I.
править1.
правитьМой домъ находится теперь на западной окраинѣ Манчестера; но было время, когда я жилъ на противоположномъ концѣ хлопчатобумажнаго города, откуда бѣжалъ по причинамъ ниже изложеннымъ и съ такимъ чувствомъ, что хоть на край свѣта такъ въ пору. Мое первоначальное жилище была вилла въ Парадизъ-Роу. Занятія же мои, по правдѣ сказать, мало для меня привлекательныя, обязывали бывать въ центрѣ города. Тамъ я дѣлалъ воскъ, отъ котораго получалъ большую часть своего дохода, но медъ свой, — а я былъ въ ту пору очень трудолюбивой пчелкой — я собиралъ дома, возвращаясь изъ конторы и хотя тоже посредствомъ пера, но уже совсѣмъ въ другомъ родѣ. Душа моя была предана литературѣ, и все время, какое я могъ урвать у гг. Дэля и Крона, торговцевъ хлопкомъ, посвящалось сочинительству. Если исключить тотъ промежутокъ времени, когда я перебирался изъ конторы домой, я могъ бы сказать, что сходилъ съ конторскаго табурета только затѣмъ, чтобы осѣдлать Пегаса, и онъ носилъ меня по поднебесью отъ семи до десяти часовъ вечера.
Спѣшу прибавить, что это выраженіе метафорическое. Какъ человѣкъ, все еще причастный къ дѣламъ, я былъ бы недоволенъ, еслибы кто-нибудь подумалъ, что я пишу стихи. Нѣтъ, я писалъ прозу, только прозу, но (если позволено такъ выразиться) высшаго порядка. Я писалъ повѣсти для толстаго журнала и передовыя статьи для мѣстной газеты или двухъ, короче сказать — занимался такъ называемой художественной литературой. У меня была молодая жена и нѣсколько человѣкъ дѣтей, и прибавка, которую я такимъ образомъ получалъ къ моему оффиціальному доходу, была очень для насъ кстати; но главное: литературная работа была мнѣ по сердцу. Съ гусинымъ перомъ въ рукахъ, (стальными я писалъ только конторскіе счета) за письменнымъ столомъ, съ цѣлымъ роемъ мыслей въ головѣ, которыя я готовился изложить на бумагѣ — я былъ счастливъ какъ царь. Это скромное удовольствіе, оно знакомо немногимъ, и никому не покажется завиднымъ, но повѣрьте мнѣ, что нѣтъ болѣе пріятнаго и возвышеннаго.
Когда наши дѣтки лягутъ спать, жена приходила обыкновенно ко мнѣ и садилась возлѣ съ шитьемъ въ рукахъ. У насъ былъ уговоръ, чтобы она первая не заговаривала, если я молчу, чтобы не спугнуть вдохновенія. И я могъ на нее въ этомъ положиться. Иныя женщины не могутъ двухъ минутъ помолчать, когда работаютъ. Моя Клементина была не изъ нихъ… къ счастью для насъ обоихъ.
Мнѣнія могли расходиться (то-есть мнѣніе и мнѣніе другихъ людей) на счетъ полезности или пригодности моихъ литературныхъ трудовъ, но каковы бы они ни были, для нихъ требовалась безусловная тишина. Малѣйшій шумъ, трескъ угля въ каминѣ, дверь, хлопнувшая гдѣ-нибудь на чердакѣ — и конченъ балъ; еслибы соловей запѣлъ въ саду, я былъ бы парализованъ; наши двѣ служанки ходили всегда въ туфляхъ въ тѣ часы, когда я предавался сочинительству.
Цѣлый долгій мѣсяцъ вилла моя въ Парадизъ-Роу оправдывала свое названіе «Эдемъ»; но на пятой недѣлѣ змій высунулъ голову изъ-за цвѣтовъ и прошипѣлъ: "Сэръ, вы обманулись въ названіи своей резиденціи; это не «Эдемъ», а «Чистилище».
Дѣло было въ 7 ч. 16 м, и я по обыкновенію сидѣлъ одинъ за своимъ любимымъ занятіемъ, когда за стѣной, у которой помѣщался какъ разъ мой письменный столъ, раздался словно пушечный выстрѣлъ, а за нимъ послѣдовало три или четыре взрыва, точно ракеты. Въ первую минуту я такъ и подумалъ, что это ракеты и что онѣ разбили мнѣ черепъ, и онъ разлетѣлся въ разныя стороны.
Моя вѣрная жена, услышавшая канонаду въ дѣтской, сбѣжала съ лѣстницы и въ одинъ моментъ очутилась около меня. Когда она вошла въ комнату, безобразная канонада возобновилась и съ такимъ эффектомъ, что кочерга упала на полъ, а крышка чернильницы запрыгала.
— Милосердное небо! что это такое?
— Я такъ и думала, что тебя это обезпокоитъ, начала Клементина дрожащимъ голосомъ.
— Обезпокоитъ! это убьетъ меня! Я больше не напишу ни одной строчки сегодня вечеромъ. Что это за громъ?
— Милый Чарльзъ, я съ сожалѣніемъ должна сказать, что это дочь нашей сосѣдки, м-съ Броунъ. Она только-что вернулась изъ пансіона и играетъ на фортепіано «Битву при Прагѣ». Джемима говоритъ, что она всегда этимъ занимается на праздникахъ. Джемима знаетъ этотъ околодокъ, и такъ глупо, что она не сказала этого раньше; я увѣрена, что ты не купилъ бы «Эдема»!
— Но неужто же она постоянно играетъ на фортепіано! Вѣдь это ужасъ, что такое! Похоже было на фейерверкъ, только безъ огня. Ни одинъ человѣкъ этого не вынесъ бы, и только дьяволъ могъ измыслить такую пытку.
— Джемима говоритъ, что барышня играетъ на фортепіано впродолженіи шести недѣль отъ семи до десяти; но только по воскресеньямъ она играетъ духовныя вещи.
Я не пылкій человѣкъ, но нетерпѣливый и, попадись мнѣ въ эту минуту барышня-сосѣдка, я бы свернулъ ей шею, не смотря на ея полъ, нѣжный возрастъ и благочестіе. Обстоятельство было не такого рода, чтобы можно было отложить его въ долгій ящикъ или задуматься надъ нимъ: въ тотъ же моментъ я сѣлъ и написалъ Броунамъ (такъ связно, какъ только было можно при такомъ адскомъ шумѣ) записку съ вѣжливымъ замѣчаніемъ. Я встрѣчался съ нимъ и разговаривалъ, и онъ показался мнѣ добрымъ малымъ, но я подозрѣвалъ, что жена у него аспидъ. М-съ Броунъ слишкомъ туго стягивалась корсетомъ, чтобы не быть сварливой; но должно же и у нея биться подъ корсетомъ сердце. И ужь, конечно, въ христіанскомъ государствѣ… но я забѣгаю впередъ.
Письмо мое гласило слѣдующее:
"Любезный м-ръ Броунъ, обращаясь теперь къ вамъ, я знаю, что разсчитываю на дружеское участіе сосѣда, а не опираюсь на законное право. По закону домъ англичанина — его крѣпость, и онъ можетъ, если захочетъ, палить день и ночь изъ пушекъ. Къ несчастію я такъ устроенъ, что шумъ окончательно лишаетъ меня способности къ литературному труду, которому (какъ вамъ не безъизвѣстно) я по необходимости предаюсь отъ семи часовъ до десяти вечера. Ваша миленькая дочка играетъ на фортепіано удивительно для своихъ лѣтъ — (я говорилъ правду: никакой взрослый демонъ, не только такой чертенокъ, какъ она, не могъ бы произвести больше грому) — но еслибы вы были столь добры попросить ее играть днемъ, а не вечеромъ, то обязали бы меня на всю жизнь. Въ ожиданіи вашего благосклоннаго согласія, за которое впередъ благодарю васъ, остаюсь
Чарльзъ Джонсъ".
Я былъ въ такомъ состояніи волненія и нетерпѣнія, такъ какъ ужасная канонада все время не превращалась, что написалъ на конвертѣ: «просятъ немедленно отвѣта» и велѣлъ посланцу дожидаться. Отвѣтъ пришелъ скоро, но привелъ меня въ совершенное отчаяніе. Онъ былъ написанъ, какъ я тотчасъ же догадался по почерку, тряпичному, какъ уши упрямаго осла, Броуномъ женскаго пола и гласилъ такъ:
"Любезный сэръ, моего мужа нѣтъ дома, но ваша просьба такого рода, что я, не колеблясь, отвѣчаю вамъ за него отказомъ; какъ вы изволили вѣрно выразиться, вы не опираетесь на легальное право и простите, если я прибавлю, что ваша просьба неблагоразумна. Моей дочери неудобно играть на фортепіано въ иные часы, какъ отъ семи до десяти, изъ это время она будетъ упражняться и впредь. Преданная вамъ
Не смотря на поздній, часъ, я схватилъ шляпу и побѣжалъ къ агенту, черезъ посредство котораго купилъ виллу «Эдемъ», и взялъ отъ него объявленіе, которое въ ту же ночь приклеилъ къ стѣнамъ дома. «Сія вилла продается и уступается во владѣніе немедленно. Всякое мало-мальски разумное предложеніе будетъ принято».
Послѣ этого я гулялъ по улицамъ до десяти часовъ, а затѣмъ вернулся домой нѣсколько успокоенный. Жена увѣряла, что ровно въ десять часовъ шумъ прекратился, но эхо его, казалось, все еще наполняло домъ; я чувствовалъ, что рискую заболѣть нервной горячкой, и написалъ своимъ принципаламъ, что нѣкоторое время не буду приходить въ контору. Я рѣшился сидѣть дома до семи часовъ, чтобы какъ-нибудь не пропустить покупателя.
На слѣдующее же утро мнѣ подали карточку, на которой стояло: «М-ръ Джозефъ Плумплинъ». Онъ оказался плотнымъ человѣкомъ далеко не аристократической наружности, но я привѣтствовалъ его такъ, какъ еслибы онъ былъ членъ королевскаго дома. Манеры у него были рѣзки до крайности, но онъ показался мнѣ честнымъ человѣкомъ, и дѣловая сторона моего характера тотчасъ же подсказала мнѣ, что этотъ человѣкъ пришелъ не по-пустому.
— Я вижу, что этотъ домъ продается. Я самъ архитекторъ и знаю, какой домъ стоитъ купить и какой нѣтъ. Если мы сойдемся въ цѣнѣ, я куплю виллу «Эдемъ». Сколько вы за нее хотите?
Я назвалъ сумму, которая мнѣ казалась подходящей, но, говоря правду, я бы охотно взялъ половину, только бы сбыть домъ съ рукъ.
— Слишкомъ дорого, сказалъ онъ, качая солидно головой, цѣлыхъ сто фунтовъ лишку.
Будь я французъ, я бы вскочилъ и расцѣловалъ его въ обѣ щеки; но, будучи англичаниномъ, я скрылъ свою радость и покачалъ головою такъ же рѣшительно, какъ и онъ.
— Домъ недорогъ по той цѣнѣ, какую я назначилъ.
— Безъ сомнѣнія; я знаю это такъ же хорошо, какъ и вы, холодно отвѣчалъ онъ; домъ стоитъ даже дороже, но когда въ объявленіи стоитъ: «уступается во владѣніе немедленно», это обозначаетъ, что у человѣка есть резоны желать выѣхать изъ дома. Ну а я, надо вамъ знать, человѣкъ дѣловой и не люблю проволочекъ. Если угодно: грѣхъ пополамъ, я сейчасъ же выдамъ вамъ чекъ на требуемую вами сумму, минусъ 50 фунтовъ.
И онъ вынулъ изъ кармана жилета большую и грязную чековую книжку и распахнулъ ее настежь, точно дверь.
— Любезный сэръ, отвѣтилъ я съ умиленіемъ, нѣтъ никакой надобности такъ торопиться: пусть вашъ стряпчій пришлетъ завтра мнѣ письмо на предложенныхъ вами условіяхъ, и домъ вашъ.
— Подъ словами «немедленное владѣніе» я понимаю, что могу переѣхать черезъ недѣлю, продолжалъ м-ръ Плумплинъ… такъ? черезъ недѣлю?
Я кивнулъ головой и съ трудомъ удержался, чтобы не сказать: переѣзжайте сегодня вечеромъ, — и этимъ испортить все дѣло; еслибы онъ услышалъ фортепіано, дѣло разошлось бы. Я почувствовалъ, что такъ какъ онъ самъ собирался жить въ домѣ, то я продалъ его съ сокрытіемъ его главнаго неудобства, но дѣловая сторона моего характера напомнила мнѣ, что своя рубашка въ тѣлу ближе… и я согласовался съ этимъ.
Наведя справки на счетъ состоятельности м-ра Плумплина и убѣдившись въ ней, я въ тотъ же день пошелъ искать себѣ новый домъ и на этотъ разъ мнѣ посчастливилось найти «особнякъ». Черезъ недѣлю мы перебрались въ него со всѣми пожитками къ вящему моему удовольствію; передъ тѣмъ каждый вечеръ отравляло мнѣ фортепіано этого ужаснаго ребенка. Я думалъ, что ничто не могло быть хуже ея піесъ, но змій «Эдема» имѣлъ въ запасѣ болѣе ужасныя вещи: въ иные вечера она играла гаммы.
2.
правитьШесть мѣсяцевъ спустя, садясь въ омнибусъ на возвратномъ пути изъ города, я очутился сосѣдомъ м-ра Плумплина. Онъ сейчасъ, же узналъ меня, хотя думаю, во всякомъ случаѣ я заговорилъ бы съ нимъ. Человѣкъ всегда чувствуетъ себя неловко съ незнакомцемъ, которому продалъ домъ или лошадь: самъ-то онъ знаетъ всѣ ихъ маленькія несовершенства, между тѣмъ какъ тотъ-то о нихъ провѣдаетъ только тогда, когда ихъ купитъ; и даже въ «Эдемѣ» не было ничего особенно худаго, я сознавалъ, что жизнь тамъ (помимо даже музыкальныхъ сосѣдей) не безупречна. Я взялъ быка за рога и спросилъ:
— Я надѣюсь, что вы довольны своимъ домомъ, м-ръ Плумплинъ?
— Да, отвѣчалъ онъ, совсѣмъ натурально (чѣмъ снялъ тяжелое бремя съ моей души). Я не изъ тѣхъ людей, которые плачутъ по волосамъ, снявши голову. Кромѣ того, будучи архитекторомъ, я, знаете, и не ожидалъ найти совершенствъ. Въ переднемъ чердакѣ сыровато, но я знаю, какъ съ этимъ справиться, я пустилъ въ ходъ парижскій цементъ, и скоро все будетъ улажено.
Я не настаивалъ. Вообще разговоръ объ «Эдемѣ» былъ щекотливъ, но я не могъ сдержать любопытства и не разузнать, какими заклинаніями онъ выжилъ музыкальнаго бѣсенка изъ сосѣдства. Что онъ этого добился — было ясно; въ противномъ случаѣ онъ бы не былъ такъ веселъ.
— А довольны ли вы сосѣдями, м-ръ Плумплинъ?
— О, да; хотя я вѣдь съ ними мало знакомъ.
И вдругъ прибавилъ:
— Да вотъ, одного изъ моихъ сосѣдей зовутъ Броунъ, онъ — большой чудакъ; что, какъ вы думаете, онъ сдѣлалъ, хотя, по правдѣ сказать, я думаю, что это сдѣлала его жена.
Ну, подумалъ я, начинается: Плумплинъ извѣдалъ фортепіано. Я отвѣчалъ однако съ невольной краской въ лицѣ, что не могу догадаться, что такое сдѣлалъ Броунъ.
— Видите ли: у меня большая семья и главнымъ образомъ все барышни; само собой разумѣется, что онѣ всѣ играютъ на фортепіано, поочереди, конечно… и почти весь день, понятно. Почему же имъ и не играть?
— Конечно, конечно, подтвердилъ я. Безумная радость овладѣла мной. Я подумалъ, что поэты и моралисты не безъ основанія учатъ насъ, что возмездіе ждетъ даже въ здѣшней жизни.
— Ну, понятно, продолжалъ онъ, пренебрежительно: однако этотъ человѣкъ, или вѣрнѣе его жена, потому что почеркъ похожъ на женскій, имѣлъ наглость написать мнѣ письмо. Оно со мной, пошарилъ онъ въ карманѣ, вотъ оно.
И онъ прочиталъ письмо вслухъ въ омнибусѣ, сопроождая чтеніе возгласами и замѣчаніями, выражавшими негодованіе и досаду.
"Любезный м-ръ Плумплинъ, (что за нахальство, скажите пожалуйста! сейчасъ ужъ и «любезный» какъ ей что-то понадобилось!) Обращаясь теперь къ вамъ, я знаю, что разсчитываю на дружеское участіе сосѣда, а не опираюсь на мое право.
— (Законное право! еще бы! желалъ бы я поглядѣть, какъ бы она пустила въ ходъ законное право въ такомъ дѣлѣ).
"По закону домъ англичанина — его крѣпость, и онъ можетъ, если захочетъ, палить день и ночь изъ пушекъ.
— (Разумѣется, можетъ!)
«Къ несчастію жена моя такъ устроена, что шумъ — какъ игра на фортепіано…»
— Ну слыхали вы что-нибудь подобное? освѣдомился м-ръ Плумплинъ съ дикимъ хохотомъ. Ну какое мнѣ дѣло до вкусовъ его жены. Ну, короче сказать, эта дама протестовала противъ «шума». Не очень лестно, замѣтила жена, называть игру нашихъ дочекъ шумомъ. Но она ее назвала такъ. Но пуще всего меня бѣситъ ея нахальство. Слыхали вы когда про такое письмо?
— Никогда, отвѣчалъ я не очень твердо.
Дѣло въ томъ, что я узналъ въ посланіи м-съ Броунъ тѣ самыя выраженія, какія я употребилъ въ письмѣ къ ней. Она списала ихъ дословно, безъ всякаго уваженія къ литературной собственности, но надѣюсь, не безъ горькихъ размышленій о томъ, что когда-то осталась глуха къ такому краснорѣчію.
— Что же вы отвѣтили ей? спросилъ я съ непобѣдимымъ любопытствомъ.
— Отвѣтилъ ей? Я отвѣтилъ то, что и всякій другой на моемъ мѣстѣ, если только онъ не идіотъ. Я написалъ ея мужу, конечно, такъ какъ письмо было отъ него, хотя я и знаю, что не онъ писалъ его, и высказалъ откровенно свое мнѣніе. Я оказалъ ему, что онъ не только не имѣетъ никакихъ законныхъ правъ — въ чемъ и самъ сознается по своему здравомыслію — но что просьба его неблагоразумна.
— (Очень хорошее это слово по-моему, да и хорошо ей знакомое, я думаю).
— Если вамъ не нравится наша музыка, продолжалъ м-ръ Плумплинъ, то переѣзжайте въ другое мѣсто. Купите домъ на другомъ концѣ города: вотъ что я сказалъ ему.
— Добраго утра, сэръ.
II.
Хорошенькаго понемножку.
править
Я одинъ изъ тѣхъ хорошихъ людей, которые, отправляясь за каникулахъ за городъ или на воды, берутъ съ собою (случается) и женъ, а потому не считаются молодыми кавалерами. Но тотъ случай, о которомъ я говорю, былъ совсѣмъ особеннаго рода: моя жена заболѣла и для нея требовалась перемѣна воздуха. Болѣзнь ея была такъ-называемый tic-douloureux. Такъ называется острая, рѣзкая боль въ вискахъ, распространяющаяся на кости лица и заставляющая человѣка желать, чтобы у него совсѣмъ не было головы. Тутъ заодно болятъ и зубы, и у уши, и лицо, словомъ какая-то адская комбинація болей. Лѣкарства противъ этого нѣтъ, но малѣйшій шумъ доводитъ боль до нестерпимости; поэтому спокойствіе и тишина — вотъ средства, рекомендуемыя врачами отъ этой болѣзни; смирно сидѣть у хиннаго моря и ждать погоды — вотъ всеобщая панацея. Иногда кромѣ хинина и тишины прописывается прямо морской воздухъ, для разнообразія, конечно (такъ какъ надо же врачамъ жить, а если они не будутъ разнообразить свои предписанія, то всѣ паціенты ихъ бросятъ).
— Морской воздухъ вамъ необходимъ, сударыня, морской воздухъ, и полнѣйшее спокойствіе!
Никто, кромѣ докторовъ, не знаетъ, какая польза проистекаетъ для людей изъ поѣздки на море. Они мѣняютъ удобные дома на болѣе или менѣе неудобныя квартиры; здоровую пищу на скверные обѣды и если судьба спасетъ ихъ отъ квартиры, гдѣ жилъ передъ тѣмъ больной скарлатиной, то они вернутся домой живыми и загорѣлыми. Во время этой поѣздки они пользовались, благодаря морскому воздуху, превосходнымъ аппетитомъ и ѣли больше, чѣмъ слѣдуетъ; а мужчины при этомъ, не зная, какъ убить время, курили, не переставая, и разстроили себѣ печень. Каждый, въ сущности, гораздо хуже себя чувствуетъ чѣмъ тогда, когда уѣзжалъ изъ города, но на видъ всѣ здоровѣе — впродолженіи двухъ или трехъ дней. Послѣ этого срока румяна изъ пѣны рожденной Венеры — солнечный загаръ — сходить и дѣло обнаруживается на чистоту. Болѣзнь поселяется въ домѣ и для домашняго доктора осенній сезонъ весьма прибыленъ.
Но каникулы, о которыхъ я говорю, заключались въ кратковременной поѣздкѣ, рекомендованной докторомъ въ поискахъ за «морскимъ воздухомъ и безусловнымъ спокойствіемъ». Первое на островѣ, какъ Великобританія (до нелѣпости маломъ) легко достигается; Брайтонъ такъ близокъ отъ Лондона, что туда доѣхать стоитъ всего три шиллинга; но Брайтонъ пріютъ бродячихъ музыкантовъ; его чудный воздухъ наполненъ звуками духовыхъ инструментовъ. Рамсгэть кишитъ шарманками; въ Дуврѣ и Фолькстонѣ нѣмецкій и французскій языкъ образуютъ (какъ и слѣдуетъ ожидать) раздирательный диссонансъ. Гранвиль, конечно, тоже обращенный лицомъ къ Франціи портъ, но, какъ мнѣ сказали, французъ туда не заглядываетъ, а если и заглянетъ, то ужь тамъ и остается, натурализуется и утрачиваетъ свой акцентъ. Переѣздъ по морю такъ дологъ, и онъ такъ настрадается отъ него, что ужь потомъ не двигается съ мѣста. Конечно, англичане ѣздятъ въ Гранвиль, но лишь затѣмъ, чтобы сѣсть тамъ на пароходъ и отправиться на континентъ. Переѣздъ дешевъ, хотя, какъ я уже говорилъ, утомителенъ. Самъ городъ скученъ; скучнѣе даже чѣмъ его сосѣдъ, прекрасный городъ Санвиль. «Живя въ Санвидѣ можешь сходить въ Гранвиль, гласитъ пословица, но придя въ Гранвиль, остается только утопиться».
Я подумалъ, что вотъ настоящее мѣсто для жены съ ея нервною болью и потребностью въ тишинѣ и спокойствіи.
Я такъ же добронравенъ, какъ и талантливъ, но друзья находятъ, что я суетливъ. Я всегда и всюду поспѣваю: я люблю, чтобы все было впередъ готово и удобно: мѣсто въ вагонѣ, номеръ въ гостиницѣ — все это я всегда нанимаю заранѣе. На этотъ разъ нездоровье жены совершенно оправдывало чрезвычайныя мѣры предосторожности. Разспрашивая знакомыхъ, я узналъ, что лучшая извѣстная гостиница въ Гранвилѣ — «Каравансарай» — всегда полна пріѣзжающими и отъѣзжающими туристами, а слѣдовательно, какъ я разсудилъ, шумомъ и гамомъ. Тамъ былъ другой отель — «Сѣверный Утесъ» — не столь усердно посѣщаемый и названіе котораго меня плѣнило. Онъ, должно быть, вдали отъ шумной толпы, на верху какой-нибудь скалы, окруженный со всѣхъ сторонъ рокочущими волнами. Поэтому я телеграфировалъ въ гостиницу «Сѣверный Утесъ», прося приготовить мнѣ номеръ съ «гостиной, окнами на море» и съ обычной предусмотрительностью прибавилъ: «отвѣтить по телеграфу».
Только по истеченіи полусутокъ получился отвѣтъ, и это меня порядкомъ разстроило, но наконецъ пришло извѣщеніе: «Номеръ приготовленъ, какой требуется». Итакъ предварительныя мѣры для исцѣленія нервныхъ болей жены были приняты.
Однако по прибытіи въ Гранвиль, находящійся въ значительномъ разстояніи отъ столицы, нервныя боли усилились: трехчасовая ѣзда по желѣзной дорогѣ, впродолженіи которой мы проѣзжали черезъ двадцать туннелей и сотню мостовъ, не способствовали исцѣленію. Наконецъ мы увидѣли обширное голубое зеркало океана, которое, подобно женской улыбкѣ (для тѣхъ, кто съ нею незнакомъ), кажется неисчерпаемымъ и бездоннымъ убѣжищемъ любви и покоя.
Уже одинъ видъ моря принесъ какъ бы нѣкоторое облегченіе бѣдной страдалицѣ въ то время, когда она растянулась въ открытой коляскѣ, взявшейся доставить насъ въ наше временное жилище. Мы проѣхали мимо «Каравансарая», и намъ показалось, что тамъ и пусто, и тихо; послѣ этого извощикъ своротилъ съ морскаго берега въ городъ.
— Стой, любезный, куда же ты насъ везешь?
Извощикъ придержалъ лошадь и, оглянувшись на меня, подарилъ тѣмъ презрительнымъ къ невѣжеству взглядомъ, который свойственъ людямъ очень мало знающимъ.
— Я везу васъ туда, куда вы сказали, — въ гостиницу «Сѣверный Утесъ».
— О! значитъ такъ! Вѣрно ближе чѣмъ вдоль моря?
— Ближе! Я думаю, что ближе, когда она совсѣмъ и не у моря.
— Не у моря? завопилъ я.
— Другъ мой, взмолилась жена, пощади мою бѣдную голову.
Пристыженный я ничего больше не говорилъ, а возница проворчалъ сквозь зубы: «голова, какъ же!» продолжалъ путь. Онъ сознавалъ, что больная для него союзница, и онъ можетъ говорить и дѣлать что ему вздумается. Онъ привезъ насъ, однако, куда слѣдуетъ. Проѣхавъ въ гору съ полумилю по улицѣ, представлявшей изъ себя родъ сплошнаго базара, мы прибыли на террасу «Сѣвернаго Утеса».
— Ну, обопрись, душа моя, сказалъ я ласково женѣ, мы теперь должно бытъ очень близко отъ гостиницы.
— Въ такомъ случаѣ, слабо проговорила больная, гостиница не должна быть очень близко отъ моря.
— Какъ знать, но мы во всякомъ случаѣ поднялись довольно высоко въ гору и, можетъ быть, съ нея открывается видъ на море. Что же ты опять сталъ? — обратился я къ извощику.
Это опять было очень несправедливо, такъ какъ извощикъ совсѣмъ не останавливался кромѣ того раза, когда я самъ остановилъ его, но чувство справедливости было омрачено во мнѣ раздраженіемъ.
— Я сталъ, потому что мы пріѣхали, отрѣзалъ возница съ большимъ, чѣмъ тогда, презрѣніемъ.
Я выглянулъ въ окно и увидѣлъ, что четыре дома на террасѣ соединены въ одно и что на фронтонѣ двухъ центральныхъ стояли на голубомъ фонѣ слова: Гостиница «Сѣвернаго Утеса». Какъ разъ напротивъ находился общественный садъ, а затѣмъ шла широкая аллея для пѣшихъ и конныхъ. А затѣмъ линія неба, подъ которой — хотя оно было столько же видно, какъ и изъ Лондона смогло лежать море.
— Это нестерпимо, разразился я, это подлый обманъ!
— Другъ мой! простонала жена, моя голова!
Извощикъ захохоталъ, и я слышалъ это сатанинское гоготаніе, взбѣгая на ступеньки подъѣзда.
— Гдѣ хозяинъ? гдѣ управляющій? Кто тутъ виноватъ въ этомъ обманѣ? Покажите мнѣ мою телеграмму со словами «видъ на море!» — вотъ вопросы, которыми я закидывалъ съ негодующимъ пыломъ, такъ какъ жена не могла меня слышать.
Высокая женщина, на которую я не обращалъ вниманія и замѣтилъ только, что она очень высока, просто великанша, такъ какъ была выше меня, а я вовсе не малаго роста, когда надѣваю сапоги съ каблуками, поглядѣла на меня сверху внизъ, держа въ рукѣ пачку телеграммъ.
— Мы сдѣлали все, что могли для васъ, нѣжно проворковала она, но комнаты передняго фасада всѣ заняты. Городъ биткомъ набитъ посѣтителями, сэръ.
Спасенія не было, и вотъ мы съ женой стали подниматься за великаншей по лѣстницамъ и шли долго, долго, пока не добрались до тѣсной комнатки, чуть не чулана на задней сторонѣ дома.
— Здѣсь очень тихо, замѣтила великанша.
— И очень душно, сердился я. Но, можетъ быть, съ этой высоты видно море?
— По правдѣ сказать, сэръ, море по ту сторону дома. Но здѣсь видъ на чудный лугъ…
— Лугъ! закричалъ я; я вижу только безконечный тентъ…
— Ахъ, да! конечно! (точно она только-что увидѣла это), здѣсь устроили тентъ, потому что въ понедѣльникъ сюда пріѣдутъ попировать нѣсколько французовъ.
— Должно быть, вся нація?
— Нѣтъ, сэръ, только тысяча четыреста человѣкъ, или около того.
Великій Боже! Тысяча четыреста человѣкъ французовъ собиралось отобѣдать подъ окномъ моей бѣдной жены, которая пріѣхала въ Гранвиль за тишиной и спокойствіемъ.
Великанша догадалась о томъ, что у меня на умѣ, и поспѣшно прибавила:
— Шуму никакого не будетъ. Они не пріѣдутъ раньше полудня, а уѣдутъ на пароходѣ въ шесть часовъ.
— Мы будемъ въ это время гулять, по всей вѣроятности, прошептала больная, цѣпляясь за тѣнь надежды. Завтра воскресенье, и мы хорошенько отдохнемъ.
— Вотъ гостиная, промолвила великанша, отворяя дверь въ сосѣднюю комнату.
Гостиная была точь въ точь такая же, какъ и спальная, только вмѣсто постели въ ней стоялъ столъ. Окно тоже выходило на тентъ, такъ что по правую руку тентъ, по лѣвую руку тентъ и, куда бы мы ни заглянули, все тентъ, да тентъ.
— Это ужасно! Это… (но тутъ я спохватился и понизилъ голосъ) хорошо, сударыня. Мы увѣрены, что вы постарались, какъ могли, и съ своей стороны постараемся устроиться наилучшимъ образомъ.
Послѣ этого жена и я остались вдвоемъ.
— Я знала, что ты спустишь тонъ, сказала она не такъ жалобно, какъ говорила до сихъ поръ. Я замѣтила, что ты первый разъ только взглянулъ на эту молодую женщину. Она, конечно, то, что вульгарные люди называютъ красивая женщина; но право же, я не вижу, чѣмъ тутъ такъ восхищаться.
— Душа моя, ты удивляешь меня. Когда я восхищался женщиной?
— Словами — нѣтъ, Чарльзъ, но взглядами — другое дѣло.
Докторъ замѣтилъ, что женѣ необходимо «поднять тонъ». Мнѣ, очевидно, это уже удалось. Воздухъ Гранвиля уже принесъ ей пользу, такъ какъ рѣшительно ничто въ моемъ поведеніи не вызывало такой энергіи, сравнительно, въ ея рѣчи. Совершенно справедливо, что я не замѣтилъ, какъ хороша собой экономка до того момента, какъ внезапно смягчилъ голосъ. Но это простое совпаденіе обстоятельствъ. Я всегда вѣжливъ съ женщинами. Предполагать, что я вѣжливѣе съ хорошенькими, чѣмъ съ другими — просто клевета. Въ настоящемъ случаѣ я чувствовалъ, что виноватъ передъ этой дамой за то, что принялъ ее за великаншу. Она, безъ сомнѣнія, очень хороша собой, очень хороша.
Тутъ мнѣ послышалось, что жена моя попросила «уксусу» для своей бѣдной головы.
— Не лучше ли, душа моя, примочить голову одеколономъ, а не уксусомъ?
— Я не говорила про «уксусъ», Чарльзъ, я говорила, что эта женщина годится въ «ушкуйницы».
— Она, конечно, кажется чертовски зла, поспѣшилъ я поддакнуть, такъ какъ жена убѣдила меня, что докторъ прежде всего напиралъ на то, что ей не слѣдуетъ противорѣчить. Но, слава Богу, намъ съ нею не дѣтей крестить.
Никогда не худо поблагодарить Бога, въ особенности, когда, какъ въ настоящемъ случаѣ, желаешь угодить женѣ.
Мы пообѣдали въ своей комнатѣ, такъ какъ жена не переносила шума table-d’hôte, но подозрѣваю, что обѣдъ намъ принесли тогда, когда table-d’hôte уже кончился. Я не могъ не вспомнить, что кухня въ «Каравансараѣ» (стариннѣйшей изъ гостиницъ) считалась одной изъ лучшихъ въ Англіи. Про кухню «Сѣвернаго Утеса» этого никакъ нельзя было сказать. Но, въ сущности, мы вѣдь пріѣхали сюда за спокойствіемъ и тишиной, а не за хорошими обѣдами.
Мы спозаранку улеглись спать, но на разсвѣтѣ, то есть въ 3 часа 45 минутъ, я былъ разбуженъ непрерывной стукотней. Точно сотни топоровъ рубили дерево. Ной съ домочадцами должно быть такъ стучалъ, когда строилъ ковчегъ. Но только, что не шестеро, а повидимому шестьдесятъ человѣкъ стучало въ настоящую минуту.
Я надѣялся, что больная не проснется, но вдругъ услышалъ ея стонъ:
— Что это такое, Чарльзъ? они разбиваютъ мнѣ голову!
Мнѣ вообразилось въ состояніи полудремоты, въ какомъ я находился, что кто-то умеръ въ гостиницѣ и его заколачиваютъ въ гробъ; но такого предположенія нельзя было высказать при больной. Припомнивъ, что мы не въ Лондонѣ, а въ провинціи, я сказалъ, что это вѣрно колютъ дрова.
— Это ужасный этотъ тентъ! простонала она.
И, дѣйствительно, чудовище это все росло, точно бойницы на Отрантской крѣпости.
Лежа въ постели, мы догадывались, почему плотники мѣшали спать добрымъ людямъ, принимаясь за работу въ такой неурочный часъ. Они желали убѣдить честной народъ въ томъ, что теперь вовсе не утро воскресенья, а вечеръ субботы. И, дѣйствительно, въ шесть часовъ утра, когда сонъ давно уже бѣжалъ отъ нашихъ глазъ, эти негодяи ушли.
Я ненавидѣлъ красавицу, пообѣщавшую намъ «спокойствіе» съ такой силой, что даже жена была бы довольна, еслибы она могла заглянуть мнѣ въ душу. Само собой разумѣется, что нервная боль только усилилась, и весь день прошелъ въ прикладываніи ледяныхъ компреcсовъ и въ поискахъ спальной, какъ можно дальше отъ отвратительнаго тента. Та, которую намъ отвели, наконецъ была больше первой, но съ болѣе скуднымъ убранcтвомъ. На окнахъ не было даже занавѣсей, а такъ какъ они выходили на востокъ, то мы знали, что солнце ворвется въ нихъ и разбудитъ насъ. Поэтому мы завѣсили ихъ всѣмъ, чѣмъ только могли; всякими шалями, пинюарами, такъ что комната превратилась какъ бы въ дешевую лавку съ готовымъ платьемъ. Мы опять спозаранку улеглись, въ сладкой надеждѣ, что ужъ на этотъ-то разъ мы выспимся какъ слѣдуетъ. И только когда потушили огонь, то увидѣли, въ какую новую бѣду мы попали. Дверь въ корридоръ была стеклянная, для того, чтобы въ нее проходилъ дневной свѣтъ, а по вечерамъ корридоръ оказывалъ такую же услугу комнатѣ, такъ какъ въ немъ горѣлъ громадный рожокъ газа. Спать при такихъ условіяхъ немыслимо.
Я вскочилъ съ постели и задулъ газъ. Послѣ того мы долго пытались уснуть, но напрасно. Во-первыхъ кровать у насъ была не съ пружиннымъ матрацомъ, а точно набита булыжникомъ. Такую кровать можно было бы смѣло рекомендовать членамъ Инквизиціи, и они съ успѣхомъ воспользовались бы ей для пытки. Я только-что задремалъ и мнѣ снилось, что я — Св. Лаврентій, и меня поджариваютъ на жаровнѣ, какъ вдругъ… трескъ, что-то сверкнуло, и вся комната ярко озарилась.
— Пожаръ! пожаръ! завопилъ я,
— Нѣтъ, простонала моя несчастная жена, я бы желала, чтобы это былъ пожаръ, по крайней мѣрѣ мы бы сгорѣли, и мукѣ конецъ. Кто-то опять зажегъ газъ.
Какой-то услужливый болванъ сходилъ за спичками и зажегъ потушенный газовый рожокъ. Совѣсть подсказала мнѣ, что это сдѣлала «красивая молодая женщина», такъ какъ только она одна могла достать до рожка.
Я пройду молчаніемъ наши послѣдующія муки.
Представьте себѣ нервныя боли, послѣ двухъ безсонныхъ ночей и послѣ солнечнаго и газоваго припека! Весь слѣдующій день былъ посвященъ международнымъ торжествамъ, и благодареніе неба за то, что шелъ дождь.
Я ощущалъ злобную радость при видѣ промокшихъ, раскисшихъ, несчастныхъ французовъ. Если когда-нибудь непріятель вторгнется въ предѣлы Англіи, то черезъ подводный туннель, а не черезъ каналъ. Я самъ не очень хорошо переношу море, но молодцомъ схожу на берегъ сравнительно съ тѣми несчастными нѣсколькими сотнями французовъ. Что касается парохода, привезшаго ихъ, то мнѣ казалось, что нѣтъ больше никакой возможности привести его въ приличное состояніе, а слѣдуетъ тотчасъ же и на вѣки потопить его въ морѣ. Какой злой насмѣшкой должна была звучать въ ушахъ злополучныхъ путешественниковъ военная музыка, встрѣтившая ихъ. Правда, къ обѣду они нѣсколько оправились, такъ какъ производили подъ тентомъ такой шумъ, какого не произвели бы четырнадцать тысячъ англичанъ; но мысль, что имъ придется ѣхать назадъ, должна была отравлять имъ пиршество. Моя несчастная жена, съ ледянымъ компрессомъ на головѣ и съ ватой въ ушахъ, видѣла всю эту международную процессію; самая интересная часть спектакля была встрѣча ихъ мэромъ Гранвиля въ тогѣ и съ цѣпью на шеѣ, и я никогда не забуду его удивленія, когда мэръ Сен-Мало чмокнулъ его въ обѣ щеки!
Полное согласіе воцарилось между двумя странами за банкетомъ, но боюсь, что entente cordiale менѣе интересовала меня, чѣмъ вопросъ о перемѣнѣ квартиры. Я пустилъ въ ходъ всю энергію, чтобы найти помѣщеніе въ презрѣнномъ было мной «Каравансараѣ», а пуще всего постель, устланную не булыжникомъ. Когда я наконецъ этого добился и водворилъ мою бѣдную больную, я спросилъ, чѣмъ могу еще услужить ей. Она поманила меня рукой и прошептала умирающимъ голосомъ:
— Увези меня, пожалуйста, назадъ домой!
Я увезъ ее домой или по меньшей мѣрѣ ея изможденное тѣло на другое утро, но не раньше какъ по прошествіи шести недѣль она оправилась отъ дѣйствія «морскаго воздуха и тишины и спокойствія».
Само собой разумѣется, что насъ преслѣдовала исключительная неудача. Но тѣмъ не менѣе полагаю, и не безъ основанія, что въ большей или меньшей степени неуспѣхъ всегда сопровождаетъ знаменитое докторское предписаніе и описалъ личный опытъ въ предостереженіе своимъ ближнимъ.
Не возите больныхъ «для перемѣны воздуха», если не увѣрены, что кромѣ воздуха найдете тамъ, куда ѣдете, и другія вещи, ровно необходимыя для здоровья; одной перемѣны не достаточно, если она вообще не лучшему.
III.
Судья не впопадъ.
править
Я, надѣюсь, оказывалъ всегда должное уваженіе властямъ предержащимъ; но никогда не оцѣнялъ вполнѣ значеніе этихъ властей, пока не сталъ однимъ изъ нихъ, будучи выбраннымъ въ «мировые» округа Мидльсексъ. Такъ вульгарно характеризовала невѣжественная толпа мое новое званіе, но излишне, полагаю, прибавлять, что настоящій титулъ мой былъ членъ мироваго суда. Въ старинныхъ мѣстечкахъ и округахъ, гдѣ сохраняются добрые старые обычаи, люди, удостоенные такой почести, препоясываются даже мечемъ, подносимымъ колѣнопреклоненной корпораціей; но въ наши дни эта церемонія обыкновенно опускается. По новымъ правиламъ намѣстникъ графства (по зрѣломъ размышленіи и, быть можетъ, помолившись предварительно) выбираетъ самыхъ почтенныхъ и пригодныхъ для этого поста лицъ и письмомъ извѣщаетъ ихъ объ избраніи. Въ этой простотѣ, быть можетъ, еще больше, смысла для тѣхъ, кто умѣетъ, смотрѣть въ глубь вещей — чѣмъ въ старинной формѣ инвеституры.
По внѣшнему виду я былъ, казалось, тотъ же человѣкъ, что и до моего возвышенія, но, Боже, какая однако огромная разница!
Въ святая святыхъ души своей я сознавалъ себя custos rotulorum, то есть лицомъ не дюжиннымъ, позвольте вамъ, замѣтить, персоной, такъ сказать. Я самъ, собственно говоря, не зналъ, что разумѣю, но какъ любой профессоръ метафизики былъ готовъ вразумить другихъ.
Во-первыхъ, я велѣлъ пришить къ шляпамъ моихъ слугъ кокарды такой величины, что мой грумъ жаловался женѣ, что надъ нимъ смѣются, говоря, что не кокарда пришита къ нему, а онъ пришитъ къ кокардѣ. Я призвалъ его къ себѣ въ кабинетъ и прочиталъ наставленіе, какъ бы съ судейской скамьи, очень краснорѣчивое и внушительное, и отпустилъ юношу черезъ три четверти часа, полагаю, съ пользою для него, но въ горькихъ слезахъ. Я нашелъ удивительно сильную (и, надѣюсь, оригинальную) фразу: «я не хочу, несчастный мальчикъ, подбавлять горечи къ вашему горькому положенію».
Сначала я вознамѣрился было, чтобы подготовить себя къ своимъ важнымъ обязанностямъ читать «судебные уставы»; но послѣ шестикратныхъ попытокъ, при чемъ первые пять оканчивались легкой дремотой, а послѣдняя, шестая, такимъ крѣпкимъ сномъ, что онъ смахивалъ на апоплексическій ударъ, я отказался отъ своего намѣренія и ограничился чтеніемъ полицейскихъ отчетовъ, гдѣ въ сущности каждый могъ почерпнуть все самое существенное. Я находилъ также полезнымъ для практики обращаться къ шарманщикамъ на улицѣ со словами:
— Послушай-ка, любезный, я какъ мировой судья… — и заканчивалъ цитатой изъ 4-го отдѣла, 19 параграфа. Но прежде чѣмъ я успѣвалъ договорить, шарманщикъ обыкновенно складывалъ свою подставку, убиралъ ученыхъ мышей, обезьянъ и все прочее въ этомъ родѣ и, пробормотавъ сквозь зубы insensato — слово, выражающее по-итальянски покаяніе, я такъ это понимаю — поспѣшно удалялся.
Я вовсе не люблю всюду совать свой носъ, что бы тамъ ни говорили завистливые люди, которымъ такъ же невозможно попасть въ мировые судьи, какъ и въ члены парламента, но, сознаюсь, что мнѣ хотѣлось найти случай отправить правосудіе, не коллективно, въ мировомъ съѣздѣ (гдѣ личность сливается съ большинствомъ или, что почти такъ же дурно, съ меньшинствомъ), но единолично, и наконецъ такой случай представился. И представился къ тому же тогда, когда я находился въ обществѣ племянника Джона изъ Итона, и это мнѣ было тѣмъ пріятнѣе, что мальчикъ отличался легкомысліемъ и нуждался въ урокѣ, который бы внушилъ ему достодолжное почтеніе и уваженіе къ высокому званію, въ какое облеченъ его дядя.
Мы обѣдали съ нимъ на святкахъ у другаго дяди, въ сѣверо-восточномъ округѣ Лондона, и, увлекшись различными праздничными забавами, какъ-то: шарадами, играми и пуншемъ, засидѣлись до поздней ночи. Было очень холодно и шелъ снѣгъ, около дома по близости не было извощичьей биржи, и мы пошли домой пѣшкомъ, намѣреваясь взять перваго попавшагося извощика. Въ половинѣ перваго мы увидѣли кэбъ у дверей трактира, который, какъ и подобало въ такой поздній часъ, былъ запертъ и не долженъ былъ бы скрывать въ нѣдрахъ своихъ ни извощика и ни инаго какого посѣтителя. Съ хитростью, свойственной тѣмъ, кто привыкъ обходить законъ, хозяинъ потушилъ всѣ огни въ домѣ. Но съ легкомысліемъ, отличающимъ преступленіе, позабылъ, что присутствіе пустаго кэба у дверей доказываетъ его вину.
— Вотъ, сказалъ я Джону, прямое нарушеніе параграфа 7, статьи 8-й, и ты увидишь, какъ судья дѣйствуетъ въ такихъ случаяхъ.
Быть можетъ, мною руководило не одно чувство долга: я озябъ и усталъ, и рѣшился, во что бы то ни стало, добыть кебъ, который бы отвезъ насъ домой.
— Ваша воля, дядюшка, отвѣчалъ Джонъ довольно почтительно, но прибавилъ что-то, въ родѣ: «Вотъ потѣха!» Хотя я нашелъ это безсмысленнымъ; развѣ только онъ хотѣлъ такимъ неподходящимъ словомъ охарактеризовать непріятную погоду и снѣгъ, залѣплявшій намъ глаза.
Я изо всей мочи позвонилъ у дверей и отступилъ на обледѣнѣлую мостовую, чтобы видѣть эффектъ моего звонка. Въ домѣ не было и признака жизни, и я опять позвонилъ: и опять ничего.
— Джонъ, сказалъ я, такъ же вѣрно какъ то, что этого человѣка зовутъ Уильямъ Вилькинсъ, онъ лишится патента. Онъ спряталъ кэбмана на задахъ и поитъ его водкой вопреки закону. Онъ, очевидно, желаетъ убѣдить меня, что улегся уже спать со всей семьей; но онъ плохо знаетъ твоего дядю.
И я опять позвонилъ, и затѣмъ сталъ стучать ручкой зонтика въ дверь. Окно въ верхнемъ этажѣ отворилось:
— Что нужно? вопросилъ сонный и ворчливый голосъ или, вѣрнѣе сказать, голосъ, притворявшійся соннымъ.
— А то, произнесъ я строго и внушительно, что вы укрываете кэбмана, экипажъ котораго стоитъ у вашихъ дверей; а самъ онъ, я увѣренъ, сидитъ у васъ и пьетъ водку.
— Врешь! перебилъ голосъ очень явственно.
Но прежде нежели я успѣлъ дать волю негодованію, Джонъ такъ захохоталъ, какъ я не считалъ даже пристойнымъ для Итонскаго воспитанника: громко и, говорю это съ сожалѣніемъ, пошло.
— Ну, убирайтесь же по-добру, по-здорову, закричалъ голосъ у окна; ясно, что вы пьяны.
— Сэръ, повелительно сказалъ я, позвольте вамъ доложить, что я — засѣдаю въ совѣтѣ Мидльсексскихъ судей.
— Оно и видно! былъ дерзкій отвѣтъ. У тебя на лбу написано «трактирный засѣдатель». Ступай, проспись!
И окно съ шумомъ захлопнулось.
Съ сожалѣніемъ говорю, что чувство униженія, испытанное мною, только усиливалось отъ непристойнаго поведенія племянника, который вмѣсто симпатіи къ моей особѣ, или хотя бы къ величію закона, оскорбленнаго въ моемъ лицѣ, продолжалъ хохотать.
— Идемъ, сказалъ я строго; трактирщикъ, очевидно, пьянъ; это дѣло слѣдуетъ досконально разобрать, и я пойду за полисменомъ.
Мнѣ уже было не до кэба: я рѣшилъ — не изъ личной мести, о, нѣтъ! — наказать и отправить правосудіе. Я поучу этого разбойника трактирщика, не щадя живота (снѣгъ валилъ хлопьями), — что нельзя шутить съ правосудіемъ.
Джонъ продолжалъ покатываться отъ смѣха все время тягостныхъ поисковъ за охранителемъ закона, какъ дикарь какой-то, время отъ времени повторяя: у тебя на лбу написано: трактирный засѣдатель! Ха! ха! ха!
Признаюсь, я не видѣлъ въ этомъ восхищеніи рѣшительно ничего забавнаго и, признаюсь, очень сожалѣлъ, что за оскорбленіе судьи можно наказать только тогда, когда онъ находится при исполненіи обязанностей, потому что маленькая острастка была бы полезна для Джона.
Но какъ бы то ни было, не стану распространяться о личномъ оскорбленіи. На концѣ слѣдующей улицы мы нашли полисмена.
И тутъ опять Джонъ чуть-было не скомпрометтировалъ моего достоинства, потому что не успѣлъ я сообщить въ видѣ предисловія полицейскому, что засѣдаю въ совѣтѣ Мидльсексскихъ судей, какъ мальчишка снова покатился со смѣху, и это заставило полисмена замѣтить:
— Не лучше ли вамъ обоимъ идти спать?
Но когда я подалъ мою карточку, онъ живо образумился и пошелъ за нами къ дверямъ «Семи Звѣздъ» (такъ назывался трактиръ), гдѣ все еще стоялъ кэбъ, а зданіе погружено было все въ тотъ же мракъ.
— Должно быть, это постоянно практикуется, какъ думаете, полисменъ? сказалъ я.
Но онъ, повидимому, этого не думалъ и только покачалъ головой. Соединенными усиліями (долженъ замѣтить, что Джонъ на этотъ разъ тоже усердно колотилъ въ дверь) мы снова вызвали появленіе трактирщика у окна.
— Эге! да это ты опять и подъ карауломъ! Такъ всегда, бываетъ съ трактирными засѣдателями.
Я просто онѣмѣлъ отъ негодованія, и полисменъ долженъ былъ говорить за меня. Что касается Джона, то онъ присѣлъ на мостовой и корчился словно въ конвульсіяхъ, запихавъ перчатки въ ротъ.
— Трактирщикъ, этотъ джентльменъ, мидльсексскій судья, это вѣрно; я самъ видѣлъ его карточку. Онъ говоритъ, что въ трактирѣ скрывается кэбманъ и пьетъ водку послѣ положеннаго часа.
— А я уже сказалъ ему, что онъ вретъ, былъ нахальный отвѣтъ.
Джонъ сильнѣе скорчился, пролепетавъ: — Господи! я умру!
— Нѣтъ, нѣтъ, отвѣчалъ полисменъ, джентльменъ — представитель закона, и лучше вамъ не сердить его, а не то вы лишитесь патента.
— И лишится, сказалъ я, такъ же вѣрно, какъ вѣрно то, что его зовутъ Уильямъ Вилькинсъ.
— Ну а я вамъ говорю, отвѣтилъ трактирщикъ ворчливо, но уже не такъ грубо, что я выпроводилъ кэбмана изъ моего дома до полуночи.
— Но вотъ стоитъ его кэбъ, съ недовѣріемъ замѣтилъ я.
— Господи, Боже! да онъ спитъ въ кэбѣ! закричалъ вдругъ полисменъ.
И сказалъ правду: извощикъ спалъ, какъ сурокъ.
Само собой разумѣется, что съ Джономъ опять сдѣлались конвульсіи. М-ръ Вилькинсъ освѣдомился изъ окна, вполнѣ ли я теперь, увѣрился въ томъ, что поднялъ шумъ изъ-за пустяковъ или же еще желаю поломаться надъ честнымъ человѣкомъ. Потомъ вдругъ спросилъ очень внушительно: чѣмъ я заплачу ему за безпокойство.
Я чувствовалъ себя — не скажу виноватымъ, но обманутымъ, а потому далъ м-ру Вилькинсу соверенъ. Я счелъ, что пяти шиллинговъ будетъ довольно съ полисмена, и, давая ихъ ему, тонко далъ понять, что даю съ тѣмъ, чтобы онъ позабылъ, что видѣлъ мою карточку. А племянника я тоже ублаготворилъ, объяснивъ ему, что на святкахъ мало ли что бываетъ, и что недостойно джентльмену сплетничать, тѣмъ болѣе на счетъ родственника.
Я молча возвращался домой (племянникъ по временамъ все-таки хихикалъ и корчился), размышляя о безуспѣшности добрыхъ намѣреній и о неудачахъ въ отправленіи правосудія, которыми полна исторія міра.
IV.
Жертва стойкости.
править
Я изъ тѣхъ людей, которымъ завидуютъ впродолженіи трехъ мѣсяцевъ въ году и которыхъ сожалѣютъ въ теченіи девяти остальныхъ, потому что они живутъ «загородомъ». Лѣтомъ наша резиденція очаровательна; въ особенности хорошъ садъ и привлекаетъ толпы знакомыхъ изъ Лондона. Они не только всегда охотно обѣдаютъ у насъ, но по собственной иниціативѣ то и дѣло пріѣзжаютъ къ намъ и остаются до послѣдняго поѣзда. Неопредѣленныя выраженія въ родѣ «въ хорошую погоду» или еще болѣе неопредѣленныя «въ одинъ изъ красныхъ деньковъ», къ которымъ прибѣгаютъ изъ любезности, становится очень опасно употреблять, такъ какъ ихъ принимаютъ въ серьезъ и ловятъ на словѣ. Все это было бы очень лестно, хотя и убыточно, еслибы только длилось круглый годъ. Но въ промежуткахъ отъ октября до іюня никто рѣшительно не посѣщаетъ насъ.
Въ отвѣтъ на наши скромныя приглашенія мы слышимъ выраженія нѣжнаго сожалѣнія, долженствующія убѣдить самыхъ скептическихъ людей: «обѣщаніе, данное раньше», «болѣзнь новорожденнаго младенца», «хромота лошади» та или другая катастрофа постоянно мѣшаютъ нашимъ знакомымъ провести съ нами такой вечеръ «какъ тотъ очаровательный, какой они провели прошлаго іюля». Они надѣются однако, что это удовольствіе опять достанется имъ, «когда погода станетъ чуть-чуть получше», подъ чѣмъ разумѣется, конечно, когда наступитъ лѣто. Что касается того, чтобы пріѣхать отобѣдать съ нами зимою, то они все собираются переговорить съ нами объ этомъ при свиданіи. И дѣйствительно, порою мы слышимъ, пріѣзжая въ гости къ знакомымъ, болѣе или менѣе невинные намеки на этотъ счетъ. Кто-нибудь изъ присутствующихъ вдругъ замѣтить намъ, а proros обѣдъ: — удивительно право, какъ это люди, которые живутъ въ двадцати верстахъ отъ города, не хотятъ признавать временъ года и ждутъ, что вы пріѣдете къ нимъ обѣдать, какъ въ августѣ мѣсяцѣ, когда на дворѣ снѣгъ по колѣно. Это, право, верхъ эгоизма, какъ справедливо замѣтилъ намедни нашъ милый хозяинъ, Джонсъ.
Такъ какъ мы давно уже живемъ загородомъ, то излѣчились отъ эгоизма, но не потеряли чувствительности. Наши общественные нервы не замерзли и когда намъ наступаютъ на мозоли, то намъ бываетъ больно. Намъ больно, что Джонсъ такъ думаетъ и говоритъ про насъ, и жена роняетъ одну или двѣ слезы, когда мы возвращаемся домой въ закрытомъ экипажѣ. Долженъ сознаться, что путь долгонекъ-таки. Я засыпаю, прежде нежели мы съѣдемъ съ городской мостовой, а когда мы проѣзжаемъ по большому пастбищу около нашего дома, то я ощущаю значительную перемѣну въ температурѣ. Лѣтомъ это пріятное, прохладное мѣсто, съ красивымъ мѣстоположеніемъ, гдѣ рѣзвятся бабочки и хлопочутъ пчелки. Но зимою тамъ холодно и пустынно.
Днемъ тамъ никого не встрѣтишь, а по ночамъ попадается изрѣдка патруль. Въ былыя времена это было любимымъ мѣстопребываніемъ рыцарей большой дороги, и помню, что въ ту эпоху тѣмъ, кто жилъ по сосѣдству, бывало еще труднѣе обирать у себя гостей. Оно и теперь пользуется худой славой, и по этой причинѣ жена всегда тревожится, когда дни убываютъ, а съ тѣмъ вмѣстѣ и пріѣздъ гостей. Она настаиваетъ на томъ, чтобы я каждый вечеръ обходилъ весь домъ, прежде нежели идти спать я доложилъ ей, что все обстоитъ благополучно. Будучи роста не выше средняго, да и то въ сапогахъ съ каблуками, а въ туфляхъ такъ и того меньше, я часто подумываю, что было бы разумнѣе предоставить ворамъ воспользоваться серебромъ и другими предметами и не рисковать тѣмъ, что для меня всего дороже. Конечно, я могъ бы уравновѣсить шансы, запасшись заряженнымъ револьверомъ, но бѣда въ томъ, что не умѣю обращаться ни съ какими орудіями за исключеніемъ дождеваго зонтика. Рискуя такимъ образомъ подстрѣлить самого себя, вмѣсто вора, я говорю женѣ:
— Ни за что на свѣтѣ не рѣшусь я, моя душа, пролить кровь человѣческую, и тѣмъ паче свою собственную.
Съ другой стороны, такъ какъ я вѣрю въ силу воображенія, то всегда ношу въ карманѣ халата, во время ночныхъ экспедицій, дѣтскій пистолетикъ, принадлежащій нашему сыну Джону, но похожій на настоящій и, по моему мнѣнію, долженствующій произвести тоже впечатлѣніе на вора, не подвергая опасности мою персону.
— Жалкіе негодяи, приготовилъ я на всякій случай рѣчь, ваша жизнь въ моихъ рукахъ (при этихъ словахъ я показываю дуло пистолета), но изъ ошибочнаго, быть можетъ, милосердія я убью изъ васъ только одного, того, кто послѣднимъ оставитъ мой домъ. Я буду считать до шести (или шестнадцати, смотря по числу воровъ) и затѣмъ выстрѣлю.
Послѣ такого обращенія я разсчитываю, что воѣ они опрометью бросятся вонъ изъ дверей, которыя я и запру за ними на двойной запоръ. А вы спросите у меня, что это за двойной запоръ? Я вамъ не могу отвѣтить на это удовлетворительно. Я и самъ не знаю, но мой любимый романистъ — пишетъ все сенсаціонные романы — постоянно употребляетъ его, и я заключаю, что онъ ужь, вѣрно, знаетъ, что говоритъ.
Дѣло было въ началѣ туманнаго октября, когда листья улетѣли и знакомые наши послѣдовали за ними. Я сидѣлъ одинъ до поздней ночи, рѣшивъ прочитать моего любимаго автора до горькаго конца, то есть до третьяго тома включительно, гдѣ всѣ его главные герои (за исключеніемъ комическихъ) бываютъ убиты, кронѣ одного. Тотъ остается живъ, но съ наслѣдственной наклонностью къ самоубійству. Немного разстроенный чтеніемъ и очень сонный, пошелъ я обычнымъ дозоромъ, который, правду сказать, производилъ невнимательно и машинально.
Въ столовой все было на видъ какъ слѣдуетъ, также и въ гостиной и, безъ сомнѣнія, въ моемъ кабинетѣ, гдѣ я сидѣлъ, все какъ слѣдуетъ и въ передней — нѣтъ не все какъ слѣдуетъ, такъ какъ я увидѣлъ на кругломъ столикѣ громаднѣйшую и толстѣйшую пару мужицкихъ сапогъ, рядокъ съ зонтикомъ жены и ея перчатками. Даже и въ ту ужасную минуту я помню, какъ этотъ контрастъ и нелѣпое присутствіе этихъ чудищъ поразили меня почти съ такой же силой, какъ и страхъ; я былъ удивленъ и встревоженъ, какъ и Робинзонъ Крузое при видѣ знаменитыхъ слѣдовъ ногъ и по той же самой причинѣ.
Сапога и слѣды сами по себѣ были ничего, но разсудокъ, теперь вполнѣ проснувшійся, сразу подсказалъ, что кто-нибудь долженъ же былъ ихъ оставить и находится, по всей вѣроятности, въ настоящую минуту по сосѣдству и даже подъ моей кровлей.
Если вы дадите профессору Оуэну ногу какого-нибудь существа, онъ построитъ изъ собственной головы все его туловище и голову: нѣчто въ родѣ этой таинственной способности проснулось и во мнѣ, и я представилъ себѣ туловище шести слишкомъ футовъ ростомъ, широкоплечаго силача, съ ногами какъ столбы, и кулаками величиной съ тыкву. Изъ сѣней дверь вела въ буфетъ, и тамъ, конечно, пребывалъ великанъ и уже завладѣлъ нашимъ серебромъ.
Конечно, я могъ тотчасъ же удостовѣриться въ этомъ и заглянуть въ буфетъ, но я не люблю никакихъ поспѣшныхъ дѣйствій; быть можетъ, этотъ жалкій бродяга (не найдя большой наживы) устыдится и самъ уйдетъ. Было бы дурно лишить его случая проявить раскаяніе. Къ тому же мнѣ вдругъ пришло въ голову, что, быть можетъ, онъ вовсе не воръ, а какой-нибудь родственникъ (седьмая вода на киселѣ, конечно одной изъ нашихъ служанокъ. Очень дурно съ ея стороны, очень дурно, что она пустила его въ домъ въ такой поздній часъ, но вѣдь возможно, что она это сдѣлала и что въ эту минуту онъ ужинаетъ въ кухнѣ остатками отъ обѣда, которые, я знаю, хранились въ кладовой. Такое поведеніе, повторяю, не похвально, но я искренно надѣялся, что такъ дѣло и было. Тайная любовь, хотя бы и незаконная, все же лучше нежели грабежъ съ убійствомъ. Кашлянувъ довольно громко, чтобы предупредить джентльмена о томъ, что я не сплю и что ему лучше убраться по-добру, по-здорову, я пошелъ на чердакъ за справками.
И тутъ я не могу не сдѣлать отступленія и не поговорить о чрезвычайной сонливости женской прислуги. Что касается нашей, то она напомнила мнѣ, кромѣ красоты, спящую царевну. Я стучался въ ихъ дверь добрыхъ четверть часа, прежде нежели онѣ услыхали и еще съ четверть часа убѣждалъ ихъ изъ-за дверей, что никакого пожара нѣтъ. Будь въ самомъ дѣлѣ пожаръ, онѣ бы сгорѣли въ своихъ постеляхъ. Успокоившись на этотъ счетъ, онѣ пришли въ страшное негодованіе, когда, съ подобающей деликатностью и осторожностью, я спросилъ ихъ, нѣтъ ли въ числѣ ихъ родственниковъ такихъ, которые носятъ необыкновенно большіе сапоги, и не былъ ли кто изъ нихъ недавно въ гостяхъ, у нихъ… напримѣръ сегодня вечеромъ.
Онѣ въ одинъ голосъ отвѣчали, что и не слыхивали о подобныхъ вещахъ и что никто въ ихъ родствѣ не носитъ сапогъ, такъ какъ у нихъ только родственницы.
Удовлетворивъ свое любопытство касательно этого пункта (и крѣпко разочаровавшись), я почувствовалъ, что теперь долженъ неизбѣжно произвести осмотръ дома. Со свѣчей въ рукѣ и съ дѣтскимъ пистолетомъ въ карманѣ, я пошелъ въ буфетъ. Къ моему вящему успокоенію онъ былъ пустъ. Неужели воръ уже ушелъ? Если такъ, то онъ оставилъ сапоги, такъ какъ они стояли на прежнемъ мѣстѣ. Ихъ размѣры вновь поразили меня. Неужели только одинъ воръ пришелъ въ этихъ сапогахъ?
Я вошелъ въ кухню: ни одна мышь не шевельнулась; но за то легіонъ таракановъ разбѣжался во всѣхъ направленіяхъ, за исключеніемъ одного. Они избѣгали шкапа, за которымъ и лежалъ джентльменъ, котораго я искалъ, скорчившись, такъ какъ ему было тѣсно, но притворяясь, что спитъ. Въ самомъ дѣлѣ, хотя я и не слыхалъ до той минуты даже его дыханія, не успѣлъ свѣтъ моей свѣчи упасть ему въ лицо, какъ онъ громко захрапѣлъ. Я сразу понялъ, что онъ хотѣлъ доказать, что спитъ сномъ праведныхъ, какъ честный труженикъ. Я зналъ, прежде чѣмъ онъ раскроетъ ротъ, какъ онъ станетъ меня увѣрять, что, утомленный до изнеможенія, онъ забрался подъ мой кровъ только затѣмъ, чтобы выспаться и только.
— Поберегите вашъ порохъ, сэръ, сказалъ онъ, такъ какъ я старательно выставилъ изъ кармана кончикъ пистолетика Джона; — я бѣденъ, но честенъ; я пришелъ сюда только за тѣмъ, чтобы выспаться.
— Какъ вы вошли? строго спросилъ я.
— Влѣзъ въ окно, былъ жалобный отвѣтъ, и легъ спать.
— Значитъ, вы поставили сапоги на столъ въ сѣняхъ, чтобы вамъ ихъ вычистили поутру?
При этомъ онъ осклабился.
Усмѣшка какъ бы говорила: смѣйся, смѣйся, сила на твоей сторонѣ. Но кабы не твой пистолетъ, ты бы у меня не такъ посмѣялся, голубчикъ.
— Вставайте, приказалъ я, — и надѣньте ваши сапоги.
Онъ поднялся точно какой звѣрь, вылѣзающій изъ берлоги, и заковылялъ впереди меня въ переднюю.
Хотя онъ казался очень свирѣпымъ, я былъ благодаренъ ему за послушаніе, и мнѣ стало его жаль.
— Вы въ самомъ дѣлѣ изъ нищеты пришли сюда? Вы голодный? спросилъ я.
— Нѣтъ, теперь больше не голоденъ, отвѣтилъ онъ, ухмыляясь.
Конечно, онъ намекалъ на то, что поужиналъ на мой счетъ, и въ ту минуту я подумалъ, что съ его стороны очень мило признаться въ этомъ. Еслибы я зналъ тогда, какъ узналъ впослѣдствіи, что онъ съѣлъ полторы тетерьки и выпилъ большой горшокъ девонширскихъ сливокъ, которые мы получили въ подарокъ, то счелъ бы это за наглость. Я нашелъ также довольно большой наглостью, когда, стоя въ дверяхъ, которыя я растворилъ передъ нимъ, онъ сказалъ:
— Не дадите ли мнѣ полкроны, сэръ, чтобы помочь мнѣ обратиться на путь истинный?
Но считая, что лучше разстаться съ нимъ миролюбиво, я далъ ему полкроны. Онъ плюнулъ на монету «для счастья», и былъ такъ добръ, что объяснилъ это, и, довольствуясь этимъ объясненіемъ и не потрудившись поблагодарить меня, удалился.
Было три часа утра; туманъ разсѣялся и показались звѣзды и мѣсяцъ. Какое-то мирное спокойствіе овладѣло мною. Я чувствовалъ, что сдѣлалъ доброе дѣло и вмѣстѣ съ тѣмъ избавился отъ очень опаснаго субъекта, и что пора мнѣ лечь спать. Жена, однако, которую разбудили служанки, ждала съ волненіемъ, чтобы я разсказалъ ей обо всемъ, что случилось. Я описалъ ей весь эпизодъ съ такимъ драматизмомъ, что она объявила, что ничто въ мірѣ не заставитъ ее отнынѣ ночевать въ домѣ одной безъ меня. Это было, быть можетъ, достойное наказаніе за легкое преувеличеніе въ моемъ разсказѣ, которое я невинно позволилъ себѣ, но оказалось очень для меня неудобно. Время отъ времени, пообѣдавъ въ клубѣ, я оставался въ городѣ, задерживаемый обстоятельствами, внѣ моей власти находящимися, какъ-то игрою въ вистъ или тому подобное; и до сихъ поръ мнѣ стоило только послать телеграмму съ выраженіемъ сожалѣнія въ томъ, что я, быть можетъ, не вернусь ночевать домой. Теперь конецъ этимъ льготамъ, если только мнѣ не удастся снова успокоить жену. Поэтому я сталъ увѣрять, что совсѣмъ невѣроятно, чтобы бродяги вторично забрались въ домъ, когда…
— О! не говори мнѣ пустяковъ, возразила жена съ нетерпѣливымъ раздраженіемъ въ голосѣ. Господи! Кто же ѣдетъ по дорогѣ?
Она подумала, что это какой-нибудь конный разбойникъ, тогда какъ, если можно такъ выразиться, это было какъ разъ противоположное, а именно: конный патруль.
— Постучи въ окно; позови его. Я непремѣнно хочу его видѣть! воскликнула жена.
Мнѣ ничего не оставалось, разъ жена сказала, что она непремѣнно хочетъ (это пойметъ всякій женатый человѣкъ), какъ исполнить ея желаніе. Поэтому я позвалъ патрульнаго и разсказалъ ему о томъ, что случилось.
— Какъ давно былъ здѣсь этотъ человѣкъ, сэръ, спросилъ онъ.
— Слишкомъ часъ тому назадъ. Нечего и думать вамъ нагнать его. И, кромѣ того, я право думаю, что онъ раскаялся и собирается на будущее время вести честную жизнь.
— Вы думаете? сказалъ патрульный съ тѣмъ состраданіемъ въ голосѣ, какое слышится у посѣтителя сумасшедшаго дома, разговаривающаго съ сумасшедшимъ, считающимся неопаснымъ. Прекрасно, но такъ какъ я уже тутъ, то не лучше ли намъ обойти домъ и поглядѣть, не оставилъ ли онъ послѣ себя товарища.
— На столѣ стояла только одна пара сапогъ, сказалъ я съ убѣжденіемъ, это я знаю навѣрное.
Тѣмъ не менѣе, такъ какъ я зналъ, что это будетъ пріятно женѣ, я согласился на его предложеніе. Онъ привязалъ лошадь и вошелъ въ домъ съ фонаремъ въ рукѣ. Въ сѣняхъ, разумѣется, никого не было; я только-что проходилъ черезъ нихъ; въ гостиной тоже никого, въ передней тоже никого… но на столѣ стояла, какъ и прежде, гигантская пара сапогъ.
— Что вы скажете? указалъ на нихъ патрульный.
— Это тѣ же самые, отвѣтилъ я въ изумленіи. Готовъ побожиться, что узнаю ихъ изъ тысячи. Что же это значитъ?
— А это значитъ, сухо отвѣтилъ онъ, что джентльменъ, который собирался вести честную жизнь, передумалъ и вернулся обратно.
И такъ оно и было. Мы нашли его на томъ самомъ мѣстѣ за шкапомъ.
— О, Господи! Это вы, г. полисменъ? жалобно спросилъ онъ. Значитъ, все кончено.
Еслибы ему пришлось имѣть дѣло только со мной, то онъ, вѣроятно, попросилъ бы у меня еще полкроны. По всей вѣроятности, онъ рѣшилъ, что теперь, когда всѣ опасенія на нынѣшнюю ночь разсѣялись, онъ можетъ безпрепятственно расположиться въ домѣ. Игра была смѣлая, но всѣ козыри остались въ его рукахъ.
Я помогъ связать ему руки крѣпкой веревкой, той самой, которая уже послужила коновязью для лошади патрульнаго.
— А теперь, холодно сказалъ послѣдній, пойдемъ и надѣнемъ сапоги.
Вторично въ эту ночь я увидѣлъ, какъ совершалъ эту операцію мой воръ на этотъ разъ съ помощью патрульнаго. Я не желаю, какъ говорятъ судьи, накрываясь черной шапкой, увеличивать горечь чувствъ этого несчастнаго человѣка (онъ былъ отпущенъ изъ тюрьмы на срокъ и теперь вновь накликалъ на себя пятилѣтнюю каторжную работу), но не могъ удержаться, чтобы не сказать:
— Мнѣ кажется, вы могли бы удовольствоваться ужиномъ и полукроной и не возвращаться сюда для грабежа.
Мой аргументъ не произвелъ, повидимому, никакого дѣйствія; благодарность — чувство неизвѣстное этому дикому существу. Подобно многимъ цивилизованнымъ людямъ, онъ приписывалъ всѣ свои бѣды одной своей добродѣтели:
— Нѣтъ, сэръ, не въ томъ дѣло, отвѣтилъ онъ. Я жертва своей стойкости.