Расплюевские весёлые дни (Дорошевич)/ДО
| Расплюевскіе веселые дни |
| Источникъ: Дорошевичъ В. М. Собраніе сочиненій. Томъ II. Безвременье. — М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1905. — С. 89. |
Расплюевъ. — …Нѣтъ, говоритъ, шалишь, прошло ваше время. А въ чемъ же, Антіохъ Елпидифоровичъ, наше время прошло? Охъ (подстегивая шпагу). — Врешь, купецъ Попугайчиковъ, не прошло еще наше время. (Расплюевъ подаетъ ему треуголку, — оба выходятъ въ необычайномъ духѣ).Дѣйствіе II, явл. XII.
Я очень радъ подѣлиться съ читателями пріятнымъ извѣстіемъ.
Нашъ старый добрый знакомый Иванъ Антоновичъ Расплюевъ живъ, здоровъ, невредимъ и снова переживаетъ свои «веселые дни».
Онъ состоитъ становымъ приставомъ въ Тамбовской губерніи и снова прогремѣлъ на всю Россію дѣломъ про «оборотня».
Совсѣмъ какъ и въ «Веселыхъ Расплюевскихъ дняхъ».
Остался все тотъ же.
Вы помните Расплюева, когда онъ былъ квартальнымъ?
Двѣ черты составляли его типичныя особенности.
Во-первыхъ, необычайная довѣрчивость ко всякимъ пакостнымъ исторіямъ.
Какую пакость ему ни разсказать.
— Я на это слабъ: всему вѣрю! — говоритъ Расплюевъ.
— Вы мнѣ вотъ скажите, что его превосходительство оберъ-полицмейстеръ на панели милостыню проситъ, — вѣдь я повѣрю. Нравъ такой!
Вторая особенность Расплюева — необузданная фантазія и способность впадать въ административный восторгъ.
— Будемъ свидѣтельствовать! — восклицаетъ онъ, узнавъ про оборотня. — Всю Россію потребуемъ! Я теперь такого мнѣнія, что все наше отечество, это — цѣлая стая оборотней, и я всѣхъ подозрѣваю! А потому и слѣдуетъ постановить правиломъ: всякаго подвергать аресту. Да-съ! Правительству вкатить предложеніе: такъ, молъ, и такъ, учинить въ отечествѣ нашемъ повѣрку всѣхъ лицъ: кто они таковы? Откуда?
— Крестъ мнѣ! Крестъ Георгіевскій!
Въ станѣ, ввѣренномъ Ивану Антоновичу Расплюеву, въ селѣ Болдаряхъ, проживаетъ, богатый купецъ Бѣлкинъ.
Вотъ человѣкъ! Самъ Отелло сказалъ бы ему:
— Какой же вы, однако, Отелло!
Отелло, приревновавшій Дездемону къ Эмиліи.
Началось съ водевиля:
— «Отелло-Кузьмичъ и Дездемона-Панкратьевна».
Дездемона-Панкратьевна получила отъ кого-то два письма безъ подписи.
Отелло-Кузьмичъ перехватилъ ихъ и нашелъ «сумлительными».
Почеркъ показался ему похожимъ на почеркъ учительницы М. Г. Лавровской, молодой дѣвушки, 8 лѣтъ державшей въ селѣ Бондаряхъ школу.
И вдругъ у Отелло-Кузьмича мелькнула шалая мысль:
— А учительша совсѣмъ не учительша! А есть не кто иная, какъ переодѣтая мужчина!
Отелло-Кузьмичъ рыдалъ на груди у своего племянника купца Егорова.
— Учительшу мнѣ, Яго, учительшу!
Купеческій племяшъ утѣшалъ дяденьку, какъ могъ:
— Ахъ, дяденька! Солидные вы купцы, и столь убиваетесь! «Посмотрѣть» учительшу, да и все.
Отелло-Кузьмича эта мысль обрадовала:
— Посмотрѣть любопытно!
Но и испугала:
— А вдругъ влетитъ?
Племяшъ только руками всплеснулъ:
— Господи! Да неужели жъ мы это сами дѣлать будемъ? На это начальство есть. А Иванъ-то Антоновичъ Расплюевъ на что, нашъ становой? Ужли жъ становой купцу откажетъ? Да ни въ жисть! Примѣра такого въ исторіи, можно сказать, не было. Съ одной стороны — купецъ, съ другой — учительша какая-то! Купецъ! Всякій становой знаетъ, что такое купецъ. «Купецъ есть вещь». А учительша?
«Дрянь такая, которой, по-настоящему, и на свѣтъ-то родиться не слѣдовало бы», какъ говоритъ городничій про клоповъ.
И купеческій племяшъ побѣжалъ къ Ивану Антоновичу Расплюеву.
— Иванъ Антоновичъ, у насъ оборотень появился.
Иванъ Антоновичъ вскочилъ.
— Какъ? Что? Гдѣ?
— Учительша наша! Совсѣмъ не учительша. А оборотень! Мужчина въ женскомъ платьѣ-съ! Съ тетенькой моей романъ имѣетъ. Ребенка даже тетенька отъ учительши прижила! Вотъ и письмо-съ, — про ребенка пишутъ!
Исторія была достаточно пакостна, чтобы Иванъ Антоновичъ Расплюевъ сейчасъ же повѣрилъ.
— А что-съ? Вѣдь весьма возможно! Бываютъ такіе случаи. И даже книжки объ этомъ пишутъ. Господина Поль де-Кока есть сочиненіе «Мальчикъ, котораго долго принимали за дѣвочку», или что-то въ этомъ родѣ. Вотъ оно куда пошло!
Иванъ Антоновичъ Расплюевъ уже входилъ въ восторгъ.
— Поль де-Кокомъ пахнетъ!
Онъ былъ въ ажитаціи.
— Кланяйтесь отъ меня вашему дяденькѣ и успокойте эту во всѣхъ отношеніяхъ достойную личность! Слава Богу, на свѣтѣ есть Иванъ Антоновичъ Расплюевъ! Завтра же злодѣяніе будетъ открыто. И сей опасный оборотень, а также вурдалакъ, будетъ преданъ въ руки правосудія!
Иванъ Антоновичъ Расплюевъ горѣлъ, прямо горѣлъ:
— Вѣрно ли? Да какія же, чортъ возьми, могутъ быть сомнѣнія! Учительша! Личность, можно сказать, опасная, вредная и ужъ по самому ремеслу своему подозрительная! Восемь лѣтъ-съ живетъ въ селѣ. Восемь лѣтъ-съ! И не имѣетъ любовника. А па-азвольте васъ спросить, почему такая преступная скромность? Почему не имѣетъ любовника? Ясно! Потому, что она мужчина!
Иванъ Антоновичъ былъ внѣ себя!
— Нѣтъ-съ, дѣльце-то какое, дѣльце-то! Небывалое! Фуроръ! Въ первый разъ въ Россіи! Купеческая жена, учительша, ребенокъ, оборотень. Замыселъ-то какой! Замыселъ-то какой адскій! Лукавство-то какое, сверхъестественное! И кто вдругъ, такъ сказать — эврика? Иванъ Антоновъ сынъ, Расплюевъ — эврика! Всѣ газеты писать будутъ! На заграничные языки переведутъ! Въ Петербургѣ обо мнѣ знать будутъ! Побѣда! Громъ-съ! Слава! Въ исправники произведутъ!
У него духъ захватывало:
— Да что въ исправники! Не исправникомъ тутъ пахнетъ! Крестъ мнѣ за это! Оборотня, нетопыря, вурдалака, мцыря открылъ! А тамъ и вкатить правительству предложеніе: пересмотрѣть всѣхъ до одного. Всѣхъ подозрѣваю. Нѣтъ въ нашемъ отечествѣ мужчинъ. Нѣтъ женщинъ. Всѣ мужчины переодѣты женщинами. Всѣ женщины одѣты мужчинами. Всѣхъ пересмотрѣть! Никому не вѣрю! Самого себя смотрѣть буду!
Всю ночь не спалъ Иванъ Антоновичъ въ административномъ восторгѣ.
Голова пылала, на груди горѣли какія-то звѣзды.
Передъ глазами носились какой-то Поль де-Кокъ, Лекокъ.
Чортъ знаетъ, что такое.
— Дѣдиньки мои! Доживу ли я до утра-то!
И утромъ, чуть свѣтъ, еще подозрѣваемая учительша спала, Иванъ Антоновичъ Расплюевъ созвалъ всѣхъ своихъ урядниковъ, Шаталъ, Качалъ, сотскихъ, понятыхъ и летѣлъ въ школу:
— Схватить. Связать. Раскрыть. Разоблачить.
Онъ грозилъ и умолялъ:
— Слышь? Хватай, держи его изо всей мочи, дуй, бей, ломай въ мою голову!
Шаталы и Качалы, «радые стараться», только съ удивленіемъ смотрѣли:
— Да кого же?
— Его! Его — то-есть учительшу. Потому что она есть не кто иная, какъ мужчина! Поняли? Оборотень! Государственное дѣло: «Дѣло по обвиненію учительши въ тайной принадлежности къ вредному обществу мужчинъ». Поняли?
Даже на Качалъ и Шаталъ столбнякъ нашелъ:
— Да какая же она мужчина, когда она женщина.
— А ты почемъ знаешь? Ты почемъ знаешь?
— Восемь годовъ живетъ и все была женщина, а тутъ вдругъ мужчиной исдѣлалась! Иванъ Антоновичъ, не быть бы въ бѣдѣ!
— Молчать! Не пикнуть! Не возражать, чортъ побери! А ты знаешь доподлинно, что она женщина? Онъ знаетъ? Кто знаетъ? Женщина, — такъ ты мнѣ покажи любовника, который бы удостовѣрилъ. Любовника имѣешь? Нѣтъ? А почему ты, въ противность законамъ природы, любовника не имѣешь? А?
— Оно дѣйствительно.
— То-то. Хватай оборотня!
Учительница Лавровская лежала въ постели, когда къ ней въ спальню постучалъ сотскій и сказалъ:
— Мнѣ надо передать вамъ письмо. Непремѣнно лично.
Это былъ тонкій планъ, созрѣвшій въ расплюевской головѣ.
Дѣвушка отперла дверь спальни и протянула руку.
Тогда сотскій и урядникъ кинулись въ спальню съ такою силой, что сорвали съ петель дверь.
Несчастная, на смерть перепуганная, дѣвушка кинулась отъ нихъ въ постель.
Урядникъ и сотскій сволокли ее съ постели въ одной рубашкѣ.
Несчастная сопротивлялась, — они хватали ее такъ, что тѣло ихъ жертвы было покрыто темно-багровыми кровоподтеками.
— Которые могли произойти отъ ударомъ палки или только очень сильныхъ нажимовъ руки, — говоритъ протоколъ медицинскаго осмотра.
Шатала и Качала, исполняя въ точности приказаніе Расплюева, колотили и ломали въ борьбѣ мебель.
Скрутили, наконецъ, свою жертву одѣяломъ и торжественно, какъ трофей, принесли въ школьный залъ.
Расплюевъ съ понятыми былъ тамъ.
— Что со мной дѣлаютъ? За что? — рыдала дѣвушка.
Но Расплюевъ былъ величественъ.
Онъ не удостоивалъ даже отвѣтомъ.
— Одѣть ее!
Тутъ ужъ было ясно, что это, несомнѣнно, «она».
Узнали это, — и отвратительно узнали, — урядникъ и сотскій во время борьбы.
Знали это, — и отвратительно знали, — и всѣ присутствующіе, видя дѣвушку въ разодранной рубашкѣ.
Но Иванъ Антоновичъ Расплюевъ былъ въ восторженномъ умопомраченіи.
— Ничему не вѣрю. Себѣ не вѣрю. Глазамъ не вѣрю. Одѣвать! Волоки къ доктору! Пусть смотритъ!
Напрасно дѣвушка умоляла:
— Такъ дайте мнѣ пойти въ спальню одѣться.
— Нѣтъ! При насъ одѣвайтесь! При всѣхъ! Всѣ смотрѣть будемъ! Не разсуждать! Не я смотрю. Законъ смотритъ!
Сгорая отъ стыда, дѣвушка начала одѣваться подъ любопытствующими взглядами понятыхъ, урядниковъ, Расплюева.
— Одѣта? Шатала, волоки ее къ доктору!
Шатала силой усадилъ дѣвушку въ экипажъ и по селу, на потѣху толпы, повезъ рыдавшую, растерзанную дѣвушку къ доктору.
— Смотрѣть везутъ! Смотрѣть везутъ!
За Шаталой и ополоумѣвшей отъ стыда и ужаса дѣвушкой съ побѣдоноснымъ видомъ «слѣдовалъ» Иванъ Антоновичъ Расплюевъ.
— Потрудитесь сейчасъ освидѣтельствовать сіе существо неизвѣстнаго мнѣ пола. Ибо сомнѣваюсь!
Докторъ наотрѣзъ отказался.
— Именемъ закона!
Расплюевъ въ эту минуту былъ торжественъ и величественъ.
— Требую именемъ закона!
Докторъ Салтыковъ уступилъ этому величію.
— Хорошо! Освидѣтельствую полъ!
Несчастная сопротивлялась, защищаясь отъ этого новаго поруганія,
Въ борьбѣ на ней изорвали платье и силой ее осмотрѣли.
— Женскаго пола! — объявилъ докторъ.
Расплюевъ извинился передъ дѣвушкой.
— Сейчасъ же извинился! — какъ свидѣтельствовалъ Расплюевъ передъ судомъ.
Извинился!
Расплюевъ бываетъ даже милъ!
Несчастная дѣвушка вернулась домой истерзанная, избитая, опозоренная и разоренная еще, вдобавокъ.
Раньше у Лавровской было 14 учениковъ. Къ «опозоренной» учительшѣ перестали посылать дѣтей. Осталось 4 ученика.
Но и Расплюевъ былъ невеселъ.
Онъ производилъ обыскъ, но уже безъ увлеченія.
Извиняющійся Расплюевъ былъ похожъ на свѣжевысѣченнаго щенка.
У Расплюева тряслись поджилки.
И Расплюевская мысль родилась въ головѣ:
— Сибирь!
Вы знаете, какъ Расплюевъ всегда боялся Сибири. Только Сибири онъ и боится.
— Сибирь! Конечно, Сибирь!
Когда онъ очухался послѣ всего происшествія, онъ схватился за голову:
— Дѣдиньки мои! Что я надѣлалъ!.. И телѣжку ужъ приготовили, чтобъ везти… Сибирь… Сибирь… Батюшки, и прокурора ужъ вижу! И прокурора!
И поднимается передъ нимъ страшный прокуроръ и, указуя перстомъ, говоритъ:
— Сей Иванъ, Антоновъ сынъ, Расплюевъ…
И рыдаетъ Иванъ Антоновичъ.
— Ваше превосходительство… Ваше… за что же? Ей Богу-съ… по долгу службы… объ отечествѣ заботился…
И вдругъ ему приходитъ въ голову геніально-расплюевская мысль:
— Учительша! А что, если насчетъ благонадежности?
И онъ ужъ смѣлѣе говоритъ:
— Отечество спасалъ! Подозрѣвалъ, не укрывается ли важный преступникъ!
И вдругъ Иванъ Антоновичъ снова хватается за голову:
— Батюшки! Мелю-то что, мелю-то! Ну, какой прокуроръ мнѣ повѣритъ, что я отечество спасалъ. А основанія-то къ подозрѣнію какія же были? Нельзя же, скажутъ, чортъ знаетъ что дѣлать, — а потомъ все на спасеніе отечества сваливать! А синяки? Тоже изъ усердія къ отечеству?
И новая расплюевская клевета просыпается въ расплюевской головѣ, и снова ему кажется:
— Вывернуся!
— Ваше превосходительство! Ваше… револьверъ у нея былъ! Ей Богу, револьверъ! Револьверъ, который стрѣляетъ. Потому единственно и подвергъ истязанію чрезъ Качалу и Шаталу, что самъ револьвера боялся. Всякая тварь жить хочетъ. Что жъ, мнѣ на револьверъ, что ли, лѣзть!
И снова ужасъ охватываетъ подбадрившагося было Расплюева.
— Что мелю! Что мелю! Да мнѣ всякій прокуроръ скажетъ: «Да былъ найденъ какой-нибудь револьверъ?» Никакого револьвера не было! Кто мнѣ повѣритъ? Кто?
И передъ глазами у Ивана Антоновича статья 341 уложенія о наказаніяхъ:
И заключительныя ея слова:
— Ссылка въ Сибирь…
Прямо огненными буквами.
— Словно «мани, факелъ, фаресъ». Бррр! И напишутъ же люди такую книгу, въ которой ничего утѣшительнаго нѣтъ! Дѣдиньки мои, дѣдиньки!
И вотъ насталъ страшный день.
День суда.
И насталъ самый страшный моментъ.
Поднялся прокуроръ.
Съежился Расплюевъ:
— Погибъ… Солдаты… Телѣжка…
Но что это?
Расплюевъ не вѣритъ своимъ ушамъ.
Это прокуроръ говоритъ?
«Товарищъ прокурора г. Шариковъ просилъ судъ отнестись къ подсудимому снисходительно, потому что онъ дѣйствовалъ въ убѣжденіи, что Лавровская дѣйствительно мужчина, и подъ ея именемъ скрывается важный уголовный или даже государственный преступникъ. Превышеніе обвиняемымъ власти не имѣло, по словамъ товарища прокурора, важныхъ послѣдствій. Почему представитель обвиненія предлагалъ примѣнить 343 статью вмѣсто 341, подъ которую было подведено преступленіе въ обвинительномъ актѣ».
Послѣ такой рѣчи обвинителя, защитнику, присяжному повѣренному Ивинскому, только и оставалось сказать. что подсудимый дѣйствовалъ вполнѣ нравственно и законно, что никакого преступленія нѣтъ, что если бъ онъ поступалъ иначе, — вотъ было бы преступленіе!
Защитникъ это и сказалъ.
И Расплюевъ даже ущипнулъ себя, — не спитъ ли онъ? — когда услышалъ приговоръ:
— Вычесть шесть мѣсяцевъ изъ времени его службы…
— Только?
Нѣтъ еще!
— Гражданскій искъ Лавровской за сломанную мебель, за изодранное платье — оставить безъ удовлетворенія.
— И это даже?
Когда Расплюевъ выходилъ изъ суда, онъ встрѣтилъ Оха.
— Что, братъ, прошло наше время? — спросилъ Охъ.
— Нѣтъ, братъ! Врешь! Не прошло еще наше время! — радостно отвѣтилъ Расплюевъ. — Не кончились наши «веселые дни!»
Таково происшествіе съ «оборотнемъ» въ Тамбовской губерніи.
Во всей этой исторіи, надо сознаться, оборотень-то все-таки есть.
Оборотень не умирающій, вѣчно живущій.
И этотъ оборотень — самъ искавшій оборотня становой.
Онъ зовется Алексѣемъ Михайловичемъ Крюковскимъ.
Нѣтъ. Это не кто иной, какъ нашъ старый знакомый — Иванъ Антоновичъ Расплюевъ.
Только подъ другимъ именемъ.