачу… четыре золотника кругомъ, десять мильйоновъ золотниковъ, двѣ тысячи пятьсотъ пудовъ золота — сто двадцать-пять мильйоновъ рублей… точно такъ! Разсчетъ вѣренъ. Если даже уменьшить содержаніе… страшно сказать на половину… положить содержаніе въ два золотника.. даже въ одинъ золотникъ, что рѣшительно, какъ имъ извѣстно было, въ Сибири ни-по-чемъ по системѣ рѣчки Мурожной — даже въ такомъ случаѣ въ пріискѣ вѣрныхъ шестьсотъ пудовъ золота на тридцать мильйоновъ рублей… Ну, а если содержаніе больше четырехъ золотниковъ? если поминутно будутъ встрѣчаться фунтовые самородки?.. если пластъ золота будетъ больше одной сажени?.. тутъ ужь просто всякое воображеніе потеряется въ громадѣ цифръ…
Великое дѣло надежда!.. Капитальные люди начали приводить въ примѣръ одну компанію, другую, третью… нашли, что, если кто и погибъ въ золотопромышленныхъ операціяхъ, такъ это тѣ немногіе изъ искателей, которые только-что искали; да и искали-то съ небольшими капиталами, которые они, разумѣется, скоро и проискали. Будь у нихъ еще немножко денежныхъ средствъ — они, можетъ-быть, на первомъ же бы шагу нашли розсыпь, которая сторицею, можетъ-быть, возвратила бы имъ всѣ ихъ потери. А много ли этихъ примѣровъ? Какихъ-нибудь пять, шесть, семь, не больше десяти. А цѣлыя сотни людей можно по пальцамъ пересчитать такихъ, которые обогатились именно черезъ золотыя розсыпи.
Положеніе капитальныхъ людей было самое непріятное: и хочется, и колется! И надо купить — и нельзя купить!.. Хоть бы этотъ Первостатейный рѣшился разсрочить уплату мильйона лѣтъ на пять что ли: они бы уплатили ему его же золотомъ — ему бы все равно было: куда ему разомъ мильйонъ дѣвать?
Послали парламентера;но Первостатейный себѣ-на-умѣ; утромъ онъ дома; послѣ полудня странствуетъ по кандитерскимъ, пьетъ шоколадъ и ѣстъ конфекты, разумѣется, самыя дешевыя; обѣдаетъ въ рестораціяхъ гдѣ стоятъ органы. Гдѣ онъ бывалъ до семи часовъ, никто не могъ узнать; вѣроятно, онъ по-своему пользовался свободою петербургской жизни; за то въ восемь часовъ вечера онъ непремѣнно являлся въ Александрынскомъ-Театрѣ или въ галереѣ, или въ мѣстахъ за креслами: въ кресла ходилъ онъ только по праздникамъ. На записку, оставленную въ его нумеръ парламентеромъ, Первостатейный отвѣчалъ лаконически: «или мильйонъ, или прощайте!»
Что было дѣлать? Дѣло-то вѣрное! Упустить его грѣшно!
На пятый день послѣ консультаціи въ графскомъ кабинетѣ, занялись составленіемъ контракта и проекта правилъ новой Акціонерной Золотопромышленой Компаніи
На другой день послѣ того, Первостатейный привезъ къ графу связку бумагъ, развязалъ ее и, передавая графу, сказалъ:
Вотъ, ваше сіятельство, вы честно дѣла дѣлаете и я честно дѣла дѣлаю. Вотъ это планъ моего пріиска; вотъ на немъ, видите, подписи правительственныхъ лицъ. Вотъ точная копія съ этого плана; тутъ вотъ карандашикомъ отмѣчено мѣсто гдѣ у меня начаты работы; вотъ тутъ мѣста новаго изслѣдованія. Вотъ это журналъ моего прикащика и реестры и замѣтки о золотѣ, которое мы оттуда вынимали. Вотъ извольте, ваше сіятельство, сосчитать этотъ реестрикъ… вотъ итогъ: всего промыто десять тысячь пудовъ песку, золота получено четыре фунта, шестьдесятъ золотниковъ, двадцать-четыре доли… ровнёшенько въ четыре золотника кругомъ.
Послѣ этого рѣшительно ни въ чемъ было сомнѣваться. Компанія, къ-тому же, даромъ пріобрѣтала Минусинскій пріискъ въ Минусинскомъ-Округѣ.
Дѣло теперь пошло быстро. Составлена была компанія подъ громкимъ именемъ, которое я уже назвалъ Громкое названіе привлекло бездну желающихъ. Всѣхъ паевъ назначено ровно тысяча. Сборъ на первый разъ назначенъ по четыреста рублей серебромъ, въ тѣхъ видахъ, чтобъ мильйонъ рублей ассигнаціями отдать Первостатейному, а четыреста тысячь ассигнаціями употребить на промысла.
Первостатейный получилъ мильйонъ рублей и на другой же день уѣхалъ.
Да! я забылъ тебѣ сказать, что онъ, въ порывѣ великодушія, вынулъ изъ кипы билетовъ бумажку въ двадцать пять рублей серебромъ и заказалъ тысячу порцій для бѣдныхъ.
— Я таки-пожертвовалъ? спросилъ Веселковъ.
— Пожертвовалъ, отвѣчалъ Зорскій: — восемьдесятъ-семь съ полтиной — изъ мильйона! Когда привелось приложить еще красненькую депозитку, Первостатейный каялся, что на первыхъ порахъ погорячился; да купецкое слово — вексель!