Разсказы дѣдушки про сѣдую старину.
правитьКогда Сережа велъ себя хорошо и не капризничалъ, то дѣдушка сажалъ его рядомъ, въ большое сафьянное кресло съ высокою спинкою, и разсказывалъ много, много интереснаго.
Сказокъ Сережа не любилъ — потому что въ сказкахъ все вымыселъ, все неправда… Похожденія такихъ-же маленькихъ мальчиковъ какъ самъ — конечно, забавляли его; но онъ съ радостью готовъ былъ промѣнять ихъ на тѣ интересные, занятные разсказы, которые передавалъ ему дѣдушка про старую Русь, и про славныхъ русскихъ князей, царей и государей.
Мальчуганъ слушалъ внимательно, вникалъ въ каждое слово, и очень гордился тѣмъ, что знаетъ много такого, чего не знаютъ другія дѣти.
Зналъ онъ, напримѣръ, что первая, древнѣйшая русская исторія была написана монахомъ Кіево-Печерской лавры — Несторомъ; зналъ, что въ нашей русской землѣ, болѣе тысячи лѣтъ назадъ, жилъ народъ, отъ котораго мы происходимъ, и что народъ этотъ называлъ себя «Славянами».
Дѣдушка сказалъ, что Славяне, по большей части, жили цѣлыми племенами, въ простыхъ, деревянныхъ избушкахъ, маленькихъ, неприглядныхъ, построенныхъ одна отъ другой далеко и имѣвшихъ по нѣскольку выходовъ, на тотъ случай, чтобы легче было убѣжать, если кто изъ сосѣдей вздумаетъ напасть врасплохъ, что тогда случалось часто.
Городовъ у Славянъ было очень мало, всего счетомъ три — Новгородъ, гдѣ жили они сами, потомъ Смоленскъ, гдѣ жило другое племя (Кривичи) и Кіевъ — гдѣ жили Поляне; дорого далъ бы Сережа, чтобы хотя однимъ глазкомъ взглянуть на такіе города, по словамъ дѣдушки совсѣмъ не похожіе на нынѣшніе: ни фонарей, ни мощеныхъ улицъ, ни магазиновъ — въ нихъ не было, и отъ простыхъ деревень они отличались только тѣмъ, что были ограждены валами, рвами и засѣками, но Славянамъ, никогда не видавшимъ ничего лучшаго, все это казалось и красиво и удобно; они ѣли, пили, веселились по-своему, ходили другъ къ другу въ гости, и при этомъ были замѣчательно гостепріимны, они не жалѣли ничего для своихъ гостей, а если подъ рукою не находилось подходящаго угощенія, то даже крали у сосѣда, не считая это постыднымъ.
— Дѣдушка, красть вѣдь грѣшно? — замѣтилъ Сережа.
— Конечно, дружокъ, — отозвался дѣдушка, — но не надо забывать, что Славяне жили въ давно, давно прошедшія времена, когда люди были необразованы, и не умѣли отличать дурного отъ хорошаго; они не знали даже главнаго — не знали Всемогущаго, Истиннаго Бога, были язычники и поклонялись идоламъ, т. е. различнымъ безобразнымъ фигурамъ, сдѣланнымъ ихъ-же собственными руками.
Такихъ боговъ у нихъ было много, но главнымъ божествомъ считался «Перунъ», богъ грома и молніи; боговъ своихъ славяне очень боялись; — для того, чтобы боги на нихъ не сердились, и исполняли то, о чемъ они ихъ просятъ, — приносили въ жертву или плоды различные, или домашнихъ животныхъ, а иногда такъ даже людей, — однимъ словомъ, чѣмъ больше милостей просили отъ боговъ, тѣмъ значительнѣе давали жертву, которую обыкновенно клали на землю и жгли или передъ самымъ идоломъ, или-же по близости рѣки или озера, гдѣ, какъ они думали, жилъ водяной дѣдушка съ длинной сѣдой бородой, да рѣзвились русалки съ распущенными волосами. Конечно, ни такого водяного дѣдушки, ни такихъ русалокъ, на самомъ дѣлѣ на свѣтѣ никогда не было; мы съ тобой, Сережа, это понимаемъ — но Славяне разсуждали иначе; они готовы были съ кѣмъ угодно спорить, будто русалки каждый годъ, передъ праздникомъ Троицы (иначе «Семикъ») выходятъ изъ-подъ воды, гуляютъ на землѣ, а затѣмъ опять куда-то пропадаютъ.
Въ честь ихъ Славяне справляли даже праздникъ, пѣли пѣсни, водили хороводы; праздникъ русалокъ проходилъ у нихъ шумно и весело, но еще того веселѣе проходилъ праздникъ «Купалы», молодежь ждала его съ большимъ нетерпѣніемъ, принарядившись по праздничному, цѣлою толпою отправлялись въ лѣсъ собирать разныя травы, купались, зажигала костры, прыгали черезъ нихъ… Этотъ праздникъ справляютъ у насъ въ деревняхъ и теперь, только называютъ его не просто «Купалой», а «Иваномъ Купалой», потому что онъ приходится въ Ивановъ день.
Про него Славяне разсказывали много чудесъ: они говорили, будто наканунѣ, ночью, деревья, растущія въ лѣсахъ, ведутъ между собою разговоры, и, сойдя съ мѣстъ, ходятъ взадъ и впередъ какъ люди…
Правды тутъ опять таки нѣтъ, но Славяне въ это вѣрили, и каждый годъ, наканунѣ праздника Купалы, не только всю ночь гуляли по полямъ и лугамъ, прислушиваясь къ шелесту листьевъ деревьевъ ближайшаго лѣса — но и на разсвѣтѣ, вернувшись домой усталые, измученные, боялись даже задремать, чтобы не пропустить минуты, когда встанетъ солнышко и покажется на небѣ — покажется не просто, не такъ какъ всегда, а съ шумомъ выѣдетъ изъ своего чертога на трехъ коняхъ — серебряномъ, золотомъ и брилліантовомъ, и, повстрѣчавшись съ мѣсяцемъ, игриво разсыплется въ тысячу тысячъ огненныхъ искорокъ.
Такой продѣлки яснаго- солнышка славяне ожидали каждый годъ, но, конечно, не дождались, потому что ничего подобнаго никогда быть не могло.
Оба эти праздника т. е. «семикъ» и Купало, справлялись лѣтомъ; изъ весеннихъ-же праздниковъ, главнымъ считался праздникъ «масляницы», когда они весну встрѣчали, а зиму провожали, для чего дѣлали изъ соломы женское чучело, подъ названіемъ Мара или Марани, и сжигали его.
Былъ у Славянъ также и зимній праздникъ «Коляда», справлялся онъ зимою, въ концѣ Декабря, какъ разъ въ то самое время, когда мы нынче справляемъ наши рождественскіе праздники но такъ какъ Славяне не знали, что значитъ устраивать ёлку, то ихъ дѣтямъ этотъ праздникъ, конечно, не приносилъ собою той радости, которую нынѣшніе рождественскіе праздники приносятъ нашимъ дѣткамъ, особенно когда дѣтки умны и послушны, и когда они получаютъ за это различныя игрушки, гостинца и лакомства; у Славянъ-же этотъ праздникъ отъ буднихъ дней отличался тѣмъ, что они ничего не работали и ходили по городамъ и деревнямъ славить божество, и, собравъ подаянія, приносили богамъ жертвы; жрецовъ, у Славянъ не было, и обязанности ихъ исполнялъ старшій въ родѣ.
Вотъ каковы были наши предки болѣе тысячи лѣтъ назадъ; жили они въ бѣдности, на знали никакихъ удобствъ, большею частію занимались рыболовствомъ, били лѣсныхъ звѣрей, разводили стада, пчельники, и торговали съ сосѣдними народами.
Особенно важной торговли быть у нихъ, конечно, не могло, потому что времена тогда переживались очень тяжелыя, порядка никакого нигдѣ не было, ни дорогъ, тоже, — вся земля почти сплошь была покрыта дремучимъ лѣсомъ, на каждомъ шагу встрѣчалась опасность наткнуться на хищнаго звѣря, или на лихого человѣка, да на грабителя.
Гдѣ-же тутъ было думать о томъ, чтобы вести большую торговлю, гдѣ искать выгоды, когда кромѣ того Славяне еще и въ домашней жизни не знали покоя, такъ какъ различныя племена ихъ безпрестанно между собою ссорились; одинъ родъ возставалъ, противъ другого, войнамъ, неурядицамъ и грабежамъ конца не было…
Думали, думали Славяне, что предпринять, что сдѣлать, — и наконецъ собравъ «вѣче» (сходку), порѣшили отправить пословъ въ сосѣднюю землю Варяго-Руссовъ, гдѣ — какъ они давно уже слышали — былъ заведенъ строгій порядокъ.
— Призовите оттуда князя, который-бы управлялъ нами, заботился, о насъ, и не давалъ въ обиду, — указали они посламъ, когда послѣдніе окончательно снарядились и сѣли въ лодки, чтобы отправиться въ путь.
Хотя земля, гдѣ жили Варяги, находилась и не особенно далеко, но послы Славянскіе все-таки оставались въ дорогѣ довольно долго, во-первыхъ потому, что плыли, не торопясь, съ роздыхомъ, а во-вторыхъ — еще и потому, что лодки ихъ были устройства самаго простого, и конечно не могли подвигаться впередъ, даже на половину такъ скоро, какъ нынѣшніе корабли и пароходы.
— Земля наша велика и обильна, но порядка въ ней нѣтъ, приходите княжить и владѣть нами! — сказали послы, добравшись наконецъ до земли Варяго-Руссовъ, гдѣ въ ту пору жили три родныхъ брата — Рюрикъ, Синеусъ и Труворъ. Братья согласились исполнить ихъ просьбу и, забравъ съ собою всѣхъ родичей и всю Русь, вскорѣ поплыли на нѣсколькихъ большихъ лодкахъ въ землю Славянъ, заводить порядокъ.
Славяне встрѣтили ихъ съ великою радостью, и, какъ только они сошли на берегъ, поднесли хлѣбъ-соль.
Братья Варяги жили вмѣстѣ не долго) они порѣшили, что имъ будетъ гораздо легче и удобнѣе вести дѣла каждому отдѣльно, а потому раздѣлили землю Славянскую на три равныя части.
Рюрикъ построилъ себѣ городъ Ладогу, и поселился въ немъ, Синеусъ построилъ городъ Бѣлозерскъ, а Труворъ — Изборскъ.
Черезъ два года Синеусъ и Труворъ умерли, Рюрикъ остался княжить одинъ и перебрался въ Новгородъ.
О княженіи его намъ мало извѣстно; лѣтописецъ говоритъ только, что онъ рубилъ лѣса, строилъ города, и отдавалъ ихъ въ управленіе своимъ дружинникамъ; между этими дружинниками были два храбрыхъ воина, Аскольдъ и Диръ; Рюрикъ почему-то обдѣлилъ ихъ, не далъ ничего; — они обидѣлись такой немилости, и съ досады стали просить отпустить ихъ въ Греческую землю вмѣстѣ со всѣми родичами. Рюрикъ согласился? дружинники забрали все свое имущество, сѣли въ лодки, поплыли внизъ по рѣкѣ Днѣпру, и вскорѣ увидѣли на одномъ изъ береговъ небольшой городокъ; высадившись, они стали допытываться у жителей, кому онъ принадлежитъ, какъ называется, и кто его построилъ?
— Городъ этотъ называется Кіевомъ; построили его три родныхъ брата Кій, Щекъ и Хоривъ, а принадлежитъ онъ теперь ихъ потомкамъ, такъ какъ сами они давно умерли — отвѣчали жители, и принялись подробно разсказывать про то, какъ потомки Кія, Щека и Хорива платятъ громадную дань Хозарамъ, народу степному, не принадлежащему къ Славянскому племени.
Выслушавъ рѣчь Кіевлянъ — Аскольдъ задумался, затѣмъ отошелъ въ сторону, подозвалъ къ себѣ Дира, началъ говорить съ нимъ шепотомъ, и наконецъ, снова вернувшись къ толпѣ стоявшихъ по близости жителей Кіева, громко объявилъ, что если потомки Кія, Щека и Хорива согласятся сдѣлать ихъ князьями Кіевскими, то они вступятся за нихъ и освободятъ отъ дани Хозарамъ.
— Думаемъ, что согласятся, — отозвались Кіевляне, продолжая съ любопытствомъ разглядывать незнакомыхъ путешественниковъ, — а впрочемъ навѣрное не знаемъ", коли хотите получить точный отвѣтъ — оставайтесь до завтра, соберемъ вѣче…
— Что же — останемся, почему не остаться? Торопиться некуда, — замѣтилъ Аскольдъ, и, дождавшись слѣдующаго утра, вмѣстѣ съ Диромъ и нѣкоторыми главными своими родичами, отправился на вѣче, гдѣ собравшіеся горожане, давно уже толковали о томъ, что незнакомцевъ слѣдуетъ оставить въ Кіевѣ, и провозгласить князьями.
Рюрикъ, между тѣмъ, продолжалъ спокойно жить въ Новгородѣ, онъ назывался уже, не родовымъ старшиной, какъ прежде, а «великимъ княземъ» — но княжить ему пришлось не долго, — онъ умеръ въ молодыхъ годахъ, оставивъ послѣ себя маленькаго сынка Игоря, за котораго всѣми дѣлами великокняжескими, сталъ управлять родственникъ его Олегъ, человѣкъ храбрый, мужественный, задумавшій, во что-бы то ни стало, покорить подъ свою власть живущія по близости племена Славянскія.
Слава о его мужествѣ и отвагѣ, далеко неслась по всей землѣ, не разъ слыхали про него и новые князья Кіевскіе, но такъ какъ дѣло это ихъ не касалось, то рѣшили молчать до поры до времени.
Однажды, когда они пировали въ княжескомъ дворцѣ со своими витязями, наружная дверь дворца вдругъ отворилась и на порогѣ показался какой-то незнакомый человѣкъ, одѣтый по дорожному.
— Кто ты такой, и что тебѣ надобно? — спросили его витязи.
— Я, варяжскій купецъ — отвѣчалъ незнакомецъ, почтительно поклонившись, — посланъ сюда моими товарищами, которые плывутъ на лодкахъ изъ своей стороны въ Греческую землю, и желаютъ повидаться съ кіевскими князьями, чтобы передать имъ поклонъ отъ князя Новгородскаго.
Витязи доложили Аскольду.
— Почтимъ пословъ Олега, — отозвался Аскольдъ, выслушавъ докладъ витязей, и поспѣшно всталъ съ мѣста, чтобы въ сопровожденіи Дира и нѣкоторыхъ приближенныхъ, сейчасъ-же отправиться на берегъ рѣки, гдѣ стояли лодки купцовъ варяжскихъ, но едва успѣлъ къ нимъ подойти, какъ вдругъ на него со всѣхъ сторонъ набросились спрятанные въ лодкахъ воины.
— Это не могутъ быть посланные князя новгородскаго! — съ ужасомъ воскликнулъ тогда Аскольдъ, — князь новгородскій никогда не былъ измѣнникомъ!
— Ты правъ — князь новгородскій никогда не былъ измѣнникомъ! — повторилъ чей-то невидимый голосъ, и затѣмъ, изъ толпы воиновъ смѣло выступилъ впередъ самъ правитель Олегъ, держа за руку маленькаго сына Рюрикова — Игоря, — онъ и теперь является сюда не какъ измѣнникъ, а какъ князь великій! Является для того, чтобы объявить тебѣ и брату твоему Диру, что вы не князья, и не княжескаго рода, настоящій князь вотъ! — добавилъ онъ послѣ минутнаго молчанія, указывая на стоявшаго подлѣ малютку, который, словно предчувствуя что-то неладное, со страхомъ прижимался къ его колѣнамъ.
Аскольдъ и Диръ хотѣли возразить, но Олегъ не далъ имъ опомниться, и сдѣлавъ знакъ своимъ войнамъ, приказалъ тотъ-часъ же убить ихъ, а самъ остался жить въ Кіевѣ, назвавъ его «матерью городовъ русскихъ».
Съ той поры Кіевъ считался столицею, главнымъ городомъ нашей земли русской, въ которой Олегъ царствовалъ тридцать три года, сражался въ это время съ сосѣдними народами, покорялъ славянскія племена, и даже предпринялъ походъ въ Грецію.
Всѣ походы его были удачны, народъ не разъ удивлялся этимъ удачамъ, и прозвалъ его «вѣщимъ» что значитъ — «мудрымъ». Много ходило разныхъ толковъ о немъ, много было въ этихъ толкахъ правды, но, подъ часъ, много и выдумокъ, такъ напримѣръ, разсказываютъ, будто за нѣсколько лѣтъ до своей смерти, онъ однажды призвалъ къ себѣ въ чертоги кудесника, и спросилъ, какою смертью суждено ему умереть, пасть ли на войнѣ, или отъ болѣзни какой?
— Умереть-тебѣ, князь, отъ своего собственнаго, любимаго коня — отвѣчалъ кудесникъ, и, не желая больше объяснять, сейчасъ же вышелъ изъ дворца.
Олегъ призадумался, какъ ни любилъ онъ своего коня, но умереть ему все таки не хотѣлось. Онъ пересталъ ѣздить на немъ, приказалъ поставить въ отдѣльное стойло, кормить отборнымъ зерномъ, беречь, холить — но на глаза себѣ никогда не показывать.
Прошло нѣсколько лѣтъ, Олегъ позабылъ о предсказаніи кудесника, и узнавъ случайно, что конь уже околѣлъ, пожелалъ видѣть его кости.
— Врутъ все эти кудесники, — сказалъ онъ, расхохотавшись, и оттолкнулъ ногою вырытый изъ земли лошадиный черепъ; но тутъ вдругъ изъ этого самаго черепа выползла змѣя и ужалила его въ ногу такъ сильно, что онъ немедленно скончался, — княжить пришлось Игорю.
Игорь захотѣлъ тоже завоевывать сосѣднія земли и народы, какъ дѣлалъ Олегъ, но ему это не удавалось.
Отправившись однажды въ землю Древлянскую, онъ вздумалъ взять съ древлянъ громадную дань, и, натворивъ всякаго насилія, уже собрался вернуться домой, какъ вдругъ ему показалось, что собраннаго добра слишкомъ мало; тогда, не долго думая, онъ снова пошелъ въ землю Древлянскую, взявъ съ собою только немного вооруженныхъ воиновъ; Древляне этимъ воспользовались и, вмѣсто того, чтобы повиноваться и выдать дань, — убили его.
На Руси-же въ то время былъ обычай такой, что оставшіеся послѣ убитаго человѣка родственники должны были непремѣнно мстить за его смерть. — Древляне это знали; испугавшись мести Ольги (жены Игоревой), они начали думать, какимъ-бы способомъ склонить ее на свою сторону; думалидумали и додумались: снарядивъ 20 выборныхъ мужей, они послали ихъ въ Кіевъ, гдѣ жила Ольга, и приказали, во что-бы то ни стало, уговорить ее выйти замужъ за ихъ собственнаго князя «Мала»
— Мы посланы къ тебѣ, матушка княгиня, съ такою рѣчью, — начали послы, когда Ольга позвала ихъ въ княжескія палаты, — мужа твоего, молъ, мы убили, потому что онъ насъ обижалъ и грабилъ; ты теперь вдова; можешь второй разъ выйти замужъ, за кого пожелаешь, такъ выходи-ка за нашего князя Мала, онъ князь добрый, хорошій, да и сама наша земля Древлянская не худая…
Ольга покачала головой, предложеніе Древлянъ показалось ей дерзкимъ, въ первую минуту она хотѣла приказать ихъ выгнать, но потомъ передумала, рѣшивъ въ своихъ мысляхъ прежде хорошенько надъ ними посмѣяться.
— Пожалуй, — отвѣчала она имъ, стараясь казаться серьезною, — вы нравы) почему мнѣ не выйти замужъ вторично — да еще за такого завиднаго жениха, какъ вашъ князь Малъ) я согласна. Но прежде чѣмъ объявить о моемъ согласіи народу, мнѣ желательно возвеличить васъ, чтобы всѣ видѣли и знали, что вы для меня гости знатные, желанные, не простые…
Послы низко поклонились.
— Да, не простые, продолжала Ольга, — идите туда, гдѣ оставлены ваши лодки, садитесь въ нихъ и ждите, пока я пришлю звать васъ, когда-же посланные мои придутъ за вами, то вы съ мѣста не трогайтесь, а прикажите имъ нести васъ вмѣстѣ съ лодкою на плечахъ, черезъ весь городъ, съ честью великою. Послы повѣрили словамъ хитрой княгини, очень довольные тѣмъ, что имъ такъ легко и скоро удалось уладить дѣло, они поспѣшно вернулись на берегъ, и, никому не говоря ни слова, важно разсѣлись въ лодкахъ.
Ольга тѣмъ временемъ приказала выкопать глубокую яму, и когда приказаніе ея было исполнено, послала звать къ себѣ сватовъ Древлянскихъ.
— Не пойдемъ мы къ ней ни пѣшкомъ, ни на коняхъ не поѣдемъ, а извольте нести насъ въ этой самой лодкѣ по всему городу! — отозвались послы, помня наказъ Ольги.
— Что-же, мы люди подневольные, должны дѣлать, что приказываютъ, — отвѣчали посланные Ольги и подняли на плечи ладью.
Сваты сидѣли спокойно, гордо закинувъ головы назадъ, они съ улыбкой смотрѣли другъ на друга и разсчитывали на торжественную встрѣчу въ княжескихъ палатахъ, на знатное угощеніе и вообще на всякія почести, но вмѣсто того, по приказанію княгини, совершенно неожиданно для нихъ — были выброшены на дно ямы, глубина которой достигала нѣсколькихъ саженей.
— Довольны вы честью? — спросила тогда Ольга, заглядывая въ яму, и, не дождавшись отвѣта, приказала закидать сватовъ каменьями.
Кіевлянамъ она строго-на-строго запретила разсказывать обо всемъ случившемся, и черезъ нѣсколько дней послѣ печальнаго приключенія со сватами сама отправила посольство въ землю Древлянскую, съ такимъ наказомъ: «Коли хотите, чтобы я вышла за вашего князя, такъ присылайте посольство познатнѣе… Иначе Кіевляне меня не отпустятъ».
Древлянамъ въ голову не могло придти, что будущая княгиня ихъ станетъ обманывать; они повѣрили ея словамъ, и полагая, что отправленный ими первый отрядъ пословъ, вѣроятно, остался въ Кіевѣ, очень скоро снарядили другой, изъ людей самыхъ богатыхъ и знатныхъ, которые, надѣясь на торжественный пріемъ будущей супруги своего князя, отправились въ путь съ большимъ удовольствіемъ.
Прибывъ въ Кіевъ, они были встрѣчены великокняжескими витязями, и только что успѣли высадиться на берегъ, какъ сейчасъ-же получили приглашеніе отправиться въ баню, чтобы съ дороги пообмыться, да по обчиститься, а потомъ предстать передъ ясныя очи княгинюшки.
Такое приглашеніе ихъ нисколько не удивило; встрѣчать почетныхъ гостей подобнымъ образомъ въ старину былъ обычай, а потому они спокойно послѣдовали за витязями и, какъ говорится, не успѣли глазомъ моргнуть, какъ эти-же самые витязи впихнули ихъ въ горячую баню, затворили двери и приказали стоявшей вокругъ стражѣ поджечь баню сразу со всѣхъ четырехъ сторонъ. Искать спасенія было невозможно; несчастные Древляне, конечно, сейчасъ-же погибли.
Уничтоживъ, такимъ образомъ, второе Древлянское посольство, хитрая княгиня Ольга, кажется, могла-бы угомониться, но она, между тѣмъ, еще не успокоилась и рѣшила въ душѣ довести задуманную месть до конца, для чего черезъ нѣкоторое время опять отправила пословъ въ землю Древлянскую, чтобы предупредить князя Мала, что идетъ къ нему, и просить его приказать наварить побольше меду, да приготовить прочихъ разныхъ хмѣльныхъ напитковъ и привезти все это на могилу Игоря.
— Прежде чѣмъ отпраздновать свадьбу, хочу справить по немъ «тризну», — велѣла она сказать въ заключеніе.
Тризною славяне называли поминки по умершимъ своимъ родственникамъ; справляли они такую тризну обыкновенно на могилѣ покойнаго: боролись, скакали, бѣгали въ перегонку и, въ знакъ горя, царапали себѣ лицо.
Не подозрѣвая обмана, Древляне сейчасъ-же принялись за дѣло, наварили цѣлыя сотни бочекъ пива, раздобыли вина хорошаго и отправили все это, съ новымъ отрядомъ воиновъ, на то мѣсто, гдѣ находилась могила Игорева, и куда вскорѣ прибыла Ольга.
— Что сталось съ нашими послами, которыхъ мы два раза посылали къ тебѣ? — спросили ее Древляне.
— Они идутъ позади, — отвѣчала Ольга и прямо прошла на могилу мужа, припала головою къ сырой землѣ, залилась горючими слезами и не двигалась съ мѣста до тѣхъ поръ, пока приближенные дружинники, наконецъ, напомнили, что: «пора, молъ, начинать справлять тризну».
Тогда Ольга сѣла посреди окружающихъ, и пиръ начался обычнымъ порядкомъ, дружинникамъ своимъ она потихоньку шепнула, чтобы они постарались напоить Древлянъ до-пьяна, дружинники исполнили ея порученіе очень охотно, и когда Древляне охмѣлѣли настолько, что съ трудомъ передвигали ноги, то приказала рубить ихъ мечами, а сама вернулась въ Кіевъ, стала собирать войско и на слѣдующій годъ, уже открытою войною, пошла на Древлянъ, взявъ съ собою маленькаго сына, Святослава. Древляне смѣло вышли ей на встрѣчу) обѣ рати вскорѣ столкнулись на полянѣ, но ни та половина, ни другая не рѣшалась начинать дѣйствовать до тѣхъ поръ, пока малютка-Святославъ не бросилъ своею дѣтскою ручкою первое копье въ непріятельское войско.
Такъ какъ онъ былъ еще слишкомъ малъ и не имѣлъ достаточно силы, то копье, конечно, полетѣло не далеко и сейчасъ же упало къ ногамъ его собственной лошади, но этого все-таки было вполнѣ довольно — воины Ольги воодушевились.
— Впередъ! Впередъ! — закричали они громко и съ ожесточеніемъ бросились на Древлянъ, которые пришли въ такой ужасъ отъ ихъ нападенія, что бросились бѣжать, чтобы укрыться въ ближайшемъ городѣ Коростыни, воины Ольги пустились за ними слѣдомъ, окружили городъ со всѣхъ сторонъ, но взять его все-таки не могли никакимъ способомъ.
Ольгѣ пришлось простоять около Коростыни цѣлое лѣто.
— Силою тутъ, видно, ничего не возьмешь, — сказала она тогда, — надо дѣйствовать хитростью…
И, отправивъ пословъ въ Коростынь, велѣла объявить Древлянамъ, что если они согласны заплатить ей дань, то она оставитъ ихъ въ покоѣ.
— Рады-бы мы заплатить тебѣ дань, мудрая княгиня, — былъ отвѣтъ Древлянъ, — да ты, вѣдь, не угомонишься и опять придумаешь новую месть за смерть мужа.
— Я уже три раза мстила за него — довольно. Теперь хочу помириться съ вами, взять дань и возвратиться въ Кіевъ.
— Что-же — коли такъ, коли правду изволишь молвить, то мы согласны. Получай съ насъ дань, хочешь медомъ, хочешь мѣхами, или чѣмъ другимъ, для насъ все единственно…
— Ни меду, ни мѣховъ, ни чего другого мнѣ ненадобно, вы за послѣднее время обѣднѣли, я не стану раззорять васъ и потребую очень немногаго: дайте мнѣ только съ каждаго двора но три воробья, да но три голубя.
«На что ей воробьи да голуби», подумали Древляне и, конечно, очень обрадовались, что отъ нихъ требуютъ такъ мало. Достать воробьевъ и голубей имъ ничего не стоило, такъ какъ у нихъ при каждомъ почти жилищѣ имѣлись голубятни для голубей, а крыши этихъ жилищъ состояли изъ досокъ или камыша и воробьи постоянно сказали тамъ гнѣзда.
Поймавъ тѣхъ и другихъ птицъ столько, сколько требовала Ольга, Древляне понесли ихъ къ ней съ великимъ восторгомъ, но восторгъ, однако, продолжался не долго.
Хитрая княгиня потребовала подобную дань не спроста.
— Ступайте домой, — сказала она Древлянамъ, и какъ только они удалились, сейчасъ-же раздала птицъ своимъ дружинникамъ, приказавъ навязать на хвостъ каждой птицѣ тряпку съ сѣрой, и когда на дворѣ начнетъ смеркаться — сначала поджечь эти тряпки, а потомъ выпустить птицъ на свободу.
Дружинники исполнили все, какъ имъ было приказано.
Цѣлой стаей полетѣли испуганные воробьи и голуби прямо въ городъ Коростынь и въ одинъ мигъ разсѣялись но своимъ гнѣздамъ, отчего почти всѣ дома города загорѣлись разомъ.
Жители города въ первую минуту рѣшительно ничего не могли понять, но потомъ, догадавшись объ угрожающей имъ опасности, пустились бѣжать впередъ безъ оглядки, и со страху, вмѣсто того чтобы удаляться отъ ратниковъ Ольги, натыкались прямо на нихъ и, конечно, тутъ-же падали мертвыми.
Уложивъ, такимъ образомъ, почти все Древлянское войско, Ольга, наконецъ, успокоилась, считая месть свою оконченною, она не желала больше воевать, не жаждала человѣческой крови, а напротивъ, какъ бы старалась загладить вину передъ Древлянами, — объѣхала сначала всю ихъ землю, потомъ землю русскую; вездѣ оказывала милости, устраивала новые порядки, исправляла дороги, строила мосты, судила по правдѣ.
Встрѣчаясь съ христіанами, которыхъ за послѣднее время въ Кіевѣ развелось порядочно, она очень любила бесѣдовать съ ними, зазывала къ себѣ въ теремъ, и чѣмъ чаще повторялись эти бесѣды, тѣмъ больше и больше начинала она задумываться надъ тѣмъ, что поклоняться идоламъ и исповѣдывать языческую вѣру — не стоитъ, что есть другое, невидимое, божество, молиться которому хорошо и отрадно! Что есть другая — лучшая вѣра, которая учитъ насъ быть добрыми, честными, милостивыми…
И вотъ, чтобы ближе узнать эту вѣру, она рѣшилась съѣздить въ главный городъ греческой Имперіи, Царьградъ или Константинополь, гдѣ ее исповѣдывали уже давно, и гдѣ Ольга, наконецъ, тоже приняла христіанство, получивъ имя Елены.
Крестилъ ее царьградскій патріархъ (патріархомъ называется главный архіерей православной церкви), — а крестнымъ отцомъ былъ самъ Императоръ.
Когда обрядъ крещенія окончился, то патріархъ сталъ учить мудрую княгиню разнымъ церковнымъ уставамъ и молитвамъ, а на прощанье передъ отъѣздомъ въ Кіевъ сказалъ рѣчь: «благословенна ты въ женахъ русскихъ, потому что оставила тьму и полюбила свѣтъ) благословятъ тебя люди русскіе до послѣдняго рода!» Ольга вернулась въ Кіевъ успокоенная душою и очень довольная.
Сына своего Святослава она воспитывала сама до тѣхъ поръ, пока онъ возмужалъ и выросъ.
Нѣсколько разъ она предлагала ему креститься, но Святославъ на это не соглашался изъ страха, что надъ нимъ станутъ смѣяться его дружинники, которые, большею частію, состояли изъ язычниковъ) дружинниковъ же своихъ Святославъ любилъ больше всѣхъ и всего на свѣтѣ, — время проводилъ въ постоянныхъ бояхъ и сраженіяхъ съ сосѣдними племенами)--отправляясь въ походъ, не бралъ съ собою ни возовъ, ни шатровъ, ни котловъ для варки кушанья, спалъ подъ открытымъ небомъ, ѣлъ сырое лошадиное мясо, одежду носилъ самую простую и жилъ такъ почти постоянно, до тѣхъ поръ, пока, наконецъ, въ битвѣ съ Печенѣгами пришлось ему сложить свою удалую голову, послѣ чего печенѣжскій князь велѣлъ оковать его черепъ въ золото, и на веселыхъ пирахъ пилъ изъ этой чаши вино, вмѣстѣ со своими воинами.
Послѣ Святослава остались три сына: Ярополкъ, Олегъ и Владиміръ; жили они каждый въ своемъ городѣ, но жили очень не дружно.
Вскорѣ послѣ смерти Святослава оба старшіе князя до того перессорились между собою, что пошли другъ на друга войною, во время которой Олегъ бѣжалъ съ боя, упалъ въ ровъ и былъ задавленъ навалившимися на него туда-же лошадями.
Тогда третій сынъ Святослава, Владиміръ, жившій въ Новгородѣ и конечно узнавшій обо всемъ случившемся, рѣшилъ отомстить Ярополку за смерть брата и сталъ набирать свою собственную дружину, чтобы идти на него войною, но прежде чѣмъ выступить въ походъ, послалъ къ Полоцкому князю Рогвольду своихъ витязей, сватать за себя дочь его Рогнѣду, не зная того, что Рогнѣда раньше уже просватана за Ярополка.
— Не хочу идти за Владиміра, пойду за Ярополка, — отвѣчала Рогнѣда посламъ, которые, вернувшись въ Новгородъ, передали отвѣтъ ея Владиміру.
Владиміръ разсердился, отложивъ походъ на брата, немедленно пошелъ войною на Полочанъ и, отнявъ у нихъ городъ Плоцкъ, убилъ Рогвольда и двухъ его сыновей, а Рогнѣду взялъ себѣ въ жены силою.
Покончивъ такимъ образомъ съ Плоцкомъ, онъ отправился на Ярополка войною; у Ярополка войска было не много, но онъ все-таки оборонялся довольно долго) а потомъ, по совѣту одного подкупленнаго Владиміромъ боярина, наконецъ, согласился сдаться.
— Пусть войдетъ въ мой шатеръ и лично проситъ прощенія! — потребовалъ Владиміръ. Яронолкъ согласился исполнить требованіе брата, но едва успѣлъ подойти къ шатру, какъ стоявшіе около два варяжскихъ воина, по сдѣланному знаку Владиміромъ, поразили его мечами", несчастный князь упалъ замертво, а Владиміръ послѣ этого сталъ одинъ княжить надъ землей русской и перебрался на жительство въ Кіевъ.
Не мало пришлось ему вести войнъ съ сосѣдними племенами, съ-сосѣдними народами, — но онъ этого не боялся, всегда бодро стремился впередъ, почти всегда выходилъ побѣдителемъ и послѣ каждаго счастливаго похода долгомъ считалъ, въ знакъ благодарности своимъ богамъ и кумирамъ, приносить различныя жертвы.
Разсказываютъ, что однажды, вернувшись послѣ замѣчательно удачнаго похода на Ятвеговъ, Владиміръ призвалъ къ себѣ самыхъ именитыхъ витязей и отдалъ приказаніе, намѣтить какого-нибудь изъ жившихъ въ Кіевѣ юношей — для принесенія его въ жертву Перуну.
— Бросимъ жребій на всѣхъ юношей и дѣвицъ, которые находятся въ Кіевѣ, — сказали тогда витязи, — на кого жребій падетъ, того и зарѣжемъ.
Сказано — сдѣлано; стали тянуть жребій… Жребій палъ на маленькаго мальчика, сына одного варяга-христіанина. Витязи, не долго думая, сейчасъ-же отправили къ нему нѣсколько человѣкъ вооруженныхъ воиновъ, съ приказаніемъ привести малютку.
— На что онъ вамъ, — съ ужасомъ спросилъ варягъ, сразу догадавшись, въ чемъ дѣло.
— Нуженъ.
— Да на что именно?
— Онъ долженъ быть принесенъ въ жертву могущественному Перуну, по волѣ великаго князя Владиміра, — отвѣчали воины, — мы пришли за нимъ по приказанію великокняжескихъ витязей.
— Не дамъ я своего сына на пагубу, не дамъ ни за что на свѣтѣ, — возразилъ варягъ-христіанинъ, охвативъ обѣими руками испуганнаго малютку, — буду биться до послѣдней капли крови… Вашъ Перунъ не Богъ, а просто кусокъ дерева… Сегодня стоитъ — завтра сгніетъ… Богъ есть одинъ настоящій, истинный, которому покланяются Греки… Онъ сотворилъ небо, землю, звѣзды, луну, солнце и человѣка. А ваши боги развѣ могутъ сдѣлать что-либо подобное? Уходите вонъ! Не видать вамъ моего сына, какъ своихъ ушей…
Сообразивъ, что со старикомъ, какъ говорится, пива не сваришь, и что онъ ни въ какомъ случаѣ не уступитъ — воины вернулись обратно и передали витязямъ весь разговоръ.
Витязи разсвирѣпѣли, разсвирѣпѣлъ и народъ, стоявшій тутъ же, и цѣлою толпою повалилъ къ жилищу стараго варяга.
— Подавай намъ сына въ жертву Перуну, — громко кричала толпа, окруживъ со всѣхъ сторонъ домикъ несчастнаго христіанина, который, выйдя на крыльцо и не выпуская изъ объятій совершенно обезумѣвшаго малютку, снова принялся уговаривать язычниковъ, напоминать имъ про истиннаго Бога и молить о помилованіи, но язычниковъ это не тронуло. Они бросились впередъ, словно звѣри разъяренные, подрубили топорами балки, на которыхъ держалось крыльцо, и только-что успѣли отскочить въ сторону, какъ сначала это самое крыльцо, а затѣмъ и крыша домика съ трескомъ рухнула на землю, придавивъ собою пораженныхъ ужасомъ отца и сына.
Это были первые мученики-христіане въ Кіевѣ.
Слыхать про такіе случаи, а иногда даже видать ихъ Владиміру приходилось нерѣдко.
Припоминая различные разсказы про христіанскую вѣру бабушки своей, мудрой княгини Ольги, и прочихъ христіанъ, жившихъ въ Кіевѣ, онъ сталъ все чаще и чаще спрашивать себя, что лучше — поклоняться идоламъ или же сдѣлаться христіаниномъ, и каждый разъ послѣ такихъ думъ становился печальнымъ.
Приближенные витязи это замѣчали. Не догадываясь о настоящей причинѣ тоски-кручинушки своего князя, они старались всячески развлечь его, придумывая разныя забавы.
Ласковый къ дружинѣ и очень любившій пиры и разгулы, Владиміръ охотно шелъ на такія забавы, изъ которыхъ любимою его забавою была охота.
Вотъ и разсказываютъ, что однажды, возвращаясь съ охоты, куда витязи тоже потащили его, чтобы развеселить, Владиміръ вдругъ вспомнилъ про жену свою Рогнѣду и про маленькаго сына Изяслаѣа, которыхъ онъ давно-давно не видѣлъ и къ которымъ теперь пожелалъ, заѣхать.
По тогдашнему обычаю, женъ можно было держать много; Владиміръ имѣлъ ихъ нѣсколько, и потому, конечно, не могъ навѣщать часто.
Рогнѣда этимъ очень печалилась; до другихъ женъ ей, конечно, дѣла не было, но за себя, и въ особенности за малютку Изяслава она такъ досадовала, что задумала даже посчитаться съ Владиміромъ и, дождавшись минуты, когда онъ послѣ ужина заснулъ въ сосѣднемъ теремѣ, тихонько прокралась къ кровати, чтобы убить его.
Взявъ со стола лежавшій тамъ длинный, острый ножъ, молодая женщина уже высоко занесла его надъ своей головою, какъ вдругъ Владиміръ пошевельнулся…
Рогнѣда невольно отступила назадъ.
Услыхавъ шорохъ, Владиміръ открылъ глаза…
Въ теремѣ огня не было, но, благодаря слабому отблеску мѣсяца, какъ разъ въ эту минуту выглянувшаго изъ-за тучи, сразу узналъ свою жену.
— Это ты, Рогнѣда? — вскричалъ онъ, быстро соскочивъ съ кровати и схвативъ ее за руки.
— Я… — отозвалась молодая княгиня упавшимъ голосомъ.
— Зачѣмъ ты пришла сюда, что тебѣ отъ меня надобно?
— Я пришла за тѣмъ, чтобы сказать тебѣ, что ты не любишь ни меня, ни нашего сына… Ты убилъ моего отца, мать, братьевъ, женился на мнѣ силою, увезъ изъ родной земли и теперь покинулъ.
Владиміръ крѣпко сжималъ въ своихъ рукахъ руки Рогнѣды и смотрѣлъ на нее такими-сердитыми глазами, что она задрожала отъ страха; нѣсколько минутъ въ теремѣ продолжалось упорное молчаніе, не было слышно ни малѣйшаго звука, затѣмъ, наконецъ, Владиміръ заговорилъ первый:
— Одѣнься въ княжеское платье, то самое, въ которомъ вѣнчалась, и жди моего прихода въ твой теремъ завтра, — проговорилъ онъ шепотомъ, съ силою оттолкнувъ ее прочь.
Несчастная княгиня сразу поняла и догадалась, что ей не сдобровати, пожалѣла о своемъ поступкѣ, но уже было поздно, Владиміръ вышелъ изъ терема съ тѣмъ, чтобы вернуться туда только на другой день для кровавой расправы.
Рогнѣда же всю остальную часть ночи провела безъ сна, обливаясь горючими слезами, а какъ только на дворѣ стало немного свѣтать, разбудила князька Изяслава и начала учить его, какъ просить у Владиміра помилованья.
Изяславъ слушалъ внимательно, старался запомнить то, что ему говорила мать, и какъ только на слѣдующее утро Владиміръ Цришелъ въ теремъ съ мечомъ въ рукахъ, выступилъ впередъ и проговорилъ слабымъ, дрожащимъ отъ волненія голосомъ: — «отецъ, ты не одинъ здѣсь!»
Владиміръ невольно опустилъ руку, онъ не рѣшался убить мать на глазахъ сына и, пригласивъ въ теремъ своихъ бояръ и витязей, разсказалъ имъ все, какъ было, и просилъ посовѣтовать, что дѣлать дальше.
— Конечно, пощади княгиню ради ребенка, — сказали бояре, взглянувъ съ участіемъ на малютку Изяслава, который, прижавшись къ колѣнямъ матери, громко всхлипывалъ и въ то же время не выпускалъ изъ своей маленькой ручки игрушечный мечь, словно рѣшившись защищать имъ свою «родимую» до послѣдней возможности.
Владиміръ нѣсколько минутъ стоялъ молча, затѣмъ, обратившись къ боярамъ, проговорилъ уже совершенно покойно:
— Будь по вашему! — И приказалъ отмѣнить казнь, а Рогнѣду вмѣстѣ съ Изяславомъ отправилъ въ Полоцкую область, которую далъ имъ въ полное владѣніе.
Вѣсть о помилованіи Рогнѣды скоро разнеслась не только по всему Кіеву, но и но всему околодку, въ народѣ стали ходить толки о томъ, будто Владиміръ не казнилъ жену потому, что новая христіанская вѣра приказываетъ каждому человѣку прежде всего быть милостивымъ, что Владиміръ объ этой вѣрѣ постоянно толкуетъ, все рѣже и рѣже приноситъ жертвы идоламъ, рѣже поклоняется имъ и о чемъ-то серьезно задумывается.
Такъ какъ Кіевъ былъ тогда главнымъ торговымъ городомъ земли русской, то туда съѣзжалось много людей изо всѣхъ странъ, исповѣдывающихъ различныя религіи.
Услыхавъ о томъ, что Владиміръ не прочь перемѣнить языческую вѣру на другую, каждый изъ нихъ пытался предложить ему свою.
Первыми пришли болгары-магометане, потомъ нѣмцы, потомъ евреи, потомъ греки. Владиміръ выслушивалъ каждаго, разспрашивалъ, вдумывался. По разсказамъ, больше всѣхъ вѣръ ему по сердцу пришлась вѣра греческая, онъ очень долго бесѣдовалъ съ присланнымъ оттуда мудрецомъ (философомъ) и съ любопытствомъ разглядывалъ картину, которую этотъ философъ привезъ съ собою.
На картинѣ былъ представленъ страшный судъ, праведные стояли по правую сторону престола Божія и шли въ рай, а грѣшники — по лѣвую и шли въ адъ — на муки вѣчныя.
— Хорошо тѣмъ, которые стоятъ одесную (т. е. направо), — вскричалъ Владиміръ, не отрывая глазъ отъ картины.
— Крестись, коли хочешь быть въ числѣ ихъ, — отозвался на его замѣчаніе философъ, и снова принялся разсказывать о своей вѣрѣ, обычаяхъ и обрядахъ.
— Дай срокъ, надо обдумать, — сказалъ Владиміръ, и когда послы греческіе отправились обратно въ Грецію, снова созвалъ своихъ бояръ и городскихъ старцевъ. — Приходили ко мнѣ магометане, предлагая принять свою вѣру, — обратился къ нимъ князь, когда всѣ они собрались въ его палаты, — потомъ пришли нѣмцы, и тѣ хвалятъ свой законъ, послѣ нихъ пришли евреи… Наконецъ, приходятъ греки… Ихній законъ мнѣ больше всѣхъ понравился; они такъ интересно разсказываютъ про начало сотворенія міра, про всемогущаго Бога, который любитъ каждаго человѣка, какъ отецъ родного сына, хранитъ его, милуетъ. Любо было мнѣ слышать ихъ рѣчи, все бы кажется слушалъ, не наслушался, вотъ я и рѣшилъ собрать васъ сюда, чтобы спросить совѣта, какого закона лучше придерживаться, что вы на это мнѣ скажете, что посовѣтуете?
— Что сказать, батюшка князь, что посовѣтовать? Самъ ты знаешь, что каждый хвалитъ свое; поэтому рѣшить за глаза, какой законъ лучше и какого закона слѣдуетъ придерживаться — мудрено; у тебя есть много людей умныхъ, которымъ ты можешь довѣриться; — пошли ихъ развѣдать, какъ служатъ Богу разные народы и потомъ прикажи разсказать.
Совѣтъ бояръ понравился Владиміру; онъ въ тотъ же день выбралъ десять человѣкъ самыхъ смышленыхъ и умныхъ мужей и разослалъ въ разныя страны развѣдывать, какъ гдѣ совершаются церковныя службы.
Мужи эти побывали у болгаръ-магометанъ и у нѣмцевъ, но богослуженіе ни тѣхъ, ни другихъ имъ не понравилось; они поѣхали къ грекамъ.
Греческій императоръ, узнавъ, съ какою цѣлью къ нему пріѣхали послы великаго князя Владиміра, принялъ ихъ съ большою честью и пригласилъ на слѣдующее утро пройти въ церковь, сказавъ патріарху, чтобы онъ служилъ обѣдню какъ можно торжественнѣе.
Послы пришли въ церковь первыми и были поставлены такъ, что могли видѣть и слышать всю службу отлично.
Въ церкви было зажжено множество свѣчей, отблескъ которыхъ отражался на золотыхъ и серебряныхъ ризахъ образовъ; послы Владиміровы никогда не видывали ничего подобнаго; они пришли въ неописанный восторгъ — въ особенности когда съ клироса раздалось церковное пѣніе, стройное, дружное, никогда еще ими не слышанное…
— Мы не знали, на небѣ ли мы, или на землѣ, — сказали они, вернувшись въ Кіевъ и передавая великому князю подробности всего ими видѣннаго, — мы чувствовали только и понимали сердцемъ, что тамъ Богъ пребываетъ съ людьми, что та служба лучше " и великолѣпнѣе всѣхъ, которыя мы раньше видѣли!
Владиміру такъ понравился разсказъ пословъ про греческую церковь и про греческое богослуженіе, что онъ нѣсколько разъ заставлялъ ихъ повторять его.
— Бабушка твоя Ольга, которая была мудрѣйшая изъ людей, не приняла бы греческаго закона, если бы онъ былъ дуренъ, — безпрестанно повторяли ему приближенные бояре. — Крестись съ Богомъ! Крестишься ты — и мы за тобою послѣдуемъ…
Послѣ этихъ словъ Владиміръ уже не колебался; онъ рѣшилъ во что бы то ни стало сдѣлаться христіаниномъ. Смущало его только одно:
Чтобы сдѣлаться христіаниномъ, приходилось креститься, — креститься надо было у грековъ, а ему крѣпко не хотѣлось обращаться къ грекамъ съ просьбою, и потому онъ задумалъ взять Св. Крещеніе съ бою, т. е. идти походомъ на греческій городъ Корсунь.
Походъ удался; Корсунь былъ покоренъ.
Тогда Владиміръ, ободренный удачей, началъ грозить грекамъ тѣмъ, что пойдетъ и на столицу ихъ Царьградъ, если только греческіе императоры (въ то время ихъ тамъ было двое) — Василій и Константинъ — не согласятся выдать за него замужъ свою сестру Анну.
Мы не можемъ выдать сестру за язычника, — возразили императоры, полагая, что отвѣтъ ихъ огорчитъ Владиміра; но Владиміру онъ, напротивъ, пришелся какъ нельзя больше по душѣ.
— Коли такъ, — отозвался тогда князь, — то я могу креститься.
Оба императора отправились къ сестрѣ и подробно передали обо всемъ случившемся.
Молодая царевна залилась горючими слезами; ей не хотѣлось покидать родную Грецію, не хотѣлось ѣхать въ Русь — страну почти еще дикую, гдѣ половина народа поклонялась идоламъ, но такъ какъ отговариваться было нечѣмъ, то она сѣла на корабль и въ сопровожденіи многочисленной свиты и Царьградскаго духовенства, скрѣпя сердце, поплыла въ Корсунь.
Владиміръ приготовилъ торжественную встрѣчу, но самъ участвовать въ торжествѣ не могъ, потому что въ это время, какъ говоритъ преданіе, у него вдругъ до того сильно разболѣлись глаза, что онъ ничего не видѣлъ.
— Крестись скорѣе, коли хочешь исцѣлиться, — посовѣтовала ему невѣста-христіанка.
Владиміръ послушалъ совѣта, на слѣдующій же день просилъ пріѣхавшихъ Царьградскихъ священниковъ крестить его, и какъ только епископъ возложилъ на него руки, такъ сейчасъ же началъ видѣть по прежнему.
— Теперь я узнаю истиннаго Бога! — вскричалъ тогда князь, пораженный чудомъ, увидавъ которое, дружинники его тоже пожелали креститься.
Владиміръ, конечно, имъ въ этомъ не препятствовалъ.
Пробывъ нѣсколько времени въ Корсунѣ и обвѣнчавшись съ царевной Анной, онъ вернулся въ Кіевъ, гдѣ первымъ дѣломъ отдалъ приказаніе рубить и жечь всѣхъ идоловъ, а Перуна привязать къ хвосту лошадиному, стащить съ горы и бросить въ Днѣпръ. Народъ плакалъ навзрыдъ, ужасался такому распоряженію, но спорить съ великимъ княземъ не смѣлъ, князь же на слѣдующее утро разослалъ по городу гонцовъ съ приказаніемъ созвать всѣхъ жителей на рѣку, чтобы креститься.
Самъ онъ, рядомъ со своею молодою супругою и пріѣхавшимъ вмѣстѣ съ нею изъ Корсуни духовенствомъ, стоялъ на берегу, народу собралось множество — желающихъ промѣнять идолопоклонническую вѣру на христіанскую оказалось гораздо больше, чѣмъ можно было предполагать, мужчины, женщины, дѣти, старики, — всѣ направлялись къ рѣкѣ, чтобы погрузиться въ воду, одни стояли въ водѣ по шею, другіе по грудь… Взрослые держали на рукахъ младенцевъ, на берегу оставались тѣ, которые уже были крещены раньше.
Священники читали молитвы, а великій князь Владиміръ, слушая ихъ, смотрѣлъ на свой народъ, радовался и просилъ Бога не оставить этотъ народъ великими милостями, просилъ имъ уже не деревяннаго Перуна, которому прежде бывало приносились разныя жертвы, а настоящаго, всемогущаго Бога, Который не требуетъ отъ насъ никакихъ жертвъ, а хочетъ только, чтобы мы были честными, хорошими людьми и жили такъ, какъ намъ приказано жить въ Св. Его писаніи.
Крестивъ такимъ образомъ больше половины Кіевлянъ, Владиміръ началъ строить церкви на тѣхъ мѣстахъ, гдѣ прежде стояли идолы, и разсылать священниковъ по остальнымъ городамъ и деревнямъ, чтобы заставить креститься всѣхъ, кого возможно: онъ видѣлъ на самомъ себѣ, что быть христіаниномъ гораздо лучше, чѣмъ оставаться язычникомъ, и съ той минуты, какъ принялъ Св. Крещеніе, сдѣлался совсѣмъ другимъ человѣкомъ.
Прежде для него ничего не стоило проливать человѣческую кровь при каждомъ удобномъ случаѣ, теперь же — онъ даже на войну выходилъ только тогда, когда являлась крайняя необходимость.
Помня, что христіанская вѣра велитъ быть милостивымъ, онъ часто приглашалъ-на княжескій дворъ нищихъ, убогихъ, калѣкъ… раздавалъ имъ деньги, хлѣбъ, питье, а тѣмъ, которые были больны или слабы и не могли придти сами, разсылалъ подаянія по домамъ.
Народъ любилъ его всей душею, прозвалъ Краснымъ Солнышкомъ земли Русской и память о немъ сохранилась на всегда до сихъ поръ про него поются много пѣсенъ, въ которыхъ величаютъ его самого и прославляютъ могучихъ богатырей.
Поется въ нихъ не только про одну какую-нибудь быль, а вообще про все старое да бывалое; поэтому такія пѣсни называются былинами: хвалятъ онѣ добраго великаго князя земли русской — Владиміра Красное Солнышко, называютъ на полѣ ратномъ «грознымъ», а на пиру великокняжескомъ «ласковымъ».
Прославляютъ и богатырей могучихъ, изъ которыхъ самымъ сильнымъ считается богатырь Илья Муромецъ, тотъ самый, про котораго писали, будто онъ побѣдилъ страшнаго Соловья-разбойника, сидѣвшаго на десяти дубахъ и свистомъ своимъ убивающаго каждаго, кто только рѣшится взглянуть на него; но Илья Муромецъ не побоялся разбойника, подъѣхалъ къ десяти дубамъ совсѣмъ близко, и когда разбойникъ засвисталъ такъ громко, что богатырскій конь отъ страха даже на колѣни упалъ, то самъ богатырь смѣло пустилъ каленую стрѣлу ему въ голову и въ одинъ мигъ ранилъ настолько сильно, что онъ уже не могъ сидѣть на деревѣ и покатился внизъ кубаремъ — а Ильѣ Муромцу этого только и надо было.
Приподнявъ Соловья съ земли, онъ молодецки прыгнулъ на спину своего коня боевого и поскакалъ въ городъ Кіевъ прямо къ палатамъ великокняжескимъ, гдѣ въ это время было пированье и почетный пиръ —
"Было столованье и почетный столъ.
"Много на пиру было князей и бояръ,
"И русскихъ могучихъ богатырей.
"Всѣ на пиру наѣдалися,
"Всѣ на пиру напивалися,
"Всѣ на пиру перехвастались.
"Самъ Владиміръ Князь по горенкѣ похаживаетъ,
«Черныя кудри расчесываетъ».
И вотъ вошелъ богатырь въ палаты великокняжескія, снялъ шапку, иконамъ святымъ помолился, на всѣ четыре стороны раскланялся, а князю съ княгиней по особому поклону отвѣсилъ, низкому-пренизкому и сталъ хвастать своимъ подвигомъ.
"Гой еси ты, сударь Владиміръ князь!
"Посмотри мою удачу богатырскую,
«Какъ я привезъ Соловья-разбойника во дворъ къ тебѣ!..»
Владиміръ пожелалъ разглядѣть Соловья ближе; богатырь поднесъ птицу къ ногамъ его, приказавъ свистнуть въ полсвиста.
Соловей встрепенулся — закричалъ по звѣриному —
"Засвисталъ, злодѣй, по соловьиному,
"Залаялъ, собака, по собачьему,
«А князь и бояре испугалися.».
"По двору наползалися,
"И Владиміръ князь едва живъ стоитъ
«Съ душой княгиней Апракеѣевной».
— Уйми ты Соловья-разбойника! — громкимъ голосомъ приказываетъ князь Владиміръ Красное Солнышко, — уйми Соловья-разбойника, эта шутка намъ не надобна.
Илья Муромецъ погрозилъ «Соловью»'. Соловей испугался угрозы богатырской и сейчасъ замолчалъ, но какъ князь, такъ равно и всѣ окружающіе долго еще не могли успокоиться, продолжая дивиться диву-дивному.
— Ты останешься мнѣ служить навсегда, — сказалъ Владиміръ, обратившись къ могучему богатырю, который дѣйствительно съ этого достопамятнаго дня уже постоянно находился въ числѣ придворнаго штата князя «Красное Солнышко» и вмѣстѣ съ прочими богатырями охранялъ заставу Кіевскую.
Изъ другихъ богатырей самыми главными считаются послѣ Ильи Муромца — тихій Дунай сынъ Ивановичъ, Алеша Поповичъ, Чурило Пленковичъ, Добрыня Никитичъ, про всѣхъ про нихъ пѣсни поются, всѣхъ ихъ въ этихъ пѣсняхъ прославляютъ, да хвалятъ, про каждаго разсказываютъ что-нибудь интересное.
Про Добрыню Никитича, напримѣръ, пѣсня сложилась такая:
Любилъ онъ, этотъ самый богатырь, Добрыня Никитичъ, купаться въ рѣкѣ, да не такъ, какъ обыкновенно купаются люди, — т. е. поплаваютъ, побарахтаются, поныряютъ и выпрыгнутъ на берегъ, нѣтъ, онъ ужъ, бывало, какъ засядетъ въ водѣ, такъ цѣлый день-деньской изъ нее выйти не хочетъ, готовъ ни ѣсть, ни пить — только бы купаться-плескаться дали ему, а до остального — ни до чего дѣла нѣтъ…
— Купайся, коли тебѣ ужъ охота такая, только по крайней мѣрѣ не заплывай далеко, — уговаривала его родная матушка. — Почай рѣка, гдѣ ты купаешься, рѣка бурная, бѣдовая… Да это все бы еще ничего, при твоей силѣ богатырской, положимъ, справиться можешь съ какими угодно волнами, но главная-то бѣда заключается въ томъ, что она течетъ какъ разъ мимо пещеры Змѣя Горыныча.
— Ну такъ что же? — съ улыбкой отозвался Добрыня и ласково смотрѣлъ въ глаза родимой матушкѣ.
— Какъ что? Развѣ ты не знаешь, что Змѣй Горынычъ только тѣмъ и занимается, что таскаетъ къ себѣ въ пещеру всѣхъ дѣвушекъ красныхъ и всѣхъ добрыхъ молодцевъ, которые на глаза ему попадаются.
— Пускай таскаетъ, не перечу, — со мною же ему навѣрное сдѣлать этого никогда не удастся!
На такое замѣчаніе старушка-матушка Добрыни Никитича только головой покачала, самъ же Добрыня Никитичъ не хотѣлъ слушать ея рѣчей, по прежнему каждый день съ утра до ночи пребывалъ въ Почай рѣкѣ и нисколько не думалъ остерегаться Змѣя Горыныча, который однажды дѣйствительно напалъ на него въ ту минуту, когда онъ спускался съ берега и не имѣлъ при себѣ никакого оружія.
Богатырь, однако, не струсилъ.
Вспомнивъ, что на немъ надѣта пуховая шапка, онъ поспѣшно снялъ ее съ головы, еще того поспѣшнѣе набилъ пескомъ и со всей силы пустилъ въ змѣя, чтобы засыпать ему глаза.
Змѣй старался отвертываться, но ловко брошенный песокъ все-таки дѣло свое сдѣлалъ, т. е. настолько залѣпилъ Змѣю глаза, что онъ рѣшительно не могъ ничего видѣть.
Добрыня Никитичъ этимъ воспользовался, оттолкнувъ Змѣя въ сторону и не давъ ему время опомниться, онъ выпрыгнулъ на берегъ, схватилъ лежавшій тамъ вмѣстѣ съ платьемъ его мечъ и отрубилъ Горынычу голову, послѣ чего сейчасъ же одѣлся я пошелъ въ пещеру, гдѣ нашелъ много всякаго богатства, золота, серебра, камней разноцвѣтныхъ и, кромѣ того, увидалъ человѣкъ двадцать плѣнниковъ и плѣнницъ, которые были прикованы цѣпями къ почернѣвшей отъ сырости стѣнѣ пещеры.
Всѣ они были молоды, красивы, но на лицѣ каждаго изъ нихъ выражалось горе и страданіе.
Добрыня Никитичъ, всегда отличавшійся добрымъ сердцемъ, ради котораго и имя получилъ «Добрыни», не могъ безъ содроганія смотрѣть на несчастныхъ мучениковъ, въ особенности когда въ числѣ ихъ увидалъ вдругъ родную племянницу князя Владиміра, Забаву Путятишну, давно уже похищенную Змѣемъ въ свои горныя хоромы.
Не долго думая, храбрый богатырь разорвалъ толстую цѣпь, которою дѣвушки были прикованы къ стѣнѣ и, освободивъ красавицу, вывелъ ее на свободу…
Много такихъ былинъ сохранилось у русскаго народа.
Всѣ онѣ очень похожи на сказки, хотя въ каждой изъ нихъ все-таки есть немножко правды, такъ какъ онѣ разсказываютъ про то давно-давно прошедшее время, когда люди были еще очень мало образованы и главнымъ образомъ старались отличиться другъ отъ друга не умомъ, а силою.