РАЗСКАЗЫ О СЕМИ ЛѢСНЫХЪ ЧЕТВЕРОНОГИХЪ
правитьПЕРЕВОДЪ СЪ АНГЛІЙСКАГО.
ПЕТЕРБУРГЪ, 1865.
Типографія Куколь-Яснопольскаго.На углу Малой Мѣщанской и Столярнаго переулка, д. № 6 и 14,
ГЛАВА I.
Тимоѳей Джагель, смотритель за дикими звѣрями, знакомитъ себя съ читателемъ
ГЛАВА II.
Проявленіе Новой Силы
ГЛАВА III.
Рожденіе Скрагамана въ странѣ Намакѣ. Его первое знакомство съ двуногими
ГЛАВА IV.
Грустныя подробности перваго охотничьяго предпріятія Скрагамана
ГЛАВА V.
Сватовство и женитьба Скрагамана.
ГЛАВА VI.
Скрагаманъ раскаявается въ свой женитьбѣ. Онъ подпадаетъ подъ власть жены, которая заставляетъ его исполнять всѣ свои прихоти; одна изъ нихъ окончательно его губитъ
ГЛАВА VII.
Сибирскіе волки разсказываютъ свои приключенія; ихъ крайняя трусливость и коварство; страшное происшествіе съ рыбными торговками изъ Минксо
ГЛАВА VIII.
Горькіе опыты и приключенія бураго медвѣдя
ГЛАВА IX.
Приключеніе тигрицы Джубы, по справедливости прозванной «безпощадною»
ГЛАВА X.
Несчастное время; мой договоръ съ г. Путлогомъ и знакомство съ бегемотомъ
ГЛАВА XI.
Я отыскиваю седьмаго и полѣдняго четвероногаго, разсказъ котораго стоило бы помѣстить въ моей книгѣ. Мой разговоръ съ обезьяною съ острава Борнео. Обращаюсь за разсказомъ къ Чэтни, слону изъ Цейлона.
ГЛАВА XII.
Чэтни разсказываетъ свой отчаянный бой съ «Хорой.»
ГЛАВА XIII.
Участь, постигшая охотника съ шкурой тигренка на шляпѣ
Проявленіе Новой Силы
Смерть отца Скрагамана
Бой Скрагамана съ молодымъ Каффромъ
Послѣдній подвигъ Скрагамана
Кратчайшій путь въ хижину
Критическое положеніе отца бурой Беты
Непріятный случай съ бурой медвѣдицей Бетой
Ужасный преслѣдователь
Битва на тростниковомъ паромѣ
Бой Чэтни съ Хорой
Страшная засада
РАЗСКАЗЫ О СЕМИ ЛѢСНЫХЪ ЧЕТВЕРОНОГИХЪ.
правитьГЛАВА I.
ТИМОѲЕЙ ДЖАГЕЛЬ, СМОТРИТЕЛЬ ЗА ДИКИМИ ЗВѢРЯМИ. ЗНАКОМИТЪ СЕБЯ СЪ ЧИТАТЕЛЕМЪ.
править
Я, Тимоѳей Джагель, объявляю, что я знаю природу дикихъ звѣрей лучше всякаго жителя Великобританіи.
Но при этомъ, быть можетъ, не мѣшаетъ объяснить, что я разумѣю подъ знаніемъ природы дикихъ звѣрей: иначе меня причислятъ, пожалуй, къ тѣмъ жалкимъ созданіямъ, которыя называютъ себя «укротителями звѣрей» или «львиными царями». Я не желаю имѣть ничего общаго съ подобными людьми: въ моихъ глазахъ они не лучше лисицы и даже хуже, потому что эта послѣдняя просто высасываетъ кровь изъ своей жертвы и тѣмъ кончаетъ дѣло; а «львиный царь» отнимаетъ у нея здоровье, счастіе и все, что составляетъ удовольствіе жизни, и потомъ промышляетъ ею, собирая деньги, и истощая и ту крошечную жизнь, которая еще осталась въ ея несчастномъ тѣлѣ. Кромѣ того, я недопускаю, чтобы когда нибудь существовало такое животное, какъ укрощенный левъ. Духъ льва дѣлаетъ его львомъ; но когда вы изгнали изъ него этотъ духъ, онъ становится осломъ въ львиной шкурѣ.
Я не называю себя укротителемъ звѣрей. Мнѣ не доставляетъ никакаго удовольствія бить, какъ по барабану, по распростертому тѣлу дикой лошади, или дѣлать пасть гиппопотама до того безвредной, чтобы можно было растворять ее, какъ дверь комнаты, и всовывать въ нее свою голову. Дайте мнѣ льва, тигра или ягуара, въ полномъ развитіи ихъ природнаго смысла и силы, и они будутъ товарищами, съ которыми можно пріятно провести время. Но не пытайтесь разговаривать съ какою нибудь изъ тѣхъ жалкихъ каррикатуръ, которыхъ возятъ по странѣ въ караванахъ: я уже пробовалъ! Однажды я встрѣтилъ безсильнаго, стараго льва на Ридингской ярмаркѣ.
— «Онъ обидитъ васъ, сэръ, если вы такъ близко подойдете къ его клѣткѣ,» сказалъ мнѣ содержатель звѣринца.
— «Какая глупость!» отвѣчалъ я; «его скорѣе можно обидѣть. Видите, какъ онъ забивается въ уголъ своей клѣтки. Онъ боится меня; спросите-ка его!»
— "Нужно поискать человѣка поумнѣе меня, чтобы онъ могъ понять его языкъ, " не безъ ироніи сказалъ содержатель.
— «И я думаю, что такой человѣкъ нашелся бы» отвѣчалъ я, и отошелъ прочь, не оставивъ содержателя ни на каплю умнѣе прежняго.
Между тѣмъ я могъ бы немало удивить его. Я могъ бы сдѣлать ему слѣдующее возраженіе на его послѣднее замѣчаніе: "я-то и есть этотъ болѣе умный человѣкъ, и могу очень хорошо понимать все, что говоритъ этотъ бѣдный, изуродованный звѣрь. Вотъ, напримѣръ, теперь онъ просить не трогать его. «Я,» говоритъ онъ, «не могу теперь вредить вамъ, потому что мои когти обрублены, а зубы спилены.»
Какъ я уже сказалъ, я не открылъ своей мудрости «львиному укротителю» на Ридингской ярмаркѣ; да впрочемъ, еслибы и открылъ, въ этомъ небыло бы ничего нелѣпаго или смѣшнаго. Я понимаю языкъ созданій, которыхъ одно только невѣжество прозвало нѣмыми. Мое знаніе этаго языка есть результатъ тридцати трехъ лѣтняго постояннаго изученія. Несмотря на то, что я уже давно непрактиковался въ немъ, я берусь переводить взгляды, жесты, ревъ, вой, крики радости и жалобные вопли, какого угодно, дикаго звѣря. Я знаю, напр. что левъ ворчитъ, когда онъ прыгаетъ въ своей клѣткѣ черезъ этотъ шестъ, повѣшенный не выше его плечь; я понимаю его мысль, когда онъ поворачиваетъ своею широкою, косматою грудью и водитъ своими смѣлыми, прекрасными глазами; или же когда онъ понижаетъ свою голову, выказывая при этомъ весь свой лобъ, и потомъ снова медленно поднимаетъ ее до обнаженія горла и издаетъ рыканіе. Я знаю, о чемъ думаетъ леопардъ, когда онъ лежитъ, вздыхая и щурясь отъ солнца; вой волка и, ошибочно называемый смѣхомъ, крикъ гіены также для меня понятны, какъ и свой собственный, природный языкъ.
Если такъ, скажете вы, то такой удивительный господинъ, какъ вы, долженъ быть человѣкомъ извѣстнымъ; потому что вашъ необыкновенный талантъ долженъ ввести васъ въ общество тѣхъ немногихъ высшихъ умовъ, которые управляютъ ученымъ міромъ. Вашъ чудесный даръ долженъ быть «всеотворяющимъ кунжутомъ» прямо ведущимъ къ богатству; и вы, безъ сомнѣнія, должны быть также богаты, какъ всѣ Ротшильды, Мантефіори и Беринги.
О своемъ богатствѣ я могу сказать, что у меня достаточно хлѣба и мяса. О своей же знаменитости отвѣчу такимъ образомъ: можетъ ли человѣкъ быть знаменитъ, если неизвѣстно его имя! Кто знаетъ меня? Кто до сегодняшняго дня слыхалъ о Тимоѳеѣ Джагелѣ? Уже много, если мое полное имя или прозвище болѣе одного раза прошло чрезъ человѣческія уста послѣ того, какъ моя мать передала его пастору, а этотъ — мнѣ чрезъ обливанье водой. Единственный исключительный случай, оставшійся въ, моей памяти, относительно моей неизвѣстности, есть тотъ, когда нашъ невѣжественный главный смотритель, открыто жаловался на меня комитету за мой одинъ поступокъ, который такъ нелѣпо онъ называлъ "шалостью, « имѣвшей будто бы цѣлью подвергнуть мою жизнь нападенію ягуара.»
Но хотя вы и никогда не слышали моего имени, — можетъ быть, вы видѣли меня. Въ самомъ дѣлѣ, если вы были, лѣтъ семнадцать тому назадъ, частымъ посѣтителемъ Зоологическаго сада въ Суреѣ, то вы, безъ сомнѣнія, меня видѣли. Во время существованія этого Сада мнѣ, должно быть, было около пятидесяти лѣтъ, и если вы вспомните человѣка низкаго роста, смѣлаго, съ прямыми свѣтлыми волосами, съ глубокимъ шрамомъ на нижней губѣ, сдѣланнымъ въ избѣжаніе роковыхъ послѣдствій укушенія змѣи, то вы должны знать, что это былъ я. Я потому такъ подробно описываю свою наружность что, какъ вамъ безъ сомнѣнія, извѣстно, Садъ этотъ давно уже уничтоженъ, и животныя распроданы по всей Европѣ. Впрочемъ, еслибы вы пожелали, то могли бы узнать обо мнѣ на моихъ старыхъ мѣстахъ службы; только спрашивайте меня у старшихъ чиновниковъ не какъ г. Джагеля и не какъ Тимоѳея Джагеля, но какъ «сумасшедшаго Джагеля»; а у моихъ товарищей спрашивайте «Веселаго Джагеля.» Они, навѣрное, скоро догадаются, кого вы ищете и займутъ васъ очень пріятной болтовней по поводу своихъ воспоминаній обо мнѣ.
Большая часть людей обидѣлась бы, конечно, если бы ихъ назвали съумасшедшими, но я не обижаюсь. Я даже не желаю протестовать противъ такого смѣшнаго прозвища, или опровергать его какими нибудь здравыми разсужденіями. А если уже такъ, то мнѣ ничто не мѣшаетъ теперь стать на ту почву, на которой я всегда находился.
— «Хорошо, джентльмены», говорилъ я, «мы рѣшимъ этотъ вопросъ на практикѣ. У насъ есть пантера съ острова Явы; держите ее безъ пищи три дня, и, къ концу этого времени, я не только безоружнымъ войду въ ея клѣтку и сяду съ ней рядомъ, но я обѣщаюсь буквально передать вамъ весь мой разговоръ съ нею.»
Таково въ точности возраженіе, сдѣланное мной комитету въ послѣдній разъ, когда я имѣлъ честь являться передъ нимъ, и вотъ слово въ слово отвѣтъ на него его членовъ.
— "Дѣло въ томъ, Джангель, что вы стали стары (они были слишкомъ пристрастны, чтобы сказать «умны» и слишкомъ вѣжливы, чтобы сказать «съумасшедши») для нашей службы. Безъ сомнѣнія, вы очень серьозно вѣрите въ высказанное вами заявленіе и эта вѣра была причиной вашего послѣдняго страннаго поступка, о которомъ намъ было донесено. При вашемъ крайнемъ упрямствѣ въ этой вѣрѣ, вы должны извинить насъ, если мы признаемъ ваше заявленіе заблужденіемъ, и вслѣдствіе того принуждены будемъ сказать вамъ, что съ этого дня вы свободны отъ службы Обществу. Оставить васъ при ней, по мнѣнію членовъ Комитета, значитъ поддерживать васъ въ вашемъ опасномъ заблужденіи и, можетъ быть, даже привести къ какой нибудь печальной катастрофѣ "
— «Попомните мое слово, джентльмены!» отвѣчалъ я, когда секретарь закрылъ записную книгу и объявилъ, что мое дѣло окончено — «попомните мое слово, настанетъ когда нибудь время, когда вы будете раскаяваться въ теперешнемъ вашемъ поступкѣ. Я могу только надѣяться, что, при наступленіи этого времени, вы найдете меня еще въ живыхъ и въ полномъ обладаніи моими способностями, и что я помогу вамъ тогда загладить вашу ошибку.»
Вынужденный оставить Садъ, я желалъ бы повидаться въ немъ съ своими старыми друзьями и товарищами, перекинуться съ ними парой прощальныхъ словъ и сказать имъ. что я ухожу, и что пусть они не ждутъ меня болѣе. Особенно мнѣ хотѣлось бы сказать слова два ягуару, потому что онъ только за ночь или за двѣ до моей отставки началъ разсказывать мнѣ о своихъ приключеніяхъ и остановился, повидимому, на самомъ интересномъ мѣстѣ, какъ я былъ подслушанъ, схваченъ и уведенъ въ Комитетъ.
За что? За такой поступокъ, или, какъ выражается докладъ, «рядъ поступковъ» котораго я стыжусь до того мало, что помѣщаю здѣсь полное обвиненіе, составленное противъ меня и въ томъ же самомъ видѣ, въ какомъ оно было представлено Комитету.
— «Главный смотритель считаетъ своею обязанностью принести Комитету слѣдующую жалобу на Тимоѳея Джагеля, одного изъ служащихъ въ Саду».
— "Недавно, его поведеніе, относительно животныхъ, обратило на него вниманіе не только его сослуживцевъ, но и посѣтителей сада.
— «Иногда замѣчали за нимъ, что онъ пренебрегалъ правилами звѣринца, имѣющими цѣлью безопасность служащихъ: такъ онъ беззаботно подходилъ къ самымъ опаснымъ звѣрямъ, и не только клалъ свое оружіе между рѣшеткою ихъ клѣтокъ, но — напримѣръ, случай съ пумой — смѣло входилъ въ помѣщеніе животнаго по такому пустяшному поводу, каковъ напр. тотъ, что пума слегка повредила до крови одинъ изъ своихъ когтей».
— «Въ тѣхъ случаяхъ, когда онъ считалъ себя наединѣ съ животными, случалось слышать, что онъ велъ съ ними разговоры весьма страннаго характера: онъ задавалъ имъ вопросы, и отвѣчалъ самъ на то, что, по видимому, считалъ вопросами съ ихъ стороны, — что могутъ дѣлать только или дѣти, или съумасшедшіе».
— «Не далѣе, какъ двѣ ночи назадъ, въ полночь, сторожъ засталъ служащаго Джагеля сидящимъ на землѣ передъ клѣткой недавно привезеннаго ягуара. Джагель разговаривалъ съ нимъ, смѣялся надъ нимъ и вообще мучилъ его, отчего ягуаръ страшно ревѣлъ».
— «Можно думать, что онъ не въ первый разъ подобнымъ образомъ проводилъ ночи и не въ первый разъ дѣлалъ ночныя посѣщенія къ животнымъ, хотя, послѣ заката солнца, и не имѣлъ никакого занятія въ Саду и, чтобы попасть въ него, долженъ былъ перелѣзать чрезъ ограду сада».
— «Въ виду всѣхъ этихъ обстоятельствъ, главный смотритель считаетъ своею обязанностью довести до свѣденія Комитета о таковомъ поведеніи Джагеля».
Я не стану дѣлать никакихъ замѣчаній на это донесеніе; развѣ скажу только, что все въ немъ сказанное чистѣйшая правда. Конечно, неправда только то, что я будто бы «мучилъ» ягуара. Эта ошибка произошла отъ невѣжества сторожа, которому (къ сожалѣнію я долженъ прибавить, что тоже замѣчаніе относится съ равною силою и къ его хозяевамъ) звѣриный языкъ также понятенъ, какъ греческій, и который держится того мнѣнія, что животное испускаетъ только звуки удовольствія и жалобы.
Теперь я припоминаю, что при неожиданномъ появленіи этого глупаго сторожа, ягуаръ говорилъ нѣсколько громко. Но, онъ, въ это время, разсказывалъ мнѣ, какъ читатель сейчасъ увидитъ, самое возмутительное происшествіе, какое только было въ его жизни, именно; какъ за нимъ полѣзъ на дерево одинъ охотникъ, а онъ — ягуаръ согналъ его на конецъ вѣтви, которая была слишкомъ тонка для того, чтобы поддержать тяжесть тѣла ягуара, куда онъ счолъ опаснымъ слѣдовать за нимъ. Очень естественно, что разсказывая подробности такого критическаго положенія, звѣрь повысилъ, на нѣсколько тоновъ противъ обыкновеннаго, свой голосъ и часто дѣлалъ разные жесты.
Я объяснилъ это комитету; и чтобы убѣдить его, что ягуаръ — не единственный примѣръ дикаго животнаго, разсказывающаго исторію своей жизни, я предложилъ ему тотчасъ же прочитать записанные мною со словъ разсказы животныхъ изъ нашего звѣринца, объ ихъ рожденіи, родителяхъ и воспитаніи, объ ихъ обычаяхъ и средствахъ жизни, о частыхъ случаяхъ ихъ критическаго положенія и, наконецъ, объ ихъ взятіи въ плѣнъ самымъ злѣйшимъ ихъ врагомъ, человѣкомъ — прочитать въ томъ видѣ, какъ они переданы мнѣ самими животными и какъ я изложилъ ихъ на бумагѣ. Но чѣмъ горячѣе я оправдывался, тѣмъ упорнѣе они отказывались изслѣдовать это дѣло, и положили то рѣшеніе, о которомъ я гововилъ выше.
Объяснивъ, такимъ образомъ, свое положеніе, я осмѣливаюсь предложить читателю (къ чему, пожалуй онъ уже нѣсколько приготовленъ), вышеупомянутые разсказы своихъ четвероногихъ друзей. Къ этому меня побуждаютъ разныя обстоятельства. Мое пророчество, что комитетъ когда нибудь раскается въ своей несправедливости ко мнѣ, по видимому, никогда не можетъ оправдаться, потому что многіе изъ его членовъ умерли, а остальные разъѣхались, такъ что я не знаю, гдѣ найти хоть одного изъ нихъ… Самъ я становлюсь старъ — мнѣ ужъ вотъ скоро будетъ 77 лѣтъ; и по всей вѣроятности — умри я — мои драгоцѣнныя записки безжалостно будутъ брошены въ соръ, или отдадутся продавцу масла. Все это, конечно, было бы очень грустно послѣ столькихъ терпѣливыхъ трудовъ, продолжавшихся цѣлые недѣли и мѣсяцы, которые я употребилъ на ихъ составленіе. Поэтому я рѣшился употребить всѣ свои послѣднія силы, чтобы избавить ихъ отъ такой безславной кончины, и вотъ теперь посылаю эту главу въ печать, надѣясь, что меня подождутъ осуждать до конца книги.
ГЛАВА II.
ПРОЯВЛЕНІЕ НОВОЙ СИЛЫ.
править
Довольно странно, что открытіе Новой Силы сдѣлалъ нея, а одинъ изъ нашихъ волковъ. А всякій знаетъ, что за молодецъ этотъ волкъ — быстрый, сильный, злой, полный хитрости и при всемъ этомъ такая собака, которая когда либо встрѣчалась съ канканомъ на ногѣ.
Я всегда ненавидѣлъ волка. Но, чтобы быть къ нему справедливымъ, я долженъ сказать, что вообще и онъ никогда не любилъ меня. Я говорю здѣсь не объ одномъ какомъ нибудь волкѣ, но о всѣхъ волкахъ безъ исключенія, или, по крайней мѣрѣ, о тѣхъ тридцати, которые были подъ моимъ вѣденіемъ. Все равно, какого бы цвѣта и изъ какой бы страны они ни были — изъ Россіи, Индіи или Америки — они одинаково подлы и трусливы; и вмѣстѣ съ тѣмъ такъ злы, что желая укусить руку, подающую имъ мясо, они растягиваютъ свои пасти до того, что, повидимому, готовы разорвать ихъ. Часто случалось, что я долго размышлялъ о дурномъ поведеніи разныхъ животныхъ прежде, чѣмъ рѣшалъ въ своемъ умѣ, какого наказанія онѣ заслуживаютъ. Но я никогда не могъ отыскать при этомъ ни одной смягчающей причины въ пользу волка, и всякое наказаніе для него мнѣ казалось не довольно жестокимъ. Въ его прищуренныхъ и вкрадчивыхъ глазахъ я ничего не видѣлъ достойнаго состраданія. Можетъ быть, скажутъ, что я слишкомъ жестокъ къ волкамъ. Но на это я возражу, что лучше меня никто не знаетъ ихъ подлой натуры, и потому никто не можетъ вѣрнѣе меня судить о нихъ.
Еще раньше, чѣмъ моя Сила сдѣлалась мнѣ извѣстна, т. е. раньше ея полнаго развитія, мнѣ всегда казалось, что за кажущейся просьбой волковъ о помилованіи, скрываются самыя страшныя угрозы мщенія, готовыя исполниться при первомъ удобномъ случаѣ. «Ахъ вы, мошенникъ этакой! Ахъ вы, вооруженный разбойникъ!» казалось, говорилъ онъ, среди своего воя, когда удары сыпались на него дождемъ. «Я отплачу вамъ за это; я растерзаю васъ на куски, только погодите немного!» Во время жестокихъ упражненій, говорить неудобно и потому какъ бы вмѣсто отвѣта на подобныя угрозы, я начиналъ бывало колотить его еще сильнѣе. Но однажды я пришелъ въ такое раздраженіе, что отвѣчалъ языкомъ и оружіемъ вмѣстѣ, и тутъ-то завѣса упала и Новая Сила родилась во мнѣ. Дѣло было такъ: я проходилъ мимо клѣтки сибирскаго волка; онъ схватилъ меня за ногу и укусилъ; я оттащилъ его и ударилъ желѣзными вилами. Этотъ молодой джентельменъ мой уже не въ первый разъ подшучивалъ со мной подобнымъ образомъ, и потому кровь моя страшно теперь взволновалась. Я почувствовалъ въ своихъ глазахъ какой-то жаръ когда сыпалъ на него удары, и начиналъ сыпать ихъ еще сильнѣе, потому, что онъ во все это время грозилъ мнѣ самымъ обиднымъ образомъ. Но кромѣ того, въ этотъ разъ онъ такъ сильно укусилъ меня въ пятку, что кровь заструилась изъ дыръ, прокушенныхъ его зубами въ моихъ сапогахъ. Въ этотъ же самый моментъ онъ насмѣшливо посмотрѣлъ на меня и сказалъ на своемъ языкѣ, но вмѣстѣ съ тѣмъ и понятно для меня.
— "Бейте! Вы не можете мнѣ нанести такого вреда, какой я причинилъ вамъ, даже если вы будете колотить меня цѣлую недѣлю! "
— «Я не могу?» отвѣчалъ я, оборачивая вилы зубами внизъ и ударяя ими объ его ребра съ такою силою, которая была бы достаточна для того чтобы разщепать ихъ; «а вотъ посмотримъ!»
Повидимому, въ этомъ отвѣтѣ не было ничего страшнаго, что могло бы поразить глупаго волка. Но ясно было видно, что вся его храбрость пропала, потому что его морда имѣла теперь совсѣмъ ужъ другое выраженіе, и содрагаясь отъ моего яростнаго взгляда. Онъ завылъ.
— «Перестаньте. Я поддаюсь вамъ! Какъ я могъ знать, что вы такой же волкъ? Отчего вы не говорили мнѣ этого прежде?»
Я часто удивляюсь, какъ я мало изумился такому неожиданному обороту дѣла, и особенно, когда вспомню, что, какъ только онъ обвинилъ меня въ волчьей натурѣ, мнѣ стало стыдно отъ того, что я проболтался въ своемъ секретѣ такимъ неловкимъ образомъ. Конечно, я сейчасъ же понялъ, почему онъ узналъ меня… Но, чтобы окончательно рѣшить свою догадку, я принялъ спокойный видъ и обратился къ нему.
— «Теперь, стало быть, вы знаете меня?» сказалъ я, все еще держа свою ногу на его горлѣ, хотя и пересталъ уже колотить его. «А я такъ давно зналъ васъ. Какъ же однако случилось, что вы такъ долго не знали меня?»
— "Ваша человѣческая наружность слишкомъ хорошо скрываетъ вашу волчью натуру, " отвѣчалъ онъ; «но тѣмъ не менѣе все-таки, конечно, весьма странно, что я такъ долго обманывался въ васъ. Впрочемъ, я долженъ сказать вамъ, что васъ выдали не столько вашъ голосъ, сколько ваши глаза. Ваша волчья природа вдругъ порвала въ нихъ сдерживавшія ее цѣпи».
Моя догадка, такимъ образомъ, была совершенно вѣрна: меня глаза мои выдали… Не мудрено поэтому, что онъ открылъ во мнѣ Новую Силу… Какъ долго она спала во мнѣ, я не могу сказать; но, по истинѣ, способъ, которымъ она развилась во мнѣ до такой степени, что проявилось въ моихъ глазахъ, былъ очень страненъ. Что она во мнѣ существовала — въ этомъ я не могъ сомнѣваться — я чувствовалъ ее въ своихъ жилахъ, какъ и въ глазахъ. Но развившись, она, казалось, придала такую силу и крѣпость моимъ членамъ, что, мнѣ кажется, я могъ бы перепрыгнуть чрезъ самую высокую ограду и обогнать самого быстраго скорохода, котораго могли бы только послать за мной! Однакожъ и съ этимъ пріобрѣтеніемъ я не почувствовалъ ни на каплю больше дружбы къ своему сибирскому родственнику, хотя и былъ на столько обезсиленъ его открытіемъ, что не могъ уже больше бить его и поспѣшилъ уйдти въ уединенное мѣсто сада, чтобы успокоить свою душу.
Но ей, казалось, не суждено было успокоиться. Въ это время я слышалъ то, чего не могло слышать ни одно ухо въ мірѣ, и я думалъ, «что все это значитъ?» «чѣмъ окончится?» Уже то обстоятельство, что я могъ понимать одного только волка, приводило меня въ крайнее изумленіе. Но, вообразите, что я долженъ былъ чувствовать, когда, сидя на скамейкѣ подъ каштановыми деревьями, я узналъ, что языкъ каждаго животнаго, находящагося въ звѣринцѣ — изъ какой бы страны оно ни было, былъ также мнѣ понятенъ, какъ и языка, волка! Среди этого страннаго концерта звѣриныхъ голосовъ, мое ухо могло различать низкій голосъ льва и его жены, пронзительный крикъ леопарда и оцелота, удушливое ворчанье пантеры, и мычанье бизона, пронзительные взвизги и болтовню обезьянъ, и смыслъ всѣхъ этихъ голосовъ былъ одинъ — голодъ! голодъ! голодъ!
Такое множество чудесныхъ происшествій, казалось бы, нѣсколько должно было смутить меня; но я оставался совершенно спокоенъ и въ полномъ самообладаніи. Самымъ лучшимъ доказательствомъ этого было то, что, моя Новая Сила, повидимому, съ каждою минутою, становилась сильнѣе и дѣлала меня болѣе и болѣе способнымъ понимать раздающіеся во кругъ меня голоса дикихъ животныхъ. Такъ, въ недалеко стоявшей отъ меня, запертой клѣткѣ обезьянъ, между ея обитателями вдругъ поднялся ужасный шумъ. Невѣжественный человѣкъ, конечно, ничего бы не услышалъ въ немъ, кромѣ безсмысленной белтавни; но я ясно понялъ, что произошла ссора между синеносой и круглохвостой обезьянами, и что остальныя изъ ихъ компаніи раздѣлились на двѣ партіи и ругали другъ друга такими неосторожными словами, что я не рѣшаюсь здѣсь повторить ихъ.
Одно стало для меня ясно изъ того, что я могъ понимать всѣхъ животныхъ съ одинаковой легкостью это то, что, изъ какой бы страны онѣ ни были, онѣ говорили на одномъ и томъ же языкѣ. А если такъ, то признали ли бы онѣ меня также за волка, и какъ стали бы относиться ко мнѣ — дружественно или съ отвращеніемъ, или даже презрительно, какъ всякое честное животное относится къ волкамъ? И здѣсь у меня явилась другая мысль, которая не мало смутила меня, когда я сидѣлъ въ каштановой аллеѣ: мое новопріобрѣтенное знаніе, видимое даже непонятливымъ глазамъ звѣрей, могло ли быть легко открыто во мнѣ подобными мнѣ созданіями? или же мнѣ предстояло носить въ себѣ двѣ природы — одну человѣческую, видимую только для человѣка, другую — звѣриную, видимую только для звѣрей? Рѣшеніе этого вопроса доставило мнѣ не мало безпокойствъ и мученій; потому что мнѣ крайне не нравилась мысль, что моя Новая Сила могла происходить изъ существа моей собственной природы — природы моихъ родителей и моихъ сестеръ и братьевъ. Но я скоро убѣдился, что не слѣдовало бы предаваться этимъ грустнымъ размышленіямъ, по крайней мѣрѣ, въ томъ случаѣ, если я не хотѣлъ изчезновенія своей Новой Силы; потому что, чѣмъ дольше я думалъ о своихъ выгодахъ и невыгодахъ, тѣмъ непонятнѣе становились для меня голоса животныхъ… Это меня тревожило, и потому, желая подкрѣпить свою ослабѣвшую отъ этихъ размышленій Новую Силу, я всталъ со скамьи (было еще рано и посѣтителей было не много) и направился къ волчьей клѣткѣ. Этого для нея было достаточно. Уже одно ихъ близкое присутствіе оживило ее. Когда же я посмотрѣлъ на клѣтку своего сибирскаго друга и его щурящіеся узкіе глаза встрѣтились съ моими, когда онъ забился отъ меня въ самый дальній уголъ своей клѣтки съ воемъ и просьбой уйти прочь и не безпокоить его — мои уши, казалось, болѣе, чѣмъ когда нибудь прежде, были способны понимать языкъ звѣрей — и я слышалъ ихъ голоса, ворчащіе, ссорящіеся и жалующіеся на то, какъ они голодны!..
— «Теперь», думалъ я, — когда моя Сила находится въ полномъ своемъ развитіи, интересно было бы посмотрѣть — какимъ я кажусь?
Съ этой цѣлью я отправился къ пруду, въ которомъ содержалась золотая рыба, и, сталъ на берегу на колѣни, нагнулся и сталъ смотрѣть на себя въ воду. Сказать по правдѣ, я такъ чуть измѣнился, немного, но все-таки настолько, что могъ замѣтить перемѣну. Она главнымъ образомъ была видна въ томъ, на что я смотрѣлъ — въ моихъ глазахъ. Я этимъ не хочу сказать, что они имѣли у меня совсѣмъ волчье выраженіе, — нисколько: они казались только болѣе открытыми и блестящими и съ большимъ, противъ прежняго, безпокойствомъ; впрочемъ, послѣдняя перемѣна была сомнительна и могла происходить отъ колыханія воды.
Но замѣтили ли бы эту перемѣну мои сослуживцы? На минуту я закрылъ глаза и потомъ вдругъ открылъ ихъ и посмотрѣлъ на свое изображеніе, представляя его лицомъ своего знакомаго. Ба, какое сходство! Смотритель Джагель съ такимъ невиннымъ и скромнымъ выраженіемъ въ лицѣ, какъ будто съ нимъ ничего и не случилось важнаго!
Въ это самое время меня поразилъ шумъ приближающихся шаговъ и главное — поразилъ до того, что съ меня свалилась фуражка и упала въ воду. Вотъ непріятное происшествіе! сказалъ я про себя. Но слѣдующая за тѣмъ мысль (удивительно, какъ я научился думать подъ вліяніемъ своей Новой Силы), указала мнѣ, что напротивъ это былъ очень счастливый случай; потому что я навѣрное не успѣлъ бы встать до прихода приближающагося человѣка, который, найдя меня стоящимъ на колѣняхъ около рыбнаго пруда безъ всякой видимой причины, конечно, не могъ бы не видѣть въ этомъ чего нибудь страннаго; между тѣмъ какъ теперь плавающая фуражка послужитъ мнѣ удовлетворительнымъ извиненіемъ моего поступка. Приближающійся человѣкъ былъ молодой Робертъ Крейтъ, садовникъ.
Онъ шолъ съ своимъ орудіемъ на плечахъ и, видя мое несчастіе, какъ добрый товарищъ, тотчасъ же взялъ мотыгу и вытащилъ мою фуражку.
— «Какъ вы уронили ее?» спросилъ онъ.
— «Сдулъ вѣтеръ» отвѣчалъ я, и вдругъ за тѣмъ мнѣ пришла въ голову мысль; не могу ли я воспользоваться этимъ посѣтителемъ? и потому продолжалъ: "не только сдулъ, но и засорилъ мнѣ правый глазъ, такъ что теперь мнѣ больно смотрѣть имъ. Взгляните, пожалуйста, Бобъ, не найдете-ли вы въ немъ чего нибудь. Затѣмъ я подошелъ къ нему и подставилъ свои глаза, (которые теперь были также полны волчьей натуры, какъ и прежде, потому что въ это время я слышалъ со всѣхъ сторонъ голоса звѣрей, жалующихся, какъ они голодны) зоркому зрѣнію молодаго шотландца. Но хотя онъ смотрѣлъ довольно пристально и даже приподнялъ вѣко, все таки сказалъ, что «не видно ни одной соринки». Съ этими словами онъ ушелъ, оставивъ меня обивать свою мокрую фуражку о дерево съ радостнымъ чувствомъ, что моя тайна сохранилась.
Изъ всѣхъ дней моей жизни — это былъ самый памятный для меня день. Такъ какъ, до прихода публики, всѣ клѣтки должны были быть уже въ порядкѣ, то служащіе исполняли эту работу по парно, и такое распоряженіе было дѣйствительно необходимо, потому что въ короткій срокъ нужно было выполнить много работы. Но въ это утро мнѣ ужасно хотѣлось одному убирать свое отдѣленіе несчастныхъ звѣрей безъ всякой посторонней помощи. По этому мое положеніе было мучительно. Въ каждой клѣткѣ, къ которой подходилъ я съ моимъ товарищемъ, каждый звѣрь, при встрѣчѣ съ моими глазами, вздрагивалъ и испускалъ безпокойное ворчаніе, и потомъ все время не переставалъ смотрѣть на меня съ такимъ многозначительнымъ выраженіемъ, что я старался постоянно держать свою голову внизъ.
За завтракомъ я ничего не могъ ѣсть; потому что голова моя все была занята мыслью о странномъ происшествіи, случившемся со мной утромъ. Послѣ завтрака начали уже сходится посѣтители, и я, по необходимости, долженъ былъ отказаться отъ надежды перекинуться, хоть однимъ словомъ, съ кѣмъ нибудь изъ животныхъ. Обѣдать я также не могъ, какъ и завтракать; но за то я выпилъ теперь двойную порцію пива, чѣмъ немного подкрѣпилъ себя.
Только одинъ разъ, въ теченіи этого дня, мнѣ удалось поупражнять свою Новую Силу, — въ полдень съ Бетой, нашею бурой медвѣдицей. Это было предъ временемъ кормленія звѣрей, и медвѣдица спокойно сидѣла въ углу своей клѣтки. Посѣтители, въ ожиданіи человѣка, который будетъ кормить ихъ, толпились у дверей клѣтки на такомъ отъ меня разстояніи, что никто изъ нихъ не могъ меня слышать.
— «Бета», сказалъ я, «подойдите сюда!» Нужно замѣтить, что она слыла у насъ за самое упрямое животное въ звѣринцѣ, и была до такой степени сердита, что иногда дня на два отказывалась отъ пищи, если ее поколотятъ. Но въ этотъ разъ, какъ только услышала мой голосъ, она сейчасъ же повернула ко мнѣ свою голову и — наши глаза встрѣтились. Я упорно смотрѣлъ на нее; но глаза ея не выдержали и заморгали; мигая и сворачивая ихъ въ сторону, она снова безпокойно повертывала ихъ ко мнѣ.
— «Или я кажусь вамъ двойникомъ?» рѣзко спросилъ я.
— «Кто вы?» возразила она въ смущеніи; «вы, кажется, смотритель, но не медвѣдь. А отчего же вы не смотрите смотрителемъ?»
— "Я и медвѣдь, и левъ, и волкъ, отвѣчалъ я; «я все и царь всѣхъ! Подите же сюда сію минуту!»
— «О-о-о!» заворчала она недовольнымъ тономъ; «настали прекрасныя времена, когда никто не можетъ отличить медвѣдя отъ человѣка»; и она встала съ своего мѣста и стала ходить взадъ и впередъ, все время посматривая на меня изъ подлобья, не ушелъ ли я?
Наконецъ наступилъ вечеръ, и даже самые поздніе изъ нашихъ посѣтителей вышли изъ сада. Послѣ этого обыкновенно еще на цѣлый часъ оставались въ немъ двое или трое изъ служителей и я постарался, чтобы быть одному изъ нихъ.
Размышляя все послѣобѣденное время о своей Новой Силѣ и ея послѣдствіяхъ, я рѣшилъ наконецъ разъ на всегда испробовать ея могущество. Я хотѣлъ испытать ее не на комъ нибудь другомъ, какъ на нашемъ знаменитомъ и мудромъ южно-американскомъ львѣ, который, какъ я замѣтилъ, смотрѣлъ на меня во все это утро и даже въ продолженіи всего дня при каждой нашей встрѣчѣ съ необыкновеннымъ недовѣріемъ и подозрительностію. Я подождалъ, пока стемнѣло.
— Южно-африканскій левъ «Скрагаманъ» какъ мы, служащіе обыкновенно называли его (хотя публика знала его подъ другимъ именемъ) дремалъ въ углу своей клѣтки, когда я подошелъ къ ея рѣшеткѣ.
— «Скрагаманъ!» сказалъ я шепотомъ, и въ одно мгновеніе онъ былъ на ногахъ.
— «Кто вы?» воскликнулъ онъ, подходя ко мнѣ, какъ можно ближе, и устремляя на меня свои блестящіе, коричневые глаза. «Что вы такое? Вы уже много разъ были здѣсь сегодня».
— «И много разъ вчера» — отвѣчалъ я въ слѣдъ за нимъ, не спуская съ него своихъ глазъ, — «и много разъ третьяго-дня и каждый день въ продолженіе цѣлаго года. Послѣ этого вы спрашиваете, кто я?»
— «Это ложь!» заревѣлъ онъ, «вчера вы не были здѣсь; я никогда въ свою жизнь не видѣлъ васъ до нынѣшняго утра. Я никогда не видѣлъ даже ничего подобнаго вамъ. Что за странную смѣсь вы представляете собой? Если вы человѣкъ, то какъ вы усвоили себѣ львиную натуру? Если же вы левъ, то какъ вы позволяете себѣ носить такое жалкое тѣло? Вы не поддѣли бы меня на то, чтобы я принялъ на себя такой безобразный видъ, въ угоду этимъ слабымъ, нѣжнымъ, двуногимъ созданіямъ-людямъ. Льву, виновному въ такой подлости, стоитъ скусить его голову и я сдѣлалъ бы это также съ вами, еслибы вы стояли по ближе ко мнѣ».
— «Я имѣю то самое тѣло, съ которымъ я родился» смѣло отвѣчалъ я, ни на минуту не сводя съ него своихъ глазъ, «и нахожу его очень удобнымъ. Смотрите, — оно покрыто шкурой съ карманами и къ тому же удобными, подручными карманами, въ которыхъ я могу носить съ собой вещи, подобныя напримѣръ этимъ, чтобы наказывать ими наглаго льва.»
И съ этими словами я вынулъ изъ кармана красивую палку съ желѣзнымъ наконечникомъ, (я ее постоянно носилъ при себѣ) и ткнулъ ею въ лапу, которую онъ сердито было просунулъ ко мнѣ.
Онъ точасъ же отнялъ ее назадъ и съ крикомъ боли пробормоталъ:
— «Возможно-ли? Здѣсь человѣкъ, внутри котораго скрывается левъ? Какъ онъ могъ очутиться въ немъ?»
— «Ага!» сказалъ я радостно; «такъ вы нашли во мнѣ львиную природу? Какъ вы узнали ее, Скрагаманъ? По какимъ признакамъ заключили вы объ ея существованіи во мнѣ?»
«Къ чему вы дѣлаете мнѣ такіе вопросы?» отвѣчалъ онъ съ негодованіемъ. "Развѣ обладаніе выгодами вамъ подобныхъ животныхъ можетъ служитъ вамъ оправданіемъ того, что вы обращаетесь со мной, — съ старымъ и почтеннымъ львомъ, какъ съ простымъ щенкомъ? Что же касается до того, по какимъ признакамъ я узнаю, кто вы, или, по крайней мѣрѣ, что за звѣрь сидитъ въ васъ, то это — ваши глаза. Кто можетъ ошибиться въ глазахъ льва?
— "И когда гордый звѣрь съ надменнымъ самонаслажденіемъ прищурилъ свои глаза; то, признаюсь, я не выдержалъ и сдѣлалъ тоже самое: до того я почувствовалъ себя польщеннымъ! Левъ — самъ царь звѣрей, призналъ меня своимъ братомъ! А такъ былъ увлеченъ своей Новой Силой, что удивляюсь, какъ я не отворилъ его клѣтку и не пригласилъ его выйти насладиться свободой. Впрочемъ, я, можетъ быть, и сдѣлалъ бы это, но, въ самый разгаръ моего восторга, блоха укусила его величество и онъ повернулъ свою голову, чтобы поцарапать укушенное мѣсто. Какъ бы ни было обыкновенно такое происшествіе, но оно уравновѣсило мою нерѣшительную человѣческую природу съ моей Новою Силою — и царь лѣсовъ тотчасъ же снова сдѣлался въ моихъ глазахъ простымъ львомъ, Скрагаманомъ.
Въ то же самое время я вспомнилъ, что и волкъ также призналъ меня своимъ родственникомъ и что, еслибъ я посѣтилъ обезьянъ, то у нихъ, по всей вѣроятности, былъ бы принятъ, какъ братъ. Послѣдняя мысль была для меня благодѣтельна: она возвратила мнѣ чувство уваженія къ моей собственной природѣ, смѣшанной съ тѣмъ что я такъ недавно пріобрѣлъ. Но все таки я не могъ не чувствовать нѣкотораго сожалѣнія, когда убѣдился, что всѣ попытки здраво мыслить по старому способу были враждебны моей Новой Силѣ. Въ минуты такихъ попытокъ, мои уши какъ будто закладывало пухомъ, и голоса звѣрей дѣлались для меня съ трудомъ понятны, такъ что самъ левъ долженъ былъ повторять свои вопросы во нѣскольку разъ, чтобы получить отъ меня отвѣтъ.
— «Прежде, чѣмъ мы будемъ о чемъ нибудь говорить, скажите мнѣ по совѣсти, друзья мы, или враги?» спросилъ онъ.
— "Друзья, " отвѣчалъ я съ поспѣшностью, «и, если хотите, самые задушевные друзья съ этого же часа.»
— "Если такъ, то пріятнѣе этого для меня ничего не можетъ быть, « сказалъ онъ, весело махая своимъ хвостомъ. „Какъ другъ, вы, конечно, не откажетесь доставить мнѣ маленькое удовольствіе, о которомъ я попрошу васъ?“
„ — Противъ этого я ничего не имѣю“.
— Въ такомъ случаѣ, какъ хорошій пріятель, выпустите меня, и мы немного погуляемъ вмѣстѣ.»
Подобная просьба привела меня въ затруднительное положеніе, особенно въ то время, когда, не сомнѣваясь, что я тотчасъ же соглашусь ее исполнить, онъ подошелъ къ двери клѣтки и приготовился сейчасъ же выпрыгнуть, какъ только я отворю ее.
— «Ну, отпирайте же поскорѣе», нетерпѣливо сказалъ онъ."
— "Извините, я не сдѣлаю этого, " отвѣчалъ я. «Если бы я былъ вашимъ врагомъ, а не другомъ, то, конечно, не сталъ бы напрасно терять время и удовлетворилъ бы вашему желанію. Но вы извините меня, если я скажу вамъ, что вы сами не знаете, чего просите. Вы говорите о прогулкѣ по дорожкамъ! Но вы раскаетесь въ своемъ желаніи прежде, чѣмъ пройдете двадцать аршинъ.»
— "Неужели?! презрительно отвѣчалъ онъ, и грива его начала щетиниться; «а скажите пожалуйста, что за причина, которая заставитъ меня раскаяться? Ужь не собаки ли, или олени, или буйволы? или, быть можетъ, предвидя опасность со стороны страшнаго животнаго — человѣка, вы такъ заботитесь о моемъ спокойствіи?»
— «Послѣдняя ваша догадка совершенно справедлива!» спокойно сказалъ я.
— «Го, го! го!» закричалъ левъ такимъ вызывающимъ голосомъ, что услышавъ его, бизонъ началъ мычать. «Какъ? я боюсь человѣка? Я, который столько разъ, сколько когтей на моихъ переднихъ лапахъ, ужиналъ ими, пожиралъ ихъ подлыя тѣла и глодалъ ихъ кости за моимъ завтракомъ? Да, еслибы всѣ деревья, которыя я вижу теперь передъ собою, были люди, еслибы каждая былинка травы превратилась въ человѣка, то и тогда я сталъ бы лицомъ къ лицу съ этими жалкими созданіями и смѣло прошелъ бы по ихъ рядамъ, какъ будто бы между мной и ими протекала широкая рѣка!»
— «Въ самомъ дѣлѣ!» отвѣчалъ я, радуясь случаю оборвать его на хвастовствѣ. «Но скажите: какъ же, въ такомъ случаѣ, васъ могли бы изловить и привезти сюда на показъ? или, быть можетъ, я ошибаюсь?»
— «Вы дѣйствительно ошибаетесь?» возразилъ онъ въ страшномъ волненіи, которое, какъ я полагаю, происходило въ немъ отъ грустныхъ воспоминаній. «Еще не было въ мірѣ человѣка, который имѣлъ бы такую сильную руку, чтобы могъ удержать меня хоть на одну минуту; даже много человѣкъ не могли бы этаго сдѣлать. Сила, покорившая меня, была могущественѣе всѣхъ другихъ земныхъ силъ.»
— "Я не понимаю, о какой силѣ говорите вы, " сказалъ я. «Я знаю много силъ: паръ, электричество, животный магнитизмъ — не одна ли изъ этихъ?»
— «Нѣтъ!» отвѣчалъ онъ съ какимъ-то благоговѣйнымъ шопотомъ. «Сила, о которой я говорю — былъ огонь.»
Я не мало удивился, когда услышалъ, какимъ тономъ этотъ могущественный звѣрь, равный по силѣ цѣлому полку людей, говорить объ этой силѣ, съ которой даже дѣти обращаются весьма свободно.
— "Мнѣ кажется, " сказалъ я смѣясь, «вы слишкомъ низко цѣните человѣка. Вѣдь этотъ огонь, о которомъ вы говорите съ такимъ ужасомъ, есть самый обыкновенный его слуга. Онъ живетъ, пока угодно человѣку, и дышетъ, пока ему захочется поддерживать его жизнь. Онъ держитъ его, какъ невольника въ спичечницѣ на концѣ небольшой палочки, и стоитъ ему только черкнуть о стѣну этой палочкой — какъ онъ готовъ къ его услугамъ.»
— «Но вы говорите, какъ я понялъ васъ, что огонь не страшенъ?» замѣтилъ левъ, качая своей головой: «если такъ, то вы сами не знаете, что вы говорите! Я не думаю, чтобы сила, о которой я говорю, позволила когда нибудь держать себя невольницей на концѣ палочки; она съѣла бы ее и вырвалась прежде, чѣмъ вы успѣли бы поймать ее. Что же касается до важности держать ее въ спичишницѣ, то я на это не могу вамъ сдѣлать никакого возраженія, если вы не скажите мнѣ, что такое спичечница?»
Въ то время, о которомъ я говорю, во всеобщемъ употребленіи были конгревскія спички. Я обыкновенно носилъ ихъ съ собой, чтобы закуривать свою трубку. Видя, какое плохое понятіе имѣетъ левъ о свойствѣ огня, я вынулъ изъ кармана одну изъ нихъ и зажегъ ее о рѣшетку его клѣтки. Она быстро воспламенилась съ пріятно громкимъ трескомъ, и сумерки еще рѣзче выказали блескъ ея пламени.
— "Вотъ, что я называю огнемъ, " сказалъ я.
Если бы я предвидѣлъ его дѣйствіе, то кажется, не рѣшился бы дѣлать подобнаго опыта. Вспыхнувшее пламя освѣтило всю внутренность львиной клѣтки, и я увидѣлъ, что глаза льва блестѣли, какъ звѣзды, его ноги видимо тряслись, и пасть такъ широко раскрылась отъ ужаса, что онъ, кажется, не могъ бы зарычать, еслибъ даже и хотѣлъ. Замѣтивъ это, я затушилъ огонь.
— «Да, да, это онъ, ворчалъ онъ шопотомъ, и если не вполнѣ, то все-таки ясно видно, что онъ могъ бы сдѣлаться тѣмъ, какимъ я его знаю. Онъ слишкомъ малъ теперь, чтобы его можно было принять за огонь. Я скорѣе назвалъ бы его развѣ сѣмянемъ огня. Ахъ, еслибы вы видѣли его въ полной его силѣ и бѣшенствѣ! Еслибы вы видѣли его такъ, какъ я его видѣлъ въ мою послѣднюю ночь свободы! Онъ образовалъ тогда вокругъ меня огромное кольцо, которое тотчасъ же превратилось въ массу прыгающихъ и ревущихъ кустарниковъ! Вы говорите объ этой удивительной силѣ съ такимъ презрѣніемъ; но я скажу вамъ, что сами люди — ихъ было около десяти — которые зажгли противъ меня огонь, боялись его и стояли отъ него вдали, защищая свои глаза отъ его пламени! Вы удивляетесь, что я — такой сильный, попался въ плѣнъ? Но скажите, что я могъ сдѣлать противъ такого всепожирающаго и истребляющаго врага, въ которомъ я не находилъ ничего, на что я могъ бы нападать? Вѣдь не могу же я сражаться противъ вѣтра, какъ не могъ бороться и съ этой толпой красныхъ и толстыхъ клыковъ, прыгающихъ, разсыпающихся и ревущихъ съ силою тысячи львовъ! Я не имѣлъ ничего, что могли бы разорвать мои когти или раскусить мои зубы. Что же я могъ сдѣлать тогда? Я сдѣлалъ то, что въ такихъ обстоятельствахъ, не стыдно сдѣлать даже и такому льву, какъ я — я бѣжалъ. Въ этомъ огненномъ кружащемся кольцѣ я увидѣлъ черное пятно, которое подало мнѣ надежду на избавленіе. Я принялъ его за проходъ, подбѣжалъ къ нему и, увидя за нимъ большой свободный лѣсъ, громко зарычалъ отъ радости, думая, какъ я разрушу козни своихъ враговъ. Но моя радость была непродолжительна: этотъ черный проходъ былъ только приманкой и, бросившись въ него, я упалъ въ яму, изъ которой былъ вытащенъ уже связаннымъ плѣнникомъ. Да! въ этомъ случаѣ, побѣда осталась на ихъ сторонѣ; но много, много разъ она была и на моей!»
И старый людоѣдъ медленно и задумчиво покачалъ своей головой, видимо наслаждаясь какими-то пріятными воспоминаніями.
Затѣмъ онъ сейчасъ же сказалъ:
— «Все это однакожъ не относится къ предмету нашего разговора; вернемся къ нему. Отвѣчайте же, почему я раскаялся бы, еслибы вы меня выпустили?»
— "Извините, отвѣчалъ я, « все сказанное вами, прямо ведетъ насъ къ рѣшенію предложеннаго вами вопроса. Вѣдь вы до смерти боитесь огня, какъ вы это сейчасъ высказали; а эта слабость ваша извѣстна здѣшнимъ людямъ также хорошо, какъ и тѣмъ, которые взяли васъ въ плѣнъ. Ни не успѣете погулять и минуты, какъ васъ окружитъ такое пламя, которое, въ сравненіи съ тѣмъ, какое вы видѣли, покажется вамъ простымъ свѣтильникомъ.»
Левъ въ отчаяніи сдѣлалъ нѣсколько оборотовъ въ своей тѣсной клѣткѣ — и вдругъ, обернувшись ко мнѣ, проревѣлъ:
— "Въ такомъ случаѣ, оставимъ это; убирайтесь! Что толку въ томъ, что вы будете стоять здѣсь и мучить меня? Если вы не можете мнѣ помочь, такъ убирайтесь! Вы, конечно, ничего не можете сказать мнѣ такого, что я сталъ бы слушать!! "
— «Развѣ только о мясѣ,» подсказалъ я.
— «Да, развѣ только о мясѣ», поспѣшно повторилъ онъ; "противъ этого я ничего не имѣю: "
Съ тѣхъ поръ, какъ я сталъ обладать Новой Силой, мнѣ часто приходилъ въ голову вопросъ: «что я сдѣлаю съ ней?» «Какимъ образомъ я воспользуюсь ею для своей выгоды?»,
Мнѣ казалось страннымъ, чтобы обладатель такого важнаго секрета не могъ получить отъ него никакой выгоды; но какъ получить? — вотъ этого-то я и не могъ придумать. Патента на него я добыть не могъ; я не могъ также получить и высшей должности, напримѣръ, директора звѣринца, при хорошемъ окладѣ….
Но, если я не могъ получить отъ своей Новой Силы денежной выгоды, — то не могъ ли я пріобрѣсти чрезъ нея больше знанія и удовольствія? размышлялъ я. Происшествіе, разсказанное мнѣ сейчасъ львомъ изъ его жизни, было не совсѣмъ безъинтересно, — можетъ быть, мнѣ удалось бы уговорить его разсказать мнѣ всю исторію его жизни, начиная съ самыхъ раннихъ воспоминаній о ней, и оканчивая временемъ его плѣна? Нельзя ли было бы также уговорить мнѣ разсказать свои исторіи тигра, ягуара, медвѣдя, — однимъ словомъ всякое животное, испытавшее въ своей жизни разныя опасности и приключенія?
Во всякомъ случаѣ, думалъ я, не мѣшаетъ теперь же сдѣлать опытъ примѣненія своей Силы на львѣ.
— «Вы справедливо изволили замѣтить, сказалъ я, что мясо не непріятный предметъ для разговора. Но я несомнѣваюсь также, что если мы останемся друзьями (разумѣется намъ напрасно было бы тогда говорить о мясѣ, т. е. не изъ увеличенія же вашихъ порцій мы останемся друзьями), то найдемъ много другихъ, также занимательныхъ предметовъ».
— «Да, пожалуй, будемъ говорить о сѣнѣ для постели, или о водѣ для питья; вы вѣдь это разумѣете?»
— "Нисколько, " отвѣчалъ я. «Неужели нѣтъ ничего достойнаго вниманія такого славнаго льва, какъ вы, кромѣ такихъ грубыхъ предметовъ, какъ пища и питье?»
— «О чемъ же говорить больше?» колко сказалъ онъ. «Ѣда, питье и сонъ составляютъ всю дѣятельность жизни плѣннаго льва. Если бы я билъ свободенъ, то, конечно, нашелъ бы о чемъ еще говорить, и очень даже о многомъ»
— «А развѣ вы не можете вспомнить того времени, когда вы были свободны?»
— "Ахъ, да, я вспоминаю, " отвѣчалъ онъ съ глубокимъ горькимъ вздохомъ. «Очень пріятно, скажу вамъ, — закрыть уши отъ всего міра и думать о подвигахъ своей юности! Я лежу иногда и думаю объ этомъ; эти воспоминанія дѣлаютъ меня добрымъ».
— «Но вы сдѣлались бы еще болѣе добрымъ, если бы стали разсказывать свои воспоминанія» прибавилъ я.
— «Стѣнѣ своей клѣтки, — да?»
— «Нѣтъ, мнѣ напримѣръ; я былъ бы очень радъ, если бы вы это сдѣлали.»
— "Если бы вы могли придти ко мнѣ ночью — я пожалуй, подумалъ бы объ этомъ, " отвѣчалъ онъ послѣ нѣкотораго раздумья. «Я очень скучаю, лежа ночью безъ сна; возможность разсказывать кому нибудь могла бы дѣйствительно доставить мнѣ большое удовольствіе.»
— "Очень хорошо, " отвѣчалъ я. «Такъ мы уговорились? Я согласенъ и завтра ночью буду здѣсь.»
— "Хорошо, " сказалъ онъ; «да не забудьте мяса.»
ГЛАВА III.
РОЖДЕНІЕ СКРАГАМАНА ВЪ СТРАНѢ НАМАКѢ. ЕГО ПЕРВОЕ ЗНАКОМСТВО СЪ ДВУНОГИМИ.
править
Въ слѣдующую ночь, какъ только церковный колоколъ ударилъ полночь, я перелѣзъ чрезъ ограду зоологическаго сада. Ограда была не высока, но за то снабжена, отъ воровъ, рядомъ стоячихъ гвоздей; такъ что, еслибы я попробовалъ перелѣзть чрезъ нее безъ особенныхъ предосторожностей, то навѣрное оставилъ бы послѣ себя нѣсколько клочковъ своей одежды, или даже кожи, и такимъ образомъ могъ бы попасться. Но я взялъ съ собою толстый мѣшокъ, и перелѣзая, сложилъ его въ четверо, покрылъ имъ гвозди, и такимъ образомъ перелѣзъ благополучно.
Въ саду всѣ огни были уже погашены, кромѣ ночныхъ, которые скорѣе помогали, чѣмъ вредили мнѣ: они служили мнѣ маяками и предупреждали меня объ опасности. Собираясь идти въ садъ, я захватилъ съ собой палку съ желѣзнымъ наконечникомъ и около пяти фунтовъ говядины, чтобы предложить ихъ въ знакъ дружбы Скрагаману. Отъ шума моихъ шаговъ животныя проснулись, въ своихъ клѣткахъ, и подошли къ рѣшеткамъ посмотрѣть, кто былъ этотъ ночной посѣтитель. Прежде всего я хотѣлъ зайдти къ волкамъ для полнаго возбужденія своей Новой Силы; но когда увидѣлъ длинный рядъ устремленныхъ на меня блестящихъ, какъ свѣча, глазъ, то почувствовалъ, что визитъ къ волкамъ былъ бы совершенно лишній. Поэтому я рѣшился идти прямо къ Скрагаману, и пошолъ, возбуждая удивленіе заключенныхъ животныхъ.
— «Кто это можетъ быть?» спросила жена леопарда. «По росту, онъ почти подходитъ къ жираффу. Но жираффъ не можетъ видѣть въ темнотѣ».
— «По моему мнѣнію, это человѣкообразная обезьяна, вырвавшаяся изъ своей клѣтки», отвѣчалъ леопардъ. «Тсъ! тсъ! Человѣкообразная обезьяна! подите сюда и скажите намъ, какъ убѣжать отсюда».
— «Ахъ, сказалъ оцелотъ, это должно быть медвѣдь: кромѣ него никто, не можетъ ходить на заднихъ лапахъ. Ей, черный медвѣдь, будьте такъ добры, отоприте мой ошейнкъ».
Среди такихъ восклицаній и замѣчаній я дошелъ наконецъ до клѣтки Скрагамана. Но, странно сказать, за ея рѣшеткой не было видно его сверкающихъ глазъ; между тѣмъ какъ я надѣялся, что разчитывая на обѣщанную пищу, онъ одинъ изъ первыхъ будетъ высматривать меня. "Должно быть, " думалъ я, «онъ не особенно заботится о моемъ подаркѣ». Но когда я подошелъ къ самой решеткѣ его клѣтки и посмотрѣлъ сквозь нея, то неясно различилъ его фигуру, обращенную ко мнѣ задомъ.
— «Скрагаманъ!» сказалъ я шепотомъ, «вы спите»?
— «Убирайтесь прочь!» заворчалъ онъ, не повертывая ко мнѣ своей головы. «Я не говорю съ такими подлыми животными, какъ вы; я сожалѣю даже о томъ, что осквернилъ свои губы, разговаривая съ вами въ прошлый разъ».
Нѣтъ надобности говорить, что подобный пріемъ крайне удивилъ меня, особенно послѣ того, какъ я вполнѣ сознавалъ, что рядъ устремленныхъ на меня глазъ во время моего прохода мимо клѣтокъ, совершенно возбудилъ во мнѣ мою Силу и что, я, поэтому, былъ теперь особенно способенъ на какое бы то ни было предпріятіе. Но я не только былъ удивленъ такимъ пріемомъ, но и не мало обиженъ, такъ что чуть было, въ запальчивости, не схватился за стою палку. Къ счастью, во время одумался, и обратился ко льву съ упрекомъ.
— «Развѣ царь звѣрей такъ держитъ свое слово?»
— «Я его давалъ днемъ» отвѣчалъ онъ нетерпѣливо; «я не могу отвѣчать за подобнаго рода обѣщанія. При солнечномъ свѣтѣ, я только на половину левъ. Мнѣ кажется, что солнце выжигаетъ изъ меня мудрость и дѣлаетъ меня ручнымъ, какъ кролика; но при наступленіи ночи я снова становлюсь львомъ. Теперь я левъ, и потому лежу къ вамъ задомъ. Что можетъ сказать льву, подобный вашъ презрѣнный ублюдокъ?»
Ясно, что отвѣтъ на это могъ быть только одинъ.
Я отвѣчалъ: «Если бы я не такъ хорошо зналъ природу животныхъ нашей породы и судилъ о ней только по вашимъ словамъ, которыя я только что слышалъ, то долженъ былъ, бы сказать вамъ слѣдующее: если днемъ вы дѣлаетесь ручнымъ, какъ кроликъ, то день былъ бы вашимъ лучшимъ временемъ, потому что ночью вы стали бы глупы, какъ страусъ и высокомѣрны, какъ обезьяна. Не согласно ли, въ такомъ случаѣ, съ нашими природами бодрствовать послѣ заката солнца?»
— «А я никогда не думалъ объ этомъ» проворчалъ онъ про себя; и затѣмъ, повернулся и сталъ смотрѣть на меня, какъ я могъ заключить объ этомъ по направленію его большихъ глазъ, горѣвшихъ какъ огонь. При моей напускной храбрости, положеніе мое въ это время было мучительно, и еслибы онъ былъ ночью проницательнѣе, чѣмъ днемъ, то навѣрное замѣтилъ бы мое состояніе. Однако онъ ничего не вынесъ изъ своего пристальнаго взгляда, которымъ удостоилъ меня; ясно стало быть, что онъ небылъ такъ уменъ, какъ самъ воображалъ себя. Я смѣялся надъ нимъ, когда онъ сталъ говорить мнѣ.
— «Ахъ, въ самомъ дѣлѣ, вы смотрите теперь болѣе согласно съ вашей природой. Я жалѣю, если я сказалъ что нибудь обидное для вашихъ чувствъ, и, если хотите, дамъ вамъ, какое угодно удовлетвореніе. Но зачѣмъ вы мучаете себя, стоя на заднихъ лапахъ? Ляжьте и примите болѣе удобное положеніе. Вы принесли мяса?»
Вотъ глупое животное! Принимаетъ меня за настоящаго льва и въ тоже самое время спрашиваетъ у меня услуги, которую можетъ оказать только человѣкъ. Но я не высказалъ ему этаго замѣчанія, а удовлетворился только однимъ чувствомъ своего превосходства надъ нимъ и затѣмъ безъ дальнѣйшихъ словъ, кинулъ ему говядину и сѣлъ, покуда онъ пожиралъ ее.
Онъ недолго возился съ ней.
— "Очень аппетитный кусокъ мяса, " замѣтилъ онъ, облизывая свои губы.
— "Да, " поспѣшно отвѣтилъ я, "потому что онъ стоилъ мнѣ семнадцать съ половиной копѣекъ за фунтъ. «Я увѣренъ, что вы никогда не ѣли такого вкуснаго мяса».
— «Вы, конечно, говорите о времени моей неволи?» спросилъ онъ.
— "Я говорю о всей вашей жизни, « отвѣчалъ я. „Можетъ быть вы ѣли точно такое же вкусное мясо, но лучше его, мнѣ кажется, невозможно найти“.
— „Въ самомъ дѣлѣ!“ сказалъ онъ гордо. „Должно быть, мой вкусъ теперь испортился и я плохо знаю цѣну мяса, которое ѣмъ? Скажите — мясо какаго животнаго вы мнѣ давали сейчасъ? мясо кафра?“
— „Нѣтъ“ отвѣчалъ я съ негодованіемъ, „это было…“
— „Это было мясо молодаго охотника? онъ былъ нѣжный, жирный молодой готтентотъ? Если это не былъ готтентотъ, то не поднимайте себя на смѣхъ, утверждая, что я никогда не пробовалъ лучшаго мяса“.
— „Мясо, которое вы съѣли, была говядина“, отвѣчалъ я, съ трудомъ сдерживая свое негодованіе.
— „И вы можете, какъ звѣрь съ развитымъ вкусомъ“ сказалъ онъ; „хоть на одну минуту сравнить бычачье мясо — да что бычачье, даже мясо буйвола — съ нѣжнымъ мясомъ чернаго человѣка? Есть ли что нибудь вкуснѣе его? Конечно, вы должны во время охотиться за нимъ. Зимою готтентота не стоитъ даже и трогать. Можете ли животное быть вкусно, когда оно едва поддерживаетъ кожу на своихъ костяхъ, выкапывая корни и какихъ нибудь животныхъ или насѣкомыхъ, которыя залегаютъ въ норы до наступленія весны? Нѣтъ, готтентота нужно ѣсть къ концу лѣта, когда онъ, въ продолженіи нѣсколькихъ недѣль, успѣетъ уже полакомиться краснымъ звѣремъ и хлѣбными плодами, и сдѣлается до того жирнымъ, что не можетъ ни плавать, ни бѣгать, ни лазить. Это и есть время охоты на готтентотовъ! Увѣряю васъ, — вы тогда можете ловить ихъ также легко, какъ свой хвостъ. Ахъ, было у меня время, когда я пренебрегалъ холоднымъ готтентотомъ за завтракомъ; я бросалъ его гіенамъ и шакаламъ, и снова уходилъ за новой добычей. Вотъ были времена, не правда ли“?
И въ пылу своего восторга, Скрагаманъ чуть было не вздернулъ меня за ребра своей громадной лапой, еслибы я не попятился назадъ.
— „Да“ отвѣчалъ я, желая къ нему поддѣлаться, хотя въ тоже время горѣлъ отвращеніемъ къ такимъ чудовищнымъ признаніямъ; „все это должно быть очень пріятно — т. е. я думаю, что, должно быть, очень пріятно“.
— „Думаете!“ сказалъ онъ, и въ глазахъ его мелькнуло подозрѣніе. „Но вы знаете, что это пріятно? Скажите пожалуйста, въ какой части свѣта вы родились?“
— „На Востокѣ,“ уклончиво отвѣчалъ я.
— „Востокъ обширенъ. Въ какой странѣ востока?“
— „Въ Уайтчепелѣ“ съ увѣренностью отвѣчалъ я.
— „Въ Уайтчепелѣ…“ повторилъ онъ задумчиво.» Я не знаю такой страны и никогда прежде не слыхалъ о ней. Близко это отъ Нубіи?"
— «Нѣтъ, далеко» отвѣчалъ я.
— «Ну, да это все равно» сказалъ онъ; "я только желалъ знать, живутъ на вашей родинѣ Готтенитоты? "
— «Очень не много!» отвѣчалъ я, вполнѣ наслаждаясь, своимъ обманомъ глупаго животнаго, и въ тоже время думая о старомъ негрѣ, постоянно торчавшаго на перекресткахъ у Альдгедскаго колодца. "Я могу сказать, " продолжалъ я, «что я видѣлъ только одного.»
— "И я увѣренъ, что онъ не долго оставался цѣлъ, " сказалъ левъ, облизывая свои губы и испуская дикій хохотъ.
— "Нѣтъ — мы не тронули его, " возразилъ я; «да никто изъ насъ и не думалъ его трогать, потому что онъ слишкомъ полезенъ — онъ чиститъ дорожки, чтобы левъ могъ ходить по своимъ дѣламъ, не пачкая своихъ ногъ.»
Но, желая перемѣнить разговоръ, становившійся наконецъ затруднительнымъ, я замѣтилъ далѣе:
— «Объясните, пожалуйста, Скрагаманъ, какъ вы можете говорить съ такимъ знаніемъ, о странахъ, далеко отстоящихъ отъ вашей родины; вы, должно быть, много путешествовали въ своей молодости?»
— "Нѣтъ, " отвѣчалъ онъ; «все, что я знаю о другихъ львиныхъ странахъ, далекихъ отъ моей родины, я вынесъ изъ разговоровъ двуногихъ, которые меня посѣщали здѣсь и, сказать по правдѣ, будь они менѣе презрѣнныя существа, ихъ разговоры были бы очень забавны. Они ужасные невѣжды, не правда ли… ваше имя?»
— «Джагель», отвѣчалъ я; надѣясь избѣжать этого послѣдняго, прянаго и непріятнаго для меня вопроса. «Джагель, мое имя.»
— "Недурное имя, " замѣтилъ старый людоѣдъ. "Да, такъ я сказалъ, Джагель, эти двуногія животныя ужасные невѣжды: вы едва ли повѣрите, что я вамъ раскажу сейчасъ. Нѣсколько дней тому назадъ, два сѣдыхъ двуногихъ, — повидимому, животныя разумныя и, должно быть, старыя, т. е. на столько пожилыя, чтобы знать больше — стояли вотъ на этомъ самомъ мѣстѣ, гдѣ теперь вы, и спорили, служитъ ли, или нѣтъ — роговой ноготь, скрывающійся въ кисти моего хвоста для возбужденія во мнѣ ярости во всякое время, когда бы я ни пожелалъ? Одинъ изъ нихъ — болѣе сѣдой — утверждалъ, что служитъ; онъ говорилъ, что въ сору львиной берлоги, онъ своими собственными глазами видѣлъ роговой конецъ львинаго хвоста, сломанный безъ сомнѣнія, какъ онъ думалъ, въ одинъ изъ припадковъ ярости животнаго! Когда я слушалъ подобныя разсужденія этого дурака, то во мнѣ явилось страшное желаніе, хоть одинъ разъ въ жизни, владѣть презрѣннымъ, гнусливымъ и пискливымъ языкомъ этихъ двуногихъ, чтобы я могъ вмѣшаться въ ихъ разговоръ. Будь я въ состояніи это сдѣлать, я сказалъ бы имъ: «Джентельмены! я подслушалъ вашъ ученый споръ и, если вы мнѣ позволите, рѣшу его разъ на всегда. Дѣло очень простое: по природѣ мы всѣ одарены роговымъ ногтемъ въ кисти нашихъ хвостовъ; что же касается до употребленія этого миленькаго орудія, то вы, сэръ, ошибаетесь. Ваша догадка, безъ сомнѣнія, остроумна и дѣлаетъ честь вашему уму; но ноготь нашъ не употреблается нами для возбужденія ярости, а служитъ для болѣе невинной и мирной цѣли — ковырять въ зубахъ. Я очень, желалъ бы показать вамъ свой ноготь; но, къ сожалѣнію, одинъ несчастный случай лишилъ меня его. Въ молодости, я имѣлъ однажды несчастіе ѣсть грубое мясо стараго буйвола; жесткій кусокъ его завязъ между моими коренными зубами и, желая его вытащить, я сломилъ свой роговой ноготь. Такъ онъ тамъ и остался, джентельмены, и если хотите, то можете сами удостовѣриться въ истинѣ моихъ словъ: вложите голову въ мою пасть и посмотрите.»
Онъ произнесъ эти послѣднія слова такъ плавно и такимъ серьознымъ тономъ, что было замѣтно, что онъ не одинъ разъ повторялъ ихъ прежде и много положилъ труда, чтобы выучиться болѣе эффектно произносить ихъ.
— «И вы позволили бы имъ положить свою голову въ вашу пасть, еслибы они пожелали этого, Скрагаманъ» спросилъ я.
— "Навѣрное позволилъ бы, хотя бы до этихъ поръ, " отвѣчалъ онъ, подмигивая.
— "А! понимаю, " сказалъ я; «вся шутка состояла бы въ томъ, что они посмотрѣли бы и ничего не нашли.»
— "Ну, нѣтъ! я вижу тутъ болѣе богатую шутку, " отвѣчалъ грубый, старый людоѣдъ — «даже очень богатую штуку.»
При этомъ онъ началъ смѣяться, подмигивать и чавкать своими большими губами, такъ что не могло быть и малѣйшаго сомнѣнія въ смыслѣ его шутки; въ тоже время онъ предался такому задушевному и продолжительному смѣху, что я почувствовалъ большое облегченіе, когда онъ прекратилъ его.
— ".Такъ вы, Скрагаманъ, если я понялъ васъ, " сказалъ я, не желая, чтобы повторился потокъ его кровожаднаго смѣха — "вы никогда не путешествовали за предѣлы вашей родины? "
— "Я никогда не отходилъ дальше нѣсколькихъ миль на востокъ, западъ, югъ или сѣверъ отъ моей родины. Да и за чѣмъ я сталъ бы шляться! Наше логовище находилось въ одной мили отъ берега Намаки, въ уединенной чащѣ, которая такъ густо закрывала его своими переплетшимися листьями, что лежа въ немъ, вы могли въ самый жаркій полдень смотрѣть, не мигая. Я не знаю, какъ у васъ въ Уайтчепелѣ; но мнѣ кажется, что, по удобству и уютности, наша намакская берлога могла бы поспорить со всѣми другими. Она имѣла три входа: спереди, сзади и съ лѣвой стороны, что дѣлало ее весьма удобною въ томъ отношеніи, что нечего было бояться внезапнаго нападенія непріятеля. Еслибы онъ даже и сдѣлалъ такое нападеніе, то никогда бы не могъ прижать васъ въ уголъ. При первомъ его появленіи въ ней, вы сейчасъ же могли выйти вонъ, а оплошай онъ хоть немного, вы спокойно могли овладѣть имъ, войдя въ берлогу съ боковаго хода. Конечно, я не хочу этимъ сказать, чтобы подобная обстановка доставляла особенно много выгоды младшимъ членамъ нашего семейства; но все таки только у этихъ царей хвастовства — двуногихъ достаетъ наглости говорить, что "въ берлогѣ можно ловить льва за бороду. «Кто и когда это дѣлалъ? Укажите мнѣ двуногаго, который осмѣлился бы войти хоть въ эту клѣтку ко мнѣ — ко мнѣ, у котораго отняли уже добрую половину прежней отваги, и когда размякли мои зубы отъ жеванія этого вѣчно-холоднаго, безвкуснаго мяса. А если они не посмѣютъ войти сюда, то какъ они посмѣли бы войти въ логовище свободнаго льва? Какъ они осмѣлились бы войти въ его узкую дверь, очень хорошо зная, что не смотря на всю ихъ хитрость, не въ ихъ силахъ помѣшать ему прыгнуть на нихъ, повалить и усмирить ихъ прежде, чѣмъ они успѣютъ повернуться и убѣжать. Эти двуногіе — страшные лгуны, Джагель; я ненавижу ихъ и не хочу больше говорить о нихъ. Но на чемъ мы тогда остановились? Да, вспомнилъ — мы говорили о берлогѣ съ тремя входами. Лопни мои глаза, Джагель, какъ эти три входа были удобны для ловли оленей: они никогда не могли убѣжать отъ насъ, и мы ловили ихъ даже днемъ, какъ мухъ. Конечно, эта добыча, которая, какъ бы сама, лезла къ намъ въ ротъ, не удовлетворяла нашего аппетита, и, обыкновенно въ сумерки, мы отправлялись на берегъ Намаки, гдѣ находили цѣлое стадо оленей, приходившее туда для утоленія жажды: тамъ стоили они жирные, вкусные и мы любаго могли выбирать изъ нихъ. Ахъ, какъ хорошо было это мѣсто? Я никогда его не забуду: тамъ въ первый разъ я попробовалъ мяса.»
— "Безъ сомнѣнія, " замѣтилъ я, не желая выводить Скрагамана изъ этого настроенія. погрузившаго его въ воспоминанія о его прежней жизни.
— "Да, " продолжалъ онъ, «я такъ отчетливо помню это происшествіе, какъ будто оно происходило только вчера. Оно было осенью вечеромъ. Я и моя сестра спокойно лежали вмѣстѣ съ матерью въ тѣни кустарника, росшаго у передняго входа нашего жилища, и вдругъ углышали, хорошо знакомые намъ, шаги отца и за тѣмъ скоро увидѣли его самаго. Онъ несъ на своихъ плечахъ нѣжнаго молодаго ягненка и былъ, понадиному, въ хорошемъ расположеніи духа. Но едва мать увидѣла его ношу, какъ начала злиться и бранить отца — что съ ней бывало не рѣдко — на сколько хватало у нея силъ, и сначала, казалось, не безъ причины. Въ самомъ дѣлѣ, обѣденное время уже црошло, а до ужина оставалось еще долго; что же значило въ такомъ случаѣ мясо?»
— «Ну, что это значитъ, старый дуракъ?» спрашивала мать, когда онъ сложилъ свою ношу и подошелъ къ ней поздороваться (онъ не видѣлъ ее съ самаго утра). «Зачѣмъ ты принесъ мнѣ ужинъ въ такое неурочное время? Неужели ты не знаешь, что къ ночи онъ остынетъ и сдѣлается грубъ, какъ старый кафръ? Вамъ можетъ быть становится ужь тяжело охотиться для меня, или вы хотите деликатно намекнуть мнѣ на то, что у меня аппетитъ шакала, и что я не знаю вкуса въ мясѣ?»
— «Нисколько, моя милая…» началъ было мой отецъ.
— «Пожалуйста, безъ нѣжностей!» прервала его мать. «А все виновато это замужество съ старымъ себялюбивымъ львомъ, который мнѣ годится развѣ въ дѣдушки!…»
— "Хотя мой отецъ былъ одинъ изъ самыхъ надменныхъ и гордыхъ львовъ, передъ которымъ трепетали буйволы, однакожъ съ матерью онъ былъ всегда нѣженъ и мягкостердеченъ, какъ маленькая лань, и безпрекословно исполнялъ всѣ ея прихоти. Такъ и въ этомъ случаѣ; вмѣсто того, чтобы начать ссору, какъ это дѣлаютъ многіе львы, онъ только смѣялся, моталъ хвостомъ и такъ весело сталъ ласкаться къ матери, что она, кажется, готова была за это скусить ему голову.
— «Смѣшной старый лошакъ!» сказала она наконецъ поднимая свой носъ къ верху.
— "Смягчите свои прекрасные темные глаза, " засмѣялся онъ. "Я принесъ не для тебя ужинъ. Не обѣщалъ ли я тебѣ для ужина молоденькаго оленя? И развѣ ты не будешь имѣть его? Конечно, будешь, " продолжалъ онъ, «хотя бы двадцать двуногихъ съ своими огненными желѣзами (онъ слышалъ, что готтентоты называли этимъ именемъ ружья,) рѣшились помѣшать мнѣ. Нѣгь, моя милая, я принесъ этого маленькаго ягненка, чтобы попробовать…»
И при этомъ онъ началъ шептать что-то матери, послѣ чего она пріятно заворчала и улеглась спать.
Отецъ позвалъ насъ къ себѣ. Никогда мы не видѣли въ его глазахъ и во всей его фигурѣ столько величія и торжества, какъ въ то время. Онъ гордо стоялъ передъ нами, наступивъ передней лапой на тѣло ягненка съ своею темнобурою, развѣвавшеюся отъ вѣтра гривой, запачканной кровью мертваго животнаго.
— «Мои львята!» началъ онъ не безъ нѣкотораго волненія, «настало наконецъ время, когда вы должны принять на себя свойственную вамъ львиную природу и перестать питаться молокомъ вашей матери: оно не можетъ больше служить вамъ пищей, и съ этихъ поръ вы не должны сосать его!»
— «А развѣ мы тогда не станемъ голодать?» спросила со слезами моя сестра.
— "Не станете ни голодать, ни мучиться отъ жажды, мои маленькіе львята, " отвѣчалъ отецъ. «Въ лѣсу, на берегу рѣки, вы безъ труда найдете животныхъ, которыя дадутъ вамъ болѣе вкусное молоко, чѣмъ вы пили до сихъ поръ, болѣе сытное и болѣе пріятнаго цвѣта. Не пробуя его, вы никогда не узнаете его чудотворную силу. Оно сдѣлаетъ ваши когти острыми, и ваши зубы крѣпкими; оно придастъ вашимъ мускуламъ гибкость виноградной вѣтви и вашимъ костямъ — твердость камня…»
— «Отецъ!» сказалъ я, «мнѣ кажется, я знаю, на что похоже это молоко. Я даже думаю, что могу назвать его цвѣтъ.»
— «Такъ скажи же мнѣ,» сказалъ отецъ, недовольный тѣмъ, что я прервалъ его; «скажи мнѣ, мой львенокъ, съ мудростью страуса, что это молоко синяго цвѣта? Или же оно желто, какъ рѣчной песокъ, или зеленаго, какъ листья?»
— "Нѣтъ, отецъ, " сказалъ я, «оно краснаго цвѣта; вотъ, теперь ваша грива испачкана имъ. Но я не поэтому называю вашъ драгоцѣнный напитокъ краснымъ; я узналъ бы его присутствіе и съ закрытыми глазами. Я могу узнать его по запаху; ахъ, какъ я люблю его нюхать!»
— «Браво, мой сынъ!» въ восторгѣ закричалъ отецъ. «Слушай его молодая львица! Онъ любитъ запахъ крови. Го! го! видѣлъ ли кто нибудь такихъ трехъ мѣсячныхъ львятъ!»
— «Они не походили бы на своего отца, если бы не ставили обжорство выше всего на свѣтѣ,» грубо отвѣчала мать моя, въ то же время мигая намъ, что она шутитъ.
— "И такъ слушайте же меня, мои дѣти, " снова началъ отецъ; "хотя животныя, которыя будутъ давать вамъ это удивительное красное молоко и попадаются часто, но вы не должны думать, чтобы онѣ сами давались вамъ въ лапы — чтобы они стояли, какъ воды Намы, терпѣливо ожидая, когда вамъ будетъ угодно наслаждаться ихъ молокомъ. Нѣтъ мои дѣти! даже такія ничтожныя животныя, какъ зебръ, гну и глупый олень, также любятъ наслаждаться жизнію, какъ и львы, и употребляютъ всю проницательность своихъ глазъ и ушей и всю быстроту своихъ ногъ, чтобы избѣжать опасности. Да, впрочемъ, знайте, что левъ, этотъ образецъ великодушія, какимъ его всѣ знаютъ не желалъ бы никакой въ этомъ перемѣны. Если бы, напримѣръ, мнѣ и вашей матери предложили власть приказывать этимъ проворнымъ, вкуснымъ и нѣжнымъ созданіямъ лежать и дожидаться нашего прихода, то мы, какъ опытные охотники, отказались бы отъ нея. Мы лишились бы половины удовольствія нашей жизни, если бы находили свою пищу готовой. Только лѣнивымъ и робкимъ шакаламъ прилично питаться мясомъ спящаго животнаго; но левъ отыскиваетъ себѣ добычу въ обширныхъ пастбищахъ и тамъ ловитъ ее. Вы, можетъ быть, теперь не понимаете этого мои дѣти; но погодите, вы увидите и испытаете удовольствіе ловить добычу въ то время, когда истомленныя и измученныя страшной жаждой, вы дѣлаете прыжекъ, заканчивающій вашу охоту, когда однимъ прикосновеніемъ вашей воспаленной пасти вы освобождаете потокъ горячей крови и — ее локате, локаете, локаете! Гу-у-у-офъ!
— «Гу-у-у-офъ!» отвѣчала моя мать, облизывая свои губы, хотя она въ это время почти уже спала.
— "Но вы еще не испытали этого, мои дѣти, « продолжалъ отецъ, „и никогда не испытаете, если не будете учиться. Еслибы вы, напримѣръ, сегодня или завтра пошли на охоту и не были бы въ этотъ разъ особенно счастливы, то что сталось бы съ вами? Вы ничего бы не сдѣлали; вы были бы или слишкомъ трусливы, или ужь слишкомъ смѣлы. Вы не отличили бы человѣка съ огненнымъ желѣзомъ отъ вѣтвистаго дерева, и плотояднаго звѣря отъ буйвола; и вы были бы или убиты однимъ изъ клыковъ двуногаго животнаго, которымъ онъ кинулъ бы въ васъ изъ своего ревущаго огненнаго желѣза, или же проткнуты рогомъ буйвола прежде, чѣмъ узнали бы, съ кѣмъ вы имѣете дѣло. Вотъ этихъ-то опасностей вы и должны научиться избѣгать. Вы сейчасъ же начнете свои уроки.“
— Тогда отецъ велѣлъ намъ подойти ближе къ мертвому ягненку и на немъ указалъ намъ, гдѣ были самыя жизненыя части его тѣла, и гдѣ самыя слабыя и самыя сильныя. Онъ научилъ насъ, какъ взбрасывать животное на плечо, чтобы легко было нести его, не волоча въ тоже время ни одной его части но землѣ; какъ держать добычу и прыгать вмѣстѣ съ ней, и какъ ее перебрасывать черезъ высокую ограду, которую нельзя перепрыгнуть съ тяжестью во рту. Онъ особенно обратилъ наше вниманіе на этотъ послѣдній случай, знаніе котораго, по его мнѣнію, было полезно для насъ, если бы намъ пришлось когда-нибудь близко столкнуться съ кафрскими стадами.
— „Слушайте, мои дѣти!“ сказалъ онъ, „положимъ, что вы ужасно голодны, — конечно, вы не будете настолько тупы, чтобы доводить себя до такого состоянія, — такъ положимъ, что вы голодны до того, что мычанье телятъ раздражаетъ васъ, и вы рѣшаетесь перепрыгнуть къ нимъ черезъ ограду, чтобы добыть себѣ ужинъ; положимъ, что вы уже перепрыгнули ее, и какъ истый левъ, схватили вашу добычу и притащили ее къ оградѣ. Но вы видите, что перепрыгнуть черезъ нее съ добычей, вы не можете; скажите же, какъ, по вашему мнѣнію, слѣдуетъ поступить въ такомъ случаѣ?“
— „Остановиться и наполнить свой желудокъ“, — сказала моя сестра.»
— "Это было бы безразсудно, " сказалъ онъ, мотая своей головой, «ты не успѣешь проглотить трехъ кусковъ, какъ собаки нападутъ на тебя.»
— «А что, собаки будутъ величиной съ теленка, отецъ? — спросилъ я.»
— «На половину поменьше.»
— «А вкусны онѣ?»
— "Да вдвое хуже телятъ, " отвѣчалъ мой отецъ, «но не нужно пренебрегать и ими, когда бываешь очень голоденъ. Такъ отвѣчайте же на мой вопросъ!»
— "По моему, " сказалъ я, «лучше, чѣмъ оставаться безъ ужина, схватить первую подбѣжавшую собаку и перепрыгнуть съ ней.»
— «Отецъ мой, видимо, былъ доволенъ моимъ отвѣтомъ и хотѣлъ было сказать что-то матери, но она въ это время уже крѣпко спала.»
— «Твой отвѣтъ достоинъ моего сына, „ сказалъ онъ, обратясь ко мнѣ;“ но зачѣмъ хватать собаку, когда гораздо лучше утащить теленка? Почему не взять его такимъ образомъ? (онъ взялъ ягненка за горло), и, принявъ вотъ такое положеніе (онъ пригнулъ свою голову къ землѣ и согнулъ спину), оттолкнуться вотъ такъ и перепрыгнуть.»
«При этомъ онъ быстро разогнулъ спину и сдѣлалъ въ воздухѣ небольшой прыжокъ, отчего раздался глухой звукъ.
— „Вотъ какъ добываютъ себѣ кафрскаго теленка для ужина, сказалъ онъ, — повторите-ка этотъ прыжокъ.“
Мы повторили — сначала я, а потомъ моя сестра, но такъ неловко, что нашъ отецъ едва могъ устоять на ногахъ отъ смѣха. Продолжая учиться, моя сестра неловкимъ прыжкомъ какъ-то откинула мертваго ягненка прямо къ матери, отчего та разсердилась и начала браниться: этимъ кончилось изученіе нашего прыжка. За тѣмъ отецъ сталъ уже шепотомъ учить насъ тому, какъ болѣе удобно разрывать ягненка, и, показавъ это на опытѣ, кинулъ намъ его куски, которые мы тотчасъ же съѣли.»
— "Ну, " сказалъ онъ, когда мы все съѣли и легли, желая больше спать, чѣмъ что нибудь слушать, «думаете ли вы, что вы будете теперь довольны однимъ бѣлымъ молокомъ?»
— "Нѣтъ, " сказалъ я; «теперь я нахожу, что для насъ необходимо красное мясо и красное питье.»
— "Думать, что мы останемся довольны какою-то жидкою, мутною дрянью! закричала сестра. «Фуй! Мнѣ кажется, я скорѣе умерла бы отъ жажды, чѣмъ рѣшилась проглотить хоть одну его каплю!»
— "Тише, пожалуйста, миссъ, " строго сказалъ отецъ, и въ тоже время боязливо оглянулся въ ту сторону, гдѣ лежала моя мать, которая, въ это время, къ счастью крѣпко спала; «развѣ ты не знаешь, что, когда ты такъ дурно отзываешься о бѣломъ молокѣ, то показываешь этимъ не уваженіе къ своимъ родителямъ? Впрочемъ, очень естественно, что вы предпочитаете красное молоко бѣлому, и если вы оба будете вести себя, какъ слѣдуетъ, то завтра пойдете вмѣстѣ со мною на охоту, и на настоящую охоту.»
ГЛАВА IV.
ГРУСТНЫЯ ПОДРОБНОСТИ ПЕРВАГО ОХОТНИЧЬЯГО ПРЕДПРІЯТІЯ СКРАГАМАНА.
править
«Таковы были подлинныя слова моего отца» продолжалъ Скрагаманъ, грустно качая своей головой, «о, какъ вы можете понять, Джагель, онѣ доставили мнѣ и сестрѣ большое удовольствіе. Въ этотъ вечеръ и въ продолженіе всего слѣдующаго дня мы ни о чемъ больше не говорили, какъ о предстоящей охотѣ, и до того надоѣли матери своей болтовней, что она высказала желаніе, чтобы мы никогда къ ней не возвращались съ своей охоты и такимъ образомъ перестали бы мучить ее своими разговорами и перешептываніемъ. Такой ужь былъ у нея характеръ, Джагель. Но я долженъ отдать ей справедливость: она была добрая мать своимъ львятамъ! Увы, ей не долго пришлось ждать исполненія своего желанія!»
Дойдя до этого мѣста въ своемъ разсказѣ, старый людоѣдъ повѣсилъ голову и, качая ей, горько заплакалъ. Я сталъ бояться, чтобы, вслѣдствіе грустнаго настроенія своего духа, онъ не прекратилъ своего разсказа, по крайней мѣрѣ, на нынѣшнюю ночь. Было видно, что онъ нисколько не притворялся, и все-таки странно было смотрѣть въ это время на этого стараго мошенника, болѣе чѣмъ заподозрѣннаго въ такихъ дурныхъ преступленіяхъ, которыя когда-либо совершались людьми или звѣрями, оплакивающими несчастія своего дѣтства. Желая вывести его изъ этого грустнаго настроенія, я замѣтилъ:
— «Дѣло въ томъ, Скрагаманъ, что вашъ отецъ былъ правъ. Вы вышли на охоту въ первый разъ и навѣрное сдѣлали какую-нибудь оплошность, за что, вѣроятно, были строго наказаны; ну что же изъ этого? Конечно, все это могло быть оскорбительно для вашего самолюбія, но я бьюсь объ закладъ, что вы скоро загладили свою ошибку и ваше несчастіе послужило вамъ только хорошимъ урокомъ на будущее время.»
Въ одну минуту въ темныхъ глазахъ Скрагамана засверкало негодованіе и осушило его слезы.
— «Вы забыли», сурово сказалъ онъ, «что кромѣ меня съ отцомъ была въ этотъ вечеръ и моя сестра».
— «Помню», отвѣчалъ я. «Ну, что же случилось съ нею?»
Я говорилъ эти слова равнодушно, и это вполнѣ соотвѣтствовало моему настроенію. Съ какой стати, въ самомъ дѣлѣ, я сталъ бы безпокоиться объ его сестрѣ?
— «Что!» воскликнулъ Скрагаманъ, «развѣ у васъ въ Уайтчепелѣ львы чувствуютъ меньше любви къ своимъ сестрамъ, чѣмъ къ дрянному готтентоту, который мететъ ваши дорожки? Или, Джагель, вы никогда не знали любви сестры, никогда не чувствовали довѣрчиваго дыханія маленькаго женскаго носа на вашей дѣтской груди? Ахъ, Джагель, вы никогда не имѣли сестры! а я имѣлъ ее, какъ уже говорилъ вамъ; и — я долженъ прибавить, забывши свое горе — въ эту ужасную ночь я потерялъ ее. Въ ночь, когда она въ первый и послѣдній разъ позволила себѣ испытать удовольствіе быть львицей, она была убита; была жестоко ранена и убита до смерти!»
Скрагаманъ снова повѣсилъ свой носъ и его ребра снова начали вздуваться отъ горя; но скоро его зубы оскалились и глаза какъ-то особенно заблистали изъ-за наполнявшихъ ихъ слезъ.
— «Но смерть ея была отмщена!» яростно закричалъ онъ; «отомщена лапами моей матери! Въ свою жизнь, Джагель, я много видѣлъ львицъ, много имѣлъ печальныхъ случаевъ видѣть ихъ ярость, когда онѣ были обижены, — и вы этому повѣрите, если узнаете, что я вдовецъ. Но мнѣ никогда не случалось видѣть ни въ львѣ, ни въ львицѣ такого ужаснаго раздраженія, такой ярости, въ какой находилась моя мать въ день смерти моей сестры. Всѣ подробности борьбы и то, какъ случилось, что сестра была оставлена на охотѣ, она могла узнать не прежде, какъ когда…»
— «Постойте немного, добрый Скрагаманъ», прервалъ я его; «вы такъ заинтересовали меня кончиной вашей несчастной сестры, что я не могу — развѣ только это было бы слишкомъ тяжело для васъ — ни чѣмъ быть больше доволенъ, какъ подробнымъ объясненіемъ всего дѣла. Гдѣ ваша сестра была оставлена?»
— «Въ лагерѣ бѣлаго охотника», грустно отвѣчалъ Скрагаманъ. «Это цѣлая исторія. Какъ я уже говорилъ вамъ, отецъ обѣщался въ этотъ вечеръ взять насъ съ собою на настоящую охоту. Подъ этимъ онъ просто разумѣлъ, что мы пойдемъ съ нимъ на берегъ Намаки и будемъ присутствовать при его нападеніи на ланей, а можетъ быть, и сами что нибудь сдѣлаемъ. Съ этимъ намѣреніемъ мы и вышли, оставя мать дома. Гнѣвъ ея уже прошелъ. Хотя сначала, когда мы были еще дома, она и желала намъ никогда больше не возвращаться съ охоты какъ вы уже знаете, но при нашемъ уходѣ проводила насъ до дверей и похвалила насъ за наше поведеніе; потомъ отозвала отца и просила его беречь и заботиться о насъ».
— «Не бойся, моя милая» отвѣчалъ онъ, смѣясь; «они не дураки».
— "И онъ такъ грубо повернулся и пошелъ за нами, что мы слышали, какъ мать, тихо возвращаясь въ берлогу, сказала:
— «Я не потому боюсь, что онѣ глупы.»
— «Такимъ образомъ мы отправились веселые, какъ обезьяны, и шалили во всю дорогу, потому что отецъ не запрещалъ намъ шалить. Однакожъ, чрезъ нѣсколько времени мы замѣтили, что онъ часто останавливается, оглядываясь во всѣ стороны, и нюхаетъ по вѣтру. Намъ представилось, что мы безпокоимъ его».
— "Мы не станемъ больше шалить, отецъ, " сказали мы, «мы пойдемъ рядомъ съ вами совершенно спокойно».
— «Меня не ваши шалости безпокоятъ» нетерпѣливо отвѣчалъ онъ. «Я что-то чую по вѣтру — нюхайте! нюхайте! — чего я никакъ не могу разобрать. Я желалъ бы, чтобы ваша мать была здѣсь.»
— «Продолжая нюхать и ворчать, онъ пошелъ дальше; но вдругъ вмѣстѣ съ запахомъ, вѣтеръ принесъ намъ звукъ — очень замѣчательный звукъ. Но какому животному принадлежалъ онъ? Когда нашъ отецъ услыхалъ его, онъ вдругъ отскочилъ назадъ и сталъ, какъ вкопанный. Онъ весь былъ въ страшномъ волненіи: губы его тряслись, а хвостъ сердито билъ по бокамъ».
— "Тупитесь мои когти, " воскликнулъ онъ наконецъ шепотомъ, «я начинаю понимать, что это такое! Вы слышали этотъ звукъ, мои львята?»
— «Мы слышали его, но не можемъ понятъ, кому онъ принадлежитъ. Что это, въ самомъ дѣлѣ, отецъ?»
— «Собака», отвѣчалъ онъ, — «собака бѣлаго охотника. Я давно уже чуялъ бѣлаго охотника послѣ заката солнца; но могъ ли я думать, что для меня готовилось такое счастіе. Идите тише, мои дѣти, и дайте мнѣ время подумать объ этомъ неожиданномъ происшествіи, чтобы я лучше могъ успѣть въ немъ.»
— «Развѣ бѣлый охотникъ такъ вкусенъ?» спросили мы. «Развѣ онъ лучше и нѣжнѣе…»
— «Вы ужасно глупы!» отвѣчалъ онъ; «я радуюсь встрѣчѣ съ бѣлымъ охотникомъ не потому, чтобы онъ былъ вкусенъ, т. е. особенно вкусенъ; но потому, что его всегда сопровождаетъ много добычи. Бѣлый охотникъ, мои дѣти, подобенъ рѣкѣ, къ которой всѣ животныя — маленькія и большія — идутъ пить. Онъ подобенъ большому, зеленому дереву, въ тѣни котораго покоятся лѣсныя животныя. Вокругъ бѣлаго охотника, гдѣ бы онъ ни находился, вы всегда найдете жирныхъ быковъ, жирныхъ овецъ, жирныхъ готтентотовъ и много другихъ жирныхъ животныхъ; онъ вездѣ имѣетъ ихъ съ собой, куда бы ни пришелъ.»
— «Добрый, милый бѣлый охотникъ!» воскликнули мы; «поспѣшимъ къ нему, отецъ!»
— "Онъ такое страшное созданіе — этотъ бѣлый охотникъ, " продолжалъ нашъ отецъ, «что ему стоитъ только заревѣть на какое нибудь животное, меньшее льва, чтобы сдѣлать въ немъ дыру и убить его.»
— "Ахъ, " закричала моя сестра, отпрыгивая назадъ въ ужасѣ, «въ такомъ случаѣ, пойдемъ другой дорогой, поищемъ лучше маленькаго ягненка и оставимъ этого страшнаго бѣлаго охотника!»
— «При такомъ предложеніи мой отецъ громко захохоталъ.»
— "Ступай, если хочешь, " закричалъ онъ, рѣзко прерывая свой смѣхъ. «Если бы тоже самое сказалъ мнѣ твой братъ, то я далъ бы ему такую зуботрещину, что онъ не вышелъ бы послѣ нея изъ дома цѣлую недѣлю. Вернуться назадъ? Избѣгалъ ли я когда нибудь какого бы то ни было созданія, которое когда либо прыгало или бѣгало въ этомъ лѣсу? Не я ли сворачивалъ съ своей дороги огромнаго слона? Пойдемъ, моя дочь! пусть бѣлый охотникъ осмѣлится заревѣть на насъ, и ты увидишь, какъ мы отвѣтимъ ему!»
"Такимъ образомъ мы продолжали свой путь въ темнотѣ, пока, на нѣкоторомъ разстояніи отъ насъ, не замѣтили на землѣ широкой блестящей кучи, состоящей какъ бы изъ звѣздъ. Прыгая и извиваясь, эти звѣзды какъ будто снова хотѣли подняться на небо на свои мѣста.
— "Блестящая куча былъ огонь, Джагель, " продолжалъ Скрагаманъ, произнося эти слова съ особеннымъ выраженіемъ; «но тогда онъ не казался мнѣ такимъ страшнымъ, а напротивъ очень пріятнымъ.»
— "Пойдемте прямо, отецъ, " сказалъ я, забѣгая впередъ; «тамъ — и безъ объясненія, я знаю — находится бѣлый человѣкъ. Въ самомъ дѣлѣ, онъ обладаетъ не только земными, но и небесными благами. Поспѣшимъ, отецъ! мнѣ хочется видѣть, что дѣлаетъ тамъ бѣлый охотникъ съ этими звѣздами.»
— «Я уже хотѣлъ было бѣжать впередъ, безъ отца и сестры, какъ онъ толкнулъ меня лапой и сердито приказалъ мнѣ остаться.»
— "Воротись, " прошепталъ онъ; «хотя ты и сынъ мой, но все-таки ты теперь глупъ, какъ всѣ львенки, и вообще всѣ созданія, когда онѣ еще не научены опытомъ. То, что ты видишь прыгающимъ, не есть куча упавшихъ звѣздъ; это удивительная вещь, страшная вещь!»
— "И мой отецъ, повидимому, такъ задрожалъ, что я, какъ смѣтливый львенокъ, замѣтилъ ему:
— «Въ самомъ дѣлѣ, она, должно быть, страшна, когда мой отецъ боится ея.»
— «Кто не боится красной ярости?» отвѣчалъ мой отецъ, — «ярости съ клыками, чтобы кусать, и когтями, чтобы рвать? Въ ней все клыки, все когти, все сила и злоба, и нѣтъ тѣла! Это жизнь безъ тѣла. Ты не можешь ни сражаться, ни бороться съ ней, ни разорвать ее, ни задавить до смерти! О, пойдемте прочь, мои дѣти: я скорѣе обойду кругомъ, какъ бы это ни было далеко, чѣмъ стану лицомъ къ лицу съ этой ужасною силой!»
— "Я тысячи разъ въ послѣдствіи раскаявался, Джагель, въ своей злой шуткѣ, съ которой я обратился къ отцу; но въ то время мнѣ представлялось, что мой отецъ, должно быть, труситъ. Чего бояться небольшой блестящей кучи? думалъ я. Что она — равнялась что ли слону, носорогу или гіенѣ? Если она такъ страшна, то отчего же бѣлый охотникъ живетъ около нея? Ахъ, Джагель, какъ эти глупыя мысли насмѣялись надо мною, когда я узналъ, что это за штука красная ярость, и какая заключалась въ ней сила и злоба!
— «Но возвращусь къ своему разсказу. Мы долго обходили кругомъ и наконецъ увидѣли какое-то чудовище, сидѣвшее на травѣ. Оно походило на носорога, только бѣлаго цвѣта и въ десять разъ больше его и стояло какъ бы на колѣнахъ. Спина у него была бѣлая, а животъ, полный набросанныхъ, какъ ни попало костей, красный, какъ и его ноги, согнутыя въ совершенный кругъ. Головы совсѣмъ не было.»
— «Я тотчасъ же подумалъ, что это, должно быть, и есть бѣлый охотникъ, о которомъ говорилъ мой отецъ, и спросилъ его объ этомъ. Онъ отвѣчалъ, что чудовище съ бѣлой спиной былъ не охотникъ, а телѣжка, и что бѣлый ревунъ живетъ въ ней. Отвѣтъ отца былъ такъ серьезенъ, что никакъ нельзя было принять его за шутку. Но мысль, что одно страшное животное живетъ внутри другаго страшнаго животнаго — потому что хотя отецъ и назвалъ его телѣжкой, но нельзя было и представить его не живымъ — такъ напугала и поразила насъ, что, при всей своей храбрости, я отпрыгнулъ шага на два назадъ, а сестра боязливо завыла. Тогда всѣ собаки бѣлаго охотника хоромъ начали издавать тѣже самые звуки, которые мой отецъ слышалъ съ самаго начала, и по которому онъ узналъ о недалекомъ присутствіи бѣлаго ревуна.»
— «При этомъ мой отецъ сердито взглянулъ на сестру и нетерпѣливо топнулъ на нее лапой; но затѣмъ его глаза тотчасъ же обратились къ огню. Мы также стали смотрѣть по одному съ нимъ направленію и чрезъ минуту замѣтили, что два жирныхъ готтентота подошли къ огню и стали раздвигать его.»
«Увидя это, отецъ пришелъ въ ярость.»
— «Глупый львенокъ!» обратился онъ къ сестрѣ «видишь, что ты надѣлала? Какъ смѣла ты разстроить мою надежду на ужинъ? Развѣ мнѣ удастся когда нибудь кончить свое дѣло, если ты станешь кричать во все горло, и заставлять жирныхъ готтентотовъ стеречь красную ярость и точить ея когти?»
— "Однако же, отецъ нашъ, казалось, не такъ испугался красной ярости, какъ, я воображалъ. Она защитила теперь двухъ жирныхъ черныхъ людей, принявъ ихъ подъ свое покровительство; она подпрыгнула и посмотрѣла вокругъ себя, чтобы узнать, кто это осмѣлился подумать о нанесеніи вреда кому нибудь изъ находящихся подъ ея защитой. Мнѣ кажется, что красная ярость, прыгая и осматриваясь, должна была замѣтить моего отца, потому что она бросала свѣтъ своихъ глазъ прямо въ его глаза, которые — всегда смѣлые, широко открытые и прекрасные — не щурились и не мигали, а также сверкали, какъ и красная ярость, и тѣмъ болѣе выражали гнѣвъ, чѣмъ выше она прыгала и чѣмъ нахальнѣе старалась устрашить его. Такъ они продолжали мѣряться взглядами, пока ярость наконецъ не утихла первая. Ея блестящіе сверкающіе глаза потемнѣли, и, стоявшіе въ сторонѣ отъ нея, готтентоты едва стали видимы. Но отцовскіе глаза не унимались и его хвостъ такъ сильно билъ по бокамъ, что вы могли бы слышать его удары на разстояніи сорока саженъ.
— "Но хотя два жирные черные человѣка и считали опасность до такой степени ничтожною, что услуги, доставляемыя имъ красною яростью, казались для нихъ слишкомъ малыми, чтобы кормить ее и держать ее живою — собаки не успокоивались. Бремя отъ времени, онѣ пронзительно и подозрительно лаяли, послѣ чего быки всегда начинали мычать, овцы блеяли, а лошади съ своими жеребятами поднимали тревожное ржаніе. Легко было видѣть, что эти звуки приводили отца въ страшное бѣшенство, хотя онъ и старался сдерживать его; онъ стоналъ и издавалъ всѣ возможные звуки, чтобы задушить свою ярость, поворачивая головою то въ ту, то въ другую сторону. Наконецъ послышался человѣческій голосъ, призывавшій готтентотовъ развести огонь. При этомъ звукѣ, отецъ не могъ больше сдерживаться: онъ оперся о пень большаго дерева, и царапая когтями его кожу, испустилъ такой ревъ, отъ котораго закачались листья и вѣтви, и казалось, затряслась самая земля.
— "Дѣйствіе его голоса на лагерь бѣлаго ревуна было поразительно. Быки, лошади, собаки, овцы — всѣ замычали, заревѣли, залаяли; запрыгала красная ярость, и вокругъ нея, кромѣ упомянутыхъ двухъ готтентотовъ, появились десять другихъ, тѣснившихся другъ къ другу, какъ олени, и, казалось, находившихся въ большомъ страхѣ.
— «Ага!» произнесъ мой отецъ шепотомъ, «я желалъ бы, чтобы ваша мать была здѣсь. Охъ, какъ я желалъ бы, чтобы она была здѣсь, а вы, новички, были дома! Можете ли вы найти дорогу назадъ? Можете ли вы оба добѣжать назадъ въ берлогу, со всею скоростью вашихъ ногъ, и сказать своей матери, какъ и гдѣ вы меня оставили?»
— "Тогда я былъ еще львенокъ; поэтому безъ стыда могу теперь признаться, что, сдѣлай отецъ это предложеніе минутами двумя раньше, онъ нашелъ бы во мнѣ самаго скораго и самаго надежнаго вѣстуна. Но событія послѣднихъ двухъ минутъ привели меня въ такое волненіе, котораго я не испытывалъ до тѣхъ поръ; и чѣмъ больше ржали лошади, и мычало стадо, чѣмъ больше кричали люди, тѣмъ сильнѣе было мое волненіе и тѣмъ неуспѣшнѣе должна была быть просьба моего отца.
— "Я скорѣе желалъ бы остаться съ вами, отецъ, " сказалъ я, «хотя вмѣстѣ съ тѣмъ желалъ бы, чтобы и мать была здѣсь и могла видѣть мое поведеніе.»
— «А ты, моя дочь?»
— "Я послѣдую за своимъ отцомъ, " отвѣчала сестра такимъ рѣшительнымъ голосомъ, что, по видимому, звуки и событія, совершавшіеся вокругъ насъ, произвели на нее такое же сильное впечатлѣніе, какъ и на меня.
— «Вы говорите, какъ слѣдуетъ говорить моимъ кровнымъ, храбрымъ львятамъ!» сказалъ отецъ, гордо смотря на насъ своими славными темными глазами. «Но поудержите свою храбрость, мои дѣти; будьте также благоразумны, какъ и мужественны, и ночью у васъ будетъ такой ужинъ, какого вы никогда не ѣли. Но, — еще разъ, — будьте осторожны! одинъ преждевременный, неразумный шагъ, и мы погибли. Вѣтеръ дуетъ намъ въ лицо, а, какъ я уже замѣчалъ во время охоты, это хорошій знакъ. Но — вы видите — это дерево, подъ которымъ мы стоимъ, находится на краю лѣса, а, кусты, раздѣляющіе насъ отъ лагеря ненавистнаго бѣлаго ревуна, едва ли въ состояніи скрыть зайца; такъ слѣдуйте за мной и повторяйте въ точности всѣ мои движенія. Падайте на животы, — вотъ такъ.»
— "Мы исполнили его приказаніе и, подражая его движеніямъ, безъ шума поползли впередъ — только немного шуршали сухой тростникъ; да окружавшіе насъ кустарники. Такъ мы продолжали ползти, покуда не достигли большаго куста, находившагося на срединѣ между нашимъ первымъ положеніемъ и лагеремъ бѣлаго охотника. Здѣсь отецъ остановился.
— "Теперь мы раздѣлимся, " сказалъ онъ; «ваши лапы и пасти слишкомъ еще слабы, чтобы помогать мнѣ, но ваши львиные голоса могутъ оказать мнѣ не малую помощь. Ты, продолжалъ онъ, обращаясь къ сестрѣ, ступай на право; или — только помни — ползкомъ, вонъ до тѣхъ терновыхъ кустарниковъ и ляжъ тамъ. А для тебя, сказалъ онъ, обращаясь ко мнѣ, будетъ такое дѣло, въ которомъ ты можешь имѣть случай показать свою храбрость. Ступай вонъ къ тому деревянному чурбану, который торчитъ влѣво отъ бѣлаго жилища бѣлаго ревуна, и лежи тамъ. Я же пойду въ серединѣ васъ, и когда вы услышите мой ревъ, то ревите оба. Ревите, какъ можно громче и дольше, а потомъ, безъ всякихъ хлопотъ, ступайте домой, гдѣ, — буду ли я счастливъ или нѣтъ, — вы найдете меня.»
— "Послѣ моего самохвальства, конечно, нельзя было и думать о неисполненія приказаній отца; нельзя было также и притвориться непонимающимъ ихъ, потому что дорога была очень ясна — даже слишкомъ ясна, увѣряю васъ, братъ мой! Но я долженъ признаться, что перспектива лежанія шагахъ въ шести отъ бѣлаго ревуна съ его страшнымъ огненнымъ желѣзомъ, произвела во мнѣ не очень пріятное ощущеніе и заставила мои губы дрожать, чего, къ счастью, отецъ не замѣтилъ. Но сестра моя замѣтила, какъ я могъ догадаться по ея презрительному пожатію плечами. Ей хорошо было такъ мужественно относиться къ своему положенію, потому что оно, повидимому, не заключало въ себѣ ни малѣйшей опасности. Но хотя выраженное ею презрѣніе и было для меня обидно, однакожъ оно принесло мнѣ пользу тѣмъ, что мгновенно излечило меня отъ моего страха и снова возбудило во мнѣ рѣшимость показать себя въ эту ночь настоящимъ львомъ. Такимъ образомъ, быстро прогнавъ весь свой страхъ, я гордо отвѣтилъ на предложеніе отца и поползъ впередъ. Не оглядываясь, я достигъ назначеннаго мѣста, и легъ тамъ. Естественно, мое вниманіе было обращено на удивительное чудовище съ большою бѣлою спиной, красными ребрами, и круглыми ногами, подкованными желѣзомъ. Но не изъ одного только любопытства я смотрѣлъ на него такъ внимательно; меня не мало занимало то, съ какой стороны бѣлый ревунъ открылъ бы чудовищную штуку, если бы ему пришло въ голову выйти съ этимъ убійственнымъ стрѣляющимъ желѣзомъ, извергавшимъ огонь и клыки, и пробивавшимъ дыры въ вашей шкурѣ на разстояніи ста двадцати аршинъ! Была ли у него дверь на этой сторонѣ его жилища, или на той, которая дальше отъ меня? При каждомъ дуновеніи вѣтра, шкура великаго бѣлаго чудовища вздувалась, и я каждую минуту ожидалъ, что изъ нея покажется бѣлый ревунъ. Въ такомъ ожиданіи время летѣло незамѣтно, такъ что я началъ было уже думать, что мой отецъ измѣнилъ свое намѣреніе, и потому рѣшался вернуться домой.
"Но только что я поднялся на ноги, какъ въ тишинѣ ночи, раздался такой громовой ревъ, который заставилъ меня подпрыгнуть отъ испуга. Въ тоже время пролетѣлъ крикъ, не походившій ни на львиный ревъ, ни на голосъ какого нибудь другаго звѣря. Это былъ особенный и весьма поражающій крикъ. Я прежде никогда не слыхалъ ничего подобнаго. Онъ былъ пронзительнѣе рева льва — громкій, свистящій крикъ, какого никогда не издавало ни одно животное. Прелестная музыка, — отъ нея бѣгаютъ мурашки по спинѣ! Вслѣдъ за нимъ раздался отвѣтный голосъ моей сестры.
— "Я не знаю, Джагель, какъ долго я разсказываю вамъ эту исторію, — не болѣе, я думаю, двухъ минутъ; въ такомъ случаѣ, даю вамъ слово, что все это случилось въ десятеро короче. Въ промежутокъ того времени, когда мой отецъ испустилъ сигнальный ревъ и отвѣтила моя сестра, вы не могли бы и пяти разъ ударить лапой о землю; а между тѣмъ, тогда случилось такое происшествіе, которое какъ бы началось съ того еще времени, когда сталъ рости лѣсъ, и все продолжалось до настоящей поры…. Вы сами, конечно, должны знать, что въ лагерѣ бѣлаго ревуна ожидали нападенія. Итакъ, послѣ сигнальнаго рева, появилось готтентотовъ еще больше прежняго; всѣ они кричали, выли и, бросившись на «красную ярость», какъ мой отецъ называлъ огонь, схватили отъ нея каждый по части. Ея свѣтъ освѣтилъ ихъ лица, и вмѣстѣ съ тѣмъ показалъ, какъ была хитра эта красная ярость, когда она металась то въ ту, то въ другую сторону. Нѣкоторые изъ готтентотовъ выбѣжали изъ лагеря и побѣжали по тому направленію, откуда выходилъ послѣдній ревъ моего отца. Но скорость, съ которою они бѣжали, и вѣтеръ, дувшій имъ на встрѣчу, отнялъ пламя у ихъ огненныхъ палочекъ. Тогда въ темнотѣ они повернули назадъ и, какъ трусливые зайцы, побѣжали съ криками къ лагерю, какъ будто они нечаянно наткнулись на предметъ, котораго искали, но боялись найти — моего отца, и какъ будто онъ преслѣдовалъ ихъ.
— "Очевидно, чудовищная бѣлая штука съ красными ребрами и круглыми ногами, могла оказать имъ большую помощь, чѣмъ сама красная ярость, возбуждавшая такой страхъ въ моемъ отцѣ; потому что теперь они пренебрегали ею, — бѣжали мимо ея, и не останавливались, чтобы накормить ее, хотя и должны были видѣть, что она скоро умретъ. Они такъ спѣшили къ жилишу бѣлаго ревуна, что даже обращались презрительно съ красною яростью, и отталкивали ея издыхающіе члены, попадавшіеся имъ на дорогѣ, наполняя тѣмъ воздухъ крошечными звѣздочками.
— «Трусы — готтентоты, какъ вы знаете, Джагель, большіе трусы! Въ заботѣ о спасеніи своей шкуры, они все забывали: быковъ, телятъ, лошадей и жеребятъ, и съ криками и плачемъ столпились у дома бѣлаго ревуна. Когти и клыки, Джагель, — какая вышла бы забава, если бы прыгнуть и очутиться вдругъ посреди ихъ!»
— Безъ сомнѣнія, хорошая забава, Скрагаманъ, — сказалъ я, — еслибы около телѣжки находились только готтентоты, и еслибы всѣ они были плаксы. Но этого, вы знаете, не было. Между ними былъ одинъ, который, я ручаюсь, не плакалъ и мало испугался. Гдѣ находился бѣлый ревунъ въ это время?
— «Гдѣ? Конечно, среди ихъ» отвѣчалъ Скрагамачъ. "И вы совершенно вѣрно сказали, Джагель, что прыжокъ въ середину трусовъ доставилъ бы еще лучшую забаву, еслибы тамъ не было бѣлаго ревуна. Дѣйствительно, бѣлый ревунъ мѣшалъ многому. Вы не могли бы не замѣтить его по его бѣлому оружію и лицу, и по его лохматой бородѣ; кромѣ того онъ былъ смѣлѣе всякаго готтентота и говорилъ голосомъ буйвола. Вы могли бы слышать его изъ за всѣхъ другихъ звуковъ, изъ за лая, мычанья, ржанья животныхъ и криковъ черныхъ женщинъ и дѣтей. Онъ дѣйствовалъ также хорошо, какъ и говорилъ. Онъ взялъ въ руки свое огненное желѣзо и отдавая приказанія во всѣ стороны, ласкалъ его, и набивалъ ротъ его пищею, чтобы оно было въ хорошемъ расположеніи духа, и не отказывалось изрыгать смерть во всякое время, когда и кому ему прикажутъ. Увы! недолго я думалъ, для кого стараются задобрить его!
— "Я долженъ вамъ снова напомнить, Джагель, что все это произошло въ такое короткое время, что я не успѣлъ еще рѣшить, что мнѣ дѣлать? — оставаться на мѣстѣ или идти домой. Я былъ прикованъ ко всей этой сценѣ удивленіемъ и любопытствомъ, и очнулся уже тогда, когда увидѣлъ это ужасное огненное желѣзо, о которомъ говорилъ мой отецъ. Тогда я дѣйствительно вспомнилъ о побѣгѣ; но только что я хотѣлъ было встать, какъ въ лагерѣ бѣлаго охотника поднялся страшный шумъ и всѣ готтентоты побѣжали по одному направленію, махая своимъ оружіемъ. За ними побѣжалъ и бѣлый человѣкъ съ своимъ огненнымъ желѣзомъ, и вскорѣ очутился во главѣ черныхъ, которые, казалось, мало заботились опережать его. Что все это значило, — я скоро разгадалъ! Ревъ громче рева моего отца раздался по лѣсу, а за нимъ тотчасъ же — и знакомый мнѣ голосъ, но уже искажонный предсмертной агоніей! Это былъ пронзительный голосъ моей бѣдной маленькой сестры!..
— "Все мое удивленіе, вся моя любознательность обратилась теперь въ страхъ; таже странная нерѣшительность, какую я испыталъ въ началѣ этого, полнаго событіями, вечера, снова обхватила мою душу. Долженъ ли я преслѣдовать толпу двуногихъ? долженъ ли я отъискать бѣлаго ревуна, убить его на мѣстѣ, и разорвать его подлое тѣло на тысячи кусковъ? Долженъ ли я вырвать изъ его злодѣйскихъ рукъ страшное огненное желѣзо и отнести его домой, какъ трофей? Въ первую минуту, Джагель, я готовъ былъ на все; но я вдругъ вспомнилъ приказаніе своего отца: ревѣть, и безъ хлопотъ спѣшить домой и, какъ послушный сынъ, забывъ мщеніе, убѣжалъ домой.
Отецъ мой былъ уже дома. По всему было видно, что недавнее приключеніе сильно взволновало его; однакожъ при моемъ приходѣ онъ принялъ равнодушный видъ, и даже зѣвнулъ. Мать была съ нимъ, и между ними лежалъ жирный, молодой готтентотъ, котораго мы недавно видѣли у огня. Они только-что начали ужинать, хотя я сомнѣваюсь, чтобы отецъ съѣлъ хоть одинъ кусокъ. Правда одной руки у готтентота уже не было, но ее съѣла моя мать, которая страстно любила этотъ родъ мяса, и, по обыкновенію, труднѣе моего отца могла сдерживать свой аппетитъ.
— "Иди, " заворчалъ онъ нетерпѣливо, «мы здѣсь дожидаемся васъ: обѣщанный вамъ вкусный ужинъ почти уже остылъ.»
— "Я бѣжалъ такъ скоро, что долго не могъ выговорить ни однаго слова; когда же наконецъ, хотѣлъ было говорить, то мое волненіе, казалось, задушило меня: я упалъ на землю и, закрывши лапами носъ, громко зарыдалъ.
— «А!» презрительно закричалъ мой отецъ, готовясь въ тоже время начать свой ужинъ, «что? понравилась охота? О чемъ же ты плачешь»?
"Но моя мать была на этотъ разъ догадливѣе отца и тотчасъ же поняла, что тутъ что-то не ладно. Вскочивъ на ноги, она закричала: «а твоя сестра? Говори же, гдѣ она?»
"Тогда я разсказалъ имъ все, что зналъ. Правда, я немного могъ сообщить имъ; но смыслъ моего разсказа произвелъ на нихъ потрясающее дѣйствіе, и ихъ аппетитъ къ готтентоту былъ совсѣмъ забытъ. Мой отецъ всталъ изъ за трупа и стоялъ, какъ нѣмой, смотря на мать. Въ такомъ положеніи они оба оставались долго, безмолвно смотря другъ на друга изумленными глазами.
"Первый прервалъ молчаніе отецъ. Онъ началъ ревѣть своимъ могучимъ голосомъ, царапать когтями землю, и давать разныя обѣщанія, лишь бы только дочь его воротилась цѣла и здорова. Совсѣмъ другое было съ моею матерью: самый громкій звукъ, который она испустила, былъ глубокій, безпрерывный плачущій вой. Она все это время ходила вокругъ берлоги, съ поникшею головою, и казалось, собирала свою ярость — собирала, скопляла и кормила ее, какъ тотъ подлый бѣлый ревунъ кормилъ свое огненное желѣзо, чтобы заставить его ревѣть. Но вотъ, повидимому, она столько накопила въ себѣ ярости, что не могла больше выносить ея и отошла отъ стѣны къ срединѣ берлоги гдѣ лежалъ мертвый готтентотъ. Она наступила лапой на его лицо, откинула назадъ его голову и, испустивши оглушающій ревъ, однимъ прыжкомъ очутилась внѣ берлоги, такъ что отецъ, переставшій въ это время клясться и топать ногами, едва успѣлъ понять ея намѣреніе. Однакожъ онъ очень скоро оправился отъ своего удивленія и пошелъ вслѣдъ за ней, приказавъ мнѣ остаться дома и не выходить изъ берлоги до ихъ возвращенія.
— "Слышишь же, не выходи, " повторялъ онъ уходя, "и по тону его голоса можно было заключить, что онъ говорилъ безъ шутокъ.
"Было уже около полночи. Прошло часа четыре съ тѣхъ поръ, какъ я все оставался наединѣ съ своими грустными мыслями, и съ разорванными членами гнуснаго готтентота, — причины такого бѣдствія нашего семейства. Наконецъ кончилась длинная, скучная ночь, наступилъ день, и показалось солнце, а моихъ родителей все еще небыло. Между тѣмъ, я былъ не вполнѣ одинокъ. Гіены, постоянно бродившія около нашей берлоги, безъ сомнѣнія замѣтили, по долгому отсутствію моихъ родителей, что у насъ что-нибудь произошло и потому осмѣлились подойти къ ея входу ближе обыкновеннаго. Но дерзость ихъ еще больше усилилась, когда онѣ увидѣли въ берлогѣ готтентота, и чѣмъ дольше смотрѣли на него, тѣмъ больше онъ разжигалъ ихъ алчность, пока наконецъ, самая смѣлая изъ нихъ не рѣшилась войти и посмотрѣть на него.
— "Но только-что я издалъ ревъ, какъ ея уже не было; однакожъ она передала своимъ братьямъ, ожидавшимъ ее на приличномъ разстояніи, все, что она видѣла. "Дома нѣтъ никого, говорила она, кромѣ львенка, а между тѣмъ въ берлогѣ лежитъ прекрасный обѣдъ, котораго хватило бы на двѣнадцать гіенъ!"Такія новости, конечно, могли придать имъ достаточную храбрость, чтобы напасть на львенка. Такъ повидимому, онѣ и рѣшили, потому что я слышалъ бѣгъ всей стаи, направлявшейся къ нашей берлогѣ. Но чѣмъ ближе онѣ подходили, тѣмъ тише становились ихъ шаги, такъ что когда наконецъ передовая, добѣжавъ до берлоги, обернулась и увидѣла, что за нею слѣдовало только трое изъ ея товарищей, тотчасъ же отскочила, какъ отъ удара, послѣ чего разбѣжалась и вся стая. Такія попытки онѣ дѣлали нѣсколько разъ и тѣмъ доставляли мнѣ большое удовольствіе.
— "Къ вечеру, однакожъ, самыя смѣлыя изъ шайки навострили уши, и вдругъ исчезли; примѣру ихъ не замедлили послѣдовать и другія. Недолго я думалъ, что заставило ихъ разбѣжаться. Скоро я увидѣлъ своихъ родителей, возвращавшихся домой: отецъ хромалъ на трехъ ногахъ, и изъ его плеча струилась красная полоса. Мать тоже была запачкана кровью, но только около морды; ея зубы были еще оскалены и окровавлены, во всей ея фигурѣ проглядывало довольство.
— «Гдѣ моя сестра?» спросилъ я, когда они вошли. «Нашли ли вы ее? Гдѣ она?»
— "Умерла, " угрюмо отвѣчалъ мой отецъ.
— "Умерла! "
— "Все, что мы нашли отъ нея, " продолжалъ онъ, останавливаясь, чтобы полизать свое раненое плечо, — «все, что мы нашли отъ нея, это ея прекрасная шкура прекрасная бурая шкура, растянутая на кустарникѣ для просушки! Бѣлый охотникъ заревѣлъ ее до смерти своимъ стрѣляющимъ желѣзомъ.»
— «Увы!» закричалъ я, "какъ же страшенъ этотъ бѣлый охотникъ! "
— "Только не теперь, " дико захохотала моя мать, «только не теперь, мой сынъ. Его кости раздроблены моими лапами; его кровь утолила мою жажду. Вѣдь хорошее было сраженіе, не правда ли старикъ?» Съ этимъ словами она подошла къ нему и поцѣловала его своими запачканными багровыми губами. Подобное выраженіе ея любви было до такой степени рѣдко, что я естественно ожидалъ, что отецъ съ нѣжностію отвѣтитъ на него; но ничего подобнаго не случилось. Онъ стоялъ совершенію спокойно, какъ будто бы она поцаловала мертваго льва.
— "Хорошее сраженіе, " медленно повторилъ онъ еще болѣе тихимъ голосомъ. «Но вмѣстѣ съ тѣмъ оно, должно быть, и послѣднее сраженіе льва.»
— «Его послѣднее сраженіе!» презрительно сказала моя мать и отскочила отъ него также скоро, какъ прежде подошла къ нему. «Развѣ мужество моего льва такъ ничтожно, чтобы такая небольшая рана могла подѣйствовать на него? Неужели, послѣ этого я — жена такого жалкаго звѣря, что какая нибудь царапина — небольшая дыра, которую могла бы нанести колючка — дѣлаетъ его больнымъ? Въ такомъ случаѣ, я позову гіенъ и шакаловъ: пусть они посмотрятъ, чѣмъ боленъ ихъ родственникъ!»
— "По всему можно было видѣть, что она произносила эти слова съ насмѣшкой; но не смотря на всю ихъ жестокость, я радовался имъ, потому что въ послѣднія минуты я замѣтилъ, что глаза моего отца какъ-то темнѣютъ, какъ темнѣла красная ярость бѣлаго ревуна, когда готтентоты перестали кормить ее. Я думалъ, что теперь его силы поднимутся, когда мать осмѣлилась назвать его трусомъ, и уравнять съ этими жалкими звѣрями, гіенами. Это взволнуетъ его и прогонитъ напавшую на него слабость. Если онъ приколотитъ ее, я не стану помогать ей. Я желалъ бы, чтобы онъ далъ ей встрепку; это, по крайней мѣрѣ, показало бы, что онъ не такъ боленъ, какъ кажется съ виду.
«Но увы! онъ говорилъ правду, что это сраженіе будетъ для него послѣднимъ. Онъ выслушалъ непривѣтную рѣчь своей жены, но безъ вниманія и только посмотрѣлъ на нее своими когда-то славными, но теперь потухшими глазами — не гордо, но съ любовью и съ небольшимъ упрекомъ, и потомъ, безъ вздоха и безъ борьбы, пошатнулся и упалъ мертвый!»
Слезы наполнили глаза Скрагамана, когда онъ остановился на этомъ горестномъ событіи. Затѣмъ онъ покачалъ своею чудовищною головою и испустилъ нѣсколько потрясающихъ вздоховъ.
— А дыра въ плечѣ вашаго отца сдѣлана была ружьемъ, т. е. огненнымъ желѣзомъ бѣлаго охотника, хотѣлъ я сказать? — спросилъ я.
— "Да, Джагель, " отвѣтилъ онъ.
— "Это очень пріятно, сказалъ я и нисколько не вралъ, потому что моя человѣческая природа была возмущена грустной кончиной, по всей вѣроятности, моего соотечественника.
— "Благодарю васъ, Джагель, благодарю васъ, " сказалъ Скрагаманъ.
— "Кровожадный разбойникъ!!! не думаетъ, кого онъ убиваетъ, " продолжалъ я.
"Положительно, " отвѣчалъ Скрагаманъ, очевидно относя мое названіе «кровожадный разбойникъ» къ «бѣлому ревуну», а не къ своему отцу. «Моя мать была права, когда сказала, что нашъ гонитель уже не страшенъ больше».
— «Какъ-же вы удостовѣрились въ этомъ? Можетъ быть вы и ошибаетесь?» спросилъ я.
«Нисколько», отвѣчалъ плутъ — людоѣдъ со смѣхомъ, возвратившимъ ему его прежнюю веселость. «Въ томъ, что онъ никогда не уходилъ изъ нашей страны живымъ, мы — вдова и сирота — совершенно увѣрены. На третій день по смерти моего отца, мы осторожно осмотрѣли всѣ окрестности, а на пятый — великая бѣлоспинная телѣжка начала двигаться. Какъ всегда, ее везли лошади бѣлаго охотника; но вмѣсто ненавистнаго блѣднолицаго человѣка, на козлахъ сидѣлъ готтентотъ, съ леопардовой шкурой на плечахъ и съ колпакомъ, наполненнымъ красными перьями; пріятнѣе же всего было видѣть на его спинѣ страшное огненное желѣзо. Безъ сомнѣнія бѣлый ревунъ былъ брошенъ; дѣйствительно, мы вскорѣ нашли его могилу, и навѣрное вырыли бы его, еслибы они не похоронили его слишкомъ глубоко».
ГЛАВА V.
СВАТОВСТВО И ЖЕНИТЬБА СКРАГАМАНА.
править
Здѣсь Скрагаманъ остановился, напился воды изъ своего корыта и зѣвнулъ, что показывало его желаніе прекратить разговоръ. Но подобное желаніе нисколько несоотвѣтствовало моей цѣли. Я зналъ, что когда Скрагаманъ попался въ плѣнъ, ему было, по крайней мѣрѣ, четыре года, а онъ разсказалъ мнѣ только нѣсколько мѣсяцевъ своей жизни.
«Вашъ разсказъ, въ самомъ дѣлѣ, печаленъ, мой другъ», замѣтилъ я; «но все-таки судьба была къ вамъ благосклонна, а въ сущности она могла быть болѣе жестока. Какимъ большимъ, напримѣръ, было бы несчастіемъ для вашей матери, при ея вдовствѣ и сиротствѣ, заботиться о васъ и еще о вашей сестрѣ, если бы она осталась въ живыхъ. Конечно, смерть ея составляетъ очень печальное событіе для любящей матери, какою, по видимому, была ваша матушка; но что она стала бы дѣлать съ двумя-то сиротами, подобными вамъ и вашей сестрѣ? Сироты женскаго пола всегда такія несчастныя созданія. Но теперь, вдвоемъ съ вашей матерью — я увѣренъ — вы не затруднились соединенными усиліями устроить вашу жизнь даже очень удобно.»
«Да вотъ вы увидите», отвѣчалъ Скрагаманъ, тихимъ и довѣрчивымъ голосомъ, послѣ значительной паузы, и подходя къ рѣшеткѣ своей клѣтки, «хотя и не очень-то удобно говорить о такомъ щекотливомъ предметѣ, какъ недостатки своей матери.»
«Недостатки!» повторилъ я съ удивленіемъ; «мнѣ кажется, я очень внимательно слѣдилъ за вашимъ разсказомъ, и однакожь, исключая случая ея грубаго обращенія съ вашимъ отцомъ при послѣднихъ минутахъ его жизни, она показалась мнѣ такою хорошею львицей, что ее можно было бы ставить въ примѣръ другимъ.»
— «Конечно», поспѣшно отвѣчалъ Скрагаманъ, «я не говорю, чтобы она была хуже какой нибудь изъ тѣхъ львицъ, съ которыми когда либо мнѣ приходилось сталкиваться въ своей жизни; но истина всегда должна остаться истиной, и я долженъ сказать вамъ, что послѣ смерти моего отца, не смотря на то, что я былъ у нея единственный сынъ, мы не жили такъ спокойно, какъ можно было бы предполагать; вы это сами скоро увидите. Что же касается до нашихъ „соединенныхъ усилій“, какъ вы выражаетесь, то онѣ дѣйствовали только до тѣхъ поръ, пока мы не успѣли найти и приготовить себѣ другой берлоги.»
— «Но какъ же это случилось?» прервалъ я; «вы описали мѣсто вашего рожденія такимъ удивительно — удобнымъ жилищемъ, уютнымъ и безопаснымъ, съ тремя входами: спереди, съ бока и сзади. Зачѣмъ вамъ было мѣнять его? Или на вашу мать напало угрызеніе совѣсти за ея послѣднее обращеніе съ вашимъ умиравшимъ отцомъ? Или она была суевѣрна, Скрагаманъ, и думала, что тѣнь ея мужа станетъ посѣщать вашу старую берлогу?»
— «Нисколько» отвѣчалъ онъ со смѣхомъ. "Въ берлогу дѣйствительно явились посѣтители, но только болѣе страшные, чѣмъ тѣнь моего отца. Я долженъ вамъ сказать, что въ ту ночь, когда умеръ мой отецъ, товарищи бѣлаго охотника, по слѣдамъ крови, капавшей изъ его плеча, отыскали нашу берлогу и явились къ ней въ такомъ большомъ числѣ, что счастье наше, что берлога имѣла входъ и сзади, и спереди. Въ ней они застали только моего мертваго отца и объѣдки готтентота. Когда же мы снова воротились въ нее, то никого изъ нихъ уже не было и даже мертваго готтентота, а тѣло отца лежало безъ шкуры и страшно обезображенное.
"Но мы все-таки должны были искать себѣ другую берлогу, и нашли ее и день или два провели въ ней спокойно. Смерть отца произвела на меня сильное впечатлѣніе и я рѣшился быть почтительнымъ сыномъ своей матери, и заботиться о ней до конца ея жизни. Побуждаемый такимъ благороднымъ рѣшеніемъ, я съ утра до ночи хлопоталъ, чтобы придать больше удобствъ нашей берлогѣ, а съ ночи до утра проводилъ время на охотѣ за животными, которыя были мнѣ подъ силу, и которыхъ — могу торжественно объявить вамъ — я таскалъ домой то и дѣло и не помышлялъ объ усталости, пока не удовлетворялъ ея аппетита.
"Не легко было для меня это время, Джагель. Я былъ тогда молодъ — можно сказать, еще отрокъ; моя печаль о недавней смерти моего отца тяжело лежала на моемъ сердцѣ, а аппетитъ матери былъ не изъ плохихъ. Послѣднее замѣчаніе я сдѣлалъ не съ желаніемъ упрекнуть ее, но какъ истину, я долженъ былъ сообщить вамъ это. Она была одно изъ тѣхъ животныхъ, на аппетитъ которыхъ не дѣйствовали ощущенія сердца. Въ одно и тоже время она могла и вздыхать, и обнюхивать обѣдъ; соль падавшая со слезами изъ ея глазъ, придавала только больше вкуса пожираемому ею мясу; удручаемая горемъ, она могла съѣсть маленькую антилопу, и потомъ безутѣшно упасть и дремать до храпа. Все это, впрочемъ, можно было бы ей простить, еслибы она не съиграла со мною одну скверную шутку, о которой я намѣренъ теперь разсказать вамъ.
"Я уже говорилъ, что день или два послѣ того, какъ мы переселились въ новое жилище, она была весела, и даже на короткое время стала выходить изъ берлоги. Меня это очень обрадовало. «Моими заботами», думалъ я, «моя дорогая мать поправится здоровьемъ, и навѣрное скоро будетъ въ состояніи охотиться для себя по прежнему»; все обѣщало въ это время счастіе впереди.
"Но, кажется, на пятую ночь по переходѣ нашемъ въ новое жилище, она разбудила меня, когда я спалъ послѣ дневныхъ трудовъ.
— «Сынъ мой» сказала она, «уже поздно. Львы, ты знаешь, ловятъ въ эту пору ланей. Не лучше ли будетъ отправиться и тебѣ?»
— «Времени еще довольно, моя мать», отвѣчалъ я. "Добычи въ лѣсу много, и я не такъ неловокъ, чтобы въ цѣлую ночь не могъ удовлетворить разборчиваго аппетита моей матери.
— «Но, мой сынъ, аппетитъ мой теперь не разборчивъ», говорила она. «Я становлюсь здоровѣе съ каждымъ днемъ, и къ ночи чувствую, что могла бы съѣсть такой же ужинъ, какой съѣдала при жизни твоего отца. Ступай, мой сынъ, и добудь для меня какого нибудь мяса, только, по крайней мѣрѣ, вдвое больше обыкновеннаго; и, навѣрное, оно покажется мнѣ молодымъ и нѣжнымъ.»
"Я не ожидалъ послѣдней просьбы. Но вмѣсто того, чтобы упасть духомъ отъ трудности ея исполненія, я былъ обрадованъ, и тотчасъ же пошелъ, рѣшивъ въ своемъ умѣ, что чрезъ часъ передъ нею будетъ лежать самая жирная лань.
"Успѣхъ мой въ эту ночь превзошелъ всѣ ожиданія. Едва я прошелъ съ полмили какъ уже набрелъ на добычу, и схвативъ ее, тотчасъ же потащилъ домой; но матери я не засталъ дома. «Вотъ счастье»! думалъ я. «Теперь я побѣгу поскорѣе къ берлогѣ кабана и принесу поросенка: нѣсколько вкусныхъ кусковъ свинины послѣ ужина доставятъ большое удовольствіе моей бѣдной осиротѣлой матери.»
"И еще разъ успѣхъ увѣнчалъ мои усилія. Ночь еще была въ началѣ, когда я возвращался домой съ поросенкомъ во рту. Но что меня ожидало дома? Только что я хотѣлъ было перепрыгнуть черезъ порогъ берлоги, и предстать предъ матерью съ небольшою данью моей сыновней заботливости, какъ былъ до столбняка пораженъ звуками голосовъ, разговаривавшихъ внутри ея.
"Я могъ ясно и отчетливо слышать два голоса: одинъ изъ нихъ принадлежалъ моей матери, а другой былъ грубѣе. Я едва могъ вѣрить своимъ ушамъ, и предположилъ было, что мать громко разговаривала сама съ собою сиплымъ отъ волненія голосомъ. Можетъ быть, думалъ я, она благословляла свою счастливую судьбу, которая, хотя и лишила ее лучшаго изъ мужей, но за то дала ей почтительнаго сына, заботящагося объ ея покоѣ. Я почти успѣлъ увѣрить себя въ этомъ, какъ вдругъ снова раздался голосъ, принадлежавшій, безъ всякаго сомнѣнія, самцу, и тогда только я понялъ, что у матери былъ кто-то. Входъ въ наше новое жилище былъ очень извилистъ; поэтому я могъ слышать все, не боясь быть замѣченнымъ.
— «Правда и, какъ вы говорите, ростомъ я меньше его, но за то я могу сравняться съ нимъ гривою. Можетъ быть я не такъ силенъ, но за то и не такъ старъ. Вспомните, какой почтенный старикъ онъ былъ! Всякій принялъ бы васъ съ нимъ за отца съ дочерью. Вѣдь онъ и мой старикъ — отецъ были вмѣстѣ дѣтьми.»
— "Правда, онъ былъ старъ, " отвѣчала моя мать со вздохомъ; «но старость только умудряла его съ годами. Умнѣе и хитрѣе моего бѣднаго стараго мужа нельзя было найти льва въ этихъ мѣстахъ.»
— "Нѣтъ! хотя и не мнѣ отрицать добродѣтели тѣхъ, кого вы удостоивали своей любовью, " говорилъ незнакомый мнѣ голосъ; «я все-таки не могу не замѣтить, что будь онъ такъ уменъ и хитеръ, какимъ представляется вашимъ любящимъ глазамъ, онъ едва ли бы сталъ рисковать вашимъ счастьемъ, отправившись на охоту, въ родѣ послѣдней.»
— «Увы! это въ самомъ дѣлѣ было жестоко!» зарыдала моя лицемѣрная мать.
"Мнѣ непріятно называть ее такимъ именемъ, Джагель, но что же дѣлать? она была лицемѣрна. Подумайте о низости и неблагодарности львицы, которая цѣлую минуту могла сидѣть и слушать клевету на характеръ храбраго звѣря, пожертвовавшаго за нее своею жизнью!
— "Да, это было жестоко, " продолжала она, «но я думаю, что совершенства трудно найдти между львами. Львица, которая нашла бы себѣ мужа, способнаго оцѣнить ея любовь — мужа готоваго укрощать свой строптивый нравъ, чтобы никогда не опечалить нѣжное сердце своей сожительницы и готоваго сообразовать всѣ свои желанія съ ея желаніями — львица, имѣющая возможность похвастаться такимъ мужемъ, дѣйствительно должна быть счастлива. Но гдѣ подобный левъ? Такого не найти даже самой избранной львицѣ, а тѣмъ болѣе такой бѣдной вдовѣ, какъ я!»
"Полъ берлоги былъ усланъ у насъ свѣжимъ тростникомъ, и какъ только моя мать кончила эту искусную рѣчь, я вдругъ услышалъ шорохъ и паденіе, изъ чего заключилъ, что незнакомецъ упалъ на колѣна. И дѣйствительно; еслибы я могъ еще сколько нибудь сомнѣваться въ своемъ заключеніи, то мое сомнѣніе тотчасъ было бы уничтожено рѣчью льва, которая вскорѣ послѣдовала за слышаннымъ мною звукомъ паденія. Нечего сказать, хороша была рѣчь! Даже спустя такъ много времени, языкъ мой возмущается повтореніемъ льстиваго пустословія, съ которымъ онъ обратился къ моей матери. Теперь нельзя было сомнѣваться въ дѣли посѣщенія незнакомцемъ нашей берлоги. Онъ пришелъ сватать мою мать! Что же она, насмѣялась надъ нимъ? Возмутилась ли она такимъ его поступкомъ и спросила ли его, какъ онъ смѣетъ обижать ее въ ея собственной берлогѣ? Приказала ли она ему выйти и предупредила ли его объ опасности, угрожавшей ему, еслибы онъ осмѣлился остаться до возвращенія ея сына, защитника ея вдовства? Нѣтъ, Джагель, она ничего подобнаго не сдѣлала. На его пылкія объясненія, что онъ весь принадлежитъ ей — зубы и когти! — что онъ цѣлый уже мѣсяцъ восхищался ею, ухаживалъ за ней, и что, если она отвергнетъ его теперь, — когда всѣ преграды къ его счастью уничтожены, то онъ непремѣно сойдетъ съ ума, — на всѣ эти объясненія, говорю, она только повторяла: «увы! увы!» и отвратительно ворчала, подражая шести-мѣсячнымъ щенкамъ. Подобное поведеніе было уже черезчуръ гнусно! Я кинулъ маленькаго поросенка, котораго, къ моему удивленію, я все еще держалъ въ своей пасти все время, когда слушалъ ихъ разговоръ, и поспѣшилъ уйти, чтобы подумать на свободѣ, какія принять средства противъ чужаго льва.
— "Какъ пылкій молодой левъ, я тотчасъ же рѣшилъ, что материнская берлога не можетъ больше служить мнѣ домомъ. Но, какъ сынъ своего отца, я считалъ своею обязанностью усовѣстить свою заблуждающуюся мать, и постараться привести ее въ чувство стыда. Таково рѣшеніе, къ какому я пришелъ послѣ мучительной четверти часа, проведенной мной въ прогулкѣ но уединеннымъ мѣстамъ лѣса. Съ твердымъ намѣреніемъ слѣдовать ему, я направился къ дому и съ рѣшимостію вошелъ въ него.
— "Признаюсь, однакожъ, что я посмѣлъ бы войти къ матери съ такой отвагой лишь въ томъ случаѣ, еслибы зналъ, что чужаго льва въ это время уже не было у ней. Судите же теперь о моемъ удивленіи и негодованіи, когда мой взглядъ, полный горькихъ упрековъ (къ нему я готовился всю дорогу, и сильно разсчитывалъ подѣйствовать имъ на мать), встрѣтилъ взгляды чужаго звѣря и моей матери, спокойно сидѣвшихъ вмѣстѣ и пожиравшихъ трупъ антилопы — той самой антилопы, которую я съ такою заботою выбиралъ изъ цѣлаго стада и принесъ, какъ нѣжный и лакомый кусокъ, для безутѣшной вдовы!
"При первомъ же взглядѣ я узналъ незнакомца; это былъ старшій сынъ одного бѣднаго чернобураго семейства, жившаго по другую сторону Намаки — большой, сухощавый, лѣнивый звѣрь, который, но временамъ скорѣе грабилъ, какъ шакалъ, чѣмъ охотился, какъ слѣдуетъ льву.
— «Ба! это что?» закричалъ онъ, глядя на меня самымъ наглымъ образомъ со ртомъ, наполненнымъ антилопою. «Откуда вы?»
— "Я не счелъ нужнымъ отвѣчать разбойнику, и, подойдя къ матери, сѣлъ около нея.
— «Въ самомъ дѣлѣ,» сказалъ онъ, вставая и глядя на меня со всею силою своихъ глазъ, «какое замѣчательное хладнокровіе! Ты не говорила мнѣ, моя милая, что у насъ будетъ товарищъ къ ужину! Знаешь ты этого щенка?» — И что же, какъ вы думаете, отвѣчала мать, когда она услышала эти возмутительныя слова, относившіяся прямо ко мнѣ? Встала ли она и сказала ему, что я ея сынъ, и стою полдюжины подобныхъ ему? Приказала ли она ему тотчасъ же дать мнѣ мѣсто, какъ хозяину берлоги? Нисколько! Она только засмѣялась и пожала своими плечами, глотая въ то же время мясо, а потомъ, едва смотря на меня, проговорила ему:
— «Не трогай его, милый; онъ не мѣшаетъ намъ. Я знала, что онъ долженъ былъ придти домой, когда устанетъ бездѣльничать внѣ берлоги; но пришелъ ли бы онъ, или нѣтъ, это такъ мало имѣло для меня значенія, что неудивительно, если я забыла сказать тебѣ о немъ.»
— "О, въ такомъ случаѣ, я не имѣю никакихъ препятствій къ его поселенію здѣсь, если только онъ поведетъ себя хорошо, и займетъ уголъ, " отвѣчалъ безстыдный бродяга съ покровительственнымъ видомъ. «На, вотъ, щенокъ: гложи и лежи смирно!»
— "Съ этими словами, онъ бросилъ мнѣ кость отъ ноги, и продолжалъ свой обѣдъ, разговаривая съ матерью, какъ будто берлога принадлежала имъ. Ярость душила меня.
— «Мать!» закричалъ я, «неужели я такъ измѣнился, что вы не узнаете меня? Или и и такъ измѣнились, что сынъ вашего достойнаго мужа, кажется, чужимъ для васъ?»
— "Неудивительно, что я забыла своего сына, " сказала она совершенно хладнокровно, и не переставая ѣсть антилопу, «неудивительно, что я забыла его, когда онъ самъ забывается и такъ безцеремонно входитъ ко мнѣ въ присутствіи своего отчима.»
— "Если бы я былъ постарше, то не показалъ бы себя обиженнымъ этими словами; но въ то время я думалъ лишь о томъ, какъ бы посильнѣе излить свою ярость. «Что! — воскликнулъ я — развѣ я этого ожидалъ отъ васъ? Развѣ память о моемъ отцѣ уже такъ позорна, что вы спѣшите выкинуть ее изъ своей головы, негнушаясь и такими средствами? Или вы до того уже сознаете свои недостатки, что готовы принять лапу перваго бездѣльника, который удостоитъ васъ ея предложеніемъ? Это я вамъ говорю, милостивая государыня; а вашему дорогому новому мужу скажу: какъ бы я желалъ имѣть силу и нравъ моего отца! Тогда этотъ кошкоподобный, безобразный бездѣльникъ былъ бы потерянъ для васъ скорѣе, чѣмъ даже ваша память о моемъ бѣдномъ отцѣ!»
— "Конечно, эти слова были рѣзки, Джагель, — очень непочтительны; но вспомните то раздраженіе, въ которомъ я находился въ то время. Нужно впрочемъ отдать ей справедливость: ей сдѣлалось, повидимому, стыдно отъ моихъ словъ, потому что она перестала послѣ нихъ ѣсть и потупила свои безстыжіе глаза. Но такое ея настроеніе продолжалось не болѣе минуты, послѣ чего она положила свою голову на грудь своего чернобураго мужа, и сказала:
— «Неужели меня никогда не перестанутъ преслѣдовать? Долго ли этотъ злой, негодный львенокъ станетъ продолжать свои грубыя рѣчи и оскорблять мое сердце своими упреками и обвиненіями? Неужели мой мужъ не въ состояніи защитить меня отъ этого маленькаго звѣрка?»
— «Чернобурый левъ не остался глухъ къ ея просьбѣ. Испустивъ угрожающіе звуки, онъ всталъ и, съ оскаленными зубами, направился ко мнѣ. Сначала я было рѣшился оставаться на мѣстѣ, но когда взглянулъ на свою мать, и увидѣлъ, что ея зубы также оскалены и глаза пылаютъ злостью, то понялъ, что оставаться дольше нельзя, иначе они разорвали бы меня въ куски. Я счелъ за лучшее убѣжать и, преслѣдуемый своимъ отчимомъ и негодною матерью, покинулъ родительскую берлогу, чтобы никогда въ нее больше не возвращаться».
— Много мѣсяцевъ послѣ этаго, я не имѣлъ своего дома, да, признаться, и не желалъ имѣть его. Постыдное поведеніе моей матери совершенно ожесточило мое сердце, и сдѣлало меня безпечнымъ бродягой. Я находилъ удовольствіе въ бродяжнической жизни, мнѣ нравилось охотиться гдѣ и на что случится, и устроивать свою постель подъ первымъ попавшимся деревомъ, гдѣ нападала на меня лѣнь или усталость. Между тѣмъ моя молодая грива начала рости. Когда я жилъ дома, мнѣ, бывало, очень хотѣлось знать, когда совершится это многознаменательное событіе, и всякій разъ, какъ только мнѣ случалось приходить къ рѣкѣ для утоленія жажды я смотрѣлся въ воду, не подростають ли на ней волоса? Но теперь они не только росли, но и стали такъ длинны, что, при уходѣ за ними, могли бы составить хорошее украшеніе. Но я пренебрегалъ ими и они были спутаны и переплетены, какъ вѣтви кустарника, чрезъ который мои молодыя ноги прокладывали себѣ путь. Я рѣдко, или почти никогда не купался, и скоро сталъ похожъ на такое страшное чудовище, что одинъ видъ мой пугалъ самыхъ храбрыхъ животныхъ, какія только рыскали но лѣсу. Однакожъ, вопреки этому нерадѣнію о себѣ, я росъ удивительно счастливо и вѣсъ моей лапы, и сила пасти съ каждымъ днемъ увеличивались.
— "Я былъ этимъ очень доволенъ, потому что единственнымъ наслажденіемъ моей жизни сдѣлалось — сражаться, преслѣдовать, убивать и пожирать! Даже мои собственные сородичи не избѣгали моей злобы. Ихъ покойная и мирная жизнь была для меня упрекомъ. Я ненавидѣлъ ихъ за нее, и изъ-за этой ненависти разъ даже сдѣлался убійцей!
— «Чѣмъ сдѣлались!» воскликнулъ я съ ужасомъ, забывши въ ту минуту, что я говорю то львомъ, а не съ человѣкомъ.
— «Убійцей, отвѣчалъ онъ спокойно. Я не вру, Джагель, увѣряю васъ.»
— "На вашемъ мѣстѣ, я не сталъ бы хвалиться такимъ подвигомъ, возразилъ я, — «нѣтъ ничего хорошаго въ убійствѣ.»
— «Да развѣ я хвалюсь?» отвѣчалъ онъ, грустно качая своей головой. «Ахъ, Джагель, вы несправедливы ко мнѣ! Это убійство есть одно изъ тѣхъ событій моей жизни, которыхъ я никогда не прощу себѣ. Оно мучаетъ меня, Джагель; оно заставляетъ меня вскакивать отъ сна въ страшномъ испугѣ. Всю скучную зиму, когда мы такъ долго остаемся здѣсь одни, предъ моими глазами часто является этотъ милый желто-волосый образъ, является и не исчезаетъ. Но зачѣмъ бы исчезать ему? Эхъ! хотя онъ является всегда одѣтымъ въ такое ужасное воспоминаніе, однакожъ, мнѣ кажется, что я сталъ бы жалѣть, еслибы бѣдная Желтоволоска навсегда перестала тревожить меня!»
Старый левъ замолчалъ и вздыхая, началъ моргать своими глазами.
— "Если я не ошибаюсь, Скрагаманъ, " сказалъ я, "эта Желтоволоска была самка??
— «Самое милое, самое проворное, и съ самою шелковистою кожею созданіе….» началъ онъ восторженнымъ тономъ.
— "Но позвольте,? прервалъ я его «я вѣдь воображалъ, что, предавшись неряшеству и разбойничеству, вы стали ненавидѣть всѣхъ безъ исключенія львовъ мирнаго и приличнаго образа жизни?»
— «Такъ оно дѣйствительно и было. Я повторяю, что я былъ разбойникомъ и бродягой, не только въ то время, когда встрѣтилъ ее въ первый разъ, но и послѣ пока наконецъ не разлучился съ нею, т. е. пока не убилъ ее. Но выслушайте сперва мой разсказъ, Джагель, и тогда все для васъ будетъ ясно.»
— «Недалеко отъ одного мѣста въ лѣсу, которое мнѣ приходилось посѣщать особенно часто, я встрѣчалъ ту жалкую картину, которую, безъ сомнѣнія, видѣли и вы, Джагель, во время вашихъ путешествій, это — стараго, измученнаго жизнью, истощеннаго льва. Въ свое время онъ былъ, должно быть, гигантъ, но теперь его прежняя мощь дѣлала его наружность только болѣе безобразной. Его страшная голова, казалось, висѣла ниже его худой шеи, и чудовищныя плечи какъ бы готовы были прорваться сквозь голую и морщинистую шкуру, которая едва прикрывала ихъ. Его когти притупились и приняли видъ копыта, его сѣрыя усастыя губы упали на нижнія десны. Очевидно, онъ уже давно пересталъ охотиться, и лежалъ около своего дома, забавляясь ловлей муравьевъ и ящерицъ, совершенно какъ мѣсячный львенокъ.»
— «Еслибы онъ жилъ одинъ, то навѣрное умеръ бы, или, что почти одинаково скверно, гіены и злые кабаны скоро покончили бы съ его жалкой жизнію. Но онъ жилъ не одинъ. Кто было это другое существо, или откуда пришло оно, — я никогда не спрашивалъ; знаю только, что съ старымъ львомъ жило маленькое созданіе съ волосами желтыми, какъ рѣчной песокъ, съ великолѣпными глазами, и вмѣстѣ съ тѣмъ такое милое, любезное животное, какого трудно отъискать въ лѣтнюю ночь. Такъ я думаю теперь, такъ я думалъ и много лѣтъ назадъ, но въ то время о которомъ я говорю, я смотрѣлъ на нее совсѣмъ другими глазами. Неестественное поведеніе моей матери такъ ожесточило меня противъ всѣхъ самокъ нашей породы, что, если я иногда и глядѣлъ на нихъ, то только для того, чтобы въ это время, представить себѣ развратъ, лицемѣріе и злобу — скрывавшіеся подъ маскою ихъ кротости и невинности, пока наконецъ, у меня не являлось желаніе броситься на нихъ и дать имъ хорошую встрепку.»
— «Я могу сказать навѣрное, что ихъ наружность и прелести не имѣли на меня никакого дѣйствія. Я прослылъ между ними за негодяя и разбойника и, безъ сомнѣнія, такаго названія я вполнѣ заслуживалъ. Слѣдствіемъ этого было то, что въ то время, какъ другіе молодые львы моихъ лѣтъ сватали дѣвушекъ — львицъ и получали отъ нихъ ихъ улыбки, благосклонность и ласки, тѣ же самыя львицы проходили мимо меня съ презрительнымъ отмахиваніемъ хвоста, какъ будто малѣйшее его прикосновеніе ко мнѣ могло осквернить его. Безъ сомнѣнія, онѣ воображали, что подобное ихъ обращеніе со мной доставляло мнѣ не мало мученій и досады, т. е. мнѣ кажется, что онѣ должны были такъ думать, потому что, будь онѣ равнодушны къ моимъ мыслямъ и чувствамъ, онѣ не старались бы, при встрѣчѣ со мной, сдѣлать мнѣ какую нибудь непріятность, а просто проходили бы мимо. Но досадовалъ ли я въ самомъ дѣлѣ? Какъ бы не такъ! Онѣ были бы слишкомъ большія лгуньи, еслибы стали говорить это. Моею всегдашнею цѣлью было — внушить ужасъ всѣмъ львицамъ, и только изъ за этого я старался придать себѣ свирѣпую, разбойническую наружность. Я положилъ себѣ за правило, при каждой встрѣчѣ съ львицей, принимать, по возможности, страшный видъ, и обыкновенно начиналъ ворчать и храпѣть, какъ будто моимъ первѣйшимъ желаніемъ въ мірѣ было — скусить ея голову.»
— "Я описалъ вамъ Желтоволосую дочь (я считалъ ее дочерью) безсильнаго льва, какъ милое созданіе, и такова она была на самомъ дѣлѣ. По крайней мѣрѣ, она была въ десять разъ милѣе тѣхъ корноухихъ, широконогихъ созданій, которыя такъ много думали о себѣ, и при встрѣчѣ съ которыми я старался принимать страшный видъ. Она почти все время проводила въ обществѣ стараго льва, или въ охотѣ для него. Она водила его гулять (онъ былъ почти слѣпъ) и обороняла отъ гнусныхъ звѣрей, собиравшихся около него и не дававшихъ ему покоя при всякомъ удобномъ случаѣ. Встрѣчая иногда эту странную чету, я такъ былъ далекъ отъ чувства уваженія къ прекрасному молодому звѣрю, что ничего не видѣлъ въ ней, кромѣ коварной и лицемѣрной львицы, какъ и всѣ остальныя, и ненавидѣлъ и презиралъ ее даже больше другихъ, потому что ея маска лицемѣрія, казалось мнѣ, была хитрѣе масокъ другихъ. Въ этомъ я особенно убѣдился, когда замѣтилъ, что мое самое страшное коверканье лица, какое только я могъ придумать, вызывало въ ней лишь небольшую улыбку. Она никогда не смѣялась надо мною и не прятала своего хвоста изъ боязни, чтобы онъ не коснулся земли, но которой я шелъ: «Ухъ, хитрое животное! думалъ я». Ясно было, что ее просто забавляла эта моя игра, смысла которой она не понимала; но я разсуждалъ: «Хорошо, сударыня! если вы думаете какъ нибудь провести меня, то вы ошибаетесь въ своихъ разсчетахъ такъ, какъ, быть можетъ, еще никогда не ошибались въ вашей жизни.»
— «Подъ вліяніемъ такаго понятія, сложившагося у меня о достойномъ уваженія характерѣ Желтоволоски, я легко могъ думать, что она также, какъ и остальныя львицы, считала меня невѣжей. Но дѣло было простое: сначала моя особа возбудила въ ней любопытство, а потомъ, когда она продолжала разглядывать меня, я сталъ вызывать въ ней удивленіе. Мое ворчаніе и мои косые взгляды скорѣе забавляли, чѣмъ пугали ее; а на мои презрительныя мины она отвѣчала тѣмъ же; мнѣ нужно было быть уже слишкомъ жестокосердечнымъ, чтобы не понимать всего этого и, конечно, не чувствовать на себѣ ея вліянія, хотя я употреблялъ разумѣется, всѣ усилія, чтобы ревомъ и ворчаніемъ скрыть такое доказательство своей слабости. Но чѣмъ больше я ревѣлъ и ворчалъ, тѣмъ сильнѣе его чувствовалъ.»
"Она всегда невѣрно понимала мою наглость и видѣла въ ней лишь доказательство моей застѣнчивости. Разъ, когда небыло охоты, я неожиданно нашелъ ее сидящею на высокой скалѣ и приготовляющеюся напасть на красивую козу, какъ только эта приблизится на необходимое разстояніе. Наблюденіе за козой до такой степени заняло ея вниманіе, что она не замѣтила, какъ я подползъ къ ней сзади. Не воспользоваться такимъ случаемъ было нельзя. Я сильно толкнулъ ее, и она покатилась внизъ между терновникомъ. Съ яростью она вскочила на ноги, и тутъ же замѣтила меня. Въ мгновеніе вся ея ярость исчезла; она тотчасъ же приняла свой обыкновенный пріятный видъ и, обращаясь ко мнѣ, (въ это время я стоялъ на вершинѣ скалы), засмѣялась надъ собою и сказала:
— «Благодарю васъ за попытку спасти меня; я не думала, чтобы скала была такая скользкая. Съ вашей стороны очень мило подползти такъ осторожно, съ желаніемъ избавить меня отъ опасности, но вы пришли слишкомъ поздно».
— «Вы сильно ошибаетесь, если думаете, что я имѣлъ хоть малѣйшее намѣреніе спасти васъ» грубо захохоталъ я. «Напротивъ, глупое высокомѣрное созданіе, я толкнулъ васъ»!
«Но она была слишкомъ мягкосердечна и добра, и не повѣрила, чтобы какой нибудь левъ, — и менѣе всего я — могъ шутить подобнымъ образомъ. Поблагодаривъ меня еще разъ своимъ пріятнымъ голосомъ, она весело пошла дальше. Быть пристыженнымъ такимъ созданіемъ, которое вы прежде презирали, чувство весьма непріятное, и такое чувство я долженъ былъ испытать теперь. Но оно не смягчило меня; напротивъ моя ненависть къ Желтоволоскѣ съ этихъ поръ вдесятеро увеличилась».
— «Послѣ этого я, какъ на зло, сталъ встрѣчать желтоволосую львицу чаще обыкновеннаго, и, — что легко было замѣтить но выраженію ея глазъ, — она съ каждымъ днемъ все болѣе и болѣе привязывалась ко мнѣ. Она такъ дрожала при встрѣчѣ со мной, что смѣшно было смотрѣть на нее, то есть, смѣшно съ той точки зрѣнія, съ которой я въ то время смотрѣлъ, — съ точки зрѣнія злодѣя. Въ самомъ дѣлѣ, что значилъ этотъ крошечный и чувствительный котенокъ для такаго грубаго и неотесаннаго свободнаго звѣря, какимъ я старался тогда представиться»?
— «Вы не должны, впрочемъ, предполагать, Джагель, чтобы она какъ нибудь старалась выказать мнѣ свою любовь, исключая этаго невольнаго способа, о которомъ я сейчасъ упомянулъ. Она никогда не открывала своей тайны и даже не высказывала того, какія она имѣетъ чувства ко мнѣ, единственному льву въ окрестностяхъ, — иначе я скоро понялъ бы ее. Нѣтъ, Джагель. Любовь ея была необыкновенна. Она любила и хранила свою любовь въ тайнѣ — хранила до тѣхъ поръ, пока не похудѣла до того, что вы могли сосчитать ея ребра, пока ея прекрасные желтые волосы не повисли, какъ мокрая трава и пока не потухли ея блестящія глаза! Ахъ, бѣдная маленькая Желтоволоска! Ахъ, милая подруга! Какъ не похожа была бы моя судьба на теперешнюю, еслибы»..
— «Но это однакожь глупо» проворчалъ Скрагаманъ, вытирая слезы, и прочищая охрипшее горло; «стану продолжать свой разсказъ — и окончу его по возможности скорѣе. — Такое положеніе дѣлъ продолжалось нѣсколько недѣль; наконецъ наступилъ день, когда все должно было кончиться».
— "Это было осенью и время клонилось къ ночи. Въ продолженіи всего дня, солнце такъ пекло, что съ самаго утра я не выходилъ изъ тѣни кустарниковъ, и только къ вечеру, когда наступила прохлада, рѣшился выйти и поискать чего-нибудь къ ужину. Поужинавши въ прошлую ночь буйволомъ, я былъ еще довольно сытъ, и потому шелъ лѣпило, когда вдругъ ясно услышалъ ревъ льва, сопровождаемый пронзительнымъ лаемъ этого подлаго мошенника, гіены. «Что за чортъ», подумалъ я, «здѣсь гдѣ-то недалеко происходитъ драка» и по чувству любви ко всякимъ дракамъ, сейчасъ же сталъ принюхивать, чтобы узнать, откуда могъ происходить этотъ шумъ. Мои изслѣдованія продолжались недолго, и я скоро нашелъ и самое мѣсто сраженія. Но, когда я увидѣлъ борющихся, то почувствовалъ такое омерзѣніе, что чуть было не положилъ того и другаго на мѣстѣ. Въ самомъ дѣлѣ, вы едва могли бы назвать это сраженіемъ; это былъ просто старый отецъ Жестоволоски, подвергшійся нападенію большой гіены.
— «Все, что я могъ понять изъ безсвязныхъ объясненій беззубаго старика, когда онъ обратился ко мнѣ за помощью, заключалось въ слѣдующемъ: когда онъ проснулся, то замѣтилъ, что его дочери не было дома, и потому пошелъ отъискивать ее; но на дорогѣ ему встрѣтился этотъ мерзкій звѣрь, гіена, которая въ отвѣтъ на вѣжливый вопросъ старика, не видѣла ли она гдѣ нибудь по близости его дочь, воспользовалась его безпомощностью и дряхлостью, и самымъ постыднымъ образомъ, напала на стараго льва. Отецъ Желтоволоски прислонился къ пню большаго дерева и съ большею храбростью, чѣмъ можно было ожидать отъ такого немощнаго животнаго, оскалилъ свои зубы на гіену и ворчалъ на нее, какъ будто хотѣлъ на нее. прыгнуть и съѣсть. Но хитрая гіена, зная что онъ безвреденъ, безъ боязни подошла къ нему и, при первомъ удобномъ случаѣ, укусила его въ худую ляжку».
— "Мнѣ теперь стыдно говорить, Джагель, но въ то время я до такой степени былъ чуждъ всякаго чувства приличія и вѣжливости, что ничего не видѣлъ дурнаго въ томъ, если бы старый левъ былъ растерзанъ. Для меня дѣйствительно было очень забавно видѣть ярость, одолѣвавшую старика, когда на него нападалъ этотъ подлый врагъ. Но кромѣ того мое удовольствіе усиливалось еще тѣмъ, что въ опасности былъ отецъ этой гнусной Желтоволоски. Драка его съ гіеной могла бы продолжаться безъ сомнѣнія, долго, потому что, когда эта послѣдняя замѣтила, что я подмигиваю ея продѣлкамъ, стала нападать на старика еще ожесточеннѣе прежняго. Но я вдругъ призналъ въ гіенѣ вора, три ночи тому назадъ укравшаго у меня, во время моего сна, самую лучшую часть теленка, которую я оставилъ себѣ къ завтраку. Она не успѣла еще скрыться изъ виду, когда я проснулся и замѣтилъ ее; но я не сталъ ее преслѣдовать, потому, хорошо зналъ, что придетъ еще время расправиться съ ней. Это время теперь, настало хотя и было противъ моихъ чувствъ — убивать ее, когда она была такъ добра, что забавляла меня. Но я вспомнилъ объ этомъ жирномъ кускѣ, и о нагломъ выраженіи ея морды во время бѣгства, и не могъ удержать свою ярость; размѣривъ разстояніе, я бросился на нее и схватилъ ее за горло, прежде чѣмъ она успѣла испустить хотя малѣйшій крикъ.
— «Старый левъ при этомъ также не испустилъ ни одного крика: онъ былъ уже слишкомъ изумленъ. Но въ то самое время, когда гіена могла бы завыть, если бы не было сдавлено ея горло, раздался чей-то крикъ. За крикомъ послышался шумъ быстро — приближавшихся прыжковъ животнаго. Предполагая, что это была другая гіена, бѣжавшая на помощь къ первой, я оглянулся и вмѣсто нея увидѣлъ Желтоволоску съ ея прекрасными раздувающимися ноздрями и съ каштановыми глазами, метавшими огонь.
— Однимъ взглядомъ, казалось, она поняла все, что происходило здѣсь; но еслибы даже чего нибудь и не понимала, то ея глупый отецъ сейчасъ же вывелъ бы ее изъ недоумѣнія».
— "Благодари его, моя дочь; благодари его, " сказалъ онъ, «онъ благородный товарищъ: онъ не далъ въ обиду твоего престарѣлаго отца».
— "И бѣдная любящая, заблуждавшаяся Желтоволоска не ожидала втораго приглашенія; подбѣжавъ ко мнѣ, она упала мнѣ на шею, и нѣжно обнявъ меня, сказала:
— "Вотъ когда я узнала, что вы любите меня. Чего теперь бояться мнѣ за своего отца, когда въ одномъ съ нимъ лѣсу животъ мой возлюбленный, съ своими смѣлыми глазами, чтобы стеречь его и сильною лапой, чтобы защищать? Ахъ, мой милый гордецъ! Позволь мнѣ любить тебя! — не презирай меня!
— "Презирать ее! Я дѣлалъ еще хуже. Я ненавидѣлъ ее. Я ненавидѣлъ ее за тѣ качества, за которыя другія львы полюбили бы ее, какъ свою собственную жизнь: за ея нѣжность, за доброту ея сердца. Въ каждомъ ея поступкѣ мои упрямые, слѣпые глаза, видѣли одно лицемѣріе и притворство, и моя кровь кипѣла при мысли, что здѣсь то, наконецъ, это коварное, безстыдное созданіе выказало свои настоящія намѣренія, цѣлью которыхъ было — увлечь и одурачить меня, какъ увлекла и одурачила моя мать этого темнобураго льва. О немъ я могу здѣсь кстати сказать, что я видѣлъ его только одинъ разъ послѣ моего ухода изъ материнской берлоги. Это было около двухъ мѣсяцевъ послѣ его свадьбы со вдовою моего отца. Онъ направлялся къ дому съ кабаномъ въ пасти и, по его безпокойной мордѣ, было видно, что онъ пробылъ на охотѣ дольше, чѣмъ обѣщался. Судя по его наружности, онъ, должно быть, этимъ временемъ хорошо навострился ловить добычу; а прежде я зналъ его за не слишкомъ-то храбраго.
"Го! го! эта злая самка, моя мать, совершенно заставила опуститься его хвостъ. Могу вамъ доложить, Джагель! вы никогда не видѣли такого бараноподобнаго бездѣльника, какимъ былъ тогда этотъ негодяй. Я было хотѣлъ въ этотъ разъ порасплатиться съ нимъ за его наглое обращеніе со мною, но когда мы поравнялись, то онъ такимъ раболѣпнымъ и заискивающимъ тономъ спросилъ меня, какъ я поживаю, что я отвѣчалъ ему только презрительной миной своихъ губъ и прошелъ мимо.
"Возвратимся однакожъ, къ маленькой. Желтоволоскѣ и ея отцу. Какъ я уже сказалъ вамъ, я принялъ ея сердечныя признанія за любовь крокодила и вмѣсто того, чтобы также отвѣчать ей объятіями, или сказать, какъ слѣдовало бы льву: "позволить тебѣ любить меня! да, я желаю этого, и самъ буду любить тебя до конца моихъ дней, " вмѣсто того говорю, чтобы такъ отвѣчать ей или сказать что нибудь подобное, я вдругъ почувствовалъ въ себѣ такую ярость, какой никогда не замѣчалъ прежде и которая — я не сомнѣваюсь въ этомъ — еще больше усилилась во мнѣ отъ запаха крови гіены. Вамъ, Джагель, конечно случалось нюхать кровь гіены и, безъ сомнѣнія, вы согласитесь со мною, что ея дѣйствіе могущественно. Вмѣсто того, чтобы смягчать чувства, какъ дѣлаетъ кровь другихъ животныхъ, она, кажется, разжигаетъ въ нихъ такую жажду, что только долгое, долгое питье такого же цвѣта жидкости можетъ утишить ее. Тоже самое чувствовалъ и я. Я жаждалъ ея крови, и ея любящій призывъ не только не укротилъ моего желанія, но возбудилъ его — раздражилъ до послѣдней степени и сдѣлалъ его слишкомъ мучительнымъ, чтобы я могъ удержаться… Другое обстоятельство, благопріятное моему дьявольскому желанію, было то, что она повисла ко мнѣ на шею, и ея тонкое, нѣжное горло находилось въ нѣсколькихъ дюймахъ отъ моей пасти… Не требуйте отъ меня подробностей, Джагель. Все кончилось въ одну минуту и когда, съ насмѣшливымъ ревомъ, я побѣжалъ прочь, то увидѣлъ, какъ ея полуслѣпой старый отецъ бросился къ ней, сталъ ласкать ея раны и плакать надъ ней, какъ старая кафрская женщина! "
Когда Скрагаманъ окончилъ этотъ страшный разсказъ, то казалось, онъ былъ переполненъ горемъ, и въ продолженіи цѣлой минуты лежалъ, закрывши носъ и горько плакалъ. Нельзя было не оцѣнить въ немъ подобное свидѣтельство раскаянія, которое было тѣмъ болѣе для меня пріятно, что я не ожидалъ его.
— "Я надѣюсь, Скрагаманъ, " рѣшился я наконецъ замѣтить, «что съ этого часа вы увидѣли ошибки своихъ прежнихъ поступковъ и начали вести хорошую жизнь. Желая, напримѣръ, доказать свое горе во убіеніи маленькой Желтоволоски, вы не дурно сдѣлали бы для начала, если бы взяли къ себѣ ея престарѣлаго отца и позаботились, чтобы онъ ни въ чемъ не нуждался до конца своей жизни. Можетъ быть вы и сдѣлали это, Скрагаманъ?»
— "Нѣтъ, не сдѣлалъ, " коротко отвѣчалъ старый звѣрь, и поднявшись съ колѣнъ, повернулся нѣсколько разъ и замахалъ хвостомъ, какъ будто желая разсѣять свою тоску. За тѣмъ онъ продолжалъ:
— «Однако, какъ я глупъ: плачу надъ безуміемъ своей молодости! Оно все прошло и тогда же былъ ему конецъ. Вы спрашиваете, заботился ли я о старомъ отцѣ Желтоволоски? О нѣтъ, другъ! Для этого не было никакой возможности. Вмѣсто меня, за нимъ присмотрѣли гіены. Я прошелъ мимо того мѣста на слѣдующій же вечеръ и ничего не нашелъ, кромѣ нѣсколько клочковъ его старой безобразной шкуры.»
— «А отъ Желтоволоски?» спросилъ я, «неужели вы и отъ нея ничего не нашли? Неужели гіены также съѣли и ее?»
— «Каждый клочекъ былъ для нихъ глоткомъ.» отвѣчалъ онъ и потомъ, принявши серьезный видъ, продолжалъ: «все, что онѣ могли съѣсть, съѣли, но онѣ оставили мнѣ одинъ клочекъ на память. Это былъ крошечный кончикъ ея прекраснаго хвоста, Джагель, — красивые желтые волосы, всѣ испачканные кровью! Я не могъ оставить его на мѣстѣ, Джагель; я схватилъ его въ свою пасть и таскалъ съ собою часъ или больше, пока не увидѣлъ двуногихъ, которыя въ то время собирали цвѣты. Здѣсь, должно быть, въ первый разъ мнѣ пришло въ голову, какой я былъ близорукій глупецъ, убивши несчастное маленькое животное. Во мнѣ проснулись тогда чувства, которыя долго были мнѣ незнакомы — среди ихъ — я потерялъ драгоцѣнный остатокъ моей милой!… Вы знаете, Джагель, я несуевѣренъ, но я не могу не считать исчезновеніе этого маленькаго желтаго кончика хвоста чудеснымъ происшествіемъ. Правда, дрожаніе моихъ губъ могло быть причиной его потери; въ одинъ изъ припадковъ бѣшенства, я могъ втянуть его въ свою пасть и проглотить, — я не говорю, чтобы ничего подобнаго не могло случиться, но когда вспомню этотъ прелестный образъ, когда подумаю о выраженіи этихъ глазъ, когда…»
Мнѣ стало, наконецъ, скучно слушать такія разглагольствованія этого глупаго осла.
— "Продолжайте свой разсказъ, Скрагаманъ, «рѣзко сказалъ я. Конечно, вы проглотили кончикъ хвоста!»
— "Конечно, конечно! Оставимъ его; я не забочусь, " безсвязно отвѣчалъ онъ.
— "Однакожъ, " продолжалъ онъ, когда послѣ минутнаго хожденія взадъ и впередъ, его спокойствіе, повидимому, возстановилось; «зачѣмъ мнѣ было такъ много говорить объ этомъ ничтожномъ событіи. Какъ бы дуренъ ни былъ мой поступокъ но, если вы будете безпристрастны, то найдете, что самки нашей породы еще хуже поступали со мной, нежели я съ ними. Много хуже, во сто разъ хуже!»
— «Что!» воскликнулъ я, «вы никогда не говорили мнѣ, чтобы вы были когда нибудь обмануты.»
— "Вамъ не слѣдовало бы удивляться, " угрюмо отвѣчалъ онъ. «Я вѣдь говорилъ вамъ, что я вдовецъ.»
— "Помню, " сказалъ я, «но развѣ изъ этого я могъ заключить, чтобы вы были жертвой? Ха! ха! Чутье вашего носа, какъ видится, не острѣе точильнаго камня! Вы — непримиримый ненавистникъ каждаго существа въ шкурѣ львицы! Ха! ха! отличная штука, отличная!»
— "Мнѣ очень пріятно, что васъ это забавляетъ, " сердито отвѣчалъ Скрагаманъ, «даже очень пріятно!»
— «Но вы разскажите мнѣ, какъ это случилось? Какой ангелъ въ львиной шкурѣ успѣлъ найти себѣ нѣжный уголокъ въ вашемъ упрямомъ сердцѣ?»
— "Послѣ всѣхъ словъ, выражающихъ ваше удовольствіе при видѣ моего несчастія, не стоитъ тратить время, чтобы говорить съ вами. Увѣряю васъ, вы ничего отъ меня не узнали бы, еслибы я могъ предвидѣть заранѣе ваши злыя чувства- саркастически сказалъ старый людоѣдъ.
— "Скажите мнѣ, по крайней мѣрѣ, одно, Скрагаманъ, « сказалъ я; „что львица, на которую палъ вашъ выборъ“ была красивѣе Желтоволоски?»
— «Красивѣе?» заворчалъ онъ самымъ плачевнымъ голосомъ. «Во имя справедливости я долженъ удовлетворить ваше любопытство, по крайней, мѣрѣ относительно этого предмета. Нѣтъ, Джагель, та, которая сдѣлалась моей женой, была не ангелъ въ львиной шкурѣ; она была дьяволъ въ своей собственной шкурѣ — корявый, рыжій, безобразный звѣрь, какой только рыскалъ во африканскимъ лѣсамъ. Эти ея качества и были причиной, почему я женился на ней.»
— "Въ такомъ случаѣ, Скрагаманъ, " отвѣчалъ я, «но моему мнѣнію, вы поступили, какъ глупецъ.»
— "Тоже и мое мнѣніе, " отвѣчалъ онъ, выразительно качая своей головой.
— "Но, " приставалъ я, «вы навѣрное никогда не рѣшитесь сказать, что только потому, что она была рыжая, корявая, безобразная и злая, вы…»
— "Я женился на ней, " прервалъ онъ. «Да, мой другъ, увѣряю васъ, что одно только это и было причиною моей женитьбы; сюда можно развѣ прибавить еще то, что она была извѣстна во всей Намакской странѣ за самую угрюмую львицу. Ни одинъ левъ въ окрестности не хотѣлъ смотрѣть на нее; ея родители прогнали ее отъ себя, и когда я встрѣтилъ ее, она вела такую жe независимую жизнь бродяги, какъ и я.»
«Наше знакомство началось съ драки изъ-за зебра. Когда я повалилъ этого звѣря, то замѣтилъ, что бока его были изранены; но не успѣлъ я объяснить себѣ — отъ чего? какъ явилась она, и начала нападать на меня самымъ отважнымъ образомъ, „Эта добыча принадлежитъ мнѣ,“ говорила она, „и носитъ мое клеймо.“ Конечно, еслибы я могъ довольствоваться одною благодарностью за то, что уступилъ бы ей животное, которое она послѣ съѣла бы, то я поступилъ бы, какъ вѣжливый левъ; но если мнѣ хотѣлось за свои труды чего нибудь но существеннѣе благодарности, то я долженъ былъ съ ней сражаться.»
«Собственно говоря, я не люблю зебра: его мясо слишкомъ для меня сладко. Но когда она такъ нагло отнимала его у меня, и такъ смѣло говорила о сраженіи, то я подумалъ, что пришло время дать ей урокъ и мы стали драться. Она была страшно сильна и очень хорошо управляла своими когтями; такъ что если бы она не пожелала драки, то я не сталъ бы ее трогать и нисколько не выказалъ бы этимъ своего великодушія къ ней или чувства уваженія къ ея полу. Одинъ мой ударъ, который я нанесъ ей въ голову, былъ такъ силенъ, что она покатилась, но испугать ее было не легко; она снова вскочила на ноги, бросилась на меня съ зубами и когтями, и продолжала нападать до тѣхъ поръ, пока, наша драка не превратилась наконецъ въ правильное сраженіе и пока я чуть было не вышибъ духъ изъ ея тѣла, ударивши ее по ребрамъ. Отъ этого удара она откатилась кубаремъ аршинъ на восемь; но и тутъ снова хотѣла было напасть на меня, однако моя кровь уже разгорячилась и я предостерегъ ее.»
— «Если вы еще разъ близко подойдете ко мнѣ, я удавлю васъ» сказалъ я; «послушайтесь моего совѣта: или лежите, гдѣ вы теперь, или убирайтесь!»
— "Нѣсколько минутъ она ничего не отвѣчала, и лежала спокойно; наконецъ сказала:
— «А скажите, пожалуйста, сколько вамъ лѣтъ?»
— «Два года» отвѣчалъ я; "впрочемъ, нѣтъ, только одинъ мѣсяцъ, "
— "О, не говорите мнѣ этого, " сказала она, «вы старше.»
— "Вамъ совсѣмъ не зачѣмъ спрашивать меня, сколько мнѣ лѣтъ, если вы не обдѣлены чувствами, « отвѣчалъ я; „развѣ моя грива не принадлежитъ двухлѣтнему льву?“
— Кто можетъ судить объ этомъ по какой-то спутанной кучѣ волосъ?» злобно захохотала она. «Если правда, что вамъ не больше двухъ лѣтъ, то вамъ нужно удивляться. Мнѣ два года съ четвертью, и я могу сказать, что изъ всѣхъ двухлѣтнихъ самцовъ или самокъ, съ которыми я когда либо дралась, вы первый, обладающій такой силой. Вы — ободранный, тощій, безобразный бездѣльникъ, страшно сильны!»
— "Вы скажете, Джагель, что подобныя слова, сказанныя самкою, не хороши; но увѣряю васъ, что онѣ подѣйствовали на меня больше, чѣмъ всѣ тѣ, какія могла бы сказать Желтоволоска, даже если бы она повторяла ихъ мнѣ цѣлую недѣлю. Я самъ зналъ, что я былъ ободранъ и тощь, и гордился этимъ; но послѣдняго она не знала, и чтобы рѣшиться сказать мнѣ хоть что нибудь подобное, послѣ той потасовки, какую я задалъ ей, нужно было имѣть много храбрости. Сказать мнѣ прямо въ глаза, что я ободранъ и безобразенъ, находясь отъ меня въ такомъ близкомъ разстояніи — это вполнѣ заслуживаетъ моего уваженія.
— «Странно сказать, но мое самолюбіе было польщено ея словами больше, чѣмъ когда нибудь въ моей жизни и я тотчасъ же подумалъ, что, если бы я женился на ней, то пріобрѣлъ бы себѣ такую жену, которая, какъ нельзя больше, соотвѣтствовала бы моему вкусу. Сильная и здоровая, она никогда не безпокоила бы меня требованіями охотиться для нея; дѣятельная и мужественная, она могла бы помогать мнѣ при поимкѣ крупной добычи; а безобразная, какъ грѣхъ, она навѣрное никогда бы не заставила меня испытать это мучительное чувство ревности.»
— «Хорошо!» сказалъ я смѣясь, «но вы слишкомъ прелестное созданіе, чтобы бранить кого нибудь. Ваша шерсть немного погрубѣе шерсти жираффа, моя красавица!»
— «Въ самомъ дѣлѣ,» сказала она, радостно осматривая себя; «мы вѣдь составляемъ не дурную пару, не правда ли?»
— «Вы такъ думаете?» сказалъ я, ловя ее на словѣ, потому что, по своей развращенной природѣ, я съ каждою минутой все болѣе и болѣе плѣнялся ею. "Хорошо, " продолжалъ я, «мнѣ было бы это очень пріятно если только вы съ своей стороны не имѣете препятствій.»
— «Таково было начало и конецъ нашего сватовства.»
ГЛАВА VI.
СКРАГАМАНЪ РАСКАИВАЕТСЯ ВЪ СВОЕЙ ЖЕНИТЬБѢ. ОНЪ ПОДПАДАЕТЪ ПОДЪ ВЛАСТЬ ЖЕНЫ, КОТОРАЯ ЗАСТАВЛЯЕТЪ ЕГО ИСПОЛНЯТЬ ВСѢ СВОИ ПРИХОТИ; ОДНА ИЗЪ НИХЪ ОКОНЧАТЕЛЬНО ЕГО ГУБИТЪ.
править
— "Изъ всѣхъ событій моей жизни, " продолжалъ Скрагаманъ, «бракъ мой съ рыжей львицей было самымъ несчастнымъ. Несчастіе мое началось вскорѣ послѣ нашей свадьбы. Разсчитывая, что при своей сильной, дѣятельной и здоровой натурѣ, она сама станетъ добывать себѣ пищу, я жестоко ошибся; потому что тотчасъ же, по выходѣ замужъ она сдѣлалась лѣнива и стала привередничать въ пищѣ болѣе, чѣмъ моя мать въ ея самыя дурныя минуты. Ея отецъ, какъ вамъ извѣстно, былъ людоѣдъ и слѣдовательно, принадлежалъ къ лучшему обществу, потому что, — вы знаете, — не всякій левъ можетъ считаться людоѣдомъ. Для этого онъ долженъ обладать въ высшей степени мужествомъ и остроуміемъ, быть хладнокровнымъ въ замыслахъ, смѣлымъ и проворнымъ въ дѣйствіяхъ, однимъ словомъ, въ каждомъ дюймѣ своего тѣла онъ долженъ быть львомъ и никакъ не меньше этого.»
— «Когда жена сказала мнѣ, что ея отецъ принадлежалъ къ этой совершенной породѣ, то я нисколько не огорчился, потому что, хотя я и не имѣлъ такихъ знаменитыхъ предковъ, но не забылъ еще достоинства своей собственной фамиліи и того, что мой отецъ, если и не былъ закоренѣлымъ людоѣдомъ, то имѣлъ къ тому сильную склонность и даже лишился жизни изъ похвальнаго желанія доказать своимъ дѣтямъ превосходство человѣческаго мяса передъ всякимъ другимъ.»
"Но скоро я долженъ былъ оплакивать благородное происхожденіе своей супруги. Не прошло недѣли послѣ нашей свадьбы, какъ она начала валяться и скучать. Когда же я потерялъ всякое терпѣніе и объявилъ ей, что подобное поведеніе ея нисколько не соотвѣтствуетъ моимъ ожиданіямъ, что я искать себѣ жену работницу и не намѣренъ быть ея слугою, — она пришла въ ярость, подняла страшный шумъ и желала знать, какъ это случилось, что какая-нибудь подлая собака, подобная мнѣ, осмѣлилась грубить дочери людоѣда? Развѣ этого мало, спрашивала она, что, выйдя за меня замужъ, она рисковала разсориться со своими родственниками? Не думалъ ли я, что она, — происходящая изъ древней фамиліи людоѣдовъ, ведущей свой родъ по прямой линіи отъ великаго Руфуса Дабблегора, поразившаго своей собственной правой лапой семьнадцать человѣкъ изъ лагеря разутовъ, — станетъ работать для меня? Свою длинную и яростную рѣчь она кончила тѣмъ, что погрозилась мнѣ, при слѣдующемъ повтореніи моей наглости, переплыть рѣку и призвать для переговоровъ со мною своего дядю и однаго или двухъ другихъ своихъ родственниковъ.
"Это была наша первая домашняя ссора. Не будь я трусомъ, я бы тогда же могъ на всегда прекратить подобныя сцены. Но у меня не достало храбрости и я поступилъ, какъ глупый мужъ: прибилъ ее и обѣщался ей никогда не отзываться дурно объ ея родственникахъ, и каждый день приносить для ея ужина но красивому зебру. Но униженіе мое этимъ не кончилось. Однажды, во время ужина, она замѣтила мнѣ, что при той опытности, какую я пріобрѣлъ въ охотѣ на зебра, я навѣрное съумѣю достать ей немного и «великаго» мяса, какъ она называла мясо двуногихъ. На слѣдующую же ночь послѣ этого, я былъ за 4 мили у готтентотскаго селенія и укралъ для нея чернаго мальчика.
«Подобная поблажка ея прихотямъ окончательно погубила меня. При всей ея хвастливой болтовнѣ объ ея отцѣ, людоѣдѣ, я не думаю, чтобы она когда нибудь прежде пробовала „великаго“ мяса. Когда же она узнала, какъ оно вкусно, то всякая другая пища стала для нея противна. Всего же хуже для меня была ея особенная страсть къ дѣтямъ. Если бы она питалась великимъ мясомъ, не обращая вниманія ни на его величину, ни на возрастъ, то не такъ трудно было бы удовлетворять ея алчность, потому что готтентотовъ, особенно тамъ, гдѣ ихъ много, ловить было легко, и они доставляли намъ сносный кусокъ, вполнѣ достаточный для нея и даже съ остаткомъ для меня. Другое дѣло съ дѣтьми: здѣсь мнѣ все мѣшало, начиная съ того, что дѣтей было немного. Хорошо, если вы найдете ихъ больше 10 или 12 въ цѣломъ селеніи, состоящемъ изъ 200 или 300 взрослыхъ; да и этихъ немногихъ украсть чрезвычайно трудно. Сначала, можетъ быть, вамъ легко удастся утащить одного или двухъ, но какъ только двуногіе узнали объ опасности, угрожающей ихъ дѣтямъ, то всякая ваша новая попытка въ этомъ родѣ становится такою же опасною, какъ и попытка утащить теленка изъ стада буйволовъ. Но если вы и украдете, то что же изъ этого? Положимъ, что послѣ разныхъ трудовъ, подкарауливаній, ожиданій и, можетъ быть, подъ градомъ стрѣлъ вамъ удалось украсть какого нибудь несчастнаго маленькаго двуногаго, что же вы пріобрѣтаете? Не болѣе одного глотка, какъ это скажетъ всякій? А не успѣете вы съѣсть одну такую добычу, какъ васъ уже тянетъ за другой.»
— "Зная ваше нерасположеніе къ вашей женѣ, я удивляюсь, какъ вы могли исполнять ея требованія, " прервалъ я, скрывая, какъ умѣлъ, свое сильное отвращеніе къ старому чудовищу, которое хладнокровно разсказывало такія ужасныя происшествія. «Если бы я былъ на вашемъ мѣстѣ, я просто бросилъ бы ее: пусть бы она сама попробовала удовлетворить свой разборчивый аппетитъ.»
«Гмъ!» возразилъ Скрагаманъ, «скажите, пожалуйста, вы женаты?»
"Нѣтъ, " отвѣчалъ я.
«Но были ли вы когда нибудь женаты?»
«Никогда.»
"Въ такомъ случаѣ послушайтесь моего совѣта: никогда не рѣшайтесь говорить о томъ, чего вы не знаете. Я самъ зналъ, что, исподняя ея приказанія, я поступалъ глупо; но никто, кромѣ испытавшихъ брачную жизнь, не можетъ дать даже намека о томъ, какъ прекрасный полъ можетъ иногда обойти васъ. Кромѣ того я долженъ вамъ сказать, что моя львица имѣла достоинство неоцѣненнаго свойства. Оно заключалось въ ея глазахъ. Это были особенные, нѣсколько огненные глаза, и оторваться отъ нихъ не было никакой возможности. Вашъ умъ рѣшительно не могъ сказать, что это за глаза? Если вы смотрѣли на нихъ, а они на васъ, — вы думали; "это не хорошіе глаза; они коварны, жестоки, на нихъ нельзя полагаться, " и не смотря на это, вы находили невозможнымъ поступить согласно съ вашимъ рѣшеніемъ. Ваше рѣшеніе оставалось только до тѣхъ поръ, пока вы смотрѣли на нихъ; но какъ только вы отводили отъ нихъ свои глаза, вамъ снова хотѣлось видѣть ихъ и снова смотрѣть на нихъ, боясь, что вы осудили ихъ несправедливо, что въ нихъ есть что-то, чего вы еще! не высмотрѣли. Я знаю, Джагель, " продолжалъ старый людоѣдъ, «что я увлекся и, можетъ быть увлекся даже глупо; но если вы не безчувственный звѣрь, вы вѣроятно поймете меня.»
"О, безъ сомнѣнія, мой другъ, " возразилъ я, не упуская удобнаго случая показать предъ нимъ свое умственное превосходство. «Мнѣ кажется, что я понимаю даже лучше, чѣмъ вы сами, Скрагаманъ. Дѣло въ томъ, что вы любили эту красноглазую, рыжую львицу и это-то исканіе того, чего вы не находили и доказываетъ вашу любовь.»
"Я не удивился бы, если бы это и было такъ, " отвѣчалъ Скрагаманъ, задумчиво царапая себя за ухомъ. «Но нисколько неудивительно также, что я не находилъ въ ней того, чего искалъ. Любовь! Въ ней ея не было, Джагель. Она была такъ полна высокомѣрія, себялюбія и ревности, что въ ея сердцѣ не находилось мѣста для малѣйшей любви къ кому нибудь.»
«Но она навѣрное не была ревнива, Скрагаманъ!» сказалъ я.
"Хорошо, если бы было такъ, " возразилъ людоѣдъ, нерѣшительно качая своей головой. «Я думаю, да нѣтъ, я даже увѣренъ, что я терпѣлъ больше отъ ея ревности, чѣмъ отъ ея самолюбія.»
— «Такъ!» отвѣчалъ я. «А я думалъ, что ревность совсѣмъ здѣсь неумѣстна? Мнѣ казалось, что ея и ваше безобразіе устраняютъ даже всякую мысль о ревности?»
"То же самое думалъ и я, " сказалъ онъ; "и мои чувства къ ней были вполнѣ согласны съ моими мыслями. Я никогда не ревновалъ ее, потому что ея безобразіе обезпечивало меня въ этомъ отношеніи. Но вы должны понять, Джагель, что когда я рѣшился обзавестись своимъ домомъ и начать спокойную жизнь, то вмѣстѣ съ тѣмъ я сдѣлался нѣсколько заботливѣе на счетъ своей наружности. Этимъ, конечно, я не говорю того, чтобы я нуждался въ какомъ нибудь украшеніи, " поспѣшно прибавилъ гордый старый звѣрь, "потому что, хотя я и самъ говорю это, но я всегда былъ ловко и стройно сложенъ, имѣлъ шерсть и гриву, сэръ, которыя стоило только вымыть въ рѣкѣ и немного пригладить, чтобы сдѣлать ихъ совершенно пріятными на взглядъ. Но, признаюсь, я желалъ бы лучше походить на носорога, если бы могъ своей наружностью дѣйствительно обезпечить свое семейное счастіе отъ ея ревности. Она всюду слѣдовала за мной, и даже любовь къ дѣтямъ не могла удержать ее дома. Стоило мнѣ только улыбнуться изъ вѣжлвости какой нибудь старой или молодой львицѣ, съ которою я случайно встрѣчался, или даже махнуть вправо или влѣво хвостомъ немного болѣе противъ ее желанія, чтобы она сейчасъ же подняла изъ этого такой веселый шумъ, что мнѣ становилось отъ него совѣстно за самаго себя, и въ особенности за нее. Не проходило недѣли, чтобы она не дѣлала мнѣ какой нибудь непріятности. Видѣли ли вы плѣшь на моемъ боку, осмѣлюсь спросить насъ? "
— Я видѣлъ ее. Это было голое пятно величиною съ пятакъ, съ широкимъ вдоль него шрамомъ.
— «Да, я видѣлъ, отвѣчалъ я. Я даже часто думалъ, какое животное могло бы нанести вамъ эту рану; всего вѣроятнѣе, мнѣ кажется, буйволъ своими рогами?»
"Нисколько, " возразилъ онъ; "вы, должно быть, мало знаете буйволовъ, если такъ думаете о нихъ. Буйволъ не наноситъ круглой раны: онъ дѣлаетъ разрывъ. Правда, нанесенная имъ рана величиною была бы такая же, но я ручаюсь, что, будь она сдѣлана въ томъ именно мѣстѣ, гдѣ теперь находится моя рана, т. е. между ребрами, меня ужь не было бы въ живыхъ и я не разговаривалъ бы теперь съ вами. Нѣтъ, эта рана нанесена мнѣ ассагаемъ кафра.
«Но вѣдь не ревностью же вашей жены?» замѣтилъ я.
"Конечно нѣтъ, " возразилъ онъ, «но причиной ея была все-таки любовь моей жены къ мясу дѣтей, которая дѣлала ее въ высшей степени прихотливымъ животнымъ. Иногда по цѣлымъ недѣлямъ она не хотѣла ѣсть ничего, кромѣ оленя, или стараго готтентота, или кабана, иногда же ѣла все, что попадется; но потомъ вдругъ находило на нее сильное желаніе поѣсть дѣтскаго мяса. Отъ этой алчности она становилась злою, не могла быть спокойна ночью и тосковала и валялась днемъ, такъ что о снѣ нечего было и думать. Однажды, будучи въ хорошемъ расположеніи духа, я позабавилъ ее, представляя, какъ кричатъ маленькіе звѣрьки, когда случается хватать ихъ, и это вышло у меня весьма похоже на крикъ дѣтей; съ этого времени алчность ея къ „великому мясу“ до того увеличилась, что я слышалъ даже, какъ она, считая меня спящимъ, подражала крикамъ двуногихъ дѣтей, будто бы попавшихся въ ея когти.»
«Но какія же слѣдствія всего этого? Мои посѣщенія въ сосѣднія кафрскія деревни сдѣлались такъ часты, что я сдѣлался извѣстнымъ львомъ. Каждый кафръ и готтентотъ, на нѣсколько миль вокругъ, зналъ меня гго описанію, и стоило мнѣ только показаться имъ, чтобы возбудить между ними ужаснѣйшій крикъ. А не говорю, чтобы удача среди такихъ затрудненій не льстила моему самолюбію; но подобная награда доставалась мнѣ слиткомъ дорого. Неудачъ же было много, и тогда я возвращался домой съ пустымъ желудкомъ и съ нерадостнымъ ожиданіемъ будущаго. Но вотъ настало время, когда эта алчность къ чернымъ дѣтямъ привела мою злую жену въ ужасное бѣшенство, въ какомъ я еще не видѣлъ ее никогда. Къ моему несчастію, требуемыя ею дѣти извѣстной величины и извѣстнаго рода были необыкновенно рѣдки, да и тѣ такъ заботливо охранялись, какъ будто бы онѣ были молодые львы, а не простые готтентоты. Я зналъ все это хорошо, и потому до послѣдней крайности былъ глухъ къ ея мольбамъ и слѣпъ къ ея страданіямъ. Но наконецъ она прямо объявила мнѣ, что ей необходимъ маленькій двуногій и именно такой, какого она хотѣла, что подобныя огорченія и страданія вредятъ ея здоровью и что, въ случаѣ неудовлетворенія ея страсти къ „великому мясу“, она можетъ оказаться неспособной кормить грудью своего новаго дѣтеныша, который тогда, по необходимости, долженъ будетъ умереть.»
— «Эта послѣдняя новость была такъ непріятна для моихъ чувствъ, какъ отца, что на слѣдующую же ночь я отправился искать чернаго мальчика. Удачи не было. Проискалъ я слѣдующую ночь и послѣ многихъ часовъ напрасной ходьбы возвратился опять съ пустыми зубами. Тогда ея сіятельство начало издѣваться надо мной. Она говорила, что, должно быть, я боюсь, чтобы остріе копья не попортило мою изящную шкуру или не взбудоражило мою развѣвающуюся гриву, и съ большимъ сожалѣніемъ припоминала тѣ времена, когда я былъ храбръ и смѣлъ.»
«На всѣ эти насмѣшки и укоризны я ничего не возражалъ, но думалъ весьма много. Я думалъ, что въ этихъ словахъ, можетъ быть, дѣйствительно есть правда, чего я самъ не могъ подозрѣвать. Не былъ ли я теперь, въ самомъ дѣлѣ, менѣе храбръ, нежели прежде? Не сталъ ли я такъ крайне благороденъ и важенъ, что позабылъ даже свою собственную природу? Подобные вопросы заставили меня сравнить мои послѣдніе подвиги съ подвигами до времени моей свадьбы, и я долженъ былъ сознаться, что весь прошлый годъ мое поведеніе дѣйствительно отличалось смиреніемъ. Какъ глупецъ, я не разсудилъ, что если въ прежнее время, вопреки всѣмъ моимъ дьявольски-заботливымъ хитростямъ, я никогда не могъ достать себѣ обѣда, не поголодавши прежде, и что если, напротивъ, въ послѣднее время моя жизнь устроилась съ большимъ комфортомъ и хорошая пища доставалась мнѣ съ меньшимъ трудомъ, то это вовсе не потому, чтобы я сдѣлался теперь смирнымъ и трусомъ. Я сталъ только благоразумнѣе и въ сущности былъ теперь больше, чѣмъ когда нибудь прежде, способенъ охотиться и драться, задумать предпріятіе и выполнить его.»
— "Но въ то время я разсуждалъ совсѣмъ не такъ: мнѣ казалось, что, укоряя меня въ трусости, моя жена была совершенно права. "Чортъ побери мою красивую шкуру, " думалъ я; «какъ бы хорошо было ее сбросить! И чѣмъ скорѣе она сдѣлается такою же грубою и косматою, какъ прежде, тѣмъ лучше!»
— «Моя милая», сказалъ я своей женѣ: «завтра ночью ты будешь ѣсть ребенка, хотя бы это стоило мнѣ жизни.»
— «При этомъ я имѣлъ уже въ виду одного ребенка. Это было нѣжное голое созданіе, въ такомъ уже возрастѣ, что могло ходить. Деревня, въ которой жили его родители, находилась въ двухъ миляхъ отъ нашей берлоги, а самая хижина — была третья, по правой сторонѣ, отъ конца деревни. Я узналъ объ этомъ ребенкѣ за три мѣсяца до послѣдняго происшествія; но въ то время онъ не могъ еще ходить и мать постоянно носила его на спинѣ. Ея мужъ и отецъ ребенка былъ высокій, сильный молодой человѣкъ, и сколько мнѣ было извѣстно, этотъ ребенокъ было ихъ единственное дитя.»
— «Эти обстоятельства дѣлали мое предпріятіе еще болѣе рискованнымъ; потому что очень вѣроятно, что молодой человѣкъ станетъ съ особенной заботой охранятъ своего единственнаго сына и, навѣрное, будетъ ужасно разозленъ, если подмѣтитъ мои воровскія намѣренія. Но такія соображенія не остановили меня. Во всякомъ случаѣ, сильный молодой человѣкъ былъ только кафръ, созданіе, немногимъ лучшее готтентота. А! съ другой стороны, мнѣ кажется, что въ томъ расположеніи духа, въ которое привели меня мои размышленія о моемъ прошедшемъ и настоящемъ, я скорѣе готовъ былъ бы выбрать себѣ самое опасное предпріятіе. Мнѣ хотѣлось самаго себя убѣдить, что я все еще сохранилъ свою прежнюю храбрость, и самымъ лучшимъ средствомъ для этаго былъ бы, конечно, какой нибудь въ высшей степени смѣлый поступокъ. Такимъ образомъ, я былъ не прочь даже отъ такого дѣла, которое было бы въ десять разъ опаснѣе всѣхъ прежнихъ. Зубы и когти! я находилъ ихъ тогда довольно опасными!»
«Главное затрудненіе мое состояло въ томъ, что я необходимо долженъ былъ выполнить свое предпріятіе до наступленія ночи, потому что, въ противномъ случаѣ, дверь хижины, въ которой жили ребенокъ и его родители, могла бытъ крѣпко заперта, — и тогда конецъ моимъ замысламъ. Кромѣ того глаза львовъ, какъ вамъ извѣстно, Джагель, днемъ не такъ хорошо видятъ, какъ ночью. Что же касается до другихъ препятствій, то на первый разъ ихъ не предвидѣлось. Я зналъ, что по вечерамъ, взрослые кафры обыкновенно собирались среди деревни, чтобы поболтать и покурить, а у хижинъ оставались однѣ ихъ жены и присматривали за дѣтьми. По этому, какъ я предполагалъ, моя удача заключалась въ томъ, чтобы незамѣтно подкрасться къ хижинѣ, въ которой жилъ мой ребенокъ, и дождаться, не отойдетъ ли онъ хоть на минуту отъ двери. Только на минуту, — вотъ все, чего я желалъ!»
— "Вышелъ я изъ дома еще засвѣтло; но когда пришелъ въ деревню, настали уже сумерки, такъ какъ я долженъ былъ употребитъ на переходъ добрую четверть часа. Наступающая темнота, благодаря цвѣту моей шерсти, дала мнѣ возможность незамѣтно пробраться въ желаемое мѣсто и тамъ удобно скрыться. Такимъ образомъ я благополучно спрятался за хижиной и началъ слушать. Предположеніе мое оправдаюсь: около хижины не было слышно ни одного голоса мужчины; раздавались только голоса женщинъ и веселый крикъ и смѣхъ дѣтей, какъ будто вблизи ихъ не было льва.
— «Лучше другихъ голосовъ я слышалъ крикъ одного ребенка, и я увѣренъ — моего ребенка. Не правда ли, Джагель, какъ мы удивительно хорошо узнаемъ голосъ нашего собственнаго ребенка?»
— «Вашего собственнаго ребенка!» сказалъ я съ отвращеніемъ, при видѣ такого ужаснаго легкомыслія гнуснаго звѣря. «Я ожидаю, что ваша встрѣча съ этимъ ребенкомъ, навѣрное не будетъ похожа на встрѣчу родителя съ своими дѣтьми.»
— «И вы не ошибаетесь», возразилъ Скрагаманъ, съ притворною грустью. «Однако возвратимся къ нашему ребенку. Гдѣ онъ былъ, — на рукахъ ли своей матери, или кричалъ у дверей хижины? Высунувъ голову изъ-за угла на нѣсколько дюймовъ, я узналъ бы все, что мнѣ было нужно; но я не рѣшался на это, потому что тогда я разрушилъ бы весь свой планъ и моіъ бы проиграть дѣло. Оставалось одно: терпѣливо дожидаться счастливаго случая, по крайней мѣрѣ, до наступленія болѣе густыхъ сумерекъ.»
— «Счастіе мнѣ благопріятствовало. Не прошло десяти минутъ, а можетъ быть, даже и меньше, какъ почти надъ самымъ моимъ ухомъ раздался нѣжный голосъ ребенка, становившійся все ближе и ближе, пока наконецъ не показался и самый ребенокъ. Онъ съ удивленіемъ остановился противъ меня. Какое счастіе! Я едва вѣрилъ своимъ глазамъ и, могу сказать, былъ почти также изумленъ, какъ и моя несчастная жертва.»
— "Но крикъ ея заставилъ меня опомниться: разсчитавши прыжокъ, я схватилъ ее — и исчезъ какъ вѣтеръ. Однакожъ движенія мои были недостаточно быстры. Голосъ ребенка успѣлъ поднять на ноги его мать, которая съ крикомъ побѣжала за мною и звала къ себѣ на помощь своего мужа, прося его спасти ея мальчика, какъ она называла этотъ скудный, украденный мною, глотокъ мяса. Я не могъ удержаться отъ смѣха при ея крикахъ. «Кричи!» думалъ я, «твой сильный мужъ въ растяжку лежитъ теперь въ деревнѣ и куритъ трубку съ своими пріятелями, и въ такое время не любитъ, чтобъ его безпокоили. Но если бы онъ и услышалъ тебя, мнѣ нечего бояться его. Чтобы догнать меня при тѣхъ прыжкахъ, какія я дѣлаю, онъ долженъ быть, по крайней мѣрѣ, быстрѣе всякаго кафра! А ты полагаешь, что онъ догонитъ меня? Не кричи такъ громко, молодая женщина, или ты можешь потерять и своего молодаго мужа, какъ потеряла теперь своего мальчика!»
«Таковы были мысли, занимавшія меня во время моего бѣгства. Но это пріятное расположеніе духа и галопированіе должны были въ скоромъ времени прекратиться. Я очень ошибался, когда предполагалъ, что высокій, сильный молодой мужчина лежалъ въ растяжку въ деревнѣ, куря трубку съ своими пріятелями, и что я дѣлалъ очень быстрые прыжки. Не успѣлъ я достигнуть чащи лѣса, въ которой думалъ скрыться, какъ сажень за восемь впереди меня явились негры и впереди ихъ шелъ мнѣ на встрѣчу тотъ самый молодой мужчина, котораго звала къ себѣ на помощь мать украденнаго мной ребенка. Онъ былъ вооруженъ ассагаемъ и шелъ готовый нанести ударъ. Глупецъ! Онъ долженъ былъ знать, что не ему драться со мною: его дрянное копье для меня тоже, что хворостина; такъ зачѣмъ же онъ заслоняетъ мнѣ путь? Еслибы моя пасть была не занята, то я рыканіемъ заставилъ бы его очистить себѣ дорогу. Но при томъ положеніи, въ какомъ я тогда находился, для меня всего лучше было смотрѣть на него какъ можно свирѣпѣе, какъ будто я хочу напасть на него. Но, казалось, онъ самъ въ это время превратился въ льва: онъ не испугался моего взгляда и шелъ прямо ко мнѣ, какъ будто желая на меня напасть. Онъ кричалъ и, что есть силы, топалъ на меня ногами, какъ будто хотѣлъ втоптать меня въ землю за дерзкое похищеніе его сына! Клянусь костями моего отца — я никогда не видѣлъ подобнаго кафра!»
— «Я полагалъ, что онъ навѣрное нападетъ на меня съ боку, и если броситъ въ меня своимъ безполезнымъ копьемъ, то я отдѣлаюсь легкой царапиной. Но я ошибся еще разъ. Онъ не нанесъ мнѣ удара копьемъ; но, когда мы сблизились, это двуногое, мягко-кожее животное вдругъ вцѣпилось въ мою бороду и пустило свой ассагай въ мой бокъ.»
— «Никогда во всю мою жизнь я не бывалъ въ такомъ неловкомъ положеніи. Я былъ взбѣшенъ отъ ярости. Ударъ его гнуснаго копья о мое ребро, правда, не былъ опасенъ; но толчокъ и рука, которою онъ осмѣлился схватить меня за бороду, совершенно ошеломили меня. Что мнѣ оставалось дѣлать? Бросить драгоцѣнную ношу, стоившую мнѣ столькихъ трудовъ и мученій и разорвать на части наглаго кафра? Я и хотѣлъ это сдѣлать, но мнѣ пришли въ голову другія соображенія. Крики кафрской женщины становились въ это время все слышнѣе и слышнѣе; такъ что если бы я бросилъ ужинъ своей жены, желая покончить счетъ съ молодымъ кафромъ, то она во-время подоспѣла бы къ намъ и могла бы унести ребенка, и тогда я долженъ былъ бы воротиться домой съ царапиной на боку и показать своей женѣ, что какой нибудь кафръ отнялъ у меня добычу. Понятно, что я не могъ допустить этого и потому рѣшился снести на этотъ разъ оскорбленія кафра и принести домой свою добычу!»
— «При такомъ рѣшеніи, повидимому, мнѣ не стоило никакого труда освободиться отъ схватившей меня руки, и убѣжать съ чернымъ ребенкомъ. Но оказалось, что это не такъ легко. Прыгая, кафръ бѣжалъ рядомъ со мною съ своимъ копьемъ въ рукѣ, которое нѣсколько согнулось отъ нанесенной имъ мнѣ раны. Онъ громко кричалъ, просилъ и умолялъ меня отдать ему ребенка. Такая просьба, съ его стороны, даже невѣроятна послѣ всѣхъ гнусныхъ обидъ, которыя онъ нанесъ мнѣ! Должно быть, онъ имѣлъ удивительно-высокое понятіе о „великодушіи“ льва, что рѣшился просить его о подобныхъ вещахъ.»
«Такъ мы добѣжали до входа въ чащу, въ которой я намѣревался скрыться. Но не тутъ-то было. Какъ бы предвидя мое намѣреніе, онъ съ какою-то особенною яростію накинулся на меня и вонзилъ мнѣ свое копье съ такою силой, что оно теперь совсѣмъ сломалось; тогда онъ прыгнулъ на меня сдавилъ обѣими руками мою шею. Я никогда не предполагалъ, чтобы двуногое созданіе съ такими нѣжными руками могло душить такъ сильно; мое дыханіе стало ослабѣвать и кафръ достигъ своей цѣли: я не могъ больше держать ребенка и уронилъ его.»
— «Я не считаю нужнымъ говорить вамъ, Джагель, что моя ярость не знала предѣловъ. Положеніе мое было мучительно, и только одна надежда утѣшала меня — надежда на то, что жена кафра и сопровождавшіе ее товарищи его, далеко отстали отъ насъ, и не подоспѣютъ придти къ намъ раньше, чѣмъ я справлюсь съ моимъ противникомъ. Такимъ образомъ большой опасности, повидимому, мнѣ не предвидѣлось.»
— «Такъ думалъ я въ эти критическія минуты, но долженъ былъ скоро разочароваться въ своихъ надеждахъ: я не могъ справиться съ своимъ кафромъ. Если бы онъ сопротивлялся мнѣ голый и безоружный, какъ онъ былъ, то немного потребовалось бы мнѣ времени, чтобы заставить его успокоиться. Но онъ ничего больше не дѣлалъ, какъ только держалъ меня за горло. Его плечи находились ниже моихъ; колѣнами онъ упирался въ мягкую землю, а своими десятью длинными пальцами такъ крѣпко сдавилъ мою шею, какъ будто это были кольца желѣзной цѣпи. Больше онъ ничего не дѣлалъ; онъ даже не кричалъ и не шевелился, а только все держалъ, ни на одно мгновеніе не спуская съ меня своихъ глазъ.»
— «Я не желалъ бы, Джагель, чтобы пришлось кому нибудь такъ горько сознаваться…. Но я не выдумываю, если скажу вамъ, что продолжись эта борьба еще нѣсколько минутъ, нельзя было бы рѣшить, на чьей сторонѣ останется побѣда. Потеря крови чрезъ боковую рану, вѣроятно, была у меня велика, потому что съ каждой минутой я чувствовалъ себя менѣе способнымъ на борьбу съ своимъ страшнымъ противникомъ и начиналъ уже не такъ ясно видѣть окружающіе предметы. Въ эти минуты всѣ выгоды были на его сторонѣ. Всѣ его поврежденія ограничивались раною на колѣнѣ, которую я нанесъ ему передней лапой. Онъ, казалось, понималъ, что я терялъ сознаніе и все крѣпче и крѣпче душилъ меня…. Я стоялъ и начиналъ уже чувствовать, что я…. какъ вдругъ, совершенно кстати, явилась ко мнѣ помощь съ той именно стороны, откуда всего менѣе я могъ ожидать ее.»
— "Клянусь, что эта своевременная помощь подана вамъ вашей корявой, безобразной женой, " прервалъ я, догадываясь, что дѣло бѣднаго кафра будетъ проиграно.
— «Ошибаетесь!» захохоталъ людоѣдъ. «Нѣтъ, мой милый Джагель; не моя жена освободила меня изъ рукъ кафра, а его собственный ребенокъ.»
— «Что? ребенокъ? то маленькое созданіе, которое такъ долго лежало въ вашей пасти и которое вы потомъ выронили?»
— "Это самое, " засмѣялся Скрагаманъ, «и въ этомъ, мой другъ, оправдывается поговорка, что добродѣтель сама по себѣ награда. Человѣчность есть добродѣтель. Я могъ съ самаго начала задушить этаго крошечнаго кафра; но я схватилъ его и несъ съ такой заботливой осторожностію, какъ будто онъ былъ мое собственное дитя, хорошо зная, что мой подарокъ будетъ имѣть большую цѣну въ глазахъ моей жены, если жертва испуститъ въ ея собственныхъ лапахъ тотъ крикъ, который она такъ любила слушать въ моемъ подражаніи. Доброе дѣло никогда не остается безъ награды, Джагель!»
И при этомъ безжалостный разбойникъ плутовски мигнулъ мнѣ и разразился такимъ дьявольскимъ смѣхомъ, что мнѣ стоило большаго труда, чтобы не схватиться за мою палку съ желѣзнымъ наконечникомъ. Но я зналъ, что, если я хочу дослушать до конца эту ужасную исторію, то долженъ соглашаться съ нимъ, и потому тоже замигалъ и засмѣялся, прося его объяснить мнѣ свою мысль.
— "Но вѣдь это и такъ ясно, " сказалъ онъ. «Кафрское дитя, какъ я уже говорилъ, упало изъ моей пасти въ кустарникъ. Отъ страха, или отъ чего другаго, ужъ я не знаю, но только съ того самаго времени, какъ я схватилъ его и до этой минуты, оно лежало спокойно, какъ мертвое. Но тутъ оно, казалось, очнулось и тихо закричало, такъ что вы едва могли бы услышать его голосъ. Однако мой двуногій пріятель услышалъ его очень ясно, и въ тоже время его рука оставила мою шею, а голова обратилась въ ту сторону, откуда выходилъ крикъ. Это движеніе было, въ высшей степени, глупо съ его стороны. Черезъ минуту онъ лежалъ уже безъ крика и движенія! Схвативъ свою драгоцѣнную маленькую добычу, я понесъ ее съ тріумфомъ домой и, во время веселаго ужина, разсказывалъ женѣ свое приключеніе.»
— Разсказъ объ этомъ эпизодѣ изъ его подлой жизни, привелъ Скрагамана въ такое волненіе, въ какомъ я видѣлъ его рѣдко. Онъ задыхался и стоналъ, ходилъ взадъ и впередъ съ сверкающими глазами, мотая своимъ хвостомъ, какъ будто находился еще на берегахъ Намаки, и какъ будто его сраженіе съ ловкимъ кафромъ только что окончилось. Что касается до меня, то я такъ былъ взбѣшенъ всѣмъ этимъ разсказомъ о его жестокомъ поступкѣ и тѣмъ хладнокровнымъ тономъ, какимъ онъ мнѣ передавалъ его, что мнѣ стоило большаго труда не высказать ему своего гнѣва. Впрочемъ, я былъ уже готовъ говорить ему, какъ онъ вдругъ горько воскликнулъ.
— «Вы, безъ сомнѣнія, удивляетесь, мой другъ, видя меня въ такомъ волненіи отъ воспоминанія объ этомъ событіи, которое, въ вашихъ глазахъ, можетъ показаться только смѣшнымъ. Но мое волненіе происходитъ вовсе не отъ того, чтобы это приключеніе было для меня пріятно; а отъ того, что это былъ мой послѣдній — самый послѣдній охотническій подвигъ!»
— «Но какъ же это такъ?» спросилъ я. «Ужь не раскаялись ли вы, въ вашемъ чудовищномъ поступкѣ, послѣ спокойныхъ размышленій о немъ? Ужь не образъ ли храбраго кафра, рискующаго своею жизнью въ такой неровной борьбѣ за спасеніе своего ребенка и изъ-за своей отеческой любви, проигрывающаго побѣду, — ужь не онъ ли возбудилъ въ васъ угрызеніе совѣсти и вы стали послѣ того вести мирную жизнь? Скажите мнѣ, что это было такъ, добрый Скрагаманъ?»
— "Напротивъ, я долженъ сказать вамъ, что это было не такъ, " возразилъ онъ, насмѣшливо качая своей головой.
— "А мнѣ казалось, что я угадалъ, " сказалъ я, видя, не безъ нѣкотораго удовольствія, какъ онъ обнаруживаетъ свой разбойническій характеръ. «Должно быть, ассагай кафра оказался болѣе серьезнымъ орудіемъ, чѣмъ вы ожидали; онъ изувѣчилъ васъ и….»
— "Нисколько, " сказалъ онъ опять насмѣшливо. "Я желалъ, чтобы онъ изувѣчилъ меня; я желалъ даже худшаго — я желалъ, чтобы онъ убилъ меня. Тогда я былъ бы, покрайней мѣрѣ, избавленъ отъ того позора, который теперь ношу на себѣ въ продолженіи столькихъ тяжкихъ лѣтъ, и который долженъ буду носить до самой своей смерти. Нѣтъ, Джагель; не рана кафра погубила меня, а моя собственная жена. Правда, мое несчастіе было слѣдствіемъ кражи этаго ребенка и убійства его отца: но вы легко поймете, что не произошло бы ни того, ни другаго, если бы не ея чудовищная алчность къ «великому мясу.»
— «Ну да, стало быть причиной окончательнаго вашего несчастія было все-таки наше дѣло съ кафромъ, Скрагаманъ?» спросилъ я.
— Онъ согласился со мной и продолжалъ.
«Послѣ ужина, остальную часть той ночи, о которой я говорилъ вамъ, мы провели съ женой въ веселой балтовнѣ. Слѣдующій день прошелъ также весьма спокойно и весело. Особенной надобности выходитъ изъ берлоги я не имѣлъ. А такъ какъ моя рана давала мнѣ себя нѣсколько чувствовать, то я выходилъ всего только разъ для утоленія жажды. Все было тихо и спокойно, какъ бываетъ всегда въ глубинѣ лѣсовъ, въ лѣтнее полуденное время.»
— «Къ ночи, боль въ моей ранѣ все еще не утихла, и потому мы условились съ женою, чтобы я остался дома, а она шла добывать что-нибудь къ ужину. Когда почти совсѣмъ уже стемнѣло, она собралась идти, и только что успѣла показаться наружу, какъ со всѣхъ сторонъ и даже какъ будто надъ нами и подъ нами поднялся такой ужасный шумъ, визгъ, крикъ и вой, что она съ испугомъ быстро отскочила назадъ. Впечатлѣніе было такъ сильно, что мы долгое время не могли вымолвить ни одного слова и стояли съ вытаращенными другъ на друга глазами.»
— «Кто это можетъ быть?» шепнула мнѣ на ухо моя жена. «Кто смѣетъ такъ близко и такъ нагло приблизиться къ нашему дому?»
— «Я тотчасъ же узналъ, кто это былъ, — и мое сердце какъ бы сжалось отъ холода Среди визга и крика многихъ голосовъ, выдавался, своею пронзительностію, особенно одинъ, который всегда начиналъ и кончалъ шумъ. Это былъ голосъ жены кафра, преслѣдовавшей меня, когда я утащилъ ея ребенка.»
— «Что же это значитъ?» продолжала спрашивать моя жена; «чего хотятъ они здѣсь?»
— «Объяснить это било не трудно; но изъ вниманія къ ея чувствамъ, я только неопредѣленно указалъ на свою голову. Безъ всякаго сомнѣнія, кричащіе были друзья молодаго человѣка, которые вмѣстѣ съ нимъ преслѣдовали меня и которые навѣрное сами лишились своихъ дѣтей, несчитая телятъ, барановъ, козловъ и сторожевыхъ собакъ, и вотъ теперь соединились вмѣстѣ, чтобы отмстить мнѣ.»
— "Снова поднялся страшный шумъ и моя жена воскликнула:
— «А! теперь я знаю, кто! Это двуногіе!»
— "Я то же полагаю, что двуногіе, « отвѣчалъ я, „и думаю что здѣсь ихъ около сотни. Видишь, что надѣлали твои капризы и прихоти!“
— „О! О!“ заревѣла она. „Великое дѣло, что ихъ много. Пойдемъ со мною и ты увидишь, какъ эти смѣльчаки разлетятся, какъ птицы, лишь только завидятъ лицо дочери людоѣда!“
— „Молчи!“ сказалъ я. „Твои прихоти накликали на насъ эту бѣду. Теперь моя очередь повелѣвать, а твоя — повиноваться. Ляжемъ рядомъ! Двуногіе, хотя и хитры на выдумки, но все-таки безсильны и трусы. Они пришли сюда кричать и визжать въ надеждѣ, что мы, можетъ быть, выйдемъ на ихъ шумъ; а тогда они нападутъ на насъ изъ-за безопасной засады. Этого только, безъ сомнѣнія, имъ и нужно. По этому намъ лучше всего не выходить отсюда.“
— „Ба! ты и теперь такой же трусь, какимъ былъ всегда!“ заворчала она, и тотчасъ же, съ громкимъ рыканіемъ выпрыгнула изъ берлоги. Но въ то же мгновеніе еще громче раздались пронзительные крики двуногихъ и было слышно, какъ засвистали ихъ стрѣлы. Моя львица вдругъ заревѣла съ какимъ-то особеннымъ ужасомъ и однимъ большимъ прыжкомъ очутилась въ берлогѣ: въ ея тѣлѣ было съ полдюжины копій. Она начала валяться и метаться во всѣ стороны, но стрѣлы еще болѣе кололи ее, пока наконецъ не довели до бѣшенства. Тогда она стала кусаться и бросаться на меня….»
— Здѣсь я прервалъ Скрагамана своимъ смѣхомъ отъ котораго не могъ удержаться, радуясь кончинѣ ужасной рыжей львицы, этой охотницы до дѣтей. Но затѣмъ я спросилъ.
— «Мнѣ хотѣлось бы знать, было ли въ числѣ другихъ копій, попавшихъ въ тѣло вашей жены, копье кафрской женщины, и оно-ли причинило ей самое большее страданіе? Надѣюсь, что оно….»
— «Можетъ быть, но этого нельзя рѣшить опредѣленно» отвѣчалъ онъ, очевидно, не обративъ никакого вниманія на мои слова и на чувства, которыя выражались въ нихъ. «Я знаю только, продолжалъ онъ, что ея ревъ сдѣлалъ мое положеніе еще болѣе непріятнымъ, и могу сказать даже, что онъ былъ причиной моей гибели. До него двуногіе не знали точно, въ какомъ мѣстѣ чащи находится наша берлога; но когда она стала ревѣть, они замѣтили ее, — и раньше, чѣмъ я могъ рѣшиться на что нибудь, воздухъ вдругъ освѣтился сильнымъ свѣтомъ, какъ будто насталъ самый яркій полдень. На нашу постель и на простертое тѣло моей жены полетѣли десятками зазженные факела. Этотъ ужасъ однакожь не былъ для нея страшенъ: она продолжала лежать безъ движенія. Горящіе факелы, падая оставались на ея тѣлѣ и наполняли воздухъ непріятнымъ запахомъ паленыхъ волосъ; но она была уже мертвая.»
— «За то я былъ живъ и здоровъ — я одинъ изъ лучшихъ львовъ, полный силы и отваги, чтобы бороться, если нужно, на жизнь и смерть! Въ берлогѣ, очевидно, нельзя было оставаться дольше. Поэтому я вышелъ изъ нея, но не съ ревомъ и шумомъ, какъ сдѣлала моя жена, а ползкомъ и осторожно. Факелы зажгли нашу моховую постель, отчего стало такъ свѣтло, что мнѣ оставалось только одно средство пробраться изъ нея незамѣченнымъ, — это ползти подъ прикрытіемъ чернаго дыма, вполнѣ довѣрясь злому вѣтру, который раздувалъ его.»
— «Впрочемъ, куда бы не направился дымъ, на востокъ, западъ, сѣверъ, или югъ, и выбралъ ли бы я. — если бы только я могъ выбирать, — тотъ или другой путь, я не измѣнилъ бы свою участь. Когда, чрезъ нѣсколько времени, я подползъ на животѣ къ большему кустарнику и спрятался въ его тѣни, думая, что могу хоть на минуту остаться тамъ и подумать о средствахъ спасенія. — я увидѣлъ, что, на растояніи почти осьмнадцати саженъ со всѣхъ сторонъ, меня окружало огненное кольцо, которое съ каждымъ мгновеніемъ становилось все уже, и все ближе и ближе подходило ко мнѣ!»
— «Постоянно поддерживаемое съ наружной стороны двуногими, это огненное кольцо, треща и прыгая, съ шумомъ приближалось ко мнѣ и наконецъ могло охватить и пожрать меня. Подобная смерть, была бы ужасна, Джагель!»
— «Тутъ я первый разъ въ своей жизни вполнѣ понялъ ужасъ моего отца, когда онъ увидалъ огонь. Я самъ испыталъ теперь это чувство. Когда факелы начали падать въ нашу берлогу, я взялъ одинъ изъ нихъ въ свою пасть и хотѣлъ было затушить его; но онъ съ страшною болью присталъ къ моимъ губамъ и такъ жестоко ихъ ранилъ, что даже мое теплое дыханіе, не могло утишить его жгучей раны.»
— «И теперь я долженъ умереть среди тысячи такихъ огней! Въ отчаяніи, я сталъ ревѣть и кататься по землѣ. Когда двуногіе, двигавшіе огненное кольцо, услыхали мой ревъ, то громко закричали отъ радости и громче всѣхъ кричала жена убитаго мной кафра и хлопала руками.»
— «По видимому, мнѣ оставался одинъ исходъ, чтобы спасти свою жизнь, — это перепрыгнуть черезъ огненное кольцо. Правда, объ этомъ даже и думать было страшно, но, съ другой стороны, мое положеніе съ каждымъ мгновеніемъ становилось все безнадежнѣе, и съ закрытыми глазами я рѣшился перепрыгнуть черезъ него, не думая о послѣдствіяхъ. Но выбирая мѣсто, гдѣ огонь былъ бы послабѣе, я съ радостью и удивленіемъ замѣтилъ, какъ нарочно оставленный для меня проходъ, свободный, широкій и безъ огня, съ свѣтлозелеными деревьями позади его, освѣщенными заревомъ!»
— "Въ одинъ моментъ исчезли всѣ. мои страданія. «Ахъ, вы двуногіе дураки!» захохоталъ я; «если у васъ не достало огня, чтобы загородить проходъ, то отчего вы не уменьшили ваше дьявольское кольцо! Смотрите же теперь, какъ я воспользуюсь вашею глупостью!»
— «Двумя сильными прыжками я очутился у прохода, и съ торжествующимъ ревомъ прыгнулъ въ него. Но, ахъ, Джагель! коварство этихъ двуногихъ не измѣримо! Эти два сильные прыжка были послѣдними большими прыжками въ моей жизни! Высота ихъ была не что иное, какъ глубина паденія!»
— «Ошеломленный и разбитый, я глубоко упалъ на дно ямы съ крутыми стѣнами, взлесть на которыя не представлялось ни малѣйшей возможности.»
— «Впрочемъ, если бы и была какая нибудь возможность вырваться изъ этой засады, то я едвали съумѣлъ бы воспользоваться ей. Упавши въ яму, я лишился чувствъ, и когда сознаніе воротилось ко мнѣ, то яма была облита свѣтомъ и надъ ней раздавались громкіе крики. Это были крики моихъ преслѣдователей, толпившихся съ радостными и побѣдными криками вокругъ окраины ямы, и угрожавшихъ мнѣ копьями.»
— «Берите большіе камни и катите ихъ внизъ, чтобы они раздавили его!» закричалъ кто-то изъ нихъ.
— «Кидайте въ него копья! кидайте! Пронзите его злое сердце остріями копій!» «Жгите его!»
— «Конечно, жгите его! Жгите его! — Да будетъ онъ проклятъ! Пусть мать его умретъ отъ печали! Пусть его отецъ будетъ служить забавой гіены! Жгите его! жгите пожирателя дѣтей! Кидайте въ него ваши зажженные факелы, — пусть они испепелятъ его!»
— "Нѣтъ надобности говорить вамъ, Джагель, чей голосъ говорилъ эти послѣднія слова. Это былъ тотъ самый голосъ, который но все это время громче всѣхъ раздавался въ моихъ ушахъ, и который я слышалъ, когда говорили мнѣ: «отдай мнѣ моего ребенка, проклятый левъ! благородный левъ съ сильной головой, отдайте мнѣ его назадъ.»
— «За тѣмъ послышался другой голосъ, передъ которымъ, смолкли всѣ остальные, хотя онъ былъ и тише ихъ.»
— «Замолчите, мои дѣти; замолчите — вы, женщина, и вы, молодые храбрые охотники! Послушайте того, кто никогда не давалъ вамъ дурныхъ совѣтовъ. Положимъ, что мы убьемъ камнями это проклятое животное. Положимъ, что мы пронзимъ его нашими стрѣлами или, какъ желаетъ вдова храбраго, молодаго Массету, сожжемъ его, — что же мы выиграемъ изъ этого? Какъ бы мы ни убили его, выпрыгнетъ ли Массету изъ его трупа? Если мы сожжемъ его, то сгоритъ ли вмѣстѣ съ нимъ печаль и несчастіе вдовы? Лучше всего пусть убійца ея мужа чѣмъ-нибудь вознаградитъ ее. Свяжемъ его, какъ онъ теперь есть, отвеземъ къ бѣлымъ купцамъ, — и продадимъ въ неволю….» — Я кончилъ свой разсказъ! "
— Послѣ этихъ словъ, Скрагаманъ наклонилъ свою голову и, положивъ ее на переднія лапы, замолчалъ.
— «Ну» сказалъ я; «что же случилось потомъ?»
— "Да ничего, что стоило бы разсказывать, " отвѣчалъ онъ. «Прибавлю развѣ, что совѣты двуногаго, который предложилъ продать меня въ видѣ вознагражденія вдовы, были приняты и что, однимъ словомъ, теперь я здѣсь. Спокойной ночи!»
Съ этими словами онъ всталъ, зѣвнулъ, встряхнулся и, безъ дальнѣйшихъ церемоній, отправился спать. Видя, что онъ кончилъ свой разсказъ, я застегнулъ сюртукъ (потому что время подходило къ разсвѣту, и началъ дуть холодный утренній вѣтеръ), перелѣзъ чрезъ ограду и, прійдя домой, записалъ приключенія Скрагамана такъ, какъ онѣ здѣсь переданы.
ГЛАВА VII.
СИБИРСКІЕ ВОЛКИ РАЗСКАЗЫВАЮТЪ СВОИ ПРИКЛЮЧЕНІЯ; ИХЪ КРАЙНЯЯ ТРУСЛИВОСТЬ И КОВАРСТВО; СТРАШНОЕ ПРОИСШЕСТВІЕ СЪ РЫБНЫМИ ТОРГОВКАМИ ИЗЪ МИНКСО.
править
Было еще рано, и только немногіе изъ моихъ сослуживцевъ пришли въ садъ; а потому я имѣлъ возможность незамѣтно подойти къ помѣщенію сибирскихъ волковъ.
Прежде всего я долженъ сказать, что старшій волкъ былъ женатъ, и что его жена была до такой степени зла, что даже глаза и шкура ея собственнаго мужа были не безопасны отъ ея зубовъ, — отчего, въ извѣстныя времена года считалось не безполезнымъ раздѣлять ихъ жилище желѣзной перегородкой. Но во время моего отсутствія, (послѣ посѣщенія Скрагамана я заболѣлъ — вѣроятно простудился — и не былъ у должности нѣсколько дней) случилось интересное событіе: волчица родила двухъ щенятъ, и поэтому случаю родители и дѣти жили теперь вмѣстѣ.
Врагъ мой не обрадовался моему приходу. Онъ въ это время лежалъ, грѣя на солнце свое тощее тѣло, а волчица и щенята были въ берлогѣ. Онъ лежалъ ко мнѣ спиною, и при моемъ приходѣ, даже не пошелохнулся.
— «Что!» думалъ я, — «неужели этотъ подлый звѣрь осмѣлится оказать мнѣ презрѣніе?» Я поднялъ большой камень и бросилъ его прямо въ морду волка, отчего тотъ всталъ и злобно заворчалъ на меня. Но достаточно было мгновенія, въ которое его глаза встрѣтились съ моими чтобы измѣнился весь его видъ. Его верхняя губа, отъ досады поднявшаяся было кверху, опустилась опять на нижнюю и скрыла его грозные зубы; его навостренныя уши повисли, какъ у собаки, при встрѣчѣ съ другою болѣе сильною собакою; а его свирѣпое ворчаніе перешло теперь въ жалкій вой. Таща за собой по землѣ свои цѣпи, и не сводя съ меня глазъ, полныхъ злости и трусливой боязни, онъ направился къ своей берлогѣ. Я не знаю, неловко ли онъ вошелъ въ нее, и наступилъ на свою жену или на дѣтей, или просто тамъ не желали его присутствія, но только онъ былъ принятъ въ ней дурно. Всѣ подняли вдругъ страшный шумъ: завизжали волчата, раздался злой голосъ волчицы и затѣмъ долетѣлъ до моего слуха внезапный и болѣзненный вой самого волка, какъ будто его кто-нибудь укусилъ въ самую чувствительную часть его тѣла.
— «Убирайтесь, неуклюжій бродяга и трусь!» кричала волчица; «развѣ вамъ мало того, что я нахожусь здѣсь и осуждена влачить эту проклятую жизнь, непріятную и безъ вашего присутствія? Ступайте вонъ! что же вы еще стоите?»
— «Гу-р-р-р-у-у» заворчалъ онъ, «пожалуйста, не выгоняйте меня! По крайней мѣрѣ, позвольте мнѣ остаться здѣсь, пока онъ уйдетъ! Я объ этомъ только и прошу васъ; ваши зубы не такъ страшны, какъ его глаза!»
— «О комъ вы говорите?» возразила она. «Чьи глаза?»
— «Его глаза, его — волко-человѣка, человѣко-волка, — я даже и не знаю, какъ его назвать! Ахъ, онъ ужасно страшенъ!»
— «Пустите меня: я посмотрю, кто это такой?» закричала храбрая волчица, воображая, что ея дѣтямъ угрожаетъ какая-нибудь опасность. Однимъ прыжкомъ она была уже внѣ берлоги и смотрѣла на меня въ десять разъ свирѣпѣе даже Скрагамана въ минуты его самаго большаго раздраженія. Но эта борьба взглядами продолжалась не долго. Чѣмъ пристальнѣе она смотрѣла на меня, тѣмъ больше и больше уменьшалась свирѣпость ея глазъ. Казалось, какъ будто мои глаза выпивали ярость и огонь изъ ея глазъ, пока наконецъ послѣдніе не потеряли весь свой кровавый оттѣнокъ и блескъ. Однакожъ она не ушла, поджавши хвостъ, какъ это сдѣлалъ ея мужъ. Правда, она отвернулась отъ меня; но дойдя до порога свой берлоги, завыла, всматриваясь въ меня со всею оставшеюся въ ней недовѣрчивостью, и ощетинившеюся шерстью, волновавшеюся, какъ трава отъ колыханія вѣтра.
— «Я знаю васъ, человѣко-волкъ! Я знаю васъ!» зарычала она сквозь зубы, «онъ говорилъ мнѣ о васъ. Да, онъ говорилъ, но какъ я могла думать, чтобы…. Войдите, я не страшна для васъ! Войдите и сразимтесь! Войдите человѣко-волкъ и попытайтесь, не можете ли вы поѣздить на моей спинѣ, и украсть моихъ щенятъ?»
Отъ такого тона волчицы моя Новая Сила пришла въ сильное негодованіе и раздраженіе, и я уже хотѣлъ было войти, безоружнымъ, какъ былъ, въ ея берлогу и сразиться съ ней — матерью, но моя прежняя природа явилась мнѣ на помощь. "Что хорошаго, " убѣждала она меня, «вступать въ битву съ этимъ несчастнымъ животнымъ? вѣдь, вы пришли сюда вовсе не для того, чтобы драться и ссориться. Ваша цѣль — удовольствіе и изученіе, и прямая польза вашей Новой Силы — заставить его и другихъ подобныхъ ему животныхъ открывать свою душу.»
Новая Сила никогда не любила разсуждать; но, въ настоящемъ случаѣ, хотя не охотно, она должна была уступить моей прежней природѣ, потому что эта послѣдняя, безъ сомнѣнія, была права.
Скрывая свое отвращеніе и негодованіе, я отвѣчалъ на вызовъ волчицы: «къ счастью для васъ, храброе животное, что я слишкомъ мало уважаю васъ, чтобы принять вашъ вызовъ! Но не будь этого, ваша удача въ борьбѣ со мною была бы весьма сомнительна!»
— «Хвастунъ!» презрительно проворчала волчица.
— "Спросите вашего мужа, " возразилъ я, «онъ скажетъ вамъ, какъ этотъ „хвастунъ“ наступилъ ему ногою на шею и билъ его по ребрамъ желѣзными вилами.»
Жалобный вой, раздавшійся изнутри берлоги, былъ отвѣтомъ на мои слова.
— "Что касается до вашихъ щенятъ, " продолжалъ я, «то они останутся совершенно невредимы, потому что я настолько же принимаю въ нихъ участіе, какъ вы и вашъ мужъ, пока вы будете вѣжливы и любезны.»
— «Но что-же вы такое? Кто вы?» спрашивала она съ возрастающимъ недоумѣніемъ. — «Зачѣмъ вы безпокоите насъ?»
— «Я — то, что вы теперь видите во мнѣ. Я человѣкъ, недавно обратившійся въ волка. Но какъ? — объ этомъ не зачѣмъ говорить вамъ. Можетъ быть, это достигнуто хорошими средствами, но, можетъ быть, и подлыми. Если послѣднее, то я тѣмъ болѣе волкъ, не правда-ли?»
При этой небольшой шуткѣ, волчица одобрительно улыбнулась.
— "Я желаю быть съ вами въ дружескихъ отношеніяхъ, " продолжалъ я. «Я желаю познакомиться съ нравами и обычаями моихъ новыхъ родственниковъ. Считая васъ мудрой и опытной волчицей, я намѣренъ предложить вамъ нѣсколько вопросовъ…»
— «Скажите мнѣ прямо все, чего вы желаете?» прервала старая волчица, осторожно высовывая свою безобразную голову за дверь.
— "Мнѣ хочется имѣть нѣкоторыя свѣдѣнія объ образѣ жизни свободныхъ волковъ, " отвѣчалъ я.
— «Зачѣмъ вамъ хочется имѣть эти свѣдѣнія?» спросила она подозрительно. «Какъ могутъ интересовать васъ нравы сибирскаго волка? Не возражайте мнѣ. Если въ васъ есть хоть капля волчьей природы, то не ходите сюда съ этимъ празднымъ любопытствомъ, или какою нибудь другою подобною цѣлью. Не безпокойте насъ этими глупостями.»
— "Хорошо, " сказалъ я съ притворною искренностью; «въ самомъ дѣлѣ, безполезно скрывать чтобы-то-ни-было отъ такого хитраго животнаго, какъ вы. Да и нѣтъ впрочемъ, причины скрывать; потому что я увѣренъ, что цѣль моя не только будетъ одобрена вами, но и навѣрное, вы не откажетесь содѣйствовать мнѣ въ ея достиженіи.»
— «О, навѣрное!» вмѣшался волкъ, выглядывая изъ за плеча своей жены."Между волками, естественно, должны существовать искреннія отношенія."
— "Вы совершенно правы, сударыня, " продолжалъ я, не обращая вниманія на слова ея мужа; «не изъ одного простого любопытства я желаю бесѣдовать съ вами. Дѣло въ томъ, что, судя по моему ограниченному личному опыту, а также и по моимъ наблюденіямъ надъ весьма счастливой жизнью волковъ, даже въ состояніи ихъ неволи, (при этихъ словахъ волкъ почти незамѣтно пожалъ плечами) мнѣ кажется, что я хорошо бы сдѣлалъ, если бы вполнѣ сталъ волкомъ, т. е. сбросилъ бы съ себя человѣческій видъ и одѣлся въ кожу покрытую шерстью. Я такъ основательно обдумалъ все это, что коль скоро, узналъ бы, какой родъ волка ведетъ самую веселую жизнь, я тотчасъ же превратился бы въ него.»
— «Что!» воскликнулъ хитрый волкъ; «вы можете измѣнять свой видъ по желанію?»
— "Да, " отвѣчалъ я; «не то, впрочемъ, чтобы я могъ навѣрное это сдѣлать; но, смѣю сказать, что, если постараюсь, то также легко сдѣлаюсь тигромъ, или львомъ, какъ и волкомъ.»
— «Ба!» сказалъ волкъ, и глаза его сильно заблестѣли. «Кто изъ имѣющихъ способность мѣнять по произволу свою наружность, захочетъ выбрать для себя видъ того или другого изъ упомянутыхъ вами страшныхъ чудовищъ? Есть животныя несравненно лучше тигровъ и волковъ, напр. бараны. Подумайте, какъ должно быть пріятно быть бараномъ, — носить красивую кудрявую шерсть, и быть такимъ кроткимъ, невиннымъ и нѣжнымъ созданіемъ! Ахъ, какъ я желалъ бы въ настоящую минуту обратить свою жену въ барана, а своихъ двухъ милыхъ дѣтей въ ягнята! Попытайтесь сдѣлаться бараномъ; можетъ быть, мы въ состояніи будемъ оказать вамъ при этомъ какое нибудь содѣйствіе! Войдите сюда».
Ясно, чего хотѣлъ плутъ; но я притворился, что понялъ его слово, какъ шутку и воротился къ прерванному разговору.
— "Все затрудненіе мое состоитъ теперь въ томъ, что я не могу рѣшить, какимъ волкомъ мнѣ сдѣлаться, " сказать я. «Есть, напримѣръ, южно-африканскіе полки. Они никогда не терпятъ большихъ и продолжительныхъ лишеній; но за то имѣютъ не широкую пасть и кромѣ того, какъ я знаю, въ сосѣдствѣ съ ними живутъ львы. Кажется, вѣрны мои свѣденія, какъ вы думаете?»
— «Убирайтесь съ вашими южно-африканскими волками» отвѣчала волчица. «Мнѣ и безъ васъ есть о чемъ подумать.»
— "Есть еще, « настаивалъ я, „индійскіе волки: пріятный климатъ, множество дикихъ звѣрей и птицъ, густые лѣса! Что вы думаете объ Индіи, сударыня? Вы не посовѣтуете ли мнѣ идти?…“
— „Ступайте въ Іерихонъ, если хотите“, прервала волчица зѣвая, что показывало, какъ мало она интересовалась моимъ разговоромъ.
— „Ахъ! ну, вотъ видите, что значитъ быть старымъ и опытнымъ волкомъ“, возразилъ я совершенно серьезно. „Я никогда прежде не слыхалъ объ іерихонскихъ волкахъ! Это очень порядочный народъ, сударыня, — какъ вы полагаете? Не можете ли вы или вашъ мужъ указать мнѣ дорогу въ Іерихонъ, если я рѣшусь идти туда?“
Это послѣднее мое замѣчаніе произвело на моихъ собесѣдниковъ то именно дѣйствіе. какого я желалъ. Волкъ взглянулъ на волчицу, и послѣ быстрыхъ многозначительныхъ перемигиваній, они нагнулись другъ къ другу и тихо стали шептаться.»
— «Именно такъ» воскликнула наконецъ волчица, какъ будто она дѣлала замѣчаніе на какія-то слова своего мужа."
— «Судя по словамъ моего старика» сказала она, обращаясь ко мнѣ, «Іерихонъ, безъ сомнѣнія, очень хорошее мѣсто, и тамъ можетъ поселиться всякій волкъ.»
— "Но я не знаю дороги въ Іерихонъ, " отвѣчалъ я; «далеко это отсюда?»
— «Нѣтъ, не очень» возразила волчица; «но эта дорога не совсѣмъ удобна для путешествія. Большое счастіе, если путешественникъ пройдетъ ее въ теченіе мѣсяца.»
— «Такъ вы знаете ее?»
— «Какъ мою жену» вмѣшался волкъ. «Я имѣю тамъ родственницу; по крайней мѣрѣ, она была жива, когда я получилъ послѣднее извѣстіе о ней. Ужъ навѣрное она умерла отъ обжорства! То мѣсто, гдѣ она живетъ, такъ богато, что сильнѣйшіе изъ іерихонскихъ волковъ обжираются до смерти.»
— «Такую-то страну я и ищу» — сказалъ я. «Скажите пожалуста, вы ни какого не имѣете препятствія указать мнѣ дорогу?»
— "Ни малѣйшаго, " возразили оба въ одинъ голосъ; «отоприте наши ошейники и отворите двери, — мы тотчасъ же пойдемъ вмѣстѣ съ вами.»
— «Благодарю васъ. Понятно, что вы не въ состояніи показать мнѣ дорогу, если я не освобожу васъ; но я во первыхъ не очень спѣшу; а во вторыхъ видъ трехъ волковъ, отправляющихся по большой Королевской дорогѣ, можетъ обратить на себя большое вниманіе, чего бы мнѣ очень не хотѣлось. По этому я увѣренъ, что вы согласитесь отложить исполненіе нашего намѣренія до ночи.»
— «О, досадный!» нетерпѣливо проворчалъ волкъ; «вы измѣните этимъ временемъ свое рѣшеніе, а мы потеряемъ случай…»
— "Нашъ другъ хорошо дѣлаетъ, " поспѣшно вмѣшалась хитрая волчица, мигая въ то же время своему безтолковому мужу. «Нашъ другъ, волко-человѣкъ, конечно, лучше нашего знаетъ свои собственныя дѣла; но я все-таки думаю, что, если бы онъ имѣлъ хотя малѣйшее понятіе о прекрасной Іерихонской странѣ, то не сталъ бы медлить ни одной минуты. Между тѣмъ, теперь еще очень рано, и если мы отправимся сію же минуту, то легко можемъ придти въ Іерихонъ къ тому времени, когда торговки рыбой возвращаются на своихъ саняхъ изъ Ивамича съ базара. Мы пришли бы туда какъ разъ къ обѣду и могли бы прекрасно покушать. Не такъ ли, старикъ?»
— "Конечно! объ этомъ не можетъ быть ни малѣйшаго спора, « возразилъ ея плутъ мужъ такимъ спокойнымъ и безучастнымъ тономъ, что навѣрное обманулъ бы каждаго, кто не обладаетъ Силой. „По приходѣ же на мѣсто, мы остановились бы тамъ отдохнуть на нѣсколько дней и могли бы тогда оказать какую нибудь помощь нашему неопытному молодому другу. Мы дали бы ему одинъ или два урока, — какъ самымъ лучшимъ и самымъ проворнымъ образомъ нападать на сани, или какъ вскакивать въ нихъ и схватывать, если будетъ нужно, кучера, которымъ очень часто бываетъ мальчикъ, или дѣвочка или даже безсильная старуха.“
Если что нибудь могло убѣдить меня въ коварномъ замыслѣ противъ меня этихъ двухъ милыхъ плутовъ, такъ это именно ихъ послѣднія слова, которыя они адресовали ко мнѣ. Правда, мои географическія свѣденія были не обширны; но во всякомъ случаѣ, я зналъ, что въ Іерихонѣ не ѣздятъ на саняхъ. Да кромѣ того, я сильно сомнѣвался, чтобы онъ былъ близко отъ города такого русскаго названія, какъ Иваничъ. Ясно было, что они хотѣли воспользоваться мною для полученія свободы. Но это стремленіе, похвальное во всякомъ другомъ животномъ, ни сколько не согласовалось съ моимъ желаніемъ относительно сибирскихъ волковъ. Нѣтъ, я не отрекаюсь, что, имѣй я возможность освободить ихъ, я бы не сдѣлалъ этаго, согласно съ моими убѣжденіями. Я уже говорилъ не одинъ разъ прежде, что я ненавидѣлъ волковъ и никогда не считалъ грѣхомъ поурѣзать ихъ когти и доставить имъ какую нибудь непріятность, если представлялся къ тому удобный случай. Но въ тоже время, я нисколько не огорчился, когда понялъ, что замыслы моихъ волковъ — друзей противъ меня совершенно равнялись моему намѣренію надуть ихъ. Мы не остались пока другъ у друга въ долгу.»
— «Очень рѣдко.» замѣтилъ я, «что бы туземцы какой нибудь страны были довольно безпристрастны, восхваляя преимущества другой, съ которой они случайно познакомились. Впрочемъ, Іерихонъ, можетъ быть, находится на вашей родинѣ — въ Сибири? Вы родились въ Сибири? я полагаю.»
— "Родились и воспитались въ ней, " отвѣчалъ съ большимъ энтузіазмомъ проболтавшійся волкъ. «Родились и воспитались въ ней — въ странѣ, гдѣ земля бѣлѣе и нѣжнѣе шерсти барана, гдѣ самый зоркій глазъ ничего не видитъ, кромѣ темныхъ лѣсовъ и бѣлыхъ степей, гдѣ, съ утра до ночи и во всю звѣздную ночь, ухо неслышитъ ничего, кромѣ преслѣдующаго топота волчьихъ ногъ и предсмертныхъ криковъ ихъ жертвъ. Вы правы! Мы, т. е. я и моя жена — родились въ странѣ волковъ и никогда не оставляли ее, пока не были схвачены, связаны и взяты въ плѣнъ.»
— «Какъ, никогда не оставляли?» спросилъ я; «значитъ, объ Іерихонѣ вы знаете только по слухамъ?»
— "Д--да, " отвѣтилъ волкъ не смѣло, въ то время, какъ его жена бросила на него какой-то особенный, презрительный взглядъ. «Да, я знаю о немъ только по слухамъ, какъ вы говорите.»
— "Но по самымъ вѣрнымъ слухамъ, " поспѣшила прибавить его жена, «именно отъ той волчицы, о которой мои мужъ говорилъ намъ, что она живетъ такъ счастливо въ Іерихонѣ. Она его кузина съ матерней стороны, — весьма достойное животное, могу васъ увѣрить!»
— "Противъ этого я не спорю, " сказалъ я; «но мнѣ хотѣлось бы имѣть нѣкоторыя, болѣе положительныя извѣстія о такомъ важномъ дѣлѣ. Будучи одинаково знакомъ съ жизнію сибирскихъ и іерихонскихъ волковъ, я не имѣю никакой причины склоняться болѣе на ту или другую сторону. Зная о жизни первыхъ только по вашимъ словамъ, что ихъ родина — страна, покрытая снѣгомъ и мрачными лѣсами, я не могу удовлетвориться этими свѣдѣніями и мнѣ хотѣлось бы знать нѣсколько больше о Сибири. Какъ бывшіе постоянные ея жители, которые, притомъ, какъ вы говорите, родились и воспитались въ ней, вы могли бы сообщить мнѣ всѣ нужныя о ней свѣдѣнія, если только вы пріобрѣли ихъ своимъ собственнымъ опытомъ. Но, что касается до моего путешествія въ Сибирь, то я не желаю утруждать васъ просьбой сопутствовать мнѣ, потому что дорога слишкомъ продолжительна; да кромѣ того, у васъ есть дѣти, которыя слишкомъ слабы еще, чтобы сопровождать васъ. Мнѣ кажется, что съ умомъ волка и его языкомъ, всякій съумѣетъ найти себѣ дорогу изъ одной страны въ другую.»
Но волчица вмѣстѣ съ своимъ волкомъ прервала меня и объявила, что показать мнѣ дорогу въ Сибирь — такая пустая услуга, что напоминать о ней съ моей стороны, значить уменьшать ихъ дружеское расположеніе ко мнѣ. Имъ такъ хотѣлось убѣдить меня въ искренности своего желанія услужить мнѣ, что они единодушно предлагали мнѣ снять съ нихъ цѣпи хоть сію же минуту.
— «Войдите же поскорѣе!» кричали они оба, «щенята и безъ насъ могутъ остаться здѣсь нѣсколько часовъ. Войдите, отоприте наши ошейники и выпустите насъ; говорить же мы можемъ во время дороги.»
Но на это предложеніе я нашелъ, конечно, очень много важныхъ возраженій.
— "Да, " сказалъ я; «но вы, кажется, забыли, что приготовленія къ нашему побѣгу состоятъ не въ томъ только, чтобы отпереть ваши ошейники.»
— "Это правда, " отвѣчали волки; «нужно отпереть дверь, но вѣдь ключъ отъ нея все одинъ и тотъ же? Онъ у васъ?»
— «Вотъ ключъ!» (какъ завыли они и начали облизывать свои губы при видѣ его!) «и эту часть дѣла выполнить легко. Но прежде, чѣмъ мы побѣжимъ, я долженъ принять на себя волчью наружность. Да кромѣ того, бѣжать и говорить въ одно и тоже время — для васъ, правда, будетъ пожалуй легко, потому что вы во всю вашу жизнь бѣгаете на четырехъ ногахъ; но для меня это будетъ очень стѣснительно.»
— "Ничего нѣтъ легче, какъ ходить на четырехъ ногахъ, " увѣряла волчица; «напротивъ, я рѣшительно не могу понять, какъ вы такъ долго можете держаться на своихъ двухъ!»
— "Ну, а что вы сказали бы, " отвѣчалъ я, «еслибы вамъ пришлось попрыгать на двухъ ногахъ до самой-то Сибири? Вотъ ужъ одно есть препятствіе къ побѣгу; другое же — слѣдующее, и я увѣренъ, что вы извините меня, если я его выскажу вамъ. Дѣло вотъ въ чемъ. Положимъ, я могу безъ особеннаго стѣсненія идти и говорить въ одно и тоже время; но представьте, что изъ нашего путеваго разговора Сибирь оказалась бы страной не совсѣмъ для меня удобной? Понятно, что тогда намъ ничего неосталось бы дѣлать, какъ вернуться назадъ!»
Съ этимъ, разумѣется, они согласились, хотя и съ крайнимъ отвращеніемъ къ тому, что мой взглядъ на дѣло былъ совершенно вѣренъ.
Въ это время въ Садъ начали уже собираться посѣтители и потому мы согласились отложить продолженіе нашего разговора до ночи, когда все дѣло должно быть окончательно рѣшено.
Уходя отъ своихъ новыхъ пріятелей, я свернулъ на боковую дорожку, и чрезъ нѣсколько секундъ дошелъ до задней, досчатой стѣны ихъ берлоги, приложилъ къ щели ухо и сталъ слушать.
Говорилъ волкъ:
— «Наглая тварь! А я было думалъ, что скоро буду имѣть удобный случай свести съ нимъ старые наши счеты! Я увѣренъ, онъ найдетъ мои зубы острѣе, чѣмъ зубья тѣхъ проклятыхъ вилъ, которыми онъ исцарапалъ мои бѣдныя ребра! Не правда ли, моя милая?»
— «Лучше, если бы онъ, вмѣсто реберъ, исцарапалъ тебѣ языкъ!» отвѣчала его любезная супруга. «Я желала бы, чтобы онъ сдѣлалъ тебѣ такое натираніе этими вилами, отъ котораго ты не могъ бы пошевельнуться въ продолженіе цѣлаго мѣсяца!»
— «За что же, моя милая? Мнѣ кажется, я большую часть разговора предоставлялъ тебѣ; а все, что я сказалъ, было совершенно безвредно.»
— «Безвредно, болванъ! Очень безвредно, когда ты началъ болтать о своей родинѣ и воспитаніи! Не будь онъ такъ глупъ, онъ давно бы понялъ наши замыслы. Ты только поэтому случаю не сдѣлалъ большаго вреда. Встрѣчалъ ли ты когда нибудь такого слабо-умнаго дурака, какъ этотъ двуногій?»
— «Никогда! Желалъ бы я знать, моя милая, съумѣемъ ли мы найти дорогу къ нашему старому жилищу, когда онъ отопретъ наши ошейники? Ахъ, я съ такимъ нетерпѣніемъ жду выхода отсюда, что мнѣ жаль будетъ провести первую минуту нашей свободы въ убійствѣ этого дурака!»
— «Но, все должно быть покончено въ одну минуту.» рѣзко сказала волчица. «Я ручаюсь, что въ двоемъ мы покончимъ съ нимъ даже въ четверо скорѣе.»
И страшная чета, предвидя мое убійство, захохотала и начала царапать полъ своими кровожадными когтями.
— «Я полагаю, что мы разскажемъ ему что нибудь изъ нашей домашней жизни?» спросилъ волкъ свою жену.
— "Да, пожалуй, " согласилась волчица. «Разумѣется, мы могли бы насказать ему разныхъ небылицъ, и онъ никогда бы недогадался, что мы выдумываемъ; но, хотя лгать гораздо пріятнѣе, за то не такъ удобно въ нашемъ положеніи, то есть, понимаешь? — у насъ уйдетъ больше времени за выдумками. Ну, а тамъ, къ концу мы наговоримъ ему, конечно, самыхъ льстивыхъ любезностей, — и мы свободны.»
— "Да, мы лгать не будемъ, " сказалъ волкъ «это несомнѣнно. Да впрочемъ, моя милая, мы можемъ разсказать ему многія изъ тайнъ нашей прошедшей жизни безъ боязни, чтобы онъ захотѣлъ ихъ передать кому нибудь.»
— «Конечно!» отвѣчала волчица; «кромѣ того, я не вижу препятствій разсказать ему что ни будь и о старыхъ временахъ. Это приведетъ насъ въ хорошее расположеніе духа и мы весело начнемъ наше долгое путешествіе.»
Здѣсь оба они подняли такой громкій хохотъ, что разбудили своихъ щенятъ, которые воемъ и взвизгами отвлекли вниманіе своей матери отъ пріятнаго для нея разговора. Находя, что онъ принялъ теперь семейный оборотъ и нисколько до меня не касался, я тихо ушелъ, ни на каплю не разубѣдившись въ подломъ характерѣ волковъ.
Въ теченіе этого дня я тщательно избѣгалъ всего, что могло бы возбудить въ моихъ сибирскихъ друзьяхъ хотя малѣйшее подозрѣніе, относительно моего желанія уклониться отъ ихъ коварнаго предложенія. Я нарочно подходилъ къ нимъ во весь день только два раза и, въ обоихъ случаяхъ, старался показать имъ свое расположеніе, въ видѣ очень щедраго куска мяса и многозначительнаго киванія головой, и въ тоже время убѣдить ихъ, что мы теперь друзья и понимаемъ другъ друга, и что скоро будетъ конецъ этимъ полуторофунтовымъ порціямъ.
Ночью, когда все успокоилось, я, какъ и прежде, перелѣзъ черезъ ограду въ Садъ и скоро достигъ до волчьей берлоги, обитатели которой, съ навостренными ушами, нетерпѣливо ожидали моего прихода. Не желая выказывать особенной торопливости, я усѣлся на дерновую скамью, стоявшую недалеко отъ двери ихъ клѣтки, и сталъ говорить о посѣтителяхъ, погодѣ и т. п. предметахъ, на что мои собесѣдники отвѣчали мнѣ весьма коротко.
— «Удивительно хорошая погода для такого времени года!» замѣтилъ я.
— «Да, удивительно!» нетерпѣливо прибавила волчица; «и мало того, мой другъ, что ночи удивительно хороши, онѣ въ это время года даже и очень коротки. Поэтому, чѣмъ ни скорѣе мы приступимъ къ дѣлу, тѣмъ лучше. Такъ, какъ же мы начнемъ?»
— "Это ужь я отдаю въ полное ваше распоряженіе, мои добрые друзья, " отвѣчалъ я. «Какъ старые и опытные волки, вы, навѣрное, должны знать, о чемъ нужно позаботиться молодому переселяющемуся волку. Напримѣръ, въ этихъ большихъ, бѣлыхъ степяхъ, о которыхъ говорилъ утромъ вашъ мужъ, по всей вѣроятности, можно встрѣтить разныхъ животныхъ, и изъ нихъ нѣкоторыхъ, я думаю, нужно искать, а другихъ, напротивъ, и избѣгать.»
— "Отличить ихъ другъ отъ друга нетрудно, " возразила волчица, «и вы никогда не ошибетесь, если въ васъ дѣйствительно есть волчьи наклонности. Ищите животныхъ слабѣе васъ, и избѣгайте тѣхъ, которыя васъ сильнѣе. Вздумаете ли вы охотиться одинъ, или вмѣстѣ съ вашей самкою — все равно. Я вамъ никогда не совѣтую отступать отъ этого правила, иначе вы можете попасть въ весьма неловкое положеніе. Представимъ себѣ. напримѣръ, что вы желаете охотиться на свинью, потому что вѣдь о какомъ же мясѣ прежде всего думаетъ волкъ, какъ не о свиномъ? Правда, охота на свинью, — очень хорошая забава, если вы набредете на молодаго поросенка, оставленнаго на нѣкоторое время его родителями. Но представьте, что вы или ваша жена случайно встрѣтили только что возвращающагося съ охоты стараго кабана, и что въ это самое время вы несете за спиною хоть одного изъ его поросятъ. Тогда вы должны или бѣжать, или упасть на колѣна и просить пощады. Выберите ли вы то или другое — это совершенно зависитъ отъ васъ.»
— "Но положимъ, " замѣтилъ я, «что я не стану ни просить пощады, ни бѣжать?»
— "Я не понимаю васъ, " съ недоумѣніемъ отвѣчала старая волчица.
— "Положимъ, что вы стоите и сражаетесь съ старымъ кабаномъ, " пояснилъ я.
Она съ насмѣшливымъ удивленіемъ посмотрѣла на меня и закачала головой.
— "Если вы будете, " отвѣчала она, «даже осторожны въ подобныхъ случаяхъ, то и тогда ваша человѣческая натура, смѣшанная съ волчьей, будетъ приводить васъ къ серьезнымъ затрудненіямъ. Сражаться! Да, что вы, чортъ что ли? — глупое созданіе! Волкъ не такъ еще безуменъ, чтобы сражаться. Сраженіе есть игра, въ которой непремѣнно должны быть побѣдитель и побѣжденный. Волкъ не любитъ такой игры: ему нравится игра болѣе вѣрная. Исключая вѣрной побѣды, онъ никогда не нападаетъ. А также, если онъ неожиданно попадетъ къ такое затрудненіе, гдѣ будетъ грозить опасность его жизни, онъ никогда не станетъ бороться. Что толку въ той борьбѣ, когда вашъ врагъ сильнѣе васъ? Если же вы равны, то гораздо разумнѣе обратиться къ великодушію вашего противника, нежели вызывать въ немъ злобу, т, е. дѣйствовать на его сердце, нежели сражаться, потому что, какъ бы оно ни было сурово, навѣрное оно окажется нѣжнѣе его зубовъ или когтей. Убѣдивши его пощадить васъ, вы избѣжите царапины, или по крайней мѣрѣ останетесь съ одной только царапиной на вашей памяти, чтобы выдумать хитрость — отнять его жизнь при первомъ удобномъ случаѣ!»
— Читатель знаетъ, что на меня очень непріятно дѣйствовали многіе изъ ужасныхъ разсказовъ людоѣда Скрагамана, которые онъ передавалъ мнѣ съ такою дерзостью и хладнокровіемъ. Но выходя изъ устъ смѣлаго и храбраго животнаго, какимъ все-таки оставался левъ, эти разсказы не производили на меня такого отвратительнаго впечатлѣнія, какъ въ настоящемъ случаѣ, когда мнѣ передавалъ ихъ безчестный звѣрь, — хитрый, гнусный подлецъ! Пусть же не подумаютъ, чтобы, послѣ такого признанія, я находилъ хотя малѣйшее удовольствіе въ бесѣдѣ съ волчицей или съ ея драгоцѣннымъ супругомъ. Если я и продолжалъ слушать ея разсказы, и даже старался поддерживать ихъ, когда она отъ усталости прерывала ихъ, то я дѣлалъ это единственно изъ обязанности къ ближнему, имѣя въ виду обличить волка въ его лицемѣріи, взять въ руки его сердце, и такъ, какъ оно есть, показать, его читателю. Если бы эти сибирскіе плуты имѣли умъ моего друга Скрагамана, то они по выраженію моего лица могли бы замѣтить то крайнее отвращеніе и омерзѣніе, какое я чувствовалъ къ нимъ. Но они были ко всему слѣпы, кромѣ своего себялюбія и обжорства, и мое притворное удивленіе къ ихъ мерзкимъ поступкамъ принимали за чистую монету.
— "Безъ сомнѣнія, « сказалъ я, „защищаемыя вами правила достойны похвалы, и животное, имѣющее претензію быть величайшимъ волкомъ въ странѣ, ничего не можетъ сдѣлать лучшаго, какъ только слѣдовать имъ. Но я желалъ бы, чтобы вы поняли, что должно быть что нибудь еще, болѣе привлекательное, чѣмъ это постоянное довольство, изъ-за котораго стоило бы предпринимать такое продолжительное и опасное путешествіе, хотя бы даже подъ надежною защитою васъ и вашего мужа. Въ довольствѣ я и теперь не имѣю нужды и не связанъ ни ошейникомъ, ни желѣзною цѣпью. Пользуясь въ настоящее время полной свободой, при изобильной пищѣ, я не могу думать о путешествіи безъ какой нибудь отъ него выгоды.“
„Какой же выгоды хотите вы?“ Чего же еще желать, кромѣ свободы и довольства?» спросилъ волкъ съ неподдѣльнымъ удивленіемъ.
— "Я желалъ бы испытать удовольствіе приключеній, сказалъ я. «По моему, едва ли можно назвать удовольствіемъ — охотиться за такими созданіями, которыя никогда не думаютъ нападать на васъ или же, если бы и желали напасть, то не имѣютъ ни силы, ни духа, необходимыхъ для нападенія. Точно также, мнѣ кажется, едва ли можетъ быть пріятно умолять о пощадѣ, когда нужно было бы сражаться».
— «Непріятно?» отвѣчала волчица, съ ужасомъ вытаращивъ на меня свои узкіе глаза. «Неужели непріятно посмѣяться надъ врагомъ, когда вамъ удается захватить его въ расплохъ и, пожалуй, еще послѣ того, какъ онъ имѣлъ глупость пощадить вашу жизнь, имѣя полную возможность отнять ее у васъ? Вы должны ожидать великихъ дѣлъ отъ вашей волчьей натуры, мои другъ, если располагаете наслаждаться болѣе нѣжными ощущеніями, чѣмъ тѣ, о которыхъ я вамъ сейчасъ упомянула.»
— "Мнѣ кажется, вы не понимаете меня, сударыня, " отвѣчалъ я. «Я могу хорошо представить себѣ удовольствіе подобнаго вамъ животнаго, при торжествѣ надъ такимъ врагомъ, который доказалъ вамъ, что его глупое сердце имѣетъ для него больше значенія, чѣмъ его желудокъ. Но я разумѣю подъ удовольствіемъ наслажденіе охотой, ощущеніе этого возбужденнаго состоянія, какое она вызываетъ въ васъ, травлю, наконецъ, если хотите; — понимаете теперь?»
— "А! Я, кажется, угадалъ, чего ему хочется, " вмѣшался волкъ, который хотя и предоставилъ главное участіе въ разговорѣ своей женѣ, но своимъ воемъ, волненіемъ и разными подмигиваніями ясно показывалъ, до какой степени онъ интересуется имъ. «Онъ говоритъ о нашихъ забавахъ, когда мы ходимъ шайками. Разскажи ему, жена, одну или двѣ исторіи о тѣхъ веселыхъ охотахъ, которыя мы предпринимали, во время продолжительныхъ зимъ, подъ предводительствомъ Гристльгрета. Разскажи ему о нашемъ нападеніи на рыбныхъ торговокъ изъ Минкео, возвращавшихся на саняхъ съ базара.»
«А, хорошо!» сказала волчица съ большою живостью; «я разскажу намъ эту исторію. Она такъ забавна, что вы умрете со смѣху, слушайте же!»
— «Нужно вамъ знать, что зима, о которой упомянулъ мой старикъ, была ужасно сурова. Мнѣ кажется, такой зимы никогда и не было. На пятьдесятъ миль кругомъ нельзя было найти малѣйшей струйки текучей воды. Все было оковано льдомъ, какъ желѣзомъ; для утоленія жажды вы должны были глотать снѣгъ, который рѣзалъ вамъ рогъ, какъ осколки стекла; замерзли даже листья на деревьяхъ, такъ что, когда вы задѣвали за нихъ, онѣ царапали васъ, какъ черепки и съ трескомъ раскалывались и ломались. Добычи было или мало, или совсѣмъ не было, потому что всѣ животныя, слабѣйшія насъ, скорѣе предпочитали оставаться и умирать въ своихъ норахъ или берлогахъ, чѣмъ осмѣливались показаться на вѣтеръ, который дулъ съ дыханіемъ смерти. Ужасно скверное время было для волковъ, — могу вамъ сказать! Если бы бѣдствіе не заставляло насъ бунтоваться и еслибы каждое наше возмущеніе не сопровождалось большими казнями (потому что Гристильгрегь былъ непреклонный старикъ), то мы всѣ перемерли бы съ голоду.»
— «Какъ же это было?» спросилъ я невиннымъ тономъ. "Видъ пролитой крови, стало быть, не насыщалъ васъ? "
— "Конечно нѣтъ; насъ насыщали тѣла осужденныхъ, " хладнокровно возразило старое кровожадное животное. «Вы навѣрное не подумаете, что мы были такъ глупы, чтобы, во время голода, стали пренебрегать вкуснымъ мясомъ.»
— "Всего хуже для насъ было прекращеніе всѣхъ торговыхъ сношеній, " продолжала волчица, не входя со мной въ дальнѣйшія разсужденія. "Въ обыкновенное время, лѣсная дичь хотя и была иногда очень рѣдка, но за то отправлявшіеся изъ города въ городъ обозы, были довольно правильны. А такъ какъ каждыя изъ ихъ саней обыкновенно запрягались двумя лошадьми и содержали въ себѣ что нибудь мясное, не говоря уже о кучерѣ и всегда слѣдовавшемъ за нимъ семействѣ, то, во времена неудачь на охотѣ за дичью, эти сани составляли отличнѣйшую добычу. Но, какъ я уже вамъ сказала, морозъ остановилъ въ ту зиму санные обозы. Даже на большомъ трактѣ, гдѣ поселилась наша шайка, ведущемъ отъ города Павловича къ сосѣднимъ деревнямъ и селамъ, по крайней мѣрѣ, на тридцать миль вокругъ, не было видно ничьихъ слѣдовъ, кромѣ, слѣдовъ нашихъ товарищей.
— "Наконецъ, когда снѣгу нанесло цѣлыя горы, а сѣверный вѣтеръ достигъ своей наибольшей свирѣпости, мы съ удивленіемъ услышали, что, на слѣдующій день, но большой дорогѣ будетъ отправляться изъ Минксо обозъ, состоящій изъ одинадцати саней, запряженныхъ — каждыя — двумя лошадьми и нагруженныхъ рыбой для Павловическаго базара. Одного этого извѣстія уже было достаточно, чтобы волки обезумѣли отъ радости. Но что бы, вы думали, завершило эту удивительную новость? То, что сани съ рыбой будутъ управляться и охраняться женщинами! — женщинами-рыболовками, промышлявшими ловлей рыбы въ озерахъ. Нѣкоторые изъ нашихъ товарищей, охотившіеся около Минкса, слышали слѣдующее обо всемъ этомъ дѣлѣ.
— "Жители Минксо умирали въ эту зиму съ голоду. Правда, рыбы у нихъ было достаточно, потому что лѣтомъ былъ такой уловъ, какого и не запомнятъ; но вѣдь никто не можетъ жить одною только рыбой. Долго терпѣли они — четырнадцать недѣль, пока наконецъ, самые здоровые изъ нихъ чуть ли не сдѣлались скелетами и пока ихъ кладбище не наполнилось могилами ихъ дѣтей. Имъ необходима была мука, или зерновый хлѣбъ. За недостаткомъ того и другаго, они тощали не только сами, но и скотъ ихъ бродилъ съ обвислою кожею на осунувшихся ребрахъ, служа добычею собакамъ, которыя жирѣли еще отъ неохраняемыхъ складовъ замерзшей рыбы и просто блаженствовали.
— "Жители Минксо завидовали собакамъ. Это ужасно глупый народъ, сколько мнѣ случалось наблюдать ихъ. Они смотрѣли на гладкошерстныхъ собакъ Мниксо (чудовищныя животныя, могу вамъ сказать) и жалѣли, что сами они, такія превосходныя животныя, худѣютъ и тощаютъ, а ихъ собаки чуть не бѣсятся отъ жира!
"Да! но волки, бродившіе около ихъ деревень, имѣли больше причинъ оплакивать такое печальное обстоятельство. И въ самомъ дѣлѣ, — что еслибы собаки были въ это время также безсильны, какъ мужчины и женщины?! Не осталось бы ни одного живаго животнаго отъ одного конца Минксо до другаго: мы все очистили бы, какъ яичную скорлупу! "
— "Но, " сказалъ я, «вы забыли о женщинахъ-обощицахъ? Если путешествіе въ Павловичъ было такъ опасно, то отъ чего не поѣхали вмѣсто нихъ мужчины?»
— "Это-то всего забавнѣе и есть, " возразила волчица: "женщины потому и настаивали на своей поѣздкѣ, что она была такъ опасна. Онѣ приводили множество причинъ, почему въ этомъ дѣлѣ, ихъ необходимо предпочесть мужчинамъ, какъ намъ передавалъ это одинъ изъ нашихъ товарищей, скрывавшійся во время ихъ спора за церковною оградой. "Управлять санями мы можемъ также хорошо, какъ и вы, " доказывали женщины; «торгуемъ мы тоже нисколько не хуже васъ, да пожалуй, еще и лучше; на базарѣ васъ можетъ задержать ваша страсть — выпить за успѣхъ путешествія и за лучшія времена, тогда какъ женщина, при одной мысли о ея голодныхъ дѣтяхъ, сейчасъ же постарается сдѣлать всѣ необходимыя покупки и, не медля ни минуты, поспѣшить домой.»
— «А волки?» возразили мужчины: «Что могутъ сдѣлать женщины противъ шайки волковъ, которые, при такомъ холодѣ и недостаткѣ пищи, конечно, шатаются теперь по дорогѣ?»
— «Ну что же волки?» отвѣчали женщины; «если волки и нападутъ на обозъ, то единственное средство удержать ихъ отъ нападенія, — это стрѣлять въ нихъ изъ ружей и пистолетовъ, а для этаго мы также способны, какъ и мужчины.» Такимъ образомъ, мало по малу женщины приводили въ свою пользу одно доказательство за другимъ, пока наконецъ мужчины, почувствовавшіе теперь къ нимъ еще больше любви, нежели прежде, не были вынуждены счесть ихъ желаніе отправиться съ обозомъ за простую храбрость и не объявили, что не хорошо было бы съ ихъ стороны допускать своихъ женъ жертвовать своею жизнью, тогда какъ онѣ и ихъ дѣти, напротивъ, должны еще жить. Но и эти доводы не остались безъ возраженія, и, повидимому, привели только женщинъ въ болѣе восторженное состояніе. Предводительница ихъ стройная, красивая баба, въ отвѣтъ на эти возраженія указала на своихъ двухъ маленькихъ дѣтей и, обращаясь къ мужчинамъ, спросила ихъ: "что станется съ этими и съ тысячью имъ подобныхъ малютками, если мужчины отправятся въ путь, и никогда больше не воротятся? А это очень возможно, говорила она, потому что какъ только волки узнаютъ, что наши защитники уѣхали, — бросятъ сани и нападутъ на насъ въ нашихъ домахъ. И тогда, воротившись изъ Павловича съ обозомъ хлѣба, намъ прежде всего придется, быть можетъ, печь изъ него блины, и ѣсть ихъ на большомъ погребальномъ пиршествѣ! "
— "И это — животныя, " продолжала волчица, сіявшая радостью, передавая мнѣ послѣднія слова женщины-рыболовки, «и это животныя, превосходящія всѣхъ другихъ своею мудростью?! Да, трехъ-мѣсячный щенокъ постыдился бы говорить то, что говорило это созданіе. Онъ неопровержимо доказалъ бы имъ, что дома, у печки, несравненно теплѣе, чѣмъ въ степи, въ открытыхъ саняхъ, и что если и не всѣ изъ участвовавшихъ къ обозѣ съ хлѣбомъ вернутся домой, — такъ какъ волки не ѣдятъ хлѣба — то блины также вкусны и сытны, какъ и всякая другая пища. Во всякомъ случаѣ онъ убѣдилъ бы ихъ наконецъ еще въ томъ, что для цѣлаго села было бы прибыльнѣе, если бы меньше людей вернулось съ большимъ количествомъ хлѣба, нежели больше человѣкъ съ меньшимъ его запасомъ. Вы вѣдь это хорошо понимаете, человѣко-волкъ?»
— "Впослѣдствіи я пойму еще лучше, " уклончиво отвѣчалъ я, "когда узнаю конецъ всего дѣла. — Продолжайте вашъ разсказъ, если вамъ угодно. Такъ чтожъ, героини-торговки отправились? "
— "Онѣ выѣхали изъ деревни съ наступленіемъ ранняго утра, " продолжала волчица «надѣясь ночью пріѣхать на базаръ. Выѣхать рано имъ было необходимо, потому что, не смотря на короткій путь, (всего только сорокъ миль), обозъ долженъ былъ двигаться медленно по причинѣ глубокаго снѣга и тяжелой нагрузки саней. Онъ состоялъ изъ одиннадцати саней, запряженныхъ парами лошадей; на каждыхъ саняхъ было по три женщины, изъ которыхъ одна правила, а остальныя двѣ охраняли ихъ. Всего, стало быть, было тридцать три женщины и двадцать двѣ лошади.»
— "Очень порядочное число, " замѣтилъ я, видя, что отъ меня ждутъ какого нибудь замѣчанія.
— «Очень порядочное число!» вмѣшался волкъ, мотая своей подлой головой. «Конечно, оно было бы весьма достаточно для большой шайки волковъ; но, вы знаете, шайка Гристльгрета была такая большая, что оно едва ли было бы достаточно для….»
— "Или разсказывай самъ, или дай мнѣ разсказывать, " сердито сказала волчица, и волкъ посмотрѣлъ на меня съ выраженіемъ, которое ясно говорило: «не правда ли, какое нетерпимое животное?» Но онъ не сдѣлалъ никакого замѣчанія и его жена продолжала:
— «Тридцать три женщины и двадцать двѣ лошади, не считая двухъ десятковъ пучковъ сушеной рыбы! — Обозъ выѣхалъ при самомъ началѣ разсвѣта, въ одинъ изъ холоднѣйшихъ дней. Понятно, что наканунѣ ихъ выѣзда, ночью всѣ наши товарищи, разбросанные на нѣсколько миль кругомъ, стали собираться въ одно мѣсто. Собрались и составили совѣтъ. Послѣ многихъ споровъ, Гристльгретъ предложилъ, чтобы шайка раздѣлилась на три партіи: одна должна была засѣсть въ десяти миляхъ отъ Минксо, и не выпускать изъ виду саннаго обоза, давъ ему, въ тоже время пройти, не нападая на него; другая партія, подъ предводительствомъ самаго Гристльгрета, должна была забѣжать дальше по дорогѣ, третья еще дальше и тамъ расположиться поперегъ ея. Никто не долженъ трогаться съ мѣста, пока обозъ не достигнетъ партіи Гристльгрета, которая первая сдѣлаетъ на него нападеніе. Если же обозъ поворотитъ назадъ, то задняя партія должна остановить его и воротить снова въ пасть Гристльгрета. Но если бы обозчики предпочли поскакать впередъ, то передняя партія должна пересѣчь имъ дорогу и вернуть назадъ, или же задержать до прибытія остальныхъ партій. Таковъ былъ нашъ планъ. Это распоряженіе было вполнѣ достойно нашего умнаго генерала, но повидимому, оно не для всѣхъ изъ насъ было одинаково выгодно: разумѣется всѣ волки захотѣли участвовать въ средней партіи, потому что она имѣла самыя близкія надежды на добычу, тогда какъ, напримѣръ, переднимъ волкамъ предстояло быть измученными переходомъ лишней мили и, быть можетъ, долго, долго ждать, пока они наполнятъ свои пустые желудки. Вышла ссора. Впрочемъ она была не безполезна. Шайка наша была слишкомъ многочисленна и очень голодна; а потому быстрыя мѣры, принятыя Гристльгретомъ для возстановленія спокойствія, не только сократили лишнее число членовъ, но и дали роскошный, подкрѣпительный завтракъ оставшемуся отряду.»
— «Мужчины Минксо провожали обозъ на три мили, чтобы убѣдиться въ безопасности дороги. Но они, разумѣется, должны были успокоиться, потому что, понятно, на первыхъ трехъ или шести миляхъ, не было видно даже и признака волковъ. Мы съ старикомъ участвовали въ первой партіи. Вой передовыхъ волковъ, въ третьемъ часу утра, былъ сигналомъ приближенія добычи.»
— «Почти въ слѣдъ за нашимъ воемъ, мы услышали поющіе голоса слѣдовавшихъ за возами женщинъ. Онѣ пѣли такъ весело, какъ будто участвовали въ какомъ нибудь увеселительномъ поѣздѣ. Но вы не можете себѣ представить, мой другъ, какое пріятное впечатлѣніе произвели на насъ эти голоса! Слушая ихъ, мы ощущали то же самое, что ощущалъ бы голодный отъ запаха только-что зарѣзаннаго животнаго. Мы облизывали губы и проклинали Гристльгрета за его самовластное распоряженіе — скрываться и не двигаться съ мѣста, пока онъ не подастъ знака. Женщины шли въ одинъ рядъ съ громкими пѣснями и, на сколько мы могли видѣть сквозь кустарники, погоняли своихъ усталыхъ и покрытыхъ инеемъ лошадей, пускавшихъ клубы пара изъ своихъ ноздрей. По крайней мѣрѣ, четыреста глазъ смотрѣли на этотъ поѣздъ, — и не пой такъ громко эти глупыя созданія, онѣ могли бы слышать хрустенье и трескъ вѣтвей отъ нетерпѣливаго дрожанія нашихъ членовъ! Нѣкоторые изъ молодыхъ волковъ даже не вытерпѣли и испустили жалобный вой, когда мимо насъ проѣхали послѣднія сани. Но при этомъ звукѣ, женщины лишь громче прежняго запѣли, ихъ лошади тѣснѣе сжались и выпустили изъ своихъ ноздрей еще болѣе густые клубы пара. Встрѣчный вѣтеръ долго доносилъ до насъ звуки ихъ пѣсенъ, и наконецъ мы не выдержали. Забывъ приказаніе Гристльгрета, мы тихо вышли на открытое мѣсто, утѣшая себя обнюхиваніемъ лошадиныхъ слѣдовъ оставшихся на рыхломъ снѣгу. Скучно было всё только красться и красться и несмѣть ни на каплю ускорить свои шаги. Наше терпѣніе стало истощаться. Но вотъ наконецъ до насъ достигъ звукъ, заставившій насъ подпрыгнуть изъ радости, и въ одно мгновеніе мы бросились бѣжать, испустивъ изъ нашихъ двухъ-сотъ горлъ такой ужасный вой, который долженъ былъ, кажется, долетѣть до самой деревни Минксо, гдѣ мужчины и дѣти мечтали о счастіи своихъ сестеръ женъ и матерей. Если бы, вмѣсто снѣга, на нашемъ пути лежали раскаленные угли, то и тогда мы едва ли могли бы бѣжать быстрѣе, чѣмъ теперь!»
— «Шайка Гристльгрета находилась на растояніи двухъ миль отъ мѣста нашей засады. Летя на сигналъ своего доблестнаго предводителя, мы мечтали, чрезъ какія нибудь пять минутъ, присутствовать на славномъ обѣдѣ изъ женщинъ, лошадей и рыбы; но на этотъ разъ мы ошиблись. Мы полагали, что долетѣвшій до насъ звукъ, былъ призывный вой шайки Гристльгрета и плачъ и крикъ окруженной и стѣсненной добычи; но на самомъ дѣлѣ, это былъ вой нашихъ братьевъ и громъ ружейныхъ выстрѣловъ, сопровождавшихся предсмертными криками нашихъ товарищей, съ которыми сливалось пѣніе женщинъ, становившееся, мало помалу, все слабѣе и слабѣе, но мѣрѣ того, какъ взбѣсившіяся лошади уносили пѣвцовъ все дальше и дальше.»
— "Только теперь мы поняли всю проницательность нашего генерала Гристльгрета и то, какъ хорошо онъ расположилъ свои войска. Меньше, чѣмъ черезъ минуту послѣ того, какъ раздались отчаянные звуки, мы были уже въ серединѣ своихъ товарищей, разбросанныхъ въ самомъ ужаснымъ безпорядкѣ. Около дюжины отцевъ и братьевъ лежали на снѣгу — одни мертвые, другіе при смерти, окруженные ихъ славными родственниками, столпившимися около нихъ оплакивать печальную ихъ кончину и дурное качество ихъ жилистаго мяса. Нѣкоторые говорили, что нужно вернуться на свои старыя мѣста и тамъ дождаться возвращенія обоза изъ Павловича; другіе, напротивъ, — именно только нюхавшіе, но не пробовавшіе кровь своихъ друзей, настаивали на преслѣдованіе обоза. Гристльгретъ оставался спокойнѣе и разсудительнѣе всѣхъ. «Не нужно ни бояться, ни спѣшить, мои дѣти!» говорилъ онъ. «Сохраните порядокъ и выстройтесь поперегъ дороги. Лошади — наши друзья; если бы ихъ сердца были также жестоки, какъ и сердца ихъ возницъ, то намъ пришлось бы только понюхать запахъ рыбы. Но лошади истощены теперь и онѣ остановятся передъ нашимъ передовымъ отрядомъ, какъ передъ каменной стѣной.»
— «Гристльгретъ былъ дѣйствительно правъ. Не успѣли мы пробѣжать на рысяхъ и одной мили, какъ до насъ стали долѣтать крики женщинъ, сопровождаемые ружейными выстрѣлами и жалобнымъ воемъ волковъ, повторявшимся послѣ каждаго новаго выстрѣла. Но пѣнія теперь уже не было слышно, хотя мы были очень близко отъ обоза. Вмѣсто него раздавался крикъ погонщицъ, громъ ружей и безпокойное храпѣніе лошадей. Вся эта музыка наполнила радостью наши сердца.»
— «Въ скоромъ времени мы завидѣли и самый обозъ. Онъ въ это время стоялъ на одномъ мѣстѣ; но не подумайте, что онъ стоялъ спокойно. Волки, въ числѣ, покрайней мѣрѣ, десяти нападали на лошадей, и бѣшеныя животныя ржали, становились на дыбы и запутовались въ упряжь, такъ что опрокинуто было двое или трое саней, на которыя бросались наши голодные братья подъ громомъ ружейныхъ выстрѣловъ жадныхъ женщинъ.»
— «Въ такомъ положеніи была борьба, когда подоспѣла наша шайка, подъ предводительствомъ Гристльгрета. Вы догадаетесь, конечно, что мы тотчасъ же устроили для нашей добычи полную засаду. Вся наша шайка считала въ своихъ рядахъ, по крайней мѣрѣ, до пятисотъ головъ, и потому мы окружли ее со всѣхъ сторонъ. Тридцать три женщины, двадцать двѣ лошади и одинадцать возовъ рыбы! Вѣдь не дурная выставка, увѣряю васъ!»
— "Да, не дурная, " замѣтилъ я, вставая со скамьи и чувствуя какое-то омерзѣніе не столько отъ самаго разсказа, сколько отъ тона, съ которымъ она передавала мнѣ подробности этого происшествія. "Я больше ничего не желаю слушать, " замѣтилъ я, «докончивайте вашъ разсказъ. какъ можно скорѣе! Навѣрное вы покончили ваше веселое пиршество и скрылись?»
— «Ахъ!» возразила волчища, съ сожалѣніемъ качая головой; «такъ слѣдовало быть, но въ томъ-то и дѣло, что намъ не удалось покончить всего!»
— «Какъ не удалось?» спросилъ я съ жаромъ. «Развѣ рыбныя торговки….»
— «Спаслись?» прервала меня вопросительно волчица: «увы! мнѣ и грустно и совѣстно признаться, что онѣ дѣйствительно всѣ спаслись, исключая семи. Онѣ дрались, какъ кабаны. У нихъ не было недостатка ни въ порохѣ, ни въ пуляхъ. А такъ какъ одна ихъ половина постоянно заряжала ружья, а другая стрѣляла, то не было никакой возможности напасть на нихъ врасплохъ. Поэтому мы оставили ихъ и бросились на незащищенныя сани, на лошадей и на лежавшую въ саняхъ рыбу.»
— «Пять саней были выѣдены до-чиста; но до остальныхъ добраться было не легко, потому что всѣ онѣ были сдвинуты вмѣстѣ и окружены вооруженными женщинами. Но когда огонь сталъ ослабѣвать, и стоявшія внутри круга женщины, вмѣсто того, чтобы заряжать ружья, начали бросать намъ рыбу связку за связкой.»
— "Можете себѣ представить, въ какой восторгъ привелъ насъ этотъ признакъ ихъ слабости! «Позвольте намъ напасть на нихъ, „ кричали мы Гристльгрету позвольте намъ броситься и разстерзать ихъ!“
— „Имѣйте терпѣніе“ отвѣчалъ Гристльгретъ, не пробовавшій еще ни одного куска; неужели вы не можете подождать немного? Онѣ кормили насъ пулями, когда имѣли ихъ, а теперь ужь начинаютъ кормить рыбой: но и она, конечно, когда нибудь истощится, и вотъ тогдато мы бросимся на нихъ самихъ и овладѣемъ ими.»
— «Мало по малу рыба дѣйствительно истощилась. Тогда предводительница женщинъ бросивъ сквозь падающій снѣгъ, тоскливый взглядъ на Минксо, вынула большой ножъ и перерѣзала имъ постромки у двухъ лошадей. Освобожденныя животныя заржали и поскакали по дорогѣ; но мы не дали имъ далеко убѣжать и черезъ нѣсколько времени онѣ были растерзаны. Тогда мы снова воротились къ обозу, и снова, были пущены двѣ лошади.»
— "Какъ добры эти женщины, " смѣялся Гристльгрётъ, «доставляютъ намъ обѣдъ и забаву! Но, можетъ быть, мы скоро увидимъ еще лучшую забаву, когда выйдутъ всѣ лошади.»
— «Гристльгретъ опять не ошибся: торговки выпускали лошадей одну за другой, вока наконецъ у нихъ осталась только одна пара. Но мы торопились покончить и съ этими, желая посмотрѣть, что будетъ дальніе. Пущены двѣ послѣднія лошади, и мы погнались за ними; но наша погоня не была теперь такъ проворна какъ прежде, потому что мы уже устали отъ постояннаго бѣганья и отяжелѣли, успѣвъ наѣсться этимъ временемъ лошадями или рыбой, и эта послѣдняя наша травля поэтому была почти вдвое продолжительнѣе первыхъ.»
— "Теперь, мои волки, " закричалъ все еще голодный Гристльгретъ, «теперь за женщинами!»
— «Мы повернули и съ страшнымъ воемъ помчались назадъ. Но представьте, мой другъ, наше удивленіе, когда добѣжавъ до саней, мы нашли, что онѣ были опрокинуты вверхъ дномъ и около нихъ не видно было ни одной женщины. Онѣ запрятались подъ тяжелыя сани по четыре и по пяти человѣкъ въ то время, какъ мы такъ бѣшено — глупо гонялись за лошадьми.»
— «Гристльгретъ бѣсился отъ злобы; онъ никогда не смотрѣлъ такимъ дикимъ, какъ въ этотъ разъ; онъ вылъ, проклиналъ себя за свою глупость и насъ за то, что мы не подали ему болѣе разумнаго совѣта. Онъ, какъ съумасшедшій, царапалъ своими когтями по крѣпкимъ, деревяннымъ санямъ, которыя скрывали женщинъ. Но сдвинуть ихъ было нельзя; мы не могли бы сдвинуть ихъ даже въ числѣ двадцати, хотя всѣ мы считались сильными.»
— "Однакожъ Гристльгретъ не упалъ духомъ отъ этой неудачи, и послѣ минутнаго размышленія сказалъ: "если мы не можемъ достать ихъ сверху, то попытаемся достать снизу, « и съ этими словами онъ началъ разрывать снѣгъ, на которомъ лежали края саней и, чрезъ нѣсколько минутъ вырылъ нору, достаточную для того, чтобы просунуть въ нее голову. Его удачный примѣръ ободрилъ насъ и, окруживъ сани, мы всѣ начали неистово рыть снѣгъ и выбрасывать его задними ногами. Вокругъ саней образовался глубокій ровъ и оставалось только отрыть снѣжную глыбу подъ самыми санями, чтобы перевернуть ихъ… Скоро мы все покончили и наши труды были вознаграждены!»
— "Поощренная успѣхомъ, наша великая шайка, для болѣе скораго окончанія работы, раздѣлилась на отряды; и когда мы усѣлись отдохнуть (вы должны знать, что я и мой старикъ принадлежали къ партіи, отрывавшей первыя сани) то замѣтили, что и остальными санями овладѣть было нетрудно. Глупыя женщины, скрывавшіяся подъ ними, казалось, понимали наши намѣренія: онѣ кричали, плакали и пѣли какія-то жалобныя пѣсни. Уже другія сани также уступали усиліямъ нашихъ когтей, какъ вдругъ мы были поражены приближающимся крикомъ и шумомъ. Мы оглянулись въ ту сторону, откуда долетали до насъ звуки и увидѣли, что шла большая толпа конныхъ и пѣшихъ мужчинъ изъ Минксо: всѣ они махали пиками, косами и саблями, и кричали, какъ съумасшедшіе. "
— "Такимъ образомъ наша забава должна была прекратиться. Гристльгретъ далъ знакъ къ отступленію и наше храброе войско исчезло въ ближайшемъ лѣсу, подъ прикрытіемъ котораго, усталое и съ полнымъ желудкомъ, оно смотрѣло, какъ мужчины потащили сани и повезли домой своихъ женъ, полумертвыхъ отъ страха и холода!
— «Такъ-то!» воскликнулъ старый волкъ, когда жена его кончила свой ужасный разсказъ. «Что вы думаете объ этомъ, мой братъ? Слышали ли вы когда нибудь о подобныхъ наслажденіяхъ и при томъ такихъ выгодныхъ наслажденіяхъ?»
— «Нѣтъ!» выразительно отвѣтилъ я, «никогда!»
— "И никогда не услышите, если не попросите волка разсказать вамъ свои приключенія, " гордо отвѣтилъ онъ. «Если вы желаете дѣйствительнаго удовольствія, или, какъ вы выражаетесь, чего нибудь возбудительнаго, — травли, охоты, то вы должны искать его между нами, — прекрасными сибирскими волками. О, теперь, я думаю, вамъ не трудно будетъ рѣшить, мой другъ, какимъ волкомъ вамъ сдѣлаться!»
— "Но, " воскликнулъ я, почти пораженный ужасомъ, хотя они, казалось, приписали мой изумленный взглядъ другой причинѣ; «вы не говорили мнѣ, часто ли вы испытываете такія удовольствія, образецъ которыхъ вы мнѣ представили. Долженъ ли я понимать, что вы и ваша жена много разъ участвовали въ подобныхъ похожденіяхъ?»
— "Десятки и десятки разъ, " отвѣчалъ онъ съ наслажденіемъ. "Безъ сомнѣнія этому трудно повѣрить, "о, клянусь вамъ, что я говорю совершенную правду. Мы жили въ Сибири три года, и принадлежали въ разнымъ шайкамъ, большимъ и малымъ. Наше дѣло съ женщинами изъ Минксо далеко еще не изъ самыхъ славныхъ. Не помнишь ли ты. жена, того забавнаго происшествія, когда ямщикъ, сражаясь съ нами, посадилъ своихъ двухъ мальчиковъ, на лошадей, и пустилъ ихъ, думая, что мы будемъ настолько глупы, что оставимъ въ покоѣ его лошадей и беззащитныхъ дѣтей, и станемъ нападать на него самаго, рискуя быть убитыми его выстрѣлами или саблей? — Вѣдь просто невѣроятно! Ну, мы, разумѣется, раздѣлились на двѣ шайки: одна осталась при ямщикѣ, и другая отправилась въ погоню, и когда поймали и съѣли лошадей и ихъ всадниковъ, то весело воротились къ глупцу, сидѣвшему полумертвымъ отъ страха и холода въ своихъ безпомощныхъ саняхъ, и чрезъ нѣсколько времени…
— "То было друіюе время, прервала его жена; «тогда дѣйствительно былъ намъ великій праздникъ! Лошади, люди и….»
— «Остановитесь!» сказалъ я; «уже довольно я слышалъ, больше даже, чѣмъ довольно, чтобы убѣдить меня….»
— "Ага! Я такъ и думалъ, " прервалъ мерзкій волкъ, глаза котораго блестѣли въ это время, какъ раскаленные угли. «Я говорилъ вамъ, что нѣтъ волковъ, равныхъ сибирскимъ! У васъ нѣтъ больше терпѣнія слушать исторію нашихъ подвиговъ? Вы также, какъ и мы горимъ желаніемъ посѣтить поля, гдѣ они совершались? О, мой другъ, немедлите же ни одной минуты! мои зубы уже готовы снова участвовать въ этихъ великихъ пиршествахъ! Скорѣе отворяйте ворота, и отпирайте наши цѣпи! Скорѣе же! Скорѣе!»
— «Гдѣ намъ удобнѣе выйти изъ сада, такъ чтобы насъ не замѣтили?» спросилъ я, показывая видъ, что ищу въ своемъ карманѣ ключь.
— «Отоприте ворота! Снимите наши ошейники!» кричала волчица, внѣ себя отъ нетерпѣнья; "не бойтесь, мы найдемъ дорогу! "
— "Но, вы знаете, что воротами намъ идти нельзя; поэтому мы перепрыгнемъ чрезъ высокую стѣну вотъ такой вышины, " сказалъ я, звѣня ключемъ о желѣзный засовъ ихъ темницы, и показывая имъ, какъ высока была стѣна, стоявшая между ними и ихъ свободой. «Увѣрены ли вы, что вы перепрыгнете черезъ такую высокую стѣну?»
— «Какую высокую? О, выше! въ три раза выше! Такъ скорѣе же — отпирайте дверь, и потомъ прежде всего мой ошейникъ; онъ отпирается удивительно легко!»
— «Нѣтъ, мнѣ кажется, намъ лучше перебраться чрезъ низкую стѣну, около того мѣста, гдѣ помѣщается слонъ. Тамъ есть дорожка, длинная дорожка, и къ тому же очень темная, съ густыми деревьями но бокамъ. Когда мы выйдемъ на нее, то пойдемъ все прямо, прямо. Она такъ широка и глуха, что мы всѣ трое можемъ рядомъ бѣжать по ней весело, спокойно и не замѣтно. Ужь только бы намъ выбраться на нее, а тогда мы скоро будемъ на свободѣ — среди деревьевъ и густыхъ кустарниковъ!…»
— «О, да! мы побѣжимъ и убѣжимъ, не бойтесь!» «Ну теперь ворота, милый другъ, добрый человѣковолкъ! Отпирайте скорѣе ворота!» кричала драгоцѣнная чета, громко гремя своими цѣпями: въ такомъ волненіи они находились!
Я отперъ дверь и сталъ у входа.
— «Подумайте, что сейчасъ ожидаетъ васъ!» сказалъ я, вынимая свое оружіе и кладя его на ворота. «Подумайте объ этомъ! Заключенные въ цѣпяхъ, вы никогда не можете здѣсь похвастаться быстротою своихъ ногъ; вы никогда не будете имѣть случая дать полную свободу вашей пасти, если только не пожелаетъ этого двуногій тиранъ, который держитъ васъ въ неволѣ! Это безотрадное положеніе продолжалось бы всегда, пока въ одно прекрасное утро, васъ не нашли бы мертвыми на этой соломѣ, и вашими же цѣпями не стащили васъ въ сорную яму! А вотъ еще одна минута — и вы свободны! Свободны отъ цѣпей и ошейниковъ, свободны отъ тюрьмы, свободны, чтобы бѣжать, прыгать, рвать, пожирать и разрушать, какъ вы это дѣлали въ доброе старое время, о которомъ вы мнѣ разсказывали! Какое, счастіе для васъ, что вы познакомились со мною! Какъ вы должны теперь сожалѣть, волчица, о своихъ грубыхъ отвѣтахъ на мои вопросы! Вѣдь вы очень раскаиваетесь въ нихъ? не правда ли?»
Волки просто бѣсились. Картина ихъ будущаго, возбудила въ нихъ весь ихъ прежній духъ; и къ тому же съ самаго ихъ заключенія, никогда не случалось, чтобы ихъ ворота были отворены въ ночное время; ихъ удерживали теперь только однѣ цѣпи. Волчица молча грызла свою цѣпь и глаза ея горѣли пламенемъ.
— «Оу! оу!» вылъ волкъ. «Пустите же насъ! пустите! Когда ни перестанете насъ мучить?»
— «Сказать ли вамъ, когда?» отвѣчалъ я, вдругъ измѣнивъ тонъ, такъ что волчица перестала грызть свою цѣпь, а волкъ оставилъ то унизительное положеніе, въ которое приведенъ былъ своей трусливой яростью. «Сказать ли вамъ, трусливое и жестокое существо, когда я выпущу васъ? Сказать ли вамъ и вашей кровожадной супругѣ, когда я перестану мучить васъ? Никогда! никогда я не оставлю васъ въ покоѣ, пока будутъ жить ваши подлыя тѣла! Я никогда не сдѣлаю васъ свободными! Я пришелъ сюда съ тѣмъ, чтобы посмѣяться надъ нашею глупостью — и посмѣялся!»
Съ этими словами я спокойно затворилъ и заперъ ихъ ворота и пошелъ прочь, преслѣдуемый сверкающими, широко открытыми глазами, полными смущенія и злобы.
ГЛАВА VIII.
ГОРЬКІЕ ОПЫТЫ И ПРИКЛЮЧЕНІЯ БУРАГО МЕДВѢДЯ.
править
Мое свиданіе съ сибирскими волками привело меня въ такое дурное расположеніе духа, что я не поспѣшилъ идти домой, а сталъ бродить по дорожкамъ сада, пока не сѣлъ наконецъ на каменный валъ, окружавшій яму, въ которой было устроено помѣщеніе для нашего бураго медвѣдя. Взглянувъ на свои часы, я увидѣлъ, что было только половина втораго. Это нѣсколько удивило меня, потому что я никакъ не ожидалъ, чтобы волки могли такъ много разсказать мнѣ въ такое короткое время, и теперь стало для меня еще яснѣе, какъ велика была ихъ тревожная торопливость, съ которой они передавали мнѣ событія своей жизни.
Сидя на валу медвѣжьей ямы, я размышлялъ о своемъ разговорѣ съ волками и у меня рѣшительно не выходила изъ головы трагическая кончина этихъ храбрыхъ, несчастныхъ женщинъ Минксо. Я воображалъ себѣ печальную процессію, въѣзжающую въ несчастную деревню, процессію благородныхъ, полу-замерзшихъ женщинъ, ихъ мужей и молодыхъ парней, которые везли ихъ, и тѣхъ маленькихъ, голодныхъ дѣтей, и дряхлыхъ стариковъ и старухъ, которые выходили къ нимъ на встрѣчу! Когда я представилъ себѣ, что ожидало этихъ дѣтей и стариковъ, и какъ они должны были вскричать и всплеснуть руками, при видѣ несчастія, причиненнаго имъ волками, — изъ моей груди невольно вылетѣлъ продолжительный вздохъ! Но представьте себѣ мое удивленіе, когда, на растояніи не болѣе полутора аршина отъ моего уха, я услышалъ, какъ бы въ отвѣтъ на мой, такой же протяжный вздохъ, только еще глубже и тяжелѣе его.
Первая мысль, которая явилась у меня, лишь только я опомнился, была мысль о волкахъ. Можетъ быть, они въ бѣшенствѣ перегрызли свои цѣпи, и пролезши сквозь желѣзную решетку, спрятались теперь за каменнымъ валомъ и подсмѣивались надъ моимъ вздохомъ, какъ я недавно подсмѣялся надъ ними. Быстро вспрыгнулъ я на верхъ каменной стѣны и сталъ пристально осматриваться во всѣ стороны, — однакожъ волковъ не было видно. Но, въ то самое время, какъ я продолжалъ всматриваться въ темноту, тотъ же вздохъ повторился снова и на этотъ разъ уже позади меня. Обернувшись, я увидѣлъ Бету, нашу бурую медвѣдицу. Она стояла на заднихъ ногахъ, просунувъ носъ между спицами окружавшей ее рѣшетки и поднявши къ верху глаза, какъ будто она была до того переполнена горемъ, что не могла держать ихъ надлежащимъ образомъ.
Такое положеніе Бета принимала не въ первый разъ.
Изъ всѣхъ медвѣдей, находившихся въ нашемъ саду — полярныхъ, цейлонскихъ и сѣрыхъ — она слыла у насъ за самаго недовольнаго и угрюмаго звѣря. Она вѣчно ворчала: ворчала, когда вы ее кормили и когда не кормили; одинаково ворчала, когда вы ласкали ее, и когда пытались уменьшить ея сердитое расположеніе духа ручкою метлы; она ворчала лежа, стоя, лазяя и ходя; но болѣе всего ворчала, когда становилась въ то положеніе, въ которомъ находилась теперь, именно поднявшись на заднія ноги и опершись на ограду своей темницы. Въ этомъ положеніи она имѣла еще привычку, во время ворчанія, горько мотать своей головой.
Вмѣстѣ съ другими, кто имѣлъ удовольствіе познакомиться съ Бетой, я смотрѣлъ на нее, какъ на такое угрюмое животное, которое не помнитъ, когда оно было въ хорошемъ расположеніи духа и съ которымъ лучше всего обращаться грубо, нежели ласково. Но теперь, когда я смотрѣлъ на нее другими глазами, она представлялась мнѣ въ иномъ свѣтѣ. Я видѣлъ, что она была животное съ какою-те затаенною мыслію въ своемъ умѣ и съ какою-то подавляющею заботой, которая угнетала ея духъ и отравляла ея существованіе.
— «А, Бета!» сказалъ я, «вы не спите?»
— "Я всегда бываю довольно бодра, когда мнѣ нужно идти спать и напротивъ всегда засыпаю легко, когда въ моихъ интересахъ лучше было бы бодрствовать, " заворчала Бета. «Бьюсь объ закладъ, что изъ всѣхъ медвѣдей сада, я одна не сплю въ такую пору. Я знаю, напр., что черный медвѣдь давно уже спитъ, потому что своимъ храпомъ онъ чуть было не довелъ меня до сумасшествія. Ахъ, какъ онъ храпѣлъ, — вы не можете себѣ представить! какъ будто онъ хотѣлъ отхрапѣть свою голову! Впрочемъ, неудивительно: онъ такъ измучился, бѣдняжка! Какъ я думаю, онъ усталъ; подбирая съ утра до ночи пирожныя и бисквиты, которые посѣтители кидали ему! Немного бисквитовъ и пирожныхъ попало и на мою долю. Кто-то кинулъ ихъ мнѣ. думая, вѣроятно, что я ихъ не люблю! Ахъ, если былъ когда-нибудь вѣчно-несчастный медвѣдь, то это именно я.»
— «Нѣкоторые медвѣди уже родятся несчастными, Бета!» вмѣшался я: «можетъ быть, вы одинъ изъ такихъ?»
— "Можетъ быть! сердито возразила она: "какъ будто слово "можетъ быть, « въ состояніи объяснить что нибудь? Я довольно несчастна и безъ вашего желанія сдѣлать изъ меня забаву.»
— «Я нисколько не имѣю намѣренія сдѣлать изъ васъ забаву, глупое созданье!» отвѣчалъ я; «я сдѣлалъ свое замѣчаніе безъ всякой оскорбительной для васъ цѣли. Мнѣ просто хотѣлось знать, счастливо ли было ваше рожденіе. или нѣтъ?»
— "Можетъ ли медвѣдица назваться счастливою, " сказала она. "если она никогда не знала своего отца? Можетъ ли она назваться счастливой, если мать покинула ее на девятой недѣлѣ ея жизни, предоставивъ ее собственнымъ ея силамъ? "
— "Безъ сомнѣнія нѣтъ, Бета, « замѣтилъ я; „но вы, вѣроятно. были счастливы послѣ, когда съумѣли перенести трудное время вашего одинокаго дѣтства, и сдѣлались такою взрослой, прекрасной медвѣдицей, какой вы остаетесь до сихъ поръ.“
— „Да что вы знаете о томъ, что я перенесла и какъ перенесла?“ возразилъ угрюмый звѣрь.» Для меня было бы несравненно лучше, если бы я перестала, какъ вы выражаетесь, "переносить, « послѣ первой же ночи, когда должна была довольствоваться сосаніемъ лапы, и когда моя мать не вернулась ночевать домой. Конечно, я жива теперь; но что толку въ моей жизни безъ возможности наслаждаться ею? Наслаждаюсь ли я? Наслаждалась ли я хоть когда нибудь? Вы знаете меня уже довольно долгое время, но скажите, видѣли ли вы когда нибудь меня не печальною?»
— «Да! сказать правду, вы вообще казались нѣсколько грустными» возразилъ я; «но я всегда считалъ вашу грусть скорѣе напускною, чѣмъ дѣйствительною. Я зналъ многихъ, даже очень умныхъ животныхъ, которымъ всегда хотѣлось ворчать и сердиться.»
— "Все это, можетъ быть, очень вѣрно, " возразила Бета; «но я говорю вамъ, что относительно меня оно несправедливо. Я ворчу и сержусь, всегда вслѣдствіе какой нибудь причины; а я не запомню дня, въ который бы у меня ея не было.»
— "Вы, конечно, говорите, Бета, о дняхъ вашей неволи, " сказалъ я; «но вы, кажется, забыли тѣ прекрасныя времена, когда вы были свободною медвѣдицей и гуляли въ благодатныхъ лѣсахъ Цейлона. Я много хорошаго читалъ вообще о медвѣдяхъ, но самъ не имѣлъ случая наблюдать животныхъ, принадлежащихъ къ этому роду. Есть напр. бѣлый полярный медвѣдь; видѣли вы его когда нибудь?»
— "Никогда, " отвѣчала Бета, начавшая, какъ я замѣтилъ, интересоваться моимъ разговоромъ. «Какъ же онъ сдѣлался бѣлымъ?»
— "Этого я не умѣю вамъ объяснить, " отвѣчалъ я «но знаю только, что онъ бѣлый. Онъ проводитъ свои дни или, лучше сказать, ночи, — потому, что на его родинѣ не бываетъ дневнаго свѣта въ теченіе девяти мѣсяцевъ, — лазяя по огромнымъ, плавающимъ льдинамъ и охотясь за моржами. Есть сѣрый, горный медвѣдь, который всю зиму проводитъ въ пещерахъ и темныхъ разщелинахъ скалъ, гдѣ его иногда убиваютъ смѣлые охотники, заползая въ его берлогу съ зажженной свѣчею на шляпѣ и пуская пулю въ его лобъ, прежде, чѣмъ онъ очнется и протретъ себѣ глаза. Есть еще славный черный, индійскій медвѣдь и много другихъ, о которыхъ я могъ бы упомянуть вамъ; читалъ я также и о цейлонскихъ медвѣдяхъ вашего семейства, Бета, и, если вы позволите мнѣ высказать свое мнѣніе объ ихъ жизни, то я скажу вамъ, что имъ живется лучше, нежели всѣмъ остальнымъ медвѣдямъ.»
— «Желала бы я знать, почему вы такъ думаете?» спросила Бета.
— "Удовлетворить вашему желанію не трудно, " отвѣчалъ я; «для этого стоитъ только припомнить тѣ удобства, какими пользуется бурый медвѣдь. Онъ любитъ, какъ вы знаете, уединеніе; а гдѣ онъ найдетъ его, какъ не въ обширныхъ, непроходимыхъ лѣсахъ Цейлона? Онъ любитъ ягоды: онѣ задѣваютъ за его губы, когда онъ бродитъ но кустарникамъ; онъ любитъ муравьевъ — и земля, по которой онъ ходитъ, наполнена ими. Медъ есть самое роскошное блюдо, какое только вы можете предложить бурому медвѣдю, — и воздухъ его родины оглашается жужжаніемъ пчелъ, так-что каждое дуплистое дерево есть для него медовый магазинъ.»
— «Какая прелестная картина!» саркастически заворчала Бета, «и какъ должны быть счастливы цейлонскіе медвѣди! Жаль только, что ваше прелестное описаніе не совсѣмъ вѣрно!»
— За его вѣрность я ручаюсь. Все, что я говорилъ намъ. засвидѣтельствовано многими путешественниками, посѣщавшими Цейлонъ.
— «Что же оны свидѣтельствуютъ? видѣли они, какъ бурый медвѣдь наслаждается полнымъ уединеніемъ, которое онъ такъ любитъ?» лукаво спросила Бета.
— "Но вы но можете же наконецъ отрицать, что все, что я перечислилъ вамъ, дѣйствительно существуетъ на вашей родинѣ.
— "Я не отрицаю, и не утверждаю, " возразила Бета, съ грустнымъ равнодушіемъ: — не стоить труда! Я согласна, что есть на островѣ Цейлонѣ медвѣди, которымъ живется очень весело и которые не имѣютъ ни малѣйшей причины горевать о чемъ нибудь. Но ихъ счастіе не составляетъ моего счастія. Я повторяю то, что уже сказала съ самаго начала, — я никогда не была счастлива. Я никогда не испытала даже какаго нибудь простаго удовольствія, — и могу сейчасъ же доказать вамъ справедливость своихъ словъ, если вы будете имѣть терпѣніе выслушать меня. Впрочемъ, я не хочу этимъ сказать, чтобы, я увѣренно разсчитывала на вашу внимательность, потому что я горькимъ опытомъ узнала, какъ трудно убѣдить кого нибудь, чтобы выслушали мое горе!
Этаго только я и ждалъ, и тотъ часъ же конечно, увѣрилъ свою цейлонскую медвѣдицу, что я былъ бы очень счастливъ, если бы она разсказала мнѣ что-нибудь изъ своей жизни. Говоря такимъ образомъ, я нисколько не лгалъ. Мнѣ стоило большихъ трудовъ, убѣдить людоѣда льва и двухъ волковъ разсказать мнѣ свои приключенія, и потому я былъ очень радъ встрѣчѣ съ такимъ лѣснымъ четвероногимъ, которое не только съ полной готовностію предлагало мнѣ разсказать событія своей жизни, но даже считало, повидимому, одолженіемъ съ моей стороны, что я сталъ бы выслушивать ихъ.
— "Что я родилась въ цейлонскомъ лѣсу, " начала бурая медвѣдица безъ дальнихъ предисловій, и на девятой недѣлѣ своей жизни, была покинута своею матерью, это вамъ уже извѣстно; поэтому я стану разсказывать дальше. Почему я была покинута, — я не знаю; но я нисколько не думаю порицать за это свою мать. Я была ея единственная дочь, и она такъ нѣжно любила меня, что нельзя и предполагать, чтобы она оставила меня вслѣдствіе какихъ нибудь нечестныхъ побужденій. Ея характеръ былъ очень рѣшителенъ и упрямъ и, мнѣ кажется, что она ушла отъ меня въ послѣдній разъ затѣмъ, чтобы разсѣять свое горе между слонами. На это ее вызвало слѣдующее обстоятельство.
«Мой отецъ былъ убитъ слономъ. У него завязался съ нимъ однажды споръ изъ-за права обладанія однимъ деревомъ, на которомъ находился пчелиный улей. Несмотря на то, что это дерево было дуплисто, оно имѣло еще зеленыя вѣтви. Росло оно, нужно вамъ сказать, около того мѣста гдѣ водилось много слоновъ и происшествіе, которое я вамъ передаю, случилось вечеромъ, когда именно слоны выходятъ пастись. Мой отецъ полѣзъ на дерево за медомъ, и только-что достигъ дупла, гдѣ находились медовые соты, какъ къ этому же дереву подошелъ словъ. Увидя заманчиво висѣвшія на немъ, зеленыя вѣтви, онъ поднялъ свой хоботъ и, обвивъ его вокругъ вѣтвей, такъ затрясъ всѣмъ деревомъ, что мой отецъ, у котораго переднія лапы были заняты — одна тасканіемъ меда, а другая защитою своихъ глазъ отъ пчелиныхъ жалъ — чуть было не слетѣлъ на землю. Я не могу сказать, чтобы онъ былъ смирный медвѣдь: но при такихъ обстоятельствахъ не удивительно, что онъ выказалъ нѣкоторое раздраженіе. Онъ заворчалъ на слона и спросилъ его, зачѣмъ онъ здѣсь и почему онъ не открылъ пошире свои узкіе, свиные глаза, чтобы посмотрѣть, не завладѣло ли этимъ деревомъ животное поважнѣе его. — Хорошо посѣтителямъ здѣшняго сада говорить про слона, что онъ хорошъ. благороденъ и добръ, видя, какъ онъ, по приказанію, становится на колѣна, и что онъ восхитителенъ, когда возить на своей спинѣ кучи дѣтей! Но я желала бы, чтобы они посмотрѣли на него въ его дикомъ и естественномъ состояніи: мнѣ кажется, трудно найти болѣе грубое животное! — „Держись крѣпче, медвѣдь!“ закричалъ онъ: мнѣ нравится эта вѣтка и я достану ее.» Съ этими словами, онъ снова обвилъ своимъ хоботомъ вѣтку и началъ раскачивать ее туда и сюда самымъ злостнымъ образомъ. Держаться крѣпко было не возможно; мой отецъ скользилъ, и когда пчелы напали на его незащищенные глаза и уши, онъ съ ревомъ сталъ спускаться внизъ. и наконецъ доползъ до головы слона. Слѣдующій его поступокъ былъ, правда, слишкомъ смѣлъ, но въ его положеніи вполнѣ извинителенъ: онъ отнялъ свои переднія лапы отъ дерева и схватилъ ими слона за голову. Но увы! въ одно мгновеніе змѣеобразный хобота перенесся съ вѣтви на ногу отца, и вы неуспѣли бы моргнуть глазомъ, какъ онъ уже лежалъ на землѣ, раздавленный могучими колѣнами этаго грубаго животнаго!"
«Съ первыхъ же дней его кончины и началось мое несчастіе. Я потому приписываю причину моего сиротства слону, что помню, — и это мое воспоминаніе есть одно изъ самыхъ раннихъ, — какъ моя мать была постоянно занята местью убійцѣ ея мужа. Вѣроятно, въ отчаяніи она рѣшилась ночью привести свою угрозу въ исполненіе, и тѣмъ нашла себѣ, разумѣется, смерть.»
«Съ этихъ поръ я была предоставлена самой себѣ. Въ цѣломъ мірѣ у меня не было друзей. Вы вѣдь знаете, что медвѣди, въ дѣлахъ дружбы, не похожи на другихъ животныхъ. Они не принимаютъ никакого участія въ несчастіяхъ другъ друга, и еслибы беззащитный медвѣжонокъ, какимъ, напримѣръ, была я, сунулъ свой носъ въ чужое семейство, то онъ былъ бы изуродованъ прежде, чѣмъ успѣлъ бы излить тамъ свое горе. Правда, я никогда не испытывала на себѣ этого непривѣтливаго гостепріимства, но видѣла, какъ къ намъ приходили медвѣжата и какъ моя мать выгоняла ихъ съ побоями.»
«Такимъ образомъ, я должна была сидѣть въ своей берлогѣ и выползала изъ нея только для того, чтобы собирать ягоды, червяковъ или муравьевъ; въ это время я такъ исхудала, что вы могли бы пересчитать всѣ мои ребра. Такова была моя жизнь до семимѣсячнаго возраста. Вы знаете, что въ семь мѣсяцевъ медвѣди становятся совершенно взрослыми и, стало быть, способными добывать себѣ пропитаніе. Но не то было со мной. Мое слишкомъ раннее сиротство разстроило мое здоровье на нѣсколько мѣсяцевъ; къ этому присоединилось еще болѣзненное время прорѣзыванія зубовъ, и все это вмѣстѣ дѣлало меня самою несчастною медвѣдицей, такъ что не проходило ни одного дня безъ болей въ моихъ костяхъ, или желудкѣ, безъ круженія въ головѣ или какой нибудь другой боли. Въ это время я болѣе, чѣмъ когда нибудь нуждалась въ пищѣ, а между тѣмъ мои болѣзни мѣшали мнѣ доставать ее, и я навѣрное умерла бы съ голоду, еслибы одинъ счастливый случай не выручилъ меня.»
«Нечего говорить вамъ, что я все еще занимала отцовскую берлогу. Это была одна изъ самыхъ искусныхъ берлогъ. Ни одинъ медвѣдь не могъ бы отыскать въ нее входа, потому что, по видимому, на ея мѣстѣ не было ничего, кромѣ дуплистаго ствола огромнаго дерева. Но если спуститься въ дупло на глубину шести футовъ и повернуть на лѣво, то тотчасъ же открывается входъ въ пещеру, которая могла бы, въ случаѣ нужды, помѣстить въ себѣ сорокъ медвѣдей. Форма ея была не правильная, со всевозможными углами и закоулками.»
«Однажды, когда въ послѣ-обѣденное время, я лежала въ печальномъ расположеніи духа, вдругъ у входа въ берлогу, поднялся такой ужасный шумъ, что отъ испуга на меця напала дрожь. Будь я здорова, я бы вышла освѣдомиться о немъ; но чувствуя себя чрезвычайно слабой,. — преимущественно отъ спазмъ, — я отползла назадъ въ темную часть пещеры и спряталась тамъ въ глубокой впадинѣ.»
«Но едва успѣла я скрыться, какъ взглянувъ ко входу берлоги, я увидѣла удивительную картину. Въ срединѣ пещеры находились три человѣка высокаго роста, мѣдно краснаго цвѣта и почти голые, — закрытые лишь лоскутами тряпки около поясницы и перетянутые поясами, изъ-за которыхъ у каждаго изъ нихъ торчалъ короткій, блестящій ножъ. Одинъ изъ нихъ, казалось, былъ тяжело раненъ. Онъ неподвижно лежалъ на землѣ и не смотря на то, что двое другихъ звали его по имени и пробовали даже поднять его, прошло много времени, прежде чѣмъ онъ высказалъ хоть какой побудь признакъ жизни.»
— «Должно быть, онъ умеръ!» сказалъ одинъ. "Въ такомъ случаѣ онъ умеръ отъ страха, " замѣтилъ другой: «у него нѣтъ ранъ ни отъ пуль, ни отъ сабли. Бѣдный Нитцо!»
— «Но Нитцо не умеръ; онъ былъ только ошеломленъ не ловкимъ паденіемъ въ мою берлогу, и скоро издавъ стонъ, онъ дѣйствительно очнулся.»
— "Гдѣ я? Гдѣ они? Насъ все еще преслѣдуютъ? спрашивалъ онъ.
— "Насъ могли бы преслѣдовать, товарищъ, " сказалъ одинъ изъ нихъ, смѣясь, «но, благодаря нашей счастливой звѣздѣ, мы скрылись въ такомъ мѣстѣ, что будь начальникомъ нашихъ преслѣдователей хотъ самъ сатана, а солдаты — дѣти хитрости, то и тогда имъ не отыскать бы насъ!»
— «Тсъ, Слитвезенъ!» сказалъ его товарищъ, боязливо оглядываясь: «чѣмъ меньше говоритъ въ такомъ мѣстѣ о сатанѣ, тѣмъ лучше!»
— «Ба!» засмѣялся смѣлый разбойникъ, "мы уже достаточно знакомы съ сатаной, и потому можемъ свободно употреблять его имя. Я увѣренъ, что онъ спрятался вонъ тамъ, " — и при этомъ онъ указалъ именно на то мѣсто, гдѣ я лежала, отчего мое сердце переполнилось тревогой, — «и навѣрное, еслибы захотѣлъ, могъ бы однимъ прыжкомъ очутился среди насъ и, конечно, поступилъ бы съ нами не болѣе жестоко, чѣмъ нашъ преслѣдователь, еслибы мы попались этому послѣднему въ руки.»
«Съ этими словами другіе два разбойника согласились весьма охотно и потомъ всѣ трое стали шепотомъ разговаривать между собой.»
«Мнѣ очень внятно было слышно каждое ихъ слово, и я узнала, что они были разбойники; что недавно они сдѣлали какой-то грабежъ, который однакожъ не удался имъ, и послѣ котораго они должны были бѣжать; что во время бѣгства, они замѣтили большое дуплистое дерево и спрятались въ немъ въ то время, когда ихъ преслѣдовали; и что въ торопяхъ, передній изъ нихъ, спускаясь въ пещеру, неловко упалъ и ушибся. Вотъ все, что я узнала изъ ихъ разговора.»
«При моемъ болѣзненномъ состояніи, такое безцеремонное занятіе моей берлоги было для меня весьма непріятно; но я стерпѣла и перенесла эту непріятность, ни мало не сомнѣваясь, что когда минетъ ихъ опасность, то они сами будутъ рады удалиться изъ моего жилища. Однакожъ представьте себѣ мое смущеніе, когда разбойникъ, называвшійся Слитвезеномъ, вставая, началъ говорить:
— „Итакъ, друзья, мы спасены теперь, цѣлы и здоровы! Въ то время, какъ его свѣтлость съ своими людьми бѣгаетъ за нами по жару, мы спокойно лежимъ здѣсь въ прохладной тѣни и куримъ свои трубки!“ Съ этими словами онъ зажегъ спичку, поднялъ ее и, прикрывъ сверху свои глаза рукою, началъ осматривать окружающее. Спичка скоро сгорѣла, но онъ тотчасъ же зажегъ другую и пригласилъ своихъ товарищей послѣдовать его примѣру.»
— "Если я не ошибаюсь, друзья, " сказалъ Слитвезенъ, «мы не должны горевать, что сегодняшніе бездѣльники загнали насъ сюда. Наше старое помѣщеніе, правда, было довольно уютно, но можетъ ли оно сравняться съ этимъ? Даже если бы мы сами вздумали устроить себѣ пристанище, то не могли бы, кажется, выдумать лучше здѣшняго!»
«Съ огнемъ въ рукѣ, два другіе разбойника начали также осматривать берлогу и скоро рѣшили, что она дѣйствительно, удобнѣе всякой другой, можетъ служить имъ жилищемъ и складочнымъ мѣстомъ ихъ имущества.»
«Считаю лишнимъ говорить вамъ, что они не замѣтили меня. Когда я узнала ихъ намѣреніе занять мою берлогу, то мнѣ представилось, что чѣмъ скорѣе я уйду изъ нея, тѣмъ будетъ лучше; но, къ счастью, я во-время опомнилась и сообразила, что это значило бы идти на вѣрную смерть. Тогда я прижалась и лежала все время совершенно спокойно, слушая ихъ разговоръ.»
«Казалось, не далеко отъ моей берлоги они имѣли уже складочное мѣсто для хлѣба и мяса, но не такое удобное, какъ моя пещера и которое, кромѣ того, по ихъ предположеніямъ, было уже открыто полиціей. Послѣ разныхъ совѣщаній, они условились наконецъ остаться здѣсь до сумерекъ, и тогда отправиться въ свое прежнее жилище и принести оттуда провизію и другія вещи.»
«При этихъ словахъ я нѣсколько повеселѣла, потому-что, въ концѣ концовъ, занятіе моей берлоги разбойниками могло составить для меня истинное счастіе. Уже я чуяла запахъ хлѣба и мяса, и предвидѣла удобный случай, если счастіе ноблагопріятствуетъ мнѣ, разжирѣть на даровчинку.»,
"Когда наступила ночь, они дѣйствительно ушли, и чрезъ нѣсколько времени воротились, неся — двое мѣшки съ зерновымъ хлѣбомъ, а третій козленка, уже приготовленнаго для жаренія. Но теперь я должна была, повидимому, разочароваться въ своихъ недавнихъ мечтахъ: мѣшки съ хлѣбомъ были хорошо завязаны, а также нельзя было трогать и козленка, не оставивъ на немъ слѣдовъ. Однакожъ, сбросивъ ношу, разбойники уже стали было выходить изъ берлоги, какъ Слигвезенъ спросилъ ихъ:
— "А есть у насъ пустые мѣшки въ старомъ помѣщеніи? "
— "Только одинъ, " отвѣчали ему.
— "Въ такомъ случаѣ давайте высыпемъ зерна изъ этихъ мѣшковъ, " сказалъ онъ, «и возмемъ ихъ съ собою: зерна не испортятся: полъ здѣсь также чистъ и сухъ, какъ въ житницѣ.»
«Этого я только и ждала. Разумѣется, не успѣли они выйти, какъ я уже зарыла свой носъ въ кучу сладкихъ, свѣжихъ зеренъ. Какое наслажденіе! Я никогда не ѣла нечего подобнаго, и продолжала все чавкать и чавкать, и такъ наконецъ углубилась въ свое занятіе, что разбойники уже возвратились и были почти при самомъ входѣ, когда я очнулась и поспѣшила убраться назадъ въ свое убѣжище.»
«Хорошо однакожъ я сдѣлала!» размышляла я въ своей ямѣ. Изъ двухъ мѣшковъ оставленныхъ ими, я съѣла, по крайней мѣрѣ, одинъ, и они навѣрное замѣтятъ такую убыль и сдѣлаютъ обыскъ въ берлогѣ. Но, къ счастію, они ничего не замѣтили, и сложивъ свои пожитки, сейчасъ же снова ушли. Такъ они продолжали приходить и уходить, пока не перетащили весь запасъ хлѣба и остального имущества.
"Окончивъ переноску, они развели небольшой огонь, изжарили часть козленка и пообѣдали; послѣ чего, закуривъ трубки, расположились вокругъ огня и наконецъ заснули.
«Таково было начало этого страннаго обстоятельства, которое, навѣрное, не случалось ни съ однимъ медвѣдемъ. Я не затрудняясь скажу, что все время, пока оно продолжалось, я оставалась чрезвычайно довольна своимъ положеніемъ. Во всемъ было изобиліе; разбойники были до такой степени невнимательны къ своимъ припасамъ, что съ разумной осторожностью и могла ѣстъ все, что они приносили: мясо, плоды или зерна, не возбуждая съ ихъ стороны ни малѣйшаго подозрѣнія. Весь день они проводили дома. а съ наступленіемъ ночи, надолго уходили, давая мнѣ возможность выйти изъ своего убѣжища и порасправить свои ноги.»
— "Постойте же, Бета, " сказалъ я, смѣясь; «вы, кажется, очень роскошно жили эти дни; а между тѣмъ вы говорили, что во всю свою жизнь вы не провели ни одного дня не имѣя причины ворчать. Должно быть, въ эти дни вы очень прилежно отыскивали такія причины.»
— "Не совсѣмъ, " возразила Бета, мотая своей головой. «Развѣ постоянно полное брюхо составляетъ счастіе? Развѣ весело лежать, хотя бы и съ полнымъ желудкомъ, въ одномъ положеніи по цѣлымъ часамъ, и выносить жилянье надоѣдливыхъ мухъ, не смѣя, изъ боязни произвести шумъ, поднять вашу лапу, чтобы отмахнуть ихъ? Развѣ весело бояться зѣвнуть, потянуться и застонать, и постоянно держать открытыми свои глаза изъ опасенія заснуть и захрапѣть? Не думаете ли вы, что животное можетъ быть счастливо, когда оно окружено всѣми этими опасностями и, быть можетъ, еще другими, о которыхъ вы не можете составить себѣ понятія, если сами не испытаете ихъ?»
— «Очень жаль!» сказалъ я, находя что самое лучшее средство заставить ее продолжать разсказъ — противорѣчить ей. «Однакожъ вы должны допустить, что хорошее помѣщеніе, изобильная пища и питье болѣе, чѣмъ смягчаютъ несчастіе.»
— "Кромѣ того, " продолжала она, не обращая вниманія на мое замѣчаніе, «не всегда случалось, чтобы я оставалась одна послѣ заката солнца. Однажды, — я это хорошо помню, — дѣло дошло даже до того, что я чуть было не умерла съ голоду. Въ одну ночь, не прошло и трехъ часовъ со времени ухода разбойниковъ, какъ они воротились домой въ большомъ безпорядкѣ: двое изъ нихъ вели Слитвезена подъ руки, который ослабѣлъ отъ потери крови, текшей изъ его раны на головѣ.»
«Всю ночь они сидѣли около него, ухаживая за его раной и успокаивая его, говоря, что рана неопасна и что онъ выздоровѣетъ на слѣдующую же ночь. Его выздоровленія я желала, разумѣется, отъ души; потому-что, еслибы онъ, по своей болѣзни, остался дома, то у меня пропала бы надежда на ужинъ. Но наступила ночь, а онъ нисколько не поправился, и его товарищи разведя около него огонь, ушли одни. Со времени поселенія этихъ гостей въ моей берлогѣ, я обыкновенно цѣлый день ничего не ѣла, и только къ вечеру удовлетворяла свой голодъ, когда они уходили. Но теперь, конечно, объ этомъ нечего было и думать. Если бы еще Слитвезенъ заснулъ, то, мнѣ кажется, я осмѣлилась бы, не смотря на всю опасность такого поступка, выйти изъ своего угла и съѣсть нѣсколько глотковъ зеренъ; но онъ не засыпалъ; наблюдая изъ своего убѣжища, я видѣла, что онъ смотрѣлъ на огонь и безпокойно ворочался. Поэтому мнѣ ничего больше не оставалось дѣлать для удовлетворенія своего голода, какъ только ждать счастливаго случая. Но онъ не появлялся.»
"На слѣдующій день я страдала уже не столько отъ голода, сколько отъ жажды, и какъ нарочно, чтобы усилить мое горькое положеніе, около полудня одинъ изъ разбойниковъ принесъ ведро холодной воды и поставилъ его аршинахъ въ восьми отъ меня. Мнѣ кажется, что я никогда не была такъ близка къ съумашедствію, какъ въ этотъ разъ! Мой языкъ высохъ и висѣлъ изо рта; все облегченіе, какое я могла доставить себѣ, — было держать его въ прикосновеніи съ холодною стѣною. Но и это удобство продолжалось недолго. Я могла повертывать свою голову только на очень небольшое разстояніе въ ту или другую сторону; да и это небольшое пространство стѣны, въ прикосновеніи съ которымъ могъ находиться мой языкъ, скоро такъ нагрѣлось, что само сдѣлалось горячо. Много разъ я уже готова была выйти и напиться — послѣдній разъ, иначе и быть не могло! — но большими усиліями я удерживала себя, обѣщаясь позволить себѣ желанный глотокъ при первомъ случаѣ, лишь только разбойники обернутся ко мнѣ задомъ. Но прошла еще ночь (такъ какъ въ пещерѣ было постоянно темно, то мы узнавали наступленіе вечера по жужжанію жуковъ), а Слитвезенъ не только не поправился, но заболѣлъ еще больше..
«Онъ все время стоналъ и просилъ воды. Когда вечеромъ товарищи спросили его, можетъ ли онъ идти вмѣстѣ съ ними, то онъ былъ такъ слабъ, что не могъ даже отвѣчалъ, и они, по прежнему, ушли одни, оставивъ его у огня. Я была въ отчаяніи! Я никогда не убивала двуногаго, и не желала такого убійства; но теперь я была не въ состояніи обойти его. Если бы я вышла, и была замѣчена разбойникомъ, то, навѣрное, онъ убилъ бы меня; стало быть, единственнымъ средствомъ избѣжать этого, было убить его, именно задушить, не раня, такъ чтобы его возвратившіеся товарищи, найдя его мертвымъ, подумали, что онъ умеръ отъ раны. Такимъ образомъ для него было три пути предотвратить ожидавшую его участь: или уйти вслѣдъ за своими товарищами, или крѣпко заснуть, или же, наконецъ, умереть спокойною и естественною смертью.»
— «И онъ умеръ спокойною и естественною смертью?» спросилъ я.
— «Нѣтъ, онъ не умеръ.» отвѣчала Бета, страшно косясь на меня.
— «Такъ онъ крѣпко заснулъ, или, можетъ быть, всталъ и пошелъ къ своимъ товарищамъ и тогда вамъ можно было утолитъ свою жажду?»
— "Онъ не всталъ, и не заснулъ, « сказала Бета самымъ хладнокровнымъ тономъ; „а я все-таки утолила свою жажду.“
Хотя, вслѣдствіе своего всегдашняго дурнаго расположенія духа, Бета ворчала постоянно, но она имѣла въ себѣ что-то особенное, кромѣ характера дикаго медвѣдя. Она, въ самомъ дѣлѣ, пользовалась у насъ распространенной репутаціей гуманнаго звѣря, и на это было нѣкоторое основаніе. Къ ней въ яму одна кормилица случайно уронила однажды мальчика, и Бета возпользовалась при этомъ только шляпой ребенка и проглотила страусовое перо, которымъ эта послѣдняя была украшена. Зная за ней такія качества, я чувствовалъ все большій и большій ужасъ, когда слушалъ, съ какимъ равнодушіемъ она отзывается объ убійствѣ человѣка.»
— «И вы все-таки утолили свою жажду?» повторилъ я. «Стало быть, Бета, вы хотите сказать, что вы виновны въ постыдномъ преступленіи, т. е. въ умерщвленіи созданія, которое не могло противъ васъ защищаться?»
— "Не совсѣмъ вышло такъ скверно, какъ вы предполагаете, " возразила Бета, «хотя дѣйствительно и могло быть, потому что онъ не хотѣлъ ни уйти, ни заснуть, ни умереть спокойно. Итакъ, собравшись наконецъ съ духомъ, я вышла, рѣшивъ сначала напиться. а потомъ уже покончить съ нимъ.»
«Но онъ такъ задумался, смотря на горѣвшій около него огонь, что не слышалъ, какъ я выползла изъ своей ямы и подошла къ ведру. Когда же я начала локать воду, то онъ съ дрожью повернулъ ко мнѣ свою голову, и его глаза встрѣтились съ моими. Огонь его горѣлъ слабо и давалъ мало свѣту, а потому онъ видѣлъ, вѣроятно, только мои глаза, которые, вслѣдствіе того, что я глубоко опустила свой носъ въ ведро, казались ему какъ бы надъ самой поверхностью воды.»
«Перестать пить у меня не доставало силы, и все, что я могла сдѣлать для своей безопасности въ эти минуты, заключалось только въ томъ, что я держала себя наготовѣ къ нападенію. Но онъ не пытался напасть на меня; онъ только привсталъ, опершись на руки, и съ взъерошенными волосами на перевязанной головѣ, съ неестественно-разширенными глазами, произнесъ слово „сатана“, и упалъ, какъ камень!»
— «Умеръ?» спросилъ я.
— "Нѣтъ, " возразила Бета, «онъ упалъ въ обморокъ. Я не тронула его, а только осмотрѣлась, чтобы увѣриться, не наблюдаетъ ли онъ за мною; затѣмъ я поѣла немного зеренъ и отправилась въ свой уголъ.»
«Слитвезенъ пришелъ въ себя еще до прихода товарищей и сѣлъ у входа въ пещеру.»
— «Не ходите дальше!» слышался его голосъ; «ради своей жизни, не дѣлайте ни одного шага впередъ! Здѣсь былъ сатана! Я видѣлъ его также хорошо, какъ вижу теперь васъ.»
— «На что же онъ былъ похожъ? Гдѣ онъ былъ?» спрашивали разбойники.
— "Я не знаю, какого онъ былъ вида, " отвѣчалъ бѣдный Слитвезенъ; «потому что онъ стоялъ въ ведрѣ; но что онъ добирается до всѣхъ насъ, — въ этомъ нѣтъ никакого сомнѣнія: все время, когда онъ смотрѣлъ на меня своими большими глазами, торчавшими надъ ведромъ, онъ билъ себя по животу обѣими руками.»
«Но вмѣсто того, чтобы испугаться и убѣжать, чего я искренно желала, оба разбойника подняли громкій хохотъ и, схвативъ Слитвезена подъ руки, увѣряли его, что онъ видѣлъ скверный сонъ, что люди съ такими ранами на головѣ, какъ у него, часто видятъ подобные сны, и что самое лучшее для него — идти и лечь вмѣстѣ съ ними у огня. Тамъ они дѣйствительно и расположились, и я сначала думала, что Слитвезенъ въ самомъ дѣлѣ успокоился. Но при наступленіи слѣдующей ночи, не смотря на ясные признаки своего нездоровья, онъ объявилъ своимъ товарищамъ, что онъ совершенно поправился и пошелъ вмѣстѣ съ ними, доставивъ мнѣ такимъ образомъ возможность наслаждаться прежними удобствами.»
— «Такъ возстановленіе прежняго порядка въ образѣ вашей жизни доставило вамъ удовольствіе, неблагодарная медвѣдица?» замѣтилъ я.
— "Я хотѣла сказать: сравнительными удобствами, " возразила Бета, поправляясь. «Я не нахожу, чтобы такая обстановка доставляла мнѣ полное удовольствіе; пожалуй, она могла бы быть счастливой, если бы не заключала въ себѣ одну непріятность, которая дѣлала ее невыносимой. Я разумѣю здѣсь отвратительный запахъ табаку. Если бы не было этого зла, то, мнѣ кажется, я могла бы со временемъ, полюбить общество этихъ двуногихъ, не смотря на многія непріятныя ихъ привычки. Но когда я однажды вздумала поѣсть этого отвратительнаго, вонючаго табаку — уфъ! одно воспоминаніе о немъ можетъ, кажется, сдѣлать больнымъ каждаго порядочнаго медвѣдя! Онъ былъ для меня источникомъ вѣчныхъ мученій и слезъ! Я всегда была немного нездорова грудью; но какъ только бывало эти три человѣка начинали еще курить, — мой ротъ, глаза и носъ наполнялись такою мерзкою дрянью, что я должна была задыхаться, и часто мнѣ было даже весьма трудно удерживать себя, чтобы не чихнуть и тѣмъ не обнаружить своего присутствія. Впрочемъ не табашный дымъ погубилъ меня; меня погубилъ избытокъ пищи!»
— "На изобиліе пищи, мнѣ кажется, ни одинъ медвѣдь не сталь бы жаловаться, " сказалъ я недовѣрчивымъ тономъ.
— "Но все-таки это правда, " возразила Бета, "и вы легко поймете причину моихъ жалобъ, если немного подумаете о ней. Я говорила вамъ, какъ страшно я была худа до нахлѣбничества у разбойниковъ и говорила также, какъ мнѣ трудно было спрятаться въ темной впадинѣ на концѣ своей пещеры. Но не смотря на всѣ окружавшія меня стѣсненія, — со времени поселенія у меня разбойниковъ, я начала толстѣть все больше и больше, и для меня становилось все труднѣе и труднѣе скрываться въ своемъ не глубокомъ и узкомъ убѣжищѣ. Мои ребра, бывало, гнулись, когда я старалась плотнѣе прижаться въ немъ и кровь приливала къ головѣ, такъ что я удивляюсь, какъ со мной ни разу не было обморока, или какъ и не умерла ось удара.?
«Я осмотрѣла всѣ впадины въ пещерѣ, отыскивая для себя болѣе просторное помѣщеніе, но ни одна изъ нихъ не годилась для меня, то по своей малой величинѣ, то потому, что находилась весьма близко къ разбойникамъ. Такимъ образомъ, мало-по-малу я пришла въ начальному заключенію, что вскорѣ я должна оставить свой домъ, или же буду открыта и убита.»
«Однакожъ, не смотря на всѣ предосторожности, которыя я принимала до времени своего ухода, кризисъ насталъ неожиданно, и счастіе, что я сохранила еще жизнь! Откуда достали они, ужь я не знаю, но только однажды ночью, когда по обыкновенію разбойники уходили изъ берлоги, одинъ изъ нихъ вскорѣ воротился назадъ, съ огромной банкой вареныхъ въ сахарѣ лимоновъ. Поставивъ ее въ уголъ, онъ тотчасъ же снова ушелъ. Я больше изъ любопытства, чѣмъ отъ голода, подошла къ ней и понюхала: запахъ былъ удивительный! Я попробовала, и вкусъ оказался во сто разъ пріятнѣе запаха! Я присѣла къ банкѣ съ намѣреніемъ съѣсть лишь нѣсколько кусочковъ, но не тутъ-то было! Хотя при каждомъ глоткѣ я твердо рѣшала, что это будетъ послѣдній, но какъ только прекрасный кусокъ проходилъ къ мое горло, я снова опускала лапу, и снова проглатывала и т. д., до тѣхъ поръ, пока мои когти не стали уже касаться самаго дна банки, и пока въ ней ничего не осталось!»
«Тогда-то наконецъ я опомнилась! Никогда до сихъ поръ жадность не преобладала во мнѣ надъ благоразуміемъ. Исчезновеніе лимоновъ въ банкѣ, конечно, заставитъ разбойниковъ произвести въ берлогѣ опасные для меня розыски. Но помочь горю не оказывалось ни какихъ средствъ; банка была пуста и всѣ сожалѣнія въ мірѣ не могли бы наполнить ее! Итакъ, мучимая самою непріятною боязнію, я поплелась назадъ въ свое убѣжище.»
«Но тутъ я имѣла еще больше причинъ раскаиваться въ своемъ поступкѣ: можете себѣ представить — я не могла вмѣститься въ свою яму! Сочные лимоны такъ распучили мой желудокъ, что несмотря на всѣ мои старанія, я не могла всунуть въ нее свое туловище, так-что дальнѣйшія такія попытки доставляли мнѣ нестерпимое мученіе. Но я все-таки дѣлала ихъ, пока наконецъ не измучилась до послѣдней усталости. Все кончено! Всѣ усилія мои были безполезны, и ясно, что самое лучшее для меня — было убираться изъ своей берлоги! Но, къ моему величайшему несчастію, мое тѣло отказывалось повиноваться рѣшеніямъ ума. Я не могла двинуться ни взадъ, ни впередъ, и стояла неподвижно. Мои переднія лапы не могли твердо стоять на крѣпкомъ и гладкомъ полу пещеры, и каждый разъ, какъ только я пыталась встать, я снова падала на колѣна. Во время такихъ усилій воротились разбойники. Понятно, что я считала себя погибшею! Въ одинъ моментъ, думала я, они откроютъ пропажу лимоновъ, а вслѣдъ затѣмъ найдутъ меня — отяжелѣвшую и готовую отдаться имъ къ руки!»
"Но они не тотчасъ же узнали о воровствѣ; они сѣли за ужинъ и послѣ, него по обыкновенію закурили трубки. Съ каждою минутою, мои страданія возрастали. Я чувствовала, что я задыхаюсь и начала дышать такъ тяжело, что одинъ изъ разбойниковъ, среди тишины, вдругъ вскочилъ на ноги и закричалъ.
— «Гей! что это за шумъ?»
«Его товарищи также вскочили. Увѣренная, что пришелъ мой конецъ, я испустила такой громовой стонъ, что разбойники заорали отъ ужаса и быстро бросились вонъ изъ пещеры, со всею скоростью своихъ ногъ. Видя удачу, я сдѣлала страшное усиліе и выползла изъ ямы. Въ одно мгновеніе я была уже внѣ берлоги и спасала свою жизнь.»
"Но мнѣ не было необходимости спѣшить: меня никто не преслѣдовалъ. Вотъ вамъ новое доказательство того, что я необыкновенно-несчастливое животное. Что за нужда, въ самомъ дѣлѣ, была мнѣ покидать мою пещеру! "
«Спустя мѣсяцъ, я по пути зашла въ нее и нашла тамъ двухъ старыхъ медвѣдей, поселившихся въ ней совершенно, какъ дома. Я разговорилась съ ними, и они разсказали мнѣ, что въ одинъ день — только спустя два дня послѣ моего побѣга — они набрели на эту берлогу, влезли въ нее и нашли ее не только удобною для жилища, но и снабженною богатымъ запасомъ пищи, который на долгое время избавитъ ихъ отъ необходимости добывать себѣ пропитаніе.»
— "Удивительно, « говорили онѣ, „откуда она явилась!“ Я знала все объ этомъ, но, не желая входить съ ними въ объясненія, ничего не разсказала имъ. Что же касается до разбойниковъ, то думая, вѣроятно, что кто нибудь не менѣе страшный, чѣмъ самъ сатана, обитаетъ въ этой берлоги, они никогда не имѣли храбрости снова вернуться въ нее.»
«Если бы я откровенно разсказала хозяевамъ своей прежней берлоги, все, что недавно происходило въ ней, то они, навѣрное, приняли бы меня къ себѣ жить. Но въ это время я нашла себѣ мужа и жила вмѣстѣ съ нимъ въ его берлогѣ. Ни той, ни другой находкой я не могла похвалиться: берлога была не роскошна, а мужъ — старый медвѣдь, знавшій еще моихъ родителей. Его нельзя было назвать милымъ медвѣдемъ: на его тѣлѣ было много плѣшинъ, онъ былъ кривой и могъ слышать только на одно ухо. Всѣ эти поврежденія на немъ сдѣланы пулями. Наша берлога не была пріятнымъ жилищемъ, потому что она находилась очень близко отъ деревни и потому, что мой мужъ былъ хорошо извѣстенъ ея жителямъ, которые, скажу вамъ кстати, ужасно боялись его.»
"Вотъ вамъ другой образецъ моего счастія! Я потому вышла замужъ за этого медвѣдя, что онъ былъ герой, и чтобы другіе медвѣди могли говорить про меня: «видѣли вы ее? Она — жена стараго Гуггумира, который перебилъ столько охотниковъ, сколько когтей на его пальцахъ и съ которымъ не смѣютъ бороться четыре вооруженныхъ человѣка въ Цейлонѣ!»
«Я не говорю, чтобы мнѣ не было пріятно слышать подобныя слова, или чтобы мое тщеславіе не удовлетворялось ими…. Но что же изъ этого вышло? А вотъ что! вотъ что!»
И въ горькомъ отчаяніи, несчастная Бета показала на запоры своей берлоги и ударилась объ нихъ своей головой.
"Очень естественно, " продолжала она, «что мой Гуггумиръ былъ гордъ; онъ имѣлъ право гордиться, потому что былъ самымъ знаменитымъ медвѣдемъ на сорокъ миль вокругъ. Онъ гордился всѣмъ, что принадлежало ему — своей берлогой, своими шрамами и даже мною. Онъ обыкновенно хвастался, что я была самая красивая медвѣдица во всемъ лѣсу и клялся снять голову каждому медвѣдю, который посмѣетъ сомнѣваться въ моей красотѣ. Разумѣется, всѣ медвѣди безспорно признали ее за мною! Я вѣрю, что онъ былъ страстно привязанъ ко мнѣ. Онъ никогда не позволялъ мнѣ ходить одной, и если какое нибудь животное останавливалось, чтобы посмотрѣть на меня, то мой старый Турокъ такъ начиналъ ворчать, что оно сію же минуту убѣгало прочь.»
— "Наконецъ, это уже далеко не несчастіе, Бета, " сказалъ я; «на что еще вы можете тутъ жаловаться?»
— "Вы никогда такъ жестоко не ошибались, какъ сейчасъ, " сказала она, мотая печально своей головой. «Одно изъ наибольшихъ моихъ несчастій состоитъ именно въ томъ, что онъ такъ сильно любилъ меня, и вы согласитесь со мной, когда я скажу вамъ, что его заботливость о моемъ счастіи была причиной его смерти и моего плѣна. Это короткая и простая исторія.»
"На второй годъ нашей общей жизни съ Гуггумиромъ, однажды послѣ полудня, когда онъ спалъ, я ушла къ роднику пить.
«Время было лѣтнее и такое жаркое, что вода въ большомъ колодезѣ къ деревнѣ почти совсѣмъ пересохла, и поселяне ходили за ней съ ведрами и кувшинами къ небольшому ручью, протекавшему почти у самой опушки лѣса. Они обыкновенно приходили толпой въ восемь и десять человѣкъ, потому что къ этому же ручью приходили пить всѣ лѣсные звѣри, встрѣча съ которыми была для нихъ весьма опасна.»
«Однакожь на этотъ разъ, когда я подошла къ ручью, къ тому именно мѣсту, гдѣ всегда привыкла пить, я замѣтила дѣвочку, совершенно одну, которая, наполнивъ свой каменный кувшинъ водою, весело запѣла, какъ будто ручей протекалъ у дверей ея дома. За своими пѣснями она не слышала шума моихъ шаговъ, и я близко подошла къ ней, не думая, впрочемъ, напасть на нее, потому что я недавно пообѣдала, а желая только столкнуть ее въ воду, съ своей дороги. Но въ то время, когда она поднимала свой кувшинъ на голову, чтобы его удобнѣе было нести, она замѣтила меня и, вдругъ обернувшись, пустила свой кувшинъ мнѣ въ голову и побѣжала съ быстротою оленя. Къ несчастію, моя голова оказалась крѣпче каменнаго кувшина, который разбился объ нее въ дребезги и оставилъ на ней довольно замѣчательный шрамъ.»
«Я не преслѣдовала это злое созданіе, потому что, когда я очнулась отъ удара, дѣвочка была уже на половинѣ дороги къ дому; тогда я поспѣшила въ свою берлогу и разсказала Гуггумиру случившееся со мной происшествіе. Выслушавъ меня, онъ пришелъ въ такое разъяренное состояніе, въ какомъ я никогда еще не видала его. Съ взъерошенными и повисшими на глаза волосами, онъ ходилъ по берлогѣ взадъ и впередъ и клялся отомстить за нанесенную мнѣ обиду. Я думала, что наконецъ онъ успокоится, но ошиблась. Чѣмъ больше онъ думалъ объ обидѣ, тѣмъ больше начиналъ злиться и ворчать. Наконецъ, только-что стали разстилаться по лѣсу вечернія тѣни, онъ сердито всталъ и ушелъ, наказавъ мнѣ никуда не уходить до его прихода. Куда онъ ходилъ и что тамъ дѣлалъ — этого я и до сихъ поръ хорошенько не знаю; но часа черезъ три онъ воротился, разгоряченный и по видимому въ очень хорошемъ расположеніи духа.»
— «Го! го!» смѣялся онъ, «ну я думаю, задалъ же я имъ урокъ! Теперь, навѣрное, побоятся трогать меня или моихъ близкихъ!»
— «Но гдѣ ты былъ, мой Гуггумиръ?» спросила я. «Что ты сдѣлалъ?»
— "Завтра узнаешь, " отвѣчалъ онъ; «первое встрѣчное животное все объяснитъ тебѣ. Мой ротъ высохъ, какъ палка; дай мнѣ лучше медовыхъ сотовъ.»
«Послѣдній кусокъ сотовъ, какіе только были у насъ, мы съѣли за завтракомъ; но я знала по близости дерево, гдѣ могла достать ихъ, и потому сейчасъ же отправилась за ними. Это дерево хотя находилось не далеко отъ нашей берлоги, но было такъ неудобно для лазянія, что прошло, можетъ быть, съ четверть часа, когда я успѣла взобраться на его вершину. Да, такъ… недумаю, чтобы было больше четверти часа.»
"Но только что я хотѣла было уже доставать медъ, какъ вдругъ услышала сильный шумъ, раздающійся все ближе и ближе по направленію къ нашей берлоги. Мое положеніе на деревѣ позволяло мнѣ видѣть все, и вскорѣ я съ удивленіемъ замѣтила большую толпу людей, изъ которыхъ одни были съ факелами, другіе съ ружьями и саблями. «Отдай намъ нашу мать, разбойникъ, негодяй!» кричали они. «Выходи сюда убійца старой женщины, выходи!»
«Не могло быть ни малѣйшаго сомнѣнія, что причиной этого шума былъ мой мужъ. Чтобы отомстить нанесенную мнѣ обиду, онъ, должно быть, ходилъ въ деревню и убилъ тамъ какую нибудь старуху или кого нибудь другого, и вотъ теперь родственники убитыхъ прибѣжали сюда по его слѣдамъ, чтобы наказать его за это убійство.»
«Тотчасъ же за словами послѣдовалъ выстрѣлъ, и въ тоже мгновеніе, храбрый старикъ Гуггумиръ отвѣчалъ на вызовъ. Я находилась довольно высоко на деревѣ и хорошо видѣла, какъ онъ съ ревомъ вышелъ изъ берлоги и схватилъ лапами передняго стрѣлка. Тогда я поспѣшила къ нему на помощь; но было уже слишкомъ поздно! Со всевозможной скоростію своихъ ногъ, я прибѣжала къ мѣсту сраженія, но схватка Гуггумира съ его противниками приходила къ концу. Они сбили его съ ногъ, и онъ катался кубаремъ по землѣ, обхватившись со стрѣлкомъ; они стрѣляли въ него, рубили его саблями и били прикладами ружей. Въ смущеніи мнѣ представилось, что я скорѣе всего окажу помощь своему Гуггумиру, если вцѣплюсь въ того-же стрѣлка, съ которымъ онъ боролся и, бросившись въ средину боя, я дѣйствительно вцѣпилась въ него. Но удача въ этой помощи мнѣ была такая же, какъ и во всемъ остальномъ! Правда, при моемъ неожиданномъ появленіи, стрѣлки въ изумленіи остновились на минуту и даже оставили моего бѣднаго мужа, который между тѣмъ померъ, но затѣмъ они сейчасъ же оправились и напали на меня. Не имѣя противъ меня никакого особеннаго неудовольстія, они не стрѣляли и не кололи меня своими пиками. а просто били по головѣ, пока я не лишилась чувствъ. Тогда они связали меня, унесли домой и продали купцамъ.»
— «А еще дивятся» продолжала Бета, послѣ небольшой паузы, «что я всегда ворчу! Уффь! несчастное я животное!»
И заворчавши снова, она отошла отъ рѣшетки и свернулась на своей соломѣ.
ГЛАВА IX.
ПРИКЛЮЧЕНІЯ ТИГРИЦЫ ДЖУБЫ, ПО СПРАВЕДЛИВОСТИ ПРОЗВАННОЙ «БЕЗПОЩАДНОЮ.»
править
Не далеко отъ клѣтки, въ которой помѣщался людоѣдъ Скрагаманъ, было жилище Джубы, королевской бенгальской тигрицы.
Если справедливо, что у животныхъ красота есть качество наиболѣе цѣнное, то Джуба, по справедливости называлась «королевой.» Въ самомъ дѣлѣ, она была великолѣпное созданіе. При необыкновенномъ ростѣ и удивительной силѣ, она обладала прекрасной кожей лоснящейся и блестѣвшей, какъ бархатъ; ея лапы отличались удивительно правильнымъ и изящнымъ сложеніемъ; когти были бѣлы, какъ слоновая кость, а глаза искрились и сверкали, какъ огонь.
Но только одна наружность и составляла всю ея красоту; что же касается до ея характера, то онъ далеко не соотвѣтствовалъ ея внѣшности. Она поступила въ нашъ садъ съ репутаціей чертовки, и мы скоро убѣдились, что это прозвище было для нея очень вѣрно. Слухъ о ней дошелъ до насъ еще прежде ея прибытія къ намъ. Когда она рыскала по индійскимъ лѣсамъ, ея голова была уже оцѣнена за нѣсколько мѣсяцевъ до ея плѣна. Она была извѣстна своимъ умѣніемъ настигать добычу, своей хитростью и жестокостью. Еслибы кто нибудь подружился съ ней, (что часто бываетъ между звѣремъ и сторожемъ) то тому дожидаться смерти было бы не долго. Опаснѣе всего она была въ то время, когда казалась смирною, и тогда-то именно менѣе всего можно было довѣриться ей. Примѣрь на это былъ еще раньше, чѣмъ она попала въ нашъ садъ.
Послѣ плѣна, она была отправлена изъ Индіи въ Испанію, въ подарокъ королю, въ звѣринцѣ котораго она заняла должное ей мѣсто. Клѣтка, въ которую ее помѣстили тамъ, была очень просторна и сдѣлана изъ гонкихъ желѣзныхъ прутьевъ, — такъ какъ она не требовала особенно крѣпкаго заключенія, когда сторожа присматривали за ней. Къ этой просторной клѣткѣ примыкала другая, очень прочная клѣтка, съ тяжелыми рѣшетками и засовами у двери; въ нее Джуба переходила ночевать черезъ дверь, посредствомъ которой сообщались обѣ клѣтки.
Но она не долго высидѣла въ заключеніи и скоро заболѣла, так-что изъ двадцати-фунтовой порціи сыраго мяса не могла съѣдать болѣе половины и ужасно похудѣла. Посѣтивши однажды звѣринецъ во время ея болѣзни, король нашелъ, что за ней дурно ухаживаютъ и высказалъ при этомъ свое неудовольствіе.
— "Я знаю, отъ чего она такъ хирѣетъ, " сказалъ главный смотритель, обращаясь къ сторожамъ; "она скучаетъ: съ шести часовъ вечера и до шести утра она сидитъ, запертая въ своей тѣсной спальнѣ; отворяйте на ночь дверь изъ ея спальни въ большую клѣтку! "
— «Но какъ бы не вырвалась?» замѣтилъ одинъ изъ сторожей.
— «Что за вздоръ!» отвѣчалъ смотритель; «она такъ слаба, что ее, безъ всякой опасности, можно посадить въ корзинку!»
По приказанію смотрителя дверь изъ спальной клѣтки Джубы была отворена, и дѣйствительно оказалось, что опасенія сторожа были справедливы: она ушла! О побѣгѣ ея узнали въ звѣринцѣ въ шесть часовъ на слѣдующее утро. Она привела въ ужасъ весь городъ; ее нашли на рынкѣ, гдѣ, прижавшись за лавкой съ тыквами, она спокойно доѣдала стараго ея торговца. За это преступленіе ее присудили къ растрѣлянію; но такъ какъ она стоила двѣсти двадцать фунтовъ стерлинговъ, то ее простили и вскорѣ послѣ того отправили въ нашъ зоологическій садъ.
Въ это время я уже обладалъ своей Новой Силой и мнѣ ужасно хотѣлось поговорить съ королевской бенгальской тигрицей. Но добиться этого было не легко: она была чрезвычайно нелюдима и горда, какъ чортъ! Когда я подходилъ въ ея клѣткѣ и начиналъ смотрѣть ей прямо въ глаза, то хотя и было замѣтно по движенію ея мускуловъ, что она признаетъ во мнѣ не совсѣмъ обыкновеннаго человѣка, однакожь это скорѣе злило, чѣмъ смиряло ее, и на мои пристальные взгляды она отвѣчала такимъ ворчаньемъ и такъ выставляла свои когти, что я невольно чувствовалъ смущеніе, которое, конечно, старался, какъ можно тщательнѣе, скрывать отъ нея. Такимъ образомъ я не могъ заговорить съ ней, не смотря на то, что послѣ всѣхъ странныхъ и ужасныхъ разсказовъ о ея жизни, мое желаніе говорить съ ней съ каждымъ днемъ увеличивалось.
Но однажды чувствуя себя особенно сильнымъ, я пошелъ къ ней съ полной увѣренностію покорить ее. Она, по обыкновенію, мало обратила вниманія на мой пристальный взглядъ, и только послѣ долгихъ усилій съ моей, стороны, наконецъ сказала, презрительно надувши свои губы.
— «Чего хотите вы отъ меня, дерзкое двуногое животное? Зачѣмъ вы шляетесь сюда каждый день глазѣть на меня? Или вы надѣетесь что нибудь отъ меня получить?»
— "Надѣюсь получить, " сказалъ я, «не болѣе того, что я получилъ отъ вашего царя, т. е. ваше довѣріе ко мнѣ, если вы согласны дать мнѣ его.»
На минуту она пришла, очевидно, въ недоумѣніе, услышавъ, что я говорю съ ней на ея родномъ языкѣ; но изъ гордости она не высказала этого, а только отвѣчала на мои слова.
— «Мой царь! я сама царица и нѣтъ животнаго болѣе великаго чѣмъ я! Назовите мнѣ, если вы знаете такого!»
— «Скрагаманъ!» возразилъ я внушительно: «великій Скрагаманъ, слава котораго извѣстна всюду!»
Но Джуба не была поражена; она подняла голову и насмѣшливо прорычала:
— "Великій Скрагаманъ! по истинѣ великій! Да таковъ онъ и долженъ быть, когда всѣ называютъ его великимъ; и мнѣ не увѣрять же васъ, что всѣ вы дураки! "
— "Но, " отвѣчалъ я, «я не изъ тѣхъ, которые вѣрятъ слухамъ; я говорю то, что знаю. Царь звѣрей разсказалъ мнѣ всю свою жизнь съ самаго дѣтства. Изъ его собственныхъ устъ…»
— «Замолчите!» прервала она съ нетерпѣніемъ; «я то же слышала изъ его собственныхъ устъ: у тигровъ претонкій слухъ! Я выслушала весь вашъ занимательный разговоръ и знаю все, что этотъ дуракъ и хвастунъ наговорилъ вамъ. Онъ — царь звѣрей! Онъ — мой царь! Клянусь пятками моей матери, мнѣ не было еще и года, какъ я дѣлала такія дѣла, какихъ онъ не съумѣетъ даже и выдумать! О какихъ это его подвигахъ вы говорите мнѣ,?»
— "Всѣ подвиги его такъ велики, что трудно указать на болѣе великій, " отвѣчалъ я; «мнѣ кажется, что болѣе или менѣе велики всѣ его дѣла!»
— «Это только доказываетъ, какъ вы должны быть малы!» возразила Джуба надменно. «Посмотримъ же: великимъ поступкомъ было, съ его стороны, бѣжать домой, когда онъ услышалъ предсмертный крикъ своей сестры, и не поспѣшилъ къ ней на помощь? Великъ онъ былъ, когда позволилъ выгнать себя темнобурому льву, ухаживавшему за его матерью? Великимъ дѣломъ было для него ловить дѣтей, когда есть случай нападать на взрослыхъ? Былъ онъ великъ, когда бѣжалъ отъ одного человѣка, гнавшагося за нимъ съ переломленнымъ копьемъ, вступилъ съ нимъ въ бой по принужденію и дозволилъ себя удержать, чтобъ заставить сразиться! И онъ великъ! О Джеблепурскіе лѣса! Я ли не велика послѣ этого?»
"Джуба сильно взволновалась и быстро начала ходить по своей клѣткѣ взадъ и впередъ, махая хвостомъ по своимъ полосатымъ бокамъ. Какъ я ожидалъ, она заговорила снова.
— «Стыдно двуногимъ вѣрить такому хвастуну, вѣтреннику и лжецу, какъ этотъ царь звѣрей. Правда, я ненавижу двуногихъ отъ всей души, какъ и всякій вольный лѣсной звѣрь, но, не смотря на это, я желала бы сблизиться съ ними, чтобъ узнать, до какой степени они ошибаются, воображая льва благороднѣйшимъ и великодушнѣйшимъ изъ всѣхъ животныхъ міра! Для меня, какъ для величественнаго животнаго, былъ бы, конечно, непріятенъ трудъ разубѣждать ихъ въ этомъ заблужденіи, но я все-таки предприняла бы его, если бы представилась къ этому какая нибудь возможность.»
При этихъ словахъ Джубы, я не сталъ терять времени, чтобы объяснить ей, что эта возможность представляется ей въ настоящую минуту; что, я съ наружнымъ видомъ и способностью пониманія двуногаго, соединяю сердце четвероногаго; что я безпристрастенъ, чуждъ всякихъ предразсудковъ, и предположилъ себѣ изслѣдовать права дикихъ животныхъ, чтобъ знать, въ какомъ порядкѣ онѣ должны быть почитаемы.
— "Не можетъ быть спора, " наконецъ я сказалъ ей, «что левъ, насколько намъ до сихъ поръ извѣстно, по праву былъ признанъ первымъ въ царствѣ четвероногихъ. Очень можетъ быть, что его притязанія несправедливы; но если такъ, то справедливые въ своихъ приговорахъ двуногіе должны быть разувѣрены въ ихъ ошибкѣ, чтобъ они были въ состояніи воздать должную честь истинному царю, и извиниться передъ нимъ за тѣ оскорбленія, какія они наносили ему.»
Сначала Джуба готова была отнестись къ моимъ словамъ нетерпѣливо и даже съ презрѣніемъ. Но когда я убѣдилъ ее, что она никогда не встрѣчала двуногаго, который былъ бы такъ одаренъ, какъ я, совершеннымъ пониманіемъ языка тигровъ; что я какъ бы рожденъ и воспитанъ въ ихъ обществѣ среди лѣсовъ; что мои глаза также смѣлы, какъ и ея; что я обладаю сердцемъ, похожимъ на ея сердце — полнымъ великодушія къ другу, и жажды мести ко врагу; но что въ тоже время я человѣкъ, держащій въ своихъ рукахъ свободу благороднѣйшаго изъ животныхъ (я многозначительно дотронулся до большаго засова у ея рѣшетки, и это движеніе не ускользнуло отъ ея глазъ); что жизнь всѣхъ ихъ находится въ моихъ рукахъ, потому что я владѣю такимъ оружіемъ, какъ голодъ, жажда, тяжелыя палки и острыя копья — оружіемъ, котораго самый смѣлый и рослый изъ животныхъ не можетъ отразить ничѣмъ, кромѣ жалобъ, никѣмъ непонимаемыхъ. — Когда я изложилъ ей въ короткихъ словахъ всѣ эти доводы, то изъ ея замѣшательства, обнаружившагося частымъ морганіемъ ея глазъ и дрожаніемъ губъ, можно было видѣть, что внутренно она раскаивалась въ своемъ высокомѣрномъ обращеніи со мной. Конечно, я постарался не обратить никакого вниманія на перемѣну въ ея образѣ мыслей; но когда я замѣтилъ эту перемѣну, то увидѣлъ всю разницу ея обращенія со мной и — Скрагамана, съ первой до послѣдней минуты нашей бесѣды съ нимъ. Тутъ притязанія бенгальской тигрицы на корону животнаго царства показались мнѣ менѣе основательными, чѣмъ когда либо прежде.
Джуба въ замѣшательствѣ ходила взадъ и впередъ по своей клѣткѣ, но вдругъ остановилась, и махнувши нетерпѣливо головой, замѣтила:
— «Впрочемъ, зачѣмъ я стала бы стараться доказывать этимъ осламъ, двуногимъ, что они признаютъ царемъ не того, кого слѣдуетъ? Они поклонялись льву болѣе тысячи лѣтъ и будутъ продолжать поклоняться ему. Жить въ заблужденіи гораздо пріятнѣе, чѣмъ разубѣждаться въ своихъ ошибкахъ и видѣть, что издавна велъ себя дуракомъ.»
— «Извините!» сказалъ я твердо; «не будьте несправедливы къ двуногимъ, и не обвиняйте ихъ, что они слѣпо или упрямо держатся убѣжденій своихъ предковъ. Было время, когда мы улитку считали баснословнымъ созданіемъ; когда мы полагали, что пеликанъ кормитъ своихъ птенцовъ своею кровью; что ноги слона не сгибаются и что онъ отъ рожденія и до самой смерти никогда не ложится, и даже спитъ, прислонясь къ дереву и зацѣпившись хоботомъ за толстый сучекъ, чтобы не упасть, и что если бы онъ упалъ, то никогда не могъ бы приподняться. И мало ли еще какія нелѣпости разсказывались нашими двуногими предками о жизни животныхъ? Они были убѣждены, напр. что медвѣдь всю зиму питается тѣмъ, что высасываетъ сокъ изъ своей передней лапы; они ѣли волчью печенку, когда у нихъ болѣлъ животъ; ручной оселъ, по ихъ мнѣнію, никогда не умиралъ, но, выжданъ удобный случай, превращался въ хлѣбопека. Много, много было вздора, въ который вѣрили наши предки, но теперь всѣ эти нелѣпыя мнѣнія уже не существуютъ, и я не сомнѣваюсь, что, при первой возможности, двуногіе измѣнятъ также свое мнѣніе и о львѣ, коль скоро будутъ разувѣрены въ своей ошибкѣ.»
— «Хорошо!» сказала Джуба; «если вы говорите правду, то, можетъ быть, эта возможность имъ и представится; во всякомъ случаѣ я подумаю объ этомъ.»
— "Да, подумайте, " сказалъ я; «торопиться не нужно; я зайду къ вамъ, когда смеркнется и все стихнетъ, такъ — часовъ около двѣнадцати, и тогда вы мнѣ скажете, что вы рѣшили.»
— "Какъ вамъ угодно, " возразила Джуба, но потомъ, подумавъ немного, прибавила: «но вo всякомъ случаѣ не трудитесь приносить мнѣ мяса на ужинъ, какъ это вы дѣлали съ Скрагаманомъ. Если я на столько довѣрюсь вамъ, что рѣшаюсь разсказать свое прошлое, то я дѣлаю это вовсе не изъ-за этихъ крохъ: ими вы никогда меня не подкупили бы!»
Съ нетерпѣніемъ дождался я, когда пробило двѣнадцать и, тихо пробравшись въ садъ, подошелъ къ клѣткѣ Джубы. Какъ вы знаете, она запретила мнѣ приносить ей мяса на ужинъ, и дерзкое животное было бы справедливо наказано, если бы оно отказалось теперь отъ своихъ словъ. Но такое обращеніе съ ней не соотвѣтствовало моимъ цѣлямъ. Она вскорѣ послѣ завтрака говорила съ такою важностію она о своей неподкупности; но съ тѣхъ поръ она съѣла не болѣе трехъ фунтовъ мяса, и потому я могъ гораздо болѣе разсчитывать на ея ласковый пріемъ, еслибы запасся легкимъ ужиномъ. Поэтому я взялъ съ собой шесть фунтовъ говядины.
Она не спала, но дожидалась меня и, кажется, была немного недовольна тѣмъ, что я пришелъ, повидимому, съ пустыми руками.
— «Отличная ночь!» сказалъ я въ видѣ вступленія въ бесѣду.
— "Ужасно холодно, возразила тигрица, «и къ томуже вѣтеръ такой сильный, что уши рѣжитъ!»
— «Да, немного вѣтрено» сказалъ я, "но это придаетъ апетитъ. А вы извините меня, — я еще не ужиналъ. Впрочемъ разсказывайте, если вамъ угодно; я могу и ѣсть, и слушать въ одно и тоже время. Съ этими словами я вытащилъ запасъ говядины и складной ножъ.
— "Противъ этого я ничего не имѣю, " сказала Джуба любезно.
— "Въ такомъ случаѣ я начну, " продолжалъ я, и положилъ говядину близко къ рѣшеткѣ, но все-таки такъ, чтобъ она не могла ее достать, и принялся точить о сапогъ свой ножъ.
— «Какой хорошій запахъ!» замѣтила тигрица, просовывая свой носъ чрезъ рѣшетку, какъ можно ближе къ мясу; «необыкновенно хорошій запахъ!»
— «А на вкусъ еще лучше, увѣряю васъ!» возразилъ я. «Не хотите ли попробовать немного?»
Я отрѣзалъ отъ куска, по крайней мѣрѣ, три четверти и просунулъ ей въ клѣтку. Отрѣзокъ былъ такъ великъ, что наполнилъ ея пасть; но она приняла равнодушный видъ, какъ будто именно только пробовала. Однако, проглотивши его, она сдѣлалась гораздо веселѣе. Она облизнулась, обтерла лапами свою морду и любезно усѣлась, обернувшись ко мнѣ лицемъ. Не торопясь, она тотчасъ же начала разговоръ, котораго я желалъ,
— "Я цѣлый день думала, " сказала она, «о предметѣ нашего теперешняго разговора, и чѣмъ болѣе думаю о немъ, тѣмъ больше у меня является желанія настаивать на моихъ правахъ.»
— "То есть, " отвѣчалъ я, дѣлая видъ, будто я занятъ своимъ ужиномъ, — «то есть вы считаете себя въ правѣ занять первое мѣсто въ царствѣ животныхъ? Вы очень хорошо знаете, какъ красивъ, силенъ и какъ храбръ левъ, и вы все-таки считаете себя выше его, — да?»
— "О моей силѣ и храбрости вы узнаете изъ моего разсказа, " возразила Джуба; «что же касается до моей красоты, то объ этомъ, кажется, нечего и говорить, — взгляните-ка на меня!»
При этихъ словахъ гордое животное, медленно и свободно приподнимаясь, встало во весь ростъ. Ея глаза блестѣли, какъ расплавленное золото; толстыя, черныя губы гордо раздвинулись и выказали ея клыки, бѣлые, какъ снѣгъ, и страшные своею силой и жестокостью; ея большія лапы твердо стояли на землѣ; блестящая кожа, даже при тускломъ свѣтѣ звѣздъ, отливала темно-желтымъ, ярко-бѣлымъ и чернымъ цвѣтами.
При видѣ всѣхъ этихъ ея совершенствъ, дѣйствительно нельзя было не сознаться, что она красивая, великолѣпная, царственная тигрица, въ ея пестрой одеждѣ и съ ея неподражаемой граціей.
Такова была ея наружность; но ея природа сказывалась въ ея глазахъ и характеризировалась плоскимъ, придавленнымъ черепомъ, въ которомъ не могло быть много мозга, и который доказывалъ, что она скорѣе могла быть сильнымъ тираномъ, нежели царемъ. Напрасно стали бы мы искать въ ея глазахъ той смѣлости, которою отличались открытые и безстрашные глаза людоѣда Скрагамана. Правда, всѣ ея члены сильны, грудь широка, оконечности ногъ тверды и остры, какъ сталь, ея движенія быстры, какъ молнія; но всѣ эти качества болѣе способны въ ней къ оборонѣ, къ нападенію изъ-за угла, но не къ открытому бою лицемъ къ лицу съ врагомъ.
— «Не красива ли я?» повторила Джуба.
— "Вы дѣйствительно очень красивы, « отвѣчалъ я, „но вы можете быть красивѣе въ десять разъ, и все-таки не годитесь для почетнаго сана, на который заявляете свои притязанія: при всей вашей красотѣ въ васъ можетъ быть только духъ шакала!“
— „Кто говоритъ это?“ возразила она, сверкнувъ дикимъ взглядомъ и возвысивъ свой голосъ до угрожащаго тона. „Кто говоритъ, что я менѣе храбра, чѣмъ этотъ выскочка, левъ? Кто говоритъ, что я не сильна? Спросите у пастуховъ въ Мёлкпутанѣ; спросите у поселянъ Ассапура, спросите у охотниковъ, которые столько разъ напрасно гонялись за мной и уходили ободранные и изуродованные моими костями! Спросите всѣхъ и каждаго, и вамъ скажутъ, за кого они знаютъ меня! Они скажутъ вамъ: мы слишкомъ хорошо знаемъ эту тигрицу, никогда никого не щадившую!“
— „Не значитъ ли это, чтовы никогда не сдѣлали ни одного великодушнаго поступка?“ спросилъ я ее.
— „Какого?“ переспросила Джуба оскаливаясь, какъ будто я глубоко разсмѣшилъ ее. „Вотъ дуракъ!“ продолжала она, какъ бы про себя. „Что за вздоръ вы говорите?“ сказала она, обратившись ко мнѣ. Вы, стало быть, вѣрите въ „великодушіе“ звѣря? Не правда ли, левъ славится у васъ своимъ великодушіемъ? Но вы ошибаетесь, мой двуногій пріятель; левъ — лгунъ; онъ никогда не щадилъ ни большаго, ни малаго животнаго, кромѣ тѣхъ случаевъ когда онъ или бывалъ боленъ, или слишкомъ тученъ и лѣнивъ, или наконецъ, трусилъ нападать. Да и почему онъ сталъ бы щадить? Не въ природѣ ли его рвать и раздирать на части? Не для этой ли цѣли снабжены его лапы острыми когтями? Но кто же это говорить, что левъ великодушенъ? Кто видѣлъ своими глазами примѣры его великодушія? Вы, кажется, кое-что знаете о львахъ или, по крайней мѣрѣ, знаете одинъ драгоцѣнный экземпляръ ихъ, запертый въ здѣшнемъ саду, и онъ разсказывалъ вамъ многое и, вѣроятно, самое лучшее изъ своей жизни; такъ скажите, много ли великодушія нашли вы въ его исторіи отъ начала до конца?»
Великодушія, дѣйствительно, было немного; въ иныхъ случаяхъ, какъ напримѣръ, съ старымъ львомъ и его желтоволосой дочерью Скрагаманъ, безспорно, поступилъ даже чрезвычайно жестоко, и единственнымъ, извиняющимъ его обстоятельствомъ было только то, что онъ сознался въ жестокости своего поступка и устыдился его. Въ другой разъ, въ его борьбѣ съ молодымъ кафромъ ему представлялся случай, въ которомъ могла бы высказаться его истинно великодушная природа; но какъ онъ поступилъ тогда? Можетъ быть, если бы его обвиняли гласно, онъ сталъ бы оправдываться «необходимостью самосохраненія, требованіями аппетита, личною безотвѣтственностію, какъ лице, дѣйствовавшее отъ имени жены» и проч. и проч. и, можетъ быть, онъ былъ бы оправданъ; но, можетъ быть, также, что и нѣтъ. Что же касается до меня, то я долженъ сознаться, что мало принимаю въ уваженіе такія извиняющія причины, и потому на вопросъ Джубы я отвѣчалъ уклончиво, что, въ настоящую минуту, я не могу припомнить ни одной великодушной черты изъ жизни Скрагамана. Но желая перемѣнить затруднявшій меня разговоръ, я спросилъ ее: "что сказали бы мелькпуганскіе пастухи и ассагурскіе крестьяне, если бы ихъ дѣйствительно спросили о ней и отчего произошло, данное ей прозваніе «безпощадная?»
— "Я предлагаю доказать вамъ фактами, " отвѣчала Джуба, не обративъ никакого вниманія на мой вопросъ, «что мои притязанія на первенство передъ львомъ въ храбрости, силѣ и красотѣ совершенно основательны. Что я красивѣе льва, — противъ этого можетъ спорить развѣ только глупецъ; а что я столько же храбра и сильна, какъ онъ, — я готова доказать.»
— «Разскажите мнѣ,» продолжала она, «самый смѣлый изъ извѣстныхъ вамъ львиныхъ подвиговъ, а я сопоставлю ему случай изъ своей собственной жизни, въ которомъ проявилось съ моей стороны наиболѣе соображенія, смѣлости и ловкости.»
Этотъ вызовъ мнѣ понравился, и я пожалѣлъ, что былъ не въ состояніи принять его. О львиной природѣ я зналъ, къ моему сожалѣнію, только то, что слышалъ отъ Скрагамана; а все, что я гдѣ нибудь читалъ на эту тему, было такъ незначительно, что могло умѣститься въ очень тощей книжонкѣ. Наши Андерсены, Гордоны, Кемпинги и Жюль-Жерары были въ то время еще дѣтьми, и, по всей вѣроятности, только-что начинали думать о томъ времени, когда они отправятся на охоту за дикими звѣрями и будутъ сочинять исторіи, которыя потомъ станутъ выдавать читателямъ за былъ. По крайней мѣрѣ, я думаю такъ, потому что если мы предположимъ, что они не съ самаго ранняго дѣтства выучились лгать, то не поймемъ, какимъ образомъ они дошли до такого совершенства. Я не говорю, чтобы въ то время, о которомъ идетъ рѣчь, о львахъ не писались такія же невѣроятныя вещи, какія пишутся теперь, или чтобы въ тѣхъ книгахъ не встрѣчались болѣе изумительные или кровавые случаи, чѣмъ тѣ, какіе разсказывалъ мнѣ Скрагаманъ; но если бы я назвалъ Джубѣ какой нибудь изъ нихъ, то она имѣла бы полное право усомниться въ ихъ подлинности, и я, сконфуженный долженъ былъ бы отложить свой разговоръ съ нею, пока не нашелся бы, чѣмъ отвѣчать на ея вызовъ. Поэтому я рѣшился попробовать удачи, имѣя въ виду подвиги одного только Скрагамана.
— "Вы говорите, " началъ я, «что вы слышали нашъ разговоръ съ Скрагананомъ?»
— "Да, я слышала его, благодаря тонкости моего слуха, и еще тому обстоятельству, что во время вашей бесѣды съ нимъ, дулъ юго-восточный вѣтеръ, " отвѣчала Джуба.
— «Стало быть, вы слышали его разсказъ о кафрской деревнѣ и о объ его битвѣ съ отцомъ похищеннаго имъ ребенка?»
— "Слышала все до послѣдняго слова, " отвѣчала она.
— «Ну вотъ, если бы вы разсказали мнѣ теперь изъ вашей жизни подвигъ болѣе смѣлый, — я послушалъ бы васъ съ большой охотой!»
Но въ отвѣтъ Джуба такъ захохотала, что я съ какимъ-то трепетомъ оглянулся кругомъ.
— «Хо! хо! хо!» рычала она. «Хо! хо! уфъ! Какое счастіе для васъ, о двуногій! что вѣтеръ дуетъ отсюда не на Скарагамана! Самолюбивый и хвастливый, онъ не поблагодарилъ бы васъ за такой выборъ, сдѣланный вами съ цѣлію превознести его! Я буду однакожъ болѣе милостива къ бѣдному Скрагаману, чѣмъ вы. Я могла бы сейчасъ же разсказать вамъ о славныхъ подвигахъ моего дѣтства, изъ которыхъ одна черта совершенно затмила бы славу кражи маленькаго ребенка вашимъ протеже, но это было бы съ моей стороны также нелѣпо, какъ если бы я стала заниматься ловлей мышей. Поэтому я обойду великодушно этотъ подвигъ моего соперника и перенесусь воспоминаніями въ ту пору своей жизни, когда, по молодости, я еще не знала всѣхъ хитростей нашей породы, и постараюсь припомнить подробности одного случая, который хотя и не стоитъ того, чтобы опытная тигрица могла похвалиться имъ, но, во всякомъ случаѣ, можетъ стать на ряду съ вашимъ хвастливымъ подвигомъ жалкаго Скрагамана.»
"Перенесемся къ тому времени, " продолжала Джуба, повернувшись раза два въ своей клѣткѣ, «когда мнѣ было не болѣе года и когда я жила у стараго Джеблепурскаго источника. Въ то время я имѣла уже мужа и недавно принесла ему трехъ красивѣйшихъ малютокъ, какія когда-либо рождались на свѣтѣ. Жить намъ было весело; съ одной стороны деревня, съ другой — джунгль, вблизи — никогда неумолкаемая струя свѣжей воды: было чего пить, и было въ волю зачѣмъ поохотиться! Наше логовище было такое уютное, какого только можетъ пожелать тигрица, и находилось въ густой тѣни ароматныхъ вѣтвей коринды. Я не стану тратить времени на подробности, и разомъ перейду къ происшествію, которое хотѣла разсказать вамъ, и вслѣдствіе котораго, не болѣе, какъ въ одинъ часъ, я лишилась мужа, дѣтей, моего пріюта подъ вѣтвями коринды, и послѣ котораго изъ безвреднаго животнаго, мирно живущаго среди своей семьи, утоляющаго голодъ и жажду лишь кровью дикихъ козъ и буйволовъ, — я сдѣлалась бичомъ, наводящимъ ужасъ на окрестности и всегда жаждущимъ крови тѣхъ, кто преслѣдовалъ меня съ ружьями, пиками и саблями, послѣ котораго, словомъ, я сдѣлалась тигрицей, которая „никогда не щадитъ.“ И никогда я не буду щадить!» злобно продолжала Джуба. «Если бы я вырвалась отсюда на волю, то сейчасъ же отправилась бы доканчивать начатую мною месть, и продолжала бы нападать и умерщвлять до самой своей смерти! Но слушайте далѣе. Была лѣтняя жара; стоялъ сухой палящій жаръ, такъ что трава джунгли, казалось, могла вспыхнуть отъ вашего дыханія, когда вы проползали по ней. Такое время года, какъ вы, можетъ быть, догадываетесь, плохо для тигра, прокармливающаго молодую семью. Хотя бы онъ былъ самымъ лучшимъ ловцемъ, и тогда ему не всегда удается въ такую пору поймать что-нибудь, или, очень часто, послѣ цѣлой ночи труда, онъ возвращается, таща козу или серну — не болѣе овцы; а чего этого на пятерыхъ? Но всего хуже то, что среди жаркаго лѣта, нѣтъ никакой надежды на добычу ранѣе наступленія ночи; потому что отправляться на охоту въ то время, когда лопаются отъ палящаго полуденнаго жара земля и самые камни — такой же напрасный трудъ, какъ удить въ рѣкѣ кабановъ или ловить въ кустахъ каймановъ.»
Желая блеснуть своимъ знаніемъ, — чего, какъ читатель могъ замѣтить, я не упускалъ при первомъ удобномъ случаѣ въ своихъ разговорахъ съ животными, — я замѣтилъ Джубѣ:
— «Отчего же безполезно охотиться во время дня? Вы вѣдь, конечно, знаете, гдѣ находить добычу?»
— «Знаемъ!»
— «А въ жаръ она скорѣе лежитъ, чѣмъ бродитъ.»
— «Совершенно вѣрно!» отвѣчала Джуба.
— "Слѣдовательно, " возразилъ я торжествуя, «что же мѣшаетъ вамъ отправиться прямо къ тому мѣсту, гдѣ водится дичь, и такимъ образомъ достать себѣ обѣдъ безъ всякихъ хлопотъ? Такая умная тигрица, какъ вы, легко, мнѣ кажется, могла бы смекнуть такую простую вещь.»
— "Напротивъ, я доказала бы, что я вовсе не умная тигрица, если бы рѣшилась схватить животное, лежащее безъ всякаго движенія, " возразила Джуба.
— "Мнѣ очень пріятно слышать отъ васъ такія слова, замѣтилъ я. «Если вы можете доказать мнѣ, что въ васъ слишкомъ много честности, чтобы хватать добычу въ расплохъ, то вы сдѣлаете значительный шагъ къ той цѣли, которой вы добиваетесь. А пока, — насколько мнѣ, по крайней мѣрѣ извѣстно, — двуногіе къ вамъ весьма несправедливы въ этомъ отношеніи.»
— «Но неужели же вы такъ думаете?» спросила Джуба съ наивнымъ удивленіемъ. «Это очень мило! Я знала, что двуногіе считаютъ меня мошенницей, но не думала, чтобы я была дурой въ ихъ глазахъ.»
— "Не совсѣмъ такъ, Джуба, " отвѣчалъ я; «васъ считаютъ двуногіе за такое животное, которое скорѣе проползетъ четверть мили на животѣ, чтобъ неожиданно напасть на добычу, чѣмъ рѣшится прямо кинуться на нее или сразиться съ ней лицемъ къ лицу.»
— «Что же? это совершенно вѣрно; я такова и на самомъ дѣлѣ,» отвѣчала Джуба, недоумѣвая по прежнему.
— "Мнѣ кажется, " началъ я, послѣ минутнаго замѣшательства, «что мы не совсѣмъ понимаемъ другъ друга. Вы говорили сначала, что недостойно тигра нападать на животное врасплохъ, а теперь утверждаете, что совершенно законно подползти и схватить его, не давши ему опомниться.»
— "Да, я говорила такъ, " отвѣчала Джуба, «и удивляюсь, какъ вы, зная нашу природу, можете не понимать меня? Когда я вижу, что животное ходитъ или ѣстъ траву, то, по вашему выраженію, я подползу къ нему, — для того, чтобы самымъ вѣрнымъ способомъ схватить его и положить на мѣстѣ; но когда я вижу смирно лежащее животное, я оставляю его, потому что оно, можетъ быть нарочно для меня положено.»
— «Для чего?» спросилъ я.
— «Положено и натерто мышьякомъ!» отвѣчала Джуба, лукаво подмигнувъ мнѣ. «Развѣ вы никогда не слышали о продѣлкѣ, какую позволяетъ себѣ ваша благородная порода, называющая способъ добыванія пищи, вполнѣ сообразный съ природными свойствами животнаго, этимъ милымъ словомъ „подползти?“ Развѣ вы никогда не слышали, что для тигровъ приготовляются ловушки съ отравой? Одинъ изъ моихъ дядей едва не сдѣлался жертвой такой штуки. Я разскажу вамъ этотъ случай; онъ былъ въ Ассанурѣ. Однажды вечеромъ, возвращаясь домой, мой дядя встрѣтилъ стадо быковъ. Разумѣется, чтобы не ходить далеко за ужиномъ, онъ сейчасъ же выбралъ себѣ въ немъ самаго рослаго и самаго жирнаго бычка. Пастухъ, находившійся при этомъ стадѣ, лишь только завидѣлъ дядю, убѣжалъ, и этотъ преспокойно ушелъ съ своей добычей. Онъ былъ одинокъ, и потому отъ его ужина осталась часть бычка, которую онъ оставилъ на томъ мѣстѣ, гдѣ ѣлъ, а самъ ушелъ спать въ свое логовище. Проснувшись, онъ вспомнилъ объ оставшемся ужинѣ и пошелъ за нимъ.»
«Онъ былъ, нужно вамъ сказать, опытный охотникъ и обладалъ очень тонкимъ чутьемъ; немудрено, стало быть, что онъ издалека еще зачуялъ другое мясо, кромѣ остатковъ своего бычка. „Навѣрное подлые шакалы“ думалъ онъ, „набрели на мой ужинъ и радуются ему; вотъ я научу ихъ, какъ нужно обращаться съ остатками моей добычи!“ и онъ сталъ подползать къ нимъ, какъ можно осторожнѣе. Когда же, наконецъ, изъ-за холма ему можно было осмотрѣть то мѣсто, гдѣ лежали остатки бычка, то онъ увидѣлъ не шакаловъ, а того самаго пастуха, который бѣжалъ при видѣ его отъ своего стада. Стоя на колѣнахъ предъ остатками дядина ужина, пастухъ бралъ горстями изъ мѣшка какое-то вещество и сильно натиралъ имъ мясо. Окончивъ это занятіе, онъ всталъ и хотѣлъ было идти, но, какъ вы можете себѣ представить, не прошло нѣсколькихъ секундъ, какъ его уже не существовало! Довольный и веселый, мой дядя рѣшился посмотрѣть, что выйдетъ изъ этой продѣлки пастуха, легъ поодаль и сталъ дожидаться. Первое животное, прилетѣвшее на мясо, былъ ястребъ. Онъ сѣлъ на него и сталъ щипать; но вдругъ началъ давиться, какъ будто поперхнулся, и такъ закашлялся, что дядя умиралъ со смѣха! Однако щипать не пересталъ и, повидимому, наклевавшись досыта, встрепенулся, расправилъ крылья и полетѣлъ. Но онъ клюнулъ, должно быть, уже черезъ-чуръ этаго вкуснаго мяса, приправленнаго пастухомъ: едва успѣлъ онъ подняться на свою обыкновенную высоту, какъ закувыркался и, какъ камень, упалъ въ рѣку, надъ которой онъ леталъ! Вслѣдъ за нимъ подбѣжалъ шакалъ, понюхалъ мясо и завылъ; сейчасъ же явилась его жена и оба они усѣлись за лакомое кушанье. Вскорѣ, впрочемъ, они начали облизываться и кашлять, и закусивши, оба сейчасъ же отправились въ рѣкѣ. Вслѣдъ за ними, немного погодя, пошелъ къ рѣкѣ и мой дядя: оба они лежали на берегу уже мертвые со вздутыми боками! Я была еще очень маленькая, когда дядя приходилъ къ намъ и разсказывалъ эту исторію. Такъ вотъ почему мы не нападаемъ на мертвое животное! Однако будемъ же продолжать; на чемъ мы остановились, — вы не помните?»
— «Мы говорили о той ночи….»
— "Да, помню, о той ночи, послѣ который двуногіе бездѣльники совершенно разстроили мою жизнь. Я уже говорила вамъ, что жаръ стоялъ нестерпимый, и вотъ поэтому случаю мой тигръ не могъ однажды достать ничего, кромѣ маленькой лани, которой было, разумѣется, слишкомъ недостаточно для нашего семейства: вмѣсто сытнаго ужина, мы едва только закусили. Ложась спать, я сказала мужу:
— «Завтра ты побудь дома и присмотри за дѣтьми, а я встану пораньше и побѣгаю, не найду ли чего нибудь къ завтраку.»
— "Неужели я такой плохой охотникъ, " отвѣчалъ онъ обидѣвшись, «что меня будетъ кормить моя тигрица?»
— "Нѣтъ, вовсе не то, " возразила я; — и въ самомъ дѣлѣ, онъ былъ сколько красивъ, столько же смѣлъ и ловокъ на охотѣ, — «а, можетъ быть, на этотъ разъ я буду счастливѣе тебя, — вотъ и все! Нѣтъ, ужь ты лучше отпусти меня!»
— «Я полагаю, что ты совершенно въ правѣ дѣлать что тебѣ угодно» проворчалъ онъ. «Но если уже ты пойдешь, то смотри только, чтобъ тебя кто нибудь не увидѣлъ изъ нашихъ; будетъ не очень весело, когда узнаютъ, что ты отправляешься на охоту, а меня оставляешь дома сидѣть нянькой!»
«Отъ легкаго ли ужина, или отъ чего другаго, ужъ я не знаю, но я заснула и спала такъ крѣпко, что проснулась цѣлымъ часомъ позже, чѣмъ предполагала. Солнце стояло уже такъ высоко, что еслибы мой мужъ въ это время не спалъ, то навѣрное оставилъ бы меня дома. Но онъ и мои дѣти, недавно отнятыя отъ груди, свернувшись, спали еще глубокимъ сномъ; ихъ маленькія головки покоились на сильномъ и красивомъ тѣлѣ ихъ отца!.. Ахъ, съ какою болью я вспоминаю всегда эту картину!…»
«Я не разбудила ни того, ни другихъ, но только поцѣловала ихъ на прощаньи и отправилась, надѣясь скоро вернуться съ вкуснымъ завтракомъ. Минутъ за пять бѣга отъ нашего логовища, росла финиковая роща, гдѣ всегда можно было найти множество дикихъ свиней всѣхъ родовъ и размѣровъ; такъ, по крайней мѣрѣ, было въ послѣдній разъ, когда я охотилась тамъ, т. е. до времени рожденія моихъ дѣтей.»
— "Вы послали бы одного изъ вашихъ тигрятъ, вмѣсто того, чтобы бѣжать самой за такой не опасной добычей, какъ поросята, " замѣтилъ я.
— «Въ самомъ дѣлѣ!» возразила Джуба насмѣшливо. «Я бы совѣтовала вамъ попробовать, какъ легко отнять поросенка у свиньи, охраняемой старымъ кабаномъ съ клыками! Однакожь дальше! Случилось такъ, что мнѣ не пришлось въ это утро имѣть дѣло съ клыками кабана. Приближаясь къ рощѣ, я услышала съ удивленіемъ, вмѣсто писка поросятъ, топотъ лошадей, звонъ збруи и множество голосовъ двуногихъ. Спрятавшись въ кустахъ, я увидѣла, что это ѣхали верхомъ бѣлые охотники и около нихъ шли пѣшкомъ черные, и что всѣ они были вооружены ружьями и копьями. По длинѣ рукоятокъ ихъ копій, я догадалась, что они выѣхали на кабана и стали бы охотиться именно въ той рощѣ, куда я пришла за своимъ завтракомъ.»
«Эта встрѣча съ охотниками была для меня очень непріятна и я до того разозлилась, что тутъ же хотѣла было погнаться за ними; но, сказать вамъ правду, я тогда немного побаивалась двуногихъ, особенно потому, что знала, что для нихъ все равно — охотиться-ли на кабана, или на тигра. Сообразивъ всѣ эти обстоятельства, я сочла болѣе благоразумнымъ оставить ихъ въ покоѣ и пройти мимо. Я не была разборчива и могла взять себѣ на завтракъ всякое другое животное, которое пораньше проснулось бы въ это утро.»
«Такими-то мыслями я старалась утѣшить себя, но все-таки не была спокойна. Я вышла изъ дому единственно въ надеждѣ на счастіе, (въ это время мнѣ все необыкновенно удавалось) но съ самыхъ же первыхъ шаговъ оно мнѣ измѣнило. Правда, бѣды еще никакой не было, но я предположила себѣ достать молодаго кабана, а онъ не давался мнѣ въ лапы. Рыская по кустамъ, я старалась увѣрить себя, что одно мясо также вкусно, какъ и другое, и что еслибы мнѣ поналась антилопа, то это было бы еще лучше, потому что ея мясо удобоваримѣе для дѣтскаго желудка, нежели свиное. Поэтому, думала я, еще лучше, что въ финиковой рощѣ мнѣ не было удачи.»
«Все это, можетъ быть, и очень вѣрно, но тѣмъ не менѣе я не могла забыть своего желанія достать кабана, и вмѣсто того, чтобъ бѣжать дальше за четверть мили, — потому что дикія козы никогда не живутъ въ сосѣдствѣ съ кабанами, — я не уходила изъ рощи, и провела тамъ съ полчаса, бродя съ мѣста на мѣсто, не отдаляясь впрочемъ болѣе, какъ шаговъ на сто, отъ охотниковъ, въ надеждѣ, что они, можетъ быть, выгонять кабана изъ его жилья, и, укрываясь отъ нихъ, онъ попадетъ прямо ко мнѣ въ зубы.»
«Что дичь охотникамъ не попадалась, я могла заключить изъ ихъ стрѣльбы и криковъ черныхъ невольниковъ, которыми они старались выгнать ее, и вслѣдствіе которыхъ даже и тѣ кабаны, которые вышли было съ утра на пастбище, должны были снова попрятаться въ свои логовища. Къ счастію, я знала мѣста этихъ логовищъ, и потому пальба и шумъ нисколько не смущали меня.»
"Такъ я думала, направляясь къ тому мѣсту, гдѣ по моимъ соображеніямъ, я найду антилопу; такъ я думала и тогда, когда сбылись мои надежды, и когда по чащамъ джунгли я спѣшила домой, таща за собой свою добычу. «Проѣзжайте мимо, отвратительные двуногіе!» говорила я себѣ, весело подбѣгая къ кустамъ коринды, «вы нашли себѣ добычу, и я нашла ее для себя — и, стало быть, намъ ссориться не изъ-за чего!»
«Но едва я окончила эти безразсудныя размышленія, какъ догадалась, что у меня дома что-то не въ порядкѣ. Мой носъ первый сдѣлалъ это открытіе; прохладный, утренній вѣтерокъ, вмѣстѣ съ благоуханіемъ коринды, принесъ мнѣ запахъ свѣжей крови и этотъ запахъ предвѣщалъ не доброе.»
"Я встревожилась, такчто не хотѣла далѣе тащить свою добычу, и, бросивъ ее, однимъ прыжкомъ очутилась у своего жилья и тутъ увидѣла все бѣдствіе, о которомъ предупреждало меня мое чутье. Мой домъ былъ опустошенъ! Душистыя коринды были смяты, растоптаны и перемѣшаны съ мягкими травами постели, на которой покоились мои несчастныя дѣти. Все, что такъ не давно еще было жильемъ тигра, превратилось теперь въ лужу крови, и въ этой лужѣ валялась чалма невольника, изорванная зубами моего мужа и вся испачканная кровью! «
„Въ первыя минуты мнѣ казалось, что я сойду съума отъ горя и бѣшенства. Опомнившись, я все поняла ясно: здѣсь были эти мошенники, за которыхъ я было порадовалась, что они нашли себѣ добычу! Они пронюхали болѣе благородную добычу, чѣмъ кабанъ, и мой милый тигръ пролилъ свою кровь за оборону своихъ малютокъ! Въ бѣшеной ярости я схватила чалму и разорвала ее на мелкіе куски.“
„Эта ярость продолжалась съ минуту; я встала съ развалинъ своего дома, расправила свои члены и приготовилась къ единственному оставшемуся мнѣ дѣлу — къ отмщенію. Я спокойно остановилась и стала слушать: пальбы не было, но слышались веселые возгласы и гопоръ охотниковъ, такчто легко было узнать, но какой дорогѣ поѣхали эти злодѣи.“
„Съ быстротою вѣтра я помчалась за ними. Съ каждымъ шагомъ мнѣ становились все слышнѣе и слышнѣе ихъ веселыя рѣчи, и жаркій воздухъ, казалось, былъ тяжело и удушливо пропитанъ кровью моей семьи, трупы которой они везли съ собой. Но въ моемъ настроеніи, мнѣ полезно было дышать этимъ воздухомъ: онъ придавалъ мнѣ силы, онъ подкрѣплялъ меня, отъ него напрягались всѣ мои мускулы и острились зубы!“
„Слѣдуя украдкой за охотниками, я наконецъ увидѣла ихъ; ихъ было, по крайней мѣрѣ, двадцать и, какъ я уже говорила, всѣ были съ ружьями, копьями и саблями. Двое изъ нихъ были верхами и тотъ, который ѣхалъ впереди, везъ двухъ изъ моихъ малютокъ, стреноженныхъ веревками и привязанныхъ къ палкѣ, которую онъ держалъ на плечѣ. Другой всадникъ, ѣхавшій съ нимъ рядомъ, везъ моего третьяго тигренка; милая шкурка моего малютки была содрана, и охотникъ обмоталъ ею свою шапку. Такая картина была во главѣ шествія этой толпы, и мнѣ мелькнула мысль, что моему храброму мужу, быть можетъ, удалось укрыться отъ его враговъ. Но увы! еще болѣе страшное горе ожидало меня! Взобравшись на холмъ, я увидѣла весь поѣздъ съ одного конца до другаго, и среди его, на большомъ шестѣ, который несли шесть черныхъ людей, перевязанный, какъ и двое его малютокъ, висѣлъ мой тигръ, уже мертвый! Голова его спускалась до пола, и окровавленный языкъ тащился по землѣ!“
„Я не разъ дивилась впослѣдствіи, какъ могла я совладѣть съ собой и продолжать все это время идти по прежнему, молча и украдкой. Я удивляюсь, почему, при видѣ этого страшнаго зрѣлища, я не выпрыгнула изъ своей засады на дорогу къ своимъ врагамъ и не вступила съ ними въ открытый бой. Но я тѣмъ-то именно и горжусь, что я такъ не поступила. Все же остальное, что я сдѣлала, сдѣлалъ бы каждый съ кровью тигра въ своихъ жилахъ или, по крайней мѣрѣ, попытался бы сдѣлать. Но такую сдержанность, съ какой я въ то время вела себя — могу смѣло сказать — вы не часто встрѣтите въ годоваломъ тигрѣ. Ей подивились даже такіе тигры, которые, по лѣтамъ, годились бы мнѣ въ дѣдушки!“
„Я все ползла впередъ на животѣ и съ такой осторожностію, что высокія, ярко-красныя и желтыя травы, по которымъ я пробиралась, колыхались надъ моей головой не болѣе, какъ отъ легкаго дуновенія вѣтра. Такимъ образомъ я подползла, наконецъ, такъ близко къ охотникамъ, что очутилась на одной линіи отъ тѣхъ изъ нихъ, которые несли моего бѣднаго мужа. Я хотѣла было сію же минуту напасть на нихъ, но разсудивши, что у этихъ охотниковъ были въ рукахъ однѣ палки, и что не они, вѣроятно, убили его, я рѣшилась ползти далѣе до того двуногаго, который обмоталъ шкуркою моего дитяти свою проклятую голову.“
„И я поползла далѣе, и остановилась прямо противъ всадниковъ. Лишь узкій рубежъ травы отдѣлялъ насъ другъ отъ друга, такчто мнѣ ясно было видно ихъ изъ-за высокихъ былинокъ. Еслибы они были мирные проѣзжіе, то они услышали бы меня; но они ѣхали шумно, громко разговаривая и хвастаясь побѣдой, ѣхали гордо и важно, какъ побѣдители. Я была рада, что они ѣхали въ такомъ веселомъ настроеніи и были поэтому далеки отъ подозрительности. Но какой переходъ ожидалъ ихъ? Переходъ отъ веселости къ неожиданной смерти!“
„Вся моя ненависть сосредоточилась на всадникѣ, которой предводительствовалъ шествіемъ. Онъ былъ веселѣе всѣхъ; онъ былъ рослый и полный мущина; былъ вооруженъ пистолетами, которые торчали изъ-за его сѣдла; въ рукѣ онъ держалъ окровавленное копье съ длинной рукояткой. Онъ ѣхалъ впереди и, безъ сомнѣнія, онъ же нашелъ дорогу къ моему жилью. Иначе отчего бы на его копьѣ было это кровавое пятно густо-краснаго цвѣта? — то не была кровь кабана! Иначе, какъ бы онъ могъ добраться до шкуры моего дитяти? Отчего рука его была такъ ранена, что онъ ее несъ на перевязкѣ? Я не знала всего этого навѣрное, но я предположила и угадала. Онъ былъ главный изъ мошенниковъ, и я избрала его своею жертвою!“
„Я выжидала только удобнаго случая, чтобы напасть на него, и этотъ случай мнѣ скоро представился. Невольники, несшіе сзади тѣло моего мужа, остановились, чтобъ ихъ могли смѣнить другіе; за ними остановился и весь поѣздъ, не исключая и охотника съ шкуркой моего дитяти на своей шапкѣ. Онъ повернулъ свою лошадь, чтобы посмотрѣть, что дѣлалось позади его. Такого-то момента я и выжидала: онъ былъ обращенъ теперь ко мнѣ спиной и, какъ я уже сказала, только узкая полоска травы лежала между мной и дорогою, на которой онъ стоялъ. Съ ревомъ, отъ котораго лошадь его сдѣлала прыжокъ, я вскочила прямо на его широкую спину; и въ одно мгновеніе мы вмѣстѣ покатились на землю.“
„Сцѣпившись, мы свились клубкомъ и валялись въ облакѣ пыли; я схватила его за плечо, а онъ колотилъ меня кулаками по головѣ. Испуганные охотники оглашали воздухъ криками и безцѣльно бѣгали взадъ и впередъ, какъ растерявшееся стадо. Они за пылью не могли ясно видѣть насъ и къ тому, же стояли отъ насъ довольно далеко.“
„Моимъ намѣреніемъ было унести охотника въ кусты; но, сваливаясь съ лошади, онъ запутался ногою въ стремя и оттащить его было трудно; кромѣ того, мнѣ предстояло еще отбиваться отъ лошади. Она едва не испортила всего дѣла: не имѣя возможности убѣжать, она брыкалась на одномъ мѣстѣ и топтала насъ ногами, и раза два до того сильно ударила подковою о мои ребра, что я собиралась было оставить на минуту двуногаго и дать ей хорошую встрепку. Это обстоятельство нѣсколько замедлило борьбу, а между тѣмъ двуногій изловчился достать копье, которое онъ выронилъ при началѣ боя. Ухвативши его покороче, онъ воткнулъ его мнѣ въ бокъ. Боль была такъ сильна, что на мгновеніе я отскочила отъ своей жертвы, но только, впрочемъ, на одно мгновеніе, и не успѣлъ онъ шевельнуться, какъ я схватила его еще сильнѣе прежняго.“
— „Стрѣляйте! стрѣляйте скорѣе!“ закричалъ онъ.
— „Мы не видимъ васъ: мы можемъ васъ убить!“ отвѣчали ему товарищи.
„Но онъ снова закричалъ стрѣлять, и эти ослы выстрѣлили; они выстрѣлили такъ, что положили его на мѣстѣ и лишили меня удовольствія придушить его! Бой былъ конченъ, и прежде чѣмъ устрашенные невольники опомнились отъ смятенія, я схватила шкурку моего дитяти и умчалась съ ней въ чащу лѣса.“
Къ концу разсказа, Джуба пришла въ состояніе горестнаго возбужденія; но докончивъ его, она снова овладѣла собою и бросила на меня пытливый взглядъ, который ясно говорилъ:
— Ну какого же теперь твое мнѣніе о моихъ притязаніяхъ на первенство? Что значитъ твой хваленый подвигъ похищенія ребенка Скрагаманомъ, въ сравненіи съ тѣмъ, что я разсказала тебѣ?»
— «Вы выказали» необыкновенную храбрость, « отвѣчалъ я на ея вопрошающій взглядъ, и съ этой точки зрѣнія, Скрагаманъ не выше васъ. Но я настаиваю на томъ, что вашъ подвигъ былъ бы еще значительнѣе, если бы вы обнаружили въ немъ то свойство, къ которому вы не имѣете вѣры, — великодушіе. Въ самомъ дѣлѣ; то, что вы считаете наибольшимъ геройствомъ, какъ ползанье, сдержанность, расчитанность, это-то именно и портить весь вашъ подвигъ. Левъ не поступилъ бы такъ, какъ вы; у него недостало бы терпѣнія такъ долго ползти — или, можетъ быть, вы иначе выразитесь? — подъ прикрытіемъ высокой травы. Увидя разрушеніе своего дома и смерть своихъ близкихъ, онъ вышелъ бы отважно и прямо кинулся бы на враговъ. Но, если бы онъ счелъ нужнымъ выждать главнаго виновника своего горя, то конечно, не отложилъ бы нападеніе до той минуты, когда тотъ повернулся къ нему спиной, какъ это сдѣлали вы. Онъ встрѣтилъ бы его лицемъ къ лицу и они стали бы открыто драться на жизнь и смерть.»
— «А вы считаете шуткой схватиться съ врагомъ при такой его обстановкѣ, когда онъ верхомъ, вооруженъ, и сзади его штукъ пятьдесятъ двуногихъ?»
— «А вы за ничто считаете то обстоятельство, что вы были на разстояніи одного шага отъ лѣса?» отвѣчалъ я. «Чтобы напасть, вамъ нужно было употребить только одинъ скачекъ; а еще такой же скачекъ назадъ. — и вы были бы дома. Я могу смѣло дотронутся до огня; но не могу продержать въ немъ своего пальца долѣе одной секунды; и однакожъ никто не станетъ отвергать, что я клалъ свою руку въ огонь, и пока не узнаютъ всѣхъ обстоятельствъ дѣла, пожалуй, будутъ считать меня за весьма храбраго человѣка.»
— «Изъ всего этого я должна заключить, что если бы я видѣла опасность въ томъ дѣлѣ, на которое шла, то я не имѣла бы духа его исполнить?» сказала Джуба презрительно. «Но это ли вы хотите сказать?»
— "Я думаю, что поклонники льва стали бы разсуждать въ нашемъ случаѣ, примѣрно, слѣдующимъ образомъ, отвѣчалъ я:
— «Если взять случай такъ, какъ онъ совершился, то Джубѣ есть чѣмъ похвастаться. Но зная ея природу, попробуемъ взглянуть на дѣло съ такой точки зрѣнія: положимъ, что она прыгнула и не попала прямо на спину всадника, — что тогда она сдѣлала бы? Она не стала бы продолжать нападеніе, но кинулась бы въ кусты и ускакала бы еще быстрѣе, чѣмъ пришла.»
— «Это именно то, что я бы сдѣлала и что сдѣлалъ бы каждый тигръ въ подобномъ случаѣ,» отвѣчала Джуба. «Что же вы имѣете противъ такого побѣга?»
— "Съ вашей точки зрѣнія, я ничего не имѣю, " сказалъ я. «Но вы понимаете, что двуногіе иначе взглянули бы на вашъ поступокъ, если бы онъ былъ представленъ имъ на обсужденіе. Они замѣтили бы, что Скрагаманъ подвергался большой опасности, когда бродилъ около хижинъ кафровъ, желая утащить ребенка.»
— «Но отчего онъ не вошелъ прямо въ хижину и тамъ не схватилъ его?» спросила Джуба, и глаза ея вдругъ сверкнули, какъ будто она вспомнила что-то очень кстати.
— "Оттого, что онъ не сумасшедшій, " возразилъ я. «Ха! ха! ха! Слышать отъ васъ этотъ вопросъ необыкновенно смѣшно! Скажите пожалуйста, вы рѣшились бы войти въ хижину?»
— "Я вѣдь не такъ смѣла, какъ Скрагаманъ, " отвѣчала она лукаво. «Если бы онъ сдѣлалъ такую штуку, то никто бы, разумѣется, не подумалъ оспаривать у него право первенства, — не правда ли?»
— «Но всякій бы сказалъ, что онъ смѣлъ до безумія!»
— «Конечно! въ хижинѣ никого вѣдь не было, кромѣ одной женщины?»
— «Чтожь такое? Въ хижинѣ съ нимъ могъ бы справиться каждый ребенокъ: стоило бы только ускользнуть въ дверь, и припереть ее снаружи.»
— «Но, можетъ быть, было бы немного опаснѣе, еслибы двое двуногихъ были дома, — какъ вы полагаете?»
— "Это было бы даже такъ опасно, что никакое четвероногое животное въ мірѣ не посмѣло бы отважиться на такой поступокъ, " отвѣчалъ я.
— «Ну, такъ слушайте же!» сказала Джуба, съ торжествующимъ видомъ.
— «То, что я хочу разсказать вамъ, случилось въ то время, когда я жила въ Чиліанваллѣ. Это время было самымъ славнымъ во всей моей жизни. Мои силы были въ полномъ развитіи, а ненависть къ двуногимъ такъ велика, что я ежедневно и всюду преслѣдовала ихъ отъ всего моего сердца. Голова моя была оцѣнена тогда въ пять сотъ рупій, и на три мили кругомъ пятьсотъ двуногихъ рыскали по лѣсамъ, надѣясь выиграть этотъ призъ. Всѣ они знали меня, какъ своихъ собственныхъ дѣтей: одни видѣли меня сами, а другіе знали по слухамъ и описанію, и можете себѣ вообразить, что за несносная жизнь началась для меня! Ходя по лѣсу, я не смѣла ступить, не оглядываясь кругомъ изъ опасенія попасть въ какую нибудь западню. Я боялась проходить мимо каждаго куста, полагая, что за нимъ скрывается вооруженный двуногій. Даже листья, падавшіе съ деревъ, были обращены въ орудія противъ меня: они были намазаны какимъ-то клейкимъ веществомъ, такчто когда я ступала на нихъ, они прилипали къ моимъ ногамъ; а когда я старалась стряхнуть ихъ, и терла при этомъ своими лапами объ голову, то они прилипали къ головѣ, къ ушамъ, къ носу, къ глазамъ, пока наконецъ не ослѣпляли меня и не дѣлали легкою добычею хитраго двуногаго.»
«Однакожъ всѣ эти и многія другія ловушки я умѣла обходить, и только смѣялась надъ ними, когда онѣ попадались мнѣ, Но изобрѣтательность двуногихъ, жаждущихъ имѣть мою голову, истащилась еще не на эти выдумки, въ чемъ я однажды убѣдилась самымъ непріятнымъ образомъ.»
«Во время прохладнаго вечера я гуляла однажды въ отдаленной чащѣ, гдѣ никто еще не отваживался преслѣдовать меня. Завернувши въ самое глухое мѣсто, я вдругъ увидѣла запутавшуюся въ вѣтвяхъ козу, которая своимъ блеяньемъ привлекательно звала меня къ себѣ. Но увидѣвъ меня, она начала биться и тѣмъ еще больше привлекла мое вниманіе. Если бы это была мертвая коза, то я сейчасъ же вспомнила бы о ядѣ, которымъ двуногіе натираютъ мясо, чтобы отравить насъ, и прошла бы, разумѣется, мимо. Но видя ее, бившуюся въ кустахъ и къ тому же одну, я подумала, что она забѣжала сюда изъ деревни и здѣсь, среди густыхъ вѣтвей, попортила себѣ ногу, и не можетъ вырваться. Поэтому я подошла къ ней и сейчасъ же стиснула ей голову, чтобъ она замолчала. Но лишь только я успѣла усмирить ее, какъ надо мной раздался такой сильный громъ, что почти оглушилъ меня. Что это былъ выстрѣлъ, я узнала; но кто же выстрѣлилъ? Я не долго искала его, и поднявши голову вверхъ, разглядѣла сквозь прозрачное облако дыма, что на четырехъ бамбуковыхъ шестахъ торчалъ тотъ самый сѣдой двуногій, который жилъ на краю деревни и стадомъ котораго я часто пользовалась для своего ужина.»
«Правда, его пуля пролетѣла мимо меня, но и за это все-таки нечего было благодарить его. А бросилась на верхъ по шестамъ, на которыхъ онъ устроилъ себѣ помѣщеніе и добралась бы до него, но бамбукъ былъ очень скользокъ, и моимъ ногтямъ нельзя было цѣпляться за него. Кромѣ того шесты были очень гибки и гнулись водъ моей тяжестью, отъ чего положеніе мое такъ или иначе было не совсѣмъ пріятное. Я не знала, продолжать ли мнѣ свое преслѣдованіе, или оставить его: но когда я услышала, что бамбукъ трещитъ, то разсудила, что продержавшись еще немного, я могу вмѣстѣ съ шестами свалиться на землю, и потому намѣрена была спуститься внизъ.»
— «Но и двуногій былъ хитеръ. Онъ тоже догадался, что если мы оба будемъ держаться на шестахъ, то онъ скоро свалится прямо мнѣ въ пасть, и принялъ противъ этого свои мѣры. Онъ вытащилъ тульваръ и такъ ударилъ меня по носу, что я заревѣла отъ боли, и рада была поскорѣе броситься на землю. Рана была ужасная, и счастіе мое, что онъ не разрубилъ мнѣ носъ тремя вершками ниже! Вашъ пріятель, Скрагаманъ, такая удалая тварь, что онъ вѣроятно налетѣлъ бы снова на этого сѣдаго и бой кончился бы такъ или иначе. Но вы не забудьте, что противникъ, согнавъ меня съ дерева, успѣлъ укрѣпиться снова на своемъ гнѣздѣ и еще разъ зарядилъ ружье; поэтому я предпочла идти поскорѣе домой, чтобы собраться съ духомъ.
„Два долгихъ дня и ночи я провела дома. Разрѣзъ, вдѣланный этимъ проклятымъ тульваромъ не только прошелъ по моему носу, но и но верхней губѣ, которая до того распухла отъ раны, что мнѣ менѣе мучительно было голодать, нежели приняться за ѣду.
Итакъ я голодала, цѣлыхъ два дня и двѣ ночи, и моя ненависть къ сѣдому хозяину козы возрастала съ каждымъ часомъ! Понятно, что я собиралась вполнѣ отмстить ему. По истеченіи этихъ двухъ дней и ночей, мой ротъ все еще болѣлъ, но я утѣшала себя, что онъ зажилъ на столько, чтобы съѣсть этаго ненавистнаго двуногаго. Проклятый! Я чувствовала, что я проглотила бы его цѣликомъ, и трудно рѣшить, было ли это чувство во мнѣ отъ голода, или отъ жажды мести! Когда, на третье утро, я вышла, изъ своего жилья, то чувствовала въ себѣ какое-то холодное отчаяніе, какого до тѣхъ поръ никогда не испытывала. Я хотѣла идти и мстить сію же минуту, — идти прямо къ его дому и тамъ разорвать его на мелкіе куски!“
„Я хотѣла идти къ его дому потому, что въ раннюю пору дня, по моему предположенію, онъ вѣроятно, былъ дома и, работалъ гдѣ-нибудь у себя на дворѣ; тогда я могла бы просто перепрыгнуть къ нему черезъ заборъ и раздѣлаться съ нимъ. Но когда я прибѣжала на мѣсто, было еще слишкомъ рано и хозяинъ еще не вставалъ. Но можетъ быть его и совсѣмъ не было дома? Я подползла. поближе къ грязнымъ стѣнамъ его хижины и стала прислушиваться.“
Хижина его была не велика, — не болѣе двѣнадцати футовъ въ вышину, и крытая травою и тростникомъ. Прислушиваясь, я не могла разслышать изнутри ни одного звука и заключила, что онъ, вѣроятно, еще въ постели. Но при этомъ мнѣ пришла въ голову мысль: какъ онъ удивился бы, еслибы я застала его въ постели!… Чтобы пробраться въ хижину, было только одно средство, и я сейчасъ же приступила къ нему. Взобравшись на кровлю, я выбрала болѣе удобное мѣсто, чтобы спуститься внизъ, осторожно разгребла лапами слой тростника и травы, и въ одну минуту была среди хижины.»
"Но старикъ не спалъ, какъ я предполагала, и былъ не одинъ, а съ своей старухой и около нихъ сидѣли двое или трое дѣтей: всѣ они завтракали. Вотъ была потѣха!
— Здѣсь Джуба вдругъ примолкла, какъ будто довела свой разсказъ до конца; но въ тоже время она сконфузилась и, повидимому, желала чтобы объ этой продѣлкѣ не было съ моей стороны никакихъ разсужденій,
— «Что же было потѣшнаго?» спросилъ я; «съѣсть старика?»
— "Нѣтъ, не то, " отвѣчала Джуба, уклончиво; «да и не въ этомъ дѣло. Я хотѣла лишь разсказать вамъ такой свой подвигъ, на который другъ вашъ, Скрагаманъ никогда бы не отважился: я вошла въ домъ врага и застала его тамъ.»
— «Но что же вы сдѣлали съ нимъ, когда вы застали его?»
Я раньше слышалъ объ этой исторіи изъ другаго источника.
— "Презрѣнные, жалкіе старики! Я отпустила ихъ! отвѣчала Джуба съ безстыдной самоувѣренностью.
— "Нѣтъ, это было не такъ, " сказалъ я спокойно: «они васъ отпустили.»
— «Они! меня!» повторила она съ притворнымъ негодованіемъ.
— «Да, они отпустили васъ: старуха вылила горшокъ кипятку вамъ на голову и отъ боли вы стали валяться по полу, а испуганныя дѣти въ это время отворили дверь, и….»
— "Ну хорошо! мнѣ нѣтъ нужды разсказывать вамъ, что было послѣ того, какъ я прошла въ хижину. Все дѣло въ томъ, что я пролѣзла въ нее, а на это не рѣшился бы никакой левъ. Своихъ словъ вы не можете же взять назадъ, « сказала Джуба поддразнивая.
— „Я не берусь судить, пролѣзъ бы левъ въ хижину или нѣтъ, но знаю какъ двуногіе смотрятъ обыкновенно на такіе подвиги и, вѣроятно, они сказали бы о васъ, что вы забились въ хижину, какъ глупая обезьяна и выскользнули изъ нея, какъ трусиха.“
— „Въ самомъ дѣлѣ!“ презрительно воскликнула Джуба; „а какой приговоръ произнесли бы надо мною двуногіе, еслибы, нашедши старика одного и въ постели, — что я и предполагала, — я преспокойно стащила бы его на полъ и позавтракала его мясомъ?“
— Такое предположеніе могло придти на умъ только такому низкому созданію, какъ вы!» отвѣчалъ я съ негодованіемъ. "Еслибы намъ удалось исполнить свое намѣреніе, то двуногіе сказали бы, что вы страшное чудовище, недостойное жить долѣе ни одной минуты!
— О да! я страшное чудовище! въ этомъ нѣтъ ни малѣйшаго сомнѣнія, " повторила кровожадная Джуба, принимая это названіе за комплиментъ. "Но я тогда вполнѣ заслужила бы славу отважнаго и искуснаго животнаго, не правда-ли? "
— «Рѣшительно нѣтъ, — съ нашей точки зрѣнія; да, впрочемъ, какъ ни смотри на ваше дѣло, оно всегда было бы мерзкимъ!»
— "Что же вы хотѣли сказать, « спросила лукавая Джуба, „когда, передъ началомъ моего разсказа, вы говорили, что войти въ жилище двуногаго — такой подвигъ, на который не отважится никакое четвероногое животное?“
— „Да, я дѣйствительно говорилъ это; но мнѣ пришелъ на память разсказъ объ одной тигрицѣ, — разсказъ, которымъ опровергалось мое убѣжденіе, и прежде, чѣмъ я могъ припомнить его со всѣми подробностями, вы стали уже разсказывать вашу исторію. А тогда я подумалъ, что если Джуба представитъ мнѣ такой же примѣръ тигриной преданности и храбрости; то она, конечно, можетъ похитить лавры Скрагамана.“
— „Хорошо! Но выслушавши мой подвигъ и сравнивши его съ тѣмъ удивительнымъ подвигомъ, который вы вспомнили, какое вы сдѣлали заключеніе?“
— „Я заключилъ, что если ваши притязанія на первенство основываются на разсказанномъ вами подвигѣ съ владѣльцемъ козы, то онѣ слишкомъ смѣшны, чтобы хотя на минуту стоило обращать на нихъ вниманіе. Невозможно, чтобы васъ признали царицей! Скорѣе можно назвать царицей ту тигрицу, о которой я читалъ: вы не имѣете противъ нея ни одного шанса.“
— Вы говорите о той преданной тигрицѣ, на подвигъ которой недавно намекали?» спросила Джуба, съ особеннымъ удареніемъ на словѣ: преданный. Я нехорошо понимаю значеніе слова «преданный;» не означаетъ ли оно тоже самое, что и другое слово, которое вы такъ любите?…"
— "Великодушный? — да, это такое же свойство, только еще вдвое выше, " отвѣчалъ л.
— «Го! го! пожалуйста разскажите мнѣ о такой тигрицѣ!» хохотала Джуба. «Я такъ люблю достовѣрныя исторіи о своихъ одноплеменникахъ!»
— «Извольте! Происшествіе, которое я хочу разсказать вамъ, случилось, сколько я помню, въ мѣстности, называемой Умбилла, Умбрелла или какъ-то въ этомъ родѣ.»
— «Умбалла — это не далеко отъ Кангры: я знаю это мѣсто; но чтожъ дальше?» спросила Джуба съ живѣйшимъ любой мтстномъ.
"На охоту за тиграми, " продолжалъ я, "поѣхала однажды цѣлая партія офицеровъ изъ войскъ королевы; отправились они раннимъ утромъ и вскорѣ напали на слѣдъ. Какъ долго они охотились, и что у нихъ случилось замѣчательнаго во все это время, — я не помню и вѣрно не могу вамъ передать всего этого. Я знаю только, что наконецъ они убили большаго тигра, и измученные охотой и палящимъ зноемъ, на шли болѣе удобнымъ ободрать его на мѣстѣ (Джуба вздрогнула при этихъ словахъ) чтобы не обременять себя тяжестію его тѣла.
«Они сняли съ него шкуру отрѣзали голову и весело поѣхали домой; но вдругъ, изъ трещины скалы, въ сторонѣ отъ дороги, имъ послышался продолжительный стонъ и мяуканье; они остановились на минуту и на тѣмъ поѣхали посмотрѣть — чтобы это такое было? Въ логовищѣ подъ скалою они нашли тигренка, не старше одного мѣсяца, но уже умѣвшаго кусать и царапать — потому что тигрята, кажется, уже родятся съ зубами и когтями. Впрочемъ, вы должны знать это лучше меня.»
— "Да, да, это такъ, прервала меня нетерпѣливо Джуба. «Ну, что же, — тигренокъ защищался и когтями и зубенками? Отбился онъ отъ храбрыхъ охотниковъ?»
— «Они взяли его за шиворотъ, сунули въ мѣшокъ, снесли въ свою палатку и, привязавши цѣпочкой къ столбу, начали имъ забавляться.»
«Въ это время тѣ изъ нихъ, которые мыли мыломъ и натирали мышьякомъ шкуру тигра, окончивши работу, подошли также поиграть съ тигренкомъ и около него составился превеселый шумный кружокъ. Но вдругъ имъ послышался издалека такой страшный ревъ, отъ котораго замеръ смѣхъ на ихъ губахъ и они. блѣднѣя переглянулись. Скоро догадались они, что слышатъ голосъ яростнаго, отчаяннаго тигра. Болѣе тридцати сильныхъ и вооруженныхъ людей было въ палаткѣ, и они въ состояніи были перетравить всѣхъ тигровъ въ Умбаллѣ. Но они такъ мало ожидали видѣть у себя тигра, кромѣ того, голова котораго торчала на копьѣ, а кожа просушивалась у двери ихъ палатки, что, конечно, были очень удивлены появленіемъ новой добычи.»
— «И не одни они услышали страшный голосъ; тигренокъ также заслышалъ его и въ ту же минуту; переставши играть, сталъ настоящимъ тигромъ: началъ царапать и хватать тѣхъ, кто его удерживалъ; метался на цѣпи и отвѣчалъ пискливымъ голосомъ на густой ревъ, раздававшійся издали. Ревъ этотъ повторился, и на этотъ разъ вдвое громче прежняго, и вмѣстѣ съ нимъ послышался топотъ огромнаго животнаго, мчавшагося во всю прыть огромными скачками. Черезъ минуту, холстъ палатки былъ прорванъ съ боку, и въ среду вооруженнаго сборища влетѣла тигрица съ пѣною у рта отъ злобы, и съ глазами сверкающими, какъ огонь. Толпа вооруженныхъ людей нисколько не пугала ее: она прибѣжала за своимъ дѣтенышемъ. Она взяла его въ зубы, въ мигъ оторвала цѣпочку, на которой онъ быль привязанъ, и прежде чѣмъ охотники опомнились отъ удивленія, она была уже далеко съ своей дорогой ношей, и никому не пришло въ голову задерживать ее.»
— «И все тутъ?» спросила Джуба, слушавшая меня съ величайшимъ вниманіемъ.
— "Все тутъ, " сказалъ я. «Этого, кажется, довольно, чтобы ей быть царицей своего племени. Сдѣлали ли вы что-нибудь болѣе геройское? Скажите же!»
— «Опять вы начали говорить высокими словами!» сказала Джуба съ пренебреженіеніемъ. «Я скажу вамъ только, что никогда я не поступала на половину такъ глупо. Нѣтъ ничего удивительнаго, что тигрица бросилась въ толпу двуногихъ, которые были до такой степени испуганы, что не смѣли даже выстрѣлить въ нее. Конечно, она горячо желала вернуть свое дитя, но все-таки образъ ея дѣйствій въ этомъ случаѣ непонятенъ со стороны тигрицы. Она должна была бы дождаться ночи, подкрасться къ палаткѣ, подползти къ ней и тогда…. Представьте себѣ тридцать или сорокъ двуногихъ, спящихъ какъ убитые, и всѣ они — ваши враги, убійцы вашего мужа, похитители вашего ребенка! Какъ можно было бы передушить, перегрызть съ полдюжины изъ нихъ и убраться совершенно невредимою, унося съ собою своего малютку! Вотъ какъ я поступила бы на ея мѣстѣ!»
— «Сомнѣваюсь! Въ лагерѣ не было вѣдь ни старухи, ни котла съ кипяткомъ, и вы, вѣроятно, вовсе бы туда не отправились. Впрочемъ, я не берусь разбирать этого дѣла, потому что мнѣ мало знакома тактика военнаго искусства у тигровъ. Да и не въ этомъ дѣло; мы начали спорить съ вами о вашихъ правахъ и правахъ льва на первенство между четвероногими и положили судить объ этомъ съ точки зрѣнія человѣка, взявши девизомъ: лицемъ къ лицу, бой въ открытомъ полѣ и бой на смерть.»
— "Если такъ, " отвѣчала Джуба съ отвращеніемъ, «то намъ не о чемъ и толковать. Позвольте мнѣ только сказать, что я, вѣроятно, вдвое больше, чѣмъ этотъ южно-африканскій хвастунъ, передушила разныхъ животныхъ большихъ и маленькихъ, двуногихъ и четвероногихъ. О битвѣ же лицемъ къ лицу вы никогда не говорите мнѣ: это самый ненавистный для меня и худшій изъ всѣхъ извѣстныхъ мнѣ способовъ сраженія. Всего одинъ разъ въ жизни я рѣшилась на него, и онъ былъ причиною моей гибели. Будь онъ проклятъ, а вмѣстѣ съ нимъ и тотъ, кто изобрѣлъ его!» продолжала
Джуба бѣшено. «Посмотрите до чего онъ довелъ меня!»
— «Въ самомъ дѣлѣ,» замѣтилъ я, довольный такимъ оборотомъ нашего разговора. «Захватилъ таки васъ въ плѣнъ двуногій!»
— «Ни двуногая, ни четвероногая тварь не виновата тутъ!» отвѣчала она въ негодованіи; «никто и ничто не было орудіемъ моего плѣна, кромѣ моей собственной тѣни! Да, это вѣрно, какъ бы оно ни показалось вамъ удивительнымъ! Нельзя не сознаться, что я — бичъ Джебльпура, побѣдительница вооруженнаго человѣка, могущественная тигрица, никогда и никому не дававшая пощады — была поймана, благодаря собственной своей тѣни! Каковъ былъ обманъ?! Но какое же, впрочемъ, было и сходство!»
На нѣсколько минутъ Джуба замолчала и сидѣла, грустно смотря въ темноту ночи, какъ будто она хотѣла разсмотрѣть въ ней то, о чемъ говорила сейчасъ.
— «Съ чѣмъ или съ кѣмъ было сходство?» рѣшился я прервать ея молчаніе.
— Въ самой глубинѣ лощины, продолжала она. какъ бы говоря сама съ собой, «гдѣ кусты были наиболѣе часты и куда я преимущественно ходила за добычей, стоялъ рядъ столбовъ. Я должна была бы догадаться, что они разставлены не даромъ; но я была тогда сильнѣе звѣрей и сильнѣе человѣка и не боялась ничего въ мірѣ. Проходя однажды мимо этихъ столбовъ, я зачуяла привлекательный запахъ, доносившійся до меня съ ихъ вершины. Прижавшись къ нимъ, стояла въ нѣсколькихъ шагахъ отъ меня огромная тигрица и злилась, что я пришла за тѣмъ же, за чѣмъ и она. Но она не испугала меня и я подошла къ ней еще ближе. Я оскалила на нее свои зубы и она отвѣчала мнѣ тѣмъ же; мои губы задрожали отъ злости, и ея стали также дрожать. Она была страшная тигрица, — самая рослая и самая злобная, какихъ я когда-нибудь встрѣчала. „Что ты дѣлаешь здѣсь?“ спросила я ее; но она ничего не отвѣчала мнѣ, и только насмѣшливо шевельнула губами. Я была внѣ себя отъ ярости. Я ступила шагъ назадъ, чтобы прыгнуть и кинуться на эту дерзкую тварь, — она также отступила, и глаза, ея сверкнули, какъ искры. Я прыгнула, — прыгнула и она. Но увы! мы никогда не встрѣтились! Моя голова ударилась о зеркало, что-то страшно застучало, сильно ударило меня сзади — и я попалась! Кинувшись на свое отражающееся изображеніе, я порвала цѣпь, которою держалась западня и такимъ образомъ попалась я въ плѣнъ!»
ГЛАВА X.
НЕСЧАСТНОЕ ВРЕМЯ; МОЙ ДОГОВОРЪ СЪ Г. ПУТЛОГОМЪ И ЗНАКОМСТВО СЪ БЕГЕМОТОМЪ.
править
Вскорѣ послѣ моего свиданія съ королевской бенгальской тигрицей, со мной случилось одно обстоятельство, о которомъ я уже упоминалъ въ началѣ этой книги, — моя отставка отъ службы; въ зоологическомъ саду. Послѣ нея одно время я былъ въ опасности не только измѣнить первоначальный планъ моихъ разсказовъ, но и потерять всякую надежду на ихъ окончаніе. У меня были уже готовы описанія приключеній пяти изъ моихъ семи лѣсныхъ четвероногихъ, какъ вдругъ я былъ удаленъ отъ всякаго сообщенія съ моими героями полученіемъ отставки.
Безъ занятій я просто сдѣлался несчастнымъ. Но не о потерѣ жалованья горевалъ я: у меня не было ни жены, ни дѣтей, и къ тому же, ведя, во время службы правильную и трезвую жизнь, я сберегъ небольшія деньги, которыхъ мнѣ достало бы, по крайней мѣрѣ, на годъ. Несчастіе мое заключалось въ прекращеніи моихъ сношеній съ моими четвероногими друзьями: я тосковалъ по ихъ любимомъ обществѣ. Мнѣ хотѣлось разсматривать ихъ гордые, блестящіе глаза, мнѣ хотѣлось видѣть ихъ прекрасныя, могучія и гибкія формы, мнѣ хотѣлось, наконецъ, наслаждаться музыкой ихъ разнообразныхъ голосовъ. Я умиралъ отъ недостатка этой пищи и, мучимый голодомъ, я утомлялся и не зналъ покоя ни днемъ, ни ночью. Будь я богатый человѣкъ, я съумѣлъ бы поправить дѣло. Я употребилъ бы свое имущество на отыскиваніе и пріобрѣтеніе всевозможнѣйшихъ звѣрей, населяющихъ земной шаръ, во всѣхъ его самыхъ отдаленныхъ мѣстахъ.
Но увы! богатства я не имѣлъ. Мои средства были недостаточны даже для покупки и содержанія какого нибудь безобразнаго, стараго вѣчно-плачущаго медвѣдя, котораго я иногда встрѣчалъ на рынкѣ.
Безъ сомнѣнія, догадливый читатель возразитъ мнѣ, что у меня оставалось одно средство для удовлетворенія моей потребности и при томъ весьма недорогое. Дѣйствительно, хотя я и пересталъ служить въ зоологическомъ саду, но не было причинъ, почему я не могъ бы, какъ всякій другой посѣтитель, заплативъ шиллингъ, провести въ немъ весь день между старыми моими друзьями. Къ этому средству я и обратился, и если бы служащіе позволяли мнѣ проходить въ садъ, какъ обыкновенному посѣтителю, то это было бы отлично. Тогда я могъ бы находить случаи перекинуться нѣсколькими словами съ волками или медвѣдями, и другими животными, не привлекавшими большаго стеченія публики, берлоги которыхъ находились въ отдаленныхъ частяхъ сада.
Но, повѣрить ли читатель? — едва я входилъ въ садъ, какъ около меня сейчасъ же собирались садовники или смотрители и, подъ предлогомъ стараго знакомства, всюду ходили за мною и никогда не оставляли меня однаго, пока утомленный и разочарованный, я не уходилъ домой. Подобныя случаи только болѣе увеличивали мое несчастіе.
Съ горя я сталъ пить, но не открыто и съ хвастовствомъ, а тайкомъ, въ углу уединенныхъ кабаковъ, потопляя въ пивѣ свой здравый разсудокъ. Все это притупляло его, и мнѣ необходима была какая нибудь поддержка, потому что день отъ дня моя голова все упорнѣе и упорнѣе отказывалась носить его.
Однако, — какъ ни дико это покажется, — пьянство было причиной моего счастія, и вотъ какимъ образомъ. Прежде я мало читалъ газетъ, и вообще не любилъ платить даже самыхъ пустыхъ денегъ за чтеніе печатныхъ извѣстій, — когда безъ, всякаго труда я могъ слышать ихъ отъ перваго встрѣчнаго. Но когда я предался пьянству, то сталъ-таки почитывать газеты. Во первыхъ онѣ невольно бросались мнѣ въ глаза, а во вторыхъ, за чтеніемъ никто не могъ замѣтить моего пьянства, и я могъ пить, сколько мнѣ угодно. Такимъ образомъ, однажды утромъ, я только-что взялъ газету и не успѣлъ еще развернуть ее, какъ между объявленіями мнѣ бросились въ глаза два слова, которыя, какъ читатель можетъ догадаться, привели меня въ не малую радость. Слова эти были слѣдующія: "Смотрителю звѣрей, " ну, и т. д., сильный человѣкъ, опытный въ дѣлѣ и свободный отъ занятій, можетъ узнать объ условіяхъ, если зайдетъ въ извѣстное мѣсто на Уоппинѣ и спроситъ г. Путлога.
Въ первыя минуты я едва могъ вѣрить своимъ глазамъ! Это объявленіе произвело на меня тѣмъ болѣе сильное впечатлѣніе, что я зналъ г. Путлога лично, бывалъ у него и въ Уоппинговскомъ домѣ, и въ его саду. Онъ былъ содержателемъ дикихъ звѣрей, птицъ и пресмыкающихся, и снабжалъ ими почти всѣ звѣринцы въ Европѣ. Онъ имѣлъ постоянныхъ агентовъ на берегахъ Африки до самаго Габаона, и каждый, отправлющійся въ эти отдаленныя страны, корабль, или возвращающійся изъ нихъ, непремѣнно имѣлъ какое нибудь порученіе отъ г. Путлога. Онъ жилъ въ небольшой, грязной улицѣ въ собственномъ домѣ, который, за исключеніемъ имени своего хозяина, которое было вырѣзано на мѣдной доскѣ у дверей, и мѣднаго, блестящаго, огромнаго звонка, ничѣмъ не отличался отъ прочихъ домовъ этой улицы.
Но не смотря на это, г. Путлогъ былъ такъ богатъ, что могъ удовлетворять всѣмъ своимъ прихотямъ. Я знаю за вѣрное, что первый жирафъ показывавшійся въ зоологическомъ саду и такъ восхищавшій публику, прежде составляли, необходимую принадлежность звѣринца г. Путлога и держался для забавы его дѣтей, пока онѣ не выросли; тогда онъ обязательно уступилъ его за какія нибудь двѣсти гиней.
Бросивши свой стаканъ не допитымъ я тотчасъ же отправился къ г. Путлогу, предварительно зайдя, впрочемъ, остричься и привести въ порядокъ свою бороду.
Я шелъ увѣренный, что получу мѣсто. Я былъ силенъ, не обремененъ семействомъ, свою профессію зналъ, какъ нельзя лучше, и кромѣ того, былъ знакомъ съ г. Путлогомъ.
Но у меня явилась мысль, которая отравила мои сладкія надежды: «навѣрное г. Путлогъ недавно былъ въ саду и слышалъ о причинѣ моей отставки!» Это предположеніе было такъ для меня непріятно, что, въ первую минуту, я хотѣлъ было отказаться отъ своего намѣренія и воротиться назадъ къ своему стакану и газетѣ. Я не могъ не думать, что если г. Путлогу передали одинъ только голый случившійся фактъ, то, можетъ быть, онъ и принялъ бы меня; но если, — и это вѣроятнѣе, — ему объяснили причину моей отставки со всѣми украшеніями, то едва ли можно было ожидать удачи. Я былъ въ недоумѣніи; однако, вспомнивъ то мучительное состояніе, которое я испыталъ вскорѣ послѣ своей отставки отъ службы въ зоологическомъ саду, я махнулъ рукой и, едва думая объ успѣхѣ, поспѣшно продолжалъ свой путь!
Прійдя въ улицу, гдѣ жилъ Путлогъ, я направился прямо къ большому мѣдному звонку и позвонилъ. Скоро самъ г. Путлогъ отворилъ мнѣ дверь.
Г. Путлогъ былъ такой человѣкъ, что увидя его разъ, нельзя было позабыть его (вѣчная ему память! — онъ уже умеръ, бѣдняжка, умеръ осенью 1849 года отъ укушенія чернаго Павіана!) Онъ былъ высокаго росту, очень худощавъ, съ замѣчательно плоскимъ лицемъ и длинной шеей лягушечьяго, желтаго цвѣта съ пятнами; глаза его свѣтили, но не блестѣли, бровей у него никогда не было, отъ чего глаза его походили на глаза лягушки. Но онъ никогда не бывалъ такъ похожъ на лягушку, какъ въ веселомъ расположеніи духа. Вполнѣ онъ никогда не смѣялся, отчего при первомъ моемъ знакомствѣ съ нимъ, я думалъ, что онъ не можетъ смѣяться, что у него нѣтъ къ тому способности, какъ не бываетъ напр. у другихъ людей способности свистать или пѣть. Но когда я сошелся съ нимъ по ближе, то увидѣлъ, что я ошибался. Онъ самъ мнѣ объяснилъ это недоумѣніе. "Смѣяться я могу, " говорилъ онъ, «но смѣхъ мой до такой степени непріятенъ, такъ пронзителенъ и визгливъ, что я принужденъ его сдерживать.» Такимъ образомъ видѣть его. веселымъ не доставляло никакого удовольствія. Его смѣхъ походилъ на выдуваніе изъ узкаго отверстія воздуха, который разширялъ худую его шею, раздувалъ щеки и выдвигать глаза впередъ. Все это дѣлало г. Путлога до такой степени похожимъ на лягушку, что вы каждую минуту ждали, что онъ сейчасъ заквакаетъ.
Впрочемъ онъ былъ пріятный человѣкъ и одинъ изъ самыхъ лучшихъ содержателей звѣринцевъ, какихъ когда-либо я встрѣчалъ.
Какъ только онъ отворилъ дверь и увидѣлъ меня, его глаза начали таращиться, а шея раздуваться, что означало, что онъ находится въ хорошемъ расположеніи духа. У меня тотчасъ же явилась мысль, что онъ смѣется надъ моимъ приходомъ за мѣстомъ послѣ того, что онъ слышалъ обо мнѣ, и я тотчасъ же упалъ духомъ и хотѣлъ повернуться и пойти назадъ, не сказавъ ни слова. Но тутъ г. Путлогъ, прогнавъ страшными усиліями свой смѣхъ, подалъ мнѣ руку самымъ радушнымъ образомъ.
— «Войдите, Тимоѳей!» говорилъ онъ, «я очень радъ, что вы пришли такъ рано. Я хотѣлъ было дожидаться васъ до трехъ часовъ, потому что вы навѣрное не пришли бы другой разъ, еслибы не застали меня дома.»
Такая встрѣча смутила меня. Онъ говорилъ какъ будто ждалъ меня. Но возможно ли это? А! понимаю! Онъ не слышалъ о моей отставкѣ изъ сада и воображаетъ, что я посланъ къ нему секретаремъ.
— "Я боюсь, что вы будете нѣсколько разочарованы, г. Путлогъ, " сказалъ я. «Дѣло, по которому я пришелъ сюда, очевидно не такого рода, чтобы вы….»
— «Такъ вы пришли не за мѣстомъ?» прервалъ г. Путлогъ.
— "Нѣтъ, я пришелъ за нимъ, " поспѣшно отвѣчалъ я. «Я видѣлъ сегодня утромъ ваше объявленіе и….»
— «Конечно, вы должны были видѣть его!» сказалъ онъ. «Я заплатилъ больше шиллинга за напечатаніе его крупными буквами на первомъ мѣстѣ съ той именно цѣлью, чтобы вы скорѣе увидѣли его. Я посылалъ было за вами, но на вашей квартирѣ мнѣ не могли сказать, куда вы переѣхали. Я хотѣлъ просить васъ перейти ко мнѣ смотрѣть за моимъ звѣринцемъ. Что вы на это скажете?»
— "Такое предложеніе мнѣ очень пріятно, " отвѣчалъ я; «но прежде всего я, желалъ бы знать, знаете ли вы о причинѣ моего удаленія отъ службы?»
— "О, да, Тимоѳей! я знаю все объ этомъ, « отвѣчалъ г. Путлогъ, снова раздувая свои щеки.»
— «Все, сэръ?» сказалъ я, бросивъ на него значительный взглядъ, чтобы онъ вполнѣ понялъ смыслъ моего вопроса.
— «Изученіе естественной исторіи и языковъ дикихъ звѣрей въ неуказанное время; грубое обращеніе съ старой Джубой, и объясненіе своихъ чувствъ передъ ягуаромъ — вотъ все, что мнѣ могли сказать о васъ худаго. Я полагаю, что хуже ничего не было?»
— "Ничего, отвѣчалъ я. «Дѣйствительно я разговаривалъ съ животными, но, г. Пуглогъ, я заранѣе скажу вамъ, что я снова начну свои бесѣды съ ними при первомъ же удобномъ случаѣ. Всѣ мои обѣщанія не дѣлать этого будутъ безполезны, потому что я увѣренъ, что не сдержу ихъ. Я не могу пройти мимо тигра или льва, чтобы не обмѣняться съ ними нѣсколькими привѣтственными словами, какъ помогу пройти молча мимо своей матери!»
Глаза г. Путлога начали снова таращиться. «Тимоѳей!» сказалъ онъ, «вы мнѣ нравитесь; разговаривайте, какъ, и сколько вамъ угодно съ каждымъ львомъ или тигромъ, котораго вы найдете въ моемъ звѣринцѣ. Къ сожалѣнію только, я не имѣю теперь ни того, ни другаго. Но за то я недавно пріобрѣлъ животное во всей его дикости, съ которымъ вамъ навѣрное не удастся ничего сдѣлать. Оно можетъ говорить до выпаденія своихъ зубовъ и вы не поймете ни одного слова. Шли-кеваль — эвель-куовъ-куовъ! Шлик-ёвель-ёвель-куовъ-куовъ!» И г. Путлогъ строя самыя ужасныя гримасы, пытался подражать голосу недавно пріобрѣтеннаго имъ животнаго.
— "Мнѣ кажется, вы ошибаетесь, г. Путлогъ, " съ увѣренностью возразилъ я; "въ огромномъ звѣринцѣ, общества не было животнаго, котораго я не могъ бы понять! "
— "Но животнаго, о которомъ я говорю вамъ, нѣтъ въ звѣринцѣ общества, "сказалъ г. Путлогъ.
— «И даже похожаго нѣтъ?» спросилъ я.
— «Въ цѣлой Европѣ!» съ гордостью отвѣтилъ содержатель.
— "Въ такомъ случаѣ, сказалъ я, «мнѣ хотѣлось бы видѣть его. Судя по вашему подражанію, — если только оно вѣрно, — мнѣ кажется, что это животное принадлежитъ къ породѣ свиней.»
— "Совершенно вѣрно, Тимоѳей, " сказалъ Путлогъ, понизивъ свой голосъ и нагнувшись къ моему уху. «Вчера двѣ недѣли, какъ его поймали въ Рейпутинахъ; тамъ его называютъ морскою коровою, но, но моему, оно морская свинья; оно также валяется, тѣмъ же питается и также хрюкаетъ, какъ свинья. Пойдемте, посмотримъ его!»
Мы вышли изъ дома и пошли но обширному мощеному двору, уставленному рядами клѣтокъ; нѣкоторыя изъ нихъ, съ толстыми рѣшетками, были бы достаточны даже для человѣка; посреди каждой изъ нихъ помѣщался дубовый столбъ, съ вдѣланными въ него желѣзнымъ кольцомъ и цѣпью, звенья которой были толщиною въ большой человѣческій палецъ. Эти клѣтки стояли теперь пустыя, но совершенно готовыя принять любаго изъ могучихъ хищныхъ звѣрей, какого только пришлютъ Путлогу его индійскіе и африканскіе агенты.
Были тутъ и небольшія клѣтки для обезьянъ и другихъ маленькихъ животныхъ, каковы, напр.: пума, рысь, и разныя виды дикой кошки. Было здѣсь съ дюжину и волчьихъ норъ съ парою блестящихъ алыхъ глазъ, три черныхъ, и два бурыхъ медвѣдя, крѣпко привязанные къ большимъ столбамъ, вдѣланнымъ въ стѣну. Былъ тамъ и длинный рядъ бочекъ съ стеклянными верхами, похожихъ на бочки для соленья сельдей, только содержавшихъ въ себѣ болѣе дорогихъ животныхъ, — змѣй самыхъ опасныхъ родовъ, начиная отъ страшнаго боа, и кончая отвратительной гадюкой, сонно двигающихся въ своихъ одѣялахъ съ высунутыми раздвоенными языками. На дальнемъ концѣ двора, недалеко отъ пруда, былъ устроенъ большой водоемъ, раздѣленный желѣзными перегородками на части; здѣсь г. Путлогъ размѣстилъ амфибій — чудовищныхъ водяныхъ змѣй, каймановъ и крокодиловъ. Все это, однакожь, онъ пропустилъ какъ будто тутъ находились самыя обыкновенныя вещи въ мірѣ, пока не дошелъ до покрытаго холстомъ пруда, къ которому велъ родъ подъемнаго моста.
— "Здѣсь, Тимоѳей, " сказалъ онъ съ гордостью, «здѣсь живетъ единственный бегемотъ въ Европѣ!»
— Въ настоящее время это животное считается довольно обыкновеннымъ. Почти каждый школьникъ имѣетъ понятіе объ его неуклюжей наружности и его бочкообразномъ тѣлѣ, объ его вытаращенныхъ глазахъ и чудовищныхъ клыкахъ, выдающихся изъ-за угловъ его большихъ черныхъ губъ и крошечномъ хвостѣ. Кто не видѣлъ его живымъ, тотъ навѣрное видѣлъ его на картинкѣ, и живого встрѣтилъ бы безъ удивленія. Но я ничего тогда не зналъ, о немъ, и первый мой взглядъ, брошенный на него, наполнилъ меня такимъ удивленіемъ, которое должно было пріятно подѣйствовать на г. Путлога.
— "Каковъ его нравъ? спросилъ я его.
— "Объ этомъ я знаю очень мало, « отвѣчалъ онъ отрицательно качая своей головой. Теперь, кажется, онъ совершенно спокоенъ и ведетъ себя очень хорошо относительно своихъ сосѣдей; но мой агентъ въ Лимпопо прислалъ мнѣ страшное его описаніе, — по крайней мѣрѣ, каковъ онъ былъ во время плѣна. Изъ этаго описанія видно, что ему ничего не стоитъ перекусить по поламъ негра и раздавить лодку, какъ орѣховую скорлупу. И я не сомнѣваюсь.» продолжалъ г. Путлогъ, "его пасть и клыки способны сдѣлать все это и даже больше. Онъ любитъ старый мозжевельникъ; но мы кормимъ его сѣномъ, рисомъ и капустой. Вотъ все, что я могу сообщить вамъ о немъ.
Послѣ этого разговора бегемотъ какъ будто понялъ, что говорятъ о немъ, поднялся съ колѣнъ (въ этомъ положеніи онъ былъ по мелководію) и, смотря на насъ своими большими, круглыми глазами, издалъ нѣсколько ворчаливыхъ звуковъ, которые конечно не были поняты г. Путлогомъ, но которые моя Новая Сила мгновенно схватила и поняла.
— «О! о! могу ли я сдѣлать больше? Сдѣлаю ли я больше? Вы увидите, о двуногіе съ безволосою кожей! Подождите, — вотъ я понравлюсь и снова сдѣлаюсь сильнымъ и здоровымъ, и тогда вы поймете, какъ опасно держать въ неволѣ свободную рѣчную лошадь!»
Произнося эти угрожающія слова, бегемотъ широко растворилъ свою пасть, и изъ нея виднѣлись его бѣлые, какъ снѣгъ, клыки, толстый языкъ и вся внутренность его пасти, похожая на углубленіе, сдѣланное въ бычачьемъ мясѣ. При видѣ ея, мнѣ показалось, что она была безъ кожи и страдала отъ какой-нибудь болѣзни; но скоро я узналъ, что, въ своемъ естественномъ и здоровомъ состояніи, пасть этаго могучаго звѣря дѣйствительно имѣетъ такой отвратительный видъ.
— «Ну, что же онъ говоритъ вамъ?» спросилъ насмѣшливо г. Путлогъ, «говоритъ ли онъ, что ему пріятно васъ видѣть, и что онъ надѣется, что вы скоро сдѣлаетесь его другомъ?»
— "Сказалъ ли онъ это, или нѣтъ, — это все равно, но я не сомнѣваюсь, что все сейчасъ сказанное вами скоро можетъ сбыться, если только вы предоставите мнѣ большую часть присмотра за нимъ, " отвѣчалъ я.
— «Большую часть! да онъ весь перейдетъ въ ваше распоряженіе. Онъ такое драгоцѣнное животное, что я могу назначить ему особаго смотрителя. Вы видите, Тимоѳей, что на кораблѣ обращались съ нимъ, вѣроятно, не совсѣмъ-то хорошо; посмотрите, какимъ худымъ онъ привезенъ сюда! Вы должны будете сдѣлать его снова круглымъ, какимъ онъ былъ. Если вы примите мое предложеніе, то вашею главною обязанностью будетъ смотрѣть за нимъ. Что вы скажете на это?»
— "Я скажу, что ваше предложеніе какъ нельзя лучше подходитъ къ моимъ желаніямъ, и что я много обязанъ вамъ за него, " отвѣчалъ я.
— "И такъ дѣло рѣшено! пойдемте же теперь домой и пообѣдаемъ, " сказалъ г. Путлогъ.
Вотъ такимъ-то образомъ случилось, что въ короткій срокъ какихъ и и будь трехъ часовъ, или даже меньше, произошла въ моемъ положеніи удачная перемѣна, о которой сначала я не смѣлъ даже и думать, но благодаря которой я снова могу продолжать свои разсказы.
Покончивши переговоры съ г. Путлогомъ, я остался одинъ съ великою рѣчною лошадью, вполнѣ свободный, говорить съ ней и ласкать ее сколько угодно. Въ первое время бегемотъ не хотѣлъ даже смотрѣть на меня, боясь, повидимому, встрѣтиться съ моими глазами и нерѣшался взять свою пищу съ берега пруда, — куда я положилъ ее, — пока я не повертывался къ нему спиною.
«Отчего» думалъ я самъ съ собою, «не попробывать мнѣ надъ нимъ, послѣ ласки, дѣйствія грубости?» Такъ я и сдѣлалъ: на пятое утро, захвативши съ собой обыкновенную большую корзину, полную полусвареннаго риса и моркови, я, вмѣсто того, чтобы дать ему ее на завтракъ, вывалилъ ее въ рѣку. (Въ это время г. Путлога не было дома, и я могъ дѣлать, что мнѣ угодно). Устроивъ такую продѣлку, я тотчасъ же отправился къ помѣщенію бегемота и сталъ прислушиваться. Все утро онъ былъ угрюмъ и спокоенъ, но послѣ полудня сталъ сердиться и я могъ слышать, какъ онъ ворочался и плескался въ водѣ, стоная глухимъ голосомъ: «Я голоденъ! я голоденъ!»
Только этого я и ждалъ; я заранѣе постарался приготовить ему обильный ужинъ, подслащенный парою связокъ любимаго имъ зеленаго клевера, такчто не успѣлъ я спустить подъемный мостъ и отворить его дверь, какъ онъ уже былъ около нея, съ глазами пытливо обращенными въ мою сторону. Онъ вышелъ изъ воды и не обращая на меня вниманія направился прямо къ корзинѣ.
Моею цѣлью было заставить его понять разъ на всегда, что онъ не смѣетъ обращаться со мною презрительно или непочтительно. Поэтому въ то время, когда онъ находился уже въ пяти или шести шагахъ отъ корзины, содержавшей его ужинъ, я сталъ между нимъ и корзиной, схватилъ свою желѣзную палку съ острымъ наконечникомъ (читатель можетъ догадаться, что я не входилъ безъ оружія въ берлогу звѣря), и слегка ударилъ бегемота по рылу, отчего онъ откачнулся назадъ и въ страхѣ спрятался подъ водою въ глубокую часть пруда, гдѣ и оставался съ полминуты. Когда же наконецъ онъ высунулъ изъ воды свою голову, то не раньше осмѣлился взглянуть на меня, какъ послѣ вторичнаго нырянія, какъ будто въ него кто нибудь хотѣлъ стрѣлять.
Ну, теперь, послѣ пилюли, можно было дать ему и сахару, и съ этою цѣлью, когда онъ снова высунулся изъ воды, чтобы подышать, я бросилъ ему одну связку клевера. Въ одно мгновеніе онъ проглотилъ ее и, повидимому, она ему очень понравилась; по крайней мѣрѣ въ глазахъ его такъ и просвѣчивалась просьба дать ему другую.
Но другую связку я только показалъ ему, и затѣмъ, положивъ ее поверхъ корзины, поставилъ все въ мелкую часть пруда, а самъ отошелъ немного въ сторону. На этотъ разъ бегемотъ не бросился на пищу, а осторожно подползъ къ ней и, схвативъ вторую зеленую связку, убѣжалъ, какъ будто боялся чтобы, я не погнался за нимъ. Но, конечно, я не мѣшалъ ему, и чтобы еще болѣе не стѣснять его и дать ему понять, что ему нечего бояться, я сталъ въ сторону, оперся на свою палку и нѣжно засвисталъ. Повидимому, мой свистъ привлекъ его вниманіе, потому что, смотря потому, переставалъ ли я свистать, или продолжалъ, его уши то опускались, то поднимались; даже, когда онъ опустошилъ корзину и пошелъ назадъ въ воду, то часто останавливался, какъ бы ожидая услышать этотъ свистъ, и наконецъ заворчалъ самъ съ собою:
«Наконецъ, это самая странная изъ всѣхъ странныхъ вещей, которыя я только встрѣчалъ со времени моего прихода въ это ужасное мѣсто? Положительно это голосъ птицы уиско, голосъ, который я слышалъ тысячу разъ въ высокомъ тросникѣ, растущемъ на Лимпопо. Но гдѣ же уиско? Неужели она скрывается за двуногимъ? Ахъ, если бы я могъ видѣть ее! мы поговорили бы съ нею! Можетъ быть, она разсказала бы мнѣ что нибудь о моей милой родинѣ, можетъ быть она принесла мнѣ вѣсть отъ моей матери!»
Дальше я ничего не могъ разслышать, потому что его голосъ сталъ глухъ.
Очевидно, онъ былъ растроганъ нѣжными воспоминаніями, а это есть то время, когда, судя по моимъ наблюденіямъ, животное всего болѣе расположено почтить васъ своею откровенностью. Положивъ свою палку и сложивши остальное оружіе, я подошелъ къ берегу пруда и сказалъ твердымъ голосомъ: «бегемотъ! посмотрите на меня, я уиско!»
Не ожидая слышать свой собственный языкъ, онъ подпрыгнулъ, такъ что вода заколыхалась до самаго потолка, и посмотрѣлъ на меня изумленными глазами. Очевидно, онъ былъ пораженъ, хотя и не до такой степени, чтобы забыть свои природный здравый смыслъ, потому что онъ тотчасъ же принялъ равнодушный видъ и отвѣчалъ:
— «Но уиско не можетъ говорить языкомъ бегемотовъ, и не имѣетъ разноцвѣтной безволосой кожи; она имѣетъ крылья, но не такія толстыя, какъ ваши, ея лицо не такъ плоско и безобразно; она имѣетъ длинный клювъ. Нѣтъ, вы не уиско! Правда, я слышалъ, какъ сейчасъ свистала уиско, но она, должно быть, улетѣла.»
Когда же я снова началъ свистать, то увѣренность и здравый смыслъ исчезли изъ глазъ гиганта, и онъ смотрѣлъ на весь міръ, какъ смотритъ человѣкъ въ то время, когда онъ въ недоумѣніи чешетъ свой затылокъ.
— "Да, онъ говоритъ правду, онъ уиско! проворчалъ бегемотъ. При этихъ словахъ я почувствовалъ такую радость, что не могъ оставаться спокойнымъ и смѣялся громко и долго, при валѣ смущенія глупаго звѣря.
— «Ахъ, вы глупое животное!» сказалъ я наконецъ, "развѣ вы не видите, что я — все, что хотите. Нѣтъ ни одного бѣгающаго, ползающаго или летающаго животнаго, которое бы не жило во мнѣ; я бегемотъ: слушайте меня! А проворчалъ нѣсколько словъ на его языкѣ.
— «Я уиско: слушайте меня!» Я засвисталъ. «Вы, какъ бывшій житель южной Африки, знаете льва; я левъ: слушайте меня!» И стряхнувъ свои волосы на глаза, я испустилъ такое рыканіе, что бегемотъ затрясся и замычалъ, какъ корова, вдругъ потерявшая своего теленка. Онъ такъ испугался и такъ безпокойно смотрѣлъ на полуотворенную дверь своей берлоги, что я счелъ за лучшее перестать представлять разныхъ дикихъ животныхъ, и принявъ спокойный видъ, снова сдѣлался уиско и засвисталъ на самые нѣжные тоны. Мало по малу бегемотъ успокоился и наконецъ легъ въ воду на такой глубинѣ, что видно было только его голову и плечи съ мордою, обращенною прямо ко мнѣ. Я пересталъ свистать.
— "Продолжайте, " сказалъ онъ, «пожалуста, оставайтесь уиско!»
— «Вы, стало быть, желали бы, чтобы я сдѣлался скорѣе уиско, чѣмъ львомъ?» возразилъ я насмѣшливо, какъ только позволялъ его грубый, бѣдный языкъ. «Я уже давно замѣчалъ, что немногія животныя могутъ, сохранить свое спокойствіе при голосѣ льва.»
Это былъ искусный маневръ съ моей стороны, и я очень обрадовался, увидя какъ бегемотъ оставлялъ свое убѣжище.
— «Я не боюсь льва.» возразилъ онъ, презрительно раздвигая свои чудовищныя губы, «я не боюсь ни однаго изъ земныхъ животныхъ — ни однаго, и даже чернаго носорога! Я самый могучій изъ могучихъ. Нѣтъ никакого животнаго, равнаго мнѣ по величію и силѣ! Левъ! моя пасть на столько широка, что въ ней можно устроить для него берлогу!»
— "А между тѣмъ, " злобно сказалъ я; «левъ еще до сихъ поръ свободно рыскаетъ въ лѣсахъ, черный носорогъ охотится въ чащѣ кустарниковъ и даже маленькая уиско весело порхаетъ по зеленымъ вѣтвямъ; а вы, — могущественнѣйшій, сильнѣйшій, и огромнѣйшій изо всѣхъ, — здѣсь, ѣдите изъ корзины, которую подаетъ вамъ рука вашего поработителя и плещитесь въ какой-то каплѣ воды, едва достаточной для того, чтобы скрыть ваше громадное тѣло!»
Очевидно, эти горькія истины непріятно подѣйствовали на бегемота: его уши повисли, а глаза, то потухали, то снова блестѣли, напоминая собой открывающійся и закрывающійся фонарь. Онъ перемѣнилъ свое лежачее положеніе и всталъ прямо, размахивая своимъ короткимъ хвостомъ.
— «А случилось ли съ чернымъ носорогомъ то происшествіе, которому я обязанъ своимъ плѣномъ?» спросилъ онъ громкимъ голосомъ. «Случалось ли что нибудь подобное со львомъ? Вы не видите ли мою спину съ вашего мѣста — именно средину ея? Если видите, то скажите, что тамъ такое?»
— "Голое пятно, величиною въ мою ладонь, " отвѣчалъ я. «Какая рана!»
— Теперь здѣсь, " продолжалъ онъ, повертываясь такъ, чтобы мнѣ удобно было видѣть, "и еще здѣсь, " — и онъ выставилъ свою переднюю ногу, и показалъ мнѣ рубецъ, проведенный вдоль нея. Рубцы были болѣе или менѣе равны и, кажется, были нанесены однимъ и тѣмъ же оружіемъ.
— «Дѣйствительно, ужасно!» сказалъ я. «Скажите пожалуйста, какое же животное могло нанести вамъ такія раны?»
— «Вѣроломное двуногое животное.» отвѣчалъ бегемота, «называемое человѣкомъ. Мать рѣкъ! Когда я вспомню, когда я подумаю, какъ я обращался съ этими тварями! Я могъ хватать ихъ сотнями, когда они плавали по моимъ водамъ, оскверняя ихъ своимъ подлымъ присутствіемъ, — когда они мутили ихъ, грязнили и нагло взбудараживали своими веслами, — и не смотря на это, я имъ не дѣлалъ вреда, потому что они такъ малы, и казалось, плавали въ такомъ смущеніи! Бывало я уходилъ съ ихъ дороги, зная, какъ они боятся встрѣчи со мною. Когда я подумаю, какъ я щадилъ ихъ, имѣя полную возможность убивать, и вспомню ихъ неблагодарность и коварство, — я скрежещу зубами отъ горькаго сожалѣнія, что съ перваго же раза не счелъ ихъ своими врагами!.. Месть очень пріятна, но она не исцѣлитъ раны!..»
— «Не отъ этой ли раны на спинѣ,» сказалъ я, «вы и потеряли свою свободу? Я думаю и даже увѣренъ, что она была причиной такого низкаго упадка вашего гордаго духа, что двуногимъ ничего не оставалось сдѣлать послѣ нея, какъ обмотать веревку вокругъ вашей шеи и отвести васъ въ неволю.»
— "Вы ошибаетесь, ", возразилъ бегемотъ, съ злобно сверкающими глазами; «напротивъ моя рана только возбудила во мнѣ такую ненависть къ нимъ, которая никогда не охладѣетъ. До нея я былъ мирнымъ животнымъ: жилъ семействомъ, рано утромъ щипалъ траву въ прохладномъ лѣсу, въ жаркій день лежалъ въ тѣни кустарниковъ, а вечеромъ купался въ водѣ съ своими товарищами, и никогда никого не обижалъ. Но что же она изъ меня сдѣлала? — черта, опустошителя рисовыхъ полей, разрушителя плодовъ и ужасъ рыболововъ! Я сталъ считать вкуснымъ кушаньемъ лодку съ человѣкомъ и любилъ бывало схватить ее въ свою пасть и раскусить, какъ скорлупу какую! Много, много я дѣлалъ такихъ глотковъ, но я желалъ бы сдѣлать ихъ еще больше! Я желалъ бы и теперь проглотить такую порцію!»
При этомъ бегемотъ открылъ свою чудовищную пасть и хлопалъ ею съ такимъ шумомъ, что я отскочилъ шага на два назадъ. Судя по увѣреніямъ агентовъ г. Путлога, бегемота, — не хищное животное, но его вогнутые клыки показывали другое; а послѣднее его замѣчаніе еще болѣе подтвердило мои подозрѣнія на счетъ его мясныхъ наклонностей. Необходимо было рѣшить этотъ вопросъ тотчасъ же, потому что въ противномъ случаѣ, мой обезображенный трупъ, или какая нибудь часть его, въ одно прекрасное утро могъ бы сообщить ученому міру убѣдительное доказательство его заблужденія.
— "Фуй! вы наполовину не такъ мстительны, какъ представляете себя, " сказалъ я и взялъ въ руки свою желѣзную палку, боясь, чтобы ему не пришло въ голову показать мнѣ на самомъ дѣлѣ, какъ онъ дѣйствительно былъ раздраженъ. «О мести вы сами говорите, что она не исцѣляетъ раны; а что касается до пищи, то я, напр. скорѣе согласился бы съѣсть корзинку моркови, чѣмъ лодку съ человѣкомъ. И вы желаете этого!»
— «Что! ихъ ѣсть! кто говорилъ вамъ объ этомъ? уфъ!» И бегемотъ пустилъ по водѣ большіе пузыри, какъ бы желая выразить свой ужасъ отъ подобнаго предположенія.
— "Мнѣ часто приходило въ голову, " продолжалъ онъ, «что хорошо было бы раскусывать двуногихъ пополамъ безъ пролитія крови; потому что, раскусывая ихъ, я никогда не могъ обойтись при этомъ безъ противнаго ощущенія, остававшагося у меня во рту на цѣлый день. Но если бы я снова вернулся на свою родину, то не сталъ бы обращать на это вниманія. Я продолжалъ бы грысть ихъ до тѣхъ поръ, пока не истерлись бы мои клыки и пока Лимпопо не сдѣлалась бы мутною и красною, если бы только они не помѣшали мнѣ. У-у-у! Одно воспоминаніе объ этомъ начинаетъ просто бѣсить меня!»
И какъ бѣшеный, бегемотъ сталъ мычать, ревѣть, вздувать воду и метаться изъ стороны въ сторону. Я не зналъ, какъ успокоить его: онъ съѣлъ уже весь рисъ и морковь и не оставилъ также ни одной вѣтки клевера. Но вдругъ я вспомнилъ о птицѣ уиско и тотчасъ же началъ насвистывать самые нѣжные звуки, какіе только умѣлъ. Дѣйствіе ихъ было магическое. Онъ мгновенно пересталъ вздувать воду и навострилъ свои маленькія уши, такчто не успѣлъ я кончить еще третьяго стиха изъ "Гра Галь Мечри, " какъ онъ уже совершенно успокоился.
— «Ахъ!» произнесъ онъ тихо, какъ будто говоря самъ съ собою; «она очень добра, но увы! помочь мнѣ она уже не можетъ! Теперь я послушался бы ея, если бы помощь ея пригодилась для чего нибудь!»
Ясно, что онъ говорилъ о птицѣ уиско, свистъ которой, должно быть, походилъ на мой — какъ я по крайней мѣрѣ, думаю. Чтобы не выводить его изъ этого грустнаго расположенія духа, я обратился къ нему съ замѣчаніемъ.
— «Ну, а почему же вы ея не послушали?»
— "Потому, что я былъ глупъ, " отвѣчалъ бегемотъ, горько качая своей головою; «потому, что я былъ очень толстъ и очень силенъ, и такъ долго жилъ безъ малѣйшаго горя. Ахъ, я никогда не забуду этого утра! Можетъ быть, я и ошибаюсь, но вспоминая его, мнѣ кажется, что оно было самое благодатное изъ всѣхъ памятныхъ для меня утръ. Погода стояла чудная, и все около меня было въ такомъ удовлетворительномъ видѣ, что лучшаго не могъ бы пожелать никакой бегемотъ. Тростникъ только-что поспѣлъ и былъ въ полномъ соку, вода въ рѣкѣ стояла до самыхъ береговъ, и наше дитя, родившееся въ концѣ послѣдняго года, росло удивительно хорошо. Ахъ. какое это дитя! Было дитя, — скорѣе я долженъ сказать, потому что, кто знаетъ, что вышло изъ него теперь? Но дитя — оно было хорошее. Ему не было десяти недѣль, когда, въ то время, какъ мать переносила его черезъ рѣку отъ крокодиловъ и только-что доплыла до ея средины, — онъ соскочилъ съ нея, и тряся своею маленькою головою, поплылъ впередъ, и даже, опередилъ ее!»
— «Это случилось въ то утро, о которомъ вы говорили?» спросилъ я поспѣшно, желая, чтобы онъ неотвлекался отъ предмета нашего разговора.
— "О, нѣтъ; недѣлей раньше. Въ то время, о которомъ я говорю вамъ, онъ былъ уже почти совершенно взрослый; недѣлей же раньше, его только-что отняли отъ груди и клыки его едва начали прорѣзываться. Мнѣ кажется, я вижу его, какъ теперь, какъ онъ лежалъ тогда около своей матери, съ своимъ милымъ, маленькимъ носомъ, выглядывающимъ изъ грязи. Когда я собирался въ то утро уходить изъ дома, — «ты надолго уйдешь?» спросила меня моя жена, — «о, нѣтъ!» отвѣчалъ я; "я скоро ворочусь домой, « и съ восходомъ солнца побрелъ къ свѣжему, сочному кусту травы, росшему за четверть мили отъ насъ въ лѣсу».
«Спѣшить мнѣ было некуда; времени у меня впереди было довольно, а опасности ни откуда никакой не предвидѣлось, и я шелъ себѣ, ворча отъ полнаго удовольствія, и размышляя, какъ я долженъ быть счасливъ, имѣя такую жену и такого ребенка.»
"Вдругъ, какъ будто надъ моей головой, я услышалъ свистъ птицы уиско. Вы, конечно, знаете, что всѣ наши лѣсныя большія животныя слушаются птицъ, которыя слѣдуютъ за нами и предостерегаютъ насъ объ опасности. Носорогъ имѣетъ свою птицу и, какъ мнѣ говорили, буйволъ также имѣетъ свою. Уиско наша птица. Она чуетъ угрожающую намъ опасность, когда эта такъ еще далека, что никакой самый зоркій глазъ не видитъ ея. Тогда птица начинаетъ бросаться изъ стороны въ сторону, и если видитъ, что кто нибудь изъ насъ направляется къ мѣсту опасности, то начинаетъ свистать: «берегитесь! берегитесь!» улетая въ тоже время и убѣждая насъ слѣдовать за ней. Тоже самое дѣлала и уиско въ то утро, когда я шелъ по знакомой мнѣ тропинкѣ, окаймленной съ обѣихъ сторонъ высокими деревьями, которыя, переплетаясь вверху своими вѣтвями, давали мнѣ тѣнь и прохладу. «Берегитесь! берегитесь!» кричала уиско. Я остановился, посмотрѣлъ во всѣ стороны, — вверхъ, направо, налѣво, и сталъ прислушиваться. Еслибы раздался въ это время хотя малѣйшій странный звукъ, то я послушался бы ея предостереженія; но не было ничего, кромѣ простаго шума, который всегда бываетъ во всѣхъ лѣсахъ, во время ранняго утра. Носъ мой тоже не чуялъ ничего страннаго впереди меня, — что, впрочемъ, было не удивительно, потому что вѣтеръ дулъ по одному направленію съ моей дорогой. «Берегитесь! берегитесь!» продолжала кричать маленькая уиско. Но я не обратилъ вниманія на ея крики и размышлялъ самъ съ собою: «вы, маленькая глупая птичка, очень странны нынѣшнее утро; вы, вѣроятно, увидѣли какое нибудь робкое, подобное вамъ созданіе, — обезьяну, или большаго наука и уже струсили; но, что страшно для васъ, отъ того я не моргну ни однимъ глазомъ. Я пойду дальше, и буду пожалуй очень радъ, если вы полетите за мной, но домой я не пойду, пока не наполню своего желудка. Пойдемте же, если хотите! вѣдь, должно быть, очень пріятно быть развлекаемымъ во время завтрака такою птицею, какъ вы!»
"Такимъ образомъ я продолжалъ свою дорогу, думая, какъ глупа эта птица уиско, и рѣшительно не понимая, отчего вся наша порода слушается ея. "Еслибы здѣсь была моя жена, " смѣялся я самъ себѣ, «или моя мать, или даже мой дядя, жившій на той сторонѣ рѣки, то они пришли бы, конечно, въ ужасъ, увидя, какъ я не слушаюсь уиско. Но вотъ этотъ случай долженъ вылечить ихъ отъ глупой вѣры въ у него. Когда я отыщу себѣ завтракъ и съѣмъ его, то воротившись домой, я докажу имъ, что уиско или глупа, или глуповата, и что они никогда не должны слушаться ея.»
"Но бѣдная маленькая уиско не переставала надоѣдать мнѣ, потому что я смѣло и упрямо шелъ своей дорогой. Она тревожно порхала съ вѣтки на вѣтку и, кружась вокругъ моей головы, громко свистала: «Берегитесь! берегитесь! Назадъ идите! назадъ!» и даже сѣла мнѣ на голову и клевала мои уши. отчего я просто пришелъ въ бѣшенство, такчто еслибы могъ въ то время сбросить ее на землю и раздавить ногой, то почувствовалъ бы большое удовольствіе. Но я еще упрямѣе рѣшился продолжать свою дорогу, внутренно желая, чтобы не было на свѣтѣ такой надоѣдливой птицы, какъ уиско, и нисколько не думая объ опасности. Въ это самое время мнѣ загородилъ дорогу кустъ травы: не большимъ усиліемъ и сломалъ его и вдругъ…
«Какъ могу и разсказать вамъ, что случилось тогда? Какъ я передамъ вамъ тотъ странный шумъ, который я услышалъ надъ своей головой, и ту ужасную боль въ спинѣ, которая послѣдовала за нимъ съ быстротою молніи? Выразить словами эту боль невозможно: но, вѣроятно, я ощутилъ бы тоже самое, еслибы я упалъ въ яму, наполненную раскаленными углями. Всѣ мои силы, казалось, обратились тогда противъ меня, и кололи, дергали мои жилы и мускулы, и какъ бы сдирали мою кожу. Подъ гнетомъ такихъ мученій, мои ноги подкосились, и я свалился на животъ; мои глаза были полуоткрыты. но ничего не видѣли: а между тѣмъ страшное орудіе, причинившее мнѣ эту ужасную боль, все еще оставалось на моей спинѣ — или лучше сказать въ моей спинѣ, пробуравливая ее все глубже и глубже.»
«Наконецъ мои мученія какъ бы прекратились, и я забылся въ обморокѣ. Но скоро еще большія боли въ спинѣ привели меня въ сознаніе. Что же услышалъ тогда? Что я увидѣлъ? Передъ моими полузакрытыми глазами лежало орудіе — причина всѣхъ моихъ страданій. Это была толстая и массивная заостряющаяся головка, усаженная зубцами, похожими на зубцы богра, употребляемаго для ловли большихъ рыбъ. Въ нее была вдѣлана толстая палка, къ которой прикрѣплялись два огромныхъ камня. И тотчасъ же узналъ его: это было ужасное орудіе, называемое двуногими „тяжестію“. Я никогда прежде не видалъ его, но слышалъ разсказы о немъ нашихъ стариковъ; одинъ изъ нихъ умеръ отъ него и, судя но ихъ словамъ, никто изъ попадавшихъ подъ это хитрое орудіе бегемотовъ не оставался живъ.»
— «Постойте!» сказалъ я, — потому что, считая меня знакомымъ съ устройствомъ всей этой чудесной ловушки, ему и въ голову не приходило описать мнѣ ее подробно. "Я никогда не имѣлъ несчастія встрѣчаться съ "тяжестью, " сказалъ я; «скажите пожалуйста, какъ велики были камни, привязанные къ палкѣ, которая была въ нее вдѣлана?»
Бегемотъ повелъ кругомъ глазами, и наконецъ остановилъ ихъ на корзинкѣ, вмѣщавшей въ себѣ не больше четверика, и сказалъ: «да въ два раза больше, чѣмъ вотъ это!»
— Неужели! сказалъ и; «въ такомъ случаѣ вы положительно ошибаетесь, думая, что человѣкъ кинулъ въ васъ подобное орудіе. Одинъ человѣкъ, или даже двое, не только не могли кинуть, но и приподнять такую тяжесть, что уже несравненно легче.»
— «Развѣ я говорилъ вамъ, что они кинули его?» возразилъ бегемотъ. «Нѣтъ, мой другъ! они — трусы нашли болѣе легкій способъ выполнить этотъ дьявольскій планъ: они подвѣсили это тяжелое орудіе къ вѣтвямъ прямо надъ срединою тропинки, и прикрѣпили его тамъ посредствомъ веревки, спускавшейся внизъ и проходящей черезъ тропинку, гдѣ она косилась моей ноги. Стоило только стронуть съ мѣста эту веревку, какъ заостренная съ зубцами головка сію же минуту падала внизъ съ ужасной силой. И вотъ передъ моими глазами лежало это страшное, острое орудіе, съ древкомъ въ шесть дюймовъ длиною; нижніе углы его камней были зазубрены и запятнаны кровью. Очевидно, строители ловушки считали меня мертвымъ и намѣревались срѣзывать мое мясо, — чтобы потомъ его изжарить, — когда вытащили копье изъ моей спины.»
«Около меня находилось два человѣка, и я могъ слышать ихъ ненавистные, говорящіе и смѣющіеся голоса, и — мало того — я могъ чувствовать прикосновеніе ихъ самихъ, потому что, считая меня мертвымъ, они сидѣли на моей ногѣ. Даже ужасная операція выниманія копья изъ моей спины только вполовину могла пробудить меня отъ моего почти смертнаго обморока; но когда я услышалъ голоса и смѣхъ этихъ дерзкихъ бездѣльниковъ и понялъ, что онъ относится ко мнѣ, — всѣ мои чувства воротились и я забылъ всѣ свои страданія, думая только о мщеніи.»
«Я долженъ сказать, что тропинка была не широка, достаточна лишь для того, чтобы свободно повернуться такому рослому животному, какъ я; въ нѣкоторыхъ мѣстахъ она до того съуживалась, что во время ходьбы мои бока задѣвали за кусты. Въ одномъ-то изъ такихъ узкихъ мѣстъ и помѣщалась ловушка, такчто проходъ, гдѣ я упалъ между толстыми и густыми кустарниками, былъ вполнѣ загороженъ моимъ туловищемъ. Тропинка спускалась внизъ къ рѣкѣ и окаймлялась съ обѣихъ сторонъ густыми кустарниками. Будь одно ничтожное обстоятельство, — и мои злодѣи были бы въ моихъ рукахъ, т. е. будь я обращенъ головою въ противоположную сторону. Въ такомъ положеніи мнѣ стоило бы только быстро вскочить на ноги и погнать ихъ передъ собою; теперь мнѣ необходимо было сдѣлать для этого полный оборотъ, — чѣмъ я могъ бы дать имъ удобный случай очутиться позади меня. Кромѣ того, по причинѣ слишкомъ узкаго мѣста тропинки и густоты кустарниковъ, поворотиться кругомъ было не легко. Но вскорѣ я долженъ былъ по неволѣ поторопиться своимъ освобожденіемъ. Между ихъ говоромъ и смѣхомъ я слышалъ какой-то особенный шуршащій шумъ. Сначала я неумѣлъ его объяснить себѣ, но потомъ оказалось, что причиной его было точеніе ножа о камень. Я могъ заключить объ этомъ изъ того, что когда вдругъ прекратился этотъ шумъ, то одинъ изъ двуногихъ всталъ съ моего бока и затѣмъ я мгновенно почувствовалъ такую сильную боль въ своемъ хвостѣ, что она заставила меня быстро вскочить на ноги. Вскочивъ, я повернулся кругомъ и смялъ кусты, какъ будто они были простые камыши. Отъ моего поворота образовался широкій кругъ, и будь посмѣлѣе двуногіе, они могли бы убѣжать черезъ него. Но мое оживленіе до такой степени поразило ихъ, что они ни на что не могли рѣшиться. Они считали было меня мертвымъ и боялись меня не болѣе деревьевъ, вѣтви которыхъ касались ихъ. Одинъ изъ нихъ однакожь тотчасъ же поплатился жизнью за свою смѣлость и наглость. Онъ лежалъ на мнѣ въ то время, какъ другой рѣзалъ меня ножомъ; но когда я вскочилъ на ноги, — онъ съ крикомъ упалъ плашмя, и, при поворотѣ, я наступилъ на него.»
— «И конечно, раздавили?» жалостно замѣтилъ я.
— «И раздавилъ!» повторилъ бегемотъ такимъ же грустнымъ тономъ. «Это было чертовское несчастіе! Я далъ бы многое, чтобы снова поставить его на ноги!»
— «Вы желали бы!» воскликнулъ я отъ удовольствія при подобномъ проявленіи великодушія, котораго мнѣ никогда не случалось слышать ни отъ кого изъ моихъ лѣсныхъ четвероногихъ, не исключая самаго льва.
— «Вы желали бы снова поставить его на ноги!» «Ахъ, вы не знаете, какъ мнѣ пріятно слышать отъ васъ подобныя вещи!»
— «Да что же другое я могъ бы сказать?» возразилъ бегемота, презрительно заворачивая свои губы.
— «Не лучше ли было бы охотиться за обоими бездѣльниками, чѣмъ за однимъ? Что я могъ сдѣлать съ раздавленнымъ? Конечно, мнѣ было пріятно нѣсколько разъ давнуть его передними ногами и сдѣлать изъ его подлаго тѣла подобіе блина; но при этомъ я не испыталь и половины, даже двадцатой доли того удовольствія, которое онъ доставилъ бы мнѣ, еслибы прожилъ еще какихъ нибудь пять минутъ.»
— «Ну, а другой охотникъ?» спросилъ я, съ трудомъ скрывая свое отвращеніе къ этому чудовищу, которому доставляетъ удовольствіе наступить своими гигантскими колѣнами на чернаго охотника. «Что случилось съ тѣмъ человѣкомъ, который успѣлъ убѣжать?»
При этихъ словахъ бегемотъ покатился со смѣху, выказывая весь рядъ своихъ огромныхъ зубовъ до конца пасти.
— «Что случилось съ нимъ?» сказалъ онъ. «Ахъ, если бы вы видѣли его, когда онъ вырвался! Еслибы вы видѣли его, какъ онъ, съ громкими криками, бѣжалъ къ рѣкѣ, съ своими развевающимися по вѣтру волосами и длиннымъ окровавленнымъ ножомъ въ рукѣ! Онъ, повидимому, не узнавалъ дороги, бѣдняжка, но которой бѣжалъ, пока не показалась передъ нимъ Лимпопо! Тогда только онъ на мгновеніе остановился и посмотрѣлъ назадъ; но когда онъ увидѣлъ, что я слѣдую за нимъ, — готовый схватить и раскусить его, — выраженіе его лица обрадовало мое разсерженное чувство. Онъ видѣлъ, что не было никакой возможности вернуться назадъ: мое туловище заняло весь проходъ. По его глупому соображенію, ему оставалось только одно средство спасенія, — это плыть; но я понималъ больше его. Для него было бы гораздо лучше остановиться и драться со мною при помощи своего длиннаго ножа, потому что Лимпопо была въ милю шириною, и противоположный ея берегъ состоялъ изъ скалъ и былъ голъ и отвѣсистъ, какъ древесный стволъ. Когда я увидѣлъ, что онъ достигъ воды и, взявъ свой ножъ въ зубы, бросился въ нее, — я не могъ удержаться, чтобы не испустить ревъ побѣды, потому что теперь моя месть была вѣрна.»
"Какъ разъ на томъ мѣстѣ, гдѣ бросился двуногій, моя жена и сынъ спокойно лежали въ водѣ, ожидая моего возвращенія. При видѣ человѣка, они дали ему дорогу; потому что я всегда говорилъ имъ, чтобы они никогда не пугали этихъ бѣдныхъ тварей, которыя такъ трусили насъ и которыя не имѣли ни зубовъ, ни когтей, ни роговъ, чѣмъ онѣ могли бы бороться съ нами. Но когда вслѣдъ за его паденіемъ въ воду они услышали мой ревъ, и увидѣли меня всего "краснаго, « — какъ послѣ разсказывала мнѣ моя жена — съ кровавыми боками и спиной, съ исцарапанными ногами, съ блестящими и яростными глазами и ртомъ, готовымъ проглотить бездѣльника и также краснымъ, — они тотчасъ же догадались, что произошло что нибудь неладное. Моя жена, — одна изъ храбрыхъ самокъ, тотчасъ же погналась за двуногимъ, у котораго виднѣлась изъ воды только одна голова съ длиннымъ блестящимъ ножомъ во рту; ни пѣны, ни брызгъ не было видно, — только голова да ножъ и эти круги въ водѣ, происходящія отъ быстраго плаванія. Двуногіе, скажу вамъ, съ черной, гладкой кожей, а не лохматой, какъ у васъ (впослѣдствіи я понялъ, что бегемотъ мое платье принималъ за кожу), самые великолѣпные пловцы!»
«Но не со мною ему было ровняться въ плаваніи! Въ мирное время, онъ пожалуй еще могъ быть моимъ соперникомъ; но подумайте, какъ я долженъ быть разгоряченъ тогда! Еслибы развели костеръ на моей спинѣ, то и онъ едва ли могъ бы доставить мнѣ большія мученія, чѣмъ тѣ, какія ощущалъ въ то время, не говоря уже о вырѣзкѣ на моемъ хвостѣ, которая хотя и зажила спустя недѣлю, но все-таки давала себя чувствовать страшными болями. Но болѣе всего меня заставляло гнаться за нимъ мое оскорбленное достоинство…. Это онъ, — презрѣнная тварь, болѣе слабая, чѣмъ маленькое дитя бегемота, не имѣющая даже и четырехъ ногъ на своемъ костлявомъ туловище — это онъ дерзнулъ напасть на меня! Такая мысль давала мнѣ силу двадцати бегемотовъ, и когда моя жена заревѣла мнѣ (она была далеко впереди меня): „не бойся, я поймаю его!“ — я отозвалъ ее назадъ и велѣлъ ей взять своего ребенка и плыть позади, чтобы они оба могли видѣть смерть этого двуногаго.»
«Но я не очень-то торопился: я хорошо зналъ, что, какъ только мой врагъ достигнетъ противоположнаго берега, то сейчасъ же моя борьба съ нимъ должна будетъ окончиться. Такъ дѣйствительно и случилось. Когда я съ моей женой и малюткой приближался къ скалистому берегу, двуногій ощупывалъ въ это время одинъ изъ его гладкихъ камней, желая взобраться на него. Онъ ощупывалъ и царапалъ его своими ногтями, какъ будто такія нѣжныя части тѣла могли избороздить гладкую скалу и сдѣлать ее удобною для лазянія. Онъ такъ сильно царапалъ ее, что мы могли видѣть, какъ ломались его ногти, и какъ его пальцы принимали цвѣтъ моей спины. Эта картина до такой степени была смѣшна, что за смѣхомъ мы забыли было своего малютку, так-что онъ едва не утонулъ, и я такъ обрадовался, что на мгновеніе позабылъ было ужасную продѣлку со мною этого двуногаго и ревѣлъ отъ радости.»
«Все это время онъ тихо плавалъ вдоль берега; но, не смотря на все его искуство, силы его съ каждою минутою истощались и онъ плавалъ все тише и тише, глубже прежняго погружаясь въ воду, и едва не нахлебываясь. Какъ и сначала, онъ держалъ свои ножикъ въ зубахъ. Но плавая, онъ вдругъ остановился и, высмотрѣвъ маленькую разщелину въ скалѣ, усиленнымъ прыжкомъ достигъ ее, въ надеждѣ, что ему удастся схватиться за нее рукою и такимъ образомъ спасти себя отъ своихъ преслѣдователей. Однакожъ глаза его ошиблись: щель была слишкомъ мала, и сколько ни пробовалъ, — онъ не могъ всунуть въ нее ни одного пальца. Тогда въ первый разъ онъ вспомнилъ о своемъ ножѣ: вынувъ его изо рта, онъ воткнулъ его въ щель и повисъ на немъ. Ножъ, хотя и плохой, однакожъ хорошо служилъ ему, потому что онъ гнулся подъ тяжестію его тѣла, не ломаясь, и такимъ образомъ давалъ ему хорошую поддержку. Теперь выгода перешла на его сторону. Въ томъ мѣстѣ, гдѣ онъ воткнулъ ножъ, берегъ былъ вышиною не болѣе полутора футовъ, и, чтобы спастись, ему стоило только выпрыгнуть на него; но, къ его несчастью, онъ уже усталъ и ослабѣлъ. Самое большое, что онъ могъ сдѣлать для своего спасенія, — это держаться за ручку ножа, въ надеждѣ, что въ такомъ положеніи онъ успѣетъ отдохнуть и выпрыгнетъ изъ воды. Онъ дѣйствительно спасся бы, если бы ему удалось выпрыгнуть, потому что я никогда не сталъ бы его преслѣдовать на берегу; но такой исходъ дѣла нисколько не соотвѣтствовалъ моимъ желаніямъ и потому, когда онъ еще висѣлъ, какъ вѣтка, я подплылъ и рванулъ его.»
— «Стащить его — бѣдное созданіе!» сказалъ я, "стащить его, послѣ всѣхъ трудовъ и страданій, которые онъ перенесъ! "
— «Неправда!» возразилъ бегемотъ, ворча на меня болѣе сердито, чѣмъ когда нибудь прежде. «Я не стаскивалъ его. Если онъ оставилъ свою опору, то это не моя вина. Собственно говоря, я даже облегчилъ его.»
— «Что вы этимъ хотите сказать?» спросилъ я.
— "То, что я избавилъ его отъ цѣлой половины его вѣса, которая прежде такъ сильно гнула ручку его ножа, возразилъ ужасный звѣрь. «Я раскусилъ его поперегъ поясницы ни двѣ части, какъ вы раскусываете напр. морковь.»
— «Раскусить его на двое!» воскликнулъ я съ ужасомъ.
Вмѣсто возраженія, бегемотъ открылъ свою пасть во всю ея ширину и снова закрылъ ее съ такимъ шумомъ, который могли бы издать только два большихъ камня, ударившись одинъ о другой. Такой отвѣтъ, конечно, выразительнѣе всякаго числа или рода словъ!
— "Хорошо, " сказалъ я въ негодованіи отъ его поступка, казавшагося мнѣ еще болѣе ужаснымъ оттого, что въ немъ участвовалъ ротъ собственно невиннаго животнаго, питающагося такою же пищею, какъ лошадь. «Ну, а что вы почувствовали, когда ваша злоба, была удовлетворена? Не сдѣлались вы больны отъ омерзенія? Не стало ли васъ….»
— «Я не знаю хорошенько, что вы разумѣете подъ словомъ „омерзеніе;“ я никогда прежде не слышалъ его», прервалъ бегемотъ. «Но правда, что въ моментъ, слѣдующій затѣмъ, какъ я раскусилъ его, я почувствовалъ себя какъ-то очень странно. Моя жажда мести была чувствительнѣе даже страданій; но когда я удовлетворилъ ее, она охладѣла и какъ бы замерла во мнѣ; и, вслѣдъ за тѣмъ, я сейчасъ же почувствовалъ, еще сильнѣе прежняго, такую мучительную боль, что силы мои ослабѣли. Впрочемъ, и не удивительно: съ тѣхъ поръ, какъ „тяжесть“ вонзилась въ мою спину, изъ меня такъ много вышло крови, что поперегъ рѣки и около берега, гдѣ остановился двуногій бездѣльникъ, тянулась красная полоса, и хотя я скоро поплылъ назадъ, — я былъ однакожь такъ слабъ, что безъ помощи своей жены, едва ли могъ бы доплыть до дому.»
"По возвращеніи домой, я не почувствовалъ облегченія. Отъ боли я не могъ ни ѣсть, ни пить, и къ концу восьмыхъ сутокъ до того исхудалъ, что мой дядя жившій за рѣкой довольно далеко отъ насъ, не узналъ меня, когда, услышавъ о моемъ несчастій, пришелъ къ намъ навѣетитъ меня. Мнѣ кажется, что своею жизнію я былъ обязанъ исключительно ему, потому что онъ лечилъ меня. Онъ былъ умный и свѣдущій старикъ съ желтыми клыками, какъ береговой песокъ, и который на своей жизни видѣлъ всевозможнѣйшія раны и умѣлъ вылечивать ихъ. Въ числѣ другихъ ранъ, онъ зналъ и раны отъ "тяжести, « и хотя мнѣ помнится, что онъ самъ сознавался въ своемъ неумѣньи лечить ихъ, однакожь теперь клялся, что ничего подобнаго онъ никогда не говорилъ, и продолжалъ лечить меня. Можетъ быть, для того, чтобы еще скорѣе поднять меня на ноги, онъ относился къ моей ранѣ такъ, какъ будто бы на нее не стоило обращать никакого вниманія, и прибавлялъ, что я страдаю больше отъ вздоховъ и стоновъ моей жены и другихъ родственниковъ, собравшихся около меня изъ боязни моей смерти, чѣмъ отъ дѣйствительной боли. Если его слова и не были вполнѣ справедливы, то все-таки въ нихъ дѣйствительно заключалось много правды, потому что съ самаго начала леченія мнѣ становилось все лучше и лучше; а чрезъ семь дней я уже могъ выходить. Первая моя прогулка была къ тому мѣсту, гдѣ произошло со мною это страшное несчастіе. Объ этой прогулкѣ я извѣстилъ своихъ друзей, и они, въ числѣ семнадцати, — всѣ рослые бегемоты и въ полномъ цвѣтѣ своей жизни — пошли провожать меня. Тамъ мы нашли страшное орудіе въ томъ самомъ видѣ, какъ я оставилъ его въ послѣдній разъ, съ копьемъ и большими, испачканными кровью камнями; тутъ же лежалъ и кровавый двуногій, который выдумалъ его или, лучше сказать, лежали его остатки, потому что долго еще послѣ того гіены приходили глодать его подлыя кости.»
— «Друзья мои!» сказалъ я, наступивъ лапою на "тяжесть, « „вотъ что я хотѣлъ показать вамъ! Нѣкоторые изъ васъ и прежде видѣли это предательское орудіе, но ни одинъ не испыталъ его на себѣ. Да и видѣвшіе его не знаютъ ни его цѣли, ни его виновника, А между тѣмъ, вы видѣли это животное сотни разъ, потому что оно есть никто другой, какъ двуногій, — гладко-кожее животное съ маленькимъ ртомъ, то самое, которое часто плаваетъ около вашего жилища на своей лодкѣ и ловитъ рыбу въ вашей водѣ, и которое приходитъ иногда по вечерамъ на ваши тростниковые берега и скрывается тамъ съ своимъ ассагаемъ, желая убить имъ робкаго оленя, приходящаго туда для утоленія жажды. Вы видѣли его и, изъ жалости къ его малому росту и безсилію, вслѣдствіе котораго онъ не можетъ даже прокармливать себя безъ помощи оружія, — вы не трогали его. Смотрите же теперь, какъ онъ отплатилъ вамъ за вашу доброту! Смотрите, что вышло изъ его долгой практики съ стрѣлами и ассагаемъ! Не ясно ли, что животное, которое можетъ дѣлать подобныя вещи, можетъ также вырыть намъ и могилу? Мы обвиняли львовъ въ убійствахъ. не зная другаго животнаго, когти котораго были бы также длинны и сильны, какъ у нихъ. Но что значатъ когти льва въ сравненіи съ этимъ копьемъ, такимъ огромнымъ и такимъ острымъ? Что значитъ хитрость льва въ сравненіи съ хитростью двуногаго животнаго, которое можетъ устроить такое страшное орудіе и управлять имъ? Что же мы сдѣлаемъ послѣ этого? Уступимъ ли мы свою землю этимъ высокоумнымъ двуногимъ? Позволимъ ли мы оставаться имъ между нами и истреблять насъ — потому что что же мы въ состояніи сдѣлать противъ ихь копій и ихъ ямъ — или же мы предпримемъ что нибудь другое?“
— „Убьемъ ихъ, истребимъ, перемелимъ ихъ въ своихъ пастяхъ и втопчемъ въ грязь, гдѣ бы мы ихъ ни встрѣтили!“ кричали мои друзья и родственники. Но много и другихъ угрозъ и мычаній вы услышали бы отъ нихъ, когда я кончилъ свою рѣчь, — что было, впрочемъ, неудивительно, если принять во вниманіе то, что я сочинялъ ее въ продолженіи многихъ часовъ во время своей болѣзни.»
«Таково было наше рѣшеніе. — Нѣтъ больше милости двуногимъ! Нѣтъ имъ пощады! Мы должны истреблять ихъ, гдѣ бы ихъ ни встрѣтили, — на землѣ или на водѣ! И никакое другое рѣшеніе не соблюдалось такъ строго: мы подстерегали ихъ рыбацкія лодки, ходили по ночамъ на ихъ поля, засѣянныя рисомъ, и все, что могли съѣсть, съѣдали, а остальное вытаптывали ногами; мы смѣло подходили къ ихъ грязнымъ хижинамъ, и тамъ нападали на нихъ, — словомъ, нигдѣ не давали имъ покоя и положили своею обязанностію всюду надоѣдать имъ и мучитъ ихъ.»
— «А развѣ вы никогда не встрѣчали сопротивленія во время своихъ разбойническихъ набѣговъ?» спросилъ я. «Неужели двуногіе на Лимпопо — такія мягкосердечныя созданія, что онѣ, при всякомъ нападеніи, обращаются въ бѣгство? Неужели вы, какъ скоро начали нападать на нихъ, не слышали больше ни объ ихъ стрѣлахъ, ни о копьяхъ, ни объ ихъ ямахъ и „тяжестяхъ?“ Если это было такъ, то повѣрьте моему слову, что двуногіе, съ которыми вы имѣли дѣло, должны быть самыми жалкими тварями на землѣ.»
— "Нѣтъ, они сопротивлялись намъ, " отвѣчалъ бегемотъ. «Кажется, и они также рѣшились отмстить намъ за двухъ убитыхъ мной бездѣльниковъ, когда мы наказывали ихъ за ихъ наглость. Они плавали около нашихъ береговъ въ большемъ противъ прежняго числѣ, и столько нарыли ямъ и навѣшали „тяжестей“, что нельзя было безопасно пройти двадцати сажень отъ берега рѣки иначе, какъ въ свѣтлый день; да и то мы ходили попарно, такчто въ то время, какъ одинъ нюхалъ, другой смотрѣлъ вверхъ, не виситъ ли въ вѣтвяхъ гдѣ нибудь „тяжесть.“ Да! они хитры, но вѣдь и мы не давали промаха!»
— «Какъ будто всегда такъ было?» спросилъ я, подмѣтивъ въ глазахъ бегемота выраженіе, не вполнѣ соотвѣтствовавшее его увѣреніямъ. «Развѣ двуногіе никогда не одерживали надъ вами побѣды?»
— "Никогда, по крайней мѣрѣ, на берегу, " отвѣчалъ великанъ уклончиво.
— «Но на водѣ, въ лодкахъ?» настаивалъ я.
— "Никогда и въ лодкахъ, " сказалъ онъ съ живостію. «Да и возможно ли? Сколько бы ихъ ніі пріѣхало на лодкахъ, стоило бы только самому слабому изъ насъ поднырнуть подъ ихъ флотъ и всѣхъ ихъ вывалить въ воду. О нѣтъ! они и не выѣзжали на насъ въ лодкахъ.»
— "Однакожъ, " сказалъ я, зная очень хорошо, что побѣда была одержана, «зачѣмъ вы отпираетесь?»
Отъ этого вопроса бегемоту сдѣлалось неловко, нему, видимо, не хотѣлось, чтобы нашъ разговоръ принялъ такой оборотъ. Онъ закачалъ головою, какъ бы стараясь припомнить, о чемъ я его спрашивалъ, будучи въ тоже время не въ состояніи этого сдѣлать.
— "Уиско, " продолжалъ я, «все время была съ вами, видѣла все и говоритъ, что хотя ничего нельзя сказать худаго о вашей храбрости, но…. Конечно, двуногіе очень хитры, и невозможно, чтобы самое умное животное предугадывало ихъ замыслы.»
Намекъ на птицу, которую онъ, казалось, такъ много уважалъ и съ которой былъ въ большой дружбѣ, значительно подѣйствовалъ на память бегемота.
— «А! вы говорите о дѣлѣ, которое было у насъ съ двуногими на тростниковомъ паромѣ!» сказалъ онъ. «Какъ странно, что я совсѣмъ забылъ о немъ. Да, было дѣло! Птица сказала вѣрно, что мы въ немъ вели себя молодцами! И скажите, кто изъ насъ могъ бы догадаться, какую штуку они намъ приготовили? Дѣло это было такъ. Во время прохладнаго вечера мы лежали на небольшой отмели среди рѣки, охраняемые, по обычаю, нашими часовыми. Этотъ обычай, впрочемъ, завелся у насъ съ тѣхъ поръ, какъ насъ стали тревожить, — когда мы дѣйствительно никогда не отдыхали, не принявши этихъ предосторожностей. Но въ этотъ вечеръ мы не ожидали нападенія, да казалось, и нельзя было тогда предвидѣть никакой опасности. Отъ берега мы лежали такъ далеко, что стрѣла не могла бы долетѣть до насъ, а лодкѣ подойти къ намъ близко было невозможно безъ того, чтобы мы ее не примѣтили. Намъ казалось, что еслибы мы лежали съ закрытыми глазами, то и тогда могли бы быть спокойны въ этомъ отношеніи — потому что, удары веселъ по водѣ слышны для насъ за цѣлую четверть мили.»
"Такъ мы лежали съ нашими женами и дѣтьми, разговаривали о нашихъ приключеніяхъ и припоминали побѣды, пока наконецъ совсѣмъ не стало смеркаться. Я забылъ вамъ сказать, что по отмелямъ росъ густой камышъ, которымъ былъ унизанъ весь противоположный берегъ а также и по всей рѣкѣ были разбросаны островки, густо поросшіе этимъ растеніемъ. Мой дядя былъ въ числѣ сторожевыхъ и лежалъ себѣ спокойно по бороду въ грязи. Передъ началомъ сумерекъ мы вдругъ услышали, что онъ ворчитъ про себя:
— «Что тамъ такое? Что за странность? Не можетъ быть, конечно, а между тѣмъ…» и онъ захохоталъ самымъ неистовымъ образомъ.
— «Какая странность? и что тамъ можетъ и не можетъ быть въ одно и тоже время?» спросилъ кто-то изъ насъ въ полудремотѣ.
— «О, ничего опаснаго!» отвѣчалъ часовой шутливо; «напротивъ, на наше счастье, плыветъ къ намъ навстрѣчу цѣлый ужинъ, и намъ не зачѣмъ будетъ ходить за нимъ на берегъ.»
«Когда дядя произнесъ эти слова, мы всѣ обернулись въ ту сторону, куда онъ указывалъ и, шагахъ въ двухъ стахъ отъ насъ, мы увидѣли медленно плывущій по водѣ островокъ, покрытый свѣжими травами и камышомъ, островокъ, какъ бы оторвавшійся отъ берега и медленно слѣдовавшій по теченію воды. Никто изъ насъ не счелъ нужнымъ высказать этого мнѣнія передъ всѣми, но я увѣренъ, что всѣ думали тоже самое, потому что не сотни разъ намъ приходилось видѣть плывущія большія, зеленыя деревья, отмытыя съ землею отъ берега.»
«Такимъ образомъ зеленый островокъ не привлекъ къ себѣ нашего особеннаго вниманія и не былъ даже хорошенько осмотрѣнъ; нѣкоторые изъ насъ проговорили только, что успѣемъ еще порадоваться легко достающемуся ужину, когда онъ подойдетъ по ближе и окажется вкуснымъ; а другіе, взглянувъ мелькомъ на островокъ. тотчасъ же повернулись къ нему спиной, выразивъ мнѣніе, что такимъ ужиномъ могутъ довольствоваться развѣ самые лѣнивые, и что они предпочтутъ идти на берегъ за своими свѣжими камышами. Вскорѣ всѣ почти забыли и думать о зеленомъ островѣ; даже чуткій носъ моего дяди снова погрузился въ тину; а между тѣмъ онъ подвигался все ближе и ближе, такчто наконецъ подошелъ къ намъ сажень на двадцать.»
«Дядя не поднялъ своего носа даже и тогда, когда высокіе, зеленые и волнистые тростники очутились шаговъ за тридцать отъ мыса нашего острова, гдѣ онъ лежалъ на часахъ. Еслибы вѣтеръ дулъ отъ плывущаго островка, то было бы другое дѣло; но онъ имѣлъ противоположное направленіе, а островокъ шелъ по теченію, шелъ тихо, не производя ни малѣйшаго шума, лишь вода плескалась о его берега.»
«Подходилъ онъ прямо и твердо, не смотря на то, что вѣтеръ, какъ я уже сказалъ, дулъ ему на встрѣчу и подплылъ къ намъ на такое разстояніе, что любой изъ нашихъ малютокъ могъ бы вскочить на него съ мѣста нашего покоя. А дядя все лежалъ, моргая своими глазами, уткнувши носъ въ тину и думая про себя, что успѣетъ полакомиться, когда островъ подплыветъ еще ближе.»
«Островъ дѣйствительно подплылъ; окаймлявшіе его камыши, зашелестили о нашъ берегъ, при чемъ тѣ изъ насъ, которые лежали къ нему спиной, заморгали и навострили уши. Вдругъ раздался на островѣ страшный крикъ, поднялся ужасный шумъ и гвалтъ — и не успѣли мы опомниться отъ перваго смятеніи, какъ тростниковый островъ превратился въ толпу двуногихъ, вооруженныхъ стрѣлами, топорами и острогами самыхъ ужасныхъ размѣровъ.»
«Тогда-то началась кровавая битва! Еслибы мы были одни, безъ нашихъ женъ и дѣтей, то намъ было бы удобнѣе вести борьбу; но онѣ были съ нами, а на нихъ-то эти двуногіе трусишки прежде всего и накинулись: они начали колоть ихъ, метать въ нихъ стрѣлами и рубить безъ всякой пощады. При первой аттакѣ между нами было убито два лучшіе наши товарища, пять самокъ и столько же дѣтей, безъ малѣйшей потери со стороны нашихъ враговъ, которые, будучи увѣрены въ побѣдѣ, плясали на своемъ зеленомъ паромѣ точили стрѣлы и, переправясь на нашъ островъ, гдѣ лежали ихъ убитыя жертвы, начали черпать горстями кровь нашихъ невинныхъ малютокъ и умывать ею себѣ руки и лице, какъ это дѣлаютъ всѣ двуногіе, живущіе на Лимпопо.»
«Никогда, впрочемъ, они такъ не ошибались, какъ въ этомъ случаѣ, воображая, что мы обратились въ бѣгство и безнаказанно оставили въ ихъ рукахъ нашихъ несчастныхъ товарищей, женъ и дѣтей. Численностію они превосходили насъ, и никогда до тѣхъ поръ намъ не приводилось видѣть такъ много двуногихъ: ихъ было по крайней мѣрѣ штукъ сорокъ, но это нисколько не смущало насъ. Правда, они убили двухъ нашихъ лучшихъ воиновъ, но это потому только, что они застали насъ врасплохъ. А посмотрѣли бы вы, что значитъ имѣть съ нами дѣло въ то время, когда мы приготовлены къ бою!
— „Мщеніе за нашихъ ясенъ и дѣтей! Бегемоты, въ аттаку!“ Такъ, или почти такъ крикнувъ мой разъяренный дядя, плавая между нами и собирая разрозненныя силы нашего стада, находившагося на разстояніи сажень двадцати отъ парома, на которомъ между тѣмъ двуногіе, полагая, что мы обратились въ бѣгство, отчалили отъ нашего острова и поѣхали на берегъ за веревками и крючьями, чтобы перетащить къ себѣ тѣла убитыхъ. Съ страшнымъ ревомъ мы кинулись на нихъ всѣ вмѣстѣ, намѣреваясь въ дребезги разбить ихъ паромъ и сбросить всѣхъ въ воду.»
«Но этотъ планъ не совсѣмъ удался намъ. Прежде, когда мы сражались съ ними на водѣ, они были обыкновенно на лодкахъ, и намъ не стоило бывало никакого труда пробить однимъ взмахомъ клыка такую дыру въ этой деревянной скорлупкѣ, чтобы она тотчасъ же отправлялась ко дну. Но обкусывать островъ, поросшій тростниками, было дѣломъ далеко не такимъ легкимъ. Ему нельзя было иначе нанести вреда, какъ только именно обкусывая его, чтобы онъ мало по малу уменьшался со всѣхъ сторонъ; а между тѣмъ и при этомъ онъ все-таки продолжалъ плавать невредимо. Кромѣ того онъ былъ такъ высокъ, что не было никакой возможности достать сидящихъ на немъ, которые, пользуясь своимъ положеніемъ, безъ всякаго труда кололи своими стрѣлами о длинныхъ рукояткахъ наши глаза и носы, когда мы бросались обкусывать края ихъ парома.»
«Но наконецъ мы все-таки такъ стѣснили ихъ, что они только весьма медленно могли подвигаться къ берегу. Конечно, намъ скучно было обламывать по кусочкамъ этотъ плоть, на которомъ они спасались; но тѣмъ не менѣе, чтобы побѣда осталась за нами, ничего больше не оставалось дѣлать, какъ только продолжать это занятіе, и мы продолжали его. Изъ нашихъ щекъ и носовъ ручьями струилась кровь, потому что, видя наше намѣреніе, двуногіе съ упорнымъ отчаяніемъ безъ всякой жалости кололи насъ пиками и метали въ насъ стрѣлы. Но мы настойчиво продолжали дѣлать свое дѣло, обгрызали и обламывали зеленый плотъ, пока, наконецъ, онъ не сдѣлался вполовину меньше противъ прежняго. Имъ стало такъ тѣсно на его маленькомъ пространствѣ, что нагибаясь метать въ насъ стрѣлы, они соскользали съ него и попадали прямо въ наши пасти. Это ободрило насъ, и мы рѣшились потерпѣть еще немного отъ ихъ оружія. Намъ нужно было какое-нибудь ободрѣніе: какъ разъ въ то время, когда мой дядя неистово кусалъ и рвалъ края плота, одинъ изъ двуногихъ, самый рослый и, повидимому, ихъ предводитель, поднялъ лукъ, натянулъ его и пустилъ стрѣлу прямо ему въ глазъ. Она пробила ему мозгъ и, черезъ нѣсколько минутъ, мой несчастный дядя плылъ по водѣ, также безвредный для нихъ, какъ кучки тростниковъ, разметанныя нами по нолю битвы.»
«Громкій крикъ радости послышался между двуногими при видѣ смерти моего дяди. Но онъ былъ для многихъ изъ нихъ послѣднимъ радостнымъ крикомъ. Къ этому времени ихъ зеленый паромъ сдѣлался такъ малъ, что былъ не въ состояніи поддерживать ихъ, и до того разшатался, что они едва удерживались, чтобы не завязнуть между бревнами. Нѣкоторые изъ нихъ дѣйствительно и проскальзывали въ воду, но, эти двуногіе такъ хитры, что и здѣсь съумѣли избѣжать опасности. Погрузившись въ воду, они не выплывали наверхъ, гдѣ мы легко могли бы поймать ихъ, но плыли подъ водою, и такимъ образомъ благополучно достигали берега, выскакивали на него и, хлопая руками, звали своихъ братьевъ, и приглашали ихъ послѣдовать своему примѣру. Намъ, разумѣется, было очень досадно, что они проскакивали мимо нашихъ зубовъ, но что же дѣлать! Послѣ смерти моего дяди я принялъ начальство надъ нашимъ отрядомъ и рѣшился кончить сраженіе однимъ ударомъ. Отплывши нѣсколько шаговъ назадъ, я кинулся на плотъ всѣми своими силами и — онъ пошелъ ко дну.»
"Вмѣстѣ съ плотомъ стали тонуть и оставшіеся на немъ двуногіе. Ихъ было, мнѣ кажется, штукъ пятнадцать; между ними былъ и этотъ толстый съ краснымъ перомъ, убійца моего дяди, который, видя гибель плота, соскочилъ съ него, и, бросившись въ воду, проскользнулъ такъ близко около меня, что его пятки задѣли за мои лапы. Этому негодяю я рѣшился отмстить за смерть моего дяди еще прежде, чѣмъ рухнулъ плотъ, и потому радовался, что случай такъ близко свелъ насъ вмѣстѣ. Прыгнувъ въ воду, онъ поплылъ подъ нею, а я, обернувшись къ берегу, съ нетерпѣніемъ сталъ дожидаться той минуты, когда онъ вынырнетъ. Но какъ и ни вглядывался во всѣ головы, которыя показывались и снова погружались въ окровавленной водѣ, я не могъ услѣдить его головы съ краснымъ перомъ. «Проклятый!» подумалъ я, «должно быть его голова, а не пятки, ударились о мои лапы, и когда я напрасно трачу время, выжидая, пока онъ вынырнетъ, онъ можетъ быть, лежитъ гдѣ нибудь на днѣ съ разбитымъ черепомъ. Однакожь я оглянулся еще разъ, чтобъ окончательно увѣриться въ своемъ предположеніи и теперь я увидѣлъ, что почти на полпути отъ берега переплывала рѣку не голова, съ краснымъ перомъ, а какая-то кучка тростника, и плыла необыкновенно быстро.»
«Менѣе опытный бегемотъ на моемъ мѣстѣ, увидя быстро удаляющійся тростникъ, могъ бы не обратить на него никакого вниманія; но меня надуть было не легко. Тростникъ легокъ, — я это знаю, и плыветъ онъ не быстрѣе теченія воды; но онъ не можетъ плыть поперегъ рѣки. Ясно, стало быть, что въ тростникѣ плылъ мой хитрый пріятель съ краснымъ перомъ, прикрываясь кучей травы, какъ щитомъ.»
"Во все время сраженія я получилъ не болѣе двухъ царапинъ на носу, не смотря на то, что находился въ самомъ пылу битвы. Слабость же, которую я все еще чувствовалъ послѣ долгой болѣзни, исчезла во мнѣ при одной мысли объ отмщеніи убійцѣ моего дяди. Такимъ образомъ никогда въ жизни я не плавалъ такъ быстро, какъ теперь, когда догонялъ этотъ зеленый кустъ, прикрывавшій моего врага. За четверть мили до берега, я настигъ его, и былъ въ полной увѣренности, что среди тростника найду и эту ненавистную мнѣ голову съ краснымъ перомъ. «
„Теперь, мой двуногій пріятель, я раздѣляюсь съ тобой!“ гнѣвно заревѣлъ я, кинувшись на кустъ съ разинутой пастью. Но какъ горько было мое разочарованіе! Въ моемъ широко растворенномъ рту оказались только одни тростники и ничего болѣе; а между тѣмъ не успѣлъ я опомниться отъ удивленія, какъ почувствовалъ въ лѣвой передней ногѣ такую страшную боль, отъ которой я закричалъ громче, чѣмъ вы можете себѣ вообразить! Вся эта продѣлка объяснилась очень просто: мой двуногій хитрецъ выскользнулъ изъ-подъ тростника въ ту самую минуту, какъ я схватилъ его зубами, лаская себя надеждою, что въ срединѣ его была и эта подлая голова; а боль въ ногѣ я почувствовалъ оттого, что онъ нырнулъ меня ножемъ. Въ своихъ догадкахъ я не могъ сомнѣваться ни одной минуты, потому что не далѣе, какъ шагахъ въ двадцати отъ меня, бездѣльникъ вскорѣ вынырнулъ изъ воды перевести духъ, съ ножемъ въ рукѣ, который былъ теперь сломанъ и согнутъ по самую рукоятку, такчто мнѣ нечего было больше опасаться его. Двуногій разсчитывалъ, вѣроятно, воткнуть мнѣ его въ сердце, но, промахнувшись, ударилъ по костямъ и такимъ образомъ согнулъ и сломалъ его. Казалось, онъ понималъ, какъ и я, что ножъ для него безполезенъ теперь и, повидимому, не зналъ, что ему дѣлать съ нимъ. Вы не можете себѣ вообразить, какъ онъ былъ смѣшонъ въ это время! Плывя и загребая одной рукой воду, онъ другою держалъ ножъ и старался распрямить его зубами. Напрасно онъ трудился, несчастный!»
— "Я тоже думаю, что напрасно, " замѣтилъ я, чувствуя усталость отъ этого длиннаго, кроваваго и отвратительнаго подвига, о которомъ эта огромная скотина разсказывала мнѣ съ такими подробностями. «Вы, безъ сомнѣнія, перекусили его пополамъ, какъ и того, который подплывалъ къ утесу?»
— «Въ томъ-то и горе, что нѣтъ!» съ сожалѣніемъ возразилъ бегемотъ. "Я жаждалъ перекусить его подлое тѣло, — какъ вы это легко видите, — я уже готовился къ этому, клыки мои такъ и рвались къ нему, но, увы! не суждено было сбыться моему желанію. Я бы, конечно догналъ его, но… видя, что ножъ ему ни на что негоденъ, онъ бросилъ его и пустился плыть, что было мочи; я плылъ тутъ же, вслѣдъ за нимъ, шагахъ въ трехъ отъ него, — не больше, какъ вдругъ съ быстротою молніи онъ вскинулъ руками, вскрикнулъ и, какъ камень, пошелъ ко дну. Его проглотила акула! "
— «Проклятая акула!» сказалъ я; «а я было начиналъ надѣяться, что, дѣлу будетъ другой исходъ.»
— «И я мечталъ о другомъ исходѣ,» возразилъ бегемотъ, покачивая съ сожалѣніемъ своей огромной головой, «иначе я не сталь бы такъ усердно преслѣдовать его. Для меня было бы лучше при этой неудачѣ, если бы меня постигла участь моего дяди!»
— "Я не вижу однакожь, почему это было бы лучше, " сказалъ я. «Случай, который вы разсказывали мнѣ, конечно, не изъ пріятныхъ; но испытавши разъ всю тяжесть западни, вы могли считать себя счастливымъ, отдѣлавшись отъ боя нѣсколькими царапинами. Покрайней мѣрѣ, такъ могу я говорить, судя потому, что я знаю изъ вашего разсказа; но можетъ быть я еще не дослушалъ его до конца? Впрочемъ, вы извините меня: я долженъ его прервать, потому что теперь уже поздно (и въ самомъ дѣлѣ, было около полуночи). Если вы завтра захотите докончить его, — я буду очень радъ.»
— «Какъ могу я досказать конецъ, когда я самъ его не знаю?» возразилъ бегемотъ сердито.
— «Но возможно ли, чтобы вы его не знали?» замѣтилъ я. «Я не могу понять, отчего вы помните съ такими подробностями одну половину исторіи и совсѣмъ забыли другую?»
— "Хитро было бы досказать конецъ исторіи, которая еще не окончена, " возразилъ онъ, грустно покачивая своей головой. "Это безконечная для меня исторія, т. е. я не знаю когда она кончится? Началась она такъ, какъ я вамъ ее разсказывалъ, но съ тѣхъ поръ она все еще продолжается до настоящей минуты; это только одна ея часть! "
И бегемотъ съ глубокимъ вздохомъ и какъ бы со слезами на своихъ огромныхъ глазахъ, поднялъ голову и обвелъ имя тѣсныя стѣны своей клѣтки.
— "Слѣдуетъ ли заключить изъ вашихъ словъ, " замѣтилъ я ему, «что ваше приключеніе съ начальникомъ двуногихъ было послѣднимъ, въ которомъ вы участвовали?»
— "Даю вамъ слово, что такъ, " отвѣчалъ онъ, по прежнему печальнымъ голосомъ, но вставши, вдругъ прибавилъ: «спросите у двуногихъ, — они разскажутъ вамъ другую исторію. Они разскажутъ, какъ они повстрѣчались съ огромнымъ бегемотомъ… онъ лежалъ у дерева, — ихъ было всего трое; — они напали на него, стали его бить, связали ему ноги виноградными лозами и взяли живаго въ плѣнъ!»
— «Но двуногіе, по всей вѣроятности, скажутъ неправду, если передадутъ исторію въ такомъ видѣ,» возразилъ я. "Возможно ли, чтобъ трое сладили съ такимъ огромнымъ звѣремъ? Я думаю, что положительно невозможно, или же онъ былъ трусливѣйшій изъ бегемотовъ! "
— "Нѣтъ, они не солгутъ, если будутъ хвастаться такой побѣдой, " отвѣчалъ онъ; «это совершенно вѣрно: они напали на лучшаго изъ самцовъ нашего рода, ихъ было всего трое; они спутали его и увели въ плѣнъ. Солгутъ они лишь только въ томъ, если скажутъ, что онъ защищался, потому что не было никакого боя.»
— "Да это еще хуже, " замѣтилъ я, — «отдаться въ неволю безъ боя! На какого же труса они напали?»
— "Взгляните на меня, " сказалъ бегемотъ, "я этотъ трусъ! "
— "На вашемъ мѣстѣ я постыдился бы сознаваться въ трусости, " возразилъ я.
— «Въ самомъ дѣлѣ? Развѣ въ несчастій срамъ?» спросилъ онъ. «Развѣ я стыжусь того, что былъ израненъ въ жестокой битвѣ? Виноватъ ли я въ томъ, что послѣ погони за двуногимъ начальникомъ, мнѣ нечего больше разсказывать о нашемъ сраженіи, отъ котораго не осталось ничего вокругъ меня, кромѣ труповъ нашихъ женъ и дѣтей, разбросанныхъ по острову, и окровавленной воды, усѣянной кустами тростника и обломками плота, на которомъ спасались проклятые двуногіе? Потому ли, что я трусъ, наше стадо разбрелось въ разныя стороны и, можетъ быть, считая меня убитымъ, никто изъ товарищей и родныхъ моихъ не пришелъ навѣститъ меня? Моя ли вина, что конецъ ножа, переломившагося о мое плечо, остался въ моемъ тѣлѣ, и я такъ страдалъ, когда вышелъ на берегъ, что не могъ ступить безъ мучительныхъ криковъ? Стыдиться ли мнѣ, что упавши подъ дерево, я уже не могъ приподняться и пролежалъ тамъ три дня и три ночи, умирая отъ жажды, хотя вода была въ двѣнадцати шагахъ отъ меня, а я не могъ тронуться съ мѣста, чтобы подойти напиться? Стало быть, потому ли, что я трусъ, подошли ко мнѣ и взяли меня двуногіе бездѣльники?»
— «Конечно нѣтъ!» отвѣчалъ я. «Если все это вѣрно, то вы достойны сожалѣнія. Двуногіе однакожь должны были принять васъ за труса, потому что они ничего не знали о вашей ранѣ.»
— "О нѣтъ, они знали! Они увидѣли ее тотчасъ же, какъ нашли меня; иначе они не осмѣлились бы подойти ко мнѣ. Лгуны! они начали хвастаться моей раной! Связавъ меня, они вынули конецъ ножа изъ моего плеча, и когда подошли къ нимъ ихъ пріятели, они начали разсказывать имъ: «Ахъ какъ страшно мы дрались съ нимъ! посмотрите какъ мы его изранили!»
«О, вы правы, двуногій, что я жалкое созданіе!»
При этихъ словахъ бѣднякъ совсѣмъ растрогался, так-что вода заклокотала вокругъ него, а я тихо отворилъ дверь его клѣтки, заперъ ее и ушелъ домой.
ГЛАВА XI.
Я ОТЫСКИВАЮ СЕДЬМАГО И ПОСЛѢДНЯГО ЧЕТВЕРОНОГАГО, РАЗСКАЗЪ КОТОРАГО СТОИЛО БЫ ПОМѢСТИТЬ ВЪ МОЕЙ КНИГѢ. МОЙ РАЗГОВОРЪ СЪ ОБЕЗЬЯНОЮ СЪ ОСТРОВА БОРНЕО. ОБРАЩАЮСЬ ЗА РАЗСКАЗОМЪ КЪ ЧЭТНИ, СЛОНУ ИЗЪ ЦЕЙЛОНА.
править
Предполагая помѣстить въ своей книгѣ семь автобіографій четвероногихъ, я принялся отыскивать послѣ разсказа бегемота, четвероногое, которое разсказало бы мнѣ еще седьмую и послѣднюю исторію.
Выборъ былъ у меня большой; но въ этомъ и состояло главное затрудненіе. Разсудивши, какъ мнѣ казалось, основательно, я рѣшился обратиться къ чудовищному орангутангу, привезенному г. Пуглогомъ съ острова Борнео. Разсказъ его мнѣ заранѣе казался занимательнымъ. Про него говорили, что онъ душилъ Діакскихъ и Малайскихъ охотниковъ особеннымъ, имъ изобрѣтеннымъ, способомъ. Засѣвши въ вѣтвяхъ, спускавшихся надъ тропинкой, онъ высматривалъ оттуда двуногаго врага; при его приближеніи, уцѣпившись ногами за сучекъ, онъ кидался внизъ, и съ быстротою молніи схватывалъ несчастнаго за горло и душилъ своими длинными лапами. Отъ частой практики онъ такъ наметался въ этомъ искусствѣ, что не удавалось открыть и слѣдовъ его преступленій. Спутники удушеннаго за нѣсколько шаговъ обыкновенно ничего не знали о происходившей трагедіи и находили мертвымъ, обезображеннымъ и съ исказившимся лицомъ человѣка, который за минуту передъ тѣмъ былъ совершенно здоровъ и веселъ. Ходилъ также слухъ, что это лѣсное чудовище утащило къ себѣ въ пещеру мальчика, который прожилъ у него недѣль семь, и какъ-то успѣлъ наконецъ убѣжать. Онъ былъ такъ мстителенъ, что никто не хотѣлъ купить его для своего звѣринца, или, точнѣе, ли кто, кромѣ г. Путлога, не могъ держать его у себя. Его покупали почти всѣ содержатели звѣринцевъ, но онъ перебывалъ у всѣхъ не болѣе, какъ по мѣсяцу; г. Путлогъ продалъ было его, но ему воротили его назадъ за полцѣны. Говоря о «Шайтанѣ.» (на языкѣ жителей Борнео «Шайтанъ» означаетъ черта; этимъ именемъ туземцы называютъ также и орангутанга) онъ выражался обыкновенно, что это животное составляетъ для него вѣрный годовой доходъ.
Признаюсь откровенно, я желалъ бы записать біографію Шайтана, но это оказалось положительно невозможнымъ. Разговаривать съ Шайтаномъ я, разумѣется, могъ, потому что языкъ обезьянъ для меня понятенъ, какъ и всякій другой. Я также я не боялся Шайтана и всегда могъ бы войдти въ его клѣтку; вѣдь не боялся же я Скрагамана или Джубы; а съ этими животными, я не знаю, какъ бы управился самъ чудовищный борнейскій звѣрь, еслибы запереть его хоть на одну минуту съ кѣмъ-нибудь изъ нихъ. Но вотъ причина, которая остановила меня выбрать Шайтана своимъ разскащикомъ: я не встрѣчалъ такого безстыднаго наглеца, какимъ былъ онъ!
Шайтанъ помѣщался у насъ въ огромной деревянной клѣткѣ, обитой внутри, по стѣнамъ, потолку и полу желѣзными листами и снабженной массивною рѣшеткою при входѣ. Клѣтка его раздѣлялась перегородкой на двѣ части, так-что онъ поперемѣнно переходилъ изъ одной половины въ другую, смотря потому, какую изъ нихъ мы убирали. Шайтанъ былъ совершенно дикое животное. Если кто-нибудь подходилъ къ его клѣткѣ на футъ разстоянія, то онъ тотчасъ же выставлялъ лапу, — и счастье посѣтителя, если онъ отходилъ отъ него только съ изорваннымъ платьемъ. При Шайтанѣ служили люди очень плотные и сильные, и все-таки имъ не удалось сдѣлать его хоть сколько-нибудь ручнымъ. Разумѣется, тяжело было бы и мнѣ возиться съ нимъ, еслибы я не обладалъ своею силою; но тѣмъ не менѣе и при ней я никогда не встрѣчалъ болѣе упорнаго животнаго и которое бы такъ мало обращало на меня вниманія, какъ Шайтанъ.
Я пробылъ уже съ мѣсяцъ въ звѣринцѣ г. Путлога и вообще очень мало имѣлъ дѣла съ Шайтаномъ. Въ тѣхъ случаяхъ, когда я сталкивался съ нимъ, онъ всегда принималъ меня за простаго сторожа и былъ со мной также смѣлъ, какъ со всѣми другими и также безцеремоненъ въ своихъ выраженіяхъ. Но, однажды онъ, повидимому, чрезвычайно удивился, когда я вечеромъ, смѣло подошелъ къ его рѣшеткѣ и приложилъ къ ней свое лице. Онъ какъ-то съежился при моемъ появленіи и, забившись въ дальній уголъ своей клѣтки, заворчалъ.
— "Вотъ еще новую штуку придумали! Какъ всѣмъ извѣстно, человѣкъ глупѣйшее изъ животныхъ, а этотъ, кажется, еще глупѣе всѣхъ глупѣйшихъ. Погодите же! Если вы думаете, что я обезоруженъ, то прижмитесь еще покрѣпче, — и тогда не будь я Шайтанъ, если я не прыгну и не попробую своей старой шутки на вашемъ горлѣ! "
— «Только осмѣльтесь тронуться съ мѣста!» закричалъ я, выпуская всю свою силу и устремляя на него огненный взглядъ. Но онъ не испугался, и не задрожалъ, какъ я ожидалъ этого; онъ присѣлъ и, ударяя себя въ грудь передними лапами, — что всегда дѣлалъ, когда бывалъ разсерженъ, — принялся также злобно смотрѣть на меня.
— «Кто это смѣетъ приказывать Шайтану?» закричалъ онъ; «приказывать царю Саравакскихъ лѣсовъ? Неужели вы, — полуобезьяна, получеловѣкъ?»
Такой отвѣтъ, признаюсь, нѣсколько осадилъ меня. Очевидно, моя сила не имѣла на него полнаго дѣйствія, какого бы мнѣ хотѣлось, и онъ, повидимому, нисколько не былъ удивленъ, что животное моего вида понимало его рѣчь. Ясно было, что я долженъ былъ дѣйствовать смѣлѣе.
— «Дерзкое животное!» сказалъ я, «знаете ли вы, что ваша жизнь въ моихъ рукахъ? Что, еслибы я вошелъ къ вамъ въ клѣтку? Я такъ поучилъ бы васъ хватать за горло, что вы никогда не забыли бы этого урока!»
— "Нѣтъ, не знаю, " отвѣчалъ Шайтанъ; «покажите, какъ! Попробуйте войти въ мою клѣтку; даю вамъ слово, что я не захлопну за вами дверь.»
— «Посмотрите на меня, Шайтанъ! Скажите мнѣ, что вы видите во мнѣ?»
— "То, что точитъ мои зубы и напрягаетъ всѣ мои члены для борьбы съ вами, — и ничего больше, " отвѣчалъ наглый звѣрь, оскаливаясь.
— «Ахъ вы, наглая тварь!» закричалъ я. "Если бы вы стоили того, — я показалъ бы вамъ, что я такое, — я, отъ которой содрагается огромный тигръ и даже самъ левъ! "
— "Левъ дуракъ, если онъ содрагается, " огрызался Шайтанъ. «Если бы онъ зналъ васъ такъ же, какъ я знаю, то вы бѣжали бы отъ него, — это несомнѣнно. Меня онъ могъ заставить обратиться въ бѣгство; но тѣмъ болѣе онъ могъ это сдѣлать съ вами, — жалкое твореніе безъ когтей, ободранное до того, что вынуждено прикрываться лохмотьями, чтобъ не дрожать отъ холода, и у котораго почти ничего не осталось отъ первообраза обезьяны. Ну скажите, зачѣмъ вы прикрываете заднюю часть вашего тѣла? Стыдитесь, что у васъ нѣтъ хвоста! Тьфу! пошли прочь отъ меня!»
Хотя и невозможно было не обижаться такими словами, но вмѣстѣ съ тѣмъ меня не мало забавляла эта рѣчь злаго звѣря.
— "Да знаете ли вы, глупое животное, что я болѣе великъ, чѣмъ какая бы то ни было существовавшая до сихъ поръ обезьяна? знаете ли вы, что человѣкъ — царь надъ всѣми четвероногими въ мірѣ?!
— "А вы развѣ не знаете, " заворчалъ Шайтанъ, "что я во первыхъ не четвероногое, а во вторыхъ, что человѣкъ есть ничто иное, какъ истаскавшаяся обезьяна? Единственное мое утѣшеніе въ этомъ заточеніи, " продолжалъ Шайтанъ серьезно, "заключается въ томъ, что я не въ состояніи теперь продолжать своего рода, который, мало по малу, постепенно, долженъ былъ бы преобразоваться, сбросить съ себя удобную теплую шкуру и сдѣлаться жалкимъ, дрожащимъ отъ холода, тонкокожимъ, безъ когтей, какимъ, напримѣръ, вы. Старайтесь же, мой другъ, " говорилъ онъ уже ласково, «какъ можно долѣе, сохранить въ себѣ хоть то немногое, что осталось въ васъ отъ природы обезьяны. Какимъ образомъ вы такъ изуродовались, — я не знаю; но я все-таки узнаю въ васъ свою природу и уважаю ее. Иначе, увѣряю васъ, я давно бы сорвалъ шкуру съ вашего носа!»
И съ этими словами онъ преспокойно отвернулся, какъ будто былъ совершенно правъ, и принялся лазить по жердямъ своей клѣтки, выказывая полнѣйшее нежеланіе говорить со мной. Ясно было, что если я, какъ милости, не попрошу Шайтана разсказать мнѣ исторію своей жизни, то никакимъ другимъ способомъ я не заставлю его говорить со мной. Но какъ бы я ни хотѣлъ угодить любезному читателю, — просить милости у такаго наглаго животнаго я рѣшительно не въ состояніи…. Впрочемъ читатель немного потеряетъ отъ этого, потому что если бы я заставилъ Шайтана говорить со мной, то онъ навѣрное насказалъ бы мнѣ самыхъ чудовищныхъ вещей, напоминающихъ собой тѣ ученыя книги, въ которыхъ доказывается происхожденіе человѣка отъ обезьяны. Вѣдь это ужасно!… А между тѣмъ, зная его наглость, отъ него можно ожидать рѣшительно всего. Принявъ это въ соображеніе, я никакъ не могъ принудить себя говорить къ нимъ и счелъ за лучшее поискать для себя другаго разсказсчика.
Оставивъ Шайтана, я обратился къ гіенѣ, надѣясь услышать отъ нея какую нибудь интересную исторію; но съ перваго же раза убѣдился, что съ такими животными не стоитъ имѣть никакого дѣла. Это — ужасно коварная и лживая тварь. Во время моихъ разговоровъ съ ней, она ни одной минуты не могла прямо смотрѣть мнѣ въ глаза и постоянно виляла своей головой, моргала, путалась на каждомъ словѣ и лгала самымъ безстыднымъ образомъ.
Если повѣрить ей на-слово, то выходитъ, что она руководитъ всѣми лѣсными животными, что она пользуется полнымъ довѣріемъ носорога, что съ ней совѣтуются леопарды, и что даже самъ левъ не разъ голодалъ бы, еслибы она не доставляла ему обѣда. Право, совѣстно и разсказывать всѣ выдумки, которыя эта лживая тварь насочинила мнѣ. Почти также безуспѣшно пробовалъ я шакала и чэту. Послѣднее животное было мнѣ до сихъ поръ неизвѣстно. На первый взглядъ оно показалось мнѣ страшнымъ разбойникомъ; но чрезъ четверть часа разговора съ нимъ, я убѣдился, что мое предположеніе было весьма ошибочно: оно только лукаво и коварно, — въ чемъ имѣетъ много общаго съ тигромъ и леопардомъ. Ради этихъ качествъ его держатъ при себѣ охотники. По собраннымъ мною свѣдѣніямъ, чэта водится въ нѣкоторыхъ мѣстностяхъ Индіи, гдѣ употребляется охотниками для преслѣдованія животныхъ; они держатъ его, обыкновенно, на привязи, въ какой нибудь конуркѣ, какъ мы держимъ своихъ собакъ. Собираясь на охоту, охотники, сопровождаемые толпою негровъ, берутъ его съ собой, и такимъ образомъ ѣдутъ по лѣсу, смѣясь и разговаривая, пока не случится выслѣдить звѣря. Тогда они отпираютъ ея клѣтку и покорное животное отправляется за добычей; за нимъ бѣгутъ негры съ палками въ рукахъ, а джентльмены-охотники, смотря въ подзорныя трубы, любуются своимъ чэтой, который летитъ по слѣду преслѣдуемаго животнаго, мелькая съ быстротою молнія въ чащѣ кустарниковъ. Вотъ звѣрь выгнанъ на поляну, гдѣ укрыться ему нѣтъ никакой возможности, и чэта съ радостнымъ крикомъ и прыжками, какъ стрѣла, мчится за нимъ въ погоню. Тутъ уже не можетъ быть сомнѣнія въ успѣхѣ: добыча, какъ въ ловушкѣ, и черезъ нѣсколько минутъ, радостное восклицаніе любующихся охотниковъ возвѣщаетъ паденіе звѣря. Тогда подбѣгаютъ негры съ палками и застаютъ чэту съ мордой, уткнутой въ разорванное горло животнаго. Распаленный бѣгомъ и травлею, придерживая передними лапами издыхающее животное и упиваясь его кровью, чэта, пожалуй, можетъ теперь показать свои зубы охотникамъ, отбивающимъ его палками отъ пойманной имъ добычи. Но вообще, онъ трусъ и его зубы оставляютъ свои слѣды только на мясѣ пойманнаго звѣря, которое онъ рветъ съ ужасною жадностію; достаточно одного удара или пинка, чтобы заставить его оторваться отъ добычи и надѣть ошейникъ на его окровавленную голову. Задушеннаго имъ звѣря кладутъ въ экипажъ, а его самаго сажаютъ въ клѣтку, гдѣ онъ сидитъ опять до тѣхъ поръ, пока его хозяину снова не понадобится мясо лѣснаго животнаго. За эти услуги онъ пользуется внутренностями пойманнаго имъ звѣря. Презрѣнная тварь! Я ужасно возмутился этимъ животнымъ, когда узналъ о немъ такія подробности и моя рука не разъ поднималась на него. Но такъ какъ я не добился бы его нравственнаго усовершенствованія, еслибы размозжилъ ему голову, то счелъ за лучшее оставить его въ покоѣ.
Чрезъ нѣсколько дней послѣ разговора съ чэтой, я все еще не выбралъ себѣ седьмаго разсказчика, и такъ сидѣлъ я однажды въ стойлѣ, гдѣ помѣщался нашъ старый слонъ. Онъ уже года для, жить въ звѣринцѣ Путлога и доставлялъ ему очень мало выгоды. Впрочемъ онъ не дорого ему и стоилъ, потому что былъ вымѣненъ на страуса. Мѣна эта довольно забавна. Въ Ливерпулѣ былъ одинъ чудакъ, который, получивши неожиданно большое наслѣдство, выстроилъ себѣ, по своей склонности къ азіатской роскоши, султанскій дворецъ и истратилъ огромную часть состоянія на покупку ковровъ, чубуковъ, туфлей и пр. и пр. Зная, что восточные набобы имѣютъ обыкновеніе ѣздить на слонахъ, онъ купилъ себѣ и слона. Но мѣстныя власти, увидя, что этотъ великанъ собираетъ около себя на тѣсныхъ улицахъ толпы народа, объявили ему, что онъ обзавелся по восточному въ ущербъ общественному порядку, и стали грозить ему вмѣшательствомъ власти въ его затѣи, если онъ не убавитъ своей восточной роскоши. Владѣлецъ слона, какъ человѣкъ весьма упрямый, конечно не разстался бы съ нимъ, несмотря ни на какія угрозы, но онъ кстати услышалъ, что у вельможъ Багдата и Каира, ѣзда на слонахъ вышла уже изъ моды, и замѣнена ѣздою на страусахъ. Поэтому его лордство непремѣнно захотѣло имѣть страуса. На его счастіе, страшный страусъ давно жилъ безъ всякой пользы въ заведеніи Путлога, и такимъ образомъ, при посредствѣ ливерпульскаго агента, г. Путлогъ, разставшись съ своимъ страусомъ, получилъ за него слона съ придачею семи фунтовъ стерлинговъ. Слонъ, очевидно, былъ купленъ очень выгодно, но его никому не удалось перепродать г. Путлогу, потому что онъ никому не былъ нуженъ. Во всѣхъ окрестныхъ звѣринцахъ было по слону, а въ частныя руки не легко сбыть такое громадное животное. Такимъ образомъ онъ стоялъ, объѣдая своего хозяина, который не имѣлъ другой надежды сбыть его, какъ только въ томъ случаѣ, если умретъ слонъ въ какомъ нибудь звѣринцѣ. Въ ожиданіи такого случая, Чэтни, — такъ звали слона, — стоялъ въ то утро, о которомъ я началъ говорить, какъ стоялъ и прежде, передъ порціей завтрака въ сорокъ пудовъ сѣна, моркови и свеклы и ѣлъ его такъ спокойно и беззаботно, какъ будто онъ не только самъ его заработывалъ, но и доставлялъ барышъ своему хозяину.
Съ тѣхъ поръ, какъ я поступилъ на службу къ г. Путлогу, я по нѣскольку разъ въ день встрѣчался съ Чэтни, но мнѣ никогда не приходило въ голову, чтобы онъ былъ когда нибудь дикимъ, лѣснымъ жителемъ, окруженнымъ врагами, желавшими лишить его свободы, которою онъ мирно наслаждался въ чащахъ своихъ лѣсовъ и которую онъ защищалъ отъ нихъ всею силою своихъ способностей, не совсѣмъ обыкновенныхъ между животными. Онъ былъ теперь такимъ покорнымъ и ручнымъ, что даже трудно было его представить себѣ въ другомъ видѣ. У насъ былъ на концѣ двора большой водяной насосъ, и стоило только приказать Чэтни натаскать для себя воды, какъ онъ сейчасъ же бралъ хоботомъ ведро, отправлялся къ насосу, накачивалъ ведро полно водою, несъ въ свое стойло, осторожно выливалъ въ корыто и шелъ за водой снова, продолжая такимъ образомъ приходить и уходить, пока въ точности не исполнялъ даннаго ему приказанія. Онъ былъ такимъ вѣрнымъ и полезнымъ сторожемъ во дворѣ, что не было ни малѣйшей надобности привязывать его, и онъ почти всегда былъ у насъ на свободѣ. Это самое даже спасло насъ однажды отъ одного непріятнаго случая. Лукавый звѣрь нашъ, борнейскій орангутангъ, какъ-то ухитрился сорвать съ себя ошейникъ, пробилъ дыру въ клѣткѣ и тотчасъ же отправился выпускать изъ клѣтокъ всѣхъ своихъ собратій по заключенію. Онъ началъ съ мелкихъ животныхъ, которыя болѣе испугались, чѣмъ обрадовались его милости и запрятались въ самые дальніе углы своихъ клѣтокъ. Отмыкая такимъ образомъ клѣтки по порядку, онъ подошелъ къ мѣсту заточенія дикой мексиканской пантеры, отодвинулъ нижнюю задвижку и тянулся уже къ верхней, какъ его увидѣлъ Чэтни и сейчасъ же догадался, что пора прекратить эту опасную забаву. Онъ подошелъ къ орангутангу, обвилъ его туловище своимъ хоботомъ и снялъ его на землю. Но онъ не выпустилъ его, а держалъ поперегъ туловища на воздухѣ, какъ бы дожидаясь кого нибудь изъ насъ, и обезьяна визжала отъ злости и всѣми силами старалась перевернуться, чтобъ ухватить слона за хоботъ. Въ такомъ положеніи мы застали ихъ съ г. Путлогомъ, выбѣжавъ на крикъ въ нашихъ ночныхъ костюмахъ. Къ счастію, орангутангу не удалось ухватить Чэтни зубами за хоботъ, иначе онъ могъ бы его сильно изранить. Но, вѣроятно, за это онъ попробовалъ бы на себѣ тяжесть колѣнъ слона, что однакожъ не возвратило бы послѣднему его хобота, безъ котораго онъ тоже, что человѣкъ, лишенный рукъ и ногъ. Онъ не можетъ безъ хобота ни брать корма, ни пить, и, если хотите, чтобъ онъ остался живъ, то вы должны кормить его тогда, какъ ребенка; изъ своихъ рукъ. Судя потому, какъ заботливо слонъ бережетъ свой хоботъ, можно думать, что онъ очень хорошо знаетъ, чего онъ лишился бы въ случаѣ его поврежденія. Одинъ вожатый слона, служившій у мирутскаго губернатора, говорилъ мнѣ, что у ихъ слона хоботъ былъ однажды разрубленъ, и, чтобы кормить его, они должны были разрѣзывать на-мелко сѣно и траву и класть ихъ ему въ ротъ руками. Мнѣ приходить теперь на память множество разсказовъ по поводу того, что слоны очень берегутъ свой хоботъ. Такъ говорили, что когда въ Дублинскомъ звѣринцѣ былъ пожаръ, — въ немъ сгорѣлъ и слонъ; по охлажденіи развалимъ нашли только его обуглившіяся кости, но хобота не нашли и предположили, что онъ, вѣроятно, также сгорѣлъ вмѣстѣ съ слономъ. Но когда стали приподнимать голову, то нашли, что она была прикрѣплена къ землѣ: желая защитить отъ огня свой хоботъ, слонъ врылъ его въ землю на глубину болѣе двухъ футовъ.
Но съ хоботомъ нашего Чэтни никакого несчастія никогда не случалось. Чэтни былъ дюжее и здоровое животное, въ чемъ читатель, конечно, не усомнился бы, если бы увидѣлъ его за завтракомъ въ то утро, о которомъ и говорю. Сидя на краю его корыта, я раздумывалъ, кѣмъ бы мнѣ дополнить мою коллекцію біографій. Были у насъ и леопардъ, и пума, и ягуаръ: не взять ли кого нибудь изъ нихъ? Вспоминая свою коротеньку бесѣду съ послѣднимъ въ зоологическомъ саду, я уже склонялся разговориться съ нашимъ ягуаромъ; изъ этой породы у насъ было даже два животныхъ; но, что меня удерживаю отъ моего намѣренія, такъ это то, что оба онѣ были привезены всего нѣсколько дней и находились въ такомъ еще дикомъ и раздраженномъ состояніи, что, мнѣ казалось, не захотѣли бы ни съ кѣмъ обмѣняться ласковымъ словомъ.
— "Нѣтъ, " разсуждалъ я про себя въ полголоса, «объ ягуарахъ нечего и думать! Попробую завести рѣчь съ леопардомъ, — онъ кажется годится для моего собранія: онъ такъ плотенъ, силенъ и храбръ, что, вѣроятно, не разъ испыталъ различныя приключенія.»
Какъ я уже сказалъ, въ это время я сидѣлъ на корытѣ, изъ котораго ѣлъ слонъ. Едва я произнесъ послѣднія слова, какъ Чэтни вдругъ поднялъ голову и посмотрѣлъ на меня своими крошечными, свиными глазами съ выраженіемъ такого смѣшнаго удивленія, что я ни на минуту не усомнился, что онъ понялъ все, что я говорилъ про себя. Правда, я говорилъ на своемъ человѣческомъ языкѣ, но Чэтни, хотя и не могъ отвѣчать на немъ, однакожь понималъ этотъ языкъ, — я увѣренъ, также, какъ свой собственный. И дѣйствительно, сейчасъ же явилось и доказательство, что онъ понялъ меня, потому что, какъ бы въ отвѣтъ на мои слова, онъ тихо, почти шопотомъ, — (удивительно, что такое огромное животное можетъ говорить такимъ тихимъ и кроткимъ голосомъ!), замѣтилъ про себя, принимаясь за ѣду.
— "Храбрый! Не то подумалъ бы, еслибы зналъ также, какъ я знаю этаго хитраго, лукаваго мошенника. Я бы ему не совѣтовалъ также соваться и къ леопарду: онъ проглотить его сію же минуту; а это было бы очень жалко, " --услышалъ я съ радостью — «потому что онъ, кажется, человѣкъ хорошій.»
Потому ли, что этотъ разговоръ вышелъ такъ неожиданно, или вслѣдствіе какой нибудь другой причины, но никогда, ни въ одной бесѣдѣ съ другими животными, я не ощущалъ такого радостнаго чувства, какъ при этихъ словахъ слона-азіата. На него, какъ и на всѣхъ другихъ слоновъ, съ которыми я долго обращался въ теченіи своей жизни, я привыкъ смотрѣть, какъ на образованное, домашнее животное, какова напр. лошадь или собака. Поэтому, такъ случайно замѣтивъ въ немъ свѣденія, обнаруживающія его знакомство съ природой дикихъ животныхъ, я такъ обрадовался, какъ будто сдѣлалъ новое открытіе, и мнѣ показалось, что съ Чэтни лучше говорить на человѣческомъ языкѣ, нежели на его собственномъ.
— "Вы не больше меня знаете леопарда, Чэтни, " замѣтилъ я, бросая при этомъ новую охапку сѣна въ его корыто, «т. е. знаете его за желѣзною рѣшеткой, гдѣ, разумѣется, онъ не можетъ показаться особенно смѣлымъ или великодушнымъ, лежа на полу, съ своею плоской, змѣиной головой и зелеными мигающими отъ солнца глазами. Но по его положенію въ плѣну нельзя судить, каковъ онъ на свободѣ. Я увѣренъ, что онъ имѣетъ совсѣмъ другой видъ, когда скачетъ въ чащѣ лѣса, или лежитъ въ ожиданіи добычи, прижавшись, въ вѣтвяхъ большихъ деревьевъ.»
— "Никогда вы не могли бы убѣдиться въ этомъ, " проворчалъ Чэтни, протягивая свой хоботъ за новой порціей сѣна.
— «Отчего же?» спросилъ я, говоря все-таки на своемъ языкѣ.
— "Оттого, во первыхъ, " отвѣчалъ онъ, «что вы никогда не могли бы увидѣть его такъ близко, чтобы могли хорошенько разсмотрѣть его, а во вторыхъ, еслибы и можно было вѣрить его разсказамъ на-слово, то вы не поняли бы его, потому что онъ не говоритъ ни одного слова на вашемъ языкѣ.»
— «А развѣ недостаточно того, что я его понимаю?»
— «Какъ будто?» возразилъ Чэтни, набивая клочками сѣна свой ротъ.
— "Разумѣется такъ, " сказалъ я; «если я понимаю такой благородный языкъ, какъ вашъ, то тѣмъ болѣе я могу понимать языкъ леопарда.»
— «Вы понимаете слона!» сказалъ Чэтни, съ выраженіемъ явнаго презрѣнія. «Я желалъ бы, какъ радости, слышать этотъ языкъ, котораго я не слыхалъ такъ давно…. нѣсколько лѣтъ уже…. съ тѣхъ поръ, какъ наше стадо попало въ засаду…. и меня заставили топтать глину для кирпичей. Тогда я въ послѣдній разъ слышалъ мой родной языкъ; я встрѣчался потомъ съ вислоухими африканскими слонами, но изъ ихъ крикливаго фырканья, которое они называютъ языкомъ, я не могъ понять почти ни одного слова.»
Я говорилъ уже, что я подумывалъ, какого героя выбрать мнѣ для моего седьмаго и послѣдняго разсказа, но намеки Чэтни на его родину, родной языкъ и на плѣнъ цѣлаго стада вдругъ указали мнѣ, что у меня разсказчикъ подъ рукой. Я вспомнилъ множество приключеній съ слонами и между прочимъ то, которое разсказывала мнѣ бурая Бета, говоря о причинѣ смерти своего отца. Безъ всякаго сомнѣнія, старикъ Чэтни былъ въ состояніи дать мнѣ самыя занимательныя и достовѣрныя свѣдѣнія; а зная его доброту и готовность услужить, я былъ вполнѣ увѣренъ, что онъ обязательно разскажетъ мнѣ все, чего бы я ни захотѣлъ, и я сейчасъ же рѣшился приступить къ дѣлу.
— «Мой добрый Чэтни!» сказалъ я. «Такое умное животное, какъ вы, конечно, не даромъ такъ долго прожило между людьми: вы не могли не замѣтить ихъ удивительной проницательности и потому, надѣюсь, нисколько не удивитесь, если узнаете, что они нашли возможнымъ ознакомиться съ языкомъ подвластныхъ имъ животныхъ. Я хочу этимъ сказать, что я понимаю вашъ языкъ, Чэтъ.»
При этихъ словахъ, сказанныхъ мною, конечно, на человѣческомъ языкѣ, Чэтни снова посмотрѣлъ на меня, но на этотъ разъ болѣе съ удивленіемъ, нежели съ насмѣшкой, и покачавъ своею большой головой, сталъ продолжать свой завтракъ, какъ будто мнѣ не стоило и отвѣчать.
— «Да какъ жe? — старый вы шутъ!» сказалъ я, смѣясь; «по крайней мѣрѣ изъ нашего разговора вы можете судить, что я васъ понимаю! Иначе какъ жe могло быть, что нашъ разговоръ длится вотъ ужъ нѣсколько минутъ, и между нами не было ни малѣйшаго недоразумѣнія?»
Это разсужденіе видимо озадачило Чэтни. Онъ вдругъ поднялъ уши и глубокомысленно поднесъ свой хоботъ ко лбу.
— "Это совершенно основательно, " прошепталъ онъ скорѣе самъ себѣ, чѣмъ въ отвѣтъ на мои слова. Но подумавъ съ минуту, онъ сказалъ, лукаво смотря на меня.
— «Да, это правда! мы можемъ говорить другъ съ другомъ каждый на своемъ языкѣ, потому что мы понимаемъ, чдо говорить каждый изъ насъ; вотъ и вся тайна!»
— "Нѣтъ, не вся, " возразилъ я ему уже на его языкѣ. «Вы можете только понимать чужой языкъ, а я…. Да не пугайтесь, Чэтъ! Если я вѣрно понялъ васъ, то вы недавно говорили, что вамъ было бы очень пріятно слышать вашъ родной языкъ. Если же радость такъ смущаетъ васъ, то на вашемъ мѣстѣ я старался бы избѣгать ея.»
Дѣйствительно, Чэтни, повидимому, былъ вовсе не доволенъ этой радостью: его маленькіе глаза раскрылись такъ широко, какъ будто хотѣли выскочить; его хоботъ повисъ, что означало, что слонъ очень испуганъ, и самъ онъ упалъ на колѣни. Въ такомъ положеніи онъ. стоялъ, смотря на меня но всѣ глаза, съ открытымъ ртомъ, и не смѣя пошелохнуться.
— «Какой же вы трусъ, Чэтъ!» сказалъ я шутливо, чтобы успокоить его.
— «Что же удивительнаго, что звуки роднаго слова такъ встревожили меня?» прошепталъ онъ испуганнымъ голосомъ. «Съ той самой минуты, какъ начался мои плѣнъ, я считалъ себя свободнымъ, по крайней мѣрѣ, въ томъ отношеніи, что могъ свободно выражать мое горе и жалобы на родномъ языкѣ, а теперь!… О, вы правы, что нѣтъ никакого животнаго хитрѣе человѣка! Скажите, могъ ли я безропотно переносить наказанія — безъ причины, самыя жестокія наказанія, каковы напр. уменьшенія и безъ того жалкихъ порцій сѣна и воды?! Понятно, что я высказывалъ свой мнѣнія о подлости такихъ поступковъ, о жестокости и тиранствѣ, съ которымъ обращались со мной, и никогда я не могъ себѣ представить, чтобы люди могли понимать меня. Боже мой! мало ли что я насказалъ одному этому сухому и длинному (онъ подразумѣвалъ г. Путлога), который иногда приходитъ сюда! Я ругалъ его въ глаза, я говорилъ ему прямо, какъ бы я отдѣлалъ его, если бы не боялся послѣдствій! Развѣ онъ никогда ничего обо мнѣ не говорилъ вамъ?»
Безъ сомнѣнія, бѣдный Чэтъ считалъ меня безжалостнымъ человѣкомъ, видя, что я сижу и смѣюсь надъ нимъ пока онъ, стоя на колѣнахъ въ смертельномъ страхѣ, обдумывалъ то заблужденіе, въ которомъ находился цѣлую жизнь.
— «Нѣтъ, Четъ!» сказалъ я, «онъ никогда не разсказывалъ мнѣ о какой бы то ни было ссорѣ между вами; да онъ и не могъ этого сдѣлать, потому что онъ не понимаетъ ни слова изъ того, что вы говорите. Успокойтесь же; вы ошибаетесь, если думаете, что языкъ животныхъ понимаютъ всѣ люди. Напротивъ, даю вамъ слово, что я никогда не встрѣчалъ человѣка, который какъ я, обладалъ бы этимъ знаніемъ. Мы можемъ разговаривать съ вами сколько намъ угодно, и хотя бы тысячи человѣкъ насъ слушали, ни одинъ изъ нихъ не понялъ бы ни слова изъ нашего разговора.»
— «Вы убѣждены въ этомъ?» спросилъ Четъ, выслушавъ меня съ напряженнымъ вниманіемъ.
— "Вполнѣ убѣжденъ, " отвѣчалъ я.
— "Но вы-то все-таки понимаете, " замѣтилъ онъ. «Я не знаю, бранилъ ли я васъ когда нибудь; но если это и было, то, клянусь вамъ, совершенно невольно; какъ умный человѣкъ, вы, конечно, извините случайную вспышку. А объ этомъ сухощавомъ, длинномъ….»
— «Путлогѣ,» подсказалъ я.
— «Да, Путлогѣ,» продолжалъ Чэтни, «о немъ нельзя не говорить. Если бы вы только знали, какая была мнѣ у него жизнь, пока васъ еще не было здѣсь! Лишь только я оборачивался назадъ, полагая что онъ идетъ ко мнѣ съ завтракомъ, онъ ужь начиналъ ворчать. — „Ну! ты можешь подождать, лѣнивая тварь! успѣешь и послѣ всѣхъ набить твою скверную бездонную пасть! Я бы пристрѣлилъ тебя, проклятаго, еслибы разсчиталъ, что твои кости окупятъ порохъ, потраченный на выстрѣлъ!“ Когда же, наконецъ, приносилъ мнѣ немного ѣды, то опять начиналъ ругаться. — „На! будетъ съ тебя, дармоѣдъ! Тебѣ хорошо здѣсь жить, ѣсть, пить и имѣть прислугу! Ухъ, негодная тварь! Я бы лучше промѣнялъ тебя на осла или продалъ за бутылку пива!“
— „Что же тебѣ мѣшаетъ?“ отвѣчалъ я ему бывало, „подагрикъ ты, шакалъ безволосый, хромающій на заднія ноги, искаженная ты обезьяна!…“ Но не стоитъ труда перечислять всѣ дерзости, которыя я говорилъ ему. Я желалъ только дать ему понять, что мнѣ нечего благодарить его за его хлѣбъ-соль, что я ничѣмъ ему не обязанъ; что я родился свободнымъ слономъ и на волѣ въ состояніи промышлять себѣ все, что бы мнѣ ни потребовалось, что я далекъ былъ отъ какого бы то ни было заискиванія у всей его породы, — напротивъ, я всегда удалялся отъ нея; что мнѣ жизнь не мила съ тѣхъ поръ, какъ онъ сдѣлалъ ее несчастной!»
— «А развѣ это неправда?» продолжалъ Чэтни, вставши на ноги и выпрямляя свой хоботъ. «Вы можете отвѣчать на это, потому что вы хорошо знаете насъ. Развѣ это не правда? Развѣ не прискорбно видѣть, что ваша жизнь принадлежитъ не вамъ? Развѣ не горько быть прикованнымъ къ одному мѣсту, да еще такому, какъ это? Развѣ не горько быть вынужденнымъ ѣсть сухое, заплѣсневѣлое сѣно, пить воду изъ такой жалкой посудины, что концомъ хобота достаешь до ея дна? Развѣ не ужасно выносить всѣ эти мученія и въ тоже время помнить, какъ вы жили прежде, какъ вы могли бы жить и теперь, еслибы васъ оставили въ покоѣ? — У меня могъ бы быть широкій, зеленый, вольный лѣсъ, вмѣсто этой темной конюшни и этого столба, къ которому я прикованъ цѣпью. Тамъ трава, увлаженная росою, тамъ нѣжныя сочныя листья, вмѣсто этого гнилаго сѣна; тамъ свѣтлая, глубокая рѣка, а здѣсь это крошечное корыто!… Да! когда воскресаютъ во мнѣ всѣ эти воспоминанія о быломъ, я желалъ бы, чтобъ онъ нашелъ для моего смертельнаго выстрѣла такого дешеваго пороха, который окупился бы моими костями!…»
При этихъ словахъ огромное и, въ эти минуты красивое животное, вполнѣ отдалось своему тяжелому горю, и мнѣ стало такъ жаль его, что еслибы была какая-нибудь возможность, то, не смотря на послѣдствія, я проводилъ бы его на Цейлонъ, въ его родные лѣса. Но такъ какъ объ этомъ нечего было и думать, то я поспѣшилъ сдѣлать, что могъ для его утѣшенія: и взялъ съ полдюжины самой крупной свеклы и поднесь ее къ нему. Онъ былъ все еще подъ вліяніемъ своихъ воспоминаній о быломъ, и потому, хотя страстно любилъ свеклу, однакожъ едва замѣтилъ ее передъ собою.
— «А знаете ли вы большой Китайскій лѣсъ?» спросилъ онъ.
— "Нѣтъ, « отвѣчалъ я; „что же? — великъ этотъ лѣсъ?“
— „Величайшій въ мірѣ!“ отвѣчалъ Чэтни съ такимъ гордымъ видомъ, съ какимъ шотландецъ говоритъ объ Эдинбургѣ. Давно, — погодите, — сколько лѣть однакожъ я не видалъ его? Мнѣ было девять лѣтъ, когда я видѣлъ его въ послѣдній разъ; а теперь мнѣ тридцать одинъ годъ. Такъ двадцать два года прошло съ тѣхъ поръ, какъ я гулялъ въ Киніанскомъ лѣсу; но онъ все также зеленъ въ моемъ воспоминаніи, какъ будто только вчера я разстался съ нимъ! Я родился въ этомъ лѣсу. Больше нашего стада не было въ немъ на двадцать миль кругомъ. У насъ было семнадцать самцовъ съ клыками, не считая хору, котораго мы изгнали, — семнадцать молодцовъ съ клыками, не считая женъ и дѣтей! Когда я воображу себѣ эту великую армію, когда я вспоминаю о страшныхъ ея подвигахъ и о томъ ужасѣ, который она внушала цѣлой толпѣ такихъ же длинныхъ и худыхъ Путлоговъ, только другаго цвѣта; когда я размышляю наконецъ о своихъ собственныхъ похожденіяхъ противъ дюжины такой дряни и потомъ оглядываюсь на свою теперешнюю участь, какую я терплю отъ Путлога, — я содрагаюсь отъ стыда и ужаса!»
— «О какихъ это похожденіяхъ говорите вы Чэтъ?» спросилъ я. «О войнѣ съ Путлогами, или съ вашими единоплеменниками, или же, наконецъ, съ другими животными вашего лѣса?»
— «Съ другими животными нашего лѣса!» повторилъ старикъ, презрительно качая головой. "Возможно ли это? Какое же другое животное посмѣетъ вступить съ нами въ борьбу? Не медвѣдь ли? Не леопардъ ли, отъ котораго дрожитъ и пятится Путлогъ? Смѣетъ ли леопардъ идти по одной тропинкѣ съ слономъ иначе, какъ позади его и въ почтительномъ отдаленіи? Онъ скорѣе умеръ бы отъ жажды, чѣмъ собрался бы съ духомъ подойти напиться къ тому же источнику, изъ котораго пьетъ слонъ! Нѣтъ! я сражался съ животными своей породы и еще — къ великому горю для моего личнаго достоинства, — сражался съ черными Путлогами; но ниже этого, благодаря небо, я никогда не падалъ!
ГЛАВА XII.
ЧЭТНИ РАЗСКАЗЫВАЕТЪ СВОЙ ОТЧАЯННЫЙ БОЙ СЪ «ХОРОЙ.»
править
— "А хотѣлось бы мнѣ посмотрѣть бой между такими огромными животными, какъ два слона, " рѣшился я сказать послѣ непродолжительнаго молчанія; «а за неимѣніемъ боя, я съ удовольствіемъ бы даже послушалъ простой разсказъ объ этомъ.»
— «Разсказъ о боѣ двухъ слоновъ?» переспросилъ меня Чатни. «Я не упоминалъ вамъ ни о какомъ боѣ въ особенности.»
— "Да, это правда, " отвѣчалъ я, «но, безъ сомнѣнія, какой-нибудь бой особенно вамъ памятенъ, — не правда ли, Чэтни?»
— "Если вы разумѣете междоусобіе въ нашей семьѣ, то вы очень ошибаетесь, " съ увѣренностію отвѣчалъ Чэтъ. "Но между членами нашей породы у насъ дѣйствительно бывали столкновенія; такъ напр. я не скоро забуду того боя, который былъ у меня съ моимъ двоюроднымъ братомъ «хорой.»
— "Вы сказали: съ двоюроднымъ братомъ хорой, " замѣтилъ я. «Стало быть онъ принадлежалъ къ вашей семьѣ?»
— "Разумѣется такъ, " отвѣчалъ слонъ угрюмо, посмотрѣвъ на меня и ѣсколько минутъ съ нѣмымъ удивленіемъ. «Вы научились понимать языкъ слоновъ, но не изучили, какъ видится, ни нашихъ обычаевъ, ни законовъ, которыми мы управляемся. Но если вы знаете и то и другое, то нельзя не принять вашихъ словъ за оскорбленіе, для пониманія котораго во мнѣ осталось еще довольно разсудка….»
И съ этими словами, прежде чѣмъ я могъ опомниться отъ удивленія при видѣ быстрой перемѣны въ обращеніи со мной Чэтни, онъ обхватилъ меня хоботомъ и приподнялъ до глазъ, которые налились кровью отъ гнѣва.
— «Скажите мнѣ, что такое хора?» спросилъ онъ меня рѣзко.
Онъ крѣпко держалъ меня, но не давилъ до такой степени, чтобы мнѣ сдѣлалось особенно больно. Однако я очень хорошо понималъ, что въ это время я весь былъ въ его власти, и что онъ могъ ударить меня о землю и раздавить своими сильными колѣнами, прежде чѣмъ кто-нибудь успѣлъ бы прибѣжать ко мнѣ на помощь. Поэтому, хотя я чувствовалъ сильное негодованіе при такомъ его обращеніи со мной, я счелъ однакожъ за самое лучшее смотрѣть на его поступокъ, какъ можно равнодушнѣе, и отвѣчалъ ему совершенно спокойно.
— «Какъ же мнѣ знать, что такое хора? Я никогда, не слыхалъ этого слова до тѣхъ поръ, пока вы сейчасъ не сказали его.»
— "Но вы, можетъ быть, знаете равносильное ему названіе, " сказалъ все еще не вполнѣ разубѣжденный Чэтъ, слегка отпуская меня и подозрительно глядя на меня своими свиными глазами. «Вамъ, можетъ быть, говорили когда-нибудь о мошенникѣ подъ именемъ не хоры, а сауна?»
— "Я столько же знаю о хорахъ и саунахъ, какъ о жителяхъ луны, " отвѣчалъ я.
— «Ну, такъ подъ именемъ гундаса?» допрашивалъ Чэтни.
— "И гундаса не знаю, " увѣренно отвѣчалъ я.
— «Хорошо!» сказалъ онъ, бережно сажая меня на край корыта, гдѣ я сидѣлъ прежде, «я вѣрю, что вы говорите правду. Я напрасно заподозрилъ васъ во лжи и потому искренію прошу у васъ прощенія въ моемъ обращеніи съ вами, — лопни мои клыки! Я, кажется, долженъ бы знать, что, какъ ни смѣлы двуногіе, они однакожь никогда не осмѣлятся сказать слону въ глаза, что онъ происходитъ отъ семьи, изъ которой когда-нибудь вышелъ хора!»
— "Я охотно прощаю васъ, " поспѣшилъ я сказать; «но прежде, чѣмъ вы приступите къ разсказу, вы, можетъ быть, объясните мнѣ, что за ужасное созданіе этотъ хора или саунъ или гундасъ, о родствѣ съ которымъ лишь одно предположеніе могло привести васъ въ такую ярость?»
— "Объяснить это не такъ легко, какъ кажется съ перваго раза, « отвѣчалъ Чэтни, подумавши; потому что всѣ ваши опредѣленія ничтожны для объясненія этого презрѣннаго названія. На языкѣ двуногихъ цейлонцевъ хора означаетъ: мошенникъ, но, сколько я знаю, этимъ именемъ называется не совсѣмъ презираемый человѣкъ.»
— "Напротивъ, « сказалъ я; „мошенникъ“ означаетъ у насъ человѣка, котораго слѣдуетъ избѣгать всякому честному гражданину; мошенникомъ можетъ быть воръ, бродяга, разбойникъ, словомъ всякій низкій человѣкъ.»
— «Всѣмъ этимъ онъ можетъ быть и даже больше, но все-таки онъ будетъ ангеломъ въ сравненіи съ хорой. Какъ называютъ у васъ самаго презрѣннаго изъ двуногихъ?»
— "Убійцей, " сказалъ я.
Чэтъ отрицательно покачалъ головой.
— «Поджигателемъ.»
Слонъ еще сильнѣе прежняго закачалъ головой.
— «Торговцемъ рабами.»
— "Теперь вы нѣсколько ближе къ цѣли, « сказалъ онъ, кивнувъ мнѣ одобрительно. Торгующій рабами отвратителенъ; но тотъ двуногій, который уловками и обманомъ вовлекалъ бы въ рабство другихъ, не правда ли онъ былъ бы еще хуже перваго?»
— "Для такого подлеца милость и самая каторга, " отвѣчалъ я; онъ преступнѣе убійцы и, разумѣется, преступнѣе поджигателя! "
— "Ну, такъ представьте же себѣ такого подлеца, и вы будете имѣть нѣкоторое понятіе о томъ, что такое хора, " отвѣчалъ Чэтни съ негодованіемъ.
При этомъ разговорѣ я вспомнилъ изъ старыхъ книгъ разсказы о слонахъ и объ охотѣ на нихъ. Въ этихъ разсказахъ упоминалось о какихъ-то таинственныхъ слонахъ, чего я никакъ не могъ понять въ то время, но теперь, благодаря указанію Чэтни, для меня стало ясно значеніе этихъ животныхъ. Въ разсказахъ передавалось, что въ округахъ, гдѣ водились слоны, попадались иногда слоны одинокіе, отдѣлившіеся отъ стада, которое отъ нихъ сторонилось. Эти слоны паслись и жили въ одиночку, и "повидимому безо всякой на то причины, " какъ заключалъ путешественникъ, говоря о слонахъ пустынникахъ. Эти слоны отличались особенною дородностью и красивою глянцевитою шерстью. Во многихъ путешествіяхъ, — я говорю, — упоминалось объ этихъ уединенно живущихъ слонахъ, но ни въ одномъ не было указано на причину ихъ страннаго образа жизни; можетъ быть, это были хоры. Я и подумалъ объ этомъ, когда Чэтни, перечисляя мнѣ членовъ своего семейства, сказалъ: «насъ было семнадцать, кромѣ хоры, котораго мы выгнали;» поэтому я рѣшился продолжать свои распросы.
— "Вы извините меня Чэтъ, " сказалъ я; «я плохо понимаю васъ: не смотря на ваши объясненія, для меня все-таки не понятна причина дѣйствій презрѣннаго хоры. Двуногій, продающій или торгующій своими ближними, извлекаетъ изъ этого торга для себя выгоду; но какимъ образомъ слонъ можетъ взять въ плѣнъ другаго слона, и какую выгоду можетъ извлечь онъ изъ такой предательской продѣлки? — это для меня загадка. Отъ кого онъ могъ научиться такой низости?»
— "Отъ кого? Разумѣется отъ вашей породы, " возразилъ Чэтъ съ горечью. «Кто могъ преподать слону такую дьявольскую науку, кромѣ двуногаго?»
— "Никто другой, " отвѣчалъ я; «никто, какъ только двуногій виноватъ въ существованіи хоръ; это не подлежитъ ни малѣйшему сомнѣнію, если хоть минуту подумаешь объ этомъ. Но, скажите, какую же возможность имѣютъ двуногіе сближаться съ дикимъ слономъ и учить его чему нибудь?»
— "Никакой не имѣютъ возможности, " возразилъ Чэтъ: «но слонъ можетъ сдѣлаться ручнымъ, какъ ни это знаете, или, по крайней мѣрѣ, волу ручнымъ, и на такого-то слона двуногіе могутъ имѣть свое растлѣвающее вліяніе.»
Замѣтивъ, что я еще оставался въ недоумѣніи, онъ продолжалъ:
— «Научиться нетрудно у такихъ искусныхъ учителей обмана, лукавства и подлости, какъ двуногіе. Я, кажется, уже говорилъ вамъ о засадѣ или ловушкѣ, въ которую попало цѣлое наше стадо. Ну, изъ такого стада одинъ-два слона могутъ оказаться подлыми, лукавыми животными, которыя, видя себя въ худомъ положеніи, захотятъ вовлекать въ него еще своихъ товарищей, чтобы самимъ какъ нибудь уклониться отъ бѣды. Вы увѣряете меня, что, кромѣ васъ, никто изъ двуногихъ не знаетъ языка слоновъ, и потому вамъ, быть можетъ, трудно вонять, какимъ образомъ человѣкъ и животное доходятъ до пониманія другъ друга? Но они доходятъ до этаго; они заключаютъ между собою сдѣлку, по которой четвероногое посвящаетъ на служеніе двуногому всю свою жизнь, обѣщаясь ему вовлекать въ плѣнъ своихъ товарищей-слоновъ, а двуногій обязывается освободить его, за это отъ всякой работы и держать на сытномъ клеверѣ до конца его жизни; — вотъ и все!» сказалъ Чэтъ.
— "Но я все таки не вижу, какимъ образомъ слонъ можетъ содѣйствовать съ своей стороны выполненію этой отвратительной сдѣлки, " замѣтилъ я.
— «О, онъ сообразитъ!» отвѣчалъ Чэтъ, сдѣлавъ презрительное движеніе своимъ хоботомъ. «Онъ отъ природы очень хитеръ, а поучившись у двуногихъ, дѣлается способнымъ не только помогать мерзкой выдумкѣ, но и исполнять всякую дьявольскую штуку, увѣряю васъ! Представимъ себѣ несчастнаго слона, испытавшаго всѣ ужасы засады, и сдѣлавшагося такимъ покорнымъ, что его безопасно привязываютъ на дѣнь и, подъ надзоромъ стараго, ручнаго невольника его же породы, заставляютъ, топтать глину для кирпичныхъ заводовъ. Его ноги изранены побоями и изрѣзаны веревками; все тѣло его гноится отъ множества насаженныхъ въ него стрѣлъ; онъ до того худъ, что можно пересчитать всѣ его ребра! онъ прикованъ къ столбу толстою цѣпью, спускающеюся отъ надѣтаго на него ошейника, и обязанъ топтать, топтать и топтать глинистое мрачное поле, получая въ вознагражденіе за эти варварскіе труды какой нибудь клочокъ травы или сѣна, а вечеромъ — позволенье купаться въ грязной водѣ. Если въ немъ остается при такихъ истязаніяхъ хоть искра жизни, то такой образъ дѣйствій конечно возмущаетъ его. Но чаще бываетъ, что въ немъ гаснетъ эта послѣдняя искра, гаснетъ невозвратно въ ту самую минуту, когда, подъ ударами острія, которымъ колетъ его вожатый, онъ дѣлаетъ первыя усилія, чтобы сбросить съ себя ненавистный ошейникъ. Но положимъ, что это бываетъ рѣдко и что, при всей его нерѣшительности, сердце его хоть немного согрѣвается горячимъ стремленіемъ къ свободѣ. Вотъ онъ послушно и смирно цѣлые дни топталъ глину, и хозяинъ, считая его ручнымъ, начинаетъ присматривать за нимъ уже не такъ строго; вотъ наступаетъ вечеръ, — время купанія — и плѣнникъ вырывается изъ рукъ своихъ вожатыхъ. Его сила еще равна силѣ цѣпи, и его ревъ, полный смысла, предостерегаетъ его преслѣдователей — вожатыхъ, чтобы они давали ему дорогу, если не хотятъ быть раздавленными и втоптанными въ грязь. Такъ онъ достигаетъ лѣса и снова дѣлается свободнымъ!»
— «И, вѣроятно, какимъ онъ дѣлается тогда осторожнымъ!» замѣтилъ я; "не скоро попадетъ теперь въ западню съ открытыми глазами, и не легко захватить его спящимъ! "
— "Ваше замѣчаніе совершенно вѣрно, " отвѣчалъ Чэтъ, "но я прибавлю къ нему, что не скоро его теперь выслѣдятъ даже ненавистные двуногіе. Но хорошо, если бы ему, кромѣ двуногихъ, не кого было болѣе опасаться!… Вотъ онъ, положимъ, уже на волѣ нѣсколько дней; его раны начинаютъ заживать, онъ вполнѣ наслаждается счастіемъ, гуляя на свободѣ. Онъ бродитъ въ прохладной тѣни, ѣстъ сочную свѣжую траву вмѣсто вонючаго и прѣлаго сѣна, которымъ прежде кормили его; онъ прислушивается къ шелесту зеленыхъ вѣтвей и нѣнью лѣсныхъ птичекъ, не слыша болѣе повелительныхъ криковъ вожатаго и бряцанія своей ненавистной цѣни. Въ эти немногіе дни онъ наслаждается своимъ счастіемъ болѣе полно, чѣмъ когда бы то ни было, во всю его прошлую жизнь; но вдругъ ему слышится звукъ приближающихся шаговъ. Всѣ ужасы еще недавняго плѣна въ одно мгновеніе воскресаютъ передъ нимъ, и онъ рѣшается скорѣе умереть, чѣмъ снова бить въ неволѣ. Вотъ онъ уже намѣревается бѣжать и оглядывается въ ту сторону, откуда слышится нежеланный звукъ, но въ тоже мгновеніе исчезаетъ его вся тревога: къ нему подходитъ существо одной съ нимъ породы, — первое, которое онъ встрѣчаетъ послѣ своего избавленія отъ плѣна; къ нему идетъ товарищъ, милый, вольный, величественный собратъ, свободно разгуливающій но. лѣсу, лакомясь нѣжными побѣгами, которые онъ небрежно срываетъ на своемъ пути.
"Это новое звѣрище я свершаетъ радость вырвавшагося на волю: теперь у него есть другъ, есть кому разсказать свои недавнія страданія и передать исторію своего избавленія отъ плѣна. Но это прекрасное, вольное животное не торопится замѣтить присутствіе худощаваго и израненнаго собрата, и лишь шагахъ въ двадцати поднимаетъ глаза и узнаетъ его. Тогда оно торопливо идетъ къ нему на встрѣчу и — какъ велики его изумленіе, горе и радость! Еслибы былъ такъ израненъ его родной братъ, то оно и тогда, кажется, не было бы болѣе растрогано! Онъ съ нѣжностью прикасается къ ранамъ бѣглеца кончикомъ своего хобота, зоветъ несчастнаго въ уютный уголокъ, гдѣ бы ему спокойно и безопасно можно было пробыть до выздоровленія; онъ поддерживаетъ его во время пути и проситъ разсказать всѣ подробности его плѣна, заточенія и бѣгства. Трудно представить себѣ созданіе болѣе доброе, кроткое и внимательное, чѣмъ это прекрасное и величественное животное! Понятно, что страдалецъ тотчасъ же довѣряется ему и начинаетъ разсказывать о своихъ страданіяхъ. Но какъ при этомъ возмущается благородное животное! Онъ бьетъ ногами, реветъ, и когда бѣдный другъ его приступаетъ къ описанію всѣхъ ужасовъ изнурительныхъ работъ, — онъ оглашаетъ лѣсъ жалобными криками, выражающими его сочувствіе. «Ахъ, мой бѣдный!» говоритъ онъ; «ты весь измученъ и истерзанъ! Да еще прежде, чѣмъ ты разсказалъ мнѣ свое горе, я могъ бы заключить о немъ при видѣ твоихъ ранъ: ихъ и не сосчитать! Вотъ особенно одна, какая огромная — на плечѣ! а твои бѣдныя ноги, и особенно заднія, всѣ изрѣзаны веревками, вѣроятно еще съ того времени какъ тебя спутали въ западнѣ! Онѣ, должно быть, долго не заживутъ еще!… Ахъ, я вижу теперь, какъ глубоко прорѣзаны эти двуногіе! Вотъ тутъ, внизу на этой ногѣ какая рана! Не удивительно, что ты вздрагиваешь, когда я дотрогиваюсь до этого мѣста! И тутъ, и здѣсь…. Ну, а теперь, бѣглецъ, собака, обезьяній сынъ, пошелъ назадъ топтать свою глину, или я насквозь пронжу тебя клыками!»
Невозможно передать всѣхъ продѣлокъ слона-измѣнника такъ хорошо, какъ мнѣ разсказалъ ихъ Чэтни! Жалобный голосъ бѣдняги, вырвавшагося на волю, ласковая, нѣжная рѣчь презрѣннаго шпіона, пока онъ поджидалъ скрывавшихся охотниковъ, его утѣшающій голосъ при изслѣдованій ранъ на заднихъ ногахъ, пока онъ обвивалъ ихъ веревками, внезапная перемѣна его голоса, когда несчастный былъ уже скрученъ и услышалъ его грозное приказаніе идти опять въ неволю — были неподражаемы!
— "Ну, вотъ, " продолжалъ Чэтни, «мнѣ кажется, что возможно только одно мнѣніе о животномъ, которое въ состояніи поступать такимъ образомъ.»
— «Конечно!» отвѣчалъ я; «если таковъ хора, то не мудрено, что его ненавидятъ отъ всей души!»
— «Это еще не хора!» возразилъ Чэтъ: «хора въ двадцать разъ хуже такого подлеца!»
— «Въ двадцать разъ! Вамъ, конечно, лучше знать, но, мнѣ кажется, что это просто невозможно. Въ какомъ отношеніи онъ можетъ быть еще хуже? Вы сами, напримѣръ, говорите, что вовлечь товарища измѣною въ рабство, въ плѣнъ, хуже чѣмъ убить его.»
— "Можетъ быть, я сказалъ слишкомъ много ""въ двадцать разъ, " замѣтилъ Чэтъ; «но во всякомъ случаѣ хора гораздо хуже того мерзавца, потому что онъ вдвое измѣнникъ. Хора именно такая тварь, которая, послуживши двуногимъ вышеописаннымъ образомъ, утомляется наконецъ однообразіемъ своей подлой жизни и старается вернуться къ родному семейству.»
— «Какое презрѣнное животное!» сказалъ я; «и вѣроятно оно приходитъ еще къ вамъ съ слезами и жалобами, прося у своихъ родныхъ сожалѣнія къ нему?»
— «О, нѣтъ!» возразилъ Чэтни; «онъ смѣло приходитъ и дерзко требуетъ своего принятія въ стадо; онъ въ полномъ развитіи силъ, онъ красивъ, крѣпокъ и въ состояніи выдержать бой съ любымъ бойцомъ изъ стада; объ его же злобѣ и хитрости, которой онъ научился во время своей подлой службы двуногимъ, нечего и говорить! Онъ, въ самомъ дѣлѣ, на половину человѣкъ, и образъ дѣйствій его такой же, какъ у человѣка, — недовѣрчивый и хвастливый; таковъ, по крайней мѣрѣ, былъ — эта тварь — двоюродный братъ мой, состоявшій сперва на службѣ у двуногихъ, а потомъ сдѣлавшійся хорой. Мы получили эти свѣденія отъ слоновъ, имѣвшихъ счастіе ускользнуть отъ той засады, при которой онъ служилъ. Да, впрочемъ, еслибы мы и ничего не слышали о немъ съ тѣхъ поръ, какъ онъ выбылъ изъ стада, до той самой минуты, когда онъ вдругъ снова появился между нами, то мы и тогда не могли бы имѣть никакого сомнѣнія относительно его образа жизни и занятій во время его отсутствія.»
— «Но вы легко могли бы тогда ошибиться?» замѣтилъ я. «Мнѣ кажется, что, если онъ пробылъ въ отсутствіи нѣсколько мѣсяцевъ и потомъ снова вернулся домой, то это еще не доказываетъ, чтобы онъ сдѣлался хорой. Развѣ съ нимъ не могло случиться того-же, что было съ слономъ, убѣжавшимъ съ кирпичнаго завода?»
— «Нѣтъ, съ нимъ не то было!» возразилъ Чэтни лукаво; "если вы будете слушать меня, не прерывая, то сами увидите, что этого и быть не могло. Тотъ несчастный, который убѣжалъ съ завода, — если вы помните мой разсказъ — былъ заморенное, забитое, измученное животное, на которое жалко было взглянуть. Еслибы нашъ двоюродный братъ также убѣжалъ съ цѣпи, то хотя онъ, можетъ быть, и не былъ бы въ такомъ жалко, мъ видѣ, какъ тотъ, о которомъ я вамъ разсказывалъ, но все-таки на немъ остались бы, конечно, слѣды перенесенныхъ имъ мученій; потому что, если вы хоть сколько нибудь знакомы съ нашей природой, то должны знать, что ненавистные двуногіе, захвативши насъ въ неволю, могутъ лишь однимъ путемъ заставить насъ работать — побоями. Но на нашемъ двоюродномъ братѣ не было даже и признаковъ побоевъ: онъ явился къ намъ такимъ чистымъ, глянцевитымъ и вдвое жирнѣе каждаго изъ насъ — честныхъ его родственниковъ. Да и пришелъ-то онъ не такъ, какъ вернулся бы слонъ съ чистою совѣстью: вмѣсто того, чтобъ явиться смѣло къ стаду, онъ долго вертѣлся около него, пока не встрѣтилъ наконецъ одну изъ нашихъ молоденькихъ самокъ, которая паслась отдѣльно, неподалеку отъ стада. Ей онъ назвалъ себя и черезъ нее попросилъ нашего вожатаго выдти къ нему для переговоровъ. Случилось такъ, что нашъ вожакъ, всѣми уважаемый старикъ, былъ отцомъ этому подлецу. «Скажи отцу, „ поручалъ онъ молоденькой самкѣ,“ что я воротился и желалъ бы поговорить съ нимъ.»
«Она — глупая прибѣгала къ намъ въ восторгѣ отъ дивнаго извѣстія. Въ то время, когда онъ выбылъ изъ нашего стада, она была еще ребенокъ и не помнила его; но теперь она описала намъ его, какъ нельзя лучше. „Какой красавецъ!“ говорила дурочка внѣ себя отъ радости, что такой прелестный слонъ удостоилъ ее своимъ разговоромъ. „Красавецъ! глаза премилые, клыки бѣлые, какъ цвѣтки циты, высокій, стройный и — сколько я могу судить — лѣтъ семи отъ роду!“ Нашъ пожилой предводитель не скоро сообразилъ, кто бы могъ быть этотъ пришлецъ; онъ пересчиталъ всѣхъ своихъ сыновей и даже того, который четыре года тому назадъ палъ въ бою съ кандіанскимъ солдатомъ, повалившимъ замертво несчастнаго однимъ ударомъ сабли, — и могъ ручаться за каждаго изъ нихъ, кромѣ одного, о комъ дурная слава дошла уже до его слуха.»
— «О нѣтъ, это невозможно!» проговорилъ старикъ, какъ бы припоминая о послѣднемъ; но хоботъ его задрожалъ отъ волненія. "Мнѣ не мало было горя, " продолжалъ онъ, «когда я узналъ, что одинъ изъ моихъ кровныхъ сыновей служитъ двуногимъ; но быть отцомъ хоры!…»
«Слишкомъ горько стало при этой мысли почтенному старику! Его уши судорожно затряслись и хоботъ поникъ къ землѣ отъ чрезмѣрной печали.»
— "Подождите, пока я вернусь, " сказалъ онъ намъ, немного оправившись. — Мы всѣ въ это время собрались около него. — «Я выду къ нему и переговорю разъ навсегда съ этимъ предателемъ, если это въ самомъ дѣлѣ онъ.»
"Но мы не хотѣли и слышать, чтобы онъ шелъ одинъ. "Если дѣйствительно нашъ двоюродный братъ сдѣлался хорой, " закричали мы, «то хуже и коварнѣе его нѣтъ никого на свѣтѣ и ему ничего не стоитъ выдать двуногимъ даже своего роднаго отца. Поэтому мы, по крайней мѣрѣ, взрослые и самцы изъ твоего семейства, также пойдемъ вмѣстѣ съ тобой и спросимъ, что нужно этому мошеннику?»
«Съ этими словами мы пошли, куда вела насъ наша молодая родственница, и вскорѣ увидѣли идущаго намъ на встрѣчу слона съ огромными клыками.»
«Увидѣвъ отца, онъ привѣтствовалъ его хоботомъ и пошелъ прямо къ нему на встрѣчу; но старикъ остановился и самымъ грознымъ голосомъ приказалъ ему остаться на своемъ мѣстѣ. Между тѣмъ было видно, что отецъ узналъ своего сына и смутился духомъ при мысли, что этотъ прекрасный сынъ такой отъявленный мерзавецъ.»
— «Что же?» закричалъ хора, «развѣ я такъ измѣнился, что ни отецъ, ни братья не узнаютъ меня?»
— «Потому-то мы и сторонимся отъ тебя, что узнаемъ тебя, низкая тварь!» отвѣчалъ ему отецъ. «Пошелъ прочь отъ насъ, презрѣнный; ступай назадъ къ своимъ хозяевамъ, — проклятымъ двуногимъ, и продолжай жирѣть въ измѣнѣ и позорѣ!»
«На такой пріемъ хора, очевидно, не разсчитывалъ. Какъ сынъ нашего вожатаго, и зная къ тому же доброту его, онъ надѣялся, что легко будетъ склонить старика, чтобы онъ согласился принять его въ свое стадо; но при видѣ своей ошибки, хора сейчасъ же оказался тѣмъ, чѣмъ онъ былъ.»
— "Рѣзки твои слова, отецъ, " возразилъ онъ, «и по сердцу пришлись онѣ тѣмъ слѣпцамъ, которыми ты руководишь. Ты хорошо знаешь, что вожакомъ нашихъ стадъ всегда бываетъ самый смѣлый, самый рослый и сильный изъ племени; всѣ эти качества я имѣю и съ честью могъ бы занять мѣсто вожатаго въ вашемъ стадѣ, а ты гонишь меня прочь! Теперь для меня ясно, что моя сыновняя любовь къ тебѣ ввела меня въ ошибку; я бы долженъ былъ предложить свои услуги цѣлому стаду, а не властолюбивому и дряхлому главѣ его; мнѣ слѣдовало бы обратиться къ самцамъ стада и къ его красавицамъ — самкамъ, которыми оно такъ прославилось!»
«При послѣднихъ словахъ мы оглянулись и увидѣли, что хитрецъ держалъ рѣчь къ нашимъ женамъ и дочерямъ, которыя, прельстившись описаніемъ красавца, сдѣланнымъ имъ молодою дурочкою, преступили приказанія начальника и пришли толпою полюбоваться на него.»
— «Не хотимъ мы хору! вонъ его! пошелъ прочь, трусъ и предатель!» закричали мы въ одинъ голосъ.
— «А, такъ-то?» возразилъ бездѣльникъ съ поддѣльною грустью. "Такова-то мнѣ награда за все, чѣмъ я рисковалъ, за всѣ опасности, на которыя я шелъ! Того ли я ожидалъ годъ тому назадъ, когда выпала на мою долю горькая неволя, когда скованный и окровавленный, во власти нашего общаго врага — человѣка, я говорилъ себѣ: «какъ мнѣ отмстить ему? какъ бы сдѣлать, чтобы обида, нанесенная имъ нашему стаду, обрушилась на его же ненавистную голову?» Я глубоко любилъ свою семью и надѣялся, что она меня любитъ и будетъ оплакивать мою потерю. Уже въ то время, когда я лежалъ привязанный къ большому дереву, когда толстыя веревки впивались въ мое тѣло и я содрагался отъ страданія, — въ моей головѣ созрѣвалъ великій планъ мщенія нашему врагу. «Его оружіе должно обратиться на, его же голову!» замышлялъ я. "Я буду лукавить, « говорилъ я себѣ. „Я слышалъ о слонахъ, которые отыскиваютъ своихъ братьевъ, вырвавшихся изъ неволи, и я сдѣлаю видъ, будто желаю исполнять эту отвратительную обязанность. Я изнасилую свою природу, такчто буду кланяться двуногимъ, гнуться передъ ними и буду послушнымъ орудіемъ въ ихъ рукахъ. Я изучу ихъ тайны, узнаю, какими средствами они подчиняютъ себѣ даже такихъ великихъ созданій, какъ мы, и заставляютъ насъ гнуть наши колѣна.“ Я рѣшился и сдержалъ свое слово. Не могу не признаться, что принятая мною роль терзала мое сердце и не разъ заставляла меня выстрадать всѣ пытки угрызеній совѣсти; но я ни разу не уклонялся отъ нея. Я былъ твердъ въ принятомъ намѣреніи, былъ твердъ даже въ горькія минуты размышленія о томъ, что когда нибудь настанетъ день, въ который я предстану предъ мое родное стадо, считающее меня погибшимъ, предстану готовый и счастливый возможностью сообщить имъ драгоцѣнныя свѣденія, пріобрѣтеніе которыхъ стоило мнѣ столькихъ трудовъ и горя, свѣденія, съ помощію которыхъ мои родные будутъ въ состояніи предвидѣть, предотвращать и съ презрѣніемъ осмѣивать самые хитрые планы и замыслы этихъ презрѣнныхъ двуногихъ! И вотъ насталъ давно желанный день! Я повергаю къ вашимъ ногамъ плоды тяжелымъ трудомъ одержанной побѣды, я возвращаюсь къ вамъ съ сердцемъ, полнымъ любви и искренности, а вы встрѣчаете меня криками: хора! подлецъ! измѣнникъ! ступай вонъ!…»
"Окончивши свою высокопарную рѣчь, которую хитрецъ, вѣроятно, не одинъ разъ прорепетировалъ заранѣе, онъ опустилъ голову и отвернулся, какъ бы стыдясь овладѣвшей имъ печали. Рѣчь свою онъ произнесъ не безуспѣшно. Со стороны нашихъ самокъ, которыя подошли къ нему совсѣмъ близко, послышался ропотъ сочувствія, а три или четыре изъ молодыхъ, неопытныхъ самцовъ даже прослезились. Но не таково было впечатлѣніе, произведенное имъ на большинство, на разумныхъ и опытныхъ слоновъ, которыхъ провести было не такъ легко. Каждый изъ насъ имѣлъ право голоса и я началъ говоритъ ему въ отвѣтъ:
— «Итакъ, что же нужно тебѣ?» спросилъ я.
— «Я хочу того, чего можетъ желать самый видный, самый храбрый и самый испытанный бѣдою изъ всего нашего стада?» смѣло отвѣчалъ онъ. «Какое мѣсто мнѣ годится между вами? Стеречь ли мнѣ вашихъ дѣтей? или же стать во главѣ васъ самихъ и безопасно вести своихъ подданныхъ чрезъ всѣ опасности, о которыхъ они не имѣютъ никакаго понятія, и предводительствовать ими даже на полѣ битвы, поддерживая, съ величіемъ свѣдущаго военачальника, добрую славу роднаго племени?»
— «Но гдѣ же найдти намъ такое животное, которое могло бы соединить въ себѣ всѣ достоинства, необходимыя для исполненія столь трудныхъ обязанностей?» спросилъ я.
"Онъ не отвѣчалъ, но стоя на открытомъ мѣстѣ, шагахъ въ двадцати отъ насъ, склонилъ свою голову и началъ махать хоботомъ, какъ бы говоря: «животное это передъ вами, --полюбуйтесь имъ!»
«Между неразумными молодыми самками снова послышался одобрительный ропотъ, и потому нужно было принять быстрыя мѣры, чтобы удалить наглаго слона, въ противномъ случаѣ мы всѣ могли бы подвергнуться большой онасности. Хотя не старшій, но я былъ самый рослый изъ стада, и потому взялъ на себя смѣлость высказать ему свое мнѣніе о его притязаніяхъ.»
— "Я настолько не догадливъ, " сказалъ я, «что однѣ движенія безъ словъ, движенія, хотя и величественныя, ничего не объясняютъ мнѣ. Мнѣ кажется, что ты указываешь на себя, какъ на предводителя нашимъ стадомъ; но тебя нельзя назвать ни храбрымъ, ни честнымъ слономъ. Ты хвалишься передъ нами своею дородностію; но не забудь, что ты разстолстѣлъ отъ крови и слезъ твоихъ единоплеменниковъ. Ты называешь себя искуснымъ и свѣдущимъ; но ты глупъ, если не видишь, что эти-то именно достоинства и дѣлаютъ тебя предметомъ презрѣнія и отвращенія въ глазахъ твоихъ честныхъ родственниковъ. Ты хитеръ; но твоя хитрость низкаго и непрочнаго свойства. Она побудила тебя къ измѣнѣ, когда тебя постигло несчастіе; она внушила тебѣ мысль, что тебѣ все-таки будетъ лучше между своими, и ты ушелъ отъ своего хозяина; но кто знаетъ въ какую еще сторону она направитъ тебя? Ты думаешь, что мы глупѣли въ то время, пока ты набирался мудрости и запасалъ про насъ чудесную науку, хитро сплетенную изъ лжи и обмана? Нѣтъ! ступай прочь отъ насъ, хора! убирайся дальше, пока мы не. пролили твоей низкой крови! Вернись назадъ къ своимъ двуногимъ, которые ждутъ тебя съ веревкой и гнилой травой! ты созданъ для рабства! Если я выразилъ мнѣніе всего стада своими словами, то пусть же оно подтвердитъ ихъ!»
"Тогда всѣ шестнадцать слоновъ грянули такимъ громовымъ крикомъ, выражающимъ отвращеніе къ хорѣ, что онъ, вѣроятно, былъ слышенъ за нѣсколько миль. Всякій другой на мѣстѣ хоры содрогнулся бы отъ этого крика и бѣжалъ, но на безстыднаго измѣнника онъ не произвелъ никакого дѣйствія. Въ то время, какъ надъ нимъ раздавались брань и крики, онъ небрежно игралъ своимъ хоботомъ и водилъ ушами, какъ будто выслушивалъ музыкальное привѣтствіе. Когда молчаніе возстановилось, онъ нагло ступилъ шагъ впередъ и сталъ говорить.
— «Благодарю васъ за единогласно выраженное мнѣніе обо мнѣ! Если оно не оправдываетъ моихъ ожиданій, то, покрайней мѣрѣ, подтверждаетъ то заключеніе, къ которому я давно пришелъ относительно васъ, т. е. что члены моего семейства такіе ослы, какихъ мало на свѣтѣ. Вы вдоволь натѣшились, доказывая мнѣ, что даже мясо на моихъ костяхъ наросло незаконнымъ путемъ: какъ вамъ угодно! Но мнѣ въ моей шкурѣ хорошо, и я полагаю, что она не хуже ничьей изъ васъ. А точно также мои ноги, какъ вы это, можетъ быть, замѣчаете, какимъ бы ужъ то ни было путемъ, — сдѣлались сильны и мускулисты; моя грудь широка, а клыки, по своей длинѣ и силѣ, не могутъ даже равняться съ этими сучками, которые лучшіе изъ вашего стада называютъ своими клыками. Все это побуждаетъ меня сдѣлать вамъ слѣдующее замѣчаніе: я очень желалъ бы доказать вамъ, мои милые родственники, что вы напрасно отрицаете во мнѣ всѣ достоинства вожатаго, на которыя я заявляю притязанія…. Я разумѣю здѣсь свою способность однимъ взмахомъ клыковъ свалить замертво любаго изъ васъ. Она чрезвычайно развита во мнѣ, — развита отъ хобота до кончика хвоста, и я готовъ сразиться съ самымъ сильнымъ и лучшимъ изъ, васъ. Но не теперь, впрочемъ!… Хотя я знаю, что вы такъ полны чести и совѣсти, что не вмѣшались бы цѣлымъ стадомъ въ нашъ бой даже и въ томъ случаѣ, когда бы я до полусмерти забилъ своего противника, но тѣмъ не менѣе будетъ гораздо лучше, если я когда-нибудь встрѣчусь съ однимъ изъ васъ съ глазу на глазъ…. Моимъ всегдашнимъ намѣреніемъ будетъ теперь лежать и выжидать васъ въ одиночку, пока я не переберу всѣхъ васъ до одного: это вы и имѣйте въ виду, мои милые друзья! Въ особенности я совѣтовалъ бы тебѣ, любезный братъ, быть поосторожнѣе» продолжалъ онъ, бросивъ на меня лукавый взглядъ: «ты можешь быть увѣренъ, что я зорко стану наблюдать за тобою!»
«Проговоривъ эту рѣчь, онъ повернулся и быстро побѣжалъ отъ насъ.»
«Съ недѣлю мы ничего о немъ не слышали, и заключили, что, такъ какъ его плутовскія предложенія не были приняты нами, то онъ снова воротился въ городъ. Тогда самые робкіе изъ нашего стада ободрились и стали по прежнему бродить въ нѣкоторомъ отдаленіи отъ стада, однако вскорѣ это оказалось невозможнымъ. Наша молоденькая самка, та самая, которую хора посылалъ съ порученіемъ къ отцу, не вернулась однажды вечеромъ къ стаду; мы отправились искать ее, но — что вы думаете? мы нашли ее окровавленную и убитую до смерти въ чащѣ лѣса! Легко было догадаться, кто совершилъ это ужасное преступленіе: по роду смерти было видно, что ее причинилъ слонъ, а какой же слонъ, кромѣ хоры, могъ рѣшиться на такой поступокъ?»
«Съ этой минуты я обрекъ себя на отмщеніе этому извергу, не пощадившему даже самую безпомощную изъ нашего стада. Онъ былъ сильнѣе и выше меня, а его клыки длиннѣе моихъ, по крайней мѣрѣ, вершковъ, на шесть. Но изъ всей нашей семьи я былъ самый крупный. Если, какъ онъ сказалъ, всегдашнимъ его намѣреніемъ будетъ перебирать всѣхъ насъ въ одиночку, то ясно, что когда-нибудь пришла бы и моя очередь; а если такъ, то чѣмъ скорѣе придетъ она, тѣмъ лучше! Рѣшаясь на бой съ хорой, я менѣе рисковалъ, чѣмъ другіе, а между тѣмъ безопасность всего стада зависѣла отъ того, чтобы онъ былъ уничтоженъ.»
"Послѣ убійства нашей молодой родственницы, стадо наше уже не расходилось въ разныя стороны; но я каждый день уходилъ одинъ, въ надеждѣ столкнуться съ хорой. На четвертый день мое желаніе исполнилось. Однакожь онъ первый напалъ на меня и, въ самомъ дѣлѣ, неожиданно, какъ онъ и предупреждалъ. Я бродилъ цѣлый вечеръ и начинало уже смеркаться, когда я былъ миль за пять или за шесть отъ нашего стада. "Сегодня, должно быть, я ужь не встрѣчу хору, « подумалъ я, „я лучше напьюсь вотъ и пойду домой, а завтра опять попытаю счастія!“ Но только-что я перешелъ ручей и, прислонившись спиною къ дереву, сталъ оглядываться, въ какомъ направленіи мнѣ держать свой путь, какъ вдругъ услышалъ позади себя легкій шорохъ, не успѣлъ я оглянуться, какъ лѣсъ огласился яростнымъ крикомъ слона, и въ одну минуту дерево, у котораго я только-что стоялъ, переломилось, какъ тростинка, и съ трескомъ обрушиваясь, задѣло меня верхними вѣтвями по ушамъ. Все это было, конечно, дѣломъ кровожаднаго хоры. Съ его лба текла изъ раны кровь, глаза его горѣли бѣшенствомъ; весь красный и огненный, онъ стоялъ передо мной аршина за три. Можно было тотчасъ же догадаться, какъ все это случилось: онъ подстерегалъ меня и высматривалъ; видя, что я стою смирно, предоставляя ему безъ опасенія напасть на неогражденную часть моего тѣла, онъ сдѣлалъ прыжокъ въ надеждѣ пронзить меня огромными клыками и одержать такимъ образомъ легкую побѣду. Но прежде, чѣмъ онъ напалъ на меня, я успѣлъ повернуться, и это разстроило его цѣль; его клыки своротили дерево вмѣсто моихъ реберъ, а лбомъ онъ такъ ударился о стволъ, что сорвалъ себѣ кожу на головѣ и на минуту какъ будто ошалѣлъ.»
«Когда я пришелъ въ себя отъ изумленія, онъ уже опомнился и, дрожа отъ злости, снова съ яростью кинулся на меня. Приподнявъ хоботъ и страшно взвизгивая, онъ бросился, очевидно, съ цѣлью ранить меня и повалить на землю. Но на этотъ разъ я уже поджидалъ его и опрокинулъ его въ кусты, ударивъ такъ, что онъ снова заревѣлъ.»
«Онъ былъ быстръ, какъ леопардъ, — удивительно быстръ! Не смотря на массивность своего тѣла, онъ въ одну минуту выскочилъ изъ кустовъ и снова сталъ ко мнѣ лицомъ. И вотъ тогда-то начался бой, какого вы не можете себѣ представить! Хора былъ сильнѣе меня; кромѣ того онъ зналъ множество хитрыхъ штукъ, которымъ научился у двуногихъ и которыя, вѣроятно, употреблялъ съ несчастными плѣнниками, поручавшимися его надзору. Наша битва, напримѣръ, едва не покончилась разомъ вслѣдствіе того, что когда я бросился на него, онъ вдругъ упалъ на колѣна и выставилъ впередъ клыки, чтобы я напоролся на нихъ, и если я избѣжалъ опасности, то только по тому, что удержался, опершись переднею ногою на его лобъ, на которомъ еще больше разорвалъ рану, такъ что большой клокъ кожи повисъ ему на глаза. Я сказалъ: избѣжалъ опасности, однако не вполнѣ, потому что когда я поднялся, кровь ручьемъ полила у меня изъ раны, нанесенной имъ мнѣ въ ляшку.»
«Едва онъ вскочилъ на ноги, мы снова сцѣпились и поражали другъ друга клыками, сходились лбами, сваливали одинъ другаго, и опять вскакивали и дрались какъ тигры. Онъ, сверхъ моего ожиданія, не былъ такъ силенъ, какъ я предполагалъ; онъ былъ изнѣженъ, и когда я сравнительно еще не усталъ онъ обливался уже потомъ и такъ тяжело дышалъ, какъ будто пробѣжалъ двадцать миль. Но ни его ярость, ни желаніе умертвить меня во что бы то ни стало, нисколько не уменьшались. Скользя по землѣ, облитой нашею кровью, мы наконецъ упали, сцѣпленные клыками такъ, что ни одинъ изъ насъ не могъ приподняться.»
«Въ такомъ положеніи мы пролежали съ минуту или болѣе, и онъ не выказывалъ никакого желанія пошевелиться; мы были такъ сцѣплены, что одинъ безъ другаго не могли привстать.»
— «Когда же ты устанешь лежать, какъ шакалъ въ засадѣ?» сказалъ я наконецъ. «Встанемъ и кончимъ бой, какъ слѣдуетъ слонамъ!»
— «Нѣтъ, мы, полежимъ еще, мой милый брата!» возразилъ онъ, и его глаза, лукаво мигавшіе прямо противъ моихъ, загорѣлись дикою злобой. «Мы полежимъ пока я отдохну. Я вдвое сильнѣе такой дохлой твари какъ ты, но я немножко раздобрѣлъ, и потому меня скоро беретъ одышка. Не торопись! ты скоро послѣдуешь за той пискливой самкой, въ которую я на дняхъ всадилъ свои клыки. Потерпи немного, дай мнѣ перевести духъ, и тогда я покажу тебѣ одну штуку, которой научился у своихъ друзей — двуногихъ. Жаль только, очень жаль, братъ, что ты не останешься въ живыхъ, а то ты передалъ бы ее моему старому дураку-отцу и всѣмъ прочимъ моимъ родственникамъ! Впрочемъ, не бѣда!… при первой встрѣчѣ съ ними, я самъ могу передать имъ, какъ она тебѣ понравилась!»
«Мое дѣло рѣшительно могло пойти хуже. Я зналъ, что мы были равны силами только потому, что онъ былъ жирнѣе меня; во всемъ же остальномъ перевѣсъ былъ на его сторонѣ, и я рѣшился поскорѣе отцѣпить отъ него свои клыки. Но, къ несчастію, это оказалось невозможнымъ; попытавшись вытащить ихъ, я увидѣлъ, что я могу ихъ сломать. Такимъ образомъ мнѣ оставалось только одно — лежать смирно, какъ и онъ лежалъ, и подготовлять свои силы къ жестокому бою, который долженъ былъ затѣмъ послѣдовать.»
"Мы лежали голова съ головой. Не зная, когда онъ начнетъ свою "штуку, " о которой говорилъ сейчасъ, я смотрѣлъ ему прямо въ глаза. Нѣсколько минутъ онъ также смотрѣлъ на меня съ свойственной ему наглостью, но мало-по-малу взглядъ его становился менѣе и менѣе смѣлымъ и вѣки начали судорожно дрожать. Я сначала подумалъ, что онъ прикидывается засыпающимъ, желая показать мнѣ совершенное равнодушіе къ своему положенію; но, посмотрѣвъ на него пристальнѣе, я замѣтилъ, что этотъ сонъ, или нѣчто въ родѣ сна, одолѣваетъ имъ противъ собственной его воли и онъ употребляетъ усилія, чтобы не заснуть; по всякомъ случаѣ онъ нисколько не походилъ на отдыхающаго. Тогда я понялъ въ чемъ дѣло: кровь давно уже лила ручьями изъ его ранъ и онъ съ каждой минутой дѣлался слабѣе и слабѣе. Онъ какъ будто тоже понялъ свое положеніе и вдругъ закричалъ: "
— «Теперь, братъ, давай кончимъ нашъ бой! Приподними немного голову, и я настолько же приподниму свою, а потомъ попяться назадъ, и мы разнимемъ наши клыки.»
— «Нѣтъ, спасибо!» отвѣчалъ я, «мнѣ лежать очень удобно; когда же я захочу встать, я скажу тебѣ.»
«Хотя я сказалъ это самымъ спокойнымъ и вѣжливымъ тономъ, но онъ взглянулъ на меня подозрительно, выражая въ своемъ взглядѣ, что онъ понималъ или насмѣшку съ моей стороны или то, что я догадывался объ его состояніи.»
— «Ты предпочитаешь лежать, — въ самомъ дѣлѣ?» сказалъ онъ, и мутные глаза его сверкнули лукавствомъ. «Трусъ! тебѣ ли было называть меня трусомъ! Вставай собака!»
— «Я говорю тебѣ, что мнѣ отлично лежать!» отвѣчалъ я, смѣясь ему въ лицо. «Каково-то тебѣ братъ? Не страдаешь ли ты отъ ранъ? — нѣтъ?»
— «Отъ ранъ?» воскликнулъ онъ, пытаясь похрабриться. «Развѣ я раненъ? Правдъ, моя кожа немного чешется, но слонъ, привыкшій къ терновому лѣсу, не обращаетъ вниманія на такія царапины. Если же ты хочешь знать, что такое рана, такъ вставай скорѣе. Вставай, и мы или покончимъ ровнымъ боемъ, или, если у тебя уже не хватаетъ для этого духа, выпусти меня, и я уйду отъ такого труса! Не бойся, чтобы я когда-нибудь еще разъ напалъ на тебя! Нѣтъ! лучше сразиться съ гіеной!»
— «Лежи, хора!» отвѣчалъ я; «ты такъ тученъ и такого нѣжнаго сложенія, что твое здоровье можетъ пострадать отъ сильнаго волненія… Лежи, измѣнникъ, убійца бѣдныхъ маленькихъ самокъ! Если же ты скучаешь безъ дѣла, такъ займи меня, пока я лежу такъ спокойно, разсказомъ о чудесной, любопытной продѣлкѣ, которой тебя выучили твои друзья — двуногіе, это будетъ для меня очень пріятно!…»
"Эта насмѣшливая рѣчь произвела на хору потрясающее дѣйствіе: глаза его засверкали, какъ раскаленные уголья, челюсти задрожали, и онъ такъ заколыхался всѣмъ тѣломъ, что меня начало трясти. Онъ, билъ меня по лицу хоботомъ и старался добраться до моихъ глазъ. Вся эта ярость сопровождалась такимъ ужаснымъ крикомъ и визгомъ, что я не могъ на половину разслушать его страшныхъ угрозъ. «Это-то твоя „штука?“ спросилъ я: запугать врага до смерти гримасами и визгомъ?»
— "Нѣтъ, " закричалъ онъ, «вся штука въ томъ, чтобы задушить тебя, обезьяній сынъ, шакалъ, крокодилово отродье! штука въ томъ, чтобы придавить тебя колѣнами, втоптать въ грязь твое скверное тѣло, что я сейчасъ же и сдѣлаю! Возьми же прочь свои клыки, или я сверну тебѣ голову!»
«Еслибы онъ имѣлъ хотя малѣйшую возможность, то, конечно, не сталъ бы медлить исполненіемъ этой страшной угрозы, потому что онъ дѣйствительно пытался исполнить ее. Собравъ всѣ свои силы, онъ приподнялъ голову и рванулся, при чемъ вдругъ послышался рѣзкій, особеннаго рода трескъ, похожій на тотъ, который слышится когда ломается большая вѣтвь во время бури. Въ ту же самую минуту что-то такъ отдалось во всемъ моемъ тѣлѣ, что мнѣ почудилось, ужь не исполнилъ-ли онъ отчасти свое адское намѣреніе свернуть мою шею. Но, къ величайшему моему удовольствію, я скоро разубѣдился въ этомъ. Освободившись, я всталъ, и всталъ также мой врагъ; но что у него было за рыло! На глазу висѣлъ клокъ кожи, все тѣло было облито кровью, а чудовищная голова, казалось, совсѣмъ перекосилась на одинъ бокъ, потому что у нея недоставало одного клыка, который лежалъ передъ нимъ на травѣ, сломанный до самой челюсти.»
Тутъ Чэтъ остановился, какъ будто довелъ свой разсказъ до конца, и я заключилъ, что сломаннымъ клыкомъ и окончился ихъ бой.
— «Страшное наказаніе понесъ хора!» сказалъ я. «Впрочемъ онъ и стоилъ того, если былъ дѣйствительно таковъ, какимъ вы его описали мнѣ. Потерявъ клыкъ, онъ, конечно, пересталъ тревожить ваше стадо?»
— «Это вѣрно!» коротко отвѣчалъ Чэтъ.
— «И послѣ этого уже не нападалъ на васъ?» спросилъ я.
— «Да какъ же онъ могъ?» отвѣчалъ Чэтъ, глядя на меня въ изумленіи.
— "Изъ вашего разсказа я могу заключить, " замѣтилъ я, «что онъ — премстительная тварь и что, не смотря на потерю одного клыка, онъ могъ возобновить свои проказы, какъ только зажили его раны.»
— "Но его раны никогда не заживутъ, " сказалъ Чэтъ, дивись и жалѣя мою безтолковость. «Неужели вы думаете, что я спокойно отошелъ отъ него, когда у него сломался клыкъ?»
— "Мнѣ показалось такъ, " отвѣчалъ я. «Я не думалъ. чтобы такое великодушное животное, какъ вы, могло радоваться, тому, что добило обезоруженнаго и тяжело раненнаго врага.»
— «Не радоваться!» вскричатъ Чатъ самымъ громкимъ голосомъ. «Не радоваться тому, что я убилъ хору! О! О! жаль, что васъ тамъ не было, другъ мой! Вы полюбовались бы на насъ, сидя на деревѣ, и тогдя не то сказали бы, увѣряю васъ! Это происшествіе было давно, а и теперь весело вспомнить о немъ! Подлый трусъ! онъ тотчасъ же оказался тѣмъ, чѣмъ былъ, когда очутился безпомощнымъ и въ моей власти. Какъ онъ начатъ пищать, молить и выпрашивать помилованія! Обѣщалъ исправиться, соглашался, чтобы я отвелъ его плѣнникомъ къ предводителю нашего стада; давалъ клятвы уйти и никогда не безпокоить насъ, если только я оставлю его въ живыхъ! Не знаю, что было смѣшнѣе въ немъ, — слышать ли всѣ эти обѣщанія, или видѣть скачки, которые онъ дѣлалъ, когда я, время отъ времени, подшпоривалъ его, чтобы заставить окончить бой. Я такъ смѣялся, что едва стоялъ на ногахъ; онъ все бродилъ около меня съ однимъ своимъ клыкомъ и съ головой на бокъ, визжалъ что есть мочи и спотыкался о пни деревевъ. Потѣшаться, впрочемъ, долѣе было нельзя: пока я хохоталъ, такъ что не могъ шевельнуть ни однимъ членомъ, онъ подошелъ и ткнулъ меня въ горло, такъ что я поневолѣ бросилъ свой смѣхъ. Эта рана была самая сильная изъ всѣхъ, которыя онъ нанесъ мнѣ. Я расвирѣпѣлъ отъ боли, и тутъ же положилъ его на мѣстѣ. Если у него осталась въ цѣлости хоть одна кость во всемъ тѣлѣ, то въ этомъ ужь я не виноватъ!»
— «Вы убили его?»
— "Можетъ быть, " отвѣчалъ Чэтъ съ жестокой усмѣшкой, «по крайней мѣрѣ, я никогда не слышалъ, чтобы онъ остался въ живыхъ; а онъ также то не счелъ нужнымъ придти освѣдомиться о своемъ клыкѣ, который я принесъ домой въ доказательство того, что убилъ этого негодяя.»
Какъ бы то ни было, и хотя эта исторія нисколько меня не касалась, но я желалъ бы, чтобы встрѣча Чэта съ хорой окончилась менѣе трагическимъ образомъ. Онъ показался мнѣ теперь уже не тѣмъ животнымъ, которое, часъ тому назадъ, спокойно жевало свою порцію сѣна. Что тигръ, левъ или бегемотъ съ огромною пастью разсказываютъ о кровавыхъ бояхъ — это казалось для меня естественнымъ; но отъ слона я никакъ не ожидалъ кровавыхъ подвиговъ. Меня возмутилъ его разсказъ, такъ что я не безъ удовольствія подумалъ о послѣдней ранѣ, нанесенной ему хорой.
— «А сами вы скоро выздоровѣли?» спросилъ я.
— "Да, нельзя сказать, чтобы я чувствовалъ себя не помятымъ на слѣдующее утро, " отвѣчалъ Чэтъ, выходя изъ задумчивости объ этихъ прошлыхъ временахъ; «отъ такихъ ранъ не скоро поправляются!»
— «И отъ столькихъ ранъ!» замѣтилъ я. «Нѣкоторыя изъ нихъ были, вѣроятно, очень глубокія, по крайней мѣрѣ, послѣдняя?»
— «Царапина, не больше!» отвѣчалъ, Чэтъ, отшучиваясь. «Она зажила въ двѣ недѣли.»
— «Въ самомъ дѣлѣ?» сказать я. «Не думаю чтобы, она могла зажить такъ скоро, судя по рубцу, который отъ нея остался.»
— "А я и не зналъ, что отъ нея остался рубецъ, " отвѣчалъ Чэтъ; «вы почему это знаете?»
— "Я вижу его, " отвѣчалъ я, видя, въ самомъ дѣлѣ, сѣроватую и неправильную полосу на его шеѣ.
— «Неужели?» спросилъ старикъ недовѣрчиво. «Сдѣлайте одолженіе, положите свой палецъ на то мѣсто, гдѣ вы его видите.»
Я исполнилъ его просьбу.
— "Я думалъ, " сказалъ онъ про себя, «что на мнѣ остался слѣдъ только одной раны.» Потомъ, обращаясь ко мнѣ, продолжалъ. "Вы ошибаетесь, мой другъ, сказалъ онъ: «рана, о которой я говорю, была вершковъ на пять выше. А та, на которую вы клали палецъ, нанесена мнѣ гораздо послѣ, слишкомъ годъ спустя послѣ моего боя съ хорой.»
— «Какъ? еще бой?» вскричалъ я шутливо. «Увѣряю васъ, Чэтъ, что ваши товарищи, должно быть, были очень рады, когда они избавились отъ такого безпокойнаго созданія, какъ вы.»
— "Рады они были, или нѣтъ, " отвѣчалъ Чэтъ, слегка недовольный, «но рану эту имъ нечего было считать: я обязалъ ею двуногому вашей породы, то-есть, именно вашей породы, съ бѣлымъ лицемъ и руками, и волосами, стоявшими прямо, какъ у васъ.»
При этихъ словахъ его маленькіе глаза заморгали, и онъ злобно заворчалъ себѣ подъ хоботъ, что всегда означало, что онъ сердитъ. Я начиналъ опасаться, какъ бы ему не пришла въ голову охота вымѣстить на мнѣ свои прежнія обиды, и потому съ притворнымъ равнодушіемъ, которое однакожъ не могло не возбудить въ немъ подозрительности, я направился было къ двери, желая улизнуть изъ его стоила. Но это движеніе не укрылось отъ проницательныхъ глазъ Чэтни и, — что мнѣ было въ особенности непріятно, — онъ угадалъ его причину.
— «Вернитесь, вернитесь, глупый двуногій!» сказалъ онъ, подманивая меня къ себѣ хоботомъ съ такимъ насмѣшливымъ выраженіемъ, какое можно подмѣтить только у слона. «Васъ я не трону! Пожалуйста, утѣшьте меня! вернитесь и сядьте по прежнему на это корыто. Поболтаемъ еще!»
— «Хорошо, Чэтъ!» отвѣчалъ я, «я готовъ слушать разсказы о томъ, что было съ вами въ жизни, даже съ удовольствіемъ, готовъ; но не удивляйтесь, что я смотрю съ недовѣріемъ на проявленіе вашего гнѣва. Я нисколько не желаю въ другой разъ повиснуть на вашемъ хоботѣ, и говорю вамъ прямо, что если вы еще разъ осмѣлитесь это сдѣлать, то я могу не простить вамъ такого обращенія со мной!»
— "Я ничему не удивлюсь, что въ состояніи сдѣлать двуногій: я испыталъ, что онъ жестокъ и изобрѣтателенъ, " проговорилъ Чэтъ, съ нѣкоторою горечью въ тонѣ голоса. «Прежде, когда я еще не зналъ его, я дѣйствительно многому дивился. Садитесь же, говорю я вамъ! Я вѣдь извинился передъ вами въ минутномъ недоразумѣніи, бывшемъ между нами но поводу хоры, и даю вамъ слово, какъ честный слонъ, что такой случай не повторится въ другой разъ.»
ГЛАВА XIII.
ЧЭТНИ РАЗСКАЗЫВАЕТЪ О СВОЕЙ ВСТРѢЧѢ СЪ ПАРТІЕЙ ДВУНОГИХЪ И О ТОМЪ, КАКЪ ОНЪ ПОПАЛЪ ВЪ ЗАСАДУ.
править
Повѣривъ честному слову Чэтни, я сѣлъ на прежнее мѣсто и приготовился слушать.
— «Вотъ это хорошо!» замѣтилъ онъ. «О чемъ же мы будемъ говорить? Не желаете-ли вы знать о домашней жизни слона и о томъ, гдѣ, чѣмъ и какъ онъ живетъ? А начну съ самаго начала, т. е. съ того времени, если хотите, когда я пересталъ питаться молокомъ матери.»
Для человѣка, занимающагося естественной исторіей слона, представлялся теперь отличный случай; но я не занимался ею, и потому, поблагодаривъ Чэта за его готовность услужить мнѣ своими разсказами, я отвѣчалъ, что не хочу пользоваться его любезностью въ такихъ огромныхъ размѣрахъ, останусь очень доволенъ, если онъ разскажетъ мнѣ объ одномъ или двухъ случаяхъ встрѣчи слоновъ съ двуногими, въ которыхъ онъ лично участвовалъ.
— «Вы недавно замѣтили мнѣ,» сказалъ я, «что вы многому удивлялись при первомъ своемъ знакомствѣ съ двуногими; разскажите же мнѣ болѣе замѣчательные случаи вашихъ встрѣчи съ ними наиболѣе подробно, или, если уже вы не въ состояніи припомнитъ теперь всѣхъ подробностей, разскажите мнѣ только, откуда этотъ единственный слѣдъ раны на вашей шеѣ, — раны, какъ вы говорили, нанесенной вамъ бѣлымъ двуногимъ?»
— "Удовлетворить вашему желанію очень нетрудно, « отвѣчалъ Чэтъ; „и къ тому же случай этотъ таковъ, что можетъ удовлетворить обѣимъ вашимъ просьбамъ вмѣстѣ. Эта рана, оставившая свой слѣдъ на моей шеѣ, сопровождалась для меня такимъ чувствомъ изумленія, какого я не испытывалъ ни раньше, ни послѣ того времени.“ какъ она была нанесена мнѣ.»
«Сколько я помню, это было съ годъ спустя послѣ убіенія хоры. До этого времени огромный китайскій лѣсъ, въ которомъ, какъ вы уже знаете, я родился, быль такою мѣстностью, лучше которой не можетъ пожелать самый прихотливый слонъ. Пальмирская пальма, плодъ которой такъ вкусенъ, росла въ немъ въ изобиліи; воды было множество, а человѣческаго жилья не было видно миль за двадцать кругомъ. А не говорю, чтобы въ этомъ лѣсу не было того, что называется чумой для слоновьей породы, т. е. человѣка; но онъ былъ чернаго и мелкаго разряда, и у котораго не было болѣе страшнаго орудія, кромѣ шпаги изъ мягкой стали, копья и стрѣлъ. Нѣсколько десятковъ этихъ черныхъ имѣли даже дерзость сдѣлать своимъ ремесломъ охоту за слонами, но они были такъ трусливы, что, при одномъ видѣ пары клыковъ, кидались бѣжать кучами, крича во все горло. Правда, они убивали изъ насъ круглымъ счетомъ двухъ, трехъ слоновъ въ годъ, но, увѣряю васъ, они дорого платились за ихъ жизнь, такъ что двое или трое изъ нашихъ не покрывали ихъ потери. Стоило только было выйдти на нихъ и навѣрное положишь на мѣстѣ человѣкъ шесть, потому что они собираются въ кучку и стоятъ такимъ образомъ, не раздвигаясь ни на локоть другъ отъ друга, даже и въ томъ случаѣ, когда бросаютъ стрѣлы. Ухъ, сколько, бывало, переведешь ихъ, когда кинешься на такую кучу!»
— «Но какъ же это?» спросилъ я. «Я не совсѣмъ понимаю васъ.»,
— «Ну, какъ вамъ сказать?» отшучивался Четъ. «Переловишь — будетъ невѣрно. Перебьешь, — слѣдовало бы развѣ выразиться.»
— "Не можетъ быть, " сказалъ я, ужасаясь, «чтобы вы совершали человѣкоубійства?
— „Отчего же?“ спокойно отвѣчалъ Чэтъ. „Эти двуногіе бездѣльники дѣлали преступленіе, охотясь за нами; ну а мы, съ своей стороны, старались помѣшать имъ въ этомъ. Единственнымъ же средствомъ для этого было повалить ихъ и придавить, отчего они, конечно, умирали. Нерѣдко, видя приближеніе хотя одного изъ насъ, они залѣзали на деревья. Я однажды отлично натѣшился надъ однимъ молодцомъ, который попробовалъ спастись отъ меня на деревѣ!“
„Однажды утромъ, въ полный разгаръ ихъ охоты на насъ, я отдалился отъ своего стада и спокойно прохаживался по лѣсу. Я нисколько не хвастаюсь своими подвигами, но оглядываясь въ прошлое, нахожу этотъ свой поступавъ въ высшей степени отважнымъ, на который можетъ рѣшиться только очень молодой, сильный и смѣлый до безразсудства слонъ; потому что, хотя цингалезская стрѣла — сущая бездѣлица, но тѣмъ не менѣе нѣтъ особеннаго удовольствія служить мишенью для нѣсколькихъ десятковъ такихъ стрѣлъ, которыя жужжатъ и вьются, втыкаясь, какъ жало, во все ваше тѣло отъ хвоста до хобота. Вы едва-ли повѣрите, что бывали слоны, замученные до смерти этими ничтожными колючками, не потому, впрочемъ, чтобы онѣ были пущены слишкомъ сильно, а потому, что самъ слонъ, желая избавиться отъ нихъ, начиналъ валяться и тѣмъ глубоко вдавливалъ ихъ себѣ въ тѣло.“
„Итакъ я вышелъ одинъ гулять по лѣсу, отошелъ довольно далеко отъ стада и бродилъ, обрывая низко спустившіеся зеленые, нѣжные побѣги и ни о чемъ не думая или, по крайней мѣрѣ, нисколько не думая о врагахъ. Но вдругъ я почувствовалъ, что въ мою ногу вонзилась стрѣла, и не успѣлъ я повернуться, чтобы посмотрѣть, откуда она прилетѣла, какъ уже сѣла другая мнѣ на бокъ, за ней еще двѣ съ другаго бока, а тамъ еще одна, и наконецъ въ хоботъ, но, къ счастію, она проскользнула почти мимо и только слегка оцарапала его.“
„Вы, конечно, знаете, что хоботъ для слона — самая драгоцѣнная часть тѣла, и потому послѣдняя рана взбѣсила меня. Нисколько того не подозрѣвая, я былъ оцѣпленъ этими черными тварями почти со всѣхъ сторонъ. Какимъ образомъ я попалъ впросакъ, — я даже не могу и понять, потому что, какъ вы знаете, зачуять близкое присутствіе чернаго двуногаго гораздо легче, чѣмъ какое бы то ни было другое животное, и мы обыкновенно вполнѣ довѣрялись нашимъ носамъ въ этомъ отношеніи. Насморкъ, что-ли былъ со мною въ тотъ день, — ужь не знаю, но какъ бы то ни было, я ихъ не чуялъ и не догадывался объ ихъ присутствіи до тѣхъ поръ, пока не почувствовалъ жилянья ихъ стрѣлъ и, поднявши голову, не увидѣлъ ихъ съ полдюжины за деревьями, готовыхъ во второй разъ спустить свои натянутые луки.“
„Я посмотрѣлъ направо, налѣво, но не замѣтилъ ихъ больше того, чѣмъ сколько увидѣлъ въ первый разъ. Правда, я былъ удивленъ уже однимъ ихъ неожиданнымъ нападеніемъ, но теперь я удивился еще тому, что ничтожная горсть такихъ жалкихъ трусовъ осмѣлилась напасть на меня. Занятый такими мыслями, я не могъ рѣшить, что мнѣ дѣлать. Показать тылъ этимъ негодяямъ мнѣ не хотѣлось, а съ другой стороны, если бы я вздумалъ преслѣдовать ихъ, то лѣсъ былъ такъ густъ, что я стукался бы только головой о деревья, за которыя они прятались, и сталъ бы напрасно злиться, дѣлая изъ себя для нихъ забаву.“
„Среди этихъ размышленій у меня нроніла добрая четверть часа, а за ней и другая. Но отчего эти тощіе черные бездѣльники не пускаютъ свои стрѣлы и спокойно стоятъ съ натянутыми луками? Отчего эти шесть паръ глазъ неподвижно устремлены на дерево, подъ которымъ я стою? Скоро я разрѣшилъ эти загадки! Поднявши вверхъ глаза, я увидѣлъ одного двуногаго, державшагося обѣими руками за веревку, съ широкимъ ножомъ въ зубахъ; другіе черные мошенники, сидя на деревѣ, спускали своего пріятеля внизъ, держа въ рукахъ верхній конецъ веревки и были наготовѣ подтянуть его, лишь бы только онъ исполнилъ свое адское намѣреніе.“
— „А какое же это намѣреніе Чэтъ?“
— Подрѣзать мнѣ поджилки, и потомъ вдругъ ударить по ногамъ такъ, чтобы я свалился!…»
— «Какой страшный планъ, Чэтъ!» сказалъ я. «Мнѣ кажется, я никогда не слышалъ ничего подобнаго.»
— "Но я не могу сказать того-же, « отвѣчалъ Чэтъ, задумчиво качая своей огромной головой.
„Планъ этотъ былъ хорошъ, какъ видите, и можете себѣ вообразить, сталъ ли я послѣ этого медлить отмщеніемъ своимъ врагамъ. Лишь только сидѣвшіе на деревѣ увидѣли, что я понялъ ихъ дьявольское намѣреніе, какъ сейчасъ же начали во все горло звать къ себѣ на помощь своихъ товарищей; но тутъ уже я поторопился. Я схватилъ одного изъ нихъ за ногу концемъ хобота, стащилъ внизъ и такъ хлопнулъ его о землю, что онъ растянулся, какъ веревка, за которую держался и стащилъ съ собою еще другаго. Но этотъ былъ догадливѣе всѣхъ: онъ заранѣе привязалъ себя концемъ веревки къ дереву и такимъ образомъ удержался на немъ. Что же касается до остальныхъ, то они, кромѣ двухъ, тоже слетѣли съ дерева одинъ за другимъ въ то время, когда я рванулъ перваго и, разумѣется, я по очередно придавилъ ихъ. Мнѣ оставалось теперь ссадить съ дерева двухъ послѣднихъ бездѣльниковъ, которые оставались на немъ и я живо принялся за это дѣло, не обращая вниманія ни на визгъ, который подняли стрѣлки, укрывавшіеся за деревьями, ни на ихъ стрѣлы, посыпавшіяся на меня градомъ.“
„Вотъ была потѣха! Дерево было не толстое — не толще моей ноги; однако оно было изъ тѣхъ, которыя гнутся, но не ломаются, въ чемъ я сейчасъ же убѣдился, когда обвилъ его хоботомъ и сталъ нагибать. Я не могъ сломить его и потому принялся размахивать имъ, отчего спасавшіеся на немъ въ отчаяніи стали просить помощи у своихъ товарищей. Но какую же помощь они могли оказать имъ? У нихъ не осталось теперь ни одной стрѣлы, и стоя вдали, они довольствовались тѣмъ, что бранили меня на чемъ свѣтъ стоитъ! Не было преступленія, въ которомъ бы они не обвинили меня, моего отца, дѣда, или мою мать! Но на ихъ ругательства я обращалъ еще менѣе вниманія, чѣмъ на ихъ стрѣлы, и продолжалъ трясти дерево все сильнѣе и сильнѣе. Дерево было высокое, и когда я только что началъ треста его, двое изъ уцѣлѣвшихъ на немъ разбойниковъ засѣли на самыхъ дальнихъ вѣткахъ; но пока я трясъ его, они перепрыгивали все ниже и ниже, съ сучка на сучекъ, и наконецъ очутились такъ близко отъ меня, что я почти могъ достать ихъ хоботомъ. Одинъ изъ нихъ спасся молодцомъ: онъ спрыгнулъ съ сучка, за который держался, какъ кошка, ко мнѣ на спину, и, махнувъ оттуда на землю, изчезъ въ одну минуту.“
„Теперь я могу говорить объ этой продѣлкѣ, какъ о ловкой штукѣ, потому что она случилась давно; но въ то время я ужасно разозлился за свою неловкость, особенно когда выглядывавшіе изъ-за деревьевъ подняли громкій насмѣшливый и радостный крикъ. Я знаю, они ожидали, что я пущусь въ погоню за бѣглецомъ, спрыгнувшимъ съ моей спины и такимъ образомъ упущу и другаго ихъ товарища, который оставался на деревѣ. Но я не былъ такъ глупъ. Я продолжалъ трясти дерево до тѣхъ поръ, пока сидѣвшій на немъ длинноногій не сползъ очень низко; тогда я вдругъ поднялъ хоботъ и, схвативъ его за ногу не много ниже колѣна, стащилъ внизъ. Разсчитывая, что я буду слишкомъ занятъ своей жертвой, охотники осмѣлились очень близко подираться ко мнѣ съ цѣлью подобрать около меня нѣсколько стрѣлъ, и потомъ снова пустить ихъ въ мои бока.“
„Но теперь моя очередь потѣшаться надъ ними. Съ дерева срывать было уже не кого, и я могъ обратить все свое вниманіе на тѣхъ, которые были на землѣ. А вотъ постойте, думалъ я, дайте мнѣ раздавить сначала этого негодяя, а потомъ я примусь и за васъ, друзья мои!“ и уже готовъ былъ стукнуть о землю и растоптать ногою эту лягушку, пищавшую и вертѣвшуюся въ моемъ хоботѣ, какъ вдругъ, на мое счастіе, подвернулся другой двуногій. Я употребилъ перваго, какъ палку, и, размахнувшись хоботомъ, такъ стукнулъ ихъ головами, что послѣдній растянулся, какъ пластъ. Это подало мнѣ новую мысль: продолжая держать двуногаго за ноги, я бросился къ остальнымъ и сталъ размахивать вооруженнымъ хоботомъ направо и налѣво, при чемъ они ужасно смѣшили меня своей суетней, пискомъ и воемъ. Вотъ была уморительная сцена! презабавно! Пятеро черныхъ, впрочемъ, такъ и ушли! Видите-ли, деревья были слишкомъ часты, такъ что я не могъ бѣжать; да кромѣ того я больше потѣшался, чѣмъ серьезно преслѣдовалъ этихъ бездѣльниковъ. Ну, а того чернаго, которымъ я помахивалъ направо-налѣво, я совершенно разбилъ въ дребезги въ нѣсколько минутъ.»
— «Но что сталось съ первымъ, котораго вы стрясли съ дерева?» спросилъ я, чувствуя отвращеніе при видѣ того, что это кроткое и смирное животное, которое ласково протягивало свой хоботъ за какимъ нибудь сухарикомъ и съ радостью подставляло свою спину, чтобы покатать ребенка, разсказываетъ теперь съ такимъ хладнокровіемъ о своихъ кровавыхъ подвигахъ.
— «Пришибленъ, конечно!» отвѣчалъ онъ съ хохотомъ; «да я ужь и не считалъ, сколько я перетопталъ ихъ; это было бы слишкомъ трудно! Тотъ первый, о которомъ выспрашиваете, конечно, былъ убитъ; по крайней мѣрѣ, я полагаю, что онъ не остался въ живыхъ.»
"Однакожъ, " продолжалъ Чэтъ послѣ не продолжительнаго молчанія, во время котораго и я не рѣшался высказать ему своего мнѣнія о безсовѣстномъ образѣ его дѣйствій, «я вѣдь совсѣмъ не ту исторію хотѣлъ разсказать вамъ. Я что-то и началъ было уже разсказывать, какъ вдругъ случайно вспомнилъ объ этой потѣхѣ и….»
— "Вы начали разсказывать мнѣ о томъ, какъ вы были ранены въ шею, " отвѣчалъ я; "но если это такая же страшная исторія, какъ а послѣдняя, то, признаться, я не желалъ бы ее слугнать! "
— «То-есть какъ же это страшная?» спросилъ Чэтъ невинно.
— "Страшная въ томъ отношеніи, что было много пролито крови, " отвѣчалъ я.
— «Ахъ, да какой же вы добрый!» замѣтилъ Чэтъ съ такимъ взглядомъ, что не трудно было рѣшить, дуракъ онъ, или плутъ. «Вы, право, очень добрый двуногій и какъ я долженъ радоваться, что вы имѣете такое нѣжное сердце! Но увѣряю васъ, кровопролитія было не много. Я думаю даже, что когда вы дослушаете до конца мой разсказъ, то будете жалѣть, что его было такъ мало.»
— "Очень вѣроятно, что буду, " сказалъ я, съ такимъ выраженіемъ, котораго могъ не понять развѣ только глупый слонъ.
— «Но для меня, право, было бы лучше, если бы по больше было крови!» сказалъ онъ, грустно покачивая головой. «Я никогда въ жизни такъ не страдалъ, какъ въ то время, когда случилась со мной другая исторія! Ахъ! пуля гораздо страшнѣе чѣмъ дюжина стрѣлъ! Впрочемъ и пуля — пустяки, а что еще!…»
— "То есть, " замѣтилъ я съ нѣкоторою національною гордостью, «одинъ бѣлый человѣкъ страшнѣе двѣнадцати черныхъ? — вы это хотѣли сказать? — я полагаю.»
— "Ничего подобнаго я не хотѣлъ сказать, " утвердительно возразилъ слонъ. «Я не въ первый разъ слышу такую похвальбу отъ бѣлаго, и очень радъ, что мнѣ представился теперь случай высказать о ней свое мнѣніе. Конечно, бѣлый храбрѣе чернаго, но онъ храбрѣе только потому, что сознаетъ себя сравнительно сильнѣе его. У него болѣе развиты мускулы, и въ поединкѣ съ чернымъ безъ оружія и безъ платья, бѣлый имѣлъ бы верхъ. Но, какъ охотникъ, бѣлый слишкомъ много о себѣ воображаетъ, — сколько я имѣлъ возможность замѣчать это. На охотѣ не отъ человѣка, а отъ ружья весь успѣхъ дѣла!»
— "Но, " сказалъ я, улыбаясь невѣдѣнію Чэта, «вѣдь человѣкъ самъ сдѣлалъ себѣ ружье.»
— «Что за нужда, кто его сдѣлалъ, или по какому счастливому случаю оно попало къ нему въ руки?» возразило упрямое животное; «довольно того, что оно есть. Особеннаго искуства владѣть имъ не требуется; это я хорошо знаю, потому что имѣлъ несчастіе видѣть вблизи, какъ управляютъ имъ, — объ этомъ нечего и толковать! Это все равно, что еслибы Цингалезцы ухитрились сдѣлать стрѣлу во сто разъ острѣе и сильнѣе тѣхъ булавокъ, которыя они мечутъ въ насъ теперь. — стрѣлу, такъ искусно приспособленную, что охотнику стоило бы только приложить ее къ плечу, прикоснуться къ ней кончикомъ своего пальца — и отпрыгнувшее лезвее прокололо бы самую толстую кожу слона. Положимъ, что онъ можетъ исполнить это, стоя на такомъ разстояніи, что въ случаѣ, еслибы онъ не попалъ въ цѣль, то всегда могъ бы бѣжать; скажите же, не будетъ-ли тогда черный такимъ же великимъ охотникомъ, какъ и бѣлый?»
Ну къ чему мнѣ было бы послѣ этого разсуждать съ такимъ тупицей!…
— «Хорошо! хорошо!» сказалъ я, «оставимъ этотъ пустой споръ со всѣми его но и если и бросилъ всѣ пустыя предположенія! Вы должны, по крайней мѣрѣ, допустить, что бѣлый охотникъ страшнѣе чернаго, потому что какъ бы то ни было, а оставшійся на вашей шеѣ рубецъ ясно доказываетъ это. Разскажите мнѣ лучше, какъ вы пріобрѣли его, или, говоря иначе, какъ бѣлый охотникъ „удивилъ“ насъ, какъ вы какъ-то выразились?»
— «То есть, какъ его ружье удивило меня?» возразилъ Чэтъ упрямо. «Я увидѣлъ этого бѣлаго охотника вмѣстѣ съ черными; онъ ѣхалъ верхомъ на бѣлой лошади; но въ этомъ, конечно, не было ничего удивительнаго какъ для меня, такъ точно и для всего нашего стада, которое въ тотъ разъ, по обыкновенію, подъ вечеръ пришло пить къ одному ручью. Не былъ онъ также страшенъ и на видъ, чтобы мы побоялись погнаться за нимъ и за его свитой, и не обладалъ такою храбростью, какъ кажется, мы появились передъ его глазами неожиданно, потому что онъ не успѣлъ еще отстегнуть отъ плеча свое проклятое ружье, чтобы онъ не обратился въ бѣгство, а за нимъ и вся его пѣшая, черная свита. Мы, напротивъ, были далеки отъ всякаго страха. Его странная одежда и бѣлая лошадь до того привлекли наше вниманіе, что почуй не обращая вниманія на черныхъ, которые бѣжали за нимъ, не отставая отъ его лошади, мы всѣ кинулись въ погоню по его слѣдамъ.»
"Пока мы гнались, пѣшіе давно уже отстали отъ него и разбрелись въ разныя стороны. Мы бѣжали полною рысью, стараясь, какъ можно ближе, подбѣжать къ нему, чтобы показать ему и его дерзкой лошади, что значитъ отваживаться ѣздить по той дорогѣ, гдѣ ходятъ слоны. Мы были отъ него уже шаговъ за сто и съ радостію видѣли, что лошадь его начинаетъ уставать и замедляетъ свой шагъ. «Ура! ура!» кричали мы громко, «теперь онъ нашъ! впередъ!»
"Но, оказалось, торопиться намъ было не для чего. Только что мы подумали, что его лошадь устала и скоро остановится, какъ вдругъ онъ повернулъ назадъ и поскакалъ прямо намъ на встрѣчу. Такой безумный поступокъ совершенно озадачилъ насъ. Неужели ему хотѣлось смерти? — не можетъ быть, конечно. Но онъ ѣхалъ такъ весело, погоняя свою лошадь и голосомъ, и шпорами, какъ будто отправлялся на веселую прогулку! Мы всѣ, разумѣется, остановились, потому что было бы слишкомъ смѣшно бѣжать на встрѣчу глупцу, который самъ спѣшилъ сѣсть на наши клыки. Онъ нисколько не умѣрялъ шага, и наконецъ подъѣхалъ къ намъ такъ близко, что мы могли хорошо разсмотрѣть его; въ его рукахъ мы увидѣли что-то похожее на палку. «А! вотъ чего ему хочется!» перешепнулись мы: «онъ думаетъ разогнать насъ этой палкой и проложить себѣ дорогу среди нашего стада! Посмотримъ! — пусть подъѣдетъ поближе!»
«Все, что я вамъ разсказалъ, случилось чрезвычайно скоро: съ того времени, какъ онъ повернулъ лошадь и остановилось наше стадо и до той поры, какъ онъ подскакалъ къ намъ шаговъ на двадцать, вы едва ли могли бы считать десять. „Пусть подъѣдетъ!“ говорили мы; но ему не нужно было приглашенія: онъ подъѣзжалъ къ намъ добровольно и весело, и лѣзъ прямо на цѣлый рядъ торчавшихъ передъ нимъ клыковъ. Остановившись, онъ вдругъ поднялъ свою палку (мы предполагали, что это была палка, потому что не были до того времени знакомы съ ружьемъ) къ плечу и выпустилъ изъ нее огненный языкъ, который съ оглушительнымъ шумомъ влетѣлъ въ средину нашего стада; этотъ шумъ былъ, кажется, громче львинаго рева!»
«На минуту мы были поражены изумленіемъ и безотчетнымъ страхомъ; но опомнившись и не сказавши другъ другу ни слова, каждый изъ насъ кинулся бѣжать со всѣхъ ногъ, кто вправо, кто влѣво, стараясь, какъ можно дальше убѣжать отъ этого страшилища. Таково было по крайней мѣрѣ мое намѣреніе, и никогда въ жизни, ни прежде, ни послѣ этого случая, я не помню, чтобы я бѣжалъ когда-нибудь такъ скоро. На бѣгу я слышалъ за собою топотъ ногъ и въ испугѣ предполагалъ, что это были наши, также, какъ и я, скрывавшіеся бѣгствомъ. Это предположеніе оставалось у меня до тѣхъ поръ, пока, наконецъ, я не остановился, чтобы перевести духъ, и не оглянулся назадъ.»
«Впрочемъ, я остановился на одну минуту. Хотя въ это время совсѣмъ уже стемнѣло, такъ что не легко было различать предметы на нѣкоторомъ разстояніи; но тѣмъ не менѣе нельзя было не узнать, кто это такъ быстро бѣжалъ по моимъ слѣдамъ. Оглянувшись, я увидѣлъ какой-то предметъ, ростомъ меньше слона, бѣжавшій скачками, а не плавно какъ бѣгаютъ слоны, и бѣлый, — словомъ, я увидѣлъ гнавшуюся за мной бѣлую лошадь и на ней бѣлаго всадника съ своей страшной, волшебной палкой.»
«Переведя духъ, я, конечно, пустился снова впередъ, махая черезъ кусты и съ трескомъ ломая попадавшіеся на пути низко висѣвшіе сучки деревьевъ. Долго бѣжалъ я и, расчитавши наконецъ, что, вѣроятно, бѣлые скакуны далеко остались позади меня, я остановился послушать и оглянулся: бѣлый конь скакалъ за мною также весело, какъ и прежде и почти на такомъ же разстояніи, какъ я видѣлъ его въ послѣдній разъ.»
«Теперь однакожь я не пустился отъ него бѣжать. Я одумался и мнѣ стало казаться, что мы были слишкомъ поспѣшны въ нашемъ испугѣ и бѣгствѣ, потому что какой же вредъ кому-нибудь изъ насъ нанесъ этотъ бѣлый охотникъ, бросивъ въ насъ огненнымъ шаромъ? Я увѣренъ, что вреда не было никакого, по крайней мѣрѣ, мнѣ, и если всѣ мои товарищи были въ такомъ же состояніи, какъ я. то они были совершенно здоровы и не страдали ни чѣмъ, кромѣ смѣшнаго и безпричиннаго страха.»
«Но немного у меня было времени на эти разсужденія; бѣлый охотникъ съ каждой минутой подъѣзжалъ ко мнѣ все ближе и ближе и я рѣшился, очертя голову, дождаться его, намѣреваясь выдержать громъ его огненной палки и сразиться съ нимъ на жизнь и смерть.»
«Въ эту минуту я находился въ состояніи холоднаго гнѣва, но тѣмъ не менѣе долженъ сознаться, что, по мѣрѣ приближенія бѣлаго охотника, я чувствовалъ себя все менѣе и менѣе бодрымъ и былъ очень радъ, когда онъ остановился шагахъ въ двадцати отъ меня и сталъ гладить шею своего бѣлаго коня.:»
«Я не зналъ и не понималъ тогда многаго, что знаю и понимаю теперь, и потому объяснилъ себѣ это странное поведеніе бѣлаго охотника тѣмъ, что или самъ онъ, или его лошадь выбились изъ силъ и остановились перевести духъ, не рѣшаясь идти далѣе; это, конечно, придало мнѣ болѣе бодрости и злобы. „Неужели я могъ такъ долго бѣжать отъ такихъ трусовъ!“ подумалъ я съ презрѣніемъ къ себѣ и насмѣшкой надъ своимъ постыднымъ бѣгствомъ. Поднявши хоботъ, я смѣло бросился на своихъ бѣлыхъ враговъ.»
«Бросившись на нихъ, я увидѣлъ, какъ всадникъ быстро схватился за свою огненную палку и поднялъ ее, до плеча. Въ слѣдъ за тѣмъ мгновенно вылетѣлъ изъ нея огненный языкъ, сопровождавшійся при своемъ полетѣ такимъ страшнымъ грохотомъ и шумомъ, что у меня закружилась голова, застучали зубы и заныла каждая кость въ моемъ тѣлѣ! Ощущеніе это похоже было на то, которое я испыталъ во время битвы съ хорой, когда онъ сломалъ свой клыкъ, только послѣднее было сильнѣе и внезапнѣе. Я почувствовалъ невыносимую боль въ клыкѣ; но что было для меня всего удивительнѣе, такъ это то, какъ я, не смотря на боль и испугъ, сохранилъ еще присутствіе духа, видѣлъ все, что было предъ моими глазами, и сознавалъ, что я ни обо что не ударился головою.»
— "Напротивъ, Чэтъ! что-то ударилось объ вашу голову, " сказалъ я, смѣясь подъ выраженіемъ его лица во время этого разсказа. «Въ васъ попала пуля, — неужели вы не знали этого, старикъ?»
— «Какъ не знать!» отвѣчалъ Чэтни. «Конечно, была пуля, и она попала мнѣ немного пониже праваго клыка. Но тогда я не зналъ, да и знать не было нужды, чѣмъ этотъ бездѣльникъ на бѣлой лошади такъ жестоко ранилъ меня. Лишь только я немного опомнился отъ выстрѣла, какъ не разсуждая, — ни почему, ни зачѣмъ, я — пустился за охотникомъ въ погоню, крича ему вслѣдъ угрозы на счетъ ожидавшей его участи, если только мнѣ удастся догнать его. Я, кажется, забылъ вамъ сказать, что, послѣ выстрѣла, онъ пустился отъ меня скакать во всю прыть своего коня.»
«Онъ мчался очень быстро, но все таки ему нужно было бы скакать еще быстрѣе. Пылая злобой, я бѣжалъ за нимъ со всею силою слояхъ ногъ, какъ вы едвали можете себѣ вообразить. Конечно, я не хочу увѣрять васъ, чтобы на ровномъ мѣстѣ, при такомъ бѣгѣ, я могъ поспорить съ его лошадью; но въ лѣсу — это дѣло другое. Кромѣ того примите во вниманіе еще и то, что, при началѣ нашей гонки, я бѣжалъ отъ него и принужденъ былъ прокладывать себѣ дорогу сквозь терновникъ и кусты, а онъ ѣхалъ за мной слѣдомъ; теперь же онъ долженъ былъ пролагать дорогу, а я слѣдовалъ за нимъ. И страшный это былъ трудъ для его бѣлой лошади! Но чѣмъ лучше это было для меня; потому что, какъ ни быстро бѣжала она, бѣлый всадникъ все-таки находилъ возможность безпрестанно повертывался, желая еще разъ пустить въ меня выстрѣлъ. Но, къ счастію, каждый разъ при этомъ лошадь его или спотыкалась, или повертывала, такъ что хорошенько прицѣлиться никогда ему не удавалось. Правда, разъ онъ выстрѣлилъ, но ничего изъ этого не вышло: ружье только загремѣло и выказало свой красный языкъ.»
"Такъ мы пробѣжали съ милю или даже больше. Взошла луна и показала мнѣ всѣ выгоды моего положенія: бѣлый охотникъ скакалъ безъ шапки, его платье было изодрано о терновые кусты и все испятнано кровью. Впрочемъ, ни что, повидимому, не смиряло его дерзость. Онъ снова зарядилъ ружье и, безпрестанно обертываясь, поправлялъ свои волосы, развѣваемые вѣтромъ и, очевидно, только выжидалъ случая, чтобы нанести мнѣ еще другую рану. Но вдругъ — и это было такъ мгновенно, что вы не успѣли бы моргнуть — онъ исчезъ, какъ дымъ! исчезли всадникъ и его лощадь, какъ будто оба они превратились въ прахъ!
— «Исчезъ? куда исчезъ?» закричалъ я, когда Чэтни остановился на этомъ мѣстѣ своего разсказа.
— "Этотъ же самый вопросъ, и я задалъ себѣ, когда они скрылись изъ моихъ глазъ, " продолжалъ слонъ; «но ихъ изчезновеніе только казалось удивительнымъ, а на дѣлѣ въ немъ не было ничего необыкновеннаго. Вы, вѣроятно, знаете, что такое нулла?»
— «Никогда не слыхалъ! Это не то-ли же, что хора?»
Мое незнаніе азіатскихъ названій, казалось, сильно разсмѣшило Чэтни.
— «Какой глупый!» сказалъ онъ. «Это просто русло, оврагъ, въ который стекаетъ съ горъ вода въ дождливое время года. Въ такой-то вотъ оврагъ свалился бѣлый всадникъ съ своимъ конемъ. Въ то время погода стояла сухая, и потому на днѣ этого оврага бѣжалъ узенькій ручеекъ воды; но оврагъ былъ глубокъ и съ крутыми берегами. На томъ мѣстѣ, гдѣ они свалились, глубины было, по крайней мѣрѣ, футовъ двадцать. Онъ былъ не широкъ, такъ что, еслибы бѣлый охотникъ зналъ это заранѣе, то онъ перескочилъ бы его на своей лошади. Но въ томъ-то и дѣло, что края его высоко поросли кустарникомъ и травой, и эти растенія спускались до самаго дна и образовали такимъ образомъ западню, о которой самый осторожный ѣздокъ не могъ бы догадаться. Въ эту-то западню и попала моя милая чета; когда я осторожно подошелъ къ краю оврага, то увидѣлъ ихъ обоихъ на днѣ: лошадь билась и прыгала въ одномъ мѣстѣ, а двуногій, протянувшись, смирно лежалъ отъ нея поодаль.»
— «Бѣдный!» сказалъ я отъ души.
— "Да, мнѣ показалось это обиднымъ послѣ того, какъ я такъ долго догонялъ ихъ, " возразилъ Чэтъ, съ такимъ двусмысленнымъ выраженіемъ въ лицѣ, какое не разъ я замѣчалъ у него. «Но вы не воображайте, другъ мой, чтобы такое ничтожное затрудненіе лишило меня возможности отмстить имъ. Я зналъ хорошо эту мѣстность; я зналъ, что менѣе, четверти мили отъ того мѣста, гдѣ они лежали, есть отлогій спускъ, которымъ я могъ пройдти къ нимъ вдоль оврага. Взглянувъ еще разъ на дно оврага и предположивъ, что въ такомъ положеніи они пробудутъ довольно долго, я рысцей отправился отыскивать тотъ спускъ, по которому самымъ удобнымъ образомъ долженъ былъ добраться до своей добычи.»
«Какъ долго я ходилъ, — ужь не могу вамъ сказать. Но, должно быть, не долго; потому что, хотя я не безпокоился о томъ, что они уйдутъ отъ меня, и хотя я повторялъ себѣ: „времени впереди много, и торопиться не для чего;“ но тѣмъ не менѣе я не могъ преодолѣть тревоги относительно ихъ бѣгства и шелъ довольно быстро. Когда я спустился въ оврагъ, мнѣ стало ихъ видно еще издали, и я увидѣлъ, что было зачѣмъ торопиться: потому что дѣла успѣли принять другой оборотъ. Бѣлая лошадь была на ногахъ, а также приподнялся и бѣлый охотникъ. Онъ сидѣлъ на камнѣ и перевязывалъ ногу своей лошади бинтомъ, сдѣланнымъ изъ его бѣлой курточки, которую онъ всю изодралъ на бинты. Одна рука у него была перевязана; другая перевязка, широкая и окровавленная, виднѣлась на головѣ.»
«Гдѣ же было ружье?»
«Безъ сомнѣнія, я былъ въ восторгѣ при видѣ коня и всадника избитыми и измученными; но меня болѣе всего занимало ружье. Если бы я могъ увидѣть также избитою и перевязанною и эту проклятую штуку, то это было бы для меня самымъ пріятнымъ зрѣлищемъ! Оврагъ шелъ извилинами и я издалека, не бывши замѣченнымъ, могъ слѣдить за своей добычей. Очевидно, охотнику не приходили и на умъ, что онъ снова встрѣтится со мною. Онъ полагалъ, что я потерялъ его изъ вида и былъ теперь за нѣсколько миль отъ него. Но онъ скоро долженъ былъ убѣдиться въ совершенно противномъ.»
«Куда же онъ дѣвалъ свое ружье?» думалъ я. "Онъ не могъ теперь укрыться отъ меня, и я рѣшился пождать еще нѣсколько минутъ, чтобы высмотрѣть, нѣтъ ли у него подъ рукой этого страшнаго оружія, и потомъ уже кинуться на него. Онъ все перевязывалъ ногу своей лошади. «Окончивъ эту забаву, соображалъ я, „ты возьмешься за свое ружье, если не потерялъ его, а тутъ-то я тебя и накрою, мой милый!“ Такъ я и сдѣлалъ; выскочивъ изъ своей засады, я бросился на него съ быстротою молніи.»
— «И убили?» быстро прервалъ я слона, будучи не въ состояніи выносить долѣе подробностей этой кровавой трагедіи, къ концу которой Чэтни подвигался съ разсчитаннымъ наслажденіемъ. «Какъ вы однакожъ растягиваете разсказъ! Ну, вы бросились на удалаго охотника и убили его, — такъ и скажите скорѣе!»
— «А вы представьте себѣ, что я бросился и не убилъ его!» возразилъ Четъ съ гнѣвомъ. "Вообразите, что онъ едва не убилъ меня своимъ проклятымъ ружьемъ, которое, — я надѣялся, — было или потеряно, или изломано! "
— "Ну, теперь я стану слушать терпѣливо, не прерывая васъ, мои милый Чэтъ, " отвѣчалъ я, вздохнувъ спокойнѣе. «Стало быть ружье его не было потеряно или изломано, а находилось въ цѣлости, и заряженное лежало наготовѣ! Ха! ха! ха! не повезло вамъ мой бѣдный Чэтъ! не повезло! Ну продолжайте! даю вамъ слово, что ничего не буду говорить больше!»
— «Проклятый!» продолжалъ старикъ. «Хорошо если бы вмѣсто головы у него были расшиблены ноги! — тогда онъ не былъ бы такъ проворенъ. Завидя меня, онъ сейчасъ же вскочилъ на лошадь, повисъ у нея подъ брюхомъ, и не успѣлъ я добѣжать, какъ ружье его было у него уже на плечѣ. Лишь на одинъ мигъ я увидѣлъ его въ этомъ положеніи, вслѣдъ за которымъ наступила для меня минута, изумившая меня болѣе, чѣмъ что бы то ни было въ моей жизни.»
«Однако въ этотъ одинъ мигъ я замѣтилъ все: глаза у бѣлаго сверкнули, брови сдвинулись, палецъ дотронулся до курка, и вслѣдъ за тѣмъ вылетѣлъ изъ ружья огненный языкъ съ страшнымъ ударомъ. Съ минуту мнѣ казалось, что онъ стеръ меня съ лица земли, какъ онъ былъ стертъ съ своей лошадью, когда свалился въ оврагъ. Но потомъ я опомнился, и жизнь возвращалась ко мнѣ съ такимъ приливомъ страданія, что смерть была бы несравненно легче. По моимъ жиламъ, вмѣсто крови, казалось, бѣжалъ огонь, и такія мученія я чувствовалъ во всемъ тѣлѣ, такъ что сила ихъ превосходитъ всякое описаніе! Однако, и это ошеломленіе, и мое возвращеніе къ жизни произошли, вѣроятно, чрезвычайно быстро, потому что, когда прояснился мой взглядъ, я тотчасъ посмотрѣлъ на врага и увидѣлъ, что онъ не успѣлъ еще зарядить своего ружья; а онъ заряжалъ его и торопился. Посрединѣ между мною и имъ стояла лошадь. Я еще разъ съ яростью кинулся на него и такъ неожиданно, что онъ, какъ кажется, оставилъ заряжать ружье и пустился бѣжать.»
«Я бросился за нимъ. Поперегъ узкой дороги стояла лошадь; но не успѣла она взвизгнуть, какъ была опрокинута и растоптана моими ногами. Визжа отъ боли и злобы, я продолжалъ гнаться за ея хозяиномъ. Онъ, очевидно, высматривалъ болѣе отлогое мѣсто, гдѣ ему можно было бы взобраться на берегъ, и, воспользовавшись моей минутной остановкой надъ лошадью, добѣжалъ до менѣе обрывистаго спуска и началъ уже взбираться. Но не тутъ-то было! Не поднялся онъ и на три фута, какъ я уже настигъ его. Конечно, ничего не было легче, какъ стащить его и раздавить ногами, — вѣдь это все равно, что сорвать клочокъ травы, — но злоба слишкомъ одолѣвала меня! Я былъ, какъ безумный отъ боли и злости, и не помнилъ, что я дѣлалъ тогда! Я сбросилъ его своимъ хоботомъ, и онъ покатился по камнямъ; но потомъ, вмѣсто того, чтобы притиснуть ногой его ненавистное тѣло, какъ я всегда дѣлаю въ подобныхъ случаяхъ, я, какъ буйволъ, посадилъ его на клыки и вскинулъ наверхъ. Но оттуда онъ уже не упалъ ко мнѣ: какъ дуракъ, я выкинулъ его изъ оврага, и онъ остался на его краю!»
«Послѣ этого я больше не видалъ его; пока я стоялъ и раздумывалъ, не обѣжать-ли мнѣ опять кругомъ понавѣдаться, что сталось съ нимъ теперь, я услышалъ шаги и говоръ черныхъ, которые его отыскивали. Такъ я отправился домой, слабый, больной и истощенный потерею крови, которая ручьемъ лила изъ моей груди. Я пришелъ къ стаду около полуночи. Моя рана была ужасна! Она не заживала нѣсколько мѣсяцевъ, такъ что я не могъ выходить пастись. Съ тѣхъ поръ я даже забылъ, что такое полное здоровье, разумѣется, для вольнаго слона; да и теперь, когда бываетъ холодная погода, я чувствую боль около этого рубца. Пуля, какъ кажется, перебила мнѣ кость.»
— «Вы, стало быть, вскорѣ послѣ дѣла съ бѣлымъ охотникомъ попали въ засаду?» спросилъ я, расчитывая, что Чэтъ разскажетъ мнѣ и это происшествіе, пока онъ былъ въ духѣ разсказывать.
— "Да, и я, и почти всѣ мои родственники, " отвѣчалъ Чэтъ, печально качая головой при этомъ воспоминаніи; «это случилось именно вскорѣ послѣ моей встрѣчи съ бѣлымъ охотникомъ, такъ — мѣсяцевъ семь или восемь спустя, сколько мнѣ помнится.»
— «Странно! Ваше стадо было такое опытное, вашъ вожатый такой осмотрительный, — какимъ же образомъ вы могли попасть въ западню? Я не знаю подробностей, Чэтъ, но достовѣрно могу предполагать, что или была вамъ устроена какая нибудь необыкновенная ловушка, или вы, какъ простаки, дали себя въ обманъ.»
— "Вамъ, стало быть, не мѣшало бы прежде выслушать разсказъ, " возразилъ Чэтъ, «а потомъ уже пускаться въ смѣшныя предположенія. Ну скажите, имѣете ли вы понятіе о томъ, что такое облава?»
— «Я только отъ васъ въ первый разъ слышу это слово; я полагаю, что это какая, нибудь западня или ловушка. Всѣ онѣ, большія и маленькія, устройваются, сколько я знаю, на слѣдующихъ началахъ: берутъ соблазнительную приманку, прицѣпляютъ ее къ острому крючку и прикрываютъ его такъ тщательно, что животное, не видя его, хватаетъ добычу и задерживается имъ…»
— "Ну да, точь въ-точь на такихъ же "началахъ, " какъ вы выражаетесь, устроена и облава, " отвѣчалъ, подумавши, цейлонскій слонъ. «Приманка! нечего сказать! самъ хора попался бы въ просакъ на эту приманку!»
— "Да если бы вы не шли на приманку, разумѣется, вы не зацѣпились бы, " настаивалалъ я, не полагая чтобы на самомъ дѣлѣ оно такъ и было, но чтобы заставить слона высказаться.
— «Да я же говорю вамъ, что никакой приманки мы не искали!» сказалъ онъ нетерпѣливо. «Что за приманка? Какую приманку можетъ повѣсить двуногій для вольнаго слона, чтобъ затащить его въ неволю? Все, что нужно слону, есть у него подъ носомъ въ лѣсу, въ которомъ онъ родился. Мы жили въ довольствѣ и нисколько не опасались никакихъ, вашихъ приманокъ и не испытывали никакихъ бѣдствій, за исключеніемъ такихъ рѣдкихъ случаевъ, которые я разсказалъ вамъ для примѣра. Если приключалась какая нибудь бѣда или горе съ однимъ изъ членовъ нашего семейства, то всѣ другіе ухаживали за нимъ и берегли его, пока онъ не приходилъ въ прежнее состояніе. Мы желали бы только одного для довершенія нашего счастія — чтобы насъ оставили въ покоѣ.»
«Сколько я помню, за нѣсколько недѣль до страшнаго бѣдствія, постигшаго насъ впослѣдствіи, исполнялось это пламенное наше желаніе: столь долгимъ временемъ мира и тишины мы не наслаждались уже нѣсколько лѣтъ. Куда бы мы ни шли, не встрѣчалось и слѣда двуногихъ, какъ будто они навсегда оставили желаніе тревожить насъ. Конечно, двѣ-три изъ нашихъ старыхъ бабушекъ недовѣрчиво качали головами, когда молодежь выражала это мнѣніе, и намекали, что послѣ тишины всегда бываютъ сильныя бури въ лѣтнее время; но никто изъ насъ не обращалъ вниманія на ихъ карканье.»
"Да, впрочемъ, если бы мы и обратили вниманіе на ихъ намеки и предостереженія, — я желалъ бы знать, что мы все-таки стали бы дѣлать тогда? Какъ намъ было бы держать себя иначе? Можетъ быть, въ то утро, когда одинъ изъ нашихъ вернулся съ донесеніемъ, что по лѣвой сторонѣ лѣса бродятъ, высматривая, двуногіе, — намъ слѣдовало бы тотчасъ же собраться на совѣтъ и рѣшить оставить мгновенно Китайскій лѣсъ? Даже тогда бы слѣдовало, быть можетъ, рѣшиться на такой шагъ, когда второй изъ нашихъ пришелъ съ извѣстіемъ, что по правой сторонѣ лѣса бродятъ, высматривая, двуногіе? Намъ слѣдовало, стало быть, оставить мѣсто нашего рожденія? но зачѣмъ же? Киніанскіе лѣса, обширны, просторны, и если двуногіе оставляютъ насъ въ покоѣ въ самой ихъ срединѣ, то пусть ихъ гуляютъ они по опушкѣ и окраинамъ! "
«Такъ мы и думали, и говорили тогда. Мы говорили это, когда видѣли враговъ нашихъ съ востока и съ запада; мы продолжали говорить тоже самое, когда увѣрились, что они бѣгаютъ и на сѣверѣ, и на югѣ отъ насъ. Мы находили только страннымъ, что имъ нравилось съ утра до ночи обходить лѣсъ кругомъ. Но, какъ я уже говорилъ, такъ какъ они не трогали насъ и предоставляли намъ лучшія и самыя уединенныя мѣста, то мы нимало не безпокоились.»
«Дни шли за днями, а положеніе наше не измѣнялось, то-есть двуногіе неуходили домой, но и не обнаруживали никакого намѣренія захватить нашихъ владѣній. Однакожь предводитель нашъ, по зрѣломъ обсужденіи, созвалъ насъ однажды на совѣтъ и сообщилъ оглушившее насъ извѣстіе, что лѣсъ вокругъ насъ становится меньше. Недѣлю тому назадъ, нужно было съ четверть часа хорошаго шага, чтобъ перейдти справо на лѣво до того мѣста, откуда слышались голоса двуногихъ; но теперь, разстояніе это сократилось болѣе, чѣмъ на половину. Слѣдовательно, было что нибудь одно изъ двухъ: или убылъ лѣсъ, или двуногіе оцѣпили насъ.»
"Но мы не выразили сильнаго удивленія при этомъ извѣстіи, какъ вы могли бы предположить. Дѣло въ томъ, что каждый изъ насъ замѣчалъ уже и прежде безпокоившее насъ обстоятельство, о которомъ сообщалъ теперь вожакъ; но каждый берегъ его про себя, полагая, что ошибается. Теперь же не было возможности сомнѣваться; было ясно, что хитрые двуногіе приводили въ исполненіе какой-то предательскій замыселъ, и что слѣдовало принимать противъ него скорыя мѣры.
«Какія же мѣры предпочесть? Оставить Киніанъ, или выйдти на бой съ врагомъ? Первое предложеніе рѣшительно никѣмъ не было одобрено. Когда же мы стали обсуждать второе, то оно также представилось не много обѣщающимъ: потому что нашихъ враговъ, было, вѣроятно; огромное число, если судить о немъ по размѣрамъ лѣса, которые они заняли. Многіе изъ нашихъ утверждали, что въ числѣ враговъ были и бѣлые; а зная о моемъ страшномъ боѣ съ бѣлымъ, зная какую жестокую онъ можетъ нанести рану, всѣ мы рѣшительно оставались въ недоумѣніи.»
«До самаго вечера длилось наше совѣщаніе, и наконецъ единодушно было рѣшено, что во всякомъ случаѣ лучше оставить родное мѣсто и идти въ другой лѣсъ.»
"Не трудно будетъ, " говорили мы, «пробиться въ одномъ какомъ нибудь мѣстѣ чрезъ линію двуногихъ, и въ эту же ночь, лишь только смеркнется, мы приведемъ наше намѣреніе въ исполненіе.»
«Судьбѣ однако было угодно, чтобы въ эту ночь не было темноты! Когда мы начали готовиться къ походу, наступили сумерки; но вдругъ все озарилось страшнымъ свѣтомъ. Все кругомъ засіяло огнями и, куда мы не оглядывались, вездѣ видѣли только пламя и дымъ, вездѣ слышали ужасающіе крики и ревъ болѣе сотни такихъ орудій, которымъ была просверлена моя шея. При такихъ обстоятельствахъ, было бы безуміемъ, если бы мы съ нашими женами и маленькими дѣтьми попытались прорваться сквозь огонь и страшную стѣну непріятелей. А съ другой стороны нашъ лѣсъ былъ прохладенъ и уютенъ потому ничего нельзя было; лучшаго сдѣлать, какъ оставаться въ немъ.»
«Таковъ былъ совѣтъ, данный нашимъ предводителемъ и всѣ мы согласились съ нимъ. Мы собрали въ кучу своихъ женъ и малютокъ, обступили ихъ кругомъ кликами впередъ и твердо рѣшились кинутся на перваго врага, который попытался, бы овладѣть нами. Наше намѣреніе защищаться не повело, впрочемъ, ни къ чему. Только, что мы на него рѣшились, какъ справа, слѣва и сзади; раздался шумъ во сто разъ сильнѣе прежняго; загремѣли ружья, поднялся густой дымъ, съ хохотомъ и свистомъ заголосили двуногіе, заколотили въ трещетки и барабаны, и огненные языки засверкали такъ близко около насъ, что было слышно щелканье ихъ голодныхъ зубовъ. Испуганные и приведенные въ недоумѣніе, наиболѣе неопвтныя изъ нашихъ женъ и малютки запищали, застонали и подняли почти оглушительный концертъ, отъ котораго растерялся бы всякій другой вожакъ, который былъ бы не такъ рѣшителенъ, какъ нашъ. Среди возрастающаго смятенія и ужаса, онъ скомандоватъ молчать и, когда, наши жены и дѣти нѣсколько примолкли, онъ сказалъ;
— „Стыдитесь, жены и матери тѣхъ, кому предстоитъ, прославить Киніанъ, какъ мѣстопребываніе непобѣдимыхъ!“
— „Мы погибли! погибли!“ кричали устрашенныя матери, пряча подъ себя дѣтей, когда стукъ и шумъ начали еще больше усиливаться и искры полетѣли въ самую средину стада.»
— «Нѣтъ, не погибли!» громовымъ голосомъ возгласилъ нашъ вожатый, указывая на одно мѣсто своимъ хоботомъ. «Смотрите, мы спасены!» Оглянувшись по направленію его хобота, мы увидѣли широкое и темное, совершенно незанятое пожаромъ пространство. Въ эту сторону, была возможность бѣжать, и при видѣ ея мы испустили громкій крикъ радости. «Тише! и идите за мной! идите тѣснѣе!» приказалъ вожатый.
«Тихо, украдкой, пошли мы за нимъ, съ каждымъ шагомъ надѣясь, что идемъ къ избавленію.. Мы шли въ совершенномъ мракѣ вдругъ неожиданно и внезапно послышался трескъ и нашъ вожакъ попятился на насъ. Онъ тотчасъ же однакожь оправился и, вытянувъ хоботъ, сталъ осторожно ощупывать, на что онъ наткнулся. Онъ отошелъ немного вправо, потомъ влѣво, продолжая ощупывать мѣстность хоботомъ, а потомъ, вдругъ обернулся къ намъ и испустилъ крикъ до того полный отчаянія и бѣшенства, до такой степени пронзительный и раздирающій сердце, что не требовалось болѣе никакихъ словъ для извѣщенія насъ о великомъ бѣдствіи, которое насъ постигло. Мы попали въ засаду! Темный проходъ, казавшійся намъ спасительнымъ, былъ съ цѣлію оставленъ для насъ врагами, и привелъ насъ прямо къ отвореннымъ воротамъ широко застроеннаго мѣста, стѣны котораго были изъ прочныхъ деревъ, твердо скрѣпленныхъ между собою.»
«На минуту мы обезумѣли отъ страшнаго горя: мы кинулись бѣжать вокругъ стѣнъ, съ крикомъ и визгомъ отыскивая выхода. Мы вернулись опять къ воротамъ, въ которыя вошли, но онѣ были уже крѣпко заперты, и когда мы столпились около нихъ, вдругъ сверкнулъ передъ нами огненный языкъ ружья и въ страхѣ; мы отбѣгали назадъ.»
«Сначала мы были такъ смущены и испуганы, что даже не замѣтили, что не одно наше стадо было вмѣстѣ съ нами въ засадѣ. Да, и могло ли быть иначе при такомъ смятеніи, и кто въ такое бѣдственное время сталъ бы подозрѣвать измѣну со стороны своихъ же? А были тутъ съ нами и слоны-прислужники, низкіе, подлые предатели! Когда отецъ съ сыномъ, мать съ дочерью старались утѣшить другъ друга, обнимаясь въ отчаяніи хоботами, эти чудовища были тутъ же и тоже плакали, утѣшали насъ, и сами прикидывались огорченными, растроганными и готовыми раздѣлить горе брата, котораго постигла такая бѣда. Они были опытныя твари и хорошо умѣли дѣлать свое предательское дѣло. — Въ очень, недолгое время каждый изъ нашихъ самцовъ очутился съ канатомъ, обмотаннымъ около одной изъ заднихъ ногъ, а къ утру всѣ мы были уже. прикованы къ дереву…
Такъ и началось для насъ пожизненное рабство; такъ начался мой пленъ и такъ вотъ изъ вольнаго и гордаго обитателя лѣсовъ я сдѣлался жалкимъ, ворчаливымъ старикомъ, какимъ вы видите меня теперь, довольнымъ дружбою злѣйшими моими врагами, лишь бы сохранить жизнь въ презрѣнномъ тѣлѣ. Э--э! теперь, я полагаю, поздно ужь и сокрушаться! Покормите-ка меня лучше, добрый человѣкъ, хоть свеклой: я говорилъ такъ долго, что совсѣмъ пересохло во рту!»
Тѣмъ и окончились приключенія седьмаго и послѣдняго изъ моихъ лѣсныхъ разсказчиковъ.
Съ тѣхъ поръ я уже нѣсколько лѣтъ не служу при звѣринцахъ. Мѣсяцевъ черезъ пять послѣ того, какъ Чэтъ разсказалъ мнѣ свою исторію, бѣдный г. Путлогъ сдѣлался жертвою обезьяны, покончившей съ нимъ уже извѣстнымъ намъ способомъ и заведеніе его было продано съ акуціона. Изъ всѣхъ обитателей его звѣринца наиболѣе любопытства возбудилъ мой бегемотъ. Когда его вывели изъ клѣтки на смотръ, онъ защелкалъ челюстями и засверкалъ глазами, такъ что страшно было на него смотрѣть. Онъ былъ пріобрѣтенъ, кажется серрейскимъ зоологическимъ садомъ. Что касается до Чэта, то какъ нерѣдкость онъ не произвелъ сильнаго впечатлѣнія на покупателей. Но для меня, знакомаго съ подробностями его жизни, судьба его, была весьма интересна. Покупать его пришло немного, всего четверо, изъ которыхъ двое были содержатели странствующихъ звѣринцевъ, третій — господинъ, похожій на доктора, съ зелеными очками, и четвертый — простои грубый человѣкъ, въ застегнутомъ до верха пальто, и о которомъ никакъ нельзя было предположить — на что ему могъ требоваться слонъ. Господинъ въ зеленыхъ очкахъ приходилъ въ звѣринецъ рано утромъ, до начала аукціона, и все осматривалъ Чэта; онъ ощупывалъ его, шлепалъ но немъ ладонью и тыкалъ его какимъ-то загадочнымъ образомъ.
— "Онъ необыкновенно послушное животное, сэръ, " замѣтилъ я, на что зеленые очки равнодушно отвѣчали:
— «О!»
— «И очень умное.»
— «А!»
— «Онъ силенъ и возитъ большія тяжести.»
— «У!» какъ бы возразили зеленые очки и пошли прочь.
Этотъ господинъ былъ очень загадочный: очевидно, ему нуженъ былъ слонъ не для обыкновенныхъ цѣлей. "На что же, однакожъ, онъ покупалъ его? разсуждалъ я самъ съ собою. Но вскорѣ начался торгъ и завѣдовавшій аукціономъ разрѣшилъ мое сомнѣніе. «№ 33, красивый цейлонскій слонъ!» закричалъ онъ. «Что даете за слона?» "Двадцать гиней, " вызвался одинъ изъ покупателей. «Двадцать двѣ,» сказалъ другой. — «Надбавляйте, господа поскорѣе, замѣтилъ распорядитель: этотъ господинъ перекупитъ его у васъ для вскрытія.» При этихъ словахъ онъ указалъ на зеленые очки, обладатель которыхъ тотчасъ же отвѣтилъ предложеніемъ: «25 гиней.»
Горькая участь готовилась Чэту. Надѣюсь за него, что онъ пока не понималъ еще значенія слона: вскрытіе; но тѣмъ не менѣе чуткое его ухо вслушалось въ сказанное и онъ сталъ тревожиться, о чемъ я догадался по взгляду, которымъ онъ смотрѣлъ на торговавшаго его. Къ великой моей радости, одинъ изъ содержателей странствующаго звѣринца надбавилъ цѣну; за нимъ надбавилъ таинственный покупатель въ наглухо застегнутомъ пальто, потомъ — зеленые очки, за ними другой содержатель звѣринца, потомъ еще зеленые очки, снова содержатель звѣринца и зеленые наконецъ очки отступились. Послѣ этого завязался споръ между самымъ, упрямымъ изъ содержателей странствующаго звѣринца и господиномъ въ темномъ пальто, за послѣднимъ Чэтъ и остался. Онъ, какъ я узналъ впослѣдствіи, покупалъ Чэта на заводъ, въ Шефильдъ, гдѣ предполагалъ заставить его вертѣть колесо новоизобрѣтенной бритвенной машины.